История штурмана дальнего плавания

1. Детство. Школьные годы

Желание связать свою судьбу с морем зародилось достаточно рано. Детство до начала Великой Отечественной войны (ВОВ) протекало в виноградном совхозе им. Молотова, в ауле Суворово-Черкесском, на берегу мелководного Витязевского лимана, в котором бултыхалась вся совхозная детвора. Грелись под солнцем, загорая на прибрежном песке. Соревнуясь, всматривались в горизонт лимана, где едва-едва просматривалась песчаная коса, отделяющая лиман от темно-синего моря. Тогда нам казалось, что в летнем мареве уже видятся дальние страны — берег турецкий (из рассказов взрослых). Мечталось по-детски, легко и приятно.

С началом войны многое изменилось, военнообязанные взрослые призваны в Армию, а оставшиеся гражданские неоднократно выходят на обязательные работы по сооружению противотанковых рвов вдоль береговых круч. По совхозным виноградным отделениям разъезжают агитбригады, из Анапской Морской школы с духовым оркестром.

В бывшей мечети, переоборудованной под совхозный клуб в Суворово-Черкесске, также состоялась патриотическая лекция, на ступеньках перед этим «молельным» зданием расположился духовой оркестр, исполнявший бравые марши, слышимые во всех концах совхоза. Все музыканты были в летней морской форме. Это — молодые призывники, проходившие «курс молодого бойца» в Анапской Морской школе, по специальностям для морских пограничников. Совхозные мальчишки, все без исключения, активно поддержали проводимое мероприятие, расположившись между духовыми инструментами. Мне досталась «большая труба», с которой управлялся такой же здоровенный, как его труба, толстощёкий музыкант. Впечатления эти врезались в память на всю жизнь, а морская форма с той поры стала заветной мечтой — далёкой, несбыточной, но всегда желанной.

По мере приближения фронта к предгорьям Кавказа тревожные события нарастали. Появились вражеские самолеты, идущие в сторону Новороссийского порта. Один из таких воздушных разбойников, вероятно, по трусости, не смог сбросить полностью бомбовую нагрузку на порт и, возвращаясь к своему аэродрому, решил сбросить две последние бомбы на шоссейную дорогу, идущую от местного винзавода к аулу Суворово-Черкесский. Немецкий летчик промахнулся метров на 20–30, параллельно дороге бомбы взорвались в лимане. Из-за неудачи бомбометания, разозлившись, он, пролетая над селением, прошёлся пулемётной очередью по аулу. Как выяснилось, случайно под эту стрельбу попала одна только старушка Котляревская. Первая жертва войны в ауле воочию. Сбежались жители аула, пряча своих детей за спиной. Война пришла и в наши дома.

Несмотря на близость фронта работы на виноградных картах продолжались согласно ранее утвержденному плану. Люди верили в остановку немецких войск. Во избежание опасности, в случае повторения налётов на аул, мать, работавшая трактористкой, при выезде на виноградники решила брать сына с собой на трактор, а несколько позже отправила меня к своему отцу, в станицу Натухаевскую. Фронт приближался.

В период оккупации 1942–1943 гг. от Анапского райкома в близлежащих лесах действовали три партизанских отряда. В предгорьях Кавказа лесной массив далеко не белорусский или брянский, поэтому отряды формировались из ограниченного состава по 60-100 человек. Первоначально запланированы следующие места базирования: первый отряд — Гостагаевские леса (ущелье Красных партизан), второй — Лобанова щель, третий — Новогирская щель. Командиром первого отряда был назначен бывший директор совхоза им. Молотова Приходько К.Г., комиссаром — первый секретарь райкома партии Фролов П.А., руководитель разведгруппы — управляющая 1-го отделения совхоза им. Молотова из Суворово-Черкесска Ивина А.Ф.[1] С последней грузовой машиной полуторкой, вывозившей муку и ряд других продуктов на партизанскую базу первого отряда, выехали из совхоза две подруги — трактористки Мокрая Антонина[2] и моя мать. Двигались они объездной дорогой мимо г. Анапы через Чембурку, т. к. город был уже в дымах от пожарищ — начался «звездный» налёт (до 50 бомбардировщиков) вражеской авиации перед вступлением передовых немецких частей. Полуторка мчалась в сторону станицы Натухаевской, к дедушке, где я находился, а далее — к партизанам в Гостагаевские леса.

Как позже мне стало известно, дедушка мой Нагай М.В. рано овдовел, оставшись с четырьмя малолетними детьми. Новая жена оказалась ворчливой и неприветливой к его осиротевшим детям, хотя своих совместных детей они не заимели. Повзрослев, эти дети не случайно в своём обиходе мачеху всегда называли «вовчихой» (от её родной фамилии Волк).

Собравшись с последним рейсом полуторки присоединиться к партизанскому отряду, моя мать при встрече в станице Натухаевской с родителями получила от них жесткий отказ. Со стороны мачехи в адрес дедушки: «…хватит с меня тех забот, которые перенесла при выкармливании твоих четверых детей, твоими внуками пусть занимаются теперь сами родители, с меня довольно…» В то время, как известно, по линии дедушки в Натухаевской станице уже проживало семеро его внуков. В свою очередь аргументы со стороны дедушки были более, чем весомые:

а) с малым сыном в отряд не возьмут (как исключение, в отряде действительно был только 15-летний мальчик, брат Ивиной А.Ф., и около 10 подростков 18–19 лет; все они будучи разведчиками погибли);

б) местные леса малоприемлемы для укрытия партизанских групп и их баз от тихоходного немецкого самолёта-разведчика, именуемого в простонародье «рамой»; потребуется постоянное маневрирование от преследования карателей — иначе отряд не выживет (действительно, в гражданскую войну здесь были партизаны в основном конные, делавшие короткие вылазки на белогвардейцев из укрытия, именуемого теперь ущельем Красных партизан, а какие возможности для быстрого маневрирования у наших партизан сегодня?);

в) сейчас уже начало сентября, впереди дождливая осень и холодная зима, как организовать партизанский быт в этих нечеловеческих условиях, ведь перебьют вас и перемёрзнут многие… Раненые, больные?

Действительно, все указанные выше руководители первого партизанского отряда погибли. При попытке перейти линию фронта была расстреляна объединённая группа партизанских отрядов в составе 67 человек. Дополнительный список погибших анапских партизан в боях и при других различных обстоятельствах составил 79 человек.

В итоге будущий штурман со своей матерью остался в станице Натухаевской до окончания войны. Проживали с матерью самостоятельно, рядом с домом дедушки, в брошенном доме родственных Нагаев. Большие трудности и лишения это-го периода были у всех. Положение нашей семьи улучшилось только после возвращения отца из армии, когда он приступил к работе на цементном заводе в посёлке Верхнебаканском.

За период оккупации дети школьных возрастов занятий не имели, хотя в отдельных местах немецкая администрация пыталась возродить идеологическую обработку детей — в виде начальных классов, организуемых обычно в брошенных домах, но такие эксперименты успеха не имели. Под различными предлогами население от таких классов уклонялось повсеместно. Ждали скорейшего освобождения — прихода наших войск. Появившиеся при этом дети-переростки смогли приступить к занятиям только с 1944 года, после частичного восстановления разрушенных в войну школьных зданий. Учились они вместе с обычными детьми школьного возраста. Получив начальное образование — 4 класса, многие из них уходили на обучение рабочим профессиям в ФЗО (фабрично-заводское обучение) или непосредственно на предприятия, возрождаемые после военной разрухи, где крайне требовались рабочие руки.

В этих условиях, после окончания 4-го класса, невольно пришлось задуматься о будущей профессии — кем быть? Решение у меня созрело без колебаний: буду капитаном, о чём были поставлены в известность родители и, соответственно, мои школьные сверстники. Незамедлительно возникло прозвище Тимка-капитан, которое просуществовало все школьные годы, обиды на это у меня не было — всё верно.

В это же время в нашей семье возникли коренные перемены — семья распалась: мать уехала в Сибирь с новым избранником, а отец официально женился. Так и у меня появилась мачеха, достаточно мягкая и обходительная женщина, пришедшая в наш дом со своей дочерью моего возраста. Жизнь продолжалась далее без особых коллизий — развод моим родителям не требовался, разъехались и точка. Они проживали в гражданском браке. Такое решение ими было принято изначально ещё до войны из соображений безопасности из-за раскулаченной семьи казака, нашего деда Тимченко С.Ф., возможно и к детям могут быть репрессии(?).

С учетом новых семейных обстоятельств моя учёба в 5-м классе оказалась без особого контроля на втором плане. Большую часть времени после школы зачитывался морскими рассказами Бориса Житкова, Константина Станюковича, Билль-Белоцерковского и конечно, произведениями Жюля Верна. По текущим результатам в школе сводная сестра Валентина, из параллельного класса, бесспорно, опережала меня, была твердой хорошисткой. Такая ситуация, надо полагать, мачеху вполне устраивала. Родная кровь ближе…

Под конец учебного года поступила чрезвычайная новость — для перевода в 6-й класс надлежит сдать государственные экзамены по пяти предметам. Родители восприняли эту новость по-своему: решили организовать учебное соревнование между мной и Валентиной. Кто сдаст лучше эти экзамены, тому будет куплен хороший подарок. Предложение мачехи:

— Если Валя сдаст экзамены лучше Иосифа, тогда ей купим крепдешиновое платье. На два подарка денег у нас пока нет. Только для одного…

Резюме отца этому «беспроигрышному» предложению:

— Ну а если ты, Иосиф, сдашь лучше, купим тебе наручные часы.

Началась интенсивная подготовка к экзаменам обоих претендентов.

Один занимался в комнате, а другой — на фуфайке в огороде на свежем воздухе. Благодать неземная — есть прекрасная цель и чёткая задача. Вперёд!

Перед каждым экзаменом встречались с преподавателем-экзаменатором для консультаций по предмету. Первым экзаменом был русский язык письменно, далее — математика письменно и устно, история и география только устно. После первой консультации меня задержала преподаватель Татьяна Ивановна Никитина и спросила:

— Может быть лучше тебя оставить на осень? За лето дополнительно позанимаешься, окрепнешь… Уж слишком много у тебя ошибок в письме. Согласен?

Как можно было согласиться с таким вариантом, ведь это — явный проигрыш в соревновании с Валентиной-хорошисткой! Пришлось рассказать об условии наших родителей, на что Татьяна Ивановна с нескрываемой опаской согласилась:

— Ну ладно, дерзай — посмотрим, на что ты окажешься способным…

Опасения преподавателя были обоснованы. При написании изложения на экзамене у меня возник затруднительный вопрос: как написать слово «седло» через букву «е» или через букву «и». По смыслу изложения избежать этого слова никак не удавалось, однако мне было известно, что если сдаются на проверку оригинал и черновик изложения с различным написанием какого-то слова, то экзаменаторы могут не засчитать это слово с ошибкой, принимая таковое за описку. С учетом этого условия в оригинале поставил букву «е», а в черновике наугад — букву «и». Как позже выяснилось, в оригинале оказалось правильное написание.

Экзамены проводились в первой половине дня, а результаты письменных работ сообщались на следующий день — вывешивались ведомости на доске объявлений. Каково же было мое нетерпение узнать свою оценку именно в первый день. Подходить к преподавательской, где работали экзаменаторы, ученикам категорически не разрешалось. Удалось уговорить уборщицу, которая в конце дня наводила порядок и могла заходить в преподавательскую, чтобы она «подсмотрела» мою оценку. Вышедшая к нам в коридор уборщица сообщила, что у меня высший балл — «пятерка». Конечно, я ей не поверил — спутала, вероятно, с чужой работой. Пришлось ожидать следующего дня, когда вывесят экзаменационную ведомость. Такой момент, наконец, наступил, в нашем классе оказалось три «пятерки», две из них — у традиционных отличников Василия Дегтярева и Жени Волги, а третья «пятерка» оказалась моей. Какие чувства были при этом у меня трудно описать, но в итоге состоялся самим с собой мысленный монолог:

— Если уж письменный русский сдал на «пять», то для остальных экзаменов приложу ещё больше усилий…

Результаты оправдали мои старания — все пять экзаменов были сданы на «отлично», в то время как у соперницы Валентины были всё те же твёрдые «четвёрки». С началом наступившего лета с нескрываемым удовольствием надел на руку обещанный подарок — часы «Победа»[3]. Отец при этом не замедлил с упрёком:

— Можешь, оказывается, учиться, а что же тебе мешало в течение учебного года — взбучки не доставало?

2. Заманчивая поездка в Сибирь

Родители, вероятно в большинстве своём, оказываются правы. Без надлежащего контроля с их стороны в 6-м классе учёба моя протекала, как говорится, «ни шатко, ни валко» — без особых успехов. Но и без отставаний, без завалов по любому из изучаемых предметов. Отличной учёбы, однако, нет, но в этом винить кого-то со стороны не приходилось — сам виноват, родители, отец и новая мать, оба трудились, выкладываясь весь световой день на работе. Им было не до нас. Материальное положение нашей семьи, как и многих других вокруг, в послевоенный период ещё оставалось далеко от желаемого. Надо полагать, что этим объясняется и последующий недостаточно корректный поступок новой матери, уже как настоящей мачехи.

За период учебного года интересы у будущего штурмана не изменились — мечталось о море. Наряду с художественными книгами морского содержания к этому увлечению добавилось знакомство и многократное перелистывание морских учебников, доставшихся мне от сверстницы Жанны Лукаш из параллельного класса, у которой отец был изначально торговым моряком, а в последнее время работал в морском торговом порту Новороссийска. После его похорон на кладбище нашего посёлка, ко мне в руки попали «Справочник капитана дальнего плавания», «Коммерческая эксплуатация морских судов» и ряд других замечательных книг. С большим удовольствием удалось перекупить у поселкового гитариста Юрия Шаповалова двухтомный «Морской словарь» под редакцией контр-адмирала К.И. Самойлова.

Образовалась собственная домашняя библиотечка морской тематики, с которой потом с удовольствием знакомились друзья-одноклассники.

После долгого молчания изредка стали приходить письма от родной матери, которая проживала, оказывается, в городе Бийске Алтайского края со своим избранником. В один из летних дней на основании этих писем, когда отец был на несколько дней в командировке, моя мать-мачеха вдруг спросила: «Не хотел бы ты, Иосиф, поехать к родной матери? Поживешь с ней, сколько пожелаешь, возможно, понравится…» Самостоятельная поездка в далекий сибирский город Бийск — заманчивое путешествие. Конечно, согласился. В результате на следующий день я уже был в пути. На руках сквозной железнодорожный билет от Тоннельной до Бийска, небольшая сумма денег, которые были к приезду в Москву истрачены по дороге на мороженное и другие сладости, узелок с продуктами и аварийная четвертинка солёного сала. Впереди необъятные просторы нашей страны, любуйся, сколько хочешь. Только предстоит преодолеть в пути две незначительные трудности. Это пересадки с перекомпостированием билета с одних поездов на другие в городах Москва и Новосибирск. Но разве молодого романтика таковое может испугать? Конечно нет! Под стук железнодорожных колёс легко мечтать и приятно спать на третьей полке согласно купленному билету, а за окном вагона — перелески, поля, деревушки, всё проносится мимо, как в долгожданном кино.

После посёлка Верхнебаканский Москва с её уцелевшими высокими зданиями, с широкими бесконечными улицами, с толпой пешеходов, куда-то бегущих по тротуарам, показалась мне просто громадным муравейником, в котором легко затеряться, заблудиться. В памяти всплыла неприятная детская история в городе Новороссийске, когда мы с матерью однажды приехали на рынок для продажи фруктов из дедушкиного сада. Остановились у наших знакомых, муж-инвалид с женой, которые в период беспрерывных боёв в Новороссийске ожидали как беженцы освобождения города от немцев в нашем доме, в станице Натухаевской.

Устав от долгого бездеятельного сидения на рынке, отпросился у матери самостоятельно вернуться в дом наших знакомых, проживающих вблизи рынка. Как потом ни старался, но этого дома так найти и не смог — как будто всё перевернулось, словно в калейдоскопе. Неоднократно возвращался к рынку и начинал с самого начала новый заход в поисках «исчезнувшего» дома — безуспешно. Пришлось окончательно вернуться к матери на рынок.

Этот случай послужил хорошим уроком на будущее: необходимо, оказывается, ходить с открытыми глазами и хорошо запоминать обстановку вокруг — пригодится. Боясь повторения подобного в Москве перебрался с Курского на Казанский вокзал, откуда отходили поезда на Новосибирск, старался с этого вокзала не отлучаться. Кругом масса народу, к кассам на компостирование длиннющая очередь. Из рассказов ожидающих пассажиров стало известно — проблема осложняется тем, что на компостирование попадает почему-то весьма ограниченное количество билетов. Пришлось обратиться к дежурному по вокзалу, который установил мальца-путешественника, едущего к матери, вторым номером в очередь к окошку кассы на компостирование. Как потом выяснилось, это окошко открылось только ночью, когда второй номер из этой очереди сладко спал на лавке в зале ожидания. Проспал момент регистрации билетов, теперь придётся сутки ожидать следующего поезда, идущего на дальнее плечо, или воспользоваться дополнительным, на более короткую дистанцию (500 км) поездом, именуемым в обиходе среди пассажиров «500-й весёлый». Не желая идти на эксперименты принял решение ожидать очередной поезд, который следует через сутки, но именно до Новосибирска.

В связи с появлением свободного времени в течение суток, до очередной регистрации билетов, можно было без опасений рискнуть на самостоятельную экскурсию по городу. Первоначально воспользовался знакомством с поездом Московского метро — на одной линии от одного конца до другого, чтобы не потерять остановку «Казанский вокзал». А затем, как говорят: «Язык до Киева доведет», решил у прохожих проконсультироваться о проезде на Красную площадь. С большим удовольствием любовался потом строениями Кремля, часовыми у мавзолея Ленина, памятными захоронениями у кремлевской стены с ее историческими зубцами («что ни зубец, то стрелец»), собором Василия Блаженного, памятником Минину и Пожарскому, лобным местом, где казнили, оказывается, Емельяна Пугачева и рядом других достопримечательностей. При этом небольшое разочарование вызвала гранитная брусчатка, покрывающая Красную площадь. Из рисунков в школьных учебниках сложилось впечатление, что эта площадь блестит, как зеркало, надо полагать — покрыта мраморными плитами. Не догадывался тогда, что для прохождения на парадах военной колёсной и гусеничной техники гранитная брусчатка — наиболее безопасное покрытие.

Очередную регистрацию билетов на Новосибирск не пропустил. Уезжал из Москвы с некоторой грустью и запасом незабываемых впечатлений, будет, что рассказать потом друзьям-одноклассникам.

Застучали по рельсам колёса, замелькали в окнах вагона полустанки, мосты и пригорки. После посадочной сутолоки угомонились пассажиры, разместившись по своим местам. Развернув нехитрые запасы продуктов, приступили к чаепитию. Начались знакомства, выяснение попутчиков до своих станций назначения. Дорога дальняя, от Москвы до Новосибирска почти неделя в пути. Состав пассажиров весьма разнообразный, в основном преобладал рабочий люд, легко сходившийся в беседах друг с другом.

Выделялась из этого окружения только одна московская пассажирка, дородная женщина в ярком платье, ехавшая, вероятно, на отдых куда-то в деревню со своим пухлощёким сынком моего возраста. Обращаясь к нему, она постоянно приговаривала: «Вовочка, а ты бы не хотел…» и далее следовал её запрос — помыть руки, попить чаю и т. д. Достав из сумки большой батон белого хлеба[4], она отрезала от него почти половину, разрезала её вдоль и густо намазала сливочным маслом обе эти половинки — всё для Вовочки. Запах свежего хлеба, доносившийся на третью полку к полуголодному мальцу-пассажиру, естественно, раздражал ноздри. А Вовочка, часто поглядывая с чувством нескрываемого превосходства на третью полку, медленно стал жевать, хвастливо держа перед собой этот благодатный кусок батона. В душе у меня тогда возник против них непроизвольный протест, оставшийся, к счастью, невысказанным: «А чего это вы влезли в наш поезд? Ехали бы себе на „500-ом весёлом“, а не толкались бы в поезде дальнего следования…»

После военного лихолетья люди, пережившие ужасы войны, в большинстве своём стали более приветливыми друг к другу, относились, как правило, по принципу — все люди братья. Нельзя забыть, например, как в первые годы после оккупации перемещались между селениями группы ходоков, в основном женщины и подростки. Все двигались исключительно пешком по причине отсутствия транспорта. Некоторые шли с целью обмена своих вещей на продукты, другие — в поисках родственников или временной работы в виде вскапывания огородов и т. п. Будущему штурману довелось неоднократно проделывать самостоятельно пеший путь от одного дедушки из станицы Натухаевской, к другому в аул Суворово-Черкесский, а через некоторое время идти обратно. За период таких переходов ноги уставали, разумеется, чрезмерно. По примеру взрослых приходилось иногда проситься на ночлег в промежуточном из селений — в этой связи запомнились, например, колхоз им. Кагановича, бывшее здание мельницы в г. Анапа. Принимая подобных ходоков переночевать, люди безвозмездно оказывали им всегда посильную помощь — какой-то ужин и незадачливую постель, как правило, на полу.

В вагоне дальнего следования, где вскоре образовались группы пассажиров-попутчиков, воцарилась аналогичная дружеская атмосфера, появился общий стол питания с чаепитием — выкладывали все, каждый свои запасы продуктов по варианту «чем богат, тому и рад». А такого богатея, как горе-путешественник, едущего полуголодным, также приглашали к общему столу. Отказываться не приходилось, хотя его аварийный запас, четвертинка солёного сала, оказался при этом никем не востребованным. К концу пути, уже на подъезде к городу Бийску, такой «аварийный» запас, хранившийся всё время без холодильника, принял крайне неприглядный вид — пришлось его выбросить. Впереди наконец-то пункт назначения и долгожданная встреча с родной матерью.

Местный поезд из Новосибирска, значительно упрощённый по сравнению с поездом дальнего следования, аналогичному «500-му весёлому», доставил нас за двое суток к центральному вокзалу города Бийска. Прибыли в первой половине дня. Тепло распрощавшись со своими оставшимися попутчиками, разделившими истинно по-братски совместное наше проживание на всём пути следования, отправился налегке, с небольшим дорожным чемоданчиком, отыскивать по адресу на конверте заветный район Мочище, где проживает, оказывается, моя мать. После продолжительного переезда этот последний участок пути, конечно, уже не обременял. Ноги, несколько отвыкшие от нормального движения, шагали легко. Настроение приподнятое, праздничное.

Почему-то невольно вспомнился совместный с матерью переход из Суворово-Черкесска в Натухаевскую на второй день после прохода передовой линии фронта. Шли напрямую через Чембурку. Уже недалеко от станицы, в районе виноградников, с двух сторон окаймлявших достаточно продолжительный участок дороги, встретили фанерный трафарет на палке «Мины». На обочине в качестве примера лежало несколько плоских, круглых металлических коробок с удобными ручками для транспортировки — немецкие противотанковые мины, без запалов. Обезврежены нашими сапёрами. Как же пройти нам этот участок? Мы знали, что от давления ноги солдата или обычного пешехода такие мины не срабатывают. А если среди них окажется противопехотная мина — для поражения, например, выбравшегося из танка экипажа? Мать решилась преодолеть опасный участок, осторожно подбирая места для каждого очередного шага, и приказала мне следовать на шаг позади, ступая строго «нога в ногу», на те места, куда ступала её нога. Такая осторожность, конечно, не была напрасной, хотя в случае взрыва любой из мин, безусловно, пострадали бы или погибли мы оба.

Моё появление у дома матери было настолько неожиданным, без какого-либо упреждающего извещения, что можно, казалось, повторно писать картину маслом Репина И.Е. «Не ждали. 1884–1888». Встретила она меня очень радостно — отмыла после такой продолжительной дороги, сытно накормила и уложила на чистой постели спать на свежем воздухе — под тремя берёзами, растущими во дворе. Проспал непрерывно сладким сном, без колесного стука и гомона пассажиров, почти сутки.

Со своим избранником Фёдором, они проживали в юго-западной части города, на окраине, в полуземлянке — ступеньки вниз, окна на уровне земли. Ничего примечательного. Мать была домохозяйкой, а Фёдор — кузнецом, трудился на заводе по выпуску сельскохозяйственных машин. Большую часть своего времени я проводил потом на новеньком велосипеде Фёдора (пока он был на работе), знакомясь с этим удивительным сибирским городом, где столько различных заводов, оставшихся со времени великого переселения в первый год войны. Казалось, если окружить этот город крепостной стеной, то он сможет значительное время себя обеспечивать самостоятельно всем необходимым — хлебный и пивной заводы, мясокомбинат, машиностроительный и вагоноремонтный заводы, целый ряд других промышленных предприятий, своя тепловая электростанция. Этот город оказался большим тружеником.

В процессе знакомства с его достопримечательностями обнаружил в одном из книжных киосков интересную коллекцию почтовых марок (позже мать выделила деньги на её приобретение). Жизнь протекала спокойно. Нередко простаивал на мосту через реку Бию, наблюдая, как ребята постарше ныряли в её ужасно холодную воду. Однажды крайне не повезло — переднее колесо велосипеда попало на переезде в железнодорожную колею и застряло. При остановке движения колесо повернулось на бок из-за недостаточного роста велосипедиста, и образовалась сильная «восьмёрка». Теперь явно такое повреждение обнаружит Фёдор, который нередко в выходные дни на велосипеде выезжал в близлежащую деревню к своим родственникам. Но это, как позже стало известно, совсем мелочное событие по сравнению с теми жизненными потрясениями, которые вскоре всем троим нам придётся перенести.

Управляясь по дому, мать содержала приличное количество кур: «цыпа-цыпа-цыпа» — и куриное семейство немедленно собиралось на кормёжку. Для пропитания двух собак и нескольких кошек она готовила отварную картошку, пользуясь летней печкой во дворе. Эту печку топили кедровыми шишками, для сбора которых отправлялись в ближащий лес, буквально сразу за городом. Удивительный этот сибирский лес, далеко не такой как у нас, в предгорьях Кавказа, — стройный, чистый, без кустарников внизу, только высокие стволы как корабельные мачты. Много земляники, встречается на полянах малина. Собранные в мешки кедровые шишки укладывали в небольшой возок, именуемый «повозкой», и отправлялись домой. Заготовка такого местного топлива показалась мне просто хорошим отдыхом в чудесном лесу.

В один из дней в начале июля, когда после очередной экскурсии я уже находился дома, вдруг раздался где-то недалеко сильный взрыв, а следом за ним — непрерывный гудок, похожий на паровозный. Явно что-то случилось необычное. Вылетев из дома, помчались бегом, ориентируясь на непрерывный гудок.

Как выяснилось вскоре, взрыв произошёл на тепловой электростанции города (ТЭС), где взорвался один из трёх котлов. Взрывом разрушило здание котельной и машинного зала. Части взорванного котла и ударная волна прошли почему-то направленно только в южную сторону, через дорогу на склады мясокомбината, которые немедленно воспламенились. Непрерывный гудок издавал, оказывается, поврежденный второй котёл, стравливая давление пара. Третий котёл остался целым.

В числе первых сбежавшихся любопытных из близлежащих жилых домов, находился и я, наблюдая, как санитарные машины увозили пострадавших. Паровозы, подходившие по железнодорожному пути, пролегавшему между ТЭС и складами мясокомбината, непрерывно доставляли в своих тендерах воду для пожарных команд. Река Бия протекала внизу рядом, но под большим обрывом, над которым возвышается здание станции. Крыша складов мясокомбината прогорела, и было видно, как на длинных жердях горят подвешенные колбасы и окорока. Невероятная картина.

Прибывшие милиция и военные организовали оцепление места аварии, т. к. из города подъезжали и подходили всё новые и новые толпы людей. Некоторые старались выяснить судьбу своих близких родственников, работавших на ТЭС. Как стало потом известно погибло 22 человека — результат того, что взрыв произошёл в пересменку, когда одна смена ещё не ушла, а на вахту уже заступила очередная.

Буквально рядом возле группы любопытных на проезжей части улицы находилась искорёженная часть котла. Никто ничего подозрительного не заметил, а позже при уборке этого металла обнаружили под ним погибшего мальчишку, который при взрыве проходил по улице, возвращаясь с удочками от реки Бия. Страшная находка.

Не обошлось и без удивительного факта: один из сотрудников машинного зала, находившийся при взрыве в углу помещения, после взрыва и рассеивания пыли обнаружил, что стоит на метровом кусочке необвалившегося под ним пола, когда вся остальная площадь рухнула вниз. Он остался живым, у него оказалась иная, более везучая судьба.

Поспешившая следом за мной мать не смогла пробиться за оцепление, но ей удалось военных упросить разыскать и вывести сына из небольшой группы зевак, присоединившихся к уцелевшим работникам ТЭС непосредственно у самого разрушенного здания. Мать опасалась диверсионного акта, повторного взрыва. Война научила её перестраховываться: лучше «от греха подальше» и увела излишне любознательного сына домой.

Незаметно к концу катилось сибирское лето. Уже нашлись новые неплохие знакомые среди соседских мальчишек, с которыми нередко ходили купаться на ближайшее озеро. Здесь вода прилично прогревалась солнцем, не так, как на реке Бия. Вскоре наступил август, и надо было принять решение — оставаться ли с матерью или вернуться в Тоннельную, к отцу. Позже узнал, что после моего поспешного отъезда из посёлка отец, возвратившись из командировки, сильно возмущался самоуправством мачехи, спровадившей меня в дальнюю дорогу без его разрешения. Он был прав.

Взвесив множество факторов и особенно неприятную разлуку со своими одноклассниками, решил возвращаться в свою прежнюю школу в Тоннельной. Мать не стала возражать, билет на обратную дорогу вскоре был куплен. Её разговоры с Фёдором по поводу повреждённого велосипеда, а также по дополнительным затратам на мою одежду и обувь перед началом учебного года, проходили без моего присутствия. Они, вероятно, старались ничем не показать мне наличие между ними разлада. Однако перед самым моим отъездом домой мать вдруг заявила, что она едет вместе со мной в Тоннельную, а Фёдор остаётся здесь в Бийске.

Без тягостного прощания и слез мы покидали этот город. Фёдор нас не провожал — он, как всегда, трудился на заводе. Впереди у нас пересадка в Новосибирске на поезд дальнего следования до Москвы. В кассовом зале по-прежнему были огромные очереди. Все куда-то едут, спешат. После продолжительного ожидания удалось, наконец, зарегистрировать оба наших билета. Затем разместились в зале ожидания до прибытия нашего московского поезда. Отдохнув некоторое время, мать разговорилась с соседствующими пассажирами — стала почему-то расспрашивать о промышленном Кузбассе, об условиях жизни, о возможности устроиться на работу на угольных шахтах. У неё явно созревали какие-то потайные мысли. Возвращаться в Тоннельную, где находится мой отец с новой семьёй, ей, вероятно, не особенно хотелось: встречаться с бывшими соседями, и «перемалывать» причины разрыва с мужем, да и к тому же чужие языки, как говорил А.С. Грибоедов, «страшнее пистолета». Но оставаться с Фёдором тоже не лучший вариант, в этом она смогла убедиться как сейчас, так и потом, значительно позже. Где же оно, женское счастье, куда податься за ним теперь — на Кавказ или в Кузбасс?

В результате она сообщила, что дальше я поеду один, а она отправится в угольный Кузбасс для поиска работы. Отделила мои вещи — дорожный чемоданчик и новые покупки для школы в отдельном узле. Оба железнодорожных билета она передала мне. Расстались без каких-либо эмоций и я послушно ушёл на посадку к московскому поезду. Забравшись в нужный вагон своего поезда, уселся одиноко у окна и стал наблюдать за перронной беготнёй пассажиров. Почему-то стало крайне грустно и обидно за всю свою несложившуюся жизнь — отец там, а мать здесь. В пору делать наколку на плече, как у некоторых послевоенных ребят: «Нет в жизни счастья». Буквально за несколько минут до отправления московского поезда вдруг увидел в окне бегущую к моему вагону мать, а за ней — носильщика с двумя её чемоданами. В последние минуты она всё-таки решилась вернуться в родные края. Дальнейшую поездку мы продолжили совместно. Настроение у меня выравнялось, словно солнышко вырвалось из-под грозовых туч. Много ли надо человеку для счастья в 14 лет? Да — немного, но прежде всего — семейного благополучия.

На обратном пути запомнился один необычный пожилой пассажир, возвращавшийся к прежнему месту проживания. Из личных вещей у него была библиотека, большая часть которой следовала за ним в багажном отделении поезда, а небольшая часть — в ручной клади. При беседе с ним поделился и я о наличии у меня дома также небольшой библиотечки морского содержания. В знак уважения к моему литературному увлечению он подарил мне небольшую книжечку Ярослава Гашека «Необычные приключения бравого солдата Швейка». Прочитал её с таким небывалым удовольствием, что хотелось тут же поделиться прочитанным с каждым последующим собеседником. Вот это книга! Вероятно, каждому возрасту до сердца доходит своя литература. Это прекрасно понимал мой попутчик — литературовед, надо полагать, он был бы далеко неординарным школьным учителем. Позже уже в нашей средней школе № 14 в моём сердце занял почётное место наш любимый наставник, преподаватель литературы Пётр Васильевич Кореньков.

3. Поселковые будни

После путешествия в Сибирь, прибыв в Тоннельную, я возвратился домой, к отцу. Моя мать поселилась у своей дальней родственницы по линии Нагаёв — у Корсуновой Н.Ф. и тут же вышла на работу, на поселковый хлебный завод. Вскоре начался очередной учебный год. Жизнь вернулась в своё русло, но однажды вблизи здания почты неожиданно увидел идущего со стороны железнодорожного вокзала Фёдора. На плече два узла, к переднему узлу на груди был прикреплён болтающийся алюминиевый чайник, в руке приличных размеров чемодан. Это всё, что осталось от их прошлой жизни в полуземлянке в городе Бийске. Начиналась новая страница, как у моих родителей, так и в моей раздвоенной жизни.

Все последующие годы, вплоть до десятого класса, моя учёба в средней школе протекала без каких-либо ярких событий и без особых успехов. В учёбе по-прежнему лидировала сводная сестра Валентина, аккуратная и исполнительная «хорошистка».

Свободное от уроков время занимали в основном «предпринимательские» дела с поселковыми мальчишками: сбор и сдача в утильсырьё оставшегося после войны металлолома (по 10 копеек за килограмм черного лома и по 20 копеек за килограмм цветного), а также выходы в близлежащие леса за кизилом, дикими грушами и фундучными орехами. Иногда — продажа холодной воды вдоль вагонов у пассажирских поездов. Воду набирали из железнодорожного тоннеля.

Более дальние походы по лесам, в воскресные дни, приносили нередко различные трофеи: патроны, снаряды, мины, иногда — оружие. Ведь здесь от Маркхотского хребта у Новороссийска начиналась, проходя через станицу Неберджай, Крымск и далее к Перекопской косе на Азовье, «Голубая линия» (от моря до моря), где проходили ожесточённые бои. Вот как, к примеру, описывала их Мельничук Т.П. из первого партизанского отряда из Суворово-Черкесска (1, 2):

«Всё пространство горы, по которой мы шли, было устлано трупами наших солдат и моряков. Невозможно было шагать, чтобы не касаться ногами трупов, как бы мы ни старались. Нельзя было без ужаса видеть картины смерти: вот моряк в полосатой тельняшке с торчащим штыком в груди, у другого воткнут нож в спину… Трупы обезображены. Наверное, здесь был рукопашный бой — самый страшный бой. Своих убитых немцы успели убрать».

Соседский старик Москвитин, в прошлом боец Чапаевской дивизии, выезжал нередко из посёлка на своём ослике в лес за дровами. Однажды пожаловался, что встретил в лесу ребят, игравших в войну, которые натурально стреляли из винтовочных обрезов поверх голов по деревьям. Пригрозив им кнутом, ему удалось разогнать этих незадачливых вояк. Среди мальчишек, действительно, бытовала стандартная такса — стоимость винтовочного обреза — 25 рублей. Не обошлось без такого нелегального приобретения и у будущего штурмана, но мы с одноклассниками ходили в близлежащую за посёлком щель и стреляли, соревнуясь, исключительно по мишеням. В результате позже на уроках военного дела задания по разборке и сборке винтовочного затвора (стебель-гребень-рукоятка) проходили у нас всегда на «отлично».

В результате прошедших боёв, при остановке продвижения немцев на Кавказ вдоль морского побережья, повсюду было разбросано и обезврежено большое количество боеприпасов. Только в первые дни после освобождения Новороссийска в городе и на его окраинах наши сапёры обнаружили более 29 тысяч мин.

Возвратившись из окопов, где укрывалась вся семья деда Тимченко С.Ф. во время прохождения передовой линии фронта через аул Суворово-Черкесский, мы тоже обнаружили в своём небольшом совхозном домике в дымоходе печки немецкий сюрприз — большой пакет со взрывчаткой в виде 1-килограммовых расфасовок с тёмно-коричневым порошком. Этот «подарок» потом использовали для разжигания печки, подсыпая небольшое количество порошка, иногда даже на мокрую виноградную лозу. Разгоралась печка отлично. Попытки некоторых ребят воспользоваться, для своих определённых нужд, встречающимися боеприпасами нередко заканчивались трагически. Двоюродный брат по линии Нагаёв, Леонид Луганский из станицы Натухаевской, хотя и был значительно старше меня, из-за небрежного обращения с запалом, вероятно, от немецкой ручной гранаты, потерял фаланги на трёх пальцах левой руки.

Один из учеников в нашем седьмом классе, по фамилии Кишко, имел весьма значительные шрамы на лице и на шее. После окончания дополнительных моих занятий с ним по математике, согласно поручению классного руководителя — подтянуть отстающего, он поделился со мной обстоятельствами его ранения. Оказывается, при выпасе личных коров на Раевской горе несколько ребят, найдя неразорвавшийся артиллерийский снаряд, уже без боевой головки, решили выплавить из него взрывчатку. Разложили костёр и уложили этот снаряд на горящие угли. Сами уселись вокруг костра, рассказывая различные побасенки. В результате взрыва двое мальчишек погибли, а двое получили сильные ранения. Одним из последних был мой «подопечный».

Наибольшее потрясение произвела на меня картина гибели одного из пастухов станичного коровьего стада в Натухаевской, за околицей вблизи Ионивки. Расположив своё стадо на тырле[5] на отдых, в ожидании подхода хозяев за своими коровами, пастух уселся под кустом, установив между ног миномётную мину без боевой головки, и приступил к выдалбливанию из неё тола с помощью импровизированного долота и булыжника. Вскоре мина взорвалась.

С несколькими ребятами мы оказались первыми прибежавшими на этот взрыв. Увиденное настолько было ужасным, что позже несколько ночей нельзя было нормально спать — всё время возникал перед глазами (катался по земле и орал) тот в крови обрубок без ног и рук. Примчавшаяся чуть позже подвода увезла его в станичную больницу. По дороге он скончался, по-видимому, от обильной потери крови и болевого шока.

Немецкое нашествие оставило неизгладимые следы не только на многих человеческих судьбах. Взорваны заводы и промышленные предприятия, разбиты служебные здания и школы, сожжены многие жилые дома.

До войны в нашем посёлке Верхнебаканском работало четыре цементных завода: «Первомайский», «Орёл», «Атлас» и громадный комплекс «Титан», к которому доставляли сырье из ближайших каменоломен по подвесной канатной дороге со стороны Псебепса и по узкоколейной дороге со стороны Гайдука, минуя транзитную железную дорогу через тоннели. В период индустриализации наша страна нуждалась в высокопрочном цементе марки «Портланд», который производился только здесь из местного мергеля, уникального по составу материала. В настоящее время, например, всем известные цементные заводы города Новороссийска, дымят высотными вытяжными трубами из печей обжига: на заводе «Пролетарий» — 3, на заводе «Октябрь» — 2, в то время как на цементном комплексе «Титан» таких труб было 12.

Не случайно однажды в наш посёлок на этот комплекс нагрянула кавалькада правительственных машин с делегацией, возглавляемой Кагановичем Л.М., зам. председателя Совета Министров СССР[6]. Он самолично облазил торчащие изуродованные корпуса бывшего завода, как стало известно позже, решалась судьба комплекса «Титан» — восстанавливать его или нет?

Пока правительственная делегация обследовала объекты цементного комплекса, у остановившейся кавалькады легковых машин собралась всё увеличивающаяся толпа из местных жителей. В первых рядах были, как всегда и везде, подростки и дети, жадно наблюдавшие за происходящим. Осмотрев обжиговый комплекс из 12 печей, громадный силос с остатками затвердевшего цемента, Каганович Л.М. выбрался, наконец, из пролома в стене мельничного цеха, где лежали разрушенные барабаны, размалывающие когда-то с помощью металлических шаров обожжённый мергель. Руководитель делегации, отряхнув слегка одежду от пыли, обратился к собравшимся с вопросом:

— Ну, как считаете, товарищи, — восстановим этот завод?

Все дружно хором, особенно детвора, вытиравшая рукавами шмыгающие носы, прокричали в один голос:

— Восстановим!..

На этом импровизированный митинг был закончен, и делегация отправилась в Москву.

Шло время. Уже на полную мощность стал работать завод «Первомайский». Отстраивался, рядом со старыми разрушенными корпусами, новый цементный завод «Орёл». Стало понятно, что в Совмине никаких решений по заводу «Атлас» и комплексу «Титан», относительно их восстановления так и не было принято. Поэтому местные жители постепенно помогали их сносу, ведь эти заводы постоянно оставались брошенными без какой-либо охраны. Некоторые взрослые выламывали, где это удавалось, добротные кирпичи, металлическую арматуру, щебень для бетона и постройки новых жилых домов, для ремонта старого жилья, пострадавшего в годы войны. Не остались в стороне и подростки, прокричавшие в своё время с энтузиазмом «Восстановим…», а теперь с не меньшей энергией выламывавшие и спиливавшие металлические детали, обрубки конструкций для сдачи в утильсырьё. В одной из групп, занимавшейся сбором металлолома, принимал участие и будущий штурман.

В мельничном цехе, где лежали упомянутые ранее барабаны, торцевые стенки оказались чугунными, толщиной около 60 мм. При продолжительном битье кувалдой по краю разлома удавалось «отщипнуть» кусочек чугуна весом 2–3 кг. Эта работа была настолько изнурительной, что кто-то из ребят вскоре внёс предложение — под торцевую стенку барабана, находящуюся в горизонтальном положении в центре цеха, подложить артиллерийский снаряд и подорвать его. Тогда, вероятно, вся эта торцевая стенка развалится на куски. Предложение группой было одобрено. Проблем по розыску необходимого снаряда, как известно, тогда не существовало. Подрывную операцию возглавил сам лично, поскольку уже знал, от одноклассника Кишко тот печальный опыт со снарядом в костре на Раевской горе.

Собрали приличное количество сухих обломков из досок, сложили их горкой, а сверху уложили артиллерийский снаряд. Самолично смотался домой и из отцовского мотоцикла через шлангочки бензопровода нацедил две больших бутылки бензина, чтобы костёр, с тряпками в бензине, разгорелся наверняка. По периметру мельничного корпуса, где подготавливался взрыв, расставили своих дежурных, которые направляли случайных прохожих в обход под предлогом, что внутри цеха проводится какая-то небезопасная операция.

Для безопасного поджигания соорудили тряпичную ленту, длиной около 4 метров, которая сыграла роль бикфордового шнура. Одну бутылку бензина использовали для смачивания этой ленты и нескольких тряпок, разложенных на досках, а другую, с тряпичной пробкой, уложили непосредственно бок о бок со снарядом. Далее — поджог и «дай Бог ноги», бегом из цеха.

Время потянулось медленно, прошло около 20–30 минут, а взрыва нет. Кто-то уже сказал, может быть пора подойти и посмотреть, что случилось с костром? Но тут вдруг, наконец, долгожданный оглушительный взрыв. Пыль и щебень взлетели выше мельничного цеха. Вся ватага «взрывников» мигом бросилась к месту взрыва. Прибежало вскоре и несколько местных жителей, с вопросами: «Что случилось? Вы столкнули с верхнего этажа эту чугунную торцевую стенку?» Пришлось согласиться: «Да, столкнули…» О взрыве не хвалились, строго молчали, чтобы не схлопотать потом от родителей должного внушения с затрещинами.

Каково же было в итоге наше удивление — на чугунной стенке барабана не появилось никакой, даже маленькой, трещины. Запомнилась только на металлическом бункере у стены цеха свежая вмятина с отпечатком резьбы, от осколка нашего снаряда. Все проделанные наши усилия оказались, как говорится: артель — напрасный труд.

В большой семье деда Тимченко С.Ф., имевшего 6 сыновей и 2 дочерей, когда они проживали в станице Гостагай, рабочих рук было достаточно, семья существовала вполне безбедно, не пользуясь услугами батраков, но, тем не менее, подверглась раскулачиванию. Вероятно, основным фактором, способствовавшим такому решению, была их религиозность. Дедушка и бабушка принадлежали к обществу баптистов, глубоко в них уверовав. Их первый сын был назван именем Иосиф, выбранным по псалтыри. Умер он рано, и бабушка всю жизнь сокрушалась об этой утрате. Поэтому для первого появившегося внука она настояла на имени Иосиф, оживив этим память о своём первом сыне. Так появился на божий свет будущий штурман с именем Иосиф, который вырос вопреки родственным склонностям со своим собственным мнением о религии, антиподом вере в Бога. Хотя сидя в окопчике на окраине аула Суворово-Черкесский в период обстрела, когда снаряды проносились над головой, как и все другие внуки, по настоянию взрослых крестился и повторял слова молитвы, чтобы снаряды проносились мимо.

В послевоенное время бабушка Марфа Родионовна после смерти деда Тимченко С.Ф. проживала поочередно у своих детей. Из уважения к ней однажды, в период нахождения в семье моего отца в посёлке Верхнебаканский, предложил сопроводить её на собрание баптистов. Поприсутствовал потом вместе с ней на их общем песнопении, прослушал проповедь их пресвитера, обратил внимание на манеру общения «братьев и сестёр» друг с другом — всё показалось интересным. Позже под этим впечатлением предложил бабушке написать стихи о её Боге, от чего она почему-то категорически отказалась.

Говорят, что верующих в Бога сопровождает и охраняет всегда ангел-хранитель. А что же происходит с такими атеистами, как Иосиф? Вероятно, последним достаются злые демоны или бесы, которые иногда способствуют исполнению желаний своих подопечных или действуют в их интересах, но по своему усмотрению и при этом бывают, как правило, безжалостными. Народные поверья по этому поводу, действительно, безграничны.

В унисон с указанным напрашивается история с выездами на пляж в воскресные дни в город Анапу. На заводе Первомайский, где в кузнице работал мой отец, в летние месяцы для отдыха практиковалось выделение по расписанию для своих сотрудников нескольких грузовых машин, которые оборудовались пассажирскими переносными лавками с креплениями в виде крюков-захватов, опирающихся на деревянные борта. Ехали радостно на целый день, с детьми, со своими узелками с продуктами и питьевой водой. С подъёмом на холм Анапской станицы открывался, наконец, долгожданный вид — тёмно-синее море с белыми гребешками прибрежных волн и чудесным песчаным пляжем. Великолепный курорт. К концу дня возвращались домой, как правило, излишне перегревшимися на солнце — красные, что вареные раки. Однако через неделю подобный выезд снова был желанным.

В один из воскресных дней собралась на море в Анапу выехать семья моего отца. Уезжали они втроём, мне было приказано остаться дома на хозяйстве — выдать после обеда корм свинье и загнать нашу корову вечером из стада в сарай. Поручение не сложное, казалось бы, можно было попросить исполнить всё это через дружественную нашей семье соседку Калмыкову, однако родители решили однозначно по-своему. Конечно, радости от такого решения у меня, постоянно мечтавшего о море, не прибавилось. Отъезжающую машину провожал на велосипеде почти до конца анапских поворотов, а потом — грустное возвращение домой, большую часть на подъём пешком.

Через некоторое время они снова втроём решили выехать на пляж в Анапу, но в этот раз на своём мотоцикле с коляской — в люльке мачеха, на заднем сиденье Валентина, а для меня места нет. Снова аналогичное поручение мне по хозяйству, и снова я провожаю их на велосипеде по анапским поворотам.

На одном из таких поворотов, вблизи достаточно глубокой щели, дорога была ограждена бетонными столбиками. Вдруг увидел, как отец направил мотоцикл прямо на один из ближайших столбиков. Я двигался на велосипеде сзади них в 50 метрах. От удара прямо в переднее колесо мотоцикл встал на дыбы, а все сидевшие вывалились на дорогу. Мотоцикл, вместе с коляской перевернувшись, завалился на них. Резко затормозив, я бросил велосипед и тут же уперся в мотоцикл, помог выбраться из под него упавшим, а потом уже перевернули все сообща мотоцикл с коляской на колёса.

Оказалось, что отказали тормоза на мотоцикле и, чтобы не залететь всем в глубокую щель, отец сознательно направил удар передним колесом на бетонный столбик. При этом инциденте наибольшее повреждение получила только сводная сестра Валентина — была травмирована правая нога с трещиной в кости. После этой аварии поездки нашей семьи на пляж не возобновлялись более года, а очередной выезд на заводской машине в Анапу состоялся уже с моим участием.

В период указанного вынужденного перерыва я продолжил самостоятельные поездки к морю в город Новороссийск, на «каботажный» пляж, который в то время располагался прямо в торговом порту, т. к. тяга к морю возрастала с каждым годом.

В указанной истории все события, разумеется, только случайные и с проказами злого демона, надо полагать, никак не связаны. Однако в унисон с этой темой вспоминается один казусный случай, когда я уже работал капитаном на т/х «Фирюза». Старший помощник Демуцкий В.А., был по характеру весельчак и юморист, но дело своё знал и за порядком на судне следил должным образом. Однажды он сообщил, что ему пожаловалась судовая буфетчица — пристает с ухаживаниями доктор, помогите призвать его к порядку.

У меня, как у капитана, в процессе дальнейшего разговора со старшим помощником невольно вырвалось возмущение в адрес доктора:

— Чтобы тебя перекосоротило, кавалер беспутный!

На следующий день утром подошёл ко мне старший помощник и предложил пройти с ним к доктору, а на мой вопрос:

— Что случилось?

Он сообщил:

— А посмотрите, что случилось с доктором, ведь его, действительно, перекосоротило…

Судно уже находилось на подходе к базовому порту Жданов, на столе у меня лежал рапорт судового врача с просьбой о замене, который я тут же подписал.

Больше этот доктор на судно не возвращался, а у меня в обиходе больше не стало подобных выражений. Лучше быть впредь более осторожным, видимо, не зря в народе говорится: «Кто знает — с чем чёрт не шутит, пока Бог спит?»

4. Показательное наказание

В семье отца мне жилось, в общем, неплохо, вольности было предостаточно, от стола, разумеется, не отсаживали и строгой моралью не донимали, а отдельные незначительные перекосы со стороны мачехи, Анастасии Исааковны, в пользу своей дочери Валентины меня не задевали и оставались без внимания. С родной матерью виделся периодически, они с Фёдором проживали в нашем посёлке на съёмной квартире. Иногда мать старалась угостить меня свежей выпечкой из хлебозавода, где продолжала работать посменно.

Школьной учёбой по-прежнему не был обременён. Большую часть свободного от занятий времени занимали друзья-одноклассники и новый наиболее близкий друг Борис Годуха. Сближение с ним появилось в результате моего расспроса об его участии в группе «золотоискателей», состоявшей из трех подростков (два других — Анатолий Белоконский, захвативший с собой в лес ватное одеяло, и Николай Глянь, бывший юнга, отчисленный из морской школы, прихвативший в лес служебный пистолет своего дяди, у которого проживал). Ушла эта группа в неизвестном направлении. Их судьба будоражила жителей посёлка почти целую неделю. Как выяснилось потом они разведывали ходившую из уст в уста, сугубо доверительную информацию, что за Волчьими воротами, проходом на перевале, где-то у дороги вблизи родникового источника зарыт золотой клад, оставленный в период гражданской войны бежавшим богатеем перед посадкой на пароход для отплытия в Турцию. Своих спутников перед походом в лес Борис подзарядил еще идейно — дал прочесть книгу об интереснейших приключениях Гекльберри Финна. Эту же книгу Марка Твена позже Борис рекомендовал и мне. В таком возрасте, как были мы тогда, впечатление от этой американской повести, конечно, оказывалось неизгладимым.

Из похода группа «золотоискателей» вернулась с нулевым результатом: инструменты для земляных работ — две штыковых лопаты и лом — остались в лесу, ватное одеяло прогорело у костра, а за служебный пистолет Николаю предстояла «ссылка» в рабочий класс на цементный завод в Гайдук. Дальнейшее сближение с Борисом окрепло благодаря джентльменскому соглашению: он стал учить меня игре на гитаре, а я его обещал научить управлять мотоциклом.

Несколько позже на танцах у летнего кинотеатра благодаря Борису познакомился с будущей подругой юности Валентиной Мордовцевой. Начались свидания и переписка с помощью соседского паренька Николая Тищенко, из семьи Калмыковых, доставляющего туда и обратно любовные записки. Жизнь приобретала теперь более яркие краски. Появившаяся зазноба была на два года старше — рослая, стройная, с длинной косой. Любила вспоминать иногда, после того, как по росту я уже её обогнал, что в первый год нашего знакомства молодой кавалер приходился ей буквально «под мышку».

После окончания седьмого класса, как и многие другие, она попыталась поступить в индустриальный техникум, но не пройдя по конкурсу, оформилась на работу на завод Первомайский учётчиком в карьер, где работал её отец. Учёбу продолжила в вечерней школе рабочей молодёжи. Занятия в этой школе обычно заканчивались в 23:30.

Однажды запланировал встречу с ней после занятий в вечерней школе, надеялся проводить Валентину домой. Но получилось, как поётся в песне: «лёг на лавку, а никто не разбудил». Проснувшись, глянул мельком на свои часы «Победа» (подарок отца за успешные экзамены) и обнаружил, что время уже 23:10 — пора бегом к школе. Когда прибежал к школе, то был весьма удивлён — двери школы закрыты, в окнах света нет. Оказывается, не совсем проснувшись, я перепутал стрелки часов, т. е. тогда реальное время было без 5 минут 2 часа ночи. Конфуз полный!

Вернулся домой удручённый, а тут ещё домашний «суд инквизиции» — свет в доме горит, за столом сидят в ожидании меня отец, мачеха и Валентина, начался допрос:

— Куда бегал?

— На разбой или воровство (таковое встречалось среди подростков тогда не редко)?

— Где твой криминальный арсенал — кавказский кинжал и винтовочный обрез?

Пришлось объяснять суть случайной ошибки с часами и показать укромное место хранения дома опасного оружия — на книжной полке за книгами. Затрещин не было. Семья успокоилась, я пообещал, что скоро от этого арсенала избавлюсь самостоятельно. Обещание позже сдержал.

А вскоре я был избран председателем школьного отряда ДОСААФ[7], под контролем военрука — преподавателя Н.Е. Левченко, который вручил надолго в моё распоряжение мелкокалиберную винтовку с приличным запасом коробок с патронами. Теперь уже с этим официальным оружием мы с одноклассниками выходили в ближайшую щель и упражнялись подолгу в стрельбе по мишеням[8]. На ближайших городских соревнованиях наша школьная группа в результате заняла по стрельбе вполне приличное место. Заслуга в этом была, прежде всего, любимого всеми преподавателя Николая Ефремовича, доверившего в наши руки мелкокалиберную винтовку.

Серьёзных проступков в школе почти не было, поэтому вызовы родителей к классному руководителю были крайне редкими, например, когда в одну из одноклассниц, Нину Волгу, пришлось запустить чернильницей — она, танцуя и кривляясь, дразнила будущего штурмана. На стене осталось большое фиолетовое пятно от разбитой чернильницы. Для очистки и побелки этого участка потом пришлось, конечно, подключаться родителям. Других школьных происшествий в памяти не осталось. Так продолжалось до 10-го выпускного класса.

В самом начале учебного года в школе появился новый преподаватель, заведующий учебной части, заменивший на этой должности старого педагога Марию Романовну. Маленького роста, полный мужчина, почти колобок, с узенькими небольшими глазками, за что позже ученики между собой называли его «кабаньи глазки», решил внести в школьную жизнь свои новшества. В большом коридоре второго этажа были выстроены на линейку все классы первой смены. Новый педагог выступил с речью о том, что в школе весьма низкая дисциплина, поэтому на каждого учащегося заводится своя персональная дисциплинарная тетрадь, куда будут заноситься все, даже мелкие, факты нарушения дисциплины. Наш класс, 10-й «Б», был выстроен на значительном расстоянии от выступающего. Тимка-капитан, стоя в строю, негромко прокомментировал для своих одноклассников: «А если, например, мне тетради не хватит, тогда что делать — альбом заводить?» После этого большого сбора все разбежались по своим классам. Продолжились обычные занятия, а на последнем уроке преподаватель объявил, что меня вызывают в кабинет завуча. С чего бы такое приглашение?

Позже, в кабинете «завуча», всё прояснилось: новый педагог уточнил — была ли такая фраза относительно дисциплинарной тетради. Получив утвердительный ответ, он объявил мне, что я исключён из школы и больше на уроки ходить не имею права.

Уходил из школы с большим удивлением — за что меня исключили? О том, что нашёлся, возможно, среди одноклассников кто-то из доносчиков, даже не подумал. Позже, уже работая матросом на буксире «Джарылгач» в Новороссийском портофлоте, эту мысль оформил с чёткой определённостью. Этому способствовали другие неординарные события, а пока, идя грустно домой, готовился, к новому своему положению — что делать дальше?

«Кабаньи глазки» устроил, так сказать, показательное наказание, чтобы другим было не повадно. Фамилию этого преподавателя не запомнил, да и к чему она мне? Надолго в нашей школе он не задержался, вероятно, педагогическая работа была не для него. Снова заведующей учебной частью стала всеми уважаемая Мария Романовна Самойленко.

В своё время к моменту моего перехода в старшие классы, после окончания обязательной семилетки, у моих родителей произошли существенные изменения. В семье отца совместно с Анастасией Исааковной родилась дочь Ольга, а в семье матери с Фёдором Тихоновичем появился сын Владимир. Ко всему этому, наконец, мать получила от поселкового Совета жилую площадь — половинку дома с тремя комнатушками в здании бывшей районной прокуратуры и небольшим приусадебным участком (по случаю ликвидации районного центра в посёлке Верхнебаканский). Поэтому с появлением совместных детей в обеих семьях увеличилось явное нежелание присутствия дополнительного члена в моём лице. За период обучения в старших классах неоднократно пришлось маневрировать. Если сильно обострялись взаимоотношения с мачехой, избегая дальнейших коллизий, я перебирался на жильё к матери, а если излишне мать донимал Фёдор по поводу моего присутствия, не желая дальше осложнять ей жизнь, возвращался на жильё к своему отцу.

А когда остался за бортом школы по желанию педагога «кабаньи глазки», решил пока не ставить об этом в известность обоих родителей. Пусть думают, что произошёл очередной манёвр с жильём. Попытаюсь устроиться на работу, а далее — будет видно, как преподнести им пренеприятное известие об отчислении из школы.

Добравшись в рабочий посёлок Гайдук, разыскал там в одном из общежитий бывшего «золотоискателя» Николая Глянь, отбывающего «ссылку» на цементном заводе за самовольный захват служебного пистолета. Поделился с ним своим горем об отчислении из школы. Выслушав моё желание об устройстве на работу в портофлот, тот согласился оказать возможное содействие. У Николая, оказывается, отец и мать погибли в войну, поэтому после отчисления за драку из школы юнг, пришлось ему жить в семье своего дяди. Любовь к морю осталась прежней. В этой связи за период трудового воспитания на цементном заводе завёл знакомства в портофлоте с молодыми матросами. Старался найти вариант устройства на работу на судно дальнего плавания, вплоть до нелегального выхода в рейс на иностранном судне[9] по примеру известного писателя Билль-Белоцерковского.

Вместе с Николаем мы выехали в Новороссийский торговый порт и продолжительное время прохаживались на морском вокзале вблизи пивного буфета, где, наконец, он встретил своих знакомых ребят из портофлота. Вопрос о ночлеге с ними был решён без проблем, как и последующий проход вместе с ними через проходную на территорию стоянки судов портофлота — на противоположной стороне пассажирского причала. В трюме баржи, находящейся на отстое, нам показали стопку старых, хранящихся для списания, матрасов, на которых мы заночевали. Первая ночь на плаву. Баржа плавно покачивается, где-то поскрипывают швартовные концы. Впечатления и мысли были самые приятные — сделан первый шаг к заветной мечте.

На следующий день Николай уехал в Гайдук, для исполнения своих трудовых обязанностей в «ссылке» на цементном заводе, а я остался в порту для апробирования возможности устроиться на какую-либо работу на любое судно портофлота, где, как известно, имелись буксиры, пассажирские катера, транспортные баржи и большегрузные плавкраны. Неоднократные подходы к начальнику портофлота г-ну Гуштурову за направлением для оформления в отделе кадров порта завершились, наконец, коротенькой записочкой: оформить учеником матроса. В этот период практиковалось обучение на рабочих местах по английскому принципу: «Learn by doing», т. е. через 6 месяцев работы, рядом с прикреплённым опытным матросом, можно было сдать экзамены при капитане порта на профессию — матрос II класса, а после 12 месяцев практического обучения — матрос I класса. Окрылённый, я отправился в головное здание управления порта. Есть — кому надо отдавать честь! Повезло, однако же…

Начальник отдела кадров, приняв записку г-на Гуштурова, не спеша задавал вопросы и заносил ответы в анкету. Когда подошли к вопросу об образовании, удивился ответу: девять с половиной классов. Он спросил: «А когда бросил школу?». Ответ: «Неделю назад…», после чего он аккуратно сложил свои бумаги и закончил моё оформление:

— Приноси аттестат об окончании 10-го класса, тогда продолжим разговор. До свидания!

5. Школьный аттестат

Снова открывается новая страница в моей жизни. Ходить в поисках работы по другим предприятиям не было смысла, т. к. это означало бы, что нужно прощаться со своей мечтой о море. Пришлось возвращаться домой — за аттестатом.

После недельного пребывания в порту, в трюме отстойной баржи, посетил семью отца и семью матери. Выяснил возможность дальнейшего проживания с ними до окончания 10-го класса. В обеих семьях был дан отрицательный ответ — это была их реакция, своего рода экзекуция, на позорный факт исключения из школы. Как быть дальше?

За советом обратился к нашему классному руководителю, преподавателю истории Вениамину Антоновичу. Его удалось найти в одном из классов во 2-м корпусе школы вблизи поселкового стадиона. Внимательно выслушав, он попросил дождаться его возвращения в этом же классе, а сам отправился в основной корпус школы и далее — к моему отцу. Как позже выяснилось, вместе с директором школы П.В. Кореньковым, они согласовали план действий. Если не смогут убедить родителей о возвращении домой и возобновлении учёбы провинившимся учеником, то вынесут решение педсовета о проживании этого ученика на съёмной квартире, а через суд обяжут родителей выплачивать требуемую сумму до окончания им школы. Из практики, было известно, что некоторые ученики из Раевской и Натухаевской станиц заканчивали школу, проживая самостоятельно в нашем посёлке, т. к. в их станицах не было старших классов.

Директор школы руководил литературным кружком, в котором издавался рукописный школьный журнал «Звездочка». В этом кружке будущий штурман был активным участником, поэтому отношения к нему со стороны директора были весьма лояльны — даже при аттестации за 1-ю четверть, когда случился данный казус с отчислением, оказалась только одна оценка в табеле «4» — это по литературе. Остальные предметы были запущены основательно в связи с пропуском 52 уроков: по алгебре — «2», по немецкому языку — «2» и поведение, соответственно, «4».

Стоя у окна класса, в ожидании возвращения Вениамина Антоновича, наблюдал, как проходят поезда по железной дороге. Мысленно задавал себе вопрос: «Ну почему у меня такая несчастная невезучая жизнь?» Почти как у того бедного безродного мальчика-еврея, поступившего кантонистом[10] в армию, аналогично юнге на флоте. Стало очень грустно и до слёз обидно за себя. Сбежать из дома на проходящих поездах, как это делали некоторые подростки — тоже не выход. Одного из наших соучеников (В. Бондаря) милиция сняла с поезда на станции Минеральные воды и возвратила по этапу домой. К тому же была собственная негативная практика где-то в 7-м классе.

Поселковые подростки любили кататься на проходящих поездах — мотались на ходу по крышам вагонов, прыгали с одного вагона на другой, а при остановке поезда на полустанке Горный пересаживались на встречный стоящий поезд и возвращались домой.

Однажды из-за какой-то обиды на родителей, решил не пересаживаться на встречный поезд и поехать дальше. На большой остановке в Краснодаре какой-то мужчина крепко взял меня за руку и отвёл в отделение милиции при вокзале, я не смог толком пояснить ему, к какой это тёте я еду. В камере предварительного заключения, именуемой в простонародье «обезьянником», уже находилось до моего прихода два близких по возрасту «зайца» с поездов. В этом помещении просидели мы все до утра.

Весьма рано прибывшая уборщица открыла своим ключом дверь, вывела нас в соседнее помещение и стала орудовать шваброй. Старший из наших «зайцев» обнаружил, что дежурный милиционер задремал, сидя за столом. Сговорившись, потихоньку вышли во двор и через высокий забор, окружавший отделение милиции, перелезли на свободу — разбежались в разные стороны.

Потолкавшись на вокзале, подцепился на поезд, идущий на Новороссийск. Прибыл домой без проблем, и никто не обратил ни малейшего внимания на моё продолжительное отсутствие…

Мои грустные воспоминания у окна на втором этаже прервал прибывший, как всегда прихрамывая, Вениамин Антонович, который проводил беседу с моим отцом. Он сообщил, что отец отнёсся с пониманием к поставленной задаче, кратко резюмировал по этому поводу свой ответ:

— Ладно, пусть Иосиф возвращается домой…

Классный руководитель передал ему просьбу директора школы, чтобы отец встретился с ним для беседы. О чём они позже говорили, я не знал, но был уверен, что Пётр Васильевич был на моей стороне.

Если уже определенно принято решение возвращаться в школу, то надо, конечно, изменить и отношение к учёбе. Хватит, спустя рукава, делать домашние задания. Дал себе слово — нормально учиться для нужного в дальнейшей жизни аттестата.

Узнав у своих одноклассников домашнее задание, приступил к его выполнению. По математике требовалось решить две задачи, которые оказались крайне сложными. Невольно удивился — как далеко продвинулись в знаниях мои сверстники, пока я отсутствовал. Деваться некуда, надо догонять. С большим напряжением я, наконец, решил эти две задачи. Удовлетворённо приступил далее к другим предметам.

В школу, как правило, мы старались приходить немного раньше первого звонка, обменивались перед уроками школьными новостями, некоторые, не выполнив домашних письменных заданий, списывали у других. Обычная практика. Аналогичное произошло и в первый день моего прибытия, моя тетрадка пошла гулять по рукам. Проверку письменных заданий «гипотенуза» (преподаватель математики Надежда Андреевна Митько) строго проверяла, всегда проходя по рядам. Невыполнившему двойка в журнале успеваемости была бесспорно обеспечена.

В нашем классе был небольшого роста, весьма усидчивый ученик, относившийся ко всему с ехидной критикой, почти круглый отличник В. Долганов. Он, как выяснилось, не позволил себе снизойти до списывания домашнего задания — вероятно, побоялся не столько двойки, как возможного аналогичного ехидства со стороны одноклассников. Когда преподаватель математики подошла к нему, то была удивлена его тетрадкой, явно ему теперь будет в журнале двойка. В.Долганов встал и заявил:

— Домашнее задание никто не решил, все списали у Тимченко.

Дальнейшая проверка тетрадей прекратилась, а меня вызвали к доске, чтобы я теперь без своей тетрадки изложил на доске суть своих решений этих двух злополучных задач. Так у меня в журнале оказались две заслуженные пятёрки, прикрывшие предшествующие горе-оценки.

Вторую учебную четверть закончил с определёнными успехами: по алгебре — «4», по немецкому языку — «4». При этом соседство с предыдущими двойками не смущало, при желании успехи в учёбе могут быть вполне приличными. Остался доволен моим участием в литературном кружке и уважаемый директор школы Кореньков П.В. Позже на праздновании по случаю завершения 10-го класса зачитали перед всей школой мои стихи «Последний звонок»[11].

Наряду с этим более скромные успехи в учёбе во второй половине последнего учебного года были вызваны возросшим увлечением встречами с Валентиной Мордовцевой, отнимающих массу времени и отвлекающих, но приятных дум. В общем, известное явление — молодость! Не обходилось иногда и без некоторых размолвок или ссор, сопровождаемых горькими переживаниями.

В таком состоянии, без Валентины, однажды был в летнем кинотеатре. После киносеанса поселковые зрители небольшими группами по своим районам (на пятый квартал, на «армянский хутор», на «Титан») стали расходиться по домам.

Из протестующего чувства, в связи с размолвкой со своей подругой Валентиной, увязался провести домой одноклассницу Ирину Кадрик. При переходе с ней через железную дорогу вдруг обнаружил, что у жилых домов железнодорожников загорелся длинный ряд подсобных сараев, в которых хранились, как обычно запасы топлива к зиме, консервы овощей в стеклянных банках, кое у кого — кролики и куры, а также различные старые вещи. Огонь внутри сараев разгорался, пламя перекинулось на крышу. Метров около 30 прямо против пожара находились жилые постройки. Уже на железнодорожной насыпи собралась толпа зевак, глазеющая и галдящая, но никто ни каких действий не предпринимал. Такое положение меня крайне удивило, ведь в этой толпе находились взрослые, а также ряд парней, отслуживших в армии. Пришлось инициативу взять на себя: скомандовал, чтоб мужчины и парни последовали за мной на крышу сараев, задача — разобрать и растащить по земле горящие доски, чтобы огонь не распространялся по крышам на соседние сараи, стоящие вплотную друг к другу. Очаг непосредственного пожара находился между двумя шлакоблочными стенками (его позже затушила прибывшая пожарная команда), пусть выгорает пока, т. к. от него дальнейшего распространения огня не может быть.

Удивительное, оказывается, дело — управлять толпой, где нет лидера, почти как у знаменитого Данко, вырвавшего своё сердце для факела, о котором мы в школе писали сочинения. В данном случае мужчины и парни послушно подчинились моим командам, горящую крышу сообща растащили, опасность была ликвидирована. В процессе этой работы мельком увидел на железнодорожной насыпи и Валентину, что только ещё больше подзадорило новоиспечённого «командира».

Прибывшим пожарным был сделан упрек за отсутствие у них хотя бы нескольких дополнительных пар пожарных рукавиц. Наша произвольно образованная команда, которой пришлось ликвидировать основную угрозу распространения пожара, работала с голыми руками.

В благодарность за тушение пожара местные жители из железнодорожных домов, вынесли мне после всего свершившегося ведро воды и чистое полотенце, чтобы я привёл себя в порядок. Значит потрудился не зря! Для себя на будущее вынес полезный урок — не следует ожидать только команды сверху или со стороны, а в трудные моменты действовать надо по своему усмотрению, не бояться брать ответственность на себя. Такой вывод помогал мне потом неоднократно, особенно при капитанской работе.

В подтверждение этого вспоминается, простой, казалось бы, случай на эсминце «Безотказный» в Севастополе. Перед отправкой курсантов, принявших присягу, в училище для продолжения учёбы, была дана команда принять всем душ в корабельном санузле, предназначенном для дезактивации. В небольшом квадратном помещении разместили максимальное количество голых курсантов для принятия душа, невозможно протолкнуться в этой массе тел. И вдруг из распылительных рожков полилась горячая вода с паром, напор увеличивался, а никто никаких действий, кроме воплей и криков, не предпринимал. Пришлось снова мне «нырнуть» под ноги нашей толпе и от рожков по трубам проследить, где же находится вентиль в этой системе. Таковой оказался в самом углу комнатушки. Я перекрыл его, горячий душ прекратился, как говорится, слава Богу, никого не ошпарило. Вопли утихли, и никто из курсантов даже не понял, откуда пришла помощь. Не беда! Важен результат.

После отгремевшего последнего школьного звонка началась традиционная подготовка к Государственным выпускным экзаменам. Для каждого класса была образована своя экзаменационная комиссия из городского отдела народного образования.

Председателем такой комиссии по нашему 10 «Б» классу был назначен преподаватель физики Иван Афанасьевич Пась, добрейшей души человек, преподаватель с большой буквы, — под стать директору школы Коренькову П.В. и заведующей учебной частью Самойленко М.Р.

При сдаче выпускных экзаменов запомнился необычный нюанс по математике. Следовало в третьем пункте билета изложить доказательство теоремы по геометрии о параллельности прямых и плоскостей, которое полностью по тексту учебника я не помнил, поэтому спросил разрешение у комиссии изложить доказательство требуемой теоремы по своему собственному выводу.

Иван Афанасьевич не возражал:

— Интересно. С удовольствием послушаем ваши соображения.

В результате экзаменационная комиссия осталась вполне довольной, что подтвердилось отличной оценкой.

Школьная учёба завершилась весьма торжественно. В актовом зале собрались все выпускники, в большинстве со своими родителями, с цветами. Моих родителей это торжество не волновало — никто из них в школу не пожелал идти.

Директор школы, вручая аттестаты зрелости, пожимал руку каждому выпускнику, многие из которых произносили краткую речь с благодарностью за полученные знания. Всю эту торжественную процедуру я узнал значительно позже со слов выпускницы Люси Савиной, из параллельного 10 «А» класса, которая значительно позже, когда я уже стал курсантом мореходки, разделила со мной 48 лет совместной жизни.

А пока, взбегая по лестнице на второй этаж, услышал через открытую дверь актового зала свою фамилию. Вскочив в зал, поспешил к директору школы и из его рук принял долгожданный аттестат зрелости. Тут же повернулся и вышел из зала, не заметив протянутую руку директора. Пётр Васильевич, улыбаясь, махнул рукой: дескать, что с ними поделаешь, теперь они — вольные птицы, и продолжил дальше свою почётную миссию по вручению аттестатов.

Этот документ представлял собой солидный лист на гербовой бумаге с оригиналами подписей всех ведущих преподавателей. В нелёгкие послевоенные годы далеко не все дети имели возможность для получения полного среднего образования. Поэтому этим весомым документом уже по праву можно было гордиться, ведь только с ним открываются двери к любой профессии. У меня этот выбор был сделан давно, теперь надо приступать к его реализации.

Следует отметить, что мои родители к тому моменту, когда наметилось увеличение их новых семей, оба поменяли места своей работы. Мать, избегая посменной работы на хлебозаводе, перешла на работу в здание прокуратуры, исполняя обязанности уборщицы-технички и своего рода сторожа, им с Фёдором выделили на веранде крохотную комнатушку и отпала необходимость в съёмной квартире. А отец перешёл на работу после завода Первомайский в дорожно-эксплуатационный участок на должность одиночного кузнеца в небольшую кузницу в центре посёлка. Поэтому когда встал вопрос о предстоящих расходах для поездки в самую ближайшую мореходку в Ростов-на-Дону с целью поступления, отец настоял, чтобы я поработал вместе с ним пару месяцев в должности подручного молотобойца. В этих условиях готовиться к вступительным экзаменам, конечно, времени не оставалось — надо было зарабатывать деньги на дорогу. В связи с ремонтом автодорожного моста за станицей Нижнебаканской, на развилке к Саук-Дере[12], был откомандирован и мой отец. Мы вместе с ним трудились эти два месяца по заготовке арматуры и изготовлению каркасов для отливаемых прямо на асфальте у моста строительных плит. Ездили мы на работу на отцовском мотоцикле. Время проходило достаточно быстро, в начале августа, получив приблизительный, на глаз вычисленный отцом, свой заработок, выехал поездом в Ростов-на-Дону для поступления в мореходку.

Школьные заботы и первые юношеские проблемы, как и прозвище «Тимка-капитан», остались навсегда только в памяти. Впереди большая дорога, не зря в аттестате зрелости отмечено право поступления в любые высшие учебные заведения нашей страны.

6. Азовские приключения

Разыскать всем известную историческую мореходку, где учился в своё время полярный исследователь Г.Я. Седов, оказалось несложно. Прямо с чемоданом добрался в училище, на трамвае по имевшемуся в справочнике адресу — ул. Седова, 8. Оказалось, что приём заявлений от абитуриентов, уже давно закончился. Секретарь начальника училища пояснила:

— Не расстраивайтесь, если пожелаете, то можете на трамвае добраться по адресу ул. Обороны, 55. Там ещё принимают документы в мореходное училище Министерств Рыбного хозяйства либо присылайте свои документы в наше училище без опозданий на следующий год…

Выбора не осталось, поэтому свои документы сдал в приёмную комиссию рыбной мореходки на судоводительское отделение. Руководство этой мореходки, видимо, специально отодвинуло по срокам дату вступительных экзаменов, чтобы привлечь побольше абитуриентов на базе 10 классов из лиц, не прошедших по конкурсам в другие учебные заведения. В результате оказалось, что такой тактический манёвр себя оправдал, конкурс в этой мореходке составил около 9 человек на одно место.

Первым экзаменом был письменный по русскому языку. Из предложенных тем для сочинения выбрал задание по «Мёртвым душам», Н.В. Гоголя. Сдав свои работы на проверку преподавателю г-же Уткиной, наша группа абитуриентов разъехалась по домам в ожидании на следующий день списка «провалившихся» на этом экзамене.

Остановился я на проживание вблизи мореходки МРХ, на частной квартире, в которой сдавалось несколько спальных мест для студентов. Список таких квартир висел на стене вблизи приёмной комиссии училища, поэтому вопрос жилья был решён без проблем; центральный колхозный рынок к тому же находился в пяти минутах ходьбы. Всё сложилось прекрасно, кроме основного — поступления в мореходку. На следующий день обнаружил свою фамилию в числе «провалившихся». Не поверив такому результату, обратился в приёмную комиссию, чтобы мне показали моё сочинение после проверки. Такую возможность мне предоставили.

В моей письменной работе оказалась только одна реальная ошибка, а остальное, пестревшее красными чернилами, относилось к исправлениям написания слова Гоголь, с большой нестандартной буквой «Г», — в виде «Гоголь». При этом сколько раз в тексте встречалось это слово, столько раз была засчитана ошибка. Ясно, что проверявшая преследовала цель «отсеять» наибольшее количество абитуриентов под любым предлогом. Спорить по этому поводу было бесполезно, поэтому пришлось забрать обратно свои документы.

Значительно позже, когда уже был курсантом мореходки им Г.Я. Седова, в связи с болезнью нашего штатного преподавателя по русскому языку и литературе г-жи Федорченко Л.П. некоторое время в нашей группе проводила занятия г-жа Уткина, с которой ранее довелось встретиться при поступлении в рыбную мореходку. На одном из занятий после написания изложения она привела мою работу в пример, как отличный образец, курсантам нашей группы. Не вытерпев такой метаморфозы, попросил сделать некоторое в связи с этим замечание и она предоставила мне такую возможность. Тогда я напомнил ей, как она «зарубила» моё сочинение, неоднократно засчитав за ошибку нестандартное написание заглавной буквы «Г» в фамилии Гоголь, после чего задал вопрос:

— В связи с чем Вы допустили такую несправедливость?

Несколько смутившись, она покраснела, отвечать приходилось перед группой великовозрастных курсантов, не один год поболтавшихся в штормах по морям и океанам. Собравшись с мыслями, наконец, выдохнула:

— Такого факта я не припоминаю…

С прозвеневшим звонком г-жа Уткина быстро покинула аудиторию. Это было её последнее занятие с нашей группой. Да и, слава Богу, как говорится, Лилия Петровна Федорченко была нашим любимым преподавателем.

С окончанием средней школы начались на собственном опыте жизненные уроки — в результате столкновений с различными людьми, со слабостями и достоинствами, с деловой активностью и неприкрытым ловкачеством. Так, рядом с приёмной комиссией училища, на улице Обороны-55, к моменту раздачи документов «провалившимся» на экзаменах появился шустрый мужчина, выписывающий направления для продолжения учёбы в «Морской школе» Азрыбкомбината в городе Азове. Те из абитуриентов, которые не хотели возвращаться домой с отрицательным результатом, оказывались в его распоряжении, т. к. с момента прибытия прямо непосредственно с сегодняшнего дня, он гарантировал поселение в школе и постановку на довольствие. Так вместе с другими и будущий штурман оказался в городе Азове.

Как выяснилось позже, направления в эту «морскую» школу выписывал сам начальник школы, а учебное заведение при Азовском рыбном комбинате было аналогией фабрично-заводскому обучению (ФЗО). В одном из помещений разместились девчонки для приобретения рабочих специальностей, связанных с производством рыбной продукции, а в другом помещении разместились ребята для приобретения так же рабочих специальностей, как для этого рыбокомбината, так и для других предприятий МРХ, включая подготовку матросов на рыболовный флот. До начала занятий в этой школе оставалось более месяца, поэтому предприимчивый начальник школы задействовал всю нашу шумную ватагу для ремонта учебного здания.

Вскоре неожиданно объявили, что на суда небольшой флотилии Азрыбкомбината срочно потребовалось выделить трех здоровых парней в плавсостав для подмены работающим матросам. Конечно, в этой группе я не мог не оказаться, уже через пару дней впервые вышел в море.

Назначение на несамоходное транспортное судно «DDM-30»[13] прошло без особых формальностей. В итоге на руки выдали выписку из приказа в отделе кадров плавсостава Азрыбкомбината: зачислить матросом II класса. Старшина этой посудины по фамилии Деревянченко был под стать своему деревянному судну. Как оказалось потом, он был превеликим почитателем «зелёного змия», от чего по вопросу питания нередко возникали трудности у его экипажа, состоящего всего из двух матросов (I-го и II-го класса).

Первый рейс с небольшим буксиром предназначен был из ковша Азрыбкомбината в порт Таганрог для доставки в картонных ящиках пустых жестяных консервных банок под закладку «азовского бычка в томате» на Таганрогском рыбоконсервном комбинате. В процессе буксировки дубка по речному участку Дона получил подробный инструктаж от нашего старшины и под его контролем прошёл тренировку по удержанию дубка с помощью руля в кильватер пыхтящему буксиришке. В маленькой рулевой рубке на корме едва вмещалось два человека, благо Деревянченко был не по годам сухопарым.

С выходом в Таганрогский залив впервые ощутил морскую качку и вкус солёных брызг, летящих с левого борта. Старшина дубка, уходя в свою каюту, предупредил:

— До самого Таганрога будем идти по подходным каналам, поэтому на руле необходимо быть особо внимательным — не рыскать, чтобы на повредить буи, ограждающие канал… На подходе к порту меня предупредить!

Сдав по назначению доставленную тару, наш дубок был передвинут к концу причала ковша. Потянулись однообразные дни на простое в ожидании прибытия буксира. К концу каждого дня проводилась мокрая приборка нашего судна — закатив брюки до колен, босыми черпали ведром на штерте[14] воду из-за борта и скатывали поочередно всю палубу. Днём, выполняя роль вахтенного, зачитывались имеющимися книгами в рулевой рубке.

Ничто, видимо, не развращает так людей, как их бездействие. Вскоре наш старшина вышел в город и, как позже выяснилось, пропил артельные деньги, предназначенные на питание, всё до последней копейки. Имеющегося на судне запаса макарон и круп надолго не хватило. Начались в полном смысле полуголодные дни. Удалось договориться с работницами рыбокомбината о выделении нам, после двойной прожарки специально для нас, в день по ведру бычков. Всё хорошо, но без хлеба много бычков съесть не удавалось. Учитывая неприглядное наше состояние, виновник этого происшествия решил откомандировать матроса I-го класса в отдел кадров Азрыбкомбината в г. Азов для выписки небольшой суммы аванса нашему экипажу для закупки продуктов. На судах комбината не было организовано традиционное коллективное питание, а к ежемесячной зарплате каждому причисляли определённую сумму на продукты. Потом уже на судне образовывался в складчину продовольственный артельный «общак». Готовили пищу на камбузе все поочерёдно. Так довелось и мне осваивать здесь не хитрую по разнообразию в наших условиях флотскую кулинарию.

Наш посланец за деньгами в г. Азов застрял где-то на продолжительное время (оказывается, аванс, выписанный на его имя, он успешно прогулял со своей девицей, и ему не было с чем возвращаться на дубок), а каково же было нам, ожидающим нормализации питания? Пришлось изыскивать выход из затруднительного положения своими силами теперь здесь, в Таганроге. Старшина Деревянченко договорился со своими знакомыми рыбаками, доставляющими на сейнерах азовского бычка на рыбоконсервный завод, о выделении нам пары вёдер охлаждённых свежих бычков и откомандировал меня реализовать этот продукт на городском рынке. Сняв чехол с одного из матрасов, загрузил в него дарственных бычков и вскоре уже стоял на рынке в длинном ряду за прилавком, разложив по десяткам горки бычков и заправски прикрикивая, почти как в повести В. Катаева «Белеет парус одинокий»:

— Бычки, бычки, свежие бычки, только что с моря, покупайте, недорого…

Распродажа прошла удачно. Закупив несколько буханок хлеба, бутылку водки для старшины, а себе на память — первое деловое портмоне, куда сложил остальные вырученные деньги, радостным возвратился на наш дубок. Перед старшиной стоял уже, как побитый, наш матрос I-го класса, возвратившийся из г. Азова с крайне незначительной суммой денег. Старшина дубка, сознавая, что и сам не без греха, отчитал посланца за продолжительный прогул, и наша жизнь снова вошла в своё прежнее русло — в ожидании буксира для возвращения на базу.

Через пару дней за нами прибыл тот же буксиришка, который тащил нас в Таганрог. Без каких-либо происшествий «DDM-30» возвратился в ковш Азрыбкомбината для традиционного отстоя в ожидании очередного наряда.

За время моей работы на дубке совершили только один «дальний» рейс, в район косы Должанской, для приемки бычка с сейнеров, участвующих в осенней путине. Однако из-за начавшегося шторма лов рыбы был прекращен, поэтому наш буксиришка поставил «DDM-30» на якорь под прикрытием песчаной косы и умчался куда-то по дополнительному заданию в Таганрогский залив. Продолжительное время работала «низовка». По местному выражению это ветер со стороны Керченского пролива, как альтернативный, противоположному господствующему здесь ветру «верховке» со стороны востока и северо-востока[15]. Потянулись снова скучные дни в ожидании прекращения штормовой погоды.

Несколько в стороне от нашей стоянки находился пустующий рыбацкий домик и два, под камышовыми крышами, легких амбара, затаренных порожними деревянными ящиками для приема бычка при удачных уловах. Вдали на берегу виднелась Должанская станица.

От безделья мы переплывали с дубка на косу, любовались бесконечной армадой штормовых волн, с шумом обрушивающихся на южный берег косы, бродили среди скудной песчаной растительности. Никаких деревьев или кустарников здесь, конечно, не было. Общий вид косы удивительно напоминал рассказ Бориса Житкова о приключениях подростка, участвующего в снятии с мели судна, на котором тот впервые вышел в море. Не дождавшись возобновления лова в эту осеннюю путину, прибывший буксиришка потащил в балласте «DDM-30» снова на отстой в ковш Азрыбкомбината. Следует отметить, такое решение было вполне обоснованным, т. к. в случае перемены направления ветра, на господствующее направление более сильный ветер — «верховку», несамоходный дубок вполне мог бы оказаться выброшенным на Должанскую косу. Вот и потащились, как говорится, не солоно хлебавши восвояси, в г. Азов.

В морском деле нет мелочей, а любая работа требует определенной сноровки, приобретенной, обычно, в результате морской практики. Не случайно позже уже в училище нам читали самостоятельный предмет, именуемый «Морская практика». Вечерние приборки на «DDM-30», не являются исключением, поэтому при скатывании палубы забортной водой, когда дубок движется на буксире, надо было знать, что ведро для зачерпывания воды надлежит забрасывать несколько вперед по ходу, чтобы к моменту, когда штерт принимает вертикальное положение, следует весьма быстро выдернуть ведро с водой из проносящегося потока воды. В противном случае появится рывок, при котором не исключена потеря ведра или всякий раз его болтание из стороны в сторону на штерте.

В результате недостаточно умелого обращения с болтающимся ведром при установке его на палубу я угодил ребром донышка на ногу, придавив себе большой палец (работали ведь босиком). Не почувствовав особо сильной боли, спокойно продолжил далее скатывание палубы. А позже, уже поздно вечером, начались своего рода муки. Удар по пальцу пришелся непосредственно на ноготь, под которым началось воспаление. Спать было невозможно. Несколько стихала боль, когда ногу помещал в холодную воду, поэтому ночь коротал, улегшись на брезентовое закрытие трюма с опущенной ногой в ведро с забортной водой. В таком состоянии находился в течение всего перехода до г. Азова. С приходом пришлось обращаться за помощью к врачу в портовскую поликлинику. Впоследствии ноготь слез, обновившись молодым.

На этом мои «азовские приключения» закончились. Из полученного, наконец, письма от Валентины Мордовцевой стало ясно, что она требует моего возвращения в Новороссийск[16].

7. «Тюлькин» флот

При расчете из Азрыбкомбината получил трудовую книжку, в которой была сделана первая почетная для меня запись — матрос 2 класса, что помогло мне позже при оформлении на работу в Новороссийской базе Государственного лова. На рыбном промысле в Черном море большинство судов было из рыбколхозов, там трудились бывалые рыбаки, а на судах Гослова, в основном, подбиралась молодежь после службы в армии. В торговом порту, у известного начальника портфлота Гуштурова, штатные должности все были, как оказалось, заполненными, поэтому пришлось довольствоваться только Гословом. Назначение будущий штурман получил на СЧС-103[17] «Секстан».

Взаимоотношения со своей подругой Валентиной складывались крайне неровно, все-таки сказывалась разница в два года. По ряду вопросов она излишне была самостоятельной, требовала подчинения своей воле, что никак не принималось самостоятельным характером будущего штурмана. Позже участившиеся разлады и споры она объясняла тем, что подолгу мне приходиться бывать в море. Иногда с издевкой напевала: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал…» Надо было искать какой-то выход из такой тупиковой ситуации, который никак пока не просматривался.

Работа на рыболовном сейнере с экипажем в 13 человек была весьма своеобразной. Наряду с обычными матросскими функциями в основном их предназначении, были сугубо рыбацкие обязанности — лов рыбы кошельковым неводом или придонным тралом почти до конца декабря у берегов Грузии.

Готовясь к путине на средиземноморскую ставриду, наш сейнер несколько задержался в Геленджикской бухте. Подкрашивая засуриченные участки корпуса, когда надлежало аварнуться[18] от борта, с кистью в руке, неожиданно я уронил кисть в воду, которая тут же утонула. От боцмана пришлось при этом выслушать целую тираду «солёных» боцманских выражений, в конце которых он пробубнил:

— Присылают на нашу голову всяких юнцов, потом майся с ними здесь…

К концу рабочего дня, когда солнце, перейдя на другой борт, хорошо осветило участок, где утонула кисть, приглядевшись, я рассмотрел на дне эту злосчастную кисть. Благо судно стояло на небольшой глубине, раздевшись, нырнул прямо с борта в воду, а через минуту вынырнул уже с кистью в руке. Подойдя спокойно к боцману, обратился к нему:

— Абрамович, получи свою паршивую кисть!

Принял он эту кисть на удивление без комментариев.

Лов рыбы кошельковым неводом, оказалось, — достаточно трудоемкая операция, занимает обычно время не менее 4–5 часов.

В рабочей шлюпке, которая при отдаче буксирного троса по команде «Отдать кляч!»[19] стягивает в воду невод, находятся все время два человека, — обычно эти должности исполняют новички. Они проходят своего рода «обкатку», т. к. рабочая шлюпка все время при движении болтается на расходящихся от сейнера волнах. Такая «обкатка» нередко длится весь рабочий день, за исключением короткого периода, когда подтягивают рабочую шлюпку к борту сейнера на обед.

Поиск рыбы в море осуществлялся, как правило, с помощью специального эхолота, установленного на штабном судне БЧС «Ковда», который при выходе на косяк рыбы начинал подавать короткие гудки. Все остальные сейнеры, мотающиеся группой за штабным судном, отталкивая друг друга (иногда с переворачиванием рабочих шлюпок, где находилось по двое рыбаков, которые вываливались в воду), при подаче гудков «Ковды» спешили обсыпать сетью предполагаемый косяк рыбы. Те, кто не успевал выбросить свой кошелёк, естественно, оставались без улова.

Однажды при выборке сетей лебёдка, с помощью которой подтягивалась сеть, остановилась. Сложилось впечатление, что сети зацепились где-то под кормой сейнера за какой-то выступ или бортовой киль. Будущий штурман вызвался это проверить, для чего надо было нырнуть под корпус судна с левого борта и, пройдя под килем, вынырнуть с правого борта. Получив от капитана разрешение, не задумываясь, нырнул в воду. Никаких зацеплений сетей к счастью не обнаружил, а столкнувшись на правом борту со стеной натянутых сетей, перебираясь по ним, вынырнул в маленьком треугольнике под сетями, свисающими с борта. Благо оказалось, что это спасительное окно, между бортом судна и сетями было над уровнем моря. Сообщив на борт сейнера, что всё чисто, можно спокойно подтягивать сети, отдышавшись, проделал тот же путь под корпусом сейнера в обратном направлении. Позже, мысленно вернувшись к столкновению со стеной сетей, задал себе вопрос: «А что бы я делал, если бы сети были туго натянуты прямо по борту? Куда двигаться — назад под корпус на левый борт, не вдохнув порцию свежего воздуха? Ведь к тому же там можно было и запутаться в сетях…» После этого случая сделал для себя полезный вывод: «О своей безопасности в любой ситуации надлежит заботиться прежде всего самому, не рассчитывая на авторитет или заботу руководителя, который осуществляет контроль за ходом работ!»

За всю путину только однажды, когда наш сейнер самостоятельно возвращался к порту Поти на очередную ночную стоянку, перед заходом солнца встретили в море большое темное пятно, которое казалось в центре настоящим бугорком. Обсыпав сетями это место, мы выбрали в итоге около 90 тонн рыбы. Часть этого улова разместилась в грузовом трюме нашего сейнера, а остальное было передано непосредственно из нашего кошелька двум другим, подошедшим по вызову, сейнерам из группы Гослова.

За время рыбацких будней постепенно накапливались навыки не только по ремонту сетей или придонных тралов, но и определенная морская практика. Например, по управлению шлюпкой при подходах к необорудованному берегу при наличии волнения или прогнозирование погоды на ближние сутки по различным метеорологическим признакам[20].

В зависимости от характера прибрежного дна (приглубый или с малым уклоном), а также от его грунта (каменистый или песчаный) определяется, оказывается, наличие опасностей при высадке на берег. Если прибрежное дно с малым уклоном и грунт песчаный, то обязательно параллельно береговой черте проходит гряда (одна или несколько) уменьшенных глубин[21], не позволяющих подойти вплотную к берегу. Если прибрежное дно с большим уклоном или грунт каменистый либо с морской галькой, то гряда уменьшенных глубин отсутствует. При наличии волнения не следует оказываться лагом к фронту набегающих волн, т. к. при выходе волн на мелководье возможно опрокидывание шлюпки, поэтому надлежит использовать выброс шлюпочного якоря[22] и плавный затем спуск кормой к берегу, потравливая бурундук[23].

С окончанием путины на средиземноморскую ставриду наш сейнер «Секстант» возвратился на базу Гослова для сдачи на склад кошелькового невода и принятия на борт придонного трала. За период непродолжительного пребывания в порту Новороссийск удалось побывать дома, выслушать настойчивые доводы со стороны Валентины о прекращении плавания, решить ряд вопросов по обеспечению спецодеждой. Особую гордость составили забродные рыбацкие сапоги, с голенищами значительно выше колена, приклепляемые к поясу. Такие сапоги все рыбаки носили с нескрываемым форсом, при выходе в город голенище заправляли гармошкой по-мушкетёрски. Однако после смены этих сапог на обычную обувь казалось, что идешь босиком. Пообещав Валентине вернуться к её запросам после траловой экспедиции, снова ушёл в море к берегам Грузии со своим экипажем сейнера «Секстант».

Переход на другие орудия лова, требовал обучения экипажа новым условиям работы. Поэтому в судовой роли появилась новая должность «трал-мастер» (специалист по работе с тралом). Не зря среди сотрудников Гослова бытовала байка, что ряд молодых матросов при оформлении на работу в отделе кадров на традиционный вопрос: «Ловили ли раньше рыбу?» отвечали, не сговариваясь, приблизительно одинаково:

— Да, конечно, в школьные годы на удочку с поплавком…

В этой связи первые сутки с тралом занимался весь экипаж, обучаясь не сложным, но достаточно специфичным условиям труда.

С периодичностью в два часа осуществлялся подъём трала на палубу, поэтому вскоре вымотавшийся полусонный экипаж был переведён на двухсменный режим работы. В промежутках между подъёмами трала рыбаки, не раздеваясь, падали на кормовую площадку и засыпали, работа по тралению обычно продолжалась непрерывно с шести утра до полуночи. Субботние и воскресные дни при этом были обычными рабочими днями. Среди рыбаков ходила поговорка по поводу приостановки траления в штормовую погоду: «Задует родной — даст выходной…»

Результатом полусонной работы могли быть травмы, что иногда и случалось.

В период непогоды, когда отстаивались сейнера в порту Батуми, один из наших матросов, всегда обстоятельный и дотошный даже в мелочах, побывал на танкере, стоящим под погрузкой, для беседы с его матросами:

— Правда ли, что рабочий день на торговых судах составляет всего 8 часов, а в случае переработки или авралов выплачиваются сверхурочные, называемые «овертаймом»?

Безусловно, работа рыбаков с транспортными моряками не попадала ни под какое сравнение. Можно было только по-доброму им позавидовать. Следовал один вывод — надо учиться!

При донном тралении в трал попадала не только морская живность (морской кот, морская лиса, камбала, различные другие придонные рыбы), но также и различные предметы — глиняные черепки, бутылки, ракушки рапана, развороченная антенна от радиопеленгатора и т. п. В один из дней захватили тралом какой-то весьма большой предмет, вероятно, затонувшее судно. Пришлось вырывать трал не лебёдкой, а с разгона рвануть всем корпусом сейнера, потом, естественно, занимались ремонтом трала. Одно из судов Гослова подобным образом затралило сбитый в войну самолёт. Все такие неблагополучные места, обнаруженные при тралении, фиксировались на карте штабного судна, а позже и на картах сейнеров, получающих наряд для траления в заданном районе, как правило, у берегов Грузии.

Траловая навигация по продолжительности зависит от реальной погоды. В нашем случае она продолжалась до второй половины декабря, когда уже в северной части Чёрного моря начались морозы. Сейнеры потянулись на базу к порту Новороссийск, в основном без приличных уловов. В районе Туапсе, где вблизи береговой черты производилась заготовка дров из хвойного леса для вывоза морем, наш сейнер стал на якорь и с помощью рабочей шлюпки мы заполнили пустующий трюм ёлками к Новому году. Не возвращаться же домой абсолютно порожними! Ведь за период отсутствия реального поступления выловленной рыбы или морепродуктов заработная плата нам начислялась только 30 % от назначенных окладов.

С приходом домой теперь надлежало, наконец, будущему штурману решить — работать дальше на море или на берегу? Этого настоятельно требовала его зазноба Валентина. В этот раз при встрече она подпевала по-новому:

В смеющихся глазах прошлой грусти уже не было заметно. Как позже выяснилось, изменения произошли не случайно. А пока впереди встреча Нового, 1956 года.

К концу декабря возвратились в Новороссийск все суда Гослова. Так называемый «тюлькин» флот становился лагом друг к другу у разбитого ещё в период войны 5-го причала. С усилением морозов несение стояночной вахты было настоящим испытанием, отопления на судах не было, грелись вахтенные матросы, как правило, в крохотных камбузах, где имелись печки, работающие на дровах и на угле. Вскоре я основательно простыл, началась острая ангина. Пришлось уйти на продолжительный больничный. Сложив в сетку-авоську свой смерзшийся спортивный костюм, в виде ледяного куска, т. к. не довелось ранее где-либо его растопить и постирать, вместе с нехитрыми своими пожитками, уложенными в чемодан, но в забродных сапогах по-мушкетёрски, выехал в наш посёлок к родной матери на лечение. Новый год встретил в домашней постели, лечился.

8. Береговая работа и портофлот

За период болезни, где-то к середине января, после долгих колебаний пришёл, наконец, к решению — попробую поработать на берегу, попытаюсь «завязать» морским узлом свою прежнюю мечту. Возможно Валентина была права, продолжительная разлука это не для неё. Теперь, надо полагать, всё изменится к лучшему.

Уволившись из базы Гослова и сдав на склад забродные «мушкетёрские» сапоги, по совету родной матери вышел на работу с дальним родственником, И. Гордула, в забой по выламыванию природного камня для дробилки на дорожно-эксплуатационном участке (ДЭУ-309). Работа тяжёлая — махать кувалдой, разбивая на куски вертикальные каменные пласты толщиной до полуметра, а затем вручную отгружать эту гору битых камней на самосвал для доставки на дробилку. После двух месяцев такой «зарядки» был переведен непосредственно на дробилку для загрузки, камень за камнем из вываленных самосвалами груды камней, в прожорливый рот дробилки, выдающей в итоге строительную щебёнку для ремонтных работ дорожного полотна на союзной трассе Краснодар-Новороссийск.

Несмотря на достаточно тяжёлый труд, в три месяца получил для себя важный результат: сложилась абсолютно чёткая картина взаимоотношений с Валентиной — разлады не прекратились. Более того, за период моего пребывания в море, как выяснилось, у неё были увлечения молодыми парнями — водитель Володя из автоколонны ДЭУ, молодой начальник цеха на цемзаводе «Орел» и т. п. Поэтому моё решение о переходе на береговую работу, оказывается, было явно ошибочным. Об этом выводе вскоре проинформировал Валентину. Изложил ей планы на будущее — свою судьбу полагаю связать только с морем, продолжу готовиться к вступительным экзаменам в мореходку им. Г.Я. Седова. У Валентины, оказывается, в этой связи был свой альтернативный вариант: о море необходимо забыть, продолжить учиться надо в станкостроительном техникуме в городе Краснодаре, а после окончания техникума, т. е. через ближайшие 3 года, оформить нашу свадьбу. Как же нам быть вместе дальше?

Моим будущим детям нужна будет надёжная мать, которая сможет вырастить детей при моей работе на море. Валентина в эту схему, похоже, не вписывалась. Однако она по-прежнему продолжала настаивать на своем варианте: «Если уйдешь учиться в мореходку, то тогда я в ближайшее время выйду замуж за другого…». Наши дороги разошлись. Окончательный разрыв состоялся. Валентина вышла замуж, а я перед самыми майскими праздниками получил, как подарок, наконец, долгожданную записку в отдел кадров порта, за подписью начальника портфлота г. Гуштурова, для приёма меня на работу матросом 2 класса на ледокольный буксир «Краснодарец». Открывалась теперь очередная новая страница в моей жизни.

В тот период в составе Новороссийского портфлота было несколько буксиров-тружеников: красавец, румынской постройки, новый дизельный буксир — спасатель «Очаковец» (1200 л.с.), ледокольный финский паровой буксир «Краснодарец»(600 л.с.) и довоенный паровой буксир «Мангуш» (около 400 л.с.). Буксир — спасатель был своего рода элитным судном, в состав его экипажа попасть было не так просто, например, у моториста Бориса Власенко, с которым позже пришлось встречаться в мореходке, в бухгалтерии порта работала мать. Соответственно работники вблизи пенсионного возраста в основном оказывались на буксире «Мангуш». А весь остальной разношёрстный состав попадал на буксир «Краснодарец». Командовал этим буксиром почтенного возраста бывалый моряк, прошедший в свое время в период НЭП-а стажировку на английских судах, П.С. Шепотиленко. Он носил остроконечные длинные усы, за что между собой моряки незлобно называли его кратко-«усатый», был строгим, особенно в части содержания буксира в чистоте. Швартовные работы в порту судам, приходящим под погрузку или выгрузку, обеспечивал, как правило, «Краснодарец», иногда помогал также «Мангуш».

Приём выброски, подача буксира на отшвартовываемое судно и крепление буксира на кнехтах в мой первый день работы были под пристальным вниманием нашего «усатого». Как позже узнал от рулевого, в разговоре со старшим помощником, капитан отозвался в мой адрес кратко: «Сработаемся…» Дополнительно вскоре произошел незначительный случай, но в пользу нового матроса. Заклинился неожиданно барабан буксирной лебёдки, для ремонта необходимо, прежде всего, разобщить этот барабан с корпусом лебёдки. Второй механик, занимавшийся этой проблемой, приспособил лом, по верхней части которого надо было нанести удар кувалдой. За этой работой наблюдали машинист, два матроса и наш «усатый», но никто не решался взять кувалду в руки. Тогда вызвался помочь будущий штурман. Второй механик с большой осторожностью согласился на такое предложение нового матроса — на всякий случай опустил руки пониже, чтобы не пришёлся удар кувалдой мимо лома по рукам. Работа была успешно закончена в ближайшие минуты — после нескольких приличных ударов кувалдой, «новичку», прошедшему практику в кузнице и в забое каменоломни, обращаться с кувалдой было далеко не впервой. Испытательный срок на должность матроса 2 класса закончил вполне успешно.

Потянулись обычные рабочие дни. Экипаж был разделён на две смены, работавшие по суточному графику. Местные члены экипажа, сдав вахту, уходили домой, а другие, кому некуда было спешить, отдыхали на буксире. Так однажды, проснувшись в кубрике от шума вливаемой воды, увидел, что во весь открытый иллюминатор вливается огромный фонтан забортной воды. Соскочив с койки второго яруса, захлопнул с трудом иллюминатор на задрайку, а через минуту прежний напор воды прекратился. Оказывается, при отшвартовке очередного судна наш буксир по требованию лоцмана изменил резко направление буксировки, сильно накренился и иллюминатор вошел в воду. Потом, пришлось почти половину дня вычерпывать воду из кубрика и сушить подмоченные личные вещи, матрасы, постельное бельё. Позже наш «усатый» строго приказал, чтобы иллюминаторы вблизи ватерлинии открывались только с его разрешения. Безопасность — превыше всего!

Как уже отмечалось, экипаж буксира был сформирован из самых разнообразных лиц морской среды, некоторые, из которых были достаточно яркими личностями. К примеру, машинист Фёдор Романович — волжанин, в произношении заметно усиливал звуки на букву «о». Оказывается, он закончил в свое время в Ленинграде военно-морское училище имени Дзержинского, служил на подводных лодках, занимал должность старшего механика. Однако по причине злоупотребления спиртным был уволен из ВМФ. Сменил позже несколько мест работы на «гражданке», пока не утерял где-то свой диплом об окончании «Дзержинки», конечно, по пьянке. Теперь удалось здесь устроиться с трудом на должность машиниста. Сейчас, после письменного обращения в училище, ожидает оформления дубликата своего диплома. Верит, что ему удастся «подняться на ноги»: «Вот завяжу, наконец, с пьянкой и с получением дубликата диплома всё пойдёт должным образом, как прежде…»

На стоянке буксира вахту несли, находясь в вечернее время в красном уголке в носовой части судна, при появлении кого-либо на борту сразу были слышны шаги, т. к. судно было небольшой длины. В ночное время сходня на берег обычно убиралась, а пришедшие из увольнения вызывали вахтенного матроса для подачи сходни на берег окриком: «Эй! На вахте…»

Фёдор Романович приходил из увольнения нередко под «мухой» (несколько выпивший), засиживался потом со мной в красном уголке за решением задач и алгебраических примеров, которые были приведены в учебнике в виде заданий с математических олимпиад. Готовился я к вступительным экзаменам в мореходку на базе 10-го класса. При возвращении из г. Азова, посетив училище им. Г.Я. Седова, от секретаря начальника училища получил информацию, что планируется ввести на следующий учебный год несколько групп на базе 10-и классов. Такая информация меня вполне устраивала, по всем экзаменационным предметам готовился самостоятельно в свободное от работы время. Последовательно в виде развлечения с Фёдором Романовичем мы перерешали практически весь набор заданий с математических олимпиад.

Однажды, по случаю Фёдор Романович выловил из-за борта в бухте морскую фуражку, вероятно свирепый наш норд-ост сорвал с какого-то зазевавшегося торгового моряка. Высушив и очистив от пятен, он гордился своим приобретением: «Материал касторовый[24], дорогой…». Эту фуражку Фёдор Романович носил с удовольствием, надо полагать она напоминала ему прошлую службу в ВМФ. К сожалению, несмотря на неоднократные попытки «подняться на ноги», оторваться от зависимости к спиртному, его заверения регулярно через 3 месяца, каждый раз срывались и Федор Романович впадал в глубокий запой, продолжающийся до недели. Однажды увидел, как ребята из машинной команды доставляли его на буксир почти на руках, едва перебирающего ногами, полураздетого и без любимой морской фуражки.

Позже, когда я уже поступил в мореходку и прибыл в Управление порта за расчётом, у матросов последнего своего буксира «Джарылгач» поинтересовался судьбой Фёдора Романовича. Оказывается в конечном итоге после целого ряда повторений тех же недельных запоев (с регулярностью в 3 месяца) он был переведен с должности машиниста на должность кочегара, несмотря на то, что дубликат диплома о высшем образовании у него был уже на руках. В город выходил редко, используя фуфайку, которая была общей собственностью в кочегарке. По-прежнему надеялся Фёдор Романович «завязать» со спиртным, интересовался береговой работой на заводе «Молот» — обещали якобы принять на инженерную должность. Как сложилась у него судьба дальше, я уже не мог знать — свои заботы и своя судьба надолго оторвали меня от любимого города Новороссийска.

Запомнился также своим необычным поведением, рослый, сухощавый матрос Карл Сибар по национальности финн, сирота. При несении стояночной вахты он обычно заваривал из одной или двух пачек чая своеобразный напиток «чифирь»[25], чтобы не очень на вахтах хотелось спать. Причащался таким чаем сам и угощал желающих, хотя напиток этот прескверный.

Как-то однажды после вахты он предложил свободным матросам пойти поужинать вместе с ним в ресторан на морском вокзале. В связи с отсутствием наличных денег трое из приглашенных стали отказываться. Тогда Карл заявил, что деньги наличные у него есть, поэтому счёт из ресторана он оплатит сам, а потраченную сумму разделит потом на четверых, при получении зарплаты они рассчитаются. Рабочий вариант — почему не согласиться? Ужин в ресторане сдобрили спиртным, без особого злоупотребления. Возвращались на буксир весьма довольные, с предложениями, что можно было бы и в дальнейшем использовать такие выходы на деликатный ужин. Однако по прибытии на судно Карл, вдруг до неузнаваемости захмелел, стал ругаться, выкрикивая:

— Шаровики, за чужой счёт готовы есть и пить — обманщики!

С трудом его угомонили. Сложилось впечатление, что ему не ужин с друзьями нужен был, а эта скандальная разрядка. Конечно, при первой же зарплате все приглашённые на «званый» ужин с ним рассчитались, а на будущее ни о каких подобных посиделках в кругу своих матросов, уже не могло быть и речи. Вероятно, что это нам было поделом.

Большая часть 4-го причала в порту была отведена под грузообработку транспортных судов. Здесь однажды стоял большой иностранный теплоход какой-то индийской компании. На носовом флагштоке развевался флаг компании с голубой свастикой. Как позже выяснилось, Карл Сибар, пробравшись поздно вечером нелегально на это судно, сорвал этот флаг с голубой свастикой, а при попытке сойти на берег был задержан пограничниками. Позже наш капитан «усатый» побывал по вызову у начальника погранзаставы, подписал акт о задержании и опознании матроса с буксира «Краснодарец» г-на Карла Сибара. На вопрос пограничников — зачем ему нужен был тот несчастный флаг, Карл ответил:

— Мои родители были расстреляны немцами, в отместку за это хотел из свастики сделать себе портянки…

Тем не менее, по рекомендации пограничников Карл Сибар позже был уволен из портфлота, лишившись дальнейшего пропуска на территорию порта. Причина была однозначно всем понятна — мало ли что взбредёт в голову такому парню.

Замечательными специалистами на буксире, конечно, были многие другие, к примеру, боцман Иван Городецкий и старший матрос Иван Рослик, под их руководством расширялись мои познания в матросской профессии. По рекомендации нашего «усатого» они оба вскоре окончили курсы судоводителей до 200 регистровых тонн[26], затем перешли на работу старшинами на пассажирские катера, осуществляя перевозки внутри Цемесской бухты и к пляжу на Суджукскую косу.

Из машинной команды заслуживал особого внимания некий машинист г-н Питько, всегда аккуратный, в отглаженном костюмчике, словоохотливый в беседах, единственный член КПСС на судне. Поближе познакомившись со мной, удивился: «А почему ты до сих пор не член комсомола? Это положение необходимо исправить…» Вскоре по его единственной рекомендации был принят в состав комсомола. Бескорыстный, внимательный к окружающим, казалось, такому можно было только подражать. Более близкое знакомство с ним продолжилось позже — после перехода на новый буксир «Джарылгач» с лучшей частью экипажа с буксира «Краснодарец». Вероятно в мой адрес внёс свою лепту и г-н Питько, когда формировался состав нового экипажа. Всё это прояснилось только потом, на м/б «Джарылгач»[27].

За время работы на л/б «Краснодарец» произошли изменения в личной жизни. После разрыва с Валентиной в свободные от работы дни неоднократно посещал танцы в заводском клубе цементного завода «Первомайский» — провожал домой то одну, то другую девушку из нашего посёлка. Теперь я — свободный человек, как хочу, так и поступаю. Практически выбирал себе новую подругу. Однажды, провожая домой после танцев знакомую девушку Наташу Лукаш, по-доброму от неё услышал совет: «Не теряй времени зря, Люся Савина в тебе души не чает…» Позже, задумавшись об этом, решил поближе познакомиться с этой Люсей. Оказывается, она — двоюродная сестра Валентины. Ну и что? Ведь я теперь — свободный человек… Так в очередной вечер танцев провожал домой уже Люсю. Оказалось она — прекрасный собеседник. Рассказала, как в день вручения аттестата сидела в актовом зале вместе со своей мамой и представила ей, влетевшего в зал за аттестатом, ухажёра сестры Валентины. Будущая моя тёща, конечно, не мало удивилась этому заочному знакомству, проговорила: «Пусть бог милует нас от такого родственника…». Но судьба распорядилась иначе. Дружба с Люсей продолжилась и весьма надолго.

Она после окончания школы поступила в медицинское училище, проживала на съемной квартире в городе Новороссийске, а там же была и моя работа. Поэтому нашим встречам ничто не мешало. Иногда приходил к городской больнице, ожидая окончания её занятий. Сокурсницы нередко подшучивали над ней: «Люся, тебя снова ожидает твой боцман…». Они однако не знали, что в незримом ранце этого «боцмана» лежит «жезл» будущего штурмана, а это было прекрасно известно самой Люсе ещё со школьных лет. Ведь она училась в параллельном классе, была старостой класса и не раз, оказывается, вступалась за «вредного мальчишку» из соседнего класса — как отзывалась в мой адрес тогда Анна Ивановна, преподаватель немецкого языка.

Подошло время для выезда на вступительные экзамены в мореходку. Оформив отпуск, выехал поездом в г. Ростов-на-Дону. В дороге продолжал повторять оставшиеся параграфы по тригонометрии согласно программе 10-го класса. Каково же было моё удивление по прибытии в училище, когда увидел, что все абитуриенты готовятся по предметам 7-го класса — русский язык, математика, Конституция СССР. Обратившись в учебную часть, попросил в связи с изменением условий приёма, которые не были доведены до моего сведения в своё время, если возможно, разрешить сдать сейчас вступительные экзамены по программе 10-го класса. На свой запрос, заведующий учебной частью И.И. Чумаченко, ответил отрицательно:

— Если готов сдавать вступительные экзамены за 10-й класс, то за 7-й класс тем более сможешь сдать успешно…

Экзамены на базе 7-го класса, конечно, я сдал и так называемую «мандатную» комиссию, которая занималась зачислением в курсанты училища, состоявшая из педагогов во главе с Н.А. Юрковым — начальником училища, прошёл. А далее, как и все остальные, возвратился домой, ожидая официального вызова на учёбу.

В период прохождения медицинской комиссии, которая назначалась перед вступительными экзаменами, обратил внимание, как много абитуриентов было отклонено врачом ухо-горло-нос. Удивительно, как мои миндалины, «хронический тонзиллит», не попали под отрицательное заключение. Позже, когда уже был курсантом, практически все мои однокашники из нашей группы, попали, согласно требованиям этого врача, под нож хирурга для удаления миндалин. Обычно он говорил:

— На ходовом мостике, где постоянно сквозняки и ветры, особенно при взятии пеленгов, невозможно нормально работать с больными миндалинами…

Вскоре получил из училища пухлый конверт, это были мои документы — значит, по своим результатам вступительных экзаменов конкурс я не прошёл. Второй год остался вне мореходки.

Разочарование было крайне велико. В таком настроении обратился в военкомат, чтобы меня призвали в армию. Однако и здесь был получен отрицательный ответ: «Когда надо будет, тогда и вызовем, ожидайте…». Пришлось возвращаться на свой буксир «Джарылгач» и продолжить работать до очередной попытки сдачи вступительных экзаменов, в третий раз.

9. Снова год до мороходки

Для получения приписного свидетельства, выдаваемого в военкомате будущим призывникам, их предварительно вызывали на медицинскую комиссию. У будущего штурмана при этой процедуре было обнаружено повышенное кровяное давление, поэтому было выдано направление на дополнительное обследование и наблюдение в стационаре больницы водников, по улице имени Сакко-Ванцетти.

Никаких отклонений в здоровье врачи не обнаружили, но несколько дней пришлось провести в больнице. На мой вопрос о причине скачка давления, на комиссии в военкомате, наблюдающий врач предположил, что это было проявление так называемой «юношеской гипертонии», сейчас всё в норме. Со своей стороны возникла иная мысль, не исключено, что это — результат неровных отношений с бывшей зазнобой Валентиной. Но теперь все споры и переживания позади. С новой подругой Люсей совершенно другие, всегда ровные, спокойные взаимоотношения. Она — действительно настоящая поддержка и опора, тем более как будущий медик и для моих будущих детей. Выбор достойный, с каждой встречей таковое только подтверждалось.

После стационарного обследования в больнице водников военкомат выдал приписное свидетельство, а военком вскоре сообщил, что призыв этого года уже завершён и что мне представлена годичная отсрочка от призыва в армию. Следовательно, чтобы мне попасть в мореходку теперь остаётся только одна возможность — третья попытка сдачи вступительных экзаменов. А это означает, что потребуется особая, крайне напряжённая подготовка к экзаменам по всем статьям, включая и повышенные требования училищной медицинской комиссии.

С началом встреч с Люсей отпала потребность в частых поездках в наш посёлок. Дома приходилось бывать редко, все свои проблемы решал самостоятельно. Отцовский костюм, в котором ушёл из дома, давно возвратил. Расходы на одежду и все поездки в г. Ростов-на-Дону в училище осуществлялись только из своего бюджета. Поэтому работа на новом принятом буксире «Джарылгач» была и остаётся неотъемлемой потребностью. На портовских маневренных работах этот буксир использовали редко, как субститут, когда «Краснодарец» становился на ремонт. Основной нашей задачей были это — транспортные перевозки в каботаже с помощью морских барж из нашего порта в Одессу, Феодосию, Сочи и другие пункты по побережью.

В одном из рейсов с баржей на Туапсе наш буксир проходил достаточно близко к берегу у одного из мысов, когда вдруг на вахте старшего помощника утром, когда уже рассвело, произошёл сильный рывок буксирного троса. Вероятно, своей провисающей частью он за что-то зацепился на грунте. Баржа приблизилась к нам, оставаясь на небольшом расстоянии от нашей кормы. Буксир выбирался с трудом, а вскоре буксирная лебёдка остановилась — не в силах подтягивать буксирный трос, который провисал прямо под нашу корму. Вероятно, далее необходимо было предпринять какие-то действия для освобождения буксирного троса. Поднявшийся на ходовой мостик капитан и вахтенный штурман, старший помощник, пока никаких вариантов по этому поводу не высказали. Поэтому будущий штурман, как вахтенный матрос, предложил свою идею: нужно нырнуть под корму и, перебираясь по тросу, выяснить где и как буксир смог зацепиться. Намотки на гребной винт ведь не должно быть, ведь ход застопорили непосредственно сразу после указанного необычного рывка.

В морском обиходе бытует неплохое изречение: «не согласен — возражай, возражаешь — предлагай, предлагаешь — делай…» В результате вахтенный матрос, с разрешения капитана, приступил к реализации своего предложения. Раздевшись, с кормового кранца тут же нырнул за борт. Вода оказалась достаточно прохладной, было раннее утро. Перебираясь по буксирному тросу, достаточно быстро добрался до места зацепления. Оказалось, что после кратковременного зацепления на грунте буксир, обвиснув, дополнительно зацепился за небольшой выступ от штыря на рудерпосте[28]. Казалось, достаточно было бы небольшого рывка, чтобы трос соскочил, и можно подобрать, наконец, зацепившийся буксир. Попытался самостоятельно подтянуть этот трос, но моего натяжения в воде, как тут же выяснилось, было абсолютно недостаточно, толщина буксирного троса около 50 мм. В результате сам себя подтянул к буксиру и только. Пришлось вынырнуть на поверхность моря, т. к. нырять пришлось без какого-либо акваланга. Но причина зацепления троса теперь уже была установлена точно:

— Потравите резко метров пять, а потом снова нормально выбирайте, должно быть всё чисто!

Действительно, повторно нырять не пришлось, буксирный трос освободился, и мы благополучно продолжили свой рейс на Туапсе.

У мыса Тарханкут полуострова Крым нередко встречаются необычные погодные явления. При умеренном ветре на подходах к полуострову непосредственно у самого полуострова оказывается штормовая погода. В период нашего перехода на Одессу, как обычно с баржой на буксире, случился здесь несколько иной казус.

Будущий штурман по-прежнему нёс ходовую вахту со старшим помощником. Перед побудкой экипажа, как обычно, отправился «выпускать голубей». В те времена еще не было строгих экологических правил по предотвращению загрязнения моря, поэтому «выпустить голубей» означало очистить от бумажек корзинки из туалетов, прямо за борт на корме, где бумажки при наличии хода разлетались словно голуби. Находясь на корме, обратил внимание на направление буксирного троса, который стал перемещаться вправо по ходу. Оказывается, буксируемая баржа стала уклоняться вправо, набирая ход больше скорости нашего буксира, — вероятно, сказалась необычная ветровая нагрузка и наличие течений в районе мыса. Естественно, далеко баржа уйти не могла, натянувшийся трос в итоге её задержал. Однако, находясь в сильном натяжении вдоль борта баржи, наш буксирный трос захватил за лапу левого якоря баржи. Возвращаясь в нормальное положение буксировки, наш буксирный трос последовательно натягивался, как тетива лука, на которой вместо стрелы оказался левый якорь баржи. Натяжение последовательно возрастало и, наконец, цепь лопнула, а якорь, как стрела, отлетел в сторону на несколько, около десятка, метров и, разумеется, утонул. На барже никакой ходовой вахты не было, все ещё спали, а наш старший помощник, подменив меня на руле, воткнулся глазами в картушку компаса. Поэтому будущий штурман оказался единственным свидетелем потери якоря с баржи на переходе.

Утром наш капитан «усатый» потребовал письменно изложить в рапорте всю картину обрыва якоря с баржи. Позже, по прибытии на рейд Одессы, при постановке баржи на якорь, он не замедлил подшутить над старшиной баржи, дав ему команду: «Подготовить левый якорь к отдаче!» Далее, как говорится, можно было писать картину маслом с небольшого экипажа баржи: с разведенными руками и открытыми ртами — куда же делся наш якорь? А ответ простой: «Крабы отъели, пока все спали…» Наука, поделом — надо было вахту не прерывать!

В период отпуска нашего штатного капитана на подмену ему направляли обычно более молодого капитана, Г, Масалитинова, который стремился во всех отношениях доказать своё превосходство над старой школой, над нашим строгим, но всегда справедливым капитаном П. Шепотиленко.

Под управлением подменного капитана, наш буксир доставил баржу с цементом в порт Сочи. Торговый причал в этом порту был предназначен исключительно для грузов, идущих для потребления только в данном регионе. Это — прежде всего строительные материалы под грейфер: песок, галька, щебёнка и т. п. Иногда обрабатывались в небольшом количестве ящичные грузы и в бочкотаре, где требовалась нетрудоёмкая работа автопогрузчика, для подачи груза под застропку на гак портального крана. А вот для выгрузки цемента в мешках, уложенных в баржу без поддонов, вариант с поддонами стал применяться значительно позже, с разработкой пакетных перевозок, возникла у нас существенная проблема. В этом порту не было бригады грузчиков для работы с мешками, тем более, достаточно тяжёлыми, с цементом. Образовать временную бригаду, для выгрузки нашей баржи, из местного населения в таком курортном районе, как Сочи, было бесперспективным делом. Порт был готов выплачивать аккордные ставки[29], но найти для этого рабочую силу ему не удавалось. Буксир простаивал, баржа не выгружалась. А администрация нашего Новороссийского порта неоднократно обращалась к капитану Г. Масалитинову с требованием ускорить возврат буксира с баржей в наш порт под очередную перевозку. В этой связи подменный капитан решил задействовать несколько бригад, составленных из нашего экипажа, для укладки мешков с цементом на брезентовые стропы, а далее — перевалка их в кузовы грузовых автомашин. Несмотря на выплату приличных денег по окончанию смены большинство членов экипажа больше одной смены не выдерживали, спина после работы не разгибалась. Отдохнув сутки, как минимум, под нажимом подменного капитана снова опускались в трюм нашей баржи. Потные, с прилипшим цементом на волосах, измотанные от непосильного напряжения наши моряки, конечно, не смогли бы тягаться с профессиональными грузчиками, например, из бригад Новороссийского цемпирса, где постоянно загружаются океанские пароходы. Смотришь, бывало, на мускулистых мужчин и невольно любуешься, как они легко управляются с этими тяжёлыми мешками. Вот бы такую бригаду к нам на баржу! Но нет чудес и мечтать о них нечего. Больше недели длилась наша сдельная работа на барже. Деньги были не лишними, но и не радовали, экипаж измотался под конец основательно. Зато подменный капитан от руководства Новороссийского порта получил по этому случаю благодарность. Заработал, по-другому не скажешь, но авторитета почему-то у него не прибавилось. Видно, использовал он слишком упрощённый вариант.

В связи с занятостью на работе и различными неурядицами в самостоятельной жизни увлечение поэзией после окончания школы существенно не развивалось. Только изредка окружающая действительность почти непроизвольно была отражена в некоторых стихах. К примеру, о нелёгком труде рыбаков:

Или о доставке строительного материала (гравия) в Новороссийский порт:

При заходе в порт Феодосия, конечно, нельзя было не побывать в доме мариниста И.К. Айвазовского:

Различные человеческие коллизии происходили где-то там, в стороне, не задевая непосредственно будущего штурмана — до тех пор, пока судьба не свела его со старшим машинистом Питько.

Проведя предварительную подготовку выбранного «клиента» в моём лице (выдана рекомендация для вступления в комсомол, проявлено содействие при переводе на новый буксир), он учёл также мои возможности — среднее образование, стихи, отсутствие дисциплинарных взысканий. Поэтому в один из дней пригласил меня в свою каюту и, проведя короткую политбеседу на злобу дня, начал рассказывать, как он оформляет свои записи в тетради на всех членов экипажа — кто, что высказал касательно партии, правительства или любые другие антисоветские мысли и высказывания. Задача — выявить неблагонадёжных, чтобы доложить через Питько органам государственной безопасности. Необходимо завести и мне аналогичную тетрадь и приступить к сбору фискальных сведений. А что это — тоже классовая борьба?

В сознании промелькнул, бытующий среди населения, афоризм — «писать оперу»[30]. Это далеко не стихи! Необходимо как-то от такого предложения явно отказаться, но как же безобидно это сделать? Сославшись, что вряд ли я смогу осилить такую важную политическую задачу, тем более, в данный момент всё свободное время у меня занято подготовкой к вступительным экзаменам в мореходку в третий раз. А это очень важно для меня, т. к. в случае неудачи надо будет надолго забыть об учёбе в связи с призывом в армию. «Извините, не могу заняться такой работой», — резюмировал я свои доводы.

Фискальная деятельность моториста Питько со временем становилась всё более очевидной, хотя оставалась нелегальной, — опытные моряки догадывались с какой стороны «дует ветер» — у ряда собутыльников Питько обязательно появлялись позже досадные неприятности.

В период отсутствия транспортных работ, когда буксир «Джарылгач» простаивал в порту продолжительное время в ожидании наряда, нередко организовывался общий стол с выпивкой. Деньги на закупку спиртного выделял обычно по своей инициативе машинист Питько, а потом после того, как у собеседников в результате выпивки «развязывались» языки, он, подливая, как говориться, «масла в огонь», выяснял настроения членов экипажа, выискивая неблагонадёжных, а уже затем — сочинял свою «оперу».

Однажды в разговоре авторитетный пожилой кочегар г-н Ивашечкин предостерёг будущего штурмана: «Не вздумай болтать языком в присутствии Питько, плакала тогда горькими слезами твоя будущая виза и учёба в мореходке…» При этом ответно я поделился с ним, что уже имел предложение Питько о совместной работе в таком направлении. Поэтому поправка по этому поводу мной уже сделана. «Вот и правильно!» — подтвердил Ивашечкин.

В этой связи вспоминается судьба одного из наших однокашников, П.А. Александрова, который до поступления в мореходку работал матросом в Балтийском морском пароходстве. Обладая весьма сатирическим характером, он в резких выражениях бичевал любые замеченные недостатки, за что в курсантской среде за ним утвердилось прозвище «Чацкий» (по произведению А.С. Грибоедова «Горе от ума»). Если до мореходки он постоянно работал на судах загранплавания, то в период наших плавательных практик ему отводились только каботажные суда — из-за отсутствия подтверждения о наличии визы. Такое положение продолжалось как до окончания мореходки, так и позже, при выходе на практическую работу, в должности штурмана. Когда П.А. Александров уже стал капитаном на пассажирском судне Черноморского морского пароходства (на Крымско-Кавказкой линии, без выходов за границу), то он попытался, после встречи с одним из работников госбезопасности за рюмкой спиртного в каюте капитана, выяснить причину его злоключений с визой. К тому времени уже началась «перестройка» и в конце концов его бывший пассажир однажды сообщил, как и обещал ранее, квинтэссенцию его проблемы. Оказывается, в последнем рейсе перед поступлением в мореходку помощник капитана по политической части на судне, где работал наш «Чацкий», в своём отчёте в его адрес сделал заключение: «Имеет тенденцию остаться за границей…» Этого было достаточно, чтобы перечеркнуть судьбу штурмана дальнего плавания практически на всю жизнь.

После проявления неоднократных аналогичных отрицательных последствий для судеб некоторых членов экипажа буксира «Джарылгач» опытные кочегары и другие члены экипажа более взрослые, по сравнению с будущим штурманом, решили на общем собрании поднять вопрос о старшем машинисте Питько с постановлением собрания о его списании на берег. Кочегар Ивашечкин предупредил меня, что будет, вероятно, затронут вопрос о фискальной деятельности г-на Питько. Если вдруг потребуется подтвердить наличие «оперной» тетради у г-на Питько, то мне надлежит ответить только «да» или «нет» (без каких-либо дополнительных сведений). Когда, действительно, встал такой вопрос, будущий штурман засомневался, но в итоге не стал кривить душой, ответил по правде, как оно и есть, ответил «да». Однако, несмотря на все эмоциональные выступления членов экипажа, г-н Питько не был списан с судна. Продолжал работать, как будто ничего не произошло. Один единственный коммунист имеется в составе экипажа и вдруг его списать — за что? За сотрудничество с органами госбезопасности? Конечно, никто не решился. Вскоре после этих событий я напросился в больницу на операцию по удалению миндалин, а потом снова выехал в г. Ростов-на-Дону для подготовки к вступительным экзаменам. О дальнейшей судьбе Питько узнал, когда уже был курсантом и в период летнего отпуска побывал на м/б «Джарылгач», красуясь своей морской формой.

Оказывается, что г-н Питько по-прежнему использовал в своей нелегальной работе старые методы — организовывал «доверительные» пьянки, продолжая выдавать деньги для закупки спиртного. Однажды, за одним из таких застолий старые кочегары смогли «накачать» самого Питько спиртным, который в принципе был трезвенником. От чрезмерного принятия горячительных напитков г-н Питько, естественно, вскоре «вырубился» и его доставили в каюту, уложив спать. А в это момент поступил наряд от диспетчера порта — буксиру «Джарылгач» сниматься в порт Геленджик для буксировки оттуда освободившейся баржи. Члены экипажа, никому ничего не сообщая, подменили в машинном отделении г-на Питько, не попытавшись его разбудить. А когда тот проснулся, то оказалось, что «Джарылгач» уже вернулся вместе с баржей из Геленждика. Явный прогул по пьянке. Поэтому наш капитан «усатый» со спокойной совестью издал приказ о списании машиниста Питько как злостного алкоголика, на берег в расположение отдела кадров. Куда он потом устроился на дальнейшую работу, это уже никого не интересовало. Да и понятно почему, ведь не зря возникла среди простых работяг-тружеников поговорка: «Доносчику — первый кнут!». Мало ли что в запале рабочий люд, не подумав, может сболтнуть, даже иной раз заматериться, чтобы разрядиться. Когда царь Петр I задержался с подачей лапы якоря под кузнечную сварку, то и он сносил пару «ласковых» слов от кузнеца: «Ух, разиня, мать твою перемать/..» Ну и что? Разве тот кузнец был врагом Петру I? Конечно, нет! Поэтому о мировоззрении людей по их внешним проявлениям, видимо, далеко не всегда можно судить, тем более так однозначно, особенно таким усердным «писакам», как машинист Питько. К сожалению, подобный контингент у нас ещё долго не переводится, в этом пришлось убедиться дополнительно, но уже спустя много лет.

Решение об удалении миндалин мной было принято самостоятельно в связи с предстоящей медицинской комиссией перед вступительными экзаменами. Об этом, разумеется, никого не предупреждал, полагая, что смогу без каких-либо сочувствий или кривотолков перенести эту операцию. Однако однажды, находясь в больничной палате, в период обхода врачей увидел вместе с ними группу девушек-студенток, которые проходили своего рода практику, выслушивая от дежурного врача историю болезни и метод лечения каждого больного. Они проходили от койки к койке. Будущий штурман, притворившись спящим, воткнулся в подушку. Когда вся группа подошла к моей койке, услышал голос дежурного врача:

— А этот больной ожидает операцию по удалению миндалин… Меня «будить» не стали, и вся группа перешла к другому больному. «Слава богу — пронесло!..» Не стали заглядывать в мой рот все молодые студентки, чтобы увидеть увеличенные миндалины. Однако где-то через минуту услышал, как кто-то незаметно украдкой пощекотал подошву моей ноги. Конечно, это была моя Люся. Позже она рассказала, что моя рука, прикрывавшая лицо, находилась сверху и очень уж ей показалась знакомой. А ручные дарственные часы «Победа», с которыми я не расставался, окончательно выдали ей — кто же этот «спящий» пациент. После этого случая наши встречи продолжились и в больнице. После лекций она обычно прибегала ко мне и мы гуляли с ней по небольшому прилегающему парку, я в больничной пижаме, как и многие другие больные. Снабжала меня литературой для чтения, особо запомнилась книга Майн Рида «Всадник без головы». Чудесное было время, поэтому операцию перенес легко, без никакой боязни, хотя и было несколько дней больно глотать пищу.

После выписки из больницы выехал в город Ростов-на-Дону, выяснил заранее условия приёма в текущем году. Оказывается, образование отдельных групп на базе 10-го класса не было запланировано. Зато вместо обычных двух групп судоводителей будет набрано в этом году пять групп, т. е. 150 человек. В связи с приёмом в основном лиц, имеющих стаж работы на море не менее двух лет, образовываются также при училище месячные подготовительные курсы для абитуриентов. Поразмыслив, принял решение — не искать другой мореходки, мне нужна была «беспроигрышная лотерея». Мысленно себе поставил задачу, если в процессе подготовки на подготовительных курсах для получения «пятёрки» необходимо будет 25 раз переделать какое-либо задание, то я это выполню. Добьюсь отличных результатов.

Сдав документы в приёмную комиссию, к назначенному сроку начала работы подготовительных курсов снова вернулся в училище. Началась усиленная подготовка. Конечно, на базе 10 классов программу семилетки возобновил в памяти без особого труда. В нашей подготовительной группе оказался некий абитуриент, П. Супрун, который отслужил на севере в ВМФ пять лет. Ему эта подготовка к экзаменам давалась тяжело, поэтому он напросился сесть рядом со мной и по мере необходимости обращался ко мне за помощью. Однажды пригласил меня после занятий заглянуть в буфет вблизи мореходки. Он рассказал о трудностях и лишениях в своей жизни и попросил, чтобы я ему помог справиться с наукой, особенно с математикой. Для скрепления дружбы предложил выпить — хотя бы по сто грамм. После неоднократного отказа он заявил, что поверит в моё согласие о помощи только в случае принятия его угощения. Пришлось согласиться.

Следует отметить, что как при сдаче вступительных экзаменов, так и все четыре последующих года учёбы в училище Петя Супрун сидел рядом со мной с правой стороны. Как отслуживший на флоте, он был назначен старшиной нашей роты, что в какой-то мере ответно помогало и мне, особенно для последующих поездок к семье в Новороссийск. После окончания училища П. Супрун успешно продолжительное время трудился в портофлоте порта Ильичёвск в должности судоводителя на буксире — без особых запросов на продвижения по службе.

Перед вступительными экзаменами, при прохождении медицинской комиссии у врача ухо-горло-нос, состоялся следующий небольшой диалог:

— Так, у Вас была операция — удалены миндалины…

Будущий штурман попытался пояснить:

— Да ведь вы в прошлом году…

Не дослушав моего пояснения, врач продолжил:

— Так это я тебя оперировал. Вот теперь ты здоров и готов для штурманской работы!

И тут же подписал мою справку о здоровье. Своё пояснение, конечно, продолжать я не стал — пусть думает, что это действительно его работа, вероятно, результат операции ему понравился.

Избегая возможных недоразумений с давлением, попытался подстраховаться при прохождении медкомиссии у врача терапевта. Поэтому с мотористом м/б «Очаковец» Борисом Власенко мы договорились: он с моей карточкой пойдёт к терапевту, а я с его карточкой — к окулисту. У него с моей карточкой вопросов не возникло, а у меня после проверки зрения врач засомневалась:

— Что-то ты не похож, по карточке очень худой, а в действительности гораздо полнее…

Врач была сама в очках, вероятно, с достаточно сильным их искажением. Пришлось полушутя ответить ей:

— Да это я был в отпуске. Мать подкормила, пополнел.

Когда вышел из кабинета, тут же встретил Бориса Власенко, который нервно утюжил коридор. У него в то время на веках были небольшие высыпания (блефарит?), поэтому беспокоился он не зря. Согрешили оба, перестраховщики-аферисты. Уж слишком сильно нам хотелось стать курсантами. Судьбы наши явно нас потом простили.

В итоге Б. Власенко успешно закончил мореходку, работал в Новороссийском морском пароходстве старшим механиком на танкерах, а позже — наставником в Механико-судовой службе. Его прыщики на веках оказались не помехой, как и мои юношеские сбои в давлении.

Вступительные экзамены на этот раз я преодолел по всем предметам на «отлично». Поэтому в учебной части мне выдали официальный вызов на учёбу, не дожидаясь прохождения мандатной комиссии, хотя предупредили, во избежание ненужного ажиотажа не распространяться среди абитуриентов о получении на руки вызова. Этот вызов на учёбу помог мне позже по прибытии в город Новороссийск.

Оказывается, что в период моего пребывания в городе Ростов-на-Дону на экзаменах в адрес моей родной матери поступила повестка о моём призыве в армию. Когда я прибыл в военкомат для снятия с учёта своего приписного свидетельства, то военком возмутился:

— Мы уже отправили ваши документы в часть, надо быть готовым для выезда по призыву…

Показав ему свой вызов на учёбу, уверенно возразил ему:

— Год назад я обращался к вам с просьбой призвать меня в армию. Тогда не согласились, а сейчас я сдал вступительные экзамены все на «отлично» и зачислен курсантом Ростовского-на-Дону мореходного училища имени Г.Я. Седова, где есть военно-морская кафедра. Поэтому пойду только учиться…

Вызвав офицера из учётного отдела, военком небрежно бросил ему моё приписное свидетельство: «Снимите его с учёта!» В учётном отделе я всё-таки поинтересовался, а в какую часть были отправлены мои документы. Оказывается, в зенитно-артиллерийскую часть. Тоже мне выбор, если бы на флот, то можно было бы ещё задуматься, а так однозначно — на учёбу в мореходку!

Узнав о моём поступлении в морское училище города Ростова-на-Дону моя будущая жена Люся после окончания медицинского училища на своём распределении выбрала наиболее близкое к Ростову-на-Дону из всех мест направлений на работу, пос. Каменоломни города Шахты.

10. Курсантская пора

Наступила, наконец, долгожданная пора — учёба в мореходке. Побудка в 6 часов утра. Зарядка, заправка постелей, утренний туалет и размещение по аудиториям. В 8 часов — завтрак. В 9 часов — начало занятий. Все перемещения по территории училища осуществлялись строем в составе учебных групп под непосредственным контролем командира роты. В первый год курсантов судоводительского отделения разместили в основном учебном корпусе, на втором этаже, на первом этаже находились аудитории, а ниже, в полуподвальном помещении, — общая курсантская столовая. Отделение багермейстеров традиционно размещалось в правом крыле первого этажа, а у судомеханического отделения был свой отдельный корпус, за производственными мастерскими. В связи с увеличенным набором первого курса, пять судоводительских групп, ощущалась в кубриках определенная теснота. В это время училищное общежитие для курсантов, на Будённовском проспекте, ещё строилось, именовалось оно исключительно по-морскому: экипаж.

Первое знакомство с капитан-лейтенантом Г.И. Торосовым, нашим командиром роты, происходило во дворе учебного корпуса, на сложенных горкой брёвнах для крыши строящегося экипажа. Все курсанты уже были подстрижены под «ноль» и переодеты в повседневную морскую форму. Слушали наставления командира роты и предстоящий распорядок учебных дней. Сидели на брёвнах, как ласточки на проводах. Легкий ветерок со стороны реки Дон изредка шевелил морские воротнички, именуемые гюйсами, каждый из которых приятно облегал курсантскую шею — словно руки любимой девушки. Вероятно, каждый курсант при этом думал о своём. Долгожданная мечта сбылась!

Старшекурсники свои морские воротнички протравливали, как правило, в слабом хлорном растворе, подчёркивая свою бывалость «выгоревшим под солнцем гюйсом», который затем отдавали, за небольшую плату, училищному портному — для замены грубой темной подкладки на чисто белую из двух выдаваемых носовых платков. Парадную форму все подгоняли у этого же портного. Курсанты к качеству его работы претензий не имели. Преподавательский состав также обшивался здесь. Старый говорливый еврей, с дрожащими руками, тем не менее, управлялся с ножницами удивительно мастерски с невиданной точностью, это результат, надо полагать, его многолетней практики. Однако бескозырки для перешивания приходилось отдавать уже другому мастеру, обслуживающему всех курсантов, за отдельную разумную плату на дому, в частном секторе вблизи училища.

В течение первого месяца учёбы, как в период карантина, курсанты первого курса увольнений не имели. Надлежало усиленно заниматься самоподготовкой по изучаемым предметам — для адаптации и вхождения в учебный ритм, после продолжительного периода практической работы на морских судах.

С первого же курса начали изучать английский язык. Запомнился один из неудачных курсантов, великовозрастный, зубривший заданные фразы на английском. Ходил по коридору и монотонно бубнил, пытаясь запомнить ряд предложений — без особого успеха. Несколько позже, он, измученный английским языком, подал рапорт об отчислении.

Аналогичная история произошла с одним из курсантов и в нашей группе, Г. Тропп, который не осилил, казалось бы, не сложный предмет физику. Однажды, за ответом у доски, он не смог ответить на поставленный преподавателем физики вопрос по электросхеме. Высокий парень, отлично игравший в баскетбол, здесь же оказался в затруднительном положении. Преподаватель Коган, не дождавшись ответа, задал другой наводящий вопрос:

— Электрический ток, что это такое — что течёт по проводам?

Наш Гарри, любимчик коллектива, снова молча переминался с ноги на ногу. Ну, ответь же, казалось: «По проводам движутся ЭЛЕКТРОНЫ!» Не выдержав, я на листочке большими буквами по-быстрому написал: «ЭЛЕК…» и показал Гарри. Он же без всякой дальнейшей догадки произнёс: «ЭЛЕК». Преподаватель с удивлением тут же переспросил: «Что-что?» Гарри подумал, что неправильно сделал ударение, и снова повторил: «По проводам движется ЭЛЕК». Дальше без комментариев — взрыв хохота, как со стороны преподавателя, так и курсантов. А в итоге значительно позже он все-таки подал рапорт об отчислении из-за физики — вернулся в Одессу, продолжил играть в баскетбол в портовой команде. Каждому предписано, вероятно, своё: одним нужна вода, а другим — заросли бамбука.

Учебные казусы случались нередко и с другими курсантами, в том числе и со мной. Так однажды был задан для пересказа небольшой английский текст.

Для проверки этого задания к доске вызвали меня. В процессе пересказа преподаватель А.Н. Тимашов (из-за своего маленького роста называемый в курсантском обиходе «Воу») вдруг остановил меня: «Not correct!» (Неправильно). Я повторил ещё раз последнее предложение и снова уже, усиленно, прозвучало: «Not correct!» С удивлением я посмотрел на преподавателя, не понимая, где ошибка? Как выяснилось, в этом тексте надлежало обязательно употребить слова: «Например…» Преподаватель пояснил, что сказанная мною фраза «Zum Beispiel» — это по-немецки, а мы учим английский язык, поэтому надлежит сказать: «For example». Так из предшествующего обучения в школе немецкому языку здесь невольно вкралась ошибка. Оценку за это преподаватель не снизил.

Подобное задание с пересказом небольшого текста было задано и на последующее занятие. Учитывая, что я уже получил оценку по пересказу текста, очередной текст не подготовил. И вдруг наш «Воу» снова вызвал меня к доске. Я ответил, что это задание я не подготовил, поэтому выйти к доске не могу. В ответ преподаватель пригрозил: «Если не выйдешь к доске для ответа, то поставлю двойку…» (оценки он выставлял обычно в конце своих занятий), а пока вызвал к доске очередного курсанта. Просмотрев несколько раз домашнее задание, где-то около 15 строк, к окончанию ответа этого вызванного курсанта практически слово в слово запомнил весь заданный текст. Поэтому, как только вызванный курсант закончил отвечать, я заявил преподавателю, что готов к пересказу. Оценку получил снова «пять». На вопрос преподавателя, почему же не захотел выйти к доске сразу, пояснять особо не стал, нежелание получить двойку, оказывается, может делать чудеса. Весь текст я выучил, действительно, в течение ответа очередного отвечающего. Но кто же в это поверит!

Однажды курсанты нашей группы незлобно обрадовались: «Ага! Отличник учёбы, попался?» Это случилось, когда наш штатный преподаватель А.Н. Тимашов приболел, а его на занятиях подменила преподаватель Е.И. Красинская. В процессе одного из ответов, где надлежит использовать слово «Yes» (да), мной было сделано неправильное произношение: «Эс». Преподаватель меня поправила, объяснив, что слово «Эс» (Ass) означает «осёл», поэтому произносить надлежит только «Ec» (Yes).

Несмотря на некоторые незначительные шероховатости, в общем, моя учёба продолжалась весьма успешно, особенно по дисциплинам, где использовалась математика. Вполне понятно — сказалась подготовка на уровне десятилетки и былые «математические олимпиады» на буксире с Фёдором Poмановичем. Вскоре мои успехи в математике стали известны и в других ротах нашего училища. Так, например, в группах багермейстеров командиром роты был некий майор Баранов, который завоевал своё звание майора в период войны, а сейчас старался восполнить свои недостающие знания заочной учёбой в школе для рабочей молодёжи. Поэтому он напросился ко мне на возможные консультации по математике, особенно для решения различных письменных заданий.

В период наших самоподготовок неоднократно он приходил в нашу группу и садился рядом со мной для решения ряда математических задач и алгебраических примеров под моим контролем. Разумеется, что в группе в присутствии майора воцарялся образцовый порядок. Никто не решался «выступать» в его присутствии, тогда как в обычное время, при отсутствии старших, самоподготовка нередко превращалась почти в балаган. Обходы дежурного офицера по аудиториям при этом не были помехой для возможных вольностей и разрядки, хотя бы только в период самоподготовки.

После настойчивых высказываний недовольства, мне лично от наших сокурсников, проведение консультаций с майором Барановым пришлось последовательно закончить, сославшись на мою явную занятость. Не подбирать же другое место, вне аудитории, для проведения подобных занятий, когда у меня уже есть «на буксире» курсант П. Супрун.

В первый год обучения потребовалась адаптация не только к учебному графику, а также и к организации курсантского питания. Чего греха таить? На первых порах молодым парням его несколько не хватало, особенно в период самоподготовки, перед ужином. Находился, как правило, «голодный» инициатор, проходивший по рядам с бескозыркой, куда сбрасывалась карманная мелочь курсантов, а затем этот деятель отправлялся, с сопровождением, в училищный буфет и закупал 3–4 булки хорошего серого хлеба. Делили хлеб потом уже в учебном классе, строго по-братски. Съедался каждый кусочек почти в одно мгновение, вкус — изумительный.

От старшекурсников мы знали, что более года назад в нашем училище прошла генеральная проверка деятельности администрации по хозяйственным вопросам, в том числе и по организации курсантского питания. Нашлись недостатки. Сделаны были определённые выводы. Произошла смена руководства, было введено правило о выделении в курсантскую столовую «дежурного по камбузу» из числа старшекурсников, в обязанности которому входил контроль за закладкой продуктов в котел согласно меню и за соблюдением должного качества приготовленного питания.

Среди курсантов бытовала не безобидная шутка, что кто-то случайно облил однажды курсантским борщом Рынду[31], которая потом облезла, а курсантским желудкам — ничего, до сих пор питаются таким борщом.

Уже на старшем курсе довелось и мне побывать в роли «дежурного по камбузу». Не обошлось здесь без незначительного казуса. При делёжке по ротам выдаваемого сахара оказалось, что была пропущена группа курсантов, выделенная на хозработы (заявка для оставления расхода продуктов на эту группу поступила от дежурного по училищу с опозданием). В результате весь сахар к концу обеда был съеден, а группа на хозработах осталась без сахара. Избегая конфликта, пришлось обращаться в училищный буфет — к всегда выручающей всех курсантов выдачей продуктов в долг буфетчице Дусе за выдачей дополнительного сахара, за мой личный счёт[32] на группу, находящуюся на хозработах. Просчитался — сам виноват, плати из свою кармана.

В период празднования 40-летнего юбилея Советской власти командование училища решило отметить этот революционный праздник массовым заплывом всего училища по реке Дон. На левый берег были перевезены катерами все курсанты, которые не были заняты в нарядах по училищу. Левый берег, как наиболее мелководный, имеющий песчаный пляж и прекрасную рощу, был любимым местом отдыха горожан. Сооружённые причалы на левом берегу обеспечивали приём пассажирских катеров, обслуживающих городскую переправу. В училище также был свой катер, который принял участие в этом заплыве курсантов, сопровождая нас из соображений безопасности на воде — ноябрь месяц далеко не летний, вода в реке Дон была уже достаточно бодрящей.

Перед началом заплыва было объявлено общее построение на пляже, по-ротно, под контролем старшин. Выступили с торжественной речью начальник училища и замполит, отметившие важность этого политического мероприятия в честь 40-летия Октября. Затем входили в воду на глубину и наши курсантские «квадраты», отправлялись вплавь по течению по отмеченному маршруту вдоль левого берега. Впереди толкался, сооружённый на спасательных кругах, праздничный лозунг — «Слава 40-летию Октября!» Дистанция заплыва составляла 500 метров. Преодолев это расстояние, большинство курсантов выходило на левый берег для возвращения в училище на городских катерах (прямо в плавках). На последнем этапе командования училища уже не было и достаточно значительное количество курсантов, наиболее ловких в плаванье, непосредственно после окончания дистанции заплыва, повернули вплавь дальше — для пересечения реки Дон на правый берег, прямо к училищу. За этой группой последовал и я, не хотелось отставать от хороших пловцов. Где-то на середине реки я почувствовал, что ногу стала прихватывать судорога. Благо вблизи оказался училищный катер, последовательно подбиравший плывущих на правый берег. Выбравшись на катер, промассировал ногу и судорога прошла. Оказывается, в середине течения реки вода была более холодной, что является вполне закономерным: при наличии течения вода перемешивается и тепло распространяется по всему объёму, а при отсутствии течения поверхностный слой не перемешивается и вода нагревается значительно больше.

Наряду с обычными нарядами, предназначенными для использования охранных функций по всей территории училища, выделялись также в зависимости от потребностей согласно заявкам от руководителей по заведованиям, отдельные группы курсантов на так называемые хозработы. Такие заявки поступали, на очередной день, к дежурному по училищу. Особой оригинальностью почему-то отличались заявки от заместителя начальника по хозяйственной части (г. Сарана), например: «Выделить грузовой автомобиль ЗИС или, при отсутствии такового, выделить трех курсантов…» Можно полагать, что это будет равнозначная замена 60 л.с.:3=20 л.с.=1 курсанту?

Приближалось завершение строительства нашего экипажа на Будённовском проспекте. Потребовалась очистка прилегающей территории, отведённой под двор экипажу, где в последствии будут проводиться утренние зарядки и построения, по-ротно, колонн курсантов для ежедневного перехода в основной учебный корпус по ул. Седова, 8. Для разборки и очистки от оставшихся старых одноэтажных строений, находящихся на территории будущего нашего двора, привлекались поочередно из каждой роты группы курсантов — на всё те же училищные хозработы. Разбирая стены здания, наши курсанты однажды наткнулись на замурованное хранилище денег. Вероятно кто-то из бывших царских богатеев, промышлявший торговлей на рядом находившимся городском рынке, в период гражданской войны подался в бега, спрятав свою наличность до лучших времён. Вернуться не удалось, а вся бумажная наличность за истекшие годы превратилась в архивные бумажки, не имеющие реальной стоимости. Эти бывшие «деньги» побывали потом в каждой роте, все насмотрелись на эту, теперь уже своего рода, коллекцию старых купюр. Новый их владелец — курсант, который расковырял их в стене сносимого здания, в ней в принципе не нуждался, поэтому позже за договорную сумму уступил её мне. Теперь кроме домашней коллекции почтовых марок у меня дополнительно будет ещё и коллекция старых денег. Для большего восприятия истории России всё-таки это достаточно интересно!

Училищный карантин для курсантов первого курса продлился всего один месяц, после которого начали выпускать нас в увольнение на субботние и воскресные дни. В первую очередь эти увольнительные как поощрение, получали отличники учёбы, к числу которых относился и я. Поэтому с первых же увольнений начались мои регулярные поездки к Люсе в посёлок Каменоломни города Шахты. Обычно приезжал я к ней вечером в пятницу, а в воскресенье во второй половине дня возвращался обратно. Увольнение для всех выдавалось только до 23 часов воскресного дня — далее «Отбой!» и с утра начало новой учебной недели.

После автобусной остановки в городе Шахты добирался к дому Люси, где она снимала комнату в посёлке Каменоломни, обычно пешком. Однажды по дороге увязался за мной местный мальчуган, который, кривляясь, стал дразнить, увидев приезжего в морской форме:

Эти выкрики меня никак не задевали. Понимал, что этому мальчишке хотелось хотя бы каким-то образом затронуть курсанта — в бескозырке с ленточками! Вырастет из него, надо полагать очередной «морской волк». Это уже было мне хорошо знакомо, мы все эту стадию проходили.

Прибегая со своей работы, из санстанции после многочисленных поездок по объектам санитарного надзора, Люся была уставшей, но достаточно деятельной. После нашей встречи, вечером в пятницу, она по быстрому обычно готовила овощной салат или к столу приносила арбуз, предлагая: «Ну что — давай перекусим?» Аналогичное «перекусим…» прозвучало потом и на следующее утро в субботу, а потом и в обед и в ужин: «перекусим…» Как позже стало известно, такое отношение к питанию у неё сложилось в период студенческой поры в Новороссийске — кругом бегом, питалась на ходу.

Не выдержав такого режима, однажды в воскресенье ей заявил: «Всё время „перекусим“, а когда же будем нормально кушать? В общем — на обед я иду в железнодорожное кафе…» После моего ухода она выплеснула, оказывается, в огород очищенный картофель, который заготовила для приготовления любимого блюда всех курсантов — «жареный картофан» и разревелась. Хозяйка дома, пожилая сибирячка, её успокоила:

- «Деточка, не расстраивайся, мужиков, действительно, кормить надо. Ведь не зря говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок…»

Так у нас состоялся первый и практически почти последний, за всю совместную полувековую жизнь, конфликт во взаимоотношениях на бытовой почве.

Молодость, как говорится, берёт своё: обед в железнодорожном кафе не состоялся — безвкусица (по причине, вероятно, испорченного настроения), а перемирие с Люсей после моего возвращения вернуло прежний аппетит. Жизнь вошла в своё русло, в том числе и в вопросе совместного питания. Значительно позже мне стало известно, что собранные с трудом деньги, которые вручила ей мать на зимнее пальто, мы, оказывается, с ней успешно проели, а эту покупку она потом совершала уже за свои лично заработанные деньги, но об этом факте весьма долго умалчивала. Стеснялась нашей бедности.

Один раз в неделю подъём объявлялся нам рано — в 5 утра. Это был банный день, строем по-ротно уходили в городскую баню, а во второй половине дня — смена постельного белья. Вероятно, как результат общественной бани, однажды обнаружил на подошве ноги вздувшиеся пузырьки — грибок?

Не обращаясь в санитарную часть училища, попробовал самолечение: приобрёл настойку йода и попытался частым смазыванием «выжечь» указанные пузырьки. В результате подошва задубела, появились весьма болезненные трещины. Пришлось обратиться в санитарную часть училища, а далее — по направлению был отправлен в кожный городской диспансер, где пришлось провести несколько дней. Под наблюдением врачей принимались для ноги теплые лечебные ванночки и медицинские повязки с лекарством для восстановления нового кожного покрова на подошве. Выздоровление проходило, казалось, на глазах — организм молодой, справлялся с травмой достаточно быстро.

После первых лекций; курсанты из группы «Г».

Перед праздничным заплывом в честь 40-летия Октября; мореходка им. Г.Я. Седова.

Празднование 40-летия Октября: «Идет мореходка Седова!»

О своём нахождении в диспансере Люсе не сообщал, полагая, что смогу до празднования Октябрьского праздника самостоятельно управиться со своей травмой. Оказывается — ошибся.

За неделю до наступления 7-го ноября в кожном диспансере был организован для больных, на первом этаже в большом зале, юбилейный концерт, после которого состоялись импровизированные танцы под радиолу. Все руководители городских организаций стремились «для галочки» отчитаться о своих проведенных мероприятиях в честь 40-летия Советской власти.

Нога у меня практически выздоровела, уже мог ходить не хромая. Поэтому пригласил на танец какую-то молоденькую симпатичную медицинскую сестру. В процессе этого танца прямо через зал среди танцующих пар в медицинских пижамах прошмыгнула, слегка задев меня, какая-то девушка в белом халате. Глянул и почти остолбенел — Люся! Как она могла здесь оказаться, в закрытом медицинском учреждении?

Дотанцевал тот танец с трудом — не помню даже как. После встречи с Люсей выслушал тут же её справедливый упрёк:

— В прошлую пятницу ко мне не приехал и не сообщил, что с тобой случилось. Жена нервничает, а он здесь, видите, вытанцовывает… (оказывается, мы уже поженились?).

Вот так и произошло наше «сватовство» — в диспансере города Ростов-на-Дону. На следующий день меня из этого диспансера выписали. Люся дождалась меня, переночевав в городской гостинице. На мой вопрос, как она меня разыскала, всё оказалось очень просто — место моего пребывания было отмечено в журнале дежурного по училищу, а вход в диспансер обеспечил ей белый халат, который она всегда носила прямо в своей рабочей «балетке»[33] (выехала ко мне в г. Ростов-на-Дону прямо из сан. станции, не заходя домой на свою съемную квартиру).

Праздничное увольнение курсантам, на несколько дней, состоялось только после торжественного парада на Театральной площади г. Ростов-на-Дону. Курсанты нашего училища проходили мимо почётной трибуны чёткими красивыми квадратами, по 9 человек в шеренге, под бурное одобрение и рукоплескание горожан — идёт мореходка Седова! Особое уважение будущим мореходам придавала и чисто морского характера специально для них маршевая музыка сводного оркестра. Празднование 40-летия Октября прошло великолепно.

Домой к своим родителям в посёлок Верхнебаканский мы возвращались вместе с Люсей обычным путём, на проходящем московском поезде. По дороге обсудили наши сложившиеся отношения и решили родителям объявить, что мы уже действительно поженились, поэтому на период моей праздничной увольнительной остановиться нам следовало только вместе — в доме матери Люси. Так и поступили, благо родители не запросили наши паспорта, где никакой регистрации пока ещё не было, но разве штампы объединяют людей?

В связи с таким знаменательным событием был организован совместный праздничный ужин наших родителей (с моей стороны присутствовала только семья отца — из понятных соображений, с этим известием семью матери посетили несколько позже). Свадебное застолье, если можно это так назвать, официально состоялось. В один из последующих дней с этим же известием вместе с Люсей мы посетили моих родственников по линии отца в ауле Суворово-Черкесском. Добирались к ним по грязи разбитой дороги в резиновой обуви. На этом представление моей жены нашему роду было закончено, и мы уже на следующий день выехали обратно по своим прежним местам: я — в мореходку, а она — в посёлок Каменоломни на работу в санстанцию. В очередное увольнение пришлось потом бродить с Люсей по городу Ростов-на-Дону в поисках работающего бюро ЗАГСа[34] для регистрации уже образовавшейся нашей молодой семьи, но всё оказалось безрезультатным — в субботние и воскресные дни эти конторы не работали. Потом позже в гостинице полушутя, полусерьёзно оформили расписку от Люси о том, что она не возражает стать женой моряка и подтверждает будущую мою работу «по морям, по океанам» (это была безобидная «страховка» на прошлом примере её сестры Валентины, не вариант был — «станкостроительный техникум»?), после чего вручил ей свой гражданский паспорт для самостоятельного оформления «Свидетельства о браке» в посёлке Каменоломни. Для моей последующей подтверждающей подписи, в журнале регистрации, постарался потом приехать к Люсе пораньше в пятницу — сразу после лекций. Наконец-то, мы расписались:

Молодая курсантская семья: Савина Л.П. + Тимченко И.Г.

Неудобства по вопросу женитьбы испытывали и другие наши курсанты, особенно после того, как командование училища отобрало у великовозрастного контингента нашего набора гражданские паспорта в сейфы 1-го отдела. Такое решение объяснялось тем, что, приступив к оформлению виз для загранплавания, они наткнулись на ряд анкетных проблем, возникших со стороны родителей выбранных жён. Не может штурман дальнего плавания оставаться без требуемой визы, поэтому рекомендовалось прежде, чем регистрироваться в ЗАГС-е, будущей невесте побывать в 1-ом отделе училища для заполнения специальной анкеты на родственников жены. Если всё отвечало существующим в то время требованиям для открытия визы, паспорт выдавался на руки (мы с Люсей, оказывается, успели «проскочить» эту процедуру). Находились потом и некоторые другие варианты вопреки указанному решению командования.

Наш однокурсник Павел Шляхотко вернулся из отпуска со штампом о регистрации брака, из какой-то деревушки в Белоруссии, прямо на страничке курсантского билета. Визу позже ему не окрыли, но со своей белорусской женой Таней он прожил всю жизнь, имея двоих детей, работал в портфлоте в г. Жданов, жена трудилась зубным врачом в поликлинике водников. На вопросы бывших однокурсников: «Как дела у Павла?» Обычно отвечала: «Мотается аки собака…» (кратко, но верно — как на него это похоже).

В летний период после каждого учебного курса у всех курсантов-судоводителей состоялись плавательные практики — для приобретения штурманских навыков и нарабатывания обязательного плавательного ценза для получения, после окончания училища, рабочего штурманского диплома, выдаваемого капитанами морских портов. Курсанты, получившие из своих пароходств подтверждения о наличии у них визы на загранплаванье, уходили обычно в дальние рейсы на судах Черноморского морского пароходства, а безвизовые курсанты в основном группировались на училищном парусном судне «Альфа». Ряд курсантов, которые раньше уже работали в должности матросов, со свидетельствами 1 или 2-го класса, направлялись на индивидуальную практику на каботажные суда Азовского морского пароходства. К последним, разумеется, была причислена и моя кандидатура.

После первого курса таким судном для прохождения практики у меня был т/х «Земляк» довоенной постройки судоверфи Севастополя, а после второго курса — т/х «Минусинск» польской постройки.

Период плавпрактики на т/х «Минусинск», порт Поти, Грузия июль 1959 г.

Дневальный по экипажу курсант 3-го курса Тимченко И.Г.

Преддипломная плавпрактика на т/х «Солнечногорск», река Шатт-Эль-Араб, Ирак, январь 1961 г.

Перевозились по Чёрному и Азовскому морям различные народно-хозяйственные грузы: зерно из портов Николаев, Жданов, Новороссийск на порт Поти, песок из Одессы на порт Сочи, марганцевая руда из Поти на порт Жданов и т. д. В связи с выходом на практику в составе групп попасть на рабочую должность на судне в штат почти не удавалось. Для финансового поддержания своей молодой семьи мне приходилось использовать летние курсантские отпуска для временной работы на м/б «Джарылгач» в Новороссийском портфлоте, благо администрация порта бывшему своему работнику всегда шла навстречу.

Теоретическая подготовка будущих штурманов требовала неплохого абстрактного воображения курсантов по ряду дисциплин, например, в «Мореходной астрономии» в разделе космографии при изучении различных систем небесных координат, а на военной подготовке, при изучении гидрографии и геодезии, — чёткое понимание сущности как проекции Меркатора, так и проекции Гаусса. Аналитический подход к ряду теорем и выводам востребовал также от курсантов достаточно твёрдую математическую подготовку. К сожалению, отдельные из моих коллег в этих разделах, как говорится, прилично «плавали», сказывалась недостаточно уверенная их предыдущая математическая подготовка. Поэтому возникали не редко затруднения с их учёбой и сбои при получении оценки курсантских знаний. На этом фоне мои успехи у однокурсников вызывали порой раздражение, дескать — «выскочка». Однако учёба у меня по-прежнему оставалась на первом месте — любое задание переделать 25 раз, но заработать оценку «отлично». Такой подход к учёбе, при практической работе, сама жизнь подтвердила правильность выбранного курса. В виде примеров к выше изложенному можно привести ряд случаев, имевших место ещё в мореходке.

Так, однажды при изучении «принципа возможных перемещений» по курсу «Теоретической механики» в период самоподготовки обратился ко мне уже упоминавшийся ранее курсант «Чацкий» (Павел Александров), чтобы я выслушал его манеру доказательства по данной теме. В конце его риторики вынужден был констатировать, что Павел не до конца понял саму суть доказательства. Требуется полностью изменить его подход к доказательству. Однако Павел возразил:

— Всё это — ерунда! Если, может быть, я и не всё понял до конца, то тот, кто меня выслушает, суть доказательства прекрасно поймёт самостоятельно…

На следующий день к доске для ответа преподаватель вызвал именно курсанта Александрова, который за своё доказательство в итоге получил «двойку». А затем (по закону пакости, как заказ демона?) к доске для ответа был вызван и я. По этому же вопросу у меня оказалась оценка «пять». Павел после этого постучал указательным пальцем по своему носу, это его традиционное движение при смущении, и недовольно пропыхтел:

— Ничего, бывает и так: воля случая — неосознанная необходимость…

При освоении проекции Гаусса капитан 3-го ранга, преподававший гидрографию и геодезию, задал нам домашнее задание: вычертить в координатах Гаусса один из участков вблизи города Курска. Заданный участок исходно был определён по координатам на меркаторской проекции, для каждого курсанта были заданы свои, несколько изменённые координаты. Пересчёт меркаторских координат в координаты Гаусса — трудоёмкая работа с помощью арифмометра, до десяти значащих цифр в каждом из вводимых аргументов. Поэтому мой «подопечный» Петр Супрун, сидевший всегда справа от меня, использовал мою тетрадь и по-быстрому «спроектировал» изображение своего задания, не утруждаясь на детальном пересчёте координат, тем более, что его исходные координаты отличались от моих весьма незначительно.

На очередной лекции преподаватель (на флотском лексиконе «КАП ТРИ») проходил по рядам, просматривая выполненные задания. С тетрадью П. Супруна задержался, рассматривая подробно изображение его участка, потом задал вопрос:

— Что-то мне не понятна кривизна одного из Ваших меридианов, внизу заданного участка, похоже перегиб наступает прямо вблизи участка. Куда дальше пойдет направление меридиана — влево или вправо?

Мой «подопечный», переминаясь с ноги на ногу, наугад ответил: «вправо…» Преподаватель с огорчением прокомментировал:

— Вы абсолютно не разобрались в сути проекции Гаусса, кривизна меридиана на противоположный знак изменится только после прохождения экватора. Точка перегиба находится на экваторе, а не вблизи города Курска. Садитесь — оценка «два».

Позже П. Супрун снова сравнил изображение моего участка со своим. Незначительное изменение кривизны было почти незаметно, а оценки оказались «увы» далеко разными.

Нечто подобное произошло также при изучении девиации магнитного компаса. Для аналитических преобразований магнитных сил в уравнениях Пуассона потребовались достаточно значительные выкладки. Преподаватель (г. Вайчунас) при проверке знаний курсантов однажды в нашей группе выставил, подряд по списку в журнале, 12 «двоек», а потом для сравнения перешёл к концу списка, вызвал к доске и меня. После непродолжительного опроса выставил «пятёрку» и на этом закончил свою «экзекуцию». Всё, казалось, было нормально, но оставаться «белой вороной» в этой ситуации мне было крайне неприятно. Отдельные курсанты отнеслись к этому с пониманием, а те, кто «схлопотал» тогда «двойку», видно, справедливо ворчали: «выскочка, как белая ворона…». А что надо было мне предпринять — тоже «двойку» получить или отказаться отвечать, настроив этим навсегда против себя преподавателя Вайчунаса? Скверная история в обоих вариантах. Со временем эти события у большинства курсантов, конечно же, стёрлись из воспоминаний, а у меня — помнятся до сих пор.

В своё время преподаватель физики (г. Коган) посеял, как говорится, зерно к эмперическому запоминанию отдельных физических явлений: «правило буравчика» в электричестве, расположение световых гамм при разложении света — «каждый охотник желает знать, где сидит фазан» — «красный-оранжевый-жёлтый-зелёный-голубой-синий-фиолетовый» и ряд других.

Он предложил курсантам всегда пытаться пробовать свои силы в таком же направлении и для других правил.

Позже, при изучении навигации, где рассматривался шар как приплюснутый сфероид, у меня появились, как своего рода частушки-нескладушки, эмпирические правила для запоминания двух радиусов земли (по экватору и по полюсам) с точностью до «l» метра, исходя из начальных букв аналогично правилу световых гамм:

Штурман — 6

Точно — 3

Связи — 7

Верит — 8

Дважды — 2

Часики — 4

Проверит — 5

Rэ = 6378245 м;

Штурман — 6

Точен — 3

Путь — 5

Широк — 6

Впереди — 8

Шкала — 6

Тревог! — 3

Rп =6356863 м.

В первом случае описан процесс проверки точного времени, без которого, как известно, по астрономическим наблюдениям невозможно рассчитать координаты судна. А во втором случае — предостережение во избежание излишней самоуверенности штурмана, нередко приводящей к авариям: ошибки подстерегают впереди.

В период сдачи экзаменов оперирование по памяти указанными радиусами земли, конечно, у преподавателей вызывали некоторое сомнение (не из шпаргалки ли?). Конечно же, не из шпаргалки — из имперического правила!

Некоторые курсанты, у которых родители проживали в городе Ростове-на-Дону, на втором курсе стали получать разрешения от командования училища проживать дома, а к началу занятий, к 9 часам, обязаны были быть без опозданий в своих аудиториях. В этой связи согласно поданному рапорту аналогичное разрешение выхлопотал себе и я, предъявив командиру роты «Свидетельство о браке».

Поиск съемной квартиры в городе Ростове занял не один безрезультатный день. Оказывается, владельцы частного сектора не спешили стеснить себя неким курсантом — «богатеем» (какая от него может быть польза, одни хлопоты?). Поэтому пришлось обратиться за помощью к некому «Михайловичу», у которого ранее, в период прохождения подготовительных курсов, останавливался и я. Благодаря его содействию вскоре удалось подобрать приемлемый вариант. Две старушки — еврейки, сёстры, в прошлом врачи, получив надёжную рекомендацию от «Михайловича», согласились принять молодую семью для проживания у них в съёмной комнате, имевшей отдельный вход со двора. Частный их домик был в сущности крохотным, с высоким забором и небольшим тихим двориком и сараем для хранения дров и угля к печному отоплению. Но это уже был для нас свой «уголок», по адресу Театральный тупик — 9, для становления новой молодой семьи.

Столик и два стула нам предоставили добродушные хозяйки, а кровать, матрас, постельное белье и подушки были выданы мне мореходкой как предписанное каждому курсанту обязательное обеспечение. Благодаря плотнику из мореходки, были изготовлены деревянные заготовки, с помощью которых самостоятельно потом смастерил импровизированный «шифоньер» обитый старым покрывалом. По рапорту (через помхоза г. Сарана) был выписан и доставлен по нашему адресу запас угля на зиму — съёмная комната обогревалась достаточно легко, глинобитные стены надолго сохраняли тепло.

Так в один из холодных осенних дней в эту обитель перебралась, со своим единственным чемоданом моя жена Люся, оформив полный расчёт и открепительное удостоверение из санстанции (согласно предписанному ранее направлению для отработки после учёбы) посёлка Каменоломни города Шахты. Начался очередной этап в нашей совместной жизни в городе Ростов-на-Дону.

С большим трудом, после бесконечного хождения по медицинским учреждениями, удалось найти, наконец, работу для Люси в должности медицинской сестры в детском садике завода Ростсельмаш. Утром достаточно рано она обычно выезжала на свою новую работу, а несколько позже — трамваем я добирался на лекции в мореходку. Жизнь наладилась, вошла в повседневное трудовое русло.

Еженедельно в «банный» день я присоединялся к своей роте для посещения бани, сдавал в стирку принесённое из дома постельное бельё и получал свежий комплект на очередную неделю — что было положено всем, то же самое выдавалось и мне как курсанту. Этим существенно облегчался наш семейный с Люсей быт.

Наши субботние и воскресные дни уже не разрывались регулярными поездками в город Шахты. Это время мы теперь проводили только вместе — побывали в нескольких музеях, в театре, в планетарии.

«Это время мы теперь проводили только вместе…»

Посещали также училищные вечера с концертами и с танцами в нашем большом актовом зале. Переобуваясь, иногда оставляли обувь и кое-какие другие вещи в учебном столе своей аудитории, так поступали и многие другие наши курсанты. Однажды ко мне обратились бывшие две одноклассницы из нашего посёлка (Щетинина 3. и Кулинич Т.), они учились, оказывается, в Ростове в библиотечном техникуме — помог им с входными билетами на училищный вечер. Узнав о моём союзе с Люсей, похоже обе искренне одобрили мой выбор. Совместное питание с Люсей в основном было «овощным» — из продуктов овощного магазина. Иногда по просьбе хозяек для них приносили также традиционный их ассортимент — в баночках зелёный горошек. Воскресный обед у нас всегда завершался «жареным картофанчиком». Люся готовила превосходно, теперь уже обходились без каких-либо железнодорожных кафе, основное питание в процессе недели у нас было всё-таки по своим местам пребывания: у Люси — в детском садике, у меня — в мореходке. Свой семейный бюджет верстали помесячно из расчёта, если в итоге у нас остаётся хотя бы 10 копеек в плюсе, значит, мы на новом месте выживем. По-другому быть не должно.

В период отпуска, когда все курсанты разъезжались по домам на зимних каникулах, я обычно уходил к железнодорожному вокзалу для разгрузки вагонов в составе сборных бригад, образуемых из безработных людей, ожидающих возможного заработка.

Однажды после выгрузки свежей капусты из Дагестана для ростовского рынка, вернулся домой с двумя большими головками капусты и некоторой суммой денег (25 рублей). Это была неплохая поддержка нашему семейному бюджету. Правда, потом Люся несколько дней отпаривала в горячей воде мои подорванные ногти на руках, как результат ускоренной выгрузки — бросание головок капусты из рук в руки, словно это были мячи, по-баскетбольному.

Отдельные курсантские задания, предписываемые для выполнения на уроках самоподготовки, можно было готовить дома — тем, кто имел разрешение на проживание в городе, а не в экипаже. Так однажды вместе с Люсей мы выполняли штурманскую прокладку — из заданных координат на учебной карте Каспийского моря на переход к рейду Баку. Под конец прокладки вдруг обнаружили, что мы успешно «проехали» через остров, не заметив при этом своей грубейшей ошибки. Пришлось возвращаться и вновь повторять всю прокладку. Благо, что это задание было учебным. Нечто подобное стало появляться и по другим дисциплинам. Успехи в учёбе стали несколько хромать. Это был единственный негативный фактор совместного проживания по сравнению с прежними успехами.

Таковы были результаты моего собственного наблюдения, которые на общем фоне успеваемости однокурсников вообще не были заметны. Следовало мне самостоятельно по учебным делам несколько подтянуться.

В начале третьего курса Люся вдруг мне сообщила, что у нас будет ребёнок. Это было как-то неожиданно, но приятно. Ведь семья без детей — однобокая затея! В этой связи посоветовались с родителями, решили, что ей лучше будет возвратиться домой в посёлок Верхнебаканский — для работы в поселковой поликлинике и для последующих родов дома, под надзором наших матерей. Позже так и поступили. В результате в октябре 1959 года наша курсантская семья обзавелась первенцем — дочерью, которую назвали Людмилой, в честь моей же избранницы — жены Люси, именуемой по документам: Лидия[35].

Начались весьма частые мои поездки в Новороссийск, к семье. Использовались для этого воскресные увольнительные и московские поезда:

Обычно добирался домой в субботу к утру, а во второй половине дня в воскресенье уже возвращался назад, чтобы к началу занятий в понедельник быть в своей аудитории. Несмотря на эти поездки времени для освоения учебного материала выпадало больше и успехи в успеваемости возросли, по сравнению с периодом нашего проживания на съёмной квартире. На старших курсах, когда изучались специальные предметы по штурманскому делу, учиться стало значительно легче. Вскоре от «Михайловича» узнал, что на набережной Дона функционирует ростовский филиал ОИИМФ'а[36]. Поинтересовавшись условиями приёма, выяснил, что вполне можно поступить и мне на заочное отделение. В связи с небольшим моим давлением выше нормы (вновь «юношеская гипертония», с чего бы ей быть?) врач терапевт взяла под контроль мои посещения назначенной лечебной гимнастики и регулярные замеры артериального давления. Для реализации запасного варианта по учёбе решил параллельно с учёбой в мореходке поступить в ОИИМФ, на кораблестроительный факультет. Через начальника судоводительского отделения г. Гончаренко Д.Н. получил официальное разрешение командования училища на такое дополнительное заочное обучение при одном условии: «Учёба в мореходке должна оставаться только отличной!»

Для успешного зачисления в ОИИМФ необходимо было к заявлению приложить школьный аттестат об окончании 10-го класса, поэтому в учебную часть мореходки сдал свидетельство об окончании 7 классов, а в ОИИМФ — приложил школьный аттестат в оригинале. Вступительные экзамены сдал, конечно, успешно. При этом в период экзамена по физике, например, случился небезынтересный факт. Преподаватель задал мне дополнительный вопрос: «Напишите формулу закона Ома!» Я с удовольствием написал: I=U/R (для постоянного тока), т. е. напряжение делённое на сопротивление есть сила тока. А рядом с этой формулой далее написал закон Ома для переменного тока, где в выражении общего сопротивления уже участвует под корнем квадратным сумма, возведенных в квадрат активного и реактивного сопротивлений.

Преподаватель одобрительно кивнул головой и спросил: «А откуда Вам известны эти формулы, ведь закон Ома для переменного тока в школьной программе не освещается?» Пришлось пояснить, что учусь в мореходке, а закон Ома для переменного тока мы проходили по предмету «Электротехника».

После указанного я полагал, что экзаменатор закончит свои дополнительные вопросы, убедившись в знаниях экзаменуемого, но увы — случилось совсем не так: он продолжил выяснять дальше мою осведомлённость по физике и только после того, как при изображении лучей, проходящих через телескоп и микроскоп, я допустил ошибку в одном из них преподаватель удовлетворенно закончил свой продолжительный опрос, поставив оценку «4».

Далее через некоторое время получил студенческую «зачётку», началась у меня дополнительная заочная учёба теперь и в институте. Однажды, в экипаже в свободное время перед отбоем я углубился в параграфы по «Начертательной геометрии». Со стороны спины подошёл ко мне дежурный офицер по училищу — «КАП ТРИ», читавший нам гидрографию и геодезию. Всматриваясь в мой учебник, он спросил: «А что это Вы изучаете?» Удивившись предмету «Начертательная геометрия», продолжил: «А зачем Вам это?» Пришлось сказать ему об учёбе в ОИИМФ-е. «КАП ТРИ» резюмировал свои мысли вслух: — «Странное дело: питаетесь здесь, одеваетесь здесь, а учитесь там?» Узнав, что такая учёба согласована с руководством училища, он, наконец, успокоился. Конечно же, позже он проверил справедливость предоставленной ему информации, при общении с курсантами у наших офицеров было своё правило: «Доверяй, но проверяй»[37].

В один из воскресных дней моего пребывания в посёлке вдвоем с Люсей мы посетили дом её бабушки, Анастасии Михайловны. В тот день собрались, оказывается, многочисленные её дочери и ряд внуков, в том числе и Валентина (бывшая моя подруга юности), — за общим столом во дворе дома по какому-то семейному торжеству. В это время мать Люси, Анна Ивановна, участия в этом сборе не принимала, оставалась дома с нашей маленькой Людмилкой. Приход наш к бабушке был абсолютно случайным и не имел никакого отношения к их застолью. Тёплый осенний день был хорошим союзником общему «чаепитию». Ничто, казалось, не предвещало плохого развития событий, тем более в кругу близких родственников.

В процессе непродолжительного разговора со своими родственниками, даже не присев за общий стол, вспыхнула ссора между Александрой Ивановной, называемой всеми обычно тётей Шурой, и моей женой Люсей. Избегая дальнейшего развития начавшейся семейной драмы, пришлось вмешаться и мне, освобождая Люсю от цепких рук тёти Шуры, в защиту которой тут же потянулся её муж, инвалид войны, с трудом перемещающийся самостоятельно. Растолкав обоих, выхватил Люсю, и мы поспешили прочь из этого двора, из этой непонятной семейной вакханалии.

Оказывается, тётя Шура, будучи крёстной матерью Валентины, вступилась за неё, упрекнув Люсю, что, та «перешла дорогу» Валентине (полный абсурд!). Категорически отвергнув такое обвинение, Люся в свою очередь, ответно упомянула о непристойном поступке тёти Шуры в период послевоенной смены денег (1948 г.), когда она буквально за 12 часов до объявления денежной реформы, принесла свой долг Анне Ивановне, в результате эти деньги практически пропали. К тому времени отец Люси умер, а Анна Ивановна, содержавшая свою семью, не имея средств на покупку кормов для их коровы, продала её и по просьбе тёти Шуры, вырученные деньги отдала ей на временное пользование по её усмотрению. Тётя Шура работала в сберегательной кассе и о денежной реформе, конечно, знала раньше других, но деньги вернула только вечером, а утром была объявлена, как снег на голову, эта «неожиданная» реформа, в итоге бедного сделали ещё бедней и обида в данной семье, у Люси, сохранилась на всю жизнь.

Однако и произошедшая ссора по поводу Валентины в тот несчастливый воскресный день навсегда осталась без какого-то примирения. Как говорится, род Людмилы «раскололся» надвое, тем более, что тётя Шура позже вдогонку «накатала» ещё и письмо в мореходку, дескать, пострадал от несправедливого нападения её муж, инвалид войны, поэтому отчислите курсанта Тимченко И.Г. из училища!

Доводы «веские», угроза серьёзная. Благо, что начальник судоводительского отделения, г-н Гончаренко Д.Н., прошедший через горнило войны и период несправедливых корыстных доносов в период репрессий, внимательно меня выслушал, восстановив действительную картину произошедшего. Поверил мне и не решился по одному только этому письму, без дополнительных подтверждений медицины, опросу свидетелей и т. п., потерять одного из отличников учёбы, тем более старшекурсника.

Итак, нависшая угроза со стороны родственников благодаря чуткому отношению Дмитрия Николаевича миновала, поэтому учёба продолжилась с повышенным энтузиазмом, тем более что вскоре была получена информация об открытии мне визы для загранплаванья. Впереди преддипломная штурманская практика, т. е. долгожданный выход за Босфор — по-настоящему в дальнее плаванье!

Подготовка к выходу в море проводилась заранее, ещё в училище. Согласно решению командования училища первая группа из 20 человек была сформирована из отличников учёбы и младших командиров, из числа отличившихся служивших в армии курсантов. В эту же группу был включён и курсант И. Тимченко.

Для прохождения плавпрактики нашей группе был выделен т/х «Солнечногорск» (ЧМП), находящийся под погрузкой в порту Николаев, на специализированном районе вблизи селения Балабановка[38]. Для учебных целей штурманской практики из училища получили для нашей группы несколько секстантов, секундомеров, звёздный глобус, ежегодник, мореходные таблицы, таблицы ВАС-58 и ТВА-57, хронометр и комплект навигационных карт на переход Николаев — Ходейда — Басра. Указанное снабжение было расписано за курсантами нашей группы, отвечающих за его доставку обратно в училище. Оно требовалось нам для образования на судне самостоятельного штурманского стола с реальным ведением прокладки судна, со штурманскими вахтами по 4 часа, параллельно с действительной вахтой, только на палубу ниже капитанского мостика — в запасной каюте лоцмана, дабы не мешать основной вахте.

Дружной морской ватагой, возглавляемой руководителем нашей плавпрактики (капитаном 3-ранга, командиром роты из багермейского отделения), выехали поездом в город Одессу для получения приказа ЧМП о направлении на т/х «Солнечногорск». Счастливого вам выхода в море — напутствовала нас родная мореходка!