История катастрофических провалов военной разведки

9. «НИЧЕГО ТАКОГО, О ЧЕМ БЫ МЫ УЖЕ НЕ ЗНАЛИ». Фолклендские острова (1982)

В кулуарах Уайтхолла ходит курьезный анекдот об интервью, взятом у уходящего в отставку сотрудника британского МИДа репортерами ВВС на ступенях здания на Кинг-Чарльз-стрит в начале 1950-х годов. Интервьюер спрашивает самодовольного чиновника, что было для него самой большой проблемой в его блестящей сорокалетней карьере.

Сэр Хамфри отвечает не задумываясь:

— Министерство обороны.

Удивленный репортер спрашивает, каким образом министерство обороны могло быть проблемой для Форин-офиса.

— Каждую пятницу один из этих дубов из военного министерства врывается в мой офис с папкой «Совершенно секретно» под мышкой и сообщает, что где-то в мире опять разразился чудовищный кризис. Потом спрашивает, какие меры собирается принять МИД, чтобы предотвратить войну. Чертовски нетерпеливая публика! Моя обязанность была в том, чтобы успокоить его и просить передать своему министру обороны, что Форин-офис держит ситуацию под полным контролем, так что они могут не беспокоиться. После чего мы все дружно отправлялись за город на уикенд.

— И этим все кончалось, сэр Хамфри?

— Всегда. Чертовки нетерпеливая публика эти парни из Минобороны. Мы успокаивали их, и они уходили от нас счастливыми. Каждую неделю. При этом мы почти всегда оказывались правы.

— Почти, сэр Хамфри? Значит, иногда вы ошибались?

— Очень, очень редко. За все мои сорок лет работы мы ошиблись всего лишь дважды.

— И когда это было, сэр Хамфри?

— Э-э... Дайте вспомнить... В 1914-м и в 1939-м!

Этот анекдот, неизменно вызывающий легкую улыбку у сотрудников министерства иностранных дел Великобритании, упоминает все ингредиенты фиаско разведки, в 1982 году приведшего к войне в Южной Атлантике между двумя странами, связанными давней дружбой.

Фолклендская война стала следствием комбинации таких факторов, как самоуспокоенность, внутриправи-тельственные разногласия и провал национальной политики, — причем с обеих сторон. Провал британской политики в отношении Фолклендских островов был напрямую обусловлен сознательным игнорированием разведывательной информации бюрократами Уайтхолла и их политическими хозяевами на протяжении десятилетий. Фолклендская война не была результатом одной или двух ошибок, или плохой организации, или даже неуважения к более слабому противнику; ей предшествовала долгая история ведомственного высокомерия и самодовольства.

Британцы пользуются среди своих соседей репутацией лицемеров. Заслуженная или нет, она основана не только на их привычке говорить одно, а делать другое (в качестве примера можно привести страсть к морализаторству в массовых периодических изданиях), но и на откровенно нечестном умении делать из нужды добродетель. Так, если какая-либо идея кажется им неприемлемой, британцы либо отвергают ее как вовсе несуществующую, либо вкладывают в нее совершенно иной смысл, который как раз вписывается в рамки проводимой в данный момент политики.

Пример. В 1960-е годы, когда войска блока НАТО стояли на границе с Восточной Германией, потенциальным противником блока был СССР, державший в одной только этой стране 20 тысяч танков. В те времена считалось, что лучшей защитой от танка служит другой танк. Но танки — дорогое удовольствие, и НАТО серьезно уступал своему противнику по их количеству. Армии США и Германии ломали голову над тем, как пополнить свои танковые резервы, чтобы компенсировать свою тактическую слабость. Экономные британцы продемонстрировали выдающийся образец умственной эквилибристики, заявив, что сами испытывают нехватку вооружений, и ловко обойдя проблему танков рассуждением о том, что на самом деле ее не существует, так как их новая схема противотанковой обороны вообще не требует большого количества танков. Их тактическая доктрина, мол, специально рассчитана на применение малого количества танков, так что новые танки попросту не нужны, они, по сути, бесполезное бремя для оборонного бюджета, который и без того перегружен. Этот образчик двоемыслия тогда никого не обманул, однако он отлично иллюстрирует умственный процесс, который в глазах иностранцев выглядит в лучшем случае как самообман, в худшем — как лицемерие.

В науке существует название для феномена, когда люди игнорируют то, что не соответствует их взгляду на мир, либо делая вид, что этой вещи не существует, либо просто уходя от разговора. Психологи именуют это состояние «когнитивным диссонансом»; оно проявляется в раздражающем невнятном бормотании, содержащем не больше смысла, чем лепет ребенка, закрывшего уши ладонями и упорно твердящего: «Я не слушаю, я не хочу слушать, это неправда». В случае едва научившегося говорить малыша такой когнитивный диссонанс может забавлять или раздражать. Для разведки он может быть губительным. В 1982 году когнитивный диссонанс у британских государственных чиновников и членов правительства стал одной из главных причин Фолклендской войны. Британцы игнорировали многочисленные предупреждения разведки единственно потому, что те не отвечали их политическим желаниям и не соответствовали взглядам высокомерного британского МИДа. Британским военным пришлось дорого заплатить за просчеты Уайтхолла.

В основе Фолклендского конфликта лежала проблема принадлежности группы островов в далекой Южной Атлантике, открытых голландскими мореплавателями в 1600 году. В 1690 году капитан Джеймс Стронг присвоил проливу между двумя главными островами имя виконта Фолкленда и покинул этот крошечный архипелаг, расположенный в 400 милях к северо-востоку от южной оконечности южноамериканского континента.

Дело усложнилось тем, что первых поселенцев на Фолкленды доставил француз де Бугенвиль, в 1764 году построивший форт Порт-Луи на восточном острове. На первых порах архипелаг носил французское название lies Malouines, так как напоминал французам острова напротив города Сен-Мало. Год спустя, в 1765-м, на горизонте снова появились британцы. Не зная о присутствии французов на восточном острове, они высадились на западном, подняли флаг, объявили о присоединении территории к владениям короля Георга III и уплыли восвояси.

Год спустя на островах появились первые британские поселенцы, которые к своему удивлению обнаружили процветающее французское поселение Порт-Луи на Восточном Фолкленде. В тот период Франция и Испания были союзниками, и, поскольку весь район подпадал под испанскую юрисдикцию, в 1767 году острова перешли к Испании и стали именоваться Мальвинскими, а Порт-Луи был переименован в Пуэрто-Соледад. В течение трех лет испанцы изгнали британцев. Разразилась дипломати-чесная борьба, проводившаяся в хаосе, характерном для отношений между морскими державами в XVIII веке. Договор 1790 года окончательно закрепил за островами статус испанской колонии со столицей в Буэнос-Айресе, и бронзовая доска осталась единственным напоминанием о притязании британцев на Западный Фолкленд.

С утратой Испанской империей ее территорий в Латинской Америке острова были брошены на произвол судьбы и попали во владычество пиратов. В 1832 году военный корабль Соединенных Штатов «Лексингтон» очистил Пуэрто-Соледад от разбойников и в одностороннем порядке объявил город «свободным от любого правления». От чьего лица было сделано это громкое заявление, остается только гадать. Возникшую неразбериху уладил Королевский флот Великобритании, пославший на место событий хорошо вооруженный военный корабль, и в 1837 году острова были объявлены частью владений британской короны. Именно с этого момента острова стали именоваться Фолклендскими и 1 апреля 1982 года по-прежнему носили это название.

Аргентинцы, которые называют эти острова Мальвинскими, заявили на них свои права еще в начале XIX века, когда свергли испанское колониальное правление; британцы претендовали на острова на том основании, что они непрерывно осваивали их начиная с 1837 года и, самое главное, на том основании, что крошечное население островов состояло из британских подданных, которые хотели оставаться таковыми и имели на это право.

Любой, кто посещал Фолклендские острова, неизменно поражался их отдаленности и унылости. Как выразился один испанский священник в 1760-х годах: «Я прозябаю в этой жалкой глуши, вынося все страдания из любви к Господу». Его настроению созвучны слова одного лейтенанта Королевского военного флота Великобритании, написавшего: «Заявляю, что это самое отвратительное место, где мне когда-либо приходилось бывать».

Два столетия спустя, в начале 1980-х годов, другой офицер британских ВМС описал островитян (или келперов, как они сами себя называют) как «сборище спившихся, опустившихся, аморальных и ленивых отбросов... во всех слоях и за редкими исключениями». Это было резкое, но обоснованное суждение. К 1982 году на островах проживал своеобразный народ, безразличный ко всему на свете и выживавший исключительно за счет денег британских налогоплательщиков и экономической деятельности Falkland Islands Company, пользовавшейся на островах почти феодальными полномочиями. Один член парламента от Лейбористской партии охарактеризовал их жителей как «рабов компании». Это маленькое, эгоцентричное и неустойчивое общество имело лишь одну объединяющую черту: подавляющее большинство хотело оставаться под властью британской короны. С учетом провозглашенного ООН принципа самоопределения народов это желание служило серьезной помехой для вполне объяснимого нежелания британского МИДа, чтобы мнение 1800 отсталых островитян мешало поддержанию хороших дипломатических отношений с 250 миллионами жителей Южной Америки. К несчастью для МИДа, в силу вышеназванного принципа кел-перы располагали правом вето на любое решение министерства, которое не отвечало их узконациональным интересам.

В рамках общего процесса распада империи МИД рассматривал Фолкленды как мелкую, хотя и досадную административную проблему. Для аргентинцев Мальвины издавна были делом национальной чести, а британское владычество — унизительным пережитком колониального прошлого. Большинство стран — членов ООН были на стороне аргентинцев. Камнем преткновения для обеих сторон было упорное нежелание жителей Фолк-лендов признать географические реалии и их стремление оставаться гражданами Великобритании. Согласно статье 73 Устава ООН, гарантирующей право народов на самоопределение, они имели соответствующее право и были полны решимости отстаивать его. С учетом сомнительной внутренней политики, проводившейся многочисленными режимами в Аргентине после 1945 года, трудно осуждать их за такое предпочтение.

Дело дошло до критической точки в 1965 году, когда Генеральная ассамблея ООН под давлением аргентинцев приняла резолюцию № 2065, содержавшую призыв к проведению переговоров между Аргентиной и Великобританией. Вооруженная моральным авторитетом антиколониальной резолюции ООН, Аргентина продолжала решительно настаивать на своих притязаниях, требуя от утомленного британского МИДа вступить в переговоры под эгидой ООН с целью обсуждения условий отказа британцев от их прав на острова. Цели обеих сторон были предельно ясны: говоря словами Саймона Дженкинса, «на самом деле аргентинцам была нужна не сама колония, а право собственности на нее». Что касается британцев, то им не была нужна ни колония, ни право собственности; просто они не знали, что делать с настойчивыми островитянами, висевшими у них на шее, как тот альбатрос на шее у старого морехода, и вопившими о самоопределении. Все это крайне удручало МИД, тем более что ему не удалось заручиться сколько-нибудь реальной политической поддержкой своей политики.

Обсуждения тянулись почти семнадцать лет и закончились войной. В течение этого периода произошла характерная смена ролей: теперь уже британцы постоянно меняли как свою позицию на переговорах, так и ответственных за переговоры в зависимости от того, какая партия стояла у власти, в то время как аргентинцы, опиравшиеся на монолитную команду старых экспертов, имевших четкие политические цели, упорно гнули прежнюю линию. В этой связи рассказывают, например, что когда очередной парламентский заместитель министра иностранных дел Великобритании сбивчиво излагал свою позицию на своем первом заседании, один из опытных аргентинских переговорщиков заметил громким шепотом: «А еще говорят, что у нас нестабильный режим!»

Если позиция Аргентины в переговорах по Фолклендским островам с 1966 по 1982 год оставалась неизменной, этого нельзя сказать о самой Аргентине. Внутренняя политика страны пережила своего рода запоздалое торжество фашизма. Вплоть до середины 1930-х годов Аргентина занимала большое место в сфере торговых интересов Великобритании, например, North British Locomotive Company значительной частью своих прибылей была обязана регулярным заказам из Аргентины. Аргентинский военно-морской флот строился по образцу Королевского флота Великобритании, хотя аргентинская армия создавалась по подобию и под влиянием прусской и немецкой армии. В первой половине XX века тысячи итальянцев, немцев и испанцев стекались в Аргентину, прельщаемые средиземноморским климатом и роскошью Буэнос-Айреса и достопримечательностями Ла-Платы. Они привозили с собой новые идеи.

Эти новые трудящиеся массы в немалой степени способствовали запоздалому всплеску националистических и социалистических настроений, воплощенных в фигуре генерала Хуана Перона. Недаром многие нацисты, бежавшие в 1945 году из Германии, выбирали в качестве безопасной гавани именно Аргентину. Диктатура Перона основывалась на выдвинутой им самим доктрине «интегрального национализма», призванного мобилизовать промышленных рабочих на поддержку системы, подозрительно походившей на однопартийное фашистское государство.

Националистическая идеология Перона пронизала все поры аргентинского общества. Из банального международного спора «Мальвинский вопрос» вырос до масштабов общенациональной идеи, изучаемой в школах, объединяющей все слои общества и имеющей фундаментальное значение для национальной идентичности Аргентины. На фоне этого грубого политического фундаментализма, с одной стороны, и упорства жителей Фолклендов, с другой, изощренная софистика мидовцев, воспитанных в элитных колледжах Англии, зачастую выглядела беспомощной, нерешительной и уклончивой. Имперские пережитки явно смущали чистюль из МИДа, стремившихся избавиться от обязанностей колониальной администрации и вернуться к «настоящей» дипломатии.

Ибо британский МИД решительно не хочет ни за что отвечать. Определять политику и выражать «точку зрения на ситуацию» — вот основная линия поведения Уайтхолла. В структуре якобы аполитичной государственной службы, где любой честолюбец стремится «заняться политикой» и как минимум «консультировать министра», МИД всегда представлял собой никому не подотчетную бюрократию в ее чистейшей форме. Недаром МИД столь тщательно заботится о том, чтобы другие министерства несли ответственность за управление и занимались делом. Пусть они принимают бюджет и отвечают за последствия — МИД имеет дело с идеями и политикой. Как выразился один раздраженный офицер разведки министерства обороны после очередного бестолкового совещания с участием МИДа в 1980-х годах: «Это шлюхи, типичные уайтхоллские шлюхи. Они сидят вокруг этого дурацкого стола и с важным видом рассуждают, зная, что у них власть и влияние — и ноль ответственности. Там, где я работаю, это считается привилегией шлюх. Мы принимаем реальные решения. Мы решаем, как распределить бюджет, а они сидят сложа руки». Это мнение, не во всем справедливое, в те годы нередко можно было услышать в коридорах Уайтхолла.

Тщательно скрываемая неприязнь МИДа к буйному аргентинскому национализму была оправдана в одном отношении: Аргентина действительно была внутренне нестабильной. Эта нестабильность вела к опасной непоследовательности в вопросах государственной политики. Возвращение стареющего Перона к власти в 1973 году вызвало новую волну оголтелого национализма. Бережно возводимая конструкция проводимой МИДом политики закулисных торгов на предмет продажи Фолклендов Аргентине рухнула в одночасье, несмотря на всю свою изощренность. Такое, казалось бы, негромкое событие, как первый гражданский авиарейс между островами и континентом в ознаменование нового договора о воздушном сообщении между Фолклендами и Аргентиной, вылилось в триумфальное перонисгское шоу с участием аргентинских адмиралов в полном обмундировании, гордо позировавших фотографам и высокопарно возвещавших о первом этапе возвращения nuestras Islas Malvinas. Для усмирения возмущенных келперов губернатор Фолклендских островов был вынужден призвать на помощь морских пехотинцев. По мнению главы почтового ведомства, это затормозило прогресс решения проблемы Фолклендов примерно на двадцать лет. Постепенно волнения утихли, но островитяне продолжали относиться к новой пуповине, соединившей их с континентом, как к троянскому коню и потенциальной угрозе своей независимости. Отношения между Буэнос-Айресом и Уайтхоллом стремительно охлаждались.

В 1976 году в Аргентине произошел внутриполитический конфликт: повстанцы левого толка — «монто-нерос» — устроили крупные общественные беспорядки в ответ на жесткую политику пришедшей к власти военной хунты. Аргентинские военные приняли крутые меры против несогласных, подвалы полицейских участков и флотские казармы начали наполняться политическими агитаторами, взятыми под арест «до дальнейшего распоряжения». Мэр Кордовы, не справлявшийся с беспорядками, обратился за помощью к местному военному коменданту. Улицы города в один миг заполнились солда-тами, присланными под предлогом оказания поддержки гражданским властям, но на самом деле для ведения так называемой «грязной войны» с повстанцами-леваками; правительственные круги твердо вознамерились покончить с политическим терроризмом, даже если это пред-полагало нарушение гражданских прав. Вертолеты с захваченными на борту взмывали в воздух над заливом Ла-Плата и возвращались пустыми, списки пропавших без вести становились длиннее, а число рыдающих матерей перед Каса-Росада[16] росло.

С учетом гражданских беспорядков и диктатуры в Аргентине позиция жителей Фолклендов становилась все более бескомпромиссной. Их уже достаточно разозлил доклад Шеклтона 1976 года, где они были представлены едва ли не рабами Falkland Islands Company. Теперь, пытаясь втихую спихнуть их Аргентине, британский МИД фактически передавал британских граждан в лапы жестокой военной диктатуры, вооруженной электрошо-керами и резиновыми дубинками. Для островитян это стало, если прибегнуть к политическому жаргону, козырной картой. Как красочно выразился Саймон Дженкинс, «для парламентариев-лейбористов, равно как и для парламентариев-тори, сама идея передачи жертв капитализма в руки буэнос-айресских палачей была немыслимой». Фолклендское лобби в Лондоне становилось все более активным и влиятельным.

Конфликт постепенно обострялся. В 1976 году аргентинцы тайком заняли Южный Туле, необитаемую островную группу в Южной Атлантике[17]. Британский МИД не только никак не отреагировал на это событие, но даже не поставил его на обсуждение в парламенте. Аргентинцы расценили молчание британцев как согласие на действия в том же духе — главное, без лишнего шума. Правда, возникло одно препятствие. В 1977 году премьер-министр Джеймс Каллагэн обнаружил на дне своего красного чемоданчика записку МИДа, в которой говорилось, что аргентинцы планируют еще одну акцию в рамках своих поэтапных мероприятий, направленных на установление суверенитета над островами. Последовавшие события были достойны телесериала «Да, господин премьер-министр». Невзирая на протесты членов своего правительства, Каллагэн распорядился направить к берегам Фолклендов атомную подводную лодку в качестве фактора сдерживания аргентинского авантюризма (Каллагэн в свое время служил во флоте). Хотя британский МИД заявил, что эта мера не стоила затраченных на нее денег, факты свидетельствуют о том, что в 1977 году ВМС Аргентины, настроенные весьма агрессивно в связи с фолклендским вопросом, воздержались от ответных действий. Кризис утих. Подводные лодки по-прежнему имели вес в глазах аргентинцев.

В 1980 году на Даунинг-стрит верховодила Маргарет Тэтчер, а в Форин-офисе за Латинскую Америку отвечал Николас Ридли. Он вознамерился «решить проблему Фолклендских островов раз и навсегда». К неудовольствию лобби Фолклендских островов он предложил схему «обратной аренды», в соответствии с которой законное право владения островами перешло бы к Аргентине, а та сдала бы острова в аренду Великобритании на 99 лет. Такая мера защитила и гарантировала бы привычный образ жизни островитян, удовлетворила бы чувство гордости Аргентины своим суверенитетом над островами и избавила бы британский МИД от вечной головной боли. Это было бы изящным и практичным решением запутанной проблемы.

Ничего не вышло. Ридли не предусмотрел реакцию фолклендского лобби. В 1980 году парламент решительно отверг его предложение, заодно устроив Николасу Ридли «худший день в его политической жизни». Ридли покинул улюлюкающую палату общин «с побелевшим от бессильной ярости лицом». Фолклендское лобби заблокировало единственное реально осуществимое решение. Островитяне одержали победу.

Аргентина сделала последнюю попытку. В 1981 году в одной из комнат для закрытых заседаний в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке заместитель министра иностранных дел Аргентины Карлос Кавандоли пустил в ход все свое личное обаяние, чтобы развеять сомнения представителей Фолклендских островов. Разыгранная сцена была уподоблена одним обозревателем «искушению Христа Сатаной». Встретившись с делегацией недоверчивых фолклендских островитян, вежливый Кавандоли предложил им все мыслимые уступки: особый статус региональной автономии, сохранение государственного языка, традиций, денежной единицы — все, что угодно, включая новые школы, больницы и дороги. Островитяне отказались.

Как сообщил в 1982 году один источник на Фолклендах, аргентинская сторона во время нью-йоркской встречи настолько отчаянно жаждала сдвинуть дело с мертвой точки, что даже предложила островитянам по «миллиону долларов на семью» за согласие на переход островов под юрисдикцию Аргентины. Далее сообщалось, что келперы якобы выдвинули встречное требование — «по миллиону на человека», причем «только настоящим островитянам», под коими фолклендские традиционалисты явно подразумевали «британских граждан, родившихся на Фолклендах». (Следует подчеркнуть, что это сообщение исходит от единичного непроверенного источника, но, если оно правдиво, из него следует, что даже суверенитет имеет свою цену. Из него также следует, что терпение аргентинцев подвергалось чудовищным испытаниям.)

Разочарование аргентинцев усиливалось. К 1981 году внутриполитическая борьба в стране завершилась разгромом левой оппозиции, но это была «грязная» победа, оставившая после себя горькое наследство зверств, пыток и репрессий военщины. В стране царили уличная преступность, гиперинфляция и массовая безработица. Военное правительство увязло в ожесточенном международном споре с Чили из-за пролива Бигля у мыса Горн. Словом, правящая военная хунта генерала Роберто Виолы страдала как от внутренних, так и от внешних напастей. Только два луча света освещали политическое будущее страны: предложение новой администрации США создать антикоммунистическую коалицию в Латинской Америке (что подразумевало для аргентинской хунты определенную степень международного признания и уважения) и вновь забрезжившая надежда на окончательное решение фолклендского вопроса, которое означало бы торжество государственной внешней политики новой хунты, с начала 1982 года возглавлявшейся армейским генералом Леопольдо Фортунато Гальтиери.

Хунта Гальтиери пришла к власти в декабре 1981 года. Три ее лидера были людьми военной закалки, намеренными разом решить проблемы Аргентины и начать все с чистого листа. «Тэтчерисгский» комплекс рыночных реформ нанес тяжелый удар по обанкротившейся «пе-ронисгской» структуре зарплат, налогов и рабочих мест, а министр иностранных дел Никанор Коста Мендес вернулся в правительство с пакетом не менее радикальных реформ в области внешней политики. При поддержке рейгановской Америки Аргентина взяла в свои руки инициативу в международных спорах и начала делать первые шаги к тому, чтобы стать доминирующей державой в регионе.

Члены хунты Гальтиери понимали, что они должны добиться быстрых успехов. Экономические реформы были болезненными, и в случае отсутствия каких-либо ощутимых успехов строптивые профсоюзы и многопартийная оппозиция могли спровоцировать крупные социальные волнения. Южный вариант «зимы недовольства» казался почти неизбежным. Поскольку инфляция составляла более 140% в месяц, жизнь 28 миллионов аргентинцев в течение южного лета с сентября 1981 по март 1982 года представляла собой настоящую борьбу за выживание. Политические инициативы хунты в тот период создавали впечатление отчаянных действий, продиктованных крайней необходимостью. В отношении Фолклендов хунта Гальтиери применяла простейшую стратегию: оказание дипломатического давления на Великобританию в ООН с одновременной подготовкой к силовому захвату островов на тот случай, если британцы не согласятся на решение проблемы дипломатическим путем.

В начале 1982 года, когда хунта приступила к решительным действиям, британцы, и в частности Форин-офис, изобразили крайнее удивление. Первые признаки нетерпения Аргентины проявились в ходе подготовки к новому раунду переговоров Коста Мендеса в ООН. В одной из статей в аргентинской прессе в январе 1982 года было сказано, что «если следующий раунд переговоров с Лондоном не принесет успеха, Буэнос-Айрес уже в этом году возьмет острова силой». Когда аргентинская делегация отправлялась в Нью-Йорк, в аэропорту ее провожала разгоряченная толпа. Британский МИД расценил это как типичное проявление латиноамериканской экспансивности. Каждая из сторон начала превратно истолковывать позицию другой стороны.

Корни этого непонимания были очевидны: британцы не имели адекватного представления о внутриполитическом давлении, испытываемом аргентинской хунтой, в то время как аргентинцы совершенно неверно истолковывали позицию британского правительства на протяжении последних десяти лет. Реальная британская политика в отношении Фолклендов состояла в затягивании решения вопроса, и аргентинский МИД прекрасно это понимал. Несмотря на определенные дипломатические сдвиги, всякий раз, когда британский МИД поднимал вопрос в парламенте, фолклендское лобби грудью вставало на защиту островитян, желания которых, как убедился бедняга Ридли, служили главным камнем преткновения. Тем не менее, с точки зрения аргентинцев, за минувшие годы британцы подали ряд достаточно четких сигналов, указывавших на то, что они обсуждают проблему островов исключительно для видимости, тогда как на самом деле давно желают избавиться от своего колониального бремени.

Эти сигналы никогда не были частью политики, последовательно проводившейся британскими правительствами в период между 1965 и 1982 годами, однако аргентинцы, видевшие в Мальвинах свою главную внешнеполитическую проблему, думали иначе. Аргентинцы считали, что британцы всеми возможными способами демонстрируют свое желание избавиться от островов. Наконец, британцы сделали несколько однозначных намеков. Когда в 1970-х годах было подписано соглашение о воздушном сообщении между Фолклендами и Аргентиной, аргентинские военные взяли под свой контроль компанию LADE, соединявшую острова с континентом, а топливом острова начала снабжать аргентинская национальная нефтяная компания YPF. Британский МИД расценил это как прагматичные политические шаги, а вечно мнительные островитяне — как рост их жизненного уровня.

В 1981 году произошли два события, подтвердившие точку зрения аргентинцев. Правительство Тэтчер объявило, что антарктический патрульный корабль «Эн-дьюранс» — все, что осталось от Королевского военно-морского флота в Южной Атлантике, — в предстоящем году будет выведен в резерв без замены другим кораблем. Рассказывают, что один сотрудник аргентинского посольства даже позвонил в британский МИД и спросил, можно ли расценивать этот шаг как капитуляцию Великобритании в споре с Аргентиной. Смущенные сотрудники МИДа ответили, что они тут ни при чем, что это решение было принято министерством обороны — и это было правдой. В тот момент заявление правительства было воспринято всего лишь как часть программы по сокращению расходов, инициированной Уайтхоллом и сделавшей новое правительство консерваторов крайне непопулярным среди тех слоев населения, которые привыкли к бездонным карманам государства или своих сограждан-налогоплательщиков, в зависимости от того, по какую сторону политического водораздела они находились. (Интересно, что Маргарет Тэтчер, в 1981 году считавшаяся одним из самых непопулярных премьер-министров в истории Великобритании, в 1983 году одержала убедительную победу на выборах.)

Однако, с точки зрения аргентинского военно-морского атташе в Лондоне адмирала Аллары, вывод военного корабля Королевского флота из Южной Атлантики однозначно свидетельствовал о том, что британцы более не испытывают необходимости в защите Фолклендов. Наряду с информацией о сокращении численности военно-морского флота, содержавшейся в обзорном докладе по вопросам обороны, подготовленном министром обороны Джоном Ноттом в 1981 году, это было четким политическим сигналом Алларе и двум командующим ВМС Аргентины: адмиралу Ломбардо, командующему морскими операциями ВМС, и непредсказуемому и несдержанному, но патриотичному члену хунты адмиралу Анайе, который уже настроился на отвоевание Фолклендов. Анайя питал искреннюю неприязнь к британцам и считал, что победа на море, которая вернет острова Аргентине, станет предметом особой гордости и славы для аргентинского военно-морского флота и достойно увенчает его собственную карьеру.

Второй предполагаемый сигнал, поданный Британией аргентинцам, был серьезным политическим просчетом. После принятия в 1981 году Закона о британском гражданстве жители Фолклендских островов в одночасье лишились своего заветного права на полноценное британское гражданство. Проект закона был разработан британским министерством внутренних дел с целью предотвращения массовой миграции из бывших колоний. Отныне полное британское гражданство могло предоставляться только так называемым «подданным» — лицам, у которых хотя бы один из родителей их родителей (бабушка или дедушка) родился в Великобритании. Келперы, коренные жители Фолклендских островов, никоим образом не подпадали под эту категорию. История не сообщает, какой практический вывод сделал министр иностранных дел из этого закона, когда тот обсуждался в правительстве (если он вообще обсуждался) в контексте возможных последствий для Фолклендов и внешней политики, но, вероятно, справедливо будет предположить, что, предлагая этот закон, министерство внутренних дел меньше всего думало о фолклендских островитянах.

Тем не менее Аргентина восприняла этот закон как недвусмысленный намек британской стороны на то, что миссис Тэтчер и ее кабинет подкладывают мину под постоянное вето островитян на прогресс в переговорах. Случайные события и политические решения складывались в представлении аргентинцев в связную картину британской политики, которая однозначно свидетельствовала о постепенном отказе Великобритании от Фолклендов.

Хотя вина за фолклендскую катастрофу в итоге была возложена на британский МИД, справедливости ради следует сказать, что в середине 1981 года Николас Ридли и его мидовская команда всерьез озаботились проблемой Фолклендов. Однако они не смогли убедить Уайтхолл разделить с ними их озабоченность, да и сами не верили в реальную возможность аргентинского вторжения на острова. Протест британского МИДа в связи с выводом в резерв корабля «Эндьюранс» министерство обороны парировало в типичной для него лапидарной форме: «Форин-офис собирается платить за содержание корабля из своего кармана? Нет? Тогда все вопросы к премьер-министру».

Беспокойство МИДа нашло свое отражение в ряде инициатив Уайтхолла. Министерству обороны было поручено составить план возможных ответных реакций на любые действия Аргентины, направленные против Фолклендов, а правительственный Объединенный разведывательный комитет Великобритании (JIC получил задание провести оценку угрозы. Ни то, ни другое задание не считались срочными (у министерства обороны на составление плана ушло шесть месяцев), и британский министр иностранных дел проигнорировал требование сотрудников руководимого им ведомства передать вопрос на рассмотрение правительства в сентябре 1981 года. «Переговоры продвинулись далеко вперед»,— заявил лорд Каррингтон[18], и это мнение впоследствии стоило ему должности.

На том заседании перед министром лежал отчет JIC от июля 1981 года, содержавший достаточно ясное предупреждение, правда изложенное тем характерным стилем, который представляет собой смесь витиевато сформулированных неопределенностей, допускающих бесчисленные толкования. В оценке JIC были перечислены все очевидные шаги в направлении обострения конфликта, которые могли бы предпринять аргентинцы, но при этом был сделан акцент на дипломатических и экономических мерах. Главным пунктом в оценке JIC было утверждение, что, если усилия британского правительства в ходе переговоров будут расценены Аргентиной как направленные на уступку суверенитета в пользу Аргентины, последняя предпочтет «мирные средства». Однако, как в случае всех добросовестных оценок JIC, анонимные авторы застраховали себя заявлением, что если, с другой стороны, Аргентина не увидит перспектив для мирной передачи островов, тогда «существует большой риск, что она прибегнет к более радикальным мерам, не совместимым с британскими интересами... В таких обстоятельствах не исключены военные меры... включая полномасштабное вторжение на Фолклендские острова».

ФОЛКЛЕНДСКАЯ ВОЙНА. 1982

Относительные расстояния

Это был серьезный материал. К несчастью, на него, похоже, никто не обратил внимания, и меньше всего министр иностранных дел на уже упомянутом заседании в сентябре 1981 года с участием Ридли и его департамента Латинской Америки. В ходе последующих перестановок в кабинете злополучный Ридли был переведен в министерство финансов, а покинутый им департамент отправил письмо с изложением своих тревог британскому послу в Буэнос-Айресе. В крайне недипломатичном ответе посла Уильямса британская политика была охарактеризована как «всеобщий микоберизм»[19]. Уильямс слишком ясно осознавал существующую опасность. «Если министры настолько несерьезно относятся к переговорам с Аргентиной, лучше признаться в этом сразу и ждать последствий»,— написал он в начале октября 1981 года. Вряд ли можно назвать его мнение ошибочным.

Решение лорда Каррингтона не поднимать вопрос в правительстве окончательно остановило процесс. Отчаявшиеся сотрудники Форин-офиса немедленно указали на опасность замалчивания предупреждений разведки о возможных военных действиях Аргентины, к которым она может прибегнуть в том случае, если правительство будет по-прежнему несерьезно относиться к переговорам или вообще откажется от их продолжения. Безрезультатно. В 1981 году главной заботой Уайтхолла было сокращение расходов, а не военные авантюры иностранных государств, которые, по правде говоря, казались немыслимыми. Никто не мог представить, что аргентинцы когда-либо прибегнут к силе. Этого не могло случиться, потому что этого не могло случиться никогда. Налицо был когнитивный диссонанс.

Британское правительство отнеслось бы к аргентинской хунте более серьезно, если бы уделяло больше внимания данным своей разведки. Во всех своих мероприятиях между летом 1981 года и вторжением 1982 года хунта руководствовалась мотивами и чувствами, которых не могли или не хотели понять прекраснодушные обитатели Уайтхолла. Хунта готовилась к решительным действиям. Впоследствии председатель специального комитета Тайного совета Фрэнкс в своем докладе о Фолклендской войне, сделанном после ее окончания, отверг все предположения о беспечности британцев накануне войны, заявив, что «правительство не только не было, но и не могло быть предупреждено заранее... Вторжение на Фолклендские острова нельзя было предвидеть».

Все это лицемерие и вздор. Действительно, Аргентина приняла решение о вторжении 29 марта 1982 года, всего за три дня до его начала, но крупные военно-морские операции никогда не организуются в трехдневный срок. Для мобилизации и подготовки десанта требуется гораздо больше времени. Фрэнкс намеренно возводил бюрократическую ширму, чтобы скрыть разницу между разведывательными намерениями и разведывательными возможностями. Приказ к отплытию, действительно, мог быть отдан всего за три дня до начала операции, но формирование ударной группировки, составление плана и сосредоточение кораблей, орудий, складов, самолетов и людей для вторжения на Фолкленды были результатом решения, принятого примерно четырьмя месяцами ранее. Все это можно было своевременно отследить, но в отсутствие хороших разведывательных ресурсов на территории Аргентины британцы были фатально слепы как к возможностям, так и к намерениям аргентинцев. Несмотря на утешительное заверение Фрэнкса, британцам следовало бы знать гораздо больше о том, что происходит, и Фрэнкс это понимал.

Идея вторжения на Фолкленды изначально принадлежала адмиралу Анайе, командующему ВМС Аргентины. На частном ужине 9 декабря 1981 года он предложил Гальтиери, готовившему государственный переворот с целью отстранения от власти генерала Виолы, поддержку военно-морского флота в обмен на обещание, что флоту будет разрешено «вернуть Мальвины» в 1982 году. Гальтиери согласился и возглавил хунту, а Анайя стал ее членом в качестве командующего флотом. Так формируются кабинеты при военных диктатурах.

В декабре 1981 года небольшая группа сотрудников штаба ВМС под началом адмирала Ломбардо разработала детальный план и 12 января 1982 года под большим секретом ознакомила с ним старших сотрудников штаба военного планирования. О плане не был поставлен в известность ни один гражданский чиновник, даже министр иностранных дел. Интересно, что, когда неутомимый наблюдатель за событиями в Южной Атлантике, капитан корабля «Эндьюрано Ник Баркер 25 января 1982 года в плановом порядке посетил военно-морскую базу в порту Ушуая близ южной оконечности Аргентины, он, судя по всему, сразу подметил, что дело неладно. Капитан рапортовал, что «с ВМФ [Аргентины] что-то происходит... ведут себя очень неприветливо». Разведчики в отделе DI4 (военно-морские силы) никак не отреагировали на этот сигнал.

Внешняя разведка входит в компетенцию трех британских спецслужб: Секретной разведывательной службы (SIS, она же М/6), Центра правительственной связи (Government Communications Headquarters — GCHQ), ответственного за ведение радиоэлектронной разведки, и Разведывательного управления министерства обороны (Defence Intelligence Staff — DIS). Последнее обычно получает информацию от военных атташе при посольствах, которые, как любые другие аккредитованные дипломаты, выполняют не только представительские, но и информационные функции.

В начале 1980-х годов, в разгар холодной войны, Аргентина находилась где-то в нижней части британского списка приоритетов в отношении сбора разведданных. На военных атташе, и в частности военно-морских атташе, лежала обязанность обхаживать своих аргентинских коллег, а не собирать информацию. Их главная задача заключалась в том, чтобы подталкивать Аргентину к импорту британской оборонной продукции. Поскольку ВМС Аргентины имели на вооружении эскадренные миноносцы типа 42 — к этому же типу принадлежали корабли ВМС Великобритании «Шеффилд» и «Ковентри»,— продвижение оборонной продукции, и в частности газовых турбин Rolls-Royce для военных кораблей, занимало гораздо более важное место в списке обязанностей британских военных атташе, нежели сбор информации, который был связан с риском доставить неприятности как стране пребывания, так и его превосходительству послу. SIS была представлена одним сотрудником, который был официально «объявлен» правительству страны пребывания и сфера деятельности которого охватывала всю Латинскую Америку, а не только Аргентину. Три вышеназванных службы отвечали за сбор разведданных по Аргентине, при этом GCHQ специализировался в области радиоэлектронной разведки.

Фактически Аргентиной занимались всего два старших сотрудника разведки. Более широкими возможностями обладал атташе по вопросам обороны при посольстве Аргентины полковник Стивен Лав. Бывший артиллерист, Лав был опытным разведчиком, свободно говорил на испанском и имел большой опыт работы с международными организациями. По чистому совпадению он лично знал шефа резидентуры SIS Марка Хит-кота, отец которого командовал Королевским полком артиллерии, в который двадцатью годами ранее получил свое первое назначение офицер Лав.

В качестве шефа резидентуры SIS Хиткот занимался агентурной разведкой — работой с «человеческими источниками», то есть людьми, имеющими доступ к ценной секретной информации, у которых ее можно было выудить с помощью шантажа или подкупа. Вербовка тайных агентов и работа с ними, как известно любому журналисту или сыщику, требуют больших временных затрат и усилий. Ведение агентов обходится дорого как по времени, так и по деньгам и может действовать на нервы обеих сторон. В 1981 году программа Уайтхолла по сокращению расходов непосредственно затронула сотрудников SIS и их операции. Агенты стоят денег. Вымышленному Джеймсу Бонду не приходилось сталкиваться с трудностями работы на MI6 в начале 1980-х годов, когда эта служба была особенно чувствительна к расходам.

Хиткоту было трудно вдвойне. Во-первых, он был «объявленным» сотрудником британской разведки в Аргентине и вместе со своими аргентинскими коллегами боролся против общих врагов: Советского Союза и Восточного блока. Аргентинская хунта была насквозь антикоммунистической. У Хиткота даже был свой официальный аргентинский офицер связи — Эктор Альсекки из военно-морской разведки Аргентины. Последний сопровождал его буквально на каждом шагу, и Хиткоту было исключительно трудно использовать в качестве источника высшее военное командование Аргентины — самое очевидное место для поиска шпионов или посредников, имеющих доступ к секретным планам Аргентины. Во-вторых, работа Хиткота в Латинской Америке требовала его внимания сразу к нескольким испаноязычным странам. Разведывательное задание Хиткота могло включать в себя хунту в качестве одного из целевых объектов, однако нет никаких свидетельств его успехов в этом направлении, даже если он и рискнул бы сыграть в столь опасную игру.

Но и атташе по вопросам обороны Лав не мог позволить себе такую роскошь, как поиск секретной информации. Если бы он занимался какой-либо деятельностью, которая могла дискредитировать посольство (например, тайным шпионажем), посол Уильямс выслал бы его из Буэнос-Айреса ближайшим рейсом. Тем более что Уильямс, профессионал до кончиков ногтей, слишком хорошо осознавал потенциально опасную шаткость положения Британии и принципиально отвергал любые действия, которые могли бы ухудшить это положение. (Впоследствии Уильямсу пришлось дорого заплатить за свой прагматический подход. После войны дипломаты, придерживавшиеся той абсолютно здравой точки зрения, что Британия не должна занимать жесткую позицию в отношении Аргентины, если она не готова подкрепить эту позицию реальной силой, были потихоньку выведены из игры.) Словом, Лав был вынужден проявлять крайнюю осторожность при сборе разведывательной информации.

Деятельности военных атташе неизбежно мешает их несколько аномальное положение временных дипломатов в составе команды профессионалов, работающих в посольстве на постоянной основе. Если военный атташе не станет «своим парнем» в этой спаянной команде — либо как лицо номер три в миссии после посла и начальника канцелярии, либо как остроумный и обходительный светский человек, либо как блестящий знаток страны пребывания, включая любые комбинации этих трех типов,— он вряд ли будет чувствовать себя в своей тарелке среди коллег из МИДа. Если профессиональные отношения между военным атташе и другими членами дипломатической команды не складываются, неизбежно возникают трения, которые часто приводят к беде. Хороший военный атташе старается никогда не забегать вперед своих хозяев из МИДа. В конце концов, ему платит МИД, а не министерство обороны. Как однажды сухо заметил один военный атташе, занимавший эту должность в течение многих лет: «Никогда не забывайте, что ми-довцы всего лишь терпят вас... они считают себя умнее всех, даже если порой надевают непарные носки. Вы должны стараться понравиться им».

Все это подтвердилось в случае полковника Лава. Тем не менее ему удалось собрать проницательное и точное досье. Поскольку Аргентиной в то время управляла военная хунта, его отчет содержал более глубокий политический подтекст, чем можно было ожидать от традиционного отчета военного атташе. Лав умел высказывать военно-политические соображения в такой форме, в какой этого не умели делать обычные дипломаты, и он имел на редкость свободный доступ в военные круги благодаря международному воинскому братству. Лав также имел возможность пользоваться широким ассортиментом открытых источников, таких как газеты, журналы, радио и телевидение, а также отраслевые и специальные журналы. Данные из этих источников в течение всего 1981 года и первых месяцев 1982 года постепенно складывались в его сознании в связную и тревожную картину. В то время как Лондон пребывал в самоуспокоенности, беспокойство полковника Лава росло с каждым днем. В начале 1982 года, после долгих пререканий с кассирами МИДа, он за свой счет посетил Фолклендские острова, хотя теоретически они не входили в зону его ответственности.

Секретный доклад Лава от 2 марта 1982 года — примечательный и в своем роде образцовый документ. В нем содержится ясное предупреждение об ужесточении политического курса аргентинских военных и прослеживается четкая связь между потребностью хунты Гальтиери в смелом жесте для внутреннего потребления и использованием силы как следствием провала англо-аргентинских переговоров. Затем полковник Лав переходит к подробному анализу возможных вариантов военных действий Аргентины, включающих в себя демонстрацию военно-морской мощи Аргентины в районе островов в качестве предупреждения Соединенному Королевству или вторжение с целью захвата островов силой. В заключение — возможно, с оглядкой на вышестоящих «политиков», сидящих в Форин-офисе в Лондоне,— он пишет: «Приношу свои извинения... если я работал с неполным знанием территории, которая теоретически находится вне моей компетенции (и, возможно, пришел к выводам, противоположным официальным точкам зрения, в которые я не посвящен)». Полковник Лав твердо отстаивает свою позицию даже в официальном документе, рискуя навлечь на себя насмешки мидовцев: «Тем не менее я уверен, что теперь, когда переговоры зашли в тупик, мы, разведывательный аппарат, должны ясно отдавать себе отчет... что существует военная угроза... а те силы, от которых исходит эта угроза, явно находятся в моей компетенции».

Полковник Лав отправил свой меморандум в министерство обороны (DIS), в разведотдел, отвечающий за разведку в Латинской Америке (DI4) и Робину Фирну, чиновнику МИДа, ответственному за Фолкленды. Он также отправил копию Рексу Ханту, губернатору Фолклендских островов. Чиновник МИДа устало написал на своей копии: «Подозреваю, что документ был отправлен по просьбе посла. В нем не говорится ничего такого, о чем бы мы уже не знали». Другой рукой было добавлено: «Да, тем не менее это полезный документ, и его копия была отправлена в Минобороны. Меня беспокоит лишь то, что такого рода незапланированный визит может оказаться напрасным». Копия для министерства обороны, похоже, не циркулировала за пределами службы, куда она была адресована, хотя составленный по ней протокол был распространен по другим службам. Рассерженный полковник Лав устроил «страшный скандал» в DIS, когда по возвращении в Лондон после войны обнаружил, что его разведывательный отчет не был распространен и что в связи с его предупреждениями не было предпринято никаких адекватных, с его точки зрения, действий.

В тот момент, когда SIS полностью сосредоточилась на сотрудничестве с аргентинцами в борьбе с коммунизмом в Латинской Америке, а военный атташе был вынужден по крупицам выуживать полезную информацию из аргентинской прессы, очень многое зависело от радиоэлектронной разведки GCHQ — только она могла своевременно предупредить о любой готовящейся агрессии против Великобритании. Деятельность британской радиоэлектронной разведки в тот период определялась секретным соглашением с США по разделению ответственности за объекты радиотехнической разведки во всем мире. Это соглашение «Великобритания — США» фактически поделило мир на зоны сбора информации. Южная Америка являлась зоной ответственности Агентства национальной безопасности США.

Радиотехническая разведка требует минимум четырех основных условий: подходящее место для поимки сигналов, персонал со знанием иностранных языков для сбора, сопоставления и интерпретации данных, четкие политические указания в отношении приоритетности целей и, наконец, способность взламывать коды других стран. Британский GCHQ не имел постоянных пунктов сбора информации в Южной Америке, среди его сотрудников лишь единицы владели испанским, и перехват аргентинских радиопереговоров не входил в число его приоритетных целей. Отделы J и К Центра правительственной связи имели разные размеры — отдел J контролировал страны социалистического содружества, в то время как гораздо меньший по размерам отдел К контролировал остальную часть мира. Главная станция GCHQ, контролировавшая всю Африку и Южную Америку, находилась на острове Вознесения в населенном пункте Твин-Боутс на склоне вулкана.

Единственным другим ресурсом, имевшимся в распоряжении GCHQ, было военное судно «Эндьюранс», списанное в конце 1982 года. Его капитан Ник Баркер говорил, что «реальным оружием корабля „Эндьюранс” была его система радиоэлектронной разведки и прослушивания». Последнее из условий, требующихся для ведения радиоэлектронной разведки, — способность взламывать коды других стран — является самой секретной и закрытой областью из всех. Когда какая-либо служба узнает, что ее код взломан, она просто меняет свои системы, аппаратуру или шифры, и взломщикам приходится начинать все заново. Мы знаем, что в описываемый период британцам удавалось читать аргентинские коды. Об этом заявил бывший заместитель министра иностранных дел лейборист Тед Роуленде в палате общин во время ожесточенных субботних дебатов, развернувшихся в связи с началом войны. Он сообщил парламенту, что в его бытность заместителем министра (всего двумя годами ранее) «для органов разведки Аргентина была открытой книгой». Последовавшая политическая перебранка явилась ярким доказательством того, что в этих словах содержалось прямое указание на возможности британской радиоэлектронной разведки в описываемый период.

США получали радиосообщения через свою станцию в Панаме и, возможно, через свое посольство в Буэнос-Айресе. Ни одно из сообщений ни от одного из партнеров не содержало никаких конкретных данных о готовящемся вторжении на Фолкленды. В марте 1982 года активизация радиоразведки (судя по позднейшим докладам, сигналов было очень много) сопровождалась сосредоточением военно-морского флота Аргентины. В этом не было ничего необычного. Аналитики радиоэлектронной разведки и сотрудники DI4 знали, что аргентинский ВМФ собирается проводить плановые ежегодные учения вместе со своими уругвайскими соседями, и расценили сбор флота как часть обычной подготовки к учениям.

При отсутствии «человеческих источников» на местах, в условиях, когда военные атташе были жестко связаны различными ограничениями и протоколом, при двусмысленной радиотехнической информации единственной реальной возможностью слежения за действиями Аргентины оставалась воздушная и космическая разведка. У британцев не было самолетов-разведчиков в Южной Атлантике. Объединенный центр воздушной разведки (Joint Air Reconnaissance Intelligence Centre — JARIQ на авиабазе Брэмптон довольствовался объедками, время от времени падавшими со стола его богатых американских коллег. Национальное управление воздушно-космической разведки США имело два стратегических ресурса — разведывательные спутники и самолеты-разведчики «Черный дрозд». Если даже какой-либо из этих двух воздушных источников США за первые три месяца 1982 года получил какую-либо ценную информацию, он, судя по всему, не уведомил об этом JARIC, не говоря уже о британском министерстве обороны и британском разведывательном сообществе. Вряд ли стоит этому удивляться, если принять во внимание, что даже в описываемый кризисный для Великобритании период американские спутники КИП в основном следили за советскими действиями в северном полушарии, а не за Южной Атлантикой.

Поскольку все ее потенциальные разведывательные источники и службы были обессилены, отвлечены на другие дела или попросту отсутствовали, Великобритания летела навстречу фолклендской буре практически вслепую. У британцев оставалась последняя надежда на заполнение разведывательного вакуума — «внешние сношения», что на жаргоне разведчиков означает получение информации от других стран. Для британцев главное место среди таких стран всегда занимали США. Так называемые «особые отношения» исторически восходили к обмену разведывательной информацией между Рузвельтом и Черчиллем и всегда составляли прочную основу отношений между правительствами QUA и Великобритании.

К несчастью, в преддверии Фолклендской войны 1982 года тесные англо-американские узы заметно ослабли. Создается впечатление, что американцы не особо стремились к сотрудничеству со своим ближайшим союзником. Это может объясняться лишь тем, что у Америки были свои собственные планы на Аргентину. Галь-тиери должен был возглавить антикоммунистическую кампанию директора ЦРУ Кейси в Центральной Америке. Американцы остро нуждались в «дешевых», идейных, испаноговорящих антикоммунистах, желательно с опытом подавления повстанцев «левого» толка, которые могли бы послужить в качестве тарана в борьбе ЦРУ с сандинистским режимом в Никарагуа. Кейси даже добился выделения на свою программу 19 миллионов долларов и во время визита Гальтиери в Вашингтон в ноябре 1981 года почти наверняка дал генералу санкцию на переворот с целью свержения его предшественника Виолы, который тот и совершил 22 декабря.

Полюбовная сделка между Гальтиери и ЦРУ фактически означала оттеснение Британии на второй план. Америка всегда подчеркнуто холодно относилась к британским притязаниям на Фолкленды: право QUA безраздельно распоряжаться западным полушарием, вытекавшее из доктрины Монро, заставляло Штаты занимать двойственную позицию в отношении фолклендского вопроса. В результате последний разведывательный источник, на который могла надеяться Британия, не был для нее полностью доступным — по крайней мере до того момента, как разразился серьезный вооруженный конфликт.

Государственным органом, ответственным за контроль над всеми британскими разведывательными оценками, является Объединенный разведывательный комитет Великобритании. JIC вышел на первое место среди других организаций подобного рода в годы Второй мировой войны. Под давлением судьбоносных событий в период между 1939 и 1945 годами как текущие, так и долгосрочные оценки JIC приобрели точность, четкость и оперативность, принесшие им заслуженное признание. В военное время Черчилль требовал реальных прогнозов, основанных на неопровержимых фактах и тщательном анализе. После 1945 года опасности и тревоги холодной войны вынуждали оттачивать умения, в результате JIC стал не только надежным источником национальных стратегических разведывательных оценок, но и фильтрующим механизмом, собиравшим все разведывательные источники за одним столом с целью сглаживания противоречий между различными службами. Система работала эффективно. Управление национальных оценок США могло только завидовать авторитету JIC, чьи доклады, свободные от ведомственных амбиций, сыграли большую роль в предотвращении конфликтов между различными службами (вроде тех, что раздирали американскую разведку после 1960 года).

Тем не менее в Уайтхолле непрерывно велась бескровная борьба за контроль над влиятельными ресурсами, которые могли бы произвести впечатление на министров. Борьба велась не только за плоды деятельности JIC, но и за контроль над самим комитетом. МИДу удалось вырвать контроль из рук военного министерства в 1940 году. Когда разразился Суэцкий кризис, в пределах секретариата кабинета министров было создано новое специальное управление, контролировавшее и направлявшее деятельность JIC от лица секретариата, а не МИДа. Однако МИД по-прежнему в значительной степени контролировал деятельность JIC благодаря своему постоянному председательству в комитете. Таким образом, МИД имел двоякую возможность влиять на политику — не только как primus inter pares[20] в многочисленных региональных подкомитетах JIC, известных как группы текущей разведывательной информации, но и как организация, поставляющая постоянных председательствующих при составлении национальной оценки. Такая схема более чем устраивала МИД.

Несмотря на увеличение объема настораживающей информации и рост политической напряженности в период с декабря 1981 по февраль 1982 года, JIC не придавал проблеме Фолклендов первостепенного значения. Даже упоминавшийся нами отчет JIC от июля 1981 года был охарактеризован после кризиса одним информированным источником как «обычный ежегодный отчет, отличавшийся от предыдущего разве что именами лидеров хунты». Не существует никаких свидетельств в пользу того, что после захвата власти Гальтиери в декабре 1981 года JIC произвел новую разведывательную оценку с учетом произошедших перемен. Группа текущей разведывательной информации по Латинской Америке (LACIG) в период с июля 1981 по январь 1982 года собиралась восемнадцать раз, но фолклендский кризис, похоже, ни разу не появлялся в ее повестке дня. Только после открытия финального раунда двусторонних переговоров в Нью-Йорке в январе 1982 года МИД наконец поручил комитету составить новую оценку, которая могла бы служить обзорным документом для очередного заседания комиссии по военной и внешней политике кабинета министров, запланированного на 16 марта 1982 года. Таким образом, британцам недоставало не только информации, но и расторопности.

Аргентинцы не страдали подобной бюрократической инертностью. После того как 12—13 января штаб адмирала Анайи уведомил избранных офицеров о секретном плане вторжения, оставалось только решить, какой из вариантов, предлагаемых «двухколейной» стратегией Аргентины, следует выбрать — мирный или военный. Это решение зависело от результата двусторонних переговоров в ООН в начале 1982 года.

Переговоры между Аргентиной и Соединенным Королевством в январе 1982 года потерпели фиаско. Британцы предложили в будущем повторить традиционный вялотекущий раунд дипломатических встреч и в очередной раз поздравили себя с изящным уходом от решения проблемы и приобретением нескольких спокойных месяцев для увещевания непреклонных островитян (тем более что положение хунты Гальтиери оставалось крайне неустойчивым). Аргентинцы же в очередной раз убедились, что британцы продолжают тянуть канитель и что переговоры ведут в никуда. Встреча закончилась принятием ставшего уже привычным краткого и бессодержательного коммюнике.

Лидеры хунты в Буэнос-Айресе пришли в ярость: они хотели усиления дипломатического давления на британцев, а не принятия пустого документа. Похоже, британцы не понимали, что их тактика затягивания решения проблемы подталкивает Аргентину к выбору другой колеи своей политической стратегии — к использованию силы. К ужасу британских дипломатов, правительство Аргентины на следующий день, 2 марта, выпустило свое собственное одностороннее коммюнике, где было прямо заявлено:

На встрече в Нью-Йорке... представители рассмотрели предложение Аргентины о встречах, целью которых является признание суверенитета Аргентины над Мальвинами... получение осязаемых результатов... так как время не терпит. Аргентина вела переговоры с Великобританией... терпеливо и добросовестно в течение пятнадцати лет. Новая схема представляет собой эффективный шаг, нацеленный на быстрое разрешение спора, однако, если этого не произойдет, Аргентина оставляет за собой право остановить действие этого механизма и самостоятельно выбрать процедуру, в наибольшей степени отвечающую ее интересам.

Встревоженный Форин-офис немедленно потребовал разъяснений по поводу этого одностороннего заявления. Министр иностранных дел Аргентины Никанор Коста Мендес и его представитель в ООН Энрике Рос клялись, что, если переговоры пойдут хорошо, не будет никаких проблем. Но было уже слишком поздно. Несмотря на утешительные заверения дипломатов, аргентинская военная хунта и, в частности, военно-морской флот теперь были решительно настроены на другой вариант. Фитиль Фолклендской войны был подожжен.

Последовавший инцидент был чистой воды фарсом и авантюрой. До сих пор неясно, в какой степени это было намеренным вводом в заблуждение и в какой — испытанием терпения британцев. 19 марта 1982 года группа патриотически настроенных аргентинских рабочих компании по торговле металлоломом высадилась со вспомогательного судна аргентинского ВМФ «Буэн Сусесо» на студеный берег острова Южная Георгия в 800 милях к востоку от Фолклендов. Высадившиеся торопливо подняли аргентинский флаг, дали ружейный залп и спели государственный гимн. Их начальник сеньор Давидофф заявил, что партия в количестве 41 человека прибыла на остров для выполнения давнишнего договора по сбору всего лома со старых китобойных судов в гавани Лейт-Харбор (что соответствовало истине), и предложил сотрудникам местного отделения Британской службы изучения Антарктики помощь своего врача и медицинских работников, если те в ней нуждаются. Командующий ВМФ Аргентины адмирал Ломбардо был взбешен: эта получившая широкую огласку выходка ставила под угрозу секретность его плана вторжения на Мальвины; она не могла не заставить британцев насторожиться. Адмирал Анайя развеял его страхи: британцы не предпримут никаких действий.

Форин-офис пришел в замешательство. Фолклендская проблема превратилась в «кризис Южной Георгии». Начался обычный обмен дипломатическими нотами, причем МИД Аргентины изображал полное неведение. Затем 22 марта пришла новость, что «Буэн Сусесо» и команда сборщиков металлолома во главе с сеньором Давидоф-фом покинула остров. Однако спавшее было напряжение резко усилилось, когда стало известно, что судно «Эндыоранс», проведав об оставшихся-таки на острове десятерых аргентинцах, взяло курс на Южную Георгию, чтобы забрать их и доставить в Порт-Стэнли.

Полковник Лав — похоже, единственный, кого беспокоил растущий кризис и кто мог глядеть на происходящее с точки зрения Буэнос-Айреса, британского МИДа и вооруженных сил как Британии, так и Аргентины одновременно,— на сей раз встревожился не на шутку. 24 марта он отправил в британское министерство обороны сообщение, подкреплявшее его более ранние предупреждения. Он сделал особый акцент на том, что корабль британского ВМФ рискует быть перехваченным (его коллега военный атташе предупредил его, что аргентинские корабли вышли в море) и что любая попытка снять с острова оставшихся на нем аргентинцев будет расценена как провокация и вынудит аргентинские военно-морские силы принять «меры по спасению».

Предупреждение полковника Лава пришло слишком поздно: 25—26 марта три аргентинских военных корабля направились к Южной Георгии с задачей преградить путь кораблю «Эндыоранс». Ник Баркер благоразумно ретировался и начал игру в прятки с аргентинским флотом в пустынных водах Южной Атлантики. Лорд Каррингтон, к тому времени встревоженный не меньше своего атташе в Буэнос-Айресе, предупредил миссис Тэтчер и ее кабинет запоздалым и нерешительным намеком на «возможное столкновение».

GCHQ подтвердил, что в направлении фолклендских вод движутся два фрегата и что дизель-электрическая подводная лодка «Санта-Фе» получила приказ высадить на острова разведгруппу спецназа. На фоне сигналов разведки о закрытии доступа гражданским лицам на аргентинскую континентальную военно-морскую базу Пуэрто-Бельграно, продвижении оперативного соединения военных кораблей с 900 морскими десантниками на борту в восточном направлении и снятии части кораблей с ежегодных совместных аргентино-уругвайских учений, с учетом сообщений радиоэлектронной разведки о радиопереговорах аргентинцев на предмет количества королевских морских пехотинцев в Порт-Стэнли (гарнизон постепенно сокращался) и с учетом необычных маневров ВВС Аргентины эти действия могли означать только одно — подготовку к вторжению.

Имея в своем распоряжении такую разведывательную картину, утром 30 марта группа текущей разведывательной информации по Латинской Америке провела заседание под патронажем МИДа. Несмотря на доступ ко всей этой информации, группа пришла к утешительному заключению, что «вторжение не является неизбежным». Сосредоточение сил вполне объяснимо, заявила группа, ибо, цитируя слова посла Уильямса в Буэнос-Айресе, «аргентинцы не намерены предпринимать активных действий по разрешению конфликта, предоставляя событиям развиваться своим чередом и продолжая наращивать свои силы в регионе». Точка зрения посла была приправлена цитированием заверений Коста Мендеса и Роса, отрицавших какое бы то ни было военное давление. В ответ на все более настойчивые расспросы британского посла они даже на этой поздней стадии продолжали упорно твердить, что при условии добросовестного ведения переговоров британцы могут не опасаться каких-либо внезапных военных действий. Вполне возможно, что Коста Мендес и Рос действительно знали не больше или, по крайней мере, немногим больше того, что говорили, так как хунта не доверяла политикам и в целях секретности сообщала Коста Мендесу абсолютный минимум о своих военных планах.

Невероятно, но даже 30 марта 1983 года, всего за пару дней до катастрофы, люди, отвечавшие за национальную разведывательную оценку Великобритании, продолжали внушать себе столь ложное чувство безопасности. Получив все мыслимые предупредительные сигналы, они — или сотрудники МИДа, курировавшие деятельность JIC в тот период, — словно умышленно закрывали глаза на факты. Причины этого, похоже, кроются в иллюзорном представлении о реальности, глубоко укоренившемся в обитателях Уайтхолла и особенно Форин-офиса. Во-первых, британцы ужасно боялись спровоцировать аргентинскую военщину на насильственные действия. Избрать альтернативную линию поведения — встретить военную угрозу во всеоружии — означало бы ввести войска в «Фолклендскую крепость», а это было бы затратным мероприятием. В 1981 году, когда Уайтхолл сотрясали призывы к сокращению расходов на оборону (по иронии судьбы в 1981 году военно-морскому флоту Аргентины предложили купить по бросовой цене новый британский авианосец типа «Инвин-сибл» — ив 1982 году аргентинцы, возможно, пожалели, что не купили его, когда была такая возможность), любая политика, поддерживавшая дополнительное финансирование военных нужд «вне региона», приравнивалась к умопомешательству. Не считая чисто формального присутствия гарнизона на Фолклендах, единственным средством, остававшимся у британцев, было дипломатическое урегулирование. Альтернативы попросту не существовало.

Во-вторых, Форин-офис убедил себя, что одностороннее аргентинское коммюнике от 2 марта следует принять за чистую монету. В этом коммюнике аргентинцы объявили предельным сроком переговоров конец 1982 года. Разумеется, никакое суверенное правительство не могло решиться на такую глупость, как резко изменить свои планы и вторгнуться на Фолкленды.

Третья ошибка Уайтхолла состояла в боязни поднять ложную тревогу. В 1977 году в Южную Атлантику была за большие деньги направлена атомная подводная лодка, и аргентинцы никак на это не отреагировали. Министерство обороны восприняло их бездействие как доказательство того, что военная сила может действовать как сдерживающий фактор, однако МИД и остальной Уайтхолл посчитали эту меру затратной и бесполезной. Разведывательное сообщество больше всего на свете боялось приобрести репутацию сеятелей паники.

Интересно, что подобные опасения были и у аргентинской хунты. Зная о козырях, имевшихся в руках Уайтхолла, — ядерных субмаринах и мощной международной поддержке в случае оккупации островов Аргентиной — лидеры хунты понимали, что для успешной реализации своего плана по захвату островов без лишнего шума они должны действовать одновременно быстро и осторожно. Поэтому когда лидеры хунты узнали, что британцы информированы о выходе аргентинского флота в море (20—22 марта), они приступили к активным действиям, чтобы предупредить любую ответную реакцию британцев. Решение о вторжении, скорее всего, было принято на заседании в пятницу 26 марта и предусматривало бескровную победу (до сих пор неясно, было ли оно принято коллективно или лично адмиралом Анайей, стремившимся реабилитировать свой флот). В субботу 27 марта Коста Мендес объявил о принятом решении ошеломленным старшим дипломатам аргентинского МИДа, и в воскресенье 28 марта на рабочих столах сотрудников группы текущей разведывательной информации по Латинской Америке и других аналитиков разведки начали расти кипы свежей информации в ожидании их возвращения на работу в Уайтхолл на следующий день.

ЮЖНАЯ АТЛАНТИКА. 1982

Несмотря на развернутую Великобританией в последнюю минуту отчаянную активность, инструктажи и предупреждения, 2 апреля 1982 года аргентинские коммандос высадились в Маллет-Крик на юго-восточном побережье острова Восточный Фолкленд. Оставшись незамеченными, они подхватили свое снаряжение и сделали переход через болотистые холмы к Муди-Брук на окраине Порт-Стэнли, где на рассвете атаковали казармы британских морских пехотинцев, поливая бараки и тенты автоматическим огнем и забрасывая их фосфорными гранатами. Они могли себя не утруждать. Полностью предупрежденные о начале вторжения, не в последнюю очередь благодаря торжествующим сообщениям аргентинского радио, морпехи к тому моменту надежно окопались на оборонительных позициях вокруг резиденции губернатора. Битва за Фолкленды началась.

В тот день она закончилась в 08.30. Окруженный девятью сотнями вражеских солдат с крупнокалиберным оружием и не имевший путей к отступлению губернатор Хант приказал своему крошечному отряду, в десять раз уступавшему противнику в численности, сложить оружие. Морпехи подчинились, но перед этим успели уложить нескольких аргентинских коммандос, имевших неосторожность высунуться на открытое место. На снимках, облетевших весь мир и вызвавших шок у британских военных, были запечатлены гордые королевские морские пехотинцы с поднятыми вверх руками, сдававшиеся в плен аргентинцам. Позднее британские офицеры вспоминали, что они никогда раньше не наблюдали волны коллективного гнева, подобной той, которая охватывала солдат, видевших эти снимки. Победоносные аргентинцы посадили британских пехотинцев на суда и отправили их восвояси вместе с протестующим губернатором и теми из местных жителей, кто пожелал покинуть остров.

Как показало последующее развитие событий, аргентинцы совершили ошибку, дав взбешенным морским пехотинцам возможность отомстить за свое унижение. Многие из тех, кто участвовал в отвоевании Фолклен-дов после высадки Британского экспедиционного корпуса, были членами «Морской бригады 8901», состоявшей из бывшего фолклендского гарнизона Королевской морской пехоты во главе с майором Майком Норманном. Морские пехотинцы, все до одного волонтеры, вернулись в виде роты «Джульет» в составе 42-го батальона коммандос. В июне 1982 года рота участвовала в штурме высоты Маунт-Харриет вместе с коммандос полковника Ника Бокса, и этот штурм с точки зрения профессиональных военных был самой выдающейся ночной операцией пехоты со времен Второй мировой войны.

Реакции на вторжение в Буэнос-Айресе и Лондоне резко отличались друг от друга. На Пласа-де-Майо торжествующие аргентинцы распевали до хрипоты свой государственный гимн и размахивали флагами. Расстрелы демонстраций, происходившие на той же площади месяцем ранее, были забыты. В случае генерала Галь-тиери испытанный диктаторский прием использования вооруженного вторжения на территорию другого государства для отвлечения внимания от внутренних проблем и объединения нации сработал идеально. Срывающимся от волнения голосом он объявил толпе, что его хунта всего лишь «выражает волю народа». Толпа взревела от восторга.

Лондон онемел от шока. В довершение всех бед правительство в буквальном смысле потеряло контакт с событиями. Связь между Лондоном и Фолклендами прервалась в одночасье. В течение всей той «черной пятницы» общественное мнение оставалось без поводыря. Уайтхолл впал в состояние ступора. Как писал Макс Гастингс, «чиновники и политики говорили шепотом, словно пережили какую-то чудовищную утрату». По словам другого наблюдателя, «люди собирались по углам небольшими группами и о чем-то шептались. Это напоминало римский сенат непосредственно перед убийством Юлия Цезаря».

Не желая смириться с поражением, вина за которое целиком лежала на «этом рассаднике малодушия», как она окрестила МИД, Маргарет Тэтчер настроилась на борьбу. У нее не было выбора. С учетом тяжелой атмосферы взаимных обвинений, царившей в ту пятницу, субботние дебаты в парламенте обещали быть жаркими. Британские правительства уходили в отставку по гораздо менее значительным причинам, в воздухе парили призраки Идена и Чемберлена. Правительство тори 1982 года, и без того крайне непопулярное, выглядело загнанным в угол.

Тэтчер проявила твердость. Стоя перед истошно голосящей палатой общин, она признала прошлые неудачи и заявила о своей решимости восстановить британскую честь. Заручившись поддержкой адмирала сэра Генри Лича, первого морского лорда, уверившего ее (в попытке спасти Королевский ВМФ от сокращения финансирования, как утверждали циники), что флот сумеет отвоевать острова, и своего заместителя Уильяма Уайтлоу, сказавшего ей, что, если она не настоит на своем, к воскресенью они все останутся без работы, Тэтчер приказала направить к Фолклендам крупное военно-морское соединение.

Это распоряжение было встречено с ура-патриотическим восторгом в Британии и с удивлением в остальной части мира. Дипломатические источники осторожно намекали, что, если бы аргентинская хунта заранее знала о такой резкой реакции британцев, она бы никогда не стала вторгаться на Мальвины. Но теперь у Аргентины уже не было пути к отступлению. С обеих сторон разведкой были сделаны серьезные просчеты. Как заявил один аргентинский дипломат: «Мы никогда не предполагали, что британцы отправят экспедиционный корпус. В противном случае у скептиков в Буэнос-Айресе нашлись бы мощные аргументы, чтобы отговорить военно-морские силы от захвата островов».

Ход Фолклендской войны подробно изложен в многочисленных документах. Пока британцы пытались сформировать объединенный экспедиционный корпус со всеми его резервами и снаряжением для проведения военных действий в 8000 милях от родных берегов, дипломаты отчаянно пытались найти компромиссное решение. Однако аргентинцы, вернув себе острова, отнюдь не намеревались отдавать их обратно. Британская бульварная пресса красочно расписывала бедственное положение островитян, притесняемых «военной диктатурой банановой республики».

Это было злостной клеветой на аргентинскую оккупацию. Аргентинские военные на Фолклендах были самыми мягкими из тиранов. Во многом благодаря тому, что во главе аргентинцев стоял всеми любимый, дружелюбный и деликатный бригадный генерал Марио Бенха-мин Менендес, в свое время работавший на островах, хорошо знавший островитян и свободно говоривший на английском, их краткое правление было своего рода эталоном нормальности. Как вспоминала одна островитянка:

Меня нисколько не пугало, что здесь аргентинцы. Они не общались с нами и старались не беспокоить нас без повода. Вы не успевали разглядеть их, как они тут же скрывались из виду. Я испугалась по-настоящему всего один раз — это было в тот день, когда Стэнли заняли британские десантники. Они вели себя как футбольные хулиганы с оружием в руках, стреляли во все стороны, мародерствовали, кричали, и я чуть не сошла с ума от страха, когда они попытались изнасиловать меня... британцы — вот кого я по-настоящему испугалась.

Действительно, единственным заметным проявлением насильственного введения аргентинцами своего режима, помимо комендантского часа и отключения света по вечерам, был приказ о переходе на правостороннее движение. Если какой-либо островитянин начинал возмущаться этим предписанием, аргентинцы деликатно указывали на то, что так будет безопаснее для всех, включая островитян, поскольку Порт-Стэнли в настоящий момент заполнен грузовиками с восемнадцатилетними новобранцами за рулем, не имеющими представления о том, как ездить по левой стороне улицы. Островитянин со вздохом соглашался.

И все же факт оставался фактом: аргентинцы захватили суверенную территорию силой оружия. В тот момент, когда дипломатический раунд в Нью-Йорке под председательством США, казалось, близился к компромиссу, Королевский военно-морской флот был вынужден прийти в состояние боевой готовности. В течение следующих двух месяцев, по мере постепенного перехода от морской блокады к полномасштабной воздушной, сухопутной и морской войне, в море тонули военные корабли, с неба падали горящие самолеты и в траншеях на серых склонах гор пехотинцы с почерневшими от копоти лицами забрасывали друг друга гранатами и кололи штыками. 14 июня 1982 года все было кончено; над Порт-Стэнли развевался «Юнион-Джек», и тысячи замерзших и усталых аргентинских солдат брели в аэропорт, чтобы быть отправленными на родину — разбитыми и униженными. Многие из их командиров улетели еще до начала последнего наступления британцев, чем вызвали бескрайнее удивление у аргентинских новобранцев и навлекли на себя открытое презрение победителей.

Цена оказалась высокой. Более тысячи человек погибли и более двух тысяч получили ранения. На отвоевание островов было израсходовано огромное количество британской крови и денег — по иронии судьбы, намного больше, чем стоило бы содержание корабля «Эндью-ранс» или пары других военных судов в Южной Атлантике для защиты британских интересов в 1981 году. После войны уже не могло быть и речи о передаче островов

Аргентине, так что в результате одного из типичных парадоксов истории для жителей Фолклендов дело кончилось тем, что на место одной оккупационной армии пришла другая. В 1986 году для защиты островитян была выстроена новая дорогостоящая военно-воздушная база, и к затратам Великобритании на оборону заморских территорий прибавилась стоимость содержания крупного бездействующего гарнизона из трех родов войск. Вопрос об уступке островов Аргентине отпал на долгое время.

Рассуждая задним числом, понятно, что всего этого можно было избежать. Обе стороны конфликта ввели друг друга в заблуждение. Различие между фолклендским кризисом и многими другими международными конфликтами заключается в том, что ни одна из сторон не хотела воевать. Четкий сигнал или добросовестная интерпретация разведывательных данных наверняка изменили бы ход событий.

В основе конфликта лежали два важных момента. Британцы никогда по-настоящему не понимали, с каким трепетом аргентинцы относятся — обоснованно или нет — к nuestras Islas Malvinas. Достаточно было осмотреть тела погибших в бою аргентинских солдат и увидеть поздравительные письма, адресованные безымянными аргентинскими школьниками «нашим храбрым солдатам на Мальвинах», чтобы понять, насколько глубоко было укоренено притязание на острова в национальной жизни и культуре Аргентины. Ученики начальной школы охотно писали «моему старшему „брату” на островах». Аргентинская угроза всегда была серьезной. Британские послы и военные атташе понимали это и докладывали наверх, но, преломляясь в искажающей призме эгоизма и холодного рассудка Уайтхолла, латиноамериканская страстность приобретала черты пустопорожнего шума и буффонады.

Это был серьезный просчет. Если аргентинская угроза действительно была реальной, получалось так, что британцы блефуют. В этом состояла вторая причина конфликта. Невозможно было даже представить, чтобы в 1979—1981 годах правительство Ее Величества занялось обороной Фолклендов. Это было немыслимо для Уайтхолла, всецело озабоченного сокращением государственных расходов, необходимость в котором была вызвана реальной угрозой государственного банкротства в 1978—1979 годах, заставившей чиновников пойти на поклон в Международный валютный фонд.

Госпожа Тэтчер сформулировала эту проблему в своем выступлении перед палатой общин после вторжения: «В прошлом уже неоднократно возникала угроза вторжения. Единственным способом... предотвратить ее было бы держать там крупный флот... Ни одно правительство не могло позволить себе этого... это потребовало бы огромных расходов». В результате, столкнувшись с реальной угрозой, британцы не предпринимали никаких усилий ни по урегулированию проблемы путем переговоров, ни по отстаиванию своей позиции, пока уже не стало слишком поздно. Британцы не только блефовали, но даже не попытались провести различие между угрозами Аргентины применить военную силу и теми реальными действиями, к которым могла бы прибегнуть Аргентина, если бы решила проверить, блефуют британцы или нет.

Британцы оказались примерно в том же положении, в каком находились израильтяне перед войной Судного дня 1973 года. Израильтяне настолько часто позволяли египтянам вводить себя в заблуждение, что в конце концов на самом высоком уровне приняли решение игнорировать любые тактические военные индикаторы предстоящего нападения, чтобы сконцентрироваться исключительно на политически обусловленных стратегических предпосылках как абсолютных индикаторах враждебных намерений (таких как альянс Египта и Сирии). Сталкиваясь с регулярными угрозами со стороны Аргентины, британцы проявляли еще большую беспечность, чем израильтяне. Они не разработали вообще никакой более или менее цельной системы индикаторов реального нападения. Они либо игнорировали проблему, пребывая в полной уверенности, что вторжение не может состояться в принципе, либо, в лучшем случае, позволяли сотрудникам МИДа самим определять разведывательные индикаторы, устраивающие МИД. Это был непростительный идеализм, хотя бы потому, что аргентинцы не читали сценарий МИДа даже с малой долей тех усердия и прилежания, с какими это делали заместители министра иностранных дел Великобритании. На основании сказанного можно обозначить главный разведывательный просчет, лежащий .в самой основе фолклендского конфликта: британский МИД никогда не пытался взглянуть на ситуацию глазами противника. Британцы не приложили ни малейших усилий к проведению разведывательной оценки угрозы Фолклендам с точки зрения Аргентины.

Любая подобная оценка высветила бы два решающих изменения в ситуации в 1982 году: во-первых, аргентинцы перестали надеяться на переговоры с Британией как на средство восстановления своего суверенитета над островами, во-вторых, Британия четко просигнализировала о своем намерении избавиться от Фолклендов (островитяне перестали быть полноценными британскими гражданами, а сторожевой корабль Королевского ВМФ был списан без замены). С аргентинской точки зрения это были совершенно недвусмысленные сигналы. При таком стечении обстоятельств любое нормальное правительство, имеющее территориальные притязания, попыталось бы добиться расположения островитян, вложило бы деньги, начало бы пропагандистское наступление и постепенно погасило бы подозрительность и упрямство келперов теми экономическими благами, которые благодаря более тесной интеграции потекли бы к ним с южноамериканского континента.

Хунта генерала Гальтиери, однако, не была нормальным правительством, как это особенно любил подчеркивать Форин-офис. Чтобы понять это, не нужно быть экспертом по Аргентине. Хунта была националистическим авторитарным режимом в стране с отчаянным экономическим положением и металась в поисках какого-нибудь способа отвлечь недовольных граждан от их внутренних проблем. В обстоятельствах 1982 года шанс группы политически безрассудных южноамериканских генералов добиться своих целей долгим, политически сложным и затратным путем практически равнялся нулю. Думать иначе означало бы не считаться с опытом и здравым смыслом.

В отличие от многих других критических разведывательных суждений, данное суждение не является взглядом на события прошлого с высоты настоящего. В то время оно было столь же самоочевидным, как и сегодня. Недостатки хунты были заметны всем, однако голос разума, похоже, не дал команду использовать это здравое суждение в оценках JIC или каких-либо других британских разведывательных оценках, делавшихся в то время дипломатами, сотрудниками разведки или теми (наиболее виновными из всех), кто объявлял себя подлинными экспертами по зарубежным странам в целом и Аргентине в частности и кто фактически возглавлял различные разведывательные комитеты Соединенного Королевства, — сотрудниками британского МИДа.

Количество пунктов в обвинительном акте растет. Даже если мидовцы не обратили должного внимания на недостаток у хунты накануне февраля 1982 года свободы действий, они не могли не обратить внимание на другое предупреждение — то, которое было преподнесено им на блюдечке в марте 1982 года, когда сеньор Давидофф и его команда мускулистых молодых людей с короткими стрижками бодрым шагом сошли на берег острова Южная Георгия, чтобы начать свою деятельность по «сбору металлолома». Это было настоящее испытание британцев на решительность. Высадка, которая почти наверняка была произведена с молчаливого согласия военно-морских сил и была заранее запланированной, захватила национальное воображение аргентинцев. Британцы, со своей стороны, поначалу заколебались, а затем обострили ситуацию, послав на место событий сторожевое судно «Эндьюранс», на редкость плохо оснащенное. Генералу Гальтиери не было направлено никакого ультиматума, а британские дипломаты в ООН изобразили лишь легкое возмущение.

Причина была простой: британцы не видели каких-либо свидетельств вторжения на Фолклендские острова, и Форин-офис не решался рекомендовать правительству меры, которые могли бы настроить аргентинцев еще более враждебно или стоить денег британскому налогоплательщику. Это была экономическая политика умиротворения. Единственным надежным фактором военного сдерживания могло бы стать регулярное скрытое патрулирование подводных лодок в водах Фолклендов. Это было бы единственной угрозой, на которую Аргентина не могла бы ответить. При всей своей дороговизне такая мера помогла бы политикам выиграть время и помешала бы столь унизительному разоблачению британского блефа.

Ни одно из вышеприведенных соображений не объясняет поразительную пассивность и инертность Уайтхолла в марте 1982 года. Это был настоящий коллективный психологический провал. В качестве единственно рационального объяснения напрашивается наш старый приятель «когнитивный диссонанс». Этого не должно было произойти, это не вписывалось ни в идеологию Уайтхолла, ни в сценарий Форин-офиса. Это было своего рода «защитное избегание» неприятной реальности. Британцы дошли до такой точки, когда у них не было никакой другой политики в отношении Фолклендов, кроме надежды и упования на Всевышнего. В подобной ситуации для учреждения или индивидуума нет ничего более нежелательного, чем услышать, что назревает какая-то большая беда. Этим отчасти объясняется неспособность разведслужб собрать информацию по Аргентине и игнорирование разумных политических мер по защите британских интересов в случае необходимости. Подобно пациенту, подозревающему о своей смертельной болезни, Уайтхолл, похоже, меньше всего хотел услышать точный диагноз, подтверждающий его худшие опасения. Лишь этим можно объяснить коллективное отрицание неприятной реальности в 1982 году. Удивительная способность британцев видеть совокупность фактов и отрицать не только их смысл, но и само их существование, в очередной раз ввела их в заблуждение.

Впрочем, самообман, основанный на неверной интерпретации или игнорировании информации, был проблемой не только британцев. Способность Аргентины к самообману в некоторых отношениях проявлялась еще сильнее. Несмотря на грубые попытки журналистов изобразить хунту исключительно как группу безумных националистов, существуют многочисленные свидетельства того, что за их действиями стояла продуманная стратегия и что попытки усилить напряженность составляли неотъемлемую часть их политики по оказанию давления на британское правительство и его проверке на способность к решительным действиям. Члены хунты, скорее всего, не имели большого выбора, став, по словам Ричарда Лебоу, «заложниками национальных страстей, которые они сами же и разожгли». Взяв единожды выбранный курс, они могли двигаться только вперед. Отход от этого курса почти наверняка привел бы к политической катастрофе. Торжества, состоявшиеся неделей ранее на Пласа-де-Майо, могли легко вылиться в выступления против хунты, подобные тем, что имели место месяцем раньше. В то же время возвращение Фолклендов Аргентине означало бы национальное единение и усиление политической легитимности. Не меньше британцев генерал Гальтиери и его коллеги были заинтересованы в неверном толковании намерений другой стороны. Значительно позже Гальтиери признавался: «Уверяю вас: хотя реакция [отправка военной экспедиции] англичан в принципе была возможной, хунта полностью ее исключала. Лично я слабо верил в ее возможность и полностью ее исключал».

У Гальтиери были все основания для такого мнения. Хотя истинные взгляды Британии были ему неведомы, ее действия говорили о многом: Британия хотела раз и навсегда избавиться от проблемы Фолклендов. Корреспондент Times в Буэнос-Айресе сообщал, что, по мнению аргентинских официальных лиц, игнорирование Британией аргентинских провокаций в марте 1982 года служит ясным свидетельством того, что она больше не хочет заниматься этой проблемой. В этом смысле пассивность британцев спровоцировала хунту на вторжение.

В своих действиях генерал также руководствовался мнением мировых экспертов, в соответствии с которым в случае оккупации Фолклендов британцы уже не смогли бы их отвоевать. Адмиралы США в открытую говорили журналистам, что британский экспедиционный корпус будет «слишком слабым, недостаточно крупным и находящимся слишком далеко от родных берегов, чтобы достичь своей цели». Кроме того, опыт свидетельствовал о том, что у экспедиционного корпуса не будет достаточной воздушной мощи. Если даже ведущие мировые эксперты в военно-морском деле единодушно сходились в таком мнении, генералу Гальтиери тем более можно было простить его уверенность в победе.

После Фолклендской войны это особое мнение было косвенно подтверждено из одного весьма неожиданного источника. В годы холодной войны Великобритания поддерживала осторожную и крайне непрочную связь с Советской армией. В июле 1982 года некий советский генерал тайно обратился к одному британскому офицеру с предложением об обмене информацией по наиболее важным предметам между советскими и британскими разведчиками. Удивленный британский офицер согласился и после консультации с не менее удивленным МИДом задал русскому в качестве пробного камня вопрос на тему, имевшую в то время большую важность для технической разведки. Русский офицер кивнул, задумался, а потом дал короткий, но — как впоследствии подтвердилось — абсолютно честный ответ о секретных возможностях одного из видов советского оружия. Закончив, он повернулся к британскому офицеру и сказал: «А теперь, товарищ, настал черед моего вопроса от лица нашего МИДа: как на самом деле вашему чертову экспедиционному корпусу удалось отвоевать Фолкленды?»

Последним разведывательным просчетом генерала Гальтиери была недооценка своего оппонента — такого же, как и он, лидера нации, только в женском платье. Здравый смысл подсказывает, что если вашему противнику грозят национальное унижение и потеря своего поста, он сопротивляется этому столь же энергично, как это делали бы вы на его месте. Если бы лидеры хунты располагали качественной аналитической информацией о своем противнике, они бы знали, что воинственные британцы, толпящиеся в пабах и барах, непременно захотят сражаться, даже если мидовцы с их более утонченными душами будут выступать против войны, и что избранный народом лидер, который не сумеет уловить настроения масс и восстановить попранную национальную честь, очень скоро лишится своего поста и уважения нации. Хунта не имела представления о британском характере и свойственной ему агрессивности. Разведслужбы хунты не удосужились проинструктировать ее ни относительно характера британцев, ни относительно последствий для других колониальных территорий Британии, включая Гибралтар, Гондурас и Белиз, если бы вторжение на Фолкленды осталось безнаказанным. Таким образом, существовали веские причины предполагать, что Британия ответит на насилие насилием, и эти причины были очевидны любому «наблюдателю за Британией» в аргентинской разведке. Это необходимо было довести до сведения лидеров аргентинской хунты. Госпожа Тэтчер была не единственным лидером, которого жестоко подвели собственные разведывательные службы.

Любое упоминание о Фолклендской войне вызывает у аналитиков разведки чувство разочарования и уныния. Было достаточно много сигналов, но они были проигнорированы. Все, кто работал в Уайтхолле в тот период, знали, что эта война не должна была произойти. Равным образом по окончании войны все искренне восторгались торжеством британского оружия. Тот же Королевский флот спас не только свою репутацию, но и само свое существование — если бы Аргентина вторглась на острова годом спустя, экспедиционный корпус уже не удалось бы сформировать, поскольку все суда были бы распроданы. Однако, что бы ни говорил Фрэнкс в своем докладе, разведывательное сообщество знало правду: Аргентина рассматривалась как обитель мира в обстановке холодной войны и не принималась в расчет как потенциальный противник. Лишь очень немногие сотрудники разведки курировали целевые объекты в Латинской Америке или в «остальном мире». Основной целью был Советский Союз.

Фолклендская война дала множество уроков. Моряки узнали, что дешевая пластиковая изоляция электропроводки и дешевые синтетические брюки могут быть смертоносными во время пожара на судне. Сотрудники разведки поняли, что поспешно скопированные страницы из справочника по боевым кораблям и чьи-то личные фотографии в качестве единственного источника более-менее сносных снимков военных самолетов, взлетающих с неизвестных аргентинских аэродромов, не могут служить заменой свежим разведывательным данным. Штаб оборонной разведки убедился, что подробные сведения о радиоэлектронном оснащении ракет союзных государств (например, о частотах повторения импульсов французской противокорабельной ракеты Exocet) могут быть столь же насущно необходимыми, как аналогичные сведения о советских ракетах, и что зачастую их бывает гораздо труднее раздобыть. И наконец, Уайтхолл осознал, что британскую национальную разведывательную оценку нельзя доверять министерству, чей главный интерес состоит в том, чтобы игнорировать информацию, не согласующуюся с его собственной политикой консультирования министров. Одной из первых потерь той войны стала потеря британским МИДом постоянного председательства в Объединенном разведывательном комитете. Одним из последствий доклада Фрэнкса, сделанного в 1983 году, был переход J1C в ведение координатора разведки, работающего с независимым штабом оценки; отныне МИД был всего лишь одним из участников групп текущей разведывательной информации.

Самым ценным из всех приобретений в результате той войны стала «кривая вероятности», или Кривая опасности, которая с середины 1980-х стала появляться на стенах кабинетов в органах разведки всех стран НАТО. Эта кривая убедила даже самых консервативных политиков в наличии взаимосвязи между наиболее серьезными и наиболее вероятными опасностями, причем Фолклендская война пришлась на точку пересечения средней вероятности и средней опасности. Стало ясно, что в дальнейшем разведка должна учитывать вероятные риски, а не только самые худшие ситуации. На похоронах погибших британских солдат правительство Ее Величества внезапно осознало, что помимо Советского Союза в мире существуют и другие опасности. «Нерегиональные конфликты» мгновенно стали популярным предметом для изучения в штабных колледжах по всему миру.

Рис. 3: Кривая опасности показывает, что наиболее серьезная опасность (например, ядерная война), как правило, является наименее вероятной. Наиболее вероятной опасностью является терроризм, но он представляет меньше всего опасности для государства. Труднее всего судить об опасности средней степени вероятности. Классическим примером здесь является Фолклендская война 1982 года. Нападение НАТО на Сербию и Косово в 1999 году показывает, насколько легко ограниченные военные действия могут перерасти в масштабную войну.

Завершающее слово о Фолклендах стоит дать британскому МИДу, той организованной массе мужчин и женщин, которая после войны, в отличие от своих торжествующих коллег в британских вооруженных силах, находилась в удрученном состоянии. Во время парада победы в октябре 1982 года, когда по улицам лондонского Сити гордо маршировали королевские морские пехотинцы и десантники-парашютисты, один честолюбивый чиновник МИДа нагнулся к сотруднику разведки министерства обороны, наблюдавшему вместе с ним с балкона за процессией.

— Полюбуйся, Гарри. Вот наглядный результат того, что происходит, когда страшно непопулярный заурядный автократ прибегает к безумной военной авантюре за рубежом, чтобы завоевать дешевую популярность и избавить себя от ответственности за провал внутренней политики.

Человек из DIS понимающе кивнул:

— Ты абсолютно прав, Чарльз. Гальтиери и его хунта крупно просчитались.

Человек из МИДа возмущенно фыркнул:

— При чем тут Гальтиери? Я имел в виду Маргарет Тэтчер!