История девяти сюжетов

Социолог и содержатель притона

Место действия этого рассказа отнюдь не экзотично. Не ледяные пустыни арктической Аляски, не коралловые острова Полинезии, не живописная Калифорния, а самый заурядный средний американский город.

Герой рассказа не золотоискатель, не обветренный штормами моряк, не туземец «страшных Соломоновых островов». Это литератор-социолог — профессия довольно редкая в то время, когда писался рассказ (1910 год).

Картер Уотсон изучает бедственное положение низов в современном обществе. Названия его произведений: «Истощенный рабочий», «Сельские трущобы Англии», «Пещерные люди цивилизации» — красноречиво говорят сами за себя.

Со спокойствием энтомолога, накалывающего на булавку бабочку или жука, Картер Уотсон прилежно собирал факты. С сознанием исполненного долга он добросовестно систематизировал их в научных трудах.

Однажды во время вечерней прогулки Уотсон заглянул в бар. Отнюдь не для того, чтобы пропустить стаканчик шотландского виски, а для очередных социологических наблюдений. Что бар «Вандом» пользовался весьма сомнительной репутацией, Уотсону было известно.

Он прошел большой зал обычного трактирного типа, затем длинный коридор и забрел на кухню.

Там ужинал сам хозяин, Пэтси Хоран. В этот день он с утра был не в духе. В такое время слуги бара старались реже попадаться ему на глаза. Но Уотсон этого не знал.

А кабатчик не знал, что вошедший известен в городе как литератор, автор 27 книг. Пэтси заметил только, что у незнакомца торчал под мышкой иллюстрированный журнал. Хозяин бара вскипел, однако, от злости. Он решил, что посетитель — один из тех назойливых субъектов, которые наклеивают на стены рекламные объявления.

«Вон отсюда!» — взревел Пэтси без всяких объяснений и вступительных слов. Уважаемый социолог опешил. Пэтси Хоран облил его потоком «сочных и довольно-таки отвратительных эпитетов». Уотсон вовсе не хотел пополнять таким способом свой словарный запас. Не имел он также желания ввязываться в ссору.

«Если я вас чем-нибудь неумышленно обидел…» — начал он вежливо. Закончить фразу ему не удалось.

«Заткни глотку и убирайся прочь!» — заревел Пэтси, размахивая ножом и вилкой. Уотсон поспешно направился к выходу. Хозяина бара это привело в еще большую ярость. Он кинулся на посетителя. Но просчитался. Пэтси был всего лишь «напористый и грубый» трактирщик. А Уотсон, знакомый с нравами трущоб, обстоятельно, как он это делал всегда, изучил боксерские приемы и тактику.

Кабатчик навалился на него всей своей тяжестью, прижав его к полу. А Уотсон так крепко стиснул своего противника, что тот не мог двинуть рукой.

Социолог рассчитывал, что на шум драки кто-нибудь явится и поможет ему. Действительно, из соседней комнаты прибежали люди. Их было шестеро. Но ожидаемой помощи Уотсон не получил. Он сразу распознал в них «ночных хищников городских трущоб». Они безмолвно обступили противников.

Уотсон попытался завязать мирные переговоры. Драться он не желает, заявил он. Пусть только хозяин слезет с него и выпустит из заведения. Пэтси согласился: «Уберите руки, тогда я слезу». Но это был лишь коварный маневр.

Стоило Уотсону разжать руки, как кабатчик вскочил, намереваясь молниеносно ударить его ногой в лицо. В лучшем случае удар изуродовал бы его навеки. А возможно, и отправил бы на тот свет. Уотсону удалось увернуться и встать на ноги. «Ему стало жутко. Он знал немало случаев, когда в таких притонах посетителям-одиночкам ломали ребра, увечили, забивали их до смерти».

Уотсон сообразил, что единственный шанс спастись — «не наносить ударов ни нападающему, ни его пособникам». Только обороняться! Драка поэтому не приняла тот эффектный вид, который хорошо нам знаком по американским ковбойским фильмам, вроде «Великолепной семерки». Напрягая все свои силы и боксерскую сноровку, Уотсон даже не раз сбивал Пэтси с ног. Но как только он бросался к двери, зловещая шестерка загораживала ему дорогу. Так повторялось несколько раз. Социолога оттесняли от выхода, и все начиналось сначала. Наконец социологу помог сам Пэтси, ошалевший от неожиданного отпора, ополоумевший от бессильной злобы. Стиснутый в объятиях пришельца, не имея возможности действовать руками, он начал наносить удары головой.

Это была ошибочная тактика. Уотсон довольно ловко увертывался, и Пэтси подбил себе глаз, нос и щеку. Попав в опасную переделку, социолог сумел сохранить хладнокровие. Ни одного удара — это он твердо усвоил. Но исподволь, шажками, дюйм за дюймом он приближался к выходу.

Последнее усилие! Пэтси с размаху брошен на пол. Рывок к двери. И Уотсон на улице. С подбитым глазом, окровавленным лицом, но на воле. В нескольких шагах от него высится грузная фигура полисмена.

До этого момента сюжет не выходил за пределы заурядного уличного происшествия. Хулиган напал на мирного гражданина и избил его. Потерпевший отделался сравнительно легко.

Но то, о чем рассказано выше, лишь преддверие сюжета. Сюжет начинает развертываться только сейчас, когда на сцене появляется первый представитель Власти и Закона. Происходит быстрая «эскалация» конфликта, как бы мы выразились современным языком. Расширяется фронт конфликта.

Уотсон, естественно, потребовал от стража законности, чтобы тот арестовал распоясавшегося хулигана. Полисмен как будто его не слышит.

«Алло, Пэтси, из-за чего перепалка?» — дружески окликает он выбежавшего притоновладельца.

Мнение жалобщика о «перепалке» ничуть его не интересует. Уотсон настаивает на своем.

«Пошел! Пошел! Проваливай!» — загрохотал Пэтси.

Подумать только… Заурядный кабатчик, а командует и распоряжается, как власть имущий. Что же скажет полисмен?

«Проваливай! А не уйдешь, так я тебя засажу куда следует», — решительно присоединяется он к Пэтси Хорану.

Оказывается, полисмен с Пэтси заодно. Единение полное. Трогательная братская дружба.

«Я все расскажу тебе, Чарли», — фамильярно обращается к нему Пэтси. Начинается наглое, фантастическое вранье.

Пэтси тихо и мирно обедал на кухне, как вдруг ворвалась какая-то пьяная личность и начала к нему приставать.

Социолог возмущен до глубины души.

«Посмотрите на меня, полисмен… Разве я пьян?»

Полицейский «окинул его угрюмым, враждебным взглядом», а кабатчику он кивнул, чтобы тот продолжал.

И Пэтси продолжает свое повествование. Без всякой причины, без малейшего повода вошедший кинулся на него с кулаками, нанося зверские удары. И даже разлил суп.

Уотсон пытается объяснить, что это грубая ложь, что все происходило иначе.

«Но полицейский в тот же миг схватил его за плечо и тряхнул так свирепо, что Картер чуть не упал.

— Пойдем, ты арестован!

— Арестуйте же и его! — потребовал Уотсон.

— И не подумаю! — был ответ. — Ты зачем напал на него, когда он мирно ел свой суп?»

За решеткой оказался не обидчик, а потерпевший. Теперь ему предоставляется возможность на досуге обдумать, с социологической точки зрения, как образовался столь тесный союз содержателя притона с полицией. Но следующее утро приносит еще более неприятный сюрприз.

Во всех городских газетах появились сенсационные заметки о пьяной драке Картера Уотсона с владельцем бара «Вандом». Чего стоили одни заголовки!

С ужасом читал Уотсон газетные столбцы, ему посвященные. Вся пресса единодушно смаковала подробности вчерашнего происшествия. Вдрызг пьяного Картера Уотсона «будто бы трижды выбрасывали в канаву, а он упрямо возвращался, вопя, как бешеный, что разнесет все заведение».

Кабатчик, полиция, газеты создали своего рода «тройственное согласие».

«Природный юмор, философский ум и вялый темперамент» Картера Уотсона в данном случае не смогли вернуть ему привычное душевное равновесие.

Картеру Уотсону было предъявлено обвинение «в нападении на некоего Пэтси Хорана и избиении оного». Уотсон был вызван в суд, и тут его ждал новый сюрприз.

Прокурор отвел социолога в сторону и завел с ним неофициальный разговор. Совершенно неожиданно он посоветовал обвиняемому замять это дело.

«…Помиритесь с мистером Хораном, пожмите друг другу руки, и все! Одно мое слово судье — и дело будет прекращено».

Он держал себя так, как будто оказывал Уотсону величайшее благодеяние.

Уотсон возмутился. Как это «замять дело»? Пусть суд разберется, установит истинную картину происшедшего, и Хоран будет наказан, как он этого заслуживает.

«Ваша обязанность меня обвинять, а не предлагать мне помириться с этим… этим субъектом!» — сказал он прокурору. Тон прокурора изменился, стал сухим и резким. Все же он повторил свое предложение «пожать друг другу руки» и покончить с этим делом.

К цепочке: кабатчик — полиция — газеты прибавилось еще одно звено: прокурор. Уотсон все же не терял надежды, что суд разберется, где ложь, где истина.

Суд был назначен через неделю. За это время появился еще один советчик. Не фальшиво-благожелательный, как прокурор, а по-настоящему благожелательный. Это был друг детства Картера Уотсона, бывший издатель крупной газеты.

Но — странное дело! — его увещевания совпали с советами прокурора.

Друг детства искренне желал Картеру Уотсону добра. Но он реально оценил ситуацию и старался втолковать Уотсону, что у него нет никаких шансов выиграть дело.

«Конечно, все понимают, что этот субъект избил тебя. Про него идет самая дурная слава. Но это тебе нисколько не поможет…»

Оба дела, оба взаимных обвинения будут прекращены. И то только потому, что Уотсон пользуется известностью. А менее известный человек «был бы осужден».

Социолог в полном недоумении. Как же так? Раз все понимают, что не он, Уотсон, избил Пэтси Хорана, а, наоборот, Пэтси избил его, то последний должен быть осужден. Не может не быть осужден. Ведь он, Уотсон, не нанес ни одного удара. Оказывается, «это неважно»…

«Как неважно?» — изумляется Уотсон. — «Неважно, кто прав, кто виноват?»

И тут социологу по профессии приходится выслушать, как школьнику, элементарный урок социологии. Важна не истина. Важно совсем другое. «Ты восстал против местной полиции и всей политической машины». Владелец бара самого низкого пошиба, темная личность, «командует множеством избирателей» в своем районе. Он может обеспечить голоса на выборах. Вот что важно!

Итак, прибавилось еще одно весьма мощное звено к цепочке: кабатчик — полиция — газеты — прокурор. Название ему: «политическая машина». Но ведь в конце концов решает суд, а не «политическая машина».

«Не хочешь ли ты сказать, что судья Уитберг способен изменить своему долгу и присяге и оправдать этого скота?»

«Увидишь сам», — мрачно ответил собеседник. И вновь повторил — «Лучше теперь же покончить с этим. Ты влип в скверную историю!»

Наступил день суда.

Судья Уитберг произвел на Уотсона весьма благоприятное впечатление. «…Он казался очень милым человеком. Лицо его выражало ум, губы всегда улыбались, в уголках черных глаз залегли веселые морщинки».

Наивный социолог! Он еще судит о явлениях по их внешности. Лживость показаний Пэтси Хорана и его приспешников бьет в глаза. «Ругань, которую они приписывали Уотсону, была так замысловата и невыразимо гнусна, что этим они себя выдавали с головой. Кто же мог поверить, что Картер Уотсон произносил такие слова!»

Банда лжесвидетелей красочно описывала, как на беднягу Хорана обрушивались свирепые удары незваного пришельца. Показания шайки были полны пробелов и противоречий. Тем не менее судья Уитберг, этот милый человек с умным лицом и привлекательной улыбкой, совсем их не замечает. Прокурор тоже ловко обходит все нелепости и несуразицы в словах свидетелей.

Зато, когда дошло до допроса самого Уотсона, судью как будто подменили.

«Зачем вы зашли в это заведение, пользующееся дурной репутацией?»

Уотсон вежливо ответил, что он много лет изучает экономику и социологию и хотел бы…

Судья грубо перебил его:

«Нам не интересны ваши «ологии»…»

Суду нет никакого дела до его мнений.

«— Я лишь ответил на вопрос, ваша честь, — смиренно возразил Уотсон.

— Ничего подобного! — снова заорал на него судья. — Предупреждаю вас, сэр, что вы своим дерзким поведением только восстановите всех против себя…»

Как можно поверить, негодует судья, чтобы человек добровольно увечил себя, «колотясь мягкими, чувствительными частями своего лица» о его голову? То, что он говорит, ни с чем не сообразно.

Теперь Уотсон начинает прозревать. Цепь замкнулась. Содержатели притонов, полицейские власти, суд, «политическая машина» связаны круговой порукой. И правде не пробиться сквозь чудовищные нагромождения самой отъявленной лжи.

Социолог, который до сих пор только суммировал явления, начинает видеть их корни, их неизбежность в стране, находящейся во власти хищнических монополий. И полицию, и прессу, и суд они взяли на откуп. Тяжба с содержателем притона выходит далеко за свои пределы. Она перерастает в тяжбу со всем социальным устройством Соединенных Штатов.

Следя за ходом в сущности ничтожного судебного дела о побоях, Картер наблюдал, как действует «огромная, могущественная и вместе жалкая машина, управлявшая страною». Как слепы его соотечественники, верящие, что в их стране слово «юстиция» означает справедливость. Оно, наоборот, означает — беззаконие, ложь, неправедность.

На его глазах судья «угодливо склоняется перед кабатчиком, в руках которого множество марионеток-избирателей». И так повсюду.

Уотсону дан предметный урок науки, которой он занимался всю жизнь. Наблюдать он научился давно. Теперь он понял, что этого мало. Нужно еще осмысливать увиденное. Сидя в зале суда, он перестает думать о своем собственном деле. Уотсон размышляет о «безнаказанном и бесстыдном взяточничестве в тысячах городов, узаконенном паукообразными гадами», состоящими при машине, управляющей страной.

Годами он исследовал подошву, склоны, расщелины горного хребта. Теперь он добрался до одной из его вершин. Проводником стала мысль, обобщающая и зоркая.

Разумеется, суд окончился так, как этого желали Пэтси Хоран, полиция, пресса и «политическая машина». Судья и прокурор свели дело «вничью». И тот и другой обвиняемый поклялись под присягой, что первый удар был нанесен противником. Суд сомневается в правдивости показаний обоих. А так как по закону сомнение толкуется в пользу ответчика, то в деле «Народ против Картера Уотсона» сомнение толкуется в пользу Уотсона. А в деле «Народ против Патрика Хорана» — в пользу Хорана. Оба оправданы.

Предсказание старого приятеля Уотсона полностью подтвердилось.

На этом рассказ не заканчивается. Следует еще финал, совершенно неожиданный. Но, прежде чем рассказать о нем, возвратимся к предыстории рассказа.

Дело в том, что сюжет «Пользы сомнения» навеян, можно даже сказать — продиктован происшествием, случившимся с самим Джеком Лондоном. Об этом сообщает его жена, Чармиан Лондон, в книге «Жизнь Джека Лондона», полубиографической, полумемуарной.

В их совместной жизни одна большая радость сменилась острым горем. Чармиан родила ребенка — это было их заветное желание. Несмотря на то, что писатель мечтал о мальчике, а родилась девочка, он «сиял от счастья» и «был в восторге от нежной кожи и серых глаз» новорожденной.

Роды были тяжелые, девочка не прожила и двух суток. Супруги были в отчаянии.

Через несколько дней Джек пришел в госпиталь с одним подбитым и другим совершенно затекшим глазом. Вот что с ним случилось.

Он бродил по городу, погруженный в думы о несчастье, их постигшем, и зашел в глухой квартал, полный китайских игорных домов. Он увидел вывеску американского клуба и зашел в маленькую дверь, которая, как он считал, вела в уборную. Неожиданно он попал в ночной притон. Последующее довольно точно описано в рассказе. Увидев в руках посетителя журнал, хозяин решил, что посетитель намерен расклеивать рекламы на стенах злачного заведения.

Он яростно накинулся на вошедшего, еще какие-то темные личности подоспели к нему на помощь, и «Джек, весь избитый, был выброшен на улицу».

Ему нужно было употребить все свое влияние всемирно известного писателя, чтобы дело попало в суд. Однако, точно так же как в рассказе, судья нашел дело «сомнительным». А так как сомнение должно толковаться в пользу подсудимого, озверевший хулиган ушел от наказания.

Впоследствии удалось выяснить, что настоящим собственником этого притона был сам судья.

К сожалению, эта весьма существенная деталь в рассказе не фигурирует. Нужно полагать, не но вине Джека Лондона. Вряд ли он по своей вине отказался от столь сенсационного и ошеломляющего фабульного поворота. Чармиан Лондон не объясняет причин досаднейшей недомолвки.

Но достаточно знать социальную обстановку Соединенных Штатов хотя бы по «Пользе сомнения», чтобы высказать предположение: эффектная ситуация «судья — содержатель притона» могла покоробить издателей. Она бросала слишком мрачную тень на американскую юстицию.

После того как суд оставил безнаказанной кулачную расправу темного дельца со знаменитым писателем, Джек Лондон послал судье и разослал во все газеты Сан-Франциско следующее письмо:

«Когда-нибудь, как-нибудь, где-нибудь, но я поймаю вас… на законном основании. Я вовсе не собираюсь подвергать себя уголовной ответственности. Я не знаю вашего прошлого. Но теперь я начинаю интересоваться вашим прошлым и наблюдать за вашим будущим… Я поймаю вас, и поймаю во всеоружии законов и законного следствия…»

Выполнить задуманную месть оказалось невозможным. Неистощимая энергия Джека Лондона, страстность, с какой он окунулся в борьбу, наконец слава, которой было окружено его имя, — ни к чему не привели.

«…Джек так и умер неотомщенным».

Неутоленную жажду мести он реализовал в двух последних главах своего рассказа.

Прошел год после суда над Уотсоном и содержателем притона. Уотсон поехал на свое ранчо. Пробравшись через ущелье, он очутился на своей любимой, усеянной цветами поляне.

Навстречу шел человек, очевидно отправившийся на прогулку из летней гостиницы, расположенной поблизости. Он явно нарушил границы чужого владения: межевые знаки были выставлены Уотсоном повсюду.

Кто же был этим нарушителем? Не кто иной, как судья Уитберг! Он протянул Уотсону руку для дружеского рукопожатия. Но она повисла в воздухе.

«Я вижу вашу руку, но не хочу ее пожать! — вызывающе сказал социолог. — Газеты писали, будто я после суда подал руку Пэтси Хорану. Вы знаете, что это ложь, но скажу прямо — я в тысячу раз охотнее пожал бы руку ему и его подлым приспешникам, нежели вам!»

Судья был крайне смущен. Запинаясь, он пытался найти какие-то контраргументы, но никак не мог обрести былого красноречия.

И тут Уотсона осенила мысль. Неожиданная и — на его взгляд — чрезвычайно удачная. Он поднял с земли камень.

«Теперь смотрите на меня!»

Уотсон нанес себе сильный удар камнем по щеке. «Кровь брызнула струей».

«Переборщил малость», — сказал он. — «А в таких делах самое главное — правдоподобие».

Оторопевший Уитберг решил, что Уотсон сошел с ума. Он еще не сообразил, какую каверзу готовит ему Уотсон.

А социолог отыскал еще один камень, гладкий.

Он несколько раз ударил себя по лицу.

«…Через час-другой щека приобретает великолепную черно-зеленую окраску. Это будет убедительно!» — сказал он невозмутимо.

Судья начал о чем-то догадываться.

«Да вы спятили!»— пролепетал он дрожащим голосом.

«Не грубите!» — ответил торжествующий Уотсон. — «Разве вы не видите моей окровавленной физиономии?.. Моя жизнь в опасности! Я вынужден обороняться».

Судья Уитберг увидел под самым носом кулаки социолога.

«— Только ударьте меня, и я прикажу вас арестовать! — пригрозил он.

— Это самое я говорил Пэтси, — последовал ответ. — И знаете, что он сделал?

— Нет.

— Вот что!

В то же мгновение правый кулак Уотсона обрушился на нос судьи Уитберга, и сей джентльмен упал навзничь».

Началось истязание «по методу краснокожих индейцев». Судью били по щекам, по ушам, по голове. Уотсон в точности проделывал то, что он вытерпел от Пэтси. Поставив судью на ноги, он умышленно расшиб себе нос о его голову. Из носа пошла кровь.

«Видите? — воскликнул Уотсон… размазывая кровь по всей манишке. — …Я едва жив! Я вынужден защищаться!» И судья снова получил сокрушительный удар кулаком, сваливший его на землю.

«Это зверское, ничем не вызванное нападение…» — сказал он, всхлипывая.

«Эти самые слова я слышал от Пэтси».

Не прошло и часа, как Уитберг был арестован деревенским полицейским «за нападение и побои» по жалобе Картера Уотсона.

Аналогичную жалобу подал и Уитберг. Суд над социологом и судьей как две капли воды был похож на судебное заседание, описанное выше, — с частичной переменой персонажей.

Все издевательские реплики, какие судья Уитберг ранее адресовал Уотсону, пришлось выслушать ему самому.

Не жалея красок, социолог красноречиво описывал, как на него внезапно кинулся из-за деревьев Уитберг. Как тот сбил его с ног. Как он, Уотсон, ни за что ни про что был зверски избит неизвестным громилой. И как он, Дотсон, миролюбивейший человек, был вынужден защищаться всеми доступными средствами.

Судье Уитбергу «было преподано искусство лжесвидетельства». С высоты своего судейского кресла ему часто случалось снисходительно выслушивать ложь под присягой в инсценированных полицией делах. Но впервые «лжесвидетельство было направлено против него самого».

После того как Уитберг рассказал обо всем случившемся вполне правдиво, Уотсон задал ядовитый вопрос: что Уитбергу было нужно в его, Уотсона, владениях?

Уитберг ответил: он не знал, что это чужое владение. Уотсон резонно возразил, что межевые знаки были выставлены на самых видных местах. Судья его решительно поддержал: «Я сам видел их! Они бросаются в глаза!»

Парировать было нечем. Последовал второй вопрос: за что он, Уитберг, напал на Картера Уотсона?

«Ваша честь, я уже докладывал, что я не нанес ему ни одного удара», — возразил Уитберг.

Выразительно посмотрев на распухшее лицо социолога, судья устремил грозный взгляд на Уитберга.

«Взгляните на щеку этого человека! — загремел он. — Если вы не нанесли ему ни одного удара, почему же он так избит и изувечен?»

Уитберг упорно твердил свое: Уотсон сам ударил себя камнем. Даже двумя камнями.

Читателю известно, что это была сущая правда. Но у Уотсона был заготовлен убийственный вопрос, заимствованный у самого Уитберга:

«Возможно ли, чтобы человек, если только он не помешан, сам себя увечил, нанося себе камнем удары по лицу?»

На это трудно было что-либо возразить.

Судья погрузился в размышления, «сделав глубокомысленную мину».

Социолог насмешливо подмигнул Уитбергу. Тот, однако, оказался человеком, лишенным чувства юмора. В создавшейся ситуации он не видел ровно ничего смешного.

В решении деревенского судьи Уитбергу могло послышаться нечто знакомое. Исходя из того, что показания обеих сторон противоречивы и нет никакой возможности установить, кто нанес первый удар, судья «к великому своему сожалению», как он счел нужным отметить, вынужден оправдать обоих ответчиков.

«— Но у меня создалось свое мнение, — добавил он, осуждающе поглядев на Уитберга, — и я советовал бы вам держаться подальше от владений мистера Уотсона и уехать отсюда».

«Что ж, выпьем по этому случаю?» — благодушно обратился социолог к Уитбергу, когда они покинули здание суда. Но у того по-прежнему не хватило юмора, и он отказался пойти с Уотсоном в ближайший кабак.

Концовка рассказа — забавная и наверняка рассмешит читателя.

Избиение судьи Уитберга написано ярко и сочно. Видно, что описание желанной мести доставляло Джеку Лондону удовольствие.

И все же это была лишь слабая компенсация за невозможность на деле отомстить негодяю-судье. Он оказался недосягаем. Все угрозы знаменитого писателя остались пустым звуком.

«…Страх, в котором с тех пор жил судья, уже сам по себе был местью». Так считает вдова писателя, Чармиан. В этом позволительно усомниться. Судья чувствовал свою безнаказанность и торжествовал, наблюдая бесплодность всех усилий человека, заслужившего мировую славу, добиться справедливости.

Концовка придумана искусно. Но она искусственна.