Итоги № 30 (2013)

Битие и сознание / Общество и наука / Культурно выражаясь

Битие и сознание

/ Общество и наука / Культурно выражаясь

Россияне с необъяснимой жестокостью убивают и калечат друг друга — на проезжей части и в подворотнях, у пивного ларька и за кухонным столом... Что с народом-богоносцем случилось, не понимает и сам народ. Писатель и журналист Игорь Свинаренко о том, кого бы он убил своими руками...

Новости об ужасных происшествиях скучны и однообразны. То там, то тут кто-то банально и тупо убивает — старика ли, замешкавшегося на зебре, парой ударов кулаком, детей ли на пешеходном же переходе наездом на полном ходу, задержанного ли взрослого мужика в отделении милиции... А вот женщина-офицер издевается над солдатом и весьма умело бьет его ногой по лицу…

Почему никто особо не вопиет: «Доколе?!» Никакой писатель земли русской типа Толстого не выходит на авансцену со своим «Не могу молчать!». Потому что, сколько ни убивай, настоящий серьезный информационный повод не создается. Ну убили, и что теперь? Властителям дум в режиме нон-стоп вещать с трибуны? Бросив все дела от бытовых до служения истине? Это будет смахивать на повторение уже рассказанного анекдота. Внимание публики так не удержать. Тема потеряла остроту. Причем уже давно.

Вот когда на заре заката перестройки была армянская резня в Сумгаите и недавние добрые соседи рвали на куски соседей, кровь еще леденела в жилах. Правда же? Но, с другой стороны, она не леденела гораздо раньше, в дни Новочеркасска. Когда на улице еще в начале шестидесятых расстреляли рабочих, недовольных подорожанием мяса. Про это все узнали со слов «вражьих голосов», узнали и пошептались, но без фанатизма, и заткнулись. Ну стреляли, ну убили. А еще были огромные потери в Афганистане, и не помню, чтоб это сильно волновало нашу широкую общественность. Хотя что значит огромные? За 10 лет войны там полегло наших солдат столько же, сколько сейчас гибнет на дорогах России за один-единственный дачный сезон, — и ничего... А местных сколько там убили в ходе построения социализма, или, уж не знаю, как назвать тот режим? Поди сосчитай.

Некоторые типа сторонники традиционных ценностей сваливают вину за равнодушие к убийствам и вообще к жестокости на нашу криминальную телехронику. И особенно на голливудское кино, в котором рекой льется кетчуп вместо крови и бензопила вершит свою резню от заката до рассвета, и наоборот. Но что ж так далеко ходить? В нашем советском еще кино, которое и сейчас крутят по всем каналам, убивали с не меньшим задором. Причем занимались этим не маньяки и как бы не упыри, а благородные рыцари. Без страха и упрека, но при плаще и кинжале. Во имя светлого будущего и счастья всех народов. Убивали взрослые мужчины. И женщины: классика — рассказ «Сорок первый» Лавренева и одноименный фильм, где красавица грохнула любимого человека заради чистоты идеи, она ж красная, а он белый. И дети — о, сколько таких сюжетов! Вспомните хоть «Неуловимых мстителей» (бывших «Красных дьяволят»), название, простодушно отсылающее нас прямо в ад. Помните, да? «Через год на печи ложками звенят может пять, может семь са-та-нят» — веселая песня из киноленты про героев революции.

Я помню, как мы в нежном возрасте смотрели и пересматривали фильмы про героизм и убийства. И завидовали своим дедам, которым выпало счастье бить контру. В буквальном смысле они били, и буквально я завидовал. Дед мой в Гражданскую из нагана «тукал» (это у них было такое словечко в ЧОН ВЧК) классового врага. Деда я любил, с удовольствием у него гостил и требовал с него рассказов о героизме. О правильных красивых справедливых убийствах белой сволочи. Я прекрасно помню, впрочем, и свои еще детские сомнения: ну ладно, царя застрелили, он все же офицер, а шла ж война, и царицу тоже боль-мень понятно, я ж советский школьник, — но детей-то в подвале убивать, это вроде ж нехорошо? Спрашивал я взрослых, в школе и дома. Они чего-то исполняли с умным видом, многозначительно. Что типа белые могли б наследника или кого из наследниц посадить на трон, и война б разгорелась с новой силой. Насколько я помню, как-то я принял эту логику к сведению и вопросов больше не задавал. Как-то стало ясно: если надо, то и детей можно убивать для пользы дела и для торжества.

Я не могу забыть детские фантазии про то, как я убиваю классовых врагов собственноручно. Рву подкладку своего пиджачка, чтоб вытащить припрятанный там маленький маузер и грохнуть товарища, который шел не к красным, а к белым. Как мастерски был выписан Аркадием Гайдаром этот сюжет в «Школе»! Это вам не толстовские «Детство/Отрочество/Юность», толкающие в пропасть пацифизма. Как талантливо нас учили убивать! Вырасти и убей врага!

Мне иногда кажется, что я бы убил довольно много людей, которые мне не нравятся. Которые не правы. И нехороши. Я не знаю, что делать с моей невеселой догадкой: я бы убивал, если б был уверен, что мне ничего за это не будет. Если б у меня была лицензия на отстрел, как у комиссара. Чему нас учит, так сказать, семья и школа? Во всяком случае, учила? Вот именно убивать тех, кто тебе не нравится, кто считается врагом. Убей — и будет светлое будущее. А сейчас чему учит? Пацифизму, что ли, и толерантности?

Да и можно ли все это бесследно стереть с жесткого диска? Реально ли переформатировать его и записать новые вегетарианские программы? Бывает ли такое в жизни? И что на этом фоне, после всего этого — один убитый старик? Можно ли ждать, что страна зарыдает по этому поводу? Нельзя ждать, не зарыдает она. Не приучена к нежностям.

Хотелось бы, конечно, ждать чего-то хорошего. Но оно не очень ждется. Как-то не вырисовывается оно.