История евреев Советского Союза (Уничтожение еврейского населения 1941-1945)

ОЧЕРК ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ

Жизнь в гетто

1

Город Кременец, Украина (из дневника украинского подростка): "Одна сторона нашей улицы отходит к гетто, там загораживают все переулки заборами, забивают досками окна и двери… Одна сторона улицы живая: рестораны, пьяные шумят, другая – забитая, мертвая, отвратительная. И есть люди, которые радуются этому новому облику города…"

Гетто создавали, как правило, на окраинах городов или в самых бедных районах, в малопригодных для жилья "развалюхах с малюсенькими окошками без стекол, заткнутых отрепьями, кусками картона, старыми ужасными подушками", а то и в домах, пострадавших от бомбежек и пожаров. Каждое гетто огораживали колючей проволокой, кирпичными стенами или деревянными заборами за счет его обитателей и их усилиями; там не работали водопровод и канализация, были отключены телефоны и электричество: это была полная изоляция от внешнего мира, которая – даже при отсутствии карательных акций – вела к массовому вымиранию от истощения, непосильного труда и эпидемий.

В гетто и рабочих лагерях жили в невероятной тесноте‚ в комнатах без мебели‚ спали на полу, на трехэтажных нарах, в коридорах, пристройках, сараях, подвалах, на чердаках и лестничных площадках, в сырых темных трущобах, в шалашах, палатках и под открытым небом; были даже такие помещения, где спали по очереди в две или три смены.

Барановичи: "Нашу семью вселили в маленький деревянный домик… из трех небольших комнат и кухоньки. Всего в него втолкали 82 человека…"

Летичев: "Спали на цементном полу в ужасающей тесноте – головы одних лежали на коленях у других…"

Велиж: "В свинарнике было когда-то триста свиней. Вместили в него более пятисот человек…"

Вильнюс:

"В кухне живут шестнадцать человек. Стены, потолок и пол – все почти одного цвета, темные, сырые и грязные… Посреди комнаты и вдоль стен поставлены деревянные нары… На этих нарах – а где нет нар, прямо на полу – лежат какие-то лохмотья и темное постельное белье… В этой же кухне моются и варят себе еду остальные жильцы квартиры. Дым наполняет кухню, выедает глаза тем, кто обитает в ней…

Глядя на то, как живут "счастливцы", оставленные пока в живых, не перестаешь удивляться, что в таких условиях люди вообще сохраняют способность жить… Между молодыми людьми возникают порой самые возвышенные, самые пылкие романы, но нередки и просто физические отношения в тесноте и темноте бессонных ночей…

Жажда жизни, молодость оказываются сильнее смерти…"

Гетто Львова: "На душу населения едва ли приходился один квадратный метр жилой площади… Мужчины, женщины и дети, совершенно друг другу чужие, здоровые и больные вместе… религиозные и атеисты, богатые и бедные…" – "Одно лишь было общим для всех: все мы были евреями и потому должны были умереть".

2

В отличие от других стран, завоеванных Германией, на территории СССР не было евреев-банкиров, владельцев фабрик, многоэтажных доходных домов и магазинов. Для запланированного грабежа оставалось лишь личное имущество еврейского населения, а потому после уничтожения или переселения в гетто оккупационные власти забирали из опустевших квартир мебель‚ одежду‚ обувь‚ белье и посуду‚ кровати и постельные принадлежности‚ швейные машины‚ патефоны с пластинками‚ ковры‚ фотоаппараты‚ музыкальные инструменты, даже пух из распотрошенных перин и подушек – всё это аккуратно сортировали‚ приводили в порядок и отправляли по назначению. Собирали и металлические изделия – кастрюли‚ самовары‚ чайники, ступки, подсвечники, ручки от дверей – и посылали в Германию для переработки. В сельской местности конфисковали дома, принадлежавшие евреям, приусадебные участки, скот, запасы продовольствия; всё, что оставалось после официального изъятия, растаскивало местное население.

В гетто грабеж продолжался. Отбирали имущество и деньги‚ реквизировали теплую одежду, облагали различными налогами по прихоти администрации, вымогали – под видом контрибуции – часы‚ золото‚ драгоценности; в германские банки отправляли золотые и серебряные изделия, конфискованные у евреев на территории СССР. Солдаты и офицеры немецкой армии посылали родственникам огромное количество посылок со съестными припасами‚ вещами и бельем, для чего в некоторых гетто наладили производство картонных коробок – их изготавливали еврейские дети от восьми до двенадцати лет. Одежду и обувь, остававшиеся после уничтожения евреев, после предварительной чистки отдавали или продавали местному населению.

"День и ночь работала прачечная‚ в которой отстирывали вещи убитых. Работали в прачечной‚ конечно‚ евреи, и происходили там страшные сцены: люди находили белье и вещи своих замученных родных. Рафаэль Гитлиц узнал белье и платье убитой матери. Маня Фрейдкина должна была отстирать окровавленную рубашку своего мужа Шимона. Жена учителя Милихмана приводила в "приличный вид" костюм убитого мужа..."

Жителям гетто не позволяли встречаться с местными жителями и покупать у них какие-либо продукты; известны случаи, когда запрещали собирать даже ягоды. Браилов Винницкой области: "Только на десять минут в сутки по свистку полицейского евреи могли выбежать на базар. Немецкому коменданту Крафту очень нравилось зрелище – бег евреев на базар‚ и он почти неизменно присутствовал при этом. На третьей или четвертой минуте полицейский давал свисток отбоя‚ и все‚ побросав свои покупки‚ спешно убегали с базара. Затем объявляли‚ что сигнал был ошибочный‚ и всё повторялось сызнова. Комендант Крафт забавлялся..."

Хлебный паек был настолько мизерным, что невозможно было существовать. В Пинске выдавали 100 граммов хлеба в день для нетрудоспособных и 150 граммов для работавших; в Бресте и Борисове – по 150 граммов хлеба для любого жителя гетто; в Шполе и Велиже не кормили вообще, в Смоленске лишь работавшие евреи получали по 200 граммов хлеба из отрубей с опилками и суп из брюквы; в румынской зоне оккупации обитателям гетто выдавали "черный, как земля, клейкий и горький хлеб, изготовленный из зерен полусгоревшей в амбаре пшеницы". В таких условиях выживали лишь те, кому удавалось добыть продукты и пронести их в гетто – за это наказывали, могли расстрелять.

Местечко Глубокое, Белоруссия: "Жена Залмана Вульфа Рудермана была задержана и жестоко избита, так как пыталась при возвращении с работы внести в гетто два яйца… Был арестован и расстрелян мясник Шломо Цинципер – контроль обнаружил у него в мешке петуха‚ которого "преступник" хотел пронести в гетто... Н. Краут был ранен‚ а затем убит за то‚ что пытался пронести в мешочке немного соли..."

Пинск: "Глобермана раздели догола, нашли у него кусок масла. Полицейские привели его к Эбнеру, тот выхватил пистолет и застрелил Глобермана на месте…"

Шяуляй: Бецалеля Мазовецкого публично повесили за то, что хотел пронести в гетто папиросы. "С веревкой на шее он взобрался на стол, всё еще улыбаясь, поклонился народу и сказал: "Я буду вашим достойным заступником на небе…"

Каждый день шла борьба за выживание, любыми способами следовало достать еду у местного населения – купить, выменять на последние вещи, уцелевшие от грабежа, выпросить или украсть. Мужчины, возвращаясь с работы, прятали продукты в сапоги, в брюки и рукава, чтобы пройти в гетто через охраняемые ворота. Женщины перед выходом на работу надевали под платье специальные пояса с карманами, закладывали в них куски хлеба или картофелины и с риском для жизни вносили в гетто, где ожидали голодные старики и дети. В укромных уголках огороженной территории шел через забор обмен вещей на продукты, которые приносили местные жители; порой те проникали в гетто с хлебом, молоком, яйцами, за которые требовали огромные деньги, во много раз превышавшие цены на рынках "арийской" стороны. Незаменимыми помощниками были дети: они могли пролезть в самую крохотную лазейку и оказаться за ограждением; дети становились кормильцами своих родителей, бабушек-дедушек, малолетних братьев и сестер.

Существовала и контрабанда продовольствия – на ней наживались предприимчивые люди и полицейские. В гетто Каунаса "нашлись смелые торговцы, которые через колючую проволоку забора, охраняемого снаружи немецкой и литовской полицией, ввозили муку, скот, картошку и даже водку. У торговцев были свои подкупленные охранники…" – "Эта торговля содействовала процветанию спекулянтов, которые быстро разбогатели… Появились новоиспеченные богачи и стали "править бал" под лозунгом: "Ешь и пей – жизнь коротка…"

У подавляющего большинства обитателей гетто не было денег, чтобы купить продукты у спекулянтов, не было уже и вещей, которые можно было бы обменять, – голод доводил до такого состояния, что отдавали за кусок хлеба последнюю свою рубашку; люди ходили "босиком, оборванные, без верхней и нижней одежды, прикрытые только одеялами".

Гетто Минска: "На улицах валялись опухшие от голода дети. Кто не работал, получал в день комочек сырого хлеба и пол-литра мутной водички с сантиметровым осадком муки, которая называлась затиркой…"

Гетто Каунаса: "Наша бедность была невообразимой. Мы носили лохмотья – заплата на заплате. Наше имущество состояло из полуразвалившейся мебели и нескольких кухонных кастрюль. Еды почти не было. Мне всё время хотелось есть, от голода у меня даже бывали галлюцинации. Холод, голод, теснота, грязь, рабский труд, ежедневные казни – всё было задумано для того, чтобы лишить нас человеческого достоинства, превратить в животных… Смерть для всех стала привычной, и трупы никого не шокировали…"

3

После создания гетто сразу же начиналось разделение его обитателей на пригодных к труду и на "малополезных"‚ "малоценных" стариков‚ женщин и детей‚ больных и инвалидов, которых уничтожали в первую очередь. Евреев-механиков‚ слесарей‚ столяров и плотников‚ портных‚ сапожников‚ хлебопеков и кузнецов, ремесленников разных специальностей оставляли на какое-то время в живых‚ чтобы они работали на нужды немецкой армии; сохраняли жизнь и физически крепким людям‚ используя их на черных работах. Порой использовали переводчиков с немецкого языка‚ врачей‚ инженеров‚ специалистов городского хозяйства по обслуживанию водопровода, канализации, местной электростанции‚ чтобы в какой-то момент отобрать разрешение на работу и уничтожить.

На оккупированных территориях вводили трудовую повинность для еврейского населения – мужчинам с 14 до 60 лет (кое-где даже с двенадцати), женщинам – с 16 до 50. В "Директивах по обращению с еврейским населением" было сказано: "Трудоспособные евреи привлекаются по мере надобности к принудительным работам… Оплата труда не должна соответствовать выработке, но лишь поддерживать существование работника и нетрудоспособных членов его семьи".

Эти работники были очень выгодны для Германии: в большинстве случаев им не платили зарплату‚ скудно кормили‚ а они старались работать как можно лучше‚ чтобы не погибнуть в очередной акции уничтожения. Копали торф‚ корчевали пни‚ вырубали лес вокруг железнодорожного полотна‚ загружали вагоны‚ разгребали зимой снежные заносы, работали летом на полях, в конюшнях и свинарниках. Каждый боялся заболеть‚ подвернуть ногу и захромать, потерять силы от истощения – таких "отбраковывали" и уничтожали; в гетто и в некоторых лагерях рабочим позволяли жить со своими семьями: это способствовало усердию в труде‚ ибо вместе с "нерадивым" работником уничтожали всю его семью.

"Суровый зимний рассвет, еще темно, а нас уже нагайками выгоняют на работу. Несчастные наспех завязывают мешочки с соломой вокруг порванных ботинок, чтобы не отморозить ноги. Накидывают старые одеяла на головы, обвязывают веревками и становятся в ряды. Нас несколько раз тщательно пересчитывают и выгоняют на дорогу. Тяжело поднимаются измученные, израненные ноги; намокшие тряпки с соломой еле вытягиваем из глубокого снега, а снег всё сыплет и сыплет без конца…"

"Помню огромные колонны евреев, отправлявшихся расчищать снег на железной дороге. Туда стремились попасть и стар, и млад. Лишь бы выйти из гетто, так как за эту работу давали пайку хлеба или какую-нибудь похлебку…"

Сапожники, портные, меховщики, шорники могли получить особое удостоверение, потому что их специальность признавали полезной для нужд немецкой армии. "Бесполезными" считались раввины, учителя, журналисты и адвокаты, музыканты и научные работники; их уничтожали в первую очередь, хотя кое-кому и удавалось выдать себя за слесаря, плотника, маляра или штукатура, печника или стекольщика. В гетто Вильнюса были организованы курсы по подготовке трубочистов, которые окончили 22 врача, адвоката и торговца; совместно с профессиональными трубочистами они обслуживали жителей "арийской" части города.

"Желтый "шейн" (разрешение на работу) выдается только счастливчикам. Для того чтобы его получить, человек должен быть классным специалистом. Но и не каждому специалисту удается его выцарапать. В большинстве случаев всё зависит от протекции, денег, а также от того, берет ли немец, у которого работают, взятки… Сначала были белые "арбейтершейны", потом белые "фахарбейтершейны", теперь желтые, а от "шейна" к "шейну" бесследно исчезали тысячи людей…"

Время от времени немецкая администрация проводила очередную регистрацию, а вместе с ней и обмены специальных удостоверений, которые получали лишь те, кого отправляли на работы. Гетто Вильнюса: "На дворе и особенно на лестницах… давка была просто неимоверная. Некоторые падали в обморок от духоты, изнеможения, невозможности пробиться в комнаты, где шла регистрация… Хаос, крик, плач, толкотня и драки доводили людей до исступления… Какие душераздирающие сцены, какие трагедии разыгрывались тут, в этих тесных коридорах, где люди, не имеющие желтых удостоверений, умоляли счастливцев спасти им жизнь и приписать к семейным спискам…" – "А тысячи других метались по улицам, стучали к родным, друзьям – в любое место, где была хотя бы тень надежды зацепиться за "шейн"…" – "Все знали, что это только отсрочка смерти… но жить еще некоторое время всё же лучше, чем умереть сейчас же, немедленно…"

Удостоверение гарантировало неприкосновенность его обладателю, жене и двум детям моложе шестнадцати лет – до того момента, пока не происходила замена "шейнов" и житель гетто мог лишиться права на работу, а заодно и права на жизнь вместе со своей семьей. Перед очередным освидетельствованием пожилые люди – замученные, истощенные, отчаявшиеся – красили волосы в черный цвет, остригали бороды, старались разгладить морщины и выглядеть покрепче, помоложе, чтобы их признали годными для работы и выдали заветное удостоверение.

Из свидетельских показаний Марка Дворжецкого: "Это была мучительная проблема в гетто. Выдавали одно желтое удостоверение, и можно было записать жену и двоих детей. Но если у человека есть жена и мать, он сам должен выбрать, кого он записывает… И если у меня трое детей, я могу записать только двоих, а третьего вынужден отдать немцам. Я помню случай, когда человек подошел к матери и сказал: "Мама, скажи мне, что делать. Ты благословила наш брак, а теперь я должен выбрать: или ты, или жена". И мать ответила: "Написано в нашей священной Торе: "Да оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей…" Жена предназначена тебе Небом, ты должен создать семью. Я отказываюсь от жизни. Дай жизнь ей". И она благословила сына, его жену, его детей".

Вопрос: "Этим сыном были вы, доктор Дворжецкий?" Ответ: "Это был я".

4

"Гетто не знает "завтра", живет настоящей минутой. Когда человек поутру просыпается после тревожного сна, первая его мысль – ночь прожита, но что принесет день?.." Очередная карательная акция происходила, как правило, неожиданно, на территорию врывались эсэсовцы и полицейские, чтобы согнать для уничтожения нужное количество обреченных. "Собирали людей и делили их на две группы. При этом никто не знал, почему его включают в ту или иную группу и что будет с его группой: поведут на работы или на расстрел…"

Сёма Шпунгин, Даугавпилс: "Убивали всю зиму. Мы с папой остались одни. На случай новой "сортировки" мы условились‚ что спрячемся в тайнике. Один раз я не успел там спрятаться и просидел целый день в уборной по горло в нечистотах. В уборную приходили‚ но меня не заметили... " – "Бежать было некуда, наш город маленький, скрыться негде. Где партизаны – мы не знали… Мне было тогда тринадцать лет..."

Во время облав жители гетто прятались в укрытиях – "малинах" ("мелуна" – в переводе с иврита "конура", "убежище"). "Малины" устраивали в подвалах домов, на чердаках, за фальшивыми стенами, в подземных убежищах, где заранее запасали воду и продукты, в погребах, колодцах и туалетах. Люди залезали в дымоходы, в кучи мусора, в развалины разрушенных домов, изобретали самые невероятные способы, чтобы спрятаться с женой и детьми от неминуемого уничтожения, переждать опасные дни и жить дальше до следующей облавы.

Ружка Корчак, Вильнюс: "Сидение в "малинах" и нескончаемое ожидание своей участи приводит людей в состояние помешательства. Они слышат голоса немцев, кожей ощущают их шаги, вздрагивают при каждом ударе лома, которым литовцы крушат стены и перегородки. В "малинах" спрятаны дети. Понятливые не по возрасту, они не задают вопросов, лежат, сжимая руки родителей. Но есть младенцы, которые ничего не понимают. Они голодны, замерзли, ревут… Мать судорожно пытается успокоить ребенка, ему суют хлебные крошки, а иногда дают намоченный в спирту сахар – лишь бы перестал кричать, заснул. В одной из "малин", на которую почти набрели литовцы, плачущий младенец был задушен собственной матерью…"

"В гетто свирепствовал террор… Жителей увозили в "душегубках", убивали на месте… Люди были в полном отчаянии. Голод, холод, враждебное отношение местного населения их окончательно сломили. И когда однажды советские самолеты бомбили город, люди молились, чтобы бомба упала на них…" – "Мы словно животные, окруженные охотниками. Охотники везде: под нами, над нами, со всех сторон. Трещат сломанные замки, скрипят двери, стучат топоры… Однако потихоньку всё затихает само собой, они ушли… Мое сердце бьется радостно! Я остался в живых!.."

Крупные карательные акции длились по трое-четверо суток, и рабочим в эти дни не разрешали возвращаться в гетто с места работы. Когда они наконец попадали туда, то обнаруживали трупы на улицах, стены, забрызганные кровью, пустые дома и квартиры; они метались от укрытия к укрытию, обшаривали чердаки и подвалы в поисках родителей, жен с детьми и не находили уже никого. На стене гетто Вильнюса один из рабочих прочитал прощальную надпись: "Дорогой наш сыночек Хаймеле… Будь здоров и не забывай своих папу и маму".

Абрам Рубинчик, Минск: "Из укрытия стали вылезать измученные, обессиленные, исхудавшие люди. Четверо суток они просидели без воды и пищи. От них исходил невообразимый запах испражнений. Туалета в "малине" не было, выйти наружу было равнозначно самоубийству… Папа и мама остались без младших детей. Без Эльки, Хаи, без Ерухама и маленькой Тайбы… В тот день папа стал совершенно седым. А бабушка Ципа… чуть слышно прошептала, что она не хочет больше жить…"

Поэт Авраам Суцкевер ушел из гетто Вильнюса в ноябре 1941 года: " Старуха-крестьянка Бартошевич сжалилась надо мной, спрятала меня, накормила, напоила… Я скрывался у нее целый месяц. Но в конце концов кто-то заметил меня, и в декабрьскую морозную ночь я вынужден был бежать, блуждал по лесу, спал под снегом…"

В конце декабря Суцкевер вернулся в гетто и не застал в живых свою мать и новорожденного сына: "Еврейские врачи… спрятали ребенка вместе с другими младенцами в одной из комнат. Когда немцы появились в больнице, они расслышали детский плач, выбили дверь и вошли в комнату. Жена услышала это, вскочила с постели и побежала туда… Она увидела, как один из немцев держит ребенка и чем-то мажет у него под носом. Затем он бросил его в кровать и засмеялся… Когда я пришел в больницу, мой ребенок был еще теплым..."

Весной 1942 года Суцкевер написал в гетто поэму "Дитя могилы" – в ее основе лежит подлинная история еврейской женщины, которая спаслась во время расстрела в Понарах, спряталась на еврейском кладбище Вильнюса и в пустой могиле родила ребенка.

Из стихотворения Авраама Суцкевера "Последний еврей "малины":

Куда идешь ты сквозь ветер и ночь

С глазами, горящими убийством и яростью,

С лицом, пылающим огнем ненависти?

Я иду туда, куда несут меня мои ноги,

Моя убитая и окровавленная плоть жжет меня,

Теперь я – последний еврей,

Еврей из "малины"…

5

Всякая религиозная деятельность в гетто преследовалась. Синагоги и молитвенные дома разрушали или приспосабливали под конюшни, склады и гаражи, уничтожали свитки Торы, выкидывали на улицу книги религиозного содержания, разбивали памятники на еврейских кладбищах. Нацисты и их помощники приурочивали акции массового уничтожения к еврейским праздникам, вынуждали узников гетто работать в Йом-Кипур и в Рош га-Шана, запрещали убой скота по еврейскому Закону, издевались над верующими – отрезали бороды и пейсы, выстригали на голове кресты, убивали раввинов.

Местечко Сморгонь, Белоруссия: "Под гетто отвели территорию около большой синагоги… В синагоге сделали двухярусные нары… заставили вынести свитки Торы, синагогальную утварь, сложили всё это на земле, облили керосином и подожгли… Послышались рыдания, седобородые старики вздымали руки к небу и восклицали: "Шма, Исраэль!" Мы стояли и плакали…"

Местечко Утьян, Литва: "Пришли злодеи вместе с литовскими бандитами, выбросили из синагог все свитки Торы и книги. Привели моего отца, глубокого старика, приказали ему рвать их и сжигать. Он отказался. Тогда убийцы подожгли ему бороду, а один из них выстрелил в него…"

Несмотря на строгий запрет, верующие тайно соблюдали религиозные предписания. Собирали "миньяны" – десять мужчин для молитв, сооружали нелегальные "микве" – бассейны для ритуального омовения, обрезали на седьмой день новорожденных мальчиков, перед праздником Песах пекли мацу, отмечали в подполье еврейские праздники, как некогда мараны, тайные евреи Испании. В Яновском "лагере смерти" в декабре 1942 года, к первому дню Хануки, изготовили свечу из кусочков жира, раввин Давид Кахане прочитал благословение, рассказал о подвиге Макавеев, заключенные пропели праздничные песни.

Звенигородка, Украина: "Весной умер старик Хаит, похоронили его по всем еврейским религиозным обычаям. Мама говорила, что это был святой человек, раз он умер естественной смертью…"

Корец, Украина: "После первой акции мы еще успели отметить Рош га-Шана и Йом-Кипур… Вечером в Йом-Кипур, во время молитвы, скончались от пережитого восемь женщин. Мы перенесли их в другую комнату и продолжали молиться…"

Вильнюс: "Накануне праздника Симхат-Тора я пошел на обряд "хакафот" (шествие по кругу со свитком Торы)… Остатки учеников иешивы – несколько детей и мужчин, изучавших Закон, собрались там в этот вечер. Они пели и танцевали… Здесь, рядом с бедствующей общиной, в убогом молитвенном доме… они соединялись с народом Израиля…" Раввин Э. Беркович говорил: "Еврей освящает имя Бога уже тем, что живет как еврей, когда мир его топчет…"

Эфраим Вольф, гетто Жмеринки, Транснистрия (к началу войны ему было девять лет):

"Маму омыли, одели в саван, положили на пол и зажгли две свечи в изголовье. Всю ночь я не смыкал глаз… а утром, вскоре после того, как я задремал, меня разбудил Колман: у тела матери собрался "миньян" на утреннюю молитву. Повторяя за Колманом слова, я произнес свой первый "кадиш" (поминальную молитву)…

Тело положили на носилки, накрыли темно-зеленым покрывалом с вышитой кремовыми нитками звездой Давида и вынесли из дома… Было очень холодно, дул сильный ветер. Обессиленный горем и бессонной ночью, по колено проваливаясь в глубокий снег, я еле поспевал за всеми. Когда мы свернули на Кладбищенскую улицу, мимо нас прошла группа молодых парней, человек пять. Они недружелюбно посмотрели на нас, и один из них прошипел: "У- у, жыды прокляти! Всим вам туда дорога!" Слова эти потрясли меня…

Пришли на кладбище. Долго рыли могилу, мерзлый грунт плохо поддавался кирке и лопате… Тело мамы снимают с носилок. Опускают в могилу. Засыпают землей. "Миньян" читает молитву, в завершение которой я вновь повторяю за Колманом "кадиш". Солнце скрылось. Идет снег…"

Одесса: "Когда мама привезла на еврейское кладбище гроб с телом бабушки, еврей-служка похоронил ее и прочитал молитву. Он сказал: "Мадам! То, что вы сделали это в такое ужасное время, – великая мицва (заповедь), Всевышний сохранит вас!" Мы остались живы…"

Наум Эпельфельд‚ гетто Бердичева:

"Я часто думаю о том‚ как могло случиться‚ что мы с отцом остались живы. Против нас действовало целое государство. С мощнейшей армией‚ с колоссальным аппаратом насилия: гестапо‚ СД‚ жандармерия и‚ наконец‚ украинская полиция. А мы беззащитные‚ без средств к существованию‚ вне закона‚ без самых элементарных человеческих прав... но каждый раз‚ когда не оставалось ни капли надежды‚ когда мы стояли на краю пропасти‚ происходило что-то такое‚ что изменяло ситуацию‚ и мы оставались живы...

Я знаю только один ответ: есть высшая сила‚ которая управляет миром и нашей судьбой. Но почему именно меня хранила высшая сила‚ какие заслуги у меня по сравнению с теми сотнями тысяч‚ с миллионами погибших? Это уже отдельный вопрос‚ над которым надо думать и думать..."

6

Из хасидских рассказов времен Катастрофы.

Яновский лагерь во Львове. Ночью узников выгнали из бараков, подогнали к двум большим ямам и приказали перепрыгнуть через них. Кто не сумеет этого сделать, будет тут же убит. Живые скелеты стояли перед ямами – голодные, истощенные, измученные рабским трудом; один за другим они пытались перепрыгнуть, падали в ямы и навсегда там оставались.

Среди узников были двое – раввин Исраэль Шапира и его сосед по бараку, неверующий еврей.

– Шапира, – сказал он. – Нам этого не одолеть. Мы лишь повеселим немцев и полицейских. Лучше спустимся в яму и станем ожидать, когда пули прервут наши жизни.

– Друг мой, – ответил раввин, – человек должен исполнять волю Всевышнего. И если на небе решено, что ямы должны быть вырыты и мы должны через них прыгать, то они будут вырыты и нам придется прыгать. И если, не дай Бог, нам не повезет и упадем вниз, то мгновение спустя мы достигнем мира Истины. Так что, мой друг, мы должны это сделать.

Они приближались к краю ямы, которая быстро наполнялась телами. Раввин посмотрел на свои ноги – вздутые ступни были искалечены болезнями и голодом. Затем взглянул на своего соседа – скелет с горящими глазами. Подойдя к яме, раввин закрыл глаза и властным шепотом приказал: "Прыгаем!" А когда они открыли глаза, то были уже на другой стороне.

– Шапира, мы здесь! Мы живы! – снова и снова повторял сосед, и слезы текли из его глаз. – Шапира, благодаря вам я жив. В самом деле, есть Господь на свете! Но скажите, рабби, как вы это сделали?

– Я надеялся на заслуги моих предков и держался за полы одежды своего отца, своего деда и прадеда, благословенна их память, – сказал раввин. – Но скажи мне, друг мой, как ты достиг другой стороны?

– Я держался за вас, – был ответ.

***

Тукумс‚ Латвия. 27 июня 1941 года‚ в пятницу‚ грузовик подъехал к дому раввине Леви Лихтенштейна‚ и его попросили срочно уехать. Раввин вышел к людям‚ благословил их‚ поблагодарил за заботу‚ но ехать отказался. Во–первых‚ наступала суббота‚ и он не желал нарушить ее святость‚ а во–вторых‚ большинство евреев не могли покинуть город‚ и раввин решил остаться с ними. Главный раввин города и его семья погибли вместе со всеми евреями от рук местных полицейских. В начале августа у въезда в Тукумс появилась вывеска на немецком языке: "Свободно от евреев".

***

В Каунасе погибли рав Авраам Гродзенский, глава иешивы в Слободке, рав Эльханан Вассерман‚ глава иешивы из Барановичей, и рав Авраам Шапира. В гетто Вильнюса погибли рав Жухович‚ проповедник из Барановичей, и рав М. Карелиц; в Гродно казнили рава Ш. Гаркави – одного из руководителей иешивы. В Пинске погиб рав Авраам Элимелех Перлов‚ хасидский цадик из Карлина‚ пригорода Пинска; там же погиб и раввин Аарон Валкин. В Риге убили рава Рафаэля Коэна и рава Иехезкеля Фейгина. Рав Симха Зелиг Ригер погиб в Бресте, а рав Бенцион Хальберштам – во Львове. В Хотине убили рава Мордехая Исраэля Тверского из династии цадиков Тверских на Украине.

Раввин Иегуда Эвер погиб в Риге в 1942 году. В Черновцах сожгли хоральную синагогу‚ убили раввина города А. Марка и кантора Гурмона. Рав Шмуэль Александров погиб вскоре после прихода немцев в Бобруйск; там же зверски убили раввина Шмуэля Беспалова: рассказывали, что он выступил против оккупантов и потому ему отрезали язык, а полицейский вбивал раввину гвозди в голову.

Перечню нет конца…

***

Понары, место массового уничтожения неподалеку от Вильнюса: "Командовали немцы, исполнителями были литовцы... Внезапно мы заметили группу мужчин, впереди которой шел белый, как лунь, престарелый раввин, облаченный в талес. С раскрытым молитвенником в руке он проследовал мимо нас, словно призрак, громко восклицая: "Утешайте, утешайте народ мой, говорит Господь наш!.." Нас бросило в дрожь. Женщины разразились плачем. Даже конвоировавшие группу литовцы и те были потрясены. Но тотчас же кто-то из них подскочил к ребе и ударом приклада выбил у него из рук молитвенник. Старик стал заваливаться на бок и рухнул, обливаясь кровью..."

***

Из гетто Вильнюса вывезли за город группу стариков, разместили в здании бывшего дома отдыха, а затем уничтожили. На стенах комнат остались надписи, одна из которых гласила: "Вчера в час дня привезли женщину по имени Тереза Короновская. Она крещеная вот уже шестьдесят пять лет. Перешла в христианскую веру пятнадцатилетней девочкой. Таким образом, ей за восемьдесят, и жизнь она закончит здесь как еврейка".

Меир Дворецкий, израильский историк: "В гетто постоянно задавались вопросом: можно ли считать смерть от рук немцев "кидуш га-Шем" – ради прославления Имени Всевышнего? Ведь у нас нет выбора. Нам не предлагают спасти свою жизнь переходом в другую религию. Ведь и те, кто отказался от иудаизма ради христианства, они тоже несли на себе знак своей крови; их согнали в гетто и лагеря наравне с другими евреями, сохранившими верность вере отцов.

Ответ на этот судьбоносный вопрос… нашли у Рамбама: "Суть мученичества в том, что умираешь за свое еврейство".

***

Самуил Ройтберг: "И вот мы выжили. Конечно, отец наш считал, что это дело Всевышнего. А как он мог думать иначе? В любых условиях отец беспрерывно молился, постился, умудрялся созвать " миньян", отмечать религиозные праздники… Но как ему удавалось собирать евреев на Новый год и Судный день, один он это знал…"