Итальянский любовник

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

– Мы не будем готовить каждый вечер, – сказал Лука утром. – Нет смысла.

Ева какое—то время не отвечала. Ребенок задвигал ножкой внутри ее живота, она сидела и наблюдала за этим. Потом подняла голову.

– Хочешь сказать, что прошлый вечер был похож на бедствие?

Он отрицательно покачал головой. Простой ужин, который они ели на террасе под звездами, был безупречен. В ее компании ему было приятно и интересно, и, поскольку секс был исключен, ему оставалось лишь вести беседу, а это было для него менее знакомой почвой. Не то чтобы Лука не был склонен к разговорам с женщинами, просто он привык разговаривать с ними сугубо функционально. Можно разговаривать с женщиной, с которой имеешь дело по работе. Можно вести легкую светскую беседу с девушкой, чтобы затащить ее в постель. Можно, наконец, болтать с женами друзей. С ними гораздо легче разговаривать, потому что они не воспринимают тебя как потенциального партнера, что делают все остальные женщины.

Но он был мужчиной до мозга костей и почти никогда не вел с женщинами беседу ради беседы. С Евой ему пришлось это делать, и прошлым вечером он понял, почему она сделала такую карьеру на работе. Он уговорил ее рассказать о своей профессии, что она всегда делала с неохотой. До него дошло, наконец, что работать на телевидении совсем не легко и что профессионализм как раз и заключался в том, чтобы это выглядело легкой работой. Далеко не каждый способен справиться с непредсказуемым интервью в прямом эфире, когда тебе параллельно в наушник поступают инструкции нон—стоп от студийной бригады.

– Ты когда-нибудь захочешь заняться этим снова? – осторожно спросил он.

В Италии? С ребенком? Кто знает, чего она вдруг захочет? И разве люди всегда получают то, чего хотят? Чувствуя себя в безопасности из—за беременности, Ева позволила себе ни к чему не обязывающий ответ:

– Посмотрим.

Лука пристально на нее смотрел, наблюдая, как она мечтательно следит за движениями ребенка.

– Нет, Ева, ужин не был похож на бедствие.

Бедствие было слишком мягким словом. Больше подходило слово "безумие".

Казалось безумным, что им приходилось расставаться в конце вечера и идти спать в разные спальни.

Или безумием ему казалось ворочаться и крутиться на кровати, думая о том, как беременность преобразила женщину, сделала ее еще красивее, чем раньше.

Она стала спелым сочным персиком. Он хотел лежать рядом с ней. Нет, не для того вовсе, чтобы заняться любовью. Внутренний голос говорил ему, что противопоказано заниматься сексом с беременной женщиной. Но он просто хотел прижать ее к себе. Обнимать ее руками и гладить ее шелковые блестящие волосы. Страстно проводить пальцами по ее большому животу.

– И твоя, и моя свобода будет ограничена ребенком.

– В будущем – несомненно. Зато ближайшие несколько недель – время свободы, – спокойно заметила она.

– Да, ты права. Самое время заняться делами! Только вот чем? Может, на время стать туристами?

– О, это я с радостью, – сказала Ева.

Может, им и вправду стоит больше времени проводить вне дома. Одному Богу известно, как трудно быть все время рядом с ним и в то же время держать его на расстоянии. Испытывая при этом непреодолимое желание, чтобы он прикоснулся, поцеловал ее или дал хоть какой—то намек на то, считает ли он ее сексуально привлекательной.

Он показал ей Рим со всех сторон. Отвез во все потайные места его детства: темные лазейки, солнечные уголки.

– Не очень—то мы похожи на стандартных зевак—туристов, разве не так? – спросила она, когда они медленно прогуливались по укромному саду, где царил аромат роз. – Ни один турист не найдет такой запрятанный уголок.

– Да, но это настоящий Рим. Для римлян.

Ева почувствовала внезапную острую боль. Их ребенок вырастет, узнает все тайны Рима, как коренной житель, а она никогда им не станет.

– Ева, – мягко сказал он, – что с тобой?

О, я боюсь того, что может преподнести будущее, хотела она сказать ему. Но не сказала. Она должна была учиться справляться со своими страхами и не перекладывать их на Луку.

– Ничего, – так же нежно ответила она.

Они ужинала с Патрицио, старым другом Луки, и его женой Ливви, которая сразу повела себя так, чтобы Ева почувствовала себя как дома. У Ливви был ребенок, только начинающий ходить. Ева обрадовалась, что у друзей Луки тоже есть дети.

Постепенно она начинала чувствовать себя все более спокойно.

Но одним звездным вечером, когда они шли домой из кофейни, Ева неожиданно остановилась от ужасного спазма в животе.

– Ай!

Лука взял ее за руку.

– Что такое?

Она увидела, как побледнело его лицо, и покачала головой.

– Ничего страшного. Наверное, пирожное… Ой, Лука… Лука, мне больно!

– Madre de Dio![11] – воскликнул он с итальянским темпераментом и внимательно посмотрел на Еву. – Я же говорил, надо было ехать на такси!

Он поднял руку. Тут же подъехало такси, словно ожидало его сигнала.

Ева до сих пор почти ничего не понимала по-итальянски, но даже она поняла слово "ospedale".[12]

– Лука, я не поеду в больницу!

– Si, сага, – возразил он, – поедешь!

Она смотрела на него пристальным взглядом.

– Поехали!

– Нет, – упрямо сказала она. – Ребенок должен родиться только через две недели. Я хочу домой!

Его ярость была смягчена тем, как она произнесла слово "домой".

– Хорошо, – согласился он. – Мы едем домой. Но нас навестит врач, и он решит, что делать. – Он увидел, как она уже открыла рот, чтобы что—то возразить. – Он решит, что делать, Ева, – сказал он голосом, не оставляющим шанса для дальнейшей дискуссии.

– Это будет пустой тратой его времени.

Но Ева ошибалась, а Лука и врач оказались правы.

Это не было ложным сигналом. Ребенок очень скоро должен был родиться.

Все случилось быстро и сопровождалось резкими приступами боли, которые становились невыносимыми.

– Дайте мне обезболивающую таблетку! – задыхаясь, просила она, когда ее катили в родильную палату.

Но было уже слишком поздно для обезболивающего лекарства, а также для всего остального. У нее начались роды, и акушерка громко говорила ей что—то на незнакомом языке.

– Spinga, signora! Spinga, ora![13]

– Лука! Мне так страшно! Что она говорит?

– Она говорит, чтобы ты тужилась, сага. Ты не должна бояться. Доверяй мне, я здесь, с тобой.

– А! А—а!

Она крепко сжала его руки, впиваясь в него ногтями, но он этого почти не заметил.

– Ты молодец, – подбадривал он. – Просто умница.

Он что—то резко сказал акушерке на итальянском, и она тут же заговорила на ломаном английском:

– Сделайте еще одно усилие, signora. Еще разок. Глубоко вдохните.

– Давай, сага! – мягко уговаривал ее Лука, заметив, как меняется ее лицо. – Давай!

Ева отдернула руку, откинула назад голову, издала еще один неистовый крик, и Лука увидел, как на свет появляется ребенок.

– Вот ваш малыш, – сказала акушерка и ловко взяла младенца.

Он смотрел в изумлении. Маленькая влажная черная головка и продолговатое, испачканное тельце.

Земля остановилась у него под ногами, пока акушерка суетилась, обрезая пуповину и вытирая слизь с носика ребенка.

Ева полусидела на кровати, вспотевшие волосы спадали ей на лицо. Она внимательно наблюдала за действиями акушерки.

Какое—то время стояла тишина, пока малыш громко и горестно не закричал. У Евы полились слезы облегчения. Акушерка победоносно держала на руках младенца.

– У вас родился сын, синьор и синьора! – с этими словами она запеленала его в одеяло и положила Еве на грудь.

Лука отвернулся, чувствуя непривычный комок в горле, но сейчас Еве, как никогда, нужна была его поддержка. Он видел, как она страдает, слышал, как кричит от боли, когда, сопровождаемый невыносимыми спазмами, появился на свет малыш. Впервые в жизни он обнаружил, что его жизненный опыт здесь бессилен. Но это не опечалило его, потому что только что на его глазах произошло чудо. Истинное чудо.

Светясь от счастья, Ева наблюдала за малышом, которого кормила грудью, а потом бросила взгляд на Луку, но тот пристально смотрел в окно. Он нужен был ей прямо сейчас, но ее нужды больше не были первостепенными. И внезапно ей все показалось неважным. Все, кроме материнства.

Она пристально изучала крохотное создание.

– Привет, малыш, – нежно сказала она. – Привет, Оливьеро.

Оливьеро Патрицио. Удивительно, как ему подходило то имя, которое они для него придумали. Может, потому, что все вокруг него было идеальным. Она высунула палец, и крошечная ручка ребенка обхватила его.

Лука обернулся, дрожь его еще не оставила. В изумлении смотрел он на эту картину – мать с ребенком. Малыш сосал грудь, а она нежно говорила что—то воркующим голосом. Она выглядит как Мадонна, думал Лука, глядя, как эти двое создали вокруг себя волшебное кольцо и не пускали в него больше никого.

Ева поймала его взгляд.

– Лука, хочешь подержать его? – спросила она.

– Он больше не голоден?

Акушерка рассмеялась.

– Такой большой малыш всегда будет голоден! Подержите его, синьор, пусть познакомится с отцом!

Лука всегда брал на руки своего крохотного племянника с самоуверенной легкостью, но сейчас был иной случай. Он наклонился, и Ева осторожно передала драгоценный сверток ему в руки. Она смотрела на них двоих, пораженная тем, как сильный, властный мужчина может вдруг стать рабом крошечного малютки.

Лука смотрел на сына сверху, а малыш открыл глаза и устремил на него взгляд снизу.

– Я умру за него, – сказал Лука, слабо осознавая, что говорит это вслух. – Мой маленький Оливьеро Патрицио.

Ева откинулась на подушку. Впервые за долгое время она почувствовала себя в этой стране как дома. До этого она жила в нереальном и замкнутом мире беременности. Она даже думала, что если это чувство замкнутости не исчезнет и после рождения ребенка, то они спокойно разведутся и она вернется в Англию. Теперь она ясно видела, что до этого не дойдет. Чувство гордости смягчило суровое и прекрасное лицо Луки. Он готов умереть за сына. Она это знала. С какой бы стороны ни смотреть на ее пребывание здесь – как на золотую клетку или же как на брак по расчету, – ей в любом случае не стоит падать духом. Судя по всему, она останется здесь надолго.

Она почувствовала усталость и закрыла глаза.

Через шесть дней малютку Оливьеро забрали домой, в квартиру, которую обустроил для него Лука.

Там повсюду были цветы – розы, лилии и тюльпаны, яркие и ароматные, поражающие своей красотой и количеством. В желтой детской комнате повсюду были воздушные шарики и куча поздравительных открыток. А изящные подарочные коробочки, голубые, серебряные и золотистые, ждали новорожденного. Все выглядело так, будто их собиралась навестить звезда Голливуда, и Ева сочла этот антураж даже излишним.

Она вспомнила, что это квартира бывшего холостяка, лишь, когда поднималась на лифте в пентхаус.

Она подумала о былых белых стенах и матовом стекле и вздрогнула, представив, как бы там бегал неугомонный малыш.

Лука внес ребенка и положил переносную детскую кроватку на кофейный столик.

– Малыш отлично спит, – тихо заметил он. – Ты хорошо его кормишь, Ева.

От неловкости она раскраснелась и отвернулась.

Он говорил это как что—то сокровенное и интимное, но что может быть более интимным, чем тот факт, что он был свидетелем рождения малыша? Он видел ее в самом неприкрытом, уязвимом, нагом и беззащитном виде, когда она вдобавок ко всему была до смерти напугана.

Лука заметил, что она избегала его взгляда, и прищурился. Так тому и быть. Если она хочет быть от него на расстоянии, то и он будет на расстоянии.

– Ты голодна? – спросил он.

Первым ее желанием было сказать «нет», но она знала, что ей необходимо поесть, и кивнула.

– Только сначала хорошо бы принять ванну.

– Разумеется, – согласился он. – Садись, я сделаю тебе ванну.

Она поняла, что обидела его, но не знала, чем.

– Не надо, я сама…

– Ева, садись, – повторил он суровым тоном. – Ты и так вымотана.

Она робко села, глядя на малыша, мирно спящего в кроватке. До нее донесся звук бегущей воды.

– Ванна готова.

Она взглянула на Луку. Он стоял у двери и выглядел каким—то раздраженным, угрюмым и безрадостным. Конечно, было бы странно, если бы они сразу идеально вписались в свои новые роли отца и матери, но дистанция между ними лишь усиливала это чувство странности. Ева не знала, как ее сократить и сможет ли она когда-нибудь это сделать.

Она медленно поднялась на ноги. Все еще пребывая в стадии неосознанной боязни за ребенка, она задержала на Луке беспокойный взгляд.

– Ты присмотришь за Оливьеро?

Его взгляд стал ожесточенным. А что, она думала, он будет делать? Пойдет гулять на площадь Испании?

– Естественно, – коротко бросил он.

Она не могла припомнить, когда еще видела его таким нервным и взвинченным. Возможно, причиной было само рождение ребенка. Это стрессовый период и для мужчины, она не должна была об этом забывать.

Ванна и мытье головы сделали свое дело, и она почувствовала себя намного лучше. Через мыльную воду и пузыри она рассматривала свой живот, который казался ей удивительно плоским. Конечно, он не был таким плоским, как раньше, но при сложившихся обстоятельствах был явно не худшей формы. Акушерка сказала ей, что она из тех счастливых женщин, которые возвращаются в джинсы через месяц после родов. Ева на это сильно надеялась.

Во время беременности она придерживалась простого и здорового питания и не хотела запускать себя. В собственных интересах, поскольку в кругу друзей Луки все женщины были утонченными и грациозными. А может, ради Луки? – подсказывал ей внутренний голос.

Ты же хочешь, чтобы ему было приятно смотреть на твое стройное тело? Она спустила воду и вылезла из ванны, вытирая последние капельки воды. Подойдя к зеркалу, она внимательно посмотрела на свое лицо. Что будет теперь? Попытается ли Лука стать ее мужем в самом главном смысле этого слова, теперь, когда она больше не носит ребенка? Конечно, не сегодня. Но как все это сложится в ближайшее время?

Она натянула вельветовые брюки, спрятав их эластичный пояс под длинной шелковой темно—зеленой рубашкой, которая хорошо оттеняла ее зеленые глаза, высушила волосы феном, уложила их и отошла подальше от зеркала, чтобы полюбоваться своим отражением.

Выйдя из ванной, она увидела сервированный Лукой стол, на котором, к ее удивлению, горели свечи.

На столе были салат, спагетти, инжир и белые персики. Во льду лежала бутылка шампанского.

У нее неожиданно пересохло во рту.

– Выглядит, очень мило, – сказала она, преодолевая смущение.

Он мельком взглянул на нее, сдирая фольгу с бутылки. Без его внимания не осталось то, как растерянно она глянула на вино. Наверное, подумала, что он хочет ее напоить, ждет, что она потеряет бдительность. Его губы приняли суровое очертание, когда он разливал шампанское по бокалам.

– За что выпьем? – спросила Ева.

За любовь, подумала она с легкой горечью. За совместное счастье?

– За нашего сына. За Оливьеро.

«О да. Конечно».

– За Оливьеро.

Она торжественно подняла свой бокал. Когда они чокнулись, она подумала, что никогда не слышала звука холоднее.

– Хорошо быть дома? – осторожно спросил он.

Ева набрала полный рот шампанского, оглядывая комнату, в которой присутствовал отпечаток его безупречного, но и весьма аскетического вкуса, и задала себе вопрос, сможет ли она когда—нибудь почувствовать, что это их общий дом. Она с тоской вспоминала тот великолепный уик—энд, который провела здесь, когда они не были обременены ничем, кроме погони за удовольствием здесь и сейчас. Теперь ей казалось, что это было в другой жизни. Она подумала, сколько, наверное, женщин сидели здесь, на том самом месте, где сейчас сидит она. Сколько женщин пили шампанское перед тем, как идти с ним на огромную кровать и заниматься любовью всю ночь. Но ей придется идти в спальню кремово—персикового цвета, а он пойдет в свою.

Ирония заключалась в том, что она была его законной женой.

Она поняла вопрос буквально.

– Хорошо быть не в больнице, – осмотрительно сказала она.

– Ха, вот оно что!

– Я не совсем это имела в виду.

– Не волнуйся об этом, Ева, – сказал он. – Это нормально, что ты еще не привыкла.

Она расстроено сделала еще один глоток шампанского. Оно было холодным, сухим и вкусным и, казалось, немного притупляло чувство боли и пустоты.

Опасно пить на голодный желудок. Алкоголь ослабляет контроль над собой, и кто знает, что она может выболтать. Она поставила стакан и потянулась к еде.

Она отдала бы что угодно, лишь бы он не смотрел на нее такими глазами. Не прищуривался так, что она сама себе казалась каким—то редким экземпляром в пробирке, каким—то новым, неисследованным видом.

Может, так оно и было в его глазах. Наверно, он просто не знал, как вести себя с женщиной, которая только что родила ему ребенка и которая была его женой, хотя, конечно, лишь номинально. Впрочем, если хорошо подумать, то нельзя было винить его в этом.

Ведь не существовало специального справочника, где можно было бы найти руководство по поведению в данной ситуации.

– Когда тебе надо вернуться к работе? – спросила она.

– Когда захочу. Прежде всего, мне необходимо удостовериться, что ты устроена здесь и…

Он помедлил и добавил тихо:

– …и счастлива.

Счастлива и устроена. Если бы он только знал. Куда делась прежняя Ева, которая могла болтать с Лукой, подшучивать над ним, дразнить его и чувствовать себя при этом равной ему. Неужели та, прежняя Ева осталась на побережье своей родной Англии?

– Ты очень мил.

Лука слышал много определений в свой адрес от разных женщин, но его еще ни разу не называли «милым». Он не хотел быть «милым». Он встал из—за стола и нетерпеливо полез в задний карман джинсов. Достав тонкую темно—синюю коробочку, он положил ее на стол перед Евой, так небрежно, словно кинул колоду карт.

Ее сердце забилось. Всем было известно, что дарилось в подобных коробочках.

– Ч—что это?

– Почему бы тебе не открыть и не посмотреть?

Она со щелчком открыла крышку и перевела дыхание, не веря своим глазам – там лежал браслет, ярко сверкающий на фоне синей атласной подушечки.

Браслет состоял из цепи радужных, искрящихся и переливающихся бриллиантов, каждый из которых был размером с ноготь. Она смотрела на браслет в изумлении, а потом с неподдельным ужасом перевела взгляд на Луку.

– Лука, в любом случае я не могу этого принять.

– Безусловно, можешь. Ты моя жена, и ты родила мне прекрасного сына. Позволь, я надену его тебе на руку.

Он наклонил голову, чтобы закрепить застежку у нее на запястье, и Ева закрыла глаза, когда кончики его пальцев легко касались ее кожи. Его теплые прикосновения так контрастировали с тяжестью и холодом ювелирного изделия. К черту браслет, думала она. Можешь швырнуть его в другой конец комнаты, только не переставай прикасаться ко мне.

Но он перестал. Последним движением он поднял вверх ее руку, и бриллиантовый браслет засверкал, как олимпийская медаль. Ева смотрела на сверкающую вещицу, которая стоила целого состояния. Наверняка найдутся женщины, готовые ради такой штуковины на преступление, а то и на убийство, но Ева, слава богу, не из таких.

– Очень красивая вещь, – сказала она.

Ребенок издал пронзительный крик, и Лука, казалось, вздохнул с облегчением.

– Я принесу его тебе.

Она смотрела, как он направился к детской кроватке, ее взгляд скользил по его ладной фигуре.

Джинсы обтянули его твердые ягодицы, когда он нагнулся за ребенком, и она вздрогнула от желания, сильного и страстного. Она уже давно боролась с этим чувством, но тогда она ждала ребенка и, кроме того, была несколько растеряна от наплыва новой жизни в новом городе.

Но теперь… Все, чего она сейчас желала, – прикоснуться к нему. Заново открыть для себя кончиками пальцев очертания его строгого твердого лица. Нежно проводить пальцами по его шелковистой коже. Она непроизвольно сглотнула и посмотрела на него умоляющими глазами, пока он нежно и осторожно клал младенца ей на руки.

– Ты не должен так баловать меня. Правда, Лука.

– Но мне нравится это делать, – сказал он.

Ситуация, как он теперь понимал, должна измениться. Но происходило это не слишком быстро. Когда Ева была беременна, все было просто, как дважды два. А теперь он заставлял себя воспринимать ее как женщину, еще не оправившуюся после беременности. Это помогало ему задвинуть в угол сознания тот факт, что для них больше не должно существовать барьеров, что они мужчина и женщина, живущие вместе. Но при этом пока еще они так далеки друг от друга.

Их взгляды встретились на несколько долгих, сбивающих с толку секунд. Ева испытала неожиданное напряжение, повисшее в воздухе, словно грозовое электричество. Неужели они опять сделают вид, что не замечают этой грозы? Исчезнет это напряжение или будет только усиливаться?

– Лука…

Малыш начал капризничать, и Лука понял, что ему следует поскорее убираться из комнаты. Если он останется, то непременно сделает то, чего клялся не делать.

– Покорми его, – коротко сказал он, и ему не было необходимости замечать, как потемнело ее лицо, чтобы понять, что он ее обидел.