История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов

Макбенах

Во время «паузы», последовавшей за частью рассказа, среди слушателей возникли бурные споры. Многие отказывались принять версию сказителя и утверждали, что на самом деле у царицы Савской был ребенок от Сулаймана, а не от другого мужчины. Особенно возмущался абиссинец, оскорбленный в лучших чувствах предположением, что предком правителей его страны был простой ремесленник.

– Ты сказал неправду! – кричал он рассказчику. – Первого царя Абиссинии звали Менелик, и он вправду был сыном Сулаймана и Балкис-Македы. Его потомок и сейчас правит у нас в Гондаре.

– Брат, – сказал один из персов, – дай нам дослушать до конца, иначе придется вышвырнуть тебя за дверь, как это уже однажды случилось. По нашему мнению, эта легенда вполне правоверна, а если твой жалкий «священник Иоанн» из Абиссинии непременно хочет быть потомком Сулаймана, то при ся признать, что по материнской линии он происходит от какой-то чернокожей эфиопки, а не от царицы Балкиды, у которой был тог же цвет кожи, что у нас.

Хозяин остановил абиссинца, собравшегося было ответить резкостью, и с трудом навел порядок в кофейне.

Рассказчик продолжал:

В то время как Сулайман принимал в своем загородном дворце царицу савеян, одинокий путник задумчиво глядел с высот Мори на угасающий в тучах закат и на огоньки факелов, вспыхивающие подобно созвездиям в густой листве сада Милло. В последний разов обращался мыслью к своей возлюбленной м посылал последнее «прости» скалам Салима и берегам Кедрона, которых ему не сужден: было больше увидеть.

День клонился к вечеру; солнце, бледнел взирало, как спускается на землю ночь. Удары молотков по бронзовым гонгам вывеян стране он одновременно царь и папа; все его «священником Иоанном». Его поддан себя «христианами святого Иоанна».

Адонирама из задумчивости; собравшаяся толпа строителей расступилась перед ним; он вошел в храм, приоткрыл восточные ворота и встал у подножия колонны Иакин, чтобы приступить к раздаче жалованья.

Зажженные под портиком факелы потрескивали, когда на пламя падали капли дождя, а задыхающиеся от жары строители весело подставляли лица под прохладную влагу.

Толпа была огромна, и кроме казначеев в распоряжении Адонирама имелись помощники, в обязанности которых входило выдавать деньги мастерам, подмастерьям и ученикам. Для разделения на три степени Адонирам произносил призыв, заменявший в данном случае знаки, подаваемые рукой, обмен которыми занял бы слишком много времени. После этого каждый называл пароль и получал причитающееся жалованье.

Прежде паролем учеников было слово «Иакин», название одной из бронзовых колонн храма; у подмастерьев был пароль «Вооз» – имя второй колонны; у мастеров. – «Иегова».

Разделившись по рангам и выстроившись в цепочки, строители один за другим подходили к конторкам, за которыми стояли казначеи; Адонирам касался руки каждого, и каждый шепотом произносил ему на ухо пароль. В этот последний день пароль был изменен: ученик говорил «Тувал-Каин», подмастерье – «Шибболет», а мастер – «Гиблим».

Мало-помалу толпа начала редеть: храм постепенно пустел; вскоре последние строители удалились, и стало ясно, что явилась не все, так как в сундуке оставались еще деньги.

– Завтра, – сказал Адонирам, – вы созовете строителей, чтобы узнать, не заболел ли кто и не посетила ли кого смерть.

Когда все ушли, Адонирам, не утративший до последнего дня бдительности и усердия, взял, как обычно, фонарь и отправила в обход храма и опустевших мастерских, чтобы удостовериться, что все его приказы выполнены и везде погашены огни. Шаги его печальным эхом отдавались от каменных плит; в последний раз смотрел он на свои творения и долго стоял перед группой крылатых херувимов – последней работе юного Бенони.

– Дорогое мое дитя! – прошептал он со вздохом.

Закончив свой обход, Адонирам вышел в большой зал храма, густой сумрак рассеивался красноватыми завитками вокруг его фонаря, освещавшего высокие своды, стены и три двери зала, выходившие на север, на восток.

Первая, Северная, дверь предназначалась для черни, через вторую входил царь и его воины, а через третью, Восточную, – левиты; за этой дверью возвышались бронзовые колонны Иакин и Вооз.

Прежде чем выйти через ближайшую к нему Западную дверь, Адонирам бросил взгляд в окутанную сумраком глубину зала, и его глазам, в которых запечатлелось множество только что виденных им статуй, вдруг предстал в игре теней призрак Тувал-Каина. Он всматривался в темноту, но видение росло, очертания его размывались; оно скользнуло к потолку и затерялось среди темных стен, словно тень удаляющегося человека с факелом. Эхо жалобного крика прозвучало под сводами храма.

Тогда Адонирам повернулся к двери, собираясь уйти. Но тут от колонны отделилась человеческая фигура, и полный злобы голос произнес:

– Если хочешь выйти отсюда живым, скажи мне пароль мастеров!

Адонирам был безоружен: пользующийся всеобщим уважением, привыкший, что его приказы беспрекословно исполнялись по мановению руки, он и помыслить не мог, что когда-нибудь ему придется защищать свою жизнь.

– Негодяй! – вскричал он, узнав рудокопа Мифусаила. – Убирайся вон! Ты войдешь в ряды мастеров, когда предательство и преступление будут в чести! Беги же вместе со своими сообщниками, пока не настигло вас правосудие Сулаймана!

Услышав эти речи, Мифусаил своей мощной рукой поднял молоток и с силой обрушил его на голову Адонирама. Мастер пошатнулся, оглушенный, и инстинктивно метнула в поисках выхода к Северной двери. Но там стоял сириец Фанор. Он сказал:

– Если хочешь выйти отсюда живым, скажи мне пароль мастеров!

– Ты не отработал семь лет в подмастерьях! – угасающим голосом отвечал Адонирам.

– Пароль!

– Никогда!

Каменщик Фанор всадил свой резец в бок мастера, но нанести второй удар он не успел: словно разбуженный болью, строитель храма стрелой кинулся к Восточной двери в надежде вырваться из рук убийц.

Там поджидал его финикиец Амру, подмастерье-плотник. Он тоже крикнул:

– Если хочешь пройти, скажи мне пароль мастеров!

– Я узнал его не так просто, – с трудом выговорил обессиленный Адонирам. – Пойди и спроси его у того, кто тебя послал.

Он попытался оттолкнуть своего противника и добраться до двери, но Амру вонзил острие своего циркуля прямо ему в сердце.

В этот миг грянул оглушительный удар грома и разразилась гроза.

Адонирам лежал на каменном полу; три плиты занимало его тело. Трое убийц стояли подле него, держась за руки.

– Это был большой человек, – прошептал Фанор.

– В могиле он займет не больше места, чем ты, – отвечал ему Амру.

– Да падет его кровь на Сулаймана ибн Дауда!

– Нам впору оплакивать самих себя, – вмешался Мифусаил, – ведь мы знаем тайну царя. Надо скрыть следы преступления. Пошел дождь; ночь беззвездная; сам Иблис помогает нам. Унесем останки подальше от города и предадим их земле.

Они завернули тело в длинный передник из белой кожи, подняли его и бесшумно спустились к берегу Кедрона, направляясь к одинокому холму, возвышавшемуся за дорогой на Вифанию. Когда убийцы добрались туда, трепеща от страха, они вдруг столкнулись лицом к лицу с группой всадников. Преступление трусливо, и трое подмастерьев остановились; но те, кто спасается бегством, тоже боязливы… и вот царица Савская молча проследовала мимо охваченных ужасом убийц, которые несли останки ее нареченного супруга Адонирама.

Они же пошли дальше, вырыли на холме яму и засыпали тело художника землей. После этого Мифусаил вырвал с корнем м акацию и воткнул ее в свежевскопанную землю, под которой покоилась их жертва.

Балкида тем временем скакала во весь опор через долины, молнии полосовали небо, Сулайман спал.

Его рана была самой тяжелой, ибо ему предстояло проснуться.

Солнце взошло и снова закатилось за горизонт, когда рассеялись чары выпитого им зелья. Страшные сновидения терзали его он пытался вырваться из сонма обступивших его призраков и вдруг, пробудившись словно от сильного толчка, возвратился в мир живых.

Он приподнялся на ложе и удивленно огляделся; взор его блуждал, как будто глаза искали утраченный рассудок своего хозяина, наконец он вспомнил…

Перед ним стояла пустая чаша; последние слова царицы всплыли в его памяти; он не увидел ее рядом, и в глазах у него потемнело солнечный луч, насмешливо коснувшийся его лба, заставил его вздрогнуть; царь все понял, и крик ярости вырвался из его груди.

Он расспрашивал всех, но тщетно: никто не видел, как ушла царица; свита ее тоже скрылась, а в долине нашли лишь следы исчезнувшего лагеря.

– Так вот как, – вскричал Сулайман, бросив злобный взгляд на великого священника Садока, – вот как твой Бог помогает своим слугам! Это ли ты мне обещал? Он бросил меня, как игрушку, на растерзание джиннам, а ты, пустоголовый советник, что правит от Его имени, пользуясь моей слабостью, ты покинул меня на произвол судьбы, ничего не предвидел, ничему не воспрепятствовал! Кто даст мне крылатые легионы, чтобы настичь коварную царицу? Стихии земли и огня, мятежные силы, небесные духи, поможете ли вы мне?

– Не кощунствуйте! – воскликнул Садок. – Только Иегова истинно велик, а это ревнивый Бог.

Среди всей этой сумятицы вдруг явился прорицатель Ахия из Силома, мрачный, грозный, с божественным огнем в глазах; бедняк Ахия, внушающий страх богачам, неимущий, но великий духом. Он обратился к Сулайману:

– Бог отметил печатью чело убийцы Каина и сказал: «Всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро». А когда потомок Каина Ламех пролил кровь, сказал Бог: «Если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семижды семьдесят раз». Слушай же, о царь, что Всевышний повелел мне передать тебе: «Тому, кто пролил кровь Каина и Ламеха, отмстится в семьсот раз семеро».

Сулайман поник головой; он вспомнил об Адонираме и понял, что его приказание выполнено, и нечистая совесть исторгла у него крик:

– Несчастные! Что они наделали? Я не велел им его убивать…

Покинутый своим Богом на произвол враждебных духов, презираемый, обманутый царицей савеян, Сулайман в отчаянии опустил веки, и взор его упал на безоружную руку, на которой еще сияло кольцо, полученное им от Балкиды. Этот талисман зажег в его душе искру надежды. Оставшись один, он повернул камень к солнцу, и тотчас слетелись к нему все птицы небесные, кроме одной Худ-Худ, священного удода. Он звал трижды, наконец заставил ее повиноваться и приказал ей отнести его к царице. Худ-Худ взмыла ввысь, и Сулайман, протягивая к ней руки, почувствовал, как неведомая сила отрывает его от земли и поднимает б небеса.

Страх обуял его, он опустил руку и вновь оказался на земле. А птица Худ-Худ покружила над долиной и уселась на ветку тоненькой акации, росшей на вершине холма; как ни старался царь, он не смог заставить ее покинуть это деревце.

Разум Сулаймана помутился от горя: мечтал собрать несметное войско, чтобы предать огню и потопить в крови царство савеян. Теперь он часто запирался один в своем дворце, проклинал судьбу и вызывал духов.

Он принудил одного из ифритов, демонов бездны, служить ему, и тот сопровождал царя в его одиноких странствиях. Чтобы забыть царицу и заглушить сжигающую его страсть, он повелел доставить ему со всех концов света чужеземных женщин и вступил с каждой в брак по их нечестивым обрядам; они приобщали его к своей вере, и он стал поклоняться идолам. Вскоре, чтобы умилостивить духов, он возродил языческие святилища, а неподалеку от Фавора воздвиг храм Молоху.

Так сбылось пророчество тени Еноха, который сказал в царстве огня сыну своему Адонираму: «Тебе предназначено судьбой отмстить за наш род, и храм, что ты строишь для Адонаи, станет причиной гибели Сулаймана».

Но царь иудеев сделал еще больше, как о том говорится в Талмуде, ибо слух об убийстве Адонирама разнесся по всей стране, возмущенный народ потребовал, чтобы свершилось правосудие, и Сулайман приказал девяти мастерам отыскать тело, чтобы подтвердить смерть художника.

Прошло семнадцать дней; поиски в окрестностях храма оказались бесплодными, и тщетно рыскали мастера по полям и долинам. Но однажды один из них, обессилев от жары, схватился, чтобы легче было вскарабкаться на холм, за ветку акации, с которой взлетела при его появлении неизвестная птица с блестящим оперением. Он с удивлением обнаружил, что деревце поддалось под рукой, корни не держались в земле. Еще больше удивило его то, что земля была недавно вскопана, и он тут же позвал своих спутников.

Все девятеро принялись рыть землю ногтями и вскоре раскопали свежую могилу. Тогда один из них сказал своим братьям:

– Убийцы, должно быть, и есть те негодяя что хотели выведать у Адонирама пароль мастеров. А вдруг им это удалось? Не лучше ли будет нам изменить пароль?

– Какое же мы выберем слово? – спросил другой.

– Если мы найдем здесь нашего мастера, – предложил третий, – пусть первое слово, произнесенное любым из нас, станет паролем; так будет увековечена память об этом преступлении и о клятве, которую мы принесем, ибо мы должны поклясться над сто могилой отмстить убийцам, и дети наши будут мстить их потомкам до седьмого и семьдесят седьмого колена.

Мастера принесли клятву, соединив руки над могилой, и снова принялись рыть з с удвоенным усердием.

Когда они нашли тело и узнали его, один из из мастеров взял мертвеца за палец, и осталась у него в руке; то же случилось и ос вторым; третий сжал его запястье, как это делают все мастера, приветствуя подмастерьев, и кожа отделилась от ладони, тогда он воскликнул: «Макбенах!» – что означает: «Плоть от костей отделяется».

Тут же было решено, что это слово станет отныне паролем мастеров и боевым кличем всех жаждущих возмездия за Адонирама. Бог справедлив, и ему было угодно, чтобы это слово еще много веков поднимало народ против царей.

Фанор, Амру и Мифусаил бежали, но они были узнаны своими бывшими братьями и погибли от руки мстителей-ремесленников в землях Маахи, царя страны Геф, где они скрывались под именами Штерке, Отерфют и Гобен.

Но цеха ремесленников по тайному наитию продолжали преследовать своей несбывшейся местью того, кого они называли «Абирамом», или убийцей… А потомство Адонирама навеки осталось для них священным, и много времени спустя они еще клялись «сыновьями вдовы» – так звали они потомков Адонирама и царицы Балкиды.

Прославленный Адонирам по приказу Сулаймана был погребен под алтарем воздвигнутого им храма; вот почему Адонаи в конце концов покинул ковчег иудеев и обрек на рабство наследников Дауда.

Жадный до почестей, власти и плотских утех, Сулайман взял в жены пятьсот женщин и принудил наконец смирившихся духов служить его замыслам; он строил планы порабощения соседних народов с помощью чудесного кольца, выточенного некогда Ирадом отцом каинита Мавъяила. Кольцо это принадлежало сначала Еноху, который благодаря ему подчинил себе камни, потом патриарху Иареду и Нимроду, завещавшему его Саве основателю династии Химьяритов.

Кольцо Соломона подчинило царю духов, ветры и всех тварей земных и небесных. Пресытившись властью, славой и удовольствиями, мудрец часто повторял: «Ешьте, пейте любите; все прочее – суета».

Но странно – он не был счастлив! Чувствуя, что тело его стареет, царь стремился обрести бессмертие.

С помощью множества ухищрений и благодаря глубоким познаниям он надеялся достичь его при соблюдении известных условий: чтобы очистить тело от всех смертных элементов, не допустив его разложения, он должен был двести двадцать пять лет проспать в убежище, недосягаемом для всего земного и тлетворного, глубоким сном мертвеца. После этого отлетевшая душа возвратится в свою телесную оболочку, которая помолодеет до возраста расцвета мужчины равного тридцати трем годам.

Когда Сулайман стал дряхл и нем а понял, что силы покидают его и увидел признаки близкого конца, он приказал порабощенным им духам построить для него в горе Каф неприступный подземный дворец. В самом сердце горы был воздвигнут огромный трон из золота и слоновой кости, опирающийся на четыре столпа, сделанных из ствола столетнего дуба.

Сюда Сулайман, повелитель духов, решил удалиться на время долгого сна. Остаток своих дней он употребил на то, чтобы с помощью магических знаков, заклинаний и чудесного кольца обезопасить себя от всех тварей, всех стихий и всех веществ, обладающих способностью разлагать материю. Он наложил заклятие на пары облаков, на бабочек, гусениц и личинки. Он наложил заклятие на хищных птиц, на летучую мышь, на сову, на крысу, на зловонную муху, на муравьев, на всех мелких тварей, летающих, ползающих и грызущих. Не забыл он и о металлах и о камнях, о щелочах и кислотах, и даже о запахах растений.

Сделав это и уверившись, что на тело его не посягнут никакие разрушительные силы, безжалостные посланники Иблиса, он отдал последнее приказание: повелел отнести себя в сердце горы Каф и, собрав вокруг себя всех духов, поручил им осуществить его гигантские замыслы, а также наказал, пригрозив самыми страшными карами, стеречь его и оберегать его сон.

Затем он сел на трон, к которому крепко привязали его уже холодеющие руки и ноги, глаза Сулаймана погасли, дыхание замерло и он погрузился в сон смерти.

А покорные духи продолжали служить ему исполняя его приказания, и прости ниц перед троном в ожидании пробуждения своего господина и повелителя.

Ветры не овевали его лик; личинки, из которых рождаются черви, не смели к нему приблизиться; хищные птицы улетели, четвероногие грызуны убежали, водяные пары улетучились, и благодаря силе заклятий тление не тронуло тело царя на протяжении двух с лишним веков.

Отросшая борода Сулаймана закрывала его ноги и стелилась по полу; ногти проросли сквозь кожу перчаток и золотую парчу туфель.

Но может ли мудрость человеческая, ограниченная нашим жалким веком, до бесконечности? Сулайман забыл наложить заклятие на одну лишь тварь, самую ничтожную из всех… Он не подумал о древоточце.

И древоточец приближался, незаметный, незримый… Он вцепился в один из дубовых столпов, поддерживавших трон, и грыз дерево медленно-медленно, ни на миг не останавливаясь. Самое чуткое ухо не слышало бы как скребется это существо меньше песчинки, и каждый год древоточец оставлял за собой щепотку тончайших опилок.

Так трудился он двести двадцать четыре года… И вот однажды подточенная опора надломилась под тяжестью трона, и все рухнуло с ужасающим грохотом.

Маленький жучок-древоточец победил великого Сулаймана и первым узнал о его смерти, ибо царь, упав на каменные плиты, не проснулся более.

Тогда порабощенные духи поняли свое заблуждение и вновь обрели свободу.

Так кончается история великого Сулаймана ибн Дауда, о коем рассказ должен быть выслушан с почтением всеми правоверными, ибо он изложен вкратце священною рукой пророка в тридцать четвертой фатихе Корана, зерцала мудрости и источника истины.