История одной истерии

Глава третья

Я моментально взяла себя в руки. Если злоумышленник наблюдает за мной, вряд ли стоит оказывать ему любезность, демонстрируя свое беспокойство.

«Подумаешь, записка с угрозами! – подбадривала я себя. – Мне ли, выдающемуся детективу, бояться угроз? Да мне, можно сказать, такие записки каждый день пачками приходят! Да у меня, можно сказать, дядя на запискоугрозочной фабрике работает!»

Насквозь пропитавшись царившей в театре атмосферой маразма, я изрядно переигрывала. В результате, конечно, не поверила сама себе и, вместо того чтобы заглушить свое беспокойство, только усилила его.

– Знаете, – я решила разоткровенничаться с режиссершей, – терпеть не могу угрозы.

Режиссерша резко остановилась и с немым вопросом пристально посмотрела мне в глаза.

– Простите, – опомнилась я, – это не о вас, это просто…

– Черный маркер, наклоненные влево буквы, с печатной «т»?

Я кивнула.

– Подбросили в карман плаща, пока он висел в вашем шкафу… – Я показала записку. – А вы откуда знаете про маркер?

– Быстро же они. – Вместо объяснения режиссерша вздохнула, мгновенно утратив всю свою внушительность. – Значит, действительно кто-то из труппы. Как это ужасно…

– Ничего ужасного, – возразила я. – Это ограничивает круг подозреваемых.

– А вы циничны, девочка моя, – сощурившись, закивала режиссерша, и я вдруг почувствовала, насколько сильно переживает эта женщина. – Но это даже к лучшему. Только бесстрастный человек сможет разобраться в наших событиях, не впав в истерику. Я вот насколько крепка, а того и гляди сдамся. Говорите, терпеть не можете угроз?

Режиссерша, тяжело пыхтя, поднималась по лестнице. Я семенила следом, чувствуя себя на фоне собеседницы еще мельче, чем была на самом деле.

– Самое жуткое, – продолжала она, – что это те угрозы, которые сбываются! Перед исчезновением Аллы мне тоже пришла такая записка. Предупреждали, что если я хочу оставить девочку в роли главной героини, то должна успокоиться. Прекратить требовать от полиции нормального расследования исчезновения предыдущей претендентки на роль, Ларисы. Я не послушалась. Алла пропала. А эта спящая полиция так ничего толком и не ищет!

Мне эта история нравилась все меньше. Терять близких в мои намерения не входило, и я, что греха таить, даже собиралась спрятаться в кусты. Подумывала над тем, чтобы сделать вид, будто прислушалась к угрозе и отказываюсь браться за расследование. Тогда я могла бы тайно встречаться с режиссершей, скрытно проводить всяческие розыски.

«Ага! А еще сделать пластическую операцию, сменить адрес и имя, а также заняться совсем другой деятельностью! Что за пособничество преступнику? Он хочет, чтоб его все боялись, – все послушно боятся». – Та часть меня, что рвалась в бой, забрала диктатуру в свои руки.

Жаль, что я умела раздваиваться только в своем воображении. Прежде всего необходимо было успокоиться.

И тут меня осенило.

– Знаете что, – обрадованно зашептала я, когда режиссерша уже ковырялась в замке своего кабинета ключом, выбранным ею из огромной связки. – Я кое-что придумала. Я не столько терпеть не могу угрозы, сколько… – я отчаянно пыталась подобрать слова, отчего хлопала ртом, как оказавшаяся на суше рыба, – сколько не люблю одностороннего общения. Всегда нужно оставлять людям возможность ответной связи, правда? Понимаете? – Я снова потеряла нужные выражения.

Зинаида Максимовна временно прекратила войну с замком и с опаской глянула на меня.

– Может, воды? – обеспокоенно спросила режиссерша.

– Нет-нет, – я отчаялась что-либо объяснить, – лучше что-нибудь пишущее.

– Вы собираетесь пить что-то пишущее?!

Зинаида Максимовна удивленно приподняла бровь. Если бы с таким размахом вскинула бровь я, то она попросту скатилась бы на пол по затылку. Для лица режиссерши эти сантиметры были сущими пустяками.

– Пожалуйста. – Осознав, что мне надо, режиссерша запустила руку в необъятный карман своей вязаной кофты и вытащила оттуда черный маркер.

Подобная схожесть орудия труда с инструментом преступника породила во мне новые изыски фантазии. Кажется, в атмосфере этого театра витала какая-то бацилла, заставляющая здравый смысл испаряться из голов, превращая людей в алчных охотников исключительно за красотой сюжета. Ничем другим свои дальнейшие действия я объяснить не могла.

– Отлично! – радостно сообщила я, ощутив прилив воодушевления. – Сейчас мы ответим этому негодяю таким же манером! Вы курите? Не пожертвуете ли фольгой от сигаретной пачки?

Режиссерша снова полезла в карман.

– Ничем не смогу вам помочь, – пророкотала она, тщательно ощупав что-то в утробе кофты. – В моей пачке сигарет почему-то нет фольги.

– Эх, – раздосадованно скривилась я. – Ничего, воспользуюсь обычным блокнотным листиком. Хотя, жаль, не выйдет так красиво, как хотелось бы.

Выдрав лист из собственного блокнота, я задумалась над формулировкой, потом написала:

После этого я сложила листок вдвое и, размахивая им над головой, шепотом поинтересовалась у режиссерши:

– Как думаете, куда положить, чтобы он нашел?

– Кто? – так же шепотом спросила Зинаида Максимовна, и я вдруг явственно ощутила, что произвожу на нее впечатление, сходное с тем, которое она производит на меня. Другими словами, режиссершу явно настораживает состояние моей психики.

– Тот, кто написал записку мне. Ведь возможен вариант, что он следит сейчас за нами? Ему интересно узнать мою реакцию на угрозы и все такое… – Я все-таки снизошла до объяснений. – Я написала ему ответ. Нужно положить записку в такое место, из которого, не слишком опасаясь разоблачения, злоумышленник сможет забрать ее. Понимаете?

– А что в ней написано?

– Так, чепуха всякая. Да какая разница? – жутко довольная своей идеей, отмахнулась я. – Мы втянем преступника в переписку и сможем поймать его, когда он будет забирать очередной ответ…

– Ну, – режиссерша пожала плечами, создав тем самым вокруг себя слабое подобие смерча, – положите в тот же шкаф. Раз уж повторять действия преступника, то максимально похоже, да? Но что нам это даст? Как мы обнаружим его, если он сам за нами следит? А если не следит, то как он узнает, что вы ему ответили?

– Пока не представляю, – отмахнулась я. – Для начала давайте попробуем войти в контакт! Я иду! – Окрыленная, я уже не слушала режиссершу, а громко обращалась к воображаемому преступнику, возвращаясь в зал и снова спускаясь к шкафу. – Я написала тебе ответ! Эй, злодей!

– Это вы мне? – донеслось откуда-то из-за кулис сцены.

Присутствие посторонних на сцене в мои планы не входило. Для преступника мой собеседник действовал слишком открыто, поэтому я честно прокричала в ответ:

– Нет, не вам! – И тут же немного приврала: – Я из театра «Сюр». Роль репетирую.

– А я дрессировщик, – донеслось из-за кулис, – укротитель львов. Может, избавите меня от дурного примера и не будете репетировать на общей сцене во внеурочное время? Время театра «Сюр» кончилось, вот и работайте где-то в своем помещении. А то я тоже репетировать тут начну при открытых дверях и нарушая график. Убрать сцену спокойно не дадут!

Я не нашлась, что ответить, и растерянно замолчала.

«Зато, если что, дрессировщик-уборщик будет моим свидетелем, который видел, как преступник идет за запиской!» – пронеслось в мыслях.

Я демонстративно помахала запиской, радуясь, что в зале еще после репетиции продолжал гореть свет, что делало меня хорошо заметной, и кинулась обратно к Зинаиде Максимовне. Та все еще ковырялась в замочной скважине – ни один ключик из ее связки к каморке не подходил.

– Представляете, потеряла нужный ключ! И как только он от связки отсоединился? Вечно я что-нибудь забываю в зале! В прошлый раз тоже этот ключ там оставила. Эх, старость не радость, – прогнусавила она. – Думала, может, какой другой подойдет, у нас тут в ДК все двери одинаковые… Фигушки! Как неродные! Пойду поищу. В крайнем случае возьму у вахтера запасной. Подождите немного. Хорошо?

Обаяние режиссерши было огромным. Я, конечно же, попала под его влияние. Но, к счастью, не настолько, чтобы не заметить всех странностей. Откуда у нее черный маркер? Не ручка, не карандаш, не помада на худой конец. Именно черный и именно маркер. А в пачке от сигарет нет фольги. И вот теперь она идет к моей записке. Похоже, ключ – только предлог…

«Ну конечно! – тут же раздалось в моей голове. – Ты так поглощена своей затеей с запиской, что теперь в каждом, кто мимо нее пройдет, будешь видеть преступника. Гениально! Вот уж у кого, выходит, настоящее раздвоение личности. То есть твоя режиссерша борется сама с собой? Половина ее хочет расследовать это дело и поэтому привлекает тебя к поискам, другая половина – категорически против и рассуждает в стиле: “И так актеров в труппе много, на всех ролей не хватает, пусть пропадают и не появляются”. Эта вторая половина пытается тебя запугать и вынудить прекратить расследование. Тут, тебе говорю, не детектив, тут психиатр нужен!»

Ситуация действительно казалась абсурдной. Может, режиссерша испытывала меня, прежде чем нанимать? Подложила записку, интересуясь, не трусиха ли я… Или проверяла, смогу ли я вычислить, кто на самом деле ее написал.

Сама Зинаида Максимовна только подтвердила мои подозрения, потому что вернулась удивительно быстро.

– Знаете, дошла до ступенек и передумала спускаться, – улыбнулась она, обнажая ровный ряд идеально белых крупных зубов, отчего я еще больше насторожилась: курящий человек, обладающий столь великолепной улыбкой, просто не может не вызывать подозрений. – Надо же, дожила до того возраста, когда каждый раз, спускаясь по ступенькам, я с ужасом думаю о предстоящем подъеме. В общем, ну его, этот ключ, передумала я его искать. С дверью мы и так разберемся. Ничего ценного внутри я все равно не храню.

После этих слов режиссерша привычно вздохнула, подняла свою ручищу, сжав ее в кулак, и легонько стукнула ею по краю двери. С характерным треском деревянный косяк вывернулся и безвольно повис. Похоже, подобное вскрытие кабинета проводилось не в первый раз. Дверь со скрипом открылась, и режиссерша гордо перенеслась вовнутрь, ничуть не страшась струящейся оттуда темноты.

Мгновение спустя Зинаида Максимовна щелкнула выключателем на настольной лампе.

– Прошу садиться. – Жестом указав на стул, режиссерша заняла место за единственным в душной комнатушке столом.

Окно кабинета было плотно зашторено темной портьерой. Канцелярский стол, заснеженный ворохом бумаг, пять кресел из зрительного зала приставлены спинками к этажерке, до потолка заставленной книгами… На противоположной от окна стене была натянута белая простыня. Проектор и довольно старый ноутбук стояли на подоконнике. Электрочайник гордо возвышался на крышке то ли сканера, то ли ксерокса. В общем, странный кабинет. Одно слово: каморка.

– Вот мои девочки. – Режиссерша достала из ящика стола папку с фото и протянула мне снимки пропавших актрис. Лариса – белесая «кукла Барби» с кокетливой грустью в опущенном взгляде – вызывала непроизвольное желание защитить ее. Алла – огненно-рыжая крупная девочка с потрясающе синими, как бы подсвеченными изнутри глазами, немного вульгарно ухмыляющаяся в объектив, – внушала отчего-то надежды, что все будет хорошо, я, мол, себя в обиду не дам…

Не совсем понимая, с чего начинать, я пока не горела желанием брать инициативу ведения разговора на себя и предоставила ее собеседнице.

– Сколько вам лет? – спросила вдруг Зинаида Максимовна.

«Вопросы у нее, прямо скажем, неприличные», – обиделась я.

– Тридцать с хвостиком, – пришлось все-таки ответить, потому что скрывать свой возраст казалось уж совсем глупым.

Режиссерша откинулась на спинку кресла и, видимо, почувствовала себя более или менее расслабленно.

– Верю, – хохотнула она. – Если бы назвали точный возраст, ну, скажем, тридцать три года, ни за что не поверила бы. Решила бы, что намеренно преувеличиваете, дабы казаться солиднее. Выглядите-то совсем девчонкой… Даже не знаю, можно ли доверять вам это расследование.

Я не знала, как реагировать, поэтому молча слушала, стараясь не проявлять никаких эмоций. Собственно, проявлять было нечего. Я, конечно, не придерживалась Жорикиной теории о том, что нужный клиент «прикипит» к тебе сам и пытаться понравиться ему смысла нет, но и навязываться или подлизываться к режиссерше не собиралась. Не нравится, что я выгляжу несолидной? Ну и ладно.

За годы работы агентства я к такому даже уже привыкла. Один заказчик, к примеру, прямо заявил когда-то Георгию, что, по его мнению, при решении серьезных дел пребывание в радиусе двух метров легкомысленного вида блондинок с кукольными глазками неизбежно приведет к провалу всего мероприятия. Нет, говорил он, я, конечно же, всем ему нравлюсь, но только дела он со мной вести не будет. Пришлось молча стиснуть зубы и стерпеть. Жорику понадобилось даже сделать вид, что он отстранил меня от дела. Собственно, именно это сыграло нам на руку – действуя тайно, я оказалась значительно более полезным орудием.

– Но такая форма ответа свидетельствует в пользу вашей искренности, – продолжала режиссерша, вырывая меня из воспоминаний. – После тридцати перестаешь считать длину этого самого хвостика. Мне, надо заметить, тоже тридцать с хвостиком. Только хвостик этот во сто крат больше самих тридцати.

Режиссерша снова засмеялась, зато я неожиданно для себя поинтересовалась:

– А если точнее? Спрашиваю не из праздного любопытства. Моя мама тоже садится на шпагат. До сих пор я считала это подвигом для ее возраста. Вот теперь пытаюсь определить, рекордсменка ли она…

Я вдруг поняла, что несу чушь, и катастрофически смутилась. Настолько, что густо залилась краской и потупила глаза. А ведь только что мысленно обвиняла режиссершу в бестактности!

– Не переживайте, я и так понимаю, что в матери вам гожусь, – заметив мое смятение, попыталась исправить положение Зинаида Максимовна. – Нет. Ваша мама не рекордсменка. Я читала о йогине, которая садилась на шпагат в девяносто пять лет. Представляете?

Свой возраст режиссерша все-таки утаила. Слава богу, у меня хватило ума оставить этот вопрос в покое.

– Не скрою, вы мне понравились, – снова заговорила о делах Зинаида Максимовна.

– Мне лестно, – пропищала я, забыв, что не собиралась подлизываться к клиентам.

– Свежестью идей, яркостью переживаний, энергией, в конце концов, – продолжала режиссерша. – Признаться, когда ребята посоветовали мне обратиться в ваше агентство и я позвонила, то в первый миг подумала, что совершаю большую ошибку. Терпеть не могу глупых поверхностных девиц, жеманно растягивающих слова.

– Да? – удивилась я и невольно переключилась на другую тему. – Выходит, я могла не получить этот заказ из-за того, что притворялась собственной секретаршей? Жорик был бы счастлив от этих ваших слов, но, уверяю, вы просто исключение. Всем остальным общаться с секретаршей нравится.

– Не важно, – отмахнулась Зинаида Максимовна. – Главное, что теперь все определилось. Я верю в наш совместный успех и очень хочу, чтобы вы немедленно приступили к расследованию. Но вопрос финансирования решаю не я. Нужно представить вас тем, кто спонсирует ведение расследования. Понимаете?

Я понимала. Хотя слабо представляла, как в случае, если не понравлюсь вышеозначенным спонсорам, смогу спокойно жить дальше, зная, что две девушки попали в беду, а я палец о палец не ударила для их спасения. Может, Жорик и прав. Суть дела лучше выслушивать, когда клиент уже уверен, что нанимает тебя, а соглашаться на работу только в случае личного визита заказчика в офис, чтобы ничего не знать о пострадавших и не чувствовать себя обязанной помочь им или их окружению.

– Со всем родительским комитетом я познакомлю вас позже, если вы сами того захотите. А вот с председателем нужно будет встретиться как можно скорее. Окончательное решение по поводу найма принимает он. Это справедливо. Он платит свои личные деньги. Со своей стороны я, безусловно, скажу ему, что целиком поддерживаю вашу кандидатуру. – Зинаида Максимовна вдруг перестала быть официальной. – Катя, я очень вас прошу, постарайтесь сделать так, чтобы он захотел довериться вам. Эти гады из полиции не могут предпринять ничего толкового. Твердят, мол, девчонки ушли из дому по собственному желанию. А я говорю, это исключено! Не могли они, зная, что задействованы в спектакле, по-свински сбежать. Никого не предупредив? Вместе? Это при том, что первая главная героиня – Ларочка, пропавшая неделю назад, – терпеть не может вторую – Аллочку, если вам сейчас важны имена. В отношениях девочек сквозила почти физически ощутимая неприязнь. С чего бы они вдруг стали почти одновременно бросать наш театр и исчезать?

– Погодите-погодите, – я с трудом остановила поток информации. – Я ведь впервые обо всем этом слышу. Объясните толком, кто пропал, когда, в какой последовательности.

Я достала свой блокнот, без спросу взяла со стола Зинаиды Максимовны первую попавшуюся ручку и, привычно раздражаясь в ожидании самого ненавистного занятия в моей жизни, приготовилась записывать. Можете смеяться сколько угодно, но я – бывшая журналистка и нынешний детектив, вечно слоняющаяся с блокнотом, – терпеть не могла что-либо конспектировать. Записывая показания, я нервничала и изводилась, клиентам приходилось снова и снова повторять сказанное; каждый раз Жорик готов был разорвать на мелкие кусочки и меня, и блокнот, а мои конспекты, больше напоминавшие художества крайне авангардного стиля, никто, кроме меня и мамы, не мог прочесть. Но, честное слово, эти записи не раз помогали нам с Жориком в делах, а попытки вместо блокнота использовать аудиозаписывающие устройства приводили к тому, что при расшифровке приходилось тратить слишком много времени, проматывая нелепые «эм-м…» и разговоры о погоде.

Итак, я уже приготовилась конспектировать. Если бы я взялась записывать не только слова режиссерши, но и все происходящее в целом, то написать нужно было бы дурацкое «тук-тук-тук!». Именно это прокричал кто-то из-за двери, даже не дотронувшись до нее (зачем, спрашивается, делать вид, что стучишься?).

– Войдите! – громыхнула вновь официальным контральто Зинаида Максимовна.

– Зинаидочка Максимовночка! – В комнату вихрем влетела та самая лысая девочка, которую мы с Настасьей наблюдали в зале.

Теперь у меня была возможность рассмотреть это чудо вблизи. Первое впечатление обманчиво. О том, что сие творение принадлежит к женскому полу, свидетельствовал не только длинный, в пол, темно-бордовый сарафан, надетый поверх полосатого свитера под горлышко, но и многое другое. Густые ресницы, зачем-то покрашенные в ярко-синий цвет, довольно мягкие черты лица и, что самое главное, темно-синий цвет длиннющих ногтей – все это не оставляло сомнений: существо являлось девушкой лет восемнадцати.

– Ключик оставили, – весело сообщило существо, ни на секунду не останавливаясь и торжественно водружая ключ на стол. После этого без тени смущения оно уперлось ясно-серыми глазами в меня и деловито произнесло: – Я это…

Существо улыбнулось, смущенно пожало плечиками и почесало устрашающим маникюром низ подбородка. Продолжать странную фразу оно явно не было намерено. Мне оставалось только сделать вывод, что девушка так представилась. Странное, однако, прозвище – Это…

– А я – Ка-те-ри-на, – тыкнула себя в грудь я, стараясь говорить как можно понятнее для существа.

– Гы-гы-гы, – издало непонятные звуки существо Это и тут же оборвало само себя резким: – Не смешно! Че, издеваетесь, да?

Я могла бы задать ей тот же вопрос, но промолчала.

– Так вот, – не дожидаясь ответа, продолжило существо, – я это… Ну, в общем… Если…

Как сформулировать накатившие эмоции в слова, мозг существа, не привыкший к таким гостям, как мысли, сообразить не мог.

– Тигра, ты всех задерживаешь! – начала раздражаться режиссерша.

Несколько секунд мне понадобилось, чтобы примириться с таким загадочным именем.

– Короче, – само себе скомандовало существо, постаралось сосредоточиться и снова уперлось в меня глазами, – если я чем-нибудь смогу помочь – то. Потому что для меня пропажа девчонок – во как! Выше крыши!

Подозрительные «во как!» и «выше крыши!» сопровождались невразумительным разъяснительным жестом: существо махало ладонью над бритой головой.

– Спасибо, обращусь обязательно, – вежливо заверила я.

– Договорились! Зови меня Тигра. ТИна ГРАнкина. Понятно? А Кристиной не зови. На Кристину я обижаюсь и злюсь! – Привлекая мое внимание к столь важному факту, существо многозначительно подняло указательный палец. – Ладно, – сказало оно наконец, – я удаляюсь. Бай!

Кривляясь подобным образом, глядя в основном на меня, существо умудрилось, промахнувшись, врезаться лбом в дверь.

Отлетев, оно прыснуло со смеху и долго еще не могло остановиться, сотрясаясь в бисерных хихиканьях.

Разговор с существом укрепил мою уверенность, что я просто обязана заняться поисками пропавших актрис. Как минимум потому, что, кроме меня, ни один сыщик не выдержит общения с такими вот существами-свидетелями и режиссершами-клиентками.

– На чем мы остановились? – невозмутимо переспросила режиссерша, когда дверь за существом все-таки закрылась. Ее спокойствие в общении с такими персонажами вызывало уважение.

– Вы собирались изложить мне подробности дела, – вежливо подсказала я.

А потом вдруг решила действовать напрямик. Если вся эта катавасия с запиской действительно была попыткой проверить меня – пусть Зинаиде Максимовне станет стыдно, и она – что, кстати, тоже немаловажно – действительно убедится в моей компетентности и даст должные рекомендации спонсору. А если это не было проверкой, то тем более надлежало прояснить нестыковки. Коль даже с клиентом отношения будут неискренними, то как же вообще тогда работать?

– Только прежде, – перебила я уже собравшуюся с мыслями Зинаиду Максимовну (Жорик бы меня уже давно убил: одно из его основных правил – никогда не перебивать говорящего, мало ли в какой момент из него выплывет «та самая важная» информация), – прежде ответьте мне честно на пару вопросов. Вы действительно хотите привлечь меня к расследованию?

– Ну да.

– Тогда зачем все эти уловки с записками?

– Вы о чем?

– У вас есть черный маркер. Нет фольги в сигаретах. Вы сразу же поспешили в зал, как только записка с ответом легла в стоящий там шкаф, и, хотя шли за ключом, не стали спускаться к первому ряду, где могли его обронить, а отсутствовали ровно столько времени, сколько нужно, чтобы заглянуть в шкаф, прочитать записку и вернуться обратно. Кроме того, вы с легкостью садитесь на шпагат и взбираетесь на сцену из зала в два прыжка, но при этом жалуетесь, что боитесь ступенек зрительного зала. У меня есть свидетель, – тут я почти не врала, потому что уборщик-укротитель действительно существовал, хоть вряд ли догадывался о своей роли в моем расследовании. – Специально оставила кое-кого за кулисами, чтобы спросить потом, кто заглядывал в шкаф. Так что лучше не юлите…

Не сразу оторопевшая Зинаида Максимовна в точности поняла, что я имела в виду.

– Действительно, – ошарашенно произнесла она. – Я бы и сама себя заподозрила. Не делаю этого только потому, что точно знаю: записку не писала. Маркер – он у меня всегда с собой. Все знают, что я им пользуюсь. Фольгу из сигарет могли вытащить, чтобы подставить меня под подозрение или просто из-за нехватки бумаги. С ключом – случайное совпадение. Про жалобы на лестницу. Хм… Спасибо, что так лестно думаете о моей физической форме, но преодоление длинной лестницы действительно стоит мне громадных усилий, не сопоставимых и с сотней шпагатов.

– Кстати, – безжалостно продолжала я, – во время репетиции я сидела практически возле шкафа и не могла не заметить, если бы кто-то залез в него. К шкафу подходили только вы, когда вешали мой плащ. Только вы одна!

– Значит, не только я! Значит, не одна! Значит, записку подбросили не в шкафу! Значит… – Зинаида Максимовна вдруг успокоилась. – Простите, переняла вашу манеру и тоже стала кричать. Как вы думаете, я в своем уме? – спросила она меня уже нормальным тоном. – М-да… Вопрос риторический. Я тем не менее думаю, что в своем. И даю честное режиссерское слово, что записку вам не подкладывала. Стоп! Что ж мы сидим? Побежали проверим шкаф и расспросим этого вашего свидетеля. Вы убедитесь, что записка не тронута и что я не подходила к записке.

На этот раз Зинаиду Максимовну уже не испугала необходимость снова подниматься. Легонько стукнув кулаком по косяку и вернув его тем самым в привычное положение, режиссерша захлопнула дверь, и мы лихо помчались в зрительный зал. Первым делом для очистки совести я кинулась к шкафу.

– Моя записка лежит на месте, свернута так же и даже в той же позе, если у бумаги может быть поза, конечно, – грустно сообщила я, расстроившись. – Хотя… Нет! Как же я сразу не заметила!

Выкрикивала я все это уже на ходу, схватив записку и кубарем скатываясь к режиссерше. Вместо своего листочка я достала похожий, но другой. Без текста. Абсолютно чистый. Что это? Свидетельство того, что злоумышленник отказывается со мной разговаривать? Придется и впрямь порасспрашивать уборщика-дрессировщика!

– Эй! – громко закричала я в дебри кулис. – Э-эй? Уважаемый дрессировщик львов, вы еще здесь?

– Его тут нет, – раздалось из-за сцены. – И не было никогда. Я просто пошутил.

– Я понимаю!

Пока я искала за кулисами уборщика-недрессировщика, объясняла суть своего вопроса и выслушивала твердые заверения, что к шкафу за время моего отсутствия никто не подходил, Зинаида Максимовна тем временем, едва начав спускаться в зал, махнула рукой, выругалась и пошла обратно в каморку. В общем, пока я была занята важными, но совершенно бесполезными вещами, Зинаида Максимовна совершила глупый, но весьма эффективный поступок. Она залезла в шкаф. Не вся, конечно, но и этого хватило.

– Вот! – торжественно распахивая дверцу, сообщила мне режиссерша.

Пришлось протиснуться мимо Зинаиды Максимовны и залезть в шкаф. Дела! Оказывается, в фанере, закрывающей тыл шкафа, была проломана достаточно крупная дыра.

– Об этой дыре мы все, разумеется, знали. Каждый раз созерцали сквозь нее стену, вешая вещи. Но вот о том, что к шкафу есть доступ извне…

В том месте, где стена прижималась к шкафу, когда-то было окошко. Сквозь дыру, оказывается, было видно отнюдь не стену, а ставню этого окошка, которую, как установил проведенный тут же эксперимент, легко можно было открыть из междверного пространства при входе в зал.

– Возможно, это окно планировалось для установки какой-то техники. Скажем, для обычного пистолета, – рассуждала вслух режиссерша и тут же поспешила меня успокоить. – Пистолетом мы называем осветительный прибор, не пугайтесь! Мы давно светим сверху, из рубки, поэтому и не догадывались о наличии за шкафом этого окна.

– Видно, все-таки кто-то догадывался, – поправила я. – Вспомните, как давно здесь стоит этот шкаф?

– Ой, да целую вечность. Всегда.

– Кто из актеров занимается у вас столько лет? – задала я заранее заготовленный второй вопрос, не успев переварить услышанный ответ на первый.

– Но ведь это здорово! – Не обращая внимания на мой последний вопрос, Зинаида Максимовна с видом одержимой вдруг захлопала в ладоши. – В том-то и дело, что эта дыра снимает с моих актеров подозрения. По крайней мере с тех, кто находился внутри зала. И это радует! Необычайно радует! Я бы даже сказала, – тут режиссерша набрала полную грудь воздуха, и я непроизвольно зажмурилась и закрыла уши руками, – у-р-р-а!!! – громогласно прогремела годящаяся по возрасту мне в матери женщина и даже несколько раз подпрыгнула на одной ноге для убедительности. – Я всегда верила своим актерам!

Не в силах скрыть скепсис, смотрела я на это проявление чужой радости. Не то чтобы я не была довольна развеявшимися подозрениями о труппе. Просто теперь круг подозреваемых, куда входили лишь те, кто находился в момент подбрасывания записки внутри зрительного зала, разрастался до тех, кто находился и вне этого помещения. А если за время моего пребывания в ДК на улице не случилось какого-нибудь страшного массового ЧП, то таковых, бесспорно, было значительно больше. Согласитесь, радоваться в такой ситуации представлялось по меньшей мере глупым.

– Постойте. – В этот момент я кое-что вспомнила. – А ведь эта девочка… Ксения… Послушайте, я сейчас точно помню, что между тем, как она вышла из зала, и тем, как хлопнула вторая дверь, выходящая в коридор, прошло довольно много времени. Я еще подумала тогда, что девочка пыталась успокоиться, прежде чем показаться людям на глаза…

– Ксения?! – Зинаида Максимовна стала вдруг очень серьезной. – Нет. Я не думаю. Но… – Режиссерша напряженно замерла. – Кстати, у нее ведь был черный маркер. Мы все еще смеялись, мол, ну вот, у режиссера появились подражатели.

– Мне немедленно надо поговорить с этой Ксенией, – излишне быстро для хладнокровного детектива, коим хотела казаться, выпалила я.

– Прежде поговорите все же с нашим спонсором, – тактично напомнила мне режиссерша, вновь акцентируя внимание на том, что мое участие в деле все еще находилось под вопросом. – Тем паче что он – отец Ксении.