История Индонезии. Часть 2

Ближайшими целями победившего правобуржуазного блока были закрепление у власти, деполитизация масс под предлогом «политической и экономической стабилизации»; чистка представительных институтов, госаппарата и армии от левых элементов; отказ от курса на экономическую автаркию, привлечение иностранных капиталовложений и кредитов[80]. Авторитарный характер политической системы «направляемой демократии» («соавтором» которой было армейское командование), расплывчатость и неопределенность принципов панчасилы открывали возможность использовать их в интересах нового режима. Лозунгами орба стали «строжайшее соблюдение духа и буквы панчасилы и конституции 1945 г. и коррекция всех отклонений» от них, а также «политическая и экономическая стабилизация ради ускорения процесса национального развития». К разочарованию партийных политиков, скоро стало очевидным, что армия не собирается ни передавать кому бы то ни было власть, ни коренным образом менять авторитарную политическую систему. Отбросив леворадикальные сукарновские концепции (участие КПИ в политическом процессе и управлении, насаком, углубление индонезийской революции, нефо и т. п.), армейская верхушка, по существу, сохранила систему «направляемой демократии», усилив ее наиболее авторитарные черты. Политическая и идеологическая жизнь в стране была поставлена в рамки жесткой регламентации. Внутриполитическая борьба пресекалась как неуместная впредь до реализации задач экономического созидания.

Пока «новый порядок» выполнял негативную функцию, заменяя кадровый состав аппарата власти Сукарно, составляющие орба классовые и политические компоненты выступали в тесном единстве. Чрезвычайная сессия ВНКК готовилась военными как средство окончательного «низложения» Сукарно и, возможно, предания его суду «за причастность к ДТС». Однако передача еще 22 февраля 1967 г. президентом власти армейской верхушке побудила Сухарто обратиться к более умеренному курсу. Сухарто дал понять радикалам–антисукарноистам, что репрессивные меры против Сукарно нежелательны ввиду возможных ответных крестьянских выступлений. Следуя установке Чрезвычайной сессии (7—12 марта 1967 г.), Сукарно впредь рассматривался как президент без власти и полномочий. Позже, в мае 1967 г., по подозрению в организации «заговоров и поползновениях восстановить свою власть в полном объеме» он был лишен титула президента и подвергнут домашнему аресту в загородном дворце в местечке Богор.

ДВА ЛАГЕРЯ «НОВОГО ПОРЯДКА», СОЮЗНИКИ И ПОПУТЧИКИ

Однако ни в правящем блоке, ни в его ядре — вооруженных силах не было единства, особенно после оттеснения просукарновских элементов. Главным разделяющим фактором теперь стал вопрос о будущем системы «направляемой демократии». Военные и гражданские сторонники орба подразделялись на два лагеря. Одни (радикалы, «легалисты») выступали за капиталистическую перспективу развития, полный демонтаж системы «направляемой демократии», скрупулезное соблюдение конституционных норм и законности. Они вели дело к созданию «правового» буржуазного государства, требовали судебного процесса над Сукарно. К ним относились «ястребы» из генеральской верхушки (К. Идрис, X. Р. Дарсоно и др.), активисты молодежных «фронтов действия» (КАМИ, КАСИ, КДППИ и др.), сантри и молодые радикалы из неисламских религиозных политических партий (Субхан, Г. Чан), деятели правосоциалистической ориентации (Суджатмоко, Масхури, У. Кайам и др.), часть верхушки христианских партий. Для большинства из них была характерна ориентация на функциональные группы и на создание в перспективе новых партий[82]. Негласным лидером этой группы был на первых порах генерал A. X. Насутион, занимавший пост председателя ВНКК.

Другие («умеренные», абанган) придерживались правонационалистических и патерналистских взглядов, ратовали за «третий путь» развития, отодвигали на второй план проблемы установления законопорядка. Они были противниками создания новых партий и желали лишь верхушечных перемен в государственной системе при устранении КПИ и леворадикального сукарноизма. По существу, они выступали за «направляемую демократию» минус КПИ и Сукарно», за сохранение и упрочение военно–бюрократического режима. Главой этого лагеря был Сухарто; в него входили близкие к нему генералы А. Махмуд, М. Панггабеан, А. Муртопо, Ибну Сутово и немногие гражданские лица: Дж. Наро, Сутами, Д. Юсуф, братья- хуацяо Лим Биан Кун и Лим Биан Ки и др. Если первый лагерь отводил ТНИ место «первой среди равных» политических сил, то второй мыслил ее как естественную и единственную доминирующую силу. Своей главной политической опорой и этот лагерь считал Голкар, функциональные группы: существующие партии отодвигались на периферию политической жизни.

Промежуточную позицию занимала немногочисленная и хотя не располагавшая политической базой, но тесно сплоченная группа профессоров–экономистов, большинство которых получили образование в Берклийском университете США (В. Нитисастро, А. Вардана, Р. Правиро и др.). Ориентируясь на Запад, эти технократы («мафия Беркли», как их прозвали) духовно были близки к первому лагерю. Вместе с тем, вовлеченные Сухарто с середины 1968 г. в действия по перестройке индонезийской экономики и подготовке первого пятилетнего плана, получив высокие назначения, эти эксперты–экономисты поставили свои знания на службу второму лагерю.

Объективно союзниками второго лагеря выступали и лидеры буржуазных партий, относившихся к старшему поколению: Идхам Халид и Миитареджа (НУ); Иснаени и Оса Малики (НПИ) со своими фракциями. 4 мая 1967 г. они создали межпартийный блок, так называемый Фронт панчасилы.

Первоочередной задачей Сухарто было укрепить свои позиции в вооруженных силах, усилить централизацию военной власти и пресечь как самостоятельность командующих родами войск, так и своеволие отдельных начальников военных округов. Его не мог не тревожить факт, что еще в феврале 1967 г. министры — командующие флотом и полицией заявляли ему, что их рода войск выступят с оружием в руках, если Сукарно будет предан суду военного трибунала, чего добивались у Сухарто «фронты действий». Вдобавок ему приходилось считаться с тем, что многие индонезийцы, особенно принадлежащие или тяготеющие к первому лагерю орба, были склонны рассматривать как потенциальную главу вооруженных сил и государства генерала Насутиона.

Сухарто действовал упорно и неуклонно, но с крайней осторожностью. В октябре 1967 г., формируя новый кабинет, он лишил командующих родами войск министерских постов, а затем низвел их до положения начальников штабов. Единственным официальным представителем вооруженных сил в кабинете остался он сам, заняв помимо поста премьера также должность министра обороны и безопасности. Была достигнута невиданная доселе централизация военной власти. Сухарто, ставший к тому времени президентом страны, теперь совмещал в своем лице должности министра обороны и безопасности и командующего вооруженными силами (а также верховного главнокомандующего). Заместителем он назначил верного ему генерала Панггабеана, получившего также ранг государственного министра без портфеля и должность командующего КОПКАМТИБом, которую ранее занимал сам Сухарто. Вторым человеком в командовании КОПКАМТИБом стал генерал Сумитро. Для Наина в новой системе не было оставлено места.

Подлинной задачей преобразований было установить абсолютную власть Сухарто в вооруженных силах и лишить высших офицеров любого уровня политической автономии. В совокупности с ротацией командующих, проводимой примерно раз в два–три года, частыми перестановками генералов с занимаемых ими постов (что исключало возможность проявления «провинциального милитаризма») все эти преобразования и персональные перемещения в командовании сделали Сухарто подлинным хозяином ТНИ.

Параллельно Сухарто и его последователи устанавливали новые отношения с бывшими союзниками. В политических концепциях партий и молодежных «фронтов действия» армии отводилась прежняя скромная роль орудия подавления внешнего и внутреннего врага. Они все яростнее критиковали участившиеся случаи произвола, коррупции и злоупотребления кабирского офицерства. В начале 1968 г., когда вследствие неурожая, а также нераспорядительности и корыстолюбия властей на Яве резко поднялись цены на продовольствие, а местами начался голод, «фронты действия» выступили с серией крупных совместных демонстраций, обличая власть имущих. Вершителям «нового порядка» к этому времени уже крайне приелась роль «социальной совести режима», присвоенная себе «фронтами». С марта 1968 г. генералы стали применять оружие для разгона шумливой молодежной оппозиции. Лидеры армии прямо заявили бывшим союзникам, что власти не потерпят сохранения «уличного парламента». Первый лагерь орба, включая А. X. Насутиона хотя и пытался, но оказался бессильным защитить студентов, как и добиться включения крупной группировки «фронтов действия» в парламент на правах самостоятельной фракции. За исключением немногих лидеров, интегрированных волей Сухарто и истеблишмент, члены КАМИ, КАППИ и прочих «фронтов» и 1969—1970 гг. перешли к оппозиции режиму. Но, будучи социально аморфными, не опираясь на массы, имея за плечами лишь непоследовательную поддержку первого лагеря орба, они не представляли серьезной угрозы для Сухарто и его лагеря.

Гораздо больше хлопот доставляли новому режиму партии, особенно Нахдатул Улама, главная союзница армейских кабиров. На гребне кампании террора и запугивания левых НУ разрослась до 7—8 млн. человек[83]. Утратив иллюзии, что ТНИ «возвратится в казармы», оставив плоды своей победы гражданским политикам, мусульманские деятели стали претендовать на роль равноправных партнеров армии в управлении государством. Однако оба лагеря орба рассматривали старые партии, в первую очередь мусульманские, как анахронизм и, разумеется, категорически исключали реализацию идей исламского государства (или исламского общества).

В свою очередь большинство мусульман–сантри не без оснований рассматривало первый лагерь орба как «вестернизированных безбожников», а второй — как таких же (если не худших) абанган, подобно Сукарно и его окружению в прошлом.

Массовый переход преследовавшихся в 1965—1967 гг. лиц, а также хуацяо в христианство[84] вызывал крайнее негодование исламских экстремистов, квалифицировавших это как «переманивание верующих» у ислама. Начались поджоги церковных храмов, избиения священников–христиан и их паствы. Власти обвинялись в недостаточном благочестии, в еретичестве, «свойственном абанган». Указывалось на непропорционально высокий удельный вес христиан в правящей элите.

Лишь жесткие меры оказались способны пресечь христианские погромы, но они были истолкованы как «потворство неверным», хотя в действительности диктовались опасениями армии за политическую стабильность и целостность государства, а также оглядкой на общественность Запада. Вместе с тем они свидетельствовали о неискушенности генералов во внутренней политике. Тактическая линия Сухарто и его приверженцев в отношении политизированного ислама была троякой. Во–первых, генеральская верхушка недвусмысленно дала понять воинствующим мусульманам, что чрезвычайные полномочия президента и прерогативы КОПКАМТИБа вовсе не обязательно направлены лишь против «левых экстремистов». Во–вторых, она неожиданно поддержала секулярную НПИ, чьи организации сначала на Суматре, а затем повсеместно ранее были парализованы усилиями местных командующих. В партии была проведена серьезная чистка. Правое руководство во главе с Оса Малики, пришедшее к власти в апреле 1966 г. под прямым нажимом военных спецслужб, отказалось от Сукарно и его доктрин, после чего ограничения на деятельность НПИ были сняты. Другими словами, Национальной партии, «стержневой партии абанган». естественному антагонисту сантри, не было оставлено иного выбора, кроме как стать союзницей орба. В-третьих, отказавшись сначала удовлетворить настойчивые просьбы бывших членов СПИ и Машуми о воссоздании их партий[85], в феврале 1968 г. и. о. президента, к крайнему неудовольствию ортодоксально традиционалистской НУ, санкционировал создание новой модернистско–исламской политической организации — Мусульманской партии Индонезии (Пармуси) при условии, что ее руководство не включит бывших машумистов. Вероятно, одним из мотивов Сухарто было желание снискать себе поддержку в мусульманских массах накануне близкой сессии ВНКК, где должен был решаться вопрос о его избрании президентом. Но главной целью было, несомненно, дать «политическое пристанище» не организованным, но многочисленным сантри–модернистам. Это облегчало также политический и полицейский контроль за их действиями, а главное, нарушало «монополию» НУ в мусульманском мире Индонезии.

Партии еще пользовались поддержкой масс и составляли внушительное представительство в парламенте. Кроме того, работа среди функциональных групп, особенно молодежи, а также в созданном Насутионом еще при Сукарно Секбер Голкаре лучше удавалась первому лагерю орба. Исходя из этого, в середине 1967 г. Сухарто, к негодованию этого лагеря, заключил с партиями комплексную компромиссную сделку («пэкейдж дил»). Согласно ее условиям, запланированное обсуждение трех законопроектов (о парламенте, партиях и выборах) предполагалось снять на предстоящей сессии ВНКК «ввиду необходимости доработки», что неизбежно отодвигало всеобщие выборы, намечавшиеся на 1968 г. Такое решение вполне отвечало интересам и. о. президента, еще не успевшего закрепить обретенную высшую власть[86]. Партии же добились поддержки генералом как их самих, так и старой пропорциональной системы выборов. Более того, было договорено, что на предстоящих выборах в парламент в борьбу вступят лишь партии и союзы, уже там представленные, что означало гибель в зародыше внесенного первым лагерем законопроекта о создании новых партий.

Таким образом, стратегической линией, занятой и. о. президента и его окружением, было умиротворение олигархии старых партий, далеко идущий компромисс и сотрудничество с их руководством на взаимовыгодной основе. Продвигаясь к посту главы государства, Сухарто не мог обострять отношений с партиями. Этот так называемый «национальный консенсус» означал полный крах надежд «радикалов «нового порядка» на перестройку политической системы[87].

V СЕССИЯ ВНКК. РАЗМЕЖЕВАНИЕ СТОРОННИКОВ «НОВОГО ПОРЯДКА»

Апогеем противоборства между первым и вторым лагерями орба стала V сессия ВНКК, намечавшаяся сначала на июль 1968 г. Программа была чрезвычайно насыщенной. Было необходимо обсудить и утвердить закон о новом (взамен Манипола) генеральном курсе государственной политики, закон о правах человека и гражданина, схему распределения власти между государственными инстанциями, проект унифицированного толкования принципов панчасилы, основные положения I пятилетнего плана, разработанного технократами, и дополнительные пояснения к чрезвычайно лапидарной конституции 1945 г. Сухарто не был заинтересован в принятии перечисленных законов: все они, предложенные первым лагерем орба, вели к установлению твердого конституционного законопорядка и, стало быть, к ограничению действий будущего президента. Его интерес был сосредоточен на других вопросах: необходимости отсрочки выборов и пересмотре идеологических установок Сукарно. Но главной задачей Сухарто было добиться поста президента. Преследуя эту цель, он обратился к председателю Исполкома ВНКК Насутиону с настоятельной просьбой передвинуть сроки сессии с середины июля 1968 г. на середину марта[88]. Просьба мотивировалась согласованным на конец марта государственным визитом Сухарто в Японию, когда должен был решаться вопрос о крайне необходимом Индонезии займе: шансы на успех у полновластного президента, как давалось понять, были выше. Между тем подготовительная работа большинства комиссий Исполкома ВНКК была еще слишком далека от завершения. Поэтому Насутион очень неохотно согласился ускорить созыв сессии.

Подготовка V сессии проходила в обстановке чрезвычайной напряженности. В канун сессии был произведен ряд перестановок в ВНКК в ущерб сторонникам Насутиона и к их негодованию. Прошли бурные демонстрации «фронтов действия». В ответ генералы стянули в столицу дополнительно тридцать армейских батальонов.

V сессия ВНКК началась 21 марта 1968 г. Согласно ее решениям, всеобщие выборы были отложены на три года: с июля 1968 г. на июль 1971 г.[89] После долгих, изнурительных прений Сухарто был избран президентом, причем усилия Насутиона обеспечили ему пятилетний срок правления (а не трехлетний, к тому же без зачтения двух лет фактического исполнения обязанностей президента, как того желали мусульмане). После выборов состав НКК надлежало сформировать лишь в октябре 1972 г., а его первое заседание, где должны были избираться президент и вице–президент, планировалось на март 1973 г. Хотя и с оговорками, за Сухарто были сохранены чрезвычайные конституционные полномочия, отходившие к приказу Сукарно от 11 марта 1966 г. КОПКАМТИБ сохранялся. Поскольку специальная компания парламента не справилась в срок с пересмотром концепций и декретов Сукарно, было решено оставить это дело и относиться к идеям бывшего президента так же, как и к концепциям «рядовых» индонезийских идеологов. Осудив идеи Сукарно, но оказавшись не в состоянии предложить ничего взамен, «новый порядок» обнаружил свое собственное идеологическое бесплодие.

ПРОДОЛЖАЮЩЕЕСЯ ПОДАВЛЕНИЕ ЛЕВЫХ СИЛ

Кампания преследования КПИ и левых националистов не прекращалась. Влияние партии сохранилось в сельском обществе, особенно на Центральной и Восточной Яве. Оно ощущалось среди левого крыла НПИ и даже, невзирая на чистки, в частях ВВС и ВМС. Попытка ряда руководящих работников КПИ во главе с членом Политбюро Судисманом воссоздать в столице нелегальный ЦК окончилась неудачей. Судисман был схвачен и осужден на смерть военным трибуналом. Выпущенный его группой в сентябре 1966 г. документ «Самокритика: Политбюро ЦК КПП» был написан с левацких позиций, еще более усугубляющих прежние ошибки руководства КПИ. Авторы документов осуждали программу КПИ как «правооппортунистическую и ревизионистскую», провозглашали крестьянство «ведущей силой» революции, а гражданскую войну — единственным средством завоевания власти, клеймили прежнее руководство КПИ за попытки создать национальный фронт. Разгромленной партии предлагался нереалистичный курс на немедленное развертывание партизанского движения в деревне. Эту установку после ареста Судисмана попытались осуществить несколько других членов Политбюро: О. Хутапеа, Реванг и Руслан Виджайясастра, собравшие на Восточной Яве значительное число членов КПИ и преданных партии военнослужащих. В союзе с ними выступали и левые члены НПИ во главе с бывшим генеральным секретарем Сурахманом. Близ г. Блитара создавались тайники с оружием, концентрировались силы партизан, шла подготовка к созданию «освобожденного района» по образцу Китая. Но в июле 1968 г. армия, оповещенная своей агентурой, успела нанести упреждающий удар. К середине августа было захвачено свыше тысячи коммунистов, перебито или арестовано все руководство подполья во главе с Русланом Виджайясастра, включая также Сурахмана. Показания части арестованных позволили властям развернуть новые аресты в армии, госучреждениях, общественных организациях (около 2,5 тыс. человек), возродить жупел «красной угрозы», которым армия оправдывала свое пребывание у власти. В сентябре новый президент отверг ходатайство о помиловании осужденных на смертную казнь членов ЦК КПИ Судисмана и Ньоно, руководителя «Движения 30 сентября» генерала Супарджо. Все они были казнены.

После блитарских событий вооруженная борьба против «нового порядка» под левацкими лозунгами велась еще несколько лет лишь в джунглях Западного и Северного Калимантана организациями ПГРС (Народные партизанские отряды Саравака) и Параку (Народные отряды Северного Калимантана), состоявшими почти целиком из хуацяо. Но и они к середине 70‑х г. были разгромлены.

Другая группа индонезийских коммунистов искала альтернативу курсу леваков. Она выступила с документом «За правильный путь индонезийской революции», в котором были проанализированы причины поражения, вскрыты ошибки прежнего руководства и поставлена задача воссоздания партии «на основе пролетарского интернационализма и размежевания с маоизмом». В 1969 г. новый документ «Насущные задачи коммунистического движения в Индонезии» поставил задачу восстановления марксистско–ленинской партии и создания фронта народного единства на основе антиимпериалистических и демократических требований.

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ И ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ «НОВОГО ПОРЯДКА». ЗАКРЕПЛЕНИЕ ПРИСОЕДИНЕНИЯ ЗАПАДНОГО ИРИАНА

Идя навстречу выборам, «новый порядок» успел раскрыть свою классовую сущность, во многом растеряв тот политический капитал, который нажил прежде, прибегая к социальной демагогии, критике злоупотреблений и ошибок правительства Сукарно. В 1967 г. было возвращено владельцам большинство взятых под контроль иностранных предприятий, принят закон, предоставлявший иностранным инвесторам огромные льготы, право на беспрепятственный вывоз вложенных капиталов и прибылей с них и т. п. Развитие национального сектора экономики шло медленно. I пятилетний план, составленный технократами па 1969/70—1973/74 гг. и утвержденный в 1969 г., не обещал серьезного сдвига. Росла дороговизна, продолжала развиваться инфляция. Уже в 1968 г. в стране насчитывалось 4 млн полностью и 12 млн частично безработных. Стачки оставались под запретом. Аграрная реформа хотя и не была официально отменена, но не проводилась (перераспределенные при Сукарно земли были возвращены сельским эксплуататорам). Сгон крестьян с земли пополнял армию безработных в городах. Непомерно разрослись вооруженные силы. Государственный аппарат, включая персонал ТНИ, составлял свыше 1,7 млн человек. На его содержание в 1970 г. выплачивался эквивалент всех экспортных поступлений страны (примерно 1 млрд ам. долл.), однако, если исключить верхушку, эта сумма соответствовала не более трети стоимости жизни служащих и их иждивенцев. Это обстоятельство стимулировало развитие коррупции.

В период подготовки к выборам вскрылась неспособность орба обозначить новые, притягательные для масс идеалы, Критики режима вскоре обнаружили, что его арсенал почти не пополнялся свежими идеями со времен Сукарно: были сохранены давно известные панчасила, конституция 1945 г. и тезисы об обязательности руководствоваться одной государственной идеологией, об исключительности путей развития индонезийского общества, об отсутствии в Индонезии классов и классовых противоречий. Новых официальных лозунгов появилось лишь два: о примате интересов экономического строительства над всеми прочими сторонами жизни нации и о двойной функции армии в обществе. Последний тезис уже официально закреплял за армией роль не только «щита отечества», но и социальной силы, имеющей историческое и моральное право руководить страной[91]. Тем не менее идеологическое бесплодие «нового порядка» было очевидным, и это разочаровывало массы. Ничего не смог предложить и потерпевший поражение первый лагерь орба. Его сторонники ограничивались критикой произвола и коррупции установившегося кабирского режима, выражали тревогу в связи с прогрессирующим разложением армейского офицерства, развращаемого обретенной безграничной властью.

Летом 1969 г. был юридически закреплен за Индонезией Западный Ириан. В соответствии с обязательством 1962 г, Джакарта должна была предоставить папуасам возможность свободного волеизъявления: желают ли они, чтобы Западный Ириан оставался провинцией Индонезии, или предпочитают отделение от РИ. Но вместо предполагавшегося референдума индонезийские власти решили ограничиться опросом «представителей населения», другими словами, родоплеменных вождей, папуасской верхушки, с которой заблаговременно была проведена соответствующая работа. «Акт свободного волеизъявления» проводился путем открытого голосования; в результате подавляющее большинство из 1026 опрошенных (представлявших 814 тыс. папуасов) высказало намерение остаться в составе Индонезии. Антииндонезийские демонстрации и повстанческое движение в пользу создания государства «Свободное Папуа» игнорировались. Присутствие при опросе миссии специального представителя генерального секретаря ООН боливийца Ортиса Санца, изолированной от населения языковым барьером, не повлияло на методы проведения и исход опроса. Хотя пресса стран Запада и квалифицировала систему опроса как обман, правительства этих стран примирились с результатом, сознавая необратимость присоединения Западного Ириана к Индонезии.

ВСЕОБЩИЕ ВЫБОРЫ 1971 Г.

Предвыборная кампания 1971 г. была чрезвычайно острой. Закон о выборах исключал всякое участие в них миллионов лиц, бывших членами КПИ и других левых организаций, а также всех «причастных к «Движению 30 сентября». Выдвинутые кандидаты должны были пройти жесткую проверку благонадежности. Военные, составлявшие менее 1% населения, не участвовали в выборах. В компенсацию за это 100 (22%) из 460 мест в парламенте было зарезервировано для представителей армии и малых функциональных групп, которых назначал Сухарто. В НКК военным соответственно отводилось 33, а в местных органах власти — 20% мест. Всеобщие выборы были превращены, таким образом, во всеобщее назначение.

Целью выборов, как было прямо провозглашено военными властями, было обеспечить победу «новому порядку», агентом которого выступал Голкар. Это означало, что альтернатива заранее исключается. Всем государственным служащим было предложено либо, «руководствуясь принципом монолояльности» (то есть верностью государству, а не какой–либо партии), вступить в Голкар, либо оставить службу. В то время как партии вели предвыборную кампанию за счет своих скудных фондов, Голкар, заметно ожививший свою деятельность, располагал почти неограниченными средствами, поступавшими из государственной казны. Девяти партиям–участницам запрещалось выступать на выборах с какой–либо идеологией, кроме панчасилы и конституции 1945 г. Многие из них, в частности НПИ, оказались не в состоянии даже выдвинуть предвыборных программ. Голкар же выступил с лозунгом перестройки партийной системы во имя политической стабильности, обещая избирателям «создать чистое» (от коррупции) правительство, улучшить жизнь народных масс. Эти демагогические посулы имели некоторый успех.

Резко активизировались критики правящей верхушки. Консервативная Нахдатул Улама, превратившаяся в центр мусульманской оппозиции, в ходе избирательной кампании перехватила у более левых сил и широко распространила демократические лозунги ограничения авторитарного характера режима, обеспечения правопорядка. Но наиболее непримиримо выступали молодежные «фронты действия» (КАМИ и др.), призывавшие избирателей воздерживаться от голосования в знак протеста «против сохранения военного режима». Встревоженные военные поспешили арестовать ряд лидеров этих союзов и закрыть газету КАМИ. Нелегальная организация КПИ, уже в 1969 г. предсказавшая, что выборы не могут быть ни демократическими, ни свободными, тем не менее считала полезным их проведение: они должны были активизировать массы, прояснить расстановку сил и вскрыть авторитарный характер «нового порядка».

Выборы в парламент, НКК и местные органы власти со стоялись в июле 1971 г. Они проходили в обстановке беспрецедентного давления на избирателей, их запугивания и демагогических посулов с целью обеспечить победу Голкару. «Всеобщи ми» новые выборы были только по названию: из 920 депутатов высшего представительного органа страны, НКК, избиралось лишь 360 человек, то есть 39%. Остальные были проведены путем назначения президентом как представители провинций и функциональных групп. Распределение мест в парламенте приведено в табл.2.

Таким образом, все исламские партии располагали лишь 20,4% мест в парламенте, а немусульманские все вместе лишь 6,6%. Оптимистические ожидания НПИ оказались полностью обманутыми: она получила лишь 4,4% мандатов. Столпы «нового порядка» — Голкар и армия — вместе получили 73% всех мандатов. Еще слабее было положение партий в Народном Консультативном Конгрессе (НКК): только 168 мест (18%) из 920.

Победа Голкара на выборах открывала армейской верхушке возможность передачи вновь избранным представительным органам некоторых внешних атрибутов власти, что позволило бы продвинуться по пути демократизации политической жизни. Но власти не пожелали использовать эту возможность. Окружение Сухарто, напротив, открыто подчеркивало, что Голкар не более чем орудие армии и не должен рассчитывать на самостоятельную роль. Причиной такого подхода была обострившаяся внутригенеральской верхушки борьба по вопросу о путях дальнейшего развития Индонезии и неуверенность группировки президента в достаточной лояльности ей генералов, руководивших Голкаром. После своего I съезда осенью 1973 г. этот конгломерат организаций до новых выборов погрузился в бездеятельность, если не считать его парламентскую фракцию, по существу действовавшую автономно от руководства.

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ПОСЛЕ ВЫБОРОВ 1971 Г.

Добившись победы на выборах, армия могла приступить к реализации своих планов перехода к двухпартийной системе, муссировавшихся еще в 1966—1967 гг. и даже одобренных ВНКК. Еще накануне выборов Сухарто выдвинул идею создания в парламенте двух партийных коалиций (не считая фракций Голкара и армии). После победы Голкара сопротивление партийных лидеров оказалось сломленным, и в октябре 1971 г. эти четыре фракции в СНП были сформированы. Религиозную фракцию «единства и развития» составили все 4 мусульманские партии. Христианские политические союзы отказались войти туда и предпочли вместе с НПИ, ИПКИ и партией Мурба вступить в так называемую фракцию «демократии и развития». Правительственное большинство было представлено фракциями Голкара и армии. Что касается вновь избранного НКК, то там. кроме четырех аналогичных фракций сформировалась еще к пятая — фракция представителей провинций.

Таким образом, создание новой партийной системы началось с парламента. В 1972 г. оно было подкреплено образованием под давлением местных властей партийных союзов в провинциальных ассамблеях, идентичных парламентским коалициям. Оставалось сделать последний шаг. 5 января 1973 г. четыре мусульманские партии объединились в Партию единства и развития (ПЕР) на идеологической базе ислама, а 10 января две небольшие националистические, две христианские партии и НПИ объявили о рождении Демократической партии Индонезии (ДПИ), провозгласив ее идеологической основой панчасилу[92]. Каждое из новых образований было не более чем паренной конфедерацией: составляющие его партии координировали действия лишь в политической сфере, а просветительную, религиозную, культурную и прочую работу вели раздельно. Ни одна из партий–конфедераций не выработала общей программы.

В марте 1973 г. состоялась сессия вновь избранного состав НКК. Она единогласно избрала президентом Сухарто, подтвердила чрезвычайные права, полученные генералом еще в 1966 г. Был сохранен КОПКАМТИБ. Вице–президентом стал султан Джокьякарты Хаменгку Бувоно IX. Пост постоянного председателя НКК, который занимал генерал Насутион, был упразднен вследствие чего сам Насутион перестал быть официальным лицом. В правительстве наряду с военными ведущие роли сохранились за технократами. Они представляли группу, связанную единством мировоззрения (правосоциалистические взгляды, ориентация на капиталистическое развитие страны) и лично дружбой. Однако и формулирование окончательных решений экономической сфере военные также сохранили за собой.

После всеобщих выборов Сухарто выразил удовлетворение тем, что отныне в стране имеется «полный набор выборных государственных институтов, обеспечивающих развитие народовластия». Действительно, государственная машина внешне была укомплектована в соответствии с канонами демократии. Однако не она управляла страной, и битвы, которые военные выдерживали с партиями в ходе выборов, велись не за реальную власть, а скорее за оптимальный вариант демократического камуфляжа власти армейско–кабирского блока[93]. Действительно, все кардинальные вопросы жизни страны решал не парламент и даже не НКК, а собиравшееся два раза в год и законодательно не предусмотренное Совещание высшего командования вооруженных сил — Коммандерс Колл (затем Рапим). Коренные вопросы безопасности регулировались подчинявшимся лично президенту внеконституционным Оперативным командованием по восстановлению безопасности и порядка (КОПКАМТИБом). Деликатную задачу подготовки желательного для верхушки армии исхода партийных съездов, выборов опять–таки решало не подотчетное никому, кроме Сухарто, Бюро по проведению специальных операций (ОПСУС) во главе с помощником президента генералом Али Муртопо. Группа наиболее доверенных генералов (Сурьо, С. Хумардани, Ибну Сутово, А. Муртопо и др.) составляла институт «личных помощников» президента (аспри) — своего рода узкое «параллельное правительство», зачастую предрешавшее то или иное постановление кабинета еще до обсуждения. Наконец, высшая исполнительная власть располагала крупными финансовыми средствами, не включенными в бюджет, так называемыми инпрес (специальные ассигнования по инструкции президента), бесконтрольно распоряжалась ими. Таким образом, сложилась квазидемократическая система.

1973 год ознаменовался усилиями «нового порядка» унифицировать систему общественных организаций страны, идя по пути слияния партийных в прошлом профсоюзов, молодежных, томских и крестьянских организаций и огосударствления их, а точнее, подчинения их Голкару. Тем самым партии лишались своих алиранов. В 1973 г. были созданы Всеиндонезийская федерация рабочих (ФБСИ), Содружество крестьян Индонезии (ХКТИ) и Содружество рыбаков Индонезии (ХКНИ). Все три как функциональные группы были подчинены соответствующим подразделениям Голкара, всем им было вменено в обязанность придерживаться принципа социального партнерства. Наконец, был основан Национальный комитет индонезийской молодежи (КНПИ), которому была отведена роль опоры «нового порядка» и молодежном движении.

Эти преобразования также сопровождались преодолением сопротивления союзов — членов создаваемых организаций. При создании ФБСИ и КНПИ правящие круги столкнулись даже с ожесточённым сопротивлением. Подавить его военным удалось, лишь вновь прибегнув к жупелу «красной угрозы», подвергая суду военных трибуналов все новых и новых участников «Движения 1965 г.». Ту постоянную напряженность, которой при Сукарно характеризовалась общественная жизнь (ввиду непрестанного муссирования «внешней угрозы справа»), «новый порядок» поддерживал теперь с помощью неустанных напоминаний о «скрытой внутренней угрозе слева», подкрепляя их мерами террора. Тем не менее с течением времени этот прием был разгадан, приелся и перестал оказывать желаемый эффект. Отчасти по этой причине правящим кругам не удалось создать КНПИ как единую (и единственную) организацию индонезийской молодежи. Примыкавшие прежде к политическим партиям молодежные союзы отказались «раствориться» в контролируемом властями КНПИ. Этот орган так и остался верхушечной голкаровской организацией, реально способной только контролировать международные контакты индонезийской молодежи.

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РИ В 1966—1974 ГГ.

В начале рассматриваемого периода внешнеполитическая деятельность Индонезии стала гораздо более умеренной и реалистичной. РИ возвратилась в ООН (1966 г.), отказалась от престижных начинаний и лозунгов Сукарно. Но она продолжала его политику маневрирования между противоборствующими мировыми силами, оставшись в Движении неприсоединения, однако переместившись в нем с левого крыла на правое. В августе 1966 г. была свернута конфронтация с Малайзией, а в августе–сентябре 1967 г. дипломатические отношения были восстановлены в полном объеме. Это обстоятельство наряду с изменением характера правящего режима позволило РИ выступить с инициативой создания Ассоциации стран Юго–Восточной Азии (АСЕАН), состоящей из РИ, Малайзии, Сингапура, Таиланда и Филиппин. 8 августа 1967 г. было провозглашено создание этой субрегиональной организации сотрудничества в области экономики, социальных вопросов, науки, культуры и спорта (сферы политического и военного сотрудничества на пятисторонней основе декларативно исключались). В 1971 г. АСЕАН (и прежде всего Индонезия) поддержала предложение Малайзии добиваться провозглашения Индийского океана «зоной мира, свободы и нейтралитета», что не нашло, однако, воплощения в реальной политике.

Сместившись вправо, РИ тем не менее не склонилась к созданию на своей территории иностранных военных баз вопреки сильнейшему нажиму Запада. Она сама выступала с притязаниями на роль гаранта безопасности АСЕАН. Индонезийские правящие круги добивались мирного урегулирования конфликта во Вьетнаме.

Драматичным был перелом в отношениях с КНР. Уверенность индонезийского руководства в причастности Пекинского ДТС; жесткая, порой вызывающая позиция китайской дипломатии вызвали взрыв антикитайских настроений, вплоть до штурма представительств КНР и погромов хуацяо в городах (1967 г.). Пекин ответил мощной пропагандистской кампанией, Хунвейбины начали осаду представительств РИ в Китае. 9 сентября 1967 г. СНП приостановил дипотношения с КНР. В конце месяца Пекин последовал примеру Джакарты, не прекращая ожесточенной антисухартовской радиопропаганды на Индонезию.

Одновременно ощутимо потеплели отношения Индонезии с США. Контроль над американскими предприятиями в стране был снят. До 1/3 новых займов Джакарта стала получать от США. Однако предпринятое Никсоном «сближение» с КНР хотя официально и приветствовалось индонезийскими правителями, вызвало их озабоченность и вновь привело к охлаждению отношений в начале 70‑х гг. В своих усилиях получить экономическую помощь орба делал главную ставку на Японию. Весьма сдержанная политика официального Токио постепенно оживлялась. Под нажимом США японцы также согласились предоставлять РИ 1/3 кредитов в рамках ИГГИ (см, ниже). С начала 70‑х гг. началась бурная инвестиционная экспансия дзайбацу в индонезийскую экономику, сопровождаемая также массированным вторжением японских товаров. Все это вызывало острое недовольство и возмущение индонезийской предпринимательской и интеллектуальной элиты, националистически настроенных масс.

«События 30 сентября 1965 г.» и их последствия осложнили советско–индонезийские отношения. Антикоммунистическая истерия в Индонезии вызвала ускорение отъезда советских специалистов, работавших на ряде строящихся экономических объектов[94]. Индонезийская сторона резко сократила контакты и сотрудничество с СССР и странами Восточной Европы. Военные деятели орба с необоснованной подозрительностью относились к деятельности всех советских представительств в РИ.

Между тем СССР — самый крупный кредитор Индонезии — в 1966 г., задолго до держав Запада, согласился на мораторий по погашению задолженности, учитывая тяготы индонезийской экономики. 27 августа 1970 г, Джакарта получила тридцатилетию рассрочку платежей по советским займам. СССР выразил готовность завершить строившиеся с его помощью проекты. Однако правительство РИ в дальнейшем отказалось от этих предложений «по соображениям безопасности».

В целом при объективно прозападной ориентации индонезийская внешняя политика не утратила своей самостоятельности. В ООН по важнейшим международным вопросам РИ голосовала вместе с СССР. В АСЕАН Джакарта по существу начала проводить политику «регионального маяка», взяла курс на военно–политическую гегемонию Индонезии.

НАРАСТАНИЕ ОБЩЕСТВЕННОГО НЕДОВОЛЬСТВА И ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС ОРБА

Признаки разочарования и неудовлетворенности большинства социальных сил новым режимом проявились вскоре после выборов 1971 г. Реализация первого пятилетнего плана не принесла облегчения трудящимся. Росли цены, усиливалось обнищание низов, обострилась дифференциация и поляризация общества. Темпы движения страны по капиталистическому пути ускорились. Курс орба на широкое привлечение иностранного капитала[95] приводил к банкротству национальных предприятий, Неспособных соперничать с монополиями Запада. Курс на приватизацию госпредприятий открывал широкие возможности перед кабирами–нуворишами[96] и буржуазией хуацяо, все чаще выступающими в тесной связи и сотрудничестве друг с другом и с Западом. Они легко получали доступ к государственным кредитам и широко пользовались льготами. Это ставило в неравноправное положение «старую городскую буржуазию», менее состоятельную и не имеющую связей в верхушке орба, и ограничивало ее возможности. Развивалось проникновение кабиров в деревню вследствие как скупки ими земель и превращения в новых помещиков, так и внедрения правящим режимом отставных военных на должности сельских старост с присвоением ими всех прерогатив последних. Это, естественно, вызывало недовольство теснимой деревенской верхушки старой формации.

Зачастую это недовольство находило выход в форме обвинения мусульман–сантри в адрес правящей элиты из числа абанган в потакании Западу и иноверцам–христианам, среди которых быстро росла доля хуацяо. Националистические круги негодовали в связи с проявившимся засильем в экономике страны японских дзайбацу, сумевших к 1975 г. оттеснить американских инвесторов на второе место по объему вложений. Обманутые надежды на установление буржуазно–конституционного правопорядка вызывали сильное раздражение партий. Бурлило студенчество, встревоженное признаками растущей зависимости экономики страны от японских монополий, усиливающейся автократичностью и элитарностью режима. Социальная атмосфера накалялась. При этом равнодействующая оппозиционных настроений приобретала националистический, антиимпериалистический характер и канализировалась помимо существующих партий, поглощенных внутренней грызней.

Ситуация усугублялась нарастанием японо–американского экономического соперничества в Индонезии, стремлением США нейтрализовать агрессивность прояпонского лобби в высших сферах РИ, включая окружение президента.

В индонезийской правящей элите не было единства. Назревший к 1974 г. конфликт был арьергардным боем в противоборстве двух лагерей орба. В начале 70‑х гг. влиятельная группа генералов — личных помощников президента (аспри) — А. Муртопо, С. Хумардани, И. Сутово и др. — предложила концепцию «Азиатско–Тихоокеанского треугольника», тесного политического и экономического альянса трех стран: Индонезии, Японии и Австралии. Эти представители второго лагеря орба указывали на взаимодополняемость экономик трех этих стран, ссылались на перспективу сбалансировать влияние крупных капиталистических держав в АТР, ЮВА и РИ[97]. Не на последнем месте были и соображения безопасности. Наметившееся поражение США в Индокитае, провозглашенный Англией лозунг отвода войск «восточнее Суэца» создавали, по их мнению, опасный вакуум сил в субрегионе в ситуации, когда Джакарта еще не была готова взять на себя роль гаранта безопасности этой группировки. Стимулирование сотрудничества с Японией и Австралией, не являвшимися мощными военными державами, но тесно связанными с США и Великобританией договорами безопасности, по их замыслу, могло в приемлемой для национального престижа форме временно компенсировать «уход Запада», не исключая вместе с тем потенциальной роли Индонезии как доминирующей военной силы в ЮВА.

Оппозиционный блок возглавлялся рядом генералов, отвечавших за внутреннюю безопасность (начальник КОПКАМТИБа Сумитро, шеф спецслужб Сутопо Ювоно и др.) и тяготевших к левому лагерю орба. Их поддерживали многие отставные генералы, офицеры вестернизированной западнояванской дивизии Силиванги». Они требовали пресечения разлагающих армию торговых контактов офицеров действительной службы с предпринимателями–хуацяо и монополиями Запада. Их тревожили признаки надвигавшегося социального взрыва; возможность его предотвращения они усматривали в некоторой демократизации военно–бюрократического режима, большей гласности, в пресечении демонстрации роскоши кабирской верхушкой. Все это могло спровоцировать вспышку протеста. Другой мишенью для такой вспышки они считали тесный альянс с японским бизнесом ряда аспри, в первую очередь Суджоно Хумардани. Не будучи проамериканцами, в качестве гаранта безопасности эти военные диссиденты все же предпочитали США. Их гражданскими советниками были министры–технократы[98], недовольные ролью «внутреннего кабинета», которую присвоили себе аспри, и передачей президентом в его бесконтрольное ведение ряда самых доходных предприятий страны, прежде всего объединенной нефтяной компании «Пертамина».

Нарастание социальной напряженности проявилось в ряде спонтанных выступлений. В неурожайном 1972 г. джакартское студенчество горячо воспротивилось плану супруги президента создать близ столицы национальный парк «Прекрасная Индонезия в миниатюре», так как высвобождение ареала под этот объект было чревато выселением крестьян нескольких деревень, Мирные демонстрации и митинги по указанию президента были рассеяны силами безопасности. 5 августа 1973 г. разразилось массовое выступление городских низов в Бандунге, столице провинции Западная Ява. Оно было направлено против союзников «нового порядка», буржуазии хуацяо и сопровождалось китайскими погромами (в которых наши историки справедливо усматривают деформированное проявление социального протеста низов). На улицы вошли 300 тыс. человек, оказавших сопротивление силам подавления, несколько десятков было ранено. Хотя инициаторы были поспешно объявлены «уголовными элементами и остатками ДТС», замешанными оказались националистически настроенные офицеры дивизии «Силиванги» (западнояванский круг). Около двадцати из них было арестовано без лишней огласки.

В сентябре 1973 г. бурную реакцию сантри вызвал обсуждавшийся законопроект о браке. Он был истолкован как посягательство на устои шариата: устанавливалась моногамия для граждан всех вероисповеданий; бракосочетание и разводы подлежали также и гражданской регистрации. Сантри увидели в нем происки абанган, так как под религиозными нормами оформления брака в законопроекте подразумевались обряды не только религий, но и «верований» мистических сект. Разъяренные толпы молодых мусульман ворвались в парламент и подвергли разгрому внутренние помещения. Однако под непрекращавшимся нажимом военных 1 декабря закон был принят, октября 1975 г. введен в действие.

Выступления городских низов, мусульманства, оппозиционного студенчества, недовольство в офицерском корпусе, особенно очевидное в западнояванской дивизии «Силиванги», — все это укрепляло уверенность блока Сумитро — технократы в необходимости корректировки политического курса орба. Но президент и его окружение не реагировали на предостережения. Тогда Сумитро, не заручившись согласием президента, выступил перед развернувшимися студенческими демонстрациями с обещаниями, что с 1974 г. (начало II пятилетнего плана) будут введены «новые принципы государственного руководства», формы «двусторонних социальных коммуникаций», что откроет властям возможности ознакомиться с чаяниями социальных низов. Однако выступления столичного студенчества приняли еще больший размах после известия о предстоящем визите в Индонезию японского премьер–министра Танаки, враждебно встреченного до этого молодежью Таиланда. Студенты выступали под лозунгами: «Японцы, наша страна не продается!», «Мы поколение плательщиков долгов!», «Суджоно Хумардани — японский маклер!», «Долой неконституционный институт аспри!», «Перт амина — собственность народа!», «Под суд коррупторов!», «Прекратить кредитование хуацяо!» и т. п. Бросалось в глаза отсутствие антиамериканских лозунгов.

11 января 1974 г. Сухарто в обстановке еще более усилившихся выступлений принял от 35 студенческих советов их декларации, содержавшие требования реализовать социальную справедливость, сдерживать рост цен, ликвидировать коррупцию и неконституционные институты. Но обещание «изучить» их не умиротворило студентов, поддерживавших связи с технократами и посольством США. Движение достигло кульминации 15 января 1974 г., в день прибытия Танаки. Улицы были запружены толпами учащейся молодежи, и японского премера пришлось доставить в президентский дворец на вертолете. Между тем бушующие уличные толпы принялись топить в каналах автомобили и мотоциклы японского производства, громить военные и китайские фирмы, занимавшиеся их сбытом.

Полиция, органы безопасности, части гарнизона столицы бездействовали. Шеф КОПКАМТИБа Сумитро и его единомышленники ограничивались миротворческими увещеваниями молодежи. Расчет был явно на то, что массовые волнения «вразумят» вершителей орба и заодно поставят на место зарвавшихся японских бизнесменов и хуацяо. Но уже на следующий день на улицы вышло свыше полмиллиона горожан, среди них массы рабочих, представителей люмпен–пролетариата. Разгрому подверглись фирмы и магазины хуацяо, особенно известных своими тесными связями с деятелями орба, японские представительства. События начали выходить из–под контроля, поставив под вопрос само существование режима. По распоряжению президента к Джакарте подтягивались верные ему войска с Центральной и Восточной Явы. Только тогда встревоженная группировка Сумитро развернула меры подавления демонстрантов. 11 манифестантов было убито, около 140 ранено, свыше 800 арестовано. Массовое демократическое выступление против «нового порядка» не входило в расчеты Сумитро и его союзников. Был запрещен целый ряд органов печати, некоторые из них навсегда. Лидеры студенческого движения были осуждены на разные сроки тюремного заключения; приговоры им были, однако, несопоставимо мягкими по сравнению с теми, которые получили после 1965 г. коммунисты. Сумитро был вынужден подать в отставку. Он отклонил предложенную ему должность посла в США и оставил государственную службу. Его союзник, генерал Сутопо Ювоно, принял назначение послом в Нидерланды. Просьба об отставке ряда министров–технократов, скомпрометированных «событиями 15 января», не была принята Сухарто, однако он начал постепенно готовить им частичную замену — молодых технократов западноевропейской выучки. Наконец, КОПКАМТИБ, возглавленный теперь лично президентом, развернул подготовку спецотрядов полиции по борьбе с уличными беспорядками, а армия начала демонстративно отрабатывать в разных городах методы подавления уличных волнений.

Генеральско–технократическая фронда ставила перед собой лишь корректирующие цели. Не выдвигалась задача не только свержения режима, но даже отстранения его главы. Оппозиция не имела положительной программы, обращенной к массам. Стихийные антиимпериалистические, демократические и патриотические устремления учащейся молодежи были, как и в 1965—1966 гг., своекорыстно использованы как средство демонстрации общенародного недовольства и направлялись взрослыми политиками–технократами, оппозиционными генералами, партийной бюрократией, поспешившими уйти в тень, едва засвистели пули.

Вершители орба все же сделали из происшедшего выводы. Сухарто заявил о ликвидации одиозного института аспри, вместе с тем наделив их наспех введенными «конституционными» высшими должностями. Была развернута программа «экономической индонезиации». С 22 января в ряде отраслей хозяйства разрешалось функционировать только капиталу «коренных индонезийцев», при этом поощрялась политика передачи в eе руки 51% акций иностранных компаний, предприятий хуацяо и т. д. Была облегчена процедура получения государственных кредитов мелкими предпринимателями и т. п.

Высшим чинам ТНИ и госаппарата вменялась в обязанность так называемая «модель скромности в быту»: должностным лицам и их женам запрещалось владеть частными предприятиями, заниматься торговыми операциями, иметь свыше одного служебного автомобиля.

Эффект всех этих косметических мер «социальной коррекции» оказался чрезвычайно низок. Запреты умело обходились и вскоре были преданы забвению.

События 15 января стали наиболее крупным проявлением политического кризиса «нового порядка». Становясь более гомогенным, отсекая от себя временных попутчиков, он опасно сузил свою социальную базу, исчерпал внутренние возможности привлечения широких общественных слоев. Проявилась его неспособность предложить притягательную социальную перспективу. Поступательное развитие индонезийской экономики, обусловленное выгодно сложившейся конъюнктурой, а главное массированной экономической помощью империалистических стран, развернулось только с начала 1974 г.

ПРОЯВЛЕНИЯ КРИЗИСА В ЭКОНОМИКЕ, ВНУТРЕННЕЙ И ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ И ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИДЕОЛОГИИ ИНДОНЕЗИИ В СЕРЕДИНЕ 70-Х ГГ.

Опыт событий 1974 г. вскрыл негативные последствия стратегии деполитизации и деидеологизации, которой придерживался «новый порядок». Однако только воинствующего антикоммунизма, а также противопоставления стратегии приматэкономического созидания сукарновскому революционаризму, естественно, хватило не надолго. Образовался идеологический вакуум, который перед событиями деятельно заполняли своими концепциями сантри и правосоциалистически настроенные технократы. Поэтому орба ощущал острую потребность в позитивной программе, в государственной идеологии, привлекательной для масс и способной их мобилизовать. С другой стороны, вершители «нового порядка» были склонны рассматривать урок краха южновьетнамского и камбоджийского режима в 1975 г. как следствие «фанатичной преданности народов этих стран коммунистической идеологии» и утверждали, что лишь фанатичная же преданность идеалам панчасилы способна преградить коммунизму путь в Индонезию. Наконец, уже тогда правящие круги взяли курс на унификацию идеологической жизни и постепенное сведéние всех партийных идеологий к панчасиле[99] в той консерватизированной формулировке, которая была объявлена единственно верной и единственно дозволенной. Национальное единство трактовалось как следствие социальной гомогенности общества и «отсутствия классов»; подчеркивался «семейственный» характер индонезийской демократии, исключающий институт оппозиции и предполагающий вынесение решений консенсусом.

Очевидно, что почти все эти концепции были заимствованы у Сукарно и переработаны в интересах орба. То же в значительной степени относится к доктрине «национальной стойкости» (1977 г.), предусматривавшей выживание и независимое от внешних сил существование нового режима (во всех областях: экономической, политической, военной и т. п.). Она явно уходила корнями в заимствованный Сукарно у идеологов КНР лозунг: «Стоять на собственных ногах». Принципиально новой и весьма реакционной была лишь предложенная генералом А. Муртопо и получившая официальную поддержку концепция «дрейфующей массы», которая ориентировала на изоляцию от политики и партийной жизни крестьянства «ввиду его политической неискушенности и занятости делом экономического строительства». По существу это положение продолжало курс на деполитизацию масс и имело антиконституционный характер.

Наконец, в феврале 1975 г. Сухарто неожиданно для многих заявил, что социальным идеалом РИ является построение «религиозно–социалистического общества»[100], исключающего капитализм, империализм, эксплуатацию, отсталость, нищету. Его строителям должны быть присущи патриотизм, самопожертвование, трудолюбие, любовь к ближнему, богобоязненность. Но жизнь этой идеологической инновации была весьма недолгой. Кампания вскоре заглохла, вероятно, ввиду опасений генералитета, что лозунг социализма, пусть религиозного, может раскачать массы, как во времена Сукарно.

В результате главный упор был сделан опять на панчасилу. По прежде чем широко пропагандировать ее лаконично сформулированные принципы, следовало их раскрыть и детально истолковать. Авторитетной группе ветеранов Августовской революции во главе с М. Хаттой президент поручил подготовить проект ее официального истолкования для последующего внедрения в массы. Аналогичное задание получили и университеты: власти стремились создать у студентов чувство сопричастности формированию «национальной идеологии». Инициатива властей всколыхнула надежды демократической общественности. Но вскоре правительство обнаружило, что представленные проекты исключают авторитарные методы правления, произвол, требуют демократизации общественной жизни, подъема уровня жизни трудящихся, сглаживания социального неравенства. Стремясь разрядить буржуазно–демократический потенциал этих документов и отложить их обсуждение на период после выборов 1977 г., вершители орба подключили к разработке аналогичного проекта также военные учреждения. Стало очевидным, что власти потерпели неудачу в деле создания приемлемой для них и притягательной для масс официальной идеологии и по–прежнему рассматривают панчасилу не как конструктивную концепцию, а как местозамещающую доктрину (то есть самим фактом своего существования и признания верхами единственной исключавшую проявление и распространение альтернативных идеологий).

События января 1974 г. убедительно показали, что Голкар и ДПИ не оказали орба ни малейшей поддержки, а отдельные элементы ПЕР даже принимали участие в антиправительственных выступлениях. Это было тем более опасным, что сантри почти повсеместно располагали постоянно действующим пропагандистским аппаратом в виде уламов и мулл, мечетей и исламских школ. Главной социальной функцией «нового порядка» заявлялось обеспечение беспрепятственного развития капитализма. Поэтому правительство, постоянно колебавшееся между искушением сделать политические организации послушным приводным ремнем к массе и опасениями, что они, проявив излишнюю самостоятельность и увлекши за собой народ, могут превратиться в соперничающую политическую силу, склонилось к ограничению их функций. Власти пошли по пути ограничения их жесткими рамками, уготованными правящим режимом. Медленное формирование партий–федераций, непрекращающаяся грызня внутри каждой из них и Голкара, а также между ними, и заигрывания с социальными низами — все это, с точки зрения военных, нагнетало атмосферу политической нестабильности.

В наибольшей степени раздиралась противоречиями ДПИ. Военные власти лишили ее притягательной в массах сукарнистской идеологии, а управляемый генералами Голкар отобрал главную социальную опору — бюрократию всех уровней, связанную теперь принципом монолояльности. Мелочная верхушечная борьба за лидерство, сопряженное с этим заискивание перед верхушкой армии довершали картину кризиса в Демократической партии. Голкар при внешней массовости погряз в бюрократизме. Всецело завися от властей, он не пытался, да и мог мобилизовать массы, не имея воодушевляющих идеалов. Его конформизм, бездеятельность в рассматриваемый период, устраивали правящий режим. Что касается мусульманской ПЕР, то ей, напротив, был свойствен жесткий неконформизм, определившийся социальными противоречиями между «старой» и «новой» (кабирской) буржуазией[101] города и деревни, противоречиями по линиям: сантри — абанган, государство ислама — государство панчасилы. Вместе с тем разношерстная партия–федерация ПЕР была также неспособна предложить целостную, достойную стратегию государственного строительства и практически вела борьбу лишь за более высокое и престижное место в существующей системе власти. Что до военных, то их стратегической целью было деполитизировать ислам, сведя его общественную функцию к утешению и умиротворению паствы, примирению с неравенством, издержками внедряющегося капитализма, отвлечению от поисков социальной альтернативы.

Как панчасила в интерпретации «нового порядка» являла собой «местозамещающую» идеологию, равным образом ДПИ и ПЕР, по замыслу правящих кругов, должны были быть «местозамещающими» политическими организациями, то есть внешне создающими демократический декор и антураж, но по сути являющимися конформистскими псевдопартиями, самим фактом своего существования, однако, исключающими появление новых, подлинных партий, которые адекватно отражали бы интересы групп общества. Голкар, бывший не более чем орудием управлялся массами авторитарно–патерналистскими методами, также не был правительственной партией, а лишь «местозамещением» таковой. Не он поставлял в состав правительства и руководства режима в целом воспитанных в его рядах лидеров. Напротив, вершители «нового порядка» расставляли своих людей в его руководящем эшелоне. Голкар не имел ни самостоятельной программы, ни собственной идеологии и, будучи конгломератом, не представлял какой–либо один класс или слой населения. Что касается буржуазного класса Индонезии, то функции как его авангарда (партии), так и одновременно орудия власти выполняются армией, которая ни с кем их не делит, обоснованно отмечают советские политологи.

Реализуя свою стратегию, в конце 1974 г. правительство выдвинуло законопроект о политических партиях и Голкаре. Он был настолько жестким, что даже ДПИ заняла поначалу непримиримую позицию. Борьба в СНП длилась беспрецедентно долго (8 месяцев) и завершилась угодным властям компромиссом лишь 14 августа 1975 г. Принятый закон № 3 жестко ограничивал (в том числе и на будущее) число политических организаций тремя: Голкаром, ДПИ и ПЕР. Президент мог «замораживать» на любой срок деятельность отдельных организаций или партии в целом. При этом мусульмане выступили с «нотой меньшинства», оспаривавшей такое право президента. Запрещение «любых идеологических учений, противоречащих панчасиле», было сформулировано таким образом, что позволяло пресекать пропаганду не только марксизма–ленинизма, но и воинствующего ислама. Вместе с тем партии могли помимо панчасилы опираться и на близкие им идеологические системы, ссылаясь на концепцию «дрейфующих масс», правящие круги добились запрещения деятельности партий на уровне деревни и волости и неохотно согласились допустить функционирования там лишь комиссаров партий. Только под угрозой провала законопроекта правительство сняло требование, чтобы госслужащий, вступая в партию, испрашивал разрешение руководства. Согласились на том, что он лишь будет ставить начальство в известность о своем вступлении, но так или иначе негативное отношение властей к членству госслужащих в партиях прозвучало в законе. Так партии лишились своей опоры в деревнях в значительной степени в госаппарате. Напротив, армия и Голкар, не имевшие их прежде, теперь обрели каналы влияния через «сержантов–наставников», внедряемых правительством орба в каждую деревню, и лура, назначаемых сверху из числа военных.

Утвердив закон, президент санкционировал проведение новых, фактически учредительных форумов партий. Отныне политическим организациям стали выделяться ежемесячные правительственные дотации.

Вскоре после волнений 1974 г. разразился новый кризис. Революция в Португалии (апрель 1974 г.) поставила вопрос о будущем португальской колонии — Восточного Тимора (территория 19 тыс. кв. км; население около 650 тыс. человек), одной из самых слаборазвитых территорий Малайского архипелага. Одни политические партии, образовавшиеся там, желали внутреннего самоуправления Восточного Тимора при сохранении связей с Португалией, другие (интегралисты) — объединения с Индонезией при статусе автономной провинции. Левонационалистический «Революционный фронт независимости Восточного Тимора» (Фретилин), опирающийся на демократические элементы городского населения, требовал создания суверенного государства. Но правящие круги считали, что слабая восточнотиморская экономика не способна обеспечить существование суверенного государства и последнее неизбежно обратится за поддержкой к внерегиональным силам. В результате Восточный Тимор может превратиться в игрушку и плацдарм экспансионистских великих держав с враждебной идеологией[102]. Фретилин вскоре был объявлен коммунистической организацией. Попытка захвата власти на Восточном Тиморе блоком интегралистов (10 августа 1975 г.) потерпела неудачу: две недели спустя контроль над столицей, Дили, перешел в руки отрядов Фретилина. Но уже 7 декабря 1975 г. (на следующий день после отъезда посетившего Джакарту президента США Дж. Форда) индонезийские десантники под командованием генерала Бенни М дани высадились на побережье[103] и вскоре с боями захватили крупные населенные пункты Восточного Тимора. Однако несколько тысяч сторонников Фретилин развернули партизанскую войну, апеллируя к национальной и религиозной солидарности восточнотиморцев (в подавляющем большинстве католиков). Единовременно они обратились за поддержкой к внешнему миру. В результате Португалия объявила о разрыве дипломатических отношений с Индонезией. Австралийское правительство, выражая негодование демократических слоев страны, выразило сожаление по поводу интервенции». С резким осуждением действий Джакарты выступило 23 декабря 1975 г. большинство членов ГА ООН, потребовавшее вывода индонезийских войск.

Индонезия, однако, игнорировала это настояние. В мае 1976 г. была созвана так называемая «Народная ассамблея Восточного Тимора», выступившая с ходатайством о присоединении к РИ. СНП в невиданно сжатые сроки удовлетворил это ходатайство. Летом 1976 г. Сухарто утвердил статус Восточного Тимора как 27‑й провинции Индонезии.

Однако вооруженное сопротивление нескольких тысяч партизан Фретилин продолжалось. Ряд крупных военных операций ТНИ, уговоры, обещанная президентом амнистия всем, кто сложит оружие, были тщетными. В 1987 г. численность активных бойцов Фретилин все еще оценивалась в 1—2 тыс. человек. Последующие сессии ГА ООН неоднократно возвращались к обсуждению тиморского вопроса, каждый раз голосуя (хотя сокращающимся большинством) за вывод Индонезией войск. Усилия индонезийской дипломатии изменить ситуацию остаются пока бесплодными.

Хотя политические и общественные силы РИ единодушно высказывались в пользу присоединения Восточного Тимора, внешнеполитический кризис, авторитарные методы, к которым прибег орба, неэффективность действий ТНИ и изоляция Джакарты на международной арене в середине 70‑х гг. вызвали шок. Правосоциалистические и левонационалистические внепартийные круги осудили деятельность правительства.

Еще более дестабилизирующее воздействие оказал финансовый крах государственной нефтяной компании «Пертамина». Управляемая близким к президенту генералом Ибну Сутово, бывшим аспри, эта богатейшая компания страны была изъята из вéдения министерства финансов, которое контролировали технократы. Значительная часть ее выручки тайно расходовались правящей верхушкой на обеспечение мероприятий по внебюджетному покрытию различных социально–политических начинаний верхушки орба, в частности по финансированию Голкара на выборах. Нефтяной бум начала 70‑х гг. привел к эйфории и как следствие к переоценке генералом Сутово финансовых возможностей компании. «Пертамина» закупила и арендовала крупный танкерный флот, развернула строительство множества капиталоемких объектов (гостиниц, мотелей, кемпингов и коммуникаций к ним). Вскоре компания увязла в долгах, в том числе крупным частным банкам США. Когда в чале 1975 г. они одновременно потребовали погашения задолженности, выяснилось, что «Пертамина» неплатежеспособна. Только валютные долги компании составили 10,6 млрд дол., что превышало доходную часть бюджета Индонезии, Обязательства погашения долгов и процентов по ним поневоле приняло государство. В речи 1 декабря 1975 г. Сухарто призвал соотечественников «туже затянуть пояса», чтобы выйти из экономического кризиса, и напряженнее трудиться, Виновники краха не были прямо названы, ни наказаны: Сутово был переведен на весьма прибыльную должность управляющего крупнейшим зарубежным бюро «Пертамины» — в Токио.

Крах «Пертамины», вскрывший произвол и волюнтаристский подход верхов к государственным финансам, вызвал крупный скандал, накалил политическую атмосферу накануне двигавшихся выборов. Его экономические последствия удалось сгладить лишь в начале 80‑х гг. Требования министров–технократов о передаче им рычагов управления «Пертаминой» удовлетворены не были. Компанию возглавила компромиссная фигура — генерал Пит Харьоно, долго и успешно сотрудничавший с технократами. Вершители орба сохранили за собой полный безраздельный контроль над «Пертаминой» — уникальным источником внебюджетных ассигнований, неподконтрольных государственным институтам.

ВЫБОРЫ 1977 Г. И СЕССИЯ НКК 1978 Г. АНТИПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ

По мере приближения майских выборов 1977 г. мусульманская оппозиция все заметнее активизировалась. Лидеры ПЕР широковещательно обещали, что, победив, искоренят коррупцию и злоупотребления властью, остановят процесс социальной поляризации, изгонят «жиреющих иностранцев» (читай: хуацяо). При этом они не утруждали себя изложением средств, которыми эти перемены будут достигнуты. Военные обвинялись в прохристианских симпатиях, недостаточном благочестии, приверженности абанган. Для пропаганды своих лозунгов ПЕР широко использовала проповеди в мечетях, медресе и исламе школы. Это чрезвычайно затрудняло властям меры по пресечению подобной работы с массами.

Активизировалось и экстремистское крыло сантри. Оно создало в 1976 г. «Командо Джихад» (Командование священной исламской войны) и предприняло ряд дерзких выпадов против правительства, включая и вооруженные[104]. Власти арестовали около 400 участников движения, у которых было изъято огнестрельное оружие и боеприпасы. Большинство арестованных вскоре было освобождено.

Другим знамением рассматриваемого периода была растущая (преимущественно в общественных низах Явы) ностальгия по Сукарно и стилю его руководства. Здесь, гибко маневрируя, власти нашли пути эксплуатации общественных настроений. Сухарто самолично открыл памятник, возведенный на могиле покойного президента, выказывая всевозможные знаки внимания его памяти. Вместе с тем власти не позволили ДПИ использовать имя и высказывания Сукарно в ее предвыборной кампании.

С приближением срока выборов командование ТНИ поспешило провести в городах ряд учений спецвойск по подавлению уличных волнений. В столицу были стянуты дополнительные воинские контингенты. ДПИ, так и не сумевшая преодолеть внутренний кризис и сформулировать предвыборную программу, проявляла склонность блокироваться с Голкаром. Руководство последнего многократно заявляло о своей уверенности в победе, пусть более скромной, чем в 1971 г. Прогнозы оправдались (Табл. 3).

Выборы проходили в обстановке давления на партии, злоупотреблений. Их исход был поспешно утвержден президентом, хотя судьба 6 млн голосов, которые, по утверждениям сантри, были поданы за ПЕР (из 70 млн), осталась неизвестной; по невыясненным причинам они были исключены из общего подсчета. Вопреки всем ухищрениям военных, ПЕР удалось одержать победу в «мусульманских» округах Аче, Южный Калимантан (и неожиданно для всех — в Джакарте) и дополнительно завоевать 5 мандатов. Она пыталась оспаривать официально объявленные итоги выборов еще в трех провинциях. Что касается ДПИ, ее позиции в парламенте ухудшились. Партия теряла доверие масс.

Абсолютное большинство в парламенте сохранил Голкар. Однако он вновь, невзирая на настояния ряда видных отставных генералов во главе с А. X. Насутионом, готовых действовать в его составе, не получил права на управление страной. Оставаясь связанным с иерархией власти, он вторично оказался «законсервированным» впредь до новых выборов.

Передержки и махинации в ходе избирательной кампании и ее исход накалили политическую атмосферу в стране. В августе 1977 г. «открытый диалог», начатый было по инициативе профессора Сумитро Джойохадикусумо и ряда других технократов со студсоветами крупных джакартских вузов, был поспешно свернут, так как вскрыл чрезвычайно широко распространенные и глубокие настроения разочарования и ожесточения учащейся молодежи. В ноябре 1977 г. студенты Бандунга начали новую серию демонстраций, разоблачая своекорыстие и элитаризм правящих верхов. Они выпустили разоблачающую правящую верхушку «Белую книгу студенческой борьбы», призывали НКМ голосовать в 1978 г. против переизбрания Сухарто президентом. К ним присоединилась учащаяся молодежь из других городов. В середине января 1978 г. приобрело широкий размах молодежное движение, требовавшее отмены чрезвычайных полномочий Сухарто и создания нового, «чистого» правительства. На сей раз КОПКАМТИБ не медлил. 20 января органы безопасности приступили к вооруженному разгону демонстрантов. Свыше ста человек было арестовано. Семь студенческих газет подверглись запрещению. Деятельность студенческих советов была запрещена.

Другая попытка сместить Сухарто была предпринята еще в конце 1976 г. Малоизвестный чиновник, яванский мистик Савито, обратившись к методам морального давления, добился подписания совместного документа с требованием об изменении «морального и политического климата в стране» видными лидерами религиозных общин: исламской (Хамка), католической (кардинал Дармоювоно), протестантской (генерал в отставке Т. Б. Симатупанг), известным главой мистического течения Сукатно и даже бывшим вице–президентом М. Хаттой. Их поддержал ряд военных (генерал Джуарса) и гражданских деятелей (бывший министр И. Чокрохадисурьо и др.). Большинство участников «заговора Савито» настаивали на уходе Сухарно. Савито был приговорен как «авантюрист–одиночка» к восьми годам тюрьмы; ввиду высокого престижа прочих участников этого верхушечного заговора их проступок был оставлен без последствий. Как ни наивна была эта попытка мирным путем заставить Сухарто передать пост президента М. Хатте, она вскрыла недоверие всех основных конфессиональных общин к военно–бюрократической верхушке. Даже лидеры сильных среди яванских абанган мистических течений, к которым духовно были близки сам президент и его окружение, выступили против него.

Иллюзии о достигнутой страной внутриполитической стабильности были развеяны. Это побудило деятелей орба приняться с исключительной тщательностью за подготовку сессии НКК 1978 г. В столицу снова стягивались войска. Власти изымали лицензии на издание и печатание газет при любом проявлении свободомыслия. Оппозиционные выступления мусульман и студентов в ходе подготовки сессии жестко пресекались. Однако, против ожиданий, переизбрание единственного кандидата на пост президента — Сухарто — прошло единогласно. Вице–президентом по его предложению стал Адам Малик, долго бывший министром иностранных дел, а затем председателем парламента и НКК. Был без особых возражений продлен и срок действия чрезвычайных полномочий главы государства.

Мусульманская фракция дала на сессии бой по другим вопросам. Сантри проголосовали против обсуждавшегося документа, который был предназначен сжато изложить официальное понимание принципов панчасилы, а также против Основ государственного курса Индонезии, социально–политической программы на следующее пятилетие. Поводом послужили положения обоих документов, допускавшие равноправие мистических верований с религиями. Часть депутатов–мусульман из НУ даже покинула в знак протеста зал заседаний. Хотя голосование оба раза оставило фракцию ПЕР в одиночестве, сам факт отхода от принципа единогласия был расценен и общественностью и самим правительством как моральное поражение правящего блокa. Политизированный ислам в лице главным образом Нахдатул Уламы становился основным оппонентом режима.

В состав сформированного III кабинета развития (1978 г.) не был включен ни один представитель партий. 40% министров (против 21,8% в предыдущем правительстве) составляли генералы, отставные и действительной службы. Учитывая антипатию, с которой подавляющее большинство политиков (и военных, и мусульман, и националистов) относились к технократам американской выучки, президент «разбавил» эту сплоченную группу министрами–технократами, получившими образование в Европе.

МЕРЫ ВЛАСТЕЙ ПО УМИРОТВОРЕНИЮ ОППОЗИЦИИ И УКРЕПЛЕНИЮ АРМИИ. РЕАКЦИЯ ОБЩЕСТВЕННОСТИ

Получив новый мандат на управление РИ, вершители «нового порядка» предприняли ряд мер по внешней демократизации режима и умиротворению оппонентов в стране и за рубежом. К 1980 г. были освобождены политические заключенные и ссыльные в связи с ДТС, кроме осужденных 4-5 сотен человек, которые уже 15 лет ожидали суда. Впрочем, 1,5 освобожденных и к 1982 г. не получили ни пассивного, ни активного избирательного права. Они оставались под надзором КОПКАМТИВа и полиции, их не принимали на государственную службу. Их неохотно брал на работу и частный сектор.

Стремясь умиротворить воинствующих сантри, правительство включило в Основы государственного курса положение о том, что верования не адекватны религии. Подразумевалось, что исповедание одной из пяти признанных в РИ религий — ислама, протестантства, католицизма, буддизма или индуизма — непременная обязанность каждого гражданина. Это положение, исключающее появление новых религий, однако, мало успокоило мусульман, считавших верования еретическими и искаженными вариантами религий. В его развитие министр по делам религий генерал Аламшах подписал в августе 1978 г. постановление, пресекавшее возможность отказа верующего от одной религии в пользу другой. Мера должна была положить конец массовому переходу в католицизм и протестантство индонезийских статистических мусульман — абанган, жертв политических преследований и мусульманского фанатизма, представителей социальных низов, в прошлом нередко близких к левым силам страны[105].

Феномен возрождения и бурного распространения сукарноизма продолжался, и власти почли за благо подключиться к этому движению, чтобы тем вернее держать его под контролем.

В столице был воздвигнут внушительный памятник «отцам–основателям» РИ Сукарно и Хатте. Лица из окружения президента отмежевались от развернутой было не без их участия кампании, преследующей цель — поставить под сомнение авторство бывшего президента в создании панчасилы. Авторитетные свидетельства ветеранов революции, включая М. Хатту, посрамили скептиков.

Сухарто и его окружение развернули также новую, обязательную для всех государственных служащих индоктринационную кампанию по изучению текста истолкования панчасилы, утвержденного, вопреки противодействию сантри, недавней сессией НКК. Этот текст мало что добавлял к тому умеренно–консервативному раскрытию «национальной философии», которое было зафиксировано в первых документах орба. Месячный курс его изучения прошли все: от министра до клерка, от генерала до солдата, от профессора до студента. Комплекс этих начинаний, как бы озаренных ореолом Сукарно, в определенной степени поднял престиж нового президента среди яванских абанган. Но вопреки поспешным заключениям, он отнюдь не означал реабилитации ни имени, ни тем более популизма Сукарно, а был лишь способом привлечь левые и центристско–националистические слои, чтобы противопоставить их поднимающейся волне мусульманской и иной оппозиции.

Прибегая к прянику, правительство не забывало и о кнуте. Одновременно, следуя уже испытанной тактике, оно инспирировало приход к руководству в мусульманской Партии единства и развития лидера Пармуси Дж. Наро (1978 г.) (тесно сотрудничавшего с генералом А. Муртопо), хотя фракция Наро составляла в ПЕР меньшинство. Этот «ставленник властей», как его окрестили, немедленно приступил к мерам по обузданию оппозиционеров в партии.

В октябре 1978 г. состоялся второй конгресс Голкара. В его структуре помимо центрального руководства появился Центральный совет попечителей во главе с Сухарто — орган, правомочный не только принимать основополагающие решения, но даже распустить эту организацию, если будет взят «неверный курс». Это означало еще большую интеграцию Голкара в режим орба, полное ему подчинение. Президент, глава исполнительной власти и верховный главнокомандующий в одном лице, стал вдобавок лидером крупнейшей политической организации, доминирующей в СНП.

Ограничения политической жизни после выборов и «зажим» деятельности партий нередко приводили к тому, что оппозиционные выступления изливались через внепартийные русла. Так, едким критиком социальных и правовых язв режима стало «Общество конституционного правосознания» (ЛКБ), созданное в 1978 г.[106] и руководимое генералом А. X. Насутионом. Попечителем Общества согласился стать М. Хатта. В вооруженных силах появились своего рода дискуссионные офицерские клубы — «Форумы учебы и контактов», объединяющие критически настроенных молодых офицеров из четырех яванских военных округов и руководимые видными диссидентами — отставными генералами (X. Р. Дарсоно, Хугенг, М. Ясин и др.). Они анализировали сложившуюся политическую систему, критиковали отклонения от конституции. Появился и ряд более умеренных ассоциаций левонационалистического толка: «Общество 17 августа 1945 г.», Ассоциация Сукарно–Хатта и т. и. Вскоре встревоженные власти запретили «Форумы» и пресекли участие госслужащих и военнослужащих в ЛКБ.

Предметом особых забот правительства было усиление мощи армии и полиции и поддержание их высокого боевого духа и преданности режиму. Еще в 1977 г. на 30—90% было повышено жалованье их персоналу. Новый министр обороны и главнокомандующий вооруженными силами генерал М. Юсуф (один из трех, способствовавших в марте 1966 г. передаче президентом Сукарно исполнительной власти генералу Сухарто) проявил независимость и известные демократические тенденции. Ом снискал широкую популярность борьбой против коррупции и ТНИ, патерналистской заботой о бытовых нуждах низших чинов, строительством для них недорогого жилья, подключением армии к общественным работам в деревне. До поры до времени это встречало поддержку вершителей орба. Но вскоре М. Юсуф потребовал от подчиненных не вмешиваться в дела гражданской администрации, в непрекращающиеся земельные конфликты, запретил офицерам действительной службы входить в руководящие органы Голкара. Эти меры, а также предложенные им лозунги: «Офицеру не к лицу предпринимательская деятельность!», «ТНИ должна стоять вне политики и над политическими организациями» воскрешали в памяти платформу первого лагеря орба конца 60‑х гг., призывы генерала Сумитро и вызывали ярость военных кабиров. Юсуф зашел настолько далеко, что публично дезавуировал «дежурные» предостережения шефа КОПКАМТИБа и министра внутренних дел о якобы усилившейся «угрозе КПИ» и «остатков ДТС»[107]. Вскоре М. Юсуф ощутил возрастающее сопротивление верхушки «нового порядка» своим начинаниям. В 1982 г. он был лишен одного, а в 1983 г. — второго своего высшего поста в армии. Его реформам пришел конец, а муссировавшиеся (вероятно, его недоброжелателями) слухи, будто популярный генерал намерен баллотироваться на пост президента РИ, послужили крушению и его личной политической карьеры.

Желаемое умиротворение масс достигнуто не было. К концу 70‑х гг. отмечается резкий подъем числа экономических забастовок в городах и аграрных волнений, причем пресса, жестко контролируемая властями, избегала освещать эти события. Парламент был наводнен крестьянскими ходоками: только за 8 месяцев 1979 г. крестьяне подали свыше ста петиций в центральные органы власти, жалуясь на произвол администрации и засилье новых помещиков, часто военных. Ориентация последних на скупку при содействии местных властей крупных земельных массивов близ городов, нередко с последующей сдачей их в аренду капиталу Запада или хуацяо под строительство промышленных предприятий, приводила к конфликтам с сельской верхушкой старой формации. Внешне конфликты часто представали как армейско–мусульманские противоречия. Крестьяне при этом подвергались сгону с земли. Нет нужды говорить, что решительного пресечения злоупотреблений кабиров центральные органы управления не предпринимали. Вскоре министр внутренних дел осудил практику подачи петиций. Что касается стачек, то вмешательство властей (обычно на стороне предпринимателей) вело к их пресечению без устранения причин.

Неспокойным было и студенчество. Его возмущение вызвало распоряжение близкого к генералу Муртопо министра образования и культуры Дауда Юсуфа заменить выборные студсоветы назначенными администрацией. В острейший конфликт оказались втянуты партии. Впервые после 1965 г. они вышли в парламенте с совместным запросом, оспаривая право правительства вмешиваться в дела вузов. Студенческие выступления (октябрь 1980 г.) в столичном университете в поддержку запроса были разогнаны силой оружия. 14 участников получили ранения. Студенческие городки были заняты подразделениями ТНИ. Правительство настояло на своем.

Возобновились расовые волнения. Стычка 19 ноября 1980 г. в Соло индонезийского студента с сыном богатого хуацяо привела к широчайшим антикитайским выступлениям на Центральной Яве. Только за 3 дня были разрушены 23 фабрики, 230 домов, 240 магазинов, принадлежащих хуацяо. Срочно переброшенные войска овладели ситуацией лишь к декабрю. Погибло 8 человек. Все они были индонезийцами, по которым солдаты в панике открыли огонь. 14 человек получили ранения.

В 1981 г. стало известно и о случаях террористических актов. Было совершено вооруженное нападение на полицейский участок под Бандунгом, захвачено оружие, убиты полицейские. Широкий резонанс получил захват организацией «Командо джихад» индонезийского самолета с пассажирами в Джакарте. Мусульманские фундаменталисты угнали его в Бангкок. Спецвойска ТНИ в схватке перестреляли большинство террористов и отбили самолет. Трое угонщиков были позже казнены по приговору суда, возложившего на эту группу и ответственность за бандунгское нападение[108].

БОРЬБА ВОКРУГ ИЗБИРАТЕЛЬНОГО ЗАКОНА И КОНСТИТУЦИОННОЙ РЕФОРМЫ. «ПЕТИЦИЯ ПЯТИДЕСЯТИ»

Приближение выборов остро поставило вопрос о радикальном пересмотре избирательного закона в целях его демократизации. Действительно, на двух предыдущих выборах по спискам партий и Голкара избранию подлежало лишь 78% депутатов парламента и менее 40%' состава НКК[109]. Возмущение вызывал порядок, при котором 22% депутатов парламента и 33% состава НКК были назначенцами военной верхушки, причем соответственно 16 и 25% — офицерами действительной службы. Опираясь на изъявления массового недовольства политической системой, как внепарламентская, так и парламентская оппозиция потребовали пересмотра статутов о выборах, а если необходимо, и введения поправок к конституции 1945 г. Раздавалось немало едких замечаний в адрес лично президента и членов его семьи.

25 февраля 1980 г. 26 национальных деятелей — от бывших машумистов до видных отставных военачальников и левых националистов — направили президенту и руководству СНП обращение, в котором потребовали прекратить злоупотребление властью, положить конец отклонениям от конституции 1945 г. и провести «честные, чистые, демократические выборы», с тем, чтобы «число избранных депутатов НКК превышало бы число назначенных». А четырьмя днями позже 56 депутатов парламента от мусульманской ПЕР (преимущественно члены НУ) отказались голосовать за практически не обновленный избирательный закон. Вновь закон был проведен не консенсусом, а голосованием.

27 марта и 16 апреля 1980 г., выступая перед офицерами ТНИ, Сухарто в беспрецедентно резкой форме высказал убеждение, что некие группировки желают принести панчасилу и конституцию 1945 г. в жертву «собственным идеологиям» — явный намек на политизированный ислам. Он квалифицировал нападки в адрес своей семьи как признаки намерения устранить его с политической арены. Сухарто призвал армию, «если понадобится, встать с оружием в руках ради защиты панчасилы».

В этих речах и в обращении главы государства к верхушке вооруженных сил 2 апреля 1981 г. Сухарто не оставил сомнений в том, что армия намерена никоим образом не допустить пересмотра ни конституции 1945 г., ни практики назначения президентом «депутатов» в высшие органы власти. Он признал, что в 1967—1968 гг. он от имени армии заключил с партиями (а затем и с верхушкой Голкара) комплексную сделку (пэкейдж дил), предусматривающую незыблемость конституции 1945 г. и панчасилы, и считает недопустимым отход от этой договоренности. Однако поскольку статья 37 конституции открывает возможность пересмотра основного закона большинством в 2/3 голосов членов НКК, было совместно решено блокировать такую возможность предоставлением лицам, назначенным президентом (в большинстве своем из вооруженных сил) квоты в 1/3 мест в НКК. При сохранении такого порядка, заявил Сухарто, возможность пересмотра конституции сохраняется, но становится крайне маловероятной. Президент подчеркнул, что «достаточно похитить перед голосованием одного–единственного депутата большинства», чтобы сторонники пересмотра не собрали необходимых 2/3 голосов и их затея потерпела неудачу. Уж лучше такая уловка, чем обращение армии к оружию сказал он. Теперь же, продолжал Сухарто, наследники партий прошлого вознамерились сломать договоренности, атакуют принцип назначаемости части депутатов СНП и НКК армией согласно установленным квотам[110] и предлагают ее личному составу участвовать в голосовании. Что ж, пригрозил он, пусть в таком случае партии не сетуют, если все голоса достанутся военным. Но даже если они готовы рискнуть, президент поставил условие, чтобы конституционная реформа и пересмотр избирательного закона были многоступенчатыми. За целесообразность перемен сначала должен высказаться общенародный референдум (закон о котором еще предстоит подготовить). В случае положительного решения НКК надлежит большинством в 2/3 голосов принять соответствующее постановление. Лишь затем парламент приступит к обсуждению соответствующего законопроекта. Только при положительном исходе голосования на очередных выборах может быть применен принципиально новый избирательный закон, а назначение депутатов НКК армией отменено.

Высказывания президента произвели эффект разорвавшейся бомбы. 5 мая 1980 с. пятьдесят видных граждан Индонезии, среди которых было 7 бывших генералов, 3—4 видных левых националиста, 2—3 правосоциалистических деятеля, 6—7 бывших лидеров Машуми и множество представителей внепартийной исламской оппозиции, выступили с документом «Изъявление озабоченности»[111]. В нем они осудили высказывания Сухарто как исходящие из «ошибочной предпосылки» о поляризации сил сторонников и противников панчасилы, допускавшие угрозы в адрес политических противников, прибегающие к недостойным методам, чтобы парализовать действие конституции[112], вовлекающие вооруженные силы в политическое противоборство на базе односторонних оценок властей, создающие впечатление, что «некто склонен рассматривать себя как олицетворение панчасилы, а всякий порочащий его слух — как посягательство на нее». Авторы этого документа, получившего название «Петиции пятидесяти», потребовали, чтобы высшие представительные органы дали политическую оценку выступлениям президента.

Сухарто, однако, предпочел игнорировать как саму «Петицию пятидесяти», так и последовавший запрос девятнадцати парламентариев (двух членов фракции ДПИ и семнадцати — ПЕР), предложивших ему дать исчерпывающие разъяснения СНП ввиду «накала политической атмосферы», тревожащих слухов, вызванных непреданием «Петиции пятидесяти» гласности[113]. Участники «Петиции пятидесяти», не став жертвами прямых репрессий, были подвергнуты ущемлению в граждански правах: не допускался их выезд за границу, пресекались возможности государственного кредитования тех из них, кто занялся бизнесом, и т. д. Явно делалась ставка на их изоляцию в обществе. Тем не менее большинство из них продолжало борьбу в составе оппозиционной группы «Петиция пятидесяти».

Будучи смелым и принципиальным выступлением, «Петиция пятидесяти» вместе с тем обнаруживала крайнюю разнородность оппозиционных сил — осколков первого лагеря орба. Морализаторское резонерство в адрес победивших кабиров выдавало непонимание классовой сути переворота 1965—1967 гг. Общественность удручало отсутствие альтернативной программы.

Бурные события 1980—1981 гг. показали, сколько острых противоречий накопилось в индонезийском обществе, свидетельствовали о застойном характере политического кризиса в стране. За правовое буржуазное государство, за реализацию демократических прав и свобод, за искоренение авторитаризма и засилья армии выступили даже те, которые всю жизнь прослужили в ТНИ, а в 60‑е гг. ревностно содействовали приходу «нового порядка» к власти. Однако изолированность оппозиции, отсутствие у нее массовой политической поддержки и ее неспособность опереться на народ делали все ее начинания и протесты верхушечными и бесплодными.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА НАКАНУНЕ И ПОСЛЕ ВЫБОРОВ 1982 Г. СЕССИЯ НКК (1983 Г.) И ЕЕ ИТОГИ

Кривая политической температуры продолжала подниматься с приближением выборов. Крайнюю остроту приобрела тема коррупции в верхах. По данным американских и австралийских ученых, не менее трети иностранной помощи, поступавшей в Индонезию, расхищалось блоком военных кабиров и капиталистов хуацяо. Развернутая напоказ шефом КОПКАМТИБа адмиралом Судомо еще с 1977 г. кампания по выявлению и наказанию коррупторов обнаружила полную несостоятельность: в сети адмирала попадалась лишь «мелкая рыбешка». Между тем общественное мнение предъявляло серьезные обвинения правящем верхушке (огромные комиссионные в связи с закупкой за рубежом вооружения, тесное сотрудничество с ТНК и концерна ми хуацяо в ЮВА, которые, естественно, не забывали и о собственном кармане). Так, индивидуальное состояние китайски го капиталиста Лим Сю Лионга, который многие годы управляя финансовыми делами членов семейства президента, к началу 80‑х гг. превысило 7 млрд ам. долл, (к середине 80‑х гг. он вошел в десятку богатейших людей мира). При выборочном социологическом опросе населения 44% опрошенных назвали коррупцию и злоупотребления властью «самой серьезной внутренней угрозой государству». Между тем шеф Координационного комитета разведслужб генерал Йога Сугама заявил в парламенте в январе 1982 г.:«Борьба за ликвидацию коррупции в стране невозможна. Если вести ее, то никого (в госаппарате. — В. Ц.) не останется» ввиду низких окладов.

Бесперспективность для партий предстоящих выборов была очевидна как ДПИ, так и ПЕР. Ведь при существующих политической системе и избирательном законе ни одна из них, даже совершив невозможное (получив абсолютное большинство на выборах), не могла бы претендовать не только на управление страной, но и на самое минимальное участие в исполнительной власти, ибо прерогатива формирования кабинета принадлежала исключительно президенту. Отдавая себе в этом отчет обе партии, однако, реагировали на это по–разному. Правым кругам не приходилось ожидать неприятностей на выборах от Демократической партии Индонезии. Ее конформизм прочно закрепился, и контроль режима над ней был весьма эффективным. Не было у нее и непримиримых идеологических расхождений с орба. Вдобавок объединение враждующих группировок в руководстве Демократической партии, происшедшее в 1980 г., оказалось недолговечным. ДПИ вновь погрязла во фракционной борьбе. Отставка генерального председателя Сануси Харджадината и смена руководства не изменили ситуацию. ДПИ оставалось столь же раздробленной, бездеятельной, вялой и конформистской и при новом лидере Сунаваре Суковати (1981—1986). Ее второй национальный конгресс (1981 г.), полностью контролируемый властями, не привнес зримых перемен в деятельность партии.

Совершенно иное было положение в мусульманской ПЕР, где главным оппозиционным ферментом являлись члены крупнейшей мусульманской организации Нахдатул Улама. Уже в феврале 1978 г. депутаты, члены этой группировки, отказались утвердить ряд статей госбюджета, а в марте 1980 г. бойкотировали принятие закона о выборах. Стремясь нейтрализовать самых ярых оппонентов режима, новый председатель ПЕР Дж. Миро самочинно пересмотрел очередность перечисленных кандидатов в избирательных списках Партии единства и развития. Он отодвинул имена влиятельных лидеров НУ в нижнюю часть списка (что практически лишало их шансов на избрание) и передал высвободившиеся места другим организациям — компонентам ПЕР. Это лишало НУ привычного долголетнего большинства в парламентской фракции Партии единства и развития. «Переворот Наро» расколол НУ, а следом за этим и ПЕР на две враждующие фракции. Вскоре, в 1984 г., Нахдатул Улама объявила о своем выходе из состава Партии единства и развития.

Было очевидно, что в условиях ослабления своих конкурентов Голкар на выборах одержит еще более крупную победу. Командующий КОПКАМТИБом адмирал Судомо даже выразил сомнение, следует ли вообще проводить дорогостоящие выбор коль скоро их исход заранее предрешен.

Однако выборы прошли отнюдь не гладко. 8% избирателей отказались участвовать в голосовании. 18 марта 1982 г. во время предвыборного митинга Голкара на центральной площади Джакарты произошло кровавое столкновение мусульман со сторонниками этой организации, унесшее 11 жизней. Bcего ходе предвыборной кампании было убито около 50, ранено несколько сот и арестовано свыше 300 человек.

Разумеется, Голкар вновь одержал на выборах победу. По сравнению с предыдущими выборами он дополнительно отвоевал по пять мест у обеих партий и восстановил свое преобладание в Джакарте. Выборы принесли ему 242 мандата. 4 дополнительных — для представителей Восточного Тимора — передал ему президент (из числа тех 25 гражданских депутатов, которых он обычно назначал в парламент), В конечном счете получив 267 мандатов, Голкар упрочил свое абсолютное большинство в парламенте. Его союзница, фракция вооруженных сил, как и прежде, составляла 75 назначенных президентом членов СНП. ПЕР и ДПИ соответственно были представлены 94 и 24 депутатами. В целом расстановка сил не изменилась.

Закрепившись у власти, вершители «нового порядка» приступили к подготовке почвы для реализации давнего своего плана — добиться признания панчасилы единой и единственной идеологической и политической основой государства, обязательной для всех политических и общественных организаций. Такой отказ партий от идейной индивидуальности раз и на всегда снял бы, по мнению военных, даже разговоры о «государстве ислама» или «исламском обществе». Сухарто поддержал эту тему в марте 1980 г. на совещании высшего комсостава ТНИ, но хотя она бурно обсуждалась в прессе, генералы и правительство, по–видимому, сочли за благо активно добиваться реализации идеи позже, после выборов 1982 г., чтобы, приучить к ней общественность, закрепить затем ее осуществление постановлением НКК в марте 1983 г. Кровавая предвыборная стычка сантри со сторонниками Голкара в марте 1982 г., еще более укрепила верхи орба в их намерении. Если националисты и Голкар могли согласиться и согласились с предложенной надстроечной реформой, если организации протестантов и католиков, входившие в состав ДПИ, поколебавшись, согласились на это (после заверений президента, что эта мера никак не ущемит исповедуемую их членами религию), то мусульмане, безошибочно распознав антисантриевскую направленность реформы, встали на дыбы. Они подчеркивали ее секуляризаторские нотки в политической жизни, ограничение ею плюрализма политических течений. Они с беспокойством указывали, что введение данной идеологии для всех политических сил может оказаться ничем иным, как подготовкой к созданию однопартийной системы. Особенно возмущали мусульман предлагаемое изъятие собирательного символа ПЕР — изображения священного камня мусульман Кааба — и замена его символом панчасилы — шестиконечной звездой золотистого цвета. В мусульманских школах и мечетях заговорили о том, что предлагаемая мера могла прийти в голову только мистикам–абанган, которым неведомо исламское благочестие. Вершители орба ответили активизацией действий всего репрессивного аппарата, ужесточением контроля над мусульманскими учреждениями, развернули тщательно подготовку предстоящей в марте 1983 г. сессии НКК.

Но опасения оказались напрасными. Все пять фракций НКК, включая мусульман ПЕР и представителей провинций, выдвинули единственного кандидата на пост главы государства — Сухарто. Он был избран единогласно, причем ему было присвоено почетное, специальное изобретенное для него звание: «Отец созидания». Вице–президентом по рекомендации Сухарто был избран его ближайший соратник во время «событий 30 сентября 1965 г.» генерал Умар Вирахадикусума, кадровый военный, далекий от политики. Сухарто удалось выполнить еще одну весьма деликатную задачу — сохранить свои чрезвычайные полномочия и, стало быть, всесильный орган безопасности КОПКАМТИБ, не принимая по этому поводу специального постановления НКК, как было на прошлых сессиях. Новым шефом этого органа был назначен генерал Бенни Мурдани, занявший в 1982 г. и пост командующего вооруженными силами страны. Сессия приняла решение — численно увеличить состав парламента и НКК в связи с возросшим населением страны соответственно до 500 и 1000 человек. Наконец, Конгресс санкционировал переход всех политических организаций к «единой единственной идеологической основе» — панчасиле.

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ИНДОНЕЗИИ ПРИ «НОВОМ ПОРЯДКЕ»

За четверть века «нового порядка» в Индонезии произошли крупные экономические, демографические и социальные перемены. Международное признание на Конференции ООН по морскому праву (1982 г.) юрисдикции архипелажных государств довело до 5 млн кв. км, то есть почти удвоило суммарную площадь (территория плюс акватория) РИ. Внутренние ее моря были объявлены исключительной экономической зоной страны. Отмечался бурный рост населения: от 105 млн человек (1965 г.) до более 180 (1990 г.). В экономике этатистскую и протекционистскую модель времен «направляемой демократии», окрашенную популизмом и волюнтаризмом, но неэффективную, в частности, из–за мощного внешнего и внутреннего ей сопротивления, сменила стратегия «открытой экономики»: развитие частнокапиталистического сектора в условиях массированного притока иностранных кредитов и инвестиций при активном участии местного китайского капитала, постепенном «отмывании» капиталов бюрократической буржуазии, их вовлечении в проект экономического строительства, сращивание верхушки военного аппарата с предпринимательством хуацяо, создание кoнгламератов по японскому образцу. По данным французских экономистов, 37 из 40 крупнейших корпораций такого рода принадлежат или контролируются капиталом этнических китайцев. Хозяевами других являются либо родственники президента, либо крупные предприятия, зарегистрированные как собственность отдельных родов войск вооруженных сил (армии, авиации, флота) и управляемые штабами этих родов войск при содействии хуацяо — менеджеров и банкиров. Экономические интересы вооруженных сил распространяются на такие отрасли, как судоходство, банковское дело, автосборка, страховой бизнес, кинопрокат, производство кофе, цемента, наконец, лесоразработка (в их руках находится по крайней мере 600 тыс. акров первоклассных лесных массивов на Калимантане).

Привлечение крупных ресурсов извне было для РИ насущной необходимостью. Уровень инфляции в 1966 г. составил 650%. Экономика страны была дезорганизована: ряд секторов переживал период застоя, другие и вовсе деградировали. В 1968 г. оформился коллективный орган стран — кредиторов Индонезии (консорциум ИГГИ — Межправительственная группа по Индонезии) в составе США, Японии, Канады, Австралии и индустриально развитых стран Западной Европы. На первых порах две первые страны представляли 2/3 всех займов. Несколько позже к ИГГИ примкнули международные финансовые организации (МВФ, МБРР, АБР), которые с конца 70‑х гг. стали выделять большую часть кредитов Индонезии. Это привело к ужесточению условий предоставления займов. Кривая выделяемых консорциумом кредитов с годами круто вознеслась вверх: если поначалу их ежегодный объем составлял несколько сот миллионов долларов, то в 80‑е гг. уже несколько миллиардов. Соответственно суммарная государственная задолженность страны (в основном по линии ИГГИ) к 90‑м гг. выросла примерно 50 млрд. ам. долл. Помимо этого долги частного сектора, смешанных компаний и банков далеко превысили 40 млрд. долл.[114] Индонезия ныне — вторая после Индии «страна должник Азии».

Орба проводил политику «открытых дверей» в отношении внешних капиталовложений. С 1967 г. развернуты меры по сокращению иностранных «приоритетных предприятий», обеспечению налоговых льгот, свободного вывоза прибылей. Все меньше отраслей хозяйства остаются закрытыми для иностранного бизнеса. Вместе с тем законодательство предусматривает сохранение контроля над деятельностью зарубежных монополий. Либерализация инвестиционного климата не замедлила сказаться: начался бурный приток иностранного капитала. В 1988 г. иностранные частные инвестиции превысили 30 млрд ам. долл.[115] (свыше 10 из них — в нефтегазовой промышленности). По общему объему вложений первенство еще удерживают США; на втором месте — настигающая их Япония; на третьем — «экономическая столица капитала хуацяо» — Гонконг. При всем стремительном росте национального частнокапиталистического сектора, размещении там средств, аккумулированных кабирами, в конце 80‑х гг. его масштабы были почти в 4 раза ниже иностранного. Среди факторов, обеспечивающих быстрый рост внешних инвестиций, следует отметить крайне низкие, даже в сопоставлении с другими странами ЮВА, уровень заработной платы рабочих и оплату используемых земельных участков.

Обстоятельством, способствовавшим радикальному подъему уровня развития индонезийской экономики, был, несомненно, также «нефтяной бум» (в связи с ошеломляющим по своим масштабам сначала четырехкратным, а затем двойным повышением мировых цен на нефть). Кроме того, после 1965 г. дважды пересматривались условия истекших соглашений с нефтяными гигантами США в пользу РИ. В результате доходы Индонезии от нефтегазовой промышленности возросли при «новом порядке» примерно в 80 раз, составляя более половины (в отдельные годы даже 70%) валютной выручки страны от экспорта, что определяло характер экономики РИ как монокультурный.

Экономический кризис начала 80‑х гг., резкое падение мировых цен на энергоносители больно ударили по индонезийской экономике, вскрыв уязвимость ее ориентированного на сырье импорта (более 90% всего вывоза). Последующее улучшение экономического климата, активные меры правительства по диверсификации экспорта, принесшие в 1987 г. успех (впервые за лет выручка от ненефтяного сектора превысила доходы от импорта энергоносителей), позволили во второй половине 80‑х гг. выправить положение. Темпы роста в 1989 г. составили 7,2%; в строительстве и обрабатывающей промышленности — даже 13%

Массированные капиталовложения Запада, колоссальные кредиты по линии ИГГИ, стремительно выросшая после 1973 г. выручка от нефти и газа не могли не сказаться положительно на темпах экономического развития страны. С 1965 по 1985 г. ВПП на душу населения рос в среднем на 4,8% в год — быстрее, чем всюду в ЮВА, за исключением Сингапура. Были созданы новые отрасли промышленности: нефтехимия, судостроение и авиастроение, по сборке электронной и радиоаппаратуры. Основана база черной и цветной металлургии, цементная, металло– и деревообрабатывающая, фармацевтическая, промышленность по производству удобрений и т. п., пищевкусовая, текстильная[116], по первичной переработке сельскохозяйственного сырья. От политики импортозамещения 70‑х гг. Индонезия 80‑е гг. перешла во многих отраслях к экспорториентированному курсу.

Развивались автомобильный, морской и много медленнее: железнодорожный транспорт, телекоммуникации. США, выполняя заказ РИ, запустили два спутника «Палапа», обеспечивающие многоканальную телефонную и телеграфную связь, а также теле– и радиовещание Джакарты на всю территорию страны. К середине 80‑х гг. Индонезия добилась самообеспечения рисом и сахаром, вышла на первое место в мире по экспорту фанеры.

В экономике РИ сохраняется сильная регулирующая роль государства, курс на сохранение ее динамичного и гибкого характера, ее диверсификацию. Оказывая помощь национальному предпринимательству, в том числе мелкому и среднему, государство, однако, решительно отказалось от протекционистских мер эпохи Сукарно. Кризис «Пертамины» (она погасила долги лишь 10 лет спустя), мировой спад начала 80‑х гг., резкое понижение цен на нефть — все это тяжело сказалось на экономическом росте. Вместе с тем в V пятилетний план (1989—1994) Индонезия вступила уже аграрно–индустриальной страной. За последнее десятилетие в Индонезии отмечается стабилизация внутренних цен и повышение жизненного уровня населения, В 1983 г. Всемирный банк определил размеры дохода на душу населения в РИ в 530 ам. долл.[117] Он отнес Индонезию в разряд стран со средним уровнем доходов. Минимальная заработная плата в городах возросла в конце 80‑х гг. в 6—10 раз. Однако в несколько раз там выросла и стоимость жизни, рупия же значительно обесценилась вследствие продолжающейся инфляции.

Невзирая на несомненные успехи индонезийской экономики, эйфория в этой связи едва ли уместна. Ухудшение платежного баланса вынуждает правительство в возрастающих масштабах прибегать к внешним займам и увеличивает бремя плат по задолженности. Крайняя зависимость от мирового рынка (особенно в получении машин и оборудования, во внешней торговле в целом) в начале 80‑х гг. с мировым экономическим спадом привела к вынужденному замораживанию строительства промышленных объектов стоимостью более 21 млрд. долл. В течение нескольких лет экономика страны топталась на месте. В промышленности по–прежнему доминируют экстрактивные, сырьевые отрасли. Во внешней торговле Индонезии остается прежде всего поставщиком растительного и минерального сырья, причем примерно 60% ее экспорта и около 40% импорта замкнуты только на 2 страны — США и Японию.

При этом сохраняется практика монополии на импорт некоторых важнейших товаров, принадлежащей компаниям, в которых участвуют капитал вершителей орба, членов их семей и ближайшего окружения. Немало импортных монополий — в руках хуацяо. Отмену в 1986 г. и начале 90‑х гг. части этих монополий под давлением общественного мнения можно рассматривать лишь как незначительную подачку последнему. Экономические сложности усугубляются тем, что к концу 80‑х гг. стоимость рупии упала на 50% по сравнению с серединой 1986 г.

Крупные перемены произошли в социальной сфере. С 1950 по 1988 г. численность рабочей силы возросла примерно в 4 раза — до 75 млн человек[118]. Структура занятости изменилась, отражая меняющийся экономический облик страны. Уже не более 56% занятых, по данным на 1988 г., трудились в аграрном (плантационном и т. п.) секторе, причем около четверти из них были сельскохозяйственными рабочими; по 15% было занято в торговле и в сфере услуг; в обрабатывающей промышленности — уже 8,6%, или 6,3 млн человек. Численность полностью безработных превышала 2,2 млн человек; не полностью (менее 35 ч в неделю), по сообщению министра рабочей силы К. Батубара, было занято свыше 32 млн чел. Таким образом, 34,2 млн человек, или 46% рабочей силы, — полностью или частично безработные, причем каждый год на рынке труда появляется дополнительно 2,5—2,8 млн. человек за счет естественного роста населения. Неуклонно растущая безработица — одна из главных социальных язв Индонезии.

По официальным индонезийским данным, свыше 40% населения страны в 1976 г. жило ниже уровня нищеты: в 1981 г. — 27%, или около 40,6 млн человек, в конце 80‑х гг. — 30 млн. Поляризация бедности и богатства в городе резко углубляется. Так, по данным ФБСИ, с 1969 по 1980 г. доходы имущих слоев возросли в 16 раз, тогда как зарплата рабочих — лишь на 60%. По подсчетам советских ученых, в целом по Индонезии в 1980 г. на долю беднейших слоев населения (40%) приходилось лишь 11,2% национального дохода; средних слоев (также 40%) — 32,1%, зато остальные 20%, состоятельные горожане, получали 56,7% национального дохода.

В деревне процесс преимущественного расслоения протекает несколько медленнее и более скрыт от глаз. Там продолжаются внедрение и обогащение новых помещиков, сельских старост (в основном из состава армейского офицерства и унтер офицерства[119]), парцелляция существующих наделов, бурный рост слоя безземельных арендаторов. Из 17,5 млн крестьянских хозяйств РИ 6 млн располагали в среднем лишь 0,25 га, а 5 млн — менее чем 0,5 га. Зато лишь 4% населения Явы в се редине 80‑х гг. владели четвертью всей пахотной земли. Растет, как отмечалось выше, и сельскохозяйственный пролетариат и 1980 г. — около 8 млн. человек). Таким образом, сельское хозяйство поляризуется, средняя прослойка постепенно «вымывается», число арендаторов и приарендовывающих землю растет. Аграрные реформы 1959—1960 гг. не отменены «новым порядком», но и не проводятся. Продолжается сгон крестьян с земли. Печальную известность в 1990 г. получили два трагических для крестьян конфликта с властями. Первый произошел в местечке Чимачан (Западная Ява), где вопреки протестам соседской крестьянской общины, принадлежащий ей крупный участок земли был передан местным дельцам под сооружение площадки для гольфа. Второй инцидент случился на Центральной Яве, близ Срагена. Правительство при участии Всемирного банка финансировало и осуществляло там строительство плотины Кедунгомбо, для чего требовалось выселить m зоны затопления население 37 деревень и затопить 6 тыс. га общинных земель. Крестьянам было предложено смехотворно низкое возмещение убытков. Невзирая на яростное сопротивление общинников, участок был затоплен, причем ряд крестьян отказались покинуть зону, оставшись на образовавшихся островках.

Обезземеливание, таким образом, развивается, социальная напряженность в деревне неуклонно растет. Это вторая социальная трудноизлечимая язва Индонезии. Плодами «зеленой революции», принесшей Индонезии самообеспечение рисом[120] рядом других продовольственных продуктов, воспользовались преимущественно сельские эксплуататоры, кулачество, деревеская верхушка. И хотя, по официальным данным, к середине 80‑х гг. Индонезия превысила в среднем материально необходимый подушевой уровень потребления продуктов питания равный 2100 калориям и 46 г. белков в день[121], достигнув соответственно 2600 калорий и 58 г. белков, уже упомянутая имущественная поляризация, естественно, сильно деформирует эту внешне благополучную картину.

Не угасший в сознании масс шок от террора второй половины 60‑х гг., жесткий контроль военно–полицейского аппарата, устранение с политической арены сил, способных вступиться за обездоленных, — все это, по заключению советских историков, приводит к неадекватности позиций и уровня развития обычных предприятий и хозяйств положению торгово– и финансово–промышленных концернов членов семьи Сухарто и конгломератов, принадлежащих отдельным родам войск (сухопутные силы, ВМС и т. д.) или магнатам–хуацяо и практически монополизировавших автосборку, бытовую электронику, деревообрабатывающую и мукомольную промышленность, гостиничный бизнес и т. п. Используя близость к властям предержащим, эти «избранные» легко и быстро получают все необходимые лицензии и льготы, что лишь ценой больших усилий дастся аутсайдерам. В их распоряжении также крупные государственные поставки и реализация поступающих иностранных кредитов. Нарастающее недовольство общественности такого рода фаворитизмом вершители орба попытались гасить призывами к концернам сбывать до 1/4 их акций по номинальной цене мелким и средним национальным предпринимателям (1990 г.). Но большой бизнес игнорирует эти призывы, даже исходящие от президента.

В средствах массовой информации все более ощутимо слышен голос формирующегося слоя индонезийских капиталистов, с растущей интенсивностью требующих создания условий «нормального» капиталистического хозяйствования при равных для всех, включая иностранцев, условиях. Но в целом доныне новые капиталовложения индонезийских предпринимателей вчетверо уступают инвестициям Запада. Наряду с этим местные нувориши явно предпочитают «не держать все яйца в одной корзине» и рассредоточивают свои капиталы на случай возможных потрясений в Индонезии. Сенсацию вызвало в 1990 г. сообщение видного публициста Христианто Вибисоно о том, что представители верхушки страны держат более 50 млрд ам. долл, в виде банковских депозитов только в одном Сингапуре. Если это сообщение верно хотя бы отчасти, это означает, что огромные средства отвлечены от процесса экономического созидания в самой Индонезии.

Во времена «нового порядка», как и при прежних режимах, в Индонезии по–прежнему отмечается преобладание мелкой буржуазии. К 1980 г. в городах численность мелких хозяев составляла около 8,5 млн, а в деревне — примерно 6,5. Таким образом, судьба около 100 млн человек, то есть большинства населения, тесно связана с мелкотоварным производством.

Численность персонала раздутого госаппарата достигла в том же году почти 2,5 млн человек[122] (с семьями — около 15 млн человек), и на их ежегодное содержание расходовались суммы, эквивалентные 3,2 млрд долл. Таким образом, на члена семьи приходилось примерно 213 долл, в год. Нижние страты чиновничества едва сводили концы с концами. В частном секторе поляризация особенно велика. Представители верхушки крупных корпораций получают ежегодно 1 —1,5 млн долл., технический персонал — в среднем 300—360 долл. Несмотря на все меры пресечения, незаконные поборы и взятки оставались застарелой болезнью в бюрократическом аппарате. Невероятный размах приобрела такая социальная язва, как ростовщичество, разоряющее низы города и деревни.

В целом, несмотря на ощутимый экономический рост, некоторый подъем жизненного уровня населения за последние десятилетия, Индонезия остается на положении аграрно–сырьевой периферии мирового капиталистического хозяйства, поставщиком минерального и растительного сырья. Усугубляется ее зависимость от конъюнктуры на мировом капиталистическом рынке, от западных кредиторов. По подсчетам бюджетной ко миссии парламента РИ, более половины государственных инвестиций за годы IV пятилетнего плана (1984—1989) финансировалось за счет иностранной помощи, а в рамках начавшегося V пятилетнего плана для этого потребуется еще больше — свыше 30 млрд долл. В настоящее время в индонезийском oбществе продолжается экономическая и социальная поляризация, бытуют все свойственные Западу социальные пороки при сохранении многих черт докапиталистической отсталости в экономической и социальной сферах. Не находит решения ряд кардинальных проблем. Все это в совокупности создает сложную и непредсказуемую социальную ситуацию.

«НОВЫЙ ПОРЯДОК» в СЕРЕДИНЕ 80-Х ГГ. ЗАВЕРШЕНИЕ ПОЛИТИКО-ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ РЕФОРМЫ И СОПРОТИВЛЕНИЕ САНТРИ

В конце марта 1983 г. Сухарто сформировал новое правительство‑IV кабинет развития. Его трехступенчатая структура напоминала кабинеты последних лет правления Сукарно.

Второй раз подряд в правительство совершенно не были включены представители партий. Из 37 членов кабинета 12 министров — генералы, 5 — технократы американской и 2 — западноевропейской выучки; несколько человек — активисты Голкара.

По оценкам западных аналитиков, перестановки в правительстве позволили Сухарто вывести из него ряд пользующихся значительным личным влиянием деятелей (В. Нитисастро, генерал А. Муртопо) или переставить таковых на более почетные, но лишенные реальной власти посты (генерал Аламшах и Амир Махмуд, ставший после Адама Малика председателем парламента и НКК). Упрочив свое положение, президент и его окружение обратились к мерам по завершению политико- идеологической реформы. Она приобретала особую важность вследствие того, что ислам находился в Индонезии на подъеме и первой половине 80‑х гг., чему способствовала в первую очередь иранская революция и резко возросшая роль «нефтяных» стран Ближнего и Среднего Востока в мировых делах. Некоторые оппозиционно настроенные социальные группы (в частности, молодежь, студенчество) были вынуждены обращаться к исламу ввиду отсутствия альтернативных идеологий, способных выразить их протест (марксизм и мархаэнизм были в стране запрещены, панчасила же изначально являлась «примиренческой» концепцией).

В сущности переход всех политических и общественных организаций к единой политической концепции, панчасиле, был предрешен уже принятым на сессии НКК 1983 г. постановлением. Оставалось облечь его в форму утвержденного парламентом закона. Но сначала соответствующие решения должны были быть приняты съездами партий и Голкара. Чтобы обеспечить принятие этих решений, Сухарто предпринял серию публичных выступлений. Он доказывал, что панчасила и религия лежат в разных, не пересекающихся плоскостях, что первая — славное и неотъемлемое наследие индонезийской культуры прошлого, что эта концепция не только не сузит сферу действия религий и не вступит с ними в противоречие, но, напротив, явится плодотворной почвой для религиозной жизни. Переход к единой и единственной идеологической системе, панчасиле, провозгласил он, навсегда избавит грядущее поколение от идеологических распрей. Весь огромный идеологический аппарат Индонезии напряженно работал, добиваясь популяризации этих положений.

Еще в январе 1981 г. состоялся II конгресс Демократической партии, где шеф КОПКАМТИБа адмирал Судомо, действуя за сценой, без особого труда добился окончательного отказа делегатов от мархаэнистского наследия Сукарно и ограничения идеологии ДПИ конституцией 1945 г. и концепцией панчасилы в ее официально–консервативной трактовке. В сущности левые сукарновские национал–популистские идеи были отброшены партийными лидерами еще значительно раньше как «не отвечающие развитию политической ситуации» и попросту опасные. Конформистское руководство ДПИ не отважилось даже возразить адмиралу, когда он потребовал, чтобы партия всемерно развивала связи с его неконституционным репрессивным ведомством. Генеральным председателем партии был избран проф. Сунавар Сукавати. Зависимость ДПИ от правящих кругов была настолько велика, что в апреле 1986 г. на следующем, III конгрессе партии новое ее руководство было сформировано четырьмя министрами кабинета ввиду фракционной грызни и неспособности самого конгресса добиться согласия. Очередным председателем ДПИ стал молодой деятель Сурьяди.

Съезду Голкара предшествовала оживленная дискуссия его полномочиях и функциях. Ряд крупных деятелей прошло (А. X. Насутион, А. Малик, А. Садикин и др.) требовали прекращения Голкара в подобие гражданской политической партии, которая постепенно приняла бы из рук генералов бразды правления страной. По их расчетам, самоустранение армии от исполнительной власти могло бы поднять престиж Индонезии глазах внешнего мира, позволило бы укрепить монолитность дисциплину рядов ТНИ, наконец, сняло бы с военных, по крайней мере внешне, ответственность за бесчисленные издержки кабирства, возложив ее на правящую партию, каковой должен был стать Голкар. Большинство оппонентов не возражало при этом против сохранения «двойной функции армии», закрепленной законом о национальной обороне 1982 г.. По их замыслу, отставные военные, которые руководили Голкаром, обеспечили бы «гражданскую функцию» ТНИ — управление страной.

Конгресс Голкара (октябрь 1983 г.), однако, разочаровав сторонников реформ. Правда, панчасила была закреплена к единственная идеология Голкара; впервые было введено индивидуальное членство (к началу 1986 г. было выдано 8 м членских билетов Голкара), а ее генеральным секретарем впервые стал гражданский деятель, молодой парламентарий Сарвоно Кусумаатмаджа, брат министра иностранных дел. Но на этом параллели с «гражданской партией» и кончались. Вместо генерала Амира Муртоно новым генеральным председателем Национального совета Голкара стал министр — государственный секретарь генерал Судармоно, известный как автор законодательного оформления государственных институтов орба, а главное, многократно доказавший свою преданность президенту. Вдобавок над Национальным советом Голкара по–прежнему стоял еще более могущественный орган — Совет попечителей. Верховным попечителем был избран сам президент, сохранивший право в любой момент прервать на неопределенный срок деятельность руководящих органов организации или вовсе распустить их. Все это в совокупности замышлялось как средство закрепления единства армии и Голкара, решительного пресечения противоборства соперничающих группировок внутри последнего, принятия ими «единого принципа и усиления власти президента над этой организацией.

Наконец, в августе 1984 г. состоялся съезд мусульманской Партии единства и развития (ПЕР), первый за всю историю ее существования. Генеральный председатель Дж. Наро после ожесточенной борьбы сумел настоять на переходе партии от исламской идеологии к концепции панчасилы. К ноябрю было достигнуто и решение о замене изображения Каабы в качестве символа партии золотистой пятиконечной звездой, символизирующей панчасилу. Все это открывало доступ в партию a6aнган и вообще немусульманам и потому было воспринято многими сантри как предательство.

Успех оппортунистов во главе с Наро оказался пирровой победой: в декабре 1984 г. ее наиболее массовая организация Надхатул Улама, насчитывающая 12 млн членов, возвестила на съезде в Ситубондо о своем выходе из ПЕР и избрала нового лидера Абдуррахмана Вахида вместо тесно связанного с властями Идхама Халида, 30 лет возглавлявшего НУ. В 1985 г. из ПЕР вышли также Сарекат Ислам и Перти. Все они объявили, что прекращают политическую деятельность, возвращаясь к статусу общественных организаций, и впредь будут действовать лишь в социальной области (мусульманское образование, миссионерство и т, п.). Это фактически означало распад ПЕР как партии–конгломерата: в ее составе осталась лишь одна Пармуси, руководимая Дж. Наро. В то же время часть недовольных Наро руководителей ПЕР во главе с лидером ее парламентской фракции Сударджи объявила о создании параллельного руководства партии.

Власти поначалу восприняли выход НУ, СИ и Перти из ПЕР положительно, рассчитывая, что их члены отдадут на выборах свои голоса Голкару. Известные основания для подобного заключения были. Новый председатель НУ А. Вахид, например, в 1987 г. не только вступил в Голкар, но даже был избран по его спискам в НКК[123]. Казалось, что правительство одержало окончательную победу, что сантри, лишенные собственной идеологической базы и раздробленные, действительно перестали представлять угрозу режиму, что внутриполитическая стабильность накануне выборов 1987 г. закреплена. Но последующие события показали иллюзорность такого заключения. Было отмечено появление воинствующих исламских группировок среди студенчества, распространявших антиправительственные листовки, нелегальные издания. Новые лидеры НУ выступили с предупреждениями о том, что дальнейшая изоляция мусульманских союзов чревата политическим катаклизмом. Напротив, их привлечение властями на свою сторону способно примирить исламские убеждения с экономической и политической модернизацией РИ.

Ввиду очевидной неспособности политических партий выразить истинные чаяния граждан эту функцию в стране все чаще принимают на себя непартийные общественные организации. Власти проявляли к ним дифференцированный подход. Так, если в отношении верхушечно просукарновских союзов («Общество Бунга Карно», «Общество 17 августа 1945 г.», «Общество мархаэнистов») проявлялась терпимость, то деятельность жестко оппозиционных мусульманских организаций («Исламский союз студентов», «Даруль хадист», «Ислам джамаах»), находящая широкий отклик в массах верующих, строго ограничивалась, уже не говоря об организации исламских боевиков «Командо джихад», которая решительно преследовалась властями.

Главные причины того, что задачу деполитизации ислама вершителям «нового порядка» осуществить не удается, коренятся прежде всего в установках самого мусульманского вероучения на его само собой разумеющееся и непременное участие в политическом процессе, в широком влиянии ислама на массы в Индонезии и его опоре на десятки тысяч мечетей и религиозных школ, которые легко и естественно могут быть превращены в каналы политической деятельности, зачастую — антиправительственной. Потребность масс в политическом самовыражении зачастую находила свой выход через эти каналы. Кроме того, и большинство лидеров сантри далеки от намерения ограничивать свою деятельность лишь функциями религиозного утешения социальных низов в целях смягчения общественных противоречий, к чему их подталкивают власти.

Выйдя из ПЕР, Нахдатул Улама, Сарекат Ислам и Перти пополнили перечень общественных исламских организаций непартийного типа, что развязывает им руки и позволяет исподволь проводить и политическую работу через мусульманские институции. Восстановление среди верующих авторитета НУ, в значительной степени утраченного прежним соглашательским руководством, по мнению наблюдателей, позволит ей в любую минуту вновь появиться на политической арене в качестве самостоятельной организации сантри, неполитической только по названию, но не по существу.

Весьма показательным является тот факт, что выдвинутая идея возвращения к однопартийной системе (явно стимулированная отсутствием партий в органах исполнительной власти, бессилием и внутренними раздорами как в ДПИ, так и в ПЕР, а также закреплением единой и обязательной для всех идеологии) была категорически отвергнута правящими кругами. Проводя на деле огосударствление политических и общественных организаций, представители правящих кругов избегают афишировать эти меры. Даже начинания, способные проводить подобные ассоциации, например предложение ДПИ об избрании Сухарто своим «верховным покровителем», подобно тому, как это сделал Голкар, были с негодованием отведены окружением президента. Трехчленное выборное представительство в парламенте и НКК (2 партии и Голкар) продолжает рассматриваться вершителями «нового порядка» как оптимальное, так как служит демократическим облачением всевластного военно–бюрократического режима. ДПИ и ПЕР нужны, чтобы удерживать за собой места, предназначенные оппозиции в рамках формально многопартийной системы. Президент поэтому вновь счел нужным напомнить, что «орба не является военным режимом или правительством». Между тем свыше 40 тыс. должностных мест в стране (преимущественно высших и средних) занимают ныне военнослужащие.

Реализуя свою заранее продуманную стратегию, правительство в 1984 г. сделало новый шаг по идеологическому разоружению оппозиции. Оно предложило парламенту «пакет» из пяти законопроектов, касающихся насущных политических проблем страны. Два из них — о выборах 1987 г. и о политических партиях и Голкаре — включали, по существу, лишь малозначительные коррективы в соответствующие законодательные акты прошлого. Но третий, закон о референдуме, хотя и предрешенный постановлениями НКК от 1983 г., был принципиально новым. Проведение референдума предусматривалось в случае намерения какой–либо фракции НКК внести поправку или изменение в текст конституции 1945 г.[124] — право, предусмотренное ее 37‑й статьей. Лишь в случае если 90% зарегистрированных властями потенциальных участников реально проголосуют, причем не менее 90% из них — в пользу изменений, исход референдума считается положительным. Он затем утверждается специальной сессией НКК {двумя третями голосов), а после этого передается в СНП на предмет утверждения в качестве закона. В референдуме принимает участие и личный состав вооруженных сил РИ. Напротив, «лица, вовлеченные в прошлом в «Движение 30 сентября», отстраняются от участия в нем. Ответственность за проведение референдума возлагается лично на президента Индонезии. Совершенно очевидно, что множество ограничений и препон, установленных законом, чрезвычайно высокая норма квалифицированного большинства (90%), жесткие условия проведения референдума делали нежелательное для вершителей орба решение о пересмотре конституции крайне маловероятным.

В тесной связи с названным законом находился и законопроект о составе и прерогативах НКК, СНП и других органов власти. Среди целей его выдвижения было стремление военной верхушки продемонстрировать «демократизацию» политической системы. Численность депутатов парламента (СНП) была доведена до 500 человек (ранее — 460) в связи с возросшим населением страны. 1 депутат представлял около 400 тыс. жителей. Общая численность Народного Консультативного Конгресса складывалась из полного состава парламента и равного числа представителей провинций и функциональных групп, то есть 1000 членов всего.

Если прежде президент назначал в СНП 75 военных (16% состава) и 25 гражданских лиц, то есть суммарно 100 человек, по новому закону начиная с выборов 1987 г. все 100 человек, назначаемые главой государства, должны были быть военными. Таким образом, доля всех назначенных в парламенте снижается с 22 до 20%, тогда как назначаемых военных, напротив, возрастает с 16 до 20%. В итоге «демократизация» государственного строя РИ приобретала весьма своеобразный характер.

Принципиально новым был пятый законопроект, котор обязывал теперь уже все общественные организации (вслед за партиями) исключить из своих программ все и всякие концепции, кроме единственной — панчасилы. Предусматривалось также, что правительство получает право «замораживать» на неопределенный срок деятельность массовых организаций, «если они представляют угрозу государству или общественной безопасности». Оба этих положения не были неожиданными, но тем не менее вызвали ропот разномастных неполитических организаций. Военная официозная пресса не без озабоченности отмечала, что «не вся общественность тождественно воспринимает необходимость унификации идеологических концепций».

Тем не менее все законопроекты, включая три последних, были приняты СНП годом позже, осенью 1985 г. В течение двухлетнего переходного периода все (включая религиозные) общественные организации обязывались соответствующим образом изменить свои статуты. Две исламские традиционалистические организации, НУ и Перти, включили панчасилу как единственный идеологический принцип в свои уставы еще в мае 1985 г., не дожидаясь принятия соответствующего закона: это открывало им возможность внесения в статуты некоторых оговорок и выгодной интерпретации ряда положений законопроекта, пока он не стал законом. Модернистско–исламская организация Мухаммадья (считавшаяся прежде массовой базой Машуми) после долгих препирательств также поневоле признала панчасилу «единственным руководящим принципом» в декабре 1985 г.

Так борьба за реализацию «единого и единственного принципа» завершилась победой правительства. Система партий и общественных организаций была выхолощена окончательно. Государственная власть обрела исключительное право толкования государственной идеологии и ее реализации в жизни общества. Уже складывалось мнение, что потенциальные болевые точки режима с введением «единого принципа» навсегда «переместились из идеолого–политической сферы в социально- экономическую», считавшуюся менее опасной в условиях начавшегося экономического подъема. Ободренное успехом, правительство приступило к разработке двух новых законопроектов, затрагивающих конфессии: о структуре религиозного судопроизводства и религиозно–процессуальном кодексе[125].

Однако многие сантри — в партиях и вне их — были настроены отнюдь не примиренчески. Мусульманские проповедники, уламы и кьяи, а также служители мечетей восстали против попыток деполитизировать ислам. Они повели широкую антиправительственную пропаганду, распространяли брошюры, листовки и магнитофонные кассеты с проповедями, в которых государственное руководство обвинялось в безбожии, приверженности доисламскому мистицизму, секуляристских настроениях и преследовании «истинных мусульман». Попытки поставить под государственный контроль такие выступления воинствующих сантри не прекращались, но оказывались малоэффективными. К новым ухищрениям прибегали и партии: так, НУ объявила ислам своей «основной верой», а панчасилу — «идеологической основой», сознательно игнорируя переплетение двух этих понятий.

Пропаганда неконформистов легко находила отклик среди народных масс, испытывающих ухудшение своего материального положения, страдавших от деклассирования и безработицы, терпящих произвол властей, остро ощущающих усугубление социального неравенства и засилья иностранной и кабирской буржуазии. Неудовлетворенность мусульманских масс, лишенная легальных возможностей выражения, в конце концов нашла для него иные каналы. 12 сентября 1984 г. в районе трущоб близ джакартского порта (Танджунг Приок) произошла вспышка насилия. Нападение мусульман–сантри на солдата, вошедшего в мечеть с инспекционными целями, положило начало массовому антиправительственному выступлению. Рабочие, люмпен–пролетариат, мелкобуржуазные элементы, преимущественно мусульмане, громили в порту государственные учреждения, полицейские и военные посты, китайские магазины и лавки и оказали сопротивление вызванным войскам. Поднявшаяся стрельба унесла, по официальным данным, 30 жизней восставших[126]. 56 человек было ранено. 38 участников событий были преданы суду. Официальная версия происшедшего, сглаживающая острые углы, нашла разоблачение в «Белой грамоте» — листовке, подписанной 22 оппозиционными деятелями, среди которых были бывший министр, лидер Мухаммадьи М. Сануси, генералы X. Р. Дарсоно и А. Садикин, ставшие символами инакомыслия, бывший личный секретарь последнего, видный мусульманский проповедник А. М. Фатва. Трое из них (кроме Дарсоно) были и в числе подписавших «Петицию пятидесяти».

Далее последовала длившаяся почти год серия поджогов и взрывов, организованная мусульманскими боевиками. Нападениям и поджогам подвергались в первую очередь находившиеся в собственности хуацяо банки, магазины, торговые центры, но также государственные учреждения: универмаги, центральная радиостудия и даже военный арсенал неподалеку от столицы, «забросавший» ее ближайшие пригороды дождем снарядов и ракет. Варварскому разрушению подверглись культи вые сооружения христианских религий и даже гордость Индонезии — средневековый буддийский храмовый комплекс Боробудур. Становилось очевидным, что взрывы и пожары — звенья единой террористической камлании. Аресты и допросы части виновников обнаружили при всей разнородности интересов групп, перешедших к мерам террора, три побудительных мотива: привлечение внимания мировой общественности к допускаемым властями орба отклонениям от конституционных норм и изъявление протеста против этих отклонений; разоблачение «ущемления интересов, прав и идеологии верующих мусульман»; наконец, давление на правительство с целью пресечения засилья этнических китайцев в экономической жизни Индонезии.

Развернулась новая серия судебных процессов. По обвинению в подрывных действиях перед судом предстали М. Сануен и X. Дарсоно (которые в 1985 г. были осуждены соответствен но на 20 и 7 лет тюрьмы[127]), А. М. Фатва. Ряду фанатиков–мусульман, исполнителей террористических актов, был вынесен смертный приговор, а идейные вдохновители террора, мусульманские проповедники, были приговорены к длительным срокам тюремного заключения.

Очевидно, желая парировать обвинения в травле мусульман[128] и создавать видимость сбалансированного жесткого подхода «как к правому, так и к левому экстремизму», вершители «нового порядка» объявили летом 1985 г. о предстоящей казни четырех (а затем еще трех) видных лидеров распущенном КПИ, смертный приговор которым был вынесен еще 13—18 лет тому назад. Невзирая на обращение к президенту Индонезии правительств ряда стран с просьбой проявить милосердие, Сухарто санкционировал казнь, что встретило резкое осуждение прогрессивных сил всего мира, либеральных буржуазных организаций Европы.

В начале 1984 г. развернулась очередная серия погром хуацяо, приобретшая настолько широкий размах, что около 12 тыс. китайцев оказались вынужденными бежать за пределы страны.

Затянувшийся экономический кризис капитализма в первой половине 80‑х гг. и естественный процесс смены «Поколения 1945 г.» (то есть участников Августовской революции) более молодыми офицерами, в том числе и среди армейского командования, вызвали необходимость реорганизации армии и соблюдении жесткой экономии. Уже в 1983 г. новый главнокомандующий Б. Мурдани высказал соображение, что высокий уровень затрат на вооруженные силы нецелесообразен, так как успешная оборона от внешнего врага все равно неосуществима только силами армии, без развертывания всенародной войны. В мирное же время нужнее, считал он, эффективный аппарат внутреннего подавления численностью в полмиллиона человек, включая полицейские силы.

Реорганизация началась в конце 1984 г. и завершилась в середине 1986 г. Была пересмотрена громоздкая система территориального управления войсками, число военных округов было сведено к 10, причем только для сухопутных войск. Все ВВС и ВМФ должны впредь управляться лишь двумя — Западным и Восточным — оперативными командованиями (эскадрами). Особое внимание было уделено усилению ударных сил, контролируемых центром.

По замыслу военного командования, армейское соединение численностью до бригады при необходимости должно было находиться в постоянной готовности к мгновенной переброске по воздуху в любую точку РИ. При сохранении прежней численности персонала армии, авиации и флота (около 275—285 тыс. человек) численность полиции достигла свыше 120 тыс. При этом в ТНИ продолжает сохраняться абсолютное преобладание сухопутных сил, считавшихся традиционной опорой Сухарто.

Одновременно правительство побуждало к активизации общенациональные организации и союзы, основанные новым порядком после 1973 г. при одновременном ужесточении контроля над ними. В 1985 г. под неусыпным присмотром министра трудовых ресурсов адмирала Судомо был проведен II конгресс Всеиндонезийской федерации рабочих (ФБСИ), Нго лейтмотивом было «крепить отношения семейного типа» и гармонию в трудовых отношениях. Новым председателем был назначен крупный предприниматель (I) Имам Сударво, рекомендованный Голкаром. А название проффедерации было переиначено: слово «труженики» появилось вместо слова «рабочие». Другими словами, рабочая масса разбавлялась служащими. Вместе с тем «деидеологизировалось» и само название. Однако ко времени конгресса федерация основала свои отделения всего лишь на 10—11 тыс. предприятий из общего числа 110 тыс. Поэтому с тревогой и нескрываемым неудовольствием власти встретили создание в 1990 г. нового, независимого профсоюза «Солидарность». Судомо заявил, что правительство будет внимательно наблюдать за его развитием и «не допустит экстремизма». Крестьянский (ХКТИ) и рыбацкий (ХКНИ) союзы Индонезии также жестко контролировались Голкаром. Власти подталкивали их к активизации деятельности в интересах поддержки орба. Центр тяжести при этом переносился на кулацкие элементы деревни. Наконец, Национальную федерацию молодежи (КНПИ) лидеры орба ориентировали на политический конформизм, отказ от поисков идеологической альтернативы панчасиле, деполитизацию и делали ставку на ее карьеристские устремления. Результатом стали апатия, цинизм и безразличие, но целом свойственные в конце 70‑х — начале 80‑х гг. студенческому движению страны.

Все эти учрежденные орба общественные организации были такими же «местозамещающими» союзами, какими в политической области были политические партии, и главной их за дачей было создавать видимость существования и деятельности союзов общепринятого типа и не допускать создания по инициативе «снизу» подлинных профсоюзов, крестьянских и прочих организаций.

ИТОГИ ВСЕОБЩИХ ВЫБОРОВ 1987 Г. И СЕССИИ НКК. ПРОБЛЕМЫ ЛИБЕРАЛИЗАЦИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ И ПРЕЕМСТВЕННОСТИ ВЛАСТИ

Кампания накануне выборов 1987 г. в СНП имела существенные отличия от предыдущих. Наиболее опасный соперник Голкара мусульманская ПНР была скомпрометирована в глазах сантри конформистской позицией ее руководства, принявшего навязанный ему «единый принцип», что воспринималось как измена исламским ценностям. Наметился отлив масс, особенно молодежи, в ряды сторонников Голкара, в ДПИ. Две последние организации включались в деятельную борьбу за го лоса членов деполитизированной НУ, не обязанных более голосовать за ПЕР. Голкар и ДПИ совместно обещали избирателям разработку и проведение в случае победы антимонополистического законодательства, что воспринималось как намерении бороться против экономического патронажа, против засилья крупных корпораций, контролируемых хуацяо и лицами, близкими к вершителям «нового порядка». ДПИ, кроме того, с успехом эксплуатировала апелляцию к имени и наследию Сукарно. Со своей стороны, ПЕР, осознав опасность поражения сулила избирателям усиление роли представительных органов допуск партий в деревню, повышение благосостояния — то, чего была нс в состоянии дать.

Предвыборная борьба на сей раз обошлась без эксцессов. Однако комиссия по проверке лояльности отвела 7,5% кандидатов из списка Голкара, 31,5 — ПЕР и 41,2% — ДПИ. Исход выборов подтвердил опасения ПЕР. Она потеряла треть мандатов, получив лишь 61 место (из 400 оспаривавшихся). На против, ДПИ улучшила свое положение, обеспечив себе 40 мандатов (вместо прежних 24). Но больше всего выиграл Голкар. 299 мест против 246 в 1982 г. В соответствии с законом 1985 г., 100 военнослужащих было проведено в парламент назначением президента. В НКК 1000 депутатских мест распределились так: ДПИ — суммарно 60 мест, ПЕР — 91, Голкар — 551, вооруженные силы — 151 и представители провинций — 147.

Идя навстречу мартовской (1988 г.) сессии НКК и президентским выборам, руководство Партии единства и развития продолжало попытки заявить о себе как о серьезной оппозиционной силе. В надежде вновь привлечь симпатии многих сантри, оно резко критиковало действующий закон о партиях (1985 г.), его статьи, дающие всевозможные преимущества Голкару, а также потребовало исключить из текста Основных направлений государственного курса смешение понятий «религия» и «верование». Более того, Дж. Наро дерзнул предложить себя как альтернативного кандидата на пост вице–президента наряду с выдвинутым Голкаром и поддержанным президентом министром — государственным секретарем генералом Судармоно. Подобные эскапады, очевидно, не могли встретить поддержки правящих верхов, и испугавшийся собственной смелости Наро снял свое предложение еще до голосования. Президентом (на пятый срок, до 1993 г.) стал Сухарто, вице–президентом — Судармоно. Поправки и предложения ПЕР были провалены большинством или проигнорированы. Конгресс Окончательно закрепил принятие всеми политическими и общественными организациями страны «единой и единственной идеологии — панчасилы» и вновь наделил главу государства чрезвычайными полномочиями.

Казалось бы, итоги выборов и сессии НКК, победоносные для вершителей «нового порядка», давали все основания для оптимизма. На деле все было сложнее. К концу 80‑х гг. верхушка индонезийской армии пришла с неутешительными для себя итогами. С появлением таких мощных новых экономических центров, как конгломераты хуацяо и корпорации родственников главы государства и других сановников, пошатнулись позиции многих генералов, прежде базировавшиеся на коррупции и последующем «отмывании» денег, в том числе на армейских предприятиях. Хуацяо были более искусны в бизнесе; родственники членов правящей верхушки, используя свои преимущества, беззастенчиво пользовались сложившейся системой фаворитизма и патронажа. Генералы–нувориши оказались слабее и тех и других. В дополнение к этому страны–доноры из ИГГИ сумели добиться у Сахарто того, чтобы предоставляемая ими экономическая помощь принималась и употреблялась более упорядоченно. В результате интересы многих высокопоставленных расхитителей в мундирах (главным образом из сухопутных сил) оказались потесненными. Их весьма прибыльное положение в нефтяной компании «Пертамина», в Комитете государственных резервов (Булог) и т. п. было безвозвратно утрачено. Кооптация президентом ряда отставных генералов старшего поколения в верхушку госаппарата и Голкара также имела естественные пределы. Она не оставляла более места наверху для новых бизнесменов от армии. Это не могло не вызвать ропот недовольства среди генералитета. Что касается офицерства и нижних чинов, то с экономическим подъемом в стране расходы на их содержание росли в убывающей пропорции, и будущее не сулило им ничего хорошего. Их жалованье относительно снизилось до уровня, сопоставимого с оплатой гражданской бюрократии. Между тем военные всегда претендовал на большее из престижных соображений, ссылаясь на то, что именно они «зачинатели процесса экономического созидания» в стране.

Второй причиной недовольства армии было очевидное сокращение ее влияния на принятие политических решений. С течением времени верхушка Голкара, контролируемая главой государства, стала проявлять растущую самостоятельность. Бюрократический элемент военно–бюрократического режима стал явно выдвигаться на первый план, тесня военный. В Совете попечителей и Руководящем совете Голкара доминировали отставные генералы, преданные президенту, подобранные лично им и изъявляющие безоговорочную поддержку практикуемой им авторитарно–патерналистской модели управления страной.

В результате в ТНИ, прежде всего в ее сухопутных силах сложились четыре соперничающие фракции. Первая во главе с военным министром Бенни Мурдани как бы продолжает традиции первого лагеря орба. Принадлежащие к ней офицеры (преимущественно старшего и «промежуточного» поколений) негативно относятся к действующей политической и экономической стратегии вершителей «нового порядка», считая, что она не только вредит здоровому развитию государства, но и компрометирует революционные ценности и традиции «народной армии» и потому представляет опасность в долгосрочном плане. Она выступает за большую автономность руководства ТНИ во внутриармейских делах, за большую коллегиальность в принятии политических решений, за небольшую, но высокооплачиваемую армию. Эта фракция конфликтует с Голкаром, стремится к его упразднению и предлагает введение двухпартийной системы и выборов по принципу «один избирательный округ — один депутат».

Вторую фракцию представляет молодое офицерство, значительная часть которого получила военное образование на Западе. Она является естественной опорой и резервом первой фракции; как и первая, выступает за политическую и экономическую либерализацию Индонезии, однако более последовательна в этих стремлениях. В то же время она менее четко организационно оформлена. В процессе естественной смены поколений в комсоставе армии она выдвигается самим ходом событий на первый план, не получая при этом адекватной, с ее точки зрения, «доли пирога». Лидирующее положение в ней занимают молодые офицеры западнояванского военного округа Силиванги. Программная речь главы государства на сессии НКК 1988 г., в которой Сухарто практически выступил за сохранение существующей политической системы и подверг резкой критике «либерализм» и западную демократию, вызвала разочарование активистов обеих этих оппозиционных «популистских» фракций. К началу 90‑х гг. они почти перестали скрывать, что предпочли бы смену главы государства в 1993 г.

Главой третьей фракции выступает сам президент. Его основной опорой (в армии, Голкаре, в госаппарате) являлись в течение десятилетий расставлявшиеся им по принципу личной преданности высшие офицеры. Большинство из них ныне не состоит на действительной службе, но продолжает осуществлять «гражданскую функцию армии» — участие в управлении страной. Теперь точка опоры переносится президентом на «промежуточное» поколение, которое лично не участвовало в революции 1945 г. и освободительной войне, но хорошо помнит эти героические времена. На замещение стратегически важных послов Сухарто отбирает лично известных ему и преданных лиц, нередко связанных с ним родственными или дружескими узами. Так, его шурин Висмойо Арисмунандар назначен командующим элитным мобильным соединением КОСТРАД, расквартированным в Джакарте и сопредельных районах. Назначение главой Комитета специальных операций (разведка и контрразведка) получил его зять Прабово. Пост командующего ТНИ был доверен после Б. Мурдани бывшему адъютанту Сухарто генералу Три Сутрисно. Два других бывших адъютанта (Кентот Харсено и Кунанто) соответственно возглавили джакартский гарнизон и государственную полицию. По мнению многих офицеров, эти назначения не соответствуют критериям приоритетности по старшинству и заслугам, принятым сейчас и ТНИ, и потому неоправданны.

Создается впечатление, что в течение последних лет Сухарто ощутимо дистанцировался от армии, от офицерства действительной службы. Он опирается на генералов–отставников, на Голкар, который безраздельно им контролируется, а также пытается наладить отношения с обеими партиями. Это обстоятельство не только свидетельствует о стремлении расширить базу массовой политической поддержки и, стало быть, баллотироваться на новый президентский срок, но и повышает престиж Сухарто на Западе, сглаживая стереотипное представление многих о нем как о главе военной хунты. Формируя в марте 1988 г. новое правительство, Сухарто сократил в его составе число генералов с 13 до 10. Большинство оставшихся принадлежит к старшему поколению и безоговорочно предано президенту (адмирал Судомо, генерал С. Рустам и др.). Вместе с тем министром обороны был назначен Б. Мурдани. Президент весьма искусно играет на разногласиях и противоречиях представителей различных фракций и деятелей армии.

Наконец, четвертую фракцию возглавляет вице–президент генерал Судармоно. С конца 70‑х гг. до 1988 г. он занимал пост министра — государственного секретаря, то есть начальника личной канцелярии президента, и, следовательно, являлся его правой рукой и хранителем многих тайн. Военный юрист по образованию, Судармоно был прямо причастен к разработке всех важнейших государственных актов той поры. Вместе с тем он никогда не командовал воинской частью или соединением, и поэтому воспринимается офицерством скорее как бюрократ, нежели как военный. То обстоятельство, что в середине-конце 80‑х гг. все правительственные контракты, превышающие по стоимости 800 тыс. долл., должны были утверждаться аппаратом Судармоно, естественно, ставило кабиров в зависимость от него и не прибавляло ему их симпатий. Наконец, став в 1983 г. председателем Голкара, Судармоно значительно пополнил членство этой организации главным образом за счет кадровой гражданской бюрократии, чьим доверием он пользуется и на которую опирается в еще большей степени, чем на карьяванов (отставных офицеров, расставленных на руководящие посты в госаппарате). Таким образом, состав его фракции хотя и близок к сухартовской, но все же несколько иной. Став вице–президентом, Судармоно сосредоточил в своих руках большую власть. Его позиция тем более опасна в глазах оппонентов, если учесть почтенный возраст президента и положение конституции, по которому вице–президент автоматически замену президента в случае смерти последнего или его неспособность выполнять функции главы государства. Все эти обстоятельства объясняют то жесткое сопротивление, которое оказали первые две фракции переизбранию Судармоно Генеральным председателем Голкара в октябре 1988 г. (см. ниже).

В развернувшемся в конце 80‑х гг. противоборстве фракций президент сумел значительно потеснить оппонентов, пренебрегая возражениями, он сместил с поста командующего вооруженными силами авторитетного и уважаемого генерала Б. Мурдани, заменив его куда более покладистым Три Сутрисно. Мурдани пришлось принять предложенную ему должность министра обороны, которая, однако, в индонезийской военной иерархии значительно уступает посту командующего. Кроме того, 5 сентября 1988 г. президентским декретом был упразднен одиозный внеконституционный орган КОПКАМТИБ, утверждённый еще осенью 1965 г. и находившийся в ведении Б. Мурдани. Однако ликвидация этого спецоргана, бывшего многолетней мишенью критики для либеральных кругов 3aпада и индонезийских правозащитников, не принесла желаемых перемен, так как вместо него при президенте был создан паллиативный орган — БАКОРСТАНАС (Комитет по координации национальной стабильности) с совещательными функциями в области государственной безопасности. Новый Комитет как и КОПКАМТИБ, имеет право мобилизовать и использовать весь состав вооруженных сил «в случае угрозы общественной безопасности». Упразднив КОПКАМТИБ, глава государства тем самым лишил генерала Б. Мурдани второго стратегически важного военного поста. БАКОРСТАНАС возглавил генерал Три Сутрисно, близкий к президенту и, как считают многие, возможный его преемник.

Но диссиденты в армии вовсе не собирались сдавать позиции ТНИ у рычагов власти. 20—25 октября 1988 г. состоялся IV конгресс Голкара, на котором они дали бой вершителям «нового порядка». Те представители либеральной оппозиции, которые надеялись на оформление его в правящую партию со всеми партийными атрибутами, были разочарованы. Он остался конгломератом корпоративных групп, и хотя было наконец введено индивидуальное членство[129], а дискуссии проходили впервые свободно и открыто, организация оставалась, по меткому замечанию наблюдателя, «не правящей партией, а партией правителя». Действительно, главой Совета попечителей остался Сухарто, призвавший Голкар на конгрессе к более деятельной поддержке «нового порядка», то есть патерналистской автократии президента. Однако планировавшееся продление статуса Судармоно как Генерального председателя Голкара было сорвано офицерами–диссидентами, заблаговременно развернувшими против него хорошо продуманную и организованную кампанию. Вице–президенту было предъявлено самое страшное в современной РИ обвинение — близость (в юности) к левым организациям. Судармоно публично опроверг обвинения, но кампания набирала силу, и ему поневоле пришлось заявить, что он не станет претендовать на переизбрание Генеральным председателем на новый срок. Голкар возглавил генерал Вахоно. В индонезийских политических кругах говорили, что если III конгресс выиграла бюрократия во главе с Судармоно, то на IV съезде армия взяла реванш.

Новую вспышку возмущения офицерства в известном смысле спровоцировал сам глава государства. В своей опубликованной в марте 1989 г. книге «Автобиография» он намекнул, что его пятый президентский срок, начавшийся годом раньше, будет, вероятно, последним ввиду преклонного возраста[130]. Позже стало ясно, что это высказывание было своего типа пробным шаром, зондажем отношения окружающих. К удивлению многих, в том числе, вероятно, и самого президента, тема его ухода была живо (и позитивно) подхвачена в парламенте (особенно фракцией вооруженных сил) и неожиданно вылилась в общенациональную дискуссию о преемственности власти и — шире — о будущем «нового порядка». Часть военных парламентариев потребовала политической реформы: установления большей открытости политической системы; усиления позиций законодательной власти, которые потеснены властью исполнительной; возвращения свободы выражения мнений через средства массовой информации. Помимо этого под огнем критики оказались деловые контакты и патронажные связи окружения и членов семьи Сухарто с могущественными конгломератами хуацяо, автократический стиль руководства президента, злоупотребление властью и даже захват массивов крестьянской земли нуворишами, новыми помещиками. Предостережения Сухарто, что поднимать эти темы — значит рисковать «расколов общества», подвергать опасности панчасилаистские, «семейственные по характеру демократию и экономику «нового порядка», что вопрос о преемственности вправе поднять лишь новые составы СНП и НКК, которые будут сформированы соответственно в 1992 и 1993 гг., не возымели действия. Критика не прекращалась. Западные источники высказывают уверенность как «в несомненной решимости Сухарто баллотироваться на шестой президентский срок», так и в твердом намерении оппозиционных фракций офицерства оказать сопротивление его переизбранию. То же относится к настроениям многих гражданских политиков. 14 августа 1990 г. 58 видных военных и гражданских диссидентов публично выразили пожелание, чтобы Сухарто отказался от выдвижения своей кандидатуры на очередной президентский срок (1993—1998 гг.). Точку в дискуссиях поставил сам Сухарто, заявивший журналистам в сентябре 1989 г., что он примет смещение, если оно произойдет законным путем, «но сокрушит любого, будь то политический лидер или генерал, кто попытается сместить его неконституционными способом».

Но прекращение открытого противостояния не означало примирения враждующих сил. Конфронтация просто приняла скрытые, типично яванские формы «войны лозунгов и призывов». Так, в рамках кампании по «дебюрократизации и дерегуляции» экономики президент запретил вмешательство военных в аграрные конфликты, их касательство к любым земельным вопросам вообще. Оппозиционные военные фракции поняли это как оттеснение от рычагов власти и выдвинули в ответ в пику президенту и его партнерам–хуацяо лозунги борьбы «против монополизма и конгломератов», за гласность и открытость. Это противоборство продолжается доныне.

Итак, армия, отстояв роль политического авангарда «нового порядка», вместе с тем уже к концу 80‑х гг. обнаружил отсутствие внутренней гомогенности и монолитности. Аналитики Запада исключают возможность коренной модификации режима при Сухарто, принимая в расчет его приверженность патерналистско–автократической модели управления. Мало вероятен и решительный натиск на него диссидентов–военных, ибо их увлеченность идеями либерализации значительно уступает по интенсивности общему страху офицерского корпуса ТНИ перед политизацией масс, которую неизбежно повлекла бы за собой подлинная демократизация системы.

Разумеется, угроза режиму могла бы многократно возрасти, будь у военных–диссидентов сильные, активные тактические союзники среди гражданской оппозиции. Однако организованная демократическая оппозиция отсутствует. Правящие круги, говоря о потенциальной угрозе стабильности орба, традиционно ставят на первое место «латентную коммунистическую угрозу». Но хотя режим, несомненно, опасается ответственности в будущем за антикоммунистический террор второй половины 60‑х гг., подобные высказывания скорее фигура речи, дань традиции и жупел для тех мятежных сил, которые выступают под нерелигиозными знаменами, словом, против угрозы слева, чем плод реальных опасений. Коммунистическое и леворадикальное движение в стране задушено (кроме, возможно, отдельных разрозненных ячеек в подполье) и подлинной опасности для орба не представляет. Новый всплеск антикоммунистической истерии в 1990—1991 гг., выявление лиц, лично участвовавших в левых политических течениях и связанных родственными узами с участниками последних, представляли собой в действительности лишь средство сведения счетов между отдельными фракциями правящих сил. К тому же за 25 лет пропагандистский аппарат орба немало потрудился, чтобы, извратив коммунистическую идеологию, скомпрометировать ее, и это в немалой степени воздействовало на население. Наконец, комдвижение, разумеется, лишь в ограниченной степени сонаправлено с деятельностью и идеалами военных оппозиционеров.

На втором месте в иерархии угрожающих орба сил традиционно упоминается «правый экстремизм», в первую очередь мусульманский. 80‑е гг. прошли под знаком подъема именно исламской оппозиции, вдохновленной иранской революцией и поддержкой ряда ближневосточных государств. Советские ученые показали, что эта оппозиция структурно подразделяется на два слоя: первый слой — буржуазно–помещичья и кулацкая верхушка, воюющая за «государство ислама» или как минимум за «исламское общество», по готовая удовлетвориться и паллиативами — большей долей прибылей и «пирога власти», чем ныне. Нельзя утверждать, что она социально чужда «новому порядку». К тому же она неспособна предложить массам мобилизующую и вдохновляющую социальную перспективу. Ее устремления и идеи далеки от воззрений молодых офицеров. Второй слой — мусульманская демократическая масса, не имеющая иной, кроме ислама, идеологии, способной выразить ее эгалитаристские, стихийно–демократические (но также нередко стихийно–ксенофобные и направленные против иных конфессий) устремления. Недовольство этой части мусульман обычно проявляется в стихийных бунтах против верхушки орба, но пока что легко подавляется полицией и армией.

На примере с исламской оппозицией особенно наглядно видна стратегическая линия Сухарто в отношении лиц и движений, способных представлять угрозу для орба, — стремительно разряжать источники недовольства, применяя политику кнута и пряника. Осуществив меры жесткой регламентации в общественно–политической жизни и идеологической конформиции, которые были «освящены» высшими представительными институтами государства, президент и его окружение поставили сантри — воинствующих поборников государства ислама в положение антинациональной силы. Продвигаясь к этой цели, власти решительно подавили в январе 1989 г. новые мусульманские выступления в Лампунге (Южная Суматра) на Западной Нусантенггаре и предали зачинщиков суду. Мусульманским экстремистам было предъявлено самое серьезное обвинение: «подрывная деятельность с целью свержения правительства и установления государства ислама», что чревато высшей мерой наказания. Уже говорилось, сколь жестко действовали вершители «нового порядка», умиротворяя с помощью Дж. Наро воинствующую оппозицию мусульманских партий и организаций в процессе закрепления «единого принципа».

В конце августа 1989 г. состоялся II конгресс Партии единства и развития. На сей раз он поразил наблюдателей минимальной степенью вмешательства правительства. Констатировав фактический развал ПЕР и всеобщее недовольство Джоном Наро, которого в мусульманских кругах почти открыто называли «троянским конем властей в ПЕР», правящие круги, сами раздраженные фрондерством Наро накануне и в ходе последней сессии НКК, осознали, что время требует иного, более авторитетного лидера этой беспокойной партии. Своим подчеркнутым невмешательством они способствовали приходу к руководству Исмаила Хасана Метареума, исконного исламского политика из враждебной Наро группировки (но в то же время известного осторожностью и прагматизмом).

И уже совершенно новыми нотами, присущими политическому стилю президента в последние месяцы, стали распространившийся (не без содействия властей) слух о том, что Сухарто намерен в начале 90‑х гг. совершить хадж в Мекку[131], а также «благословленный» им и принятый в декабре 1989 г. закон о шариатских судах. Он полностью передавал в ведение исламских судов все дела мусульман, связанные с семейным правом (браки, разводы наследование и т. п.), и вызвал торжество сантри и озабоченность абанган, лишенных отныне альтернативной возможности — обращения по этим поводам в гражданский суд. Встревожены были и представители иных религий. Разъяснение к закону открывало возможность распространения юрисдикции шариатских судов и на другие об ласти права. Весь этот диапазон начинаний лидеров «нового порядка» однозначно истолковывался как попытка заручиться поддержкой сантри еще на дальних подступах к выборам 9 июня 1992 г. Аналогичным «пряником» для госслужащих была десятипроцентная прибавка к жалованью, а для деревенской верхушки — увеличение в полтора раза специальной президентской помощи; то и другое — в 1990/91 бюджетном году.

Тр етьими в перечне гражданских оппонентов орба обычно упоминаются группировки, «приверженные либеральному образу мышления», то есть нормам конституционной демократии, политического плюрализма и гласности, коллегиальности принимаемых решений, суверенности каждого из трех видов власти (законодательной, исполнительной и судебной) и стопроцентной выборности состава всех ее органов, ответственность кабинета перед парламентом. Упомянутая категория оппозиции наиболее пестра. Это и элитарная группировка, осколок первого лагеря орба, охватывающая отставных генералов (А. X. Насутион, А. Садикин, М. Ясин, К. Идрис), видных в прошлом партийных деятелей (М. Натсир, М. Софиан) и др. Многие из них стояли на платформе «Петиции пятидесяти», выработанной к концу 80‑х гг.: отмена положения Закона о партиях, не допускающего создания политических партий, кроме ДПИ и ПЕР; исключение принципа назначаемости части депутатов СНП и НКК; отмена неконституционных государственных органов типа БАКОРСТАНАС. Некоторые из этих оппозиционеров, но далеко не все довольно близки к армейским диссидентам и в целом не покушаются на «прямое и равное» участие армии в политике. Это также образовавшиеся в апреле 1991 г. альтернативные демократические общественные организации: Лига за восстановление демократии во главе с известным правозащитником Й. Принсеном и Форум за демократию, руководимый лидером исламской НУ А. Вахидом, но имеющий нерелигиозный характер.

К этой же оппозиционной группировке относят и часть либерально настроенного студенчества, отвергающую панчасилу как бессодержательную в новых условиях идеологию и требующую отказаться от политической системы «правящей армии». Здесь точек соприкосновения с молодыми офицерами значительно меньше. Что до властей, то они в целом утратили влияние на студенчество. Поэтому они жесткой рукой подавляют любые студенческие выступления в 80‑е гг., будь то стихийные волнения 1987 г. в Уджунгпанданге (бывш. Макассар) или демонстрация протеста бандунгских студентов против прибытия и выступления министра внутренних дел генерала Рудини (август 1989 г.). Последние вызвали выступления солидарности студентов Джокьякарты и Уджунгнанданга. 12 протестовавших были арестованы и отданы под суд также по обвинению в подрывных действиях. Вместе с тем правительство и здесь не забывает о «прянике»: с 1989 г. вновь разрешено создавать органы студенческого самоуправления (сенаты), чьи полномочия, впрочем, гораздо уже, чем у студенческих советов, запрещенных властями с 1978 г. Со студентами, преимущественно сто личными, пытаются поддерживать контакт технократы американской выучки, хотя ныне эти связи чрезвычайно ослабли. По жалуй, ни одна из армейских фракций не располагает эффективными рычагами влияния и на ту часть студенчества, кого рая конформистски настроена. Возможно, только руководстве Голкара, способное предложить некоторым из них кооптации в истеблишмент, может рассчитывать на успех.

«Видимо, наиболее вероятный путь создания демократии в Индонезии — это появление все более укрепляющегося класса национального предпринимательства», — писала газета «Компас» 23 июля 1984 г. Вот эта четвертая, растущая группировка, отражающая интересы нового слоя буржуазии Индонезии, и представляется наиболее значительной и перспективной среди либералов. Кроме того, она предлагает и реальную социальную перспективу для страны — развитие монополий и олигополий, то есть современного капитализма. Эта группировка выступает с требованием либерализации экономики, свободы конкуренции, ликвидация системы экономического патронажа, привилегий и импортной монополии, а также добивается установления контроля парламента над деятельностью президента и правительства. Она все более смело критикует (и даже рискует высмеивать) «бессодержательную» идеологию панчасилы, уходящую корнями в сукарновский популизм и общие для Сукарно и Сухарто концепции «особого пути» и самобытности Индонезии, «семейственного характера ее политики и экономики» и т. п., а также добивается отмены или резкого ослабления цензуры средств массовой информации, большей гласности[132]. Эта группировка все более настоятельно требует приобщения ее к управлению страной. Она способна повести за собой значительную часть студенческой молодежи.

Хотя многое в концепциях военных диссидентов сближает их с этой предпринимательской фракцией либералов, имеются по крайней мере три разделяющих их момента: во–первых, либералы требуют быстрой буржуазной демократизации политической системы, усиления представительности. Военная оппозиция, опасаясь «раскачать лодку», выступает против таких темпов и против обнажения классового смысла перемен. Во–вторых, перед армейскими «младотурками» при сохранении (или медленной либерализации) существующей системы все же маячит впереди доступ к экономическим привилегиям и поблажкам, которыми ныне пользуются генералы старшего поколения. Введение равных возможностей, свободного соревнования в экономике вероятнее всего приведет их к краху в борьбе как с уже сложившимися индонезийскими «экономическими империями», так и особенно с могущественными конгломератами хуацяо. Наконец, в-третьих, принадлежность многих либералов- предпринимателей как раз к экономически мощной группе этнических китайцев[133] поддерживает в индонезийской среде коммуналистские предрассудки, ксенофобию, которым не чужды и сами молодые армейские диссиденты.

Крайняя разнородность оппозиции «новому порядку» Сухарто, внутренние противоречия в ее среде (например, между исламской помещичье–кулацкой группой и буржуазно–либеральной фракцией, связанной с хуацяо), умелое политическое маневрирование вершителей орба, направленное на взаимную нейтрализацию оппозиционных группировок, сочетание репрессий с кооптацией, характерное для стиля орба, оставляют оппозиции мало шансов на победу мирным путем. С другой стороны, классовое родство режима и подавляющего большинства групп оппозиции, общий страх перед политизацией и активизацией масс, боязнь обнажения социальных язв делают маловероятной и открытую прямую борьбу между ними с апелляцией к народу.

Именно учет этого обстоятельства придает вершителям «нового порядка» уверенность в собственных силах и возможность прибегать к жесткой, порой непримиримой реакции на критику, нарастающую как внутри страны, так и за рубежом. Так, стоило влиятельной центральной газете «Синар Харапан», традиционно связанной с Христианской партией, выступить с критикой правящей верхушки, вскрыть ее связи с крупным китайским бизнесом и многомиллионные доходы, как она была закрыта (октябрь 1986 г.). Аналогичная судьба постигла печатный орган предпринимательских кругов газету «Приоритас» (июнь 1987 г.). Когда весной 1986 г. австралийская газета «Сидней Морнинг Гералд» с фактами и цифрами в руках подвергла детальному анализу ту же тему, специально остановившись на сомнительных деловых операциях преуспевающих родственников президента и атмосфере фаворитизма, в которой протекают их деловые операции, реакция главы государства оказалась поразительно резкой. Из страны были высланы все австралийские корреспонденты, распространение австралийских изданий оказалось под запретом. Правительство приостановило практику безвизового въезда и пребывания в РИ австралийских туристов и даже потребовало у Канберры санкций в отношении редакции газеты за «вмешательство во внутренние дела Индонезии», на что последовал категорический отказ. Этот инцидент довольно долго омрачал австрало–индонезийские отношения[134]. Серия столь жестких мер продемонстрировала всему миру, что публично подвергать критике «преференциальный бизнес» с участием окружения президента неосторожно и опасно.

Выше уже упоминалось об умелом использовании главой государства политики кнута и пряника. Сухарто и его окружение дополняют ее демонстративной позицией равноудаленности от «крайне левых и крайне правых экстремистов», преследования в равной степени тех и других. После смертных приговорок мусульманским повстанцам и боевикам во второй половине 80‑х гг., дабы избежать обвинений, что абанган Сухарто расправляется с «собратьями по вере пророка» — воинствующими сантри, последовало несколько серий исполнения смертных приговоров коммунистам и «прогрессивным офицерам», вынесенных еще в 1966—1968 гг. На начало 90‑х гг. сложилась следующая картина: из осужденных за участие в «Движении 30 сентября» 6 человек было казнено в 60‑е гг. и около 15 — во второй половине 80‑х.

«Предвосхищая тенденции будущего развития, — пишет генерал Три Сутрисно, — следует предотвращать складывание общественных групп, склонных забывать о своей социальной ответственности, отрываться от исконных корней панчасилаистских личностей, что в свою очередь способно нанести ущерб принципам семейственности и общности, чувствам единства и единения нации». Это предостережение командующего вооруженными силами, как нетрудно заметить, в равной степени адресовано всем группировкам оппозиции.

Кроме моментов, упомянутых выше, постоянную напряженность в стране продолжают поддерживать неурегулированные тиморская и ирианская проблемы. 17 лет спустя после аннексии Восточного Тимора орба все еще не удалось ни окончательно сломить сопротивление партизан Фретилин, укрывающихся на востоке острова, ни добиться пересмотра ООН ее позиции, по–прежнему рассматривающей Восточный Тимор как управляемую Португалией и незаконно оккупированную Индонезией территорию[135]. Посещение Восточного Тимора папой Иоанном Павлом II 12 октября 1989 г. и месса, которую он отслужил там, сопровождались демонстрацией протеста тиморцев, требующих независимости от РИ. (Еще до этого тиморский епископ К. X. Бело направлял письмо П. де Куэльяру в поисках помощи ООН в организации плебисцита на Восточном Тиморе.) После отъезда папы начались аресты и преследования диссидентов, обвиняемых в нанесении ущерба международному престижу РИ. Последовавший в январе 1990 г. визит посла США вызвал новые манифестации поборников независимости, рассеянные войсками. Свыше 40 человек было ранено, несколько из них скончалось. Но особенно крупный инцидент произошел в ноябре 1991 г,, когда индонезийское подразделение, сопровождавшее мирную процессию тиморцев, в ответ на оскорбительные выкрики в адрес ТНИ и РИ открыло огонь, в результате чего погибло свыше ста человек, а многие были ранены. Правительству Индонезии пришлось направить на остров официальную комиссию и выступать как в стране, так и за рубежом с объяснениями по поводу прискорбного инцидента.

Что касается Ириана Джая, как стал называться Западный Ириан, то первый серьезный пик напряженности там пришелся на начало 1984 г., хотя и до того сепаратистское движение не прекращалось. Население — христиане и анимисты — противилось осуществлению программы переселения с Явы почти миллиона мусульман, которым отводились лучшие земли, а также практике бездумной сдачи огромных массивов в концессии лесопромышленным и горнорудным транснациональным корпорациям. Папуасы протестовали против жесткого обращения и произвола со стороны ряда чиновников РИ, В результате жесткой, неуступчивой позиции, занятой администрацией провинции, усилился поток беженцев в сопредельное государство Папуа — Новая Гвинея (ПНГ), резко активизировалось партизанское «Движение за свободное Папуа».

Долгое время отношения между РИ и ПНГ оставались весьма натянутыми, однако в 1986 г. между ними был заключен договор о дружбе, и ситуация несколько разрядилась, в том числе и в самом Ириане Джая. Но в 1989 г. положение дм вновь обострилось. В декабре в столице провинции Джаяпуре прошли многолюдные антииндонезийские демонстрации под лозунгом отделения от РИ. Они были рассеяны силами безопасности. 150 демонстрантов было арестовано, около 20 просили убежища в консульстве ПНГ, Вновь толпы беженцев устремились к границе. Но на сей раз власти ПНГ немедленно откликнулись на призыв Джакарты закрыть границу, не желая вновь подвергать риску свои отношения с РИ. Межэтническая напряженность на острове продолжает оставаться весьма высокой.

Восточнотиморский вопрос поддерживает напряженность в отношениях Джакарты с Лиссабоном. Волнения в Ириане Джая продолжают питать ее подозрительность к ПНГ, Австралии и Голландии.

ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ ИННОВАЦИИ РИ КОНЦА 80-Х ГГ. СОВЕТСКО-ИНДОНЕЗИЙСКИЕ ОТНОШЕНИЯ

Нестереотипные внутриполитические меры пятого президентства Сухарто были дополнены рядом столь же нестандартных, неожиданных для многих международных начинаний. По–видимому, отчасти они были продиктованы вновь усложнившейся экономической ситуацией. В 1986 г. произошло новое резкое падение мировых цен на нефть, и существенного их подъема так и не последовало до конца десятилетия. Повысившаяся стоимость иены в отношении к доллару убыточна для Индонезии вдвойне: и на собственных платежах, и на бюджетных поступлениях, так как первые производятся в иенах, а вторые исчисляются в долларах. Непреодолимой стеной встали перед индустриализирующейся Индонезией протекционистские тарифы Запада, препятствующие развитию ее экспорта. Все острее становится проблема хронического дефицита платежного баланса. В этих суровых условиях страна максимально дебюрократизировала и дерегулировала управление экономикой, усиленно развивает нефтяной экспорт, ищет новые рынки, отказывается от старых табу, ищет новые возможности.

Проявлением бурной внешнеполитической активизации РИ в конце 80‑х гг. стали неудавшаяся попытка стать страной- организатором IX Конференции неприсоединившихся стран (1989 г.) и поиски ею международной поддержки в соперничестве за проведение у себя следующей Конференции. Как известно, она добилась этого в 1991 г. и стала страной–организатором юбилейной X Конференции (сентябрь 1992 г.).

Большой сенсацией стал для многих визит главкома вооруженных сил Индонезии Бенни Мурдани в СРВ, сердечный характер его встреч и контактов с руководителями Вьетнама и последовавшее ощутимое потепление отношений между Джакартой и Ханоем, которые были крайне холодными после ввода вьетнамских войск в Камбоджу. Логическим продолжением этой новой стратегии стала инициатива Индонезии (1988 г.) по проведению неформальной встречи противоборствующих сил Камбоджи в Джакарте с участием стран АСЕАН и ряда других государств с целью деблокирования камбоджийского тупика. С тех пор Индонезия — непременный сопредседатель или по крайней мере участник всех совещаний по Камбодже. Эти миролюбивые начинания чрезвычайно подняли международный престиж Джакарты.

Но наиболее разительными и смелыми шагами индонезийского правительства в конце 80‑х — начале 90‑х гг. стали меры по улучшению и активизации отношений с КНР и СССР. Под давлением экономической ситуации и натиском деловых кругов Индонезии (в том числе близких к президенту) Сухарто санкционировал в 1986 г. установление прямых торговых отношений с Китаем. Сопутствующая этому шагу эйфория индонезийских бизнесменов, навеянная переговорами о сделках на общую сумму около 1 млрд долл., довольно быстро развеялась. Товарооборот оказался во много раз скромнее ввиду финансовых затруднений КНР, но начало было положено. 8 августа 1990 г. после серии переговоров на разных уровнях давний спор армии и МИД Индонезии, целесообразно ли восстанавливать «замороженные» в 1967 г. дипломатические отношения с КНР, был наконец однозначно решен положительно, то есть в пользу МИД. Стороны приняли решение обменяться посольствами. Численность каждого из них определена квотой в 22 дипломата. Отказ индонезийской стороны от привычного «образа врага» применительно к Китаю, шаги в направлении развития всесторонних добрососедских отношений служат делу разрядки в регионе, кладут предел невыгодному для обеих сторон отчуждению.

В отношениях с СССР решительный поворот обозначился в связи с визитом президента Сухарто в Советский Союз в сентябре 1989 г. на его пути домой с Конференции неприсоединившихся стран в Белграде. Это был первый визит на высшем уровне после 25-летнего перерыва (до этого из стран Восточной Европы президент РИ посетил только Венгрию и Румынию в середине 80‑х гг.). По мнению западных наблюдателей, двумя основными мотивами Сухарто были попытка заручиться поддержкой намерению Индонезии провести в Джакарте X Конференцию Движения неприсоединения, а также открыть для РИ новый, чрезвычайно емкий рынок. Шаги к сближению с Советским Союзом, по–видимому, можно трактовать и как своего рода демонстрацию в связи с определенной разочарованностью позицией Соединенных Штатов. Американцы не желают снять высокие таможенные барьеры. Их пресса часто выступает с критикой верхушки орба. Их официальные представители — от президента до посла в Индонезии — в своих публичных высказываниях постоянно подвергают критике случаи нарушения прав человека в Индонезии.

Визит Сухарто в СССР оказался чрезвычайно успешным и продуктивным. В ходе его помимо Совместного коммюнике, подчеркивающего совпадение или близость позиций СССР и Индонезии по ряду важнейших международных проблем, было подписано Заявление об основах дружественных отношений и сотрудничества между СССР и РИ (11 сентября 1989 г.). Этот основополагающий документ придает качественно новый импульс политическому диалогу, экономическому сотрудничеству (которое индонезийская сторона рассматривает как важнейшую составляющую активизирующихся отношений) и гуманитарным контактам. Накануне визита и вскоре после него был проработан и заключен еще ряд договоров и соглашений. По личному приглашению Сухарто в январе 1990 г. Индонезию посетил Председатель Верховного Совета Узбекистана М. О. Ибрагимов, подписавший несколько соглашений своей республики с РИ.

Совокупность этих договоренностей и инициатив обеих «сторон складывается в следующую картину. Индонезия и СССР совместно выступили против вывода оружия в космос, за ликвидацию иностранных военных баз, нераспространение ядерного оружия; исключение силы или угрозы силой из арсенала внешней политики. Они заявили о недопустимости иностранного вмешательства во внутренние дела суверенных государств; поддержали концепцию «разоружение для развития». Индонезия широко открыла двери для развития торгово–экономических отношений с СССР, предложив внешнеторговый оборот на 1990/91 финансовый год в объеме примерно 1,25 млрд ам, долл, (то есть примерно в 15 раз больше, чем годом раньше)[136]. Для представителей советских внешнеторговых и экономических организаций был существенно облегчен визовый режим, а для советских торговых судов — доступ в индонезийские порты. В 1990 г. в СССР основано первое советско–индонезийское совместное предприятие по переработке пальмового масла с вывозом части продукции в США. На очереди создание в России совместной мебельной фабрики, до 30% продукции которой будет экспортироваться в Западную Европу. Россия окажет Индонезии техническую помощь в угледобывающей, энергетической, обрабатывающей промышленности, рыболовстве; намерена совместно с индонезийской стороной осуществлять переработку чайного листа близ Медана. Узбекские шелководы передадут индонезийцам технологию выращивания шелковичного червя.

25 июля 1990 г. были возобновлены прерванные в 1982 к. прямые еженедельные рейсы Аэрофлота в Джакарту. Соглашением между СССР и Индонезией предусмотрено, что в перспективе этот рейс может быть протянут до Австралии (или одного из островов Океании), а на отрезке Москва — Джакарта может в дальнейшем осуществляться 2 раза в неделю. Достигнута договоренность о посещениях Индонезии командами советских спортсменов (бегунов, боксеров). Будет продолжен регулярное проведение совместных семинаров ученых–политологов, экспертов–международников попеременно в Индонезии России. Узбекистан пригласил представительную делегацию исламских боголовов Индонезии.

Таким образом, в новой ситуации, сложившейся в Индонезии в конце 80‑х гг., президент Сухарто выступил с рядом неординарных внешнеполитических инициатив. Быстрые темпы развития индонезийско–советских отношений, восстановление дипотношений с КНР с озабоченностью восприняты рядом представителей генералитета, но пользуются полной поддержкой главы государства.

В декабре 1991 г. Республика Индонезия выступила с признанием всех суверенных государств — бывших союзных республик СССР (кроме Грузии). Российская Федерация признана ею правопреемницей бывшего Советского Союза.

Шестые всеобщие выборы в СНП (9 июня 1992 г.) прошли в целом в спокойной обстановке. 70,5% голосов избирателей получил Голкар (в 1987 г. — около 75%). За мусульманскую ПЕР проголосовало 15,5% избирателей (около 15% в 1987 г.). Существенно увеличила свое представительство в парламенте ДПИ — 14% голосов (10% в 1987 г.), почти догнавшая ПЕР. В целом расстановка сил не изменилась.

ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО ИНДОНЕЗИИ ПРИ «НОВОМ ПОРЯДКЕ» (1965—1992 ГГ.)

Трагедия 1965 г. больно отразилась на состоянии индонезийского искусства. Ряд крупных художников слова, кисти и резца, особенно принадлежавших к Лекра и ЛКН, оказались за решеткой, а также в ссылке (П. А. Тур, С. Ситуморанг, Р. Апин, литературовед Юбаар Айюб, художник и скульптор X. Гунаван и др.) или в эмиграции (У. Т. Сонтани, А. Виспи, Куслан Будиман и т. д.). Были и такие, кто поплатился жизнью за свои убеждения. Сами левые творческие союзы были запрещены.

Литература. За «событиями 30 сентября» последовали годы литературного спада, застоя, гораздо более ощутимого, чем послереволюционный, и длившегося до 1969—1970 гг. Вновь возобладала «литература малых форм» (рассказ, стихотворение, эссе, радио– и киносценарий). Оживились локальноэтнические литературы, менее скованные цензурными ограничениями. Чтобы насытить книжный рынок, переиздавались политически нейтральные произведения литературы прошлого. Кроме того, в страну хлынул ничем более не сдерживаемый ноток, худших образцов поп–искусства Запада: низкопробные детективы, сусальные сентиментальные повести, полупорнографическая литература, диски н кассеты с поп–музыкой худшего разбора. Литература СССР и стран Восточной Европы была устранена с книжного рынка, вытеснялась даже их литература по точным наукам для вузов, хотя ее качество не уступало аналогичной западной, вполне соответствовала потребностям Индонезии, а стоила значительно дешевле.

Маститый критик и литературовед X. Б. Яссин провозгласил, что в эпоху передачи власти от первого президента РИ второму в стране родилась новая когорта литераторов: «Поколение 1966 г.», отразивших «социальный, затем политический протест против режима Сукарно и КПИ». Но подтвердить свой тезис он мог немногими примерами. Действительно, во время уличных волнений, развернутых молодежными «фронтами действия» (КАМИ, КАППИ и др.), с обличающими «старый порядок» стихами, рассказами выступили очень немногие, получившие в дальнейшем известность молодые писатели: Тауфик Исмаил (р. 1937 г.; сборники «Тирания», «Крепость»), Бур Расуанто (р. 1937 г.; «Они восстали»), Мансур Самин (сборник «Сопротивление») и др. Однако в дальнейшем одни молодые авторы этой группы (католик Герсон Пойк, р. 1931 г.) ушли от политики в религиозные искания; другие (Тото Сударто Бахтиар, р. 1929 г.) переключились на переводы (А. П. Чехова, Р. М. Рильке, Э. Хемингуэя), явно выжидая стабилизации политической ситуации. Некоторые (тот же Г. Пойк, У. Кайям и др.) осудили массовый террор с морально–религиозных позиций.

Когда Яссин, надеясь сплотить «Поколение 1966 г.», приступил к выпуску литературного журнала «Горизонт» (1966 г.), а затем возобновил и издание журнала «Састра», обнаружилось, что кроме трех первых из названных молодых литераторов к ним примкнули в основном лица, получившие литературную известность уже в конце 50‑х гг. Как и следовало ожидать, это были преимущественно люди правосоциалистических (реже католических и «мусульманско–социалистических») взглядов. Многие из них (Ариф Будиман, в прошлом Су Хок Джи, Сатьяграха Хурип) откровенно предпочитали иное название течения: «Поколение Манифеста культуры», что больше отвечало действительности.

Так или иначе, облик «Поколения 1966 г.» формировали скорее такие маститые литераторы правосоциалистического толка, как Мохтар Лубис, Гунаван Мухаммад, Росихан Анвар, поэт и эссеист Субагио Састровардойо, прозаик Нафис и др. Близки к нему были и занимавшие националистические (в условиях орба — правонационалистические) позиции драматурги и режиссеры Рендра, Арифин Нур и писатели Рамадан и Айип Росиди. Естественно, что они, почти без исключения пострадавшие или подвергавшиеся гонениям при режиме Сукарно, поначалу весь обличительный пафос своих произведений обратили на «старый порядок». Но скоро, уже с конца 60‑х гг., обнаружилось, что «новый порядок» в не меньшей степени отличается от их политических и социальных идеалов и даже сохраняет запрет на существование близких им партий Машуми и^: СПИ. Разочарованные, они охарактеризовали новую политическую систему как «старый порядок без Сукарно и КПИ». И хотя некоторые из них после 1965 г. получили литературные премии (М. Лубис, Бур Расуанто и др.), в творчестве большинства вновь зазвучали критические и обличительные ноты, теперь уже против порядка орба, против попрания демократии, произвола и всевластия военных, чудовищной бюрократической рутины, некомпетентности кабиров — новых хозяев страны, мертвящего политического застоя, унижения человеческого достоинства. Националисты Б. М. Диах (публицист и издатель), А. Росиди и др. также решительно выступали против растущего «культурного засилья» Запада, опошления и загрязнения индонезийской культуры.

Типичной в этом плане была судьба талантливого поэта, драматурга, режиссера и актера Рендры. Уже в конце 60‑х гг. создает в Джокьякарте «Театр–студию», где ставит классические и современные спектакли зарубежных авторов (Чехов, Гоголь, Брехт), перерабатывая при этом литературную первооснову так, чтобы она порождала аналогию с индонезийской действительностью. Затем ряд пьес в таком же духе он написал и сам («Мастодонт и кондор», «Борьба в племени нага»), где иносказательно изображал противоборство партий и Голкара. Эти спектакли, где Рендра выступал и как актер, собирали многотысячную аудиторию зрителей. Популярность Рендры росла. Но вскоре его пьеса «Секретарь губернской управы» («Секда»), бичующая коррупцию губернаторов и высших чинов госаппарата, после нескольких спектаклей была запрещена властями (1977 г.), и Рендру лишили возможности ставить как собственные, так и зарубежные пьесы («Ревизор» Гоголя) и играть на сцене. Тогда Рендра обратился к общественной деятельности. Как глава Джакартского отделения «Лиги прав человека» он публично выступал против переизбрания Сухарто президентом в 1983 г. Это усугубляло его изоляцию.

С 1984—1985 гг. культурные центры посольств Запада приняли деятельное участие в «приручении» мятежного драматурга и режиссера. Они сообща выделили средства для постановки им спектаклей западной классики (Шекспир и т. п.), и, увлеченный новой задачей, Рендра несколько отошел от политики.

После 8 лет вынужденного молчания в 1986 г. в Бандунге Рендра вновь выступил на подмостках, теперь уже как чтец- декламатор собственных стихов — жанр совершенно не известный индонезийской публике. Ко всеобщему удивлению, несмотря на высокие цены билетов, выступления Рендры собирали по нескольку тысяч зрителей и пользовались огромным успехом. В конце 1990 г. власти, вопреки провозглашенной верхами «открытости» (гласности), запретили публичное исполнение Рендрой двух его острокритических стихотворений.

Лишь в конце 70‑х гг. были освобождены среди прочих заключенных и ссыльных крупные писатели, в прошлом члены Лекры и ЛКН. Среди них был Прамудья Анаита Тур, проведший 6 лет в тюрьме и 8 — в концентрационном лагере на о. Буру. Выйдя на свободу в 1979 г., уже в 1980 г. он издал два крупных романа: «Мир человеческий»[137] и «Дитя всех народов» — из задуманной на Буру тетралогии. Интерес к его произведениям, посвященным национальному пробуждению и антиколониальной борьбе индонезийского народа, был огромен^ обе книги после повторных изданий разошлись невиданным для Индонезии тиражом по 50 тыс. экз. Но в мае 1981 г. последовало запрещение Генеральным прокурором обоих романов под предлогом, что они «исходят из концепций классовой борьбы и в скрытой форме пропагандируют коммунистические идеи. Около 10 тыс. экземпляров дополнительного тиража было конфисковано и сожжено. Аналогичная судьба постигла и изданные в конце 1985 г. два заключительных романа тетралогии «Следы шагов» и «Зачинатель», повествующие о жизни и борьбе пионера национально–освободительного движения Радена Мас Тиртоадисурьо.

Между тем четыре романа Тура получили мировую известность. Некоторые из них были изданы в Японии, Малайзии, Нидерландах, Англии и Австралии (известной фирмой «Пингвин букс»). Тем временем П. А. Тур приступил к созданию нового исторического романа, в котором намерен вывести Сукарно и М. Хатту. X. Б. Яссин, враждовавший с Туром в начале 60‑х гг., заявил, что не видит никаких коммунистических идей в романах его тетралогии. «Прамудья, — сказал он, — эго националист с обостренным чувством гуманизма и социальной справедливости».

Весьма обнадеживающим является то обстоятельство, что линию реалистической, «социальной» прозы П. А. Тура продолжает в своих лучших произведениях молодой балийский прозаик, драматург, публицист и режиссер Путу Виджа (р. 1944 г.). Ряд его произведений (романы «Телеграмма» 1973; «Фабрика»[138] — 1975) были отмечены первыми премиям» на литературных конкурсах. Не избежав увлечения театром абсурда (пьесы «Ох!» и «Это самое») и экзистенциалистскими исканиями («Телеграмма»), Путу Виджайя создал и превосходные реалистические повести «Когда сгущается тьма» и «Фабрика». Последняя — едва ли не первое произведение при орба, носящее черты социального романа. Путу Виджайя рисует паутину обмана, лжи и бесчеловечной эксплуатации, которой опутал своих рабочих растленный и алчный фабрикант–хуацяо Роберт Ли. Автор разоблачает духовную пустоту и одиночество ненасытного богатея, показывает отпор рабочих как старому Ли, так и его сыну, молодому хищнику Джонни. В конце концов рабочие сжигают ненавистную фабрику. И хотя они еще не поднялись выше своеобразного луддизма, до понимания того, что бедствия им несет не предприятие, а их собственная раздробленность и неорганизованность, их акция протеста звучит и как заслуженное возмездие, и как пролог к лучшему будущему. Путу Виджайя показал себя в этой повести превосходным мастером композиции: читатель почти физически ощущает, как нарастает напряжение, разрешающееся взрывом. Язык автора близок стилю П. А. Тура своим лаконизмом, простотой и в то же время выразительностью.

В конце 70‑х гг. Путу Виджайя создал два новых романа: «Вокзал» (1977) и «Поверженный» (1979); в 1981 г. — повесть «Приятель». Все три имели успех.

Архитектура и изобразительное искусство. С начала 70‑х гг. возобновилось бурное развитие строительства в столице. Было наконец завершено начатое еще при Сукарно 28-этажное здание «Висма Нусантара» — самое высокое в Джакарте, где разместились отделения многих американских, европейских и японских компаний и фирм, фешенебельные рестораны. Достроили и воздвигавшуюся свыше 10 лет престижную, крупнейшую в мире мечеть «Истикляль», впечатляющую также пышностью форм. Был построен ряд новых ультрасовременных отелей: «Хилтон», «Боробудур», «Картика Плаза», «Амбассадор», «Мандарин», проложены новые внутригородские трассы (ул. Кунинган, отведенная под застройку посольствами). В новых кварталах поднялся полный экспрессии памятник «Устремившийся в небо», посвященный индонезийским ВВС и расположенный рядом с их главным штабом. На берегу залива Джакарты раскинулся выстроенный группой китайских дельцов фешенебельный парк увеселений и отдыха «Анчол» с отелем, множеством бунгало, кинотеатром, дельфинарием, казино и т. п. По настоянию жены президента Сухарто близ столицы был создан культурно–познавательный национальный парк «Индонезия в миниатюре», воспроизводящий географические, этнографические, архитектурные, религиозно–ритуальные и прочие черты Нусаитары. Строительство этого парка ввиду большой дороговизны вызвало возмущение и манифестации протеста учащейся молодежи. Но если этот объект, имея хотя бы познавательную ценность, был полезным, то покрывшие город густой сетью ночные клубы и рестораны, «паровые бани», под вывеской которых скрывались притоны[139], способствовали дальнейшему падению нравов, деградации моральных устоев общества.

Кое–что, впрочем, делалось и для удовлетворения культурных запросов рядовых джакартцев: по настоянию общественности был построен Культурный центр (ТИМ), располагавший планетарием, выставочным павильоном, кинотеатром, несколькими театральными сценами и лекционными залами и ставший центром культурной жизни столицы. В ТИМе проводились также фестивали зарубежных фильмов, выступления иностранных ансамблей и исполнителей. Стараниями энергичного мэра Джакарты 60‑х — середины 70‑х гг. генерала Али Садикина в старой части города были открыты также Национальная художественная галерея и Музей текстиля.

Однако другие крупные города (уже не говоря о городках) росли далеко не столь динамично. Процветание многих из них (на о. Бали, в Джокьякарте и Соло, в Сурабае и др.) находилось в явной зависимости от развития международного и внутреннего туризма, на что делалась ставка. Менее выгодно расположенные города модернизировались и развивались гораздо медленнее.

Живопись и скульптура с середины 1965 г. мало прогрессировали в своем развитии. Для них стало характерным преобладание формализма, абстракционизма. Реалистическому направлению остались верны лишь считанные художники (Агус Джайя и его брат Отто, Сударното, Сунарсо, Карьоно). В Сурабае получил большую известность реалист–экспрессионист Теджа, индонезийский хуацяо по происхождению.

Патриарх индонезийской живописи Аффанди от реализма и экспрессионизма перешел к прямому абстракционизму, что было тепло встречено на Западе, где художник переждал политические бури Индонезии 60‑х гг. Его дочь и зять Саптохудойо (оба — известные мастера кисти) превратились в художников–дельцов, работающих в формалистической манере в угоду и на потребу Западу. Даже маститому скульптору Эди Сунарсо довелось оказаться перед выбором — формализм или безработица. В манере сюрреализма, подражая своему кумиру Сальвадору Дали, работает сурабайский художник Супоно.

Оплотом абстракционизма оставался Бандунг, курсы изобразительных искусств при его Технологическом институте. Стараниями их директора Ахмада Садали реалистическая школа (или близкие к ней) была практически изжита в этом учебном заведении. Более терпимым был подход руководителей Академии изобразительных искусств в Джокьякарте, где под одной крышей уживались самые различные течения. Однако и здесь формалистическое направление явно доминировало.

Индонезийские правящие круги под аплодисменты Запада поощряют экспозиции абстракционистов. Так, в джакартском ТИМе неоднократно экспонировались выставки художника Амри. Сотни его картин — это цветовые пятна и комбинации геометрических фигур разного цвета. Идейное содержание творчества совершенно выхолощено. Вместе с тем немногие картины Амри, выполненные в реалистической и романтически- экспрессивной манере, обнаруживают в этом выходце из народных низов настоящий, незаурядный, но, к сожалению, нераскрывшийся талант.

Сценическое искусство Индонезии в 1965— 1985 гг., если не считать театра Рендры, развивалось медленно.

Практически профессиональный Лудрук мархаэн и другие труппы яванского лудрука, ставившие во главу угла спектакли на остросоциальные темы, были распущены, актеры подверглись арестам и преследованиям как близкие к КПИ и НПИ. Одним из крупнейших театров времен орба ненадолго стал лудрук Бравиджайя, финансируемый и находящийся под опекой командования одноименной восточнояванской дивизии. Однако в его репертуаре доминировали бытовая драма, непритязательная комедия нравов, мелодрама. Социальное острие и профессиональное мастерство лудрука явно притупились.

Среди новых имен драматургов, режиссеров и актеров следует назвать плодовитого Арифина С. Нура, начинавшего в Мусульманском театре в Джокьякарте, После 1965 г. он создал целый ряд пьес, а в 1968 г. основал для их исполнения собственный театр (Малый театр). Ряд его пьес был посвящен исламской тематике. Например, спектакль «Он пришел, он ушел» повествовал о житии пророка Мухаммада. Позже А. Нур проявил себя как режиссер. Появились и другие полупрофессиональные труппы почти в каждом городе страны (например, Авангардный театр в Бандунге, Независимый театр Путу Виджайя, Народный театр, возглавляемый индонезийским хуацяо Тегух Карья). Но развитие было экстенсивным, распространялось в основном вширь. Перед некоторыми труппами открылись новые возможности: со второй половины 60‑х гг. открылся ряд новых телевизионных студий (Медан, Сурабая), телевидение стало двухпрограммным и цветным, эфирное время удлинилось. В результате в жизнь Индонезии прочно вошел телеспектакль, что обеспечило средства к существованию для многих самодеятельных трупп.

Вся сценическая деятельность с середины 60‑х гг. пребывает под неусыпным контролем цензуры.

Кинематография в 1965—1992 гг. Воцарившаяся после ДТС социально–политическая обстановка в стране исключала постановку в индонезийской кинематографии острых вопросов общественного бытия. Осложнял ситуацию и хлынувший на экраны поток западной (а также японской и гонконгской) киномакулатуры: на сотню примитивных голливудских боевиков и дешевых итальянских «спагетти–вестернов» приходилось едва 5—6 фильмов, составивших гордость киноискусства США. За последние 25 лет Индонезия последовательно пережила три основные «тематические волны» массовых фильмов Запада: ковбойскую, полупорнографическую и лент о мафии, гангстерском терроре, наркомании, полных кровавых натуралистических сцен. Не сходили с экранов фильмы типа «Зеленых беретов» (о насилиях американских десантников во Вьетнаме), фильмы ужасов, бездумные низкопробные комедии и детективы. К сожалению, последовало и жанровое копирование индонезийскими режиссерами некоторых лент такого рода. Так, за демонстрацией «Последнего танго в Париже» последовала лента «Последнее танго в Джакарте», положившая напало полупорнографическим картинам отечественного производства. Все же проявилась и здоровая тенденция спонтанного отпора голливудским штамповкам. Талантливая группа популярных комиков «Квартет Большой Джакарты» во главе, с Бингом Сламетом, например, подвергла осмеянию ряд ходульных приемов и шаблонную. тематику и манеру кинематографии Запада (например, в фильме «Плаксивый ковбой», ряде лент, шаржирующих фильмы ужасов, картины о мафии и т. п.). Они были восторженно встречены зрителями.

У китайского населения городов оставались по–прежнему популярными бойко штампуемые на Тайване, в Сингапуре и Гонконге «черита силах» — примитивные ленты о соперничестве богатырей, наделенных сверхъестественными силой и способностями. Эти «произведения» остаются вне всякой художественной критики. Неоднократные попытки вершителей орба хотя бы ограничить проникновение этих фильмов (вдобавок с диалогом на китайском языке) на экраны каждый раз с успехом саботировались хуацяо — магнатами кинопроката.

Однако рассматриваемый период все же выдвинул немало новых имен кинорежиссеров, сценаристов, актеров, ищущих пути сохранения самобытности индонезийского киноискусства. Среди них были, например, три видных кинорежиссера националистического направления: Турино Джунаиди и два выпускника ВГИКа СССР, ученика С. А. Герасимова Шуман Джайя и Ами Прийоно. Близкую к правосоциалистическим кругам позицию занимал индонезийский китаец Вим Умбох. Мусульманское крыло представляли уже упомянутый Арифин Нур и хорошо известные публике режиссеры старшего поколения Усмар Исмаил, Асрул Сани, Джамалуддин Малик.

Событием в культурной жизни страны стали самобытные фильмы «Дыхание из грязи» Турино Джунаиди и «Чего же ты хочешь, Палупи?» Асрула Сани. Они с сочувствием описывали трагедию «маленького человека» в аду капиталистического города, но решали тему средствами сентиментальной мелодрамы. Шуман Джайя дерзнул экранизировать роман «Атеист». Фильм был тепло встречен зрителями. С успехом прошли содержательные картины Ами Прийоно («Джакарта, Джакарта, Джакарта»), Нико Пеламонии («Закат в Джакарте») и др. Снимались и комедии, но их художественный уровень был крайне невысок. Откликом на ведущую роль армии в общественной жизни явилась лента «Дальний поход дивизии Силиванги».

В 1984 г. Арифин Нур отснял на государственной студии ПФН двухсерийную художественно–документальную картину «Предательство «Движения 30 сентября» и КПИ», сделанную по сценарию некогда известного в качестве писателя–новеллиста генерала, рупора вершителей «нового порядка» Нугрохо Нотосусанто. Фильм снимался 2 года и стоил 1 млрд рупий. Он излагал официальную версию «события 30 сентября 1965 г.», взваливая вину за происшедшую трагедию на КПИ и Сукарно. Цена на билеты была занижена, чтобы фильм просмотрел максимум населения. Однако даже апологеты орба, разделявшие основную идейную концепцию этого «боевика», осудили его создателей за демонстрацию «вульгарных садистских сцен» и упрекнули их в «эмоциональном, а не рациональном объяснении мотивов действий КПИ» в сентябре–октябре 1965 г.

Развитие индонезийской литературы и искусства двух последних десятилетий являет картину духовного застоя, а местами и регресса {изобразительное искусство). Отдельные талантливые и глубокие произведения создаются не в русле, а вне и вопреки господствующей идеологической тенденции.