Из истории отечественного языкознания 20—40-х годов. Н. Ф. Яковлев (1892—1974)

Г. А. Климов, М. В. Панов, А. А. Реформатский

Среди советских языковедов старшего поколения видное место по нраву принадлежит недавно скончавшемуся лингвисту-теоретику и кавказоведу Н. Ф. Яковлеву. Он относился к числу тех представителей советской науки, которые с первых дней ее становления полностью посвятили ей свой талант. Не будет, вероятно, преувеличением сказать, что определяющую черту всего творческого наследия этого выдающегося ученого составило тесное единство лингвистической теории и практики.

Николай Феофанович родился 22 мая 1892 г. в Москве. Он окончил историко-филологический факультет Московского университета, где слушал лекции В. К. Поржезинского, Д. Н. Ушакова, В. Н. Щепкина и других известных языковедов. В 1914 г. в содружестве с П. Г. Богатыревым, А. А. Буслаевым, П. П. Свешниковым, Р. О. Якобсоном и другими и при содействии акад. Ф. Е. Корша он становится членом-учредителем Московского лингвистического кружка (МЛК), послужившего, в частности, прообразом будущего объединения пражских языковедов, и принимает участие в создании его устава. В 1922—1924 гг. он являлся заместителем председателя МЛК. Знакомство с трудами П. К. Услара, особенно с его монографией «Абхазский язык» (Тифлис, 1887 г.) послужило отправной точкой формирования Н. Ф. Яковлева как кавказоведа и фонолога. Уже начиная с 1920—1921 гг., он возглавил ряд комплексных экспедиций на Кавказ — в Кабарду, нагорную Чечню и Дагестан. В 1923 г. ученый опубликовал «Таблицы фонетики кабардинского языка», составившие основу его доклада на Первом тюркологическом съезде в Баку в 1926 г., из которого в свою очередь выросла его известная работа «Математическая формула построения алфавита»[1], определившая программу его активной деятельности во ВЦК НА (Всероссийский центральный комитет нового алфавита) по созданию латинизированных алфавитов для бесписьменных языков и по совершенствованию уже существовавших систем письма. В этой статье, наряду с разработкой принципов построения алфавита, проиллюстрированной на материале русского, кабардинского и казахского языков, Н. Ф. Яковлев рассмотрел многие трудные вопросы русской орфографии (об отношении ы и и, о твердых и мягких к и г и др.), что способствовало более глубокому пониманию русского вокализма и консонантизма, а также дальнейшей разработке вопросов русской орфографии. Следует упомянуть и его статью «„Аналитический“ или „новый“ алфавит» (ответ на заметку С. А. Врубеля «Унификация или латинизация», опубликованную в №VII—VIII журнала «Культура и письменность Востока»). В ней показано, в частности, как должны сочетаться подлинная научная теория и насущная общественная практика вопреки тем, кто считает, «что палеонтология речи и разложение на элементы более актуальные задачи, чем создание хотя бы одного приемлемого национального алфавита для одного из народов СССР»[2]. В 1927 г. Н. Ф. Яковлев был советским делегатом на Международном фонетическом конгрессе в Гааге, где вместе с С. О. Карцевским, Н. С. Трубецким и Р. О. Якобсоном выступил с тезисами, которые легли в основу Проекта фонологической стандартизованной терминологии, напечатанного в Трудах Пражского лингвистического кружка (№4, 1931 г.). В том же 1927 г. при ВЦК НА он организовал «Технографическую комиссию», в составе которой объединились лингвисты, психологи, полиграфисты, стенографисты и другие специалисты, занимавшиеся проблемами алфавита, орфографии и вообще письменностью любого вида. Главной задачей этой комиссии, существовавшей до 1933 г., была технографическая унификация письменностей народов СССР. Помимо исполнения своих основных обязанностей в Институте языка и мышления, Н. Ф. Яковлев работал также в Институте востоковедения. Еще с середины 20‑х годов он приступил к изучению фонетического строя ряда дагестанских языков и принял активное участие в разработке для них письменности. К концу 30‑х — 40‑м годам относится создание им целой серии крупных лингвистических исследований по кавказским языкам. Среди воспитанников Николая Феофановича были такие ученые, как Н. А. Генко, А. М. Сухотин и др.

Если попытаться кратко охарактеризовать общелингвистическую сторону многочисленных работ языковеда, то прежде всего необходимо отметить два неизменно сопутствовавших ей обстоятельства — стремление к последовательной реализации системного подхода в анализе языковой структуры и яркий дух историзма в исследовании. Попытка раскрыть принципы системного взаимодействия компонентов языкового механизма особенно очевидна в совокупности взглядов Н. Ф. Яковлева на проблему эргативности. Очень показательно, в частности, что он был едва ли не единственным автором, уже в 40‑х годах подходившим к решению вопроса генезиса эргативной конструкции предложения (в его терминологии — «продуктивного оборота») в неразрывной связи с формированием коррелятивно соотносящейся с ней абсолютной конструкции («непродуктивного оборота»). Системными же соображениями, а именно, отсутствием в переходном глаголе эргативных языков дифференциации форм действительного и страдательного залогов, была продиктована острая критика им популярной в тот период концепции пассивности эргативной конструкции (в то же время он отчетливо осознавал ее семантическую активность). Убежденность в типологической специфике падежной парадигмы представителей эргативного строя заставляла его усматривать здесь оппозицию не именительного и творительного или даже эргативного и именительного, а так называемых «активного» и «именительно-винительного», которая легче обеих первых может быть переведена на метаязык современной теории эргативности. Системное осмысление соотношений между внешне как будто несвязанными языковыми явлениями привело Н. Ф. Яковлева к предположению о неслучайности — типологической мотивированности — комплекса структурных аналогий, существующих между севернокавказскими, чукотско-камчатскими и некоторыми северноамериканскими языками[3]. Нельзя не отметить, наконец, что постоянные поиски иерархических зависимостей между различными уровнями языковой структуры нашли свое отражение даже в последовательности презентации материала в его грамматиках абхазско-адыгских языков[4].

Не менее характерным для исследований ученого явилось неизменное понимание языка как исторического по своей природе объекта. Оно отчетливо заявляет о себе не только (и не столько!) в многочисленных диахронических экскурсах, в изобилии встречающихся и в работах многих его современников. Прежде всего оно выступает в осознании им того обстоятельства, что лингвист всегда имеет дело с определенным структурным состоянием языка, находящим свое закономерное место в общей перспективе его исторического развития. Отсюда естественно вытекает его стремление увидеть в «синхронном срезе» языка явления как инновационной, так и остаточной природы (ср., в частности, его замечания о зачатках страдательного оборота в нахских языках или о деградации различения именных форм органической и неорганической принадлежности в адыгейском[5]). Этим в определенной мере, по-видимому, объясняется и проявляющаяся в работах Н. Ф. Яковлева тенденция к использованию соответствующей — иногда несколько необычной — лингвистической терминологии.

Эпоха, конечно, не могла не наложить своих ограничений на теоретическое наследие ученого. Мы встречаемся в нем и с упором в историческом исследовании на внутреннюю реконструкцию, и с настойчивыми поисками стадиальной схемы языкового развития на основе выдвижения формально-типологических по своему существу критериев, и с нередкими упрощениями в понимании социальной обусловленности тех или иных явлений. Впрочем, все это, будучи подчинено программе творческого поиска объективных закономерностей изучавшихся им языков, никогда не становилось самоцелью исследования.

Всеобщее признание получила работа Н. Ф. Яковлева по созданию новых письменностей, приобретшая особенно широкий размах в 20—30‑е годы. Как ведущий ученый, он участвовал в разработке письма для многих народов Северного Кавказа и Дагестана (кабардинцев, адыгейцев, чеченцев, аварцев, даргинцев, лаков, лезгин и др.), для тюркских, финно-угорских, монгольских языков, а также для языков народностей советского Крайнего Севера.

Теоретические основы, на которые он поставил свое алфавитное и орфографическое творчество, оказались глубоко жизненными и были использованы при создании многих других письменностей, уже без непосредственного участия ученого. Эти основы можно охарактеризовать так: единица, подлежащая передаче на письме — фонема; одно и то же фонемное содержание можно передать разными алфавитными способами; выбор такого наиболее удобного способа определяется «математической формулой алфавита».

Фундаментальным здесь является понятие фонемы. Когда Н. Ф. Яковлев начинал свою деятельность, господствующим было психологическое определение фонемы: фонема — такая единица, которая осознается говорящими как минимальный различитель слов. Такое определение (принятое, например, в работах Л. В. Щербы) было ненадежным орудием в построении письменностей. Обращаться к сознанию говорящих — значит ставить лингвистический анализ в зависимость от многих нелингвистических факторов. Индивидуальное речевое сознание может очень причудливо и неполно отражать языковую реальность.

Л. В. Щерба писал следующее: то, что [ɛ] и [æ] представляют собой разные фонемы, «видно хотя бы из такой пары слов, как [strovɛ] „здоровье“ и [strovæ] „здоровые“. А что здесь дело не в „твердости“ или „мягкости“ [v], а в гласном, этому меня выучил один пьяница, который, будучи в подпитии, очень старался исправить мое произношение… и так вразумительно выделял различие двух е как раз в этой паре слов, протягивая каждый из этих звуков, что я до сих пор (через 7 лет) ясно помню звук его голоса и тембр этих е»[6]. Нельзя, однако, ручаться, что не встретится другой носитель того же языка и диалекта, который стал бы тянуть, не менее выразительно, именно [v] и [vʼ][7].

Как определить фонематический статус [ɛ] и [æ], не обращаясь к сознанию говорящих? Возможно, сопоставляя звуковые записи, установить реальность таких случаев: 1) либо существуют разные морфемы с [ɛ] и [æ] (напр., аффикс существительного ‑ɛ и аффикс прилагательного ‑æ); одна и та же морфема (например, корень strov‑) в соседстве с [ɛ] получает один фонетический облик, а в соседстве с [æ] — другой. И это изменение систематично, оно охватывает грамматические формы любого типа и, следовательно, является фактом фонетическим, а не грамматическим; 2) либо существуют разные морфемы, некоторые замыкаются твердым, другие — мягким согласным, и в соседстве с ними одна и та же морфема (например, аффикс отвлеченного существительного) получает то один облик, то другой (то [ɛ], то [æ]).

В первом случае [v] и [vʼ] — разновидности одной фонемы, а [ɛ] и [æ] — разные фонемы; во втором — [ɛ] и [æ] фонематически одно и то же, а твердые и мягкие согласные — разные фонемы. Так, без привлечения «субъективного метода в фонетике» можно дознаться, как фонемно устроен язык. При этом необходимо использовать морфологический критерий: надо узнать, как ведет себя одна и та же морфема, попадая в разное соседство[8]. Признать, что фонетическое исследование должно использовать грамматические понятия — шаг необычайно смелый. Этот шаг Н. Ф. Яковлев сделал. Даже сейчас на него не решаются многие фонологи: мешает ложная уверенность, что фонетика и грамматика — две логически последовательные ступени в изучении языка. В действительности же фонетика и морфология — два аспекта языкового исследования, которые присутствуют одновременно (в «логическом времени») и при непременной и постоянной взаимной корректировке.

В работах Н. Ф. Яковлева 20‑х годов фонология впервые получила последовательно синхронный и функциональный вид. Последовательное использование функционального принципа должно было привести к выводу, что одна фонема может быть представлена в разных позициях звуками разного типа (объединенными только функционально), а две разные фонемы могут быть выражены (в определенной позиции) одним и тем же звуком. К такому выводу Н. Ф. Яковлев подходит уже в 1923 г.[9], хотя явно тогда он еще не был им сформулирован. Позднее, в 40‑е годы, ученый принял его как одно из важных оснований фонологического описания языка: он не отказался от этого вывода и тогда, когда была предпринята попытка навесить на теорию нейтрализации фонем ярлыки «агностицизма», «идеализма» и т. п. Такова была фонологическая база, созданная Н. Ф. Яковлевым для построения письменностей.

Собственно, концентрация внимания на той стороне теории фонем, которая необходима для создания письма, — характерная черта его фонологической концепции. Например, теория фонем требует тщательного изучения всей системы позиций, но Н. Ф. Яковлева в первую очередь интересовало выделение сильной позиции, так как именно она важна для определения буквенного облика морфем и слов. Теория нейтрализации, принятая и оцененная ученым, тоже не стояла в центре его исследований: при создании орфографий, ориентированных на сильную позицию, разработка теории нейтрализации не является первоочередной задачей (важно принять во внимание случаи отсутствия нейтрализации).

Теория письма не была для Н. Ф. Яковлева полем механического применения теории фонем. С самого начала своей научной работы он считал, что письмо в определенной мере автономно — но не тем, что может не считаться с фонемным строем языка, а тем, что может по-разному с ним считаться. Так, слово пятёркой (творит. пад.) может быть передано на письме двояко: пьатьоркой (или пьатьоркоь) и пятеркой. В обоих случаях объект передачи — фонема, ср. фонемную транскрипцию: ⟨п’ат’о́ркој⟩ (фонетическая орфография дала бы такие буквенные последовательности: питёркай или пьитьоркай). Объект передачи — тот же, но способы разные.

В своей составившей чрезвычайно важный этап работе «Математическая формула алфавита» Н.  Ф. Яковлев определил принципы выбора наилучших приемов для письменной передачи фонем. Приходится преодолевать противоречие «код — текст»: всегда можно уменьшить количество алфавитных знаков, но при этом возрастет длина текстов. И, наоборот: при способах письма, которые дают сокращение текстов, необходимо увеличить число знаков в алфавите. Н. Ф. Яковлев нашел способ выбрать для каждого языка оптимальное решение этой контраверзы. Это и обусловило высокую плодотворность его работ по созданию новых письменностей[10].

С именем Н. Ф. Яковлева как кавказоведа прежде всего связана постановка на научную основу исследования абхазско-адыгских и нахских языков. Опубликованные им грамматики целого ряда последних заложили тот фундамент, от которого отправляются авторы как отечественных, так и зарубежных исследований в данной области[11]. Этому не приходится удивляться, если учесть, что он всегда сознательно связывал изучение богатейшего материала кавказских языков с разработкой общетеоретических проблем языкознания.

Здесь будет нелишним напомнить, что именно ему принадлежит целый ряд наблюдений, значение которых становится возможным оценить должным образом лишь в настоящее время. Среди них следует, например, отметить обнаружение Н. Ф. Яковлевым аблаутных чередований в абхазско-адыгских и нахских языках. Оно послужило стимулом не только к последующему углубленному исследованию этого явления, но и к выдвижению ныне оживленно дискутируемой в специальной литературе гипотезы о возможности «моновокалического» состояния абхазско-адыгского языка-основы. Существенным наблюдением явилось установление им полисинтетического типа абхазско-адыгских языков, особенно проступающего в структуре их глагола, и выявление вероятных пережитков инкорпоративной связи последнего с дополнением. Исключительное значение приобретает открытие им оппозиции так называемых «центробежной» и «центростремительной» форм в абхазско-адыгском глаголе, отражающей один из наиболее ярких реликтов доэргативной типологии языка (ср. противопоставление центробежной и нецентробежной версий активного глагола в представителях активного строя) и, наряду с реконструкцией актива и медиума в индоевропейских языках, серьезно обогатившее перспективы историко-типологических исследований в целом. В этом же плане очень интересным оказалось выявление им остаточного функционирования в адыгейском языке оппозиции форм органической (неотчуждаемой) и неорганической (отчуждаемой) принадлежности в именной морфологии, как правило, типологически соотносимой со структурой, знающей бинарное распределение субстантивов на одушевленный и неодушевленный классы. Перечисление подобных наблюдений Н. Ф. Яковлева могло бы быть без труда продолжено.

Не забывал ученый и о необходимости популяризации знаний науки о малоизученных в то время кавказских языках[12].

Последние годы Николай Феофанович долго и тяжело болел и 30 декабря 1974 г. его не стало. Однако и своими кавказоведческими исследованиями и своей теорией фонемы он проложил путь поколению последующих ученых в разработке ряда направлений отечественной лингвистической науки и в постановке их на службу практике.