История евреев Советского Союза (Уничтожение еврейского населения 1941-1945)

В этой книге автор цитирует во множестве свидетелей той Катастрофы, выживших и погибших, которые оставили свои сообщения, письма, дневники, записи на стенах камер и на клочках бумаги. Порой автор не называет имен этих людей: общая их судьба – общая им память, признательность потомков, благодарность и скорбь.

("Шоа") – бедствие, гибель, катастрофа.

"И придет к тебе беда – не сможешь

замолить ее, и падет на тебя несчастье –

не сможешь откупиться от него,

и гибель (Шоа) внезапно придет на тебя –

не предвидела ты…"

Из Книги пророка Исайи

Для чего мы всё время вспоминаем? Для чего запоминаем‚ помним‚ записываем? Кто нас услышит‚ кто задумается‚ кто поймет? Или это наш долг – передавать свою память следующим за нами? Или надоедливая привычка от дурного воспитания‚ вроде той‚ когда останавливают человека на улице‚ крутят пуговицу его пиджака и заставляют выслушивать то‚ чего он не желает знать?..

Считанные годы отделяли нас когда–то от тех страшных событий. Десятилетия отделяют теперь. Но всё так же пишут об этом и говорят‚ исследуют и спорят‚ доказывают и опровергают. Та же страстность‚ та же потрясенность‚ полнейшее непонимание случившегося‚ невольный дилетантский вопрос посреди научного спора: "Как же могло случиться такое?!.."Как же могло случиться‚ что цивилизованный‚ культурный народ в центре Европы планомерно и хладнокровно уничтожал народ другой – не в порыве гнева‚ не в истеричном беспамятстве толпы‚ а обдуманно‚ педантично‚ по графику‚ с применением новейших средств науки и техники‚ и преуспел в этом‚ и уничтожил шесть миллионов жизней, – а мог бы и больше‚ если бы не остановили‚ а хотел бы и всех... Пройдут еще десятилетия‚ пройдут сотни лет‚ и весь материал будет опубликован‚ все архивы исследованы‚ но останется‚ очевидно‚ как и теперь‚ полное непонимание случившегося‚ невольный вопрос посреди научного спора: "Как же могло случиться такое?!" Как же оно могло?..

Даниил Кловский, узник гетто и лагерей уничтожения: "После войны меня неоднократно посещала мысль‚ что я живу как бы не своей жизнью. Что меня‚ настоящего‚ давно нет‚ я исчез вместе с остальными. А живет под моим именем кто–то другой‚ кто не видел‚ не пережил ужасную трагедию двадцатого века‚ не испытал на себе всю жестокость и низость‚ на которую‚ оказывается‚ способны люди. Ведь после такого жить нельзя. Но я всё–таки живу! Всё–таки это я‚ а не другой – живу. И значит, я должен рассказать людям о том‚ что видел и пережил. Обо всем..."

"В 1942 году нас загнали в гетто. Мы не могли оттуда выйти. Там многие умерли от голода. Потом выгнали на стадион, молодых убили, а стариков и детей погнали в лес. Нас окружили там цепью‚ кричали "юде"‚ начали убивать. Детей кидали в яму. Я убежал. За мной погнался немец. Я влез на дерево‚ и он меня не заметил. Я видел‚ как убивали всех евреев‚ и три дня шумела кровь в земле. Мне было тогда десять лет‚ а теперь мне двенадцать. Нюня Докторович..."

Осмыслить это невозможно. Понять – тем более. Остаются только скорбь, глухая тоска, содрогания души. Ужас тех дней, отчаяние, одиночество посреди народов в годы Катастрофы – кому под силу изложить это на бумаге?

Со стесненным сердцем начинает автор очередной рассказ. Со стесненным сердцем. Со смятенными чувствами...