История семилетней войны

Книга десятая

В венском кабинете придерживались весьма ошибочного принципа, лежащего в основании всех австрийских военных планов. Он состоял в том, чтобы не истощать войск завоеванием Саксонии, но приберечь их для Силезии. Этим объясняется столь частая бездеятельность и нерешительность австрийских полководцев. Но опыт научил их, что Силезию можно обрести лишь в Саксонии. Подобно тому как в сказке великан Антей, с которым боролся Геркулес, тем становился сильнее, чем чаще был бросаем о землю, так и поражения Фридриха в Саксонии снабжали его лишь новыми силами, с которыми он вновь поднимался. Здесь он запасся необходимыми силами после Коллинского поражения и отступления в Богемию, чтобы восторжествовать при Росбахе и Лейтене. Здесь он наскоро предотвратил все дурные последствия злополучной Гохкирхской битвы и вновь получил возможность идти для освобождения Нейсе. Поражения при Кайе и Кунерсдорфе не стали так ужасны, как только Фридрих овладел снова занятой неприятелем Саксонией. Здесь осталось без всяких последствий взятие в плен большого корпуса при Максене, не вызвавшее даже изменений позиций пруссаков. Несчастное сражение при Ландсгуте, потеря Глаца, снятие осады Дрездена и сопряженное с таким разорением взятие Берлина были для него не так чувствительны здесь. Такие силы собирал Фридрих в Саксонии после своих поражений, и они были еще несравненно большими после его побед в этой стране, после битвы при Торгау он стал страшнее, чем когда-либо.

Среди такого смешения наций в странах, обойденных войной, торговля необыкновенно процветала. Особенно повезло в этом отношении Голландии: благодаря войне она приобрела многие преимущества, хотя республика эта часто была обижаема воюющими сторонами. Между прочим, французы захватили голландскую почтовую фуру, в которой находилось 100 000 гульденов деньгами, принадлежавшими голландским подданным. Напрасно генеральные штаты жаловались на это похищение, совершенное, кроме того, на их же территории. Версальский двор отказался от всякого удовлетворения их жалоб, так как полагал, что голландцы симпатизируют в этой войне англичанам; кроме того, ему хотелось досадить гамбургцам[244]. Таким образом деньги эти достались французскому партизану Камбефорту.

Эта враждебность французского правительства к городу Гамбургу имела многие причины. Было весьма естественно, что как сенат, так и жители его были более склонны покровительствовать военным успехам своих соотечественников в соседних областях, нежели их врагам. Но наружно они проявили строгий нейтралитет, чтобы не подвергнуть опасности своей блестящей торговли. Город этот пользовался редким счастьем не страдать от общего народного бедствия, а напротив – приобрести благодаря ему выгоды, в то время как вся Германия, все области ее, все города и деревни в большей или меньшей степени испытывали ужасы войны. Здесь-то поставщики получали все необходимое, здесь совершилось множество удачных спекуляций и пересланы были несчетные суммы денег из воюющих стран, преимущественно из Англии. Этот богатый, свободный и во многих отношениях счастливый город должен был все-таки испытать на себе бедствия того времени. Французы, как и все могущественные народы, привыкли пренебрегать нейтралитетом маленьких государств и считали врагами тех, кто не заявил себя положительно их сторонниками. Делая столько поставок из союзных Австрии областей и не оплачивая их, взяв силою имперские города Франкфурт и Бремен, они, наверное, простерли бы свои попытки и на Гамбург, если б военные их действия были удачнее. Но не король датский, а герцог Фердинанд Брауншвейгский оказался тогда ангелом-хранителем Гамбурга; не будучи в состоянии вредить жителям своим оружием, они обратились против их торговли.

Скоро нашелся повод ставить ей преграды. Один ганноверский артиллерийский офицер посетил своего друга, гамбургского купца Вуппермана, и спросил, где можно заказать известное число жестяных труб. Вупперман указал на Клемпнера, с которым офицер заключил торговое соглашение, и вручил купцу деньги. Французский министр в Гамбурге, Шамбо, беспокойный человек, навлекший много бедствий на Мекленбург своими пагубными советами, узнает случайно об этом и находит, что это удобный случай для проявления его национальной ревности и авторитета. Он в своем мемуаре изображает самыми черными красками преступление купца, его союз с врагами Франции и требует обратно его заказ под всевозможными угрозами. Но совершить такое насилие над гражданином этого вольного города было не так легко, тем более что купец этот принадлежал к числу весьма уважаемых и имел связи с большими торговыми домами внутри и вне своего отечества. Во всех почти других странах он сделался бы политической жертвой, но в Гамбурге этого не могло быть, благодаря конституции города. Ошеломленный французскими угрозами магистрат приступил, однако, к рассмотрению дела. Склады купца и его торговые книги были подвержены тщательной проверке, но в них не нашли никакого следа подозрительных соглашений и сделанных доставок. Однако Шамбо не удовлетворился этим. Он грозил городу потерей его торговых преимуществ во Франции, арестом всех гамбургских кораблей в королевстве, даже уничтожением их торговли при помощи французских каперов. Тогда Вупперман превратился в пленного в своем доме, пока сам версальский двор не убедился в его невиновности. Но вскоре после этого явились новые жалобы против Гамбурга, потому что французы не хотели позволить пруссакам и их союзникам делать тут наборы рекрутов. 24 мая 1760 года Людовик XV уничтожил данные им этому городу торговые преимущества.

В Силезии, между генералами Лаудоном и Гольцом, было заключено перемирие до 21 мая 1761 года, под тем условием, что оно прекратится не раньше, как за 4 дня до объявленного истечения срока. Прусский генерал, принц Бернбургский, хотел постоять за свои права, ссылаясь на то, что страна принадлежит его королю и он имеет право делать здесь набор рекрутов. Ответ Лаудона был краток: он атаковал совершенно не готовый к сопротивлению гарнизон Франкенбурга и взял тут в плен батальон пехоты и эскадрон rycap; это была для пруссаков потеря настоящих солдат, которых никак не могли заменить несколько сотен рекрутированных невежественных крестьян. Таким образом перемирие внезапно кончилось и опять возобновились кровавые и ничего не решающие схватки.

Король Фридрих после победы при Торгау поселился на зиму в Лейпциге, куда после битвы привезли множество раненых. Город этот жестоко поплатился за свой патриотизм. Жители его громко изъявляли желание дать убежище имперским войскам, в качестве союзников их курфюрста; за это хотели их наказать. Пруссаки предъявили к ним новые усиленные требования. Они должны были внести огромные суммы денег и поставить необъятное количество всяких продуктов. Магистрат заявил, что город не в состоянии дать требуемое, и ссылался на письменные обещания короля, определявшие размер их, который теперь был превышен.

Размер этот состоял в денежной контрибуции 500 000 рейхсталеров, которая уже была внесена. Но представления были бесполезны; а так как сопротивление продолжалось, то была употреблена сила. Уже часто пугали жителей серными венками, вешая их на домах. Теперь им предоставили выбор: либо дать деньги, либо город будет сожжен. Но так как они имели много причин сомневаться в жестокости короля, а в угрозе усматривали жадность к деньгам второстепенных начальников, то они и не подумали повиноваться. Смехом, а не страхом были встречены угрозы, и серные венки были вновь сняты.

Тогда были сделаны иные попытки. Знатнейшие члены магистрата и самые богатые купцы были брошены в тюрьму, где с ними обращались как со злодеями. Их заперли по чуланам, где они должны были лежать на соломе, без всяких самых примитивных удобств. Им не давали ни кроватей, ни стульев, ни теплых кушаний. Вначале обрекли на эту участь 120 человек, которой они, впрочем, подвергались всего 10 дней, после чего их освободили, оставив лишь 17 самых знатных, которые должны были выдержать четырехмесячное тюремное заключение. Привыкшие к самой роскошной жизни, они должны были довольствоваться самой грубой пищей, изнеженные всеми изысканными удобствами этого века тела их вынуждены были отдыхать на твердой земле, а сосуд с супом, тайно принесенный под складками шелкового платья их прекрасными дочерьми, навещающими их, считался уже большим приобретением. Они по необходимости жили в страшной грязи и ходили с большими бородами, словно евреи. «Что ж, собаки! Будете платить?» – было обыкновенным утренним приветствием сборщика контрибуций, который таким жестоким обращением выгодно устраивал свои личные дела. Если бы узники были посажены отдельно, цель была бы, может быть, скоро достигнута, но, будучи вместе, каждый из них ободрял друг друга и побуждал к терпению. Между ними возникло соединявшее их одушевление, благодаря которому они стойко выносили всякие оскорбления и жестокости. Только после угрозы, что все эти главы столь богатого города, отцы семейств, проливавших о них слезы день и ночь, будут отведены рекрутами в Магдебург, пешком и с ранцами за спиной, заключенные оробели. Город согласился дать все, что только было возможно[245*].

Требования, предъявляемые теперь к городу, составляли сумму в 1 100 000 рейхсталеров; но и при самом искреннем желании нельзя было выплатить ее за недостатком наличных денег. Часто упоминаемый купец Гоцковский находился тогда в Лейпциге и видел горе жителей. Магистрат, зная, какое уважение Фридрих питал к этому человеку, умолял через высланную к нему депутацию о его посредничестве, на что тот охотно согласился. И вот опять спаситель Берлина оказался если и не спасителем – то все же благодетельным помощником Лейпцига в минуту бедствия. Фридрих удовольствовался 800 000 рейхсталеров, и Гоцковский поручился на эту сумму. Король потребовал, чтобы он вознаградил себя за службу, оказанную чужому городу. Но купец счел это за низость и поручился безо всякого обеспечения, за что получил указом совета от 26 января 1761 года самую трогательную благодарность и уверения всех граждан в готовности оказать ему всевозможные услуги.

Совершенные тут жестокости, которые, впрочем, не все происходили вследствие приказов короля, стоили многим жизни. Горе свело в могилу мужей, жен и детей. Многие жители ушли из Лейпцига; торговля почти прекратилась, а знаменитые ярмарки превратились в обыкновенные рынки.

Необходимость, вынудившая Фридриха вести против величайших государей Европы продолжительную и дорогую войну, несмотря на его отчасти занятые врагами, отчасти опустошенные области, побудила его ко всевозможным вспомогательным средствам, отличавшимся своей необыкновенностью. Самое важное из них было уменьшение стоимости прусской и саксонской монетной меры. Это средство было распространено неслыханным образом. Монеты были арендуемы берлинским евреем Эфраимом[246], который ежегодно отчеканивал бесчисленное множество золотой и серебряной монеты разных сортов и различного достоинства под всевозможными штемпелями[247]. Эта аренда была повышаема из года в год и достигла наконец семи миллионов рейхсталеров. Начало было сделано саксонскими золотыми и серебряными монетами, на которых обозначен был 1753 год. Затем использовали прусские, мекленбургские и наконец бернбургские штемпеля, для чего было куплено разрешение бернбургского князя. С каждым годом монеты становились все хуже, так что в конце концов стоимость августдора, состоявшего по большей части из меди с небольшой примесью золота, не превышала стоимости полутора рейхсталеров хорошего серебра[248]. Старые августдоры и фридрихсдоры стоили, вместо обыкновенных пяти талеров, двадцать рейхсталеров ходячей серебряной монетой, которую в насмешку звали эфраимитами или жестянками. Ею платили прусским войскам, всем поставщикам армий, гражданским чиновникам и при всех торговых операциях. Этот легкий способ размножать деньги вскоре нашел последователей. Много мелких немецких князей, никогда не пользовавшихся монетным правом, воспользовались этим случаем и стали чеканить плохие монеты, которыми платили своим придворным и которые меняли на старое серебро. Значительные государи, участвовавшие в войне, как-то ландграф Гессен-Кассельский, герцог Брауншвейгский и другие, принуждены были делать то же самое; один Ганновер сохранил неизменной свою собственную высокую монетную меру[249]. И другие нации присоединились к этой спекуляции. Шведы, у которых между всеми воюющими нациями меньше всех было денег, первые воспользовались этим средством; они вошли в сношения с несколькими гамбургскими купцами и основали в Штральзунде большой монетный двор. В английском мануфактурном городе Бирмингеме изготовлялись тайно многие сотни центнеров таких монет, которые распространялись по миру на голландских кораблях[250].

Все старались чеканить огромное количество монет, которые народ называл поддельными; но они необыкновенно оживили торговлю и промышленность. Поэтому постоянное уменьшение их номинальной стоимости не было так заметно, и разошлись они уже в количестве нескольких миллионов, когда догадались о подмене[251]. Один Гамбург не попался на обман; здесь, согласно мудрому распоряжению, все счета велись банковыми деньгами, т. е. настоящим серебром, постоянно получались целые грузы переводных денег за товары, потому здесь подвергали тщательному химическому анализу новые сорта монет, чтобы точно определить их стоимость. Этот анализ, тотчас же объявляемый всем, весьма походил на нильский землемер в Египте[252]. Это был указатель, объявляющий всем нациям стоимость этих зачумленных монет.

Вся северная Германия была наводнена ими; величайшие торговые города владели миллионами этих чудесных денег, которые, нисколько не изменяя своей величины, формы и чеканки, становились все хуже по стоимости и обманывали кажущимся богатством владетеля больших сумм. Даже голландцы были снабжены ими в избытке и воображали, что после окончания войны им удастся очень дешево покупать прусское дерево и зерно. Все сырые и обработанные продукты и вообще все предметы в торговле повысились по цене в Париже соразмерно этой плохой монете. Одни лишь продукты первой необходимости не очень вздорожали, так как иначе простой солдат не в состоянии был бы прокормить себя.

В память этого прусского монетного духа, являвшегося в стольких местах и менявшего свою внешность подобно призраку, голландцы отчеканили особую сатирическую медаль, изображавшую Фридриха, занятого беседой с Эфраимом, которого король треплет по щеке. Надпись на ней гласила: «Это мой милый сын, которого я облюбовал себе».

Ужасные последствия этой финансовой операции обнаружились сейчас же после мира, когда многие тысячи состоятельных людей, не пострадавших от войны, потеряли все свое имущество, известные и уважаемые на всех биржах купцы обанкротились и бесчисленное множество семей превратились в нищих. Эти политические ужасы были страшнее самой войны[253].

Императрица Мария-Терезия пользовалась иными средствами, чтобы уменьшить на время войны огромную потребность в деньгах. Подданные ее должны были уплачивать десять процентов от суммы своего состояния; с разрешения папы она брала во время войны одну десятую доходов всех духовных учреждений. Но и эти значительные источники помощи не были достаточны, и стали помышлять о новых. Все штаб-офицеры, от майора до фельдмаршала, получали во время последних лет войны жалованье не деньгами, а бумагами, которые не походили на ассигнации и не были предназначены для оборота; это были, собственно говоря, государственные облигации. Те, которые не могли или не хотели дождаться назначенной платы после окончания войны, продавали эти облигации со значительной потерей в банк, специально учрежденный с этой целью императором Францем, который исполнял там должность придворного банкира. Таким образом монарх пользовался своими собственными сокровищами, совершенно независимо от доходов своей супруги. Большая часть доставок армиям была также уплачена такими бумагами.

К этим вспомогательным источникам присоединились многие патриотические пожертвования. Князь Венцель Лихтенштейн, самый богатый из австрийских подданных, подал благородный пример. Состоя шефом австрийского артиллерийского корпуса, он не только великолепно снабдил его всем необходимым за собственный счет, но и содержал часть его из собственных доходов, за что императрица велела соорудить ему во время войны металлическую статую в венском Арсенале. И другие богатые люди обнаружили различным образом свой патриотизм, хотя далеко не соразмерно своим богатствам; а дамы венского двора, чтобы не отставать от прочих в усердии, пожертвовали – своими драгоценностями? Нет! Они щипали корпию. Понятие о благотворительности соединялось с этой патриотической мыслью. А тут еще и Мария-Терезия подала великий пример человеколюбия и тоже стала щипать корпию своими царскими руками для раненых рядовых солдат. Это занятие сделалось общим тоном, наконец оно стало эпидемией, распространившейся по всему городу. Жены ремесленников опустошали свои шкафы с бельем, чтобы, жертвуя рубахами, тоже принять деятельное участие в войне. Благодаря этому торговля полотном в Австрии стала процветать, а корпия возами посылалась в полевые госпитали, так что наконец стали просить, чтобы эта благотворительность прекратилась.

Надежда в конце концов все-таки овладеть Силезией не ослабела еще в императорской столице после пятилетней бесплодной войны. Взятие Глаца еще более подкрепило ее, причем могущественные союзники обнаруживали все то же усердие. Победу при Торгау они считали скорее поражением короля прусского – по причине ее кровопролития – и придерживались энергичнее, чем когда-либо, принципа не принимать выкупа за его пленных. Но недостатка в солдатах у него не было. Ввиду того, что землепашество совершенно пало в его государстве, благодаря постоянным опустошениям, тысячи молодых парней променяли соху на ружье. Высокий рост теперь уже не так ценился: нужны были вообще люди, которых быстро преобразовывали в солдат. Набрав таких рекрутов, множество высланных туда офицеров и унтер-офицеров день и ночь учили их в тех же местах, где их рекрутировали. Им едва давали перевести дух. Ни холод, ни снег, ни воскресный, ни праздничный день не прекращали монтировки, дрессировки и упражнений, происходивших на рыночных площадях, полях, конюшнях и сараях, так что они приходили в свои полки уже готовыми солдатами и могли исполнять военную службу.

Число старых солдат было весьма невелико в воюющих армиях после стольких сражений. Но у пруссаков военный дух, впитанный с молоком матери, заменял военную опытность. Так как многие офицеры пали и король заменял их по возможности дворянами, то из Берлинского кадетского корпуса постоянно были вызываемы юноши, которым еще далеко было до возмужалости и которых посылали в армию[254*]. Но эти юноши были уже вполне обученными солдатами и во всем походили на ветеранов других армий, кроме физической силы. Несмотря на свое благородное происхождение, они были воспитаны под ружьем, приучены к грубой пище и закалены бодрствованием в жару и холод; при этом они были знакомы со всеми отделами военной службы и преисполнены самых высоких понятий о военной чести. Часто, вскоре после своего прибытия, они использовались в армии для значительных военных операций, которые исполняли с систематичностью взрослых, знанием дела и с усердием. Иногда они учили рекрутов в полках, собранных большими отрядами; им давали небольшие команды, делали их адъютантами. В сражениях они ободряли даже старых солдат словом и примером. Австрийцы часто встречали таких юношей между пленными и, взирая лишь на молодость их, заключали о сильном оскудении числа солдат Фридриха, который принужден был брать на службу детей для пополнения строя.

Ненависть, постоянно растущая между воюющими нациями, достигла постепенно высокой степени между австрийцами и русскими; история эта подала много примеров ее. Особенно австрийцы, так далеко отставшие тогда в смысле культуры и лишенные знаний, отличились этой национальной ненавистью. Согласно их политическим воззрениям, война, начатая Фридрихом, была преступным возмущением против императора и государства, а в религиозном фанатизме своем они считали, что сражаются против еретиков, истребление которых приносит им заслуги. Благодаря прусским неудачам при Ландсгуте и Глаце в начале кампании число пленных значительно увеличилось. Чем больше их было, тем хуже стали с ними обращаться, и часто несчастных пруссаков сотнями бросали в венскую тюрьму, предназначенную для злодеев, и там жестокостями принуждали их вступить в австрийскую службу. Пленные же прусские офицеры высылались в небольшие местечки, чтобы, как говорили, яд их политических и религиозных мнений не мог распространяться. Согласно таким принципам с ними обращались далеко не великодушно. Иногда им подолгу не выдавали жалованья и предоставляли содержание этих зачастую весьма бедных слуг чести милосердно сострадательных людей. Просьбы низших офицеров так же были бесполезны, как и представления пленных генералов.

Фуке не мог молчать, {глядя} на эти страдания. Хотя с ним обращались необыкновенно почтительно и мягко, но он был слишком благороден, чтобы ценой своих страждущих и ожидающих от него помощи товарищей уступить постыдному отличию. Он стал говорить серьезно, и, хотя тон этот сочли не подобающим пленному, он стал еще смелее. Будучи другом своего короля, преисполненный энтузиазма прусской службы и убежденный, что за эти качества его лично ненавидели в Вене, он все же слишком неосторожно стал рассказывать о своем недовольстве, употребляя в отношении к императрице и ее министрам выражения, которые можно было безнаказанно использовать только в Англии. Он говорил о подлости, об обмане и о недостойных министрах, окружавших престол Марии-Терезии и скрывавших от нее истину. Такой язык был не знаком в Вене, поэтому австрийцы сочли его за оскорбление величества и наказали, по мнению венского двора, весьма снисходительно, потащив больного пленного полководца из Бругга над Лейтой в Карлштадт в Кроатии, лишив его слуг и заточив в крепость. Фридрих, имевший в своем плену гораздо более австрийских генералов, чем они прусских, отмстил за своего друга и велел четырех знатнейших австрийских офицеров, живших до сих пор совершенно свободно в Магдебурге, посадить в крепость. Эта война репрессиями пошла еще далее. Австрийцы, не желая отставать, посадили также четырех знатнейших пленных прусских генералов в тесное заключение. Тогда Фридрих поступил точно так же со всеми остальными генерал-лейтенантами, посадив их в крепость, на что некоторые из них весьма неохотно согласились, а одного пришлось даже силой потащить туда, так как ему не хотелось менять своей удобной квартиры на крепостную камеру. Это подало повод к странной корреспонденции между маркграфом Карлом Прусским и Лаудоном. Обе стороны засыпали друг друга горькими упреками, что, впрочем, нисколько не улучшило положения дел. Репрессии продолжались, и все военные вожди обеих сторон оставались в заключении, подобно злодеям, до заключения мира, который был также сроком освобождения и для прусских генералов. Страдания, претерпенные Фуке для короля, не остались без награды. Фридрих никому не был более благодарен, как этому полководцу, который после окончания войны, осыпанный подарками, вдали от своего полка и правительства, был освобожден от всякой службы, а жил в свое удовольствие в городе Бранденбурге, пользуясь до самой смерти дружбой своего монарха.

Французы открыли свою кампанию 1760 года со 130 000 человек, из которых 100 000 должны были действовать в Вестфалии, а 30 000 – на Рейне. Брольи надеялся этим разъединить союзников. Однако исполнению его намерений сильно помешало недостаточное повиновение знатнейших военачальников, весьма недовольных быстрым ростом власти маршала. Это было причиной нерешительности, благодаря которой герцог Фердинанд успел присоединить к себе подошедшие через Эмден 7000 англичан; таким образом, находящаяся под его начальством британская армия простиралась до 20 000, союзные же армии его насчитывали до 70 000 человек. Смерть ландграфа Гессен-Кассельского, скончавшегося в январе, не произвела никаких перемен в политических союзах, так как новый регент подтвердил все договоры своего отца и остался верен принятой системе. Супруга этого государя, в качестве опекунши своих сыновей, была регентшей Ганау. Но ввиду того, что правительство обнародовало это постановление, не испросив разрешения французских генералов, то все советники и государственные чиновники до самого незначительного канцеляриста, равно как и все члены Ганауского магистрата, {были} арестованы и присуждены к денежному наказанию в размере 100 000 рейхсталеров.

Получив подкрепление, Фердинанд хотел атаковать французов, которые, очевидно, намеревались проникнуть в Ганноверское курфюршество. С этой целью он и выступил, причем наследный принц вел авангард и при Корбахе наткнулся на неприятеля. Полагая, что перед ним не более чем отдельный отряд, он мужественно выдержал его атаку; но корпус этот составлял часть главной французской армии и постоянно был подкрепляем свежими полками. Герцог Фердинанд, со своей стороны, не мог вовремя подоспеть на помощь наследному принцу. Поэтому ничего не оставалось, кроме отступления, которое совершено было в большом порядке. Хотя французская конница употребляла все усилия, чтобы воспрепятствовать ему, но наследный принц сам стал во главе своей кавалерии и отбил неприятеля. Союзники лишились при этом 800 человек убитыми, ранеными и пленными и 15 орудий. Сам наследный принц был ранен; но, несмотря на свои потери, он возбудил удивление врагов и друзей своей энергией и мудрым распоряжением, предохранившим его от полного поражения. Он сгорал нетерпением вознаградить себя за понесенные потери, и 16 июля, через 7 дней после Корбахского сражения, он атаковал другой французский корпус при Эмсдорфе, разбил его совершенно и увел 2700 пленных, между которыми находился и сам предводитель корпуса, генерал Глаубиц. Кроме того, пруссаки овладели, помимо орудий и знамен, всем неприятельским лагерем со множеством багажа и военных принадлежностей. Взамен этого Брольи сделал попытку захватить корпус ганноверского генерала Шперкена; она кончилась бы успешно, если бы последний не совершил поспешного отступления и союзная армия не подоспела ему на помощь.

Вюртембергский корпус, с которым мы встречались на театре военных действий в Саксонии, был уволен из французской службы в начале этой кампании, так как владетельный герцог не желал по требованию версальского двора служить под начальством саксонского принца Ксаверия, который, будучи братом супруги дофина, имел больше влияния, чем сам герцог. Недовольные французские генералы, граф Сен-Жермен, граф Люк, маркиз Войе, оставили тогда армию и отказались служить королю. Удаление их произвело большие неурядицы. Фердинанд захотел воспользоваться этим и атаковал более слабую французскую армию из 35 000 человек, под начальством кавалера Мюи, при Варбурге, причем атака эта произведена была одновременно с фронта и с тыла. Сражение произошло 31 июля, и шло очень упорно, пока не подоспел лорд Гранби с английской конницей. Проскакав два часа до места битвы, она ударила на французов, которые и без того уже сражались в большом беспорядке, а теперь обратились в бегство. Конница их бросилась в речку Димель, чтобы пройти ее вброд, что ей и удалось. Но многие из последовавших за ней пехотинцев утонули. Потери их, помимо знамен и орудий, состояли из 5000 убитыми, ранеными и пленными. Союзники насчитывали 1200 человек убитыми и ранеными. Но военное счастье удивительно обнаружило свое непостоянство, так как в тот же день был французами взят Кассель, после того как генерал Кильманэге отступил из Гессена в Ганноверскую область, опасаясь превосходства неприятелей. Вскоре наследный принц атаковал врасплох ночью небольшой французский корпус при Циренберге и увел 500 пленных. В Марбурге французы тоже подверглись нападению генерала Бюлова, который разорил там их пекарню.

Недостаток крепостей в Нижней Саксонии и Вестфалии привел к необыкновенно оживленным схваткам, сопровождавшимся переменным счастьем для обеих воюющих сторон, которые быстро овладевали при этом городами и областями, но так же быстро лишались их. {Так, например,} французы овладевали какой-нибудь областью, считали ее своей собственностью и присылали сюда арендаторов, чтобы высосать из нее доходы по-своему. Но часто еще до прибытия этих арендаторов там все бывало разорено самими же французами. Потому завоеваниям французов мало придавалось значения; они обыкновенно лишь старались парировать неприятеля в том пункте, где он их собирался атаковать. Теперь как раз произошел такой случай. Во время успехов главной армии французов и имперцев были взяты Минден, Кассель, Геттинген, Эймбек и Цигенгайн, а Гамельну грозила осада. Но все эти удачи походили на сон, по причине их кратковременности. Через несколько дней явился Лукнер, помешал дальнейшему успеху завоевателей, прогнал их из Гамельна и увел много пленных. Взамен этого французы захватили в плен в Цигенгайне 800 союзников, они овладели также полевым лазаретом в Касселе и хотели, по-видимому, удержаться здесь.

Брольи имел огромное количество войск, с которыми из-за воцарившихся разногласий он не дерзал начинать сражения; напротив того, он даже окопался у Касселя, велел укрепить Геттинген и дал возможность Фердинандовым разведывательным корпусам препятствовать подвозу во французский лагерь и уничтожать магазины. Вспомогательные средства, доставлявшие необходимое пропитание для такой большой армии из опустошенных областей, становились все драгоценнее, а затруднения увеличивались. Французская армия употребляла ежедневно 100 000 порций для лошадей, и с этой целью высылались почти ежедневно от 15 000 до 20 000 человек под сильным эскортом для фуражировки.

В это время англичане совершенно овладели морем. Их военные корабли предписывали на этой стихии законы всем морским державам Европы, да и в других частях света успехи их стали возрастать. При Квебеке французы были совершенно разбиты, и вся Канада находилась в руках победителей, которые тогда обратились к французским островам в Вест-Индии. Английский кабинет, где великий Пипин[254a] был тогда всемогущ, решил перенести войну по возможности в самое сердце Франции. Согласно этому плану, наследный принц был послан с корпусом в 15 000 человек в Клеве, чтобы прогнать оттуда французов. Дабы увеличить свои силы, принц присоединил к себе еще часть гарнизонов Мюнстера и Липштадта. После этого он переправился через Рейн, послал свои легкие отряды для совершения рейдов в Нидерландах, увел множество пленных и осадил Везель. Но продолжительные дожди сильно мешали его операциям: дороги стали непроходимыми, реки разлились, а при перевозке тяжелых орудий происходили постоянные задержки. Несмотря на это, траншеи перед этой крепостью были открыты 10 октября и началась форменная осада. Важное значение данного пункта побудило Брольи принять самые энергичные меры для освобождения его. С этой целью был выслан туда генерал Кастри с 20-тысячным корпусом, к которому в Нюи примкнуло еще 10 000 человек. С этой армией он прибыл после форсированных маршей в Рейнберг. Битва была неизбежна. Она произошла 16 октября у монастыря Кампен. Наследный принц, хотя был гораздо слабее неприятеля, занимавшего выгодную позицию у леса при Ремпенбреке, мужественно атаковал его и сам взял в плен одного французского полковника. Тот, не зная о приближении врага, хотел осмотреть свою позицию в лесу. Увидя немецкого полководца, которого он, однако, не знал, тотчас же поспешил ему навстречу, говоря: «Вы – мой пленник». – «Не я, – отвечал наследный принц, – а вы – пленник, вас окружают мои гренадеры».

Сражение длилось с утра и до самого вечера, причем обе стороны обнаружили необыкновенное мужество. Однако союзникам не удалось прогнать французов из леса, все их попытки были напрасны. Сам наследный принц не щадил себя; он опять был ранен, а под ним убита лошадь. Наконец союзники отступили в величайшем порядке, не будучи преследуемы врагом, хотя отступление происходило по полуразрушенному паводком рейнскому мосту. Они взяли в плен знатного генерала, барона Врангеля, и несколько сот французских солдат; кроме того, еще несколько орудий, но зато и сами понесли значительный урон. Сражение было кровопролитно: союзники насчитывали 1600 человек убитыми, ранеными и пропавшими, а французы – 2600[255]. Однако последним легко было воспользоваться тем обстоятельством, что мост через Рейн был разрушен. Наследный принц видел всю опасность своего положения и, чтобы скрыть ее, выстроился в боевой порядок и сделал вид, будто хочет атаковать неприятеля, чем выиграл необходимое для переправы время. Тогда осада Везеля была снята и наследный принц расположился лагерем у Брюинена.

Битва при монастыре Кампен, уступающая по кровопролитию большим сражениям и сопровождавшаяся в стратегическом отношении незначительными последствиями, остается достопамятной для человечества, благодаря одному необыкновенному случаю. Случай этот будет в памяти у потомства даже тогда, когда битвы и вожди будут забыты. Это был величайший, благороднейший и самый интересный единичный поступок во всей войне. Кавалер Ассас, молодой французский офицер из овернского полка, командовавший отрядом, составлявшим авангард, был атакован союзниками в вышеупомянутом лесу. Было темно, и он находился в некотором отдалении от своего отряда. Вдруг его одного окружило целое войско. Сто штыков, готовых пронзить его, были направлены ему в грудь и грозили мгновенной смертью при малейшем возгласе. Великий Конде говорил: «Покажите мне такую опасность, от которой нет спасения, и я содрогнусь». Спасения не было для этого кавалера, если он позовет своих солдат в присутствии неприятеля; даже их спасение не было обеспечено его смертью. Напрасно! Ассас думал лишь о своем долге и закричал: «Овернцы, здесь неприятель». Мгновенно штыки пронзили его. Если Деции добровольно жертвовали своей жизнью на войне, то их побуждала к этому мысль о благе отечества в критическую минуту; они рассчитывали на восторги Рима, статуи, храмы и бессмертие[256]. Ассас, состоя в низком чине, не мог рассчитывать на это и пожертвовал собой в цвете лет на верную смерть.

Этот великий подвиг оставался неизвестным в продолжение 17 лет. Только в 1777 году военный министр, принц Монбарей, доложил о нем французскому королю и просил о назначении пенсии для нуждавшейся семьи героя, на что монарх согласился. Тогда весь народ выразил участие к этому подвигу, великие художники старались увековечить его кистью и резцом. Он не был забыт и в 1790 году, когда французское народное собрание причислило эту пенсию к весьма немногим исключениям, считая ее национальным долгом, и решило выплачивать ее неизменно.

Зима наступала. Был ноябрь; но еще не прекращались военные операции со стороны союзников. Наоборот, Брольи обнаруживал совсем не свойственную ему бездеятельность; он стоял неподвижно в сильном лагере у Эймбека и послал много отрядов для прикрытия различных направлений. Это ослабление его армии и отдаление армии принца Субизского побудило Фердинанда испытать счастье в битве. Он употребил все средства, чтобы вызвать на нее Брольи; но все было напрасно. Атаковать французов в крепком лагере казалось слишком рискованным делом. Поэтому Фердинанд удовольствовался маневрами, имеющими целью отрезать сообщение Брольи с Геттингеном. Он действительно блокировал этот необыкновенно важный для французов город, защищаемый гарнизоном из 5000 отборных grenadiers de France. Предводителем их был генерал Во, старик, который присутствовал уже при 18 осадах и имел искалеченные руки и ноги. Он сделал превосходные распоряжения. Жителям заблаговременно был отдан приказ запастись на пять месяцев съестными припасами, все дома подверглись осмотру и зарегистрованы были все съедобные продукты. Так как начались морозы, то кузнецам велено было изготовить крюки для взламывания льда и накосные быки, чтобы они препятствовали замерзанию воды во рве. Кроме того, он велел закрыть отверстия шлюзов и свод малого моста, вследствие чего произошло сильное наводнение. 12 октября он совершил отчаянную вылазку. Позднее время года пришло ему в помощь: все реки вздулись, а эпидемические заболевания уносили в союзных войсках людей и лошадей. Даже транспорты не могли передвигаться из-за большой смертности среди лошадей, трупы которых покрывали дороги. Союзники отказались тогда от надежды овладеть городом, который к тому же был снабжен провиантом на столько месяцев. Но попытка этой блокады, продолжавшейся 20 дней, все же дала возможность Фердинанду достигнуть своей цели. Французский полководец ушел назад и расположился на зиму в Касселе. Субиз пошел со своей армией к Нижнему Рейну и расквартировал ее вдоль этой реки. Союзники, не встречая более врагов в Вестфалии, также расположились на зиму в этой области.

Фердинанд употребил теперь все свои старания на то, чтобы вновь наполнить магазины, опустошенные французами в Вестфалии и восточной Фрисландии. Закупки делались частью в Голландии и Англии, частью в гаванях Балтийского моря, где заблаговременно сделали большие запасы жизненных продуктов и зернового хлеба как для армий, так и для опустошенных областей. Меры эти были возможны благодаря всегда имевшимся в наличности гинеям, без которых в истощенных провинциях вскоре распространился бы сильнейший голод.

Теперь кампания считалась законченной. Но Фердинанд составил много отважных проектов, которые собирался привести в исполнение среди зимы. Французы овладели Гессеном и имели тут большие магазины; причем армии их занимали позицию в форме полумесяца, простиравшегося от Геттингена до Везеля.

11 февраля 1761 года Фердинанд выступил четырьмя колоннами и со всех сторон атаковал зимние квартиры французов, которые совершенно растерялись и бежали, не сопротивляясь даже, оставив Кассель, Геттинген, Марбург – словом, все пункты, бывшие самыми сильными оплотами цепи их войск. Кассель остался с гарнизоном в 10 000 человек, а Геттинген – с 7500. Плохо укрепленные позиции французов сдались одна за другой; они уничтожали магазины, а сами бежали. Но союзники так быстро преследовали их, что спасли еще пять больших магазинов от разрушения. В одном из них они нашли 80 000 мешков с мукой, 50 000 – с овсом и 1 000 000 порций сена. Чтобы расширить приобретенные выгоды, ганноверский генерал Шперкен подошел со своим корпусом к саксонским границам, намереваясь здесь соединиться с одним прусским корпусом. Саксонские войска, в соединении с имперцами, всеми силами старались помешать этому. Вследствие этого 15 февраля при Лангензальце произошла кровавая битва, в которой саксонцы были разбиты и лишились 5000 человек. Последствием ее было то, что многие еще занятые французами пункты также были покинуты ими, а перебежчики стали являться целыми толпами. Но все это мало имело значения, пока Кассель оставался еще в руках у французов. Осада этого города представляла величайшие затруднения. Пункт этот был в изобилии снабжен всем необходимым. А тут еще мешало суровое время года, очень многочисленный гарнизон и мужественный и честолюбивый командир, граф Брольи, брат французского фельдмаршала. Он приготовился к долгой осаде и велел на случай нужды приготовить большое количество соленого конского мяса. Красивые сады перед городом были уничтожены, и не пощадили ничего, что могло сколько-нибудь способствовать удержанию этого пункта. Фердинанд расположил свою армию таким образом, что мог блокировать Марбург и Цигенгайн и защищать осаждающих Кассель от всяких атак. 1 марта, среди зимы, траншеи были открыты, причем стреляли не по городу, а лишь по укреплениям. Граф Липпе-Бюкебургский, величайший, должно быть, артиллерист своего времени в Европе, командовал корпусом осаждающих, состоявшим из 15 000 ганноверцев. Но он ничего не мог сделать из-за недостатка снарядов, подвоз которых сильно затрудняли дурные дороги. А тут еще маршал Брольи, желая во что бы то ни стало удержать этот город, собрал все свои войска на Нижнем Рейне и атаковал наследного принца при Грюнберге. Местность была очень выгодна для французов, а необыкновенное превосходство их сил принесло им победу. Союзники лишились, кроме большого числа убитыми, еще 2000 пленных, 121 орудия и 18 знамен[257]. За этой неудачей последовали многие другие. Так, отряды, блокировавшие Марбург и Цигенгайн, были превращены в полнокровные осадные корпуса. В этот последний пункт в течение 18 дней было брошено 1500 бомб. Город сгорел, но французы храбро защищались; а так как беспрестанные дожди мешали открытию траншей, то обе осады были сняты. То же случилось и с осадой Касселя, продолжавшейся 4 недели; при этом были покинуты все пункты, которыми союзники недавно овладели. Фердинанд пошел со своей армией в Падерборн. Тогда французы снова захватили весь Гессен и имели свободный доступ в Ганноверское курфюршество. Ничто не сдерживало их дальнейшие операции, кроме недостатка в магазинах, потеря которых была для французов чрезвычайно чувствительна. Обе стороны удовольствовались тем, что спокойно оставались в местах своего расквартирования.

Эта принужденная бездеятельность длилась до конца июня. Фердинанд выступил первым и, решив атаковать французов, пошел на армию принца Субизского. Но тот избег сражения и поспешно отступил к Зоесту, причем лишился 6 орудий и 400 возов с хлебом. И Брольи ушел от Касселя. По пути у Димеля он встретил корпус ганноверского генерала Шперкена. Хотя тот был удобно расположен, однако его предводитель не рискнул сражаться со столь большой армией. Он отступил, сражаясь, и оставил французам 800 пленных, 19 орудий и 170 повозок.

Между тем Фердинанд постоянно беспокоил французов своими легкими отрядами, разрушал их вновь созданные магазины и перехватывал транспорты. По дороге в Марбург немцы захватили 800 повозок с мукой и 4000 лошадей. Эти постоянно повторявшиеся неудачи побудили Брольи соединиться с Субизом и, пользуясь превосходством своих сил, сразиться с союзниками. Лишь только Фердинанд заметил их намерение, он расположился в сильном лагере у Ганновера. Брольи атаковал его здесь 15 июля, открыв сильную канонаду. Битва длилась до вечера; французы были отбиты и отступили в леса у Зацбаха. Битва возобновилась на следующий день с рассветом. Обе французские армии подошли вместе в боевом порядке. Брольи командовал правым крылом, а Субиз – левым. Огонь тяжелой артиллерии и ружейная пальба были ужасны и длились 5 часов. Это была, собственно говоря, большая битва из-за укреплений, причем разрозненные корпуса союзников поддерживали друг друга насколько благоразумием, настолько и мужеством, хотя им пришлось столкнуться с большими трудностями. Разнообразные приказания немецкого фельдмаршала, касавшиеся маневрирования, были точно исполняемы. Французам не удалось приобрести ни одной пяди земли. Наконец союзники овладели высотой, привели неприятеля в замешательство и отбили его[258]. Оставив своих убитых, раненых и орудия, французы бежали. Было взято много пленных, между которыми находился также весь французский полк «Руж»[259]. Левое крыло французов, завязавшее между тем рукопашный бой с наследным принцем, тоже уступило и подалось назад. Характер местности не дозволил коннице преследовать бегущих и тем сделать победу еще более блестящей. Потери французов в этой битве, которая, по имени находившейся поблизости деревни, названа была Вилленсгаузенской, состояла из 5000 человек убитыми, ранеными и пленными; союзники насчитывали 300 убитых и 1000 раненых.

Никогда еще полководец не был более благодарен за мужество; никто так великодушно не вознаграждал за храбрость в совершенно для него постороннем деле, как Фердинанд, и никто из государей, современных ему, не был столь благороден в поступках и не владел в такой степени искусством награждать. Полководцы всех наций, даже обладающие сами несчетными богатствами, одержав победу, довольствуются тем, что предоставляют монархам выразить свою благодарность за подвиги действовавшим при этом вождям; Фердинанд же, хотя пользовался скудными доходами, по-своему распоряжался ими, руководимый своим великодушным сердцем. Он не ждал медленных и сомнительных последствий своих рапортов, а отдавал свои деньги и считал, что нельзя более целесообразно употребить финансы, пожалованные ему благодарным британским монархом и английским народом. Подарки его всегда были царскими. И теперь известное число офицеров получило от него значительную сумму; между ними находились генералы Вутгенау и Гильзе, получившие каждый по 4000 рейхсталеров.

Через несколько дней после битвы принц Альберт Генрих Брауншвейгский, недавно лишь прибывший в армию, чтобы делить успехи своего великого дяди и своего брата, наследного принца, имел несчастье получить смертельную рану в случайной схватке. Сам Субиз послал в лагерь союзников двух своих самых опытных хирургов, которым, однако, не удалось спасти этого благородного юношу. Эта характерная для нашей эпохи учтивость среди войны не помешала, однако, Лукнеру взять большой магазин в Гекстере, заключавший 5780 мешков с зерном и мукой и много других запасов продовольствия. Далее, сторонник союзников, Фрейтаг, сжег французские магазины в Витценгаузене, Эшвеге и Ванфриде, пробил и затопил близ Ротенбурга и Мельзунгена 33 судна, нагруженных снарядами, а у Фрицлара захватил военную кассу, содержавшую 25 000 рейхсталеров.

Несмотря на эти преимущества и победу, одержанную Фердинандом в последней битве, ничего не было выиграно. Ввиду большого превосходства неприятеля и их источников помощи, потери их были незначительны; они, наверное, пытались бы снова довести до крайности истощенную союзную армию соединенными своими силами, если бы французские полководцы не поссорились. Между ними продолжалась старая вражда, а Вилленсгаузенская битва, за дурной исход которой никто из них не хотел брать ответственности на себя, послужила для нее новой пищей, и между обоими произошел большой спор. Брольи обвинял Субиза в том, что он произвел атаку слишком поздно; Субиз же, напротив, уверял, что Брольи начал ее слишком рано, еще до условленного времени, чтобы победить без его, Субиза, содействия, и что он же приказал отступать именно тогда, когда армия принца Субиза надеялась вновь одержать верх. Раздор этот принял такие размеры, что его пришлось решать трибуналу маршалов Франции.

Несогласия эти были причиной того, что обе армии расстались после сражения. Обе они отступили. Брольи пошел в Кассель, а Субиз переправился через Рер. Первый во время рекогносцировки чуть было не попал в плен. Один прусский черный гусар уже схватил его за ворот, когда тот собирался перескочить через плетень, но лошадь гусара спокнулась, и Брольи удалось спастись. Но 10 его адъютантов и 200 всадников из его эскорта были захвачены. Наследный принц Брауншвейгский тоже чуть не подвергся той же судьбе за несколько дней до этого, рекогносцируя французов при Унне. Они внезапно окружили его, но принцу удалось со своим эскортом пробиться сквозь толпу неприятелей. Во время одного из таких походов произошел странный случай. Был густой туман, и обе враждебные армии шли на небольшом расстоянии одна от другой. В этой дневной тьме один французский драгун, отделившийся от своего полка, попал в колонну маршировавшей союзной армии. Он скоро заметил свою опасную ошибку, и спасти его могла лишь большая и мгновенная решительность. Одаренный ею от природы, он скоро составил план действий. Схватив одного английского офицера, беспечно ехавшего перед ним, он приставил к нему пистолет, говоря: «Смерть или плен». Ошеломленный офицер сдался, вообразив тоже, что заблудился и попал во французскую армию. Но он тотчас же был выведен из заблуждения и спросил драгуна, как тот смеет здесь брать его в плен. Всадник отвечал: «Я сознаю опасность и хочу попытаться избегнуть ее; если я счастливо выйду из ваших рядов, то вы будете моим пленником; если же моя попытка не удастся, тогда я буду вашим». Напрасно англичанин, считавший постыдным такого рода плен, предлагал ему часы и кошелек за свое освобождение; драгун был непоколебим. Дерзость его увенчалась успехом, и он благополучно прибыл во французский лагерь.

Позиции враждебных армий в эту кампанию были теми же, которые 1800 лет тому назад занимали римляне и германцы. Здесь, в окрестностях Детмольда, лежал древний Тевтобург, о чем свидетельствуют часто находимые здесь римские монеты и оружие. В областях Липпе, Равенсбург, Оснабрюк и Мюнстер было сборище этих победителей мира, захотевших подчинить себе и германцев, но тут они нашли назначенную судьбой северную границу своих подвигов. Часто проходили теперь армии через Тевтобургский лес, еще и теперь называемый своим древним знаменитым именем, в окрестностях которого германцы под предводительством Арминия разбили наголову Вара с его легионами, наводившими ужас на все народы всех стран; здесь-то они взяли в добычу и выставили в качестве трофеев римских орлов, пользовавшихся божественными почестями, охраняемых подобно величайшим святыням и весьма редко попадавших в руки врагов Рима. Это были победные трофеи, которых еще никто не видел в качестве добычи по сю сторону Альп. Полунагие, еле вышедшие из состояния дикости и снабженные плохим оружием варвары, воспламененные жаждой свободы, добытой для защиты своих домашних очагов, {выступили} против покрытых панцирем и латами, искусно вооруженных и посвященных во все тайны военного дела римлян, сражавшихся за власть над миром[260].

Фердинанд оказался перед необходимостью разделить свои войска, чтобы наблюдать за обеими неприятельскими армиями, которые наконец выступили. Брольи решил непременно проникнуть глубже в Ганноверскую область, а Субиз угрожал взятием Мюнстера, который и блокировал; но у него имелся бдительный противник в лице наследного принца. Под предводительством последнего союзники захватили город Дорстен на Липпе. Пункт этот был укреплен французами и предназначен для склада оружия; теперь там делались приготовления для осады Мюнстера, и тут же находилась пекарня армии принца Субиза. Союзники взяли более 100 печей, 4000 мешков муки и более 100 000 порций сена. Все это было уничтожено, печи разрушены, а гарнизон из 650 человек попал в плен. Тогда Субиз оказался вынужден отступить за Липпе.

Брольи был слишком силен, чтобы опасаться Ганноверского лагеря. Фердинанд же старался застигнуть его битвой на невыгодной позиции и потому держался постоянно поблизости от него. Но французский вождь тщательно избегал столкновения. Так как силой нельзя было остановить его наступления, то Фердинанд прибег к хитрости. Он совершил марш-бросок в Гессен и отрезал французской армии подвоз. Этот мастерский военный маневр удался, так как Брольи тотчас же вернулся в Гессен. Тогда Фердинанд пошел в Падерборн, чтобы наблюдать там за французами, если они захотят снова посягнуть на Ганновер. Наследный принц, не имевший теперь повода опасаться за Мюнстер, присоединился к главной армии и уничтожил по пути французские магазины в неукрепленных пунктах.

Между тем Субиз опять переправился через Липпе, выслав вперед отряды, совершавшие набеги на Вестфалию и жестоко опустошавшие ее. Брольи отправил отряды в Гарцвальде и наложил там на жителей тяжелые контрибуции. Принц Ксаверий Саксонский осадил Вольфенбюттель, сдавшийся после пятидневной бомбардировки. Город этот должен был уплатить 200 000 рейхсталеров контрибуции, 28 000 рейхсталеров в подарок вождям и еще 14 000 рейхсталеров за сохранение колоколов, так как неприятель пощадил его колокольни. Платеж был сделан большей частью наличными деньгами. За оставшуюся сумму были взяты под залог товары, векселя и заложники. Владетельный герцог Брауншвейгский уехал со своей семьей в Целле, чтобы не смотреть на эти бедствия своей страны.

Затем Ксаверий обратился на город Брауншвейг, который был им даже осажден, но в ту ночь, когда уже собирались открыть по столице огонь, 20-летний принц Фридрих пришел на помощь своему родному городу; он соединился с генералом Лукнером, и оба безотлагательно атаковали осаждающих, не ожидавших нападения. Последние, после жаркой битвы,были отогнаны, потеряв более 1000 человек и несколько орудий, так что им пришлось не только снять осаду, но и оставить Вольфенбюттель.

Отряд армии Субиза взял Оснабрюк и варварски поступил с жителями этого города, потому что они не могли тотчас же внести громадной контрибуции. Другой отряд появился перед Эмденом, где гарнизон состоял из двух взводов английских инвалидов; обещания французов и просьбы испуганных жителей побудили последних сдать город[261]. Несмотря на собственные заверения, французы обложили всю восточную Фрисландию контрибуциями, составлявшими наличными деньгами 1 000 000 рейхсталеров, причем Эмден должен был внести 200 000, а Аурих – 150 000 рейхсталеров. Часть этой суммы была уплачена. Но огромные платежи, совершенно превосходившие силы жителей, и жестокости неприятелей для получения их привели народ в отчаяние. Крестьяне собрались, вооружившись кто чем мог, напали на бесчеловечных своих врагов и на время выгнали их из страны. Однако многие из повстанцев погибли на виселице за свою храбрую самозащиту, когда пришел другой французский отряд.

Французы не теряли из вида имперского города Бремена. Выгодное местоположение этого пункта на Везере, обширность и богатства его, соседство с морем – все было тут заманчиво и побуждало их возобновить свои многократные и безуспешные попытки овладеть данным местом.

К тому же город этот именно теперь оказался снабжен многочисленными магазинами для союзников; их весьма легко было пополнять со стороны моря и поддерживать постоянные сношения со Штаде. Французы уже показали в отношении к Франкфурту-на-Майне, что при случае можно враждебно поступать с имперскими городами. Жалобы на это, обращенные к главе Германии, оставались без последствий. Поэтому французы снова решили взять Бремен и, если возможно, удержаться в нем. Но молва об их жестокости и примеры ее во всех соседних странах побудили жителей к энергичному решению скорее защищаться до последнего человека, чем отдать город во власть такого неприятеля. Последний при приближении своем к стенам был отбит с большим уроном и быстро отступил назад. Фердинанд усилил гарнизон несколькими британскими батальонами.

Неудовлетворительная деятельность французов вполне заменялась у них всевозможными распоряжениями относительно мер предосторожности и вооружения. Часть стен и валов Дудерштадта была разрушена, для чего использованы были 800 крестьян и рудокопов из Гарца, которых местные жители должны были кормить и поить. Даже женщин заставили работать. 300 женщин носили на носилках пушечные ядра из чугуноплавильного завода Лаутерберга в Геттинген, куда Дудерштадт должен был также поставить 600 пар башмаков. От княжества Геттингенского потребовали 13 000 кусков холста для постелей и 18 000 рубах. Но главная их забота касалась наполнения магазинов, и тут французы не снижали свои требования, будь то в дружеской или во вражьей стране. По этому поводу франконский округ написал от 10 ноября 1761 года жалобную грамоту императору, оценивая уже сделанные доставки и претерпенные на войне убытки в 23 миллиона гульденов; просили заступничества короля французского, чтобы впредь щадили этот округ, так как иначе он не в состоянии будет платить свои государственные повинности. Но на эти жалобы не было обращено никакого внимания; требования предъявлялись прежние, а угроза имперских чинов не была приведена в исполнение.

Замечательное письмо, которое Антон Ульрих, герцог Саксен-Мейнингенский, вскоре послал во франконский военный совет по поводу этих притеснений, энергично представляет их характер. Он говорил: «Все народы Европы, кроме одних португальцев, уже в течение 2000 лет проносили свои знамена в Германии. Все они либо опустошали проходимые ими страны, либо повергали их в бедственное состояние своими походами. Но ни один из них не пренебрегал должным уважением по отношению к окружным собраниям; только в наш просвещенный век Франция одна непочтительно обращается с этими собраниями, состоящими из владетельных князей и чинов, ее союзников в войне, и проявляет деспотизм, который не решились бы применить в реквизиционной камере Гренобля. Служба королю – достаточная причина для французов, оправдывающая всякий несправедливый поступок и всякое вымогательство».

Эти жалобы германского князя сочли в Версале преступлением, и герцог строжайшими угрозами был вынужден взять их обратно. Но деспотизм этим не ограничился. Во Франции было необходимо решение Высшего суда[262], чтобы отменялись резолюции судебных инстанций. В Германии же французский двор считал всякие формальности лишними. Обыкновенный гонец привез франконскому военному собранию в Нюрнберге приказ Людовика XV под угрозой самой тяжелой кары совершенно вычеркнуть из своих протоколов и актов жалобы герцога Саксен-Мейнингенского и резолюцию, принятую относительно этого вопроса. Приказание это было внушительно, благодаря близости французских армий, и потому тотчас было исполнено.

Употребляя принудительные меры, французы пользовались всевозможными средствами, чтобы обеспечить свои нужды. Ганноверцы должны были доставить большое количество кошек, так как во французских магазинах завелось множество мышей. Но кошки не выносили жизни взаперти, тогда стали требовать доставки ежей и лисиц. В ганноверских областях, по примеру Фридриха в Саксонии, было набрано множество рекрутов в возрасте от 15 до 40 лет, которых заставляли сражаться против своего отечества. Если же они хотели тайно оставить эту принудительную службу, то их, подобно прирожденным французским подданным, наказывали за это смертью. Из ганноверских лесов велено было доставить 50 000 изгородей для лучшего укрепления Геттингена. В этом городе французы приняли на себя должность полицейских. Башмачники, работа которых оказывалась плохой, были наказываемы палочными ударами на публичном рынке, причем вся гильдия башмачников должна была присутствовать при наказании. Постоянно возобновлявшиеся беспокойные сцены стали причиной того, что большое число студентов высшей школы вместе с различными профессорами уехали в Клаусталь. Но Гессен подвергся еще худшей участи, чем Ганновер. И здесь французы набирали рекрутов для службы своему королю. Коли такой солдат, принуждаемый силою сражаться против своего отечества, своих братьев, против всего того, что ему было дорого, убегал от ненавистных для него знамен, то его ждала беспощадная смерть на виселице. Все годные для военной службы люди были взяты на заметку, а эмиграция была воспрещена под угрозой ссылки на галеры. При этом французские войска должны были ежедневно делать военные упражнения в Касселе, так как старались, следуя указаниям перебежчиков, подражать прусским приемам упражнений.