История одной любви. Окончание

Глава 1

Как ни старался я двигаться тише, топот в прихожей разбудил Фильку, с подушки поднялась сонная голова:

— Хорошо погуляли?

— Было бы лучше, если б я взял с собой тебя.

— А что было?

Сложный вопрос. Вспомнилась расписка кровью.

— Обычный ночной клуб, просто так совпало, что девчонкам понадобились напарники, вот мы и пригодились. Потанцевали, поели, повеселились.

— А где Тимоха?

— Еще веселится. Мне пришлось уйти раньше.

Игорь с Валькой отсутствовали, а только что пришедший с работы Артур принимал ванну, нужное помещение освободится нескоро. Перегруженная впечатлениями голова грозила лопнуть, и когда я решил прилечь, она не стала ждать и выключилась на пути к подушке.

Тимоха явился под утро, мы видели десятые сны.

— Кваздик, это было нечто!

Я едва продрал глаза.

— Хорошо. Ложись.

— Представляешь, мы…

— Никаких разговоров о том, что было. Правило помнишь? Давай спать.

Кажется, приятель обиделся. Ничего, ему это на пользу. Потом, на свежую голову, поймет, что лишние слова — лишние проблемы.

Следующие несколько часов мы с ним дрыхли без задних ног, вызывая зависть сокомнатников. Они умывались, завтракали, звонили по телефону, играли в компьютерные игры… Я и Тимоха не реагировали. Нам не мешали ни шум, ни свет из распахнутых штор, ни постоянные передвижения соседей. Организмы, получившие невероятную дозу адреналина, по закону синусоиды рухнули в спасительный восстановительный сон. Пробудить меня смог лишь звонок из мастерской — машина готова. Отлично, хороший повод заставить себя встать и выйти на свежий воздух.

Пока ноги машинально переставлялись, вспоминая, как ходить, голова пухла от главной заботы: что делать с Машенькой?

Черт подери, это в моих мозгах она Машенька, ну, еще для мамы с папой, для остальных минимум Маша, а так — Мария, даже Мария Егоровна. Время летит как деньги на коммуналку. Взрослею не только я, когда же смирюсь со столь невыносимым фактом?

Звонить сестренке я не стал, чтобы не наговорить лишнего. Достаточно, что Машка знает, что я знаю. После прошлой порки она должна представлять, на что подвигнет меня новым закидоном. «Работа»! За такую работу плетей хороших надо, а не денег.

Полученный автомобиль сверкал и звал на подвиги. Точнее, на заработки. После всех событий деньги нужны были срочно. Начать сразу мешал туман в голове — в таком состоянии за руль нельзя, сначала нужно выспаться до исчезновения пятен перед глазами.

На стоянке у обочины, где в свое время началась наша с Хадей эпопея, нашлось одно свободное место. С трудом дорулив до него, я запер машину, грудь несколько раз вздулась и опала от глубоких вдохов, но в мозгах так и не прояснилось. Нет, выход один — спать.

Звонок от Насти настиг меня на входе в подъезд.

— Кваздик, нужно увидеться, это срочно. Ты где?

— А что?

Взаимоотношения с ней даже зигзагом не назовешь. Первое свидание оправдало самые невероятные ожидания и внушило надежды, второе оказалась подставой, а в последнем мне отводилась роль ключа в закрытый мир мужских развлечений, откуда меня беспардонно вырвали, отблагодарив званием настоящего друга. Для такой, как Настя, я величина отрицательная, и в голову полезли мысли об ответной пакости. О чем бы ни попросила — обломаю, пусть узнает, каково чувствовать себя отвергнутой.

Однако ее тон напряг.

— Ты дома? — Она словно чего-то боялась.

— Почти.

Дверь в подъезд открылась, изнутри вышла бабулька с палочкой. Я вежливо пропустил, и меня поглотила тьма лестничной площадки.

— Уходи оттуда, срочно! А если что, ты это… Только в полицию не заявляй, мы все решим…

Телефон отлетел, в солнечном сплетении взорвалась осколочная граната. Такое было ощущение. Затем взрывы произошли в голове и по всему телу.

Били двое. Успей я защититься вначале, еще можно было бы сопротивляться, а теперь поздно, прийти в себя мне дали. Один держал, второй умело обрабатывал лицо, корпус и конечности. Каждая встреча с кулаком, локтем, коленом или ботинком на миг отключала. Казалось, что это продолжается бесконечно, но в какой-то момент на верхних этажах кто-то вышел на площадку, и все разом закончилось. Налетчики скрылись, ничего не взяв. Подъездная дверь захлопнулась, установилась звенящая в ушах тишина.

Я нагнулся за валявшимся телефоном и тут же сел. Сидеть тоже было больно. Все больно — сидеть, стоять. Думаю, и лечь не получится, чтобы не взвыть. Глаза быстро затекали, вокруг них все опухало, губы не сходились. На одежду с лица капало красным.

Кто это был? Если посланники «Мужских радостей» — с каких таких радостей? Я ничего не нарушил, карать не за что. Ничего другого в голову не приходило. Врагов нет, да и Настин звонок в другие версии никаким боком не лезет. Возможно, златокудрая искательница приключений что-то ляпнула, а виноватым признали меня. «Все решим», сказала она. И в то же время — предупреждала, пыталась спасти. От серьезных ребят так не спасешься. Кто же это был, и — почему я?

— Кваздапил, ты? — раздалось сверху. По лестнице быстро спускался Тимоха. — Вот же, гудрон в томате и мать его Америка, кто это сделал?!

Приятель попытался меня приподнять, но стало только хуже. Он схватился за телефон:

— Куда сначала — в скорую или в полицию?

— Нет. — Я встал, покачиваясь. Челюсть осторожно подвигалась. Как там, в клубе, проверяли? Куснуть за палец? Ага. Больно. И все зубы вроде бы целы. Отлично. — Били профессионально, чтобы ничего не сломать.

«Только в полицию не заявляй, мы все решим», — стоял в голове испуганный голос Насти.

— У тебя губы разбиты вдрызг, нижняя разорвана, болтается, в дырку зубы видно!

— Заживет.

— Подняться сам сможешь? Вижу, не сможешь. Держись. — Тимоха осторожно перехватил меня за талию. — Надо бы в больницу…

— Нет.

— Тогда тебе нужно к родственникам или друзьям, у нас пропадешь. Или Фильку звать нужно, он что-то о брате-враче говорил.

— Сможешь посадить в такси? Адрес я скажу. Деньги в кармане брюк, помоги, самому не вытащить.

Голос выходил пришепетывающим, говорить было трудно. Окружающее сжалось до щелочки из-за наливавшихся вокруг глаз отеков.

От сопровождения я отказался, и Тимоха выдохнул с облечением. Проблем никто не любит. Через десять минут попутка довезла меня до нужного дома. За мой внешний вид частный бомбила взял двойную цену, зато помог выйти. Около дома пришлось ждать, когда неспешная мамаша уведет заигравшегося ребенка, затем мужик вывел собаку на прогулку. В момент затишья я скользнул внутрь, по лестнице, чтобы не пересечься с соседями, и добрался до своего этажа. Когда ключ вставлялся в замок, глаза окончательно заплыли. Мир исчез.

В открывшейся двери охнуло, нежные руки втащили меня внутрь.

— Что случилось?! Нет, молчи, тебе больно. Если пришел сюда, то в больницу и полицию не хочешь, правильно? Сейчас я все сделаю.

Следующие пару часов меня приводили в божеский вид. В ход шли йод, вата, бинты, какие-то примочки и полотенца. В плане врачевания Хадя оказалась мастером. Видимо, брат частенько предоставлял возможность практики. Разутого и избавленного от верхней одежды, меня уложили в кровать, и спасительница-домохозяюшка стала колдовать над моим лицом.

Когда я выбрал ехать сюда, о единственной кровати не думалось. Теперь поздно что-то менять, выкручиваться придется той, кому я доверился. Той, которая сначала доверилась мне.

По ветерку над лицом стало понятно, что Хадя склонилась к щеке:

— Есть или пить ты сейчас не сможешь. Когда захочешь, скажи, разогрею бульон и пюре, кормить буду с ложечки. Пить будешь тоже с ложки или через трубку. Руки, как понимаю, отбиты и не действуют. Видишь что-нибудь?

— Ыт, — отрицательно промычал я.

— Приподнять поочередно поясницу и затылок сможешь?

— Ыгы.

По мне снова промчался ветерок — Хадя вздохнула. Раздалась команда:

— Давай.

Заботливые руки стянули рубашку вместе с майкой. Таким же манером с ног съехали и упали на пол штаны.

В одном помещении с девушкой-горянкой находился чужой мужчина в трусах. Чувствовалось, как это выбивает ее из колеи. С другой стороны, перед ней — друг, которому требуется помощь. Хадя сходила с ума, напряжение ощущалось даже на расстоянии — по голосу и движениям.

Милосердие победило.

— Живого места нет, все красное, черное или синее, ссадины кровоточат, и много крови с лица натекло. Перевернуться сможешь? Тебя нужно помыть.

Надорванные губы распухли, слова получались странными, но понятными:

— Агу анну ати.

— Можешь в ванну пройти? Давай. Я помогу.

Дойти оказалось полдела, мои ноги через бортик пришлось перебрасывать Хаде, одновременно придерживая за талию мой ощутимый вес, почти вдвое превосходивший ее. Я ожидал душ, вместо этого меня осторожно обтирала смоченная в теплой воде губка, а затем промакивало полотенце. Когда открытые места закончились, дело застопорилось. Глаза не видели, все болело, но волны шторма, который бушевал в Хаде, доставали и меня.

— Кваздик, не помочь не могу, но если кому-нибудь расскажешь, мне придется покончить с собой.

Смелое движение сорвало с меня последний защитный покров.

Переодеваться в чистое смысла не было, после омовения Хадя снова уложила меня в постель. Укутав одеялом, она долго шелестела тряпками, насколько я понял — стелила себе на полу.

— О оно, — сказал я.

— Окно? Окно закрыто. Открыть?

— Эт. О оно.

— Холодно? Еще укрыть?

— Э э о оно.

— Мне не холодно. Все нормально. Если что-то понадобится — зови.

Следующие дни я приходил в себя. Хадя ухаживала за мной, как за маленьким ребенком. Стеснение осталось в прошлом, ситуация вынудила. Хадя мыла меня и одевала, кормила с ложечки, ночью вскакивала по первому зову и любому стону. То, что в первый раз казалось невозможным и вовсе за гранью, все равно делалось, во второй раз оно проходило быстрее, хотя и со скрипом, а к четвертому становилось привычным. Мое тело перестало быть тайной для Хади, в то же время в ее глазах оно не было телом мужчины. Просто разбитый организм, которому требовалась помощь. Преодолевая стыд и робость, она оказывала эту помощь, и чем больший достигался эффект, тем большую радость доставляло дальнейшее ухаживание за мной.

Сначала я ликовал: какое счастье, что нет живого места и все болит! Страшно представить, как отреагировала бы добровольная помощница, если бы сил организма хватило на адекватное выражение чувств. Как выяснилось, я недооценил свой организм. Это случилось уже на втором мытье. Не будь я синим, стал бы красным.

Хадя раздумывала всего миг.

— Насколько я наслышана, у мужчин это неконтролируемо. Ты же не специально?

Я отрицательно мотнул головой.

— Тогда сделаем вид, что ничего не происходит.

Мое лицо совершило несколько согласных движений в вертикальной плоскости, и больше мы скользкой темы не касались.

Временно ослепший, я жил только слухом, но едва мир проклюнулся, в образовавшуюся щелочку глаза стали неотрывно следить за милой сиделкой. Она по-прежнему предпочитала носить мои вещи, ходила в моих рубашках, а после душа обертывалась полотенцем. Зрелище радовало, несмотря на то, что виднелось как в амбразуру противотанкового дота. В этом имелся свой плюс: Хадя привыкла к моему присутствию и не замечала разведчика, замаскированного под недвижимость. Она забыла, что у развороченного куска мяса есть глаза, и не видела, что на нее смотрят, если моя голова не поворачивалась. А она не поворачивалась. Ну, в те моменты, когда меня видно.

Чтобы не пропустить возможного зова, Хадя не закрывала дверь в ванную, если уходила туда надолго. Например, когда стирала или купалась. Моя жизнь превратилась в ожидание этих периодически повторяющихся счастливых событий, ведь живой бальзам для глаз лечил лучше любого лекарства. Сквозь боль я приподнимался, и с определенной точки центр ванной оказывался как на ладони. Люстра надо мной включалась только при необходимости, и, не таясь, из тьмы спальни я наблюдал, как Хадя завертывалась в полотенце или впархивала в мою рубашку, которая часто оказывалась единственным заменителем халата: кого стесняться, когда больной лежачий сосед — слепой? Любопытно: она знает, насколько задирается рубашка, если поднять руки, развешивая белье на веревочках, или когда нагибаешься к тазу, если он стоит на дне ванны? Надо бы сказать, что глаза потихоньку прозревают. Но не сегодня. Не сейчас. Иначе выздоровление станет унылым и мрачным, как атмосфера комнаты, что в отсутствие темноволосого солнышка напоминала кладбище. В результате ничего не подозревавшая Хадя порхала по квартире, дела спорились, настроение поднималось.

Она только что вышла из ванной. Из-под рубашки блестели гладенькие красивые ножки, лицо сияло. Ангел. Широкие белые рукава усиливали сходство. Я очень старался не выдать себя, когда небесный образ расположился рядом, а смоченная в чем-то ватка нежно коснулась моих отеков.

— Хадя! — просипел я.

Мой ангел-хранитель всполошился:

— Больно?

— Просто хочется поговорить. — Слова в моем исполнении стали понятными, пусть и получались шумящими и с присвистом.

— Не надо, тебе больно разговаривать.

— Бывало и хуже.

— Потерпи, скоро все пройдет. Но если хочешь — ладно, давай я с тобой поговорю. А ты постарайся молчать.

Рядом что-то прошуршало и щелкнуло, включенный телефон будто прожектором высветил сосредоточенно бегавшие по экрану глаза и сдвинувшиеся бровки.

— Слушай. — Хадя зачитала отрывок из какого-то текста: — «Ни чинно расправленные юбки, ни скромность прически, ни степенно сложенные на коленях маленькие белые ручки не могли ввести в обман: зеленые глаза — беспокойные, яркие (о, сколько было в них своеволия и огня!) — вступали в спор с учтивой светской сдержанностью манер, выдавая подлинную сущность этой натуры. Манеры были результатом нежных наставлений матери и более суровых нахлобучек Мамушки. Глаза ей дала природа». На кого похоже?

Поскольку говорить прелестная медсестра мне запретила, я выдавил единственное слово:

— Мадина.

— Правда, будто с нее списано? Это Маргарет Митчелл, из «Унесенных ветром». Ночами и пока тебя не было, я кучу книг прочла.

Надо же. А со стороны складывалось ощущение, что она ничем, кроме дома, не занималась.

Кое-что давно не давало покоя, и я, наконец, решился:

— Что обо мне рассказывала Мадина?

А Мадина не молчала, доказательство — вырвавшаяся однажды фраза: «Мадина рассказывала, что там живут шестеро…» Какие факты бедовая проказница поведала сестренке кроме количественного?

— Мадина восторгалась тобой. Вспоминая тебя, она закатывала глаза, а на нее это не похоже. Ты ей нравился, знаешь?

— У меня ощущение, что нравился не только я.

Хадя добавила в голос укоризны:

— Не говори так. Мадине было нелегко с ее жизнелюбием, она потакала себе в малом, но всегда помнила о большом. Она очень старалась быть правильной, выглядеть так, как от нее требовали. Но ты же знаешь, она слишком…

Хадя продолжала промакивать мои раны, нужное слово никак не находилось. Я попробовал подсказать:

— Слишком неуемная? Слишком непоседливая? Слишком активная?

— Остановимся на слове «слишком». В ней многое было слишком, и она искала того, кто поймет и уравновесит. Нужен был надежный временный напарник для мелких сумасбродств, общаться с которым приятно, а затем не стыдно. Ее фантазия сыпала вариантами пикантных авантюр, и в это время в нашей жизни появился ты — такой большой, красивый, необычный и н-а-с-т-о-я-щ-и-й, раз уж Гарун доверял тебе, как себе. Мадина переметнулась в своих исканиях с земляков на друга брата. Зная, что вы с ним друзья, она провоцировала тебя, а потом с восхищением рассказывала мне о твоей стойкости, о том, какие козни строила, пытаясь раскрутить на какую-нибудь мужскую реакцию, и как ты стоял на своем.

Я рискнул:

— Она рассказывала, как однажды ввалилась ко мне в ванную?

Для Хади это не было секретом.

— Рассказывала.

— Что именно? Думаешь, она сказала все, дословно и с нюансами?

— Думаю, да, мне она никогда не врала. Она без спросу вошла к тебе, когда ты мылся, а ты ее выпроводил, точнее, выгнал взашей, если цитировать. Это поразило даже меня, ведь я столько всего узнала о мужчинах…

Не верится, что Мадина могла доверить сестре все. Это «все» слишком интимно и не всегда приемлемо. Особенно для такой, как Хадижат.

— Если в тот раз я ее сразу выгнал, откуда же знаю, что у нее родинка около соска?

Что сейчас прозвучит: признание вынужденной соучастницы или недоумение обманутой сестры?

Хадя минуту помялась.

— Говорю же, мне она доверяла все. Мадина не скрыла, что попыталась вместе помыться. Ты необрезанный, а у нее родинка, два знания связали вас невидимыми нитями и подготовили к возможности расспросить о твоем первом разе, от чего ты искусно увернулся. Когда она отправилась к тебе, у нее не было конкретного плана, а твоя реакция ее сначала возмутила, зато потом вызвала море восхищения.

Думаю, настоящая эмоция Мадины — возмущение, а восхищение — версия для сестры.

— Она приходила еще раз. Об этом ты тоже в курсе?

— В общих чертах.

Ничего себе. Тихая кроткая стесняшка, а держит в руках все дворцовые тайны. Любопытно: она пыталась как-то влиять на сестру? Младших обычно не слушают, но, зная тайны старшей, Хадя могла бы потихоньку действовать через Гаруна. Впрочем, это значило предать доверие сестры. И Гарун слишком прямолинеен, он мог вспылить и все испортить. Скорее, Хадя действовала убеждением, хотя не представляю, какими словами можно переубедить Мадину.

И если Хадя настолько осведомлена о шуры-мурных делах сестры, то и делишки брата не могли пройти стороной. Не верится, что сестры не обсуждали похождения любвеобильного братца, для которого Настя (звезда потока и ночная греза большинства одиноких студентов) — всего лишь вариант, легко меняемый на другие.

То, что я узнал, в целом порадовало: Хадя не ханжа, которая воротит нос от всего с ее точки зрения неправильного. Она понимает, что жизнь сложна и многообразна, что люди имеют разные желания, но при этом могут оставаться близкими друг другу. И она умеет хранить тайны, не ставя их кому-то в вину. Я спросил:

— Что Мадина рассказала про второй раз?

— Намекаешь, что она могла соврать или сказать не все? Сестра никогда и ничего от меня не скрывала. У вас были танцы с частичным раздеванием, затем она хотела устроить чувственные конкурсы, но с приходом Гаруна все пошло прахом. А ты прекрасно справился с ролью гаранта ее неприкосновенности, это был самый опасный и хлипкий момент в ее плане, который неожиданно оказался самым надежным.

— А что скажешь про отношения Мадины и Султана?

— Откуда знаешь?!

— От нее самой.

Хадя некоторое время не могла поверить, но повода не верить не было.

— Из-за него все случилось. — Она вздохнула и опровергла свои слова: — Нет, из-за нее. Не пойди Мадина на поводу желаний, они с братом были бы живы.

— Что случилось, то случилось, — сказал я. — Виноваты все, и одновременно никто не виноват. Посмотри вокруг: такова жизнь в этом сегменте вселенной, параллельной твоей. Возможно, именно Мадина была права, а мы все не правы. Мир запрещал ей желаемое, а в итоге забрал жизнь, разве это справедливо?

— Мир покарал ее за такие желания.

— Если бы за это карали, то землю населяли не миллиарды, а единицы.

— Кто знает, может, это было бы не так плохо?

— При определенных условиях я тоже проголосовал бы «за». Но карают почему-то не тех, кого надо.

В голове крутилась гаденькая мысль: Мадина жаждала телесных радостей, но берегла себя для будущего, в результате так и не познала главного, не ощутила себя женщиной в полном смысле слова. Может, стоило помочь ей в обретении желаемого? Даже настоять, подтолкнуть к тому, на что она не решалась. Ведь что получается: Мадина хотела, все вокруг тоже хотели, не хотела лишь ее семья, подобравшая в мужья человека, которому по барабану истинные желания будущей супруги. Может ли семья решать за человека?

А когда я в воспитательных целях лупил Машку, пошедшую тем же путем, что и Мадина — почему в моей голове царило противоположное мнение?

Попробую взглянуть со стороны. Вот передо мной Хадя — чистая душой и телом, ангел во плоти. С девушками, подобными Мадине, хочется провести время, с Хадей — жизнь. Если помогать всем Мадинам, сам станешь Мадиной, а Хадя останется далекой вершиной, на которую взирают из дремучего леса, мечтая покорить, но понимая, что это невозможно. Счастье быть с Хадей нужно заслужить, а для этого не нужно тратить время на Мадин.

Тем не менее, я по инерции продолжал оправдывать старшую сестру в глазах младшей:

— Мадина шире смотрела на вещи, не так, как принято у вас. И она так злилась, что дозволенное другим не дозволяется ей…

— Если девушка злится, — сказала Хадя, — значит, она не только неправа, но и понимает это.

Отличная формулировка, хоть на стену вешай. Я на всякий случай развил мысль, как бы обращая в шутку:

— То же можно сказать про власти.

Хадя хихикнула. Пока настроение на высоте, нужно пользоваться.

— У Мадины на груди была родинка. У тебя тоже есть родинка, Маша сказала. И едва не поймала меня на лжи, ведь я вроде как должен знать об этом. Не сочти за наглость, проконсультируй для будущих непопаданий в неловкие ситуации: где она расположена? Можешь показать на мне, не обижусь.

— Не будем об этом, ладно? — Хадя сразу как-то отдалилась, хотя осталась на месте. — У нас продукты кончаются. Муки пока много, и без хлеба и всего, что из теста, мы не останемся, но мясо кончилось, овощи только в соленьях, которые твоя мама оставила, а зелени и фруктов вовсе нет. Может, мне рискнуть с быстрым выходом в магазин?

— Ни в коем случае. Еще день-два, и я смогу сходить. Но если ты засиделась в четырех стенах так, что выть хочется, можно что-то придумать.

— Не надо ничего придумывать, продержимся сколько нужно.

Хадя стала готовиться ко сну. Моя рубашка, любовно сложенная в несколько раз, заняла место в пределах досягаемости, в одном белье Хадя впрыгнула в недра холодного сэндвича, составленного из одеяла и покрывал. Она спала на полу, где раскатывался уже неоднократно опробованный рулончик из всего, что нашлось под рукой. Раньше его раскладывали на полу кухни, но объект помощи находился в комнате, поэтому хлипкая перинка присоседилась к кровати. Хадя спала рядом со мной, и стоило моей голове незаметно подвинуться, а лицу обернуться и склониться, как открывалась лучшая из картин всех времен. К темноте глаза привыкли давно. Что такое темнота в освещенном городе после полной слепоты?

— Хадя!

— Что-то нужно?

Словно и не спала. Глаза глядели почти с материнской заботой. Из-под защитной стены одеяла торчало нежное плечо, мягкое и беззащитное, остальное только угадывалось — овеществленное чудо, живущее в этот миг исключительно для меня.

— Хадя, хочу сказать спасибо. За все.

— История перевернулась, да? Сначала ты ругал меня за «спасибы», теперь моя очередь. Мы оба делаем то, что должны, пусть это не согласуется с какими-то правилами. Правила пишутся для людей, а главное правило для человека — оставаться человеком.

— Не все выбирают человечность, когда прижмет. Мне повезло.

Получилось приторно, но Хадя улыбнулась.

— Мне тоже. Давай спать.

— Подожди. Можно нескромный вопрос?

— Нет.

— А околоскромный?

— Чувствую, что не отстанешь, и пойдут сотни вариантов скромности, которая, как свежесть, не бывает второго сорта, она либо есть, либо нет. Говори, а насчет ответа я решу.

— Ты была влюблена?

— Это нескромный вопрос, ответа не будет. Давай спать.

— Прости. Меняю тему. На той вечеринке, где мы с Мадиной и с тобой вновь познакомились, она спросила меня: мог бы я украсть невесту?

— Правда? И что ты сказал?

— Сморозил какую-то чушь, не заглядывая вглубь вопроса. Сейчас мне интересно: а ты хотела бы, чтобы тебя украли?

Могло показаться, что Хадя заснула. Нет, она думала.

— Нет, — бесповоротно раздалось в ночи.

А что-то во мне так надеялось на другое.

— Но…

Хадя перебила:

— Никаких «но», по нашим обычаям невесту крадет тот, для кого она уже невеста. Отношения на воровстве не строят, все должно быть честно.

— Кстати, о честности. Отек начал спадать, и я уже могу разглядеть твой силуэт.

— И давно? — Она мгновенно завернулась в одеяло по самые щеки. — Весьма многозначительное признание в момент разговора о честности. Не отвечай, не хочу знать, это может поставить обоих в глупое положение и испортить отношения. Спокойной ночи.

— Спокойной.

Хадя закашлялась. Не в первый раз, насколько я успел заметить. На полу холодно, и я помню, как там сквозило. И подобие перины, что лежит на проходе, жидковато, никак не для девушки.

— Хватит мне барина изображать, давай меняться местами.

— Ты больной, то есть раненый.

— А ты девушка. Мой довод круче. Перекладывайся.

Я смотрел на нее сверху, с уровня кровати, и это решило дело. Когда чужие глаза далеко, ей комфортнее.

— Хорошо. Переходи вместе с одеялом.

Два ватно-тряпичных свертка совершили в ночи движение, напомнившее брожение сонных пингвинов.

— Где бы ты хотела жить, здесь или на юге? — полетело в ночь с моего нового места.

— Никогда не думала.

— Как можно не думать о будущем?

— На самом деле это не имеет значения. Найдется, кому думать, а мне нужно будет думать о нем.

— Знаешь, мне очень нравится твоя логика.

— Это приятно. Давай спать.

Я глядел в бетонное небо с долины пола, окружавшей возвышенность кровати, где высоко в горах, невидимая и неслышимая, ждала своего джигита недоступная горянка. Хоть сейчас пиши легенду в таком стиле и объявляй ее древней, и все поверят. Потому что красиво и романтично, как всегда бывает в древних сказаниях. А для меня эта легенда — вот она, здесь. Со мной в середине мира. И внутри меня. В сердце. И легенда эта не про каких-то посторонних парня и девушку. Это я гляжу в небо с покрытой линолеумом долины, а высоко в горах ждет своего джигита недоступная горянка.

И в то же время: «Где бы ты хотела жить? — Не имеет значения».

Глава 2

Все предыдущие дни телефон бесконечно звонил и пикал сообщениями. Отвечать я не мог, но выход нашелся.

— Хадя, еще не спишь?

— Зависит от того, нужна ли помощь. Но если снова околоскромные вопросы…

В ожидании ответа над подушкой приподнялась ее голова. Я указал на обиженное невниманием средство связи, сердито попискивавшее переполненной памятью:

— Посмотри, пожалуйста, что там и от кого.

— Чужое читать нельзя.

— А если получатель сам прочитать не в состоянии? А если что-то срочное и важное?

С такими доводами не поспоришь, Хадя дотянулась до телефона, в темноте высветилось сосредоточенное личико.

— Заблокировано. Графический пароль.

— Буква эл как простой острый угол. Гора.

Пальчик скакнул по экрану, Хадя прокашлялась.

— Первое. От Насти. Текст: «Мне уже рассказали. Прости, я виновата. Не вмешивай полицию».

Не вмешал. Теперь понять бы, в чем она виновата.

— Дальше: «Ты где? Срочно нужно встретиться».

— Это от кого?

— Отправитель — Теплица, так у тебя обозначен контакт.

— Люська Теплицына, мы с Настей увезли ее в невменяемом состоянии с той вечеринки у вас.

— Помню. — Хадя снова прокашлялась и плотней натянула на себя одеяло. — Снова от нее: «Перезвони как только сможешь». Еще: «С тобой все нормально? Когда сможем поговорить?» Дальше: «Почему не отвечаешь? Тебя никто не может найти». Еще: «Позвони или напиши, это в общих интересах».

Пока ничего не понятно. Ясно одно: Настя и Люська связаны с моим избиением. Встретиться, видите ли, теперь нужно. А о том виде, в котором меня оставили, нападавшие им рассказали?

Хадя с удовольствием занималась моим телефоном, что-то листая и разглядывая. Ее серьезные глаза светились интересом и чем-то еще, что не поддавалось идентификации и классификации. Хорошо, что удалены снимки, которые с Люськиной квартиры, не стыдно застенчивой сиделке технику доверить, чтобы нравственность не пострадала. Хадя, конечно, понимала, что моя жизнь не столь проста и категорична, как ее, но сама она была другой, за это и нравилась. И это мягко сказано. С каждым днем хотелось сказать более твердо и решительно.

Теперь и мне своя жизнь казалась неправильной. Все познается в сравнении. Несмотря на кажущиеся неразрешимыми трудности, жизнь Хади сияла красотой и чистотой. Моя была иногда похотливо-приятна, но некрасива. Пример, как жить по-другому, сиял в ночи перед глазами, словно икона, около которой зажгли свечу. Ангельский лик как несущаяся в мировом пространстве галактика разгонял своей яркостью окружавшую черноту космоса, подсвеченная Хадя будто парила в полной тьме, а мне доводилась роль части этой тьмы, которую она собой освещала.

Я не боялся, что из сообщений Хадя узнает обо мне что-то плохое. Если кто-то выдаст секреты — пусть. Не хочу тайн. Хочу счастья, большого и светлого. Грязного счастья не бывает. У него другое название.

Чтение продолжалось. Очередное послание поведало, что Машенька хочет пообщаться и объясниться. Она спрашивала, приеду ли еще до конца лета, и добавляла, что мной по-прежнему (а после некоторых событий — еще больше) интересуется некая Даша. У меня выступил пот. Такой подлянки я не ждал.

— Даша — это та Машенькина подруга, к которой она…

— Перестань, это не важно.

— Важно, — настоял я.

— То, что старший брат нравится подружкам — нормально для девочек, — выговорила Хадя, словно учитель ученику. — Мне тоже нравились друзья Гаруна, и Мадине нравились, иногда мы перемывали им косточки. Кстати, следующее письмо пришло с неизвестного номера, а подписано как раз какой-то Дашей.

В голове било: «мне тоже нравились друзья Гаруна». Можно ли считать друзьями земляков? Если их убрать, останется единственный друг, другие едва тянули на приятелей. Тогда получается…

— «Повторяю как молитву и ношу в сердце твою волшебную речь, что днем дарит надежду, а ночью не дает спать: „Прощайте, мужские радости, буду скучать по вам и мечтать увидеть снова — в другое время и в другой компании, чтобы задать трепку, которой они заслуживают“, — зачитала Хадя, и ее голос на миг сломался. Ей неприятно?! Я горел от стыда и, одновременно, светился от счастья. — Пиши. Я ведь заслужила трепку? Скучать не надо, мечты должны осуществляться. Буду ждать. И не сердись на Машу, она хорошая». — Не поднимая глаз, Хадя перевела дух. — Дальше — вновь целый роман, теперь от Насти. «Тот снимок не был стерт, прости. Теперь стерт. Под горячую руку я сунула Теплице, когда поссорились. Хотела показать, какая она бывает и что с ней поэтому бывает, о чем она ни сном, ни духом. Я не могла представить, к чему это приведет, а когда узнала, пыталась предупредить. Теплице я все объяснила, она извиняется за чрезмерность, предлагает уладить миром. Ты же не против?»

Не дававшие покоя глупые версии о том, кто и за что меня бил, нашли простое объяснение. Девушки выясняли отношения, и я, казавшийся козырем, быстро стал битым.

Итак, Настя обманула со снимком. А я минуту назад радовался, что стер свою часть компромата.

Хадя продолжила:

— Снова роман, только другого автора. Пишет Теплица: «Настя выставила тебя монстром и маньяком, а когда я попросила знакомых ребят проучить тебя, она раскололась, что ты выполнял ее глупый каприз и всячески сопротивлялся большему. Я не успела вмешаться, было поздно, тебя уже нашли. Спасибо, что не заявил, все компенсирую». Это сообщение последнее, больше ничего нет.

Телефон погас и отправился на место. Я откинулся на подушку.

— Наверное, нужно объяснить, что произошло и почему.

— «Что» — и так видно, — донеслось из темноты, — а «почему» — не мое дело.

— Такое отношение к делам мужчин похвально, но мне не верится, что тебе безразлично, хотя бы женское любопытство должно присутствовать. Неужели не интересно?

— Честно? Очень интересно. Но это не мое дело.

— Давай договоримся: все, что касается тебя, отныне касается меня, и наоборот. Для нас обоих это способ выживания, один без другого пропадет.

— Неправда, без меня тебе было бы лучше.

— Не согласен.

Во вновь проявившемся мире, вернувшемся благодаря свету уличных фонарей, Хадя заметила, как вздулась моя грудь, как напряглось лицо.

— Не надо. — С кровати ко мне протянулся и лег поперек губ нежный пальчик. — Одно лишнее слово, и все рухнет. Ты же этого не хочешь?

— А ты?

Чересчур искренний вопрос заставил палец отдернуться, а девичье лицо отвернуться.

— Не заставляй меня делать то, чего не хочу.

— Я не требую отвечать, я просто…

— А я не про слова. Наше дружеское сосуществование — вынужденное, ни в одном из других случаев невозможное, оно случилось потому, что так дико сложились обстоятельства. Сейчас оно устраивает обоих, но висит на тоненькой ниточке. Оно похоже на канатоходца, который идет между двумя вершинами в ураган. — Мягкая ладошка несмело и умоляюще дотронулась до моей щеки, взгляд блестящих во тьме глаз утонул во встречном взгляде. — Понимаешь? Все и так слишком запутано и неправильно, чтобы еще усложнять.

Мне хотелось так же коснуться ее, рука уже поднялась… и была отброшена. Хадя отшатнулась, ее ладони сжались в кулаки, собираясь защищаться.

— Не надо, — тихо произнесла она. — Даже в мыслях. Три причины определяют нашу тихую дружбу: о ней никто не должен узнать, никто из нас в поступках не выйдет за рамки, и не будет сказано слов, которые сломают хрупкое равновесие.

Мозг вычленил главное, и я подытожил с радостью в сердце:

— То есть, тебя это равновесие устраивает, и ты не хотела бы…

— Еще немного, и случится непоправимая причина номер три.

— Понял. Давай спать?

— Уже час об этом твержу.

Проснувшись утром, я сразу понял, что с Хадей не все в порядке. Она куталась в одеяло, тишину постоянно разрывал кашель — очень нехороший как на слух, так и на вид. С мокротой. А моя пощупавшая ее лоб рука едва не обожглась. Хадя недовольно пошевелилась.

— Не вставать! — приказал я. — Нужно срочно вызвать врача.

— Врача нельзя, сам понимаешь.

— Сейчас не понимаю. Впрочем… Мне говорили, что у Филиппа брат работает в «скорой помощи». Один момент.

Я укрыл больную толстым слоем распотрошенного рулона-перины, затем набрал номер.

— Филька, привет. Да, я. Искали? Кому надо, те нашли, а звоню вот по какому поводу…

Дальнейшего разговора Хадя не слышала, я выходил на кухню, поэтому по возвращении объяснился:

— Пришлось сказать, что помощь нужна мигранту, у которого есть небольшие проблемы с документами, и что никакого криминала нет, а вызов будет оплачен. Филька ответил, что от честного дополнительного заработка брат не откажется.

Из глубины одеял донесся вопрос:

— Разве у нас есть для этого деньги?

— Еще денек, и я смогу сесть за руль.

— С такой физиономией к тебе в машину только такой же сядет.

— Значит, буду возить таких. Кстати, это же незанятая ниша на рынке услуг — такси для побитых. Нужно запатентовать.

— Побитых немного, миллионером не станешь.

— Если ты когда-нибудь видела таксиста-миллионера, тебе можно прижизненный памятник ставить: «Она видела таксиста-миллионера». А расширить круг клиентуры «таких же» легко: будем бить небитых, и нашими клиентами станут все.

Филькин брат пришел вечером.

— Где больной?

— Больная. — Я указал вглубь комнаты.

Молодой врач вытер обувь о половичок, объемистый саквояж занял место у кровати.

На время осмотра я вышел, но вскоре меня позвали. Врач укладывал стетоскоп в чемоданчик.

— Как я и думал по предварительному описанию, у девушки пневмония, нужно проколоть курс антибиотиков. Аллергия или противопоказания имеются?

Голова Хади, закрытая по макушку, отрицательно мотнулась. Чувствовалось, что нервам Хади досталось при осмотре молодым врачом, теперь она даже глаз не показывала.

— На третий день температура должна снизиться, это значит, что лечение помогает и больная идет на поправку. — Из саквояжа появились лента одноразовых шприцов и упаковки с ампулами. — Если нет — дело плохо, домашним лечением не обойтись, я буду вынужден препроводить вас в стационар.

Врач направился к выходу. Я замялся.

— По денежке. Можно передать через Филиппа? У нас сейчас нет.

— Без проблем. Или отдайте через три дня, когда я приду навестить больную. Если что — звоните.

Мы остались одни. Из щели в ворохе одял меня прожег взгляд:

— Ты понимаешь, что будет, если через три дня не пройдет?

— Это хороший мотив выздороветь. В любом лечении главное — желание пациента.

Наши четыре глаза, не отрываясь, глядели на ампулы. Хадя не выдержала:

— Кто будет делать уколы?

— Придется мне.

— Ни за что!

— Тогда собирайся, едем в больницу.

Под тряпичным ворохом что-то долго возилось, вздыхало и елозило, борясь с собой.

— Я попробую сама себе сделать.

— Не мудри, эта глупость даже не рассматривается. У нас три дня на выздоровление, иначе будут проблемы. Надо было попросить Филькиного брата, может быть, за отдельную плату он согласился бы заезжать и…

— Нет!!! Разве для этого нельзя нанять женщину?

— Пороюсь в сети, может, кто-то согласится. Нужно, чтобы она жила в пределах досягаемости и не болтала языком.

До Хади дошла вся бесцельность мероприятия. Основные доводы «против», о которых я умолчал, она высказала сама:

— Даже если такая найдется, у нас нет ни уверенности в ней, ни денег. Ты когда-нибудь делал укол?

Я отвел глаза.

— В кино сто раз видел, а еще у нас есть всезнающий интернет.

Следующие полчаса мы по раздельности изучали всевозможные мастер-классы для «чайников». Как любое дело, уколы казались простыми только на вид. Несколько мелочей, о которых категорически нельзя забыть во время процесса и которые выполнялись почти одновременно, напоминали сдачу экзамена по вождению, если до этого ни разу не сидел за рулем.

Настал час Икс. Когда набранный шприц выпрыснул воздух, я замер в ожидании, а в ответ ничего не произошло. Хадя физически не могла совершить то, что логически ей обосновал мозг и что в теории должны были сделать руки.

— Больная, немедленно обеспечьте лечащему врачу фронт работ, — потребовал я. — Или эту линию фронта перейдут чужие дивизии.

— Только попробуй.

— Ты мне помогала? Лечила? Ухаживала? Ситуация изменилась, теперь я отвечаю за твое здоровье, поэтому — молчать и не рыпаться, а то ремень недалеко, а как я им управляюсь, ты видела.

С непередаваемой неохотой одеяло сдвинулось, под ним опустилось то, что ни при каких других обстоятельствах передо мной не опустилось бы. Мне открылось примерно с ладонь категорически запретной гипнотизирующей красоты.

— Если ты об этом кому-нибудь хоть словом…

Хадя умолкла. Угроза с ее стороны звучала устрашающе. Она грозила не мне, она сообщала, что в таком случае сделает с собой. И ведь сделает.

Когда с чувством выполненного долга я устало отвалился на пол, одежду можно было выжимать. Руки дрожали, взгляд проследил, как прижатая ватка исчезла под одеялом.

— Если маленькое действие отнимает столько сил — как медики выдерживают восьмичасовой рабочий день?

— Им не приходится воевать с пациентами. — Из тряпичного кокона выглянул виноватый глаз. — Прости, я вела себя как идиотка. Это же все для меня.

Снова ненужные благодарности. Ненавижу.

— Хочешь чаю? Лежать! Предлагаю — значит, сам и приготовлю.

Если бы все было так просто. Чашки вываливались из рук, сахар просыпался, вода перелилась. Пальцы еще горели от прикосновения к запретному, мозги заваривались быстрее пакетиков. У каждого поступка, как известно, имеются два мотива, благородный (для внешнего пользования) и настоящий. С точки зрения Хади, я повел себя как мужчина, когда сломал ее глупое сопротивление и едва ли не силой заставил принять лечение. В реальности мужчина во мне говорил совсем другим местом. Не только душу, но и каждую клеточку организма тянуло к спутнице, которую послала судьба. Да, судьба, теперь нет никаких сомнений. Именно поэтому я забыл про единственную кровать и вообще про все, когда со мной случилось несчастье. Хадя была тем человеком, с которым мне хотелось быть.

Между тем приближалось новое испытание, о котором каждый из нас думал, и каждый молчал. Наступала ночь. Как расположиться? Теперь второго места нет, рулон распотрошен ради дополнительных покрывал. Одно-два из них можно временно изъять в помощь обездоленным, но на холодном полу, где одно воспаление уже заработано, на таком псевдо-коврике к утру компанию ему составит второе. Остается два варианта: укутать больную еще и собой, на что гордая горянка никогда не согласится, либо одеть все, что найдется под рукой, и спать на полу на остатках вещей, которые по какой-то причине надеть не удалось.

Когда оттягивать решение дальше стало нельзя, я объявил:

— Хадя, пока ты больна, я не уйду ночевать к себе.

Она приняла это беспрекословно. Смирилась или порадовалась — неизвестно, одеяльный сверток никак не отреагировал. Больная выныривала из него какой-то частью исключительно для еды и питья.

С питьем дела обстояли прекрасно, сахар с заваркой куплены с запасом, а с едой скоро начнутся проблемы. Я сварил кашу, на очереди — пюре и макароны. Если захочется большего, надо идти в магазин, а для этого нужны деньги.

Устроенная из остатков новая подстилка включала в себя куртки из прихожей и всю запасную одежду, я даже надел на голову вязанную шапочку — в проходе между дверью в комнату и кроватью сквозило, а переселяться на кухню не хотелось. Хадя, когда мне было совсем плохо, оставалась в пределах досягаемости, она не ушла от лежачего больного за закрытую дверь.

Я долго ворочался, пока, наконец, не устроился в приемлемом положении тела. Некоторое время ничего не нарушало тишины, кроме периодического кашля Хади. Затем, как я ни сдерживался, к нему присоединился мой. Просто в горле запершило. Однако, рядом проснулся вулкан, из разворошенных одеял высунулась голова, меня нашел серьезный взгляд:

— Помнишь ночь в машине? Ты сказал: «Это неправильно, но единственный выход — согреть друг друга, иначе завтра обоим прямой путь в больницу». История повторяется.

Край одеяла откинулся.

— «Как в детстве»? — вспомнилось мне ее тогдашнее замечание.

— Да, но с учетом, что мы уже большие и все понимаем.

Глава 3

С момента, как у меня официально прорезались глазки, дверь в ванную стала закрываться. Хадя периодически вставала, хотя я запрещал, но против природы не попрешь. Поводы казались непробиваемыми, попробуй, запрети. Оставалось следить, чтобы она попутно не помогала мне вести хозяйство, а она бралась каждый раз. Полностью одетая и поверх всего замотанная в одеяло Хадя шествовала по неотложным делам, например, в ванную, где бралась стираться, а на кухне старалась готовить или мыть посуду. Я со скандалом гнал ее обратно в постель.

— Не могу столько лежать! — молила она.

— А придется.

Я любил Хадю, нет сомнений. Как никого и никогда. Как же заставить понять, что я достоин ее любви?

Ответ лежал на поверхности, как ни старался я его отогнать. Нужно отомстить за Гаруна. Именно так поступил бы настоящий мужчина с Кавказа, а других мужчин для Хади не существовало.

Настоящему мужчине, каким она его видит, это пришло бы в голову сразу, без привязки к отношениям с женщиной, а у меня был корыстный мотив. Но я готов рискнуть всем. Если любовь дороже жизни — это истинная любовь. Надеюсь, Хадя это поймет.

Естественно, ей ничего говорить нельзя, наводящие вопросы могут вызвать подозрения, и план рухнет. Если Хадя захочет, отговорит от чего угодно.

Построенный план состоял из трех главных пунктов. Первое. Найти Гасана. Второе. Отомстить за Гаруна, Мадину и за исковерканную жизнь Хади. Третье. Оно же — первое с половиной, поскольку должно идти перед вторым: придумать, как сделать это без катастрофических последствий для себя и человека, ради кого все замышлялось и который стал главным в моей жизни.

Хадя что-то поняла. Или почувствовала. Возможно, на нужную мысль ее навело, что замешанный в семейные дела парень, знающий горские обычаи, вдруг перестал бриться. Мое разбитое лицо заживало, а бритва оставалась на месте. Я все чаще перехватывал задумчивые взгляды, постепенно превращавшиеся в беспокойные, но Хадя молчала. Умничка, мужские дела — это мужские дела, и пусть в ста процентах случаев причиной являются женщины, их вмешательство до добра не доводит.

Наконец, состоялся мой первый выход из дома. Рожа была еще страшной, но окружающим все равно, их волновали личные проблемы. Я отправился за машиной, брошенной у подъезда шестикроватной «общаги». Пыльная железка понуро стояла в том же прибордюрном стойле, ничего не случилось, кроме многодневной птичьей бомбардировки. Унылый взор фар сообщил мне все, что он думает о хозяине, оставившем резвую кобылку на произвол судьбы, вместо того, чтобы гнать бензин по венам и рвать душу львиным рыком выхлопа.

Вместо рыка вырвался клекот. Со второго раза он сменился дребезгом. После долгого уговаривания двигатель смилостивился над нерадивым владельцем, голос мотора из задумчивого стал уверенным, и мы с машиной за несколько минут переместились ближе к речке, чтобы помыться — на мойку денег не было. И не стал бы я тратиться на то, что могу сделать сам. Цивилизация в лице запрета на мытье до наших мест не добралась. В теории штрафы за самовольную мойку существовали, но обширность территории не позволяла контролировать каждого, и многие продолжали мыть стальных коней в окрестностях города.

Чистым и красивым я выехал на заработки. Заработать бы на бензин раньше, чем он кончится.

Мне повезло. Телефон выдал адрес, где ждут клиенты, через пару минут нужная многоэтажка летела на меня серым фасадом с забитыми барахлом балконами. Дверь подъезда распахнулась, передо мной выросли два столба с глазами. Я обратился в такой же, только сидящий.

— Кваздапил?! Вот так встреча. — Тимоха и Снежка переглянулись.

— Что с лицом? — вырвалось у Снежки женское любопытство.

— Об дверь стукнулся. Садитесь.

Снежка замешкалась, Тимоха заставил ее бухнуться с собой на задний диван.

— Это ведь та машина, о которой мы говорили в прошлый раз? — не удержалась она, а тычок в ребра ответил на старания приятеля вернуть внимание к собственной персоне.

— Да.

— Говорил, что она разбита. Починил, что ли?

— Да.

— А деньги где взял?

— Нашел.

Тимохины патлы качнулись с ехидством:

— Повезло.

— Мне почему-то так не везет. — Снежка покрутила носиком. — И много нашел?

— На ремонт хватило.

— Наверное, он у Мурада телку подцепил, вот и наальфонсил. Я там узнал кое-кого. На улице с такой пересечешься только под колесами ее бронированного Гелика.

В бок Тимохи снова прилетел острый локоть:

— Тим, отвянь.

Весь дальнейший путь парочка ругалась, на меня сыпались обвинения в обмане, Снежка восхищалась машиной и вновь строила глазки. Мрачный Тимоха в конце пытался не заплатить на правах приятеля, но я напомнил, что работаю от конторы, которой нужно отчислять часть заработка. Расстались мы скомканно и почти неприязненно.

День выдался удачным на совпадения. Еще два рейса — и снова знакомое лицо. Точнее, силуэт. Или непонятно что, но интуиция пнула, глаза всмотрелись пристальнее. На меня так же цепко глянули в ответ.

— Неплохо тебя разукрасили, Двадцать Девятый. Не скажу, что очень идет, но шрамы украшают мужчину. За рулем и с ранами выглядишь намного брутальней, чем в костюмчике с выпускного, после которого случилось много лет и килограммов.

— Ты тоже неплохо смотришься, хотя с задранным кимоно мне нравилось больше.

— А ты дерзкий.

— А ты красивая.

— Спасибо. — Восьмая улыбнулась. — Уже рекомендовал друзьям?

— Кого?

— Гм. Подумай еще раз.

— Прости, хотел сказать — что?

— Естественно, я говорю про заведение, где мы познакомились. — Восьмая разместилась на сиденье рядом. Сообщив адрес, куда ехать, она продолжила: — Или тебе не понравилось?

— Не всё. А против рекомендаций сделана прививка. Кровью.

— Про неразглашение — это, наверное, правильно, но клубу нужны новые клиенты. Откуда их взять, если никто никому не расскажет?

— Меня привели без рассказа, не сказали даже, что будет внутри. Если бы я кому-то рекомендовал, то сделал бы так же.

— Хочешь сказать, ни с кем не делился впечатлениями? Я бы после вечера таких приключений подругам все уши прожужжала!

— Каких таких?

Восьмая куснула губу.

— Ну… Это же мужские радости, тебе лучше известно.

— Если меня просят что-то не говорить и у меня нет причины не верить в серьезность просьбы, то я не говорю. А если еще расписку берут, я буду молчать даже в спорных случаях, когда ляпнуть что-то обтекаемое не возбраняется. Поговорим о чем-нибудь другом. Как тебе лето?

— Ты о погоде или хочешь куда-то пригласить?

— Еще недавно я всеми конечностями проголосовал бы за второе, но в жизни кое-что изменилось.

— Это называется повзрослел. — Восьмая посмотрела по сторонам, ее палец указал на тротуар около делового центра. — Останови, пожалуйста.

— Мы еще не доехали.

— Планы поменялись. Да, здесь нормально.

На приборную панель упала купюра, с лихвой покрывавшая поездку до крайней точки. Напарница по несостоявшемуся изучению внутреннего мира покинула салон, ее ладони оправили платье, каблучки бодро зацокали вдоль стены вперед ко входу в здание. Запах дорогих духов мгновенно пал под напором раскаленного солнцем пластика приборной панели.

— Подожди, а сдачу? — крикнул я в опущенное окошко, плавно покатившись следом.

Восьмая поколебалась, остановилась, ко мне склонилось ее лицо:

— Ты даже не понял, что произошло, Двадцать Девятый. Ты прошел проверку. Мурад часто организует перекрестные проверки, это сразу и пиар, и безопасность. Когда-нибудь ты тоже будешь кого-то проверять. В следующий раз у тебя и меня будут другие номера, но в том, что еще увидимся, я теперь не сомневаюсь. До встречи. Не болтай лишнего, и все будет пучком.

На этот раз она ушла окончательно.

Проверка. Надо же. Чтобы она состоялась, меня должны выследить. Выходит, Мураду и компании известны мои тайны с двумя квартирами и машиной Гаруна. А насчет девушки, которая прячется в одной из квартир? Что еще знают или о чем догадываются владельцы клуба?

Я — мелкая сошка, новичок, еще не заработавший на карточку. Если представить, сколько они знают о клиентах, которые составляют цвет города…

Скорее всего, эти знания — защита против закрытия и уголовного преследования. Вряд ли заведение занимается шантажом, иначе оно не обрело бы серьезной репутации. А так — мечта, сказка, в которую не всякому дано попасть. Одни за это платят, другие на этом зарабатывают. Я прошел проверку. Добро пожаловать в элиту, господин Кваздапил. Копите денежки, и однажды у вас тоже потеряется бойцовый пес.

Возвращаясь, первым делом я накупил продуктов. Пакеты, полные свежего и натурального, грузно крякнули о коврик прихожей, жидкая пачка купюр (впрочем, издалека смотрелось здорово) небрежно полетела на тумбочку. Жест вышел убогим, хорошо, что Хадя больше обрадовалась продуктам. Или специально так сделала, чтобы не позорить? Тоже мне, бомбила-олигарх. Нужно быть проще. Быть собой. Именно об этом сказали волшебные глаза, на миг встретившиеся с моими.

Буду, обещаю. Собой можно быть разным, это зависит от того, с кем находишься рядом. С Хадей я был таким, каким хотелось мне. Без подстроек. Наверное, это и есть счастье.

Овощи, фрукты и зелень вместе с молочкой отправились в холодильник, а мясом милая хозяюшка сначала полюбовалась, как картиной эпохи Возрождения. Так мужчины смотрят на шкворчащий на шампурах и затем тающий в зубах готовый кусок шашлыка.

Хлеб мы не покупали. Хадя ежедневно делала пышные лепешки, выпекала в духовке. Что только она там не выпекала. И не только там. Имея в качестве инструмента лишь сковороду, она заваливала меня грудами такой выпечки, о которой даже слышать не приходилось. Что скажет обывателю из глубинки слово чуду (ударение на последнее «у»)? Мне оно говорило многое, и даже повторяемое, оно не надоедало — с учетом разной начинки, то мясной, то шпинатной, то творожной, то тыквенной, то крапивной… и это всего лишь начало списка, бесконечного, как познание. С виду чуду похоже на чебурек, но чебуреками меня тоже кормили, как на убой. Еще были кюрзе, чем-то напоминавшие вареники, про хинкал я уже говорил… В общем, на голодный желудок лучше не вспоминать.

— Сделаешь хинкал? — попросил я.

— Конечно.

И вечером я был счастлив.

Время — деньги, это стало моим принципом на ближайшие несколько суток. Я менял время, имевшееся в избытке, на деньги, которых очень не хватало. Увы, без особого успеха. Только дети и им подобные думают, что езда на машине — удовольствие, а выручка — это и есть доход. Ну-ну. Работа изматывает, деньги съедаются непредвиденными расходами на автомобиль и на самого себя, где вышедшее из строя (фильтры, тормозные колодки, шаровые опоры, кроссовки, носки и т. д) периодически нужно менять. Еще требовалось на прокормку машины и себя, на минимум одежды, на оплату жилья, связи и коммуналки. Сумма набегала немалая, а ведь надо откладывать на возможный большой ремонт. Рано или поздно, но его время придет.

Мастерство управления росло, рыхло-рваная недотепистость из движений исчезла, гордая посадка головы вместе с уверенным взглядом не давали клиентам сомневаться, что их возит профессионал. Левая нога породнилась со сцеплением, глаза — с зеркалами заднего вида. Жизнь налаживалась.

За эти дни я перестал выглядеть пародией на человека. Ушибы зажили. Отеки рассосались. Синева на лице либо исчезла, либо перешла в устрашающую желтизну, и при выходе к людям пришлось пользоваться солнечными очками.

Хадя тоже резко шла на поправку. На четвертый день без звонка явился Филькин брат. Полагающимся случаю осмотром молодой врач опять вогнал больную в краску, зато результат вызвал подзабытую за эти дни искреннюю улыбку. Я расплатился, все остались довольны.

При Хаде я обдумывал план, а на улице действовал. Пункт первый. Настя и Люська поддерживали отношения с Гаруном и его земляками, обе искали и, возможно, нашли кого-то. Или хотя бы какую-то информацию о ком-то нужном. Через них можно выйти на тех, кто в курсе происходящего. Хорошо бы прямо на Гасана, но меня устроят и посредники.

После некоторого колебания я набрал виновницу последних событий.

— Настя, это Кваздапил. — Машина подрулила к тротуару перед знакомым домом, взгляд прыгнул вверх: нужное окно зашторено, форточка приоткрыта. — Ты дома? Нужно поговорить.

— Я… Я собираюсь. Мне скоро выходить, поэтому…

— Открой, я уже внизу.

Пару секунд собеседница раздумывала, но домофон щелкнул замком, и тьма подъезда поглотила меня вместе со всеми мыслями.

Настя выглядела не как обычно. Даже не узнать с первого взгляда, хотя что-то знакомое, однажды виденное, проклевывалось. Она без косметики! Волосы всклокочены, на плечах висит оранжевая футболка, надетая без лифчика, о последнем факте говорили обширные выпуклости, глядевшие на меня отцентрованными коронами. Бедра обтянуты коротким трико, а босые ноги вдеты в меховые тапочки. Настя была словно только что из кровати. Спортивный вид — это, как говорится, для близиру; надето было то, что попалось под руку — поскольку глаза сонно щурились, а тело потягивалось в ожидании момента, когда разрешат вернуться обратно.

Меня впустили в квартиру. Никогда еще я не был внутри, хотя столько раз мечтал. Теперь те мечты в прошлом. Теперь они у меня другие.

— Привет, заходи. Ничего, что я так, по-домашнему? — Ее ладони выгодно обрисовали фигуру в футболке, причем подчеркнуто было все, что имелось, ничего не забылось. Кокетство у женщин в крови, даже когда оно не нужно. Видимо, для тренировки, чтобы форму не терять. — После похода в «Мурадости» ты, наверное, на такое даже внимания не обращаешь. У меня было что-то похожее: однажды шоколада переела, потом год смотреть на него не могла. Плохой шоколад не ем до сих пор, даже от запаха воротит. — Настя развернулась и утопала в гостиную, где с удовольствием плюхнулась в кресло, промявшееся под ней со скрипучим хрюком. — Прости, что так вышло с Теплицей. Я хотела предупредить, но не успела совсем чуть-чуть. Ты как?

Взгляд и голос были виноватыми, Настя действительно извинялась.

Пришлось разуться и войти.

— Жив, и ладно. Дело прошлое. — Я перешел к делу. — Ты искала Гаруна. Нашла что-нибудь, хоть какие-то зацепки?

— Никто ничего не знает, а кто знает — молчит.

— У Султана был брат по имени Гасан, ты его, случайно, не знаешь?

— Пересекались, а что?

— Хочу задать ему пару вопросов. Как это можно устроить? Вспомни: какие-то общие знакомые или места, где он любил бывать…

— По этому вопросу ты пришел не по адресу, спроси у Теплицы или у Снежки, одно время обе с Гасаном мутили. Еще у Светки Чуракиной могут остаться координаты, она точно бывала в гостях и, насколько знаю, не раз. Номер телефона записала наверняка. Хотя… после гибели Султана ни у кого телефоны не отвечают. — Настя на секунду задумалась, затем тон смягчился и стал просительным, как у ребенка, сломавшего папин компьютер. — Кваздик, ты не обижаешься на меня?

— На обиженных воду возят.

— Ты это… пойми, я не специально. Она довела, и я не выдержала. Но теперь того снимка нет, слово даю. Хотя, ты, наверное, уже не веришь. — Пышная грудь передо мной надулась и опала в глубоком вздохе.

— Не верю.

— Я бы тоже не верила. Но я действительно стерла.

Мы помолчали. Я уже выяснил, что требовалось, Настю мое общество тоже несколько тяготило, однако витала какая-то незавершенность. Мне не хотелось уходить без яркой точки, показывающей, что я мужчина. Роль мнительного подростка, который приперся к девушке за извинениями, меня не устраивала.

А в головке под золотыми кудрями шла напряженная работа.

— Тебя больно побили? — не выдержала Настя.

— Меня побили качественно. Если не видно — включи свет.

— Но ничего серьезного? Ты же ходишь, глаза и зубы на месте…

— Как говорят автослесари, скрытые повреждения внешним осмотром не выявить.

— На твоем месте я бы возненавидела виновника мучений и мечтала отомстить.

Она умолкла. Вот, значит, чего она боится и почему не выпроваживает.

Я тоже молчал. Подтвердить такое, причем девушке — это опустить себя в ее глазах. Опровергнуть — выставиться ничтожеством, о которое вытирают ноги.

— Помнишь, я просила не заявлять в полицию, и сказала, что мы все решим? Я готова компенсировать. — Серо-голубые глаза собеседницы посеребрились затягивающей рябью, томной и настолько чувственной, что она стала размывать мысли. Настя поднялась. — Не подумай ничего такого, любой другой шел бы лесом. Только потому, что это ты. Вот такой, какой есть. Ты не болтаешь лишнего, и если честно, сейчас ты мой единственный друг, на которого могу положиться. Бок о бок с тобой мы пережили столько, что другим на полжизни хватит. На этот раз ты вновь проявил себя лучшим другом — не замешал меня в уголовщину, которой все могло кончиться. За это ты достоин награды. Пойдем.

Мою ладонь обожгло соприкосновением с чужими пальцами, меня потянуло в спальню. Но ноги застопорились. Настя поняла это по-своему.

— Не пугайся, дома никого.

— Я не поэтому.

— Не смеши. После того, что ты творил у Теплицы, а затем всеми путями старался добиться в клубе… Кваздик, подозрения в робости отметаются, не строй из себя девственника. Хотя… почему нет? Хочешь — строй, так даже интереснее.

В нежном полумраке комнаты, где мы оказались, центр занимала разворошенная постель. Настя спала, когда мой звонок вытащил ее из-под одеяла — сонную, разморенную, теплую…

Наглухо зашторенное окно пропускало света ровно столько, чтобы видеть главное. И я видел. Взлетевшая футболка махнула крыльями, ее унесло в неведомые страны. Настала очередь трико.

— Твоя награда ждет тебя, герой.

Награда… Моя награда… Заслуженная… Чудесная… О которой даже не думал…

Взглядом упавшего за борт матроса я проводил медленно двинувшиеся вниз по бедрам девичьи руки. А затем…

Сумрак, жадные руки и губы, поймавшие меня в блаженную сеть — это вспьянило и вынесло за пределы понимания. Я капитулировал, забыв обо всем, забыв о самой возможности сопротивляться. Мозги застопорило, в них что-то сломалось. Давно сдерживаемые инстинкты полезли наружу, словно орды термитов из разрушенного термитника.

Губы заблудившейся бабочкой порхали по губам… щекам… шее… Ласковые пальцы искусно разносили по кирпичикам крепостную стену одежды. Текучая грудь обволакивала тело и сознание под барабанный бой сердца, от которого при каждом последующем ударе откалывались куски и падали вниз, под ноги, укутанные пеленой телесного жара. Испепеляющие прикосновения освободили монстров желания, и те, жадные и неуправляемые, поползли по коже и полезли, продираясь, сквозь тлевшее возбуждением мясо в самый низ живота…

В череп стучалась мысль, которую убегавшая кровь отпинывала всеми руками-ногами-копытами, не желая видеть-слышать-чувствовать ее и стараясь перечеркнуть и забыть.

Хадя.

Ты пришел сюда ради нее!

И что? Она не дает мне и доли того, что просто так подарит Настя. Меня привели сюда мысли о Хаде, к ним же я вернусь, когда выйду. Здесь — территория за рамками. Территория страсти. Пространство, где обычные человеческие законы не действуют.

Все волшебно выпиравшее подрагивало и пульсировало; нежная мякоть, трепетная и взволнованная, вибрировала, как пруд на закате от топота стада, идущего на водопой. Ирреальность происходящего выбрасывала агонизирующие мысли и принципы на помойку. Никто и никогда не откажется от награды, которой меня волею случая одарила судьба.

Судьба? Стоп. То, что происходит — награда? Этакая медалька, мимоходом навешиваемая случайному доброхоту, чтобы отвязался и не вякал?

Организм вздрогнул, и дурман обмана рассеялся. Очнулся мозг.

Не много ли Настя о себе воображает? «Награда»! Истинные награды завоевывают честью и славой, а не навязывают в полутьме, словно ведя на убой. Предлагаемое — не награда… если вылезти из колодца сознания озабоченного подростка. Это либо жертва (но, увы, не в случае с Настей, не придававшей значения таким мелочам), либо…

— Это не награда. — Я отстранился. — Это подачка. Извини, подачки меня не интересуют.

Нащупав на стене выключатель, я ударил пятерней сразу по всем кнопкам, отчего потолок и стены вспыхнули в истерической иллюминации.

Скривившаяся сощурившаяся Настя сделала шаг назад. Ее щеки горели. По груди разливались малиновые пятна.

— Ты груб.

— Прости. — Я лихорадочно заправлял и застегивал почти снятую с меня рубашку. — Я пришел не за этим. Я не собака, ты не кость. И в моем мире кое-то пошло по-другому, я уже не тот Кваздик, который радовался карточному выигрышу и не смотрел в суть.

— А какой? И куда ты смотришь теперь?

Настя с каким-то остервенением выпрямилась. На меня вновь грозно уставились пухлые бойцы любви.

Меня продолжало к ним тянуть. Вопреки всему. Как же глупо устроен организм, как он слаб и безволен. Кинули косточку — он и побежал, виляя хвостиком.

— Не хочу быть псом на поводке инстинкта, — выдавил я.

— Мы все чего-то хотим, а чего-то — нет, но не все в нашей власти. Кое-что приходится принять, скрепя сердце и скрипя зубами. Так устроена жизнь.

— Нет.

Продолжения не последовало. Я не знал, как облечь в слова творившееся в голове. Слова передадут сумбур, а в это время смысл, едва ухваченный мной за хвост, ускользнет.

Настя не выдержала:

— Что «нет»?

— Не жизнь так устроена. Это мы делаем ее такой. У каждого из нас она такая, какую мы себе выстроим. — В голове, наконец, прояснилось, и я твердо закончил: — Я только что понял главное: если мы не идем к мечте, мы идет от нее.

Сложив руки на груди, Настя вдумчиво разглядывала меня. В глубине небесных глаз полыхало то обидой вместе с жаждой немедленной мести, то смесью удивления и сожаления.

По ее сложившемуся мироустройству прошла трещина. Она знала правило: обещай, но не давай парню искомое, когда он просит, и давай, когда уходит, чтобы передумал. Пока мужик бегает на поводке надежды, он никуда не денется, из него можно веревки вить. Нам скоро диплом писать — чем не повод не отпускать «настоящего друга»? В свое время попытка перевесить на меня проблему не удалась, так почему не попробовать еще раз? Вполне можно угостить мальчика конфеткой и пообещать, что если будет хорошо себя вести, то ему подарят целую коробку.

Настя изо всех сил пыталась вернуть ситуацию в привычное русло. Ничего другого она просто не знала.

— Дурак! — принеслось, когда я, заправившись, сделал шаг к выходу. В Настином голосе появилось что-то злое, как у ее подружки Люськи. — Любой другой бы на твоем месте…

Вот и сказано самое важное. Я улыбнулся:

— Именно. Я понял, где мое место. Теперь я на своем месте. Другие пусть живут по-своему.

— Ты и половины не представишь из того, что я могу тебе предложить. — Настю душила обида первого в жизни отказа. — Та ночь у Люськи была только прелюдией. Ты дурак, потому что не понимаешь, от чего отказываешься!

— К сожалению, понимаю.

Даже скулы напряглись от боли этого понимания.

Пальцы автоматически шнуровали обувь, а непокорный взгляд, обреченно попрыгав по окрестностям, вернулся к живой роскоши, которую я покидал. Словно покидал ресторан, полный блюд, которых не отведал. Но… это чужой стол.

— Дурак, — уже намного глуше повторила Настя.

— Возможно. Я и сам уверен, что буду часто приходить к этому выводу, но я делаю то, что должен.

Настя хмуро фыркнула:

— Не строй иллюзий. — Она прикрылась, наконец, стянутым с кровати одеялом. — Никто не оценит твоей никчемной жертвы.

— Я оценю. Этого достаточно.

Лестница гулко стучала под переступавшими вниз ногами, а в голове стучала мысль-осознание: я только что чуть не сжег мост в будущее, о котором мечтаю. Настя — это мечта прежнего Кваздапила, который думал как Настя. Пусть тот Кваздик не любил Настю как личность — в том смысле, что не уважал — но он был таким же. Она поманила — он прибежал. Оба презирали друг друга, но мечты у них были одинаковые. Тот Кваздик мечтал о ночи с Настей.

Потому что у того, прежнего, Кваздика не было Хади.

Что-то не то говорю. Ее у меня и сейчас нет. Но что-то изменилось. Теперь я смотрел на вещи по-иному.

В машине я долго приходил в себя и лишь затем позвонил Теплицыной:

— Привет, это Кваздапил.

— Кто? А-а, вечером зайди, рассчитаемся.

В ухо ударил однотонный звуковой пунктир. «Мадам Сижу» не в настроении вести долгие беседы, даже извиниться не соблаговолила. «Рассчитаемся». Как с холопом. Ну, дескать, высекли не того и не за то, что теперь? Барыня кинет монетку, и все дела.

Ох, зря она так, с людьми надо по-людски. Мне хотелось поговорить и предложить взаимовыгодный вариант, но теперь…

Во мне поднялась злость.

Теперь рассчитаемся.

Вечером я отправился к Теплице. Недолгое наблюдение за окнами показало ничем не нарушаемые тьму и безжизненность внутри. Набирать снова не хотелось, если вернется — поговорим, если нет — счет увеличится. И когда он будет предъявлен к оплате…

У подъезда притормозила машина, оттуда вынырнула знакомая фигурка, которую за четыре года довелось видеть в разных одеждах, а в последние дни даже без. Изящная ручка прощально помахала тем, кто остался внутри машины (глухая тонировка скрывала салон, а лампочка на потолке при открытии дверцы не загорелась), Теплица юркнула в подъезд. Я дождался, когда наверху загорится свет, и надавил кнопки на пульте домофона.

— Кваздапил? Поднимайся.

Люська встретила меня в дверях.

— Наконец-то. Не люблю незаконченных дел. Как самочувствие?

— Не заметно?

— Прости, ребята перестарались. — Люська впустила меня внутрь. — Сам представь: как реагировать на фото, где неизвестно кто пользуется моим состоянием и творит неизвестно что?

Я проглотил замечательное «неизвестно кто», хотя слова в горле передрались за право выскочить первыми. А «неизвестно что» после секундной паузы потребовало объяснения:

— Вообще-то, я помогал в меру сил. Не поверишь, насколько теперь жалею об этом.

— Спасибо Насте, довелось своими глазами увидеть твою «помощь в меру сил».

— Сойдемся на том, что за все спасибо Насте. — Мы все еще стояли между прихожей и комнатой. Я оглядел квартиру, в которой за прошедшее время ничего не изменилось, кроме хозяйки, из горизонтально-безмолвной превратившейся в вертикально-язвительную, делающую меня же во всем виноватым. Ладно, мне не привыкать. — Ты хотела рассчитаться.

— Одну минуту. — Люська прошла к шкафчику, ее пальцы зашуршали в выдвинутом верхнем ящике.

— Я не за деньгами.

Люськины ресницы оторопело хлопнули:

— Не поняла.

— Мне обещали компенсацию.

— Ну? — Холеная ручка приподняла стопку купюр.

Я отрицательно покачал головой:

— Меня избили за то, чего не было. Я пришел получить то, за что избили, чтобы было за что. Скажи, разве это не справедливо?

— Кваздик, ты офигел? Хочешь получить еще раз?

— А ты хочешь, чтобы я заявил в полицию?

Люськины глаза пробежались по синюшным проявлениям, шрамикам и остаткам отеков. Она хмыкнула:

— Все почти прошло.

— Почти, но не все. И обо всем, что было, у меня имеется медицинское заключение.

Блеф удался.

— Я же просила!

— Заявление написано, но в дело не пущено. Ты обещала компенсацию. Кто из нас нарушает договор?

— Кваздик, какой же ты урод!

— Твоими стараниями. Раньше я был намного симпатичней.

Юмор не прошел, его приняли за тупость. Собственно, Теплица так воспринимала всех окружающих. Какими считала, такими и воспринимала.

Она высокомерно бросила:

— Я имела в виду в моральном плане.

— Кстати, о морали. Давно хотелось поделиться соображениями: мне никогда не доводилось так напиваться, чтобы кому-то пришлось тащить меня через весь город, затем отмывать от блевотины и чистеньким укладывать в постельку, затем просить других избить этого кого-то до полусмерти, затем умолять его же не давать делу хода, обещая все компенсировать, а в конце отделаться чем-то незначительным, бросив в виде подачки. Расскажи человеку, у которого такого не было, что чувствуешь в этом случае?

Люська побагровела:

— Я же извинилась!

— Классный ответ. Сколько тебе годиков, девочка? А взрослые дома есть?

— Прекрати паясничать. Если не нужны деньги…

— Деньги всем нужны.

— То есть, этого мало? Сколько же ты хочешь?

— В первую очередь мне нужны не деньги, а моральное удовлетворение. Сядь. — Я толкнул Люську в гостиную, и мы почти свалились в кресла, держа друг друга на мушке взглядов, как ковбои перед перестрелкой. — Теперь забудь о деньгах, забудь все слова, которые приготовила. Ответь сердцем: что ты думаешь о произошедшем?

С минуту в собеседнице боролись разные чувства, но вот лоб разгладился, скулы расслабились. Люськин организм будто получил команду «вольно». Злость во взгляде испарилась, проявилось сочувствие:

— Прости, Кваздик. Я была вне себя, когда Настюха… Ладно, забыли. Я виновата. Тебе досталось из-за меня. Скажи, я могу что-то сделать для тебя — такое, что в моих силах и что могло бы устроить обоих?

— Как же приятно говорить с человеком, а не с заносчивой стервой. Хоть я и урод по твоему мнению…

— Прости за урода, вырвалось.

— Прощаю. Ты поддерживаешь отношения с Гасаном?

Люську подбросило:

— С чего ты взял?

— Надежный информатор сообщил. По реакции вижу, что мне не соврали, только чего ты так вскинулась?

— Будто не знаешь.

Я напрягся:

— Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее.

— С начала кутерьмы, которую затеял Шамиль, у них все друг от друга прячутся, боятся кровной мести. Пока старейшины утрясают ситуацию, Гасан, как брат Султана, тоже скрывается.

— Но ты, как я понял, знаешь, где его найти? Устрой встречу, и мы в расчете.

В битве взаимоисключающих желаний победила алчность. Люська осторожно вымолвила:

— Это небезопасно.

— Иметь с тобой дело всегда небезопасно, я заметил.

— Что ты хочешь от Гасана? Ты был другом Гаруна, а они теперь кровники.

— Я всего лишь задам пару вопросов.

— Он спросит меня, чего ты хочешь.

— Мне известно кое-что интересное для него, а он знает то, что интересно мне.

— Это касается Гаруна?

— Да.

Глава 4

Следующие полдня, откатанные в качестве таксиста, принесли карману немного шуршащей радости, но тут взбунтовался желудок. Часы показали, что время обеда давно наступило. И Хадя ждет. Нехорошо опаздывать, даже если это хорошо оплачивается, существуют вещи дороже денег.

Отпираемый замок щелкнул, я убрал ключи и толкнул дверь.

— Нет! Стой! — На моих глазах вход в комнату захлопнулся, Хадя загородила его собой. — Туда нельзя. Проходи сразу на кухню.

Она оказалась красиво одета, а с кухни ошеломительно пахло.

— Сегодня какой-то праздник?

— Типа того. Садись.

Стол ломился от выставленных яств. Я уже рассказывал о многообразии кавказской кухни, но сегодня Хадя превзошла себя. Наверное, пока блюда готовились, весь микрорайон остался без собак, поскольку они захлебнулись от слюноотделения. Кстати, нужно предложить метод соответствующей структуре. По-моему, это намного гуманнее отстрела и не требует прямого контакта, как при усыплении.

При виде накрытого стола повесился бы любой веган, это зрелище для мужчин с кровью в крови, а не с зеленкой. Хотя зелени тоже хватало. Ее количество и способы приготовления заставили бы того же вегана повеситься вторично — теперь от зависти.

— В комнату не заходи, — снова напомнили мне, когда я задумчиво шагнул в ту сторону.

— Мне нужно взять…

— Принесу все, что нужно. Не заходи и не заглядывай. Там сюрприз.

О, как. Нежданчик. И какой приятный. Если сюрприз для меня, то — что сегодня за день? Может, я забыл какую-то дату? Общенациональные мужские праздники откидываем, летом их нет, а летние военные и связанные с конкретными профессиями меня не касаются. Может быть, сегодня — наш маленький юбилей? Тоже не сходится. С вечеринки, когда мы второй раз познакомились, количество дней прошло неровное, с момента ночевки в машине и съема квартиры — тоже. Я считал. И не стала бы такая, как Хадя, отмечать наши юбилеи, я ей никто. И большинство таких юбилеев радостны лишь для меня, а для нее трагичны, каждый омрачен драматическими или просто неприятными событиями. В общем, ничего не понятно.

Стоп, машина, задний ход. Существует же масса религиозных праздников. Сегодня, скорее всего, один из них, о котором понятия не имею. Помню, как в детстве мы вместе отмечали все праздники — христианские, мусульманские, иудейские… даже, кажется, было что-то буддистское. Через костер прыгали, еду по соседям разносили, куличами угощали… всего не упомнить.

Теперь второе: какой сюрприз можно сделать, если не выходить из дома? В пустоте черепа билась единственная мысль: Хадя каким-то образом восстановила бассейн. Я сам не раз подумывал его склеить, а поверху усилить скотчем. Можно сделать дополнительные слои из полиэтилена, а щели запаять утюгом. Тот «вечер на море», закончившийся потопом, рвал душу до сих пор, неимоверно хотелось повторить. И развить. Хадя в купальнике, которая не стесняется меня — мечта сегодняшнего дня. Да и завтрашнего тоже. Скажем проще: Хадя — мечта. И что бы она сейчас ни придумала для меня, сам этот факт — подарок судьбы. Невозможное стало на микрон ближе.

Усевшись напротив и наполнив два стакана шипучей минералкой, я глянул в прятавшиеся глаза, в которых смешались счастье и горечь:

— За что поднимем бокалы?

Хадя потупилась, щечки порозовели:

— Сегодня особенный день. Если можно, то после обеда не уходи, всех дел не переделаешь, всех денег не заработаешь. Хорошо?

— Как скажешь.

— Неправильно. Это должно быть твоим решением.

— Хадя, уведомляю тебя, что сегодня я плюю на работу, потому что мне хорошо здесь, и пока стол не станет пустым в той же степени, как в день нашего заселения, моя нога отсюда шага не сделает.

Смущенная улыбка сообщила, что теперь ответ правильный.

— За что же пьем? Ну, в смысле — едим.

— У меня день рождения. Восемнадцать.

— Что же не предупредила?! — Я вскочил, мысленно хватаясь за голову.

Если возмущаться, то на себя. За столько времени не удосужился спросить! Теперь сантехник, в люке залитый стоками, ощущал себя более уютно и респектабельно.

Хадя это почувствовала.

— Не переживай, я специально не говорила, чтобы ты зря не тратил деньги. Мне не нужны подарки. Пусть сегодняшний день станет мне подарком.

Шторм в душе успокоился не сразу.

— Подарок за мной. — Я грузно опустился на стул.

— Какая-то вещь? — Хадя посмотрела на меня, как мудрец на несмышленыша. — Не надо. У меня есть все, что мне нужно.

— Подарок — знак внимания.

— Вниманием ты меня не обделяешь. Подарок должен приносить радость, и ты принес ее своим появлением. Хватит об этом.

Я пришел, и это принесло ей радость! Сердце растаяло. Бокал взлетел под потолок:

— За тебя! Пусть сбудется все, о чем мечтаешь!

Мы звонко чокнулись. Звук вышел не хрустальный, все же не вино внутри, но душевного задора в нем хватило.

— Прекрасный тост. — Хадя отпила немного. — Только опасный. Сбываться должны не мечты, а планы.

Я успел набить рот вкусностями, говорить пришлось аккуратно:

— Разве это не одно и то же?

Хадя промолчала, лоб прочертили печальные морщинки. За каждую морщинку хотелось убить виновника, а за все вместе — взорвать неправильное мироздание, что допустило такое. Это лицо должно улыбаться. Всегда. Отныне это станет моей мечтой. И моим планом. У меня эти понятия не расходятся.

— Мечты обязаны становиться планами и осуществляться, — выдал я итог размышлений.

— А если мечты несбыточны?

— Невозможное возможно, оно либо трудно, либо долго, либо то и другое. Но возможно. Любая сказка при желании становится былью. Ну, при большом желании.

— Кстати, о сказках. — Хадя поднялась, и мне тоже пришлось вылезти из-за стола, хотя глаза и желудок требовали продолжения банкета. — Ты еще не объелся до полного нестояния? Хорошо, потому что я предлагаю погружение в одну из них. Сказка, готовая стать былью, ждет тебя в комнате. Теперь можешь войти.

Тянувшаяся с момента прихода интрига отсчитывала последние секунды. Что может быть желаннее сюрприза от близкого человека? Я уже взялся за дверную ручку, но замер. Хадя не шла за мной.

— Иди. — Ее указующая рука странно дрогнула.

Что-то было не так. Черные глаза потускнели, как осеннее небо, вечная искорка погасла. Я остался на месте.

— А ты?

— Это сказка для тебя.

— Не понял. Ты зайдешь позже?

Хадя напрямую подтолкнула меня:

— Ну иди же.

Не тут-то было. Проще заставить кота принести тапочки. Я чувствовал настроение именинницы, радости в нем не наблюдалось.

— Там точно сказка?

— Вроде того.

— Для меня? День рождения — у тебя. Хочу праздновать его вместе с тобой.

— Лучший подарок — знать, что ты счастлив, это сделает счастливой меня. Иди.

Вытолкав меня, Хадя закрылась на кухне. Я с осторожностью, словно внутри может быть заминировано, отворил дверь в комнату.

Зашторенные окна создавали эротический сумрак, над кроватью нависала пластиковая пальма, купленная в свое время для изображения юга. На тумбочке высилось вино, оставшееся с того же случая. Рядом предусмотрительно поблескивали два бокала. А в кровати лежала девушка, украшенная… скорее, сервированная как в «Мужских радостях», то есть вместо одежды — разные вкусности, налипшие дольками, горками и кружочками.

— Долго же ты добирался, — нежно проворковало «блюдо».

Для высечки из мозга хотя бы единой мысли требовался отбойный молоток. То, что видели глаза — невозможно.

— Удивлен? Пока приходишь в себя — перекуси.

Женщины часто делают фруктовые маски, но то для лица, а здесь кусочки фруктов и шоколадные потеки покрывали всю поверхность обнаженного тела. Я узнал это тело. И этот голос. И прятавшееся в полутьме лицо, частично тоже прикрытое сладостями.

Я, наконец, созрел для вопроса.

— Тебя пригласила… хм, Надя?

Легенда продолжала действовать, и как подруга Машеньки, Даша должна была знать именно эту версию.

Даша механически кивнула, отчего со лба и щек едва не слетели сердечки из клубники:

— Уважаю ее, не каждая на такое способна. Чтобы сделать такой подарок, нужно очень любить. Завидую страшно. Ты ешь, не стесняйся, это все для тебя.

Как загипнотизированный, я потянулся к ближайшей дольке апельсина, но в последний миг отдернул руку. Повисло тягостное молчание.

Стоять столбом было глупо и невежливо по отношению к уставшему от ожидания «столику». А по отношению к Хаде? Я застыл, как сталагмит, натекший между дверью и кроватью. Соляной столб. Откуда соль? Из слез, которыми плакала душа. «Нужно очень любить». Как бы не так. В моем понимании ситуация кричала о «Нужно срочно отвязаться», иначе — зачем?! Но я не тронулся с места. Любая палка — о двух концах, и «Нужно очень любить» оставалось верным по отношению к другому концу — высокому, грузному, тупо взирающему на призывно раскинувшийся подарок.

— Сегодня праздник не у меня.

— А твою девушку женщины не интересуют, — с нескромным задором объявила Даша. — Ее интересуешь ты. Тебя интересую я. Все сошлось идеально.

— Говоришь, я интересую ее? Будь это так, ты никогда не появилась бы в этой комнате.

— Ой, ну и дурень. Представляешь, как надо любить, чтобы пригласить для своего парня другую? Я, например, не представляю. Это из каких-то высших сфер, мне так высоко забираться не приходилось, да и не хочется. Потом падать больно. Твоя девушка сказала, что хочет сделать тебе необычный подарок. Я — с радостью, ты мне еще при знакомстве понравился. Это же такое приключение, которое когда-нибудь на пенсии можно вспоминать и с соседками по скамеечке обсасывать! — Даша усмехнулась. — Хватит слов. Ешь, и перейдем к самому вкусному. До сих пор не могу успокоиться, в ушах как музыка звучит: «Прощайте, мужские радости, буду скучать по вам и мечтать увидеть снова — в другое время и в другой компании, чтоб задать трепку, которой они заслуживают…»

— Ты неправильно поняла. Рядом стояла посторонняя, как было сообщить, какую трепку задам сестренке за то, что выбрала побыть «мужской радостью»? Отсюда — про «увидеть снова в другое время и в другой компании».

— Неправда. — Даша все же напряглась. — Твои прощальные движение и взгляд говорили о другом. Вот об этом.

Словно холодец подали во время качки — Дашины прелести заколыхались, а глаза превратились в исследовательские телескопы, изучающие мою реакцию.

— Даша, сколько тебе лет?

— Девушкам подобные вопросы не задают. Родители тебе не говорили, что для нас такое оскорбительно?

— Восемнадцать есть?

— Вот ты о чем. А разве не видно?

Лежавшая спинка вытянулась еще сильнее, плечи раздались до упора, вмявшись в постель, и в глаза нахально уперлись свидетельства взрослости.

— Ты не ответила.

— Меня еще никогда не обижали причислением к малолеткам. — Даша картинно надулась.

— Быть и выглядеть — вещи разные. В сети я бы лайкнул тебя невзирая на возраст. Кстати, почему тебя там нет?

Даша улыбнулась: спрашиваю — значит, искал. Ответ же вышел неубедительным:

— Реальная жизнь мне интересней.

— А если честно? Одно другому не мешает, даже способствует. Значит, есть причина.

— Не хочу, чтобы мои фото и координаты легко нашли посторонние.

— Это связано с работой в клубе? — предположил я.

— Не только.

У Машеньки своя страница есть, а у Наташи, еще одной их общей подруги — нет, хотя у Мурада она вроде бы не работает. Или я чего-то не знаю?

Стукнуло еще одной версией:

— В этом замешан Данила?

Давно пора выбрать время и поговорить с дворовым негодяем. Поговорить предельно жестко. Но так, чтобы Машенька не пострадала.

— Давай сменим тему. — Даша посмурнела.

— Хорошо. — Следующий вопрос уже висел наготове. — Кто ты по гороскопу?

— Рыба. А про тебя все знаю, Машка рассказала. С точки зрения звезд мы идеальная пара.

— А по году кто, какая зверюга?

Рот собеседницы уже открылся для ответа, но зубки клацнули, глаза сузились:

— Тоже мне, умник нашелся. Все еще пытаешься выудить год рождения? А я-то думаю: серьезный парень, и вдруг в гороскопы верит. Что-то ты ничего не ешь. — Передо мной снова взыграл волнами чувственный студень. — Бери же, ну? Витамины и калории скоро ой как пригодятся, это в клубе работников нельзя было задевать физически, а сейчас мы не в клубе. Мы, позволь еще раз тебя процитировать, «в другое время и в другой компании». Для тебя приготовлена целая программа с водными и прочими процедурами, так что не теряй время. С событий в клубе слизано только начало, но тебе же понравилось?

— Даша, где ты учишься?

— Не люблю рассказывать о себе. Подожди, ты снова о том же? Следующий вопрос будет — на каком курсе? Не переводи разговор на постороннее, мы в кои-то веки вдвоем, все к твоим услугам, осталось сделать последний шаг. Давай, на счет три: раз, два…

Она зажмурилась.

— Даша, между нами ничего не будет, даже вот этих игр с поеданием с голого тела, не говоря о большем. Игры остались в прошлом. Тебе нужно встать и одеться.

Даша удивленно моргнула.

— Ты не хочешь меня?

Настоящий ответ был длинным и требовал пространных объяснений на тему совести, физиологии и морали, поэтому я ограничился простеньким мотанием головы из стороны в сторону:

«Нет».

— Можно узнать почему? — Голос Даши потерял боевой настрой. — Не хочешь связываться, потому что мне может не быть восемнадцати?

— Тоже резонный довод, но дело в другом. У меня есть девушка.

— Не понимаю, чем этот факт поможет тебе в нашей ситуации. Если устал — разве откажешься посидеть в кресле только потому, что где-то у тебя есть своя табуретка? Или, допустим, захотелось позвонить, и тебе протягивают новый супер-пупер-смартфон — ты откажешься, сказав, что потерпишь до дома, где есть привычный тебе стационарный?

Табуретка. Старый телефон. Хадя. Какая связь? Наоборот, Хадя — лучшее в мире кресло, к которому мечтаешь вернуться, какие бы диваны не встретились на пути. И самый лучший телефон — тоже она, потому что не содержит ошибок других моделей.

— Не будем играть словами, слова всегда врут, за минуту любой адвокат словами превратит дерьмо в шоколадку. И я не уверен, что эта шоколадка понравится тем, кто попробует.

— Хочешь сказать…

— Речь не о тебе, я о другом: есть люди, которые говорят, и люди, которые делают. — Я сделал шаг вперед. — Предпочитаю второе.

— Я тоже. Поэтому я здесь.

— Тогда вношу поправку: не просто делают, а думают, что делают. Точнее — перед тем, как сделать.

Под Дашей лежала клеенка — перестраховка для сохранности хозяйского белья. Я сгреб на клеенку фруктики с ее рук.

— Дальше сама. — Я направился к двери. — Затем — в душ, и до свидания. Твой приход сюда — плохая идея. Прости, что ненароком обнадежил, это вышло случайно. Ты неправильно поняла мои слова. Мое сердце занято, и варианты по впихиванию туда еще кого-то не обсуждаются. Привет Машеньке.

Войдя на кухню, я убито опустился на стул. Сзади хлопнула дверь ванной.

— Я взяла на себя смелость… — Хадя сидела в углу бледная и напоминала откопанную мумию. Слова давались ей с трудом. — Прости, но я позвонила по номеру Машиной подружки, которой ты нравился. Я хотела сделать тебе приятно. Она с радостью согласилась помочь с сюрпризом для тебя. Она и предложила эту идею, которая мне показалась чересчур дерзкой, но я смогла себя пересилить. Все же это твоя жизнь, твои реальности, твои радости. Я согласилась. Она сама все подготовила, от меня требовалось только привести тебя.

«Она». Хадя даже не могла назвать Дашу по имени. «Она», и этим все сказано.

— Хадя, я ценю порыв и понимаю трудность решения, но этого не нужно было делать.

— Ты мужчина, тебе нужны женщины.

— Я мужчина, мне не нужны женщины, мне нужна женщина. — Повисла недолгая пауза. Хадя собиралась что-то возразить или добавить, и я заставил себя выдавить продолжение. — И она у меня есть. Других не надо. Вопрос закрыт.

Скулы на девичьем лице дрогнули.

— У тебя нет женщины. Я не могу быть твоей женщиной. Поэтому я пригласила твою подружку, а для сохранения нашей легенды сказала ей, что традиции запрещают до свадьбы то, что нужно мужчине, а мужчины всегда остаются мужчинами, даже если ходят в статусе чьих-то парней.

Мои щеки вспыхнули, когда дошло, как далеко зашло бы рандеву с Дашей.

— Даша — подруга сестры. А если она расскажет? А она обязательно расскажет. Сейчас Машенька думает, что у нас уже…

— Пусть думает. Думать полезно.

«Каждый думает в меру своей распущенности», гласит расхожая мудрость. И я не стал продолжать.

Дверь из ванной распахнулась, в нашу сторону прошлепали босые ноги. Хадя резко опустила взор.

— Не так я представляла себе этот вечер, ну да ладно. — Даша остановилась в проеме, встряхивание темной гривы рассыпало влажные волосы по плечам.

Одежду она держала в руках. Это ее нисколько не беспокоило. Как я понял, спектакль игрался для меня — этакий «прощальный подарок». Впрочем, внутрь бьющего по глазам подарочка Даша завернула намек, что мой отказ не поколебал ее желание познакомиться со мной ближе, и если выпадет случай…

— Вы стоите друг друга, — с досадой в голосе продолжила она, свежая и благоухавшая парфюмом. — Надя, ты хорошая и чересчур правильная, мужчинам с такими скучно, и я не представляю, почему Саня за тебя так держится. — Не прерывая речи, Даша одевалась. Сначала, сверкнув гладкой выбритостью, она влезла в трусики, аккуратно расправила их на себе и достала застегивавшийся спереди лифчик — настала очередь прятать верхнюю невостребованную в этой квартире роскошь. — Наверное, потому что к себе не подпускаешь, и он намечтал себе чего-то нереального. Но то, что ты в курсе проблемы и отважилась пригласить меня — это выше всех похвал и вообще выше моего разумения. Если ты смогла даже это, то в этой жизни сможешь все. А ты, Саня, когда припрёт, пожалеешь, что однажды сделал не тот выбор. Знаешь, я передумала. — Она влезла в джинсы, застегнула их и натянула футболку. — Сотри мой номер, а если где-то пересечемся, на взаимность не рассчитывай. Время ушло. Игры, как ты сказал, закончились. В общем, ребята, совет да любовь. Когда вновь решите развлечься, найдите другую дурочку. Пока.

Накинув кофту и громко топая, Даша направилась в прихожую.

— Надо проводить. — Хадя указала мне на Дашу.

— Не надо, — откликнулась та. — Наслаждайтесь друг другом, третий здесь лишний.

Мощный хлопок возвестил, что мы остались одни.

— Прости, — сказал я, — что порчу тебе праздник.

— Ничего, мне даже приятно. — Хадя улыбнулась, и милый смущенный взгляд на миг подпрыгнул до моего лица. — Не всегда то, на что рассчитываешь, лучше того, что случается.

Да, обычно наоборот. Захотелось ответить чем-то душевным, от всего сердца, но тут мой телефон булькнул сообщением.

— Может, она что-то забыла? — Хадя обернулась на дверь.

— Это не от Даши.

Глаза пробежали короткий текст, пришедший от Люськи: «Условие выполнила. Мы в расчете. Следуй указаниям».

Не успел я задуматься, каким указаниям следовать, как они пришли — сообщениями с неизвестного номера.

«Ты где?» — гласило первое.

Голова поплыла: отвечу правду — выдам нахождение Хади тому, от кого она бежала. Не отвечу — потеряю единственную возможность выйти на убийцу. Второе, конечно, лучше для всех… но не для мужчины, принявшего решение. Я решил отомстить за Гаруна и сделаю это. Дело чести. И совести.

А еще от этого зависит будущее.

Через два дома находится книжный магазин, я мог прийти в него за какой-то особой книгой — это если спросят, как оказался в такой дали. Если быстро собраться, добегу.

«В „Книгочее“» — ответил я.

Взгляд поднялся на Хадю. Она читала мое состояние, как открытую книгу, и чувствовалось, что в голове под тугой косой все не так спокойно, как снаружи.

— Произошло что-то важное, не буду мешать.

Она хотела выйти, но я остановил, показав жестом, что вовсе необязательно.

Пришел ответ, точнее — вопрос:

«Когда будешь дома?»

«Вечером, — быстро настучал я. — Но могу подъехать сейчас».

«Через час у твоего подъезда. Тебя заберут. Только без глупостей. Что бы ни говорила Т, встреча будет потому, что ты кунак Гаруна, жил на Кавказе и имеешь что сказать».

Мне дали час. На машине доберусь быстро, значит есть немного времени подумать.

Что взять с собой на встречу? Телефон — кладезь информации, там все контакты, включая новый номер Хади, пусть он и зарегистрирован на меня. Если это выяснится — возникнут вопросы. А если ей позвонят? Чужому она вряд ли ответит, но если с моего номера донесется стон вместо голоса — очень даже. Или если от моего имени придет сообщение вроде такого: «Случилось ужасное, срочно приезжай». Женское сердце не выдержит.

Я подтер в телефоне лишнее, написал заявление в полицию, где перечислил все известные факты, и положил его в запечатанный конверт вместе с записью разговора с Теплицыной — во время встречи телефон в кармане работал в режиме диктофона, но собеседнице об этом знать не полагалось. Запись — одновременно страховка для меня и улика против Гасана, если в отношении меня предпримут что-то непредусмотренное.

Когда я обувался в прихожей, придумывая, как объяснить Хаде, почему продолжаю портить праздник, она уже гремела чем-то на кухне. Но даже там она почувствовала мою взвинченность.

— Кваздик, что ты задумал? Ты идешь делать что-то неправильное.

— Наоборот, правильное.

Я посмотрел на вышедшую ко мне Хадю в упор. Она поняла.

— Гасан?

— Да. — Я вздохнул. — Если не вернусь до вечера, иди с этим в полицию.

— Не надо! — Протянутый конверт отлетел в сторону, в огромных глазах блеснуло. — Ты не должен, это не твоя война!

— Ошибаешься. Очень даже моя.

Казалось, еще секунда, и Хадя бросится мне на шею. Я не выдержал, ноги сами сделали шаг навстречу. Как в тот день, когда в квартиру пришла полиция и казалось, что всему конец, мы оказались в таком же тесном объятии. Мои руки не хотели выпускать прильнувшее счастье, а оно не хотело высвобождаться. Уходить расхотелось. Я забыл, куда шел. И зачем. Все исчезло, кроме здесь и сейчас.

— Ты мне как брат, понимаешь? — услышали мои уши. — Ты даже больше чем брат.

Ответно хотелось выплеснуть давно сдерживаемое, но ладонь той, что тоже больше чем сестра, причем намного больше, запечатала мне рот. Снова запрет сказать о главном. Но разве слова — главное? Сплетенные тела говорили больше.

Тела не умели лгать. Один случившийся раз можно объяснить другими мотивами. Можно заставить о нем забыть… на время. Сейчас игры кончились, наши объятия были настоящими. Совсем не братскими.

— Если ты не вернешься, я никогда себя не прощу. Сначала Гарун с Мадиной, теперь ты… Не уходи!

— Я вернусь. Ты будешь ждать?

— Я уже жду! У меня никого не осталось… Все, кого любила… Теперь и ты… Зачем тогда жить дальше?

Я наклонился к ней, губы нашли друг друга. Взрыв! Нет, нечто большее. Полное единение на фоне разлетевшихся осколков сознания. Так люди сходят с ума, так рождаются и умирают звезды.

Как ни хотелось, это не могло продолжаться вечно. Звездный полет прервался, Хадя высвободилась.

— Иди, — сказала она, отворачиваясь. Голос стал жестким и отстраненным. — Не слушай меня. Ты мужчина, поступай, как считаешь нужным. Мое дело ждать, и я буду ждать. Иди.

Глава 5

По телефону следовали команды:

— Сядь на скамейку у подъезда. Под ней скотчем прикреплена полоска ткани, нащупал? Когда рядом никого не будет, завяжи глаза.

Едва повязка скрыла мир, рядом скрипнули тормоза.

— Кваздапил? Документ есть?

— Мне сказали «Без глупостей», поэтому нет.

— Дерзкий, да? Откуда знаешь Люську-Теплицу?

— Учимся вместе. Могу перечислить всех сокурсников и преподавателей. В моем телефоне есть их контакты.

На этом опознание личности завершилось. Кто-то обшарил мою фигуру и карманы на предмет сюрпризов, телефон ушел в чужие руки, а меня препроводили в низкую легковушку.

— Без резких движений. Мы нервные.

Последовало несколько слов на своем языке, сказанных, видимо, водителю. Дальше меня везли и затем вели молча, много кружили и, наконец, введенного внутрь некоего помещения, остановили и развернули. Ногами я почувствовал сзади кресло и сел.

— Можешь снять повязку.

В кресле напротив сидел Гасан — намного более бородатый, чем в день убийства, худой, напряженный. Глаза жгли, кулаки сжимались. Нас разделял большой цветастый ковер, по бокам от меня стояли два парня, плотные цветастые шторы были закрыты. Мы находились в стареньком частном доме, на это намекали кривоватые стены и труба вентиляции, проходившая в углу низкого беленого потолка.

— Мне передали, что ты друг Гаруна. Сейчас наши роды враждуют, и твой визит некстати.

Я боялся, что Гасан запомнил меня как водителя Хади, увезшего ее в неизвестность, но в том виде, как сейчас, узнать меня почти невозможно. Так и произошло, Гасан разговаривал со мной как с посторонним, которого видел впервые:

— Говори, с чем пришел, и уходи. Чаю, извини, не предложу.

Понимаю. Обычай. Никаких совместных трапез с врагом.

Долго репетированная речь вдруг вылетела из головы. Вместо хлестких многозначительных реплик, что должны привести к определенным выводам, вышло нечто серое и скучное:

— Гарун разозлился на Мадину за пошедшие о ней слухи, но дело обошлось пощечиной. Я был с ними, когда это произошло. Хадя их помирила.

В ответ — тишина. Гасан ждал продолжения.

— Я знаю, что Гаруна убил ты. — Вместо разрыва бомбы вышел пшик. Сильное заявление, на которое я так рассчитывал, булькнуло, как фекалия в унитаз, и, пройдя незамеченным, было смыто последующим. — Ты хотел отомстить за брата, которого убил родственник Гаруна за ложь о сестре.

На это Гасан соизволил ответить:

— Султан не врал, Шамиль убил его за слова, которые посчитал неправдой, но Султан отвечал за слова.

— Это тоже со слов Султана?

— Тебе нужны доказательства, что Султан был прав и пострадал ни за что? Хорошо. Слышал про заведение Мурада?

Я поперхнулся.

— Приходилось. Закрытый клуб со спортивно-эротическим уклоном.

— Гарун просветил? Уже за это его следовало убить. Но я говорю о другом. Мадина долго просила Султана сводить ее туда. При живом брате такой поход был самоубийством, и никому не докажешь, что желание не его. Если вы дружили, ты должен знать. Мадина если чего-то хотела — добивалась. Она добилась своего другим путем — устроилась нештатной сотрудницей в обслуживающий персонал. Там все скрываются под масками, узнать вроде бы невозможно, и кроме Султана и хозяина заведения секрета не знал никто. И все же нашлись такие, кто ее видел и узнал. Если у человека шило в одном месте, это шило в мешке не утаишь.

— Как же ее узнали, если все под масками?

— Как не узнать ту, которая ходит к твоему брату, когда думает, что никто не видит?

— Значит, свидетель — ты?

Гасан проигнорировал вопрос, но ответ был очевиден.

— Мадина обесчестила себя, — сказал он, — и в разговоре с Шамилем Султан отвечал за слова. Прав он был или нет, когда выдал тайну — другой вопрос, мы никогда не узнаем, как и о чем они говорили и почему пришлось рассказать о Мадине, но честность Султана вне подозрений.

— Султан что-то сказал, ты кого-то видел — то в темноте, то в маске. Это называется доказательствами?

Глаза Гасана сузились.

— Осталась видеозапись.

Я не поверил:

— Клуб делает записи, а посторонние знают о них и получают доступ?!

— Клуб ни при чем.

Не сразу мозги додумались до иного варианта. Меня передернуло:

— Султан дошел до того, чтобы снимать развлечения с сестрой друга?!

— Если Гаруну показать запись, он перестал бы называть ее сестрой. Еще вопросы есть?

— Да. Это же ты стрелял в Гаруна и убил Мадину?

Ответом были гробовая тишина и кромсающие взгляды.

— Я видел, как ты выходил из дома Гаруна в день убийства, — объявил я. — Могу подтвердить перед всеми.

Это был самый острый момент, я берег его напоследок — главный козырь, очень опасный для меня. В логове убийцы объявить, что ты единственный свидетель…

Да, глупо. Но я надеялся на здравомыслие того, к кому пришел. Пришел — значит, перестраховался.

И снова: бульк, пшшш, и словно ничего не было. Распрямив накачанные плечи, Гасан пожал ими:

— Это уже не важно. Думаешь, почему ты попал ко мне с такими предосторожностями? Меня уже ищут, твоя информация запоздала. — Гасан усмехнулся. — Хотел произвести впечатление? Произвел. Печально узнавать, что я оставил свидетеля. Но ты молодец, прийти ко мне, не зная этого — смелый поступок. Скорее всего, ты об этом думал и, как понимаю, принял меры. И все равно, когда все утрясется, я с удовольствием выпью с тобой чаю. Тебя проводят.

Меня везли обратно, а в голове стучало: все напрасно. Что я сделал? Ничего. И в таких условиях не смог бы ничего сделать. Конечно, хотелось выглядеть героем, решающим проблемы одной левой, но глядеть в глаза человека, которого нужно убить, и, тем более, думать об убийстве как о чем-то реальном, не из области фантастики, было трудно. Организм и подсознание протестовали, сознание впадало в ступор. Я не убийца.

Надо убрать эту жесткую формулировку и заменить более приемлемой. Мозг так устроен: что-то плохое называет другими словами, и оно перестает быть плохим. Например, можно постепенно, до получения нужного настроя, двигаться вот в эту сторону: я ни в коем случае не убийца, а мститель. Ради справедливости я должен отомстить. Именно ради справедливости.

А для этого должен убить.

Нет, пока не получается.

Тогда второй вопрос: что я узнал? Тоже ничего нового. Все и так думали на Гасана, никто не верил в Хадю-убийцу.

Частный дом с низкими потолками — единственная полезная информация. Кстати, важная. Имея только ее, я могу найти Гасана, дело во времени. Можно обойти весь частный сектор под видом контролера газовой службы или замены каких-то очередных счетчиков газа-воды-воздуха-электричества. Да хоть проверки состояния вай-фая. Город не настолько большой, чтобы не обнаружить дом с вечно закрытыми цветастыми шторами, это дело пары недель, а при везении и того меньше. Затем — просто следить за домом, чтобы убедиться, что в нем проживают товарищи с Кавказа. И можно переходить ко второй фазе, о подробностях которой не имею ни малейшего представления.

Вторая фаза — отомстить за Гаруна.

Но дело сдвинулось с мертвой точки. Я посмотрел врагу в глаза. Он видел мои. Убийца друга должен умереть, я постепенно свыкался с этой мыслью. Теперь мечта должна стать планом, а тот — действием. Хватит ли пороху в пороховницах? Скоро узнаем.

Хадя не встретила меня в дверях. Одетая в мою рубашку, с расплетенной косой она лежала ничком на постели с закрытым ладонями лицом, а заметные сквозь пальцы отечные припухлости говорили, сколько ей пришлось выплакать.

— Я вернулся.

— Я рада.

Она продолжала лежать лицом вниз, голос едва доносился — глухой и рваный. Из-под рубахи торчали голые ноги, и впервые Хаде было все равно. Захотелось погладить нежные пяточки, даже поцеловать. Ну и мысли. Ахтунг, алярм! Всколыхнувшуюся волну я подавил в зародыше, и моя рука медленно погладила Хадю по рассыпавшимся волосам.

Меня не одернули.

— Я нашел Гасана.

— Я рада.

Не похоже. Что-то в ней, конечно, приняло эту информацию в нужном ключе, в котором требовали принять обычаи. Хадя должна была обрадоваться — и необходимое случаю прозвучало, но ее душа, мысли и чаяния в сказанном отсутствовали.

Я знал, что делать этого нельзя, и все равно присел под бок немому отчаянию, и ладонь вновь ощутила нежность черных волос. Сейчас черный цвет был цветом трагедии, и трагедия была настоящей, до слез, до внутреннего слома, до желания уничтожить всех, кто в ней повинен. Последнее было исключительно моим чувством. Очень сильным.

— Глупая. — В донесшемся до меня голосе не было жизни. Слова неслись из бесконечного далека, из настоящего ада, где все это время находилась Хадя. — Жалела себя, что потеряла брата и сестру, это казалось концом жизни. Сегодня я могла потерять все. Не могу так больше. Нет сил.

— Я тоже.

Огромное напряжение создало невыносимый электрический ток, он превратил человеческую руду, притворявшуюся стальной, в магниты, их потянуло друг к другу. Тела обрели собственную волю. Руки — свободу. Рубашка была просто сорвана — некогда искать никому не нужные пуговки, каждый миг стоил жизни. Реальность обратилась в цветные пятна, они плясали в голове, готовой взорваться, а мои руки и губы творили такое, что Хаде в страшном сне не приснилось бы. И вдруг…

Родинка. Надо же, в каком месте. Больше ни один мужчина не увидит ее, даю слово. Теперь это моя родинка.

Чувственное взаимоуничтожение продолжилось. В какой-то немыслимый момент раздалось:

— Кваздик, не надо!

Не надо?! Надо! Именно это. Именно сейчас. Жизнь дает лишь один шанс. Вчера было рано, завтра будет поздно, как говорил один ломатель истории.

— Не надо… — молил странный шепот, пока закрытые глаза с болью жмурились, а кулаки бездумно мяли покрывало.

— Хадя, милая, я люблю тебя…

— Не надо…

— Люблю…

Глава 6

Алое забытье отпустило не сразу. Щель в трудно отворившихся глазах показала завернувшуюся в халат Хадю — ее трясло в углу, куда она забилась. Черная паутина волос, не заплетенных в косу, опутывала плечи, струилась по рукам и прижатым к груди коленям, липла к бедрам.

— Хадя!

Меня бросило в ней. Я обнимал, она отстранялась, ее тело бездумно раскачивалось и напоминало забытый метроном — работающий, но никому не нужный, потерявший смысл существования.

— Что мы наделали… что я наделала!

— Ничего такого, о чем стоит жалеть. — Я по-мужски взял в руки и себя, и ее. — Ты выйдешь за меня замуж, и все станет как надо.

— Ты ничего не понимаешь! Вообще ничего! Что же я наделала…

Истерику требовалось прекратить, я перенес внимание на более приятное:

— Когда мы подадим заявление?

— Никогда!

— Перестань, мы же любим друг друга. Мы…

— Нет никаких «мы»! У нас мужа девушке выбирают родители. Ты не наш, мы с тобой никогда не сможем пожениться.

Хадю трясло и перекручивало, пришлось сжать ее крепче.

— Мы не «у вас», здесь ты можешь жить как хочешь и с кем хочешь. Возникнут проблемы — я смогу защитить. Мы можем уехать в любой город, просто ткни пальцем в карту. Даже в глобус. Весь мир у твоих ног. Для людей, которые хотят быть вместе, преград не существует.

— На моей родине…

— Твоя малая родина далеко, где-то там, за тридевять земель, за лесами, полями и горами. Теперь ты живешь в мире большой родины. Этот мир другой. Привыкай к нему. Он не настолько плох, как может казаться. Мы научимся совмещать плюсы твоего и моего миров, и жизнь станет лучше, чем могла быть по отдельности.

— Родина не там, родина здесь! — Хадина ладонь с болью сжала собственное сердце.

— Забудь обо всем. Теперь мы будем вместе. Всегда.

С трудом удалось препроводить ее в постель. Она двигалась как нетрезвый лунатик, каждая часть организма по отдельности сопротивлялась, но вместе покорялась чужой воле. Халат удалось содрать только силой, и Хадя юркнула под покрывало, закутавшись в него с головой. Мне ничего не оставалось, как лечь сбоку.

В какой-то момент рыдания утихли.

После такого не спалось. В мозгу строились и рушились воздушные замки, но над всем сияло солнце. Давно со мной такого не было. Внешне все выглядело плохо, но только внешне. Мне принадлежала та, которой я посвятил свою жизнь. Она лежала рядом. Чего желать еще?

Одно «еще» имелось. Как мужчина я отвечал за наше счастье, потому требовалось зарабатывать на него.

— Кваздик, — глухо донеслось из-под покрывала. — Я хочу побыть одна. Мне нужно подумать.

— Конечно. — Я заботливо подоткнул одеяло, где могло дуть, губы коснулись Хадиной макушки. — Проедусь по заказам.

Хадя ничего не ответила.

То ли Вселенная меня услышала, то ли настрой как-то сказался, но счастье в эту ночь не кончалось. Клиент пёр валом, удавалось даже совмещать. Один раз я подсадил голосовавшую парочку к уже занимавшему переднее сиденье солидному дядьке. Парочка, едва не бросившаяся под машину, торопилась, им было по пути, дядька не возражал. Я скостил цену каждому и все равно выгадал, в целом все остались довольны. Второй раз произошло наоборот: ехавшая на другой конец города молодежь в лице парня и двух подвыпивших веселых особ другого пола никуда не торопилась и искала приключений. Одна девчонка висла на парне, вторая все силы устремила на соблазнение моей персоны.

— Молодой человек, вашей маме невестка не требуется? — Голос сидевшей рядом чаровницы поскрипывал прокуренной хрипотцой, взор обжигал, телеса манили.

— Увы, сударыня, вакантное место занято.

Разве им объяснить, что произошло сегодня в моей жизни и какая женщина ждет меня дома?

— Мама не учила, что обманывать нехорошо? — Девка не сдавалась, ей требовались развлечения. — Нет кольца — значит, нет и невесты, не говоря про жену.

— Но есть девушка. И какая девушка!

— Что, прямо вот лучше меня? Давай проверим. Обещаю, что возьмешь слова обратно! Давай с нами, а?

Они ехали на вечеринку. Мадмуазель рядом со мной томно хлопала ресницами, парочка бурно целовалась на заднем сиденье. Затем двое задних присоединились к уговариванию, а после окончательного отказа троица принялась искать дополнительного кавалера на стороне. Мы подбирали голосовавших парней и мужчин, я развозил, куда скажут, нарезая круги. В машине царило веселье. Разудалая троица денег не считала, и чаевые заставили меня улыбнуться. Хадя будет довольна сегодняшним заработком. Если не нарвусь на неприятности, то этот день будет самым прибыльным за всю историю моей работы.

Следующими клиентами оказались знакомые парни. На меня они едва взглянули. Назвав адрес, заговорили по-своему. Я не выдержал:

— Помните меня?

Три смуглых лица повернулись одновременно, как головы часовых президентского полка при команде «Равняйсь!»

— Кваздик, приятель Гаруна? — Сверлящие взгляды сбавили обороты.

— Да. Что-то его давно не видно.

— У него все хорошо, просто уехал на время.

Странно. Такая простая реакция.

— Ходили слухи, что его убили. — Я закинул удочку в надежде хоть на какой-то улов. — Соседи сказали, что в доме была стрельба, приезжали полиция, «скорая»…

— Все правильно, врачи успели. Три пули, и ни одна не задела ничего жизненно важного. Приехали родители и увезли его прямо из реанимации. Родственники молчали, друзья ничего не знали — полиция просила молчать. Теперь все позади. Как оклемается, вернется.

Чудо случилось! И как же все вовремя. Гарун жив, значит не надо прятаться, можно ходить по улицам, заниматься чем угодно и быть счастливыми!

Потому Гасан и не напрягся в ответ на обвинения. При живом участнике событий никто не укажет на Хадю как виновницу смерти Мадины. Все в прошлом, пора выходить из подполья.

— А можно ему письмо передать? — У меня в мозгах взбурлило, мыслям стало тесно. Хотелось всем дарить счастье и расцеловать весь мир. — Хотя бы пару слов? Его телефон по-прежнему выключен, все контакты отсечены…

— Говорим же, вернется как только сможет. Не отвечает — значит, нет возможности или не хочет. Твой салам передадим, как только увидим.

— Может, могу чем-то помочь?

— Вряд ли, сейчас вокруг него полно народу.

— А сестры? Мадина и… Хадижат. Они с ним уехали?

— Слушай, Гарун вернется, сам все расскажет. Приехали. Сколько?

— Нисколько. Привет Гаруну.

Понятно, что о дальнейшей работе не было речи. Меня несло как на крыльях. Ноги еще переступали порог, а счастливая новость уже летела, наполняя помещения радостью:

— Хадя, Гарун жив!

Квартира оглушила тишиной. Я моргнул, сглотнул и глупо огляделся. Все осталось на месте, исчезла только Хадя.

— Хадя!!!

Пустота и мрак.

Она ушла. Ни одной из ее старых вещей не осталось, только мои и купленные мной для нее.

Ноги подкосились, я сел на пол.

Почему она ушла?

Неправильный вопрос. Сейчас важнее — куда ей идти? Не в полицию же. Значит, к землякам. А землячество, если нет родственников и друзей, начинается с главы диаспоры. Меня подбросило.

Визит в знакомый особняк, куда доставлялось письмо, ничего не дал. Со мной отказались говорить, а когда я пытался подловить въезжавшую в ворота машину, на меня едва не спустили собак. Зато ко мне вышел некто в роли охранника-телохранителя, и на вопрос о Хадижат сообщил, что скоро вернется Гарун, и все вопросы — к нему.

— Он выздоровел и вновь будет жить здесь, в этом городе? Обвинения с сестры сняты?

— Сам спросишь.

— У меня осталось кое-что ценное, что ему принадлежит. Как это ему вернуть?

— Скоро он приедет, решишь с ним. Сюда больше не ходи, новых ответов не получишь, а вопросы появятся к тебе.

Туда я действительно больше не ходил, а ходить стал везде. Я начал тотальный поиск. Я искал и опрашивал всех кавказцев, которых находил в городе. Мне было неважно, что обо мне подумают. Ничего не важно. Только бы найти Хадю.

И снова возник первый вопрос: почему она ушла? Да, я другой национальности или, как у них говорят, нации. Даже другой веры, что еще хуже, хотя мы оба неверующие. Разве любовь не важнее? Если бы разные народы постоянно не перемешивались, человечество давно скатилось бы в каменный век или вымерло. Родственные браки запрещены повсеместно, а у некоторых северных народов, где от чума до чума сотни верст, и на островах Тихого океана даже предлагали жен приехавшим издалека гостям, чтобы улучшить кровь рода. Не будь смешения разностей, планета давно обезлюдела бы.

Я пробовал искать через Настю, Люську и Снежану, но был послан густо и далеко. Сокурсники и знакомые стали шарахаться от меня, как от зачумленного. Количество людей и мест, где можно что-то узнать, стремительно неслось к нулю.

Где-то около того нуля, когда эмоции уже бросали на стенку, вспомнилась еще одна возможность. Гарун жив, следователи теперь знают настоящего убийцу Мадины, то есть Хадя уже не в розыске, и, значит, можно. Я быстро набрал номер.

— Привет, Прохор. Это Алексантий, помнишь?

— Еще бы, брат незабвенной Марии Егоровны. Как она поживает?

— Цветет и пахнет. Мне нужна помощь по линии внутренних органов. Пропал человек. Я должен его найти.

— Заявление в полицию написано?

— Пропал не в том смысле. Пропал для меня. Девушка, которая была с нами, когда вы приходили в квартиру.

— Та черно… глазая брюнеточка?

— Да, белозадый, та брюнеточка.

— Хамишь, парниша. Впрочем, извини, я первый начал. Не со зла, просто так говорится, ведь понимаешь?

— Не понимаю, но забудем. Поможешь?

— А то. Для Марии Егоровны, пусть и в лице брата — все что угодно.

Звонок от него раздался на следующий день. Для меня за это время прошла вечность.

— Местонахождение неизвестно, — отчитался Прохор, — по месту прописки девушка отсутствует, числится учащейся в нашем городе. Узнать, где именно учится?

— Знаю. А соврать по поводу места проживания могли?

— Соврать. Кхм. Не надо так говорить. Могли предоставить неполную или не совсем верную информацию, это да, бывает. Запрос неофициальный, с преступлениями особой важности не связан, а на местах все участковые у них — близкие или дальние родственники.

Сделанный из разговора вывод был неутешителен, зато продуктивен в плане будущих действий: нужно ехать на Кавказ. Хадя хотела от всех спрятаться, и без посторонней помощи, которой у нее теперь нет, ей этого больше нигде не сделать.

Для поездки понадобятся деньги. Приютить меня некому, будут затраты на гостиницу. Передвигаться по горной республике лучше на такси; одиночка, незнакомый с местными условиями или отвыкший от них, легко напорется на неприятности. Можно бы сказать, что еду к кунаку и назвать Гаруна, тогда он станет ответственным за меня, и любой, кто тронет, станет его кровником. Но он не приглашал, и если вранье вскроется, это хуже, чем просто смолчать о нашей дружбе. К тому же, неизвестно, как отнесется ко мне Гарун после произошедшего.

Нужны деньги, много денег. Для перелета, проживания и поисков на месте. И это, как обычно, лишь начало списка. Главным пунктом в любом плане расходов всегда являются непредвиденные.

Квартира, свидетель моего счастья, стала местом постоянного жительства — сыграл роль материальный фактор. Мама заплатила вперед, и некоторое время об этой статье затрат можно не думать. От койки в квартире-общежитии я отказался. Когда забирал вещи, Игорь хмуро спросил:

— Уже знаешь?

Это он о Гаруне? Тогда почему физиономия выглядит, будто по ней войска вероятного противника промаршировали?

— Ты о чем? — на всякий случай уточнил я.

— Про Тимоху.

— А что Тимоха?

— Про машину.

— Купил?!

То-то Снежане радости будет. Со мной прокололась, на нем отыграется.

Нет, снова факт не вяжется с выражением после селедки в молоке. Игорь имел в виду что-то другое.

— Сбила. — Игорь отвернулся.

Я опустился на свою бывшую кровать.

— Когда?

— В начале недели.

— Тяжело? Он в больнице? В какой?

Игорь долго тянул с ответом.

— Уже похоронили. Водителя не нашли. Такое ощущение, что даже не искали. Никто ничего не видел, камер наблюдения поблизости не оказалось. — Скулы Игоря станцевали боевой танец. — Какого черта он вечером в производственной зоне делал?!

Вот так, был человек — нет человека. Перед глазами возник сутулый приятель с татуировкой на плече — живой, веселый, часто несносный. Каким бы ни был, он был другом, который поможет, если попросишь, и не бросит в беде, даже если молчишь. Теперь его нет. В голове не укладывалось.

— А про Гаруна слышал? — спросил я.

— Нет. Что с ним?

— Вообще ничего не знаешь? Сначала говорили, что убит. Выяснилось — жив. Три пули в груди, и ни одной смертельной.

— Счастливчик. Тимохе бы его везение.

Судьба Гаруна Игоря не волновала, оно и понятно, тот был лишь моим другом.

Мы попрощались. Больше я в эту квартиру уже не вернусь.

Жизнь, потерявшая краски, продолжалась. Я жил по инерции. Опросы и поиски, в меру сил совмещаемые с заработком, не прекращались ни на минуту, это было единственной возможностью придать существованию смысл. Еще дважды мне попадались земляки Гаруна, но они либо не слышали про Хадю, либо, что более вероятно, не хотели говорить. На меня при этом глядели как на кретина, с дуба рухнувшего. Впрочем, не связывались. Постепенно я становился кем-то вроде городского сумасшедшего. Блаженны юродивые, ибо их есть царство небесное. Алексантий Блаженный — звучит? Всяко лучше, чем занозистое «Кваздапил», благодаря общим знакомым, а также сестре и другу следовавшее по пятам, пока судьба носила из города в город. Произнесенное единожды, каждый раз оно, как в первый, прилипало намертво, сначала вызывая смешливое удивление, но постепенно затираясь и становясь просто именем, на которое я откликался. И я откликался. До недавнего времени — вынужденно. Теперь кое-что изменилось. Этим именем звала меня Хадя. Она наполнила его жизнью.

Звонок от сестры я принял машинально. За окнами горели фонари, уставший организм готовился ко сну. Кровать, полная воспоминаний, с неудовольствием выпустила меня, пришлось уверить, что скоро вернусь.

Голова, занятая своими бедами, не сразу переключилась на чужие. Голос Машеньки срывался:

— Саня, у меня снова проблемы. Как в прошлый раз. Не ругайся, ничего нового, я же не дура. Та же проблема вернулась, с теми же людьми и вещами. То есть с вещью. Которую вернули. Сейчас напишу в сети, ответь сразу, хорошо?

— Хорошо.

Я уже включал ноутбук. Впервые за долгое время мозги отвлеклись на что-то постороннее.

От прочитанного хотелось выть: мы не довели дело до конца, и оно аукнулось. Машеньку шантажировали снимками, которые с телефоном Захара отобрал справконоситель Аркаша. Теми самыми снимками. Чтобы они не попали в сеть, с сестренки требовали немалую сумму. Деньги нужно перечислить на анонимный счет электронной платежной системы.

Ну вот, а мне долгое время думалось, что проблемы только у меня. Добро пожаловать в реальную жизнь, уважаемый.

Пальцы промчались по клавиатуре:

«Прохору сообщила?»

«Я стесняюсь, — пришел мгновенный ответ. — Если просьба пойдет от меня, потом подразумевается благодарность».

Молодец, Машка, взрослеет. Если есть вариант не быть обязанным, нужно использовать его. Вариантом был я.

«Вымогатель связался через сеть?»

«Да».

«Обратная связь есть?»

«Нет, аккаунт больше не существует».

«Когда нужно отправить деньги?»

«Последний срок — завтра».

«Все понял, начинаю розыск. Постарайся поспать, родителей зря не нервируй».

Не успела крышка бука закрыться, как снова тренькнуло сообщением.

«Деньги-то перечислять?»

Хороший вопрос. Из него торчал хвост к опущенной информации, с которой стало чрезвычайно любопытно ознакомиться. Я быстро настучал:

«А у тебя есть?»

«Как раз столько скопила».

«Завтра свяжемся и решим. Спокойной ночи».

«Спокойной? Издеваешься?»

«До завтра».

Мощные вдох-выдох помогли собраться с мыслями, и телефон пикнул вызовом палочки-выручалочки в звании сержанта.