История Англии и шекспировские короли

10 «Король Генрих V» (1414–1420)

В финале второй части «Генриха IV» Генрих V становится королем Англии. Потому и пьеса, названная его именем, начинается со второго года его царствования и охватывает события, происходившие до заключения мира с Францией в 1420 году и обручения Генриха с принцессой Екатериной в Труа. В ней ничего не говорится о второй и третьей кампаниях во Франции. Причина простая: после Азенкура вторая кампания послужила бы антиклимаксом всей истории, а третья — прелюдией к смерти короля, не особенно героической. В пьесе «Генрих V» главным образом прославляются патриотизм, воинская доблесть и, в последнем акте, истинная любовь как действенное средство примирения — отсюда и соответствующий подбор сюжетного материала.

Возможно, для того чтобы подчеркнуть отличие драматургии от исторической хроники, Шекспир, следуя традиции греческой трагедии, вводит «хор», который выступает в прологах и эпилогах, открывает каждое новое действие и дает крайне важные временные детали. Вот как, например, хор зачинает первый акт «Генриха V»:

Извинения такого сорта отсутствуют во время анонса битвы при Шрусбери. Предполагается, что эти строки имеют прямое отношение к зарождению шекспировской труппы «Люди лорда Чемберлена» и открытию нового театра «Глобус» на Бэнксайде в Саутуарке в 1599 году. Естественно, такое событие заслуживало внимания, и Шекспир не мог не отметить его.

Еще одну деталь своего времени, и даже более убедительную, чем первая, Шекспир вписал в пролог к пятому акту:

В наши дни практически никто не сомневается в том, что «полководцем» был Роберт Деверё, граф Эссекс. 27 марта 1599 года Деверё, тогда наместник и губернатор Ирландии, отправился с войском подавлять мятеж графа Тайрона, встретив жесточайшее сопротивление ирландцев. Заключив вынужденное перемирие, он в сентябре вернулся в Лондон, в общем-то опозоренный и опальный. Данное обстоятельство может указывать на то, что первое представление «Генриха V» состоялось в период между мартом и сентябрем 1599 года, а сама пьеса была написана сразу же после второй части «Генриха IV», которую, как мы уже знаем, актеры впервые исполнили в предыдущем году.

За прологом следует разговор между архиепископом Кентерберийским и епископом Илийским по поводу билля, внесенного еще при Генрихе IV и предусматривавшего экспроприацию церковных земель короной. Детали законопроекта почти дословно взяты из «Хроники» Холиншеда, хотя они и послужили лишь зацепкой для обстоятельной дискуссии, — устроенной для тех, кто не видел второй части «Генриха IV», и для самого короля, неузнаваемо переменившегося со времени восшествия на трон. Эта первая сцена, в сущности, является дополнительным прологом: с появления короля во второй сцене, собственно, и начинается спектакль. Исполняя просьбу Генриха, архиепископ дает пространное и замысловатое обоснование прав Англии на французскую корону, забывая при этом упомянуть королеву Изабеллу, жену Эдуарда II, сестру французского короля Карла IV, и призывает монарха — при поддержке епископа Илийского и присутствующих пэров — восстать и заявить о своих правах на Францию. Генрих вполне удовлетворился аргументами архиепископа:

Прибытие французских послов с бочкой теннисных мячей еще больше укрепило решимость короля. Генрих ответил французам чуть ли не бранью. Когда после первого акта занавес опустился, перед нами уже открылась прямая дорога к Азенкуру.

Инцидент с теннисными мячами — исторический факт или легенда? О нем сообщали Холиншед и Холл, он отмечен в балладах и некоторых более поздних источниках. Однако это происшествие даже не упоминается Уолсингемом и французскими хронистами. Почти наверняка ничего подобного не случилось. Такое оскорбление непременно должно было привести к полному разрыву дипломатических отношений, хотя, как известно, переговоры между двумя странами продолжались. История с мячами основана на хронике некоего Джона Стрекче, составленной по прошествии всего нескольких лет после смерти Генриха в 1422 году. Согласно этой версии, еще в отрочестве арманьяки хотели послать ему «мячики и мягкие подушки для того, чтобы он играл и развлекался, пока не вырастет и не обретет мужскую силу». Генрих в ответ гневно пообещал сыграть в теннис на улицах Франции.

Во втором акте мы узнаем о заговоре, и в нем появляются давние истчипские спутники короля Бардольф, Пистоль, его супруга, бывшая миссис Куикли, ее позабытый обожатель Ним — они не фигурируют в «Генрихе IV» и импортированы из «Виндзорских насмешниц», — а также за сценой сам Фальстаф — вернее, слухи о его болезни и смерти. Поскольку нас интересует главным образом историческая достоверность пьес, мы не станем задерживаться на фиктивных персонажах и перейдем ко второй сцене и саутгемптонскому заговору. Как обычно, Шекспир полагается на «Хронику» Холиншеда, но без колебаний добавляет собственные штрихи. Заговор, когда нам сообщается о нем в первый раз, уже раскрыт, хотя злоумышленникам об этом ничего не известно. Король играет с ними, побуждает к лести и демонстрации лояльности, даже предлагает отпустить

с тем чтобы заставить их возразить и потребовать суровой кары. (Типичная шекспировская выдумка, изобретенная для усиления драматизма сцены.) Только после того как окончательно обнаруживается их лицемерие и предательство, Генрих вручает им «полномочия» (еще одно изобретение), из которых они узнают горестную для себя правду. Ни один из них — в том числе и Скруп — даже и не пытается оправдаться: заговорщики признаются во всем, раскаиваются и просят о помиловании, которого они, естественно, не удостаиваются.

После небольшой сцены, в которой бывшая миссис Куикли рассказывает о смерти Фальстафа, — Шекспир исполняет обещание, данное им в эпилоге части второй «Генриха IV», — действие переносится во французский двор. Мы видим короля Карла VI в совершенно здравом уме. Во всей пьесе нет и намека на его слабоумие. Напротив, в этой сцене его здравомыслие резко контрастирует с тупостью дофина, явно недооценивающего угрозу Англии. (Не существует исторических свидетельств, которые подтверждали бы такую странную позицию дофина, кроме в равной мере сомнительного инцидента с теннисными мячами.) Диалог короля и дофина прерывается появлением дяди Генриха, герцога Эксетера[149], прибывшего с ультиматумом: либо Карл отречется от трона, либо англичане «в громах, колебля землю, как Юпитер» придут и возьмут его сами. Из слов Эксетера ясно, что его король имеет претензии в первую очередь к дофину[150], проявившему гордыню и дерзость, а не к отцу: он и есть наипервейший злодей пьесы. Тем не менее главным действующим лицом остается Карл; он завершает и сцену, и второй акт, отпуская посла и обещая назавтра дать исчерпывающий ответ.

Мы можем лишь догадываться о том, каким был ответ французского монарха. Третий акт начинается с осады Гарфлёра:

Осознавая пространственную ограниченность своего «деревянного О», Шекспир поручает воссоздавать картину осады Гарфлёра королю с его знаменитыми воззваниями, Бардольфу, Пистолю, Ниму, их несчастному мальчику-слуге, вводя в действие ирландца Мак-Морриса и уэльсца Флюэллена — его считают портретом либо военачальника сэра Роджера Уильямса, сподвижника графа Эссекса, либо уэльского поэта и придворного Елизаветы Людовика Ллойда. В третьей сцене город капитулирует, и его комендант объясняет королю: поскольку дофин не прислал помощь, ему ничего не оставалось, как сложить оружие. В пьесе ничего не говорится о том, как Генрих обошелся с горожанами; король лишь просит дядю Эксетера «оказать всем милость». С другой стороны, примечательно упоминание потерь, понесенных англичанами из-за болезней:

Здесь же мы впервые встречаемся с принцессой Екатериной. Она родилась 27 октября 1401 года, и летом 1415 года четырнадцатилетняя девушка уже не была слишком юна и наивна, по стандартам Средневековья, чтобы в разговоре с подругой Алисой не различать двусмысленное звучание отдельных английских слов для французов: foot = foutre, gown = coun = con[151]. Некоторые считают эту сцену одной из самых скабрезных у Шекспира. Сконфузившись, мы с облегчением возвращаемся во французский двор и становимся очевидцами довольно химерического разговора короля с дофином, герцогом Бурбонским и коннетаблем. Из текста ясно, что беседа происходит в Руане (сцена пятая), хотя коннетабль д’Альбре должен был находиться со своей армией: до сражения при Азенкуре оставалось всего несколько дней, и англичане уже перешли Сомму. (И Холиншед и Холл непроизвольно путают дофина Людовика с его кузеном Людовиком Анжуйским, королем Сицилии; Шекспир, видимо, последовал их примеру.) Этот краткий обмен мнениями написан только для того, чтобы продемонстрировать решимость французов дать бой интервентам у Кале, прежде чем они пойдут в глубь страны, или получить от них достойный выкуп. Холиншед сообщает нам о французском военном совете, в котором участвовали также «герцоги Бретонский, Беррийский и граф Понтье, младший сын короля и другие знатные особы»; большинство, тридцать против пяти, проголосовали за битву, и «герольдмейстер Монжуа был послан к королю Англии, с тем чтобы объявить его врагом Франции и предупредить о скорой сече».

Однако еще до прибытия герольда Генрих узнает от Флюэллена об успешном форсировании англичанами реки Тернуаз, отстоявшими мост, несмотря на упорство французов. (В пьесе, чего нет в «Хронике» Холиншеда, героем этого предприятия выставляется Эксетер, которому, как нам уже известно, король приказал пребывать в Гарфлёре.) Здесь же Флюэллен докладывает Генриху об аресте и предстоящей казни Бардольфа, уличенного в обворовывании церкви. Во власти короля было простить своего давнего собутыльника, но он не колеблясь подтверждает приговор — именно так дело обстоит в шекспировском тексте в отличие от большинства современных постановок — и даже не выказывает ни малейших признаков того, что Генрих не только помнит, но и знаком с этим человеком. Инцидент, возможно, вымышленный, однако наглядно показывает и настрой короля, и то, насколько он изменился со времени восшествия на трон. Примечателен и его ответ на вызов Монжуа. Король — в отличие от исторического Генриха — не настаивает на мире; мало того, он позволяет себе произнести несколько оскорбительных слов. И в то же время монарх почему-то сетует французу на плачевное состояние своей армии:

Последняя сцена третьего акта целиком о том, как французы горят желанием поскорее сразиться с англичанами.

В четвертом акте наступает кульминация всей постановки. Первая сцена — король в ночь перед битвой обходит полевой лагерь — по своей поэтичности, одухотворенности и тем возможностям, которые предоставляет талантливому актеру, является, пожалуй, одной из лучших и самых известных среди многочисленных литературных шедевров Шекспира. Вряд ли можно найти какие-либо исторические подтверждения этого великолепного сюжета. С другой стороны, нет никаких оснований и для того, чтобы сомневаться в его реальности. Все великие полководцы — и Генрих, несмотря на отдельные стратегические промахи, относился к их числу — заботились о своих солдатах, сопереживали им: необычайная популярность короля в войсках доказывает, что он не был исключением. В эту сырую прохладную ночь и предрассветные часы должно было произойти нечто такое, что позволило вместо гарантированного поражения одержать победу, и этим «нечто», по всей вероятности, оказался «облик Гарри в ночи». Три солдата — Джон Бете, Александер Корт и Майкл Уильямс — вымышленные персонажи Шекспира, но «старина» Томас Эрпингем — реальная историческая фигура: в битве при Азенкуре ему было пятьдесят восемь лет. Именно его король просит созвать всех рыцарей к нему в шатер, а потом произносит последнее молитвенное заклинание перед битвой:

И тогда же Генрих вспоминает о прегрешении дома Ланкастеров — узурпации отцом трона, чья вина перед Ричардом ему всю жизнь не давала покоя.

«Луч золотит доспехи наши. В бой!»; «Вперед, вперед! Высоко солнце, день нам славу шлет» — такими бравурными возгласами французских предводителей Шекспир начинает историческое сражение при Азенкуре. Затем он показывает нам стан англичан, где в День святого Криспина король произносит легендарную гневную речь, которую в свое время наизусть знал почти каждый английский школьник, в ответ на неосторожное замечание Уэстморленда:

Этот инцидент подтверждается историческими свидетельствами, в том числе и Холиншедом, хотя он и не называет ни цифру, ни имя Уэстморленд. О нем рассказывает и неизвестный капеллан Генриха в хронике «Gesta Henrici Quinti» («Деяния Генриха V»). Правда, по версии священника, король выговаривал не Уэстморленду, а сэру Уолтеру Хангерфорду, пожелавшему, чтобы перед битвой у англичан было «еще десять тысяч лучших английских лучников». Неизвестно, читал ли Шекспир труд капеллана. Если он не видел его хроники, то упоминание одной и той же цифры двумя авторами можно считать случайным совпадением. Так или иначе, нет ничего необычного в том, что Шекспир с учетом обстоятельств приписал сакраментальную фразу действующему персонажу пьесы. По крайней мере у Холиншеда он заимствовал второй визит герольда Монжуа, снова предложившего королю заплатить выкуп, с тем чтобы спасти и себя, и свою армию от верной гибели, и получившего тот же ответ.

В прологе к четвертому акту хор сетует:

Но хор плакался напрасно. Сама битва уместилась в три короткие сцены. Уже во второй из них французские предводители осознают свое поражение, а третья — всего тридцать восемь строк — почти вся посвящена гибели только двух английских лордов — герцога Йорка и графа Суффолка. (История их душещипательной кончины, рассказанная королю Эксетером, полностью вымышлена. Эксетера не было при Азенкуре, что бы ни утверждал Холиншед, а Йорк умер, вероятно, от сердечной недостаточности.) Перед завершением сцены настроение Генриха внезапно меняется: он отдает страшный приказ перебить всех французских пленных. Причиной этого странного решения, похоже, стала тревога, поднятая трубами и вселившая в него подозрения, что «враг собрал свои рассеянные силы».

Однако буквально через несколько строк, в следующей, седьмой сцене, капитан Гауэр дает иное объяснение приказанию короля: Генриха возмутило нападение французов на английский палаточный лагерь, закончившееся зверской расправой с мальчиками-слугами, присматривавшими за обозами. А вошедший затем король лишь подтверждает его версию:

У Холиншеда мы находим еще больше путаницы, и Шекспир, очевидно, пошел у него на поводу, хотя драматург в отличие от хрониста мог руководствоваться и своими особыми соображениями. Ему надо было любой ценой пробудить у аудитории симпатию к королю. Надо думать, Гауэр и Флюэллен выражали общее мнение английской армии, когда осуждали гнусное злодейство французов, «противное всем законам войны», и хвалили справедливое решение Генриха.

В седьмой же сцене Шекспир почти дословно следует за Холиншедом, описывая просьбу герольда Монжуа к королю позволить предать земле погибших французов, признание им победы англичан и присвоение битве названия по наименованию ближайшего замка Азенкур. Затем сцену заполняют вымышленные персонажи, долго тянется эпизод с перчатками, и мы снова окунаемся в историю лишь в конце восьмого явления, когда английский герольд доставляет королю списки погибших с обеих сторон. Все эти данные взяты у Холиншеда, как и слова благодарения Господу, которыми завершается четвертый акт:

О триумфальном возвращении короля в Лондон возвещает хор в прологе к пятому акту. Мы узнаем и о людских плотинах, чьи радостные крики «заглушают голос моря», и о благородном отказе Генриха от того, чтобы лорды несли перед ним по городу его «погнутый меч и шлем измятый»[153]. Хор выполняет и другую задачу: закрывает пятилетний разрыв между битвой при Азенкуре и заключением договора в Труа в мае 1420 года. Для Шекспира крайне важно, чтобы именно эта великая битва была кульминацией всего повествования. Он не оставил места ни для второй экспедиции короля, ни для взятия Кана и Руана, ни для убийства герцога Бургундского. И хор лишь предлагает:

Нам остается только перейти прямиком к примирению двух армий и женитьбе Генриха на принцессе Екатерине, скрепившей взаимное согласие дворов. Этому эпохальному событию, правда, предшествует сведение счетов между Флюэлленом и Пистолем, что должно, по замыслу, подчеркнуть торжественность и величие церемонии, завершающей пьесу. Открывается сцена в королевском дворце пространной речью во славу мира, которую произносит двадцатичетырехлетний герцог Бургундский — Филипп Добрый, чьего отца Иоанна убили в прошлом году. Панегирик миру — изобретение Шекспира, но звучит вполне естественно.

Далее следует продолжительный диалог на мешанине английского и французского языков между королем и невестой. Он не столь конфузящий аудиторию, как предыдущий, но тем не менее удивляет нежелание Генриха считаться с плохим знанием английского языка принцессой, не говоря уже о некоторых неподобающих двусмысленных выражениях[154]. (Конечно, его разговор с Екатериной гораздо мягче, чем последующий обмен любезностями с герцогом Бургундским[155]. Остается надеяться лишь на то, что они находились достаточно далеко от принцессы и она их не слышала, хотя никуда и не уходила.) Два монарха — Карл VI по-прежнему не выказывает никаких признаков недомогания — вместе подтверждают, что между ними нет более серьезных разногласий. Разрешена даже такая проблема, как формула обращения французского двора к королю Англии: она ни у кого, в том числе и у аудитории, не оставляла никаких сомнений в том, что Генрих достиг самого главного: признания его наследником Карла — héritier de France. Стороны делятся благочестивыми надеждами и добрыми пожеланиями, хор произносит эпилог, напоминая нам со значением о сыне и наследнике Генриха, его отце Генрихе IV и о борьбе, которую «мы представляли уже не раз».

Критиков и сейчас интересует: что же все-таки написал Шекспир — патриотическое действо, прославляющее Англию, или диатрибу против войны и злоупотребления властью? Очевидно, и то и другое. Шекспир не разделял и не противопоставлял эти две проблемы. Увлечение одной из них привело бы к предвзятости и односторонности. Соединив два предмета драматургического исследования, Шекспир создал пьесу, совершенную по своей полноте и глубине психологического анализа. Безусловно, главная ее тема — конфликт, но не только лишь видимый конфликт между Англией и Францией. В нем развивается и давний нравственный спор по поводу оправданности войны, не говоря уже о внутренней борьбе, происходящей в Генрихе и отнимающей его силы, из-за вины, которую он постоянно переживает после убийства Ричарда

С исторической точки зрения «Генрих V», как и три предыдущие пьесы, поразительно достоверен: Шекспир редко отвлекается от имеющихся источников, и если делает это, то почти всегда только лишь ради драматургии. Чаще ему свойственны упущения и приукрашивания, к чему в самом начале призывает нас и хор:

В заключительных строках Шекспир решает еще одну задачу: впервые признает, что все достижения Генриха ничего не стоят, — при его сыне Англия прольет еще больше крови, а Франция отпадет.