История целибата

Притча о двух женщинах

[79]

Две тысячи лет тому назад заботливый и добродетельный плотник обнаружил, что молодая женщина, с которой он был помолвлен, беременна. Это случилось совсем не так, как обычно бывает у слишком пылких любовников, которым в такой ситуации пришлось бы прибегнуть к помощи маленького мешочка со свиной кровью, чтобы подделать следы разорванной девственной плевы на чистой полотняной простыне их супружеского ложа. Та беременность сулила большую беду, по крайней мере, для Марии, которой предстояло стать матерью. Как она могла объяснить свое состояние жениху или даже себе самой? Страшная правда заключалась в том, что они с Иосифом никогда не были близки.

Многие мужчины, может быть большинство, яростно отреагировали бы на такое унижение. Помолвка связывала людей почти так же, как брачные узы, поэтому, несмотря на крайне затруднительное положение, в котором оказалась Мария, Иосиф не мог просто взять и бросить ее. Их мог разлучить только развод.

Должно быть, Мария с Иосифом очень долго и много говорили друг с другом. Мария, наверное, молила его, просила поверить, что понятия не имеет о том, как это случилось, говорила, что никогда не предавала его с другим мужчиной. Иосиф, видимо, спорил с ней, доказывал, что в одиночку детей еще никто никогда не делал и любое другое ее объяснение лишено всякого смысла. Однако ее искренние слезы и неподдельное горе не могли его не тронуть. Иосиф решил поступить великодушно и «избавиться от нее по-тихому», а не подвергать невесту страданиям, которые неизбежно последовали бы после его отречения от нее перед свидетелями[80].

Все еще терзавшийся сложностью того положения, в котором оказался, Иосиф уснул, продолжая размышлять над теми возможностями, которые ему оставались. Во сне ему явился ангел Господень и сказал: «Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою; ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого»[81]. Ангел даже назвал ему пол и имя ребенка: родится мальчик, которого Иосиф должен будет назвать Иисусом (одна из форм имени Иешуа, что значит «с нами Бог»). Иисус, добавил ангел перед тем, как Иосиф проснулся, «спасет людей Своих от грехов их»[82]. Пока Иосиф спал, возражения Марии были приняты целиком и полностью. Когда он проснулся – вне всяких сомнений, потрясенный и ликующий, – Иосиф не мог не рассказать о явившихся ему ночью откровениях изумленной Марии, у которой будто гора с плеч свалилась. Больше речь о том, чтобы от нее избавиться, не заходила. Вместо этого Иосиф «принял ее как жену свою»[83], хотя они воздерживались от половой жизни, по крайней мере до рождения ребенка.

Все шло, как и было загадано, до последних часов беременности Марии. В связи с изданием имперского декрета о массовой переписи населения Иосифу и его невесте пришлось отправиться в Вифлеем, откуда был родом Иосиф, а не ждать рождения их ребенка дома в Назарете. Хуже было то, что из-за наплыва деревенских жителей все гостиницы города оказались переполненными, и в конце концов Иосиф нашел для них место только в яслях. Там среди любопытных ослов и других животных Мария произвела на свет ребенка. Это случилось так, как предрекал пророк Исайя: «се, Дева во чреве примет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил, что значит: с нами Бог»[84].

Прошли годы. Иисус вырос и стал проповедовать. Когда ему исполнилось тридцать три года и он стал радикальным популистом, которого власть имущие в насмешку называли Царем Иудейским, священники, писцы и старейшины собрались в доме первосвященника и задумали с ним покончить. Убийство должно было свершиться сразу же после праздника Песах.

На стороне заговорщиков были власть и деньги. Они подкупили ученика Иисуса Иуду Искариота, посулив ему огромную по тем временам сумму – тридцать сребреников, за предательство учителя. Однако застать Иисуса врасплох им не удалось. «Вы знаете, что через два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие», – сказал он своим ученикам, пришедшим в ужас[85]. Он был распят, агония его усугублялась унижением, которое он испытывал от тернового венца и наготы своей, поскольку римские солдаты сорвали с него одежды и отдали на хранение, как того требовала традиция, которой военные следовали при процедуре распятия.

Наконец, Иисус скончался, но мертвым оставался недолго. На третий день его истерзанное тело вернулось к жизни, и еще некоторое время он снова ходил по земле. Последние минуты он провел со своими одиннадцатью оставшимися в живых учениками, потому что Иуда Искариот в приступе раскаяния повесился. «Итак, идите, научите все народы, – призывал их Иисус, – крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века»[86]. Потом под изумленными взглядами своих учеников он вознесся на небо.

Этот сын Божий, рожденный девственной матерью, жил и умер, целиком отдав себя делу основания новой религии, со временем ставшей христианством. Его смерть и сопутствовавшие ей чудеса привели ранних христиан к выводу о том, что вскоре наступит апокалипсис – конец света. Зачем же, если это так, рожать детей? Лучше уж соблюдать целибат и сосредоточиваться на духовном просветлении и очищении.

Как мы видели, греко-римский мир, унаследованный Иисусом, имел своих девственниц и сторонников целибата. Однако чудесное происхождение Афины из головы Зевса, весталки и философы-аскеты, призывавшие к сексуальному воздержанию, и даже жившие в самоизоляции ессеи существенно отличались от христиан с их пристальным вниманием к широко распространенному целибату и сопутствующему фанатичному обращению в веру.

С самого начала позиция христианства в вопросе о сексуальных отношениях была отрицательной. Так, например, высказывания Иисуса о разводе наталкивали его учеников на мысль о том, что лучше бы им оставаться неженатыми. Отношение Иисуса к этой проблеме сказывается на протяжении веков:

Ученики и многочисленные последователи разделяли его точку зрения. В переносном смысле оскопление или неизбежный целибат стал одним из важнейших и самых суровых положений их религии. Некоторые из них, включая Оригена – одного из отцов Церкви, жившего в III в., понимали слова Иисуса буквально и сами себя кастрировали.

В первые четыре века существования христианства отцы Церкви – Амвросий, Иероним, Тертуллиан, Киприан и Августин – упорно боролись с теологическими и практическими следствиями изречения Иисуса о святых скопцах. Следовало ли вообще христианам жениться? И если да, полагалось ли им вступать в сексуальные отношения? Представления о браке при соблюдении супругами целибата становились вполне реальными. Известное высказывание апостола Павла о том, что «лучше вступить в брак, чем разжигаться», отражает отрицательное отношение христианства как к слабости мужчин по отношению к искушающим и соблазняющим их женщинам, так и к относительным достоинствам брака; но все же это лучше, чем иные иссушающие возможности.

По мере изучения святыми отцами Священного Писания безразличие самого Иисуса к семейным связям усиливало их убежденность в том, что бездетность целибата – не трагедия, а скорее признак святости. Однажды, когда Иисус стоял и говорил со своими последователями, кто-то заметил, что его мать Мария и братья Иаков, Иосий, Симон и Иуда хотели поговорить с ним о чем-то наедине. Но Иисус не обращал на них внимания. «Кто матерь Моя и братья Мои? – спросил он. Потом простер руки к ученикам и громко произнес: – Вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь»[88].

С годами все большее внимание уделялось таким вопросам, как целомудрие непорочности или возрожденная невинность безбрачия; приоритет религиозного сообщества верующих над семьями людей в обществе и все в большей степени муссировавшаяся тема развратного, похотливого и обольстительного женского естества. Как и ранние греческие философы, большинство отцов Церкви были холостяками и придерживались аналогичных суровых взглядов на любые сексуальные действия как в браке, так и вне него. Даже Тертуллиан, который был женат, обличал сексуальность как «недозволительный грех» и отзывался о влагалищах женщин как о «вратах, ведущих к дьяволу»[89].

Исписав реками чернил горы страниц, святые отцы нашли виновника, ответственного за обостренную сексуальность человечества, и, преисполнившись коллективной ненависти, возложили всю вину на Еву. Особенно мрачными красками обрисовал ее облик святой Павел, известный непримиримой враждебностью к женскому полу. Постепенно все большее развитие получала теология грехопадения, естественно подразумевавшая Адама и Еву в Эдемском саду в тот момент, когда они вкусили запретный сладкий плод от божественного древа познания добра и зла. Если Марию, мать Иисуса, обожествили и возвысили, то Ева стала средоточием вселенского греха. Так было положено начало развитию христианской притчи о двух женщинах.

В Книге Бытия Адам предстает как первый человек, сотворенный Господом, а Ева – как его подруга, созданная из ребра Адама Богом, который провел эту операцию под наркозом, чтобы тот не чувствовал боли. В Эдемском саду нагие мужчина и его женщина, кость от костей его и плоть от плоти его, могли пробовать все, что захотят, и наслаждаться всем, что пожелают. Но Господь строго-настрого заповедовал им пробовать плод дерева познания добра и зла и предупредил: «…только плодов дерева, которое среди рая… не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть»[90]. Однако дьяволу в облике змея-искусителя удалось переубедить Еву. Как она могла умереть, если, отведав плод дерева и уяснив природу добра и зла, стала бы подобной Богу? Ева была убеждена, и ей без труда удалось уговорить Адама вместе с ней попробовать лакомый кусочек плода. Он откусил его и тем самым спровоцировал первородный грех.

Наказание Господа было незамедлительным, оно камня на камне не оставило от заверений дьявола. Даже змей получил по заслугам – он был проклят и обречен всю жизнь ползать на брюхе. Участью Евы, а вслед за ней и всех женщин, стали боль и печаль, Господь судил ей раболепствовать пред мужем и угождать ему, сказав: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою»[91].

Приговор Адаму распространялся на всех простых людей: не будет ему больше легкой жизни, как была в Эдемском саду, из которого они с Евой были изгнаны, а ждет его тяжкий труд: «…проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб…»[92]. Но гораздо более жестокой карой был конец вечной жизни и возвращение тел Адама и Евы в землю: «…ибо прах ты, и в прах возвратишься»[93]. Поскольку он прислушался к словам Евы и нарушил заповедь Господа, первый человек и все, следующие за ним, обречены на смерть. Обманул змей – дьявол, а не Бог, и возмездием за грех станет смерть[94].

Ужесточение мученичества новой религии

[95]

Было бы неверно полагать, что отцы Церкви составляли некую статичную группу мудрецов, неизменно склоненных над своими библиями. Они были не только теологами – им пришлось руководить созданием Церкви, преодолевая страшные опасности, проповедовать обращенным и обращать язычников и иудеев. На протяжении первых четырех веков христиане неоднократно сталкивались с жесточайшими преследованиями, в ходе которых многие из них погибали. В III в. самым непримиримым гонителем стал император Диоклетиан, который жестоко их мучил и подвергал страшным пыткам. Некоторые обвинения, которые он против них выдвигал, были заведомым абсурдом и оскорбительной клеветой, в частности то, что они убивали младенцев; через таинство евхаристии практиковали каннибализм; поощряли кровосмешение; перед тем, как устраивать оргии с групповым сексом, приглушали освещение церквей; вызывали голод, стихийные бедствия и засухи. «Дождь не идет из-за христиан», – часто повторяли эту избитую фразу римляне[96]. Другие выдвигавшиеся против них претензии были, по крайней мере, справедливы: они отказывались поклоняться римским божествам, приносить жертвы и есть жертвенное мясо, а также почитали целибат.

Целомудренные состоятельные христиане из знатных семейств представляли собой особенно заманчивые цели. Завистливые язычники облыжно обвиняли тех, кто владел значительной собственностью, в надежде получить от этого выгоду. Нередко они ополчались против христианских девушек, которых перед казнью отправляли в публичный дом, где лишали девственности. В прекрасно написанной, глубокой и подробной монографии «Язычники и христиане» Робин Лэйн Фокс писал о том, что преследования христиан были направлены против стариков, женщин, детей и, по крайней мере однажды, против калеки. Поскольку в качестве козлов отпущения выступали такие беззащитные и уязвимые жертвы, властям не составляло большого труда претворять в жизнь законы, направленные против христиан[97].

Преследования христиан порой ослабевали, порой усиливались, достигая апогея при императорах Деции Траяне (249–251 гг.) и особенно при Диоклетиане (284–305 гг.) – их самых известных гонителях. Нередко придирки к христианам бывали мелочными и носили бюрократический характер, когда чиновники-язычники стремились приспособить традиции и обычаи христиан к требованиям римских властей. «Разве он <святой Павел> не обычный малый, говорящий на арамейском языке? – спросил озадаченный египетский правитель упрямого христианина и грустно добавил, чтобы покончить с неприятным вопросом: – Он ведь и близко не стоял рядом с Платоном, правда?»[98]

Жестокости в те времена тоже хватало: тюрьмы были набиты христианами – мужчинами, женщинами и детьми, нередко содержавшимися в страшной тесноте и в ужасающих условиях. К числу других наказаний относились изгнание или принудительный труд на шахтах и в каменоломнях, когда жертвам брили половину головы, а надсмотрщики постоянно избивали их хлыстами.

Римляне выбрали дату одного из языческих праздников – 23 февраля 303 г., для издания первого из четырех эдиктов, придававших этим преследованиям официальный статус. В соответствии с ним предписывалось разрушение всех христианских храмов, сожжение священных книг, богослужения объявлялись вне закона, христиан лишали всех должностей, привилегий и прав, на которые они могли бы претендовать в суде. Уже через несколько часов язычники, с энтузиазмом воспринявшие эдикт, начали разрушать здания, принадлежавшие христианам, тем самым приступив к их повсеместному разорению.

Самой жуткой стороной этих преследований были казни, число которых обычно сильно преувеличивают, что, тем не менее, ничуть не умаляет их чудовищности. Нередко кровавым расправам, творившимся на глазах многочисленных зрителей, предшествовали жестокие пытки и истязания. Кровожадные язычники глумливо напирали друг на друга, глазея на то, как обнаженных девственниц и других христиан, включая стариков, женщин и детей, бросали в ямы, где их рвали на части голодные дикие львы, насаживали на рога быки, пронзали копьями гладиаторы, обезглавливали или сжигали, привязав к позорному столбу.

Христиане переносили эти ужасы по-разному. Наблюдавшие за ними язычники приходили в замешательство; они никак не могли взять в толк, почему многие жертвы не сопротивлялись, а некоторые даже приветствовали смерть, будто это были райские врата. Перед тем как принять мученическую кончину, целомудренная христианка из знатного семейства по имени Перпетуя сообщила своим тюремщикам, что когда они бросят ее на растерзание зверям: «другой будет во мне, который будет страдать за меня, а я буду страдать за него»[99]. На следующий день она была казнена, и приняла смерть со спокойным мужеством.

Накануне мученической смерти Игнатий Антиохийский так выразил надежды на предстоящие истязания:

Некоторые христиане, обезумевшие от приговоров, вынесенных их сподвижникам, избиений и смертей, «добровольно» выражали желание последовать за ними. «Хочу умереть, ибо я христианин» – так, по преданию, воскликнул человек по имени Евплус, когда чиновники на Сицилии вырвали у него признание[101]. Но безропотно властям покорялись далеко не все. Например, когда шестеро солдат попытались принудить мученика Пиония поклоняться языческому жертвоприношению, он стал бить их коленями по ребрам, по ногам и рукам.

Мученичество представляло собой замечательную катапульту, посылавшую прямо в рай. Оно давало искупление всех грехов и возвышало любого до положения ангела. Обреченные на смерть христиане, томившиеся в застенках в ожидании лютой казни, мечтали о блаженном вознаграждении. Некоторые чуть ли не стремились к мукам, которые им предстояло перенести. «Когда нас рвут на куски всеми орудиями жестокости, – писал епископ Киприан о группе заточенных в темницу христиан, – <мы стремимся> не содрогаться от вида собственной растекающейся крови… мы чувствуем, как говорил Господь наш, что нас поджигают “факелами”, разжигающими в нас веру»[102]. Однако другие заключенные стремились провести последние свои часы, пустившись во все тяжкие, грешили как только могли, поскольку вскоре все грехи должны им были быть отпущены; они руководствовались лозунгом: «Ешь, пей и блуди, поскольку завтра ты умрешь». Сначала они исповедовались, а потом ударялись в загул и участвовали в оргиях с посещавшими их женщинами-христианками.

Тем не менее подавляющее большинство христиан переходили в язычество, подкупали чиновников и выкупали узников, покупали или подделывали документы, свидетельствовавшие о том, что они были язычниками, или попросту сбегали. Ведь, как сказано в Евангелии от Матфея, сам Христос побуждал скрываться тех, кто подвергался преследованиям. Этому совету следовали многие епископы, оставляя напуганную паству, «переходившую» в язычество или распадавшуюся на небольшие группы, члены которых думали лишь о том, как спастись. Но вскоре – в 313 г., все завершилось. Император Константин издал Миланский эдикт[103], по которому христианам было даровано право исповедовать их религию, им возвращалась конфискованная у них собственность. Так было покончено с преследованиями христиан.

Тем не менее если не в действительности, то в христианской традиции мученичеству продолжало отводиться большое внимание. Легендарная стойкость под пытками и сила духа утешали и ободряли многих христиан, опасавшихся преследований даже тогда, когда все было спокойно. Из обугленных останков мужчин, женщин и детей, принесенных в жертву разъяренными, нетерпимыми язычниками, которые не могли заставить их отречься или отвернуться от единственного истинного Господа, возникали образы героев и героинь.

Именно они создавали ту историческую традицию, которая лежала в основе деятельности святых отцов. Независимо от внутренних проблем церковного развития, они творили не всегда дозволенную, порой дерзкую, часто конфликтную, заманивавшую неофитов, теологически высокомерную и исключительно быстро достигшую успеха религию. В этом их поддерживала сила веры.

Второе пришествие

[104]

Все святые отцы сосредоточенно изучали Священное Писание, непрестанно молились о том, чтобы Господь ниспослал им озарение, и поддерживали связи с другими религиозными мыслителями. Вместе с тем каждый из них полагался на собственный опыт. Нередко он включал мучительную борьбу с сексуальным искушением, которая вела к тому, что эти мужчины, почти все из которых не были женаты, становились женоненавистниками, не доверявшими женщинам и боявшимися их. Так, Иероним, например, вспоминал:

Пытаясь создать сложную систему верований, опирающихся на Священное Писание, Иероним и другие святые отцы трактовали образы и истории Евы и Марии как уроки сексуальности и связанные с нею вопросы человеческой природы. Это отнюдь не способствовало росту расположения теологии к женщинам.

Святые отцы признавали разделение на плотское, или сексуальное, и духовное, но вместе с тем понимали, что люди могут содержать свои тела либо в святости, либо в грязи, как храмы, посвященные Господу, или как вертепы, обители греховной похоти. Напрямую также указывая на Адама и Еву, теологи делали вывод о том, что до грехопадения они были невинны и девственны, их (а потому и всего человечества) первородным грехом стал брак и сексуальность, которую он пробудил. Иероним так сформулировал это в присущей ему прямой и резкой манере: «Нет большего несчастья, связанного с <супружеской> неволей, чем стать жертвой вожделения другого человека»[106]. Тертуллиан, который так ненавидел супружество, особенно собственное, что позже присоединился к секте монтанистов, крайне отрицательно воспринимавших сексуальные отношения, в этой связи заявил: «Различие между браком и блудом определяется законами через противозаконные уловки, а не по природе вещей»[107].

Мир, каким его видели святые отцы, разделен на добро и зло, дух и плоть, и независимо от того, были даны брачные обеты или нет, сексуальные отношения они относили к сфере зла. «Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела, – проповедовал апостол Павел. – Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа… Впрочем это сказано мною как позволение, а не как повеление. Ибо желаю, чтобы все люди были как и я…» – добавил он великодушно[108]. Адам и Ева создали плотскую связь супружества, а до грехопадения их отношения были духовны и невинны – ведь ангелы[109] не имеют пола, – и праведные христиане, стремящиеся попасть в рай, «не должны предаваться сексуальным утехам», как говорил Иероним[110].

Путь к ангельскому бытию пролегал через девственность, а если уже было слишком поздно, то через целибат. «Пока ты непорочен и девственен, ты подобен ангелам Господним», – восторженно писал Киприан, первый африканский епископ, ставший мучеником в 258 г.[111] Его мнение разделял Амвросий: «Целомудрие создало даже ангелов. И потому тот, кто его сохранил, – ангел; а тот, кто его утратил, – дьявол»[112]. До тех пор пока второе пришествие не превратит людей в «бесполых» ангелов, которые в силу этого не будут «вовлечены в половые связи», единственный достойный христианина образ жизни – быть совершенно непорочным.

Такой объединенный фронт воинствующих врагов сексуальности и приверженцев целибата привел к появлению многочисленных сочинений о том, как избежать соблазна, причем женщины в них изображались как дьявольски коварные искусительницы. Даже при обряде приветствия во время церковных служб мужчинам следовало оборачивать руки тканью рясы, чтобы притуплять ощущение, которое могло возникнуть от соблазна, вызванного прикосновением к женщинам. Иероним предостерегал против того, чтобы поддаваться искушению «тошнотворного вкуса» замужних женщин, «говорящих сквозь зубы, широко раскрывающих рот, шепелявящих и намеренно глотающих слова… что я называю прелюбодейством языка»[113].

Вид и запах женщины были в равной степени соблазнительны, но девственность имела совсем иной аромат: «Запах твоей правой руки покажется тебе затхлым, а конечности твои будут благоухать ароматом воскресения; пальцы твои будут источать мирру», – так говорил Амвросий, обращаясь к девственницам[114].

Такое отношение к мужчинам, как людям духовным и праведным, а к женщинам – как к воплощению похоти и зла, было общей чертой, присущей мысли святых отцов. Иероним охарактеризовал это следующим образом: «Речь идет не о блуднице и не о прелюбодейке, но любовь женщины в целом порицается за ее ненасытность; если вызвать ее, она обратится в пламя; дайте ей, сколько она возжелает, ей все будет мало; она лишает мужчину разума и все мысли его направляет на страсть, которую она питает»[115].

Павел, одержимый мыслью о том, что женщины должны скрывать свои лица, вспоминал зловещую историю об ангелах, потерявших над собой контроль и без памяти влюбившихся в смертных женщин. Эти искусительницы забеременели от падших ангелов – в интерпретации Павла ангелы стали жертвами соблазнивших их женщин, – и отпрыски их оказались настолько порочными, что Господь ниспослал им за это наказание, затопив землю во время потопа.

Женщины выступали соблазнительницами, даже не пытаясь никого совратить – просто потому, что они были тем, кем были: развратными существами, дочерями Евы. Чудесным исключением, конечно, оказалась целомудренная и непорочная Мария. Но даже это обстоятельство не удержало Иеронима от замечания о том, насколько неприглядным должно было быть детство Иисуса: «<быть в чреве> расти там девять месяцев, болезни, роды, кровь, пеленки. Представьте себе ребенка в пеленках»[116]. Нет, картину, которую нарисовал Иероним, красивой никак не назовешь.

Главным вопросом, волновавшим ранних христиан, была сексуальность, в частности проблемы, связанные с девственностью и целибатом. Почитание целомудрия было не ново, если вспомнить о наследии аскетизма – от общин ессеев до великих греческих мыслителей. Как писал Мортон С. Эслин: «Христианство не сделало мир аскетическим; скорее мир, в котором развивалось христианство, стремился сделать аскетическим христианство»[117].

Внимание к аскетизму у пифагорейцев, последователей Платона, стоиков и представителей других философских течений было источником вдохновения и подтверждения правоты идей отцов Церкви в ранний период развития христианства. Во II в., например, мученик Иустин любил повторять, что Платон был христианином задолго до появления Христа.

Однако христианский целибат, по сути, был значительно более широким явлением, чем простая имитация взглядов греческих философов или вероотступников – еврейских аскетов. Вместо их представлений он предлагал верующим – ни много ни мало – освобождение от оков тиранического нынешнего века. Как писал Иоанн Златоуст, непорочность свидетельствовала о том, что «у порога стоит воскресение»[118]. Хоть рождение Христа, распятие и воскресение стали концом нынешнего века, верующие не почувствовали на себе это великое изменение; они жили, боролись и страдали в буднях повседневности так же, как всегда. «Как же ты можешь думать, что освободился от Правителя века сего, когда даже мухи его вьются над тобой?» – спрашивал Тертуллиан[119]. Как мог постоянно преодолевавший трудности, искусанный насекомыми христианин объявить миру о том, что нынешний век и вправду завершился?

Для этого было нужно что-то более осязаемое. Христианские мыслители, искавшие решение, нашли его в аскетической практике и в существовавших в то время философских учениях, а кроме того сформулировали собственную точку зрения на отказ от сексуального опыта. В мире, где отдельные люди почти никак не могли повлиять на ход своей жизни, лишь в отношении тела своего они обладали относительной свободой выбора. В то же время половое влечение, как естественная потребность в еде и сне, рассматривалось как нечто непреложное, непреодолимое и неотъемлемое. Греки даже называли половой член «потребностью». Поэтому обуздание христианами полового влечения и новый целомудренный образ жизни должны были стать доказательством окончания века. Историк Питер Браун утверждал, что сексуальность была самым подходящим объектом для радикальных перемен именно потому, что отражала присущую им тенденцию или внутренний процесс. Это означало, что отказ от нее и ее преодоление составляли самое явственное знамение наступления благословенного нового века.

Если судить с этой позиции, значение тела состоит в том, что оно представляет собой своего рода мост между личностью и обществом. Адам и Ева воспользовались свободой выбора и предались разврату, тем самым спровоцировав грехопадение, что привело к возникновению общества нынешнего века, состояние которого определялось дьяволом. Отказ людей от сексуальных отношений мог привести к его гибели и восстановлению блаженного состояния первозданного Эдемского сада.

Иначе говоря, это означало, что состоявшие в браке христиане, в отличие от откровенно развратных молодоженов-язычников, ложились в постель скорее чтобы «избежать блуда», чем ради увеличения численности граждан общества. Кроме того, христиане при купании избегали раздеваться догола, как было принято в то время. В большой церкви Антиохии они установили занавес, разделявший мужчин и женщин. Христианская сексуальная революция возвысила мужчин и девственниц до положения морального и культурного превосходства. А руководители Церкви обычно соблюдали целибат[120].

Современные ранним христианам язычники, евреи и зороастрийцы поражались соблюдению христианами целибата и последствиям такого генетического самоубийства. «Ибо вы были прокляты, и приумножилось вами бесплодие», – говорили евреи епископу Афраату в IV в.[121] Для них, как и для других нехристиан, девственность была сокровищем, предназначенным в дар и исчезающим при дарении. Христиане возражали им, говоря, что грядет второе пришествие, и потому нет нужды увеличивать численность населения Земли. Позже, когда стало ясно, что второго пришествия не произошло, они утешались мыслью о том, что их целомудрие готовило души к торжественному доступу в рай.

По мере развития христианства поборники веры стали стремиться к соблюдению целибата на протяжении всей жизни, хотя общество постоянно оказывало на них давление, призывая их создавать семьи и производить потомство. Соблюдавшие целибат жили жизнью ангелов, создавая вокруг себя иное общество, переставшее быть мирским, поскольку оно представляло собой объединение верующих, связанных между собой уже не узами кровного родства или семейной близости. Святые отцы понимали стремление к тому, чтобы иметь детей, создавать семью, вступать в сексуальные отношения, но Григорий Нисский[122] и Иоанн Златоуст, например, доказывали, что эти желания были естественной реакцией на ужасающую мысль о смерти, которая сопровождала грехопадение.

Более того, поскольку каждый человек обладал свободой выбора в вопросе о том, блюсти свое тело в чистоте, соблюдая христианский целибат, или следовать традициям, господствовавшим в светском обществе, у тех, кто склонялся к религиозному образу жизни, вскоре стали возникать альтернативные возможности жизни в монастырских общинах или так, как жили представители высшей церковной иерархии, соблюдавшие целибат. Христиане также создали и стали совершать удивительные обряды, приносившие верующим удовлетворение, поскольку через эти ритуалы достигалось их участие, преображение и продвижение в жизни общины. Крещение, например, приводило верующих в ангельское состояние; обряд святого причастия сближал их с Господом.

Продолжавшееся среди ранних христианских теологов обсуждение проблемы девственности имело целью прояснение вопроса об отношениях людей друг с другом, о том, как им следует распоряжаться своими телами – как им самим заблагорассудится или как решит общество. В условиях существовавшего глубокого социального неравенства даже самым бедным христианам девственность служила своего рода пропуском, позволявшим приобщиться к ангельскому существованию с доступом к святая святых – к единому Господу.

Такие же острые теологические дебаты в подробностях велись вокруг истории Девы Марии, и основное внимание в них уделялось парадоксам понятия девственности. В образе Христа Господь соединился с человечеством через женское чрево и сосал женскую грудь. Но как же ее чрево при этом могло оставаться человеческой плотью? Господь не мог воспользоваться таким непристойным входом, и потому ее чрево должно было оставаться девственным.

Развивавшаяся религия налагала жесткие требования на своих сторонников, особенно в том, что касалось отказа от сексуальности, но в награду за это можно было получить неизмеримо большее воздаяние. Верующие христиане – бедные и богатые, женщины и мужчины, могли отнять контроль над своими телами у общества и посвятить себя богоугодному целибату, тем самым совершив тот шаг, который возвел бы их в сообщество ангелов. И через заступничество Марии, величайшей девственницы из всех, им стало бы дозволено познание Господа.

Аве Мария? Все большая непорочность Девы Марии

[123]

Одержимость христианства непорочностью стала одной из его важнейших составляющих с того самого момента, как младенца Христа родила непорочная мать. Эта одержимость распространилась на всех христиан, сосредоточиваясь на женщинах и верующих, охватывая даже тех из них, кто состоял в браке. Ее смертоносная логика сводится к простому демографическому соображению о том, что соблюдающие целибат христиане не могут производить потомство, как отмечали скептически настроенные иудейские и мусульманские критики. Но самые предвзятые и мрачные обсуждения ведутся вокруг Марии – матери Христа. Они нашли отражение в нескольких догматах, которые на протяжении столетий постоянно лишали Марию той простоты и человечности, которыми проникнут ее библейский образ. При этом с ней происходили странные трансформации – от девственницы, зачавшей от Святого Духа, оставшейся непорочной даже после родов, вечной девственницы, которой она оставалась на протяжении всей своей супружеской жизни, до неземной девственницы, непорочно зачатой во чреве матери. Постоянное пристальное внимание, которое теологи уделяли вопросу о непорочности Марии, естественно, обеспечило христианским мыслителям неизменную привлекательность темы девственности как таковой.

Чтобы сформулировать относящийся к Деве Марии Символ веры, с которым согласилась Римско-католическая церковь, понадобилось восемнадцать столетий. В большинстве других христианских конфессий приняты, главным образом, самые ранние представления, относящиеся к этому вопросу. Интересно отметить, что официальные определения девственности почти целиком соответствуют в них степени веры в непорочность Марии.

Основной библейский сюжет, посвященный истории Марии, приведен в Евангелии от Луки, но включает в себя и более поздние положения о привычке Марии присоединяться к апостолам и другим последователям Иисуса в «верхней комнате» в Иерусалиме. Тексты Луки, немногие другие упоминания в Новом Завете и замечание Исайи: «се, Дева во чреве примет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил»[124], что значит «с нами Бог», составляют те документальные свидетельства, которые убедили отцов Церкви в девственности Марии и, соответственно, в непорочном рождении Христа.

Несмотря на недостаточную убедительность и фрагментарность этих источников, история Марии без конца переписывалась, редактировалась, факты проверялись, сочинялись, дополнялись и толковались. Мариология – учение Церкви о Марии, давно стала серьезной дисциплиной, на исследование отдельных вопросов которой тратили академические жизни соблюдавшие целибат теологи. По мере того как ее история переделывалась, они создавали целые библиотеки, путаясь, когда хотели что-то прояснить, сбиваясь с толку, когда пытались что-то разумно истолковать. Значительно позже, в 1854 г., Папа Пий IX вынес окончательное решение – заявление ex cathedra[125], облеченное в присущую церковному авторитету торжественность и помпезность и оформленное в догмат о непорочном зачатии.

Во II в. христианские мыслители много размышляли о Марии и в связи с ней, естественно, об Иосифе. Положение о том, что Христос был рожден непорочной матерью, зачавшей от Святого Духа, особых вопросов не вызывало – такое уже не раз проделывали Зевс и другие боги. Но распространение идей аскетизма, которые поначалу лишь торили себе путь, а потом – в эпоху раннего христианства – возобладали, вызывало диссонанс с мыслью о том, что Бог возжелал молодых прелестей Марии, а потом спланировал и осуществил ее совращение. Господь не мог быть похотливым соблазнителем – разврат оставался уделом дьявола.

Как же тогда произошло зачатие? Ориген и другие отцы Церкви выдвигали несколько возможных методов: через слова ангела; через ухо Марии; через мистическое дыхание Святого Духа (предпочтительный вариант святого Амвросия)[126]. Религиозное искусство отличалось бо́льшим воображением: семя исходило изо рта Господа вниз по трубке, заканчивавшейся под юбкой Марии; вместо трубки использовался голубь; семя в ухо Марии вложил архангел Гавриил.

В соответствии с апостольским Символом веры, оформившимся к концу IV в. и получившим официальный статус в VIII в., Святой Дух ввел младенца Христа уже целиком сформированного, а не как семя, взращенное телом Марии. К XVII в. Франсиско Суарес, первый теолог, систематически изучавший этот вопрос, пришел к выводу о том, что Мария не потеряла невинность, когда рожала Христа, и не испытывала эротических ощущений, свойственных женщинам. Это стало основой концепции virginitas ante partum[127].

Естественно, что многие люди не могли в это поверить и не верили либо потому, что доктрина была надуманной, либо потому, что позже стала казаться таковой. Они размышляли над этим и могли поверить лишь в то, что Христос был кровным сыном Марии и Иосифа. Нехристиане, уважительно относящиеся к христианству – например, мусульмане, – и по сей день почитают Христа как пророка из плоти и крови. С другой стороны, некоторые христиане верили, что он был вовсе не человеком, а божеством, которое появилось на земле уже в образе взрослого мужчины. Однако уже во II в. такие взгляды становились опасно еретическими.

С другой стороны, верующие поддержали историю непорочного зачатия, изложенную в протоевангелии от Иакова. В нем Мария дала обет непорочности, к которому Иосиф отнесся с уважением. Кроме того, они еще были только обручены, а не женаты, и потому она должна была оставаться девственницей.

История о непорочном зачатии была относительно более привлекательной по сравнению с тезисом о непорочных родах, virginitas in partu. Теперь Мария оставалась непорочной даже после рождения Христа. Основным источником, повествующим об этом, опять-таки является протоевангелие от Иакова. По этой версии, повивальная бабка, помогавшая при рождении Христа, встретила Саломею и воскликнула: «Саломея, Саломея, я хочу рассказать тебе о явлении чудном: родила дева и сохранила девство свое». Саломея не поверила ей и сказала: «Жив Господь Бог мой, пока не протяну пальца своего и не проверю девства ее, не поверю, что дева родила». Саломея подошла к Марии и подготовила ее к осмотру. Но как только она сунула палец ей во влагалище, Саломея вскрикнула от боли, тут же его оттуда вынула и заплакала: «Горе моему неверию, ибо я осмелилась искушать Бога. И вот моя рука отнимается как в огне»[128]. Она помолилась, раскаялась, и Господь ее простил. Благодаря ей в качестве установленного факта было получено доказательство того, что Мария каким-то образом родила Христа, сохранив нетронутой девственную плеву[129].

Некоторым отцам Церкви, например Оригену и Тертуллиану, такая новая версия показалась неправдоподобной, и они отказались в нее поверить. Тем не менее ее сторонники постепенно приходили к власти, и со временем virginitas in partu стало догмой. В конце IV в. священнослужитель Иовиан вступил в спор с Папой Сирициусом, ярым сторонником целибата, доказывая, что рождение Христа лишило Марию девственности, порвав ее девственную плеву. Это еретическое утверждение привело Папу в такую ярость, что он отлучил Иовиана от Церкви. Официальная версия уже тогда сводилась к тому, что Мария и после родов продолжала оставаться непорочной.

Но даже этого было недостаточно. Теперь несгибаемые приверженцы аскетизма настаивали на том, что ее непорочность оставалась вечной. Папа Сирициус объяснил, почему это должно быть именно так:

У этого тезиса существовало несколько серьезных недостатков. Матфей четко указывал на то время, когда Мария и Иосиф еще не были близки, и говорил о том, что Иисус был первенцем Марии, тем самым давая понять, что за ним следовали другие. В другом евангелии сказано, что Иаков, Иосия, Симон и Иуда были его четырьмя братьями. Как же при этом Мария могла постоянно оставаться непорочной? В числе остальных Тертуллиан утверждал, что она таковой не была и братья Иисуса на деле были его братьями.

Все это чушь, говорили многие теологи. Братья Христа в действительности были его единокровными братьями – детьми Иосифа от предыдущего брака[131]. Что же это за брак был такой? Внезапно совсем недавно возникшие мариологи состарили добродушного, честного, молодого плотника и превратили его в добродушного, сгорбленного старца, у которого уже было четверо сыновей от его первой, по всей видимости, скончавшейся жены.

Но для Иеронима такая точка зрения была неприемлема. А что же с беднягой Иосифом? «Он, который стоил того, чтобы называться отцом Господа, оставался девственником». Как посмели его коллеги вычеркнуть Иосифа из списка утвержденных девственников! Как же «богомерзко сомнительное предположение» о том, что порочный Иосиф мог составить подходящую пару для непорочной Марии! Эти назойливые братья, пояснял Иероним, были лишь «братьями в значении родственники», а не родными братьями. Кем же они были на самом деле? Очевидно, что они были его двоюродными братьями. Иаков, Иосия, Симон и Иуда были двоюродными братьями Христа[132].

Мария всю жизнь оставалась девственницей и рожала без повреждения девственной плевы; она была замужем за Иосифом, который всю жизнь оставался девственником. На этом мариологи остановиться не могли. А как же быть с рождением самой Марии из чрева Анны, зараженного спермой? Этого, оказывается, не было, как доказывал Ориген: «мой Спаситель Иисус вступил в этот мир без лишения невинности; внутри матери своей он не был осквернен, он проник в тело, остававшееся непорочным». Как могло такое произойти? Потому что Мария была настолько духовно чиста, что у нее, в сущности, не было тела, и Анна с Иоакимом зачали ее, не чувствуя ни малейшего вожделения. Это значит, что зачатие Марии было непорочным – так возникла концепция непорочного зачатия.

Дальнейшее развитие она получила в Англии в XII в. Ансельм Кентерберийский писал, что «образ ее должен быть настолько безупречен и непорочен, что никого, кроме Господа, зачать она не могла». Эдмер, монах бенедиктинского монастыря в Кентербери, довел это положение до нынешнего его состояния: зачатие Марии во чреве Анны было непорочным и лишенным похоти[133]. В 1854 г. Папа Пий IX провозгласил в качестве догмата, что: «Блаженная Дева Мария была с самого первого момента Своего Зачатия… сохранена незапятнанной никаким пятном первородного греха»[134].

Сегодня катехизис Католической церкви повторяет догмат о непорочном зачатии Марии в формулировке Пия IX, приведенной выше. Там утверждается, что Мария была девственна при зачатии Христа «от Святого Духа без человеческого семени». И хотя Мария как Приснодева является интегральной частью католической литургии, для ее всеобъемлющего определения применяются слова Блаженного Августина. Мария «осталась Девой, зачав Сына, Девой рождая его, Девой нося его, Девой став Матерью, Девой присно»[135]. Тем не менее в 1964 г. на Втором Ватиканском соборе было решено отказаться от провозглашения Марии непорочной во время родов и после них в качестве Символа веры. Слишком много католиков по этому поводу терзались сомнениями.

В основе мариологии лежит печаль изучения жизни обычной женщины, не оставившей ни дневников, ни личных свидетельств.

Мариологами по традиции были мужчины, соблюдавшие целибат; в эмоциональном и теологическом отношении они стремились лишить ее женственности. В каждом их слове слышится стремление к отрицанию того, что Мария жила половой жизнью, испытывала эротическое наслаждение, чувствовала боль разрыва девственной плевы, переживала родовые муки, радости и печали вынашивания других детей. Мариологи обожали Марию, ненавидя женщину, и потому складывалось впечатление, что Мария вроде бы женщиной и не была. Лишь в таком выхолощенном, очищенном и прошедшем цензуру образе они признают ее достойной того титула, который они ей великодушно даровали: Царица мира.

По всем этим причинам мариология резко отличается от житийной литературы, так трогательно рисующей портреты Марии Египетской, святой Бригитты Шведской и сотен других святых женщин. Все они, даже Екатерина Сиенская, должны были бороться с вожделением и зовом плоти, все они грешили, ошибались, каялись и были прощены. Мария, с другой стороны, была ангельски бесполой, как Ева до грехопадения, и ни одна смертная женщина не могла с ней сравниться. Тем не менее, продолжая развивать идею о благочестии Марии, мариологи изображали ее перед женщинами как утешительницу, к заступничеству которой они могли обратиться, поскольку она имела возможность вступиться за них пред Господом. Кроме того, смертные женщины часто обращались к примеру поведения Марии как матери, который особенно подчеркивался в Средние века, находя отражение в картинах на религиозные темы, где видно, с какой нежностью она кормит грудью младенца Иисуса.

Но, если взглянуть с другой стороны, Мария была настолько полно, настолько безупречно беспола, что ее непорочность составила лишь предмет поклонения. Такое положение вещей не предполагало ничего, связанного с целибатом, его проблемами, искушением или наградой. Ее случай был уникальным и неподражаемым. Короче говоря, Мария была, если можно так выразиться, предосудительно непорочна, как некий укор женщинам, которые даже отдаленно не могли приблизиться к уровню ее праведности. Статус женщин не повысило даже ее вознесение в высшие божественные сферы. Если это как-то и повлияло на женщин, то лишь тем, что вызвало у них отвращение к браку.

Тем не менее мариология оказала огромное влияние на христианский целибат, поскольку по мере его становления и развития он в значительной степени определял направленность обсуждений проблем непорочности и безбрачия людей, а также сути женской природы. Так, например, в эпоху раннего христианства отцы Церкви всерьез задумывались над вопросом о том, являются ли девственницы женщинами? Обычно, хоть и с некоторыми оговорками, ответ на этот вопрос был отрицательным, по крайней мере когда речь шла об умерших, мало кого интересовавших девственницах, которые не могли внезапно сбиться с пути добродетели, поддаться влиянию похоти и доказать, что в сердце своем они были просто слабыми женщинами. Молодым живым женщинам приходилось доказывать свою непорочность гораздо более суровыми способами – при возможности им следовало вести уединенный образ жизни, внешность их должна была быть лишена женственности и привлекательности, что достигалось изнурительным постом, в результате которого эти женщины становились похожими на обтянутые кожей скелеты.

Величайший парадокс создания образа непорочной Марии заключается в том, что его авторами были соблюдавшие целибат мужчины, которые не доверяли женщинам и не любили их. Их отвращение к обычным занятиям представительниц противоположного пола – браку, рождению детей и материнству – превратило Марию в Царицу мира, в которой непросто было распознать не только женщину, но порой даже просто человеческое существо. Однако еще более тревожным стало то, что их исходное женоненавистничество, охватывая весь христианский мир, распространялось и на другие учения. Очевидно, что призывы к соблюдению целибата основывались, прежде всего, на представлении о женщинах как о порочных, слабовольных и похотливых соблазнительницах.

Несмотря на огромное влияние мариологов, они оказались не в состоянии помешать развитию устойчивой тенденции, разделявшейся свободомыслящими женщинами-христианками, которые отвергали эту господствовавшую точку зрения и отстаивали иной подход к целибату – положительный и несущий свободу. Эти матери церкви – бегинки, честолюбивые аббатисы и монахини, равно как и целомудренные жены, соблюдали целибат, выполняя собственную миссию: благочестивое, праведное, глубоко религиозное самоочищение. Из такого подхода к проблеме вытекали важные преимущества: освобождение от мужей и от мужчин в целом; доступ к запретным профессиям, обучению и знаниям; признание женщин в качестве святых; самореализация и духовное наставничество. Их личные усилия были настолько упорны и последовательны, что даже мариологи не смогли подавить их во имя Приснодевы Марии, Царицы мира.

Бойкот чрева энкратитами и гностиками

[136]

В первые века существования Церкви основные идеи ее отцов о женщинах, мужчинах, сексуальности и целибате следует рассматривать в соответствующем контексте: они были не единственными христианскими мыслителями, а лишь наиболее влиятельными. Два других крупных идейных течения в рамках Церкви были представлены энкратитами[137] и гностиками[138]. Их сторонники резко выступали против сексуальных отношений и за безбрачие, а их представления оказали большое влияние на основную христианскую концепцию целибата[139].

Энкратиты, которые имели особенно сильное влияние в Сирии, получили название от греческого слова enkrateia – воздержание, составлявшее их основополагающий принцип. Они называли супружество «грязным и порочным образом жизни» и призывали будущих супругов отказываться от «мерзостного совокупления»[140], которое их ведущий теолог Татиан называл дьявольской выдумкой. Целомудрие, напротив, является воплощением совершенства.

Внимание энкратитов к целибату определялось интерпретацией Татианом известных событий в Эдемском саду, где грехопадение рассматривалось как сексуальная трагедия. В раю Адам и Ева были непорочными существами, не знавшими животного начала, каждый был «повенчан» со Святым Духом. Они знали Бога так же, как ангелы, им была суждена вечная жизнь. Но соблазненные змием, который внушил Еве бесстыдные мысли[141], они променяли непорочную жизнь на сексуальные отношения друг с другом. Последствия этого были катастрофическими: падение до скотского уровня привело к распространению скотских нравов и к смерти. «И вслед за женщиной был брак, и за браком было размножение, а за размножением следовала смерть»[142]. Более выразительно эта мысль звучит так: «…потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом; потому что все – суета!»[143]

Этим единственным совокуплением Адам и Ева расторгли союз с Господом. Чтобы исправить такое положение, каждый человек должен был отказаться от половой жизни, что на деле означало бойкот чрева – «поскольку сказано, что каждый должен искупить свое грехопадение»[144]. Это звучит как обет надежды на мрачную в моральном отношении перспективу. Непорочные были благословенны изначальным целибатом, а люди, состоявшие в браке, должны были соблюдать целибат лишь после крещения, и тогда они также обретали состояние святости. По словам Татиана: «Человек – это не просто наделенное разумом животное, как тщатся доказать некоторые философы… Дух Господень… обитает с теми, кто живет в справедливости и в единении с душой»[145].

Крещение энкратитов представляло собой обряд, направленный на лишение человека половой принадлежности. Мужчины и женщины снимали с себя все одеяния и нагими погружались в крестильный бассейн. Такое погружение в холодную воду остужало жар их пламенного рождения, и Дух Святой пронизывал воду и окутывал нагую плоть венцом славы. И в сиянии ее крещеные взрослые стояли в бассейне столь же невинные в сексуальном плане, как дети.

В традиции энкратитов Иуда Фома был «близнецом» Христа, и его доблестная земная борьба с демонами нынешнего века была описана в «Деяниях Иуды Фомы»[146]. Молодых людей, обдумывавших вступление в брак, вдохновляла история о том, что произошло в некую первую брачную ночь:

А для тех, кто состоял в браке, там был дан волнующий пример того, как Мигдония, жена принца Кариша, заставила домогавшегося ее мужа соблюдать целибат:

Отвергнутый принц вознегодовал и стал протестовать:

Но даже глядя на восхитительно красивое обнаженное тело Кариша, Мигдония не изменила решения. Вместо этого она взяла покровы со своего непорочного ложа, связала ими Кариша, чтобы остановить его, и убежала, лишь слегка прикрыв свою наготу[148].

Бойкот чрева представлял собой своего рода объявление энкратитами войны скотскому разврату и задуманному дьяволом нынешнему веку, где бедные люди голодали, а правители проматывали целые состояния на блиставшие роскошью дворцы. Кроме того, бойкот чрева освобождал женщин от пожизненного рабства. Энкратиты рассматривали свадебную вуаль девственницы как символ грядущего сексуального позора, а возведение роскошного и гостеприимного свадебного шатра как создание оков порока, подчиняющих тело чувственности, сексуальности, рождению и воспитанию детей. Как учил Иуда Фома, «узы брака исчезают, порождая презрение, лишь Иисус пребывает вовеки»[149].

После принятия целибата мужчины и женщины могли мирно собираться вместе, жить парами и объединяться в общины, схожие с предшественницами американских общин шейкеров. Эти общины процветали в горах Сирии и Малой Азии, они пополнялись в основном за счет новообращенных и детей-сирот. Иисус – второй Адам, преуспел в своей миссии искупления сексуальных прегрешений человечества, допускавшихся с того времени, когда первый Адам не подчинился Господу и сделал то, что его убедила сделать Ева.

Гностики – gnosis по-гречески означает «истинное знание» – представляли собой другую чрезвычайно влиятельную христианскую секту. Один из их идеологов – Маркион[150], питал такое отвращение к сексуальности, что отрицал рождение Иисуса женщиной и вместо этого представлял его как полностью сформированного мужчину, спустившегося с небес на землю. Маркион соблюдал целибат и запрещал своим последователям жениться. Он даровал такие ритуалы, как крещение и святое причастие, лишь целомудренным христианам – вдовам, мужьям и женам, соглашавшимся «отречься от плода их брака»[151]