История в зеленых листьях

8

Она не помнила, как и с каким лицом ехала в лифте. Она не помнила зачем. Она даже не замечала обращённых на себя испуганных взглядов. Наверное, видок у неё был заоблачный. Ну да какая разница теперь! После изматывающего страстью и жарой лета по возвращении в Питер в ловушку захлопнул дождь. Показались изуродованные городом пейзажи с низкорослыми двориками, изъеденными пылью. И из жизни разом исчезли радость, красота и желание будущего – самая необходимая деталь. Утром не хотелось подниматься с широкой постели, заправленной простыми светлыми простынями. Не хотелось даже пить свежий кофе с булочкой. Не хотелось выбираться из квартиры под боль в мышцах и тяжесть в голове.

Она вышла на этаже Артёма. Внизу на необозримой высоте виднелись серая аскетичность городских построек и канал, пронзающий бетонную почву. Дверь с рассеянным видом открыл поджарый блондин.

– Где ты пропадала, мать? – грубовато разразился он.

Не дождавшись ответа, добавил:

– Сейчас не время. Скоро придёт жена.

Мира впилась в него мутным полузакрытым взглядом.

– Да плевать я хотела на тебя, на твою жену и на твоих чёртовых детей!

Артём молча смотрел на неё, напустив на себя лёгкий отголосок стали. Этим искусством он владел в совершенстве.

– Сейчас не время, – хрипло повторил он.

– Нет, сейчас самое время! – зло проговорила Мира.

– Слушай, она придёт с адвокатом по разводам.

Чёрт возьми, как она, Мира, выросшая на тех золотистых просторах под вечернее чтение истрёпанных народных сказок, могла скатиться до такого? Это не её жизнь, не её желания. Это лишь какая-то навязанная проклятая игра, которую она вела, до конца не понимая, насколько чужда этому. Всё расставил по местам Тим, фонтанируя жизнелюбием и новостями, только вот зачем? Может, и дальше стоило обманывать себя, имея шанс хоть на призрак благополучия, чем тушить предательскую боль выше желудка? Но, как бы она ни пыталась обманывать себя, чувство освобождения и даже лёгкой гордости за себя постепенно вырывалось из тусклых отсеков неосознанного.

– Да чтоб тебя… ты что, серьёзно думал, что мне не насрать на тебя? Откуда такое самомнение у блудливого козла? Твоё раздутое на пустом месте ЧСВ даже не забавно. Да я приходила к тебе только затем, чтобы выбросить из головы другого человека! Который лучше тебя в миллиард раз! А ты – просто ничтожество. Оболочка.

Она повернулась и резко зашагала прочь. В ответ ей не послышалось ни звука.

Мира припомнила, как от отчаяния, что Тим недоступен, продолжила погрязать в ничего не сулящих отношениях с жёстким женатым мужчиной. Но ей было плевать, Артём залечивал пошатнувшуюся от слепоты Тима самооценку. Они умело использовали друг друга, находя сладость в нарушении норм. На первых порах даже с ним создалось подобие сносной сопричастности. Свой быстротечный каркас романа она с раздражением бросала под нос Тима, а он вздыхал и уже иначе смотрел на неё. С отвращением ли, с осуждением? И Мира чувствовала подступающее к пищеводу отмщение невесть за что.

Вполне устраивающее обоих увлечение с обрубленным будущим. Но затем что-то изменилось – Артём начал названивать по выходным, которые Мира целиком посвящала себе, и намекать на развод. Может, и в ней он увидел отголосок мощного восхищения и неафишируемого одобрения, которые ожидал ото всех. А она лишь смеялась в ответ после коротких прерывистых свиданий, сдобренных ложью, которую она не выпрашивала. Присланные букеты вызывали у Миры горьковатую усмешку. Наверное, это должно было растрогать её, подвигнуть к покладистости и разом наскучить партнёру. Чем циничнее Мира отзывалась на тривиальные знаки внимания, тем более заботливым и предупредительным оборачивался Артём. И Миру тошнило от того, что она якобы победила. Что это было будто её заслугой и главным достижением.

Изломанная сексуальность Миры не доверяла злоупотребляющим силой, но тяготела к ним. Заманчиво и запретно было просачиваться в эти вечеряющие номера к тяжёлым закрученным отношениям. Она пыталась вытравить из себя скрытое восхищение мазохизмом, в повседневной жизни это вовсе стёрлось, оставив платформу лишь для неосознанных фантазий с чужим мужем. Мазохизм их отношений перелился в осознанность, лишённую сексизма. Играть в романтизированный психотип и пожинать плоды дискриминации в социуме было неравнозначными измерениями горьковатости жизни.

Артём занимался политикой – работа его заключалась в том, чтобы всюду светить своё выверенное лицо и хорошенько замазывать нелицеприятные детали, словно о них никто не подозревал. Образ мужчины без страха быть на виду и поражать тем, от чего она маниакально укрывалась. Бахвальствуя, выдавая остроты и будучи приятным, он не видел личностей ни в своей жене, ни в Мире. Он даже умел казаться преломлённо-духовным, шифруя, что превыше всего ставит удовлетворение своих интересов. «Но ублюдки и кобели, и евнухи», – думала Мира.

Мира понимала, насколько глубок симбиоз между людьми, которые заводили детей и клялись друг другу в светлом будущем, и насколько болезненно обрубать его, вытравляя из себя гигантские пласты прошлого. Но это даже добавляло Артёму дополнительные баллы в игре в недосягаемость.

Месяц назад к ней пришла его жена. Мира ожидала увидеть напомаженную хищницу, одуревшую от власти и праздности. А увидела тихонькую женщину, едва не замотанную в платок. Вредно заочно сооружать образы патриархальной культуры.

Мире стало стыдно с отчётливо-тошнотворной ноткой пренебрежения. Не за себя – в душе она оставляла личности полное право творить то, к чему тянет душа. А за неё. Так унижаться – и ради кого? Ради социальной установки о нерушимом очаге? Психанула бы и пошла работать… Коллеги Миры так ныли из-за необходимости обеспечивать себя, но становилось ясно, что это для них не только обременительное жертвование личным временем, но и социальный тренажёр, развлечение и разнообразие. Неспроста же прабабки боролись за право учиться и работать не только кухарками.

Стыдно должно было быть и Артёму, поскольку жена не была для него абстрактным понятием в рамке для фотографий, как для Миры.

– У тебя есть целая жизнь, – после небольшого предисловия проронила безликая гостья. – А у меня, кроме семьи, ничего.

В обычное время Мира бы не растрогалась. Но одно дело было говорить о таких и не понимать их, а другое – смотреть на живого человека со своими градациями общепринятых явлений. Человека, попавшего в мясорубку женоненавистничества и ухищрений, что кто-то просто так позаботится о ней, любя до гроба. Про грядущее злоупотребление властью, разумеется, они уже промолчат. Кто платит – тот и заказывает музыку… «И кто виноват»? – хотела спросить Мира, но так и не смогла вымолвить ни слова.

Счастье всегда конечно. Грусть же разливается повсюду, застревая в венах и прорастая наружу маленьким кустом из плеча, который можно выдрать с мелкими беленькими корнями.