Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока

Дэшил Хэммет (Dashiel Hammet) ОБГОРЕЛОЕ ЛИЦО (Переводчик В. Голышев)

— Мы ждали их домой вчера, — закончил свой рассказ Альфред Банброк. — Но они не вернулись, и сегодня утром жена позвонила миссис Уолден. Миссис Уолден сказала, что их там не было… да их и не ждали там.

— Похоже на то, — заметил я, — что ваши дочери уехали по своей воле и пока не возвращаются по своей воле?

Банброк хмуро кивнул. Его упитанное лицо выглядело усталым и слегка обрюзгшим.

— Похоже, — согласился он. — Поэтому я и обратился за помощью к вашему агентству, а не к полиции.

— А раньше такие исчезновения случались?

— Нет. Если вы следите за журналами и газетами, вы, без сомнения, почувствовали, что нынешняя молодежь тяготеет к беспорядочной жизни. Мои дочери уезжают и приезжают когда им заблагорассудится. Должен сказать, мне не всегда известно, чем они занимаются, но где они, мы, как правило, знаем.

— Не представляете, что могло послужить причиной такого внезапного отъезда?

Он устало помотал головой.

— Какая-нибудь недавняя ссора?

— Нет… — Он тут же спохватился: — Да… но я не придал ей значения и даже не вспомнил бы о ней, если бы не ваш вопрос. Это было в четверг вечером, накануне их отъезда.

— А ссора из-за?..

— Из-за денег, разумеется. Никаких других разногласий у нас не бывает. Я выдаю дочерям достаточные средства — может быть, даже больше, чем следует. И строго не ограничиваю условленной суммой. Было несколько месяцев, когда они укладывались в нее. В четверг вечером они попросили такой добавки, какой двум девушкам и понадобиться не должно. Я сначала отказал, но в конце концов дал им деньги, хотя и несколько меньше. Не скажу, что мы поссорились в полном смысле слова, но отношения были не вполне дружелюбные.

— После этой размолвки они и сказали, что собираются на выходные к миссис Уолден, в Монтерей?

— Возможно. Затрудняюсь сказать. По-моему, я услышал об этом только на другое утро, но, может быть, жене они сказали раньше.

— И никаких других причин для бегства вы не знаете?

— Нет. И не думаю, что это связано с нашим спором из-за денег — вполне рядовым.

— А что думает их мать?

— Их мать умерла, — поправил меня Банброк. — Моя жена им мачеха. Она всего на два года старше Майры, старшей дочери. Она в таком же недоумении, как и я.

— Ваши дочери уживались с мачехой?

— Да! Да! Прекрасно уживались! Если в семье бывали разногласия, то обычно они втроем объединялись против меня.

— Ваши дочери уехали в пятницу к вечеру?

— В двенадцать дня или в начале первого. Они собирались ехать на машине.

— Автомобиля, конечно, так и нет?

— Естественно.

— Какой автомобиль?

— «Локомобиль», кабриолет. Черный.

— Можете дать мне его номер и номер мотора?

— Наверное.

Он повернулся в кресле к большому бюро, занимавшему четверть стены кабинета, порылся в ящике и через плечо сказал мне номера. Я записал их на обороте конверта.

— Передам в полицию, чтобы занесли в список угнанных машин, — сказал я. — Ваших дочерей упоминать при этом не обязательно. Хорошо, если полиция найдет машину. Это помогло бы нам найти ваших дочерей.

— Согласен — если можно обойтись без неприятной огласки. Как я сказал вам вначале, я хочу, чтобы об этом поменьше шумели, — покуда нет оснований думать, что девочкам причинен вред.

Я понимающе кивнул и встал.

— Я хочу поехать и поговорить с вашей женой. Она дома?

— Наверно, дома. Я позвоню ей, предупрежу о вашем приходе.

В большой белокаменной крепости на вершине холма в Си-Клиффе, откуда открывался вид и на залив, и на океан, я побеседовал с миссис Банброк. Это была высокая, темноволосая, склонная к полноте женщина лет двадцати двух, если не моложе.

Она не смогла сообщить мне ничего такого, о чем хотя бы не упомянул ее муж, но в деталях была точнее.

Я получил описание обеих девушек:

Майра — 20 лет; 1 м 73 см; 67 кг; живая, спортивная, с почти мужской повадкой; короткие каштановые волосы; карие глаза; ни смуглая, ни белокожая; лицо широкое, с большим подбородком и коротким носом; шрам над левым ухом, закрытый волосами; увлекается спортом и верховой ездой. Когда она уезжала, на ней было синее с зеленым шерстяное платье, маленькая синяя шляпка, черный котиковый жакет и черные туфли.

Рут — 18 лет; 1 м 63 см; 47 кг; глаза карие; короткие каштановые волосы; ни смуглая, ни белокожая; маленькое овальное лицо; тихая, застенчивая: привыкла полагаться на свою решительную сестру. Одета была в табачного цвета пальто с коричневым мехом, серое шелковое платье и коричневую широкополую шляпу.

Я получил по две фотографии каждой из девушек и еще один снимок Майры возле автомобиля. Я получил перечень вещей, взятых в дорогу, — обычные вещи, какие берут с собой, отправляясь в гости на выходные. И, что самое ценное, я обзавелся списком их друзей, родственников и знакомых — всех, кого знала миссис Банброк.

— До ссоры с мистером Банброком они не говорили о приглашении миссис Уолден? — спросил я, спрятав оба списка.

— По-моему, нет, — задумчиво ответила миссис Банброк. — Я вообще не связывала эти два события. Понимаете, это даже не ссора. В разговоре резкости не было — чтобы назвать его ссорой.

— Вы видели, как они уезжали?

— Конечно! Они уехали в пятницу, около половины первого. Перед отъездом мы расцеловались, как всегда, а в поведении их я не уловила совершенно ничего необычного.

— Не представляете себе, куда они могли поехать?

— Нет.

— И предположений никаких нет?

— Никаких. Среди тех, кого я назвала, есть друзья и родственники из других городов. Девушки могли поехать к кому-нибудь из них. Вы думаете, надо…

— Этим я займусь. А вы смогли бы выбрать из этих мест два-три таких, где скорее всего стоило бы искать девушек?

Но она и пробовать не хотела.

— Нет. Не могу, — решительно сказала она.

После этого разговора я вернулся в агентство и запустил его механизмы: договорился о том, чтобы оперативники из филиалов посетили иногородних в моем списке, сообщил о пропаже автомобиля в полицию, передал по одной фотографии девушек фотографу для размножения.

После этого я решил поговорить с людьми, которых мне назвала миссис Банброк. Первый визит я нанес некоей Констанс Дили в многоквартирном доме на Пост-стрит. Я повидал служанку. Служанка сказала, что мисс Дили нет в городе. Она не захотела сообщить, где ее хозяйка и когда вернется.

Оттуда я отправился на Ван-Несс-авеню и нашел в автосалоне Уэйна Ферриса, прилизанного молодого человека с хорошими манерами и в хорошем костюме, за которыми нельзя было разглядеть ничего больше — в частности, наличия мозга. Он очень хотел быть полезным и ничего не знал. Чтобы сказать мне это, ему понадобилось много времени. Приятный молодой человек.

Новая осечка: «Миссис Скотт в Гонолулу».

На Монтгомери-стрит, в конторе по торговле недвижимостью, я нашел следующего — еще одного прилизанного, модного молодого человека с хорошими манерами и в хорошем костюме. Звали его Реймонд Элвуд. Я бы счел его двоюродным братом Ферриса, самое дальнее, если бы не знал, что мир — особенно мир, где танцуют и собираются за чаем, полон таких молодых людей. Я ничего от него не узнал.

Затем еще несколько пустых номеров: «Нет в городе», «За покупками», «Не знаю, где вы сможете его найти».

До того как закончить трудовой день, я разыскал еще одну подругу девушек. Ее звали миссис Стюарт Корелл. Она жила на Президио-Террас, неподалеку от Банброков. Маленькая женщина, примерно тех же лет, что миссис Банброк. Пушистая блондиночка с такими большими-большими голубыми глазами, которые всегда смотрят искренне и честно, вне зависимости от того, что творится внутри.

— Я не видела ни Рут, ни Майры недели две или больше, — ответила она мне.

— А в тот раз — в последний раз, когда вы виделись, — они ничего не говорили об отъезде?

— Нет. — Глаза у нее были большие и простодушные. В верхней губе дергался маленький мускул.

— И вы не представляете себе, куда они могли поехать?

— Нет.

Ее пальцы скатывали кружевной платок в шарик.

— Никаких известий от них с тех пор не получали?

— Нет. — Прежде чем ответить, она облизала губы.

— Вы могли бы дать мне имена и адреса всех ваших знакомых, которые знакомы и с ними?

— Зачем?.. Там что?..

— Возможно, кто-нибудь из них видел девушек после вас, — объяснил я. — Или даже после пятницы.

Без особого энтузиазма она назвала мне десяток с лишним имен. Все уже значились в моем списке. Дважды она запнулась перед тем, как произнести имя, словно преодолевая неохоту. Она по-прежнему смотрела мне в глаза — своими большими голубыми. Пальцы уже не скатывали платок, а щипали юбку.

Я даже не притворялся, что верю ей. Но, не чувствуя под собой достаточно твердой почвы, прижать ее не мог. Я дал ей напоследок обещание — такое, в котором, если ей было бы угодно, она могла услышать угрозу.

— Большое спасибо, — сказал я. — Понимаю, что точно вспомнить не всегда удается. Если набреду на что-нибудь такое, что может освежить вашу память, я вернусь сюда и сообщу вам.

— Что?.. Да, пожалуйста! — сказала она.

Я вышел из дому и, пока был еще виден оттуда, оглянулся назад. В окне второго этажа кто-то задернул занавеску. Фонари на улице светили не очень ярко, и я не был уверен, что занавеска задернулась перед светловолосой головой.

Мои часы показывали половину десятого: для новых визитов к знакомым девушек поздновато. Я пошел домой, написал дневной отчет и лег спать, думая больше о миссис Корелл, чем о сестрах.

Кажется, ею стоило заняться.

Наутро в конторе меня ждали несколько телеграфных сообщений. Все — бесполезные. Поиски в других городах ничего не дали. Из Монтерея пришли более или менее определенные сведения — а на лучшее в сыскном деле рассчитывать не приходится, — что девушек в последнее время там не было и машина их не появлялась.

В середине дня я вышел на улицу, чтобы позавтракать, а затем продолжить вчерашний обход; уже продавались дневные газеты.

Я купил газету и положил за своим грейпфрутом.

Она испортила мне завтрак:

В доме Корелла меня пустили к хозяину только после долгих уговоров. Это был высокий, стройный мужчина не старше тридцати пяти лет, с желтоватым нервным лицом и бегающими голубыми глазами.

— Простите, что беспокою вас в такой день, — сказал я, пробившись наконец к нему. — Постараюсь не отнимать у вас время. Я работаю в сыскном агентстве «Континентал». Несколько дней назад исчезли Рут и Майра Банброк, и я пытаюсь их разыскать. Вы их, наверно, знаете.

— Да, — безучастно ответил он. — Я их знаю.

— Вы знаете, что они исчезли?

— Нет. — Он перевел взгляд с кресла на ковер. — Откуда мне знать?

— Видели их в последнее время? — спросил я, оставив без внимания его вопрос.

— На прошлой неделе… Кажется, в среду. Я вернулся из банка, а они как раз уходили — стояли в дверях и разговаривали с моей женой.

— Жена ничего не говорила об их исчезновении?

— Знаете, я ничего вам не могу сказать о сестрах Банброк. Извините меня…

— Еще минутку. Я бы не побеспокоил вас, если б в этом не было необходимости. Вчера я расспрашивал здесь миссис Корелл. Она нервничала. У меня сложилось впечатление, что на некоторые вопросы она отвечала… ну… уклончиво. Я хочу…

Он встал. Лицо у него налилось кровью.

— Вы! — крикнул он. — Так это вас надо поблагодарить за…

— Послушайте, мистер Корелл, — миролюбиво начал я, — что толку…

Но он распалился.

— Вы довели мою жену до смерти. Вы ее убили своими грязными расспросами… наглыми угрозами, своими…

Глупости. Мне было жаль молодого человека — его жена покончила с собой. Но работа есть работа. Я подкрутил гайки.

— Не будем спорить, Корелл, — сказал я ему. — Вот в чем суть: я пришел сюда, чтобы расспросить вашу жену о Банброках. Она не сказала мне правды. Потом она покончила с собой. Я хочу знать почему. Объяснитесь со мной начистоту, и я сделаю все возможное для того, чтобы газеты и общество не связали ее смерть с исчезновением девушек.

— Связать ее смерть с их исчезновением? — возмутился он. — Какая нелепость!

— Может быть — однако связь есть! — не отставал я. Я жалел его, но работа должна быть сделана. — Есть. Если вы мне ее объясните, может быть, ее не придется разглашать. Но я должен до нее добраться. Вы ее объясните — или я стану искать ее по всему городу.

Я подумал, что он меня ударит. И я бы его не упрекнул. Тело его напряглось… потом обмякло, и он откинулся на спинку. Он отвел глаза и забормотал:

— Я ничего не могу сказать. Когда служанка вошла к ней утром в спальню, она была мертвой. Ни записки, ни объяснения, ничего.

— Вчера вечером вы ее видели?

— Нет. Я не обедал дома. Пришел поздно и отправился прямо к себе в комнату, не хотел ее беспокоить. Я не видел ее со вчерашнего утра, когда ушел из дому.

— Вам не показалось, что она взволнована, беспокойна?

— Нет.

— Как вы думаете, почему это случилось?

— Господи, не знаю, честное слово! Я ломаю голову и не могу понять!

— Болезни?

— Она была здорова. Никогда не болела, никогда не жаловалась.

— Может быть, ссора?

— Мы никогда не ссорились… ни разу за те полтора года, что мы женаты!

— Денежные затруднения?

По-прежнему глядя в пол, он помотал головой.

— Какие-нибудь неприятности?

Он опять помотал головой.

— Вчера вечером служанка не заметила никаких странностей в ее поведении?

— Никаких.

— Вы поискали в ее вещах — бумаги, письма?

— Да — и ничего не нашел. — Он поднял голову и взглянул мне в глаза. — Одно только, — он говорил очень медленно, — в камине у нее была кучка пепла, как будто она сожгла бумаги или письма.

Корелл больше ничего не мог сообщить — по крайней мере, я больше ничего не мог от него добиться.

Девушка в прихожей конторы Альфреда Банброка сказала мне, что он на совещании. Я попросил доложить обо мне. Он вышел с совещания и увел меня в свой кабинет. Его усталое лицо выражало только одно: вопрос.

Я не заставил его ждать ответа. Он был взрослый человек. Замазывать плохие новости не имело смысла.

— Дело приняло скверный оборот, — сказал я, как только мы закрылись в кабинете. — Думаю, нам надо обратиться за помощью в полицию и в газеты. Вчера я опрашивал некую миссис Корелл, подругу ваших дочерей, и она лгала мне. Ночью она покончила с собой.

— Ирма Корелл? Покончила с собой?

— Вы ее знали?

— Да! Очень близко! Она была… то есть да, была — близкой подругой моей жены и дочерей. Покончила с собой?

— Да. Отравилась. Сегодня ночью. Какая тут связь с исчезновением ваших дочерей?

— Какая? — переспросил он. — Не знаю. А должна быть связь?

— По-моему, должна. Мне она сказала, что не видела ваших дочерей недели две. Муж ее только что мне сказал, что в среду днем, когда он вернулся из банка, они с ней разговаривали. Когда я ее расспрашивал, она нервничала. И вскоре покончила с собой. Можно не сомневаться, что какая-то связь тут есть.

— И это означает?..

— Означает, — подхватил я, — что, если даже вашим дочерям ничто не грозит, мы все равно не имеем права рассчитывать на это.

— Вы думаете, что с ними случилась беда?

— Я ничего не думаю, но знаю, что, если за их отъездом последовало самоубийство, нам нельзя вести дело спустя рукава.

Банброк позвонил своему адвокату — румяному седому старику Норуоллу, который славился тем, что знает о корпорациях больше всех Морганов, вместе взятых, но не имел ни малейшего понятия о полицейской процедуре, — и попросил его встретиться с нами во Дворце юстиции.

Мы пробыли там полтора часа: навели полицию на это дело и сообщили газетчикам то, что считали нужным сообщить. Сведений о девушках они получили вдоволь, вдоволь фотографий и тому подобного, но ничего — о связи между сестрами и миссис Корелл. Полиции, конечно, мы об этом сказали.

После того как Банброк с адвокатом ушли, я вернулся в бюро уголовного розыска, чтобы потолковать с Патом Редди, полицейским сыщиком, отряженным на это дело.

Пат был самым молодым в уголовном розыске — крупный блондин-ирландец, любивший порисоваться — на свой ленивый манер.

Он начал карьеру года два назад — топая в сбруе по крутым улицам города. Однажды вечером он прилепил штрафной талон к автомобилю, оставленному перед пожарным краном. Тут появилась владелица и вступила с ним в спор. Владелицей оказалась Алтея Уоллак, единственная, избалованная дочь хозяина кофейной компании Уоллака — худенькая, бесшабашная девчонка с огоньком в глазах. Наверное, она поговорила с Патом без церемоний. Он отвел ее в участок и засунул в камеру.

Наутро, как рассказывают, старый Уоллак развел пары и явился в участок с целой сворой адвокатов. Но Пат протокола не порвал, и девицу оштрафовали. Старик только что не бил Пата кулаками. Пат, по обыкновению, сонно ухмыльнулся и сказал кофейному магнату: «Отвяжитесь от меня, а не то перестану пить ваш кофе».

Острота попала почти во все газеты и даже в бродвейское эстрадное представление.

Но шуткой Пат не ограничился. Тремя днями позже они с Алтеей Уоллак отправились в Аламейду и поженились. Я присутствовал при этом. Мы случайно встретились на пароме, и они затащили меня на церемонию.

Старик тут же лишил дочь наследства, но это никого не взволновало. Пат продолжал протирать подметки, но теперь он был человеком заметным, и вскоре его усердие оценили. Его перевели в уголовный розыск.

Старик Уоллак перед смертью смягчился и оставил Алтее свои миллионы.

Пат взял отгул на полдня, чтобы сходить на похороны, а вечером вернулся на службу и захватил целый грузовик с бандитами. Он продолжал службу. Не знаю, что делала со своими деньгами его жена, но Пат даже не перешел на более приличные сигары, хотя следовало бы. Правда, теперь он жил в резиденции Уоллака, и, случалось, дождливым утром его привозил на работу шофер на «испано-сюизе»; в остальном же он никак не переменился.

Вот этот крупный блондин-ирландец и сидел сейчас за столом напротив меня и окуривал меня при помощи чего-то, напоминавшего видом сигару.

Наконец он вынул сигарообразную вещь изо рта и заговорил в дыму:

— Эту мадам Корелл, которую ты считаешь причастной к делу Банброков, — ее месяца два назад ограбили на восемьсот долларов. Слыхал?

Я не слыхал.

— Кроме денег что-нибудь отняли? — спросил я.

— Нет.

— Ты этому веришь?

Он ухмыльнулся.

— В том-то и дело. Грабителя мы не поймали. С женщинами, которые теряют вещи таким образом, в особенности деньги, никогда не известно, их ли ограбили или они сами зажилили. — Он еще покадил на меня отравляющим газом и добавил: — Хотя могли и ограбить. Так какой у тебя план?

— Давай зайдем в агентство, посмотрим, не поступило ли чего-нибудь новенького. Потом я хочу еще раз поговорить с женой Банброка. Может быть, она нам что-нибудь расскажет о покойнице.

В агентстве я получил донесения об остальных иногородних знакомых Банброков. Никто из них, по-видимому, не знал, где находятся сестры. Мы с Редди поднялись к Си-Клиффу — к дому Банброка.

Его жена уже знала о смерти миссис Корелл: ей позвонил Банброк, и она прочла газеты. Она сказала нам, что не представляет себе, почему миссис Корелл покончила с собой. И не видит никакой связи между этим самоубийством и исчезновением падчериц.

— Две или три недели назад, когда я виделась с ней в последний раз, она была не менее довольна и счастлива, чем обычно, — сказала миссис Банброк. — Конечно, недовольство жизнью было вообще ей свойственно, но не до такой степени, чтобы сделать нечто подобное.

— Не знаете, были у нее трения с мужем?

— Нет. Насколько я знаю, они были счастливы, хотя… — Она запнулась. В ее черных глазах мелькнуло смущение, нерешительность.

— Хотя? — повторил я.

— Если я вам не скажу, вы решите, что я скрытничаю. — Она покраснела, и в смешке ее было больше нервозности, чем веселья. — Это не имеет никакого значения, но я всегда немного ревновала к Ирме. Она и мой муж были… словом, все думали, что они поженятся. Это происходило незадолго до нашей свадьбы. Я, конечно, не показывала вида и, надо сказать, сама считаю это глупостью, но у меня всегда было подозрение, что Ирма вышла за Стюарта скорее в пику нам, чем по какой-либо иной причине, и что она по-прежнему неравнодушна к Альфреду… к мистеру Банброку.

— Это подозрение чем-нибудь подкреплялось?

— Нет, ничем, в самом деле! Да я и сама в это не верила. Какое-то смутное чувство. Женская зловредность, наверное, ничего больше.

От Банброков мы с Патом вышли под вечер. Прежде чем отправиться домой, я позвонил Старику — начальнику сан-францисского отделения агентства, то есть моему начальнику, — и попросил, чтобы кто-нибудь из агентов занялся прошлым Ирмы Корелл.

Перед сном я заглянул в утренние газеты, благо они появляются у нас, как только сядет солнце. Они подробно освещали наше дело. Изложены были все подробности, кроме тех, которые относились к Кореллам, даны фотографии, высказаны обычные догадки и прочий вздор.

Утром я отправился по тем адресам, где еще не успел поговорить со знакомыми исчезнувших девушек. Кое-кого застал — и не услышал ничего интересного. Потом позвонил в агентство — нет ли там новостей. Новости были.

— Нам только что звонили от шерифа в Мартинесе, — сказал мне Старик. — Дня два назад виноградарь-итальянец недалеко от Ноб-Вэлли подобрал обгорелый снимок женщины, а сегодня, когда увидел фотографии в газетах, признал в ней Рут Банброк. Съездите туда? Итальянец и заместитель шерифа ждут вас у начальника полиции Ноб-Вэлли.

— Еду, — сказал я.

Четыре минуты, остававшиеся до отплытия парома, я потратил на то, чтобы дозвониться с пристани до Пата Редди, — но безуспешно.

Ноб-Вэлли — городок с населением менее тысячи жителей, унылый грязный городок в округе Контра Коста. Местный поезд Сан-Франциско — Сакраменто доставил меня туда в середине дня.

Я немного знал начальника полиции, Тома Орта. В кабинете у него я застал еще двоих. Орт нас познакомил. Абнер Пейджет, нескладный человек лет сорока, с худым лицом, слегка отвисшим подбородком и светлыми умными глазами, был заместителем шерифа. Джио Керегино, виноградарь-итальянец, маленький, смуглый, как орех, с добрыми карими глазами и черными усами, беспрерывно улыбался, показывая крепкие желтые зубы.

Пейджет протянул мне фотографию. Обгорелый кусочек размером в полудолларовую монету — остаток сгоревшего снимка. На нем — лицо Рут Банброк. Это не вызывало сомнений. Выражение было какое-то возбужденное, почти пьяное, и глаза — больше, чем на всех виденных прежде фотографиях. Но лицо — ее.

— Говорит, что нашел это позавчера, — сухо объяснил Пейджет, кивнув на итальянца. — Он шел по дороге, недалеко от своей фермы, и ветер пригнал бумажку к его ногам. Поднял, говорит, и сунул в карман, — просто так, я думаю. — Он помолчал и задумчиво посмотрел на итальянца. Тот энергично закивал. — Словом, — продолжал заместитель шерифа, — сегодня утром он приехал в город и увидел фотографии в сан-францисских газетах. Тогда он пришел к Тому и рассказал про это. Мы с Томом подумали, что лучше всего позвонить вам в агентство, в газетах писали, что вы этим занимаетесь.

Я посмотрел на итальянца. Пейджет, догадавшись о моих мыслях, объяснил:

— Керегино живет в той стороне. У него на холме виноградник. Он здесь лет пять или шесть и пока вроде никого не убил.

— Помните место, где вы нашли карточку? — спросил я итальянца.

Улыбка под усами стала еще шире, и он кивнул.

— Конечно, помню.

— Поехали туда? — предложил я заместителю шерифа.

— Давайте. Ты с нами, Том?

Полицейский сказал, что не может. У него дело в городе.

Керегино и я вышли вместе с Пейджетом и влезли в его пыльный «Форд».

Примерно час ехали по проселку, косо поднимавшемуся по склону горы Маунт-Диабло. Затем по команде итальянца свернули с этого проселка на другой, еще более пыльный и ухабистый. Километра полтора по нему.

— Вот место, — сказал Керегино.

Мы вылезли на прогалине. Деревья и кустарник, стеснившие дорогу, здесь отступали метров на семь по обе стороны, образуя пыльную круглую прогалину.

— Примерно здесь, — сказал итальянец. — По-моему, где пень. Но что между этим поворотом и тем, сзади, — наверняка.

Пейджет был сельский человек. Я — нет. Я ждал его хода.

Стоя между итальянцем и мной, он медленно оглядывал прогалину. Но вот его светлые глаза блеснули. Он пошел мимо «Форда» к дальней стороне прогалины. Мы с Керегино двинулись следом.

Перед кустарником на краю прогалины тощий заместитель остановился и, что-то ворча, уперся взглядом в землю. Я увидел следы автомобильных колес. Здесь разворачивалась машина.

Пейджет углубился в лес. Итальянец шел за ним вплотную. Я был замыкающим. Пейджет шел по какому-то следу. Я его не различал — то ли потому, что они застили, то ли потому, что следопыт из меня никакой. Мы ушли довольно далеко.

Пейджет остановился. Итальянец остановился.

Пейджет сказал: «Ага», — словно нашел нечто ожидаемое.

Итальянец что-то пробормотал, помянул Божию Матерь. Примяв куст, я подошел к ним — посмотреть, что они увидели. И тоже увидел.

Под деревом на боку, с подтянутыми к груди коленями, лежала мертвая девушка. Зрелище было не из приятных. Ее поклевали птицы.

Табачного цвета пальто прикрывало ее лишь частично. Я понял, что это Рут Банброк, еще до того, как перевернул ее и посмотрел на ту сторону лица, которую земля спасла от птиц.

Пока я осматривал девушку, Керегино стоял и наблюдал за мной. Лицо у него было скорбное, но спокойное. Заместитель шерифа почти не заинтересовался телом. Он бродил среди кустов, разглядывал землю. Вернулся он, когда я закончил осмотр.

— Убита одним выстрелом, — сказал я ему, — в правый висок. Перед тем, я думаю, была борьба. На руке — той, что была под телом, — следы. При ней ничего нет — ни украшений, ни денег, ничего.

— Сходится, — ответил Пейджет. — На прогалине из машины вылезли две женщины и пришли сюда. Может, и три женщины — если две несли эту. Не разобрал, сколько их вернулось. Одна из них — больше этой. Здесь была возня. Пистолет нашли?

— Нет.

— И я тоже. Значит, он уехал в машине. Там, — он показал головой налево, — остатки костра. Жгли бумагу и тряпки. По остаткам ничего толком не поймешь. Видно, карточку, что нашел Керегино, отнесло ветром. В пятницу вечером, как мне сдается, или утром в субботу… Не позднее.

Я поверил заместителю шерифа. Похоже, что дело свое он знал.

— Пойдемте. Кое-что покажу. — Он отвел меня к кучке пепла. Показывать там было нечего. Он хотел поговорить со мной, чтобы не слышал итальянец.

— Итальянец, наверное, ни при чем, — сказал он, — но для верности я его пока задержу. Это не совсем рядом с его фермой, и больно уж он заикался, когда рассказывал мне, зачем ему понадобилось тут проезжать. Конечно, ничего тут особенного нет. Все эти итальянцы подторговывают вином — почему он, наверно, и очутился здесь. Но все равно денек-другой я его подержу.

— Хорошо, — согласился я. — Округа — ваша, народ вам знакомый. Вы могли бы походить по людям — не всплывет ли что-нибудь? Не видел ли кто чего? «Локомобиля» не видели? Или еще чего-нибудь? Вы больше меня узнаете.

— Сделаю, — пообещал он.

— Хорошо. Тогда я сейчас поеду в Сан-Франциско. Вы, наверно, останетесь здесь, с телом?

— Да. Езжайте на моей машине в Ноб-Вэлли и расскажите Тому что и как. Он приедет или пришлет человека. А итальянца я подержу при себе.

В Ноб-Вэлли, дожидаясь поезда, я позвонил в агентство. Старика на месте не было. Я рассказал новости одному из конторских и попросил передать Старику, как только он явится.

Когда я вернулся в агентство, все были в сборе. Альфред Банброк, с розово-серым лицом, на вид еще более мертвенным, чем было бы просто серое. Его румяный седой адвокат. Пат Редди, который почти лежал в своем кресле, закинув ноги на другое. И Старик, чья кроткая улыбка и добрые глаза за золотыми очками скрывали то, что пятьдесят лет сыска лишили его каких бы то ни было чувств по какому бы то ни было поводу.

Меня встретило молчание. Я изложил дело с предельной краткостью.

— Значит, вторая женщина, та, которая убила Рут?..

Банброк не закончил вопроса. Никто ему не ответил.

— Мы не знаем, что произошло, — сказал я, немного выждав. — Возможно, ваша дочь приехала туда с кем-то, кого мы не знаем. Возможно, ее привезли туда — уже мертвую. Возможно…

— Но Майра! — Банброк пальцем оттягивал воротник рубашки. — Где Майра?

На это я не мог ответить; и остальные не могли.

— Вы прямо сейчас поедете в Ноб-Вэлли? — спросил я его.

— Да, сейчас же. Вы со мной?

Я не мог с ним ехать — и не жалел об этом.

— Нет. Здесь надо кое-что сделать. Я дам вам записку для начальника полиции. Посмотрите внимательно на снимок, найденный итальянцем, — не знаком ли он вам.

Банброк с адвокатом ушли.

Редди зажег свою гнусную сигару.

— Мы нашли машину, — сказал Старик.

— Где?

— В Сакраменто. В пятницу ночью или рано утром в субботу кто-то поставил ее там в гараж. Фоули поехал выяснять. А Редди нашел еще один след.

Пат кивнул в дыму.

— Утром к нам пришел хозяин ломбарда и сказал, что на прошлой неделе у него побывала Майра Банброк с какой-то девушкой — и заложили много добра. Имена они дали фальшивые, но он божится, что одна из них была Майра. Он сразу узнал ее на фотографии в газете. С ней была не Рут. А маленькая блондинка.

— Миссис Корелл?

— Ага. Паук в этом не уверен, но я думаю, что она. Часть украшений — Майры, часть — Рут, часть — неизвестные. То есть мы не можем доказать, что они принадлежали миссис Корелл. Но докажем.

— Когда это было?

— Добро они заложили в понедельник, до того, как исчезли.

— С Кореллом виделся?

— Ага. Толковал я с ним много, но толку мало. Не знаю, говорит, пропало что-нибудь из ее украшений или нет, и не интересуюсь. Украшения — ее, говорит, и могла поступать с ними как ей угодно. Оказался не очень сговорчивым. С одной из служанок у меня получилось лучше. Знает, что кое-какие хозяйкины цацки на прошлой неделе исчезли. Миссис Корелл сказала, что одолжила подруге. Завтра я покажу служанке товар из ломбарда для опознания. Больше ничего она сообщить не могла — только, что миссис Корелл исчезла с горизонта в пятницу — в день, когда уехали сестры Банброк.

— Что значит «исчезла с горизонта»? — спросил я.

— В начале дня ушла из дома и появилась только ночью, около трех. Они с Кореллом поругались из-за этого, но она так и не сказала, где была.

Это мне понравилось. Это могло что-то значить.

— А еще, — продолжал Пат, — Корелл только теперь вспомнил, что у его жены был дядя в Питтсбурге — этот дядя в девятьсот втором году сошел с ума, и ее всегда мучил страх, что она тоже сойдет с ума: если почувствую, что схожу с ума, часто говорила она, я покончу с собой. Ну не трогательно, что он наконец об этом вспомнил? Чтобы объяснить ее смерть.

— Трогательно, — согласился я, — но ничего нам не дает. И даже не доказывает, что он о чем-нибудь знал. Мне кажется…

— Крестись, когда кажется, — сказал Пат и, встав, надел шляпу. — Все твои догадки для меня — как треск по радио. Я иду домой, съем сейчас обед, почитаю Библию и в постельку.

Так он, видимо, и поступил. От нас ушел, во всяком случае.

Да и мы три последующих дня могли спокойно провести в постели — толку было бы не меньше, чем от нашей беготни. Все наши визиты, все наши расспросы не добавили ничего к уже известному. Мы были в тупике.

Мы выяснили, что машину в Сакраменто оставила Майра Банброк, а не кто иной, но не выяснили, куда она отправилась после этого. Мы выяснили, что часть драгоценностей в ломбарде принадлежала миссис Корелл. Машину сестер пригнали из Сакраменто. Миссис Корелл похоронили. Рут Банброк похоронили. Газеты обнаруживали все новые загадки. Мы с Редди копали и копали — и не находили ничего, кроме пустой породы.

К понедельнику я почувствовал, что воображение мое иссякло. Оставалось только сложить руки и надеяться, что листовки, которыми мы обклеили Северную Америку, дадут какой-нибудь результат. Пата Редди уже отозвали и направили на свежее задание. Я не бросал дело только потому, что Банброк настаивал на продолжении, покуда есть хоть тень надежды. Но к понедельнику я выдохся.

Прежде чем пойти в контору к Банброку и доложить ему о своем провале, я завернул во Дворец юстиции, чтобы с Патом отслужить панихиду по нашему делу. Он сидел, согнувшись над столом, писал какой-то отчет.

— Здорово! — приветствовал он меня и отодвинул отчет, испачкав его пеплом своей сигары. — Как продвигается дельце Банброков?

— Оно не продвигается. Просто невозможно, что при таком обилии следов мы остановились на мертвой точке! Кажется, все в руках — только за конец потяни. И нужда в деньгах перед несчастьями у Банброков и у Кореллов; самоубийство миссис Корелл после того, как я расспрашивал ее о девушках; она жгла вещи перед смертью, и в лесу жгли вещи — перед смертью Рут Банброк или сразу после.

— Может, дело в том, — предположил Пат, — что ты неважный сыщик?

— Может быть.

После этого оскорбления минуты две мы курили молча.

— Понимаешь, — наконец сказал Пат, — смерть Корелл не обязательно должна быть связана с исчезновением и смертью Банброк.

— Не обязательно. Но исчезновение Банброк и смерть Банброк должны быть связаны. И есть связь — в ломбарде — между поступками Банброк и Корелл перед этими происшествиями. Если такая связь есть, тогда… — Я замолк, меня осенило.

— В чем дело? — спросил Пат. — Челюстью подавился?

— Слушай! — Я заговорил чуть ли даже не с жаром. — То, что случилось с тремя женщинами, у нас сцепляется. Если бы мы могли нанизать на ту же нитку… Мне нужны имена и адреса всех женщин и девушек в Сан-Франциско, покончивших с собой, убитых или исчезнувших за последний год.

— Ты полагаешь, что это эпидемия?

— Я полагаю, что чем больше мы к этому привяжем, тем больше ниточек у нас в руках. И хоть одна куда-нибудь да приведет. Пат, давай составлять список!

Всю вторую половину дня и большую часть ночи мы составляли этот список. Он был размером с изрядный кусок телефонной книги. За год в городе много чего случилось. Самым большим оказался раздел, посвященный бродячим женам и дочерям; затем — самоубийствам; и даже самый маленький раздел — убийства — был не таким уж коротким.

Сведения, собранные полицией, как правило, давали представление об этих людях и их мотивах, и мы сразу отсеивали тех, кто явно не попадал в круг наших интересов. Остальных мы разделили на две категории: те, кто вряд ли имел отношение к нашему делу, и те, кто мог иметь. И даже этот второй список оказался длиннее, чем я ожидал и надеялся.

В нем было шесть самоубийств, три убийства и двадцать одно исчезновение. Пата Редди ждала другая работа. Я сунул список в карман и отправился с визитами.

Четыре дня я трудился над этим списком. Я искал, нашел, опросил и проверил друзей и родственников каждой женщины в моем списке. Опрос строился по одной схеме. Была ли она знакома с Майрой Банброк? С Рут? С миссис Корелл? Не понадобились ли ей деньги перед смертью или исчезновением? Не уничтожала ли чего-нибудь перед смертью или исчезновением? Была ли знакома с другими женщинами из моего списка? В трех случаях мне ответили «да».

Сильвия Варни, девушка двадцати лет, покончила с собой пятого ноября; за неделю до смерти сняла со счета 600 долларов. В семье никто не знает, что она сделала с этими деньгами. Подруга Сильвии Варни, Ада Янгмен, замужняя, двадцати пяти или двадцати шести лет, исчезла второго декабря и до сих пор не нашлась. Сильвия Варни навестила миссис Янгмен за час до того, как покончила с собой.

Дороти Содон, молодая вдова, застрелилась в ночь на четырнадцатое января. Бесследно пропали деньги, оставшиеся от мужа, и средства клуба, где она была казначеем. Служанка вспомнила, что передала ей в тот день увесистое письмо, — оно тоже не было найдено.

Связь между историями этих троих и делом Банброк — Корелл была достаточно хлипкая. То, что они сделали, делают девять из десяти женщин перед тем, как сбежать или покончить с собой. Но несчастья у всех троих разразились в течение последних нескольких месяцев — и все трое в смысле обеспеченности и общественного положения принадлежали примерно к тому же кругу, что миссис Корелл и сестры Банброк.

Исчерпав свой список и не обнаружив больше ничего интересного, я вернулся к этим трем.

У меня были имена и адреса шестидесяти двух знакомых Рут и Майры Банброк. Я взялся составлять такой же каталог на трех женщин, которых хотел включить в свои выкладки. Тут мне не пришлось возиться в одиночку. К счастью, в конторе сидели два или три оперативника, не зная, чем заняться.

Кое-что мы извлекли.

Миссис Содон знала Реймонда Элвуда. Сильвия Варни знала Реймонда Элвуда. О том, что его знала миссис Янгмен, данных не было, но вполне вероятно, что она его знала. Она была близкой подругой Сильвии Варни.

С этим Реймондом Элвудом я уже беседовал о сестрах Банброк, но особого внимания на него не обратил. Я счел его просто одним из тех лощеных, прилизанных молодых людей, которых было немало в списке.

Я снова им занялся, теперь с интересом. Оказалось — не зря.

Как я уже сказал, у него была контора по торговле недвижимостью на Монтгомери-стрит. Мы не нашли ни одного клиента, воспользовавшегося его услугами, и даже признаков того, что такой клиент существовал. У него была квартира в районе Сансет, он жил один. Он появился здесь не далее как десять месяцев назад, родственников в Сан-Франциско у него, по-видимому, не было. Он состоял в нескольких модных клубах. По слухам, у него были «хорошие связи на Востоке». С деньгами он не жался.

Сам я не мог следить за Элвудом, поскольку недавно с ним разговаривал. Этим занялся Дик Фоули. В первые три дня слежки Элвуд редко бывал в своей конторе. Редко бывал в финансовых учреждениях. Он посещал свои клубы, танцевал, бывал на чаепитиях и так далее и каждый день наведывался в один дом на Телеграф-Хилле.

В первый день после обеда Элвуд отправился в дом на Телеграф-Хилле с высокой блондинкой из Берлингейма. На другой день — с пухленькой молодой женщиной, которая вышла из дома на Бродвее. В третий вечер — с совсем молоденькой девушкой, жившей, по-видимому, в том же доме, что и он.

На Телеграф-Хилле Элвуд проводил со своей спутницей от трех до четырех часов. Пока за домом наблюдал Дик, туда приходили — и выходили оттуда — другие люди, все, по-видимому, состоятельные.

Я поднялся на Телеграф-Хилл, чтобы поглядеть на дом. Он оказался большим — просторный каркасный дом, выкрашенный в цвет желтка. Он стоял над головокружительной кручей: ниже по склону холма когда-то добывали камень. Казалось, что он вот-вот скатится на крыши других домов, далеко внизу.

Дом стоял на отшибе. Подходы были скрыты деревьями и кустарником.

Я основательно прочесал окрестности: посетил каждый дом в радиусе ружейного выстрела от моего желтого. Ни о нем, ни о его обитателях никто ничего не знал. На Телеграф-Хилле народ нелюбопытный — там почти каждому есть что скрывать самому.

Мое хождение вверх и вниз по холму было бесполезным, пока я не выяснил, кто владеет желтым домом. Дом был частью недвижимости, находившейся в руках трест-компании «Западное побережье». Я перенес мои изыскания в трест-компанию и частично был вознагражден. Восемь месяцев назад дом этот снял Реймонд Элвуд, действуя по поручению клиента Т. Ф. Максвелла.

Мы не смогли найти Максвелла. Мы не смогли найти ни одного человека, знавшего Максвелла. Мы не смогли найти никаких признаков того, что «Максвелл» — нечто большее, чем фамилия.

Один из оперативников отправился к желтому дому на холме и полчаса звонил в дверь — напрасно. Повторять опыт мы не стали, рано еще было поднимать волну.

Я еще раз отправился на холм в поисках жилья. В достаточной близости от дома я ничего подходящего не нашел, но мне удалось снять трехкомнатную квартиру, откуда можно было наблюдать за дорогой к дому.

Мы с Диком засели в квартире — Пат Редди заходил, когда был свободен от дел, — и наблюдали за машинами, которые сворачивали на заслоненную деревьями дорожку перед яичным домом. Машины подъезжали во второй половине дня и вечером. В большинстве из них сидели женщины. Таких, кого можно было бы счесть обитателем дома, мы не увидели. Элвуд появлялся каждый день, когда в одиночку, когда с женщинами, чьих лиц мы не разглядели из нашего окна.

За некоторыми гостями мы проследили на обратной дороге. Все без исключения были людьми состоятельными, и кое-кто занимал видное положение в обществе. С разговорами мы к ним не подступались. Играя вслепую, ты рискуешь раскрыться, даже если придумал самый удачный предлог.

Три дня наблюдений — и наконец забрезжило.

Был ранний вечер, только что стемнело. Позвонил Пат Редди и сказал, что два дня и ночь был на задании и собирается проспать полсуток. Мы с Диком сидели у окна в нашей квартире, наблюдали за автомобилями, сворачивавшими к желтому дому, и, когда они проезжали сквозь голубоватый конус света под дуговым фонарем, записывали их номера.

На холм пешком поднималась женщина. Высокая женщина, крепко сложенная. Темная вуаль, не настолько густая, чтобы сразу угадывалось ее назначение — скрывать лицо, — тем не менее лицо скрывала. Женщина шла вверх по склону, мимо наших окон, по другой стороне дороги.

Ночной бриз с Тихого океана дергал со скрипом вывеску бакалейщика внизу, раскачивал дуговой фонарь наверху. Когда женщина миновала наш дом и вышла на голое место, ветер набросился на нее. Пальто и юбка облепили ноги. Она повернулась спиной к ветру, придерживая шляпу. Ветер отбросил вуаль от ее лица.

Это лицо было лицо с фотографии — лицо Майры Банброк.

Мы с Диком узнали ее одновременно.

— Наша девочка! — крикнул он и вскочил на ноги.

— Подожди. Она идет в дом над обрывом. Пусть идет. Когда войдет, двинем за ней. Будет повод обыскать малину.

Я вышел в соседнюю комнату, к телефону, и набрал номер Пата Редди.

— Она не вошла, — крикнул от окна Дик. — Миновала дорожку.

— За ней! Чепуха какая-то! Что она вытворяет? — Меня даже возмутила эта неожиданность. — Она должна войти! Давай за ней. Договорюсь с Патом и найду тебя.

Дик убежал.

Трубку сняла жена Пата. Я назвался.

— Можете вытащить Пата из постели и послать сюда? Он знает, где я. Скажите, что он нужен срочно.

— Скажу, — пообещала она. — Через десять минут явится к вам, где бы вы ни были.

Я вышел на дорогу и стал искать Дика и Майру Банброк. Они пропали. Я прошел мимо кустов, заслонявших желтый дом, и двинулся дальше по каменистой тропинке, которая огибала дом слева. По-прежнему — ни его, ни ее.

Повернув назад, я увидел Дика, возвращавшегося в нашу квартиру, и последовал за ним.

— Она в доме, — сказал Дик. — Прошла по дороге дальше, потом через кусты, к обрыву и — ногами вперед в подвальное окно.

Это меня обрадовало. Чем чуднее ведут себя люди, за которыми ты следишь, тем, как правило, ближе конец твоим хлопотам.

Пат прибыл минутой или двумя позже, чем обещала жена. Он вошел, застегивая на себе одежду.

— Ты что там наболтал Алтее? — ворчливо спросил он. — Она сунула мне пальто, велела надеть на пижаму, остальные вещи кинула в машину, и мне пришлось одеваться за рулем.

— Поплачем с тобой попозже, — прервал я его жалобы. — Только что Майра Банброк влезла в дом через подвальное окно. Элвуд уже час как там. Делаем облаву.

Пат — человек основательный.

— Но даже на это нужна бумага.

— Ну ясно, — согласился я, — оформишь после. Для того тебя и позвали. Округ Контра Коста разыскивает ее — может быть, чтобы судить за убийство. Вот тебе и предлог для обыска. Мы идем туда за ней. Если еще на что-нибудь наткнемся — тем лучше.

Пат наконец застегнул жилет.

— А, черт с тобой, — кисло сказал он. — Будь по-твоему. Но если меня вышибут за обыск без ордера, ты будешь устраивать меня в свое уголовное агентство.

— Буду.

Я повернулся к Фоули:

— Дик, ты останешься снаружи. Следи за выходом. Никого не трогай, но, если выйдет наша девушка, проследи за ней.

— Так я и знал, — взвыл Дик. — Только начинается что-нибудь интересное, будь любезен, торчи на углу!

По дорожке, обсаженной кустами, мы с Патом Редди подошли к парадной двери дома и позвонили. Дверь открыл большой черный человек в красной феске, красной шелковой кофте, рубашке в красную полоску, в красных шароварах и красных туфлях. Он загородил собой весь проем; в холле за ним было темно.

— Мистер Максвелл дома? — спросил я.

Черный покачал головой и произнес что-то на непонятном языке.

— А мистер Элвуд?

Снова мотание головой. Снова непонятные слова.

— Тогда поглядим, кто есть, — настаивал я.

Ответом была тарабарская тирада, в которой я разобрал три исковерканных слова: «хазаин», «нет» и «дома».

Дверь стала закрываться. Я припер ее ногой.

Пат показал свою бляху.

Мавр плохо знал английский, но полицейские значки узнавал.

Он топнул ногой позади себя. В глубине дома оглушительно ударил гонг.

Черный навалился на дверь.

Опираясь на ту ногу, которая тормозила дверь, я наклонился в сторону, чтобы достать черного.

Я ударил его снизу в живот.

Редди бросился на дверь, и мы ввалились в холл.

— Черт, коротышка толстый, — кряхтя произнес негр с чистейшим виргинским выговором. — Ты меня ушиб!

Мы с Редди уже шли по холлу, погруженному во тьму.

Я споткнулся о ступеньку лестницы.

Наверху раздались выстрелы. Стреляли, кажется, в нашу сторону. Пули в нас не попали.

Многоголосый гвалт — визг женщин, крики мужчин — то усиливался, то затихал; усиливался и затихал, словно там открывали и закрывали дверь.

— Наверх, мой мальчик! — рявкнул мне в ухо Редди.

Мы взбежали по лестнице. Того, кто стрелял в нас, не нашли.

Перед лестницей была запертая дверь. Редди вышиб ее плечом.

Все залито голубоватым светом. Большая комната, сплошной пурпур и золото. Кавардак, перевернутая мебель, сбитые ковры. Перед дверью в дальнем конце лежала серая туфля. Посреди комнаты валялось зеленое шелковое платье. И — никого.

Вместе с Патом мы бросились к двери, где лежала туфля. Дверь была закрыта занавеской, но не заперта. Редди распахнул ее настежь.

В комнате три девушки и мужчина пригнулись в углу, на лицах — страх. Ни Майры Банброк среди них, ни Реймонда Элвуда, никого знакомого.

Мы глянули туда и отвели глаза. Нашим вниманием завладела открытая дверь напротив.

Дверь вела в маленькую комнату.

В комнате был хаос.

Маленькая комната, плотно набитая телами. Живыми телами, извивающимися, свалявшимися в клубок. Через эту комнату, как через воронку, утекали из дома мужчины и женщины. Они с шумом выдавливались в крохотное окошко, которое было горлом воронки. Мужчины и женщины, молодые люди и девушки визжали, возились, протискивались, отпихивали друг друга. Некоторые были раздеты.

— Прорвемся, загородим окно, — крикнул Пат мне в ухо.

— Черта лы… — начал я, но он уже кинулся в свалку. Я за ним.

Я не хотел преграждать выход. Я хотел уберечь Пата от его глупости. И впятером было не пробиться сквозь эту свалку маньяков. И вдесятером не отогнать их от окна.

Пат, хоть и крупный мужчина, уже лежал, когда я к нему прорвался. Полуголая девушка — совсем ребенок — норовила попасть ему в лицо острыми каблуками туфель. Руки рвали его на части, ноги топтали.

Револьверным стволом молотя по челюстям и запястьям, я расчистил место — отволок его обратно.

— Майры здесь нет! — крикнул я Пату в ухо, помогая ему подняться. — Элвуда нет!

Я не был в этом уверен, но я их не заметил и сомневался, что они будут в куче-мале. А дикари, которые снова бросились к окну, не обращая на нас внимания, — кем бы ни были эти дикари, они тут были гостями. Они были статистами, и премьеры не стали бы с ними мешаться.

— Посмотрим в других комнатах, — снова заорал я. — Эти нам не нужны.

Пат провел тыльной стороной руки по разодранному лицу и засмеялся.

— Мне они точно больше не нужны, — сказал он.

Мы вернулись к лестнице той же дорогой. Никого не встретили. Мужчина и девушки из соседней комнаты исчезли.

Мы остановились перед лестницей. Кроме приглушенного гомона безумцев, прорывавшихся к выходу, ничего не было слышно.

Внизу громко хлопнула дверь.

Невесть откуда возникшее тело навалилось на меня сзади и припечатало к полу.

Я почувствовал шелк на шее. Коричневая рука подбиралась к моему горлу.

Я согнул руку в запястье, так что мой револьвер, теперь смотревший дулом вверх, прижался к моей щеке. Молясь о своем ухе, я нажал спуск.

Щеку обожгло. Голова загремела как котел, готовый лопнуть.

Шелк соскользнул.

Пат поднял меня на ноги.

Мы стали спускаться.

Фр-р! Что-то пролетело мимо моей головы, задело волосы.

Тысяча осколков стекла, фаянса, гипса разлетелась у моих ног.

Я поднял голову и револьвер одновременно.

Руки негра в красном шелке все еще были вытянуты над балюстрадой.

Я послал ему две пули. И Пат — две.

Негр кувыркнулся через перила.

Он летел на нас, раскинув руки — мертвой «ласточкой».

Мы сбежали от него по лестнице.

Приземлившись, он встряхнул весь дом, но мы им уже не интересовались.

Наше внимание было занято прилизанной головой Реймонда Элвуда.

При свете, лившемся со второго этажа, она показалась на долю секунды внизу, за центральным столбом винтовой лестницы. Показалась и скрылась.

Пат Редди был ближе к перилам и, опершись на них одной рукой, спрыгнул в черноту.

Я одолел остаток лестницы в два скачка, крутанулся, схватившись рукой за столб, и нырнул в темноту холла, внезапно наполнившуюся шумом.

Меня ударила невидимая стена. Рикошетом от противоположной стены я влетел в комнату с завешенными окнами — и после холла сумрак в ней показался мне ярким днем.

Пат Редди стоял, держась одной рукой за спинку стула, а другую прижав к животу. Залитое кровью лицо было мышиного цвета. В глазах стекленела мука. У него был вид человека, которого ударили ногой.

Улыбка у него не получилась. Он показал головой в глубину дома. Я двинулся туда.

В коридорчике я нашел Реймонда Элвуда.

Он всхлипывал, исступленно дергая запертую дверь. Лицо было известковым от ужаса.

Я прикинул расстояние между нами.

Когда я прыгнул, он повернулся.

Я замахнулся пистолетом, чтобы со всей силой опустить его на…

Тонна мяса и костей обрушилась на меня сзади.

Я отлетел к стене, ощущая тошноту, головокружение, не в силах дышать.

Меня стиснули коричневые руки в красном шелке.

«Неужто здесь целый полк этих ряженых негров? — подумал я, — или я снова и снова налетаю на одного и того же?»

Этот не позволил мне долго думать.

Он был большой. Он был сильный. Намерения у него были нехорошие.

Рука с револьвером у меня была притиснута к боку, револьвер смотрел вниз. Я попробовал выстрелить негру в ногу. Не попал. Еще раз попробовал. Он отодвинул ногу. Я извернулся и уже мог видеть его.

С другой стороны на меня навалился Элвуд.

Негр загибал меня назад, складывал как аккордеон.

Я старался устоять на ногах. Но чересчур велика была тяжесть. Колени меня не держали. Хребет у меня выгибался.

В двери за спиной у негра шатаясь стоял Пат, в сиянии, как архангел Гавриил.

Лицо у Пата было серым от боли, но глаза смотрели ясно. В правой руке он держал револьвер. Левая вытащила из заднего кармана гибкую дубинку.

Набалдашник ее обрушился на бритый череп негра.

Черный отвернулся от меня, тряся головой.

Прежде чем негр с ним сблизился, Пат успел ударить еще раз — ударил прямо в лицо, но не остановил черного.

Я повернул освободившуюся кисть и аккуратно прострелил Элвуду грудь; он сполз по мне на пол.

Негр притиснул Пата к стене и сильно ему досаждал. Его широкая красная спина была удобной мишенью.

Однако я уже истратил пять пуль из шести в барабане. В кармане лежали еще, но перезарядка требует времени.

Я освободился из слабых рук Элвуда и стал обрабатывать негра рукоятью револьвера. Там, где голова переходит в шею, у него был валик жира. Когда я ударил третий раз, негр свалился, утащив с собой Пата.

Я откатил его. Белокурый сыщик — теперь уже не такой белокурый — встал.

В дальнем конце коридора, за открытой дверью, видна была пустая кухня.

Мы с Патом пошли к той двери, с которой возился Элвуд. Дверь была сбита на совесть и навешена прочно.

Обняв друг друга за шеи, мы стали таранить ее объединенными ста семьюдесятью килограммами.

Она вздрагивала, но держалась. Мы ударили снова. Где-то треснуло невидимое дерево.

Еще раз.

Дверь отлетела. Нас понесло вперед… вниз по ступенькам… кубарем, снежным комом — потом нас встретил цементный пол.

Пат ожил первым.

— Ну ты, акробат, — сказал он. — Слезь с моей шеи!

Я встал. Кажется, весь вечер мы только тем и занимались, что падали на пол и вставали с пола.

У моего плеча оказался выключатель. Я повернул его. Если я выглядел приблизительно как Пат, то мы были хорошенькой парой кошмаров. Он состоял из сырого мяса и грязи, и надето на это было уже совсем немного.

Мне его вид не понравился, и я стал озирать подвал. В глубине была топка, ящики с углем и поленница. Ближе — коридор и комнаты, расположенные так же, как наверху.

Мы ткнулись в первую дверь; она была заперта, но непрочно. Мы вышибли ее и очутились в темной фотолаборатории.

Вторая дверь была не заперта, за ней — химическая лаборатория: реторты, трубки, горелки и маленький перегонный куб. Посередине стояла круглая железная печка. Тут никого не было.

Поскучнев, мы прошли коридорчиком к третьей двери. Трофеев этот подвал не сулил. Мы только теряли время, надо было искать наверху. Я толкнул дверь.

Она даже не дрогнула.

Мы протаранили ее разок, для пробы. Она не шелохнулась.

— Постой.

Пат сходил к поленнице и вернулся с топором. Он ударил по двери, отколол кусок дерева. Топор высек искры в дыре. С той стороны дверь была обшита железом или сталью. Пат опустил топор, оперся на топорище.

— Следующее лекарство прописываешь ты, — сказал он.

Мне нечего было предложить, кроме:

— Я покараулю здесь. Иди наверх и посмотри, не подоспели твои полицейские? Это черт знает какая дыра, но кто-то мог поднять тревогу. Посмотри, нет ли другого входа в эту комнату — окна, например, — а может, людей наберешь побольше, вскрыть эту дверь.

Пат направился к лестнице.

Его остановил звук — с той стороны железной двери щелкнул засов.

Пат прыжком переместился за косяк. Я шагнул за другой.

Дверь стала медленно отворяться. Слишком медленно.

Я открыл ее пинком.

Мы с Патом ворвались в комнату.

Пат плечом налетел на женщину. Я поймал ее раньше, чем она упала.

Пат отнял у нее револьвер. Я поддерживал ее. Лицо у женщины было бледное и бессмысленное.

Это была Майра Банброк, только от мужественности, о которой свидетельствовали фотографии и описания, не осталось и следа.

Поддерживая ее одной рукой — и одновременно придерживая ее руки, — я оглядел комнату.

Комната-куб с металлическими стенами, окрашенными в коричневый цвет. На полу лежал мертвый человечек странного вида.

Человечек, затянутый в черный бархат и шелк. Черная бархатная блуза и панталоны, черные шелковые чулки и ермолка, черные лакированные туфли. Лицо у него было маленькое, старое и тощее, но гладкое, как камень, без единой морщинки.

В высоком вороте блузы, подпиравшем подбородок, было отверстие. Из него медленно вытекала кровь. Судя по тому, что было на полу, еще недавно она вытекала быстрее.

За ним стоял открытый сейф. На полу перед сейфом валялись бумаги, как будто их высыпали, наклонив сейф.

Девушка завозилась у меня под рукой.

— Вы его убили? — спросил я.

— Да, — так тихо, что и за метр не услышать.

— Почему?

Устало тряхнув головой, она отбросила со лба короткие волосы.

— Не все ли равно? Я его убила.

— Может быть, не все равно. — Я убрал руку и пошел закрывать дверь. В комнате с закрытой дверью люди говорят свободнее. — Я нанят вашим отцом. Мистер Редди — полицейский сыщик. Конечно, ни он, ни я не можем нарушать законы, но если вы объясните нам, что к чему, мы попробуем вам помочь.

— Наняты отцом? — переспросила она.

— Да. Когда вы с сестрой исчезли, он нанял меня для розыска. Мы нашли вашу сестру и…

Ее лицо, глаза и голос ожили.

— Я не убивала Рут! — крикнула она. — Газеты лгали! Я ее не убивала! Я не знала, что у нее револьвер. Не знала! Мы уехали, чтобы спрятаться от… от всего. Мы остановились в лесу, стали жечь… эту дрянь. Я только там узнала, что у нее есть револьвер. Первое время мы думали о самоубийстве, но я ее отговорила… думала, что отговорила. Я пыталась отобрать у нее револьвер, но не смогла. Она выстрелила в себя, когда мы боролись. Я хотела ей помешать. Я ее не убивала!

Кое-что уже прояснялось.

— А потом?

— Потом я поехала в Сакраменто, оставила там машину и вернулась в Сан-Франциско. Рут сказала мне, что написала письмо Реймонду Элвуду. Она это сказала до того, как я стала отговаривать ее от самоубийства… в первый раз. Я пыталась забрать письмо у Реймонда. Она написала ему, что покончит с собой. Я пыталась забрать письмо, но Реймонд сказал, что отдал его Хейдору.

А сегодня вечером я пришла сюда, чтобы его забрать. Только я нашла его, наверху поднялся сильный шум. Потом пришел Хейдор и застал меня. Запер дверь. И… я застрелила его из револьвера, который лежал в сейфе. Застрелила, когда он повернулся. Он даже не успел ничего сказать. А иначе я не смогла бы.

— То есть вы его застрелили, хотя он не угрожал и не нападал? — спросил Пат.

— Да. Я его боялась, боялась, что он со мной заговорит. Я его ненавидела! Иначе было нельзя. Иначе ничего бы не получилось. Если бы он заговорил, я бы не смогла в него выстрелить. Он… он не позволил бы мне!

— Кто такой Хейдор? — спросил я.

Она отвела от нас глаза, скользнула взглядом по стенам, по потолку, по чудному человечку на полу.

— Он был… — Она откашлялась и начала снова, глядя в пол. — Первый раз нас привел сюда Реймонд Элвуд. Нам это показалось забавным. Но Хейдор был дьявол. Он говорил тебе, и ты ему верила. Не могла не верить. Он все говорил, и ты верила. Может быть, нас дурманили наркотиками. Тут всегда было теплое синеватое вино. Наверно, в него подсыпали. Иначе не объяснить, как мы такое творили. Никто бы из нас не стал… Он называл себя жрецом — жрецом Алзоа. Он учил освобождению духа от плоти через…

Голос у нее сел, прервался. Она вздрогнула. Мы с Патом хранили молчание.

— Это был ужас! — произнесла она наконец в тишине. — Но ты ему верила. Вот в чем все дело. Если вы этого не поймете, вы не поймете остального. То, чему он учил, не могло быть правдой. Но он говорил, что это так, и ты верила. А может быть… не знаю… может быть, притворялась, что веришь, — ты была сама не своя, в дурмане. Мы приходили снова и снова… неделя за неделей, месяц за месяцем… пока нас не переполнило отвращение.

Мы перестали ходить, Рут и я… и Ирма. И тогда он показал, что он такое. Он потребовал денег, больше тех, что мы платили, когда верили… или притворялись, что верили в его учение. Мы не могли дать столько, сколько он требовал. Я сказала ему, что не дадим. Он прислал нам фотографии — наши… снятые… у них здесь. Такие снимки… их нельзя объяснить. Но подлинные! Мы знали, что подлинные! Что мы могли сделать? Он грозил послать фотографии отцу, всем нашим друзьям, всем знакомым — если не заплатим.

Спасения не было — только платить. Кое-как мы раздобыли деньги. И давали ему — еще… еще… еще. А потом денег у нас не стало… мы больше не могли достать. Мы не знали, что делать! Оставалось только одно… Рут и Ирма хотели покончить с собой. Я тоже об этом думала. Но я отговорила Рут. Сказала, что мы уедем. Я ее увезу — в безопасное место… А потом… потом… это!

Она умолкла, но продолжала смотреть в пол.

Я снова взглянул на мертвого человечка в черной одежде и черной ермолке — фантастическая фигура. Кровь из горла больше не текла.

Нетрудно было сообразить, что к чему. Этот покойник, Хейдор, самозваный жрец не знаю кого, под видом религиозных церемоний устраивал оргии. Его сообщник Элвуд приводил состоятельных женщин из хороших семей. Комната с фотографическим освещением, скрытая камера. Пожертвования от новообращенных, пока они верны учению. Шантаж при помощи фотографий — после.

Я перевел взгляд с Хейдора на Пата Редди. Он смотрел на мертвеца нахмурясь. В доме не было слышно ни звука.

— Письмо, которое ваша сестра написала Элвуду, при вас? — спросил я девушку.

Рука ее шмыгнула за пазуху, и там зашуршала бумага.

— Да.

— В нем ясно сказано, что она намерена покончить с собой?

— Да.

— Оно должно уладить ее дела с округом Контра Коста, — обратился я к Пату.

Пат кивнул окровавленной головой.

— Должно уладить, — согласился он. — Хотя и без письма вряд ли доказали бы, что убила она. А с письмом ее и в суд не поведут. На этот счет можно не сомневаться. И за нынешнюю стрельбу ей ничего не грозит. Ее освободят прямо в зале суда, и вдобавок с благодарностью.

Майра Банброк отпрянула от Пата, словно он ударил ее в лицо.

Сейчас я был только наемником ее отца. Я смотрел на дело ее глазами.

Я закурил и вгляделся в лицо Пата — в то, что можно было разглядеть под кровью и грязью. Пат — правильный человек.

— Слушай, Пат, — начал подлизываться я, но таким голосом, как будто вовсе не подлизываюсь. — Мисс Банброк может отправиться в суд, как ты сказал, и ее не только оправдают, но и поблагодарят. Но для этого она должна будет использовать все, что знает. Должна будет использовать все, что знает. Должна будет использовать все фотографии, снятые Хейдором, или все, какие нам удастся найти.

Некоторые из этих фотографий, Пат, доводили женщин до самоубийства — по крайней мере, два случая нам известны. Если мисс Банброк предстанет перед судом, нам придется сделать достоянием общественности фотографии бог знает скольких женщин. Нам придется и обнародовать факты, и они поставят мисс Банброк и неизвестно сколько еще женщин и девушек в такое положение, выход из которого, для двоих по крайней мере, был только через самоубийство.

Пат посмотрел на меня нахмурясь и потер грязный подбородок еще более грязным пальцем.

Я набрал в грудь воздуху и сделал ход:

— Пат, мы с тобой выследили Реймонда Элвуда и пришли сюда, чтобы его допросить. Допустим, мы подозревали его в связи с бандой, ограбившей месяц назад банк в Сент-Луисе. Или, допустим, в том, что он держит похищенное из почтовых вагонов при ограблении под Денвером на позапрошлой неделе. Короче, разыскиваем его, зная, что у него много денег, взявшихся неизвестно откуда, и контора по торговле недвижимостью, которая недвижимостью не торгует.

Мы пришли сюда, чтобы допросить его в связи с одним из названных происшествий. Эти негры наверху набросились на нас, когда узнали, что мы сыщики. Все дальнейшее произросло из этого. На культовое предприятие мы наткнулись случайно, и оно нас не особенно заинтересовало. Насколько мы поняли, все эти люди нападали на нас просто из хорошего отношения к человеку, которого мы пытались допросить. Среди них был Хейдор, и в потасовке ты застрелил его из его же револьвера — того самого, понятно, который мисс Банброк нашла в сейфе.

Пату мое предложение, кажется, совсем не понравилось. Глаза его глядели на меня неприязненно.

— Да ты неумный, я смотрю. Кому от этого польза? Мисс Банброк все равно будет замешана. Она ведь здесь, правда? А дальше потянется, как нитка с катушки.

— Но мисс Банброк здесь не было, — объяснил я. — Может быть, сейчас наверху полно полицейских. Может быть, нет. В любом случае ты выведешь отсюда мисс Банброк и передашь Дику Фоули, а он отвезет ее домой. Она к нашей вечеринке отношения не имела. Завтра она, адвокат ее отца и я отправимся в Мартинес и заключим сделку с прокурором округа Контра Коста. Мы объясним ему, как застрелилась Рут. Если вдруг окажется, что Элвуд, который, я надеюсь, мертв и лежит наверху, имеет отношение к тому Элвуду, который знал сестер и миссис Корелл, что из этого? Если мы избежим суда, — а мы его избежим, убедив людей в Контра Коста, что они не могут обвинить ее в убийстве сестры, — тогда мы избежим газетной шумихи, иначе говоря — неприятностей.

Пат задумался, по-прежнему держа большой палец у подбородка.

— Не забывай, — убеждал я, — мы делаем это не только ради мисс Банброк. С Хейдором добровольно связались не только обе покойницы, но и целая стая еще живых, — и от этого они не перестали быть людьми.

Пат упрямо покачал головой.

— Очень жаль, — сказал я девушке с лицемерной безнадежностью. — Я сделал все, что мог, но нельзя столько требовать от Редди. Я не могу упрекнуть его за то, что он побоялся рискнуть…

Пат — ирландец.

— Да что ж ты так шарахаешься, черт возьми? — прервал он мою ханжескую речь. — Но почему обязательно я застрелил Хейдора? Почему не ты?

Попался!

— Потому, — объяснил я, — что ты полицейский, а я нет. Гораздо меньше шансов поскользнуться, если его застрелит законопослушный, честный, бляху носящий страж порядка. Я убил большинство этих негодяев наверху. Должен ты чем-то доказать, что тоже здесь был?

Это была не вся правда. Идея моя состояла в том, что если Пат припишет себе эту честь, то потом ему будет трудно отойти в сторонку, как бы ни повернулось дело. Пат — правильный человек, и я положусь на него в чем угодно, — но разве труднее положиться на человека, если ты его повязал?

Пат заворчал, стал качать головой:

— Я гублю себя, точно, но на этот раз — будь по-твоему.

— Молодец! — Я отошел в угол и поднял шляпу девушки. — Иди, сдай ее Дику, а я подожду тебя здесь. — Шляпу я дал девушке вместе с указаниями. — Отправляйтесь домой с человеком, которому вас передаст Редди. Сидите там, пока я не приеду, — я постараюсь приехать как можно скорее. Никому ничего не говорите, кроме того, что я велел вам молчать. «Никому» — это значит и отцу. Скажите ему, что я велел молчать даже о том, где вы меня видели. Понятно?

— Да и я вам…

Благодарности приятно вспоминать потом, но они отнимают время, когда надо заниматься делом.

— Трогайтесь, Пат!

Они ушли.

Оставшись наедине с мертвецом, я перешагнул через него, присел перед сейфом и принялся разгребать письма и документы, ища под ними фотографии. Фотографий не оказалось. Одно отделение сейфа было заперто.

Я обыскал труп. Ключа не нашел. Запертое отделение было не очень прочным, но и я не лучший медвежатник Запада. Пришлось повозиться.

То, что я искал, лежало там. Толстая связка негативов. Стопка отпечатков — с полсотни.

Я стал перебирать их, отыскивая снимки сестер Банброк. Надо было прикарманить их, пока не вернулся Пат. Я не знал, на каком месте он упрется.

Мне не повезло — слишком долго я взламывал отделение. Я успел просмотреть только шесть отпечатков из стопки, когда он вернулся. Эти шесть были… довольно поганые.

— Так, с этим все, — проворчал Пат, войдя в комнату. — Сдал ее Дику. Элвуд мертв, а также единственный негр из тех, кого я видел наверху. Все остальные, кажется, удрали. Полицейские не появились — так что я вызвал целый фургон.

Я поднялся, держа связку негативов в одной руке, отпечатки в другой.

— А это еще что? — спросил он.

Я снова насел на него.

— Фотографии. Пат, ты только что оказал мне большую услугу, и я не такая свинья, чтобы просить еще об одной. Но я хочу кое-что тебе обрисовать. Я нарисую тебе картинку, а ты уж сам ее назовешь.

Вот это, — я помахал карточками, — Хейдорова кормежка — за эти фотографии он получал или собирался получать деньги. Это фотографии людей, Пат, по большей части девушек и женщин, и среди них есть довольно гнусные.

Если в завтрашних газетах напишут, что в доме после перестрелки была найдена пачка фотографий, то в послезавтрашних будет длинный список самоубийц и еще более длинный — пропавших. Если в газетах ничего не напишут о фотографиях, списки могут быть короче, но ненамного. Кое-кто из сфотографированных знает, что здесь есть их снимки. Они решат, что полиция должна их искать. Действие этих фотографий мы знаем — чтобы избавиться от них, две женщины покончили с собой. У нас динамит в руках, Пат, и промолчат о нем газеты или напишут — он взорвет не одного человека и не одну семью.

Но допустим, Пат, газеты скажут, что перед тем, как ты застрелил Хейдора, ему удалось сжечь кучу бумаг и фотографий, от них остался только пепел. Нельзя ли предположить, что тогда самоубийств не будет? И что некоторые исчезновения последних месяцев прояснятся? Вот тебе картинка, Пат, — назови ее сам.

Вспоминая об этом, я думаю, что никогда в жизни не был так красноречив.

Но Пат не аплодировал мне. Он меня изругал. Изругал подробно, желчно и с таким чувством, что стало ясно: я выиграл еще очко в моей маленькой игре. Он обзывал меня такими словами, каких я никогда не выслушивал от человека, сделанного из костей и мяса, — иначе говоря, от того, кого можно треснуть.

Когда он кончил, мы отнесли в соседнюю комнату бумаги, фотографии и книжку с адресами, лежавшую в сейфе, и положили в маленькую железную печку. К тому времени, когда наверху раздались голоса и шаги полицейских, все это превратилось в золу.

— Ну, это уже точно последнее! — объявил Пат, когда мы кончили нашу работу. — И больше ты ни о чем не попросишь, доживи хоть до тысячи лет.

— Точно, последнее, — откликнулся я.

Мне нравится Пат. Он правильный малый. Шестым снимком в пачке был снимок его жены — бесшабашной, огнеглазой дочки кофейного магната.