История Бразилии

Р. ПОМБУ. ОТКРЫТИЕ БРАЗИЛИИ. ТУЗЕМЦЫ

XV и XVI века знаменовали собой великую эпоху перехода от древних времен к новому времени.

Рамки известного до того мира эпохи классической почти не выходили за пределы Европы.

Помимо сведений о Европе, имелись лишь некоторые представления об Азии (до Инда), Египте (видимо, только о нижнем течении Нила) и побережье Северной Африки.

Даже в самой Европе имелись еще страны, сведения об истории которых появились значительно позднее.

Таковы были границы западного мира в ту эпоху. Что же касается сведений о других землях и странах земного шара, то все оставалось неизменным со времен античной эпохи. Более того, оказались преданными забвению даже некоторые открытия финикийцев и греков.

В тот период географическая наука как таковая еще не существовала; те немногие лица, которые изучали географию, оставили в наследство лишь свои преимущественно неверные представления и абсурдные гипотезы.

И если крайне мало было известно о самой Европе, то легко себе представить, сколь ничтожными были в то время сведения об остальных частях нашей планеты.

Сама мысль о шарообразности Земли, в тех случаях, когда она не опровергалась с абсолютной уверенностью, становилась объектом страстных споров между учеными.

Идея существования антиподов не признавалась, вызывая возмущение среди самых передовых людей.

Хорошо известен инцидент между Колумбом и преподавателями одной знаменитой в то время школы.

Когда Колумбу предложили изложить свою теорию, основанную на идее шарообразности Земли, перед светилами университета Саламанки (пользовавшегося тогда наибольшей известностью после Сорбонны), то он окупится в страшном затруднении, пытаясь опровергнуть их возражения против сделанных им выводов.

Эти ученые говорили: «Согласиться с тем, что Земля круглая, как ты этого хочешь, значит допустить существование антиподов, а это явная нелепость». И чтобы подкрепить свои доводы, они призвали к себе на помощь всю эрудицию древних. Вывод, к которому они в конечном счете пришли, заключался в том, что отстаивать подобную «несуразность» (то есть идею шарообразности земли) – значит «отрицать библию и соглашаться с тем, что «существуют народы, происходящие не от Адама, ибо эти народы не могли, бы пересечь океан, отделяющий нас от них…»

Борясь с безумием самонадеянного, «ослепленного бредовой идеей» человека, они завершили спор следующим наивным вопросом: «Хорошо, допустим, что Земля круглая… Но скажи на милость, каким же образом сможешь ты вернуться назад после того, как спустишься вниз по океану? По какой же стороне ты возвратишься: по противоположной или по той же самой? Если по той же самой, то как же сможешь ты подняться наверх… снизу вверх?»

Согласно научным канонам того времени, Земля была разделена на три зоны, но единственно обитаемой из них считалась умеренная зона. За ее пределами, как полагали, живых существ не было.

В северной зоне наличие полярного холода не вязалось с представлением о жизни, а в южной предполагался неведомый океан – «страшное полуночное, или мрачное, море», недоступное для судоходства.

Самой древней и наиболее употребительной из сохранившихся карт была карта Агатодема, составленная во II веке на основе сведений, содержащихся в «Альмагесте» Птолемея.

На этой карте, помимо многих внутренних морей и островов, обозначена еще весьма приблизительно очерченная Европа; массив Азии резко обрывается на 180° восточной долготы; Индийский полуостров (Индостан) изображен в усеченном виде, причем к югу от него дан непропорционально огромный остров Тапробапа (Цейлон), а Золотой Херсонес (Индокитай) сильно вытянут к востоку. Территория Африки на карте простирается до указанных местностей и расположена между 20° северной и южной широт.

На границе с южным берегом Азии изображена «неведомая южная земля», являющаяся продолжением Африки (не выходя за пределы 20-й параллели) и сливающаяся с другой землей на 180° восточной долготы.

В конце ХIII века появилась карта, составленная Марко Поло, которая в основном лишь воспроизводит карту Птолемея с некоторыми дополнениями в части, касающейся Китая и тех мест Азии, которые посетил путешественник. Но и на этой карте (11 столетий спустя после «Альмагеста»!) территория Африки по-прежнему обрывается на 20-й параллели.

Мадагаскар расположен на ней очень близко от Цейлона, и между этими большими островами обозначено более 12 700 мелких островов.

В том месте на 180° долготы, где Птолемей показывает сушу, протянувшуюся с севера на юг, Марко Поло помещает Острова Пряностей (1448), причем к северу от них изображен уже отделенный от континента большой остров Сипанго (Япония).

Почти через сто лет после Марко Поло в Испании была составлена карта, известная под названием Каталонской карты.

На ней даны лишь очертания берегов Иберийского полуострова (указан только Лисабон, что уже само по себе весьма знаменательно) и африканского берега до мыса Буйседор (Бохадор), причем к югу от него изображен «мыс на оконечности африканской земли".

Таким образом, уже был достигнут 30° южной широты, а богатый перечень географических открытий свидетельствует, что к XIV веку португальцы были уже знакомы с побережьем Африки по крайней мере до этих мест.

Венецианский географ первой половины XV века Андреа Бьянко составил карту мира, которая, возможно, является самым любопытным научным документом того времени.

На этой карте суша изображена в виде единственного древнего континента, который разделен на три части (Европу, Азию и Африку) и омывается океаном.

Африка уже продолжена к югу от мыса Бохадор и простирается затем к востоку, параллельно азиатскому берегу, до 180° восточной долготы.

Азия завершается на востоке двумя огромными полуостровами.

Помимо Европы, Африки и Азии, указаны лишь бесчисленные острова (даже в местах, где до этого предполагалось наличие суши).

Среди географических трудов того времени (конец XV века) следует также упомянуть о глобусе Мартина Бегайма, немецкого космографа и мореплавателя из Нюрнберга.

Создатель этого самого раннего из всех известных нам глобусов уже проявляет стремление найти западный путь в Индию.

Между Европой, Африкой (Африка еще усечена) и восточной окраиной Азии указаны многочисленные острова, самым большим из которых является остров Сипанго.

Однако эти ошибочные представления, выдаваемые за истину, являлись все же не самым большим препятствием для мореходов.

Глубоко укоренившиеся предрассудки, суеверия, легенды и нелепейшие выдумки, наполнявшие воображение всех людей того времени, и в первую очередь моряков и ученых, – вот что более всего подавляло разум и отвагу тогдашних поколений.

Считалось, что необъятное море, которое нужно было исследовать, насолено чудовищами, что оно завершается бездной, поглощающей корабли, что на каждом шагу оно таит в себе опасности и препятствия, которые человек не в состоянии преодолеть.

Нужна была поэтому сверхчеловеческая отвага или исключительный героизм, чтобы решиться на разведку тайн «моря-океана».

Вот почему мы считаем необходимым прежде всего дать читателю представление о том, каков был дух человека, ограниченного тесными

Рамками тогдашнего мира. Это поможет читателю по достоинству оценить примечательное возрождение и великое духовное обновление этого человека, а также грандиозность изумительных открытий, свершенных им в XV веке.

И в момент, когда после почти целого столетия усилий и жертв со стороны португальцев перед страждущим взором изнуренной и упорствующей в своем неверии Европы открылись новые горизонты, мы должны особенно отметить, что последующий этап истории (с конца XV века) чудом своего рождения обязан вере и мужеству тех поколений, которые начали эпопею морских странствий.

Не следует также забывать, что, в то время как португальцы сперва задались целью предпринять свои великие морские путешествия, а затем вплотную занялись их осуществленном, все остальные народы Европы стояли далеко в стороне от этих начинаний. Одни старались добиться политической интеграции на развалинах феодального строя, другие путем самоотречения пытались примириться с условиями всеобщей нищеты. Многие, кроме того, вели воины вследствие внутренних неурядиц. И все они жили в гнетущей обстановке взаимной подозрительности и недоверия.

Франция и Англия в то время были заняты разрешением своего столетнего спора.

С утратой надежды на установление своего господства на континенте Англия вступила в период междоусобиц, которые принесли ей гораздо больше бедствий, чем сто лет воины. В то же время Франция пытается использовать все выгоды, полученные в результате победы для устройства своих внутренних дел.

Испания с целью добиться внутриполитического единства стремится завершить борьбу с маврами. Голландские же провинции предусмотрительно заботятся о своем будущем.

В небольших государствах Италии, выходящих из полосы средневековой анархии, укрепляются экономические и политические позиции родовитых семейств.

Если даже в приморских странах Европы никто не замечал тех усилий, которые предпринимали португальцы, то от континентальных стран и подавно нельзя было ожидать большего интереса к начинаниям, результаты которых начали сказываться лишь после открытия великих морских путей к неизведанным землям.

Народы, закрепившиеся в естественном прямоугольнике на западе Иберийского полуострова, издавна связали свою жизнедеятельность с морем.

Первые их попытки выйти на просторы океана можно отнести к далеким временам финикийского господства.

Вскоре после своего отделения от Кастилии Португалия создала военный флот. Его основное назначение заключалось в охране торговых кораблей, которые покидали прибрежные воды в целях расширения торговых связей в бассейнах Северного и Средиземного морей.

Таким образом, вдохновителями «морского гения» нации явились короли Бургундской династии, и в первую очередь Дон Динис.

Однако лишь при следующей династии эти едва зародившиеся тенденции усиливаются и консолидируются в одном великом порыве экспансии, направленной на заморские земли.

Вдохновителем высоких идеалов, которыми проникся этот небольшой народ, стал великий магистр Ависский, решительно взявшийся за осуществление благородной задачи сближения между собой жителей нашей планеты.

Победа при Алжубарроте в 1385 году еще более подняла национальный дух, и Дон Жуан I воспользовался этим моментом всеобщего воодушевления и взлетом рыцарского тщеславия для предпринятого им крупного начинания.

Следует сразу же заметить, что многочисленные проявления инициативы и мужества в эту эпоху объяснялись не только необходимостью расширить пределы ставшей тесной земли и развивать торговлю, но в значительной мере также и духом христианского прозелитизма и в особенности стремлением противостоять жестокости ислама.

Сразить неверных и добиться успеха! Таковы были стремления, овладевшие умами португальцев к началу эпохи выдающихся заморских экспедиций.

В соответствии с решением кортесов в Коимбре Дон Жуан I тщательно готовит экспедицию против африканских мавров, которые находятся весьма близко от Португалии и угрожают покончить с христианством, утвердившимся на полуострове.

Эта первая экспедиция, снаряженная королевством с указанной целью, была подлинным крестовым походом. На парусах кораблей, на знаменах и доспехах – повсюду были изображены кресты.

В экспедиции принял участие сын Дон Жуана, инфант Дон Энрике, твердо понадеявшийся извлечь из этого предприятия выгоду для осуществления тех обширных планов, которые отражали чаяния монархии.

В 1415 году португальцы овладели Сеутой. Ими руководили Дон Энрике в рыцарских доспехах, а также двое его братьев. Дон Энрике не терял даром времени. Можно сказать, что именно так он прошел свою боевую выучку.

С помощью образованных арабов, которых Дон Энрике привлек на свою сторону, он приобрел познания в области древней арабской литературы.

Говорят, что он даже изучил арабский язык и приобрел копии многих карт, описания путешествий и ценные книги, нужные ему для дел, которые он намеревался совершить.

По возвращении в Лисабон Дон Энрике в 1420 году начал строительство замка на высоком, выдающемся далеко в море мысе Сагриш, которому вскоре суждено было стать очагом новых рыцарских подвигов.

Рядом с замком с возведенной вокруг него крепостной стеной он строит арсенал, верфь, конторы и помещения для своих помощников, приглашает туда лоцманов и мореходов из многих стран и даже известных знатоков космографии и морского дела.

Именно отсюда, с этого скалистого мыса отправились в свои заморские странствия пионеры этих новых героических деяний.

Так началось продвижение вниз, вдоль африканского побережья. В 1419 году Сарку и Тристан Вас открыли о. Порту-Санту и о. Мадейра.

В 1434 году Жиль Эаниш уже огибает мыс Бохадор.

Затем выходят в море Антан Гонсалвиш, Нуну Тристан, Кадамосту и многие, многие другие. Отмечается постепенное, но решительное продвижение вперед.

Пройдены уже Кабо-Бланко, Сенегал и Зеленый Мыс.

Ко времени смерти великого инфанта в 1460 году португальцы уже достигли Гвинейского залива.

В неведомые дали их влечет не только желание дойти до Индии, обогнув Африку. Эта главная цель, достижение которой сулит наибольшие выгоды, не мешает отважным плаваниям по Атлантике и в других направлениях.

В то время как одни пытаются пройти в Азию южным путем, другие исследуют океан в западном направлении.

В 1432 году Гонсалу Велью открывает Азорские острова.

Многие пересекают в разных направлениях необъятное морское пространство, которое словно расширяется по мере ознакомления с ним.

Этими мореплавателями были Диегу де Тейви, Гонсалу Фернандиш, Жуан Вогаду, братья Корти Реал, Фернан Телиш, Антониу Леми, Висен- ти Диас, Афонзу Саншис и ряд других, причем в отношении многих из них до сих пор точно неизвестно, каких успехов они добились в результате своих путешествий. Несомненно, что это произошло в значительной мере благодаря скрытности португальского двора, которую он был вынужден проявлять, когда эти открытия стали привлекать к себе внимание правительств других стран.

Но именно эти успешные плавания португальских мореходов подготовили почву для великого подвига генуэзского мореплавателя и увлекли в морские дали представителей других народов.

Колумб был последователем школы Сагриша. В Лисабоне он изучил все то, что должно было навести его на мысль о деянии, которое не явилось новостью или неожиданностью для португальцев, свыше семидесяти лет бороздивших воды Атлантики.

Со времен Дон Энрике в Португалии обсуждалась проблема возможности использования двух путей в Азию – вдоль африканского побережья и на запад. Как мы видим, движение осуществлялось в обоих направлениях.

Долгое время Колумб жил среди этого народа мореплавателей, где собрал все нужные ему сведения и вооружился весьма точными данными, намереваясь осуществить свой замысел прежде, чем португальцы смогут ознакомить с ним своего монарха.

Лисабонский двор вел осторожную политику. Он гордился своими деяниями, но тщательно скрывал их от правителей других стран до того времени, когда стало возможным продемонстрировать грандиозность этих достижений без опасения утратить их плоды. Впрочем, позднее Лисабон часть своих завоеваний все же потерял.

Хотя успех Колумба и вызвал сильную досаду у тех, кто в результате предпринятых усилии находился уже тогда на пути к решению поставленной ими проблемы, он все же не помешал выполнению основной задачи, стоявшей перед португальцами. Стремясь наверстать упущенное, они ускорили поиски южного пути, не теряя надежды воспользоваться, насколько это было возможно, своими открытиями в Атлантике.

Для этого они в первую очередь попытались договориться с Испанией, которая неожиданно стала их крупным соперником в океане.

Лишь после урегулирования в Тордесильясе вопроса о сферах влияния португальцы смогли, теперь уже без всякого риска, возместить понесенные ими потери.

Движение вдоль берегов Африки продолжалось тем временем без перерыва. Каждый новый король удваивал усилия в этом направлении.

Дон Жуан II в значительной мере содействовал развитию достижений своих предшественников, дошедших до Конго: Дьогу Кан достигает Анголы, а затем страны готентотов (1485).

В 1488 году Бартоломеу Диас огибает южную оконечность Африки, однако экипаж вынудил его вернуться, когда он уже достиг Мозамбика.

Таким образом, была открыта южная оконечность Африки; восточный берег (приблизительно до 20° южной широты) к этому времени был уже известен.

Это событие имело решающее значение. Одновременно с экспедицией Бартоломеу Диаса другая экспедиция исследовала средиземноморское побережье и значительную часть восточного побережья Африки. Обо экспедиции почти повстречались друг с другом в пути.

Один из двух эмиссаров Дон Жуана II, Ковилья, продвинулся на значительное расстояние по Индийскому океану и достиг западного берега Индостана. Оттуда он направился к Египту, а затем, спустившись вдоль берега, достиг, как полагают, Занзибара, а по утверждениям некоторых авторов, дошел чуть ли не до Сафалы.

Известный исследователь Прести Жуан, возвращавшийся на север, был захвачен негусом в Абиссинии. Хотя он и не смог более выбраться из этой страны, жертвы, принесенные этим мужественным посланцем Ко- вильи, не пропали даром, так как последний на всем пути своего следования вел записи и успевал направлять информацию королю. Он даже содействовал установлению весьма сердечных отношений этой легендарной африканской империи с лисабонским двором.

Именно Ковилья направил Дон Жуану II положительные известия об Индии, проложив заодно путь для Васко да Гамы.

Можно было уже считать, таким образом, что исследование берегов Африки почти завершено и что открыты широкие пути в фантастический мир Азии.

Победа, одержанная благодаря мужеству и настойчивости представителей стольких поколений, приобретала еще большее значение в связи с непосредственными выгодами, которые принесли эти открытия. За теми, кто прокладывал пути к неведомым землям, следовали торговые корабли и караваны авантюристов, жаждавших обрести и славу, и деньги.

Благодаря сделанным открытиям стало известно, что, следуя путями, проложенными в южных морях, можно добраться до точки, достигнутой Ковильей на восточном берегу Африки.

Не хватало одного: еще не появился мореплаватель, который, выйдя из Лисабона, обогнул бы Африку и прибыл в Малабар, или Канара, или в любой другой пункт на западном побережье Индостана. Такое плавание должно было бы завершить усилия португальцев.

Дон Жуан II, которого путешествия Колумба застали врасплох и который не был расположен отказаться от сделанных его мореходами открытий, обратился непосредственно к королю Испании с требованием отодвинуть на 370 лиг [1] от островов Зеленого Мыса линию меридиана, проходившую в 100 лигах к западу от островов Азорских и Зеленого Мыса.

В 1494 году оба королевства заключили в Тордесильясе договор, устанавливающий новую линию раздела владений обоих государств [2].

Этим путем португальцы надеялись спасти все, что удастся, из открытии, сделанных ими в Атлантике.

Дон Жуан стал готовить флот для первого морского путешествия из Лисабона в Индию, но в это время (1495) его постигла смерть.

Его дело продолжил его наследник Дон Мануэл, и 8 июля из устья Тежу вышла небольшая флотилия Васко да Гамы.

Она спустилась вниз, вдоль африканского берега, обогнула южную оконечность материка и без особых приключений после десяти месяцев плавания достигла порта Каликут на побережье Индостана. Извечная проблема была, таким образом, успешно решена.

Возвращение Васко да Гамы взбудоражило все королевство, и не только потому, что корабли были нагружены богатствами, приобретенными во время экспедиции, но и потому, что все участники собрали сведения, представлявшие величайший интерес для будущих открытии в «море-океане».

После того как была решена проблема морского пути и Индию вокруг Африки, перед португальским двором встали две другие задачи, продиктованные той осмотрительной политикой, которой он неуклонно придерживался: первая – вступить во владение всеми территориями, расположенными и Атлантике в пределах установленных для Португалии границ; вторая – основать в Азии португальскую империю.

Дои Мануэл и был поглощен преимущественно решением второй задачи, однако не настолько, чтобы целиком оставить в стороне первую.

Хотя экспедиция Васко да Гамы увенчалась успехом как коммерческое предприятие, она не привела к утверждению влияния Португалии на Востоке. Там были арабы, ожесточенно ставившие христианам всяческие препятствия, которые надо было преодолевать лишь с помощью военной силы.

Именно с этой целью Дон Мануэл спешно снарядил сильный военный флот, командование которым было поручено Педру Алварис Кабралу.

В состав эскадры вошли одномачтовые парусные корабли, каравеллы и одно транспортное судно, к которым присоединились еще два торговых корабля. Всего было тринадцать судов.

Всеми кораблями командовали люди, любившие морскую службу и уже прославившиеся своими подвигами.

В походе участвовали лоцманы и опытные моряки, принимавшие до этого участие в плавании Васко да Ганы.

В состав экспедиции входили также Перу Вас де Каминья, секретарь фактории, которую намечалось основать в Каликуте, ставший впоследствии автором знаменитого письма, отправленного Дон Мануэлу с острова Вера-Крус; местри (бакалавр) Жуаниш, он же медик, физик и астроном, которому мы также обязаны письмом с точным указанием местоположения открытой земли; хронист Дуарти Пашеку Перейра, автор «Esmeraldo de situ Orbis» [3]; восемь миссионеров-францисканцев во главе с настоятелем Энрике де Коимбра; несколько священников и викарий, назначенный в Каликут.

Всего в составе экспедиции на всех кораблях насчитывалось более тысячи человек «отборного и хорошо вооруженного люда», снабженных всеми необходимыми съестными и боевыми припасами на полтора года.

Начальнику экспедиции были даны подробные инструкции, записанные в специальном руководстве. Помимо этого, он получил в устной форме от самого короля и наиболее авторитетных королевских советников множество конфиденциальных указаний, а также советов относительно случайностей, могущих произойти во время экспедиции.

В первые дни марта 1500 года на улицах и площадях Лисабона царило необычайное оживление, вызванное большим стечением народа из всех провинций, как это всегда происходило при объявлении об отплытии в дальние моря более или менее крупной экспедиции.

В прежние времена сцены прощания носили волнующий характер и походили на похороны. Ведь никто не мог предугадать, суждено ли путешественникам вернуться благополучно домой. Не все выходили победителями из мужественной схватки со стариком океаном. Прощание могло быть и последним.

Но затем положение стало меняться. Герои стали мало-помалу привыкать к морю. И тогда радость и надежда стали преобладать над страхом.

Наконец, после того как все тайны морей были окончательно раскрыты, отплытие больших экспедиции превратилось в праздник для всех жителей королевства.

И вот теперь одно из таких событий взбудоражило весь Лисабон.

8 марта из дворца Алкасова вышли члены экспедиции во главе с капитан-мором [4] и, окруженные рукоплещущей им толпой, двинулись к берегу Тежу.

Река походила на лес из мачт. Корабли были украшены флагами и множеством гордо реявших ярких вымпелов.

Под шум приветствий и звуки фанфар люди поднялись на борт, и корабли приготовились к отплытию под восторженные овации многотысячной толпы. В три часа дня были подняты якоря, и суда медленно спустились к Белену.

На следующее утро члены экспедиции явились на торжественную мессу, устроенную в часовне Рестелу. На мессе присутствовал король и весь его двор.

Во время церемонии капитан-мор стоял рядом с Дон Мануэлем на королевской трибуне.

После мессы и проповеди епископа дон Дьогу де Ортиса король собственноручно вручил Кабралу знамя ордена Христа, славный символ нового-героизма, который повергал в изумление мир.

Вновь выстроился кортеж, который направился затем к берегу.

Кабрал шел рядом с королем. Впереди шагали офицеры-знаменосцы и распевающие гимны монахи с поднятыми крестами в руках.

По прибытии на берег капитан-мор и командиры кораблей стали прощаться с Дон Мануэлем, прикладываясь к его руке, а затем поднялись на борт, провожаемые последними напутствиями и пожеланиями всех собравшихся на берегу люден.

Выйдя из устья Тежу, эскадра взяла курс на юг.

Утром 14 марта она подошла к Канарским островам, где простояла целый день, ожидая окончания штиля.

Отойдя от Канарских островов и избегая штиля, Кабрал все время стремится по мере возможности удалиться от африканского берега, следуя предостережениям Васко да Гамы.

Неделю спустя все корабли вновь собрались на стоянке у острова Сан-Николау (острова Зеленого Мыса).

Отсюда флот стал уходить все дальше в открытое море. Из прежнего опыта было известно, что мыс Доброй Надежды следует огибать в наибольшем от него отдалении.

В середине апреля эскадра находилась приблизительно на широте 17°, примерно в трехстах милях от Африки, после чего был взят курс на запад, словно в поисках какого-то известного уже пункта.

Поиски эти носили все более уверенный характер, и вскоре начали появляться признаки близости земли. 21 апреля число этих признаков стало увеличиваться.

На следующий день, 22 апреля перед глазами мореплавателей открылась линия земли, простиравшейся с севера на юг. Вскоре из темной береговой полосы показались очертания горы, которой дали имя Паскуал. Корабли бросили якоря и провели здесь ночь.

На следующий день исследователям удалось лишь установить, что земля населена дикарями. В связи с ухудшением погоды путешественники стали искать убежища и 24 апреля нашли расположенную нисколько севернее закрытую бухту, достаточную по своим размерам для размещения всей эскадры.

Корабли поднялись вверх до этого места и бросили якоря у нескольких островков в длинной бухте, которая была названа Порту-Сегуру (ныне – Кабралия в Санта-Крус).

В воскресенье 26 апреля на одном из островов (Короа Вермелья) был сооружен импровизированный алтарь, у которого была совершена месса, первая на бразильской земле.

Несколько дней спустя эта церемония была проведена с большей торжественностью уже на самом материке, на вершине холма, где был водружен большой деревянный крест. Напротив был сооружен алтарь, у которого монах Энрике де Коимбра совершил официальную мессу.

Впервые в этих краях, рождавшихся для истории, раздались пушечные залпы: от имени своего повелителя Кабрал официально вступил во владение землей, дав ей название «Остров Вера-Крус» [5]. Было это 1 мая 1500 года.

Расскажем, кстати, как развивались события со времени отплытия с Канарских островов.

Сначала эскадра направилась в открытое море. В какой-то точке она повернула на запад, почти под прямым углом к первоначальной линии следования.

Через несколько дней и была обнаружена земля, которую искали. Там высадились, отслужили мессу; рядом с крестом был установлен символ владычества короны [6].

На следующий день после этой церемонии, то есть 2 мая, флот снова вышел в море, направляясь теперь уже по заданному курсу исторической науки. Поэтому различные народы, к моменту завоевания населявшие все территории западного полушария, следует считать лишь потомками племен периода древних миграций.

Что касается происхождения этих народов и их проникновения в Америку, то существует несколько традиционных версий, достоверность которых еще нуждается в проверке.

В числе выдвигаемых гипотез наиболее популярной и признанной среди историков является версия о том, что люди, которые здесь обитают, пришли из Азии.

Действительно, само местонахождение этих народов уже свидетельствует о пройденном ими пути и о том, каким образом они обосновались затем в различных частях континента.

Проникнув через крайний север, эти люди начали спускаться по побережью Тихого океана, обосновываясь в местах, где условия существования были наилучшими.

Так начали складываться уже цивилизованные объединения людей и даже нации со значительно развитой культурой (это в первую очередь две древние империи на территории Мексики и Перу).

Из этих обширных центров цивилизации сразу же выделились родовые группы, полностью заселившие восточную часть двух огромных полуостровов [7].

Таким образом для южноамериканцев высшим исходным типом туземной расы является население Перу.

Южноамериканский дикарь – это выродившийся аймора [8], который в силу превратностей кочевой жизни утратил многие черты породившей его цивилизации, но который в то же время сохранил многое из того, что позволяет установить его происхождение.

Перевалив на крайнем юге через Анды, люди, пришедшие в восточную часть Южной Америки, разделились на два основных потока: один из них шел к северу по берегу Атлантики, другой двигался в том же направлении через бассейн Ла-Платы.

Эти две ветви заселили весь континент, лежащий к востоку от Кордильер; в течение многих веков кочевой жизни, сохраняя более или менее тесные связи, этот людской поток раздробился на множество племен, которые в момент завоевания оказались в состоянии значительного упадка в сравнении с культурным уровнем центра происхождения их цивилизации.

Итак, в общих чертах произошло выделение двух групп индейцев: тапуйя (те, что первыми прошли через Анды и поднялись вверх через внутренние районы) и тупи, (поднявшиеся по побережью).

Эти народы, оторвавшиеся от Перу, пережили здесь стадию значительного упадка культуры, или деградации. Однако благодаря собственным усилиям тупи уже начали решительно выходить из состояния упадка.

И именно поэтому у тупи обнаружились очевидные признаки начала новой фазы развития расы, в то время как у тапуйя можно еще проследить более определенные следы исходной цивилизации.

Все племена тапуйя обожествляли солнце и луну, причем некоторые авторитетные исследователи считают, что солнце было главным божеством в общей системе верований индейцев Южной Америки.

Кроме того, именно в группе тапуйя обнаруживаются наиболее живучие пережитки религии инков.

Среди племен тапуйя были распространены еще колдовство и бесчисленные суеверия, характерные для древних перуанцев.

Некоторые другие важные свидетельства указывают на их близость к культуре кичуа [9]. Сюда относятся: искусство керамики, не соответствующее уровню их интеллектуального развития; изготовление предметов домашнего обихода, как деревянных, так и костяных или терракотовых; культ камня; тщательность, с которой сберегается огонь (пережиток культа домашнего очага); культ предков; обязанность воина самому изготовлять свое оружие, орудия и принадлежности для охоты, рыбной ловли и т. д. Как уже указывалось, тупи (или тупи-гуарани) в момент завоевания выходили из полосы пережитого ими упадка и сделали в своем развитии шаг вперед.

Тапуйя представляли собой прошлое этой ветви, которая выделилась из общего потока и вновь возродилась. Тапуйя (тамуйя или тамой) в переводе означает дальний родственник, дед. Тупи из Баии (тупинамба), как и все мигрировавшие на север племена, называли тамуйя (дедами) тупи, живших на юге.

Ко времени завоевания наиболее значительными группами рода тупи были гояны (на плато Пиратининга) и тамойо (на побережье между Сан- Висенти и Кабу-Фриу).

Характерной их чертой становится стремление к героическим деяниям, порожденное превратностями кочевой жизни, ибо в Перу это стремление у них не наблюдалось.

Тупи жили войной. Они необычайно гордились своей силой и удалью, которая отвечала их страстным стремлениям к славе. Наивысшей радостью для воина была победа над врагом.

Все это произошло без малейших осложнений и выражений страха или удивления, как будто все, что делалось, было занятием, ставшим уже привычным и обыденным.

Кабрал сообщил о своем открытии королю. Каминья написал Док Мануэлу свое известное послание. Местри Жуаниш также отправил письмо королю. Однако никто из них не ставил восклицательных знаков и не употребил ни единого слова, свидетельствовавшего о тщеславии по поводу столь большой удачи.

Эти люди писали так, словно докладывали королю о выполнении данного им поручения.

И для того, чтобы король не напугал Европу, полностью приоткрыв завесу, вновь открытую землю назвали пока «островом», как это делалось всегда и как, несомненно, было условленно перед отплытием из Лисабона.

Если это был только «остров», то почему же в следующем году первая исследовательская экспедиция, вместо того чтобы идти по широте Порту-Сегуру, отправилась открывать землю в двухстах лигах к северу?

Португальцы, несомненно, знали, что «остров» Вера-Крус был на самом деле огромной территорией…

Прежде чем продолжить свой путь, капитан-мор направил в Лиссабон капитана Гаспара де Лемуш, поручив ему уведомить короля об открытии. С этим же капитаном были отправлены Дон Мануэлу сообщение главы экспедиции, а также письма Перу Вас де Каминья и бакалавра Жуаниша.

Указанное известие не вызвало в Лиссабоне никакого удивления. Дон Мануэл поспешил только уведомить об этом событии монархов других стран. И это было сделано с умыслом. Не показывая вида, что к нему пришла большая удача, он сообщал лишь: найден остров, являющийся удобной стоянкой для мореплавателей, идущих в Азию…

Еще и теперь ведется немало споров относительно некоторых вопросов, связанных с экспедицией Кабрала; говорят, например, что неясно, был ли он первым, кто прибыл в эту часть Нового света, и имелось ли у него намерение открывать земли в этой части Атлантики.

Что касается указанного вопроса, то дискуссия по этому поводу излишня, поскольку открытие португальского мореплавателя является единственным исторически достоверным фактом открытия Бразилии.

Если же разногласия усилятся и затронут все стороны вопроса, то приоритет португальцев, несомненно, найдет обоснование в тех выдающихся заморских экспедициях, которые впервые были предприняты ими и в которых они не имели соперников среди других народов, вплоть до того времени, когда великие морские пути были окончательно разведаны.

А если будет выдвинуто имя какого-либо другого мореплавателя – предшественника Кабрала в Бразилии, то португальцы смогут противопоставить ему многих своих мореплавателей, которые знали о существовании американского континента даже до Колумба.

Разве могут иметь какую-нибудь действительную ценность в свете этого путешествия Жана Кузена, Висенте Пинсона и Дього де Лепе?

Другой предмет спора был еще более сомнительным.

До определенного времени все хронисты и даже известные отечественные и иностранные историки считали, что открытие Бразилии было чистой случайностью.

В начале прошлого века возникли некоторые сомнения в этом, и вскоре прежняя версия, господствовавшая в течение трех столетий, стала опровергаться сначала робко, а затем весьма рьяно.

Ныне можно считать полностью опровергнутой старую легенду о буре и морских течениях.

Открывая южный путь в Азию, португальцы никогда не отказывались от мысли одновременно исследовать и западную часть Атлантики.

Начиная с Васко да Гамы, перед португальцами возникла насущная задача закрепить за собой владение землями, открытыми ими в Атлантике.

И лишь после установления обоими иберийскими королевствами соответствующих зон владения португальцы сумели достигнуть того, на что прежде не решались, стремясь не подвергать риску свое огромное достояние.

Ясно, что Кабрал вышел из устья Тежу не для открытия Бразилии. Об этом не могло быть и речи ввиду неизменной осторожности лисабонс- кого двора. Последний постоянно стремился представить открытие Бразилии лишь как явление случайного характера.

Вот почему вместо того, чтобы направить одну из каравелл прямо к земле Вера-Крус, снаряжается большая экспедиция, перед которой ставится другая цель и лишь попутно ей поручается найти эту землю.

Кабрал, собственно говоря, пропел всего лишь предварительную рекогносцировку.

Португальцы встретили в Порту-Сегуру людей, находившихся в состоянии совершенной дикости, а экспедиции, пришедшие сюда после Набрала, установили, что вся эта земля была населена людьми, по-видимому принадлежавшими к одной расе.

Вопрос о том, коренное это население континента или это пришельцы, является основным при изучении этой проблемы. Однако вопроса о местном происхождении обитателей Америки уже не существует для… (отсутствуют страницы. Прим. OCR)

Безудержная удаль и мстительность тупи доводили их до людоедства. При оценке этого изуверства тупи не следует, однако, впадать в преувеличения. Тупи не приносили врага просто в жертву своему обжорству. Жертвенные праздники были для них не просто кощунственными пиршествами, а культовыми обрядами. Поедая врага, они тем самым выказывали свое презрение к нему и делали это из чувства мести за оскорбление, нанесенное племени.

Такое людоедство почиталось даже своего рода геройством, резко отличаясь в этом отношении от людоедства бытового или религиозно-ритуального, которое имело место среди тапуйя.

Сам образ жизни тупи, их самобытная мораль, их более открытый характер и более широкий кругозор – все это представляло собой явный контраст тому состоянию деградации, в котором находились в то время все племена восточной Бразилии. От тех форм общественной организации, которые древние эллины называли «фратриями», они переходили к более широким союзам племен и даже к племенным конфедерациям.

К моменту европейского вторжения наиболее передовые представители этих племен уже возвысились до подлинного понимания идеи родины или, во всяком случае, проявляли уже какие-то национальные чувства.

Чтобы более наглядно представить себе, на какой стадии развития находились тупи, сравним их с древними германцами.

Как и германские племена, индейцы Бразилии не оставили собственно исторических памятников; все, что сохранилось у них от старины, сводилось к мифам, легендам, обычаям и песням, воспевающим битвы, высокие чувства, героические подвиги и великие деяния, или относящимся к божественным культам.

Религиозные церемонии тупи переплетались с воинственными ритуалами.

Единственным признаком родства, например, между батавами и фенами являлось некоторое родовое сходство, которое сохранялось, несмотря на все изменения, вызывавшиеся переменой среды и превратностями судьбы.

То же самое происходило в Бразилии. Разница между тупи, стоявшими на более высокой ступени развития, и менее развитыми тапуйя была весьма заметной; однако эти различия не смогли стереть ни у одной из этих двух ветвей основных признаков их происхождения.

Как и германцы, тупи не знали денег (как не знали их и в Перу). Хотя железо, возможно, и было известно некоторым германским племенам, однако повсеместно для изготовления орудий и оружия служили камень и кость, точно так же как и у тупи.

Германцы, утверждает Тацит, ходили нагими или прикрывались одними лишь шкурками (sagum). На войне они всегда сражались строем. Их стратегия состояла во внезапном нападении на врага, а их тактика – в отступлении, которое дало бы возможность вновь организовать нападение с большими силами.

В пылу битвы, даже и в тех случаях, когда им грозило неминуемое поражение, германцы никогда не забывали подобрать и отнести в безопасное место своих убитых и раненых.

Все это можно сказать и о тупи.

Если германцы и не были людоедами, подобно бразильским индейцам, они тем не менее приносили человеческие жертвы, что имело место и в Мексике.

У германцев и у тупи воин никогда не расставался с оружием; у тех и у других наивысшей добродетелью почиталась воинская доблесть, нормой брачных отношений считалась моногамия; традиционной чертой каждой семьи было гостеприимство; частная собственность отсутствовала.

Как у тех, так и у других наказуемыми преступлениями считались убийство, нарушение супружеской верности, ложь, предательство, дезертирство и воровство; точно установлены были нормы правовых отношении между отцом и сыном, господином и рабом, между семьями внутри «табы» [10], отдельными табами одного племени и даже между различными племенами.

Помимо законов, закрепленных в обычаях, которые соблюдались по традиции, следует отметить как у тупи, так и у германцев наличие судебного права, то есть определение меры наказания судьей в тех случаях, когда преступление было чрезвычайно серьезным или выходило за рамки нанесения личного ущерба.

Индейцы уже имели к тому времени собственную культуру, основанную на преклонении перед силами природы и ее непосредственном изучении.

Следует отметить в особенности их познания в области ботаники и географии. Общие представления туземцев о местности столь обширны и любопытны, что свидетельствуют о глубокой наблюдательности и необычайной тонкости инстинкта, позволяющих им распознавать особенности той или иной области, речного бассейна, бухты или горы.

Познания в области ботаники и зоологии, вероятно, и еще большей степени свидетельствуют об интеллектуальном развитии индейцев. Система знании у них ясная, определенная и точная.

Индейцы уверенно применяли некоторые растении и качестве лекарственных средств.

Сходство представлений о видах животных и растении в отдаленных друг от друга пунктах континента свидетельствует, что приобретенные знания являлись достоянием всей индейской расы и переходили от поколения к поколению. Некоторые растения и животные имеют одинаковые названия на Амазонке и на Риу-Гранди-ду-Сул и даже в Парагвае.

Индейцы пришли к представлению о видах растении и животных не только в силу простой интуиции. Того, что оставил нам их язык (как в области практической зоологии и ботаники, так и в области номенклатуры многих лекарственных средств), достаточно, чтобы убедиться, что, познавая окружавшую их природу, индейцы приобретали опыт, который полностью соответствовал процессу развития классической науки и заключался в выделении наиболее характерных особенностей или основных черт данного растения, плода, животного или местности, реки, залива и горы, которые им приходилось как-то обозначать.

После установления основных видов растений, говорит наш натуралист Барбоза Родригис, произошло разделение на их разновидности, причем каждой из них давалось название растения, казавшегося наиболее типичным. Отдельные разновидности объединялись в разделы или семейства, составлявшие группы, которые в свою очередь объединялись в различные классы. Например: «иба» – это большие деревья, строевой лес, «ибира» – дерево, кустарник, «каа» – травы, «сипо» – вьющиеся растения, лианы. Наблюдения индейцев настолько верны, что отдельные разновидности в пределах одного и того же семейства устанавливались с такой точностью, словно они классифицировались настоящим ботаником. Части растения и плода различались очень правильно и удивительно точно.

Туземная терапевтика была до такой степени надежной, что многие лекарственные средства, которые употреблялись индейцами, получили применение и в нашей фармацевтической практике, причем они назначаются в тех же случаях, что и у них.

Не следует забывать также и о туземной хирургии, влияние которой ощущается во всех внутренних районах нашей страны.

Верования индейцев Южной Америки систематически еще не изучались, но и то, что известно, позволяет судить о духовной культуре индейской расы.

Теперь не остается больше сомнений, что символ «Тупа» в сознании язычника означал то же самое, что понятие «Бог» в сознании цивилизованного человека. Как Бог для последнего, так и Тупа для дикаря – существо высшее, абсолютное, таинственное, сущность которого непостижима и которое проявляется в наличии света, в ясности неба, в блеске молнии, в пламени, в солнце – источнике всей жизни.

Сознание дикаря постоянно создавало множество божеств или духов, подчиненных этим великим проявлениям божественной силы или, вернее, выражающих в конкретных явлениях идею невидимого могущества.

Эти явления также можно привести в систему: явления природы (гром, дождь, буря и т.д.); антропоморфные или традиционные божества, изображенные в мифах и представленные и идолах; наконец, множество духов, привидений и домовых. Все это составляло своего рода основу суеверий, накопленных индейцами в течение многих веков кочевой жизни.

Таким образом, ясно, что в основе психологического облика наших индейцев находился обширный натуралистический пантеон, поскольку вся туземная мифология основана на непосредственном восприятии природы как выражении великого таинства.

Духи почитались добрыми, если они оберегали жизнь, и злыми, если оказывали враждебное влияние на людей.

Наивысшими видимыми божествами были Солнце, Луна и Звезды.

Весьма любопытным, вымышленным, как и Тупа, божеством являлся Руда, бог любви, который имел своих духов.

Он жил в рощах и родниках, на вершинах гор и в глухой чаще лесов. Он приходил как с легким ветерком, так и с сильными порывами ветра и царил в сердцах людей.

Вот почему случалось порой, что группа индейцев, проходившая по лесу, замирала неожиданно в страхе, ожидая, пока не пронесется мимо неугомонное божество.

Один из историков пишет, что наиболее трогательным и поэтическим верованием этих племен была уверенность в том, что меланхоличные звуки птиц – это призыв или весточка, посылаемые душами близких людей.

Именно поэтому индейцы были преисполнены почти суеверного уважения к безмолвию, сумеркам и одиночеству.

Ночью они не осмеливались даже выйти из шалаша, так как считали, что поблизости бродят грозные существа, и даже внутри своего жилья боялись темноты.

Поэтому повсеместно всю ночь внутри их «ока» [11] не угасало пламя костра.

В душе индейца никогда не стиралось представление о синих горах на западе, где, как он думал, должны собираться души умерших.

Некоторые индейцы, например гуайкуру, верили в то, что души великих людей после их смерти странствуют среди звезд; что касается души простого человека, то она, как они думали, бродит по кладбищам или вокруг жилья.

Почти все племена верили также, что с наступлением ночи среди погруженных в сон жилищ раздается плач душ усопших детей.

В той части побережья, где преобладали наиболее знатные роды тупи, некоторые великие вожди уже превратились в патриархов. Они постоянно пребывали в больших табах.

С этими первыми признаками оседлого образа жизни пришла и любовь к земле, появилось чувство собственности, которое, постепенно укрепляясь, нашло свое выражение в праве собственности.

Торговля между племенами осуществлялась путем прямого обмена.

Индейцы научились строить по всем правилам свои «табы», изготовлять оружие и разные орудия.

Оружием служили им луки, стрелы, палицы, копья, щиты, стрело-метательные трубки – сарбаканы [12], были у них также топоры, дротики, ножи, жернова, бороны ит.д., сделанные из камня, дерева или кости.

Они умели строить суда для плавания по рекам и заливам. Это – уба (иба), игара [13] и плоты, которыми до сих пор пользуются на севере страны. Индейцы с ловкостью и изобретательностью усовершенствовали свое искусство рыбной ловли и охоты, до сих пор широко распространенное.

«Таба» состояла из длинных навесов (ока), обычно расположенных в виде пятиугольника внутри круглой изгороди (кайсара). Под каждым навесом висели два гамака для супругов. Остальные члены семьи спали на циновках (пири) вокруг гамаков.

Укладывались спать индейцы очень рано и вставали до восхода солнца. Поднявшись, прежде всего купались, после чего приступали к еде, причем имели привычку все свободное от работы время что-нибудь жевать.

В трапезе участвовали все. Члены семьи, каждый со своей «куйя» [14] садились на корточки вокруг вождя, который раздавал пищу равными для всех порциями. Во время еды соблюдалась полная тишина. Пища состояла из муки, лепешек, мяса, рыбы и фруктов. Ели очень медленно, тщательно пережевывая пищу. Почти всегда много пили. Напитки приготовлялись из фруктов, злаков и овощей.

При врачевании болезней индейцы, помимо применения трав и масел, прибегали к кровопусканию.

Любопытно, что при врачевании пользовались музыкой, пением и даже внушением.

Жизнь индейца в период мира сопровождалась непрерывными празднествами. Отмечались рождения, свадьбы, половая зрелость девушек, приобщение юношей к военному искусству. Кроме того, отмечались еще религиозные и военные праздники племени. Праздновались времена года, сбор урожая, окончание рыбной ловли, крупные победы над врагами.

Вообще сохранялись пережитки культовых церемоний, соблюдались обычаи, устраивались празднества и игрища и отмечались разные памятные события перуанцев.

Например, праздник, именуемый «бурити», напоминал праздник молодости «уарака», ежегодно отмечавшийся в Куско.

Состязания в беге, стрельбе из лука по мишени, борьбе и испытания, которые должен был проходить юноша, вступавший в жизнь,- все это было наследием исходной цивилизации.

Семейные и кровно-родовые связи у наших туземцев были очень прочны.

Как правило, при вступлении молодых людей в брачный союз предпочтение отдавалось родственникам начиная с двоюродных.

Холостой мужчина должен был вступать в брак с вдовой брата. Дядя по отношению к племяннику исполнял обязанности отца (особенно это соблюдалось в отношении сына сестры). У некоторых племен сын сестры, по-видимому, имел по меньшей мере равные права с собственным сыном данного индейца, что распространялось даже на право наследования главы племени.

Моногамия была правилом; когда же в исключительных случаях какой-нибудь из вождей имел более одной жены, главенство в доме принадлежало первой жене и она регулировала наследование по отцовской линии.

Как правило, к 25 годам мужчина должен был вступать в брак; до этого времени соблюдалось целомудрие. Девушка могла выйти замуж лишь после того, как она становилась женщиной.

Претендент на руку дочери вождя племени, своего или чужого (но дружественного), должен был договариваться с ее отцом.

Если ему не давали согласия на брак, он покорно удалялся и часто изгонялся даже из «табы».

Когда юноша влюблялся в свою избранницу, он должен был в течение двух и более лет служить родителям этой девушки, как это имело место у евреев.

Брачная церемония сводилась к торжественной передаче девушки жениху; это событие отмечалось большими празднествами и сопровождалось «обильными возлияниями».

Вступивший в брак юноша обычно должен был оставить отчий дом и войти в семью тестя.

Муж был полновластным господином своей жены и детей. Однако женщина подчинялась не просто силе, а скорее чувству понимания священности семьи, укоренившемуся в ее сознании. Она подчинялась из чувства уважения и почитания к мужу. В нем она видела не всесильного властелина, а патриарха, носителя семейной традиции, через посредство которого она и дети участвовали в жизни племени.

Неопровержимым доказательством того, что одной из основ духовного облика индейцев был культ предков, служила торжественность, с которой хоронили умерших.

Пока родственник или друг болен, члены семьи проявляют безразличие или, во всяком случае, не такую озабоченность, чтобы забросить свои обычные дела.

Но когда больной умирал, душа индейца разрывалась от горя: вся «таба» предавалась безудержной скорби.

Любопытна иерархия, соблюдавшаяся при похоронах. Рядовые покойники оплакивались обычно лишь членами своей семьи. Знаменитому воину, соразмерно его славе, почести воздавала вся таба, или племя, или даже весь народ, если умерший был великим вождем.

После кончины кого-либо из знатных людей ко всем воинам по все окрестности рассылались гонцы с этим печальным известием, и воины стекались к «оке», где лежал покойник.

Сначала тело обмывали; затем его смазывали медом и покрывали слоем из хлопка или перьев. Рядом с мертвецом, подготовленным таким образом к погребению и положенным в «окара» [15] (прибежище среди «ока»), складывались оружие и предметы, которые умерший больше всего любил.

Затем начиналась церемония, посвященная памяти усопшего героя, произносились речи, в которых вспоминались самые блестящие его деяния и подвиги, а также случаи, когда он менял свое имя.

Пока одни говорили, другие оплакивали покойного индейца, и за пределами «окара» весь осиротевший народ выражал свое горе.

Затем покойника укладывали в большой глиняный сосуд (игасаба), придав телу положение человека, сидящего на корточках, после чего похоронная процессия несла урну на кладбище (тибикоэра), где уже была вырыта могила, которая должна была принять умершего.

И там, рядом с могилой, покойника оплакивали в течение многих еще дней.

Женщины при этом срезали свои волосы, а мужчины их отпускали; и те и другие проводили весь срок траура в уединении, пока не наступал день окончания траура.

По истечении месяца траура справлялся праздник освобождения от печали, когда люди вновь собирались вместе, но уже с превеликой радостью и шумным весельем.

Переходя к вопросу о языках племен восточной части Южной Америки, следует указать, что ознакомление с ними указывает на изменчивость диалектов, что препятствует фиксации наиболее характерных явлений и затрудняет само изучение этих языков.

Язык тупи до сих пор еще недостаточно изучен, и о нем можно сказать лишь следующее.

Звуковой состав языка тупи является, пожалуй, самым бедным по сравнению с другими диалектами данной группы племен. В нем нет согласных «р» (твердого), «с», «л» и «ф», «д» встречается очень редко, лишь в сочетании с «м», вслед за ним. Нет ни одного примера употребления «д» в начале слова. То же самое происходит с «б», известным лишь в сочетании «нб», «р» мягкое встречается часто и наряду с "т" играет заметную роль в деле придания благозвучности языку.

Гласные те же, что и в португальском языке.

Наиболее значительной из словообразовательных частиц является частица «мо». Пожалуй, ни в одном из языков не найти односложного слова со столь обширными функциями в роли словообразовательного префикса. В словаре Батисты Кантану мы находим более тысячи слов с этой частицей. Достаточно сказать, что нет существительного или прилагательного, от которого бы не образовывался глагол с помощью этого элемента. Например от «кату» (красивый) образуется «мокату» (украшать).

Аналогичную функцию выполняют частицы «аба» и «ара» в качестве суффиксов для обозначения субстантивизации. Глагол "монгати- рон» (снаряжать) образует «монгатиронсаба» (снаряжение) и "монгатиронсара» (снаряжающий). Прилагательное «кату» (добрый или красивый) – «катусаба» (доброта).

Что касается надежных окончаний, то тупи уже имели явно свойственный им родительный падеж (в виде окончания «суи», превращавшегося в целях благозвучия и «си», «ри» и «ти») и винительный надеж (в виде суффикса «эбо»).

Винительный падеж часто смешивается с дательным и предложным, точно так же как родительный с творительным.

Что касается чисто грамматических категории, то тупи была свойственна только категория числа («эта» для множественного числа).

Остальные грамматические значения выражались вспомогательными средствами.

Личные местоимения, сливаясь с существительными, приобретают функцию притяжательного местоимения.

Времена глагола также выражаются дополнительными формами: «оаэ» – для настоящего времени; «оэра» – для прошедшего; «рам» – для будущего.

Различные степени как у существительных, так и у прилагательных и наречий также выражаются с помощью дополнительных форм: увеличительной «этэ» или «гуасу» и уменьшительной «мирим» или просто «им». Сравнительная степень выражается частицей «бе». Дополнение при сравнении управляется с помощью «суи». Превосходная степень образуется наречием «этэ», как, например, в слове «кату-этэ», которое в развитом тупи сократилось до «кат-этэ» (с неударной формой степени сравнения).

Что касается словообразования, то в языках тупи имеются весьма любопытные особенности. Например, числительные сами по себе могут привести к весьма важной мысли о необходимости, даже с общей точки зрения сравнительного языкознания, провести исследование бразильских языков. Достаточно указать на тот факт, что тогда были бы установлены точные аналогии между формами тупи и соответствующими формами древнего санскрита. Числительное «мосопир» (три) состоит из слова «мосои» (два), к которому добавлена частиц «пир» (более, помимо, сверх). Только два первых числительных имеют собственные непроизводные названия. Остальные являются составными, точно так же как и в прародителе арийских языков.

Следует упомянуть еще об одном факте из морфологии языка тупи: это образование личных местоимении. Множественное число «жэндэ» (мы) образовано из «жэ» (я) и «ндэ» (ты), как и в санскрите.

То же самое происходит со множественным числом других лиц.

Остается заметить еще, что в языке кичуа, культурном языке инков, отмечено более двух тысяч слов, происходящих от древнего языка вед.

Можем ли мы, таким образом, не найти в языках наших индейцев никаких достойных изучения явлений, имеющих столь большое значение для решения проблемы возникновения американской цивилизации?

Помимо всего того, что относится к собственно этническим факторам, касающимся наших индейцев, было бы целесообразно исследовать и вопрос о влиянии, оказанном последними на позднейшие общественные формации, в частности об их влиянии на колонизаторов наших земель.

Именно в языке можно обнаружить наиболее заметные следы этого влияния, особенно в общей топонимии. Однако со времени начала завоевания географические названия на языке тупи редко фигурируют наравне с португальскими.

До начала XVIII века язык тупи преобладал над португальским языком в отношении два к одному. В некоторых капитаниях, как, например, Риу-Гранди-ди-Сан-Педру, Сан-Паулу, Гран-Пара, язык тупи преобладал и в более позднее время и имел более широкое распространение.

Все сказанное о туземном влиянии на язык относится и к последствиям, которые имели столкновение, а затем и сосуществование с индейцами для обычаев, ремесел, а также для многих других сторон жизни колонизаторов: эти последствия еще и сейчас сказываются повсюду в Бразилии, и особенно в местах, расположенных близ зон городов.

Необходимо, вне всякого сомнения, отдать должное и большому вкладу, внесенному индейцами в дело колонизации континента.

Так, в развитии земледелия, в исследовании внутренних районов страны индейцы были деятельными помощниками, бeз которых колонисты никогда не добились бы того, что уже сделано. Ни одно отражение нападения пиратов или корсаров, ни одна война против чужеземцев, ни одна экспедиция по исследованию континента не обходилась без индейцев, как главных действующих лиц, как людей неоценимых достоинств, приносивших успех, чьими славными подвигами полна вся история колонии.

Наконец, еще более красноречиво то величие, с которым они выражали свой героический протест, освобождаясь от насилий завоевателей, Восстания и подлинные войны против злоупотребления силой ярко свидетельствуют о том, что это людское племя обладало глубокой моральной стойкостью, которая делала его достойными самым активным участником жизни данного континента.

Печатается по изданию: Роша Помбу. История Бразилии. М.,1962.