История цивилизации

ГЛАВА 1. НАШЕСТВИЯ ВАРВАРОВ ВЫЗЫВАЮТ РАЗДЕЛЕНИЕ ИМПЕРИИ НА ВОСТОЧНУЮ И ЗАПАДНУЮ

В течение всего III века Римской империи, приходившей понемногу в упадок в общественном и нравственном отношениях, пришлось выдержать борьбу с варварами. Императоры этого периода были военачальниками-автократами, и столица империи переносилась с места на место, соответственно с требованиями военной тактики. Главная императорская квартира переносилась то в Северную Италию, в Милан, то в нынешнюю Сербию — в Сирмиум или Ниш, то в Малую Азию, в Никомедию. Рим, находившийся посредине Италии, был слишком далек от центров борьбы и потому не мог являться удобным местом для пребывания императоров. Это был умирающий город. В большой части империи господствовал мир, и люди ходили невооруженными. Войска продолжали быть единственной могущественной силой: императоры, опираясь на свои легионы, становились все в большей мере автократичными по отношению к остальной империи, и двор их все больше и больше стал походить на двор в Персии и других восточных монархиях. Диоклетиан возложил на себя царскую диадему и одежды восточного образца.

Вдоль всей границы империи, которая шла приблизительно вдоль Рейна и Дуная, теснились неприятели. Франки и другие германские племена подступили к Рейну. В Северной Венгрии были вандалы; там, где раньше была Дакия и где теперь находится Румыния, — вестготы. Восточнее, в Южной России, жили восточные готы или остготы, а еще дальше, в бассейне Волги, — аланы. Но и монгольские народы уже прокладывали себе дорогу в Европу. Гунны собирали дань с аланов и остготов и гнали их к западу.

В Азии римская граница отодвигалась назад под натиском возродившейся Персии. Этой новой Персии, Персии царей из династии Сасанидов, суждено было в течение следующих трех столетий стать сильной и, в конце концов, счастливой соперницей Римской империи.

Взгляд на карту Европы укажет читателю на особенно слабое место империи. Река Дунай, протекая через нынешнюю Боснию, приближается на расстояние двух сотен миль к Адриатическому морю, образуя, таким образом, прямой угол, обращенный вершиной внутрь. Римляне никогда тщательно не охраняли свои морские коммуникационные линии, а эта прибрежная полоса в двести миль шириной как раз являлась коридором, посредством которого поддерживалось сообщение между западной, латинской, частью империи и восточной, в которой господствовал греческий язык. Натиск варваров был сильнее всего у этого угла, образуемого Дунаем. Когда они пробились в этом месте, стало очевидно, что империя должна разделиться надвое.

Более сильная империя могла бы, продвинувшись вперед, вновь овладеть Дакией, но у Римской империи не хватало именно силы. Константин Великий, несомненно, был монархом, отличавшимся набожностью и умом. Он заставил готов отступить именно от этого существенно важного пункта балканской области, но у него не было силы, чтобы перенести границу за Дунай. Он был слишком занят внутренними раздорами. Он укрепил дух умирающей империи, влив в него солидарность и моральную силу христианства, и решил основать новую постоянную столицу в Византии, на берегу Геллеспонта. Эта новая столица, Византия, впоследствии переименованная в его честь в Константинополь, еще строилась в то время, когда он умер. В конце его царствования произошло замечательное событие. Вандалы, теснимые готами, просили, чтобы им позволили поселиться в пределах Римской империи. Им были отведены земли в Паннонии, которая в настоящее время является частью Венгрии, расположенной к западу от Дуная, а воины их стали легионерами. Но эти легионеры управлялись своими собственными начальниками. Риму не удалось ассимилировать их. Константин умер в самый разгар работы над реорганизацией своей обширной империи, но вскоре после его смерти граница опять была прорвана, и вестготы подошли почти к самому Константинополю. Они разбили императора Валента у Адрианополя и поселились в нынешней Болгарии, подобно тому, как вандалы поселились в Паннонии. Номинально они были подданными императора, фактически же они были победителями.

С 379 по 395 гг. после Р. X. царствовал император Феодосий Великий, и во время его царствования империя формально сохраняла свое единство; в Италии и Паннонии над войсками начальствовал Стилихон, вандал по происхождению, а над войсками на Балканском полуострове — Аларих, гот. Когда Феодосий умер в конце IV столетия, он оставил двух сыновей. Аларих оказал поддержку одному из них, Аркадию, в Константинополе, а Стилихон другому — Гонорию, в Италии. Другими словами, Аларих и Стилихон боролись друг с другом за власть в империи, а сыновья императора были лишь марионетками у них в руках. Во время этой борьбы Аларих двинулся на Италию и после недолгой осады взял Рим (410 после Р. X.).

В течение первой половины V столетия вся европейская часть Римской империи стала добычей грабительских отрядов варваров. Очень трудно наглядно изобразить положение дел в мире в это время. Во Франции, Испании, Италии и на Балканском полуострове большие города, процветавшие в первые годы империи, все еще существовали, но уже обедневшие, с сильно убывшим населением, и приходили в упадок. Жизнь в них должна была быть пустой, мелочной, расстроенной. Местные власти старались поддерживать свой престиж и продолжали свое дело в зависимости от личной добросовестности, во имя уже далекого и недосягаемого императора. Церкви продолжали существовать, но обслуживались неграмотными священниками. Книг почти не читали, зато везде господствовали страх и суеверие. Но повсюду, где только они не были разграблены, можно было найти книги, картины, статуи и т. п. произведения искусства.

Жизнь в деревнях также пришла в упадок. Везде, во всех уголках Римской империи, господствовали запустение и беспорядок. Некоторые местности были превращены чумой и войной в пустыню. Дороги и леса кишели разбойниками. В эти-то области и вторглись варвары, почти вовсе не встречая сопротивления, и возводили в правители своих начальников, причем эти правители часто присваивали себе официальные римские титулы. Если это были хотя бы наполовину цивилизованные варвары, они предписывали побежденным достаточно сносные условия, овладевали городами, смешивались с покоренными, вступали с ними в браки и начинали говорить на латыни (но всегда с некоторым акцентом). Иногда бывало иначе. Юты, англы и саксы, покорившие римскую провинцию Британию, были народами земледельческими и в городах не нуждались; они, по-видимому, начисто вымели из Южной Британии все романизированное население и заменили латинский язык своим тевтонским наречием, из которого впоследствии образовался английский язык.

Нет никакой возможности в пределах настоящей работы проследить движение взад и вперед различных германских и славянских племен, бродивших по территории пришедшей в полное расстройство империи в поисках добычи и удобного места для поселения. Но возьмем для примера хотя бы вандалов. История застает их в Восточной Германии. Затем они поселились, как мы уже говорили, в Паннонии. Отсюда они около 425 г. после Р. X. начали продвигаться на запад и через промежуточные провинции добрались до Испании. Там они встретили вестготов, пришедших из Южной России, и другие германские племена, у которых были в то время свои герцоги и короли. Из Испании вандалы, под предводительством Гензериха, отплыли в Северную Африку (429), взяли Карфаген и построили флот. Они закрепили за собой господство на море, взяли и разграбили Рим (455), к тому времени уже успевший оправиться после взятия и разграбления его Аларихом, на полстолетия раньше. Затем вандалы овладели Сицилией, Корсикой, Сардинией и большинством других островов западной части Средиземного моря. Фактически они основали морскую державу, очень похожую, по своей величине, на морскую державу карфагенян, основанную за семьсот лет до того. В 477 г. они были на высоте своего могущества, а между тем это была лишь горсть завоевателей. В следующем столетии почти вся их территория снова была отвоевана у них Византийской империей в период временной вспышки ее энергии во времена царствования Юстиниана I.

История вандалов является лишь одним из примеров многочисленных предприятий подобного рода. Но в это время уже готовился вступить в пределы Европы совершенно чуждый ей по крови народ, самые страшные из всех разрушителей: монгольское племя гуннов, или татар, принадлежавший к желтой расе народ, деятельный и способный, подобного которому еще не видел западный мир.

ГЛАВА 2. ГУННЫ И КОНЕЦ ЗАПАДНОЙ ИМПЕРИИ

Появлением завоевателей-монголов в Европе отмечается начало нового периода в истории человечества. Приблизительно до последнего столетия перед началом христианской эры монголы и народы северной ветви арийской расы не приходили в непосредственное соприкосновение. Там, далеко в полярных странах, позади северных лесов, лапландцы, монгольское племя, продвинулись на запад до нынешней Лапландии, но они не сыграли никакой роли в истории человечества. В продолжение нескольких тысяч лет западный мир являлся ареной, на которой разыгрывалась драма борьбы между арийцами, семитами и основной смуглокожей расой; в эту борьбу совершенно не вмешивались (за незначительными исключениями, как, например, нашествия эфиопов на Египет и т. п.) ни чернокожие народы юга, ни монголы с далекого востока.

Новое продвижение монгольских кочевников на запад произошло, вероятно, по двум причинам. Первая из этих причин — укрепление великой Китайской империи, ее распространение на север и рост ее населения в период счастливого правления династии Хань. Второй причиной были климатические изменения: уменьшение ли количества осадков, уничтожившее заливные луга, а, быть может, и леса, или же наоборот, увеличение их, превратившее в пастбища пустынные доселе степи; возможно даже, что произошли оба эти явления, но в различных областях, и это, так или иначе, способствовало переселению монголов на запад. Третьей дополнительной причиной было бедственное экономическое положение, внутреннее разложение и уменьшение населения в Римской империи. Богачи последних лет республики, а затем сборщики податей императоров-военачальников донельзя истощили империю. Таким образом, у нас налицо три фактора: толчок, средства к передвижению и благоприятный случай. Натиск с востока, развал на западе и открытый путь для следования.

Встреча Св. Лупа с Аттилой

Гунны приблизились к восточным границам Европейской России в I веке после Р. X., но только в IV или в V эти наездники достигли господствующего положения в степях. Пятый век был веком гуннов. Первые гунны пришли в Италию в качестве наемников вандала Стилихона, подчинившего себе Гонория. Теперь они вступили в обладание Паннонией, опустевшим гнездом вандалов.

Во второй четверти V века среди гуннов возвысился великий военный вождь Аттила. Для нас сохранились лишь краткие, но сильно возбуждающие любопытство, намеки на его могущество. Он правил не только гуннами, но и целым рядом германских племен, плативших ему дань; его империя простиралась от Рейна до равнин Средней Азии. Он обменивался послами с Китаем. Главный лагерь его был расположен в долинах Венгрии, к востоку от Дуная. Здесь его посетил посол из Константинополя, Приск, оставивший нам рассказ о его дворе. Образ жизни этих монголов был очень схож с образом жизни первобытных арийцев, которых они заменили. Простой народ жил в хижинах и в палатках; начальники жили в обширных деревянных, обнесенных частоколом, балаганах. Там происходили пиры и слушали пение бардов. Герои Гомера и даже македонцы, товарищи Александра, по всей вероятности, почувствовали бы себя более дома в лагере-столице Аттилы, чем при цивилизованном и упадочном дворе Феодосия II, сына Аркадия, правившего в то время Константинополем.

Одно время могло казаться, что кочевники под предводительством гуннов и Аттилы сыграют ту же роль по отношению к греко-римской цивилизации стран Средиземного моря, какую задолго до того сыграли варвары-греки по отношению к эгейской культуре. Могло показаться, что повторяется та же история, но лишь в более широком масштабе. Но гунны были гораздо более привязаны к кочевой жизни, чем прежние греки, которые были скорее переселяющимися скотоводами, чем настоящими кочевниками. Гунны совершали набеги и грабили, но не поселялись оседло.

В течение нескольких лет Аттила унижал Феодосия, как хотел. Его войска опустошали и грабили страну, доходя до самых стен Константинополя. Гиббон говорит, что он разрушил до основания не менее семидесяти городов на Балканском полуострове. Феодосий откупался от него уплатой дани и старался избавиться от него, подослав к нему тайных агентов с поручением убить его. В 451 г. Аттила обратил свое внимание на остатки латинской половины империи и наводнил своими полчищами Галлию. Почти все города в Северной Галлии были разорены. Франки, вестготы и императорские войска объединились вместе против него, и он был разбит в сражении при Труа, во время которого войска были рассеяны на огромном пространстве. В этом сражении, по разным определениям, погибло от 150000 до 300000 человек. Оно задержало продвижение Аттилы в Галлию, но не истощило его огромных военных сил. На следующий год он появился в Италии, в провинции Венеция, сжег Аквилею и Падую, разграбил Милан.

Многие жители городов Северной Италии, и главным образом Падуи, бежали на острова в лагунах Адриатического моря и основали здесь Венецию, которой суждено было стать одним из величайших торговых центров Средневековья.

В 453 г. Аттила внезапно умер во время большого пира, который был дан по случаю его женитьбы на некой молодой женщине, и после его смерти грабительская конфедерация распалась на части. Гунны исчезают из истории, смешавшись с окружающими их более многочисленными арийскими народами. Великие нашествия гуннов фактически нанесли последний смертельный удар Западной Римской империи. После смерти Аттилы на протяжении двадцати лет Римом правили десять различных императоров, возводимые на трон вандалами или иными наемными войсками. Вандалы из Карфагена взяли и разграбили Рим в 455 г. Наконец, в 476 г. Одоакр, предводитель варварских войск, сместил уроженца Паннонии, который фигурировал в качестве императора под громким именем Ромула Августула, и известил константинопольский двор, что на западе нет более императора. Так бесславно закончила свои дни Западная Римская империя. В 493 г. королем в Риме стал гот Теодорих.

Во всей Западной и Центральной Европе вожди варваров царствовали теперь под именами королей, герцогов и т. п. Фактически они были самостоятельны, но в большинстве случаев признавали какую-то свою призрачную зависимость от императора. Существовали целые сотни и, может быть, даже тысячи таких фактически независимых разбойничьих правителей. В Галлии, Испании, Италии и Дакии преобладающим языком все еще являлся латинский, хотя и сильно искаженный, но в Британии и на восток от Рейна общепринятым языком был язык германской группы (в Богемии один из славянских, а именно чешский). Высшее духовенство и ставшие теперь малочисленными образованные люди читали и писали по-латыни. Нигде жизнь не была в безопасности, и собственность приходилось охранять силой оружия. Количество замков все возрастало, а дороги приходили в упадок. Начало VI столетия было эпохой дробления и умственного мрака для всего Запада. Если бы не монахи и христианские монастыри, латинская образованность погибла бы навсегда.

Как выросла Римская империя и почему она пришла в упадок? Усилилась она потому, что вначале ее поддерживал сильно развитый дух гражданственности. В эпоху расширения республики и даже во времена первых императоров оставалось еще множество людей, сознававших, что они являются римскими гражданами, чувствовавших, что это звание «дает преимущество, но вместе с тем и налагает обязанности», веривших, что их права находятся под защитой римских законов, и готовых приносить всевозможные жертвы во имя Рима. Обаяние Рима как воплощения справедливости и величия, как защитника законности, распространялось далеко за пределы его. Но уже в начале пунических войн дух гражданственности был подорван ростом богатства и рабства. Право гражданства распространилось широко, но идея гражданственности исчезла. Римская империя, в конце концов, была очень примитивной организацией; государство не стремилось ни воспитать все возраставшее количество своих граждан, ни разъяснять им свое значение; оно не приглашало их принимать участие в решениях правительства. Не было сети школ, которые обеспечили бы всеобщее понимание своего отечества, не было никакого способа распространения известий о совершающихся в мире событиях, для развития коллективной деятельности. Авантюристам, боровшимся друг с другом за власть, начиная с эпохи Мария и Суллы, не приходила мысль создать общественное мнение и обращаться к нему для решения проблем империи. Дух гражданственности умер, так как нечем было питаться, и никто не заметил его исчезновения.

Но, несмотря на то, что Западная Римская империя пришла к концу, в V веке в недрах ее родилась другая организация, которая в самых широких размерах использовала ее престиж и ее традиции, — это была латинская католическая церковь. Она победила победителей империи, варваров. Когда Аттила, по-видимому, решил идти на Рим, римский патриарх преградил ему дорогу и сделал то, чего не могли сделать армии: он одним своим моральным авторитетом заставил его повернуть обратно.

Глава католической церкви — папа — претендовал на главенство над всей христианской церковью. Теперь, когда императоры уже перестали существовать, он начал присваивать себе императорские титулы и притязания. Он принял титул «pontifex maximus» — главного жреца римского государства, древнейший из всех титулов, даваемых императорам.

ГЛАВА 3. ВИЗАНТИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ИМПЕРИЯ САСАНИДОВ

Восточная часть Римской империи, главным языком которой был греческий, выказала гораздо больше политической устойчивости, чем западная. Она пережила все бури V столетия после Р. X., увидевшего полное, окончательное крушение исконного латино-римского могущества. Аттила нападал на императора Феодосия II, вторгался в его владения, разоряя их, и доходил почти до стен Константинополя, но сам город остался нетронутым. По Нилу спустились нубийцы и опустошили Верхний Египет, но Нижний Египет и Александрия остались в цветущем состоянии. Большая часть Малой Азии выдерживала борьбу с персидской империей Сасанидов.

VI век, эпоха полного мрака для Запада, увидел значительное усиление греческого могущества. Юстиниан I (527–565) был правителем с большим честолюбием и энергией; женат он был на императрице Феодоре, женщине равного с ним ума, в молодости бывшей актрисой. Юстиниан отвоевал Северную Африку у вандалов и большую часть Италии у готов. Он даже вернул юг Испании. Деятельность его не ограничилась морскими и военными предприятиями. Он основал университет, построил знаменитый собор Св. Софии в Константинополе и кодифицировал римское право. Но, желая уничтожить соперников основанного им университета, он закрыл философские школы в Афинах, которые существовали без перерыва со времен Платона, т. е. в течение почти тысячи лет. Начиная с III века, с Византийской империей упорно соперничала Персидская монархия. Обе империи держали Малую Азию, Сирию и Египет в состоянии вечной тревоги и угрозы разорения. В I столетии после Р. X. эти страны еще стояли на высокой ступени цивилизации, были богаты и густо населены, но постоянное прохождение войск, погромы, опустошения, военные налоги упорно истощали их, пока от городов не остались одни лишь обломки и развалины, а в деревнях не разбрелось все крестьянское население.

Граждане Византии

Нижнему Египту во время этого печального процесса обеднения и смуты выпала, быть может, менее тяжелая доля, чем остальному миру. Александрия, подобно Константинополю, продолжала вести постепенно замиравшую торговлю между востоком и западом.

В обеих воюющих и распадающихся империях наука и политическая философия, казалось, окончательно погибли.

Последние афинские философы, до закрытия их школ, сохраняли подлинники великой литературы прошлого с бесконечным благоговением, но совершенно не понимали их значения. Но теперь в мире исчез класс свободных, независимых людей, обладавших смелым и самостоятельным мышлением, который мог бы продолжать традиции бесстрашного суждения и изучения, воплощением которых являлись эти труды.

Исчезновение этого класса объясняется в значительной степени социальным и политическим хаосом, но была и другая причина бесплодия и лихорадочного состояния человеческой мысли в этот период. И Персия, и Византия переживали эпоху нетерпимости. Обе империи были империями религиозными в новом смысле этого слова, и это сильно задерживало свободную деятельность человеческого разума.

Конечно, древнейшие империи мира тоже были религиозными империями, объединенными поклонением общему богу или монарху-божеству. Обожествлялся Александр, и Цезари были богами, в том смысле, что им посвящали алтари и храмы, воскурение фимиама перед которыми считалось доказательством лояльности Римскому государству. Но эти древнейшие религии были исключительно религиями действия и факта. Разума они не порабощали. Если человек приносил жертвы и поклонялся известному богу, ему предоставляли возможность не только думать, но, в сущности, и говорить все, что ему нравилось, относительно этого вопроса. А новые, носившие иной характер религии, появившиеся теперь в мире, в особенности христианство, обратились к душе человека. Эти новые культы требовали не только исполнения обрядов, но и сознательной веры. Понятно, что возникали ожесточенные споры по поводу точного смысла догматов веры. Эти новые религии были основаны на вере. Миру пришлось считаться с новым понятием, правоверностью, и с твердой решимостью правоверных удерживать не только поступки, но слова и личные убеждения в границах определенного учения. Ибо теперь придерживаться ложного мнения, а тем более передавать его другим, считалось уже не только недомыслием, но моральным грехом, который может привести душу к вечной гибели.

И Ардашир I, основатель династии Сасанидов, в III столетии после Р. X., и Константин Великий, перестроивший Римскую империю в IV веке, оба обратились за помощью к религиозным организациям, потому что они в этих организациях видели новое средство для использования и контролирования человеческой воли. И уже в конце IV столетия обе империи преследовали свободу слова и религиозные новшества. Ардашир нашел в Персии древнюю персидскую религию Зороастра (или Заратустры), с ее жрецами, храмами и священным огнем, горевшим на алтарях, уже совершенно приспособленную для его цели — создания государственной религии. К концу III столетия религия Зороастра преследовала христианство, а в 277 г. Мани, основатель новой религии, манихейства, был распят на кресте, а тело его предано поруганию. Константинополь, со своей стороны, деятельно охотился за христианскими ересями. Манихейские идеи заражали христианство, и с ними приходилось бороться самыми жестокими мерами; в свою очередь, христианские идеи нарушали чистоту учения Зороастра. Все идеи находились под подозрением.

Наука, требующая, прежде всего, свободной деятельности свободного ума, в этот период нетерпимости переживала полный упадок.

Война, жесточайшая теология и обычные человеческие пороки — вот из чего слагалась жизнь Византии того времени. Она была красочна, она была романтична, но давала мало радости и света. Когда Византия и Персия не воевали с северными варварами, они истощали Малую Азию и Сирию тяжелыми и разрушительными между-усобицами. Даже при условии тесного союза, отражение варваров и восстановление собственного благосостояния оказалось бы для обеих этих империй слишком трудной задачей. Турки или татары впервые появляются в истории в качестве союзников — сначала одной державы, затем другой. В VI веке двумя главными противниками были Юстиниан и Хосров I; в начале VII века император Ираклий боролся с Хосровом II (580).

Сначала, до того, как Ираклий стал императором (610), Хоеров II одерживал блестящие победы. Он взял Антиохию, Дамаск и Иерусалим, и его армии достигли Халкедона, лежавшего в Малой Азии, напротив Константинополя. В 619 г. он завоевал Египет. Затем Ираклий произвел контрнападение на неприятельскую страну и разбил персидскую армию при Ниневии (627), несмотря на то, что в это время в Халкедоне еще находились персидские войска. В 628 г. Хосров II был низложен и убит своим сыном Кавадхом, и между обеими истощенными империями был заключен непрочный мир.

В последний раз воевали между собой Византия и Персия. Но мало еще кому снилась та буря, которая уже поднималась из пустыни и должна была положить конец этой бесцельной, хронической борьбе. В то время, как Ираклий восстанавливал порядок в Сирии, до него дошло одно известие. Оно было доставлено на императорский аванпост в Бостре, к югу от Дамаска. Послание было написано по-арабски, на неизвестном семитическом языке жителей пустыни, и было прочитано императору, если оно вообще дошло до него, переводчиком. Оно было послано кем-то, кто называл себя «Мухаммедом, пророком божьим», и призывало императора признать единого истинного Бога и служить ему. Что ответил император, об этом умалчивается. Подобное послание дошло и до Кавадха, находящегося в Ктесифоне. Он рассердился, разорвал письмо и приказал посланцу удалиться. Оказалось, что Мухаммед был вождем бедуинов; его стоянка находилась в Медине, жалком маленьком городке посреди пустыни. Он проповедовал новую религию, веру в единственного истинного Бога. — Если так, о, Господи, — сказал он, — отторгни от Кавадха его царство.

ГЛАВА 4. ДИНАСТИИ СУН И ТАН В КИТАЕ

В течение V, VI, VII и VIII столетий становится заметным упорное стремление монголов на запад. Гунны Аттилы были только предшественниками этого наступления, которое, в конце концов, привело к расселению монголов в Финляндии, Эстонии и Венгрии, где до сих пор живут их потомки, говорящие на языках, напоминающих тюркский. Болгары также тюркского происхождения, но они говорят на языке арийского корня. Монголы сыграли по отношению к арианизированной цивилизации Европы, Персии и Индии ту же роль, которую, несколькими столетиями раньше, сыграли арийцы по отношению к эгейской и семитической.

В Центральной Азии тюркские народы укоренились в нынешнем Западном Туркестане, и Персия уже держала у себя на службе многих тюркских чиновников и тюркских наемников. Парфяне, поглощенные господствующим населением Персии, исчезли из истории. В Центральной Азии больше не оставалось арийских кочевников, их заменили монгольские племена. Азия от Китая до Каспийского моря попала под власть тюрков. Такая же небывалая по своим размерам эпидемия чумы, которая в конце II столетия после Р. X. обессилила Римскую империю, способствовала свержению династии Хань.

Китайский генерал эпохи Тан

Затем в Китае наступил период разделения и гуннского владычества, после которого Китай вновь воспрянул, обновленный, быстрее и полнее, чем это было суждено Европе. Перед концом VI столетия Китай объединился под владычеством династии Сун, уступившей, ко времени царствования Ираклия, место династии Тан, правление которой отмечает собой для Китая новый продолжительный период благоденствия.

В течение VII, VIII и IX столетий Китай был самой спокойной и цивилизованной страной в мире. При династии Хань его границы значительно расширились к северу; династии Сун и Тан распространили китайскую культуру на юг, и Китай начал принимать те размеры, которые сохранил и по сие время. В Центральной Азии его владения были даже обширнее, чем теперь, так как, в конце концов, они распространялись, благодаря подчинению тюркских племен, до самой Персии и берегов Каспийского моря. Вновь возродившийся после гуннских нашествий Китай был совсем другой страной, чем старый Китай, времен династии Хань. В нем появилась новая, более жизненная литературная школа, началось великое возрождение поэзии; в философском и религиозном мышлении произошел, под влиянием буддизма, переворот. Большой шаг вперед был сделан в отношении искусства, техники и всего, что касалось украшения жизни. Впервые вошел в употребление чай, стала изготавливаться бумага, началось печатание с деревянных досок. Миллионы людей в Китае вели правильный, изящный и приятный образ жизни, тогда как убавившееся население Европы и Западной Азии ютилось в хижинах, маленьких, огражденных стенами городках или мрачных разбойничьих крепостях. В то время, как на Западе деятельность разума затемнялась теологическим наваждением, в Китае господствовали философские учения, отличавшиеся свободой, терпимостью и пытливостью.

Одним из первых монархов династии Тан был Тай-цзун, вступивший на престол в 627 г., в год победы Ираклия при Ниневии. Ираклий, искавший, по-видимому, союзников в тылу у Персии, отправил к нему посольство. Из самой Персии тоже прибыла партия христианских миссионеров (635). Им разрешено было изложить основы своей веры перед Тай-цзуном, который даже согласился рассмотреть китайский перевод этих посланий. Он объявил эту чужую религию приемлемой и дал им разрешение построить церковь и монастырь. В 628 г. к этому монарху прибыли также посланцы от Магомета. Они прибыли в Кантон на торговом корабле, совершив весь путь из Аравии по морю вдоль берегов Индии. В противоположность Ираклию и Кавадху, Тай-цзун благосклонно выслушал этих посланцев. Он выразил интерес к их теологическим идеям и помог им построить мечеть в Кантоне — мечеть, которая сохранилась и поныне и является, как уверяют, самой древней мечетью в мире.

ГЛАВА 5. МАГОМЕТ И ИСЛАМ

Если бы в начале VII столетия нашелся любитель истории, склонный делать предсказания на будущее, он мог бы, сделав обозрение всего тогдашнего мира, с полным основанием решить, что подчинение всей Европы и Азии монгольскому владычеству является вопросом лишь нескольких столетий.

В Западной Европе не было никаких признаков порядка и объединения, а византийская и персидская монархии явно стремились к взаимному уничтожению. Индия была также разделена и опустошена. С другой стороны, Китай неуклонно расширялся и, вероятно, в то время превосходил всю Европу численностью населения, а тюркские племена, усилившиеся в Центральной Азии, обнаруживали намерение действовать в согласии с Китаем. И такое пророчество не было бы вполне ложным.

В XIII столетии действительно настало время, когда от Дуная до Тихого океана властвовал монгольский вождь, а в византийской и персидской монархиях, в Египте и большей части Индии царствовали тюркские династии.

В чем наш предсказатель, скорее всего, ошибся бы — это в недостаточной оценке способности латинской части Европы к возрождению и в непонимании таившихся в аравийской пустыне сил. Аравия показалась бы ему тем, чем она была с незапамятных времен, — убежищем мелких, разрозненных кочевых племен. В течение уже более тысячи лет ни один семитический народ не сумел основать государства.

Затем внезапно, на одно краткое, полное блеска, столетие вспыхнула ярким светом звезда бедуинов. Они распространили свои законы и свой язык от Испании до границ Китая. Они дали миру новую культуру. Они создали религию, которая осталась до сегодняшнего дня одной из главных действующих в мире.

Человек, который зажег это пламя в душе арабов, — Магомет, — появляется в истории сначала в качестве молодого супруга вдовы одного из богатых купцов города Мекки. До сорока лет он ничем не выделялся. Он, по-видимому, довольно сильно интересовался религиозными спорами. Мекка была в то время языческим городом, где главным предметом почитания служил черный камень, Кааба; она пользовалась большой известностью во всей Аравии как центр паломничества; но в стране было большое количество евреев — в сущности, вся южная часть Аравии исповедовала еврейскую веру, — а в Сирии были христианские церкви. К сорока годам Магомет начал проявлять пророческий дар, подобный тому, которым, за двенадцать столетий до него, обладали еврейские пророки. Он говорил о едином истинном Боге, о наградах и наказаниях, добродетели и пороке сначала своей жене. На его мысль, несомненно, оказывали сильное влияние еврейские и христианские идеи. Он собрал вокруг себя небольшой кружок верующих и вскоре начал проповедовать в городе против господствующего идолопоклонства, вследствие чего он сделался в высшей степени непопулярным среди сограждан, так как паломничество в Мекку было главным источником благосостояния этого города. Но он стал еще смелее и определеннее проповедовать свое учение, объявив себя последним избранным пророком Божьим, на которого возложена миссия: усовершенствовать религию. Он заявил, что Авраам и Иисус Христос были его предтечами. Он же избран для того, чтобы дополнить и усовершенствовать Божественные откровения.

Он показывал изречения, переданные ему, по его словам, ангелом, и у него было необычайное видение, во время которого он был взят к Богу на небеса и наставлен в своей миссии.

По мере того как приобретало силу его учение, увеличивалась и враждебность его сограждан. В конце концов, был составлен заговор, чтобы его убить, но он бежал со своим верным другом и учеником, Абу-Бекром, в дружественный город Медину, принявший его учение. Между Меккой и Мединой началась вражда, в конце концов, завершившаяся соглашением. Мекка обязалась принять веру в единого истинного Бога и признать Магомета его пророком, но приверженцы новой религии должны были по-прежнему совершать паломничества в Мекку, как во времена язычества. Так Магомет установил в Мекке почитание единого истинного Бога, не повредив ее экономическим интересам, связанным с паломничеством. В 629 г. Магомет вернулся в Мекку в качестве ее властелина, а год спустя он отправил своих послов к Ираклию, Тай-цзуну, Кавадху и ко всем правителям мира. После этого, в течение четырех лет, до самой своей смерти, последовавшей в 632 г., Магомет продолжал распространять свою власть на всю остальную Аравию. На склоне лет он взял себе множество жен, и вся его жизнь, с современной точки зрения, в общем, мало поучительна. По-видимому, он был человеком, в котором соединялись значительная доля тщеславия, алчность, хитрость, самовнушение и вполне искренний религиозный фанатизм.

Он продиктовал книгу предписаний и толкований — Коран, объявив, что она является откровением, полученным им от Бога.

Все же надо признать, что за вычетом явных несовершенств в жизни и творениях Магомета, в исламе, религии, данной им арабам, остается много силы и вдохновения. В исламе необходимо отметить, во-первых, его непоколебимый монотеизм, его простую, полную энтузиазма веру в законы и отеческую власть Бога при полном отсутствии всяких теологических ухищрений; во-вторых, его безусловное отрешение от жречества и храмов жертвенных религий. Это религия, всецело основанная на пророчестве, защищенная от возможности возвращения к кровавым жертвоприношениям. В Коране ограниченный и обрядовый характер паломничества в Мекку установлен с точностью, не допускающей возможности споров, и Магомет принял все меры, чтобы предотвратить обожествление его личности после смерти. Третий элемент силы этой религии заключается в подчеркивании исламом полного равенства и братства перед Богом всех верующих, независимо от цвета их кожи, происхождения и положения.

Вот благодаря каким условиям ислам сделался могущественным фактором в мировой истории. Некоторые утверждают, что настоящим основателем магометанского владычества был не столько Магомет, сколько его друг и помощник Абу-Бекр. Если Магомет, благодаря своему изворотливому характеру, являлся душой и творцом примитивного ислама, то Абу-Бекр играл роль его совести и воли. Как только на Магомета нападали сомнения, Абу-Бекр поддерживал его. После смерти Магомета Абу-Бекр стал его калифом (преемником) и принялся просто и здраво, с той верой, которая сдвигает горы, за организацию покорения всего мира Аллаху, причем он действовал посредством небольших отрядов, численностью в 3 000 или 4 000 человек, состоявших из арабов. Он стремился выполнить предсказания, которые пророк сделал в своих посланиях, отправленных им в 628 г. из Медины монархам всего мира.

ГЛАВА 6. ЭПОХА МОГУЩЕСТВА АРАБОВ

Теперь перейдем к повести о самом изумительном из всех завоеваний, известных в истории нашей расы. Византийская армия была разбита в сражении при Ярмуке (притоке Иордана) в 634 г. Энергия императора Ираклия, страдавшего водянкой, была подорвана; его средства были истощены войной с Персией, и ему пришлось увидеть, как вновь завоеванные им в Сирии города: Дамаск, Пальмира, Антиохия, Иерусалим и прочие — сдались мусульманам почти без сопротивления. Большая часть их населения приняла ислам. Тогда мусульмане двинулись на восток. Персы нашли талантливого полководца в лице Рустама; у них было большое войско, с множеством слонов; они три дня сражались с арабами при Кадессии (637) и были, в конце концов, разбиты наголову.

За этим последовало завоевание всей Персии, и мусульманское владычество продвинулось далеко вперед в Западном Туркестане, а затем еще дальше к востоку, пока арабы не встретились с китайцами. Египет сдался почти без сопротивления новым завоевателям, которые, исполненные фанатичной веры в беспорное значение Корана, уничтожили Александрийскую библиотеку, в которой еще переписывали книги.

Поток завоевателей разлился вдоль северного берега Африки и достиг Гибралтарского пролива и Испании.

Испания была завоевана в 710 г., а Пиренеи заняты в 720 г. В 732 г. арабы в своем продвижении достигли Центральной Франции, но здесь, в битве при Пуатье, они были решительно остановлены и отброшены назад к Пиренеям. Завоевание Египта дало арабам морскую базу, и одно время казалось, что они возьмут Константинополь. Между 672 и 718 гг. они несколько раз нападали на него с моря, но великий город устоял. Но арабы не отличались государственными способностями. У них отсутствовал государственный опыт, и потому этой великой империи, имевшей столицу в Дамаске и простиравшейся от Испании до Китая, было суждено очень быстро распасться. С самого начала единство ее подрывалось различиями вероисповеданий ее подданных. Но нас, главным образом, интересует не история ее политического разложения, а влияние ее на развитие человечества и на общую судьбу нашей расы. Вступление арабской духовной культуры на мировую арену отличалось еще большей внезапностью и драматизмом, чем возникновение греческой тысячелетием раньше.

Духовный подъем во всех странах, лежавших к западу от Китая, разрыв со старыми понятиями и развитие новых — все это приняло огромные размеры.

В Персии эта обновленная и активная арабская философия вошла в соприкосновение не только с учениями манихеев, зороастризмом и христианством, но и с научной греческой литературой, сохранившейся не только на греческом языке, но и в сирийских переводах. С греческой наукой она столкнулась также и в Египте. Повсюду, главным образом, в Испании, она застала полные жизни еврейские традиции, иудейскую философию и толкование Библии. В Центральной Азии она познакомилась с буддизмом и с достижениями Китая в области материальной культуры. У китайцев арабы переняли способы изготовления бумаги, что впоследствии сделало возможным книгопечатание. И, наконец, арабская мысль вошла в соприкосновение с индийской математикой и философией. Нетерпимое, полное самодовольства, отношение, господствовавшее в период возникновения новой веры и признававшее Коран единственной допустимой книгой, было очень быстро отброшено.

Повсюду, где ступила нога завоевателей-арабов, расцветала наука. В VIII веке создалась научная организация, охватившая весь «арабизированный» мир. В IX столетии ученые из школ Кордовы в Испании переписывались с учеными в Каире, Багдаде, Бухаре и Самарканде. Еврейская мысль очень легко ассимилировалась с арабской, и некоторое время обе семитические расы работали совместно, пользуясь арабским языком. Это духовное общение народов, говоривших по-арабски, продолжалось еще долго после политического распада и ослабления арабов. Даже в XIII веке оно давало значительные результаты.

Таким образом, систематическое накопление и анализ фактов, начавшиеся в Греции, были продолжены в эпоху этого изумительного возрождения семитического мира. Семена, брошенные Аристотелем и Александрийским музеем, долго остававшиеся в бездействии и пренебрежении, теперь пустили ростки и готовились дать плоды. Очень большие успехи были достигнуты в математике, медицине и физике. Неуклюжая римская нумерация была заменена арабскими цифрами, которыми мы пользуемся до сих пор, и впервые вошел в употребление знак нуля. Самое название «алгебра» — арабское, так же, как и слово «химия». Названия звезд — Алголь, Альдебаран и Боэтес — сохранили в небесах память об арабских победах.

Их философии суждено было возродить средневековую философию Франции, Италии и всего христианского мира.

Арабские химики, производившие опыты, назывались алхимиками и были еще настолько варварами по духу, что старались по мере возможности сохранять в тайне свои методы и их результаты. С самого начала они поняли, какое огромное преимущество могут им дать их возможные открытия и какое важное значение эти открытия будут иметь в человеческой жизни. Многие величайшие изобретения в области металлургии и техники: различные сплавы, краски, дистилляция, тинктуры и эссенции, оптические стекла — были сделаны ими. Но двух главных результатов, к которым они стремились, они так и не добились. Одним из них было нахождение «философского камня», способного превращать один металл в другой и, таким образом, производить искусственное золото, другой — «elixir vitae» — эликсир жизни, возбуждающее средство, которое должно было уничтожить старость и продлить жизнь до бесконечности. Упорные, терпеливые опыты этих арабских алхимиков стали известны и в христианском мире. Опыты эти имели большую притягательную силу, и потому они получили широкое распространение. Постепенно деятельность этих алхимиков стала принимать более общественный характер и допускать возможность совместной работы. Арабские ученые нашли, что выгоднее обмениваться идеями и сравнивать их. Путем незаметных переходов последний алхимик стал первым экспериментальным философом.

Древние алхимики искали философский камень, который должен был превращать низшие металлы в золото, и эликсир бессмертия; они положили начало методам новой экспериментальной науки, которая обещает дать человечеству в будущем безграничную власть над миром и над собственной его судьбой.

ГЛАВА 7. РАЗВИТИЕ ЛАТИНСКОГО ХРИСТИАНСТВА

Интересно отметить, какая небольшая по площади часть земного шара оставалась в VII и VIII веках под влиянием арийцев. За тысячу лет до того во всех цивилизованных странах, лежавших к западу от Китая, господствовали народности, говорившие на арийских наречиях. Теперь же, монголы добрались до пределов Венгрии, в Азии не осталось арийских земель, кроме византийских владений в Малой Азии; арийцы утратили всю Африку и почти всю Испанию. Великий эллинский мир сузился до небольшой территории вокруг главного ядра, торгового города Константинополя, а память о Римской империи сохранилась лишь в латинском языке западного христианского духовенства. Наоборот, семитская традиция, в ярком контрасте с этой картиной упадка, вновь восстала, после тысячелетия тьмы, из подчинения и мрака. Но жизненные силы северных народов еще не были истощены. Ограниченные теперь пределами Средней и Северо-Западной Европы, переживая ужасный сумбур социальных и политических идей, они все же постепенно и упорно создавали новый социальный порядок и бессознательно готовились опять к принятию власти, еще более обширной, чем прежняя.

Мы уже говорили, что в начале VI века в Западной Европе не оставалось никакого центрального правительства. Эта область была разделена между множеством местных правителей, которые старались, как умели, удержать свою власть. Это положение вещей было слишком ненадежным, чтобы продолжаться долго; из этого беспорядка выросла система сотрудничества и ассоциации; это так называемая феодальная система, следы которой до сих пор сохраняет наша жизнь. Эта феодальная система являлась основой объединения общества вокруг власти. Одинокий человек повсюду чувствовал себя беззащитным и был готов променять некоторую долю своей свободы на поддержку и покровительство. Он выбирал более сильного человека своим господином и покровителем; он воевал за его интересы и платил ему налоги, а в награду за ним утверждалось право собственности. Его господин в свою очередь искал безопасности в вассальной зависимости от еще более могущественного сюзерена. Города также находили для себя феодальных покровителей; монастыри и церковные имения связали себя такими же узами. Без сомнения, во многих случаях подчинение бывало вынужденное, а не добровольное: система разрасталась сверху вниз так же, как и снизу вверх. Таким путем выросла система в виде пирамиды, со значительными отличиями в зависимости от местности; эта система вначале открывала обширное поле насилию и междоусобным войнам, но она все же неуклонно вела к порядку и новой эпохе законности. Пирамиды разрастались так, что в некоторых из них уже можно было признать королевства. Уже в начале VI века на месте нынешней Франции и Нидерландов существовало франкское королевство под властью его основателя Хлодвига; а вскоре образовались вестготское, ломбардское и готское королевства.

Мусульмане, перейдя в 720 г. Пиренеи, застали это франкское королевство под фактическим управлением Карла Мартела, мажордома одного из выродившихся потомков Хлодвига, и потерпели от него решительное поражение при Пуатье (732). Этот Карл Мартел был фактическим властелином части Европы, расположенной к северу от Альп, между Пиренеями и Венгрией. Он властвовал над множеством подчиненных ему правителей, говоривших на франко-латинском и верхне- и нижнегерманском наречиях. Его сын Пипин истребил последних потомков Хлодвига, принял королевское звание и все присущие этому званию знаки отличия. Его внук, Карл Великий, вступивший на престол в 768 г., оказался правителем столь обширного государства, что мог даже подумать о возрождении титула латинского императора. Он завоевал Северную Италию и овладел Римом.

Рассматривая, как мы это делаем, историю Европы под более широким углом зрения, как часть всемирной истории, мы можем представить себе более ясно, чем люди, изучающие историю одной страны, какое вредное и стесняющее дальнейшее развитие влияние оказало желание возродить Священную Римскую империю. В течение целого тысячелетия мелкая, но упорная борьба за осуществление этой призрачной идеи поглощала силы всей Европы. Не одно столетие шла борьба, поддерживаемая неистребимой ненавистью между европейскими правителями; борьба эта овладела их умами, как навязчивая идея рассудком душевнобольного. Одним из ее факторов было честолюбие победоносных правителей, типичным представителем которых является Карл Великий, и стремление их добиться титула цезаря. Держава Карла Великого представляла собой конгломерат германских феодальных государств, находившихся на различных ступенях варварства. К западу от Рейна, большинство из этих германских народностей научились говорить на различных латинизированных диалектах, которые, в конце концов, слились воедино, образовав французский язык. К востоку от Рейна германские народности той же расы не утратили своего германского языка. По этой причине сношения между этими двумя группами варваров-победителей были затруднены, что способствовало расколу. А раскол этот облегчался еще и тем, что разделить империю Карла Великого между его сыновьями после его смерти казалось, согласно франкскому обычаю, вполне естественным. Поэтому одна сторона истории Европы, начиная с Карла Великого, рисуется нам в следующем виде: сначала один какой-нибудь монарх, а с ним вместе и вся его семья, а затем другой, борются изо всех сил ради призрачного главенства над королями, князьями, герцогами, епископами и городами Европы. Борьба эта способствует развитию постепенно усиливающегося антагонизма между французской и немецкой частями империи. При избрании каждого императора должны были соблюдаться известные формальности, и завершением мечтаний всех этих честолюбцев являлись борьба за обладание этой истощенной, неудачно расположенной столицей, Римом, и коронование в нем.

Вторым фактором, сыгравшим большую роль в политическом разладе в Европе, было твердое решение римской церкви не допускать кого-либо из светских князей к занятию императорского престола: фактически императором должен был быть сам Римский папа, он уже был «pontifex maximus». Он уже, в сущности, управлял разрушающимся городом, хотя у него не было войск, но зато в его распоряжении находилась, в лице духовенства, обширная армия пропагандистов, рассеянная по всему, исповедовавшему католичество, миру. Хотя у него не было власти над телом людей, но зато он хранил, по их понятиям, ключи от ада и от рая и мог оказывать сильное влияние на их души. Таким образом, в течение всех Средних веков, в то время как один князь боролся с другим, сначала чтобы достичь одинакового с врагом положения, потом, чтобы превзойти его и, наконец, чтобы получить главный приз, — Римский папа, действуя иногда смело, иногда коварно, иногда кратковременно (ибо папами делались обычно уже пожилые люди, и пребывание каждого на престоле не превышало в среднем двух лет), добивался подчинения всех князей себе как верховному главе христианской церкви.

Но этим антагонизмом, существовавшим между отдельными правителями, а также между императорами и папой, ни в коем случае не исчерпываются все причины неурядиц в Европе. В Константинополе все еще был император, при дворе которого господствовал греческий язык и который требовал от Европы признания своей власти. Когда Карл Великий силился возродить империю, он имел в виду только ее западную половину. Вполне естественно, что между латинской и греческой империями очень быстро возникло соперничество. И еще быстрее стало развиваться соперничество между христианством греческого образца и более новым — латинского толка. Римский папа претендовал на звание преемника св. Петра, главы христовых апостолов, и на верховную власть над всеми христианскими общинами. Ни император, ни патриарх в Константинополе не соглашались признать это требование. Спор по поводу неясного пункта в догмате о св. Троице привел, после целого ряда разногласий, к окончательному разрыву в 1054 г. С тех пор латинская и греческая церкви так и остались разъединенными, открыто враждебными друг другу. Этот новый конфликт следует добавить к прочим в нашем списке столкновений, обессиливавших западное христианство в Средние века.

На разъединенный христианский мир сыпались удары трех враждующих сторон. Вокруг Балтийского и Северного морей осталось несколько северных племен, которые весьма медленно и неохотно обращались в христианскую веру. Это были норманны. Они занимались мореплаванием и морским разбоем и совершали нападения на прибрежные территории, принадлежавшие христианским странам, вплоть до Испании. Они продвинулись вверх по русским рекам, достигая ненаселенных земель средней полосы, где волоком перетаскивали свои суда в реки, текущие на юг. Они становились пиратами в Каспийском и Черном морях, создали княжества на Руси и были первыми людьми, получившими название русских. Этим русским норманнам несколько раз едва не удалось захватить Константинополь.

Англия в начале IX века была уже христианской страной, с населением, принадлежавшим к нижнегерманской ветви народностей; она находилась под управлением короля Эгберта, вассала и ученика Карла Великого. Норманны отторгли половину королевства у его преемника, Альфреда Великого (886), и, наконец, при Кануте (1016) завладели всей страной. В царствование Рольфа Предводителя (912) другая шайка норманнов покорила одну из северных областей Франции, которая стала с тех пор называться Нормандией.

Канут властвовал не только над Англией, но и над Норвегией и Данией. Его недолговечная держава после его смерти распалась на части; это произошло вследствие политической ошибки, в которую всегда впадали варварские народы, — сыновья Канута разделили между собой его земли. Интересно сделать предположение, что произошло бы, если бы этот временный союз норманнов продержался. Это был народ, отличавшийся изумительной смелостью и энергией. На своих судах они доплывали даже до Исландии и Гренландии. Первые европейцы, высадившиеся на американской земле, были норманны. Впоследствии норманнские авантюристы отбили Сицилию у сарацин и разгромили Рим. Какая захватывающая картина развернется перед нами, если мы себе представим, в какую великую морскую державу, простиравшуюся от Америки до России, могло бы превратиться царство Канута!

К востоку от германцев и романизированных европейцев обитали смешанные славянские и тюркские племена. Наиболее замечательными из них являются мадьяры, или венгры, которые в течение VIII и IX веков постепенно передвигаются на запад. Карл Великий временно покорил их, но после его смерти они заняли нынешнюю Венгрию и, по примеру своих, родственных им по крови, предшественников, гуннов, стали каждое лето вторгаться в соседние страны Европы. В 938 г. они прошли всю Германию и достигли Франции, а оттуда перешли через Альпы в Северную Италию и затем вернулись восвояси, сжигая, грабя и разрушая все на своем пути.

Наконец, на юге сарацины усиленно наносили удары по последним остаткам Римской империи. Они в значительной степени овладели южными морями; их единственными опасными соперниками на море были норманны, как русские, господствовавшие на Черном море, так и норманны из Западной Европы.

Окруженные этими более сильными и агрессивными племенами, борясь против сил, недоступных их пониманию, живя среди опасностей, которых они не могли оценить, Карл Великий, а за ним и другие многочисленные честолюбцы разыгрывали пустую комедию восстановления западной империи под названием «Священная Римская империя». Начиная с Карла Великого, эта идея является господствующей в политической жизни Западной Европы, между тем как на востоке греческая половина римского государства разрушалась и погибала, пока от нее ничего не осталось, кроме окончательно прогнившего торгового города Константинополя, с территорией в несколько миль в окружности. В политическом отношении Европа в течение целого тысячелетия, начиная со смерти Карла Великого, слепо следовала древним традициям и не сумела создать ничего нового.

Имя Карла Великого занимает одно из главенствующих мест в истории Европы, но его личность остается как бы в тумане. Он не умел ни читать, ни писать, но относился с большим уважением к науке; он любил, чтобы ему читали вслух за обедом, и питал слабость к богословским спорам. В своих зимних резиденциях, Ахене или Майнце, он собирал вокруг себя множество ученых и умел почерпнуть многое из их разговоров. Летом он воевал или с испанскими сарацинами, или со славянами, а также с мадьярами, саксами и другими еще пребывавшими в язычестве германскими племенами. Нельзя определенно сказать, пришла ли ему мысль стать цезарем и преемником Ромула Августула еще до завоевания Северной Италии, или же эта мысль была ему внушена папой Львом III, жаждавшим сделать латинскую церковь независимой от Константинополя.

В Риме папа и будущий император прибегали к самым необычайным уловкам, чтобы делать или, наоборот, не делать вид, будто император принимает корону из рук папы. Папе удалось короновать своего гостя и победителя, застигнув его врасплох в день Рождества Христова в соборе Св. Петра (в 800 после Р. X.). Он достал корону, возложил ее на голову Карла Великого и провозгласил его Цезарем и Августом. В толпе раздались громкие аплодисменты. Карл Великий совсем не был доволен оборотом, который приняло дело; для него это было равносильно поражению, и он оставил своему сыну самое подробное наставление о том, чтобы тот не допустил папу короновать себя императором. Он должен был взять корону и собственноручно возложить ее себе на голову. Итак, на самой заре восстановления императорской власти мы видим начало многовековой борьбы императора и папы за первенство. Но Людовик Благочестивый, сын Карла Великого, пренебрег отцовскими наставлениями и вполне подчинился папе.

Империя Карла Великого распалась после смерти Людовика Благочестивого. Разлад между франками, говорившими по-французски, и франками, говорившими по-немецки, усилился. Следующим императором был Оттон, сын Генриха Птицелова, саксонца, избранного германским королем собранием немецких князей и прелатов в 919 г. Оттон отправился в Рим и был там коронован в 962 г. Эта саксонская династия прекратилась в начале XI века и уступила место другим германским правителям.

Феодальные князья и дворяне западной части империи, говорившие на различных наречиях французского языка, перестали признавать власть этих германских императоров после того, как прекратилась династия Каролингов — династия, происходившая от Карла Великого. В состав Священной Римской империи также не входила ни Британия, ни какая-либо ее часть. Герцоги Нормандии, короли Франции и множество менее значительных феодальных властителей также никогда не подчинялись ей.

В 987 г. французское королевство перешло от династии Каролингов в руки Гуго Капета, потомки которого правили еще в XVIII столетии. В эпоху Гуго Капета король Франции владел лишь сравнительно небольшой территорией вокруг Парижа. В 1066 г. на Англию напали почти одновременно норвежские норманны, во главе с королем Гаральдом Гардрадом, и романизированные норманны, под предводительством герцога Нормандии. Гарольд, король Англии, победил первого в битве при Стамфордбридже, но в свою очередь был побежден вторым при Гастингсе. Англия была завоевана норманнами; это обстоятельство совершенно отрезало ее от скандинавских, тевтонских и русских стран и принудило вступить в самую тесную связь, нередко прерываемую конфликтами, с Францией. В течение следующих четырех столетий англичане были вовлечены в междоусобицы французских феодальных князей и гибли на полях Франции.

ГЛАВА 8. КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ И ЭПОХА ПАПСКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА

Интересно отметить, что Карл Великий переписывался с калифом Гаруном аль-Рашидом, тем самым Гаруном аль-Рашидом, о котором говорится в «Тысяче и одной ночи». Передают, что Гарун аль-Рашид отправил посольство из Багдада — заменившего Дамаск в качестве столицы мусульманства, — с роскошным шатром, водяными часами, слоном и ключами от гроба Господня. Этот последний подарок был прекрасно рассчитан на то, чтобы противопоставить Византийскую империю и новую Священную Римскую империю при решении вопроса, кто из них является законным покровителем христиан в Иерусалиме.

Эти подарки напоминают нам о том, что пока Европа в IX веке все еще представляла собой арену беспорядочных войн и разбоя, в Египте и Месопотамии процветала великая Арабская империя, гораздо более культурная, чем любая страна в Европе. Здесь все еще существовали наука и литература, процветало искусство, человеческая мысль могла развиваться, не сдерживаемая страхом или суеверием. И даже в Испании и в Северной Африке, где в сарацинских владениях начинались политические смуты, кипела духовная жизнь. В течение долгих столетий, пока в Европе господствовал мрак Средневековья, эти евреи и арабы читали сочинения Аристотеля. Они сберегали забытые семена науки и философии.

К северо-востоку от владений калифа обитали различные тюркские племена. Они обратились в ислам и исповедовали эту веру более ревностно и с большей непосредственностью, чем высококультурные арабы и персы на юге.

В X веке турки становились все сильнее и могущественнее, между тем как арабская держава распадалась и разрушалась. Отношение турок к империи калифов стало сильно напоминать отношения мидян к последнему Вавилонскому царству четырнадцатью веками раньше. В XI столетии в Месопотамии появилась группа тюркских племен, турки-сельджуки; номинально они приняли подданство калифа, на самом же деле превратили его в пленника и в свое орудие. Они завоевали Армению, а затем ударили по остаткам византийских владений в Малой Азии. В 1071 г. в битве у Меласгирда византийская армия была разбита наголову, турки стали продвигаться вперед, и вскоре в Азии не осталось и следа от византийского владычества. Они взяли крепость Никею, стоявшую напротив Константинополя, и приготовились к нападению на этот город.

Византийский император Михаил VII совершенно обезумел от страха. Он уже вел войну с шайкой норманнских авантюристов, которые захватили Дураццо, а кроме того еще воевал со свирепым тюркским народом, печенегами, разбойничавшими по Дунаю. Находясь в безвыходном положении, он начал искать помощи, где только мог; интересно отметить, что он обратился не к западному императору, но к римскому папе как к главе западного христианства. Он обратился с посланием к папе Григорию VII, а его преемник Алексей Комнин еще более настойчиво просил поддержки у Урбана II.

А между тем не прошло еще и четверти века со времени разрыва между латинской и греческой церквами. Этот раскол был еще свеж в памяти людей, и бедствие, постигшее Византию, должно было представиться папе как весьма удобный случай восстановить главенство латинской церкви над отпавшими от нее греками. Кроме того, это обстоятельство открывало папе возможность справиться с двумя другими проблемами, вносившими крайний беспорядок в жизнь Запада.

Это были, во-первых, «частные войны», расстраивавшие общественную жизнь, и, во-вторых, чрезмерная воинственность нижнегерманских и норманнских народов, уже принявших христианство, в особенности же франков и западных норманнов. Поэтому стали проповедовать необходимость религиозной войны, крестового похода, войны во имя священного креста с турками, захватившими Иерусалим, а между всеми христианами (в 1095) было объявлено перемирие. Целью этой войны было освобождение гроба Господня от неверных. Некий Петр Пустынник вел на широких демократических началах пропаганду среди народа по всей Франции и Германии. Он разъезжал на осле, в грубой одежде, босиком, с огромным крестом в руках, обращался с речами к толпе на улице, на рынках или в церквах. Он говорил о жестоких преследованиях, которым турки подвергали христианских пилигримов, и о том, какой позор, что гроб Господень находится не в руках христиан.

Отклик народа на его проповеди явился результатом многовекового воспитания в христианском духе. Могучая волна энтузиазма охватила весь западный мир, обнаружился христианский народный дух.

Этот подъем народных масс во имя идеи был совершенно новым явлением в истории нашей расы. Ни в истории Римской империи, ни в истории Индии или Китая мы не найдем ничего подобного. Встречались подобные движения лишь среди еврейского народа после его освобождения из вавилонского пленения, но в меньшем масштабе, а впоследствии и ислам должен был проявить ту же способность к коллективным переживаниям.

Подобные движения, несомненно, находились в связи с новым духом, вошедшим в жизнь вследствие развития проповеднических религий. Еврейские пророки, Иисус Христос со своими учениками, Мани, Магомет — все они обращались к индивидуальности, к душе человека. Они поставили личную совесть лицом к лицу с Богом До тех пор религия являлась скорее фетишизмом, псевдонаукой, чем делом совести. Религии древности вращались вокруг храма, посвященного жреца и мистического жертвоприношения, и действовали на обывателя, как на раба, страхом. Религии нового времени сделали из него человека. Первое выступление народных масс, известное в истории Европы, было вызвано проповедью о первом крестовом походе. Быть может, мы выразимся чересчур сильно, если примем это событие за дату нарождения современной демократии, но все же является несомненным, что современная демократия в ту пору впервые зашевелилась. Вскоре мы увидим, как она восстала, подняв на этот раз самые тревожные социальные и религиозные вопросы.

Без сомнения, эта первая попытка демократии проявить себя окончилась крайне жалким и грустным образом. Многочисленные отряды простого народа, скорее толпа, чем войско, выступили из Франции, из Рейнской долины и Средней Европы на восток, на освобождение гроба Господня, не дождавшись ни вождей, ни необходимого снаряжения. Это был «народный крестовый поход». Два больших отряда случайно забрели в Венгрию, приняли недавно обращенных мадьяр за язычников, зверски с ними расправились и были истреблены. Третья толпа, представления которой отличались такой же запутанностью, устроила крупный погром евреев в Рейнской долине, а оттуда направилась на восток и также была уничтожена в Венгрии. Два других огромных отряда, под предводительством самого Петра Пустынника, достигли Константинополя, переплыли Босфор и были скорее перебиты, чем побеждены, турками — сельджуками. Так началось и так закончилось первое выступление народных масс как таковых в Европе.

В следующем, 1097 г., через Босфор переправилось уже настоящее войско. Его можно назвать норманнским, как по национальности его предводителей, так и по духу воинов. Это войско взяло приступом Никею и двинулось в Антиохию, следуя почти по тому же пути, по которому, четырнадцатью столетиями раньше, шел Александр. Осада Антиохии задержала их на целый год, а в июне 1099 г. они окружили Иерусалим, который и был ими взят после месячной осады. Побоище было ужасное. Всадники на конях были обрызганы кровью, наполнявшей улицы. С наступлением ночи 15-го июля крестоносцы пробили себе путь в храм «Гроба Господня» и преодолели сопротивление запершегося там неприятеля; окровавленные, изнеможенные и, «рыдая от избытка радости», они опустились на колени и начали молиться.

Тут же немедленно снова обнаружилась вражда между латинянами и греками. Крестоносцы были слугами латинской церкви, и греческий патриарх Иерусалима чувствовал себя гораздо хуже под властью торжествующих латинян, чем при турках.

Крестоносцы оказались между Византией и турками и в войне с обоими. Византийская империя вернула себе большую часть Малой Азии. Латинским князьям, чтобы они служили буфером между турками и греками, отдали Иерусалим и несколько небольших княжеств в Сирии, из которых одним из самых значительных была Эдесса. Но их власть даже над этими владениями была непрочной, и в 1144 г. Эдесса отошла к мусульманам, что и привело к неудачному второму Крестовому походу. Эдессу вернуть не удалось, но зато Антиохия была спасена от подобной же участи.

В 1169 г. все силы ислама вновь объединились под предводительством курдского авантюриста по имени Саладин, завладевшего Египтом. Он начал проповедовать священную войну против христиан и в 1187 г. вновь захватил Иерусалим — обстоятельство, вызвавшее третий Крестовый поход. Крестоносцам не удалось взять Иерусалим. Четвертый Крестовый поход (1202–1204) латинской церковью был открыто направлен против Греческой империи. Крестоносцы даже не пытались делать вид, будто идут воевать с турками. Они отправились из Венеции и в 1204 г. штурмовали Константинополь.

Во главе этого предприятия стоял могущественный торговый город Венеция, и большая часть прибрежных земель и островов Византийской империи были аннексированы венецианцами.

В Константинополе был водворен «латинский» император (Балдуин Фландрский), вслед за тем было объявлено, что латинская и греческая церкви воссоединены. Латинские императоры правили в Константинополе с 1204 до 1261 гг., когда греческий мир снова стряхнул с себя римское иго. XII век и начало XIII были эпохой папского владычества, так же, как XI был веком власти сельджукских турок, а X — веком норманнского могущества. Соединение всех христиан под властью папы было тогда ближе к осуществлению, чем когда-либо в предыдущие или последующие времена.

В эту эпоху христиане верили искренно, глубоко, и христианская вера была широко распространена в Европе. Рим, правда, пережил несколько темных, позорных периодов. Трудно найти писателя, который оправдывал бы жизнь пап Иоанна XI и Иоанна XII в X веке. Это были ужасные личности, но основа и дух латинского христианства остались строгими и простыми; большинство низшего духовенства, монахов и монахинь вели примерный и подобающий их сану образ жизни. На глубоком доверии, которое вызывала жизнь таких людей, и держалась власть церкви. В числе великих пап прошлых времен были: Григорий Великий, Григорий I (590–604) и Лев III (795–816), предложивший Карлу Великому стать цезарем и короновавший его против его желания. В конце XI века появился великий религиозно-политический деятель Гильдебранд, окончивший свою жизнь под именем папы Григория VII (1073–1085). Его вторым преемником был Урбан II (1087–1099), бывший папой во время первого крестового похода. Оба они положили основание последовавшему за тем периоду папского могущества, в течение которого папы подчинили себе императоров. От Болгарии до Ирландии, от Норвегии до Сицилии распространялась верховная власть папы. Григорий VII принудил императора Генриха IV прийти к нему в Каноссу с покаянием и ожидать его прощения во власянице, босиком на снегу в течение трех дней и трех ночей во дворе замка. В 1176 г. в Венеции император Фридрих (Фридрих Барбаросса) преклонил колена перед папой Александром III и принес ему присягу в верности.

Могущество церкви в начале XI века опиралось на волю и совесть людей. Ей не удалось сохранить моральный престиж, основу своей власти. В первые десятилетия XIV века стало заметно, что власти пап на деле уже больше не существует. Что же до такой степени разрушило наивное доверие простого народа к церкви, так что он больше не соглашался сплотиться по ее призыву и служить ее целям?

Первой причиной, несомненно, было накопление церковью огромных богатств. Церковь сама никогда не умирала, а между тем часто случалось, что люди, умиравшие бездетными, завещали ей свои земли. Кающихся грешников побуждали так поступать. Вследствие этого во многих европейских странах четвертая часть всей земли отошла к церкви. Жажда собственности разрастается по мере накопления. Уже в XIII веке повсюду говорилось, что духовенство ведет себя недостойно, все время охотится за деньгами и завещаниями.

Королям и князьям очень не нравилось это отчуждение собственности. Их земли оказывались в руках не феодальной аристократии, способной оказывать военную поддержку, а во владении аббатов, монахов и монахинь. В сущности, эти земли находились под чужеземной властью. Еще до папы Григория VII между сеньорами и папами началась борьба из-за вопроса об «инвеституре», т. е. вопроса о том, кто должен назначать епископов. Там, где это право принадлежало папе, а не королю, последний лишался влияния не только над совестью своих подданных, но и терял власть над значительной долей своих доходов, ибо духовенство требовало еще освобождения от налогов. Оно уплачивало налоги Риму. И, не довольствуясь этим, церковь также настаивала на праве взимать с мирян одну десятую их доходов, сверх всех налогов, уплачиваемых ими правителю.

В истории почти каждой католической страны в XI веке мы находим одно и то же положение: везде происходит борьба между монархом и папой по поводу инвеституры, причем победа, по большей части, остается за папой. Папа утверждал, что он имеет право отлучать от церкви правителей, освобождать их подданных от присяги и назначать им преемников. Он утверждал, что имеет право наложить «интердикт» на целый народ и что в таких случаях духовенство должно прекратить все свои функции и может только совершать таинства крещения, конфирмации и покаяния. Священники не могли ни отправлять ежедневную службу, ни венчать, ни хоронить умерших. Посредством этих двух орудий папам XII века удавалось смирять самых непокорных князей и устрашать самые беспокойные народы. Это были могучие средства, а могучие средства следует употреблять только в исключительных случаях. Папы, в конце концов, так часто злоупотребляли этими средствами, что они перестали производить впечатление. В течение тридцати лет, в конце XII века, мы находим Шотландию, Францию и Англию поочередно под интердиктом. Папы также не могли противостоять искушению проповедовать Крестовые походы против провинившихся князей и, наконец, добились того, что угас самый дух Крестовых походов.

Если бы римская церковь боролась исключительно с князьями и старалась сохранить свое влияние на общественную совесть, то возможно, что она достигла бы прочной власти над всем христианским миром. Но высокие требования пап отражались в вызывающем поведении духовенства. До XI века римские священники имели право вступать в брак; они были тесно связаны с народом, среди которого жили; они, по сути говоря, были частью этого народа. Григорий VII ввел безбрачие; он отдалил духовенство от мирян, чтобы теснее связать их с Римом, но, на самом деле, открыл пропасть между церковью и обществом. У церкви были свои особые суды. Дела, касавшиеся не только священников и монахов, но и студентов, крестоносцев, вдов, сирот, инвалидов, были подсудны духовным судам. Также им были подсудны все вопросы, касавшиеся завещаний, браков, клятв, бее случаи колдовства, ереси и богохульства. Когда мирянин вступал в тяжбу со священником, ему приходилось иметь дело с духовным судом. Все тяготы, как мирного, так и военного времени, ложились бременем только на его плечи, духовенство же было от них освобождено. Неудивительно, что среди мирян выросла зависть и ненависть к духовенству.

Рим, по-видимому, никогда не сознавал, что его власть зависит от признания народных масс. Он боролся против религиозного энтузиазма, который мог быть его лучшим союзником, и силой навязывал догматическую правоверность искренне сомневавшимся и заблуждавшимся. Когда церковь вмешивалась в вопросы морали, простолюдин шел за ней, но когда речь шла о догматах, он не соглашался следовать за ней. Когда на юге Франции Вальдо учил о возвращении к простоте Христовой, как в верованиях, так и в жизни, Иннокентий III стал призывать к Крестовому походу против последователей Вальдо, так называемых вальденсов, и допустил их истребление огнем, мечом, разбоем и самыми чудовищными жестокостями. Когда же св. Франциск Ассизский (1181–1226) стал проповедовать подражание Христу и жизнь в бедности и труде, его последователей, францисканцев, начали преследовать, наказывать плетьми, заключать в тюрьмы и разгонять. В 1318 г. четверо из них были сожжены живыми в Марселе. С другой стороны, орден неистовых правоверных доминиканцев, основанный св. Домиником (1170–1221), нашел сильную поддержку в Иннокентии III, который с его помощью создал организацию (инквизицию), имевшую целью преследование ереси и подавление всякой свободной мысли. Таким образом, церковь своими чрезмерными требованиями, несправедливыми привилегиями и неразумной нетерпимостью разрушила свободную веру простого народа, главный источник своей власти. История ее падения постоянно указывает нам не на равных ей по силе внешних врагов, а на внутреннее ее разложение.

ГЛАВА 9. НЕПОКОРНЫЕ КНЯЗЬЯ И ВЕЛИКИЙ РАСКОЛ

Одно из наиболее слабых мест римской церкви в ее борьбе за достижение главенства над всем христианством — порядок избрания папы.

Если папство действительно хотело осуществить свое явное стремление установить один закон и общий мир для всех христиан, то для него являлась насущной необходимостью сильная, твердая и постоянная власть. В эти великие дни, когда для папства открывались большие возможности, прежде всего, необходимо было, чтобы папами были избраны способные люди в расцвете сил, чтобы каждый из них имел заранее назначенного преемника, с которым он мог бы обсудить политику церкви. Необходимо было, чтобы формы и порядок избрания оставались раз и навсегда ясно установленными, неизменными и неоспоримыми. К сожалению, ничего этого не было достигнуто. Не ясно было даже, кто имел право голоса в деле избрания папы и, в частности, принадлежало ли это право императорам Византийской и Священной Римской империи. Великий государственный деятель папства Гильдебранд (папа Григорий VII, 1073–1085) много сделал для того, чтобы упорядочить выборы. Он дал право голоса одним римским кардиналам и ограничил участие императора в выборах, оставив ему лишь право давать свое согласие, посредством выработанной церковью определенной формулы. Но он не сделал распоряжений относительно назначения преемника, не лишил кардиналов возможности оставлять престол вакантным вследствие несогласия друг с другом, и потому бывали случаи, что он действительно оставался вакантным в течение года и больше.

Последствия недостатка твердых установлений можно проследить через всю историю папства вплоть до XVI века. С самых давних времен бывали случаи спорных выборов, когда двое или большее число претендентов настаивали на своем праве быть папой. Церковь тогда должна была подвергать себя унижению и обращаться к императору или другому постороннему посреднику, чтобы решить спор. Карьера каждого из великих пап заканчивалась вопросительным знаком. С его смертью церковь могла остаться без главы и настолько же бездеятельной, как обезглавленное тело. Или его мог заменить какой-нибудь прежний соперник, стремившийся только опорочить его и разрушить все, им сделанное. Или же ему мог наследовать расслабленный старик, стоящий на краю могилы.

Эта своеобразная слабая сторона организации папства неизбежно должна была способствовать вмешательству различных германских князей, королей Франции, норманнских и французских королей, правивших Англией. Все они должны были стараться повлиять на выборы и стремиться посадить на трон в Латеранском дворце в Риме человека, который защищал бы их интересы. И чем больше росло значение и могущество папы в делах Европы, тем упорнее становилось это вмешательство. При подобных условиях неудивительно, что многие из пап оказались слабыми и ничтожными людьми. Поразительно то, что среди них все-таки находилось много способных и смелых людей.

Одним из самых сильных и интересных пап этого великого периода был Иннокентий III (1198–1216), которому посчастливилось стать папой в тридцать семь лет. Он и его преемники столкнулись с еще более неординарной личностью, с императором Фридрихом II. «Stupor mundi» — называли его (Удивление мира). Борьба этого монарха с Римом является поворотным пунктом в истории.

В конце концов, Рим победил и прекратил его династию, но он нанес престижу церкви и папы тяжелые раны, которые так и не зажили, в конечном итоге приведя к разложению папства. Фридрих был сыном императора Генриха VI, а матерью его была дочь Роджера I, норманнского короля Сицилии. Четырехлетним ребенком он унаследовал это королевство. Иннокентий III был назначен его опекуном. Сицилия была еще недавно завоевана норманнами; двор был наполовину восточный и состоял из высокообразованных арабов. Некоторые из них приняли участие в воспитании молодого короля. Они, без сомнения, постарались внушить ему свои взгляды.

На христианство он смотрел с мусульманской точки зрения, а на ислам — с христианской, и печальным результатом этой двойной системы воспитания было убеждение, исключительное в эту эпоху торжества веры, что все религии — обман.

Он свободно выражал свое мнение по этому вопросу. Его ереси и богохульства получили известность.

Когда молодой человек вырос, ему пришлось вступить в конфликт с опекуном. Иннокентий III, в общем, предъявил к своему воспитаннику слишком большие требования. Когда Фридрих получил возможность унаследовать императорскую корону, папа высказал ему свои условия. Фридрих должен был обещать, что он будет беспощадно подавлять ересь в Германии. Кроме того, он должен был отказаться от короны Сицилии и Южной Италии, ибо иначе он оказался бы чересчур могущественным для папы. Кроме того, германское духовенство должно было быть освобождено от всех налогов. Фридрих согласился, отнюдь не намереваясь сдержать свое слово. Папа уже побудил французского короля пойти войной на своих подданных во Франции, затеять жестокий, кровавый крестовый поход против вальденсов. Он хотел, чтобы Фридрих проделал то же самое в Германии. Но Фридрих, гораздо более серьезный еретик, чем кто-либо из наивных пиетистов, навлекших на себя вражду папы, не чувствовал в себе призвания сделаться крестоносцем. Когда Иннокентий призывал его пойти Крестовым походом против мусульман и освободить Иерусалим, он также быстро согласился, но опять начал медлить с исполнением обещания.

Обеспечив себя императорской короной, Фридрих II остался в Сицилии, которая, как резиденция, нравилась ему гораздо больше Германии, и ничего не сделал, чтобы исполнить хоть одно из обещаний, данных им Иннокентию III. В 1216 г. папа умер, потерпев полное поражение.

Гонорий III, преемник Иннокентия, также ничего не добился от Фридриха, и Григорий IX (1227) взошел на папский престол с явным намерением во что бы то ни стало свести счеты с молодым императором. Он отлучил его от церкви. Фридрих II был лишен всех утешений религии. Среди полуарабского двора Сицилии это наказание произвело, однако, удивительно мало впечатления. Тогда же папа обратился публично с письмом к императору, перечисляя все его пороки (вполне несомненные), его ереси и все его недостойное поведение. На это Фридрих ответил посланием, в котором сказалась чисто дьявольская хитрость. В нем он обращался к правителям всех стран Европы, впервые ясно указав на выход из создавшихся отношений между папой и князьями. Он сделал жестокий выпад против явно честолюбивого стремления папы стать самодержавным властителем всей Европы. Он предложил основать союз всех правителей против этой узурпации власти. Он направил внимание монархов, в особенности, на богатства церкви.

Выпустив эту смертоносную стрелу, Фридрих решил выполнить обещание, данное им двенадцать лет тому назад, и отправиться в Крестовый поход. Это был шестой Крестовый поход (1228). Как поход, он носил характер фарса. Фридрих II отправился в Египет, где встретился с султаном и обсуждал с ним разные дела. Эти два господина, оба большие скептики, вполне сошлись во взглядах и заключили торговый договор к обоюдной выгоде, причем султан согласился передать Фридриху Иерусалим. Это был, действительно, Крестовый поход совершенно нового типа, Крестовый поход по частному договору. Теперь победители уже не были залиты кровью неверных, они не «плакали от избытка радости». Так как этот изумительный крестоносец был отлучен от церкви, то ему пришлось удовлетвориться чисто светским обрядом коронования, когда он вступил на Иерусалимский престол; ему пришлось собственными руками взять корону с алтаря, так как все представители духовенства обязаны были его сторониться. После этого он вернулся в Италию, прогнал папские войска, занявшие его владения, обратно на их территорию и принудил папу снять с него отлучение.

Вот как поступали в XIII веке императоры с папами! И при этом не поднялась буря народного возмущения, чтобы отомстить за папу; настали другие времена.

В 1239 г. Григорий IX возобновил свою борьбу с Фридрихом, вторично отлучив его от церкви. Снова начались публичные обличения, от которых папство уже однажды так серьезно пострадало. Борьба возобновилась после смерти Григория IX, при папе Иннокентии IV. Фридрих снова написал против церкви уничтожающее послание, которое не могло не остаться в памяти людей. Он обвинял духовенство в гордости и неверии, приписывал всю развращенность эпохи его заносчивости и богатству. Он предложил всем монархам произвести всеобщую конфискацию церковного имущества ради блага самой же церкви. Эту идею монархи Европы навсегда сохранили в уме.

Мы не будем здесь говорить о последних годах его жизни. Отдельные случаи из нее гораздо менее показательны, чем общий ее дух. Возможно, удастся составить себе некоторое понятие о жизни при его дворе в Сицилии. Он жил роскошно, любил красивые вещи. Утверждают, что он был развратен. Но вместе с тем он, несомненно, обладал большой любознательностью и пытливым, деятельным умом. Он привлек к своему двору еврейских и мусульманских философов наряду с христианскими, очень много сделав для того, чтобы сарацинское влияние проникло в мышление итальянцев. Благодаря ему, христианских студентов ознакомили с арабскими цифрами и алгеброй. При его дворе, среди других философов, находился Михаил Скотт, который перевел часть сочинений Аристотеля и комментарии к ним знаменитого арабского философа Аверроеса из Кордовы.

В 1224 г. Фридрих основал в Неаполе университет. Кроме того, он расширил и обогатил знаменитую медицинскую школу при Салернском университете. Он также создал зоологический сад. Он оставил книгу о соколиной охоте, в содержании которой отразилась острая наблюдательность по отношению к жизни птиц, он был одним из первых итальянцев, писавших итальянские стихи. Итальянская поэзия действительно зародилась при его дворе. Талантливый писатель назвал его «первым человеком нового времени», и это название отлично характеризует его беспристрастное свободомыслие.

Еще более резкие признаки упадка жизненности и силы сопротивления папства проявились, когда папы, некоторое время спустя, вступили в борьбу с французскими королями, могущество которых постепенно возрастало. При жизни императора Фридриха II Германия стала распадаться, и французский король начал играть роль охранителя, защитника и соперника папы, которая до тех пор принадлежала императорам из династии Гогенштауфенов.

Целый ряд пап следовали политике поддержки французских монархов. На троны Сицилии и Неаполя, при поддержке и одобрении Рима, были возведены французы. Перед французскими королями открывалась даже возможность восстановить и подчинить себе империю Карла Великого. Однако, когда в Германии окончилось междуцарствие, последовавшее за смертью Фридриха II, последнего из Гогенштауфенов, и Рудольф Габсбургский был избран императором (1273), Рим начал колебаться между Францией и Германией, меняя свою политику соответственно симпатиям каждого нового папы. На Востоке греки в 1261 г. снова отобрали Константинополь у латинских императоров, и основатель новой греческой династии, Михаил VIII Палеолог, после нескольких неискренних попыток примирения с папой, окончательно порвал все сношения с Римом, вследствие чего, а также благодаря падению латинских королевств в Азии, власти папы на Востоке пришел конец.

В 1294 г. папой стал Бонифаций VIII. Это был итальянец, враждебный французам, исполненный сознания великих традиций и миссии Рима. Некоторое время он держался крайне гордо и заносчиво. В 1300 г. он праздновал юбилей, и в Рим стеклось громадное количество пилигримов. «Приток денег в папскую сокровищницу был так велик, что двое помощников были приставлены со скребками, чтобы собирать подношения, сложенные у гроба св. Петра». Но это празднество было обманчивым торжеством. Бонифаций вступил в борьбу с французским королем в 1302 г., а в 1303 г., когда он собирался вынести этому монарху приговор отлучения от церкви, он сам был захвачен врасплох и арестован Гильомом де Ногаре в своем собственном родовом замке в Ананьи.

Этот вассал французского короля силой ворвался во дворец, пробил себе дорогу в спальню перепуганного папы — он лежал в кровати с крестом в руках — и начал осыпать его угрозами и оскорблениями. Через день или два папа был освобожден городскими жителями и вернулся в Рим; но здесь его снова захватила и подвергла заключению семья Орсини, и потрясенный и разочарованный старик умер спустя несколько недель в плену у Орсини.

Жителей Ананьи возмутило оскорбление, нанесенное французами, и они восстали против Ногаре, чтобы освободить Бонифация, но не нужно забывать, что Ананьи был родиной папы. Следует отметить важный факт: французский король, грубо обошедшийся с главой христианства, действовал при полном одобрении своего народа. Он созвал Генеральные штаты (аристократию, духовенство и третье сословие) и добился их согласия, прежде чем приступил к крайним мерам. Ни в Италии, ни в Германии, ни в Англии не произошло никаких народных манифестаций против этого бесцеремонного обращения с главой католической церкви. Идея вселенского христианства давно разрушалась и, наконец, потеряла власть над человеческими душами.

В течение всего XIV века папство ничего не предпринимало, чтобы вернуть свое духовное влияние.

Следующим папой был Климент V, француз, избранный по желанию французского короля Филиппа. Он так и не появился в Риме.

Он перенес свою резиденцию в город Авиньон, который в то время принадлежал не Франции, а папскому престолу, хотя и находился на французской территории, и здесь его преемники оставались до 1377 г., когда папа Григорий XI вернулся в Ватиканский дворец в Риме. Но Григорий XI не мог привлечь к себе симпатий всего духовенства. Многие кардиналы были французского происхождения, привычки и связи тесно привязывали их к Авиньону. Когда в 1378 г. скончался Григорий XI и был избран итальянец, Урбан VI, эти недовольные кардиналы объявили выборы недействительными и избрали другого папу — антипапу — Климента VII. Этот раскол получил название великого раскола. Папы оставались в Риме, и все антифранцузские державы, император, Англия, Венгрия, Польша и вся Северная Европа остались верны им. Антипапы, со своей стороны, продолжали жить в Авиньоне, причем их поддерживали король Франции, его союзник шотландский король, короли Испании, Португалии и различные германские князья. Каждый папа отлучал от церкви и проклинал приверженцев своего соперника (1378–1417).

Можно ли после этого удивляться, что во всей Европе люди начали самостоятельно мыслить в вопросах религии?

Начинания францисканцев и доминиканцев, отмеченные нами в предыдущих главах, были только двумя очередными движениями среди многих других, возникавших в христианском мире с целью поддержать или расшатать церковь. Эти два ордена церковь сумела ассимилировать и использовать, не без некоторого насилия по отношению к первому. Но были и другие организации, явно более непокорные и критически настроенные. Ста пятьюдесятью годами позже появился Виклиф (1320–1384). Это был ученый доктор из Оксфорда. На склоне лет он стал известен рядом критических выступлений против развращенности духовенства и безрассудства церковной политики. Вокруг него объединилось некоторое количество бедных священников, виклифцев, для распространения его идей в Англии; и для того, чтобы люди могли рассудить его с церковью, он перевел Библию на английский язык. Он был человеком более ученым и гораздо более даровитым, чем св. Франциск или св. Доминик. У него были покровители среди высокопоставленных лиц, нашлось много последователей в народе, и, несмотря на то, что Рим громил его и приказал заключить в тюрьму, он умер на свободе.

Но старинный, темный дух, который вел католическую церковь к гибели, не дал его костям успокоиться в гробу. Вследствие постановления собора в Констанце в 1415 г., его останки были вырыты и сожжены. Этот приказ был приведен в исполнение, согласно повелению папы Мартина V, епископом Флемингом в 1428 г. Это кощунство не было поступком отдельного фанатика, оно было официальным актом церкви.

ГЛАВА 10. МОНГОЛЬСКИЕ ЗАВОЕВАНИЯ

В XIII веке, в то время как в Европе шла эта странная и, в конце концов, неудачная борьба за объединение всего христианского мира под властью папы, на обширной азиатской арене происходили гораздо более знаменательные события. Тюркское племя, из страны к северу от Китая, неожиданно заняло выдающееся место в мире и одержало ряд побед, подобных которым не знает история.

Это были монголы. В начале XIII века они представляли собой орду кочевых наездников, образом жизни сильно напоминавших своих предшественников, гуннов; они питались, преимущественно, мясом и кобыльим молоком и жили в палатках из шкур. Они стряхнули с себя китайское иго и заключили военный союз с другими тюркскими племенами. Их главный лагерь находился в Монголии, в Каракоруме.

В то время Китай находился в состоянии распада. К X столетию великая династия Тан пришла в упадок и, после раздела страны на несколько враждовавших между собой государств, образовались три крупные империи — государство Цзинь на севере, со столицей в Пекине, Сун на юге, со столицей в Нанкине, и в центре — Ся.

В 1214 г. Чингисхан, предводитель монгольского союза, объявил войну империи Цзинь и взял Пекин (1214). Затем он повернул на запад и завоевал Западный Туркестан, Персию, Армению, Индию вплоть до Лахора и Южную Россию до Киева. Он умер властителем обширной империи, простиравшейся от Тихого океана до Днепра.

Его преемник, Угэдей-хан, продолжал его изумительные завоевания. Его войска были великолепно организованы; они пользовались новым китайским изобретением, порохом, которым они заряжали небольшие полевые орудия. Он завершил покорение империи Цзинь, потом провел свои войска прямо через Азию, в Россию; это был удивительный поход. Киев был разорен в 1240 г., и почти вся Русь подпала под власть монголов. Польша была опустошена. Смешанная армия поляков и немцев была уничтожена в битве при Лигнице, в Нижней Силезии, в 1241 г. Император Фридрих II, по-видимому, не приложил больших усилий, чтобы остановить надвигающийся поток.

Чингисхан — основатель и великий хан Монгольской империи

«Лишь недавно, — говорит Бэри в своих заметках к «Упадку и разрушению Римской империи» Гиббона, — европейские историки начали понимать, что успехи монгольской армии, наводнившей Польшу и занявшей Венгрию весной 1241 г. после Р. X., были достигнуты благодаря вполне разработанному стратегическому плану, а не зависели исключительно от подавляющего превосходства сил. Но это обстоятельство еще не стало общеизвестным. До сих пор преобладает ходячее мнение, представляющее татар в виде дикой орды, сметавшей все на своем пути лишь благодаря своей численности и мчавшейся по Восточной Европе без стратегического плана, натыкаясь на препятствия и опрокидывая их своей тяжестью…».

«Поразительно, до чего точно и удачно был выполнен весь план посредством операций, проведенных на пространствах от Нижней Вислы до Трансильвании. Такая кампания совершенно не была под силу ни одной из европейских армий того времени; она выходила за пределы кругозора европейских военачальников. Во всей Европе не нашлось полководца, который не оказался бы новичком в стратегии по сравнению с Субудаем. Надо также заметить, что монголы затеяли это предприятие с полным знанием политического положения Венгрии и условий, в которых находилась Польша; они постарались получить об этом сведения путем хорошо организованной системы шпионажа. С другой стороны, венгры и прочие христианские державы, подобно не вышедшим из детства варварам, ничего не знали о своих врагах…».

Но хотя монголы и одержали победу при Лигнице, они не стали продолжать движение на запад. Они очутились бы в лесистых и холмистых местностях, неудобных для применения их тактических приемов, поэтому они повернули на юг и предпочли расположиться в Венгрии, убивая или ассимилируя родственных мадьяр так же, как последние прежде истребляли и ассимилировали смешанные племена скифов, аваров и гуннов. Из Венгерской равнины они, вероятно, стали бы совершать набеги на запад и на юг, как это делали в IX веке венгры, в VII и VIII — авары, а в V — гунны. Но Угэдей внезапно скончался, и в 1242 г. произошли смуты из-за престолонаследования. Отозванные этим обстоятельством, непобежденные монгольские войска потекли обратно на восток через Венгрию и Румынию. После этого внимание монголов сосредоточилось на азиатских завоеваниях.

В середине XIII века они покорили империю Сун. В 1251 г. Мункэ-хан наследовал Угэдей-хану в звании Великого Хана и назначил своего брата, Хубилай-хана, правителем Китая. В 1280 г. Хубилай-хан был официально провозглашен китайским императором и основал таким образом династию Юань, продержавшуюся до 1368 г. Пока в Китае разрушались последние остатки власти династии Сун, другой брат Мункэ, Хулагу, покорял Персию и Сирию.

Монголы в то время яростно ненавидели ислам и не только истребили население Багдада, когда захватили этот город, но принялись за разрушение оросительной системы, существовавшей с незапамятных времен и поддерживавшей благосостояние и численность населения Месопотамии, начиная со времен шумеров. С тех пор и до нашего времени Месопотамия представляет собой усеянную развалинами пустыню, способную прокормить лишь весьма скудное население. В Египет монголы так и не проникли; египетский султан нанес в 1260 г. армии Хулагу решительное поражение в Палестине.

После этого разгрома поток монгольских завоеваний пошел на убыль. Владения Великого Хана распались на множество отдельных государств. Восточные монголы сделались буддистами, как китайцы. Западные монголы приняли магометанство.

Китайцы скинули с себя иго династии Юань в 1368 г. и возвели на престол национальную династию Мин, процветавшую с 1368 до 1644 гг. Русские оставались данниками татарской орды, поселившейся в юго-восточных степях, вплоть до 1480 г., когда великий князь московский отказался от этой зависимости и положил основание современной России.

В XIV веке при Тамерлане (Тимуре), потомке Чингисхана, произошло мимолетное возрождение монгольского могущества. Он обосновался в Западном Туркестане, присвоил себе титул Великого Хана и распространил свои завоевания от Сирии до Дели. Он был самым диким и разрушительным из всех завоевателей-монголов. Он основал царство ужаса, распавшееся тотчас после его смерти. В 1505 г. потомок этого Тимура, искатель приключений по имени Бабур, собрал войско и пушки и ворвался на равнины Индии. Его внук, Акбар (1556–1605), завершил его завоевания, и его монгольская (или могольская, как ее называли арабы) династия управляла из Дели большей частью Индии вплоть до XVIII века. Одним из последствий первых обширных завоеваний монголов в XIII веке было продвижение одного из тюркских племен — оттоманских турок — из Туркестана в Малую Азию. Они расширили и укрепили свою власть в Малой Азии, переплыли Дарданеллы и завоевали Македонию, Сербию и Болгарию, так что Константинополь, в конце концов, остался, как островок среди оттоманских владений. В 1453 г. оттоманский султан Магомет II завоевал Константинополь, напав на него с европейской стороны и направив на него множество пушек. Это событие вызвало громадное возбуждение в Европе, заходила даже речь о Крестовом походе, но время Крестовых походов уже миновало.

В течение XVI столетия султаны Оттоманской империи завоевали Багдад, Венгрию, Египет и большую часть Северной Африки. Благодаря своему флоту, они стали господствовать на Средиземном море. Они чуть было не взяли Вену и потребовали дань от императора. Только два события возместили общую убыль могущества христиан в XV веке. Это было, во-первых, восстановление независимости Московского государства (1480) и, во-вторых, постепенное завоевание Испании христианами. В 1492 г. Гренада, последнее мусульманское владение на полуострове, досталась королю Фердинанду Арагонскому и его супруге, королеве Изабелле Кастильской.

Но лишь в 1571 г. морская битва при Лепанто сломила гордость оттоманов и вернула христианам преобладание на Средиземном море.

ГЛАВА 11. ДУХОВНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ ЕВРОПЫ

В течение XII века появилось множество признаков, указывающих на то, что человеческая мысль в Европе становится смелее и свободнее. Заметно стремление продолжать работу, начатую учеными Древней Греции, и проявляется новый интерес к размышлениям в духе итальянца Лукреция, автора трактата «О природе вещей».

Это возрождение объяснялось множеством сложных причин. Прекращение частных, феодальных войн, улучшение условий жизни и большая безопасность, наступившие после крестовых походов, толчок, данный человеческому уму впечатлениями, вынесенными из этих походов, несомненно, подготовили для этого почву. Возрождалась торговля, в городах вновь росло благосостояние жителей, они почувствовали себя в безопасности. Повышался уровень образования духовенства, и знания распространялись среди мирян.

XIII и XIV века были периодом роста вольных или полунезависимых городов, как, например, Венеции, Флоренции, Генуи, Лиссабона, Парижа, Брюгге, Лондона, Антверпена, Гамбурга, Нюрнберга, Новгорода, Висби и Бергена. Все это были торговые города, жители их много путешествовали, а когда люди занимаются торговлей и путешествуют, им приходится говорить и думать. Полемика между папами и светскими властителями, явное зверство и жестокость в преследованиях еретиков побуждали людей сомневаться в авторитете церкви, задумываться над основными жизненными вопросами и подвергать их пересмотру. Мы видели, как при посредстве арабов сочинения Аристотеля вновь стали достоянием Европы и как Фридрих II сыграл роль проводника, с помощью которого арабская философия и наука повлияли на возрождающуюся европейскую мысль. Еще большее влияние на движение человеческих идей оказывали евреи. Самое их существование являлось вопросительным знаком по отношению к притязаниям церкви. И, наконец, полные таинственности и притягательности опыты алхимиков получили широкое распространение и побуждали людей возобновить занятия экспериментальной наукой. Занятия эти, правда, были сначала кратковременны и бессистемны, но все же они давали известные результаты.

И это новое движение человеческой мысли отнюдь не ограничивалось обеспеченными и образованными классами. В этот период ум простолюдина работал, как никогда еще в истории человечества. Несмотря на влияние духовенства и на преследования, христианство, по-видимому, вносило элементы духовного брожения повсюду, куда проникало его учение. Оно устанавливало прямую связь между личной человеческой совестью и богом справедливости, так что теперь, в случае надобности, у человека появлялась смелость составить собственное мнение относительно своего государя, или высшего духовенства, или даже догмата веры. Уже в XI столетии в Европе возродились философские диспуты; в Париже, Оксфорде, Болонье и других центрах появились крупные университеты, которые постепенно расширялись. Там средневековые схоластики снова подняли и стали разбирать ряд вопросов о ценности и значении слов; это было нужной предварительной работой для установления ясности мышления, столь необходимого в течение последовавшей затем эпохи развития науки. Среди всех этих схоластиков стоит особняком, в силу своего исключительного гения, Роджер Бэкон (прибл. от 1210 до 1293), францисканец из Оксфорда, отец современной экспериментальной науки. Его имя заслуживает выдающегося места в истории, уступая в этом отношении одному Аристотелю.

Его сочинения являются сплошной длинной тирадой против невежества. Он сказал своей эпохе, что она невежественна, — невероятно смелый поступок в те времена. В наши дни человек может, не подвергаясь физической опасности, сказать человечеству, что его глупость равняется его самомнению, что все его методы — детски-неуклюжи, а все его догмы — младенческая игра мысли. Но в Средние века люди, как только им давали немного вздохнуть от массовых избиений, от голода и чумы, были страстно убеждены в разумности, совершенстве и окончательной истинности своих верований, а всякую критику считали тяжким оскорблением. Сочинения Роджера Бэкона являются словно лучом света в глубоком мраке. К нападкам на невежество своей эпохи он присоединил множество указаний, каким путем можно увеличить знание. В страстной настойчивости, с которой он много раз говорит о необходимости опыта и накопления знаний, чувствуется возродившийся дух Аристотеля.

«Опыт, опыт!» — вот лейтмотив сочинений Роджера Бэкона.

Но Бэкон отрекся и от самого Аристотеля. Он отрекся от него, потому что люди, вместо того, чтобы смело обращаться к фактам, сидели взаперти и корпели над плохими латинскими переводами Аристотеля, по которым в те времена только и можно было познакомиться с сочинениями великого учителя. «Если бы я мог поступить по-своему, — писал Бэкон, как всегда, несдержанно, — я сжег бы все книги Аристотеля, так как изучение их может только привести к потере времени, вызвать заблуждение и увеличить невежество». Аристотель, вероятно, разделил бы это чувство, если бы мог вернуться в мир, где его произведения не столько читались, сколько обожествлялись, да к тому же, как указал Роджер Бэкон, в отвратительных переводах.

Во всех своих сочинениях Роджер Бэкон взывал (правда, в несколько скрытой форме, в силу необходимости притворяться правоверным, во избежание тюрьмы или чего-нибудь более худшего) ко всему человечеству: «Перестаньте подчиняться догматам и авторитетам, научитесь глядеть на мир!» Он указал на четыре главных источника невежества: преклонение перед авторитетом, обычай, стадность невежественной толпы и нашу тщеславную гордость, не поддающуюся обучению. Стоит лишь победить их, и людям откроется целый мир могущества.

«Возможны аппараты для навигации без гребцов, даже большие суда, речные или океанские, которые будут двигаться быстрее, управляемые одним человеком, чем если бы они были полны людьми. Также можно создать повозки без живой тяги, которые будут двигаться, подобно снабженным лезвиями колесницам, на которых сражались в древности. Возможны также летательные машины, посередине которых будет сидеть человек, вращая какой-нибудь винт, вследствие чего искусственные крылья будут рассекать воздух наподобие летающей птицы».

Так писал Роджер Бэкон, но три столетия должны были пройти, прежде чем люди приступили к систематическим попыткам по исследованию скрытых источников силы, присутствие которых он так ясно различал под тусклой поверхностью человеческой жизни.

Но христианский мир обязан арабам не только толчком, который дали его умственной деятельности работы арабских философов и алхимиков; он обязан им также и знакомством с бумагой. Можно без преувеличения сказать, что духовное возрождение Европы сделала возможным бумага. Бумага была изобретена в Китае, где она вошла в употребление, вероятно, во II столетии до Р. X. В 751 г. китайцы напали на арабских мусульман в Самарканде; они были отбиты, но среди захваченных пленников оказались несколько искусных мастеров бумажного дела; арабы переняли от них это искусство. Сохранились до сих пор арабские бумажные рукописи IX века. Умение выделывать бумагу проникло в христианский мир или через Грецию, или благодаря захвату у мавров бумажных фабрик во время освобождения Испании от мавританского владычества. Но испанские христиане не смогли поддерживать работу этих фабрик, и производство бумаги практически прекратилось. Хорошая бумага стала изготавливаться в христианской Европе не раньше конца XIII века; тогда во главе этого дела стояла Италия. Это производство дошло до Германии только в XIV веке, но лишь к концу этого столетия настолько разрослось и удешевилось, что печатание книг сделалось выгодным предприятием. Вслед за этим, в силу естественной необходимости, стало развиваться книгопечатание, так как оно отвечало самым очевидным нуждам. И духовная жизнь человечества вошла в новую, гораздо более яркую фазу своего развития. Из маленькой струйки, просачивавшейся из одного ума в другой, она превратилась в широкий поток, в который вливались тысячи, а вскоре и десятки и сотни тысяч умов.

Одним из ближайших последствий развития книгопечатания было появление громадного количества Библий. Другим — удешевление учебников, и грамотность стала быстро распространяться. Но как только значительно увеличилось количество книг в мире, то и шрифт их стал яснее, и потому их легче стало понимать. Теперь уже не приходилось сначала разбирать непонятный шрифт, а потом задумываться над значением текста; читатели могли беспрепятственно усваивать смысл его во время самого процесса чтения. С упрощением чтения возросло и количество читающей публики. Книга перестала быть богато разукрашенной игрушкой или достоянием ученого. Начали писать книги, которыми обыкновенные смертные могли не только любоваться, но которые они могли также читать. Стали писать обыденным языком, а не по-латыни. С XIV века начинается настоящая история европейской литературы.

До сих пор мы касались участия в умственном возрождении Европы только арабов. Обратимся теперь к влиянию монгольских завоеваний. В течение некоторого времени, в пору владычества великого хана, между Азией и Западной Европой установилось свободное сообщение; все дороги были временно открыты, и при дворе в Каракоруме стали появляться представители всех народов. Преграды, которые поставила между Европой и Азией религиозная борьба христианства с исламом, рушились. Папы начали питать большие надежды на обращение монголов в христианство. Единственной религией монголов было до тех пор шаманство, весьма примитивная форма язычества. Папские послы, буддистские монахи из Индии, парижские, итальянские и китайские ремесленники, византийские и армянские купцы сталкивались при монгольском дворе с арабскими чиновниками и персидскими и индийскими астрономами и математиками. История слишком много повествует о войнах и жестокостях монголов и совершенно умалчивает об их любознательности и интересе к науке. Если не в качестве творческого народа, то, во всяком случае, в роли посредников по передаче знания и методов, они оказали на мировую историю сильное влияние. И все, что можно уловить в туманных и романтических образах Чингисхана и Хубилая, подтверждает впечатление, что это были монархи, одаренные не меньшим пониманием и творческой способностью, чем блестящая, но эгоистическая личность Александра Великого, или чем этот, пытавшийся воскресить политических призраков, — энергичный, но малограмотный богослов Карл Великий.

Одним из самых интересных посетителей монгольского двора был некий венецианец Марко Поло, описавший впоследствии свою жизнь. Он отправился в Китай около 1272 г. вместе с отцом и дядей, совершившими уже один раз это путешествие. Старшие Поло произвели сильное впечатление на Великого Хана; это были первые люди из «латинского» племени, виденные им; он отослал их обратно, чтобы навести справки об учителях и ученых, которые взялись бы растолковать ему христианскую веру, а также множество других явлений из европейской жизни, возбудивших его любопытство. Их путешествие с Марко было уже вторым.

Трое Поло направили свой путь через Палестину, а не через Крым, как при первой экспедиции. У них был золотой ярлык и другие знаки от Великого Хана, вероятно, значительно облегчившие их путешествие. Великий Хан просил их привезти ему масла из лампады, горевшей у святого гроба в Иерусалиме, поэтому они, прежде всего, направились туда, а потом через Киликию в Армению. Они забрались так далеко на север потому, что египетский султан в это время вторгся в монгольские владения. Им пришлось таким образом пробираться через Месопотамию в Ормуз, к берегу Персидского залива, словно они собирались плыть дальше морем. В Ормузе они встретились с индийскими купцами. По некоторым причинам они не пустились в плавание, а вместо того повернули на север через Персидскую пустыню, прошли через Балк, перевалили через Памир и добрались до Кашгара; отсюда через Котан и Аобнор они попали в долину Хуанхэ и в Пекин. В Пекине находился Великий Хан, принявший их очень радушно.

Марко в особенности понравился хану: он был молод, умен и, по-видимому, вполне овладел татарским языком. Он занял официальное положение, и его часто посылали с различными поручениями, главным образом, в Юго-западный Китай. Его рассказы о широко раскинувшейся приветливой, цветущей стране, где на всем пути встречались «отличные гостиницы для проезжающих» и «великолепные виноградники, поля и сады», о «множестве монастырей» буддистских монахов, о фабриках «шелка, парчи и тонкой тафты», о «множестве городов и сел», и так далее, — сначала вызвали недоверие, а затем воспламенили воображение всей Европы. Он рассказал о Бирме, об имеющихся там огромных войсках с сотнями слонов и о том, как отряды этих животных были разбиты монгольскими лучниками, а также о завоевании Пегу монголами. Он упомянул о Японии, причем сильно преувеличил количество золота, имевшееся в этой стране. Марко три года управлял городом Яньчжоу в качестве губернатора. Китайскому населению он, вероятно, казался таким же чужеземцем, каким казался им любой татарин. Возможно, что ему также была дана миссия в Индию. Китайские летописи упоминают о каком-то Поло, причисленном к императорскому совету в 1277 г.; это очень ценное подтверждение правдивости рассказов Поло.

Издание описания путешествий Марко Поло произвело глубокое впечатление на воображение европейцев. В европейской литературе XV века, в особенности в романах, постоянно повторяются различные названия из сочинения Марко Поло.

Двумя столетиями позже в числе читателей «Путешествий Марко Поло» оказался некий генуэзский мореплаватель, Христофор Колумб, у которого зародилась блестящая мысль предпринять кругосветное плавание в Китай, держа все время путь на запад. В Севилье имеется экземпляр «Путешествий Марко Поло» с отметками на полях, сделанными Колумбом. Существовало множество причин, в силу которых мысль генуэзца могла работать в этом направлении. До взятия турками в 1453 г. Константинополь был нейтральным торговым городом, служившим местом встреч Запада с Востоком; всех людей, к какому бы народу они ни принадлежали, встречали одинаково радушно, и генуэзцы свободно в нем торговали. Но венецианцы, ярые соперники генуэзцев, были союзниками и помощниками турок против греков, и потому, со времени перехода Константинополя к туркам, там стали взирать на торговлю генуэзцев неблагосклонно. А между тем давно забытое открытие, что Земля имеет форму шара, стало постепенно овладевать человеческими умами. Поэтому мысль достигнуть Китая, держа все время путь на запад, была вполне естественной. Выполнению ее способствовали два обстоятельства: первым было изобретение компаса, благодаря которому мореплаватель мог, не дожидаясь непременно ясной, звездной ночи, определить курс корабля; кроме того, норманнам и каталонцам, генуэзцам и португальцам уже удалось проникнуть в Атлантический океан вплоть до Канарских островов, Мадейры и Азорских островов. Однако Колумбу пришлось преодолеть много затруднений, прежде чем он нашел корабли для осуществления своей идеи. Он обращался к разным европейским дворам. Наконец, в Гренаде, только что отвоеванной у мавров, он заручился покровительством Фердинанда и Изабеллы и получил возможность отправиться на трех небольших кораблях в плавание по неведомому океану. После двух месяцев и девяти дней плавания он добрался до земли, которую принял за Индию; в действительности же это был новый материк, о существовании которого не подозревал Старый Свет. Он вернулся в Испанию с золотом, хлопком, неведомыми зверями и птицами и двумя испуганными татуированными индейцами, которых собирался окрестить. Их назвали индейцами, потому что Колумб до конца своих дней считал открытую им землю — Индией. Только несколько лет спустя люди начали понимать, что к доселе известному миру прибавился целый новый материк — Америка.

Успех Колумба дал громадный толчок морским путешествиям. В 1497 г. португальцы приплыли в Индию, обогнув Африку, а в 1515 г. португальские корабли появились на Яве. В 1519 г. Магеллан, португалец, состоявший на испанской службе, с пятью кораблями отплыл из Севильи на запад, причем один из этих кораблей, «Виктория», вернулся в Севилью в 1522 г.: это был первый корабль, совершивший кругосветное путешествие. На борту его находился тридцать один человек. Это были те, кто остался в живых из экипажа в двести восемьдесят человек, отправившихся в путь. Сам Магеллан был убит на Филиппинских островах.

Книги, напечатанные на бумаге, новые понятия о земном шаре, доступном людям на всем его пространстве, новые представления о чужих землях, неведомых доселе зверях, растениях, чужеземных привычках и обычаях, открытия на морях, в небесах и в жизненном обиходе — все это раскрылось перед умственными взорами Европы.

Греческие классики, давно забытые и похороненные, стали поспешно печататься и изучаться. Они воспитывали человеческий ум в духе мечтаний Платона, традиций республиканской свободы и уважения к человеческой личности. Римское владычество впервые водворило в Западной Европе законность и порядок. Латинская церковь восстановила их, но Рим, как языческий, так и католический, ставил организованный порядок выше любознательности и всяких нововведений. Владычество латинского духа приближалось к концу.

Между XIII и XVI веками арийцы в Европе, благодаря влиянию семитов, монголов и вновь открытых греческих классиков, освободились от власти латинской традиции и воспряли, чтобы встать во главе духовного и материального прогресса человечества.

ГЛАВА 12. РЕФОРМА ЛАТИНСКОЙ ЦЕРКВИ

Сама латинская церковь была сильно затронута этим духовным возрождением. Она была расчленена; даже та часть ее, которая сохранилась, подверглась широкому обновлению.

Мы уже говорили о том, как церковь в XI и XII веках достигла почти самодержавной власти над всем христианским миром и как в XIV и XV ее влияние над человеческими умами и в политике начало падать. Мы говорили также о том, как религиозный энтузиазм народа, вначале бывший поддержкой и главной силой церкви, обратился против нее из-за ее высокомерия, преследований и централизации и как коварный скептицизм Фридриха II посеял семена возрастающей непокорности светских властителей. Великий раскол довел религиозный и политический престиж церкви до самых ничтожных размеров. А теперь ей стали со всех сторон наносить удары различные восставшие против нее философы и реформаторы.

Учение англичанина Виклифа широко распространилось по всей Европе. В 1398 г. ученый чех, Иоанн (Ян) Гус, прочел ряд лекций об учении Виклифа в Пражском университете. Это учение быстро распространилось за пределы образованного класса и вызвало громадный народный энтузиазм.

В 1414–1418 гг. для решения вопроса о великом расколе был созван в Констанце собор из представителей всей католической церкви.

Гус был приглашен на этот собор, причем ему была обещана и дана охранная грамота от императора; однако, несмотря на это, его схватили, судили как еретика и сожгли живым на костре (1415). Но это не только не успокоило чехов, а, наоборот, привело к восстанию гуситов в Богемии, положившему начало целому ряду религиозных войн, ознаменовавших собой начало упадка римской церкви. Папа Мартин V, избранный в Констанце новым главой объединившейся церкви, выступил с проповедью Крестового похода против восставших.

Целых пять Крестовых походов было организовано против этого маленького стойкого народа, но все потерпели неудачу. Все оставшиеся без дела шайки наемников из всех стран Европы были брошены в XVII веке на Богемию, как в XIII веке на вальденсов. Но чехи повели себя иначе, чем вальденсы; они верили в силу вооруженного сопротивления. Заслышав издали грохот гуситских обозов и идущие с пением войска, крестоносцы бежали с поля битвы, даже не дождавшись боя (битва при Домаж-лицах, 1431). В 1436 г. новый церковный собор в Базеле заключил соглашение с гуситами, причем были сделаны уступки по многим вопросам, касавшимся обрядов латинской церкви.

В XV столетии жестокая эпидемия чумы вызвала значительную социальную дезорганизацию по всей Европе.

Народ голодал и испытывал крайнюю нужду. Это вызывало недовольство в массах; в Англии и во Франции крестьяне восставали против помещиков и богачей. После гуситских войн эти крестьянские восстания усилились и в Германии, приняв религиозный характер. На это движение также оказало влияние книгопечатание. В середине XV столетия в Голландии и Рейнской области существовали уже печатни с подвижным шрифтом. Отсюда это искусство перешло в Италию и Англию, где Какстоном была основана книгопечатня в Вестминстере в 1477 г. Немедленным последствием этого усовершенствования было увеличение количества Библий и усиленное распространение их в народе; это способствовало быстрому распространению новых идей. Европа начала читать так много, как еще никогда не читали на свете.

Массы получили возможность питать свой ум новыми, свежими идеями. Широкое распространение сведений и знаний произошло как раз в то время, когда церковь была охвачена смутой и расколом и не могла успешно защищаться. Тогда многие европейские государи искали только случая, чтобы вырвать у нее огромные богатства, на которые она накладывала руку в их владениях.

В Германии все, кто хотел обновления церковных устоев и был враждебен церкви, сгруппировались вокруг личности бывшего монаха Мартина Лютера (1483–1546), появившегося в Виттенберге в 1517 г., с предложением провести диспут относительно различных догматов и обрядов ортодоксальной церкви. Сначала он вел эти диспуты на латинском языке, по обычаю схоластиков. Но вскоре воспользовался новейшим орудием — печатным словом — и стал писать на немецком языке, обращаясь к простому народу, вследствие чего его взгляды получили широкое распространение. Была сделана попытка уничтожить его, как Гуса, но печать изменила условия жизни, и у него было слишком много явных и тайных друзей среди германских князей; благодаря этому он избег судьбы Гуса.

Дело в том, что в этот период развития мысли и ослабления веры многие правители считали для себя выгодным порвать нити, связывавшие их народы с Римом. Они стремились ввести у себя религии национального характера, главой которых они могли бы стать сами. Англия, Шотландия, Швеция, Норвегия, Дания, Северная Германия и Богемия, одна за другой, отделились от Римской церкви и так и не вернулись с тех пор в ее лоно.

Все эти государи, о которых идет теперь речь, очень мало заботились о нравственности и освобождении умов подвластных им народов. Они воспользовались религиозными сомнениями и возмущениями своих подданных для того, чтобы самим усилиться за счет Рима; но они постарались накинуть узду на народное движение, как только завершился раскол и образовалась национальная церковь, возглавляемая государем. В учении Христа всегда была особая жизненная сила, прямой призыв к правде и человеческому достоинству, вследствие чего оно всегда одерживало верх над верноподданическими чувствами и над всяким подчинением, духовного или светского характера. Ни одной из этих государственных церквей не удалось порвать с Римом без того, чтобы от нее самой не откололись различные секты, представители которых не допускали никакого посредника между человеком и Богом — ни папы, ни государя. В Англии и Шотландии образовались несколько сект, твердо державшихся за Библию как за единственную путеводную нить в жизни и вере. Они отвергали учение о государственной церкви. Таковыми в Англии были нонконформисты, сыгравшие большую роль в политической жизни Англии XVII и XVIII столетий. Их нежелание иметь короля главой церкви дошло до того, что они обезглавили Карла I (1649) и в течение одиннадцати счастливых лет Англия была республикой под управлением нонконформистов.

Отход большей части Северной Европы от Римской церкви обыкновенно называется реформацией. Но потрясение и урон, испытанные при этом католической церковью, вызвали глубокие перемены и внутри ее. Церковь была реорганизована, и в ней проснулся новый дух. Одним из выдающихся деятелей этого возрождения был молодой испанский солдат, Иниго Лопес де Рекальде, более известный миру под именем св. Игнатия Лойолы.

Мартин Лютер

После нескольких приключений, которые могли служить сюжетами для романов, он сделался священником (1538) и получил разрешение основать общество Иисуса; это была прямая попытка использовать благородные рыцарские традиции военной дисциплины для служения религии. Общество Иисуса, члены которого назывались иезуитами, стало одним из самых крупных проповеднических и миссионерских орденов в мире. Оно насаждало христианство в Индии, Китае и Америке, остановило быстрое разложение Римской церкви и подняло уровень образования во всем католическом мире, повсюду дав толчок католическим умам и пробудив совесть католиков; оно побуждало соперничавшую протестантскую Европу к подобным же улучшениям в области воспитания юношества. Могущественная и воинствующая католическая церковь наших дней в значительной степени является продуктом иезуитской системы обновления.

ГЛАВА 13. ИМПЕРАТОР КАРЛ V

Священная Римская империя достигла своего апогея в царствование императора Карла V. Он был одним из самых замечательных монархов, когда-либо царствовавших в Европе. Одно время могло показаться, что он даже величайший государь из всех после Карла Великого.

Своим величием он не был обязан исключительно себе самому. В значительной степени оно является созданием его деда, императора Максимилиана I (1459–1519). Некоторые роды пробивали себе путь к могуществу войной, другие — интригами. Габсбурги же возвышались благодаря удачным бракам. Максимилиан в начале своей карьеры владел Австрией, Штирией, частью Эльзаса и некоторыми другими областями, исконным наследием Габсбургов; он взял за женой — ее имя не представляет для нас интереса — Нидерланды и Бургундию. Большая часть Бургундии ускользнула от него после смерти его первой жены, но Нидерланды он удержал за собой. Затем он сделал неудачную попытку заключить брак с Бретанью. От своего отца, Фридриха III, он унаследовал императорскую корону и в 1493 г. приобрел путем брака Миланское герцогство. Наконец, он женил своего сына на слабоумной дочери Фердинанда и Изабеллы, покровителях Колумба, которые царствовали не только над вновь объединенной Испанией, Сардинией и королевством обеих Сицилий, но и над всей Америкой к западу от Бразилии. Таким образом, его внук, Карл V, унаследовал большую часть материка Америки и около трети или половины того, что турки оставили от Европы. В 1506 г. он унаследовал Нидерланды. Когда его дед, Фердинанд, скончался в 1516 г., он фактически стал королем испанских владений, так как его мать была слабоумной, а после смерти его деда Максимилиана, последовавшей в 1519 г., он был избран императором (1520). Ему было в это время всего только двадцать лет.

Это был белокурый юноша с не особенно умным лицом, толстой верхней губой и длинным, неуклюжим подбородком. По восшествии на престол он оказался в среде молодых и энергичных людей. Это был век блестящих молодых монархов. Франциск I унаследовал в 1515 г. французский престол, имея двадцать один год от роду. Генрих VIII стал английским королем в 1509 г., в восемнадцать лет. Это был век, когда в Индии царствовал Бабур (1526–1530), а в Турции — Сулейман Великолепный (1520). Оба они были исключительно даровитыми монархами, а папа Лев X (1513) был также выдающимся папой. Папа и Франциск I сделали попытку помешать избранию Карла императором, так как боялись слишком большего могущества в руках одного человека. И Франциск I, и Генрих VIII — оба выставили свои кандидатуры на императорский престол. Но уже давно установилась традиция выбирать императоров из дома Габсбургов (1273), и несколько энергичных подкупов обеспечили избрание Карлу.

Сначала этот молодой человек был только великолепной куклой в руках своих министров. Но он постепенно начал проявлять себя и брать управление делами в свои руки. Он начал давать себе отчет в опасностях и осложнениях, являвшихся спутниками его слишком высокого положения. Положение это было столь же непрочно, сколь оно было блестяще.

С самого начала царствования перед Карлом V встал вопрос о положении, создавшемся в стране благодаря проповеди Лютера. У императора была лишь одна причина встать на сторону реформаторов, а именно противодействие, которое оказывал папа его избранию. Но он был воспитан в Испании, наиболее преданной католицизму стране в мире, и он пошел против Лютера. Таким образом, он вступил в конфликт с протестантскими государями, в особенности же с курфюрстом Саксонским. Он оказался перед трещиной, грозившей расколоть обветшалое здание христианской церкви на два враждебных лагеря. Его усиленные попытки перекинуть через эту пропасть мост оказались, несмотря на их искренность, недейственными. В Германии ширилось крестьянское восстание, примешивавшееся к прочим политическим и религиозным волнениям. И эти внутренние неурядицы осложнялись нападениями на империю внешних врагов с востока и запада. На западе находился отважный соперник Карла, Франциск I; на востоке все ближе и ближе надвигались турки, которые уже захватили Венгрию; они заключили союз с Франциском и требовали каких-то недоимок по дани, уплачиваемой им с австрийских владений. В распоряжении Карла были казна и войска Испании, но было чрезвычайно трудно получить серьезную денежную поддержку от Германии. Социальные и политические смуты осложнялись финансовыми затруднениями. Карл был принужден прибегнуть к разорительным займам.

Медаль с изображением Карла V, выпущенная миланским сенатом

В конце концов, Карл, в союзе с Генрихом VIII, одержал победу над Франциском I и турками. Главным полем сражения была Северная Италия. Вожди обеих сторон действовали вяло, их наступления и отступления зависели главным образом от прибытия подкреплений. Гер-майская армия вторглась во Францию, но ей не удалось взять Марсель, и она вернулась в Италию, где потеряла Милан и была осаждена в Павии. Франциск I долго, но неудачно, осаждал Павию, был окружен свежими германскими силами, ранен и взят в плен. Но тут против Карла объединились папа и Генрих VIII, уже опасавшиеся, что он достиг чрезмерного могущества. Германские войска в Милане, под предводительством коннетабля Бургундского, не получая жалованья, уже не подчинялись своему вождю, а наоборот, сами заставили его вести их на Рим. Они взяли город приступом и разграбили его (1527). Пока в городе шли грабежи и резня, папа нашел убежище в замке Св. Ангела. В конце концов, он откупился от германского войска, уплатив ему четыреста тысяч дукатов. Десять лет такой разрушительной борьбы разорили всю Европу. В конце концов, император одержал победу в Италии. В 1530 г. папа короновал его в Болонье. Он был последним германским императором, над которым обряд коронования был совершен папой.

Турки, между тем, продвинулись вперед, в Венгрию. Они победили и убили венгерского короля в 1526 г.; Будапешт был в их руках, а в 1529 г. Сулейман Великолепный чуть было не взял Вену. Император был сильно озабочен этим наступлением и сделал все возможное, чтобы отогнать турок назад, но он встретил громадные затруднения в своем стремлении объединить германских князей, даже несмотря на то, что грозный враг стоял уже почти у самых их границ. Франциск I оставался некоторое время непоколебимым, и Карл начал новую войну с Францией.

В 1538 г. Карлу, после того, как он опустошил Южную Францию, удалось склонить своего соперника к более дружественной позиции. Тогда Франциск и Карл заключили союз против турок. Но протестантские и германские князья, решившие порвать всякие отношения с Римом, также создали союз (так называемую Шмалькальденскую лигу) против императора. Вместо того, чтобы начать большую кампанию для возвращения Венгрии под власть христиан, Карлу пришлось обратить свое внимание на внутреннюю борьбу в Германии. Но ему суждено было увидеть лишь начало этой борьбы — войну, которой она началась. Эта борьба — кровожадные, неразумные распри князей из-за верховенства — то разгоралась в настоящую войну, то снова опускалась до интриг и дипломатических ходов. Это был змеиный клубок княжеских козней, которому суждено было неудержимо извиваться вплоть до XIX века, снова и снова опустошая и разоряя Среднюю Европу.

Император, по-видимому, никогда совершенно отчетливо не понимал истинную сущность сил, вызвавших эти надвигавшиеся смуты. Для своего времени и положения это был исключительно благородный человек, по-видимому, считавший, что религиозные распри, раздиравшие Европу на враждующие между собой части, действительно вызваны несогласием в вере. Он созывал съезды и соборы, делая тщетные попытки примирения несогласных.

Прибегали к выработке различных формул и исповеданий веры. Человек, изучающий историю Германии, должен был теперь с трудом разбираться в подробностях религиозного мира, заключенного в Нюрнберге, в постановлениях съезда в Ратисбоне, в параграфах Аугсбургского перемирия и так далее. Здесь мы упоминаем о них, лишь как о подробностях беспокойной жизни этого, достигшего апогея власти, императора. На самом же деле, вряд ли хоть один из многочисленных государей и правителей Европы, затевая эти распри, много думал о Боге. Широко распространившаяся в мире религиозная смута, жажда правды и социальной справедливости у народа, развитие науки — на все эти явления государи смотрели только как на козыри в своей игре. Генрих VIII Английский, начавший свою деятельность изданием сочинения против ереси и награжденный папой титулом «Защитника веры», желая развестись со своей первой женой ради молодой дамы по имени Анна Болейн и также намереваясь захватить обширные церковные богатства в Англии, в 1530 г. последовал примеру других, отошедших от католической веры государей. Швеция, Дания и Норвегия уже раньше перешли на сторону протестантов.

Религиозная война в Германии началась в 1546 г., через несколько месяцев после кончины Мартина Лютера. В подробности этой кампании мы входить не будем. Протестантская саксонская армия потерпела крупное поражение при Лохау. В силу некоторых обстоятельств, весьма похожих на измену, Филипп Гессенский, главный из оставшихся противников императора, был захвачен и предан заключению. От турок откупились обещанием вносить им ежегодную дань. В 1547 г., к большому облегчению для императора, скончался Франциск I. Таким образом, в 1547 г. Карл добился какого-то соглашения и сделал последние попытки водворить мир там, где мир был невозможен.

В 1552 г. вся Германия вновь была охвачена войной, и только стремительное бегство из Инсбрука спасло Карла от плена. После договора в Пассау настал новый период неустойчивого равновесия…

Таков краткий обзор европейской политики за тридцать два года. Интересно отметить, как сильно были поглощены в это время все умы борьбой за преобладание в Европе. Ни один народ: ни турки, ни французы, ни англичане, ни немцы — не проявили еще никакого политического интереса к огромному материку Америки; никто еще не понимал значения нового морского пути в Азию. А в Америке совершались великие события. Кортес с кучкой людей завоевал для Испании обширное неолитическое государство — Мексику, Писарро перешел через Панамский перешеек (1530) и покорил другую сказочную страну, Перу. Но в ту пору Европа видела только один результат этих событий: выгодный и ожививший торговлю приток серебра в испанскую казну.

Лишь после заключения договора в Пассау начал резко проявляться оригинальный склад ума Карла. Его величие внушало ему теперь лишь скуку и разочарование. Он проникся сознанием нестерпимой суетности всех этих европейских соперничеств. Он никогда не обладал крепким здоровьем, от природы был ленив и сильно страдал от подагры. Поэтому отрекся от престола и передал все свои суверенные права на Германию своему брату Фердинанду, а Испанию и Нидерланды уступил своему сыну Филиппу. Затем он, с великолепным жестом презрения, удалился в монастырь Св. Юста, который стоял среди дубовых и ореховых лесов, на холмах к северу от долины Тахо. Здесь он и скончался в 1558 г.

Много писалось в сентиментальном духе об этом уходе, отречении от мира утомленного, величественного титана, уставшего от света, искавшего в строгом уединении примирения с Богом. Но его убежище вовсе не было уединенным, и никакой строгости там не соблюдалось. При Карле было около полутораста человек свиты; во всей обстановке сохранялись роскошь и удобства двора, но без связанных с ним утомительных забот, а Филипп II был почтительным сыном, считающим советы отца приказаниями.

И если Карл потерял живой интерес к европейской политике, то были другие, более волновавшие его вопросы. Прескотт говорит: «Во всей, ведшейся почти ежедневно переписке между Квиксадой или Газтелу и государственным секретарем в Вальядолиде, едва ли найдется письмо, содержание которого не вертелось бы в большей или меньшей степени вокруг кушаний императора или его болезни. Одно, как бы естественно, вытекает из другого и объясняется им. Без сомнения, государственным департаментам не часто приходилось переписываться на подобные темы. Секретарю, вероятно, не легко было сохранять серьезный вид, когда ему приходилось просматривать депеши, где так своеобразно переплетались политика и гастрономия. Курьеру, ездившему из Вальядолида в Лиссабон, было приказано делать каждый раз крюк, чтобы заезжать в Джарандиллу по пути и привозить оттуда припасы для царского стола. По четвергам он должен был привозить рыбу, которая подавалась в пятницу (постный день). Местную форель Карл находил слишком мелкой, поэтому из Вальядолида должен был присылаться другой сорт, покрупнее. Он любил всякую рыбу, так же, как и все, что по природе своей или по привычкам походило на рыбу. Угри, лягушки, устрицы занимали почетное место в царском меню. Рыбные маринады, в особенности анчоусы, ему чрезвычайно нравились, и он жалел, что не захватил с собой больших запасов из Нидерландов. Он в особенности восторгался паштетом из угря…»

В 1554 г. Карл получил от папы Юлия III буллу, освобождавшую его от соблюдения поста и позволявшую ему есть рано утром, даже перед причастием.

Еда и лечение! Какое возвращение к элементарной жизни! Он никогда не был особенным любителем чтения, но желал, чтобы ему читали вслух за обедом, как Карлу Великому; при этом он делал, по словам одного повествователя, «сладостные и благочестивые комментарии». Он также развлекался механическими игрушками, слушанием музыки, проповедей и занятиями государственными делами, все еще притекавшими к нему. Смерть императрицы, к которой он был сильно привязан, направила его помыслы к религии, вылившейся у него в мелочную и обрядовую формальность. Каждую страстную пятницу он, вместе с прочими монахами, усердно бичевал себя, даже до крови. Благодаря подобным упражнениям, а также страданиям от подагры, у Карла начал проявляться фанатизм, до того сдерживаемый политическими соображениями. Появление протестантских проповедников в окрестностях Вальядолида вызвало в нем ярость. «Передайте от меня великому инквизитору и его совету, чтобы они твердо стояли на своем посту и в корне уничтожили бы зло, раньше, чем оно успеет разрастись дальше»… Он даже спрашивал, не лучше ли было бы в таком «черном» деле не придерживаться обычной судебной процедуры и не давать пощады, «чтобы прощеный преступник не получил бы возможности вновь согрешить». Он рекомендовал, в виде примера, свой собственный образ действия в Нидерландах, «где упорствовавшие сжигались живыми, а допущенным к покаянию отрубали головы».

Необычайное его пристрастие к похоронам носит какой-то символический характер, если вспомнить, в какую эпоху он жил и какую сыграл в истории роль. Он словно инстинктивно чувствовал, что умерло нечто великое в Европе, настоятельно нуждавшееся в погребении, под чем необходимо было начертать слово «Finis» — срок истек. Он не только присутствовал на всех похоронах в монастыре Св. Юста, но заказывал заупокойные обедни для отсутствовавших покойников и, в конце концов, устроил свои собственные похороны.

«Часовня вся была завешена черным, и пламя сотен восковых свечей было едва достаточным, чтобы рассеять мрак. Братья в своих монашеских одеждах и весь штат императорской прислуги в глубоком трауре собрались вокруг огромного катафалка, также задрапированного черным и поставленного на возвышении посреди часовни. Было совершено отпевание и, среди скорбных воплей монахов, вознеслись молитвы по отошедшей душе, дабы она была принята в обитель праведников. Опечаленная свита разразилась слезами, живо представив себе смерть своего господина, — или же их, быть может, охватило сострадание — при виде столь жалкого проявления слабости. Карл, закутанный в темный плащ, с зажженной свечой в руке, сам стоял в толпе своих домочадцев, присутствуя на собственных похоронах. Печальная церемония закончилась тем, что он передал свечу в руки священника в знак того, что он предает дух свой всемогущему».

Через два месяца после этой комедии он умер. И с ним вместе умерло кратковременное могущество Священной Римской империи. Его государство уже было разделено между братом и сыном. Священная Римская империя продолжала влачить жалкое существование вплоть до эпохи Наполеона, но лишь как болезненное, отмирающее явление. Однако еще не зарытое в землю воспоминание о ней до сих пор продолжает отравлять политическую атмосферу.

ГЛАВА 14. ВЕК ПОЛИТИЧЕСКИХ ОПЫТОВ, ВЕЛИКОЙ МОНАРХИИ, ПАРЛАМЕНТОВ И РЕСПУБЛИКАНИЗМА В ЕВРОПЕ

Римская церковь раскололась, Священная Римская империя была в полном упадке. История Европы с начала XVI столетия представляет собой историю народов, нащупывающих во тьме пути к образу правления, более приспособленному к вновь возникающим условиям. В древности, за длинный период времени, бывали перемены династий, перемены правящих рас и господствующих языков, но форма правления — через монарха и церковь — оставалась вполне устойчивой, и еще более устойчив был повседневный быт. Начиная с XVI столетия, перемены династий в Европе не имеют уже большого значения, и интерес истории лежит в широком и увеличивающемся разнообразии опытов политического и социального устройства.

Политическая история мира с XVI столетия была, как сказано, усилием (в значительной степени бессознательным усилием) человечества приспособить свои политические и социальные методы к некоторым, вновь возникшим условиям. Усилия, направленные к этому приспособлению, осложнялись тем, что самые условия менялись с упорной, все увеличивавшейся быстротой. Приспособление, большей частью бессознательное и почти всегда неохотное, так как человек вообще не склонен к добровольной перемене, все более и более отставало от изменений в условиях жизни. Начиная с XVI столетия, дальнейшая история человечества является историей политических и социальных учреждений, которые становятся воочию все менее и менее пригодными, менее и менее удобными и все более стесняющими, — историей медленного и неохотного признания необходимости планомерного и решительного переустройства всей системы человеческих обществ перед лицом нужд и возможностей, новых с точки зрения всего прежнего жизненного опыта.

Какие же это были перемены в условиях человеческой жизни, нарушившие равновесие между государством, священником, крестьянином и торговцем, равновесие, которое, периодически обновляемое завоеваниями варваров, более ста столетий поддерживало человеческое существование в старом мире в состоянии какого-то рабочего ритма? Они многочисленны и разнообразны, ибо дела людские разнообразны и сложны, но большая часть перемен вращается, по-видимому, вокруг одной основной причины, а именно роста и распространения познания природы вещей. Это знание, зародившись сначала в небольших группах интеллигентных людей, распространяется в первое время медленно, а за последние пятьсот лет очень быстро во все более и более широких кругах населения.

Но большая перемена в условиях человеческого быта произошла также от перемены, которую претерпел руководящий человеком дух. Эта перемена шла рука об руку с ростом и распространением знания и тесно с этим распространением связана. Жизнь, основанная на простых и элементарных потребностях и удовольствиях, все менее удовлетворяла людей, и люди начали искать более близкого отношения к жизни, служения ей и широкого в ней участия. Такова общая характеристика всех религий, распространившихся на земном шаре за последние двадцать с чем-то столетий, — буддизма, христианства и ислама. Им пришлось считаться с духом человека так, как не считались с ним старые религии.

Это силы — совершенно отличные по своей природе и результатам от старых фетишистских религий с кровавыми жертвоприношениями, религий жреца и храма, которые они частью изменили, а частью устранили совсем. Новые религии постепенно развили в человеке чувства самоуважения и ответственности, желание участвовать в общих делах человечества — чувства, не существовавшие у народов прежних цивилизаций.

Первой значительной переменой в условиях политической и социальной жизни в старых цивилизациях было упрощение и расширение употребления письменности, благодаря чему стало возможным и неизбежным образование более крупных государств и более широких политических сношений. Следующим шагом было введение в употребление лошади и, позднее, верблюда, как средств передвижения, затем колесных повозок, распространение дорог и рост военного могущества, вызванный использованием найденного в земле железа. За этим последовало глубокое экономическое потрясение, вызванное, изобретением звонкой монеты и изменениями в юридической природе долга, собственности и торговли, обусловленное этим удобным, но опасным изобретением. Государства увеличивались территориально, и значение их в жизни человека росло, сообразно с этим, росли человеческие идеи. Исчезли местные боги, наступила эпоха теократии и проповедь великих мировых религий. Положены были также начала толкования истории и географии, первого признания человеком своего глубокого невежества и первого систематического шага к поиску знаний.

Процесс развития науки, так блистательно начавшийся в Греции и в Александрии, временно приостановился. Набеги тевтонских варваров, передвижения на запад монгольских племен, судорожное религиозное переустройство, сильные эпидемии чумы наложили оковы на политическое и социальное устройство. Когда цивилизация снова вынырнула из этого фазиса борьбы и разрухи, рабство уже не составляло основы экономической жизни, и первые бумажные фабрики приготовляли нового посредника для взаимного осведомления людей и взаимного их сотрудничества. Постепенно, там и здесь, поиски знания, систематический научный процесс ожили вновь.

И таким образом с XVI столетия начался, как неизбежный побочный продукт систематической мысли, постоянно увеличивающийся рост изобретений и открытий, которые способствовали все большему общению и взаимодействию между людьми. Все эти открытия и изобретения вели к более широкому полю действий, к более значительной взаимной пользе или вреду, к усилению сотрудничества — и они возникали все чаще и чаще.

Людские умы не были подготовлены ни к чему подобному, и до тех пор, пока великие катастрофы в начале XX столетия не оживили человеческих умов, историк не может указать на какую-нибудь разумно задуманную попытку подготовиться к новым условиям, которые создавались этим растущим потоком изобретений. История человечества за последние четыре столетия похожа на историю спящего в тюрьме узника, неловко и с трудом переворачивающегося, в то время, как тюрьма, в которую он заключен и одновременно дающая ему пристанище, уже загорелась; он не просыпается, но соединяет в тяжелой дреме в одно целое треск и жар от пожара с прежними нелепыми своими сновидениями. Это скорее история такого сони, чем человека, сознательно готового встретить как опасность, так и удобный случай к спасению.

Так как история есть рассказ не об отдельных человеческих жизнях, а о коллективах, понятно, что изобретения, о которых больше всего говорится в исторической летописи, принадлежат к изобретениям, относящимся к облегчению общения. Главные новшества, которые можно отметить в XVI столетии, — это книгопечатание и введение в употребление на океанских парусных судах вновь изобретенного морского компаса. Книги дешевели и, распространяясь, совершенно изменили методы преподавания, методы осведомления общества, споры и толкования, а также основные процессы в политической деятельности. Компас сделал земной шар одним целым. Но почти столь же важно было распространение и усовершенствование пушек и пороха, впервые привезенных с востока в XIII столетии монголами. Это практически уничтожало уверенность баронов в неприступности их укрепленных замков и обнесенных стенами городов. Пушки уничтожили феодализм. Константинополь пал перед пушками. Мексика и Перу пали от страха перед испанскими пушками.

XVII столетие увидело развитие систематической научной печатной литературы — нововведение менее заметное, чем пушки, но гораздо более по своим последствиям плодотворное. Заметной фигурой среди людей, возглавивших это великое начинание, был сэр Френсис Бэкон, впоследствии лорд Веруламский, лорд-канцлер Англии (1561–1626). Он был учеником и, быть может, выразителем мыслей другого англичанина, доктора Джильберта, экспериментального философа из Кольчестера (1540–1603). Этот второй Бэкон, как и первый, проповедовал наблюдение и опыт. Для выражения своей мечты о великой пользе научных изысканий он прибегнул к вдохновенной и увлекательной форме утопического рассказа «Новая Атлантида».

Вскоре возникло Лондонское королевское общество, Флорентийское общество, а позднее и другие национальные общества для поощрения изысканий, печатания научных трудов и обмена знаниями. Эти европейские научные общества сделались источниками не только бесчисленных изобретений, но также и разрушительной критики нелепой теологической истории мира, которая господствовала в течение многих веков и уродовала человеческую мысль.

Ни в XVII, ни в XVIII веках не появилось других нововведений, так изменивших условия человеческой жизни, как книгопечатание и океанское судоходство, но в течение этих двухсот лет происходило постепенное накопление знаний и научной энергии, которое должно было принести свои плоды в XIX веке. Шло обследование и занесение на карту различных стран земного шара. На карте появились Тасмания, Австралия, Новая Зеландия.

В Великобритании в XVIII веке стали употреблять в металлургии каменный уголь, что привело к значительному удешевлению железа и возможности применения его в более широких пределах, чем прежде, когда его плавили на древесном угле. Стали появляться новые машины — зачатки современных.

Как листья на деревьях небесного града, наука непрерывно и одновременно приносит бутоны, цветы и плоды. С наступлением XIX века начался настоящий сбор плодов, который уже не прекратится. Прежде всего, появились пар и сталь, железные дороги, крупные суда, большие постройки и мосты, машины почти неограниченной силы, возможность щедрого удовлетворения всякой людской потребности, а затем, самое удивительное — скрытые сокровища науки об электричестве открылись перед человеком…

Мы сравнили политическую и социальную жизнь человечества от XVI столетия и далее с жизнью узника, который лежит и спит, пока его тюрьма горит вокруг него. В XVI столетии европейский ум все еще находился под влиянием грез о Священной Римской империи, объединенной под главенством католической церкви. Но как подчас не поддающаяся контролю стихия упорно вносит в наши грезы самые непредсказуемые и разрушительные изменения, так мы видим введенными в эту грезу сонное лицо и ненасытное брюхо императора Карла V, в то время как английский король Генрих VIII и Лютер разрывали единство католицизма в клочья.

В XVII и XVIII столетиях греза спящего обратилась в сторону самодержавия. История почти всей Европы в этот период указывает, с некоторыми изменениями, с одной стороны, на попытки укрепить монархию, сделать неограниченной и распространить ее власть на более слабые соседние страны, а с другой — на твердое сопротивление захватам и вмешательству короны сначала землевладельцев, а затем — по мере расширения иностранной торговли и отечественной промышленности — нарождающихся торгового и капиталистического классов. Полной победы нет ни на одной стороне. В одном месте король одерживает верх, а в другом частный собственник побеждает короля. В одном случае мы видим короля, который делается солнцем и центром своего народа и национального мира, а рядом с его границами мужественный торговый класс учреждает республику. Такая широкая шкала разнообразных форм правления указывает, что в этот период в различных государствах они возникали в результате эксперимента и учитывали местные особенности.

Обычной фигурой в этих национальных драмах является королевский духовник, во всех еще оставшихся католических странах — прелат, который стоит за королем, служит ему и властвует над ним, оказывая ему необходимые услуги.

Здесь, в определенных нам границах, нет возможности подробно описать эти разнообразные национальные драмы. Торговый народ Голландии перешел в протестантизм и учредил республику, сбросив иго Филиппа II Испанского, сына императора Карла V. В Англии Генрих VIII и его министр Уолси, королева Елизавета и ее министр Берлэй подготавливали основание для самодержавия, которое было погублено безрассудством Якова I и Карла I. Карл I был обезглавлен за измену своему народу (1649) — новый поворот политической мысли в Европе. В течение двенадцати лет (до 1660) Британия была республикой, королевская власть была неустойчивой. Ее затмевал парламент до тех пор, пока Георг III (1760–1820) не сделал смелой, отчасти удавшейся попытки вернуть короне первенство. Король Франции был счастливее всех остальных европейских королей в деле устроения монархии. Два великих министра, Ришелье (1585–1642) и Мазарини (1602–1661), подняли королевскую власть в этой стране, чему способствовали долгое царствование и значительные способности короля Людовика XIV, «великого монарха».

Людовик XIV был, действительно, образцом европейского короля. В положенных ему пределах он был замечательным королем. Его честолюбие было сильнее его более низких страстей, и он вел свою страну к банкротству через осложнения, вызванные смелой внешней политикой, со спокойным достоинством, до сих пор вызывающим наше удивление. Его желанием было укрепить и расширить Францию от Рейна до Пиренеев и поглотить испанские Нидерланды. В ближайшем будущем он видел французских королей на троне Карла Великого во вновь восстановленной Священной Римской империи. Подкуп он возвел в систему, считая его средством более действенным, чем война. Карл II Английский был у него на жаловании, так же, как и большинство польского дворянства, о котором речь будет идти ниже. Его деньги, или, скорее, деньги податного сословия Франции разбрасывались повсюду, но главным его занятием было блистать. Его большой дворец в Версале с залами, коридорами, зеркалами, террасами, фонтанами, парками и аллеями был предметом зависти и удивления всего света.

Ему подражали все. Каждый король и князек в Европе начал строить свой Версаль, причем каждый выходил из своего бюджета настолько, насколько ему это дозволяли подданные и размеры кредита. Дворянство также везде перестраивало и расширяло свои замки по новому образцу. Развилось новое производство — выделка красивых художественных материй и мебели. Всюду процветала художественная роскошь, везде появились статуи, фаянс, позолоченные деревянные и металлические изделия, тисненая кожа, музыкальные произведения, чудная живопись, великолепно напечатанные и переплетенные книги, роскошная посуда, деликатесы, тонкие вина. Среди зеркал и великолепной мебели двигалась странная порода мужчин в высоких напудренных париках, шелках и кружевах, сохранявших равновесие на высоких красных каблуках и опиравшихся на удивительные трости. Еще удивительнее были дамы под башнями напудренных волос, носившие на себе громадное количество шелка и атласа, укрепленного на проволоке. Среди всего этого красовался великий Людовик, солнце своего мира, не подозревавший, что из смрадной темноты, куда не проникал свет его лучей, за ним следили худые, мрачные и озлобленные лица.

В этот период монархий и опытов введения нового образа правления германские народы оставались политически разделенными, и множество герцогских и княжеских дворов в различном масштабе подражали версальскому великолепию. Тридцатилетняя война (1618–1648), опустошительная распря между германцами, шведами и чехами из-за переменчивых политических преимуществ, подкосила силы Германии на целое столетие. Только на карте видны бессмысленные заплаты, явившиеся результатом этой борьбы. На карте Европы после Вестфальского мира (1648) виден хаос княжеств, герцогств, свободных городов и так далее, частью входивших, частью не входивших в состав империи. Шведская рука далеко протянулась в глубь Германии, а Франция, за исключением нескольких земель, вкрапленных, как островки, в территорию империи, все еще была далеко от Рейна. Среди этих лоскутов Прусское королевство — оно стало королевством в 1701 г. — неуклонно возвышалось и провело несколько удачных войн. Прусский король Фридрих Великий (1740–1786) имел свой Версаль в Потсдаме, где при его дворе говорили по-французски, читали по-французски и соперничали в культурности с французским королем.

В 1714 г. курфюрст Ганноверский сделался королем Англии, прибавив к числу государств, находившихся наполовину внутри, наполовину вне империи, еще одно. Австрийская ветвь потомков Карла V удержала за собой титул императора. Испанская ветвь удерживала Испанию. Но теперь и на востоке был император. После падения Константинополя (1453) великий князь московский Иван Великий (1462–1505) предъявил свои права на наследование византийского трона и присоединил византийского двуглавого орла к своему гербу. Его внук Иван IV, Иоанн Грозный (1533–1584), присвоил себе императорский титул цезаря (царя). Но только во второй половине XVII столетия Россия перестала быть в глазах Европы отдаленной азиатской страной. Царь Петр Великий (1682–1725) ввел Россию в сферу интересов Запада. Он построил на реке Неве новую столицу для своей империи, Петербург, служившую окном из России в Европу, устроил в восемнадцати верстах от нее, в Петергофе, свой Версаль, призвав для этого французского архитектора, который соорудил ему террасы, фонтаны, водопады, картинную галерею, парк и все прочие признанные атрибуты великой монархии. В России, как и в Пруссии, при дворе вошел в употребление французский язык.

Между Австрией, Россией и Пруссией неудачно расположилось Польское королевство — весьма плохо организованная страна крупных землевладельцев, которые так ревниво относились к собственному величию, что позволяли избираемому ими королю быть королем только по имени. Судьба Польши закончилась разделом ее между тремя соседями, несмотря на усилия Франции спасти ее и удержать как независимую союзницу. Швейцария в то время представляла группу республиканских кантонов; Венеция была республикой; Италия, как и Германия, была разделена на множество второстепенных герцогств и княжеств. В папских владениях папа правил, как светский государь. Он слишком боялся лишиться поддержки остававшихся верными ему католических государей и потому не вмешивался в их отношения с подданными и не напоминал миру о единении всех христиан. В сущности, в Европе не существовало более объединяющей и единой политической идеи. Европа была предана разъединению и различию.

Все эти суверенные государи и республики постоянно замышляли увеличить свои владения один за счет другого. «Иностранная политика» каждого государя или республики заключалась в нападениях на соседей и заключении наступательных союзов. Мы, европейцы, сейчас доживаем последнюю фазу этого периода существования разнообразных суверенных государств и все еще продолжаем страдать от порожденных ими ненависти, вражды и подозрительности. История этой эпохи все более и более явно превращается в «сплетни», делающиеся все более и более бессмысленными и утомительными для современного ума. Вам объясняют, что такая-то война была вызвана возлюбленной такого-то короля, а причиной второй была зависть одного министра к другому. Россказни о подкупах и соперничестве вселяют отвращение в разумном человеке, когда он берется за изучение этой эпохи. Самым выдающимся, самым значительным фактом ее является то, что, несмотря на все препятствия в виде множества границ, чтение и мышление продолжали делать успехи и распространяться, а изобретения — умножаться. XVIII век увидел появление литературных произведений явно скептического характера или же содержавших критику на придворную жизнь и политические приемы эпохи. В сочинении Вольтера «Кандид» мы находим выражение бесконечного утомления и разочарования в бессмысленном хаосе, который представляла собой Европа.

ГЛАВА 15. НОВЫЕ АЗИАТСКИЕ И ЗАМОРСКИЕ ИМПЕРИИ ЕВРОПЕЙЦЕВ

В то время как Центральная Европа продолжала находиться в состоянии разделения и неустройства, западные европейцы, а в частности голландцы, скандинавы, испанцы, португальцы, французы и англичане, расширяли арену борьбы и переносили ее на моря всего земного шара. Книгопечатание растворило политические идеи Европы до степени обширного и сначала неопределенного брожения, но следующее великое нововведение, океанское парусное судоходство, неудержимо увлекло европейцев и заставило их расширить поле деятельности вплоть до самых отдаленных пределов.

Первые заокеанские поселения голландцев и северных европейцев преследовали цели не колонизации, а торговли и эксплуатации недр земли. Испанцы вышли первыми на поле и потому претендовали на господство над всем Новым Светом — Америкой. Но португальцы вскоре также пожелали иметь свою долю. Папа — и это было одно из последних действий Рима, в качестве владыки мира — разделил новый материк между этими двумя первыми пришельцами, дав Португалии Бразилию и все, что находилось восточнее линии, проходящей на 370 миль западнее островов Зеленого Мыса, и предоставив все остальное Испании (1494). Португальцы в это время усиленно продвигались на юг и на восток. В 1497 г. Васко да Гама отплыл из Лиссабона, обогнул мыс Доброй Надежды и дошел до Занзибара, а оттуда проник в Индию, в Калькутту. В 1515 г. португальские суда уже появились на Яве и на Молуккских островах, и португальцы строили и укрепляли торговые пункты вокруг и около берегов Индийского океана. Мозамбик, Гоа, две небольшие территории в Индии, Макао в Китае и часть Тимора до сих пор находятся во владении Португалии. Народы, исключенные постановлением папы из доли в захвате Америки, обращали мало внимания на права Испании и Португалии. Англичане, датчане, шведы, а затем и голландцы вскоре завладели различными территориями в Северной Америке и Вест-Индии, а его католическое величество, король Франции, так же мало обращал внимания на папское повеление, как любой протестант. Войны, ограничивавшиеся до того Европой, теперь были перенесены в эти новые владения.

В конце концов, главный успех в этой схватке за заморские владения выпал на долю Англии. Датчане и шведы были слишком глубоко втянуты в запутанные дела Германии, чтобы иметь возможность как следует поддерживать заграничные экспедиции. Швеция была истощена продолжительной борьбой в Германии, которую вел великолепный король Густав Адольф, протестантский «Северный Лев». Небольшие поселения, основанные шведами в Америке, были унаследованы голландцами, но голландцы слишком опасались Франции, чтобы иметь возможность противиться Англии. На Дальнем Востоке главными соперниками за новые империи были англичане, французы и испанцы. Англичане имели огромное преимущество в виде морской границы — «серебряного пояса» Ла-Манша, отделяющего их от Европы и физически, и политически.

Франция всегда была слишком занята европейскими делами. В продолжение всего XVIII века она пропускала все случаи расширить свои владения на Западе и на Востоке ради господства над Испанией, Италией и находившейся в состоянии хаоса Германией. Религиозные и политические разногласия, возникшие в Англии в XVII веке, заставили многих англичан переселиться навсегда в Америку. Они пустили там корни, расплодились и размножились, и это дало англичанам большие преимущества в борьбе за Америку. В 1756 и 1760 гг. французам пришлось отдать Канаду англичанам и их американским колонистам, а несколько лет спустя английское торговое общество вполне подчинило себе французские, голландские и португальские владения на полуострове Индостан. Великое монгольское царство Бабура, Акбара и их наследников пришло в большой упадок, и история его захвата лондонским торговым обществом — британской Ост-Индской компанией — является одним из самых удивительных эпизодов во всей истории завоеваний.

Эта Ост-Индская компания была первоначально, при своем возникновении в царствование королевы Елизаветы, ни более, ни менее, как группой морских искателей приключений. Постепенно они вынуждены были набирать войско и вооружать свои суда. И вот оказалось, что это-то торговое общество, единственным занятием которого была нажива, начало торговать не только пряностями, красками, чаем и драгоценными камнями, но и доходами и территориями туземных владык и даже судьбами Индии. Оно явилось в Индию, чтобы покупать и продавать, а между тем совершило страшнейший грабеж. Некому было протестовать против его поступков. Мудрено ли, что его генералы, заправилы, чиновники и даже их писцы и простые рядовые воины вернулись в Англию, нагруженные богатой добычей.

При таких обстоятельствах люди, видя, что в их руках огромная и богатая страна, никак не могли решить, что дозволено и что не дозволено. Для них это была чужая страна, лежащая под чужим им солнцем, ее темнокожее население казалось особенной расой, находившейся вне сферы их сочувствия.

В Англии были смущены, когда все эти генералы и должностные лица вернулись и начали выставлять друг против друга темные обвинения в вымогательствах и жестокостях. Клайву парламент вынес вотум недоверия. Он покончил жизнь самоубийством в 1774 г. В 1788 г. Уоррэн Гастингс, второй великий администратор Индии, был оправдан и освобожден. Создалось странное, небывалое в мировой истории положение. Английский парламент управлял лондонской торговой компанией, господствовавшей в свою очередь над страной, которая была несравненно обширнее и многолюднее всех остальных владений английской короны. Для большинства англичан Индия была отдаленной, фантастической, почти недоступной страной, куда отправлялись бедные, но предприимчивые молодые люди, и откуда они возвращались много лет спустя очень богатыми и желчными стариками. Англичанам очень трудно было себе представить, какова была жизнь бесчисленных миллионов смуглокожих людей, живших под этим восточным солнцем. Их воображение отказывалось воспроизвести эту картину. Индия оставалась романтической, нереальной страной. Поэтому англичане не могли должным образом надзирать за действиями компании и контролировать их.

А между тем как западноевропейские державы боролись на всех океанах за обладание фантастическими заморскими странами, в Азии происходило с двух сторон завоевание обширных территорий. В 1360 г. Китай сбросил с себя монгольское иго и, вплоть до 1644 г., процветал под правлением великой туземной династии Мин. Затем другое монгольское племя, маньчжуры, вновь завоевали Китай и владели им до 1912 г. Тем временем Россия продвигалась на восток и становилась крупной величиной в мировой политике. Возвышение этой центральной державы Старого Света, которая не принадлежит определенно ни к Востоку, ни к Западу, имело величайшее значение для судьбы человечества. Россия в значительной степени обязана своим расширением появлению живших в ее степях казаков, защищавших ее от феодальной Польши и Венгрии на западе и от татар на востоке. Казаки были диким Востоком Европы, но во многих отношениях походили на Дикий Запад Соединенных Штатов в середине XIX столетия.

Все те, кому нельзя было оставаться в России: преступники, невинно преследуемые, беглые крепостные, сектанты, воры, бродяги, убийцы — искали пристанища в южных степях, там начинали новую жизнь и боролись за существование и свободу против поляков, русских и татар. Несомненно, что к казакам примешивалось множество беглых татар. Понемногу эти пограничные жители были привлечены на службу русскому государству, подобно тому, как шотландские горные племена превращены были английским правительством в полки. Им были предложены новые земли в Азии. Они сделались оружием против исчезавшего могущества монгольских кочевников сначала в Туркестане, а затем в Сибири, вплоть до самого Амура.

Трудно объяснить, чем был вызван упадок энергии монголов в XVII и XVIII столетиях. Через два или три столетия после Чингисхана и Тамерлана Центральная Азия, перед этим находившаяся на вершине могущества, внезапно впала в полное политическое бессилие. Быть может, в этом упадке народов Центральной Азии, который с точки зрения всемирной истории может оказаться лишь временным, сыграли роль перемены в климате, неведомые нам эпидемии чумы или малярийных заболеваний. Некоторые авторитеты полагают, что распространение среди них буддизма также имело на них умиротворяющее влияние. Как бы то ни было, но в XVI веке монгольские татары и тюркские племена уже прекратили свой натиск на соседей и, наоборот, сами подверглись нападению, были покорены и отброшены христианской Россией на западе и Китаем на востоке.

В течение всего XVII столетия казаки продвигались на восток от Европейской России и селились всюду, где находили удобные условия для земледелия. Кордон фортов и постов составлял как бы границу этих поселений и отделял их с юга от туркменов, сохранивших еще силу и способность действовать. На северо-востоке Россия не имела естественных границ, пока она не достигла Тихого океана.

ГЛАВА 16. АМЕРИКАНСКАЯ ВОЙНА ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ

Таким образом, третья четверть XVIII столетия увидела замечательное явление неустойчивого равновесия в Европе. Все государства ее находились в разладе, и она более не имела объединявшей ее раньше политической и религиозной идеи, но все же еще могла, благодаря огромному толчку, данному воображению людей печатной книгой, печатными географическими картами и развитием мореходства, распространить свою власть на побережья всех океанов земного шара. Правда, это распространение носило непланомерный и порывистый характер. Это был скорее бессвязный, лишенный всякой преднамеренности взрыв, вызванный временными и почти случайными преимуществами европейцев перед остальным человечеством. В силу этих преимуществ новый, все еще пустынный материк Америки был заселен, главным образом, пришельцами из Западной Европы.

Мотив, заставивший Колумба отправиться в Америку, а Васко да Гама в Индию, был тот же вековечный мотив всех моряков от начала мира — торговля. Но в то время, как причиной путешествий на многолюдный и богатый товарами Восток все еще продолжала служить торговля, и европейские поселения, возникшие там, оставались торговыми поселениями, откуда европейцы надеялись вернуться домой, чтобы там тратить свои деньги, — европейцы, попавшие в Америку и имевшие дело с народами, у которых производство стояло на очень низком уровне, нашли в недавно открытом материке новый интерес: добычу золота и серебра. Особенно много давали серебра рудники испанских владений в Америке.

Европейцы стали отправляться в Америку не только как вооруженные купцы, но и как золотоискатели, рудокопы, добыватели естественных богатств, а затем остались там в качестве плантаторов. На севере они добывали меха. Рудники и плантации требовали постоянных мест для жительства. Они вынуждали людей переселяться за море на продолжительное время. Наконец, в некоторых случаях, люди откровенно переселялись навсегда. Так, например, в начале XVII столетия английские пуритане переселились в Новую Англию, чтобы избежать религиозных преследований; в XVIII столетии Огльторп сослал арестантов из английских долговых тюрем в Джорджию, а в конце XVIII века голландцы отправили сирот на мыс Доброй Надежды. В XIX столетии и, в особенности, после появления пароходов поток европейской эмиграции на новые, пустовавшие земли Америки и Австралии возрос в течение нескольких десятков лет до грандиозного переселения.

Аллегорическое изображение победы США в войне за независимость

Таким образом, во внеевропейских странах выросло постоянное население из европейцев, и европейская культура была перенесена на более обширную территорию, чем та, на которой она развивалась. Эти новые общины, принесшие с собой в новые страны новую цивилизацию, развивались свободно, никем не замеченные. Правительства Европы проглядели их и совершенно не подготовились к тому, как с ними обращаться. Европейские политические деятели и министры продолжали рассматривать их как исключительно экспедиционные поселения, источники доходов, как «владения» и «колонии» еще долго после того, как в их населении уже развилось могучее сознание своей независимости, совершенно отдельного национального бытия. Европейцы продолжали смотреть на переселенцев как на своих граждан, неразрывно связанных с метрополией, долгое время спустя после того, как колонисты расселились внутри страны, вне досягаемости карательных экспедиций с моря.

Не надо забывать, что вплоть до XIX столетия единственной связью между этими заморскими государствами и Европой были океанские парусные суда. На суше самым быстрым средством передвижения была лошадь; связь и единство политической системы на суше зависели от быстроты этого способа сообщения.

К концу третьей четверти XVIII столетия две трети севера Северной Америки находились под властью Англии. Франция ушла из Америки. За исключением Бразилии, принадлежавшей Португалии, и одного или двух островов и небольших территорий, находившихся в руках французов, англичан, датчан и голландцев, Флорида, Луизиана, Калифорния и вся Америка к югу от них принадлежали Испании. Британские колонии к югу от Мэна и озера Онтарио первыми доказали, насколько недейственно парусное сообщение для поддержания связи, которая соединяла бы в одно политическое целое страны, отделенные друг от друга морями.

Эти британские колонии были крайне разнообразны, как по своему происхождению, так и по своему характеру. Наряду с британскими поселениями были и французские, шведские и голландские; в Мэриленде были колонии англичан-католиков, а в Новой Англии — ультра-протестантов. Между тем как жители Новой Англии сами обрабатывали свои земли и порицали рабство, в Виргинии и на юге плантаторы держали громадное количество вывезенных из Африки рабов-негров. Между этими штатами не могло быть общей естественной связи. Переехать из одного в другой означало обречь себя на длинное путешествие вдоль берега, не менее утомительное, чем переезд через Атлантический океан. Но этот союз между английскими американцами, которому противоречила разница происхождения и естественных условий, был им навязан эгоизмом и тупостью английского правительства в Лондоне. С них брали налоги, но они не имели права голоса в распределении этих налогов. Их торговые интересы приносились в жертву английским интересам. Крайне выгодная торговля невольниками пользовалась поддержкой британского правительства, несмотря на оппозицию виргинцев, которые сами охотно держали невольников и пользовались их трудом, однако боялись все увеличивавшегося наплыва диких чернокожих.

Англия в то время понемногу шла к более самодержавной форме монархии, и личное упрямство Георга III (1760–1820) сильно содействовало возникновению борьбы между правительством метрополии и колониями.

Конфликт был ускорен тем, что были изданы законы, покровительствовавшие лондонской Ост-Индской компании в ущерб американским судовладельцам. Груз трех кораблей, груженных чаем и введенных в Бостонскую гавань на основании нового закона, был выброшен за борт шайкой людей, наряженных индейцами (1773). Но военные действия начались только в 1775 г., когда английское правительство попыталось арестовать в Лексингтоне, близ Бостона, двух вождей американцев.

Первые выстрелы были сделаны англичанами в Лексингтоне, первое сражение произошло в Конкорде.

Так началась американская война за независимость. Более года колонисты выказывали большое нежелание порвать связь с отечеством. Лишь в середине 1776 г. конгресс восставших штатов выпустил «Декларацию о независимости». Джордж Вашингтон, обучившийся, подобно многим выдающимся колонистам того времени, военному искусству во время войны против французов, был избран главнокомандующим. В 1777 г. английский генерал Бер-гойн, пытавшийся пройти в Нью-Йорк через Канаду, был разбит при Фриманс-Фарме и вынужден сдаться в Саратоге. В том же году французы и испанцы объявили войну Великобритании, сильно затрудняя этим ее морские сообщения. Другая английская армия под командованием генерала Корнуэльса была окружена на Йорктаунском полуострове в Виргинии и вынуждена была капитулировать в 1781 г. В 1783 г. в Париже был заключен мир, и тринадцать колоний от Мэна до Джорджии превратились в союз независимых самостоятельных государств. Так возникли Северо-Американские Соединенные Штаты. Канада осталась верна Англии.

В течение четырех лет эти Штаты имели лишь весьма слабое центральное правительство, функционировавшее на основании соглашения о конфедерации. Казалось, что им суждено распасться на отдельные независимые общины. Но этот процесс был отсрочен вследствие вражды с Англией и некоторой агрессивности со стороны Франции. Это заставило американцев понять, как опасно в такое время разъединение. В 1788 г. была составлена и утверждена конституция, устанавливающая более сильную власть федерального правительства во главе с президентом, имевшим значительные полномочия, а слабое чувство национального единства окрепло вследствие второй войны с англичанами в 1812 г. Однако же, территория, занимаемая Штатами, была так обширна, и их интересы в то время столь различны — особенно если принять во внимание тогдашние способы сообщения — что распад союза на отдельные независимые штаты, по территории не больше европейских государств, являлся лишь вопросом времени. Сенаторам и членам конгресса из дальних округов приходилось совершать в Вашингтон на заседания длинное, утомительное и небезопасное путешествие; практически невозможно было преодолеть чисто физические препятствия, мешавшие распространению общности методов воспитания, литературы и идей.

Но были в мире силы, работавшие для приостановления распада. Появились речное пароходство, за ним железные дороги и телеграф, избавившие Соединенные Штаты от распадения на части и крепко спаявшие разъединенных американцев в одну великую нацию, занявшую среди современных народов первое место.

Двадцать два года спустя испанские колонии в Америке последовали примеру «Тринадцати» и порвали связь с Европой. Но так как они были разбросаны по всему материку, а к тому же отделены друг от друга горными хребтами, пустынями, лесами и португальской империей — Бразилией, они не могли образовать союза. Они превратились в созвездие республиканских государств и на первых порах проявляли сильную склонность к борьбе между собой и к революциям.

Бразилия пришла к неизбежному отделению от метрополии иным путем. В 1807 г. французская армия, под начальством Наполеона, заняла Португалию, и королевская семья бежала в Бразилию. С этого времени, до самого момента отделения, не Бразилия была в зависимости от Португалии, а скорее Португалия от Бразилии. В 1822 г. Бразилия объявила себя отдельным государством под управлением Педро I, сына португальского короля. Но Новый Свет не являлся благоприятной почвой для монархии. В 1889 г. бразильский император был преспокойно отвезен в Европу, и Соединенные Штаты Бразилии сравнялись с остальной республиканской Америкой.

ГЛАВА 17. ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И РЕСТАВРАЦИЯ МОНАРХИИ ВО ФРАНЦИИ

Не успела еще Англия лишиться тринадцати колоний в Америке, как внутри великой монархии произошел сильный социальный и политический взрыв, живо напомнивший Европе о непрочности всякого политического строя.

Мы уже говорили о том, что из всех государств Европы французской монархии удалось наиболее успешно провести принцип абсолютизма. Она была предметом зависти и образцом для множества соперничавших с ней небольших дворов. Но процветание ее было создано на базе несправедливости, что и привело к ее полному трагизма концу. Блестящая и агрессивная французская монархия бесплодно расточала жизнь и средства простого народа. Духовенство и дворянство были избавлены от налогов системой льгот, которые взваливали все государственные тяготы на средний и низший классы. Крестьяне были обременены налогами, а средний класс терпел под господством дворян всяческие унижения.

В 1787 г. французская монархия почувствовала себя банкротом и вынуждена была созвать представителей всех сословий королевства на совещание по вопросу о недостаточности доходов и чрезмерности расходов. В 1789 г. Генеральные штаты, т. е. собрание дворянства, духовенства и третьего сословия — грубое подражание английскому парламенту в первоначальной его форме, — были созваны в Версале. Штаты не собирались с 1610 г. Все это время Франция была неограниченной монархией. И вот теперь народ нашел способ высказать свое, давно накипевшее, недовольство. Сразу же между тремя сословиями возникла распря, вследствие намерения непривилегированного третьего сословия взять верх в собрании. Победу одержало третье сословие, и Генеральные штаты превратились в Национальное собрание, твердо решившее контролировать действия короля, как это делал английский парламент по отношению к английским королям. Король (Людовик XVI) приготовился к сопротивлению и вызвал войска из провинций. Тогда Париж и вся Франция восстали.

Падение неограниченной монархии совершилось очень быстро. Народ взял штурмом грозную Бастилию, и восстание распространилось по всей Франции. В восточных и северо-западных провинциях множество замков, принадлежавших дворянам, было сожжено крестьянами, жалованные грамоты тщательно уничтожены, а владельцы или умерщвлены, или изгнаны. Не прошло и месяца, как обветшалая аристократическая система старого порядка рухнула. Многие члены королевской семьи и придворные из партии королевы бежали за границу. Создалось временное правительство в Париже и во многих других больших городах, и этими муниципальными органами была организована новая боевая сила, Национальная гвардия, первоначально предназначавшаяся для оказания сопротивления королевским войскам. Перед Национальным собранием встала задача создания политического и социального строя, пригодного для новых времен.

Санкюлоты — название революционно настроенных бедных людей в Париже во время Великой Французской революции

Для решения ее собранию пришлось напрячь все свои силы. Все главные несправедливости самодержавного строя были сметены прочь. Налоговые льготы, крепостное право, аристократические титулы и привилегии были уничтожены, и была сделана попытка учредить в Париже конституционную монархию. Король покинул Версаль и его великолепие и, с уменьшенным придворным штатом, переехал во дворец Тюильри в Париже.

В течение двух лет казалось, что Национальное собрание сумеет создать компетентное правительство на современный лад. Многое из его трудов было целесообразно и сохранилось до сих пор, многое носило опытный характер и было впоследствии уничтожено. Многое являлось совершенно нецелесообразным. Был пересмотрен уголовный кодекс и были отменены пытки, произвольное заключение в тюрьму и преследования за ереси. Вместо старинных французских провинций — Нормандии, Бургундии и других — было образовано 80 департаментов. Людям всех классов был открыт доступ к высшим военным должностям. Была учреждена превосходная и простая система судов, но их достоинство сильно умалялось тем, что судьи выбирались народом на слишком короткий срок. Благодаря этому, толпа являлась как бы последней инстанцией для апелляции, и судьи, как и члены собрания, принуждены были угождать ей. Кроме того, все громадные богатства церкви были взяты под управление государства. Религиозные учреждения, не занимавшиеся воспитанием детей или благотворительностью, были уничтожены, а содержание духовенства было возложено на верующих. Низшее духовенство только выиграло от этого, так как его жалованье было до неприличия мало в сравнении с жалованьем высшего. Но, в довершение всего, должности священника и епископа были сделаны выборными, что в корне подрывало все основы римской церкви, где в центре всего стоял папа и где всякая власть идет сверху вниз. В сущности, Национальное собрание пожелало одним ударом превратить церковь Франции в протестантскую, если не по догматам, то по организации. Везде начались столкновения между духовенством, назначенным Национальным собранием и упорствовавшими (не желавшими присягнуть государству) священниками, оставшимися верными Риму.

В 1791 г. попытка введения конституционной монархии во Франции внезапно пришла к концу благодаря действиям короля и королевы, работавших в согласии со своими заграничными аристократическими и монархическими друзьями. На восточной границе собрались иностранные армии, и в одну июньскую ночь король, королева и их дети скрылись из дворца Тюильри и бежали, чтобы соединиться с иностранцами и изгнанными аристократами. Они были задержаны в Варение, привезены обратно в Париж, и вся Франция запылала страстным, полным патриотизма республиканизмом. Была провозглашена республика, последствием чего явилась война с Австрией и Пруссией. В январе 1793 г. короля судили и обезглавили по указанному англичанами примеру — за измену своему народу.

Затем наступил удивительный фазис в истории французского народа. Вспыхнуло сильное пламя энтузиазма и любви к Франции и республике. Народ решил не допускать больше никаких компромиссов, как внутри самой Франции, так и по отношению к соседним странам. Во Франции надо было уничтожить всех роялистов и предательство во всех его видах; за границей Франция должна сделаться покровительницей и помощницей всех революционеров. Вся Европа, весь мир должен был стать республиканским. Французская молодежь хлынула в республиканскую армию. Новая, чудная песнь распространилась по стране, песнь, которая и сейчас волнует кровь, как вино, — марсельеза. Перед этим гимном, перед грозными колоннами французских штыков и перед их страшной, с восторгом обслуживаемой артиллерией, иностранные армии отступили. Еще до конца 1792 г. французские войска совершили подвиги, далеко оставившие за собой величайшие подвиги Людовика XIV. Им удалось вторгнуться на неприятельскую территорию. Они оказались в Брюсселе, они заняли Савойю, захватили Майнц, отрезали у Голландии Шельду. Но тут французское правительство поступило крайне необдуманно. Раздраженное высылкой из Англии после казни Людовика своего представителя, оно объявило Англии войну. Это был неразумный шаг, потому что революция, давшая Франции новую, полную энтузиазма пехоту и блестящую артиллерию и избавившая эти войска от офицеров-аристократов и многих стеснявших ее развитие условий, вместе с тем разрушила дисциплину во французском флоте, а англичане были сильнейшей нацией на море. Этот вызов объединил против Франции всю Англию, между тем как вначале в Англии замечалось весьма значительное либеральное движение, сочувствовавшее революции.

Мы не можем говорить подробно о борьбе, которую Франция в следующие годы вела против европейской коалиции. Она навсегда изгнала Австрию из Бельгии, учредила в Голландии республику. Голландский флот, замерзший в Текселе, сдался, не выпустив ни одного снаряда. Движение французов на Италию было на некоторое время приостановлено, и только в 1796 г. новый генерал, Наполеон Бонапарт, победоносно прошел с оборванными и голодными республиканскими войсками через Пьемонт до Мантуи и Вероны.

Как говорит К. Ф. Аткинсон: «Больше всего поражала союзников численность и быстрота республиканцев. У этих импровизированных армий не было ничего, что могло бы их задерживать. Палаток нельзя было иметь за недостатком денег и за невозможностью перевозки их, так как потребовалось бы громадное количество фургонов; да они были и не нужны, ибо отсутствие удобств, которое вызвало бы массовое дезертирство во всякой армии, весело переносилось людьми 1793–1794 гг. Продовольствие для этих армий, неслыханной, по-тогдашнему, величины, нельзя было доставлять обозами, и французы вскоре привыкли жить «за счет страны». Таким образом, в 1793 г. были выработаны новые приемы войны — быстрота передвижения, полное развертывание народных сил, бивуаки, реквизиции и ударность — вместо прежнего осторожного маневрирования малочисленных регулярных армий, палаток, выдачи солдатам полного пайка и мелких стычек. В первом способе проявляется решительный и сильный дух, во втором — стремление рисковать малым ради малого же выигрыша…»

А пока эта оборванная толпа восторженных людей пела марсельезу и боролась за «La France», часто, по-видимому, не вполне ясно сознавая, чем она занята — грабежом или освобождением занятой ею страны, республиканский энтузиазм в Париже выливался в менее славную форму.

Во главе революции в это время стоял Робеспьер. Об этом человеке трудно судить. Но у него было то, что всего нужнее для властвования, — была вера. Он принялся спасать республику, как он это понимал. Оставаться у власти — значило спасти республику. Между тем начались восстания: одно на западе — в Вандее, где руководили дворяне и священники, другое произошло на юге, где поднялись Лион и Марсель и где тулонские роялисты приняли к себе англо-испанский гарнизон.

Заработал Революционный трибунал, начались беспрерывные убийства. Изобретение гильотины было очень удобно для этой цели. Была гильотинирована королева, большинство противников Робеспьера также были гильотинированы.

Преемником его была Директория, состоявшая из пяти человек, которая продолжала вести оборонительную войну за границей и не давала Франции развалиться в течение пяти лет. Директория является любопытной интермедией в этой трагедии, полной бурных перемен. Директория не изменила того, что застала. Стремление широко разнести революционную идею кинуло французские армии в Голландию, Бельгию, Швейцарию, Южную Германию и Северную Италию. Везде изгонялись короли и основывались республики. Но, несмотря на революционное рвение Директории, она допускала, для облегчения финансовых затруднений французского правительства, разграбление казны освобожденных народов. Война, которую вела Франция, из священной войны за свободу превращалась понемногу в обыкновенную войну старого режима. Существовали некоторые традиции великой монархии, с которыми Франция никак не могла расстаться: это были ее традиции в отношении иностранной политики. Во времена Директории они были также полны жизни, словно не произошло никакой революции.

К несчастью для Франции и для всего мира, появился человек, воплотивший в себе национальный эгоизм французов в его самой явной форме. Он подарил стране десять лет славы, а затем подверг ее унижению окончательного поражения. Это был тот самый Наполеон Бонапарт, который в Италии вел войска Директории от победы к победе.

В течение пяти лет существования Директории он интриговал и работал ради собственного возвышения. Постепенно он добрался до высшей власти. Это был человек крайне ограниченного ума, но беспощадно прямолинейный и с громадной энергией. Он начал свою карьеру как экстремист школы Робеспьера. Первую свою должность он получил от этой партии, но не смог охватить умом новые силы, действовавшие в Европе. Пределом его политических мечтаний была запоздалая и мишурная попытка возродить Западную Империю! Он старался уничтожить остатки прежней Священной Римской империи, чтобы заменить ее новой, центром которой должен был быть Париж. Император в Вене перестал быть императором Священной Римской империи и сделался просто австрийским императором. Наполеон развелся со своей женой француженкой, чтобы жениться на австрийской принцессе.

Еще в 1799 г., получив должность первого консула, он сделался фактически французским монархом, а в 1804 г. он, в прямое подражание Карлу Великому, провозгласил себя императором французов. Он был коронован папой в Париже и, взяв из его рук корону, сам надел ее себе на голову, по примеру Карла. Сын его был коронован королем римским

В течение нескольких лет царствования армии Наполеона побеждали на поле боя. Он завоевал большую часть Италии и Испании, разбил Пруссию и Австрию и господствовал во всех странах Европы, к западу от России. Но он никогда не мог отнять у англичан господства на море, и его флот был окончательно разбит английским адмиралом Нельсоном при Трафальгаре (1805).

Наполеон I Бонапарт — император французов в 1804–1815 гг., французский полководец и государственный деятель, заложивший основы современного французского государства

Испания опять поднялась против него в 1808 г., а британская армия под предводительством Веллингтона медленно оттеснила французов на север и, наконец, заставила их уйти с Пиренейского полуострова. В 1811 г. у Наполеона произошел конфликт с царем Александром I, и в 1812 г. он наводнил Россию огромной сборной армией из 600 000 человек, которая была разбита и большей частью уничтожена русскими солдатами и русской зимой. Против него поднялась Германия, а затем и Швеция. Французские армии были разбиты, а Наполеон отрекся от престола в Фонтенбло (1814). Он был сослан на Эльбу, вернулся во Францию в 1815 г., чтобы сделать еще одно усилие, и был разбит соединенными войсками англичан, бельгийцев и пруссаков при Ватерлоо. Он умер на острове Святой Елены, в плену у англичан в 1821 г.

Освобожденные французской революцией силы были подавлены и замерли. Многочисленный реакционный конгресс победоносных союзников собрался в Вене для того, чтобы восстановить, по возможности, прежний монархический строй, разодранный в клочья этой сильной бурей. В течение сорока лет в Европе господствовало нечто вроде мира — успокоение, вызванное истощением после страшных усилий.

ГЛАВА 18. ПЕРИОД НЕПРОЧНОГО МИРА В ЕВРОПЕ ПОСЛЕ ОТРЕЧЕНИЯ НАПОЛЕОНА

Две причины, главным образом, мешали этому периоду превратиться в период настоящего социального и международного мира и подготовили почву для цикла войн, ведшихся между 1854 и 1871 гг. Первой из них было стремление заинтересованных королевских дворов восстановить прежние несправедливые привилегии и ограничить свободу мысли, печати и слова. Второй причиной являлась совершенно невозможная система границ, установленная дипломатами Венского конгресса.

Присущая монархиям склонность к возвращению назад, к прежним условиям, раньше и более всего проявилась в Испании. Здесь даже была восстановлена инквизиция. По ту сторону Атлантического океана испанские колонии последовали примеру Соединенных Штатов и восстали против европейской системы великих держав, когда Наполеон посадил на испанский трон своего брата Иосифа в 1810 г. Джорджем Вашингтоном Южной Америки был генерал Боливар. Испания оказалась не в силах подавить это восстание. Оно длилось почти столько же, сколько длилась война за независимость Соединенных Штатов. Наконец, Австрия предложила, согласно принципам священного союза, чтобы все европейские монархи помогли Испании в этой борьбе. В Европе этому воспротивилась Англия, но окончательно разрушило проект монархической реставрации быстрое вмешательство президента Соединенных Штатов Монро в 1823 г. Он заявил, что Соединенные Штаты будут рассматривать всякое распространение европейской системы на западное полушарие как враждебные действия. Таким образом, возникла доктрина Монро, гласящая, что неамериканская власть не должна больше расширять своих владений в Америке. Это почти на сто лет помешало доступу в Америку системы великих держав и позволило новым испанским государствам Америки устраивать свою жизнь по собственному усмотрению.

Но хотя испанская монархия потеряла свои колонии, она все еще могла, под покровительством европейского конгресса, делать, что ей заблагорассудится, в Европе. Народное восстание в Испании было подавлено французской армией в 1823 г., на основании мандата от европейского конгресса; в то же время Австрия подавила революцию в Неаполе.

В 1824 г. умер Людовик XVIII и ему наследовал Карл X. Карл задался мыслью уничтожить свободу печати и университетов и восстановить неограниченную монархию. Для возмещения дворянству убытков за сожженные замки и секвестры 1789 г. была вотирована сумма в размере миллиарда франков. В 1830 г. Париж восстал против этого короля, являвшегося воплощением старого режима, и заменил Карла Людовиком-Филиппом, сыном того Филиппа Орлеанского, который был казнен во время террора. Остальные континентальные державы не вмешивались в это дело, ввиду открытого одобрения революции Великобританией и могучего либерального движения, возникшего в Германии и Австрии. К тому же ведь Франция все-таки осталась монархией. Людовик-Филипп (1830–1848) в течение восемнадцати лет оставался конституционным монархом Франции.

Таков был период шаткого и непрочного мира, дарованного Европе Венским конгрессом; он постоянно колебался из-за реакционной позиции монархистов. Напряженность, возникшая вследствие того, что дипломаты Венского конгресса провели ряд границ наобум, без всякого научного обоснования, медленно росла и становилась опасной для спокойствия человечества. Чрезвычайно неудобно соединять под одним управлением народы, говорящие на разных языках и, следовательно, имеющие различные литературы и различные национальные идеи, особенно если эти различия являются следствием религиозных разногласий.

Только очень сильный общий интерес, например, необходимость сообща обороняться от врагов, как мы это видим у швейцарских горцев, может оправдать тесное единение народов, говорящих на разных языках и исповедующих различную веру. Но в Швейцарии существует широкая местная автономия. Там же, где, как в Македонии, население является смешанным, и каждая деревня, каждый округ принадлежит различным племенам, — там система кантонов является, безусловно, необходимой. Но если читатель взглянет на карту Европы в том виде, как она была перекроена на Венском конгрессе, то ему покажется, что это перераспределение сделано нарочно для того, чтобы довести местных жителей до максимума раздражения.

Конгресс без всякой надобности уничтожил Голландскую республику, соединил протестантских голландцев с говорящими по-французски католиками прежних испанских (австрийских) Нидерландов и основал Нидерландское королевство. Он передал говорящей по-немецки Австрии не только старинную республику Венецию, но и всю северную часть Италии до Милана. Говорящую по-французски Савойю он соединил с несколькими провинциями Италии, чтобы восстановить Сардинское королевство.

В Австро-Венгрии, и без того уже являвшейся достаточно взрывоопасной смесью из несогласных между собой национальностей — немцев, венгров, чехов, словаков, южных славян, румын и итальянцев, — положение стало еще невыносимее, благодаря утверждению за ней еще и польских владений, приобретенных в 1772 и 1795 гг. Католически и республикански настроенный польский народ был в большей своей части отдан под малокультурное управление православного царя, а значительные округа отданы были протестантской Пруссии. Так же было утверждено приобретение царем совершенно чужой России Финляндии. Крайне несходных между собой шведов и норвежцев соединили под властью одного короля. Германия, как увидит читатель, была оставлена в особенно опасном состоянии хаоса. Пруссия и Австрия лишь частично входили в состав Германской конфедерации, включавшей множество других небольших государств. Датский король входил в конфедерацию вследствие того, что имел небольшие владения в Голштинии, жители которой говорили на немецком языке. Люксембург также был включен в состав Германской конфедерации, хотя его монарх был одновременно и королем Нидерландов, а часть населения говорила по-французски.

В образе действий конгресса сказалось полное пренебрежение к тому факту, что народ, говорящий по-немецки и черпающий свои идеи из немецкой литературы (или же народ, говорящий по-итальянски и черпающий свои идеи из итальянской литературы, или же народ, говорящий по-польски и черпающий свои идеи из польской литературы), будет лучше себя чувствовать, принесет больше пользы и будет менее вреден для остального человечества, если ему дадут вести свои дела на родном языке. Мудрено ли, что в одной из самых популярных немецких песен того времени поется, что «где говорят по-немецки — там немецкое отечество».

В 1830 г., воодушевленные начавшейся во Франции революцией, говорящие по-французски бельгийцы восстали против соединения их с голландцами в одно общее королевство Нидерландское. Державы, опасаясь образования новой республики или возможного присоединения Бельгии к Франции, поспешили умиротворить бельгийцев, дав им монарха, Леопольда I Саксен-Кобург-Готского. В том же 1830 г. произошли ряд неудачных восстаний в Италии и Германии и еще одно, гораздо более серьезное, в русской Польше. Республиканское правительство в Варшаве продержалось целый год против Николая I (который наследовал Александру в 1825). Наконец, восстание было подавлено с большой жестокостью. Польский язык был изгнан из всех учреждений и школ; православная церковь была объявлена господствующей.

В 1821 г. произошло восстание греков против турок. В течение шести лет они вели отчаянную борьбу, а правительства Европы спокойно взирали на эту картину. Либеральное общественное мнение протестовало против подобного бездействия. Добровольцы из всех европейских государств присоединились к инсургентам, и, наконец, Россия, Англия и Франция предприняли совместные действия. Турецкий флот был разбит французами и англичанами во время Наваринской битвы (1827), и царские войска вторглись в Турцию. Адрианопольским трактатом (1829) Греция была объявлена свободной, но ей не было дозволено вернуться к ее древним республиканским традициям. Ей подыскали короля-немца, принца Отто Баварского, а в придунайские провинции (теперешняя Румыния) и в Сербию (часть Югославии) были назначены губернаторы-христиане. Много крови должно было еще пролиться, пока не произошло окончательное изгнание турок из этих стран.

ГЛАВА 19. РАЗВИТИЕ ТЕХНИКИ

В течение XVII и XVIII веков и в начале XIX, между тем как на нашем материке происходили конфликты между различными державами и государями, и лоскутная Европа Вестфальского трактата (1648) превращалась, точно в калейдоскопе, в лоскутную Европу Венского трактата (1815), между тем как парусные суда распространяли во всем мире европейское влияние, в Европе и в странах, подражавших Европе, заметно прогрессировал рост знаний. Люди начали понемногу получать ясное понятие о мире, в котором они живут.

Это явление происходило совершенно независимо от политической жизни и не произвело в ней в течение XVII и XVIII столетия никаких заметных и быстрых изменений. Оно не имело также в этот период глубокого влияния на общие идеи. Известное реагирование на успехи науки началось позднее, но стало особенно сильным лишь во второй половине XIX столетия. Этот процесс совершался преимущественно в тесном кругу состоятельных и свободомыслящих людей. Не будь того, кого англичане называют «частным лицом», т. е. не занятого ни на службе, ни делами человека, научное движение не могло бы начаться в Греции и позднее вновь возникнуть в Европе. Университеты сыграли некоторую, но далеко не главную роль в философском и научном движении этого периода. Субсидируемая наука всегда имеет тенденцию быть застенчивой и консервативной; ей обычно недостает энергии, и она всегда будет противодействовать нововведениям, если только будет лишена общения с независимыми мыслителями.

Мы уже отметили возникновение «Королевского общества» в 1662 г. и то, что оно сделало для проведения в жизнь утопий «Новой Атлантиды» Бэкона. В течение XVIII столетия общие представления относительно материи и движения стали гораздо более ясными, двинулась вперед математика, развилось систематическое применение оптических стекол для микроскопов и телескопов, сильно двинулась вперед классификационная отрасль естественных наук, возродилась анатомия. Геология, предугаданная Аристотелем и предсказанная Леонардо да Винчи (1452–1519), принялась за свое великое дело изучения и истолкования летописи земной коры.

Прогресс физики отразился и на металлургии. Усовершенствования в области металлургии сделали возможным более широкое и смелое использование металлов и других веществ, отразились на изобретениях практического характера. Появились новые машины в небывалом еще количестве, вследствие чего произошел переворот в промышленности.

В 1804 г. Тревитик использовал машину Уатта для целей передвижения и построил первый локомотив. В 1825 г. была открыта первая железная дорога между Стоктоном и Дарлингтоном, и «Рокэт» Стивенсона, таща за собой поезд весом в тринадцать тонн, достиг скорости сорока четырех миль в час. С 1830 г. началась постройка железных дорог. К середине XIX столетия они раскинулись сетью по всей Европе.

Таким образом, внезапно изменилось одно из неизменных с давних пор условий человеческой жизни — скорость передвижения по суше. После русской катастрофы Наполеон проехал из окрестностей Вильно в Париж за 312 часов. Длина пути равнялась приблизительно 1400 милям. Он ехал при наилучших условиях и делал в среднем около 5 миль в час. Обыкновенный путешественник не смог бы проехать это расстояние и за вдвое больший срок. Это был почти тот же максимум скорости, которого достигли римляне в I веке до Р. X. И вот произошла эта перемена. Железные дороги сократили время этого пути почти до 48 часов для обыкновенного путешественника. Иными словами, они сократили главные расстояния Европы в десять раз. Благодаря ним оказалось возможным управлять из одного центра территориями, в десять раз более обширными, чем раньше. Но Европа даже до сих пор не осознала еще все значение железных дорог. Она и в наши дни все еще стеснена границами, проведенными в эпоху лошадей и шоссе.

Паровоз Тревитика

В Америке результаты введения железных дорог сказались немедленно. Для Соединенных Штатов, расширявшихся на запад, это означало возможность постоянной связи с Вашингтоном, как бы далеко ни уходила от него граница. Железные дороги сделали возможным тесное единение в масштабах, в которых раньше оно было бы невозможным.

Пароход вначале даже несколько опередил локомотив в ранней фазе его развития. На канале Ферт оф Клэйд в Англии уже в 1802 г. был пароход «Шарлотта Дунди», а в 1807 г. американец Фултон завел на реке Гудзон, выше Нью-Йорка, пароход «Клермонт» с построенной в Англии машиной. Первый вышедший в море пароход «Феникс», который отправился из Нью-Йорка (Гобокен) в Филадельфию, был также американским. Американской же была «Саванна» — первый пароход, совершивший переход через Атлантический океан (1819) («Саванна» была снабжена также парусами). Все эти пароходы были колесными, но колеса непригодны для плавания в бурю, лопасти колес легко ломаются, и пароходом нельзя больше управлять. Изобретение винта последовало не сразу. Пришлось преодолеть много трудностей, прежде чем винты оказались пригодными для этого дела. Лишь в середине XIX столетия тоннаж морских пароходов начал превышать тоннаж парусников. Но тут уже эта эволюция в морском транспорте пошла быстро. Впервые люди стали переплывать моря и океаны с некоторой уверенностью, что они прибудут на место назначения в определенное время. Переезд через Атлантический океан, бывший прежде делом довольно опасным и длившийся несколько недель, а иногда и несколько месяцев, начал постепенно ускоряться, и, наконец, в 1910 г. быстроходные пароходы стали совершать его в пять дней, заранее определяя время прибытия с точностью до одного часа.

Одновременно с развитием парохода и железных дорог Вольт, Гальвани и Фарадей, исследовавшие различные явления в области электричества, дали человечеству новое поразительное средство для общения друг с другом. Электрический телеграф появился в 1835 г. Первый подводный кабель был проложен в 1851 г. между Францией и Англией. В течение нескольких лет телеграф распространился по всему цивилизованному миру, и известия, раньше медленно распространявшиеся из одного места в другое, теперь стали узнаваться одновременно во всех пунктах земного шара.

Эти изобретения — паровые железные дороги и электрический телеграф — казались воображению людей середины XIX века самыми удивительными и внезапно сделанными изобретениями, но на деле это были только очевиднейшие и еще неуклюжие плоды гораздо более глубокого процесса. Технические знания развивались необычайно быстро и широко, в сравнении с прогрессом всех предыдущих лет. Гораздо менее заметным, на первый взгляд, в обыденной жизни, но, в конце концов, гораздо более важным было расширение власти человека над различными строительными материалами. До середины XVIII века железо извлекалось из руды посредством древесного угля. Получались лишь мелкие куски железа, которые ковали, чтобы придать им желаемую форму. Эту работу исполняли ремесленники-кустари. Качество и обработка были в большой зависимости от опытности и умения работника, поэтому в XVI веке нельзя было выделывать железные предметы, превышающие весом две или три тонны (это ставило, кстати, очень определенную границу размеру пушек). Доменная печь появилась в XVIII веке и стала совершенствоваться после введения в употребление кокса. Только в XVIII веке мы получили листовое (1728) и брусковое железо (1783). Паровой молот появился лишь в 1838 г.

Древний мир не мог употреблять пара вследствие того, что его металлургия стояла на низком уровне. Паровая машина и даже примитивный насос не могли быть изобретены, пока не было листового железа. Прежние машины кажутся современному глазу очень жалкими и грубыми кусками металла, но они представляли собой максимум, который могла дать тогдашняя металлургия. В 1856 г. был найден способ Бессемера и, вслед за тем (1864), способ открытого очага, благодаря которому сталь и всякого рода железо могли быть расплавлены, очищены от примесей и вылиты в формы, причем все это производилось в дотоле невиданных размерах и с дотоле невиданным совершенством. В настоящее время в электрических печах можно видеть целые тонны расплавленной стали, кипящей, как молоко в кастрюльке. Ни одно из предыдущих достижений человечества не может равняться по своему значению этому умению обращаться с громадными массами стали и железа, изменять по желанию их состав и качество. Железные дороги и первые машины разных родов были только первым торжеством новых методов металлургии. Вскоре появились суда, сделанные из железа и стали, огромные мосты и постройки из стали — все это в гигантском масштабе. Люди поздно увидели, что железнодорожные пути слишком несовершенны, и что они могли бы организовать транспорт гораздо лучше и в гораздо большем масштабе.

До XIX столетия в мире не было ни одного судна вместимостью более 2000 тонн, теперь же есть пассажирские пароходы, водоизмещение которых равняется 50000 тоннам. Есть люди, смеющиеся над этим прогрессом, называющие его «чисто количественным», но такие насмешки указывают лишь на их умственную ограниченность. Большие суда и железные остовы для постройки вовсе не являются увеличенным изданием малых судов или малых построек прежнего времени, как они думают. Они совершенно различны по существу, они построены гораздо легче и проще, из лучшего и более крепкого материала; они больше не строятся по готовым образцам или по личному вдохновению, а на основании тонких и сложных выкладок. В здании или судне старого типа строитель рабски подчинялся материи и ее законам. В постройках нового образца материя подчиняется строителю, он ее изменяет, лепит по своему желанию. Подумайте только об угле, железе и песке, извлеченных из гор и ям, разбитых, обработанных, расплавленных, вылитых и превращенных в тонкий блестящий шпиль из стали и стекла, возвышающийся на высоте шестисот футов над скученным городом.

Мы привели эти подробности движения вперед человеческих знаний в области обработки стали и его результаты лишь в виде иллюстрации. То же самое можно было бы сказать об обработке меди, олова и множества других металлов. Назовем хотя бы два — никель и алюминий, — неизвестные до наступления XIX века. И именно в этом великом и все растущем господстве над веществом, над разными сортами стекла, камня, цемента и другими, над красками и тканью проявились главные достижения революции в технике. Однако мы все еще находимся в стадии собирания первых плодов. Мы имеем власть, но должны еще научиться ее употреблять. Часто случалось, что применение научных познаний на практике выходило грубым, мишурным, бестолковым или же ужасным. Художник и ремесленник едва только начали работать над бесконечным разнообразием материалов, находящихся теперь в их распоряжении.

Параллельно с этим развитием техники росла новая наука об электричестве. Только в восьмидесятых годах XIX века в этой области начали проявляться результаты, поразившие толпу. Затем вдруг появились электрический свет, электрическая тяга, превращение силы. Возможность посылать силу (которая по желанию может превращаться в механическое движение, свет или теплоту) по медной проволоке, как воду по трубе, стала проникать в умы обыкновенных людей.

Вначале англичане и французы шли впереди других народов в отношении успехов в развитии науки. Но вскоре немцы, научившиеся смирению при Наполеоне, выказали такое усердие и такую настойчивость в научных изысканиях, что опередили французов и англичан. Британская наука была в большой степени созданием англичан и шотландцев, работавших вне обычных центров эрудиции.

Британские университеты отличались в то время крайней отсталостью, вызванной педантичным заучиванием в них латинских и греческих классиков. У французов в педагогике также господствовали классические традиции школ иезуитов, вследствие чего немцам нетрудно было организовать кадры исследователей, незначительные, правда, сравнительно с задачей, которую они себе ставили, но очень большие по сравнению с кучкой французских и английских изобретателей и экспериментаторов. И хотя эта научная работа сделала Англию и Францию самыми богатыми и могущественными странами мира, она не дала богатства и власти ученым и изобретателям. Искренне преданный науке человек всегда бывает, как говорят, «не от мира сего». Он слишком занят своими работами, чтобы строить планы о том, как извлечь из них деньги. Экономическая эксплуатация его открытий очень легко и естественно попадает потому в руки более алчной личности, и мы видим, что богачи, появляющиеся в Великобритании при каждом новом научном или техническом прогрессе, хотя и не выказывают такого страстного желания оскорбить и убить несущего национальные золотые яйца гуся, как представители схоластики и клерикалы, однако спокойно позволяют этим полезным существам голодать. Изобретатели и изыскатели рождаются для того, думают они, чтобы их трудами пользовались умные люди.

В этом отношении немцы оказались немного умнее. Немецкие педанты не выказывали такой сильной ненависти к новой науке. Они допустили ее развитие. Немецкий делец и фабрикант не презирали так человека науки, как делали это его английские соперники. Наука, находили немцы, может дать хорошую жатву, прибыльную для удобрившего почву. Они оказывали, поэтому, некоторую поддержку ученым. Их траты на научные работы были сравнительно велики, и эти траты были обильно вознаграждаемы. Во второй половине XIX века знание немецкого языка стало необходимым благодаря трудам немецких ученых, для всякого, желавшего быть в курсе последних работ по его специальности, в некоторых отраслях, а особенно в химии, Германия значительно опередила своих западных соседей. Научный подъем шестидесятых и семидесятых годов в Германии начал практически сказываться после восьмидесятых, и Германия сильно превзошла Англию и Францию в развитии техники и промышленности.

В истории изобретений развернулась новая страница, когда в восьмидесятых годах появилась новая машина, в которой двигательная сила взрывчатой смеси заменила двигательную силу пара. Легкие, очень сильные машины, которые таким образом можно было делать, были применены к автомобилям и достигли такой легкости и силы, что сделали полеты по воздуху — долго считавшиеся невозможными — свершившимся фактом. Удачный летательный аппарат — но недостаточно большой, чтобы поднять человека, — был построен профессором Ланглом из Смитсонского института в Вашингтоне в 1897 г. В 1909 г. аэроплан стал средством передвижения для людей. С улучшением железных дорог и автомобильным движением казалось, что в увеличении быстроты передвижения наступила пауза, но с появлением аэроплана действительное расстояние между различными пунктами земного шара еще более сократилось. В XVIII столетии от Лондона до Эдинбурга было восемь дней езды. В 1918 г. британская гражданская комиссия воздушного транспорта сообщила, что путь от Лондона до Мельбурна — полпути вокруг света — через несколько лет будет совершаться в тот же восьмидневный срок.

Не надо придавать слишком большое значение таким поразительным сокращениям расстояния от одного места до другого. Это только указание на более глубокое и более значительное расширение человеческой мощи. Агрономия и агрономическая химия, например, сделали такие же успехи в XIX веке. Люди научились так удобрять почву, что стали получать вчетверо и впятеро большие урожаи, чем получали с той же площади в XVII веке. Еще необычайнее были успехи медицины. Средняя продолжительность жизни человека увеличилась, возросла работоспособность, сократилась смертность от болезней.

Мы имеем теперь дело с крупной переменой в жизни человечества, устанавливающей новый фазис в его истории. Эта революция в технике произошла на протяжении немногим более одного столетия. В это время человек сделал в материальных условиях жизни такой скачок вперед, какого не сделал в длинный период времени от палеолитической эпохи до начала земледелия или от времени царствования Пепи в Египте до Георга III. Создалась новая гигантская материальная основа для людских отношений. Эти изменившиеся условия, очевидно, требуют больших перемен в нашем социальном, экономическом и политическом строе. Но эти перемены по необходимости ждали развития революции в технике, а ныне еще находятся в своей начальной стадии.

ГЛАВА 20. ПЕРЕВОРОТ В ПРОМЫШЛЕННОСТИ

У многих историков наблюдается тенденция смешивать то, что мы здесь назвали «революцией в технике» (т. е. совершенно новое, еще неизвестное человечеству, явление, возникшее благодаря систематическому развитию науки, новый шаг вперед, подобный изобретению земледелия или открытию металлов) — с обстоятельством совершенно иного свойства и иного происхождения, имевшим уже в истории прецедент, — а именно с тем развитием социальных и финансовых сил, которое известно под названием «переворота в промышленности». Оба процесса шли параллельно, постоянно оказывали друг на друга влияние, но по существу они в корне отличались друг от друга. Даже если бы мир не узнал каменного угля, силы пара, машин, все же в промышленности произошел бы какой-нибудь переворот, но, в таком случае, он наверное явился бы довольно точным воспроизведением социального и финансового развития последних лет Римской республики. Вновь повторилась бы история с обездоливанием свободных земледельцев, с артельным трудом, крупными имениями, огромными, нажитыми спекуляцией, состояниями и разрушительным, в социальном отношении, финансовым процессом. Ведь мануфактуры возникли еще до применения механической рабочей силы и изобретения машин. Мануфактуры явились продуктом не изобретения машин, а «разделения труда». Еще до применения в промышленности даже простого водяного колеса вымуштрованные, занятые тяжким трудом рабочие уже занимались изготовлением различных предметов вроде картонных коробок и мебели, раскрашивали географические карты и иллюстрации для книг. В Риме, при Августе, уже существовали мануфактуры. В мастерских книготорговцев, например, новые книги диктовались целым рядам переписчиков. Человек, внимательно прочитавший сочинения Дефо и политические памфлеты Филдинга, поймет, что мысль сгонять бедняков толпами в помещения, чтобы они там совместно работали и могли прокормиться, пользовалась популярностью в Англии еще до конца XVII века. Намеки на нее встречаются даже в таком старинном сочинении, как «Утопия» Томаса Мора (1516). Это явление социального порядка, независимое от развития техники.

Вплоть до середины XVIII века социальная и экономическая история Западной Европы, в сущности, следовала по тому же пути, по которому шел и Рим в течение трех последних столетий до Р. X. Но политическая разобщенность Европы, политические возмущения против монархического правления, сопротивление низших классов, а также, быть может, большая способность западных европейцев к технике и техническим изобретениям дали этому процессу совершенно иное направление. Идея о солидарности всех людей была, благодаря христианству, гораздо более широко распространена в новом мире Европы, политическая власть не была сосредоточена в одних руках, и энергичные люди, стремившиеся разбогатеть, охотно поэтому отказывались от рабства и эксплуатации наемного труда в пользу применения механической силы и машин.

Революция в технике (процесс технических изобретений и открытий) была чем-то совершенно новым, еще неизвестным человечеству; она шла, развиваясь дальше, не считаясь с теми социальными, политическими и экономическими последствиями или переменами в промышленности, которые она могла вызвать. С другой стороны, революция в промышленности, как и большинство дел человеческих, подверглась и продолжает еще подвергаться все более и более глубоким изменениям и отклонениям, вследствие неодинаковости условий человеческой жизни. И существенное различие между накоплением богатств, уничтожением класса мелких арендаторов, мелких торговцев и эрой крупных финансовых предприятий, характерных для Рима последних веков республики, с одной стороны, и весьма схожей концентрацией капитала в XVIII и XIX столетиях — с другой, — это различие кроется в глубоком несходстве характера труда здесь и там, несходстве, явившемся результатом переворота в технике. Рабочей силой Древнего мира являлась человеческая сила: все в конечном итоге зависело от силы человеческих мышц, мышц невежественных, порабощенных людей. В подмогу им изредка пользовались животными, например, волами или лошадьми. Если нужно было поднять тяжесть, ее поднимали люди; где нужно было срыть гору, ее срывали люди; где требовалось вспахать поле, его вспахивали люди и волы; нашим пароходам у римлян соответствовали галеры с рядами гребцов, с которых от тяжких усилий градом струился пот. В древних культурах огромная часть всего человечества была занята тяжелым физическим трудом чисто механического свойства. Вначале и машины, работавшие посредством механической силы, не обещали, казалось, освобождения от этого грубого физического труда. Большие партии рабочих были заняты рытьем каналов, вырубкой лесов, постройкой насыпей для железных дорог и тому подобными работами. Число горнорабочих значительно увеличилось. Но по мере того, как приближался к концу XIX век, все яснее и яснее выявлялась логика нового положения дел. Люди стали больше не нужны, как источник физической силы. Что мог механически сделать человек, то могла скорее и лучше сделать машина. Люди стали нужны лишь как таковые. Раб, являвшийся основой всех прежних культур, — существо, знавшее одно лишь послушание, человек, мозг которого был совершенно излишним придатком, — стал совершенно не нужен для благополучия человеческого рода.

И это утверждение правильно не только по отношению к новейшей металлургической промышленности; оно верно и для самых древних производств, таких, как земледелие и горный промысел. Появились быстро работающие машины, могущие пахать, сеять и жать; они заменили труд нескольких десятков людей. Культура Рима была построена на дешевых, лишенных человеческого достоинства, рабах. Современная цивилизация вновь перестраивается на основах дешевой механической силы. За последнее столетие машины постепенно дешевели, а труд — дорожал. Если машинам пришлось в продолжение одного или двух поколений дожидаться применения их в горном деле, то это происходило лишь потому, что в течение некоторого времени люди стоили дешевле, чем машины.

Это была перемена первостепенной важности в жизни человечества. Главной заботой богача и правителя в древних культурах было иметь надлежащее число рабов. Но чем ближе к концу подходил XIX век, тем яснее стало для руководящих умов, что низшие классы не могли оставаться рабами, им нужно было дать образование, хотя бы для поднятия производительности их труда. Рабочий должен был понимать, что он делает. С первых же дней распространения христианского учения среди народных масс Европы робко засиял, как тлеющий уголек, свет знания. Этот процесс стал заметен везде, где ступил ислам: ведь необходимо было внушить верующему хотя бы слабое представление о вере, через которую он спасался, а также дать ему возможность прочесть кое-что из священных книг, содержащих исповедуемое им учение. Столь излюбленные в Китае диспуты и борьба за приобретение последователей подготовили почву для семян знания. В Англии, например, в тридцатых и сороковых годах XIX столетия полемика между различными сектами и необходимость привлечения последователей, пока они находились еще в юном возрасте, вызвали возникновение целого ряда соперничавших между собой учебных заведений: «национальные» церковные школы, «британские» школы диссидентов и даже римско-католические школы. Вторая половина XIX века является периодом быстрых успехов народного образования на всем пространстве, куда проникла западная культура. Высшие же классы не сделали соответствующего шага вперед, несомненно, они пошли дальше, но далеко не в столь значительной степени, и потому огромная пропасть, до сих пор разделявшая всех людей на грамотных и неграмотных, закрылась и превратилась в едва лишь заметное различие в уровне образования. А позади этого процесса стоял переворот в технике, на первый взгляд, казалось, не имевший никакого отношения к социальным условиям, а на самом деле настоятельно требовавший уничтожения во всем мире класса неграмотных.

Простонародье в Риме никогда ясно не сознавало экономического переворота, происшедшего при республике. Обыкновенный римский гражданин не видел перемен, которые он переживал, с той ясностью и сознательностью, с которой мы теперь видим их. Но индустриальный переворот по мере того, как он развивался к концу XIX века, становился для низших классов, которые он преимущественно затрагивал, все более и более ясно «видимым», благодаря тому, что они научились читать, обсуждать разные вопросы и делиться мнениями, а также потому, что они могли передвигаться с места на место и видеть многое из того, что раньше им казалось совершенно недоступным.

ГЛАВА 21. РАЗВИТИЕ СОВРЕМЕННЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ И СОЦИАЛЬНЫХ ИДЕЙ

В древних культурах учреждения, обычаи и политические идеи вырастали медленно, век за веком; никто их заранее не предначертал, никто не предвидел, куда они приведут. Только когда настал великий век юности человечества — VI век до Р. X., — люди начали задумываться над взаимными своими отношениями, впервые стали критиковать установленные верования, законы и способы управления и впервые предложили изменить и переустроить их. Мы уже говорили о блестящей заре умственной жизни, народившейся в Греции, в Александрии, о том, как это многообещающее начало было вскоре омрачено падением основанных на рабстве культур и черными тучами религиозной нетерпимости и абсолютизма. После этого только в XV и XVI веках мы видим, как сквозь духовный мрак, окутавший Европу, вновь пробивается луч смелой и независимой мысли. Мы старались показать, какую роль в этом постепенном очищении умственного горизонта Европы сыграл великий вихрь арабской и монгольской любознательности. Сначала успехи стала делать прикладная наука. Первыми плодами возродившейся энергии расы были материальные достижения и материальное могущество. Науки, трактующие о человеческих взаимоотношениях, индивидуальная и социальная психология, педагогика и политическая экономия, являются не только более тонкими и сложными сами по себе, но кроме того неразрывно связаны с множеством душевных переживаний. Успехи, сделанные этими науками, были гораздо более медленны и вызвали значительно более сильную критику. Люди могут спокойно выслушивать разные теории о звездах и молекулах, но всякие мысли относительно основ нашей жизни затрагивают всех, кто нас окружает, и отражаются на нас же.

Подобно тому, как в Греции смелые теории Платона появились раньше, чем Аристотель начал свои точные исследования фактов, так и в Европе первые шаги на поприще политических наук вылились в форму «утопических» повестей, являвшихся прямым подражанием «Республике» и «Законам» Платона. «Утопия» сэра Томаса Мора — любопытное подражание Платону. Плодом ее явился новый закон о бедных в Англии. «Город солнца» неаполитанца Кампанеллы более фантастичен и дал меньше результатов.

К концу XVII века мы находим в Европе обширную и все более часто появляющуюся литературу по политическим и социальным наукам. Одним из первых, принявшихся за изучение этих вопросов, был Джон Локк, сын англичанина-республиканца, студент Оксфордского университета, вначале занимавшийся химией и медициной. Его сочинения об управлении государством, о веротерпимости и о воспитании юношества доказывают, что он искренно верил в возможность социального переустройства. Наряду с Локком, хотя и немного позже его, француз Монтескье (1689–1755) подверг все социальные, политические и религиозные установления тщательному и основательному анализу. Он сорвал романтический покров с абсолютной монархии во Франции. Ему, наряду с Локком, принадлежит честь уничтожения многих ложных идей, дотоле мешавших сознательным и планомерным попыткам перестроить общество.

Поколение, следовавшее за ним, в середине и конце XVIII века смело стало возводить свои построения на расчищенной им от нравственных и умственных заблуждений почве. Группа блестящих писателей, энциклопедистов, в большинстве своем бывших воспитанниками великолепных школ иезуитов, подняли знамя восстания и задались целью выработать проект обновления мира. Наряду с энциклопедистами, действовали экономисты, или физиократы, которые смело и резко ставили вопрос о производстве и распределении пищи и товаров. Морелли, автор сочинения «Code de la nature», нападал на институт частной собственности и предложил переустроить общество на коммунистических началах. Он был предшественником той обширной и разнообразной школы мыслителей-коллективистов XIX века, к которым обычно без всякого различия приклеивают этикетку «социалисты».

Что такое социализм? Существуют сотни определений социализма и тысячи социалистических сект. По существу своему, социализм является не более и не менее, как критикой идеи собственности с точки зрения общественной пользы. Сделаем краткий обзор истории этой идеи с момента ее зарождения. Вместе с другой идеей — идеей интернационализма — она является той осью, на которой главным образом вращается наша политическая жизнь.

Идея собственности возникает из воинственного инстинкта вида. Задолго еще до того, как люди стали людьми, их прародитель — обезьяна — уже был собственником. Зверь борется за свою примитивную собственность. Собака и ее кость, тигрица и ее логово, ревущий олень и его стадо — вот яркие примеры собственников. Старшина рода раннего палеолитического периода всегда отстаивал в своем мирке свое право собственности на жен и дочерей, на орудия. Если в его мир врывался другой мужчина, он вступал с ним в борьбу и убивал его, если мог. Род со временем стал разрастаться, как убедительно доказал Аткинсон в своем «Первобытном законе», вследствие того, что старшина постепенно начал мириться с существованием вокруг него более молодых мужчин, с их правом собственности на жен, захваченных ими на стороне, на орудия и украшения, ими изготовленные, и на убитую ими дичь. Человеческое общество создалось на основании соглашения между одним собственником и другим. Это был компромисс с инстинктом, на который люди принуждены были согласиться ввиду необходимости изгонять со своей территории какое-нибудь другое племя. Если холмы, леса и ручьи не являются ни «моей», ни «твоей» собственностью, то это происходит лишь потому, что они должны, в силу необходимости, быть «нашей» землей. Каждый из нас предпочел бы назвать эту землю своей, но это невозможно. В таком случае те, чужие, уничтожили бы нас. Общественная жизнь поэтому, с самого своего начала является «смягчением права собственности». Чувство собственности у зверя и у первобытного дикаря было гораздо более развито, чем в наше время в цивилизованном мире. Оно коренится скорее у нас в инстинкте, чем в разуме.

Для дикаря и для современного необразованного человека не существует никаких ограничений права собственности. Что человек может завоевать, тем он может и владеть: женщинами, оставленными в живых пленными, пойманными зверями, расчищенным местом в лесу, каменоломней и чем угодно. По мере того, как росла численность общины, установилось нечто вроде закона, запрещавшего междуусобицы, и люди стали вырабатывать разные примитивные приемы для улаживания всех подобных дел. То, что человек сам изготовил, или же захватил, или на что первый заявил притязание, то и считалось его собственностью. Казалось естественным, чтобы несостоятельный должник становился собственностью своего кредитора. Также естественным казалось, чтобы человек, заявивший свое право на какой-нибудь клочок земли, требовал платы с того, кто хотел ею пользоваться. Лишь понемногу, по мере того, как люди начали сознавать возможность организованной жизни, они почувствовали, что это неограниченное право собственности, распространявшееся решительно на все, превращается в стеснение. Люди почувствовали, что рождаются в мире, где все является частной собственностью и на все уже заявлено право. В настоящее время трудно проследить социальную борьбу в Древнем мире, но уже из того, что мы сообщали о Римской республике, видно, как в римском обществе пробудилось сознание того, что задолженность множества отдельных лиц может превратиться в общественное бедствие и что ее, в таком случае, следует аннулировать. Сознавало оно также, что неограниченное право на владение землей может тоже оказаться большим неудобством. Затем мы видим, что в Вавилоне, под конец его существования, право владения рабами подверглось строгому ограничению. Наконец, в учении великого революционера, Иисуса из Назарета, мы находим дотоле еще неслыханные нападки на частную собственность. Легче, говорит он, верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем владеющему обширными богатствами войти в царствие небесное. По-видимому, за последние двадцать пять или тридцать веков в мире происходит постоянное неуклонное критическое обсуждение границ, в которых может быть дозволено право собственности. Мы видим, что девятнадцать веков спустя после Иисуса из Назарета весь признающий христианское учение мир пришел к убеждению, что не может существовать право собственности на человеческие существа. А то положение, что «человек может со своей собственностью делать, что хочет», также оказалось сильно поколебленным по отношению к прочим видам собственности.

Но к концу XVIII столетия мир еще находился в стадии колебания по отношению к вышеуказанному положению. Он не имел никаких ясных, а тем более определенных данных для вынесения окончательного решения. Одним из первых побуждений везде являлось стремление охранить собственность от посягательства алчных и расточительных монархов и эксплуатации знатных авантюристов. Французская революция, в значительной степени, была вызвана желанием охранить частную собственность от налогов. Но провозглашенный революцией лозунг равенства превратил ее в противника того самого института собственности, для защиты которого она началась. Как могут люди быть свободными и равными, когда многие из них не имеют клочка земли, когда им нечего есть, а собственники не хотят им давать ни крова, ни пищи, иначе как за непосильный труд?

На этот вопрос одна значительная политическая группа ответила «всеобщим разделом». Эти деятели хотели сделать собственность более интенсивной и универсальной. Собственником должно было являться само государство (подразумевалось, конечно, демократическое).

Парадоксальным кажется, что люди, одинаково поставившие себе целью достижение всеобщей свободы и счастья, предлагали: одни — сделать частную собственность абсолютно неотъемлемой, а другие — совершенно уничтожить ее. Но так было на деле. И разгадка этого парадокса кроется в том, что право собственности есть нечто весьма сложное, а отнюдь не простое.

Лишь в течение XIX столетия люди начали давать себе отчет в том, что право собственности не однородно, а включает в себя право на владение множеством совершенно разных ценностей и предметов, что многие вещи (как, например, тело человека, кисть художника, одежда, зубная щетка) являются безусловной и неотъемлемой его собственностью. Но существует целый ряд предметов — железные дороги, различного рода машины, дома, обработанные сады, яхты и лодки для катания, например, вопрос о которых должен быть каждый раз подвергнут тщательному обсуждению, чтобы определить, до какой степени и в каких пределах они могут считаться частной собственностью, или насколько они принадлежат обществу и могут быть взяты под контроль государства и предоставлены во всеобщее пользование в интересах всего народа. Практическая сторона этого вопроса входит в область политики и превращается в задачу создания продуктивной администрации. Вопрос этот также касается области социальной психологии и сталкивается с выводами научной педагогики. Критика института собственности до сих пор является скорее вопросом личного чувства, чем достоянием науки. С одной стороны, мы имеем индивидуалистов, которые желали бы обеспечить и увеличить нашу настоящую свободу посредством установления права полной собственности на все то, чем мы владеем, а с другой — социалистов, которые хотят во многом урезать нашу собственность и ограничить наши владельческие права. На практике можно найти много градаций между крайним индивидуалистом, который еле соглашается на уплату налога для поддержания правительства, и коммунистом, отрицающим собственность. Обычно современный социалист является т. н. коллективистом; он до известной, довольно значительной, степени признает частную собственность, но считает, что воспитание, транспорт, копи, земля, большинство массовых производств предметов первой необходимости и т. п. должны быть переданы в руки высокоорганизованного государства. Все больше и больше людей приходят к сознанию, что необразованный человек неохотно и неуспешно работает на крупных предприятиях, и что каждый шаг, ведущий к более сложному положению вещей, каждый переход какой-нибудь функции из частных рук в руки государства настоятельно требует соответствующего прогресса в воспитании, в организации надлежащего руководства и контроля. Как печать, так и политические приемы современного государства слишком грубы, чтобы дать возможность развернуться коллективной деятельности.

Враждебный государству индивидуалист враждебен также и таможенным тарифам, государственным границам и всем стеснениям в свободе действий и передвижений, которые, очевидно, вытекают из установления этих границ. Интересно проследить, как два течения, столь отличные по духу, столь разные по существу, как этот окрашенный классовой борьбой социализм марксистов и индивидуалистическая фритредерская философия английских купцов эпохи королевы Виктории, сходятся, в конце концов, несмотря на различные исходные точки, в необходимости создания нового мирового хозяйства, не считающегося с пределами и ограничениями существующих государств. Логика действительности побеждает логику теории. Мы начинаем выяснять для себя, что имеющие столь далекие друг от друга точки отправления, индивидуалистическое и социалистическое учения, являются лишь двумя видами одного общего искания более широких политических и социальных идей и лучшего применения их, на почве которого могут сойтись все люди для совместной работы; искания, вновь возникшего в Европе и становившегося все интенсивнее по мере того, как в душе людей исчезало доверие к идеям Священной Римской империи и христианства, а век открытий расширял их горизонт и отдавал в их распоряжение, вместо одного бассейна Средиземного моря, весь земной шар.

Довести настоящий очерк возникновения и развития социальных, экономических и политических идей вплоть до современных взглядов мы не можем, так как это значило бы ввести в настоящую книгу слишком спорные вопросы, что не соответствовало бы ни ее объему, ни ее цели. Но если рассматривать эти вопросы так, как мы их рассматривали здесь, с открывающей широкие горизонты точки зрения мировой истории, то нельзя не признать, что полная переоценка этих руководящих идей человечества все еще не закончена. И мы не можем даже дать себе полного отчета в том, сколько работы нам предстоит в этом направлении. Как будто бы начинают выделяться некоторые пункты, получившие общее признание, влияние их на современные политические события и общественные дела уже становится заметным, но они в настоящее время не являются еще ни достаточно выясненными, ни достаточно убедительными, чтобы принудить человечество ввести их в жизнь. Действия людей колеблются между традициями и новыми веяниями и, в общем, скорее склоняются в сторону традиций. Однако, если мы сравним нынешние взгляды человечества с тем, что было в совсем недавние времена, то, несомненно, увидим, что вырисовываются очертания какого-то нового порядка вещей. Эти очертания еще крайне неясны, а кое-где покрыты мраком; подробности и формулировка положений этого нового порядка постоянно колеблются и меняются, но все же туман, скрывающий его, постепенно рассеивается, и его основные черты проступают все отчетливее и отчетливее.

С каждым годом становится все яснее, что во многих отношениях и в целом ряде вопросов человечество начинает превращаться в одну огромную общину, и что поэтому в подобных делах все больше и больше чувствуется необходимость мирового контроля. Упорно, например, возрастает уверенность в том, что вся наша планета в экономическом отношении представляет собою одну единицу, что для правильной эксплуатации ее естественных богатств необходим один компетентный руководящий центр. Увеличившееся могущество человеческого труда и расширение области его применения, являющиеся следствием новейших открытий, делают настоящее неорганизованное, частичное и часто противоречивое ведение этой отрасли хозяйства все более и более опасным и хищническим. Всякие финансовые и денежные операции также начинают приобретать мировое значение, и успешное ведение их возможно только в мировом масштабе. Заразные болезни, увеличение народонаселения и массовые переселения также являются, как теперь ясно увидели, явлениями, имеющими международное значение. Благодаря сильно выросшему могуществу человека и расширению сферы его деятельности, чудовищно возросла разрушительность войны и дезорганизация, ею вызываемая, и потому война теперь не может больше считаться действенным, хотя и грубым средством, для улаживания недоразумений между двумя правительствами и народами. Все эти явления настоятельно требуют контроля и власти, более обширной и более вдумчивой, чем все до сих пор существовавшие правительства.

Однако отсюда не следует, что решение этой задачи лежит в образовании какого-нибудь всемирного сверхправительства путем завоеваний или слияния уже существующих правительств. По аналогии с уже известными учреждениями, люди мечтали о парламенте всего человечества, о всемирном конгрессе, о президенте или императоре земного шара. Наше первое естественное побуждение влечет нас к какому-нибудь заключению в этом роде, но полувековой опыт и обмен мыслями, в общем, привели к признанию неправильности этой первой естественной мысли. Это как раз и есть линия наибольшего сопротивления объединению человечества. Последние теории склоняются, по-видимому, к образованию целого ряда особых комитетов или организаций с всемирными полномочиями, передаваемыми им существующими правительствами для урегулирования определенных дел. Эти учреждения должны будут препятствовать расхищению естественных богатств, содействовать их развитию, ведать уравниванием условий труда, международным миром, денежным обращением, количеством населения, народным здравием и т. д.

Человечество, может быть, откроет, что все его общие дела ведутся так, как бы они составляли одно целое, и в то же время не будет еще сознавать, что существует всемирное правительство. Но раньше, чем будет достигнута даже эта степень объединения, раньше, чем удастся подобным международным учреждениям восторжествовать над национальной подозрительностью и ревностью, необходимо, чтобы все умы прониклись сознанием единства человечества, чтобы представление обо всех людях как о членах одной семьи получило распространение по всей Земле и проникло в сознание каждого.

В течение нескольких десятков веков дух великих всемирных религий стремился укрепить и распространить эту идею о всеобщем братстве людей. Но до сего дня зависть, злоба и недоверие, вызываемые племенной, национальной или расовой враждой, препятствуют — и весьма успешно — шире взглянуть на эту проблему и последовать великодушным побуждениям, которые превратили бы каждого человека в слугу всего человечества. Идея о всеобщем братстве в настоящее время борется за власть над душой человека так же, как во время смут и беспорядков VI и VII столетий идея христианства боролась за власть над душой Европы. Распространение и содействие торжеству подобных идей должно стать делом множества бескорыстных и преданных человечеству миссионеров, но ни один современный писатель не может предугадать, насколько далеко зашла уже эта работа, какую она подготовила жатву.

Социальные и экономические вопросы, по-видимому, неразрывно связаны с международными вопросами. Решение их в каждом отдельном случае кроется в обращении к осознанию необходимости служения человечеству, которое нередко проникает в человеческие сердца и воодушевляет их. Недоверие, упорство и эгоизм наций отражают недоверие, упорство и эгоизм каждого отдельного предпринимателя и рабочего при решении вопроса об общем благе и, в свою очередь, отражаются ими. Извращенные чувства собственности в отдельных личностях находят себе параллель в разбойничьей жадности наций и монархов. Оба явления носят идентичный характер, это продукты одних и тех же инстинктивных побуждений, одного и того же невежества, одних и тех же традиций. Интернационализм есть социализм наций. Всякий, кто занимался решением этих вопросов, чувствует, что для правильного и окончательного решения этих загадок из области человеческих взаимоотношений и совместной работы еще не создано достаточно глубокой и развитой психологической науки, не выработано достаточно планомерного метода воспитания и организации. В настоящее время мы также не можем создать проекта действительно компетентной организации, которая сумела бы обеспечить мир по всей Земле, как не умели люди в 1820 г. составить проект электрической железной дороги; но, быть может, наше желание так же исполнимо и так же близко к осуществлению.

Никто не может перешагнуть пределы своих знаний, ничья мысль не может зайти за пределы современной ей мысли. Нам невозможно угадать или предсказать, скольким поколениям людей придется еще страдать от войн, хищнического способа хозяйствования, отсутствия безопасности и всяких бедствий раньше, чем взойдет заря великой эпохи мира и спокойствия, на наступление которой, по-видимому, указывает вся история, — той эпохи, когда мир будет царить в сердцах по всей Земле, когда рассеется мрак ночи, в котором мы пребываем, бесцельно и неразумно растрачивая нашу жизнь. Предлагаемые решения еще туманны и слишком общи. Их окружают страхи и подозрения. Сейчас происходит огромная работа по смене мировоззрения человечества, но она далеко еще не закончена. Наши понятия становятся яснее и точнее — но насколько быстро или постепенно — сказать трудно. Но чем яснее станут эти понятия, тем больше власти они приобретут над умами и воображением людей.

Нынешнее их бессилие объясняется неуверенностью в их несомненной правильности. Их не понимают, потому что они предлагаются в различных видах и без необходимого порядка. Но, выиграв в точности и определенности, новое мировоззрение приобретет и силу, чтобы заставить себя признать. И сила эта вскоре может начать расти. А как необходимое и логическое последствие подобного, более ясного понимания сути дела, будет предпринята великая работа систематического перевоспитания человечества.

ГЛАВА 22. РАСШИРЕНИЕ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ

Ни в одной стране мира не проявились так ярко и быстро последствия новых изобретений в области транспорта, как в Северной Америке. В политическом отношении Соединенные Штаты были воплощением либеральных идей середины XVIII века, которые и выкристаллизовались в их конституции. Эта конституция отрицала монархию, государственную религию, не признавала титулов, ревниво оберегала собственность как ступень к свободе и давала — вначале с небольшими изменениями в каждом штате — право голоса почти каждому совершеннолетнему гражданину мужского пола. Способ голосования был довольно примитивный, и потому политическая жизнь страны вскоре подпала под влияние строго организованных партий, что, впрочем, не помешало недавно освобожденному народу проявить энергию, предприимчивость и дух общественности, далеко превосходившие подобные качества у всех остальных современных народов.

Затем появилось уже отмеченное нами увеличение скорости передвижения. Любопытно, что Америка, которая больше других стран обязана своим процветанием этой скорости, меньше всего ее чувствовала. Соединенные Штаты ввели у себя железные дороги, речное пароходство, телеграф и т. д. и отнеслись к ним, точно они естественно являлись элементами их роста. А между тем этого не было. Все эти изобретения случайно появились как раз вовремя для сохранения единства Штатов. Нынешние Соединенные Штаты были созданы сначала речным пароходством, а затем — железной дорогой. Без этих изобретений нынешние Соединенные Штаты, эта обширная сухопутная держава, не могли бы существовать. Приток населения на запад был бы гораздо более медленный. Переселенцам, быть может, не удалось бы перебраться через обширные степи центра. Прошло двести лет, прежде чем колонизации удалось пройти путь от моря до Миссури, т. е. меньше половины материка. Первый штат, основанный за рекой, был штат Миссури; основан он был в 1821 г. и существовал исключительно благодаря пароходству. А остальной путь до Тихого океана был пройден в течение нескольких десятков лет.

Если бы мы могли воспользоваться кинематографом, то было бы интересно рассмотреть карту Северной Америки с 1600 г. до нашего времени, год за годом, причем каждую сотню жителей можно было бы обозначать маленькой точкой, а города с населением в сто тысяч человек — отмечать звездочками.

Читатель увидел бы, как эти знаки в течение двух веков медленно ползут вдоль морских побережий и судоходных рек и озер, постепенно распространяясь по всей Индиане, по Кентукки и т. д. Затем около 1810 г. произошла бы перемена, вдоль рек дело пошло бы живее: точки начали бы умножаться и распространяться дальше. Это означало бы, что появились пароходы. Вскоре точки проникли бы в Канзас и Небраску, причем исходной точкой их отправления были бы места стоянок пароходов на больших реках.

Затем, около 1830 г., появились бы черные линии железных дорог, и с этих пор черные точки стали бы уже не расползаться, а прямо разбегаться. Они стали бы появляться так быстро, словно брызги из какого-нибудь пульверизатора. И вдруг кое-где зачернели бы первые звездочки, означающие возникновение первых больших городов с народонаселением в сто тысяч. Сначала один или два города, а затем целое множество городов, каждый из них как узел посреди все возрастающей сети железных дорог.

Рост Соединенных Штатов — процесс, не имеющий прецедента в истории мира: это явление совершенно новое. Подобная община не могла бы возникнуть раньше, а если бы она даже и возникла, то, при отсутствии железных дорог, несомненно, давно развалилась бы. Без железных дорог и телеграфа гораздо легче управлять Калифорнией из Пекина, чем из Вашингтона. Но это огромное население Американских Соединенных Штатов не только чудовищно возросло, но и сохранило свою однородность. Оно даже стало еще более однородным. Житель Сан-Франциско в настоящее время более похож на жителя Нью-Йорка, чем житель Виргинии — на жителя Новой Англии сто лет тому назад. И процесс ассимиляции все еще продолжается без помех. Железные дороги и телеграф плетут вокруг Соединенных Штатов сеть, которая все больше и больше превращает их в одну огромную единицу, говорящую, думающую и действующую единодушно. Вскоре этому процессу начнет способствовать и авиация.

Эта огромная община Соединенных Штатов есть нечто совершенно новое в истории. Раньше бывали великие державы с населением, превышавшим сто миллионов, но они представляли собой конгломераты различных народов. Подобных размеров еще никогда не достигало ни одно государство с однородным населением. Для этого нового явления мы нуждаемся в новом термине. Мы называем Соединенные Штаты государством так же, как мы зовем государством Францию или Голландию. Но между ними такая же разница, как между автомобилем и пролеткой, запряженной одной лошадью. Они являются созданием различных эпох и различных условий; они работают в разном темпе и совершенно разными способами. Соединенные Штаты в отношении масштаба и перспектив будущего составляют нечто среднее между европейским государством и мировыми соединенными штатами.

Но американскому народу на его пути к нынешнему могуществу и безопасности пришлось пройти через стадию жестокой борьбы. Речные пароходы, железные дороги, телеграф и сопряженные с ними удобства все же появились слишком поздно, чтобы успеть предотвратить все увеличивавшееся столкновение интересов и взглядов между южными и северными штатами. Во-первых, существовало рабство, во-вторых, все люди были свободны. Железные дороги и пароходы вначале только обострили конфликт, вызванный определенными различиями между обеими частями Соединенных Штатов. Все увеличивавшаяся, благодаря новым способам передвижения, ассимиляция делала вопрос о преобладании духа Севера или духа Юга крайне жгучим. Компромисс вряд ли был возможен. Дух Севера был духом свободы и индивидуализма, а Юг стоял за крупное землевладение и за правление сознательной аристократии над подчиненными ей массами чернокожих рабов. Каждая новая территория, которая, по мере продвижения населения на запад, организовывалась в штат, каждая новая единица, которая включалась в быстро разраставшуюся американскую державу, становилась ареной борьбы между двумя идеями. Нужно было решить, станет ли она штатом свободных граждан, или же в ней получит преобладание система крупных имений и рабства. С 1833 г. американское общество борьбы с рабством не только противодействовало распространению этого института, но агитировало во всей стране за его полную отмену. Спор перешел в открытый конфликт по поводу вопроса о принятии Техаса в союз. Техас вначале входил в состав Мексиканской республики, но его широко колонизировали американцы из рабовладельческих штатов. Он отделился от Мексики, установил свою независимость в 1835 г. и был присоединен к Штатам в 1844 г. Когда в Техасе действовал мексиканский закон, рабство было там запрещено, но теперь Юг требовал превращения Техаса в рабовладельческий штат. И добился своего.

Между тем развитие океанского пароходства способствовало все возрастающему потоку эмиграции из Европы. Эмигранты увеличивали население северных штатов и способствовали превращению Айовы, Висконсина, Миннесоты и Орегона — земель, обрабатываемых выходцами с севера, — в штаты, что дало антирабовладельческому Северу возможность получить преимущество, как в сенате, так и в палате представителей. Занимавшийся выращиванием хлопка Юг, раздраженный возраставшей угрозой, которую представляло собой аболиционистское движение, и опасавшийся преобладания Севера в конгрессе, начал заводить речь об отделении от союза. Южане начали мечтать об аннексиях, которые они произведут в странах, лежавших к югу от них (Мексике, Вест-И ндских островах), о великом рабовладельческом государстве, не соединенном с Севером и доходящем до Панамы. Избрание Авраама Линкольна, противника рабства, в кандидаты на пост президента в I860 г. заставило Юг отделиться от союза. Южная Каролина издала «декрет об отделении» и начала приготовления к войне. К ней присоединились Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана и Техас. В Монтгомери, в штате Алабама, состоялся съезд, на котором Джефферсон Дэвис был избран президентом «американской конфедерации». Была принята конституция, определенно признававшая «институт рабства негров». Авраам Линкольн оказался типичным представителем тех «новых» людей, которые появились после войны за независимость. Свое детство он провел как частица того огромного потока переселенцев, который постоянно устремлялся на запад. Он родился в Кентукки, в 1809 г., мальчиком был привезен в Индиану, а затем в Иллинойс. Жизнь в лесах Индианы в те дни не отличалась удобствами; дом Линкольна представлял собой простую хижину из бревен в густом лесу, а образование, которое он получил, было скудное и носило случайный характер. Но мать рано научила его читать, и он стал жадно поглощать книги. В семнадцать лет это был высокий, атлетического сложения юноша, очень искусный в борьбе и беге. Некоторое время он служил приказчиком в магазине, затем сам открыл собственное дело, создал компанию вместе с каким-то пьяницей и влез в долги, которые были им окончательно выплачены лишь пятнадцать лет спустя. В 1834 г., когда ему было всего двадцать пять лет, он был выбран членом палаты представителей от штата Иллинойс. В этом штате вопрос о рабстве приобрел особенно острый характер вследствие того, что главой партии за распространение рабства в конгрессе был сенатор Дуглас из Иллинойса. Дуглас отличался прекрасными способностями и пользовался большим авторитетом. В течение нескольких лет Линкольн боролся с ним речами и памфлетами и постепенно превратился в его самого грозного и, в конце концов, победоносного оппонента. Кульминационного пункта их борьба достигла во время предвыборной кампании перед сменой президента в 1860 г. 4 марта 1861 г. Линкольн был избран. Южные штаты в то время уже отделились от федерального правительства в Вашингтоне и начали военные действия.

Эта гражданская война в Америке велась состоящими из добровольцев армиями, которые постепенно возросли от нескольких десятков тысяч людей до сотен тысяч, и, наконец, федеральные войска стали превышать миллион. Борьба шла на обширном пространстве между Новой Мексикой и океаном на востоке; главными яблоками раздора были Вашингтон и Нью-Ричмонд. Здесь не место говорить о все возраставшей энергии этой чисто эпической борьбы, волна которой перекатывалась взад и вперед по холмам и лесам Теннеси и Виргинии и вниз по Миссисипи. Она сопровождалась чудовищными человеческими потерями: тысячами убитых и раненых. За наступлением тотчас следовало контрнаступление, надежда сменялась отчаянием, вновь возвращалась и вновь исчезала. Временами казалось, что войска конфедерации вот-вот захватят Вашингтон, а федеральная армия приближалась к Ричмонду. Конфедераты, имевшие гораздо более малочисленные войска и меньше средств, сражались под предводительством необычайно талантливого полководца, генерала Ли.

У союзных же войск не было таких способных руководителей. Некоторые генералы были отставлены от должности, на их место были назначены другие, пока, наконец, не настал, при Шермане и Гранте, час победы над обнищавшим и истощенным Югом. В октябре 1864 г. федеральная армия прорвала левый фланг конфедератов, прошла из Теннесси через Джорджию к морю прямо поперек неприятельской территории, а затем повернула через Северную и Южную Каролины и зашла в тыл войск конфедератов. Грант, между тем, удерживал Ли под Ричмондом, пока его не окружил Шерман. 9 апреля 1865 г. Ли и его армия сдались в Аппоматоксе, а через месяц все войска конфедератов уже сложили оружие, и конфедерация прекратила существование.

Эта четырехлетняя борьба потребовала огромного физического и морального напряжения от населения Соединенных Штатов. Принцип автономии отдельных штатов был дорог многим, а Север как будто бы насильственно навязывал Югу отмену рабства. В пограничных штатах родные и двоюродные братья, даже отцы и сыновья, примыкали к разным партиям и оказывались в рядах враждующих между собой армий. Север чувствовал, что его дело правое, но для многих эта правота не являлась безусловной и неоспоримой. У Линкольна подобных сомнений не было. Он стоял за единение, он стоял за широкий мир во всей Америке. Он был против рабства, но рабство он считал вопросом второстепенным. Главная его забота состояла в том, чтобы не дать Соединенным Штатам распасться на две противные и враждующие части.

Когда, в начальной стадии войны, конгресс и генералы федеральных войск стали постепенно освобождать негров, Линкольн воспротивился этому и умерил их пыл. Он стоял за постепенное освобождение рабов с компенсацией. Только в январе 1865 г. вопрос настолько назрел, что конгресс уже мог предложить навсегда отменить рабство посредством внесения поправки в соответствующий параграф конституции, а война уже успела закончиться, когда эта поправка получила санкцию штатов.

По мере того, как тянулась война, первоначальный пыл и энтузиазм стали уменьшаться, и Америке пришлось пройти через все стадии усталости от войны и отвращения к ней. Президент оказался окруженным пораженцами, предателями, уволенными генералами, коварными политическими деятелями различных партий; за ним стоял усталый и сомневающийся в успехе народ, а перед собой он видел неспособных генералов и упавшие духом войска. Его единственным утешением могла быть только мысль, что положение Джефферсона Дэвиса в Ричмонде ничуть не лучше. Правительство Англии вело себя некорректно и позволило агенту конфедерации приобрести три быстроходных капера, из которых больше всего известен «Алабама», они изгоняли суда Соединенных Штатов со всех морей. В Мексике французская армия совершенно игнорировала доктрину Монро. Из Ричмонда приходили коварные предложения прекратить войну, оставить спорные пункты без решения, чтобы позднее обсудить их, а пока заключить союз и ударить общими силами на французов в Мексике. Но Линкольн соглашался принять эти предложения только в том случае, если будет признана победа Союза. Американцы могли совершить подобное дело как один народ, но не как два.

Он удерживал Соединенные Штаты от распада в продолжение длинных, тягостных месяцев поражений и неудач, в продолжение мрачных периодов раздоров и упадка духа, и нет никаких указаний на то, чтобы он хоть раз отступил от своих намерений. Бывали времена, когда делать бывало все равно нечего; и он сидел тогда в Белом доме, недвижимый и молчаливый, как мрачная статуя Решимости. Бывали времена, когда он, чтобы отдохнуть от напряжения, шутил и рассказывал анекдоты.

Ему удалось увидеть торжество союза. Он вошел в Ричмонд на другой день после его сдачи и услышал про капитуляцию Ли. Затем он вернулся в Вашингтон и 11 апреля произнес свою последнюю публичную речь. Темой ее были примирение и восстановление лояльного правительства в побежденных штатах. Вечером 14 апреля он отправился в театр Форда в Вашингтоне и здесь, пока он смотрел на сцену, был убит на месте выстрелом в затылок. Убийца был актер по имени Бут, который имел какой-то зуб против него и который незамеченным прокрался в ложу. Но Линкольн уже сделал свое дело: Соединенные Штаты были спасены.

Когда началась война, еще не было железной дороги к Тихому океану. По окончании ее железные дороги стали распространяться, как быстро разрастающееся растение. В настоящее время они перевили, охватили и крепко спаяли всю обширную территорию Соединенных Штатов, превратив ее в одно нераздельное целое как в духовном, так и в материальном отношении — в величайшую в мире истинную общину, которая и останется таковой до тех пор, пока в Китае не станут грамотными низшие классы.

ГЛАВА 23. РОСТ ГЕРМАНИИ И ДОСТИЖЕНИЕ ЕЮ ПРЕОБЛАДАНИЯ В ЕВРОПЕ

Мы уже говорили о том, как Европа, после волнений, вызванных французской революцией и наполеоновской авантюрой, вновь вступила в период непрочного мира и некого модернизированного восстановления политических условий, существовавших за пятьдесят лет до того. Вплоть до середины XIX века новые возможности, открытые производством стали, развитием железных дорог и пароходства, не отразились заметным образом на политических делах. Но зато социальные отношения стали напряженнее вследствие развития городской промышленности. Франция представляла собой явно беспокойную страну. За революцией 1830 г. последовала другая революция в 1848 г. После этого Наполеон III, племянник Наполеона Бонапарта, сделался сначала президентом, а затем (1852) и императором.

Он занялся перестройкой Парижа, превратив его из живописного антисанитарного города XVII века в тот латинизированный просторный мраморный город, который мы видим теперь. Он занялся также перестройкой Франции и превратил ее в блестящую, модернизированную империалистическую державу. Он решил вновь возродить то соперничество великих держав, которое постоянно держало Европу в состоянии войны — по самым пустячным поводам — в продолжение всего XVII и XVIII столетий. Русский царь Николай I (1825–1856) также начинал проявлять агрессивность и угрожал Турецкой империи, устремив свои взоры на Константинополь.

Во второй половине XIX века в Европе начался новый цикл войн. Это были преимущественно войны «за сохранение равновесия» или же за преобладание. Во время Крымской войны Англия, Франция и Сардиния напали, защищая Турцию, на Россию. Пруссия (в союзе с Италией) боролась с Австрией за верховную власть над Германией. Франция, сражаясь за Савойю, освободила Северную Италию от австрийского владычества, а Италия понемногу объединилась в одно королевство. Затем Наполеону III пришла в голову неудачная мысль начать авантюру в Мексике во время междоусобной войны в Америке. Он возвел на мексиканский трон некоего императора Максимилиана, но поспешил предоставить его своей судьбе. Тот был расстрелян мексиканцами, когда победоносное федеральное правительство начало показывать зубы.

В 1870 г. между Пруссией и Францией началась давно назревавшая борьба за верховенство в Европе. Пруссия давно предвидела эту борьбу и приготовилась к ней. Франция же насквозь прогнила из-за коррупции. Поражение ее наступило быстро и было полно драматизма. Немцы вторглись во Францию в августе. Одна многочисленная французская армия под предводительством императора капитулировала при Седане в сентябре, другая сдалась в октябре в Меце, а в январе 1871 г. Париж, выдержавший осаду и бомбардировку, был оккупирован немцами. Во Франкфурте был заключен мир, по которому провинции Эльзас и Лотарингия отошли к немцам. Все германские страны, за исключением Австрии, объединились в одну империю, и к плеяде европейских цезарей прибавился еще один император, германский.

В течение последовавших потом сорока трех лет Германия первенствовала в Европе. В 1877–1878 гг. на Балканах, между Россией и Турцией, произошла война, но после этого, если не считать некоторого перекраивания карты Балканского полуострова, границы Европы оставались без перемен в течение тридцати лет.

ГЛАВА 24. НОВЫЕ ЗАМОРСКИЕ ИМПЕРИИ, СОЗДАННЫЕ ЖЕЛЕЗНЫМИ ДОРОГАМИ И ПАРОХОДАМИ

Конец XVIII века был периодом распада империй, временем разочарований для тех, кто хотел расширить границы своих государств. Длинный утомительный путь между Англией, Испанией и их колониями в Америке препятствовал свободным переездам из метрополии в эти новые страны, и потому колонии начали преобразовываться в новые, совершенно отдельные общины, со своими философскими и духовными учениями, своими интересами, а иногда и собственным языком. По мере того, как они росли, все больше и больше ослабевали и без того непрочные узы — в виде пароходных линий, связывавшие их с метрополией. Беспомощным торговым поселениям, как, например, французским поселениям в Канаде, или же торговым компаниям в чужеземной стране, вроде английских в Индии, приходилось, разумеется, держаться ради сохранения жизни за страну, оказывавшую им поддержку и придававшую смысл их существованию. Мыслителям начала XIX века казалось, что это уже предел, которым ограничено всякое владычество над заморскими странами, что дальше этого пойти нельзя. В 1820 г. проекты великих империй во внеевропейских странах, так смело фигурировавшие на картах середины XVIII века, распались и приняли весьма скромные размеры. Одна лишь Россия по-прежнему широко раскинулась в Азии.

В 1815 г. Британская империя состояла из слабо заселенных местностей вдоль рек и озер в Канаде и лежавших за ними огромных пустынных пространств, единственными поселениями в которых пока были пункты для скупки мехов, принадлежавшие компании Гудзон Бэй. Англии принадлежали еще около трети полуострова Индостан (под управлением Ост-Индской компании), морское побережье в районе мыса Доброй Надежды, населенное неграми и непокорными колонистами-голландцами, несколько торговых пунктов на западном берегу Африки, Гибралтарская скала, острова Мальта и Ямайка, несколько второстепенных владений в Вест-Индии, где существовал рабский труд, Британская Гвиана в Южной Америке, а на противоположном конце Земли — две свалки для каторжников: в Ботани-Бэй в Австралии и на Тасмании. Испания удержала за собой Кубу и несколько поселений на Филиппинских островах. Португалия в Африке сохранила за собой некоторые остатки своих прежних владений. Голландия обладала несколькими островами и территориями на Ост-Индских островах и в Голландской Гвиане, а Дания имела один или два острова в Вест-Индском архипелаге. У Франции было два острова в Вест-Индии и Французская Гвиана. По-видимому, это было все, что требовалось для европейских держав; им, казалось, больше и не удастся ничего приобрести во внеевропейских странах.

Пока Европа была занята наполеоновскими войнами, Ост-Индская компания под управлением целого ряда генерал-губернаторов играла в Индии роль, весьма схожую с той, которую сыграли раньше тюркские и тому подобные племена, вторгавшиеся в Индию с севера. После Венского мира она продолжала свое дело: взимала налоги, вела войны, отправляла послов в азиатские страны как полунезависимое государство, имевшее, однако, определенную тенденцию высылать свои богатства на запад.

Мы здесь не можем подробно рассказать о том, как добилась владычества Британская компания путем союза то с одним туземным государством, то с другим, пока, наконец, не победила всех. Власть ее распространилась по всей стране вплоть до Ассама, Синда, Удхи. Карта Индии стала принимать облик, знакомый ученикам в нынешней школе, — лоскутного государства, состоящего из туземных княжеств, вкрапленных в обширные провинции, находящиеся под непосредственным владычеством Англии и соединяемых ими.

В 1859 г., вслед за весьма серьезным восстанием туземных войск в Индии, эта принадлежавшая Ост-Индской компании империя была присоединена к английской короне. Актом, известным под названием «Акта о лучшем управлении Индией», генерал-губернатор был переименован в вице-короля, а место компании было занято статс-секретарем, ответственным перед английским парламентом. В 1877 г. лорд Биконсфильд завершил это дело, провозгласив королеву Викторию императрицей Индии.

На столь необычных основаниях продолжается и по сию пору связь Индии с Англией. Индия все еще остается империей Великого Могола, но Великий Могол заменен теперь «коронованной республикой» Великобритании. Индия является самодержавной монархией без самодержца. Ее режим совмещает в себе все неудобства абсолютной монархии с безличностью и безответственностью демократической бюрократии. У индуса, желающего подать жалобу, нет видимого монарха, к которому он мог бы обратиться: его император — лишь златой символ. Ему остается в этих случаях или распространять в Англии памфлеты, или возбудить вопрос в палате общин. Чем больше занят парламент английскими делами, тем меньше внимания он уделяет Индии, и тем больше она будет предоставлена власти небольшой группы ее высших должностных лиц.

Если не считать присоединения Индии, можно сказать, что вплоть до более обширного развития пароходства и железных дорог ни одна из европейских держав не распространила широко своего владычества. Довольно многочисленная школа политических мыслителей в Англии склонялась к мнению, что заморские владения являются источником слабости для государства. Австралийские колонии развивались сначала медленно, но в 1842 г. там были найдены богатые залежи меди, а в 1851 г. — золотые россыпи, что придало им новое значение. Вследствие улучшения транспорта, австралийская шерсть также начала постепенно завоевывать европейские рынки. В Канаде тоже не видно особенного прогресса до 1849 г. В ней постоянно происходили раздоры между французами и англичанами, произошло даже несколько серьезных восстаний, и лишь в 1867 г. была введена новая конституция, поставившая Канаду на положение федерального доминиона, после чего напряжение несколько уменьшилось. Но окончательно изменило строй жизни проведение железных дорог. Железные дороги дали возможность Канаде, как и Соединенным Штатам, расширить свои владения на западе, сбывать свой хлеб и другие продукты на европейских рынках и все же оставаться, несмотря на быстрый рост и расширение, по языку и по симпатиям, одним целым. Железные дороги, пароходство и телеграф производили радикальные перемены в условиях развития колоний.

В Новой Зеландии англичане начали селиться еще до 1840 г.; была даже образована Новозеландская Земельная компания для эксплуатации естественных богатств острова. В 1840 г. Новая Зеландия была также присоединена к владениям английской короны.

Как мы уже отметили, Канада первой из английских колоний широко использовала новые экономические условия, создавшиеся вследствие проведения железных дорог. Вскоре началась перемена и в южно-американских республиках, в особенности в Аргентине: на главных занятиях населения — скотоводстве и выращивании кофе — отразилась все увеличивавшаяся доступность европейского рынка. До тех пор европейцев привлекали в беспокойные и дикие страны главным образом золото и прочие металлы, пряности, слоновая кость, рабы. Но рост населения в течение последней четверти XIX столетия заставил европейские правительства обратиться к внеевропейским странам за пищевыми продуктами первой необходимости, а развитие технологий в промышленности создавало спрос на новые сырые продукты: жиры всех сортов, каучук и другие вещества, в которых рынок до тех пор не нуждался. Стало несомненно, что торговля Великобритании, Голландии и Португалии получала значительную и все возраставшую прибыль благодаря тому, что вся добывающая промышленность тропических и субтропических стран в значительной степени находилась под контролем этих государств. После 1871 г. Германия, а вскоре затем Франция и, несколько позднее, Италия также начали искать еще свободные территории для добычи сырья и обратили свое внимание на страны Востока с целью, на выгодных для себя условиях, ввести в них современную культуру.

Таким образом, во всем мире, кроме Америки, где доктрина Монро не допускала никаких авантюр, началась опять погоня за политически беззащитными странами. Невдалеке от Европы лежал материк Африки, полный еще не исследованных богатств. В 1850 г. он еще представлял собой покрытую мраком таинственности страну. Отсутствие места не позволяет нам рассказать здесь изумительную повесть об исследователях и искателях приключений, которым удалось первыми осветить этот мрак, о политических агентах, администраторах, торговцах, колонистах и ученых, которые за ними последовали. Свет узнал об удивительных племенах, вроде пигмеев, необычных зверях, вроде окапи, чудесных плодах, цветах и насекомых, страшных болезнях, причудливых ландшафтах из гор и лесов, огромных внутренних морях, исполинских реках и водопадах: открылся целый новый мир. В Зимбабве были найдены даже останки какой-то неизвестной, давно исчезнувшей цивилизации, созданной каким-то древним народом, колонизировавшим юг. В этот новый мир ворвались европейцы: они нашли там арабов-работорговцев, уже вооруженных винтовками, и полное расстройство в жизни туземцев-негров.

К 1900 г. вся Африка уже была занесена на карту, исследована, оценена и разделена между европейскими державами. В этой погоне за наживой о благосостоянии туземцев совершенно не заботились. Арабы, торговавшие рабами, были не то что изгнаны, но должны были подчиниться новым пришельцам, а стремление добыть побольше каучука было причиной многих ужасных жестокостей. Каучук был естественным продуктом, и европейцы насильно принуждали туземных жителей бельгийского Конго собирать его; при этом происходило много столкновений вследствие неопытности европейских администраторов, не умевших обращаться с местным населением. В этом деле ни у одной из европейских держав совесть не может быть чиста.

Мы не можем здесь подробно рассказать, каким образом Великобритания в 1883 г. завладела Египтом и осталась в нем, несмотря на то, что Египет юридически входил в состав Турецкой империи, и как этот захват чуть не привел к войне между Францией и Англией в 1898 г., когда некий полковник Маршал сделал попытку, пройдя поперек всю Центральную Африку от Атлантического океана, захватить Фашоду и верховья Нила.

Не можем мы также пространно говорить о том, как английское правительство сначала позволило бурам, голландским колонистам, поселившимся на Оранжевой реке и в Трансваале, учредить независимые республики в глубине Южной Африки, а затем пожалело об этом и в 1877 г. аннексировало Трансваальскую республику, и о том, как боролись за свободу и добились ее после битвы при Маджубо в 1881 г. трансваальские буры. Пресса постоянно и настойчиво напоминала английской публике об этой битве и бередила эту рану, вследствие чего в 1899 г. разразилась новая война, продолжавшаяся три года и стоившая огромных денег английскому народу. Эта война закончилась тем, что обе республики сдались. В подчинении они пробыли недолго. В 1907 г., после падения победившего их империалистического правительства, за решение южноафриканского вопроса принялись либералы, и эти раньше независимые республики добровольно вошли в состав федерации всех южноафриканских стран, во главе которой стали Капская колония и Наталь и которая образовала одну обширную самоуправляющуюся республику под главенством англичан.

Если бы Трансвааль был рыбой… Русская карикатура из газеты Новое время, 1899

За четверть века вся Африка была поделена. Не присоединенными к европейским странам остались три сравнительно небольших государства: на западном берегу — Либерия, республика, население которой состоит из освобожденных рабов-негров, Марокко, находящееся под владычеством исповедующего магометанскую веру султана, и Абиссиния, еще дикая страна, где господствует древняя, совершенно особая форма христианства. В 1896 г., в битве при Адуе, Абиссинии удалось с успехом отстоять свою независимость от Италии.

ГЛАВА 25. ВТОРЖЕНИЕ ЕВРОПЕЙЦЕВ В АЗИЮ И ВОЗВЫШЕНИЕ ЯПОНИИ

Трудно поверить, чтобы это смелое раскрашивание карты Африки в европейские цвета получило всеобщее признание, как окончательно и прочно установившееся положение вещей; но историк обязан отметить, что таково было действительно всеобщее убеждение. В XIX столетии знакомство европейцев с историей было поверхностным, кроме того, у них не было привычки критически относиться к подобным вопросам. Чисто случайные преимущества, которые дала Европе над остальным миром начавшаяся на Западе революция в области техники, были приняты людьми, никогда не слышавшими о великих завоеваниях монголов, за доказательство, что европейцы, безусловно, всегда будут стоять во главе человечества. Эти люди совершенно не осознавали, что можно заимствовать не только науку, но и ее плоды. Они не понимали, что китайцы и индусы могут с таким же успехом, как французы или англичане, заниматься научными изысканиями. Они были убеждены, что Запад обладает какой-то особой умственной энергией, между тем как Востоку присущи лень и консерватизм, и что это обстоятельство навсегда обеспечивает европейцам преобладание в мире.

Вследствие этой иллюзии, министерства иностранных дел различных европейских держав не только старались не отставать от Англии в погоне за девственными и неиспользованными территориями на поверхности Земли, но также начали по-своему перекраивать густо населенные и культурные государства Азии, решив, что их население также представляет собой лишь сырой материал для эксплуатации. Внутренне непрочный, но зато внешне блестящий империализм английского правящего класса в Индии, обширные и доходные владения голландцев в Ост-Индии внушали соперничавшим с Англией и Голландией великим державам Европы мечты о подобных же славных подвигах в Персии, в разваливавшейся Оттоманской империи, в дальней Индии, Китае и Японии.

В 1898 г. Германия захватила Цзяочжоу в Китае. Англия ответила на это захватом Вэйхайвэя, а в следующем году русские заняли Порт-Артур. По всему Китаю пронеслась волна ненависти к европейцам. Везде начались убийства европейцев и обращенных в христианство китайцев, а в 1900 г. произошло нападение на посольства в Пекине и осада их. Отряд из смешанных европейских войск совершил карательную экспедицию в Пекин, освободил посольства и награбил огромное количество ценного имущества. После этого русские захватили Маньчжурию, а в 1904 г. англичане вторглись в Тибет. Но тут в эту борьбу великих держав вмешалась новая держава, Япония. Доселе Япония играла лишь незначительную роль в истории; ее обособленная культура имела мало влияния на общие судьбы человечества; получила она много, но дала мало. Чистокровные японцы принадлежат к монголоидной расе. Их культура, письменность, их литературные и художественные традиции — все заимствовано у китайцев. История их крайне интересна и носит романтический характер. В начале христианской эры у них развились феодализм и рыцарство. Их нападения на Корею и Китай соответствуют войнам, которые англичане вели во Франции. В соприкосновение с Европой Япония вошла впервые в XVI веке: в 1542 г. туда добрались в китайской джонке несколько португальцев, а в 1549 г. иезуитский миссионер, Франсуа Ксавье, начал там проповедовать христианство. Сначала японцы очень благосклонно отнеслись к европейцам, и миссионерам удалось обратить многих в христианство. Самым доверенным советником японцев сделался европеец Уильям Адамс, научивший их строить большие суда. На судах, построенных в Японии, были совершены путешествия в Индию и Перу. Но затем возникли сложные споры между испанскими доминиканцами, португальскими иезуитами и английскими и голландскими протестантами, причем каждый предостерегал японцев от политических козней остальных. Когда иезуитские проповедники возобладали над остальными миссионерами, они начали ожесточенно преследовать и оскорблять буддистов. В конце концов, японцы пришли к убеждению, что европейцы невыносимы и приносят одно беспокойство, а христианство, и в особенности католическая вера, являются лишь прикрытием ряда политических мечтаний папы и испанской монархии, уже, кстати, завладевшей Филиппинскими островами. Начались усиленные преследования христиан, а с 1638 г. Япония стала абсолютно недоступной для них; это положение продолжалось около двухсот лет. В течение этих двух веков японцы были совершенно отрезаны от остального мира, словно они жили на другой планете. Им было запрещено строить суда, кроме небольших лодок, которые могли плыть только вдоль берега. Ни один японец не мог выехать из своей страны, ни один европеец не мог в нее проникнуть.

В продолжение двух веков Япония оставалась в стороне от общего течения истории. Она пребывала в состоянии какого-то живописного феодализма, при котором самураи, или воины, вместе с аристократическими семействами — т. е. около пяти процентов всего населения — господствовали бесконтрольно над остальной его частью. Между тем обширный внешний мир расширял свои познания и приобретал новое могущество. Все чаще и чаще мимо японских берегов стали проноситься необычайного вида суда. Иногда они терпели крушение, и моряки попадали на берег. Через голландскую колонию на о. Дэсима, осуществлявшую единственную связь с внешним миром, Япония получила предупреждение, что она отстала от могущественного Запада. В 1837 г. в гавани Эдо появилось судно под невиданным еще японцами флагом с полосками и звездами. Оно привезло японских моряков, подобранных им где-то далеко в Тихом океане. Это судно отогнали, обстреляв его из пушек. Но вскоре появились новые суда под тем же флагом. В 1849 г. одно из них явилось, чтобы потребовать освобождения восемнадцати потерпевших крушение американских матросов. Затем в 1853 г. прибыло четыре американских боевых судна под начальством коммодора Перри; они уже не дали отогнать себя прочь. Перри встал на якоре в запретных водах и стал переговариваться с двумя правителями, разделявшими в то время власть над Японией. В 1854 г. он вернулся с десятью судами, удивительными судами, двигавшимися посредством пара, вооруженными большими пушками, и вновь предложил японцам вступить с ним в торговые сношения. Против этого предложения Япония не могла устоять. Перри сошел на берег с отрядом в 500 человек, чтобы подписать договор. Не верившая своим глазам толпа японцев наблюдала за этими пришельцами из внешнего мира, когда они шествовали по улицам.

Примеру Америки последовали Россия, Голландия и Англия. Одному знатному японцу, земли которого лежали у пролива Симоносеки, заблагорассудилось открыть огонь по иностранным судам, но его батареи были уничтожены, а воины рассеяны бомбардировкой, которую произвел флот из английских, французских, голландских и американских боевых судов. Наконец, союзный флот, вставший на якоре у Киото, заставил в 1865 г. Японию заключить договор, на основании которого двери ее раскрылись для иностранцев.

Японцы были глубоко оскорблены этим унижением. С необычайной энергией и умом они задались целью довести свою культуру и организацию до уровня европейских. Еще ни одна нация во всем мире так быстро не шагнула вперед, как Япония. В 1866 г. она была феодальной страной, фантастической карикатурой крайнего, доведенного до абсурда феодализма. В 1899 г. японцы были совершенно европеизированным народом, стоявшим на одном уровне с наиболее передовыми европейскими нациями. Япония совершенно опровергла мнение, что Азия неисправимо и безнадежно отстала от Европы. По сравнению с ее прогрессом, всякие достижения европейцев показались бы крайне медленными.

Мы не можем здесь передать подробности войны Японии с Китаем в 1894–1895 гг. Эта война доказала, насколько Япония усвоила западную культуру. У нее были отличная армия европейского образца и небольшой, но боеспособный флот. Однако, истинное значение ее возрождения не было понято никем из великих держав, искавших в Азии вторую Индию. Исключение составляли лишь Англия и Америка, уже обращавшиеся с Японией как с вполне европейским государством. Россия продвигалась через Маньчжурию к Корее. Франция уже встала твердой ногой на юге, в Тонкине и Аннаме, а Германия рыскала вокруг, жадно высматривая добычу. Эти три державы соединенными усилиями помешали Японии пожать плоды своих побед над Китаем.

Япония временно покорилась и стала собираться с силами. Через десять лет она уже была готова к войне с Россией, войне, отметившей новую эру в истории Азии — конец периода высокомерного отношения к ней европейцев. Русский народ, разумеется, был в полном неведении об этой авантюре, происходившей на другом конце света, и совершенно неповинен в ней. Наиболее разумные государственные деятели России также были против безрассудного нападения, но царя окружала шайка авантюристов-финансистов, в которую входили его двоюродные братья, великие князья. Они были втянуты в игру и спекуляции, ожидали крупного выигрыша при будущем разграблении Маньчжурии и Китая и не хотели соглашаться на отступление. И потому началась переброска огромных японских армий через море в Корею и Порт-Артур, а по Сибирской железной дороге потянулись бесчисленные поезда, наполненные русскими крестьянами, которых посылали умирать на этих отдаленных от их родины полях.

Русские, бывшие под начальством весьма неискусных полководцев, плохо и недобросовестно снабжаемые, потерпели поражение и на суше, и на море. Русский Балтийский флот, обогнув Африку, прибыл в Японию и был разбит при Цусиме. Революционное движение, возникшее среди русского народа, возмущенного этой бессмысленной бойней в отдаленной стране, принудило царя закончить войну (1905). Россия возвратила южную половину Сахалина, захваченную русскими в 1875 г., эвакуировалась из Маньчжурии и отказалась от Кореи в пользу Японии. Вторжение европейцев в Азию подходило к концу, и Европа начинала втягивать обратно свои щупальца.

ГЛАВА 26. БРИТАНСКАЯ ИМПЕРИЯ В 1914 г.

Мы сейчас кратко перечислим входившие в состав британской империи в 1914 г. элементы, спаянные вместе пароходами и железными дорогами. Это была и есть до сих пор единственная в своем роде политическая комбинация; ничего подобного еще никогда не существовало. Во-первых, центром всей системы являлась «коронованная республика» Соединенного Королевства, включавшего (против желания большинства ирландцев) также и Ирландию. Большинство в британском парламенте, составленном из трех соединенных парламентов Англии и Уэльса, Шотландии и Ирландии, выбирает руководителей, определяет характер и политику министерства, причем главным образом основывается на соображениях, вытекающих из внутреннего положения. Это министерство и является правомочным верховным правительством, с правом объявлять войну и заключать мир; оно управляет всей остальной империей.

Затем, в порядке политического значения, следовали «коронованные республики» Австралии, Канады, Ньюфаундленда (самого старинного владения Англии — с 1583), Новой Зеландии и Южной Африки, все фактически независимые государства с полным самоуправлением, но состоявшие в союзе с Великобританией, правительство которой назначало в каждую своего представителя.

Затем шла Индия — расширенная империя Великого Могола, вместе с зависимыми странами и странами «под протекторатом», простирающаяся в нынешнее время от Белуджистана до Бирмы и включающая Аден. В этой империи британская корона и статс-секретариат по делам Индии (под контролем парламента) играли роль прежней монгольской династии.

Затем Египет — владение, которое носит двусмысленный характер. Номинально он входил в состав Турецкой империи и имел своего монарха, хедива, а фактически находился под деспотическим управлением английских чиновников.

Затем еще более двусмысленно подчиненный Англии Судан, «англо-египетская» провинция, занятая и находящаяся под совместным управлением англичан и египетского правительства (под контролем Англии).

Затем целый ряд государств с частичным самоуправлением, частью английского происхождения, частью нет, с выборными законодательными учреждениями и назначаемой Англией исполнительной властью, как, например, Мальта, Ямайка, Багамские и Бермудские острова.

Затем колонии короны, в которых управление английского правительства (через посредство министерства колоний) приближалось к самодержавному — Цейлон, Тринидад, Фиджи (где имелся назначенный правительством совет), а также Гибралтар и Св. Елена (где имелись губернаторы).

Затем обширные территории, преимущественно в тропических странах, производящие сырые продукты, с политически бессильным и полуцивилизованным туземным населением, номинально находившиеся под протекторатом и управляемые или туземными вождями под присмотром верховного комиссара (как в Басутоленде), или получившие концессию компанией под контролем такого же комиссара, как в Родезии. Приобретение владений, входивших в этот последний и наименее определенный разряд, было сделано частью министерством иностранных дел, частью министерством колоний, частью статс-секретариатом по делам Индии, но в последнее время ответственность за них лежала преимущественно на министерстве колоний.

Отсюда станет ясно, что ни одно учреждение и ни один отдельный человек никогда не мыслил Британскую империю как нечто общее, цельное. Это был конгломерат различных наслоений, совершенно отличный от того, что раньше называлось империями. Этот порядок широко гарантировал мир и безопасность, и вот почему власть Англии терпелась и поддерживалась многими из «подчиненных» рас, несмотря на деспотизм и неудовлетворительность чиновничества и на небрежное отношение английской публики. Подобно Афинам, Британская империя владычествовала на море; пути сообщения ее были путями морскими, и общим, связующим ее звеном являлся британский флот. Как и во всех империях, ее единство зависело материально от способов сообщения. Развитие мореплавания, кораблестроения и пароходства в период времени между XVI и XIX веками дало ей возможность стать удобным средством для поддержания мира — «Pax Britannica», но новые усовершенствования в области воздушного транспорта или же ускорение сухопутного могли в любое время превратить ее власть в нечто крайне стеснительное.

ГЛАВА 27. ЭПОХА ВООРУЖЕНИЙ В ЕВРОПЕ И ВЕЛИКАЯ ВОЙНА 1914–1918 гг.

Успехи в области естественных наук, создавшие обширную «пароходно-железнодорожную» Американскую республику и распространившие по всем углам земного шара непрочную власть Британской империи, совершенно иначе отразились на скученных народах европейского материка. Эти народы оказались заключенными в пределы, установившиеся еще в те дни, когда человечество ездило на лошадях, а когда они захотели увеличить свои территории за счет внеевропейских стран, то оказалось, что Англия их уже опередила. Одна Россия могла свободно расширять свои границы на восток; она построила длиннейшую железную дорогу через Сибирь, следствием чего было ее столкновение с Японией, и начала продвигаться на юго-восток, к границам Персии и Индии, к великой досаде Великобритании. Прочие государства Европы находились в состоянии интенсивного уплотнения. Для того, чтобы использовать все возможности нового строя, им нужно было перестроить свою жизнь, опираясь на другие принципы: или путем организации добровольного союза того или иного характера, или же путем союза, навязанного им извне какой-нибудь ставшей сильнейшей державой. Современная мысль склонялась в пользу первой альтернативы, но сила политических традиций влекла Европу к другому решению вопроса.

Падение «империи» Наполеона III и образование новой Германской империи внушали человечеству идею, встреченную некоторыми с надеждой, а некоторыми со страхом, о соединении всей Европы под властью Германии. В течение тридцати шести лет непрочного мира вся политика Европы вертелась вокруг этого возможного выхода. Франция, упорно соперничавшая с Германией за главенство в Европе еще со времени Карла Великого, пыталась укрепить свои позиции, заключив союз с Россией. Германия заключила столь же тесный союз с Австрией (переставшей называться Священной Римской империей со времен Наполеона I), а также, но с меньшей выгодой, с молодым итальянским королевством. Вначале Англия, как всегда, лишь наполовину вмешивалась в континентальные дела. Но носившее агрессивный характер создание огромного германского флота постепенно принудило ее искать тесного сближения с франко-русским союзом. Грандиозные амбиции императора Вильгельма II (1888–1918) вовлекли Германию в легкомысленные, необдуманные заморские авантюры, которые заставили впоследствии не только Великобританию, но также Японию и Соединенные Штаты встать в ряды ее врагов.

На фронтах Мировой войны

Более интересным является не вопрос, почему началась великая война, а другое — почему ее не предвидели и не попытались предотвратить. Гораздо более важно для человечества то обстоятельство, что миллионы людей оказались слишком «патриотами», слишком глупыми или инертными для того, чтобы помешать этому бедствию путем организации движения в пользу объединения всей Европы на началах добрососедства и соблюдения законов. Тот же факт, что небольшое число людей активно действовало, чтобы развязать войну, особого значения не имеет.

Отсутствие места совершенно не позволяет нам входить во все сложные подробности войны. Через несколько месяцев стал очевиден факт, что успехи современной техники глубоко изменили самый характер войны. Естественные науки дают власть — власть над сталью, над расстоянием, над болезнями; к добру или злу употребляется эта власть — зависит от уровня нравственного и политического развития мира. У правительств Европы, действовавших под влиянием устарелых традиций ненависти и подозрительности, оказались в руках еще невиданные ранее средства разрушения. Война, точно всепожирающее пламя, охватила всю Землю, нанося и победителям, и побежденным потери, огромность которых совершенно не оправдывалась никаким исходом войны. В первые месяцы войны немцы неистово устремились на Париж, а Россия вторглась в Восточную Пруссию. Оба эти нападения были отражены. Затем началась оборонительная война; быстро были вырыты окопы, протянувшиеся длинными линиями поперек Европы, и вскоре враждующие армии засели в них, и оказалось невозможным перейти в наступление, не рискуя огромными потерями. Армии насчитывали миллионы солдат, а за ними стояло все население воевавших стран, организованное для снабжения фронта продовольствием и военными припасами. Почти вся промышленность выпускала только военную продукцию. Все способные к труду мужчины были зачислены в армию, во флот или на промышленные предприятия, которые их обслуживали. В широком масштабе произошла замена мужского труда женским. Вероятно, более половины населения воюющих держав в Европе переменила свои занятия во время этой титанической борьбы. Почти каждый оказался с корнем вырванным из своей среды и пересаженным в другую. Образование и нормальная научная работа были существенно сокращены или же направлены исключительно на военные цели. А все известия, получаемые из внешнего мира, урезались или искажались военной цензурой или в целях «пропаганды».

Стадия оборонительной войны стала понемногу сменяться другой — стадией нападения на мирное население, оставшееся в тылу, позади линий фронтов: началось уничтожение запасов продовольствия и бомбардировки. Кроме того, чтобы сломить сопротивление войск, засевших в окопах, постоянно увеличивались размеры и дальнобойность тяжелых орудий. Были изобретены новые, смертоносные типы вооружения вроде бомб, начиненных удушливыми газами, и небольших подвижных фортов, известных под названием танков. Но наибольший переворот в методах ведения войны был произведен летательными аппаратами. Они перенесли войну из двух измерений в третье. Раньше война происходила там, где продвигались и сражались армии; теперь она происходила везде. Сначала цеппелины, а за ними сбрасывавшие бомбы аэропланы стали переносить войну через линию фронта все дальше и дальше в глубь страны, убивая мирных жителей. Прежнее различие между этим мирным населением и войсками, издавна признаваемое всеми цивилизованными народами, исчезло. Каждый, кто сеял хлеб, каждый, кто шил одежду, рубил дерево или ремонтировал здание, являлся мишенью для неприятельских бомб. С каждым месяцем атаки с воздуха становились все более и более масштабными, как по пространству, ими захватываемому, так и по разрушительности снарядов. Кончилось тем, что огромные территории в Европе оказались в состоянии осады и каждую ночь подвергались нападениям. Жители беззащитных городов, вроде Лондона и Парижа, провели много бессонных ночей, слушая, как разрываются бомбы, как стреляют батареи противовоздушной обороны, а пожарные и кареты скорой помощи с грохотом мчатся по темным и пустынным улицам. Особенно скверно и разрушительно все это подействовало на здоровье и нервную систему стариков и детей.

Болезни, этот постоянный спутник войны, начались только в 1918 г., перед самым ее окончанием. В течение четырех лет врачебной науке удавалось предотвратить эпидемии, но, наконец, разразилась повальная инфлюэнца, унесшая много миллионов людей. В первые годы войны голода, практически, не было. Но к началу 1918 г. большая часть населения Европы ощутила некоторую пока еще регулируемую правительством нехватку продовольствия. Вследствие призыва мужчин-крестьян в армию, производство пищевых продуктов во всем мире сильно упало, а правильное распределение имевшихся запасов сильно затруднялось подводной войной, нарушением обычных путей торговли вследствие закрытия границ и перебоями в работе транспорта во всем мире. Во многих странах правительства взяли под свой контроль все уменьшавшиеся запасы пищи и начали, с большим или меньшим успехом, выдавать пайки населению. К четвертому году войны весь мир испытывал крайнюю нужду не только в пищевых продуктах, но и в одежде, жилищах и разнообразных предметах, необходимых при нормальных условиях. Торговля и финансы пришли в полное расстройство. Царило всеобщее раздражение, и большинству людей приходилось мириться со всякими, доселе не испытанными неудобствами.

Война фактически закончилась в ноябре 1918 г. Страны Антанты сделали еще одно последнее усилие, благодаря которому германские войска чуть не оказались в Париже, сдались. И мужество, и материальные средства их были совершенно истощены.

ГЛАВА 28. РЕВОЛЮЦИЯ И ГОЛОД В РОССИИ

Но еще за год и даже больше до того, как признали себя побежденными Германия и ее союзники, развалилась полувосточная Российская империя, считавшая себя наследницей Византийской империи. Еще за несколько лет до начала войны видно было но многим признакам, что царизм насквозь прогнил. Двор был под влиянием фантастической личности религиозного обманщика Распутина, а все власти, как военные, так и гражданские, отличались крайней бездарностью и взяточничеством. В начале войны в России вспыхнул горячий порыв патриотизма. Была набрана многочисленная армия, но для нее не оказалось ни достаточного количества снаряжения, ни готовых кадров знающих офицеров, и вот это-то огромное войско, плохо снабжаемое, под неумелым предводительством, было переброшено к границам Германии и Австрии.

Теперь не может быть сомнения в том, что появление русских войск в Восточной Пруссии в сентябре 1914 г. было абсолютной неожиданностью и отвлекло немцев от их первого наступления на Париж. Ценой своих страданий и смерти сотни тысяч русских крестьян спасли Францию от полнейшего разгрома в этот критический момент начала кампании; Западная Европа навсегда останется в долгу у этого великого и трагического народа. Но этой растянутой, плохо организованной империи не хватило силы, чтобы выдержать вызванное войной напряжение. Рядовых русских солдат посылали в бой без патронов для винтовок, не было тяжелых орудий для поддержки пехоты. Офицеры и генералы, в пылу военного энтузиазма, совершенно не берегли жизни людей. Некоторое время они страдали молча, как страдают звери, но есть пределы терпению людей. В ряды этих предаваемых и посылаемых на заклание людей понемногу проникало глубокое отвращение к царизму. Уже с конца 1915 г. Россия стала источником тревоги для своих западных союзников. В течение всего 1916 г. она, большей частью, вела бои оборонительного характера, и даже начались слухи о заключении ею сепаратного мира с Германией.

Русскому народу до смерти надоело положение дел в Европе, цари, войны и великие державы; он требовал освобождения — освобождения немедленного — от страданий. Союзники совершенно не знали действительной жизни России. Их дипломаты, благовоспитанные господа, устремлявшие свои взоры исключительно на русский двор, а не на страну, не знали даже русского языка. При новом положении дел они постоянно совершали ошибку за ошибкой. Эти дипломаты не очень-то благосклонно относились к республиканским идеям, и в них явно замечалось намерение чинить новому правительству всякие препятствия. Во главе русского республиканского правительства стоял прекрасный оратор Керенский, фигура весьма живописная, который оказался между двух огней: в России в это время набирало силу новое, более радикальное революционное течение, так называемая «социальная революция», а за границей союзные правительства относились к нему с заметной холодностью. Союзники не позволяли ему дать русским крестьянам ни землю, которой они жаждали, ни мир. Французская и английская пресса настойчиво требовала от истощенного союзника перехода в наступление, а между тем вскоре после этого немцы атаковали Ригу с моря и с суши, английское адмиралтейство не решилось послать свой флот в Балтийское море на выручку.

Интересно отметить, что, несмотря на свое превосходство на море и на горячие протесты английского адмирала, лорда Фишера (1841–1920), англичане и их союзники в течение всей войны дали немцам возможность, если не считать нескольких нападений подводных лодок, хозяйничать в Балтийском море.

Но народные массы в России твердо решили окончить войну. Окончить какой угодно ценой. В Петрограде возникла организация из представителей рабочих и крестьян — Совет. Этот Совет настойчиво требовал созыва международного совещания социалистов в Стокгольме. К этому времени и в Берлине уже происходили голодные бунты. В Австрии и Германии все были сильно утомлены войной. Теперь же, из-за последовавших событий, не может уже быть сомнения в том, что подобное совещание ускорило бы заключение справедливого мира на демократических основаниях еще в 1917 г. и приблизило бы германскую революцию. Керенский умолял своих западных союзников разрешить совещание, но они, боясь повсеместной вспышки социализма и республиканизма, отказались, несмотря на благоприятный ответ незначительного большинства британской партии труда. Несчастная «умеренная» русская республика, не получая ни нравственной, ни материальной поддержки от союзников, продолжала воевать и в июле сделала последнюю отчаянную попытку перейти в наступление. Это наступление, вначале успешное, окончилось неудачей, причем произошло опять страшное избиение русских.

Терпение русских достигло предела. В русской армии начались восстания, особенно на северном фронте, и 7 ноября 1917 г. правительство Керенского было свергнуто и власть была захвачена Советами под руководством социалистов-большевиков, которыми руководил Ленин. Они решили дать России мир, не считаясь с Антантой. 2-го марта 1918 г. в Брест-Литовске был подписан сепаратный мир между Россией и Германией.

Вскоре стало очевидно, что эти социалисты-большевики — люди совершенно иного типа, чем ораторствующие конституционалисты и республиканцы Керенского. Это были коммунисты-марксисты. Они верили, что торжество их в России было только началом мировой социальной революции, и они принялись за изменение всего социального и экономического строя с уверенностью, происходившей от твердой веры в себя. Пресса всех стран повела, совершенно беспрепятственно, активную пропаганду путем самых отвратительных и возмутительных выдумок. Вождей большевиков рисовали в виде каких-то невероятных чудовищ, насыщавшихся кровью, грабежами и ведших самую безнравственную жизнь, перед которой бледнел даже разврат царского двора при распутинском режиме. В истощенную страну посылались экспедиции, инсургентам и грабителям оказывали поддержку, им давали оружие и деньги. Перепуганные враги большевистского режима не пренебрегали никакими средствами, какими бы низкими или чудовищными они ни оказались. В 1919 г. русские большевики, правившие страной, уже истощенной и приведенной в полное расстройство пятилетней ожесточенной войной, должны были воевать с английской экспедицией в Архангельске, с японцами, вторгшимися в Восточную Азию, с румынами, подкрепленными французами и греками на юге, русским адмиралом Колчаком в Сибири и генералом Деникиным, наступавшим при поддержке французского флота из Крыма. В июле этого года эстонская армия, под начальством генерала Юденича, почта достигла Петербурга. В 1920 г. поляки, натравливаемые французами, также напали на Россию, и, одновременно с этим, на Россию был совершен новый набег под предводительством реакционного генерала Врангеля, взявшего на себя продолжение дела Деникина — вторжения в свое отечество и разорения его. В марте 1921 г. произошло восстание матросов в Кронштадте. Русское правительство под предводительством своего вождя Ленина пережило все эти нападения. Оно выказало необычайную стойкость, а народные массы России продолжали поддерживать его, не дрогнув, при самых тяжелых условиях. К концу 1921 г. Англия и Италия полуофициально признали это коммунистическое правительство.

Но между тем как большевистскому правительству удалось успешно выдержать борьбу против иностранного вмешательства и внутреннего недовольства, ему далеко не так посчастливилось в попытках установить новый социальный порядок на основе коммунизма. Русский крестьянин — мелкий собственник, всегда жаждущий земли; революция дала ему землю крупных помещиков, но она не могла заставить его производить хлеб иначе, как за наличные деньги; а между тем революция сопровождалась полным обесценением денег. Земледелие, уже потерпевшее сильный ущерб из-за нарушения работы транспорта, вызванного войной, вскоре ограничилось лишь производством хлеба для собственных нужд крестьянина. В городах начался голод. Поспешные и плохо организованные попытки перестроить промышленность не имели успеха. К 1920 г. Россия являла собой еще невиданное до сих пор зрелище современной цивилизации, пришедшей к полному краху. Рельсы покрывались ржавчиной, железные дороги стали негодны к употреблению, города превращались в развалины, смертность была огромной. 1921 г. ознаменовался засухой, начался ужасный голод среди крестьян-земледельцев в разоренных войной юго-восточных губерниях. Голодали миллионы людей.

Но вопросы об испытанных Россией бедствиях и о начавшемся возрождении России приводят слишком близко к текущему моменту, и они не могут явиться предметом суждения историка.

ГЛАВА 29. ПОЛИТИЧЕСКОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ ПЕРЕУСТРОЙСТВО МИРА

План и объем настоящего сочинения не позволяют нам входить во все сложные и ожесточенные споры, которыми сопровождалось заключение договоров, и в особенности Версальского, коим закончилась великая война. Мы лишь теперь начинаем сознавать, что эта борьба, как бы ужасна и чудовищна по размерам она ни была, ничего собой не закончила, ничего не начала и ничего не уладила. Вследствие ее было убито множество людей. Мир обеднел, все страны пришли в расстройство, а Россия была совершенно разорена. В лучшем случае эта война послужила нам напоминанием, что мы живем безрассудно, без определенного плана и не думая о будущем, среди мира, полного опасностей и коварства. Грубый эгоизм и страсть к наживе, как со стороны отдельных лиц, так и со стороны империалистических государств, которые привели человечество к этой трагедии, так мало потерпели урона от войны, что сделают, по всем вероятиям, еще одну новую попытку вызвать опять такую же катастрофу, как только мир немного оправится от истощения и утомления, вызванных войной. Ни войны, ни революции не способны к созиданию. Главная их заслуга перед человечеством та, что они уничтожают — правда, очень резко и болезненно — устарелые понятия и всякие препятствия. Великая война уничтожила угрозу, которую представлял германский империализм для Европы, и совершенно разрушила русский империализм. Она смела прочь множество монархий. Тем не менее, во всей Европе реет множество штандартов, границы все еще сильно стесняют свободное передвижение, а многочисленные армии продолжают вооружаться.

Мирный конгресс в Версале был так организован, что мог лишь довести все конфликты и поражения недавнего прошлого до их логического конца. Немцам, австрийцам, туркам и болгарам не разрешено было принять в нем участие; они были обязаны только подчиняться его решениям. С точки зрения блага человечества выбор места для этого совещания оказался особенно неудачным: ведь именно в Версале была торжественно провозглашена в 1871 г. Германская империя. Желание воспроизвести эту сцену наоборот, в том же зале с зеркалами, оказалось сильнее всего.

Милосердное отношение к врагам, иногда проявлявшееся в начале кампании, давно уже исчезло. Население победивших стран остро ощущало свои страдания и потери и совершенно не хотело принимать во внимание того, что и побежденным народам пришлось заплатить такую же цену. Война явилась естественным и неизбежным последствием соперничества национализма в европейских странах и отсутствия какого-нибудь федерального учреждения, которое могло бы улаживать возникавшие на этой почве конфликты. Когда независимые государства размещаются на слишком тесной для них территории и при этом усиленно вооружаются, необходимым логическим финалом подобного положения является война. Если бы великая война не произошла в такой форме, она все равно вскоре возникла бы каким-нибудь иным путем — так же, как это, несомненно, случится лет через двадцать или тридцать, но в более широком масштабе и с более губительными последствиями, если до того не произойдет политического объединения, которое этому помешает. Государства, организованные для войны, будут воевать: это для них так же естественно и неизбежно, как для курицы — нести яйца, но исстрадавшиеся и истощенные войной победители пренебрегли этой истиной и стали обращаться с населением побежденных стран так, словно оно целиком являлось морально и материально ответственным за все убытки. Несомненно, что побежденные народы точно так же отнеслись бы к победителям, если бы война закончилась иначе. Французы и англичане возлагали вину на немцев, немцы — на русских, французов и англичан. Лишь небольшое число здравомыслящих людей понимало, что виновато политическое разъединение Европы. Целью Версальского договора было примерное наказание и месть по отношению к побежденным. Он подвергал их страшной каре и старался вознаградить победителей за их страдания и ранения, наложив огромную контрибуцию на народы, уже превратившиеся в банкротов. Попытка же вновь восстановить международные отношения путем учреждения Лиги Наций для предотвращения войны явно отличалась неискренностью и неумелостью.

Что касается Европы, то весьма сомнительно, стала ли бы она вообще делать попытку установить международные отношения в целях сохранения вечного мира. Предложение об учреждении Лиги Наций исходило от президента Соединенных Штатов Америки Вильсона. Поддерживала эту Лигу преимущественно Америка. До того Соединенные Штаты, это ультрасовременное государство, еще не выработали никаких определенных взглядов на международные отношения, за исключением доктрины Монро, охранявшей Новый Свет от иностранного вмешательства. А теперь они, внезапно, наряду с другими, были призваны к решению этого огромного вопроса современности. Готового решения у Америки не было. По своей природе американцы склонны к идее о вечном мире. Но к этому настроению у них примешивались сильное традиционное недоверие к политике Старого Света, а также привычка держаться в стороне от всяких европейских конфликтов. Не успели американцы заняться поисками американского решения для мировых проблем, как подводная война, которую повели немцы, принудила их вмешаться в войну против Германии. Проект президента Вильсона создать Лигу Наций был попыткой в краткий срок изготовить мирный проект определенно американского характера. Этот проект был недостаточно разработан, небезопасен и не соответствовал своему назначению. В Европе, однако, его сочли выразителем вполне зрелой американской точки зрения. Большая часть человечества в 1918 и 1919 гг. сильно устала от войны и желала ценой каких угодно жертв воспрепятствовать ее повторению. Но вот в Старом Свете не нашлось ни одного правительства, которое согласилось бы пожертвовать хотя бы крупицей своих державных прав ради этой цели. Публичные речи президента Вильсона на тему о проекте создания мировой Лиги Наций обращались, как казалось одно время, помимо всех правительств, непосредственно к народам всего света. Они были приняты, как выражение определенных намерений Америки, на них горячо откликнулись со всех сторон. Но, к несчастью, президенту Вильсону приходилось иметь дело не с народами, а с правительствами. Это был человек, способный временами на вдохновенное предвидение, но на деле он оказался ограниченным и эгоистичным, и поднятая им великая волна энтузиазма замерла и прошла, не дав результата.

Д-р Диллон в своей книге «Мирное совещание» говорит: «Европа, когда президент вступил на ее берег, была подобна мягкой глине, ожидавшей, чтобы ее начал лепить художник. Народы еще никогда так не жаждали какого-нибудь Моисея, который повел бы их в давно обетованную землю, где запрещены войны, а блокады неизвестны. И в их глазах именно он и был этим вождем. Во Франции люди склоняли перед ним головы с благоговением и нежностью. Вожди рабочей партии в Париже говорили мне, что при виде его у них появлялись слезы на глазах и что их товарищи были готовы идти в огонь и в воду, чтобы помочь ему провести в жизнь его возвышенные проекты. Для рабочих классов Италии его имя звучало, как небесная труба, от голоса которой должен был возродиться мир. Немцы считали его самого и его учение своим якорем спасения. Мюлон сказал: «Если бы президент Вильсон обратился к немцам и произнес бы над ними страшный приговор, они приняли бы его безропотно, с покорностью, и сразу принялись бы за работу». В германских провинциях Австрии он пользовался славой избавителя, и одно упоминание его имени заставляло утихать страдания и приносило утешение тем, кто был в горе…».

Таковы были те большие надежды, которые возбудил президент Вильсон. Рассказ о том, как он обманул их, какой слабой и ничтожной оказалась Лига Наций, слишком длинен и печален для того, чтобы помещать его здесь. В его личности воплотилась обычная человеческая трагедия. Мечтания его были слишком обширны, а выполнение их на деле — ничтожно. Америка отреклась от взглядов своего президента и не захотела войти в состав Лиги, которую Европа приняла от него. Американский народ начал понемногу сознавать, что его втянули во что-то, к чему он совершенно не был подготовлен. Параллельно этому и Европа пришла к сознанию, что Америка ничего не могла дать Старому Свету в критический для него момент. Родившаяся преждевременно и изуродованная при самом своем появлении на свет Лига Наций превратилась, вследствие сложной и непрактичной организации и своей явно ограниченной власти, в серьезное препятствие ко всякому целесообразному изменению международных отношений. Эту проблему было бы легче решить, если бы Лиги не существовало. Но эта мировая вспышка энтузиазма, эта готовность людей во всех странах, т. е. именно людей, в отличие от правительств, идти навстречу всякой попытке урегулировать вопрос о войне, должны быть ярко отмечены историей. Позади близоруких правительств, вкривь и вкось распоряжающихся судьбами человечества и приводящих его к разъединению, стоит и неуклонно растет сила, стремящаяся к водворению в мире единения и порядка.

С 1918 г. мир вступил в эру конференций. Из них наиболее успешной и содержательной является Вашингтонская конференция, созванная в 1921 г. президентом Гардингом. Также замечательна и Генуэзская конференция (1922) тем, что в ней принимали участие представители Германии и России. Мы здесь не будем подробно рассматривать этот длинный ряд конференций и других попыток. Теперь становится все более и более очевидным, что человечеству, если оно желает предотвратить повторение в большем масштабе катастроф и массовых убийств, подобных великой войне, надлежит выполнить огромную работу по переустройству всей его жизни. Ни поспешные экспромты вроде Лиги Наций, ни система неловких заплат, вроде созыва совещаний между отдельными группами государств, — меры, как будто бы все улаживающие, но, в сущности, ничуть не меняющие положения дел, — не могут удовлетворить сложным требованиям политической жизни новой эры, в которую мы вступаем. Здесь требуется систематическое развитие и систематическое применение наук о человеческих взаимоотношениях, индивидуальной и групповой психологии, финансовых, экономических наук и педагогики — наук, все еще находящихся в младенчестве. Узкие и устарелые, мертвые и вымирающие политические идеи должны быть заменены более ясным и простым представлением об общем происхождении и общих судьбах человеческого рода.

Впрочем, если опасности, хаос и катастрофы, которые в настоящее время угрожают людям, более ужасны, чем все до сих пор ими испытанное, то это происходит благодаря науке, давшей им могущество, которого они до сих пор не имели. И научный метод с его смелыми рассуждениями, всеобъемлющими и ясными определениями и исчерпывающими критическими построениями, давший ему эту до сих пор не поддававшуюся урегулированию власть, даст ему также и надежду когда-нибудь урегулировать ее. Человечество еще пребывает в стадии юношества. Все беды его происходят не от старости и истощения, а от все возрастающей и еще недисциплинированной силы. Когда мы рассматриваем историю как один общий процесс, как это делает настоящий труд, когда мы видим неукоснительное стремление жизни ввысь, к полному предвидению всяких обстоятельств и власти над ними, тогда мы видим надежды и опасности нашего времени в их истинных размерах. Сейчас мы переживаем лишь раннюю зарю эры величия человечества. Но в красоте цветов и солнечного заката, в радостных и полных совершенной грации движениях молодых животных, в наслаждении, которое мы испытываем от вида разнообразных пейзажей, мы находим намек на то, что может дать нам жизнь. А некоторые произведения скульптуры и живописи, гениальная музыка, величественные здания и роскошные сады дают нам представление о том, что может совершить человеческая воля при наличии соответствующих материальных средств. У нас есть определенные мечты, у нас есть также в настоящее время еще недисциплинированная, но все возрастающая энергия. Можем ли мы сомневаться в том, что вскоре людям удастся осуществить наши самые смелые мечты, что они достигнут мира и единения, что они будут жить, что наши потомки, плоть от нашей плоти, будут жить в мире, более прекрасном, чем все дворцы и сады, доселе существовавшие, и что они будут идти от одного успеха к другому, неуклонно расширяя круг своей деятельности и своих достижений? То, что человечество уже совершило, те небольшие успехи, каковых оно в настоящее время достигло, и вся рассказанная нами история являются лишь предисловием к тому, что оно совершит в будущем.