Истории для детей

Сверчок за очагом (из рассказа «Сверчок за очагом»)

Как говорится в волшебных сказках, жил-был на свете кукольный мастер Калеб Пламмер, и была у него дочь Берта. Доброй и работящей девушкой была Берта, но так уж распорядилась судьба, что она была слепа.

Если какому-то художнику захочется изобразить на своей картине самый бедный и разрушенный дом, то, без сомнения, он придет именно сюда, к дому старика Калеба. Вряд ли в Лондоне найдется другая такая же покосившаяся и истлевшая постройка, каким был его домишко. Даже домишком-то нельзя было его назвать, скорее уж маленькой потрескавшейся скорлупкой, которую нетрудно свалить двумя ударами молотка, а все обломки увезти на одной большой телеге.

В действительности, не совсем честно говорить, что в этом доме жили Калеб и его дочь. Сам кукольник и правда обитал здесь, а вот дочь его, слепая Берта, жила хоть и с ним, но одновременно совсем в другом месте. Жилище Берты было высоким сказочным домом с разноцветными стенами да весёлым фонарём на двери, который по вечерам освещал целиком почти всю улицу!

Как же так может быть? А очень просто. Дело в том, что Калеб без памяти любил свою дочь. Разве мог он признаться ей, что они живут в убогой лачуге?

Изо дня в день старик рассказывал Берте о том, как красив их дом, как изящна расписная фарфоровая посуда на их обеденном столе (хотя посуда была у них самая простая) и как праздничны её платья (хотя платья её, пусть и всегда чистые, порядком изветшали). Не забывал старик и о людях: все-то у него выходили этакими презабавными весельчаками да добродушными простаками! Даже грубый начальник Калеба, фабрикант Теклтон, представлялся Берте шутником, каких свет не видывал.

Теклтон всегда приходил внезапно. Он резко, без стука открывал дверь, просовывал в неё голову и, если его не замечали, некоторое время смотрел, что происходит в доме. Потом, даже и не подумав поздороваться, он грубо спрашивал: «Что там с последним заказом, бездельники?» Кукольник тогда, наклонившись к дочери, негромко говорил ей: «Видела бы ты, с каким лицом он сейчас подмигивает нам! Что за чудо этот наш начальник!» А фабриканту отвечал: «Будет в срок, мистер Теклтон, будет в срок». Теклтон в ответ бранился себе под нос: «Связался с дармоедами» — и захлопывал дверь с обратной стороны. А порой уходил молча, не считая нужным поддерживать разговор. «До чего же я люблю нашего Теклтона! — хохотал кукольник, когда фабрикант уже не мог слышать его. — Это надо же иметь такое чувство юмора! Вот душа-человек!»

Кукольный мастер и его дочь

Ни горя, ни бедности не знала Берта. Не ведала она, что стены в комнатах давно покрылись пятнами от сырости, что железо на крыше все проржавело, а дерево балок гниёт. Не видела она и того, что отец её, измождённый бесконечной работой, весь, как паутинкой, покрылся морщинами, а волосы его стали седыми и редкими.

Да что же это делается? Снова в рассказ закрался обман! Ведь это совершенная ложь, будто в домишке жили лишь кукольник Калеб да его слепая дочь! Потому что за их очагом обитал ещё сверчок, который стрекотал свои песни так красиво да так уютно, что было бы несправедливым рассказать эту историю, не упомянув о нём. Стрек-стрек-стрек — его переливистые трели раздавались по всему дому, и можно было только диву даваться, как столь маленькое существо может петь так звонко. Берте казалось, что сверчок рассказывает ей сказки о том мире, который она никогда не видела, а старик… Старик тоже любил сверчка и даже начинал волноваться, если вдруг долго его не слышал, но только каждый раз, когда сверчок заводил свои трели, странная тревога охватывала Калеба: ему казалось, что именно тогда, когда он сочинял истории для своей дочери, сверчок начинал стрекотать так громко, будто хотел заглушить его слова.

Однажды вечером Калеб и Берта, как всегда, сидели за работой. Горела свеча, сверчок пел из-за очага: стрек-стрек, стрек-стрек. Чайник стоял на огне и деловито гудел, а иногда даже шипел и плевался на огонь водой. Берта шила платье для куклы, а её отец расписывал яркими красками большой кукольный дом с широким восьмиоконным фасадом и вставлял в его окна стёкла.

За работой они болтали, Берта расспрашивала отца обо всём, что произошло с ним днём, — ведь для неё не было ничего интереснее его рассказов. А уж он старался на славу!

— Так, значит, отец, ты сегодня ходил под дождём в своём новом пальто? — спросила Берта.

— Да, именно в нём, — подтвердил Калеб и бросил взгляд на вешалку, где висело его единственное пальто: холщовое одеяние, которое проще всего было перепутать с мешком для картошки.

— Какой же ты молодец, что на прошлой неделе всё-таки нашёл время, чтобы заказать его у портного, — довольно произнесла Берта.

— У лучшего портного в городе! — горделиво уточнил старик, пытаясь вспомнить, что за старьёвщик много лет назад продал ему то, что висело сейчас на вешалке. — И сегодня ко мне весь день приставал какой-то нищий. Так и шёл за мной через весь город, и хотя я говорил ему, что беден, он только повторял: «Нет, ваша милость… Не извольте так говорить, ваша милость…» Мне стало даже неловко, и я подумал, что не имею права носить такое пальто.

— Ну что ты, отец! — воскликнула Берта. — Ведь ты заработал на него честным трудом, почему бы теперь тебе не носить его, даже если оно кажется кому-то чересчур красивым да ярким. Я вот так и вижу тебя, отец, в синем пальто…

— В ярко-синем!

— …в ярко-синем пальто, с широкими плечами…

— Сидит свободно!

— …сидит свободно и подчёркивает твои тёмные волосы, а ты улыбаешься, и походка у тебя такая лёгкая!

Берта была невероятно рада тому, что ее отец — такой щеголеватый франт. А «щеголеватый франт» только бесшумно вздыхал и ещё ниже склонялся над своей работой. Уже много лет, как бы тяжело ни было у него на душе, как бы ни было ему трудно волочить уставшие ноги, переступив порог своего дома, он начинал ходить легко — чтобы Берта представляла его молодым и беззаботным.

— Что-то особенно бойко стрекочет сегодня наш сверчок, — вдруг удивилась Берта. А сверчок и вправду трещал без умолку, всё громче и громче.

И вдруг… Старый кукольник даже ушам своим не поверил! Сквозь мерное стрекотание сверчка он начал различать слова… потом тлеющие угли вспыхнули, да так, что вся комната залилась ярким светом, и сам сверчок вышел из-за очага и предстал перед Калебом в образе призрака. Старик обернулся на Берту, но она, всё так же ничего не видя, продолжала заниматься шитьем.

«Разве ты не понимаешь, что однажды она узнает правду», — проговорил призрак и тотчас растворился. Как будто пристало сказочному видению появляться только лишь для того, чтобы сказать одну короткую фразу! Старик очнулся, Берта продолжала шить, а сверчок сидел за очагом тихо, не издавая ни единого звука.

«О господи! — Калеб вдруг ясно осознал, что все эти годы сверчок хотел сказать ему именно это. — Неужели… Ведь однажды меня не станет, или произойдёт что-то, из-за чего моя Берта узнает правду! Неужели я обманывал её с колыбели только для того, чтобы в конце концов разбить ей сердце!»

Он закрыл глаза и несколько минут просидел в полном молчании, собираясь с силами. Затем он отложил в сторону кукольный фасад и присел рядом с Бертой.

— Что с тобой, отец? — удивлённо спросила Берта, чувствуя, что он чем-то озабочен. Слепота научила её чуткости.

— Я должен кое в чём признаться тебе, моя девочка, — дрожащим голосом проговорил Калеб. Как же он боялся, что после всех сказок, которые он рассказал ей, правда станет для неё невыносимо горькой! Как же боялся Калеб, что его дочь перестанет любить его, — ведь она считала, что ее отец — молодой, успешный человек, а сейчас перед ней должен предстать дряхлый, измученный жизнью, практически нищий старик.

— Я обманул тебя, дитя моё, — сказал Калеб, — я поступил очень жестоко, но сейчас я хочу исправить это.

Берта испуганно схватилась за его руку, боясь вымолвить хотя бы одно слово.

— Всё, что ты знаешь обо мне и о нашем доме, — ложь. Я сочинил её для того, чтобы ты, в отличие от меня, жила в волшебном мире, где нет горести и страданий. Наш дом — бедная, полуразвалившаяся хибара, а сам я — седой и немощный старик, у которого нет ни гроша за душой. Когда я рассказывал тебе о разных вещах, которые находятся вокруг нас, я изменял их, я делал их лучше и краше. Прости меня за то, что я лгал тебе. Теперь, после того как я открыл правду, ты должна возненавидеть меня за мой обман, и если будет так, то знай, что я приму это, потому что заслужил.

Берта была неподвижна, глядя прямо перед собой невидящими глазами. Калеб сидел около неё, боясь услышать слова, которые она произнесёт в ответ на его признание. Через какое-то время девушка спросила:

— И что, отец, у нас с тобой нет расписной фаянсовой посуды?

— Нет, дитя моё…

— А у тебя, отец, нет нового синего пальто, которое ты заказал у лучшего портного в городе?

— Нет, Берта…

— Но твой начальник, мистер Теклтон, он ведь действительно…

— Он злой и бесчувственный человек, Берта.

Сердце старого кукольника разрывалось от горя. Берта молчала. Вся комната замерла, как будто в ожидании чего-то страшного, даже огонек свечи перестал извиваться, прекратив мерцание света. Умолк чайник, который только-только собрался вскипеть да погреметь хорошенько своей металлической крышкой. Стояла тяжёлая невыносимая тишина. И вдруг послышалась пронзительная песня — это сверчок решил нарушить молчание изумлённого дома. Сначала он стрекотал почти неслышно, потом всё громче, громче, и вот он уже заливался всеми возможными трелями, и даже соловей мог бы позавидовать такому певческому мастерству! Лицо Берты просветлело, она поправила волосы, упавшие ей на лицо, и, улыбнувшись, сказала:

— Спасибо тебе, отец! Теперь я ещё больше люблю тот мир, который не могу увидеть своими глазами. И я ещё сильнее люблю тебя, отец. Все эти годы я была слепа, но теперь я прозрела. Подумать только, ведь я могла покинуть мир и никогда не узнать, какой ты на самом деле, а ведь я так сильно тебя люблю!

Они жили очень долго, и жизнь их совсем не была похожа на волшебную сказку. Но теперь старик честно рассказывал дочери обо всём, что происходит вокруг, и они вместе переживали трудности. А если уж они радовались, то делали это так искренне, как радуются счастливые люди в самых красивых и самых чудесных жилищах. И не счесть, сколько ещё вечеров провели они вместе, делая кукол и раскрашивая кукольные дома. А чайник всё гудел на огне, подбоченившись ручкой и выпуская пар из своего задорного носика, а сверчок всё пел им свои переливистые песни. Но Калеб слушал их уже совсем по-другому. На душе у него было спокойно и безмятежно: ведь у него теперь было чистое сердце, совсем не омраченное ложью.