История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей

I

По утрам Элфи просыпается с трудом. Бабушке приходится по нескольку раз повторять: «Элфи, вставай!» — прежде чем она поднимет наконец голову со своей скомканной подушки. Такая у Элфи привычка спать — крепко обнявшись с подушкой.

По утрам, со сна, глаза у нее слегка припухшие. И в этот час ей бесполезно что-нибудь говорить: она словно ничего вокруг себя не видит и не слышит, даже ходит пошатываясь, будто пьяная. Но доктор сказал, что девочка ничем не больна, бояться за ее здоровье нечего, а все это от слишком быстрого роста и оттого, что ей только что исполнилось четырнадцать лет.

И все же по утрам бабушка всякий раз приходит в ужас: какая же Элфи худущая! Ноги, руки — как спички, и все ребра наперечет! К тому же привередничает, есть толком не хочет — чашку пустого кофе на завтрак и то через силу выпивает!

— Поглядишь на тебя со стороны, так и впрямь подумаешь, что мы тебя голодом морим, — то и дело укоряет бабушка.

Но Элфи ничего не отвечает. Да и что она может ответить? Вместо ответа ей хотелось бы просто заплакать или затопать ногами… Вот бабушка постоянно упрекает ее за то, что она худа, раздражительна, плохо ест. А, между прочим, Элфи и самой не меньше бабушки хотелось бы пополнеть, чтобы у нее были такие же белые и — округлые руки, как у мамы: Элфи и сама хотела бы всегда быть веселой, улыбающейся. Но что поделаешь, если не получается у нее это! А бабушка вечно повторяет одно и то же — кстати, Элфи это и без нее хорошо известно, — что она дурнушка и очень бесталанная…

На дворе весна, и под лучами яркого солнца даже их старый, с облупившейся штукатуркой пятиэтажный дом делается красивым. Окна его сверкают, ядовито-зеленые листья комнатных растений, выставленных на балконе, блестят, словно начищенные. Солнце ухитряется заглянуть даже на лестничную клетку, забраться в щели между щербатыми кафельными плитками, заставляет пылинки порхать в воздухе и танцевать в его косых лучиках.

Даже уборщица, у которой постоянно болят ноги, в такие дни моет лестницу с песнями. Ребята озорничают, носятся друг за другом по этажам и по огибающей весь дом круговой галерее, переворачивают красную трехколесную игрушечную коляску. По утрам во дворе запевает старуха старьевщица: «Старье берем!», и продавец льда, вопя во всю силу своих легких, выкладывает на желтые керамические плитки, которыми вымощен двор, большие синевато-белые, слезящиеся кирпичи льда. За льдом, гремя ведрами, со всего дома сбегаются хозяйки как были — в кухонных передниках. Бабушка приносит в корзине с базара цветы, втиснув их куда-нибудь между картошкой и молочным бидоном: дешевый желтый первоцвет. Даже у лошадей мусорщика в такие дни блестит шерсть.

И только Элфи плетется по утрам в школу понурив голову. Чтобы выйти на улицу, ей нужно пересечь весь двор: они живут в самом его конце, на первом этаже; солнце к ним не заглядывает никогда. И каждый день бабушка кричит ей вдогонку: «Не горбись, не шаркай ногами, как дряхлая старуха!»

Вот если бы бабушка была феей, феей-волшебницей, или хотя бы колдуньей, с ее помощью Элфи мигом бы избавилась от своих горестей, перестала бы быть некрасивой, неумной.

Ведь, честно говоря, Элфи далеко не красавица, да еще чуть ли не самая плохая ученица в классе. Недаром классная руководительница Лайошфи всегда сердится на нее. Элфи на уроках невнимательна, а учительница Лайошфи сразу же замечает, если кто-то сидит и не слушает.

Отец Элфи — дамский парикмахер, и она тоже будет работать в парикмахерской, вот только бы поскорее окончить восьмой класс! Ей уже давно уготовано местечко в отличной дамской парикмахерской — большом, элегантном государственном салоне с блестящими зеркалами, тюлевыми занавесями на окнах. С двух сторон вдоль стен выстроились по двенадцати красных колпаков для сушки волос. Особенно много посетителей в субботу после полудня: в этот час под каждым из колпаков сидит клиентка; кое-кому из них одновременно делают маникюр, остальные сидят и читают иллюстрированные журналы, курят. Отец Элфи уже договорился с заведующим парикмахерской и с профсоюзом. Сам-то он работает в Буде, на Пашарете, в такую даль не захочешь ездить из Седьмого района города.

Школа, например, рукой подать от дома Элфи, и то она тратит десять минут на ходьбу. Потому что Элфи готова останавливаться у каждой витрины. Правда, на их улице витрин почти нет, только продмаг, «Химчистка» да еще точильная мастерская. А в этих витринах никогда не бывает ничего нового. На витрине продмага сплошные банки с желудевым кофе, под названием «Семья» — хватило бы хоть на целый полк солдат; в «Химчистке» в знак того, что у них поднимают также и чулочные петли, — дамский чулок, натянутый на стекло. Точильщик же — старик в очках, — тот сам сидит на подоконнике своей мастерской и точит ножи.

Элфи разглядывает на витринах все, что бы там ни лежало, но, если говорить по совести, ее ничто не интересует. Она и на прохожих-то не смотрит, будто зла на всех. А на самом деле зла она только на самое себя. Ну, пусть ее никто не любит, это бы еще полбеды, а то ведь ее и любить-то не за что, — такого уродливого, никчемного утенка, как она!

На углу Элфи останавливается: здесь ходит троллейбус, быстрый и бесшумный, так что, прежде чем начать переходить улицу, нужно сначала хорошенько осмотреться. На противоположной стороне улицы инвалид войны — лоточник с перекошенным ртом — всегда продает что-нибудь вкусное: осенью — виноград, яблоки, груши, зимой — печеную тыкву и каштаны, а сейчас, весной, когда уже все запасы сластей приходят к концу, — жареную кукурузу. Элфи по дороге в школу всегда покупает у него что-нибудь, что бы он ни продавал. Бабушка зовет ее за это сластеной. Между тем Элфи не всегда съедает купленное. Просто ей нравится покупать. А деньги у нее есть. Отец дает. Правда, бабушка отбирает у нее деньги, откладывает на одежду, обувь. Но кое-что удается выклянчить на свои расходы. Надо же и ей иметь какие-то радости! Ведь она, Элфи, и без того такая несчастная.

От лоточника-инвалида до школы — всего две минуты ходьбы. Вон она притаилась в маленькой улочке за старой, сутулой церковью. Улочка такая крохотная, что на ней уместилось всего-навсего три здания: школа для девочек, школа для мальчиков и еще один старый, почерневший домишко в два этажа. Этот последний стоит как раз напротив окон Элфиного класса. Элфи часто во время урока разглядывает со своей парты чужие окна, задернутые тюлевыми занавесками. Зимою на их подоконниках красуются синие и красные кастрюли, кружки колбасы, завернутые в бумагу, сквозь которую проступают жирные пятна. Вы скажете: что ж тут интересного, чтобы на них смотреть? Верно, интересного мало. Давно могло бы надоесть! К тому же Элфи знает, что учительница Лайошфи сразу замечает, когда она смотрит в окно. И все же Элфи делает это. Воля судьбы. Такой уж она уродилась. А почему — не знает. Нелли Вай, очень умная девочка из их класса, как-то раз объяснила Элфи: «Знаешь, Варга, почему ты плохо учишься? Потому что не слушаешь на уроках». Но Элфи не поверила, да и не могла поверить ей. Элфи считает, что как раз наоборот: она не слушает потому, что плохо учится. Какой ей смысл слушать объяснения учителя, если она все равно ничего в них не поймет! Разве может она понять, что такое обратная величина, или запомнить, где находится Алма-Ата! Или что такое поэтическое кредо! А если иногда она вдруг решит слушать, ей тотчас становится страшно. До сердцебиения. Все равно — учитель ли объясняет или девочки отвечают. У нее сразу же начинает кружиться голова от мысли: сколько же существует всяких вещей, о которых она совсем-совсем ничего не знает!

Прежде, бывало, Элфи не испытывала таких страданий в школе, как теперь. Она, правда, никогда не была хорошей ученицей, но как-то ее это мало трогало. Впрочем, сейчас она уж и не помнит себя маленькой. Знает только, что тогда ее еще не огорчало, что все дети обязательно должны учиться в школе. Большинство девочек были, правда, умнее ее, но попадались и глупее, и даже такие, что оставались на второй год. Элфи ни разу не была второгодницей, только в прошлом году, в седьмом классе, чуть-чуть не провалилась на экзаменах. Ну, это вообще был трудный для нее год. А вот с каких пор учение стало для нее настоящей пыткой, Элфи сказать не может. Знает только, что она уже возненавидела школу. Она и в свой класс-то поднимается по лестнице так, словно на плечи ей давит какое-то тяжкое бремя.

В классе она сидит за предпоследней партой, рядом с Маргит Хорват. Маргит — рослая девушка с двумя длинными бесцветными косами. Когда Маргит зубрит, она всегда сжимает виски кулаками. А зубрит она до звонка, до самой последней минуты, — Маргит не из очень-то способных и робеет, отвечая урок. Она может ответить урок или слово в слово, или никак. Стоит ей хоть раз споткнуться — конец. Покраснеет, потом побледнеет и молча начнет теребить косу.

Элфи садится, засовывает в парту свою расползающуюся по швам сумку, кладет перед собой бумажный кулек с кукурузой, снова достает сумку, извлекает из нее тоненькую тетрадку и плохо отточенный карандаш. На обложке тетрадки — ее собственноручная надпись: «Песенник». Красивыми, большими буквами, а заглавное «П» еще и обведено красным.

Элфи собирает модные песенки. Она их очень любит. А в школе страсть как ненавидит уроки пения, на которых заставляют тянуть «до, ре, ми, фа, соль» и к которым нужно готовиться, и до смерти обожает «Не отдам никому, ты судьбой мне назначен» или, скажем, «Сулико». Ну разве не прелесть: «Я могилу милой искал, но ее найти нелегко»?..

Записывает Элфи только слова песен. Нот она не знает, да и ни к чему они ей: у нее хороший слух, она легко и быстро запоминает любую мелодию. А вот слова она записывает прилежно и постоянно зубрит их наизусть, повторяет. Не робеет она — всему миру на удивление — даже перед иностранными текстами. Например, перед французскими. В самом начале тетрадки у нее, например, слова песни «Жатандре». Разумеется, в ее собственной транскрипции: «Жатандре ле жур э ла нюи». И немножко дальше еще: «Парле муа дамур…» Неправильно? Подумаешь! Она же не знает французского и даже не уверена, по-французски ли это?.. Зачем ей это знать? Совсем незачем. Она ведь любит только песни.

Погодите, разве кто-нибудь слышал, как Элфи поет? Бабушка — никогда, это уж точно. Она бы только руками всплеснула: «Смотри-ка, была зеленой гусеницей, а обернулась звонким жаворонком!» Но дома Элфи ни за какие деньги не заставишь запеть. Чтобы потом смеялись над ней же! Она и говорить-то на людях не любит, не то чтобы петь! Поет Элфи, только оставшись одна, когда бабушка и дедушка уходят из дому, да и то вполголоса, себе под нос, забившись в уголок дивана. Или в школе, когда в классе стоит шум и гам и на нее никто не обращает внимания. Маргит, ее соседке, вообще нет до нее дела. А остальные и подавно не слышат: болтают, хохочут. Они и друг друга-то не слушают, каждый кричит свое — все разом. Где уж им там знать, чем занимается Эльвира Варга, одна из самых неприметных учениц в классе.

В школе Элфи известна только под своим официальным именем Эльвиры Варги, так, как она значится в классном журнале, как называют ее преподаватели. Всего одна-две девочки знают, что дома ее зовут Элфи или ласкательно Белочкой. Имя «Эльвира» настолько непривычно для Элфи-Белочки, что когда ее вызывают к доске, ей в первое мгновение кажется, что обращаются не к ней, а к кому-то еще. А что поделаешь?

Когда Элфи родилась, ее маме едва минуло шестнадцать, иначе говоря, она была всего на два года старше, чем теперь Элфи. Бабушка сколько раз говорила, да и сама мама признавала это: детский разум был тогда у бедняжки. Девочка в шестнадцать лет все равно умом девчонка, даже если она и выйдет замуж и станет матерью. Для своей первой девочки мама выбрала имя «Эльвира», потому что оно казалось ей тогда красивейшим в мире. Благородным и таким необычным! Правда, уже через год-другой мама пожалела, что нарекла дочку Эльвирой, как, впрочем, пожалела и о том, что вышла замуж за Режё Варга, своего первого мужа, отца Элфи. Она развелась с ним, вышла замуж за другого, а девочку отдала на воспитание бабушке. К этому времени Эльвиру уже все звали Белочкой. Имя «Эльвира» забыли совершенно, вспомнили о нем, лишь когда Белочке пришла пора идти в школу.

«Мир велик, — говорит обычно дедушка, — хватит в нем места для всех». Дедушка сам умный человек. И времени у него теперь на размышления достаточно: с прошлого года на пенсии. Впрочем, и прежде у него было вдоволь времени подумать о делах людских: с молодых лет работал он на городском транспорте — сначала кондуктором, затем контролером. Много он повидал и наслышался на своем веку — ведь он всегда на людях, всегда у него была возможность перекинуться словечком с тем, с другим, взвесить услышанное, хотя бы на конечной остановке.

А мир — он все равно что вот этот класс за десять минут до начала урока: галдеж, толчея, и если не вникать, не приглядываться, ничего в нем особенного и не заметишь. Но присмотрись к каждому человеку в отдельности — совсем иное дело. Тридцать три девочки, восьмиклассницы, все как одна из Будапешта и даже из одного района. Каждой из них по четырнадцати лет: одним уже исполнилось, другим скоро будет. И еще во многом сходны они друг с дружкой, часто будто две капли воды: любят всё хорошее, новые туфельки, радуются успехам, огорчаются от неудач… Но если посмотреть, чем они отличаются друг от друга, то даже тетя Хильда, их учительница математики, не смогла бы вычислить, сколько самых различных желаний, стремлений и страхов обитает в сердцах этих тридцати трех девчонок. Вот и сейчас — класс гудит, все болтают. Чего тут только нет! Элфи напевает новую песенку, заглядывая в тетрадку, лежащую у нее на коленях. Этот способ позволяет ей иногда и на уроке заглянуть в песенник, спрятанный под партой. И ей совсем нет дела до того, над чем сейчас хохочут девочки, столпившиеся вокруг Гизи Шом. Письмо какое-то читают. Опять, видно, притащили какую-нибудь глупость из мужской школы. Вот тебе и Гизи, хорошая ученица! На уроках она послушная, тихоня, умеет подлизаться. Любимица учительницы Лайошфи. А оказывается, и она не прочь поразвлечься. Вероятно, больше для того, чтобы девочки считали ее «своей».

Первым уроком была математика, ее преподает тетя Хильда — бледная, нервная, миловидная молодая женщина. Последнее время она много болела. Говорят, что у нее не в порядке легкие. У преподавателей с этим делом особенно строго: даже если и нет ничего серьезного, все равно не разрешают работать в школе, с детьми. Вообще тетя Хильда очень милая и приветливая; девочки ее любят, и она их тоже. Главное на ее уроках — это тишина. Болтовни она не терпит, чуть что — начинает стучать по столу. А вот слушают ли девочки или по сторонам смотрят в течение всего урока, ей безразлично. Можешь весь урок в окно глядеть, она даже и не заметит, поскольку она и сама бывает часто рассеянна, задумчива, и взгляд у нее какой-то отсутствующий. Поэтому на ее уроке Элфи не многим рисковала, оставив тетрадку на коленях и глядя в нее из-под опущенных ресниц. Девочки отвечали. Слушать, как отвечают, скучно Тем более что в эту пору, весной, только повторяют пройденный материал. Никто не слушает: хорошие ученики потому, что им давно оскомину набили все эти примеры, а плохие потому, что они вообще не имеют такого обыкновения — слушать. Да и сама тетя Хильда тоже при этом скучает и поднимает голову только тогда, когда где-нибудь услышит шепот. На этот раз отвечала Марика Борз. Она в полном одиночестве писала что-то на доске, объясняла, время от времени поглядывая то на класс, то на учительницу… Трудно отвечать, когда тебя никто не слушает, а ты один как перст стоишь у доски! И вдруг в классе раздается тоненький, тихий, но все же совершенно отчетливый голос: «Белла, Белла донна».

Учительница вскинула голову, а весь класс сначала украдкой, а затем все откровеннее захихикал. Сама Элфи еще не совсем очнулась, а только подняла голову и удивленно вздернула брови. При виде этого класс захохотал еще громче; девочки поняли, что произошло: Эльвира Варга пела на уроке шлягеры! Из своей тетрадки! Смотрела, смотрела в нее, пока совсем не забыла, где находится, и запела вполголоса.

— Варга! — взорвалась тетя Хильда. — Это что еще такое?

Элфи, покраснев, встала.

— Может быть, ты решила, что у нас сейчас урок пения? — спросила учительница. — В таком случае, иди к доске, можешь петь здесь.

Класс продолжал хохотать, с каждым мгновением все громче. Элфи в замешательстве направилась к доске, но не с тетрадкой по математике, а со своим злополучным «песенником». А учительница уже протянула руку за ним. Спохватившись, Элфи с такой поспешностью отдернула от нее свою руку, будто обожглась. Но было уже поздно. Тетя Хильда перегнулась через стол, выхватила у Элфи тетрадь и раскрыла ее. А та стояла, втянув голову в плечи, и ждала, что сейчас на нее обрушится небо.

— Ну что ж, понятно! — воскликнула учительница. — Эльвира Варга так хорошо знает математику, что наша работа ее совершенно не интересует. Вы только посмотрите: «В слезах моя подушка», «Эй, мамбо». Восхитительно! «Белла, Белла донна!» Ну, так вот, мадемуазель «Белладонна», придется тебе расстаться с этой роскошной тетрадкой! А взамен ее ты получишь стройную, красивую единицу…

«Мадемуазель Белла донна!» Класс сотрясался от хохота, а учительница и не думала призывать их к порядку. По движению руки учительницы Элфи поняла, что та действительно поставила в журнале единицу. Но теперь ей было совершенно все равно. Самое главное — тетрадь! И этот позор!

Жока Петц во весь голос объясняла сидевшим вокруг нее девочкам:

— «Белла, белла донна» — итальянская песенка, и первые ее слова означают: «Моя красивая дама», а дурочка Белка вообразила, что специально ей посвятили слова!

В классе любят посмеяться над тем, кто угодил в беду, например, над «мадемуазель Белладонной». Не по злобе, а просто из желания поразвлечься. Ведь бедняжке Белке-Элфи все равно! Элфи, пожав плечами, отправляется на свое место с безразличным видом, хоть и чувствует, что к горлу подкатывает комок. Ну уж нет, плакать она не станет! Ни за что на свете! Иначе еще больше хохотать будут. Она наревется потом, когда никто ее не увидит!

Элфи живет у бабушки, но ежегодно она на несколько недель уезжает «домой», к маме. А иногда и по нескольку раз в году мать забирает ее у бабушки: обычно, когда в доме случается какая-то беда, например, болеет кто-нибудь из ребят или увольняется прислуга, или мама и отчим уезжают из города и в их отсутствие нужно кому-то присмотреть за малышами. Недаром бабушка упрекает маму: «Когда вам девочка нужна, вы ее разыщете. Эксплуатировать вы умеете!» Элфи знает, что в словах бабушки много правды, что на улице Мурани, где живет мама со своей новой семьей, она нужна лишь как нянька. Когда Элфи живет «дома», она часто пропускает уроки, потому что с улицы Мурани очень далеко ходить в школу, да и за малышами некому присматривать. И тем не менее Элфи счастлива, когда ее приглашают в дом к маме, счастлива оттого, что хоть на эти несколько дней она бывает нужна маме. Так вот и получается, что всю свою жизнь девочка прожила у бабушки, но всякий раз, отправляясь на улицу Мурани, она говорит: «Домой иду».

Охотно «идет домой» Элфи еще и потому, что тогда у нее есть предлог пропустить занятия. Правда, бабушка говорит, что девочка учится из года в год все хуже именно потому, что пропускает много уроков. Но Элфи все равно школа мало интересует. Мама в свое время тоже не любила учиться.

Сегодня, как и обычно по будням, бабушка уже накрыла стол к обеду на кухне. Элфи отнесла сумку с книгами в комнату, а затем отправилась мыть руки.

— Ну, что нового? Спрашивали? — встретила ее вопросом бабушка.

Она стояла у газовой плиты и кипятила уксус для дедушки, который любит салат, ошпаренный горячим уксусом.

Элфи в этот миг вспомнилась утраченная тетрадь-песенник, и она помрачнела.

— Нет, — коротко и неприветливо ответила она.

— Тебя никогда не спрашивают, — взорвалась бабушка. — Прямо-таки удивительно! Ты будто в гости ходишь в эту школу. Одного не понимаю: когда ты успеваешь нахватать такое множество двоек?

Мать твоя была здесь опять. Просила двести форинтов до первого числа. А сама еще старый долг с прошлого месяца не вернула. Они думают, у нас здесь тюфяки вместо соломы деньгами набиты! Живет человек, надеется хоть под старость помощь от собственных детей увидеть, ан выходит, снова нянчись с ними! Да и мамочка твоя хороша. Сколько бы ее муж ни зарабатывал, ей все равно не хватит! Сама опять в новом костюме щеголяет! А того не спросит: не сваливаются ли у дочки башмаки с ног? Есть ей в чем в школу ходить? Ничего, купит эта дура бабка!

Элфи покосилась на свои ноги. На них были новенькие красные босоножки, которые они с бабушкой только вчера купили у сапожника за сто двадцать форинтов. Деньги на туфли и на одежду дал отец. Но попробуй заикнуться сейчас об этом!

После обеда Элфи помогает мыть посуду. Она же моет пол на кухне, так как бабушка — женщина грузная и ей уже трудно нагибаться. После этого следовало взяться за уроки. Дедушка принимается за свой цветочный ящик во дворе. Дело у него не идет на лад, так как доски все время колются: толстоваты гвозди. Бабушка уходит поболтать с дворничихой, которая в такую хорошую погоду, как сегодня, любит вдвоем со своим мужем посидеть на лавочке перед домом. Они тоже, как и старики Варади, живут на первом этаже с окнами во двор, и у них даже весной сыро и холодно. А на улице, хоть там и пыль и шум, зато и светло и тепло.

Элфи располагается у стола — писать домашние задания. Руки будто свинцовые. Элфи зевает и время от времени поглядывает в окно. Во дворе, на противоположной стороне, возле всегда распахнутой двери подъезда, — табличка: «Общежитие рабочих СМУ 47/2». Там живут девушки, которые уже работают, сами зарабатывают себе на жизнь и не обязаны выслушивать ничьих наставлений. Скоро они вернутся с работы, переоденутся, пойдут танцевать. Сейчас в общежитии только женщина-комендант да еще одна долговязая белобрысая девчонка, которая только что прошла по двору в брюках и с сигаретой в зубах. Наверное, «бюллетенит».

В этом же общежитии живет Анастазия Киш, по прозвищу Бэби Нейлон, которую Элфи в последнее время почитает больше всех на свете.

II

Анастазии Киш, или Бэби Нейлон, как ее все зовут, всего-навсего шестнадцать лет. Это миловидная девушка. Волосы у нее черные, а глаза голубые, но тоже под черными ресницами. Стройная талия туго перетянута широким поясом. Бэби легонькая, как пушинка, но она твердо стоит на ногах. Хоть и лет-то ей всего-навсего шестнадцать. Всю жизнь ее били да обижали. Никто никогда не любил, никто не приласкал, хорошего слова не сказал. С малых лет — в приюте, затем у приемных родителей, где ее заставляли пасти гусей, и позже в ремесленном училище — все только ругали, а иногда и колотили ее. Потому что Бэби всегда была нахальной и языкастой девчонкой! Она сама хвасталась этим.

К Элфи Бэби приходила часто и охотно рассказывала там о своих переживаниях, о себе. Бабушка шила для нее новые платья и переделывала старые. Бабушка, поскольку она не была заправской портнихой, вначале отказывалась шить, но Бэби так умоляла бабушку и умасливала, пока та не соглашалась. «Я не из капризных, — уговаривала Бэби бабушку, — сама помогу вам шить, вы только скроите мне». И действительно, возвратившись вечером из своего магазина, Бэби усаживалась подле бабушки и шила. Нитку она всегда откусывала зубами. Наперстком, что дала ей бабушка, она не умела пользоваться. Не привыкла. А вообще в эти минуты она чем-то напоминала маленького дикого котенка, усевшегося поближе к домашнему очагу. Бабушку она звала просто «бабушкой», как Элфи. Эта фамильярность и нравилась и не нравилась бабушке. С одной стороны, неприлично называть чужую женщину «бабушкой». А с другой стороны, бабушке было жаль Бэби, к тому же ее потешали рассказы Бэби. Она до упаду смеялась над некоторыми словечками Бэби и ее рассуждениями о жизни. Такой сморчок, пустышка, а рассуждает, будто уже знает жизнь вдоль и поперек.

— Поверьте мне, — говорила Бэби, — человеку нет смысла быть ни честным, ни добрым. Стоит только поддаться, как тебя сразу же затопчут. Такова жизнь! Возьмем хотя бы вас, бабушка. Весь век вы работали, а чего достигли к старости? Снова приходится гнуть спину. Главное, чтобы человек не поддавался…

Или так:

— Их только послушай, так они забьют голову тебе всяким мусором! Вот наша директорша в общежитии. Она там недавно. Директора и воспитатели там все время меняются. В первый день, она только что пришла, — такая она была ласковая, что девочки от ее слов прямо-таки таяли. «Доченьки, девочки! Мы хотим, чтобы вы стали хорошими, честными труженицами. Государство дает вам все, что вам нужно. Мы заботимся о вас». «Ну, — думаю, — поживем — увидим». Я так и сказала девушкам: «Не радуйтесь раньше времени, и эта будет не лучше других». Один раз возвращаемся из кино, часов этак в одиннадцать вечера, а она давай на нас орать, что, мол, это свинство, что она исключит нас. Здесь общежитие, сюда нельзя в полночь заявляться. Хотя еще и не было полночи. Ну, я не смолчала и говорю: «Я рабочий человек, сама себя содержу, вы мною не командуйте, я вам не школьница». Директорша на нас милицию напустила. Приехал «черный ворон». Это за нами-то! Отвезли нас, самостоятельно работающих, в детскую комнату милиции. А оттуда — идите на все четыре стороны…

Все это Бэби частенько излагала бабушке. Иногда ею овладевал гнев, и голос ее делался страстным, глаза горели. А Элфи сидела рядом за столом и с ужасом слушала все эти страшные рассказы. Тут уж было не до уроков. Правда, она не все понимала из того, что рассказывала Бэби, не знала, что такое «детская комната», какое она имеет отношение к «черному ворону». Бабушка тоже не все понимала, но разве это имело значение?

Рассказывала Бэби много всякой всячины и про школу танцев. По средам и воскресеньям там бывают «балы» и общие занятия всех обучающихся в школе. Их-то она и посещала регулярно. Тем более что школа совсем рядом, в доме напротив. По средам и воскресеньям музыка оттуда доносится и до Элфиного дома, потому что во время балов окна танцевального зала раскрывают настежь. Даже у них во дворе слышно музыку, и Элфи с жадностью слушает ее по вечерам. Играют там всегда самые модные шлягеры: «Петер», «Пришел, увидел, победил» и «Твой поцелуй — смертельный яд». Заводили и пластинку с «Беллой донной». Элфи, слушая эти мелодии, чувствовала себя на седьмом небе. Школа танцев! Огромный зал в шесть широких окон, где звучит только музыка и где все танцуют! Для Элфи это был сказочный дворец со стенами из конфет и шоколада! До сих пор школа танцев казалась ей чем-то недосягаемым, но сейчас, благодаря Бэби, она стала словно ближе к ней. Вот еще почему Элфи и смотрела на Бэби с таким восхищением: Бэби Нейлон, входя в школу, может танцевать там сколько ей вздумается. И никто не может запретить ей это!

Бэби научила Элфи нескольким танцевальным па. Вела она энергично, держала по-мужски крепко. Музыку для «урока» они находили по радио или сами напевали. Учиться танцевать было легко, очень легко! Музыка для танцора — что вода для корабля: поднимает и несет, несет, даже если ты не гребешь и не правишь.

Бэби говорила:

— Мальчишки в два счета обучили меня танцевать. Ты тоже быстро научишься. Ты — как маленький утенок: пусти его на воду, и он сразу же поплывет.

Большей похвалы Элфи не слышала давно, вероятно, никогда. Да и за что стали бы ее хвалить? Может быть, за ум, прилежание, любезность или красоту? Ничего этого у нее и в помине нет. Зато вот музыка, танцы — это ее стихия. В них она чувствует себя как дома. Здесь у нее такие же способности, как у Жоки Петц к декламации и изложениям, а у Гизи — к математике и химии!

До сих пор Элфи не то чтобы хвалили — ругали за ее любовь к музыке. Какой позор пришлось ей испытать, когда у нее отняли тетрадку-песенник! Но теперь, кажется, даже бабушка рада, что ее внучка с такой легкостью учится танцевать. Поглядывает она на них из-за своей швейной машины, ворчит, и тем не менее…

— Перестаньте, глупые, затопчете мне весь ковер! Вы бы лучше спросили дедушку, как я когда-то танцевала! Вальсы!..

Как-то раз в школе на одной из перемен Элфи схватила Маргит Хорват за талию и завертела в сумасшедшем вихре, как это делала с нею Бэби. А затем, отозвав Маргит в одну из оконных ниш, показала ей сложную фигуру «липси». Посмотреть собрались и другие девочки. Элфи имела в этот день необыкновенный успех. Раскрасневшаяся, танцевала она в лучах солнца, падавших в коридор через раскрытое окно. А когда остановилась, то увидела, что за спинами столпившихся девчат стоит директор, величественный, с седеющими висками, и рядом с ним — их классная руководительница Лайошфи, воплощенное совершенство, предмет всеобщего обожания. Они улыбались. Да, да, улыбались! Их глаза, губы, лица, белый лоб учительницы Лайошфи и даже очки директора были залиты ослепительной улыбкой.

— Способная девочка! — сказал директор.

И они пошли дальше, а Лайошфи, все улыбаясь, помахала ей рукой. И, казалось, даже ее рука, удивительно изящная ручка, тоже улыбалась.

Разумеется, Элфи ни за что не хотела после этого показывать танец дальше. Ей было и стыдно и радостно одновременно! Восемь лет ходила она в эту школу, а такого еще никогда не случалось с нею — чтоб при таких обстоятельствах обратили на нее внимание, да еще и похвалили! И ей было обидно. А в то же время и радостно: значит, не напрасно она училась танцам? Ну и пусть, что все так случилось, может быть, когда-нибудь и она станет рассказывать внучатам об этом, как ее бабушка — о своих былых вальсах? Девочки тянули ее за руки, просили: станцуй еще, покажи. Но Элфи отказалась наотрез. На счастье, вот и звонок на урок!

Как неисповедимы прихоти взрослых! Разве могла Элфи предположить, что учительнице Лайошфи понравится «липси»! Да еще в школе, среди бела дня, у окна в коридоре! Знай Элфи это раньше, может быть, она не боялась бы так своей учительницы. И тогда многое пошло бы совсем по-иному.

В этот день Элфи возвращалась домой вместе с Гизи. Она шла безмолвная — происшествие в школе и взволновало и наполнило ее счастьем.

Элфи остановилась перед витриной «Химчистки». Там сейчас, кроме натянутого на стекло чулка, висит небольшой, лилового цвета дамский костюм.

— Посмотри, какой милый! Продается, — мечтает вслух Элфи. — Сто тридцать форинтов! Совсем не дорого. Бэби, как только увидит, наверняка себе купит.

— Кто это такая Бэби?

— Девушка одна, из рабочего общежития.

— А-а, эта стиляга? — презрительно скривив рот, говорит Гизи.

По ее лицу видно, что Гизи уже приметила Бэби, слышала стук ее каблучков-шпилек по желтым плиткам двора.

— Подумаешь, дело какое! — пожала плечами Элфи; голос у нее сделался задиристым, воинственным. — Она же работает! У нас в классе тоже полно стиляг, не работающих к тому же.

Они уже добрались до дома. Но после обеда Гизи появилась вдруг под Элфиным окном и заглянула в комнату. Элфи была дома одна: бабушка с дворничихой и дворником сидели на скамейке за воротами. Играло радио. На столе были разложены книги и тетрадки, но Элфи вертелась перед радиоприемником, разучивая под музыку какой-то танец.

— Ты что делаешь? — робко спросила Гизи.

Элфи даже, не удостоила ее ответом: странный вопрос! Не видит она, что ли? И Элфи продолжала танцевать. Гизи очутилась у кухонной двери, прошла в комнату, остановилась у порога и стала смотреть на Элфины упражнения.

Но вот Элфи, продолжая танцевать, приблизилась к Гизи и обхватила ее за талию, как это делала Бэби, и увлекла за собой. Гизи хохотала и неловко спотыкалась на каждом шагу. О нет, ее-то уж никак нельзя было назвать утенком, которого только пусти на воду, и он сам поплывет! В конце концов, громко хохоча, девочки упали на диван.

— Я ужасно неловкая! Это мне и мама моя говорит, — призналась Гизи.

— Ну, что ты! Это же нетрудно, — приободрила Гизи Элфи и снова принялась показывать.

Конечно, если бы она могла объяснить словами, Гизи быстрее научилась бы танцевать. Гизи из таких, которым нужно все рассказывать. Но Элфи объяснять не умела. Она могла только показать.

Когда бабушка вернулась со двора, радио уже больше не играло, а девочки сидели у стола: Элфи что-то писала, а Гизи объясняла ей. Бабушка очень удивилась, но ничего не сказала, а на цыпочках выбралась из комнаты и даже на попугайчика Капельку прикрикнула, чтобы он тихо сидел в своей клетке:

— Не видишь разве: чудо свершилось! Элфи начала заниматься!

Бедная бабушка! Она все уши прожужжала Элфи, повторяя: «Учи, учи. Провалишься в восьмом — даже ученицей тебя никуда на предприятие не возьмут. Для себя ведь учишься! Что выучишь — на всю жизнь твое, никто не отнимет». Но все ее слова отлетали от Элфи, как от стенки горох. Она только плечами пожимала. А если и садилась за книжку, мысли ее все равно витали где-то далеко-далеко…

А сейчас — сидит и слушает, что говорит ей Гизи. Разве это не чудо? Жаль только, что не продержится оно больше одного дня!

Но чудо продолжалось. Гизи каждый день приходит к Элфи, и они вместе учат уроки. Потом танцуют, дурачатся. Так прошел весь апрель.

Бабушка ничего не понимала в происходящем, но и ничего не говорила, боясь спугнуть Элфи.

Как-то, — в самом начале, — приходила к ним в дом еще одна хорошая девочка, Нэлли Вай, чтобы заниматься с Элфи. Их классная руководительница поручила Нэлли подтянуть Эльвиру Варгу. Но Элфи встретила ее неприветливо, огрызалась. Нет, чтобы поблагодарить за помощь, а наоборот, все время дергала плечами и говорила: «Ничего у меня не получится». В конце концов бедной Нэлли надоело, она обиделась и больше не приходила. А Элфи еще имела нахальство заявить: «Ну и слава богу, что не ходит! Нужны мне ее благодеяния!»

Бабушке, во всяком случае, не разобраться. Правда, она не очень-то ломала голову над этим, у нее и без Элфи хлопот полон рот. Рада, что внучка взялась наконец за ум, и все. Хотя и догадывается, в чем причина: упрямая девчонка Элфи, а всему виною ее гордость. Не любит Элфи, когда ее презирают, жалеют, относятся к ней с состраданием. Потому и встретила она Нэлли так враждебно. А та тоже, понимая свое превосходство, не забывала дать почувствовать Элфи, что она умнее и что ждет за свое великодушие благодарности.

Зато Гизи совсем иное дело. Этой самой нужна поддержка: она обижена и одинока. Правда, она лучше учится, зато Элфи лучше ее танцует. Они друг друга учат! Элфи больше не чувствует себя обиженной, которой оказывают благодеяние, и потому ее не оскорбляет, что Гизи знает школьный материал лучше ее.

А бабушка делает вид, что не замечает никаких изменений. Это ее хитрость: никогда не хвалить девочку! Похвала, по ее мнению, только портит детей. Ребенок начинает зазнаваться. Теперь она лишь реже корит внучку. Меньше поводов для укоров. Но, чтобы не пропустить случая и преподать внучке урок поведения, не дать ей зазнаться, бабушка как-то в середине мая все же сказала Элфи:

— Вот видишь, внученька, училась бы так в прошлом да в позапрошлом году, был бы у тебя теперь табель с одними пятерками. Не глупее ты этой самой Гизи. Я всегда говорила, что ты ленивая. Пошла бы ты учиться дальше, выучилась бы — поступила бы на работу в контору, а может быть, и до учительницы дошла бы. Только мои слова тебе — что об стенку горох!

Элфи только мотала головой и пожимала, как обычно, плечами. Ох, эта бабушка! Всегда найдет уязвимое место, самое больное! И зачем ей хочется испортить и ту маленькую радость, что Элфи все же удалось подтянуться по всем предметам и теперь она наверняка не провалится на экзаменах. Нет, бабушка неисправима!

— Ты неисправима! — выведенная из себя пожиманием плеч, вскипела бабушка. — Бессовестная!

— Не могут же все люди учиться в средней школе. Надо кому-то и работать. Я, например, все равно не пошла бы, — зло огрызнулась Элфи, а на глаза у нее уже навертывались слезы.

Что поминать старое, о прошлогоднем снеге жалеть? Неужели бабушке хочется, чтобы Элфи снова почувствовала себя самой неспособной, самой последней в классе? Когда у Элфи и так легко может испортиться настроение.

Вот, к примеру, праздник в честь окончания школы. Всей школой готовились к этому дню. Семиклассницы сшили для выпускниц маленькие дорожные мешочки, нацепили их на посошки. В мешочки положили по собственноручно испеченной пышке. Выпускницы, все в одинаково нарядных платьях, взвалив на плечи «ношу», стали обходить за классом класс, прощаясь со школой. Гостей полна школа! Даже родители растрогались от столь волнующего зрелища! Девочки обнимали друг друга. Даже такие заклятые враги, как Жока и Гизи, и те помирились в этот день. По коридорам плыл аромат цветов, в классах звенели песни. Вот Элфи — разве не говорила она тысячу раз, что ненавидит школу? А сейчас и ей вдруг стало жалко расставаться с ней. Странно и непривычно вдруг осознать, что ты уже никогда больше не будешь школьницей. В особенности она, Элфи. Другие еще будут учиться и дальше. Только перейдут в другую школу. А все школы похожи друг на друга. Но Эльвира Варга и все остальные «слабые» ученики сегодня «вступают в жизнь». Это значит, что, может быть, они уже никогда больше не увидят этого противного зеленого коридора, не войдут в класс, пахнущий мелом и пылью, и так и не узнают, кто этот длинноносый, бородатый человек, чей портрет висит на стене над лестничной площадкой. Во всяком случае, Элфи не узнает, как не узнала она этого за прошедшие восемь лет.

Само прощание породило в Элфи неожиданную и приятную грусть. Неприятно было только, что из ее родных никто не пришел на выпускной праздник. Бабушка — потому, что ей вечно некогда, да и не знает она, что это такое; мама — та тоже не знает, что ее старшая дочь нынче навсегда закончила учение. Элфи, правда, и не обмолвилась ей ни одним словом — как-то на ум не пришло. Впрочем, мама и прежде никогда не бывала в школе. Отец тоже не приехал: он наверняка работает, да и ехать ему далеко. Впрочем, если бы Элфи сказала ему, он, может быть, и приехал бы. Но она ничего не говорила: сама не предполагала, что это может причинить ей какую-то боль. Оттого, что из ее семьи никто не пришел, Элфи вдруг стало обидно. Есть ведь и другие девочки, у которых не пришел на праздник никто: ни отец, ни мать. Но у Элфи перед глазами только те девочки, чьи родственники пришли. А из тех, чьи родители отсутствуют, ей жалко только себя. А ведь у нее целых три семьи: бабушкина, мамина и папина. Шесть человек родственников — и ни один не пришел!

Учителям преподнесли целую гору цветов. Всех и не унести домой. Элфи помогала одной из преподавательниц, тете Хильде, сносить букеты в учительскую. Длинный стол был весь заставлен вазами, банками и даже сосудами из учебных кабинетов — с гвоздиками, розами, маками и васильками.

— Спасибо, милочка, — сказала тетя Хильда, когда Элфи положила на стол принесенную ею охапку цветов. — Выбери и ты себе один букет. А то я и не знаю, что мне делать с такой уймой цветов…

А так как Элфи взять не посмела, учительница сама выбрала из кучи цветов один букет, составленный из маков, васильков и маргариток, и сунула его Элфи в руки.

Но и теперь Элфи не тронулась с места и никак не могла сообразить, что надо сказать учительнице «спасибо».

— Можешь идти, Эльвира. Всего хорошего! — сказала тетя Хильда приветливо, но так же кратко, как и прежде, когда ей приходилось отправлять из учительской ученика. Педагоги не любят, когда учащиеся болтаются в их комнате. Там они хотят быть наедине с собой, чтобы никто не мешал им шутить, разговаривать, смеяться. В своем кругу многие молодые, да и старые учителя и учительницы сами очень похожи на ребятишек. Вроде восьмиклассниц, щебечущих наперебой перед звонком на урок.

Элфи вышла в коридор. Большая часть учеников и гостей уже разошлась. И только лестница еще шумела усталым, счастливым шумом. Да внизу у ворот еще толпилось много людей. Родители, держа за руку малышей, ожидали возвращения своих старших; разглядывали, показывая друг другу, книги, полученные теми в подарок.

Домой Элфи не хочется. Придешь, а бабушка наденет на нос очки и скажет:

«Вот видишь! Училась бы ты как следует в прошлом году, был бы у тебя такой же табель, как у Гизи».

А Гизи-то хорошо: помирилась со своей Жокой. Вместе, наверное, сегодня домой пошли…

Элфи зашла в кафе на углу и попросила одну порцию мороженого за форинт. Стоя у прилавка, она не торопясь ела мороженое и разглядывала детишек, входивших сюда вместе с родителями. Когда с мороженым было покончено, в ней уже созрело решение поехать на Пашарет, к отцу. Все же он у нее самый порядочный изо всей семьи. На него она меньше всего в обиде. Папина судьба немножко похожа на ее собственную: его тоже в свое время бросила Элфина мама. Так что не его вина, если Элфи и он оказались так далеко друг от друга. Отец, может быть, до сих пор любит маму. Он-то, во всяком случае, никогда ее бы не бросил.

Элфи дошла до улицы Вешелени и там села в автобус. На обратный путь денег у нее уже не хватит, но не беда — даст отец…

Парикмахерская, где работает отец, помещается в большом трехэтажном доме загородного типа с палисадником. В этом же доме бакалейная лавка и мясная. Перед входом в парикмахерскую зеленеют кусты, а с другой стороны дома есть даже маленькое кафе, столики которого разместились прямо в саду. В парикмахерской всегда прохладно, и даже в ясный летний полдень здесь горит электричество, так как помещение длинное и узкое. Посетителей было мало.

— Здравствуй, папа, — сказала Элфи, остановившись поодаль, так как знала, что отцу сейчас некогда разговаривать с ней.

Отец кивнул ей и улыбнулся в знак того, что он скоро освободится, а сам продолжал разговаривать со своей клиенткой. Его за то и любят посетительницы, что у него хорошие манеры и веселый характер.

— Купить машину, побывавшую в капитальном ремонте, — только лишние хлопоты, госпожа актриса, — сказал он, обращаясь к рыжей даме. — Господин Самоши, актер, в конце концов, так и продал свой «БМВ». Говорит, теперь он каждый день ездит в город на такси и это все равно обходится ему дешевле, чем ремонтировать собственную! В прошлом месяце с него запросили пять тысяч форинтов за одно только сцепление.

Ага, значит, эта рыжеволосая дама актриса! Здесь, на Пашарете, живет много знаменитых людей.

— Ну, как дела? — спросила у Элфи тетя Манци, маникюрша, которая, как и все другие работавшие в салоне, хорошо знала Элфи.

— Как сажа бела, — отвечала та, зная, что тетя Манци любит такие шутливые ответы.

Элфи тут же подошла к тете Манци, потрогала ее инструменты — маленькие ножницы, напильники, — подержала и подивилась флакончикам с лаком для ногтей. Их было не меньше десятка — все разных оттенков: от пурпурно-красного до перламутрово-бледного.

— Теперь и мне можете покрасить! — сказала Элфи.

— Как бы не так! А что в школе на это скажут?

— Ну, покройте, пожалуйста, лаком. Школу я окончила, — просяще зашептала она, протягивая тете Манци свою худенькую, с коротко обстриженными ноготками руку.

— А платить чем будешь? — пошутила тетя Манци, но все же взяла руку девочки и тут же покачала головой: — Тем, кто грызет ногти, мы лаком не покрываем.

И, поскольку тетя Манци знала Элфи с детства, то она открыла один из пузырьков — чуть ли не самый красный! — и кисточкой ловко провела поочередно по всем Элфиным ногтям. Элфи начал вдруг разбирать смех. Таким странным, прохладным, щекочущим было прикосновение кисточки! А еще более странными выглядели теперь ее пальцы, будто по капельке крови проступило на каждом! Элфи дивилась и не смела пошевелить ими. Будто и руки-то теперь были не ее! Вот если бы в этот миг ее увидела бабушка! От этой мысли Элфи сразу заробела, но одновременно с робостью в ней проснулось и ее упрямство: «Я теперь уже взрослая!»

Отца ей бояться нечего. Он никогда ничего не скажет. Правда, они редко с ним видятся, и, когда это все же случается, он очень добрый: дает ей деньги, покупает пряники и все время спрашивает: «Хочешь газировки с сиропом? Хочешь в кино?»

Вот и сейчас, закончив с прической рыжеволосой актрисы, он первым делом, взяв свою теперь уже взрослую дочь под руку, отправился с ней в кафе, что с другой стороны дома. В дневное время здесь совсем мало народу: почти все столики пустуют. Отец заказал для Элфи сливочный торт, имевший форму домика, и спросил, что у нее нового.

— Не провалилась! — отвечала Элфи. — С понедельника могу выходить на работу.

— Ой-ой! — воскликнул отец и потер свой лысеющий лоб. Он совсем не замечает, как летит время. — Конечно! Конечно! Я позвоню Антону.

Антоном, или попросту Тони, звали заведующего той самой парикмахерской, в которую Элфи должны были теперь взять в ученицы. Старый приятель отца и тоже очень добрый. Папа частенько говорил, какой «хороший малый» этот Тони. Папа всегда называет «парнями» и «малыми» всех взрослых людей. Привычка. И о себе он обычно говорит так, будто он все еще «парень». Элфи не знает в точности, сколько лет ее отцу, но думает, что уже около пятидесяти. Но папа не замечает, как летят годы.

Элфи, хоть и медленно, не торопясь, ела свой сливочный домик, все же вскоре покончила с ним.

А вместе с ним иссякли и их темы для разговора. Отец расплатился. Сначала он попытался набрать по карманам мелочь, но это ему не удалось. Тогда он достал из-под белого халата, из заднего кармана брюк, свой кожаный бумажник и вынул из него сто форинтов. Сдачу же со ста форинтов он пододвинул к Элфи. Сдачи было почти восемьдесят форинтов.

Элфи даже зарделась от радости. Отец заметил, как она покраснела, и тут же, вынув из бумажника, который он уже собирался убрать, еще одну сотенную бумажку, положил ее перед дочерью.

— Это за хорошую сдачу экзаменов! — пояснил он.

У Элфи не было при себе сумочки, а только маленький красный кошелек, лежавший в кармане юбки. В него не запихнешь такую уйму денег. Поэтому она раскрыла аттестат и аккуратно вложила в него деньги: сотню и двадцати — и десятифоринтовые бумажки.

Затем отец проводил Элфи до автобусной остановки, поцеловал на прощание. Когда подошел автобус, она быстро вскочила и уже из дверей еще раз напомнила отцу:

— Позвони Тони!

Отец кивнул в знак того, что не забудет. А Элфи всю дорогу крепко сжимала в руках аттестат с деньгами. Ей было радостно и чуточку тревожно. Выходит, хорошо она сделала, что поехала к отцу! Вот только бабушка… Снова будет бранить: «Где болталась? Я уж думала, тебя машиной сшибло». Деньги она, конечно, отберет. Оставит какую-нибудь мелочь, да и то после длинной-предлинной проповеди: смотри не истрать все на мороженое, а то заболит горло. А ногти? Разве спрячешь их от нее? Надо бы смыть лак…

Элфи сошла с автобуса на углу улицы Надьдиофа и медленно поплелась домой. Вот уже их улица. Навстречу на роликовых коньках по тротуару несутся соседские ребята семейства Вида, громко горланя в лицо всем встречным. Они сделали вид, будто летят прямо на Элфи, и лишь в последний миг с громким свистом свернули и пронеслись мимо. Вот и еще один жилец их дома — первоклассник Мики Кочиш, проворный и нагловатый, выбегает ей навстречу:

— Дай форинт. Мне на значок надо.

Мики всегда у всех просит деньги, в особенности у тех, кто уже давал ему однажды. Элфи в девяти случаях из десяти говорила: «Как же, держи карман шире!» Но иногда давала, как вот и сейчас. Мики умчался с форинтом. Теперь недели две от него не будет отбою.

Вдруг ее взгляд упал на тот самый лиловый костюм, который еще с апреля висит в витрине «Химчистки». Стоит он сто тридцать форинтов. Элфи уже давно купила бы его, да не на что, она уже истратила деньги на новые туфли и купальник. Других же покупателей на костюм не находилось, потому что он слишком уж маленький; женщин с таким комариным телосложением и не найдешь, разве что какой девочке-подростку приглянется.

Элфи, недолго раздумывая, вошла в лавку. Юбку она только приложила к себе, жакет же померила и полюбовалась на себя в зеркало. Толстая, белокурая женщина у окна, поднимавшая петли на чулках, сказала, что жакет сидит на ней хорошо и что в талии можно даже немножко забрать. А материя иностранная: владелица, принесшая костюм на продажу, получила посылку из Бразилии. Элфи уплатила сто тридцать форинтов и с гордо поднятой головой отправилась домой, неся на руке лиловое чудо из Бразилии. До сих пор она дрожала при мысли: что скажет бабушка о ее красных ногтях. А тут еще в довершение всего этот костюм…

Бабушка сидела на лавке у ворот.

— Ну, слава богу! Наконец-то! А это что еще за тряпка у тебя на руке?

— Папа купил, — строптиво сказала Элфи побледнев.

Бабушка всплеснула руками и выхватила у Элфи юбку с жакетом. Она мяла костюм, разглядывала его на свет и при этом вовсю ругала Элфиного отца, этого беспутного лоботряса. «Будь у него голова на плечах, — говорила она, — он сообразил бы, что такой цвет вообще не подходит молоденькой девчонке».

— Да ведь этот самый костюм уже три месяца висит в нашей «Химчистке»! — злорадно сообщила дворничиха.

Большего бабушке и не надо было.

— Ах, вот как! Значит, ты соврала? Значит, это не отец купил?

— Нет, отец. Он дал мне на него денег.

— Ну ладно, — сказала бабушка, не желавшая продолжать ссору в присутствии дворничихи. — Отдадим эту тряпку в краску и сделаем из него приличный темно-синий костюм. Материя-то, видно, неплохая.

С этими словами бабушка поднялась с табуретки и пошла домой. А Элфи понесла за нею следом табуретку. Лиловый костюм бабушка крепко держала в руках.

Об аттестате не заговаривали весь день. Бабушка совсем забыла о нем, а Элфи не напоминала. Бабушка ходила и прикидывала: не сходить ли ей в магазин возле Западного вокзала, там продают хорошую краску. Надо будет дома покрасить, а то еще в «Химчистке», чего доброго, форинтов сорок возьмут за это.

Элфи положила аттестат с оставшимися деньгами в ящик, в котором вот уже восемь лет хранит она свои книги и тетради. Она слушала ворчание бабушки, а та все допытывалась, во что обошелся этот паршивый костюм, и говорила, что он, наверняка, не стоит столько. За такие деньги можно купить и что-нибудь получше, более подходящее для девочки. Элфи сидела, сжав пальцы в кулаки, чтобы бабушка не увидела ее накрашенных ногтей; внезапно ею овладело непонятное чувство уныния и горести. И почему так? Ведь бабушка ее не обидела. Может быть, Элфи не хотелось, чтобы бабушка перекрасила ее бразильское чудо из лилового в темно-синий цвет? Да нет, это ее не огорчало. Она была совершенно согласна с бабушкой. Мало того: вероятно, она и сама не стала бы носить лиловый костюм. Во всяком случае, она не уверена, что стала бы его носить. Ведь она и купила его совсем не потому, что он ей понравился, а потому, что ей хотелось отомстить всем, кто постоянно командует ею, все запрещает ей, а на деле так мало ею интересуется. Сегодня у Элфи очень трудный, бурный день. Быть может, она устала и оттого такая унылая, грустная: сколько всего случилось сегодня утром! А ведь с каким нетерпением ждала она дня, когда наконец расстанется со школой! Больших усилий стоило Элфи окончить восьмой класс, да еще успешно, а что в результате изменилось? Выкрасила в красный цвет ногти и купила себе лиловый костюм. Да и то из упрямства! Элфи реветь хотелось от горя, да еще и потому, что она чувствовала: бабушка права, в государственном универмаге за сто тридцать форинтов можно было купить гораздо более красивое летнее платье. Даже в этом она такая невезучая! Хотела отомстить другим, а наказала только себя…

В этот-то миг и появилась Бэби: в цветной юбке и светло-голубой нейлоновой кофточке, совсем прозрачной. Она пришла попросить у бабушки пять форинтов: честное слово, всего на четыре денечка, только до первого. У нее нет ни гроша.

Бэби не впервые просила деньги у бабушки. Но всегда отдавала, и бабушка не отказала ей, только пожурила немного. Ей, мол, все равно, просто она как старшая говорит: нельзя так плохо распределять деньги. Жить в долг — плохая привычка.

Бэби поблагодарила за деньги, шутливо послала бабушке воздушный поцелуй и спросила Элфи:

— А ты что такая мрачная? Неужто провалилась? Ну и плюнь на это!

Как бы то ни было, Бэби оказалась единственной, кто вспомнил, что Элфи сегодня окончила школу. Бабушка сразу спохватилась.

— Ну и хороша внучка! — сказала она. — Да ты мне даже и аттестата не показала!

— А ты и не спрашивала, — возразила Элфи. — Не бойтесь, не провалилась.

Бабушка расчувствовалась, но, не желая показывать виду, воскликнула, обращаясь к Бэби:

— Вот полюбуйся на эту бездельницу! С доброй вестью первым делом помчалась к своему шелапутному отцу. Она его, видите ли, любит! За то, что он ей все позволяет, деньгами балует. А пришлось бы у него жить, посмотрели бы мы тогда! Тебе у него небо показалось бы с овчинку. Значит, он тебе дороже, чем я? А я знай работай на тебя. С пеленок вырастила. Значит, он тебе хорош, а я плоха?

И глаза бабушки — вопреки ее воле — наполнились слезами. Тут бы Элфи вскочить, подбежать к бабушке, прижаться к ней, обнять, поцеловать ее, как того хотелось и бабушке, да и в какой-то степени самой Элфи! Но желала этого только одна половина Элфи, та, которая любила бабушку и хотела вместе с ней и плакать и смеяться. А вторая половина шептала: «Как бы не так! Вот еще!» И Элфи казалось, что она надвое раскалывается.

Бабушка и сейчас ругает ее! Даже нежность свою она выражает бранью. Ругает отца, никогда и ничем она не довольна. Значит, и в бабушке сидят два существа: доброе и злое. И Элфи такая тоже! И, может быть, все такие — и отец и мама, — только Элфи их еще мало знает с этой злой стороны.

А Бэби смотрела, смотрела на них из-под черных, как сажа, ресниц и вдруг сказала:

— Бабусенька, отпустили бы вы Элфи на танцы. Да и сами бы сходили с нами. Ей-богу! — В голосе ее слышались настойчивость, задор и желание сделать что-нибудь доброе.

— Что такое? — переспросила бабушка.

Элфи не успела, да и не посмела бы ничего сказать. Но в протестующем возгласе бабушки было совсем мало возмущения, и Бэби это сразу подметила.

— Вы не думайте, что это какое-нибудь плохое место. Приходите, сами увидите! Там бывают хорошие ребята, а многие девушки приходят со своими мамашами. Сидят, разговаривают. А Элфи заслужила хоть маленькой награды за хороший аттестат!

Бабушка взглянула на Элфи. И этот взгляд свершил чудо. Элфи поняла, что дело не безнадежно. Бабушка, если ее как следует попросить, уступит. И в Элфи победила добрая половина или, может быть, это была просто хитрость, желание подольститься. Ну, если и было, то самая малость. Дорогая, милая бабушка! Угрюмая девчонка вспорхнула со своего места, как мотылек, подлетела к бабушке и повисла на ней:

— Бабушка, милая, любимая, единственная!..

Бабушка надела свое шелковое черное с белыми разводами платье, Элфи расчесала косу. А Бэби тем временем начищала ее черные туфли. Элфи нарядилась в лучшее летнее платье — светло-голубое. Бэби сбегала домой, принесла свои красные крупные бусы. Потом попудрила Элфи нос и хотела накрасить губы, но этого уж бабушка не позволила. Не все же сразу! Красные ногти Элфи бабушка заметила, но только посмеялась:

— Эх ты, мартышка!

Она догадалась, что ногти Элфи покрасили у отца в парикмахерской.

Пока они собирались, вернулся дедушка. Но бабушка, не дав ему опомниться и удивиться, воинственно стала на сторону Элфи:

— Пусть сходит на танцы. Что в этом такого? Молодая девушка, окончила школу. На следующей неделе работать пойдет. Не квасить же нам ее дома. В мое время таких уж замуж выдавали. Глупо, конечно, делали. Но погулять, повеселиться молодым надо.

III

Элфи любит парикмахерскую, где она теперь работает, и ее там все любят. Не только мастера, ученицы и дядя Антон, но и красные сушильные буры, касса, вешалка, стулья, унылые, поникшие головами фикусы на подоконниках, — одним словом, все оборудование парикмахерской. Длинный ряд зеркал с двух сторон приветливо и многократно отражает тоненькую фигурку девушки, порхающей по просторному, как танцевальный зал, салону.

Парикмахерскую открывают утром в половине седьмого. Элфи обычно приходит первой. С той поры, как она вместо школы стала ходить на работу, по утрам она просыпается куда проворнее и веселее. Едва откроет глаза — и сразу вспоминается парикмахерская с ее терпкими запахами одеколона и краски для волос, теплым гудением сушилок. Один миг — и Элфи уже на ногах. Сама просыпается. Бабушке будить уже больше не приходится. Она умывается, одевается и не идет, а прямо летит на работу. Теперь ей некогда разглядывать витрины, глазеть по сторонам. Придет до открытия — терпеливо ждет перед запертой дверью, с удовольствием рассматривая проносящиеся мимо по широкому проспекту автомобили. В такой ранний час они мчатся быстро и бесшумно.

Иногда по утрам на деревьях собирается такое множество воробьев, что их гам наверняка будит обитателей всех окрестных квартир с окнами на улицу. А в другие дни воробьев нет и в помине, и тогда по-летнему зеленая листва наслаждается тишиной и покоем.

Сразу с открытием парикмахерской Элфи принимается за уборку: проветривает помещение, метет полы. Протереть зеленый резиновый ковер — дело пяти минут, теплой воды сколько угодно — из газовых кипятильников.

Парикмахерскую открывают рано, чтобы до начала рабочего дня успеть обслужить женщин, приходящих сюда перед работой, начинающейся в восемь — полдевятого, помыть голову, красиво уложить волосы. Приходят с утра пораньше и домашние хозяйки с пустыми овощными сумками — прямо из парикмахерской они отправятся за покупками на рынок. Попозже — в девять, десять — парикмахерскую заполняют другого стиля дамы: элегантные супруги врачей и адвокатов, актрисы из ближайшего театра. Заходят сюда и знаменитости, вроде тех, что бывают в салоне у отца на Пашарете. Самая милая из них — молоденькая певица-примадонна с золотистыми волосами. Вся парикмахерская горит, как в лихорадке, когда является она со своей неизменной маленькой собачкой. Но еще больше здесь любят другую, уже пожилую актрису, которая приходит по утрам в брюках, ненакрашенная, повязав голову платком. Пока косметичка массирует ей кожу на лице, актриса рассказывает театральные новости. Ах, что за прелесть эта женщина! По виду и не скажешь совсем, что ей уже шестьдесят. Но она сама не только не скрывает своих лет, а даже хвастается этим:

— Стара я, детки. Постарше иных будапештских улиц.

А сколько других интересных женщин приходит сюда! Элфи убеждена, что нигде, даже в театре, не бывает так весело и интересно, как у них в парикмахерской. Все клиенты такие разные, и все, сидя здесь, у парикмахера, такие разговорчивые. Даже самые важные дамы! Рассказывают, куда они собираются ехать летом, где можно купить чистую австралийскую шерсть на платье. Иногда говорят даже о воспитании детей!

Но по-настоящему приятные клиенты собираются в парикмахерской по утрам. Поэтому Элфи так любит работать в утренней смене. После обеда чаще всего сюда забегают такие посетители, которых никто в мастерской и не знает. Они приходят, ни с кем не разговаривают, читают, терпеливо ожидая своей очереди, затем платят и уходят. Есть среди них такие, которые, может, уже много лет кряду ходят сюда, их знают в лицо, но ничего — о них самих.

Даже по их одежде часто нельзя сказать, кто они такие. Иногда о какой-нибудь женщине, очень просто одетой, вдруг выяснялось, что она занимает высокий служебный пост. Вот, скажем, женщина средних лет, с пучком. Ходит она всегда в темном пальто, а зимой повязывает голову коричневым, старящим ее шерстяным платком. Оказалось, что она не больше, не меньше, как заместитель министра! Один-единственный раз подъехала она сюда на машине, да и то машина сразу же укатила прочь, но и этого было достаточно, чтобы Марча, одна из учениц, разнюхала, кто она такая. И все в салоне сожалели и дивились, что она такая скромница. Вот уж кто действительно мог бы ходить в джемперах из чистой австралийской шерсти и иметь сколько хочешь заграничных вещей! Наверняка много ездит по заграницам. А у нее и в мыслях нет «щегольнуть» нарядами. И ведь совсем еще не старая! Ну не чудные ли на свете люди? Маленькая Михаи, жена старшего официанта из ресторана, одевается в тысячу раз шикарнее, чем та «замминистерша».

Сюда же, в парикмахерскую, ходит и учительница Лайошфи. Она относится к числу утренних посетительниц: Лайошфи моет волосы, а на это требуется много времени, и лучше всего это делать по утрам. Очень странно и интересно, что именно она, Элфи, моет эту умную головку. Во время мытья учительница Лайошфи сидит с закрытыми глазами, — чтобы в них не попало мыло. Когда же все окончено, она, не взглянув, протягивает Элфи форинт «на чай». Элфи, конечно, не берет. Что вы! У своей бывшей классной руководительницы? Она уже зарабатывает достаточно! Не так уж она бедна! Работает всего несколько недель, а на одних «чаевых» зарабатывает по десять — пятнадцать форинтов в день. Бабушка очень гордится этим и постоянно хвастает всем в доме, какая хорошая и ловкая у нее внучка.

Наконец-то пришло время, когда и ею, Элфи, бабушка не нахвалится! Да и не одна бабушка — все ее хвалят. И дома и здесь, в парикмахерской, Элфи на таком положении, как в свое время отличницы в школе. Бабушке теперь совсем не приходится расспрашивать ее, когда она приходит домой. О школьных делах она ничего не рассказывала, а сейчас Элфи сама говорит и говорит — не остановишь: об актрисах и прочих посетительницах парикмахерской, о том что Габриелла, очень умелая мастерица, снова получила в подарок два билета на новую оперетту, о том, как сегодня она, Элфи, бегала за черным кофе в экспрессе для жены главврача и за это получила форинт и маленькую брошку-зонтик на отворот пальто.

Но неужели все у них в мастерской хорошо и красиво? Для Элфи — да! Она даже не понимает, что кому-то может не нравиться там работать. Вот, скажем, Золтан, один из мастеров, который хорошо зарабатывает и получает не по одному форинту «чаевых», все время вспоминает времена, когда он был «частником», и проклинает себя за то, что из-за налогов отказался от собственной мастерской и перешел сюда. Или Магда, молодая мастерица, приезжает на работу из Шарокшара[47] и все время плачется, как трудно ей ездить, что дома, где она живет в коммунальной квартире вместе со свекровью, у нее остаются без присмотра трое ребятишек, но свекровь ни в чем ей не помогает — пылинки не сотрет! Но самая печальная у них в салоне кассирша Луиза. Ее, как и Элфи, тоже недавно взяли на работу, она только что окончила гимназию — ей всего восемнадцать лет. Она вынуждена была пойти на эту работу и даже радовалась, что получила ее: живут они бедновато, а отец у них больной. И Луиза очень несчастная. Она собиралась стать пианисткой, а учиться дальше не пришлось. Она ненавидит парикмахерскую за то, что женщины, которые ходят сюда, смотрятся в зеркало и болтают о всякой чепухе, словно жизнь вокруг — сплошной рай. На самом же деле в жизни немало грусти. И Луиза только и делает, что вздыхает. Все в парикмахерской жалеют ее. Видно, и в самом деле тяжело: собиралась стать пианисткой и вот не имеет возможности! Жалеют — и сердятся на нее, потому что Луиза презирает их мастерскую. Говорят: противно смотреть на ее вечно кислую физиономию.

С тех пор как Элфи начала работать в парикмахерской, сюда ходит и ее мама. Утром, по понедельникам. По понедельникам потому, что в воскресенье они всем семейством ездят на пляж, а после купания прическа у нее обычно рассыпается. Мама приглашала не раз и Элфи с собой на пляж, но той не хочется. Поедешь туда целый день нянчиться с малышами. Знает она эти «купания» еще с прошлого года. В воскресенье на пляже шум и гам. Кричат не только купальщики, но и громкоговоритель, который хрипит по целым дням. Дядя Шандор, мамин муж, весь день играет в карты, а потом ворчит и ругается с мамой из-за того, что та мало взяла с собой съестного. Мама не уступает, говорит, что не может же она на всю эту ораву напасти жареных цыплят; на это никаких денег не хватит. В конечном итоге дядя Шандор уходит один обедать в ресторан на пляже, а мама остается плакать и уже тоже не хочет есть принесенные бутерброды с сыром. Поэтому Элфи не любит ездить с мамой на пляж. В прошлом году она еще соглашалась, потому что ей все равно больше нечего было делать, а нынче совсем иное дело. По воскресеньям танцы начинаются уже в три часа. Бабушка больше не сопровождает туда Элфи, отпускает ее с Бэби, но с условием, что в семь часов Элфи будет уже дома. С трех до семи вполне достаточно — считает бабушка — для девушки, которой еще только должно исполниться пятнадцать.

Однажды Элфи откровенно призналась маме, что на пляж она не хочет ездить с ними из-за танцев.

— Ах ты, плутовка! — пожурила ее мама, но не рассердилась, потому что она добрая. Она сидела перед зеркалом — Элфи как раз вынимала у нее из волос бигуди — и, вздыхая, сказала: — Вот и у тебя теперь своя жизнь. И ты больше не думаешь обо мне!

Элфи тщательно расчесывала блестящие пряди маминых волос. Других клиенток ей еще не доверяли причесывать, только свою собственную маму. Но и дядя Тони и все другие мастера теперь воочию могут убедиться, что она уже свое дело знает и что у нее легкая рука, а для парикмахера это самое главное!

В один из понедельников мама принесла Элфи в мастерскую какой-то сверточек. В свертке оказалось красивое платье из тафты: с узкой талией, широкой юбкой — одним словом, настоящее бальное платье, переливавшее бордовым и зеленоватым цветами. Когда платье развернули, весь салон им залюбовался. Это было мамино платье с небольшим вырезом. Но, если платье поднять в плечах, оно будет в самый раз и Элфи. На юбке — пятно от пролитого вина, которое не смогли вывести даже в «Химчистке». Но как раз на этом месте платье можно ушить, и тогда пятно уберется в шов. А платье даже и после этого будет достаточно свободным для Элфи. Бабушка в тот же вечер убавила юбку, подняла платье в плечах, и в следующее же воскресенье Элфи, как пава, прошлась по двору. Бэби одолжила ей для такого случая свои черные туфли на каблуках-шпильках.

— Да ты же и ходить-то в них не умеешь! — смеялась бабушка.

Но Элфи шла, горделиво вскинув голову. По правде сказать, непривычно ходить на таких тонких каблуках: ноги нужно поднимать высоко, потому что все время кажется, что каблук зацепится за какую-нибудь из желтых плиток двора.

По этому поводу Элфи подкрасила и губы, а волосы зачесала, как взрослые девушки, на самую макушку. Губы накрашены, ногти тоже, прическа высокая, шуршащее платье из тафты! Вот уж когда нахохоталась над ней бабушка: будто тощая кочерыжка вырядилась на маскарад! Пугало огородное! Но только посмеялась бабушка над Элфи, подзатыльников все же не посулила. И даже сама объяснила дворничихе:

— Что делать? Девочка всю неделю работает, деньги сполна мне приносит, чего я буду запрещать ей? Да и не послушает она меня! Пусть танцует, коли нравится ей. Такая уж нынче мода у молодых! От танцев ни ей, ни другим ничего плохого не будет!

Дедушка же смотрел на такие вещи строже, но в конце концов и он махнул рукой. Вырастет — поумнеет! Ведь девчонка всегда у них на глазах. И школа эта танцевальная совсем рядом, в доме напротив. Если в воскресенье под вечер сесть на скамейку за воротами, то можно слушать, как там у них музыка играет, а иногда, в короткие перерывы между двумя танцами, и сама Элфи выглянет в окно, в самое крайнее. Танцующие подходят к окну подышать свежим воздухом, потому что в зале духота страшная. Можно представить себе, каково им там в такую жару летом, после полудня! А танцорам хоть бы что: они и до утра готовы без устали отплясывать, хотя музыка играет все больше быстрые ритмы. Народ собирается молодой, ни одного нет старше двадцати, не скоро удается утомить их настолько, чтобы они остановились. Оркестру это отлично известно: танцоры и самый короткий перерыв считают бесконечно длинным! В пять часов полагается «большая перемена». Тогда многие участники танцевального вечера спускаются вниз, на улицу. Девушки прогуливаются, взявшись под руки. Ребята разговаривают, собравшись в свой, мужской кружок. Когда не танцуют, они близко не подходят к девушкам, не то чтобы ухаживать за ними, — молоды еще. Мало кто из ребят и девчат приходят сюда, чтобы полюбезничать. В основном они собираются здесь, чтобы потанцевать. Зато в этом занятии они не знают меры. Для них танцы — как для другой молодежи играть в футбол, заниматься спортом или для тех, кто поменьше, просто бегать или гонять обруч. Некоторые ребята остаются даже и на время перерыва наверху, в зале; они усаживаются на подоконнике, грызут тыквенные семечки и с громким хохотом бросают кожуру на жестяной карниз, потешаясь над голубями, которые, кивая головками, простодушно спешат к пустым скорлупкам и пытаются их клевать. Одно это уж говорит за себя: какая еще детвора все эти танцоры! Но вот оркестр начинает настраивать инструменты, и все сломя голову кидаются наверх, чтобы не пропустить ни одного такта. Вечером, в семь часов, Элфи заявляется домой. Лицо раскраснелось, глаза горят. Она бросается на диван в прохладной комнате, стягивает туфельки с каблучками-шпильками и шевелит пальцами ног, разминая их. Каждая частичка ее тела ноет от усталости, но и теперь она продолжает подпевать доносящимся из зала танцевальным мелодиям. Ведь те, кто постарше, разумеется, танцуют и дальше, и после семи часов. Если бы бабушка разрешила, Элфи в мгновение ока снова бы надела на ноги туфельки с каблуками-шпильками. Потому что, когда Элфи танцует, у нее никогда не болят ноги. Разве только после…

— Ты, внучка, как некоторые лошадки на скачках, — сказал ей однажды дедушка, — Выводят ее из стойла: кляча клячей! Глядишь на нее и думаешь: сейчас раза два шагнет и ноги протянет. А выйдет эта клячонка на беговую дорожку — и полетит, как вихрь!

— Выходит, и я на клячу похожа? — слегка обидевшись, переспросила Элфи, которую всякий намек на ее худобу задевал за живое.

Но всерьез на дедушку она не обижалась: ведь он это не со злым умыслом сказал. Бабушка с каждой неделей делается все уступчивее. Она уже больше не возражает, когда Элфи красит губы. И даже защищает внучку от злых языков в доме. Элфи знает, что в доме многие осуждают ее за столь быстрое преображение. Не одна дворничиха с мужем делают замечания на ее счет, а и другие тоже. Например, в прошлую среду вечером — по средам тоже бывают танцы, но начинаются они позднее, в шесть часов, — столкнулась она в воротах с Гизи Шом и ее мамашей. Гизи небрежно буркнула: «Привет» и уставилась на Элфи до неприличия пристальным взглядом. И мама ее тоже! Ну конечно, туфельки на шпильках, шуршащее платье из тафты, губы накрашены. А Гизи была в обычных белых босоножках без каблуков, в ситцевом, горошком платьице, с волосами, заплетенными в две косички…

В другой раз дядя доктор, живущий на втором этаже и знающий Элфи с пеленок, сказал ей как-то утром:

— Скажите на милость! Да это ты, Белладонна! Тебя и не узнать! Какой из тебя, однако, «демон» получился!

Доктор — великий шутник, поэтому он и сказал Элфи: «Белладонна» и «демон».

Теперь Элфи и по будням немного подкрашивала губы, а не только когда отправлялась на танцы. Из-за туфель на высоком каблуке она изводила своими просьбами бабушку до тех пор, пока та не согласилась наконец купить ей такие. Не может же Элфи вечно ходить в туфлях Бэби! Прическу же Элфи меняла теперь каждые три дня. Ну, это еще ладно! Пусть набивает руку, учится своему ремеслу. Несколько раз от нечего делать ей укладывал волосы сам дядя Антон. И очень хвалили ее волосы:

— Сама ты тоща, как моща, а вот волосы у тебя красивые! Провалиться мне, если это не они высасывают из тебя все соки!..

Так вот и щеголяла Элфи — в начале недели прической «неверная жена», в конце — «конским хвостом». А посмотрев какой-нибудь французский или итальянский фильм, она на другой же день с утра, когда в мастерской было малолюдно и нечего было подметать, располагалась перед зеркалом и пробовала уложить свои волосы на манер виденных в кино причесок. И если для этого надо было выхватить клок спереди, чтобы волосы ниспадали на лоб в точности как у той французской актрисы, то Элфи делала это не задумываясь. В конце концов однажды Элфи предстала перед дядей Антоном и попросила выкрасить ей волосы в черный цвет — за деньги, разумеется, как всем.

— Нельзя, — засмеялся дядя Тони. — Ведь тебя же зовут Белочкой!

— Но дядя Тони!

— Больше и не заикайся об этом! — уже вполне серьезно сказал старый мастер. — Испортить волосы хочешь, дурочка? Другие рады были бы родиться с такими светлыми волосами, как у тебя!

Элфи надулась, начала грубить: какое, мол, вам-то дело, испортятся волосы или нет? Мои это волосы или нет?

— Н-да, язык у тебя хорошо подвешен, — добродушно заметил дядя Антон.

— Вот пойду в другую парикмахерскую и выкрашусь, — грозила Элфи.

— Ну, тогда ноги твоей больше здесь не будет, — пообещал, в свою очередь, дядя Тони.

— Ну уж! — куражилась Элфи больше для того, чтобы последнее слово в споре осталось за ней.

Разумеется, у нее и в мыслях не было идти краситься куда-нибудь в другую парикмахерскую. И дорого, да и, наверное, прав дядя Антон! Элфи очень польстила похвала ее белокурым волосам. Значит, есть и в ней хоть что-то красивое?! И спорила она с ним только потому, что здесь в салоне, всем нравится, что она такая острая на язык. Поругивают ее за дерзость, но, разумеется, всегда в шутку. Ее и любят-то здесь за то, что она не только прилежная и ловкая, но и за словом в карман не полезет. А сюда нужны именно такие, а не вздыхающие барышни вроде кассирши Луизы! Ведь и сам дядя Тони, и все мастера, в том числе и женщины, — весельчаки и острословы.

Элфи работает в парикмахерской всего только с первого июля, но уже и за эти четыре недели она изменилась и научилась гораздо большему, чем прежде за два года. В парикмахерской она чувствует себя совсем как дома, знает, где что лежит, знает почти всех постоянных клиентов. И они ее знают. В школе на протяжении всех восьми лет она оставалась ничем не примечательной ученицей, просто Эльвирой Варга. А здесь, в парикмахерской, даже примадонна Театра оперетты обращается к ней не иначе, как к «Белочке».

И вот в веселый Элфин мирок, где так мило и приятно пролетают день за днем, вдруг вторгаются мама и дядя Шандор, мамин муж, и заявляют: ты едешь с нами отдыхать на озеро Балатон.

Появились они у бабушки нежданно-негаданно уже под вечер в воскресенье, последнее воскресенье в июле. Мама и сам дядя Шандор! Дядя Шандор редкий гость в доме тестя. Обычно он навещает родителей жены только на рождество. Дядя Шандор высокий, огромный; все у него широкое, большое: плечи, лоб, подбородок, руки. Про него говорят, что он красивый мужчина, и в семье все очень уважают его. Он много работает и хорошо зарабатывает. Он изготовляет искусственные зубы: из золота, металла, фарфора. Зубы и даже целые челюсти. В мастерской у него бесчисленное множество страшных сверкающих, острых и тонких инструментов. Элфи не раз приходилось убирать его мастерскую, и даже теперь ей всегда становится чуточку страшно, когда она вспоминает эти шкафы. Нет, ремесло парикмахера намного лучше, считает Элфи. Парикмахер делает людей красивыми, а дядя Шандор ремонтирует их. Разница между ними видна хотя бы уже в том, что все парикмахеры — веселый, разговорчивый, незлобивый, возможно даже немножко несерьезный народ, а дядя Шандор человек твердый, строгий, заносчивый и, пожалуй, даже беспощадный. Даже когда он в хорошем расположении духа и соизволит шутить, взгляд его все равно остается жестким, холодным и голос — все тем же хрустящим.

И вот этот самый дядя Шандор — огромный, почитаемый до страха в сердце человек — посетил родителей своей жены не ради кого-нибудь другого, а ради нее, Элфи! Все дело в том, что мама и ее муж сняли дачу в Балатонбогларе, и вся семья теперь Поедет туда отдыхать, причем дядя Шандор настаивает, чтобы и Элфи ехала с ними. Обязательно!

Элфи, когда они пришли, не было дома. На четвертом этаже Элфиного дома живет одна пожилая дама, некая Шюмеги, у которой раньше было собственное большое ателье по производству предметов рукоделья на Большом Кольце. Дама эта и поныне очень богата. Настолько, что она не только свою собственную комнату, а и комнаты соседей по квартире устлала персидскими коврами. Вот эта самая Шюмеги и пригласила Элфи к себе домой вымыть, а затем и уложить ей волосы. У нее, говорит Шюмеги, больные ноги и ей трудно ходить в парикмахерскую, а про Элфи она слышала, что это очень ловкая мастерица. Одним словом, Элфи выполняла свою первую частную работу, когда к ним в гости пожаловали мать и отчим. Дедушка поплелся за Элфи на четвертый этаж, позвонил к Шюмеги и сказал, чтобы девочка, как только кончит работу, сразу шла бы домой, не заходя по пути ни к кому из соседей. Элфи получила от Шюмеги десять форинтов, что означало: клиентка осталась довольна ее работой. Элфи спрятала деньги в карман своего белого халатика — она и частную работу выполняла в халате, поскольку накануне она взяла его с собой постирать, — и помчалась домой. Вся семья сидела в комнате вокруг большого стола, на котором стояла бутылка вина, бокалы и испеченный бабушкой в воскресенье пирог с урюком. В комнате, как всегда в послеполуденные часы, было прохладно и сумеречно по сравнению с улицей, полной солнца и зноя. Но и сквозь сумрак Элфи разглядела бирюзового цвета шелковое платье мамы, сидевшей в глубине комнаты. Ближе всех к окну сидел, широко расставив ноги и полуотвернувшись от стола, дядя Шандор.

— Если бы вы меня спросили, — говорил он, — я никогда не позволил бы девочке работать в парикмахерской. Ну что это за профессия? Самая грязная из всех! Я не встречал среди парикмахеров еще ни одного порядочного человека… — и, мельком взглянув на входящую в комнату Элфи, добавил: — На мой взгляд, это не профессия, если человеку приходится существовать на чаевые. На мой взгляд, такие люди — подонки общества!

Элфи остановилась на пороге, прислонившись спиной к прохладной притолоке. Убежать она уже не могла, но и входить в комнату ей тоже не хотелось. Уж лучше издали слушать противный голос дяди Шандора.

— Ну-ну, сынок! — возразила бабушка. — Чаевые получают и официант и дворник.

— Видите ли, мама, — одним-единственным движением огромной руки дядя Шандор заставил ее умолкнуть, — я не собираюсь с вами спорить! Вы ее вырастили, воспитали, пусть будет по-вашему. Но я не позволил бы, чтобы она бегала с такой вот лохматой головой, — кивнул дядя Шандор на Элфину прическу, — а ля Джина Лоллобриджида.

Счастье Элфи, что дома она не накрасила губы!

— Ведь тебе полагается отпуск, — повернулся он к Элфи и тоном, не допускающим возражений, заявил: — Завтра скажешь на работе, что едешь с родителями отдыхать на Балатон, и сразу же приходи к нам. Ночуешь у нас, а утром во вторник мы все вместе отправимся в Боглар. Маленькая перемена обстановки тебе не помешает, а заодно и манерам малость поучишься. Другая девочка на твоем месте была бы счастлива, если бы родители взяли ее с собой на две недели отдыхать на Балатон!

И как только дядя Шандор догадался, что Элфи не рада тому, что ей придется «отдыхать» на озере Балатон? Наверное, потому, что и раньше она не хотела ездить на пляж.

Вечером бабушка больше не отпустила Элфи в школу на танцы. Куда там! Перед отъездом нужно все перестирать, все перегладить. Элфи весь вечер плакала втихомолку, ходила надутая, а бабушка пилила ее, снова называя никчемной и бестолковой. Делала вид, что и она согласна с дядей Шандором: дескать, Элфи должна быть благодарна за то, что ее берут на Балатон. Будто бабушка не знает, для чего они ее берут! Нянькой, бесплатной прислугой…

— Ничего, поможешь немножко матери! Зато и сама покупаешься, позагораешь на солнышке. Какой-никакой, а все же отдых! — утешала ее бабушка.

— Вы, бабушка, никогда не отдыхали на Балатоне — и все же живы, здоровы! — огрызалась Элфи.

Но в конце концов она умолкла, потому что знала: все ее возражения напрасны. Придется ехать. Из школы доносилась музыка, а Элфи утюжила прошлогоднюю полосатую юбку, штопала свой маленький, когда-то красный, а теперь неопределенного цвета купальник. Ладно, две недели невелик срок! На две недели прощай парикмахерская, прощайте танцы. Но не это самое обидное, а то, как дядя Шандор говорил о парикмахерах. Что, мол, они — подонки общества!

Есть люди, которые любят путешествовать. Элфи не любит. Вещей набралось тьма: узлы, сумки, чемоданы, авоськи и четверо детей в придачу! На Южный вокзал отправились на двух такси, так как, кроме всего прочего, мама взяла с собой постельное белье и посуду. Четверо ребят: два Элфиных сводных братишки и две сестренки — самая старшая и самая младшая из четырех. Двое средних детей — мальчики. Старшую девочку зовут Аги, мальчиков — Шани и Лаци, младшенькую, ей еще всего только три года, по-настоящему звать Веронкой, но в семье все кличут ее «Дунди», что означает «Колобок». Она и сама себя называет «Дунди». Аги десять лет, она очень красива. Высокая, стройная, но не такая худышка, как Элфи. У нее золотисто-каштановые, падающие на плечи волосы и изящная головка на горделивой стройной шее. Аги знает, что она красива, и поэтому ходит мелкими шажками и не говорит, а щебечет, подобно маленькой принцессе. Аги умница, в табеле успеваемости у нее круглые пятерки. Но что поделаешь — Элфи не любит Аги!

Не любят Аги и ее двое родных братишек. Потому что Аги хорошая, а они всегда плохие. Им часто влетает от отца, зато Аги подлижется, приласкается, как кошечка, повиснет у папочки на шее, потрется мордочкой о его подбородок, и ее простят. А если мальчики напроказят, она всегда их выдаст. Например, разобьют они что-нибудь — мама скроет от отца, но Аги обязательно наябедничает. Аги — настоящий надсмотрщик в семье, она даже маму проверяет, считая, что мама недостаточно строга с мальчиками. Папины слова: «Мама не строгая и портит ребят». Аги — папина дочь. Папа всегда говорит: «Ты — моя дочь».

Так вот раскололась их семья на два лагеря: в одном — папа с Аги, в другом — мама с сыновьями. Только Дунди пока еще не принадлежит ни к одному из лагерей. Дунди, как об этом говорит и ее прозвище, крепкая, беленькая толстушка. Белокурая, а глаза черные. Она ласковая и веселая девочка. Старшая сестра и братишки не занимаются ею, но Дунди отлично умеет играть и одна. Даже когда совсем крошечной была: встанет, держась за сетку, в своей кроватке, лепечет что-то и улыбается, глядя на прыгающих вокруг мальчуганов. Вместо игрушек ей вполне доставало половинки баранки, а нет ее — то и пальцев собственной ноги. Или сидит молчит, как маленький мудрец. Иной раз даже казалось, что она намного взрослее своих старших братьев-озорников.

Элфи любит Дунди больше всех из своих сводных братьев и сестер. Когда Дунди родилась, Элфи была уже большая: ей к тому времени минуло одиннадцать. Поэтому ей часто приходилось нянчить малышку: менять ей пеленки, играть с ней. Элфи самая первая из всех в семье стала понимать лепет Дунди, когда малютка сказала: «Даяй», а затем и «Эфи!» Разве может Элфи забыть, что эта пухленькая малышка первым выучила именно ее имя, еще до того, как научилась говорить «мама» и «папа». Потому что в ту пору, два года назад, Элфи нянчилась с Дунди больше шести недель кряду. Мама тогда лежала в больнице.

В Балатонбогларе в течение этих двух тяжелых недель Дунди была единственной утехой и отрадой для Элфи.

Недаром Элфи так не хотелось ехать на эту самую «дачу».

Элфи теперь вообще считает дачный отдых чем-то ужасным и не понимает, почему людям нужно обязательно ехать на дачу. По ее мнению, эта дача принесла всем им одни лишения, а то, пожалуй, и муки.

У мамы в Будапеште, на улице Мурани, хорошая, просторная квартира из двух больших комнат и одной поменьше, с ванной, где газом в любую минуту можно нагреть воду. Даже балкон есть у них, куда они обычно сажают Дунди и она может играть там хоть целый день.

Здесь же, в Богларе, в ветхой лачуге возле пыльного шоссе, в одной-единственной комнатушке, должна ютиться вся их семья из семи человек. В комнате две кровати и диван, а еще соломенный тюфяк на деревянном топчане. Больше в комнату — если не считать тучи мух — ничего не вмещается. Зато мухи заполонили здесь буквально все. Да еще пыль — ее тоже здесь хватает. Только ступишь за порог, нога по щиколотку уходит в нее. Хоть каждую минуту вытряхивай башмаки.

Завтрак и ужин они готовят на хозяйской кухне. Там еще больше мух. Плиту нужно топить дровами и кукурузными кочерыжками; жара от печи — задохнешься, а до вечера едва нагреешь кастрюлю воды, чтобы отмыть чумазых, пропыленных сорванцов. Они хоть и купаются в Балатоне, но, пока доберутся до дому, снова по уши в грязи.

Обед им приносят из соседнего ресторана. Едят во дворе. Здесь растут фруктовые деревья — тощие, чахлые яблони, с которых вниз все время падают зеленые гусеницы: деревья поражены шелкопрядом. Есть в доме еще собака — пестрое, старое, жирное, уставшее жить существо на четырех лапах — и цыплята, которые повсюду пачкают. Постелешь плед, чтобы на него посадить Дунди, так потом на нем чистого места не найдешь. И не стелить нельзя: с дерева на девочку все время падали бы гусеницы, а реденькая, чахлая трава вся загажена цыплятами.

Ну так что ж тут хорошего, в этой самой даче? Элфи не может постигнуть. Правда, рядом — Балатон. Но ради того, чтобы два раза в день — утром и вечером — искупаться, нет смысла терпеть столько неудобств. Кстати, мама купается редко: плавать она не умеет и боится угодить в какой-нибудь омут. А дядя Шандор, тот совсем не купается; до обеда он играет в карты, а после обеда подолгу спит в комнате, где даже и с занавешенными окнами ему нет покоя от мух. По вечерам они с мамой уходят в ресторан — пить пиво и танцевать. Иногда и детям разрешается пойти в кафе, полакомиться мороженым. Но ведь все это есть и в Будапеште!

И все же мама довольна, потому что здесь она может загорать. К возвращению в город она мечтает стать совсем черной. Дядя Шандор находит удовольствие в картах. Мальчики почти целый день охотятся на маленьких рыбешек среди прибрежных камней. Вначале они пробовали ловить их руками, но затем раздобыли удилище, крючок и леску и теперь по вечерам возвращаются домой докрасна искусанные комарами, так как ходят удить в камыши. Аги, та любит гулять и все время ноет, упрашивая мать пойти на гору, где такие красивые деревья и где все так романтично. А вечером — на мол, там тоже бывает очень красиво, когда лунная дорожка, будто серебряный мост, опускается на воду, уходя вдаль к другому берегу озера. Аги даже стихотворение сочинила про Балатон и про луну и прочитала его как-то вечером, когда все семейство сидело в кондитерской со своими знакомыми из Будапешта.

Стихотворение всем очень понравилось. Аги краснела, разумеется, от гордости, а Элфи удивлялась, хотя про себя думала: «Ну и глупо! Девчонка в десять лет пишет стихи! Это не только глупость, а и хвастовство! И как ей только не стыдно читать стихи другим! Уж не вообразила ли она о себе, что теперь она поэтесса?»

Однако в глубине души Элфи готова была признать, что она сама, хоть и на целых пять лет старше Аги, не смогла бы так написать. И откуда только берется такое у людей в голове? Конечно, стихи пишут и другие. У Элфи в классе многие писали. Но Элфи все равно считает многое в поведении Аги обезьянничаньем. В том числе и эти вот стихи.

Итак, всем членам семьи отдых на даче что-то принес. Только Элфи и Дунди — ничего. Ни Дунди, ни Элфи не интересуют красоты природы. Почему, разве у Элфи нет глаз? Разве она не видит, что действительно красиво? Может быть, увидела бы, да не хотела: настолько она была недовольна, что ее привезли сюда! Она и Дунди — как две Золушки. Они и спят вместе, в обнимку, вдвоем на узком диване. Элфи, даже во сне, обняв, оберегает нежное, вверенное ей создание. По утрам, когда Элфи отправляется на рынок — здесь так трудно достать молоко! — Дунди тоже просыпается и непременно хочет идти с ней вместе. Все еще спят, а они вдвоем уже шагают по утренней росе. До обеда Элфи играет с Дунди в песке на пляже, после обеда она оберегает ее сон, норовя еще в воздухе поймать спускающихся по паутинке вниз зеленых гусениц. А когда Дунди просыпается, Элфи рассказывает ей сказку про фею Капельку. Дунди очень любит Капельку и готова слушать про нее хоть каждый день. Фею Капельку Элфи придумала сама. Примечательна фея только тем, что маленькая — с капельку. Такая маленькая, что спокойно может уместиться на цветке фиалки и та даже не шелохнется. Для ночлега фее Капельке подошла бы чашечка любого цветка, но она никогда не ночует, например, у фиалки, потому что та такая душистая! Опасно, потому что Капелька могла бы уснуть от аромата и долго-долго не просыпаться. Так же опасна для нее и роза. Цветок розы для Капельки — настоящий дворец, но в нем она проводит только день. На ночь же маленькая волшебница обычно улетает в поля или в дальний уголок сада, где растут полевые цветы с белыми лепестками и слабым ароматом. Капелька выберет себе один цветок, сядет в самую его середину, на мягкий желтый диванчик, а цветок тут же сомкнет над ее головкой свои белые лепестки, и Капелька может спокойно спать до утра, словно под белым шатром. А утром просыпается свеженькая.

— И идет на рынок за молоком! — весело добавляет Дунди.

Да, да, конечно! Утром Капелька отправляется со своим маленьким бидончиком на рынок за молоком. Дунди радостно хлопает в ладоши, а глаза ее радостно горят, видя перед собой фею Капельку с ее малюсеньким бидончиком для молока. Ну, а если уж крошечная фея ходит за молоком, то почему она не может варить обед? Из одного-единственного бобового зернышка Капелька может устроить целое пиршество.

А что еще умеет делать маленькая фея? Она умеет умываться, причесываться, и даже ромашку, если ее взлохматит ветер, она умеет причесать. Дунди радостно хохочет, бежит в конец сада и, найдя какую-нибудь растрепанную ромашку, тотчас же причесывает ее лепестки своими пухлыми пальчиками. Это она так играет в фею Капельку. Иногда они поют вдвоем с Элфи:

И, вернувшись с дачи, в Будапеште, Элфи долго еще по десяти раз на дню вспоминала Дунди. В тихой, прохладной парикмахерской, которая ей во сто раз милее дачи на Балатоне, она подходила к широким окнам, подолгу смотрела на чистый, ровный проспект, и на глазах у нее навертывались слезы. Как ей не хватало Дунди! Воробьиный гам на бульваре напоминал ей писк и кудахтанье кур на богларской даче. Но, как ни плохо было на даче, иногда ею овладевала вдруг тоска по тем дням: ведь там рядом с нею была Дунди! Ее милая сестренка! Мать и отца Белочке заменяют бабушка и дедушка. А кто заменит ей Дунди? И Элфи украдкой смахивала слезинки с глаз. Иногда после работы она забегала на улицу Мурани, чтобы взглянуть на Дунди. Водила ее гулять, раза два приводила с собой к бабушке. Но как-то раз вернулась с нею поздно и за это получила нагоняй от дяди Шандора:

— Зачем таскать ребенка по городу? Да еще доверили его такой растяпе! Чего доброго, еще беда случится — вон движение какое на улице! Ребенок не игрушка, чтобы им забавляться…

С этого дня дядя Шандор категорически запретил Элфи уводить Дунди из дому.

Ах, так? Вот, значит, какой вы, дядя Шандор? Или он ревнует Дунди к Элфи? Да, наверное, заметил, что Дунди и Элфи любят друг друга. Вот он и злится, желая показать, что Дунди — его дочь. Аги же — настоящая папина дочка! — сразу же вызвалась быть доносчицей. Теперь стоило Элфи только появиться в доме на улице Мурани, как она глаз не спуская стерегла, чтобы Элфи, чего доброго, не выкрала Дунди. Ходила вокруг, ни на минуту не оставляя их одних, хотя в другое время сама гнала свою младшую сестренку от себя, если та хотела поиграть с нею. Ну, а быть под этим неусыпным надзором Аги — Элфи лучше и не приходить вовсе! В ее присутствии Элфи не может ни сказок рассказывать, ни играть с Дунди. Элфи злилась на Аги, и они волком смотрели друг на друга. Один раз Элфи отшлепала Аги, потому что та надерзила ей: «Ты только глупостям учишь Дунди! И вообще, она тебе не настоящая сестра!»

Аги завопила и помчалась к отцу жаловаться, что Элфи побила ее. Дядя Шандор прибежал и начал кричать на Элфи:

— Это тебе, милочка, не в танцевальной школе, среди твоих стиляг-кавалеров, и не в парикмахерской! Или ты будешь говорить со мной в приличном тоне, или вообще ноги твоей здесь не будет! Я собираюсь воспитать своих детей не уличными оборванцами, а культурными, благородными людьми.

Мамы, разумеется, как обычно, не было дома; после обеда у нее всегда дела в городе, закупки.

После этого случая Элфи не ходила, да и не могла пойти к Дунди, даже если бы сердце разорвалось от тоски по ней.

В Богларе дядя Шандор, разумеется, смеялся, когда Дунди пела про «африканских газелей», подхватывал крошку на руки и умиленно целовал. А здесь все вдруг стало плохо: и песня, и то, что Элфи работает парикмахером, которым дают чаевые и которые поэтому наипоследние люди на свете, и что Элфи — глупая и дерзкая, а дядя Шандор хочет воспитать из своих детей «благородных людей». В том числе и из Дунди. «Когда нужно было работать, нянчить детей, и я была хороша, — думала Элфи. — Таково-то его „благородство“! Такова-то его хваленая „культурность“! Зато его доченька Аги „культурная“, потому что она знает слово „романтично“ и пишет стихи о лунном свете. А сама от зависти такая же желтая, как лунный свет! Или, может, потому Аги „культурная“, что задирает нос и не может слова доброго сказать своей младшей сестренке Дунди, а все только: „Убирайся отсюда, оставь меня в покое“. Если такая ваша „культура“, то уж лучше быть „стилягой“. Назло вам! Еще ярче накрашусь и выпляшу все свое горе в этой проклятой школе танцев, со „стилягами-кавалерами“!»

Два дня спустя после инцидента с дядей Шандором Элфи совершила страшное кощунство: она явилась домой с выкрашенными в черный цвет волосами. Высоко подняв голову, она проследовала от ворот к своим дверям, и каждый шаг, сделанный по желтому двору, болью отдавался в ее сердце. Такую решимость может породить только страх, наполнивший в эти минуты ее худенькое тельце с головы до кончиков пальцев. Что ее ждет, она знала наперед: ужас и неукротимый гнев бабушки, затрещина. И все действительно разыгралось так, как предвидела Элфи: она получила затрещину, а бабушкину ругань можно было слышать на всех этажах дома. Жильцы испуганно повыскакивали на балконы, чтобы узнать, что такое стряслось опять у стариков Варади. А бабушка всему дому, всем двумстам жильцам, поведала, что внучка ее — «последняя, бездомная, пропащая девчонка»… Разве могла знать бабушка, почему Элфи так поступила? Бабушке ведь тоже было больно. Когда домой вернулся дед, она сидела и горько плакала. Теперь понадобится не меньше трех дней, прежде чем бабушка поймет: не все еще потеряно…

IV

На другой день дядя Антон усадил Элфи в кресло и без лишних слов собственноручно смыл с ее волос черную краску. Делая это, он все время строго отчитывал девушку и допытывался, в какой парикмахерской согласились совершить это кощунство.

— Руки обломать надо тому мастеру, — негодовал он, — который по прихоти желторотой девчонки совершил подобную мерзость! Разве не видел этот дурак, что перед ним просто взбалмошный цыпленок? Пришла бы ко мне такая пигалица красить волосы, я бы ей показал! К сожалению, есть еще и среди нас такие люди, которым на все на свете наплевать, лишь бы свои форинты получить!

После мытья дядя Антон покрасил Элфины волосы в золотистый цвет, близкий к тому, какими они были от природы. Другого выхода не было. Пока не отрастут волосы, придется девчонке походить в «химических блондинках». Разумеется, краска с течением времени сойдет, волосы будут двухцветными, но за это Элфи пусть пеняет на себя, раз у нее ума маловато.

— Будем надеяться, что волосы отрастут быстро, — ехидно заметил дядя Антон, — ведь они у тебя корнями в воду опущены.

Элфи, не говоря ни слова и в душе благодарная дяде Антону, терпеливо сидела и ждала, пока он исправит последствия этой величайшей глупости, которую она совершила во вред самой себе. Разумеется, только в душе: хотя дядя Тони почти все утро провозился с ее волосами, она и не подумала сказать спасибо. А ведь ему пришлось из-за нее отказать даже одной постоянной клиентке, владелице магазина тканей, которая изо всех мастеров одному только дяде Антону разрешает прикасаться к ее прическе. Что делать: мастер попросил даму извинить его и зайти на следующий день. А Элфи не только не поблагодарила его за доброе дело, а, наоборот, сделала вид, будто нимало не раскаивается в своем поступке и будто она, только подчиняясь силе, согласилась стать снова белокурой. Впрочем, дядя Антон и не ждал от Элфи благодарности, зная ее упрямый характер. Ни за какие сокровища не заставишь ее признаться в собственной ошибке!

Элфи взглянула в зеркало и испугалась еще сильнее, чем вчера, когда увидела себя черноволосой. Эти слишком уж белокурые, блестящие волосы были еще более чужды ей, чем черные. Элфи даже пощупала их, словно не была уверена в том, что голова — ее собственная. Однако испуга своего она и тут не выдала. Напротив, как всегда, когда сердце ее сжимал страх, она старалась держаться как можно развязнее.

— Что вы там ни говорите, дядя Тони, а черные волосы мне куда лучше!

— О да, конечно! С ними ты паяц! Или мартышка в очках! — коротко заметил дядя Антон и оставил Элфи одну любоваться собой.

Когда, окончив смену, Элфи отправилась домой, шаги ее по мере приближения к своей улице становились все тяжелее. Что-то скажет бабушка, увидев ее снова блондинкой? На это она, конечно, не рассчитывала! Хорошо, если бы бабушка сидела сейчас на скамейке с дворничихой и еще издалека заметила Элфи…

Но бабушки на улице не было, зато там были дворник и его супруга. Издали заметив Элфи, она засмеялась и стала делать какие-то странные знаки. Чего она смеется и размахивает руками? Сама, что ли, не красится, хотя и уродлива, как старый гриб?

— Что с тобой, золотко? — встретила дворничиха Элфи громким возгласом, прежде чем та успела с ней поздороваться. — Что ни день — в новом цвете? Ничего себе, хорошо начинаешь!

У ворот торчали без дела и еще несколько человек из дома Элфи: старик, очень похожий на своих двух мопсов, долговязая, тощая девица из общежития строителей, которая постоянно ходит в брюках и почти всегда числится на «больничном», и, наконец, дядя Журки, неряшливый, пожилой, но все еще крепкий мужчина, — один из жильцов госпожи Шюмеги, когда-то и сам барин, а в настоящее время продавец хлеба вразнос.

Смеялась не одна дворничиха — смеялись все, кто стоял у ворот. Значит, все они уже знали, что вчера у Элфи были черные волосы. Это, конечно, дворничиха насплетничала. А впрочем, чему тут удивляться, если вчера бабушка на весь дом об этом кричала! Дело принимало худший оборот, чем если бы Элфи вернулась домой, как вчера, черноволосой. Но какое им-то дело? Чего им надо от нее? Взрослые люди — неужели у них нет других дел и забот, кроме как следить, какого цвета нынче волосы у Эльвиры Варги?

— Завтра покрашусь в синий цвет или в рыжий, вроде вас! — сквозь зубы прошипела Элфи и проскочила в ворота.

Слезы душили ее, но их зеваки уже не могли видеть. Она бежала и только издали слышала, как дворничиха вдогонку ругала ее на чем свет стоит. Но все огорчение Элфи, весь ее гнев обратились против бабушки. Бабушка всему виной: она рассказала всему свету о ее позоре.

Элфи вбежала в кухню, оттуда — прямиком в комнату. Бабушка сидела за машинкой. Элфи бросилась на диван и зарыдала.

Вероятнее всего, что бабушка пожалела бы ее, вид плачущей девочки так перепугал ее, что она даже не заметила ее белокурых волос. А может быть, бабушка и на самом деле забыла, что еще утром Элфи была брюнеткой? Забыла бы, не заявись в квартиру в эту минуту к ним дворничиха. И, прежде чем бабушка успела вообще открыть рот, она затараторила:

— Ну, Мария, скажу я тебе (дворничиха была с бабушкой на «ты»): будь это моя дочь, я бы ее тут же на месте убила! Знаешь, что заявила мне эта драгоценная? Ну нет, за такие слова я бы ремней из ее шкуры нарезала! Знаю, ты порядочная, честная женщина, от тебя не могла она научиться таким мерзостям! Видывала я на своем веку разных людей и наслышалась всякой всячины — мне не надо рассказывать, какова нынешняя молодежь! — но попомни мое слово: добром эта девчонка не кончит!..

И пошла, и пошла болтать. Не было такой грязи, которую бы не вылила она на голову Элфи. Единственно, о чем она не удосужилась сказать, — это о той великой дерзости, смертном грехе, или, иначе говоря, об Элфиных словах: «Завтра же покрашу волосы в синий цвет или в рыжий, вроде вас». Конечно, говорить со старшими таким тоном стыдно, даже если Элфи поступила так в порыве гнева, но разве можно сравнить эти слова с той грязью, которой вот уже полчаса дворничиха поливала девочку? Разве оскорбила она хоть чем-нибудь честь дворничихи или, может быть, произнесла хоть одно из тысячи тех площадных бранных слов, которыми дворничиха осыпала несчастную? Спору нет, младшие должны уважать старших, но ведь кто начал первым? Кто начал издеваться и смеяться над Элфи еще до того, как она подошла к воротам? И, если молодым не положено огрызаться и грубить взрослым, означает ли это, что взрослым дозволено все? Если девочке еще не исполнилось пятнадцати — как, например, Элфи, — то выходит, ее может оскорблять всякий, кому не лень? Но ведь если дворничиха с ее очерствевшим за пятьдесят лет сердцем не может снести грубости какой-то желторотой девчонки, как можно ожидать от этой самой желторотой с ее еще чувствительным к обидам сердцем, что она сможет стерпеть столько отвратительных оскорблений?

И их не смогла стерпеть не только Элфи, а и бабушка. Даже ее старое сердце взбунтовалось. Сначала она слушала, изумленно уставившись на дворничиху через очки, в которых она обыкновенно шила. Она не понимала, что, собственно, случилось, да и не могла бы понять, так как дворничиха кричала и кричала, и говорила о чем угодно, только не о том, из-за чего она, собственно, прибежала сюда. Бабушка догадывалась: не без причины здесь дворничиха! Знает она: остра на язык ее внучка, любит огрызнуться. Но теперь уж некогда было выяснять обстоятельства. Дворничиха настолько надоела ей своей руганью, пересыпанной хвалебными восклицаниями в адрес бабушки — «Знаю я, Мария, ты честная женщина!» — что та в конце концов вышла из терпения и сама как заорет на незваную гостью:

— Ах ты, такая-сякая! Да как ты смеешь поносить мою внучку в моем же собственном доме, глупая рыжая твоя башка?

А поскольку бабушка тоже за словом в карман не полезет, то она мигом выставила дворничиху за дверь, та и опомниться не успела.

Балконы снова заполнились любопытными, злорадствующими, недовольными и возмущенными жильцами.

— Что это? — говорили они. — Вчера из-за черных, сегодня из-за белых волос! Н-да, хороша, видать, эта самая внучка Варади!

Но что делать: не только в пятнадцать лет может человек потерять голову, а и в шестьдесят пять! Бабушка потеряла ее. Вчера, когда слишком уж громко ссорилась с внучкой, а в особенности сегодня, когда навеки разругалась с дворничихой, про которую весь дом знал, что она злая на язык женщина, особа опасная.

Хотела заступиться за Элфи? Ничего себе защита! Выгнала дворничиху, чтоб та не ругалась в ее квартире? Ну, так она будет теперь делать это где только придется!

Ладно, теперь уж все равно ничем беде не поможешь. Тщетно пытался дедушка объяснить бабушке, что она сделала глупость: слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Видишь, что значит говорить не подумавши. Бабушка все равно не хотела признать., что совершила ошибку. Элфи — вот кто виновен во всем!

— Сорок лет живу в доме, — повторяла бабушка, — а еще ни с кем не ссорилась. За сорок лет двух дочерей вырастила, и ни с одной не было столько неприятностей, сколько с этим проклятым лягушонком, с этой пигалицей. Только стыд и позор приносит она нашей честной семье! Лучше бы не брала я ее к себе! И какая же я дура, взяла тебя на свою шею!! Когда я только от тебя избавлюсь!

Элфи ни разу еще не слышала таких горьких, оскорбительных слов от бабушки. И разве можно ответить на них как-нибудь иначе, чем:

— Лучше бы мне вообще не родиться! Кому я нужна? Удавили бы меня, когда мне всего два денечка было, раз я вам всем поперек дороги встала…

На другой день, в воскресенье, Элфи начала одеваться, собираясь в школу танцев. Однако бабушка посмотрела на нее таким взглядом, будто пронзить хотела:

— Ты куда это?

Элфи, стоя перед шкафом, как раз собиралась надеть платье, но, застигнутая врасплох бабушкиным вопросом, она замерла на миг, держа руки над головой вместе со своим переливающимся в два цвета платьем. Замерла, но ничего не ответила.

— А ну сотри с губ помаду, а не то я сотру, да только ты этому не обрадуешься! — снова заворчала бабушка. И это уже напоминало гул приближающейся бури. — И, если ты еще хоть раз заикнешься об этой мерзкой школе, берегись! Садись, никуда не пойдешь! Поняла? Возьми книгу или рукоделие! Я не хочу, чтобы из тебя неизвестно что получилось!

Элфи вздрогнула. Она еще не понимала, ушам своим не верила, что бабушка навсегда собирается запретить ей ходить на танцы!

— Но, бабушка!..

— Еще один звук, и я займусь тобою. Хватит с меня того, что весь дом перемывает нам косточки!

Элфи все еще не знала, одеваться ей или нет, и продолжала стоять перед шкафом в одной цветной комбинации. Руки, правда, опустила, но платье все еще было у нее в руках. В этот миг во дворе послышались бойкие шаги Бэби.

— Элфи, идешь?

— Идет! Вот я только скажу ей, куда! — закричала в окно бабушка. — Иди-ка себе с богом, оставь в покое Элфи! Поищи себе другую подружку.

— Вот тебе и фунт изюму! — удивилась Бэби и скривила рот. — Это что ж, и попрыгать тебя уж не пускают? В монашки, что ли, отдать собираются?

— Молчи-ка ты лучше!

— Ладно, ладно, — пожала плечами Бэби. — Не подумайте только, что я по ней плакать стану! — добавила она и пошла прочь.

Теперь уже и Элфи сдвинулась наконец с места, швырнула свое выходное платье в угол шифоньера, а вместо него натянула на себя пестрый халат и, не говоря ни слова, легла на тахту. Лицом к стене, бордовую подушку на голову. И вовремя, потому что в доме напротив уже загремела музыка: «Черные ресницы, черные глаза…»

Сейчас в школе все время играют самые что ни на есть допотопные шлягеры. Зато в школе теперь новый «ударник» — Фреди, который через бумажный рупор еще и слова ко всем танцевальным мелодиям напевает.

Некоторое время бабушка сидела за столом, положив перед собой карандаш и бумагу, и молча сверлила взором тоненькую Элфину спину. Бабушка подсчитывала, куда она могла истратить такую уйму денег вчера на рынке.

Но подолгу молчать бабушка не умела.

— Вот! Улеглась, вместо того, чтобы книжку взять да почитать или рукоделием заняться, как другие порядочные девушки! Так нет, ей в пятнадцать лет танцы подавай! Хвостом вертеть да подметки протирать! Встала бы да пошла билеты в кино купила!

— Ты же знаешь, что в воскресенье билетов не достать, — из-под подушки, словно из погреба, донесся Элфин голос.

— Тогда одевайся, пойдем к тете Йоле, — поднимаясь из-за стола, сказала бабушка.

— Не пойду, — глухо прозвучал ответ из-под подушки.

— Как это — не пойдешь? Я тебе покажу «не пойду»! Козел тебя забодай! Пойдем, посмотришь на свою двоюродную сестру. Она такая же барышня, как и ты, а ничего, сидит дома! И находит по воскресеньям развлечения без того, чтобы бегать на танцульки. А она ведь на целый год старше тебя!

На это замечание Элфи даже не ответила. Еще бы — Аника! Кузина… Примерная девица. С двумя длинными белокурыми косами и скромным взглядом! Но Элфи все равно не пойдет к ним. Зачем? Что она там забыла? Не нужна она там никому. Придешь и сиди, как немая, слушай, что другие говорят…

Бабушка надела чулки, туфли, черное с белыми разводами платье, дважды выложила и снова убрала в свою большую черную сумку все ее содержимое, свернула вчетверо свежевыглаженный носовой платок, а затем завернула в бумагу — не идти ж в гости к дочери и внучатам с пустыми руками! — несколько кусков слоеного пирога с творогом. Элфи она больше не стала приглашать с собой, а только сказала:

— Дедушка наверху, у дяди Журки. В карты играют. А ты смотри у меня, не вздумай и шагу сделать из дому! Я об этом все равно узнаю, запомни. И тогда все сполна получишь. К семи часам я вернусь. А может быть, и раньше, если Йолы не окажется дома. Вот и весь мой тебе наказ…

Бабушка вышла и заперла за собой на ключ кухонную дверь. Элфи отчетливо слышала, как повернулся ключ в замке. Некоторое время она продолжала лежать неподвижно, не имея сил даже для того, чтобы повернуться. Заперли! Как узницу. Окно, правда, открыто, но бабушка знает, что Элфи не посмеет вылезти через окно. Особенно теперь, когда весь дом и так следит за каждым ее шагом. У дедушки наверняка есть свой ключ. Вот, значит, до чего дошло! Запирать стали ее, как в темницу?

пел «ударник» Фреди в школе танцев.

Провались весь мир в преисподнюю! И все из-за этой дворничихи. Из-за ее длинного языка. Боится бабушка, как бы чего не сказали! Прежде она ходила танцевать, никто ничего не говорил! А теперь вдруг нельзя стало? Как бы дурное про внучку стариков Варади не сказали!

Элфи привстала на тахте и тряхнула своей лохматой головой: «Выходит, я всего-навсего внучка Варади? А кто же тогда Эльвира Варга? Неужели бабушка думает, что я всего лишь ее внучка и ничего больше?»

Вспомнив, что она — Варга, Элфи тут же подумала об отце, Режё Варга, дамском парикмахере. Если бы он только знал, какая участь постигла его дочь! Впрочем, откуда он может знать? Он и не вспоминает-то о ней! Отца Элфи не видела давно, в последний раз она была у него еще перед отъездом на Балатон в надежде получить хоть немножко на карманные расходы. Права бабушка — отец тоже хорош! Сегодня, наверное, опять поехал на ипподром. По воскресеньям он обычно или на скачки, или на футбол уезжает. Жена его тоже большая любительница скачек. Все куда-то пошли. У всех есть куда, есть с кем пойти, только ей, Элфи, некуда и не с кем! У нее и была-то одна-единственная Бэби, а теперь и ее больше нет!

Читай, говорит! Да разве есть такой, пусть самый интересный, роман на белом свете, чтобы его можно было читать в подобном настроении? Хотя, в общем-то, Элфи с удовольствием читает романы про любовь, и дома у них есть такие, потому что их любит бабушка и сама ходит за ними в библиотеку. Да разве может их сейчас читать Элфи, когда она считает, что совсем не стоило родиться на свет и что нет в мире более одинокого существа, чем она! Эх, пойти бы сейчас в кухню, открыть газ, улечься на пол — и отравиться! Как два года назад сделала в их доме одна старая дева, учительница музыки, потому что у нее не было больше учеников…

«Мишка, Мишка, где твоя улыбка», — заиграл оркестр, и вся школа хором запела. Представляете, что там сейчас творится? Прыгают, «словно горох в кастрюле». Это любимая поговорка Арпада Кёрменди. А Пишта Чик — тот так говорит: «Ребята, начинается танец восторженных телят!» Пишта Чик — лучший танцор, прямо-таки акробат. Арпад же предпочитает медленные танцы, объясняя это тем, что ему… хочется сохранить свою форму. Поэтому он предпочитает смотреть на дикие танцы со стороны…

Да, если бы Элфи отравилась сейчас газом, бабушка ой как пожалела бы о том, что принесла радости внучки в жертву сплетнице-дворничихе! Очень пожалела бы! Все забегали бы, начали бы звонить по телефону, но — увы! — напрасно. А на другой день в парикмахерской… Интересно, что сказали бы там? Дядя Тони пришел бы, конечно, тоже на похороны. А бедная бабушка, рыдая, причитала бы: «Разве этого я заслужила?» А мама, папа? Дядя Шандор, тот, наверное, и на кладбище не пришел бы. Ну и пусть! Что для него похороны какой-то парикмахерши! Дунди тоже не принесут: такая малютка все равно ничего не поймет и вскоре забудет, что была у нее когда-то сестренка, по имени Эльвира, которую она звала «Эфи». А мама? Стала бы она носить по ней траур в течение целого года? Папа, например, только черную муаровую ленточку прикрепил бы на лацкан пиджака…

Глаза Элфи стали мокрыми от слез, а за ними последовали и облегчающие душу рыдания. Лежа ничком на шелковой бордовой подушке, она выплакала как следует свое горе. Подумать только, в мыслях она уже побывала на собственных похоронах! А наплакавшись, устала и задремала. Но и во сне до ее сознания доходила мелодия песни «Девушка с Гаваев — первая любовь…».

Проснулась она от приглушенного хихиканья и шепота под окном.

— Заперли бедную девочку, — разобрала она голос Бэби.

Элфи поднялась и посмотрела на окно. Подойти к нему со вспухшими от слез глазами и всклоченной прической она не решилась. Окно занавешено тонкой, но все же непроницаемой для взглядов снаружи тюлевой шторой. Пока, разумеется, кто-нибудь не отодвинет ее в сторону. И Бэби отодвинула. Лицо смеющееся, в зубах сигарета.

— Ну, что же ты, мамочка? Не придешь? А где твоя старушенция?

За спиной Бэби, под окном, топтались еще две девушки — Ица и Ютка, и паренек — Арпад Кёрменди. Как видно, в школе перерыв, вот они и вышли на улицу. А тут кому-то пришло в голову пойти к Элфи, посмеяться над нею. Наверняка это затея Бэби — ведь только она знала, что бабушка не пустила на танцы Элфи.

Элфи стало уже зло разбирать на Бэби: и чего она ходит болтает? Поэтому она только пожала плечами и ничего не ответила на вопрос.

— Лезь через окно! — предложила Ица, толстенькая, конопатая, но все же миловидная девушка.

Вся ее миловидность — от белых, как сахар, зубов и веселых, всегда смеющихся глаз. Работает Ица в белошвейной мастерской.

Элфи, не зная, что и ответить на такое предложение, снова пожала плечами. Ясное дело, что она не станет вылезать через окно. Ей и не хочется. Чего это ради? Она же понимает: не потому они пришли сюда, что по ней, Элфи, соскучились или из великого к ней сострадания. Как бы не так! Они пришли не помогать, а чтобы «номер» какой-нибудь выкинуть, вот и уговаривают ее теперь вылезть через окно. В этот момент вмешался Арпад Кёрменди:

— Вы что, с ума спятили? Не слушайте их, Элфи!

Все ребята, в том числе и Арпад, говорили с Элфи на «вы», хотя была она самой молодой из девушек. И это «вы» скорее означало, что такую «желторотую», как она, они и не принимали всерьез. А обращайся с ней на «ты», она, чего доброго, обидится: подумает, что они ее еще ребенком считают.

— Вот тебе и на! — огрызнулась Бэби. — Ведь это ты первым начал допытываться, где Элфи, да что с ней. Тебе она нужна была больше всех!

Девушки захохотали и начали поддразнивать теперь уже его: уж не влюбился ли он в эту малютку? Арпад же пробормотал что-то и, оставив их одних, зашагал к воротам. Элфи не могла видеть из комнаты, но по удаляющимся голосам поняла, что девушки тоже пошли следом за Арпадом, продолжая подтрунивать над ним и совершенно позабыв про Элфи. Их ведь хлебом не корми, дай только посмеяться над кем-нибудь. Других развлечений они и не признают.

Вон как расхохотались, противные! Элфи теперь так разозлилась на девушек, что не согласилась бы пойти с ними, даже если бы бабушка сама распахнула перед нею двери. Из-за них у нее сразу пропало всякое желание идти на танцы. Пусть прыгают там одни, «как горох в кастрюле»! Не умрет, если разок не сходит.

Элфи встала с тахты, причесалась, умыла лицо холодной водой, затем включила радио. Передавали какой-то рассказ. Она совсем уже собралась выключить приемник и уже потянулась к ручке, но в это мгновение внимание ее задержалось на какой-то фразе. Элфи вслушалась в повествование. В рассказе говорилось об одном бедном человеке, который купил в подарок своему брату гипсового ангела и затем всю ночь не мог уснуть: думал, понравится ли подарок брату. Рассказ был очень грустный, и голос актрисы, читавшей его, тоже был печальным. Элфи, которая прежде всегда выключала радио, если передавали что-нибудь неинтересное, на этот раз захотела узнать, что же сталось с гипсовым ангелом и этим беднягой. Человек этот был учителем. Несчастье его, так же как вот и ее, Элфи, состояло в том, что его никто не любил. Брат учителя и его шурин — оба образованнее и умнее его и потому презирали беднягу. Он и раньше покупал им подарки, но они никогда им не нравились. Они, конечно, не говорили ему этого, но бедный учитель и сам замечал, что его подарки родственники не ставят ни в грош. Однажды он подарил серебряный портсигар, но после этого ни разу не видел, чтобы брат пользовался им. Наверное, у этого учителя были с его братом такие же отношения, как и у Элфи с дядей Шандором и его семьей. Ведь и Элфи тоже всегда плоха для них. Потому что она всего-навсего ученица в парикмахерской.

Элфи села, облокотилась о крышку стола и слушала рассказ. На столе в вазе стоял букет разноцветных гвоздик. Его принесла бабушке мама на прошлой неделе, потому что из всего своего долга бабушке мама пока что смогла вернуть всего лишь сто форинтов. Остальные деньги она пообещала вернуть в следующем месяце. А чтобы задобрить бабушку, она принесла ей в подарок цветы. Цветы тем и хороши, что они делают людей добрее. С тем, кто приходит к тебе с цветами, не ссорятся. Словно неприлично, стыдно в присутствии цветов говорить с людьми грубости.

Рассказ по радио грустно начался, а закончился и того грустнее. Бедный учитель узнал наконец-то, о чем он раньше только догадывался: что его никто не любит. Он вернулся в свою деревню и вскоре там умер: возвращаясь в одну из зимних ночей домой, он присел у дороги отдохнуть и замерз. А вероятнее всего — с горя, которое давило ему на сердце. Еще бы — когда человека никто не любит! Элфи даже всплакнула. Кому-кому, а ей-то, во всяком случае, понятно его состояние!

Когда рассказ дочитали до конца, диктор объявил, кто написал его — Дёже Костолани. Элфи никогда прежде не слышала про такого писателя. А может быть, учительница Лайошфи называла его? Нет, Элфи что-то не припоминает. Впрочем, других писателей она тоже не помнит, потому что в школе она не училась, а только дрожала от страха. И напрасно перечисляла учительница Лайошфи имена писателей, названия романов — для Элфи они оставались чем-то вроде «оснований, щелочей и кислот» по химии, которые она тоже не понимала и потому никогда не любила. Вот для Жоки Петц или Гизи Шом — совсем иное дело! Они читали настоящие, серьезные книги. Им хорошо. Вообще, всем хорошо, кто любит и разбирается в серьезных вещах: в книгах, стихах, операх или, например, в такой вот музыке, что передают сейчас по радио, которое Элфи все еще не выключала. Но она все же выключит радио: не любит Элфи серьезной музыки, потому что не понимает ее. Сказали, какая-то симфония. Для нее это слишком недосягаемо. Что поделаешь? Бабушка, например, любит только народную венгерскую музыку, а джаз для нее — просто шум и гам. Элфи же не понимает, что хорошего в симфониях. И так всё.

Достав из шифоньера свое выглаженное белье, Элфи открыла затем бабушкину шкатулку со швейными принадлежностями и начала пришивать, штопать, что продырявилось. А то бабушка и так все время ворчит на Элфи за то, что она не содержит в порядке свои вещи, чинит их всегда наспех, кое-как, когда пора одеваться. Вот и на рабочем халате не хватает двух пуговиц — всю неделю Элфи закалывала его булавками.

Хорошо, хоть есть чем заняться! На дворе тихо, и снова доносится музыка: «Эй, мамбо!» Но Элфи уже не хочется на танцы и сердце если и ноет, то совсем по другой причине. И не по одной — по многим причинам. Элфи теперь даже рада, что ее одну заперли в комнате. Ей нравится работать. Тихо, спокойно: вдернуть нитку в иголку и заботливо, стежок за стежком, зашить разорванное место. Нравится Элфи и думать, и мысли ее сейчас — как вот эта сверкающая иголка и белая нитка: зашивает не только белье, а и все ранки на ее сердце, все самые маленькие тайные трещинки. Потому-то и шьет она теперь аккуратно, терпеливо — не так, как обычно, когда бабушка постоянно ругает ее за торопливый, стянутый шов.

Элфи шила, а сама слушала, не идет ли бабушка. Заслышав ее шаги, надо быстренько уложить в шифоньер все шитье, убрать шкатулку. Чтобы бабушка не увидела! А то подумает еще, что Элфи по ее приказу шьет. Совсем нет! Элфи терпеть не может, когда бабушка начинает пилить ее: «Вот видишь, внучка, говорила я тебе, есть на свете занятия и помимо танцулек да кривлянья…»

Опустел дом, редко кто в воскресенье сидит дома. Даже дворник с дворничихой ушли, потому что все жильцы дома недавно вынесли решение: по воскресеньям после обеда можно обходиться и без лифта. Чтобы и дворникам дать возможность немножко подышать свежим воздухом.

Общежитие строителей тоже опустело. Даже та, в брюках, что всегда на «больничном листе», сегодня ушла куда-то: в воскресенье наверняка не придут проверять из больничной кассы. Тетя Стойка, комендант, тоже ушла. Даже детского смеха не слышно. Зато городские пляжи сегодня забиты до отказа, в кафе и кондитерских за столиками, вынесенными на тротуар, людей столько, что яблоку негде упасть. Толпы людей в городском парке, на ипподроме. На Дунае полным-полно гребцов. И только дома пустуют! Только в квартирах царят покой и тишина. И тут-то Эльвира Варга сделала важное для нее открытие: человек может и наедине с самим собой провести несколько часов. И ничего страшного в этом нет.

Но вот чьи-то шаги. Элфи прислушалась. Нет, это не бабушка. Кто-то в башмаках на железных подковках. И шаги мужские, тяжелые, но такие неуверенные, робкие, словно когда человек приходит в чужой дом, разыскивая кого-нибудь. Элфи подобралась к окну и украдкой выглянула наружу. Посредине двора стоял Арпад Кёрменди! Что он-то здесь забыл? Смотрит на Элфино окно, а ее за занавеской не видит. Арпад высокий, сильный парень, а лицо совсем детское: розовые щеки и длинные-предлинные ресницы.

Но вот он решился наконец, двинулся к окну. На цыпочках. Ой, как смешно смотреть! Башмаки с подковками так стучат по плиткам, что за версту слышно. Да и попробуй пройдись неслышно по двору с его восемьюдесятью килограммами веса!

Арпад достал из внутреннего кармана своего плаща продолговатый белый пакетик и положил его на подоконник. Теперь он и Элфи находились совсем рядом. Глаза девушки так и сверкали за занавеской. Видел он ее или нет? Может быть, да, а может быть, нет! Ведь, если стоять так близко, должно быть видно даже сквозь занавеску.

Подождав мгновение, он повернулся и так же на цыпочках пошел к воротам. Элфи даже дыхание затаила. Это было нелегко сделать, так как ей страшно хотелось рассмеяться. Какой же трусишка этот парень!

Арпад, скрывшись под аркой ворот, остановился там. Уж не собирается ли он вернуться? На некоторое время наступила тишина. Шагов не было слышно. Нет, пошел дальше. Элфи подождала, прислушалась. В школе играли вальс «Спасибо, но я занята, мой танец обещан другому». Элфи высунула руку из-за занавески, схватила пакет, развернула его. В нем лежали два ореховых пирожных. Элфи сразу же откусила от одного, затем, пожав плечами, съела и второе. Совсем свежие пирожные! И чего это Арпад надумал?

V

Элфи считает, что «Арпад» — ужасно некрасивое имя. Правда, люди не сами выбирают себе имена. Они получают их по воле родителей, еще совсем маленькими. И все-таки. Как ужасно, когда человека зовут Арпадом! Мало того, что ее окрестили Эльвирой, так нет — находится поклонник, у которого имя «Арпад». И никакого ласкательного имени, как, например, у нее: «Белочка». У мальчиков это не принято. Есть, правда, у них в школе танцев один парень — Пуби, что значит «Крошка». Длинноносый, с приплюснутой, как блин, головой, двадцать два года, а его все еще зовут Пуби. Разумеется, Элфи тоже не нравится, что такси здоровенный верзила отзывается на кличку Пуби. Впрочем, Элфи не любит и самого парня, потому что он во время танца всегда смотрит на девушек прищуренными глазами. Пишта Чик обычно так шутит над ним: «У тебя, Пуби, огромный успех у женщин — они тебе все как одна нравятся». Так что если сравнивать два таких имени, как «Пуби» и «Арпад», не говоря уж о личности, то уж пусть лучше будет Арпад. Самое первое впечатление у Элфи от Арпада было, что он не такой балбес, как все остальные.

Арпаду без малого восемнадцать лет, и работает он подручным в кондитерской-магазине на Большом бульварном кольце, где посетителей всегда так же много, как у Элфи в парикмахерской. И находится она неподалеку от их салона, почти возле самой площади Октогон. И, хотя в кондитерской совсем иные запахи, чем в парикмахерской, и пена взбитых сливок не то что мыльная пена, есть что-то общее в этих двух профессиях. В парикмахерскую люди приходят прихорашиваться, в кондитерскую — полакомиться, выпить чашечку кофе, с кем-то встретиться. Спросите: что ж тут общего? Ну, хотя бы то, что и без парикмахера и без кондитера человек на худой конец может обойтись. Оба заведения служат стремлению людей к известной роскоши: в одном продается красота, в другом — сладости. Как без красоты, так и без сладостей человек мог бы обойтись: помыть голову, испечь печенье можно и дома. Но парикмахерская и кондитерская придают жизни какой-то особый блеск, и потому люди с такой охотой посещают оба заведения: люди любят красивое и сладкое. Многие женщины скорее откажут себе в ужине, но сделают маникюр. И многие мужчины вместо ужина предпочтут выпить чашку кофе, если на то и другое сразу у них не хватает денег.

Но истинное сходство кроется все же не в этом, а в том, что и Элфи, и Арпад одинаково влюблены в свою профессию. Эта-то любовь и сблизила их.

Взять, к примеру, Бэби Нейлон. Она работает в галантерейном магазине. Но разве она когда-нибудь говорит о своей работе? Никогда! Очень нужно! Отработала положенные восемь часов и до следующего дня забыла, что этот магазин вообще существует. Она должна работать потому, что ей нужны деньги, нужны тряпки. Бэби частенько напоминает окружающим, что она — рабочий человек! Но ей совершенно безразлично, что продавать: нитки, хлопчатобумажные кофточки или пуговицы под перламутр.

А вот Арпад Кёрменди может даже во время танца объяснить Элфи, во сколько слоев нужно свертывать сдобное тесто, а затем дать ему подойти и снова свертывать, если хочешь, чтобы пончики из него получились воздушными, высокими, как та знаменитая падающая итальянская башня. Пойдут они вместе гулять — он останавливается возле каждой кондитерской и объясняет Элфи, почему недостаточно красивый цвет и блеск у миньонов, выставленных на той или иной витрине: потому что наспех, кое-как приготовили обливку. По рукам нужно бить за такую халтурную работу.

Элфи тоже рассказывает про свою работу, а Арпад внимательно слушает. «Есть у нас в салоне одна такая Магда — плаксивая, нервная особа. Так вот, она как-то раз забыла погасить газовую горелку. Приходит клиентка, учительница. Садится в кресло, к зеркалу. Волосы у нее очень длинные, и она ходит только мыть голову, а расчесывает волосы после сушки она уже сама. Газовое пламя при дневном свете совсем бесцветное и потому невидимое. Клиентка заплетает волосы в косу, а они у нее вдруг как вспыхнут. Хорошо, она не растерялась, схватила горящие волосы в горсть, погасила огонь. Но порядочный клок все же успел обгореть. Ну скажи, разве можно так поступать? Ведь так могли все волосы сгореть! А то, чего доброго, и сама клиентка могла пострадать! А все от небрежности, потому что у Магды одно только на уме: что ей опять сказала свекровь. Конечно, у всякого есть свои горести, свои заботы, но работу все же каждый должен исполнять, как положено! А если будешь постоянно ныть, пережевывать одно и то же, да еще в довершение всего работать кое-как, то этим и горю своему не поможешь, да и в конце концов из парикмахерской попросят. Вот и ходи тогда любуйся солнышком! А потеряет Магда работу — она вообще неприятностей от свекрови не оберется».

Да, так оно и всегда. И оба они, Арпад и Элфи, сходятся на том, что, может быть, все беды на свете — ну, разумеется, настоящие беды — оттого, что у людей не лежит сердце к их собственному труду. Если бы все работали как следует и в городе жили бы только порядочные, прилежные, честные люди, все было бы в мире по-другому!

У Арпада, как и у Элфи, и по воскресеньям случается кое-какая работа. Элфи моет дамам головы, делает завивку; Арпад печет торты или печенье по заказу жильцов из своего дома. Живет Арпад неподалеку от Элфи — на улице Акаций. Бывают воскресенья, когда он зарабатывает по двадцати форинтов, и по всему дому о нем идет добрая слава: какой он умелец. А это подороже всяких форинтов!

Но не только о работе говорят Элфи с Арпадом. Говорят они и о другом: о людях, например. Кто какой человек — почему он такой?

Элфи рассказала Арпаду про Луизу: какая она несчастная из-за того, что не может продолжать учиться музыке. Тут приходится призадуматься, что лучше: смириться с невозможным или как-то бороться за то, чтобы продолжать учебу? Как-то! Легко сказать! Все зависит от того, совсем невозможно ей учиться или нет. Арпад не знает Луизы, но все же почти целый час готов обсуждать, как ей следовало бы поступить. И не в Луизе дело, а в таком вопросе: хорошо ли быть честолюбивым? И честолюбива ли Луиза, или она просто больше жизни любит музыку?

У Арпада тоже есть свои честолюбивые планы. Он хотел бы поехать за границу, познакомиться с немецкой, итальянской, французской кондитерской промышленностью. Ведь если человек много видел, много знает, в том числе и работу других людей, он сможет и сам придумать что-нибудь новое. Если бы он, Арпад, пробыл год-два за границей, а затем вернулся бы на родину, авторитет его как мастера-кондитера сразу возрос бы, и он смог бы устроиться на работу в какой-нибудь первоклассный будапештский ресторан, в котором бывают многочисленные посетители.

Для Арпада заграница так же важна, как для Луизы — учение музыке. Но он не ноет. Послушаешь Арпада — и сразу начнешь верить: этот парень своего добьется. Для него нет невозможного. Легко ему не будет, это верно, но легким путем никогда ничего и не достигнешь. У матери Арпада есть двоюродный брат за границей. Когда-нибудь он съездит к нему. А пока в этом нет нужды. Пока есть еще много такого, чему он и дома должен и может научиться. Потом нужно отслужить действительную. Элфи больше всего нравилось в Арпаде, как далеко он планирует — на много лет вперед!

Но если все это нравилось Элфи, то уж совсем никак не пришлось по нраву бабушке. Потому что в один прекрасный день, в воскресенье после обеда, Арпад нежданно-негаданно заявился к ним в дом. Пришел, будто это было совершенно обычным делом! Это случилось через две недели после того, как он принес Элфи в подарок два пирожных. Вошел, поздоровался, представился бабушке и дедушке и сел. Еще трех часов не было. Только что посуду после обеда вымыли. Сел и сразу же принялся рассказывать о том, что с сентября в школе открываются новые курсы танцев, он собирается записаться и Элфи советует сделать то же самое. Правда, Элфи и так хорошо танцует, сама выучилась, но основательная учеба никогда не повредит. И учиться будет ей не трудно — не с азов начинать!

Бабушка так поразилась, что сначала просто не знала, что и сказать, и только бросала вопросительно-негодующие взгляды на Элфи: «Это еще что такое? Как сюда попал этот парень? Кто разрешил тебе приглашать его сюда?»

Но Элфи и сама не ожидала прихода Арпада: ни он не говорил, ни она не приглашала его к себе в гости. Ну, пришел и пришел. Что тут такого?

Арпад будто и не замечал ничего и не думал смущаться. Рассказал о своих планах: о том, что собирается поехать за границу.

— Вот как? — заметила бабушка. — А кто же ваш отец, разрешите полюбопытствовать?

— Портной, — ответил Арпад. — Дамский портной. Он тоже в свое время ездил за границу. Когда был еще подмастерьем.

Тут бабушка принялась расспрашивать Арпада про всякую всячину: есть ли у него братья, сестры?

— Да, — отвечал Арпад, — есть одна сестра, но она уже замужем.

— За кем?

— За инженером.

— А где она сама работает?

— Закройщицей на одной швейной фабрике.

— Сколько зарабатывает?

— Как когда!

— Какая квартира?

— У кого: у нас или у сестры? — переспросил Арпад.

Бабушку интересовали обе квартиры. Она с таким пристрастием собирала у Арпада его «анкетные данные», что у Элфи уши горели от стыда. Но Арпад и тут нимало не смутился и с готовностью отвечал на все вопросы. Кажется, он даже считал совершенно естественным, что бабушку все интересует, что она хочет все о нем знать! Словно ему по душе был этот допрос. Впрочем, он и сам бы рассказал все это, но так ему было еще легче.

А бабушка, чем больше расспрашивала, тем больше выражала недовольство и уже косо поглядывала на него. В полчетвертого Арпад сообщил, что ему пора на танцы, и пригласил с собой и Элфи. И бабушка отпустила ее — больше потому, что хотела поскорее избавиться от незваного гостя. Но зато, когда вечером в полседьмого Элфи возвратилась домой, ей пришлось выслушать немало обидных слов!

— Если этот парень еще раз посмеет сунуть сюда свой нос, я выставлю вас обоих — и тебя, и его! Поняла? Ишь, что надумала! Бессовестная! Смотри, чтоб сюда парни больше не ходили. Еще чего не хватало! расхвастался: за границу, вишь ты, собирается! Чего же тогда он здесь забыл? Хорош огурчик, скажу я тебе! Заявляется в чужой дом и болтает, болтает… Так вот, милая, сюда ты не будешь приваживать своих кавалеров. Успеешь еще с этим. Если бы я такое себе позволила, мне отец голову оторвал бы. Неужели с нынешней молодежью сладу нет? Или у вас и капельки ума не найдется?

Элфи в ответ только пожимала плечами, угрюмо молчала и изредка огрызалась. Подумаешь, очень нужно! Он ее совсем не интересует. Она не понимала бабушкиного гнева, хотя спорить с нею ей тоже не хотелось. И в самом деле, про Арпада можно сказать, что он болтлив и любит прихвастнуть. Но сказать, что он нахал?.. Значит, бабушка еще не видела действительно нахальных ребят! Что бы она сказала тогда о Пуби? И что плохого в том, что Арпад пришел к ним в дом? Или бабушка потому разозлилась, что Арпад откровенно сказал ей о своей мечте поехать за границу, иными словами — что он еще несколько лет не собирается жениться? Неужели бабушка думает, что Элфи выйдет замуж в пятнадцать или шестнадцать лет? Элфи еще не сошла с ума! Да еще за такого медведя! Элфи подозревала, что бабушка и сама не знает, за что она так ополчилась на Арпада…

Ни для кого не секрет, что у каждого человека свои понятия о том, что считать нахальством и невоспитанностью. Элфи это давно подметила. Дядя Шандор, например, закатил маме грандиознейший скандал из-за того, что мама была в халате, когда к ним однажды пришли гости. Он негодовал, кричал, что, мол, воспитанная, благородная дама не должна принимать гостей в халате. А вот тетя Мици, папина жена, та, наоборот, когда ждет прихода гостей, всегда переодевается в халат, потому что убеждена: именно так принято делать у аристократов.

Да и в школе было то же самое. Одна девочка могла безбоязненно рассказать своей маме, что ее поцеловал такой-то мальчик, а другой влетало за один только взгляд на кого-нибудь.

На первом уроке танцев, когда все обучающиеся ходили под музыку по кругу и преподаватель объяснял, как кавалер должен держать даму за талию, Элфи сказала Арпаду:

— К нам больше не ходи, бабушка на тебя взъелась.

— Почему вдруг? — удивился Арпад.

Элфи пожала плечами. Ну как ему объяснить?

— Твоя мама ничего не говорит, что ты со мной дружишь? — спросила она.

— Я не рассказываю об этом дома, — честно признался юноша.

— Вот видишь! — воскликнула Элфи.

Вот уже несколько дней, как они говорили друг другу «ты». Это вслед за тем, как Арпад однажды встретил Элфи после работы у ее парикмахерской и пригласил в свою кондитерскую выпить газировку с малиновым сиропом. Теперь они встречаются все чаще. Не разрешает бабушка, чтобы Арпад ходил к ним домой, ну и пусть! Плакать из-за этого они не станут. Вот они и гуляют по городу, едят мороженое, разговаривают, ходят в кино. И в школу танцев она просто пошла и записалась, а затем уже сообщила об этом бабушке. Деньги назад все равно теперь не вернут. Да и бабушка больше не думала всерьез, что сможет заставить девушку сидеть дома. Только на общешкольные балы по-прежнему отпускают ее неохотно. В среду вообще не пускает, потому что в среду танцы начинаются вечером. Но Элфи это мало огорчает. С сентября она снова начала учиться в школе — теперь уже в ремесленной. Так что у нее теперь сколько угодно поводов, если надо отлучиться из дому. Бабушка все равно не знает, когда есть и когда нет занятий, да и не интересуется она этим. Впрочем, бабушка сама виновата, если Элфи приходится ее обманывать. Кажется, словно бабушка сама хочет, чтобы Элфи скрывала от нее свои дела, а сама сознательно закрывает глаза на все ее уловки. Словно ей, бабушке, все равно, куда Элфи ходит, что делает, лишь бы она ничего не видела.

Все это только еще больше сближало Элфи и Арпада. С бабушкой она не могла говорить об Арпаде, зато с Арпадом — сколько угодно о бабушке и об остальных взрослых. Человеку всегда нужен хороший друг, с которым он может быть откровенен. Поэтому и любят люди бывать вместе. В том числе и Элфи с Арпадом. У Арпада очень спокойные родители, но всерьез со своим сыном они еще ни разу не говорили. Да и Элфины дедушка с бабушкой разве плохие люди? Конечно, хорошие! Только взрослые стесняются, что ли, говорить с детьми по душам. По-разному говорят они друг с другом, когда бывают наедине с собой и в присутствии детей. Что ж тут удивительного, если и дети поступают точно так же? И они иначе говорят, когда остаются одни, без взрослых. Вот, скажем, идут двое мальчиков лет по двенадцати по улице и беседуют друг с другом. Если их разговор случайно подслушает кто-либо из взрослых, он чаще всего в ужас придет, начнет возмущаться. Считается непочтительным, дерзким или, по крайней мере, неприличным, если ребенок при взрослых говорит то же самое, о чем он привык говорить с другими детьми. Даже у совсем маленьких, детсадовского возраста ребятишек и то есть свои тайны! Элфи знает это точно. Вот, например, Дунди, ее младшая сестричка. У Элфи она много раз спрашивала о таком, о чем у мамы никогда не решилась бы спросить.

Ну, Элфи и Арпад, разумеется, не дети, но и взрослыми их тоже не назовешь. Арпад только ростом совсем взрослый мужчина, а лицо, да и душа еще совершенно ребячьи. Как знать, может быть, из всех девушек в школе танцев он потому и выбрал Элфи, что она была самой молоденькой, с самой детской внешностью. И все же Элфи во многих отношениях даже более зрелый человек, чем Арпад. Хотя бы в том, что она не боится так взрослых, как он. Смелее отстаивает свою правоту, если убеждена в ней. Арпад никогда не осмелился бы так врать матери, водить ее за нос, как это делает Элфи со своей бабушкой. Элфи может, например, сказать бабушке, что идет в кино с Луизой, хотя на самом деле идет с Арпадом. Но Арпаду легко! Намного легче, чем ей: ребят не держат в такой строгости, как девушек, не допрашивают всякий раз с пристрастием. Арпад иногда даже боится за Элфи: что-то будет, если дознаются у нее дома, что она с ним дружит! Но Элфи только вскинет презрительно голову и бросит:

— Ну и пусть! Разве я что-нибудь плохое сделала? Смешно!

Арпад успокаивается и только удивляется храбрости Элфи. Выходит, она куда смелее его? Верно, конечно, что ничего дурного в их дружбе нет! Но что поделаешь с людьми, которые, как только увидят юношу и девушку вместе, сразу же начинают думать о плохом! И не только взрослые, а и молодежь! Встретили они как-то на улице Надмезё одного бывшего одноклассника Арпада, так тот состроил такую ироническую улыбочку, увидев их вдвоем, что Арпад покраснел, как вареный рак. Он-то уж знал, какие грязные мысли кроются за такой усмешкой! Не настолько он и сам наивен, чтобы не понимать. А между тем паренек этот учился в гимназии, должен быть более грамотным, культурным человеком, чем он, Арпад. С того дня Арпад знать больше не хотел этого парня.

Элфи более снисходительна к подобным вещам, чем Арпад. Повстречали они в другой раз на улице Гизи Шом и Жоку Петц. Девушки, еще издали заметив их, захихикали, а когда подошли поближе, перешли на другую сторону улицы и отвернулись. Элфи хорошо знает, что будут теперь говорить про нее эти гимназистки: у Элфи «ухажер» есть, и всякое такое! Или, может быть, подумали, что такая же история, как тогда у Жоки с ее любовными записками? Возможно, даже завидуют — ведь Арпад красивый, славный парень, не чета Палу Марику, вислоухому зубоскалу, который тогда писал Жоке свои записки. Наверняка от злости лопаются, почему это именно с Элфи, а не с ними дружит такой красивый парень, хотя Элфи глупая, некрасивая, волосы выкрасила.

И в самом деле, чему же обязана Элфи, что у нее такой порядочный, серьезный и верный ей товарищ? Она его не завлекала, не гонялась за ним. Даже и сейчас, говоря с ним, прибегает все больше к таким словечкам, которыми так изобилует язык всех ребят из Седьмого района Будапешта. А однажды Элфи так напрямик и спросила Арпада:

— Скажи, и что ты во мне такого нашел?

Нет, такой вопрос трудно назвать нежным любовным щебетанием. Но зато разговор напрямоту. Элфи как бы говорила: «Нет во мне ничего примечательного, таких, как я, на дюжину двенадцать».

Арпад не удивился вопросу и понял его вполне правильно. Ни на миг не подумал, что Элфи ждет от него какого-нибудь комплимента. Как бы не так! Еще высмеяла бы она его, чего доброго!

— Во-первых, — заговорил он, взвешивая каждое слово, — ты не воображала, во-вторых, не любишь зря языком болтать, в-третьих, с тобой можно потолковать.

Был уже вечер: четверть десятого. Они возвращались из кино, с сеанса в семь сорок пять. Шли по Бульварному кольцу. Сентябрьский теплый, пыльный вечер. Гудят, гремят автобусы, трамваи. Народу тьма! У каждого свое, каждый спешит по своим делам. Но все ищут взаимопонимания. Как вот и Элфи с Арпадом.

И все же сегодня все как-то по-другому получилось, не как обычно. Наверное, потому, что Элфи задала Арпаду этот самый вопрос насчет «что ты во мне нашел», и теперь они впервые заговорили о себе: что они думают, чего хотят друг от друга, иными словами — чем они, Элфи Варга и Арпад Кёрменди, отличаются от миллионов других девушек и юношей. Ведь о том, в чем они похожи на прочих, и говорить-то не стоит.

— Понимаешь, я знаю, что мне еще лет маловато, — объяснял Арпад. — Вот почему и бабушка твоя взъелась на меня. Она, наверное, думает: «Кто знает, что-то будет через пять или шесть лет?» Верно ведь, большой срок. Три года назад я еще школьником был, а ты — даже всего только год назад. Потому я и не говорю тебе: жди меня. Наперед человек ничего не может знать. Через три-четыре года ты можешь и еще кого-нибудь встретить…

— Ты тоже! — отрезала Элфи, которой было чуточку обидно, что Арпад говорит с ней как-то свысока. Хотя это было совсем не так!

— Ну чего ты горячишься? — сказал юноша. — Или тебе больше по душе, если я скажу тебе «жди»? Кто же может заглянуть в будущее? Ну видишь! Я уже говорил с моим отцом. Возможно, я этой весной поеду за границу и вернусь только к призыву в армию. Это значит, что через четыре года я — самостоятельный человек.

Элфи, ничего не отвечая, смотрела прямо перед собой и плелась рядом. Давно остался позади переулок, в который им нужно было бы свернуть, чтобы попасть к дому Элфи. Уже и проспект Ракоци пересекли они. Здесь, на проспекте Йожефа, движение заметно меньше. Конечно, давно бы пора и домой возвращаться, и так Элфи будет нагоняй, ну, да теперь уж все равно. То, о чем они сейчас говорят, важнее любого нагоняя.

— Я написал своим родственникам за границу, — продолжал Арпад, — но ответа еще не получил. Старик мой тоже не очень-то в восторге, что я хочу ехать именно сейчас. Говорит, что сначала мне следовало бы встать на ноги. Ведь я только сейчас начал немного зарабатывать. Говорит, что мне и паспорт заграничный могут не дать. Хотя теперь куда легче получить паспорт, если, конечно, похлопотать. Но я знаю, все это отговорки. Мать тоже охает: не езди, еще успеешь, что это тебе так приспичило?

Все это верно. Пока Арпад только говорил, что хочет ехать, они не возражали. А теперь, когда он на самом деле собирается отправиться в дорогу, появляются возражения, родители начинают крутить-вертеть.

А Элфи? Что может сказать на это она? Не горюй, мол, ну подумаешь — в худшем случае останешься дома поучиться? Нет, она скорее язык себе откусит, чем такое скажет. Хочет Арпад ехать — пусть едет! Да и прав он. Один раз человек живет. Один раз в жизни дается ему молодость. А уж как женится, остепенится, станет на якорь — никуда ему больше не ездить! Разве если только, упаси господи, на войну заберут! И пусть он ради нее не отказывается от своих заветных желаний, чтобы потом не упрекал всю жизнь. Если и есть в Элфи что хорошего — это ее гордость, самолюбие. Не надо ей ничьих жертв! Ведь Арпад и так поездку свою ради нее перенес: прежде он собирался ехать после действительной службы, а теперь — до нее! Чтобы, значит, срок ее ожидания сократить.

— Обо мне ты не пекись. Не сможешь сейчас, поедешь потом. Девушку себе найдешь, не бойся, — заявила Элфи.

«Так-то лучше!» — думала она.

Они дошли уже до самой площади Борарош, поднялись на мост через Дунай и, опершись о перила, стали смотреть на воду, на фонари, на небо. Вода была темно-серая, как сталь; фонари горели каким-то влажным светом. Да, такого города, как Будапешт, нет нигде больше на свете! Других городов, они, правда, еще и не видели, но все равно знают, что их город — самый красивый, потому что он — их город. Арпад так и сказал: куда бы ни забросила его судьба, он не боится застрять на чужбине. В любом случае вернется на родину, здесь хочет жить.

И еще о многом другом говорили они в этот вечер. Будто прощались. Не друг с другом, не с Будапештом, поскольку Арпад, как видно, не скоро еще поедет, — с детством своим прощались они. Таких забот, как у них теперь, дети не знают. В детстве только мечтаешь, но мало заботишься о том, какие из твоих грез осуществятся. А они вдвоем стояли в этот час лицом к лицу с настоящими заботами взрослых людей. И это — словно великая честь. Тут уж и у Элфи развязался язык:

— Глупо желать себе что-то такое, чему еще не пришла пора. К примеру, моя мама! Она и сейчас словно девочка. А была молоденькой, страх как хотела выйти замуж, иметь детей. Ну, а теперь? Наверное, и в сорок лет хотела бы снова стать маленькой девочкой!

Арпад нахмурил лоб;

— Моя сестра со своим мужем тоже все время не ладят. Потому что муж у нее до сих пор как мальчишка. Ребенок заплачет, а он — ругаться на чем свет стоит!

В этот вечер на улицах Будапешта не было, наверное, пары моложе их: одной пятнадцать, другому — восемнадцать лет. И все же рассуждали они о том, что с женитьбой человек не должен торопиться, нужно подождать, пока ума прибавится. Жизнь длинна — к чему очень-то спешить?

Элфи упомянула о Бэби Нейлон. Мол, вот даже у этой легкомысленной девушки хватает рассудка не торопиться. Не хочет поскользнуться, как в свое время мать ее.

Арпад снова нахмурился, теперь гораздо строже, чем в прошлый раз. Заворчал, что Бэби, дескать, неудачный пример. Каждый вечер она околачивается с ребятами в подъезде. С Пуби она гуляет, с этим длинноносым.

Элфи вступилась было за Бэби:

— И совсем она не плохая!

Но Арпад только отмахнулся:

— Не будь наивной! Ты, видно, не знаешь еще жизни! И не ручайся за Бэби, просчитаешься.

Элфи рассерженно дернула плечом. Она поняла, что имеет в виду Арпад, хотя ей совсем и не хотелось его понимать, но все равно продолжала защищать Бэби, сама не зная почему.

— Из-за того только, — спорила она, — что девушка остра на язык и одевается модно нельзя ее считать плохой. Так могут говорить только ограниченные люди, из тех, что дальше своего носа не видят.

Говоря так, Элфи даже притопнула от возмущения. От Арпада она, во всяком случае, не ожидала, что именно он станет плохо отзываться о Бэби. Кстати сказать, Бэби не раз откровенно признавалась Элфи, что «она это только „так просто“, парней дурачит. А больше ничего!»

Арпад загадочно улыбнулся:

— Глупа ты еще.

— Да?

— Не думай, Пуби не станет с ней «так просто» ходить.

— Тебе-то это откуда известно?

— Знаю я эту братию: люди разные попадаются среди них, — пожал плечами Арпад. — Есть даже такие, о которых по внешнему их виду и не скажешь и не подумаешь ничего такого.

— Вот видишь!

— Но все же, если молоденькая девушка красится и постоянно шатается с парнями, мало вероятности, что она хорошая!

Элфи эти слова будто ножом по сердцу резанули.

— Чего же ты тогда со мной дружишь? — возмутилась она. — Я, между прочим, тоже крашусь!

— Потому что ты обезьяна! — повторил Арпад, но теперь уже не сквозь смех, а совершенно серьезно. — Ты тоже можешь пойти пожать руку своей Бэби. И все!

— Знаешь что? Чихать я на тебя хотела! Ищи тогда себе такую, которая не красится.

— Найду еще, мне не к спеху…

И, круто повернувшись, Арпад зашагал в сторону площади Борарош. Элфи же стояла и смотрела ему вслед, ничего не понимая. Ведь они еще ни разу не ссорились с Арпадом — и вдруг так резко и так сильно. Из-за одного-единственного слова, из-за Бэби!

— Ну и ладно, видеть тебя не желаю! — крикнула Элфи вдогонку Арпаду, а самое душили слезы.

Она с такой силой вцепилась в перила моста, что ее пальцы побелели от напряжения. Уж не думает ли он, что она догонять его побежит? Как бы не так! И чего это он вдруг взбеленился? До сих пор ни одним словом не возражал против, того, что она красит губы и даже волосы, а теперь пожалуйста!

Элфи хотелось ногами топать он негодования и кричать вслед Арпаду все самые отборные грубости, какие мальчишки говорили друг другу у них в школе, дома и на дворе: «Дурак! Балбес!»

Только страх был сильнее ее негодования, и, прижавшись лицом к перилам, она жалобно заплакала.

А поздно-то как! Народу на улицах почти никого не видать. Вот только на трамвайной остановке стоят несколько человек. И трамваи-то в такую пору ходят Редко-редко. Каким страшным, опасным, угрожающим сделался вдруг город! Грозный, как трясина, Как лес…

— Элфи! — крикнул Арпад.

Оказывается, он тоже стоял на остановке. Интересно, кого он дожидался? Ее или трамвая? Ну нет, она не остановится. Ушел и пусть! Теперь она с ним в жизни ни за что не заговорит. И Элфи побежала еще быстрее. Казалось, сердце вот-вот из груди выскочит.

— Элфи! — еще раз крикнул Арпад.

«Если бы ты захотел, успел бы догнать», — думала девушка. Но Арпад тоже упрямый. «Чтоб он провалился! Оставил одну в полночь, на мосту! А теперь кричит! Небось не развалился бы, если бы пробежался за мной!»

Элфи бежала до самой остановки на углу улицы Мештер: пока хватило духу.

На ее счастье, в эту; минуту как раз подошел трамвай. Элфи кое-как вскарабкалась на заднюю площадку первого вагона — и что же видит? В вагоне у двери стоит все тот же ненавистный Арпад. И хотя бы слово ей! Уж не думает ли он, что Элфи первая заговорит с ним? Ну и пусть ждет!

Элфи не пошла в вагон. Нарочно, хотя там было много свободных мест. Она стеснялась показаться пассажирам с таким заплаканным лицом, да еще запыхавшись. Тут, на площадке, все-таки поменьше людей. И девушка сделала вид, что не видит Арпада. Взяла билет, подала кондуктору пятьдесят филлеров и повернулась спиной к парню. А трамвай, громыхая колесами по рельсам, мчался вперед. Ночью трамваи носятся со скоростью поездов.

Часы на углу улицы Бароша показывали без пяти одиннадцать. «Вот это да! Не успеть мне домой до закрытия подъезда», — подумала Элфи и задрожала: будто ее мороз по коже хватил. Ей даже казалось, что если она сейчас же спрыгнет с трамвая, то на крыльях ужаса быстрее домчится домой.

На остановке у Национального театра садилось много народу, и трамвай стоял долго. Тем временем часовая стрелка миновала одиннадцать. Пройдет по крайней мере еще десять минут, пока Элфи доберется до дома. Спасения нет. Нет оправдания. Теперь всему конец.

Арпад должен был сойти с трамвая на улице Вешелени: оттуда ему ближе всего к дому. Но он вышел только на улице Маяковского. «Уж не меня ли собирается провожать? Рыцаря разыгрывает из себя, противный!» Элфи спрыгнула с трамвая, опередив Арпада, и сломя голову помчалась по направлению к дому. Не оглядывалась, но слышала, чувствовала, что следом за нею идет Арпад. Прежде он, правда, тоже провожал ее так в восемь, в полдевятого. Но тогда это было по обоюдному согласию, чтобы соседи по дому не увидели Элфи с «ухажером». А теперь чего он идет? «Нужен он мне! Только бы ворота каким-нибудь чудом остались открытыми до четверти двенадцатого…»

Улица пустынна, кое-где горят редкие, неприветливые фонари. Даже тысячу раз знакомые места кажутся теперь очень страшными: дома по обе стороны улицы тяжелые, темные, мрачные. Каждая тень и каждая полоска света вселяют страх. И все подъезды заперты, как злобно сжатые, безжалостные пасти. Все, в том числе и ее ворота.

Остановившись, Элфи видит, что в одной из темных ниш, под аркой, кто-то стоит. Девушка и парень. Целуются. Бэби и вислоухий Пуби. Вот нахалы!

— Приветик! — узнав Элфи, поздоровалась Бэби странным, вызывающим голосом и нажала кнопку звонка, белую и потому выделявшуюся на потемневшей от времени стене.

В этот миг Элфи одновременно с дребезжанием звонка отчетливо услышала, как где-то неподалеку прозвучали и замерли одинокие шаги Арпада. Наверное, возле «Химчистки» остановился! Заметил он Пуби и Бэби? Наверняка! Рад небось, что так все и есть, как говорил: Бэби целуется с Пуби.

— Привет, Арпад! — крикнула Бэби теперь совсем в полный голос. — Ты что же, мальчик, боишься поближе подойти? — И засмеялась, с явным превосходством посмотрев на Элфи: чего, мол, вы глаза-то мне замазываете, я и за полсотни шагов признала твоего Арпада. Не прикидывайся, Элфи, святой невинностью. Или хочешь сделать вид, что так поздно с работы возвращаешься? — Ей-ей, до полночи не разбудить нам эту старую каргу! — тоном единомышленника сказала Бэби и снова нажала кнопку звонка.

Элфи ничего не ответила. Может быть, все это только дурной сон? Пуби и Бэби хихикали, что-то говорили, но Элфи ничего не понимала из их слов. Под аркой все еще было темно. Парочка оттуда перебралась к телефонной будке, что стояла на тротуаре в трех шагах от ворот, и продолжала и там шептаться, хихикать. Но вот вдали снова зазвучали шаги Арпада. Они удалялись. Уходит? И не придет, может быть, теперь уж никогда больше! Да и зачем? Все кончено! И из-за этого она опоздала домой! Из-за этого на нее обрушится теперь весь срам, позор, все унижения! И все оттого, что Элфи пошла с Арпадом погулять после кино. А кончилось все тем, что поссорились они там, на мосту. Вот уж действительно стоило идти на такую прогулку! А теперь выйдет эта рыжая дворничиха. Рано или поздно — выйдет. Смерит презрительным взглядом с ног до головы. Пропустит ее в дом заодно с Бэби Нейлон, решив, что они где-то вместе ходили. А бабушка! Та теперь непременно расскажет о ней и маме и дяде Шандору. Одним словом, завтра вся улица будет знать, что Элфи Варга заявилась домой в полночь.

Ворота все еще в темноте. Придется снова звонить. Бэби хихикает за телефонной будкой. Теперь Элфи самой придется звонить, но нет — лучше она простоит до утра за воротами, но звонить не станет. Теперь ей уж все равно. Скандала так или иначе не миновать, так хоть, по крайней мере, с дворничихой не придется встречаться! Бабушка, может быть, так скорее простит, потому что и она боится больше всего на свете дворничихи с ее длинным язычищем. И вдруг спасительная мысль: «К отцу!» Вот куда она пойдет! Там ее примут, не обидят, отец не побьет, ему она может сказать что угодно.

И Элфи повернулась и побежала назад, в сторону Бульварного кольца.

— Ого-го! — слышала она противный голос Пуби за своей спиной. Что-то крикнула вдогонку и Бэби, и оба дружно засмеялись.

«Ну и пусть! Хотя…» В голове Элфи промелькнула мысль о том, что Бэби может выдать ее дворничихе и даже бабушке, что, убегая, Элфи делает себе еще хуже. Но остановиться она уже не могла и бежала, бежала до самой остановки на Бульварном кольце. Вот и люди наконец — какая-то милая супружеская пара: муж под хмельком и поддерживающая его рукой снисходительная супруга.

— Милостивый государь, — обращался муж ко всем, кто проходил мимо, — я немного пьян, но в этом нет ничего дурного. Женушка моя на меня не сердится…

Жена унимала его, но действительно не сердилась, а прохожие улыбались…

Подошел трамвай, все ожидавшие сели. Элфи пришлось брать ночной билет — по двойному тарифу; форинт сорок филлеров. После этого у нее осталось только шестьдесят филлеров — сдача, полученная с двух форинтов. Но теперь ей было все равно.

У Западного вокзала в трамвай с шумом и смехом ввалилась новая веселая компания. Девушка-кондуктор призвала одного из них, пожилого, очень пьяного человека, к порядку, тот обиделся и поднял еще больший шум. Вмешались другие пассажиры. Кондуктор пригрозила милицией, а на будайской стороне моста Маргит она все-таки ссадила пьяного. Элфи, забившись в уголок, дрожала в своем летнем платье и красной вязаной кофточке на ночном ветру, врывавшемся в вагон через раскрытое окно. Когда она сошла с трамвая на площади Москвы, она уже успела основательно продрогнуть С будайских гор тянул холодный ночной ветер, огромная площадь была пустынна, лишь изредка ее пересекала какая-нибудь шумная компания. В такой час только их и можно встретить на улице. Да вон еще женщина с продуктовой сумкой в руке — наверное, уборщица из какого-нибудь трактира или кафе.

Элфи пришлось порядком прождать, пока пришел пятьдесят шестой трамвай. Когда он наконец подошел и Элфи села, пассажиры и кондуктор пристально оглядели ее. И чего это такая молоденькая девочка разъезжает одна в столь позднее время? Во всех взглядах можно было прочесть один и тот же вопрос: «Где она могла бродить так поздно?»

«Ну и пусть гадают!» — подумала Элфи. Трамвай мчался здесь еще стремительнее, чем по бульвару. Останавливался только по требованию пассажиров. И все же ехать пришлось долго: отец жил далеко, за Пашаретским проспектом.

Самый большой страх овладел девушкой, когда она сошла с трамвая. Трамвай, громко зазвонив, проплыл мимо нее, словно большой, сверкающий огнями корабль мимо жертвы кораблекрушения в черном океане. Элфи проводила его взглядом — гремящий, звенящий, поблескивающий все уменьшающимися огоньками окон в черную, неприветливую ночь, пока трамвай совсем не скрылся за поворотом. А она осталась стоять одна на пустынной, словно вымершей, проклятой кем-то дороге, которую окаймляли шумящие ветвями деревья. Ни души! Хоть бы кто-нибудь… А появись этот «кто-нибудь», страх ее усилился бы. Прошло немало времени, прежде чем Элфи собралась с духом и решительно зашагала по маленькому переулку, ведущему в сторону Пашаретского проспекта. И ходьбы-то до него пять, самое большое десять минут. А бегом и того меньше. Но страх словно цепями сковал ей ноги, словно, прежде чем сделать шаг, ей нужно было разорвать путы ужаса. Вот где-то зарычала, а затем, сверкая огненными глазами, выехала на проспект автомашина. Завывая мотором, она медленно двинулась навстречу Элфи, освещая фарами поочередно стены всех домов, вероятно отыскивая нужный номер. На Элфи она тоже так сверкнула фарами, что девушка чуть не закричала от страха.

Полный ужасов путь. «Хоть бы скорее он кончился!» — думала Элфи, но, когда он кончился и она была уже у изгороди, окружавшей дом, где жил отец, в сердце ее родился новый страх: «Что же я теперь скажу? Что я наделала?»

Отец со своей второй женой живет в коммунальной квартире в двухэтажной вилле. У них там одна-единственная комната, да и та выходит окнами во двор. У калитки три кнопки с тремя незнакомыми фамилиями. Какую же из трех нажать? Еще никогда Элфи не случалось бывать здесь вечером, а тем более ночью. И вообще, ей еще никогда не доводилось быть на улице в такой поздний час. Не только одной, а и вместе со взрослыми. Что же теперь делать? Здесь, наверное, и дворника-то нет: у каждого жильца свой ключ от калитки. И свой звонок. Но у отца нет своего звонка, потому что он не ответственный съемщик. Что же делать? Кричать через забор? Никто и не услышит.

Элфи прислонилась к железной изгороди. Теперь ей было все равно: умереть или просто свалиться наземь от усталости и треволнений…

Вдруг неподалеку снова зарычала машина; вон она поворачивает из-за угла. Опять вспыхнули фары, и водитель начал искать нужный ему номер. Но на этот раз Элфи больше не испугалась яркого света, а даже обрадовалась ему. Машина медленно, со скоростью пешехода, приближалась. Что, если сюда? И в самом деле, автомобиль остановился перед этим домом, в трех шагах от Элфи, дыша теплом мотора на ее продрогшее тельце. Из машины вышел высокий мужчина и такая же высокая, элегантная и красивая дама в светлом коротком меховом палантине и шелковых чулках, засеребрившихся под лучами автомобильных фар. Мужчина расплатился с шофером. «Такси», — поняла Элфи и даже смогла разглядеть красные клеточки на дверце машины. Дама взглянула на Элфи — вероятно, удивленно, но в темноте, естественно, девочка не могла видеть выражения ее глаз. Такси отъехало, и мужчина достал из кармана ключ от калитки. Он тоже окинул девочку взглядом и тоже ничего не сказал. Как ни велико было удивление мужчины при виде молоденькой девушки, прижавшейся к забору их дома, он не окликнул ее, не спросил. Он просто открыл калитку, и они вошли во двор. Какое им, собственно, дело до чужих? Может быть, девочка ждет кого или… Очень нужно!

И тогда Элфи в совершенном отчаянии сама окликнула их:

— Пожалуйста…

Мужчина обернулся. Он уже почти притворил за собой калитку, оставалась еще только узенькая щелка.

— Да, что вам угодно?

— Я дочь Режё Варги… Он живет здесь, в этом доме. Я хотела бы пройти к нему.

Мужчина и его дама переглянулись, но не двинулись с места.

Наступило длительное молчание, наконец, дама сказала:

— Режё? Парикмахер?

— Да, — вся дрожа, торопливо выпалила Элфи. — Я живу не с ним. Но меня прогнала бабушка из дому и…

— Ну, войдите! — пожав плечами, сказал мужчина.

Элфи проскользнула во двор, и мужчина запер за ней калитку на ключ. Затем ей пришлось ждать на самой нижней ступеньке крыльца, пока мужчина откроет дверь, ведущую в дом.

— И давно вы здесь ждете? — снова заговорила дама. — Кстати, что же вы собирались делать, если бы не пришли мы?

В ее голосе были слышны нотки сочувствия, смешанные с подозрительностью.

— Я… вернулась бы, — ответила Элфи.

— Но ведь вы сказали, что бабушка прогнала вас? — заметил теперь уже мужчина — насмешливо и неприветливо. Словно его рассердило, что вот бывают же на свете такие нелепые, уму непостижимые случаи. Он, наверное, не поверил Элфи, но в то же время не знал, что и подумать: откуда и зачем появилась эта девочка здесь?

— Хороша бабушка, нечего сказать! — бросила дама. — Ну ладно, спокойной вам ночи!

Мужчина и его дама стали подниматься на второй этаж виллы. Элфи осталась внизу — отец ее занимал комнату на первом этаже. Вот снова кнопки к звонкам. Здесь у каждого жильца уже свой звонок, в том числе и у отца. Да только время за полночь и звонок такой резкий, что, кажется, весь дом на ноги поднимет. И снова до боли сжалось сердце Элфи. Нет, видно, без беды все равно дело не обойдется. С той поры, как Элфи осмелилась нарушить заведенный порядок, всякий ее шаг кончается несчастьем и неудачей. Наверное, так уж положено.

Продолжительная тишина. Позвонить еще раз Элфи не решалась. Между тем погас свет на лестнице в прихожей. Автоматический выключатель! Три минуты с момента, как его при входе нажали жильцы со второго этажа, уже прошли. А в темноте Элфи не решалась и пошевелиться: как бы не нажать по ошибке чужую кнопку! Соседа отца или даже хозяина. И выключателя не найдешь. Нет, это просто невыносимо! Другой такой неудачницы, как она, наверное, на целом свете не сыщешь! Все, все словно сговорились против нее! Элфи прижалась к двери и громко зарыдала. И тут-то ею овладела какая-то тупая злоба. Всей ладонью она вдруг нажала сразу на обе кнопки. И звонки взвыли, словно сирены пожарных машин или скорой помощи. Казалось, окна в доме вот-вот повылетят от их яростного звона.

Захлопали двери наверху. Послышались крики:

— Кто там?

Гулкие шаги. Но вот наконец-то и внизу вспыхивает свет, кто-то, шаркая ногами, подходит к двери и сонным голосом спрашивает:

— Кто там?

— Я, — сквозь рыдания отзывается Элфи,

— Кто это «я»?

Снова встревоженные голоса. Сразу несколько человек заполняют прихожую. Наверху кто-то тихо ругается.

— Папа, папа! — вскрикнула Элфи.

Дверь отцовской комнаты распахнулась, и Элфи не вошла, а почти что упала внутрь. Но за дверью стоял не отец, а всего только тетя Мици, папина жена, толстая, со всклокоченными белыми, как лен, волосами, перепуганная насмерть.

— Боже! Ты?

В прихожей собрались хозяин квартиры, другой его квартирант, шофер, и еще неизвестно кто, ведь живет здесь тьма народу — в каждой комнате по семье! Только папы не было среди них. Папы, который обнял бы ее, успокоил, прежде чем начать расспрашивать.

VI

«Меня прогнала бабушка», — сказала Элфи незнакомцам у калитки и повторила это же тете Мици.

Но ведь это же была ложь! Как могла она сказать такое?

Папе, будь он дома, она, вероятно, сразу сказала бы, что на самом деле привело ее сюда. А вообще, папа и не стал бы прямо с порога допытываться, как да почему она очутилась здесь. Если бы дверь открывал отец, он и сам бы догадался, что со страху девочка говорит неправду.

Папа увидел бы только, что с ней стряслась какая-то беда. Ведь без причины не прибежала бы она сюда в глухую полночь! А человека, очутившегося в беде, не годится, не дав ему перевести дух, спрашивать, как он в нее попал и кто тому причиной. Разве может девушка с таким взволнованным, измученным видом, в каком она предстала перед тетей Мици, о чем-то думать? Да она и в спокойном-то состоянии еще глупое дитя! А в таком и подавно…

Вот почему Элфи солгала, что ее якобы выгнала из дому бабушка!

Тетя Мици возмутилась, разгневалась, обозвала бабушку старой каргой и другими, еще худшими словами. Думаете, из-за того, что ей очень было жаль Элфи? Как бы не так! Тете Мици — и Элфи это сразу почувствовала — было жаль себя. Разбудили ее в глухую полночь, а ей завтра чуть свет на работу. Тетя Мици работает в кафе — варит и разливает кофе. Эту неделю она в утренней смене, и в полседьмого ей надо быть уже на рабочем месте.

— Что же мне теперь с тобой делать? — в отчаянии спрашивала она Элфи. — Ну скажи на милость, куда я тебя положу? Нет у нас для тебя свободного места. Одна-единственная комнатушка. А у меня, если не высплюсь, завтра целый день голова будет болеть!

Элфи не сказала ничего. Да и что она могла сказать? Забралась в старое, мягкое кресло, немножко согрелась. На кресле была набросана целая гора одежды — Элфи отодвинула одежду осторожно в сторонку и с ногами забралась в кресло. Комнату заполняло такое множество мебели, что и пройти нельзя. Но кровать была только одна. Остальная обстановка состояла из нескольких столиков, зеркала, горки и стула с гнутыми ножками.

Хотела было Элфи спросить, где отец, но не посмела. И вообще она молчала, только сонно моргала глазами, мало что понимая из того, что говорила ей тетя Мици. Тетя же охала, ахала и причитала — видно, нежданное появление падчерицы было для нее настоящим бедствием! Наверняка боялась, как бы девчонка не вздумала остаться у них насовсем. Ахая и охая, тетя приняла какой-то порошок от головной боли. А Элфи была так измучена, что видела все это словно сквозь какую-то густую пелену; будто она погружалась в зеленое, заросшее тиной озеро. И даже тетя Мици, — она видела только ее очертания, — казалось, не ходила по комнате, а плавала, время от времени хватаясь за голову. Когда она начинала вдруг кричать на Элфи, та вздрагивала, но все равно ничего не отвечала, потому что не могла уже больше ни думать, ни следить за словами мачехи. Будто ей сейчас было не пятнадцать, а всего пять лет и она затруднилась бы даже сказать, где болит..

Еще раз Элфи вздрогнула от прикосновения мягкого, теплого одеяла, наброшенного на нее, но не проснулась. Не проснулась она в своем кресле и тогда, когда домой вернулся отец. Тогда тетя Мици обо всем рассказала отцу, и они порешили, что утром тетя Мици поедет пораньше в город, забежит до работы к Элфиной бабушке и поговорит с ней о девочке. Поскольку тетя Мици работает там поблизости, в кафе на проспекте Ракоци. Утром, когда она уехала, Элфи еще спала, но уже не в кресле, а на постели, куда ее сонную перенес отец.

Тетя Мици вышла из дому в половине шестого и поехала прямо к Элфиной бабушке. Та сидела у окна с бледным, осунувшимся от бессонницы лицом. Всю ночь просидела она так, ни на минуту не смежив глаз, не раздеваясь: ждала Элфи. И чего она только не передумала со вчерашнего вечера, с девяти часов! Сначала она сердилась, ворчала: опять нет девчонки дома ко времени, опять где-то болтается. В десять часов бабушка уже места себе не находила. Дедушка пробовал уговорить ее, успокоить, но все напрасно. Время с десяти до одиннадцати тянулось страшно долго, томительно. Еще никогда не бывало, чтобы до закрытия ворот Элфи не возвращалась домой. Но, когда грохнули, захлопываясь, ворота и к себе в квартиру с ключом в руке проследовала дворничиха, бабушке в голову полезли всякие страшные мысли: Элфи попала под трамвай или еще с ней что-нибудь случилось. Дедушка посидел с нею вместе, попробовал успокаивать. Но что мог он сказать? Разве угадаешь, где может болтаться глухой ночью девчонка, которой еще нет полных пятнадцати лет? Что-то скажет теперь дворничиха, когда Элфи заявится домой?

Но, по совести говоря, бабушку уже мало трогало мнение дворничихи. Лишь бы только Элфи возвратилась поскорее домой! Бабушка пообещала себе, что влепит негоднице две затрещины, прежде чем та успеет пикнуть. Но и это еще необязательно… Скорее всего, она расплакалась бы, если бы Элфи в четверть двенадцатого, еще раз и два — пока не услышат — нажала кнопку звонка, пришла бы наконец… расплакалась бы от радости и облегчения. Но мы уже знаем, как все получилось. Около двенадцати ночи появилась Бэби Нейлон. Бабушка видела и слышала ее шаги, так как она не отходила теперь от окна и каждый скрип парадной двери заставлял взволнованно биться ее сердце.

Бэби горделиво простучала каблучками по двору и даже взглянула на бабушкино окно. Она видела в нем свет ночника и могла бы, конечно, сказать бабушке, что видела Элфи и что та не посмела позвонить и убежала, но Бэби, разумеется, не сделала этого и только усмехнулась про себя: «Зачем это я вдруг стану говорить? Это уж совсем будет походить на предательство! Чего доброго, Элфи еще ее потом ябедой назовет…»

Всю ночь напролет просидела бабушка у окна. Каждый час показался ей годом. Давно лег в постель и заснул дедушка. Бабушка и на него рассердилась: как может он спокойно спать в такой час? И, если Элфи смертельно устала, измучилась, прежде чем добралась до дома отца, — что тогда сказать о бабушке?! Она хоть и ни на миг не отошла от окна, но проделала за ночь путь куда дальше и труднее, чем Элфи! Всю ночь бродило ее сердце по страшным, пустынным дорогам страха, гнева и сомнений. Каждое следующее мгновение она проклинала Элфи или дрожала в страхе за нее. Словно взбиралась на горы — голые, крутые, бесконечные в своей череде, — чтобы тут же сорваться вниз с каждой из них. То мертвой, то жертвой злодеев видела она свою бедную девочку. Как боялась Элфи, едучи на трамвае сквозь незнакомую, полную опасностей ночь большого города! А тем более, когда она, одна-одинешенька, осталась стоять под шелестящими деревьями на проспекте Красной Армии! Но что был ее страх в сравнении с ужасом, охватившим бабушку! «Что с ней? — думала бабушка. — Где же она может быть?»

Дедушка проснулся в половине шестого. Он чувствовал себя немножко виноватым из-за того, что беззаботно проспал всю ночь. Чтобы скрыть свое смущение и хоть как-то успокоить жену, он ворчал, грозился шкуру спустить с Элфи, как только она попадется ему в руки. Ничего с ней не случилось! Однако он оделся, натянул на голову свою старую форменную фуражку и сказал, что поедет на улицу Мурани посмотреть — может быть, она там? Но бабушка только рукой махнула: там ее не может быть! Если бы Элфи осталась ночевать у матери, они непременно позвонили бы кому-нибудь из знакомых в доме, а те, в свою очередь, известили бы бабушку. Или просто мать и отчим отправили бы ее сюда.

Разумеется, и сам дедушка не верил всерьез, что Элфи у матери. Права бабушка: если бы она была там, их бы известили. Но он все же поехал: чтобы хоть что-то сделать, а не сидеть и молча глядеть, как страдает бабушка, чтобы не видеть ее измученного лица, ввалившихся глаз.

В седьмом часу утра во дворе появилась тетя Мици. В нерешительности она остановилась, так как бывала она здесь давно, много лет назад: как-то сумеречным вечером приносили они сюда рождественский подарок для девочки. Теперь она уж и не припомнит, в которой квартире живут дед и бабка падчерицы!.. И тетя Мици направилась к дверям дворницкой.

К счастью, в этот самый миг ее заметила бабушка. Сначала она не узнала ее, так как тоже видела тетю Мици всего один раз в жизни, но потом она все же поняла, что это не иначе как мачеха Элфи и что пришла она в такую рань сюда из-за девочки. Значит, Элфи у них! Бабушка вскочила, стремительно выбежала из комнаты и еще с порога закричала:

— Варга, Варга!

Только бы она не постучала к дворничихе! Чтобы не узнала эта рыжая того, чего еще не знает и чего знать-то ей не следует. Ведь, если Элфи найдется, тогда все в порядке и не бывать никаким сплетням!

Варга услышала оклик, повернулась на голос, вошла к бабушке на кухню. И все, все в этот миг могло обойтись хорошо! Но не успела бабушка, уставшая от беспокойства и ожидания раскрыть рот, как тетя Мици прямо с порога принялась ругаться:

— Здравствуйте! Хорошо же вы себя ведете, скажу я вам! Среди ночи вышвырнуть ребенка на улицу! У меня даже сердце от страха зашлось, когда она вчера в полночь ко мне заявилась…

Ну разве есть в мире что-либо опаснее лжи? Элфи еще спала сладким сном в комнате на Пашарете, зарывшись головой в подушку, свернутую вчетверо, а в это мгновение ложь, сказанная ею вчера, тяжелым камнем ударила бабушку в ее истерзанное сердце. После такой ночи, полной страданий и мук, у нее появляется эта почти чужая женщина, которая еще и куска хлеба не подала девочке, и бросает ей в лицо такое обвинение!

Будь хотя бы дедушка дома, он помирил бы их. Но дедушки не было, и вот пожалуйста — снова крик на весь дом! Бабушка, плача и ругаясь, снова призывает в свидетели бога и кричит, что, попади эта девчонка в ее руки, она ей покажет! Снова выбегают на балконы жильцы — послушать, что там опять происходит у Варади. Ну конечно! Опять эта девчонка! Давно всем в доме было ясно, что добром она не кончит. И вот уже всему дому известно, что вчера Элфи не ночевала дома и из-за этого весь скандал!

А кто вон та пожилая крашеная блондинка, с которой ругается бабушка? В доме, правда, ее никто не знал, но это никому и не нужно было знать. А бабушка и тетя Мици продолжали ругать друг дружку, хотя обе все еще не понимали, что, собственно говоря, произошло.

— Ноги ее здесь больше не будет! Видеть ее не хочу! — кричала бабушка.

Она могла бы простить все, в том числе и бессонную, в страхе за девчонку проведенную ночь, но никогда не простит лжи: что она якобы выгнала внучку из дому!

— Есть у нее отец, мать… Пусть они и воспитывают ее! А мою честную голову пусть она больше не позорит!

Допоздна спала в это утро Элфи. Проснулась только в десятом часу — одна во всей квартире. Оделась, убрала постель и отправилась к отцу в парикмахерскую. Там она попросила отца позвонить дяде Антону и сказать что-нибудь в ее оправдание: почему она опаздывает сегодня на работу. Отец позвонил и взял на себя вину: мол, забрал девочку с собой — покупать ей туфли. Элфи была счастлива. Отец же дал ей двадцать форинтов и еще отдельно денег на дорогу…

Красиво на Пашарете ранним осенним утром! Солнечные блики от мокрой листвы серебряными монетками падают на гладкий асфальт. Какой-то аккуратный старичок прогуливается, опираясь на палку. Огромный синий автобус — «пятерка» — с игривой легкостью заворачивает с площади Пашарет, словно желая показать, какой он резвый и моложавый, несмотря на свою громоздкость. На остановке автобус резко тормозит, как бы кланяясь Эльвире — ни дать ни взять, как Пишта Чик в школе танцев, когда собирается пригласить на танец девушку.

Прошла ночь, а с нею вместе и страх. Снова приветлив и весел мир. Пассажиров в автобусе мало. Элфи села на одиночное место слева у раскрытого окна, наслаждаясь свежим воздухом, красивым видом, звуками.

У Цепного моста, перед тем как пересесть на первый номер, она зашла в большое кафе съесть порцию мороженого. Теперь ей нечего было бояться, что она приедет пятью минутами позже: папа предупредил дядю Антона. Милый папа! Ни словом не обмолвился он о том, что произошло вчера! Что было, то прошло! Да ничего, собственно, и не произошло! Элфи помнила только о пережитом ею страхе и треволнениях. Но ведь такие страхи людям очень даже часто приходится переживать во сне!

Придя в парикмахерскую, Элфи снова очутилась в привычной для нее атмосфере веселья и беззаботности. Знакомая цыганка Юла поочередно обходила посетительниц, сидевших под сушильными колпаками, и предлагала им погадать на счастье.

— Откуда ты знаешь наперед, что предскажешь обязательно счастье? — подсмеивается над цыганкой тетя Ирен, маленькая, толстая маникюрша.

— А почему не предсказать им счастья, если они хорошо заплатят? — отвечала Юла.

— Правильно, дочка, — вступилась за цыганку пожилая стройная дама, которой Ирен полировала ногти. — Людям нужно говорить всегда только хорошее. Я сама так делаю.

— Вы тоже предсказываете судьбу? — спросила цыганка.

Все громко захохотали. Бедная же Юла никак не могла взять в толк, над чем это они смеются. И никто не стал ей объяснять, что пожилая стройная дама-ведущий врач одной большой больницы, рентгенолог, и что вот она-то действительно видит людей насквозь! Много такого доводится ей видеть с помощью своих загадочных лучей, о чем люди и не догадываются. Но говорит она пациентам только то, что им полезно и нужно, что может им помочь. А к чему говорить им о том, чего они все равно не смогут изменить?

Элфи всегда любила свою парикмахерскую, но никогда еще так, как сегодня. И если вчера все словно сговорилось против нее, то нынче совсем наоборот — все словно старались сделать ей только приятное: одна посетительница угостила ее шоколадными конфетами, Шани, подмастерье, поручил ей расчесать волосы одной своей клиентке. Это была цветущая красавица с розовым лицом и волосами цвета янтарного меда, которые словно искры сверкали под пальцами Элфи! О, Элфи очень любит красоту и от всего сердца поклоняется ей. Но никогда не завидует чужой красоте. Зачем? Ведь если человек способен радоваться красоте купающейся в Балатоне луны или цветку розы, то насколько больше радости может доставить ему созерцание красивого человеческого лица! Оно прекраснее самой красивой из роз! И, если роза доставляет радость, как можно смотреть и не радоваться свежести человеческого лица, радужному блеску человеческих глаз? Ведь человек человеку ближе, чем роза!

Как ни странно, но о бабушке Элфи за все утро так ни разу и не вспомнила! Словно забыла, что бабушка существует на свете. Мысль о ней промелькнула у Элфи только в три часа дня, когда девушка уже сняла свой рабочий халатик и причесалась, готовясь отправиться домой.

В том, что ей попадет, она не сомневалась. Но это не пугало ее, как мало пугает человека мороз, если он выходит на улицу зимой тепло одетым. А Элфи сегодня с самого утра с ног до головы укутывалась в радостное и вселяющее уверенность доброе чувство. И доброе чувство отлично согрело ей сердце. Теперь уже ни ругань, ни причитания бабушки не смогут остудить его!

О том, что бабушка волновалась и дрожала за нее, Элфи и не подумала. Ведь могла же бабушка догадаться: раз Элфи не вернулась домой, значит, она поехала к отцу или к матери! Настолько-то уж знает она свою внучку!

По дороге домой Элфи больше размышляла не о бабушке, а об Арпаде: почему сегодня он не пришел встретить ее у парикмахерской? Правда, так рано он никогда не приходит: в такую пору он еще работает. И вчера они встретились только в шесть часов. Теперь они вообще не увидятся до самой субботы. В школе, на танцах. И чем кончится все это, Элфи еще не знает. Одно совершенно точно: Элфи не станет мириться. Во всяком случае — первой. А если Арпад домой придет? «Посмотрим!» — думала Элфи. Только бы не завел снова разговора о Бэби, как тогда. Что у нее общего с Бэби? Нужна она ей, эта Бэби! И Элфи досадовала, что Арпад мог поссориться с ней из-за какой-то Бэби. А все потому, что он такой упрямый и настойчивый! Везде правоту свою доказать хочет! Да!

Элфи вошла в ворота. Уборщица выбирала бумагу из мусора — бумагой топили котел в домовой прачечной. Элфи поздоровалась, но уборщица только проворчала что-то себе под нос и как-то странно посмотрела на нее. Что это она так смотрит? На лестнице шумела Детвора, но, завидев Элфи, все ребята притихли, а второклассник Пети Добош с любопытством уставился на нее насмешливым взглядом, словно знал про нее что-то особенное. И никто из ребят не поздоровался! Элфи прошла во двор. Перед их дверью стояла дворничиха и разговаривала с одним жильцом с четвертого этажа. Элфи после прошлого скандала, встречаясь с дворничихой, всякий раз чувствует себя очень неловко. Если она здоровается — та не отвечает, не здоровается — та мерит ее взглядом с ног до головы. Как поступить сейчас? Элфи кивнула головой, но дворничиха, разумеется, не ответила на приветствие, а только усмехнулась, да еще с таким ехидством, что Элфи, уже и пройдя мимо, все еще чувствовала на своей спине ее колючую усмешку.

Элфи прошла на кухню. Хотя здесь никого не было, Элфи громко поздоровалась. Как ни готовилась Элфи, она тотчас же почувствовала, что ледяной ветер недружелюбия не только проникает сквозь ее одежду, но и забирается под кожу. Пока она шла сюда, уборщица, ребятишки и дворничиха своими взглядами словно сорвали с нее все ее защитные одежды, и теперь она, совершенно обезоруженная, стоит на пороге комнаты, дрожа под ледяным взглядом бабушки.

Бабушка сидела у стола, словно ожидала гостей. Только в этом случае садилась она к столу, в другое же время она сидела возле радио или за своей швейной машинкой. На столе стояла старая, потрепанная дорожная сумка, та самая, с которой Элфи минувшим летом ездила на Балатон, и большая светло-коричневая картонная коробка, перевязанная шпагатом. Поверх сумки и картонки лежало ее, Элфино, зимнее пальто с воротником из серой кошки.

Элфи остановилась в дверях и сразу все поняла. Больше всего ее кольнуло, что и зимнее пальто было тоже приготовлено… И бабушка, которая с землисто-серым лицом сидела, облокотясь на стол. Ничего не делала, только сидела! Уже одно это говорило о том, что спасения нет. Элфи еще никогда не видела бабушку сидящей без дела. Значит, бабушка ждала ее. Все приготовила к ее приходу и ждала…

Прошла минута молчания. Тогда заговорила бабушка. Усталым, хриплым, как старая патефонная пластинка, голосом:

— Нет у меня больше сил, внучка. Говорила я с твоей матерью. Для тебя нужны более крепкие, руки, чем мои. Так что теперь твоим воспитанием займется дядя Шандор. Он согласился. Сегодня вечером дедушка отвезет туда твои вещи. А пока иди ешь, обед в духовке.

— Бабушка! — зарыдала Элфи и бросилась к ней.

Но бабушка, выставив вперед руки, отстранила ее от себя.

— Думала я, опорой будешь ты нам под старость, — сказала бабушка. — Но вижу — не справиться мне с тобой. А чтобы ты бродяжкой сделалась, на это я не согласна. Такой ответственности на себя я не возьму…

Элфи отвернулась, стала смотреть в окно, и слезы мгновенно унялись, словно застыли на холодном ветру.

— Я защищала тебя, покрывала… — продолжала бабушка тихим, дрожащим, бессильным голосом.

Она не кричала, не бушевала, и это было страшнее всего. Именно по ее глухому голосу Элфи поняла, что все потеряно, что бабушка теперь уже и в самом деле — не так, как вчера ночью солгала, выдумала Элфи — прогоняет ее.

— Ты не можешь сказать, что я запрещала тебе развлекаться. Я даже не побоялась того, что злые языки в нашем доме осудят меня за это. Но, как говорится в поговорке: «Солгать — что украсть!» Я думала, ты не можешь лгать. А ты солгала! И тут уж я бессильна.

«А дедушка? А отец?» — хотелось закричать Элфи. Но она не закричала. Эти слова застыли в ней, как и вся она застыла до костей. Знала, что если бабушка не хочет ее больше видеть, то и дедушка тут уж не поможет. Отец? У него жена, тетя Мици. А той больше по сердцу ее кривоногие столики да тумбочки. Она ее к себе не возьмет! Вон и вчера как перепугалась, что Элфи один-единственный раз переночует у них! Отец может дать денег, сводить в кондитерскую и никогда ни о чем не спрашивает. Отец любит ее, как гостью, — на час, на два. Холод, повсюду холод! Как в игре, когда ребята спрячут что-нибудь, например платок, а ты ищи! И все вокруг кричат: «Холод, холод!» Куда бы ты ни пошла!

Другого пути нет: только к маме и ее мужу — дяде Шандору, Только они и примут тебя к себе…

А бабушка, словно угадав мысли Элфи, заговорила об этом же самом:

— Там тебе лучше всего будет. Там твои сестры и братья. Матери будешь помогать. Дядя Шандор хороший, строгий человек. У него уж ты не посмеешь плохо себя вести! А я — слишком я мягка для тебя. Двоих дочерей воспитала, но с ними двумя у меня не было такой маеты, как с тобой с одной. Стара я стала. А кроме того, в тебе другая кровь. Не хочу обижать твоего отца, но, видно, от него в тебе эта цыганская кровь. За любое дело с легкого конца берешься. Ну, иди ешь, пока еще все горячее.

— Хорошо, — неожиданно проговорила Элфи, повернулась и, как-то странно вытянувшись и высоко подняв голову, вышла на кухню.

Открыла духовку, с грохотом достала красную кастрюльку — маленькую, с длинными ручками, в которой бабушка всегда оставляла ее долю обеда. Сейчас в ней было жаркое с галушками из теста. Галушки — прямо в жарком! Ручки кастрюльки были горячими и жгли пальцы. «Ой!» — вскрикнула Элфи и выпустила из рук кастрюльку. К счастью, кастрюлька упала не на пол, а на откинутую дверцу духовки.

— Сколько раз тебе говорила: бери тряпкой! — донесся из комнаты бабушкин голос.

«Хоть бы все вдребезги разлетелось!» — подумала Элфи, но вслух ничего не сказала. Взяла тряпку, поставила кастрюльку на фаянсовую тарелку. «Так поем. Из кастрюли. Чтобы не пачкать лишней посуды!» — решила Элфи. Отрезала хлеба, села к столику, достала вилку. Первым же куском обожгла себе рот. Вилка, загремев, упала на чистые плитки кухонного пола, оставляя на нем маленькие красные пятна соуса.

Мгновение Элфи тупо смотрела прямо перед собой. Так бы и схватила она сейчас кастрюльку, швырнула бы и ее на пол, чтобы брызги во все стороны полетели от кусков мяса и полузасохших галушек!.. Но нет, нет! Она съест все, даже если ей насильно придется пихать еду в горло. Пусть бабушка не видит, как ей тяжело! Только так Элфи может отомстить ей…

«Ну и пусть! — думала она. — Пойду жить к маме! Даже с удовольствием. Там квартира и красивее и больше. Гости ходят. Прислуга есть, приходящая. На балконе целый день солнце. Теперь и я стану такой же барышней, как Аги. И еще там Дунди».

При мысли о Дунди Элфи перестала есть, положила вилку. Почему же она все-таки не рада, что идет жить «туда»? Ну как тут может разобраться кто-то другой, если она и сама не понимает? Любит Элфи свою маму? Да, очень. Любит Дунди? Несказанно! Ну, так в чем же дело? Только в дяде Шандоре?

«Неужели я такая дура? — сквозь слезы спрашивала она себя, пожимая плечами на манер Бэби Нейлон. — Умру, но сделаю вид, что мне все равно. Будто я даже рада, что бабушка отправляет меня от себя…»

Элфи доела жаркое и галушки, вымыла терелку, испачканную сажей, налила в кастрюльку воды. «Вечером вымою». Так у них с бабушкой принято. Кастрюлю все равно холодной водой не отмоешь.

Вернулась в комнату. Всего пять шагов, но она прошла их тяжелой солдатской поступью. Нарочно! Подошла к столу, открыла сумку. Чтобы хоть что-то делать! И по той же причине спросила:

— Мой альбом тоже, надеюсь, положили?

— Откуда мне знать, где он!

Элфи подошла к крышке швейной машины, пошарила в ней. В последний раз она видела его здесь. Крышка набита всяким хламом, тряпьем. Рядом с обрывком сантиметра валяется несколько картонок, в которых продаются пуговицы, тут — половинка старых ножниц, шкатулка для драгоценностей с бархатной подкладкой, оплаченные счета за электричество и газ, испорченная застежка-молния. Причем весь этот никому не нужный хлам переплетен старыми бумажками и шелковыми нитками пряжи. Никто его не собирал, он скапливался сам по себе. Все это когда-то имело свое назначение, представляло известную ценность. Здесь и альбом, обмотанный обрывками ниток и какой-то коричневой шерстяной пряжей, на которой через каждый сантиметр завязан узелок. Элфи разорвала нити, смахнула с альбома пыль, бросила его в сумку.

— А где дедушка? — спросила она.

— За бензином пошел для Деаков, — ответила бабушка. — Он нужен им для генеральной уборки. Да не так-то просто его достать — магазинов десять обойдешь прежде.

Обе замолчали.

Элфи стало грустно. С болью думала она о том, что дедушке вечно приходится трудиться на жильцов, его превратили в прислугу. Для чего это нужно?

Вдруг Элфи заговорила:

— Хорошо бы поехать на такси…

Бабушка бросила на нее недоуменный взгляд и усмехнулась:

— На такси? Ишь ты, какая знатная барышня…

— Для чего же тогда такси! — вызывающе продолжала Элфи. — Ведь у меня есть деньги, двадцать форинтов, которые дал отец, и те, что я получила сегодня утром. Остановка такси на углу улицы Маяковского.

— Мне все равно, хоть на голове ходи, — проворчала бабушка. — Транжирь деньги-то, транжирь!

Элфи выскочила из дому, добежала до самого угла и там остановилась. На стоянке не оказалось ни одной машины. И, пожалуй, к лучшему, ибо она уже начинала жалеть о случившемся. Весь дом увидел бы, что она переезжает на такси. Если отправиться вместе с дедушкой, будет не так заметно. Лучше всего вечером… Но почему? Что ей этот дом? Наплевать на них. Теперь она избавится от рыжей дворничихи, Гизи Шом, от всех, кто ее знает с малых лет. Нечего их бояться. А Бэби Нейлон испугалась, когда ее хотели выселить? Пусть болтают, сколько влезет…

— Такси! Такси! — закричала она тоненьким голоском вслед промчавшемуся мимо автомобилю и замахала рукой.

Но, увидев, что в машине сидят, опустила руку. С площади Ференца Листа свернула еще одна, но ее перехватил молодой человек, который стоял возле табачного киоска и курил — по его виду нельзя было догадаться, что он охотится за такси. Какие бывают невежи! Ну ничего, она подождет следующего. Лучше постоять здесь, чем молча сидеть в четырех стенах вместе с бабушкой.

Вдруг она увидела дедушку. Он шел со стороны церкви с кошелкой на руке. Чего только в ней не было: и порошок для мытья полов, и швабра, и мастика. В другой руке он нес литровую бутыль с бензином. Он шел не спеша, по-стариковски шаркая ногами, плечи поношенного черного пальто в известке — наверное, испачкал их в каком-нибудь хозяйственном магазине. Остановившись напротив, дедушка закричал Элфи:

— А ты что здесь делаешь?

Элфи лишь недовольно отмахнулась: ступай, мол, своей дорогой, не вмешивайся в мои дела. Не кричать же ей через улицу, что она ждет такси.

Но дедушка не пошел домой, а пересек улицу, хоть и нелегко ему было тащить свою ношу.

— Какую дурь опять ты вбила себе в голову? — спросил он.

— Ну, раз я дурочка, то мне ничего иного и прийти не может, — ответила Элфи.

— А ну, пойдем-ка…

— Не пойду. Я сейчас вернусь. Вы лучше, дедушка, вынесите к воротам мои вещи. Я сейчас подъеду за ними на такси.

Дедушка сокрушенно покачал головой и, отвернувшись, уставился куда-то вдаль. Вряд ли здесь можно увидеть даль. Всюду серые старые стены. Угловой дом еще не залечил раны сорок четвертого года. Ревя моторами, вереницей выстроились грузовики. Они подолгу сигналят, прежде чем свернут на улицу Маяковского, потому что здесь ходит троллейбус. Его резиновые шины до блеска отшлифовали асфальт. Толпится народ. Многие сейчас идут с работы. Витрина небольшой овощной лавки загораживает часть тротуара, выставив напоказ савойскую капусту и репчатый лук. Шум и пыль. В самом начале улицы, во дворе первого дома, стоят две подводы. С одной сгружают уголь, с другой — дрова. Их носят в подвал. Этот район — самый близкий, родной для Элфи. С ним связано все ее детство. И вот теперь она собирается переехать в другие края. Недалеко, всего лишь на улицу Мурани. И все-таки это длинный путь. Дедушка тоже думает об этом. Он внезапно поставил кошелку, сунул в руки Элфи бутылку с бензином и закурил.

— Ну, — сказал он, жадно затянувшись два раза кряду, — неужто ты в самом деле хочешь уйти? Кто тебя здесь обидел?

Элфи передернула плечами.

— Теперь ни за что не останусь, если бы… если бы мне даже подарили церковную колокольню.

— Эх ты, голова садовая! — сказал дедушка. И задумался, подыскивая нужные слова. Может, сказать, что она еще раскается в своем упрямстве? Или что бабушке будет жаль отпустить ее? Не поверит, все равно не поверит. Незачем тогда и говорить! Чтобы растопить лед, сковавший сердца, нужно найти волшебные, чудодейственные слова. А разве такие есть? Может, и есть где-нибудь. Всякие бывают слова. Колючие слова и нежные, исцеляющие. Бабушка обиделась на Элфи за бранное слово, за легкомысленный обман. Ну что ж, раз одно слово внесло разлад, то почему же какое-то другое слово не может примирить? Но дедушка не находит этого слова. Мало знать, что такое слово существует, надо его найти. Пожалуй, в мире нет столько травинок и букашек, сколько есть слов. И все они имеют свой особый смысл и значение, сияют всеми цветами радуги, в зависимости от того, кто, кому, когда и зачем их произносит. Дедушка и без того не в ладу с речью. Он потому и говорит так мало, что не доверяет словам. Очень уж много бед из-за них! И не только когда лгут, но и когда слово неосторожно сорвется с языка. Бывает, человек скажет что-нибудь со злости, рад бы потом вернуть, да не может. Гонор не позволяет: кабы люди не подумали, что он не хозяин слову. Человек становится рабом произнесенного слова, оно держит его в своей власти. А должно быть как раз наоборот.

— К нам ты можешь вернуться, когда захочешь, — сказал он наконец.

Поднял кошелку, собираясь идти домой, но Элфи взяла ее у него и понесла сама.

VII

Случилось так, что Элфи чуть было не вернулась к своим старикам в первый же вечер. Один лишь стыд удержал ее. А побороть его у нее не хватило сил.

Мать варила в кухне шоколадный и кофейный ликер, когда приехали Элфи и дедушка. Она не могла бросить поглощавшую все ее внимание работу. Поцеловав и погладив дочь, она велела найти место для вещей в большом шкафу в прихожей. Ведь здесь ей все знакомо, она знает, где что лежит, не к чужим пришла, нередко бывала здесь и раньше, и не день-два, а целыми неделями. Больше того — всегда убеждала и настраивала себя: это мой настоящий дом. Да, раньше! Тем более было странным, что именно теперь, когда она окончательно и навсегда переехала сюда, Элфи чувствовала нечто совершенно иное, будто она приехала в гости, и только в гости.

В прихожей стоял все тот же огромный двухъярусный шкаф с шестью дверками, с бесчисленным множеством всевозможных ящиков. Она уложила кое-какую обувь ребятишек, освободив достаточно места и для своих вещей. Но Аги стала ныть, требуя, чтобы ее туфли снова лежали в отдельном ящике. Мама рассердилась на Аги и дала ей подзатыльник.

— Так-то встречаешь свою сестру, а?

Аги захныкала и, бросив на сестру ненавидящий взгляд, ушла. Как-то раз она уже сказала Элфи: «Ты ведь вовсе не настоящая моя сестра!»

В прошлые годы, когда Элфи приезжала сюда на несколько дней, а то и на одну-две недели, она спала на тахте в большой средней комнате. В детской и без того стояли четыре кровати. С большим трудом удалось втиснуть туда стол и стул. Дети, когда готовили уроки, часто ссорились из-за места. Но на этот раз дядя Шандор распорядился поместить в детскую и Элфи. Каждый вечер из ванной будет вносить раскладушку, на день убирать. Правда, детская оказывалась сплошь уставленной кроватями, так что негде было ступить, но мальчикам это нравится. Они свободно разгуливают и прыгают с одной кровати на другую. Им ужасно весело! Как будто пол детской был сделан из кроватей.

Разумеется, Элфи нельзя спать в большой комнате. Там принимают гостей и они засиживаются до позднего вечера. К тому же на тахте дорогая обивка, она быстро протрется, если на ней постоянно спать. Временно еще куда ни шло, но постоянно! Нет! Дядя Шандор этого не позволит.

Третью комнату, с окнами на улицу, занимают родители. Есть еще одна комната, с окнами во двор. Там лаборатория дяди Шандора с образцами искусственных челюстей в стеклянном шкафу и приборами.

Неужели все это причинило столь невыносимую боль Элфи, что она сразу же, в первый же, в первый же вечер чуть было не сбежала обратно к старикам? Нет, нет. Все это сущие пустяки в сравнении с тем, что произошло после ужина.

Мама и дядя собирались в кино, на сеанс в восемь тридцать. Когда поужинали, было без четверти восемь. Элфи взялась убрать со стола, уложить детей, а затем помыть посуду. Мама ушла одеваться. Но лишь только Элфи вынесла в кухню посуду, вслед за ней вошел дядя Шандор и сказал:

— Присядь-ка, милая, я скажу тебе несколько слов. С посудой управишься после нашего ухода.

Элфи продолжала стоять у кухонного стола, держа в руках губку, так как собиралась вернуться в комнату, чтобы протереть нейлоновую скатерть.

— Садись! — снова приказал дядя Шандор, расхаживая взад и вперед по светло-серому кафельному полу кухни.

На этот раз Элфи повиновалась.

— Я не люблю много говорить, — начал дядя Шандор, — Не собираюсь читать тебе проповеди. Что было, то быльем поросло и должно быть забыто. Теперь все будет иначе. В парикмахерскую больше не ходи. Со временем мы подберем тебе какую-нибудь хорошую специальность. Может быть, станешь машинисткой или стенографисткой. Однако до шестнадцати лет тебя все равно никуда не примут. Шляться, слоняться по улицам я не позволю. Этому надо положить конец! Надеюсь, мы понимаем друг друга?

Как она могла это понять? Откуда? Элфи не верила своим ушам! Сначала до нее не дошло, какое над ней нависло несчастье. Машинистка или стенографистка? Но ведь она хочет стать парикмахером! Почему она не должна ходить в салон? Что же будет? Это невозможно! Она любит свою профессию. Для нее парикмахерская — единственная радость и спасение.

У нее хватило бы смелости возразить кому угодно, только не дяде Шандору, только не ему. Она даже не повела плечами. Казалось, будто все у нее — и плечи, и язык, и кончики пальцев на ногах — парализовано.

А дядя Шандор не взглянул на нее. Он еще несколько минут объяснял, доказывая, что парикмахерское дело — не специальность, что оно бесперспективно. Всю заботу о будущем Элфи он брал на себя. Не забыл и о чаевых: кто берет чаевые, того нельзя считать порядочным человеком. Который уже раз он говорит об этом! Мужчина-парикмахер еще куда ни шло, хотя парикмахеры, по его мнению, все со странностями. А для девушек это занятие вообще неподходящее. Девушку-парикмахера, подчеркнул он, никто не принимает всерьез. Он, дядя Шандор, спасет Элфи от этой позорной специальности, он сам займется ее судьбой. Элфи, разумеется, сейчас не понравятся его слова, но дядю Шандора это ничуть не беспокоит, он знает, что хорошо и что плохо.

Взглянув на свои часы, дядя Шандор открыл дверь в прихожую и громко сказал маме:

— Ну, что там у тебя, дорогая, хочешь опоздать? Мы опять не увидим хроники!

Уже в дверях он оглянулся на Элфи, как бы решая, сказать еще что-нибудь или нет, но, как видно, решив, что необходимости в этом нет, вышел.

— У тебя билеты? — спросила мама в прихожей. Потом заглянула в кухню: — Присматривай за детьми, доченька.

Они ушли. Элфи сидела недвижимо. В комнате кричали, стучали ногами дети. Если бы ее сейчас не было, как бы мама и дядя ушли в кино? Оставили бы детей одних? Или… именно потому и ушли, что она здесь? Но ведь они купили билеты заранее? Может быть, потому и купили, что еще утром знали, что она будет здесь? Неужели она нужна им лишь для этой цели?

Она сидела на стуле совершенно обессиленная, чувствуя, что надо идти вытереть со стола, а губка все еще у нее в руках. Да и дети все громче стучат и кричат. Бегают как ошалелые по всем комнатам. Что-то с грохотом упало на пол. Но Элфи продолжала сидеть недвижимо.

Открыв дверь, в кухню вошла, ковыляя на своих крошечных ножках, Дунди, всхлипывая и размазывая слезы по всему лицу. Прижавшись к Элфи, она пожаловалась, что ее толкнули мальчишки. Элфи прижала ее к себе.

— Не плачь, родненькая, малютка ты моя, — сказала она ей и вместе с тем самой себе, потому что и ее глаза наполнились слезами.

— Ты тоже не плачь, — пролепетала Дунди.

И Элфи снова прижала ее к себе, благодарная за то, что она — единственное существо на свете — заметила слезы на ее глазах.

Наконец она вошла в комнату, протерла скатерть. Дунди помогала ей сложить ее. Мальчишки подбежали к непокрытому столу, собираясь играть на нем в пуговицы. Ладно, разрешила Элфи, поиграйте. Аги в детской читала журнал для женщин — она читала журналы и газеты, предназначенные для взрослых. Услыхав, что Элфи разрешила детям играть в пуговицы, вышла и сказала:

— Как бы не так. Сейчас же ложитесь спать!

— Была охота! — запротестовали мальчики, продолжая играть.

Аги обвела всех злым взглядом. Ей, собственно говоря, хотелось лишь одного: поставить на место Элфи. Как смеет Элфи разрешать то, что запретил бы папа! И, поскольку с мальчиками ей не справиться, она подошла к Дунди и потащила ее:

— Сейчас же ступай спать!

Дунди замахала ручонками, протягивая их к Элфи, и заплакала. Элфи заступилась за нее:

— Отпусти девочку! Не приставай к ней, мне поручили, а не тебе!

— Я пойду спать с Элфи! Хочу с Элфи, а не с тобой! — вопила Дунди.

— Я тебе припомню это! — прошипела Аги и, показав язык, ушла в детскую.

Утром наябедничает! Ну и пусть! Мальчики будут на стороне Элфи. А Дунди, ни на шаг не отходя от Элфи, преспокойно мыла с ней посуду на кухне. Элфи позволила Дунди вытирать блюдца. Мама никогда бы не разрешила: а вдруг разобьет? Да и медленно очень к тому же. Но Элфи некуда торопиться. Она в этот вечер почувствовала, что именно кухня станет ее самым излюбленным, самым приятным местом, как у всякой Золушки. В большой комнате чудесная полированная мебель, ковры, картины, и тем не менее во всей квартире нет ничего лучше кухни. Тут большое светлое окно во двор, в которое заглядывает солнце. Белая краска на мебели кое-где уже облупилась, но это пустяки, зато ее не так оберегают.

В десять часов вечера мальчики улеглись спать. Дунди упросила Элфи положить ее на свою железную кровать. Аги даже в четверть одиннадцатого не захотела выключить свет над своей кроватью. Ее кровать стояла у окна, напротив стола, немного в стороне от других. Только у нее одной и была лампочка, как у самой старшей и самой умной. Элфи раз пять просила ее гасить свет, но та назло не выключала. Ну и пожалуйста! Это она в отместку за то, что Элфи позволила мальчикам играть в пуговицы!

Дунди уже уснула, мальчики тоже посапывали. Элфи перенесла Дунди в ее кроватку — она тоже хотела спать. Она устала, но не могла заснуть. Свет лампочки падал ей прямо в глаза.

— Влетит тебе от родителей, если они увидят, что у тебя горит лампочка, — тихо сказала она.

— Ты за меня не беспокойся, — огрызнулась Аги.

Вскоре Элфи услышала, как из рук уснувшей за чтением Аги выпала газета, и сама выключила свет. Пробило уже одиннадцать, а родители все не возвращались. Прошло еще немало времени, а они все не приходили. Теперь в комнате стало темно, лишь от уличного фонаря падал слабый свет. Он горел как раз против окна, на уровне второго этажа. Но Элфи не спала. Неужто дядя Шандор и в самом деле с завтрашнего утра запретит ходить в парикмахерскую и она ее никогда уже не увидит? Мама, наверное, и не догадывается, что собирается делать дядя Шандор. Конечно, не знает. Мама не такая! Она бы ни за что так не поступила, мама добрая. Только она может выручить ее, только она…

Долго еще не спала девочка, очень долго, но так и не слышала, как пришли родители. Все-таки сон в конце концов одолел ее. Утром в детскую вошла мама будить детей. Элфи проснулась с трудом, остальные уже прыгали, бегали по кроватям, когда она наконец поднялась. Глаза ее припухли, как в прошлом году, когда она еще просыпалась с мыслью о том, что надо идти в школу. Мама даже пожурила ее: «Большая девочка, а встает позже всех!» Мама сама умыла детей, дала им завтрак на кухне. Элфи тем временем убирала в комнате. Расстроенная, хмурая, она складывала свою постель, нетвердо стоя на ногах, будто еще не совсем проснулась. Пока дети не ушли в школу, поговорить с мамой не удавалось. Потом тоже не пришлось. Мама торопилась убрать среднюю комнату, побыстрее натереть паркет, а Элфи послала в лавку купить свежую булку, масла и сто граммов колбасы. Обязательно дюлайской. Если ее нет, лучше взять окорок, если и его нет, — буженину. Надо было идти вместе с Дунди, чтобы та не путалась под ногами, — мама очень спешила. Деньги у мамы в кошельке, он в сумке, взять можно десять форинтов, их должно хватить на все. Чем так взволнована мама? Почему она так спешит? Элфи знает! Дядя Шандор еще спит в крайней комнате, но к тому времени, когда он встанет, все должно быть в порядке. Он завтракает в средней комнате. Для завтрака нужна колбаса, окорок или буженина. Пока он не проснулся, маме надо привести в порядок ванную, подтереть пол — дети всегда нальют — и себя привести в порядок. Правда, неизвестно, когда он проснется: может, через час, а возможно, и через десять минут выйдет, потягиваясь и зевая, осматривать, словно король, владения свои.

Бедная мама! Кто видит ее после обеда в перчатках и светлом шелковом костюме, тому даже и в голову не придет, сколько ей приходится переживать, как она разрывается на части, обремененная множеством забот, так как дядя Шандор выдает ей деньги на каждый день по счету. И их во что бы то ни стало должно хватить на все.

Вот, например, эти десять форинтов. Как может Элфи купить на них масла, колбасы и булку? Масло шесть шестьдесят, колбаса шесть — это уже больше двенадцати. Или, может быть, масла взять только пятьдесят граммов? У Элфи были собственные деньги — хорошо, что не истратила их на такси! — она добавила из своих, сколько не хватило. Бедная мама! Вот почему она всегда занимала у бабушки.

Когда Элфи возвратилась домой, мама уже убирала лабораторию, комнату с окнами во двор. На лбу у нее выступили капельки пота, она очень спешила. Она поручила Элфи быстро закончить, а сама забежала на минутку в ванную, еще раз проверила, все ли в порядке, и побежала на кухню, чтобы поставить на плиту чайник. Без Элфи ей было бы еще труднее. Правда, они держат приходящую работницу, но она бывает лишь два раза в неделю. К тому же и у нее работы по горло: постирать, погладить на такую семью, вымыть окна, выбить ковры.

Элфи уже давным-давно пора быть в парикмахерской. Но ничего не поделаешь, если у мамы даже мысли не возникает о том, что Элфи может быть где-то в другом месте, а не здесь. Знает ли мама о решении дяди Шандора или нет, трудно решить, однако она считает вполне естественным, что Элфи ей помогает. Раньше, когда Элфи училась в школе, все происходило так же. Элфи, бывая у мамы, просто-напросто не посещала школу. Тогда ей было безразлично, о школе она не беспокоилась. Теперь другое дело… Но как и когда заговорить с ней об этом?

Мама накрыла стол к завтраку, но, по обыкновению, лишь на двоих: однако, взглянув на Элфи, смутилась немного и быстро проговорила:

— Принеси еще одну чашку и тарелку… Видишь, сколько хлопот, я забыла, что нас трое!

— Я лучше поем на кухне, — предложила Элфи, — вместе с Дунди!

— Что ты говоришь? — ужаснулась мама. — Ты не прислуга. Ты моя дочь. Моя золотая, добрая большая дочь… — И, внезапно заплакав, она поцеловала Элфи в обе щеки.

Дорогая, родненькая мама! Вот как раз сейчас и надо сказать, чтобы она отпустила меня в салон, потому что там мне хорошо…

В этот момент, весьма некстати, вошел дядя Шандор. На нем был полосатый халат.

— Доброе утро, — сказал он. — Что это у вас, семейная сцена? — и сразу прошел в ванную.

— Чай! — вспомнила мама и бросилась в кухню.

Вода уже кипела, лилась через край из большого алюминиевого чайника. Чая приходилось кипятить много, потому что дядя Шандор иногда выпивает сразу три чашки.

— Принеси ром из кладовой, — засуетилась мама.

Она волновалась, как актриса перед выходом на сцену.

Элфи принесла ром, вернее бутылку из-под рома, так как в ней чуть-чуть поблескивало на донышке, всего на один глоток. Новое волнение. Элфи тоже знает, что это грозит бедой. Мама торопливо достала из буфета небольшую рюмку и вылила в нее ром. Все-таки будет казаться больше, чем в такой большой бутылке.

Пока они завтракали, Элфи сидела в кухне и прислушивалась. Мама уже забыла о ней и не звала к столу. Бедняжка! Разве у нее мало других забот? Элфи слышала долетавшие из кухни насмешливые слова дяди Шандора:

— Мало денег на питание, говоришь? Значит, уже не хватает на стопку рому, которую твой муж должен получать каждое утро?.. Уж не для гостя ли какого бережешь, а?

Почему мама не сказала, что мало рому! Элфи принесла бы целых двести граммов. Наверное, забыла.

Дунди тоже была здесь, на кухне. Она разложила на холодильнике карты мальчиков и принялась играть с ними, приговаривая то, что слышала от мальчишек: «Давай крести! Не жалей!» При этом она смеялась. Карты были настоящие, в которые играют взрослые, грязные и потрескавшиеся от длительного употребления. Нескольких карт не хватает. И тем не менее Дунди любит их больше всяких других игр. Может быть, потому, что, если братья дома, они никогда не позволяют играть ей в них.

Из прихожей донесся звонок. Это помощник дяди Шандора, его коллега, рано полысевший, худощавый молодой человек. Здороваясь с Элфи, он сказал ей:

— Целую ручки.

Дядя Шандор выдал ему все необходимое для работы, затем и сам ушел. Элфи могла теперь поговорить с матерью. И она заговорила, но разговор с самого начала не клеился и закончился совершенно не так, как воображала себе Элфи.

Мама позвала ее в свою спальню, но и здесь говорила с ней шепотом:

— Доченька… мне нужно сейчас идти. Если дядя Шандор придет раньше меня домой, скажи ему, что я пошла за покупками и скоро вернусь.

В комнате еще не убрано, мама выложила постельное белье на подоконник. Серые с голубой полоской матрацы проветривались. На кресле валялся полосатый халат дяди Шандора, поясок с кисточкой свисал на ковер. Мама нервно поглядывает на этот халат, словно там какой-нибудь полосатый тигр. Она садится на диван, привлекает к себе Элфи и гладит ее волосы.

— Тебе я признаюсь, доченька… Я учусь петь у известного педагога, но дядя Шандор ничего не знает. Через месяц меня будут пробовать на радио. Может быть, выйдет. Я была там в прошлом году, но меня не взяли. Сама знаю, стара уже стала…

— Да что ты! — воскликнула Элфи с горячим участием.

— …Но есть такие, кто начинал и позже, — продолжает мама, и на глаза ее навернулись слезы. — Ты меня не выдашь, правда?

И она заулыбалась сквозь слезы и была так красива и мила, что Элфи не удержалась и расцеловала ее. О, она готова на любую жертву ради своей мамы! Все сделает для нее! Ведь мама тоже несчастна! Она тоже хочет стать независимой, сердце ее преисполнено тайных надежд и желаний! Они только что заключили союз против тирании дяди Шандора.

— Ты еще очень молода, доченька, перед тобой вся жизнь, — сказала мама. — Мое время уже на исходе! Мне тридцать один год и четверо детей. Вернее, пять, но ты не в счет, ты уже большая. Ты моя младшая подруга.

Они и в самом деле сидели, обнявшись на диване, как две подруги. Мама поведала ей все свои сердечные тайны.

— Знаешь, дядя Шандор хороший человек, но он не понимает меня. Он много работает, чтобы мы ни в чем не нуждались, но все должно быть так, как он хочет. Если я попаду на радио и стану певицей, то и тебя буду учить, — внезапно засияла она и еще сильнее обняла за плечи Элфи.

Да-да, она обрадовалась этой новой идее, как человек, нашедший клад.

К щекам Элфи прилила горячая волна. Какая добрая мама! Какая нежная! Мама хочет, чтобы и она стала певицей… Если этому и не суждено сбыться, все равно это так прекрасно! Человек не может жить без мечты! И сейчас, в первый момент, Элфи казалось все это только мечтой! Певица! Артистка! Как те, которые приходят в парикмахерскую. Все-таки заманчиво. Пусть это мало вероятно, спору нет, но зато и не невозможно. Ведь артистки тоже были когда-то пятнадцатилетними девочками! Никто не рождается актером! Такая мечта куда приятнее той, о которой говорил дядя Шандор: стенографистка и машинистка. К этому у нее нет никакого призвания, никакого интереса. Она никогда не променяла бы парикмахерскую на трескотню пишущей машинки и бесконечный ряд однообразных серых букв. Вот музыка, искусство — это совсем другое. Они во сто крат дороже для нее.

Она принялась помогать матери: быстро почистила туфли, подала шляпу, сумку — только бы не опоздала, вовремя прибыла на занятия. И пусть не боится, если дядя Шандор придет до ее возвращения: она, Элфи, сумеет выгородить мать, все уладит.

Никто никогда не узнает! Только тогда, когда, включив радио, услышат в один прекрасный вечер знакомый приятный и нежный женский голос: мама будет петь «Амадо мио…».

Одним словом, как бы там ни было, но Элфи пришлось остаться дома. Она отгоняла даже мысль о том, чтобы забежать в парикмахерскую и сказать дяде Тони, что больше не придет, не может прийти. Зачем? Он и сам заметит, что она не приходит! Невежливо и неблагодарно с ее стороны, это правда, но… разве она виновата? А если зайдет и скажет, может, еще хуже получится, неблагодарнее. Что она скажет? В двух словах не объяснить, почему так внезапно бросаешь горячо любимое дело. Если уж туда идти, надо все подробно объяснить. А каким должно быть это объяснение? Ругать дядю Шандора? Жаловаться? Это недостойно. Да и какое дело дяде Тони, что дядя Шандор и она не поладили друг с другом? Это семейное дело, а наговаривать на семью не подобает. Дяде Тони не понравилось бы, если бы она все выложила. Значит, надо отложить, а там время покажет. У дяди Тони и так забот хватает, зачем ему тратить время на какую-то взлохмаченную, накрашенную, непутевую ученицу! Он еще ее отцу позвонит, а отец, если ему вздумается, спросит у бабушки. В конце концов, какое ей дело? Она поступает так, как приказывают взрослые, — пусть они и отвечают. Что же касается отца, то, если бы его интересовала судьба дочери, он давно мог бы вмешаться. Взял бы ее к себе, а не отдал дяде Шандору.

Конечно, Элфи могла бы позвонить дяде Тони и по телефону. В квартире есть телефон. Но зачем звонить? Теперь она окончательно решила не делать этого: не по телефону же говорить о таких жизненно важных делах? «Алло, здравствуйте, дядя Тони, говорит Элфи Варга. Я хочу предупредить, что больше не приду, вы больше не ждите меня, потому что я сейчас у мамы, а муж мамы не позволяет, чтобы я работала в парикмахерской. По его мнению, эта специальность не обеспечивает будущего порядочной девушки…» Разве можно говорить такие вещи по телефону? Это было бы еще большей наглостью и нахальством, чем совсем ничего не сказать.

Убрав комнату, она играла с Дунди на балконе, после одиннадцати часов там всегда много солнца. Они раздели кукол и выстирали их платьица в крошечных игрушечных тазиках. Радость Дунди была беспредельна, когда она плескалась в мыльной воде. Затем протянули веревку через весь балкон и развешали платьица. Мама пришла домой в четверть первого, принесла три отбивных — на скорую руку зажарит их на обед дяде Шандору, остальным сварила картофельный суп и лапшу с маком.

Дядя Шандор очень требователен в еде, он любит только мясо. Но всей семье мама не в состоянии давать каждый день мясо. На это не хватит денег. Кроме того, мама учится петь, а деньги для учения приходится экономить тоже на питании. Элфи решила помогать маме тайком теми деньгами, которые время от времени получает от отца. Она будет чаще просить у него то на туфли, то на кино, а тратить не станет. Себе она может отказать кое в чем, главное теперь — помочь маме. Если мамина мечта сбудется и она добьется своего, станет певицей, тогда все обернется к лучшему. Певицы зарабатывают много денег, все они очень элегантны. Элфи видела их в парикмахерской. Если у мамы когда-нибудь будет много денег, она щедро вознаградит Элфи, ведь у нее золотое сердце. Словом, воображение Элфи рисовало ей воздушные замки.

Они с мамой потому нашли общий язык и так хорошо понимают друг друга, что обе считают нынешнюю свою жизнь чем-то временным, преходящим. Каждый день — лишь подготовка к знаменательному событию, к лучшей и более красивой жизни. Они с мамой, словно две невесты, ожидающие своих милых, которые где-то за тридевять земель. Сначала замуж выйдет мама за Жизнь с большой буквы, за Настоящее, потом придет очередь Элфи. Ожидание и приближение к чему-то большому уже сами по себе означают счастье. Так легче переносить тяготы и повседневную суету. Ведь это же не будет продолжаться вечно, настанет и конец. Будет еще и удача! У них есть надежда, их святая святых, путевка в будущее.

Мама не нашла в себе смелости возразить дяде Шандору, требовавшему, чтобы Элфи перестала ходить в парикмахерскую и забыла о такой профессии. Мама ни в чем не перечит дяде Шандору. Но, как только представится возможность, окажет помощь и обласкает Элфи, и она станет веселой, жизнерадостной. Дядя Шандор даже в школу танцев не пустил бы Элфи. Но мама сделает так, чтобы Элфи могла пойти. А почему бы и нет? Может, например, сказать дяде Шандору, что Элфи ушла к бабушке или к отцу.

Несмотря на большие перемены в жизни Элфи с тех пор, как она ушла от бабушки, школа танцев осталась прежней. Всего каких-нибудь три дня назад Элфи стояла с разбитым сердцем на углу улицы Маяковского, охотясь за такси, и вот в воскресенье, в три часа дня, она снова появилась на том же месте в туфлях на высоких каблуках и с гордо поднятой головой. Возле школы танцев уже собираются юноши. Под окнами бабушкиного дома сидят дворник с дворничихой, греются под лучами сентябрьского солнца. Ну и что ж, пусть сидят! Теперь Элфи незачем ломать голову над тем, здороваться или не здороваться с этой рыжеволосой женщиной. Зачем здороваться?

Элфи уже не носила шуршащее, переливающееся всеми цветами радуги платье из тафты. Мама сказала, что в такую пору в нем ходить неприлично, на дворе осень, да к тому же оно ее старит. А Элфи незачем старить себя. Дедушка вчера вечером принес на улицу Мурани тот самый костюм, который Элфи купила в «Химчистке» за сто тридцать форинтов. Правда, он уже теперь не лиловый, а темно-синий: бабушка покрасила его. Костюм очень красивый. Бабушка даже перешила его по фигуре Элфи, ведь она знает ее размеры. О бабушка! Дает понять, что, несмотря на ссору, не забывает свою внучку. Может, специально прислала с дедушкой костюм, чтобы он разузнал, что она делает, как живется ей у матери, хорошо ли о ней заботятся, не плачет ли она, не просится ли обратно? Нет, нет, об этом не может быть и речи! Но Элфи решила, что во время перерыва зайдет к бабушке и поблагодарит. Да-да, обязательно поблагодарит! Пусть бабушка знает, что и она не сердится. Навестит бабушку так… просто как внучка, ходят же к ней дети тети Йоли.

В зале музыканты уже настраивали инструменты, юноши по двое, по трое не спеша поднимались по лестнице. Элфи окинула их взглядом. Арпада не видно ни здесь, ни на улице.

В ответ на болтовню Бэби Элфи молча пожала плечами.

— Ты на меня дуешься? — продолжала Бэби. — А я, между прочим, говорила девушкам: жаль, что нет с нами Элфи. В субботу после обеда могла бы зайти к нам в общежитие. Уложила бы волосы, захватила бы с собой лак и сделала маникюр. Заработала бы по пятерке с носа, набралось бы двадцать — тридцать форинтов… Как ты думаешь?

— Ничего не выйдет, — отпарировала Элфи. — Я уже не хожу в парикмахерскую. Учусь петь.

Она выпалила это одним духом, лишь бы только вызвать зависть у Бэби и избавиться от ее приставаний.

— Да ну? — вырвалось у Бэби. — Ты?

— А кто же еще, вацский епископ, что ли?

— Вот здорово! Шикарно!

Бэби сказала ей это без всякой задней мысли, не желая обидеть. Она всегда так говорила с ней наедине. Но все же Элфи оскорбил ее тон. Она досадовала на себя за ложь, и не сейчас, а уже тогда, когда она сорвалась у нее с языка, и даже на какое-то мгновение до того, но тем не менее ложь вырвалась у нее. Теперь уже поздно: ложь слышали все, она тоже добром не кончится. Точно так же, как и та, другая ложь, из-за которой бабушка прогнала ее. Но теперь все равно не исправишь!

— Через месяц меня будут пробовать на радио, — вызывающе и нагло лгала она.

Нашлись такие, кто поверил каждому ее слову.

Невысокая, полная девушка, по имени Вица, с благоговением смотрела на Элфи крохотными голубыми глазками. Вица живет в общежитии вместе с Бэби, но она работает на настоящей стройке, целыми днями толкает тачку с раствором. Когда они работали неподалеку отсюда, заново перестраивали магазин, Элфи даже видела ее выпачканной с головы до пят в растворе, в непомерно широком дырявом комбинезоне. Но и в таком виде она весело улыбалась. А вот девушка по имени Янка не поверила.

— Что ты задаешься, — лениво, растягивая слова, проговорила она. — Таких молодых туда не берут.

Янка рослая и коренастая девушка с крупными руками и ногами. Ей еще нет шестнадцати лет. В этом, как она считает, причина всех ее бед, ибо в силу такого недостатка Янка не может устроиться продавщицей. Сейчас она работает на каком-то предприятии курьером, но это ей явно не по душе. У нее всегда скверное настроение, и ребята не любят с ней танцевать — слишком она высокого роста. В отличие от Вицы, Янка всегда кислая и в любую минуту готова расплакаться, ни во что не верит, ко всему, что красиво и приятно, относится с подозрением. Зачем она ходит в школу танцев? Тоску нагонять на себя и других могла бы и дома.

Поверила ли сказанному Бэби, сказать трудно. Известно одно: все, что сказала Элфи, она разболтала всем. Начались танцы. Как всегда, юношей было гораздо больше, чем девушек. Элфи сразу пригласил невысокого роста кудрявый паренек, с которым она почти незнакома, даже имени его не знает. Не прошли они и десяти шагов, как он и говорит:

— Вы в самом деле учитесь петь?

Элфи промолчала, как бы давая понять, что во время танца не принято разговаривать.

Юноша усмехнулся и не настаивал. Ловко танцует этот кудрявый, один из лучших танцоров, только уж очень кривляется. На галстуке у него нарисованы бабочки. Элфи уже не раз танцевала с ним. Этот парень приглашает ее потому, что большинство девушек выше его ростом, а он старается подобрать девушку пониже, под стать себе.

После кудрявого ее пригласил Пуби, кавалер Бэби. Разумеется, он тоже сразу спросил:

— Актриса, в каком заведении вы поете?

— А почему вас интересует это? — попыталась резко оборвать его Элфи.

— Просто так. И спросить уж нельзя…

— Вы ошиблись, если думаете, что я пришла сюда болтать с вами! — отчеканила Элфи.

— Подумаешь, какая высокая особа! — ухмыльнулся Пуби. — Знаете, что я уже взял вас на заметку? В моем списке вы значитесь четвертой. Скоро и до вас очередь дойдет, ждать уже недолго.

— Ждите сколько влезет, — бросила Элфи.

С Пуби ей редко приходилось танцевать, потому что «его благородие», как он величал себя, недолюбливал «зеленых лягушек». Общеизвестный факт, что он, например, ни разу еще не пригласил Вицу. Этим приглашением Элфи обязана лишь длинному языку Бэби, разболтавшей всем, что она учится петь. Больше никому! Как ни любит Элфи танцы, она скорее откажется от них, чем станет танцевать с таким партнером, как Пуби. С этим типом танцы теряют прелесть, так крепко прижимает к себе партнершу, бесстыдник. Правда, без партнера нельзя танцевать, так уж заведено, но ведь ведут же себя пристойно большинство юношей: они смотрят на девушек как на неотъемлемую принадлежность танца.

Один из них, вот хотя бы Густи, во время танца даже видит носки своих туфель и держит девушку на почтительном расстоянии. С этим Густи и в самом деле хорошо танцевать, нужно только привыкнуть держаться, и все пойдет как по маслу. Даже такой не особенно ловкий танцор, как Арпад, и то лучше этого Пуби. Арпад серьезно относится к делу. Вот уж кто старается танцевать как следует!

Да, но его все не видно. Теперь уже ясно, что Арпад не придет. Ну и пусть! Она ведь не ради него пришла сюда. Здесь ребят хватает. Многих она вообще не знает, в лучшем случае некоторых только по имени, зато ей хорошо известно, кто как танцует: легко ли водит, как держит руку. Лучше всего танцевать с теми, кого совершенно не знаешь: они молчат и всегда задумчивы, как она сама. Кажется, что они просто занимаются спортом.

Все бы ничего, но этот противный Пуби, чтобы ей насолить, то и дело ее приглашает. С ехидной усмешкой раскланивается: «Разрешите?» — а сам уже подхватывает и ведет. И без умолку болтает.

— У меня есть идея: пойдемте в гостиницу «Беке».

В гостинице «Беке», в пять часов подают чай. Элфи уже слышала о ней. Бэби и другие девушки бывают там.

— У меня тоже есть идея: не приставайте ко мне! — резко одернула его она.

Однако на все ее грубости и колкости Пуби отвечал снисходительной улыбкой, словно они доставляли ему удовольствие. Она злила не Пуби, а только себя. Кончилось тем, что она не выдержала и выбежала из зала, хотя до перерыва было еще далеко. Было четыре часа с минутами, она танцевала всего один час, — для нее это был сущий пустяк, но она почувствовала, что изнемогает от жары и что на сегодня с нее хватит.

На лестничной площадке она остановилась, прижалась спиной к холодной стене и стала обмахиваться носовым платочком. Внизу у ворот громко смеялись три подростка. Затем затеяли возню, с хохотом толкали друг друга. Один заломил другому руку за спину. Тот взвыл от боли, ответил ударом. Остальные продолжали смеяться. Наверное, говорили о девушках. Ребята тоже стесняются девушек. Этих Элфи еще никогда не видела здесь. Они, должно быть, не решались подняться в зал, подтрунивали и подшучивали друг над другом. Быть парнем тоже, как видно, не очень-то хорошо. Нередко в шестнадцать-семнадцать лет ребята застенчивы, как дети, не знают, как вести себя, смущаются не меньше девчонок. Арпад не такой. Он солиднее, и с ним почему-то чувствуешь себя увереннее и спокойнее.

Арпад! Плевать ей на него! Она просто так вспомнила о нем и уходит отсюда не потому, что он не пришел, а чтобы избавиться от Пуби, он надоел ей своими приставаниями, очень уж воображает и думает, что все глупее его. К тому же она собирается навестить бабушку. Только сначала надо немного остыть, нельзя идти такой разгоряченной.

Она припудрила нос. Пудреница с зеркальцем — тоже подарок мамы — из чистого серебра, но уже не модная, потому что слишком мала.

Раньше она носила пудру в платочке.

Подростки, не переставая хохотать и препираться, вышли из ворот. Они, видимо, передумали подниматься наверх. Остановились на улице, переговариваясь между собой.

Чета дворников уже покинула свое излюбленное место под окнами дома. Тем лучше. Когда она вошла во двор, то увидела через открытое окно, что бабушка дома. Может быть, у нее даже гости — тетя Йоли с мужем и детьми? Это совсем ни к чему… Нет, их не было — бабушка сидела у радиоприемника с книгой в руках и очками на носу. Дедушка тоже был дома, чинил клетку попугая.

— Здравствуйте…

— Ты посмотри только, кто пожаловал к нам! — сказала бабушка, и в голосе ее одновременно можно было уловить и ласковые и насмешливые нотки.

Да-да, она обрадовалась, но не проявляла открыто своей радости и старалась замаскировать ее чуть насмешливым тоном.

Затем как ни в чем не бывало принялась разглядывать платье, заставляла Элфи повертываться, чтобы проверить, хорошо ли оно сидит на ней, потому что шила она его без примерки, на скорую руку. Элфи смутилась и молчала, не могла заставить себя произнести даже самое обычное «спасибо». Почему? Именно потому, что оно так избито и ровным счетом ничего не выражает. А бабушка чересчур уж добра, она, как старое развесистое дерево, в ветвях которого ютятся всевозможные птицы. Чего только не умеет такая бабушка! Какая неиссякаемая сила заключена в покоробленном временем стволе! А Элфи стоит перед ней, как слабое деревце, которое гнет и раскачивает из стороны в сторону даже легкий ветерок. Разве бабушка нуждается в ее «спасибо»? Разве оно уменьшит ее неоплатный долг перед бабушкой? Ведь она и так знает, что Элфи пришла поблагодарить ее, что здесь, в прохладной комнате, с этими стариками, ей сейчас лучше, чем в школе танцев, откуда она убежала.

Бабушка принесла пирог — не Элфи послала на кухню, а сама принесла! — и стала расспрашивать о домашних. Как поживают, что делают? И бабушка узнала, что они пошли на прогулку к горе Хармашхатар вместе с соседями Биркашами и детей взяли с собой. А ее, Элфи, почему оставили дома? Да потому, что Элфи не захотела с ними идти, и мама отпустила ее.

Разговор то и дело прерывался. Каждый раз бабушке приходилось ломать голову, о чем бы еще спросить. Много ли работы у дяди Шандора? Заготовили ли дрова на зиму и сложили ли их? Ведь для такой большой квартиры потребуется не меньше сорока центнеров. Дедушка ни разу не пришел ей на помощь, он все время чинил клетку. Крошка летал по комнате и, как всегда, то садился на плечо дедушке, то цеплялся коготками за занавеску, а потом сел прямо Элфи на голову. Он давно уже облюбовал себе это местечко.

Вдруг у Элфи ни с того ни с сего сорвалось с языка — право же, она и сама не знает, как это получилось, — что она скоро будет учиться пению.

Может, она сказала это потому, что бабушка, расспрашивая обо всем, не поинтересовалась, ходит ли она в парикмахерскую. Ведь бабушке даже в голову не могло прийти, что дядя Шандор заставил ее бросить работу. Видно, дядя Тони не интересовался, не расспрашивал о ней. И каким-то образом надо было поведать бабушке эту большую, самую большую новость, рассказать об этой перемене в ее жизни, что она уже больше не парикмахер.

— Это что еще за новость! — удивилась бабушка. — Неужто мать хочет сделать из тебя артистку?

Заговорил и дедушка:

— Для этого нужно учиться. Очень много учиться!

Попугай Крошка в этот самый момент, слетев с головы Элфи, сел на стол и начал клевать пирог.

— Прогони ты этого наглеца! — раздраженно проворчала бабушка. — Он и без того отъелся у нас, как свинья!

Элфи взглянула на попугая, и ей показалось странным бабушкино сравнение. Он вовсе не похож на свинью. Может быть, эти слова относятся не к Крошке? Бабушка чем-то другим раздражена.

— Мать у тебя тоже всегда мечтала об этом. Как вижу, все начинается сызнова, но теперь уже с ее дочерью…

— Это так просто не дается, — опять вмешался в разговор дедушка. — У вас с матерью одна беда — и ты и она учиться не захотели.

Элфи неважно себя чувствовала, попав под такой перекрестный огонь.

— Мама и теперь учится! — в запальчивости выболтала она тайну матери.

— Кто? Твоя мать?

— Учится петь, — выдавая ее с головой, добавила Элфи, и в глазах ее блеснули слезы.

Почему они обижают маму? Бедная мамочка! За что они разбивают ее мечты, отнимают надежду?

— А дядя Шандор знает? — быстро спросила бабушка, причем так резко и внезапно, словно выстрелила каждое слово.

Элфи не ответила. А между тем ей, разболтавшей секрет матери, следовало бы попросить бабушку, чтобы она хоть дальше не передавала, никому не рассказывала, в противном случае это может кончиться так же плохо, как и та, другая ложь.

— Вы прямо-таки с ума там посходили со своей мамой! — сказала бабушка. — Только этого еще не хватало! А впрочем, какое мне дело! Все, что было в моих силах, я сделала для вашего воспитания — и твоего и твоей матери. А теперь поступайте как знаете, хоть головой о стенку бейтесь.

После этого Элфи уже не решилась, не могла сказать, что перестала ходить в парикмахерскую. Раз бабушка об этом не знает, пусть остается в неведении. Во всяком случае, пусть не знает сейчас. Вот бы она подняла шум, если б узнала, что внучку даже ремеслу не учат, хотят оставить без профессии. Элфи захотелось уйти, немедленно, сейчас же! Теперь уже ей не хорошо здесь, как было вначале, и каждая лишняя минута причиняет новые страдания, и она чувствует, что бессильна повернуть все в обратную сторону, чтобы снова стало хорошо. Элфи встала. Ведь она только за тем пришла, чтобы поблагодарить бабушку за платье. А теперь пора обратно в школу танцев.

Бабушка, видимо, чувствовала то же самое, потому что не стала ее удерживать. От ее обычного покоя в послеобеденный час не осталось и следа. Надо же случиться такому: дочь учится петь и внучку прочат в артистки или что-то в этом роде!

В школу танцев Элфи не пошла. Не было никакого желания. «Рядом с поповским домом, возле самой аптеки, Катика живет…» До чего же эта мелодия режет ей сейчас уши! Улица пустынна, редко какой-нибудь прохожий попадается. Без нескольких минут пять часов. Куда бы пойти теперь? Вернуться в пустую квартиру? Но у нее даже ключа нет. Раньше девяти часов мама вряд ли вернется, а до тех пор ей не попасть домой.

Она вышла на Большое кольцо. Остановилась у ближайшего кинотеатра. «Все билеты проданы». И, кроме того: «Дети до шестнадцати лет не допускаются». Ну, это, положим, полбеды, но вот без билета не пройдешь.

Элфи прошла дальше, на площадь Октогон. При чем тут она, если там кондитерская, в которой работает Арпад? Разве ей запрещается гулять по Бульварному кольцу? Да ведь Арпада в воскресенье во второй половине дня все равно нет. А если бы и был, он работал бы в цехе, во дворе, и просто не мог бы увидеть ее, сколько бы она ни торчала перед витриной или у прилавка в самой кондитерской. Но она не зайдет туда, ни в коем случае не зайдет одна.

Элфи повернула обратно и дошла до улицы Вешелени. Там проходит пятый автобус. Впрочем, отца, пожалуй, дома нет. Наверняка нет. Тем не менее она села в автобус. Все-таки тоже пройдет какое-то время. У нее всего два форинта: хватит на проезд туда и обратно, но ни на одну остановку дальше! Точь-в-точь! Отца действительно не оказалось дома. Дверь открыла жена соседа. Из одной комнаты доносился детский плач. Растрепанная молодая женщина, словно читая мысли Элфи, предложила:

— Что ж, посидите, может, дождетесь!

Сказала она это нехотя, сквозь зубы, и лишь во взгляде ее можно было прочесть сочувствие. Такое натянутое отношение говорило о том, что тетя Мици и соседка были в ссоре. Соседи почти всегда ссорятся. Элфи знала, как раздражает тетю Мици плач младенца, она его не переносит.

Но сочувствие в глазах женщины адресовано одной лишь Элфи. Соседи все-таки тоже люди! Нетрудно понять, что у девочки, пришедшей в воскресенье во второй половине дня к своему отцу, который не живет с ее матерью, не очень-то завидная доля. У всех просыпается жалость к ребенку, который при живых родителях остался, по существу, сиротой.

Элфи до самого вечера просидела в комнате соседки и нянчила ребенка. Это был голубоглазый, большелобый, бледный ребенок, капризный, но она все-таки добилась своего: он перестал плакать и заулыбался.

Соседка была дома одна. Муж, наверное, ушел куда-нибудь развлечься, может быть, играть в карты к своему другу. Увидев, что Элфи занялась ребенком, женщина вышла на кухню, помыла посуду, выгладила белье, потом угостила Элфи чаем и калачом.

Уже восемь часов вечера, но ни мужа соседки, ни отца все нет и нет.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала Элфи, вставая из-за стола. — Больше не могу уже ждать, пойду домой.

Дома пришлось немного постоять у двери, потом пришла семья. Дунди бросилась к ней, протянув ручонки. Дядя Шандор похвалил Элфи, что она вовремя пришла домой, и спросил, как поживают дед и бабка.

VIII

В школу танцев ходят и моложе Элфи и гораздо старше ее. Есть даже несколько мальчиков в коротких штанах, в прошлом году окончивших восьмой класс, но среди записавшихся девушек можно встретить и постарше Элфи. Правда, приходя сюда, они вроде бы стыдятся того, что до сих пор не научились танцевать. Иначе почему же они так краснеют или пугливо озираются, словно их в любую минуту могут поднять на смех? Именно к числу таких и принадлежала та девушка, которую Элфи видела на танцах впервые. Эта одних с ними лет девушка ходила на курсы, по-видимому, отнюдь не потому, что безумно любила танцы. Скорее всего, у нее просто не было подруг и вообще знакомых. Да и одевается и говорит она, как провинциалка.

Пожалуй, действительно есть что-то комичное в том, как они во время урока ходят по кругу, сложив за спиной руки, а танцмейстер, хлопая в ладоши, отсчитывает: «Раз, два! Раз, два!..» Он невысокого роста, подвижный, обаятельный и ловкий. У него красивая жена. Когда у него урок, она обычно ждет в вестибюле. Очаровательная черноокая женщина с милым лицом; ей не больше двадцати трех лет. Особенный восторг вызывает у Элфи то, что она брюнетка.

Если Элфи когда-нибудь станет певицей, то обязательно выкрасит волосы в черный цвет. Жаль только, что глаза не научились красить в черный цвет. Даже в Америке и то, пожалуй, не умеют еще.

«Если когда-нибудь станет певицей…» Элфи наперекор всему лелеет эту мечту, хотя почти уверена в ее несбыточности. Она и прежде не особенно верила в реальность этой сказки, а дед и бабушка лишили ее даже этой чуть теплившейся надежды. Но она продолжала упорствовать. Скорее перестанет ходить к бабушке, но настоит на своем. В течение последнего времени, как заветный ларчик, хранила она в сердце свою затаенную мечту. Она знает, что ларчик пуст, и поэтому особенно боится открывать его, чтобы не убедиться в этом.

Элфи перестала ходить не только к старикам, но и на танцы. Что ее удерживало? Конечно, собственная ложь. Появляться там — значит, оказаться лгуньей в их глазах. Ей хотелось, чтобы словам ее поверили. Что особенного, если она и солгала, будто учится петь? Кому какое дело? Другие тоже лгут. Каждый, чтобы скрасить свою жизнь, обманывает самого себя.

Но раза два она все-таки ходила в школу танцев, поскольку деньги были уплачены вперед. Но потом она совсем утратила интерес к ним, скучала там. С Арпадом так ни разу и не довелось встретиться. Конечно, она не из-за этого скучает, ведь он ее совсем не интересует. В самом деле не интересует. А все же… скучно. Очень скучно! Почему? Вместо ответа можно лишь развести руками или пожать плечами.

Несколько месяцев школа танцев казалась ей раем, однако потом от восторженного чувства не осталось и следа. Где искать причину столь странной перемены в ее настроении? Может быть, главный виновник — осень? Ведь когда идет дождь, завывает ветер, все вокруг кажется унылым и неприветливым. Достаточно взглянуть в окно, как тебя охватывает грусть. Затем наступает весна, и человек счастлив уже от одного того, что может распахнуть окно. Вслед за осенью и зимой обязательно приходит весна, независимо от того, сделал ли человек для этого что-нибудь или только ждал. Может быть, и счастье вот так же придет само собой в свое время?

Вряд ли. Но мы все же строим себе воздушные замки.

Когда она ходила в школу, надеялась, что счастье непременно придет, стоит лишь стать взрослой, поступить на работу в парикмахерскую и в школу танцев. Теперь видит его в том, чтобы мама стала петь на радио, а со временем и она сама. Теперешняя ее надежда более шаткая, недосягаемая и призрачная, чем прежняя. И тем не менее она, по-видимому, ждет ее осуществления терпеливее. Это объясняется, пожалуй, тем, что чувствовать себя несчастной все больше входило у нее в привычку. Даже в романах и то пишут о невозможности достигнуть счастья, о том, что жизнь человека — это бесконечное ожидание чего-то и сплошные разочарования. И так бывает не только в романах. Взрослые тоже ждут чего-то другого, главного в жизни. Мама — того, чтобы петь на радио. Тетя Мици, жена отца, — чтобы когда-нибудь выиграть очень много денег на скачках. Чего ждет отец, Элфи, правда, не знает, но убеждена, что и он на что-то надеется. Дядя Шандор, например, не перестает верить в падение существующего строя, а когда вернется старый режим, он наймет еще двух помощников, будет зарабатывать в три раза больше, чем теперь, и меньше платить налога, разбогатеет, купит себе машину «Вартбург». Вот чего ему хочется. Ведь человек, рассуждает он, живет на свете всего один раз. Или взять хотя бы то, что он без конца повторяет о своих детях: я, мол, сделаю из них господ. А для этого нужны деньги, очень много денег.

Ни Элфи, ни мама, никто не знает, сколько зарабатывает дядя Шандор. Но одно очевидно: никто в семье не говорит так много о деньгах, как он. Надо знать цену деньгам! Он строго взыскивает с мамы за каждый истраченный филлер, учитывая ее во всем. Мальчики, если им понадобится карандаш, резинка или тетрадь, просят денег только у мамы, у отца не осмеливаются. Потому что в ту сумму, которую мама получает на хозяйство, включены и расходы на письменные принадлежности. И если, паче чаяния, что-нибудь все же случается — сорвутся ли жалюзи или раньше срока износятся подметки на ботинках кого-нибудь из малышей, — дядя Шандор, правда, особо выделяет деньги на ремонт, но прежде будет полчаса читать нотацию и жаловаться, что его хотят пустить по миру, что одному богу известно, каким трудом ему достаются деньги, ибо он один работник, а ртов много. Он, мол, работает до изнеможения, но все идет прахом и ему не выбиться из нужды, так как в этом доме не умеют экономить.

Одной только Аги удается иногда подлизаться и вымолить у отца кое-что. Например, разрешение ходить в балетную школу, денег на книгу или на подарок своей учительнице.

В этом, может быть, нет ничего дурного. Ведь бабушка тоже бережет каждый филлер. Она даже считает кружки колбасы, когда кладет их в картофельный суп. Но здесь еще можно понять, ибо старики бедны, живут на скудную пенсию да на ту малость, которую выручают от продажи фруктов из своего садика. Бабушка знает: каковы доходы, таковы должны быть и расходы. Но у дяди Шандора иной взгляд на деньги по сравнению с бабушкой. Ему всегда мерещится, будто расход превышает его доход. Он готов взбеситься за каждый, по его мнению, зря истраченный форинт, но еще больше его бесит то, что он мало зарабатывает. Он постоянно находится в состоянии внутренней борьбы. С одной стороны, его обворовывает семья, «выуживая у него из кармана» деньги, с другой стороны, его связывает по рукам и ногам государство, существующий строй. Шутка ли сказать, даже за одного работника и то приходится платить непомерно огромные налоги. Он с пеной у рта доказывает совету, что если бы ему пришлось взять еще одного или двух человек, то он бы совершенно обанкротился, что частников-де чересчур прижимают.

По вечерам он слушал передачу «Свободной Европы». Вертел ручки радиоприемника, прижимал к нему ухо и уродливо кривил лицо, потому что передачу забивал резавший ухо оглушительный треск. Мама не раз говорила ему: «Да перестань ты, у меня голова разламывается на части!» Мама терпеть не может подобного рода шумы. Но дядя Шандор не переставал. Его старший сын Шани умел настраивать лучше, чем он. Иногда отец поднимал сына даже с постели, чтобы тот настроил приемник на нужную волну. Шани почти всегда удавалось это. И, как только раздавалось: «Говорит радиостанция „Свободная Европа“, слушайте голос свободной Венгрии…», Шани корчил гримасу. Кому адресовалась эта гримаса? Кто его знает? «Свободной Европе» или отцу? Шани девять лет, и его не интересуют подобные вещи. Для него все это пустая болтовня. Если уж папе так интересно, пожалуйста, он настроит приемник, какое ему дело. Но ему совершенно непонятна та жадность, с которой отец ловит каждое слово подобных передач. Разве это может что-нибудь значить? Для Шани представляет интерес только то, что имеет колеса и мотор, способно двигаться и может быть разобрано и вновь смонтировано. Видел ли кто-нибудь такое слово, у которого были бы колеса и мотор?

В один из октябрьских вечеров ждали гостей: тетю Гизи, сестру дяди Шандора, и ее мужа. Мама послала Элфи за белым хлебом. Разрезали его на кухне, приготовили сандвичи. Еще утром испекли пирог. Дядя Шандор очень любит свою сестру и уважает шурина, поэтому их приход всегда сопровождается большими хлопотами. Мама сильно волновалась из-за вина. После обеда она послала Шани с демижоном куда-то в Восьмой район, где иногда можно купить хорошее вино по шестнадцати форинтов за литр. Но он не достал, поэтому пришлось купить в первой попавшейся лавке, но только дешевое, по одиннадцати форинтов. Что скажет глава семьи? Мама, недолго раздумывая, всыпала в вино немного сахара, может быть, так не заметят, что вино плохое.

Бедная мама! Она уже несколько дней молчит и выглядит болезненнее обычного. Может быть, ее уже пробовали на радио? Элфи не решалась спросить.

Поужинали поджаренным на растительном масле хлебом, и после мама как следует проветрила кухню и прихожую, чтобы гости не заметили запаха масла. Для дяди Шандора есть на ужин немного жареного мяса. Но дядя Шандор даже в восемь часов не вернулся домой. Где он может быть? В половине девятого, того и гляди, нагрянут гости. Элфи сидела на стульчике, зажав коленками кофейную мельницу, а Дунди вертела ручку. Когда она уставала, Элфи заменяла ее. Аги хныкала, упрашивая, чтобы ей позволили лечь спать позже мальчиков и дождаться тетю Гизи.

Мама дала каждому ребенку по кусочку пирога, приготовленного для гостей, но, разумеется, по маленькому, чтобы было не особенно заметно на тарелке. Не беда, все, что останется, она утром разделит между ними.

Часовая стрелка приближалась к девяти, а дядя Шандор все не возвращался. Девять часов: ни главы семьи, ни гостей. Элфи уложила Дунди, заставила лечь в постель и мальчиков. Аги все еще слонялась по комнате, на нее не обращали внимания. Мама уже всыпала в кофейник кофе. Элфи внесла в комнату тарелки с бутербродами и пирогом, все расставила на небольшом столике. Но, видимо, напрасны все приготовления: ни гостей, ни хозяина дома все нет и нет! Он даже не позвонил. Элфи пошла в детскую и принялась рассказывать Дунди сказку. Нет, на этот раз не о малютке фее. Они сами придумали другую сказку, герои которой жили в кухне, их можно было взять в руки, играть с ними. Это были мамины коробки с пряностями — перцем и тмином, с мукой, сахаром. Это целая семья коробок: с мукой и сахаром — мама и папа, с перцем и тмином — дети. Есть даже младенец — небольшая стеклянная солонка с красной крышечкой, а бабушка — синий бидон с маслом.

В этой коробочной семье происходят всевозможные интересные события, точно так же, как и в настоящих семьях. Дети — коробки с перцем и тмином — шалят, забираются на самую высокую полку, становятся друг другу на голову. Сколько мама — коробка с сахаром — ни просит их вести себя хорошо, все ее усилия напрасны. Хлоп — и ни с того ни с сего падает коробка с перцем, открывается крышка, перец высыпался на пол. Приходит мама с поварешкой. Неужто она накажет сейчас непослушных шалунов? Нет, все обошлось благополучно: она собирает перец, чтобы не плакал ребенок-коробка.

Когда у Элфи выпадет свободная минута, они и в самом деле играют в кухне коробками. Она ставит их на доску для раскатывания теста, события развертываются, как в театре. Вечером в постели уже нельзя играть в театр, но Дунди и так слушает ее с раскрытым ртом. Ведь ей хорошо знакомы действующие лица, недаром так блестят ее глазенки. Они видят все, о чем рассказывает Элфи. А завтра она все покажет по-настоящему. Правда, Элфи?

Половина десятого, десять. Дунди заснула, мальчики тоже спят. Мама прилегла на тахте. Она перелистывала какой-то иллюстрированный журнал и незаметно для себя уснула. Только Элфи не спит и Аги бодрствует, надув губы. Как могли на столько задержаться гости? Элфи принесла из спальни одеяло и укрыла маму. Затем остановилась возле кафельной плиты. Что делать? Ей тоже хочется лечь в постель и уснуть. А мама? Как оставить ее одну?

Наконец Аги поднимается, идет в детскую, ложится, не раздеваясь, на постель и моментально засыпает. Квартира напоминает сейчас дворец Спящей Красавицы. Элфи примостилась у ног матери да так, полусидя, и уснула. А если она заснет, то разбудить ее не так-то просто. И снится ей, как вся квартира оглашается резким звонком. Громкий, грубый голос дяди Шандора гремит сначала в прихожей, затем в комнате. Она не может разобрать его слов. Мама успокаивает его, боится, что проснутся дети. Но голос дяди Шандора заглушает все:

— Возле Радиоцентра есть уже убитые!

Элфи пробует открыть глаза. Зачем так громко кричит дядя Шандор об убитых возле радио? При слове «радио» она представила молчание матери. Неужели ее уже пробовали? Сделав огромное усилие над собой, она открывает глаза. Дядя Шандор стоит возле столика, наливает в стакан вино и выпивает. Нет, он не заметил, что вино дешевое и что мама подсыпала в него сахару. Ему все равно! Он рассказывает об убитых… С большой горячностью, жестикулируя, объясняет, как они лежат там в ряд.

— Слышишь? Стреляют. — И, подойдя к окну, он распахнул его и осторожно высунул голову.

Мама, зевая, поправляет волосы. Лицо у нее раскраснелось. Особенно одна сторона. Она лежала на вышитой подушечке и надавила щеку. Маме тоже хочется спать, и она вряд ли улавливает смысл произносимых дядей Шандором слов.

— Гизи не приходила, они даже не позвонили, — жалуется она.

Дядя Шандор, отвернувшись от окна, с недоумением смотрит на маму:

— А как же иначе? Разве тебе не ясно? Вспыхнула революция.

Он снова повернулся к окну. Издалека доносились звуки, напоминавшие громкие хлопки. Дядя Шандор не находит себе места. Наконец он принимает какое-то решение. Подходит к столику, залпом выпивает еще стакан вина и говорит:

— Я не могу сейчас оставаться дома. А вы ложитесь спать.

— Шандор! Ты с ума сошел? — Мама подходит к нему, голос ее стал живее.

Да разве его проймешь! Дядя Шандор только смеется. О, как он радуется! Захлебываясь от восторга, говорит о том, что теперь-то у него будет «Вартбург» и по воскресеньям они будут ездить на нем к Балатону. И убегает.

Мама уже не возражала, махнув на него рукой. Взяла сандвич и стала машинально жевать. Поднялась и Элфи, сложила на тахте одеяло.

— Разберу постель, — сказала она, направляясь в спальню родителей.

У матери не вызвало никакого интереса сообщение дяди Шандора, а если она и раздражена, так это тем, что он опять ушел. Ведь уже минула полночь. Но и это не вызвало у нее особой тревоги. Дядя Шандор диктатор в семье, он всем приказывает, ему же никто ни в чем не перечит. Так зачем же о нем беспокоиться? Мама привыкла не вмешиваться в дела своего мужа.

Что же касается Элфи, то вся эта история не заинтересовала ее уже хотя бы по одному тому, что слишком восторженно воспринял ее дядя Шандор. Назло ему она останется равнодушной, каким бы противоестественным это ни казалось. Ведь на улице и в самом деле стреляют! Ну и что с того? Пусть стреляют, если ничего умнее не могли придумать. «Свободная Европа» тоже никогда не интересовала Элфи, хотя дядя Шандор с упоением слушал передачи, жадно ловил каждое ее слово. Ей представлялось, будто «Свободная Европа» говорит сейчас не в эфире, а здесь, на улицах Будапешта.

Вместе с мамой они убрали со стола.

— Бутерброды и пирог пригодятся завтра. Может, и на улицу нельзя будет выйти, — сказала мама. — Хоть дети не останутся голодными. Хорошо еще, что Гизи не пришла. Сколько у нас хлеба?

Элфи посмотрела. Хлеба было немного. Три дня назад купили, в куске и килограмма не будет.

— Заверни хорошенько в тряпку, — сказала мама. — Он тоже еще пригодится.

Элфи посмотрела на нее. Откуда все это маме известно?

— Во время осады ты была еще маленькой, — ответила на этот немой вопрос мама. — Но нам пришлось пережить все.

Немного помолчав, мама рассказала, как однажды она во время осады побежала за водой. Откуда ни возьмись, вывернулся самолет и на бреющем полете стал простреливать улицу. Бежать пришлось недалеко, всего через два дома, и все-таки старика, бежавшего рядом с ней, сразила пуля. Маму ни одна не задела, но это чистая случайность. Тогда она даже не перепугалась. Страх пришел позже, когда она, возвращаясь с водой, увидела возле стены убитого старика.

Раз мама заговорила об этом, значит, теперь тоже началось нечто похожее на войну. Кто-то стреляет. Те, с кем заодно дядя Шандор. Но мама и она занимаются своими делами: аккуратно завертывают в тряпку черствую краюху хлеба, перебирают все в кладовой. Сколько жиров, муки и сахара имеется в доме? К сожалению, очень мало. На такую большую семью хватит ненадолго. Отчасти из-за скаредности дяди Шандора, отчасти из-за тайных расходов мамы они жили всегда одним днем, не имея никаких запасов, ибо у мамы вечно не хватало денег. Картошки и луку вместе, пожалуй, наберется килограмма три. Что бы ни случилось, но маме и Элфи придется подумать, чем накормить четверых детей, а тем более дядю Шандора. Эту задачу без соответствующей подготовки не решить.

Элфи очень хорошо поняла это и все последующие дни ничем иным и не занималась.

Стояла в очередях, таскала продукты, бежала снова в магазин. Если загромыхает танк или начнут очень сильно стрелять, она прижмется к воротам чужого дома. То же самое, что и она, делали в эти дни сотни, тысячи и тысячи детей, женщин, мужчин. На домах висели продырявленные флаги. Она видела вооруженных юношей, которые вели куда-то невысокую седую пожилую женщину в сером свитере, настолько худую, что казалось, будто одежда висит на ней, как на вешалке; в руке у нее сумка, в которой лежат три кочешка цветной капусты. Видела, как возле одного дома бушевала большая толпа, раздавались крики, а проходивший мимо мужчина буркнул: «Охотятся на людей». Однажды ей попался на глаза тот невысокий краснощекий парень, который в школе танцев всегда смотрел себе под ноги. За спиной у него — винтовка. На стенах домов расклеены плакаты, листовки, возле них толпятся люди. Она не прочла ни одной. И не только потому, что не могла пробиться к ним, а потому, что была занята своим делом, и к тому же они совершенно не интересовали ее. Нет, нет! Ее не затянет этот водоворот! Она ничего не понимала и не хотела понимать… Какое она имеет отношение ко всему этому? Пусть оставят ее в покое! Гораздо важнее знать, где еще есть хлеб, где выдают рис или жиры. И лишь об этом главным образом говорили те, кто вместе с ней метался по городу.

Такие, как она, составляли основную массу. У них были те же заботы, что и у нее. И они сообщали друг другу, где можно достать то или иное. Элфи устремилась на рынок Лехеля, потому что там якобы бесплатно выдавали кур. Когда же ей удалось добраться туда, выяснилось, конечно, что это вздор.

Она покупала все, что бы ни продавалось из продуктов. Деньги были в избытке. Теперь дядя Шандор не скупился, давал их маме сколько нужно, потому что для него наступили счастливые дни. Элфи сжимала в руке красный кошелечек, набитый сотенными ассигнациями.

Ее уже знали во всей округе. В угловом продмаге, где работали одни бойкие, толстые женщины, она даже помогала по утрам: возила с одной из продавщиц молоко в больших бидонах на низенькой тележке. Бывало, строчит пулемет, но они все равно везут. «Пригнись, втяни голову!» — кричала Элфи женщина в белом халате, тащившая тележку впереди. Когда стрельба становилась громче, Элфи обнимала холодные алюминиевые бидоны, словно они могли защитить ее. Ведь еще неизвестно, с какой стороны бьет пулемет… Никто не знает!

Она частенько приносила продукты и своим старикам, ведь теперь никто не учитывал, куда она тратит деньги. И уже на третий день она в любое время могла достать хлеб, и не одну, а хоть две и даже три буханки. Где? У Арпада!

В один из пасмурных дней, когда по улице Маяковского проходили танки, она спряталась от них на улице Харшфа. Там, в воротах старого, мрачного, вонючего дома она ждала, пока они пройдут. Ей удалось купить почти все необходимое, вот только хлеба, одного лишь хлеба не достала.

Элфи в двух местах стояла за ним, но, прежде чем подходила ее очередь, хлеб кончался. И вот теперь, стоя среди незнакомых людей, она вдруг почувствовала запах свежего хлеба. Откуда он доносится? Ей сказали: напротив пекарня, но идти туда бесполезно, там хлеба не дадут. Из пекарни его доставляют в магазин. Это было ясно и так. Если бы там давали хлеб, то возле пекарни всегда толпился бы народ.

Но немного погодя она все-таки пошла туда. Вот и ограда с массивными воротами, за ней — пекарня, где так вкусно пахнет свежевыпеченным хлебом. На воротах даже ручки нет, открыть их невозможно. Но тем не менее она продолжала стоять, надеясь на какую-нибудь счастливую случайность.

Так и случилось. Подошел мужчина с тачкой и постучал в ворота. Элфи наблюдала за ним. Ворота открылись. Мужчина вкатил тачку. Элфи заглянула во двор и… увидела Арпада.

Да, там стоял Арпад, он открыл ворота. На голове — белая шапка пекаря, в фартуке. В таком виде, в рабочей одежде, он казался здоровенным парнем. Если бы не круглое лицо и округленные темные детские глаза, его можно было бы принять за взрослого человека.

К счастью, он тоже увидел Элфи, ибо она ни за что не обратилась бы к нему. Обязательно промолчала бы! Если бы увидела кого-нибудь другого, незнакомого, она ворвалась бы во двор, стала бы выпрашивать, но у Арпада никогда! Но, поскольку Арпад ее увидел, все обернулось как нельзя лучше.

— Привет, — сказал Арпад. — А ну, заходи… — И тут же обратился к мужчине с тачкой: — Моя двоюродная сестра…

Мужчина ничего не ответил. Элфи вошла. Ну, а что же ей оставалось делать! Она сразу же поняла, догадалась, что Арпад хочет дать ей хлеба. Иначе зачем бы он стал выдавать ее за свою двоюродную сестру? Ну конечно, чтобы никто не мог ничего сказать.

Арпад запер ворота.

— Подожди, — сказал он и ушел в одноэтажное здание, откуда доносился запах печеного хлеба.

Моросил дождь. Во дворе разбросаны строительные материалы. Возможно, собирались что-то строить, да помешали начавшиеся события. Через полуоткрытую дверь пекарни виднелись сваленные друг на друга тяжелые мешки с мукой. Их, наверное, наспех свалили там, может быть, только сегодня привезли. Но все равно, они укрыты хорошо, не промокнут.

Арпад долго не появлялся, затем вышел, держа в каждой руке по буханке свежевыпеченного хлеба. Элфи достала свой кошелек.

— Оставь, сочтемся после, — сказал Арпад.

Он все еще не передал ей хлеб.

— Что нового? — спросил он, немного помолчав.

— Откуда же я знаю… — пожала плечами Элфи. — А ты как очутился здесь?

Теперь уже Арпад пожал плечами:

— Так… предложили работу. Народу не хватает: кто далеко живет, не появляется в пекарне. В нашем доме живет один человек, который работает здесь. Он и предложил. Раз нет пекарей, сойдет и кондитер. Одно скверно: даже по вечерам не удается вырваться домой.

— Ты здесь и спишь?

— Ночью тоже печем, — с гордостью ответил Арпад. — А у тебя как дела? Разве ваша парикмахерская закрыта? Кое-где, по-моему, они уже открылись.

— Я уже там не работаю.

— С каких пор?

— С сентября. И живу уже не у бабушки, а у мамы.

— Хм! — хмыкнул Арпад, ожидая, чем она объяснит все это.

Где-то недалеко раздался выстрел. Элфи вздрогнула.

— Это из обреза палят, — спокойно сказал Арпад.

— Муж моей мамы не разрешил мне ходить в парикмахерскую, — продолжала Элфи, поняв, что Арпад ждет какого-то объяснения.

— В школу танцев тоже не пускают?

— Туда бы пустили…

— А что же мешает? Ты давно уже там не была.

— Заходила раза два, но потом… — Элфи снова лишь пожала плечами. Видимо, они бывали там в разные дни: если приходила Элфи, не было Арпада, и наоборот.

— Ну, я пойду, — сказала она и протянула руку за хлебом.

Арпад отдал ей буханки.

— Когда бы ты ни пришла, можешь рассчитывать на две буханки, — пообещал Арпад, открывая ей ворота.

Элфи вышла на улицу и оглянулась, не видит ли ее кто-нибудь. Арпад все еще стоял в воротах и покровительственно махнул ей рукой:

— Иди смелей… Если кто-нибудь спросит, скажи, что у тебя здесь старший брат работает. Как-никак, а две-то буханки я могу послать домой, заслужил небось!

— Привет! — кивнула на прощание Элфи.

— Привет…

С двумя буханками и тяжелой сумкой она направилась было домой. Не отнести ли одну буханку старикам? Но желание поскорее добраться домой отогнало эту мысль. У стариков наверняка есть хлеб. У них всегда есть. Дедушка тоже ходит в очереди, он не боится, даже для жильцов покупает. Если бы она жила сейчас не у мамы, то дедушка делал бы все то, что приходится делать ей. Он носил бы хлеб четырем внукам. Стало быть, старики не нуждаются в ее помощи. Тем не менее что-то так и подмывало ее забежать к ним, они живут недалеко отсюда. В крайнем случае, если им не нужен хлеб, она оставит одну буханку до завтра, потому что все сразу тяжело нести на улицу Мурани.

Увидев Элфи, бабушка даже всплеснула руками. Какой бес носит ее так поздно! Она чуть было не прогнала ее тотчас же домой, но потом успокоилась. Ладно, ладно, пусть отдохнет немного. Элфи присела передохнуть.

— Что нового? — спросила бабушка, но, поскольку Элфи нечем было поделиться, сама принялась рассказывать: — В общежитии девушек день и ночь такое творится, и подумать страшно. Даже ночью угомону нет. Ну и компания подобралась! Того и гляди, дом спалят или какой другой беды наделают. Таскаются сюда всякие подозрительные типы. И всеми верховодит Бэби. А комендант и порядочные девушки слово боятся сказать ей, потому что избави бог попасться ей на язык, жизни рад не будешь. Новую моду взяла: выйдет во двор и произносит речи. Тоже мне проповедник нашелся, прости господи!

Элфи только махнула рукой — мол, все это старо и удивляться тут нечему. Мало ли что кому нравится. Вон дядя Шандор, например, в восторге от подобных вещей. Почему же тогда они не могут нравиться Бэби Нейлон?

Стоявшая у окна бабушка вдруг замахала рукой, подзывая Элфи.

По двору, громко стуча высокими каблуками, шла Бэби со своим кавалером Пуби. На плече у Пуби винтовка, на рукаве — повязка. Но кто это семенит сзади, тоже с винтовкой на плече, в синем комбинезоне? Вица! Маленькая Вица, голубоглазая, постоянно улыбающаяся девушка со стройки. С винтовкой!

— Вот это номер! — вырвалось у Элфи. — Прямо цирк.

— Будь моя воля, — проворчала бабушка, — я бы так ее выпорола, чтоб целую неделю сесть не могла! Ишь глаза-то бесстыжие вытаращила!

— Дуры они, — сказала Элфи.

— Я бы смеялась над ними, внучка, если бы эти глупышки не росли у меня на глазах, — проговорила бабушка. Но потом, вспомнив, что уже очень поздно, принялась выпроваживать Элфи. Она бы охотно оставила ее у себя, но дома нужен хлеб. Да и дедушка все не шел. Он тоже постоянно мотается невесть где, по делу и без дела.

— А лук, картошка у вас есть, внученька? У меня килограммов пятьдесят запасено, завтра пришлю вам с дедушкой. Ты только остерегайся, не болтайся зря! Не то смотри, родненькая, пуля, она тебя вмиг уложит!

Дома, на улице Мурани, были гости. Конечно, соседи по дому Биркаши, но, кроме них, и совершенно незнакомые ей люди, которых она видела впервые. Они сидели в большой комнате и разговаривали. Дядя Шандор даже самогоном их угощал. Он сам его где-то раздобыл: однажды принес домой целых пять литров самого, как он сказал, настоящего первача. Иначе нельзя, ведь у него теперь очень часто бывают гости. И мама беспрерывно варит черный кофе. Аги сидит вместе с гостями, ловит каждое слово, между тем как разговор идет только о политике. Аги и в этом подражает своему отцу. Мальчики целыми днями пропадают во дворе, даже вечером и то с трудом удается зазвать их домой. Да и неудивительно — ведь выходить на улицу не разрешается, а детям нужно больше быть в движении. Вот они и собираются из всего дома во дворе. Играют в войну: наставляют друг на друга палки и трещат, будто стреляют из автоматов. С грохотом перетаскивают железные урны для мусора — это у них танки.

Элфи, бросив свою ношу на кухне, присела передохнуть. Она почти бежала всю дорогу и очень устала; у нее ныла рука.

— Ты с утра ела что-нибудь? — спросила мать, разливая черный кофе в маленькие чашечки.

— Еще успею, — ответила Элфи.

— Выпей немного кофе, — сказала мать, пододвинув к ней чашечку и потрепав ее душистой рукой по щеке.

На ней было красивое мягкое зеленое платье, лицо подкрашено. Ведь у них гости, и маме, как хозяйке дома, надо быть красивой. Мама так же обязана нарядно одеваться, как Элфи бегать в поисках продуктов. Пусть хоть этим занимается, ведь мама ни во что не хочет вникать, ни о чем не хочет думать, а тем более говорить… Гости, в том числе и женщины, беседуют о политике, а мама лишь угощает их и мило улыбается.

— А Дунди где? — спросила Элфи.

— Наверное, у соседей, — ответила мать и вышла с подносом, уставленным кофейными чашечками.

Выпив кофе, Элфи действительно почувствовала себя бодрее. Она посидела еще немного, затем умылась, но не в ванной, а прямо из-под крана на кухне. Затем отрезала кусок свежего хлеба — правда, рядом лежит и вчерашний, но ведь она заслуживает того, чтобы попробовать свежий, ароматный хлеб Арпада! — намазала его жиром и не спеша принялась есть.

Кто-то постучал. В кухонном окне показалась крохотная пухлая ручонка, ручонка Дунди. Она увидела в кухне свет и, догадавшись, что пришла домой ее Элфи, убежала от соседей. Эту девчурку балует весь дом, у любой двери ее ждет поцелуй и какое-нибудь лакомство, но больше всех на свете она любит Элфи, свою Элфи.

Элфи взяла девочку на руки и отломила ей большую часть куска. Съев хлеб, они достали доску и все коробочное семейство. А где младенец — солонка с красной крышкой? Спряталась в буфете среди рюмок. А ну-ка вылезай, маленькая шалунья. Наверное, опять что-нибудь натворила. Давай-ка мы тебя перепеленаем. Где наша пеленка?..

Мир коробочного семейства, полный неожиданных, порой таинственных приключений, до сих пор принадлежал только им двоим. Жизнь текла как обычно, но через несколько дней все в доме перемешалось: семейство коробок переселилось в подвал. Толстая бабушка, синий бидон для масла, коробки с мукой и сахаром и все остальные стояли на песчаном полу подвала, и приключения их стали достоянием всех детей дома. В самом углу подвала поставили кроватку Дунди, рядом разложили матрацы мальчиков, сюда же принесли и раскладушку Элфи, но ставили ее только вечером, так же как и наверху. Дети постарше бегали по коридору подвала, или устраивали настоящую охоту на крыс (какой же поднимался визг, если какая-нибудь из них попадала в капкан!), или собирали во дворе осколки. Счастливчику, собравшему больше других, завидовали и даже отнимали друг у друга. А малыши-дошкольники постоянно вертелись возле Элфи и семейства коробок, Элфи уже раз десять рассказывала похождения каждой из коробок. Как они ехали на берег Балатона с огромной массой вещей. Как праздновали именины бабушки, то есть бидона для масла.

Мама каждый день варила кастрюлю бобов. Дядя Шандор и другие мужчины стояли в воротах или слушали радио. Здесь, в подвале, тоже было радио. Люди, столпившись у приемника, внимательно слушали. В первые дни всех интересовали только передачи «Свободной Европы». Но как-то раз худощавый черноволосый мужчина, отец живущих на первом этаже близнецов, по фамилии Чоба, негромко, но взволнованно сказал:

— Черт бы их побрал! Вы меня простите, но неужели вам не надоела вся эта белиберда? Прошу вас выключить, это надо прекратить! Им там легко болтать! Они только того и хотят, чтобы у нас все полетело в тартарары! Если уж кому так приспичило, пусть поднимется к себе и слушает, сколько влезет. Вот мой сказ!

Воцарилась глубокая тишина, даже Элфи перестала рассказывать сказку. Кто-то протянул руку, выключил радиоприемник. Затем люди стали постепенно расходиться. Ушел и студент — сын Роштошей, что носил на пальто кокарду с траурной ленточкой. Мать его тотчас вскочила и кинулась за ним. Она ни на шаг не отпускала его от себя. Все знали, что сын Роштошей хочет сражаться на стороне мятежников, но мать запрещает. Однажды она даже закатила ему пощечину.

Женщины сидели на длинных скамейках, многие из них вязали. Все члены семьи врачи с третьего этажа целыми днями играли в карты. Самая пожилая из них — бывшая владелица ювелирного магазина в дорогой шубе — иногда вставала со своего места и, держа в руках небольшую книжку, начинала гнусаво проповедовать о том, что все должны покориться власти господа бога нашего, покаяться в грехах своих и верить, что ни один листик не упадет с дерева, если не будет на то воли всевышнего.

Однако каждый занимался своим. Элфи возилась с детьми, отдавая им все время. Родители и бабушки благодарили Элфи за это, приветливо улыбались ей. Если ребята постарше слишком громко шумели, слишком много носились по коридору или дрались из-за осколков, просили Элфи утихомирить их. Элфи уводила всех детей в другое убежище и играла с ними. Если детей собиралось не много, играли в «считалку»:

— Вы-шел ме-сяц из-за туч…

Если побольше, тогда что-нибудь прятали и по очереди искали.

— Холодно, холодно, тепло, жарко, еще жарче, огонь…

Дунди всегда кричала: «Оонь, оонь!», так как не выговаривала «г».

Однажды дочь дяди Чобы заметила:

— Дунди, ты всегда говоришь «оонь, оонь», а надо: «огонь, огонь».

— Я не говорю «оонь, оонь»… я говорю: «о-онь, о-онь», — возмутилась Дунди.

Все громко захохотали.

Как-то раз врач с третьего этажа сказал Элфи:

— Знаете, дорогая, сам бог создал вас воспитательницей детского сада.

Комендант здания — мужчина со строгим, серьезным лицом, в кожаном пальто, ежедневно по нескольку раз проверявший, все ли в порядке в убежище, никогда не улыбался, но на Элфи посматривал приветливо, более того — даже заговорил с ней однажды:

— Ты славная девушка…

Между прочим, если верить дяде Шандору, этот человек опасный коммунист. При нем дядя Шандор всегда помалкивает. Даже передачи «Свободной Европы» не осмеливались слушать в его присутствии, причем еще до того, как дядя Чоба потребовал выключить радиоприемник. Комендант обычно стоял у ворот, наблюдая за порядком, так как на дворника, человека очень старого и трусливого, нельзя было положиться. Дворник боялся не только расхаживающих по улице вооруженных людей, но и самого коменданта здания. Он не раз говорил, что ничего не может понять в этом перевернувшемся мире.

И с ним нельзя не согласиться. Ну кто из взрослых может толково объяснить, что именно и зачем происходит? Лучше уж признаться в этом, чем поступать так, как дядя Шандор, который корчит из себя всезнайку и большого умника. Если коменданта здания не было поблизости, он уверял, что, дескать, Запад непременно вмешается, пришлет войска ООН, надо только продержаться еще несколько дней. Продержаться? Но кто должен был держаться? Сам он никуда не ходил, слонялся по двору и с видом знатока буквально обо всем высказывал свое мнение. Если стреляли, он говорил: это бьют из венгерского миномета, или: ударили из танковой пушки, а это не иначе как Манлихер. Отличнейшая штука! Если не верите, можете пойти и лично убедиться.

Жильцы в отсутствие дяди Шандора хвалили коменданта здания, называя его исключительно смелым и умным человеком. И если с домом ничего не случится — а в это даже не верится! — то нужно будет благодарить за все только его одного. Потому что он не пускает посторонних и пресекает какие бы то ни было ссоры между жильцами, не давая им обижать друг друга.

— Ну, разумеется, — сказал как-то врач своей жене, сдавая карты, — если заявится группа автоматчиков с гранатами, то он, безоружный, бессилен против них. Ну как он может не пустить их? Они просто изрешетят его.

— Тсс! — зашипела на него жена. — Пусть люди не перестают верить, что комендант защитит нас. А под его руководством и мужчины могли бы действовать решительнее и смелее.

Да, да, это понимала и Элфи. Главное, по возможности, ничего не бояться. Еще неизвестно, что ждет впереди. Если смерть, значит, умрем, но зачем же бояться раньше времени? Разве мудрено сейчас умереть? Сколько домов на одной только улице Мурани! Не могут же в каждый дом прийти вооруженные люди, чтобы стрелять из окон! Их просто не хватит. Вот за бабушку очень боязно… Там ведь, вспоминала Элфи, живет Бэби Нейлон, Пуби и вся бесшабашная компания. Даже маленькой Вице и то повесили за спину винтовку. Безумные! Если бы только можно было выйти! Если бы можно было выйти…

Да нельзя: комендант не разрешает. Детей тоже нельзя оставлять здесь одних. За целую неделю они всего один раз получили хлеб. Да и то лишь благодаря коменданту, который, взяв с собой дядю Чоба н еще двух мужчин, где-то сумел достать полную бельевую корзину хлеба. Они так и принесли его в ней. Но ничего другого дети уж давно не видят, решительно ничего! Говорят, что из других домов выходили люди, только, конечно, не такие, а дурные. Влезли в большой угловой продмаг, разграбили, масло и сало таскали ящиками. Дворник на чем свет стоит поносил грабителей и очень гордился, что в их доме живут честные, порядочные люди. Никто из них не позволит себе что-либо подобное.

В конце недели, когда уже стрельба начинала стихать, Элфи тоже отважилась после двенадцати часов дня выйти за ворота. Осмотрелась. На улице груды стекла, оборванные троллейбусные провода. Изредка проходили люди. Это отправились на поиски продовольствия те, кому нечего было есть. Элфи повезло: она натаскала всего вволю. У ворот стояли чужие и жильцы, которые уже выходили на улицу. Они с ужасом рассказывали о грудах развалин на Бульварном кольце и о том, что от моста Петефи до улицы Барош не уцелел ни один дом.

Элфи задумалась. А не навестить ли ей бабушку? Дядя Шандор сегодня с утра ушел на поиски своей сестры. Вот уже несколько дней он ничего не знает о них, а телефон не работает. С Дунди сейчас осталась в подвале мама. За час она управится. А может, и раньше…

Раздумывая так и еще не решаясь, она вдруг увидела Арпада. Под мышкой у него была буханка хлеба. Он посматривал на ворота, на номера домов.

Элфи не окликнула, не позвала его, ждала. А вдруг он ищет кого-то другого, а не ее? На этой улице мог жить еще какой-нибудь его знакомый.

Наконец Арпад тоже заметил ее в толпе людей, стоявших у ворот. Широко улыбаясь, он издали замахал ей рукой.

— Привет… Целы и невредимы?

— Целы. А вы?

— У моих стариков в одном окне выбили стекла.

— А мы вынули рамы, — ответила Элфи, — все равно ведь живем в подвале.

— Ты, конечно, с ребятишками? — спросил Арпад. — Ну, я пойду. Заходил к твоей бабушке. Она велела передать, что целует тебя.

У Элфи на миг перехватило дыхание. Она и не заметила, как буханка очутилась у нее в руках. Да что там хлеб! Хотя это тоже важно, но главное — он был у бабушки… Ну конечно, он специально ходил узнавать ее адрес.

— Может, зайдешь на минутку?

— Пожалуй, но только на одну минуту, — ответил Арпад.

Они спустились в подвал. Ведь мама была там! Те, у кого не было детей, уже перебрались наверх, но с детьми оставались пока еще внизу. В подвале стало просторнее. Какое счастье, что дяди Шандора нет дома! Мама приветливо встретила Арпада.

— Ой, до чего же вкусен свежий хлеб!

Она даже не спросила, как и где Элфи познакомилась с Арпадом. Арпад рассказал, что он все время находился в пекарне, сегодня впервые побывал дома. И ему пришла в голову мысль навестить своих хороших знакомых. Он не сказал, во скольких местах уже побывал, сколько у него таких хороших знакомых, как Элфи. Может быть, много, а может, лишь одна она.

Арпад заторопился и, наспех попрощавшись, пообещал, что, возвращаясь домой, заглянет к бабушке и скажет, что вся их семья здорова. Пожав руку маме, Арпад протянул ее затем Дунди. С Элфи он не стал здесь прощаться. Она проводила его до ворот, где они и обменялись рукопожатием.

Рано утром — это было уже в декабре — дядя Шандор пришел на кухню. Элфи как раз мыла посуду. Со вчерашнего вечера осталось много грязных стаканов, из которых гости пили вермут и палинку. На плите в большой кастрюле кипела вода, потому что бабушка учила Элфи почаще менять воду, когда моешь посуду. Тут уже многого не сэкономишь, но зато посуда будет чистой. Она каждый раз и соды добавляла в воду.

Элфи лишь взглянула в его сторону, как какая-то забитая Золушка. Дядя Шандор заговорил не сразу, а все прохаживался и мычал себе под нос. Точно так же он вел себя, когда сказал Элфи, что она больше не будет ходить в парикмахерскую. А теперь? Ведь не для того же он пришел на кухню, чтобы поразмышлять здесь о чем-то? Что ему нужно от Элфи? Может быть, опять даст денег и пошлет стоять в очереди в какой-нибудь универмаг купить ему полотна для простынь или белья? Всю прошлую неделю она ежедневно стояла в очередях. Дядя Шандор, считая, что инфляция неизбежна, распорядился производить закупки. Если раньше у него нельзя было выпросить денег даже на ученическую тетрадь, то теперь он швыряет их тысячами, велит тратить, заклинает господом богом скупать все, что попадется под руку…

Элфи надоело дрожать от холода в очередях. Она согласилась бы лучше все время мыть посуду, готовить обед. На улице мороз, он пронизывает насквозь, и люди, выстаивая в очереди часами, угрюмо молчат, тяжело вздыхают. А если начнут говорить — еще хуже. Чаще всего слышна брань. Лучше уж возиться в кухне, перемывать в теплой воде стаканы, до блеска натирать их. Дядя Шандор, заложив руки в карманы, все ходит и ходит по кухне, как всегда, исподлобья поглядывая по сторонам. Он ни разу не взглянул на Элфи, делая вид, будто не замечает ее. Но это еще ничего не значит. Такая уж у дяди Шандора привычка: он не смотрит на того, с кем говорит, будто вовсе не интересуясь, как собеседник реагирует на его слова, какое впечатление они произвели на него. Это, мол, меня не касается! Наконец дядя Шандор заговорил. Но и теперь он стоял вполоборота к Элфи, разглядывая буфет.

— Укладывай-ка свои вещи и возвращайся к бабушке. С нами тебе оставаться нельзя, потому что мы уезжаем в Америку. Квартира уже продана.

У Элфи дрогнула рука в теплой воде, но тем не менее она продолжала мыть посуду. Ее мозг еще не выработал способность сразу осмысливать все… Казалось, будто слова дяди Шандора застряли у нее в ушах. Они колотятся там, стучат, но в мозг проникнуть не могут.

— В этой стране жить невыносимо, — продолжал дядя Шандор.

Элфи показалось, что говорил он не ей, а самому себе.

— Эта мерзкая страна. Ничтожный, жалкий народ…

Не договорив, он повернулся на каблуках и вышел из кухни.

Теперь в ушах Элфи только что услышанные слова столкнулись с теми: «Укладывай-ка свои вещи и возвращайся к бабушке… Это мерзкая страна…» Они смешались и устремились к мозгу, пытаясь дойти до ее сознания. Но они никак не укладывались у нее в голове. Как мучительно трудно осмыслить их! Почему, неужели она настолько тупа? Или, может быть, дядя Шандор говорил на чужом языке? Нет, он говорил на ее родном венгерском языке. Так в чем же дело? Может показаться странным, но вдруг захотелось сначала засмеяться, громко-громко, а уж потом можно и нареветься вволю. Но над чем смеяться, что тут смешного? А то, что все это сказал ей дядя Шандор, тот самый дядя Шандор, который любил повторять: «Впредь, дорогая, заботу о твоем будущем я беру на себя». Он не позволил ей работать в парикмахерской, потому что там, дескать, не может работать порядочный человек, это, мол, унизительная профессия. Вот какую заботу он проявлял, насколько близко к сердцу принимал ее судьбу… А теперь, значит, иди куда глаза глядят… Возвращайся к бабушке. Что же он не наказал ей строго-настрого: «О парикмахерской и думать не смей! Не дай бог, узнаю, что ходишь туда, смотри тогда…» Разве это не смешно?

Он поймал Элфи и запер здесь в кухне, как птичку в клетке. А теперь, когда она ему не нужна, открывает клетку и выгоняет птичку вон: лети! Все бы ничего, но за это время он подрезал ей крылья. Если она уйдет, то потеряет и маму и Дунди. Он увезет их…

Элфи повалилась на стол, радом с лоханью для мытья посуды, и горько зарыдала. В руках она все еще держала губку. Когда пальцы сжались, из нее закапала вода, словно губка тоже плакала.

Потом в прихожей хлопнула дверь. Это ушел дядя Шандор, она слышала его твердые, громкие шаги в коридоре. Внезапно всем ее существом овладела испепеляющая злоба, настолько жгучая, что даже слезы высохли. «Мерзкая страна»? Нет, это по ее адресу… Арпад тоже называл ее — и не раз! — «гадкой девчонкой».

В Америку? Так сразу! Еще на прошлой неделе сорил деньгами. Элфи столько выстояла в очередях, а он купил радиолу у каких-то беженцев. Уверял, что никуда не поедет. Пусть едет кто хочет, а ему незачем ехать в Америку! Здесь, дескать, тоже будет Америка. Американцы сами сюда придут. Это правительство долго не продержится. При нем никто не хочет работать. Правительство зря старается, ему все равно не сломить венгерский народ. Такого героического народа во всем мире не сыщешь. А теперь «ничтожный»!

А вдруг это опять ложь? А вдруг они и не думают уезжать и он хочет лишь обмануть ее? Он уже столько говорил! Будто придут войска ООН, а никто не пришел. Будто никто не выйдет на работу. Но уже восстанавливают троллейбусные линии. И если он и поедет, то мама… мама не оставит ее здесь одну…

Скрипнула дверь, в кухню вошла мать. Она одета в темно-синюю нейлоновую шубу. Дядя Шандор, боясь инфляции, заказал ее совсем недавно. С мамой была и Дунди, тоже в шубке. Мама куда-то уходит и берет с собой Дунди.

— Свари детям немного лапши на обед, — сказала она. — Да положи варенья побольше. Мы перекусим в городе. Надо зайти к портному, сапожнику. И везде приходится подолгу ждать. Хочу купить еще сапожки на меху, а за ними придется постоять в очереди.

Сапожки? Маме сапожки? Ведь они некрасивые, неуклюжие. Раньше мама никогда их не носила, ни за что не надела бы.

Мать, словно догадываясь, о чем думает Элфи, продолжала:

— Говорят, и пешком немало придется идти, пока до границы доберешься, — при этих словах она прослезилась. — Что ж теперь делать? С ним невозможно спорить. Он уже и квартиру продал, — закончила она, тяжело вздохнув.

— Кому? — спросила Элфи, словно это было сейчас самым главным.

— Как, разве ты не знаешь? — удивилась мать. — Тем молодоженам… Помнишь? Доктору Такачу с женой. Они и вчера приходили. За тридцать тысяч, со всей обстановкой. Только инструменты и радиола остались… Их он отдельно продает. Как раз по этому делу и ушел сейчас.

Почему мама думает, что ей все это важно? К ним ходит столько людей, что многих из них она совершенно не знает. О докторе Такаче тоже впервые слышит. Ведь она весь день бегает по магазинам, а когда бывает дома, то в кухне дел по горло. Если иногда и доносятся голоса из комнаты, она никогда не прислушивается, не интересуется. Теперь столько болтают обо всем. Откуда же ей знать, что сейчас речь идет как раз о чем-то важном?

— Гардина в большой комнате бабушкина, — сказала еще мать. — Мы ее снимем. А постель — твоя. Два пуховых одеяла мы возьмем с собой, остальное останется тебе. Когда мы уедем, ты все соберешь. Я сказала, что эти вещи твои, они не входят в счет тридцати тысяч…

Элфи молчала. Мать, повторяясь, все говорила и говорила:

— Когда мы уедем, ты сразу же попроси дедушку помочь тебе перевезти вещи. Твоих тут три одеяла, восемь подушек и, кроме того, маленькие подушки вместе с наволочками. Я особо оговорила, что они принадлежат моей дочери. Тебе.

Зачем мама еще раз повторяет это? Что она — уговаривает?

— Дядя Шандор не должен знать об этом, — тотчас спохватилась она. — Вот почему я не хочу укладываться заранее.

Ага! Вот в чем дело! Элфи теперь все ясно. Дядя Шандор пожалел отдать ей, вернее бабушке, гардину и постельное белье. Мама сама, на свой страх и риск, распорядилась так. Хочет откупиться от своей дочери. Пусть возьмет все себе! Ей, Элфи, ничего не надо! Пропади все пропадом! Раз они уезжают, бросают ее здесь… Пусть сгорит, сгниет постельное белье и все на свете.

Но протестовать она не могла. Зачем, если мама способна так поступить, если решила ехать в Америку, а ее бросает…

Она отвернулась, взяла кастрюлю и принялась ногтем счищать с нее окалину. Губы, даже зубы можно еще сжать, но что делать с глазами? Из них градом покатились слезы. Дунди в белой шубке стояла посреди кухни. Понимала ли она, о чем они говорят? Но вопросительно поглядывала то на одну, то на другую. Нет, ей не понять, но она все-таки о чем-то догадывалась. Что-то подсказывало ей сердечко! Напрасно отвернулась Элфи — Дунди по сгорбленной спине, по всем движениям видела, что она плачет. Подбежала к ней и обвила ручонками:

— Элфи… Не плачь… Мама… Почему она плачет?

Знала малютка, что только мать может объяснить, почему плачет ее сестра. От Элфи сейчас все равно ничего не добиться.

Вместо ответа мать тоже заплакала.

— Я просила его… Умоляла, чтобы он взял и тебя, — всхлипывала она. — Но ты ведь знаешь, какой он. Твердит одно: дескать, твой отец все равно не даст согласия.

Она прижала к себе обеих дочерей, и они втроем поплакали немного. А что они, собственно говоря, могли еще делать? Им оставалось только лишний раз убедиться, что, как всегда, их желания в счет не принимаются. Все зависит от дяди Шандора. Мама ничего не могла сделать без согласия дяди Шандора или вопреки его желанию. Она снова напудрила нос, подкрасила губы и вместе с Дунди ушла.

Элфи убрала кухню, затем в комнате, закрыла кафельную печь. Аги сидела на диване, читала. Мальчики, расстелив на столе старые газеты, вырезали из них картинки.

— Можно немного погулять на площади? — спросили они, увидев Элфи (в отсутствие матери дома распоряжалась Элфи).

«Ишь, чего захотели!» — в другое время ответила бы Элфи. А теперь лишь пожала плечами. Какое ей дело? Ведь скоро они навсегда уедут… Навсегда. И… и вряд ли она увидит их когда-либо. Ее они покинут здесь… Она была нужна только как нянька, да и то лишь здесь, на улице Мурани. В Америке за ними будет присматривать другая. А ведь Америка куда дальше, чем площадь.

— Марш! — Мальчиков словно ветром сдуло. Все побросав, они убежали. Машинально она убрала бумагу, ножницы, клей.

— Зачем ты их отпустила? — выглянула из-за книги Аги.

— Вот и присматривай за ними, — ответила Элфи. — Они же твои братья.

И, чтобы не видеть Аги, вышла из комнаты. Какое ей дело? Она же посторонняя, чужая в этой семье! Сначала еще оставалась какая-то видимость, что она здесь равноправный член семьи, выполняющий обязанности служанки, но теперь уже совершенно очевидно, что она была только служанкой. До сих пор у нее была мать, с которой ее сближала их общая тайна. А теперь? Пришел конец мечтам. Мама с мужем и детьми уезжает в Америку. А Элфи в награду за ее службу оставляет постельное белье… Расплачивается со своей служанкой! И больше она никогда ее не увидит. Ни ее, ни Дунди.

Элфи надела пальто, шапочку и вышла. Нет, назло им — вон из этого дома! Она получила расчет у дяди Шандора и может идти на все четыре стороны. Эти несколько дней, пока дядя Шандор продаст оборудование и инструменты своего зубопротезного кабинета, они обойдутся и без нее. Ей здесь уже нечего делать. Она здесь чужая.

Выйдя на улицу, Элфи в нерешительности остановилась. Она ушла из дому для того, чтобы не быть там, потому что это уже не ее дом. Пойти к бабушке? Ни за что, ни за что! Ведь ее туда послали! Дядя Шандор распорядился: возвращайся к бабушке. Ну уж нет! Ни за что! В его власти прогнать, выбросить ее вон, но не ему указывать, куда идти. Хоть в этом одном будет не так, как он хочет! Чтобы она сейчас шла к бабушке?.. Умоляла ее взять обратно? Да кто она: побитая собака, которую прогнал хозяин, или человек?..

Пойти к отцу?

Трамваи еще не ходили. Говорят, будто на улице Красной Армии на прошлой неделе пытались пустить пятьдесят шестой, но его обстреляли и теперь он опять не ходит. Когда-то доберешься туда пешком? А вдруг их и дома нет? А если и дома, что тогда? Отец даст ей двадцать форинтов или сто… двести. Зачем они ей! Не надо ни двадцати, ни ста, ни двухсот. И тысячи не нужно. Одна откупается от нее постельным бельем, другой — деньгами. Но того главного, что ей действительно необходимо, ни один из них не может дать. Неужели она требует чего-то невозможного? Нет, очень немногого! Ей хочется, чтобы и она была нужна кому-то. Чтобы и о ней заботились. Чтобы кто-нибудь помнил о ее существовании! Чтобы она не чувствовала себя лишней на этом свете!

Отца Элфи не видела с самого октября. От бабушки знает лишь, что он жив и здоров, что однажды, будучи в городе, он наведывался к ней и интересовался, цела ли его дочь. Передал привет, только и всего. На улице Мурани он не бывает, избегая встреч со вторым мужем мамы, с дядей Шандором.

Нет, она не пойдет к отцу. И вовсе не потому, что не ходят трамваи. Просто ей нечего делать у него! Она по горло сыта тем, что ее всегда прогоняют. И к бабушке не пойдет. Пусть ищут. Будет бродить по городу. Ни есть не станет, ни пить, ни спать. Даже вечером останется на улице, когда не встретишь ни одной живой души, потому что запрещено выходить из дому. Лишь изредка гулко застучит по мостовой сапогами рабочий милицейский патруль или какой-нибудь одиночный выстрел взбудоражит настороженную ночную тишину. Пусть ее убьют, все равно никто не станет жалеть, ее жизнь никому не нужна. Пусть арестуют, посадят в тюрьму, она не будет возражать, ей совершенно безразлично…

Может быть… ее и искать не станут. Если не вернется домой на улицу Мурани, подумают, что ушла к бабушке, а та еще и не знает, что они собираются в Америку. Им теперь не до нее. Так и уедет мама, никогда не узнав, что стало с нею. А бабушка, может быть, подумает, что они взяли ее в Америку.

Ей всегда причиняло боль сознание того, что у нее нет родного дома, но так остро, как сейчас, они еще никогда не чувствовала себя бездомной. Казалось, исчезни она, и никто не заметит, все будет так, словно ее и не было на этом свете.

По привычке она свернула в сторону крытого рынка, ведь здесь ей приходилось бывать чаще всего. По этой улице она каждое утро спешила с кошелкой, сумкой и оттуда тащилась домой.

В ворота рынка сплошным потоком входили и выходили люди, от них рябило в глазах. У самого рынка, на грязной площади, — свежие могилы. Здесь, недалеко от овощных рядов, похоронили убитых во время недавних боев.

До сих пор ей как-то не удавалось внимательно осмотреть могилы — она ведь всегда спешила. Теперь подошла к ним вплотную и осмотрела все подряд. На некоторых даже лежали цветы, ведь все похороненные здесь жили в этом же районе. Значит, их родственникам недалеко носить цветы. Бабушка рассказывала, что здесь похоронена девушка, которая жила совсем рядом с нею, в соседнем доме. Ее убили на площади Ференца Листа, когда она несла домой хлеб. Несколько дней труп ее лежал на площади, даже хлеб никто не взял. Потом кто-то догадался покрыть убитую серой оберточной бумагой.

Какая она из себя, как звали ее? Элфи не знает, Бабушка тоже. Она, Эльвира Варга, тоже во время боев носила хлеб, даже помогала продавщицам из продмага. В нее тоже могла угодить шальная пуля, как в эту девушку. И тогда она лежала бы здесь, возле рынка, и на ее могиле было бы написано: «Эльвира Варга, 15 лет от роду». И люди иногда останавливались бы возле ее могилы и жалели, что она так рано умерла. А ей уже было бы безразлично, что они думают. Тому, кто умер, все равно. Он не услышит ни шума, ни разговоров на рынке.

Над площадью нависла декабрьская холодная мгла. Здесь пострадал всего один дом, причем еще не достроенный. Как странно! Еще не построен, а уже наполовину разрушен. Снаряд разворотил недавно выложенные кирпичные стены. Из груд развалин торчат бревна и доски, валяются ящики с раствором. Вокруг стоят старые, почерневшие от времени дома. На некоторых из них — следы ран, полученных еще во время осады. Потому что пробоины заделывали на скорую руку, чтобы в домах можно было жить, не особенно обращая внимание на красоту. Но, тем не менее, они стоят, прочные стены их хранят тепло домашнего очага, на окнах занавески, люди создают себе уют.

Только ей, Элфи Варга, не найти уюта ни в одном доме Будапешта… Ее никто не ждет. Нет уголка, который бы она могла назвать своим. Да, ей негде преклонить голову. Она вроде того недостроенного дома. Он еще не готов, но уже разрушен в результате прямого попадания снаряда.

В ворота рынка с шумом и грохотом въехала грязная грузовая машина. В кузове в пять рядов возвышаются клетки с птицей — курами, гусями, утками. За ней, запыхавшись, бегут женщины, чтобы первыми быть в очереди, где она остановится. Сколько раз бегала и она!

— Хэлло, Элфи! — внезапно окликнул ее чей-то знакомый голос, и тут же кто-то хлопнул ее по плечу.

Это была Бэби Нейлон, собственной персоной, королева стиляг с накрашенными ресницами. Узкая юбка туго обтягивала ее стройные ноги. Она была так элегантна, что, казалось, все затмила собой на этой хмурой, серой площади. Контрастно выделялись ее желтая шуба с черными, как у тигра, полосами, и яркий шелковый платок с нарисованными на нем пальмами, неграми в красных шапках, жирафами и горбатыми верблюдами. Она, видимо, шла из парикмахерской. Элфи сразу заметила это: волосы тщательно уложены и отдают таким знакомым теплым запахом.

Чтобы прервать неловкое молчание, она тотчас заговорила:

— Я надеялась встретить тебя в салоне. Твой босс думает, что ты сбежала… Я завивалась у вас. Целых десять форинтов дала на чай. Слыханное ли дело? А с тобой что стряслось, дорогуша?

Элфи все еще не произнесла ни звука, да она и рот не успела бы открыть, как ее перебила бы ни на минуту не умолкавшая Бэби.

— Погорела, а? Пошли, я покажу тебе свою берлогу… Ты такой квартиры в жизни не видывала.

И она, подхватив Элфи под руку, стремительно рванулась вперед. Можно было подумать, что с нарисованных на платке Бэби тропиков подул сильный ветер, увлекая Элфи за собой.

— Я сказала твоему боссу, что ты и не думала бежать, у тебя пороху на это не хватит… Малышей нянчишь, да? Послушай, перебирайся ко мне, ей-богу, места хватит. Ты ведь знаешь, со мной можно ладить. Мой кавалер бывает у меня раз в неделю, а то и реже. Но он не помешает. Это не тот, у которого лошадиная морда, не бойся… Этот вполне приличный парень. Пуби уехал. Мой новый поклонник богатый малый, на своей машине ездит…

В этом районе Элфи знает каждый дом, каждый камень. Тем не менее, пока они шли по этой маленькой улице к квартире Бэби, Элфи ничего не узнавала. Словно какой-то волшебник преобразил весь Седьмой район. Как знакомы эти узкие, тесные улочки! И в то же время кажется, будто она здесь впервые. И вон тот дом на улице Клаузал. Высокий, в современном стиле дом со множеством балконов, и вместе с тем он уже стар, облупился, штукатурка осыпалась, лестница завалена мусором. О чем болтает всю дорогу Бэби? Можно сказать, обо всем на свете, одним словом, все, что знает о себе самой. Когда они вошли в квартиру, Элфи имела уже полное представление обо всем. Бэби вместе с Пуби — ее кавалером с «лошадиной мордой» — заняла эту квартиру явочным порядком. Потом порвала с Пуби — он сейчас в Вене — и познакомилась с другим мужчиной, с шофером, который зарабатывает массу денег, так как возит беженцев на границу, а то и дальше. Он уже и сам три раза успел побывать в Вене, привез кучу вещей. Но оставаться там пока не имеет смысла, потому что сейчас красота, дела идут превосходно: беженцы отдают ловкому, знающему все ходы и выходы человеку все свое состояние, лишь бы он доставил их до границы и переправил в Австрию. Сами они всегда успеют бежать! Могут сняться в любую минуту, стоит только захотеть. Но зачем спешить, черт возьми, если имеешь такую шикарную квартиру, да еще полную всякого добра?

Бэби показала Элфи в своей «берлоге» все. Но Элфи, по правде говоря, ничего не видела, она никогда потом не смогла припомнить, что представляла собой квартира Бэби Нейлон. В комнате было жарко, воздух спертый, масса мебели: стулья, шкафы, сундуки, ковры, картины. Негде было повернуться, трудно было дышать. Элфи буквально задыхалась. Квартира состояла всего из одной комнаты, передней, большого балкона и крохотной кухни. В ванную комнату не войдешь — она доверху забита всевозможными вещами, одеждой, отрезами. В передней на красном шкафу громоздились куклы, поломанные детские игрушки, машины, безглазый мишка. У отца Элфи на Пашарете тоже много мебели, но там совсем другое. А здесь все столы завалены тарелками и банками с остатками варенья.

Бэби предложила ей варенья, рассказывая при этом, что все вещи достались ей вместе с квартирой. Прежний хозяин сбежал, все бросил, даже масло в кладовой, целый бидон. Затем стала угощать сигаретами, но Элфи отказалась и от варенья и от сигарет. Она испытывала отвращение к варенью, точно так же, как и к сигаретам. Ведь она никогда еще не пробовала курить. Бэби с ногами забралась на тахту, ее тоже пригласила прилечь. Но Элфи продолжала сидеть у стола на мягком стуле и молчала. Бэби до сих пор не обратила внимание на то, что Элфи молчит. Да и немудрено, ведь она не дает ей ответить ни на один из своих вопросов. В том числе и на тот, согласна ли Элфи переехать к ней жить. Неужели Бэби сказала это серьезно? И да и нет. Бэби, наверное, не сомневалась, что Элфи все равно не переедет. Но если бы Элфи приняла ее предложение всерьез или же, молча согласившись, взяла и осталась здесь, то Бэби восприняла бы это как должное. По крайней мере было бы с кем поболтать, а там хоть трава не расти, что будет потом — ее не интересует.

Сегодня утром Элфи вышла из дому с намерением идти куда глаза глядят, ей все равно, убьют ли ее ночью или посадят в кутузку. Она ничего не имела бы против того, чтобы умереть, чтобы ее похоронили возле крытого рынка, или чего-нибудь еще в том же роде. Но сюда не пришла бы жить. Об этом даже страшно подумать. Что за жизнь у этой Бэби! Какая она сама! А она, Элфи, еще поссорилась из-за нее с Арпадом. Да, он был прав: такая жизнь для девушки хуже смерти.

Она молча смотрела на Бэби, развалившуюся на тахте. Элфи почувствовала, как ее охватывает какой-то страх. Но почему ей стало страшно, она не Знала. Ведь Бэби не собирается обижать ее, наоборот, скорее добра к ней. И все же она со все возрастающим страхом смотрела на нее, как на смертельно больного, обреченного человека, которому уже никто и ничто не может помочь.

Она не переставая думала об этом, не слушая, что говорила Бэби. Лишь изредка доходил до нее смысл ее слов. Бэби все говорила и говорила. Теперь уже не только о себе, ведь уже все пересказала. Больше того: Элфи сама убедилась, какая Бэби богатая, чего только у нее нет! Пожалуй, она считает, что Элфи онемела от восторга и готова умереть от зависти, глядя на ее счастье, как тогда, когда Бэби ходила в школу танцев, а Элфи еще не пускали. Да, она наверняка думает так, но Элфи и не пыталась разуверить ее. Зачем? Бэби все равно не поняла бы, что она не только не завидует, но и питает к ней отвращение, смешанное с жалостью. Бэби как раз доказывала, что все люди на земле или злы, или глупы. Идиоты или подлецы. Так и сказала. Из катавасии, разыгравшейся в октябре, Бэби извлекла двоякую выгоду. Во-первых, приобрела эту квартиру. Но это еще не столь великое счастье, ведь она и сама понимает, что квартиру ей не удержать надолго. Ну и плевать на нее! Она нужна мне, говорит Бэби, как собаке пятая нога. Все равно уезжать придется. Во-вторых же — и это более существенно — подтвердилось, что она была права. И в самом деле: теперь для всех очевидно, все видят, что люди лишь внешне выглядят добрыми, порядочными, а в душе они хуже зверей. Так она и сказала!

Элфи встала, собираясь уходить. Бэби уговаривала ее остаться, но уже не так настойчиво.

— Заходи в любое время, — сказала она, когда они остановились у дверей, и громко зевнула.

— Помнишь Вицу? — крикнула она вдогонку шагавшей по коридору Элфи. — Ну так вот, она тоже в Вене… Но по глупости попала в лагерь… Пишет какую-то ерунду: хочу, мол, домой и все плачу. Идиотка!

Элфи спускалась по массивной парадной лестнице вниз, пытаясь представить себе лагерь, из которого Вица хотела бы вырваться домой. Теперь она все плачет, а раньше только и знала, что смеялась. Больше нее никто не смеялся в школе танцев. Когда Элфи видела ее в последний раз, во дворе у бабушки, за спиной у нее болталась винтовка. Наверное, принимала ее за игрушку.

Выйдя на улицу, Элфи наудачу направилась в сторону парикмахерской. Она и не знала, что ее открыли. На прошлой неделе, случайно проходя мимо, она видела на дверях замок. Но Бэби там завивалась…

На улице много людей, они спешат куда-то, но магазины закрыты. Ее салон тоже закрыт. В соседней мастерской стеганых одеял хозяин еще стоял в дверях, но уже с крюком в руках, которым он собирался опустить жалюзи. Заметив Элфи, он, как старый знакомый, крикнул ей:

— Только что закрыли! Я тоже закрываю. — И, словно только и дожидался Элфи, с шумом опустил жалюзи.

Элфи зашагала в сторону Бульварного кольца. Магазины везде закрыты. К Западному вокзалу шли танки и бронемашины. Какой-то человек объяснял собравшимся вокруг: — перекрыли мосты, опять будет демонстрация, и он не может попасть в Буду.

В витрине кондитерской, где работал Арпад, красовались пирожные. Неужто эти ненормальные не закрыли свой магазин? Одни во всем городе? Хотя нет, тоже, кажется, собираются. Девушка в белой наколке подошла с той стороны к витрине, собрала пирожные. Элфи пристально смотрела в окно. Внезапно появился Арпад, в белом колпаке, заметил ее:

— Здравствуй!

— Привет!

— Закрываем, — сказал Арпад. — Подождешь? Входи.

Он провел Элфи в магазин, усадил за мраморный столик. Он сейчас придет, только поможет все уложить и переоденется. Девушка в наколке поставила перед Элфи целый поднос пирожных. Она видела, что Элфи вошла с Арпадом.

— Кушайте, все равно пропадет, — сказала она. — Жалеть не приходится. Еще неизвестно, когда снова сможем открыть. Хоть бы угомонились скорей, что ли!

Она имела в виду этих безмозглых. Тех, на кого только что ворчал хозяин мастерской.

Элфи некоторое время только смотрела на пирожные. Среди них была шоколадная бомба с кремом, свежая шоколадная бомба с блестящей, чуть сбившейся набекрень коричневой шапкой, покрытой затвердевшим кремом из сбитых сливок. И в самом деле, через день он обязательно испортится. Растает. Элфи сняла шапку, с наслаждением проглотила сливки. Ведь у нее сегодня и маковой росинки не было еще во рту. Как странно все устроено в мире! Здесь идет пир горой, здесь радуются, если больше съешь, а на улице грохочут танки.

К тому времени, когда Арпад привел все в порядок, управилась и Элфи со своими пирожными. Арпад завернул еще несколько штук, чтобы Элфи снесла ребятишкам. Им пришлось выйти черным ходом во двор, так как со стороны улицы уже опустили жалюзи. На улице было многолюдно, как всегда в последние дни. Все спешили, как летом перед грозой, когда вдалеке сверкают молнии и горизонт заволакивают темно-лиловые тучи.

Они шагали бок о бок. Арпад, конечно, был уверен, что Элфи намеревается идти к себе домой, на улицу Мурани, ведь она живет там, он хорошо знал это. Элфи же не сказала ему, что уже не живет там, что ей, собственно говоря, вообще некуда идти. Так они и шли, а Элфи все откладывала разговор: мол, еще успеется. Арпад тоже хорош: даже не поинтересуется, как она очутилась здесь, почему остановилась возле кондитерской, где была! Он озирался по сторонам, высказывал свои замечания и злился. Умнее ничего не могли придумать, как закрыть магазины! Вот уж поистине у страха глаза велики! Все магазины должны быть открыты. Народ надо бы успокоить. Но кто это сделает и каким образом? Просто черт знает, что творится: какая-то сотня или тысяча сумасбродов взбаламутила весь город!

Они пересекли улицу Верешмарти. Здесь Арпад встретил своего знакомого продавца из мясной лавки. Тот тоже спешил с работы домой, нагрузившись всякой всячиной. Он, видимо, запасался продуктами — кто знает, а вдруг все начнется сначала. Продавец, худосочный юноша, невысокого роста, был в кожаном пальто, достававшем ему до пят. Ну и глупости же творятся в этом мире! Ей-богу, все словно с ума посходили. Он тоже утверждал это и второпях рассказал, что на крытом рынке, где он работает, за бесценок продают окорока. Кто сейчас при деньгах, богачом станет. Из провинции привозят подводами свиней и не знают, куда сбывать. Кому они нужны сейчас? Уже битком забиты все холодильники, негде складывать продовольствие. Говорил он часто-часто, как бы давая понять, что очень спешит.

Когда дошли до улицы Вешелени, Арпад начал говорить о том, что очень многие уезжают, бегут. Из их дома тоже кое-кто уехал, в том числе и богач из соседней квартиры, у него в самом центре города свой обувной магазин.

— А ты чего же не уезжаешь? — внезапно прервала его Элфи. — Ты ведь всегда хотел за границу уехать.

Арпад с недоумением посмотрел на нее:

— Ты что, за дурака меня принимаешь? Я пока еще в своем уме!

— Почему? Разве только одни дураки уезжают?

— Если хочешь, я могу тебе сказать, кто уезжает. — Арпад говорил нехотя, словно разговор этот был для него малозначительным. — Знал я одного парня, по фамилии Видра. Он участник банды, орудовавшей на площади Клаузал. А недавно увидел его фотографию в иностранной газете.

— В иностранной?

— Да, в швейцарской, — подтвердил Арпад. — Там и фамилия его указана. По-немецки. Его превозносили, как какого-то героя, потому что он наврал им, будто убил четырех работников госбезопасности. Там можно что угодно наговорить. Мать его гардеробщица, отец — официант, но они разошлись, живут порознь. Он, бедняга, был предоставлен самому себе, никто не занимался его воспитанием. Потому-то и свихнулся.

— Значит, и я свихнулась, — вызывающе бросила Элфи дрожащим от закипавшей злости голосом. Она злилась и вместе с тем радовалась, радовалась тому, что сможет наконец высказать все этому глупцу Арпаду. — Мои родители тоже не живут вместе и не заботятся обо мне.

— Так вот и отправляйся туда же! — огрызнулся Арпад, разозлившись на нее.

Его буквально взбесил ее тон, и поэтому ни в коем случае нельзя придавать никакого значения тому, что он сказал.

— А что ты думаешь, возьму и уеду, еще не поздно.

— На это у тебя ума хватит.

— Ишь, какой умник нашелся! Ума палата! Только важничать и умеешь! Пузырь, вот ты кто.

Они и раньше ссорились, причем по менее значительному поводу. Разругались как-то раз из-за Бэби. Никак не могли прийти к единому мнению о ней: действительно ли она испорченная девушка или же только кривляется? Но, по существу, и в тот раз вопрос стоял шире: имелась в виду не только Бэби, но и сама Элфи. Порядочная ли девушка она, Элфи Варга? Как ей надлежит вести себя? Теперешняя стычка явилась как бы продолжением той. Арпад просто гонит от себя даже мысль о том, что Элфи такая, за кого хочет выдавать себя. Он считает ее умнее и добрее. Элфи же всеми силами старается доказать, что она нисколько не лучше.

. — Даже у цыпленка хватает ума, чтобы не делать глупостей, — ворчал Арпад. — А впрочем, какое мне дело! Скатертью дорога. Но смотри, пожалеешь потом, да поздно будет!

. — Ты за меня не переживай, — ответила Элфи. — А лучше скажи, почему не хочешь теперь уезжать за границу? Ведь ты всегда так рвался туда?

— Что было, то сплыло, — ответил Арпад и поднял воротник.

Он не на шутку рассердился. Да и вполне понятно! Ведь его приперли к стенке. Не будешь же отпираться, что действительно всегда хотел уехать за границу. Это правда. Но только не теперь. И причина не та, что у всех других: не потому, что он не хочет жить здесь. Он хочет жить только здесь. Если кто-либо этого не понимает… Ведь это же до того ясно, что не нуждается ни в каких пояснениях. Только тот может называться человеком, кто имеет перед собой цель и упорно стремится к ней. Человек не может позволить, чтобы его, как оторвавшийся от дерева лист, швыряло туда, куда подует ветер. Да, он хотел побывать за границей, но у него была цель: учиться. А те, кто уезжает сейчас, едут без всякой цели, лишь бы не оставаться здесь. Наглядный пример тому — Элфи. Разве он не прав? И, чтобы не оставалось никаких сомнений, он задал ей новый вопрос:

— Ты думаешь, за границей ждут не дождутся, когда ты приедешь? Может, ты соизволишь сказать, что собираешься делать там? Вот потому и молчишь, что сказать тебе нечего!

— А тебе что за дело? Если ты не хочешь, одна уеду, — отрезала Элфи.

Почему у нее сорвалось это с языка? Неужели она в самом деле решилась и теперь высказала свое решение? Отнюдь нет. Но ведь язык без костей, что угодно может сболтнуть. Почему бы не сказать? Почему не подразнить этого пузыря?

Но на сей раз она, кажется, перегнула палку. Пораженный ее легкомыслием, Арпад застыл на месте. Ух, как он зол на нее!

— Послушай, ты, — грубо сказал он. — Я помогу тебе образумиться, если уж сама не в состоянии. Расскажу твоей матери, бабушке и даже отцу, какие мысли у тебя в голове.

— Ух, как напугал! — подзадорила Элфи, а сама, между прочим, и впрямь испугалась, как бы он не передал, а то еще примут ее слова за чистую монету.

— Не будь ты девчонкой, так бы и влепил тебе оплеуху! — грозился Арпад.

— А ты не робей, стукни!

Она говорила дерзко, вызывающе. А что, если Арпад и в самом деле влепит пощечину? Как раз на углу улиц Вешелени и Ротенбиллера. Напротив ветеринарного института. И откуда только взялся у нее этот тон — такой, что прямо-таки трудно удержаться, чтобы не ударить! В нем явственно слышалась мольба: на, ударь меня! Ударь! Видимо, прорвались наружу все пережитые ею страдания, благо нашелся наконец человек, которому она может излить всю душу, хотя бы даже и поссорившись с ним! Кто для нее этот Арпад? Партнер по танцам, тот, кто давал ей хлеб на улице Харшфа. И все же этот юноша — единственный в мире человек, кто проявил участие к ее судьбе, да еще так, что чуть было не закатил ей пощечину. Еще немного — и это случилось бы. Вот почему нестерпимо больно, потому-то такой свинцовой тяжестью гнетет тоска, что совершенно чужой парень оказался единственным, кто по крайней мере хоть злится на нее, ругает, хочет научить уму-разуму. Обойди хоть всю Венгрию, и не найдешь ни одной живой души, которой было бы интересно знать, о чем думает, чем может похвалиться, зачем и почему говорит не то, что думает, Элфи Варга!

А что бы стало с ней, если бы и Арпада не было?

Нет, он не ударил ее. Что вы! От слов до дела еще далеко. Элфи больше, чем кому бы то ни было, известно, какая глубокая пропасть пролегает между словом и делом. Они прошли всю улицу Дембинского, и Арпад ловко выпытал у нее все, что нужно было узнать о ее жизни и планах на будущее. Он все-таки понял, что так просто, без основательной причины, человек не может терять голову и небо не покажется ему с овчинку. К тому же, как было известно Арпаду, Элфи даже и в голову не приходило жить где-то в другом месте, а не в Будапеште, и именно в Седьмом районе. Она любила свою профессию. Да, любила! Сейчас, правда, она выбилась из нормальной колеи, но это особый вопрос. Почему так случилось, не надо спрашивать сейчас. Но одно должно быть ясно, особенно для Элфи: не имея специальности, она пропадет, куда бы ни поехала — в Вену или в Нью-Йорк. Заявится туда и скажет: «Здравствуйте, прошу любить и жаловать, я Элфи Варга извольте-ка меня устроить». Ишь, чего захотела! Разве ее выгоняют отсюда? Арпад до тех пор доказывал, пока Элфи помимо своей воли не проболталась ему, приоткрыв чуть-чуть завесу над скрываемой ею правдой. Сначала говорила, что ей, дескать, нельзя оставаться в семье отчима, но и к бабушке возвращаться тоже не хочется. Не хочется? Хм! Интересно! Нет, тут есть еще какая-то причина… Должна быть! Так Элфи постепенно вынуждена была сказать всю правду: мама уезжает вместе с семьей… Продали квартиру за тридцать тысяч, ей оставили только постельное белье. Хотят откупиться от нее бельем. Нет, лучше она замерзнет, как подкидыш, ничего не будет иметь, но не возьмет эти тряпки, оставленные мамой из жалости. В качестве компенсации за то, что покидает навеки… Ну что ж… В отместку, назло им уехать за границу. Не дожидаясь, пока мама и семья бросят ее, она оставит их. Она покажет им, что она тоже человек.

— Ну что ж, здорово придумано! — сказал Арпад. — Вся беда в том, что самой себе ты сделаешь в сто раз хуже. Ты родилась в Будапеште. Тут все твои родные — мать, отец, бабушка. У тебя даже больше родственников, чем у других людей. И все же ты одна, как перст. Правда? Ну, а теперь подумай, какой одинокой ты будешь на чужбине, в незнакомом городе!

— Но тогда я, по крайней мере, хоть буду знать, почему одинока! — хмурясь, возразила Элфи.

— Ну, раз тебе так приспичило, валяй, — согласился Арпад, хотя сам теперь уже был уверен, что Элфи не сделает такой глупости, ибо тоска у нее прошла.

На сердце остался лишь горький осадок, и поэтому оно еще ныло. Кто же исцелил ей душу? Арпад! Как видно, дружба — действенное средство. Они долго бродили по окраинным улицам Седьмого района. Еще утром Элфи готова была биться об заклад, что во всем мире не сыщешь девушки, более несчастной и одинокой, чем она. Но теперь ей стало стыдно за себя. Да что она представляет собой, чтобы предъявлять такие требования? Разве ее не любят, не уделяют ей внимания? А заслуживает ли она большего? Если хорошенько поразмыслить, то, право же, так и напрашивается отрицательный ответ. Чем она заслужила, что Арпад вот уже несколько часов подряд ходит с ней, убеждает, объясняет, чтобы выбить дурь из ее головы. Другой бы давным-давно махнул на нее рукой. Другой бы даже и разговаривать с нею не стал. Нет, ей и в самом деле не на что обижаться! Мать с семьей уезжает, это правда. Но здесь остаются бабушка, отец, останется парикмахерская, остается Арпад. Много людей уедет за границу, но гораздо больше останется. Не будут же все время стрелять; раньше или позже, но снова пойдут трамваи, она по утрам будет ходить в парикмахерскую, станет работать, как прежде.

Мать уедет, уедет и Дунди — это большое горе, невосполнимая потеря. Но уедет и дядя Шандор, который всегда только понукал, распоряжался, отравлял ей жизнь.

— По-твоему, мне радоваться надо? — спросила Элфи, и на глаза ее набежали слезы.

— Кто говорит, что ты должна радоваться! — ответил Арпад. — Разве я говорю, чтобы ты прыгала от радости на одной ножке? Мало хорошего в том, что мать уезжает с ним…

— А что же ей делать? Оставаться здесь с оравой ребятишек? А кто их будет кормить?

— Вот видишь! Сама же говоришь, что мать вынуждена ехать. Но ты-то с какой стати поедешь туда? Здесь и отец твой остается. Через два года приобретешь специальность, начнешь прилично зарабатывать, станешь на ноги. Бабушке сможешь помогать. Тебя воспитала она, а не мать! Неужели ты бросишь стариков, которые, можно сказать, вырастили тебя?

Они шли уже по улице Мурани. Элфи подолгу молчала. Арпад тоже говорил меньше.

Незаметно спустился вечер, пора идти домой, скоро начнется комендантский час. Почти у самых ворот Элфи внезапно остановилась:

— Проводи меня к бабушке…

— Сейчас?

— Не хочу я возвращаться к ним… Я хочу вернуться к бабушке.

Арпад посмотрел на свои часы:

— Поздно уже. Да и вещи тебе надо еще собрать…

— Я завтра зайду за ними.

Арпад задумался немного, как бы сознавая всю ответственность, проистекающую от сознания того, что отныне на нем лежит забота об Элфи, о ее дальнейшей судьбе.

— Ничего, как-нибудь потерпишь один-то день. Мать рассердится, да и бабушка не похвалит…

— Белье я все равно не возьму, — продолжала упрямиться Элфи.

— Его заберет дедушка. Тебе лучше всего сначала с ним поговорить.

Элфи задумалась. Дедушка… действительно, так лучше всего. Завтра она пойдет и поговорит с дедушкой. Ей вспомнились слова, сказанные им на углу улицы Маяковского: «Ты в любое время можешь вернуться к нам». Дедушка самый добрый человек. Она успокоилась.

— Так и быть, — сказала она. — Нехорошо получится, если я приду с тобой… Бабушка еще может подумать… Она ворчит, когда я прихожу с тобой.

Войдя в ворота, они остановились. Оба брата Элфи — Шани и Лаци — все еще играли у ворот. Они подбежали и уставились на Элфи и Арпада. Вот это да! Элфи провожает домой парень. Ну и ну! Хорошо еще, что здесь нет Аги: если бы она увидела, сразу донесла бы дяде Шандору. Ну и пусть доносит! Дядя Шандор ей теперь не указ…

Она попрощалась с Арпадом за руку.

— Заходи к нам в магазин, — сказал он. — Или позвони.

— Позвоню, — ответила Элфи.

Так они расстались. Элфи, успокоенная, поднялась по лестнице. В ней появилась совсем крошечная, но какая-то злая отвага. Если спросят ее, где она весь день пропадала, почему бросила детей, она не будет молчать… Все выскажет. Что она не служанка… Если она не нужна им в Америке, то н здесь пусть обходятся без нее. И скажет дяде Шандору, что обязательно вернется в парикмахерскую.

Она позвонила, так как утром не взяла с собой ключа. Два резких, коротких звонка.

Дверь открыла Аги, окинув ее каким-то особенно недобрым, уничтожающим взглядом.

— Все-таки надумала домой вернуться?

— А тебе какое дело?

— Сейчас увидишь… Иди-иди, за все получишь…

Элфи сняла пальто, повесила его в шкаф. Аги стояла рядом наблюдая. Глаза ее светились ненавистью и затаенной завистью.

— Мама плакала, и ей стало плохо… Пришлось врача вызывать из-за тебя!

Элфи оцепенела… Она не понимала.

В проеме открывшейся двери показался дядя Шандор.

— О, пришла, барышня! Отыскалась… Не прыгнула в Дунай, а? Хороший поступок, нечего сказать… В такое время бросить мать, у нее и без того голова кругом идет. Ай-яй-яй, вот уж поистине заслужила ты ее любовь, скажу я тебе, заслужила!..

Элфи все еще ничего не понимала. Мама плакала из-за нее? Думали, что она бросилась в Дунай?

Дядя Шандор подошел к ней, взял за руку и ввел в комнату. Мама лежала на диване с повязкой на голове. Увидев Элфи, она еще громче зарыдала и протянула к ней руки.

— Доченька… Моя старшая доченька… Элфика.

Элфи бросилась к ней, обняла и, покрывая поцелуями ее лицо и поглаживая волосы, повторяла;

— Мамочка, дорогая мамочка!

Они сидели обнявшись и плакали. Элфи теперь поняла все. Мама почувствовала, сердце ей подсказало, что Элфи утром чуть не умерла… Что она хотела умереть. Мама догадалась, что дочь, бродя по городу, ищет смерти. Ей казалось, что она никогда больше не увидит своей старшей дочери. Что Элфи сделает то, что задумала…

Дядя Шандор, засунув руки в карманы, насупившись стоял у стола. Он смотрел на них. На лице его сменялись то смущение, то неприязнь, то ярость и злоба, но он только покашливал. Бормотал что-то. Он такого еще в жизни не видел! Мать и дочь… Хм… Хм…

— Так знай же, — крикнула ему мать, — если ты не возьмешь мою дочь, я тоже не поеду! Без нее я не поеду, помни!

Дядя Шандор лишь пожал плечами и, махнув рукой, пробормотал:

— Мне все равно. Пусть едет. Что ж поделаешь, если вы жить не можете друг без друга… Дайте поужинать… Не умирать же мне с голоду…

Мать сняла с головы повязку. Еще раз поцеловала Элфи.

— Доченька… Совсем взрослая моя дочь… Ты поедешь с нами в Америку.

Элфи промолчала… Но ведь ее и не спрашивали. Это даже и в голову никому не пришло! А если бы спросили? Что бы она ответила? Мама, дорогая мама… Она тоже не поедет, если не возьмут ее дочь…

Мать встала, вышла в кухню приготовить ужин. А Элфи велела позвать с улицы мальчиков и разыскать Дунди, она, наверное, опять у соседей.

— Что бы мы стали делать без тебя? — горько вздохнула мать.

Элфи спустилась во двор за мальчиками, проследила, чтобы они вымыли руки в ванной. Затем привела домой Дунди и сразу же стала накрывать на стол. После ужина мама сказала, что посуду мыть не надо, велела уложить малышей спать и ложиться самой. Дядя Шандор весь вечер звонил по телефону. Битый час договаривался о какой-то машине и деньгах. Элфи вспомнила о «кавалере» Бэби Нейлон. Наверное, дядя Шандор разговаривает с таким же. Он доставит их к границе. Но дядя Шандор говорит, что такой суммы он заплатить не может, придется ехать поездом. Потом он позвонил тете Гизи. Элфи лежала в постели, Дунди посапывала рядом с ней. Сквозь сон она слышала, как дядя Шандор говорил и о ней…

— Рожика выплакала, чтобы мы взяли и ее… По-моему, зря, мы допускаем ошибку… здесь у нее отец, пусть позаботится о дочери. Ну ладно, я не настолько жесток… Там тоже нужны парикмахеры… К тому же она будет помогать в дороге Рожике… Присматривать за детьми…

Неужто и там нужны парикмахеры? Значит, в Америке она станет парикмахером?

Слезы сами по себе медленно потекли у нее из глаз. Она обещала Арпаду позвонить. Но откуда звонить? Может быть, из Америки? Что же ей делать, что? Мама… Дунди… Она не может оставить их…

До отправления поезда остается еще двадцать минут, а он уже набит до отказа. Пассажиры облепили все окна. На узком перроне толпятся провожающие. Хромоногий старик, ковыляя по камням, пытается слабым голосом перекричать весь этот неописуемый шум, пыхтение паровоза, скрип тележек и рокотание репродуктора.

— Кто едет в Нью-Йорк? Кто едет в Нью-Йорк? — твердит старик, вытягивая тонкую шею.

Люди смотрят ему вслед, затихают разговоры, кое-кто улыбается. Юноше с синей сумкой в руке, стоявшему на подножке вагона, стало жаль старика.

— А в чем дело? Я поеду туда…

— Тогда скажи моему сыну, Ене Ковачу… Не забудешь? Ене Ковач, вот его адрес. — и он передает бумажку. — Скажи ему, что мы тоже поехали бы, но никак нельзя, у мамы очень плохо с ногами…

Парень берет записку, разглядывает ее, прячет в карман. Затем пристально смотрит на старика. Должно быть, очень плохо с ногами у его жены, если этот хромоногий старик с худой шеей считает себя по сравнению с ней молодцом хоть куда!

Элфи стоит у окна, держа на руках Дунди. Рядом с ними прильнули к стеклу Лаци и Шани. Аги, как всегда, ворчит — ей не хватило места у окна, и зря она хнычет — там в самом деле негде поместиться, а дяди Шандора нет здесь, чтобы заступиться за свою любимицу. Он еще позавчера уехал в Дьер, чтобы все подготовить для следования дальше. Уже прислал телеграмму, чтобы они отправлялись в полдень, он будет ждать. Все в порядке.

С тех пор как мама сказала: «Доченька, ты поедешь с нами в Америку», пошел уже третий день, точнее, два дня и две ночи. Сегодняшний нечего считать, ведь еще очень рано — они пришли к поезду чуть свет, чтобы занять места. Вот намучилась бы мама, если бы ее, Элфи, не было с нею! Пожалуй, она и в вагон бы не села. Наверняка бы не села. С четырьмя малышами! Мама вымолила у дяди Шандора разрешение ехать и ей вместе с ними. Двух дней и ночей, миновавших с той поры, оказалось явно недостаточно даже для того, чтобы хорошенько подумать обо всем случившемся. Вчера Такачи, купившие у них квартиру, уже вселились. В одной комнате спали новые жильцы, в другой — старые. Дело дошло даже до ссоры из-за гардины, которую жена Такача так и не отдала, уверяя, что ее стоимость входит в счет тридцати тысяч. Мама плакала, но ничего не могла поделать. Она собрала из всех шкафов старые платья и кое-какое тряпье из шкафа в передней, собрала игрушки и позвонила бабушке, чтобы та пришла за ними. Все просила не сердиться, что сама не может принести, и даже Элфи не может послать, некогда, совсем с ног сбились в сборах. И только теперь, по телефону, она сообщила бабушке, что они уезжают за границу. Иначе бы бабушка так и не узнала! Да и звонила-то не из дому, а из чужой квартиры, от доктора. Но при чем тут мама? До самой последней минуты шли только разговоры об отъезде, она не хотела раньше времени говорить, давать повод Для кривотолков. А теперь это так внезапно нагрянуло. Столпотворение вавилонское! Такое состояние, будто крыша горит над головой, которую, между прочим, сами же и подожгли. Когда раньше, бывало, выезжали отдыхать на Балатон, и то больше имели времени, успевали как следует уложить вещи, собраться.

Пришла бабушка, одна, без дедушки. Он не захотел идти. Дедушку прямо-таки поразило внезапное известие. Сидит теперь дома, никуда не выходит и все руками разводит. У него в голове не укладывается, как можно пуститься в такую дальнюю дорогу, да еще с пятью детьми! Но теперь уже бесполезно говорить, пустая трата слов. Глава семьи уже ждет их в Дьере, квартиру продали — жребий брошен. Сами сделали себя бездомными бродягами, больше некого винить. Это бабушкины слова. Она не плакала, скорее сердилась и весьма сдержанно проявляла свою печаль, словно еще не осмыслив по-настоящему, что ее дочь с пятью внучатами внезапно отправляется на другой конец света.

Лишь Элфи она пожелала оставить у себя, выразив свое желание весьма кратко:

— И ее забираете! А ведь я ее вырастила!

Но мама заплакала, приговаривая, что без Элфи она не поедет. Жалуясь, что у нее и без того тяжело на сердце, просила бабушку не отнимать у нее Элфи.

— Ладно уж, — вздохнула бабушка. — Ты ее родительница!

А у Элфи опять не спросили. А если бы спросили, что бы она ответила? Кто может собраться с мыслями в такое время, когда над головой у него загорелась крыша? Она даже с отцом не простилась… Даже родной отец не знает, что его дочь уезжает в Америку. Мама сказала, что можно написать ему, когда они пересекут границу. Теперь же нет ни времени, ни возможности поговорить с ним. Он, очевидно, не станет возражать. А почему бы и не согласиться? За границей дочь его ожидает лучшее будущее, чем здесь, на родине. Но если намерение увезти его дочь не понравилось бы ему и он бы воспротивился, то возникли бы крупные неприятности и неразрешимые трудности. Лучше уж не говорить ему. Если бы он был хорошим отцом, то должен был больше заботиться о своей дочери.

Пусть пеняет на себя, если не знает, что происходит с ней.

Все равно теперь уже ничего не изменишь. Через десять минут отправится поезд. Бабушка не пришла провожать, на этом настояла мама, даже не сказала, когда отходит поезд. Незачем лишний раз прощаться и терзать друг друга. Сделаем вид, будто ничего особенного не произошло, будто предстоит самая обыкновенная поездка и на короткий срок. Другие тоже так делают. Люди, заполнившие вагоны этого длинного эшелона, может быть, никогда больше не увидят своей родины. Такие уж, видимо, настали времена. Невероятнейшие времена. Что раньше считалось из ряда вон выходящим, стало теперь обычным делом.

Элфи стояла у окна. Она хорошо знала, что никто не придет провожать их, и все же где-то в глубине души теплилась надежда увидеть кого-то в многолюдной толпе. Отца? Но какими судьбами он может оказаться здесь? Разве что как раз сегодня отец зашел случайно к бабушке и оттуда бегом бросился сюда, за своей единственной дочерью. Или, может быть, почувствовал, что сегодня, именно сегодня его Элфи уезжает в Америку?

Но отца, конечно, нет! Поезд вот-вот тронется. А может, вовсе не отца хочется найти ей среди множества чужих людей? Арпада! Почему? Его появление здесь было бы совершенно необъяснимо! Арпад ни о чем не знает. И, возможно, никогда не узнает, что и как произошло. Если только бабушка когда-нибудь не расскажет ему.

Вот уже идет дежурный по станции с флажком, с чугунной тарелкой. Проводники вагонов выкрикивают: «Отправление!» Один из них, видимо, балагур и весельчак, приговаривает: «Поезд Будапешт — Вена отправляется со второго пути через Хедьешхалом. Беженцы, внимание! Держитесь крепче на крутых поворотах!» Все что угодно могут превратить в шутку! Все знают, на что они решаются, и тем не менее шутят по поводу столь печального события. Более тысячи человек, пожалуй, в последний раз видят сейчас Будапешт. Поезд медленно трогается с места. Кажется, будто тысячи и тысячи тонких невидимых нитей удерживают его на месте. Провожающие плачут, бегут рядом с вагонами, машут руками. Нити сотен и сотен сердец натягиваются все туже, пока совсем не оборвутся. И у каждого сердца не одна, а сотни подобных нитей. Элфи изо всей силы прижимает к себе Дунди.

Поезд, набирая скорость, движется все быстрее. Шани заплакал от боли — ему, видно, попала в глаз гарь, вылетевшая вместе с дымом из трубы паровоза. Лаци хочет есть, Дунди сползла на пол, пробирается между коленями. Под вагоном перестук колес. Пассажиры делают первые попытки завязать друг с другом разговор. Сначала осторожный, прощупывающий почву, а затем совершенно откровенный. В их купе все едут на Запад. Высокая молодая блондинка, которая осталась без места и поэтому сидит сейчас на своем рюкзаке, робко спрашивает: правда ли, что придется делать пересадку, или же это прямой поезд до самого Дьера? Будет ли проверка? Молодой толстяк успокаивает свою щупленькую жену: «Не волнуйся, Мицу, все будет хорошо. Тысячи людей пересекли границу, и мы пересечем!» Пожилой мужчина рассказывает, что он уже пытался раз, но его поймали. Однако это пустяки, арестованных выпускают, и вот он снова решил рискнуть. А вдруг удастся! В купе заглянул молодой человек в гольфах, с гладко зачесанными волосами. Подмигнул толстяку и его жене, вызвал их в коридор. «Эти, как видно, едут большой компанией, — замечает пожилой пассажир. — А щеголь за проводника у них, я его и прошлый раз видел в поезде».

Затем стал рассказывать о том, что многие едут на автомашинах, платят за это большие деньги. Но и там не всегда обходится благополучно. Всякое бывает. А с одной семьей вот что получилось: шофер довез до Комарома, а там отнял все деньги, высадил из машины, и будьте любезны — шагай обратно пешком.

Элфи вспомнила о Бэби. Может, и ее приятель такой же грабитель.

Многие вышли на небольшой станции, не доезжая Дьера, ничего не сказав остальным. Мама очень забеспокоилась. Это неспроста! Им, наверное, что-то известно, но они скрывают, не говорят другим. Вот ведь какие люди! Подлые и злые. Каждый думает только о себе. Лучше бы и им выйти. Но как тогда найдет их дядя Шандор?

В вагоне не осталось никого, кроме них, шестерых, да той высокой блондинки с большим рюкзаком, у которой такие кроткие глаза. Она еще спросила:

— А вы не выйдете?

Мама ломала руки, не зная, как ей поступить. Их вагон остановился как раз против небольшой захолустной станции. Из окна было видно огромное скопление пассажиров. Высадился почти весь поезд. Все ринулись к выходу. Разумеется, образовалась пробка, потому что станция не рассчитана на такое количество пассажиров. Те, кто успел выйти раньше, уже шагают по извилистой дороге, обсаженной с обеих сторон тополями, но многие все еще толпятся во дворе станции. Из поезда уже все вышли. Проводники стоят возле вагонов, смотрят на толпу. Раздается свисток. Один за другим они вытягивают руки с флажками, и почти пустой состав вот-вот отправится дальше.

И в этот момент, перекрывая шум и звук свистка, вдруг раздается громкий голос, в толпе мелькает фигура дяди Шандора. Он выпрыгнул из машины, резко затормозившей у самой станции, и пытается пробиться во двор, расталкивая идущих навстречу ему людей, и кричит:

— Рожи! Рожика! Шани! Лаци! Аги! Выходите. Скорее. Я здесь! Сходите! Минуточку! Господин проводник!

Проходит драгоценная минута, пока растерявшаяся и вконец перепуганная мама приходит в себя и обретает способность действовать. Первыми бросаются к выходу мальчики, прыгают на землю. Аги прыгает вслед за ними. Мама хватает два чемодана и бежит с ними к выходу. Элфи ухватилась за третий, но не побежала, а осматривается по сторонам. В вагоне остаются вещи — еще три места, что с ними делать? Ведь на одной руке у нее Дунди. Их спутница, высокая блондинка, поняла ее замешательство и тотчас приходит на помощь. Она хватает оставшиеся баулы, сумки и ловко выбрасывает их в окно. Но поезд уже движется. Мама прыгает на ходу и, споткнувшись, падает на колени, держа в руках чемоданы. Дети подбегают к ней. Поезд идет все быстрее. Элфи надо прыгать. Она прыгнула бы, но у нее на руках Дунди!

— Дунди! Дунди осталась в поезде! Папа! Папа! — визжит Аги.

Но что толку? Дядя Шандор все еще никак не пробьется сквозь густую толпу. Может, окажись он рядом, вскочил бы в вагон, выхватил Дунди и спрыгнул с нею. Мужчинам под силу такое. Но Элфи? В отчаянии она бросает чемодан, оставшийся в руках и сталкивает вниз. Он с грохотом падает на щебень, ведь станция уже далеко позади. Ничего, найдут! Поезд уже мчится вовсю. Элфи крепче прижимает к себе Дунди, бежит в купе, к окну. Высовывает голову. Но уже ничего не видит, даже здания станции, скрывшегося за крутым поворотом.

Высокая блондинка испуганно смотрит на нее.

— Что теперь будет с вами?

Элфи молчит. Странно, но ей кажется, будто она все еще явственно слышит испуганный, пронзительный крик Аги: «Дунди осталась в поезде! Папа!»

Дунди… Только Дунди! А что в вагоне осталась и Элфи, она даже не заметила. Для них она не существует. Затем Элфи подумала о том, что, если бы не Дунди, она обязательно спрыгнула бы. Только из-за нее и осталась.

Как ни удивительно, но Дунди не испугалась, она лишь удивилась.

— Почему они вышли? — недоумевала она, пытливо поглядывая на Элфи.

— Потому что там был папа. Разве ты не видела? Он махал нам рукой.

— Не видела, — признается Дунди. Конечно, не видела. И не могла видеть, ибо она стояла на полу, а ведь окно высоко.

— В Дьере мы разыщем их, — убежденно говорит Элфи и садится на скамью. Ее слова адресованы, по всей вероятности, белокурой спутнице. — Они же знают, что поезд идет в Дьер.

Элфи старается сидеть прямо. Ее плечи начинают слегка содрогаться от сильного желания заплакать, и, чтобы не заметили этого, она нарочно пожимает ими. Дунди бегает между скамейками пустого вагона, наслаждается свободой, простором. До сих пор еле-еле удавалось протиснуться из-за множества ног, чемоданов, узлов. Ей до того весело, что она даже напевает:

Африканские газели

Танцевать и петь умели.

— Вы, наверное, сестры? — поинтересовалась спутница.

— Да, — хмуро отвечает Элфи.

Почему она спрашивает? Что думала о ней раньше? За кого ее принимала? За няню? Ну, вот теперь сама убедилась в своей ошибке. Во всем мире не сыщешь такой няни, с которой бы эта девочка о матери и об отце забыла. Вот уж теперь действительно по-настоящему можно убедиться, как сильно любит ее эта малютка. С Элфи Дунди чувствует себя в полной безопасности и совершенно спокойна. И… и, в свою очередь, если Дунди с ней, Элфи тоже не впадает в отчаяние, чувствует себя увереннее. Дунди любит ее больше всех на свете, Элфи отвечает ей тем же. Эта малышка — единственное существо, в чьем сердце Элфи стоит на первом месте. Другие — отец, мать и даже бабушка — любят Элфи гораздо меньше.

Вот почему, насколько бы безвыходным и глупым ни казалось положение, Элфи не унывает: авось кривая вывезет. Ей нечего терзаться и ломать себе голову. Разве она виновата, что поезд тронулся? Не ее вина, что все сложилось именно так. Как бы ни старалась, ей все равно не найти их, ибо она не знает, где искать. А мама и дядя Шандор знают, где искать ее: все ясно как день. У них нет ни багажа, кроме небольшой сумки в руке у Элфи, ни денег, ни крошки хлеба — все осталось там. Даже билеты. Ну ничего! Сейчас они прибудут в Дьер. Колеса вагонов яростно стучат, грохочут на стрелках, путей становится все больше, мимо проплывают пакгаузы, семафоры.

— До свидания, — говорит высокая блондинка перед тем как выйти из вагона.

Рюкзак уже у нее за спиной. По ее лицу видно, что она хочет еще что-то сказать. Но что? Может быть, она тоже одинока и ей хочется остаться с ними? Но Элфи отвечает:

— До свидания.

Они выходят на перрон. Девушка с рюкзаком идет в нескольких шагах впереди них. Элфи взяла Дунди на руки, потому что ей трудно переступать через рельсы. Того и гляди, споткнется. Людей на станции немного. Выстроившись длинной шеренгой, пограничники в зеленых фуражках внимательно осматривают пассажиров. Поскольку людей не так много, они успевают каждого прощупать взглядом. Элфи заметила, что их внимание привлекла девушка с рюкзаком, а затем у нее потребовали документы. Девушка с готовностью протягивает бумаги. Проходя с Дунди на руках мимо, Элфи услышала несколько слов из их разговора.

— Я приехала в командировку…

Молодой пограничник засмеялся, настолько наивной выглядела ложь девушки с рюкзаком. Ведь достаточно бросить на нее один взгляд, чтобы безошибочно определить, куда она собралась. На ней грубые ботинки, лыжные брюки и огромный рюкзак на спине! Ее наверняка задержат.

Элфи направилась прямо в зал ожидания. Куда же ей идти? Здесь скорее всего найдет ее дядя Шандор. Тут много народу, главным образом крестьяне из окрестных деревень с баулами, корзинами. Все скамейки заняты. Элфи остановилась в углу, держа Дунди за руку.

К удивлению Элфи, вошла и девушка с рюкзаком. Осмотревшись, она направилась прямо к ним.

— Вы тоже ждете здесь?

Элфи ничего не ответила. Ведь она же видит, что они стоят здесь и ждут, ни о чем другом и не помышляя. Элфи не любит отвечать на лишние вопросы. Потому что, отвечая на такой вопрос, невольно скажешь какую-нибудь дерзость, а поэтому будет вежливее, если она промолчит. К тому же и девушка казалась ей симпатичной. Немного, правда, беспомощна, но зато приветливая, ласковая. Девушка продолжала стоять рядом с ними, даже рюкзак не снимала.

— Почему вас не задержали? — прерывая молчание, неожиданно задала Элфи далеко не праздный вопрос.

Ведь она же видела, как у нее проверяли документы. А то, что эта девушка собралась бежать за границу, и слепой увидит. Да и в поезде она не скрывала, говорила открыто, что едет на Запад. Как же ей удалось вывернуться?

Девушка посмотрела на нее:

— А они не поверили мне.

— И отпустили?

Мягкая улыбка озарила лицо девушки, и она скорее самой себе, чем Элфи, сказала:

— Кажется, я все-таки вернусь домой. Следующим поездом.

— В Будапешт?

Девушка кивнула.

— Но почему вас отпустили? — добивалась ответа Элфи.

— Не знаю, — ответила девушка и взглянула на Элфи приветливо, но вместе с тем нерешительно, как будто раздумывая, можно ли довериться ей. — А я, между прочим, не очень бы и сожалела, если бы… если бы меня задержали и вернули обратно.

Элфи внимательно посмотрела на незнакомую девушку. Да, она понимала ее, очень хорошо понимала. Эта девушка никак не может решить, уехать ей или остаться. Почти так же, как и она сама. И если ее задержали пограничники, то не бог весть как она и виновата. Сделала неудачную попытку — вот и вся ее вина.

Девушка, увидев, как дружелюбно и понимающе смотрит на нее Элфи, осмелела.

— Тот молодой пограничник сжалился надо мной. Я заметила. Он махнул рукой: дескать, иди куда хочешь.

Элфи задумалась. Расстегнула на Дунди шубку — в зале ожидания сравнительно тепло — и потом снова заговорила:

— Он по вашему виду понял, что вы не особенно-то хотите уезжать, поэтому отпустил. Тех, кто во что бы то ни стало хочет скрыться за границу, они не выпустят.

— Думаете? — спросила обрадованная девушка и бросила на Элфи благодарный взгляд.

Элфи кивнула головой.

— Пограничникам нередко попадаются такие, — объяснила она. — Не думайте!

Белокурая девушка, помолчав немного, нерешительно спросила:

— А вы не хотите вернуться домой?

Элфи не ответила. Как объяснить этой девушке положение, в котором они очутились? Да и вряд ли будет правильным посвящать ее во все. Она, правда, хоть и порядочная девушка, но все-таки чужая, да и взрослая к тому же: ей, наверное, лет двадцать пять. Вот поэтому она и должна понять, что на этот вопрос Элфи не в состоянии ответить.

И та поняла. Сама ответила на свой вопрос:

— Будете ждать здесь маму, не правда ли?

Они опять помолчали, наблюдая, как Дунди прогуливается по залу ожидания и с каким любопытством поглядывает на всех, как бы напрашиваясь: «Ну, позовите меня!» И ее подозвали. Какая-то крестьянка дала ей кусок хлеба и небольшой ломтик колбасы. Ходит по соседям, как дома, на улице Мурани.

— А колбаса без перца? — спросила она у тетушки.

— А ты попробуй, — улыбнулась та. — Ничего с тобой не случится, ты же венгерская девочка.

Дунди откусила и сморщила нос. Но тем не менее все же съела колбасу, аппетитно закусывая ее хлебом.

— Если хочешь давать детям, — с упреком сказала она, — то почему не делаешь колбасу без перца?

Крестьянка громко засмеялась, все вокруг тоже смеялись. Дунди завоевала всеобщую симпатию. Какой-то пожилой железнодорожник достал из сумки красное яблоко и отдал его Дунди.

— Какая славная девочка! — восхищенно произнесла блондинка и тут же спросила: — А если мама не приедет за вами, что вы тогда будете делать?

Элфи удивленно посмотрела на нее. Как так не приедет? Обязательно должны приехать! За нею еще подумали бы… может быть, и не приехали бы, но ведь здесь Дунди! Ее-то они не оставят.

— Он приехал за нами на машине, — ответила Элфи, не назвав его ни отцом, ни дядей Шандором. Нечего откровенничать с этой незнакомой девушкой, хоть она и приветлива, ей необязательно знать, кем ей доводится этот человек.

— Вот именно, — сказала девушка с едва заметным беспокойством в голосе. — Я знаю, что на машине. На ней они должны были приехать сюда раньше поезда, а их до сих пор все нет и нет.

Элфи слушала молча.

— Скоро вечер, — продолжала девушка. — Неужели вам придется провести здесь всю ночь, в неизвестности? Я не хочу быть навязчивой, но… у вас никого не осталось в Будапеште?

— И да и нет, — неторопливо ответила Элфи.

— Я охотно куплю и вам билеты, если у вас нет денег, — сказала девушка и, как бы извиняясь, улыбнулась, словно просила об одолжении.

Элфи все молчала. Можно было подумать, что она лишилась дара речи. Да это и немудрено в ее положении! Она никогда не любила заранее загадывать, как все сложится впереди. Зачем? Жизнь уже научила ее, что это бесполезно, ибо все происходит иначе, чем предполагалось. Конечно, может быть, она сама виновата, так как не умеет всесторонне обдумать все, не видит дальше своего носа. Уж если человек даже в обычных условиях не может правильно предвидеть в этом мире, где все смешалось и не сразу отличишь, где черное, а где белое, лучшим, единственно правильным решением будет довериться судьбе. Оставшись с Дунди в поезде, она была уверена, что дядя Шандор приедет за ними в Дьер, на Дьерский вокзал. Разве можно было предполагать иное? И, если теперь это не сбудется, тогда конец ее и без того слабой уверенности в том, что она вообще что-либо знает, или может когда-нибудь знать.

— Пойду спрошу, когда идет поезд в Будапешт, — сказала девушка.

Она сняла рюкзак, поставила его на пол возле Элфи и вышла из зала ожидания.

Она долго не возвращалась. Видимо, не так-то легко сейчас навести такую справку. Поезда ходят без расписания и крайне нерегулярно. Вся жизнь пошла кувырком.

Они уже больше часа ждут на вокзале, а дяди Шандора все нет и нет. Хоть бы знать причину! А как ее узнаешь? А если бы даже каким-нибудь чудом и узнала ее, что бы от этого изменилось? Но чудеса бывают только в сказках. Например, в сказке о волшебном зеркальце. Вот бы ей такое! Стоило бы в него только взглянуть, и она увидела бы все как на ладони: где сейчас они, что делают и о чем думают. Но такие зеркала бывают только в сказках.

Пришла девушка.

— Я стояла за билетами, вот почему так долго, — оправдывалась она и похлопала рукой по куртке: дескать, они здесь, во внутреннем кармане. — Поезд отходит в двадцать один тридцать: к тому времени мы уже окончательно будем знать, приедут ваши родители или нет. И, если не приедут, ничего другого вам не остается, как со спокойной совестью возвращаться обратно вместе со мной. Возможно, и они вернутся в Будапешт, решив, что вы уже дома. А?

— Сколько стоит билет? — спросила Элфи таким тоном, словно от этого зависело буквально все.

Девушка только махнула рукой. И она была совершенно права! Ну какое, в самом деле, значение имеет это в данный момент? Ведь девушка тяготилась своим одиночеством, ибо одному всегда плохо. Ей тоже будет лучше, если они поедут вместе. Элфи поняла и по-своему оценила это. По воле случая все они составляют сейчас одну небольшую семью. Все же их трое! Втроем лучше и веселее!

— А теперь нам лучше всего пойти в ресторан, — сказала девушка. — Там хоть посидеть можно, да и подкрепиться нужно чем-нибудь. Деньги у меня есть. Пойдемте. — И она подняла свой огромный рюкзак.

Элфи не стала возражать. Позвала Дунди, взяла ее за руку и последовала за девушкой. В ресторане все столики были заняты, но длинноносый официант, почему-то долго и внимательно рассматривавший их, нашел им место — посадил за служебный стол. Даже стулья сам принес. Почему он оказался столь любезным, догадаться трудно. Возможно, что три белокурые клиентки, одна из которых еще совсем ребенок, сразу же расположили его к себе. Он постелил на стол чистую скатерть и спросил:

— Куда дамы собрались ехать?

— В Будапешт, — ответила самая старшая.

— Могу принести вкусный бульон в чашках, — предложил официант. — Его и малышка с удовольствием съест.

Малышка, то есть Дунди, радостно заегозила на стуле. Ей все казалось очень интересным. Она звенела ложкой, улыбалась сидевшим за соседним столиком, как бы говоря своей веселой улыбкой: «Посмотрите, как мне хорошо!» Она съела суп, отбивную да еще пирожное «миньон» в придачу. После сытного обеда ее разморило, у нее стали слипаться глаза. Официант принес еще один стул, и ее уложили. Девушка достала из рюкзака три вязаные шерстяные кофты — красную, желтую и коричневую. Одну из них подложила ей под голову вместо подушки, а двумя другими укрыла.

Была половина восьмого. За окном ресторана — темная зимняя ночь, а здесь пахнет всякими вкусными вещами и слышится усыпляющий размеренный гул.

— Вы не хотите спать? — спросила девушка у Элфи.

— Нет, что вы! — ответила Элфи, хотя на самом деле сон уже совсем одолевал ее. Но не может же она лечь на стульях, как Дунди!

— В поезде выспитесь. На обратном пути пассажиров будет меньше, — сказала девушка тоном, полным участия, словно Элфи призналась, как она хочет спать.

Теперь они ждали только одного: отправления поезда. Раз уж за ними до сих пор не приехали, значит, не приедут. Видимо, так оно и есть, как предположила эта девушка: вся семья вернулась в Будапешт. Может быть, они уже дома. На машине вполне могли успеть.

— Вы где работаете? — спросила Элфи.

— В библиотеке.

— В библиотеке? — переспросила Элфи, словно удивившись, тогда как хотела этим выразить лишь свое восхищение.

Значит, она образованная. Да это и видно. Как красиво говорит! Одевается изящно: носит цветные мягкие шерстяные кофточки, шарф и перчатки. Наверное, и спортом занимается — на ней лыжные брюки и ботинки.

— Мне хотелось стать учительницей, — продолжала девушка, не дожидаясь нового вопроса. Ведь пора уже было и поближе познакомиться, иначе не найдешь и темы для разговора. А им ждать еще два с половиной часа. — Получила назначение в провинцию, в деревню, и не прижилась там, не могла привыкнуть.

— К деревне не так-то просто привыкнуть, — согласно кивнула Элфи, будто она невесть какой знаток в подобном деле.

— Может, не так уж и сложно, — поправила девушка, — только мне не повезло. Я оказалась плохой учительницей, дети меня не слушали. Вот и провалилась в первый же год.

Элфи изумилась. У нее даже сон пропал. Ей никогда и во сне не привиделось бы, что в школе могут проваливаться не только ученики, но и учителя.

— Кроме того, — продолжала девушка, — плохо было то, что мы жили порознь с мамой: я — в деревне, она — в Будапеште, а кроме меня, у нее никого нет — она вдова… Впрочем, нам надо познакомиться: меня зовут Хеди. Хедвиг Пал.

Элфи знала, что теперь и ей следует представиться, так полагается. Но только никак не могла сообразить, каким именем назваться. Элфи — это несолидно, ведь она знакомится не с ровней, а со взрослой девушкой, уже учительницей. Назвать себя Эльвирой тоже не хотела. Поэтому отрекомендовалась так:

— Я парикмахер. — И добавила правды ради: — Пока еще ученица.

Но и в таком ответе содержалась доля лжи: ведь она уже с сентября не ходит в парикмахерскую. Но с этим еще можно примириться: нельзя же вот так сразу, одним махом, рассказать все до точности. И, совсем смутившись, проговорила:

— Может, зайдете когда-нибудь к нам в салон? Приходите, уложу вам волосы. Но только в мою смену!

Хеди улыбнулась:

— Но ведь вы уезжаете за границу.

Элфи нахмурилась. Зачем напоминает об этом Хеди? Разве она сама не намеревалась бежать?

— У меня дядя в Бельгии, — словно угадав ее мысли, продолжала Хеди, — родной брат отца. Он писал, чтобы я приехала. Мама посоветовала принять его приглашение. У дяди собственный завод.

— А ваша мама? — спросила Элфи. — Почему она не поехала?

— Оттого что она стара и больна, — ответила Хеди. — Ей уже все равно. Моя мать учительница, — добавила она. — Преподает тридцать пять лет. Дети любят ее и уважают.

Элфи молча слушала и в душе удивлялась. Как необычайно то, что говорит Хеди! Что же получается, бегут лишь те, кого не слушают дети? Странным образом слова Хеди напомнили ей об Арпаде. А ведь Арпад никогда не говорил того, что сказала сейчас эта учительница, и все-таки у Элфи было такое ощущение, что он утверждал то же самое. И вот для того чтобы скорее проходило время, Элфи тоже принялась рассказывать:

— Есть у меня знакомый. Кондитер. Он давно хотел за границу поехать. А сейчас ни за что не поедет. Как вам это нравится?

— Он прав, — разглаживая на столе скатерть, задумчиво проговорила Хеди. — Я всегда завидовала людям, которые знают, чего хотят. И добиваются цели.

Элфи пошевелилась, посмотрела на Дунди. Та спокойно спит, разрумянившись от тепла. Когда-нибудь Элфи обо всем расскажет бабушке… О том, как однажды они день и вечер провели на Дьерском вокзале… И Дунди не плакала. Напротив! А ведь она, без сомнения, знала, она тоже понимала положение, в котором они очутились! О, Элфи отдает себе полный отчет во всем, что случилось, она очень хорошо знает — и все-таки… все-таки не огорчается. Нет, она не огорчается. Она сидит в вокзальном ресторане вместе со своей новой знакомой. Только что она узнала, что Хеди — учительница, а вот, несмотря ни на что, они беседуют с нею по-дружески. Безусловно, если бы не это необычайное происшествие… Если б она не застряла в поезде, ей никогда не довелось бы узнать, что эту девушку зовут Хеди, никогда бы не было этого разговора, который они вели, как два взрослых человека. Что говорить, нет худа без добра. В конце концов всякая неудача может обернуться удачей. До отправления поезда оставалось еще добрых два часа, а за это время можно наговориться вволю — им ведь ничего другого не оставалось. Если б дядя Шандор не снял с поезда семью, если бы не случилось того, что в конце концов случилось, они, быть может, сегодня вечером были бы уже в Вене. Но там, без сомнения, не оказалось бы столько необычного и интересного, как сейчас в Дьере.

— Видите ли, — начала Элфи, собравшись с духом, — муж моей мамы запретил мне ходить в салон. По его мнению, профессия парикмахера девушке не подходит.

Хеди посмотрела на нее. Теперь настала ее очередь удивляться. Не поняв толком, что хотела сказать Элфи, она тем не менее не перебила, не прервала ее.

— А по-моему, вполне подходящая, — продолжала Элфи. — Я сделала большую глупость, послушавшись его. Очень большую.

Она еще о многом хотела бы сказать, но у нее вдруг вылетели из головы все слова. Да тут и удивляться нечему, ведь без привычки не так-то легко выразить словами внезапно нахлынувшие чувства. Кажется, легче поймать голыми руками птицу на лету, чем найти нужное слово, точно выражающее мысль. Она еще хотела объяснить, как попала сюда. Ведь Хеди все рассказала! Если Хеди, будучи учительницей, так доверилась ей и открыла свое сердце, то она тоже хочет открыть свое. Пусть Хеди узнает о ней решительно все. О ней могут наговорить всякой ерунды; что она бездельница, глупышка, стиляга. Пусть все правда, но зато она знает, какая у нее цель. Очень хорошо знает! Получить специальность, работать, а в воскресенье танцевать. Если бы у нее спросили, она нашла бы нужные слова, чтобы ответить: «Я хочу жить здесь, в Венгрии, в Будапеште, в Седьмом районе, и каждое утро ходить на работу по узеньким и коротким улицам, знакомым с самого детства…» Но каким ветром занесло ее сюда? Почему же все-таки она очутилась здесь, витая между небом и землей? Правда, она никогда не имела дома, который был бы для нее по-настоящему родным. Как-то порхала всегда с места на место: то к бабушке, то снова на улицу Мурани. А если уж очень туго приходилось и над ней особенно сгущались тучи, ходила к отцу, в Пашарет. Она всегда была бездомной, но так остро, как сейчас, еще никогда не ощущала этого. Где найти слова, чтобы объяснить, кто в ней и в ком сама она особенно нуждается? Потому-то она так внезапно и умолкла.

— Выпьем по чашке черного кофе, — предложила Хеди и тут же попросила длинноносого официанта принести две чашки. Затем снова повернулась к Элфи: — Не печальтесь, милая, все будет очень хорошо. Вот увидите! Мы снова будем дома. Правда?

Официант принес кофе. Наклонившись к Хеди, он зашептал ей:

— Через десять минут подадут состав. На третий путь. Не зевайте, и займете хорошие места.

Надо же! Им помогают. Все, кто может. Хеди расплатилась. Они собрали свои вещи. Элфи осторожно взяла на руки спящую Дунди.

— Давайте я понесу девочку, — предложила Хеди.

Но Элфи не дала. Как же так! Ведь у Хеди большой рюкзак! Да к тому же вряд ли кто лучше ее умеет обращаться с детьми. Шелковистая головка Дунди покойно лежала у Элфи на плече. Она продолжала безмятежно спать. На дворе дул порывистый, холодный ветер, в сыром мраке мерцали станционные фонари. Медленно, тихо подавали состав. В вагонах еще темно. Не беда! Свет вокзальных ламп проникает и туда. Они вошли в купе. Первым делом Элфи уложила Дунди, заботливо укрыла, положила ее головку себе на колени. Обе заняли места у окна. Молча сидели в темноте друг против друга, прислушиваясь к ровному дыханию посапывавшей Дунди.

— А что скажет ваша мама, когда вы вернетесь? — спросила вдруг Элфи.

Хеди тихонько, добродушно засмеялась, словно услышала от Элфи какую-то забавную шутку.

— Ничего. Обрадуется… И побранит. Обрадуется моему возвращению и поругает потому, что мы бедные, а дядя очень богатый.

— Вот видите, — задорно ответила Элфи, — и вы все-таки остаетесь, даже на богатство не польстились. А мне зачем ехать? Я даже богатой не стану. Да и муж моей мамы не любит меня. Я его тоже.

— А родного отца у вас нет?

— У меня? Как же нет, есть. Он тоже парикмахер. Он и не знает, что меня хотели увезти. Но я не поеду. И сразу бы не поехала… Ни за что! Вот только из-за мамы… да этой малютки… Уж очень любит она меня и я ее…

— Странная вы девушка…

— Я? По-моему, самая обыкновенная. Таких, как я, двенадцать в дюжине.

Здесь, в темноте и тишине, как-то приятнее беседовать. Из окна виден маневрирующий на соседнем пути состав. Один паровоз, пыхтя, тащил его впереди, другой толкал сзади. Доносились приглушенные крики, железнодорожники размахивали фонарями. А по освещенному огнями высокому перрону снуют люди. Вокзал издали кажется средоточием шума и суеты. Железнодорожники делают свое дело: сцепляют вагоны, чтобы потом поезда под веселый перестук колес могли мчаться навстречу ночи. Ух, как много товарных вагонов перегоняет с одного пути на другой паровоз! Чего только нет в этих вагонах! Строевой лес, скот, машины, мясо, молоко… Прямо в глазах рябит, когда смотришь на все. Каждый груз в конечном счете будет доставлен по назначению. Да, да, именно туда, куда надо. И как только могут говорить, что люди дураки и весь мир устроен по-дурацки? С этим никак нельзя согласиться. Ведь рано или поздно все, как и эти грузы, придет туда, куда нужно, и станет на свое место. Иногда, правда, случаются ошибки, недоразумения, но это бывает редко.

Элфи с любопытством наблюдала за фонарями железнодорожников. Они то поднимали их, то описывали в воздухе круги, то размахивали ими из стороны в сторону. Это они дают о чем-то знать друг другу. Ей не понять ни одного сигнала, но те, кому нужно, кого обучили этому, все понимают. Каждый должен знать и понимать любой знак, сигнал, который подают ему.

Дорогие, славные железнодорожники! Вы устали, охрипли, работаете день и ночь и все же не перестаете размахивать своими фонарями! Мир огромен, великое множество людей в нем. Даже в такой маленькой стране, как наша, их тысячи, миллионы! И как незаметны в этом безбрежном человеческом море сидящие в темном купе одного из вагонов отправляющегося в Будапешт поезда три пассажирки. Одной двадцать пять лет, другой пятнадцать, а третьей всего четыре года… Они хотят домой!

Наши пассажирки даже не заметили, когда отправился поезд. К тому времени все три уже спали. Поезд шел, останавливался, то тащился медленно, то развивал большую скорость. На остановках хлопали дверями. Каждый раз, когда ударялась о стенку открываемая дверь, Элфи вздрагивала и сильнее прижимала к себе Дунди. Ночью Дунди попросилась на горшок, пришлось нести ее в уборную, где дул сквозняк, затем в полусне пробираться назад.

— Где мы? — сквозь сон спросила Хеди.

— В поезде, — ответила Элфи и сразу уснула.

В Будапешт прибыли перед рассветом. Было темно и холодно. Очутившись после теплого вагона под открытым небом, они сразу же продрогли. На перроне стояли солдаты. Всех направляли в зал ожидания. Ночью не разрешается ходить по улицам. Надо дождаться утра, восхода солнца!

— Я ни в чем не виновата! — бессчетное количество раз повторяла Элфи.

Было десять часов утра, когда она явилась с Дунди к бабушке. Уснув в зале ожидания, они проснулись, когда там уже почти никого не было. Потом Хеди — она тоже задремала вместе с ними в зале ожидания — повела их завтракать, и лишь после этого они отправились домой. Куда домой? Разумеется, к бабушке. Не идти же им на улицу Мурани? Там за тридцать тысяч форинтов живут уже Такачи. Бабушка, увидев их, в ужасе всплеснула руками. Можно представить, в какой неописуемый ужас пришла она, когда услышала, что они вернулись только вдвоем, не имеют никакого понятия, где мама, ибо рассчитывали встретиться с ней здесь. Но ведь это кошмар какой-то! Не схватили ли их? Бабушка осыпала их градом вопросов, ей хотелось узнать все сразу. Вот почему понадобилось много времени, прежде чем Элфи в общих чертах рассказала обо всем, что знала сама. А так как бабушка то и дело прерывала ее, ругала, называла растяпой, то Элфи без конца повторяла:

— Я ни в чем не виновата! Ну как вы не можете понять! Что я должна была делать?

Сначала бабушка никак не верила ей. Нет, Элфи не удастся убедить ее, что виноваты во всем мама или дядя Шандор! Взрослые не сделают такой глупости. У нее появилось подозрение: уж не скрывает ли от нее что-то Элфи. Она даже высказала его вслух.

— Послушай, внученька, скажи прямо: ты сбежала от них и увела с собой эту малютку? Я ведь тебя знаю!

— Бабушка! — вскрикнула Элфи побледнев.

Но бабушку не так-то легко разуверить.

— Я тебя насквозь вижу! — повторяла она. — Меня на мякине не проведешь! Ты без ума от этой малютки. Ишь, что надумало твое глупое сердце! Взяла и привела сюда… Может, сама прокормишь, заработаешь на нее? Уж не сама ли собираешься воспитывать ее? На какие такие капиталы? Как? Ребенок — это тебе не кукла, что покупают в магазине. Тебя самое еще надо воспитывать! Глупышка ты этакая! Ты, наверное, подумала: и этого ребенка воспитает твоя глупая бабушка… Нет уж, милая…

К счастью, пришел дедушка. Он приволок полную кошелку: опять, конечно, ходил по магазинам. Дедушка теперь для всех жильцов дома носит покупки. Бабушка сразу набросилась на него:

— Видишь, что натворила твоя ненаглядная внучка! Полюбуйся на них! Дальше ехать некуда! Подумать только: отбились от семьи, не знают даже, где искать ее. Сотни, тысячи людей уезжают, а наши не сумели! Вышли якобы из поезда! Не доезжая Дьера… А эти остались в вагоне, не успели спрыгнуть. Ну на что это похоже? Я за свои шестьдесят пять лет ничего подобного не слыхивала!

— Вы, бабушка, лучше бы прямо сказали: идите, мол, куда глаза глядят, если мы вам в тягость… Пойдем, Дунди! — вспыхнула Элфи.

Но дедушка поднял руку и затряс ею:

— Или ты не знаешь своей бабушки? Она ведь только покричит, не принимай ее слова близко к сердцу. А ты, старая, лучше согрела бы воды, чем кричать тут, надо выкупать эту малышку, прямо настоящий цыганенок… Иди ко мне, деточка… А ты, внучка, рассказывай по порядку, как все произошло.

— Пусть бабушка рассказывает. Она все лучше знает! — надулась Элфи.

— Я тебе задам! — пригрозила бабушка.

Элфи заплакала. Она плакала так тихо и жалобно, что даже бабушка перепугалась. И, всплеснув руками, как ни в чем не бывало спросила:

— О чем ты плачешь? Разве тебя кто-нибудь обидел?

Разговор с бабушкой — Элфи это остро почувствовала — был той каплей, которая переполнила чашу терпения. Такое, как говорится, и лошади не под силу. Ею помыкают, ее швыряют, дергают, бросают. Осталась без гроша в поезде в чужих краях с ребенком — и не плакала, не отчаивалась, даже покровительницу нашла в лице Хеди. Благополучно вернулась домой привезла целой и невредимой Дунди, И ее же ругают, подозревают, не верят.

Не прошло и полминуты, как плакала и бабушка.

— Ой, горе мне, горе! — причитала она. — Что могло произойти с семьей? Что случилось с ними? Где они сейчас? Провалиться бы в тартарары всему этому постылому миру… Где может случиться подобное с семьей! Пусть бог накажет того, кто учинил все эти беспорядки, кто голову заморочил людям.

— Никто ее нам не морочил, сами мучаемся дурью! — ворчал дедушка.

Он вышел в кухню, поставил на газовую плиту чугун с водой.

— Я все-таки наведаюсь на улицу Мурани. Вдруг они уже там? — сказал он уходя.

Бабушка искупала Дунди, уложила ее в большую кровать. Затем велела мыться Элфи, поесть чего-нибудь и лечь спать. Но Элфи, пригорюнившись, продолжала сидеть в углу, обуреваемая самыми мрачными мыслями. Как всегда, когда она была чем-нибудь очень удручена, ей казалось, будто она самая несчастная и лучше бы ей совсем не появляться на свет. Но потом все же прилегла на диван, но не стала ни раздеваться, ни умываться, ни причесываться. Зачем быть чистой и причесанной тому, у кого нет никакого желания жить? Усталость взяла свое, и она проспала до позднего вечера, когда ее разбудили голоса собравшихся в комнате людей, устроивших своеобразный семейный совет. Пришла вторая дочь бабушки, тетя Йоли, с мужем. Дедушка, разумеется, давным-давно вернулся с улицы Мурани. Он не нашел там родителей Элфи и Дунди, о том, что о беглецах нет никаких известий, он понял из разговора. В комнате раздавался враждебный голос тети Йоли:

— Это не случайно. Ей всегда решительно ни до кого не было никакого дела, жила лишь в свое удовольствие. Нарожала детей, а воспитывать их не хочет. Нет уж, дудки! Легкой жизни ищет за чужой счет. Что для нее составляет бросить на дороге ребенка, а то и двух? Ровным счетом ничего. Здесь остались родственники, они и позаботятся о детях. Все можно взвалить на бабушку: она вырастила Элфи, выкормит и другую…

Другая, то есть Дунди, сидела, втянув головку в плечи, на руках у бабушки и испуганно озиралась по сторонам. Взрослые решили, что при ней можно говорить все, что угодно: такая маленькая девочка все равно ничего не поймет.

— Они еще могут вернуться, — бормотал дедушка.

— Не-ет! Вот увидите, я окажусь права, — вошла в раж тетя Йоли. — Знаю я сестру, да и муженька ее тоже. Если они не вернулись до сих пор, значит, уже не вернутся, можете быть уверены! Если Элфи сумела вернуться домой с ребенком, то что могло помешать им? У них и деньги были.

— Может, они сбились с дороги и их задержали? — предположил дядя Вили, муж тети Йоли, водопроводчик, толстый, добродушный, совершенно лысый человек. — Нынче чего только не наслушаешься. Из нашего дома тоже отправились десять человек, а что из этого вышло? Заблудились, хотя у них и проводник был. Шли пешком с вещами тридцать километров, среди них были старики и дети. Наконец пришли в Мошонсентянош, прямо в руки пограничникам. Но даже обрадовались: так устали и перетрусили. Целый день держали их там, а затем привезли домой на машине. Так что и наши не сегодня-завтра тоже могут появиться здесь.

Элфи исподтишка посматривала на них и внимательно слушала. Пусть они думают, что она спит, а то начнут спрашивать. Однако нелегко было слушать все это. Жаль, что уши не закрываются, а то закрыла бы их, как глаза, и ничего не слышала. Почему человеческие уши не имеют такого приспособления, которое бы так же закрывало их, как веки закрывают глаза? Оно бы избавило человека от многих горьких минут.

Утром бабушка ругала и упрекала ее, а теперь тетя Йоли поносит маму, несмотря на то, что они решительно ничего не знают, где она и что с ней случилось. И так всегда: стоит случиться несчастью, как сразу же начинают ругать неизвестно за что.

Дунди, наверное, тоже испытывала нечто подобное, потому что, когда тетя Йоли особенно зло ругала маму, называя ее эгоисткой, кокеткой, вдруг заплакала:

— Мама! Мамочка! Когда приедет мама?

Элфи не могла больше терпеть. Она встала с дивана и молча, хмурая и взлохмаченная, взяла Дунди из рук бабушки и вышла с ней в кухню.

— Не плачь… Мама скоро придет и возьмет тебя.

Через закрытую дверь она слышала, как дедушка стыдил свою дочь за то, что она в присутствии детей говорила об их матери всякую всячину. Так не делают! Хоть ребенок и не все понимает, но иногда это еще хуже, еще больше напугают его слова взрослых.

Элфи умыла заплаканное лицо Дунди, сама тоже умылась и спросила у нее:

— Гулять хочешь?

— Хочу, — ответила Дунди и прижалась к Элфи, как котенок.

Во дворе дети играли в войну. Соорудили из мусорных ящиков баррикаду. Выброшенная ржавая труба служила минометом. На протянутых веревках висели красные и синие водяные пистолеты — это автоматы. Та-та-та-та… фьюить… фьюить… — свистели повсюду воображаемые пули. Иногда подавал голос миномет: бумм! бумм!

Возле ворот стоял трехлетний Эчи Беркеш с деревянным ружьем за спиной. Все лицо у него чем-то измазано, в больших черных глазах недоумение.

— Что они делают? — спросила Дунди.

— Подражают взрослым, — ответила Элфи.

Они вышли на площадь Ференца Листа. У консерватории, где когда-то лежал непогребенный труп худенькой девочки, несшей хлеб, сейчас стоял с железными санками Мики Кочиш. Тот самый Мики Кочиш, который имел обыкновение в каждый удобный момент выпрашивать у Элфи деньги то на значок, то на конфеты.

— Дай форинт на жареную кукурузу! — попросил он и теперь, подбежав к ним.

Старый инвалид сидел уже возле своей печурки и машинально, думая, видимо, о чем-то другом, тряс над угольями железное сито.

— Нет, брат, у меня денег, — вздохнула Элфи.

Мики сочувственно посмотрел на нее. Затем достал из кармана форинт, купил кукурузы и угостил девочек.

— Кто эта девочка? — спросил он, показывая на Дунди.

— Моя сестра.

— Садись, покатаю, — предложил ей Мики.

Дунди уселась на санки. Мики пустился бежать, весело выкрикивая:

— О-го-го! Го-о-о!

Глядя им вслед, Элфи решила, что, как только начнет работать в парикмахерской, из первой же получки даст Мики два форинта. Славный мальчик!

Она обязательно пойдет работать! Это так же верно, как то, что она сейчас стоит здесь, на площади Ференца Листа, освещенной фонарями. Независимо от того, вернется дядя Шандор или нет.

Они долго гуляли на улице, ведь Дунди так весело с Мики, они так хорошо играют! И пусть, лишь бы не возвращаться до того, как уйдет тетя Йоли. Они должны уйти, скоро наступит комендантский час, им надо успеть домой.

— Разбудите меня в шесть часов, я пойду в парикмахерскую, — это были ее первые слова, с которыми она переступила порог.

— Ладно, ладно. Вот только взяли бы тебя, — отозвалась бабушка.

— Возьмут, можете не беспокоиться!

— Счастье твое, что ты хоть дельная такая, нигде не теряешься, — сказала на это бабушка.

Эти несколько слов о предстоящей завтра работе установили в доме мир. Весь вечер не вспоминали ни о маме, ни о дяде Шандоре, ни о бегстве, не строили предположений, вернутся они или нет. Правда, может быть, еще и потому, что рано легли спать. Элфи легла последней, так как согрела еще воду и постирала Дунди чулочки, трусики и кое-какие свои вещи. Ведь они ничего не имеют, кроме того, что надето на них, — все осталось у мамы. Элфи развесила вещи в кухне, чтобы к утру они высохли.

Все уже спали, когда вдруг кто-то громко постучал в кухонное окно, а вслед за тем и в окно комнаты.

— Тетя Варади! Дядя Варади! Скорее идите! Вас вызывают из Вены!

Элфи слышала это смутно, в полусне, так как всегда спала крепко. Совсем проснулась она лишь тогда, когда бабушка, охая и причитая, принялась зажигать лампу, а дедушка, натягивая брюки, искал сигареты.

— Боже милосердный! — причитала бабушка. — И вечно ты копаешься со своими проклятыми сигаретами! О горе мне… помилуй господи!..

Однако, прежде чем бабушка успела застегнуть халат, дедушка уже семенил следом за докторской кухаркой со второго этажа. Да, это именно она подняла их, Элфи узнала ее по голосу. Элфи, охваченная ужасом, лежала неподвижно. Она слышала, как кряхтела и охала бабушка, доставая тапочки из-под кровати.

Дунди по-прежнему спала: Элфи прислушалась к ее посапыванию. Нет, не надо тревожить Дунди, да и ей самой тоже незачем идти: к телефону все равно не подпустят, да и незачем. Обо всем договорятся с дедушкой.

Бабушка наконец оделась и, шаркая, вышла, оставив дверь открытой. Элфи слышала, как шлепают ее тапочки по ступенькам лестницы. Сколько же сейчас времени? Она подняла голову и посмотрела на будильник, стоявший на комоде. Половина одиннадцатого. Еще не так поздно. В доме еще не спят. Слышно, как гудит лифт. Какой-то жилец поднимается на пятый этаж; наверное, играл внизу в карты, ведь в это время из дому выходить нельзя — запрещено. Медленно-медленно ползут минуты. Дунди чуть слышно застонала во сне. Элфи поднялась, достала из бабушкиной ночной тумбочки горшок, посадила на него девочку. Дунди, повалившись на Элфи, так и не проснулась. Бедняжка! Твой отец и мать звонят из Вены… Из Вены!

Дунди опять спит. Пожалуй, прошло не меньше десяти минут, с тех пор, как выбежал дедушка. Куда они запропастились? Неужели так долго разговаривают по телефону? В открытую дверь снаружи проникла стужа. В комнате стало совсем холодно. Элфи вскочила, чтобы закрыть дверь. Некоторое время она стояла у открытой двери в длинной бабушкиной ночной рубашке. «Может, сходить за ними? Нет, не пойду!»

Она закрыла дверь, вернулась в комнату, но уже не ложилась, а села на диван и стала ждать.

Значит, так и получилось, как говорила тетя Йоли. Они уже в Вене. Уехали, бросили их.

Сколько прошло времени? Наверное, минут двадцать. Они, очевидно, разговаривают с доктором. Дедушка частенько заходит к ним, выполняет кое-какие поручения, а бабушка штопает, шьет на их семью.

Наконец за дверью послышалось покашливание, шлепание. Бабушка входит в слезах, у дедушки и сейчас дымится между пальцами сигарета. Видимо, доктор угостил.

— Ну, внученька, — сказала бабушка, — в тебе они не нуждаются. Велят отправить к ним только малышку.

Элфи застыла, не проронив ни звука.

— Не могли, говорят, приехать за вами, тогда задержали бы пограничники, — продолжала бабушка. — Им, видишь ли, пришлось спешить, потому что проводник все время торопил, стращал, что если они не поспешат, то он всех бросит, а их там целая компания. А все деньги отдали уже тому проводнику: больше десяти тысяч форинтов. Если бы они приехали за вами, то не перешли бы границу.

Бабушка сидела за столом, утирая слезы. Дедушка стоял у шкафа; старческие глаза его излучали какой-то странный сероватый блеск.

— Они назвали какую-то тетю Гизи, — как бы вспомнив, продолжала бабушка, — она живет на улице Синег. Надо туда отвести малышку, а они уж доставят ее к ним. Но только скорее, потому что они хотят ехать в Южную Америку. Они уже и в список внесены.

Элфи наконец вышла из оцепенения и заговорила:

— А… Они все равно не поедут. Только говорят!

И, прочитав немой вопрос в обращенных на нее взглядах, продолжала:

— Это сестра дяди Шандора… Они еще раньше собирались уехать и дядю Шандора подбили. Но сами не поедут. Боятся!

Дедушка, словно только того и ждал, чтобы взорваться:

— Ну, что я говорил! Слыхала? Не отдадим… Никому не отдадим!

— Не мели пустое! — опять заплакала бабушка. — Мать изведется по ней, сердце не выдержит!

— А если не выдержит, — продолжал дедушка так взволнованно и горячо, будто из уст его вылетали не слова, а раскаленные камни, которые жгли его, как огнем, — тогда пусть едет домой! Домой дорога не заказана! Кто ей запрещает? О ней, — и дедушка дрожащим узловатым пальцем показал на Элфи, — у нее не болит сердце? Не она ее воспитывала! И выходила, когда Элфика тяжело болела, тоже не она! Десять тысяч форинтов пожалели… те, что отдали проходимцу, который провел их через границу! А? Так пусть знают! Не отдам!

— Ты думаешь, что тебе все еще тридцать лет? — заломила руки бабушка. — Тебе уже шестьдесят семь, а ты все еще собираешься воспитывать! На какие средства?

— Через два года я буду прилично зарабатывать! Бабушка! До тех пор тоже проживем! Ведь я кое-что получаю. И отец поможет… В крайнем случае я на танцы перестану ходить!

— Молчи уж, ведь ты совсем голая… Пары белья лишней нет…

— Не беда, — снова заговорил дедушка уже спокойнее. Теперь его слова катились, как тяжелые железные колеса по укатанной дороге, чувствовалась их весомость в наступившей тишине. — Пусть себе едут в Южную Америку. Пусть у них будет своя машина. Мы не пропадем без них. Видишь, — и он опять показал пальцем на Элфи, — велика ли, и вся-то от горшка два вершка, а сердце все-таки имеет. Она уже потрудилась для этой малышки больше, чем ее родная мать. Если у меня не станет сил носить корзину, она не даст этой малышке умереть с голоду. Но на танцы ты все-таки ходи, — добавил он и в упор посмотрел на Элфи. Теперь не палец, а глаза дедушки устремлены на нее. — Ты молоденькая. Самая пора на танцы ходить. — И его маленькие глаза заулыбались.

— Глупые же вы, как я посмотрю, — вздохнула бабушка. — Завтра все-таки схожу к той тете Гизи, на улицу Сигет.

— Отчего не сходить, — сказал на это дедушка. — Попытка — не пытка. Девочка останется здесь. Вот увидите! Будет по-моему.

«Будет по-моему»… Дедушка сказал это не в форме категорического приказа. Вовсе нет! Скорее как предсказание. Взгляд его, казалось проникший в будущее, был не только светлым, но и мрачным. Пусть теперь бабушка ворчит, сердится — это ничего не значит. Дедушка верит Элфи, которая сказала, что тетя Гизи все равно не возьмет Дунди. Но бабушка не верила Элфи. Она еще долго повторяла, что дядя Шандор не мальчишка и не пустобрех. Раз он сказал, что тетя Гизи привезет к нему Дунди, значит так и будет.

Они погасили лампу, но долго не могли уснуть. Бабушка вздыхала, ворочалась, а через некоторое время заворчала, потому что дедушка опять закурил. Элфи слышала, как он возится с зажигалкой. Вот он зажег ее, осветив на некоторое время комнату. Бабушка терпеть не может, для нее «хуже смерти», когда дедушка курит в постели.

Она права, конечно, ибо даже от искорки, упавшей вместе с пеплом, может загореться постельное белье. Но на свете бывают, однако, вещи и поважнее.

Бабушка постоянно всего боялась. Не только пожара, но и всяких других напастей. Сильнее же всего ее страшила мысль о болезни или о том, что они останутся без средств к существованию. Поэтому-то она и хочет избавиться от Дунди. Избавиться? Конечно, она тоже любит Дунди. И бабушка не злая, вовсе нет. Ведь это она воспитала Элфи. Но бабушка всего боится. Постоянно твердит, что люди плохие и жизнь тяжелая. Разве это так? И да и нет. Люди не очень-то добры. Люди разные. Они трудятся, устают, ссорятся. Если бы люди были добрее, тогда, может, и жить было бы легче. А не наоборот ли? Может, если бы жизнь не была такой тяжелой, обремененной заботами, то и люди стали бы лучше? О нет, Элфи не смогла бы на это ответить, если б даже думала до самого утра. На это и дедушка не ответил бы, хотя ему шестьдесят семь лет. Да и вообще, стоит ли думать о таких вещах, которые не прибавят ума человеку. Но эти ли мысли не давали Элфи уснуть? Право же, стоило из-за них всю ночь напролет смотреть широко открытыми глазами в темноту? В эту ночь она больше всего думала о предсказании дедушки и о тех нескольких словах, которые он сказал о ней, об Элфи. Он сказал, что у нее есть сердце! Да, да, он так и сказал: «Велика ли, а сердце имеет…» Это прозвучало для нее лучше всякой похвалы. У нее на душе теплее стало от этих слов. Ведь они означают, что ее тоже считают человеком, таким же, как и все другие.

И если ее, Элфи Варга, могут полюбить и оценить, то других людей и подавно. Потому что кто она такая, эта Элфи Варга? Обыкновенная девочка. Допустим, что есть и поглупее ее, и совсем лодыри. Но разве их так уж много? Нет! Гораздо больше таких кто лучше ее. Так почему же бабушка нагоняет на себя страх? Неужели не видит, что хороших людей больше, чем плохих? Да еще во сколько раз больше! Взять хотя бы этот дом или дом на улице Мурани. Разве не очевидно, что в каждом из них порядочных людей проживает гораздо больше? Это же факт! Живя среди людей, никогда не надо бояться людей. Никогда не следует думать, что все окружающие тебя люди хуже, чем ты сам, — вот чему научилась сегодня Элфи от дедушки.

Скорее бы наступало утро, чтобы можно было идти в парикмахерскую, к дяде Тони! Он тоже хороший человек! Нет, она не боялась, что он не примет ее. Не боялась даже того, что он будет расспрашивать. Нет! Дядя Тони не такой человек. Зря ругал парикмахеров дядя Шандор. Возможно, что профессия эта не очень-то знатная, но зато со сколькими людьми может поговорить парикмахер за день! А поговорив, узнает, что каждый человек чем-то отличается от другого. Ведь парикмахер целый день среди людей…

В конце концов ей все же удалось уснуть. А стоит человеку заснуть, как время полетит стрелой.

Бабушка, наверное, давно уже ждала, когда проснется Элфи, ибо сразу, как только она открыла глаза, спросила:

— Ты бывала когда-нибудь у этой тети Гизи?

— Бывала, — ответила Элфи.

— Тогда одевай девочку, пойдем на улицу Сигет.

Элфи молча повиновалась приказанию бабушки. Быстро одела Дунди, и они отправились. Элфи проводила бабушку до самого дома тети Гизи, но дальше не пошла.

Бабушка недоверчиво посмотрела на нее. Задумалась.

— Ну что ж, ты можешь не ходить, я не возражаю, но малышку я возьму с собой.

Но тут вдруг сама Дунди решила выступить в защиту своих прав:

— Я хочу пойти к дяде Тони! Вместе с Элфи!

— Что? И ты уже начинаешь голову мне морочить? — Бабушка взяла Дунди за руку и потащила к воротам.

Девочка плакала, кричала, визжала, вырывалась, рассердившись, бабушка шлепнула ее раз-другой. Но рев от этого только усилился.

Элфи смотрела им вслед. Дунди визжала, как поросенок, не унималась даже на лестнице. Неужели бабушка силой затащит ее туда?

Через минуту бабушка вернулась со всхлипывающей Дунди.

— На… возьми эту ревушку.

— Лучше вам одной сходить, бабушка, — посоветовала Элфи. — Мне сейчас тоже не сладить с малышкой.

Бабушка только сердито махнула рукой.

— Зайдите за нами! — попросила Элфи и пошла со своей любимицей.

Когда они подошли к парикмахерской, было девять часов утра. В такую пору там обычно мало посетителей. Утренние клиентки — работницы уже ушли, а те, что долго нежатся в постели — лежебоки, артистки, барыни — еще не пришли. Так было раньше. Но теперь, к удивлению Элфи, в парикмахерской необычное оживление. Почти под каждым колпаком сидела клиентка, четверо ждали своей очереди мыть голову. Ученики, маникюрши — все заняты работой… А кто это стоит у раковины? Луиза, кассирша!

— О, Элфи!

— Смотрите… Кто пожаловал к нам!..

Все были так заняты, что не могли подойти к ней и поздороваться. Со всех сторон сыпались приветствия, шутки, вопросы:

— Как дела?

— Вернешься к нам?

— Чья это девочка с тобой?

Дядя Тони красил волосы. Он ничего не говорил, лишь кивнул Элфи головой, подзывая ее к себе. Элфи приблизилась.

— Торопишься куда-нибудь? — спросил он у нее.

— Нет, — ответила Элфи, и какая-то счастливая догадка мелькнула у нее в голове.

И Элфи не обманулась в своей догадке! Дядя Тони хотел, чтобы она сразу приступила к работе. Пусть снимет пальто, найдет халат в косметическом, он висит на вешалке, и причешет тех двух женщин, у которых уже высохли волосы. Когда кончит, пусть становится мыть волосы, потому что Луиза, ясное дело, и до вечера не управится.

— А как Магда? — спросила Элфи.

— Уехала, — ответил дядя Тони. — Из-за своей тещи. Не могла ее больше терпеть. Они в Швеции. Малышку не забудь раздеть, она поиграет здесь. Твоя сестренка?

— Да, конечно, — ответила Элфи.

Она сняла с Дунди шубку, причесала ее. Среди стольких женщин найдется кому присмотреть за девочкой. А там, глядишь, и друзья появятся, потому что многие клиентки приходят с детьми. Да вот и сейчас уже стоит у кассы мальчик. Ему, пожалуй, года два, не больше. Дунди сразу взяла его под свою опеку.

Гудят красные сушилки, синим пламенем горит газ. Только что вымытые под проворными руками Элфи волосы клиентки заблестели. Элфи то и дело поглядывает в зеркало. Оттуда ей виден весь салон, Дунди, бегающая по зеленому резиновому ковру. Ей здесь очень нравится. Она уже успела получить от какой-то тети карамельку. Видит Элфи в зеркале и себя, свои волосы — с них уже сходит краска, а у корней они имеют свой, естественный цвет.

За две прически Элфи получила по форинту. Их она отдаст Мики Кочишу сразу же, как только придет домой.

Затем приступает к мытью волос. Луиза работала рядом с ней. Рассказывала, кто из знакомых уехал. Не только Магда, но и Золи, тот подмастерье, который постоянно вспоминал времена, когда еще были частники. Но Золи все еще в Австрии, писал, что хочет вернуться домой. Хотя он хорошо зарабатывает — ведь женщины везде остаются женщинами, даже в лагере, — но, как он пишет, Будапешт — это все-таки Будапешт.

Из клиенток тоже кое-кто уехал. Но, тем не менее, как видит сама Элфи, дела идут превосходно, лучшего и желать нельзя. Женщины ждут не дождутся, когда наконец смогут ходить с красивыми прическами.

Улыбка не сходит с лица Элфи, ей хочется смеяться. И у нее так и летают обе руки, когда она растирает на головах клиенток мягкую теплую пену. Когда радостно на душе — и дело спорится: волосы клиенток сияют удивительным блеском.

Увлеченная работой, Элфи забыла, что просила бабушку зайти сюда. Ее, правда, очень долго не было — она появилась уже в полдень. Робко осмотрелась, наверное думая, что они с Дунди уже давно ушли домой. Но потом увидела Дунди и Элфи в белом халате, которая как раз снимала зажимы с серебристых тонких волос пожилой женщины. Элфи закивала головой, чтобы она шла к ней, так как сама она, мол, не может отойти.

— Не пойдешь домой? — спросила бабушка.

— Нет… Отведите Дунди.

— Тебе надо бы поесть что-нибудь Ты ведь с собой ничего не взяла.

— Сбегаю в буфет, — ответила Элфи и не без гордости добавила: — Вы же видите, сколько работы…

Бабушка сама не начинала разговора о ее визите к тете Гизи, и Элфи не стала спрашивать. Если бы о чем-нибудь договорились, то бабушка не утерпела бы и все рассказала. Раз она молчит, значит похвастать ей нечем.

— Садитесь, бабушка, я вам вымою и уложу волосы, — предложила она.

— И впрямь, пожалуй, — сказала бабушка, присаживаясь и расстегивая пальто.

— Снимайте пальто. Здесь тепло.

Вот и хорошо. Бабушка сняла пальто и повесила его на вешалку. Краешком глаза она наблюдала за внучкой. От Элфи не ускользнуло, что на сердце у бабушки радостно и спокойно. Она рада, что ее внучка так умело орудует, что ей поручили работу молодого подмастерья, и довольна также тем, что этот молодой подмастерье так хорошо и свободно чувствует себя в салоне. Может вымыть бабушке волосы бесплатно. А почему бы и нет? Разве ее проворные руки не заработают горячей воды и шампуни парикмахерской?..

Даже дядя Тони ненадолго подошел к бабушке — он как раз курил, — поздоровался с ней:

— Как поживаете, тетушка Варади?

— Так себе. Живем помаленьку… Как собака в колодце.

— Что уж вы так? Или стряслось что-нибудь?

— А как же: разве мало горя сейчас? Дочь моя с семьей уехала, а этих двоих бросили здесь…

Элфи, услышав это, покраснела. Все разболтает бабушка! Обязательно все выложит! Словно дяде Тони очень уж интересно. Он слушает только из вежливости и почему-то хмыкает. Теперь бабушку не удержишь! Сейчас расскажет, почему Элфи не ходила так долго в парикмахерскую. Что ее зять, самодур, категорически запретил Элфи, заставил сидеть дома нянькой, хотя она, бабушка, всегда настаивала, чтобы девочка имела специальность.

Вот ведь какая бабушка! Она и дома такая же: все расскажет. Но на этот раз Элфи не особенно возражала: пусть все знают, тем более что сама она вряд ли набралась бы смелости рассказать все дяде Тони. Нет, нет! Сама Элфи, конечно, никогда не рассказала бы. Теперь же он все узнает. Вот и хорошо!

Но бабушка не ограничилась только этим. Увидев телефон-автомат, она взяла в кассе жетон и позвонила отцу Элфи. Полагая, что они теперь тоже работают, бабушка решила поговорить с ним, благо и время у нее есть.

Телефон стоит на прилавке у кассы. И бабушка во всеуслышание еще раз рассказала все, теперь уже отцу. Дочь его здесь, но без единого платья, даже ни одной смены белья и чулок не имеет, потому что дражайшая мамаша все ее вещи увезла с собой. Нет, не умышленно, но это не меняет дела. Пусть отец зайдет завтра к вечеру, приближаются праздники, скоро рождество, не оставаться же его дочери голой.

Теперь уже не один дядя Тони, а вся парикмахерская знала об Элфи все. Сразу же после закрытия парикмахерской дядя Тони вручил Элфи триста сорок форинтов. Сотрудники собрали, чтобы оказать помощь Элфи и ее сестренке. Но это еще не все! Женщины завтра утром принесут платья, ботинки, белье, а у кого есть дети — детские ботинки, платьица. В каждом доме найдутся вещи, без которых можно обойтись. И они еще напишут в Красный Крест. В парикмахерскую ходит сотрудница районного отделения. Через нее они и передадут заявление.

— Можешь не беспокоиться, Элфи! — закончил дядя Тони. — У тебя будет больше одежды, чем прежде!

Взволнованная, растроганная шла она в этот вечер домой. К горлу подкатывал комок: хотелось плакать от счастья, ликовать и вместе с тем провалиться сквозь землю от стыда. И все из-за бабушки. Элфи любит быть заметной, выделяться лишь яркой одеждой, обувью да еще помадой и лаком на ногтях, но не тем, из-за чего она оказалась в центре всеобщего внимания сегодня! Хорошо бы повзрослеть сразу на несколько недель или хотя бы дней, чтобы все это осталось позади…

Мики Кочиш и сегодня катался на санках на площади Ференца Листа. Она сразу же отдала ему два форинта.

— Пойду покупать патроны! — весело крикнул Мики и убежал, даже санки оставил.

— А санки? — крикнула ему вслед Элфи.

— Отвези, пожалуйста, домой, — ответил, не оборачиваясь, Мики и помчался дальше.

Что Элфи оставалось делать? Она взялась за шнурок и потащила санки. Что же тут особенного? В нынешние времена и взрослые ходят с санками. Сообщение все еще не налажено, многие перевозят свой скарб на санках. Женщины ходят в брюках, тяжелых ботинках.

Свернув на свою улицу, она от неожиданности остановилась, не поверила своим ушам: из школы танцев доносилась музыка: «Мой папаша был шутник известный…»

Окна закрыты, но мощные аккорды вырываются на улицу. Прохожие останавливаются у дома, смотрят на освещенные окна.

Элфи тоже остановилась. Неужели… неужели опять танцы?

— Вишь, как им весело! — буркнул какой-то мужчина, проходивший мимо. В голосе его звучали горечь и злоба. Он не остановился, лишь метнул вверх уничтожающий взгляд. — Веселятся, черт бы их побрал!

— Радоваться надо, что уже музыка заиграла, — бросил ему вдогонку кто-то из зевак.

Элфи совершенно забыла о санках, о том, что надо спешить домой: ведь отец уже, наверное, пришел. Снова что-то комом подкатило к горлу и заставило ее подпевать в такт музыке: «Мой папаша был шутник известный…» «Что это я?..» А вдруг прав тот человек, который ругался и говорил с горечью в голосе… Веселиться еще нельзя. Вокруг столько развалин, город еще не залечил ран, и она, Элфи Варга, может быть, никогда больше не увидит свою мать.

Она вздрогнула оттого, что кто-то, усевшись на санки, вдруг сильно дернул за веревку. Она обернулась. Ей широко улыбался Арпад. О, неловкий, косолапый медведь!

— Ну что? Пришел сюда, почуяв запах фиалок? — спросила она у него.

— А ты, как вижу, ходишь кататься на саночках, — смеясь, ответил Арпад.

— Дурень! Домой везу, дети оставили на площади.

— Ты опять у бабушки? — быстро спросил Арпад.

— Да.

— Ваши уехали?

— Уехали.

Больше она ничего не сказала. Пусть Арпад пока думает, что она просто переселилась сюда с улицы Мурани. Ведь она действительно не живет больше там. Ну, а о том, что она успела уже побывать в Дьере, можно пока и умолчать. Это было давно, лучше, чтобы этого вовсе не было.

— А сейчас откуда идешь? — допытывался Арпад. Уж очень он дотошный человек.

— Из парикмахерской. Откуда мне еще идти? — резко ответила Элфи, будто негодуя на него за то, что он даже таких элементарных вещей не знает.

— Ну как?.. Может, потанцуем немного? Не хочешь? — приставал Арпад.

— Не знаю… Домой спешу.

. — По правде говоря, — сказал Арпад, — потанцевать все равно не удастся. Недавно несколько парней поднялись туда, но их выпроводили. Только оркестр играет. У них репетиция.

— Ну и наплевать, — сразу надула губы Элфи.

— Провалиться мне на этом месте, если ты не станешь ходить на танцы, — улыбнулся опять Арпад.

Почему у него такое хорошее настроение? Гордое сердце Элфи возмущалось. А не радуется ли он тому, что она снова живет у бабушки и работает в парикмахерской? Не вбил ли себе в голову, что это благодаря ему или, во всяком случае, по его совету все обернулось именно так? Самоуверенный чурбан! Сам ничего не знает и думает, что все так, как и должно быть. Что все будет так, как и раньше, словно ничего и не произошло.

— Ну, я пойду, привет, — сказала она и стала дергать за веревку. — Ты, может, встанешь все-таки?

— Попроси получше, тогда встану!

— Смотри, сброшу!

— Мало каши ела!

— Ну и сиди тут, осел упрямый! — внезапно разозлилась Элфи.

Она швырнула веревку и вбежала в ворота. Пусть теперь Мики Кочиш ищет свои санки где хочет.

Войдя в кухню, она сразу поняла, что в комнате опять собрался семейный совет. Снова пришла тетя Йоли с мужем. Здесь ли отец? Голоса его не слышно, говорила только тетя Йоли, резко, осуждающе:

— …Если они не едут, надо найти кого-нибудь другого, кто поедет. Или обратиться в Красный Крест… Пусть отвезет Красный Крест.

Опять Красный Крест! Что он им дался!

— Ну уж нет, я всякому проходимцу не доверю ребенка. Нет уж! — сказала бабушка. — Лучше здесь останется. Элфи тоже зарабатывает. Да и от отца ее получаю четыреста форинтов в месяц.

— Ну и что? Ребенка и одевать надо… А там и в школу собрать…

— А ты зря тревожишься, дочка, не твоя это забота, — услышала Элфи голос дедушки. — Останется и твоим деткам на пирог с маком, если придут в воскресенье.

— А уж это вы напрасно, папа. Мои дети, слава богу, не нуждаются в том, чтобы вы их содержали.

— Ну, а эти нуждаются, и баста! — повысил голос дедушка. — Нам они не в тягость.

— По крайней мере, опора будет, когда совсем одряхлеем, — добавила бабушка. — Наша Элфи капризная, взбалмошная, но сердце у нее есть, ничего не скажешь. И трудолюбива.

— Такая же модница, вся в мать… Как только ноги не подкосятся на таких шпильках вместо каблуков!

— Кому какое дело? Пусть живет, развлекается, на то и молодость дана, — вставил дедушка.

— Я убила бы свою дочь, будь она такая стиляга… Ей пятнадцать лет, а она уже мажется, как..

— «Стиляга, стиляга»… — возмутился дедушка. — Знаете ли вы, что это такое? Мне тоже не нравится… Только уродует себя всякими румянами и помадами. Ничего, со временем поумнеет, где же сразу ума наберешься? Но главное-то не в том, что снаружи…

Элфи не шевелилась. Подслушивать, право же, не годится. Но как же ей теперь поступить? Входить не хочется. Всего наслушалась: и хорошего и плохого.

В этот момент тихонько открылась дверь и показалась головка Дунди. Неужто она услышала, как открылась дверь? Или почувствовала, что пришла ее Элфи? Или… или ей просто надоело слушать взрослых?

Элфи подхватила ее, расцеловала. Затем быстро надела шубку.

— Пойдем кататься на санках? — спросила Дунди.

Вместо ответа на ее вопрос Элфи громко крикнула в комнату:

— Здравствуйте… Мы пойдем немного покатаемся на санках. На площадь.

— А если придет твой отец? — спросила бабушка.

— Мы скоро вернемся!

О, этот медведь, этот Арпад! Ну конечно же, это он все еще сидит у ворот на крошечных санках. Ей-богу, он! Чего он ждет? Ничего! Сидит себе в своем зимнем пальто. Такой большущий парень, что под ним почти не видно санок.

— Вот, — сказала Элфи, — я привела тебе кое-кого, кто очень хочет покататься на санках.

— Привет, Дунди, — сказал Арпад. — Ты-то какими судьбами здесь? Ну, садитесь обе…

Он вскочил, потряс Дунди ручонку. Элфи и Дунди уселись на санки, и они понеслись. Когда Арпад довез их до площади, снова пошел снег.

— О-го-го! Го-о-о! — выкрикивал Арпад, точно так же, как вчера Мики Кочиш.

Только теперь санки мчались быстрее. Старый инвалид продавал сегодня не кукурузу, а жареные каштаны: пять штук за форинт. Арпад купил на три форинта. И, когда они ели каштаны, Дунди неожиданно брякнула:

— Теперь Элфи — моя мама!

— Да что ты говоришь? — не понял Арпад.

— Правдашняя мама уехала в Вену. Мы тоже ехали в поезде, но они все вышли, а мы остались. Правда, Элфи? Теперь ты моя мама!

Арпад долго, не отрывая взгляда, смотрел на Элфи. Элфи повернула голову и ответила девочке:

— Да, я твоя мама.

Утром бабушка растрезвонила на всю парикмахерскую, а теперь Дунди выкладывает все Арпаду.

— Скажи, вернется за мной та моя мама? — спросила Дунди.

— Обязательно, — ответила Элфи, и голос ее задрожал. — Может быть, скоро, а может… только тогда, когда ты вырастешь уже большая.

Она сунула в руку Дунди очищенный каштан. Девочка, разжевывая его, посмотрела на Арпада.

— А ты будь моим братом. Ладно? Потому что и братья мои уехали в Вену. А оттуда в Америку, — добавила она.

Ведь она все знает! Все слышала! Все понимает! Арпад ответил не сразу. Но потом, приветливо улыбнувшись, сказал:

— Если я твой брат, значит, Элфи и моя мама.

— Ладно! Я согласна! — И Дунди засмеялась.

Неожиданно, как какой-то гном из заснеженной дали, появился Мики Кочиш.

— Нет патронов, — хмуро посетовал он.

— Вот и прекрасно! Очень хорошо! — уверяла его Элфи, протянув и ему жареный каштан.

Мики сразу повеселел. Ухватился за санки и помчал Дунди вокруг площади. Снег теперь уже падал густыми хлопьями.

Элфи и Арпад смотрели на малышей. Стояли молча, не глядя друг на друга. У обоих хорошо было на душе, и им хотелось, чтобы так было бесконечно долго.

Наконец Арпад нарушил тишину:

— Много работы в парикмахерской?

— Конечно! — ответила Элфи.

^{Перевод Г. Лейбутина и И. Салимона}