История Гарнета (ЛП)

Глава 7

Следующие несколько дней весь Дом в волнении готовится к вечеринке по случаю моей помолвки.

К счастью, Мать позволяет мне оставаться в комнате и не спрашивает мнения по поводу фарфора, цветочных композиций и того подобного. Она ждет эту вечеринку больше, чем я. Весь дворец стоит на ушах. Могу поспорить, что вся Жемчужина смакует эту новость.

Это единственный раз, когда я не хочу быть центром внимания.

Аннабель, должно быть, занята суррогатом, потому что больше я ее не вижу. Хотя я не так часто выхожу.

За день перед вечеринкой Джордж приносит мне ланч и нерешительно спрашивает, — Не хотели бы вы прогуляться в саду, сэр? Выйти на свежий воздух?

Я сердито смотрю на него, и он быстро ретируется, возвращаясь на безопасную кухню, где, я уверен, остальные слуги восхитительно проводят время, сплетничая обо мне.

После письма с Домом Пера не было никакого общения. Что я вообще должен говорить Корал? Обычно когда я с девушкой, она из Банка, и флирт происходит естественно, потому что я уже знаю, чего меня хотят. Корал должна меня хотеть, верно? Я Гарнет из Дома Озера. Я богат, хорошо выгляжу, у меня есть титул… И все равно я чувствую, как нервы в моем животе скручиваются, подобно маленьким гусеницам. Я брызгаю водой себе на лицо и смотрю на свое отражение в зеркале ванной.

— Ты сможешь это сделать, — говорю я себе. — Всего одна ночь.

Но это не всего одна ночь. Это вся моя жизнь.

Я наливаю себе немного виски, чтобы успокоить нервы. Это не очень помогает. К тому времени, как Джордж приходит помочь мне одеться, я весь вспотел.

Он без единого слова поправляет мне манжеты и одевает пиджак смокинга, стряхивая любой волосок или пушок. Я затягиваю галстук. Я признателен Джорджу за молчание, потому что я не очень хочу разговаривать в данный момент. Я вообще сегодня не хочу разговаривать. А мне придется идти вниз, улыбаться, смеяться и притворяться, что это лучшая вещь, которая когда-либо случалась со мной, в то время как все, чего я хочу — спрятаться на всю оставшуюся жизнь.

— Все готово, сэр, — говорит Джордж. Мы оба разглядываем мое отражение в зеркале в полный рост.

— Отлично, — говорю я. Чувствую, будто мне горло сдавило. — Спасибо, Джордж.

Он колеблется, а затем говорит, — Я дам вам минуту побыть наедине, сэр.

Я киваю. Как только он закрывает дверь, я делаю несколько глубоких, успокоительных вздохов.

— Не будь таким трусом, — говорю я вслух. Я надеваю на себя ослепительную улыбку и покидаю комнату.

Джордж ожидает меня, из чего я делаю вывод, что Мать поручила ему проводить меня в бальный зал, чтобы я не сбежал. Естественно, Лорд и Леди Пера уже здесь вместе с Корал. Ее светлые волосы сегодня завиты еще больше. Она моргает, глядя на меня своими большими голубыми глазами, и напоминает мне фарфоровую куклу.

— Добрый вечер, — говорю я ей с поклоном. — Мой господин, моя госпожа.

Мать выглядит довольной. Я не знаю, чего она ожидала. У меня все-таки есть хоть какая-то воспитанность.

Оказалось, что от нас с Корал никто не ожидает разговоров. Мать и Леди Пера обсуждают, когда и где должна быть свадьба, кто должен ее обслуживать; я пытаюсь прервать их и придумать что-то другое. Но ничего не приходит в голову. Моя будущая жена стоит рядом со мной, и мне даже нечего ей сказать.

Начинают прибывать гости, поэтому Мать переключает свое внимание на них. Корал и я стоим вместе, и перед нами выстраивается небольшая очередь. Всевозможные варианты «Поздравляю» и «Я так счастлива за вас обоих». Пустые слова от пустых людей. Половину из них волнует только то, что они вообще были приглашены. Другая половина, скорее всего, надеется, что я сотворю что-нибудь заслуживающее сплетен.

Подходит Карнелиан с ее компаньоном.

— Полагаю, я должна тебе десять тысяч диамантов, — говорит она с ухмылкой, сжимая руку своего партнера. Должно быть, она наслаждается ситуацией. Довольно необычно видеть ее счастливой, когда я тот, кто несчастен.

— Я не настаиваю, сестренка, — говорю я. — Не хотелось бы, чтобы ты потеряла все свои деньги за один раз.

Ее лицо немного грустнеет, и я чувствую себя виноватым. Но она не может меня оскорблять и думать, что я не скажу что-нибудь в ответ.

— Я желаю вам обоим всех благ, — говорит компаньон, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы не закатить глаза.

— Спасибо, мистер Локвуд, — заливается соловьем Корал. Откуда она знает его имя? Я не помню, как его зовут, а он живет в моем доме. Затем я замечаю, что многие женщины в зале оглядываются на него.

Я совсем не понимаю привлекательности компаньонов.

Они отходят от нас, чтобы дать другим оказать нам фальшивые любезности. Я подслушиваю обрывки разговоров, пока тупо улыбаюсь и пожимаю руки.

— … не видела ее еще сегодня.

— Думаешь, она беременна?

— Нет, мы бы знали.

— Я слышала, что Курфюрстина начинает нервничать.

— Чепуха. Курфюрстине не о чем волноваться.

— Но если Графиня хочет, чтобы ее дочь вышла замуж…

В этот момент прибывают Курфюрст и Курфюрстина. Все низко кланяются, и все разговоры прекращаются. Леди, которых я подслушивал, спешат подлизаться к Курфюрстине. Звучало так, будто они говорили о суррогате Матери.

Я чувствую каплю вины, когда вижу Люсьена. Я не рассказал ему о новой виолончели и о том, что сказала Мать в машине в тот день. Но в данный момент суррогат меня не очень волнует.

Я не заметил ее прибытия, но в какой-то момент я замечаю ее в толпе. Она стоит рядом с Матерью, которая беседует с Леди Пера и Курфюрстиной. Люсьен подает Курфюрстине бокал шампанского, и наши взгляды на секунду встречаются.

Мне сдавливает грудь — меня посетило неприятное ощущение. Я чувствую себя загнанным, беспомощным. Куда бы я ни повернулся, везде мне предъявляются требования и ожидания. Я хочу повернуть время вспять, вернуться туда, когда моя жизнь вращалась вокруг вечеринок, которыми я действительно наслаждался, когда суррогаты были лишь маленькими пешками на шахматной доске, молчаливыми предметами рядом со своими хозяйками. По моему бедру стекает капля пота, и я чешу свою промежность, не обращая внимания на то, что я на публике. Что еще Мать может сделать со мной?

— Итак, — говорю я Корал, когда поздравительная очередь заканчивается. — Это было забавно.

Это сарказм, но она с энтузиазмом улыбается.

— Не правда ли? Мне никогда прежде не уделяло внимание столько людей. И все выглядят так мило, да? Поверить не могу, что это все ради нас!

Я так опешил от ее искренности, что на мгновение теряю дар речи. Она не понимает, что мы для них — развлечение? Никто не пришел сюда, потому что их волнует наша свадьба. Мать даже не пригласила моих настоящих друзей. Мы как цирковая программа на пару дней. Через несколько дней мы, скорее всего, нас сменит что-то еще.

Самое грустное — это то, что мне нравилось быть подобным цирком.

— Ага, — говорю я, потому что у меня есть чувство, что если я скажу, о чем думал на самом деле, то она может заплакать. Заиграла музыка, и начались танцы. Карнелиан выводит своего компаньона на танцпол, неловко двигаясь в его руках. Мать танцует со всеми, создавая идеальный образ идеальной хозяйки, смеясь и салютуя бокалом шампанского, и для всего мира выглядит так, будто она по-настоящему счастлива за своего сына.

Вся эта ложь и фальшь… Я вырос в этом окружении, но до этого вечера мне никогда не было настолько тошно.

— Эш Локвуд — весьма желанный компаньон, — говорит Корал, кивая туда, где моя кузина наступает ему на ноги. — Карнелиан повезло, что твоя мама купила его.

— М-м, — говорю я.

— У меня был прекрасный компаньон, — мечтательно говорит Корал. — Его звали Рай. Он был очень забавным.

Не уверен, что сказать на это. К счастью, теперь, когда мы свободны от наших матерей и обязанностей вечеринки, Корал не нуждается в собеседнике для поддержания разговора.

— Знаешь, я собираю миниатюрные чайные сервизы, — говорит она. — У меня их почти две сотни. Самая большая коллекция в Жемчужине. — Она гордо поднимает подбородок. — Некоторые из них датируются эпохой Диаманты Великой.

Миниатюрные чайные сервизы? Она не могла просто читать книги или вышивать крестиком как нормальная девушка? Разве нормальные девушки не этим занимаются?

Она как раз описывает один из сервизов, светло-голубой с изящной детальной росписью в виде стаи птиц в полете, когда меня спасают идущие к нам Мать и Отец. Мать призывает к тишине.

— Благодарю вас всех за то, что присоединились ко мне для празднования этого особенного события! — восклицает она. От меня не ускользает то, что она не упомянула Отца. — Давайте поднимем бокалы за счастливую пару — Гарнета из Дома Озера и Корал из Дома Пера.

Поднимаются бокалы, и люди пьют.

— А теперь, — продолжает Мать, — мой суррогат исполнит для вас небольшую программу. Не пройти ли нам в концертный зал?

Я вижу, как Уильям уводит ее, а затем Мать выводит меня из бального зала, Корал рядом со мной, и все гости следуют за нами по главной лестнице в концертный зал.

— Суррогат твоей матери так чудесно играла на балу у Курфюрста, — говорит Корал. — Я не знала, что она сыграет нам сегодня!

— Я тоже, — говорю я.

Мы занимаем свои места в середине первого ряда. Я замечаю, что Курфюрстина заботится о том, чтобы Курфюрст сидел слева от нее, как можно дальше от Матери. Стул, пюпитр и виолончель уже на сцене. Публика перешептывается, и я вижу, как Карнелиан бормочет что-то своему компаньону, от чего он слегка хмурится.

Затем на сцену выходит суррогат, и весь зал бурно аплодирует. Надеюсь, она снова сыграет ту песню, которая была на балу у Курфюрста. Хоть что-то хорошее произойдет сегодня.

Кажется, она меньше нервничает, может потому что она уже это делала и даже перед большим количеством людей. Она ставит виолончель между колен и оглядывает море лиц, будто она Рид Пурлинг или какой-то другой музыкант, будто ей платят за то, что она здесь. Словно она главная на этой сцене, хотя бы на мгновение.

Ее стоит за это уважать.

Она переворачивает страницу на пюпитре, поднимает смычок и начинает играть. К моему удовольствию, это та же самая песня с бала Курфюста. Я даю нотам омыть себя водопадом звука. Я снова думаю о своей клетке, о ходе жизни, и что я мог бы сделать, если захотел, если бы имел свободу выбора. Кого бы я выбрал в жены? Я думаю обо всех девушках, которых когда-либо целовал, которым улыбался, флиртовал, и ни одна из них не заставляет меня хоть что-то почувствовать. Разве ты не должен хоть что-то чувствовать? Или это просто устаревший взгляд, возникший у меня в голове после чтения огромного количества сказок в детстве? Между моими мамой и папой определенно нет любви, как и у родителей моих друзей, если уж на то пошло.

Я никогда не задумывался, как это грустно.

Песня заканчивается, и я громко аплодирую вместе со всеми. Я смотрю в конец ряда и вижу самодовольную Мать и скучающего Отца. Карнелиан как всегда угрюмая, но ее компаньон хмурится даже больше, что странно.

Суррогат протягивает руку, чтобы перевернуть страницу на другое произведение, и немного морщится. Она начинает следующую песню, и что-то явно не так — кажется, она потеет, и ее губы плотно сжаты. Внезапно ее смычок с визгом съезжает по струнам и падает на пол. Она с ужасом смотрит на свои колени.

Виолончель падает с неприятным звуком, и все подскакивают. Теперь мы можем видеть, почему она запнулась.

Через ее платье просочилась ярко-красная кровь, и она продолжает идти, стекая по ее подолу и капая на пол. У нее все руки в крови. Я вижу, как ее губы двигаются, и думаю, что это «помогите». Я не раздумывая встаю. Она падает, и, прежде чем я успеваю что-то сделать, из-за кулис появляется белое пятно.

Люсьен ловит ее, прежде чем она падает на землю.

— Приведите доктора! — кричит он. Женщины начинают кричать, все в замешательстве.

— Что происходит? — спрашивает Корал.

Я не знаю. Что происходит?

Мать вбегает на сцену, за ней Курфюрст, и я спешу за ними, пока вокруг меня образуется толпа. Я слышу стоны суррогата, когда Люсьен мягко укладывает ее. На сцене лужа крови, и ее подол больше красный, чем зеленый. Мать в ужасе.

— Доктор в Банке, — говорит она.

Получается, суррогат может умереть. Я знаю, что суррогатов постоянно убивают, но одно, когда знаешь, а другое, когда сам видишь.

— Мы немедленно отправим кого-нибудь, — говорит Курфюст.

— Нет времени, нам нужно остановить кровотечение. — Люсьен в ярости. В его спокойном внешнем виде, который он так хорошо поддерживает, появилась брешь, и в ней я вижу абсолютную панику и страх. И я осознаю, что Люсьен любит это девушку.

— Моя госпожа, где ваш медицинский кабинет? — спрашивает он. Мать молча смотрит. Никогда не видел ее такой растерянной. — Госпожа!

Она очнулась. — Сюда, — говорит она.

Люсьен осторожно поднимает девушку, словно она стеклянная, и несет ее мимо Матери, мимо меня сквозь толпу знати, которая выглядит одновременно шокированной таким поворотом событий и жаждущей распространить новости о Кровавой Помолвке Гарнета.

Затем Люсьен, Мать и девушка исчезают из зала. Отец выглядит пораженным.

— Что же, — говорит он, хлопая мне по плечу, — нам нужно…

Он кивает на всех гостей.

— Я это сделаю, — ворчу я, потому что Отец может быть таким бесполезным на светских мероприятиях.

— Дамы и господа, — призываю я, и в зале наступает молчание. — Премного благодарен за ваш визит на мою помолвку. Приношу извинения за прерывание торжества, но очевидно, что суррогат моей матери нездоров. Нашей семье необходимо уединение.

— Конечно, — говорит Курфюрстина, которую с виду поворот событий вечера не особенно расстроил. Затем она обращается к залу, будто это ее дом и ее вечеринка. — Давайте покинем Графиню с миром и надеждой, что ее суррогат переживет эту ночь. Я слишком хорошо знаю, что такое потеря суррогата, и я не пожелала бы этого никому из королевской семьи.

Данное заявление смехотворно по нескольким причинам — во-первых, она не совсем королевская семья, и, во-вторых, она точно пожелала бы смерти суррогата такому конкурентному Дому, как наш. Но это заставляет всех уйти, и за это я благодарен.

— Мне остаться? — спрашивает Корал, схватив меня за локоть.

— Что? — говорю я. — Нет. — Затем, осознавая, что это прозвучало грубее, чем я хотел, добавляю, — Тебе следует пойти домой со своей матерью. Я… сообщу о состоянии суррогата завтра. — Я улыбаюсь для верности.

— О. Да, конечно, — Она улыбается мне, когда подходит Леди Пера, чтобы забрать ее.

Концертный зал медленно пустеет. Не знаю, должен ли я стоять у дверей и всех провожать, но у меня нет сил, и в чем смысл иметь бунтарскую репутацию, если я не могу ей хорошенько воспользоваться, когда нужно?

Я в одиночестве стою на сцене. Кровь суррогата разливается по начищенному полу, окружая ее виолончель, словно красное озеро, и это кажется неправильным, потому что она, несомненно, любит эту виолончель. Я стягиваю пиджак своего смокинга, подбираю инструмент и начинаю вытирать с него кровь. Но у меня неуклюжие руки, и получается так, что я больше размазываю ее, чем вытираю.

Дверь за кулисами распахивается с громким стуком. Ко мне мчится Аннабель; ее глаза наполняются слезами, когда она видит кровь на полу, виолончель в моих руках. Она поднимает на меня взгляд, ее лицо полно ужаса, и трясущимися руками она пишет:

— Нет, — говорю я. — Она в медицинском кабинете. Думаю, Люсьен ей занимается. Это… выглядело нехорошо.

Она зажимает рот рукой, и по ее щекам текут слезы. Затем она устремляется вперед и выдергивает из моих рук виолончель.

— Я просто пытался… пытался ее вытереть, — говорю я, но она не может писать, потому что у нее рука занята виолончелью. Поэтому она пылко смотрит на меня, а затем свирепо показывает себе на грудь, и я знаю — она говорит мне, что это ее работа. В этом жесте видно желание защитить, что напоминает мне о лице Люсьена, когда он смотрел на окровавленную фигуру девушки на полу. Аннабель тоже любит этого суррогата.

Она резко разворачивается и уносит виолончель из концертного зала, а я стою один на сцене, пока Мэри и какие-то другие служанки не приходят отмывать кровь.