История семилетней войны

Книга седьмая

После всех больших неудач, постигших Фридриха и его армию в течение нескольких месяцев, театр военных действий до окончания кампании сосредоточился в одной Саксонии. Были сделаны всевозможные попытки прогнать отсюда принца Генриха, но все они были неудачны, благодаря его бдительности и военным дарованиям, причем он не только удержался там, но еще нашел возможным прикрыть Лейпциг и Виттенберг. Тогда австрийский полководец придумал новый обширный план. Он хотел отрезать прусского вождя от саксон ских городов, а самого его запереть в лагере. Даун разделил с этой целью армию на несколько корпусов, из которых самый сильный находился под начальством герцога Арембергского. Генрих подозревал что-то относительно намерений врага, а между бумагами пойманного адъютанта герцога Арембергского были найдены дальнейшие разъяснения неприятельских планов. Он тотчас же выслал по разным дорогам генералов Финка, Веделя, Вунша и Ребентиша с их корпусами, которые наткнулись на неприятеля, но тот постоянно отступал. Наконец 29 октября пруссаки наткнулись у Претша близ Дюбена на большой Арембергский корпус, который, придя в сильное замешательство, тоже хотел отступать, но императорский генерал Гемминген решил нанести неожиданный удар по пруссакам, встав во главе гренадерского корпуса. Прусский генерал Платен со своими драгунами и гусарами налетел в карьер на стоявших в засаде австрийских гренадеров, опрокинул их, взял 1500 пленных и рассеял остальных.

Король все еще был болен и велел перевезти себя в Глогау, где пребывал до выздоровления. Он послал генерала Гюльзена с большей частью своей армии тоже в Саксонию, где пруссаки приобрели такой перевес, что Даун счел необходимым занять укрепленный лагерь Плауэн, чтобы прикрыть Дрезден. Изо всех недавних завоеваний австрийцев в Саксонии у них осталась только ее столица. Главным намерением Фридриха было отнять у них этот важный пункт, как только вернутся из Силезии и Саксонии войска для соединения с принцем Генрихом. Чтоб действовать более энергично, король, хотя и не совсем здоровый, выехал из Глогау и 13 ноября, после двадцатидневного отсутствия, снова прибыл в армию. Надо было непременно, чтобы армия Дауна, запертая, несмотря на обладание Дрезденом, в одном углу Саксонии, принуждена была отступить в Богемию. Отступление это осуществилось бы, может быть, и само собой, но король хотел его ускорить. С этой целью Финк был выслан с 10 000 человек к Максену в горы, а Клейст должен был со своим корпусом вторгнуться в Богемию. Последняя экспедиция оказалась удачной; Клейст уводил пленных, налагал контрибуции и грабил в отместку за жестокости, производимые в Силезии и Бранденбурге.

Позиция Финка грозила отрезать неприятелю подвоз из Богемии; но она же была сильно рискованной, так как Финк был далеко от армии короля и со всех сторон окружен императорскими войсками. Генерал этот, предчувствуя свое критическое положение, дерзнул перед выступлением своим сказать об этом королю, который отнесся к его представлениям весьма немилостиво. Фридрих отвечал своим могущественным изречением, обращавшим кажущееся невозможным в возможное: «Знаете, что я терпеть не могу затруднений. Поэтому идите». Итак, Финк пошел в Максен и велел генералу Линдштедту занять с 3000 человек проход у Диппольдисвальда, благодаря чему сообщение с Фрейбергом оставалось свободным. Но король не был доволен этим распоряжением и написал: «Лучше, если вы соедините весь корпус: тогда будете в состоянии энергичнее встретить неприятеля. Кроме того, немногие батальоны у Диппольдисвальда могут быть быстро опрокинуты, так как неприя тель, в случае какого-нибудь предприятия, наверное придет с большими силами». Приказание Фридриха было исполнено, причем Финк тотчас же сообщил о позиции неприятеля, который теперь свободно мог атаковать его. Последующие письма генерала Финка к королю были перехвачены австрийцами и этим навлекли королю большую неудачу, стоившую ему це лого многочисленного корпуса.

21 ноября было самым несчастным днем, оставшимся навсегда в памяти прусских воинов. Финк подвергся со всех сторон нападению 40 000 человек. Он занимал позицию большей частью внизу, а враги находились на высотах; к тому же они были гораздо многочисленнее. С одной стороны стоял Даун с главной австрийской армией, с другой – герцог Цвейбрюккенский с имперцами. Несмотря на это, пруссаки сражались весьма храбро. Неприятельский огонь был направлен только в один пункт, и деревня Максен, находившаяся среди прусских линий, загорелась; из-за этого произошло смятение. К тому же австрийские гаубицы произвели большое замешательство в прусском обозе, охватившее вскоре и всю пехоту; путь же отступления был отрезан. После перестрелки, длившейся весь день, пруссакам не хватало амуниции и патронов. Надежда на помощь короля была очень слаба, так как он не знал и даже не подозревал об их положении. Финк, зарекомендовавший себя при стольких случаях как мужественный и опытный в военном деле полководец, и теперь не оробел. Он хотел пробиться и, собрав генералов, объявил им свое намерение. Но немыслимо было пробиваться сквозь сильно охраняемые ущелья; надо было либо пожертвовать всеми войсками, либо сдаться в плен. Финк полагал, что в первом случае не окажет хорошей услуги королю; а так как у пруссаков было много австрийских пленников, которыми можно было поменяться, то он избрал второй исход, более человеколюбивый. Вунш предложил попытку пробраться ночью с кавалерией и действительно выступил. Но пехота не могла следовать за ним, и Финк, полководец, которого Фридрих назвал вторым Тюренном, принужден был капитулировать[194].

Даун не хотел знать иных условий, кроме взятия его в плен, и настоял даже на том, чтобы Вунш был отозван вместе с кавалерией и тоже сдался бы в плен. Напрасно Финк отговаривался тем, что генерал этот командует совершенно отдельным корпусом: австрийский вождь настаивал, и Финк должен был на все согласиться. Вунш, получив приказание, вернулся, но не подписал капитуляции. Несмотря на это, он был взят в плен. Обоз пруссаков не был разграблен, так как это было главным условием сдачи; но 70 орудий, 24 штандарта и 96 знамен сделались добычей австрийцев. Весь корпус, состоявший из 16 батальонов и 35 эскадронов, 9 генералов и 11 000 человек пехоты и конницы, должен был положить оружие; только нескольким гусарам удалось бежать, и они-то привезли королю страшную эту весть.

Казалось, прусская военная слава померкла от этого в глазах народа, но подобная судьба бывала уделом и самых храбрых народов. Римляне положили оружие сомкнутыми рядами при Кавдинском ущелье и при Лериде; французы – в день битвы при Блейнхейме; саксонцы – при Пирне; британцы при Саратоге, так же как теперь пруссаки при Максене[195]. Все они поступали так, убедившись, что немыслимо даже при всей человеческой храбрости и напряжении всех сил сделать что-нибудь в столь критическом положении.

Но Фридрих полагал, что можно было избегнуть этого несчастья; поэтому по окончании войны генералы Финк, Ребентиш и Герсдорф были вызваны на военный суд, нашедший их оборону недостаточной и приговоривший, под председательством генерала Цитена, всех троих к заключению в крепость. Ребентиш служил еще некоторое время, но остальные были тотчас же лишены чинов. Финк умер главнокомандующим датской армии, а Ребентиш – генералом в Португалии.

За этим несчастием тотчас же последовало другое. Генерал Диреке стоял с 3000 человек на берегу Эльбы у Мейсена. Король отозвал обратно этого генерала, которому пришлось переправляться через реку, покрытую льдом. Генерал Бек, один из лучших полководцев Марии-Терезии, воспользовался этим обстоятельством и подошел с сильным корпусом; немногочисленные суда были тотчас же уничтожены неприятелем, и Диреке, после кровопролитного боя, должен был сдаться в плен с той частью корпуса, которая не успела переправиться. Таким образом 1400 пруссаков снова попали в руки австрийцев.

Даун, столь осторожный обыкновенно, был до того воодушевлен приобретенными преимуществами, что подошел к армии короля, надеясь, что она тотчас же обратится в бегство. Но он нашел ее совершенно готовою к отражению атаки и потому спокойно отступил назад. Как полагал императорский генерал Макир, одного его появления будет достаточно, чтобы овладеть осажденным пруссаками Фрейбергом. Он подошел с 16-тысячным войском в сопровождении огромного количества повозок и багажа, свидетельствовавшего о его несомненной надежде на победу. Но пруссаки стояли в боевом порядке, и их пушечные залпы принудили неприятеля к отступлению.

Лучшими источниками помощи для Фридриха были постоянные ошибки его врагов. И теперь оказались обмануты всеобщие ожидания. Даун, вместо того чтобы воспользоваться своими большими выгодами и проникнуть далее, расположился, точно побежденный, в укрепленном лагере за Плауэнской лощиной. Напротив того, Фридрих, потерявший к концу кампании почти половину своей армии, несмотря на истощение всех полков, составлявших в совокупности лишь 20 000 человек, не изменил своей позиции, но еще удержал, кроме небольшого Дрезденского округа, всю Саксонию. Чтобы немного пополнить армию, он выписал 12 000 человек из союзных войск, которые прибыли к концу декабря к королю во Фрейберг с наследным принцем Брауншвейгским во главе. Лишь только прибыло это подкрепление, Фридрих, несмотря на зимнее время, двинулся вперед и разогнал все расположенные перед ним неприятельские войска. Он намеревался атаковать генерала Макира у Диппольдисвальда; но расположение австрийцев было недоступно из-за искусно прорытых рвов, обильных батарей, окружавших лагерь скал и ущелий, поэтому король вернулся во Фрейберг.

Затем последовала необыкновенная зимняя кампания, погубившая множество людей. Войско короля было размещено на квартирах в местечках и селениях близ Дрездена, но тут была такая теснота, что лишь немногие могли поместиться под кровлями. Целые полки половину зимы стояли в маленьких селениях, из которых впоследствии перешли в большие. Офицеры жили в комнатах, а солдаты долж ны были строить для себя бивуаки, где, как татары, лежали день и ночь у пылающего огня. Зима этого года была не обыкновенно сурова, и снег покрывал землю по колено в течение нескольких недель. Дрова приходилось таскать солдатам из отдаленного леса, причем из-за ужасного холода на это дело уходил весь день; по всем селениям то и дело сновали толпы солдат, идущих в лес или возвращающихся оттуда. По мере того как холод усиливался, а дрова все убывали, солдат, следуя инстинкту самосохранения, не щадил ни конюшен, ни амбаров, ни домов. Испанцы в новооткрытой Америке с не меньшим усердием искали золота, как пруссаки теперь дерева. При этом питание было крайне скудно, и солдат должен был удовлетворяться одним хлебом, из которого день и ночь варил себе похлебку на воде. Чередование на карауле происходило очень часто, вследствие множества больных, а сменившись с часов, солдат почти не имел покоя. Если он не сделал запаса дров и льда или снега для варки пищи, то ложился на пепел и жарил свое тело, причем если передняя часть тела почти горела, то с другой стороны он почти коченел от мороза. Но это еще было не все. На расстоянии мили от Дрездена у Вильсдруфа стоял небольшой лагерь, которого король не хотел снимать, и в нем должны были находиться 4 батальона, сменяемые каждые сутки, так что всей пехоте короля приходилось поочередно стоять в палатках, которые совершенно замерзли, так что холст походил на дерево. Австрийцы, принуждаемые действиями пруссаков, должны были терпеть то же самое. Оба войска явили миру неслыханное дотоле в летописях северных войн действие, оставаясь в поле, недалеко друг от друга, в течение всей этой суровой зимы под холщовыми кровлями, вопреки холоду и эпидемическим заболеваниям, пока более теплое время года не прекратило их страданий.

Так как совершенство не досталось в удел ни одному смертному и недостойно историку приписывать всякому капризу великого человека значение какого-нибудь зрело обдуманного плана или разумного намерения, то можно вполне усомниться в целесообразности этого ледяного лагеря, произошедшего, должно быть, от каприза, а не от зрелого размышления; этим ничего не было приобретено, да и нельзя было ничего ожидать, так как все человеческие силы совершенно замерли в ту зиму.

Сильный холод был так продолжителен, что плохо одетые солдаты ежедневно отмораживали себе члены[196*]. В лагере не было теплых помещений, часовые раскладывали костры, когда были дрова, и только для офицеров поставили маленькие дощатые будки. Окоченевшие солдаты либо бегали как помешанные по лагерю, забывая о пище, либо забивались в палатки и ложились друг на друга, чтобы хотя сколько-нибудь согреться. В таком положении всякая атака или оборона были невозможны, и каждый раз полк, сменившись из лагеря, приходил в свои жалкие зимние квартиры с большим числом больных. Их хоронили сотнями, и эта одна зимняя кампания стоила королю больше войск, чем два сражения. Но являлись рекруты, и потому потери эти не были так заметны. Австрийцам было не лучше. Они расположились за Плауэнской лощиной в деревнях, защищенных от пруссаков Тарандским лесом и цепью ущелий. Осторожному Дауну и это показалось недостаточным: шанцы были нагромождены друг на друга, и все дороги и тропинки, даже ведущие на самые высокие горы, стали неприступны после возведения засек. Эти жалкие квартиры были могилой для многих тысяч воинов Марии-Терезии: эпидемические заболевания так свирепствовали между ними, что в январе в течение 16 дней от них погибло 4000 человек.

Но набор рекрутов так деятельно производился пруссаками, что уже в феврале король мог отослать герцогу Фердинанду занятые у него войска. Это обстоятельство произвело необыкновенное впечатление в Вене и служит доказательством того, что большие потери при Кунерсдорфе, Максене и других неудачах этой кампании, несмотря на истощавшиеся средства, были восполнены.

Война против шведов в эту кампанию, как и всегда, не привела ни к чему значительному. Так как прусский генерал Мантейфель должен был присоединиться к королю после Кунерсдорфского сражения, то шведы под начальством генерала Латинггаузена могли действовать свободно. Они воспользовались этим случаем, чтобы взять несколько пунктов, слабо защищенных пруссаками, и 8 прусских судов, снаряженных в Штеттине. Пруссаки снабдили их толстыми палубами и экипажами из земской милиции для обеспечения берегов и устьев Одера от высадок шведов. Всего подготовили 11 кораблей разной величины; носили они имена либо знатнейших лиц королевского дома, либо же греческих божеств. Польза их стала вскоре заметна, и бедные прибрежные жители более не подвергались грабежам отдельных шведских кораблей. Поэтому шведы решили уничтожить эту флотилию; они атаковали ее с 29 кораблями и, благодаря своей многочисленности, достигли цели; только три прусских судна спаслись.

Между тем шведская сухопутная армия проникла до Пренцлау. Но Мантейфель скоро собрал небольшой корпус и погнал ее из Анклама и Пренцлау назад через реку Пэну. Он не давал им покоя, но проник среди постоянных стычек до Гфейсвальда, причем увел много пленных и в Деммине овладел шведской военной кассой; но наконец зимние холода принудили его окончить кампанию. Шведы отмстили этому деятельному генералу: они атаковали его ночью в Анкламе, и, несмотря на то что гарнизон отбил их, причинив большой урон, заблудившийся в темноте ночи Мантейфель был взят ими в плен.

Король учредил еще один полк черных гусар под командой полковника Беллинга, который весьма отличился в этой экспедиции точно так же, как и во всех кампаниях против шведов в Померании и Укермарке; они играли большую роль на этом маленьком театре войны, и не было того дня, чтобы они не приводили пленных шведов, число которых достигло 3000 человек.

Кампания союзников в общем была очень удачна. Британцы принимали теперь самое деятельное участие в континентальной войне, а парламент отпустил на нее 1 900 000 фунтов стерлингов, не считая огромных издержек для перевоза своих войск в Германию, так как они причислялись к морским действиям. Французы между тем положили начало своим предприятиям отважным делом, захватив врасплох среди зимы Франкфурт-на-Майне[197]. Этот вольный имперский город, добросовестно снабжавший государство положенным количеством войск и денег, полагал, что не имеет никаких причин страшиться союзников Империи. Они уже предоставляли французам проход через свою территорию, но только отдельным отрядам. Когда вновь последовало подобное требование, то согласие по следовало на тех же условиях. Для исполнения своего плана французы выбрали день Нового года, поэтому перед городом собрался порядочный корпус французов. Когда же франкфуртские трубачи стали очень шумно разъезжать по городу с новогодними пожеланиями, принц Субизский возымел подозрение, что они открыли его намерение, и потому отложил атаку до следующего дня. Хотя франкфуртцы ничего не предчувствовали, но все же были настороже. Решено было впускать в город только по одному полку французов, причем ворота должны были быть на запоре, пока каждый из них будет ехать по мосту.

Весь гарнизон был вооружен отчасти с тем, чтобы сопровождать французов, отчасти для охраны ворот и для сообщения большего веса распоряжениям магистрата. Несмотря на все это, город был взят без всякого кровопролития. Французские войска присоединились к первому входившему полку, опрокинули сопротивлявшуюся им стражу, напугали остальных солдат, стоявших поблизости, взобрались на валы, овладели артиллерией и всеми воротами, пока другие полки занимали площади и важнейшие улицы. Таким образом в несколько мгновений союзный Империи Франкфурт сделался добычей французов, которые в течение первых дней распоряжались в нем, как в завоеванном городе. Субиз отправился в ратушу, объявил там свои приказания, которые, благодаря первому ошеломляющему впечатлению, были приняты весьма почтительно; причем полководец этот обещал во имя своего короля охранять религию, свободу и привилегии города. Между тем все улицы покрылись солдатами и пылающими кострами, разведенными по случаю сильного холода. Жителям нельзя было выходить из домов, даже показываться в окнах, а городские солдаты были обезоружены.

Франкфурт стал главной квартирой францу зов, получивших благодаря этому полную возмож ность сообщения с императорскими и имперскими вой сками, причем с помощью Майна и Рейна они могли снабжать себя всем необходимым. Отнять у францу зов приобретенные преимущества составляло главное намерение Фердинанда при открытии кампании. Но он оттянул его до апреля вследствие того, что имперские войска, равно как и корпус австрийцев и францу зов, вторглись в Гессен и другие соседние земли, и их-то пришлось сперва прогнать; впрочем, это так удачно было исполнено наследным принцем Брауншвейг ским, что имперские войска оказались разбиты во многих небольших стычках, в Мейнингене был взят в плен целый кирасирский полк, батальон вюртембергцев и два кельн ских гренадерских батальона. Таким образом союзные провинции быстро освободились от неприятеля. Фердинанд оставил тогда 12 000 человек для прикрытия Ганновера и Гессена и выступил с 30 000 человек к Франкфурту. Герцог Брольи, принявший командование над тамошней французской армией, занял крепкий пункт при селении Берген поблизости от Франкфурта, которым Фердинанду необходимо было овладеть для достижения своей конечной цели.

Обе армии встретились 13 апреля. Сначала деревня Берген подверглась сильной атаке. Тут стояли 8 батальонов немецких войск, находившихся на французской службе, а за ней – несколько бригад французской пехоты, поддерживавших весьма деятельный пушечный огонь. Саксонский корпус занял высоты, идущие по направлению к Нидде. Принц Изенбургский, не знакомый с силой стоявшего перед ним неприятеля и вообще отличавшийся неудачами на войне, совершил атаку отдельно с четырьмя гренадерскими батальонами, причем отдал странный приказ, чтобы все полковые врачи встали в строй. Люди эти, обязанность которых состоит в том, чтобы сопровождать войска, а не брать батареи, хотели было уже покинуть расположение прусских войск, но их удержали увещания одного из них, некоего Экермана, большого патриота; при этом некоторые из врачей оказались ранены, остальные убиты.

Французы, имевшие за собой все выгоды место по ло жения, удерживали, между прочим, свою позицию против врага, которому приходилось бороться со мно гими естественными препятствиями. Перед деревней находились ущелья, через которые гессенцы прохо дили лишь небольшими отрядами, а также плетни и заборы, через которые надо было перелезать. Наследный принц Брауншвейгский подошел на помощь им со своей дивизией и атаковал левый фланг фран цузов. Ободренные этим, гессенцы возобновили ата ку с удвоенной силой, и французы уже начинали слабеть, как вдруг Брольи, совершив искусный маневр, ударил во фланг союзников. Гессенцы были отбиты, а предводитель их, принц Изенбург, убит. Некоторые француз ские полки, увлекаемые своей пылкостью, оставили тогда в большом беспорядке свои позиции для погони за отступавшим неприятелем. Благодаря этому кавалерия союзников получила возможность энергично атаковать их. Множество французов и саксонцев пало под ее ударами. Но все зависело от овладения позицией при Бергене, и хотя атака в течение трех часов была возобновляема три раза, но безуспешно. Фердинанду оставалось лишь благоустроенное отступление на виду у превосходящего его численностью неприятеля. Но был полдень, а отступление могла прикрыть только ночь. В таком критическом положении Фердинанд притворился, будто хочет возобновить сражение; он разделил свою пехоту на два отряда, конницу поставил посередине, а перед ней – небольшую колонну пехоты и сделал вид, что хочет атаковать деревню Берген и лес, находившийся у левого крыла, причем и тот и другой пункты деятельно обстреливались. Так продолжалось до наступления ночи, пока союзная армия не отступила до Виндекена, потеряв 2000 человек и 5 орудий[198].

Хотя урон был невелик, но проигранное сражение повлекло за собой весьма вредные последствия для союз ников. Французы остались по-прежнему владетелями Франк фурта, который в руках Фердинанда стал бы источником величайших преимуществ; они могли продолжать свои операции с большими надеждами, между тем как Фердинанду приходилось действовать оборонительно. Но все же он удержал за собой Везер, несмотря на все попытки французов удалить его от этой реки. Тогда они устремились вперед, овладели Касселем, взяли врасплох Минден, комендант которого, ожидая атаки с другой стороны у Везера, сосредоточил там свои войска; она действительно должна была быть произведена в этом месте, если бы один крестьянин, изменник, не снабдил неприятелей баркой и не указал коннице брод. Вторгнувшиеся в Минден французы предались ужаснейшим бесчинствам, которым герцог Брольи и другие знатные вожди напрасно старались положить предел; таким образом несчастный город был почти весь разграблен. Они овладели здесь большими магазинами и взяли 1400 пленных. Мюнстер был также взят после настоящей осады, а 4-тысячный гарнизон принужден был сдаться военнопленными. Эта победа при Бергене, торжественно отпразднованная во Франции, которую придворные сравнивали с величайшими сражениями, поэты воспевали, пуассарды радостно вспоминали, а дамы почтили особой прической là Bergen, доставила Брольи титул имперского князя, пожалованный ему императорским двором.

Французы намеревались теперь проникнуть в Ганновер и отрезать союзников от Везера. Но Фердинанд разрушил все их планы. Он хитростью взял имперский город Бремен, благодаря чему овладел Везером до Штаде[199]. Не только обладание Ганновером, но исход всей кампании зависел теперь от удачного сражения. Потеря Миндена побудила Фердинанда ускорить дело. Чтобы принудить неприятеля к битве, он выслал два корпуса, которые должны были угрожать магазинам французов, находившимся в тылу их армии. Наследный принц Брауншвейгский, командовавший одним из них, пошел на Герфорд для подкрепления генерала Древеса, атаковавшего Оснабрюк, обратившего гарнизон его в бегство и овладевшего тамошними складами. Именно здесь Фердинанд устроил свой главный магазин. Союзники занимали выгодную позицию, а французам угрожала опасность быть отрезанными от своего подвоза. Контад испугался и велел строить один за другим мосты через Везер, чтобы облегчить сообщение с армией Брольи, стоявшей по ту сторону реки. 31 июля вечером он собрал военный совет, и решено было выступить еще ночью и с рассветом атаковать неприятеля. Брольи должен был присоединиться к главной армии. Для французов сражение ныне являлось настоятельной потребностью. Превосходство их сил и разбросанность корпусов союзной армии являлись, по-видимому, самым удобным случаем для блестящей победы. Между тем французский полководец, на случай неудачи, велел перебросить через ручей, впадающий в Везер, 19 мостов и объявил армии о том, что мосты эти предназначены для отступления.

Французы двинулись девятью колоннами, одна из которых, под начальством Брольи, должна была атаковать корпус генерала Вангенгейма, который расположился на некотором расстоянии от главной армии при сильно укрепленной деревне Тодтенгаузен с 10 000 человек пехоты и кавалерии и с двумя большими батареями. Фердинанд узнал о намерении неприятелей лишь в 3 часа утра от перебежчиков и очень обрадовался, так как сильно желал битвы и сам уже приготовился к атаке.

Между тем Брольи подошел к лагерю Вангенгейма. Удача его предприятия зависела всецело от быстроты. Но он двигался слишком медленно, потеряв много драгоценного времени. Здесь французы явно доказали, насколько на практике они далеки от своих тактических теорий. Незнакомые с искусством быстрого построения, вместо того чтобы атаковать с рассветом, как было положено, они ожидали, пока рассветет, чтобы привести в порядок свои колонны; поэтому Брольи, ожидавший, кроме того, новых приказаний от Контада, мог подготовить свои войска только к пяти часам; Вангенгейм успел за это время занять оборону, а Фердинанд – прийти ему на помощь. Благодаря мастерским маневрам и боевому порядку этого полководца весь план Контада был разрушен. Вангенгейм вышел из своего лагеря и присоединился к главной армии. Тогда положение французов стало очень опасно: их окружал Везер, болота и неприятельская армия. А сражаться было все же необходимо. Брольи храбро продолжал атаку, но его войска сильно страдали от артиллерии союзников, заставившей вскоре замолчать неприятельскую[200].

Боевой порядок французов состоял в том, что цвет их кавалерии занимал середину строя. Это ни с чем не сообразное расположение, бывшее причиной большого поражения французов при Блейнхейме в 1704 году, отступавшее, кроме того, от всех принципов тактики, было залогом победы для союзников[201]. Фердинанд велел английской и ганноверской пехотам ударить в этот центр, в то время как {герцог} Бевернский должен был атаковать левое крыло французов. Колонны эти мужественно выступили против неприятельской конницы, невзирая на страшный пушечный огонь, направленный косвенно по их флангам. Французская кавалерия, не дожидаясь атаки, первая ударила яростно и со всех сторон на приближавшуюся пехоту, которая, однако, непоколебимо выдержала эту атаку французов, продолжая оставаться в порядке и посылая навстречу им столь неудержимый град пуль, что конница обратилась в бегство в величайшем замешательстве. Другие кавалерийские полки возобновляли атаку, но все они были отбиты; опять новые корпуса заменили их, но и этим не посчастливилось. Наконец подошли жандармы и карабинеры, которым удалось ворваться в английскую пехоту, но она все же отбила их. Так повторилось четыре раза.

Союзная пехота не только устояла на своем посту, но подалась вперед и отразила все кавалерийские атаки. Саксонские войска, находившиеся в армии французов, отличились в этот день. Благодаря их мужественной атаке англичане пришли в расстройство; но, оправившись вскоре, они прогнали саксонцев. Бегство всей французской кавалерии разорвало строевую линию; стоявшие возле нее бригады французской пехоты не имели более поддержки, и фланги их были открыты. Брольи со своим разбитым корпусом пытался прикрыть этот центр, где царило общее замешательство. Это был критический момент, когда можно было уничтожить всю французскую армию. Его создали военное искусство и храбрость, и казалось, должно было последовать величайшее поражение французов в этом столетии, превосходящее даже поражение при Блейнхейме, Турине, Рамильи и Мальплаке[202], но измена одного английского генерала спасла французов от окончательной погибели[203].

Союзная пехота сделала все от нее зависящее; теперь пришла очередь кавалерии покончить дело. С этой целью Фердинанд поспешно отправил необходимые приказания лорду Саквиллю, командовавшему английской и немецкой конницами. Британец этот, недостойный своего народа, хотя умный и храбрый, питал низкую зависть к герцогу Фердинанду. Он один из всей армии был недоволен приобретенными в этот день преимуществами, так как они не согласовались с его тайными замыслами, клонившимися к тому, чтобы умалить военную славу Фердинанда и самому себе проложить дорогу к посту главнокомандующего, вопреки недостаточным к этому дарованиям. Патриотизм его уступил зависти. Он притворился, что не понимает ясных приказаний главнокомандующего. Три адъютанта один за другим, из которых двое были англичане, приносили ему самые положительные приказания атаковать. Но он не атаковал, пропускал даром драгоценные мгновенья и наконец поехал сам к герцогу за объяснением, которое мог бы ему дать самый последний из его всадников. Фердинанд, нетерпеливый и раздраженный этим ослушанием, еще до прибытия Саквилля, выслал такое же приказание маркизу Гранби, следующему английскому начальнику, командовавшему вторым отрядом конницы. Тот сейчас же повиновался. Хотя Саквилль и встал после этого во главе атаки, но удачный момент уже прошел и возвратить его не могли все британские сокровища. Брольи весьма искусно воспользовался этой проволочкой: он отступил в удовлетворительном порядке, и остальные французские войска левого фланга последовали за ним.

Между тем на правом фланге союзников произошло очень жаркое дело. Прусская, ганноверская и гессенская кавалерии опрокинули французскую пехоту, изрубили большую часть ее и взяли несколько тысяч пленных. Все теперь стали спасаться бегством. Брольи прикрыл тогда предпринятое правым крылом французов отступление к Миндену, а саксонцы, еще соблюдавшие некоторый порядок, вопреки большому урону, защитили беглецов левого крыла.

Французы лишились в этом сражении 8000 убитыми, ранеными и пленными, 30 орудий и многих знамен и штандартов. Несколько дней спустя у них была отнята еще большая часть их тяжелого обоза, часть военной кассы, багаж знатнейших предводителей и военный архив; затем магазины в Оснабрюке, Миндене, Билефельде, Падерборне и другие. Союзники насчитывали только 1300 человек убитыми и ранеными[204]. Маршал Контад писал тотчас же после битвы герцогу Фердинанду, называл его победителем и просил позаботиться о раненых французах; просьба эта, по причине человеколюбия великого полководца, была совершенно излишней.

За эту победу Фердинанд получил британский орден Подвязки, причем король Георг послал ему 20 000 фунтов стерлингов, которые великодушный вождь роздал, как и всегда, своим войскам, обнаружившим отменную храбрость. Прусский драгунский полк Гольштейна, полонивший 4 батальона вместе с 10 орудиями, один получил несколько тысяч талеров. Фердинанд выразил при этом всем генералам, особенно же всем полкам, самую трогательную благодарность за их храброе благородное поведение во время битвы. Каждый вождь назывался по имени и получил таким образом перед лицом всей армии, сообразно своим подвигам, должную похвалу. Фердинанд был слишком великодушен, чтобы так же публично порицать, как оно того стоило, постыдное поведение Саквилля. Он предоставил этого генерала его судьбе и ограничился лишь тем, что не произнес имени этого преступного британца, тогда как все генералы были награждены большими или меньшими похвалами. Тем более расточал он свою признательность по отношению Гранби, публично сожалея о том, что этому генералу не удалось стать во главе британской кавалерии при столь многообещающей победе.

Саквилль был тогда отозван в Англию и явился туда с трепетом, так как боялся судьбы адмирала Бинга, который три года тому назад был расстрелян: английский народ требовал жертвы, а министры ради своей безопасности нашли нужным избрать его козлом отпущения и приписать ему все свои политические промахи. Бинг должен был умереть под тем предлогом, что не сделал всего возможного для нанесения вреда неприятелю и для спасения Менорки[205]. Так пал невинный вождь вопреки немного, впрочем, опоздавшему протесту всего военного суда; Саквилль, в качестве члена тайного совета, сильно добивался тогда этой трагической развязки. Но теперь положение этого генерала было совсем иное: он не мог отстаивать своей невиновности, так как его преступное поведение было достаточно очевидным и всякое оправдание было бы напрасно. Весь народ был страшно озлоблен на него, а чернь грозила разорвать на части. Лучшие слои общества смотрели на него как на негодяя, даже друзья избегали его, а король Георг II не хотел слышать его имени. Он лишил его военных чинов и велел подать себе книгу, где значились его тайные советники; оттуда он собственноручно вычеркнул имя Саквилля. Затем поведение его было обсуждаемо военным судом, где он своей защитой увенчал свою подлость, говоря, что великий полководец, зави дуя его военным доблестям, прислал ему противоречащие приказания, чтобы погубить его. Но множество свидетелей британцев, большей частью высоко урожденных и сановитых, возвратившихся из армии в Лондон, прославляли благородство Фердинанда и уничтожили все сомнения суда насчет позорного поведения Саквилля в битве. Он был объявлен виновным и не способным нести военную службу в Англии. Военный суд не мог распространить своей резолюции на гражданскую службу, и король, полагая, что он теперь уже не в состоянии вредить государству, воздержался от такого прибавления из уважения к старому отцу генерала, герцогу Дорсэ. Когда старик в скором времени после случившегося явился ко двору и со скорбным видом подошел к королю, монарх посмотрел на него молча и сильно растроганный. Наконец он обнял его и сказал: «Мне жаль, милорд, что Саквилль ваш сын».

Кстати здесь будет заметить, что этот лорд Саквилль, опозоривший себя в германской и английской военной истории и формально лишенный чести в царствование Георга II, был тот самый, который в правление Георга III сумел интригами втесниться в дела правления, был главным зачинщиком американской международной войны и, принявши титул лорда Сен-Жермена, стал военным министром. На этом посту он составил план военных действий в Америке, вследствие которого генерал Бэргойн, следуя бездарному плану, пал жертвою недостойного министра, вместе со своим корпусом, в пустынях Саратоги[206]. Эта неудача решила участь Америки, так как едва это известие прибыло в Европу, как Франция объявила независимыми британских подданных в Америке.

В день победы при Миндене была одержана другая победа наследным принцем Брауншвейгским при Гофельде. Фердинанд совершил нечто, повергшее в изумление и друзей, и врагов. Собираясь сразиться с армией, гораздо более многочисленной, он отправил 10 000 своих войск наследному принцу, намеревавшемуся атаковать герцога Бриссакского. Чтобы зайти неприятелю в тыл, принц должен был перейти реку Верру, через которую был только один узкий мост. По нему двигалась только часть его войск, остальные шли вброд, чтобы не терять времени. План атаки был так хорошо составлен, что не готовый к битве неприятель увидел себя однажды утром окруженным со всех сторон и, после кровопролитного сражения, должен был спасаться поспешным бегством, покинув весь обоз. На поле битвы осталось столько убитых, что 2000 крестьян в продолжение трех дней хоронили их. Союзники лишились в этом сражении только 300 человек.

Поведение полководца после битвы служит настоящим масштабом его военного величия, и Фердинанд оказался на высоте своей славы; поэтому последствия этого дня, ознаменованного двумя победами, были весьма пагубны для французов. Контад должен был тотчас же покинуть свою выгодную позицию при Миндене, очистить Гессен, переправиться назад через Везер, уходить из страны, сполна снабженной продовольствием, постоянно преследуемый врагом, словом, лишиться всех выгод, приобретенных в этой кампании. Генерал Армантьер, блокировавший Липштадт, тотчас же снял блокаду и поспешил соединиться с главной армией французов. Минден сдался союзникам. Были взяты значительные магазины и уведена отовсюду масса пленных. В Детмольде передвижной французский госпи таль с 800 человек сильного эскорта попал в руки победоносных немцев. Принц Гольштинский со своей прусской кавалерией взял в плен за раз целый батальон так называемых королевских гренадеров. Затем последовало много больших стычек, кончившихся успешно для союзников. Кор пус добровольцев Фишера был атакован наслед ным принцем при местечке Веттер; часть его бы ла избита, а часть взята в плен. Только немногим удалось спастись вместе с вождем. Другой корпус был атакован знаменитым предводителем легких войск, полковником Лукнером, у Эльнгаузена, и разбит с большим для него уроном. Столица Кассель сдалась на капитуляцию ганноверскому полковнику Фрейтагу, который овладел также всем полевым обозом маршала Контада, принца Конти, герцога Бриссака, графа Сен-Жермена и вообще всех французских генералов недалеко от Детмольда. Марбург, с гарнизоном в 900 французов, не хотел сдаваться; он был осажден, и на пятый день после открытия траншей последовала его сдача. Взята была также крепость Цигенгайн с гарнизоном в 300 французов.

Между отбитым багажом маршала Контада найден был его портфель с тайными письмами и инструкциями от его двора, которые обнародовали по приказу английского короля. В них, между прочим, находились приказы опустошать те страны, которыми не удавалось овладеть. Но еще более удивительным, нежели эти приказы, был ответ французов, в котором, хотя и не отрицалась подлинность этих писем, но выражениям их, совершенно явным, придавалось другое значение, не столько софистическое, сколько смешное.

Генерал Имгоф был послан в Мюнстер. Он некоторое время блокировал город и хотел приступить к настоящему штурму, но приближение французского генерала Арманть ера заставило его снять осаду. Однако, получив подкрепление, он возобновил ее. Французы снова подошли для атаки, но она не произошла, и через 6 дней по открытии траншей гарнизон капитулировал, получив свободный пропуск; но все орудия, снаряды, провиант и военные принадлежности стали добычей завоевателей. Это произошло 20 ноября, в несчастный для пруссаков день поражения при Максене; того же числа английский адмирал Хоук раз бил на берегах Франции французский флот в такую ужасную бурю, что ее было достаточно для того, чтобы совершенно поглотить все человеческие силы; изо всех побед, когда-либо одержанных на море, это была наиболее удивительная[207].

Имгоф нашел укрепления Мюнстера в столь плохом состоянии, что счел невозможным защищать этот пункт; однако он оставил в нем 5000 человек гарнизона, а сам вернулся к главной армии. Но кампания еще не была окончена, несмотря на весьма позднее время года. Взята была врасплох крепость Фульда, где находился герцог Вюртембергский, отдавший 12 000 человек своих войск на французскую службу. Вюртембергский лагерь находился недалеко от города. Герцог, не предполагая нашествия врага, пригласил фульдских дам на бал, который как раз должен был начаться, когда высланный сюда наследный принц Брауншвейгский с гусарами и драгунами своего корпуса явился под стены города и проник в город. Множество неприятелей было убито, находившиеся вне города рассеяны, и уведено свыше 1200 пленных. Герцогу удалось бежать, а его войска отступили в большом замешательстве из Фульды. Дамы этого духовного двора[208], нарядившиеся для танцев, должны были на сей раз отказаться от бала.

Вскоре после этой экспедиции наследный принц отправился в Саксонию для подкрепления прусского короля, после чего французам пришло в голову атаковать ослабленную союзную армию на ее зимних квартирах. Но маршал Контад со времени Минденского поражения был в большой ссоре с Брольи, так как они взваливали всю вину за поражение друг на друга. Версальский двор, ошеломленный этой неудачей и обеспокоенный их ссорой, выслал в армию маршала д’Этрэ с большими полномочиями, чтобы во имя короля уладить этот спор и сделать необходимые планы для будущих военных действий. Д’Этрэ был, однако, настолько благороден, что явился не в качестве главнокомандующего, а лишь для службы под начальством Контада и для подачи ему советов, если в них окажется надобность; во всем же остальном он обязывался повиноваться его приказаниям. Но все попытки прежнего фельдмаршала к примирению обоих соперников оказались безуспешными. Двор наконец решил этот вопрос, отозвав Контада обратно и вручив главное начальство вместе с фельдмаршальским жезлом Брольи. Новый главнокомандующий пожелал явиться достойным этой королевской милости неожиданным подвигом. Суровое время года не помешало ему пытаться совершить атаку 25 декабря. Но Фердинанд, блокировавший Гессен и расположивший свои войска на квартирах, был настороже. Он так энергично встретил французов, что те, после сильной канонады, должны были отступить. Неудача при Максене, потребовавшая высылки вспомогательных войск в Саксонию, а вследствие этого значительное ослабление союзной армии, не позволили Фердинанду извлечь всю ожидаемую пользу из его удачных походов.

Союзники, пришедшие в движение в ответ на атаку французов, стали всячески вредить неприятелю, причем особенно отличились приверженцы их Лукнер и Шейтер. Вообще легкие германские войска были очень деятельны и счастливы во всех этих кампаниях в противоположность неприятельским. Замечательно то обстоятельство, что французы никогда не играли важной роли на театре маленькой войны, несмотря на все их усилия проявить в них те подвиги, что и в больших сражениях. Все планы вождей для таких военных операций, поведение полководцев и солдат в таких случаях, недостаточно продуманное исполнение этих планов – все свидетельствует о неспособности нации к подобного рода борьбе с врагом, так как хладнокровие и неусыпное внимание к ходу битвы, два весьма необходимых качества предводителей таких операций, плохо согласуются со свойственной французам живостью. Тем ощутимее была для них деятельность германских приверженцев, не дававших им ни минуты покоя и продолжавших эту небольшую войну с неслабеющим успехом. Они постоянно атаковали французские отряды, угрожали их зимним квартирам, их магазинам, перехватывали их транспорты и уводили много пленных, пока наконец сильные холода не принудили их самих отдохнуть в зимних квартирах.

Союзники опять овладели всеми областями и пунктами, которые принадлежали им до начала войны. Фердинанд расположился на зиму в Касселе и Вестфалии, а французы – в окрестностях Франкфурта-на-Майне. Казалось, что народы поменялись природой своих потребностей: и тут, и в Саксонии равно немцы, как и французы, стояли в поле друг против друга среди глубокой зимы, между тем как русские и шведы уже два месяца жили на зимних квартирах.

Были вновь сделаны мирные попытки, так как Англия выиграла теперь много[209], а Пруссия потеряла мало. Саксония в достаточной мере вознаградила Фридриха за потери, причиняемые ему врагами в занятых ими прусских областях, а в поле он был так страшен, как никогда еще, вопреки всем претерпенным неудачам. К тому же он, как и в прошлую зиму, владел всеми областями и пунктами, кроме Дрездена. При таких обстоятельствах он мог поистине считать себя счастливым. Удачи его союзников, помимо германских кампаний, были несравненно больше. Англичане сделали большие приобретения в Индии и Америке, уничтожив при этом почти совершенно французские морские силы. При продолжении войны они могли ожидать еще больших преимуществ на счет французов. Несмотря на это, оба союзных монарха предложили мир. Предложение это было сделано в Гааге, и король Станислав, столь легко, с философским спокойствием перенесший дважды приобретенную и дважды утраченную польскую корону[210], предложил свою резиденцию в Нанси для мирного конгресса, на что Фридрих и Георг согласились. Первый писал из Фрейберга, где находилась его главная квартира: «Приношу величайшую благодарность за это предложение и охотно согласился бы на него. Все действия, совершаемые под покровительством Вашего Величества, должны иметь удачный исход. Однако не все столь мирно настроены: дворы Венский и Петербургский довольно странным образом отвергли предложения, сделанные английским королем и мною. Очевидно, эти дворы побудят и француз ского короля к продолжению войны, от которой ожидают самого удачного исхода. Таким образом они сами дадут ответ за ту кровь, которая еще прольется. Дай Бог, чтобы все государи, подобно Вашему Величеству, вняли голосу человеколюбия, доброты и правосудия! Тогда свет перестал бы быть и театром опустошений и убийств».

Противники ответили на это предложение весьма не определенным образом. Тогда предложена была Бреда и, наконец, Лейпциг для мирного конгресса. Враги Фридриха вполне надеялись на свой сильный союз, поэтому они не обнаруживали ни малейшего намерения содействовать миру. Напротив того, зиму они употребили на подкрепление своих войск и на пополнение повреждений и урона от предыдущих кампаний. Фридрих делал то же самое, но ему приходилось бороться с несравненно большими препятствиями. Число его противников простиралось до 90 миллионов человек, а подданных у него было всего 5 000 000. Королевство Пруссия и другие области его государства находились в руках неприятелей, так что оттуда ему нельзя было пополнять свои войска. Впрочем, Саксония почти заменяла ему эту потерю; это был благодетельнейший источник для короля, доставлявший ему всегда и деньги, и провиант, и солдат. Доставки продуктов, {денег} и людей, к которым принуждены были несчастная Саксония и Тюрингия, благодаря необыкновенной жестокости, были чрезмерны и производились всегда вперед. Город Эрфурт поставил за 1760 год 100 000 рейхсталеров, 400 рекрутов и 500 лошадей; Наумбург – 200 000 рейхсталеров; Мерзебург – 120 300 рейхсталеров, 631 человек, частью рекрутов, частью погонщиков и 423 лошади; то, что недоставало для положенного количества, было уплачиваемо деньгами: за каждую лошадь – 50, а за каждого человека – 150 рейхсталеров. Цвикау должен был дать 80 000 рейхсталеров, Хемниц – 215 000, все города Тюрингии – 930 000, а весь тюрингенский округ – 1 375 841 рейхсталер. Один Лейпциг должен был уплатить 1 100 000 рейхсталеров контрибуции, а весь лейпцигский округ – 2 000 000 рейхсталеров деньгами, 10 000 рекрутов, несколько сотен тысяч четвериков зерна, несколько тысяч лошадей и большое количество убойного скота. При этом срубались лучшие леса и дерево продавалось предприимчивым капиталистам.

Самый красивый германский лес в Торгау подвергся той же участи; положение его на берегах Эльбы облегчало это предприятие, и весь он был сплавлен в Гамбург. Курфюршеские арендные владельцы должны были также вносить арендную плату на год вперед. Таким образом, прусский король нуждался не в деньгах, а в людях. Малочисленность войск его произошла от большого количества дезертиров[210a], которых нельзя было вполне заменить саксонскими рекрутами и собственными его подданными. Благодаря этому возникла система вербовки, которая по характеру и распространению своему никогда не имела себе подобной на земле. Пленные неприятельские солдаты силою брались в прусскую службу; согласия их на это не спрашивали, а просто ставили в прусские ряды, заставляли приносить присягу и сражаться против своих соотечественников. Вся Германия наводнилась тайными вербовщиками, большая часть которых не была настоящими офицерами, а просто авантюристами, пускавшимися на всевозможные проделки, чтобы ловить людей. Прусский полковник Колиньон, созданный для этого дела человек, был их вождем и научал их собственным примером. Он разъезжал во всевозможных видах и одеждах и уговаривал сотни людей поступать на прусскую службу. Он не только обещал, но и раздавал чины, производя молодых простодушных студентов, купеческих приказчиков и других тому подобных в лейтенанты и капитаны прусской армии; в пехотинцы, кирасиры, гусары – все равно, на выбор. Слава прусского оружия была так велика и общеизвест на, представление о богатой добыче так неразрывно было связано с ней, что фабрикация чинов Колиньона не прекращалась. О прогонах ему нечего было заботиться, и задаток мог он оставлять себе, так как его рекруты брали по большей части издержки на себя. Много блудных сыновей во Франконии, Швабии и на Рейне обкрадывали своих отцов, приказчики – своих господ, управляющие – свои кассы, чтобы отправиться к тем добродушным прусским офицерам, которые раздавали роты и кресты. Они спешили со своими чинами в Магдебург, где их принимали, как обыкновенных рекрутов, – и силой ставили в строй. Сопротивление не шло в счет; палка до тех пор была в работе, пока не следовало полного повиновения. Такими и иными способами Ко линьон со своими помощниками доставил королю в течение войны 60 000 рекрутов.

Таким образом деятельность Фридриха, усердие его офицеров и всегда готовые деньги преодолели препятствия, которые считали непреодолимыми в Вене и Петербурге. Вначале пленные выкупались, подобно тому, как это производилось в апреле 1758 года между пруссаками и австрийцами в Егерндорфе и в октябре 1759 года между пруссаками и русскими; причем фельдмаршал оценивался в 3000 человек или 15 000 гульденов, полковник – в 130 человек или 650 гульденов, а рядовой – в 5 гульденов. Но вскоре принята была новая система. Полагая, что недостаток в солдатах положит предел подвигам Фридриха, стали за труднять ему такой обмен пленных при обоих императорских дворах и наконец совершенно прекратили его. Несмотря на это, все шло своим порядком и при открытии каждой кампании прусские полки имели почти всегда полный комплект. Войска, принадлежащие не занятым неприятелем военным кантонам, всегда являлись полностью. Никто, кроме больных и находившихся в командировках, не смел отсутствовать во время смотра, происходившего всегда весной, перед уходом с зимних квартир. Так как при Максене потеряны были целые полки, то они были вновь составлены из прикомандированных или выздоровевших солдат, из выкупивших себя за свой счет и из вновь набранных. Таким образом Фридрих восполнил все не достатки и уничтожил все следы потерь, понесенных его войском.

В августе этого года умер король испанский, Фердинанд VI. Король Неаполитанский, Карл, вступил тогда на испанский престол, а восьмилетний сын его, Фердинанд IV, – на неаполитанский. Австрийский дом имел большие притязания на королевства Неаполитанское и Сицилию, от которых пришлось отказаться лишь по необходимости; еще больше относились эти притязания к Парме и Пьяченце, и никогда еще не являлся более удобный случай для предъявления права на них: государем был ребенок, правление находилось в ненадежных руках, правители не руководились никакими принципами, финансы были в плохом состоянии, а войска малочисленны и без всякой дисциплины. Это была бы не кампания, а просто вступление во владение, и все обстоятельства обещали на сей раз спокойное обладание им. Испания еще не знала своего нового монарха и, кроме того, не была приготовлена к подобной войне. Франция же была совершенно истощена, ей самой приходилось бороться с могущественными врагами, и потому она не в состоянии была высылать войска в Италию. Поэтому вопрос этот действительно обсуждался в тайном совете императрицы. Но так как в то время при венском дворе политические соображения совершенно уступили место частным страстям, то и надежда весьма невероятного обратного завоевания Силезии уступила место несомненному овладению Неаполем и Сицилией, которые до этого, благодаря отдалению их от Австрии, являлись лишними, но теперь, в связи с ее прочими итальянскими владениями, упрочили бы владычество Марии-Терезии и ее потомства в Италии на многие столетия.

Король Сардинии[211] также предъявлял свои права на часть этого драгоценного наследства. Фридрих, горячо желавший войны в Италии, чтобы разделить могущество своих врагов, отправил флигель-адъютанта Коччеи в Турин, чтобы узнать мнение короля на этот счет; но этот некогда столь воинственный монарх[212] променял теперь меч на четки. Он был стар и предан ханжеству, единственным его стремлением было отличиться покаянными поступками. Таким образом, эта попытка Фридриха не удалась, как и большая часть его попыток действовать с помощью переговоров. Франция сильно желала мира с Англией, но не включая в него прусского короля. Монарх этот отправил депутата в Париж, в надежде открыть наконец глаза французскому министерству на его собственные выгоды, отвратить его от столь вредного союза и доказать, как пагубна была бы для Франции гибель Пруссии. Но все эти представления были тщетны, так как двор, находившийся в полной власти (помимо маркизы Помпадур) совершенно преданного Марии-Терезии герцога Шуазеля, не хотел ничего слышать. Придворный депутат, барон Эдельсгейм, был сперва принят вежливо, потом брошен в Бастилию, и все бумаги были у него отобраны. Фридрих отправил также одного вельможу в Петербург, он явился туда с сильной протекцией английского министерства, в изобилии снабженный золотом, но ненависть Елизаветы к прусскому королю была непримирима; к тому же она надеялась удержать за собой завоеванную Пруссию.

В таком положении издали явился Фридриху союзник. Датский король опасался соседства русских, готовившихся теперь к осаде Кольберга, после завоевания которого они грозили овладеть всем Балтийским морем. Опасения эти еще усилились благодаря предъявлению русским наследником прав на Шлезвиг и его ненависти к Дании[213]. Поэтому Копен гагенский двор предложил прусскому королю за няться обороной Померании. Но вникнув в отчаянное положение Фридриха, датчане раздумали и стали обна руживать неохоту к исполнению собственного жела ния. Вскоре найден был и предлог для прекра щения переговоров. Король датский поставил такие условия, на которые заранее можно было ожидать несогласия Фридриха. Вопрос был, таким образом, решен, и королю прусскому оставалась лишь надежда на свое мужество, меч и удачи.