История целибата

[5]

Афина, Артемида и Гестия

Спустя тысячелетия после того, как олимпийские боги Древней Греции буйствовали и таились, любили и ненавидели, мстили и преследовали друг друга, а также смертных, которые им изменяли, боялись, уважали и почитали их, эти божества и по сей день продолжают волновать наше воображение. Они пронизывают нашу литературу, наполняя ее своими образами и метафорами. Они составляют точку отсчета в развитии философии, математики, медицины и религии. Для ранних христиан, которым досталось наследие греко-римского мира, пантеон богов и богинь составлял кощунственную ересь и основополагающее заблуждение, тем более опасное, что оно представляло собой интеллектуальную и культурную основу их новых убеждений, к которой они относились с презрением и стремились ее изменить.

В этом пантеоне было около дюжины основных фигур, пропорционально разделенных на богов и богинь. Ни один из богов не мог похвалиться целомудрием: Зевс (Юпитер) – их предводитель; Аполлон, олицетворявший солнце, – бог красоты, юности, покровитель поэзии, музыки, пророчеств и стрельбы из лука; Арес (Марс) – бог войны; Гермес (Меркурий) – лукавый вестник и жуликоватый покровитель торговли; Посейдон (Нептун) – бог морей; и Гефест (Вулкан) – бог огня, покровительствующий кузнечному ремеслу. Все они были распутниками, странствовавшими по земле и небу и насиловавшими женщин, которые рожали от них детей. Небесный целибат, как и его земной аналог, оставался уделом богинь.

Три главные богини – Афина (Минерва), богиня войны, мудрости и ремесел, Артемида (Диана) – богиня охоты и покровительница животных, и Гестия (Веста) – богиня домашнего очага, – все были убежденными девственницами, и лишь у них было достаточно сил, чтобы противостоять Афродите (Венере) – богине любви и сексуального влечения. Четвертая богиня, жена Зевса и покровительница брака Гера (Юнона), была девственницей наполовину, целомудренной супругой, которая ежегодно восстанавливала девственность, купаясь в очищающих водах источника под названием Канаф[6].

Первой женой Зевса была Метида. Когда она забеременела, другие божества стали ему на нее наговаривать, предостерегать его, говоря, что, если Метида будет жить, она сможет произвести на свет такого могучего сына, который займет его место повелителя богов и людей. Зевс подпал под влияние злопыхателей, желавших посеять в нем сомнение, и решил устранить опасность, избавившись от Метиды. Так он и сделал – целиком ее проглотил и отправил в свою утробу. Вскоре у него так страшно заболела голова, что сочувствующий ему бог – Гефест, Прометей[7] или Гермес – взял топор и, чтобы облегчить боль предводителя небожителей, разрубил ему голову. Изо лба Зевса явилась богиня Афина в полном боевом снаряжении.

Какая это была богиня! Ее красота была отчужденной и холодной, взгляд, казалось, пронзал насквозь, и доспехи были нешуточные: золотой шлем, мощное копье и крепкий щит. Ее роль как воительницы, неукоснительно соблюдавшей дисциплину, и искусного стратега постоянно побуждала Афину вмешиваться в войну между греками и троянцами. Она пешей или конной являлась на поле брани и с воинственным кличем вступала в рукопашный бой, сплачивая греческих воинов и приводя в ужас троянцев. Афина была непобедимой воительницей, а ее храм – безупречное, возведенное из белого мрамора, холодное, как и она сама, здание – носит название Парфенон, что означает «Девственный», и поныне возвышается над Афинами.

Как и все греческие божества, Афина была далека от совершенства. Как-то раз во время состязания она поссорилась со своей подругой Палладой. Когда Паллада замахнулась на Афину, собираясь ее ударить, богиня стремительно бросилась на обидчицу и убила ее, а потом горько раскаивалась в том, что поспешила с ней расправиться. Другим примером ее морального несовершенства стала такая жуткая ревность к великолепным тканям, сотканным Арахной, что Афина ударила ее в лоб самшитовым челноком, после чего Арахна решила повеситься. Афина воскресила ее, но в облике паука, который бесконечно ткет свою паутину.

У Афины был ряд талантов, которые трудно определить иначе, чем профессиональные навыки женщины эпохи Возрождения. Ее почитали за мудрость в политике и домашних делах. Она умела объезжать лошадей и прекрасно на них гарцевала. Ей было многое известно о корабельном деле и колесницах, ей же приписывали изобретение флейты. (Тем не менее она ее выбросила, когда поняла, что игра на флейте искажает красивые черты ее лица.) Кроме того, она была покровительницей искусств и ремесел.

Девственность Афины, столь естественную для ее существования, нарушить было нельзя. Богиня могла быть тщеславной, ревнивой, мелочной и мстительной, но никогда, ни на мгновение она и мысли не допускала о том, что в ее личной крепости может быть пробита брешь.

восклицает Афина, «Дитя, явившееся в доспехах из тела Зевса-Олимпийца, / никогда не вскармливавшееся во тьме утробы»[9]. Ее брат Гефест попытался изнасиловать богиню, когда та была у него в кузнице и заказывала новое оружие. Она в гневе отвергла его, и у него случилось семяизвержение ей на бедро. Афина вытерла вызывавшую у нее отвращение сперму шерстью, которую закопала в землю неподалеку от Афин, тем самым оплодотворив мать-землю, и вскоре та родила сына Эрихтония. Внезапно сменив гнев на милость, воинственная богиня смягчилась и согласилась воспитывать ребенка сама[10]. Неумолимая воительница, которая защитила бы свою девственность даже ценой собственной жизни, родившаяся без матери, при звуках детского лепета становилась образцом материнской заботы и нежности.

Кроме того, Афина с особой отчетливостью понимала, что вид ее обнаженного тела делает ее сексуально уязвимой. Ее восхитительное тело стало последним образом, который видел пророк Тиресий, поскольку после того, как он без всякой задней мысли случайно заметил, как она купалась в источнике, Афина его ослепила. (Позже она возместила ему потерю зрения, наградив даром пророчества или видений.)

Эти случаи, как и другие события, когда она отвергала предложения всех, кто стремился взять ее в жены, были связаны исключительно с тем, что невинности она придавала очень большое значение, но никак не свидетельствовали о том, что она плохо относилась к мужчинам. Наоборот, она предпочитала их женщинам и помогла нескольким героям. И с отцом своим, Зевсом, она поддерживала мирные и нежные отношения.

Жизнь Афины была полна приключений. В качестве воительницы она действовала бесстрашно, храбро и хитро, как советница – тонко, мудро и остроумно, а с соперниками, особенно с женщинами, вела себя честолюбиво, темпераментно и импульсивно. Она гнала прочь чувственность как солдат – через физическое насилие, но при виде ребенка таяла от нежности. Однако самым главным для нее было то, что она сама определяла ход своей жизни.

Артемида – дочь Зевса и богини Лето, имела много общего со сводной сестрой Афиной, включая девственность, которой очень дорожила с тех пор, как была еще совсем малышкой. Когда она сидела на колене отца Зевса, который укачивал ее, на него вдруг накатило чувство глубокой привязанности к дочери, и под влиянием момента он спросил ее, какие бы та хотела получить от него подарки.

«Позволь мне, отец, вечно хранить мою непорочность», – сразу же ответила Артемида.

И потом она как бы иронически пожелала вдогонку, чтобы к ней постоянно обращались женщины при родах, потому что тот факт, что мать родила ее без боли, использовали парки, чтобы сделать ее покровительницей родов.

Четкий и готовый перечень желаний Артемиды не был простой причудой девочки, которой в то время было года три. С самого начала она была такой же независимой и самостоятельной, как Афина. Жизнь, которую она для себя избрала, должна была проходить при непременном сохранении девственности. Первое условие, которое она поставила, состояло в том, чтобы все без исключения ее спутницы и подруги были непорочны. В отличие от Афины, Артемида была бдительной и подозрительной девой и требовала от своих сторонниц неукоснительного соблюдения целибата. Она также побуждала их к этому – амазонки, например, которые преклонялись перед ней и стремились во всем на нее походить, были прекрасными лучницами и считали ниже своего достоинства находиться в компании мужчин.

Артемида не знала жалости к мужчинам, неспособным соблюдать ее строгие правила. Лучшим примером тому служит уничтожение ею Ориона за попытку изнасилования[13]. (Ее отношение к трагической фигуре Ипполита, сына амазонки Ипполиты, было увековечено в трагедии Еврипида «Ипполит», о которой речь пойдет ниже.) Когда великан Титий попытался изнасиловать ее мать, она и ее брат Аполлон решили его убить.

Артемида не испытывала сострадания и к женщинам. Когда живот ее любимой служанки Каллисто, соблазненной Зевсом, стал округляться, свидетельствуя о ее беременности, жестокая Артемида превратила ее в медведицу и натравила на нее свору ее же охотничьих собак. Лишь вмешательство Зевса, вознесшего Каллисто на небеса, расстроило планы Артемиды предать служанку кровавой смерти.

Отношения Артемиды с женщинами складывались преимущественно на основе их жизненных циклов – месячных, потере девственности, рождении детей и смерти. Все эти события сопровождаются болью и кровотечениями – это та цена, которую Артемида заставляет женщин платить, если те покидают ее мир непорочности[14]. А как покровительница родов она взимала еще более высокую плату – сильнейшие боли рожениц.

С Артемидой был связан обряд инициации афинских девочек в возрасте от пяти до десяти лет, которые проходили его в посвященном ей святилище в Вавроне. В течение года эти так называемые медведицы носили желтые платья, обучались «медвежьим» танцам, бегали наперегонки и искупали вину за смерть убитого юношами медведя, посвященного Артемиде. На протяжении года, посвященного этим обрядам и искупительным жертвам, «медведицы», видимо, выплачивали своего рода дань, которую Артемида взимала с них перед тем, как позволить им производить потомство, что оправдывало сохранение ими девственности, которой они, видимо, вскоре должны были лишиться.

Другим важным занятием Артемиды были странствия по лесам и горам вместе с дикими зверями, когда она избегала встреч с людьми. Однако если ей случалось встречаться с охотниками, она становилась на их сторону против животных. Красота, уклончивость и окружавшая богиню тайна так влекли к ней речного бога Алфея, что он влюбился в нее без памяти и следовал по ее стопам по всей Греции. В конце концов Артемида убедила его оставить надежды, которым не суждено было сбыться, таким образом: она и все ее нимфы вымазали себе лица белой грязью, Алфей не смог ее узнать и ушел несолоно хлебавши, осмеянный нимфами.

Гораздо более страшная судьба постигла юношу по имени Актеон, стоявшего у скалы, когда он заметил Артемиду, купавшуюся в протекавшем неподалеку ручье. Если бы тот успел убежать, пока она его не заметила, то, возможно, сохранил бы себе жизнь. Но богиня страшно разгневалась, поскольку он мог похваляться, что видел ее обнаженной, и превратила юношу в оленя. В тот же миг его собственные охотничьи собаки разорвали Актеона на куски и сожрали.

В отличие от общительной Афины, Артемида предпочитала более уединенный образ жизни, хотя ее всегда сопровождала группа нимф. Со многими другими молодыми женщинами, как и с мужчинами, она враждовала, и потому ее мачеха Гера порой над ней насмехалась: «Тебя лишь над смертными женами львицей / Зевс поставил, над ними свирепствовать дал тебе волю»[15]. Она заставила Агамемнона принести в жертву его первородную дочь Ифигению в обмен на попутный ветер во время его морской экспедиции против Трои. Вместе с братом-близнецом Аполлоном она убила всех двенадцать детей смертной Ниобеи, хваставшейся тем, что у нее больше детей, чем у матери Артемиды – богини Лето.

Навязчивое целомудрие Артемиды, занятие мужским делом – охотой, необузданная гордыня и жестокость мести ставят ее в один ряд с независимой и волевой Афиной. К ней относились как к неумолимой богине, с детства в грош не ставившей женские занятия и слабости. Ее девственность была так же опасна, как и ее гнев, и превращение маленькой дочурки Зевса в парящее на недосягаемой высоте божество лишило ее большинства женских качеств.

Единственной непорочной богиней, ставшей в Греции образцом женских достоинств, была сестра Зевса Гестия. Как добропорядочные гречанки, Гестия проводила время дома, поддерживая огонь, горевший на горе Олимп. Жизнь ее была размеренной и будничной – в ней не было войн, борьбы или приключений, но ее постоянно почитали в Греции[16] как божество, отвечающее за самую душу греческой жизни – семейный очаг.

Единственным отклонением Гестии от унылой предсказуемости жизненного пути было то, что она отвергла таких поклонников, как Посейдон и Аполлон. Гомер с любовью описывает ее историю:

Как это ни парадоксально, но Гестия стала богиней семейной жизни и ценностей, отрекшись от того процесса, который ведет к созданию семьи.

Однажды домоседке Гестии пришлось дать отпор Приапу, который напился пьяным на празднике и попытался ее изнасиловать, когда она спала. Гестию спас осел, чей крик разбудил ее именно тогда, когда Приап уже склонился над распростертым телом богини. Испугавшись, она закричала, напугав неудачливого насильника, и в создавшейся комичной ситуации освободилась от его домогательств.

Афина, Артемида и Гестия составляли чрезвычайно могущественное трио, и их девственность давала им свободу, немыслимую для тех, кто утрачивал непорочность. Афина и Артемида дерзали вторгаться в пределы мужских прерогатив, таких как война и охота, и благодаря большой физической силе, подкрепленной оружием, опытом, решимостью и храбростью, господствовали в своих мирах. Афина наблюдала за городами, Артемида курировала сельскую жизнь, а Гестия контролировала жизнь домашнюю.

Черты сходства и различия богинь и реальных женщин Греции очевидны. Девственность была очень важна для невесты, но не для жениха, однако пожизненное соблюдение целибата редко рассматривалось с одобрением. Самая большая загадка – холостяцкий образ жизни Гестии, и греки, возможно, понимали это не как вызов традиционной роли женщины, а как необходимость сохранения стабильности их мира и мира богов. Замужние женщины всегда переходили к домашнему очагу супруга, поэтому единственной возможностью для Гестии остаться дома на горе Олимп был отказ от брака.

Афина и Артемида расплачивались сексуальностью, доставлявшей такое наслаждение их мужскому окружению, за неоценимые преимущества образа жизни, позволительного лишь мужчинам. Им приходилось отказываться от брака и материнства, составлявших удел смертных женщин, а также они сознательно противились изнасилованию – обычной судьбе, уготованной женщинам, которые нравились богам мужского пола.

Свобода богинь от сексуальных страстей и, прежде всего, от мужчин, возбуждавших эти страсти, вызывала к ним доверие обычных женщин, поклонявшихся этим созданиям и почитавшим их. Целибат не сулил смертным женщинам никаких наград, кроме тяжкого труда и презрительных слов братьев и отцов, которые должны были их кормить. А если все-таки у них оставались еще какие-то иллюзии о подражании Афине или Артемиде, их вразумил бы совет Сократа по вопросу о том, как обращаться с незамужними женщинами: заставлять их работать как рабынь – так говорил мудрец. Безвыходность их собственного положения, должно быть, еще более ярко рисовала в их воображении восхитительную независимость вольной жизни богинь. Но для простых женщин Греции притча о том, что девственность и независимость – равноценные понятия, была справедлива лишь тогда, когда речь шла о божествах.

Мифологические девственницы

В греческой мифологии девственницам также уделялось большое место. Иногда они ассоциировались с божествами, иногда лишь со смертными. К их числу относились девственницы, занимавшиеся охотой, девственницы, сохранившие невинность благодаря превращениям, изнасилованные женщины, пророчицы и жрицы, жертвенные девственницы и даже трое совсем неожиданных представителей этой категории – девственные мужчины. Большая часть преданий о них связана с испытаниями, которые им пришлось преодолеть ради сохранения невинности в борьбе против изощренных интриг похотливых богов, которые только о том и думали, как бы совратить девственниц и уложить в постель тех из них, которые этому противились.

Одно из самых удивительных преданий посвящено героине древнегреческой мифологии Аталанте. Отец бросил ее на произвол судьбы сразу же после рождения, но ее спасла и выкормила медведица, а позже воспитали охотники. Неудивительно поэтому, что со временем Аталанта оказалась их всеобщей любимицей. Она стала замечательным охотником, прекрасным стрелком и спортсменкой, которая почти всегда побеждала в состязаниях соперников-мужчин, даже в рукопашной борьбе. Прекрасная и непорочная героиня стремилась сохранить девственность с такой же решимостью, как Артемида, а однажды даже убила стрелами из лука двух кентавров, покушавшихся на ее честь.

Слава Аталанты распространялась, пока не достигла ее отца, решившего воспользоваться своим отцовским правом и приказавшего ей выйти замуж, несмотря на то, что он избавился от нее во младенчестве. Аталанта оказалась в безвыходном положении – ей пришлось согласиться, но при этом она выдвинула условие о том, чтобы ее кавалеры соревновались с ней в беге. Она пообещала выйти замуж за первого мужчину, который ее победит, а всех проигравших – убьет. Девушка была настолько очаровательна, что многие молодые люди решили рискнуть, но в состязании с ней в беге потеряли жизни, хотя они бежали голыми, а ей мешали одежды, а порой и оружие.

Один лукавый юноша втайне договорился с Афродитой о том, что та поможет ему победить Аталанту хитростью, потому что обогнать ее он не мог. Когда они начали состязание, он бросал по дороге дар Афродиты – три золотых яблока, и Аталанте пришлось замедлять бег, чтобы поднимать их с земли, а юноше это дало необходимое время, чтобы одержать победу. После этого с непорочностью Аталанты должно было быть покончено – ей надлежало незамедлительно выйти замуж и лишиться девственности. Но молодожен был настолько влюблен в новобрачную, что стал заниматься с Аталантой любовью в храме, тем самым нанося оскорбление Афродите. Афродита разгневалась и превратила молодую пару во львов.

Кардеа – другая девственница, как и Артемида занимавшаяся охотой, обожала дразнить мужчин, обещая встретиться с ними в пещере, а потом сбегала от них. Но эта проделка не прошла у нее с Янусом – двуликим богом, который поймал ее, не дав ей ускользнуть, и лишил невинности. Дафна тоже была хорошим охотником, ей удалось сохранить непорочность, но слишком высокой ценой. Перевязав на голове густые волосы лентой, чтобы не мешали, Дафна любила охотиться в лесной чаще. Когда отец сказал ей, что пора выходить замуж и рожать ему внуков, она взмолилась: «Позволь мне, дорогой отец, навсегда остаться девой!»

Но ее полюбил царский сын, который переоделся женщиной, чтобы втереться в доверие и быть рядом с нею. Однако Аполлон, тоже неравнодушный к Дафне, стал ее ревновать и внушил охотнице мысль о том, что неплохо было бы искупаться. Когда молодой человек отказался снять одежду, его раздели девушки из свиты Дафны. Увидев половой член юноши, Дафна его убила.

В другом мифе о Дафне в борьбе за ее благосклонность соперничали Аполлон и Эрос. В отместку за обидное замечание Эрос поразил Аполлона и Дафну стрелами, причем стрела, поразившая Дафну, сделала ее невосприимчивой к любви, а та, что ранила Аполлона, заставила его сгорать от желания при мысли о Дафне. «Ты только подумай о том, кто тебя полюбил, – пытался убедить ее Аполлон. – Я ведь не какой-то крестьянин с гор; я не пастух неотесанный, который следит за своим стадом». Дафну его уговоры не трогали, она сбежала от его упорных домогательств, одежды соблазнительно облегали ее стройный стан, густые волосы развевались на ветру. Аполлон бросился за ней вдогонку, дыша ей в спину. «Помоги мне, отец, – кричала она речному богу. – Измени мой облик, лиши меня красоты, которая, мне на горе, оказалась такой привлекательной!»[18]. Желание ее тут же исполнилось. Руки и ноги у нее затвердели, груди покрыла кора, волосы превратились в листья, а красивое лицо стало верхушкой лаврового дерева. Хоть ее человеческий облик был утрачен, девственность она сохранила навсегда.

Бегству Немезиды от ее поклонника Зевса сопутствовали многочисленные метаморфозы – она нырнула в воду и превратилась в рыбу, а он последовал за ней в образе бобра; она вышла на берег, обернувшись зверем, и он тоже оказался зверем, но более быстроногим; она взмыла в небо дикой гусыней, а он овладел ею, превратившись в лебедя. Она лишилась девственности, а из яйца, которое она снесла, вылупилась Елена Троянская.

Греческие боги были изрядными распутниками и во многих изнасилованиях нередко выступали под иной личиной. Зевс превратился в быка, чтобы уплыть с Европой в море, потом стал орлом, чтобы лишить ее девственности. То же самое сделал Аполлон, чтобы совратить Дриопу, сначала обернувшись черепахой, которую она ласкала и гладила, а потом изнасиловавшей ее змеей. Посейдон оказался еще более изобретательным. Он принял обличье речного бога, в которого была влюблена его жертва Алкидика, и изнасиловал ее в океане.

В одном язвительном мифе кумская сивилла Дейфоба попросила у Аполлона подарить ей столько лет жизни в обмен на то, чтобы с ним переспать, сколько пылинок помещалось у нее в горсти. Но она забыла попросить его, чтобы он даровал ей вечную молодость, и отказалась выполнить обещание, данное Аполлону. В отместку он выполнил свое обещание в прямом смысле слова. Когда ей исполнилось триста лет, она стала такой старой и ссохшейся, что помещалась в бутыли, свисавшей с потолка ее пещеры. «Я хочу умереть», – теперь стало ее новым несбыточным желанием[19].

Одним из трех мифических девственников-мужчин был Нарцисс, такой красивый, что к нему испытывали вожделение как мужчины, так и женщины. Он всех их отвергал до тех пор, пока одна озлобленная нимфа не обратилась к Немезиде или Артемиде, заставившей Нарцисса взглянуть на собственное отражение в воде. Глядя на него, он все сильнее влюблялся в самого себя, пока эта страсть не овладела его телом. Так он и умер, превратившись в цветок нарцисс.

Содержание этих мифов удивительно напоминает сюжеты мыльных опер, всесторонне обыгрывающих и бесконечно повторяющих одну и ту же тему – сексуальное влечение бога к непорочной деве, сложное положение, в которое попадает девственница, отвергая его домогательства, и развязку, почти всегда сводящуюся к поражению целомудренной девушки. Оптимистичными эти истории не назовешь, скорее то были поразительные, смущающие рассказы об отношениях богов и смертных в самой животрепещущей сфере – сфере плотского сладострастия. Сами боги меньше всего ценили непорочность и преследовали девственниц, которых стремились совратить. Невинные девушки храбро им противостояли, но обычно успех был не на их стороне, поэтому в большинстве мифологических сюжетов на эту тему мы видим падших женщин, чью девственность отняли боги, применявшие изобретательные методы обольщения и более грозное оружие.

Ипполит против любви

[20]

Миф о стойком девственнике Ипполите, увековеченный в трагедии Еврипида, посвящен представлению греков о любви. Они рассматривали ее не так, как позже воспринимали ее христиане – как низменное следствие похоти, которую каждый должен стремиться в себе подавить, а скорее как следствие прихоти или желания Афродиты. Лишь три богини не были этому подвержены – девственные Афина, Артемида и Гестия. Трагедия Ипполита состояла в том, что он противился Афродите, поскольку, как замечал Платон: «Никто не должен противиться любви, а идти против богов – значит, идти против любви»[21].

Ипполит был молодым охотником, преданным Артемиде, хотя, как сам он говорит нам словами Еврипида: «Я чту ее, но издали, как чистый»[22]. Афродита жаловалась:

Непорочность Ипполита воспринималась как ненормальное состояние для мужчин, поскольку девственность считалась женским качеством, но его погибшей матерью была Антиопа – царица амазонок, женщин-воительниц, отрезавших себе одну грудь, чтобы проще было натягивать лук, и отрекавшихся от мужского общества при вступлении в вооруженные отряды, состоявшие исключительно из женщин. Ипполит разделял взгляды амазонок на целомудрие, их отвращение к женской похоти и гневался:

История Ипполита одновременно проста и запутанна. Афродита решила наказать его за тайную приверженность целибату и высокомерный отказ от любви. С присущей олимпийцам порочностью в качестве инструмента возмездия она решила использовать его мачеху Федру, заставив ее потерять голову от любви к сыну своего мужа. Бедная Федра была достойной женщиной, и страсть, наполнившая ей сердце, овладела всем ее существом, так что она не могла ни есть, ни говорить о том, почему тает на глазах.

В конце концов старая кормилица Федры, ужаснувшись при мысли о том, что ее госпожа умрет, выпытала ее греховный секрет. После этого кормилица попыталась вступиться за нее перед Ипполитом, но последствия этого шага оказались ужасными. Вместо того чтобы смягчиться, он обрушился на Федру с яростными нападками, так сильно ее унижая, что та покончила жизнь самоубийством. Однако перед смертью она оставила своему мужу Тесею послание, в котором обвиняла Ипполита в том, что он над нею надругался.

У опечаленного вдовца не было причин не верить последним словам жены, и он с яростью набросился на сына, который, как он считал, предал его. Ипполит снова и снова это отрицал: «Взгляни вокруг на землю, где ступает / Твоя нога, на солнце, что ее / Живит, и не найдешь души единой / Безгрешнее моей… Я брака не познал и телом чист»[26]. Но Тесей продолжал заблуждаться и проклял Ипполита, кони которого, испуганные вышедшим из моря быком, понесли, и он разбился насмерть. Отказавшись от хомута брака, Ипполит был убит хомутом собственных коней – так жестоко подшутила над ним Афродита. Перед смертью Ипполита появилась Артемида и сказала Тесею правду о его жене: «Ее Эрот / Ужалил сердце тайно, и любовью / К царевичу царица запылала: / Богиня так хотела, что для нас, / В невинности отраду находящих, / Особенно бывает ненавистна»[27].

Предсмертные слова Ипполита обращены к богам: «Увы! Увы! / Их наши-то проклятья не достигнут…»[28]. Артемида утешала его, обещая возмездие, а еще она даровала своему приверженцу культ, при котором непорочные девушки, поклоняясь ему, срезают локоны волос. Ипполит умер, одержав победу над Афродитой, – он сохранил целомудрие и заручился поддержкой Артемиды в отмщении за его безвременную кончину.

Какие уроки могли извлечь многочисленные восторженные поклонники Еврипида из его трагедии «Ипполит»? Им не нужно было разъяснять сюжеты с Афродитой и любовью, у них не было причин разделять твердое стремление Ипполита к сохранению целомудрия, столь необычного и странного для мужчины. Они могли понять его побудительные мотивы – почтение к могучей Артемиде, но им было ясно и то, что он равным образом навлек на себя гнев Афродиты, причем они наверняка оценили черный юмор, с которым богиня ему отомстила. Любовь и похоть оказались соединены неисповедимыми путями Господними. Правда, греки не проводили четких различий между двумя этими понятиями, называя их одним словом – любовь, повиновавшаяся причудам Афродиты.

Лишь старая кормилица истолковывала любовь в чисто чувственном плане: «Не надо, чтоб люди так сильно друг друга / Любили. Пусть узы свободнее будут, / Чтоб можно их было стянуть и ослабить, / А так вот, как я эту Федру люблю, / Любить – это тяжкое бремя. На сердце / Одно, да заботы, да страхи двойные»[29]. Что же до всех остальных, то любовь – это зуд в чреслах, непорочность – девичий удел, а целомудренный молодой охотник обречен на неизбежное и беспощадное возмездие за то, что осмелился бросить вызов могущественной богине[30].

Ультиматум Лисистраты

[31]

В комедии Аристофана «Лисистрата» целибат рассматривается совсем в другом ракурсе – обычные смертные женщины были возмущены тем, что Пелопоннесская война между Афинами и Спартой продолжалась уже больше двадцати лет. В популярной пьесе повествовалось о бурной повседневной стороне жизни греческого народа, когда гречанки, созванные жительницей Афин Лисистратой, в противовес традиции захватили контроль над военно-политическим положением, организовав сексуальную забастовку, которая ущемила интересы их супругов.

«Так вместе мы поможем эллинам, – сказала Лисистрата делегации женщин из Афин, Спарты и других враждовавших городов-государств, в качестве оружия предложив – шафрановые платочки, полутуфельки, духи, румяна и кисейные платьица»[32].

Но женщины пришли в ужас. «Я не согласна! Дальше пусть идет война! – сказала Клеоника. – В костер я рада прыгнуть. Но не это лишь! Всего страшнее это, о Лисистрата!»[33]

«О род наш женский, подлый, распролюбленный! – жалуется Лисистрата[34]. – Так правду говорят о нас трагедии: / Лишь Посейдон нам нужен и челнок его»[35].

После этого спартанка Лампито так сказала ей на ломаном греческом языке: «Трудно, трудно, друг, / Без мужа ночью на постели женщине, / Но будь что будет! Мир нам тоже надобен».

В итоге был принят план Лисистраты занять Акрополь и там ждать. В этом женщины дали коллективную клятву:

Но ожидание было слишком долгим, женщины становились все более раздраженными. В конце концов Лисистрата сказала: «Взбесились по мужчинам наши женщины!» Ее сподвижницы в нерешительности хотели украдкой вернуться домой. Лисистрата одержала над ними верх и заперла женщин изнутри, убедив их быть солидарными с ее планом использования своих тел как оружия, с помощью которого они смогли бы навязать свое решение в военно-политической области, где женщины, в принципе, вообще ничего не решали. Поэтому соблюдение целибата стало для них столь же важным, сколько трудным.

Мужчинам тоже было очень нелегко. «О горе, горе! Что за схватки страшные! / Какие рези! Как на дыбе рвут меня!» – стонал один муж, которому жена отказала в доступе к телу.

Военный представитель Спарты во многом был на него похож. Когда он прибыл, всем была видна его эрекция. Его спросили, что там у него такое, и он ответил: «Трость лакедемонская!» Но в итоге он сказал правду, признавшись афинянину в том, что спартанцы «как со свечами бродят, спотыкаются».

Стратегия Лисистраты вскоре завершилась успехом. Мужчины настолько отчаянно нуждались в сексуальных отношениях, что через шесть дней воздержания начали переговоры о заключении почетного мира. По выражению афинского посла, все они пришли к одному и тому же неоспоримому мнению: «а именно, надо жить половой жизнью». Пелопоннесская война в комедии наконец завершается[37]. По мнению Аристофана и его восторженной аудитории, в греческих браках целибат был невообразим.

И они были правы. Девственность осталась исключительным уделом девушек, а мужчины и боги значительную часть своей энергии уделяли совращению, несмотря на то что насильникам грозило жестокое наказание вплоть до смертной казни. За исключением некоторых философов и их последователей, сама идея целибата в браке представлялась смехотворной, как прекрасно было известно автору комедий Аристофану. И действительно, некоторые, как правило состоятельные и женатые, мужчины спали не только со своими женами, но также с проститутками, рабынями и мальчиками. Ради развития сюжетной линии, а также поскольку простые греки – работники, мастеровые, рыбаки, составлявшие основную часть его аудитории, – редко хотели или могли себе позволить подобные развлечения, Аристофан эти возможности проигнорировал[38].

Особенно забавным такой сюжетный поворот с целибатом выглядел потому, что его инициатором выступили женщины. В Древней Греции считалось, что женщины более похотливы, что они не в состоянии сдерживать сексуальное влечение, если их жестко не ограничивать, постоянно за ними не следить, не заставлять жить на женской половине дома и не выдавать замуж сразу же по достижении половой зрелости. С другой стороны, мужчины полагали, что собственную похоть, как и все остальные желания, они могут подавлять с помощью своей хваленой самодисциплины. Зевс и Гера однажды завели об этом спор и решили обратиться с вопросом к прорицателю Тересию, в прошлом обладавшему качествами как мужчины, так и женщины. Представительницы прекрасного пола, ответил Тересий, испытывают девять десятых удовольствия от полового акта, оставляя партнеру-мужчине лишь одну десятую его часть[39]. Изменение гендерных ролей, к которому прибегает Аристофан, было точно рассчитанным планом, призванным снискать широкое признание его аудитории. Что это такое – похотливые женщины решили прибегнуть к целибату? Надо же, как у Аристофана разыгралось воображение!

С начала и до конца комедии диалоги усиливают впечатление о жертве, на какую пошли женщины. Их разговоры изобилуют непристойностями, они постоянно говорят о сексе и своих телах. Афинские женщины бесстыдно язвительны, когда судачат о подругах своих врагов. «А что за груди! Твердые и круглые!» – говорят они о мускулистой спартанке; а о крупной представительнице Беотии их мнение таково: «В час добрый, беотиянка! / Прекрасны нивы ваши»[40]. «И пощипаны / Порядочно. Гречиха гладко выбрита»[41], – добавил кто-то. А коринфянка представлена как женщина, наделенная содержанием: «Да уж конечно, добрая. / Сейчас же видно по тому и этому»[42].

В тексте также много каламбуров о сексуальных позициях, любовниках и о том, что сегодня мы называем сексуальными игрушками. Предпочтительной позицией было проникновение сзади – в анальное отверстие или во влагалище, поэтому в клятву соблюдать целибат, данную женщинами, были включены такие слова: «Не встану, словно львица над воротами…»[43]. В греческих домах многие предметы домашнего обихода имели рукоятки в форме припавших к земле животных, постоянно напоминавших женскую сексуальную позицию. А одна женщина печалилась о том, что вот уже некоторое время «И пальчика из кожи я не видела, / В печальной доле вдовьей утешителя»[44]. Мы все знаем, тем самым говорил Аристофан, что гречанки невероятно похотливы, и потому его притча о целибате еще в большей степени противоречила здравому смыслу.

Тесмофории

[45]

Греческие матроны лишь издали могли наблюдать за целибатом своих богинь и мифологических героинь. И тем не менее раз в год они соблюдали целибат, в течение всего лишь трех дней, во время ежегодного религиозного праздника Тесмофории[46], который играл большую роль в городах-государствах, – именно он освобождал этих достойных матерей семейств от сексуальных отношений с мужьями. Тесмофории проводились каждую осень в Афинах и некоторых других полисах накануне посевной в честь Деметры – богини плодородия и земледелия. Проведением праздника руководили две женщины, скорее всего принадлежавшие к высшим слоям общества. Мужчины к празднованию категорически не допускались[47], а его участницы соблюдали трехдневный целибат, что подчеркивало уникальный характер Тесмофорий в развратных греческих городах, где господствовали мужчины.

Тесмофории проводились на холме Пникс, где по другим случаям на демократические собрания собирались афинские граждане (только мужчины). В первый день – путь наверх, женщины собирались в процессию и поднимались на холм, захватив с собой священные предметы. Достигнув открытого места – Тесмофориона, рядами устанавливали себе примитивные навесы. Сидели и спали собравшиеся на ивовых прутьях, поскольку ива считалась непорочным деревом, которое, как говорили, успокаивает половое влечение[48]. Женщины не пользовались никакой косметикой и не украшали себя драгоценностями. Одеты они были в простые туники без вышивки.

Второй день был временем поста, воздержания и умеренности. От соблюдения поста дыхание и мокрота матрон становились настолько затхлыми, что воздух на Тесмофорионе начинал смердеть, составляя лишнюю гарантию соблюдения сексуального воздержания. Этот день поста был данью памяти горю мифологической богини, печалившейся о потере дочери, а также скорби по временам седой древности, когда люди еще не знали земледелия.

Третий день, исполненный радости, был посвящен носительнице прекрасного потомства – для женщин это был праздник плодородия и их собственной плодовитости, которую стимулировал временный целибат. Они приносили жертвы и пировали. Видимо, именно в этот день принимались за работу черпальщицы. Еще до начала празднества эти три женщины, прошедшие обряд очищения трехдневным воздержанием от половой жизни, хоронили там поросят и восковые фигурки змей и мужских гениталий. Позже, в ходе праздника Тесмофорий черпальщицы выкапывали и доставали разложившиеся останки. Их клали на алтари и смешивали с ритуально выращенным посевным зерном, что должно было способствовать повышению будущего урожая.

Тесмофории были праздником, уникальным в нескольких отношениях. В нем участвовали лишь замужние женщины, девушки к участию в нем не допускались. Это был единственный праздник, требовавший от мирянок соблюдать целибат как во время подготовки к нему, так и в ходе его проведения. Мужчины даже близко к этому празднеству не допускались, и достойные матери семейств нередко повторяли кровавый миф о том, что в древности во время Тесмофорий женщины с перемазанными кровью лицами мечами кастрировали царя Батта, поймав его, когда он за ними подглядывал. Однажды реальный мужчина – Аристомен из Мессении, подкрался слишком близко к месту проведения праздника, и участвовавшие в нем матроны пленили незваного гостя, использовав в качестве оружия жертвенные ножи, вертелы и факелы.

Другой отличительной чертой Тесмофорий было то, что всех участниц праздника называли мелиссаи – пчелы, из-за мифологического сотрудничества богини с царем пчел Мелисеем. Греки неизменно восхищались простотой образа жизни и трудолюбием пчел, а также тем, что они питали отвращение к измене, которую карали нападением на изменника или тем, что улетали от него. Во время Тесмофорий греческие матроны преображались в мелиссаи – воздерживавшихся от сексуальных отношений девственных пчел.

Учитывая подчиненное положение женщин в греческом обществе, Тесмофории предоставляли им исключительную возможность на три дня отвлечься от повседневной жизни, позволяя матерям семейств покидать дома и не исполнять рутинные домашние обязанности; собираться вместе; сознательно не заботиться о внешнем облике; не думать о затхлом запахе изо рта, отпугивавшем любопытных мужчин; в разговоре употреблять грубые и даже запретные выражения, свойственные лексикону мужчин, какие использовали вымышленные женщины «Лисистраты». Значение этого праздника состояло еще и в том, что он опровергал представление о распутности и легкой подверженности страстям женщин, которых никто не охранял и не делал из них затворниц. Мелиссаи не изолировали и не контролировали, но, несмотря на несвойственное им состояние целибата и общение с другими женщинами, они выполняли важнейшие ритуалы, связанные с плодородием, которыми мужчины не осмеливались пренебрегать. Иначе говоря, воспользовавшись преимуществами этого временного целибата, чтобы отдохнуть от тяжких повседневных домашних трудов, власти мужей и строгих ограничений их повседневного бытия, замужние женщины заново утверждали для себя собственное значение в обществе. И в заключение следует отметить, что после жертвоприношений и посадки семян матроны прерывали свое непродолжительное товарищество и возвращались обратно к привычному для них подневольному состоянию в женской части дома. Их ритуальное бегство в целибат ради земледельческого плодородия завершалось до следующего года.

Благая богиня

Матроны Древнего Рима, религия которого очень походила на древнегреческую, отмечали праздник, напоминавший Тесмофории. Праздник Благой богини, или Бона Деа, был ежегодной данью римлянок древней и щедрой матери-земле. Каждый год в декабре в распоряжение Благой богини передавался дом магистрата, причем за день до этого оттуда не только уводили всех мужчин и животных мужского пола, но даже выносили произведения искусства, на которых таковые были изображены. Внезапно ставшая соблюдать целибат жена магистрата и служанки украшали весь дом растениями и цветами, чтобы он стал похож на сад или беседку. Лишь мирт, растение, посвященное Венере – богине любви, предусмотрительно оттуда убирался. Поскольку на время праздника предусматривалось строгое воздержание от половой жизни, такого рода растению там было не место. Хозяйка также готовила стол с деликатесами для Благой богини, чье культовое изображение переносилось туда из храма.

Скромно одетые в пурпурные мантии, туда приходили матери семейств, но, в отличие от Тесмофорий, в которых запрещалось принимать участие девушкам, в качестве гостей и для помощи в проведении некоторых ритуалов римлянки приглашали туда знаменитых непорочных дев – весталок. На празднике проводились кровавые жертвоприношения – от имени народа Рима там убивали и зажаривали свинью. После этого хозяйка вместе с весталками над огнем совершала возлияния. Потом женщины веселились под музыку, причем позволяли себе такое, что в другое время им запрещалось, – омывали мясо вином, которое обычно им нельзя было пить, и при этом отпускали такие скабрезные шутки, которые были свойственны языку их мужчин.

Праздник Благой богини был посвящен плодородию, достигавшемуся лишь ежегодным перераспределением ролей, когда женщины изгоняли из своей жизни мужчин и сами выполняли свойственные их мужьям функции – забивали скот, пьянствовали, сквернословили и непристойно себя вели. Женщины столь ревностно относились к своему празднику, что, когда переодетый женщиной трибун захотел к ним присоединиться, они стали его преследовать, и ему удалось избежать кары только с помощью девушки-рабыни, которая помогла ему скрыться.

Целомудрие, соблюдавшееся женщинами, имело двоякое значение. С одной стороны, оно символизировало буйную плодовитость, как следствие временной непорочности, а с другой – освобождало их от домогательств мужей – как сексуальных, так и касавшихся работ по дому. Во время праздника Благой богини весталки выполняли функцию связующего звена с божественным началом, и их собственная временная невинность гарантировала незыблемость Рима, символом которой были ежегодные праздники плодородия, создававшие им условия для самовыражения.

Культ Исиды

[49]

Целибат был присущ и древнему египетскому религиозному культу Исиды, позже получившему распространение в греко-римском мире. Эта великодушная богиня[50], перенесенная в эллинистический Рим, нашла там широкую поддержку среди тех, кого привлекали к ее культу духовные и физические аспекты любви. Она регулярно являлась людям во сне, призывая их к соблюдению ее ритуалов.

В культе Исиды в Египте некоторые женщины исполняли функции жриц, а в Греции – вспомогательных ее служительниц. Женщин в культовые общества допускалось значительно меньше, чем мужчин, но храмовые и другие записи свидетельствуют о том, что в Афинах и в Риме – крупнейших культовых центрах, принимали больше женщин, чем в других областях, и культ Исиды привлекал их больше, чем любая местная религия. В Греции двумя факелоносицами и двумя толковательницами снов также были женщины.

Культ Исиды объединял особенно большое число светских приверженцев, которых можно разделить на три группы: простых верующих; ревностных поборников веры, строго соблюдавших присущие культу обряды под предводительством жрецов; и тех, чьи функции были настолько важны, что люди нередко путали или приравнивали их к жрецам. Женщины оказывались на этом высшем уровне крайне редко.

Исида была относительно целомудренной богиней, и святые отцы раннего христианства, такие как Климент и Тертуллиан, восхваляли ее непорочных последовательниц и жриц. Культ богини носил умеренно аскетический характер и, насколько известно, не имел сексуальных символов. Его приверженцам полагалось стричь волосы и носить скромные льняные одеяния. Ритуальные процессии и молитвы, а также такие их атрибуты, как вода, благовония и музыкальные инструменты, свидетельствовали об аскетизме и чистоте помыслов.

Как мужчины, так и женщины, приверженные культу Исиды, соблюдали целибат, что было редкостью в античном мире. Однако их воздержание от половой жизни было непродолжительным – обычно оно длилось десять дней. От женщин, собиравшихся стать сторонницами культа, требовалось соблюдать целибат перед инициацией, а потом воздерживаться от половой жизни в особые периоды. Исида в эллинистических романтических историях защищала непорочность расставшихся любовников, а женщины, стремившиеся укрыться от сексуальных домогательств, находили убежище в посвященном ей храме.

Самые благочестивые женщины прекращали супружеские половые отношения, превращаясь, по словам Тертуллиана, во «вдов». Они прерывали какие бы то ни было дальнейшие физические контакты с мужьями, причем иногда даже находили им взамен себя новых жен. Некоторые избегали контактов с мужчинами до такой степени, что отказывались целовать даже своих сыновей.

Памятники литературы повествуют о том, насколько добросовестно почитатели Исиды соблюдали требования целибата. В древнем романе Апулея «Книга Исиды» неофит говорит: «…нелегкой казалось мне задачей соблюдение обета целомудрия и воздержания»[51]. Делия – любимая подруга римского автора элегий Тибулла, поклонялась Исиде, и он постоянно мучился от периодического соблюдения ею целибата на протяжении десяти дней.

Проперций ворчал на свою соблюдавшую воздержание возлюбленную Кинфию: «Уплати мне залог за десять ночей!» И еще: «Вновь к печали моей настал этот мрачный обряд: теперь десять ночей Кинфия будет обряд соблюдать. Чтоб исчезли все эти обряды… пришедшие с теплого Нила к италийским матронам!» У самой Исиды он спрашивает: «Какая тебе выгода от того, что девушки будут спать в одиночестве?»[53]

Овидий, также лишенный благосклонности любовницы, присоединил свой голос к этим сетованиям: «Кто-то считает, что богиню радуют слезы любовников и ей доставляет удовольствие, когда ей поклоняются в муках те, кто в одиночестве лежит отдельно от любимых?» И, язвительно обращаясь к Исиде, добавляет: «Поскольку тебе было печально лежать в одиночестве, о, златая богиня, теперь и я должен страдать в дни поклонения тебе?»[54]

Печальный тон многих поэтов, сетующих на одно и то же обстоятельство, представляет собой забавное свидетельство силы того влияния, какое Исида оказывала на своих приверженцев, в частности женщин, которые ради соблюдения священного требования целибата рисковали навлечь на себя гнев мужей или любовников. Во время этих десятидневных периодов женщины ритуально себя очищали и все это время спали отдельно на чистом белье. Огромной притягательной силой богини была ее сфера духовной и физической любви, и когда она налагала условие периодического соблюдения целибата, ее сторонницы отдавали дань мудрости Исиды в этом вопросе и с достоинством повиновались. Они шли на такой шаг, несмотря на огорчение, которое испытывали при этом их мужчины, отказывая им в доступе к телу на более долгий период, чем того требовали остальные божества в обществе, где целибат воспринимался скорее отрицательно, чем положительно. Это было своего рода проявление независимости, а доброта и великодушие их целомудренной богини с лихвой оправдывали их жертву.

Дельфийский оракул

Соблюдение целибата также было важнейшим условием для женщин, которых боги мужского пола выбирали в качестве своих земных голосов. Аполлон, например, требовал, чтобы оракулы, вещавшие от его лица, в сексуальном плане были чисты, чтобы только он один имел право доступа в их тела[55]. В античном мире оракулы почитались как высокоценимые божества, через своих жрецов и жриц дававшие огромному числу граждан ответы на волновавшие их вопросы самого разного свойства – чей-нибудь поклонник мог спросить: «Взять ли мне в жены эту девушку?», а осторожный дипломат мог задать вопрос о том: «Следует ли моему городу-государству объявлять войну?» Самым известным было святилище оракула Аполлона в Дельфах[56]. Оракул давал ответы на вопросы в седьмой день каждого месяца[57]. Жрица, названная пифией, отвечала на вопросы после того, как впадала в транс. В эти моменты ее устами говорил Аполлон. Могло показаться, что она говорит полную чушь, но потом толмачи жрицы растолковывали ожидавшим ответа вопрошающим ее слова, обычно назидательными стихами гекзаметром. Когда визитеров было много, ответы оракула давали три пифии, работавшие посменно.

Пророческий реквизит пифии составляла чаша, установленная на шатком треножнике, которая использовалась для повседневного приготовления пищи. Перед тем как дать ответ, она осматривала козла, позже приносимого в жертву, чтобы выяснить, дрожат ли у него ноги так же, как у нее, когда ею овладевает Аполлон. В числе других ритуалов она совершала омовения в очищающих водах священного Кастальского источника.

Некогда все пифии были молодыми девственницами, но после того, как клиент совратил одну из них, правила изменились, и пифиями становились крестьянки не моложе пятидесяти лет, хотя в память о стародавних временах, когда молоденькую пифию лишили невинности, пифии одевались как девушки в такие одежды, которые носили и девушки, и юноши. После занятия ими своих престижных должностей они неукоснительно соблюдали целибат и, переселившись в святилище, оставляли своих мужей. Важнейшим требованием к пифии являлось соблюдение целомудрия. Аполлон не мог войти в тело, оскверненное сексуальным наслаждением с другим смертным, поэтому выбор на роль пифий женщин старшего возраста, которых уже не интересовали сексуальные утехи, представлял собой мудрое решение. Кроме того, это был пример того, как целибат женщин зрелого возраста обретал уважение и ценность, столь не свойственные ему в античном мире.

Целомудренные жрицы

Некоторые греко-римские культы требовали служения жриц-девственниц, поэтому иногда молодых женщин готовили не столько к исполнению материнских обязанностей, сколько к религиозной деятельности. Им надлежало хранить девственность в течение долгого времени, а порой и пожизненно. Как и незамужним девушкам, им надлежало оставаться непорочными, а в противном случае они могли столкнуться с чудовищными последствиями. История Авги – дочери мифического царя Аркадии, свидетельствует о том, что могло случиться, если целибат жрицы нарушался. Царь сделал Авгу жрицей в храме Афины и пригрозил ей смертью в том случае, если она лишится невинности. Но как-то в храм заглянул великий Геракл, который был тогда в подпитии, и соблазнил Авгу рядом с источником. Она молча смирилась с насилием, и можно было подумать, что ей самой хотелось быть совращенной.

Через некоторое время на страну обрушилась моровая язва и голод. Царственный отец Авги узнал тайну дочери от Дельфийского оракула, навестил ее и увидел, что она беременна. Та рыдала и просила не лишать ее жизни, говорила, что Геракл был пьян, когда насиловал ее. «Лгунья!» – ответил ее отец и потащил дочь на базарную площадь, чтобы убить. Авга упала на колени, привлекая внимание толпы покупателей и торговцев. Отец устыдился убивать дочь на глазах всего честного народа и отдал другому царю, чтобы тот ее утопил. Царь согласился, но позже продал ее в рабство.

Продолжение этой истории – о том, как Авга втайне родила сына Телефа, которого вскормила лань, а воспитал пастух, как она спаслась, вышла замуж и впоследствии воссоединилась с Телефом, – к повествованию о храмовых жрицах прямого отношения не имеет. Здесь важно другое: Солон издал закон, в соответствии с которым лишенные девственности незамужние женщины могли быть проданы в рабство. Потеряв невинность, они лишались всех привилегий, которыми обладали гречанки, и становились такими же, как женщины варваров – на них нельзя было жениться, и никто не имел права их выкупить.

Обычай, в силу которого жрицы должны были быть непорочны, сохранялся до наступления христианской эпохи. В период Римской империи храмы имели храмовых рабынь – девственниц, предназначенных служить соответствующим богам в качестве невест. Такие рабыни в храме Дианы (Артемиды) в Эфесе, как и весталки, должны были сохранять девственность пожизненно. Другие боги требовали от своих жриц хранить целомудрие в определенные периоды, а не всегда, и то же самое относилось к жрецам. В Фивах молодые девственные невесты Зевса избирались по принципу их физического совершенства и высокого положения в обществе. Достигнув половой зрелости, они какое-то время соблюдали траурный ритуал по Зевсу – их первому божественному супругу. После этого их выдавали замуж за соответствующих их положению мужчин.

Во всех случаях девственность составляла ритуальное требование и не предполагала никаких аскетических идеалов или истязаний плоти. Языческие религии редко требовали долговременного целибата, и общество его осуждало[58]. Обычно было достаточно непродолжительного воздержания, хотя существуют редкие примеры пожизненного целибата. Как правило, жрицы могли отказаться от своих обязанностей, чтобы выйти замуж. Как мы увидим, такой возможностью располагали даже весталки после того, как в течение тридцати лет они исполняли жреческие обязанности.

Как ни странно, невинность также могла стать причиной смерти девственницы. В периоды тяжких бедствий, например опустошительных наводнений или моровой язвы, самым поразительным искуплением становилась непорочная девушка, которую ритуально приносили в жертву соответствующему богу. Макария – целомудренная дочь Геракла, самоотверженно принесла себя в жертву, чтобы обеспечить военную победу. Так же поступили Метиоха и Мениппа после того, как оракул Аполлона объявил, что для завершения голода и засухи, поразивших их город, было необходимо принести в жертву двух девственниц. Они сами пошли на этот подвиг, убив себя челноками ткацких станов.

Однако большинство девственниц приносили в жертву насильно. Царь Демофон, например, издал закон о том, что каждый год надо убивать одну девственницу, чтобы предотвратить моровую язву, о которой его предупреждал оракул. Он выбирал жертву по жребию, но при этом всегда внимательно следил за тем, чтобы имя его дочерей в «розыгрыш» не попадало. Когда один из граждан – Мастусий, усомнился в справедливости такой процедуры, Демофон незамедлительно выбрал в качестве жертвы на тот год его дочь. В отместку Мастусий убил всех дочерей Демофона и дал их отцу выпить вина, смешав его с их кровью. Легенда не донесла до нас сведений о том, кого принес в жертву Демофон на следующий год.

Такие притчи, наверное, укрепляли у греческих девушек уверенность в том, что девственность определяет их общественную значимость, хотя, видимо, слегка их тревожили, вселяя страх перед тем, что их могут либо изнасиловать, либо выбрать в качестве очередной жертвы богам.

Весталки

[59]

Лучше всего из истории девственниц античности известны весталки, чьей вечной непорочности верховные власти государства и все гражданское общество вверяли безопасность Рима.

В обмен на эту колоссальную ответственность шесть весталок жили, ни в чем себе не отказывая – им поклонялись, они занимали в обществе очень высокое положение, обладали значительным могуществом и единственные среди римских женщин обладали такими же юридическими правами, как мужчины.

Весталки были жрицами Гестии / Весты – одной из трех девственных богинь. В Риме, как и в Греции, Веста была верховным хранителем домашнего очага и священного здоровья, а потому центром каждого римского дома был посвященный ей очаг. Ежедневным напоминанием о том, что культ Весты составлял суть духовной жизни семьи и ее физического благополучия, служил обычай бросать в огонь соленый пирожок.

Весте также публично поклонялись в Aedes Vestae[60] – круглом в плане здании, подобии шатра военного предводителя. В этом храме помещалось национальное сокровище Рима – священный огонь государства, составлявший залог благополучия и успехов нации в целом. Все римляне знали, что, если огонь когда-нибудь погаснет, это может отрицательно сказаться даже на исходе сражений.

Ответственность за поддержание огня – вопрос жизни и смерти – возлагалась на весталок, единственной римской версии монашек. О происхождении весталок известно недостаточно. Тем не менее римляне полагали, что основателя Рима Ромула родила Рея Сильвия – весталка, забеременевшая от бога войны Марса. Возможно, первые весталки были царскими дочерями, на которых возлагалась задача поддерживать огонь всего народа. Это может объяснить их ежегодный обряд торжественного обращения к rex sacrorum – царю, приносящему жертвы: «Vigilasne rex? Vigila!» – «Ты бодрствуешь, царь? Бодрствуй!», как вопрошали дочери царей, живших в стародавние времена[61].

Высочайший престиж и редкое обновление состава делало положение весталок столь же желанным, насколько исключительным. Новообращенные принимались после сложной процедуры отбора, проводившегося в среднем раз в пять лет. Сама эта процедура была жесткой: претендентками отбирались девочки от шести до десяти лет от роду, происходившие из патрицианских семейств, физически безупречные и здоровые психически, матери и отцы которых тоже пребывали в добром здравии.

На первом этапе отбора Pontifex Maximum – верховный понтифик или главный жрец города из всех претенденток отбирал двадцать девочек. Все имели равные шансы, поскольку будущие весталки выбирались по жребию. Как же, должно быть, волновались двадцать пар родителей и другие родственники, не говоря уже о молоденьких соперницах! Высшая точка напряжения наступала тогда, когда верховный понтифик, указывая на победительницу, брал ее за руку и произносил ритуальные слова: «Te, amata, capio!» – «Тебя, возлюбленная, принимаю!» Это была формула посвящения в сообщество весталок.

Новая весталка сразу же становилась новой личностью. Теперь она уже не принадлежала к собственной кровной семье, даже если речь шла о наследовании. Она освобождалась от власти отца (patria potestas), ей гарантировалась юридическая независимость и выделялось значительное приданое. После этого ее брали в атриум Весты – просторное помещение, примыкавшее к храму Весты, которое, как правило, до конца жизни становилось ее единственным домом.

В атриуме Весты маленькая весталка встречалась со своими пятью коллегами. Отдавала она себе отчет в том, что теперь эти женщины навсегда станут единственными близкими ей людьми? Скучала она уже по родителям, братьям и сестрам, по дому? А когда под бдительным взором старшей весталки (Virgo Vestalis Maxima) малышке стригли длинные волосы, дрожали у нее губки, выступали слезы на глазах?[62]

Стрижкой изменения не ограничивались. Маленькая весталка снимала свою одежду и переодевалась во все белое: подпоясанную в талии веревкой длинную тунику без рукавов, на которую она накидывала еще одну свободную, широкую тунику, а голову ее покрывала похожая на диадему повязка, украшенная лентами. В таком одеянии, с покрытыми подстриженными волосами, она давала обет целибата: девочка клялась сохранять непорочность, по крайней мере, на протяжении тридцати лет. Она, конечно, не понимала тогда последствий этого обета, но по истечении трех десятилетий – первые десять лет она училась, вторые делала то, чему ее научили, а третьи десять лет обучала новообращенных – она могла уйти из весталок и вернуться к обычной жизни, от которой ее оторвали в детстве. Она могла даже выйти замуж, хотя на деле после тридцати лет привилегий и могущества мало кто из весталок отказывался от прекрасной жизни, которую они вели, чтобы выйти замуж. А те, кто все-таки на это решался, потом, как говорили, очень об этом жалели[63].

Перед избранием весталки ее родители наверняка разъясняли ей серьезность дававшегося ею обета и жуткие последствия, которые ее ждали в случае его нарушения. Но в шесть или восемь лет вряд ли девочка вполне понимала, что на деле означает этот священный целибат. Лишь годы спустя, когда тело ее формировалось окончательно, ей предстояла тяжкая борьба между охватывавшими ее сексуальными желаниями и риском быть похороненной заживо на Campus Sceleratus – Злодейском поле.

Помимо неукоснительного соблюдения целибата, главная обязанность весталок заключалась в поддержании священного огня в храме Весты. Не меньше восьми часов в день этим усердно занимались группы из двух весталок. Но иногда, несмотря ни на что, огонь гас. Наказания за это полагались жестокие. Верховный понтифик находил и наказывал виновную, отводил ее в темное место, раздевал догола, прикрыв занавеской, а потом собственноручно бичевал.

Жестокость наказания вполне соответствовала тяжести совершенного весталкой преступления, поскольку хладный пепел оставался не от обычного огня, а от символа жизни и религии государства. Если он гас – за исключением мартовских ид, когда верховный понтифик вновь возжигал огонь, – весь Рим охватывали страх и ужас. Ответственность за то, чтобы этого не произошло, возлагалась на шестерых самых превозносимых женщин Рима.

Римляне высоко ценили женскую непорочность – девственность весталок и девушек, верность замужних женщин, – в чем-то относясь к ней с таким же трепетом, как к негасимому огню, полагая, что целомудренная женщина скорее умрет, чем потеряет честь. Логическим следствием этого коллективного наваждения было требование к женщинам, ответственным за поддержание священного огня, под страхом смерти хранить невинность в течение тридцати лет. Целибат весталок служил основополагающей гарантией их чистоты и неподкупности – главных качеств, связанных с такими серьезными государственными обязанностями.

В основном весталки соблюдали данные ими обеты, и достойное поведение обеспечивало им повсеместное уважение и многочисленные привилегии. Они могли давать показания в суде, не принося присягу, им доверяли священные реликвии и ценные документы. Их повсюду сопровождали ликторы – официальные спутники магистратов. Если кому-то случалось толкнуть весталку, наказанием за это была смертная казнь. Весталки даже могли помиловать любого преступника, которому посчастливилось случайно встретиться с ними на улице. Не было ничего удивительного в том, что многие родители были готовы на все, лишь бы их дочурок выбрали в весталки.

А какой на самом деле была жизнь в атриуме Весты? До наступления половой зрелости и соблазнов, насылаемых буйством гормонов, жизнь весталок была вполне приемлемой и беспечной. Помимо заботы о поддержании огня, им надо было ходить за водой к священному источнику и приносить ее в чашах, установленных на голове, в атриум или в храм. Они пекли соленые пирожки для Весты и мыли полы в ее храме. Кроме того, они пекли жертвенные пироги для религиозных праздников, предварительно перемолов зерно в муку. Они участвовали в празднике Октябрьского коня – готовили смесь из крови и пепла коня, принесенного в жертву в честь Марса. Весталки всегда были чем-то заняты, и до достижения половой зрелости их жизнь была упорядоченной и доставляла им удовольствие.

Но когда они взрослели, порой случалось неизбежное – весталки влюблялись. Немногие из них по неблагоразумию поддавались бушевавшим страстям и заводили любовников[64]. Они подвергали себя отчаянному риску, поскольку тех, чье прелюбодеяние обнаруживали, обрекали на смерть. Причем смерть им была уготована особая, соответствовавшая их высокому положению. Святость не позволяла свершать над ними обычную казнь, поэтому на лишенных невинности весталок набрасывали саван, помещали в зашторенные носилки и несли как труп мимо молчаливо скорбящей как по покойнику толпы. Пунктом назначения служила маленькая подземная камера на Злодейском поле около Коллинских ворот. В этой камере смертнице оставляли немного хлеба, воды, оливкового масла и молока, чтобы римляне не могли никого упрекнуть в том, что заблудшую весталку до смерти заморили голодом. Жертва спускалась в камеру по лестнице, после чего ее в одиночестве замуровывали в этой могиле. А любовника ее засекали до смерти в каком-нибудь общественном месте[65].

Не все обесчещенные весталки уходили спокойно. Старшая весталка Корнелия, приговоренная без допроса свидетелей, без слушания дела, крикнула Весте: «Как может Цезарь считать меня прелюбодейкой, если мое священное служение принесло ему победу и триумф?» Потом, когда она встала на лестницу, ее саван зацепился за ступеньку, и палач протянул ей руку, чтобы помочь удержать равновесие. Вместо того чтобы опереться на протянутую руку, она отпрянула от его прикосновения, как будто, как писал Плиний, «оберегала свое чистое, непорочное тело от его грязного прикосновения»[66].

Другой облыжно обвиненной весталкой была Клавдия Квинта. Прекрасная и следившая за модой, кокетливая, с искусно уложенными волосами, Клавдия была вальяжна и остра на язычок. Нельзя ей было отказать и в смелости, потому что, когда ее обвинили в том, что она нарушила обет целомудрия, весталка с мольбой обратилась к изображению богини: «Я не чиста, говорят. Коль клянешь ты меня, я сознаюсь: / Смертью своей пред тобой вины свои искуплю. / Но коль невинна я, будь мне порукою в том предо всеми: / Чистая, следуй за мной, чистой покорна руке»[67]. К счастью для Клавдии, статуя Весты как будто подвинулась, и весталка была оправдана. Весталка Туккия, которую обвиняли не только в нарушении обета соблюдать целибат, но и в кровосмешении, доказала свою невиновность, сотворив чудо. Она набрала воду в решето и пронесла ее через весь город, не пролив ни капли.

Но весталки могли столкнуться с гораздо более страшной опасностью, чем обнаруженное прелюбодеяние: то был риск возложения на них ответственности за какую-либо политическую неудачу или военное поражение из-за того, что кто-то из них нарушил священную клятву соблюдения целибата. В частности, старшая весталка Корнелия явно стала жертвой такого рода интриги. В 216 г. до н. э. римские руководители приписали страшное поражение под Каннами не ошибкам на поле брани, а сексуальным прегрешениям весталок. В результате две из них – хоть, возможно, и оставались девственницами – окончили жизненный путь, задыхаясь во тьме могилы на Злодейском поле. Из десяти документально подтвержденных дел погребенных заживо весталок большинство соблюдали целибат – они стали несчастными жертвами обстоятельств[68].

Других непорочных весталок обвиняли в прегрешениях мстительные или злые рабы. Были известны и такие случаи, когда могущественные римляне провоцировали сфабрикованные обвинения ради того, чтобы создать вакансию на место весталки для собственной дочери. Поскольку существовало всего шесть весталок, неразборчивые в средствах прохиндеи полагали, что казнь одной из них ускорит процесс выборов новой хранительницы огня. А в 215 г. император Каракалла избавился сразу от трех весталок. Сначала он соблазнил одну из них, а потом сделал так, что его жертву и двух ее подруг заживо похоронили на Злодейском поле.

Несмотря на такую несправедливость, которая, к счастью, проявлялась нечасто, институт весталок продолжал существовать на протяжении долгих столетий. И действительно, он был столь могущественным и его так боялись, что в 394 г. после победы над Евгением и триумфального восшествия в Рим воинствующий христианский император Феодосий Великий распустил весталок и упразднил их священный институт.

Могущество и продолжительность существования весталок свидетельствуют о большом значении, придававшемся девственности в римском обществе. Соблюдение целибата давало им слишком много преимуществ, чтобы отказаться от него ради мирских сексуальных утех. Справедливости ради можно сказать, что жизнь весталок проходила в исключительно благоприятных условиях, сопоставимых лишь с теми, в которых жили акльи в древней империи инков.

Влияние греческой философии

[69]

Античный греко-римский мир требовал непорочности от всех незамужних женщин и многих богинь. Большинство жриц, служивших таким целомудренным богиням, как Афина или Веста, или таким ревнивым богам, как Аполлон, были целомудренны. Те немногие из них, которые раньше были замужем, должны были неукоснительно соблюдать целибат. Но по мере того, как проходили века, философы развивали учение об аскетизме, постепенно внушавшее стремление к идеалу, превозносившему целибат и вдохновлявшему Пифагора, Платона и других философов и мыслителей.

Пифагор, философ, живший в VI – начале V в. до н. э., создал религиозное движение, соединившее учение орфиков с верованиями индийцев и персов. Орфическое учение не имело широкого распространения, оно было обращено к мыслящим людям, разделявшим его догматические абсолютные ценности, включавшие обещание вечной жизни тем, кто чист в ритуальном и физическом отношении. Для воплощения в жизнь его стремления к моральному обновлению общества Пифагор основал братство, члены которого соблюдали целибат. Свободное от экономических и политических интересов, это сообщество существовало на протяжении нескольких веков, поклоняясь религиозному культу.

Члены пифагорейской общины, включая женщин, которых принимали туда на равных с мужчинами условиях, должны были передать все свое имущество в коллективную собственность, поскольку он учил, что «у друзей все общее» и «дружба – это равенство». Он делил время человеческой жизни на четыре периода по двадцать лет каждый, соответствующих весне, лету, осени и зиме: двадцать лет человек был мальчиком, двадцать лет – юношей, двадцать лет – зрелым мужчиной, и двадцать лет – стариком. На первом этапе обучения ученики должны были слушать Пифагора из-за занавески, чтобы даже мельком его не увидеть. Через пять лет таких занятий он позволял им входить к себе в дом, где лично продолжал вести с ними беседы.

Пифагор говорил о мире, разделенном в соответствии с двумя противоположными принципами: нижним «беспредельным дыханием», которое включает тьму, четные числа и женственность; и «высшим пределом», означающим свет, нечетные числа и мужественность. Высшая душа оказалась в ловушке низменного тела наряду с фуриями порочных страстей. Чтобы освободиться и тем самым спасти свои заточенные в телах души, людям необходимо соблюдать запреты, в частности воздерживаться от половой жизни.

Однако пифагорейцы ратовали за соблюдение целибата только жарким и сухим летом, а весной и осенью – по возможности. Сексуальные отношения в зимнее время меньше ослабляли организм и потому были более приемлемы, хотя, как и все прелести любви, тем не менее, вредили здоровью. Мужчине, задавшему Пифагору вопрос о том, когда ему лучше иметь близость с женщиной, мудрец ответил: «А когда ты хочешь потерять ту силу, которую имеешь?»[70]

Пифагор также подчеркивал, что половую жизнь не следует начинать до достижения мужчиной двадцатилетнего возраста, и хвалил строгость греческих правил, запрещавших заниматься любовью в храмах с женщинами, которые были чьими-то сестрами, матерями или дочерьми, иначе говоря, вообще с какими бы то ни было женщинами. Единственные половые сношения, которые он допускал, должны были иметь целью создание потомства, причем вступать в них следовало только мужу и жене.

Платон доработал и включил многие идеи Пифагора в свою чрезвычайно влиятельную философскую систему. Он тоже был дуалистом и в моральном отношении рассматривал душу как более высокую субстанцию, чем тело, мешавшее ей в достижении ее высоких целей. В зависимости от ее выражения он рассматривал любовь как священную или как оскверняющую и унижающую. Половой акт был самой низшей ее формой, при которой человек превращался в зверя. Чтобы подняться от низших форм любви к высшим, нужно было вести добродетельный образ жизни, следуя строгим нравам, присущим учению пифагорейцев, в частности соблюдая сексуальное воздержание.

В «Республике» Платона общительный человек задал поэту Софоклу грубый вопрос о его сексуальности: «А что, Софокл, с твоим служеньем Афродите – твоя природная сила не ослабла?» На это Софокл ответил: «Умолкни, человек, я с радостью ушел бы от того, о чем ты здесь толкуешь, как будто бы сбежал от дикого и яростного хозяйского зверя»[71].

Столетия спустя после того, как Платон создал учение об идеях и вещах, христианские теологи, погрузившиеся в платоновские концепции, стали его славить как христианина, жившего до рождения Христа. Его идеи были столь чисты, непреложны, вездесущи и протяженны во времени, что их можно было уподобить божествам, в противоположность вещам, явно соответствовавшим уровню смертного человечества со всей его скверной и печалью.

У стоиков было похожее учение о сексуальности. Сама по себе она не рассматривалась как нечто презренное, мерзкой она становилась лишь тогда, когда люди блудили с неуемной страстью и похотью. Но акт продолжения рода, совершаемый людьми, соединенными узами брака, считался в порядке вещей[72]. Римлянин Сенека писал:

Стоики руководствовались принципами природы, добродетели, благопристойности и умеренности, проявлявшимися в аскетической жизни, привлекавшей многих сторонников.

С течением столетий все большее число аскетов вносили весомый вклад в образ жизни, обычно включавший свободный доступ к половой жизни с рабынями, гомосексуальные связи между мужчинами и мальчиками, широко распространенную проституцию и общение – иногда на регулярной основе – с куртизанками, которых называли гетеры. (Характерными чертами этого общества также были договорные браки, жесткий контроль над женщинами, особенно среди высших слоев общества, и огромные штрафы за совращение невинных девушек.) Все более широкое распространение получала непорочность, часто означавшая то же самое, что воздержанность, стойкость и энергичность. Ко времени зарождения христианства для него уже сложились условия утверждения и распространения в мире, где все большую роль играли идеи сексуального аскетизма.

Подготовка ессеев к Армагеддону

[74]

В то самое время, когда усиливался языческий аскетизм, наряду с ним развивался апокалиптический и аскетический культ у евреев. Набожные и мессиански настроенные ессеи заявляли, что происходят от брата Моисея – Аарона. Они неукоснительно выполняли Моисеевы законы, соблюдали субботу и все праздники религиозного календаря, а также ритуальную чистоту. Они верили в наступление конца света и разделяли концепцию избранного народа. Однако здесь их представления с другими евреями расходились. Они рассматривали себя как «Израиль, идущий путем совершенствования», «истинный Израиль», и потому исключали себя из основной части еврейства как избранного народа. (В отличие от фарисеев и хасидов, называющих себя «собрание благочестивых», ессеи величали себя еврейским народом.)[75]

Враждебные отношения ессеев с другими группами населения ускорили их уход в необжитые земли, где они создавали в основном мужские монастырские общины, жившие в соответствии с их уникальным учением. Они соблюдали целибат и не женились. У них не было рабов либо потому, что они выступали как поборники равноправия, либо потому, что не хотели, чтобы среди них жили иноверцы, из числа которых рекрутировались рабы. (Они ненавидели иноверцев и, в отличие от других евреев, считали, что все они обречены на адские муки. Тем не менее более умеренные, открытые ессеи из группы, жившей в Дамаске, имели рабов.) Они отвергали многие другие еврейские ритуалы, но делали жертвоприношения Иерусалиму и сами приносили жертвы.

Поселение ессеев Кумран было построено замечательно – там возвышалась башня и существовали ванны для ежедневных ритуалов омовения. Члены общины выращивали финики, делали финиковый мед, возделывали поля. Это была настоящая коммуна, где все принадлежало всем ее членам, а новообращенные должны были передавать всю свою собственность и будущие заработки в пользование общины. В результате, хоть они презирали иноверцев за их богатства, которые называли «награбленное добро», их община стала весьма состоятельной. Они размещали, кормили, одевали и заботились обо всех ее членах, включая больных, нуждающихся и престарелых.

Жизнь ессеев была незамысловатой и умеренной. Дважды в день священники готовили одно блюдо однообразной пищи, которую ели с хлебом, причем трапезы проходили в полном молчании. Иосиф Флавий, некоторое время живший вместе с ессеями, описал их повседневную жизнь. Завершив многочасовую работу, они собирались вместе, надевали белые набедренные повязки и купались в холодной воде, а потом без суеты рассаживались в ожидании трапезы. Пекарь приносил им буханки хлеба, а повар вносил блюдо с пищей одного вида. По существовавшему обычаю никто не мог вкусить еду до произнесения благодарственной молитвы, и потому до начала трапезы и по ее завершении они славили Господа за Его щедрость. После этого они снимали белые одежды и снова шли работать до наступления времени ужина.

Ессеи носили одежду и обувь до тех пор, пока одежда не превращалась в лохмотья, а обувь – в непригодные для использования обноски. К внешнему виду они относились не без доли безразличия, воздерживаясь от умащения себя маслом, как это делали другие. Перед каждой трапезой и после каждого облегчения они совершали ритуальное омовение, скромно прикрывая наготу передником. Испражнялись они только на приличном расстоянии от поселения, вырывали ямку, прикрываясь, когда присаживались на корточки, а потом закапывали фекалии землей. По субботам справлять естественные потребности запрещалось.

Современники поражались целибату ессеев – строгому, полному, постоянному, – но находки женских скелетов на раскопках в Кумране свидетельствуют о том, что в общине были женщины. Возможно, некоторых ее членов сопровождали жены, но все они вели целомудренный образ жизни. Исследователь Давид Флуссер на основе изучения «Свитков Мертвого моря» – недавно найденных памятников литературы ессеев, полагает, что мужчины-ессеи могли жениться по достижении двадцати лет, «когда они знают, что делать», причем такие браки преследовали лишь одну цель – продолжение рода[76]. Возможно, по отношению к начальному этапу это было справедливо, но другие ученые утверждают, что все ессеи строго соблюдали целибат[77].

Аскетизм ессеев развивался на основе совершенствования теологии, изображавшей мир сынов света, отмеченных печатью Господа, и сынов тьмы, обреченных на гибель. Ессеи все в большей степени рассматривали людей как исчадие зла, а плоть – как воплощение этого зла. Отсюда их отвращение к сексуальности, даже к ее проявлению в качестве естественных функций организма. Но, в отличие от Платона, они не рассматривали человека как поле битвы идей и вещей. Вместо этого они делили род человеческий на две части – рабов бренного тела, или тех, чьи грехи неискупимы, и избранных, то есть их самих[78].

Если в этом описании обычаев и учения секты ессеев звучит что-то странно знакомое, может быть, это связано с тем, что во многих отношениях они шли вперед – к христианству. Бегство к иночеству в необжитую глушь; затруднительный ритуал омовения, при котором даже сам его участник не мог видеть собственное тело; однообразие простой пищи и молчаливые трапезы; принудительный отказ от частной собственности; осуществление призвания каждого; спокойная уверенность в правоте поставленной цели; накопление богатств; но, прежде всего, соблюдение целибата – вскоре все эти особенности станут характерными чертами христианства и жизни в его многочисленных монастырях.

Широкая популярность секты ессеев, обеспеченная произведениями нескольких выдающихся авторов, включая Иосифа Флавия, который был свидетелем их порядков и обычаев, привела к тому, что ранние христиане хорошо их знали. В ходе организации и становления новой религии ее апологеты в значительной степени опирались на концепции дуализма Платона, опыт, процедуры и каноны секты ессеев, и в первую очередь – на соблюдение ими целибата. Именно на этой религиозной, философской и социальной почве было посеяно и пустило корни еще только зарождавшееся христианство, бесспорно ставшее со временем самым значительным и продолжительным в мире экспериментом жизни в целомудрии и безбрачии.