История «Майн Кампф». Факты, комментарии, версии

Вена… была и осталась для меня… самой основательной школой в моей жизни… Здесь я получил основы всего моего мировоззрения и политический образ мышления, которые впоследствии требовалось дополнять лишь в частностях и которые никогда больше не покидали меня… В этот период, в форме образа мира и моего мировоззрения, образовался гранитный фундамент моих сегодняшних действий. К тому, что во мне сформировалось тогда, мне потребовалось прибавить лишь немногое, а менять не пришлось ничего.

Адольф Гитлер, «Майн Кампф»

Глава 5 «ВЛАСТЬ ПОБЕДОНОСНОГО МЕЧА»

Эта часть книги¹, в которой сопоставляются основные представления и принципы мировоззрения Гитлера и его решения с момента официального заявления им о легальности² своей деятельности, с формулировками в «Майн Кампф», убедительно демонстрирует, как необходимо было до 1933 года внимательно читать эту книгу, и регистрировать утверждения Гитлера не только в архивах. «Что будет делать Адольф Гитлер?», многозначительно спрашивало издательство «Эхер Ферлаг» уже на следующий день после «прихода Гитлера к власти», в рекламном анонсе книги «Майн Кампф», и в поучающем тоне продолжало: «Теперь каждый, друг он или враг, не может пройти мимо работы Гитлера».

Хотя почти все без исключения высказывания Гитлера были буйно-откровенными и зловеще-однозначными и вряд ли могли вызвать иное толкование, книга стала бестселлером с миллионными тиражами — и не только в Германии. Если бы книгу прочли, то такие ее формулировки, как, например, что до 1914 года была упущена возможность «сведения счетов с марксизмом»³, о войне, о расово-идеологической основе отношений с другими народами и об оценке международных союзов, вызвали бы большее внимание, а не просто лишь равнодушное безразличие или малодушное неприятие. Так, в 15-й главе 2-го тома, озаглавленной «Право необходимой обороны», написано: «Если бы к началу войны (1914 года. — Примеч. авт.) и во время войны двенадцать или пятнадцать тысяч этих иудейских губителей народа обработать отравляющим газом, так, как это сделали на полях войны с сотнями тысяч наших лучших германских работников из всех слоев народа и всех профессий, то миллионы жертв на фронтах не стали бы напрасными. Наоборот, уничтожение в нужный момент двенадцати тысяч негодяев, возможно, спасло бы жизни миллиона порядочных, ценных для будущего немцев»⁴.

А в 14-й главе 2-го тома по вопросу о «союзе Германии с Россией» он говорит: «Союз, цель которого состоит не в подготовке к войне, — бессмысленный и никчемный. Союзы заключают только для борьбы. И если в момент подписания союзного договора противоречия могут еще быть далеко впереди, перспектива военного осложнения, тем не менее, является внутренним побудительным мотивом для него»⁵.

Важнейшими основами мировоззрения автора книги «Майн Кампф» были требования завоевания чужих территорий путем захватнической войны⁶, одновременное уничтожение евреев на завоеванных территориях — едином большом пространстве⁷ Европы и баз за морем, расово-идеологическая переделка немецкого народа и безусловный суверенитет управляемого тоталитарно национал-социалистического «расового государства».

Уже одна только констатация того, что под словом «суверенитет» Гитлер понимал не гарантированное законное право, а безусловную частную независимость государства и его народа, которые могут прокормить себя собранным на своей земле урожаем и имеют силу защитить эту землю, делает понятным, что реализация идей книги «Майн Кампф» может иметь опасные последствия*.

Международные экономические соглашения Гитлер отвергал⁹. Без обиняков он пишет в «Майн Кампф»: «Болтовня об “экономическом ”завоевании мира была, наверное, величайшей глупостью, когда-либо взятой в качестве руководящего принципа государственной политики… При этом в преступлении участвуют наше профессорское историческое учение и взгляд на историю, что вряд ли можно исправить, и это — убедительное доказательство того, что многие люди “учат ” историю, но не понимают ее или даже не чувствуют»¹⁰. Уже начиная с 1926 года из книги «Майн Кампф» (2-й том) можно было отчетливо видеть, чего следует ожидать в случае, если Гитлеру удастся захватить власть. Например, в 14-й главе он пишет: «Земля, на которой германские крестьянские поколения издавна рождали своих могучих сыновей, одобрит ввод в бой нынешних сыновей, а ответственных государственных мужей, хотя и преследуемых в настоящее время, в будущем оправдают от вины в убийстве и жертвоприношении народа»¹¹. Часто Гитлер пишет: «Также, как наши предки не с неба в подарок получили землю, на которой мы живем сегодня, а завоевали ее, жертвуя своими жизнями, то и для нас тоже в будущем земля и, вместе с ней, жизнь для нашего народа не будет народной милостью, а будет взята властью победоносного меча»¹². То, что Гитлер не знал угрызений совести, видно уже из его слов: «Право покоится… лишь на силе завоевателя»¹³. Уже в первом томе своей книги он формулирует: «Природа не знает политических границ. Сначала она расселила живые существа на этом земном шаре, а затем наблюдает за свободной игрой сил. Сильнейший духом и усердием получает, как ее любимое дитя, права на господство в жизни»¹⁴. Из этого ясно, что Гитлер относит понятие суверенитета только к государствам¹⁵, обладающим сравнительно большой территорией; потому что «на самолете», как говорил он в одном выступлении, «можно пересечь нашу германскую территорию всего за четыре часа. Это больше не территория, сама по себе обеспечивающая защиту, как у России, где лишь один размер создает мощь и высокий коэффициент безопасности»¹⁶. И в «Майн Кампф» он пишет: «Лишь достаточно большое пространство на этой земле обеспечивает народу свободу существования… Как здоровое соотношение можно рассматривать лишь такое состояние, когда собственная земля обеспечивает народу достаточно продовольствия. Любое другое соотношение, даже если оно сохраняется сотни или тысячи лет, будет, тем не менее, нездоровым и, рано или поздно, приведет к ущербу, если не к уничтожению, такого народа. Только достаточно большое пространство на этой земле гарантирует народу свободу существования»¹⁷. В том же духе он разъяснял ведущим генералам 23 мая 1939 года: «Жизненное пространство, соответствующее величине государства, является основой для любой державы. Какое-то время от него можно отказываться, но затем обязательно приходит решение проблемы тем или другим способом»¹⁸.

Гитлер исходил из представления, что его учение учитывает законы природы, поэтому его требование использования этих законов в политике было лишь логическим следствием; природа, учил он, передает свое распространяющееся до известных границ плодородие земли на самоутверждение, отстаивание своей самостоятельности в беспощадной «игре свободных сил»¹⁹ постоянно размножающихся живых существ. Он подробно разъясняет: «Без сомнения, плодородие земли можно увеличить только до известных пределов. Но не бесконечно. Поэтому увеличение численности германского народа, без опасности голода, лишь определенное время может обеспечиваться за счет повышения качества использования нашей земли. Но этому противодействует тот факт, что потребности жизни, в целом, растут быстрее, чем численность населения. Потребности людей в питании и одежде из года в год будут увеличиваться и сегодня, например, их нельзя сравнивать с потребностями наших предков сто лет назад. Также ошибочно думать, что рост продукции является предпосылкой для увеличения численности населения: нет, этот фактор действует лишь до определенной степени, при условии, по крайней мере, что часть продуктивности земли будет использоваться для удовлетворения возросших потребностей людей. Даже при возрастающем ограничении, с одной стороны, и величайшем усердии, с другой, тем не менее, тоже когда-то наступит момент достижения предела, который определяется только размером территории»²⁰. В том же духе он в 1929 году писал в своей «Второй книге»: «Сегодня германский народ, еще меньше, чем в годы мира, в состоянии прокормить себя на своей земле. Все попытки, как путем повышения урожая, так и путем возделывания всех свободных земельных участков, увеличить производство продуктов питания, неспособны прокормить наш народ за счет собственной земли. И именно поэтому германский народ сегодня не может быть больше сыт на своей земле. Любое дальнейшее повышение ее производительности не может обеспечить увеличения численности нашего населения, а будет полностью использовано для увеличения общих жизненных потребностей отдельных людей»²¹.

Довольно легко обнаружить, что эти представления не были исключительно результатом рассуждений Гитлера, он перед написанием книги «Майн Кампф» достаточно глубоко знакомился с учением Ратцеля и Макиндера, а, кроме того, знал теорию мюнхенского геополитика Хаусхофера (который даже иногда посещал его и Гесса в тюрьме Лансберга-на-Лехе во время работы над книгой «Майн Кампф»²²), являющуюся, впрочем, своеобразной переработкой учения Томаса Роберта Мальтуса. Мальтус, защищавший в начале XIX столетия теорию о том, что численность населения растет быстрее, чем урожайность почвы, и поэтому происходят перенаселенность и неизбежно голод, войны и эпидемии, нашел в лице Гитлера одного из внимательных учеников. Если английский теолог и политэконом позднее рекомендовал в качестве выхода из дилеммы — ограничивать население с помощью ограничения рождаемости и интенсивного подъема сельского хозяйства, то Гитлер — со времени написания книги «Майн Кампф» — искал выход в захватнической и уничтожающей войне. Он хотел войны, не потому, что она должна была его прославить (как этого хотел его прежний боевой товарищ Эрнст Рём), а потому, что она казалась ему средством достижения цели²³, необходимостью и исторически решающим шагом к реализации своих мировоззренческих идей²⁴.

Затем он также делает вывод: «В том, что… этот мир издавна ведет тяжелейшую борьбу за существование человечества, никто не может сомневаться. В конечном счете, всегда побеждает стремление к самодостаточности. Оно, как мартовское солнце — снег, расплавляет так называемый гуманизм, эту смесь глупости, трусости и воображаемого всезнания. Человечество выросло в вечной борьбе — в условиях вечного мира оно погибло бы… Только в размере пространства обитания народа заключается важнейший фактор, определяющий его внешнюю безопасность. Чем больше это пространство, имеющееся в распоряжении народа, тем выше его естественная защита; потому что всегда легче достигают цели военные наступления на народы, спрессованные на малом клочке земли, чем — на государства, имеющие большую территорию. Поэтому в одних только размерах территории государства уже заключается определенная защита от опрометчивых нападений, так как успех такого нападения может быть получен лишь после долгой и тяжелой борьбы, следовательно, для нападающего риск необдуманного нападения будет слишком большим, и одни лишь исключительные причины могут толкнуть на него. Поэтому уже в размере государства лежит основа для более легкого сохранения свободы и независимости народа, и, наоборот, малый размер подобного сооружения прямо провоцирует противника на его захват… Приобретение новых земельных пространств для их освоения численно выросшим народом имеет бесконечно много преимуществ²⁵, особенно, если думать не о сегодняшнем дне, а о будущем.

Даже возможность поддержания крепкого слоя крестьянства как фундамента всей нации никогда всерьез не оценивалась… Но это — единственное решение, позволяющее нации²⁶ добыть ежедневный хлеб внутри своего хозяйства. Промышленность и торговля отступают назад со своей нездоровой ведущей позиции и встраиваются в единые общие рамки национального хозяйства, в котором сбалансированы потребности и их покрытие. Обе они больше не основа обеспечения нации продовольствием, а лишь вспомогательное средство для этого. Поскольку их задача теперь — только сбалансирование собственного продукта и потребности в нем во всех областях, они сделают обеспечение народа продовольствием более или менее независимым от заграницы и помогут обеспечить свободу государства и независимость нации, особенно в трудные дни.

Впрочем, подобная территориальная политика может быть осуществлена не только в Камеруне, но сегодня, в гораздо большей степени — в Европе… природной решимости к борьбе за собственное существование обязаны мы приобретением двух восточных областей рейха и, тем самым, повышением силы и величины нашего государства и народа, одним только позволившим нам выстоять до сегодняшнего дня… Для Германии существует… единственная возможность проведения здоровой территориальной политики лишь в приобретении новых земель в самой Европе. Пока колонии для этой цели служить не могут, так как они не кажутся пригодными для их заселения европейцами в крупных масштабах. В XIX столетии подобные колониальные территории уже нельзя было получить мирным путем. Поэтому такая колониальная политика была возможна лишь на пути тяжелой борьбы, вести которую было бы целесообразнее не за пределами Европы, а, скорее — за землю на родном континенте… Если кто-нибудь захочет приобрести в Европе территории, то он может это сделать только за счет России, для чего новый рейх должен снова выйти на тропу прежних рыцарских орденов, чтобы с помощью германского меча дать германскому плугу — пашню, а нации — ежедневный хлеб»²⁷.

Эти пассажи показывают, в первую очередь, что в мировоззрение Гитлера не входит понятие, ставшее в ходе истории общепринятой и очевидной «категорией»: гуманизм²⁸. Гуманизм был тем понятием, которому в «Майн Кампф» автор не находил применения ни во внешней, ни во внутренней политике, что он часто превозносил как следствие своего знания законов истории²⁹. То, что это было не только подчеркнуто радикальной формулировкой юного партийного политика Гитлера, который во время написания книги «Майн Кампф» верил, что он станет «самое большее, “доверенным” советником главы рейха»³⁰, показали его более поздние высказывания. Так, например, он заявил в одной из своих речей: «Одно живое существо пьет кровь другого. В результате второе умирает, но питает первое. Не нужно пустословить о гуманизме… Борьба остается»³¹, а в 1928 году он писал в своей «Второй книге»: «Если природа из множества родившихся живых существ сохраняет в процессе борьбы за выживание лишь немногих самых здоровых и самых способных к сопротивлению, то человек ограничивает число рождений, а потом старается всех рожденных сохранить живыми, не считаясь с их действительной ценностью и их внутренним достоинством. Его гуманизм при этом является лишь слугой его слабости и, тем самым, жесточайшим губителем его личности»³². Подобный же вывод он сделал также 7 апреля 1942 года в своей Ставке «Волчье логово» вблизи Растенбурга, в Восточной Пруссии: что он, в случае, если где-нибудь в рейхе возникнет мятеж, еще в тот же день, когда он получит первое сообщение о беспорядках, отдаст приказ — все руководители оппозиционного течения (в том числе политического католицизма) будут арестованы прямо в своих домах и казнены, все заключенные концентрационных лагерей в течение трех дней расстреляны и все криминальные элементы, неважно, находятся ли они в этот момент в заключении или на свободе, в течение трех дней будут схвачены и расстреляны³³.

Наряду с уже рассматривавшимися основными идеями' мировоззрения Гитлера и констатацией, что он при написании своей книги (и не только) исходил из того, что гуманизм и личность, отягощенная персональной свободой, в государстве с национал-социалистической формой правления не имеют права на существование, для него характерными были также следующие основополагающие тезисы:

1. Наряду с армией³⁴ крестьянство играет важнейшую роль в сохранении народа. Промышленность и торговля должны соразмерно отойти на второй план.

2. «Недостаточное» для германского народа «жизненное пространство» может быть получено не путем экономических и политических переговоров, а лишь путем насилия, поэтому любые международные союзы должны оцениваться исключительно исходя из перспективы.

3. Получение нового «жизненного пространства» должно проводиться не в колониях³⁵ (как это было в XIX столетии), а в Европе.

4. «Жизненное пространство» для германского народа может быть получено только в России.

5. В оценке «законности» притязаний решающее слово принадлежит фактической (военной) моши.

6. «Право», «принадлежащее арийцам» в результате «культурно-творческой» исторической функции, «по законам природы» не может быть предоставлено другим расам.

За все эти тезисы Гитлер принципиально держался с момента выхода «Майн Кампф», даже, если он (прежде всего в 1933 и 1934 годах) иногда делал вид, что это лишь представления, которые он защищал прежде, задолго до своего прихода к власти³⁶. Но своих генералов он никогда не оставлял в сомнении. Так, например, 23 мая 1939 году в Новой Имперской канцелярии он объяснял им, сначала принимавшим его воинственные заявления за чистое бахвальство: «Данциг не является конечной целью. Для нас речь идет о расширении жизненного пространства на восток и безопасности в деле обеспечения продовольствием, а также о решении балтийской проблемы. Обеспечение продовольствием возможно лишь из тех земель, где население невелико. Основательное германское вовлечение этой земли в хозяйственный оборот резко увеличит ее урожайность.

В Европе нет другой возможности для этого.

Колонии: Предостережение против дарения колониальных владений. Это не решение проблемы обеспечения продовольствием. Блокада! Если судьба вынудит нас к конфронтации с Западом, будет полезно к тому времени иметь у себя большое пространство на востоке»³⁷.

Гитлер во время написания своей книги обманывался в политическом значении пахотной земли в век современной техники, которой двумя годами раньше еще не было³⁸, и история скоро показала ему это. Его внешнеполитическая концепция была иллюзией, ставшей главным фактором, приведшим его к ошибочной оценке значения территории³⁹ и расовой классификации ее населения, что обнаружилось, когда он, после своего «прихода к власти», попытался реализовать на практике свои внешнеполитические представления.

Оценка Гитлером значения территории и прав ее исконного населения (с малыми странами как внешнеполитическими факторами будущего в «Майн Кампф» он не связывался) видна также в его контурно очерченных планах завоеваний, которым он придавал основополагающую роль. Например, он не объяснял, как себе представляет завоевание российских территорий. Хотя рейх и Россия не имели обшей границы, он не утруждал себя мыслями о том, как немецкая армия, не затрагивая территории других стран, должна выйти к границам России. Его последующие «меры против Чехословакии и Польши… в концепции (книги «Майн Кампф»)… не рассматривались»⁴⁰. Однако вопрос, сформулированный Эберхардом Йэкелем — как представлял себе Гитлер заселение «захваченных русских областей» частью избыточного немецкого населения, если русские области «были уже заселены», вызван неверным пониманием книги «Майн Кампф», из которой нетрудно «вычитать»⁴¹, что настоятельной «задачей» национал-социалистического государства являются меры по изгнанию⁴², которые широко практиковались Гитлером после его прихода к власти.

Несмотря на множество умолчаний, противоречий и несуразностей, внешнеполитическая концепция, формулируемая 35-летним Гитлером в «Майн Кампф», демонстрирует ясную целенаправленность и поэтому, несомненно, принадлежит к рассуждениям в рамках его мировоззрения, претендующим на оригинальность. Но именно оригинальные идеи сделали его концепцию иллюзией. Так, например, он сумел, несмотря на германо-британское соглашение о флоте от 18 июня 1935 года и заключение 25 ноября 1936 года Антикоминтерновского пакта с Японией, настроить Великобританию на занятие политической позиции по отношению к рейху, именно это он в «Майн Кампф» проектировал как идеал⁴³. Но Иоахиму фон Риббентропу, своему министру иностранных дел с 1938 по 1945 год, он признался, что его большой ошибкой было оглашение в «Майн Кампф» своих рассуждений на тему внешней политики⁴⁴, что, однако, не помешало Риббентропу обратить внимание советского правительства на то, что фюрер сохраняет свои внешнеполитические представления, о которых он писал еще в «Майн Кампф». Однако Сталин закрыл глаза на это⁴⁵.

Немало ошибочных представлений о внешней политике можно обнаружить в оценках Гитлера по отношению к России, Великобритании⁴⁶ и США⁴⁷, и в его столь же несостоятельном тезисе — что внешняя политика и внутренняя политика подчиняются одинаковым законам и могут быть в одинаковой степени управляемыми⁴⁸.

Из критики послевоенной внешней политики, состоящей по большей части из грубых ругательств, оскорблений и подтасовок, можно установить лишь немногие концептуальные положения. Так, например, Гитлер пишет: «Кто даст себе труд сегодня оглянуться на руководство внешней политикой Германии после революции, не увидит ничего другого, кроме постоянных, непостижимых ошибок нашего правительства, таких, что от этого можно либо упасть духом, либо в пламенном возмущении объявить борьбу подобной власти. Эти действия не имеют ничего общего со здравым смыслом… в эти годы с бурным приступом безнадежно плохой фантазии вновь и вновь пытались примазаться к Франции, подхалимничать перед “великой нацией” и верили в то, что любой ловкий трюк французских палачей служит первым указанием на изменение их позиции»⁴⁹. «Характеризуя нашу внешнюю политику, следует сказать, что она вообще не имеет какой-либо заметной или понятной направляющей линии… со времени революции даже самый острый глаз не различит ее направления»⁵⁰.

Но и там, где Гитлер рассматривает конкретные внешнеполитические вопросы, решавшиеся после 1918 года, его способ выражения и оценки — не адекватны и почти сплошь состоят из насильственно сколоченных утверждений⁵¹.

«Семь лет после ноября 1918 года подписывали договор в Локарно… Равно как однажды подписали постыдные условия перемирия, — говорится в “Майн Кампф”, — не нашлось ни силы, ни мужества, чтобы позднее вдруг оказать сопротивление многократно повторяющимся угнетающим мерам противника. Но те были слишком умны, чтобы требовать слишком многого. Они постоянно ограничивали свои вымогательства в той мере, чтобы, по их мнению, — а также, по мнению нашего германского руководства — в данный момент эти вымогательства еще были бы терпимы в такой степени, чтобы не привести к взрыву народного негодования. Но чем больше подписывалось и проглатывалось отдельных подобных приказов, тем меньше казалось обоснованным, из-за каждого отдельного нового шантажа или требуемого унижения вдруг делать то, что после многих других унижений не делали: оказывать сопротивление. Но это — именно та “капля яда", о которой говорит Клаузевиц: проявленная вначале бесхарактерность растит сама себя и постепенно отягощает каждое будущее решение самым худшим наследием. Она может стать ужасным грузом, который народ впоследствии вряд ли сможет сбросить и который, в конце концов, утянет его вниз, в числа рабских рас.

Так в документах о разоружении и порабощении Германии чередуются политическая беззащитность и экономическое разграбление, чтобы, наконец, морально породить тот дух, который обеспечит удачу в выполнении плана Дэвиса и успех в договоре Локарно. Потом, конечно, на все можно смотреть, исходя из высших соображений, говорить об отдельных удачах в этом несчастье, удаче, которая, возможно, оставит в дураках людей, но небеса обмануть не сможет. Потому что, благословение небес заставляет себя ждать: нужда и заботы давно стали постоянными спутниками нашего народа, а единственный верный его союзник — нужда. Судьба и в этом случае не делает исключений, то есть дает нам то, что мы заслужили. Так как мы больше не умеем ценишь честь, то мы разучились ценить свободу и сытость. Люди уже научились просить хлеб, однажды они будут просить свободу.

Насколько горьким и позорным был крах нашего народа в период после 1918 года, настолько решительно и жестоко преследовали именно в это время тех, кто уже тогда осмеливался предсказывать то, что случится позднее. Таким достойным сожаления и убогим стало руководство нашего народа, такое высокое мнение оно имеет о себе, особенно тогда, когда речь идет об устранении нежелательного и неудобного предупреждающего гражданина»⁵².

Уже с появлением 2-го тома «Майн Кампф» можно считать доказанным то, что представления Гитлера не соответствуют действительности. Каждый мог убедиться в том, что положения договора в Локарно (октябрь 1925 года), который включал соглашение о безопасности (Рейнский или Западный пакт) между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией, предусматривал нерушимость границы между Германией, Бельгией и Францией, содержал соглашение о третейской процедуре между Германией и Бельгией, с одной стороны и Францией — с другой, и соглашения о третейской процедуре между Германией и Польшей и между Германией и Чехословакией, а также — гарантии союзников об освобождении Кёльнской зоны, для побежденной Германии были не «мерой подавления» и «указом о порабощении», как полагал Гитлер в соответствии со своим учением о пропаганде в «Майн Кампф», а наоборот: этот договор оказал очень благоприятное влияние на положение Германии.

Критика Гитлером внешней политики кайзеровского рейха тоже полна его домыслами. Его оценки, сделанные, по-видимому, под влиянием его глубокого уважения к бюрократии и армии империи Бисмарка, тем не менее сформулированы много реальнее, чем при оценке социал-демократии, которую он, однако, благодарил во время Второй мировой войны за то, что она прогнала монархию^53–54. Внешняя политика, которая, по его мнению, имела единственную возможность для повышения безопасности национал-социалистического государства как внутри, так и во вне, — это «мировая политика». Она должна насильственным путем создать занимающий весь континент рейх, «мировую державу»⁵⁵, обладающую «жизненным пространством»⁵⁶ в Европе — до Урала. Как в большинстве случаев, таки в этой связи, отдельные высказывания в «Майн Кампф» определяют оценку «Рабочего плана» и ранжирование политических «необходимостей» целей и намерений Гитлера. Например, представленная в «Майн Кампф» как «политическое завещание германской нации» концепция частичного плана, много лет отвлекала (и не только французов) от основанной на расовой идеологии оценки войны Гитлером.

«Политическое завещание германской нации для действий за пределами государства», формулировал Гитлер, должно «и всегда будет логично гласить: Никогда не мириться с появлением второй континентальной державы в Европе. Если будет совершена любая попытка организовать на германских границах вторую сильную в военном отношении державу, будь это даже в форме создания государства, способного стать военной державой и напасть на Германию, то последняя имеет право и обязана любыми средствами, вплоть до применения военной силы, помешать возникновению подобного государства, либо, если оно уже появилось, снова разбить его. Заботьтесь о том, чтобы основа мощи нашего народа заключалась не в колониях, а — в земле родины в Европе. Никогда не думайте, что рейх в безопасности, если столетиями каждый потомок нашего народа не наделен своим собственным куском земли. Никогда не забывайте, что самым святым правом в этом мире является право на землю, которую человек сам должен обустроить, а самой святой жертвой является кровь, пролитая за эту землю»⁵⁷

И наоборот, несмотря на свою радикальную недвусмысленность, при жизни Гитлера привлекли меньше внимания, чем позднее, такие его утверждения: «германский народ видит свое будущее» не в качестве сильной в военном отношении европейской державы (что было иллюзией в 1924 году), а «выступит лишь как мировая держава», и «собранная в единое целое с помощью государства раса» может иметь «обеспеченное существование» лишь при условии, если «народное государство* завоевывает чужую территорию не только для сегодняшнего дня. В 1924 году он писал без обиняков:

«Внешняя политика народного государства должна обеспечить существование на этой планете собранной в единое целое с помощью государства расы⁵⁸, тем, что она создает здоровое, жизнеспособное, естественное соотношение между численностью и ростом народонаселения — с одной стороны, и величиной и качеством занимаемой им земли — с другой…

При этом необходимый размер территории расселения надо оценивать не только, исходя из нынешних потребностей, и из величины урожайности земли, относительно численности народа. Потому что, как я уже показал в первом томе, говоря о “германской политике союзов перед войной ”, размер территории государства, помимо своего значения как прямого источника продовольствия для народа, имеет и другое, военно-политическое значение. Если народ обеспечивает себя продовольствием за счет размера своей земли, ему, тем не менее, необходимо помнить о сохранении этой имеющейся земли⁵⁹. Последнее основывается на общей военно-политической мощи государства, определяемой, в немалой степени, с военно-географической точки зрения.

Германский народ может войти в будущее лишь как мировая держава. В течение почти двух тысячелетий мировая история была представительницей интересов нашего народа — именно так мы можем описать нашу, более или менее успешную, внешнеполитическую деятельность»⁶⁰.

«Будущей целью нашей внешней политики должно быть не ориентирование на запад или восток, а восточная политика в смысле приобретения необходимой земли для нашего германского народа. Для этого необходима сила, которую смертельный враг нашего народа, Франция, у нас неумолимо отнимает, значит, нам потребуется пойти на любые жертвы для уничтожения французского стремления к гегемонии в Европе. Каждая страна, которая, подобно нам, считает нетерпимым господство Франции на континенте, является нашим естественным союзником. Никакой способ достижения мощи не должен для нас быть слишком тяжелым и никакие лишения не станут чрезмерными, если только конечный результат дает возможность подавления наших свирепейших ненавистников»⁶¹.

Во «Второй книге» Гитлер пишет: «Германия [должна]… снова и снова… искать себе союзника, способного помочь достижению германской мощи. Можно сказать лишь одно, пригодность Франции на эту роль остается сомнительной. Впрочем, я, как национал-социалист, категорически выступаю против этого… Нет, если для Германии вообще остается выбор между Францией и Италией, то здравый смысл говорит только в пользу Италии как союзника Германии. Потому что победа в союзе с Францией над Италией даст нам Южный Тироль, а Францию, как более сильную, сделает нашим будущим врагом. Победа Германии над Францией с помощью Италии даст нам, самое меньшее, Эльзас-Лотарингию, а, самое большее — свободу в проведении действительно широкомасштабной территориальной политики»⁶².

Так безапелляционно и окончательно уже в 1924 году думал он о внешней политике, которая должна быть направлена только на ликвидацию последствий проигранной мировой войны с точки зрения территориальных потерь. Со времени работы над книгой «Майн Кампф» он не только отвергал требование «восстановления в границах 1914 года»⁶³, но и называл защищавшееся им прежде требование⁶⁴ восстановления Германии в границах старого рейха анахроничной бессмыслицей и «преступлением», а в восстановлении границ 1914 года, включая колонии, усматривал выпрашивание милостыни⁶⁵. С тех пор он говорил не «только» о будущем суверенном германском государстве, обладающем политической мощью и возможностями для мировой торговли, а о мировой державе, властно управляющей огромным единым сплошным пространством. «Границы 1914года для будущего нашей нации, — писал он в “Майн Кампф’’, — не дают абсолютно ничего⁶⁶. Прежде они не обеспечивали защиты, в будущем они не создадут нам силы. Германский народ с их помощью не обретет внутренней сплоченности и не прокормит себя, а с военной точки зрения эти границы не являются целесообразными и даже удовлетворительными, и, наконец, они не могут улучшить нынешнего соотношения между нами и мировыми державами, точнее, действительно мировыми державами. Нельзя сократить расстояние до Англии, нельзя достичь величины Союза; никогда не уменьшится международное значение Франции.

Но одно абсолютно точно: даже при успехе подобной попытки восстановления границ 1914 года, за ней последует новое кровопускание из тела нашего народа в таком масштабе, что решения и действия, действительно защищающие жизнь и будущее нации, больше не будут обеспечены ценной кровью. Наоборот, в угаре подобных мелких успехов много легче будет отказаться от любой дальнейшей цели, поскольку “национальная честь "восстановлена и коммерческое развитие, хотя бы на время, приоткроет некоторые ворота. Против этого мы, национал-социалисты, твердо выдвигаем наши непоколебимые внешнеполитические цели — обеспечить германскому народу на этой земле достойную территорию и землю. И это дело — единственное, оправдывающее перед богом и нашими германскими потомками пролитую за него кровь: перед богом, потому что, поместив нас на эту землю, он заповедал нам вечную борьбу за хлеб насущный, как существам, которым ничего не дается даром, но которые своим положением господ на земле обязаны только своим гениальности и мужеству, и с этими качествами мы боремся за хлеб и защищаем его; и перед нашими германскими будущими поколениями, поскольку мы не забудем ничьей пролитой крови и она не пропадет даром для тысяч наших потомков. Земля, на которой германские крестьянские поколения издавна рождали своих могучих сыновей, одобрит ввод в бой нынешних сыновей, а ответственных государственных мужей, хотя и преследуемых в настоящее время, в будущем оправдают от вины в убийстве и жертвоприношении народа.

Я должен резко выступить против тех народных чернильных душ, видящих в подобном приобретении земли “некое нарушение священных прав человека ” и марающих бумагу по этому поводу. Неизвестно еще, кто стоит за этими молодчиками. Ясно только, что замешательство, которое они пытаются посеять, идет на пользу врагам нашего народа. Подобным поведением они преступно помогают изнутри ослабить и совсем погасить волю нашего народа к осуществлению единственно правильного способа представления своих жизненных потребностей. Потому что ни один народ на этой земле не обладает хотя бы одним квадратным метром земли, на котором накопилось бы больше желания и права. Так же, как границы Германии являются случайными границами на данный момент времени — в постоянной во все времена политической борьбе — такими же являются и границы жизненного пространства других народов. И так же, как очертания нашей территории, кажущиеся гранитно неизменными лишь неразумному тупице, в действительности, в любой момент времени представляют собой лишь краткую остановку в ходе постоянного развития, ставшую результатом длительного становления и борьбы сил разрушения и преобразования, так обстоит дело и с границами жизненного пространства в жизни народов.

Государственные границы создаются людьми, меняются они тоже людьми.

Факт удачного приобретения огромной территории каким-либо народом вовсе не означает высшего обязательства вечного признания этого факта. Он, в лучшем случае, говорит о силе завоевателя и слабости потерпевшего. И только в одной этой силе заключается право"⁶⁷.

Так. уже через 4 дня после своего прихода к власти, выступая перед руководящим составом вермахта, Гитлер заявил, что он исходит из того, что следует, не возбуждая недоверия Франции, наращивать силы вермахта и, в конце концов, завоевать жизненное пространство на востоке и решительно германизировать его.

Если Гитлер, в период 1919–1924 годов, в образе национал-социалистического и шовинистического «спасителя нации», использовал расплывчатые формулировки, такие как, «мы хотим окончить время позора… и стыд каждого человека… превратить в гордость, сделать его сотрудником в деле приближения величайшего времени нашего немецкого народа, времени основания германского рейха германской нации»⁶⁸, то в «Майн Кампф» он не только изменил текст формулировок, но и придал им иной масштаб. Вместо требований образования социального государства, «решения еврейского вопроса» в традиционном духе германских и австрийских антисемитов⁶⁹, объявления войны вне закона⁷⁰, аннулирования Версальского договора и всегда связанной с ним формулы о нереальности надежды на суверенную германскую «мировую торговлю», на связанную с ним «международную политику» и возможности для Германского рейха вступать в союзы, теперь появились агрессивно акцентированные требования внешнеполитического содержания. Это видно из многих мест книги «Майн Кампф», где Гитлер рассматривает любые политические вопросы.

Так, в частности, он писал: «Этим мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под нашим внешнеполитическим направлением довоенного времени. Мы начинаем с того места, где наши предки остановились шесть столетий тому назад. Мы останавливаем вечное движение германцев в Южную и Западную Европу и направляем свой взгляд на земли на востоке. Мы, наконец, прекращаем колониальную и торговую политику довоенного времени и переходим к земельной политике будущего. Но если мы говорим сегодня о новой земле в Европе, то мы можем думать, в первую очередь, лишь о России и окружающих ее странах, ей подчиненных»⁷¹.

Представление Гитлера о том, что германские племена двигались только на юг и запад, требует поправки, поскольку переселение народов с 375 по 568 год — это еще не вся германская история. История племени герулов, пробившихся до Черного моря, венетов, мордвинов, эстов и антов на Кавказе, остготов однозначно показывает, что формулировки Гитлера являются фальсифицированным толкованием истории. Точно так же искусственно сконструированным является заявление Гитлера, что германская экспансия на восток была прекращена «шесть столетий тому назад», это опровергается восточной политикой Габсбургов и Гогенцоллернов. Одни только три раздела Польши между Пруссией, Россией и Австрией в 1772, 1793 и 1795 годах, при которых Пруссия в период правления Фридриха Великого и Фридриха Вильгельма II получила Восточную Пруссию, епископство Эрмланд и округ Нетце (1772 год), Данциг, Торн, Позен⁷⁷ и Калиш (1793 год), Мазовию с Варшавой, территорию между реками Висла, Буг и Неман, а также часть Краковской области (1795 года), показывают, что Гитлер умышленно исказил историю. Формулировкам Гитлера противоречит также внешняя политика рейха, использовавшая Брест-Литовский мирный договор (март 1918 года), согласно которому Россия отказывалась от суверенных прав на Польшу, Литву и Курляндию, а по дополнительному соглашению от 27 августа 1918 года согласилась на выход Эстонии и Финляндии из Российского государственного союза⁷³.

В 1-м томе своей книги Гитлер упрекал внешнюю политику Германии до 1914 года в том, что она не думала о долговременности союзов, которые он рекомендовал как внешнеполитический рецепт: «Проведение здоровой земельной политики»⁷⁴ за счет России — и с помощью Англии, чье партнерство, подкрепленное договорами, казалось ему важнейшей предпосылкой для реализации той внешней политики, которая ему мерещилась. «Только с Англией, — говорится в “Майн Кампф”, — можно, имея защищенный тыл, начать новую германизацию. Права на это у нас — не меньше, чем у наших предков… Завоевать расположение Англии, а потом уже никакие жертвы не будут слишком большими. Можно отказаться от колоний и морской мощи, чтобы не создавать конкуренции британской индустрии.

Только одна, безусловно, четкая, позиция могла вести к такой цели: отказ от мировой торговли и колоний; отказ от германского военного флота. Концентрация всей государственной мощи на сухопутной армии… Было время, когда Англия позволяла разговаривать с собой в таком духе. Потому что она хорошо понимала, что Германия, в силу прироста ее населения, должна пытаться найти какой-то выход, и либо, вместе с Англией, она найдет его в Европе, либо — без Англии — в мире… Было неприятно думать о том, что придется для Англии таскать каштаны из огня; а разве вообще бывают союзы, базирующиеся на иной основе, чем взаимная выгода? Но с Англией подобную сделку совершить легкой.

По мнению Гитлера, кайзеровский рейх имеет «задолженность» — серьезнейшую ошибку, заключающуюся в том, что в Первой мировой войне Англия, вместо того чтобы быть среди союзников, оказалась среди врагов рейха, который, что для него совершенно непостижимо, был в союзе с Австро-Венгрией, и это, как он полагает, стало причиной враждебности Италии по отношению к Германии. В «Майн Кампф» он критиковал: «Союз с Австрией был… глупостью. Потому что это государство-мумия стало союзником Германии не для победы в войне, а для сохранения вечного мира, который должен послужить медленному, постепенному, но гарантированному искоренению германского духа монархии. Этот союз был невозможностью еще и потому, что от подобного государства нельзя ожидать никакого наступательного представительства национальных германских интересов, потому что у него нет силы и решимости положить конец процессу потери германского духа непосредственно на своих границах. Если бы Германия не имела такого сильного национального сознания и решимости, чтобы отнять у немощного государства Габсбургов право распоряжаться судьбой десяти миллионов наших братьев по крови, то действительно нельзя было ожидать, что когда-нибудь кто-то протянет руку для осуществления таких далеко идущих и дерзких планов. Позиция старого рейха по австрийскому вопросу была пробным камнем его поведения в судьбоносной борьбе всей нации… Если европейская земельная политика имела смысл лишь против России и в союзе с Англией, то, наоборот, политика колоний и мировой торговли мыслима лишь против Англии и в союзе с Россией. Но тогда надо решительно считаться с последствиями — и, прежде всего, как можно скорее отпустить Австрию.

С любой точки зрения, этот союз с Австрией на рубеже столетий был настоящей глупостью»⁷⁶.

Во 2-м томе Гитлер, особо подчеркивая свой антисемитизм⁷⁷, развивал внешнеполитические цели национал-социалистического руководства рейха и обосновывал их в духе своего учения о «крови и земле»:

«Сама судьба здесь служит нам указующим перстом. По — скольку Россия вверила себя большевизму, русский народ лишился интеллигенции, поддерживавшей и гарантировавшей до сих пор ее государственный строй. Потому что организация русского государственного сооружения была результатом не государственно-политических способностей славянства в России, а скорее лишь удивительным примером государственно-образующей эффективности германских элементов в этой неполноценной расе. Так создавались прежде многие могучие державы на земле. Низшие народы, имея германских организаторов и господ в качестве своих руководителей, нередко становились мощными государственными образованиями и оставались таковыми, пока расовое ядро государственно-образующей расы в государстве сохраняется. Уже несколько столетий Россия питает свои верхние руководящие слои этим германским ядром. Последнее сегодня можно считать искорененным без остатка. На его место пришли евреи. Так же как русские не могут своими силами сбросить еврейское иго, так и евреям невозможно долго удерживать мощную империю. Евреи являются не элементом организации, а элементом распада. Гигантская империя на Востоке готова к краху. И конец господства евреев в России станет также концом России как государства. Судьба избрала нас, чтобы сделать свидетелями катастрофы, которая станет могучим подтверждением правильности народной расовой теории.

Но наша задача, миссия национал-социалистического движения, — воспитать у нашего народа такой политический взгляд, чтобы он свою будущую цель видел не в выполнении эффектного и кружащего голову нового похода Александра, а скорее — в прилежной работе германского плуга, которому меч только обеспечивает почву»⁷⁸.

«Не следует считать, что при союзе с Россией не надо сразу думать о войне, а — лишь тогда, когда к ней основа-темно подготовишься. Нет. Союз, цель которого не включает подготовку к войне, является бессмысленным и бесполезным. Союзы заключают только для борьбы. И пусть даже в момент подписания договора о союзе, противоречия между союзниками пока находятся в далекой перспективе, тем не менее, возможность военного развития является внутренним побуждением для союза. И никто не верит, что какая-либо держава иначе понимает смысл союза. Либо германо-российская коалиция останется на бумаге и тогда она для нас бесцельна и бесполезна, либо она из буквы договора превратится в реальную действительность — и остальной мир будет озабочен ею. Насколько наивно думать, что Англия и Франция в этом случае будут ждать десять лет, пока германороссийский союз не окончит свою техническую подготовку к борьбе. Нет, буря с быстротой молнии разразится над Германией.

Поэтому факт заключения союза с Россией⁷⁹ станет указанием к началу следующей войны. Ее исход стал бы концом Германии. К этому следует еще добавить:

1. Сегодняшние руководители России вовсе не думают честно входить в союз или даже выполнять его условия.

Не следует забывать, что правители сегодняшней России являются запятнанными кровью низкими преступниками, это — отбросы человечества, которые, воспользовавшись ситуацией трагического часа, разгромили большое государство, в дикой кровожадности задушили и истребили миллионы своих лучших интеллигентов и теперь почти десять лет поддерживают самый жестокий во все времена тиранический режим. Далее, не следует забывать, что эти правители принадлежат народу, образующему редкое смешение дьявольской жестокости с непомерным искусством лжи, и сегодня, более чем когда-либо, верящему, что он призван перенести на весь мир свою кровавую тиранию. Не следует забывать, что интернациональный еврей, полностью господствующий сегодня в России, видит в лице Германии не союзника, а государство, обреченное на такую же судьбу. Но никогда не заключают договоров с партнером, единственным интересом которого является уничтожение другого партнера. Их не заключают, в первую очередь, с субъектами, для которых договор не имеет ничего святого, поскольку они живут на этой земле не как представители чести и правдивости, а как представители лжи, обмана, воровства, мародерства, разбоя…

2. Опасность, которой прежде подвергалась Россия, уже давно существует для Германии. Только буржуазный простофиля способен вообразить себе, что большевизм уже изгнан. В своем поверхностном рассуждении он не может подумать о том, что здесь речь идет об инстинктивном процессе — стремлении еврейского народа к мировому господству, о процессе, так же естественном, как и стремление англосакса, со своей стороны, тоже стать властителем этой земли. И точно так же, как англосакс на свой лад идет по этому пути и борется собственным оружием, поступает еврей. Он идет своим путем, путем проникновения в другие народы и разрыхления их изнутри, и он борется своим оружием — ложью и клеветой, отравлением и разложением, а ненавистного ему противника он уничтожает с кровопролитием. В русском большевизме мы можем увидеть предпринятую в двадцатом столетии попытку еврейства придти к мировому господству, точно так же, как в другие эпохи к такой же цели стремились другие. Его устремление глубочайшим образом зиждется на природе его существа. Насколько мало другой народ по своим внутренним побуждениям отказывается от того, чтобы подчиняться инстинкту распространения своего рода и власти, а, наоборот, принуждается внешними условиями или разрушается возрастными явлениями и становится бессильным, так же в малой степени еврей прокладывает свой путь к мировой диктатуре из принятого на себя самоотречения или потому, что он подавляет свой вечный инстинкт. Также он может быть отброшен на свою дорогу, либо силой, превышающей его собственную силу, либо все его стремление к мировому господству будет уничтожено собственным отмиранием. Бессилие народов, их смерть от собственной старости, связаны с чистотой их крови. А ее еврей сохраняет лучше, чем любой другой народ на земле. Поэтому он продолжает идти своим зловещим путем, и будет идти так долго, пока другая сила не выйдет ему навстречу и в могучей борьбе титанов не отбросит его назад к Люциферу»⁸⁰.

Глава 6 ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА КАК МИРОВАЯ ПОЛИТИКА. «ВСЕГДА ИДТИ ТОЛЬКО НА ВОСТОК»

Попытка Гитлера догматически придерживаться «учения», развитого им в «Майн Кампф»¹, стала главной предпосылкой катастрофы 1945 года. Опыт, полученный им при претворении в жизнь теорий «Майн Кампф», — через внешнюю политику — в мировую политику, грубо и наглядно показал ему, его приверженцам, германскому народу и всем цивилизованным народам, что его представления ничего общего не имеют с реальной обстановкой. Теоретические игры в ящике с песком, которые он устраивал в «Майн Кампф»: с Италией и Англией как с союзниками Германии, с Францией — сначала дипломатические, посредством политики союзов, потом путем войны — как с подлежащим исключению врагом Германии, и с Россией, как пространством, которое должно стать опорой агрессивного германского рейха, в то самое мгновение, когда Гитлер решил перевести их в реальную жизнь, оказались фантастической попыткой идентифицировать виртуальный мир с действительностью. Представление Гитлера о смысле и цели международных союзов, на которые он смотрел исключительно как на «гешефт»² и подготовительную акцию для порабощения партнера, могли показаться более сильным, таким же сильным или более слабым партнерам неприемлемыми, поскольку они после появления «Майн Кампф» должны были всерьез считаться с тем, что Гитлер наверняка вместе с одним из них как необходимым для исполнения его планов вступит в войну против России³. Характерным как для этой альтернативы, так и для убедительности «Майн Кампф», которую Гитлер всегда считал руководством для практики, является его заявление, сделанное 11 августа 1939 года Карлу Якобу Буркхардту, последнему комиссару Лиги Наций в Данциге. «Все, — сказал он, — что я предпринимаю, направлено против России; но так как Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, я вынужден сначала договориться с русскими, разбить Запад и после его поражения обратить все мои силы против Советского Союза. Мне нужна Украина, чтобы мы снова не испытали голода, как во время прошлой войны»⁴.

Исходили ли рекомендации Гитлера германской внешней политике — при любых обстоятельствах стремиться к союзу с Италией — из исторических примеров, «Майн Кампф» не указывает. Германо-итальянское содружество 1866 года, когда Италия вступила в войну против Австрии на стороне Пруссии, и в 1882 году, когда образовался Тройственный союз между Германией, Австро-Венгрией и Италией, если привести лишь два примера союзничества, могли повлиять на его решение. В любом случае, уже, начиная с 1920 года, он высказывался за союз Германии с Италией⁵. Его рассуждения по поводу книги Муссолини «Поход на Рим», очевидно, исходили из положительно встреченного им факта, что в Италии идет к власти авторитарный фашистский режим. Так, затем он, с момента прихода Муссолини к власти, в «Майн Кампф», во «Второй книге» (например, на с. 24) и многочисленных речах⁶, упрекал «евреев» и марксистов в том, что они хотят подавить Италию как единственное государство с авторитарным правительством.

Фраза Гитлера о германо-английском союзе, делающем возможной «необходимую» германскую экспансию на восток, определялась в основном его чистыми пожеланиями. Лишь в лучшем случае их можно связать с каким-то историческим опытом. Германо-английские союзы, например во время войны за испанское наследство (1701–1714) — между английским королем Вильгельмом Оранским, императором Священной Римской империи, Пруссией и позднее Португалией и Савойей; и в Семилетней войне 1756–1763 — между Англией и Пруссией, были заключены для того, чтобы противостоять агрессивной Франции. Гитлер, считавший Францию заклятым врагом и в принципе защищавший иные цели, чем Англия и Пруссия в прошлом, очевидно, считал возможным, что Германия с помощью союза с Англией, может предпринять именно то, чему Англия и Пруссия с помощью их союза стремились помешать: агрессию воинствующего государства. Гитлер считал, что Германия в союзе с Англией защитит свой тыл и успешно проведет разбойничью войну против России. С точностью до одного дня нельзя установить, с какого момента он стал придерживаться взгляда на Англию как на партнера Германии по союзу, нашедшего отражение в «Майн Кампф». Однако точно известно, что 1 августа 1920 года, когда он высказался за германский союз с Италией, он еще не считал Англию потенциальным союзником Германии⁷. Возможно, что он впервые решил действовать в таком духе в начале 1923 года, после того как с удовлетворением узнал (в связи с захватом Рурской области французскими и бельгийскими войсками), что Англия не согласилась с решением репарационной комиссии от 9 января 1923 года, в котором Германия обвинялась в экономических нарушениях предписанных поставок угля, и с тех пор она демонстративно оставалась в стороне от всех репрессий против Германии.

Несомненно, помимо этого Гитлер исходил из представления, что Англия и Франция являлись врагами⁸, и поэтому ему должно удасться, не в последнюю очередь, путем открытого провозглашения враждебности по отношению к Франции, привлечь Англию в союзники Германии. От Англии он ожидал, согласно его высказываниям в «Майн Кампф», что она «помешает возвышению континентальной державы международного значения»⁹, что, по его мнению, сначала должно быть направлено против Франции, которой Англия не должна давать возможности захвата западноевропейских железо-рудных и угольных шахт. Из этого он делал выводы для будущей внешней политики Германии: «Англия не хочет, чтобы Германия стала мировой державой, а Франция — просто державой, что, как понимает Германия, является весьма существенным различием! Но сегодня мы боремся не за позицию мировой державы, а за существование нашей родины, за единство нашей нации и за каждодневный хлеб для наших детей. Если мы хотим посмотреть на европейских союзников с этой точки зрения, то остаются только два пригодных для этого государства: Англия и Италия»¹⁰.

С самого начала своей политической деятельности Гитлер относился к Франции с недоверием и враждебностью¹¹. В своих высказываниях о внешней политике (в том числе в речах и статьях до написания «Майн Кампф») всегда присутствует бросающаяся в глаза антифранцузская эмоциональная окраска. Как его аргументы против условий мира, так и высказывания об отвоевании германских территорий, отделенных после 1918 года, и о возможных союзниках Германии, если только ограничиться несколькими примерами, выдержаны в духе вопиющей антифранцузской позиции. Уже 6 июня 1920 года он сказал: «Наш враг находится за Рейном, а не в Италии или где-нибудь еще»¹². Начиная с 1920 года он обвинял Францию в расчленении Германии на мелкие государства и намерении уничтожить ее, в стремлении к гегемонии в Европе¹³. В «Майн Кампф» он, кроме того, упрекал Францию в том, что она подвергает опасности «белую расу в Европе» путем «заражения Рейна негритянской кровью»¹⁴. Он писал: «То, что Франция, подстегиваемая собственной мстительностью и планомерно управляемая евреями, сегодня совершает в Европе, является грехом против существования белой человеческой расы и со временем навлечет на этот народ все духи мщения, которые человечество познало в расовом бесчестии первородного греха.

Но для Германии французская опасность означает обязательство, отставив все эмоции, протянуть руку тем, кто, подобно нам, подвергается угрозе, не может стерпеть и вынести страстного влечения Франции к господству. В обозримом будущем в Европе для Германии есть лишь два возможных союзника: Англия и Италия»¹⁵.

Недвусмысленно Гитлер указывает в «Майн Кампф», что Франция, в силу принципиально враждебной, по его мнению, позиции по отношению к Германии и устремления к гегемонии в Европе, должна быть уничтожена силой Германии, для того, чтобы сохранить единство германского народа и, наконец, обеспечить рейху безопасность с тыла для «необходимого» насильственного завоевания им земель на востоке. Так, например, он пишет:

«Пока вечный конфликт между Германией и Францией сохраняет форму лишь обороны Германии от французского нападения, он никогда не разрешится окончательно, а Германия из века в век будет продолжать терять одну позицию за другой… Только когда в Германии полностью поймут, что воля германской нации к жизни больше не может принимать форму пассивной обороны, а должна стать окончательным активным разрешением противоречий с Францией, требующим со стороны Германии решающей битвы: лишь тогда можно будет закончить вечную и неплодотворную борьбу между нами и Францией; хотя в уничтожении Франции Германия видит лишь средство, позволяющее затем приступить к расширению территории для нашего народа в другом месте» ¹⁶.

В том же духе он пишет в своей «Второй книге»: «Если для Германии вообще остается выбор между Францией и Италией, то здравый смысл говорит только в пользу Италии как союзника Германии. Потому что победа в союзе с Францией над Италией даст нам Южный Тироль, а Францию, как более сильную, сделает нашим будущим врагом. Победа Германии над Францией с помощью Италии даст нам, самое меньшее, Эльзас-Лотарингию, а самое большее — свободу в проведении действительно широкомасштабной территориальной политики»¹⁷.

Заявления Гитлера по поводу Франции никогда существенно им не корректировались. И в этом вопросе книга «Майн Кампф» до 1945 года сохраняла свою достоверность. Поэтому не случайно Геббельс, посвященный во все тайны, впоследствии, незадолго до германского наступления на Запад, высказывался почти с недоумением по поводу невежества официальной французской политики. 5 апреля 1940 года он, выступая перед отобранным кругом представителей немецкой прессы, пояснял: «В 1933 году премьер-министр Франции сказал (а если бы я был французским премьер-министром, то тоже сказал бы это): Рейхсканцлером стал человек, написавший книгу “Моя борьба”, в которой написано это и это. Такого человека мы не можем терпеть по соседству с нами. Либо он уйдет, либо мы начнем наступление. Это было бы совершенно логично. Но они от этого отказались. Нас не тронули, нам разрешили беспрепятственно пройти через зону риска, и мы смогли обогнуть все опасные рифы, и теперь, когда мы готовы, хорошо вооружены, лучше их, они начинают войну»¹⁸.

Агрессивно акцентированное отклонение германо-российского союза находилось в русле попытки Гитлера фактически осуществить германскую внешнюю политику, рассматриваемую им как разумную реализацию исторических необходимостей. Как следствие своего «мировоззрения», он не только последовательно отклонял германо-российский союз в период 1924–1926 годов, когда диктовал «Майн Кампф», но и — с теми же в основном аргументами — почти непрерывно: с 1920¹⁹ до 1939-го и с 1941 до 1945 года. По большому счету, ему было безразлично, кто стоит у власти в России. Тот факт, что в России правят называемые им евреями большевики, не слишком сильно влиял на его решения²⁰. Недвусмысленно он утверждает: «Как представитель народа, оценивающий человечество на основе расовой принадлежности, даже из одного только признания расовой неполноценности этой, так называемой, “угнетенной нации”, я не могу связать судьбу собственного народа с ней.

Если русские, по абсолютному убеждению Гитлера, не были пригодны для союза с Германией, потому что они, будучи рабами, были лишены государственно-образующей силы, то Советам, которых он называл «новыми господами», он, кроме того, приписывал свойства инструмента «мирового еврейства», устремленного к «еврейскому мировому господству». В частности, он писал: «В русском большевизме мы можем увидеть предпринятую в двадцатом столетии попытку еврейства придти к мировому господству»²². Наряду с этими принципиальными положениями, влиявшими в первую очередь на взгляды Гитлера, он видел в германо-российском союзе вызов западным державам, которые в случае войны сконцентрируют на Германии опасные воздушные удары. Во 2-м томе книги «Майн Кампф» он формулирует:

«В чисто военном смысле, в случае войны союза Германия — Россия против Западной Европы, а может быть, против всего остального мира, обстоятельства были бы прямо-таки катастрофическими. Борьба разыгралась бы не на русской, а на немецкой территории, прежде чем Германия успеет ощутить хотя бы малейшую действенную поддержку России»²³.

Основные принципы внешней политики, развитые Гитлером в «Майн Кампф», не могли быть последовательно реализованы, и это зависело не только отего решений. В книге он упрекал кайзеровскую внешнюю политику: «Как союз с Австрией, так и союз с Турцией, приносили мало пользы. Если величайшие военные и промышленные государства земли соединились в активный наступательный союз, то тут, собрав пару старых обессиливших государственных сооружений, пытались противостоять с помощью этого хлама, годного лишь на свалку, активной мировой коалиции. Из-за этой внешнеполитической ошибки Германия получила горький урок»²⁴. Спустя 20 лет после появления этой формулировки ему пришлось так же негативно оценить последствия своей собственной политики. Впрочем, вину за эту ситуацию он перевалил на своих партнеров по союзу. Так, 25 сентября 1944 года он сказал: «После пяти летней тяжелейшей борьбы, в результате несостоятельности всех наших европейских союзников, враг на некоторых фронтах оказался вблизи или на германских границах»²⁵. То, что многократно, начиная с 1920 года, поддерживавшийся им на словах союз с Италией, который 22 мая 1939 года был реализован в форме германо-итальянского пакта о дружбе и военном союзе («Стальной пакт»), точно так же стал не таким, каким он представлял себе его в «Майн Кампф», в этом он сознался в 1945 году. В феврале 1945 года он был вынужден признать: «Союз с Италией, совершенно очевидно, принес больше пользы нашим врагам, чем нам. Когда я находился в Монтуаре, Муссолини воспользовался моим отсутствием, чтобы начать свой несчастный поход на Грецию. Против нашего желания, нам пришлось вмешаться с оружием в события на Балканах, что привело к зловещему опозданию начала наступления на Россию. Если бы мы напали на Россию уже 15 мая, вероятно, все было бы по-другому»²⁶.

Гитлеру не удалось осуществить внешнеполитические теории, развитые в «Майн Кампф». Число держав, объявивших войну руководимой им Германии, намного превосходило количество стран, в которых была переведена книга «Майн Кампф»²⁷. Наряду с Советским Союзом, который, вопреки заявлениям Гитлера в «Майн Кампф», вначале не был целью агрессии, а даже до 1941 года стоял на стороне Германии и договорился с ней о четвертом разделе Польши, но в ноябре 1940 года все же уклонился от активного участия в войне против Англии, противниками Гитлера стали (часть из них вступила в войну под нажимом союзников): Польша, Англия, Франция, Австралия, Индия, Новая Зеландия, Бирма, Иордания, Камбоджа, Пакистан, Лаос, Вьетнам, Южно-Африканский Союз, Канада, Парагвай, Перу, Венесуэла, Уругвай, Египет, Ливан, Саудовская Аравия, Турция, Аргентина, чанкайшистский Китай, США, Филиппины, Коста-Рика, Куба, Доминиканская Республика, Гватемала, Гондурас, Сальвадор, Никарагуа, Чехословакия (правительство в изгнании), Панама, Мексика, Бразилия, Абиссиния, Ирак, Дания (правительство в изгнании), Иран, Италия (с 13 октября 1943 года), Колумбия, Боливия, Либерия, Румыния (с 25 августа 1944 года), Болгария (с 8 сентября 1944 года), Финляндия (с 15 сентября 1944 года) и Венгрия (с 30 сентября 1944 года; оппозиционное правительство)²⁸. На стороне Гитлера находились только — и то лишь временно: Италия, Япония (с 27 сентября 1940 года: трехсторонний пакт с Германией), Венгрия, Румыния, Словакия и Югославия²⁹. Кроме того, этих союзников Гитлер не сразу и не всех смог убедить в том, что его враги должны быть также и их врагами. Например, Япония и Болгария³⁰ сохранили нейтралитет по отношению к Советскому Союзу, а Финляндия — по отношению к США. Некоторые партнеры отошли в ходе войны — или были принуждены к этому союзниками. Болгария, Румыния, Хорватия и Венгрия, вместе с которыми юный Гитлер перед Первой мировой войной не хотел быть солдатом в «расовом Вавилоне», какой называл двуединую австро-венгерскую монархию, и, возможно, поэтому в начале 1913 года покинул Австрию (это он в «Майн Кампф» впоследствии называл «политическим» решением³¹), были во время Второй мировой войны его союзниками (хотя вряд ли пригодными на что-либо, кроме пропаганды).

Германо-итальянский союз, внешнеполитический проект, который Гитлер смог осуществить, разочаровал его уже с самого начала, поскольку этот союз после провалившейся внешней политики, особенно по отношению к Англии, имел для Гитлера смысл только в том, чтобы, по крайней мере, продемонстрировать миру свою сильную позицию. Например, в 1939 году³² Муссолини не отважился вступить в войну на стороне Германии и сначала сохранял нейтралитет, чем Италия повторила свою тактику 1914 года. И в июне 1940 года, когда Италия, наконец, после германской победы над Польшей, нападения на Данию и Норвегию, Бельгию, Голландию, Люксембург и на Францию, которая 17 июня 1940 года уже запросила мира, активно вступила в войну на стороне Германии, Гитлер снова разочаровался в Муссолини, для которого он готовил роль завоевателя Корсики, Туниса или Мальты. Сэр Айвэн Киркпатрик, бывший в ранний период правления Муссолини английским послом в Риме, писал о первом итальянском военном опыте на стороне Германии: «’’Поход на Францию”, который Муссолини начал только после того, как французы попросили Германию о перемирии (17 июня. — Примеч. авт.), был исключительной неудачей. Несмотря на огромное численное превосходство, итальянская армейская группа под руководством кронпринца смогла взять лишь пограничные города Модан и Бриансон. Но уже на улицах Ментона ее наступление захлебнулось»³³. Насколько ошибочно сам Муссолини в 1939 году оценивал возможности Италии и шансы «Стального пакта» в русле определенной, в первую очередь Гитлером, политики, видно уже из следующего отрывка из его речи 10 июня 1940 года: «Настал час, жребий брошен: Мы вступаем в борьбу против плутократических реакционных западных демократий, всегда стоявших на пути осуществления наших целей и часто вступающих в заговор против основных жизненных прав нашего народа… На памятной встрече в Берлине я заявил, что это соответствует законам фашистской этики — быть верным своим друзьям до гроба, до последних дней»³⁴.

Осенью 1943 года Италия Муссолини потерпела крах. Итальянский военный флот сдался англичанам на Мальте. Итальянские дивизии были разоружены и отправлены в плен в Германию. 13 октября итальянское правительство Бадольо объявило войну Германии.

Другой союз, который Гитлер предлагал для решения внешнеполитических задач Германии, союз с Англией, он не смог осуществить. И не в последнюю очередь в этом сыграли роль программные заявления в «Майн Кампф»³⁵. Реакция английской прессы на английский перевод книги в 1939 году весьма красноречива. «Дейли телеграф» от 23 марта 1939 года и «Таймс» от25 марта 1939 года, если здесь назвать лишь две крупнейшие газеты, отметили, насколько хорошо английская общественность и политическое руководство поняли уроки книги «Майн Кампф» в том, какую роль играет Англия в концепции Гитлера. Объявление войны Англией 3 сентября 1939 года наглядно продемонстрировало Гитлеру, что его пропагандировавшаяся в «Майн Кампф» война Германии для завоевания территорий на востоке при поддержке Англии (за счет отказа Германии от колоний и очень сильного военного флота) не может осуществиться. Впрочем, Гитлер уже 23 мая 1939 года, спустя день после подписания «Стального пакта» между Германией и Италией, отошел на словах от генеральной линии, прочерченной в «Майн Кампф», и заявил: «Мы должны сжечь позади себя все мосты»³⁶ и готовить войну против Англии, так как Англия является движущей силой, направленной против Германии. Тем не менее объявление войны Англией в сентябре 1939 года стало для Гитлера шоком. Его перевод^ чик Пауль Шмидт рассказал, например о реакции Гитлера на английский ультиматум: «Гитлер сидел, окаменев… Он не растерялся… он не бушевал… Он сидел абсолютно тихо и без движения на своем месте. Через какое-то время… он обратился к Риббентропу… “Что делать?”,— спросил Гитлер своего министра иностранных дел с яростью в глазах, как будто хотел показать, что Риббентроп неверно информировал его о реакции англичан»³⁷. Так изменилась внешнеполитическая группировка стран, которые Гитлер считал противостоящими себе, и в 1939 году он прибегнул к последнему доводу своей внешней политики — войне, причем в значительной степени на это решение повлияло расположение звезд, рекомендовавшее ему германское наступление, которое (расположение звезд), как писал он в «Майн Кампф», тоже является необходимой предпосылкой. Заключение в августе 1939 года пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом, совершенно не соответствующего духу книги «Майн Кампф», даже если встать на позицию Гитлера в понимании термина «союз», кардинально исказило его внешнеполитическую концепцию и даже превратило ее в свою противоположность. В своих последних записках Риббентроп писал, что пакт был его «самой заветной мечтой»³⁸, но без одобрения и готовности Гитлера хотя бы временно отступить от его 20 лет подряд непрерывно отстаиваемой и «мировоззренчески» обосновываемой войны против России как цели национал-социалистической германской политики, для Риббентропа было невозможно начать переговоры с советским руководством. Из идей «Майн Кампф» следует, что германо-советский союз является ненужным, хотя в книге есть множество высказываний, позволяющих построить довольно убедительную версию его оправдания. Решающим для временной «измены» своему учению было опасение, что в войну против Германии вступят США, чему Гитлер предусмотрительно хотел помешать путем договоренности с Японией. То, что Япония, которую Гитлер в «Майн Кампф» характеризовал как относительно дружественное государство³⁹, хотя и приняла на себя союзнические обязательства по отношению к рейху, но не пошла на заключение настойчиво требуемого Гитлером полномасштабного соглашения⁴⁰, вынудило Гитлера в период 1939–1941 годов открыто и официально не защищать версию книги «Майн Кампф», а пересмотреть свою позицию и заключить с Советским Союзом пакт о ненападении. Возрастающий вес Советского Союза в европейской игре сил и не слишком хорошо угадываемые Гитлером уловки японской внешней политики, несомненно, сыграли важную роль во временном решении Гитлера в пользу реальности, а не мировоззрения, развитого в «Майн Кампф». 22 июня 1941 года он снова вернулся к своему учению о России и Советском Союзе, сформулированному в книге. Германский рейх, который согласно «рабочему плану» Гитлера должен был стать самой сильной мировой державой в истории, сейчас существует лишь в виде двух разделенных государств средних размеров. Случившееся по вине Гитлера исключение рейха из числа держав, которые в состоянии делать большую европейскую политику, привело к господству США и СССР, уменьшило значение Великобритании, хотя и продолжающей стоять во главе Британского Содружества, но лишившейся своих былых позиций. Германский рейх и Великобритания, благосклонности и партнерства которой Гитлер — для достижения своей цели, мирового господства Германии, — добивался на свой лад почти два десятилетия, больше не играют сколько-нибудь существенной роли в борьбе за ведущие позиции среди мировых держав. Гитлер, этот шумный «друг Англии» и германский «европеец», положил конец мировому господству Европы, вероятно, — уже навсегда, исключил Германию из числа самостоятельных внешнеполитических факторов в соперничестве ведущих держав, и многое сделал для того, чтобы колониальные и полуколониальные народы, которых Гитлер считал неполноценными, наконец, выступили с основанными на появившемся самосознании притязаниями на освобождение, а Третий мир стал мощным фактором, который США и Советский союз должны, строя свою политику, принимать в расчет.

Что пережило 1945 год, так это следствия, которые, кажется, частично подтверждают представления Гитлера. Так, его тезис о политике как чистом стремлении к власти остается, как и прежде, в силе. И неизменно действенной остается функция войны как существеннейшего средства проведения политики силы. Представление Гитлера о морали и отводимой ей роли в международной политике тоже не смягчилось. И после Нюрнбергского процесса везде, где права народов могут быть проигнорированы или нарушены, это происходит. Уже поэтому некоторые из политических представлений Гитлера кажутся не такими уж необычными, как их продолжают представлять историки. Так, один важный аспект политической целеустремленности Гитлера — завоевание рейхом мирового господства — базируется на немецкой традиции, возникшей не из таинственных источников, а взятой у многих великих людей германской истории. В почти 80-летнем существовании прусско-германской державы, основанной Бисмарком в 1866–1871 годах и разрушенной внешней силой в 1945 году, можно проследить последовательные тенденции и существенные родственные черты, связывающие вместе эпоху Бисмарка, эру Вильгельма, Веймарскую республику и Третий рейх. После 1945 года это не слишком охотно признавалось, особенно представителями старшего поколения историков, или считалось интересным лишь для историков, но это привело не только к грубейшим просчетам в германской истории, поскольку связано с именем Гитлера. Тот факт, что мировоззрение Гитлера после 1939 года готовило, несло и во всех фазах оправдывало практику национал-социалистического господства и политику уничтожения в Европе и определяло внешнюю политику Гитлера, только подтверждает это⁴¹. Точка зрения, что до 1933 года — национал-социалистическая идея, до 1939 года — тактика, и до 1943 года — целевая установка внешней политики Германии являются «логическими следствиями» национал-социалистического мировоззрения в такой степени, что внешняя политика Германии после 1933 года может считаться разумной «как национал-социалистическая» внешняя политика, состоятельна лишь частично, хотя полное духовное совращение народа, систематическое уничтожение противников и врагов и стремление к установлению радикального «нового порядка» в Европе в соответствии с расово-идеологическими принципами стали присущими только Гитлеру аспектами одной фазы практической политики Германии⁴².

То, что Германский рейх с кайзеровских времен назывался великой державой не только в немецких школьных учебниках и в программах общегерманских союзов — как исконное желание всех немцев, Гитлер узнал еще школьником. Целевую установку, которую яростно защищал особо почитаемый как «создатель германского флота», неотесанный и грубый великодержавный политик гроссадмирал Альфред Тирпиц, бывший с 1897 года статс-секретарем по Имперскому военно-морскому управлению, а в 1916 году вышедший в отставку⁴³ из-за того, что кайзер Вильгельм II отклонил его требование — позволить германским подводным лодкам атаковать без предупреждения даже нейтральные суда, Гитлер непрерывно обсуждал еще до Первой мировой войны⁴⁴. Концепция Тирпица, вошедшая в историю как «рискованный образ мыслей», во внешней политике нацеленная на вытеснение Британии с роли «владычицы морей», а во внутренней политике направленная на предотвращение коренных социальных реформ, считавшихся им предвестниками социальной революции⁴⁵, базировалась на широко распространившемся вульгарном дарвинизме, из которого также тянутся важные аспекты представлений Гитлера о политике. Тирпиц не только хотел привести рейх к статусу великой европейской державы, но и сделать его мировой державой, по рангу не уступающей Британской империи; эту идею он продолжал отстаивать даже в 1924 году⁴⁶, когда Гитлер находился в тюрьме и работал над своей книгой «Майн Кампф».

Мы хотим «полного мирового авторитета, соответствующего величине нашей культурной, экономической и военной мощи», писали 20 июня 1915 года, за примерно девять месяцев до отставки Тирпица, 1347 видных представителей германского общества в «совершенно секретной памятной записке⁴⁷» на имя рейхсканцлера Бетман-Гольвега, и уточняли: «Невозможно при большом перевесе у наших врагов одним ударом достичь всех целей национальной безопасности. Но военные успехи, достигнутые с такими большими жертвами, должны быть использованы вплоть до самой крайней границы возможного. Мы хотим раз и навсегда покончить с французской опасностью после столетий французской угрозы и после криков о реванше, раздававшихся с 1815 до 1870 и с 1871 до 1915 года. И не путем неуместных попыток примирения, против которых Франция всегда выступает с крайним фанатизмом. В этом пункте мы хотим как можно скорее предостеречь от германского самообольщения. Мы решительно должны политически и экономически ослабить эту страну, ради нашего собственного существования». И дальше там говорится, что для «поддержания» «развития германского народа» Россия располагает на восточной границе рейха «землей для сельскохозяйственного освоения и заселения», захват которой гарантировал бы Германии «здоровое крестьянство» как «источник молодости для всех народных и государственных сил».

Если бы подобный совет был сформулирован десятью годами позже, можно было бы сказать, что он взят из книги «Майн Кампф». Гитлер, который, по его свидетельству в «Майн Кампф», был знаком с Бетман-Гольвегом, последовал «совету» внешнеполитического «коллективного советника» рейхсканцлера с 1907 по 1917 год, правда, для Англии он предложил другие отношения, чем непрошеные внешнеполитические эксперты 1915 года, аргументируя их так:

«Если мы сможем заставить Англию, которая всегда старается избегать собственных кровавых жертв, выплатить репарации, никакая денежная сумма не будет достаточно высокой. Главным образом, своими деньгами Англия натравила на нас весь мир. Денежный мешок — наиболее болезненная часть этой нации лавочников и когда у нас будет достаточно силы, мы можем смело потрясти его»⁴⁸. Представления о возможности создания на континенте великой державы из Германии и Австро-Венгрии, не только постоянно дискутируемые рейхсканцлером, министерством иностранных дел и генеральным штабом кайзеровского времени, но и являвшиеся руководством к действию, в своей основе, лишь слегка отличались от планов Тирпица. Если рейхсканцлер Бетман-Гольвег ориентировался на традиционное представление о надежности германо-австро-венгерской великодержавной позиции в традиционном духе полной свободы внешнеполитических действий и сохранении некоторого военного превосходства в рамках европейской системы государств, то представители третьего по счету состава Верховного командования сухопутных сил, во главе с генералом Людендорфом⁴⁹, стремились к максимально возможному прямому господству на замкнутой территории континентального объединения стран.

С помощью мировой войны должен был возникнуть Великогерманский рейх, который — с присоединением важнейших в хозяйственном отношении территорий России — стал бы экономически максимально независимым от зарубежных стран, защищенным от блокады и в военном отношении способным на свою оборону как против Англии, так и, в случае необходимости, — одновременно против двух англо-саксонских морских держав, то есть — надежной основой для ожидаемого противоборства с другими мировыми державами. В какой степени «большое пространство» или план «мировой державы» Гитлера родились под влиянием представлений «третьего» Верховного командования сухопутных сил и концепции «двух фаз» Людендорфа⁵⁰, не представляется нам особо важным, поскольку Гитлер, как и Людендорф, выступал за то, чтобы сначала создать Великую Германию в Европе, а затем напасть на Америку.

Во времена Веймарской республики мысль о великой германской державе продолжала жить в устремлениях ведущих политиков, точно так же, как и у Гитлера, который не позднее чем со времени Первой мировой войны был убежден, что переживет великий поворот истории. Уже в Ландсберге он не сомневался, что время существования маленьких приморских государств, с их морскими базами и позициями, их военными флотами и богатствами, полученными в колониях, скоро закончится. Это убеждение, наконец, побудило его, в «Майн Кампф», отклонить требование «восстановления в границах 1914 года»⁵¹ как абсолютно недостаточное и анахроничное, назвав его политической глупостью. Широко распространившееся в Германии требование «границ 1914 года и возврата германских колоний», за что — согласно документам британского кабинета — целиком и принципиально был готов высказаться британский премьер-министр Невил Чемберлен⁵² спустя всего десять дней после вступления немецких войск в Австрию в марте 1938 года, Гитлер посчитал подачкой, которую Германия ни при каких обстоятельствах не примет в качестве конечной цели своей внешней политики. Ему грезилась цель — как некоторым военным еще в начале двадцатых годов — будущая мировая держава нового образца, как он его понимал, господствующая на большой замкнутой территории. Насколько он был убежден в этом, говорит, в частности, тот факт, что во время написания книги «Майн Кампф» он предсказывал, что Германия или Россия, то есть государство из числа проигравших мировую войну и «сбитых с ног», станет новой мировой державой. Германия, обязанная, по его представлениям, завоевать положение мировой державы, не могла, однако, стать таковой на базе Веймарской республики, или быть подготовленной на этом базисе с помощью марксизма. И даже возможное возрождение монархии он не считал пригодным для этой цели. Монархию он рассматривал лишь как учреждение и правительственный институт, в лучшем случае пригодный для поддержания уже сложившейся мировой державы, но никак не для расширения ее. Для достижения такой цели он признавал только революцию всемирно-исторического значения, проведенную на основе нового мировоззрения.

План, предложенный генералом фон Сектом⁵³ и принятый 20 декабря 1918 года в здании Генерального штаба в Берлине на первом после объявления перемирия, установочном, совещании германского военного руководства и предлагающий как можно быстрее превратить Германию в мировую державу, способную вступать в союзы, остался без фактических последствий, потому что Веймарская республика не имела возможностей — как во внешней, так и во внутренней политике — для его осуществления. Концепция Секта — с помощью России подавить Польшу, чтобы обеспечить безопасность тыла для войны против Франции, — не только осталась иллюзией, но и не вписывалась также в представления Гитлера, защищавшиеся им с 1920 и до 1945 года. Некоторые влиятельные военные и политики Веймарской республики, не поддерживавшие связи с Гитлером, никак не препятствовали усердным действиям по созданию предпосылок для экспансионистских устремлений. Так, именовавшийся «политиком взаимопонимания» Штреземан, видевший в Локарнском договоре, подписанном за Германию им и рейхсканцлером Гансом Лютером в декабре 1925 года, шаг в направлении восстановления Германии как великой державы, направил свой взгляд на Польшу, полагая, что путем экономического давления надо заставить этого восточного соседа снова уступить «коридор» рейху. Гитлер, написавший на своем знамени лозунг ревизии не только Версальского договора, с самого начала своего канцлерства особенно чувствовал себя стесненным проблемой Польши. Примечателен способ, которым он сначала решил эту проблему. Хотя сразу после своего «прихода к власти» он открыто декларировал пропагандистски преувеличенную волю к национальному самоутверждению рейха и притязанию на пропорциональное право голоса в Европе, но вначале он уделял больше внимания вопросам восстановления германского суверенитета, равноправия рейха, его национального достоинства на европейской арене, безопасности границ рейха, развития германской экономики и роста благосостояния германского народа как основы для проведения успешной политики, чем некоторые канцлеры Веймарской республики. Как рейхсканцлер он делал вид, что не интересуется чужими территориями и идеологическим проникновением туда. После того как он в апреле 1933 года сообщил французскому послу Франсуа Понсе, что восточная граница рейха на долгое время не будет подвергаться сомнению, в ноябре 1933 году он успокоил польского посланника Липского заверением, что считает глупостью вести войну ради разрешения мелких пограничных вопросов⁵⁴. В декабре 1933 года он пошел еще дальше — приветствовал роль Польши как буферного государства между большевистской Россией и западной цивилизацией. Позднее «он осудил слух о германо-польском “вековом противостоянии”. Заключение в 1934 году германо-польского договора о ненападении, в котором провозглашался отказ от насилия по отношению друг к другу, является лучшим подтверждением того, что Гитлер к вопросу о ревизии подходил не так догматично, как веймарские руководители внешней политики, постоянно отказывавшиеся от подобных договоров с Польшей, признававших существующие границы, по тому же принципу, как они это сделали с западными державами в 1925 году в Локарно»⁵⁵.

Незадолго до того как Гитлер стал рейхсканцлером, генерал Курт фон Шлейхер старался путем отхода от традиционной политики германского кабинета, подчеркивающей первоочередность внешней политики, предложить на дальнюю перспективу обусловленное ситуацией решение — уточненное им уже в конце войны — которое, хотя и предусматривало также развертывание силы вовне, но сначала предлагало восстановить «порядок» внутри рейха, а потом активировать германскую экономику. На пути через прочный внутриполитический базис он снова самоуверенно хотел в огромном масштабе расширить германские интересы также вовне, а целью внешней политики считал восстановление рейха в виде великой державы⁵⁶. Одному из его предшественников, влиятельному поборнику пангерманизма, Густаву Штреземану, рейхсканцлеру от Германской народной партии, вошедшему в историю не только как «политик взаимопонимания», но и как представитель экономических устремлений Германии как великой державы, после предварительного решения проблемы репараций и подъема германской экономики удался существенный шаг в «большую политику». То, что Штреземан понимал подписание Локарнского договора в декабре 1925 года только как этап на пути к ревизии Версальских соглашений, нельзя считать неожиданностью, если помнить о его политических взглядах. Его политика ревизии, которую Андреас Хилльгрубер метко назвал — как ловким осуществлением общей политики, преодолевающей требования военного руководства и путы традиционных тайных переговоров, так и использованием противоречий среди прежних противников и открытой демонстрацией на трибуне Народного союза, а также — розыгрыша хозяйственно-политических возможностей в направлении усиления военного потенциала⁵⁷, постепенно вела к Адольфу Гитлеру, при котором военная мощь стала важным базисом внешней политики и не вызывалась никакими другими важными причинами.

Но не рейхсканцлер Гитлер, который свою агрессивную военную программу до осени 1933 года подчеркнуто завораживающе маскировал и поэтому подвергался критике не только со стороны своих министров Константина фон Нейрата (имперский министр иностранных дел) и Вернера фон Бломберга (военный министр), открыто выступавших за вооружение, начал проводить «побег» от условий Версальского договора, мешавших военному развертыванию, это началось еще под руководством Шлейхера — в умах политически активных военных, дипломатов и крупных чиновников. Они ловко использовали сложившиеся под влиянием мирового экономического кризиса 1929 года⁵⁸ трудности для внешнеполитической и военной дееспособности мировых держав, не признававших рейх в качестве партнера, и требовали проведения политики, за которую они официально не были ответственны.

Подобно подавляющей части германского народа, также и Гитлер требовал отказа от выплат репараций, а также формального равноправия рейха в военном отношении — в таком широком смысле, в каком их, вследствие политической ситуации, вынужденно не осмелился защищать центристский кабинет Генриха Брюнинга (1930–1931), несмотря на точку зрения рейхсканцлера⁵⁹, что, однако, не помешало командованию рейхсвера, после роспуска Контрольной комиссии союзников (в 1927 году), во все возрастающем масштабе превращать уже начатое тайно вооружение — в открытое и реальное увеличение моши рейхсвера.

С фон Папеном и его «кабинетом баронов»⁶⁰, который прогнал социал-демократическое правительство Пруссии⁶¹ и присоединил Пруссию к антидемократическому курсу остального рейха, центр тяжести германской политики явно переместился в сторону открытого и эффективного перевооружения, которое казалось еще рискованным Брюнингу, свергнутому с помощью генерала фон Шлейхера и объединившихся с ним национал-социалистов.

Когда 30 января 1933 года Гитлер, в представлениях о внешней политике которого доминировали традиционные методы и насилие, стал рейхсканцлером, то официально он в этом отношении вел себя более сдержанно⁶², чем его предшественники Штреземан, Брюнинг, Шлейхер и Папен⁶³. Поэтому те, кто знал его мировоззрение, его боязнь принятия решений и формулировки определений, не без оснований стали полагать, что национал-социалистский рейхсканцлер не сумеет выполнить того, что ожидали от него сторонники. «Перед нами стоят следующие политические проблемы, — сказал Гитлер 17 мая 1933 года в своей речи в рейхстаге и повторил программные заявления некоторых прежних канцлеров⁶⁴: — Много столетий европейские государства и их границы создавались из представлений лишь внутригосударственного мышления. Победоносный прорыв национального мышления и принципа национальности в прошедшие столетия стал зародышем многочисленных конфликтов, возникавших вследствие игнорирования этих новых идей и идеалов государствами, возникшими на других предпосылках. После окончания больших войн не было более важной задачи для действительно мирной конференции, чем четкая констатация факта новой структуры и нового порядка европейских государств, которые этот принцип признали законным в максимальной степени… это — новое территориальное деление Европы с учетом действительных границ проживания народов исторически было бы таким решением, которое с прицелом на будущее, возможно, сделало бы не напрасными кровавые жертвы войны — как для победителя, так и для побежденного… Никакая новая европейская война не может установить что-либо лучшее на место неудовлетворительного положения.

Наоборот, применение какого-либо насилия в Европе ни политически, ни экономически не может создать более благоприятную ситуацию, чем та, которая существует сегодня. Даже впечатляющий успех нового европейского насильственного решения привел бы, в конечном счете, к повышению неустойчивости европейского равновесия и, поэтому, стал бы зародышем последующих новых противоречий. Результатом были бы новая война, новая нестабильность и новые экономические бедствия. Начало подобного, не имеющего конца, безумия привело бы к краху нынешнего общественного и государственного порядка. Европа, погруженная в коммунистический хаос, стала бы началом кризиса необозримых размеров и не подлежащей оценке длительности… Германия разоружилась. Она выполнила все обязательства, записанные в мирном договоре, причем, с избытком, выходящим далеко за пределы любой справедливости, и даже любого здравого смысла…

Германия заявляет… что она готова в любой момент, в случае создания всеобщего международного контроля вооружений, при такой же доброй воле других государств, поддерживать соответствующие органы этого контроля и однозначно доказать тем самым всему миру свой полностью немилитаристский характер… Эти требования не означают вооружения, а лишь призыв к разоружению других государств… Единственная нация, которая действительно должна бояться вторжения, это — германская, ибо ей не только запретили иметь наступательное оружие, но и урезали право на оборонительное оружие и не разрешают создавать пограничные укрепления… Германия думает не о нападении, а только о своей безопасности»⁶³.

Гитлер тормозил и медлил, отступал назад, в пропагандистских целях представлял себя канцлером мира, отходя, для видимости, от наиболее отягчающих пунктов своего мировоззрения, центральными идеями которого неизменно оставались борьба, захватническая война, уничтожение «неполноценных» и расово-идеологический антисемитизм. Но это продолжалось только до сентября 1933 года. С этого момента появились плоды из семян, посеянных «Майн Кампф». «Коричневые батальоны» и их фюреры стали превращать в реальность уроки вождя, предоставившего им — по большей части, с одобрением — свободу действий. Вильгельм Фрик, Герман Геринг, Эрнст Рём и Генрих Гиммлер, в числе многих других, знали, как воспользоваться уроком и вынудить Гитлера в этой ситуации к принятию решений⁶⁶. «Обстоятельства вынуждали меня десятилетиями говорить, почти исключительно, о мире, — заявил он 10 ноября 1938 года, выступая перед главными редакторами немецких средств информации и другими представителями печати, и, следуя по накатанной колее, с убежденностью продолжал: — Лишь при продолжительном подчеркивании воли немцев к миру для меня было возможным шаг за шагом отвоевывать для германского народа свободу и дать ему снаряжение, необходимое для выполнения следующего шага. Само собой разумеется, такая… пропаганда мира имеет также свою рискованную сторону, потому что она легко может создать то представление в головах людей, что нынешний режим… идентифицирует себя с решимостью и волей — при любых обстоятельствах сохранять мир… Необходимость была причиной того, что я годами говорил только о мире»⁶⁷.

Глава 7 «УЖ ВАМ БУДЕТ НЕ ДО СМЕХУ»

Как рукописные заметки Гитлера из времени написания книги «Майн Кампф», так и сама книга свидетельствуют о том, что Гитлер уже рано был убежден, что невозможно получить требуемое им «необходимое» жизненное пространство без одновременного уничтожения евреев не только в рейхе, но и на завоеванных территориях. В проводимой им как фюрером и канцлером политике вместе с решающими приказами о начале войны 1939 (Польша) и 1941 (Советский Союз) годов обязательно давались приказы об уничтожении людей. В книге «Майн Кампф» Гитлер сожалел, что к началу и во время Первой мировой войны «двенадцать или пятнадцать тысяч этих иудейских губителей народа… не были обработаны отравляющим газом»', а 30 января 1939 года, за семь месяцев до начала польского похода, он угрожал: «Если международному финансовому еврейству внутри и за пределами Европы снова удастся ввергнуть народы в мировую войну, то ее результатом станет не… победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе»². С началом польского похода одним «росчерком пера» он развязал акцию уничтожения, названную «эвтаназией», направленную в первую очередь против евреев. По этому приказу на Востоке, за ширмой, образованной победоносно наступающей германской армией, было запланировано уничтожить 30 миллионов евреев и славян, разгрузить территорию от населения и создать жизненное пространство для немцев.

Рукопись Гитлера, положившая начало этому, основанному на мировоззрении, мероприятию, датируется 16 сентября 1919 года, когда он еще был солдатом³. Хотя этот документ показывает, что в сентябре 1919 года мировоззрение Гитлера в части антисемитизма сформировалось еще не окончательно; из него (документа) видно, что в его мировоззрении тогда еще не было жестокости и извращения, характерных для книги «Майн Кампф» и, в значительной степени, влиявших на более поздние решения Гитлера. И даже еще во время его «избрания» вождем НСДАП с диктаторскими полномочиями в июле 1921 года он в основном придерживался как традиционной концепции⁴, так и формулировок германских и австрийских пангерманистов, чей набор понятий, антисемитские аргументы и программы ему были хорошо знакомы еще со школьных времен в Линце⁵.

«Если опасность, создаваемая еврейством для нашего народа сейчас, — пишет Гитлер, — находит свое выражение в неопровержимой антипатии большей части нашего народа, то причину этой антипатии следует, в основном, искать не в ясном понимании сознательного или бессознательного постоянного разлагающего влияния на нашу нацию евреев как общности, а в личном опыте, впечатлении, оставляемом евреем как отдельным человеком, и это впечатление, как правило, неблагоприятно. Поэтому антисемитизм ощущается лишь на уровне чувства и не принимается всерьез. И это неправильно. Антисемитизм как политическое движение не должен и не может определяться моментом чувства, а — лишь пониманием фактов. А факты таковы:

Еврейство, прежде всего, является расой, а не религиозной общиной. И еврей является не еврейским немцем, еврейским поляком или еврейским американцем, а всегда — немецким, польским или американским евреем. Никогда от народов, среди которых он живет, еврей не перенимал ничего, кроме языка. Точно также, как немец, живущий во Франции и вынужденный пользоваться французским языком, в Италии — итальянским и в Китае — китайским, не становится французом, итальянцем или даже китайцем, так и еврей, живущий теперь среди нас и вынужденный поэтому пользоваться немецким языком, так же мало может быть назван немцем. И даже иудейская вера, как бы много она ни значила для существования этой расы, не является определяющей в вопросе — еврей или не еврей перед вами. Едва ли существует раса, все без исключения члены которой исповедовали бы только одну определенную религию.

Тысячелетним близкородственным размножением, часто происходящим в узком кругу, еврей сильнее сохранил свои расовые особенности, чем многочисленные народы, среди которых он живет. И поэтому является фактом, что среди нас живет чуждая, негерманская раса, не желающая и не могущая пожертвовать своими расовыми особенностями, отречься от своих чувств, мыслей и стремлений, и, тем не менее, обладающая всеми политическими правами, как и мы сами. Чувства еврея ограничиваются чисто материальной сферой, его мысли и стремления — тем более. Возня вокруг золотого тельца выливается в беспощадную борьбу за те блага, которые, по нашему внутреннему ощущению, не являются высшими и единственно достойными устремления на этой земле.

Ценность каждого больше не определяется его характером, значением его достижений для общего блага, а исключительно — величиной его состояния, его деньгами.

Уровень развития нации больше не определяется суммой ее моральных и духовных сил, а лишь — богатством ее материального добра.

Из такого ощущения следуют мысли и устремления за деньгами, и за властью, защищающей деньги, которые заставляют еврея без зазрения совести выбирать средства, беспощадные при их применении для достижения такой цели. В государстве с автократическим правлением он жалобно выпрашивает милость "его величества” государя и как пиявка высасывает кровь из своих народов.

В условиях демократии он домогается благосклонности массы, пресмыкается перед “величием народа”, но понимает только “величие денег”.

Он разрушает характер государя раболепной угодливостью, национальную гордость и силу народа — насмешкой и бесстыдным стремлением к пороку. Средство его борьбы — общественное мнение, никогда не выражаемое через прессу открыто, но всегда с помощью прессы направляемое и искажаемое. Его власть — власть денег, без усилий и без конца накапливающихся в его руках в форме процента с капитала, и навязывающая народам иго, опасное тем, что оно, из-за своего начального золотого блеска, с трудом позволяет рассмотреть его позднейшие скорбные последствия. Все, что дает возможность людям стремиться к Высокому, будь то религия, социализм, демократия, для него все это — лишь средство на пути к одной цели — удовлетворить жажду денег и власти.

Его деятельность имеет результатом расовый туберкулез народов.

Из этого следует: антисемитизм в своей чувственной основе свое последнее выражение найдет в форме погромов. Однако, антисемитизм разума должен повести к планомерной и законной борьбе за устранение привилегий еврея, которыми он, в отличие от других живущих среди нас иностранцев, располагает (законодательство об иностранцах). Но его конечной целью должно стать полное и окончательное удаление евреев⁶. Для того и другого нужно правительство национальной силы, а не правительство национального бессилия.

Республика в Германии обязана своим рождением не единой национальной воле нашего народа, а лукавому использованию целого ряда обстоятельств, которые в совокупности выразились в глубокой всеобщей неудовлетворенности. Но эти обстоятельства не зависели от государственной формы и сегодня еще продолжают действовать. И даже в большей степени, чем прежде. Но теперь уже большая часть нашего народа понимает, что не измененная государственная форма, как таковая, может улучшить и изменить наше положение, а только — возрождение моральной и духовной силы нации.

И это возрождение произойдет не на пути, где государством руководит безответственное большинство голосов, находящееся под влиянием определенных партийных догм, безответственной прессы, фраз и лозунгов интернационального разлива, а лишь на пути беззаветного подвига национально мыслящих вождей, обладающих чувством внутренней ответственности.

Однако, этот факт отнимает у республики внутреннюю поддержку таких нужных ей духовных сил нации. Поэтому нынешние руководители государства вынуждены искать опору у тех, кто извлекает пользу из новой конструкции германских условий и кто, по этой причине, был движущей силой революции, — евреев. Без оглядки на знакомую, конечно, нынешним вождям опасность еврейства (это доказывают различные высказывания ныне ведущих деятелей) они не могут не принять добровольную поддержку евреев (имеющих от этого свою выгоду), и дают тем требуемое вознаграждение. И эта взаимная услуга состоит не вообще в любом возможном требовании еврейства, а, прежде всего, в воспрепятствовании обманутому народу бороться против своих обманщиков, в подавлении антисемитского движения.

С глубоким уважением, Адольф Гитлер»⁷.

В книге «Майн Кампф», пять лет спустя после написания этого «еврейского заключения», Гитлер, говоря о «евреях», использовал формулировки, понятия и образы, которые в 1919 году он еще не знал. Например, новыми для него в «Майн Кампф» были выражения «паразит», «народ-паразит», «бацилла», «бациллоноситель», «вампир», «грибок шизомицет человечества», и утверждение, что земля «как миллионы лет назад безлюдная будет лететь в эфире», если «еврей… победит народы этого мира»⁸. Хотя Гитлер еще в Линце узнал набор понятий тех духовных кругов, от которых происходят эти образы, до 1921 года он отклонял формулировки и программные концепции пангерманистов. Опыт «вольнодумства», который от переживания трудностей пришел к нему в Линце, Штейре и, возможно, также в Вене, довольно долго продолжал влиять на него. Но, начиная с 1921 года, он отбросил эти рамки. К тому времени, когда его партия, благодаря его приходу, стала насчитывать около 28 % чиновников и служащих (частично с высшим образованием), 20 % торговцев и 7 % служащих культурной сферы, он уже больше не мог себе позволить чего-то «не понимать». Поэтому в «Майн Кампф» появились также «ученик» Дарвина Эрнст Хэккель и его последователь Вильгельм Бёльше — само собой разумеется, не названные по имени, — как использованные с умыслом отцы идеала. В 1921 году Гитлер прочел второе издание впервые вышедшей в 1899 году книги Бёльше «От бациллы до человекообразной обезьяны»⁹, в которой Бёльше, описывая картину «чистой борьбы за выживание зоологической особи “человек” против “низшей формы органической жизни”», человеку XX столетия предсказывал «последнюю решающую битву» против «третьего рейха» бацилл и объяснял ему, что он лишь в XIX столетии стал «полным хозяином земли», и «по всем человеческим условиям вероятности» останется победителем в этой борьбе. Представление, что бацилла угрожает человеку, который еще несколько десятилетий тому назад не знал своего «самого зловещего из всех живых противников», Гитлер, с этого момента и на свой лад, включил в свое мировоззрение и в свой антисемитизм (в письменном виде, в первый раз — в «Майн Кампф»), причем в том духе, что «еврей» больше не считается человеком. «Обнаружение еврейского вируса… — это одна из величайших революций, совершенных в мире». «Борьба, — сказал Гитлер, — которую мы ведем, имеет ту же самую природу, как та, которую в прошлом столетии вели Пастер и Кох. Сколько болезней происходит из-за еврейского вируса… Мы восстановим здоровье лишь тогда, когда уничтожим еврея»¹⁰. В «Майн Кампф», название которой, возможно, стало следствием изучения труда Бёльше, говорится: еврей «всегда является паразитом на теле других народов… Его способность к распространению… является типичным поведением всех паразитов; он ищет всегда новую почву для питания своей расы… (он. — Примеч. авт.) остается тунеядцем, который, подобно вредоносной бацилле, постоянно размножается, как только находит благоприятную питательную среду. Но, действие его существования — точно такое же как действие паразита: там, где он появляется, рано или поздно отмирает нация»¹¹. Также под влиянием Бёльше, которому Гитлер обязан своими представлениями и формулировками, связанными с еврейством и мерами против евреев, которых он, как микробов, приказал, наконец, уничтожать средством борьбы с вредителями — газом «Циклон Б»¹², возник и столичный страх перед физическим загрязнением, перед заразными болезнями и прямо-таки болезненная мания — необычно часто мыть руки¹³.

В «Майн Кампф» Гитлер, в истории искавший «силы, которые мы… как историческую действительность, видим перед глазами», после попытки создания им собственной концепции истории¹⁴ ожидал, что «наконец» будет написана «мировая история, где расовый вопрос будет поднят на подобающее ему главное место»¹⁵. Для него стал поворотным 1924/25 год, когда он окончательно понял, что антисемитизм совершил решающий поворот в его жизни, что ему эсхатологически предопределено стать мессией, что он стоит в центре всех внешнеполитических событий и должен действовать настолько радикально, насколько это возможно¹⁶, он твердо убежден теперь: «Лучшие в культурном отношении, только менее решительные, расы должны в какое-то время уже остановить свое численное расширение из-за своей ограниченной территории, тогда как народы, стоящие ниже в культурном отношении, но находящиеся ближе к природе и более грубые, из-за того, что они имеют больше жизненного пространства, оказываются в состоянии продолжать численное расширение. Другими словами: в один прекрасный день мир перейдет во власть стоящих ниже в культурном отношении, но деятельных масс людей»¹⁷. В таком духе он далее делает вывод: «Это является предпосылкой для возникновения более высокого объединения людей, но не в виде государства, а как народного духа, позволившего выполнить подобную задачу»¹⁸. Нельзя пренебрегать этим «знанием», религиозно подчеркивал Гитлер: «Прегрешение против крови и расы является самым страшным грехом этого мира и концом впавшего в этот грех человечества» — и далее: «Следует во всех случаях, где речь идет о выполнении кажущихся невозможными требований или задач, все внимание народа сконцентрировать на этом вопросе, так, как будто речь идет о его решении — быть или не быть народу. Только так народ будет способен на действительно великие достижения и усилия»¹⁹. В том же духе он писал во 2-м томе своей книги:«Человеческая культура и цивилизация на этой части земли неразрывно связана с присутствием арийца. Его вымирание или упадок приведет к погружению этого земного шара в темноту дикого времени.

Но уничтожение фондов человеческой культуры путем уничтожения ее носителей в глазах народного мировоззрения кажется преступлением, заслуживающим самого сильного проклятия. Тот, кто отважится поднять руку на высшее подобие господа, грешит против доброго творца этого чуда и помогает своему изгнанию из рая»²⁰.

После 1933 года главная линия Гитлера последовательно претворялась в жизнь.

Национал-социалистический «врач-специалист»²¹ Фридрих Йесс писал в 1933 году в «Методическом руководстве» для «Высшей политической школы НСДАП»: «Своим верным ощущением Адольф Гитлер понял, что расовый вопрос является центральным вопросом нового порядка германской жизни и оздоровления нашего больного народного организма»²². Йесс, который в своем труде опирался на «научные результаты», почерпнутые из книги Г.Ф.К. Гюнтера «Расовая характеристика германского народа», исходил из того, что «разработанные» Гитлером руководящие принципы по своему содержанию являются «безусловной научной истиной», и поэтому должны «неизбежно стать совершенно ясными требованиями, безусловно, необходимыми для спасения и сохранения нашего народа, испытывающего большую опасность»²³. В полном соответствии с духом Гитлера он пишет: «Мы, национал-социалисты, поняли, что в этом расовом вопросе, однозначно, заключен ключевой народный вопрос, от правильного или ошибочного решения которого будет зависеть или дальнейшее существование и могучее развитие в Центральной Европе действительно германского народа, или его безусловный и окончательный уход в следующие столетия»²⁴.

11 января 1929 года Йозеф Геббельс, в полном соответствии с книгой «Майн Кампф», сформулировал десять «основных принципов» действий по еврейскому вопросу в национал-социалистической Германии, где, в частности, говорилось:

«1. Еврея победить нельзя. Он — отрицательное явление, и это отрицательное явление требуется полностью убрать из германского обихода.

2. Не следует с евреем вступать в противоречия по еврейскому вопросу. Никому не надо доказывать, что существует право и долг — беспощадно обходиться с ним.

3. Нельзя разрешать еврею в борьбе пользоваться средствами, которые допускаются для любого честного противника; потому что он — не честный противник; великодушие и рыцарство он использует только для того, чтобы обмануть своего врага…

5. Так называемая религиозная мораль — для еврея не мораль, а лишь руководство для обмана. Поэтому она не имеет права на защиту и прикрытие государственной властью…

10. Нужно четко определиться по отношению к антисемитизму: сказать: да или нет. Тот, кто защищает еврея, впадает в грех перед собственным народом. Можно быть либо рабом еврея, либо врагом еврея. Враждебность к еврею является предметом личной чистоты»²⁵.

А 30 июля 1938 года он как имперский министр пропаганды сказал: «Еврей — не творец. Он ничего не создает, он лишь торгует продукцией. Тряпьем, платьем, картинами, драгоценными камнями, хлебом, акциями, куксами, народами и государствами. И все, чем он торгует, было где-то и когда-то украдено. Пока он выступает против государства, он — революционер, но когда он получает власть, то проповедует спокойствие и порядок, чтобы ему можно было в комфорте пожирать свою добычу»²⁶.

Судьбу евреев, живущих в условиях национал-социалистической власти, показывают шаги осуществления «учения», развитого в «Майн Кампф». Здесь достаточно привести лишь краткую хронологическую последовательность событий (дополненную позднейшими высказываниями Гитлера):

28 марта 1933 года НСДАП опубликовала призыв к бойкоту евреев. Призыв направили всем организациям партии и распространяли его с такими указаниями: «Комитеты действия должны немедленно начать популяризировать бойкот путем пропаганды и разъяснения. Основной принцип: Ни один добропорядочный немец больше не покупает у еврея и не разрешает ему или его подручным рекламировать товары. Бойкот должен быть всеобщим. Его проводит весь народ, и он должен ударить в самое чувствительное место еврейства… Комитеты действия должны дойти до самой маленькой деревни, чтобы встретить еврейских торговцев, особенно, на равнине. Важно всегда помнить, что речь идет при этом о навязанном нам защитном мероприятии… Бойкот надо проводить, не распыляясь, а одним мощным ударом. К нему надо тщательно готовиться. Даны указания СА и СС, начиная с этого момента, через почтовые отделения предостеречь население от участия в еврейской торговле. О начале бойкота будет дополнительно объявлено посредством плакатов, через прессу, листовки и т. д.». Призыв заканчивался словами: «Национал-социалисты! В субботу, ровно в 10 часов, еврейство узнает, кому оно объявило войну»^26а.

1 апреля 1933 года: Бойкот еврейских предприятий. Члены СА в униформе стояли перед входом в принадлежавшие евреям заведения и демонстрировали прохожим и потенциальным покупателям плакаты, гласившие, что «истинные немцы» (Volksgenossen) не должны покупать у евреев.

Начало апреля 1933 года: Выход закона о восстановлении профессионального чиновничества. В нем предусматривалось, что чиновник «неарийского происхождения» должен быть отправлен на пенсию, хотя делалась оговорка, что чиновник, находившийся на государственной службе на 1 августа 1914 года, может продолжать службу. Сначала исключения из этого закона было сделано для бывших фронтовиков, сыновей²⁷ и отцов солдат, погибших на полях Первой мировой войны. Одновременно наложили ограничения на профессиональную деятельность евреев, работающих в свободных профессиях. Однако на первых порах эти ограничения еще не привели к необратимым последствиям. Из 717 «неарийских» прокуроров и судей на своих местах осталось 336 (47 %), из 4505 адвокатов — 3167 (около 70 %) и из 4500 врачей системы больничных касс — 75 %²⁸.

В своей речи в берлинском Дворце спорта, передававшейся всеми германскими радиостанциями, Гитлер заявил: «Настало великое время, на которое мы надеялись долгие 14 лет. Сейчас Германия проснулась. Все произошло именно так, как мы в эти 14 лет предсказывали, но не как подарок окружающего мира или милость наших противников, а с помощью нашей собственной силы»²⁹.

Начало 1933 года: Открыты первые концентрационные лагеря (например, в Дахау и Ораниенбурге).

Закон об Имперской палате культуры от 22 сентября 1933 года запретил евреям участвовать в культурной жизни Германии.

Закон об обороне от 21 мая 1935 года запретил евреям поступать на службу в вермахт.

С лета 1935 года в общественных местах, в том числе в населенных пунктах, кафе, ресторанах и магазинах, появились таблички с надписью «евреи не приветствуются».

15 сентября 1935 года: Имперский партийный съезд в Нюрнберге, объявление «Нюрнбергских законов», запрещающих заключение браков и половые контакты между «арийцами» и евреями (что названо «расовым позором» и позднее стало наказываться смертью), а у евреев, не имеющих больше права занимать официальные должности, отняли как пассивное, так и активное избирательное право. Чиновники-евреи, еще остававшиеся на своих должностях на основании исключений из закона от 7 апреля 1933 года, теперь были отправлены на пенсию. Чиновники-евреи, отправленные в отставку в 1933 году, потеряли содержание. Геринг огласил текст законов «О государственном флаге рейха», «О гражданстве рейха» и «О защите германской крови и германской чести», где, в частности, говорилось: «Евреям запрещено поднимать флаг рейха и национальный флаг, и носить знаки цветов рейха. Но им разрешено носить знаки еврейских цветов. Исполнение этой нормы находится под зашитой государства»³⁰.

На время Олимпийских игр летом 1936 года таблички со словами «евреи не желательны» сняли.

Выдвинуто требование выселения евреев из Германии, и до начала 1939 года оттуда уехало около 250 000 человек, по большей части оставив все свое имущество на родине.

Использование евреев в экономических сферах, которое сначала и даже после выхода «Нюрнбергских законов» терпели, опасаясь негативной реакции на международной арене, закончилась 22 апреля 1938 года указом, запрещающим «сокрытие еврейских предприятий».

17 августа 1938 года: Всех евреев начали презрительно называть кличкой «Израэль» (первоначально: «тот, кто борется за всемогущего») и всех евреек — такой же унизительной кличкой — Сара («княгиня» и «праматерь»),

30 сентября 1938 года: Запрещено работать еврейским врачам.

Конец октября 1938 года: СС доставили к польской границе несколько тысяч³¹ польских евреев, которые въехали в Германию в период 1918–1933 годов, чтобы их «вытолкнуть» в Польшу. Но, поскольку польское правительство не было заинтересовано в приеме евреев, последние вынуждены были поселиться в лагере на нейтральной территории³².

9 ноября 1938 года: «Хрустальная ночь»³³. Разрушение синагог и еврейских лавок, 30 000—40 000 еврейских мужчин брошены в концентрационные лагеря. От евреев потребовали «возмещения ущерба» в сумме 1 000 000 000 рейхсмарок, и еврейские предприятия были «ариезированы». Отныне евреям запретили участвовать в культурных мероприятиях.

15 ноября 1938 года: Еврейских детей обязали посещать исключительно еврейские школы.

30 ноября 1938 года: Еврейским адвокатам запретили иметь частную практику.

30 января 1939 года: Гитлер заявил в рейхстаге: «Я сегодня хочу снова быть пророком: Если международному финансовому еврейству внутри и вне Европы удастся снова ввергнуть народы в мировую войну, то результатом станет не большевизация земного шара и победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе»³⁴.

23 сентября 1939 года. Всех евреев обязали сдать свои радиоприемники.

6 февраля 1940 года: Евреям перестали выдавать карточки для покупки одежды.

31 июля 1941 года: Герман Геринг поручил группенфюреру СС Гейдриху подготовить «окончательное решение еврейского вопроса». Гейдрих заявил о закрытии границ для евреев и провозгласил «окончательное решение» для почти 11 миллионов евреев в Европе (включая русских и английских евреев). С началом войны против Советского Союза и значительным расширением оккупированных территорий, началось физическое уничтожение евреев, принципиально объявленных «неполноценными» и, по этой причине, их уничтожали, в частности, средством борьбы с вредителями — газом «Циклон Б». Средства уничтожения делились на три вида: а) истощением вследствие принудительных работ при очень плохом питании, в) убийством с помощью газа³⁵ и с) с помощью эйнзатцкоманд («оперативных групп») в России³⁶.

1 сентября 1941 года: Всех евреев, достигших 6-летнего возраста, с 15 сентября обязали носить желтую «звезду Давида» с надписью «Jude» («Еврей»).

Осень 1941 года: Начало транспортировки евреев в концлагерь Терезиенштадт.

10 октября 1941 года: Евреям для выхода на улицу или поездки на транспорте теперь требовались особые разрешения.

25 ноября 1941 года: Имущество уехавших евреев передано в собственность рейха.

20 января 1942 года: Конференция в Ваннзее по обсуждению мер по «окончательному решению еврейского вопроса».

1 марта 1942 года: Создание Особого штаба (Альфреда) Розенберга, которому предписано, в частности, конфисковать принадлежавшие евреям культурные ценности.

14 апреля 1942 года: Квартиры евреев должны быть обозначены знаком «звезда Давида».

15 апреля 1942 года: Евреям запретили держать кошек, собак, птиц и других домашних животных.

24 апреля 1942 года: Евреям запретили пользоваться общественным транспортом.

9 июня 1942 года: Евреев обязали сдать все «излишние предметы одежды».

19 июня 1942 года: Известные немецкие евреи депортированы на Восток.

1 июля 1942 года: Еврейским детям запрещено учиться даже в еврейских школах.

18 сентября 1942 года: Евреи, бывшие заключенные, цыгане, русские, украинцы и т. д. по приказу рейхсфюрера СС подлежат «уничтожению через работу».

Осень 1942 года: Расстрел еврейских заложников в Берлине.

Декабрь 1942 года: «Акция Бруннера» в Берлине; интенсификация массовых депортаций.

27 февраля 1943 года: В рамках так называемой «заводской акции» евреев стали арестовывать прямо на рабочих местах.

10 июня 1943 года: Роспуск Объединения евреев рейха — последней еврейской организации в Германии.

1 июля 1943 года: Полиция получила право осуществлять карательные действия против евреев.

Осень 1944 года: По распоряжению Генриха Гиммлера обергруппенфюрерам СС Кальтенбруннеру и Полю предписано начать акции уничтожения. Заключенные евреи должны быть включены в «тотальное» военное использование. Кроме того, Гиммлер, по-видимому, хотел «снять с себя» ответственность за это.

Эвакуация заключенных перед лицом наступления союзников. Смерть многих узников в результате голода и истощения.

Гитлер, который после написания книги «Майн Кампф», особенно ко времени Второй мировой войны, довольно покровительственно относился к германцам и демонстрировал бросающееся в глаза предпочтение историческим средиземноморским народам, особенно грекам³⁷, хотя и писавший в «Майн Кампф»: «Бессмысленно спорить о том, какая раса или расы были начальными носителями человеческой культуры и поэтому подлинными основателями того, что мы называем одним словом “человечество”»; не довольствовался только этой формулировкой. Он пояснял: «Проще этот вопрос задать себе применительно к современности, и ответ на него будет легким и четким. То, что мы видим перед собой сегодня в человеческой культуре, в результатах искусства, науки и техники, — почти исключительно продукт творчества арийца³⁸. Но именно этот факт позволяет сделать обоснованный вывод, что именно он один был вообще основателем высшего человечества, а вместе с тем является древним типом, как мы его понимаем под словом “человек”. Он — Прометей человечества, из его светлого ума исходили божественные искры гения на все времена, снова и снова разжигая огонь, светом знания освещающий ночь молчащей тайны и поднимающий за собой людей на пути к господству над всеми живыми существами этой земли. Если погасить этот огонь, то глубокая темнота, возможно, на несколько тысячелетий, опустится на землю, исчезнет человеческая культура и мир опустеет.

Человечество можно разделить на три категории: основатели культуры, носители культуры и разрушители культуры, представителями первой категории может быть только ариец. От него начинаются фундаменты и стены человеческих творений, и лишь внешние формы и краски обусловлены теми или иными характерными чертами отдельных народов. Он поставляет огромные строительные камни и планы всему прогрессу человечества, и лишь исполнение соответствует особенности той или другой расы»³⁹.

«Исследование отдельных народов… показывает тот факт, что речь идет почти всегда не о первоначально основавшем культуру, а о несущем культуру народе.

Всегда создается примерно такая картина его развития: арийские племена — часто в смехотворно малой численности своего народа — подчиняли чужие народы и теперь начинали развиваться, подстегиваемые специфическими жизненными условиям новых областей (плодородие, климатические условия и т. д.), а также, получая поддержку большой имеющейся в распоряжении вспомогательной рабочей силы, состоящей из людей низшего сорта, тех, кто имеет дремлющие духовные и организационные способности. Они создают, часто, в течение немногих тысячелетий, и даже столетий, культуры, первоначально несущие целиком внутренние черты своих создателей, а затем дополняемые сверху характерными свойствами этой земли и покоренных людей. Но, наконец, завоеватели перестают строго следовать своему начальному принципу поддержания чистоты своей крови, начинают смешиваться с порабощенным ими местным населением и этим заканчивают свое существование; потому что грехопадение в раю всегда заканчивается изгнанием из рая. После тысячи и более лет зачастую можно обнаружить последние видимые следы прежнего народа господ, отдавшего свою кровь порабощенной расе, лить в несколько более светлом оттенке кожи и в закаменевшей культуре, которая когда-то была создана своими древними создателями… Уже из этого наброска схемы развития нации — “носителя культуры ’’образуется картина возникновения, действия и ухода подлинных основателей культуры на этой земле, арийцев… Культуры, которые они таким образом основывали, почти всегда определялись, главным образом, имевшимися в распоряжении землей, климатом и — порабощенными людьми. Впрочем, последнее — почти самое существенное… На вопрос о внутренних причинах превосходства арийцев можно ответить: они в том, что арийцы в своей более сильной предрасположенности к самосохранению меньше устремлены внутрь себя, а больше и особым образом — вне себя… Ариец велик не своими духовными свойствами, взятыми сами по себе, а силой готовности отдать все свои способности на службу обществу. Стремление к самосохранению у него достигло своей благороднейшей формы, тем, что он добровольно подчиняет собственное “Я" жизни общества и, когда наступит важный час, готов принести жертвы.

Не в интеллектуальном таланте лежит причина культурообразующих и созидательных способностей арийца. Если бы он имел только этот талант, он мог бы действовать всегда только разрушительно, и, никоим образом, не организующе… Этому внутреннему убеждению (идеализму. — Примеч. авт.) ариец обязан своему положению в этом мире, а его благодарит все человечество; потому что оно само образовалось из чистого духа творческой силы, которая в неповторимом размоле и перемешивании грубого кулака и гениального интеллекта создала памятники человеческой культуры.

Без своего идеального убеждения все, даже ослепляющие способности духа, остались бы только лишь духом, внешним сиянием без внутренней ценности, но никогда — не творческой силой»⁴⁰.

«Самый яркий контраст арийцу» создает для Гитлера «еврей»⁴¹, о котором он в «Майн Кампф» писал: «Едва ли у какого-либо народа на земле стремление к самосохранению развито сильнее, чем у так называемых избранных. Лучшим примером этого уже служит лишь простой факт сохранения этой расы… Интеллектуальные особенности еврея развились в ходе тысячелетий. Сейчас его считают “разумным ”, и, в известном смысле, он был таким всегда. Только его разум — не результат собственного развития, а результат зрительного восприятия и обучения у чужих народов… Все его мысли лишь в малой степени опираются на собственное познание, а в большей — на опыт прошедшего времени. Общий культурный уровень позволяет каждому отдельному человеку, даже, если он этого, по большей части, не осознает, ощущать предварительное знание и он, вооруженный им, может легче делать дальше свои собственные шаги… Поскольку еврей… никогда не обладал собственной культурой, основы его духовной работы всегда закладывались другими. Его интеллект во все времена развивался за счет окружавшей его культурной среды. И никогда не происходило обратного. Поэтому, даже если стремление к самосохранению еврейского народа не меньше, а иногда даже больше, чем у других народов, если его духовные способности очень легко подвержены впечатлению и равноценны интеллектуальным способностям других рас, однако, у него полностью отсутствует самая главная предпосылка для культурного труда: идеалистическое сознание»⁴².

Фанатичный антисемит Гитлер, одержимый идеей своего призвания — «освободить от еврейства» Германию и весь мир, видел в «наложенной на себя» функции «миссию», буквально равную искупительному подвигу Христа. Так, он пишет в «Майн Кампф»: «Если еврей, с помощью своих марксистских веры и знаний, победит народы этого мира, то его корона станет для человечества погребальным венком, а потом эта планета снова, как миллионы лет назад, безлюдная будет лететь в эфире.

Вечная природа непременно мстит за нарушение своих заповедей.

Сейчас я собираюсь действовать по воле всемогущего творца: тем, что я защищаюсь от евреев, я борюсь за дело Гэспода Бога»⁴³.

Гитлер, говоривший в одной речи, «что германский народ — это типично мировой народ, а еврейский — типично замкнутый народ»⁴⁴, в 11-й главе 1 — го тома «Майн Кампф» подробно развивал свои представления о «евреях». «Воля к жертвам в еврейском народе, — писал он, — не выходит за пределы голого инстинкта самосохранения одного человека. Кажущееся сильным чувство общности евреев основано на очень примитивном стадном инстинкте, наблюдаемом у многих других живых существ в этом мире. При этом примечателен тот факт, что стадный инстинкт обеспечивает взаимную поддержку лишь на то время, пока общая опасность делает его целесообразным или неизбежным. Точно так же волчья стая, только что напавшая на свою добычу, после утоления голода снова распадается на отдельных зверей. То же самое можно сказать о лошадях, совместно обороняющихся от нападения, а после пережитой опасности снова разбегающихся поодиночке.

Точно таким же образом дело обстоит у еврея. Его жертвенный дух — только кажущийся. Он сохраняется лишь на то время, пока существование каждого отдельного еврея делает этот дух безусловно необходимым. Но как только общий враг побежден, угрожавшая всем опасность устранена, награбленная добыча спрятана, так сразу кажущаяся гармония евреев исчезает, чтобы уступить место прежде существовавшим отношениям. Еврей лишь тогда един, когда его принуждает к этому общая опасность или манит общая добыча; если оба эти основания отсутствуют, то в свои права вступает жесткий эгоизм и, в мгновение ока, из единого народа образуется стая крыс, дерущихся до крови. Если бы евреи были одни в этом мире, они либо скорее задохнулись бы в грязи и мусоре, либо пытались бы в наполненной яростью борьбе обманывать и уничтожать друг друга, поскольку выражающееся в их свободе полное отсутствие какого-либо духа самопожертвования проявится также и здесь — в борьбе за театр. Абсолютно неверно также выводить их определенный идеал самопожертвования из факта взаимопомощи евреев в борьбе, точнее сказать, из разграбления их соплеменников. Здесь тоже евреем не руководит что-либо большее, чем голый эгоизм каждого»⁴⁵.

Насколько абсурдными были представления Гитлера о еврействе и его роли в истории и культуре, показывают следующие примеры. Мало того что утверждения Гитлера о расово обусловленных духовных признаках евреев не выдерживают никакой научной критики и что еврейство всеми понимается не как отдельная раса⁴⁶, а как религиозное явление и как открытая общность⁴⁷, Гитлер игнорировал также факт, что наряду с многочисленными крупными поэтами, писателями, художниками и скульпторами⁴⁸ из еврейской германоязычной общины, с 1905 года и до появления 2-го тома книги «Майн Кампф», вышли следующие немцы⁴⁹ — лауреаты Нобелевской премии (или их предки): Адольф фон Бэйер (1905, химия), Пауль Эрлих (1908, медицина), Пауль Хейзе (1910, литература), Отто Валлах (1910, химия), Рихард Вилльштеттер (1915, химия), Фриц Хабер (1918, химия), Альберт Эйнштейн (1921, физика), Отто Мейерхофф (1922, медицина), Джеймс Франк (1926, физика) и Густав Херц (1926, физика).

Представлениям Гитлера, в частности, что «евреи» никогда не хотят работать и без других народов «задохнулись бы в грязи и мусоре», никогда не имели «идеалистического сознания», готовности к самопожертвованию и своей культуры, а базу для духовной деятельности всегда перенимали у других, противоречат многочисленные факты. Уже в период написания Ветхого Завета евреи обладали этикой труда, не имеющей равной в древней истории. Теология раввинов настоятельно подчеркивает, что человек должен стараться и «работать руками», если он хочет, чтобы бог одобрил его. Девять раз в Пятикнижии категорически заявляется, что человек должен трудиться. Знаменитые еврейские ученые-книжники зарабатывали себе на жизнь главным образом ремеслом. Более ста из названных в Талмуде раввинов трудились как ремесленники. В Ветхом Завете пророки, цари, судьи, писатели и учителя называются «раба. ми», «слугами» и «работниками» бога. Моисей, пророки и цари часто именуются «пастухами». «Мелака» — древнееврейское слово, означающее «ремесло», но в смысле конкретного задания, выполняемого человеком по поручению бога. Ветхий Завет не делает различия между умственной и физической работой, в отличие от Карла Маркса, труды которого Гитлер, по-видимому, тщательно изучал еще в Вене и по-своему использовал в собственном учении. С древнейших времен понятие «работа» в иудействе понималось как «служение» в духе священных планов бога, которое является испытанным восприятием возможностей человека⁵⁰.

Евреи, которых Гитлер обвинял в ограблении своих ближних⁵¹, с древнейших времен, в силу своей веры, обязывались не только к постоянному труду, но, так же строго, — и к почитанию дней отдыха, что всегда имело важнейший смысл не только для самих евреев, но и для не-евреев в их непосредственном окружении. Никогда верующий в бога еврей не мог допустить в своем жизненном обиходе таких отношений между людьми, какие в древности были типичны, например, для Вавилона, Греции и Рима, где нещадно эксплуатировали своих ближних и, закованных в цепи как скот, продавали на рынках. В Книге Исхода, в 23 главе (стих 12) прямо говорится: «Шесть дней делай дела твои, а в седьмой день покойся, чтобы отдохнул вол твой и осел твой и успокоился сын рабы твоей и пришлец». И в Книге Второзакония в 15 главе (стих 7) сказано: «Если будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих… то не ожесточи сердца твоего и не сожми руки твоей…»⁵².

Невыполнение этой заповеди могло повлечь за собой наказание смертью. Гитлер пишет в «Майн Кампф»: «В корне неверно…из факта взаимопомощи евреев… в деле ограбления ими их ближних, делать вывод об их определенном идеальном духе самопожертвования. И здесь тоже евреем руководит не что иное, как голый эгоизм каждого из них»⁵³. В том же духе его утверждение: «В качестве важного критерия при оценке роли еврейства в человеческой культуре следует всегда помнить, что никогда не существовало еврейской культуры, нет ее и сегодня, и, в первую очередь, две царицы всех искусств, архитектура и музыка, не обязаны еврейству ничем существенным. Его достижения в искусстве — либо искажение, либо духовная кража. К тому же, у еврея отсутствуют именно те свойства, которые отличают творческие и культурно одаренные расы»⁵⁴.

О выдающихся изобретениях евреев в древности, их значительных культурных достижениях, превосходном владении ремеслом, художественными профессиями, горным и металлургическим делом свидетельствуют многочисленные археологические находки и библейские тексты, которые следовало бы знать Гитлеру как очень начитанному историку-любителю и знатоку Библии. К примеру, тексты Ветхого Завета относят знания, добычу и переработку железа, стали, меди, свинца, серебра, олова, бронзы, золота и различных цементов к тому времени, когда германцы, считающиеся Гитлером главными создателями культуры, еще жили в каменном веке. В то время, когда медь, например, применялась в Сирии (находки в Сиалке вблизи Касхана, Телль-Халафе, Телль-Шагаре, Базар-Ниниве и Тепе-Гаурза) уже в период между 3500 и 3000 годами до н. э., люди в германском районе на севере, иллирийском районе на востоке и кельтском районе на западе еще жили в каменном веке — до 1500 года до н. э. Только за тысячу лет до н. э. германцы стали применять железо — предположительно, переняв это умение у кельтов. В германском культурном районе, охватывающем юг Скандинавии, Данию, Шлезвиг-Гольштейн, Мекленбург и часть Ганновера, железо появилось только в 500 году до н. э. У семитских народностей, к тому времени располагавших великолепными сортами стали, она уже 1500 лет играла важную роль — и, в первую очередь, в военной технике.

Открытая в 1880 году надпись из времени короля Хиския из Иудеи⁵⁵, которому Исайя помогал советами, свидетельствует о том, что не только пророки, судьи и цари, но и простые рабочие и ремесленники народа, в котором уже в древности «изготовление книг еще не было концом» (Проповедь, 12, 12), могли не только читать, но и писать, — задолго до того как этому научились в Древней Греции (судя по историческим источникам), в которой Гитлер видел (и с возрастом — все в большей степени) колыбель культуры. Открытая в начале 1900-х годов Флиндерсом Петри «Синайская надпись»⁵⁶, относящаяся, самое позднее, ко време-ни Моисея (примерно 1250 лет до н. э.), является выдающимся свидетельством очень старой и созидательно действовавшей иудейской культуры. «Синайская надпись» сделана на древнееврейском (иудейском) языке, который в своих существенных проявлениях равен, по запасу слов и структуре предложения, языку написания Библии, и который из Палестины через Финикийские республики и Грецию (частью с прибавлением и изменением букв) попал в Рим, а оттуда, наконец, — распространился по всему миру, что убедительно демонстрирует графический пример, приведенный в этой книге.

Несомненно, самым значительным культурно-историческим достижением иудейства является все же Библия, с известием от Бога, на которого ссылается Моисей, излагая свои законы и заповеди; история человечества неотделима от Библии.

То, что «еврей» от природы лишен «духа самопожертвования» ради других, как это утверждается в «Майн Кампф», является тезисом, который Гитлер считал безусловно доказанным уже с периода жизни в Вене до 1913 года. Практический опыт, полученный им позднее в кругах, с которыми он чувствовал себя идеологически близким, подтвердил, по его мнению, доказанность этого факта. Так, например, он оценил данные из вышедшего в конце 1916 года меморандума прусского военного министерства — о процентном отношении «лиц еврейской национальности» среди солдат, служащих в тыловых частях. То, что статистики показали 11 процентов солдат-евреев в тыловых частях⁵⁷, только укрепило представления Гитлера. До написания книги «Майн Кампф» он мог и не знать, что эти статистические данные умышленно были искажены: из 1,1 процента сделали 11 процентов⁵⁸, включив в это число раненых, инвалидов и откомандированных в тыловые части. Но то, что своим Железным крестом 1 — го класса, который он гордо носил с 1918 года, Гитлер был обязан именно офицеру-еврею, очевидно, ничего для него не значило. Даже одни эти факты доказывают, насколько парадоксальными являются высказывания Гитлера в «Майн Кампф».

Гитлер всегда не только игнорировал и искажал исторические факты, которые он знал, но которые не вписывались в картину, набросанную им для истории. Везде, где это казалось ему необходимым, он грубо, нагло и безрассудно переворачивал все с ног на голову. Как он обошелся с культурно-историческими достижениями еврейства, показывают также многочисленные другие примеры из «Майн Кампф». Сквозь его призму историческое наследие (наряду с уже цитировавшимися формулировками Гитлера) имеет следующее толкование.«Еврейство всегда было народом с определенными расовыми чертами и никогда не было религией, а причину его преуспевания, в первую очередь, следует искать в том, что этот народ сумел рассеять неприятное внимание по отношению к его членам. Но какие средства были бы более целесообразны и, одновременно, более безвредны, чем подсовывание безопасных понятий религиозной общины? Потому что здесь тоже все заимствовано, или лучше сказать — украдено — ибо, вследствие своих самых глубинных основ, еврей уже из-за того не может обладать религиозным сооружением, так как ему чужд идеализм в любой форме и, следовательно, — вера в потусторонний мир… Еврейское религиозное учение является, в первую очередь, указанием на сохранение чистоты крови евреев и на упорядочивание общения евреев между собой и, в большей степени, — с окружающим их миром, то есть, с не-евреями… На этой первой и величайшей лжи, что еврейство, мол, не является расой, а, всего лишь, религией, выстраивается цепочка новых лживых следствий. К таковым относится ложь о языке евреев. Этот язык — не средство выражения своих мыслей, а средство для их скрытия. Говоря по-французски, еврей думает по-еврейски, а сочиняя неуклюжие стихи по-немецки, проявляет только сущность своей народности»⁵⁹.

Антисемитизм Гитлера был радикально-консервативным. За его аргументами, утверждениями, канонадой ругани и тирадами ненависти прочно стояла навязчивая идея, что «евреи» принципиально разлагающе и коварно, действуют разрушительно и вследствие их материальной корысти и большого духовного и финансового влияния всегда старались организовать революции в тех государствах, которые не оправдывали их ожиданий. При этом нет особого смысла в поисках того, что Гитлер перенял, например, от Вильгельма Бёльше, Дитриха Эккарта, Альфреда Розенберга, Остина Стюарта Чемберлена, графа Артюра Гобино и Ваше де Лапужа или особенно глубоко впитал в свое мировоззрение⁶⁰, поскольку он сам (что случается очень редко) четко называет свой важнейший источник: утверждения о так называемых «Протоколах сионских мудрецов», последним он приписывал значение документа. В «Майн Кампф» он пишет:

«Как сильно вся жизнь этого народа основана на вечной лжи, исключительно ярко показывают всегда ненавидимые евреями “Протоколы сионских мудрецов”. Это фальшивка, — вновь и вновь стонет “Франкфуртер Пайтунг лучшее доказательство того, что они подлинны. То, что многие евреи могут делать несознательно, здесь изложено четко. Там все понятно. Неважно, из какой еврейской головы вышли эти разоблачения, важно только, что они, прямо-таки с ужасной уверенностью, раскрывают сущность и деятельность еврейского народа и на этой основе — его конечные цели. Лучшей их критикой является действительность. Тот, кто сточки зрения этой книги проанализирует историческое развитие за последние сто лет, сразу поймет причины крика, поднятого еврейской прессой. Поэтому, если эта книга когда-нибудь станет общенародным достоянием, то еврейская опасность может считаться ликвидированной»⁶¹.

Согласно этим «Протоколам», о происхождении которых существует более полдюжины версий, «в соответствии с секретными переговорами, стенографической записью которых, собственно, и являются “Протоколы”, систематически действующее вместе “мировое еврейство” стремится к тому, чтобы на рубеже столетий установить свое мировое господство, подавив другие народы. Хотя эти утверждения и данные о истории “Протоколов”, считавшихся разными авторами в ходе истории, например: еврейскими Протоколами из России, датируемыми примерно 1890 годом; Протоколами секретных еврейских переговоров, проходивших в 1901 году во Франции; Протоколами секретных совещаний, проводившихся во время 1-го сионистского конгресса в 1897 году в Базеле; письменно зафиксированными целями обновленной Наполеоном в 1807 году еврейской судебной палаты Санхедрион»; появившимся в 1864 году и высмеивающим императора Наполеона III сатирическим диалогом в аду между Макиавелли и Монтескье; или частью немецкого романа, вышедшего в 1868 под заголовком “ Биариц”; и уже при появлении очередной версии мало у кого вызывавшими сомнения в их недостоверности, однако, некоторыми они, все же, были восприняты всерьез… и не только германскими антисемитами.

В 1934/35 году, когда происхождение “Протоколов” было расследовано в судебном заседании, организованном после донесения о совершенном преступлении Швейцарского израильского союза и Израильской культурной общины Берна — против антисемитов Теодора Фишера и Сильвио Шнелля, и при этом установлено, что речь идет об утонченной и коварной фальшивке, сфабрикованной в парижском бюро российской политической полиции, вероятно, как средство, предназначенное для царского правительства и направленное против либеральных сил в России, но теперь Гитлер уже был рейхсканцлером. После 1933 года “ Протоколы сионских мудрецов” уже не требовались национал-социалистам для антисемитского затравливания населения. Но во “время борьбы”, особенно, сразу после проигранной войны, они являлись важным “фактом” в арсенале пропагандистской “аргументации” в пользу усердно защищаемого национал-социалистами утверждения, что “еврейство” стремится к господству над народами мира»⁶².

«Уроки» Гитлера, проводимые не только им одним и по большей части грубые и не терпящие возражений, падали на благодатную почву. Их повсюду многократно повторяли, верили им и, наконец, реализовали на практике с ужасными последствиями. Говоря о «решении еврейского вопроса», Гитлер обращался не к интеллекту, а к конкретным эмоциям, инстинктам, на которые он мог рассчитывать, сводя свои представления к простейшим элементам. Следующий пример из «Майн Кампф» наглядно показывает, каким способом это делается:

«Черноволосый еврейский юноша с нетерпением и сатанинской радостью на лице часами ожидает ничего не подозревающую девушку, которую позорит своей кровью и тем самым, отнимает ее от ее народа. Всеми средствами старается он испортить расовые устои подневольного народа. Так же, как он планомерно портит женщин и девушек, он не страшится самому все в большей степени разрушать барьеры чистоты крови других. Евреи были и есть те, кто привел на Рейн негров, и всегда с одними и теми же задними мыслями и ясными целями — разрушить ненавистную им белую расу путем навязанного скрещивания, свергнуть ее с культурной и политической высоты, а самим занять место господ»⁶³.

Немногие пропитанные аффектом аргументы Гитлера о «евреях» характерны таким же насильственным толкованием. Он пишет, например:

«ß организованной массе марксизма он (еврей. — Примеч. авт.) нашел оружие, которое позволяет ему обходиться без демократии, а просто подавлять народы жестоким кулаком диктатуры и таким способом править.

Планомерно работает он над революционизацией в двух направлениях: экономическом и политическом.

Народы, активно противодействующие нападению изнутри, он, благодаря своему международному влиянию, опутывает сетью врагов, ввергает их в войны и, наконец, при необходимости, водружает на полях битв флаги революции.

Экономически он так долго подрывает государства, пока он не отнимает у государства становящиеся нерентабельными социальные предприятия, забирая их под свой финансовый контроль.

Политически он отказывает государству в средствах самосохранения, разрушает основы любой национальной самостоятельности и обороны, уничтожает веру в свое руководство, пасквилизирует историю и все действительно великое обливает грязью. В культурной сфере он заражает искусство, литературу, театр, издевается над естественными чувствами, попирает все представления о прекрасном и возвышенном, благородном и добром, и таким способом тянет людей в сферу своей собственной низменной сущности.

Религия становится посмешищем, обычаи и мораль представляются как пережитки, и так — до тех пор, пока не рухнут последние опоры народности, поддерживавшие ее в борьбе за существование на этом свете.

1. Теперь начинается великая, последняя революция. Получив политическую власть, еврей сбрасывает с себя те немногие покровы, которые он еще носил. Прежде демократический

“народный еврей ’’превращается в “кровавого еврея" и “тирана народа ”. За несколько лет он пытается искоренить представителей национальной интеллигенции и, лишив народы их естественного духовного руководства, подготавливает их к рабству длительного подчинения.

Самый ужасный пример такого рода являет Россия, где в… фанатичной дикости, частью… с муками, убито или замучено голодом тридцать миллионов человек, ради того, чтобы… обеспечить господство кучке еврейских “ученых ”и биржевых бандитов.

Однако, в конце концов, оканчивается не только свобода порабощенных евреем народов, но и приходит конец самим этим паразитам народа. После смерти жертвы умирает также… вампир"⁶⁴.

Появление части формулировок и представлений, «обсуждавшихся» уже с 1921 /22 года в «беседах» Гитлера с Дитрихом Эккартом («Большевизм — от Моисея до Ленина. Мои беседы с Гитлером»), сам Гитлер передвинул на то время, когда он диктовал «Майн Кампф». Так, он ответил одному из национал-социалистов, посетившему его 29 июля 1924 года в Ландсберге, на вопрос, изменил ли он свое представление о евреях и, если изменил, то как: «Да, да, совершенно верно, что я изменил свой взгляд на способ борьбы против еврейства. Я понял, что до сих пор был слишком мягким! При работе над моей книгой я осознал, что в будущем надо применять самые сильные средства борьбы, чтобы нам победить. Я убежден, что не только для нашего народа, но и для всех народов, это — вопрос жизни и смерти. Потому что еврей — это мировая чума»⁶⁵. Как и в «Майн Кампф», так же и в записанных Эккартом высказываниях Гитлера речь идет о причинной связи между нуждой и обшей политической обстановкой, например, — в тогдашней России, и о якобы господствующих там евреях с их планами разрушения и мирового господства в духе «Протоколов сионских мудрецов»⁶⁶.

С 1925 года Гитлер сохранял свою оценку еврейства и его роли в истории и политике, а также средств борьбы против евреев⁶⁷, изложенные в «Майн Кампф», где, в частности, говорится:

«Сегодня еврей — величайший подстрекатель полного разрушения Германии. Причиной любого в мире нападения на Германию являются евреи, как в мирное время, так и в военное, еврейская биржевая и марксистская пресса планомерно раздувает ненависть против Германии… добиваясь, чтобы одно государство за другим отказывалось от нейтралитета и от подлинных интересов своих народов, вступая в услужение мировой военной коалиции. Ход рассуждений еврейства при этом понятен. Большевизация Германии, то есть искоренение национальной народной германской интеллигенции и установление таким путем максимального гнета еврейской мировой финансовой олигархии над германской рабочей силой, мыслится лишь как вступление к дальнейшему распространению этой еврейской тенденции к завоеванию мирового господства. Как это уже часто было в истории, в… борьбе Германии сейчас великий поворотный пункт. Если наш народ и наше государство станут жертвами этих кровожадных и корыстных еврейских тиранов, то весь мир погибнет в путах этого полипа; если же Германия освободится от этих тисков, то она поможет… всему миру избежать этой величайшей опасности для народов"⁶⁸.

Все угрозы Гитлера против евреев, все его «пророчества» в этой связи и враждебные по отношению к евреям мероприятия, проведенные позднее, вытекали из текста книги «Майн Кампф», которую он писал еще тогда, когда не мог предполагать, что когда-нибудь получит возможность претворить в жизнь свое мировоззрение. Даже его высказывания во времена «окончательного решения еврейского вопроса» можно логично и без существенных изменений вставить в эту книгу. Например, 24 февраля 1942 года он заявил: «Сбылись мои предсказания, что в этой войне погибнет не только арийская раса, но и еврей. Как бы ни сложилась борьба или как бы долго она ни продолжалась, это будет ее окончательным результатом. И лишь после устранения этих паразитов над страдающим миром надолго воцарится взаимопонимание народов и придет настоящий мир»⁶⁹. И 30 сентября 1942 года он «пророчествовал»: «1 сентября 1939 года я… сказал… если еврейство начнет мировую войну для уничтожения арийского народа, то погибнет не арийский народ, а еврейство… Евреи когда-то и в Германии смеялись над моими пророчествами. Я не знаю, смеются ли они сегодня, или им уже не до смеха. Но и сегодня я могу только обещать: Больше им смеяться не придется. И я буду твердо стоять на своем пророчестве»⁷⁰. Поэтому очень логично, что Гитлер в своем политическом завещании 29 апреля 1945 года, непосредственно перед окончанием своей жизни, еще раз сам выразительно подчеркнул: «В первую очередь, я обязываю руководство нации и ее элиту скрупулезно соблюдать расовые законы и беспощадно сопротивляться мировому отравителю всех народов — международному еврейству»⁷¹.

Глава 8 «ВЛИЯНИЕ НА МАССЫ С ПОМОЩЬЮ УСТНОГО ВЫСТУПЛЕНИЯ»

К негативным последствиям, которые вызвала книга «Майн Кампф», не в последнюю очередь относится и то, что Гитлер и его красноречивые функционеры сделали риторику и политическую пропаганду опасным средством в государстве. В соответствии с представлениями и идеями, развитыми в этой книге, пропаганда внесла существенный вклад в «нанесение ущерба свободе воли человека»¹, как там же охарактеризовал Гитлер ее возможности. С первой и до последней страницы «Майн Кампф» доказывает, что он имеет в виду не развитие способности к объективному анализу и не индивидуальную свободу, а принуждение к однородному политическому убеждению и рабскому послушанию².

Насколько значительную роль Гитлер отводил пропаганде, можно понять из возможностей, которые он ей приписывал. Он был, например, убежден, что Германия в 1918 году проиграла войну только потому, что германская пропаганда оказалась полностью несостоятельной³. Военное поражение Германии, которое признавали Гинденбург и Людендорф, Гитлер всегда игнорировал.

В соответствии со своими изложенными в «Майн Кампф» представлениями о том, что фактическую и непосредственную власть над людьми можно получить только с помощью устной речи, что, по его словам, подтверждает, например, тот «факт», когда «десятки тысяч неутомимых агитаторов, начиная с великих апостолов и до мелких»⁴ функционеров и дискуссионных ораторов, успешно, по его мнению, распространяли еврейский, и тем самым целенаправленно и разрушительно действующий, марксизм, Гитлер всеми средствами старался практически реализовать свои идеи. Уже в 1919 году он как «доверенное лицо» баварского рейхсвера знал, что определенные инстинкты, особенно в подготовленной обстановке, можно более действенно развязать с помощью устной речи, чем с помощью написанных слов, а вскоре он убедился в этом — теперь как партийный оратор и «фюрер» НСДАП.

Гитлер, речь которого всегда отличалась имеющимся наготове «до востребования» вполне определенным запасом логическо-понятийных форм и элементов, рано узнал, что определенные понятия и имена путем стереотипного соединения их с желаемыми представлениями и эмоциональной окраской могут вызвать нужные оратору изменения в общих чувственных и ценностных ассоциациях слушателей⁵. Уже как «офицер-воспитатель» он заметил, что например, слово «еврей», всегда «мобилизуемое» им в определенной контекстной связи с негативными ценностными ассоциациями, создает у его слушателей такие чувства и представления, как ненависть и негодован ие, с которыми уже нетрудно ассоциировать представление «искоренение». Так слово «еврей» затем стало также пропагандистски (в соответствии с ролью антисемитизмав мировоззрении Гитлера) речевой и смысловой осью гарантированного успеха⁶ выступлений Гитлера и национал-социалистических пропагандистов.

Как это делается в «Майн Кампф», все критиковавшие его лица и группы, которых Гитлер считал противниками и врагами, обливались грязной руганью, интеллектуалы все скопом получали такие ярлыки, как: «сверхпристойные нежизнеспособные», «бескровные» и «не от мира сего», «пустоголовые», «с набитой соломой головой» и «с куриными мозгами», что не могло остаться без последствий. Оскорбительные слова в превосходной степени, широко применявшиеся в национал-социалистической пропаганде, хотя также происходят от текста «Майн Кампф», но они стали результатом недоразумения. Пропагандисты не знали, что Гитлер охотно применял такие, например, выражения с превосходной степенью, как: «величайшая во все времена разруха человечества», «величайшее во все времена нарушение данного слова», «жесточайшая диктатура всех времен» и «постыднейшее во все времена порабощение и разграбление»⁷ и агрессивно сформулированные впечатляющие перечни фактов и чисел⁸, прежде всего для того, чтобы самому осознать и сориентироваться, когда он, как оратор, эмоционально реагировал на них⁹. Не случайно он — с 1922 года — перед опубликованием в печати, как правило, еще раз пересматривал текст своих речей и нередко вносил в него поправки — в те места, которые при спокойном прочтении не нравились ему, казались грубо преувеличенными или даже нереальными. К примеру, 4 сентября 1940 года после прочтения текста своей пропагандистски умело выстроенной речи, содержащей точные, остроумноироничные обороты и ловко вставленные выражения, клеймившей добившихся тогда успехов Черчилля, Идена, Чемберлена и Даффа Купера¹⁰ — как «болтунов» и «судорожных куриц», и эффектно угрожавшей Англии — за одну ночь сбросить на нее миллион килограммов бомб, Гитлер не принял его, пока не исправил для перепечатки: «400 000 и более килограммов»¹¹.

Уже эти соображения в значительной степени объясняют, почему автор «Майн Кампф», целенаправленно апеллировавший к «массам», так невероятно мало значения придавал написанному — и поэтому постоянно контролируемому — слову. Основания для манеры держать себя он сам выразительно и подробно описал как в 1-м, так и во 2-м томах книги «Майн Кампф»¹². В 6-й главе 2-го тома, названной «Первый период борьбы — значение живой речи», он писал под (вставленным позднее) подзаголовком «Устная речь более действенна, чем письменная»:

«Я уже в первом томе говорил, что все могучие, переворачивающие мир, события свершались не с помощью написанного, а при помощи высказанного устно слова. У части прессы это вызвало долгую дискуссию, в которой, конечно, некоторые, особенно наши буржуазные хитрецы, очень резко высказывались против подобного утверждения. Уже сама причина — почему так произошло, опровергает сомневающихся. Потому что буржуазная интеллигенция протестует против подобного утверждения лишь из-за того, что сама она явно не обладает силой и способностью влиять на массу устным словом…¹³

В то время, как оратор из толпы, перед которой он выступает, постоянно корректирует свою речь, поскольку он на лицах своих слушателей видит, насколько глубоко последние его понимают, насколько близко к желаемой цели приводят оказываемое им впечатление и его слова, то писатель совершенно не знает своего читателя. И поэтому он не может с самого начала нацеливаться на конкретное, находящееся у, него перед глазами, множество людей, ограничиваясь лишь общими рассуждениями. Тем самым он теряет, до определенной степени, психологическую тонкость и, следовательно, гибкость. Поэтому блестящий оратор, как правило, способен писать лучше, чем блестящий писатель — говорить, если только последний долго не упражняется в этом искусстве. К тому же, масса людей сама по себе ленива, инертно остается в колее старых привычек, очень неохотно берет в руки книгу, если та не соответствует тому, во что люди верят и на что надеются. Поэтому книгу с определенной тенденцией, по большей части, читают только те, кто уже примкнул к этому направлению. В лучшем случае, листовка или плакат, из-за своей краткости, имеют шансы на короткое время привлечь внимание думающего иначе. Большая перспектива — у картины, во всех ее формах, вплоть до кинофильма. Здесь от человека, понятно, не требуется особого труда; достаточно просто смотреть и, самое большее, еще прочитать совсем короткий текст; поэтому многие, скорее, готовы воспринимать показ изображений, чем читать длинный текст. Картина дает людям в короткое время, я могу даже сказать, одним ударом, объяснение, которое они могут получить из прочитанного лишь после долгого чтения. Но самое главное, — книга никогда не знает, в какие руки она попадет, но при этом она должна сохранять определенное изложение. В общем случае, воздействие будет тем сильнее, чем больше это изложение соответствует духовному уровню и сущности именно тех, кто будет ее читать. Книга, предназначенная для широкой массы, поэтому, по стилю и глубине изложения, должна с самого начала пытаться влиять иначе, чем труд, предназначенный для более высоких интеллектуальных слоев.

Лишь это — способность к приспосабливанию — приближает написанное слово к произнесенному устно. По-моему, оратор может излагать ту же тему, что и книга, но он должен, если он — великий и гениальный народный трибун, одни и те же тему и материал не повторять дважды в одинаковой форме. Он должен уметь переносить от широкой массы к себе то ощущение, которое делает его речь свободной и доходящей до сердца именно этих, сегодняшних, слушателей. А если он немного ошибается, он тут же корректирует себя. Как уже сказано выше, он читает выражение лиц своих слушателей и знает, во-первых, понимают ли они то, что он говорит, во-вторых, следят ли они в целом за доносимым до них, и, в-третьих, насколько он убедил их в правильности сказанного. Если он видит, что его не понимают, то его речь должна становиться настолько примитивно-четкой, что самый последний сможет его понять; если он чувствует, что слушатели не успевают следить за его рассуждениями, он начинает так осторожно и медленно развивать свои мысли, что самый слабый из всех больше не отстает; и если он догадывается, что аудитория не убеждена в справедливости изложенного, он вновь и вновь повторяет все новые примеры; их возражения, оставшиеся, как он чувствует, без ответа, он сам выдвигает и так долго опровергает и разбивает, пока, наконец, самая последняя группа оппозиции уже своим поведением и выражением лиц не сигнализирует ему о капитуляции перед его доводами…

Ошибочные понятия и плохое знание можно исправить обучением, но сопротивление чувства — никогда. Только обращение к самой этой таинственной силе может здесь подействовать; и это едва ли сможет сделать писатель, а, почти исключительно, — лишь оратор.

Самый убедительный пример этого — тот факт, что буржуазная пресса, зачастую очень ловкая и красиво оформленная, непрерывно и миллионными тиражами затопляющая наш народ, не смогла помешать осознанию народом того, что именно этот буржуазный мир является его злейшим врагом. Весь газетный вал и все книги, год за годом производимые интеллектуалами, соскальзывают с миллионов людей нижних слоев как вода с пропитанной маслом кожи. Это может говорить об одном из двух: либо неверности содержимого всей печатной продукции нашего буржуазного мира, либо — о невозможности только через печатное слово добраться до сердца широкой массы. Впрочем, особенно тогда, когда эта писанина сама так плохо психологически отлажена, как это имеет место у нас.

Этому не противоречит заявление (как пыталась утверждать одна общегерманская берлинская национальная газета), что сам марксизм именно с помощью своего письменного слова, особенно, воздействием его основополагающих трудов Карла Маркса, опровергает это утверждение. Редко можно встретить попытку более поверхностного обоснования ошибочного мировоззрения. То, что дало марксизму достойную. изумления власть над широкими массами, это, никоим образом, не формальный, написанный на бумаге труд еврейского духовного мира, а это — огромная пропагандистская волна, захватившая широкую массу в течение ряда лет. Из ста тысяч германских рабочих в среднем меньше ста знают эту книгу, которую уже давно изучает в тысячу раз большее число интеллектуалов и особенно — евреев, являющихся действительными сторонниками этого движения среди широких нижних слоев. К тому же, этот труд написан совсем не для широких масс, а исключительно — для интеллектуального руководства этой еврейской машины для покорения мира; подогревают же массы совсем другим топливом: прессой. И этим марксистская пресса отличается от нашей, буржуазной. Марксистская пресса пишется агитаторами, а буржуазная хотела бы вести агитацию с помощью писателей…¹⁴

Причина популярности марксизма среди миллионов рабочих зaключaлocь нe в cлoгe omцов мapкcucmcкoй цеpквu, а в ocновном, — неустанная и действительно могучая пропагандистская работа десятков тысяч неутомимых агитаторов, начиная от великих апостолов провокации и кончая мелкими профсоюзными функционерами, доверенными сотрудниками и дискуссионными ораторами; это — сотни тысяч собраний, на которых в дымном зале, стоя на столе, такие ораторы вколачивают массе, а сами, таким способом, получают уникальное знание этого человеческого материала, дающее им возможность выбирать самое верное оружие нападения на крепость общественного мнения. И это, далее, — гигантские массовые демонстрации, эти процессии сотен тысяч человек, разжигающие в маленьком и жалком человеке гордое убеждение, что мелкий змий может быть частью великого дракона, однажды воспламеняющего своим сжигающим дыханием этот ненавистный буржуазный мир, и что пролетарская диктатура будет праздновать свою последнюю и окончательную победу.

После такой пропаганды люди уже подготовлены для чтения социал-демократической прессы, но, опять же, эта пресса не написана, а несет устное слово. Потому что, если в буржуазном лагере профессора и ученые книжники, теоретики и писатели всех сортов время от времени также пытаются выступать с речами, то в марксизме ораторы иногда пытаются и писать. И именно еврей, который играет в этом процессе существенную роль, будет, в целом, из-за своей изолгавшейся диалектической изворотливости и пластичности, в качестве писателя, более агитирующим оратором, чем пишущим изобразителем.

В этом причина, почему буржуазный газетный мир (независимо от того, что сам он, по большей части, заражен еврейством и поэтому не заинтересован действительно обучать широкую массу) не имеет ни малейшего влияния на ориентацию широких слоев нашего народа…

Хотя национал-социалистическая пропаганда исходила не из традиционного социалистического представления, что человек по своей природе — хороший и стремится к всестороннему гармоничному духовному и физическому развитию, а — из учения, изложенного в «Майн Кампф», согласно которому человек по природе — примитивен, зол, легко поддается внушению, ленив, не имеет тяги к знаниям, дьявольски воинственен и слепо следует за авторитетами, проявляя готовность к жертвам, но не гуманен в традиционном смысле, Гитлер прежде всего с помощью институционализированной пропаганды во внутренней политике достиг многого из того, к чему он стремился¹⁶. Уже в марте 1933 года, через несколько недель после своего «прихода к власти», он для реализации своего тоталитарного господства создал Имперское министерство пропаганды¹⁷, которому поручил закрепление шкалы ценностей, созданной «Майн Кампф», особенно в искусстве, воспитании и образовании, спорте, «военной подготовке», а также — руководство работой прессы, радиовещания и зарубежной пропаганды. Рассуждения Гитлера о пропаганде, отрывочно процитированные ниже в том порядке, как они расположены в «Майн Кампф», позволяют рассмотреть успехи национал-социализма в особом свете.

В книге говорится: «В области пропаганды никогда нельзя допускать к руководству эстетов или равнодушных: первых — потому, что они в короткое время вместо придания формы и способа подачи содержания, рассчитанных на массы, создадут ему притягательную силу только для литературного чайного общества; вторых надо сторониться со страхом… потому что отсутствие у них собственного свежего восприятия всегда заставляет их искать новые раздражители. Этим людям в короткое время все становится постылым… Они всегда — первые критики пропаганды, точнее, ее содержания, которое кажется им… сначала, слишком банальным, потом — слишком отжившим свой век, и т. д. Они всегда хотят нового, ищут разнообразия и поэтому становятся смертельными врагами каждой политической кампании по завоеванию масс. Потому что, если организация и содержание пропаганды начнет подстраиваться под их потребности, она потеряет цельность и распылится… полностью. Ведь пропаганда нужна не для того, равнодушные господа… чтобы дать вам интересное разнообразие, а чтобы убеждать, убеждать именно массу. Но масса, в силу своей малоподвижности требует определенного времени, прежде чем она… будет готова понять определенные вещи, и только тысячекратное повторение простейших понятий позволит ей, наконец, сохранить их в своей памяти.

Любое разнообразие никогда не должно менять содержание, передаваемое через пропаганду, а постоянно должно, в итоге, вести к одному и тому же. Так, лозунг может быть рассмотрен с разных сторон, только конец любого рассмотрения всегда снова должен возвращаться к самому лозунгу. Только так может и будет пропаганда действовать однородно и целостно… Любая реклама, лежит ли она в области торговли или области политики, приведет к успеху лишь при долгом применении и, в той же степени, — при целостности своего применения»¹⁸.

Пропаганда «есть средство и в этом качестве должна оцениваться с точки зрения ее цели. Следовательно, ее форма будет одной из поддержек цели, которой она служит, и поэтому должна выбираться соответственно»¹⁹.

«Если… такие категории, как гуманизм или красота, исключаются для оценки борьбы, то они не должны также использоваться, как критерии, для пропаганды…

На кого направлена пропаганда? На научную интеллигенцию или на менее образованную массу?

Она всегда направлена только на массу! Для интеллигенции, или для того, что сегодня, к сожалению, часто называют этим словом, существует не пропаганда, а научное обучение. Но пропаганда, по своему содержанию, — еще в меньшей степени — наука, чем плакат — искусство»²⁰.

«Задача пропаганды — не в научном образовании отдельных людей, а в указании массе на определенные факты, процессы, необходимости и т. д., значение которых только таким способом может быть перемещено в поле зрения массы…» Она «не должна состоять в обучении и без того научно подготовленных или стремящихся к образованию и пониманию, а должна свое действие… всегда направлять на чувство и, лишь очень относительно — на так называемое понимание…

Любая пропаганда должна быть народной и свой духовный уровень приспосабливать к возможности восприятия самого ограниченного среди тех, к кому она хочет обратиться. Поэтому ее чисто духовная высота должна быть тем ниже, чем больше масса людей, на которую она направлена»²¹.

«Чем скромнее будет ее научный балласт, и чем больше она учитывает чувства массы, тем убедительней успех…

Ошибочно считать, что пропаганда должна быть многосторонней, почти как научное обучение. Способность к восприятию большой массы очень ограничена, понимание слабое, а забывчивость большая. Поэтому любая действенная пропаганда должна быть ограничена лишь немногими пунктами, которые она должна применять в виде лозунгов так долго, пока, определенно, последнее среди ее слов не будет внесено в желаемую картину»²².

«Задача пропаганды, например, не во взвешивании различных прав, а в исключительном подчеркивании именно одного среди них. Она не должна также объективно исследовать истину (насколько она нравится другим), чтобы потом в доктринерской прямоте подавать ее массе, а непрерывно служить собственной»²³.

«Масса не может различить, где кончается чужая неправда и где начинается собственная…

Народ, в своем подавляющем большинстве, подобен женщине, мысли и поступки которой определяются, в меньшей степени, здравыми рассуждениями, а скорее — эмоциональными ощущениями…

Но эти ощущения — несложные, а очень простые и законченные. Причем, в них немного градаций, только позитивное или негативное, любовь или ненависть, справедливость или несправедливость, правда или ложь, и никогда — наполовину так и наполовину эдак, или частично и т. д.»²⁴.

«Вся гениальность в осуществлении пропаганды не приведет к успеху, если не будет строго учитываться ее фундаментальный и основополагающий закон. Она должна быть ограниченной на немногом и это немногое вечно повторять. Упорство здесь… — первая и важнейшая предпосылка успеха»²⁵.

«Любое разнообразие никогда не должно менять содержание, передаваемое через пропаганду, а постоянно должно, в итоге, говорить об одном и том же. Так, лозунг может быть рассмотрен с разных сторон, только конец любого рассмотрения всегда снова должен возвращаться к самому лозунгу. Только так пропаганда может и будет действовать однородно и целостно»²⁶

То, что Гитлер так думал не только тогда, когда был начинающим партийным вождем, но также и на вершине своей власти — как «фюрер и рейхсканцлер», свидетельствуют многочисленные документы. Например, 18 января 1942 года он говорил в ставке «Волчье логово»: «Какое счастье для правительства, что люди не думают. Рассуждение существует только в ходе отдачи или выполнения приказа. Если бы было по-другому, человеческое общество не могло бы существовать»²⁷.

Гитлер, часто говоривший, что однажды он станет рабочим и будет руководить рабочей партией, в последней главе 1-го тома книги «Майн Кампф» развил направления конкретного применения пропаганды для завоевания рабочего класса²⁸, которые он до этого не мог применять с НСДАП. Как и в шестой главе 1-го тома, об этом же он пишет также в 12 главе, утверждая, что широкая масса является «частью природы», что она требует «победы сильнейшего» и уничтожения или безоговорочного подчинения более слабого, отклоняя как слабость «половинчатость» и усилия в направлении объективности, и ожидает от политика проявления силы, которую она понимает. Поэтому от пропаганды Гитлер требует в этой связи, чтобы она «национализировала» массу, под этим он понимает, не в последнюю очередь, освобождение массы от «чуждых ей… пороков» и от «возбудителей этих пороков», безусловной и односторонней фана-тизации²⁹ «массы» и создания «устремленной вперед истерии»³⁰. Например, он писал:

«Уже в 1919 году нам было ясно, что новое движение в качестве своей высшей цели сначала должно провести национализирование массы…

Национализирование широкой массы никогда не может быть достигнуто полумерами, слабым подчеркиванием так называемой позиции объективизма, а лишь безусловной и фанатичной односторонней установкой на поставленную теперь цель. Это означает также, что нельзя сделать народ “национальным” в духе нашей нынешней буржуазии или теми-то и теми ограничениями, а только — национально-социалистическим, со всей стремительностью, которой присущи крайности. Яд можно нейтрализовать только противоядием, и лишь пошлость буржуазного характера может считать среднюю линию путем в рай.

Широкая масса народа состоит не из профессоров и не из дипломатов. Самое незначительное абстрактное учение, которым она обладает, указывает на ее восприятие, в основном, в сфере чувства. Именно там находится либо ее положительное, либо отрицательное отношение. Она восприимчива только к сильному высказыванию в одном из этих двух направлений и никогда — между ними. Но ее основанная на чувстве позиция обуславливает также ее исключительную устойчивость. Веру труднее расшатать, чем знание, любовь менее подвержена смене, чем внимание, ненависть — более длительна, чем симпатия, и сила стремления к самому могучему преобразованию на этой земле во все времена лежала, в меньшей степени, в научном знании, господствующем в массе, чем в одушевляющем ее фанатизме и, иногда, в идущей впереди нее истерии.

Кто хочет завоевать широкую массу, тот должен знать секрет — ключ, открывающий дверь к ее сердцу. Его название — не объективность, не слабость, а воля и сила… Завоевание души народа возможно лишь, если наряду с руководством позитивной борьбой за собственные цели, уничтожить противников этой цели.

Во все времена народ видит в решительном нападении на противника доказательство собственной правоты, а отказ от уничтожения других, рассматривает как неуверенность в собственной правоте, если не как знак собственной неправоты.

Широкая масса является лишь частью природы и ее восприятие не признает рукопожатия людей, считающих, что они хотят противоположного. Чего она хочет, так это победы сильнейшего и уничтожения слабого, либо безоговорочного подчинения последнего..?³¹

Если пропаганда должна быть действенна и полезна для движения, она должна обращаться только к однородной аудитории, так как в противном случае, при различном духовном уровне оба лагеря в аудитории, либо один из них, отклонят ее как очевидную и потому неинтересную. Даже способ выражения и тон в каждой аудитории не будет одинаково действенным для двух так резко отличающихся составов аудитории. Если пропаганда откажется от самобытности способа выражения, она не найдет пути к восприятию широкой массой. Если же она, с другой стороны, применяет слова и жесты, соответствующие грубости чувств массы и ее выражений, то так называемая интеллигенция отклонит ее как грубую и вульгарную. Из ста так называемых ораторов, едва ли наберется с десяток таких, которые сегодня в состоянии говорить перед публикой, состоящей из подметальщиков улиц, слесарей, трубочистов и т. д., а завтра сделать доклад того же самого идейного содержания, но уже перед аудиторией, состоящей из профессоров высшей школы и студентов. Но из тысячи ораторов, возможно, найдется лишь один, который справится со слесарями и профессорами высшей школы одновременно, выступая в форме, не только соответствующей особенностям восприятия обоих частей аудитории, но и одинаково действенной для них, или даже вызывая бурю аплодисментов. Но нужно всегда помнить, что даже самая прекрасная мысль самой великой теории, в большинстве случаев, должна распространяться с помощью маленьких и мельчайших умов. Речь идет не о том, что задумал гениальный творец, а о том, в какой форме и с каким успехом глашатай этой идеи сообщает о ней широкой массе…

Пропаганда — это содержание и форма идеи, дошедшие до широкой массы, а ее правильность измеряется исключительно по ее реальному успеху…

В общем, для юного движения определяющими должны стать те рассуждения, которые я, говоря о военной пропаганде, уже кратко сформулировал, они определяют, в значительной степени, способ и проведение его собственной разъяснительной работы»³².

«Барабанщику», которым Гитлер с самого начала (1919 год) хотел только стать, в этой сфере не нужно было опасаться конкуренции. Здесь он был более успешен, чем все остальные. В этом он был мастером. Какие бы действия ни совершались «именем Гитлера», будь это расстрел Эрнста Рёма и многих противников 30 июня 1934 года, объединение постов рейхспрезидента и рейхсканцлера 2 августа 1934 года или мероприятия против евреев и казни мужчин и женщин, участвовавших в сопротивлении, всегда национал-социалистическая пропаганда представляла их как положительные и великие исторические свершения, чтобы сделать невозможной открытую критику и изображение событий в ином свете. НСДАП, уже в свои первые часы нашедшая в лице Гитлера агитатора и пропагандиста беспримерного формата, и в 1921 году со своими организациями ставшая не только его инструментом и бандой, но и беспрекословно выполнявшая его побуждения и указания, внесла свою долю в то, что в национал-социалистической Германии пропагандистские фразы превращались в неопровержимые «факты», а государственные институты, организации и власти — в послушные органы исполнения и в подручных убийц и обманщиков народа.

Никогда в Германии не было крупного политика и государственного мужа, деятельность которого так сильно нуждалась бы в пропаганде как средстве поддержки, как это происходило при Гитлере в 1933–1945 годах. Впрочем, здесь никогда не видели также политика, поставленного в ситуацию, когда он из агитатора, беспрепятственно подстрекающего годами, неистового пропагандиста и партийного вождя, яростно отрицающего все в государстве и борющегося с ним, в одночасье превратился бы в государственного мужа с диктаторскими полномочиями, начавшего непосредственно выполнять то, что он до этого формулировал в своих обещаниях. Чтобы избежать ненужного ему уличения во лжи, Гитлер, боясь определений и решений, тесно соединил свою политику с пропагандой такого рода, что она с самого начала обрекала на провал крупные внешнеполитические и стратегические мероприятия, например, во время Второй мировой войны.

Но тем не менее он мастерски сумел не только завоевать большую часть германского народа, но и, кроме того, полностью совратить его — в такой степени, что в истории не найти подобного примера. Почти всегда его признание: «не из скромности я тогда хотел стать “барабанщиком”, это самое высшее, все остальное — мелочь»”, понимают неверно, хотя к нему с самого начала его политической карьеры прислушивалась не только масса. «Верно то… что образованные часто помогают не от всей души, даже с внутренним неприятием… Тем не менее… остается фактом: Духовный слой сотрудничает… Идеология национал-социализма — это не только оглушительный рев пивных подвалов и массовых арен, она также охватила студенческие аудитории. Вызывает опасение только сомнительный энтузиазм, с которым они вступают в новую эру. Недвусмысленно здесь проявляется ослепление гитлеровской идеологией»³⁴. Гитлер знал «свой» народ и «массу», которую он ненавидел. Более того: он презирал ее, он часто и без опасения говорил это — и еще при этом получал ее аплодисменты.

То, что он никогда не удовлетворялся только аплодисментами, очевидно; потому что с самого начала он многословно хотел осуществить тотальную духовную переделку народа и его «сотворение вновь» по расово-идеологическим принципам. Геринг и Фрик, Борман и Гиммлер, Геббельс и Розенберг, Штрейхер и Кох, Франк и Заукель³⁵, если здесь называть только некоторых, словом и делом, его именем и с его одобрения старались осуществить не только это, но и, по возможности, максимум из того, что помимо этого было предначертано в «Майн Кампф».

Глава 9 «НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО… СРЕДСТВО ДОСТИЖЕНИЯ ЦЕЛИ»

«Высоту культуры» и стандарта жизни «определяет высший носитель культуры», записал Гитлер в 1930 году¹. О ком и о чем он тогда думал, теперь установить невозможно. В «Майн Кампф» он писал, что ариец является носителем культуры², а государство — оболочкой, поддерживающей и защищающей культуру в арийском культурном пространстве. «Пожалуй», государство является «предпосылкой», однако «не причиной создания высокой… культуры», говорится там. «Мы должны строжайше различать государство как сосуд, а расу — как его содержимое. Этот сосуд имеет смысл лишь тогда, когда он может удерживать и защищать содержимое; в противном случае он бесполезен»³.

Государство, о котором Гитлер хотя и много говорит⁴, но не рассматривает вопрос о необходимой государственной форме и о конституции государства⁵ глубже, чем намеком⁶, должно быть, исходя из «практической целесообразности»⁷, упорядоченным «германо-национал-социалистическим» расовым государством, задачу которого Гитлер, ещё до написания своей книги, достаточно точно сформулировал. Ему необходимо — параллельно с мировоззренческим воспитанием германского народа, предусмотренным в «Майн Кампф», — выполнить задачи — воспрепятствовать «стремлению евреев к мировому господству» и созданию запланированного ими для этой цели «мирового государства», покончить с «осквернением расы», позаботиться о народной культуре⁸, «уничтожить еврейский капитал и его носителя — большевизм»⁹, евреев «вообще удалить» и создать новое пространство для германского народа — и не только для нынешнего поколения.

Для Гитлера, который, опираясь на формулу Дарвина о «всеобщей борьбе за существование», понимал историю в первую очередь как борьбу этнически-биологических групп и, удивительным образом, едва ли различал понятия народ и раса, вид и тип нации¹⁰, активно пользовался терминами «война», «борьба», «безжалостность», «жестокая твердость», «безусловная воля к выживанию и победе» и «отказ от гуманности» как основным содержанием мира, в который поселены люди и звери — в равных взаимоотношениях — с одинаковым инстинктом к самосохранению¹¹. Народы и расы, которые он (как и все «живые существа на этой земле», вследствие своего псевдодарвинистского образа мышления) рассматривал как замкнутые по своей природе виды, обреченные на исчезновение, если они перемешаются между собой или прекратят естественную борьбу за существование, сохраняющую вид и чистоту своей крови, следуют, по его представлениям, только универсально действующему в природе «инстинкту» к «чистоте расы» и борются «между собой, в меньшей степени, вследствие своей внутренней антипатии… а в большей степени — из-за голода и любви»¹². «Если бы дело обстояло иначе, то развитие бы прекратилось и давно утвердилось бы противоположное»¹³. «Уже поверхностное рассмотрение, — поучает он в “Майн Кампф”, — по-называет, что почти вечный основополагающий закон управляет всеми бесчисленными формами живых существ в природе, в ограниченных условиях размножения и распространения. Каждый зверь соединяется в пару со своим спутником того же вида. Синица идет к синице, зяблик — к зяблику, аист — к аистихе, мышь-полевка — к мыши-полевке, мышь домовая — к мыши домовой, волк — к волчице и т. д… Каждое скрещивание двух существ, стоящих на разном уровне, порождает нечто среднее между уровнями обоих родителей. Это означает также, что новое юное существо хотя и, возможно, поднимется выше стоящей в расовом отношении более низко половины родительской пары, но только не так высоко, как стоящая выше половина. И, следовательно, позднее потерпит поражение в борьбе против этой более высокой… Следствием этой универсально признаваемой природой расовой чистоты является не только резкое разграничение отдельных рас между собой, но также и их соразмерная собственная сущность. Лиса — всегда лиса, гусь — всегда гусь, тигр — всегда тигр и т. д.¹⁴… Исторический опыт дает на этот счет бесчисленные примеры. С ужасающей отчетливостью он показывает, что при каждом кровосмешении арийцев с низшими народами результатом становился конец носителя культуры»¹⁵.

В манере изложения Гитлера, особенно в последовательно изменявшихся вариантах, претворившихся в «Майн Кампф», эти поучения звучали ошеломляюще принудительно и убеждающе, хотя, по сути, речь шла преимущественно, о комичных и глупых представлениях. «Каждый зверь соединяется в пару со своим спутником того же вида…. Синица идет к синице… аист — к аистихе», — объясняет Гитлер, не учитывая, что «синица» не может «идти» к «аистихе», а «лиса» — ни к «мыши домовой», ни к «мыши-полевке» в качестве партнера для размножения, тогда как цветной мужчина с белой женщиной или белый мужчина с цветной женщиной могут совершенно нормально в любое время производить детей.

На «познаниях» такого рода он пытается выстроить целевую установку о задачах и функциях национал-социалистического государства. «Государство является средством достижения цели, — пишет Гитлер, продолжая. — Его цель состоит в сохранении, и физическом и духовном подъеме общины однородных живых существ. Само это сохранение охватывает, во-первых, чистое расовое состояние, позволяя за счет этого свободно развиваться всем силам, дремлющим в данной расе. Одна часть этих сил должна, в первую очередь, служить поддержанию физической жизни, и только другая часть — обеспечению дальнейшего духовного развития. Фактически, всегда одна из них создает предпосылку для другой.

Государства, не служащие такой цели, являются ошибочными явлениями, ублюдками. Факт их существования мало что меняет, тогда как успех флибустьерской общины может оправдать разбой.

Мы, национал-социалисты, как борцы за новое мировоззрение, никогда не должны становиться на ту самую, известную, “почву фактов” (к тому же еще и подделанных). В таком случае мы перестали бы быть защитниками новой великой идеи… Таким образом, высшая цель народного государства — это забота о сохранении тех древнейших первоначальных расовых элементов, которые, даруя культуру, создают красоту и достоинство высоко стоящей народности. Мы, арийцы, в состоянии представить себе понятие государства единственно как — живущий организм одной народности, не только обеспечивающий сохранение этой народности, но и путем дальнейшего развития ее духовных и идейных способностей ведущий ее к высшей свободе»¹⁶.

Гитлер прежде всего, во 2-й и 3-й главах 2-го тома¹⁷ настолько недвусмысленно сформулировал существеннейшие положения о государстве, которые ему мерещились в теории, что здесь даже нет необходимости дополнять его слова комментариями¹⁸.

«Лучшая конституция и форма государства — та, которая с самой естественной определенностью выдвигает лучшие головы народной общины на ведущие посты и наделяет их руководящим влиянием…

Государство, в своей организации, начиная от мельчайшей ячейки общины, и до высшего руководства всего рейха, должно базироваться на принципе личной ответственности.

Не может быть принятия решений большинством голосов, а только лишь — ответственные личности, и слову “совет ”¹⁹ надо вернуть его первоначальный смысл. Каждый человек мо-жет иметь рядом советников, но решение остается только за ним персонально…

Авторитет любого руководителя — вниз, и ответственность — вверх» (с. 500 и далее).

«Государство… начиная от местной общины и вверх, до руководства рейха, не имеет представительных органов, где решения принимаются большинством голосов¹⁶, а лишь — совещательные органы, помогающие тому или другому избранному руководителю, распределяющему между ними работу, чтобы, по мере надобности, самому, в определенных областях снова брать на себя безусловную ответственность, точно так же, как обычно это делает руководитель или председатель какой либо корпорации» (с. 501 и далее).

«Если мы… ставим вопрос, как создать такое государство, какое нужно нам, немцам», писал Гитлер, «то мы сначала должны ясно понять, каких людей оно будет охватывать и какой цели оно должно служить. Наша германская народность, к сожалению, больше не стоит на однородном расовом ядре» (с. 436 и далее).

«Факт отсутствия однородной по крови народности вызывает у нас невыразимое страдание» (с. 438).

«Народное государство делит свое население на три класса: граждане, подданные и иностранцы.

Самим фактом рождения человек получает только право на подданство. Подданство, само по себе, еще не дает возможности занимать руководящие должности в государственных учреждениях и участвовать в политической деятельности (участие в выборах) как активно, так и пассивно. Для каждого подданного следует принципиально установить его расу и национальность. Он имеет право в любое время отказаться от своего подданства и стать гражданином той страны, национальная основа которой соответствует его национальности. Иностранец отличается от подданного лишь тем, что его подданство относится к другому государству.

Юный подданный германской национальности обязан получить школьное образование, предписанное всем немцам. Одновременно он получает воспитание, необходимое немцам, осознающим свои расовые и национальные особенности. Позднее он проходит обязательный государственный курс физического развития и, наконец, вступает в армию. Обучение в армии — общего характера: оно должно сформировать каждого немца, воспитать его физические и духовные способности применительно к возможной военной области его использования.

Незапятнанному, здоровому юному человеку затем, после выполнения его военной обязанности, в торжественной обстановке даются права гражданина государства. Это — ценнейшее удостоверение для всей его последующей земной жизни. Теперь он обладает всеми правами гражданина и участвует во всех мероприятиях, требующих этих прав. Потому что государство должно строжайше разграничивать тех, кто является источником и носителем его существования и его величия, и тех, кто просто проживают в стране как “зарабатывающие деньги" элементы.

Вручение удостоверения о государственном гражданстве должно связываться с торжественной присягой на верность народному сообществу и его государству. Это удостоверение должно символизировать крепление, связывающее гражданина с народом и наводящее мост через все пропасти. Большая честь быть гражданином этого рейха даже в качестве дворника, это выше, чем быть королем в чужом государстве. Гражданин государства имеет преимущественные права по сравнению с иностранцем. Он — господин рейха» (с. 490).

«Кто говорит о миссии германского народа на земле, должен знать, что она заключается только в создании государства, видящего свою высшую задачу в сохранении и подъеме незапятнанных составных частей нашей народности и всего человечества²¹.

Лишь этим государство впервые получает содержательную и высокую цель. По сравнению со смехотворной болтовней об обеспечении спокойствия и порядка для мирного осуществления взаимного надувательства, задача сохранения и подъема благословленного всемогущим на этой земле высшего человечества — это действительно высокая миссия…

Германский рейх, как государство, должен охватывать всех немцев, чтобы не только собрать из этого народа все ценнейшие начальные составные расовые элементы и сохранить их, но и медленно и уверенно вести этот народ к господствующему положению.

С этим на смену периоду оцепенения приходит период борьбы. Но, как всегда и везде в этом мире, и здесь сохраняет свое значение пословица: “под лежачий камень вода не течет ”, а победа всегда приходит только после наступления» (с. 439 и далее).

«Народное государство… в первую очередь, должно поднять брак с уровня расового позора, чтобы придать ему статус института, призванного производить на свет подобие господина, а не помесь человека и обезьяны» (с. 444 и далее).

«Что… сегодня упускается по всем направлениям, исправит народное государство. Оно поставит расу в центр всей своей жизни» (с. 446).

«Тот, кто нездоров физически и духовно, не должен увековечивать свою болезнь в телах своих детей» (с. 447).

«Путь к этому, в первую очередь, таков, что государство не пускает на волю случая дело заселения новых завоеванных территорий, а делает это в соответствии с определенными нормами. Только специально созданные расовые комиссии должны выдавать каждому поселенцу разрешение на поселение» (с. 448).

«Мировоззрение народа в народном государстве должно, наконец, привести к такому благородному веку, когда люди видят свой интерес больше не в выведении лучших пород собак, лошадей и кошек, а в возвышении самого человека, веку, в котором один понимающе и молча отказывается, а другой — с радостью жертвует и дает» (с. 449).

«Народное государство… всю воспитательную работу должно, в первую очередь, ориентировать не на накачивание голыми знаниями, а на формирование здоровых тел. И только во вторую очередь — на формирование духовных способностей. Но и здесь снова надо заострить внимание на развитии характера, особенно, на повышении силы воли и решимости, связанных с воспитанием способности получать радость от ответственности. И только потом, как последнее, — научное обучение» (с. 452).

«Школа… должна… бесконечно больше времени отводить для физического оздоровления¹¹. Не следует загружать юные головы балластом, от которого позднее почти ничего не сохраняется, причем, вместо существенного, остается, по большей части, ненужное и второстепенное, поскольку юное существо еще не может провести разумного отсева данного ему материала… Не должно проходить ни одного дня без того, чтобы юный человек не упражнялся физически, по крайней мере, утром и вечером… При этом не следует забывать один из видов спорта… бокс²³» (с. 454).

«…Уверенность в своих силах… у юного соотечественника надо воспитывать с детства. Все его воспитание и образование надо направить на привитие ему убежденности в том, что следует всегда превзойти других» (с. 456).

«Для воспитания молодежи надо использовать даже платье. Юноша, который летом ходит в длинных брюках²⁴, закутан до шеи, уже этим теряет одно из средств физического оздоровления» (с. 457).

«Государство… должно проводить и наблюдать за физическим оздоровлением не только в установленном школьном возрасте» (с. 458).

«Только во вторую очередь… государство должно всеми способами способствовать воспитанию характера» (с. 460).

«Научное школьное образование, которое сегодня составляет, почти целиком, всю государственную воспитательную работу, может перейти, лишь с небольшими изменениями, в народное государство. Эти изменения касаются трех областей.

Во-первых, юношеский мозг, в общем случае, нельзя нагружать теми сведениями, девяносто пять процентов которых не потребуются и, к тому же, будут забыты» (с. 464).

«Например, нельзя понять, почему миллионы людей в течение нескольких лет должны изучать два или три иностранных языка, которые потребуются очень немногим и, в большинстве случаев, полностью забываются, из ста тысяч школьников, изучающих, например, французский язык, едва ли две тысячи найдут ему позднее серьезное применение, тогда как девяносто восемь тысяч за всю свою жизнь больше не будут в состоянии практически применить то, что когда-то изучали. Значит, в юности они отдали тысячи часов тому, что для них позднее не будет иметь цены и значения. Возражение, что это, мол, служит общему развитию, неверно, поскольку такой взгляд можно было бы защищать, если бы люди всю свою жизнь имели в своем распоряжении изученное» (с. 465 и далее).

«Именно в преподавании истории надо сократить объем материала» (с. 467).

«Народное государство придаст преподаванию общенаучных дисциплин сокращенную форму, с сохранением лишь самого существенного. Но, наряду с этим, должна остаться возможность получения самого основательного научного образования. Отдельные люди будут использовать общее краткое знание в качестве базы для глубокого изучения той области, которая затем станет всей их жизнью. Общее образование, во всяком случае, будет обязательным, специальное — по выбору отдельных людей.

Достигнутое таким образом сокращение учебных планов и количества часов будет отдано на физическое воспитание, закалку характера, воли и решимости.

О том, насколько для призвания в жизни малопригодно наше сегодняшнее школьное обучение, особенно в средней школе, наилучшим образом говорит тот факт, что сегодня на одну должность могут придти люди из трех, совершенно различных, типов школ. Решающим, в действительности, является лишь общее образование, а не вдолбленное специальное знание. Но там, где — как уже говорилось — по-настоящему необходимо специальное знание, сделать это в пределах учебных планов нашей сегодняшней средней школы нельзя.

Поэтому народное государство когда — то должно навести порядок в подобной половинчатости» (с. 468 и далее).

«Также и в науке… государство имеет вспомогательное средство для возвышения национальной гордости. Именно с этой точки зрения надо изучать не только мировую историю, но и всю историю культуры. Изобретатель не только потому велик, что он изобретатель, а он еще более велик, потому что он немец. Восхищение любым великим свершением должно переплавляться в гордость за его исполнителя, имеющего счастье принадлежать к своему народу. Из множества великих имен в германской истории надо выбирать самые великие и самым убедительным образом внушать молодежи, что сделало их столпами несокрушимого национального чувства» (с. 473 и далее).

«Государство… должно будет заботиться о том, чтобы путем соответствующего воспитания когда-нибудь получить поколение, подготовленное к последним и величайшим решениям на этом земном шаре. Но победит тот народ, который первым вступит на этот путь» (с. 475).

«Впрочем, также и это воспитание в расовом духе свое завершение должно получить на службе в армии. Как и вообще, военная служба должна считаться завершающим этапом нормального воспитания среднего немца» (с. 476).

«Мировоззрение, стремящееся, отвергая демократическое массовое мышление, дать эту землю лучшему народу, высшим людям, логическим образом должно, также внутри этого народа, снова следовать такому же аристократическому принципу и лучшим головам обеспечить руководство и наивысшее влияние в этом народе. Поэтому оно строится не на идее большинства голосов, а на индивидуальности» (с. 493).

В духе той же убежденности два десятилетия спустя Гитлер поучал небольшую аудиторию молодых офицеров вермахта. 10 мая 1942 года он говорил им: «Глубочайший и серьезный тезис одного великого военного философа гласил, что борьба и неотделимая от нее победа являются началом всего²⁵. Кто взглянет на природу… согласится с тем, что этот принцип справедлив для всех живых существ и всех событий… Кажется, что вся вселенная строится по закону вечного отбора, когда более сильный в конце получает жизнь и право жить дальше, а более слабый гибнет. Один считает, что природа жестока и безжалостна, но другой понимает, что эта природа, тем самым, следует железному закону логики… Кто хочет, из жалости, из своего восприятия или своих взглядов, противиться этому закону, не сможет отменить закон, а только погибнет сам. История учит нас, что народы слабеют. Они не устраняют закон, но сами… пропадают бесследно… Необходимо, чтобы сначала этот фундаментальный взгляд стал преобладающим у тех, кто… вынужден предстать перед лицом всемогущего творца этого мира на суд, где будет решаться, — что в человеке есть добро и что есть слабость… Эта борьба, окружающая нас повсюду и… определяющая необходимость того, что в случае, если один пал, другой немедленно занимает его место, обязательно означающая, что если народ становится слабым, его сменяют другие народы, борьба, которая, без сомнения, сама, в случае отказа от нее почти всего человечества, не допустит, чтобы земля опустела или другие существа пришли на место человечества — эта борьба неизбежно ведет к непрерывному… отбору… лучших и более стойких. Поэтому мы видим в этой борьбе общее свойство всего живого… Мы знаем… что эта борьба всегда устраняет только более слабого, а сильного она делает еще более сильным, более крепким и каждое живое существо с ее помощью становится способным… продолжить свое дальнейшее развитие. Именно это создает мировой порядок силы и прочности. Не существует мирового порядка слабости и покорности, а лишь — судьба покорности. Эта судьба имеет название — угасание и прекращение. С тех пор, как существует мир, правит этот закон… И если кому-то от этого закона приходится тяжело, хорошо, что он понимает, что его судьба неотвратима, что многие поколения до него тоже испытали… такую же судьбу, что его жизнь теоретически может отнять кто-то другой, и что он не одинок в своем страдании. Хотя отдельному человеку тяжело сознавать это, он должен понять, что эту участь до него уже испытали бесчисленные поколения и миллионы людей, и что если бы они тогда не были готовы испытать эту участь, он сегодня не мог бы жить… и бороться как представитель своего народа»²⁶.

Уже эти формулировки позволяют сделать вывод, что Гитлер логически идентифицировал «национал-социалистическое» государство — со своим инструментарием, а вооруженную мировоззрением НСДАП — с инструментом для создания этого государства. «Партия, государство, вермахт, экономика, — недвусмысленно повторял он позднее, и не только 20 февраля 1938 года, — являются устройствами и функциями, имеющими ценность лишь в качестве средства для достижения цели»²⁷. Внутренняя политика, которую он не только принципиально, во многом, отождествлял с внешней политикой, но и, в принудительном порядке, — с «государством», должна была выполнять задачу, во-первых, «обеспечения работой и хлебом растущую численность народа»²⁸ и, во-вторых, создания «у народа внутренней силы… для его внешнеполитического утверждения²⁹, для чего «индустрия и торговля» как вспомогательное средство «обеспечения нации продовольствием» оставляют свое «нездоровое ведущее место» и превращаются в регламентируемое государством «уравновешенное национальное хозяйство обеспечения потребностей», необходимое для осуществления «более или менее» не зависящего от заграницы снабжения народа продовольствием³⁰.

Эти высказывания Гитлера, которые он после 1933 года красноречиво требовал претворять в жизнь большинством национал-социалистов, называя их вековой мечтой, но, вследствие своей нерешительности, задерживал проведение одобренной реформы рейха, не только показывают, какие функции он отводил государству, но и как он рассматривал вопросы конституции и формы государства: сдержанно и в первую очередь с позиции той или иной целесообразности.

Адольф Гитлер, не мысливший достижения своих внутриполитических и внешнеполитических целей без постоянно изменяющейся «смеси», где замешаны пропаганда, популярность, власть, насилие и традиция³¹, использовал свою партию, сделавшую его с 1921 года своим вождем, как учебный плац, ее аппарат и ее организации — как кадры и ударные войска; партия стала образцом для национал-социалистического государства, такого, каким Гитлер представлял его себе. В «Майн Кампф» говорится по этому поводу: «Поэтому национал-социалистическое движение уже сегодня должно целиком сжиться с этой мыслью и довести ее до практического осуществления в рамках его собственной организации, ’ откуда она когда-нибудь не только сможет указать государству ее основные направления, но также и предоставить государству уже завершенную конструкцию»³². А в 1 — м томе он утверждает: «Если… завоевание политической власти создает предпосылку для практического проведения реформаторских планов, то движение, обладающее реформаторскими планами, с первого дня своего существования должно чувствовать себя движением массы… Молодое движение, по своей сущности и внутренней организации, — антипарламентарно, то есть оно отвергает как вообще, так и в своем внутреннем устройстве принцип большинства голосов, при котором вождь деградирует до роли исполнителя воли и мнения других. Как в самом малом, так и в самом большом, движение выступает за принцип безусловного авторитета вождя, соединенный с высшей ответственностью… Высшая задача движения — сделать этот принцип определяющим не только в его собственных рядах, но и для всего государства»³³.

Национал-социалистические вожди и функционеры не только успели своевременно «полностью» сжиться с мыслью, которую Гитлер в 1925 году «порекомендовал» национал-социалистам, но и вместе с партией своевременно создали также кадры и «завершенную конструкцию», «предоставленную» государству в 1933 году. В НСДАП были созданы служебные установления, из которых позднее развились центральные органы Имперского руководства НСДАП³⁴. Уже перед национал-социалистическим «захватом власти» существовали, например, «внешний отдел» (Aussenabteolung) под руководством Грегора Штрассера, в состав которого входили действующие по указанным Гитлером направлениям подотделы внешнеполитический, прессы и организационный, а также «отдел строительства» (Aufbaiiabtilung) под руководством Константина Хирля, которые в рамках НСДАП и ее организаций начали подготовку к «элементаризированию» государства, схематично намеченному Гитлером в «Майн Кампф». Так, подотдел сельского хозяйства, входивший вместе с подотделами расовых вопросов, культуры и внутренней политики в «отдел строительства», с 1930 года под руководством Вальтера Дарре готовил раздел закона, должного после прихода к власти обеспечить германским крестьянам и фермерам положение, которое Гитлер требовал для «сословия кормильцев» (Nährstand), чтобы с поддержкой последнего дать возможность «сословию защитников» (Wehrstand) — то есть вермахту — осуществить свои внутри- и внешнеполитические цели³⁵.

Бюрократический аппарат НСДАП, предназначенный для того, чтобы стать ядром национал-социалистического государства, был инструментом, опробованным на практике. Комитеты НСДАП по вопросам внутренней политики, правовой политики, народного здравоохранения и расы, народного образования, обороны и внешней политики, организации для чиновников, для работников печати, врачей, юристов, учителей и студентов, служащих валютнофинансовой и производственной сферы, садоводов, работников торговли и биржи, по вопросам восточных областей, поселений и разведения птицы, еще до 1933 года готовили национал-социалистическое государство. Хотя сразу после прихода Гитлера к власти непосредственное занятие соответствующих правительственных постов организациями партийного аппарата еще не было возможно, «но НСДАП организационно подготовилась к захвату власти много основательней, чем смогла или даже планировала это сделать какая-либо другая тоталитарная партия»³⁶. И все же Гитлер был не в состоянии в отведенное ему время воспитать в рядах своей партии людей, достаточно подготовленных для руководства государством и вермахтом. А тем из своих людей, кому он доверил государственные посты, он не слишком доверял.

Более десяти лет он вместе со своей партией и ее организациями «упражнялся» теоретически на ящике с песком в решении внутри- и внешнеполитических задач будущего; но когда потребовалось претворять в жизнь свои пророчества и «обеты», у него не оказалось кадров, необходимых ему для того, чтобы справиться с данными им обещаниями. Хотя тысячи партийных функционеров роились в государственных центрах управления, но, вследствие гитлеровского принципа управления, структуры руководства НСДАП, незаконных операций партийных штабов и национал-социалистических организаций, и правительственных мер, возникали трудности, которые Гитлер прежде не мог предвидеть. Образовался узурпировавший государство и стремящийся сделать последнее партийной собственностью центр партийных бонз, поставивший на место закона и права мировоззренческие критерии и идеологически желаемые представления.

Уже вскоре после смерти Гинденбурга «старые борцы» (alte Kämpmfer) заняли почти половину всех постов в городских администрациях. 30 % из них удалось занять посты земельных советников (ландратов). 31 % из 827 руководителей округов (крайслейтеров) и 19 % из примерно 21 000 руководителей первичных партийных организаций (ортсгруппенлейтеров) получили руководящие должности в государственном или коммунальном аппарате. Почти 60 % этих крайслейтеров на государственных постах являлись бургомистрами городов, ортсгруппенлейтеры — бургомистрами небольших поселков. За два года до начала войны число политических руководителей превысило 700 000, а 86 % чиновников в Пруссии и 63 % чиновников других земель рейха были членами НСДАП. Во время войны два миллиона руководящих политических постов находилось в руках «товарищей по партии» (Parteigenossen), компетентных в меру своих способностей, опыта и возможностей. Все это приводило государство к значительным перерасходам средств.

Из-за несоответствия между представлениями и ожиданиями Гитлера, с одной стороны, и его неспособностью всегда быстро и наступательно принимать решения, с другой, он в конце концов пришел к краху. Ему требовалось либо доверять без предубеждения профессионально подготовленному корпусу руководителей, либо отказаться от существующего принципа управления, как это сделал Сталин. Но он отдавал руководство политикой на откуп своим подручным (унтер-фюрерам), колебался, надеялся, ждал, и все откладывал принятие решения. Его случавшиеся время от времени импульсивные решения и нетерпеливые мгновенные приказы, зачастую не считавшиеся ни с законом, ни с правом и нередко бывшие результатом подсознательных импульсов, само собой разумеется, не могли компенсировать этот недостаток. Используя его слабости как руководителя и «благоприятный момент», решительным высшим функционерам удавалось проводить свои решения. То, что таковые далеко не всегда соответствовали представлениям и ожиданиям Гитлера, показывают многие примеры.

Но «Майн Кампф» оставалась «планом действий» также и в связи с желанным осуществлением «национал-социалистического государства».

Отрывок из книги «Майн Кампф»

«Основательное знание людей позволило ему (бургомистру Вены д-ру Люеру. — Примеч. авт.) так же правильно оценить возможные силы, как он, благодаря этому… не допустил слишком низкой оценки имеющихся институтов и, возможно, именно по этой причине, научился использовать его в качестве вспомогательного средства для достижения своих намерений… Точно так же он был склонен применять все имеющиеся у него средства власти, создавать мощные организации, чтобы из подобных старых источников силы извлечь возможно большую пользу для своего движения» (с. 109).

Претворение учения «Майн Кампф»

Обобщение опыта Гитлера (в первую очередь, у Фельдхеррнхалле в Мюнхене, где 9 ноября 1923 года была кроваво подавлена попытка путча, с помощью которого Гитлер пытался свергнуть правительство рейха и провозгласить себя самого рейхсканцлером). Со времени написания 1-го тома «Майн Кампф» Гитлер официально защищал версию, что он со своей НСДАП хотел «легально» прийти к власти (так, например, уже 4 января 1925 года, 14 дней после досрочного освобождения из тюрьмы в Ландсберге-на-Лехе, он писал премьер-министру Баварии Генриху Хельду из Баварской народной партии). Гитлер отказался от открытой революции (не в последнюю очередь, также и вследствие понимания, что население Германии, на основании опыта 1848 и 1918 годов, настроено в основном анти-революционно) и пришел к власти «легально», впрочем, не как вождь, имеющий большинство в парламенте коалиции, а как шеф президентского кабинета (какими до него были также Папен и Шлейхер), обладающий исключительными полномочиями в соответствии со статьей 48 Веймарской конституции (23 марта 1933 года: принятие закона о наделении властными полномочиями. Рейхстаг, за исключением депутатов от левых партий, передал правительству рейха неограниченную законодательную власть). Посредством чрезвычайного постановления «О защите народа и государства» (28 февраля 1933 года), отменившего конституционные гарантии личной свободы, включения партийных функционеров в правительство рейха (смотри ниже), с помощью Закона о единстве партии и государства (1 декабря 1933 года), далеко идущего отождествления партии и государства, объединения постов рейхспрезидента и рейхсканцлера («фюрер и рейхсканцлер Германского рейха»), если называть только некоторые мероприятия, были созданы и законодательно закреплены неограниченные властные возможности Гитлера, основанные на безнаказанном нарушении конституции, правовых понятий и норм. Тем не менее Гитлер, национал-социалистические пропагандисты, политики и конституционные юристы защищали парадоксальный тезис, что национал-социалистическая «революция» — легальна (и «национальна»), поскольку проведено («революционное») изменение условий в рамках определений конституции и зафиксированных на бумаге правовых норм. 1 февраля 1933 года, в лень, когда Гинденбург распустил рейхстаг, Гитлер в своем обращении впервые говорил о «национальном подъеме». 21 марта 1933 года он объявил «днем национального подъема». Для многих немцев символичным стал факт появления Гитлера вместе с Гинденбургом 21 марта, две недели после выборов нового рейхстага, в гарнизонной церкви Потсдама³⁷.

Отрывок из «Майн Кампф»:

«Юное движение, по своей сущности и внутренней организации, — антипарламентарно, то есть оно отвергает как вообще, так и в своем внутреннем устройстве принцип большинства голосов, при котором вождь деградирует до роли исполнителя воли и мнения других. Как в самом малом, так и в самом большом движение выступает за принцип безусловного авторитета вождя… Одна из высших задач движения — сделать этот принцип определяющим не только в его собственных рядах, но и для всего государства… Тем самым движение становится антипарламентарным и само его участие в парламентских институтах может иметь смысл только для разрушения их, устранения любого учреждения, в котором мы наблюдаем тяжелейшие явления распада человечества» (с. 378 и далее).

Претворение учения «Майн Кампф»:

После решения Гинденбурга сделать Гитлера рейхсканцлером и шефом президентского кабинета, последний лично направил чрезвычайных имперских комиссаров в те земли рейха, где национал-социалисты в итоге парламентских выборов не получили большинства, необходимого для проведения своей политики. В соответствии с законами об унификации земель с рейхом (31 марта и 7 апреля) их функции расширились до постоянных имперских наместников. Парламенты земель были распушены, суверенное право земель передавалось рейху и земли деградировали до заурядных административных единиц рейха. Рейхсрат, который воплощал союзный характер рейха, был ликвидирован, политические партии распущены. В феврале 1933 года, после поджога Рейхстага, было арестовано почти 4000 функционеров Коммунистической партии и запрещены ее печатные издания. В июне самораспустились буржуазные партии (союзник Гитлера по германской национальной коалиции — Германская государственная партия, Баварская народная партия, Германская народная партия и Партия «Центра»). Были распушены Социал-демократическая партия Германии и Коммунистическая партия Германии. 14 июля 1933 года имперский закон объявил НСДАП единственной политической партией страны. Под страхом наказания запрещено создание политических партий и организаций (и новая организация распушенных партий и политических организаций). С помощью «закона о единстве партии и государства» НСДАП становилась «носителем германской государственной мысли». Заместитель Гитлера, Рудольф Гесс, стал членом имперского правительства, так же как Эрнст Рём, начальник штаба СА. В августе 1934 года, после смерти Гинденбурга в руках Гитлера были объединены посты рейхспрезидента и рейхсканцлера. Уже само название его должности: «фюрер и рейхсканцлер Германского рейха» (Führer und Reichskanzler des Deutschen Reiches) выражало унификацию государства и партии. Приказ («Führerbefehl» — приказ фюрера) фюрера и рейхсканцлера — так же как и в рамках НСДАП — мог отменить все законодательно закрепленные правовые нормы и указы. Вся власть, как в государстве, так и в партии, теперь исходила исключительно от Гитлера. Впрочем, из тактических соображений Гитлер отказался от полного сплавления государства с НСДАП. С помощью институтов партии и функционеров НСДАП (имперские наместники, гаулейтеры, крайслейтеры, ортсгруппенлейтеры и т. д.) он сознательно разжигал соперничающие течения внутри государственной и партийно-политической иерархии (например, между премьер-министрами земель и гаулейтерами, которые после бегства Гесса в Англию получили полномочия государственных чиновников), чтобы еще больше усилить собственную власть, сделав ее неограниченной.

Отрывок из книги «Майн Кампф»

«Поэтому национал-социалистическое движение уже сегодня должно целиком сжиться с этой мыслью и довести ее до практического осуществления в рамках его собственной организации, откуда она когда-нибудь не только сможет указать государству ее основные направления, но также предоставить государству уже завершенную конструкцию» (с. 503).

Претворение учения «Майн Кампф»

В соответствии с представлением Гитлера в НСДАП еще до 1933 года создали бюрократический аппарат, который должен был стать (по Гитлеру) «нервным центром» национал-социалистического государства. В него вошли, в частности, организованные до 1933 года ведомства, ведающие вопросами: внутренней политики, правовой политики, народного здравоохранения и расы, народного образования, обороны и внешней политики, организации для чиновников, для работников печати, врачей, юристов, учителей и студентов, служащих валютно-финансовой и производственной сферы, садоводов, работников торговли и биржи, по вопросам восточных областей, поселений и разведения птицы.

Уже в партийной программе НСДАП, которую Гитлер впервые провозгласил 24 февраля 1920 года в зале праздников мюнхенского «Хофбройхауса»³⁸, содержались некоторые требования, связанные с основными идеями государственного гражданства в Германии, управляемой национал-социалистами³⁹, повторенные и прокомментированные затем Гитлером в «Майн Кампф»⁴⁰. Речь идет о пунктах 4, 5, 6 и 8 партийной программы, сформулированных следующим образом:

Пункт 4: «Гражданином Германии может быть только тот, кто принадлежит к германской нации, в чьих жилах течет немецкая кровь, независимо от религиозной принадлежности. Ни один еврей не может быть отнесен к германской нации и являться гражданином Германии».

Пункт 5: «Тот, кто не является гражданином государства, может жить в Германии только как гость, он подчиняется закону об иностранцах».

Пункт 6: «Право участвовать в голосовании по вопросам управления и законов государства обладает только гражданин государства. При этом мы требуем, чтобы любая публичная должность, независимо от ее содержания, как в масштабах рейха, так и — земли или общины, занималась только гражданином государства. Мы боремся с коррумпированным парламентским головотяпством — занятием должностей лишь по партийным соображениям, без учета характера и способностей претендента».

Пункт 8: «Запрещен в дальнейшем въезд в страну лиц негерманской национальности. Мы требуем, чтобы все лица негерманской национальности, въехавшие в страну после 2 августа 1914 года, немедленно покинули рейх»⁴¹.

Напротив, пункты 9, 10, 15, 17, 20 и 21 Гитлер, что характерно, не упомянул. Они опирались на Веймарскую конституцию Германии, которую он после 1933 года больше не признавал и не использовал, а пункты 3, 5, 14, 16 и 23⁴¹, совершенно очевидно, появились под влиянием представлений, изложенных радикальным пангерманистом Генрихом Классом в своей книге «Если бы я был кайзером»⁴².

Гитлер, всегда называвший государство «свободным», и начавший, придя к власти, так же единолично проводить внешнеполитические мероприятия, как он поступал с внутриполитическими, уже в «Майн Кампф» не оставил никаких сомнений, что он стремится не к авторитарному, а к тоталитарному режиму. «Если хотят попытаться, — писал он, — превратить в действительность идеальный образ народного государства, то необходимо… искать новую силу, желающую и способную начать борьбу за этот идеал. Поскольку первая задача не означает создания понимания, что такое народное государство, а — устранение существующего еврейского государства как это часто было в истории, основная трудность заключается не в определении форм нового состояния, а в подготовке места для него⁴³. Предубеждения и интересы соединяются в сомкнутый строй и пытаются всеми средствами помешать победе неудобной или угрожающей им идеи… Существующее состояние не может быть устранено простым разговором о будущем. Потому что нельзя думать, будто сторонники или даже извлекающие пользу из уже существующего состояния будут обращены в новую веру одной только констатацией необходимости нового. Скорее наоборот, сторонники двух точек зрения останутся рядом друг с другом, и при этом так называемое мировоззрение окажется на той стороне, из рамок которой оно больше не сможет возвыситься. Потому что мировоззрение нетерпимо и не может довольствоваться ролью “находящегося рядом с другим ”, а властно требует своего исключительного и безоговорочного признания, а также — полного изменения всей общественной жизни, в соответствии со своими идеями. При этом оно не может терпеть одновременного сосуществования со старым состоянием.

…Политические партии склонны к компромиссам, мировоззрения — никогда. Политические партии всегда считаются с политическими противниками, мировоззрения провозглашают свою непогрешимость»⁴⁴.

Когда Гитлер спустя ровно десять лет после написания всех этих поучающе сформулированных утверждений оказался в состоянии претворить их в действительность, то с самого начала столкнулся с тем, чего он не ожидал. 30 января 1933 года он и его правительство пришли к власти не путем революции, а «легально», как призванный президентский кабинет, в котором НСДАП представляла сильнейшую политическую партию рейхстага⁴⁵, причем в кабинет от национал-социалистов вошли только: Гитлер как рейхсканцлер, Фрик как имперский министр внутренних дел и Геринг как министр без портфеля и имперский комиссар прусского Министерства внутренних дел, к которым позднее прибавились д-р Геббельс (март 1933 года), Эрнст Рём и Рудольф Гесс (конец 1933 года) — в ходе унификации партии и государства.

«Победа партии означает смену правительства, — заявил Гитлер 19 марта 1933 года и программно продолжил в духе своего учения, сформулированного десятью годами ранее в “Майн Кампф”, — Победа мировоззрения — это революция, глубоко и существенно преобразующая всю жизнь народа»⁴⁶. Уже в книге было очевидно, что, говоря о «глубоком и существенном преобразовании», он имеет в виду вовсе не революционное изменение социальной структуры, а лишь расово-идеологическую переделку и полное перевоспитание мировоззрения. Но поскольку лишь немногие немцы действительно знали содержание книги «Майн Кампф», большинство его «соотечественников и соотечественниц» (Volksgenossen und Volksgenossinnen)⁴⁷ ожидали от того, кто, начиная с 1919 года, постоянно, громко, упрямо и сердито выступал, кого в 1934 году из-за его необычной политической карьеры и национал-социалистической пропаганды, по крайней мере в рейхе и на особенный лад, знал каждый ребенок, что Гитлер всегда будет своевременно и «национал-социалистически прямолинейно» говорить, что он собирается делать и как будет поступать в том или ином случае. Поэтому не только его критики потом спрашивали себя, куда он нацеливается и что он фактически собирается делать, когда он, ставший уже значительно более зрелым и опытным политиком, чем в 1925 году, перестал открыто говорить о своих подлинных намерениях так, как это делал прежде в «Майн Кампф» и бесчисленных речах.

Несмотря на книгу, все речи и пророчества Гитлера, в том числе — в «личном кругу», в его пути как политика кое-что фактически непонятно, многое — противоречиво, а что-то — случайно. Когда он, например, после Первой мировой войны, когда разбитой Германии, которой, вследствие ее нестабильности и инфляции, иностранные государства отказывали в предоставлении займов, не удалось добиться разрешения признать на мировом рынке свободный обмен товарами в качестве законного платежного средства, а 11 января 1923 года французские и бельгийские войска заняли Рурскую область, повел себя так, что даже самые верные сторонники НСДАП были сбиты с толку. Если весь правый фронт и левые радикалы, в этой ситуации внезапно выразившие готовность к совместным действиям с крайне правыми, потребовали от правительства Куно превратить провозглашенное им «пассивное сопротивление» — в активное, Гитлер со своей партией, располагавшей в это время самыми сильными ударными формированиями — насчитывавшими около 6000 человек Штурмовыми отрядами (СА), остался в стороне. К удивлению своих сторонников, он заявил, что каждый, кто примет участие в «активном сопротивлении» против оккупационных войск, будет выброшен из партии. Едва ли кто-либо понимал, чего хотел Гитлер, каков его тактический замысел. Два года спустя, в «Майн Кампф», он открыл всем, что этот кризис, по его мнению, создал особенно благоприятную предпосылку для того, чтобы «окончательно положить конец» «марксистским изменникам родины и губителям народа»⁴⁸, какой именовал правительство рейха.«Так же, как мы кровью расплатились в 1918году за то, — пишет он в “Майн Кампф”, — что в 1914 и 1915 годах раз и навсегда не раздавили голову марксистской змее, так же, самым пагубным образом, нам отомстит и то, что в начале 1923 года мы не использовали случай окончательно положить конец марксистским изменникам родины и губителям народа… Гиене так же трудно оставить мертвечину, как марксисту — измену родине»⁴⁹.

Пункт 9 Программы НСДАП: «Все граждане государства должны иметь равные права и обязанности».

Статья 109 Конституции рейха: «Все немцы равны перед законом. Мужчины и женщины имеют принципиально одинаковые гражданские права и обязанности».

Пункт 10 Программы НСДАП: «Первая обязанность каждого гражданина государства — духовно или физически трудиться. Деятельность каждого не должна противоречить интересам общества, а осуществляться в интересах общего и на пользу всех».

Статья 163 Конституции рейха: «Каждый немец должен без ущерба для его личной свободы, исполняя нравственный долг, так применять свои духовные и физические силы, как этого требует общество…»

Пункт 15 Программы НСДАП: «Мы требуем широкого развития обеспечения старости».

Статья 161 Конституции рейха: «Для поддержания здоровья и работоспособности, зашиты материнства и заблаговременной подготовки к материальным следствиям старости, слабости и превратностей жизни рейх создает крупный страховой фонд при участии застрахованных».

Пункт 17 Программы НСДАП: «Мы требуем земельной реформы, соответствующей нашим национальным потребностям, принятия закона о безвозмездной экспроприации земли для общеполезных целей, упразднения арендной платы за землю и недопущения спекуляции землей».

Статья 155 Конституции рейха «Распределение и использование земли контролируется в интересах государства, […] землевладения, приобретение которых необходимо для удовлетворения потребности в жилье… конфискуются в случае злоупотребления ими»

Статья 156 Конституции рейха «Рейх с помощью законов может переводить хозяйственные предприятия в общественную собственность без ущерба для ее владельца, с выплатой компенсаций…»

Пункт 20 программы НСДАП «Чтобы обеспечить каждому способному и прилежному немцу получение высшего образования […], государство берет на себя заботу об основательном расширении всей нашей системы образования… Мы требуем образования и совершенствования особо способных детей бедных родителей, независимо от их сословия или профессии, за государственный счет»

Статья 146 Конституции рейха «…При приеме ребенка в определенную школу, в основном, берутся во внимание его способности и склонности, а не материальное или общественное положение, или религиозные убеждения его родителей… Для поступления в средние и высшие школы менее обеспеченных, рейх, земли и общины предоставляют общественные средства… до конца обучения, особенно… родителям тех детей, которые признаны рекомендуемыми для средней и высшей школы»

Пункт 21 программы НСДАП «Государство заботится о здоровье народа путем защиты матерей и детей, запрещения труда несовершеннолетних…»

Статья 119 Конституции рейха «…Материнство имеет право на защиту государства»

Статья 122 Конституции рейха «Юношество должно быть защищено от эксплуатации, а также от моральной, духовной или физической безнадзорности…»

Коммунисты, которых Гитлер называл предателями родины, послали своего в то время широко известного оратора Рут Фишер разъяснить националистически настроенным студентам причины бедственного положения родины: «Кто выступает против еврейского капитала… уже является классовым борцом… топчет ногами еврейских капиталистов, вешает их на фонарных столбах»⁵⁰. В 1923 году Гитлера не интересовало объединение всех национальных сил в поддержку правительства рейха, что питало подозрения о его как левых, так и правых представлениях, а также о его пребывании на денежном содержании Франции³¹. Уже в этой ситуации было очевидно, что Гитлер судьбу нации ставит ниже своего успеха и претворения в жизнь своего мировоззрения. Между этим решением и его часто цитируемым после 1945 года высказыванием, что германский народ исчезнет из истории, если он не будет бороться, в чем он был убежден, имеется лишь небольшое различие.

Если Гитлер был убежден, что его цель не может быть достигнута прямым путем, он не только прибегал к компромиссам, но и на время открыто действовал вопреки своему учению, даже если ему требовалось себя и свое мировоззрение называть ложью⁵². В подобных случаях мнение народа интересовало его очень мало, и, из-за этого также, диктаторские полномочия в его руках становились еще опаснее. 25 марта 1939 году газета «Таймс» точно подметила: «В своих комментариях о массах он так же циничен, как наши… рекламные тексты». От народа, с историей которого он себя постоянно и открыто идентифицировал, требовал, чтобы тот ему доверял и верил, что Гитлер один знает и точно выполнит поручение своего народа самым лучшим для народа и рейха образом. Всегда, до конца своей жизни, он был могучим на словах и в любое время готовым убеждать своих сторонников в том, что он действует «правильно», даже, если им многое непонятно или кажется ошибочным. Свою необычно долгую и ставшую прямо легендарной, личную удачу, он также использовал как доказательство своего «призвания», данного провидением⁵³, например, его непостижимая уверенность, с которой он действовал в марте 1936 года, после неожиданно счастливого для него исхода внешнеполитического решения, названного им «фантастическим»⁵⁴. Целенаправленно и ловко он использовал речи и интервью как одно из средств руководства и официальной политической ориентации. Устное слово, которое он как политик всю жизнь предпочитал письменному, стало своего рода «важным средством выдачи указаний и стилем дипломатии; в первую очередь, оно служило для улаживания отношений внутри страны и с заграницей, а также диалектическим средством сделок с другими странами»⁵⁵. Гитлеру мало мешало то обстоятельство, что его устные высказывания не всегда совпадали с его формулировками в «Майн Кампф», и он постоянно отклонял предложения — изменить свои мировоззренческие тезисы в письменном виде, если они больше не соответствовали духу времени.

Несомненно, было неумным с его стороны, когда он в 1924/25 году, еще дипломатически неопытный тридцатипятилетний человек, написал в своей книге то, о чем он должен был бы умолчать, если бы был опытным политиком. Как государственный деятель теперь он вел себя уже по-другому, чем прежде, и больше не был готов открыто объяснять, что он планирует и к чему стремится. После того как он долгое время много говорил и писал то, что ему позднее навредило, он пришел к убеждению, которое он, впрочем, высказал только тогда, когда удача уже покинула его, что каждый политик должен уметь «говорить, но ничего не сказать»⁵⁶.

Совершенно очевидно, что многое также и после 1933 года осталось закрытым от общественности. Например, Гитлер, с его новым инструментарием для проведения внешней политики, из-за его связанности Веймарской конституцией, не мог быстро отказаться от международных обязательств и внутриполитической практики. Он был вынужден идти на тактические уступки, когда хотел проводить во внутренней и внешней политике свою официально единоличную волю и свои расово-идеологические представления. Например, в Веймарской республике последнее слово во внешнеполитических решениях оставалось за рейхспрезидентом, которого до 1934 года Гитлеру было непросто обойти, рейхсканцлером и имперским министром иностранных дел, причем они обязаны были в значительной степени считаться с рейхстагом, его комитетом по внешней политике, политическими партиями и общественным мнением. Все это Гитлер, который после смерти Гинденбурга был вынужден терпеть как влияние определенных групп старой руководящей верхушки, так и отдельных слоев населения, не мог исключить мгновенно. Не смог он этого сделать также и тогда, когда стал полновластным фюрером, как его называла национал-социалистическая пропаганда. Поэтому для достаточно многих его старых соратников по партии его политика, в определенном смысле преследовавшая непрерывность и цельность выполнения его программных обещаний, сделанных до 1933 года, казалась изменой национал-социалистической идее. Но Гитлер временами не только им давал основания сомневаться в его обещаниях — никогда серьезно не отклоняться от своих представлений о цели. «Цель, по большому счету, была намечена», — писал в 1968 году Якобсен и делал вывод: каждый национал-социалистический функционер (или каждая группа) старался «в соответствии со своими представлениями, придать намерениям “фюрера” конкретное понимание. Хотя они не знали, как, когда, и с какими предпосылками можно достичь однажды намеченной цели, но в своей сфере работы они… старались внести свой вклад. В процессе конфликтов компетенций, перепутанных между собой, ограниченных временными компромиссами и тактически обусловленным курсом текущей политики, функционеры развивали неутомимую активность. Не зная, что делает… сосед и какую цель “фюрер” фактически преследует в данный момент, они стремились, единственно и все без исключения… некоторым образом опережая историю, угадать намерения “фюрера” и своими действиями заручиться доверием и благожелательностью диктатора, которые позволили бы им еще больше укрепить изнутри собственную опору власти. На этом пути множество раз сооружались карточные домики и лелеялись сказочные мечты… Но все это оставляло Гитлера холодным; для него значили только — успех и осознание факта, что он все держит в своих руках… Он мог бы легко отдать приказ, то есть положить конец неразберихе, принять однозначные решения и четко разграничить компетенции. Однако он этого… никогда не делал»⁵⁷.

А. Гитлер в 1920-е гг.

Рукописные заметки Гитлера для своей речи (до написания книги «Майн Кампф»)

В письме от 10 января 1924 г. Гитлер упоминает о своей «Оправдательной книге»

Написанная от руки благодарственная открытка Гитлера, посланная 10 апреля 1924 г. из тюрьмы в Ландсберге-на-Лехе одной ортсгруппе НСДАП

Плакат, извещающий о собрании в «Бюргерброикеллере» возобновленной НСДАП и выступлении А. Гитлера «о будущем Германии и нашем движении»

Объявление издательства «Франц Эхер Ферлаг» о книге «Майн кампф», помещенное в газете «Фелькишер Беобахтер» 31 января 1933 г.

Портрет А. Гитлера на обложке «Майн Кампф»1933 г. издания

Выполненный Адольфом Гитлером эскиз обложки и четыре издания книги «Майн Кампф»: 1925, 1930, 1935 и 1942 гг.

Объявление издательства «Франц Эхер Ферлаг» о книге «Майн кампф», помешенное в газете «Фёлькцшер Беобахтер» 31 января 1433 г.

Плакат, представляющий «Майн Кампф» на первой, состоявшейся в 1934 г. Неделе немецкой книги

Национал-социалистическая пропаганда, пронизывавшая все области общественной и частной жизни, после 1933 г. постоянно поддерживала продажу «Майн Кампф»

Портрет А. Гитлера в одной из книг

Благодарность фюреру: герцог Виндзорский (бывший король Великобритании Эдуард VII) благодарит Гитлера «за прекрасные часы» в Оберзальцберге

«Майн кампф», изданная в Мюнхене в 1936 г.

Майн Кампф», изданная в Нью-Йорке в 1940 г.

Титульный лист мюнхенского издания «Майн Кампф».1939 г.

До 1945 г. «Майн Кампф», общим тиражом 10 000 000 экземпляров и переведенная на 16 языков, принадлежала к числу наиболее печатаемых книг в мире

Предвыборный листок с биографией А. Гитлера и полным названием его книги: «Четыре с половиной года борьбы с ложью, тупостью и трусостью»

Политический путь Гитлера, несмотря на последовательность его идеологической надстройки, нередко отличался противоречиями и непрозрачностью. Так, уже повод для начала его политической карьеры, на которую он вступил, по его собственным словам, помимо своей воли, не был типичным для политика. Гитлер, писавший в «Майн Кампф», что, будучи солдатом во время войны, он не собирался заниматься политикой, свою «чисто политическую активную деятельность»⁵⁸ начал лишь тогда, когда его военные командиры настойчиво и директивно приказали это. То, что он сразу привлек внимание своими знаниями и успехами, завоевал не только доверие, но и подчеркнутое уважение своих начальников, звание и политический статус которых высвечивали подобное достижение особым цветом, указывает на то, что поручение дали уже подготовленному человеку, хотя и постоянно уверявшему, что он всей душой стремится стать лишь художником и архитектором. Его прием в насчитывающую лишь 54 члена Германскую рабочую партию (DAP) в сентябре 1919 года представлялся как результат «случая». Скорее всего он передал основную часть решения инстанциям, авторитет которых он тогда, как беспринципный оппортунист, использовал в своих интересах. То, что он примкнул к партии не сам лично, а без его собственного решения был записан в партию как член № 555 — и эту смелую опеку он принял, хотя нашел маленькую организацию смехотворной⁵⁹, — было типично для его структуры характера и менталитета. Он всегда использовал значительное внешнее давление, прежде чем решался на что-то или формулировал что-то.

Если обычно политики ориентируются на реальную действительность, мышление Гитлера главным образом было направлено на то, чтобы действительность втиснуть в прокрустово ложе, созданное его мировоззрением и принятое им за реальность. Утверждавшую, что идеологическая надстройка стоит на экономическом базисе, марксистскую теорию истории, которую он всю жизнь презирал и с которой боролся, он за короткое время буквально довел до абсурда и небезуспешно пытался «мир» преобразовать в соответствии со своим представлением — в значительной степени несовпадающим с действительностью. Так как это возможно было сделать только с помощью хорошо функционирующих, антидемократически ориентированных кадров, тo он с самого начала своей политической деятельности систематически создавал аппарат, пытавшийся реализовать его цели. Партия управлялась, как прусский школьный класс во времена короля-солдата, а каждый ее член как солдат подчинялся команде «старшего». Начиная с июля в НСДАП, организованной по военному образцу, не существовало голосования, совещаний и возражений⁶⁰. С 1921 года, когда Гитлер стал фюрером НСДАП с диктаторскими полномочиями, комитеты приобрели лишь декоративную функцию. С тех пор больше не существовало заключения коалиций с партиями-партнерами, требовавшими равноправия. Гитлер отклонил, если приводить здесь лишь некоторые примеры, не только соглашения НСДАП с множеством существовавших после 1918 года отколовшихся группировок, вместе с их корпоративностью и тщеславием, но и предложения более крупных групп и политических партий. Все попытки ассимилировать НСДАП или сделать ее полноправным партнером, умышленно разрушались, главным образом, из-за его боязни решений и установок.

С начала своей политической деятельности Гитлер не только был последовательным противником всех демократических, консервативных, социалистических и коммунистических политических партий, но также и всех правых и праворадикальных конкурентов НСДАП, независимо от того, признавали они или нет в принципе его мировоззрение и представление о создании «движения», к которому он стремился. Не только из тактических и принципиальных соображений он отклонил вхождение НСДАП в праворадикальную коалицию, состоящую не только из партий, но и частично из боевых союзов, тайных кружков и лож. Его тугодумие, впрочем, несознаваемое — даже при руководстве с помощью верной ему НСДАП, — создавало нечто большее, чем обычные трудности.

Лучше, чем кто-либо другой, Гитлер знал, что НСДАП никогда не станет «массовым движением», если не провести его целевые установки и мероприятия. Пока он держит в своих руках бразды правления, в партию не вступит никто, если тот выдвигает какие-либо условия. Он не соглашался на переход уже существующих союзов с того момента, когда мог на это влиять. Все это он, став государственным деятелем, позднее перенес в свою политику. Как точно отметил Ганс Буххейм: «Как тогда партия была инструментом, находящимся только в его руках, так теперь этим инструментом стал Германский рейх; если раньше его целью был общественный переворот, его тактикой — легальность и уличный террор, то теперь целью стало господство над Европой, а тактикой — разложение своих противников заверениями в мире и угрозами насилия. Так же, как он раньше, нагло и не думая об общественном благе, вел подрывную деятельность против Веймарской республики, теперь так же нагло он спекулирует на общих интересах европейской семьи народов, на слабостях и особых интересах отдельных наций; он не боится отравить международные отношения грубой неискренностью и риском длительной опасности европейской войны. Хотя на этом пути он недавно добился блестящих успехов, каких демократические политики давно не знают, эти успехи препятствуют намечающейся стабилизации Европы и делают его врагом весь мир. Старая боязнь Гитлера — связать свободу действий коалицией, во внешней политике выражается тем, что он уклоняется от международных связей, пактов и институтов, в которых придется иметь дело со многими партнерами одновременно. где все решения гарантируются многими державами. Вместо этого он предпочитает в определенный момент вести переговоры лишь с одним партнером и заключать двусторонние договоры, по поводу соблюдения которых надо будет разбираться только с одним контрагентом»⁶¹.

С самого начала своей политической карьеры Гитлер, ввиду своей слабости как руководителя, интриганства, карьеризма, зависти к конкурентам, трудного прошлого, этот младший командир, во многих отношениях выброшенный в 1918 году из своей мелкобуржуазной колеи, обладал особенно ярко выраженным тщеславием и стремлением к занятию места, соответствующего его образу руководства. Так, например, он сознательно маскировал свою значительную жажду власти, делегируя полномочия конкурирующим между собой персонам, имеющим к тому же черное пятно в их прошлом. С самого начала и до конца своей политической карьеры он, не только охотно, но и, как правило, необычно ловко, использовал шантаж как способ руководства⁶². Партийные функционеры, чиновники, министры или генералы, конкурирующие между собой и чаше всего обладающие отягощенной совестью, всегда связанные его безапелляционными приказами, его благосклонностью и подчиненные его неограниченному авторитету как фюрера, были не в состоянии, как это видно из исторической литературы и исторического опыта, объединяться между собой против него как своего «суверена». «Злые, имеющие рыльце в пушку, это услужливые люди, обладающие тонким слухом на угрозы, потому что они знают, как это делается, — объяснял Герман Геринг своему защитнику Хэнселю во время Нюрнбергского процесса и продолжал в духе Гитлера: — Им можно что-то предлагать, так как они возьмут… Их можно повесить, если они оригинальничают. Пусть вокруг меня будут запятнанные грешники — при условии… что я имею всю власть над их жизнью и смертью»⁶³. Личные отношения и часть вытекающих из них политических устремлений и мероприятий, проводившихся, например, Германом Герингом, Альфредом Розенбергом, Йозефом Геббельсом, Мартином Борманом, Генрихом Гиммлером, Вильгельмом Фриком, Вильгельмом Кейтелем и Альбертом Шпеером, убедительно показывают, что Гитлер, находивший в большинстве случаев «правильного» человека⁶⁴, отлично знал свой «контингент». И он знал не только их. Прямо-таки невероятно, как ему удалось безнаказанно действовать до 1933 года не только в своей партии с июля 1921 года, но и как публичному политику — в Баварии и, с переменным успехом, также в других землях рейха. То, что это для его развития как политика имело большое значение, в его случае — в отличие от других крупных политиков — всегда сразу узнаваемо, а позднее часто им самим недвусмысленно подтверждалось. Всегда, когда ему, между 1921 и 1933 годами — в рейхе, и между 1933 и 1939 годами — во внутренней и внешней политике, ставились пределы власти, способные перечеркнуть его политику, он не отказывался от своих фундаментальных целей. Так, в конце концов было неудивительно, вследствие его мировоззрения и многие годы кажущегося подтверждения такового политическими событиями, что все политические решения подручных Гитлера базировались на его идеологии. Его уже рано сформировавшееся представление о том, что внешнюю политику можно определять так же единолично, как и внутреннюю, имело особенно большие последствия, вследствие того, что в Германии вопрос о главенстве внешней или внутренней политики всегда был не только академически дискутируемым. Так, историческая фраза о признании Гитлером главенства внешней политики указывала, в конечном счете, на то, что случилось после 1938 года.

27 апреля 1945 года, непосредственно перед своим самоубийством в бункере фюрера во дворе Имперской канцелярии, Гитлер сожалел, что учение, пропагандировавшееся им в «Майн Кампф», лишь частично было принято во внимание и реализовано⁶⁵, это видно из приведенных ниже отрывков протокола последнего оперативного совещания:

Гитлер: «Я сказал тогда: Еще не пришло время, потому что был убежден: Когда происходит такой полный переворот, все другое должно быть полностью отброшено. Если кто-то остается, он все время мешает на заднем плане, как, например, Гугенберг или Шлейхер. Если бы я ждал еще больше, подошла бы смерть президента Гинденбурга. Ему следовало бы умереть на полгода раньше, когда я еще в оппозиции был таким злым. Если кто-то и был призван стать рейхспрезидентом Германии, то это я. Тогда я смог бы без помехи принять решительные меры. Если подобные счета не оплатить сразу, появляется жалость и потом уже счета больше не оплачиваются».

Геббельс. «Это случилось потому, что Вам пришлось пойти на ряд компромиссов в отношении людей. Если бы Вы получили власть как рейхспрезидент, то никогда не сделали бы полицей-президентом Берлина адмирала Леветцова. Масса опасных элементов тогда ушла за границу лишь из-за того, что мы имели такого мямлю в качестве начальника полиции»

Гитлер: «Мне пришлось двигаться от одного компромисса к другому. Это продолжалось до смерти Гинденбурга. Раньше я собирался таких людей, как (генерал-полковник) Хаммерштейн, Шлейхер и других, решительно призвать к ответу, и всю клику этих паразитов. Но спустя полтора года постепенно решимость становилась слабее. Пришло время большой созидательной работы. Иначе тогда тысячи были бы устранены. Но тем временем они ассимилировались».

Геббельс: «Я помню, как в свое время в марте (1933 года) в партию вступило много этих “мартовских фиалок“. Тогда в этом деле творилось настоящее безумие. Но если бы мы не захотели принять эти элементы, нас спросили бы, хотим ли мы примирения. Было бы правильнее закрыть прием в партию и сказать: сюда больше никто не войдет».

Гитлер: «Это можно было бы сделать, если бы я пришел к власти путем явно выраженного акта народной воли или путем государственного переворота. Задним числом приходится жалеть, что был добрым».

Геббельс: «Также все гаулейтеры Остмарка говорили тогда, что революции не мешало бы иметь небольшой недостаток во внешности. Было бы лучше, если бы Вена оказала сопротивление (в 1938 году при присоединении Австрии к рейху) и мы смогли бы все разбить»⁶⁶.

Последние высказывания⁶⁷ Гитлера, содержащие его «сведение счетов» с самим собой и своим мировоззрением, несомненно, очень важны; они позволяют расположить в «правильном порядке» как его ранние заметки и другие высказывания политического и идеологического содержания, так и книгу «Майн Кампф»⁶⁸. Когда он, после 1919 года, еще не выделялся среди многочисленных праворадикальных «спасителей нации» как особенный и предлагающий свою программу, он идеологически обрамлял «национальную» сторону отчаянной и надрывной безнадежности, и присягал ей как средоточию идей. Теперь же, когда он стоял на куче обломков, он пытался своему окружению придать бодрость и надежду с помощью, частично, по-новому видимыми им аспектами мировоззрения. Если перед написанием книги он пророчествовал, что Германию уничтожит и доведет до положения колонии «господство еврейства», то теперь, в момент катастрофы, он полагал, что германский народ ожидают «славные дни». «Нет, положение, ни в коем случае, не безнадежное», уверял он тогда, когда ни для него, ни для рейха больше не оставалось ни малейшей надежды. Если он перед 1924 годом заклинал историю, все это осуществилось, и жаловаться нечего. В 1945 году он пытался найти примеры, показывающие, как можно еще спастись, что, однако, не помешало ему 14 февраля признать: «Не моя вина, что англичане и французы в Мюнхене приняли все мои условия»⁶⁹. Он питал надежду на повторение того, что спасло от катастрофы Фридриха Великого в 1762 году, в конце Семилетней войны: смерть императрицы Елизаветы Петровны, имевшая следствием выход России из анти-прусской коалиции и тем самым спасение Фридриха. Черчилль, которого 4 февраля 1945 года Гитлер назвал «пособником» евреев, «может исчезнуть, и все изменится». Нужду начала 1920-х годов он считал «началом конца». Незадолго до самой ужасной катастрофы, какую когда-либо переживала Германия, он объявил «нужду и несчастье» — «окольной дорогой» к «новому расцвету». До начала работы над книгой «Майн Кампф» он оплакивал потерю германских колоний. 7 февраля 1945 года он заявил, что «мы никогда не имели действительного желания иметь заморские колонии» и повторил свой тезис из книги: «На восток и всегда только на восток мы можем направить наше превышение рождаемости над смертностью».

Как в начале своей политической карьеры, так и в ее (и своем) конце Гитлер был убежден, что «заслуга» национал-социалистического государства⁷⁰ состоит в том, «что оно впервые реалистическим образом энергично подошло» «к решению еврейского вопроса», введя его в практику как «радикальное средство от отравления». Так, 13 февраля 1945 года он сказал: «Настанет момент, когда они (“не-еврейские народы”) устанут от грабежа еврейских обманщиков. Тогда они придут в возбуждение, как зверь, стряхивающий вредное насекомое». Но так как действительность тем временем все же научила его, что его видение и его мировоззрение еще не являются законом природы, 13 февраля он, сомневаясь, делает вывод: «Если я выиграю эту войну, я покончу с мировой властью еврейства, я нанесу ему смертельный удар. Если я проиграю войну, триумф еврейства еще долго не будет оплачен». Теперь он думал иначе, чем во время написания книги «Майн Кампф» и еще раньше, теперь он тезис «духовная раса… имеет более прочную и длительную природу, чем естественная раса» называл печальным «доказательством превосходства “духа” над плотью»⁷¹. А на германскую «элиту господ», в которую он во времена Ландсберга верил непоколебимо, в 1945 году он смотрел по-другому. «В связи с недостатком элиты, как она нам представлялась, — признал он 14 февраля, — мы вынуждены были довольствоваться имеющимся человеческим материалом. Результат — видите сами!»⁷² «Я всегда считал, — говорил он 15 февраля 1945 года⁷³, явно имея в виду книгу “Майн Кампф” и основательное изучение похода Наполеона на Россию, — что Германия не должна воевать на два фронта». Если в первые годы после Второй мировой войны он, под впечатлением своего опыта 1914–1918 годов, вообще отрицал войну и только после Ландсберга начал превозносить ее как средство осуществления своих идей, требуя захватнической войны на востоке, то 17 февраля он уже констатировал: «Я надеялся провести всю эту войну, не давая противнику ни возможности, ни времени для того, чтобы помешать нам продемонстрировать искусство ведения современной молниеносной войны» — это логическое следствие «развития» его мировоззрения. Если он прямо-таки восторгался Муссолини и итальянскими фашистами⁷⁴, и не только между 1922 и 1925 годами, то 15 февраля 1945 года признал, что «мы… не выполнили нашу задачу… и плохо использовали свое преимущество, а союзническая верность по отношению к Италии» была ошибкой⁷⁵. Его утверждение 21 февраля, что он «всегда обещал лишь столько», сколько он «мог исполнить и был полон решимости исполнить», не подтверждается фактами. 24 февраля он, в духе своих ранних высказываний, назвал объявленную им в 1941 году «войну против Америки», той части света, население которой перед 1924 годом он, при случае, представлял как образец, «…трагическим стечением обстоятельств. Настолько же неумным, насколько бессмысленным. Несчастливый исторический случай свел вместе во времени мой приход к власти и вступление в Белый дом кандидата мирового еврейства, Рузвельта. История пошла бы по-другому без евреев и их депутатов». «Когда я пришел к убеждению», говорил он 26 февраля, не только противореча фактам, но и своей программной формулировке в «Майн Кампф», что «договоренность с Англией была невозможна, то я решил искать решения на востоке силой оружия». Как заявлял Гитлер до 1924 года, Германия должна быть освобождена не от «толпы безропотных терпеливцев», не от «Эрцбергеров и Ратенау», демократов, а от Блюхеров, Шарнхорстов, Йорков и Гнейзенау, таки 26 февраля он повторял в том же духе: «Я являюсь для Европы последним шансом! Новая Европа будет создана не парламентским голосованием, не дискуссиями и резолюциями, а только насилием».

Совершенно иначе, чем во время написания книги «Майн Кампф», он поучал 2 апреля 1945 года своих последних слушателей в фюрер-бункере Имперской канцелярии: «Что касается заграницы и наших отношений с окружением… то совершенно невозможно выдвигать твердые тезисы; потому что непрерывно изменяются предпосылки. Двадцать лет тому назад я писал (в “Майн Кампф”. — Примеч. авт.), что во всей Европе для Германии возможны лишь два союзника: Англия и Италия. Судьба… помешала мне на деле осуществить политику, логически вытекающую из этого понимания». Но в полном соответствии со своими убеждениями он продолжал: «Попранный ногами германский народ в своем национальном бессилии должен всегда пытаться высоко нести законы расового учения, которые мы ему дали»⁷⁶.

Конец Гитлеру и его режиму был положен только извне, после того как вермахт больше не мог удерживать фронты и защитить границы рейха⁷⁷. Но и во время своего решающего внешнеполитического поражения Гитлер не сказал народу, что произошло именно то, чему он (также) учил. В 1925 году в «Майн Кампф» он писал: «В час, когда тело народа явно обессилит и, благодаря действиям некоторых негодяев, по всей видимости, будет отдано на произвол тяжелейшему гнету, очень важно повиновение и исполнение долга народом — как оружие против доктринерского формализма, и даже чистого безумия»⁷⁸. В ночь с 20 на 21 июля 1944 года, после неудачного покушения 20 июля, он заявил по германскому радио: «Маленькая кучка честолюбивых, бессовестных и, к тому же, преступно глупых офицеров организовала заговор, чтобы устранить меня и, вместе со мной, штаб управления германской армией»⁷⁹. До этой ночи прошло ровно девятнадцать лет и два дня с момента появления 1-го тома «Майн Кампф».

Спустя еще 273 дня, почти ровно через двадцать лет после 18 июля 1925 года, Гитлер закончил свое земное существование. Попытка претворить в действительность мировоззрение, изложенное им в «Майн Кампф», полностью уничтожила рейх и стоила жизни почти 50 миллионам человек во многих странах мира. Заявление, сделанное Гитлером 3 октября 1941 года: «В истории не бывает извинения за ошибку — такого, чтобы человек задним числом сказал, я этого не заметил, или, я этому не верил»⁸⁰, можно, однако, поставить в упрек не только ему одному. Первый том его книги «Майн Кампф» вышел 18 июля 1925 года, второй — 11 декабря 1926 года. Самое позднее уже с этого момента стало известно его мировоззрение, отчетливо предсказывавшее желаемую им политику.