История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том II. Позднее средневековье до изгнания из Испании (XIII-XV век)

§ 2 Внутренний крестовый поход и Латеранский собор 1215 года

Неорганизованная юдофобия XII века с ее массовыми эксцессами крестоносцев сменилась в XIII веке юдофобией организованной, планомерно проводимой под руководством католической церкви. Эта перемена совершилась в тот момент, когда воинствующая церковь, раньше гнавшая массу крестоносцев на Восток, стала призывать к внутреннему крестовому походу против еретиков, размножившихся в Европе, особенно в Южной Франции. Вдохновитель нового похода и будущей инквизиции, папа Иннокентий III (1198-1216) был и творцом той политики, в силу которой церковь стала систематически регулировать положение евреев в христианском обществе в смысле выделения их в особую касту отверженных.

Папа Иннокентий III постепенно, в своих посланиях к епископам и к разным государям Европы, устанавливал основы этой новой антиеврейской политики. Уже в одном из первых актов своего управления (1199), подтверждая известную буллу своих предшественников о запрещении насилий против евреев, папа предпосылает ей следующую оговорку: «Хотя превратная вера (perfidia) иудеев достойна всяческого осуждения, тем не менее верующие не должны чересчур притеснять их, ибо через них доказывается истинность нашей веры». Спустя десять лет юдофобское настроение Иннокентия III усиливается, и он требует жестоких репрессий против евреев. В послании к графу Невера, которого папа упрекал за излишнее покровительство евреям (1208), говорится: «Евреи осуждены, подобно братоубийце Каину, скитаться по земле как беглецы и бродяги, и лица их должны быть покрыты стыдом. Христианские государи не должны им покровительствовать ни в каком случае, а должны обречь их на рабство. Нехорошо поэтому поступают христианские правители, которые допускают евреев в свои города и деревни и пользуются ими как ростовщиками для извлечения денег из христиан. Они (правители) подвергают аресту христиан за неплатеж долгов евреям, позволяют евреям брать в залог замки и имения христиан, а что хуже всего — допускают, чтобы церковь из-за этого (перехода земель в еврейское владение) теряла свою десятину». С такими же упреками Иннокентий III обращается к французскому королю Филиппу-Августу, который вернул изгнанных евреев в свои владения для пополнения государственной казны (т. I, § 35). Папа возмущен тем, что евреи владеют во Франции церковными землями, заложенными у них или арендованными, и держат слуг-христиан в своих домах. Его взволновало известие, что в одном городе (Sens) они построили синагогу, крыша которой выше купола соседней церкви, и молятся в ней так громко, что мешают церковному богослужению; не может он мириться и с тем, что в Страстную неделю евреи расхаживают по улицам, как бы в насмешку над верующими в Распятого. Папа склонен даже верить молве о том, что евреи тайно убивают христиан. Он требует от короля суровых мер против евреев и еретиков во Франции (1205 г.).

Вражда к еврейству как значительной социальной и духовной силе росла в душе Иннокентия III по мере роста того еретического движения внутри христианства, с которым он боролся во все время своего управления церковью. На юге Франции и в других местах еще в XII веке распространилась ересь вальденцев, или «Лионских бедняков», требовавших возвращения к чистой евангельской вере и отвергавших весь церковный строй с римским папой во главе. К началу XIII века размножилась секта катаров, или альбигойцев (по имени провансальского города Альби). Сектанты относились враждебно к испорченному католическому духовенству, отрицали за ним право исповеди и отпущения грехов, а многие шли дальше: отвергали все церковные таинства, культ Богородицы, икон и мощей святых. В учении секты переплелись начала древнего гностицизма, манихейского дуализма и демонизма; многие из катаров находили, что Ветхий Завет был дан Сатаной-Иеговой, а Новый — настоящим Богом. С другой стороны появилась, в связи с ересью вальденцев, и группа иудействующих сектантов, под именем «странствующих», или «обрезанных» (Passagii Circumcisi), которые проповедовали необходимость возвращения к Ветхому Завету. Число сектантов различных толков, в особенности катаров, было так велико, что в начале XIII века христианское население в некоторых местах Прованса и Лангедока состояло почти сплошь из «еретиков». Главными гнездами ересей были города Безьер, Каркассона, Альби, Тулуза и их округа, густонаселенные евреями. Это близкое соседство альбигойских еретиков и иудеев наводило на мысль о непосредственном влиянии иудейства на некоторые разновидности ереси. Обстоятельства сложились так, что правитель Южной Франции тулузский граф Раймунд VI, самый могущественный вассал французского короля, слыл одновременно покровителем и еретиков, и евреев. Альбигойцев граф, вопреки требованиям епископов и папы, не преследовал, так как этим он восстановил бы против себя значительную часть своих подданных. Свое покровительство евреям он простирал до того, что назначал их в некоторых местах на должности чиновников, вопреки соборным канонам. Все это внушило папе Иннокентию решимость вести борьбу одновременно против еретиков и евреев.

Истребительная война против еретиков и их покровителей длилась с перерывами двадцать лет (1209-1229). Провозглашенный Иннокентием внутренний крестовый поход привлек на юг Франции армию фанатиков и авантюристов под предводительством епископов, монахов и таких жадных сеньоров, как Симон де-Монфор, которые за участие в священной войне искали себе награды в виде конфискованных у еретиков земель. Произошла страшная резня в Безьере (июль 1209): семь тысяч мужчин, женщин и детей было убито в церкви св. Магдалины, где несчастные искали убежища. Всего погибло во время этого похода около двадцати тысяч человек. Убивали без разбора и еретиков, и тех правоверных католиков, которые отказывались выдать своих сограждан-сектантов. Крылатое слово папского легата Арнольда, вождя фанатиков: «Бейте всех, а Бог на небе уж отберет своих!» — было законом для воинов церкви. Могли ли при этом щадить евреев? Лаконическое известие еврейского летописца гласит: «В год печали 4969-й (1209 г. хр. эры) вышли на войну мерзкие люди из Франции и в день 19-го Ава учинили там большую резню: было убито неевреев 20 000, а евреев 200; многие взяты в плен». Тот же летописец сообщает, что в 1217 г. жена истребителя еретиков Симона Монфора велела арестовать в Тулузе всех евреев с женами и детьми и потребовала, чтобы они «заменили живого Бога мертвым», т. е. приняли крещение. Из малолетних детей многие были розданы священникам и окрещены, взрослые от крещения отказались и готовились к смерти; но по приказу самого Монфора, который надеялся извлечь из живых евреев больше доходов, чем из мертвых, арестованных отпустили и возвратили им конфискованное имущество; однако окрещенных детей не вернули родителям, «ибо так повелел кардинал» (Бертран).

Католическое духовенство свирепствовало в Провансе во время этой «священной войны». Оно воскресило соборное законодательство времени Меровингов, направленное к унижению «врагов Христовых». Авиньонский собор 1209 года постановил обязать клятвой всех графов, кастелянов и горожан, чтобы они изгоняли еретиков, удаляли евреев от всех должностей и не позволяли им держать христианских слуг, открыто работать в христианские праздники и даже есть мясо в христианские постные дни (до последнего курьеза додумался провинциальный собор впервые). Съезд светских и духовных сановников в Памье (Pamiers, 1212) постановил не назначать на общественные должности еретиков, даже раскаявшихся, и евреев. Но венцом церковного законодательства являются постановления вселенского собора 1215 года, так называемого «четвертого Латеранского собора», выработавшего новую конституцию для евреев в христианских странах.

Этот большой собор, состоявшийся под руководством папы Иннокентия III в Латеранской церкви в Риме, занимался вопросами об искоренении ереси катаров и наказании их покровителя Раймунда VI, об улучшении нравов духовенства и об укреплении расшатанных устоев церкви. Еврейский вопрос рассматривался как нечто столь тесно связанное с этой основной задачей, что ему посвящены были пять из семидесяти принятых собором канонов. Этой церковной «канонадой» надеялись разрушить твердыню иудейства, выросшую среди христианского общества. Бомбардировке прежде всего подверглась экономическая позиция — кредитная деятельность евреев. Один канон гласил: «Чем больше христиане в силу своей религии воздерживаются от взимания роста при ссуде денег[1], тем больше предаются этим делам неверные евреи, которые в короткое время поглощают достояние христианское. Желая защитить христиан от угнетения со стороны евреев, мы соборным решением постановляем: если под каким-либо предлогом евреи вымогают у христиан тяжкие и неумеренные проценты, то им запрещается вести дела с христианами впредь до освобождения последних от непосильного бремени». Церковная власть должна следить за этим, светская должна поддерживать ее. Далее духовенство уже говорит pro domo sua: «Евреев следует принуждать к возмещению церквам десятинного налога и обязательных приношений, которые получались от христианских владельцев домов и прочих имений до перехода (недвижимости) в руки евреев, дабы церковь не терпела имущественного ущерба». Таким образом была узаконена обязанность евреев платить везде десятину в пользу церкви, к чему раньше принуждали их лишь в некоторых местах.

Но главное нововведение 4-го Латеранского собора заключалось в том пункте его антиеврейских канонов, которым для евреев устанавливалась особая форма одежды для отличия их от христиан. Какими-то путями дошло до вождей церкви старое изобретение фанатических мусульманских халифов, которые клеймили отличительными знаками и евреев, и христиан. Воинствующий папа Иннокентий III увлекся примером багдадского халифа Мутавакиля и египетского Хакима и нашел целесообразным метить особым знаком евреев и мусульман в христианских странах. Обе эти группы иноверцев были соединены в новом каноне, формулированном в следующих выражениях: «В некоторых областях иудеи и сарацины отличаются от христиан особой одеждой, но в других усиливается такое смешение, что их (иноверцев) нельзя распознать ни по какому признаку. Отсюда проистекает то, что по ошибке христиане имеют сношения с иудейскими и сарацинскими женщинами, а иудеи и сарацины — с христианскими. Чтобы впредь такие преступные сношения не оправдывались тем, что люди были введены в заблуждение, мы постановляем, чтобы таковые лица обоего пола (из иноверцев) во всех христианских землях всегда отличались в публичных местах особым свойством одежды (qualitate habitus) от прочего населения, тем более что даже по Моисееву закону это самое им (евреям) предписывается».

Папе Иннокентию III один смелый римлянин сказал: «Ты говоришь божественные слова и творишь дьявольские дела». Такое дьявольское дело было скрыто под этими словами соборного решения, принятого по внушению папы. В нарочито смягченных объяснениях нового акта старались замаскировать его жестокую сущность. Как неверно объяснение, будто Моисеев закон установил для евреев особую одежду, так явно выдуман и другой мотив: предупреждение сожительства между евреями и христианами разных полов «по ошибке» (per еггогет). Смешанные браки не допускались законом с обеих сторон, а для незаконного сожительства отличие одежды не могло бы служить препятствием. На самом деле намерения изобретателей наружного отличия шли гораздо дальше: им хотелось вообще обособить евреев в отдельную касту париев и клеймить их как людей, стоящих вне гражданского общества. Встречая такого клейменого человека, всякий ревностный христианин мог либо сторониться его, либо подойти с целью обидеть. Да и на самого еврея такой Каинов знак должен был действовать удручающе, усиливая в нем сознание своей отверженности. Собор 1215 г. установил принцип наружного отличия для иноверцев лишь в общей форме, а способы его применения предоставил будущему законодательству, которое найдет здесь обширное поле для упражнения в издевательстве над евреями. Будут изобретены и «желтый кружок» на верхней одежде, и шапки с рогами, и всякие иные Каиновы знаки для народа, обреченного скитаться по свету.

Кроме того, собор возобновил ряд старых канонов, сопровождая их более выразительной мотивировкой. В траурные дни Страстной недели евреям нельзя показываться на улице, «ибо многие из них в такие дни не стесняются гулять разряженными (вероятно, по случаю обычного совпадения еврейской Пасхи с христианской предпасхальной неделей) и смеются над христианами, несущими траурные знаки в память святейших страданий (Христа)». Нарушители этого постановления должны строго наказываться, «дабы они не осмеливались хулить распятого за нас». Далее, ссылаясь на решения толедских соборов вестготской эпохи, Латеранский собор запрещает назначение евреев на общественные должности; христианин, предоставивший такую должность еврею, подлежит церковному суду, а еврей «с позором» должен быть устранен, с запрещением иметь деловые сношения с христианами до тех пор, пока он не отдаст приобретенные на должности деньги в пользу бедных христиан по усмотрению местного епископа. Характерно по стилю следующее решение Собора: «Некоторые (евреи), добровольно прошедшие через купель святого крещения, как мы слышали, не совсем еще совлекли с себя ветхого человека; придерживаясь остатков прежней обрядности своей, они таким смешением портят красу христианской религии. Поэтому постановляем, чтобы прелаты церквей всячески препятствовали им соблюдать прежние обряды, дабы те, кого добрая воля привела к христианской религии, удерживались в ней силой спасительного принуждения» (salutiferae coactionis). Речь, вероятно, шла о евреях, принявших крещение под угрозой смерти во время погромов, сопровождавших поход против альбигойцев. Применение к таким апостатам «спасительного принуждения» предвещало уже режим инквизиции и будущих аутодафе. Последним актом Собора было одобрение папского декрета о новом крестовом походе на Восток, впоследствии неудавшемся. Собор распорядился, чтобы участники похода были освобождены от уплаты процентов по займам и получили отсрочку в уплате самого капитала, причем евреев-кредиторов следует принуждать к уступчивости, а непокорным запретить деловые сношения с христианами.

Евреи Южной Франции волновались еще перед созывом Собора, будучи осведомлены о намерениях папы Иннокентия. Летописец отмечает, что в 1215 году делегаты еврейских общин из округов Нарбонны и Марселя собрались в Сен-Жилле (Saint Gilles) и обсуждали вопрос, «кому идти в Рим, чтобы расстроить замысел папы в день собрания всех епископов». Поехала ли такая депутация, неизвестно; во всяком случае предотвратить опасность не удалось, и тот же летописец сообщает о введении определенного отличительного знака в следующем 1216 году: «В 4976 году злодейская власть приказала, чтобы все наши соплеменники, начиная с 12-летнего возраста, отмечали себя особым знаком: мужчины — на шляпах, а женщины — на чепцах. И еще обременили их, обязав каждого домовладельца давать местному священнику шесть «пешутов» ежегодно ко времени христианского праздника. В том самом году внезапно умер папа, говоривший дурное о нашем народе». Действительно, вдохновитель соборной конституции 1215 года Иннокентий III умер в следующем году. Посеянное им злое семя давало всходы: южно-французские соборы епископов подтверждали для своих епархий упомянутые римские каноны, указывая способы проведения их в жизни. Областной собор 1227 г. в Нарбонне определил, чтобы евреи носили круглый знак (signum rotae) в виде круглого куска материи, прикрепленного к верхней одежде на груди; каждая еврейская семья должна ежегодно к Пасхе уплачивать священнику данного прихода церковную подать в размере шести динариев (deniers, «пешутим» в еврейской летописи). Предписание о еврейской одежде или особом знаке и другие декреты Латеранского собора были повторены затем на соборах в Руане (1231), Нойоне (1233), Арле (1234 и 1236) и Безьере (1246). Безьерский собор присовокупил еще одно запрещение: христианам нельзя лечиться у еврейских врачей.

В Южной Франции евреи энергично боролись против применения позорного закона. В летописи сохранились смутные сведения о том, как один ренегат из Монпелье, желая мстить прежним единоверцам, добился в Риме распоряжения, обязывавшего евреев носить на одежде «печать» (клеймо) из красной или желтой ткани, но депутация от еврейских общин Авиньона и Тараскона отправилась к французскому королю и вернулась с радостной вестью, что исполнение папского распоряжения отсрочено. Вскоре, однако, говорит летописец, «на наших соплеменников легла тяжелая рука следователей», т.е. деятелей инквизиции, учрежденной тогда в Южной Франции; «они производили розыски во всем Провансе и вымогали большие деньги. Тогда многие именитые люди в Марселе и Авиньоне стали выходить с отличительными знаками на одежде, причем особенно страдали евреи Авиньона». По словам автора хроники, нашивка на одежде состояла из кружка желтой материи шириной в четыре пальца, с куском черного сукна в середине в форме серпа луны. Эти сведения относятся, по-видимому, к царствованию Людовика Святого, когда ренегаты причиняли немало зла своим соплеменникам. Папы Григорий IX и Иннокентий IV в то время напоминали светским правителям, чтобы они заставляли евреев носить отличительный знак. Иннокентий IV жаловался в 1248 г., что в некоторых местах евреи носят круглые широкополые шляпы наподобие священнических, так что христианское население по ошибке оказывает им иногда «неподобающее почтение». Отмечая этот курьез, папа требует, чтобы евреи носили одежду, которая отличала бы их «не только от клириков, но и от мирян».

Религиозная война на юге Франции оставила по себе тяжелое наследие в виде двух организаций: доминиканского ордена и трибунала «святой инквизиции». Участник этой войны, миссионер католицизма среди еретиков, суровый испанский монах Доминик основал в 1215 г. свой орден «братьев-проповедников» при содействии Иннокентия III. Первоначальная цель этого монашеского ордена состояла в проповедовании католического учения мирянам и обращении колеблющихся на путь веры, но впоследствии доминиканцы переходили от слова к делу и стали принимать самое деятельное участие в преследовании еретиков, а попутно и иноверцев. За короткое время орден доминиканцев и возникший тогда же орден францисканцев, или «нищенствующих братьев» (миноритов), достигли огромного влияния во Франции, Испании и других странах. Многие монастыри, школы и различные общественные учреждения находились в их ведении. Центром доминиканцев был Якобитский монастырь в Париже, вследствие чего в еврейских книгах члены ордена часто называются «якобитами»; они также прочно утвердились в Парижском университете, главной фабрике католических богословов. Монахи-доминиканцы являлись зачинщиками и участниками религиозных диспутов, в которые часто вовлекали и евреев. Они усердно выслеживали еретиков, свободомыслящих, иудействующих и их «совратителей» из евреев. Они вполне заслужили титул «сторожевых псов» церкви, данный им на основании пародированного толкования имени ордена (Domini-canes, псы Господни). Их участие было особенно заметно в деятельности церковной инквизиции. Духовный суд инквизиции, поддерживаемый папой Григорием IX, развил широкую деятельность во второй четверти XIII века, в царствование Людовика Святого. Папы и епископы назначали в разных местах следователей (inquisitores) из монахов, преимущественно доминиканцев и францисканцев, для обнаружения остатков альбигойских еретиков и вообще для расследования всяких случаев уклонения от правоверия. Следствие тайное, допрос под пыткой, приговор по усмотрению судьи-фанатика, передача осужденного в руки светской власти (brachium saeculare) для совершения казни путем сожжения на костре — все эти приемы инквизиционного суда, впоследствии высоко усовершенствованные в Испании, употреблялись уже в описываемую эпоху во Франции. Церковь только разыскивала и судила нераскаянных грешников, но, «гнушаясь кровью» («Ecclesia abhorret а sanguine»), поручала исполнение своего приговора мирянам. В течение XIII века папская и епископская инквизиция, руководимая монахами доминиканского и францисканского орденов, творила ужасы сначала на юге, а затем во всех других областях Франции. Предназначенный первоначально для еретиков-христиан, кровавый трибу нал постепенно втягивал в свои сети и евреев. Воинствующая церковь устраивала костры и для неугодных ей еврейских книг, и порой — для самих евреев, попадавшихся в расставленные монахами сети ритуальных процессов.

§ 3. Королевские и феодальные евреи при Людовике Святом

Религиозная война на юге Франции привела к более тесному сближению юга с севером. Прованс и Лангедок, раньше почти независимые под управлением графов Раймундов и разных виконтов, подпали постепенно под власть французских королей. Филипп-Август и его сын Людовик VIII участвовали в альбигойской войне, и династии Капетингов впоследствии достались плоды завоеваний Симона Монфора. Но, усмирив еретический юг с благословения Иннокентия III, расчетливый Филипп-Август (1181-1223) вовсе не думал поощрять во Франции политику церкви, направленную к разорению евреев. С 1198 года, когда этот король вынужден был вернуть евреев в свои северные владения после временного их изгнания (том I, § 35), он очень бережно относился к ним как к дорогому финансовому аппарату, посредством которого можно было добывать деньги. Он регулирует кредитные операции евреев, охраняя интересы кредиторов и свои собственные: ведь король был участником в прибыли, поступавшей в его казну в виде высоких податей. В 1204 году он запрещает духовенству отлучать от церкви тех христиан, которые поддерживают коммерческие сношения с еврейскими финансистами или служат у них, — мера, прямо противоположная тем репрессиям, которые рекомендовались в пастырских посланиях папы Иннокентия III и вскоре были подтверждены Латеранским собором. Нет сведений, чтобы Филипп проводил в жизнь какое-либо из постановлений этого собора. Спустя три года после провозглашения соборных канонов он издает в дополненном виде регламент еврейской денежной торговли, установленный им раньше, по соглашению с некоторыми своими вассалами (статут 1206 года, дополненный в 1218-м). По этому регламенту евреи вправе брать по ссудам не более 43 процентов годовых; всякие письменные торговые договоры и долговые обязательства составляются официальным писцом и скрепляются печатью, хранящейся у двух почетных граждан, без чего сделка недействительна. Все это доставляло королю немалый доход. В 1202 г. этот доход («produit des Juifs») составлял 1200 ливров, а в 1217 г. возрос до 7550 ливров. Феодальные бароны и крупные помещики-сеньоры (Seigneurs) подражали королю и старались извлечь побольше доходов из еврейского населения в своих владениях. Отсюда территориальные споры между королем и феодалами или сеньорами из-за права владеть евреями, переходящими с места на место; эти споры улаживались путем соглашений и взаимных обязательств выдавать друг другу переселенцев (том I, § 35). Филипп-Август вынужден был, например, выдать графине провинции Шампань ее данника, богатого еврея Кресселена, поселившегося на королевской земле (1203), а затем подтверждено было соглашение о взаимной выдаче таких «беглых» вообще (1210). Такие же договоры заключались различными сеньорами между собой. Титул «королевский еврей» («judaeus regis», «juif du roi») c тех пор часто фигурирует в актах, для отличия от еврея-подданого какого-либо сеньора из графов или баронов.

Преемник Филиппа, набожный Людовик VIII (1223-1226), который, еще будучи принцем, жестоко расправлялся с еретиками на юге, пытался повернуть на путь репрессий и по отношению к евреям. Он аннулировал все причитавшиеся евреям долги, которым минула пятилетняя давность, и освободил должников от уплаты процентов по новым займам; капитал по новым займам подлежал погашению в течение трех лет через тех, «кому евреи подчинены», конечно, с вычетом комиссионного вознаграждения в пользу короля или баронов. Одновременно был возобновлен договор с баронами о взаимной выдаче еврейских переселенцев. На путь решительной репрессивной политики в церковном духе вступил король Людовик IX Святой (1226-1270), оставивший по себе печальную память в еврейской истории.

В этом короле церковь нашла свой идеал монарха, покорного слуги пап. Его дед, Филипп-Август, то гнал евреев, то покровительствовал им, в зависимости от своих материальных выгод; Людовик же, не дорожа земными благами, всегда был расположен угнетать евреев во славу христианства. Рыцарь церкви, он видел свое призвание в преследовании еретиков и иноверцев; крестовые походы, внешние и внутренние, были идеалом его жизни. Незлобивый по натуре, он, однако, не знал пощады, когда дело касалось веры. Он мечтал об обращении евреев в христианство и создал особый фонд для поддержки новообращенных. Больше всего боялся он влияния иудейства на христиан и поэтому советовал мирянам не рассуждать с евреями о делах веры. Друг Людовика и летописец его царствования Жоенвиль рассказывает о таком случае. В Клюнийском монастыре шел однажды диспут о вере между евреями и монахами. Гостивший в монастыре рыцарь спросил участвовавшего в диспуте раввина: верит ли он, что Дева Мария была матерью Бога? Раввин ответил: нет. «Тогда, — воскликнул рыцарь, — вы совершаете безумство, являясь в дом Святой Девы, в которую вы не верите и которую ненавидите», и тут же ударил раввина палкой по голове. Евреи удалились, унося с собою раненого раввина. Узнав об этом победном для христианства окончании диспута, король сказал: «Пусть спорят с евреями только добрые священники, мирянин же, слыша хулу на веру христианскую, должен защищать ее мечом, вонзая его в тело богохульника насколько влезет». Со своей стороны коронованный крестоносец пускал в ход меч закона для поражения еврейства как внушительной социально-экономической силы во Франции, но ему пришлось при этом бороться с общим хозяйственным укладом страны, и тут могущественный монарх оказался бессильным.

В статуте, выработанном в Мелене (Melun) на совещании государственных чинов (1230), было объявлено, что король, «ради спасения своей души, для прославления памяти своего отца и предшественников», решил вместе с баронами впредь не дозволять евреям отдавать деньги в рост под письменные обязательства и взыскивать их судом. Тут же Людовик и его феодалы завершили дело прикрепления евреев к их владельцам, установив, что ни король, ни бароны не вправе держать на своей территории «чужих евреев», подданных другого владельца, и всякий королевский чиновник или граф, который обнаружит в чужой вотчине «своего еврея» («judaeum suum»), может его задержать как своего раба («tamquam proprium servum suum»). Таким образом крайне затруднялось передвижение евреев из королевских земель в феодальные и обратно, а также из одной феодальной области в другую. Житейская необходимость разбивала все эти рогатки. Нуждавшиеся в кредите брали деньги взаймы у евреев не под запретные письменные обязательства, а под верный залог, обеспечивавший и капитал, и проценты. Все эти распоряжения вносили расстройство в торговый оборот и содействовали только размножению ростовщиков-христиан, которые, не смущаясь церковным запретом, отдавали деньги в рост рыцарям и торговцам. Готовясь к крестовому походу на Восток в 1247 году, король задумал перед отъездом совершить богоугодное дело: изгнать евреев из своих владений и конфисковать их имущество, но благочестивое желание короля не могло осуществиться вполне: были конфискованы только имения некоторых евреев. По возвращении из шестилетнего бедственного похода король опять принялся за евреев. Его религиозная совесть была неспокойна: ведь королевская казна получает пошлину со всех торговых сделок и кредитных операций евреев, а следовательно, он, христианнейший король, участвует в ростовщичестве — вывод совершенно верный. И вот Людовик издает декреты (1257-1258), чтобы всем христианским должникам или их наследникам были возвращены уже взысканные по займам проценты. Были назначены особые комиссары, которым поручалось рассматривать повсеместно такие долговые обязательства и удовлетворять претензии должников.

Как реагировали евреи на все эти эксперименты благочестивого короля, можно видеть из сохранившейся речи тогдашнего раввина, по всей вероятности апокрифической, но верно отражающей тогдашнее настроение французских евреев. Рассказывают, что в округе Нарбонны один из королевских декретов о частичном аннулировании еврейских займов вызвал большое волнение. В Нарбонне состоялось собрание представителей еврейских общин для обсуждения создавшегося положения. В собрании присутствовал и местный губернатор, по-видимому также недовольный вмешательством короля в дела автономной провинции. Здесь выступил с речью нарбоннский раввин Меир бен-Симон, известный апологет и полемист[2]. Оратор говорил о привилегиях, которые давались евреям предшествующими французскими королями со времени Карла Великого, и при этом напомнил об услугах, некогда оказанных евреями Карлу в войне за Нарбонну с арабами. Ныне же, продолжал раввин, евреи поставлены в тяжелое положение несправедливыми мерами короля Людовика. Евреям запрещают переселяться из земли одного сеньора в землю другого, но что же делать тем, которые не находят средств пропитания в месте своего жительства? При переезде из одного города в другой от них требуют уплаты особой пошлины у городских ворот. Король приказал губернаторам не оказывать евреям поддержки при взыскании долгов у христиан, между тем как евреев обязывают платить то, что они должны христианам. Евреям запрещают отдавать деньги взаймы на проценты или «с прибылью», не делая различия между чрезмерным «ростом» (usurae) и законной прибылью с капитала, которая не запрещена ни Библией, ни законами христианских императоров. А между тем без этих финансовых операций не могут жить ни евреи, не имеющие доступа к другим профессиям, ни христиане, от сеньора до крестьянина, которые часто вынуждены прибегать к займам. Сколько раз евреи-финансисты выручали в трудных случаях королей, сколько побед было одержано армиями, снаряженными на еврейские деньги!..

Красноречивые доводы раввина едва ли дошли до Людовика Святого, да и трудно было подействовать такими доводами на короля, который гораздо больше интересовался состоянием церквей в Святой Земле, чем благосостоянием Франции. Ведь даже борьба Людовика с денежной торговлей в обычных тогда формах кредита вытекала не из экономических мотивов, а из церковно-канонических требований. Мы увидим дальше, как он вторгался в религиозную жизнь евреев и поручал инквизиции сжигать их священные книги. Под конец своей жизни король все больше склонялся к непосредственным религиозным преследованиям. В 1269 г. он приказал своим чиновникам на юге заставлять евреев слушать проповеди известного миссионера, доминиканца Павла Христиани из Монпелье, который разъезжал по городам и вызывал евреев на диспут, причем их обязывали предъявлять миссионеру для проверки свои религиозные книги. В том же году король заметил, что плохо исполняется заповедь Латеранского собора об отличии в одежде для евреев, и повелел следить, чтобы они везде носили на верхней одежде особый знак в виде кружка из цветной материи.

В то время, когда Людовик Святой терзал евреев в Северной Франции, его брат, граф Альфонс де Пуатье, угнетал их в Лангедоке, особенно в округе Тулузы, который достался ему в удел после прежних либеральных графов Раймундов. В отличие от брата, Альфонс руководствовался более земными расчетами, чем небесными. Стремление обогатиться за счет евреев побуждало его к грубейшим насилиям. Он часто отдавал приказы о выселении евреев из разных городов в своих владениях и отменял приказы, когда обреченные на изгнание вносили ему большой выкуп. В 1268 г. Альфонс повелел арестовать всех состоятельных евреев в своих владениях и конфисковать их имущество. Узников держали до тех пор, пока они не дали точных сведений о состоянии своих финансов. После долгих переговоров их выпустили на свободу за выкуп в двадцать тысяч ливров, который обязались внести еврейские общины Тулузы и других городов. В следующем году граф Альфонс, в угоду христианскому духовенству, подтвердил для Лангедока приказ своего брата о ношении «еврейского знака», но потом давал возможность богатым людям откупаться деньгами от этого клеймения. Выходило и благочестиво, и прибыльно. Когда графа постигла тяжелая болезнь глаз, он обратился за помощью к еврею-врачу Ибрагиму, прославленному окулисту, хотя духовенство в своих соборах запрещало добрым христианам пользоваться услугами еврейских врачей. В лучшем положении находились евреи, жившие в феодальных владениях в тех областях Франции, которые еще не подпали под тяжелую руку Капетингов. Заинтересованные в получении «еврейских доходов» в виде подушных податей и торговых пошлин, феодальные графы и епископы охотно принимали гонимых евреев из королевских городов. На юге шла постоянная эмиграция евреев из Тулузы, Нима и других городов, управляемых королевским братом Альфонсом, в Нарбонну, где существовали две еврейские общины: одна — в принадлежавшем виконту квартале, а другая — в епископском квартале. Королевские чиновники, встревоженные уходом обоих данников, разыскивали их в новых местах жительства и требовали уплаты подушной подати как от «королевских евреев»; виконт и епископ оспаривали эти требования, считая переселенцев своими данниками. С другой стороны, каждый из владельцев Нарбонны, светский и духовный, старался разными льготами привлечь евреев в свой район, под свою юрисдикцию. Община в большом еврейском квартале (Grandes Juiveries) жила свободно под покровительством либеральных виконтов. Общиной управляли выборные старшины, или «консулы», из ее среды, которые в делах, касающихся внешнего благоустройства еврейского квартала, подчинялись городским консулам, или магистрату, но во внутренних делах были автономны. Во главе общины стоял «наси» из сановного рода Калонимосов, известный в народе под громким именем «roi juif» (еврейский король). Его подворье (cortada) — ряд высоких зданий красивой архитектуры — находилось в центре «Grandes Juiveries». Меньшая община устроилась в другой части города, на епископской земле. Нарбоннский епископ получал с нее все подати, а взамен оказывал ей покровительство против всякого рода притеснений, в том числе и стеснительных церковных канонов. Здесь не исполнялись не только предписания Латеранского собора относительно еврейской одежды, но и решения самого Нарбоннского собора 1227 года, который подтвердил римские каноны и определил форму «еврейского знака». Сам архиепископ Петр III, который председательствовал в этом соборе, не думал серьезно проводить в жизнь его унизительные для евреев решения, ибо опасался, что тогда его данники переселятся в другую часть города, находившуюся под юрисдикцией либерального виконта. Каноники местных церквей нередко упрекали архиепископов за нарушение церковных правил, но те продолжали свою двойственную политику: в соборах духовенство подтверждало разные запреты, направленные против кредитных операций евреев (напр., в Монпелье в 1258 г.), а у себя в метрополии не ставили этой денежной торговле никаких препятствий, от которых пострадали бы их личные интересы и местная торговля вообще. Желая привлечь переселенцев, нарбоннский архиепископ Петр IV даровал евреям новую хартию вольностей (1284 г.). Выговорив в свою пользу основную подать с каждого «очага» или дыма (feu), архиепископ гарантировал евреям-заимодавцам судебную поддержку в их справедливых претензиях к должникам и право распоряжаться залогами, причем запрещалось только брать в залог церковные вещи; он обязался отпускать всякого арестованного по гражданскому делу еврея накануне субботы и праздника, с тем чтобы тот после праздника сам возвращался в арестный дом. Духовный князь таким образом явно соперничал со светским своим соседом, виконтом Нарбонны, издавшим раньше свою хартию вольностей для евреев. Между этими соседями нередко происходили споры из-за юрисдикции над евреями двух общин Нарбонны, перемещавшимися из одного квартала в другой, — споры, которые улаживались письменными договорами между обоими соперниками. Евреи, конечно, только выигрывали от такого соперничества их покровителей.

Благодаря этому покровительству часто предупреждались массовые нападения на евреев во владениях феодалов. В 1236 году какой-то еврей в Нарбонне, во время ссоры с христианским мальчиком-рыбаком, ударил его по голове деревянным сосудом и тяжело ранил. Приглашенный к раненому врач-христианин не мог или не хотел лечить его, и мальчик умер. Тотчас в городе начались волнения. Толпа, созванная церковным колоколом, бросилась на еврейские дома, стала ломать двери, бить обитателей и грабить имущество. Тем временем члены городского совета, консулы, подошли к дворцу виконта Эмери IV, требуя возмездия за убитого христианина. Но виконт, свободный от диких суеверий и видевший в убийстве рыбака только несчастную случайность, поспешил на помощь евреям. Он двинул военный отряд против громил, отогнал их от еврейских домов, а награбленное имущество вернул владельцам. Община избавилась от великой опасности, и по этому поводу был установлен местный праздник ежегодно в годовщину происшествия, 21 Адара (март), в неделю Пурима («Нарбоннский Пурим»).

Местные власти были, однако, бессильны против нападений отрядов крестоносцев, которые при Людовике IX неоднократно набирались во Франции для похода на Восток. Часто случалось, что задуманный далекий поход отменялся или откладывался, и собравшиеся отряды, прежде чем возвращаться домой, считали своим долгом расправляться с евреями. Летом того же 1286 года буйные шайки крестоносцев громили и убивали в Бордо, Анжу, Пуату и соседних городах. Немногие евреи спаслись притворным крещением, большинство же приняло мученическую смерть; иные сами убивали себя, по примеру рейнских мучеников первого крестового похода. Около 30 человек было убито и ранено в то ужасное лето[3]. Даже папа Григорий IX был тронут «слезной просьбою проживающих во Франции евреев» о защите их от носителей креста. В послании к епископам Бордо и других разгромленных городов он напомнил, что в программу борьбы с иудейством не входит ни истребление, ни насильственное крещение его последователей, которые ныне находятся «в новом египетском рабстве» («sub nova egyptiaca servitute») — признание весьма ценное в устах главы христианской церкви.

§ 4. Религиозные диспуты и сожжение Талмуда; жертвы инквизиции

Век глубокого религиозного брожения и смелых ересей в христианстве развил в обществе необычайную склонность к религиозным диспутам. Ересь вальденцев и альбигойцев, отвергавшая наиболее претившие евреям догматы христианства, отчасти была связана с теми страстными спорами, которые издавна велись между евреями и христианами. Во второй половине XII века, время наибольшего развития ересей в Южной Франции, эти диспуты стали обычным явлением в обществе и литературе. К ним готовились с обеих сторон: католические богословы писали полемические трактаты как руководства для христиан при спорах с евреями[4], а раввины сочиняли такие же пособия для опровержения догматов христианства и его неправильных толкований Библии. В это время жившие в Провансе грамматики и комментаторы Иосиф и Давид Кимхи писали свои антихристианские апологии. В предисловии к своей «Книге Завета» («Sefer habrit») Иосиф Кимхи говорит, что он писал ее по настоянию своих учеников как пособие для диспутирующих с иноверцами и крещеными евреями, которые извращают смысл Св. Писания символическими толкованиями в христианском духе.

Этот маленький трактат изложен в виде диалога между христианином и евреем («min u’maamin») о догматах Троицы и Богородицы, об искуплении первородного греха Христом и его мессианской роли. С богословской почвы спор иногда переносится на бытовую и социальную. Еврей в диалоге доказывает, что в нравственном отношении евреи стоят выше христиан. Заповеди «не убий», «не прелюбодействуй» они исполняют лучше, ибо среди них гораздо меньше убийц и развратников, чем среди христиан; любовь к ближнему больше развита среди евреев: они друг друга выручают в беде, заботятся о своих нищих, а бедным, стесняющимся протягивать руку, помогают тайно; они оказывают гостеприимство и никогда не берут у гостя платы, что редко встречается среди христиан. На щекотливый вопрос о еврейском ростовщичестве диспутант отвечает, что Тора запретила евреям отдавать деньги в рост соплеменникам, и это так строго соблюдается, что еврей даже не считает себя вправе прятать хлеб и другие продукты в ожидании повышения цен, ибо полученная таким образом прибыль рассматривается как рост; они берут проценты по ссудам с инородцев, но ведь и христиане ссужают деньги на проценты и своим, и евреям же. Вы говорите, возражает далее еврей, что между вами есть люди святые, отрекающиеся от всех благ земных, но таких один на тысячу или десять тысяч человек, а прочие погружены в житейскую грязь; даже ваши священники и епископы, обрекающие себя на безбрачие, предаются разврату, чего не найдете среди еврейского духовенства. С большею еще легкостью еврей оперирует в догматическом споре. Неужели, восклицает он, великому, непостижимому Творцу Вселенной понадобилось войти в чрево женщины, родиться, затем умереть, чтобы принести людям спасение? Что означает крик Иисуса на кресте: «Боже, зачем ты оставил меня?» Не к себе ли он взывал, раз он сам Бог? Если он явился для искупления греха Адама и Евы, зачем ждал он четыре тысячи лет? Ведь явись он раньше, он осчастливил бы сотни поколений, спасая их от адских мук за грех прародителей. Вы утверждаете, что евреи страдают, рассеянные по всему свету, за то, что их предки предали Иисуса мукам распятия. Но вы же верите, что Иисус сам сошел на землю, с тем чтобы претерпеть муки и смерть ради спасения человечества, — следовательно, ваши предки только помогли ему осуществить его волю, или же он, как Бог, внушил им такой образ действия. Разве за это благое дело их потомки должны страдать? Диалог кончается так: «Нашу Тору сравнивают с огнем, а у вас вода крещения, но ваша вода никогда не потушит нашего огня».

Сыну Иосифа Кимхи, Давиду, приходилось не раз лично вести диспуты с христианами. Отголоски этих споров слышатся в его комментариях к Псалмам и в особой апологии («Tešubat ha’Radak»). Между прочим, он указывает, что ссылки апостолов и отцов церкви на библейских пророков не подтверждают мессианства Иисуса, который не имеет ни одного из пророческих признаков Мессии: он является «сыном Давида» только со стороны матери, если даже верить евангельскому родословию; он не собрал рассеянного Израиля со всех концов земли и не восстановил Иерусалим; он не водворил мира на земле, ибо войны продолжаются и люди не превратили мечей в плуги.

Устная и письменная полемика особенно усилилась в XIII веке, когда появились миссионеры из ордена доминиканцев или «братьев-проповедников» (fratres praedicatores), которые навязывали евреям диспуты по вопросам веры. То в частной беседе между монахом и раввином, то в синагоге, куда миссионер-доминиканец иногда врывался со своей проповедью, разгорался вековечный спор двух религий. Многие ученые евреи так изощрились в искусстве диспутации, что считались виртуозами по части словесных турниров. Двое из таких диспутантов по профессии, Натан Оффициал и его сын Иосиф, жившие в Северной Франции в эпоху Людовика Святого, часто имели собеседования с епископами, учеными «якобитами» (доминиканцами) и францисканцами и с королевским духовником. Сохранившийся в рукописи сборник их ответов («Книга Иосифа Ревнителя», Sefer Josef Натекапе) свидетельствует, что собеседования велись с такой свободой и непринужденностью, какие трудно было предполагать в то время возбужденных религиозных страстей. В интимных беседах с церковными сановниками евреи-диспутанты позволяли себе необыкновенно смелые ответы. Многие из ответов поражают своим остроумием. Кто-то задал р. Натану коварный вопрос: почему после разрушения первого храма вавилонское пленение длилось 70 лет, а рассеяние Израиля после разрушения второго храма длится уже больше тысячи лет? Не за то ли, что они отвергли Христа? Натан ответил: «Во время первого храма иудейский народ грешил тем, что поклонялся жалким и скоропреходящим идолам, но в эпоху второго храма он выдвинул из своей среды Иисуса и его апостолов, которые прочно утвердили свою религию во всем мире, и за этот грех он обречен на рассеяние по всему миру до сих пор». Один священник спросил: почему у вас, евреев, нет колокольного звона в синагогах? Еврей повел его на рынок, и они услышали выкрики торговцев дешевой рыбой, зазывавших публику в свои лавочки. Затем они подошли к тому ряду, где продаются высшие сорта рыбы, и там никаких зазываний не было. «Вот видишь, — сказал еврей, — владельцы хорошего товара не зазывают к себе, ибо сам товар говорит за себя, поэтому у нас нет колокольного звона». Канцлер Парижского университета спросил раввина: почему Моисеев закон установил строгую изоляцию для лиц, прикоснувшихся к трупу? Тот ответил: «Потому что Бог предвидел, что позже появятся люди, которые прославят Иисуса за то, что он принял на себя смерть; поэтому он установил законы, напоминающие, что прикосновение к мертвецу оскверняет». Какой-то священник спросил: почему Бог открылся Моисею в кустарнике (неопалимая купина), а не под другим деревом? «Потому что, — последовал ответ, — из кустарника нельзя сделать крест». Еврейские оппоненты не щадили и национального самолюбия своих собеседников. На довод о порабощении евреев чужими народами по воле Бога Натан ответил: «Вы не носите ига чужого народа, и ни одна палка не бьет вас по спине, но вы сами — бьющая палка. Ваше орудие — меч, ваша профессия — кровавая война».

Нет сомнения, что доводы еврейских диспутантов смущали, а нередко возмущали христиан. Мирные религиозные собеседования кончались резкими возражениями с одной стороны, а иногда и «бьющими доказательствами», как в рассказанном выше случае с рыцарем, который избил раввина в монастыре. Людовик Святой, как мы видели, одобрил последний исход диспута и выразил желание, чтобы с евреями спорили о делах веры только ученые богословы, а не миряне. Здесь король имел, вероятно, в виду буллу папы Григория IX от 1233 года, которой христианам вообще запрещалось пускаться в споры с евреями о делах веры, так как при этих диспутах простодушные католики могут запутаться в сетях неверия. Между тем католическое духовенство, не имея успеха в частных диспутах с евреями, стало доискиваться того арсенала, откуда эти «враги Христовы» берут свое оружие. Многие ученые монахи из доминиканского ордена знали еврейский язык и при помощи своих товарищей из крещеных евреев могли добраться до чтения трудного текста Талмуда. Здесь-то и стали искать корень антихристианских идей, а перебежчики из еврейского лагеря предложили свои услуги церковным сыщикам. Был затеян процесс против Талмуда.

В 1239 году монах-доминиканец Николай Донен (Donin), крещеный еврей из Ла-Рошеля, желая доказать свое рвение к делам церкви, подал покровителю инквизиции папе Григорию IX донос, в котором утверждал, что в Талмуде содержатся выражения, оскорбительные для Христа и христиан, и вообще безнравственные мнения. Папа поручил епископам Испании, Франции и Англии и приорам доминиканского ордена в Париже забрать у евреев книги Талмуда и расследовать, сколько правды в доносе Донена. Розыск начался в Париже. У местных евреев отобрали книги Талмуда, а раввинов призвали для объяснений. Была назначена комиссия для выслушания обвинителя Донена и возражений раввинов. К участию в диспуте со стороны евреев явились рабби Иехиель из Парижа, р. Моисей из Куси и еще двое раввинов. 12 июня 1240 г. в Париже открылся публичный диспут в присутствии высших чинов двора и духовенства. Комиссия, в состав которой вошли парижский архиепископ, канцлер университета и один из членов «святой инквизиции», представила длинный обвинительный акт против Талмуда, выработанный при участии доносчика Донена и состоявший из 35 пунктов. Главные пункты обвинения заключались в том, что Талмуд содержит оскорбительные для Иисуса Христа выражения, вроде того, что он незаконный сын Марии и некоего Бен-Сотады, что за свое отступничество от иудейской веры он осужден на вечные муки в аду. Далее Талмуд будто бы содержит враждебные христианам изречения: дозволяется убивать «гоим» и обманывать их, смеяться над их «идолами» или иконами, проклинать их в молитвах; наконец, в Талмуде имеются выражения богохульные и противные нравственности, а также глупости и курьезы.

Все эти обвинения были построены на основании цитат из агадической части Талмуда, где среди многочисленных легенд и афоризмов сохранялись следы народного суеверия и вражды к гонителям-иноверцам. Рационалист из школы Маймонида сразу устранил бы такие упреки заявлением, что за эту вольную письменность Агады еврейская религия не отвечает, как не отвечает христианство за все писания отцов церкви и составителей житий святых, где суеверия и религиозной нетерпимости не меньше, чем в талмудической Агаде. Но парижский раввин Иехиель и его товарищи из школы тосафистов, принимавшие без критики всю легендарную письменность, оказались в затруднительном положении. Рабби Иехиель кое-как выпутался из затруднения, объявив некоторые выражения не относящимися к христианству, но он не пытался объяснять поэтические сказания, в которых обвинители усматривали богохульство (например, что Бог ежедневно плачет о том, что Он разрушил иерусалимский храм и рассеял евреев по свету, и т.п.). По поводу обидных для «гоим» талмудических выражений р. Иехиель привел противоположные максимы того же Талмуда, обязывающие заботиться о бедных и больных без различия исповедания, рекомендующие приветствовать нееврея при встрече и т.п. «Ты знаешь, — говорил он, обращаясь к обвинителю Донену, — как мы преданы нашему закону, сколько наших было убито, потоплено, сожжено, удавлено за нашу веру, и тем не менее мы поддерживаем с христианами те сношения, которые Талмуд запретил нам с язычниками. Талмуд говорит, например: «Три дня перед идами (праздниками) гоев нельзя иметь с ними никаких сношений», — а вот пройдись по еврейской улице и увидишь, как евреи делают дела с христианами даже в самые дни христианских праздников. Мы вступаем с ними в товарищество по торговым делам, поручаем своих детей их кормилицам, обучаем христиан Торе, ибо есть много священников, знающих еврейский язык». В том же духе отвечали товарищи Иехиеля на диспуте. Монахи же в протоколе заседаний записали, что раввины «признали» многие странные места Талмуда, то есть не отрицали, что они там имеются. Отсюда сделано было заключение, что Талмуд есть книга богохульная и вредная, подлежащая уничтожению. Комиссия духовных отцов постановила сжечь все собранные списки многотомного Талмуда.

Встревоженные решением парижской комиссии, евреи стали усиленно хлопотать перед высшими властями об его отмене или, по крайней мере, отсрочке исполнения. Современный монах-доминиканец рассказывает, что парижские евреи поднесли большую сумму денег одному придворному прелату и умоляли его спасти их книги от костра. Подкупленный прелат склонил короля к отмене решения комиссии, евреи получили обратно конфискованные книги и возрадовались, но напрасно: через год тот же прелат, явившись на аудиенцию к королю, вдруг почувствовал боль во внутренностях и тут же упал на пол мертвый; король увидел в этом кару за грех своего духовника, пощадившего еврейские книги, и приказал исполнить приговор над ними. Из этого рассказа можно извлечь только тот фактический вывод, что евреям удалось своими ходатайствами задержать на два года исполнение приговора комиссии. В 1242 г. роковое решение пришлось исполнить. В июне этого года книги Талмуда, нагруженные на 24 возах, были публично сожжены на одной из площадей Парижа. Весть о сожжении священных книг глубоко опечалила евреев всех стран. Германский главный раввин Меир из Ротенбурга сочинил по этому случаю свою известную синагогальную элегию, начинающуюся трогательными словами, обращенными к святой Торе: «Спроси, спаленная огнем, что сталось с теми, кто рыдает о страшном жребии твоем» («Saali serufa»). Во Франции и Италии также читались в синагогах элегии о сожжении Торы. В Риме установлен был пост по случаю парижской катастрофы.

Сменивший папу Григория IX Иннокентий IV сначала приветствовал начинание Людовика Святого в деле борьбы с «вредными книгами» евреев. В письме к королю (1244) папа просил его: «Повели, чтобы во всем твоем государстве, где только эти книги найдутся, они были сожжены огнем». Начались новые конфискации талмудических книг в еврейских общинах, и в провинции готовилось повторение парижского аутодафе. В то время папа приехал на продолжительное пребывание в Лион, и раввины разных общин явились к нему с жалобами на грубое вторжение в религиозную жизнь евреев. Без Талмуда, говорили раввины, мы не можем изучать Библию, которую он объясняет, и исполнять законы нашей веры. Тогда Иннокентий IV предписал кардиналу-легату Одону в Париже, бывшему канцлеру университета и члену комиссии, осудившей Талмуд: вновь пересмотреть талмудические книги, чтобы убедиться, какие из них можно без ущерба для церкви возвратить евреям (1247). Королю Людовику папа одновременно написал, что он считает своим долгом первосвященника церкви, которая терпит рядом с собой последователей Ветхого Завета, давать им возможность жить по законам их религии. Но указание папы на необходимость смягчения репрессий не понравилось парижским фанатикам. Легат в ответном письме доказывал, что Талмуд извращает смысл Библии, что раввины обманывают папу и кардиналов, уверяя их, будто Библия без Талмуда им непонятна, и что, наконец, было бы большим скандалом возвратить евреям уцелевшие списки недавно осужденной книги. Дурные книги надо уничтожать, как дурных людей, еретиков, хотя бы в них попадались и хорошие мысли: ведь осуждают же еретика, отвергающего один догмат веры, хотя бы он признавал все остальные. Тем не менее, прибавляет легат, он подчиняется повелению папы и обещает вновь пересмотреть доставленные ему евреями списки Талмуда. Пересмотр состоялся в новой цензурной комиссии, в которой участвовало много христианских богословов, в том числе и знаменитый доминиканец Альберт Магнус, который из философских сочинений Маймонида и Габироля заимствовал главные элементы своей теологической системы («Summa Theologiae»). Как и следовало ожидать, Талмуд был осужден и в новой комиссии. Руководитель ее, кардинал-легат Одон, объявил (май 1248 г.), что книги полны ужасающих заблуждений и богохульства и не могут быть терпимы в христианском государстве. Опять усилилась реквизиция еврейских книг в разных городах Франции. В актах 1250 года отмечен ряд подвигов «братьев-проповедников» (доминиканцев) по части розыска и уничтожения талмудических списков. Позже эти гонения прекратились. Евреи научились откупаться от новых репрессий, как от многих прежних. Светская власть оказывала им и здесь поддержку против вторжения католического духовенства в их внутреннюю жизнь. Пострадало только временно дело изучения Талмуда в раввинских школах Франции. Многие ученые и раввины эмигрировали. Участник парижского диспута р. Иехиель переселился в Палестину (1259 г.).

Доминиканская инквизиция, расправлявшаяся огнем с еврейскими книгами, иногда устраивала костры и для самих евреев. Потрясающее событие произошло весною 1288 года в городе Труа (Troyes), родине Раши и колыбели талмудической науки. В пятницу Страстной недели, 26 марта, которая совпала с предпоследним днем еврейской Пасхи, толпа христиан, распаленная церковной проповедью о муках распятого Христа, ворвалась в дом богатого и ученого еврея Исаака Шателена с целью «отомстить за смерть Спасителя». Судя по намекам в сочиненных по случаю катастрофы элегиях, подстрекатели из христиан еще раньше подбросили в дом Шателена труп христианина и теперь привели туда возбужденную толпу для обнаружения «еврейского преступления». Дом был разграблен, Шателен со всей семьей и еще восемь представителей общины были арестованы и переданы в распоряжение доминиканских инквизиторов. Суд инквизиции обвинил евреев в ритуальном убийстве и приговорил тринадцать человек к сожжению на костре. Инквизиторы предложили помиловать тех осужденных, которые примут крещение, но евреи отвергли это предложение. 24 апреля совершилась публичная казнь. Страшная картина мученичества изображена в четырех элегиях современников, из которых три написаны на еврейском языке, а четвертая на старофранцузском народном языке того времени еврейскими буквами. Первыми подошли к костру Исаак Шателен и его семья: беременная жена, два сына и невестка. Со связанными на спине руками они шли на смерть, распевая псалмы. Вот бросают в огонь Исаака, «богатого всяким добром, славного творца Тосафот и библейских толкований». Увидя это, его жена испустила пронзительный крик: «Я пойду вслед за моим другом!» — и беременную женщину бросили в костер. В муках смерти младший сын крикнул старшему: «Брат, я горю!» — а старший ему в ответ: «Ты идешь в рай». Когда дошла очередь до красавицы невестки, жены старшего сына, палачи стали ее уговаривать: «Крестись, мы тебе дадим хорошего кавалера»; она с негодованием воскликнула: «Я не оставлю своего Бога, сколько бы вы меня не истязали!» Один из нотаблей общины, Симсон, погиб как богатырь духа, ободряя товарищей. Барух Тоб-элем (Bendit Bonfils) крикнул долго мучившему его палачу: «Раздуй огонь, злодей!» Пал духом только Симон «Софер», писец и кантор, который «так прекрасно совершал богослужение в синагоге»; он плакал, говоря: «Не о себе плачу, но о детях моих». К Исааку Когену подошли «проповедники» (доминиканцы) и стали его склонять к крещению. Мученик ответил: «Я умру во имя Бога; как священник, я принесу ему в жертву свое собственное тело». На костре погиб еще хирург Хаим из Бриенона, «возвращавший зрение слепым».

Город Труа, где совершилось это страшное дело, находился в графстве Шампань, которое незадолго перед тем воссоединилось с коронными землями, так как графиня Шампань вышла замуж за французского короля Филиппа Красивого. Узнав о расправе инквизиции с членами еврейской общины, Филипп усмотрел в этом умаление своих прав и ущерб для своих доходов. Через три недели после казни в Труа он издал приказ, которым запрещалось монахам-инквизиторам судить евреев без разрешения местного королевского сенешаля, который должен установить чисто религиозный характер преступления.

Спустя два года после трагедии в Труа совершилось кровавое дело на почве народного суеверия в самом Париже. Здесь в 1290 году были сожжены на костре один еврей и его жена по обвинению в том, что они прокололи гостию, церковную хлебную лепешку для причастия. В народе пошла нелепая молва, будто из проколотой гостии брызнула кровь широкой струей, кровь тела Христова, символически скрытого в церковном хлебе. «Чудо» воспевалось в балладах, и церковь на Rue des Billetes, где оно произошло, привлекала много богомольцев с приношениями. Ради этого и был, вероятно, инсценирован весь процесс. А два еврея во славу догмата евхаристии погибли на костре.

§ 5. Филипп Красивый и изгнание 1306 года

Между двумя яркими юдофобскими царствованиями, набожного Людовика Святого и нечестивого Филиппа Красивого, недолгое царствование Филиппа III Смелого (1270-1285) представляло собой как бы «полосу безразличия» на магнитной пластинке. Личность короля не играет роли в политике по еврейскому вопросу: королевская власть кладет только свой штемпель на распоряжения духовных властей, которые в эти годы особенно успешно проводят в жизнь соборные каноны. По требованию духовенства Филипп III возобновил в 1271 г. декрет Людовика Святого об обязательном ношении отличительного еврейского знака, а через несколько лет напомнил о церковных канонах, запрещающих евреям держать христианских кормилиц, продавать мясо христианам, купаться с ними в общей бане и т.п. С благословения римских пап орден доминиканцев и суд инквизиции развили тогда во Франции интенсивную деятельность, которая все более давала себя чувствовать евреям. Еще в 1267 г. папа Климент IV издал буллу («Turbato corde»), в которой приказывал инквизиторам из «любимой братии орденов проповедников и миноритов» преследовать не только христиан, совращенных в иудейство, но и совратителей их из евреев. «Совращенными» были обыкновенно те крещеные евреи, которые вследствие тогдашних гонений притворно принимали христианскую веру и потом отрекались от нее. В 1273 году папа Григорий X постановил, что такие отпавшие от церкви вместе с их пособниками подлежат суду инквизиции наравне с еретиками. В следующем году монах Бертран Деларош был назначен «инквизитором против еретиков и иудействующих христиан» в Провансе. В 1277 году французские инквизиторы спрашивали папу Николая III, что делать с отпавшими от христианства евреями, которые томятся в тюрьме уже целый год и не желают вернуться в лоно церкви. Папа ответил, что с такими людьми надо поступить как с еретиками, а именно передать их в руки светской власти для сожжения на костре. В том же году в Тулузе был сожжен раввин Исаак Маль (Males) за то, что он одного крещеного еврея, раскаявшегося перед смертью, приобщил к вере отцов и похоронил на еврейском кладбище. Под влиянием папских агентов Филипп III перелагал соборные решения в королевские «ордонансы». Собор в Бурже (1276) выработал новое ограничение для евреев: евреи имеют право жить только в городах и значительных местечках, а не в деревнях, дабы они не совращали простодушных поселян с пути веры, — а через несколько лет этот канон появляется уже в виде королевского декрета (1283), вменяющего в обязанность дюкам, графам, баронам и всем чиновникам «заставлять евреев жить в больших городах, где они обыкновенно обитают». При этом приказано следить также, чтобы евреи не строили новых синагог и не хранили у себя книг Талмуда, осужденных в Париже и подлежащих сожжению.

Иная система юдофобии установилась при Филиппе IV Красивом (1285-1314). Этот буйный король, который вел борьбу с папством и довел ее до кулачной расправы с Бонифацием VIII, стремился обуздать инквизицию и ослабить вмешательство духовенства в государственные дела, но он делал это не из либерализма, а лишь потому, что не терпел никакой власти рядом с собой, никаких соперников по части извлечения денег из подданных. Не жестокости инквизиции, а право ее конфисковать имущество осужденных делало для него ненавистным это учреждение, отнимавшее у него наследство подданных, которое он считал своей собственностью. Вот почему Филипп IV после описанной выше казни в Труа запретил инквизиторам впредь судить евреев без разрешения королевской власти, а затем неоднократно напоминал своим чиновникам, чтобы они не допускали ареста евреев по требованию монахов или даже важных церковных сановников, пока не убедятся, что это дело не подлежит рассмотрению в королевском совете (1288, 1291, 1302). Что король разделял самые грубые суеверия массы относительно евреев, видно из того, что при нем и несомненно с его одобрения были сожжены в Париже два еврея по вышеупомянутому делу осквернения гостии. Кроме того, он в особом декрете (1299) предписал своим чиновникам, чтобы они, по требованию «инквизиторов по делам еретической порчи», «арестовывали, заключали в тюрьму, таскали из тюрьмы в тюрьму и карали по законам апостольского престола» тех евреев, которые подозреваются в совращении христиан в иудейство или в осквернении «святейшего тела Христова» (гостии). В том же декрете король перечисляет другие «преступления» евреев: они скрывают у себя беглых еретиков, они воздвигают новые синагоги и поют там слишком громко, распространяют осужденные книги Талмуда с их «богохульными выражениями против Девы Марии». Вообще, у Филиппа IV были все данные, чтобы идти против евреев об руку с католическим духовенством и святой инквизицией, но только еврейской добычей он не мог поделиться с ними. Сребролюбивый король сумел обратить в источник дохода и закон об отличительном знаке: он предписал брать денежный штраф с тех, которые не носят знака (1288). Он возобновил декрет своего предшественника о запрещении евреям жить в местечках и селениях (1291), но не из опасения религиозного соблазна для «простодушных поселян», а потому, что там нет торговли и, следовательно, казна не извлечет тех выгод от торговых пошлин, что дают большие города.

Ни один французский король не занимался так много евреями, как Филипп IV, и в этом отношении он превосходит даже своего прадеда, Филиппа-Августа. Через все его декреты красной нитью проходит одно: торг евреями, как крепостными, и выколачивание из них прибыли. Еще будучи принцем, он, вступив во владение провинцией Шампань при женитьбе на графине Шампанской, взял с евреев этой провинции «приданое» в 25 000 ливров за утверждение их права жительства. Он постоянно спорил с баронами за юрисдикцию над евреями вассальных областей, ссылаясь на свои верховные королевские права. В 1297 г. состоялся третейский суд между королем и его братом Карлом, графом Валуа, Алансона и Анжу, по делу о 43 евреях, которых каждая сторона считала «своими»; суд решил, что только 12 евреев принадлежат графу, причем состоялось соглашение сторон о том, что переселение евреев из одной области в другую не освобождает их от прежнего подданства. Любопытно, что третейскими судьями в деле были по выбору сторон два еврея: Кало (Calot) из Руана, как представитель королевских евреев, и Жусе (Joucet) из Понтуаза, «еврей графа Д’Алансона». Через два года между братьями состоялась крупная торговая сделка: граф Карл де Валуа продал Филиппу IV всех евреев своих владений, в числе 2000 человек, за 20 000 ливров. Своим провинциальным чиновникам, сенешалям и бальи, король постоянно напоминал об аккуратном взимании специальной «еврейской подати» (taille des Juifs), предписывая арестовывать неисправных плательщиков и препровождать их в Париж. Ответственными сборщиками назначались состоятельные евреи.

Филипп IV зорко следил за кредитными операциями евреев для того, чтобы от него не ускользнула часть прибыли. В 1291 году сенешаль Каркассона, большого еврейского центра на юге, получил предписание короля: собрать сведения обо всех процентных ссудах евреев и выяснить путем рассмотрения заемных писем и опроса должников, какова в каждой сделке капитальная сумма долга и сумма наросших процентов, причем должникам сообщалось, что процентов они не обязаны платить. Но через год король решил, что и ему нужно на этом деле заработать, и приказал взыскать капитальную сумму долгов, по которым взимались лихвенные проценты, в пользу королевской казны. В 1295 г. богатые евреи сенешальства Бокер (Beaucaire) были арестованы и отправлены в Париж, где содержались в замке, пока они не указали точных цифр своих ссуд и не уступили королю всю «лихвенную» прибыль (usuraria) по этим ссудам. Таким образом под предлогом избавления должников от ростовщической кабалы король становился сам главным ростовщиком.

Путем таких частичных конфискаций он подготовлял акт всеобщей экспроприации евреев во Франции.

Было ясно, что Филипп Красивый, идя по пути Филиппа-Августа, дойдет до того же конца — до общего ограбления евреев и изгнания их из страны. Это и произошло в 1306 году. Королевская казна была пуста, нужны были сразу огромные деньги, и король, подобно жадному хозяину в сказке, решил зарезать курицу, несущую золотые яйца: изгнать евреев из Франции и завладеть их богатствами. Для проведения этого плана были назначены повсюду особые комиссары. По их распоряжению были предварительно арестованы представители еврейских общин на большей части французской территории, а все имущество и торговые книги евреев были опечатаны. Это было сделано не только в королевских владениях, куда теперь входили многие из прежних обширных графств (кроме Иль-де-Франс — Шампань, Нормандия, Анжу, Лангедок и др.), но и во владениях различных сеньоров, куда эксплуатируемые королевские евреи часто переселялись, за исключением некоторых провинций. Аресты евреев произошли повсюду, одновременно, 22 июля (10 Ава), на другой день после национального траура. Арестованным объявили, что они должны в месячный срок выселиться из Франции, оставив здесь свое имущество, кроме необходимой одежды и небольшой суммы денег на дорогу. Огромная масса евреев (число их не указано в источниках) лишилась одновременно родины и состояния. По истечении объявленного срока десятки тысяч людей покинули города Франции, где их предки жили еще со времен древнеримской империи. Все движимое и недвижимое имущество изгнанников досталось королю и было распродано им весьма выгодно с публичного торга. Когда разнесся слух, что изгнанники, надеясь на скорое возвращение, зарыли много ценностей в потайных местах своих дворов, Филипп объявил, что всякий, кто укажет комиссарам местонахождение спрятанных ценностей, получит пятую долю. Евреи, принявшие христианство, не подверглись изгнанию, хотя такое приращение паствы Христовой едва ли радовало Филиппа, ибо уменьшало его добычу. Впрочем, число таких перебежчиков было незначительно, за исключением Тулузы, где многие, не желая разориться, крестились притворно.

«То, что происходило в Тулузском округе после королевского захвата, — говорит новый французский историк (Langlois), — совершалось, вероятно, и в других местах[5]. Все движимое и недвижимое имущество евреев было быстро описано и пущено в продажу с публичного торга. Иные припрятали наиболее ценные вещи; начался розыск спрятанных сокровищ, и пятая часть находки была обещана доносителям. Приемщики отбирали деньги, вырученные от продажи вещей, а также драгоценности из золота и серебра — чаши, пояса, кольца; все это посылалось на монетный двор, кроме наиболее красивых вещей, которые оставлялись для короля. Продажа недвижимости была рассрочена в большинстве округов на несколько лет для того, чтобы не сбить цен, хотя комиссаров по еврейским делам постоянно торопили из Парижа, чтобы они действовали «быстрее и плодотворнее»... Архивы старой Расчетной Палаты содержат много описей и отчетов, доставленных этими чиновниками; сохранилось много судебных протоколов, из которых видно, что иные дома, сады, школы и кладбища евреев продавались по высокой цене. Так консулы (члены городской управы) в Нарбонне приобрели за 860 ливров знаменитую «Кортаду» — подворье семьи Калонимосов, глава которой был «князем» («наси») еврейской общины. Приемщики еврейского имущества в Тулузском сенешальстве собрали 75 264 ливра».

Филипп IV оправдывал свое ограбление евреев тем, что многие из них занимались кредитными операциями, но после изгнания евреев он взыскивал в свою пользу их деньги с христианских должников с необычайной строгостью, хотя довольствовался получением капитала без процентов. Те должники, векселя которых не были найдены в бумагах изгнанников, обязаны были сами заявлять королевским комиссарам о размере своего долга; не явившиеся разыскивались по записям в забранных у евреев счетных книгах. Путем принуждения король получал деньги даже по старым и спорным долгам. Он оказался кредитором гораздо более жестоким, чем изгнанные им «ростовщики». В тех же случаях, когда кредиторами евреев оказывались христиане и требовали от королевских чиновников уплаты долга из конфискованного еврейского имущества, их грубо прогоняли: король своих долгов не платил. Бароны и другие сеньоры, лишившиеся своих доходов с изгнанием евреев из их владений, заявляли королю свое право на получение части «еврейской добычи». Королевские комиссары не отрицали этого права, но нарочно оттягивали удовлетворение таких требований, чтобы вынудить сеньоров идти на уступки. И действительно, все сеньоры, настойчиво требовавшие компенсации, вынуждены были в конце концов удовлетвориться получением третьей части требуемых сумм, а иногда еще меньшей доли. В этой экспроприации евреев репетировались те грабительские приемы, какие в следующие годы практиковались бесчестным королем и достойными его агентами при конфискации имуществ ордена тамплиеров. Французский народ, при всех его предубеждениях против евреев, не одобрял жестокого акта короля по отношению к ним. Во французских народных песнях говорилось, что «евреи честнее вели свои дела, чем ныне христиане» и что страна обеднела с изгнанием их. Через девять лет новому королю Франции придется уступить «общему воплю народа» и вернуть евреев в страну, однако удар 1306 года окажется непоправимым[6].

Изгнанники из Северной Франции направились прежде всего в ближайшие местности Лотарингии, Бургундии и Дофинэ, феодальные владетели которых были менее зависимы от французской короны. Южане отправлялись в пограничные с Испанией части Прованса, которые временно находились под властью правителей из арагонской династии (город Перпиньян с округом и др.). Многие же, потеряв надежду на возвращение, поселились во внутренних городах Арагонии, где тогда процветали большие еврейские общины (Барселона, Сарагоса и др.), игравшие крупную роль в экономической жизни страны.

§ 6. Евреи в Англии при Иоанне Безземельном

История евреев в Англии в XIII веке представляет собой, в главных чертах, копию с истории их во Франции. Еврейская метрополия на континенте и ее колония на острове испытали в общем одну и ту же участь, а различия в частностях обусловливались только различием быта и политического строя обеих стран. В английской обстановке копия вышла гораздо грубее оригинала. Принцип «евреи — торговые крепостные короля» осуществлялся здесь в более упрощенной форме и проводился систематически, беспощадно.

Когда в 1194 году король Ричард I вернулся из крестового похода и узнал о происходившем в его отсутствии разгроме еврейского населения (том I, § 36), он велел произвести расследование с целью, главным образом, выяснить убытки, понесенные казной от уничтожения еврейской собственности и долговых обязательств. Так как король получал определенную дань с каждого кредитного расчета, то исчезновение векселей, по которым евреи-кредиторы не взыскали денег, причиняло ему прямой убыток. Для предупреждения таких случаев в будущем Ричард распорядился, чтобы чиновники регистрировали все финансовые сделки евреев. Всякие долговые обязательства или расчеты должны писаться в двух экземплярах, из коих один находится у кредитора-еврея, а другой хранится в государственном архиве, в особых ящиках[7]. Таким образом, на случай разгрома еврейского имущества и пропажи документов король был обеспечен копией последних, а главное — путем регистрации он мог быть всегда осведомлен о размере еврейских финансовых операций и о причитающейся ему доле прибыли. Отсюда через несколько лет развилось учреждение, известное под именем «Еврейское Казначейство» (Exchequer of the Jews), которое занималось не только регистрацией еврейских сделок, но и разбором денежных споров между кредиторами и должниками, если стороны принадлежали к разным исповеданиям. Среди судей были и христиане, и евреи, чиновниками же казначейства назначались только христиане из дворянских кругов. С течением времени в Еврейском Казначействе сосредоточились все дела по взысканию податей и сборов с евреев. Сюда шли королевские доходы из четырех источников: налог с наследства умерших евреев в размере до одной трети наследственной суммы; конфискованные имущества лиц, совершивших уголовное преступление; пошлины от судебных исков, кредитных сделок, долговых расчетов и договоров всякого рода; наконец, чрезвычайные сборы (tallages), взимавшиеся всякий раз, когда король нуждался в деньгах, в виде ли поголовной подати или в виде контрибуций, наложенных на отдельные общины по круговой поруке. Все эти орудия фиска для выкачивания денег из торговых крепостных превращались в руках жадных королей в орудия пытки, которые постепенно обескровили и разрушили еврейский экономический организм в Англии.

Большим виртуозом в этом деле был Иоанн Безземельный (1199-1216). Этот алчный король пользовался евреями как губкой, которой дают напитаться для того, чтобы потом выжимать. Сначала он выдал евреям за деньги хартию (1201), в которой подтвердил их право повсеместно жить и торговать, свои тяжбы с христианами разбирать только в королевском, а не в юдофобском сословном суде, внутренние же тяжбы — в раввинском суде; в денежных спорах между евреем-кредитором и христианином-должником первый обязан показать капитальную сумму иска, а второй — свое право оспаривать проценты, причем допускались свидетели из евреев и христиан в равном числе. В своей хартии король призывал всех своих верноподданных защищать евреев и грозил карами за нарушение их прав. За эту хартию было заплачено королю 4000 марок. На первых порах Иоанн действительно защищал евреев. Когда в Лондоне были попытки погрома, король упрекнул мэров и баронов в том, что они не соблюдают дарованного евреям мира, и возложил на них ответственность за дальнейшее нарушение порядка. В самом начале своего царствования Иоанн назначил одного из еврейских нотаблей, Якова из Лондона, главным «пресвитером» евреев (presbyter judaeorum) и выдал ему охранную грамоту, в которой называет его «нашим дорогим и близким» (dilectus et familiaris noster). Общественная функция «пресвитера», как видно из позднейшей деятельности носителей этого титула, заключалась не в духовном представительстве, а в финансовом посредничестве между королем и еврейскими общинами ради более удобного извлечения доходов в пользу фиска.

Королевское покровительство дало евреям возможность оправиться от ударов недавнего крестового похода и вновь достигнуть благосостояния. Но тут проявилась хищная природа короля. Видя, что некоторые евреи нажили торговлей значительные капиталы, он стал вымогать у них деньги путем арестов и пыток. Нуждаясь в деньгах после потери Нормандии, он налагал контрибуции на церковные учреждения (это было в разгар борьбы с папой Иннокентием III) и на евреев. В 1210 г. он наложил на евреев огромную контрибуцию в 66 000 марок. От богача Авраама из Бристоля потребовали десять тысяч серебряных марок, но так как тот не мог или не хотел дать столько денег, то король приказал выдергивать ему ежедневно по одному зубу до тех пор, пока он не исполнит требования. Потеряв таким образом семь зубов, несчастный богач, чтобы спасти остальные, покорился и уплатил требуемую сумму.

Незавидна была участь евреев во время исторического восстания баронов и городов против Иоанна Безземельного, которое привело к созданию английской парламентской конституции. Войско баронов разрушило еврейские дома в Лондоне и употребляло их материал на укрепление городских стен, а деньги отнимались как королевская собственность. Когда восставшим удалось вырвать у Иоанна конституцию — «великую хартию вольностей» (1215), в нее были включены также льготы для баронов, задолжавших деньги у евреев.

При таком произволе со стороны правящих классов внутренний строй еврейских общин в Англии не мог окрепнуть. Раввины и ученые некоторых общин, не находя здесь почвы для своей деятельности, переселились в Палестину вместе с группой своих коллег из Франции, среди которых были и выдающиеся тосафисты (1211).

§ 7. Бедствия английских евреев при Генрихе III

Долгое царствование Генриха III (1216-1272) было очень тревожным в истории английского еврейства. Иначе и не могло быть при той непрерывной борьбе между королем и сословиями, которая наполняет собой эту эпоху. Королевское «покровительство» евреям, хотя оно выражалось в систематическом вымогательстве, ставило покровительствуемых в ненормальное положение среди других сословий. Враги короля не любили и этих «королевских людей». Городское население, защищая свою автономию от посягательств королевской власти, косо смотрело на жившую в его среде инородную группу горожан, всецело зависимую от этой власти и тем нарушающую цельность вольного города. Враждебное королю дворянство, в особенности мелкие землевладельцы, ненавидело евреев как финансовую силу, поддерживавшую короля против интересов дворянского сословия. Мелкие бароны больше всего пользовались услугами евреев-кредиторов, получая от них ссуды под залог своих земель; когда же наступал срок платежа, неисправный должник из расточительных помещиков видел за спиной своего смиренного кредитора грозную фигуру королевского чиновника, готового взыскать долг в интересах королевской казны. Часто такие долги, в случае смерти кредитора или конфискации его имущества, поступали в пользу короля, и тогда взыскание производилось особенно беспощадно. Вот почему бароны при эксцессах толпы против евреев стремились к уничтожению долговых обязательств в домах своих кредиторов. Что же касается католического духовенства, то оно по природе относилось враждебно к еврейству, особенно после того, как папа Иннокентий III и Латеранский собор 1215 года наложили на этот народ Каиново клеймо. Однако от всех этих враждебных сил евреи меньше страдали, чем от своего «покровителя» и опекуна — короля, который сдирал шкуру со своих опекаемых, выжимал оброк с этих крепостных денежной торговли, давал им нажиться, с тем чтобы потом постепенно или сразу их разорить, и не всегда защищал их в моменты народных эксцессов. Положение евреев между борющимися социальными силами было таково, что они могли сказать: «Избави нас Бог от друзей, от врагов мы сами убережемся». Корень англо-еврейской трагедии заключался именно в королевской опеке, в том, что стадо, окруженное волками, было поручено заботам пастуха-хищника, который сам пожирал своих овец.

В первые годы царствования Генриха III, когда вследствие его малолетства государство управлялось регентством, сделана была попытка прекратить насилия сверху по отношению к евреям. Были освобождены из заточения евреи, арестованные при Иоанне за неуплату контрибуции. Восстановлено было действие хартии 1201 года, нарушенной самим ее автором, предписано было охранять евреев от нападений толпы во время предполагавшегося крестового похода (1217). Чтобы нападающие не могли оправдываться незнанием закона о неприкосновенности евреев, велено было каждому еврею носить на видном месте своей одежды особый знак из двух полосок белого холста или пергамента (1218). То был действительно Каинов знак в библейском смысле: «дабы не убил его всякий встречный». С другой стороны, высшее английское духовенство делало свою политику в духе папы Иннокентия III. Креатура этого папы, архиепископ Кентерберийский Лангтон созвал в 1222 году в Оксфорде собор, который подтвердил все унизительные для евреев постановления Латеранского собора, прибавив к ним нечто от себя. Отличительный знак на верхней одежде еврея должен был состоять из шерстяной белой полосы на груди, длиной в четыре пальца и шириною в два. Запрещалось строить новые синагоги. Подтверждено было правило о строгом взимании церковной десятины с еврейских недвижимостей. Архиепископ Кентерберийский вместе с епископами Линкольна и Норвича попытались еще пригрозить церковным отлучением добрым христианам, ведущим дела с евреями, но король поспешил отменить этот вредный для казны запрет и только в одном уступил духовенству: с его одобрения был учрежден в 1232 г. приют для евреев, обращаемых в христианство (domus conversorum), заведение для ловли еврейских душ. Уступая желанию христианского населения Лондона, король также конфисковал вновь построенную великолепную синагогу и обратил ее в церковь имени Богородицы. Евреям приходилось молиться в незаметных помещениях, так как лондонские христиане не могли спокойно смотреть на соперницу-синагогу, возвышающуюся рядом с церковью.

По мере того как Генрих III рос и входил непосредственно в дела управления, росли и его финансовые аппетиты. Чрезвычайные налоги (tallages) с евреев назначались совершенно произвольно: в 1226 г. они составляли огульно 4000 марок, в 1230-м — 6000, с 1232 года — 18 000, а с 1239 г. каждый должен был отдавать треть своего состояния. Многое прилипало к рукам чиновников, заведовавших сборами и уличенных в злоупотреблениях. Для удобства взыскания податей евреи прикреплялись к определенным городам. Из некоторых городов их выселяли по настоянию христианского населения, ссылавшегося на свою автономию: из Ньюкастля (1234), Соутгемптона (1236), Ньюбери (1244) и других. В 1253 году было решено оставить евреев только в тех городах, где имеются казначейства для регистрации и хранения долговых обязательств и торговых документов (archa). Вследствие этого черта оседлости евреев сосредоточилась в двадцати пяти городах Англии. Здесь промышленная деятельность и денежные операции евреев поощрялись, но переезжать в другие места, а тем более эмигрировать из Англии и вывозить капиталы запрещалось, дабы казне королевской не было убытка. Верховный «пресвитер» англо-еврейских общин, назначавшийся королем, должен был иметь попечение о правильном взимании казенных податей, для чего ему дозволялось употреблять и принудительные меры. Общинная организация евреев была узаконена: делами управляли «парнасим» и «габаим», а коллегия из трех «даяним» разбирала судебные споры. Эти автономные ячейки также втягивались в интересы королевского фиска. В 1241 году Генрих III созвал в Ворчестере еврейский «парламент», в котором участвовало больше ста депутатов от всех общин. В разосланных приглашениях говорилось, что представители еврейства должны «обсуждать с королем все, что касается его и их интересов». Евреи ждали от этого парламента улучшения своего положения, в особенности облегчения податного бремени, но они обманулись в своих ожиданиях. Как только открылось заседание, депутатам объявили, что король требует от них единовременного сбора в 20 000 марок и делает их лично ответственными за доставку этой суммы в казну к определенному сроку. Таким образом все депутаты были превращены в сборщиков казенной подати. Вопреки их усилиям, многие общины не могли уплатить своей доли сбора, и в таких случаях местных депутатов, их жен и детей держали в тюрьме, пока они не вносили требуемого из собственных средств. Поплатился и главный «еврейский пресвитер», ответственный за правильное поступление податей: у злосчастного сановника, Арона из Йорка, король забрал крупную сумму в 32 000 марок.

Новое горе постигло английских евреев в это время: участились религиозные и «ритуальные» обвинения. В 1230 г. евреев в Норвиче обвинили в том, что они похитили пятилетнего мальчика, сына христианского врача Бенедикта, и совершили над ним обряд обрезания. Евреи оправдывались тем, что они считали мальчика своим (может быть потому, что он был потомком насильственно окрещенных). Были преданы суду 13 почетных членов норвичской общины. Дело считалось настолько важным, что подсудимых решили перевезти в Лондон, и там дело рассматривалось коллегией при участии короля, архиепископа Кентерберийского, епископов и баронов. Подсудимые томились в тюрьме десять лет, и наконец некоторые из них были повешены, причем их от тюрьмы до виселицы волочили по земле привязанными к хвостам лошадей. В 1244 году в самом Лондоне была сделана попытка затеять ритуальный процесс. Из могилы, по чьему-то доносу, выкопали труп христианского ребенка и нашли на нем странные знаки. Полагая, что это буквы еврейской надписи, пригласили крещеных евреев, но разобрать надпись не удалось. На основании сомнительных показаний было установлено, что ребенок был продан евреям и, следовательно, может считаться мучеником. Труп превратился в «святые мощи», которые были перевезены с кладбища и похоронены в кафедральном соборе св. Павла. Король воспользовался счастливым случаем и наложил по этому поводу штраф на еврейские общины в размере 60 000 марок (около 40 000 нынешних английских фунтов).

Более трагические последствия имел для евреев ритуальный процесс в Линкольне (1255), волновавший все суеверные души в Англии и оставивший след в народных сказаниях. В Линкольне пропал восьмилетний христианский мальчик Гугон (Hugh). После долгих поисков его труп был найден в колодце во дворе одного еврея. Вместо того чтобы расследовать, была ли тут несчастная случайность (мальчик играл с еврейскими сверстниками и мог нечаянно упасть в колодец) или труп был подброшен убийцами во двор еврея с целью сокрытия следов, — судебные власти направили следствие в сторону обнаружения ритуального убийства, о котором кричала суеверная христианская улица. У арестованного владельца дома, где найден был труп, путем угроз и обещаний вырвали ложное показание, что евреи убили мальчика и что они вообще «ежегодно распинают младенца для поношения имени Иисуса». Все было сочинено для подготовки легенды о мученике, и священники линкольнской церкви поспешили перевести «святые останки» и похоронить их внутри церковной ограды. Король Генрих III, веривший в ритуальную басню как самый темный из его подданных, приказал судить и примерно наказать виновных, а так как настоящего убийцу найти не удалось, то «виновными» оказались 92 человека, то есть все видные члены еврейской общины в Линкольне. Их схватили, отвезли в Лондон и бросили в тюрьму. 18 человек были немедленно осуждены на смерть и повешены. Остальные содержались в Тауэре, и их ожидала та же участь, но за несчастных заступился брат короля, граф Корнваллийский, и Генрих III отпустил их. На этом деле хорошо заработали сребролюбивый король, получивший по закону конфискованное имущество казненных евреев, и клир линкольнской церкви, которая благодаря покоившимся в ней «чудотворным мощам» святого младенца привлекала массы паломников с дарами из всей страны.

На почве кровавых религиозных преследований развилось религиозное помешательство. В университетском городе Оксфорде одержимый таким психозом еврей ворвался однажды в церковную процессию, вырвал распятие из рук священника и стал топтать его ногами (1268). Это могло послужить поводом для нового судебного или уличного погрома, но тут даже король понял, что нет основания карать многих за выходку безумца, и наказание было назначено весьма умеренное. Оксфордская еврейская община получила приказ поднести университету серебряный крест и, кроме того, поставить на месте преступления большой крест из мрамора.

Все эти преследования и вымогательства довели евреев до такого состояния, что многие решили покинуть Англию и переселиться в другие страны. Но эмиграция евреев, как крепостных короля, запрещалась законом, и надо было просить о разрешении на выезд как о милости. В 1254 году, когда Генрих III наложил на евреев особенно тяжелую чрезвычайную подать и поручил взыскание ее своему брату, графу Ричарду Корнваллийскому, евреи выступили с коллективным заявлением о желании эмигрировать. Явившись к Ричарду во главе депутации, пресвитер Илия обратился к нему с речью, которая, если не была сказана им в этой форме, могла быть сказана английским евреем. «Мы видим воочию, что наш государь, король, намерен стереть нас с лица земли. Мы умоляем его, ради Бога, дать нам разрешение и охранный лист для выезда из его королевства, дабы мы могли искать приют в другом месте, под властью правителя, проникнутого хоть сколько-нибудь чувством жалости и справедливости. Мы хотим уйти, чтобы никогда не возвратиться сюда, оставляя здесь наши дома и вещи. Может ли король любить или щадить нас, несчастных евреев, расстраивающих его естественный английский порядок? У него есть свой народ, свои купцы — не скажу ростовщики, но такие, которые лихвенными сделками накопляют кучи денег. Пусть король рассчитывает на них и собирает с них доходы. Ведь они выживают и разоряют нас. Король не может не знать, что он требует от нас того, что мы не можем ему дать, хотя бы он выколол нам глаза, перерезал нам горло и содрал с нас кожу». Выслушав эту речь, граф Ричард, более расположенный к евреям, чем другие люди его круга, ответил, что выселение из страны не может быть допущено королем, да и евреям оно не поможет, ибо недавно и французский король (Людовик Святой) издал декрет против евреев и всякое другое христианское государство не впустит их. Сейчас король примет столько податных денег, сколько евреи могут дать. Однако на следующий год Генрих III опять потребовал от евреев огромную сумму и на новые жалобы обложенных ответил, что ему надоело возиться со «своими негодными евреями», что он поэтому решил «продать» их на определенный срок за 5000 фунтов своему брату Ричарду, к которому отныне переходят подати с евреев и опека над ними (1255). По замечанию христианского летописца, король «содрал шкуру с евреев и предоставил графу выпотрошить их» (quos тех excoriaverat comes evisceraverat), но на деле перемена опекуна все-таки оказалась выгодной для евреев: Ричард на правах откупщика налогов не обирал их так безжалостно, как его алчный брат.

Скоро срок «откупа» кончился, и евреи опять поступили в распоряжение короля. Возобновилась прежняя эксплуатация, а с нею и стремление евреев к эмиграции из Англии. Тогда Генрих III отдал доходы с евреев в распоряжение своего сына, будущего короля Эдуарда I. Принц Эдуард, в свою очередь, передал эти доходы в откуп итальянским менялам или «папским ростовщикам»», кагорсинам (Cahorsins, по имени южнофранцузского города Cahors, где находился один из их банков). Эти христианские купцы делали в Англии то же, что их земляки «ломбардцы» во Франции: несмотря на церковное запрещение роста, они ухитрялись путем разных фикций получать по займам большие проценты, чем евреи. У них брали деньги взаймы король, принцы и высшее дворянство. Им-то отдано было, в виде гарантии по королевскому займу, право сбора податей с евреев, их конкурентов по денежной торговле, и ловкие итальянцы, конечно, сумели извлечь отсюда всевозможные выгоды (1265). Следует прибавить, что от податного грабежа немало страдали тогда и христианские средние сословия. В Англии шла непрестанная борьба за власть между королевским деспотизмом и «парламентской» олигархией аристократии, а средства для этого должны были давать податные сословия.

Борьба Генриха III против аристократии привела в последнее десятилетие его царствования к открытому восстанию баронов под предводительством Симона Монфора II (сына одноименного усмирителя альбигойских еретиков). Гражданская война, отдавшая страну на несколько лет (1262-1265) в руки баронской олигархии, стоила многих жертв и евреям. Задолжавшие у евреев бароны громили их дома, уничтожая там и в казначействах свои долговые обязательства. В Лондоне, взятом баронской армией в 1262 г., погибло во время погрома около 700 евреев. Такие же погромы с человеческими жертвами происходили затем в Ворчестере, Нортгемптоне, Линкольне (1263-1266). Вождь восставших Монфор объявил баронов свободными от уплаты долгов евреям-кредиторам. После подавления мятежа права евреев по части кредита были восстановлены, но с весьма существенным ограничением: законы 1269 и 1271 годов лишили их права брать в залог имения, взыскивать прежние долги с заложенных имений и вообще приобретать путем заклада или аренды земельную собственность. Все эти меры принимались с одобрения принца Эдуарда, управлявшего государством в последние годы жизни отца. Ярый приверженец церкви, сподвижник Людовика Святого по крестовому походу, он с финансовой жадностью отца соединял религиозную нетерпимость. Смерть Генриха III (1272) освободила престол для этого принца, сыгравшего роковую роль в истории английского еврейства.

§ 8. Эдуард I и изгнание евреев из Англии (1290)

Вступив в управление страной, Эдуард I решил осчастливить «своих евреев» новой конституцией. В 1275 г. парламент одобрил этот новый «статут о еврействе» (Statutum de judaismo). Статут начинается торжественным заявлением, что отныне, «ради славы Божией и общего блага народа», запрещается евреям отдавать деньги в рост; все такие сделки признаются впредь недействительными, все ссуды — беспроцентными; по иску еврея с христианина может быть наложен арест только на половину имущества должника, а другая половина оставляется собственнику на пропитание. Далее было установлено, что все евреи должны проживать в городах и местечках, принадлежащих королю, «где находится общее хранилище их документов (торговых)». Всякий еврей, начиная с семилетнего возраста, обязан носить на верхней одежде особый знак в виде двух полосок желтой тафты в шесть пальцев длиной и три пальца шириной. Начиная с 12-летнего возраста евреи обоего пола должны платить ежегодно к Пасхе поголовную подать в размере трех пенсов. Без разрешения короля еврей не имеет права отчуждать свой дом или доходы, даже освободить христианина от долга, — вообще распоряжаться своим имуществом. Король дозволяет евреям заниматься торговлей (товарною) или ремеслом и по этим делам иметь сношения с христианами, но домашнее сближение между лицами обоих исповеданий запрещается. Неспособные к торговле и ремеслу могут арендовать землю на срок не более десяти лет, если с этим не связано право пользоваться трудом христиан или церковным имуществом.

Новая конституция не могла, конечно, улучшить положение евреев. Уничтожив кредитные операции евреев запрещением ссуд даже на умеренные проценты, статут 1275 года разрушил главную экономическую базу среднего класса. Кредитору не гарантировалась даже целость капитальной суммы долга, поскольку она обеспечивалась только половиной имущества несостоятельного должника. Дозволение евреям заниматься товарной торговлей, ремесленным трудом и земельной арендой было бы истинным благодеянием, если бы оно не было при тогдашних обстоятельствах мертвой буквой. В Англии еще в большей степени, чем в других странах, ремесленный труд и торговля регулировались цехами и гильдиями, замкнутыми христианскими корпорациями, не допускавшими евреев в свою среду; аренда же земельных угодий была невозможна для людей, которые не были гарантированы от произвола в форме конфискаций или выселений и всегда находились в положении потенциальных эмигрантов. Чтобы кое-как жить при новых ограничениях, евреям-кредиторам приходилось обходить закон и прибегать к тем же хитростям, которые давали возможность итальянским менялам практиковать свою профессию: давались займы «без процентов», но с крупной прибылью, включенной в капитальную сумму долга. Однако, не имея таких могущественных покровителей, как «папские банкиры», евреи не могли конкурировать с ними. А между тем требования королевского фиска не прекращались: король требовал своей доли в той прибыли, которую его закон запрещал. Справедливо заметил один английский писатель, что евреев в Англии подвергали тогда всем притеснениям, какие некогда претерпели предки их в Египте, с той разницей, что вместо кирпичей от них требовали слитков золота. К этому можно прибавить, что английские евреи, подобно египетским, имели основание жаловаться, что «соломы им не дают, а кирпичи велят делать». Многих нужда доводила до того, что они стали заниматься темным промыслом «обрезывания монет», распространенным тогда в Англии среди итальянских менял и фламандских купцов, экспортеров шерсти. В 1278 г. масса евреев была арестована по обвинению в порче монет; в одном Лондоне было казнено 293 человека. Хотя к этому преступлению оказались причастными и многие христиане, тем не менее гнев обрушился главным образом на евреев.

Сохраняя за собою право распоряжаться евреями по части материальной, король отдавал души евреев в полное распоряжение католического духовенства, поощряя его миссионерскую деятельность. «Братья-проповедники» развили в то время широкую миссионерскую пропаганду среда гонимых, разоренных евреев и, по-видимому, имели некоторый успех. «Дом новообращенных» наполнялся несчастными, искавшими там не спасения души, а приюта от преследований, от нужды и голода. Миссионеры, убежденные в магическом влиянии своих проповедей, часто привлекали слушателей способами, малодостойными апостолов веры. По их настоянию Эдуард I разослал шерифам приказ: заставлять евреев слушать проповеди доминиканцев, разоблачающих заблуждения иудейства (1279). Современный теолог-схоластик, член францисканского ордена Дунс Скот вполне одобрял эту систему насильственного привлечения евреев к истинной вере. Он предлагал отнимать у евреев малолетних детей и воспитывать их в христианской вере, а также склонять к крещению самих родителей увещаниями и даже угрозами. В то же время архиепископ Кентерберийский Джон Пекхам велел закрыть в Лондоне все еврейские молельни, скромные места богослужения, уцелевшие после отнятия главных синагог при Генрихе III (1282). Несмотря на усердие английского духовенства, папа Гонорий IV счел нужным еще подогревать этот церковный фанатизм своими посланиями. В 1286 г. он в послании к архиепископам Кентерберийскому и Йоркскому жалуется, что «вероломные иудеи» возвращают в свою веру своих крестившихся соплеменников, что они заманивают христиан в свои синагоги в субботние и праздничные дни и заставляют их кланяться пергаментному свитку Торы, «так что многие христиане иудействуют вместе с иудеями». Жалобы эти, конечно преувеличенные, имели целью напомнить властям о необходимости соблюдать канон, требующий разобщения евреев и христиан. Духовенство вняло призыву первосвященника: собор епископов в Эксетере (1287) поспешил подтвердить церковные каноны о запрещении евреям занимать общественные должности, иметь слуг христиан, строить новые синагоги и т.п.

Но в это время Эдуард I уже готовился разрубить гордиев узел еврейского вопроса в Англии. Весной 1287 года, в виде прелюдии к готовящемуся акту, вышло распоряжение об аресте всех глав еврейских семейств в стране и о содержании их под стражей, пока они не внесут в государственную казну двенадцать тысяч фунтов. А через три года король окончательно решился на тот шаг, к которому фатально вела вся английская политика по еврейскому вопросу: на изгнание всех евреев из Англии[8]. Эдуард I находился тогда в своих французских владениях, и тут он решил начать свое богоугодное дело: он издал указ об изгнании евреев из южнофранцузской провинции Гасконь. Прибыв затем в Лондон, король был приветливо встречен теми слоями населения, которые относились враждебно к евреям. Парламент и духовенство постановили поднести королю значительную дань под условием, чтобы он поступил с английскими евреями, как с гасконскими. Дело было уже предрешено. 18 июля 1290 года король издал декрет о выселении всех евреев из Англии. Эмигрантам дан срок до 1 ноября, праздника «Всех Святых», для ликвидации своих дел. Им разрешалось продавать или брать с собой движимое имущество, дома же и синагоги должны были поступить в королевский фиск; только немногим было дозволено продать свои дома. Смертная казнь грозила тому, кто останется на английской территории позже данного срока. Но евреи, давно мечтавшие об эмиграции, не стали дожидаться последнего срока. Еще до его наступления (октябрь 1290) 16 000 английских евреев сели на корабли и навсегда покинули свою жестокую родину. Изгнанники направились главным образом во Францию. Король Филипп Красивый сначала разрешил им временное жительство в своих владениях, но затем потребовал выселения их из некоторых мест (напр., из Каркассоны в 1291 г.). Тем не менее масса английских изгнанников осталась во Франции. Через 16 лет им пришлось снова взять в руки страннический посох, вместе с туземными евреями, изгнанными из Франции в 1306 г. Часть выселенцев отправилась из Англии во Фландрию, отдельные группы попали в Германию и Испанию.

Так повторилась в двух странах Европы, в конце XIII и начале XIV века, история исхода из Египта. Фараоны обоих государств создали для евреев новое рабство, в форме торгового крепостничества и гражданского бесправия, и угнетенным, после долгой бесплодной борьбы, осталось только одно: исход. Но то был исход не в обетованную страну свободы, а в ту же мрачную средневековую пустыню, где очень редко попадались более спокойные убежища для народа-странника. Не вполне одинаковы были последствия двух актов изгнания — 1290 и 1306 годов: английские евреи были изгнаны окончательно, и новая еврейская колония могла легально образоваться в Британии только спустя четыре столетия; французским же евреям было суждено вскоре снова вернуться на родину для того, чтобы быть окончательно изгнанными в конце XIV века. Более глубокое различие заключается в культурно-духовной роли евреев обеих стран до изгнания: еврейская метрополия во Франции, несмотря на все бедствия, была крупным духовным центром нации, где именно в XIII веке кипела борьба разнородных умственных течений (см. дальше, глава III), между тем как англо-еврейская колония, никогда не проявлявшая способности самостоятельного творчества, исчезла без заметных следов во внутренней истории народа.

§ 9. Кастилия в эпоху Реконкисты

Начало XIII века является поворотным пунктом в истории Пиренейского полуострова. После победы кастильцев и арагонцев над Альмохадами при Навас-де-Толоса (июль 1212) восстановление христианского господства в арабской Испании (Reconquista) совершается чрезвычайно быстро, в течение нескольких десятилетий. Победа при Толосе была достигнута усилиями испанцев в освободительной национальной войне при содействии участников религиозной войны — внутреннего крестового похода, организованного папой Иннокентием III. Из Южной Франции отряды крестоносцев, после истребления альбигойцев, переходили за Пиренеи для истребления иноверцев-мусульман. Национальной борьбе испанцев евреи вполне сочувствовали, так как успех ее мог принести и еврейскому населению избавление от фанатического режима Альмохадов, но внесенный в эту борьбу пришлыми крестоносцами религиозный элемент мог охладить патриотические чувства евреев, которым знамя креста обыкновенно приносило погромы. Не обошлось без попыток погрома и здесь. Еврейская община Толедо пережила тревожные дни летом 1212 года, когда в город вступили отряды папского легата Арнольда, опустошившие перед этим еретический Прованс. Фанатики-христиане, выступившие против фанатиков-мусульман, не могли равнодушно смотреть на благосостояние и высокую культуру евреев в Кастилии и решили ознаменовать свое пребывание здесь крупным погромом. Крестоносцы внезапно напали на евреев города Толедо и уже начали убивать и грабить, но за евреев вступились кастильские рыцари и приостановили бесчинства «загорных» воинов, «ультрамонтанов». Вернувшийся в столицу из победоносного боя при Толосе король Альфонс VIII выказал евреям свое полное расположение.

Вообще, кастильцы тогда еще не усвоили боевой программы церкви, провозглашенной Иннокентием III, и относились к евреям как к союзникам в борьбе против мусульман. Ряд победоносных сражений отдал в руки кастильского короля Фердинанда Святого (1217-1252) большую часть Андалузии, с Кордовой и Севильей, старыми центрами еврейской культуры. Мавры, потомки арабско-берберских завоевателей, были оттеснены на самую южную окраину Андалузии, в область Гранады, где они еще надолго сохранили независимость. Взятая кастильцами в 1236 году Кордова, родина Маймонида, вновь открылась для евреев и вскоре украсилась великолепной синагогой. Другая еврейская метрополия былых веков, Севилья, была взята в 1248 году. Евреи приветствовали Фердинанда при вступлении в город и поднесли ему (или его сыну Альфонсу) серебряный ключ с вырезанной на нем еврейской надписью: «Царь царей откроет, царь земли войдет» (Melech melachim iftach, melech haarez jabo). Более короткая надпись по-кастильски гласила: «Бог откроет, царь войдет» (Dios abrirä, Rey entrarä). Водворившись в своем прежнем обширном квартале, севильские евреи получили от короля в дар три мечети и обратили их в синагоги.

Воссоединившись с королевством Леон и затем завоевав Андалузию с суверенитетом над оставшейся в руках мавров Гранадой, Кастилия занимала весь центр Пиренейского полуострова. К востоку от нее находились меньшие королевства Арагония и Наварра, а к западу — приморская полоска Португалии. Упрочение христианского господства в Испании привело к более тесному культурному общению этой страны с остальной Европой, где в то время царила церковная реакция. Испанское духовенство, среди которого было много доминиканцев, стремилось ввести в жизнь папские и соборные законы, имевшие целью выделить иноверцев в низшую касту. На очереди стоял вопрос об осуществлении решений Латеранского собора 1215 года, которые в Испании приобретали особое значение, так как некоторые из них касались не только евреев, но и мавров, или «сарацинов». Главное нововведение собора, ношение отличительного знака на одежде, относилось к обеим иноверным группам населения. Перед героем освободительной войны Фердинандом Святым стояла трудная альтернатива: наложить клеймо на лояльное еврейское население, игравшее важную роль в хозяйственной жизни страны, или же оказаться ослушником церкви, именем которой он отвоевал страну у мавров. Григорий IX и Иннокентий IV напоминали королю об исполнении соборных решений, но при всем желании он не мог исполнить их: ни евреи, ни мавры не помирились бы с ношением отличительного клейма, а раздражать их было опасно, ибо для успешного окончания национальной войны нужны были еврейские финансы и спокойствие туземных мусульман. По той же причине Фердинанд вынужден был игнорировать и каноническое запрещение евреям строить новые синагоги. В завоеванных Кордове, Севилье и других городах Андалузии воздвигались тогда синагоги, которые по своему великолепию не уступали лучшим церквам.

Двойственную политику вел преемник Фердинанда, Альфонс X Мудрый (1252-1281), как двойственна была и натура этого короля, в котором свободомыслие сочеталось с суеверием. В начале своего царствования он решил согласовать местные законы и привилегии («фуэрос») различных областей Кастилии с церковными канонами и для этой цели обнародовал новый свод законов на кастильском языке («Las siete partidas»), в котором ряд статей регулировал положение евреев. Законодатель здесь исходит из принципа Иннокентия III: евреев нужно терпеть в христианском государстве, но они должны находиться в состоянии «вечного пленения», дабы все помнили об их принадлежности к народу, осудившему Христа. Им строго запрещается, под страхом смертной казни, проповедовать свою веру и обращать в нее других. В пятницу Страстной недели еврею нельзя показываться на улицах. Смертная казнь грозит еврею, который в эту пятницу подвергнет распятию (?) христианского младенца или проделает такой акт над восковой фигурой для поношения Христа. Евреи не допускаются ни к каким почетным общественным должностям. Им запрещается жить, есть и купаться вместе с христианами, а также держать христианскую прислугу; христиане не должны принимать лекарств из рук еврея. Супружеское сожитие евреев с христианами запрещается. Нельзя строить новые синагоги без особого разрешения короля. Евреи обязаны носить на головном уборе особый знак, а нарушители этого правила уплачивают денежный штраф в размере десяти мараведи или подвергаются десяти ударам бича. Таков был закон, но иначе складывалась жизнь, и совершенно иными были действия короля, издавшего этот закон только для исполнения формального долга.

Все действия Альфонса X противоречили его законам. Ношение еврейского знака нигде не соблюдалось, и нет сведений, чтобы нарушители за это наказывались. Испанские евреи были слишком горды, чтобы позволить себя клеймить; они неоднократно заявляли об этом светским и духовным властям. Альфонс X не только не настаивал на соблюдении этого соборного канона, который тогда плохо соблюдался даже во Франции Людовика Святого, но открыто нарушал давнишний церковный запрет, им же подтвержденный, и назначал евреев на государственные должности там, где того требовали его интересы. Подобно своим предшественникам, он пользовался услугами евреев-финансистов в роли откупщиков налогов, альмохарифов (или альмоксарифов), которые фактически заведовали государственным казначейством. Еще при Фердинанде Святом альмохарифом состоял дон Меир де Малеа, которого вождь испанских раввинов того времени (Рамбан) называет «важным сановником и ученым»; он сохранил свою должность и при Альфонсе. Широкую финансовую деятельность развили его сыновья дон Саг (Исаак) и дон Иосиф. Своей финансовой изобретательностью эти альмохарифы облегчали Альфонсу ведение войн и осуществление других политических планов. В компании с двумя другими богачами они выплачивали королю ежегодно огромные откупные суммы. При взимании налогов в распоряжении этих сборщиков находились местные королевские чиновники, и таким образом сбылось опасение церковных деятелей, что евреи будут управлять христианами. Конечно, роль сборщиков податей, которые часто прибегали к принудительным мерам, часто возбуждала вражду населения к евреям вообще, но правители без этих финансовых агентов не могли обойтись, а потому не обращали внимания ни на церковные, ни на народные предубеждения. Вопреки канону, запрещавшему христианам лечиться у евреев, Альфонс X пользовался услугами еврейского врача Иегуды Когена, который одновременно состоял придворным астрологом. Будучи большим любителем астрологии, король приглашал к своему двору математиков и звездочетов разных наций. Первенствующее положение занимал между ними кантор толедской синагоги Исаак ибн-Сид, который составил по поручению короля знаменитые «астрономические таблицы», названные «Альфонсовыми». Эти таблицы внесли много поправок в древнюю планетную систему Птолемея и служили пособием для специалистов вплоть до научных открытий Нового времени. Упомянутый врач Иегуда Коген и другие еврейские ученые переводили для короля сочинения по астрономии и астрологии с арабского языка на испанский. Влияние, приобретенное евреями при королевском дворе, возмущало клерикальную партию. Посылались жалобы в Рим. Папа Николай III порицал Альфонса в пастырском послании за явное нарушение соборных постановлений и грозил Кастилии всякими бедствиями за «предоставление иудеям власти над христианами», но все эти внушения не действовали. Выработанная католическим Римом для евреев конституция бесправия часто так же плохо исполнялась в Средние века, как конституции равноправия в новейшее время.

Еврейский альмохариф Саг де Малеа, впрочем, печально кончил свою блестящую карьеру. Сын Альфонса Мудрого, инфант дон Санчо, находившийся во вражде с отцом, выманил у его еврейского казначея значительную сумму денег из податных сборов, назначенных на содержание флота в Алжезирасе, где шла война с маврами. Возмущенный этим, король велел бросить в тюрьму Сага и его компаньонов по откупу. Когда инфант вернулся из похода в Севилью, несчастного дона Сага волочили по улицам города мимо дома инфанта и казнили в его присутствии (1280). Не довольствуясь этим, Альфонс приказал арестовать многих представителей еврейских общин в одну из суббот, когда они молились в синагогах, и потребовал от них уплаты огромного штрафа. Вскоре инфанту Санчо удалось стать во главе враждебной Альфонсу партии, низложить отца и взять в свои руки бразды правления.

Через несколько лет после своего вступления на престол король Санчо IV созвал в Гуэте депутатов от еврейских общин Кастилии, Леона, Мурсии и Андалузии и поручил им распределить между общинами различные подати, поступавшие от евреев в королевскую казну (1290). Кроме обычного поголовного налога, от евреев потребовали уплаты дополнительной «служебной» подати (servicio), по три мараведи или 30 динаров с каждого лица, достигшего 20-летнего возраста. Размер нового налога был установлен в память евангельских тридцати сребреников, за которые Иуда Искариот предал Христа. До тех пор поголовная подать уплачивалась индивидуально, под ответственностью каждого главы семьи; теперь же король, по примеру соседних правителей, решил возложить обязанности по раскладке и сбору податей на еврейское общинное управление, так, чтобы каждая община несла круговую ответственность за правильное поступление податных сумм. Из росписи поголовной подати по отдельным округам можно заключить, что общая ее сумма достигала тогда почти трех миллионов мараведи (около 100 000 фунтов). Сверх того, на евреях лежало бремя специальных и чрезвычайных податей, как, например, «десятина» с недвижимости в пользу церкви, коронационный налог и другие. На съезде 1290 года подати были распределены между 120 еврейскими общинами Кастилии. Наиболее крупные общины находились в городах Толедо, Бургос, Каррион, Куэнка, Авила, Вальядолид, Гуэте, Сория, Мурсия, Сепульведа и некоторых других. Определить по податным росписям количество еврейского населения в Кастилии трудно даже приблизительно[9], но оно во всяком случае было весьма значительно для того времени. Это деятельное промышленное население составляло крупную хозяйственную силу, так как оно не было ограничено в выборе профессии, как во Франции или в Англии. Наряду с откупщиками-финансистами встречаются среди кастильских евреев землевладельцы и промышленники. Опасаясь могущества евреев, сословные собрания дворянства (кортесы) неоднократно просили короля воспретить евреям приобретение земли у христиан, а кортесы городов требовали уничтожения податных откупов вообще; король иногда обещал, но обещания плохо исполнялись. При тогдашнем экономическом строе не только правительство, но и значительная часть населения не могли обойтись без промышленной и финансовой деятельности евреев, которые в новой христианской Испании являлись такими же активными гражданами, как в прежней арабской Испании.

§ 10. Евреи в Арагонии при Якове I

Второе испанское королевство, Арагония, находилось в XIII веке в сфере влияния папства и монашеских орденов и больше приближалось к типу своей соседки, Франции. Между обеими странами существовала отчасти территориальная связь: арагонские короли владели на правах сюзеренов некоторыми землями в Южной Франции, и в описываемую эпоху им были подвластны округа Монпелье и Руссильон. Создателем новой и сильной Арагонии был король Яков I (Jaime, Хайме), долгое царствование которого (1213-1276) совпадает с самым блестящим периодом Реконкисты. Вместе с королями Кастилии Яков Завоеватель (Conquistador) делит добычу распавшейся мусульманской Испании. К своим коренным владениям, Арагонии и Каталонии, он присоединяет Балеарские острова и богатую Валенсию. Властвуя над большими массами евреев, издавна осевшими на этой территории, он рассматривает их, подобно французским королям, как свою собственность. «Евреи и сарацины, живущие в наших владениях, — гласит основной закон этого царствования, — принадлежат королю и состоят со всем своим имуществом под нашей опекой. Всякий, кто поставит себя под опеку какого-либо дворянина, лишается жизни, а имущество его конфискуется в пользу короля!» Тут нет деления на королевских и феодальных евреев, как во Франции: король — единственный опекун евреев, к которым еще прибавляются мавры покоренных провинций. При таких условиях Яков I, современник и отчасти единомышленник Людовика Святого, мог бы проделывать над «своими евреями» разные опыты в духе тогдашней воинствующей церкви, если бы он сам не был зависим от евреев в такой же мере, в какой они были зависимы от него. Постоянно нуждаясь в деньгах для своих войн с маврами и для организации расширенного государства, он в лице евреев имел сильный финансовый аппарат, без которого он не мог бы быть ни «конкистадором», ни просто правителем. Король выжимал из еврейского населения всевозможные подати, брал непрерывно займы на разные личные и государственные нужды у отдельных богачей и у целых общин, но за то давал всем возможность жить и заниматься разными промыслами. Вместе с тем он не забывал своих обязанностей христианского короля, слуги Рима и покровителя монашеских орденов, в особенности доминиканцев, чрезвычайно расплодившихся в Арагонии. Он позволял им делать опыты религиозной пропаганды среди евреев, сам пытался вводить в жизнь церковные каноны, но здесь покорно отступал перед неудачей, ибо что значила неудача в осуществлении заветов Рима в сравнении с финансовым кризисом, который мог стоить потери целой провинции?

Сохранившиеся в архивах многочисленные акты царствования Якова I дают ясное представление о социальном положении арагонских евреев. Центральные еврейские общины находились в арагонской столице Сарагосе и каталонской — Барселоне, но значительные общины существовали также в городах Калатаюд, Дарока, Гуэска, Барбастро, Лерида, Валенсия, Тортоза, Герона, Бесалу, Перпиньян, Монпелье, в старых и вновь присоединенных провинциях. Отвоевывая у мусульман новые территории, Яков I старался заселить там города преимущественно евреями. После взятия Валенсии (1238) он раздает много мавританских домов своим солдатам и евреям; вне городов евреям раздаются земли для обработки, сады и виноградники. В 1247 г. король предлагает полную натурализацию всем евреям, которые переселятся на жительство в Майорку, Каталонию и Валенсию. Он вызывает туда евреев даже из Феца и других мест Марокко. В Майорке он отводит новым поселенцам квартал близ своего дворца и предоставляет им разные привилегии. В городе Монпелье, где евреи жили в двух кварталах, из коих один принадлежал королю, а другой — епископу, Яков I освобождал от домового налога тех евреев, которые переселялись из епископского квартала в королевский. Без дозволения короля нельзя было переселяться из одного города в другой в пределах королевства; отъезд же за границу был обставлен чрезвычайными трудностями. Еврейских эмигрантов из Франции, уходивших от суровой опеки Людовика Святого, весьма охотно принимали в Арагонии. В хартии, данной евреям в Монпелье, Яков I с гордостью говорит, что, хотя евреи несут иго рабства в христианских странах, он, однако, в своих владениях не позволит, чтобы их унижали и обижали (1258). В начале его царствования евреям удалось временно освободиться от ношения отличительного знака (эту льготу исходатайствовал у папы Гонория III влиятельный при арагонском дворе врач Бенвенисте), но впоследствии король не мог противиться требованию духовенства и в 1228 году обязал евреев носить на одежде круглый желтый лоскут (rota) или плащ с круглым капюшоном (сара rotunda). Однако и после того разные общины по особому ходатайству освобождались от ношения знака (в Барселоне в 1268 г. и др.). Король разрешал евреям, едущим из одного города в другой, вместо особого плаща носить обыкновенный, во избежание неприятностей в дороге. Вовсе освобождались от ношения знака придворные финансовые агенты. В Монпелье давались в этом отношении льготы еврейским жителям королевской «Juiverie», дабы отвлечь их от епископского квартала, где евреев заставляли носить «более позорящие знаки». Король заботился о безопасности евреев в тревожные для них дни Страстной недели, когда возбужденные церковным чином «пассий» христиане бросали камни в прохожих евреев и в окна их домов. Этот народный обычай практиковался в особенности в предпасхальную пятницу, и король в этот день приказывал охранять еврейские кварталы. Но иногда король поддавался влиянию духовенства: он заставлял евреев слушать миссионерские проповеди доминиканцев и публично диспутировать с ними по вопросам веры; он также пытался преследовать еврейские религиозные книги по примеру Людовика Святого.

Противоречие закона и жизни вообще сказалось в действиях этого монарха. Принципиально он держался правила — не назначать евреев на общественные должности, а на деле часто допускал исключения из правила и назначал евреев не только агентами по сбору податей, но иногда и на ответственную должность баюля (bajulus), то есть королевского судьи и фискала в городах. Иегуда де Каваллерия состоял долгое время королевским баюлем в Сарагосе, Видаль Соломон и Бенвенисте де Порта — в Барселоне, Аструг Яков — в Тортозе. При короле и его сыне, инфанте Педро, евреи состояли в должности «алфакимов», или переводчиков с арабского и других языков на кастильский, и вместе с тем исполняли дипломатические поручения. Церковное запрещение лечиться у евреев не помешало и Якову I, как многим царствующим особам того времени, вверять здоровье свое и своей семьи попечению еврейских врачей.

Финансовое влияние давало силу и власть тем, которых церковь стремилась обратить в рабов. Вот почему арагонские евреи, занимаясь торговлей, ремеслом и кое-где сельским хозяйством[10], охотно предавались также кредитным операциям. Король Яков I старался урегулировать эти операции. В Арагонии действовал с 1228 года закон, неоднократно подтверждавшийся королем, кортесами дворянства и церковными соборами, в силу которого евреям запрещалось взимать по ссудам более 20% прибыли в год. Нотариусам при заключении таких сделок предписывалось следить, чтобы закон не нарушался путем включения процентной прибыли в капитал, как это делали ростовщики-христиане (напр., итальянские «ломбардцы») в обход церковного запрета «лихвы». Местами христианам-кредиторам разрешалось взимать не более 12%, а евреям — 20%. Нарушение этого закона влекло за собой конфискацию всей долговой суммы, из которой половина поступала в пользу короля, и половина оставлялась должнику. Король имел право вмешиваться в денежные операции евреев: он мог по своему усмотрению и отсрочить уплату долга, и принуждать должника платить в срок. Разумеется, что король пользовался этим правом в своих интересах, поддерживая тех финансистов, которые ему лично ссужали деньги на льготных условиях, и прощая им даже нарушение закона о размере процентов по отношению к другим должникам. Занимая большие суммы у богатых евреев, Яков I часто обеспечивал эти займы податными доходами от какого-либо округа или от еврейской общины. Откупщики податей выдавали королю авансы в счет будущих сборов. Часто сами общины авансировали королю деньги в счет податных платежей, и с течением времени общинные кассы превращались в банки для кредитования короля или инфанта. За такие крупные авансы в моменты нужды общинам давались широкие привилегии по самоуправлению или отменялись слишком стеснительные законы. В описываемую эпоху внутренняя автономия еврейства нигде не была так широка, как в Арагонии. Но нигде также не чередовались вольности и репрессии, как в этой стране, где вокруг престола умного и энергичного монарха плела свою паутину доминиканская инквизиция.

§ 11. Автономная община (Aljama)

В XIII веке евреи во всех городах Арагонии жили отдельно от христиан, на особых улицах. В еврейском квартале (Callum judaicum, Juderia) попадались и принадлежавшие христианам дома, но они постепенно переходили в руки евреев (Яков I дозволял продавать такие дома исключительно евреям). Местами в еврейский квартал вели ворота в городской стене или на концах улиц; ворота могли запираться для прекращения доступа в квартал. Объединенная территориально в пределах «Юдерии», община объединялась в известной мере политически национальным самоуправлением. Еврейская община, называвшаяся в Испании «Aljama» или «Algama»[11], признавалась совершенно автономной организацией, которая имела своих выборных управителей, свои административные и судебные учреждения. Королю и местным губернаторам принадлежало только право контроля и утверждения должностных лиц общины. Из сохранившихся многочисленных актов видно, однако, что король, зорко следивший за еврейским самоуправлением, порой позволял себе вмешиваться в дела общин. Он внимательно рассматривает списки избранных общинных старшин, или «adelantados», подлежащих его утверждению (по-еврейски эти старшины назывались mukdamim, передовые). Он утверждает также в должностях раввинов и судей для разбора дел по нормам еврейского права («asuna»). Король подтверждает особенно важные постановления общинного совета или предлагает издавать новые, которые он обозначает еврейским термином («tacana»). В королевских декретах часто повелевается общинным советам налагать на нарушителей закона и неаккуратных плательщиков податей отлучение (в актах: «herem» и «niduj», а по-испански «alatma» от слова anathema). Это, впрочем, не мешает королю снимать отлучение с тех осужденных, которые состоят под его особым покровительством, и требовать от общины, чтобы она допускала отлученных в синагогу и не подвергала их бойкоту в житейских делах. Иногда он, в виде привилегии своим любимцам, наперед освобождал их от применения к ним всякой «таканы» или «херема».

Широкая автономия, ограниченная личным усмотрением монарха, предоставлялась общинам в области суда. Дела между евреями должны, а между евреем и христианином могут разбираться в еврейском суде и по еврейским законам. Суд состоит из раввина и трех «даяним» (судей), с присоединением к ним в важных случаях заседателей так, чтобы состав доходил до десяти человек. Такой суд вправе разбирать гражданские и уголовные дела (последние только между евреями). Для серьезных уголовных преступлений допускалось более сложное судопроизводство: еврейский суд в полном составе десяти членов разбирал дело в присутствии королевского чиновника, «баюла», и, признав подсудимого виновным, подкреплял свое решение присягой, а баюл уже затем выносил приговор, до смертного включительно. Такой порядок предусмотрен, например, для порочных членов общины, обвиняемых старшинами в дурном поведении или в ложных доносах («malsin» — еврейский термин для доносчика в официальных актах). Однако и тут король нередко вмешивается в судебные дела общин, отменяя приговор и даже влияя на самый состав суда путем назначения судей из угодных ему лиц, — против чего общинные советы энергично борются. Дела между евреями и христианами разбирались обыкновенно в общем суде под председательством баюла или судьи, «алькалда», причем в состав заседателей допускались и евреи, особенно в делах, связанных с религиозными обычаями. Обвинение христианина против еврея считалось доказанным лишь в случае подтверждения его показаниями двух свидетелей, еврея и христианина. Еврей должен был присягать над таблицей десяти заповедей, а не над «книгой проклятий» — библейской главой с перечнем проклятий для отступников, как это практиковалось во многих местах ради унижения подсудимого. По денежным искам запрещалось вызывать еврея в суд или арестовать его в субботние или праздничные дни; содержимых по таким делам в тюрьмах отпускали домой каждую пятницу утром и накануне других еврейских праздников, с тем чтобы по миновании праздника арестант сам возвращался в тюрьму.

Хотя король и его чиновники часто вмешивались в дела самоуправления, тем не менее оно было еще достаточно широко и давало народным вождям возможность создать крепкую внутреннюю организацию общин. Король неоднократно напоминал своим чиновникам, чтобы они охраняли еврейскую автономию и поддерживали авторитет общинных советов (за оскорбление выборных членов совета со стороны ослушников налагались строгие кары). Все это делалось, конечно, не в национальных интересах евреев, а в фискальных интересах правительства. Официальные акты того времени представляют собою преимущественно деловую переписку и податные расчеты между королем и общинами. То делегаты отдельных общин и целых округов едут ко двору для представления отчета о собранных ими казенных доходах и произведенных в счет казны расходах, то король напоминает общинам о необходимости послать своих делегатов на съезд общинных советов целого округа или провинции для распределения между ними огульных сумм податей. Ежегодно происходили съезды представителей еврейских общин в трех главных провинциях — Арагонии, Каталонии и Валенсии, а также во французских владениях и Балеарских островах. Раскладывались там и обычные подати, и чрезвычайные сборы, но этим, конечно, не ограничивалась деятельность делегатов. Они толковали здесь о своих общих нуждах, материальных и духовных, вырабатывали однородные статуты самоуправления и вообще обсуждали вопросы общенародные. Таким образом, фискальные интересы заставляли арагонское правительство не только укреплять автономию еврейских общин в отдельных городах, но и объединять эти общины и тем содействовать национальному сплочению еврейства — что, разумеется, не входило в задачи тогдашних правителей. Эта национальная сплоченность облегчала евреям борьбу с теми темными силами клерикализма, против которых не всегда мог устоять и расчетливый король Яков I.

§ 12. Церковная политика и диспут в Барселоне

При Якове I Арагония была одним из главных гнезд монашеского ордена доминиканцев. Глава ордена Раймунд де Пеньяфорте был духовником короля. Усилиями монахов, постоянно сносившихся с римским папой, в Арагонии насаждалась инквизиция для преследования катаров и других еретиков-христиан; вместе с тем монахи стремились развить здесь широкую миссионерскую деятельность среди евреев и мавров. Духовенство с тревогой взирало на рост еврейских общин в Арагонии и на покровительство, оказываемое им королем; оно возмущалось нарушением церковных канонов со стороны короля, допускавшего евреев к высоким должностям баюлов и финансовых агентов. Не было, конечно, недостатка в попытках воздействовать на короля: его духовник Пеньяфорте и влиятельные епископы стремились превратить его в идеального монарха по образцу Людовика Святого; но Яков I, строитель нового государства, не мог прельститься примером своего соседа, который слепой церковной политикой разрушал свое государство. Однако агитация клерикалов при арагонском дворе не осталась без последствий. К концу своей жизни старый король, продолжая грешить финансовым блудом с евреями, решил искупить свой грех некоторыми уступками в пользу святых отцов. Он разрешил «братьям-проповедникам» вести религиозную пропаганду среди евреев, не останавливаясь перед нарушением гарантированной общинам религиозной свободы.

Доминиканцы подготовляли в своих школах монахов, сведущих в еврейской письменности и опытных в ведении религиозных диспутов. Особенно дорожили они теми перебежчиками из еврейского лагеря, которые могли разоблачать заблуждения Талмуда и раввинское «лжеучение». Такой ценный для церкви агитатор явился в Южной Франции и Арагонии вскоре после того, как доминиканцам удалось добиться сожжения Талмуда в Париже при содействии выкреста Донена. Уроженец Прованса, Павел Христиани или «брат Пабло» (фра Пабло) также вышел из рядов еврейства и вступил в армию воинствующей церкви, орден доминиканцев. Приняв имя древнего апостола, ренегат этот странствовал по Провансу и Каталонии (около 1260 года), пытался завязать религиозные диспуты с раввинами, доказывал истинность христианских догматов на основании Библии и даже Талмуда и, конечно, не имел никакого успеха. В городе Терона, центре талмудической науки, жил тогда образованный и популярный раввин Моисей бен-Нахман, испанское имя которого (Бонаструг де Порта) давно забыто, но памятно доныне его сокращенное литературное имя: Нахманид или Рамбан. В консервативных кругах еврейства Рамбан пользовался высоким авторитетом как теолог с мистическими наклонностями и противник маймонидовского рационализма (см. следующую главу). С ним-то и захотел Павел Христиани состязаться в публичном диспуте. Он уверил своих товарищей по ордену, что он победит раввина в богословском споре, и геройские монахи стали добиваться назначения публичного диспута в столице Каталонии, Барселоне. Раймунд Пеньяфорте поддержал их ходатайство перед своим духовным сыном, Яковом I, доказав ему, что победа Павла над «фарисеями» доставит торжество христианству и, может быть, откроет глаза евреям. Король согласился. Он назначил диспут на июльские дни 1263 года и послал «рабби Моисею, учителю геройских евреев», приглашение явиться в Барселону вместе со своими учеными товарищами. Рамбан, хотя и крайне неохотно, принял приглашение и к назначенному сроку прибыл в Барселону.

Диспут начался 20 июля 1263 года и продолжался четыре дня. Он происходил в королевском дворце, в присутствии короля, сановников, рыцарей, епископов и монахов. Излагая программу диспута, Павел Христиани заявил, что хотя истинность христианства не подлежит спору, тем не менее он согласен допустить прения о догматах этой религии для того, чтобы доказать евреям на основании их собственной религиозной письменности следующие четыре положения: 1) ожидаемый евреями Мессия уже давно явился; 2) Мессия, согласно библейскому пророчеству, есть одновременно человек и Бог; 3) Мессия претерпел муки и смерть ради спасения рода человеческого; 4) все законы и обряды Торы потеряли свою силу после пришествия Мессии. Рамбан понимал, как опасна позиция еврейского представителя при обсуждении подобных вопросов: ведь чем решительнее будет опровержение этих мнимых истин с его стороны, тем сильнее будет негодование их защитников, способных прибегнуть к доводам иного рода, в которых уже усовершенствовались деятели инквизиции. Он с самого начала попросил короля и Пеньяфорте, чтобы ему было дозволено говорить свободно. Пеньяфорте сказал, что это может быть дозволено под условием, если раввин не будет употреблять оскорбительных для церкви выражений. На это Рамбан ответил: «Конечно, ведь я не хочу попасть к вам под суд; я только желаю, чтобы мне дана была такая же свобода слова в диспуте, как и вам, а у меня уже хватит благоразумия, чтобы соблюдать такт в своих выражениях». Требование Рамбана было исполнено. Павел Христиани привел в доказательство своего первого тезиса произвольные толкования известных библейских стихов вроде: «Не уйдет скипетр от Иуды, пока не придет избавитель». Он спрашивал: ведь скипетр давно ушел от евреев, у вас нет ни царя, ни государства, которого иудеи лишились именно с пришествием Христа. Рамбан возразил, что вот был же пример, когда иудеи временно лишились государства, а Мессия еще не явился даже по признанию христиан: это было время вавилонского плена. В талмудической Агаде Павел также выискал ряд темных фраз, намекающих, по его мнению, на уже состоявшееся пришествие Мессии. Тут завязался долгий спор, во время которого Рамбан иронически заметил: «Фра Пабло, очевидно, понимает Талмуд лучше самих талмудистов. По его мнению, они признавали Иисуса и его учение, но в таком случае почему они не поступили, как фра Пабло (не приняли крещения)?» Между прочим, Рамбан привел обычный антихристианский аргумент: ведь доныне не сбылось еще предсказание пророков, что с пришествием Мессии водворится вечный мир на земле. «Сказано, что народы перекуют тогда свои мечи в плуги и разучатся воевать, а между тем как плохо пришлось бы тебе, государь, — обратился раввин к королю-завоевателю, — и сидящим здесь рыцарям твоим, если бы вы разучились воевать!»

Желая положить конец бесплодным прениям о толковании разных текстов, Рамбан заявил королю, что суть спора между иудейством и христианством не в мессианском догмате, а в понимании природы Божества: «О сущности Божества вы говорите нечто очень горькое (для нас). Ты, государь мой, сын христианина, рожденный христианкой, всю жизнь слышишь речи своих священников и монахов, которые укоренили в твоем мозгу представление о Божестве, составляющее догмат вашей веры; но оно неприемлемо для разума. Противна природе мысль, что Творец неба и земли воплотился во чреве еврейской женщины, затем родился, вырос, был предан в руки врагов, присужден к смерти и умерщвлен, после чего воскрес и обратился в первоначальное состояние. Не переносит такого представления разум еврея и вообще всякого непривычного человека. И напрасны все ваши слова, ибо в этом сущность нашего разногласия». В этих словах Рамбан ярко осветил ужасающую глубину пропасти, отделяющей христианское богопознание от еврейского, но в этом направлении прения не могли продолжаться, ибо для одной из сторон обострившийся спор мог бы кончиться фатально — на костре инквизиции.

Признаки тревоги уже были заметны в Барселоне. Придворные рыцари выражали недовольство по поводу дерзости раввина, оспаривающего святые для них истины. Некоторые городские нотабли и духовные особы, в том числе участвовавший в диспуте монах-минорит (францисканец), советовали Рамбану прекратить диспут. Больше всего беспокоились в еврейском квартале: боялись возмущения христианских масс и мести доминиканцев. Ссылаясь на все эти опасения, Рамбан предложил королю прекратить публичный диспут, но король настаивал на продолжении прений, которые его заинтересовали. По поводу возражений Рамбана он однажды заметил, что «никогда еще не слышал такой умной защиты неправого дела». Однако диспут скоро кончился, как будто прерванный в середине, после четырех заседаний. Разное рассказывали об исходе диспута участники его. В отчете, составленном доминиканцами, говорится, что «раввин Моисей», чувствуя себя побежденным, стал уклоняться от возражений Павлу Христиани, обещая изложить их в закрытом заседания в присутствии короля и некоторых избранных лиц, но затем, воспользовавшись временным отъездом короля, «бежал» из Барселоны, доказав этим свое «бессилие в деле защиты ложной веры». В описании диспута, составленном самим Рамбаном, говорится, что по воле короля диспут продолжался во дворце, а затем закончился в синагоге, куда в субботний день явился король в сопровождении Раймунда Пеньяфорте и «братьев-проповедников» с Павлом Христиани. Здесь держал проповедь сам Раймунд, развивший идею христианской Троицы. В прениях король выразился, что единство Бога в трех лицах можно сравнить с вином, где цвет, вкус и запах слиты в одном предмете. По поводу этого сравнения знатока по части вина еврейский мыслитель, более сведущий по части философии, сказал, что нельзя смешивать атрибуты с сущностью и что христианская догма признает троичность в самом естестве Бога. На замечание Павла, что догмат Троицы есть глубокая мистерия, недоступная даже ангелам, Рамбан ответил, что в таком случае нельзя винить людей, разуму которых она недоступна. В заключение Рамбан сообщает, что он был милостиво отпущен королем и уехал из Барселоны. Этот рассказ ответственного участника и правдивого человека внушает больше доверия, чем отчет монахов, где раздражение чувствуется даже в официальном тоне изложения.

Диспут в Барселоне не остался, однако, без последствий для арагонских евреев. Потерпев неудачу в публичном состязании с опытным богословом, доминиканцы решили вести пропаганду среди еврейских масс, но массы не хотели слушать «братьев-проповедников», и приходилось силой сгонять слушателей на проповеди. Через месяц после диспута появился королевский декрет (26 августа 1263), в котором властям повелевалось везде поддерживать монахов-миссионеров, заставлять сарацинов и евреев, без различия пола и возраста, являться на их собрания и молча слушать их проповеди, наконец, охранять безопасность тех, которые пожелают креститься, запрещая ругать их кличками «renegado» или «tornado» (ренегат, обращенный). Главным миссионером для евреев был назначен Павел Христиани. Особым приказом короля (29 августа) еврейские общины были извещены о том, что к ним послан «для указания пути спасения» брат Павел, уполномоченный проповедовать в синагогах и домах, причем от евреев требовалось, чтобы они ходили слушать эти проповеди и «почтительно, смиренно, без уверток» отвечали на вопросы Павла; они обязаны также представить миссионеру на просмотр свои книги для уничтожения в них, по его требованию, всех оскорбительных для христианства мест. Но на следующий день появился королевский приказ, ограничивающий сделанное накануне распоряжение: отменяется принудительное слушание миссионерских проповедей и в особенности обязательное участие евреев в диспутах вне их квартала. Вскоре король разъяснил свой декрет о цензуре еврейских книг (1264): назначается цензурная комиссия из церковных чинов (Пеньяфорте, автор юдофобской книги Раймунд Мартин и др.), которая отмечает те места в еврейской письменности, где имеются признаки «богохульства», и предлагает владельцам книг вычеркивать эти места в своих списках под ответственность именитых членов общины. Через год король совсем освободил барселонскую общину от обязанности давать доминиканцам сведения о содержании своих книг, а также от принудительного слушания проповедей доминиканцев, миноритов и других монахов вне еврейских улиц. Последняя мера мотивируется тем, что миссионерские проповеди вне еврейского квартала обыкновенно сопровождаются издевательствами над евреями со стороны христиан. По той же причине миссионерам запрещается являться в синагоги в сопровождении толпы христиан: они могут приводить с собою только десять человек из христианских нотаблей. Все эти лихорадочные колебания между репрессиями и изъятиями из них свидетельствуют о том, что король находился под давлением двух противоположных сил: клерикальной партии и еврейского общества, из коих первая производила давление на его душу, а вторая — на его карман, ибо королевская казна находилась в зависимости от еврейских финансистов.

Клерикальная партия была, однако, еще очень сильна. Потерпев неудачу в дискуссии с духовным вождем еврейства, она искала повода отомстить ему. Такой повод нашелся. С целью опровергнуть ложные рассказы о барселонском диспуте, распространяемые для агитационных целей Павлом Христиани, Рамбан составил точное описание диспута и разослал списки его по еврейским общинам; один список он переслал геройскому епископу. Доминиканцы были возмущены описанием, которое противоречило их уверениям, будто они победили раввина в религиозном споре. Так как в описании Рамбана были помещены выражения, которые он употребил на диспуте относительно догмата Троицы, то монахи из цензурной комиссии попросили короля привлечь автора (в официальном акте он назван своим испанским именем: Бонаструг де Порта) к ответственности за богохульство. Король вызвал Рамбана в Барселону для объяснений. Обвиняемый, в присутствии барселонского епископа и нескольких священников, объяснил, что он поместил в своем описании те же выражения, которые употребил на устном диспуте, где сам король и Пеньяфорте предоставили ему свободу слова. Рассмотрев это дело, король и епископ постановили: сжечь списки послания Рамбана, а его автора изгнать на два года из Арагонии (1265). Доминиканцам этот приговор показался слишком мягким, и они обжаловали его в апелляции к римскому папе. Папа Климент IV послал арагонскому королю строгую буллу (1266), в которой, порицая его за допущение евреев к общественным должностям и за снисхождение к хулителям церкви, требовал примерного наказания для автора антихристианской полемической книжки, «полной лжи и выдумок». Рамбану, по-видимому, грозила опасность быть привлеченным к суду инквизиции, и он предпочел покинуть Испанию. Семидесятилетний старец отправился в Палестину, куда прибыл в 1267 году.

§ 13. Арагонские общины при Педро III и Альфонсе III (1276-1291)

При ближайших преемниках Якова I продолжалась та же борьба гражданских и церковных начал, государственных интересов и клерикальных вожделений. Король Педро III (1276-1285), еще будучи инфантом, находился в деловых сношениях с еврейскими финансистами и представителями общин. Не обращая внимания на протест папы, он на первых порах оставил в должностях евреев-чиновников, столь ненавистных католическому духовенству. Прежний губернатор, или «баюл», Сарагосы Иегуда де Каваллерия достиг при Педро большого влияния и по временам исполнял обязанности главного баюла всей провинции Арагон; король в своих декретах называет его «наш верный, доверенный». Однако впоследствии Педро III, уступая требованию кортесов в Сарагосе, перестал назначать евреев на пост баюлов. Врачом короля и его писцом по части переводов с арабского («алфаким») состоял Самуил Абиннахим. Когда еврейская община Валенсии потребовала от Самуила уплаты податей, король объявил ей, что лица, состоящие на государственной службе, свободны от налогов; судьям же и администраторам король заявил, чтобы они не принуждали его «верного алфакима» носить плащ с круглым капюшоном, так как лицу, сопровождающему короля в путешествиях, непристойно появляться в отличительном одеянии барселонских евреев (1284). Так приходилось королю, привлекавшему на службу образованных евреев, выпутываться из сетей церковного законодательства.

А между тем клерикалы продолжали пользоваться церковными канонами для утеснения евреев. Они откопали старый закон, обязывавший еврея отпустить на волю без выкупа своего мусульманского раба, если последний выразит желание принять христианскую веру. Доминиканские миссионеры склоняли к крещению крепостных мавров, работавших в еврейских сельских хозяйствах, суля им в виде награды немедленное освобождение от работы. Представители еврейских общин жаловались королю Педро на вытекающее отсюда разорение многих хозяйств, ибо рабы-мусульмане часто притворно изъявляют готовность принять крещение для того только, чтобы выйти на волю без выкупа. По поручению короля комиссия из юристов обсудила этот вопрос и нашла, что по гражданскому и каноническому праву дозволяется брать выкуп за отпущение готовящегося к крещению раба, если он еще «не пропитан католической верой». Вследствие этого король постановил, что евреи вправе получать выкуп в размере 12 мараведи золотом за каждого отпускаемого на волю мусульманина, изъявившего желание принять христианство (1277). Педро III, подобно своему отцу, не допускал также, чтобы епископы обременяли евреев произвольными налогами. Духовенство, как известно, имело право взимать «десятинный налог» с земель и домов, проданных христианами евреям, но оно часто требовало уплаты такого налога и с других еврейских недвижимостей, а местами претендовало и на взимание первосборных плодов с урожая. Король приказал своим чиновникам дать отпор этим домогательствам, в особенности же взиманию первинок урожая, которое не производилось даже у христиан (1280). Монахи пытались воскресить еще один старый способ экспроприации евреев: вербуя добровольцев для нового крестового похода на Восток (1278), они освобождали завербованных от платежа долгов кредиторам-евреям на основании давнишней папской буллы. Тогда Педро III написал епископу Таррагоны, что уклоняющиеся от платежа должники вступают в отряды крестоносцев «не столько с целью переплыть море (по дороге в Палестину), сколько для избавления от долгов», а потому уведомляет, что такие люди обязаны расплатиться с кредиторами.

Той же политике следовал Альфонс III (1285-1291). «Своих евреев» он защищал против враждебных им сословий. Узнав, что монахи в Валенсии открыли особый вход в еврейский квартал и врываются туда, бегая по улицам с крестом и вызывая смятение среди жителей города, король приказал местным властям заделать этот вход (1287). Вообще, полагалось, чтобы обитатели Юдерии запирали ведущие туда ворота, так чтобы они могли не впускать неугодных им соседей. В 1290 году королю сообщили, что в городе Виллафранка еврейский квартал имеет запирающийся портал только с одного конца, а другой остается открытым, что причиняет евреям большие неудобства; тогда он разрешил им построить ворота и на другом конце и сделать к ним два ключа: один для евреев, а другой — для живущих среди них христиан. Еврейское население ценило эту заботливость королей об его безопасности и сохранило верность арагонской династии в опасные для нее моменты. Когда в столичном городе Сарагосе вспыхнуло восстание нотаблей и рыцарей против короля, вскоре подавленное (1287), Альфонс освободил состоятельных евреев от наложенной на город контрибуции, так как еврейское население не принимало участия в восстании.

Конечно, и при преемниках Якова I принцип «do ut des»[12] господствовал в отношениях между верховной властью и евреями. Педро и Альфонс непрерывно обращались за финансовой поддержкой к своим «верным еврейским алхамам». Кроме просьб о выдаче крупных авансов в счет будущих податей король или инфант нередко требуют помощи для экстренных надобностей. Педро III вынужден просить о пособии в сто тысяч солидов у всех алхам Каталонии (1282) ввиду военной экспедиции против одного возмутившегося графа. Свидание со «славным королем Англии» вынуждает Альфонса III прибегнуть к денежной поддержке «тех из его подданных, которые всегда готовы подчиниться приказаниям своего короля», и наложить на несколько общин чрезвычайный сбор (1287). Немало денег стоило арагонским евреям и завоевание Сицилии, доставшейся Педро Арагонскому после «Сицилийской вечерни» 1282 года[13]; но зато после кровавых смут, сопровождавших борьбу последних Гогенштауфенов и Анжуйцев в Сицилии, тамошние евреи могли отдохнуть под властью арагонских королей.

Самоуправление еврейских общин в Арагонии, Каталонии и Валенсии расширилось к концу XIII века. Съезды общинных делегатов, созывавшиеся королями для раскладки податей, превращались постепенно в регулярные конгрессы, где обсуждались и общие вопросы самоуправления. По официальным актам и раввинским респонсам того времени можно получить некоторое представление о конституции общин. Общинный совет, избираемый из «лучших людей», избирал ежегодно из своей среды правление, члены которого назывались по-еврейски «мукдамим», «берурим» (выборные) или «неэманим» (доверенные, secretarii в актах). Члены правления делились по характеру своих функций на группы: «беруре-даяниим» (выборные судьи), «беруре-мидот» (надзиратели за правильностью мер и весов), «беруре-аверот» (обличители грехов, цензоры нравов), «мемуним ал гамас» или «габаэ мае» (заведующие податями, сборщики податей) и др. «Цензоры нравов» преследовали людей вольного поведения и в особенности доносчиков, которые из корыстных целей подвергали иногда опасности целые общины. Надо полагать, что важнейшие дела управления обсуждались в пленуме общинного совета («kerue häeda»). Большую роль в совете играл «учитель закона», или раввин, без которого не разрешался ни один вопрос еврейского права. В его услугах нуждался и государственный суд, где еврейские дела должны были решаться согласно нормам еврейского права. В официальных актах того времени весьма часто фигурируют имена раввинских знаменитостей, как, например, Соломон бен-Адрет (известный Рашба) в Барселоне, титулуемый в одном королевском декрете (1281) «учителем еврейского закона, уполномоченным для разбора судебных споров между евреями».

Характернейшей чертой той эпохи является постоянная опека арагонских королей над еврейскими общинами. В барселонском архиве хранится около 2000 королевских актов, относящихся к евреям только в течение двух кратких царствований Педро III и Альфонса III, т. е. в течение 15 лет (1276-1291). Читая подряд эти акты, получаешь впечатление, что король постоянно переписывался то с еврейскими общинами в десятках городов, то с местными властями о евреях, как будто регулирование еврейских дел стояло в центре внутренней политики страны. Преобладают в актах податные и всякие финансовые расчеты между королем и общинами, требование авансов в счет будущих налогов, извещения о чрезвычайных сборах. Но король часто вмешивается и во внутренние дела общин. Он берет на себя роль арбитра в спорах между двумя общинами или между общинной управой и частными лицами. В интересах фиска он зорко следит за теми из «своих евреев», которые с целью уклониться от уплаты податей переселяются на земли рыцарей или монашеских орденов, продолжая получать доходы с имений и предприятий, оставленных на королевской земле; король требует от своих чиновников взыскивать недоимки с таких беглецов через местные еврейские общины. С другой стороны, он вступается за своих евреев, притесняемых во владениях дворян и епископов. Разбирая споры частных лиц, король часто напоминает, что решение должно быть согласовано с нормами еврейского права, «асуна». Так, по жалобе одной еврейки на другую в Сарагосе, что та берет с нее лихвенные проценты вопреки еврейскому закону, запрещающему брать лихву с соплеменника, Альфонс III предписал сарагоской «алхаме», по выяснении правдивости жалобы, наложить анафему («Алатма») на виновную ростовщицу и заставить ее вернуть лихву. Но иногда король дает льготы и ростовщикам. Так как в округе Барселоны ссуда денег составляла один из главных промыслов евреев, то Педро III отменил для Каталонской провинции запрет своего предшественника Якова I брать проценты с процентов, и Альфонс III подтвердил эту льготу. Король иногда простирает свою опеку и на семейные дела. Альфонс III разрешает одному барселонскому еврею, ввиду бездетности его жены, жениться с ее согласия на другой, но под условием, если это не противно еврейскому закону. В то же время он предписывает баюлу Лериды возбудить обвинение против другого еврея, уличенного в незаконной связи с христианкой. В общем, однако, в королевских актах преобладает дух благожелательный.

После смерти Якова I (1276) из состава арагонского государства, управляемого Педро III, выделились Балеарские острова (Майорка и Минорка) и французские провинции (Монпелье, Руссильон, Перпиньян) и образовали особое государство под управлением брата Педро, Якова II, «короля Майорки». Между братьями происходила постоянная борьба. Король Майорки, имевший свою резиденцию обыкновенно в Перпиньяне, больше склонялся к французской политике по отношению к евреям. Одна часть его еврейских подданных находилась даже под непосредственной опекой французского короля Филиппа IV. Это было в городе Монпелье, где все еще существовали два еврейских квартала: на королевской земле и на епископской. В 1293 г. епископ уступил жадному до еврейских доходов французскому королю все права над евреями своего квартала, и ловкий Филипп воспользовался этим для того, чтобы сделаться хозяином всего еврейского населения города в ущерб интересам майоркского короля Якова II. После непродолжительных споров между двумя королями состоялось следующее соглашение: Яков уступил Филиппу треть доходов от своего еврейского квартала в обмен на такую же долю доходов от епископских евреев, причем французский король сохранил верховную власть над всем еврейским населением города и округа Монпелье. Ставший после смерти Альфонса III королем всей Арагонии Яков II не решался следовать хищной французской политике по отношению к евреям своего государства. Когда тот же Филипп IV с целью конфискации еврейского добра изгнал евреев из Франции, арагонский король охотно давал изгнанникам приют в своих владениях.

§ 14. Маймонисты и их противники

В обоих гегемонических центрах еврейства XIII век, несмотря на усилившийся гнет церкви, был веком оживленной умственной деятельности. В Испании это было результатом литературного ренессанса предыдущей арабской эпохи, завершившейся великим синтезом Маймонида. В Северной Франции еще властвовала над умами талмудическая школа, созданная Раши и тосафистами. А между этими двумя странами, политически и культурно связанный с обеими, находился Прованс с его старыми еврейскими центрами, где сливались элементы французской и испанской культуры, где консервативный раввинизм боролся со свободомыслием подобно тому, как церковь боролась с ересью альбигойцев. Внешняя духовная атмосфера не осталась без влияния на внутренние движения в еврействе. В те самые годы, когда папа Иннокентий III и возникшие с его благословения монашеские ордена создавали всеевропейскую организацию для подавления всего иномыслящего, колеблющего авторитет церкви, — усиливалась реакционная охранительная тенденция и в некоторых кругах еврейского общества. Стражи церкви насаждали по обе стороны Пиренеев инквизиционные трибуналы для ловли вольнодумцев, а ревнители синагоги искали ереси в своей среде и находили ее в свободной религиозной философии, достигшей своего полного развития в системе Маймонида. Неодинаковы, конечно, были цели и средства христианских и еврейских ревнителей веры: там работала воинствующая церковь, проникнутая не столько религиозными, сколько клерикальными тенденциями и автократизмом папского Рима; здесь волновались запуганные призраком разрушения иудаизма раввины, которым казалось, что язычник Аристотель рукой Маймонида расшатывает устои веры и священнейшие предания нации. Церковь боролась против вольнодумства мечом и огнем, а синагога имела в своем распоряжении только духовную кару отлучения («херем»), которая вдобавок теряла силу при отсутствии единомыслия в самих общинах. Тем не менее историческая связь между однородными явлениями в двух различных лагерях, несомненно, существовала.

Не простым совпадением было то, что в одно и то же время, в начале XIII века, тень Аристотеля испугала стражей и церкви, и синагоги во Франции[14]. Впоследствии хитроумным доминиканским богословам вроде Альберта Магнуса и Фомы Аквината удалось приручить языческого философа и впрячь его в церковную телегу. Еврейским богословам такие попытки примирения веры с разумом не удавались; зияющая пропасть между религией и философией не была засыпана, и борьба между стоящими по обе стороны пропасти продолжалась около ста лет.

В начальном своем фазисе борьба велась исключительно изза учения «еврейского Аристотеля», Маймонида. По иронии судьбы, то самое учение, которое поставило себе целью примирить веру с разумом, привело к решительному столкновению между ними. Еще при жизни Маймонида из лагеря приверженцев старины послышались резкие упреки творцу «Мишне-Тора» за его вольнодумство в вопросах догматики и явное намерение отвлечь умы от изучения Талмуда. Первая книга Маймонидова кодекса («Сефер гамада», т.е. «Книга познания»), где догматика иудаизма представлена в философском освещении, смутила ортодоксов, усмотревших в этом попытку превратить традиционные представления о Божестве, чудесах и загробной жизни в какие-то метафизические абстракции. Еще более возбуждал их негодование «Путеводитель блуждающих», где, вопреки известному средневековому тезису, религия превратилась в служанку философии. Дальновидные из ортодоксов усматривали опасность для национального иудаизма в общем направлении Маймонидовой доктрины, проникнутой духом рационализма. А между тем эта доктрина быстро распространялась в образованных классах и приобретала восторженных поклонников. Число их было особенно велико в Провансе, Кастилии и Арагонии, где «Путеводитель» ходил по рукам в еврейском переводе Ибн-Тиббона и поэта Ал-Харизи и являлся для свободомыслящих каким-то новым откровением. Спустя четверть века после смерти великого учителя либеральное умственное движение давало уже себя чувствовать в общественной жизни.

Вольнодумство выражалось не только в идеях, но и в действиях, в пренебрежении к религиозной обрядности. Французский раввин Моисей из Куси ездил в 1236 году в Испанию со специальной миссией — обратить на путь истины тех, которые пренебрегали важными религиозными обрядами (напр., «тефилин, цицит, мезузот») и даже имели жен или сожительниц христианок[15]. Современник его, парижский епископ Гильом д’Овернь, также свидетельствует о росте среди евреев ересей, особенно в бывших испанских владениях сарацинов: «Многие следуют учению о вечности Вселенной и прочим заблуждениям Аристотеля», а другие отвергают «излишнее бремя» законов и обрядов веры. Подобно христианским епископам, консервативные раввины винили во всем этом философию. Старания Маймонида приискать разумное объяснение для каждого из законов иудаизма подрывало, по их мнению, уважение к этим законам, ибо давало повод думать, что религиозные предписания, которым нельзя подыскать объяснение в разуме, не важны или даже вовсе не нужны. «Маймонид, — говорили умеренные охранители, — укрепил корни религии (догматы), но обрубил ее ветви». Крайние же фанатики, не допускавшие никаких компромиссов между религией и знанием, утверждали, что учение Маймонида подрывает иудаизм в корне.

Гнездо консерваторов находилось тогда во французском городе Монпелье, входившем в состав вотчинных владений арагонского короля Якова I. Здесь решили поставить плотину против проникавших из Испании вольных идей. За дело взялся энергичный талмудист Соломон бен-Авраам с Горы («min ha’har», т.е. из Mont-pellier). Его особенно возмущало пренебрежительное отношение маймонистов к талмудической Агаде, в которой они видели только кучу поэтических легенд; до него дошли сведения, что некоторые склонны рассматривать даже рассказы Библии не как факты, а лишь как нравоучительные сказания. Видя в этом подкоп под исторический фундамент Откровения и дальнейшей традиции, Соломон бен-Авраам долго спорил с приверженцами учения Маймонида в Монпелье, но не мог переубедить их. Споры только обострили борьбу партий. К р. Соломону примкнули геройский раввин Иона Геронди, автор известного трактата о покаянии, и некий Давид бен-Саул. В начале 1232 г. эта коллегия из трех раввинов провозгласила «херем» против всех, которые занимаются философией и «посторонними науками» и, в частности, изучают философские сочинения Маймонида («Море Невухим» и «Ефер гамада»), а также против тех, которые осмеливаются толковать предания Библии и Талмуда в рационалистическом духе. Ревнители из Монпелье и Героны нашли себе союзников в Северной Франции, где издавна господствовало схоластическое направление тосафистов. Северные раввины одобрили похвальное усердие южан и присоединились к акту отлучения против вольнодумцев.

Провансальские маймонисты приняли вызов. Они, в свою очередь, прикрылись щитом религии и провозгласили себя защитниками того, кто дал еврейству не только новую религиозную философию, но и новый Талмуд — свод законов, призванный укрепить обрядовый иудаизм. Ученые Безьера, Люнеля и Нарбонны публично предали проклятию Соломона из Монпелье и его двух товарищей, оскорбивших память великого учителя, и объявили недействительным провозглашенный ими херем. Из Южной Франции борьба перекинулась в Арагонию и Кастилию. В Арагонии херемом консерваторов были задеты влиятельные представители общин, врачи и ученые, среди которых были люди, близкие ко двору Якова I. Врач и «алфаким» при короле, Бахиель Алконстантини, побудил главарей общины в Сарагосе объявить контрхерем против антимаймонистов из Монпелье (июль 1232). Сарагоские маймонисты обратились с циркулярным посланием к другим общинам Арагонии, убеждая их «восстать для защиты Моисея (Маймонида) и его святого учения, того Моисея, который извлек нас из омута невежества, заблуждений и глупости и насадил среди нас древо познания». В послании заявлялось, что по духу первоучителей иудаизма светские науки и религиозная философия не только дозволительны, но и обязательны для еврея, ибо без них еврей будет безоружен в споре с иноверцами; необходимо знать астрономию, геометрию и прикладные науки, которых «не изучишь ни по Торе, ни по Гемаре». Получив это послание, четыре общины Арагонии (Гуеска, Монцон, Калатаюд и Лерида) примкнули к сарагосцам и подтвердили отлучение против «трех грешников израильских», Соломона из Монпелье и его товарищей. В своих извещениях они горячо приветствуют всех «верующих в Бога и в Моисея (Маймонида), слугу Его», ставя, таким образом, рядом нового и древнего Моисея.

Раскол произошел и среди раввинов. Геройский раввин Рамбан, позже прославившийся в барселонском диспуте (§ 12), занимал нейтральное положение между борющимися партиями. Он обратился к общинам Кастилии, Наварры и Арагонии с увещанием не осуждать Соломона из Монпелье и его товарищей, пока не будут выслушаны их объяснения, тем более что к ним уже присоединились раввинские авторитеты Северной Франции. Более решительно стал на сторону врагов свободной мысли старый противник Маймонида, Меир Абулафия из Толедо. Этот строгий талмудист еще при жизни Маймонида выступил с «Посланием к ученым Люнеля», в котором выразил свое возмущение по поводу того, что автор «Мишне-Тора» обошел молчанием догмат воскресения мертвых. За это Меир удостоился злой эпиграммы от одного из почитателей Маймонида: «Может ли называться светочем («Меир») тот, кто блуждает во тьме?» Теперь старый обскурант присоединился к новым борцам против рационализма. В письме к Рамбану Абулафия заявил, что вполне одобряет поведение Соломона из Монпелье и его единомышленников, ибо они отделили от паствы верующих тех, которые стремятся «сбросить бремя законов и освободиться от уз преданий, говоря, что Богу нужны только внутреннее созерцание и философское исследование». Абулафия выразил уверенность, что призывы вольнодумцев из Сарагосы не произведут впечатления в Кастилии и что ее первая община, толедская, не примкнет к протесту пяти арагонских общин.

И действительно, толедская община оказалась оплотом строгого правоверия. Глава ее, «наси» Иегуда Алфахар, не откликнулся на протест маймонистов из Прованса и Арагонии. Желая привлечь этого влиятельного человека и представителей прочих общин Кастилии на сторону маймонистов, престарелый грамматик Давид Кимхи из Нарбонны поехал в Толедо. По дороге, в Авиле, он заболел и поэтому отправил Алфахару письмо, прося его употребить свое влияние для обуздания гонителей знания. Произошел письменный обмен мнений, убедивший Кимхи, что он имеет дело с решительным противником. Толедский «наси» считал самого Кимхи прикосновенным к «ереси», так как слышал о его вольных мыслях, навлекших на него гнев французских раввинов. Он ответил нарбоннскому ученому в очень резком тоне. Он порицал Маймонида за его стремление совместить несовместимое, иудаизм и греческую философию, ибо между Торой и «греческой мудростью», в которой преобладает «софистика», существует непримиримое противоречие. Они не могут жить как две сестры, но, подобно двум женщинам в рассказе о суде Соломоновом, всегда будут спорить за обладание «живым ребенком», т.е. правдой. «Путеводитель блуждающих» сводит с пути веры, ибо утверждает, например, что приостановление солнца в Гивеоне или разговор Валаамовой ослицы суть не более как поэтические сказания, а ведь таким путем можно дойти до отрицания всех библейских чудес и поколебать основы Откровения. Алфахар не отрицает великих заслуг Маймонида в области законоведения, но скорбит о том, что своим «Путеводителем» философ причинил также немало зла еврейству, и сетует на Самуила ибн-Тиббона, переведшего эту книгу на еврейский язык. Поведение фанатика Соломона из Монпелье и его товарищей он поэтому вполне одобряет.

В это время Рамбан, видя, что борьба обостряется, выступил еще раз с примирительным предложением: снять херем с религиозного кодекса Маймонида, но запретить распространение философского «Путеводителя», который способен смутить неподготовленные умы и самим автором предназначался лишь для избранных. Такую же мысль высказал в стихах поэт Мешуллам да-Пиера:

Брось, учитель, «Путеводитель», — от умозрений воздержись, Но знакомься лишь с «Познаньем»[16] — и постигнешь Божий дух.

Но компромиссы никого уже не могли удовлетворить. Страсти разгорелись, и борьба закончилась небывалым скандалом.

Фанатик Соломон из Монпелье, узнав о наложенном на него маймонистами контрхереме, пришел в ярость и в пылу борьбы решился на ужасный поступок. В то время католическая инквизиция, превратившаяся по воле папы Григория IX из временного в постоянное судилище (1233), занималась розыском остатков альбигойской ереси в Провансе. Инквизиторы из доминиканцев особенно усердно работали в Тулузе и Монпелье. Тут гонители еврейского свободомыслия сообразили, что их цели в общем совладают с целями церковных гонителей еретиков. Соломон и его товарищ Иона Геронди, по образному описанию тогдашних полемистов, явились к доминиканцам в Монпелье и сказали им: «Почему вы не обращаете внимания на наших еретиков и безбожников, соблазнившихся учением Моисея из Египта (Маймонида), автора нечестивых философских книг? Если вы искореняете ваших еретиков, то искореняйте и наших и прикажите сжечь их вредные книги». При этом они представили монахам ряд выдержек из книг Маймонида, способных навести ужас на врагов свободной мысли. Дело было доложено кардиналу-легату, посланному папой в Южную Францию для руководства деятельностью инквизиторов. Кардинал, опасаясь, чтобы мнения еврейского философа не распространялись среди христиан («Путеводитель» был уже переведен на латинский язык), постановил сжечь указанные раввинами книги Маймонида. В Монпелье был произведен обыск в домах евреев, и найденные там списки «Путеводителя» и «Книги Познания» были публично сожжены (конец 1233 г.). По распоряжению церковных властей такое же аутодафе над опальными книгами совершилось в Париже, где, как рассказывают, костер для истребления их был зажжен свечой, принесенной с алтаря одной католической церкви.

Этот предательский союз фанатиков синагоги с фанатиками церкви, ожесточенными гонителями еврейства, вызвал взрыв негодования в общинах Прованса и Испании. Умеренная партия отшатнулась от Соломона и братии, как от низких доносчиков. Барселонский писатель Авраам бен-Хисдай, переводчик арабской дидактической книги «Принц и Дервиш» («Бен-гамелех веганазир»), написал окружное послание к общинам Испании, полное негодования против гонителей свободной мысли. Рамбан и Меир Абулафия, устыдившись поступка фанатиков из Монпелье, умолкли. Только один Алфахар, в ответ на упрек Давида Кимхи, пытался оправдать поступок Соломона как акт, вынужденный враждебными действиями противной партии.

Агитация ортодоксов имела печальный исход для некоторых прикосновенных к ней лиц. Маймонистам удалось официально уличить во лжи свидетелей, поддерживавших пред инквизицией обвинение против осужденных книг. Полагают, что о наказании виновных хлопотали влиятельные евреи, состоявшие при дворе арагонского короля Якова I, владельца округа Монпелье (Бахиель Алконстантини и другие). Уличенные в ложных показаниях свидетели понесли жестокую кару; им, по решению суда, вырезали язык. Один из маймонистов применил к осужденным стих Псалмов (73, 9): «Они обратили свои уста против неба, а теперь язык их влачится по земле». Что сталось с зачинщиком борьбы Соломоном, неизвестно. Его сподвижник Иона Геронди впоследствии искренно покаялся в своих действиях. Это случилось так. Через несколько лет после сожжения Маймонидовых книг в Монпелье и Париже произошел в Париже известный диспут о Талмуде, приведший к публичному сожжению экземпляров Талмуда на одной из столичных площадей. Это событие глубоко потрясло Иону Геронди: в костре для талмудических книг он увидел кару Божию за вызванное им и его единомышленниками сожжение книг Маймонида при помощи тех же доминиканцев. Благочестивый раввин взял на себя тяжелую епитимью, чтоб искупить свой грех. Он явился в Монпелье и в синагоге объявил свое раскаяние, восклицая: «Моисей (Маймонид) прав и учение его правое, а мы — лжецы!» Затем Иона странствовал из города в город, повторяя ту же церемонию покаяния в других синагогах. Он дал обет идти на Восток ко гробу Маймонида, чтобы вымолить прощение у покойного, но ему не суждено было исполнить этот обет. Поскитавшись по Франции и Испании, Иона Геронди умер в Толедо (1264).

§ 15. Раввинизм во Франции и в Испании

Систематические гонения на Талмуд со времени Людовика Святого (публичное сожжение книг и частые реквизиции их для цензуры) нанесли сильный удар развитию раввинизма во Франции. В первые десятилетия XIII в. в Париже еще существовала высшая талмудическая школа, во главе которой стоял раввин Иехиель бен-Иосиф, участвовавший в публичном диспуте с ренегатом Доненом. Р. Иехиель читал лекции, по методу тосафистов, перед аудиторией из трехсот человек. После осуждения Талмуда парижская школа пришла в упадок. Недостаток списков Талмуда тормозил изучение его. Ученики парижской иешивы рассеялись по разным местам, а сам Иехиель покинул страну и переселился в Палестину (ок. 1260 г.).

Гонения на талмудическую письменность привели к усилению в ней процесса собирания и сохранения. Опасаясь, чтобы «не была забыта Тора во Израиле», ученые теперь больше всего заботятся о сохранении самого существенного из накопленной письменности. Раввин Моисей из Куси, участвовавший вместе с р. Иехиелем в парижском диспуте, издал свод «Большая книга заповедей» (Sefer mizwot gadol, сокращенно «Smag»). Книга состоит из двух частей: в одной объяснены положительные законы, а в другой — запретительные. Консервативный автор хотел в этом сборнике создать корректив к кодексу Маймонида, где многое из обрядовой системы было оставлено в тени. Мистически настроенный раввин из Куси уверяет, что ему свыше было внушено составить свой труд: он видел вещий сон и слышал призыв к работе. Противник рационализма, р. Моисей не участвовал, однако, в позорных деяниях антимаймонистов. Он добивался путем мирной пропаганды того, к чему Соломон из Монпелье стремился путем насильственных мер, — а именно водворения благочестия в образованных классах общества. Он разъезжал по городам Испании и в своих горячих проповедях призывал вольнодумцев к покаянию (1236). Под влиянием этих проповедей некоторые расторгали свои браки с христианками и стали исполнять религиозные обряды, которыми раньше пренебрегали (ношение «тефилин» и т.п.). Вместе с тем благочестивый раввин призывал народ к нравственному усовершенствованию и к честности в житейских делах. Он умер около 1260 г. Младший его современник, Исаак из Корбейля, составил краткий кодекс под названием «Малая книга заповедей» («Sefer mizwot katan», сокращенно «Smak»). Автор рассылал свою книгу по общинам с просьбой изготовлять копии с нее, так как «в нынешнее бедственное время изучение Торы уменьшается, и есть опасение, что заповеди будут забыты» (ок. 1280 г.).

К концу XIII века школа тосафистов в ״Северной Франции («Царфат») прекратила свое существование. Ее комментарии были собраны и впоследствии приложены к тексту Вавилонского Талмуда как параллельный ему столбец на каждой странице печатных изданий, рядом с классическим комментарием Раши. Это дало толчок дальнейшему развитию талмудической схоластики. Все старания Маймонида отвлечь умы от этой схоластики не привели к заметным результатам. В раввинской литературе все еще преобладают юридический «пилпул» и утонченные умствования, которые, превращаясь в самоцель, в «науку для науки», отвлекали ум от живого знания. Одним из последователей французского «тосафизма» на испанской почве был геройский ученый Рамбан (Моисей бен-Нахман), уже знакомый нам по его участию в барселонском диспуте и в антимаймонистской борьбе.

Рамбан (1195-1270) не был чужд светских наук и знал медицину, но в области раввинской науки не признавал свободной критики и предпочитал «учиться у старых авторитетов». Метод диалектики и искусственного улаживания противоречий в «авторитетных» источниках он усвоил в совершенстве. В юности он дебютировал книгой («Милхамот»), в которой защищал галахический компендиум Альфаси против возражений Захарии Галеви. Многочисленные талмудические исследования и «новеллы» Рамбана («Хиддушим») написаны в том духе тосафистов, который хорошо определен словами их главаря, р. Тама: «Если в Талмуде один и тот же казус решается в одном месте положительно, а в другом отрицательно, то я всегда найду способ уладить это противоречие». Свое преклонение перед авторитетами Рамбан обнаружил в большом комментарии к Пятикнижию, написанном им в старости с явной целью ослабить действие критического комментария Авраама ибн-Эзры. Объясняя прямой смысл текста на основании грамматических правил и арамейских «таргумов», Рамбан часто вплетает в свой комментарий агадические и даже мистические толкования. Он первый ввел в библейскую экзегетику некоторые элементы каббалы или «тайной мудрости», которая тогда начала распространяться в Испании. Свой комментарий Рамбан закончил в Палестине, куда переселился ввиду опасности, грозившей ему после барселонского диспута. Упомянутое выше краткое описание этого диспута («Wikuach ha’Ramban»), навлекшее на автора преследование со стороны доминиканцев, представляет большую теологическую ценность: эта маленькая книжка переживет большие раввинские фолианты Рамбана.

В последние десятилетия XIII века во главе испанского раввината стоял Соломон бен-Адрет, более известный под сокращенным литературным именем Рашба (ок. 1245-1310). Ученик Рамбана и Ионы Геронди, этот барселонский раввин принимал деятельное участие в самоуправлении еврейских общин всей Каталонии, а духовное его влияние простиралось далеко за пределы этой провинции. В качестве официально признанного «учителя еврейского закона» и верховного судьи по еврейским делам Рашба имел частые сношения с арагонскими королями Педро III и Альфонсом III. Вместе со старшинами барселонской «aljama» он производил податные расчеты с королем и нередко привлекался также к участию в разборе касающихся евреев уголовных дел в королевском суде[17]. В еврейском же обществе он играл роль авторитетнейшего законоведа, к которому обращались с запросами из разных общин Испании и соседних стран. Сохранилось больше трех тысяч «ответов» или отзывов («Teäubot») Рашба, разосланных отдельным лицам и общинам по поводу различных религиозных, научных и общественных вопросов. Кроме того, он писал систематические труды по законоведению. Это был один из неутомимых строителей, трудившихся над возведением новых этажей в здании талмудизма, хотя здание достигло уже чрезмерной высоты. Кодекс Маймонида, имевший цель перестроить это здание по упрощенному архитектурному плану, не удовлетворял Рашбу, поклонника тосафистской диалектики. Он предпринял составление нового компендиума религиозно-обрядовых законов (под названием «Торат га’баит», Тора для домашнего обихода) вроде законов о пище и т.п.; но это была «Гемара в новом виде», где тезисы и выводы терялись в массе казуистических рассуждений, основанных на обширной эрудиции. Это сочинение подверглось критике другого барселонского раввина, Арона Галеви, в его книге «Бедек га’баит» («Починка дома»), и Рашба был вынужден написать антикритику под заглавием «Мишмерет га’баит» («Охрана дома»). Как общественный деятель, Рашба откликался и на вызовы из враждебного лагеря. Вскоре после того, как его учитель Рамбан диспутировал с доминиканцами устно, барселонскому раввину пришлось препираться с ними письменно. Около 1278 г. доминиканец Раймунд Мартин, живший в барселонском монастыре и состоявший членом комиссии для цензуры еврейских книг (§ 12), написал два сочинения — «Узда для иудеев» («Capistrum judaeorum») и «Меч веры против мавров и евреев» («Pugio fidei»). В них изобличались догматические «заблуждения» евреев и доказывалось, что в Талмуде имеются изречения, косвенно подтверждающие истинность христианской веры (как, например, агадическое изречение, что после пришествия Мессии упразднятся прежние законы). Усердный монах умудрился найти указание на догмат Троицы даже в библейской формуле единобожия: «Слушай, Израиль: Иегова наш Бог, Иегова един!», так как в ней три раза повторяется имя Божие — логический абсурд. Мартин, очевидно, хотел возобновить миссионерскую агитацию, начатую его товарищем Павлом Христиани. Рашба счел нужным опровергнуть софизмы Мартина в небольшом трактате, написанном в очень умеренном тоне. Печальные для Рамбана последствия барселонского диспута 1263 года заставили его ученика быть осторожным в полемике. Более смелым является Рашба в другой апологии, написанной против одного мусульманина-рационалиста (полагают, что это был известный трактат «Религия и секты» кордовского теолога XI века Ибн-Хазма), который отрицал синайское откровение и божественность Моисеевых законов. Здесь еврейский апологет мог писать, не боясь цензуры, ибо доминиканцы могли только сочувствовать ему в борьбе против свободомыслия. Позже этому консервативному раввину пришлось вести отчаянную борьбу с рационалистами в самом еврействе, с лучшими представителями тогдашней передовой интеллигенции.

Если Рашба пересадил в Испанию традиции французской консервативной школы, то другой выдающийся талмудист того времени Ашер бен-Иехиель, известный под литературным именем Рош (ок. 1250-1327), перенес туда еще более узкие традиции германского раввинизма. Уроженец Германии, Рош был типичным представителем немецкого раввината — строгим талмудистом, ревнителем религиозной обрядности и противником всяких «посторонних наук». Кровавые гонения, воздвигнутые на германских евреев в конце XIII века и уничтожившие множество еврейских общин, заставили Роша покинуть родину и переселиться в Испанию. Ему предшествовала слава великого талмудиста, с которым состояли в ученой переписке авторитетные раввины, в том числе и Рашба. Прибыв в Испанию (1305), Рош занял место раввина и «рош-иешивы» в кастильской столице Толедо. В раввинской письменности Рош увековечил свое имя обширным сборником галах («Писке га’Рош»), составленным по образцу труда Альфаси. Это — тоже своего рода сжатый Талмуд, экстракт всей галахи с дополнениями на основании трудов тосафистов. Компендиум Роша сделался предметом школьного изучения и впоследствии помещался в виде приложения к печатным экземплярам Вавилонского Талмуда. К светским наукам и философии Рош относился с полным пренебрежением. К философии он применял библейское изречение о блуднице: «Кто пойдет за ней, не вернется назад». «Ваших посторонних наук я не знаю, — с гордостью говорил он образованным испанским евреям, — и благодарю Бога, который меня от них уберег». Это было сказано в пылу новой борьбы, возгоревшейся в Испании и Южной Франции в первые годы XIV века.

§ 16. Философия и свободомыслие

В XIII веке в христианской схоластике, центром которой был Парижский университет, боролись два направления. Одно стремилось примирить религию с философией Аристотеля, а на деле превращало философию в «служанку теологии» (ancilla theologiae), пользуясь только логическим аппаратом Аристотеля для доказательства религиозных догм. Представителем этого направления был доминиканский теолог Томас Аквинат, усвоивший доктрину Аристотеля главным образом по книгам Аверроэса и Маймонида. Другое направление, признавая непримиримость философии и религии, остановилось на точке зрения «двойственной истины». Истина веры, твердили сторонники этого направления, не всегда согласуется с истиною разума, так как последняя исходит из естественных явлений, а первая — из сверхъестественных. Двойственность миропонимания неизбежна: каждый может постигнуть умом одно и верить в противоположное. Эта опасная идея дуализма, к которой пришли последователи Аверроэса, сильно преследовалась правоверными богословами. В 1269 и 1277 гг. Парижский университет, по требованию духовенства, предал анафеме сторонников этого мнения, а также всех признающих идеи «натуральной философии»: вечность или несотворенность материи, одушевленность движущихся небесных сфер, невозможность воскресения мертвых и т.п.

Сходный, хотя и не одинаковый процесс происходил тогда и в развитии еврейской философской мысли. Маймонисты, верные заветам своего учителя, не производили такого насилия над философией для порабощения ее религиозным догмам, как это делали Альберт Магнус или Томас Аквинат, а действительно стремились установить соглашение между религией и философией путем взаимных уступок. Им это было не так трудно, как христианским теологам, связанным путами мистических догматов. Последовательному маймонисту приходилось поступаться не коренными догматами веры (главные пункты 13-членного символа веры Маймонида были согласованы с его философией), а только теми святыми легендами, образными выражениями Библии и вольными изречениями Агады, которые не были догматизированы и допускали свободное толкование. Но еврейские рационалисты наталкивались на другое серьезное препятствие: на укоренившееся мировоззрение, где религиозные и национальные представления, легенда и история, эмоция и мысль были неразрывно связаны и не допускали прикосновения холодного ножа анализа. Были и среди еврейских мыслителей такие, которые искали выхода в теории двойственной истины, но это делалось с отчаяния, после тщетных попыток примирить религиозную истину с философской; это была болезненная вивисекция над организмом, над созданием которого трудились поколения мыслителей от Саадии Гаона до Маймонида. Такие люди стояли на грани, где начинается сознание бессилия либо разума, либо веры. А рядом стояли вожди традиционного иудаизма и с ужасом смотрели, как систематически ведется подкоп под национальное здание, выдержавшее натиск тысячелетий... Все это порождало глубокий душевный разлад в самих искателях истины и страстную общественную борьбу между представителями различных идейных течений.

В еврейской литературе XIII века можно проследить все эти колебания религиозно-философской мысли. В первую половину этого века еще сильна была власть аристотелизма над передовыми умами. В Провансе, в лаборатории Тиббонидов, три поколения переводчиков трудились над переложением арабских научно-философских сочинений на еврейский язык. Переводчик «Путеводителя» Маймонида, Самуил ибн-Тиббон, излагал также систему Аверроэса в своем сочинении «Мнения философов» («Deot ha’philosophim»). Его сын Моисей ибн-Тиббон перевел на еврейский язык «Комментарии» Аверроэса и множество сочинений арабских и греческих писателей по математике, физике и медицине. Зять Самуила Тиббона, Яков Анатоли (ок. 1200-1260) переселился из Прованса в Италию и занял там место ученого переводчика при дворе любителя наук, императора Фридриха II Гогенштауфена в Неаполе. По поручению Фридриха он переводил научно-философские книги с арабского на еврейский язык, вероятно, с целью подготовки латинского перевода при помощи своего христианского друга, придворного астролога Михаила Скотта. Им были переведены «Средний Комментарий» Аверроэса и некоторые астрономические книги (1234-1236). Горячий приверженец Маймонида, Яков Анатоли развивал его рационалистические идеи в своих проповедях на библейские тексты, которые он читал в синагоге по субботам. Недовольство части аудитории слишком смелыми выводами лектора заставило его прекратить публичные чтения и изложить свои мысли письменно, в «Руководстве для учащихся» (Malmad hatalmidim). В предисловии к этой книге он с горечью говорит о недоверии духовных пастырей ко всякому выражению свободной мысли; он напоминает охранителям, что в самой Библии имеется книга, полная вольнодумства («Kohelet») и тем не менее кончающаяся призывом: «бойся Бога и Его заповеди храни!» По мнению Анатоли, религиозное предание и философское искание приходят разными путями к одной цели: богопознанию и утверждению нравственного начала в жизни. Выяснить религиозно-нравственный смысл предания и законов Торы — такова главная задача его книги. Часто автор открывает в том или другом библейском рассказе или заповеди «тайный смысл» — символ или аллегорию, и здесь он является предтечей тех символистов, которые появились после него и доводили до крайности аллегорический метод толкования Библии.

Маймонизм в своем постепенном росте фатально вел от синтеза к антитезе, от примирения противоположностей веры и знания к большему их обострению. Умеренные маймонисты еще работали в синтетическом направлении учителя. Комментатор «Путеводителя» шемтов Фалакера из Южной Испании (ок. 1225-1290) принадлежал к этой группе примирителей. В диалоге между верующим и философствующим («Igeret ha’wikuach») он проводит мысль о гармонии между воззрениями Библии и философов. В дидактической повести «Hamewakes» («Ищущий») восхваляется искатель энциклопедического знания, которое автор устами «мудреца» рекомендует ввести в курс обучения юношества в следующем порядке: «Сначала нужно усвоить писаное учение (Библию), а потом устное (Талмуд), как его комментарий, но в настоящее время достаточно (вместо Талмуда) пройти книгу «Галахот» Альфаси в связи с книгами Маймонида — «Мишне-Тора» и комментарием к Мишне. Этого достаточно, чтобы разобраться в вопросах религиозной практики. Если есть время, было бы хорошо изучать Мишну с ее пояснениями в Гемаре, ибо это изощряет ум; однако, советую тебе: не трать времени на нагромождение вопросов и возражений, как делают многие, просиживающие ночи над исследованием одной галахи и не знающие, что отвечать, когда их утром спрашивают о существе дела. После усвоения Торы занимайся науками, прежде всего теми, которые подготовляют к физике и метафизике (теологии). Тогда ты будешь сознательно религиозным и достигнешь богопознания». На практике, однако, автор делает отступление от программы: когда «ищущий» юноша, герой повести, усвоив сначала Библию, Мишну и Талмуд, а потом математику, логику и физику, попросил учителя преподать ему божественную мудрость или метафизику, он получил ответ: «Ты можешь сам читать Метафизику Аристотеля, ибо запрещено преподавать такие вещи, которые не всякому уму доступны». Таким образом, Шемтов Фалакера, при всем уважении к наукам и философии, склонен ограничить изучение метафизики кругом зрелых, избранных умов. Его, очевидно, смутило умственное брожение того времени. В своем комментарии к «Море Невухим» Маймонида («More ha’more», предисловие) Фалакера так формулирует тогдашнюю идейную борьбу: одни думают, что только «Тора, данная с неба», истинна, а наука и умозрения ничтожны, особенно там, где они противоречат Торе; другие же убеждены, что только умственное исследование дает истину, утверждая, что «разум и вера — два светила: разум большое светило, а вера — малое, заимствующее свет от большого, как луна от солнца». Маймонид, по мнению комментатора, успел примирить Тору и философию, за исключением двух проблем, которых философия подтвердить не может: сотворенность мира (в отличие от Аристотелевой вечности материи) и провидение Божие в земной жизни людей. Но и по отношению к «Путеводителю» Фалакера повторяет, что не всякий может пользоваться этой книгой, назначенной для немногих высших умов, как об этом предупреждал читателя и сам Маймонид.

Другие мыслители, сознавая разлад между разумом и верой и не желая жертвовать одним источником истины ради другого, выпутывались из затруднения тем, что принимали «парижскую моду» того времени: идею религиозно-философского дуализма или двойственной истины. С полной откровенностью выразил эту мысль Исаак Альбалаг, живший во второй половине XIII века в Южной Франции. «По многим вопросам, — говорит он, — мое познание противоречит моей вере. На основании научного исследования я убежден в истинности данного естественного явления, на основании же слов пророков я верю в истинность явления противоположного, чудесного». Философ и пророк постигают истину разными путями, один — путем познания, другой — путем откровения, и поэтому они не могут понимать друг друга. Разрешить эту антиномию невозможно, и мыслитель обречен на внутреннее раздвоение. Это раздвоение замечается и в книге Альбалага. То он высказывает смелые, почти еретические суждения вроде Аристотелева тезиса об «извечности мироздания», то склонен придавать значение даже мистическим преданиям. В его уме как-то странно уживаются консерватизм Алгазали и радикализм Аверроэса. Он излагает свои идеи в форме обработки сочинений Газали, «разрушителя философии» (из этой книги Альбалага «Tikkun ha’philosophim» опубликованы лишь фрагменты), и вместе с тем старается просветить умы переводом сочинений Аристотеля. В дальнейшем развитии своих мыслей Альбалаг дал такую формулу теории «двойственной истины»: различие между двумя источниками истины заключается не в существе их, а в форме выражения; одни и те же идеи в философии доказываются логически или по законам естествознания, а в религиозных книгах излагаются в форме легенд с употреблением образных выражений, доступных толпе. Например, такие идеи или догмы, как бессмертие души, воздаяние по заслугам, провидение Божие, различно формулируются для мудрецов и для простолюдинов: отвлеченно и духовно для одних, конкретно и материально для других. «В Священном Писании одно для уст, а другое для сердца. Внутренний смысл для мудрых, внешний для простаков». Отсюда уже один шаг до крайнего аллегоризма. И современники Альбалага сделали этот шаг.

На грани рационализма и символизма стоит странный мыслитель той эпохи, Леви бен-Авраам бен-Хаим или Ралбах (ок. 1245-1315) из Виллафранка близ Перпиньяна. Член образованной семьи, он вследствие житейских неудач скитался из города в город по Южной Франции. В Монпелье он жил бедно, прокармливая себя учительством, затем нашел приют в Перпиньяне, в доме богатого мецената Самуила Супами, а позже очутился в Безьере и Арле. В двух книгах («Боте-Ганафеш» и «Ливиатхен») Ралбах дал нечто вроде энциклопедии наук и теологии. В первой, изложенной в стихах, трактуется об этике, логике, психологии, космогонии, о пророчестве и мессианстве; во второй собраны данные математики, астрономии, астрологии, физики, метафизики, и более подробно обсуждаются вопросы теологии и догматики. Автор явно принадлежит к типу «блуждающих», не нашедших опоры даже в «Путеводителе» Маймонида. Он постоянно возвращается к волнующему вопросу о различии между философом и пророком, между истиной доказуемой и интуитивной. Он классифицирует заповеди иудаизма и раскрывает их символический смысл либо моральное назначение. Он одновременно допускает Аристотелеву идею о вечности мироздания и религиозную догму о сотворении мира ex nihilo. Он отрицает чудо остановки солнца и луны во время сражения в Гибеоне и объясняет его «естественным путем»: Иошуа просил Бога лишь о том, чтобы те звезды, которые по законам астрологии покровительствовали врагам Израиля, не влияли на ход сражения. Эта смесь суеверия с вольнодумством характерна для миросозерцания Ралбаха. Там, где он не может или не смеет оперировать доводами разума, он прибегает к символам или аллегориям.

Доктрина символизма или аллегоризма, в духе древней школы Филона Александрийского, была единственным исходом из антиномии между традицией и свободомыслием. Стараясь очистить понятие о Божестве от всяких человекоподобий и образных представлений, употребляемых в Библии и Агаде, рационалисты пытались объяснять символически все содержание библейских рассказов. Они рассуждали так: если мы считаем поэтическими метафорами такие выражения Библии, как «Бог сказал», «Бог простер руку», то отчего бы не толковать метафорически и священные легенды? Им казалось, что Святое Писание, как источник высших истин, не может заниматься «пустыми» рассказами о приключениях разных лиц. Вся повествовательная часть Торы есть только маска, под которой скрыты глубокие идеи. Поэтому они сводили реальные факты Библии к отвлеченным метафизическим формулам или моральным понятиям, историю и поэзию — к философской символике. В книге Бытия, например, Авраам и Сара символизируют материю и форму, четыре праматери — четыре стихии природы (огонь, воздух, вода и земля), борьба четырех царей с пятью — борьбу четырех стихий природы с пятью чувствами, 12 колен израильских означают 12 планет. Иные шли еще дальше, задевая практическую религиозность. Они рассуждали, что коль скоро все законы и обряды иудейства имеют только целью пробуждать в душе возвышенное религиозно-нравственное настроение, то они необязательны для человека, уже обладающего таким настроением. Подобные учения таили в себе несомненную опасность для традиционного иудаизма, как его понимали раввины. Раввины-охранители встрепенулись. Как в первой половине XIII века они вели борьбу против начавшейся пропаганды маймонистов, так в начале XIV века им пришлось возобновить борьбу против ее последствий.

§ 17. Борьба против философии и светских наук

Новое столкновение между ортодоксами и свободомыслящими началось в том самом городе Монпелье, где за семьдесят лет перед тем враги свободной мысли приготовили костер для сочинений Маймонида. Во главе новой кампания встал фанатик традиции Абба-Мари Ярхи, известный также под французским именем Дон-Астрюк де Люнель. У этого человека был простой взгляд на вещи: нет двух источников истины, а есть только один — божественное откровение, данное в Торе и дополненное в Талмуде[18]. Иудаизм основан на трех незыблемых догмах: единство Бога, сотворение мира и управление им. Язычник Аристотель дошел человеческим разумом только до одной из этих истин, до признания бытия и единства Бога, но не постиг двух других. Видя неизменность мирового порядка, он думал, что мир не создан волей Бога, а существовал вечно, и что Божье управление или провидение простирается только на высшие небесные сферы, а не на земное человечество. А между тем малейшее сомнение в этих двух догмах колеблет все здание веры: безличные силы природы становятся на место живого творца и правителя мира, который направляет людей к высоким нравственным целям, достигаемым путем исполнения завещанных Израилю заповедей. Между этими двумя миросозерцаниями не может быть мира, а должна быть вечная война. Необходимо принять чрезвычайные меры, чтобы «философская зараза» не распространялась еще больше, особенно в кругу молодежи, среди незрелых умов, в которых новые идеи могут окончательно расшатать устои веры.

Охваченный тревогой за судьбу иудаизма, Абба-Мари обратился за помощью в предстоящей борьбе к барселонскому раввину Рашба как высшему духовному авторитету того времени. В 1303 году он отправил в Барселону письмо, в котором, указывая на грозящую иудаизму опасность от изучения логики, естественных наук, философии Аверроэса и Аристотеля, требует, чтобы «вождь поколения» выступил с решительным словом осуждения против «губителей святых преданий». Рашба вполне разделял опасения провансальского ревнителя. В ответном письме он в свою очередь выражает свое возмущение по поводу того, что «чужие проникли в ворота Израиля», что «араб и грек» развращают целомудренную иудейскую деву, что Аристотеля предпочитают Моисею, а умы старых и молодых устремляются в бездну метафизики; но он с официальной скромностью пытается отклонить от себя вмешательство в дела провансальских общин: он ждет инициативы от местных раввинов. Абба-Мари пишет ему новое послание: медлить нельзя, ересь растет, аллегористы превращают факты священной истории в отвлеченные символы, молодежь проповедует вольные мысли в синагогах, и рядом со звуками псалмов Давида слышатся речи Платона и Аристотеля. «Мы обязаны, — восклицает Абба-Мари, — истреблять, жечь, уничтожать еретические книги, через которые распространяются всякие зловредные идеи, хотя бы авторы их прикрывались маской благочестия». Рашба в своем ответе вполне присоединяется к этим соображениям и видит в аллегоризме великую опасность: люди, для которых Авраам и Сара перестали быть предками нации и превратились в символы материи и формы, уже внутренне порвали с национальной религией: «они не потомки Авраама и даже не потомки Исава и Исмаила (ни евреи, ни христиане, ни мусульмане), а произошли от тех детей Лилит (праматери демонов), которые рождены ею от Адама». Он опять советует призвать местных вождей к борьбе с ересью, но в то же время старается непосредственно подействовать на представителей провансальских общин. Одного из видных членов общины в Перпиньяне, Крескаса-Видаля, он призывает в пастырском послании к борьбе с еретиками, которые «греческих философов возвели в пророки, а истинных пророков превратили в баснописцев». Узнав, что в Перпиньяне, в доме богатого мецената Самуила Сулами, живет вышеупомянутый писатель-аллегорист Ралбах, Рашба в особом письме резко упрекал Судами за покровительство еретику и требовал его удаления. Никакие объяснения со стороны мецената и самого Ралбаха не могли смягчить барселонского раввина. Судами некоторое время еще колебался, не желая отнять поддержку у бедного философа, но случившееся между тем семейное несчастье, смерть дочери, смутило мецената. Философ лишился приюта и был обречен на скитальческую жизнь. Это была первая жертва «религиозной войны».

Переписка Абба-Мари и Рашбы с представителями разных общин выяснила готовность многих раввинов и главарей общин принять участие в антифилософской кампании. Из переговоров выяснилась также практическая цель борьбы: запретить изучение философии и естественных наук по крайней мере молодым людям, не окрепшим в талмудической науке. Раввинская коллегия в Барселоне одобрила такой план действий, но решила предварительно заручиться согласием представителей общины в Монпелье, резиденции зачинщика борьбы Абба-Мари. Вскоре (1304 г.) в Монпелье прибыл посол из Барселоны с письмом, подписанным Рашбой и 14 членами общинного совета. В письме ярко изображена опасность еретической эпидемии и указано, что если бы такая ересь появилась среди христиан, ее распространителей жгли бы на кострах, евреи же могут карать виновных только исключением из общины: нужно объявить строгий «херем» против тех, которые будут изучать «греческие книги» или обучать по ним других до достижения 30-летнего возраста. Абба-Мари стал вербовать в Монпелье сторонников грозного акта, но оказалось, что в этой цитадели ревнителей веры имеется и труппа пламенных ревнителей просвещения. Во главе этой группы стоял астроном и философ Яков бен-Махир из славного рода Тиббонидов, известный в христианских кругах под именем Профиат или Профатий. Этот человек всю жизнь трудился над распространением научных знаний: он перевел на еврейский язык «Элементы» Евклида, «Альмагест» Птолемея, «Логику» Аверроэса и писал оригинальные книги по астрономии, которыми в позднейшее время пользовались в латинском переводе Коперник и другие астрономы. Около 1300 года он был казначен деканом медицинского факультета в Монпелье, где работало много врачей-евреев. Как все Тиббониды, Яков бен-Махир был ратоборцем умственного прогресса. Агитация обскурантов возмутила его. Когда в Монпелье получилось послание барселонских раввинов с проектом запрещения наук и философии и Абба-Мари огласил его в синагоге в субботний день (Элул 1304 г.), Яков бен-Махир энергично протестовал и привлек на свою сторону многих членов общины. Дошло до резких столкновений. Прогрессисты из Монпелье отправили в Барселону красноречивое послание, где доказывали, что иудаизм не только не противится светским наукам, но, напротив, поощряет их, что еще царь Соломон был великим естествоведом, что творцы Мишны имели сведения по математике и астрономии, что запретить науки всем молодым людям значит обречь будущие поколения на невежество. Авторы послания просили Рашбу и его коллегию «вложить свой меч в ножны» и не множить расколов во Израиле. Их призыв, конечно, не был услышан.

Расколы множились. Из Монпелье борьба партий перекинулась в другие общины Прованса. С обеих сторон посыпались обличительные послания, каждая партия старалась перетянуть на свою сторону большинство в общинах. Но партия охранителей была лучше организована: она имела свои центры в Барселоне и Монпелье, управляемые авторитетнейшим раввином и пылким агитатором. Туда обращались все обскуранты из Люнеля, Аржантьеры, Авиньона и других мест. От Рашбы ждали решительного шага, но он медлил: он считал возможным обнародовать намеченный херем лишь после того, как за него выскажутся по крайней мере двадцать общин, и прежде всего старейшая община Нарбонны. Началась оживленная переписка между Абба-Мари и нарбоннским «наси» Калонимосом бен-Тодрос. Абба-Мари желал, чтобы Калонимос присоединил свой авторитет светского сановника к духовному авторитету Рашбы, и тогда две святые общины, Барселона и Нарбонна, спасут еврейство от ереси; Калонимос же давал уклончивые ответы. Между тем в Испанию прибыл из страны талмудизма немецкий раввин Ашер бен-Иехиель, упомянутый выше Рош. По пути в Толедо он побывал в Монпелье и в других городах Прованса и здесь увидел странную для него картину: многие «тянутся к естественным наукам, а к Торе и дорогу позабыли». Это должно было глубоко огорчить человека, для которого Талмуд был альфой и омегой знания. Рош, конечно, похвалил рвение Абба-Мари и упразднителей философии. Он заявил, что следует запретить занятия философией не только юношам, но и зрелым людям, ибо если придерживаться библейского изречения «вникай в Тору днем и ночью», то для всех прочих наук можно оставлять только «часы, не принадлежащие ни дню, ни ночи».

Убедившись наконец, что большинство в общинах стоит на стороне ортодоксальной партии, Рашба приступил к решительным действиям. В траурную субботу накануне поста 9־го Ава (1305 г.) в барселонской синагоге был объявлен следующий акт, который должен был служить образцом для других общин: «Мы постановили и приняли на себя и потомство наше, под силой херема, чтобы никто из членов нашей общины до достижения 25летнего возраста не изучал греческих книг, посвященных естествознанию и теологическим наукам, как в их подлинниках, так и в переводах на другие языки, отныне и впредь в течение пятидесяти лет. Запрещается также всякому члену нашей общины обучать какого-либо еврея этим наукам до достижения означенного возраста, дабы эти науки не отвлекли его от Торы израильской, стоящей выше всяких таких наук. Нельзя сравнивать знание человеческое, основанное на представлениях и видимых явлениях, со всеведением Бога. Не может смертный человек судить своего Творца и сказать: это Он может сделать, а этого не может, ибо такое направление приводит к полному неверию. Из настоящего нашего постановления мы исключаем изучение медицины, хотя она основана на естествознании, ибо Тора разрешила врачу лечить».

Текст этого херема в некоторых частностях отступал от первоначального проекта, что было результатом соглашения между умеренными и крайними ортодоксами: философия и естествознание запрещались лицам моложе 25 лет, а не 30, срок действия запрета ограничен пятьюдесятью годами, ограничена и категория запрещенных книг: только книги греческого происхождения по естествознанию и теологии. Одновременно с этим текстом херема был опубликован от имени Рашбы и его коллегии особый циркуляр, направленный против лиц, толкующих Библию в аллегорическом духе: «Они уверяют, — говорится между прочим в циркуляре, — будто от сотворения мира до объявления заповедей на Синае все есть притча (аллегория, символ), что Авраам и Сара — символы материи и формы, 12 сыновей Якова — 12 созвездий и т.д. Даже на заповеди они посягнули, говоря, что «урим и тумим» (оракул первосвященника в древнем храме) представляли собой инструмент, именуемый астролябией; относительно Моисея они утверждают, что он был только законодателем, который выработал для народа законы и правила поведения, а не поднес ему Тору с неба. Один из них (еретиков) в своей проповеди в синагоге с удивлением спрашивал: почему Моисей запретил свинину; если из-за ее дурного качества, то ведь ученые ничего дурного в ней не нашли. Кто-то из них сказал, что наложение «тефилин» на голову и кисть руки не для всех обязательно, ибо оно имеет лишь то значение, чтоб человек думал о Боге, глядя на эти символы на голове и близ сердца (а верующий не нуждается в этом обряде)». Сторонники всех таких еретических мнений должны быть объявлены проклятыми и отлученными от общины, обреченными на вечную муку в адском огне, а книги их приравниваются к книгам чародеев и подлежат сожжению. Тексты херема и циркуляра[19] были разосланы из Барселоны по всем еврейским общинам Испании и Франции для того, чтобы они по тому же образцу объявляли херем и у себя.

В ответ на этот акт партия просвещенных в Монпелье с Яковом Тиббоном во главе провозгласила контрхерем против тех, которые: 1) непочтительно отзываются о Маймониде, приписывая ему еретические мнения, 2) хулят кого-либо из правоверных писателей за его философские идеи, 3) препятствуют молодым людям заниматься естествознанием и религиозной философией. Этот контрхерем был прочитан в синагоге в субботний день, при торжественной обстановке. Протестанты умышленно поместили во главе своего заявления имя Маймонида, чтобы показать народу, что поход обскурантов направлен также против великого учителя, которого теперь не смели прямо осуждать даже ортодоксы. Этот тактический ход возымел свое действие, и многие присоединились к контрхерему. Была еще сделана попытка вовлечь христианские власти в борьбу партий. Влиятельные люди из партии Якова Тиббона, находившиеся в хороших отношениях с начальником города Монпелье, просили его помочь им в проведении трех пунктов их контрхерема, но начальник заявил им, что первые два пункта, как относящиеся к внутреннему религиозному спору, его не касаются, и он может содействовать только проведению третьего пункта, направленного против запрещения светского образования. Однако о вмешательстве власти в борьбу партий сведений не имеется.

В защиту опальной науки выступил ряд известных писателей, которые и лично были задеты барселонской анафемой. Известный талмудист Менахем Меири из Перпиньяна, автор историко-критического комментария к Талмуду («Bet ha’bechira»), составленного по системе Маймонида, отозвался на барселонский херем протестующим посланием к Абба-Мари. Он порицал ту нелепую тактику, в силу которой запрещаются лучшие произведения человеческого гения потому только, что незрелый ум может на них споткнуться. «Разве, — спрашивает он, — сад мудрости (pardes) был закрыт после того, как Элиша бен-Авуя (Ахер) вышел из него с наклонностями к разрушению?»

С горячим протестом выступил и даровитый молодой писатель Иедая Бедереси (из Безьера, ок. 1280-1340), получивший за свой изящный еврейский стиль эпитет Гапенини (жемчужник). Поклонник Авраама ибн-Эзры и Маймонида, он занимался главным образом этическими вопросами. Он обессмертил свое имя популярной книгой «Бехинат олам» («Испытание мира»), в которой глубокие моральные ц философские размышления изложены в стиле «Когелет». Узнав, что в Барселоне раввины публично предали проклятию науку и философию, Иедая обратился к Рашбе с посланием, полным благородного негодования (1306). Его возмущает, писал он, не оскорбление, нанесенное науке, ибо она неуязвима, а голословное обвинение в ереси, брошенное в лицо всем ученым Прованса. Наука и свободное исследование приобрели право гражданства в еврействе еще со времени Саадии Гаона и освящены именем великого Маймонида, пред памятью которого все должны преклоняться. Философия принесла огромную пользу иудаизму: она очистила представление о Боге от всего материального, укрепила идею свободной воли и моральной ответственности человека. Религия без философского и научного освещения выродилась бы в грубое суеверие. В заключение Иедая говорит, что никакими мерами не удастся упразднить свободную науку.

Борьба между сторонниками и противниками свободной мысли грозила принять еще более широкие размеры, но в это время на голову французских евреев обрушилась беда, заставившая их забыть партийные раздоры: Филипп Красивый изгнал евреев из Франции ровно через год после того, как были провозглашены херем и контрхерем в Барселоне и Монпелье. Удар обрушился, как известно, и на еврейские общины Лангедока и Прованса, кроме тех, которые находились во владениях арагонского короля Якова II. Нарбонна, Безьер, Люнель и другие еврейские центры были разорены. Их участь разделила община Монпелье, главная арена культурной борьбы, которая, как указано выше (§ 13), опять перешла под суверенитет французского короля. Вот что рассказывает о своих злоключениях зачинщик междоусобицы Абба-Мари: «В 5066 году (1306) грехи наши привели к тому, что обнародован был приказ французского короля, чтобы у всех евреев отнять имущество, выбросить их из домов и изгнать из королевства. Все отданы были под стражу, молодые и старые, дети и женщины, и затем в воскресенье 16-го Ава изгнаны из страны. Евреи города Монпелье изгнаны были в месяц Мархешван 6-го года (октябрь 1306). Часть отправилась в Перпиньян, уверенные в помощи короля Майорки, который даст им возможность жить и снискивать пропитание, а часть скиталась по Провансу, полагаясь на помощь Божию. Я, поселившись сначала в городе Арле, уехал оттуда и переселился в Перпиньян, куда прибыл в первый день месяца Шеват, шестого месяца со времени нашего изгнания». Таким образом, значительная часть изгнанников из Монпелье нашла приют в Перпиньяне, остававшемся под властью «короля Майорки», т.е. Арагонии. Абба-Мари рассказывает, будто свободомыслящие и на новом месте преследовали его и прибывших с ним эмигрантов-единомышленников, уговорив королевских чиновников препятствовать их водворению в городе, но некоторые члены местной общины взяли их под свою защиту. Общее горе на первых порах не примирило противников, но с течением времени культурная борьба все-таки заглохла. Крушение французского центра ошеломило всех. Когда в 1315 году изгнанники получили возможность вернуться на родину, им уже было не до культурной борьбы: предстояла элементарная борьба за существование, длившаяся до конца бедственного XIV века.

§ 18. Мистическая теософия, каббалисты и мессианисты

Если раввинизм одержал победу после столетней борьбы с просвещением, то немалую помощь в этом оказало ему то мистическое направление, которое усилилось среди испанских и провансальских евреев в XIII веке. Рационализм Маймонида и его более крайних последователей не мог удовлетворять религиозную совесть тех верующих людей, которые в ту мрачную эпоху искали в иудаизме пищи для сердца, а не для ума, для самозабвения, а не самосознания. Люди мистически настроенные не могли мириться с «доктриной здравого смысла» философов, которая снимала с религии ее таинственный покров и давала абстрактные идеи вместо живых образов фантазии. С другой стороны, их не могла удовлетворять и та формальная религиозная ученость, те мелочные умствования в области законоведения, которым так усердно предавались талмудисты. Теологическая пытливость, пробужденная философами, толкала такие умы дальше, в область потустороннего, постигаемого только путем интуиции. Разум, бессильный проникнуть в тайны мироздания, должен был призвать на помощь прихотливую фантазию, теология уступала место теософии. Вместо того чтобы искать объяснения высших догм и преданий иудаизма в естествознании и метафизике Аристотеля, стали искать его в национальных источниках, в дебрях талмудической Агады и мидраша, в темных апокрифах и апокалипсисах. Многие ухватились за эту «тайную мудрость» («chochma nistara») как за противовес рационалистической философии, и мистицизм сделался верным спутником в соратником раввинского ортодоксизма[20].

Так распространилось в Испании и Франции XIII века то тайное, эзотерическое учение, которое получило название Каббала, тайное «предание» для посвященных. Подобно «устному учению» древности, впоследствии закрепленному в талмудической письменности, новое мистическое учение цеплялось за Библию как первоисточник иудаизма. Как прежде творцы Талмуда старались выводить из слов Торы свои многочисленные законоположения, ссылаясь на устное предание, так теперь каббалисты истолковывали мистически каждое библейское выражение, утверждая, что под ними скрываются истины, доступные только посвященным, и в свою очередь ссылались на какие-то темные предания, идущие от времен Моисея, патриархов и творцов Мишны.

Каббала XIII века основывалась главным образом на Филоновом принципе эманации. Бог есть «Эн-соф», Бесконечное, существо непостижимое, лишенное всяких конкретных атрибутов и проявляющееся только через свои творения. Такая отвлеченная сила, лишенная всякой материальности, не могла непосредственно создать мир материальный, а потому между Бесконечным и видимым миром установились десять посредствующих творческих сил или сефирот («сефира» — число, в смысле чисел-сил старого учения «Книги творения», однозвучно и отчасти родственно аристотелевским небесным «сферам»). Из Бога изошла сначала путем эманации или излучения первая сефира, из первой — вторая и так далее до десятой. Эти десять сефир, подобных Богу, но неравных Ему по сущности, стоят ближе к видимому миру. Они сотворили мир и управляют им, причем каждая из них имеет свою функцию. Вот символические названия сефир по их рангу: Венец, Разум, Созерцание, Любовь (или Милосердие), Слава, Могущество, Красота, Великолепие, Основа и Царство (Господство). Первые три сефиры образуют высший духовный порядок мира: разум, пророчество или божественное откровение; четвертая, пятая и шестая — нравственный порядок, последние четыре — материальный мир. Этим трем группам соответствуют три ступени творчества: познаваемое, чувствуемое и материальное (muskal, murgaS, mutba). Посредством сефир Бог делается доступным нашему чувственному восприятию. Когда в Библии говорится: «Бог сказал, снизошел на землю», то это относится не к непостижимому Бесконечному, а к сефирам. Тайна молитвы заключается в воздействии человека на ту или другую из сефир, причем каждое слово молитвы вызывает определенные колебания в высших мирах. Учение о душе и загробной жизни связано в каббале с учением о метемпсихозе (переселение душ, «гилгул»). По окончании земной жизни человека душа, сохранившая свою чистоту, подымается беспрепятственно в царство вечных духов, душа же, оскверненная грехами, переселяется в тело другого человека, новорожденного, и пребывает в земной оболочке до тех пор, пока не искупит своих грехов и не очистится.

Эта туманная теософия примиряла отвлеченную догматику иудаизма с неизбежной наклонностью верующих к материализации Божества. Умы, порывавшиеся «по ту сторону сознания», находили точку опоры в этой системе посредствующих сил, более доступных для фантазии. Каббала открывала им мировые тайны, на которые находила намеки в «скрытом смысле» библейских текстов.

Распространение каббалистических учений среди испанских и провансальских евреев шло в XIII веке параллельно распространению идей Маймонида. В то время когда одни просвещали свой ум трезвой философией «Путеводителя блуждающих», другие углублялась в темную теософию новоявленных каббалистов. Первоначальным гнездом каббалы был арагонский город Герона. Здесь в начале XIII века проповедовал «тайное учение» некто р. Азриель (или Эзра), об обстоятельствах жизни которого ничего неизвестно. Из сохранившихся фрагментов его трактата о десяти сефирах («Ezrat Adonai») видно, что он спорил с «философами», которые признавали только истины доказуемые и отрицали сверхразумные понятия об «Эн-соф» и сефирах. От этого таинственного Азриеля заимствовал, как полагают, свои каббалистические идеи знаменитый Рамбан, в библейском комментарии которого попадаются намеки на «тайны Торы» («sodot ha’tora»). Сначала учение каббалы распространялось устно, как всякая эзотерическая доктрина, назначаемая только для посвященных, но во второй половине XIII века адепты каббалы уже решаются выступить со своими идеями в литературе.

Одним из первых каббалистов-писателей был кастильский раввин Тодрос бен-Иосиф Абулафия (ум. ок. 1289 г. в Толедо). Подобно вышеупомянутому дяде своему Меиру Абулафия, он был резким противником рационалистической философии. Он порицал рационалистов за их стремление познавать божественное человеческим разумом и оценивать заповеди Торы со стороны их практической целесообразности; он был недоволен философами за то, что они отрицают существование злых духов. Истинную мудрость он находил только в каббале, корни которой лежат в талмудической Агаде. Свои мистические воззрения Тодрос Абулафия изложил в очень темной форме в книге «Оцар га’кавод» («Сокровище славы»), где приведены некоторые цитаты, позже появившиеся в «Зогаре», что доказывает причастность автора к составлению этой Библии каббалы[21].

Между метафизикой и мистикой стоял современник Тодроса, Исаак Аллатиф (ум. ок. 1290 г.), автор нескольких сочинений, высоко ценимых каббалистами («Цурат га’олам», «Шаар га’шамаим» и др.). Аллатиф развивает идею мистического пантеизма: «Безусловная отвлеченность существа Божия и его всеведение убеждают нас, что Бог находится во всем и все находится в Боге». Он наглядно изображает проявление Божества в мире духов и низших аферах посредством геометрических фигур: Бог относится к миру, как точка к линии или как линия к плоскости. Другой каббалист, Иосиф Джикатилла (ум. ок. 1305 г.) больше придерживался «арифметического» метода: в сочинении «Гинат эгоз» («Ореховый сад») он занимается таинственными словосочетаниями и вычислениями («церуфим»), приводя их в связь с учением о сефирах. Он изучил формулы заклинаний и слыл «чудотворцем».

Каббала не ограничивалась умозрениями, она порождала и восторженных мечтателей, претендовавших на пророческое или мессианское призвание. Таким был Авраам Абулафия из Сарагосы (ок. 1240-1291), проживший недолгую, но бурную жизнь. В юности предпринял он странное путешествие с целью отыскания легендарной реки Самбатион и живущих за ней затерянных колен израильских, посетил Италию, Грецию и Палестину. В Италии он увлекся изучением философии и несколько раз перечитал «Путеводитель» Маймонида. Вернувшись в Испанию, он углубился в изучение каббалы. «На 31-м году жизни, будучи в Барселоне, — рассказывает Абулафия, — я силою Божией был разбужен от сна и стал изучать «Книгу творения» («Сефер Иецира») с комментариями. Дух мой ожил, дух Божий коснулся моих уст, и я узрел много дивных видений. И видел я фантастическое и странное, и мысли мои путались, ибо некому было показать мне верную дорогу, и в течение 15 лет я был как слепец, ощупывающий дорогу днем. Злой дух меня преследовал, и я терял рассудок от всего виденного мной». В таком экзальтированном состоянии Авраам Абулафия создал свою каббалистическую теорию, отличающуюся от теории «сефир». Он воскресил идею «Книги творения» о 22-х буквах алфавита, при помощи которых слово Божие сотворило мир. Сочетание этих букв в таинственные формулы имен Божиих («церуфе-шемот») дают возможность, по мнению мистиков, творить чудеса, и Абулафия уверил себя, что он одарен этой способностью. Он снова уехал в Италию и там распространял свое учение устно и письменно. В это время в его голове вдруг созрела мысль о возможности слияния христианства с иудейством через каббалу. Христианский догмат Троицы казался родственным учению о десяти сефирах: там Бог в трех лицах, тут Бог в десяти лицах. Сначала это сходство смутило Абулафию; он нападал на сторонников учения о сефирах, которые «удесятеряют Божество подобно тому, как христиане утраивают Его», но потом он сам воспользовался этим учением как орудием пропаганды среди христиан. В 1280 г. экзальтированному мечтателю пришла в голову безумная мысль: явиться к римскому папе Николаю III с целью посвятить его в свое открытие о сходстве «сефирологии» с христологией и склонить его к иудейской вере. Абулафия дорого поплатился за эту попытку: его арестовали в Суриано, близ дворца папы, куда он старался проникнуть вопреки бдительности стражи. Оттуда его отвезли в Рим, продержали 28 дней в заточении и затем отпустили. Очутившись потом в Сицилии, он уже стал выдавать себя за мессию, уверяя, что Бог открыл ему «конец изгнания и начало избавления Израиля» (1284). Момент избавления имел наступить, по его предсказанию, в 1290 году. Нашлись в Сицилии легковерные люди, которые увлеклись фантазиями Абулафии. Тогда более здравомыслящие представители еврейской общины в Палермо обратились к Рашбе в Барселону за сведениями о личности самозваного пророка. Рашба ответил, что издавна знает Абулафию как фантазера и мистификатора. Абулафии пришлось покинуть Сицилию и поселиться где-то близ Мальты. Здесь писал он апокалиптические видения с мессианскими предсказаниями, основанными на сочетаниях букв разных имен Бога («Книга буквы», писанная в 1288 г.). Он жалуется на «еврейских умников», которые говорят: «Какая нам польза от исчисления имен Божиих? Мы лучше будем исчислять наши запасы золота и серебра». Он нападает на раввинов, занимающихся только явным, а не тайным учением. Чем кончил этот мечтатель, неизвестно. Авраам Абулафия написал несколько каббалистических сочинений, из которых изданные части содержат много глубоких мыслей наряду с фантастическими представлениями[22].

Под влиянием мистической пропаганды выступили в Касталии два самозваных пророка, объявившие себя предтечами мессии: один — в округе Сеговии, а другой — в городе Авиле (1295). О пророке из Авилы рассказывали, что он не умел ни читать, ни писать, но ангел научил его, и он по вдохновению свыше написал сочинение «Чудеса мудрости». Многие увлекались предсказаниями этого экзальтированного человека. Более трезвые члены общины обратились к Рашбе с вопросом, верить ли пророчествам, и получили совет: не доверять мнимым чудотворцам, обманывающим народ. Однако толпа в Авиле не слушала увещаний; легковерные люди постились, раздавали милостыню и ждали мессианских чудес. В определенный день многие оделись в белые ризы и собрались в синагоге, чтобы услышать там звуки мессианского рога. Долго ждали и, конечно, ничего не дождались, но при выходе из синагоги собравшиеся удивились, заметив у себя на одежде маленькие крестики. Эта «знамение» (может быть, незаметно подстроенное хитроумными противниками лжепророка) устрашило всех. Отчаявшись в пришествии мессии, некоторые крестились, а другие сошли с ума. Самозваный пророк куда-то исчез.

§ 19. Появление книги «Зогар»

В конце XIII и начале XIV века в кружках испанских каббалистов обращались списки таинственного комментария к Библии, получившего имя «Зогар» («Сияние»). Книга имела форму агадического Мидраша и содержала проповеди и беседы рабби Симона бен-Иохаи и других таннаев II века, но отличалась от обыкновенных Мидрашим своим глубоко мистическим содержанием, изложением бесед в форме небесных видений или откровений, полученных Симоном бен-Иохаи, наконец, своим языком — арамейским вместо еврейского. Говорили о том, что списки были найдены в Палестине Рамбаном, переселившимся туда после барселонского диспута 1263 года, и пересланы в Испанию. Народная молва прибавляла, что таинственная рукопись была сочинена Симоном бен-Иохаи в те годы, когда он скрывался в галилейской пещере от преследований римлян, и в течение многих веков лежала в каком-то потайном месте, пока ее не нашли и не переслали в Кастилию. Фактически известно лишь то, что во второй половине XIII века кастильский мистик Тодрос Абулафия и другие названные выше каббалисты развивали в своих сочинениях мысли, чрезвычайно сходные с теми, которые потом были найдены в «Зогаре», порой даже изложенные в тех же выражениях, но на еврейском языке и без названия источника. Больше всех черпал из этих «тайнописей» кастильский каббалист Моисей бен-Шемтов де Леон (ок. 1250-1305), которому суждено было превратить «Зогар» в священное писание каббалы.

Уроженец кастильской провинции Леон, близкий к семье Тодроса Абулафии, Моисей де Леон сделал себе профессию из распространения списков каббалистических книг. Он жил в разных городах (Гвадалхаджар, Вальядолид, Авила) и, по-видимому, находился в зависимости от щедрых меценатов, которым посвящал свои сочинения. А писал он и переписывал очень много. Между 1287 и 1293 годами он составил ряд книг, из которых две посвятил сыну Тодроса Абулафии, Иосифу. В этих книгах («Sefer ha’rimmon», «Sefer ha’miskal», «MiSkan ha’edut» и другие) Моисей де Леон часто цитирует неизвестные каббалистические Мидрашим в такой таинственной форме: «Я нашел в одном Мидраше» или «в иерусалимском Мидраше», «Я видел в тайнах Торы», «Я открою тебе великую тайну». Большей частью эти цитаты представляют собой еврейскую передачу арамейского текста «Зогара». Между прочим, там развита основная идея «Зогара», что истины Торы могут быть раскрыты не путем Разума, а только путем интуиции или «тайной мудрости» каббалы. Зачем понадобилось Богу, вопрошает автор, дать нам синайское откровение в грозе и буре, при громе и молнии, если бы откровение учило нас тому же, что преподает нам философ Аристотель без всякого грома и треска? Нет, Тора есть только наружная оболочка мысли Божией, ядро же ее скрыто от глаз профанов и доступно лишь посвященным. Неизвестно, был ли Моисей де Леон сам убежден или старался убедить других в том, что он обладает этим тайным ядром Торы в образе дошедших до него тайнописей, — во всяком случае, он сделал из них самое широкое употребление. Включив многое из «древних» рукописей в свои сочинения, он вместе с тем вносил свои мысли в эти рукописи, которые он не только копировал, но и редактировал. И таким образом каббалистический апокриф, получивший имя «Зогар», явился, как многие другие писания этого рода, продуктом коллективной работы безвестных мистиков прежних веков и каббалистов XIII века, идеи которых были собраны здесь в конце века Моисеем де Леоном.

В изложении «Зогара» участие позднейших составителей, конечно, тщательно скрыто. Главным творцом книги выступает здесь Симон бен-Иохаи в лучезарном ореоле второго Моисея, получающего откровение от «запрестольного ангела» Метатрона. «Свидетельствую именем высоких небес и Святой Земли, — торжественно звучит голос ясновидца, — что я теперь созерцаю то, что не дано было видеть ни одному смертному с тех пор, как Моисей вторично взошел на Синай»... («Zohar», отдел «Nase»). «Зогар» состоит из нескольких, по-видимому, разновременно написанных книг, которые в позднейшей редакции были механически соединены. Основной слой этого обширного сборника состоит из проповедей на тексты Пятикнижия, расположенных в порядке его 52 субботних отделов по годичному кругу чтения в синагогах, как принято во всех Мидрашах к Торе. В основной текст вставлены фрагменты из книг, носящих таинственные заглавия: «Большое собрание» («Idra rabba»), «Малое собрание» («Idra zuta»), «Книга сокровенная» («Safra dizniuta»), «Тайный Мидраш» («Midras ha’neelam»), «Верный пастырь» («Raja mehemna») и другие. Главная мысль «Зогара» совпадает с теми доводами, которые выставлялись против рационализма в течение всего XIII века, а именно, что в библейских рассказах и заповедях скрыты величайшие мировые тайны. «Горе человеку, — восклицает мнимый Симон бен-Иохаи, — который думает, что Тора содержит обыкновенные рассказы и разговоры простаков! Мыслимо ли, чтобы Бог не нашел святых слов для своей Торы и должен был набрать все эти будничные рассказы об Агари и Исаве, Лаване и Якове, Билеаме и его ослице, для составления из них той Торы, которая называется учением правды?.. Люди понимающие не смотрят на одежду, а на тело, что под ней, более мудрые смотрят в душу, в (тайный) смысл Торы, а в будущем мире они увидят душу души, то есть самого Святого Старца (Бога)». Тут мистики сходятся с рационалистами в принципе аллегоризма, только по другим побуждениям: рационалисты видят в святых легендах моральные символы для руководства земной жизнью, каббалисты же видят в них символы теософские и вычитывают между строками Торы целую небесную метафизику.

Теософия «Зогара» основана на вышеупомянутом учении об эманациях или сефирах. Здесь уже намечена развитая позже теория градации миров: мир излучения или эманации (olam ha’azilut), мир творения (olam ha’beria), мир образования (olam ha’jezira) и мир делания (olam ha’assia). Какие-то таинственные нити протянуты между одним миром и другим, и действия людей на низшей ступени «делания» находят отзвук на высшей ступени «творения». Душа человека находится не только под влиянием творческих сил, чистых божественных сефир: под царством этих светлых духов помещается темное царство злых духов, демонов, разрушительных сил, завлекающих душу человека в свои сети. Первое царство относится ко второму, как лицевая сторона к оборотной («ситра ахара»), как ядро к скорлупе («келипа»). Царство демонов имеет свои десять ступеней или негативных сефир, откуда идет все греховное в душу человека. Каждое нарушение религиозного закона предает человека во власть демонов, а соблюдение закона приводит его в связь с чистыми творческими силами. В этом и заключается главное назначение Торы.

Авторы «Зогара», как сокровенной Торы, связывали с появлением этой книги наступление «мессианских времен». Книга появилась в середине первого века шестого тысячелетия от сотворения мира, к которому еще древняя талмудическая Агада приурочивала пришествие Мессии. В «Зогаре» разбросаны намеки, предсказывающие в ближайшие века (от XIV до XVII) наступление мессианских «чудес»: крушение царств и народов, торжество Израиля, возвращение в Святую Землю и, наконец, чудо воскресения мертвых.

Так в конце XIII века вынырнула из какого-то таинственного источника эта странная книга, смесь метафизики с мистическим бредом, ставшая впоследствии Библией каббалистов. Многие верили, что Моисей де Леон распространял списки открытой в его время подлинной рукописи р. Симона бен-Иохаи; другие допускали, что он в силу сродства душ писал именем древнего танная; третьи подозревали просто подделку. Вскоре после смерти Моисея де Леона была сделана попытка проверить подлинность «Зогара». Один богатый человек в Авиле предложил жившей там в нужде вдове покойного большую сумму денег за древний подлинник «Зогара», с которого списывал ее муж, но простодушная женщина ответила, что ее муж не копировал древних рукописей, а писал все «из головы». С другой стороны, друг покойного, Иосиф б. Тодрос Абулафия, свидетельствовал, что он сравнивал разные копии «Зогара», изготовленные Моисеем, и нашел их все тождественными.

Спор о происхождении загадочной книги продолжался и в следующие столетия, особенно после того, как она породила в еврействе сильное мистико-мессианское движение. Спор шел о том, действительно ли «Зогар» зародился во II веке в голове галилейского отшельника, или он есть произведение каббалиста, жившего на одиннадцать веков позже. Историческая наука иначе ставит этот вопрос, и решает она его так, как решаются все подобные вопросы о коллективных апокрифах. В составлении «Зогара», как сборника целого цикла произведений, участвовали богоискатели различных поколений: палестино-вавилонские мистики эпохи «Книги творения», испанские и германские каббалисты XIII и следующих веков вплоть до середины XVI века, когда «Зогар» был впервые напечатан в Италии. Каждый участник вносил свою долю в этот сборник, применяясь к его первоначальному стилю, но решающим моментом в судьбе «Зогара» была редакция Моисея де Леона. С этого времени в религиозную письменность вступила книга, которой суждено служить знаменем для религиозных и мессианских движений, волновавших еврейский мир от XVI до XVIII века[23].

§ 20. «Камеркнехты» во время Фридриха II (до 1250 г.)

Положение евреев в Германии XIII века отличалось от положения их во Франции в той мере, в какой отличались между собой обе страны по своему политическому строю. В Германии глава государства носил титул «римско-германского императора» и при Гогенштауфенах действительно простирал свою власть на значительную часть Италии. Императоры и папы, то дружно работая, то враждуя между собой, творили европейскую политику. Это отвлекало внимание императоров от внутреннего управления, которое дробилось в Германии между светскими и духовными феодалами и городскими бюргерскими властями. По отношению к евреям германские императоры еще не проявляли ни церковного фанатизма французского короля Людовика Святого, ни грабительских наклонностей Филиппа Красивого. Установившийся после крестовых походов принцип королевской опеки над евреями понимался различно во Франции или Англии и в Германии: там король, считая своей собственностью личность и достояние еврея, грубо эксплуатировал этого крепостного торговли, а по миновании надобности изгонял его; в Германии евреи также считались принадлежностью «императорской казны», и в XIII веке звание «слуг империи» или «камеркнехтов» (Reichsknechte, servi сатегае) было узаконено в официальных актах, но здесь оно обозначало больше обязанность верховной власти опекать и защищать евреев, чем право эксплуатации их труда. В немецком обществе того времени была распространена идея, что самый титул римско-германского императора налагает на своего носителя историческую миссию — быть опекуном народа, некогда покоренного Римской империей. В тогдашнем германском судебнике «Sachsenspiegel» эта идея объяснялась историческим преданием: император Веспасиан обещал покровительство евреям после того, как Иосиф Флавий излечил от тяжкого недуга его сына Тита, покорителя Иерусалима. В «Schwabenspiegel» прибавлено, что после взятия Иерусалима Тит забрал в плен многих иудеев и отдал их с потомством в собственность римскому двору, и с тех пор они стали имперскими рабами («des Reiches Knechte»). Отсюда вытекало, что германские императоры, унаследовавшие свою власть через Карла Великого от древнеримских предшественников, являются законными владельцами и опекунами всех рассеянных в империи евреев.

Действительно, со времени крестовых походов императоры официально защищают евреев от нападений христианских масс, обеспечивают их скудные права и самоуправление их общин, взимая за эту защиту определенные подати. Не имея возможности, по упомянутым выше причинам, вникать во все дела внутреннего управления, императоры во многих местах уступают свою «еврейскую регалию» феодалам, преимущественно епископам тех городов, где сосредоточены еврейские общины; епископ-владетель в таких случаях уплачивает императору огульную сумму причитающихся с данной общины податей за известный срок и затем получает с нее доходы с лихвою. Часто император или его заместитель, нуждаясь в деньгах для покрытия военных издержек, «закладывает» еврейскую общину местному епископу, т.е. берет у него взаймы деньги под обеспечение доходов от общины, но потом долго не выкупает «залога», и феодал-кредитор становится полным хозяином местного еврейского населения. На таких же условиях уступается опека над евреями (Juden-schutz) городским властям, представителям христианского бюргерства, которое все более становится политической силой в Германии той эпохи. Городам опека передается либо непосредственно от императора, либо от епископа данной епархии. В автономных провинциях судьба евреев зависит от герцогов, ландграфов и маркграфов, и здесь император вмешивается только в случаях больших катастроф, когда нужно защищать евреев от массовых эксцессов.

Таким образом, в Германии опека над евреями дробилась между императорской, феодальной и городской властью в то время, когда во Франции начался уже процесс сосредоточения власти в руках короля. Но у всех трех опекунов положение опекаемого было незавидно. Оттесненные на дно общественной жизни, евреи располагали только теми правами, которые получались в виде остатка от суммы прав и привилегий, забранных высшими и средними сословиями христианского населения. Это был очень скудный остаток, состоявший в праве заниматься торговлей вне защиты купеческих гильдий и особенно ссудой денег. Такая ограниченность промыслов, стесняемых еще произвольными пошлинами и поборами, обрекала евреев на экономическое прозябание. Тяжесть положения усугублялась необеспеченностью личности и имущества евреев от насилий, которые в Германии, в отличие от Франции, возникали не сверху, а снизу. Погромы на почве религиозного фанатизма стали обычным явлением в германских городах; судебные процессы по делам о мнимых ритуальных убийствах и осквернении церковных даров приводили к массовым казням невинных. Официальный защитник евреев, император, обыкновенно являлся на помощь после того, как злое дело уже совершилось и он мог только кое-где покарать зачинщиков погрома. Епископы-феодалы в своих интересах часто обуздывали фанатизм своей паствы, но им приходилось лавировать между этим личным интересом и клерикальной политикой. Наименее надежными покровителями были городские магистраты, представители христианского мещанства, относившегося недружелюбно к евреям как торговым конкурентам. А между тем время было неспокойное: кроме внешних войн, Германия тогда страдала от периодических гражданских войн в моменты междуцарствия. Династические распри после смерти каждого императора, бесконечная борьба Штауфенов и Вельфов, соперничество феодальных князей — все это питало смуту и поддерживало режим кулачного права, при котором самыми беззащитными жертвами являлись евреи.

С такой смуты начался XIII век. Во время долгой борьбы за императорскую корону между Штауфенами и Вельфами (1198-1212), предшествовавшей воцарению Фридриха II Гогенштауфена, опека над евреями часто переходила к епископам, и сановникам церкви приходилось защищать «неверных» от эксцессов возбужденных христианских масс. В 1207 году мещане в Галле (Halle) подожгли еврейский квартал и прогнали его обитателей, но архиепископ Альбрехт из Магдебурга наказал мещан, наложив на них штраф в размере тысячи марок серебром. Даже после успокоения страны при императоре Фридрихе II (1212-1250) имперская власть продолжала уступать епископам свою опеку над еврейскими общинами. Этот прославленный император, в котором соединялось столько умственных и нравственных противоречий — вольнодумный поклонник арабско-еврейской философии и по временам фанатик церкви, гуманист и жестокий деспот, — был изменчив и в своих отношениях к евреям, но в общем он старался защищать их как своих «камеркнехтов». В 1216 году он выдал «своим верным евреям» (fidelibus nostris judaeis) в Регенсбурге грамоту, которою подтвердил полученную ими от Фридриха I привилегию и гарантировал им полную неприкосновенность личности и имущества. А в 1236 году Фридрих II, издавая общую хартию для всех германских евреев, именует их уже «слугами нашей казны» («servi camerae nostrae») и дважды отмечает непосредственную принадлежность их к императорской «камере» (omnibus judaeis ad cameram nostram immediate spectantibus»). Новая хартия распространила на всех германских евреев действие тех статутов, которые издавались для отдельных общин при Фридрихе Барбароссе, но в ней резче формулирован принцип подданства евреев: в титуле «слуги казны» выражалось одновременно и пренебрежение, и милостивое попечение. Как понимал сам император этот титул: в том ли смысле, что евреи — личные его слуги или что они вообще обречены на рабство? В полной противоречий политике Фридриха II можно найти подтверждение и тому и другому. Отняв в 1237 году город Вену у австрийского герцога Фридриха Воинственного, император в благодарность за преданность венеких горожан выдал им привилегию, в силу которой евреи лишались права занимать должности, дающие им возможность «притеснять христиан». При этом император объяснял свою меру совершенно в стиле Иннокентия III: «ибо с древнейших времен императорская (римская) власть, в отмщение за совершенное иудеями преступление (против Христа), обрекла их на вечное рабство (perpetuam servitutem)». А в следующем году Фридрих выдал венским евреям особую грамоту, в которой возвестил, что принимает их, как «слуг нашей камеры», под свое императорское покровительство.

Старания двуликого императора доказать на словах свою верность канонам церкви не могли скрыть от зоркого глаза стражей церкви в Риме, что на деле каноны о евреях плохо соблюдаются в Германии и что в небрежности тут повинны и многие епископы. В 1233 году пана Григорий IX, поощрявший инквизицию и сожжение Талмуда во Франции, обратился к германскому духовенству с посланием, полным упреков по поводу вольностей, предоставленных евреям в стране вопреки решениям церковных соборов. Папа «со скорбию и стыдом» отмечает следующие «ужасные» факты: германские евреи владеют рабами-христианами и обращают их в свою веру, а некоторые вольные люди добровольно «иудействуют»; «хулители Христа» иногда в качестве должностных лиц имеют власть над христианами; христианские кормилицы и прислуги служат в еврейских домах, где совершаются вещи, о коих нельзя говорить «без отвращения и ужаса»; в некоторых областях Германии евреи не отличаются в своей одежде от христиан, отчего иногда происходит нежелательное смешение. Папа требует от духовенства всех германских епархий, чтобы оно не допускало таких нарушений церковных правил, а в особенности запрещало религиозные диспуты между евреями и мирянами из христиан, так как души простых людей могут быть уловлены в сети иудейства. Для обуздания еврейства следует прибегать к содействию светской власти (auxilio brachii saecularis), а нарушителей-христиан карать «церковной цензурой». Папе вторили местные церковные соборы. В 1227 году собор епископов в Трире запретил христианам диспутировать с евреями, принимать от них лекарства и врачебные советы, а также отдавать свои деньги «Каверчинам» (caorsini — итальянские ростовщики) и евреям для получения через них прибыли. В том же самом году, когда появилось грозное послание Григория IX к духовенству, состоялся областной собор в Майнце, который постановил отлучать от церкви христиан, служащих у евреев. Конечно, все эти решения плохо исполнялись. Те епископы, которые были непосредственными опекунами еврейских общин, редко соблюдали невыгодные для обеих сторон соборные постановления. Борьба с такими легальными репрессиями была возможна. Гораздо опаснее была нелегальная работа темных сил, распространявших в народе самые дикие суеверные представления о евреях. В то время по Германии из каких-то смутных источников (вероятно, в связи с учреждением ордена доминиканцев и «sanctum officium» инквизиции) разлилась отрава «кровавого навета»: в разных местах распускались слухи об убиении евреями христианских детей для каких-то ритуальных целей. Слухи о мнимых убийствах приводили к действительным казням невинных. Пошла новая полоса мученичества.

§ 21. Ритуальные наветы и протест папы

В 1235 году в разных местах Германии возникли, как будто по предварительному уговору, обвинений против евреев в убийстве христианских детей[24]. В двух соседних городах Лауда и Бишофсгейм (в Бадене) было казнено по такому поводу несколько представителей еврейских общин. Конец того же года ознаменовался особенно мрачной трагедией. В окрестностях города Фульда жила семья мельника. В вечер Рождества Христова, когда мельник с женой ушел в церковь, дом его сгорел и пятеро детей погибло. В городе тогда шаталась шайка крестоносцев, в которой, может быть, и находился виновник преступления. Но суеверная молва направила обвинение против евреев: им нужна христианская кровь для лечения своих болезней, они, следовательно, и убили детей мельника и подожгли дом для сокрытия следов; молва прибавляла, что кровь увезена злодеями в кожаных мешках. Тридцать два человека из местной еврейской общины были схвачены и подвергнуты допросу с пыткой; двое, желая избавиться от мучительной пытки, сознались в не содеянном преступлении, и через три дня все арестованные с женами и детьми были убиты разъяренными крестоносцами. Император Фридрих II находился тогда в городе Гагенау. Туда привезли к нему вырытые трупы детей мельника, чтобы наглядно представить злодейство евреев и оправдать расправу над ними. Христианское население волновалось, взирая на тела «святых мучеников», но император-скептик, взглянув на трупы, брезгливо сказал: «Закопайте их, они ни на что более не годны». Тем не менее он, для успокоения взволнованных масс, повелел расследовать дело в особой комиссии из светских и духовных сановников. Перед комиссией поставлен был принципиальный вопрос: сколько правды в народном поверии, будто евреи убивают христианских детей и употребляют их кровь для религиозных и других целей? Мнения в комиссии разошлись: одни признавали, другие отвергали поверие. Тогда Фридрих заявил, что, хотя он лично, на основании прочитанных им книг, убежден в невиновности евреев, он готов пригласить на совещание крещеных евреев, которые не станут скрывать вредных сторон отвергнутого ими вероучения. Вызванные из разных мест выкресты, сведущие в еврейской письменности, свидетельствовали, что в этой письменности нет никаких указаний на употребление человеческой крови, а Тора и Талмуд запрещают есть даже мясо с кровью. Выслушав такой отзыв, члены совещания — епископы, монахи, герцоги и графы — постановили и подписали следующее решение: евреев Фульды признать невиновными в убийстве детей мельника и объявить во всеобщее сведение, что такого рода обвинение является клеветой и что никого из германских евреев нельзя на этом основании привлекать к суду. Решение совещания было подтверждено императором в особом декрете (июль 1236 г.), приложенном к вышеупомянутой генеральной привилегии германских евреев, изданной в том же году. Об этом просили встревоженные евреи, которые, вероятно, оплатили императорскую милость щедрой данью, как оплачивались все привилегии и охранные грамоты. Церковные летописцы не преминули сделать отсюда злостный вывод, что в фульдском деле «императорская строгость была смягчена полученной от иудеев большой суммой денег».

Однако как императорский вердикт не мог вернуть к жизни невинно казненных фульдских евреев, так не мог он остановить распространение дикой кровавой легенды, грозившее новыми расправами. По-прежнему случайное обнаружение какого-нибудь трупа христианина давало повод к нападениям на местных евреев, к самосуду с употреблением пыток, к убийствам и грабежам. Нередко в дом еврея подбрасывали труп убитого христианина, чтобы взвалить на домовладельца чужую вину, а местные власти пользовались этим для вымогательства денег у запуганной еврейской общины. Измученные постоянными тревогами немецкие евреи обратились через депутатов к папе Иннокентию IV с просьбой взять их под свою защиту и разъяснить христианскому миру всю лживость направленного против них суеверного обвинения. Папа, находившийся тогда и Лионе, снизошел к ходатайству евреев. 5 июля 1247 г. была издана и разослана архиепископам и епископам Германии замечательная папская булла следующего содержания:

«Мы получили слезную жалобу евреев Германии на то, что некоторые церковные и светские сановники, а равно прочие благородные и власть имущие особы в ваших городах и епархиях изобретают против них безбожные обвинения, изыскивая поводы, чтобы грабить и несправедливо присваивать себе их имущества. Эти люди забывают, что из древних писаний иудейства вытекают доказательства веры христианской. В то время, как Священное Писание велит: «Не убий!» и запрещает им в праздник Пасхи даже прикасаться к мертвечине, против евреев поднимают ложное обвинение, будто они едят в этот праздник сердце убитого младенца. Если находят где-либо труп неизвестно кем убитого человека, его по злобе подбрасывают евреям. Все это служит предлогом, чтобы яростно преследовать их. Без суда и следствия, не добившись ни улик против обвиняемых, ни собственного их сознания, наконец, вопреки милостивым привилегиям, которые предоставлены евреям апостольским престолом, у них безбожно и неправосудно отнимают имущество, морят их голодом, подвергают заточению и пыткам и осуждают на позорную смерть. Положение евреев под властью таких князей, дворян и потентатов гораздо хуже, чем положение их предков в Египте под властью фараона. Из-за этих преследований несчастные вынуждены покидать те места, где предки их жили с незапамятных времен. Боясь конечного истребления, они теперь прибегают к защите апостольского престола. Не желая, чтобы несправедливо мучили евреев, обращения коих еще ждет милосердный Бог, мы приказываем вам, чтобы вы обращались с ними дружелюбно и доброжелательно. Если вы услышите о подобных незаконных притеснениях со стороны прелатов, дворян и вельмож, старайтесь ввести дело в границы закона и не допускайте, чтобы евреев так или иначе несправедливо отягощали».

В этой булле Иннокентия IV нашли отзвук те ужасы, которые творились на почве ритуального обвинения в Германии и во Франции (булла была послана и французским епископам). Заступничество папы за евреев вызвано было не только состраданием, но и верой, что еврейский народ когда-нибудь доставит церкви торжество своим обращением «на путь истины». До наступления этого блаженного часа необходимо, однако, изолировать евреев от христиан, дабы охранить последних от влияния иудейства. Тот же папа Иннокентий IV, узнав, что в городе Констанце и его епархии евреи не отличаются от христиан в покрое одежды, предписал в 1254 г. местному епископу строго следить, чтобы евреи, согласно решению Латеранского собора, носили отличительный знак (signum) на одежде, для того, чтобы не было общения между евреями и христианами, в особенности между лицами разных полов.

В 1241 г. евреи в некоторых городах пережили очень тревожные дни по необычайному поводу. Восточные области Германии (район Бреславля) подверглись нашествию монгольских орд, опустошивших тогда Россию и часть Польши. В народе распространилась молва, что вторгшиеся азиатские племена находятся в родстве с евреями и призваны ими в Германию для того, чтобы с их помощью избавиться от власти христианских народов. Христианская летопись (Матвея Парижского) утверждает, будто еврейские купцы, везшие бочки с вином, были схвачены у одной из таможен, причем обнаружилось, что в бочках спрятано оружие, назначенное для монголов. Народная молва имела, по-видимому, связь с мессианским брожением, происходившим тогда среди европейских евреев. Многие верили, что с 1240 года, совпавшего с 5000 годом еврейского летосчисления, наступит время избавления Израиля, ибо по талмудическому преданию в шестое тысячелетие от сотворения мира наступит «время мессианское». Нашествие неведомых азиатских племен, завоевавших Восточную Европу, внушало евреям веру в близость воссоединения с Восточными братьями и в возможность освобождения Святой Земли от христианско-мусульманского ига. Это глухое брожение было замечено христианами, и в одной из немецких летописей («Gesta Trevirorum») была отмечена «великая радость евреев, ожидавших своего мессию и освобождения в 1241 году от воплощения нашего Господа». Горькая действительность, однако, беспощадно разбила эти иллюзии. В том же году еврейская община имперского города Франкфурта-на-Майне почувствовала свою беззащитность. По случайному поводу (еврейский юноша, пожелавший принять крещение, встретил препятствия со стороны родителей и друзей) между евреями и христианами произошло столкновение, которое на другой день привело к погрому: разъяренные христиане врывались в еврейские дома и убили около 180 человек. Евреи в отчаянии сами поджигали свои дома, и огонь, перекинувшись на соседние улицы, истребил полгорода. Некоторые евреи, особенно женщины, спаслись от смерти тем, что приняли крещение. Тем временем монголы ушли в Венгрию, слухи о еврейской измене затихли, и Фридрих II потребовал франкфуртских бюргеров к ответу за избиение его камеркнехтов. Занятый делами в Италии, он поручил своему юному сыну Конраду, номинальному правителю Германии, произвести расследование о виновниках погрома. Следствие тянулось несколько лет и кончилось тем, что Конрад помиловал всех обвиняемых.

Нет сомнения, что во всех этих столкновениях играли роль и экономические мотивы, но в Германии XIII века экономическое соперничество не было еще тем главным регулятором христианско-еврейских отношений, каким оно стало в следующие века. Рост городов и бюргерства в феодальной Германии шел очень медленно, и конкуренция еврея-торговца еще не так остро чувствовалась. Возникавшие замкнутые организации ремесленных цехов и торговых гильдий постепенно оттесняли евреев в область денежной торговли, но и здесь германские евреи не развернули своих кредитных операций так широко, как их богатые соплеменники во Франции или Англии. Они давали денежные ссуды обыкновенно под залог вещей и на короткое время, что уменьшало риск кредитора и размер процентов. Этот размер определялся постановлениями феодальных и городских властей. Съезд представителей городов в Майнце (1255 г.) разрешил евреям-кредиторам взимать не больше двух пфеннигов с фунта (240 пфеннигов) в неделю для краткосрочных ссуд, при годовом же расчете нельзя было брать больше 33 процентов. При тогдашней дороговизне кредита это считалось умеренной прибылью на капитал, и впоследствии сами власти принуждены были повысить ее размер. Во всяком случае, о крупных столкновениях на почве денежных споров еще не слышно в ту эпоху в Германии. Главной причиной антиеврейского движения в массах был тогда религиозно-национальный антагонизм в связи с политической смутой, достигшей грозных размеров во второй половине XIII века.

§ 22. Власть феодалов и бюргеров в годы междуцарствия (1250-1273)

Время великого междуцарствия (1250-1273), последовавшее за смертью императора Фридриха II, не могло не отразиться на судьбе евреев. Ослабление центральной власти и господство «кулачного права» ставили евреев в полную зависимость от местных феодальных и городских властей, которые охотно брали на себя опеку над населением, приносящим обильную дань. Во многих городах епископ и магистрат соперничали между собой за право владеть евреями. Кельнский архиепископ Конрад всячески старался привлечь в свою резиденцию еврейских переселенцев из других мест. Еще в 1252 году он издал конституцию для евреев, живущих и желающих поселиться в Кельне. За уплату определенной подати (tributum, servicium), вносимой дважды в год, в день Иоанна Крестителя и на Рождество, архиепископ обязывается оказывать евреям полное покровительство. Предоставляя еврейской общине самоуправление, он оставляет за собой только право судить членов ее за уголовные преступления. Община свободно избирает своего «иудейского епископа» (episcopus judaeorum, т.е. раввина), за что каждый раз вносит пять марок в казну католического архиепископа. Объявляя эту хартию, кельнский владыка просит бургомистров и членов местного городского совета строго охранять предоставленные евреям права для того, чтобы «привязать к городу живущих там евреев и привлечь туда переселенцев из других мест». Кельнекие бюргеры, однако, не мирились с единоличной властью архиепископа над евреями и требовали доли ее и для себя. В 1258 году этот спор разбирался третейским судом, пред которым архиепископ доказывал, что бюргеры не вправе вмешиваться в его отношения к евреям, которых он получил как феод от империи (tenet ipsos judaeos in feudo ab imperio). Суд решил, что евреи причисляются «к камере архиепископа», но в то же время подчинены власти магистрата, вследствие чего подати с еврейских домов должны делиться в равных долях между обеими властями, под условием сохранения «привилегий» опекаемых. Преемник Конрада, кельнский архиепископ Энгельберт II дал евреям, ввиду их обеднения, ряд новых льгот; между прочим, он запретил жительство в Кельне приезжим менялам — «Каверчинам» и другим ростовщикам-христианам, подрывавшим ссудные операции евреев. Свою грамоту он велел вырезать на камне и выставить в публичном месте, дабы о «вольностях» евреев знали и современники, и потомки (1266).

Папа Иннокентий IV вмешался однажды в спор между епископом Вюрцбурга и бюргерством из-за юрисдикции над евреями. Подтвердив юрисдикцию епископа, папа запретил магистрату обременять их податями и напомнил, что святая церковь, «как добрая мать», терпит евреев среди своих сыновей и позволяет им жить по своим обычаям, в надежде на конечное их обращение в христианство (1253). Вюрцбургские бюргеры наконец обязались не вмешиваться в отношения между епископом и еврейской общиной и не отягощать ее никакими поборами без согласия епископа. В других местах, однако, бюргерство взимало произвольные налоги с еврейских общин, состоявших под епископской юрисдикцией, и страсбургский епископ также сильно жаловался на нарушение своей регалии (1261). Среди церковных феодалов попадались иногда и хищники, которые не только стригли порученных их попечению еврейских овец, но и сдирали с них шкуру. Так поступал магдебургский архиепископ Роберт (или Рупрехт). Возвратившись из Рима, где он потратил много денег на приобретение своего духовного сана, этот образцовый пастырь решил возместить свои расходы на счет подчиненных ему евреев. В один из дней праздника Кущей 1261 года он напал с отрядом своих слуг на еврейское предместье Магдебурга, называвшееся Judendorf, награбил в домах массу денег, серебряной и золотой посуды, а богатейших людей арестовал, чтобы вымогать у них выкуп. Такой же налет он совершил на евреев города Галле, принадлежавшего к магдебургской епархии. Но здесь против епископа-грабителя выступили бюргеры и заявили, что не позволят нарушить договор, обязывающий городское управление защищать евреев. Архиепископ призвал на помощь своих родных, графов Мансфельдов, и осадил город, а на сторону горожан стал герцог Альберт из Брауншвейга. В происшедшем сражении герцог был взят в плен, и город был отдан на расхищение епископу. Добыча этого хищного рыцаря в поповской рясе составляла в обеих общинах около ста тысяч марок.

В ту эпоху «кулачного права» евреям приходилось не только платить городским и феодальным властям чрезвычайные налоги за защиту от нападений, но и лично участвовать в обороне городов против наездов диких феодалов. В Регенсбурге они снаряжали отряды для охраны городских укреплений во время междоусобицы 1251 и 1252 годов. В Вормсе они давали значительные суммы бюргерству на наем солдат для защиты города (1259 и 1271 гг.). За это еврейские общины включались во все договоры о «земском мире» (Landfrieden), которые в то смутное время заключались между феодалами и городскими властями для охраны общественной безопасности. В 1254 году образовавшийся для взаимной защиты Рейнский союз городов (Майнц, Вормс, Кельн, Шпейер, Страсбург, Базель и др.), к которому примкнули местные епископы и графы, обязался распространить действие земского мира не только на знатных людей, но и на всех обывателей, в том числе и на евреев. За то в расходах по поддержанию земского мира должны были участвовать и еврейские общины на Рейне. В 1265 году, в разгар смуты «великого междуцарствия», архиепископы и графы вместе с представительством горожан Франкфурта, Фридберга и Вецлара заключили между собой на три года договор, где, между прочим, говорилось: «Так как во многих городах, вопреки воле Бога, на память о муках которого святая церковь сохраняет евреев, и в ущерб империи, к камере (казне) которой они причислены, необузданные люди производят беспорядки и наносят евреям оскорбления, а иногда бесчеловечно убивают их, постановлено, что всякий виновный в таких беспорядках или издевательствах подлежит наказанию как нарушитель общественного спокойствия». В те годы действительно возобновились погромы в еврейских общинах. Между годами 1264-1267 отмечены в синагогальных мартирологах имена многих еврейских мучеников в Кобленце, Зинциге и некоторых других городах. Особенно ужасна была резня в Зинциге: здесь были сожжены в синагоге 72 еврея. Предлогом для кровавых расправ часто являются ритуальные обвинения. Так, в эльзасском городе Вейсенбурге были казнены колесованием семь евреев под предлогом убийства христианского младенца (1270); среди мучеников были двое обратившихся в иудейство христиан, из которых один до обращения состоял «приором босоногих», то есть монашеского ордена нищенствующих. Возможно, что весь этот процесс был затеян инквизиторами для расправы с двумя отступниками от церкви и что ритуальная басня была только прикрытием этого истинного намерения.

На почве дикого поверия народная фантазия разыгралась тогда в баденском городе Пфорцгейме. Сказка, которую простодушные люди принимали за факт, гласила: какая-то старуха, подружившись с евреями, продала им семилетнюю девочку-сироту Маргариту; евреи окутали девочку в холст со многими складками, поранили тело жертвы во многих местах и пропитали холст ее кровью, а затем бросили тело в реку. Там нашли его рыбаки. «Народ стал кричать, что такое преступление могли совершить только нечестивые иудеи». Скоро явились «доказательства». Когда маркграф Баденский приблизился к трупу ребенка, последний простер к нему руки, как будто умоляя о чем-то; когда же мимо трупа провели евреев, раны на нем вскрылись и из них потекла кровь. Народ был так возбужден этим зрелищем, что потребовал немедленной казни виновных, каковые скоро и нашлись: старуха созналась и назвала лиц, купивших у нее девочку; евреев колесовали и вместе со старухой повесили (1267). Это летописное известие основано на рассказе двух «братьев-проповедников», то есть доминиканцев, «очевидцев происшествия», а может быть — и его изобретателей.

Чему учили народ доминиканцы, видно из проповедей германского монаха Бертольда, произнесенных в Регенсбурге в те тревожные годы (1250-1272). Евреи, еретики и язычники суть дети дьявола, император и феодальные власти должны всячески охранять христиан от их тлетворного влияния. «Христианин по имени и еврей по делам» — такова обычная характеристика дурного человека в устах этого монаха. С евреями не нужно сближаться, а тем более говорить с ними о делах веры, ибо они очень ловки в приведении таких доказательств из Писания, которые расшатывают основы церковных верований. О взаимном отчуждении евреев и христиан усердно заботились провинциальные церковные соборы. Собор Майнцской епархии (1259) напомнил о необходимости клеймения евреев особым знаком на одежде. В двухмесячный срок евреи и еврейки всех городов и сел Майнцского округа обязаны облечься в одежду такого покроя или с таким знаком, по которым их «без колебания» можно было бы отличить от христиан. В тех местах, где власти не примут мер к исполнению этого решения, должно быть приостановлено богослужение в церквах до тех пор, пока князья и нотабли, на чьей территории живет это «неверное и жалкое» племя (gens perfida et misera), не принудят его к исполнению соборного канона. Если в Страстную пятницу какой-нибудь еврей покажется на улице, даже у дверей или окон своего дома, он должен уплатить штраф в пользу местного епископа. Евреям, не соблюдающим относящихся к ним канонов, должны быть запрещены всякие сношения с христианами. Все священники обязаны оглашать эти правила для сведения прихожан в церквах во время воскресного богослужения.

Народ, слушавший в церквах такого рода оглашения, проникался соответственным правосознанием. В тогдашнем народном кодексе права «Schwabenspiegel» повторены церковные каноны: христиане не должны устраивать совместные трапезы с евреями, приглашать их в гости или на свадьбы, купаться с ними в одной бане. От четверга Вербной недели до Пасхи евреи не должны показываться на улицах и обязаны держать закрытыми двери и окна своих домов. Евреи должны носить остроконечные шапки, чтобы их можно было отличить от христиан; христианская прислуга не должна служить в еврейских домах. На суде еврей должен присягать, стоя на свиной коже и держа правую руку на Пятикнижии Моисея. За сожительство христианина с еврейкой или еврея с христианкой полагается сожжение обоих виновных в столь «тяжком разврате». Евреев нельзя принуждать к принятию крещения, но уже принявший, хотя бы по принуждению, обязан остаться в христианской вере; отпадение выкреста от церкви карается сожжением, как всякая ересь. Все эти законы увековечены в кодексе, который в общем не чужд нормального правосознания: в других пунктах там говорится, что евреи должны пользоваться безопасностью и неприкосновенностью, установленной в силу «Kaiserfrieden» для всех безоружных жителей — женщин, священников и купцов, а за убийство еврея следует такое же наказание, как за убийство христианина и т.п. На деле строгие канонические предписания соблюдались не очень строго, как с другой стороны плохо соблюдались и гарантии безопасности.

§ 23. Гнет при Габсбургах и резня Риндфлейша (1298)

Кончилась смута междуцарствия и начался гнет императоров. Добившись власти после долгих войн с соперниками, победившие императоры нуждались в деньгах для покрытия своих военных займов. Доход с евреев, составлявший значительную часть имперского бюджета, приобретал теперь особое значение, и в непрерывном увеличении этого дохода проявлялось искусство управления. Большими виртуозами в этом деле были новые повелители Германии из династии Габсбургов, сменившей Гогенштауфенов. Царствование императора Рудольфа Габсбурга (1273-1291), при котором вся Германия стонала под тяжестью непомерных налогов, было особенно тягостно для евреев. Громадные суммы взимались за «покровительство», за подтверждение прежних прав и «привилегий» еврейских общин Германии и Австрии, объединеных под властью Габсбургов. Система закладывания тех или других общин императорским кредиторам практиковалась все чаще; нередко вымогались деньги у отдельных богатых евреев. Во время отсутствия Рудольфа из Германии надзор за поступлением «еврейских доходов» в имперских владениях поручался архиепископу Майнцскому, который считался канцлером империи; за это десятая часть всех поступлений шла в казну архиепископа, который таким образом был заинтересован в увеличении доходов. Давление податного пресса чувствовалось так сильно, что из многих городов евреи начали эмигрировать в Польшу и в более отдаленные «заморские страны». Тогда Рудольф распорядился (1286), чтобы все земли, дома и движимое имущество эмигрантов, уезжающих без его разрешения, конфисковались в пользу императорской казны. «Все евреи вместе и каждый в отдельности, — так мотивировал он свой приказ, — суть рабы нашей короны и принадлежат вместе со своим имуществом исключительно нам или тем князьям, которым мы их уступили по феодальному праву; следовательно, если иные евреи убегают без нашего особого разрешения и переселяются за море, отчуждая себя от законного господина, то все их добро, движимое и недвижимое, должно быть передано нам».

В связи с податным гнетом и запретом эмиграции находилось трагическое происшествие, героем которого был духовный вождь германских евреев, рабби Меир из Ротенбурга. Странствуя долгое время по еврейским умственным центрам Германии и Франции, этот представитель германских тосафистов пережил многие печальные события своего века. Он был в Париже, в качестве ученика р. Иехиеля, участника религиозного диспута 1240 года, когда сжигались на площади экземпляры Талмуда. Юный талмудист спел тогда свою элегию «Спроси, спаленная огнем» и вскоре вернулся в Германию, где стремился восполнить убыль, понесенную талмудической наукой во Франции. В небольшом франконском городе Ротенбурге-на-Таубере основал Меир свою талмудическую школу, рассадник раввинов для Германии. Отсюда во все общины рассылались авторитетные разъяснения по вопросам религиозной практики и гражданского права; здесь была и высшая инстанция для решения судебных споров. Не будучи официальным верховным раввином Германии, р. Меир был таковым фактически. И вдруг над старым духовным вождем стряслась беда. Во время вышеупомянутой эмиграции р. Меир также решил переселиться в заморскую страну (по-видимому, в Палестину). Вместе со своей семьей он выехал из Ротенбурга, не замеченный властями, и прибыл в Ломбардию. Здесь он остановился, дожидаясь партии переселенцев, с которой должен был отправиться дальше на корабле; но в это время через ломбардский город проезжал из Рима базельский епископ, в свите которого находился крещеный еврей, знавший р. Меира в лицо. Узнав от выкреста о «бегстве» раввина, епископ сообщил об этом местным властям, а те арестовали р. Меира и затем выдали его императору Рудольфу. Беглец был заключен в замке эльзасского города Энзисгейм (1286). Еврейские общины предложили Рудольфу двадцать тысяч марок за освобождение раввина, но император требовал более крупного выкупа. Говорили, что сам заключенный запретил общинам платить много за его освобождение, опасаясь, что власти возведут в систему такой способ вымогательства денег путем ареста раввинов. Он оставался в заключении семь лет, продолжая там свою научную работу и переписку с общинами; некоторые верные ученики оставались около него и облегчали ему тяжесть неволи. Он умер в 1293 году. Власти не разрешили выдать евреям для погребения труп их духовного пастыря. Только спустя 14 лет одному благочестивому человеку, Зискину Вимпфену, удалось выкупить тело рабби Меира и предать его земле на еврейском кладбище в Вормсе, с тем чтобы после своей смерти самому быть похороненным рядом с этим святым человеком.

Ритуальные процессы и кровавый самосуд на этой почве не прекращались во все время царствования Рудольфа. Около Пасхи 1283 г. найденный труп христианского ребенка послужил поводом к нападению на евреев в Майнце. Молва гласила, что кормилица продала этого ребенка евреям. Какой-то рыцарь, родственник убитого младенца, носил его трупик на плечах по улицам города и взывал к мести. Напрасно старался успокоить возбужденную толпу Майнцский архиепископ, обещая расследовать дело и передать виновных суду. Разъяренные христиане бросились на еврейских соседей на второй день своей Пасхи и убили десять человек. Убийцы впоследствии были помилованы императором. В ту же весну пали жертвами гнусного навета 26 евреев в Бахарахе. В 1285 г. толпа изуверов в Мюнхене сожгла синагогу и находившихся там евреев. В Обервезеле распространилась молва, что найденное там тело убитого христианина, «доброго Вернера», будто бы замученного евреями, испускает лучи и творит чудеса. Бюргеры расправились самосудом с мнимыми виновниками, а ко гробу «святого» Вернера потянулись толпы чающих чуда. Убедившись в ложности народной молвы, Рудольф по жалобе евреев оштрафовал бюргеров, а труп мнимого святого велел сжечь (1288).

В это время в народе стала распространяться суеверная сказка о «чудотворной гостии» (hostia mirifica), имевшая свой корень в христианской догме евхаристии: евреи будто бы из ненависти к Христу прокалывают церковную гостию или хлебную облатку для причастия, как символ тела Распятого, и тогда из проколотой облатки течет кровь, которая творит чудеса исцеления больных[25]. Такая чудотворная гостия была обнаружена в 1287 г. в городе Прицвалк (Бранденбург), и местный епископ велел построить на месте, где она была найдена, женский монастырь, куда стекались для исцеления массы больных с приношениями. От обильных даров монастырь процвел, а епископ и прочее духовенство той епархии богатели. Благочестивые пастыри убедились, как выгодно даже инсценировать прокалывание гостии для получения «чудотворной крови» и больших доходов, а вдобавок для укрепления веры в народе. С тех пор фабрикация чудотворных гостий вошла в практику ловких служителей церкви, умевших морочить темную массу.

В 1298 году дикая фантазия об оскверненной гостии послужила в Баварии поводом для массовой резни евреев, напоминавшей по своим размерам времена крестовых походов. Это было к концу семилетней гражданской войны, возникшей после смерти Рудольфа между его сыном Альбрехтом Австрийским и другим претендентом на императорскую корону, Адольфом Нассауским. В Германии вновь господствовало «кулачное право». Одичавшие от непрерывной смуты немецкие массы были удобным орудием в руках фанатиков или хищников, стремившихся к истреблению или ограблению евреев. Пущен был слух, что в городке Ретинген, во Франконии, евреи с целью надругаться над символом тела Христова похитили из церкви гостию и толкли ее в ступе до тех пор, пока из нее не потекла кровь. Один местный дворянин, а может быть, и простой мясник, носивший подходящее для такой профессии имя Риндфлейш (бычачье мясо), собрал вокруг себя массу христиан и объявил, что ему свыше приказано отомстить за святотатство и стереть евреев с лица земли. В апреле 1298 г. банда Риндфлейша перебила евреев в Ретингене и двинулась дальше. По пути к ней примкнуло много других бандитов, и армия убийц разлилась по всей стране. Покраснел от крови сотен еврейских мучеников «красный город» Ротенбург («ha’ir ha’aduma mi’dam», как говорится в написанной тогда синагогальной элегии). Трижды врывались в эту общину разбойные шайки и каждый раз продолжали начатое дело истребления и разрушения (июнь-июль). Из больших общин особенно пострадали Вюрцбург и Нюрнберг. Первая была почти вся уничтожена; спаслись немногие, принявшие притворно крещение, или насильно окрещенные дети. В Нюрнберге несколько сот евреев забрались в крепость и пробовали защищаться, но не устояли и погибли все до единого. Здесь погиб и знаменитый раввин Мардохай б. Гилель, автор талмудического компендиума «Мардохай». Число самоубийств, или «принесений себя в жертву», как тогда выражались, было так же велико, как в год первого крестового похода. Целые семьи, родители с детьми, бросались в огонь или воду, чтобы не попасть в руки мерзких насильников; матери привязывали к груди малых детей и бросались в пламя. Городские власти не могли или не хотели заступиться за евреев, но в некоторых городах бюргеры спасли еврейские общины от разгрома (напр., в Аугсбурге и Регенсбурге).

В течение полугода, от весны до осени 1298 года, свирепствовали шайки Риндфлейша в Баварии и соседней Австрии. За это время было разорено ими до 140 еврейских общин и поселков[26]. Погромы утихли только после смерти Адольфа Нассауского, когда имперскую корону получил его соперник Альбрехт Габсбургский (1298-1308), восстановивший порядок после нескольких лет смуты. Новый император заступился за преследуемых, наложил денежные штрафы на города, допустившие резню и грабеж, и разрешил бежавшим евреям возвратиться в прежние места, а насильно окрещенным — исповедовать прежнюю веру. Он делал это не столько из человеколюбия, сколько ради личных интересов, в силу того же расчета, который заставил императора Рудольфа принимать меры против еврейской эмиграции: истребление камеркнехтов и их имущества было убыточно, как уничтожение «казенной собственности». До чего свыклись с мыслью, что евреи составляют собственность императора, видно из наивного рассказа немецкого летописца-стихотворца (Оттокара Горнека) о причинах тогдашнего изгнания евреев из Франции (1306). Альбрехт I, по рассказу летописца, потребовал от своего политического противника, французского короля Филиппа Красивого, чтобы тот признал верховную власть римско-германского императора и над французскими евреями как потомками пленников Веспасиана и Тита; Филипп созвал своих законоведов и спросил их, вправе ли германский император предъявить такое требование, а когда те признали основательность претензии, он велел отобрать у французских евреев все их деньги и имущество и выгнать их из страны так, чтобы они явились к своему господину Альбрехту голыми и нагими. Эта легенда характерна для средневековых взглядов на социальное положение еврейства и в Германии, и во Франции.

§ 24. Евреи в Австрии, Богемии и Венгрии

Из коренных земель Германии, из Баварии и рейнских провинций, шла в XIII веке постоянная эмиграция в восточные области — в Герцогство Австрийское. Туда гнали евреев не только катастрофы: их привлекали столица Дуная, Вена, и другие города, лежавшие на большом торговом пути между германскими и славянскими землями. В первой половине XIII века австрийские герцоги из династии Бабенбергов относились к евреям так же благожелательно, как их предшественники. Еврейские финансисты и откупщики пользовались влиянием при венском дворе, но деятельность их агентов по сбору податей возмущала христиан, помнивших, что церковный канон запрещает назначать евреев на должности, дающие им власть над христианами. Мы уже видели, как реагировал на эти «христианские» чувства двуликий император Фридрих II, когда он при оккупации Вены в 1237 г. счел нужным задобрить жителей заявлением, что обреченным на рабство евреям не подобает занимать общественные должности. Герцог Фридрих Воинственный освободил от германской оккупации Вену и другие австрийские области, но для поддержания своей независимости он нуждался в финансовых услугах евреев. Это побудило его в 1244 году издать весьма льготный для еврейского населения статут, который послужил образцом для подобных конституционных актов, последовавших вскоре в Богемии, Венгрии, Силезии и Польше.

Австрийский статут 1244 года обеспечивал евреям полную безопасность жизни и имущества. За убийство еврея установлена была смертная казнь с конфискацией имущества убийцы, а за поранение — высокий штраф. Строго возбранялось разрушение еврейских кладбищ и синагог, даже бросание камней в «еврейские школы» (scolas judaeorum), а также увод еврейских детей для крещения. Обвинение против евреев со стороны христианина признавалось доказанным, если оно подтверждалось и свидетелем-евреем. Все такие дела были подсудны не общему государственному или городскому суду, а «еврейскому судье» (judex judaeorum), назначаемому герцогом из чиновников-христиан. Споры же между самими евреями могут разбираться по желанию сторон либо у этого герцогского судьи, либо в еврейском общинном суде. Евреям предоставляется полная свобода передвижения, жительства и торговли во всей Австрии, причем особенно поощряется денежная торговля. В австрийском статуте установлены такие льготные для заимодавцев правила кредитных операций, что желание законодателя направить деятельность еврейских капиталистов именно в эту сторону бросается в глаза. Установленный здесь максимум законной прибыли на капитал (еженедельно 8 пфеннигов с фунта в 240 пфеннигов, что в год составляет 173%) выше, чем в большей части других европейских стран. Надо полагать, что правящие круги получали от евреев дешевый кредит и поэтому не заботились о нуждающихся в мелком кредите. Покровители денежной торговли не думали о ее печальных последствиях для «привилегированных ростовщиков», нелюбимых населением. В то время как путь для кредитных операций был широко открыт для евреев, пути к товарной торговле и промышленности постепенно закрывались перед ними растущими организациями бюргерства: купеческими гильдиями и ремесленными цехами.

Герцог Фридрих Воинственный, которому евреи-финансисты верно служили во время его военных походов, погиб в войне с венгерским королем Белой IV (1246). Австрийское герцогство досталось по выбору сословий маркграфу Моравии, впоследствии богемскому королю Оттокару II (1251 г.). В Богемии евреи давно уже оправились от бедствий первых крестовых походов, и общины их в Праге и других городах увеличивались притоком переселенцев из Германии. Попытки случайных банд крестоносцев громить евреев встречали отпор со стороны короля Венцеля I (1235-1253); во время одного из таких нападений король снабдил евреев оружием, и они храбро отразили нападение буянов. Сын Венцеля, Оттокар II (1253-1276), ставший герцогом Австрии еще при жизни отца, сделался после его смерти властителем обширного государства, включавшего Богемию, Моравию, Австрию и Штирию. Великодержавность обязывала к воинственности: нужно было защищать границы от соседей — Венгрии, Германии и Польши. Оттокар поэтому еще больше, чем его австрийский предшественник, нуждался в услугах еврейских кредиторов и податных откупщиков. Следствием этого было то, что он в 1254 году выдал евреям подвластных ему стран еще более льготную хартию, чем герцог Фридрих (повторена затем в 1255 и 1268 гг.). К привилегиям прежней хартии Оттокар прибавил еще несколько льготных пунктов, из которых наиболее важным для того времени был пункт, гласивший: «Согласно постановлениям папы, именем святого отца, мы строжайше запрещаем обвинять отдельных евреев, живущих в нашем государстве, в том, что они употребляют человеческую кровь, так как в силу предписаний их закона все иудеи вообще обязаны воздерживаться от всякой крови». Ссылаясь в данном случае на известную буллу Иннокентия IV от 1247 года, король в других пунктах своей грамоты совершенно не считался с требованиями пап и церковных соборов, направленными против евреев. Ни один из соборных канонов не был включен в грамоту Оттокара, даже тот, которым запрещалось евреям занимать должности или исполнять поручения, дающие им власть над христианами. В действительности Оттокар широко пользовался услугами еврейских откупщиков податей и финансовых агентов. В 1257 году упоминаются в актах еврей Люблин и его брат Неколо в звании «камерграфов австрийского герцога» (comites сатегае illustris ducis Austriae); они владели поместьями и, по-видимому, исполняли какие-то важные финансовые поручения при венском дворе. Это превращение из камеркнехтов в камерграфов было, конечно, не обычным явлением, но, как видно, социальное положение евреев в Австрии и Богемии вообще значительно улучшилось при либеральном режиме Оттокара.

К этому не могли равнодушно относиться ревнители церкви. Папе Клименту IV доносили, что в государстве Оттокара II совершенно не соблюдаются решения Латеранского собора: евреи начальствуют над христианами, держат в своих домах христианских слуг, не отличаются в одежде от христиан. В 1265 г. папа отправил кардинала Гвидона в качестве легата в Восточную Германию, Австрию и Польшу с инструкцией, взятой в виде готовой цитаты из книги пророка Иеремии (1, 10): «Искоренять, вырывать, удалять, уничтожать, а также строить и насаждать». Кардинал-легат исполнял свою миссию с чрезвычайным рвением: везде созывал он областные соборы духовенства и проводил там желательные Риму резолюции, как общецерковные, так и касающиеся еврейства. В 1267 году были созваны два таких собора: в Бреславле для епархий Польши и Силезии, а в Вене — для Австрии и Богемии. В венском соборе участвовали епископы Вены, Праги, Регенсбурга и других городов и многочисленные священники. После обсуждения общих вопросов собор перешел к «еврейскому вопросу» и принял ряд резолюций, представляющих собой сгу!ценный экстракт всех старых и новых юдофобских канонов. Резолюциям предпослано боевое вступление: «Так как дерзость евреев дошла до того, что у многих христиан осквернена чистая и святая католическая вера, то мы предписываем: чтобы евреи, обязанные в одежде своей отличаться от христиан, как решено на вселенском соборе (1215), вновь стали носить шапку с рогами (pileum cornutum), которую они некогда носили в этих краях и по дерзости своей перестали носить, дабы они явственно отличались от христиан. Всякий еврей, который выйдет на улицу без этого знака и будет задержан, должен быть наказан денежным штрафом по распоряжению местного правителя». Далее повторены известные каноны, запрещающие семейное общение между евреями и христианами, а тем более сожительство мужчины и женщины (за сожительство еврея с христианкой еврей карается большим денежным штрафом, а христианка подвергается публичному бичеванию и изгнанию из города). Нельзя покупать у евреев мясо и другие пищевые продукты во избежание отравы. Евреев нельзя допускать к сбору пошлин и ко всяким публичным должностям. За взимание чрезмерных процентов по ссудам еврею-кредитору следует запретить деловые сношения с христианами, пока он не вернет лихву. Евреям запрещается вести диспуты с христианами-простолюдинами о католической вере. Новые синагоги запрещается строить, а построенные должны быть снесены; старые синагоги можно ремонтировать, но не так, чтобы они стали выше и великолепнее, чем прежде. Еврей-землевладелец обязан платить десятинный налог местному священнику, как платил бы христианин на его месте. К соблюдению всех этих канонов церковные власти могут понуждать евреев угрозой запретить христианам деловые сношения с ними, князей же собор убеждает, чтобы они лишили своего покровительства тех евреев, которые будут нарушать каноны, — иначе самим князьям и их чиновникам будет запрещено входить в церковь и участвовать в богослужении.

В ответ на эти требования и угрозы король Оттокар II в следующем году (1268) торжественно подтвердил свою хартию вольностей евреям всех частей своего государства, подчеркнув в новой грамоте, что евреи «принадлежат королевской камере и нуждаются в особой нашей защите и помощи». Спустя несколько лет (1273) епископ Бруно из Ольмюца жаловался в своем донесении папе Григорию X, что евреи по-прежнему держат христианок-кормилиц, занимают должности по сбору пошлин и чеканке монет, отдают деньги в рост так, что проценты по истечении года превышают капитал, причем берут в залог церковную утварь, вопреки запрету. Очевидно, не соблюдались и все остальные пункты венской церковной конституции. Зальцбургский епархиальный собор 1274 года жаловался, что миссия кардинал-легата Гвидона не имела успеха.

Благополучие евреев кончилось после смерти Оттокара II, когда Австрией завладел германский император Рудольф Габсбург (1276) и втянул ее в курс общегерманской политики. Рудольф подтвердил фридриховскую (а не более льготную оттокаровскую) грамоту для австрийских евреев, но в то же время старался ладить с их противниками из бюргерства и духовенства. В привилегии городу Вене он, по примеру императора Фридриха II, решительно запретил евреям занимать публичные должности и таким образом уничтожил влияние еврейских финансистов при дворе. Преемник его Альбрехт I должен был уже считаться с разраставшимся в стране антиеврейским движением. Это движение усиливалось вместе с ростом еврейских общин в Австрии (Вена, Винер-Нейштадт, Пельтен, Креме и др.), куда направлялся поток переселенцев из Германии. Бюргерский стихотворец того времени, Зигфрид Гельблинг, выражал злобное настроение своего круга, когда писал в своих виршах на старонемецком языке: «Слишком много иудеев в этой стране, от них всякий грех и позор. Стоит появиться тридцати евреям в городе, чтобы наполнить его зловонием и неверием. Будь я князем, я приказал бы всех вас сжечь, иудеев. Ведь недаром император Веспасиан и его брат (?) Тит, разрушив Иерусалим, продавали ваших пленных по тридцать штук за один пфенниг». Духовенство настраивало суеверную толпу против евреев дикими легендами о ритуальных убийствах и осквернении гостий. Лживое обвинение против евреев в Кремсе, будто они убили христианина для получения крови (propter capiendum sanguinem) стоило жизни двум еврейским мученикам; другие обвиняемые отделались штрафом в пользу Альбрехта I (1293).

В 1298 году в Австрию проникли из Баварии кровожадные шайки Риндфлейша и, разжигая толпу слухами об оскверненных евреями гостиях, разгромили несколько еврейских общин. Вскоре в Австрии появились свои «чудотворные гостии» в церквах и часовнях, куда стекался темный люд. В городе Корнейбурге устроители таких чудес постарались, чтобы на пороге дома одного еврея была обнаружена часть церковной гостии, растоптанная и «испускавшая кровь»; возбужденные горожане сожгли семью еврея, а прочих евреев изгнали из города (1305 или 1306 г.). Хлебная облатка, «тело Христа», была перенесена в церковь и стала «творить чудеса» перед одураченной толпой. Скоро обнаружилось, что священники иногда фабрикуют такие гостии, пропитывая их кровью, и поэтому местный епископ запретил поклонение гостиям. Этого потребовал и герцог Альбрехт, который старался прекратить самосуд на почве дикой легенды.

Это, однако, не помешало изуверам в другом городе, Пельтене, изобрести еще одну историю об оскверненной гостии. Бюргеры, враждовавшие с местными евреями на почве денежных споров, воспользовались слухами о святотатстве, набросились на евреев, некоторых убили, а прочих ограбили. Тогда Альбрехт, возмущенный систематическим разорением его камеркнехтов, решил круто расправиться с погромщиками. Его войско окружило город и грозило сровнять его с землею, но по просьбе епископа-владельца Альбрехт удовлетворился получением контрибуции от духовенства и бюргеров. Благочестивые христиане проклинали покровителя евреев, и, когда вскоре Альбрехт I был убит (1307), народ усмотрел в этом кару Божию за защиту неверных против сынов церкви.

Борьба из-за евреев между светской и духовной властью шла и в соседней с Австрией стране, где в XIII веке впервые ярко выявились черты средневекового строя. В Венгрии, где среди христианского населения жили значительные массы иноверцев-мусульман, евреев и даже язычников, противоположность интересов государства и церкви должна была проявиться резче, чем в странах с менее пестрым составом населения. Трезвая государственная политика заставляла венгерских королей относиться терпимо к иноверцам и пользоваться их экономическими услугами в интересах государства, духовенство же (кроме нескольких епископов-феодалов, лично заинтересованных в защите евреев в своих городах) и конкурирующие христианские сословия обычно поднимали крик об опасности для веры по поводу всякой льготы, данной иноверцам. Так как крестовые походы не задели венгерских евреев, то число их непрерывно росло путем иммиграции, и в XII веке они представляли собой внушительную хозяйственную силу, без которой правители обойтись не могли. Венгерские короли из арпадской династии, подобно королям Кастилии и Арагонии, находились в денежной зависимости от своих еврейских финансовых агентов, откупщиков или сборщиков податей, арендаторов соляных копей и «монетариев» (заведующих чеканкой монеты). При короле Андрее II (1205-1235) некоторые из этих финансистов играли роль должностных лиц и титуловались, как в Австрии, «камерграфами». Один из таких сановных банкиров Теканус владел поместьями в Венгрии и Австрии, имел дом в Вене и являлся посредником по финансовым делам между венгерским королем и австрийским герцогом.

Влияние титулованных евреев при дворе возмущало венгерских дворян, монополистов всяких должностей и титулов, и духовных особ, видевших в этом нарушение догмы о вечном рабстве евреев, недавно провозглашенной папским собором 1215 года. Против либерального короля поднялась такая агитация, что он вынужден был выдать дворянству «золотую буллу» (1222), в которой обязался охранять привилегии дворянского сословия и не отдавать евреям и мусульманам в откуп ни сбора податей и пошлин, ни права чеканки монет, насколько это дает им права должностных лиц. Король, однако, не мог исполнить эти обещания: без способных еврейских финансистов он бы остался без финансов. Вскоре ему опять пришлось уступить сбор податей еврейским откупщикам. Король не мог также препятствовать богатым мусульманам владеть в своих поместьях крепостными-христианами, вопреки церковному канону. Тогда венгерский архиепископ отправил папе Григорию IX грозное донесение; евреи и сарацины забирают в стране власть, сближаются с христианами и даже сожительствуют с христианками, совращают христиан в свою веру и т.п. Папа предписал архиепископу, чтобы он запретил священникам допускать к церковному причастию и другим религиозным обрядам всех, виновных в попустительстве иноверцам (1231). Король снова должен был покориться, но, как видно из дальнейших обращенных к нему папских увещаний, продолжал грешить против святых канонов.

Как видно из свидетельства современника, главной причиной недовольства еврейскими сборщиками податей было то, что они строго взимали налоги также с привилегированных дворян, которые любили брать из государственной казны, но не давать ей. Интересы казны властно требовали восстановления откупной системы, и новый король Бела IV (1235-1270) возбудил перед папой ходатайство разрешить ему отдавать королевские доходы в откуп евреям, которые выдают откупную сумму вперед, иногда даже с риском убытка. Григорий IX, принимая во внимание финансовую нужду короля, дал ему просимое разрешение (1239), и евреи-откупщики могли продолжать свою деятельность. Они оказали королю важные услуги в бедственное время нашествия монголов (1241), когда страна была разорена и пострадало также еврейское население. Однако противодействие высших сословий все более вытесняло евреев из области государственных финансов в область частного кредита. Изданный в 1251 году королевский статут поощряет мелкие кредитные операции евреев. Почти тождественный по содержанию с упомянутыми австрийскими хартиями, статут Белы IV показывает, что и еврейская колония в Венгрии втянулась в общий строй средневековой жизни. Обещание короля защищать евреев от нападений свидетельствует, что и в Венгрии было неспокойно в то буйное время. Уступкой церковным канонам является тот пункт статута, по которому еврей, давший ссуду венгерскому дворянину под залог поместья, имеет право при неуплате денег получать доходы с заложенного имения, но не управлять живущими там христианами. Эти уступки, однако, не удовлетворяли тех ревнителей церкви, которые желали бы видеть в «еврейской конституции» антиеврейские каноны соборов. И вот здесь, как и в Австрии, духовенство противопоставляет светской конституции свою, католическую.

В 1279 году в венгерской столице Буда (Офен) заседал большой собор епископов и священников под председательством папского легата. Главная цель собора состояла в усилении власти духовенства в Венгрии, где тогда на очереди стоял вопрос о крещении татар-куманов. Попутно был разрешен здесь и еврейский вопрос: евреям, как вообще некатоликам, запрещается арендовать дворянские поместья, а дворяне, отдающие землю в аренду иноверцам, отлучаются от церкви до тех пор, пока не уничтожат арендного договора; епископы, получающие доходы от таких арендаторов, лишаются своего сана; во избежание соседского сближения с христианами евреи и еврейки должны носить на своей верхней одежде, с левой стороны груди, круглый лоскут из красной материи (для мусульман был установлен такой же знак из желтой материи). Венгерский король Владислав IV был крайне недоволен решениями собора и распустил его до окончания работ, но впоследствии он смирился и обещал исполнять каноны. Исполнял ли он эти обещания — вопрос другой: там, где заседавшие в соборе епископы должны были грозить лишением сана епископам же, отдающим землю в аренду евреям, светская власть едва ли могла добросовестно соблюдать соборные каноны. До падения арпадской династии (1301 г.) евреи в Венгрии пользовались покровительством королей и могли еще противостоять стремлениям клерикалов низвести их до положения париев. Но в XIV веке их, как и всех европейских евреев, ждали тяжелые испытания.

§ 25. Общинный строй и раввинизм

В германском законодательстве XIII века права и обязанности еврейской общины не определены с такой точностью, как в тогдашних испанских законах. Германские правители не додумались еще до превращения еврейских общинных советов в орудия своего фиска и финансовой политики. Общинный совет, неся ответственность перед властями за платеж обычных и чрезвычайных податей в пользу короля или феодала, занимался раскладкой этих податей[27], внутренними же делами автономной общины правители не интересовались. Они только считались с фактом существования особых еврейских кварталов, «юденбишофов» или раввинов, их автономного суда и других учреждений. Евреям предоставлялось судиться по гражданским делам либо в раввинском суде, либо у назначенного для них королевского судьи по еврейским делам («judex judaeorum»), а по соглашению сторон раввинский суд мог даже разбирать имущественные споры между евреями и христианами.

Из раввинской письменности того времени можно почерпнуть некоторые сведения о внутреннем строе общин в Германии. Представители общины или члены совета избирались всеми ее членами, платящими подати. При выборах происходила борьба партийных кандидатов, которая иногда приводила к расколу; в редких случаях слабейшая партия искала поддержки у местных христианских властей — это считалось изменой по отношению к принципу автономии и резко осуждалось как доносительство. Когда однажды кельнский архиепископ пожелал утвердить одного из кандидатов в должности хазана синагоги, кандидат ответил: «Я не приму от тебя полномочия служить нашему Создателю». Функции общинных собраний и советов определяются следующим образом в послании современного раввина (Меира из Ротенбурга): «избирать старшин и канторов, назначать «габаим» (администраторов), учреждать благотворительные кассы, строить или ремонтировать синагоги, нанимать помещения для свадеб и для мастерских (общественных)».

Синоды раввинов и представителей общин, организованные во Франции в XII веке, созывались также в Германии в течение следующего столетия. Сохранились сведения о таких синодах в прирейнской области, в группе общин Шпейер, Вормс, Майнц. Раввины съезжались для урегулирования религиозных, семейных и общинных дел, а также отношений евреев к христианскому обществу. Майнцский синод 1220 года, в котором участвовало больше двадцати делегатов и между ними несколько авторитетных раввинов, обратил внимание на следующее общественное зло: состоятельные евреи, имеющие связи при дворах императоров или феодальных князей, добывали себе увольнение от податей, вследствие чего вся тяжесть налогов падала на бедную массу; поэтому синод постановил, что евреи, имеющие связи с высшими властями, обязаны нести бремя налогов наравне с прочими соплеменниками. Синод грозил также херемом всякому, кто исходатайствует себе у правительства назначение на какуюлибо должность в общине, помимо свободного выбора ее членов. Одна из резолюций гласила, что евреи должны соблюдать строгую честность в денежных делах с христианами и не употреблять фальшивых или обрезанных монет. Запрещались взаимные доносы, составляющие обычное явление во всякой порабощенной среде. Кредитор-еврей мог давать денежную сумму другому еврею не с условием взимания роста, а с обязательством делить с должником как прибыль, так и убыток от предприятия, для которого взята ссуда.

Собравшиеся раввины разрешили еще ряд вопросов семейного права и позаботились о соблюдении наружных отличий еврея от христианина: нельзя стричь волосы по христианской моде или носить длинные волосы, а тем более брить бороду. В резолюции одного из тогдашних съездов прибавлено, что еврей не должен выходить на улицу в нееврейском одеянии, — что, вероятно, имело связь с церковным законом об отличительной одежде. Ослушникам угрожали единственной карой, бывшей в распоряжении раввинов: херемом, который не ограничивался исключением виновного из общины, но доходил до личного бойкота и преследования. Ввиду тяжести этой кары было постановлено, что херем не может быть объявлен по единоличному усмотрению «Парнаса», или раввина, а должен быть предварительно одобрен общим собранием представителей общины; в таком же порядке решается вопрос о снятии херема с осужденного в случае его раскаяния. Постановления рейнских областных съездов или синодов были известны под названием «Правила Шпейера, Вормса, Майнца», по имени трех старейших окружных общин, посылавших туда своих делегатов (сокращенно: תקנות שו״ם). Обыкновенно съезды происходили в Майнце.

В центре еврейского самоуправления стоял раввинат как орган духовный и судебный. Раввин-законовед, часто глава талмудической «иешивы», был одновременно и толкователем закона на практике. Вследствие этой тесной связи с жизнью талмудическая наука продолжала интенсивно развиваться в Германии. В ней господствовал казуистический метод французских тосафистов, не только как школьный прием «для изощрения ума», но и как способ практического толкования закона в запутанных вопросах права и ритуала. Ответы ученых раввинов на юридические и религиозные вопросы наполнены этой сложной казуистикой школы тосафистов. К этой школе примыкали в Германии три крупнейших раввинских авторитета XIII века: Исаак Ор-Заруа из Вены, Меир бен-Барух из Ротенбурга и Ашер бен-Иехиель или Рош, переселившийся потом из Германии в Испанию.

Рабби Исаак (около 1180-1260) вел жизнь ученого странника. Уроженец Богемии, питомец талмудических школ Праги и Регенсбурга, он занимался также в иешивах рейнских и северофранцузских тосафистов (ок. 1220 г. жил в Париже), а затем состоял раввином в Вюрцбурге, Регенсбурге и Вене. Отсюда то всестороннее знакомство с жизнью и обычаями евреев разных стран, которое составляет самое ценное качество его большого труда «Ор-Заруа» («Свет пролитый»), ставшего настолько популярным, что потомство назвало самого автора по имени этой книги. Книга представляет собой нечто среднее между сводом галах и комментарием к Талмуду. Текст ее расположен по порядку трактатов Талмуда, но автор стремится везде из своих толкований делать определенный вывод для религиозной или судебной практики. Местами в текст вплетена научная переписка автора с раввинами Германии, Австрии, Франции и Италии. Часто упоминает рабби Исаак о своей родной стране «Кенаан», под которой подразумевает славянскую Богемию; он переводит много еврейских слов на «ханаанский» или славянский язык, на котором, вероятно, говорило еврейское население Богемии; он упоминает также о еврейских общинах соседней Польши и России. Таким образом, Исаак Ор-Заруа является одним из первых просветителей славянского еврейства, распространявший среди них «свет» западного знания. Занимая в последние годы жизни пост раввина в Вене, р. Исаак мог оттуда руководить и еврейскими общинами Богемии, которая в то время, при Оттокаре II, объединилась с Австрией.

Таким же авторитетом пользовался ученик его, знакомый нам р. Меир из Ротенбурга (1215-1293), жертва алчности императора Рудольфа Габсбурга (§ 23). Его академическая деятельность и ученые труды («Тосафот» ко многим трактатам Талмуда и многочисленные «Тешувот» или решения по вопросам еврейского права) сделали его духовным вождем своего поколения. В «Тешувот» р. Меира попадаются иногда отклики на ужасы той эпохи. Во время погрома, сопровождавшегося насильственным крещением, одна еврейская семья решила покончить самоубийством: муж зарезал жену и детей, но сам остался в живых; он явился к р. Меиру и просил, чтобы тот наложил на него тяжелую эпитимию для искупления греха, но получил ответ, что он свободен от покаяния, ибо уже принес тяжелую жертву, подавив в себе любовь к семье ради любви к Богу. В другом городе доминиканцы загнали еврейских женщин в монастырь, где монах-проповедник приготовлял их к крещению; когда узниц выпустили и возник вопрос, могут ли мужья жить с «пленницами», Меир разрешил, так как жены не осквернились делом, а только слушали проповедь.

Судьба наиболее выдающегося ученика р. Меира Ротенбурга, Ашера б. Иехиеля или Роша, была также связана с катастрофой. Пережив резню Риндфлейша (1298), он не мог справиться с непосильной работой по восстановлению порядка в опустошенных общинах, вдобавок обремененных податями в пользу императора Альбрехта I. В качестве ответственного представителя общин Рош имел основание опасаться, что и его постигнет участь учителя, и поэтому решил покинуть Германию. В 1303 г. он прибыл в Савойю, где рассчитывал занять пост раввина, но, узнав, что савойский герцог состоит феодалом германского императора и может выдать ему беглого подданного, он поспешил уехать в Южную Францию, а оттуда переселился в Испанию, где сделался раввином в Толедо. Здесь он, как известно, попал в огонь культурной борьбы между консерваторами и свободомыслящими и примкнул к первой из этих партий. Другой ученик р. Меира, нюрнбергский раввин Мардохай бен-Гилель, как уже указано, пал мучеником за веру во время резни Риндфлейша. Он был автором талмудического сборника «Mardochaj», изложенного по системе компендиума Альфаси, но приправленного обычной в германских школах казуистикой. Плохая стилистическая обработка этого труда дает повод думать, что он не был закончен вследствие преждевременной ужасной смерти автора.

§ 26. Антирационализм, мистицизм и мартирология

В такой атмосфере не могло, конечно, развернуться свободное творчество в различных областях знания. В XIII веке, как и раньше, германское еврейство стояло в стороне от умственного движения Испании и Южной Франции. Замкнутые в узкой об л асти талмудизма, как в своих тесных и темных городских кварталах, германо-еврейские ученые относились либо равнодушно, либо враждебно к светским наукам и философии. Презрительный отзыв Роша об этих «посторонних науках» характерен для всех его соотечественников. Тогдашний германский раввин Моисей Тако (жил в Регенсбурге в Винер-Нейштадте во второй половине XIII века) вздумал открыть кампанию против философии Маймонида в стране, где она не имела ни одного защитника. В своем сочинении «Ketaw tamim» («Писание правоверного») он резко нападает на рационалистов, которые отрицают в Боге всякие человеческие свойства, между тем как в Библии просто говорится о «руке Божией», «Лике Божием», «Бог разгневался», «Бог пожалел» и т.п. Такие выражения, по мнению Моисея Тадо, следует понимать не фигурально, а буквально: Бог действительно обладает материальными свойствами, эмоциями и чувствами — иначе он был бы пустой абстракцией и не мог бы управлять материальным миром и родом человеческим с его чувствами и страстями. «Кто отнимает у Бога всякий материальный образ, — говорит Моисей Тако, — отрицает самую основу веры». В действительности Бог есть «существо с определенным образом, свойствами и настроениями, как гнев и милость, любовь и ненависть, печаль и радость. Сомневающийся в этом есть еретик и эпикорос». Этот защитник наивной детской веры не может простить первому еврейскому философу Саадии Гаону, что тот внес рационализм в область веры и впервые превратил Бога в отвлеченность безличную и безвольную, а библейские рассказы — в идейные аллегории. Виноват и Авраам ибн-Эзра, который осмеливается отрицать существование чертей, вопреки рассказам талмудической Агады. По тому же ложному пути пошел Маймонид. Против этой ереси надо бороться: иначе от личного Бога и от святых легенд ничего не останется.

Вызов Моисея Тако остался без ответа в стране, где противниками рационализма были и талмудисты, и мистики. В Германии еще не было той грани между «явным» и «тайным учением», как в Испании при возникновении каббалы. Германские раввины были вообще более или менее мистически настроены. То был мистицизм особого рода, та смесь аскетизма и суеверия, которая в популярной форме была представлена в «Книге благочестивых», а в более ученой — в «Рокеах». Так как в Германии не было свободной религиозной философии, то не было и стимула для той теософии или умозрительной каббалы, которая была создана в Испании как противовес рационализму. Была только общая тяга к потустороннему, было устремление исстрадавшейся души из земной юдоли плача к тем таинственным высотам, где нет ни печали, ни воздыхания. Зато в Германии процветал один литературный жанр, который был слабо развит в тогдашней Испании: поэзия мученичества, мартирология.

Продолжалось то, что начато было в XII веке. Снова лилась еврейская кровь на улицах, и снова полились слезы в синагогах. Все дикие эксцессы XIII века, ритуальные процессы с пыткой и казнями и, в довершение, резня Риндфлейша в конце века вызывали бурные протесты и вопли к Богу в форме синагогальных «Kinot» или элегий. Вождь того поколения, р. Меир из Ротенбурга, оплакивает сожжение книг Талмуда в Париже в своей элегии «Спроси, сожженная». Но в Германии приходилось оплакивать сожженных людей. Гекатомба 1235 года к Фульде исторгла из груди неведомого элегиста страстный упрек: «Кто подобен тебе среди немых, о Боже: Ты видишь и: молчишь!» Другой поэт призывает суд Божий на германский Содом: «Сожги всю их землю лавой серы и соли, воздай за меня народу мерзкому и противному... за торжество разбоя, за пролитую кровь невинных, смешавшуюся с грязью улицы!» Скорбной иронией звучит начало элегии на смерть мучеников в Зинциге: «Как много благ сохранил ты, о Боже, для идущих по путям твоим, отдающих себя в жертву на твоем алтаре!» Эта элегия была написана вышеупомянутым автором раввинского компендия «Мардохай», который через тридцать дет сам погиб смертью мученика в Нюрнберге, во время резни Риндфлейша. Не безропотно умирали жертвы этого внутреннего крестового похода, залившего Баварию кровью во имя хлебной лепешки, символизирующей тело Христа. Вопли мучеников, в которых было больше негодования, чем мольбы, потрясали стены синагог. В одной элегии («Ewke likäe jom») поется: «Грязным хлебом (оскверненной гостией) они ухитрились прикрыть свой злодейский замысел, сказав сынам избранного святого народа: вы украли нашего Бога и толкли Его в ступке, пока не потекла Его кровь, которую вы разослали по всему вашему стану». Элегист перечисляет главные общины, истребленные шайками Ридфлейша: Ретинген, «красный от крови город» Ротенбург, Вюрцбург, Нюрнберг, и призывает возмездие Бога на «землю эдомитов (adomim — красные), чтобы она окрасилась кровью своих князей и вельмож». Во всех «Kinot» на катастрофу 1298 года отмечается, что беда разразилась в 58 год шестой тысячи еврейской эры, этого мессианского тысячелетия, когда измученный народ ждал успокоения (численное обозначение 58 года: נ״ח составляет корень еврейского слова «покой») и начала мессианских чудес. Длинная элегия «Ma kol hazon», автор которой в акростихе назван Моше бен-Элеазар Гакоген, является сплошным стоном и вместе с тем итогом мартирологии XIII века:

«О, небо, чем мы хуже других народов? Разве сила камня — наша сила, разве из меди плоть наша, чтобы мы могли перенести тяжесть наших бедствий?.. О, земля, не закрывай нашей крови и пусть все пространство наполнится нашим воплем, воплем против наших злых соседей, против угнетателя, с ненавистью нас отталкивающего... Терзали нас в прежние времена и лев и медведь, губил наших детей свирепый тигр, жалила нас змея шипящая, но напоследок грызет нас свинья, навалившаяся на нас... Вот уже 1230 лет, как враг разорил все (разрушение Иерусалима), а рука его еще давит нас. Он придумывает все виды казни, чтобы нас уничтожить: меч, огонь и воду. Жгут и режут наших больших и малых, жен и детей, старцев и юношей, женихов и невест... Спросите всех жителей земли: было ли что-либо подобное с другой нацией?.. Горе мне и в шестую тысячу (от сотворения мира), ибо и она не принесла нам облегчения: в самом начале ее восстал на меня враг с обвинением[28], в 13-й год над нами издевались, в 17-й год настигли нас враги с мечом в руках, в 47-й и 48-й годы они истребляли нас на юге и на севере[29], и, наконец, в 58-й год (1298) святая паства отдана была истязателям...».

Могла ли в этой среде истязаемых прозвучать другая песнь, кроме рыдающей песни мучеников? И тем не менее она прозвучала, эта одинокая песнь еврейского барда в чужой стране. В XIII веке перед нами мелькает загадочная фигура еврея-миннезенгера, поющего в рыцарских замках. Зискинд из Тримберга (в Баварии), о жизни которого ничего неизвестно, был, по-видимому, первым странствующим певцом, слагавшим песни для немецких рыцарей. Но не о веселии, о романтической любви и о дамах сердца пел этот еврей в господских дворах. В сохранившихся шести его песнях (на средневековом диалекте Mittelhochdeutsch) прославляется сила духа, добродетельная жена, доброта и душевное благородство. «Кто благородно поступает, — говорит он, — того я считаю благородным, а не того, кто имеет дворянскую грамоту. Мы видим розу среди шипов (добродетель в бедности) и в то же время безнравственность среди дворян». Опьяненным утехами жизни Зискинд напоминает о смерти, которая приведет их «в семью могильных червей». Некоторые строфы представляют собою подражание псалмам. Не легка была доля еврея-миннезингера, певшего гимн добродетели в гнездах порока, и наконец Зискинду пришлось бросить это искусство. «Я убегу из господских дворов, — говорит он, — и отпущу себе длинную бороду, отращу седые волосы, буду впредь вести жизнь старых евреев. Мой плащ будет длинен под низко нахлобученной шапкой, смиренна будет моя походка, и редко буду петь я придворную песнь после того, как господа лишили меня своего расположения». Слова о еврейской одежде характерны для того времени, когда известный папский канон узаконил местами уже существовавший обычай. В рисунке, приложенном к рукописному песеннику XIV века (коллекция Manessa в Гейдельберге), Зискинд действительно изображен в позе еврея, стоящего перед духовными особами в длинном плаще с остроконечной шапкой, с типичным лицом, обрамленным густой бородой.

§ 27. Римские папы и итальянские евреи

В XIII веке, как и прежде, воинствующая церковь больше проявляла свою власть в других странах, чем в резиденции пап, где так мало ценился папский авторитет. Деспотизм Иннокентии III и грозные каноны Латеранского собора 1215 года наименее давали себя чувствовать в Риме, где изобретались орудия насилия над совестью людей. Можно было думать, что своих евреев, обитателей скромного квартала на низком берегу Тибра, папы более щадят, чем их братьев во Франции, Испании и Германии. Даже позорный отличительный знак на одежде не навязывался римским евреям так упорно, как их соплеменникам в царстве Людовика Святого. Объяснялось это тем, что в городе Риме идеал обособления евреев считался уже достигнутым: замкнутый еврейский квартал в нездоровой части города, часто затопляемой разливом Тибра, и ютившаяся в нем община, главари которой смиренно ходили к каждому новому папе на поклон, уже достаточно символизировали торжество церкви над синагогой. Взирая с высоты Латерана на едва заметную синагогу внизу, Иннокентий III и его преемники моги с удовлетворением сказать себе: вот живое доказательство нашей избранности и их отверженности! Евреи, конечно, думали иначе, и в свою очередь могли быть довольны тем, что их унижали, но не громили, как в других странах.

Только вести из больших центров диаспоры вносили тревогу в жизнь римской общины. Из разных стран являлись в Рим еврейские депутации, чтобы при содействии своих «близких к престолу» братьев ходатайствовать перед папой о смягчении новых репрессий, о предотвращении катастроф от ритуальных обвинений и т.п. Эти мольбы о помощи участились при папе Григории IX, когда начала действовать инквизиция против еретиков, а доминиканцы стали производить аутодафе над еврейскими книгами. Сожжение книг Талмуда в Париже после диспута 1240 года произвело потрясающее впечатление в римской общине, которая установила по этому поводу ежегодный пост. Итальянский раввин Цидкия Рофе пишет об этом в своем религиозном кодексе («Sibbole ha’leket») в отделе законов о постах: «В наши дни, за великие грехи наши, была сожжена Тора нашего Бога. В 5004 году от сотворения мира, в пятницу отдела Хукат (летом 1244 г.), были сожжены во Франции 24 воза, наполненных книгами Талмуда, Галахи и Агады, как мы слышали от бывших там раввинов»[30]. В одной из тогдашних синагогальных элегий, написанных в Италии, есть намек на то, что в самом Риме была сделана попытка уничтожить еврейские книги: в «селихе» говорится о свитках Торы, разорванных в храме Божием и изрезанных в куски ножом. Единичные случаи насилия были вполне возможны, так как и в Риме упрочилось тогда гнездо доминиканцев, а член этого ордена Николай Донен, виновник парижского аутодафе, вероятно, продолжал напоминать папе Григорию IX о «богохульствах» Талмуда.

При всем своем церковном усердии, папы XIII века подтверждали охранительную буллу для итальянских евреев. Папа Александр IV, имевший деловые сношения с еврейскими купцами, покровительствовал их торговой деятельности: в 1255 году он освободил их во многих местах Италии от платежа дорожных пошлин, уравняв их в этом отношении с римскими купцами из христиан. Из этого акта видно, что евреи иногда вели торговые дела в товариществе с христианскими купцами; однако купеческое сословие не принимало их в свои гильдии, так как не признавало за ними прав итальянских граждан. Кастовая обособленность евреев поддерживалась строгим сословным режимом «городских республик» Италии.

Неспокойно стало во второй половине XIII века. Рим был вовлечен в кровавую борьбу гвельфов и гибеллинов, разгоревшуюся вокруг «Сицилийского наследства» при преемниках императора Фридриха II. Французский принц Карл Анжу, временно ставший королем «Обеих Сицилий», стал также хозяином Рима в качестве его «сенатора» (1268-1278). Евреи, подобно итальянцам, могли ожидать всего худшего от этого тирана, но их спасла его жадность к деньгам. Пользуясь услугами еврейских финансистов, Карл оставлял в покое их соплеменников. Когда папа Климент IV своей буллой «Turbato corde» (1267) вооружил руку инквизиции против евреев, сеющих ересь среди христиан и особенно выкрестов, а доминиканцы развернули свою полицейскую деятельность в Риме, Карл приказал властям не трогать евреев и не нарушать их прежних «привилегий». К концу XIII века положение римской общины, вследствие усиления клерикального гнета, настолько ухудшилось, что сам папа Николай IV должен был откликнуться на вопли угнетенных. В папском бреве от 1291 года на имя римского викария («Orat mater ecclesia») говорится: «Синагога (община) иудеев в Риме подала жалобу по поводу предосудительного поведения некоторых клириков, которые относятся к ним враждебно, угнетают их непрестанно тяжелыми требованиями, оскорбляют их и причиняют им имущественный ущерб. Угнетенные молят нашу апостольскую милость о защите. Полагая, что христианская любовь не должна проявляться в оскорблениях и обидах по отношению к евреям, мы напоминаем, что они находятся под нашей милостивой защитой и никто не вправе подвергать их мучениями. Настоящим апостольским письмом поручаем тебе не допускать, чтобы упомянутых иудеев какими-либо способами незаконно обременяли, а на нарушителей налагать церковные кары». Возможно, что это заступничество папы за евреев против своих же клириков было вызвано настоянием еврея-врача при папском дворе Маэстро Гайо, одного из образованнейших людей в тогдашней римской общине.

Немало тревог пережила римская община в бурные годы папства Бонифация VIII (1295-1303). Этот высокомерный первосвященник, который хотел возвысить папскую власть, а на деле унизил ее, демонстрировал свое враждебное отношение к еврейству при самом вступлении на апостольский престол. Во время торжественного въезда Бонифация в Рим среди приветствовавших его депутаций была, по обыкновению, и депутация от еврейской общины, встретившая нового папу пением псалмов при проезде его через мост над Тибром. Здесь депутаты с низким поклоном подали папе богато украшенный свиток Торы, но Бонифаций резким движением отстранил свиток и повторил ту фразу об уважении к Ветхому Завету и презрении к его нынешним последователям, какую некогда изрек Иннокентий II. Вскоре началась в Риме жестокая борьба между Бонифацием и аристократической фамилией Колонна, в которой пущен был в ход аппарат инквизиции с ее шпионством и тайным судом. Жертвой этой борьбы сделался один из видных членов еврейской общины, Илия де Помис, вероятно замешанный в деле Колонков: он был казнен в 1298 г., а имущество его было конфисковано. От произвольных конфискаций страдали тогда многие состоятельные евреи, подозреваемые шпионами папы в финансовой поддержке оппозиции. Между тем самонадеянный Бонифаций, бросивший вызов королям Европы в своих дерзких буллах («Всякая тварь подчинена папе»), нарвался на вполне достойного противника, французского деспота Филиппа Красивого — и тут произошло падение не только папы, но и папства. Преемники низложенного Бонифация были обречены на изгнание из Рима и на ссылку во Францию. Началось «вавилонское пленение пап» в Авиньоне, и судьбы римских евреев в XIV веке зависели уже от новой комбинации политических сил.

§ 28. Южная Италия при Штауфенах, анжуйцах и арагонцах

Южная Италия и Сицилия, где в предыдущие века поочередно властвовали чужеземные династии (византийцы, арабы, норманны), сделалась и в XIII веке ареной борьбы трех династий: германской, французской и испанской. Только в первую половину этого века там удалось на время установить твердую власть: бразды правления взял в свои руки германский император Фридрих II Гогенштауфен, которому отец уготовил итальянское наследство — королевство Неаполитанско-Сицилийское. Фридрих, проводивший большую часть жизни в Италии и дороживший своими итальянскими владениями больше, чем германскими, уделял здесь много внимания «своим евреям», особенно в Сицилии, где они жили компактными массами. Он усердно проводил здесь ту систему опеки над этими «слугами казны», которую официально провозгласил в Германии и которая, в сущности, являлась продолжением патриархального режима норманнов. В зависимости от своих политических отношений к римским папам, с которыми он то боролся, то мирился, Фридрих II то вводил церковные каноны в своих итальянских владениях, то отменял их. В 1221 году этот капризный монарх, в угоду клерикалам, пытался учредить в Сицилии инквизицию. Тогда же он издал декрет, обязывающий евреев носить особый знак на одежде, объясняя необходимость этого тем, что при отсутствии наружных отличий между христианами и евреями возможны порча христианства и запретное сожительство между мужчинами и женщинами разных религий — мотив, заимствованный из решений Латеранского собора 1215 г. Евреи, по этому декрету, обязаны пришить к своей верхней одежде лоскут из цветной материи, мужчины зрелого возраста должны носить бороду; нарушители декрета наказываются конфискацией имущества, а в случае бедности им выжигается раскаленным железом клеймо на лбу. Едва ли, однако, Фридрих придавал серьезное значение религиозным мотивам этого акта. Просвещенный, хотя и деспотический монарх, державший при своем дворе в Неаполе еврейских и арабских ученых, поручавший им переводить на латинский язык произведения еврейско-арабской философии и в других случаях проявлявший терпимость к иудаизму, он мог издавать подобные акты только из соображений политического момента. И действительно, в позднейших распоряжениях Фридриха нет и помину об антиеврейских канонах. В статуте от 1231 года он обязывается защищать своих итальянских евреев и мусульман, «которых вспышки ненависти со стороны христиан подвергают нередко опасности». В то же время он делает евреев орудием своей финансовой политики, направленной к монополизации важнейших отраслей производства в Южной Италии, и укрепляет их экономическое положение.

В отличие от своих братьев в других странах, южноитальянские евреи принимали деятельное участие в индустрии этого богатого края. Две отрасли промышленности находились здесь почти всецело в их руках: окраска тканей и изготовление шелковых изделий. Эти профессии были издавна пересажены в Италию Переселенцами с Востока и из соседней Византии, где красильщиками и ткачами шелка были преимущественно евреи и греки, изделия которых имели сбыт на мировом рынке. Еще норманнские правители Южной Италии устраивали здесь красильные заведения (tinctoria), из которых извлекали доход через специалистов-евреев. Фридрих II, считавший евреев своей казенной собственностью, решил слить еврейскую монополию в красильном и шелковом промысле со своей государственной монополией. В 1231 году он велел направлять все заказы на окраску тканей в государственные красильные заведения Неаполя и Капуи, которыми заведовали евреи. На таких же условиях была установлена государственная монополия на изготовление и продажу шелковых изделий. Центрами этого промысла был порт Трани и некоторые другие города Апулии и Калабрии. Благодаря этому привлечению евреев к обрабатывающей промышленности они в Южной Италии и Сицилии гораздо меньше занимались денежной торговлей, чем в других государствах. Часть сицилийских евреев занималась сельским хозяйством, особенно разведением фиников. Фридрих II разрешил переселившейся в Палермо группе африканских евреев обрабатывать там королевскую финиковую рощу. Заведующий королевскими имениями в округе Палермо сдавал в аренду колонистам землю для разведения индиго и других африканских культур, еще неизвестных сицилийцам.

Конечно, император в качестве сицилийского короля был не единственным хозяином в городах: у него оспаривали власть городские магистраты, стремившиеся подчинить себе еврейские общины. Христианский город хотел властвовать над еврейским, как частью своей территории, и по мере ослабления государственной власти усиливалась муниципальная, неприязненная к евреям, заинтересованная в их бесправии и хозяйственной отсталости. Во многих местах евреи были подчинены, как и в Германии, юрисдикции епископов, а также принтам больших церквей и монастырей, которым их некогда «подарили» норманнские правители, вассалы римских пап. Фридрих II стремился порвать эту зависимость от Рима, но после его смерти в Южной Италии наступили большие перемены.

Началась та борьба за итальянское наследство, которая тянулась больше тридцати лет. Первая стадия этой борьбы кончилась гибелью Штауфенов и переходом власти к французам в лице Карла Анжуйского (1266-1282). Как ставленник римского папы, Карл должен был считаться с требованиями церковной политики, но вместе с тем новому неаполитанско-сицилийскому королю, вечно нуждавшемуся в деньгах, приходилось считаться и с требованиями финансовой политики, где евреи играли важную роль. Вот почему отношения Карла к евреям определялись равнодействующей между этими двумя силами. Покровитель инквизиции против еретиков в своих владениях, Карл поощрял миссионерскую деятельность доминиканцев среди итальянских евреев, как это делал его брат Людовик Святой во Франции. В Италии нашелся свой Павел Христиани, ренегат к услугам монахов. Некий Мануфортис из Трани, «бывший наставник синагоги», обратился в христианство и принялся проповедовать новую веру среди своих соплеменников; его старания не остались без награды: Карл приказал выдавать ренегату ежегодную ренту в шесть унций золота из доходов монополизованной красильни города Трани «за его усилия обратить других евреев на путь истины» (1267). По доносу этого ренегата король повелел конфисковать у евреев все тома Талмуда и даже молитвенные книги (1270). Духовенству поручалось следить, чтобы не было «греховного общения» между евреями и христианами разных полов, и чтобы в пользу церквей отчислялась десятая доля поголовной подати с евреев. Но, с другой стороны, Карл Анжуйский защищал своих еврейских данников против тех владетельных епископов, которые беспощадно эксплуатировали подвластных им евреев. Когда архиепископ города Бари заключил в тюрьму старшин еврейской общины, требуя от них увеличения денежной подати в пять раз, Карл велел освободить заключенных (1273). Он заступился также за еврейских промышленников города Трани, которых архиепископ и кастелян немилосердно обирали. Карл охранял самоуправление еврейских общин, оставляя, однако, за собой право утверждать избираемых ими старшин и наставников. Так, в Палермо он санкционирует избрание раввина Мебораха, рекомендованного «нашим верным магистром Фараджем, толмачам двора нашего»[31]. В другом случае король одобряет решение епископа города Трепани, который «в силу предоставленного ему права» утвердил в сане еврейского «священника» (Sacerdos) некоего Сулеймана. Таким образом, общинное самоуправление не было свободно от начальственного контроля извне.

Сицилийская вечерня 1282 года положила конец французскому владычеству на острове, и анжуйская династия сохранила свою власть только на материке, в Неаполитанском королевстве. В Сицилии утвердилась надолго арагонская династия. Независимый от римской курии арагонский король Педро III не позволял инквизиции и доминиканцам хозяйничать на острове, а к евреям относился так же терпимо, как в своих испанских владениях. Он поощрял в Сицилии ту систему откупа государственных пошлин и податей богатыми евреями, которая служила основой финансовой политики в самой Арагонии. При преемниках Педро Сицилия втянулась в общий политический курс, установившийся с XIV века в ее испанской метрополии.

§ 29. Духовная жизнь в Италии

Как и раньше, в умственной жизни итальянских евреев XIII века перекрещивались разнородные течения, шедшие из двух гегемонических центров: Франции и Испании. Из Северной Франции шла талмудическая наука тосафистов. Она широко развернулась в иешивах Рима, Трани и некоторых других городов. Большим авторитетом пользовался раввин Иешая ди Трани (ум. ок. 1270 г.). Он писал комментарии и «Тосафот» к Талмуду и рассылал свои решения по вопросам права и ритуала. Он старался смягчать строгость закона там, где страдают частные интересы, и неодобрительно относился к ригоризму французских раввинов. Иешая ди Трани признавался, что он не силен в светских науках, математике и астрономии, и справлялся у знатоков этих наук там, где это нужно было для понимания талмудического текста; так, например, он только понаслышке знал, что Луна заимствует свой свет от Солнца. Внук его, также авторитетный раввин, Иешая ди Трани II, живший во время борьбы между религией и философией, не только не знал светских наук, но и не хотел их знать. Он особенно боялся философии Аристотеля и запрещал читать философские книги, где «отрицаются Тора, сотворение мира (maasse bereSit) и догмат воздаяния». Из библейской заповеди «Слушай, Израиль» он делает вывод, что вера должна быть основана только на «слухе», т.е. на предании предков, а не на познании или философском исследовании.

Наряду с талмудистами тосафистской школы в Италии появились и кодификаторы. Цидкия бен-Авраам га’Рофе из Рима (ок. середины XIII в.) составил свод законов о праздниках, богослужении и вообще о религиозном ритуале, под названием «Sibbole ha’leket» («Остатки жатвы»). Автор обосновывает каждое положение ссылками на Талмуд и предшествующую раввинскую литературу, а иногда и на вольные предания Агады. Он сообщает любопытные сведения о местных религиозных обычаях, принятых во Франции, Германии или Италии, и советует дорожить такими народными обычаями даже там, где они связаны с суеверием. Цидкия, например, верит в вещие сны и советует просить Бога дать во сне ответ на тот или другой неразрешимый вопрос (saalot chalom). Он принимает всерьез агадическое мнение, что ангелы не понимают по-арамейски, но на вопрос, можно ли в молитвах употреблять арамейские слова, отвечает утвердительно, ибо в Агаде упоминается также об ангелах, знающих «все семьдесят языков». Италия, как известно, была искони страной суеверия.

В своем кодексе Цидкия ссылается на многих авторитетных раввинов, живших тогда в Италии, и, между прочим, на выдающихся талмудистов из римской аристократической семьи Anawim (dei Mansi), к которой он сам принадлежал. Из этой образованной семьи, выдвинувшей также ряд врачей, вышел один писатель-моралист Иехиель бен-Иекутиель, автор небольшого трактата «Ступени нравов» («Maalot ha’midot», написан в 1278 г.). Рабби Иехиель жалуется на порчу нравов своего поколения и в своей книге пытается дать руководство морали. Он классифицирует нравственные свойства, сопоставляя каждую добродетель с противоположным ей пороком: трудолюбие и леность, скромность и гордость и т.п. Он цитирует «мудрецов» без различия наций и религий, причисляя к ним также Александра Македонского и Фридриха II как людей житейского опыта. Мораль р. Иехиеля, здоровая и ясная, далека от мрачного ригоризма германской «Книги благочестивых». Итальянский моралист тоже проповедует смирение, но только в форме житейской скромности: «Скромность приводит человека к почету, а гордость свидетельствует об отсутствии самоуважения», ибо «если человек сам уважает себя, он не гордится перед другими». Гнев — не только дурная, но и глупая привычка, которая обнаруживает все смешные стороны человека: «Пока горшок не кипит, никто не знает, что в нем, а закипит, вышибет — и все наружу выходит». В эпоху, когда церковь прославляла добродетель нищенства, на родине нищенствующих монахов-францисканцев еврейский моралист говорил о преимуществах богатства, которое дает досуг для умственных занятий и возможность творить добро: «Наилучшее в жизни — знание, соединенное с богатством; избранные люди будут уважать тебя за то, что есть в твоей голове, а не за то, что есть в твоей руке».

Несмотря на отрицательное отношение многих итальянских раввинов к философии и светским наукам, общее умственное движение века не миновало и Италию. Наряду с северофранцузским влиянием здесь обнаружилось и влияние испано-провансальской просветительной школы. Учение Маймонида прокладывало себе путь прежде всего в Южной Италии, где при дворе Фридриха II в Неаполе появился член образованной провансальской семьи Тиббонидов, Яков Анатоли, переводчик Аверроэса и научных сочинений. В Неаполе Анатоли читал по субботам те лекции, посвященные философскому объяснению иудаизма, которые так возмутили итальянских консерваторов, что лектору пришлось прекратить чтения. Не бесследно, однако, прошла деятельность провансальского просветителя для более чуткой части общества. Уже в середине XIII века в Италии появился свой комментатор «Путеводителя» Маймонида, Моисей из Салерно. Находясь под впечатлением недавней борьбы маймонистов и их противников в Провансе, кончившейся сожжением «Путеводителя», салернский ученый становится решительно на сторону маймонистов в главном вопросе — об антропоморфизмах. Он скорбит о невежестве масс, «которые представляют себе Бога в человеческом виде, с глазами, руками, ногами, и считают безбожником всякого разумного человека, утверждающего, что материализацию Божества в выражениях Писания нельзя понимать буквально». Антимаймонисты, говорит он, заплатили неблагодарностью великому мыслителю, «который построил крепость вокруг Торы» (кодекс «Мишне-Тора»), просветил очи и сердца Израиля и дал нам возможность отражать доводы как наших противников из христиан (в догме вочеловечения Бога), так и натуралистов».

С небывалой смелостью выступил в защиту рационализма испанский эмигрант Зерахия бен-Шалтиель Хен, живший в Риме во второй половине XIII века. Он очаровал передовых людей, особенно молодежь, в римской общине своими лекциями о книгах Притчей и Иова, в которых развил философские воззрения испанской школы. Маймонид был для него непререкаемым авторитетом, а к противникам философии он относился с нескрываемым презрением. О своем прославленном земляке Рамбане он писал: «Вся ученость его ограничена областью Талмуда, а в философии он не знает ни входа, ни выхода, поэтому он в своем комментарии к Пятикнижию возражал Маймониду по вопросу о пророческом постижении, — но лучше было бы ему помолчать, когда речь идет о подобных вопросах». Зерахия сильно склонялся к аллегорическому пониманию библейских преданий. Он находит в самой Библии указание на принятую в Средние века классификацию наук и дает свой trivium и quadrivium в другом сочетании: «Мудрость утвердила свой дом на семи столбах» (Притчи IX, 1) — это означает семь наук, которые делятся на две группы: математическую (арифметика, геометрия, астрономия и музыка) и философскую (физика, метафизика и политика)». Зерахия принадлежал к левому крылу свободомыслящих в Италии и не останавливался перед философскими выводами, противоречащими традиции. Он осмелился, например, объявить нравоучительной легендой всю историю пророка Ионы, и посмеивался над синагогальной молитвой: «Кто внял молитве Ионы во чреве кита, пусть внемлет мне». Это крайнее вольнодумство приводило его в столкновение с умеренными маймонистами в Италии, во главе которых стоял Гилель из Вероны (ок. 1220-1295).

Уроженец Вероны в Верхней Италии, Гилель в юности учился в Барселоне, в талмудической иешиве р. Ионы Геронди, известного своим участием в борьбе с маймонистами. Но из Испании молодой Гилель вынес нечто большее, чем знание Талмуда: он вернулся на родину с большим запасом знаний по медицине, естественным наукам и философии. В отличие от своего учителя, он сделался горячим почитателем Маймонида. В Капуе он читал лекции по философии. Некоторое время он жил в Риме, а затем поселился в Форли, где занимался преимущественно переложением греко-арабских медицинских сочинений на еврейский язык. В 1291 году Гилель написал оригинальный философский трактат о душе и бессмертия («Tagmule ha’nefeS»), предназначенный только для людей, «сведущих в умозрительных и естественных науках». Свое учение о душе он обосновывает на Аристотелево-Маймонидовой системе, а в применении его к догме загробного воздаяния горячо защищает трезвое мнение Маймонида. «Воздаяние душе» (таков, собственно, буквальный перевод названия книги Гилеля) может быть только духовным, а не телесным, как думает простонародье. «Масса народная, — говорит он, — не сведущая в истинной науке и не привычная к умозрению, не может понимать тех, которые доказывают, что будущее воздаяние не касается тела. Она трепещет перед наказаниями, ужасается при мысли о червях, которые поедают мертвецов и будто бы причиняют им боль, как игла, воткнутая в живое тело[32]; простых людей пугают представления об огне, который пожрет их кости и уничтожит тело; им рисуются дьяволы, которые будут кидать их из огня в снег и обратно, и тому подобные картины физических мучений, болезненных для плоти живого человека. Но они с улыбкой выслушают человека, который попытается устрашить их изображением того, как душа (грешная) останется в вечном мраке и позоре и не поднимется больше к своему источнику, чтобы приобщиться к вечному свету». Автор чувствует, что впадает здесь в противоречие с талмудическими изречениями, и поэтому предупреждает читателей, что не всякое изречение Агады нужно принимать на веру, а следует отличать догматы веры от проскользнувших в письменность простонародных поверий. Но он не идет так далеко, чтобы причислять к нравоучительным басням даже некоторые библейские рассказы, вроде истории пророка Ионы, как это делал Зерахия Хен, — и по таким вопросам между обоими философами шла полемика в письмах.

В последние годы жизни Гилелю пришлось выступить против новой попытки обскурантов очернить имя Маймонида. В 1288 году какой-то фанатик из Северной Франции, Соломон Петит, объезжал Европу с целью агитации против еврейских «еретиков», свободомыслящих. В Германии он встретил полное сочувствие и получил от раввинов рекомендательные письма к главарям общин в других странах. Но когда он прибыл в Италию и стал проповедовать против учения Маймонида, Гилель заступился за честь учителя. Из Форли он послал письмо к своему другу маэстро Гайо, упомянутому выше врачу при папском дворе, прося его принять меры против агитации в римской общине. В этом письме он напомнил историю первого похода антимаймонистов в Провансе в 30-х годах XIII века, когда в дело вмешалась доминиканская инквизиция и «пепел от сожженных книг Талмуда смешался с пеплом Маймонидовых книг». Гилель послал еще циркулярное письмо к общинам Египта и Палестины, куда Соломон Петит отправился для продолжения своего темного дела, и предлагал созвать в Венеции, Генуе или Марселе собор раввинов Востока и Запада для восстановления авторитета Маймонида. Это оказалось излишним, так как восточные общины уже объявили анафему против Соломона Петита и его приверженцев.

В то время свила себе гнездо в Италии и каббала, также занесенная из Испании. Мистик Авраам Абулафия странствовал тогда по Италии, где посвящал людей в свое «тайное учение» и затевал известную авантюру с обращением римского папы. Потерпев неудачу в Риме и Верхней Италии, ясновидец переехал в Сицилию и там волновал народ своими мессианскими откровениями. Предостережение Рашба из Барселоны отрезвило многих, готовых поверить мнимому пророку, но в некоторые умы пропагандист успел заронить семена мистицизма. Испанская каббала распространялась в Италии. Первым представителем ее здесь был Менахем Реканати (жил в конце XIII и начале XIV века), автор мистического комментария к Пятикнижию и к молитвеннику. Менахем верил в параллелизм явного и тайного учения: последнее передавалось из поколения в поколение от времени Илии пророка до Рамбана и новейших каббалистов. В своих комментариях Менахем Реканати ссылается на такие достоверные источники, как вещие сны или прямое указание с неба: «Эта мысль открылась мне во сне», «Мы писали то, что указано нам с неба». Увлечение каббалой не мешало, однако, Менахему уважать Маймонида и цитировать «Путеводитель» в своих странных писаниях. Это явление объясняется двуликостью тогдашней религиозной философии: аллегоризм или символизм в толковании Торы был тем мостом, который вел от философии к теософии, от рационализма к мистицизму.

§ 30. Польша как колония германского еврейства

Начавшаяся после первого крестового похода эмиграция евреев из Германии в Польшу продолжалась и в XIII веке. В это время в малонаселенную Польшу шли также и немцы из разных областей Германии, где гнет правящих классов и междоусобные войны давали себя чувствовать городскому и сельскому населению. Тревожное время междуцарствия во второй половине XIII века выбросило особенно много эмигрантов из Германии, христиан и евреев. Польские удельные князья охотно давали приют этим переселенцам в своих еще примитивных городах, мало отличавшихся от деревень. Из немецких и еврейских колонистов постепенно образовалось ядро третьего сословия в стране патриархального хозяйства, где раньше существовали лишь два сословия: помещиков и крестьян. Польские князья предоставляли немцам в городах полное самоуправление по «тевтонскому праву» (позже «Магдебургское право»), и таким образом в Польше складывался тип средневекового германского города, где рядом с христианским мещанством становилась автономная еврейская община. Еврейские переселенцы из Германии и Австрии переносили на новые места хозяйственные навыки своей родины: торговую и финансовую сноровку и систему денежного кредита. По мере образования немецко-еврейского города на западных окраинах Польши, особенно в удельном княжестве «Великая Польша» (область Познани, Калиша и Гнезна), становилось ясным, что существовавший в Германии антагонизм между христианским и еврейским элементами городского сословия скоро разовьется и на новой родине. Предвидя неизбежность столкновения, евреи хотели обеспечить себя особым конституционным актом, как обеспечили себя немцы «тевтонским правом». В 1264 г. евреи, поселившиеся в Великой Польше, получили от князя Болеслава Калишского, прозванного «Благочестивым», хартию вольностей наподобие тех грамот, которые незадолго перед тем были выданы евреям в Австрии и Богемии[33].

Польский статут отличается от своих западных образцов лишь несколькими добавочными статьями и незначительными изменениями в тексте других статей. Статут Болеслава состоит из 37 статей и начинается следующими словами: «Деяния людей, не закрепленные голосом свидетелей или письменными показаниями, быстро проходят и исчезают из памяти, а потому мы, Болеслав, князь Великой Польши, оповещаем современников наших и потомков, до коих дойдет настоящее писание, что иудеи, водворившиеся на всем протяжении наших владений, получили от нас следующие уставы и привилегии». Первая статья грамоты гласит, что при разборе гражданских и уголовных дел в суде свидетельство христианина против еврея принимается лишь тогда, когда оно подтверждается показанием свидетеля-еврея. Далее определяется порядок судопроизводства при тяжбах между христианами и евреями по делам о ссуде денег под залог движимого и недвижимого имущества (статьи 27, а также 24, 26, 30, 33, 34); эти правила, одинаково охраняют интересы еврея-кредитора и христианина-должника. Споры между самими евреями подсудны не общим городским судам, а лично князю, его наместнику (воеводе) или назначенному им особому судье (ст. 8). За убийство или поранение еврея виновный в том христианин отвечает перед княжеским судом: в случае убийства виновный несет «достойное наказание», а все имущество его поступает в пользу князя; за поранение он, помимо удовлетворения потерпевшего, должен платить пеню в княжескую казну (ст. 9-10). Далее следует ряд статей, устанавливающих неприкосновенность личности и имущества еврея. Запрещается причинять какие-либо притеснения едущим по дороге еврейским купцам, требовать от них больше пошлин за товары, чем от христиан, разрушать еврейские кладбища и нападать на синагоги или «школы» (ст. 12-15). В случае ночного нападения на жилище еврея христиане-соседи обязаны явиться к последнему на помощь, если услышат его крики; не оказавший помощи подвергается денежному штрафу (ст. 36). Подробно определены функции судьи по еврейским делам (judex judaeorum), назначаемого князем для разбора споров между евреями, чин присяги и прочие правила судопроизводства, которое совершается около еврейской «школы» (синагоги) или в другом избранном евреями месте (ст. 16-23). Этот назначенный судья-христианин, судящий по закону или обычаю страны (jus terrae, consuetudo terrae), разбирает внутренние споры только по требованию сторон, которым предоставлено право судиться также у своих еврейских судей и по своим законам. Строго наказуется похищение еврейских детей, вероятно, с целью крещения (ст. 27). Затем «именем святейшего отца, согласно постановлениям папы» (известная булла Иннокентия IV от 1247 г.), запрещается обвинять евреев в похищении и убиении христианских младенцев для употребления их крови, «ибо по своему закону иудеи вообще обязаны воздерживаться от всякой крови; если же подобное обвинение возникнет, то оно должно быть подтверждено шестью свидетелями — тремя христианами и тремя евреями, и если оно таким путем подтвердится, виновный еврей подлежит смертной казни, а если оно окажется ложным, такая же кара постигает доносчика-христианина (ст. 32). Евреи освобождаются от постойной повинности для чиновников и солдат (hospitatio), их нельзя вызывать в суд в дни их праздников и произвольно обвинять в подделке монет (ст. 25, 29, 35). Вопреки церковным правилам, евреям разрешается покупать и продавать христианам всякие товары, не исключая съестных припасов (ст. 37). Все эти права и привилегии князь Болеслав утверждает на вечные времена, с согласия высших государственных чинов — воеводы, графов и «многих баронов земли нашей», подписавших вместе с ним этот акт в Калише в 1264 году.

Первая хартия вольностей, данная евреям Польши, должна была взволновать стражей католической церкви в этой стране. Государственный акт, в котором почти не были приняты во внимание церковные каноны, являлся как бы вызовом духовенству. Оно, по-видимому, не замедлило сообщить в Рим о льготах, данных «врагам христианства», и об опасности иудейского влияния в стране, где церковная иерархия еще недостаточно окрепла для борьбы со светской властью. В Риме заметили связь между привилегией польского князя и однородными актами австро-богемского короля Оттокара и венгерского Белы, огорчивших папу своей чрезмерной терпимостью к евреям. Поэтому, когда папа Климент IV послал в 1265 году кардинала Гвидона в качестве легата, с поручением «насаждать и уничтожать» в Австрии и Польше, послу даны были инструкции и относительно евреев. В феврале 1267 г. легат созвал в Бреславле собор польского духовенства Гнезненской епархии, куда входило великопольское княжество Болеслава Калишского с частью Силезии. Из 14 резолюций этого собора пять посвящены еврейству. В них содержится целый регламент, во многом усиливающий обычные церковные репрессии против евреев. Мотивы этого регламента откровенно высказаны в одной из его статей: «Так как Польша есть новое насаждение на почве христианства (in corpore christianitatis nova plantatio), то можно опасаться, что в ней христианское население тем легче поддастся влиянию суеверий и дурных нравов живущих среди него евреев, чем слабее укоренилась христианская религия в сердцах верующих в этих странах». Вследствие этого собор считает нужным прежде всего отделить евреев от христиан по месту жительства. «Строго предписываем, чтобы евреи, пребывающие в Гнезненской епархии, не жили вместе с христианами, но пусть живут осо60, в домах смежных или соединенных между собой, в какой-либо отведенной им части города или селения. Эта часть, где обитают евреи, должна быть отделена от общего местожительства христиан изгородью, стеной или рвом». Евреи, имеющие дома в христианских кварталах, обязаны продать их в кратчайший срок, а если они этого не сделают до ближайшего праздника Иоанна Крестителя, то в ответе будут и церковные, и светские власти данной местности. Далее предписывается, чтобы евреи во время следования церковных процессий по улицам запирались в своих домах, чтобы они в каждом городе не имели больше одной синагоги, чтобы они, «для отличия от христиан», носили особого покроя шапку с роговидным верхом (cornutum pileum), «какую они носили некогда в этих местах, но по своей наглости перестали носить», — а кто из них покажется на улице без этого убора, карается денежной пеней по обычаю страны. Христианам запрещается, под страхом отлучения от церкви, приглашать евреев к себе на трапезу, есть и пить с ними, плясать и веселиться с ними на свадьбах или иных торжествах. Христиане не должны покупать у евреев мясо и другие съестные припасы, дабы продавцы «коварным способом не отравили их». Евреям запрещается посещать харчевни христиан и купаться с ними в одной бане. Далее повторяются старые соборные постановления, чтобы евреи не держали слуг, нянек или кормилиц из христиан, не допускались к сбору таможенных пошлин и ко всяким другим общественным должностям. За сожительство еврея с христианкой виновный наказывается тюремным заключением и денежной пеней, а виновная подвергается публичному наказанию плетьми и изгнанием навсегда из города. Заботясь о благе церкви, собравшиеся епископы и священники не забывали и о своих личных интересах — о церковной десятине и прочих своих доходах: евреи обязаны платить священнику, в приходе которого они живут, все установленные епархиальным начальством налоги, ибо «евреи занимают места, где должны были бы жить христиане, и обязаны возмещать убытки, причиняемые этим духовенству».

Вообще, в новой «плантации христианства» церковные плантаторы чувствовали себя более свободно, чем в старых, и позволяли себе расширять объем прежних канонов по своему усмотрению. Состоявшийся в 1279 году большой собор духовенства в венгерской Буде имел среди своих участников также представителей польской церкви, так что подтвержденные этим собором каноны, в частности о красном кружке на еврейской одежде, имели силу и для Польши. В 1285 г. церковный синод в Ленчице повторил постановления предыдущих соборов, прибавив к ним запрещение евреям брать в откуп подати, пошлины или монетное дело. На деле, однако, все эти изобретения клерикалов не имели серьезных последствий для судеб еврейской колонии в Польше в ближайшие века. Они не могли остановить процесс колонизации страны евреями Германии и австро-славянских земель, которая наравне с немецкой колонизацией поощрялась князьями в интересах государственного хозяйства. Это поощрение еврейской иммиграции еще усилится с XIV века, когда удельная система в Польше уступит место единовластию королей, объединителей раздробленного государства.

Где, в каких именно польских городах организовались еврейские общины той эпохи и сложилась ли там нормальная общинная жизнь? На этот вопрос скудные источники не дают ответа. Имеется только косвенное указание, что уже в начале XIII века в Польше существовали еврейские общины, хотя и не вполне благоустроенные. Раввин Элиезер из Богемии пишет около 1210 года в Регенсбург к р. Иегуде Хасиду, автору «Книги благочестивых»: «В большинстве мест Польши, России и Венгрии нет ученых людей среди евреев, которые по своему стесненному положению не могут таковых содержать. Они (евреи) обыкновенно нанимают сведущего человека, который случайно им встретится, и он состоит у них и кантором, и религиозным наставником, и учителем их детей. Так как община не может вполне оплачивать содержание этих людей, то установился обычай, что им уделяются пожертвования, собираемые в праздники Пурим и Симхат-тора и на свадебных торжествах. Если же отнять у них (раввинов) эту поддержку, они вследствие недостатка средств к жизни откажутся от своих должностей, и общины останутся без учения, без богослужения и наставников». По-видимому, в то время среди западных раввинов было еще мало пионеров, готовых идти в эти заброшенные восточные колонии для устройства там новых ячеек национальной культуры. Общины образовывались медленно и долгое время получали свое духовное питание извне, из Германии и особенно из славянской Богемии. Авторитетные раввины Австрии и Германии получали запросы из Польши. В раввинских посланиях таких законоведов, как р. Исаак Ор-Заруа из Вены и р. Меир из Ротенбурга, упоминается о евреях славянских стран. Замечательно, однако, что «Руссия» в качестве торговой колонии встречается чаще, чем Польша, в тогдашней раввинской письменности.

§ 31. Византия и Русь (Крым)

Два государства Восточной Европы, Византийская империя и удельная Русь, переживали в XIII веке переходное время. Византия превратилась на полвека (1204-1261) в «Латинскую империю», в царство западных крестоносцев, а раздробленная Русь подверглась нашествию татар и надолго стала колонией монгольской Азии. В обоих государствах, из которых одно уже приближаюсь к концу своего исторического пути, а другое еще не прошло через первые его стадии, совершались перемещения политических сил, которые не могли не отразиться на судьбе исконного народа-странника.

О положении византийских евреев в эту эпоху мы имеем самые скудные сведения. При осаде Константинополя (1203-1204 гг.) крестоносцы расположились в пригородном еврейском квартале, и обитатели его, конечно, испытали неприятные последствия такого соседства. В раздробленной затем империи, где хозяйничали французы и венецианцы, еврейские общины едва ли могли быть обеспечены от произвола оккупантов. Странным образом к этой оккупации оказались причастными, не по своей воле, и французские евреи. Глава Латинской империи Балдуин II нуждался в деньгах для поддержания престижа римской церкви на греческой территории, и папа Григорий IX пришел к нему на помощь. Папа предложил набожному французскому королю Людовику IX отдать на нужды «Константинопольской империи» остаток тех денег, которые король и его предшественники (Филипп-Август и др.) конфисковали у евреев-заимодавцев или взыскали у их христианских должников. Эти деньги, которые раньше шли на покрытие расходов по крестовым походам, должны были теперь, по мнению папы, идти на поддержание империи крестоносцев на Балканах (1238). Людовик Святой, конечно, послушался святого отца и еврейскими деньгами оплатил торжество римской церкви. Греки считали евреев союзниками латинян, и этим, вероятно, объясняется усилившаяся греческая юдофобия.

В тех частях Византии, где еще сохранилась греческая власть, евреи терпели от преследований. Салоникский правитель Теодорос I воздвиг гонения на евреев, но скоро этот деспот потерпел поражение в войне с болгарским царем Иоанном Асен и попал в плен (1230). Болгарский царь решил выколоть пленнику глаза и поручил исполнение этого акта двум евреям, полагая, что те хорошо исполнят роль палачей над врагом их народа. Евреи принялись за дело, но, когда несчастный пленник начал их умолять о пощаде, они не выдержали и отказались от роли палачей. Тогда разгневанный болгарский царь велел обоих евреев, не сумевших быть палачами, сбросить с высокой скалы в море. Теодороса ослепили другие, но ему позже удалось бежать из плена. Смутные указания в еврейских источниках дают основание думать, что и последние греческие правители из рода Ласкаридов, Иоанн Батаций и Теодорос II (1222-1254), угнетали евреев и принуждали их к крещению в своих малоазийских владениях («Никейское государство»). Гонения прекратились только при императоре Михаиле Палеологе, которому удалось с помощью генуэзцев прогнать латинян и восстановить греческую империю (1261). С тех пор до конца XIII века мы не имеем никаких сведений о судьбе византийских евреев.

В это время торговый флот Генуэзской республики, торжествуя над своим венецианским соперником на Средиземном море, проложил себе путь в приморскую полосу Южной Руси. Незадолго перед тем на Киевскую землю и другие русские удельные княжества обрушилась страшная катастрофа: нашествие татар (1237), которые надолго утвердили свою власть на территории Руси. Новое переселение народов монгольской расы повлияло на судьбу еврейских колоний Черноморского побережья, центром которых был Крымский полуостров. На занятое татарами побережье устремились греки, итальянцы и евреи из близкого Балканского полуострова. Около 1260 года генуэзцы, стремившиеся завладеть черноморским побережьем, приобрели у татарского хана в Крыму приморский город Каффу, прежнюю Феодосию, и скоро превратили ее в богатую торговую республику. Усиление политической и торговой базы генуэзцев в Константинополе после падения Латинской империи проложило мост между столицей Византии и «малым Константинополем», как тогда называли Каффу. Черноморские колонии Генуи служили передаточным пунктом между итальянско-византийской и азиатской торговлей и привлекали еврейских купцов Востока и Запада, как некогда в эпоху хазар.

Оживление Черноморья коснулось и восточного, кавказского его побережья и Прикаспийской области. Глубокие пласты древнего кавказского еврейства были подняты потоком великого переселения монголов и сближены с крымскими братьями. Французский путешественник, монах Вильгельм де Рубрук, посланный в 1254 году королем Людовиком IX с миссией к татарскому хану, проехал на обратном пути через Кавказ и встречал там много евреев в городах. По дороге из Дербента он на расстоянии двух дней пути попал в город Самарок, стены которого спускались к Каспийскому морю, и там видел «много евреев». По дальнейшему пути в Шемаху путешественник видел ряд крепостей, занятых евреями. Заброшенная диаспора Юго-Восточной Европы, Крыма и Кавказа оживилась в ту эпоху, когда генуэзская Каффа стала как бы кварталом Константинополя на противоположном берегу Черного моря. В Крым шли из Византии не только евреи-промышленники, но и ученые. Усилилась иммиграция караимов, которые и раньше имели там свою колонию. В 1279 году в город Сулхат (Эски-Крым) прибыл из Константинополя ученый Арон бен-Иосиф, автор обширного библейского комментария под именем «Sefer ha’mivchar». Здесь он нашел и общину раббанитов.

Таким образом, во второй половице XIII века в Черноморском районе и на низовьях Днепра возродились старые еврейские колонии, которые в следующие века вступят в тесную хозяйственную и духовную связь с новыми еврейскими колониями в Польше и Литве и через них приобщатся к западной культуре.