Истреби в себе змею

ГЛАВА ПЕРВАЯ ХАЙК

Сердце заколотилось так, что казалось — ещё немного, и оно проломит рёбра, выскочит наружу и запрыгает горячим живым комком по грязному асфальту, заляпанному потёками машинного масла, бензина и ещё какой-то вонючей дряни. Экранироваться и замыкать биополе Хайк, как и все особенные, умел, — это умение было одной из их отличительных черт, — но сейчас он никак не мог справиться с ощущением, что бешеный стук его сердца уже засекли все поисковые вертолёты в радиусе двадцати миль.

Хайк прижался щекой к шершавому боку мусорного бака, за которым он затаился, и внешний раздражитель — холод — помог ему смирить бунтующие чувства. Когда тебя разыскивает столько людей, использующих самую совершенную технику, никаким эмоциям не должно быть места — если, конечно, ты не горишь желанием снова оказаться в серых стенах Приюта.

Вокруг, насколько хватало взгляда, царила густая темнота. Огни города подсвечивали небо, соперничая с блёклой ущербной луной, проглядывающей в разрывах облаков, но сюда, в Трущобу, этот свет не проникал, рассеиваясь в чёрном лабиринте заваленных мусорными кучами зданий с выбитыми глазами окон и тёмными провалами дверей, — здесь властвовала тьма. Контуры заброшенных и полуразрушенных строений — остатки жилых домов и производственных помещений мелких разорившихся компаний — различались в этой чернильно-бархатной темноте смутно, однако Хайк хорошо знал эти места. Он вырос здесь, в этом странном и жутком месте, опухолью прилепившемся к телу громадного мегаполиса.

Трущоба являла собой одну гигантскую мусорную свалку, куда город выплёвывал недожёванное, недоношенное и просто ставшее ненужным. И не только вещи — с таким же равнодушием город выбрасывал на эту свалку людей. И люди жили здесь, жили по своим законам, больше похожим на законы дикой звериной стаи, нежели на правила человеческого общества. Иногда городу требовалось какое-то количество обитателей Трущобы, и люди уходили к огням города, надеясь на лучшее. А оставшиеся — оставшиеся продолжали жить жизнью лишних, воюя с полчищами огромных крыс и пробираясь по ночам в город — для того, чтобы попытаться урвать от его изобилия хоть жалкие крохи.

Время от времени, когда эти набеги раздражали горожан, на Трущобу обрушивалась очередная облава. Свалку опоясывало кольцо вооружённых солдат, над скелетами пустых домов зависали вертолёты, и Трущобу прочёсывали стальным гребнем. Пойманных увозили в неизвестность, а на мусорных кучах и в мокрых подвалах оставались на радость крысам трупы застреленных при попытке сопротивления (или застреленных просто так — на всякий случай). На некоторое время свалка пустела, но очень быстро её заселяли новые люди, да и пережившие облаву снова выбирались из своих тайных нор.

Отца Хайк не знал. Вероятно, отца ребёнка — в силу нравов Трущобы — не знала и его мать. И саму мать мальчик помнил смутно — она исчезла, когда ему было семь лет, и что с ней случилось, он так никогда и не узнал. Мать Хайка была белой и говорила сыну (это Хайк помнил), что ушла из города, не смирившись с диктуемым его обитателям образом жизни — такие добровольные изгои иногда попадались в Трущобе. Оставшись один, мальчишка был обречён — среди жителей свалки как-то не принято было делиться едой и крышей над головой, — но ему повезло. На Хайка упал благосклонный взгляд Трубогиба, здоровенного чёрнокожего детины, отстаивавшего свою власть над стаей с помощью тяжёлых кулаков, ножа и предельной жестокости.

Трубогиб был чужд человеколюбию или простой жалости, но маленький оборвыш, выползший из темноты на огонь костра, возле которого несколько трущобников играли в карты, привлёк его внимание. Вожак оказался благодушно настроен — вероятно, потому, что в этот вечер охотники стаи вернулись из города с уловом, — и ему взбрело в голову позабавиться.

— Эй! — рыкнул он, различив скорчившуюся подле развалин маленькую фигурку. — Иди сюда!

Хайк осторожно приблизился, ожидая ослепляющего удара или чего-нибудь похуже, но Трубогиб миролюбиво спросил:

— Жрать хочешь?

Мальчишка сглотнул слюну и молча кивнул, опасливо косясь на мрачные фигуры, скучковавшиеся у костра, — еду в Трущобе не предлагают за просто так.

— Хочешь… — протянул Трубогиб, разглядывая Хайка. — Но жратву надо заработать! Что ты умеешь? Может, тачку угнать или кассу обчистить, а?

Сидевшие у костра заржали, но вожак движением бровей заставил их умолкнуть.

— Что молчишь? — снова спросил он. — Или ты не слышал вопрос?

Хайк почувствовал нотку раздражения в голосе «короля свалки», и инстинктивно понимая, что благодушие Трубогиба очень быстро может смениться вспышкой дикой необузданной ярости, выдавил:

— Я… Я могу сказать, какие у тебя карты, — и дёрнул головой, указывая на засаленные лохмотья, которые можно было назвать картами только при наличии богатой фантазии.

Брови Трубогиба недоумённо приподнялись — он ведь держал карты рубашкой наружу, — а Хайк торопливо перечислил:

— Семь пик, туз червей, бубновая дама и… этот… король крестоносец.

— Король треф, — машинально поправил его вожак, не скрывая удивления. — А ну-ка…

Он взял колоду, перемешал её, разложил карты веером на листе железа, заменявшем игрокам ломберный стол, и скомандовал:

— Перечисляй!

Когда Хайк без запинки назвал два десятка карт, кто-то из трущобников обронил:

— Босс, да этот сопляк из особенных! Он может быть полезным…

— Засунь свой совет себе в задницу! — незамедлительно отреагировал Трубогиб, блюдя свой непререкаемый авторитет. — Сам знаю! Садись, — жёстко велел он Хайку и протянул ему открытую банку с мясными консервами. — Жри!

С этого всё и началось. Трубогибу следовало отдать должное — чутьё на незаурядных и полезных людей у него было отменное. Под его защитой Хайк не боялся никого и ничего, да и жилось ему тепло и сытно: в предместье, на границе свалки и города, у вожака имелась тайная комфортабельная берлога с горячей водой, электричеством и прочими благами цивилизации — вплоть до компьютера с выходом в Сеть. А имидж оборванца, почти ничем не отличающегося от всех прочих жителей Трущобы, «король» поддерживал сознательно, руководствуясь первобытным инстинктом и приобретённым в жизненных передрягах знанием психологии толпы. Его прозвали Трубогибом за чудовищную силу — на глазах восхищённых «подданных» он завязывал узлом водопроводные трубы, — но этот гориллоподобный мужик обладал и теми качествами, благодаря которым люди во все века выходили в вожди — в первую очередь умением видеть дальше других и подчинять этих других своей воле.

Появились у Хайка и недоброжелатели, завидовавшие «щенку-полукровке», как они его за глаза называли, но эти типы осмеливались только скулить вполголоса — Трубогиб был беспощаден и скор на расправу.

Однако за сладкую жизнь приходилось платить. Поначалу Хайк опасался, что вожак сделает из него постельную игрушку, но к счастью, Трубогиб оказался совсем не склонным к противоестественным сексуальным забавам. Его интересовали способности мальчишки и то, как эти способности можно использовать. Хайк и сам не знал толком, что ему доступно, и Трубогиб с неожиданным терпением устроил ему целую вереницу тестов, дотошно выясняя пределы возможностей маленького уникума. И вожак добился своего — Хайк не умел проходить сквозь стены или заводить двигатели машин без ключа зажигания или замыкания накоротко нужных проводов, зато он видел содержимое чемоданов и бумажников и мог с одного взгляда определить, сколько наличности находится в ящичках кассового аппарата в какой-нибудь захудалой лавочке.

Трубогиб стал брать свой «живой рентген» с собой на дело, тщательно оберегая Хайка от любых ненужных случайностей. Например, при каждом выходе в город он придирчиво следил за тем, чтобы одежда мальчика соответствовала городским стандартам и ни в коем случае не вызывала у окружающих никаких ассоциаций с грязными обитателями свалки. «Король» относился к своему приобретению точно так же, как хороший хозяин относится к ценной охотничьей собаке — кормил, заботился, но при этом требовал неукоснительного выполнения того, для чего эта собака и предназначалась.

Так продолжалось несколько лет. Хайк рос, и у него пробуждались новые способности. Когда Трубогиб заметил, что мальчишка может при определённых условиях воздействовать на сознание людей, он тут же понял: использовать Хайка только для того, чтобы наводить на владельца толстого кошелька карманников, так же расточительно, как использовать крупные купюры вместо обёрточной бумаги. А когда вожак приобрёл в ювелирном магазине дорогое ожерелье, расплатившись за него несколькими старыми билетами на подземку (после того, как Хайк всего пару секунд пристально смотрел на продавца), Трубогиб задумал большое дело — с тем, чтобы раз и навсегда круто изменить свою жизнь.

— Слушай меня внимательно, — сказал он Хайку. — Трущоба — это самый край. Дальше — только могила. Но выбраться со свалки можно, если ты сумеешь зубами вырвать из чужой глотки жирный кусок — такой, который ты будешь жевать потом много лет. И плевать, если для этого придётся перешагивать через кровь — это самая дешёвая жижа в этом мире. А с тобой, — добавил «король», заметив испуг в глазах подростка, — мы обтяпаем это и без крови. Не надо ничего отбирать — сами отдадут. И мы, сынок, уедём далеко отсюда, за океан — когда у человека много денег, ему всё доступно.

При всех своих достоинствах Трубогиб оставался грубым животным, для которого титул «короля свалки» — это наибольшее, чего он может достичь. Вожак мыслил просто и задумал захватить автофургон, перевозящий деньги. Он рассчитывал обойтись без стрельбы и шума — зачем, когда под рукой Хайк с его чудесными способностями? — но на всякий случай решил взять с собой на операцию нескольких крепких парней, абсолютно не умеющих размышлять, зато приученных чётко выполнять приказы и без колебаний пускать в ход оружие.

Однако ни Хайк, ни сам Трубогиб ещё не знали, что серия преступлений, совершённых в городе при загадочных обстоятельствах, уже привлекла внимание — причём отнюдь не полицейских, а куда более могущественных и опасных людей. Хайк узнал об этом много позже, оказавшись в Приюте, а Трубогибу так и не суждено было узнать.

В тот день Хайк с самого утра почуял недоброе — некий запах опасности, неуловимо витавший в воздухе. Что-то было не так, словно где-то поблизости затаилось нечто, следящее за шайкой Трубогиба очень внимательно и ждущее подходящего момента. Но Хайк неважно себя чувствовал, счёл это ощущение следствием недомогания и решил ничего не говорить вожаку — несмотря на всё расположение «короля» к приёмышу, запросто можно было нарваться на неприятность. Трубогиб не терпел, когда кто-то пытался отлынивать от дел, задуманных вожаком, и здесь исключений не было ни для кого.

Поначалу всё шло гладко, и Хайк успокоился, хотя время от времени по его спине пробегал колючий холодок. Они с Трубогибом — со стороны ни дать ни взять солидный мужчина в дорогом костюме, неспешно прогуливающийся с сыном-подростком, — появились у здания банка минута в минуту, как раз в тот момент, когда туда подъехал вожделенный фургон. Одновременно с другой стороны появился грузовичок с рабочими-ремонтниками в ярких комбинезонах. Появление этой машины выглядело вполне естественным — вокруг крышки канализационного люка расползалась вонючая лужа, а о том, что разрыв трубы — авария рукотворная, знали только её организаторы — «подданные» «короля свалки», ориентирующиеся в лабиринте подземных коммуникаций города не хуже крыс.

По расчётам вожака, возня вокруг люка должна была несколько рассеять внимание охраны, пока он с Хайком не подойдёт к автофургону, причём уже тогда, когда деньги будут погружены в бронированный отсек сейфа на колёсах. А дальше — дальше Трубогиб уповал исключительно на сверхспособности мальчишки. «Рабочие» составляли резерв — если что-то пойдёт не так, молчаливые парни, возившиеся около люка, должны были сменить свой безобидный инструмент на куда более убийственный и открыть пальбу, прикрывая отход вожака (с добычей или без неё). Подручными Трубогиб заранее решил пожертвовать — он не собирался делиться ни с кем.

Тёмное лицо вожака было непроницаемым. Он шёл не спеша, даже с некоторой ленцой — куда спешить человеку, весь внешний вид которого просто излучает сытое благополучие и довольство жизнью? А вот Хайку снова стало не по себе, и чем ближе они подходили к жёлтой коробке автофургона, тем острее становилось ощущение скрытой (и от этого только более грозной) опасности. И, похоже, Трубогиб это заметил, но расценил по-своему.

— Не дрейфь, сынок, — прошипел он сквозь зубы, не меняя выражения лица. — Мы в двух шагах от нашего будущего…

«Король» Трущобы и не подозревал, что его слова окажутся пророческими. Будущее — оно ведь разное бывает…

Четверо служащих в униформе вышли из дверей банка, волоча два объёмистых мешка. Двое других, вооружённые короткоствольными автоматами, распахнули заднюю дверь автофургона. Хайк поймал боковым зрением мгновенный хищный блеск в глазах Трубогиба — до фургона оставалось всего-то с десяток шагов. Мальчик посмотрел на людей около фургона — всё спокойно, никаких признаков тревоги, — потом перевёл взгляд на человека в кабине, готовясь к контакту, и…

…его буквально обдало ледяной волной страха. «Беги! — завопило сознание. — Это ловушка!». А тот, в кабине, смотрел на Хайка — смотрел спокойно и даже с интересом, словно разглядывая какое-то диковинное животное. Потом, так и не отводя взгляда от лица мальчика, человек в кабине автофургона достал откуда-то странной формы шлем и надел его. А затем…

…в чреве жёлтой машины басовито загудело, будто там заработал очень мощный трансформатор — мальчишка видел подобных монстров, ржавеющих на свалке. И Хайк почувствовал, как его мысли, собранные в пучок и приготовленные для того, чтобы стать оружием, вдруг суматошно заметались, взвихрились кучей сухих листьев под порывом ветра и разлетелись беспомощными ошмётками. Он услышал сдавленный хрип Трубогиба, и тут щёку подростка укололо что-то острое. И мир вокруг поплыл, теряя очертания, словно глаза заволокло дымкой слёз.

Хайк услышал треск автоматных очередей, увидел строчку чёрных дырок на дорогой ткани костюма «короля» Трущобы и рыжий огненный столб, взметнувшийся над машиной с «ремонтниками». А потом асфальт почему-то стал небом, и он потерял сознание.

Очнулся Хайк уже в Приюте (хотя о том, как это место называется, он узнал позже), и первое, что услышал, были слова человека в белом халате, обращённые к другому человеку с незапоминающейся внешностью, одетому в военную форму.

— Вы были абсолютно правы — индиго. Причём очень мощный экземпляр, с целым букетом способностей, в том числе ещё не проявленных. Данные тестирования на… — конец фразы Хайк не разобрал, потому что снова впал в беспамятство от слабости и от ощущения отсутствия собственного тела.

И потекли дни, похожие один на другой — сон, еда, занятия, тесты, отдых. Теперь никто не заставлял Хайка идти в город и присматривать потенциальную добычу, его хорошо кормили, и впервые в жизни он мог спать спокойно — ведь даже тайная берлога Трубогиба была не застрахована от внезапного полицейского рейда. И никто не обвинял Хайка в том, что он творил под началом «короля» Трущобы — его просто изучали, изучали скрупулёзно и тщательно, так тщательно, что мальчик не сомневался: если молчаливым людям в белых халатах для уточнения каких-либо сведений о подопытном потребуется вскрыть ему грудную клетку или череп, они это сделают. И очень скоро Хайк понял, что эти люди ничуть не лучше Трубогиба — разве что чище его, и речь их перемежается умными словами, смысла которых мальчик не понимал. И чисто инстинктивно Хайк сообразил, что вряд ли стоит раскрываться перед этими людьми до конца — кто знает, чего они от него потребуют?

В Приюте жили несколько десятков мальчишек и девчонок в возрасте от шести до четырнадцати лет. У каждого из них была своя отдельная комната, однако им позволяли общаться друг с другом — экспериментаторы находили это необходимым и даже полезным, а что касается контроля — недремлющие глаза видеокамер следили за всеми воспитанниками непрерывно, двадцать четыре часа в сутки.

Границей мира для воспитанников Приюта были его стены. Внутри Приюта имелся и бассейн, и даже сад, похожий на небольшой лес, но улицы города находились под запретом. Окна комнат детей выходили во внутренний двор, а главный выход запирался тяжёлой бронированной дверью, которой позавидовало бы любое государственное хранилище.

Правда, воспитатели старались убедить своих подопечных, что Приют — это отнюдь не тюрьма, и что все предосторожности приняты для того, чтобы защитить воспитанников от любой угрозы извне (а никак не наоборот). И что их, питомцев Приюта, готовят к великому будущему (поэтому и учат по университетским программам), и как только они будут готовы во всеоружии встретить внешний мир, они уйдут в него — уйдут, чтобы править.

Звучало заманчиво, и Хайк не знал, верил ли этому кто-то из других детей. Но он сам, прошедший жестокую школу Трущобы с её волчьими законами и научившийся не доверять людям, не верил.

Иногда в Приюте появлялись какие-то «очень серьёзные люди», как говорил господин директор, встречавший подобных гостей с предельной внимательностью, граничащей с подобострастием. Внешне заискивание господина директора перед Попечителями было не особо заметным, но индиго — а таковыми были все питомцы Приюта — ясно различали его ауру и видели в ней чёткие следы самого настоящего страха. И этот страх только укреплял в Хайке решимость не раскрываться до конца — если директор боится Попечителей, значит, на это есть основания.

Однако неукоснительно следовать принятому мальчиком решению оказалось не так просто. Тесты отличались изощрённостью и сложностью — Хайк с усмешкой вспоминал самодеятельные потуги Трубогиба, — они шли один за другим, и даже ночью сознание воспитанников контролировалось «аппаратурой записи флуктуаций психополя» (эту заковыристую фразу Хайк слышал много раз и хорошо запомнил, хотя понял не до конца). По большей части тесты были безобидны, но иногда случались и «острые эксперименты», вроде внезапного испуга или неожиданной боли — воспитателей интересовало, как индиго реагируют на такие раздражители.

Скрывать всё не имело смысла — о Хайке знали достаточно на основе анализа обстоятельств преступлений, совершённых при его непосредственном участии. Здесь знали о способности Хайка видеть сквозь непрозрачные предметы — в ходе тестов уточнялась толщина, материал преграды и расстояние до неё для количественной оценки «живого рентгена». А судя по тому, что при работе с мальчиком экспериментаторы всегда держали наготове «глушилку», они знали и о его способности влиять на сознание других людей. Однако воспитателей интересовало и многое другое, о чём сам Хайк имел смутное представление: его скрытые способности.

Индиго очень рано осознают себя личностью, и поэтому большинство воспитанников держались замкнуто. Этому немало способствовало и то, что все они прекрасно понимали — каждый их шаг контролируется и фиксируется, и любая мелочь тут же становится известной воспитателям. И ещё неизвестно, как это может отозваться на судьбе любого из питомцев Приюта.

Но воспитатели были опытными специалистами-психологами и знали, что делали, разрешая детям свободное общение между собой. Дети тянулись друг к другу, и невольно раскрывали друг перед другом то, что они достаточно часто (и достаточно умело) таили от экспериментаторов. Воспитатели были сильны своей взрослой циничной жестокостью, умело противопоставленной наивности и открытости детства.

Хайк так и не сблизился ни с кем. Жилистый смуглый мальчишка с повадками зверёныша просто жил, копил силы, прислушивался к себе и к тому, что медленно вызревало в нём, и умело играл в «кошки-мышки» с воспитателями. Хайк время от времени позволял экспериментаторам открыть в себе что-то новое, оставляя скрытым куда больше. Он ждал, ждал своего часа — часа, который всё изменит. И этот час пришёл, когда в приюте появилась новенькая воспитанница.

За свои прожитые на этом свете четырнадцать лет Хайк ни разу ни испытал чувства привязанности к кому бы то ни было. Отнюдь не баловавшая случайного ребёнка пылкой любовью и лаской мать была и осталась для него всего лишь неким символом, Трубогиб и не пытался скрывать своего потребительского отношения к приёмышу, а обитателей свалки и жителей города мальчик считал просто врагами и соперниками в беспощадной борьбе за выживание — он имел достаточно веские основания так считать.

Но когда он увидел в саду тоненькую девочку с пепельными короткими волосами и бледным до прозрачности личиком, Хайк почувствовал, как в его груди ворохнулось что-то тёплое, будто там завозился, устраиваясь поудобнее, пушистый ласковый котёнок.

«Какие у неё глаза, — подумал мальчик, искоса рассматривая незнакомку, задумчиво созерцавшую клейкие зелёные листочки, — голубые, как небо — небо, свободное от грязных туч… Красиво…»

Девочка оторвалась от своего занятия, повернула голову, и… в сознании Хайка очень отчётливо прозвучало.

— Спасибо. Мне приятно.

Хайк изумлённо приоткрыл рот, и тут же неслышимый голос предупредил.

— Только не задавай глупых вопросов! Вокруг нас глаза и уши — я уже знаю об этом. Да, я умею говорить мыслями и читать их, но это моя тайна!

В глазах пепельноволосой заплясали озорные искорки, и Хайку понадобилось какое-то время, чтобы придти в себя.

— Как тебя зовут? — спросил он, справившись со смущением.

— Мэй, — охотно ответила девочка вслух и добавила мысленно. — Мы будем дружить?

«Я никогда ни с кем не дружил» — подумал Хайк и молча кивнул. А пушистый котёнок в его груди выгнул спину и замурлыкал.

В тот же вечер, когда они снова встретились в саду во время вечерней прогулки, Хайк подарил Мэй маленький огонёк, зажжённый им на собственной ладони. А на следующий день он на глазах экспериментаторов поджёг лист бумаги и с удовольствием наблюдал, как дяди в белых халатах ошеломлённо тычут пальцами в дисплей, перебивая друг друга возгласами: «Настоящий пирокинез!», «Вектор поля неясен…», «Локализация затруднена в силу…» и тому подобное. «В следующий раз они будут работать со мной в асбестовых скафандрах, — подумал мальчик, — обложившись огнетушителями и протянув сюда пожарные шланги». Хайк знал, что рождение огненного цветка на его ладони было тут же замечено приборами, которыми были нашпигованы стены Приюта, и сознательно сделал тайное явным — пусть воспитатели думают, что достигли своего, познакомив упрямого мальчишку с Мэй.

Они встречались теперь каждый день, обменивались ничего не значащими словами, предназначенными для чутких электронных ушей, и одновременно общались мысленно. Это оказалось совсем несложным — Мэй объяснила Хайку суть процесса всего парой мыслефраз, а нужные способности у подростка имелись. Хайк допускал, что хитроумные «сенсоры флуктуаций психополя» могут зафиксировать всплески, сопутствующие интенсивному мыслеобмену, и поэтому они с Мэй дробили мыслеречь на короткие фразы, перемежая их долгими паузами. Поэтому Хайк почти ничего не узнал о прошлом девочки — их обоих куда больше занимал настоящее.

Их тянуло друг к другу непреодолимо, и Хайк даже поймал себя на мысли: «И как это я раньше жил, не зная Мэй?». Они с удовольствием были бы вместе всё время, день и ночь, но этого уже не допускали строгие правила Приюта. «Не хватало ещё, чтобы эти четырнадцатилетние сопляки спали в одной постели — не за этим мы собираем здесь детей-индиго со всей планеты!» — именно такой была перехваченная Хайком мысль господина директора, как-то появившегося (совершенно случайно, конечно же!) рядом с ними, когда Хайк и Мэй сидели в саду, взявшись за руки. Способность читать чужие мысли проснулась у Хайка после встречи с Мэй, и девочка помогала другу развивать эту способность.

Однако счастье оказалось недолгим — всего два месяца спустя Мэй не вышла в сад, не появилась она и на занятиях, и даже в столовой её не было видно. Хайк не находил себе места, но все его попытки мысленно докричаться до подруги закончились неудачей. Мальчик даже хотел напрямую спросить о ней, но он знал наверняка, что ответа не получит.

Хайк ощутил сумятицу в мыслях воспитателей — читать все их мысли, как раскрытую книгу, он не умел, — и понял: случилось что-то из ряда вон выходящее, и это «что-то» связано с Мэй. Девочка находилась здесь, в Приюте — Хайк необъяснимым образом чувствовал её присутствие где-то неподалёку, — но её почему-то изолировали от остальных детей. Хайк целый день мучался от бессилия и от неопределённости и только уже ночью, лёжа в своей комнате без сна, услышал наконец мыслеголос подруги.

Они экранировали меня после того, как… — неясное шипение прервало слабый голосок девочки, но тут же он прорезался снова. — Я здесь, в подвале…Мне удалось найти щель вэкранирующем поле… Мне очень плохо, Хайк… Хайк, милый… — и мыслеголос Мэй затих, на это раз окончательно.

Хайка словно подбросило. Он сел на постели, невидяще глядя в темноту комнаты и лихорадочно соображая, что можно сделать. Воспитатели знали, с какими детьми они имеют дело, и система мер предосторожности в Приюте была сложной и многоуровневой. Индиго не могли выйти наружу — вряд ли кто-то из них обладал способностью разносить в пыль бетонные стены и броневые плиты. К тому же все помещения Приюта перекрывались мощными генераторами направленного электромагнитного поля. Генераторы включались одним нажатием кнопки в центральном пункте контроля, в кабинете господина директора и даже автоматически — в случае возникновения нештатной ситуации. Возможно, эти машины запускались и как-то ещё — этого Хайк не знал. Зато он знал, как действуют эти генераторы — знал по собственному опыту, полученному тогда, в день неудачного ограбления.

Он яростно, до хруста сжал кулаки — сжал так, что ногти впились в ладони. «Крысы… Вонючие крысы… Чтоб вам подавиться собственными потрохами!». Хайк быстро оделся, ещё не зная, что и как будет делать дальше. Но перед этим он отыскал глазами ту точку на потолке, где пряталась следящая видеокамера — за два года пребывания в Приюте Хайк отыскал это место, — и мысленно плюнул туда. Обманывать технику он уже научился — год назад таким же мысленным плевком он создал всполошившую дежурных воспитателей картинку: на дисплее центрального компьютера мальчик захлёбывался хлынувшей из горла кровью. Воспитатели вломились к Хайку через полминуты, нашли его мирно посапывающим и списали всё на неполадки техники или на вирус, проникший в сервер Приюта. А теперь они увидят куда более спокойное зрелище — Волчонок (так прозвали здесь Хайка) спит, как и положено дисциплинированному воспитаннику в это время суток.

«Прежде всего, — размышлял Хайк, — надо выбраться отсюда. Где находится подвал, в котором они прячут Мэй, и как туда попасть, я не знаю. И экранирующее поле — что оно такое, я тоже не знаю, но мне через него не пройти — наверняка. Значит, нужно просить помощи. Где? В Трущобе, где же ещё! Но сначала надо как-то выбраться отсюда…». План этот изобиловал белыми пятнами — например, с чего это Хайк решил, что обитатели свалки с радостью придут к нему на помощь? — но мальчик над этим не задумывался: нужно было действовать.

Он подошёл к двери и замер в нерешительности. Видеокамера наблюдения в комнате ослеплена, но в коридоре и дальше, на лестнице, есть другие камеры — не одна и не две! — и они остались зрячими. И стоит ему только выйти в коридор…

Мальчик ощутил, как в нём закипает холодное бешенство. Его верхняя губа дрогнула, обнажая зубы — точь-в-точь как у того зверёныша, от которого Хайк получил своё прозвище. «Я человек-невидимка, — подумал он, ярко представив себе, как свет свободно протекает через его ставшее прозрачным тело. — Я человек-невидимка» — повторил он своё немудрёное заклинание, решительно открыл дверь и вышел из комнаты.

В коридоре Хайк на секунду замер, ожидая услышать тревожный вой сигнализации или топот ног, но всё было тихо. И невдомёк было незнакомому с теорией магии подростку, что истинные сильные чувства — любовь и ненависть — зачастую служат Носителям Разума сильнейшими катализаторами проявления скрытых до поры сверхспособностей.

Хайк бесшумной тенью пересёк длинный коридор с рядом дверей, ведущих в комнаты других детей, вышел на лестничную площадку, прислушался и начал осторожно спускаться вниз, на первый этаж, минуя лабораторные и учебные этажи. Он почти физически ощущал на себе взгляды электронных глаз, но они — они его не видели. Это походило на чудо, однако Хайк воспринял такое чудо само собой разумеющимся — разве могло быть иначе? Ведь Мэй — его Мэй! — просит о помощи!

В просторном холле находился куб из бронестекла, где постоянно сидел дежурный. Волчонок уже не сомневался — охранник его не увидит, даже если он выйдет на освещённое матовыми лампами пространство. Но оставалась ещё дверь — тяжёлая дверь, способная выдержать прямое попадание шестидюймового фугасного снаряда. И эта дверь была заперта.

Добраться до человека в прозрачном кубе и до пульта управления дверями Хайк не мог, но этого ему и не требовалось — он уже знал, что сделает.

Дежурный поднял голову и равнодушно обвёл глазами холл. Вышедший из-за стены Хайк пропустил взгляд охранника сквозь себя и медленно пошёл к двери, одновременно вцепившись в сознание человека за бронированными стёклами — это получилось у него без особых усилий. И человек за стеклом сделал то, что требовалось.

Замок щёлкнул, и дверь мягко отворилась, словно была невесомой. Волчонок бросился в щель, не дожидаясь, пока дверь откроется полностью. Его силы уходили — как догадывался Хайк, именно на поддержание состояния невидимости, — и скоро неведомо как обретённая мальчиком «шапка-невидимка» должна была истаять. И тогда…

Уже выскальзывая наружу, Хайк услышал удивлённо-возмущённый механический голос: «Эй, какого чёрта ты открыл дверь?» и невнятное ответное бормотание дежурного. Но дослушивать было некогда — Хайк стремительно пронёсся по двору между припаркованных там машин, поднырнул под шлагбаум (охранник в будке у ворот никак на это не реагировал) и оказался на улице. А за его спиной, в Приюте, уже ныл тоскливый сигнал тревоги.

Потом Хайк бежал по пустынным ночным улицам, прячась от визгливых патрульных машин и прижимаясь к стенам домов. Здание Приюта, стоявшее на холме и казавшееся ему в призрачном лунном свете замком злого волшебника, осталось далеко позади. Но тревога уже выплеснулась за стены Приюта — Хайк это чувствовал, — и скоро за маленьким беглецом начнётся настоящая охота. И до начала этой охоты он должен добраться до Трущобы: ведь Мэй — его Мэй! — просит о помощи!

И он успел — когда в чёрном небе загудели первые вертолёты, Хайк уже миновал черту города, и знакомый запах свалки показался ему ароматом. К счастью для беглеца, Приют находился на окраине, подальше от людских глаз, и Хайк, ведомый своим нечеловеческим чутьём, выбрал правильное направление в паутине улочек и переулков предместья.

…На пределе слуха родилось еле слышимое жужжание, постепенно нараставшее и превращавшееся в рокочущий гул. Один из вертолётов приближался, ощупывая темноту поисковыми детекторами и приборами ночного видения. На тёмном фоне неба прорисовался светящийся круг, образованный вращающимися лопастями, и Хайк сжался в комок, сливаясь с кучами мусора и затаив дыхание.

Пронесло. Вертолёт прошёл неподалёку, но не изменил направление и не завис — значит, на его борту ничего не заметили. Хайк осторожно выдохнул, и тут где-то рядом раздался громкий шорох.

Огромная крыса вылезла из-за мусорного бака и уставилась на Хайка тёмными, чуть поблёскивающими бусинами глаз. Таких громадных крыс мальчик ещё не видел — длинный облезлый хвост твари скрывался за баком, а размерами она могла поспорить с небольшой собакой. Несколько бесконечных секунд они смотрели друг на друга — Хайк ждал, что крыса вот-вот прыгнет на него, — а потом по асфальту со звоном покатилась пустая консервная банка. Крыса мгновенно исчезла, и мальчик обернулся.

В нескольких шагах от него стояли четыре безмолвные человеческие тени. Когда и как они появились, Хайк не слышал — обитатели Трущобы умели передвигаться бесшумно. Хайк ощутил было радость — он нашёл людей, которые ему помогут! — встал и хотел уже шагнуть им навстречу, но его остановило дыхание злобы, которым так и веяло от молчаливых ночных призраков.

— Та-а-ак… — раздался скрипучий и очень знакомый Хайку голос (да, он слышал этот голос много раз — тогда, в своей прежней жизни). — Сожри меня крысы, если это не «сынок» Трубогиба! Вот это встреча, щенок-полукровка…

Лунный свет стал чуть ярче — в затягивавших ночное небо облаках появилась очередная прореха, — и Хайк узнал говорившего. Это был Злыдень, или Кот — его прозвали Котом за умение видеть в темноте, а Злыднем — за основное свойство натуры, — мулат, одно время бывший правой рукой Трубогиба и лелеявший замыслы когда-нибудь занять трон «короля» Трущобы. Фавор Кота закончился, когда он походя дал пинка Хайку — просто так, ни за что. Трубогиб тогда выбил Злыдню пару зубов и навсегда лишил его своего расположения. Кот не осмелился открыто бросить вызов вожаку, но злобу — в полном соответствии со своим другим прозвищем — затаил. И вот теперь…

— Та-а-ак… — повторил Кот со злой радостью. — Трубогиб нынче далеко. Он давно хлебает пиво в аду — если, конечно, черти расщедрились, — и вряд ли сможет заступиться за тебя, крысёнок. А я — я здесь, и ты заплатишь мне за выбитые зубы. Один к одному, по курсу: один мой зуб — одно твоё яйцо. Идёт, гадёныш?

Злыдень сделал шаг вперёд, и трое его спутников повторили это движение. «Они меня убьют, — с пронзительной ясностью понял Хайк, — и… и Мэй не дождётся моей помощи!».

В лицо ему пахнуло вонью гнилых зубов изо рта Кота — на свалке не водилось хороших стоматологов, — а Злыдень сделал ещё один неспешный шаг, явно наслаждаясь страхом и беспомощностью загнанной в угол жертвы, и протянул к Хайку свою волосатую коричневую лапу.

В мозгу Хайка словно что-то взорвалось. В краткий, но растянувшийся миг Волчонок вспомнил всю свою звериную жизнь в Трущобе, где он выжил только благодаря Трубогибу; вспомнил холодные глаза воспитателей Приюта, откуда он только что сбежал, и синие-синие, как чистое небо, глаза Мэй.

— Трубогиб сделал доброе дело, удалив тебе твои гнилушки! — яростно выкрикнул он и резко выбросил вперёд правую руку.

С пальцев Хайка прямо в лицо Коту ударила огненная плеть. Злыдень захлебнулся воплем, закрыл горящее и обратившееся в обугленную маску лицо руками, рухнул под ноги мальчика и замер, а Хайк хлестнул своей пылающей плетью ещё двоих — одного за другим.

Эти жили дольше — они ещё катались какое-то время по кучам мусора, распространяя вокруг удушливый запах горящей плоти и чёрный смрадный дым. Последний оказался самым сообразительным — он развернулся с проворством крысы и резво бросился бежать. Хайк следил за ним пару секунд, потом поднял левую руку — правая почему-то нестерпимо болела — и спокойно ударил бегущего. В спину. Издалека — с двадцати шагов.

На этот раз огня не было — чёрную тень последнего из нападавших словно перерезало невидимым стальным лезвием. Отчётливо хрустнул позвоночник, бегущий человек коротко вякнул и упал, а Волчонок бессильно опустился на грязный асфальт.

Всё тело Хайка корёжило приступами жестокой рвоты, руки и ноги тряслись. Появись сейчас та недавняя крыса, она нашла бы себе лёгкую поживу — мальчишка не мог и пальцем шевельнуть, даже под угрозой немедленной и мучительной смерти. Он выложился весь, без остатка и едва мог дышать. И ещё Хайк рыдал, рыдал беззвучно и безутешно, рыдал оттого, что впервые в жизни убил четверых людей. Да, эти люди желали ему зла, и Хайк защищался, но от осознания этой жестокой истины ему было не легче. Эти люди, какими бы они не были плохими, жили, дышали и на что-то надеялись, а он, Хайк, всего за несколько секунд лишил их всех этих возможностей — навсегда…

Хайк не знал, сколько прошло времени, пока ему не стало легче — он только заметил, что небо на востоке уже начало светлеть. Ещё пошатываясь, он встал, вытер мокрое лицо дрожащими ладонями и побрёл обратно — туда, откуда пришёл. Что ему ещё оставалось делать? Надежда найти в Трущобе помощь выглядела теперь глупой и наивной — как смогли бы бездомные бродяги (даже если бы они согласились ему помочь) взять штурмом Приют, наверняка рассчитанный на осаду с применением военной техники? И Хайк брёл по кучам мусора среди скелетов полуразвалившихся строений и ржавых останков старых автомашин, брёл неизвестно куда и неизвестно зачем. Ему некуда было идти, но он шёл, потому что стоять на месте было бы ещё хуже.

Он не думал о том, что его тут же заметят, появись в небе поисковый вертолёт, и не удивлялся тому, что эти вертолёты не появляются. Он не думал о том, что сведения о беглеце наверняка уже есть у всей полиции города, и что первая же патрульная машина кинется на него голодным зверем, почуявшим долгожданную добычу. Он просто шёл, еле передвигая гудящие ноги и чувствуя себя не волшебником, способным становиться невидимым и метать огонь с рук, а просто растерявшимся подростком, не понимающим, что же ему теперь делать и как дальше жить.

Стало уже почти светло, и отступившая ночная тьма выпускала из своих цепких объятий силуэты домов и контуры улиц. Гасли фонари, появлялись первые прохожие, и первые машины, разгоняя утренний туман светом фар, торопились по каким-то очень важным для их владельцев делам. «И никому из них нет дела до меня, — подумал Хайк, провожая взглядом автомобили, похожие издали на больших разноцветных жуков. — Хотя нет, кое-кому есть до меня дело — там, в доме на холме. В доме, который называется Приют, и где люди с пустыми и холодными глазами прячут в тёмном подвале мою синеглазую Мэй. И я пойду туда. Я знаю, что могу многое — я разнесу в пыль серые стены этого проклятого дома! И если понадобится, я буду убивать. Это ведь так просто — теперь я это знаю… Вот только надо немного отдохнуть где-нибудь в укромном уголке и набраться сил — силы мне понадобятся. И неплохо бы раздобыть какой-нибудь еды».

Хайк осмотрелся. Он стоял на той незримой границе, где город, ставший предместьем, незаметно переходил в свалку. Вокруг громоздились мятые ребристые контейнеры, в любом из которых можно было укрыться от чересчур любопытных глаз. А если облюбованный контейнер кем-то уже занят — ну что ж, Волчонок найдёт способ заставить его обитателя потесниться или уступить место. А если у этого «кого-то» есть еда — так это будет просто здорово! Ведь тогда этот «кто-то» непременно поделится с ним, с Хайком — хотя бы потому, что Хайк его очень-очень попросит…

Верхняя губа мальчика дрогнула в привычной волчьей усмешке. Он ещё раз огляделся, выбирая, и тут вдруг увидел полосу густого дыма, ввинчивающуюся в чистое утреннее небо.

Сердце ёкнуло. Горело где-то в городе, причём не так далеко, и, кажется, Хайк знал, что именно горит. Но почему? Что там случилось? Обдирая ногти, Хайк вскарабкался на ближайший контейнер, посмотрел в сторону города и замер.

Над зданием на холме — над тем самым зданием, где Хайк провёл два года и откуда он убежал всего несколько часов назад, — поднимался столб плотного чёрного дыма. И там был не только дым — подножие чёрного столба часто прошивали яркие нитки огня, пожиравшего Приют.

ГЛАВА ВТОРАЯ МЭЙ

Боль стала нестерпимой.

Ощущение, что надвигается что-то страшное, разбудило Мэй среди ночи. Она не могла понять, сон это или явь, или обрывки сна, странным образом ставшие явью.

…Огромный самолёт (или дракон из фантастических сказок? Нет, всё-таки самолёт, рукотворный монстр, порождённый людьми…) летел высоко над океаном, выше редких облаков, где воздух разрежен и холоден, и куда не забираются даже птицы. В металлическом чреве серебристого чудовища находились люди — много людей. Большинство из них спали, откинувшись на спинки мягких кресел, хотя кое-кто листал журналы с яркими картинками или неспешно потягивал напитки, принесённые стройными девушками-стюардессами. Не спали и люди в прозрачной голове дракона — пилоты, укротители и хозяева крылатого зверя, следившие за тем, чтобы самолёт летел туда, куда назначено, и не пытался своевольничать.

Но никто — ни бодрствовавшие пассажиры, ни даже погонщики воздушного дракона не видели ярко-алого пятна на его гладком боку. А Мэй — Мэй видела это пятно, похожее на кровоточащую язву. На самом деле никакого пятна не было, и пролети навстречу другой самолёт, с его борта не заметили бы ничего особенно — пятно отображалось только в сознании Мэй. И только Мэй знала — уже знала, — что значит это зловещее пятно.

…Миллионы крошечных убийц копошились в тесном пространстве, ограниченном со всех сторон тонкими, но прочными стенками плоского пакета, аккуратно уложенного между дюралем корпуса авиалайнера и обшивкой салона. Убийц заточили здесь много лет назад, и с тех пор они пребывали в полудрёме, ожидая назначенного часа.[1] И дождались…

В первые минуты после пробуждения Мэй не чувствовала боли. Девочка пыталась разобраться, что же её так встревожило, ощупывала мир вокруг себя — так далеко, насколько могла дотянуться. Она умела это делать, как умела и многое другое.

И когда Мэй увидела крылатую машину — увидела очень смутно, самолёт находился за многие сотни миль от неё, — боли ещё не было. Боль пришла, когда девочка начала понимать, что именно несёт с собой этот крылатый монстр — смерть, — и становилась всё острее и по мере того, как всё ярче разгоралось на борту лайнера жуткое алое пятно.

Крошечные убийцы ждали приказа и того мига, когда они получат долгожданную свободу — свободу убивать. Борт авиалайнера должен был лопнуть над городом и пролить на него ядовитый гной, превратившийся в смертоносное облако. И никто уже не мог помешать этому, никто — потому что никто, кроме Мэй, не знал об этом. Нет, кое-кто знал — люди, зарядившие мирный пассажирский самолёт незримой смертью, — но эти люди не собирались останавливать стремительный бег крылатого зверя. Наоборот, они следили за кинжальными стрелками часов, чтобы вовремя отдать приказ — приказ, который будет выполнен.

А нестерпимой боль сделалась тогда, когда девочка-индиго по имени Мэй поняла — поняла своим сверхчеловеческим предощущением неизбежного — излившаяся на город смерть станет только началом и потянет за собой миллионы и миллиарды других смертей.

…Мир замрёт от ужаса, когда тяжёлые туши ракет выползут из своих подземных нор и поднимутся в воздух в полном соответствии с планом возмездия. Высоко над землёй — ещё выше, чем летит замеченный Мэй воздушный дракон, — головные части ракет разделятся, и каждая из них, подчиняясь заложенной программе, устремится к заранее выбранной цели. И там они обернутся чудовищными грибами, и рухнут дома, и сгорят люди, и огненная волна сметёт всё на своём пути. Но часть ракет случайно — или умышленно? — попадёт не туда, куда намечено, и тогда в ответ чёрные подводные драконы выплюнут из-под воды свои ракеты, и клубящиеся дымные грибы встанут уже по эту сторону океана. И потемнеет небо от пепла, и содрогнётся планета в смертной муке, и это будет началом конца…

И всё это будет, если… если не прервать полёт лайнера с ярко-алым пятном на борту.

Мэй сжала виски ладонями.

Что делать? Позвать дежурного воспитателя? Это просто — вон он, недремлющий глаз видеокамеры. А что она ему скажет? Звоните военным — нужно сбить пассажирский самолёт, летящий над Атлантикой? Что за самолёт, где он, и с какой стати его сбивать? Ты бредишь, девочка, тебе надо успокоиться. Сейчас мы дадим тебе успокоительное, и ты безмятежно уснёшь, а когда проснёшься, от твоих ночных кошмаров не останется и следа. А если даже ей и поверят, то пока будут выяснять и уточнять, будет уже поздно. Самолёт приближается, времени осталось мало — приказ крошечным убийцам скоро будет отдан. Значит, ей придётся всё сделать самой.

Но как? Она не может приказать этому воздушному дракону рухнуть в воду, он ей не подчиняется! Слишком далеко и слишком сложно — у Мэй не хватит сил и умения. И люди на борту самолёта — чем они виноваты? Но если дракона не остановить…

И Мэй мысленно закричала, закричала беззвучно, борясь с болью, беспощадно рвущей её острыми когтями.

— Стой, крылатый убийца! Стой! Я не дам тебе уничтожить этот мир! Есть ещё шанс изменить всё к лучшему, я это знаю, и поэтому стой, дракон! Падай, падай в ждущие тебя волны, и пусть океан навеки упокоит то, что ты несёшь с собой! А люди…

— Эти люди виновны, Мэй, — зазвучало вдруг в сознании девочки, — виновны в том, что оказались в ненужное время в ненужном месте. И ещё они виновны в том, что они дети созданного ими мира — мира, пожирающего своих детей. Есть высшая справедливость — вселенская справедливость, — и ты когда-нибудь это поймёшь.

Ошеломлённая Мэй оборвала свой яростный мыслекрик, одновременно ощущая, как боль отступает, словно тьма под натиском света, а неведомый голос — кто это говорит с ней? — закончил.

— Да будет так. Этот мир — новый мир, твой мир — получит ещё один шанс…

…Командир «боинга», совершавшего самый обычный трансатлантический рейс, был спокоен — всё идёт по графику. Подтверждение от диспетчерской службы уже получено, и можно начинать снижение. Ещё каких-то полчаса — и шасси привычно коснутся бетонной полосы аэродрома. Сколько уже таких посадок было на его лётном веку… Час обычной рутины, смена экипажей — и можно будет расслабиться и отдохнуть. А поскольку до следующего вылета времени достаточно, то понятие «отдохнуть» можно и разнообразить — в разумных пределах, конечно. Например, эта новенькая стюардесса — она смотрит на него, командира, явно заинтересованно и очень многообещающе… А почему бы и нет, в конце концов?

И тут за панорамным остеклением кабины воздух задрожал и сгустился. А потом прямо перед глазами лётчика проявились неясные очертания прозрачной фигуры — сквозь неё были видны облака, неторопливо ползущие навстречу самолёту. Фигура походила на человеческую, хотя как человек может оказаться снаружи кабины авиалайнера, несущегося на высоте девять тысяч метров со скоростью пятьсот миль в час? И тем не менее…

Командир крепко зажмурился и через секунду снова открыл глаза — загадочная фигура никуда не исчезла. Наоборот, она сделалась более чёткой: воздух, из которого была соткана эта странная фигура, стал чуть темнее, чем окружавшая самолёт прозрачная пустота. А затем пилот «боинга» увидел лицо — строгое мужское лицо с тонкими чертами, напомнившее ему лики святых. И в глазах этого «святого» была укоризна.

«Долетался, — мелькнуло в сознании командира. — Здравствуйте, ангелы божьи…».

По виску поползла капелька холодного пота. Пилот чуть повернул голову, не в силах оторвать взгляд от «ангела», — всё спокойно, всё нормально, его товарищи ничего не видят. И внезапно почувствовал — не услышал, а именно почувствовал, — что привычный мерный шум двигателей, фон, с которым лётчик сроднился за тысячи часов полётов, исчез. Двигатели остановились. Все. Одновременно.

Огромный самолёт вздрогнул, качнулся и ухнул вниз беспомощной грудой металла, стекла, синтетики и охваченной ужасом человеческой плоти.

— Земля! — заорал в микрофон командир самолёта. — У нас тут какая-то чертовщина! Или мы все сошли с ума, или…

Он кричал что-то ещё, уже не замечая, что лёгкий шорох эфирных помех тоже пропал, и что он кричит в ватную немую пустоту. Этот его истошный крик прервал холодный и спокойный голос, зазвучавший, казалось, в каждой трепещущей перед близким небытиём клеточке тела лётчика.

— Вы должны умереть, чтобы жили другие — миллионы других.

Самолёт падал. Люди в его кабине суетились, напрасно нажимая мёртвые кнопки и щёлкая бесполезными тумблерами. Люди в пассажирском салоне насторожились — что это такое за стремительное снижение? — однако ещё ничего не поняли. Но самыми счастливыми оказались те, кто мирно спал, — проснувшись уже над самой поверхностью ночного океана, они просто не успели ничего понять…

А далеко внизу, в сером здании Приюта, на окраине большого городе, до которого так и не долетел крылатый зверь, девочка-подросток по имени Мэй тихо — чтобы не привлекать внимания чутких электронных ушей — рыдала, уткнувшись лицом в подушку. Она плакала от радости и от горечи: она спасла, но она убила. Боль незаметно ушла талой водой, и Мэй, всё ещё тихонько всхлипывая, заснула.

Мэй росла в благополучной семье. Единственный запланированный ребёнок, зачатый и рождённый скорее из соображений престижа и «потому, что так принято», чем из искреннего желания дать жизнь новому человеку, она не могла пожаловаться на недостаток заботы и внимания. Родители заранее расчертили её будущее — школа, престижный университет и достойное место в предельно совершенном обществе XXI века. Мэй не возражала, хотя она очень рано почувствовала в себе нечто, отличавшее её — и сильно — от сверстников. На это нечто обратили внимание и её родители, но нашли скрытые способности своей дочери всего лишь забавным курьёзом. Потом они сообразили, что таким ребёнком можно гордиться, и просили Мэй — требований она не терпела, и поступала в таких случаях наоборот, — показывать свои «фокусы» гостям, вызывая у них восторженные ахи и охи.

Девочке не очень нравилась роль экзотического редкого зверька, которым гордятся его хозяева, и она сознательно утаивала от родителей большую часть того, на что была способна. В частности, они так и не узнали, что Мэй научилась читать мысли — пусть даже это её умение, особенно на первых порах, было очень далеко от совершенства. Родителям вполне хватало и того, что их уникальная дочь может заживлять ранки, передвигать предметы, и восстанавливать сломанные стебли цветов — таким ребёнком можно хвастаться.

Идиллия кончилась, когда погиб отец — Мэй только-только исполнилось одиннадцать лет. Её отец, преуспевающий менеджер солидной компании, разбился на своей новенькой автомашине — обычная смерть для обитателя гигантского мегаполиса, кишащего машинами, как муравейник муравьями. Привыкшая к достатку мать Мэй растерялась — привычная жизнь пошла кувырком, и денег стало не хватать. Трезво взвесив свои шансы в непрерывной борьбе за «достойную жизнь», как её понимали жители города, и перебрав все доступные ей методы этой борьбы, женщина — она была ещё достаточно эффектной особой, притягивающей мужские взгляды, — выбрала самый простой и древний: найти себе нового мужчину.

Поменяв в быстрой последовательности нескольких любовников, она наконец нашла то, что искала — парня на десять лет её младше, с хваткой и амбициями, — и решила, что этот вариант будет оптимальным для женщины не первой молодости, да ещё с ребёнком. Так у Мэй появился отчим.

Он не понравился Мэй с самого начала. Она не очень любила отца, однако откровенная жадность, которой прямо-таки истекал новый муж её матери, вызывала у девочки тошноту и ощущение гадливости. К тому же отчим, узнав о способностях Мэй, вознамерился сделать из приёмной дочери источник доходов. Но развернуться по-настоящему этому типу не давала всё та же жадность — его буквально крючило, когда он прикидывал, сколько придётся отдать продюсерам, если раскручивать «чудо-ребёнка» по полной программе. Мэй слышала его споры с матерью — и мысли — и злорадно усмехалась: помогать этому своему «новому папе» достичь успеха в жизни она отнюдь не собиралась. И всё-таки, как выяснилось чуть позже, несколько организованных на чистом энтузиазме публичных выступлений Мэй не остались незамеченными — в первую очередь теми, кто очень интересовался детьми-индиго.

А потом разразился грандиозный скандал. Как-то раз отчим заявился домой под хмельком и, полагая, что его супруги ещё нет дома, зашёл в комнату Мэй и без лишних слов повалил её на кровать, задирая девочке юбку. Скорее всего, Мэй быстро нашла бы в своём арсенале подходящий способ окоротить «нового папу», но она так растерялась, что только царапалась, кусалась и колотила его кулачками. Но когда отчим, сопя и пыхтя, стащил с неё трусики, она всерьёз испугалась, и этот страх тут же трансформировался в холодную злую решимость. Неизвестно, что было бы дальше, — и что стало бы с чересчур любвеобильным «папой», — если бы в комнату дочери не вбежала её мать, почуявшая недоброе.

В доме воцарилась свинцово-гнетущая атмосфера, однако уже на следующее утро всё разрешилось самым неожиданным образом — их навестил странный гость.

Мэй слышала звонок, видела, как мать с опухшим от слёз лицом открывает входную дверь, и как отчим с багровой царапиной через всю левую щёку угрюмо смотрит на вошедшего — на высокого плотного человека с незапоминающейся внешностью и военной выправкой. Они долго разговаривали на кухне, прикрыв ведущую туда дверь, но Мэй не надо было подслушивать — девочка без особого труда добралась до мыслей всех троих. Она не всё разобрала, но поняла, что речь идёт о ней, и потому нисколько не удивилась, когда мать позвала её вниз, в холл.

— Здравствуй, девочка, — сказал ей гость, когда Мэй вошла в кухню.

— Здравствуйте, — ответила она, быстро прощупывая ауру незнакомца.

— Дело вот в чём, — без всякого предисловия начал тот, не спуская с неё внимательных глаз. — Не хотела бы ты учиться в специальном элитном колледже, — он сделал небольшую паузу, — …закрытого типа? Это что-то вроде пансиона, где мы собираем особо одарённых детей, перед которыми большое будущее — будущее всей планеты.

«А ведь он не врёт, — подумала Мэй, — аура не обманывает. Я действительно им нужна — очень нужна». Однако отвечать она не спешила.

— Но нам очень важно, — продолжал гость, не дождавшись ответа, — чтобы ты хотела этого сама. — Он подчеркнул последнее слово и замолчал, всё так же глядя на Мэй.

— Я буду жить… там, у вас? — произнесла она наконец.

— Да, — отозвался незнакомец, — до совершеннолетия. А потом — потом ты выберешь сама, куда тебе идти и что делать. Посмотри, — добавил он с какой-то странной интонацией и усмехнулся, — разве я тебя обманываю?

Мать и отчим обменялись недоумёнными взглядами, но Мэй тут же всё поняла. Этот загадочный незнакомец знал о её способностях, и его фраза «особо одарённые дети» имела вполне определённый смысл.

— Там у вас все такие… такие, как я? — напрямик спросила она, глядя в глаза гостю.

— Да, — подтвердил он и кивнул, — все. Тебе там будет хорошо, Мэй.

И всё-таки она колебалась — что-то неуловимое в облике гостя настораживало девочку. Похоже, этот человек владел психотренингом и умел — хотя бы частично — прикрывать свои мысли или контролировать их. Значит, ему есть что скрывать. И наверно, Мэй так и не согласилась бы, если… Если бы она не потратила несколько минут и не перелистала мысли матери и отчима.

В мыслях отчима она не нашла ничего нового — им двигала жадность, жадность и ещё раз жадность. За передачу опекунства над Мэй каким-то Попечителям её родители получали большую сумму денег — настолько большую, что отчим даже сглатывал слюну, когда думал об этом. Кроме того, «новому папе» было теперь неприятно видеть «эту соплячку» — после того, что случилось вчера.

А вот мать… Мэй не слишком обольщалась насчёт её материнской любви — это безошибочно чувствуют и обычные дети, не говоря уже об индиго, — но такого она не ожидала. Да, умение читать мысли — благословенный, но страшный дар…

Её мать сделала выбор между своим новым мужем и дочерью, и это выбор был не в пользу Мэй. «Я нашла себе мужчину, и не собираюсь его терять, — так думала женщина, которую Мэй звала матерью. — А ребёнок — а что ребёнок? Она вырастет, и через десяток лет уйдёт, и будет жить своей жизнью, в которой мне уже не будет места. А если она будет и дальше мелькать перед мужем, то однажды он всё-таки затащит её в свою постель, а меня оттуда выгонит. Нет уж, дудки! К тому же этот человек предлагает нам такие деньги, которые мне даже не снились. А мужчины — мужчины уходят от женщин к другим женщинам, но от денег они не уходят. В конце концов, если мне захочется иметь ребёнка, рожу нового — я ведь ещё не стара для этого».

Мэй передёрнуло, когда она поняла, о чём думает мать. Девочка решительно вскинула голову и коротко бросила:

— Я согласна, господин…

— Блад, — представился тот. — Джейк Блад. Один из твоих будущих Попечителей. Вот и прекрасно, Мэй. Ты просто умница, девочка, и ты не пожалеешь о своём решении.

Оформление всех необходимых бумаг заняло очень мало времени. Мэй наверняка была далеко не первой, и Блад действовал быстро и сноровисто. Он только пару раз переговорил с кем-то по сотовому видеофону, и всего через полчаса оговорённая сумма денег уже была переведена на личный счёт матери Мэй. А ещё через час, когда девочка собрала минимум вещей, которые она сочла нужным взять с собой, Мэй покинула свой родительский дом — навсегда.

Проснувшись утром, Мэй не сразу поняла, где она находится. Но длилось этого всего долю мига, а потом всё встало на свои места: она в Приюте, в своей комнате. И за окнами утро — рассеянный солнечный свет, падающий на зелень внутреннего двора-сада, мягко плещется в толстое оконное стекло. Но почему же тогда у неё ощущение, словно что-то изменилось — неуловимо, но изменилось, и притом очень сильно изменилось? И тут она вспомнила то, что случилось ночью — вспомнила ярко, до мельчайших подробностей. Нет, это был не сон — сны такими не бывают. Но если не сон, тогда что это было?

Мэй зябко поёжилась, посидела минуту на постели, обхватив руками коленки, а потом решительно тряхнула головой — сон или не сон, с этим мы разберёмся, а сейчас надо вставать и снова играть в игру, придуманную хозяевами Приюта — Попечителями. За два месяца пребывания здесь Мэй успела изучить правила этой игры и знала: главное — это выглядеть пай-девочкой.

Она громко сказала сама себе «Доброе утро!», — зная, что за ней наблюдают, — приняла душ, привела себя в порядок, оделась и уже хотела направиться в столовую, не дожидаясь произнесённого механическим голосом приглашения, но задержалась у висящего на стене зеркала — взглянуть на себя и поправить волосы. Взгляд девочки упал на стоявшую на подзеркальном столике маленькую вазочку с одиноким цветком, который она вчера сорвала в саду — это разрешалось воспитанницам (если дело ограничивалось одним-двумя цветками, а не целой охапкой). Что-то было не так, и секунду спустя Мэй поняла что именно.

У цветка было пять тонких синих лепестков, а вчера, когда Мэй принесла его в свою комнату и поставила в вазочку, лепестков было четыре. Это она помнила совершенно точно — зрительная память (и память вообще) у девочки была великолепной. Не доверяя своим глазам, Мэй вытащила цветок и повертела его в пальцах, рассматривая со всех сторон. Лепестков было пять — пять, а не четыре. Ну хорошо, если бы лепестков стало меньше, это ещё можно было бы объяснить — оторвался, упал (но тогда и валялся бы где-то рядом), — но чтобы пятый лепесток вырос у сорванного цветка за одну ночь? Причём так, словно он тут и был с того самого момента, как цветок проклюнулся из бутона! Так не бывает — как не бывает и таких снов, что приснился ей в эту ночь. И никто не заходил к ней в комнату ночью, чтобы заменить цветок — она бы услышала. Да и зачем кому-то менять цветок в её комнате? Нет, цветок тот же самый — на его стебле царапинка, оставленная ногтем Мэй!

Это вроде бы незначительное открытие настолько потрясло девочку, что она застыла, глядя на себя в зеркало огромными от крайнего изумления глазами. Её вернул к реальности механический голос дежурного воспитателя, возвестивший: «Дети, пора завтракать!».

Мэй не чувствовала вкуса еды, всецело поглощённая своими мыслями, но съела всё с видимым аппетитом и выпила кофе: ведь главное — это выглядеть пай-девочкой. На занятиях — индиго занимались маленькими группами по три-четыре человека, и на каждую группу преподаватель подбирался с учётом возраста, уровня развития, интересов и специфических особенностей учеников, — она была несколько рассеяна, но сумела это скрыть (правда, пару раз заметив, что педагог посмотрел на неё как-то по-особому). К немалому удивлению Мэй, привыкшей к ежедневному общению с экспериментаторами, от тестирования её в этот день избавили. «Почему?» — подумала она и почувствовала неприятный холодок. Неужели…

Мэй искала Хайка, но его нигде не было видно. Девочка попыталась мысленно позвать приятеля, однако он не ответил — или не услышал. Мэй не стала усиливать зов — если Хайк работает «подопытным кроликом», то ответить он всё равно не сможет, а проверять на себе уровень чувствительности сенсоров, следящих за психополем воспитанников, ей совсем не хотелось.

Отдохнув после обеда, она искупалась в бассейне и спустилась во двор, надеясь найти Хайка в саду, но и там его не оказалось. Мэй присела на скамеечку у старого кряжистого пня — здесь они с Хайком сидели чаще всего. Хайк даже выжег на боку пня маленькие буковки «М» и «Х» — вон там, где кора слезла, обнажив гладкую, словно отполированную, древесину. «Стоп! — сказала Мэй сама себе — А где же буквы?».

Девочка вскочила, подбежала к пню, присела на корточки и провела пальцами по дереву. Буквы были выжжены именно здесь, на этой самой проплешине величиной с ладонь! Они были здесь — ещё вчера!

Мэй стало не по себе. Сначала цветок с лишним лепестком, теперь эти исчезнувшие инициалы — многовато для одного дня. Что-то определённо изменилось — вот только что?

Услышав шорох шагов, она подняла голову, ожидая увидеть Хайка. Но нет, по тропке между деревьями прошёл незнакомый мальчишка лет девяти с выражением отрешённой задумчивости на не по-детски серьёзном лице. Мэй встала, подождала ещё несколько минут — никого. И тогда она решила вернуться к себе в комнату. «Надо лечь, — подумала она, — сосредоточиться и пошарить вокруг. Я должна понять, что произошло, и что происходит».

Мэй ещё не знала, что с самого утра она является центром внимания всего персонала Приюта, и что ночевать в своей комнате ей уже не придётся.

— Господин директор, — голос воспитателя дрожал от волнения, — у меня есть срочная дополнительная информация по воспитаннице Мэй. Я уже докладывал вам ещё утром…

— Поднимитесь ко мне, — перебил его директор. — Жду.

Выключая коммуникатор, он в то же время другой рукой активировал экранное поле, окутавшее кабинет. Эта меру предосторожности ввели после того, как появились серьёзные основания полагать, что кое-кто из индиго умеет читать мысли. «От них всего можно ожидать, — подумал господин директор. — Мне иногда страшно смотреть в глаза этим детям — в них мудрость тысячелетий и даже что-то нечеловеческое. Что там ещё натворила эта новенькая?».

Директор уже знал о невероятно мощном выбросе ментальной энергии, выплеснутом этой девочкой минувшей ночью. Система контроля исправно зафиксировала этот выброс, но определить его уровень — даже приблизительно — оказалось невозможным: два сенсора попросту сгорели, а входной контур преобразователя-сумматора вышел из строя от перегрузки. Во всяком случае, можно было с уверенностью сказать, что сгенерированная Мэй мощность на порядки превосходила ту, с которой экспериментаторы когда-либо сталкивались раньше — изображение на всех следящих видеокамерах двоилось в течение нескольких минут после выброса, что сочли его косвенным воздействием на электронику.

Чтобы не настораживать девочку, её решили пока не трогать и даже не подвергать обычному ежедневному тестированию, но усилили все виды наблюдения. Кроме того, по личному указанию господина директора, её приятеля Хайка решено было загрузить тестами по усиленной программе, не оставившей мальчику ни минуты свободного времени. Расчёт был прост — если Мэй сделала что-то из ряда вон выходящее, она непременно захочет поделиться этим со своим другом, — взаимная симпатия этой парочки не являлась секретом для воспитателей, — и как-то себя проявит.

И действительно, Мэй явно искала встречи с приятелем, и аппаратура психоконтроля даже отметила несколько раз слабые всплески ментальной активности воспитанницы, но ничего из ряда вон выходящего не произошло. И вот теперь…

В дверь кабинета постучали.

— Войдите! — бросил господин директор, барабаня пальцами по столу и подбираясь, словно кот перед прыжком.

С первого взгляда на вошедшего в его кабинет воспитателя директору стало ясно — случилось нечто экстраординарное. Глаза воспитателя горели, а движения были суетливыми и порывистыми.

— Присаживайтесь, — директор жестом указал на кресло. — Что там у вас?

Воспитатель сел и положил на стол пачку распечаток. Он заметно нервничал — уронил одну из бумаг на пол, поднял, положил и тут же уронил другую.

— Успокойтесь, — холодно сказал господин директор, — и доложите коротко и внятно.

— В соответствии с методикой сопоставления, — похоже, воспитатель взял себя в руки, — мы проверили информацию обо всех странных событиях и явлениях, имевших место за прошедшие сутки в радиусе тысячи миль от Приюта.

— И? — господин директор вопросительно поднял бровь.

— В 03.42 в двухстах сорока милях от побережья произошла авиакатастрофа. В море упал пассажирский самолёт. Просто упал — камнем. Последнее сообщение с борта лайнера выглядело совершенно бредовым, а потом связь оборвалась. Радары проследили очень быстрое снижение — а попросту говоря, падение, — самолёта почти до самой поверхности океана. Что случилось на борту — неясно, поиски обломков и «чёрных ящиков» пока не дали никаких результатов. Но вот что примечательно, — воспитатель зашуршал распечатками, — вы сравните время! — и он протянул господину директор один из листов.

Тот быстро пробежал глазами аккуратные строчки текста и поднял глаза.

— Невероятно… Минута в минуту — таких совпадений не бывает. Лайнер начал падать сразу же после того, как наша Мэй пережгла своим мысленным импульсом электронику слежения! Господи боже мой… — прошептал господин директор, никогда не отличавшийся повышенной набожностью. — Если эта девчонка может сбивать самолёты на расстоянии в сотни миль, то это… это… Но зачем?

Воспитатель только пожал плечами, но директор и не ждал от него ответа.

— Значит, так, — распорядился он. — Изолировать. Немедленно. По высшей категории.

— Бункер?

— Бункер. Но обращаться с девочкой предельно осторожно и бережно — она стоит всех драгоценностей человечества! Вы меня поняли? А я сообщу в Центр — пусть решают, что с ней делать дальше.

Его подчинённый торопливо кивнул и поспешно покинул кабинет, а господин директор повторил, оставшись один и рассеянно глядя в окно:

— Господи боже мой… — И добавил, обращаясь к самому себе. — Кто же они, эти дети-индиго, и что они нам принесут?

Голова ещё кружилась, но никаких других неприятных ощущений не было.

Мэй помнила сладковато-удушливую волну, затопившую её с головой, как только она вошла в свою комнату, потом был тёмный провал, а потом — потом она очнулась. Уже здесь, в этой залитой неярким светом комнате без окон, но с диваном, столом, двумя мягкими креслами и выгородкой санблока в углу.

Она отнюдь не собиралась биться в истерике — наоборот, её сознание работало чётко и спокойно. «Аппаратура отметила мой мыслекрик, — размышляла девочка, — и воспитатели встревожились. Из этого в первую очередь следует, что мой сон вовсе не был сном, и что я действительно сделала то, что сделала. И перетрусившие экспериментаторы упрятали меня сюда».

Мэй привычно потянулась трепещущими нитями сознания к окружавшему её миру и тут же отдёрнулась, словно от ожога. Всю комнату окутывало покрывало мощного силового поля — теперь Мэй видела это поле, похожее на плотную серебристую паутину. И ей, Мэй, не выйти отсюда, пока это поле активно. Стоит только окунуться в серебряные нити, как она потеряет сознание — если не хуже. Через поле не пройти, и даже мысль сквозь него не пробьётся. Хотя… Хотя это мы ещё посмотрим — поле-то не сплошное (по крайней мере, таким оно выглядит). А раз так, то можно попробовать отыскать какую-нибудь узенькую щёлочку… Ничего, что через щёлку не пролезть — она ведь не мышка, — зато она сможет…

«Надо позвать Хайка, — назойливо стучало в голове девочки, — надо позвать Хайка». Она даже не задумывалась, чем он сможет ей помочь (и сможет ли вообще хоть что-нибудь сделать) — Мэй просто хотела услышать голос друга.

У неё никогда не было друзей, и никогда она не испытывала ни к кому искренней привязанности. Дети откровенно побаивались и недолюбливали Мэй, а родители… И вдруг этот кареглазый мальчишка, смуглый и темноволосый, всего за несколько дней стал для неё самым близким человеком. Она даже поймала себя на мысли: «И как это я раньше жила, не зная Хайка?» и немного испугалась — что это с ней? Но всё равно — ей было тепло оттого, что этот мальчишка есть, что он рядом, и что он так на неё смотрит.

И Мэй начала осторожно и терпеливо отыскивать заветную щёлочку в серебряной паутине. Несколько раз она обжигалась, морщилась, шипела от боли (интересно, что об этом подумали наблюдающие за ней стражи? — в том, что за ней непрерывно следят, Мэй не сомневалась), но упорно не оставляла своих настойчивых попыток. И в конце концов, у неё получилось. Хайк не ответил, однако Мэй была уверена — друг её услышал. Она не смогла бы объяснить, откуда у неё такая уверенность, — она просто знала, что это именно так. А раз так, то теперь всё будет хорошо — непременно.

С этими мыслями она залезла с ногами на диван, свернулась калачиком и незаметно уснула — сказалось напряжение, в котором девочка пребывала все последние сутки.

Проснулась Мэй от ощущения тревоги и сумятицы, охватившей всё вокруг. В Приюте явно что-то происходило, хотя сюда, в эту таинственную комнату, не доносилось ни звука. Поняв это, девочка сосредоточилась и стала ждать — ждать того, что вот-вот произойдёт.

Дежурный у главной двери был внимателен и собран. Его предшественника сняли с поста за непонятную халатность — он зачем-то по собственной инициативе отпер входную дверь, и в эту дверь выскользнул один из воспитанников, странным образом незамеченный до этого системами наблюдения Приюта. Охранник отнюдь не собирался повторять ошибку своего предшественника, — догадываясь, каким будет наказание, — и относился к своим обязанностям предельно добросовестно. Но дежурный не мог и предположить, что никакая добросовестность ему уже не поможет.

Толстенная входная дверь на глазах у изумлённого охранника вспучилась, потекла, и прямо в лицо человеку в стеклянном кубе устремился поток рычащего красного пламени — бронестекло не стало серьёзной преградой этой яростной огненной лавине.

С десяток неясных размытых силуэтов разом возникли в холле, молниеносно миновав светящиеся вишнёвым раскалённые ошмётки, оставшиеся от входной двери. Ворвавшиеся двигались с нечеловеческой быстротой, и их скользящий бег по коридорам и лестницам Приюта сопровождался вереницами ярких вспышек — таинственные пришельцы без промаха (правда, непонятно из чего) расстреливали видеокамеры и сенсоры, безошибочно находя их в стенах и межэтажных перекрытиях.

Нападение, в отличие от бегства Хайка, не прошло незамеченным, однако все попытки персонала оказать хоть какое-то сопротивление оказались тщетными. Зацепить выстрелом кого-нибудь из этих людей — или не людей? — никак не удавалось, а когда господин директор решился запустить на полную мощность все свои «глушилки», было уже поздно. Он не успел дотянуться до кнопки активации генераторов — энергетический удар одного из нападавших разнёс тело господина директора, расплескав его хрупкую человеческую плоть по стенам его собственного кабинета.

Призраки — какие люди на такое способны? — не брали пленных. Они убивали всех подряд, без разбора, вне зависимости от того, пытались им сопротивляться или нет. Всех — за исключением детей-индиго, воспитанников Приюта. Этих торопливо выводили во двор и сажали в вертолёты, ждавшие во дворе с работавшими на холостом ходу винтами. Дети не возражали против этой странной ночной эвакуации, сопровождавшейся огнём и кровью, — нападавшие как-то сумели найти с ними общий язык, убедить или попросту заставить. И по мере того, как жилые этажи Приюта пустели, туда врывался огонь, рождавший чёрный дым.

Пришельцы торопились, но не пропускали ни одной комнаты, словно искали что-то очень для них важное. Или кого-то, без кого они не могли уйти, оставив Приют на поживу танцующему пламени. И они нашли то, что искали — дверь, ведущую на нижние, подземные этажи Приюта — были здесь и такие.

Правда, с этой дверью нападавшим пришлось повозиться. Он не стали её разрушать, чтобы не повредить находившуюся за дверью кабину лифта — о существовании этого лифта они, похоже, знали, — им надо было открыть эту дверь. И в конце концов они это сделали.

Однако внизу их уже ждали одетые в защитную броню и вооружённые до зубов солдаты-охранники, предупреждённые о нападении системой сигнализации, которую призракам не удалось мгновенно вывести из строя. И здесь пришельцы понесли первые потери — опустившаяся на нижний этаж кабина лифта попала под плотный перекрёстный огонь.

Призраки оказались людьми из плоти и крови — первый из них, выскочивший в коридор подземного этажа, был изрешечён свинцовым ливнем. К тому же здесь работали «глушилки», запитанные от резервных генераторов поля, и нападавшим пришлось несладко. И в отличие от верхних этажей, узкие коридоры подземного этажа то и дело перегораживали решётки и дополнительные стальные двери, на разрушение которых требовалось время и силы. Завязался бой — самый настоящий бой. Исход этого боя был неясен, пока кому-то из пришельцев не удалось каким-то образом проникнуть в агрегатную и вырубить генераторы. После этого бой превратился в избиение.

Мэй слышала отзвуки этого боя. Затем экранирующее поле исчезло, и она смогла даже кое-что увидеть. И увиденное потрясло девочку своей кровавой беспощадностью. Она не знала, кто эти люди, и зачем они напали на Приют, но подобралась, готовая защищаться от любой неожиданности.

Стену комнаты разрезала от потолка до пола узкая вертикальная полоса. Открылся дверной проём, Мэй услышала треск выстрелов и шипение огня, а потом в дверь ввалился охранник с обезумевшими глазами, состоявшими, казалось, из одних бездонных чёрных зрачков. Секунду и другую человек с оружием в руках и девочка-подросток молча смотрели друг на друга — Мэй видела пятна гари на лице охранника и кровь на его правой щеке, — а затем тело солдата судорожно дёрнулось, и он медленно упал внутрь комнаты лицом вниз.

Броня на спине охранника была проплавлена в нескольких местах; из рваных дыр медленно вытекали тонкие струйки серого дыма. А над упавшим телом в дверном проёме появилась высокая темноволосая женщина в чёрном комбинезоне. Её глаза были холодны, и в уголке рта алела маленькая капелька, словно эта женщина только что пила кровь. И ещё Мэй заметила у неё на шее странное ожерелье — змею, свернувшуюся в кольцо. Чуть приподнятая голова змеи находилась прямо напротив ямочки на горле женщины в чёрном — Мэй видела блестящие крохотные точки змеиных глаз, словно змея была живой.

— Так вот ты какая… — произнесла женщина с ожерельем. — Ты стоила большой крови, сестрёнка Мэй, — так ведь тебя зовут, верно?

Голос незнакомки звучал устало и чуть хрипловато, оружия при ней не было, однако Мэй безошибочно чувствовала Силу, переполнявшую эту странную женщину. А оружие — ей оно без надобности, она сама по себе оружие, и оружие страшное.

— Верно, — усмехнулась женщина. — Это ты верно подметила, сестрёнка.

«Почему сестрёнка? — растерянно подумала Мэй. — И… она что, читает мысли? Значит, она…».

— Да, — отозвалась женщина со змеёй. — Я такая же, как и ты, только постарше тебя, и умею намного больше. Но разговоры разговаривать мы будем потом — сейчас не время. Мы пришли за тобой, и теперь пора уходить. Если здесь появится целая свора солдат, да ещё с этими дурацкими генераторами электромагнитного поля, нам будет трудновато справиться со всеми. Идём, сестрёнка Мэй. А меня ты можешь звать просто Серпентой[2] — всё равно это прозвище придёт тебе на ум, — с этими словами она снова усмехнулась и коснулась пальцем змеиной головки. — Идём, — повторила она, — времени остаётся всё меньше. Сюда скоро придёт огонь — нельзя лишать его пищи.

И Мэй подчинилась. Она не могла понять, почему эти странные люди пришли именно за ней, зачем они устроили такое кровавое побоище, куда ведёт её Змея, и что ждёт девочку. Но Мэй прекрасно понимала — другого выхода нет, такой Силе невозможно не подчиниться. Да и что она теряет, в конце концов? Приют?

Однако уже в коридоре, пробираясь вместе с Серпентой через густой дым и поминутно спотыкаясь о мёртвые тела, Мэй вдруг резко остановилась. Что она теряет? А как же Хайк?

— В чём дело? — тут же спросила Серпента. — Что ты забыла?

— Мой друг… — пробормотала Мэй. — Его зовут Хайк, и я без него никуда не пойду!

— Не беспокойся, — успокоила её Змея. — Мы забрали всех детей-индиго этого Приюта. Так что твой сердечный приятель с нетерпением ждёт тебя в одном из вертолётов. Идём.

Но Серпента ошиблась — ни в одном из вертолётов Хайка не оказалось.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ДЖЕЙК

— Какого чёрта, Джейк? Какого чёрта, я вас спрашиваю?

Арчибальд Эссенс был раздражён — раздражение из него так и хлестало. За последние годы он сильно постарел и усох, превратившись в скелетообразное существо, обтянутое потемневшей морщинистой кожей. И только глаза его остались прежним — пронзительными. И сейчас эти глаза светились раскалёнными угольями, выдавая охватившую Эссенса ярость.

— Мы тратим огромные средства, время и силы, собирая по всей планете детей-индиго во имя нашего будущего, а четырнадцатилетний сопляк играючи обманывает охрану и бежит из Приюта! Где же были ваши хвалёные электронные системы контроля, способные, как вы меня уверяли, засечь полёт мухи в полной темноте? Знаю, знаю, что вы скажете: этот сопляк — индиго, а индиго способны на многое! Тогда надо было держать его — и всех! — на цепи! В кандалах! Неужели нельзя было использовать богатый опыт если не тюрем, то хотя бы сумасшедших домов?

Прибывший среди ночи по срочному вызову босса Джейк Блад молчал, хотя многое мог бы сказать в ответ на его упрёки — совершенно незаслуженные упрёки. Например, он мог сказать, что система охраны Приютов — в том числе и злополучного семнадцатого — была предметом долгих споров, пока наконец не победила точка зрения (поддержанная, кстати, и самим Эссенсом), согласно которой с детьми-индиго следовало обращаться с предельной осторожностью. Индиго с их сверхспособностями должны были стать опорой и союзниками — сознательными союзниками! — Правителей, и поэтому любые принудительные методы (в том числе и направленные на явное ограничение свободы) считались недопустимыми. «Этих детей ни в коем случае нельзя провоцировать на сопротивление — как тайное, так и явное!» — разве не самого Эссенсу принадлежит эта фраза? Поэтому-то в Приютах не было ни решёток, ни сторожевых вышек, ни колючей проволоки, ни прочих милых атрибутов мест лишения свободы — Приюты выглядели обычными элитными пансионами со строгими правилами. А теперь что, за побег этого мальчишки всех собак будут вешать на него, Джейка?

Однако Блад сохранял полную невозмутимость, слушая излияния шефа. Он прекрасно понимал, что дело вовсе не в побеге одного-единственного мальчишки (поймаем, а если не поймаем — одним меньше, одним больше, какая разница?). «Старик чует недоброе, — думал Блад, изображая на лице почтительное внимание дисциплинированного подчинённого, — вот и бесится по пустякам, прощупывая мою реакцию. Да, Арчи стар, но до маразма ему далеко, и остроте его ума многие могут позавидовать. А чутьё у него всегда было отменным…»

В последнее время настроение Эссенса менялось непредсказуемо. Не далее как сегодня, всего пару часов назад, он с торжеством в голосе сообщил Бладу, что одна из воспитанниц Приюта-семнадцать, Мэй («Это ведь вы её нашли и курировали, Джейк!») вытворила нечто совершенно невероятное. Блад получил от шефа похвалу и распоряжение утром отправиться в Приют, чтобы детально разобраться в случившемся — на месте. А теперь — громы и молнии из-за побега этого сорванца, тоже «крестника» Джейка — именно Блад обратил внимание на странные преступления в городе и на его окраине, примыкавшей к знаменитой Трущобе. По статусу начальнику службы безопасности Головного Центра отнюдь не полагалось самому заниматься подобными мелочами, но Джейк любил такие головоломки. Кроме того, Эссенс считал — и в этом Блад был с ним полностью согласен, — что в очень важных делах (а проект «Индиго» был именно таким делом) нельзя всецело полагаться на слепых исполнителей.

И Джейк провёл операцию по поимке мальчишки сам — с некоторым «избыточным артистизмом», как выразился Эссенс, заодно ликвидировав опасную гангстерскую шайку (хотя этого можно было и не делать).

Заметив изменчивость в поведении шефа и правильно поняв её причины, Блад выбрал верную тактику — молчать и слушать, пока старик не выпустит пар и не успокоится. Вот и сейчас, кажется, буря пошла на убыль…

— Я не сомневаюсь, — произнёс Эссенс уже более спокойным тоном, — что вы, Джейк, сделаете из этого инцидента соответствующие выводы…

— Обязательно, господин Эссенс, — поспешил вставить Блад. — Непременно.

— А мы, — продолжал председатель Совета Попечителей, — тоже сделаем выводы. Я буду настаивать на поголовном имплантировании всем воспитанникам микрочипов-маячков — возможно, с некими… дополнительными функциями. Впрочем…

«… не тебе одному это решать, — мысленно закончил за него начальник службы безопасности Центра. — Ведь неизвестно, как поведут себя эти очень шустрые детишки, когда узнают о том, что им вшили под кожу или куда-то ещё».

— Ладно, Джейк, — закончил Эссенс уже совсем миролюбиво, — с кем не бывает! Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Но все меры к поимке этого… как его… Хайка должны быть приняты! И — завтра же вы должны быть в Приюте-семнадцать. Я жду от вас подробностей об этой вашей чародейке Мэй — надеюсь, уж ей-то эти растяпы не позволят сбежать!

Он дребезжаще хихикнул — глаза его при этом оставались по-змеиному холодными и внимательными, — и Джейк Блад тоже позволил себе скупую улыбку.

— Да, мессир, я тоже на это надеюсь.

— Идите, Джейк, — милостиво разрешил Эссенс. — Вы свободны — до утра. Стэрди, милочка, зайдите ко мне — вы мне нужны, — вкрадчиво произнёс он в скрытый микрофон, и Блад услышал хорошо знакомый ему голос.

— Да, господин Эссенс, сейчас

«Господин Эссенс», «мессир», «вы», — со злостью подумал Джейк. — Ничего, скоро мы закончим эту затянувшуюся идиотскую игру. Мумиям положено лежать в роскошных саркофагах, а не вершить судьбами мира!».

Он столкнулся со Стэрди в дверях и обменялся с ней мимолётными взглядами. И в ответ на его взгляд женщина чуть-чуть опустила ресницы, что означало: «Подожди, я скоро освобожусь». За годы совместной работы в Головном Центре — и не одной только работы — начальник службы безопасности этого Центра и телохранитель-секретарь-любовница одного из Правителей очень хорошо научились понимать друг друга — мгновенно.

— Вкусный ты парень, Джейк! — Стэрди потянулась всем телом, словно сытая кошка, легонько, но чувствительно куснула Блада в шею и уткнулась ему в подбородок. — Умеешь ублажить женщину…

— По-твоему, это мой единственный талант? — отозвался Джейк, прижимая к себе обнажённое горячее тело секретарши.

— Ну-у-у… — игриво протянула та. — Не единственный, конечно, но очень ценный — очень!

— А что, Арчи тебя плохо кормит?

Стэрди заметила оттенок злой ревности в голосе любовника и тут же посерьёзнела.

— Перестань. Роль ревнивого мальчишки тебе не к лицу. Мы все играем в одну игру, и должны соблюдать правила этой игры. А Эссенс — эта старая руина давно уже сидит на допингах, да и то… Чтобы привести его висячую арматуру в мало-мальски боеспособное состояние, требуется затратить немалые усилия. Мне даже…

— Избавь меня от этих интимных подробностей, — оборвал её Блад, и Стэрди щекой почувствовала, как у него на скулах заиграли желваки. — Я с удовольствием своими руками превращу этот мешок с костями в перемолотую труху, и я дождусь своего часа!

— Извини, милый, — Стэрди успокаивающе провела пальцами по губам Джейка. — Ты знаешь, мне не шестнадцать лет, когда девочки ещё ждут принца на белом коне. Я хорошо знаю законы этого мира, и давно не верю в любовь и прочие глупости. Но с тобой… Ты мне дорог, Джейк, и мы с тобой не просто союзники в борьбе за самый жирный кусок. — Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Ты мне веришь?

«Тот, кто тебе поверит, сильно сократит отмерянный ему срок пребывания на земле нашей грешной, — подумал Блад, глядя на свою любовницу. — Я слишком хорошо тебя знаю».

— Верю, — сказал он, отводя с лица Стэрди прядь её светлых волос. — Человеку надо во что-то верить — без этого нельзя.

«Вот и прекрасно, — подумала Стэрди, нежно поглаживая грудь своего любовника. — А верить, дорогой мой, надо только самому себе, и то с некоторой опаской…».

— Я тоже тебе верю, — сказала она. — Мы должны держаться друг друга, Джейк. Эссенс надеется омолодиться при помощи Инкубатора — по крайней мере, профессор Чойс обещал ему эту возможность, — и тогда он…

«Тогда он прежде всего найдёт тебе замену, — подумал Джейк. — Арчи дьявольски умён и хитёр, и он наверняка давно знает о наших с тобой отношениях. Так что тебе придётся держаться за меня, милая».

«Тогда он прежде всего заменит начальника службы безопасности, — подумала Стэрди. — Арчи дьявольски умён и хитёр, и он хорошо знает принцип древних владык — слуг следует периодически менять, пока они не возомнили себя равными господину и не стали опасными. Так что тебе придётся держаться за меня, милый».

Даже сильные хищники-индивидуалисты — особенно если это самец и самка — тянутся друг к другу: трудно выжить в одиночку среди оскаленных клыков и острых когтей других хищников.

…Расстановка сил в мире менялась. Восток стремительно обретал всё больший вес, отрицая ценности западного мира и выдвигая взамен свои собственные, и дряхлеющему Западу приходилось с этим считаться. Уповать исключительно на грубую силу было бы крайне опрометчиво — ядерными бомбами обзаводились всё новые страны, — а испытанному ultimate weapon[3] Запада — доллару и евро — Восток противопоставил своё оружие: динар и юань. И — численность населения: разноцветный прилив вздымался, грозя затопить Европу и Америку и смыть обветшавшие постройки цивилизации белой расы. Новый лидер — Китай — всерьёз вознамерился отобрать у Америки пальму первенства на мировой арене; процесс объединения арабских стран в единую сверхдержаву шёл полным ходом. И оставалась ещё непредсказуемая Россия, загадочная, как древний сфинкс — от неё можно было ожидать чего угодно.

Всё это вызывало растущее беспокойство Правителей — достижение великой Цели ставилось под угрозу. Ползучее превращение всей планеты в единый конгломерат структур, по старинке именуемых странами и государствами, а по сути являвшимися всего лишь департаментами одной единой гигантской глобальной сверхкорпорации, затормаживалось. И нарастало инстинктивное — или осознанное? — сопротивление людей целенаправленному, методичному и деловитому превращению их в бездумно жующее и слегка размножающееся стадо. Процесс настройки коллективного сознания человечества на единую волну «ешь, спи, наслаждайся и не думай!» явно давал сбой.

Проект «Печать»[4] принёс первые осязаемые плоды. Из инкубаторов многочисленных Центров — в том числе и из подземных лабораторий Головного Центра — вышли первые партии вполне дееспособных клонов. Надежды их создателей в какой-то мере оправдались — штампы оказались идеальными слугами и идеальными солдатами, но… не более того. И тогда Правители, никогда не забывавшие истину: «К вершине можно подняться по разным дорогам», обратили внимание на детей-индиго с их загадочными способностями.

В отличие от заправил Третьего Рейха, заворожённых красивым и таинственным словом «магия» и не сумевших выделить рациональное зерно из груды мусора, именуемого «оккультизм», Правители подошли к этому вопросу гораздо серьёзнее. И неудивительно — в их распоряжении были истинные древние знания, сохранявшиеся в течение тысячелетий. Арчибальд Эссенс, и другие мессиры, и даже хайерлинги высшего уровня, подобные Джейку Бладу, знали о существовании эсков, знали об Эксперименте[5] и догадывались о влиянии Высших на Третью планету системы Жёлтой звезды — Землю. И Правители упорно работали: Цель должна быть достигнута, а как — это уже не столь важно.

Но ещё не добыв зверя, они уже делили его шкуру: внутри предельно закрытого круга Правителей складывались две соперничающие группировки и точили ножи друг на друга, готовясь схлестнуться в беспощадной грызне за власть над всей планетой, за высшую власть — которой ещё надо было добиться. Адепты пентаграммы и адепты гексаграммы — слуги Дракона и слуги Демона — до поры до времени шли в одной упряжке, улыбались друг другу, пожимали друг другу руки, строили стратегические планы, при этом заранее прикидывая, как ловчее перегрызть глотку соратнику-сопернику, когда наступит время обнажать клыки.

…Ненасытная Стэрди своим по-змеиному гибким телом оплела Джейка, вновь требуя любви. И Блад охотно отозвался на её ласки — понимая холодным умом всю опасность этой женщины, он тем не менее не мог не реагировать на неё как мужчина. Их толкнули друг к другу не только трезвый расчёт, но и тёмная древняя страсть, пьянящим зельем вскипающая в крови.

Сигнал коммуникатора показался обоим ведром холодной воды.

Джейк чертыхнулся и разжал объятья. Встав с развороченного ложа, он подошёл к терминалу — такими устройствами были оборудованы комнаты всех обитателей Головного Центра, имеющих соответствующий статус. Этот вызов пришёл крайне не вовремя — это подтверждала бунтующая и готовая к бою мужская плоть Блада, — однако сигнал поступил по личному экстренному каналу: по единственному каналу, который оставался активным. Все прочие линии начальник службы безопасности, используя свою статусную привилегию, заблокировал, как только к нему пришла Стэрди.

— Да, — ответил он, гася раздражение, активируя визуализацию и поднося к уху миниатюрный приёмник. — Слушаю.

Одновременно Блад прикрыл украшенное обнажённой секретаршей Эссенса ложе экранным полем. Вряд ли, конечно, их отношения были для всех абсолютной тайной — Головной Центр слишком прозрачен, — однако лишняя предосторожность никогда не бывает лишней.

В не меньшей степени раздосадованная Стэрди, приподнявшись на локте среди смятых простыней, внимательно следила за лицом своего любовника. Она не видела изображения на дисплее — экран стоял боком к ложу, но ей достаточно было видеть самого Джейка. Блад великолепно владел собой, но Стэрди успела изучить его не хуже, чем Джейк изучил её саму. И «роскошная смерть», как прозвали телохранительницу Эссенса, поняла — по выражению глаз начальника службы безопасности, неуловимо менявшемуся по мере того, как он получал информацию, — случилось что-то очень серьёзное. Дополнительное подтверждение этому предположению она получила, переведя взгляд с лица Блада на низ его живота — Джейку уже явно было не до сексуальных утех.

— Что там, Джейк?

— Похоже, эта война, — глухо ответил Блад, выключая приём.

— Война? Кого с кем? Эти непримиримые восточные фанатики всё-таки сыграли нам на руку и ракеты взлетели? — в голосе женщины беспокойства было не больше, словно речь шла о перелёте птиц — такой вариант просчитывался, и неоднократно. — Или…

— Или. — Блад криво усмехнулся. — Настолько «или», что… Думаю, такого не ожидал никто, даже наш многомудрый Арчи!

Стэрди только вопросительно подняла бровь. Прямых вопросов не требовалось — она была уверена, что Джейк и сам всё расскажет, — они же всё-таки соратники, а не только любовники. И Стэрди не ошиблась.

— Приют-семнадцать атакован. Сегодня ночью — примерно час назад. Неизвестными, — объяснил Блад рублеными фразами. — Здание разрушено и сожжено. Персонал уничтожен. Поголовно. Чудом спасся один из воспитателей, который и вышел на связь после того, как вертолёты нападавших улетели.

— Вертолёты?

— Да. Они использовали их только как транспорт, не как средство нападения. На этих вертолётах эти наши неизвестные противники вывезли воспитанников Приюта. Всех. Во всяком случае, среди погибших нет ни одного ребёнка. И ещё одно — таинственные ночные гости применили неведомое нам оружие. Детали неясны, но, похоже, в ход пошла боевая магия. Какая радость для мессира Эссенса — зримое подтверждение его предположений о невероятных возможностях индиго! — Джейк хищно оскалился, но тут же убрал свою волчью гримасу, вновь становясь непроницаемо-бесстрастным. — Наше свидание, милая, придётся прервать — я лечу туда. — И начальник службы безопасности Головного Центра опустил пальцы на сенсорную панель управления терминала, собранный — словно уже одетый в полное боевое снаряжение, а не голый и ещё не остывший от любовной горячки, — и готовый отдать нужные распоряжения.

Экстренное совещание было созвано этим же вечером, сразу по возвращении Блада с руин Приюта. Заседание было расширенным — присутствовали не только одни Правители-мессиры (они же Попечители), но и некоторые высшие хайерлинги. Впрочем, в последнее время грань между ними несколько стёрлась — Восток всё ощутимее уповал на старый добрый меч, нежели на хитросплетения биржевых махинаций и на экономические валютные рычаги, а хайерлинги, в большинстве своём бывшие (и настоящие) представители военной элиты с этим привычным для них инструментом управлялись куда более сноровисто, чем финансисты типа Эссенса или покойного Хоррорса. Кроме того, предполагалось заслушать хайерлинга Джейка Блада, вернувшегося с места ночной атаки неведомых врагов, — заслушать лично, во избежание нежелательных искажений, неизбежно возникающих при передаче информации через вторые руки.

— Мы готовы вас выслушать, — нарочито медленно и спокойно произнёс Арчибальд Эссенс, обращаясь к почтительно ожидавшему начальнику службы безопасности, как только все собрались и ритуальные пять минут ожидания истекли.

Джейк пружинисто встал и окинул взглядом собравшихся. Он знал этих людей, знал уже долгие годы, и знал их вес и роль — каждого из них. Блад был уверен, что по своей значимости (не говоря уже о сосредоточенных в его руках возможностях) он превосходит добрую половину мессиров, и не сомневался — стоит ему захотеть, многие из них не доживут даже до завтрашнего утра. Однако ситуация была очень серьёзной, и поэтому перерезание глоток конкурентам не являлось первоочередной задачей. С этим можно было обождать — не слишком долго, но обождать.

Мягко засветился огромный — во всю стену — дисплей, и, повинуясь движениям пальцев Блада, на нём появились, сменяя одна другую, яркие цветные картинки — очень впечатляющие картинки.

…Внешний двор Приют-семнадцать, вылизанный огнём. Обломки припаркованных там автомобилей были размётаны и отброшены в стороны, к ограде и к закопчённым стенам здания — нападавшие расчищали посадочную площадку для вертолётов.

— Обратите внимание, — комментировал Блад, — на характер расположения обломков. Они сдвинуты непонятно как — на покрытии перед зданием нет следов ни колёс, ни гусениц. Десятки машин словно сметены вихрем — причём вихрем огненным. С точки зрения целесообразности не было никакой необходимости жечь все эти автомашины — чтобы освободить место для посадки вертолётов, достаточно было бы просто сдвинуть их тяжёлым грузовиком или бульдозером. А вместо этого… Такое ощущение, что здесь поработал смерч из пламени: разбросал машины, а заодно сжёг их. Ни один вид известного нам оружия так не действует — во дворе нет даже намёка на воронку, как нет и других следов взрыва. Данные анализов взятых здесь проб также не свидетельствуют о применении каких-либо взрывчатых веществ.

Далее, — продолжал он, и на экране возникло изображение входной двери — вернее, того, что от неё осталось, — такой эффект мог бы произвести мощный кумулятивный заряд, но, — Блад выдержал многозначительную паузу, — …микрочастиц ВВ не обнаружено. Такое впечатление, что в дверь Приюта ударил сноп огня — точнее, чистой энергии неизвестного происхождения. Избыточный радиоактивный фон отсутствует, значит, источником этой энергии не мог быть атомный взрыв сверхмалой мощности.

По залу-кабинету пронёсся лёгкий шорох — кого-то из Правителей явно проняло.

— А боевой лазер? — пожевал губами Эссенс. — Скажем, с ядерной накачкой?

«Ты ещё про вакуумную бомбу спроси!» — с иронией подумал докладчик, но пояснил безукоризненно вежливо.

— Лазер прямого действия подобной мощности потребовал бы транспортного средства таких габаритов и веса, что оно просто увязло бы в асфальте, как в болоте, не говоря уже о невозможности незаметного передвижения этакой махины по городу. А накачка — мне — нам, — добавил он, имея в виду военных, — неизвестны реально действующие боевые системы: ни наши, ни восточные, ни русские. Но даже если это устройство у кого-то имеется, налицо логическое противоречие — использовать сверхсекретное оружие для взлома двери элитного пансиона так же нелепо, как, — Джейк замолчал, подыскивая сравнение, — как применять отбойный молоток против мух.

— Приют — это далеко не простой пансион, и нападавшие, похоже, знали об этом, — заметил один из присутствующих мессиров.

— Согласен с вами, — Блад вежливо кивнул. — И тем не менее, ни один из известных нам типов оружия в данном случае не применялся — в этом я абсолютно уверен.

— Тогда что же это было? — вкрадчиво осведомился Эссенс, и глаза его за стёклами очков блеснули.

— По гипотезе научных экспертов, — пожал плечами Джейк, — огромное количество энергии было высосано прямо из окружающего пространства и каким-то образом собрано в ударный луч. Луч разнёс дверь, а затем энергия рассеялась.

— Хм-м-м… — пробормотал кто-то. — Но ведь это…

— Совершенно верно, — подхватил Блад. — Это магия. Боевая магия.

Начальник службы безопасности Головного Центра знал, что говорил, и кому. Его слова были восприняты с предельной серьёзностью — люди, назвавшиеся Попечителями Приютов для детей-индиго и знавшие о существовании эсков, отнюдь не считали термин «магия» чисто сказочным атрибутом, хоть и предпочитали более наукообразное выражение «паранормальные способности».

Картина на экране сменилась. Перед глазами собравшихся появились развороченные внутренности Приюта — закопчённые потолки, проломленные стены, лестницы с выбитыми ступеньками. И — трупы.

— Характер ранений у погибших также нетипичен, — на экране появился труп одного из охранников, заснятый в разных ракурсах. — Это не следы от пуль — броня проплавлена. А лазер, — Блад бросил быстрый взгляд на нахохлившегося Эссенса, — этот вариант мы уже рассматривали и отвергли. Кроме того, часть обнаруженных тел сожжена — полностью или частично, — причём не во время начавшегося в Приюте пожара, а раньше, во время самой атаки. Вывод — внутри здания применялось то же энергетическое оружие, назовём его так, что и снаружи.

— Имеются ли фотографии хоть кого-нибудь из нападавших? Кто они такие, в конце концов, и за каким чёртом они всё это затеяли? — не выдержал мессир из числа стариков.

— Из этих трёх вопросов я могу ответить только на первый. — Блад был по-прежнему отменно вежлив, однако Стэрди (она тоже присутствовала здесь в силу своего статуса «приближённой к одному из наиболее весомых Правителей» — так это теперь называлось) тут же заметила тень иронии в голосе своего любовника. — Да, фотографии нападавших имеются — правда, их меньше, чем хотелось бы, и качество оставляет желать лучшего. Дело в том, что эти «ночные призраки» прицельно расстреляли всю внутреннюю видеосистему и уничтожили сервер — мы получили только те снимки, которые сразу же были отправлены в Центр через Сеть. А это всё, — он кивнул в сторону экрана, — снималось уже после нападения, в ходе расследования на месте событий.

Когда на экране замелькали упомянутые фотографии, всем стало ясно, почему Блад назвал нападавших «ночными призраками». Снимки были размытыми и нечёткими, словно атаковавшие Приют двигались с невероятной быстротой или ставили специальные помехи — а может быть, то и другое вместе. Более-менее удачной получилась лишь одна фотография.

На ней была изображена вполоборота женщина в тёмной одежде со вскинутой рукой. А вместо её пальцев виднелось яркое пятно, словно женщина держала на ладони клубок огня.

— Это единственный удачный снимок, — сказал Блад с оттенком торжественности, — зато уникальный! На нём можно разобрать не только черты лица это дамы, но и — видите это пятно? — оружие нападавших в процессе его применения.

Джейк уже рассматривал эту фотографию, и рассматривал очень внимательно, обрабатывая снимок на компьютере. И он разглядел куда больше того, что сказал сейчас слушавшим его мессирам и хайерлингам. Он разглядел яростный блеск глаз незнакомки и содрогнулся, представив себе, каким был этот блеск не на мёртвом изображении, а вживую. «Да, Стэрди далеко до этой ведьмы, — подумал он тогда. — Если она «роскошная смерть», то эта ведьма — смерть воплощённая. Не хотел бы я встретиться с этой красоткой лицом к лицу и поймать пригоршню колдовского огня, которым наполнена её ладонь…». А ещё Блад разглядел странное ожерелье (или браслет?) на шее женщины на фото — змею, свернувшуюся в кольцо и чуть приподнявшую голову. И у начальника службы безопасности Головного Центра появилось странное ощущение, переходящие в уверенность — с этой змеёй он ещё встретится.

Именно поэтому Джейк Блад не стал детально останавливаться на описании снимка «ночной ведьмы» — если кто заинтересуется, то всегда сможет изучить это фото поподробнее (конечно, если статус позволит). За десятилетия совместной работы с мессиром Эссенсом, в корне перевернувшие все представления Блада об окружающем мире, Джейк стал несколько суеверным — разумно суеверным.

— А вот я, — раздался вдруг скрипучий голос Эссенса, — могу ответить и на остальные вопросы. Или хотя бы попытаюсь это сделать…

«Мумия решила показать всем, что она всё ещё кое-что значит?» — подумал Джейк Блад и осёкся, уколовшись о пронзительные глаза-буравчики мессира.

«Кое-какие выводы ты сделал правильно, малыш, — подумал Арчибальд Эссенс, глядя на смутившего хайерлинга. — Очевидные выводы — те, которые напрашивались. Вот только настоящих выводов ты делать ещё не умеешь — не дорос, да, не дорос. Моя похотливая стерва с вожделением смотрит тебе в штаны, — Эссенс покосился на застывшую справа от него Стэрди, — но всё-таки ты всего-навсего хайерлинг, а я — я мессир!»

— Я отвечу вам, — Эссенс чуть кивнул Правителю, задавшему трёхступенчатый вопрос. — Нападавшие — такие же индиго, как и воспитанники Приюта, только подросшие и… м-м-м… вошедшие в силу. А зачем они это сделали — это яснее ясного: им нужны были дети — новобранцы, так сказать. Поясню, — добавил мессир, заметив недоумение в глазах доброй половины присутствующих.

— «Ночные призраки» владеют магией — это наиболее разумное объяснение и характера разрушений, и вида ран на телах погибших, и невероятной быстроты движений нападавших, и того факта, что вертолёты — сколько их, кстати, было, Джейк?

— Четыре, — ответил тот, испытывая под взглядом мессира острое желание встать по стойке «смирно», — судя по следам во дворе и по показаниям спасшегося воспитателя.

— И того факта, что четыре вертолёта пролетели над городом незамеченными, — голос Эссенса звучал бесцветно, но все без исключения чувствовали силу и энергию этого старого и внешне дряхлого человека. — Напомню уважаемому собранию, что незадолго перед нападением из Приюта сбежал один мальчишка, и он тоже был невидим — очень похоже, не правда ли?

— А не связано ли само нападение с этим побегом? — осмелился задать вопрос один из хайерлингов.

— Возможно, — согласился Эссенс, — хотя и маловероятно. Однако я попрошу меня не перебивать.

Нарушитель этикета пристыжено сник, а мессир невозмутимо продолжал:

— Целью атаки был захват детей-индиго — хотя сами нападавшие, вероятно, считали этот акт освобождением. Все вы прекрасно знаете, что по проекту «Индиго» в наши Приюты мы собирали детей из разных стран, со всей Земли — любыми доступными методами. Так вот, ещё несколько лет назад мы обратили внимание на незримое, но упорное и неплохо организованное сопротивление этим нашим действиям. В частности, отмечались случаи, когда выбранные нами дети исчезали до того, как мы их забирали — исчезали бесследно.

«А ведь верно! — с досадой подумал Блад. — Как я мог забыть об этом?»

— Обыватель реагирует на детей, наделённых паранормальными способностями, по-разному, — продолжил Эссенс, — и восхищение всё чаще уступает место животному страху перед этими детьми. Уже неоднократно были отмечены случаи насильственных действий по отношению к индиго, и даже имеются жертвы. Это тлеющий огонь, — голос мессира окреп и обрёл металлический оттенок, — который может обернуться большим пожаром. И атака на Приют — первая вспышка этого пожара. Наиболее разумное объяснение всему случившемуся — я имею в виду ночное нападение — индиго консолидируются. Они ощутили себя силой, способной не только защитить, но и… Вы меня понимаете?

Да, его понимали — очень хорошо понимали. Все социальные аспекты феномена детей-индиго — в том числе и реакция толпы — тщательно изучались социопсихологами. И выводы были малоутешительными — вероятность негативной реакции общества на таких детей (равно как и возможность «адекватного ответа» со стороны самих индиго) считалась очень высокой.

— Кажется, наши высоколобые не ошиблись, — буркнул один из Правителей, и на это раз Эссенс не стал делать замечание. — Если это действительно так, то справиться с этими живыми огнемётами-невидимками будет совсем не просто.

— Какое там справиться! — раздражённо вмешался другой мессир. — Они ведь должны были стать нашим оружием, а вы что, предлагаете теперь это оружие ломать? С ними надо вступить в переговоры!

— Для этого этих «ночных призраков» сначала надо найти, — возразил первый. — А это задача не такая простая, как вам кажется. Индиго-повстанцы — с их-то способностями! — могут прятаться где угодно!

Разгорался спор, и Эссенс счёл необходимым вмешаться.

— Позвольте мне закончить, господа, — произнёс он, и дискуссия тут же прекратилась. — Прежде чем кидаться туда, не знаю куда, нужно рассмотреть все возможные варианты. Почему вы считаете, что идея использовать детей-индиго в своих целях не могла придти в голову нашим восточным противникам? Например, нам известно, что на Тибете не первый год работают так называемые школы, очень напоминающие наши Приюты. Китай бережно относится к древним знаниям, и с них станется развернуть подготовку воинов-индиго в широких масштабах. Что если атака на Приют-семнадцать — это дело рук не гипотетических инсургентов-индиго, вздумавших жить своим умом, а спецоперация наших традиционных противников?

«Вот же сволочь! — восхитился Блад. — Сначала вбил всем в головы мысль о восстании индиго, а теперь уводит в сторону, смещая акцент на происки врагов с Востока! А что у него на уме на самом деле, знает, наверно, только сам сатана — или Стэрди. Надо будет поговорить с ней…».

— Итак, — резюмировал Эссенс. — Подведём черту. Первое — на Приют семнадцать напали люди, наделённые паранормальными способностями. Во всяком случае, — он кивнул на экран, где застыло изображение женщины в чёрном, — это живой человек, а не робот и не шестирукий инопланетянин. Вывод — оборону всех наших Приютов следует усилить, исходя именно из этой предпосылки. Индиго-бойцы пройдут невредимыми по минным полям, и поэтому экранные генераторы электромагнитного поля должны теперь работать на внешний контур зданий постоянно. Энергии для этого жалеть не будем, — добавил мессир, и один из хайерлингов тут же сделал пометку в своём наладоннике.

— Второе. Вариант превентивного ядерного удара по Тибету рассмотрению не подлежит, — Эссенс пренебрежительно скривил губы, — ввиду его полной бредовости. Вместо этого, — он посмотрел на Блада, — мы проведём прощупывание этого района всеми техническими и нетехническими методами. Мы должны знать, что там происходит — это чрезвычайно важно.

Третье. Все идентификационные приметы похищенных из Приюта-семнадцать детей — включая скан-портреты аур — должны быть в распоряжении поисковых групп. Искать, искать и ещё раз искать — я не верю, что найти их невозможно. Взять под наблюдение родителей этих детей — вдруг кому-то из индиго взбредёт в голову навестить отчий дом.

Четвёртое. Все годные к боевым действиям отряды солдат-клонов держать в полной боевой готовности — постоянно. Полагаю, они не почувствуют от этого чересчур большого дискомфорта.

«Да уж, — подумал Джейк. — По своим боевым качествам эти штампы не превосходят хорошо тренированных спецназовцев, зато увольнения им не нужны, и к девкам их не тянет — этого у детишек профессора Чойса не отнять».

Возле кресла Эссенса бесшумной тенью возник хайерлинг второго ранга — Стэрди тут же подобралась, словно сторожевая собака, — и молча положил перед ним листок бумаги.

— Ну вот, — сообщил Эссенс, пробежав глазами текст, — первое сообщение. Четыре вертолёта найдены в ста милях от города. Машины пусты, хотя горючего в баках осталось ещё достаточно. Значит, наши «ночные призраки» не в состоянии экранироваться от радаров и от визуального обнаружения бесконечно долго. Их возможности ограничены, и это вселяет оптимизм. Я закончил, и готов выслушать соображения любого из присутствующих.

Час спустя Джейк Блад стоял перед Арчибальдом Эссенсом в так хорошо знакомом хайерлингу кабинете мессира.

— Я не сказал ещё кое о чём, Джейк, — сообщил Эссенс, поглаживая свой перстень с гексаграммой. — В задачке, которую задало нам ночное нападение, много неизвестных, что усложняет её решение. Я доверяю вам, Джейк, и хотел бы кое-что обсудить с глазу на глаз. Наша милая Стэрди не в счёт — она ведь давно стала нашей, — мессир подчеркнул это слово, — неотделимой частью.

— Благодарю вас, господин Эссенс, — произнёс Блад, внутренне холодея. «Неужели знает? Наверняка… Впрочем, Арчи достаточно умён, чтобы придавать значение подобным мелочам — подумаешь, его секретарша спит с его избранным хайерлингом! Делов-то… Хуже, если «мумия» догадывается о замыслах этого хайерлинга…».

— Поиски индиго, — продолжал между тем Эссенс, — что детей, что взрослых, — окажутся не таким простым делом. Я в этом уверен. Говоря языком древних, они умеют отводить глаза — давайте называть вещи своими именами, без этих научных экивоков вроде «паранормальных способностей». Нам нужны детекторы энергетических возмущений, сопровождающих магические действия. Разработка подобных устройств ведётся здесь, в Головном Центре — полагаю, «ночным призракам» будет затруднительно проникнуть в его подземелья. Первые образцы громоздки и ненадёжны, но это лучше, чем ничего. Мне нужен от вас перечень групп, которые вы намерены отправить на поиски, а также районы страны, подлежащие прочёсыванию в первую очередь. Мы согласуем с вами этот список, и вы получите эти детекторы. Мне бы также хотелось, чтобы доступ к этой аппаратуре получили только самые проверенные и надёжные люди.

«А разве таковые существуют? — подумал Блад. — Люди — они люди и есть. Пожалуй, доверять можно только штампам — по той простой причине, что им ничего не нужно, и они ни к чему не стремятся».

— И ещё одно, — Эссенс помедлил, словно решая, говорить или нет. — Кроме Тибета, есть ещё одно подозрительное место, и находится оно гораздо ближе. Вот этим-то районом вы и займётесь — лично! — после того, как будет запущена тибетская операция. Это Анды — в Колумбии. Есть информация, что там в предгорьях обосновалось одно подозрительное сообщество.

— Кажется, я догадываюсь, — медленно проговорил Блад. — Речь идёт об окрестностях Пуэбло-дель-Рио, этого нового Лас-Вегаса?

— Вы прекрасно информированы, Джейк, — как всегда. За что вас и ценю… — Эссенс произнёс эти слова со странной интонацией, словно желая добавить» «А иначе…», и Блад снова ощутил неприятный холодок вдоль хребта. — Именно об этих местах и идёт речь, и туда вы отправитесь.

— Надолго?

— Вы будете находиться там до тех пор, пока не будет достигнут желаемый результат, — уклончиво пояснил мессир. — Дополнительные инструкции — это позже, перед вылетом. Обстановка меняется очень быстро, и невозможно всё предусмотреть заранее. Придётся импровизировать, Джейк. А с текущими делами справятся и ваши заместители.

«Так вот оно что! Ты просто желаешь засунуть меня в эту латиноамериканскую дыру, кишащую бандитами всех мастей, в надежде на то, что я там непременно сверну себе шею! Хотя нет, если бы ты решил покончить со мной, у тебя есть для этого масса других, куда менее экзотических способов. Ты что-то задумал, старый лис Арчи… И в этих предгорьях действительно существуют какие-то секты — вроде бы адепты древних индейских религий» — все эти мысли вихрем пронеслись в голове хайерлинга, никак не отразившись на его лице. Он ждал, что ещё скажет ему Правитель. И дождался.

— Постарайтесь подготовить списки поисковых групп и закончить подготовительный этап тибетской операции в самые сжатые сроки. Можете привлекать любых специалистов из любых государственных силовых структур — я с ними свяжусь. Не мне вас учить, Джейк, — это ваша стихия, здесь вы как рыба в воде и… как герой-любовник в постели знойной красотки. Только не тяните! Помните, Южная Америка — это очень важно. Может быть, именно там мы найдём ключ к взаимопониманию с людьми-индиго — даже с самыми непримиримыми.

«Пора прервать ваш затянувшийся медовый месяц со Стэрди, — подумал Эссенс, — надо дать девочке шанс одуматься. А не одумается — ну что ж, каждый выбирает сам. А когда ты вернёшься, малыш, — если ты вернёшься, — я подготовлю тебе небольшой сюрприз. Нет, ты вернёшься, и никаких «если»! Зря я, что ли, готовил свой сюрприз? Да и работник ты ценный — надо лишь выбить из твоей головы разные дурацкие мысли о верховной власти. Каждому сверчку свой шесток — так, кажется?».

«Значит, ты решил убрать меня подальше от Центра и… от Стэрди, — подумал Блад. — Ничего, Арчи, я вернусь сюда куда быстрее, чем ты ожидаешь. И тогда мы с тобой расставим все точки над «и».

«Кажется, они вот-вот вцепятся друг другу в глотки, — подумала Стэрди, слушая разговор мессира и хайерлинга из соседней комнаты через систему наблюдения. — Ну что, ставим на победителя, крошка? Хотя я предпочла бы видеть победителем Джейка. Как вспомнишь дряблое тело и пергаментную кожу Арчи — бр-р-р… А Джейк… Наверно, такими были древние завоеватели, шагавшие к трону по лужам крови, — мужчинами и воинами».

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ АЛАН

Хайк проснулся, когда солнце было уже высоко. Вообще-то он не собирался спать: забравшись в один из контейнеров, показавшийся ему чем-то привлекательнее других, Хайк хотел перевести дух и прикинуть, что же делать дальше. Контейнер оказался необитаемым, и надежда разжиться за чужой счёт едой улетучилась. Надо было идти на окраину и в какой-нибудь продуктовой лавке по отработанной во время похождений с Трубогибом методике приобрести за один пристальный взгляд аппетитный кусок ветчины — почему-то Хайку хотелось именно ветчины, а не чего-то другого. Мальчик решил только передохнуть пару минут и собраться с мыслями, но когда он опустился на ворох относительно чистого тряпья, наваленного в углу контейнера (вероятно, одним из временных обитателей этого ржавого ящика), то незаметно провалился в глубокий сон — сказалась усталость и напряжение прошедших суток.

Солнце разогрело металлические стенки контейнера, но проснулся Хайк не от жары, а от ощущения чужого присутствия. Рядом с ним был кто-то ещё — об этом Хайку сообщил безошибочный инстинкт уроженца Трущобы, помноженный на чутьё мальчика-индиго.

Даже не открывая глаз, Хайк почувствовал чей-то взгляд, но не враждебный, а скорее заинтересованный, причём интерес этот имел дружелюбный оттенок. Однако привыкший не верить никому и ничему (да ещё после того, что случилось всего несколько часов назад среди мусорных куч свалки), Волчонок счёл за лучшее не показывать, что уже не спит, пока его тело и сознание не будут готовы к немедленному убийственному броску. На него не напали во сне, но это ещё ни о чём не говорит.

— Доброе утро, — услышал он. — Пора вставать.

Хайк открыл глаза.

У противоположной стенки, опершись на неё спиной, сидел сухопарый мужчина в джинсах, клетчатой рубашке и лёгкой синтетической куртке; рядом с ним стояла спортивная сумка. Сколько ему лет, сказать было трудно — светлые волосы скрывали седину, морщины на загорелом лице не слишком бросались в глаза, а тёмные глаза блестели по-молодому. Тем не менее было ясно, что он годится Хайку по крайней мере в отцы, если не в деды.

— Доброе утро, — повторил незнакомец. — Есть хочешь?

Хайк сел, разглядывая незнакомца. Внешне ничего особенного — так одеваются многие обитатели Трущобы. Разве что одежда гостя была чистой — не похоже, что этот тип ночует по подвалам.

— Не бойся, — сказал мужчина. — Я не собираюсь…

— Бояться надо тебе, — оборвал его Хайк. — Если ты только попробуешь…

Волчонок провоцировал незнакомца — любой взрослый мужчина в такой ситуации, услышав подобное наглое заявление от сопляка, тут же возмутится. Вот тогда и можно будет узнать, что у него на уме…

Однако гость только улыбнулся — улыбка его была открытой и доброй — и расстегнул молнию на сумке. Хайк тут же подобрался — а вдруг в сумке оружие? — но мужчина не стал запускать внутрь руку. Вместо этого он придвинул сумку к мальчику и сказал:

— Там сэндвичи с ветчиной и «кока-кола» — пиво, я так считаю, тебе пить ещё рановато.

«Откуда он знает, что я хотел именно ветчины?» — удивился Хайк, но решил отложить разрешение этой загадки на потом. Он решительно залез в сумку и извлёк оттуда пакет с бутербродами и большую пластиковую бутыль. «Что за доброхот такой? — думал Волчонок, вцепившись зубами в сэндвич, но не прекращая исподволь следить за незнакомцем. — Может, он из тех, кто подкармливает бродячих собак и кошек — а заодно и бездомных мальчишек? И всё-таки, что ему от меня надо? С чего это он такой ласковый?»

— Я искал тебя, — спокойно произнёс мужчина. — Да, да, не удивляйся — именно тебя. И нашёл. Наверно, нам с тобой стоит познакомиться? Меня зовут Алан, но ты можешь звать меня Стариком. Мне много лет, — он чуть усмехнулся, — очень много, так что Старик — это и имя, и точное определение.

— Кто ты… гхм… кто ты такой? — в упор спросил Хайк, проглотив кусок ветчины и сделав жадный глоток. — И что тебе от меня надо?

— Я Старик, — ответил Алан, не меня интонации. — А надо… Ещё неизвестно кому из нас больше надо от другого.

— Знаешь, Старик, — Хайк поставил бутыль с «кока-колой» на пол и отодвинул сумку, — мне сейчас не очень хочется разгадывать загадки. Говори, что тебе надо, или убирайся отсюда — это моё место!

— Ты не очень вежлив, мальчик, — глаза Алана подёрнулись лёгкой дымкой грусти. — Я тебя накормил, а ты вместо «спасибо»… Наверно, у тебя есть основания скалиться на людей, но ведь не все же они одинаковы? Разве не так?

Хайк ощутил что-то похожее на стыд — действительно, этот человек не сделал ему ничего плохого (кроме хорошего), а он…

— Меня зовут Хайк, — буркнул Волчонок.

— И ты сбежал из Приюта — из того самого, что сейчас догорает. Хотя нет, пожар там уже потушили, — Алан наклонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то.

— Откуда ты знаешь? — глаза Хайка зло сверкнули. — Учти, если ты собираешься…

— Тихо, тихо, — Старик успокаивающе поднял ладонь. — Я не учёл, что ты сейчас готов кинуться на кого угодно. Успокойся, Хайк, я вовсе не собираюсь возвращать тебя в Приют — я пришёл тебе помочь.

— Помочь? Мне?

— Да, — подтвердил Алан и, видя недоверие в глазах Хайка, добавил. — Подожди, я всё тебе расскажу.

Ты индиго — из тех, кого называют «детьми с паранормальными способностями». А я — я тоже индиго, только, — он снова улыбнулся, — давно уже не ребёнок. Правда, в моё время и термина-то такого — «дети-индиго» — не было и в помине.

— А дети-индиго, значит, были? — недоверчиво спросил Хайк.

— Они были всегда — просто сейчас их стало гораздо больше. Наступает новое время, а новому времени нужны новые люди. Жаль, что мой брат не дожил до этого времени…

— Брат? А при чём здесь…

— Брат-близнец. Но вопросы потом, иначе мы засидимся здесь до темноты, а это будет не очень разумно.

— Боишься трущобников?

— Я мало кого боюсь, — спокойно ответил Старик. — Разве что очень глупых людей, не понимающих, что творят. А таких, к сожалению, очень много… Но мы отвлеклись. Так вот, мы с братом рано поняли, что способны на многое — на очень многое. Не перебивай меня, пожалуйста. — Он чуть поморщился, заметив, что Хайк снова порывается задать вопрос.

— Мы учились много лет — учились понимать, на что же мы способны, и учились применять свои способности. А потом, — Алан тяжело вздохнул, — наши дороги разошлись. Брат был и оставался мечтателем, верящим, что все люди добрые, и что им надо просто помочь это понять. А я — я понял, что мы с ним опередили своё время, и что это время сотрёт нас в порошок, если мы попытаемся пойти наперекор. Так оно и вышло… Брат обратился к кому-то из сильных мира сего с просьбой помочь — он хотел растить новых людей из детей со способностями к магии.

— И ему помогли? — не удержался от вопроса Хайк.

— Нет, — сухо уронил Старик, и на лбу у него пролегла горькая складка. — Его убили — убили, как только поняли, чем грозит нынешнему порядку вещей появление новых людей, способных существовать вне экономических рамок общества, гордо именующего себя «цивилизованным».[6]

— Ты отомстил? Как?

— Нет, Хайк, — Алан покачал головой, — я не отомстил. Хотя, наверно, мог бы. Я стал ждать — и я дождался. Дождался появления тебя, Хайк, и других детей, которые наконец-то станут, — глаза Старика блеснули, — новыми людьми! Время пришло!

— И теперь ты отомстишь? — Волчонок, несмотря на свой присущий индиго высокий интеллект, оставался выкормышем Трущобы с её непреложным законом «око за око».

— Месть — это не главное Хайк, — заметил Алан. — Жизнь — это куда важнее. В каждом человеке живёт змея, состоящая из зависти, жадности и злобы. И если эта змея берёт верх над человеческой сущностью, человек перестаёт быть человеком. И месть — это тоже корм для этой змеи.

— Это что же получается, — не выдержал Хайк, — подставь щёку, если тебя бьют? Так учат пасторы, но вот там, — он махнул рукой в сторону свалки, — не проживёшь и дня, если будешь выполнять это правило!

— Можно и нужно отвечать ударом на удар, — глаза Старика посуровели, — но нельзя умножать зло. Змея прожорлива, и слишком часто люди не замечают, как становятся для неё просто кормом. И мы… — тут он вдруг осёкся и замолчал, прислушиваясь. — Нет, показалось. Однако на философские темы мы с тобой ещё побеседуем — сейчас для этого не время и не место. Скажу главное: я умею отслеживать магические действия — конечно, в ограниченном диапазоне. Так я и заметил тебя — ещё до того, как ты оказался в Приюте. Меня опередили — те, подобные которым убили моего брата. И вы, индиго, нужны этим людям. Зачем? Вряд ли для того, чтобы обеспечить голодных бесплатным хлебом. Ты сбежал, и тебя ищут. Правда, после того, что случилось этой ночью в Приюте, у них хватает и других забот.

— А что там случилось? Я видел огонь и дым.

— Приют навестили взрослые индиго — истинные ньюмены, как они себя называют. Вот они-то как раз не размышляют, подставить или не подставить другую щёку — они всегда стараются бить первыми, — Алан заметно помрачнел и хотел сказать что-то ещё, но Хайк его уже не слушал.

— Мне надо идти, — заявил он, вставая. — Спасибо тебе за еду, а твой интересный рассказ я дослушаю как-нибудь в другой раз.

— И далеко ты собрался? — поинтересовался Старик, не меняя позы.

— В Приют. Там осталась Мэй, и я должен…

— Ты должен слушаться меня! — перебил его Алан. — Никого в Приюте нет — я имею в виду детей. Конечно, если ты горишь желанием встретиться с солдатами, и ещё раз испытать на себе, как подействует на твоё сознание направленное электромагнитное поле высокой напряжённости или что такое усыпляющая стрелка, тогда иди. Нет, Хайк, никуда ты не пойдёшь — даже не думай. Я тебя не пущу.

— Думаешь, сможешь меня остановить? — глаза мальчика сощурились, а верхняя губа дрогнула. — Попробуй…

— Сядь и успокойся! — осадил его Алан, не делая попытки встать. — Мне известно, что ты натворил ночью на свалке — это было очень… шумно, так скажем. Я засёк тебя именно по энерговыбросу, которым ты поджарил тех бедолаг на свалке. Сначала-то я обратил внимание на магическую сумятицу вокруг Приюта и поспешил туда, но вовремя сообразил, что с двумя дюжинами ньюменов мне не справиться. А вот с тобой — с тобой я справлюсь без труда, если ты будешь настолько глуп, что…

Он не договорил. С пальцев Хайка сорвалась полоса огня, плеснула Алану в лицо и… бессильно угасла, не причинив Старику никакого вреда. А самого Хайка отбросило назад, чувствительно припечатав спиной о стенку контейнера.

— Сядь и успокойся, — повторил Алан. — Я сильнее тебя, но я тебе не враг. Не стоит делать глупости. Ты ничем не поможешь своей подружке Мэй, если снова окажешься в лапах Попечителей — убежать во второй раз они тебе не дадут, можешь не сомневаться.

— А почему ты тогда не с этими, с ньюменами? — прохрипел Хайк, морщась от боли в ушибленной спине. — Ведь они такие же, как ты?

— Взгляды у нас несколько… разные, — уклончиво объяснил Старик. — Значит, так: ты будешь слушаться меня, Хайк. Я не собираюсь покушаться на твою свободу — я просто не хочу, чтобы ты стал игрушкой в руках тех, кто не слишком обременён высокими этическими принципами. А мальчик-индиго может оказаться очень опасной игрушкой… Нам пора идти, Хайк. Трущобу скоро оцепят — я перехватил их переговоры. А твою девчонку мы разыщем — верь мне.

И Волчонок подчинился, поверив этому странному человеку с добрыми и мудрыми глазами. Он подчинился и поверил не потому, что Алан легко погасил его огненную полосу — ему очень хотелось хоть кому-нибудь верить.

…Они шли на юг — шли, конечно, не в буквальном смысле этого слова, в огромной стране не обойтись без транспорта. И скоро Хайк понял, что значит быть частью общества и одновременно находиться вне его экономических рамок: они со Стариком подчинялись тем правилам этого общества, которые им не мешали, и капелькой ртути проскальзывали между тех, которые казались обременительными. Они покупали билеты и расплачивались за еду в кафе и ресторанчиках — деньги у Алана были (Хайк не счёл нужным уточнять, откуда они взялись). Но иногда обходились и без денег, хотя Алан отнюдь не злоупотреблял своими способностями и возможностями — например, он не стал «приобретать» для мальчика новую одежду в каком-нибудь магазине известным Хайку способом. Вместо этого Старик изменил цвет и покрой старой одежды Хайка — изменил до неузнаваемости.

— Тебе нельзя оставаться в этом, — сказал он, имея в виду форму воспитанника Приюта, — первый же патруль тут же поймёт, кто ты и откуда. А вас — тебя — ищут, и усердно ищут. Неплохо бы изменить тебе черты лица, но… Я не слишком хорошо умею это делать, так что ограничимся «маской» — этого будет вполне достаточно. И ещё одно — воздержись от своих магических фокусов. У тех, кого Попечители пустят по твоему следу, наверняка есть детекторы, реагирующие на энергетические искажения. Не понял? Ах да, ты же не знаком с теоретическими основами магии. Ладно, этим мы займёмся потом, а пока не спеши наводить мороки на каждом шагу — ты при этом так «светишь», что с Гавайских островов видно. Так что не встревай — я всё сделаю сам, и гораздо аккуратнее.

…Из города они выбирались автостопом.

— Поезд, а тем более самолёт — это слишком рискованно, — объяснил Алан. — Можно обмануть человека, заставив его видеть то, чего на самом деле нет; можно одурачить пару-тройку видеокамер; можно даже укрыться от спутникового наблюдения. Но на вокзалах и в аэропортах система контроля многослойная, и мы с тобой можем не заметить какой-нибудь чересчур хитрый сенсор нового типа. И он, змей электронный, сделает своё дело.

Несколько раз Хайк замечал патрули и сжимался, ожидая чего угодно, однако Алан оставался невозмутим. «Пронесёт» — неизменно говорил он, и их действительно проносило. И лишь на южной окраине мегаполиса, когда и Трущоба, и руины Приюта остались далеко позади, Старик вдруг насторожился.

Они только что нашли подходящий транспорт — водитель междугороднего грузовика очень легко согласился их подбросить, — однако за ближайшим поворотом широкого шоссе оказались в плотной пробке. И причина пробки скоро выяснилась — дорога была перекрыта, и не просто полицией, но и парочкой армейских бронетранспортёров.

— Вот же пакость какая… — пробормотал Алан. — Горячо-то как… Значит, у них детекторы… И сканеры ауры. Серьёзно…

Пробка двигалась относительно быстро — солдаты не утруждали себя проверкой документов. Они только сканировали машины и людей, но этого было более чем достаточно.

— Серьёзно, — повторил Старик, мрачнея. — Ну что ж…

Автомобили один за другим проскальзывали в щель между бортами бронемашин, и Хайк видел неразличимое обычным зрением зеленоватое свечение, в которое они ныряли. «Ауру не подделать, — стучало у него в голове. — Значит, как только наш грузовик войдёт в зону действия сканеров…». И тут раздались автоматные очереди.

Пули с визгом рикошетировали от брони. Кричали люди; один из солдат грузно осел на асфальт, заднее стекло входящей в контрольную зону машины рассыпалось сверкающими брызгами — серебряные осколки запрыгали по капоту их грузовика, следовавшего прямо за ней.

— Ох, чёрт, — простонал водитель-мексиканец, стремительно бледнея. — Madre mia…

— Уноси задницу, — зло и весело выкрикнул Алан, бросив на него быстрый взгляд, — пока в ней не проделали лишнюю дырку!

Водитель понимающе кивнул и направил грузовик в проход, уже освобождённый машиной с разбитым стеклом — её владелец благоразумно решил как можно скорее выйти из-под обстрела. Солдатам было уже не до проверки — несколько человек, выскочивших из съехавшего к обочине микроавтобуса, вели по ним яростный огонь сразу из нескольких стволов. Случайные зрители этого трескучего спектакля, не желая стать его участниками (особенно в качестве жертв), торопливо вываливались из своих машин и плюхались ничком на дорогу. Дальнейшего Хайк уже не видел — грузовик резво проскочил проход и понёсся по шоссе, радостно урча мотором.

Что случилось на дороге, они узнали вечером. В маленьком кафе мотеля, где Алан с Хайком остановились на ночлег, было пусто, но стереовизор работал.

— На автостраде номер… — вещал диктор канала новостей, — возникла перестрелка. Как выяснилось, виновниками её были наркоторговцы, перевозившие большую партию нелицензированной «прелести». У бандитов не выдержали нервы — они схватились за оружие, опасаясь понести заслуженное наказание за контрабанду в особо крупных размерах. Но от наказания никому из них уйти не удалось. К сожалению, среди полицейских, а также среди водителей и пассажиров машин, находившихся в это время на шоссе, имеются жертвы. Подробности слушайте…

— У бандитов не выдержали нервы? — Хайк подозрительно посмотрел на Алана. — Какие они слабонервные! И потом, денежный штраф, тюремный срок и пуля на месте — это большая разница. Не идиоты же они, в конце концов?

— Ты правильно всё понял, — Алан был спокоен, но не улыбался. — Это я их попросил. Повезло — мне удалось засечь всплеск нечистой совести и страха всего за три машины от нас. Жаль, конечно, но что поделаешь…

— Что значит жаль? — не понял Хайк. — Кого жаль? Этих крыс? Видел я их в Трущобе, где они обделывали свои делишки с Трубогибом! Да им человека пришить — что чихнуть! Нашёл кого жалеть…

— Это люди, Хайк, — люди, а не крысы, — холодно ответил Старик. — И ещё там были другие люди, случайно оказавшиеся в недобрый час в плохом месте. Да, нам с тобой надо было прорваться, но… Я очень не люблю делать такой выбор, и дай тебе Вечнотворящий делать его как можно реже.

Алан молча допил кофе, потом подозвал официантку и расплатился за ужин.

— Деньги у нас есть, — объяснил он наблюдавшему за этой процедурой Хайку, — зачем же подставлять девчушку? Ведь хозяин-то повесит недостачу на неё — мол, сама виновата, надо было лучше считать! А разве она виновата, что к ней на огонёк забрели старый колдун с учеником да пожадничали, а?

Старик наконец-то улыбнулся — в первый раз после того, как они покинули город, — и Хайк решился задать ему вопросы, давно мучавшие мальчишку.

— Куда мы направляемся, Алан? И зачем? И где мы будем искать Мэй — ведь ты же мне обещал!

— Не всё сразу, — Алан в притворном испуге поднял руки. — Давай по порядку. Нам с тобой надо убраться из этой страны, и как можно скорее.

— Почему?

— Всё очень просто. Индиго — таких, которые сами по себе, — здесь уже не осталось. Во всяком случае, я их давно уже не встречал. Подобные тебе быстро становятся известными — они привлекают внимание своими сверхспособностями. Первыми эти способности обычно замечают родители, и многие из них тут же решают заработать на своих чадах — зря, что ли, рожали? И Попечители этим пользуются — они выкупают индиго, оформляя опекунство и соблазняя корыстолюбивых пап и мам внушительными суммами, которые те получат при отказе от родительских прав. А Попечители вместе с новым воспитанником получают хороший козырь — когда ребёнок узнаёт, что родители его попросту продали, словно собаку или кошку, он не испытывает к ним приступа пылкой сыновней любви.

— И что же, все родители вот так сразу и соглашаются? — не поверил Хайк.

— Не все. Но Попечители умеют убеждать — у них есть для этого разные… хм… методы. Правда, некоторые всё-таки не соглашаются, и тогда детей-индиго похищают.

— Попечители?

— Это делают ньюмены — Попечителям сподручнее действовать законным путём. Как ты думаешь, почему ньюмены напали на твой Приют? То-то. Зачем собирать детей-индиго поодиночке, когда можно забраться в чужую корзинку и опустошить её подчистую? Так что все индиго, так или иначе, попадают или к одним, или к другим. Скорее всего, ты последний, кого мне удалось найти. И нам надо уходить отсюда — система детектирования непрерывно совершенствуется, и скоро мы не сможем даже безбоязненно выйти на улицу. А стоит мне или тебе колдануть по серьёзному — сделать что-то, связанное с большим расходом энергии, — как нас тут же учуют ньюмены. Хорошо ещё, что они были слишком заняты, унося ноги после атаки Приюта, — иначе не я, а кто-нибудь из них разбудил бы тебя на пустыре.

— Ну и что в этом плохого? Они ведь тоже индиго!

— Индиго тоже люди, а люди — они разные, Хайк. Из твоего Приюта они увезли детей силой, не спрашивая на то их согласия, и при этом перебили кучу народу — по-твоему, это хорошо?

— Ты тоже не очень-то спрашивал моего согласия, — буркнул Хайк.

— Я тебя не держу, — усмехнулся Старик. — Если хочешь, дальше можешь идти один. Только, думаю, гордым одиночеством ты будешь наслаждаться очень недолго. Я просто хочу дать тебе возможность самому выбрать свою судьбу. И ты получишь эту возможность, как только мы доберёмся до цели нашего путешествия.

— А куда мы всё-таки идём?

— На юг. На севере холодно, и там нас никто не ждёт.

— А на юге ждут?

— На юге, — Алан не обратил никакого внимания на иронический тон Волчонка, — есть те, с кем можно найти общий язык. Я знаю — смотрел.

Хайк понял, что это значит. Он уже обратил внимание, что некоторые странновато звучащие слова Старика имеют другой смысл. Ведь «попросил» вовсе не означало, что Алан обратился к наркоторговцам с просьбой открыть огонь по полицейским и солдатам.

— А как же Мэй?

— Она у ньюменов, Хайк. Скорее всего, у Змеи, — так зовут одну из самых агрессивных предводительниц «истинно новых людей». В прямой драке нам с тобой вдвоём против них не выстоять. Нам нужны союзники, и мы их найдём.

— На юге?

— На юге. Однако время позднее. Надо отдохнуть — силы нам ещё ой как понадобятся. Мы ведь с тобой люди, пусть даже не совсем обычные, а не маги, живущие среди звёзд. Пошли спать — утро вечера мудренее. Есть такая пословица на этой планете… Только не пытайся мысленно звать Мэй — она вряд ли тебя услышит, а вот внимание ньюменов ты привлечёшь наверняка.

Хайк не стал спорить — он устал и понимал, что Алан прав. Не придал он значения и словам Старика о «звёздных магах» — уж очень это походило на сказку, — хотя эти слова ему почему-то запомнились.

Они шли на юг. Они меняли поезда и автобусы, а иногда действительно шли пешком, хоть такой способ передвижения был не слишком распространён в двадцать первом веке. И с каждым днём Хайк всё отчётливей понимал, что без Алана он просто потерялся бы в этой огромной стране с её сложными взаимосвязями между людьми. Это и неудивительно — детство Хайка прошло в уродливом замкнутом мире Трущобы, а потом он оказался в серых стенах Приюта. И ещё Волчонок всё сильнее привязывался к своему спутнику. Чутьё не обманывало мальчика-индиго — Старик излучал добрую силу, и Хайк верил ему.

Они шли на юг.

Гремучая змея грелась на солнце, свернувшись в кольцо. Она наслаждалась теплом и сытостью — охота была удачной. Змея дремала, но насторожилась, уловив лёгкое содрогание почвы. Это шли люди, а встречаться с ними змее не хотелось — против этого предостерегал весь её опыт. И змея заскользила прочь текучей металлической лентой и скрылась в зарослях жёсткой сухой травы.

— Вот так это выглядит, Хайк, — произнёс Алан, оглядывая раскинувшуюся перед ними унылую картину: песок, песок и ещё раз песок, кое-где пробитый ломким невысоким кустарником. — Из всех достопримечательностей — только кактусы. Но мы ведь с тобой не туристы, верно? Нам надо просто перейти границу.

— Сейчас? — деловито осведомился Волчонок. — Тогда пошли, чего зря терять время!

— Нет, — покачал головой Старик. — Подождём до темноты. От приборов она нас не укроет, а вот от любопытных глаз — вполне. А здесь этих глаз хватает, Хайк, — это только кажется, что южную границу никто не охраняет.

Они расположились в тени большого камня и стали ждать. Алан потряс пустую флягу, потом прикрыл глаза, и через несколько минут фляга в его руке заметно потяжелела.

— Хорошо, — сказал Алан, сделав глоток из запотевшего горлышка, — когда ты можешь вот так запросто заказать холодной чистой воды. Отыскать в этих местах источник я бы не смог.

Он передал флягу мальчику и прищурился, рассматривая тонущий в пыльном мареве горизонт.

— И ещё хорошо, что стражи границы в основном обеспокоены тем, чтобы никто не пришёл оттуда, а не ушёл туда. Там, — Старик показал в сторону юга, — не очень-то любят нас, гринго. Хотя ты-то на гринго не похож и запросто сойдёшь за местного жителя. А вот мне придётся надевать «маску» индейца.

— Границу охраняют люди?

— Есть и люди — на машинах и на вертолётах, — но в основном это делает электроника. Людям надо платить деньги — и хорошие деньги, поскольку здесь есть риск поймать пулю, — а электроника есть не просит.

— Так ведь операторам тоже надо платить!

— Видеокамеры подключены к Сети. Правительство выплачивает вознаграждение за каждого замеченного нарушителя — нелегальные иммигранты оттуда валом валят, — и для множества бездельников это стало своего рода спортом. Они сутками пялятся в мониторы в надежде получить приз и не требуют за это еженедельной зарплаты. Юг не любит Север, а Север боится Юга — боится, что в один не очень прекрасный день оттуда хлынет настоящий человеческий поток, сметающий всё на своём пути. Границу укрепляют, но лазейку найти можно — пока можно. Так что мы пройдём, Хайк, — индиго мы с тобой или нет?

И они прошли. Если кто из добровольных помощников пограничников и просматривал в это время транслируемые в глобальную Сеть изображения, его вряд ли заинтересовали два койота — крупный и чуть поменьше, — серыми тенями промелькнувшие по экранам. Койотов в этих пустынных местах хватает — эка невидаль! А скупой на похвалу Алан похвалил Хайка — опыт побега Волчонка из Приюта очень пригодился.

Из осторожности они держали «обманку» ещё целых два дня, сменяя друг друга. А потом они встретили древний джип охотника непонятно за чем, и молчаливый абориген без долгих уговоров довёз старика-индейца и мальчика-метиса до ближайшего городка, где беглецы смогли передохнуть.

Дальнейший путь показался Хайку калейдоскопом, причём далеко не разноцветным. Гватемала, Гондурас, Сальвадор, Коста-Рика — он слышал эти названия в Приюте на уроках географии, но не думал, что эти страны так похожи. Везде было одно и то же — откровенная нищета облезлых домов, лишь кое-где прореженная пятнами вызывающей роскоши белых вилл, окружённых пышной зеленью. В глазах бедно одетых людей, похожих на обитателей Трущобы, читалась усталость и злость, перемешанная с надеждой, и глядя на них, Хайк понимал, почему Север боится Юга — боится не зря. «Неужели среди этих людей мы сможем найти союзников?» — думал Хайк, но не задавал Алану никаких вопросов. Он знал — придёт время, и Старик сам всё расскажет.

С документами проблем не было — об этом позаботился Алан. Электронный контроль здесь был куда менее изощрённым, а кое-где достаточно было показать угрюмому толстому полицейскому чистый лист бумаги (понятное дело, не просто показать, а ещё и кое-что при этом сделать), чтобы беспрепятственно следовать дальше.

И только один раз случилась осечка.

В Никарагуа они решили сократить путь, проехав напрямик через джунгли. Машину — старый раздолбанный «лендровер», который можно было назвать машиной только с большой натяжкой, — они взяли напрокат, причём вместе с проводником-водителем, который должен был и отогнать машину обратно. Проводник почему-то не выказал особого восторга, когда хозяин машины коротко объяснил ему задачу, однако ни Хайк, ни даже Алан не обратили внимания на его недовольство. Мало ли чем этот малый мог быть недоволен? Ну, хотя бы тем, что ему надо делать что-то, чего он совсем не хочет делать!

Узкая дорога, больше похожая на лесную тропинку, петляла среди густых тропических зарослей. Было тепло, но не жарко — деревья давали тень, — и Хайк расслабился, изредка посматривая по сторонам, а Старик даже задремал. Хайка тоже клонило в сон — пейзаж не радовал разнообразием, — однако его что-то беспокоило, не давая заснуть. И скоро он понял, что именно — страх. Чужой страх.

От водителя, беспокойно вглядывавшегося в плотную зелень джунглей, ощутимо веяло страхом. «Чего он боится? — подумал мальчик. — Того, что на него из-за кустов прыгнет ягуар или прямо на голову свалится голодная анаконда? Ерунда какая-то…». Тем не менее он тоже стал пристальней следить за тянувшейся по обеим сторонам дороги плотной зелёной стеной, невольно проникаясь беспокойством проводника.

Выстрел грохнул неожиданно — Хайку сначала показалось, что в джунглях хрустнула сломанная ветка. Но когда водитель бессильно уронил голову на руль, и мальчик увидел аккуратное отверстие в ветровом стекле, обрамлённое ореолом мелких трещин, он понял, что это за ветка.

Джип съехал на обочину и уткнулся в переплетение древесных стволов, колючих лиан и широких глянцевых листьев, а из чащи выскочили четверо в пятнистом камуфляже. В руках у них были древние АКМ, недвусмысленно направленные на «лендровер», а о том, что шутить они не собираются, свидетельствовала кровь, капавшая из простреленной головы проводника.

Хайку не было страшно — наоборот, он испытывал злую радость. Эти парни не знают, с кем они связались — они будут очень сильно удивлены, когда узнают. И удивление будет их последним чувством в этой жизни.

В груди мальчика вспух горячий ком, обернувшийся острым жжением в кончиках пальцев. Он шевельнулся и тут же ощутил железную хватку руки Алана на своём запястье.

— Dinero! — хрипло каркнул кряжистый человек в чёрном берете, заросший бородой до самых глаз. — Rapidamente![7]

Трое других демонстративно передёрнули затворы и угрожающе подняли автоматы. Они стояли рядом с заглохшей машиной, и Хайк почувствовал застарелую вонь их давно не мытых тел. «Почему Алан держит меня за руку? С каким удовольствием я сейчас…».

— Вам не нужны деньги, — услышал он невероятно спокойный голос Старика. — Вам нужно молиться о спасении ваших заблудших душ.

В лице бородача что-то неуловимо изменилось.

— Amigo… — пробормотал он. — Disculpeme…[8]

Откуда-то сверху на дорогу с шумом рухнул ещё один пятнистый и остался лежать неподвижно, неловко поджав под себя вывернутую правую руку. Глаза людей с автоматами остекленели; воронёные стволы дрогнули, опускаясь к земле. Хайк повернул голову к Алану.

Глаза Старика пылали тёмным огнём. Черты его лица показались мальчику какими-то размытыми, словно голову и всё тело Алана окутывала раскалённая завеса, дрожащая, как воздух над разогретым асфальтом. Старик приподнялся на сидении и коснулся пальцами левой руки — правой он по-прежнему сжимал запястье Хайка — поникшей головы водителя.

— Мёртв, — произнёс он с сожалением и вздохнул. — Эх, люди, люди — почему вам так нравится всё время убивать друг друга? Неужели не надоело?

Четверо в камуфляже стояли неподвижно с отрешёнными лицами, и Хайк не мог понять, слышат они эти слова или нет.

— Вы похороните этого человека, и всю жизнь, — голос Старика звучал размеренно и чётко, будто неживой, — будете помнить о том, что вы сделали. Всю свою жизнь!

— Почему ты их не убил, Алан?

— А почему я должен был их убивать? — ответил Старик вопросом на вопрос, не отводя глаз от дороги — теперь ему пришлось самому вести машину.

— Они напали на нас! И они сами убийцы!

— Послушай, Хайк, — Алан на миг оторвал взгляд от колеи и посмотрел на мальчика, — кто дал тебе право примерять на себя одежды высшего судьи? Убить человека — это не жука растоптать каблуком! Тогда, на свалке, ты расправился с трущобниками, движимый страхом и гневом, а сейчас — сейчас тебе просто хотелось убить! Убить тех, кто даже не сможет тебе сопротивляться — ты ведь был уверен в этом! Твоя внутренняя змея поднимает голову, Хайк, и это опасно — опасно для тебя самого. Ощущение силы и непобедимости пьянит — от этого очень легко потерять голову.

— Но ведь ты всё-таки убил одного из них — того, кто упал на дорогу!

— Он не умер — просто потерял сознание. Кажется, сломал плечо, падая с дерева. Будет жить, даже если останется калекой — это разумная плата за то, что он отнял чужую жизнь.

Какое-то время они ехали молча, а потом Алан снова заговорил, искоса посматривая на мальчика.

— Убийцы… В здешних джунглях все воюют против всех. Тут полно всяких людей с оружием — наркоторговцы, охотники за рабами, обычные бандиты. Есть и партизаны, сражающиеся непонятно за что — лишь бы стрелять. Не надо было нам ехать через лес — мы оплатили наш выигрыш времени чужой жизнью. Это моя вина… — Он замолчал, сердито хмуря брови.

— А что ты с ними сделал? — осторожно спросил Хайк. — Я почувствовал, как ты…

— Я заставил их вспомнить, что они люди, а не придатки к спусковому крючку.

— И теперь они станут другими? — не отставал Волчонок. — Тогда, может, надо идти в джунгли и переделывать их всех?

— Как у тебя всё просто! — Алан горько усмехнулся. — Раз — и убил, раз — и переделал! Телепатическое воздействие кратковременно — хорошо, если они похоронят этого беднягу, а не бросят его у дороги на поживу муравьям. А играть в миссионера, несущего людям свет добра… Это нереально, Хайк. В конце концов меня бы попросту прикончили, и всё осталось бы по-старому. Люди меняются очень медленно — путь вверх тернист. И начинать нужно с самого себя — только так. Этот мир жесток, но если мы, особенные, будем подчиняться его правилам, он таким и останется — навсегда. А может быть, станет ещё хуже…

…К Панамскому каналу они вышли у шлюза Мирафлорес. Хайк с жадным детским любопытством разглядывал огромный контейнеровоз, возвышавшийся над стенками шлюза, и маленькие швартовные локомотивы, передвигавшиеся по рельсам — по двум обычным и одному зубчатому. Однако Алана куда больше заинтересовала парусная яхта, выглядевшая по сравнению с громадным океанским теплоходом изящной игрушкой, и пока Хайк считал контейнеры на палубе судна, Старик перебросился несколькими словами с хозяином яхты.

— Эй! — окликнул он Хайка, оторвав мальчика от созерцания стальной громады. — Пошли. У нас новый транспорт — дальше мы с тобой поплывём. Ты ведь раньше не плавал? Тебе понравится.

Алану не пришлось даже прилагать особых усилий, чтобы попасть на борт яхты — в зоне канала путешественники-одиночки охотно брали на борт попутчиков: так веселее, да и лишняя бесплатная пара рабочих рук не бывает лишней на крошечной скорлупке среди океанских волн. Владелец яхты, седой англичанин из Плимута, шёл к Бермудам, однако согласился (на сей раз не без вмешательства Алана) доставить их к устью Магдалены.

Путешествие Хайку понравилось — Старик не ошибся. Карибское море было идеально спокойным, а тропический зной на воде не был таким нестерпимым. Даже не верилось, что можно расслабиться, не ожидая ежеминутно появления откуда ни возьмись полицейских, солдат или лесных бандитов. Вокруг яхты сновали дельфины, подплывали вплотную, словно пытаясь понять, что это такое.

— Интересные они здесь, — заметил оказавшийся в меру разговорчивым англичанин, — я хожу по морям тридцать лет, но таких дельфинов не встречал нигде. Мне порой даже кажется, что они хотят мне что-то сказать, да только вот не умеют.

Хайк и сам ощутил что-то непонятное. В сознании мальчика-индиго зазвучали вдруг неясные голоса, произносившие слова и целые фразы на каком-то неведомом ему языке. И Алан тоже что-то почувствовал.

— И верно, — задумчиво произнёс он, провожая взглядом литое дельфинье тело, взметнувшееся высоко вверх над водой. — Странно, очень странно…

…Они сошли на берег в Барранкилье, где пересели на катамаран на воздушной подушке, направлявшийся вверх по течению Магдалены.

— Осталось уже недолго, — сказал Старик, когда они с Хайком устроились в мягких креслах пассажирского салона катамарана. — Скоро мы будем на месте.

Катамаран нёсся по реке, оставляя за собой длинный шлейф мельчайших водяных брызг. В салоне было тихо — звукоизоляция на судах туристического класса превосходная, — по берегам тянулись уже изрядно надоевшие Хайку джунгли, удобное кресло убаюкивало, и мальчик незаметно уснул.

Проснулся он от лёгкого толчка в плечо и, открыв глаза, увидел сквозь панорамное остекление салона бетонный причал, множество машин и вдалеке высокие белые здания большого города. А на противоположном берегу реки таинственно синели горы.

— Ну, вот мы с тобой и прибыли, — коротко объяснил Алан. — Это Пуэбло-дель-Рио — Город-на-Реке.

ГЛАВА ПЯТАЯ СТЭРДИ

Под крылом самолёта проплывали горы, купающиеся в море белых туч. Острые пики прокусывали облачное одеяло могучими чёрными клыками, подставляя солнцу свои облитые серебром ледников вершины, и лёд казался запёкшейся белой кровью насквозь пробитых ими облаков.

Начальнику службы безопасности Головного Центра было не до поэтических изысков: погружённый в размышления, он лишь изредка бросал рассеянный взгляд в иллюминатор. Джейк Блад напряжённо думал — наступало время принятия решения. Приближалась точка возврата — пилотский термин, обозначающий ту точку маршрута, в которой топлива ещё хватит для возвращения назад (если нет уверенности в успехе дальнейшего полёта). Нет, Блад отнюдь не беспокоился о благополучном исходе спецрейса — его обслуживали лётчики высочайшей квалификации, а личный самолёт хайерлинга первого ранга был проверен до последней заклёпки. Точка возврата, о которой размышлял Джейк, лежала отнюдь не в географической плоскости.

«Об отступлении не может быть и речи — это решено, — думал он. — Но вот пора ли сбросить маску дисциплинированного хайерлинга, почтительно смотрящего в рот мессиру в ожидании его очередных мудрых откровений, и нанести удар? Или ещё подождать? Всё ли подготовлено и не упустил ли я из виду какой-то незначительный на первый взгляд фактор, который может оказаться решающим?

Генералитет на моей стороне — им до чёртиков надоело главенство торговцев. Военным до зуда в ладонях хочется выдернуть наконец из ножен заскучавшие мечи и показать всем, кто в доме хозяин. Контроль над всеми отрядами солдат-клонов, дислоцированными на тайных базах и в подземельях периферийных Центров, тоже у меня. Силовые структуры и государство — декорация для обывателей, тупо верящих в «демократические ценности», — с этим проблем не будет. Внешняя обстановка — у всех на этой планете свои хлопоты, им будет не до наших «внутренних разборок». А когда враждебные друзья — или дружелюбные враги — поймут, что происходит, будет уже поздно. Кто остался? Остался сам Арчибальд Эссенс и… люди-индиго: те из них, которых можно считать самостоятельной силой».

Поведение мессира беспокоило Блада. Кто-кто, а уж Джейк прекрасно знал, что Мумия Арчи (с некоторых пор это прозвище прижилось) опаснее любого из генералов, пусть даже командующих ракетными частями или космическими силами, и стоит всех Правителей вместе взятых. Почему Эссенс не противился — во всяком случае, открыто, — концентрации в руках начальника службы безопасности реальных сил и возможностей, способных не то что изменить, но и перевернуть «статус кво»? Что за этим кроется? Блад кожей ощущал — что-то здесь не так: старый шулер Арчи наверняка припрятал пару козырных тузов в рукаве…

Блад бросил короткий взгляд на помощницу, сидевшую у противоположной стенки салона возле дисплея компьютера, и через пару секунд девушка поставила перед боссом стакан с виски. «Хороша, — подумал Джейк, взбадривая мозг глотком алкоголя. — И в постели не уступает Стэрди… Одно из неоспоримым преимуществ властителей — это возможность иметь гарем. Женщины — это цветы, украшающие власть, и сладкий приз победителя. Но победы ещё надо добиться».

Последним неизвестным в уравнении оставались индиго — точнее, неизвестных было несколько. Воспитанники Приютов пока не порадовали Попечителей чем-то из ряда вон выходящим — сырой материал. Возможно, через несколько лет из них и будет какой-то толк, но в настоящее время Блад не видел ничего, что могло быть использовано с пользой для дела. Если среди детей-индиго и были ценные уникумы, то их ещё растить и растить. К тому же Джейка раздражала независимость этих детей и необходимость обращаться с ними крайне осторожно. То ли дело штампы: приказал — и вперёд!

Жаль, что не удалось разыскать мальчишку-беглеца — он как в воду канул. А ведь этот Хайк мог бы быть полезным: подчинение других людей своей воле и пирокинез — это уже немало. И та девчонка, Мэй (Джейк помнил её лицо — память у него была великолепной), — её тоже пока не нашли. Если верить тому, что сообщили из Приюта-семнадцать незадолго до той злополучной атаки «ночных призраков», эта девчонка сможет заменить чуть ли не всю систему ПВО. Сбивать самолёты мыслью — ничего себе ребёнок!

А «призраки» явно противодействуют Попечителям. Некое противодействие проекту «Индиго» отмечалось и раньше, но было неясно, кто за всем этим стоит. Теперь, после нападения на Приют, одним неизвестным стало меньше, хотя вопросы остались. Кто они, эти «призраки», сколько их, каковы пределы их возможностей? И главное — их цели? И почему они атаковали в открытую? Сеть Приютов существует давно, и ни разу ничего подобного не случалось. Значит, на то была причина, и причина серьёзная. Неужели… Неужели причиной послужила Мэй — точнее, то, что она сделала за сутки до атаки?

Джейк вдруг вспомнил женщину со змеёй — «ночную ведьму» с единственной удачной фотографии. «Интересно, а какова она в постели? Несвоевременная мысль — что-то меня разволокло…». Он снова взглянул на помощницу, прикидывая, не позвать ли её на четверть часа в спальню, расположенную в хвостовой части самолёта, однако передумал — не время, — сделал ещё глоток и вернулся к своим размышлениям. Девушка не поняла взгляд Блада и некоторое время смотрела на него вопросительно, ожидая распоряжений, а затем вернулась к экрану компьютера.

Индиго-повстанцы, как их окрестили, были не единственными самостоятельными «новыми людьми» на планете — теперь это выяснилось окончательно. Начальник службы безопасности Головного Центра Правителей Джейк Блад располагал точной информацией о неформальных объединениях индиго в разных странах. Он знал о небольших европейских группах, о русских — Ищущих Ответы, о гнезде «новых людей» в Колумбии. А теперь Блад знал и о тибетцах — Созерцателях, и знал (пусть даже приблизительно) и их доктрину.

…К неудовольствию Эссенса, провести подготовку операции в Тибете «в самые сжатые сроки» с тем, чтобы тут же отправиться в Южную Америку, Бладу не удалось.

Операция забуксовала. Орбитальное слежение не выявило ровным счётом ничего, что заслуживало бы хоть какого-то внимания. Горы, уединённые монастыри с бритоголовыми монахами, пещеры — картина та же, что и сотни лет назад. Но что-то там явно происходило — аппаратура, насколько она способна была сделать это с большого расстояния, отмечала слабенькие всплески ментальной активности. И — пещеры: под их своды орбитальные глаза проникнуть не могли.

Прямое проникновение также провалилось — несколько опытнейших агентов Центра, признанных специалистов своего дела, как в воду канули. До Тибета они добирались — подтверждения от них приходили, — но затем связь бесповоротно обрывалась. И тогда Блад решил сам отправиться в Гималаи. Хайерлинг не боялся риска, наоборот — беснующийся в крови адреналин был для него своеобразным наркотиком, придававшим жизни особый вкус и остроту.

Против ожидания, китайские власти не чинили ни малейших препятствий «эзотерико-этнографической экспедиции», хотя китайские спецслужбы были прекрасно осведомлены о том, кто именно организует эту «экспедицию». И это обстоятельство сразу насторожило Джейка — если тебе не мешают, значит, наверняка уверены — ты непременно свернёшь себе шею без дополнительных усилий со стороны силовых структур. Однако и по прибытии на место экспедиция не встретила никаких затруднений, не говоря уже об опасностях.

А через три дня, когда группа углубилась в сердце гор, и Блад прикидывал, куда лучше двинуться, в лагере появились два человека. «Тебя хотят видеть, гость, — коротко объяснили они. — Тебя одного». Намётанным глазом Джейк тут же распознал в пришельцах взрослых индиго и без колебаний принял приглашение — он понимал, что самостоятельно экспедиция будет блуждать по этим горам месяцами, но так ничего и не найдёт.

…Полумрак пещерного храма — чем было это место на самом деле, Блад не знал, — дышал спокойной и уверенной в себе силой — силой, абсолютно равнодушной к тревогам и заботам внешнего мира. Не мог Джейк и понять, где именно расположена эта пещера, — миниатюрный электронный ориентатор, который Блад предусмотрительно захватил с собой, высвечивал полную чушь. Если верить его показаниям, начальник службы безопасности Головного Центра пребывал в данный момент где-то в Антарктиде, что не укладывалось ни в какие логические рамки.

— Здравствуй, — прозвучал негромкий голос, и Джейк увидел тщедушную фигуру в тогоподобном коричневом одеянии. Тлеющие ароматические палочки не давали света, но свечей здесь хватало, и Блад смог различить черты лица своего собеседника.

Перед ним был глубокий старик, но какой старик! Если Арчибальд Эссенс производил впечатление злобной мумии, одержимой навязчивой идеей, то этот темнолицый старик походил на ожившую статую Будды — на бога, стоящего вне понятий добра и зла.

— Садись, гость, — всё так же негромко произнёс старик. — Мы будем говорить.

Блад опустился на устилавшие каменный пол циновки — странно, тёплые! — а старик продолжал тем же шелестящим ровным тоном.

— Мы знаем, кто ты, и кто тебя послал, и чего вы хотите. Поэтому не стоит бесцельно опустошать сосуд времени на пустые разговоры. Мы — Созерцатели, главная ценность для нас — знание, а вся та суета, в тенётах которой бьётся этот мир, нам неинтересна. Ты хочешь знать, не враги ли мы вашим начинаниям? Отвечу — нет. Мы не враги, мы — посторонние. И теперь, когда приходящих к нам новых людей — тех, кого вы называете индиго, — становится всё больше, у нас есть возможность заниматься тем, что представляется нам единственно имеющим смысл: познанием.

«Интересно, а что вы будете делать, если на ваши головы посыпятся ядерные бомбы?» — подумал Блад.

— Не посыпятся, — тут же отозвался старик. — Вы не будете ссориться с Поднебесной Империей — на это у вас хватит остатков благоразумия. А если вы всё-таки взорвёте этот мир, — плечи старика чуть шевельнулись в подобии пожатия, — что ж, значит, таков замысел Вечнотворящего. Но скорее всего, Созерцатели всё равно выживут — мы многое умеем. И у нас много тайных нор, которые не сможет выжечь даже Адский Огонь. Так что не тратьте зря силы и не лезьте в наши горы — вам здесь нечего делать. Я сказал достаточно, но если хочешь что-то спросить — спрашивай.

«Так, — пронеслось в голове Джейка, — нейтралы, значит. И плевать нам на вашу возню, неразумные…».

— Да, — бесстрастно ответил темнолицый. — Ты правильно меня понял. А теперь иди — в тебе слишком много зла, и находиться рядом с тобой мне неприятно.

Ментальная тренировка помогла Бладу погасить родившуюся было мысль «Погодите, отшельники, дайте срок!» и не дать ей оформиться до читаемого уровня — хотя чёрт его знает, каков уровень чувствительности у этого воплощённого Будды. Говорить дальше было не о чем — всё равно он не узнает больше того, что этот старик сочтёт нужным ему сообщить.

Джейк связался с Эссенсом, доложил о результатах и получил приказ возвращаться. Мессир не выказал никаких эмоций, но что-то неуловимое в тоне его голоса заставило Блада насторожиться. И поэтому сейчас, когда горы с их таинственными обитателями уходили за горизонт, и под крылом уже синела гладь Бенгальского залива, Джейк думал не о том, что осталось позади, а о том, что ждёт его по возвращении в Центр. К тому же Блад был уверен — Созерцателям действительно нет дела ни до Правителей, ни до соперничества новых сверхдержав, ни до других людей-индиго. Они сами по себе — ещё одним неизвестным стало меньше.

Самолёт летел на восток. «Точка возврата» приближалось.

Бурые скалы медленно расползались в стороны, словно ветхая ткань под могучими руками невидимого великана. Каменные плиты весом в миллионы тонн разошлись, и между ними сабельным шрамом обозначилась тускло блестевшая нить взлётно-посадочной полосы.

Джейк Блад не впервые наблюдал с воздуха величественную картину открытия ворот Головного Центра, но каждый раз это зрелище впечатляло. Он вспомнил высказывание Эссенса: «Наша крышечка выдержит прямое попадание пятидесятимегатонной водородной боеголовки!». Как профессиональный военный, Джейк понимал, что такого не выдержит ни один рукотворный объект, и тем не менее вскрывающаяся по воле человека гора производила на него впечатление.

Шасси коснулись бетонки настолько мягко, что момент касания был практически незаметен — элитные пилоты Центра не зря получали высокие оклады. Самолёт пробежал по полосе, гася скорость, зарулил под скальный козырёк, где теснились ангары, и остановился прямо перед сплошной стеной. «Прибыли, — подумал Блад, вставая с кресла, — врата ада ждут своих грешников… Как там сказал этот темнолицый старик: «В тебе слишком много зла»?».

Стена дрогнула и раскрылась, словно ненасытная пасть подземного чудища. Хайерлинг встряхнулся, поправил форму и пружинистым шагом охотящегося зверя пошёл к выходу из самолёта.

Отсюда, из этого Центра, правили миром. Эта власть не требовала фанфар и воплей ликующей толпы — она была выше этого. Здесь сидели игроки, передвигавшие на огромной шахматной доске размером с планету пешки и фигуры, именуемые президентами, премьер-министрами и главами транснациональных корпораций. Сюда сходились золотые нити, за которые дёргали кукловоды, заставляя своих марионеток послушно шевелить ручками. До поры до времени нужды в таких титанических убежищах не было, но когда противостояние обострилось, их начали строить — строить под видом обычных военных баз и научно-исследовательских центров. Правители, готовящиеся пройтись по Земле огненной метлой с тем, чтобы избавиться от излишков населения и освободить мир для «золотого миллиарда», вынуждены были считаться с наличием Меча Демонов у тех, кого они приравняли к мусору и намеревались смести. В словах Эссенса о «крышечке» была доля истины — Центр был хорошо защищён от любого удара известным человечеству оружием.

Центр был мозгом, но догадывались об этом (а тем более знали) немногие. Так средний обыватель, глядя на мускулатуру борца или боксёра, не задумывается о том, что всей этой грудой тренированного мяса управляют нервные окончания, передающие сигналы мозга.

…Электрокар бесшумно скользил по длинному тоннелю в голубом свете скрытых ламп, направляясь к шахтам лифтов. Джейк не смотрел по сторонам — он хорошо знал эту дорогу, да и смотреть здесь было не на что. Людей в «предбаннике» не было, зато бесчисленные глаза разнокалиберных сенсоров контрольных систем не оставляли во входном тоннеле и дюйма непросматриваемого пространства. И Эссенс уже извещён о прибытии начальника службы безопасности — в этом Блад не сомневался.

— С прибытием, Джейк, — раздалось в горошине коммуникатора, — я жду вас у себя.

«Ну вот, лёгок на помине…». Хайерлинг внутренне подобрался, словно хищник перед прыжком. Реакция Блада была чисто рефлекторной, выработанной за долгие годы, но вместе с тем Джейк звериным чутьём ощутил холодок скрытой опасности, притаившейся где-то здесь, за тусклыми стенами, а точнее — в подземном кабинете мессира Арчибальда Эссенса.

Лифт остановился на уровне «Z». Доступ на этот уровень имели немногие — слишком много было здесь тайн. Именно отсюда получали команды «смазчики» — на какую пружинку исполинского экономического и политического механизма планеты капнуть капельку масла, чтобы он продолжал работать — работать так, как было задумано творцами и хозяевами этой грандиозной машины. «Вот только всё больше винтиков этого глобального агрегата норовят проявить самостоятельность, выйти из-под контроля и пойти наперекор программе, — думал Блад, шагая по чуть пружинящему под ногой покрытию пола уровня «Z». — Эту машину пора модернизировать, иначе она пойдёт вразнос и похоронит под своими обломками нас самих».

Блад остановился перед знакомым входным контуром и приложил правую ладонь к панели идентификатора — стандарт безопасности на уровне «Z» был наивысшим. Неважно, что за Бладом следили с того момента, как шасси самолёта коснулись взлётной полосы, что начальника службы безопасности здесь знали в лицо, что его просканировали по крайней мере трижды, пока он добирался до этого уровня, что компьютер давно уже сообщил — это именно Джейк Блад, и никто другой. Это он, а не его клон и не индиго, принявший облик хайерлинга, — и всё равно: стандарт безопасности. Правители очень ценили свои жизни — куда выше, чем все жизни всего остального населения Третьей планеты системы Жёлтой звезды.

Засветился разрешающий зелёный. Часть стены отошла назад, мягко сдвинулась вбок, и начальник службы безопасности шагнул в открывшийся проём — шагнул в освещённый холл с чувством пловца, ныряющего в неведомую тёмную глубину.

Место за полукруглым столом справа от входа, где обычно сидела Стэрди, пустовало. Стол этот представлял собой управляющий терминал, связанный со всеми системами Центра, — изречённая воля мессира Арчибальда трансформировалась здесь в электрические импульсы, мгновенно доводилась до сведения обитателей подземного города и принималась ими к исполнению. Эссенс мог и сам отдать нужное распоряжение — прямо из кабинета, — но проворные пальцы «роскошной смерти» были незаменимы, если приказ был сложным и расходился по многим информационным каналам (в том числе и уходящим за пределы Головного Центра).

Блад миновал пустой холл. Он был предельно собран и внешне выглядел совершенно спокойным — исполнительный солдат, прибывший к командиру для доклада. Ещё два шага по глотающему звук ковру — до открытой двери кабинета Правителя. И последний шаг — через порог.

— Здравствуйте, Джейк. Давно мы с вами не виделись.

Голос мессира был знакомым, и в то же время в нём звучали какие-то непривычные обертоны — словно на старую запись наложили новую, причём из-за небрежности оператора наложили не очень тщательно, и получилась смесь двух голосов.

Всю противоположную входу стену занимал огромный стереоэкран, на который могла быть выведена любая информация со всей планеты. Но сейчас по экрану плыли только белые облака — казалось, подземный кабинет уровня «Z» расположен на вершине высокой горы, а весь мир где-то там, далеко внизу. Правители — и в первую очередь сам Эссенс — любили ощущать себя богами-олимпийцами.

Мессир сидел на своём обычном месте, за столом, а в двух шагах от него изваянием застыла Стэрди с обычным для неё выражением полной бесстрастности на холёном лице.

— Здравствуйте, господин Эссенс, — Джейк привычно-почтительно склонил голову. — Действительно давно — около месяца.

— Тридцать два дня, если быть совсем уж точным. Садитесь, и рассказывайте — есть вещи, которые нельзя доверять средствам коммуникации, что бы там не говорили эти спецы по электронике про абсолютную защищённость наших линий связи.

Да, о самом важном мессир всегда предпочитал говорить только с глазу на глаз. Его апартаменты тоже перекрывались системами видеонаблюдения, но Эссенс, пользуясь своей статусной привилегией, в особых случаях отключал эти системы, а защита от перехвата и подслушивания на уровне «Z» действительно была абсолютной.

Мессир Арчибальд Эссенс и хайерлинг первого ранга Джейк Блад не виделись больше месяца. Конечно, они общались ежедневно, но лично не встречались. У Блада дел было по горло, и ему было не до бесед на философские темы. Эссенс тоже не мог пожаловаться на недостаток занятости, причём часть его занятий осталась неизвестной начальнику службы безопасности. Несмотря на тщательно организованное наблюдение, в подробной записи дел и встреч Эссенса (эту запись Джейку ежедневно сообщал один из его помощников) имелись обширные лакуны, и это тревожило Блада.

Первое, что его поразило, как только он бросил взгляд на мессира — это внешний вид Правителя. Мумия превратилась в кожаный мешок — лицо Эссенса сделалось бесформенным, и по-прежнему пронзительные глаза выглядели чужеродными, искусственно вставленными в оплывшую маску из дряблой складчатой кожи. «Кажется, — мелькнуло в голове Блада, — мне не удастся лично свернуть ему шею. Всевышний — точнее, сатана, — приберёт эту рухлядь прежде, чем я дотянусь до его глотки. Разве что сделать это прямо сейчас… Бедная Стэрди, неужели этот полутруп всё ещё требует от неё любовных ласк? И костюм Арчи топорщится, словно под тканью расплывшийся студень, забывший, как надо двигаться». Блад посмотрел на неподвижную секретаршу, одетую в белую блузку и короткую серую юбку, открывавшую великолепные ноги, и почувствовал брезгливость, перемешанную с глухой яростью.

Но вся эта гамма чувств никак не отразилась на лице хайерлинга — он скупо и по-деловому доложил о результатах тибетской экспедиции.

— Неплохо, неплохо, — резюмировал мессир. — Значит, им нет до нас дела. Созерцатели решили выстроить башню из слоновой кости… Забыли, наверное, чем обычно кончали их предшественники, ступившие на этот путь. Ладно, с этим ясно. Что у нас там ещё? Поиск мальчишки, похищенные из Приюта-семнадцать дети-индиго и «ночные призраки» с их предводительницей-ведьмой в змеином ожерелье. Впрочем, этим займутся другие — вы не единственный способный хайерлинг, Джейк, хотя и один из лучших. А вас ждёт Колумбия.

При этих словах старчески шуршащий голос мессира изменился и наполнился силой и звучанием, словно переключили программу. И тут Джейк поймал боковым зрением быстрый блеск в глазах Стэрди.

«Не соглашайся! — ясно читалось в её взгляде. — Ты оттуда не вернёшься! Арчи уже всё решил — решай и ты!».

— А есть ли в этом необходимость, господин Эссенс? — возразил хайерлинг, почти физически ощущая приближение опасной грани. — Латиноамериканские индиго никак себя не проявляют, а вот «призраки» явно ступили на тропу войны. В конце концов, пошлите туда кого-то другого — вы же сами сказали, что хайерлингов у вас хватает.

Бесформенное лицо Правителя дрогнуло — он то ли усмехнулся, то ли выказал подобие удивления. Но в глазках-буравчиках метнулась искорка торжества: «Ага, вот ты и оскалил зубки, мальчик!»

— Вы стали обсуждать приказы, Джейк? — ласково прошелестел Эссенс. — Это что-то новенькое…

— Нет, но… — у Блада вспотели ладони. — Я прежде всего думаю о пользе дела — об эффективности использования тех или иных сотрудников Центра для…

— Предоставьте это мне, — перебил его мессир, — не пытайтесь выйти за пределы своих полномочий! — Голос Эссенса вновь сменил оттенок, став из шепелявого раскатистым. «Что за дьявольщина? — растеряно подумал Блад. — У него что, усилитель-синтезатор в воротнике пиджака? Но зачем?»

— Мне кажется, — продолжал Правитель, пристально глядя на начальника службы безопасности, — что пора прояснить некоторые нюансы, вы не находите? В последнее время вы стали… э-э-э… чересчур самостоятельным. Это нехорошо, Джейк. Не забывайте, кто вы, и кто я, и какая между нами разница! Или вам кажется, что периодически заменяя меня в постели нашей милой девочки, — он мельком взглянул на Стэрди, — вы с таким же успехом сможете заменить меня и здесь, в этом кресле? Уверяю вас, господин Блад, вы заблуждаетесь — опасно заблуждаетесь!

«Да он же попросту издевается! Играет со мной, как кошка с мышкой! Но неужели он не знает, что военные только ждут моего приказа, чтобы перевернуть здесь всё вверх дном?»

— И не слишком уповайте на ваш контроль над силовыми структурами и над отрядами штампов, — Эссенс словно прочёл мысли хайерлинга. — Я всегда думаю на два хода дальше, чем вы. Проект «Индиго» принёс свои первые реальные плоды — есть уже первые новые люди, готовые идти с нами рядом и помочь нам в осуществлении наших начинаний. Кто они, сколько их, и как они получают приказы — от меня, заметьте, только от меня! — вам знать необязательно. Вы и так достаточно… любопытны — даже решили следить за мной. Но могу вас заверить, что эти наши новые люди, — он подчеркнул слово «наши», — ничуть не уступят в бою «ночным призракам». А что упомянутые «призраки» натворили в Приюте-семнадцать, вы, надеюсь, прекрасно помните.

Взгляд Стэрди жёг Блада, да и само её присутствие действовало на Джейка, как шпоры на норовистого скакуна. И хайерлинг первого ранга поднялся с кресла, словно бросаясь вниз с высокого обрыва.

— Ты прав, Арчи, — резко бросил он, превозмогая сухость в горле, — пора расставить все точки. Думаю, что ненужных свидетелей здесь нет, так что давай поговорим начистоту.

Блад шагнул вперёд. Теперь его и Эссенса разделял только стол — ничтожная преграда для профессионала рукопашного боя, способного преодолеть это препятствие одним рывком. Стэрди по-прежнему оставалась неподвижной, и Джейк был уверен, что не получит от неё удар в спину. Стол перед мессиром пуст, а если у Мумии и есть какое-то оружие в столе или под одеждой, достать его он уже не успеет — никак не успеет. У самого Блада оружия тоже нет, но оно ему и без надобности. Один удар, и…

— Ах, Джейк, Джейк, — Эссенс покачал головой. — Меня всегда изумляло, насколько глупой бывает молодость…

Кресло Эссенса отлетело в сторону, а сам он необъяснимым образом оказался стоящим на ногах у самого экрана, по которому величественно плыли облака. А в следующую секунду Блад почувствовал себя опасно близким к сумасшествию.

Кожа на лице мессира — жухлая кожа мумии — зашевелилась. Она сползала лоскутами и осыпалась с пергаментным шорохом. А под отваливающимися клочьями мёртвой плоти проступило лицо — молодое лицо мужчины в расцвете сил. С треском отлетели пуговицы, пиджак ненужной тряпкой упал на пол, следом упали рубашка и брюки. Мессир остался почти голым — в одних узких плавках, подобных тем, в которых выступают в боди-билдинг шоу.

Трансформация не ограничилась только лицом. Кожа с бесформенного старческого тела отваливалась целыми пластами, словно кора с гнилого дерева. Но под корой оказалась отнюдь не труха — там было крепкое молодое тело с рельефной мускулатурой, способное вызвать зависть мужчин и вожделение женщин. Змея меняла кожу и обновлялась.

Джейк не стал размышлять над природой увиденного — он и так потерял целых две секунды, ошеломлённый небывалым зрелищем. Хайерлинг прыгнул — чёрт там или дьявол, теперь уже всё равно. Отступать некуда — точка возврата пройдена. Блад прыгнул, и…

…ощущение было таким, будто он со всего размаху напоролся на железнодорожный рельс. Оглушительный удар отбросил Джейка назад, он пролетел несколько метров и рухнул навзничь посередине кабинета. Попытался подняться — и не смог, тело не слушалось. Вот это был удар!

— Ах, Джейк, Джейк, — укоризненно повторил Эссенс (или кто это теперь был?), потирая левой ладонью костяшки правой. — Мне известны твои таланты в сфере убийства людей голыми руками, и я заранее позаботился о том, чтобы эта моя новая оболочка, — он любовно погладил себя по мускулистой груди, — обладала бы соответствующими навыками. Ну что, точка поставлена? И как быстро! Я и не ожидал, что ты окажешься таким хлипким, мой верный хайерлинг. Профессор Чойс сдержал своё обещание — прекрасная работа! Он сделал почти невозможное и заслужил место в будущем — в нашем будущем. То есть в моём — ты ведь уже не наш, Джейк.

Стэрди безмолвствовала, словно её тут и не было. Блад снова попытался встать, и снова его попытка оказалась тщетной. Тело не слушалось — оно превратилось в кучу ваты, не подчиняющейся отчаянным приказам мозга.

— Конечно, можно было бы и не устраивать этот спектакль. Таскать на себе весь этот камуфляж, когда тебе так хочется по-настоящему насладится своим новым молодым телом, — пренеприятно, — Эссенс одним лёгким движением приблизился к столу. — Но в этом мире так мало настоящих развлечений! Особенно когда тебе уже много лет, и ты всё в этой жизни попробовал и испытал. Вот я и решил устроить театр одного актёра — для очень узкого круга зрителей. В любом человеке дремлет артист, и так хочется хоть раз в жизни сорвать бурю аплодисментов. Как, нравится? — обратился он к секретарше. — А вот эта штука, — мессир положил ладонь на свои эффектно вздутые спереди плавки, — тебе очень понравится, не сомневаюсь. Ты ведь ставила на победителя, верно? Победитель определился, все точки расставлены. Хотя нет, не все — осталась одна, последняя.

Он выдвинул ящик стола и достал оттуда тяжёлый автоматический пистолет. Держа оружие в опущенной правой руке, мессир подошёл к Стэрди, заглянул ей в глаза и протянул пистолет телохранительнице.

— Давай, девочка, — сделай свою работу. Проигравший платит по счетам. Наш Джейк абсолютно прав — свидетелей здесь нет, системы контроля блокированы. А потом павшему при выполнении ответственного задания хайерлингу первого ранга Джейку Бладу будут устроены пышные похороны, и мы с тобой уроним скупую слезу на его могилу. И будем жить дальше, и очень долго жить, девочка.

Стэрди взяла оружие. Джейк, хотя он по-прежнему не мог шевельнуться, видел, что Эссенс настороже, и вздумай их общая любовница развернуть ствол не в ту сторону, эта попытка тут же будет пресечена. Похоже, что это понимала и сама Стэрди. Мессир уже продемонстрировал своё умение владеть своим новым телом — так вот чем он занимался, ускользая из-под наблюдения! Правда, навыки не приобретаются за столь короткий срок, но что знал Блад о возможностях клонирования? Очевидно, профессор Чойс мог теперь не только вырастить новую ткань или орган, но и придать специфические особенности обновлённому экземпляру. Недаром быстрота реакции штампов изумляла даже бывалых коммандос…

Мессир стоял рядом со Стэрди, на расстоянии протянутой руки, наблюдая и за ней, и за лежащим на полу Бладом. И Джейк не сомневался — «роскошная смерть» выполнит приказ Эссенса и выстрелит. А что ей ещё оставалось делать? Правила игры, приз в которой — власть над миром, хорошо известны всем её участникам. И что с того, что она стонала от наслаждения в объятиях хайерлинга? Мессир со своим новым телом одарит её и не такими ласками. Женщины — это цветы, украшающие власть, и сладкий приз победителя. А победитель — Эссенс.

Держа пистолет обеими руками, Стэрди подняла оружие. Глаза её были холодны и пусты. Глядя в чёрную точку ствола — в чёрную дыру, через которую вот-вот вытечет его жизнь, — Блад не испытывал страха. Ему было досадно, и ещё он почему-то сожалел о том, что так и не узнал, а какова же в постели та ведьма со змеиным ожерельем на шее…

Выстрела он не услышал. Он услышал короткий смачный хруст и не сразу понял, что произошло.

Правая рука Стэрди сорвалась с рукоятки пистолета и описала короткую смертельную дугу. Движение было настолько стремительным, что глаз его не отметил. Если коммандос завидовали солдатам-клонам, то Стэрди могли позавидовать даже гремучие змеи или зелёная мамба. Телохранительница мессира не зря носила своё прозвище.

Ребро ладони «роскошной смерти» с хрустом врезалось в горло Эссенса чуть выше кадыка. Мессир успел заметить это движение, но не успел перехватить руку Стэрди или даже просто опустить подбородок.

Ещё секунду он стоял, потом обмяк и покачнулся. Глаза Эссенса остекленели, ноги подогнулись, и великолепный образчик элитного человека будущего упал лицом вниз — мёртвый, как та сухая кожа, которую он только что сбросил.

Стэрди проводила глазами падение трупа, а затем перевела взгляд на Джейка. Она так и не опустила пистолет, и рука её не дрожала под его весом. И хайерлинг готов был поклясться чем угодно — «роскошная смерть» размышляет, а не пристрелить ли заодно и его, Блада? Но теперь он был уверен — Стэрди не выстрелит. Эта женщина обладала не только внешностью, постельными талантами и умением молниеносно убивать без оружия, но и здравым умом. И она прекрасно понимала, что в сложном клубке интриг, сплетённых внутри Центра, у неё слишком мало шансов самостоятельно занять одно из первых мест. Кто она такая в сложной иерархии мессиров и хайерлингов? Одно дело — Джейк Блад, начальник службы безопасности, контролирующий мускулы — вооружённые силы — и пользующийся авторитетом среди военных, и совсем другое — приближённая одного из Правителей (пусть даже очень весомого), да к тому же ныне покойного. И Стэрди не выстрелила.

Вместо этого она положила пистолет на стол и негромко сказала:

— Вставай, Джейк. Спектакль окончен, аплодисментов не будет. Актёр играл бездарно — он слишком увлёкся внешними эффектами.

Это были первые произнесённые ею слова с того момента, как Блад переступил порог кабинета Эссенса.

Джейк с трудом приподнялся на локтях и со стоном снова упал на спину. Перед глазами колыхалась серая муть, а голова раскалывалась от боли.

— Не могу… — прохрипел хайерлинг. — Дьявол… Чтоб ему в аду… «Почему я вообще не потерял сознание? — подумал он через пелену мутной боли. — Наверно, Арчи точно рассчитал удар, — какой смысл разыгрывать спектакль, когда зритель в отключке…».

Стэрди секунду подумала, изучающе глядя на Джейка, потом, небрежно перешагнув через мёртвого Правителя, порылась в его столе и извлекла оттуда упаковку разноцветных ампул. Присев возле бессильного тела хайерлинга — при этом её колено чуть коснулось его щеки, — она разорвала упаковку, достала ампулу-самовпрыску и приложила её к запястью Блада.

— Сейчас поможет.

Помогло — через минуту Джейк смог встать, хотя его шатало. Он попытался сделать шаг и тут же зашипел от боли во всём теле.

— Вот же сволочь… Так попасть в болевую точку…

— Не ной! — оборвала его Стэрди. — Ты мужчина или нет? Времени мало — надо действовать.

— Круто ты, дорогая, — Блад попытался улыбнуться, и это у него почти получилось. — Надеюсь, ты не будешь столь же бесцеремонна со мной на людях?

— Не буду, — одними губами усмехнулась она и добавила. — Мессир Блад.

— Предпочитаю генерала, — пробормотал хайерлинг. — Мессиры, — он бросил взгляд на ворох органических лохмотьев у стены-экрана, и его передёрнуло, — плохо кончают, как мы имели удовольствие видеть.

— Насчёт кончать — это у тебя всегда выходило классно, — ухмыльнулась «роскошная смерть», — и самое главное, вовремя. На, вколи ещё одну, — она протянула Джейку вторую ампулу, — и за дело, генерал Блад.

Стэрди оказалась незаменимым помощником. Вряд ли Эссенс посвящал её во все тонкости, но она сама сумела разузнать всё необходимое — мужчины слишком часто считают женщин глупее, чем они есть на самом деле. И в сложной паутине связей личного терминала безвременно почившего мессира его секретарша разбиралась превосходно.

Распоряжения военным Джейк отдал быстро — на этот случай у него давно уже был припасён специальный код-сигнал; оставалось лишь передать его на личные коммуникаторы генералитета. Отряды штампов, возглавляемые офицерами, тщательно подобранными самим Бладом, немедленно приступили к боевому развёртыванию. Джейк знал — по всем уровням и Головного Центра, и периферийных Центров уже бегут исполнительные и нерассуждающие биороботы, для которых выполнение приказа — единственный смысл существования.

Сложнее обстояло дело с политиками и финансистами. Да, какой-то организованной группировки, способной оказать перевороту серьёзное сопротивление, среди них не было, но вероятность непредсказуемой реакции на смену тайной власти существовала. Поэтому Блад выждал, пока не пришли доклады от всех боевых частей о завершении развёртывания, и только потом занялся оповещением мессиров и прочих значимых фигур на игровом поле.

Как Блад и ожидал, энергичного отпора его действиям не последовало. Его очень многие знали, и многие боялись. Если кто из мессиров и лелеял втайне желание занять место Эссенса после его смерти, то к такому резкому повороту событий никто из них не был готов. Да и внешне всё осталось по-прежнему — та же страна, тот же президент, та же конституция. И какое дело рядовому обывателю до того, что в каком-то там научно-исследовательском центре скоропостижно скончался директор, и его место занял его заместитель? А в закулисье — там действовали свои законы.

И уже между делом Блад связался с преданным лично ему хайерлингом третьего ранга, ведавшим охраной уровня «Z». Через три минуты после получения приказа на контрольном дисплее кабинета появились три фигуры, замершие у входного контура, — хайерлинг и два солдата-штампа, бесстрастные, как каменные идолы с острова Пасхи.

— Заберите тело, — коротко распорядился Джейк. — В холодильник. Дело чрезвычайной важности. Есть подозрение, что произошла подмена личности. Как — предстоит выяснить. Мессира Эссенса больше нет. Командую я. Вопросы?

Вопросов не было. Штампы сноровисто упаковали тело мёртвого атлета в пластик, а офицеру Блад сказал:

— Времена меняются. Вторые становятся первыми, третьи — вторыми. Ты меня понял?

— Я понял вас, мессир.

— Генерал, — поправил его Джейк. — Времена изменились — хватит с нас мессиров.

— Я понял вас, генерал, — послушно повторил хайерлинг третьего ранга и козырнул.

…Когда всё было сделано, и ритуальная фраза: «Мессир Арчибальд Эссенс скончался от внезапного апоплексического удара, — Блада так и подмывало добавить «в горло», — бремя власти принял генерал Джейк Блад» дошла до всех, кто должен был её услышать, Джейк напрямик спросил Стэрди.

— Послушай, а почему ты не выстрелила?

— Когда? — хладнокровно уточнила та. — В первый раз или во второй?

— Гхм… В первый, конечно, — ответил новоиспечённый генерал, подумав при этом: «Видал я циников, но ты, крошка, дашь им сто очков вперёд…».

— А мне воины нравятся больше торговцев. И я по гроб жизни буду помнить запах разлагающейся плоти Арчи, — на лице Стэрди проступило выражение гадливости, — им пропахла вся его постель.

— Постараюсь до такого не дожить.

— Надо просто вовремя омолодиться, — «роскошная смерть» пожала плечами. — Арчи — мир его праху! — наглядно продемонстрировал нам, что это возможно. А профессора Чойса теперь надо беречь как зеницу ока — не дай бог, с ним случится какое-то несчастье.

— Знаешь, в древности ты по праву заняла бы трон какой-нибудь царицы.

— Думаю, что и в настоящем это возможность для меня не потеряна.

Блад внимательно посмотрел на женщину и понял, что та отнюдь не шутит.

— Надеюсь, ты не будешь спихивать меня с этого трона? — спросил он полушутя.

— Если нам с тобой там не будет тесно, — Стэрди не отвела взгляда, и в голосе её не было и тени шутливости, — нет, не буду. И ты мне всё-таки небезразличен, Джейк.

— Благодарю за откровенность. Ну что ж, поиграем в королевскую чету.

— Поиграем. И каким будет наш первый ход?

— Экстренное совещание Правителей — пора действовать. Террористы так и не осмелились нанести удар, на который можно было бы ответить атомными бомбами, а население планеты растёт. Значит, надо начинать самим.

— Рискованно, — покачала головой Стэрди. — Ядерное оружие есть у многих, в том числе у Поднебесной Империи и у эмиров Нового Халифата. Как бы самим… не обжечься. Надёжных убежищ мало, а штампов в нашем распоряжении пока только тысячи, когда надо раз в десять больше. И ещё эти «ночные призраки»…

— Кстати, эти приручённые индиго, о которых говорил наш покойный мессир? Ты что-нибудь о них знаешь? Или это блеф?

— Думаю, не блеф. Что-то такое и в самом деле есть. Не думаю, что это боеспособный многочисленный отряд магических воинов, хотя всякое может быть. В компьютере Эссенса есть ряд файлов под его паролем — дай срок, и я их вскрою. Тогда и посмотрим. И ещё одно — войну ведь можно начинать по-всякому. Например, можно указать на нового врага, причём на такого, война с которым обернётся очень большой кровью. Понимаешь, кого я имею в виду?

— Понимаю, — Блад медленно кивнул. — Да, Стэрди, в древности ты по праву заняла бы трон какой-нибудь царицы — и в настоящем тоже.

ГЛАВА ШЕСТАЯ СЕРПЕНТА

Гудящее пламя костра рвалось в тёмное небо, как будто силясь откусить от него кусок. Огонь менял оттенки, обретая то алый цвет крови, то желтизну золота, то багрянец солнца, садящегося в океан над умирающим миром. Деревья испуганно шевелили ветвями, словно заслоняясь от палящей ярости огня, и робко шептали что-то неразборчивое, прося пощады.

Женщина в тёмном, ниспадающем до земли одеянии стояла у костра, и звучание её голоса изменялось в такт дыханию пламени. И светились яркими точками глаза змеи, обвившейся кольцом вокруг шеи женщины и чуть приподнявшей голову. А вокруг костра сидели люди — многие сотни людей. Люди слушали голос женщины со змеёй, заворожено глядя в огонь.

— Мы пришли, и прежние, не достигшие высот и не сумевшие жить, должны уйти. Это закон — закон Вселенной! — Костёр выбросил крутящийся клуб пламени, и голос женщины в чёрном окреп, подхваченный этой вспышкой. — Новому — жить, старому — умирать. А если старое не хочет умирать и путается под ногами у нового, отчаянно цепляясь за последние мгновения бытия, новое поможет ему уйти.

Связанная тысячами трепещущих незримых нитей с внимавшими ей ньюменами и детьми-индиго, Змея купалась в потоках Силы — сила переполняла её и пьянила. Она сейчас может всё! Стоит только захотеть — и рухнут горы, и реки изменят свой путь, и высохнут моря, превратившись в прокалённые беспощадным жаром пустыни. И жалкие людишки — те, что наивно мнят себя хозяевами этого мира, червяки, копошащиеся в паутине придуманных ими самими нелепых правил и ограничений, будут корчиться у её ног, на что-то надеясь — напрасно надеясь.

— Несовершенные, тысячелетиями убивавшие себе подобных, будут сопротивляться — они не уйдут без боя. Значит, мы дадим им бой и станем хозяевами этого мира — по праву сильного, по праву нового, по праву более совершенного. Да, их гораздо больше, но мы — мы сильнее, и мы победим!

Перед внутренним взором женщины со змеёй на шее всплывали картины прошлого — далёкого прошлого. Так же рвался к звёздному небу огонь огромного костра, и остро пахло звериными шкурами, и лязгало во тьме оружие. Воины кланов слушали её — точно так же, как слушают её сейчас другие воины, несравненно более могущественные. И она сама — она повелевает ныне куда более грозными силами: теми, что однажды уже откликнулись на её зов и явили гнев свой…

Серпента чутко следила за аурами людей у костра. Она знала — сотни бойцов-ньюменов, «истинных новых людей», воспитанных ею самой, пойдут по её слову куда угодно. Но вот с тысячами детей-индиго, собранных со всех концов планеты и похищенных из Приютов, сложнее — Змея ощущает их колебания. «Война? Зачем? Разве мы не можем поделить этот мир, который так велик, и жить рядом, вместе, не мешая друг другу? Неужели обязательно надо кого-то убивать — разве это справедливо?». Владение магией подразумевает иную этику, отличную от примитивной этики обезьяноподобных, — будь проклят этот закон, так мешающий сейчас женщине со змеёй-ожерельем на шее! Ничего, она сумеет доказать этим детям, из которых скоро вырастут воины, что иначе нельзя — никак нельзя. Или ты, или тебя — по-другому не получится. И ей помогут убедить неофитов сами несовершенные — помогут тем, что первыми бросятся на людей-индиго в слепом ужасе: в ужасе перед могущественным непонятным (и значит, опасным!) новым.

Инкарнированная в теле женщины-индиго душа друидессы древних кельтов и вдовы погибшего в Цусимском бою матроса с броненосца «Ослябя»[9] впитала в себя мудрость многих перевоплощений. Но мудрость бывает разной, в том числе и жестокой, хотя сама она полагает эту жестокость разумной…

Не найдя Хайка ни в одном из вертолётов, Мэй взбунтовалась.

— Вы убили его! — закричала она. — Убийцы, убийцы!

Она бросилась на Змею с кулаками, и той стоило немалых усилий удержать отчаянно бьющуюся и кусающуюся девчонку. К счастью для предводительницы истинных ньюменов, ослеплённая яростью Мэй не сообразила пустить в ход свои специфические способности, и вертолёт благополучно приземлился, а не рухнул вниз на полдороге вместе со всеми своими пассажирами.

Напрасно Серпента уверяла, что они и пальцем не тронули никого из воспитанников Приюта, что «призраки» пришли для того, чтобы вырвать детей-индиго из лап Попечителей, а не за тем, чтобы их убивать, — Мэй её не слушала. Змея хотела уже парализовать девочку (хотя ей очень не хотелось прибегать к насилию, доверие — материя тонкая), но тут вмешался один из находившихся в вертолёте и наблюдавших всю эту дикую сцену подростков.

Мальчишка рассказал, что ещё задолго до ночной атаки в Приюте поднялась тревога. Воспитатели бегали по этажам «как ошпаренные кипятком тараканы», заглядывали во все комнаты, проверяя, все ли воспитанники на месте, и вообще «стояли на кончиках ушей». Из обрывков их разговоров (и мыслей) паренёк понял, что пропал кто-то из детей, а как — никто из воспитателей не может понять. А одна из девочек добавила, что поздно вечером она, подчиняясь смутному чувству, выглянула в коридор и увидела неясный зыбкий силуэт, промелькнувший у выхода на лестничную площадку. И вскоре началась та самая ночная сумятица.

Мэй немного успокоилась и села в дальний угол, обхватив руками коленки, хотя время от времени поглядывала на Серпенту исподлобья. Та вроде бы и не обращала на строптивую девчонку внимания, однако Мэй чувствовала, что на самом-то деле женщина со змеиным ожерельем на шее не спускает с неё глаз: причём не в прямом смысле слова, а… И Мэй мало-помалу начала понимать, что значили слова Змеи: «Я такая же, как и ты, только постарше тебя, и умею намного больше». Именно так — умею намного больше. И в этом девочку-индиго убедила не проплавленная броня на спине солдата-охранника, а ощущение незримой — но очень прочной — нити, на которой её держала сейчас Серпента.

Вертолёты шли над самой землёй, прячась от радаров, но Мэй видела напряжённые лица ньюменов и догадалась, что сподвижники Серпенты не уповают только на этот манёвр. «Призраки» работали — Мэй улавливала энергетические колебания, — и работа эта была не из лёгких. Девочка видела, как они уставали — кожа всё резче обтягивала скулы, под глазами сгущались сиреневые тени. Осторожно пошарив вокруг, Мэй нащупала тоненькую силовую вуаль и поняла, в чём дело: ньюмены экранировали стремительно несущиеся сквозь ночь машины от визуального и приборного обнаружения. Окружавшее вертолёты поле отличалось от того, которое окутывало подземную комнату в Приюте, хотя природа этого поля была той же самой. Но в подземелье работали «глушилки», а здесь — здесь поле генерировали люди, без помощи какой-либо техники.

«Вот это да! — с уважением подумала она. — А я — я смогу когда-нибудь вот так же…?» — и вдруг поймала чётко различимую мысль Серпенты: «Конечно, сестрёнка!». Ниточка-привязь работала исправно.

Они летели недолго — меньше часа. Один из ньюменов вдруг пошатнулся, лицо его побелело, и он бессильно осел на пол кабины, свесив голову на грудь. Змея тут же сделала жест ладонью — вниз, — и вертолёты один за другим дружно пошли на посадку.

Серпента хорошо знала пределы возможностей своих бойцов — машины как раз дотянули до укромного уголка, где их уже ждали. Без спешки, но и без промедления «призраки» усадили детей в автобусы, и те с урчанием направились в разные стороны — всё было продумано и подготовлено заранее. Оказавшись в одной машине со Змеёй (и более того, на одном сидении), Мэй ничуть не удивилась, хотя и подумать не могла, что это именно из-за неё ньюмены разгромили Приют — она узнала об этом гораздо позже.

Мэй уже успокоилась. Теперь она была уверена — Хайк жив, и с ним не случилось ничего плохого; значит, они встретятся — а как же иначе? Однако девочка поостереглась мысленно звать друга: ньюмены (в особенности Серпента) — это вам не тупая электроника. Да, «призраки» не сделали ничего плохого никому из детей (наоборот, они обращались с ними крайне заботливо); да, они настроены очень дружелюбно по отношению к бывшим воспитанникам Приюта (ауры не обманывают); да, Мэй смутно ощущает то, что называется «мы с тобой одной крови, ты и я», но… Пусть уж лучше Хайк остаётся на свободе — да, так будет лучше. В конце концов, ещё неизвестно, что понадобится от них ньюменам, — а ведь ни она сама, ни он (девочка успела немного изучить характер Волчонка) не будут ничего делать не по своей воле! Попечители вон тоже мастера петь сладкие песни, а что у них на уме…

— Никто не собирается тебя ни к чему принуждать, сестрёнка, — Серпента, глядевшая до этого в темноту за стеклом автобуса, повернула голову. — Да, мы с тобой одной крови, ты и я, это ты верно подметила. И этим всё сказано. Подробности — ты их узнаешь, и скоро. А твоего парня мы найдём. Чем скорее он окажется у нас, тем будет лучше — для вас обоих. — Серпента улыбнулась, но глаза её при этом остались холодными — такими же, как маленькие неживые глаза змеи на её ожерелье.

«Вот дурёха! — мысленно обругала себя Мэй. — Совсем забыла, с кем имею дело… Как это, оказывается, неприятно, когда тебя читают, словно раскрытую книгу! Придётся дробить и прятать мысли». — Последнюю мысль девочка тут же растёрла — так, как они делали это с Хайком, обманывая аппаратуру контроля психополя. И вроде бы получилось — во всяком случае, Серпента ничего ей больше не сказала.

Под утро автобус остановился на лесной поляне, где располагалось несколько уютных коттеджей. Дети настолько устали от всех перипетий этой ночи, что большинство из них уснули ещё в автобусе, и ньюмены бережно переносили спящих индиго на руках. Дремавшая на ходу Мэй гордо отказалась от помощи и сама дошла до постели, но уснула тут же, как только коснулась головой подушки. И до самого последнего момента бодрствования девочка ощущала невидимую тугую нить, связывающую её и Серпенту.

Проснулась она от ощущения солнечного луча на щеке. Ощущения нити не было, но Серпента была здесь, рядом, и внимательно смотрела на проснувшуюся Мэй.

— Доброе утро, — голос предводительницы ньюменов звучал дружелюбно и мягко. Не верилось, что эта женщина ночью шла по трупам, щедро рассеивая смерть направо и налево. — Пора вставать, сестрёнка Мэй. Вопросы потом, — Серпента подняла руку. — Сначала поешь, а потом мы будем говорить.

— Кто это мы? — хмуро буркнула Мэй.

— Мы — это мы: истинные новые люди и вы, дети-индиго, которые вправе выбирать, кем вам быть.

Через полчаса на поляне собрались пятнадцать индиго в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет — в эту группу отобрали самых старших — и трое ньюменов во главе со своей предводительницей. Дети были спокойны, чего нельзя было сказать о Серпенте — она напоминала туго натянутую струну.

— Братишки и сестрёнки, — начала Змея, заметно нервничая. — Вы самые старшие, и вы хорошо знаете, кто вы такие. Люди называют вас детьми с паранормальными способностями, и они…

— А мы разве не люди? — спокойно осведомился рыжий веснушчатый мальчишка.

— Люди, — как ни странно, к Серпенте при этой реплике вернулось спокойствие, — но не просто люди, а новые люди. Вы будущие хозяева этой планеты. Вы все изучали историю, и знаете о неандертальцах и кроманьонцах — так вот, вы те самые кроманьонцы, которые сменят обезьяноподобных, не сумевших стать настоящими людьми.

Серпента замолчала и оглядела детей-индиго, ожидая реакции на свои слова, однако все молчали, лишь в глазах бывших воспитанников Приюта появился неподдельный интерес — так с ними ещё никто не разговаривал. И Змея почувствовала этот интерес.

— Почти всех из вас продали в Приют ваши родители. И все вы испытали на себе, как смотрят на вас обычные дети — с завистью и страхом, постепенно переходящим в ненависть. А Попечители — вы нужны им как удобный инструмент, довесок к компьютерам, который можно использовать для сохранения существующего порядка вещей — порядка, в котором вам нет достойного места. Несовершенные бояться вас и завидуют вам, а страх и зависть — плохие помощники. Вас держали в стенах Приюта под недремлющим электронным оком и под готовыми к запуску «глушилками». Были в Приюте и другие комнаты: она, — Серпента показала на Мэй, — знает об этом.

— А разве ты сама, — тут же взъерошилась девочка, — не держала меня на цепочке, словно пёсика? И разве все воспитанники так уж радостно пошли с вами после того, как ты со своими учинила в Приюте кровавый погром? Нет, вы увезли нас силой, разве не так? Чем же вы тогда лучше Попечителей, а?

— Кое в чём ты права, сестрёнка Мэй, — невозмутимо согласилась Серпента. — Да, нам пришлось… м-м-м… чуть-чуть поколдовать, чтобы вы с перепугу не наделали глупостей. Вы всё-таки ещё дети, хотя по интеллекту стоите академиков из обезьяноподобных, не говоря уже о ваших сверхспособностях. Вы новые люди, запомните это! Вы — будущее этого мира, будущее, которое хотят посадить на привязь, и не на час-другой, а на всю жизнь! А чем мы лучше Попечителей — тем, что мы такие же, как и вы. И на нас тоже смотрели косо, и кляли, и шипели нам в спину! А бывало, — она горько усмехнулась, — и похуже. И ещё одно: мы не держим никого из вас. Да, да, не держим, — повторила Серпента, заметив недоумение на лицах ребят. — После того, как вы меня выслушаете, вы будете выбирать, что делать дальше. Кто захочет — останется здесь, кто решит по-иному — мы можем вернуть вас в любой Приют. Их тут много, этих оранжерей строгого режима для чудо-детей… Можем даже отвезти желающих к их родителям — правда, в этом случае вы тоже скоро окажетесь в Приютах. У Попечителей на вас оформлены опекунские права, и ваши законопослушные и чадолюбивые папы и мамы не будут спорить — они ведь достойные члены общества несовершенных! К тому же они получили за вас деньги — много денег! — а деньги для обезьяноподобных — это всё.

Мэй призналась себе, что убеждать Серпента умеет. И она говорила правду — Мэй хорошо помнила, о чём думала её мать, когда в их доме появился человек по имени Джейк Блад.

— Несовершенные изучали вас, — продолжала Серпента звенящим голосом, — а мы — мы будем вас учить. Например, вот этому, — на её ладони родился слепящий шар и обернулся воющей огненной спиралью, начисто сбрившей верхушку ближайшего дерева, — и многому другому. Это магия — настоящая магия, доступная вам, новым людям этого мира.

«После такого фейерверка мальчишки точно останутся, — подумала Мэй, — все. Хайк запрыгал бы от восторга».

Она ошиблась, но не намного: остались все — и мальчики, и девочки. Да, Змея умела убеждать. И самое главное — дети-индиго почувствовали в ней свою. А этого им всем так не хватало…

Посёлок в лесу жил своей жизнью. Когда-то здесь была летняя база бойскаутов, а затем Серпента каким-то образом (впрочем, Мэй догадывалась, каким именно) выкупила весь этот участок в личную собственность. Посёлок значился на карте, но местные власти почему-то не проявляли к нему особого интереса (опять-таки почему-то), а среди простых граждан этой страны не принято было совать свой нос в пределы чужой частной собственности. Живут себе там какие-то люди, никому не мешают, ни в чём предосудительном не замечены — так в чём проблема? Правда, оставалось не очень понятным, как Попечители обошли своим вниманием эти коттеджи в лесу — тут, как подозревала Мэй, не обошлось без магии (и совсем простенькой, на уровне воздействия на сознание чиновников и блюстителей порядка, и посложнее — вплоть до сбивания с толку континентальной следящей системы «гражданской безопасности» в этом районе и локальной экранировки от средств наблюдения с орбиты).

Серпента уделяла Мэй особое внимание. У Змеи было много хлопот — ей подчинялись сотни (если не тысячи) ньюменов, разбросанных по всей стране. Она постоянно держала в голове множество дел, каждое из которых было важным и не терпело отлагательства. И тем не менее, она зачастую проводила с Мэй целые дни, а когда возвращалась в посёлок после отлучки, то первым делом спрашивала у девочки: «Ну, как дела, сестрёнка Мэй?». Мэй поначалу дичилась и держалась настороженно, но в конце концов Серпенте удалось растопить ледок отчуждения самым верным способом — терпением и пониманием: она умела не только говорить, но и слушать. Мэй рассказала Змее свою немудрёную историю, а когда девочка-индиго узнала историю жизни самой Серпенты, ей стало страшно, и одновременно захотелось тоже назвать эту молодую женщину — она была старше Мэй всего на одиннадцать лет — сестрой.

…Они сидели у негромко бормочущего ручейка, и пятнистая тень листвы выплетала на траве причудливый узор.

— Да, сестрёнка, — тихо сказала Серпента, выслушав рассказ девочки, — кое в чём наши с тобой судьбы схожи. Но, — в её глазах появился пригасший было и уже хорошо знакомый Мэй злой блеск, — есть и различия.

Ты не слишком, как я поняла, любила своего отца, а я, — она помолчала, — я своего отца любила. Я помню его чуть ли не с момента моего рождения — мы, индиго, сама знаешь, рано начинаем помнить себя и ощущать окружающий нас мир. Я родилась не в этой стране, а там, — Серпента махнула рукой куда-то на восток, — далеко. Мой отец делал карьеру — работал в очень крутой фирме и зашибал большие бабки. Там тогда из ничего делались огромные состояния, и вчерашние бандиты становились уважаемыми бизнесменами… И вдруг — мне было тогда около трёх лет — он всё бросил и стал заниматься только мной, за что я ему благодарна. Нет, отец продолжал работать — в другой фирме, — и хорошо зарабатывал, но я — я стала для него главным делом жизни.

Мы очень быстро воспринимаем информацию — в любом виде: книги, видео. Я даже научилась напрямую считывать данные с компьютерных винчестеров — я покажу тебе, как это делается. Я буквально поедала всё, до чего добиралась. Мать даже беспокоилась, не повредит ли мне такое усердное восприятие знаний, накопленных за тысячелетия истории, однако отец только посмеивался. И он радовался моим успехам — искренне радовался! И при этом никогда — никогда! — не делал даже попыток выставить меня напоказ. Однажды я сама предложила ему обратиться к учёным авторитетам, — Змея скривилась, произнося эти слова, — но отец только сурово посмотрел на меня и сказал всего пять слов: «Нельзя. Это опасно. Для тебя». Иногда мне казалось, что он чувствует за собой какую-то вину, и что он искупает эту вину заботой обо мне. Наверно, так оно и было — я не успела посмотреть…

— Посмотреть? — не поняла Мэй.

— Посмотреть прошлое моего отца и ленту его реинкарнаций. Я научилась этому уже позже, когда его… В общем, он прятал меня от чересчур любопытных глаз, словно боялся чего-то. И скоро я поняла, что отец был прав. Дети чувствовали во мне что-то непонятное — у меня не было ни друзей, ни подруг. Мне неинтересны были их примитивные игры, а они не умели — и не хотели — играть в то, что предлагала я. В школе мне было скучно выслушивать занудливые объяснения учителей, когда они объясняли этим детёнышам обезьяноподобных простейшие вещи, которые любой индиго поймёт раньше, чем научится ходить. Мне делали замечания, я дерзила в ответ… Сверстники объявляли мне бойкот — они месяцами со мной не разговаривали, а когда я изредка что-то у них спрашивала, отворачивались и делали вид, что не расслышали. Тогда я экстерном окончила школу и в четырнадцать поступила в Оксфорд — это такой университет в Англии.

— Я знаю.

— Не сомневаюсь, сестрёнка. К тому времени я уже очень много знала и кое-что умела — примерно то, что ты умеешь сейчас, и даже больше. Спасибо отцу — он позаботился о том, чтобы я узнала как можно больше за кратчайшее время.

В университете было интереснее, но… Через пару лет я могла уже на равных спорить с любым преподавателем, и рано или поздно мной бы заинтересовались. Отец запретил — нет, посоветовал, запретов я не терпела, — мне не высовываться, чтобы не привлекать внимание, и я старалась следовать его совету. Я и в университет могла бы поступить лет в двенадцать, но это было бы слишком необычно. Я уже поняла — несовершенные терпеть не могут, когда кто-то хоть чуть-чуть приподнимается над их средним уровнем. Нет, если ты носишь серьгу в пупке или покупаешь роскошную машину, — что в принципе одно и то же, неважно, чем ты выделяешься, — это допускается и даже приветствуется, а вот когда они замечают, что ты умнее — и не скрываешь этого! — всё, твоя песенка спета!

Мэй слушала Серпенту и понимала — да, она права.

— Но в конце концов я прокололась. Как то раз на лекции я не слушала преподавателя — ушла в контакт, пытаясь в очередной раз достучаться до Внешних, и…

— Внешние? А это кто такие? — перебила её Мэй. — Я никогда о них не слышала! Боги, что ли? — девочка иронически скривилась. — Но ведь боги…

— Нет, не боги, — усмехнулась Серпента. — Скорее это индиго, только… Не забегай вперёд, сестрёнка, — ты узнаешь всё, что знаю я. Так вот, педагог заметил, что я его не слушаю, и решил примерно одёрнуть нерадивую студентку — в назидание всем остальным, которые шушукались и перебрасывались любовными эсэмэсками. «Юная леди, — сказал он. — Вы меня не слушаете. Надо полагать, вы в совершенстве знаете всё то, о чём я говорю, не так ли? Не будете ли вы тогда столь любезны продолжить за меня лекцию, а я передохну и с удовольствием вас послушаю!». «О чём он там тарахтел?» — шёпотом спросила я соседку, скромно потупив глазки и послушно вставая. — «О гипотезах появления человека и истории развития человечества…» — также шёпотом отозвалась та, глядя на меня с интересом: как, мол, ты вывернешься, малолетка-всезнайка? И я выдала этому надутому индюку — всё, по полной программе!

Мэй улыбнулась, зримо представив себе всю эту картину, а Серпента продолжала:

— Я рассказала об австралопитеках и синантропах, о неандертальцах и о «снежном человеке», о генетическом родстве всех людей на Земле, о теории Дарвина и о поисках «недостающего звена» — словом, изложила всё, что имелось на эту тему в печатных и сетевых публикациях, — понятное дело, вкратце. Этот тип обалдел, а меня понесло на волне мстительного удовлетворения. И я выдала: «Всё это чушь, господин профессор, и на самом деле всё было совсем не так. Правда, наблюдая некоторых представителей так называемых homo sapiens, — точнее, подавляющее большинство из них, — невольно приходишь к выводу о правоте Чарльза Дарвина: человек очень недалеко ушёл от обезьяны, причём даже трудно сказать, в лучшую или в худшую сторону».

Конечно, разразился скандал. Нет, преподаватель оказался достаточно воспитан и сдержан — он не стал устраивать разборки тут же, на глазах изумлённой публики. Чуял, что может оказаться далеко не в самой выигрышной позиции… Он пожаловался в ректорат, меня вызвали. Дело принимало скверный оборот — мною теперь мог заинтересоваться кто угодно, от врачей-психиатров до… до уже известных тебе Попечителей.

— Это в Англии-то? Ведь они же…

— А чему ты удивляешься? Попечители — то есть Правители — распустили щупальца по всему миру. Думаешь, все воспитанники Приютов — исключительно уроженцы этой страны? Как бы не так! Например, тот рыжий парнишка — он из Европы. В общем, я поняла, что вляпалась. Надо было как-то выкручиваться, но тут пришло известие из дома. Страшное известие…

— Твой отец? Он…

— Его убили, сестрёнка Мэй. Застрелили из снайперской винтовки на террасе нашего дома. Во время ужина — прямо на глазах у матери. Он только-только открыл с лёгким хлопком бутылку вина, и упал лицом на стол. Отец опрокинул бутылочку с кетчупом, и мать не сразу поняла, что за красная жидкость забрызгала скатерть…

Серпента замолчала. В глазах её металось тёмное пламя, и Мэй не решалась спросить: «А что было дальше?»

— Я примчалась домой. Были проблемы с билетами, но я решила их нашим способом — магией. Я уже многое умела, только не применяла на практике. А теперь — применила.

Я не узнала мать — она в одночасье постарела на много-много лет. Отец был для неё солнечным лучом, а она — она была солнечным зайчиком, светом этого луча, отражённым зеркальцем нашей семьи. И вот этот лучик погас… Когда я увидела мать, я тут же поняла, что она проживёт недолго. Так и случилось — я похоронила её через месяц.

Налетели адвокаты, якобы наследники, страховые агенты и прочая разнокалиберная сволочь, норовящая захапать опекунство надо мной и самое главное — над моей завидной недвижимостью: я ведь была ещё несовершеннолетняя. Но я уже знала, что делать — когда читаешь мысли этих обезьяноподобных, не так сложно найти их слабые места и выход из любой ситуации. Один даже порывался предложить мне руку и сердце, и очень удивился, когда я наотрез отвергла это завидное, с его точки зрения, предложение. Они думали, что имеют дело с глупенькой девчонкой, а на самом-то деле… — и Серпента погладила пальцами крошечную змеиную головку на ожерелье. — Смерть отца разделила мою жизнь на «до» и «после» — умерла взбалмошная девочка-индиго и родилась женщина по имени Серпента.

После смерти матери меня ничто больше не держало в той стране, где я родилась. Ничто, кроме мести.

— И ты…

— Да. Я отомстила. Мать успела рассказать мне кое-что о той фирме, где работал отец, — о той первой фирме. И она сказала мне, что отец всю жизнь чего-то опасался, причём он боялся не столько за себя, сколько за нас с матерью. Я не стала обращаться к властям — я знала, что они ничего и никого не найдут. Прав тот, у кого больше денег; тот, кто может нанять наёмного убийцу, оставаясь при этом в густой тени. Но я уже очень многое знала и умела — пришло время применить это моё знание и умение.

Я нашла киллера — отследила его по тонкоматериальным отпечаткам. Я долго кружила вокруг него — осторожно, чтобы не спугнуть. Он не знал меня в лицо, но до него вполне могли дойти слухи о дочери убитого им человека.

Мы познакомились в ночном клубе — среди похотливых лиц, похотливых мыслей и похотливых аур обезьяноподобных. Убийца быстро клюнул на меня — мне даже не пришлось приманивать его магией. Это было несложно… Правда, когда я просмотрела его мысли и увидела, с каким смаком он предвкушает, как будет иметь меня во всех ракурсах и во все дырки, мне захотелось тут же оторвать ему голову — я знала, что смогу это сделать. Но мне надо было не просто убить тупого исполнителя — мне нужно было узнать, кто отдал приказ.

Конечно, я не могла привести его к себе — киллер узнал бы место. Мы пошли в отель и сняли номер. Как только мы оказались в апартаментах, он тут же начал лапать меня своими потными руками и тащить на постель…

«Я тоже знаю, что такое потные руки на моём теле, — подумала Мэй, вспомнив отчима, — и что такое запах перегара, бьющий тебе в лицо…»

— …и тогда я его обездвижила. Он лежал на кровати бревном, не понимая, почему тело перестало его слушаться. А я — я счистила с него всю одежду и брызнула ему на грудь яда.

— Яда?

Вместо ответа Серпента чуть подалась вперёд и поднесла к земле сложенные щепотью пальцы. Она чуть прикрыла глаза, и из-под её пальцев брызнула тонкая янтарная струйка. Травинки, на которые попали жёлтые капли, мгновенно пожухли, рассыпаясь в пыль, — по земле расползлось чёрное пятно размером с ладонь.

— Разрушительная субстанция, — пояснила Серпента, — или, если хочешь, заклятье. Привыкай к магическим терминам, сестрёнка Мэй. Живая органика при соприкосновении с этим «ядом» растворяется — мне надо лишь подпитывать заклятье энергией, чтобы процесс не прерывался.

Яд растёкся плёнкой по всему телу убийцы. Он не мог шевельнуться, не мог закричать, — но боль чувствовал: я видела это по его глазам и по его корчащейся ауре. И я упивалась его болью, и мне было сладко! — голос Змеи упал до шуршащего шёпота.

— Он всё мне рассказал: и кто его нанял, и сколько заплатил. Он не знал, почему моего отца хотели убить, но это уже не имело значения. Его убили, а за что — неважно.

— А если твой отец совершил что-то, — осторожно спросила Мэй, — нехорошее? Извини, Серпента, я не хотела…

— За нехорошее не нанимают киллеров — даже обезьяноподобные. Но мне плевать, что там было, и за что моего отца хотели убить и убили. Это был мой отец — человек, создавший тело, в котором воплотилась моя душа! — прошипела Серпента. — Узнав всё, что хотела, я ушла — теперь мне надо было добраться до заказчика.

— А тот человек? Киллер?

— Я оставила его лежащим на кровати в гостиничном номере. Уходя, я зарядила своё заклятье — на следующий день криминальные новости обсасывали подробности о загадочных останках в отеле. Там нашли только потемневшие куски плоти и одежду на полу. Постельное бельё не пострадало, и эксперты не могли это объяснить. Я сдала ключи от номера портье и заставила его забыть о том, что кто-то вообще занимал в эту ночь этот номер. Я могла бы просто убить этого человека — сейчас, наверно, я бы так и сделала, — но тогда я ещё жалела этих несовершенных.

Мэй ощутила исходящую от Серпенты волну ненависти и зябко поёжилась, но Змея не обратила на это внимания.

— Тот, кто всё это затеял, был большим человеком. Он принадлежал к бизнес-элите и намеревался выставить свою кандидатуру на ближайших президентских выборах. Похоже, мой отец знал что-то неприглядное из прошлого этого бизнесмена, и перед выборами этот «большой человек» тщательно зачищал тылы во избежание любой случайности, способной нарушить его далеко идущие планы.

Этот обезьяноподобный был очень осторожен, и подобраться к нему — даже мне — было совсем непросто. И всё-таки я это сделала…

Мне удалось попасть на одну его предвыборную пресс-конференцию. Я стояла далеко, на балконе огромного концертного зала, но сумела зацепиться и подсадить к нему в карман крошечную золотую змейку — на языке теоретической магии это называется материализация убийственной мыслеформы, — и Серпента вновь коснулась своего ожерелья.

— Он говорил что-то красивым голосом и правильными словами, убеждая всех, как всё будет здорово, когда он станет президентом, а в кармане его пиджака медленно росла его смерть. И когда этот несовершенный уже садился в свой роскошный лимузин, окружённый плотным кольцом охранников, змейка созрела и укусила его в горло…

— И он умер?

— Не сразу, сестрёнка Мэй, не сразу… Он начал разлагаться заживо, и медицинские светила только беспомощно разводили руками. И он умер, источая смрад, — такой же, какой источал всю жизнь. Только на этот раз запах смогли почувствовать все, кто был рядом с ним. После этого я продала дом и уехала — мне там нечего было больше делать. Я изменила всё: внешность, имя, документы — всё, что делает человека опознаваемым, — и приехала сюда, в эту страну

— Зачем?

— Что зачем? Зачем приехала?

— Нет, зачем ты перестала быть прежней?

— Видишь ли, в окружении многих элитариев есть те, кто именуют себя магами. Были такие и у этого человека. Конечно, до настоящих магов им как светлякам до звёзд, но кое-что они умели. Не так уж сложно сложить два и два и связать смерти киллера и заказчика, да ещё такие труднообъяснимые смерти… И обо мне — о моих способностях — всё-таки кое-что было известно, несмотря на все старания моего отца. Уже потом я узнала, что мною интересовались — спрашивали у новых хозяев моего бывшего дома, где я, куда уехала и что собиралась делать. Но мне удалось сбить ищеек со следа. Вот и всё, сестрёнка Мэй.

— И теперь ты, — тихо сказала Мэй, глядя на чёрное пятно на земле, — мстишь всем людям за смерть своего отца…

— Нет, — покачала головой Серпента. — За него я уже отомстила. И я переросла уровень мести — я научилась другим меркам справедливости и целесообразности. Несовершенные должны уйти — неужели это не ясно? Вспомни, как ты задыхалась среди их аур на улицах; вспомни, кто они такие, и что ими движет! Посмотри вокруг — что они сотворили с этим миром? Ещё немного — и они просто взорвут всю эту планету! И мы — мы, люди-индиго, — должны этому помешать. Ты не задумывалась, а почему мы вообще появились, а? Потому что пришло время — время спасать это мир и очищать его от грязи, именуемой несовершенными людьми!

— Но ведь среди этих людей были и такие, как твой отец, и наверняка есть другие такие же, и даже лучше. И что, их тоже надо убить?

— Таких мало — очень мало, — возразила Серпента. — Разве ты встречала в своей жизни хоть одного такого человека? Возможно, среди бесчисленных стад обезьяноподобных есть единицы достойных, и если они мне встретятся, я обязательно их сберегу. Но искать таких людей специально — это нерационально. Слишком большие энергозатраты.

— Лес рубят — щепки летят… — пробормотала Мэй.

— Ого! — удивилась Змея. — Ты знаешь русские пословицы?

— А почему бы и нет? Мы, индиго, — сама знаешь, — очень быстро впитываем любую информацию!

— Ты способная ученица, сестрёнка, — усмехнулась Серпента. — Из тебя будет толк!

«Толк, который нужен тебе? Ты ведь и не собираешься искать достойных людей — ты намерена смести всех, без разбору!» — подумала Мэй и тщательно раздробила свою мысль — она отнюдь не предназначалась Серпенте.

Пламя костра никло, жалось к земле и медленно угасало, оставляя рдеющие угли. Серпента отпускала нити, связывающие её и людей-индиго, — ритуал заканчивался. И Мэй чувствовала изменения в аурах индиго — Змея умела убеждать и обладала качествами вождя. И она создаст своё войско истинных ньюменов и пошлёт его в бой — девочка уже ничуть в этом не сомневалась. Вот только будет ли этот бой праведным?

— Послушай, Серпента, — спросила она, когда поляна мало-помалу опустела. — Я давно хотела тебя спросить: зачем вы напали на Приют? Сил у тебя ещё мало, так разумно ли привлекать к себе внимание такими выходками? Зачем дразнить обезьянопод… то есть людей, раньше времени?

— А ты разве ещё не поняла? — Серпента выглядела усталой, но держалась бодро. — Я ведь сказала тебе ещё тогда, в подземелье Приюта.

— Вы пришли за мной? И только ради меня…

— Да, — жёстко сказала Змея. — Только ради тебя. Ты оружие, Мэй, — страшное оружие.

— И ты хотела завладеть этим оружием… — полуутвердительно-полувопросительно произнесла девочка-индиго.

— И это тоже. Война будет, а несовершенные не так слабы, как кажется. Мы рассеяны по всей стране, нас не так-то легко найти, но если они вздумают накрыть какой-то из наших лагерей бомбовым ковром, то я не знаю, сможем ли мы отразить такой удар.

— И ты хочешь, чтобы я сбивала самолёты…

— Военные самолёты, сестрёнка, военные, — те, что несут под крыльями управляемые ракеты. Но самое главное — тебя нельзя было оставлять в руках Попечителей. Если они будут уверены, что ты сможешь прикрыть всю страну от ракетного удара — например, через сеть компьютеров для усиления твоих способностей, — они тут же отдадут команду на запуск своих ракет, и эта планета станет пустыней. У них нет другого выхода — Правители зажаты в угол. Этот мир отторгает их, а уходить они не хотят. Я многое узнала об этих людях…

— Серпента, — Мэй дотронулась до руки Змеи. — Сестра… Ты уверена в своём праве карать? Миллионы людей…

— Да, сестрёнка, — ответила та, положив руку на плечо девочки. — Если не мы — то нас. Увидишь, всё будет именно так. Я знаю обезьяноподобных лучше, чем ты. А миллионы — это всего лишь капля в океане жизни. Той, — Серпента подняла голову и посмотрела в звёздное небо, — которая буйствует вон там, далеко и совсем рядом. Это закон Внешних — закон Познаваемой Вселенной — закон Совершенствования. Формы жизни меняются: земноводные уступают пресмыкающимся, а тех вытесняют млекопитающие. А люди — на смену людям придут эски.

— Эски?

— Сверхсущества. Внешние — ты уже кое-что знаешь о них.

— И этот переход обязательно должен быть кровавым? По-другому никак нельзя?

— Кровь, — медленно проговорила Серпента, — это целебная влага, которая питает новую жизнь. Моя магия раскрылась и усилилась, когда я убила первых несовершенных, — алая кровь одарила меня новыми возможностями. Да и ты сама — ты ведь стала куда сильнее после того, как сбросила в море тот самолёт с сотнями людей!

Мэй не сразу нашлась, что ответить, но тут их прервали.

— Серпента! — из темноты вынырнул высокий ньюмен. — Там по стерео идёт передача — обращение к народу какого-то генерала. И это касается нас!

— Сограждане! — проникновенно произнёс человек в военной форме. Стереоэкран в одном из коттеджей, где сгрудились ньюмены, создавал полный эффект присутствия, и Мэй вздрогнула, увидел лицо этого человека.

— Я знаю его! — крикнула она. — Это Джейк Блад, один из Попечителей! Это он купил меня у моей матери!

— Похоже, сестрёнка, — бросила Серпента, — это уже не «один из», а главный «над ними». Правительственный канал и чрезвычайное сообщение — это говорит о многом.

— Сограждане, — повторил генерал с выражением вселенской скорби на лице и в голосе, — я должен сообщить вам страшное известие. В нашей стране началась эпидемия — невиданная эпидемия. Она началась давно, но только сейчас проявилась во всей своей чудовищности. Это не обычная эпидемия, вызванная каким-то неизвестным вирусом, — с такими эпидемиями наша наука давно научилась бороться. Это генетическая эпидемия, поразившая к настоящему времени тысячи людей. Причины эпидемии пока неясны, но её последствия ужасны. Люди — жертвы этой эпидемии — превращаются в злобных монстров, одержимых жаждой убийства себе подобных.

— Неужели он думает, что этому бреду хоть кто-то поверит? — иронически произнёс один из ньюменов.

— А! — небрежно махнул рукой другой. — Несовершенные — особенно в этой стране — привыкли верить любому бреду. Он поверят даже в то, что исчадия Ада…

— Тихо! — оборвала его Серпента. — Слушайте!

— Но проблема в том, — продолжал генерал Блад, — что эти больные куда опаснее сумасшедших или маньяков с топорами. В силу своего генетического уродства они наделены необычайными убийственными способностями — речь идёт о так называемых детях-индиго и людях-индиго. Они могут становиться невидимыми, могут убивать на расстоянии, могут проникать куда угодно. Они здесь, рядом с нами, и они жаждут нашей крови — крови людей, нормальных граждан великой страны! Но мы — мы не сдадимся! Мы победим, как побеждали всегда и везде!

В стране вводится чрезвычайное положение, и отныне долг каждого законопослушного гражданина — немедленно сообщать обо всех подозрительных личностях по горячим каналам связи. Более того, любой гражданин отныне имеет право убить любого индиго на месте — этим он совершит величайшее благо для своей страны и всей нации. Мы истребим эту заразу на корню, пока болезнь не стала неизлечимой!

— Ну что, сестрёнка Мэй, — губы Серпенты искривила злая усмешка, — что я тебе говорила? Теперь ты мне веришь? А ты, обезьяноподобная тварь, — обратилась она к стереоизображению генерала, — ты хочешь войны? Так ты её получишь!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ДИЕГО

…Убийственный свет затопил мир. Свет породил огонь — спичками вспыхивали деревья, закипала вода, и размягчались древние скалы, таяли, словно воск брошенной в костёр свечи. Огненная лавина не встречала преград — она сметала всё, что попадалось на её пути. А потом пришёл звук — тяжкий, как рык пробудившегося монстра. Но слишком мало осталось тех, кто смог этот звук услышать…

Город умер, не успев даже вскрикнуть от боли. И над мёртвыми Развалинами, до краёв напоёнными Проклятьем Адского Пламени, завыл ветер — Горячий Ветер Пустыни…

— Что с тобой? — встревоженный шёпот Мерседес вырвал Диего из чудовищного в своей осязаемости сна. — Ты кричал… Что ты видел?

Рохо помотал головой, стряхивая остатки кошмарного видения. Приснится же такое… Давненько к нему не приходили вещие сны… Тот мир, который он описал в своём романе, ещё какое-то время напоминал о себе, а потом мало-помалу начал блекнуть, пока не растаял без следа. Этот мир жил теперь только на страницах многократно переизданных книг Диего, но крик из будущего смолк, и Рохо не мог сказать наверняка, услышан этот крик или нет.[10]

— Успокойся, любимая, — сказал он, легонько погладив жену по тёмным волосам, уже кое-где пробитым сединой. — Да, это был сон — жуткий сон, — но не из тех, которые я видел раньше. Спи, до утра ещё далеко…

Мерседес задремала, прижавшись щекой к плечу мужа, но сам Диего не мог заснуть. Он промаялся с полчаса, стараясь не шевелиться, чтобы не потревожить уснувшую жену, но потом всё-таки потихоньку высвободился — Мерседес только сонно вздохнула, — встал, и, осторожно ступая, вышел из спальни. Пройдя на кухню, Диего сделал себе кофе и закурил, глотая тёмный обжигающий напиток. Чета Рохо давно уже жила не в маленькой квартирке, а в собственном доме на берегу Магдалены, и у Диего был в этом доме свой кабинет, и кухня была куда просторней той, в которой Рохо когда-то работал над своим первым романом, но старая привычка пить ночью кофе, сдабривая его вкус сигаретным дымом, осталась.

Увиденное во сне тревожило — уж больно реальным был этот сон. Диего допил кофе, подошёл к окну и привычно отыскал еле различимые в густой ночной темноте очертания гор — там, за рекой. И тут он вдруг явственно ощутил — что-то не так. И через секунду понял, что именно.

Когда Диего подносил сигарету ко рту, взгляд его скользнул по запястью, и… Там, на запястье, у основания большого пальца правой руки была татуировка — маленький синий якорёк. Эту татуировку пацан по имени Игорь Краснов сделал без малого полвека назад, в другой жизни и в другой стране. А сейчас этой татуировки не было — хотя она была на руке Диего ещё вчера вечером.

Не веря собственным глазам, Диего дотронулся пальцем до запястья — ровная загорелая кожа и ни малейшего намёка на синий якорёк! Шрам от ножа — памятка бурной молодости — был, а вот татуировки не было. «Вот так так, — подумал Рохо, — вот так так… Приплыли… И ещё этот сон — не связан ли он как-то с этим странным исчезновением?»

Диего закурил вторую сигарету и долго смотрел во тьму, силясь собрать суматошно мечущиеся мысли. И только когда он выпил вторую чашку кофе, он понял, что надо делать, и даже обругал себя за тугодумие. «Эухенья! Кто, как не она, сможет дать чёткий и ясный ответ на эту загадку? Ведьма Эухенья — Эухенья Мудрая, как зовут её там, в Катакомбах…».

— Чтобы получить ответ, надо правильно задать вопрос. И ещё надо быть уверенным, хочешь ли ты получить ответ, или ты всё уже для себя решил — сам. Истина может оказаться совсем не той, которая тебя устраивает, но от этого она не перестанет быть истиной. Прими её или отринь — нет абсолютных истин, как нет абсолютного добра или абсолютного зла.

Капля воды сорвалась с тёмного потолка пещеры и упала в чашеобразное углубление, подняв крохотный фонтанчик. Поверхность воды на миг дрогнула и вновь стала зеркально гладкой. «Вот так и человек, — подумал Диего, — рвётся куда-то, силясь что-то совершить, а в итоге он не более чем маленькая капля, потревожившая на секунду безмятежное спокойствие других капель, дремлющих в чаше вечности. Но фонтанчик всё-таки был, и упорядоченность нарушена, и одной каплей в чаше стало больше… Значит, не зря».

В Катакомбах было сухо — везде, и только здесь, у входа в Зал учеников, постоянно и равномерно капала просачивающаяся откуда-то вода. Каменная чаша была полна, но вода не переливалась через край. «Это Чаша Равновесия, — сказала как-то Миктекасиуатль, — сколько воды в неё добавляется, столько же испаряется за то же самое время. Гармония — нарушь её, и чаша либо переполнится, либо высохнет. А здесь, в этом Мире, равновесие покачнулось…» — «И в какую сторону?» — спросил её Диего. — «Мы иссыхаем — это хуже» — ответила ведьма, и Рохо понял, что под «мы» Эухенья имела в виду отнюдь не их маленькое сообщество, обосновавшееся здесь, в горах, а всё человечество. У них-то самих — у братства (или у секты, как иногда называли братство не слишком сведущие) — дело идёт скорее к переполнению…

— Кому многое дано, тот за многое в ответе. Шагая к горизонту, не забывай смотреть себе под ноги — не из боязни споткнуться, но чтобы не растоптать ненароком цветок или не сломать травинку. И не разрушай встреченное тобой только потому, что оно тебе непонятно или кажется некрасивым.

Диего присел в углу Зала, стараясь не привлекать к себе внимания. Миктекасиуатль нельзя мешать — она не просто плетёт вязь наполненных двойным смыслом слов. Старая bruja[11] смотрит неофитов — тех, кто могут стать ими: в Зале несколько десятков мальчишек и девчонок, и далеко не все пройдут первичный отбор. «Горная обитель», «гнездо знания», «центр древних парапсихологических методик» — братство называют по-разному (хотя ни одно из этих названий не отражает точно сути этого сообщества). Сюда едут со всей Южной Америки (и не только) — жаль, что интерес людей к «горному гнезду» далеко не всегда носит доброжелательный характер. Впрочем, с нежелательными визитёрами — спасибо Эухенье — они научились справляться…

Подростки слушают плавную речь старой женщины, а она очень внимательно изучает свечение их аур — как они воспринимают услышанное? Эухенье не нужны сканеры ауры — Рохо слышал об этих новомодных штучках, гринго вроде бы даже налаживают их серийное производство, — Миктекасиуатль обходится без них. И можно быть уверенным — если среди этих ребят есть истинно ценные, она их заметит — обязательно. За много лет знакомства с ведьмой Диего так и не понял, как она, что называется, видит человека насквозь. Понятно, что дар, но вот как этот дар работает… Хотя может ли человек объяснить, как он дышит, думает или творит? Можно, конечно, очень подробно описать процесс растворения в крови кислорода воздуха или рассказать обо всех видимых внутренним зрением оттенках биополя, но понимания от этого вряд ли сильно прибавится. А детишки — да, многие из них очень даже интересны. Диего далеко до Эухеньи, однако некоторые из этих ребят светят так, что и слепой заметит. Индиго — их появляется всё больше. И Рохо уже умеет распознавать таких детей, особенно ярко выраженных. Ещё бы — у него четырнадцать лет перед глазами Наташа с Андреем. Другие дети Диего и Мерседес: Эстебан, Кончита-Ракушка[12], любимица матери, и малыш Хуан — они обычные, а вот первенцы-близнецы…

— Сильный свет — если ты к нему не готов — может ослепить, и даже обжечь. Подумай, разводя огонь во тьме, — не зажжёшь ли ты пожар? — Миктекасиуатль говорила негромко, но голос её звучал отчётливо: акустика в Зале учеников просто феноменальная. Да и вообще Катакомбы — странное, мягко говоря, место. Британские спелеологи — они провели здесь месяц — растеряли к концу этого месяца всю свою знаменитую английскую сдержанность. И это притом, что их не допустили на нижние горизонты пещер — Эухенья мастерица отводить глаза, к тому же ей помогали её самые способные ученицы…

Каждый раз при посещении Катакомб и особенно Зала учеников Диего охватывало чувство сопричастности к чему-то очень важному и сокровенному. Здесь, под сводами этих пещер, всё дышало магией: древней и новой, ставшей продолжением древней. Настоящей магии обучали там, внизу, подальше от чересчур любопытных глаз и ушей, и далеко не сразу (и не все) новые ученики признавались пригодными для получения тайных знаний. Зато те, кого строгая Мать-Ведунья (именно так называл ведьму Диего) сочла достойными принять и нести этот опасный груз… Рохо иногда сравнивал Миктекасиуатль с мастером-ювелиром, под умелыми пальцами которого необработанный алмаз становился бриллиантом, и число бриллиантов увеличивалось — медленно, но верно. «Мы нанизываем драгоценные камни — плетём ожерелье будущего, — говорила Эухенья. — Одно неосторожное движение — тонкая нить лопнет, камни рассыпятся и покатятся, и могут угодить в липкую грязь…».

Диего не переставал удивляться энергии, таящейся в тщедушном сухом теле старой колдуньи. Она успевала принимать и научные делегации, направляемые сюда из самых разных стран, и одиночек-энтузиастов. Не брезговала Эухенья и толстосумами, которых манил в Катакомбы терпкий аромат экзотики, хотя этих она откровенно водила за нос, изрядно облегчая их кошельки в обмен на «откровения жрецов Мачу-Пикчу» или на «тайны богов Тауантинсуйю». И при этом Миктекасиуатль не забывала главного — она плела и плела драгоценное «ожерелье будущего». «Ты одна могла бы освещать весь Пуэбло-дель-Рио, — пошутил однажды Рохо, — и разорить дотла все энергетические компании!». «Большинство жителей этого города, — серьёзно ответила ведьма, — слепы: им не нужен свет. Я буду светить тем, у кого есть глаза».

На первых порах власти города довольно косо смотрели на обосновавшуюся в пещерах странную компанию, но постепенно привыкли — в конце концов, каждый сходит с ума по-своему — лишь бы другим не мешал. В последователях Карлоса Кастанеды в здешних местах недостатка не наблюдалось, к тому же «горная обитель» привлекала внимание туристов (к этому времени Мерседес зарегистрировала туристическое агентство, специализирующееся на экскурсиях «в магическое прошлое», и исправно платила налоги в городскую казну). Получаемая городом прибыль была ощутимой — роман Диего Рохо «Предупреждение» имел резонанс, и находились желающие взглянуть собственными глазами на те места, «где всё это будет». Правда, неофициальные власти Пуэбло-дель-Рио и его окрестностей вознамерились было подмять братство под себя, но Эухенья каким-то образом (каким — Диего мог только догадываться) решила этот вопрос, побеседовав пару раз наедине с серьёзными «сеньорами из джунглей», прибывавшими в Катакомбы в сопровождении целой своры гориллоподобных охранников, увешанных оружием от ногтей пальцев ног до мочек ушей.

Негативную реакцию «поклонники языческих идолов» вызвали у католической церкви, и справиться с тайным и явным противодействием «святых отцов» оказалось посложнее, чем найти общий язык с бандитствующими наркоторговцами, однако и это препятствие удалось преодолеть

Пещерный посёлок крепко стоял на ногах. Катакомбы вызывали интерес, а вместе с этим интересом притекали деньги. В разной форме: от оплаты подземных экскурсий до грантов солидных научных структур, изучающих паранормальные явления. Были и другие доходы — платное целительство (Эухенья безошибочно определяла источник благосостояния и размер кошелька очередного посетителя и «элов» потрошила нещадно) и даже магический синтез драгметаллов (впрочем, к этому последнему способу прибегали крайне редко и с предельной осторожностью). Было у жителей Катакомб и своё подсобное хозяйство — в этом отношении братство ничем не отличалось от сотен и тысяч религиозных, псевдорелигиозных и иных сообществ «по интересам», во множестве возникших на Земле XXI века в противовес неумолимому прессингу глобализации.

Да, на первый (и даже на второй) взгляд «пещерное братство» ничем не отличалось от множества ему подобных групп и сект. О том, что на самом деле скрывали своды Катакомб (или «Пещер Миктекасиуатль» — bruja жила здесь постоянно), никто не догадывался — так, по крайней мере, считал сам Диего. Эухенья на этот счёт была гораздо менее оптимистична. «Я ощущаю чужое внимание» — обмолвилась она как-то, но от объяснений уклонилась.

…Задумавшись, Рохо не заметил, как закончился ритуал, — его вернул к реальности чуть насмешливый голос ведьмы:

— Ты не уснул, chico ruso?[13] Зал учеников — не самое лучшее место для сна. Ты искал меня — что случилось?

— Случилось, мать Эухенья, — отозвался Диего, вставая. — Случилось.

Миктекасиуатль выслушала его внимательно, не перебивая, и он обратил внимание на тревожный огонёк, мерцавший в чёрных глазах Матери-Ведуньи. Диего ждал привычного: «А ты что, сам не догадался?», однако вместо этого она произнесла торжественно и тихо:

— Свершилось, chico ruso, свершилось…

— Свершилось что? — не понял Рохо.

— Твой сон не был сном — точнее, он был не совсем сном. Ты снова видел.

— Будущее? И… очень близкое будущее? Опасная грань рядом, я чувствую её! Я…

— Нет, — покачала головой Эухенья, — ты видел уже прошлое.

— Прошлое?! Но небоскрёбы Пуэбло-дель-Рио стоят, как ни в чём не бывало, и вокруг нас зелёная сельва, а не мёртвая выжженная пустыня! Какое прошлое, мать Эухенья?

— Соседнее прошлое, — терпеливо объяснила колдунья. — Не понимаешь? А ведь не так сложно догадаться…

— Неужели… Неужели?!

— Да, chico ruso, — это свершилось. Пойдём-ка наверх — я хочу взглянуть.

Выйдя из пещер, Эухенья, щурясь от яркого солнечного света, долго смотрела на реку, серебристой лентой опоясывающую предгорья, и на город — там, за рекой.

— Дай руку, — потребовала она наконец, повернувшись к Диего. — Всё верно, следа нет, и быть не может. Реальности разделились, и в каких-то мельчайших деталях они отличаются друг от друга — даже Творящим Миры невозможно скопировать такие огромные и сложные структуры с абсолютной точностью. Ты ещё не понял? Carajo, тебе уже шестьдесят — пора бы и научиться!

— Значит… — пробормотал ошеломлённый Рохо. — Значит… Значит, тот крик всё-таки был услышан?

— Да, — Миктекасиуатль медленно кивнула. — Крик услышан. Мы — ты, я, и многие другие, о которых не знаем ни я, ни ты, — сделали это. Этот мир родился благодаря нашему неистовому желанию хоть что-то изменить и остановить топор палача, падающий на шею обречённого. А ты видел во сне гибель старого мира, в котором вспыхнул Адский Огонь, — того мира, где через сотни лет родятся Вестники. Ты, то есть твой двойник, видел гибель Пуэбло-дель-Рио — город действительно умер, только не здесь, а там. А за этот мир, — и ведьма снова перевела взгляд на далёкие белые здания Города-на-Реке, — мы теперь в ответе. Он ведь тоже может умереть — ещё одной возможности начать всё сначала не будет.

— А как всё это случилось? — Диего пришёл в себя, и теперь его разбирало жгучее любопытство. — Ну хорошо, я спал, и проснулся уже в новой реальности — это понятно, хотя… не очень. А те, кто бодрствовали? Они что, ничего не заметили?

— Не знаю, — Эухенья пожала плечами. — Возможно, у них закружилась голова. Может быть, они на секунду потеряли сознание. Может быть, что-то зафиксировала электроника… Послушай, я тебе что, Внешняя? Или ты думаешь, что я всю жизнь только и делала, что наблюдала, как рождаются новые реальности? За тот мир в ответе орты, а за этот — мы. И это куда важнее, чем отвлечённые рассуждения о природе этого вселенского феномена. Ты что же думаешь, здесь не осталось Адских Зёрен и людей, готовых их бросить? Да и само оружие — оно выковано для того, чтобы убивать, и в конце концов оно само может решить — время пришло. Мы с тобой сделали, что смогли, но это только полдела. Идём — надо собрать старших учеников: тех, кто сможет понять — правильно понять. И — действовать.

— Подожди, — остановил её Рохо. — Но ведь был же какой-то толчок! Точка выбора — точка бифуркации, есть такой термин у альтернативных историков…

— Оставь ты эти термины, именуемые мудрыми! — фыркнула ведьма. — Я с тобой скоро вообще разучусь говорить простым языком. А толчок — толчок был. И не очень далеко — там, на севере. Что-то такое было… Это как если множество людей силятся столкнуть с дороги огромный камень, мешающий идти. Люди обливаются потом, и вдруг пролетает крошечная колибри, и взмаха её крылышек оказывается достаточно, чтобы камень наконец дрогнул и покатился. И мне бы очень хотелось посмотреть на эту… колибри. Идём, chico ruso. Новорождённый мир — младенец, требующий заботы. Идём — этот мир ждёт наших рук.

Маленькие острые молнии одна за другой кусали конический обломок скалы. Там, где голубые искры били в гранит, появлялись круглые отверстия с оплавленными краями. Пахло горелым камнем; выбитые молниями огнистые раскалённые пылинки изредка кололи руки молоденькой девушки, скорее даже девочки, — ей не было ещё и пятнадцати. Она морщилась, но упрямо продолжала решетить камень, удерживая его между разведёнными ладонями, как будто мёртвый кусок гранита мог убежать.

— Наташка-а! — гулкое эхо мячиком проскакало по небольшому гроту и отразилось от свода и стен. — Ты где-е-е? — следом за криком в пещере появился темноволосый мальчишка, гибкий и быстрый, как ящерица.

— Чего кричишь? — недовольно отозвалась девочка, сдувая упавшую ей на глаза прядь светлых волос и не прерывая своего занятия. — Делать больше нечего?

— Мать-Ведунья зовёт, — объяснил мальчик, присаживаясь рядом с ней на корточки. — Ты что, не слышала Зов? Тоже мне, великая магиня, — добавил он, разглядывая изъеденный попаданиями молний камень. — Можно подумать, враг будет вот так стоять и ждать, пока ты его чуть ли не обнимешь! Детская забава — лягушек пугать!

— Бестолковый ты, братец, — тут же отпарировала Наташка. — Зря тебя мать Эухенья хвалит… Я корректировала баланс — видишь, удары шли по кругу и равномерно: получился как бы узор. Сила есть — ума не надо, а вот ты попробуй добиться точности! А сила, — она пренебрежительно сморщила носик и плавным движением подняла правую руку. — Смотри!

Слепящий голубой зигзаг распорол темноту грота, заставив тьму испуганно съёжиться и спрятаться в узких проходах. Стену рассекла глубокая трещина, словно в скалу ударил невидимый клинок; с шорохом посыпались каменные осколки, звонко щёлкая по граниту. Резко запахло озоном.

— Ух ты… — выдохнул Андрей с явной завистью и одновременно с гордостью — у кого ещё есть такая сестра! — Вот это да…

— А то! Вот только пальцы, — девочка поднесла к губам изящную ладошку и подула на неё, — немного жжёт. Наверно, сбиваюсь на последних тактах заклятья.

— Покажи. Да, — кивнул мальчик, осторожно проведя рукой над протянутой к нему ладонью Наташи, — пять точек на ауре. Ожог тонкого тела, сестрёнка, — не шути с этим. Надо показать Эстрелле, она умеет лечить такие штуки. Лучшая целительница, даром что…

— Помешались вы на этой аргентинке, — съязвила Наташа, отнимая руку. — Только и слышишь: ах, Эстрелла, ах, Эстрелла! Какие глазки, какие ножки! Ты бы сам давно швырял такие молнии, если бы поменьше думал об этой знойной красотке!

— Балаболка, — беззлобно бросил Андрей с видом умудрённого жизнью представителя сильного пола. — Какая ещё красотка — ей всего-то тринадцать лет! Завидуешь, что на тебя мальчишки так не смотрят, а? Завидуешь, сестрица! Эх вы, девчонки…

Наташа хотела было надуться, но вместо этого рассмеялась.

— Один — один, Андрюшка. Ладно, идём, — Мудрая зря звать не будет. Только зажги огонёк, хорошо? Я тут вчера какую-то тварь видела — противн-у-у-ую! До мерзости, — она поёжилась, словно обычная домашняя девочка, боящаяся мышей и пауков, а не юная магиня, только что расколовшая скалу рукотворной молнией. — А ты с этими змеями-многоножками говорить умеешь…

Андрей сложил ладонь лодочкой, и её наполнило ровное голубое свечение.

— Пошли, — сказал он, и ребята проворно юркнули в галерею, ведущую прямиком к верхним ярусам Катакомб — брат с сестрой хорошо знали все закоулки здешних пещер.

…Они очень торопились, и всё-таки оказались последними.

— А вот и сеньор и сеньорита Рохо явились. Наконец-то, — бросила Эухенья. Андрей с Наташей потупились — строгая Мать-Ведунья не давала поблажек никому, даже детям Диего. — Слушайте! — Миктекасиуатль встала и оглядела Зал учеников. — Время пришло.

В Зале собрались лучшие из тех, кого приняли Катакомбы за пятнадцать лет, — их было несколько сотен. Большинство составляли подростки в возрасте от десяти до шестнадцати, хотя были и восемнадцатилетние, и даже те, кому за двадцать. Одеты все они были схоже: джинсы и куртки (это на верхних ярусах тепло, а если спуститься вниз, туда, где камень дышит холодом…), на ногах прочные сапоги (в каменных щелях попадаются разные зверюшки, и далеко не все они безобидны…). Но по-настоящему всех учеников — от самых старших до самых младших — объединяло другое: отблеск могучего сознания, наделённого сверхспособностями; трудноуловимое нечто, именуемое светом в глазах. «Люди будущего, — думала Миктекасиуатль, всматриваясь в юные лица, — и будущее этого мира. От них зависит, каким оно будет, это будущее. Старших уже можно — придётся — посылать в бой: боя не избежать. Северное зло пробудилось — я чувствую его запах. И ещё им всем предстоит самый трудный бой — бой с самим собой; бой, который обязательно надо выиграть».

Среди учеников были представители всех рас, населяющих Третью планету системы Жёлтой звезды: белые, смуглые, бронзовокожие, чернокожие — дар не зависит от цвета кожи. Что есть тело — оболочка, а суть — это Первичная Матрица, та самая душа, о которой знают все религии всех Носителей Разума Познаваемой Вселенной. И слишком часто эти души уносятся во тьму порывами чёрного ветра, и очень труден для них обратный путь — к свету.

Эухенья просматривала ауры людей-индиго. Аура многоцветна, и цвета эти меняются, но главенствующим цветом аур учеников был ярко-синий — поэтому-то их и назвали индиго. «Сколько этих синих цветков погаснет…» — подумала Мать-Ведунья и тут же спрятала эту мысль: очень многие из находившихся в Зале прочли бы её без труда. Миктекасиуатль хорошо знала способности каждого ученика — люди-индиго могли быть и целителями, и мыслителями, и созидателями. И ещё они могли быть воинами, и, похоже, именно этого потребует от них время нового мира — в первую очередь.

— Слушайте, — слова, обычно легко стекающие из уст ведьмы, превратились в тяжёлые камни, которые не так просто сдвинуть с места. — Слушайте! Вы знаете о Вести из будущего — её слышали многие. Знайте — перед вами и вокруг вас новый мир, и его будущее туманно. Берите этот мир, и несите его осторожно и бережно, и не уроните.

Её поняли — очень хорошо поняли. По залу пронёсся лёгкий шорох, и снова упала тишина, изредка нарушаемая только звоном капель, падающих в Чашу Равновесия. Эухенью обдало вихрем чужих мыслей: «Что? Как? Почему? Новый мир… Новая реальность… Войны не будет? Адский Огонь не вспыхнул! И что теперь?».

— Легко идти, когда путь известен, и когда знаешь, где споткнулся шедший до тебя. Идти в неведомое — трудно. Главное — сказано. Идите, и прислушайтесь к себе. Думайте. Будет что сказать — говорите, я услышу.

Диего всегда изумляла та лёгкость и быстрота, с которой мать Эухенья умела донести до учеников всё, что она хотела им сообщить. Он не перестал удивляться даже тогда, когда понял — слова служили ведьме всего лишь своеобразным скелетом, несущей конструкцией, на которую нанизывалась сложная вязь мыслеобразов, воспринимаемых детьми-индиго. Вот и сейчас — полсотни слов, сложенных в несколько размыто-неопределённых фраз, а ученики всё поняли, и вопросов у них нет — пока нет. Вопросы появятся позже — потом, когда индиго пропустят через себя звенящие мысли Мудрой…

Зал пустел. Ученики вставали со своих мест и исчезали — один за другим, молчаливые и сосредоточенные. «Люди будущего — орты… А будет ли в этом будущем, — подумал вдруг Рохо, — место другим людям? Таким, как я сам, как Мерседес, как наши младшие дети? Или мы обречены уйти и исчезнуть бесследно? Индиго тысячи, обычных — миллионы. Смогут ли они жить вместе? Или…». Мысль об этом причиняла смутное беспокойство, зудела, и Диего поспешил её отогнать — не время, сейчас надо думать о другом.

В Зале осталось три десятка человек — узкий круг: те, кому предстояло действовать.

— Родриго, — обратилась Миктекасиуатль к плечистому смуглому парню лет двадцати пяти, признанному вожаку взрослых индиго, — усиль стражу пещер. Ты знаешь лучше меня, кого из учеников можно считать настоящим воином. Выберешь сам — лучших. В Катакомбах могут появиться гости… не слишком желанные гости. И ещё — пошли в город разведчиков. Отсюда трудно следить за ворохом мыслей, которым наполнен Пуэбло-дель-Рио, — надо смотреть вблизи. Будьте осторожны — не светите магией по пустякам. Смотрите. Слушайте. Запоминайте.

Родриго сдержанно поклонился, а Эухенья повернулась к Мерседес. Жена Диего была полноправным членом братства — ни она, ни её муж не владели магией, но все индиго знали, что эти люди сделали для того, чтобы родился новый мир, и поэтому супруги Рохо (Диего съездил за женой, пока собирались ученики) имели полное право присутствовать здесь, в узком кругу.

— Избавь нас от назойливых туристов — хотя бы на время. Придумай что-нибудь — я не хочу прибегать к чарам. Сочините с Диего статью в «Милагроса Сиудад» — отпугните бездельников. А вы, вечно опаздывающие, — ведьма отыскала взглядом брата и сестру, — для вас тоже есть дело.

В глазах Мерседес на секунду появилось выражение птицы, у которой вынимают из гнезда птенцов, зато ауры Андрея и Наташи полыхнули вспышкой жадного интереса. Диего слегка сжал руку жену и прошептал: «Не бойся — мать Эухенья ничего не будет делать зря и никогда не подвергнет опасности наших первенцев…».

— Поедете к морю, — объяснила Мать-Ведунья. — Не одни, конечно. Возьмёте с собой, — она скользнула глазами по Залу, — двух-трёх талантливых девочек — Эстреллу, например, — Андрей улыбнулся, и Наташа тут же одарила брата ехидной ухмылкой, — а ты, Родриго, дай им пару своих парней. Экскурсия к морю — но в наших беспокойных местах детям не стоит оставаться без охраны. — И Миктекасиуатль тоже еле заметно улыбнулась — она-то хорошо знала, на что способны эти «дети».

— Гонсало и Фернандо, мать Эухенья, — без промедления отозвался Родриго. — Они не подведут.

Мудрая кивнула в знак согласия, и тогда Наташа спросила:

— А зачем, Мать-Ведунья?

— Там есть те, с которыми надо попытаться найти общий язык — Дети Моря. Твой брат сумеет это сделать, а ты — ты ему поможешь. Вы хорошо работаете в паре.

Эухенья не стала тратить время на слова: она превратила их в мыслеобразы — такие яркие, что их видели даже далёкие от магии Мерседес и Диего.

«Новая разумная раса планеты, — думал Рохо, наблюдая разворачивающиеся прямо в воздухе цветные картины. — Значит, отрывочные сведениями в Сети не были чистой воды бредом: дельфины Карибского моря — не просто дельфины. Вот это новость… Хотя почему же новость — вспомним Водяных, тех самых, из той реальности. Интересно, чьих это рук дело? Такие вспышки разума не появляются сами по себе…».

…Отпустив всех, Эухенья задержала чету Рохо.

— Перебирайтесь в Катакомбы. Совсем. Забирайте детей — и уходите. Ваш дом скоро может стать не самым безопасным местом этого мира.

Мерседес хотела что-то возразить, но Диего её остановил.

— Хорошо, мать Эухенья. Мы так и сделаем.

Но сразу последовать совету Мудрой им не удалось. Каждое утро Диего говорил себе» «Сегодня — непременно», и каждый раз в веренице повседневных дел находилось какое-то очередное, которое обязательно надо было закончить, и поэтому отъезд снова откладывался. То Мерседес задерживали дела фирмы, то надо было заехать в школу к Эстебану и Кончите и поговорить с учителем, то малыш Хуан немного прихворнул, то у самого Диего возникали неотложные дела с издателями. К тому же Рохо чувствовал, что Мерседес совсем не хочется покидать насиженное за долгие годы уютное гнёздышко, и ему не хотелось принуждать жену к поспешному бегству в Катакомбы. Да и то сказать — всё было тихо-мирно, и ничто не предвещало никаких бед.

Так шли дни за днями, свиваясь в гроздья недель. Минул месяц, но семейство Рохо всё оттягивало свой переезд в Пещеры Миктекасиуатль, пока однажды утром в доме Диего не появились гости.

Мерседес спозаранку уехала в аэропорт провожать двух важных персон из Европы, очень интересовавшихся «горной обителью» и крайне раздосадованных невозможностью её посещения, Диего работал в своём кабинете над статьёй для журнала «Сайентист XXI век». Ракушка и Эстебан были в школе, Хуан с нянькой отправился на прогулку к реке. Наташа в гордом одиночестве раскачивалась в гамаке в саду, наслаждаясь покоем и тёплым ветерком. Они с Андреем только вчера вернулись с побережья, но брат уже умчался за реку, в пещеры, «будучи не в силах хоть на часок расстаться со своей аргентинкой», как прокомментировала его поступок язва-сестрица. Наташа не спешила последовать за ним — им пришлось изрядно потрудиться там, на взморье, и она считала, что заслужила хотя бы маленький отдых.

…Из состояния полудрёмы её вывел шорох гравия — по тропинке кто-то шёл. Наташа открыла глаза и увидела мужчину неопределённых лет, по виду вроде бы индейца, и рядом с ним смуглого кареглазого мальчишку. «Как они попали в сад? — подумала девочка. — Опять эта растяпа-нянька забыла заблокировать ворота!».

— Добрый день, сеньорита, — вежливо поздоровался мужчина. — Можем ли мы видеть вашего почтенного отца? Вы ведь дочь сеньора Диего Рохо, не так ли?

— А кто вы такие, собственно… — начала было Наташа и осеклась. От мужчины веяло силой — силой, сравнимой с той, которой обладала сама мать Эухенья. А мальчишка — он ведь индиго, уж в этом-то одна из лучших учениц Миктекасиуатль никак не могла ошибиться!

Наташа проворно спрыгнула на землю, ощупывая взглядом незнакомцев. Положим, с мальчишкой-то она справится, если что, а вот этот мужчина… Или старик — сколько ему лет? «Жаль, что нет Андрея, — подумала она, — вдвоём с ним мы бы с кем угодно…»

— Нас не стоит опасаться, сеньорита, — мягко и дружелюбно сказал вдруг «индеец». — Меня зовут Алан, а его — Хайк. А вас, юная сеньорита?

— Наташа, — ответила «юная сеньорита» и неожиданно для самой себя покраснела, встретившись глазами с Хайком.

— Русское имя… — медленно произнёс Алан со странной интонацией. — Так мы можем увидеть вашего отца?

— А что вам от него нужно? — подозрительно осведомилась Наташа. — В этих местах не ходят в гости без приглашения. Вы из Пуэбло-дель-Рио?

— Нет, мы приезжие. Издалека — с севера.

— С севера? Вы не очень-то похожи на гринго!

— А разве на севере живут одни гринго? Может быть, вы позволите нам войти в дом?

— Я знаю ваши имена, — отрезала Наташа, — если они, конечно, настоящие, но вы так и не сказали, зачем вам мой отец.

Препирательства грозили затянуться на неопределённый срок — Наташа намерена была стоять насмерть, — но в это время в сад вышел сам хозяин дома. Окно его кабинета было открыто, и Рохо услышал голоса.

— Что вам угодно? — спросил он, остановившись в трёх шагах от Алана.

— Здравствуйте, сеньор Рохо. Меня зовут Алан — Алан Ансиано[14]. Или Алан Старов, господин… Краснов.

— Краснов? Давно меня так не называли, — медленно проговорил Диего, внимательно глядя на Алана. — Ну что ж, коль скоро вы знаете мою прежнюю фамилию… Наташа, сделай нам кофе, пожалуйста.

— Если позволите, мне хотелось бы поговорить с вами приватно.

— Ну что ж… Ната, забери с собой этого молодого человека, а кофе принеси нам сюда, хорошо?

— Хорошо, отец, — отозвалась дочь и махнула Хайку, словно старому знакомому. — Идём, поможешь. Да не бойся ты, не укушу.

— Я не боюсь девчонок, — подал голос молчавший до того Хайк.

— А… Тогда ты, наверно, — невинным голоском пропела Наташа, — боишься змей? Не бойся, у нас их нет — ни в саду, ни в доме. И вообще — я здесь самая опасная хищница. Не веришь? Зря.

Хайк в свою очередь покраснел (хотя при его смуглой коже это было почти незаметно) и последовал за девочкой в дом, соображая на ходу, как бы ему ловчее отбрить эту нахалку.

— Садитесь, Алан, — предложил Диего, проводив глазами ребят и указывая гостю на плетёное кресло подле стоявшего в тени деревьев столика. — Я вас слушаю. Что вас ко мне привело?

— Вы автор романа «Предупреждение»…

— Вы не ошиблись, сеньор Ансиано. Однако вряд ли вы прибыли сюда только для того, чтобы попросить у меня автограф, не так ли?

— Да, вы правы. Не будем ходить вокруг да около. Я давно хотел попасть к вам, Диего. В Катакомбы.

— А вот это уже не ко мне — это к Миктекасиуатль.

— Миктекасиуатль? Кто это?

— Мать Эухенья. Нетрадиционная целительница. Адепт древних религий. Наставница и глава пещерного братства. Иногда её называют просто ведьмой. Достаточно титулов?

— Диего, вы меня не так поняли…

— А кроме того, господин Старов, вам явно не пятнадцать лет, и даже не сорок пять. В Катакомбы приходят юноши, а мы с вами уже вышли из этого прекрасного возраста.

— Мне без малого сто пятьдесят лет, — произнёс Алан без тени улыбки. — Я орт — один из первых ортов этого мира. Сейчас подобных мне называют людьми-индиго, а тогда… Вы мне не верите?

— Нет, — честно признался Рохо, — не верю. За эти годы я во многое уверовал, но…

— А вы спросите свою дочь — она ведь у вас индиго. Девочка сразу меня почуяла — это было видно по её глазам и ауре.

— Хорошо, допустим, это действительно так. И что из этого следует?

— Я слишком долго был один, сеньор Рохо… Игорь. Человек вообще не может быть один: сказки про святых отшельников — это сказки, и не более того. Эти отшельники быстро дичали и сходили с ума, хотя некоторым везло — их откровения попадали в книги, ставшие раритетами. А груз знания — тяжкий груз, Диего. Он может раздавить, если им вовремя ни с кем не поделиться. Я хочу поделиться с людьми тем, что узнал за сто пятьдесят лет.

— А почему вам непременно нужны Катакомбы? Мало в мире других мест и людей, жаждущих знаний?

— Мне нужны не просто люди, — Алан покачал головой, — мне нужны люди-индиго. То, что я знаю, — это для них, простым людям мои знания ни к чему. Разве нужны ноты тем, кто лишён музыкального слуха?

Диего не нашёл, что возразить — доводы Алана выглядели вполне логичными.

— Этот мальчик, который пришёл со мной, — он индиго. Я подобрал его на севере. Там тоже есть те, кто интересуется новыми людьми, вот только интерес этот грозит обернуться большими бедами. А у вас, я знаю, дело обстоит по-другому. Поэтому я и пришёл к вам.

— И вы думаете, что моя рекомендация…

— Да, сеньор Рохо. Устройте мне встречу с этой вашей Эухеньей. Мне не обязательно лезть в ваши пещеры — мне достаточно поговорить с человеком, который сможет меня понять — правильно понять, Диего! И дело не только в том, что я орт, и что я хочу поделиться знаниями с детьми-индиго. Я принёс вести с севера, сеньор Рохо, — недобрые вести. Если эта ваша ведьма хоть наполовину соответствует тем громким титулам, что вы мне тут перечисляли, она оценит эти известия.

Диего колебался. Этот странный человек располагал к себе и вызывал доверие, но именно поэтому Игорь Краснов и не спешил ему верить. Русская фамилия? Ну и что с того? Можно подумать, Россию испокон века населяли одни только ангелы во плоти! К тому же ещё неизвестно, кто такой этот Алан на самом деле. Может быть, от такой же Старов, как Олд или Ансиано — на Земле сотни языков, и в каждом из них есть слово «старый». А как сказала Мать-Ведунья: «В Катакомбах могут появиться гости… не слишком желанные гости». Не хватало ещё ему самому привести такого гостя в Пещеры Миктекасиуатль!

…Наташа не торопилась нести в сад кофе. Она видела — чувствовала, — что отец занят серьёзной беседой, и не хотела ему мешать. Она знала: если действительно понадобится кофе, отец её позовёт. Поэтому девочка с чистой совестью развлекалась игрой с Хайком, оттачивая на нём свои прорезающиеся коготки расцветающей женственности. Волчонок то и дело попадал впросак, сердито сопел, но одновременно эта игра нравилась и ему. К тому же он видел — эта девчонка из того же теста, что и он сам. Ей, конечно, далеко до Мэй, и глаза у неё серые, а не голубые, но всё-таки… А Наташа чувствовала, что заинтересовала Хайка, и резвилась вовсю. Окончательно добив мальчишку коварным вопросом «А ты уже целовался когда-нибудь с девочкой?», она уже торжествовала победу, но в это время стереовизор в холле переключился на другой канал вещания.

На экране появился человек в военной форме, и отбивавший из последних сил игривые наскоки «юной сеньориты» Хайк осёкся на полуслове и замер.

— Ты чего? — не поняла разыгравшаяся Наташа и даже немного обиделась: «Ну вот, а я-то старалась…».

— Я его знаю, — произнёс Хайк, и его верхняя губа дрогнула, обнажая зубы. — Я видел этого типа, когда попал в Приют. Это Попечитель. Они…

— Попечитель? Приют? Кто это? И где?

Хайк не ответил, а через минуту до обоих ребят дошло, что именно говорит с экрана этот человек в военной форме. Программа явно шла повтором, и вообще было похоже на то, что развлекательный канал принудительно переключён со спутника.

— Отец! — Наташа пулей вылетела в сад и подбежала к Диего, едва не опрокинув по дороге пустое кресло. — Там… Там… Идём, там по стерео такое… Такое, что…

Все четверо дважды прослушали обращение генерала Джейка Блада «к нации и миру», молча сидя в холле и забыв про приготовленный Наташей кофе. Программа действительно повторялась, и конца этим повторам не предвиделось.

Когда волевое лицо генерала возникло на экране стереовизора в третий раз, Диего Рохо решительно встал и сказал Алану:

— Идёмте, сеньор Ансиано. У меня катер — через десять минут мы будем на том берегу Магдалены. А ты, дочь, дождись мать и братьев с сестрой. Потом собирайтесь и уходите. За реку. В Катакомбы. Ты поможешь ей, парень?

Хайк молча кивнул.