Из песка и пепла

Пролог

24 марта 1944 года

Должно быть, Анджело задремал в сырой траве у обочины, но вечер выдался зябким, тонкая сутана служила плохой защитой от холода, и вскоре он проснулся, дрожа. Любое движение вызывало стон, но, по крайней мере, острая боль в правом боку окончательно привела его в чувство. Вокруг было темно, а во рту так сухо, что он не удержался и слизнул росу с мельтешившей перед лицом травинки. Нужно было двигаться, чтобы согреться. Чтобы найти воду. Чтобы найти Еву.

Анджело с трудом поднялся на ноги и сделал шаг, затем другой, убеждая себя, что идти все же лучше, чем лежать. Каждый вдох опалял грудь огнем: похоже, несколько ребер были сломаны. Темнота и больная нога делали ходьбу тем еще испытанием, но постепенно он нашел позу, причинявшую меньше всего боли, и, войдя в своеобразный ритм, захромал по Ардейской дороге к Риму. По крайней мере, он надеялся, что хромает к Риму; помоги ему Господь, если он случайно свернул не в ту сторону.

Правый глаз пока служил ему, хоть и не очень исправно; левый же заплыл вовсе, нос был сломан.

Что ж, невелика потеря: эта часть тела никогда его особо не красила. На правой руке недоставало трех ногтей, а мизинец левой был вывернут под неестественным углом. В какой-то момент Анджело споткнулся, полетел на землю и, выставив перед собой руки, приземлился как раз на злополучный палец. Обрушившаяся на него боль была такой, что перед глазами вспыхнули звезды, а горло сжали рвотные позывы. Стараясь не потерять сознания, Анджело осторожно поднялся на колени и не столько вознес, сколько простонал молитву к Деве Марии, умоляя даровать ему еще немного сил. Видимо, она его услышала, потому что он продолжил путь.

До базилики Святой Цецилии в Трастевере было не так уж далеко – километров девять, десять? Но в его состоянии эта дорога грозила растянуться на часы, а он даже не знал, сколько сейчас времени. Впрочем, темнота была его союзником. Раз уж ему полагалось лежать мертвым, будет безопаснее, если таким он, по всеобщему мнению, и останется. Анджело мог лишь догадываться, как выглядит со стороны: волосы перепачканы в крови и грязи, сутану покрывают подсохшие багровые пятна и все это окружает зловоние пота и смерти. Он не менял одежду уже три дня. Сейчас его было бы легче принять за посланника ада, чем за члена Божьего воинства.

Анджело знал, что по пути ему должна встретиться еще одна церковь – ни одна дорога в Риме не обходилась без пятка церквей. Он порылся в памяти, стараясь выудить из нее имя настоятеля, но не преуспел. Поблизости был еще монастырь.

И школа. И там и там он спрятал по несколько беженцев. Детей. Евреев. Но сейчас дорога была тиха: ему не встречалось ни души с тех пор, как мимо прогромыхали грузовики с немецкими солдатами, еще не успевшим остыть оружием и пустыми ящиками из-под коньяка. Они ехали со старой каменоломни – из катакомб, населенных теперь новой смертью. Древние призраки не могли больше претендовать на Ардеатинские пещеры.

Дорога до церкви заняла мучительную вечность, но при виде фонтана Анджело все же ускорил шаг. А затем почти повалился в него лицом, охнул от боли – и тут же подавился водой, случайно втянув ее носом, а не ртом. На вкус она была омерзительна и позже непременно обещала аукнуться ему расстройством желудка, но прямо сейчас это было лучшее, что Анджело пробовал за всю свою жизнь. Напившись вдоволь, он принялся приводить себя в порядок, едва сдерживая слезы, когда разбитые подушечки пальцев касались ледяной поверхности. Он как мог счистил кровь и грязь с волос, затем с кожи. Если рассвет застанет его в пути, он, по крайней мере, хотел выглядеть настолько прилично, насколько это было возможно.

Анджело в испуге вздрогнул, когда на него упала человеческая тень, но тут же понял, что его случайный сосед высечен из камня. В невидящем взгляде застыло сочувствие, но простертые к Анджело руки были бессильны помочь кому бы то ни было. Анджело не знал ни имени святого, ни смысла статуи, название церкви тоже ускользало от него, но что-то в этой фигуре, торжественное выражение лица или печальная смиренность позы, пробудили в нем воспоминания о скульптуре святого Георгия резца Донателло и том дне, когда Анджело впервые услышал его зов.

Ему было тринадцать, когда святой Георгий заговорил с ним. Не в буквальном смысле, конечно. Анджело не был ни глупцом, ни пророком. И все же произошедшее было для него реально. Весь тот день он пропрыгал на костылях: нога слишком ныла, чтобы пристегивать протез. Школьная экскурсия лишила его последних сил, а с мальчишками ему все равно было не слишком интересно, так что Анджело даже не пытался за ними угнаться. Отец Себастиано отвел их во дворец Барджелло, и не успел Анджело сделать двух шагов от порога, как увидел статую.

Она стояла на возвышении, углубленная в нишу, так что ее нельзя было коснуться. Хотя Анджело хотел бы. Он подобрался к скульптуре так близко, как сумел, и застыл с запрокинутой головой, разглядывая святого Георгия, пока тот неотрывно смотрел в свою древнюю даль с невинностью, которая плохо сочеталась с доспехами, и бесстрашием, которому противоречила тревожная складка бровей. Глаза статуи были широко распахнуты, спина выпрямлена. Какая бы опасность ни грозила святому, он собирался встретить ее со всем возможным достоинством, хотя, судя по внешности, едва достиг того возраста, в котором берутся за меч.

Анджело стоял и смотрел на него как завороженный. Минута утекала за минутой, а он не замечал ни роскошного купола, ни фресок, ни витражей. Огромный музей со всеми его чудесами поблек перед одной-единственной скульптурой.

Теперь, более чем дюжину лет спустя, Анджело поднял глаза к статуе, которой никогда не касалась рука Донателло, и, несмотря на это, вознес к ней молитву.

– Помоги мне, святой Георгий, – произнес он громко, надеясь, что небеса его услышат. – Помоги встретить то, что грядет.

Затем Анджело развернулся и побрел прочь от фонтана – по дороге древней, как сам Рим, на каждом шагу ощущая усталой спиной взгляд неизвестного святого. Мысли его вновь обратились к своему защитнику и тому далекому дню, когда все в жизни было простым и ясным, а бессмертие казалось желанным даром, а не ужасной пыткой. После перенесенной боли никто не смог бы соблазнить его бессмертием. Теперь он с большей охотой принял бы смерть.

В тот далекий день Анджело созерцал святого Георгия не один, но понял это, только когда человек рядом начал рассказывать историю, стоящую за скульптурой:

– Георгий был римским солдатом. Даже капитаном. Он не отрекся от своей веры в Христа, хотя ему обещали золото, власть и почести просто за то, что он склонится перед богами империи. Видишь ли, император не хотел его убивать. Он очень ценил юного Георгия. Но тот был непреклонен.

Анджело наконец оторвал взгляд от статуи Донателло. Рядом с ним стоял священник вроде падре Себастиано – старше отца Анджело, но моложе его деда, Сантино. Глаза мужчины блестели, волосы были уложены волосок к волоску, а лицо излучало доброту и любопытство, однако сложенные за спиной руки и вся его осанка несли торжественную печать самоотречения.

– Он погиб? – спросил Анджело.

– Да, погиб, – мрачно ответил священник.

Анджело догадывался и сам, но правда все равно его ранила. Ему хотелось для юного героя победы.

– Он погиб, но он поразил дракона, – добавил священник мягко.

Эти слова не имели для Анджело никакого смысла, и он в смущении наморщил нос, снова переведя взгляд на скульптуру и огромный щит в руке Георгия. Рассказ священника показался ему правдивым, но в правдивых историях не было места драконам.

– Дракона? – переспросил Анджело. – Как это?

– Зло. Искушение. Страх. Дракон – символ той битвы, которую ему пришлось выдержать с самим собой, чтобы остаться верным Господу.

Анджело кивнул. В этом объяснении для него было гораздо больше смысла. Они со священником снова погрузились в молчание, разглядывая давно умершего солдата, которого воскресила к жизни рука мастера.

– Как твое имя, молодой человек? – спросил священник.

– Анджело. Анджело Бьянко.

– Знаешь, Анджело, а ведь святой Георгий умер больше пятнадцати веков назад. Однако вот они мы – стоим здесь и о нем разговариваем. Разве это не бессмертие… в некотором роде?

От этой мысли у Анджело перехватило горло. Он скорее сморгнул непрошеные слезы.

– Да, отец, – прошептал он. – Именно так.

– Святой Георгий рискнул всем, и теперь он бессмертен.

Святой Георгий рискнул всем, и теперь он бессмертен.

Анджело застонал, воспоминание заставило его желудок сжаться. Какая ирония! Какая немыслимая, беспощадная ирония! Он тоже рискнул всем – и, вероятно, потерял то единственное, ради чего отказался бы от бессмертия.

Когда небо на востоке окрасилось зарей, а бледный свет омыл башни и колокольни Вечного города, Анджело наконец добрался до ворот Святой Цецилии. В ту же секунду, словно приветствуя его, начали звонить к заутрене колокола. Но Анджело вряд ли их заметил: взгляд его был прикован к железным шпилям, а мысли полны единственной надеждой, что Ева каким-то чудом ждет его внутри.

Несколько минут спустя матушка Франческа обнаружила его привалившимся к воротам, словно Анджело пришпилил к ним прислужник Сатаны. Должно быть, она приняла его за мертвеца, потому что в ужасе вскрикнула, осенила себя крестным знамением и побежала за помощью. У Анджело не осталось сил ее успокаивать.

Он молча наблюдал сквозь заплывшие веки, как рядом опускается Марио Соннино – проверяет у него пульс, а затем начинает раздавать остальным указания, чтобы Анджело занесли внутрь.

– Снаружи опасно, – выговорил Анджело разбитыми губами. Марио было опасно находиться за воротами. Марио было опасно находиться внутри ворот.

– Тебя… могут увидеть, – попытался Анджело снова, но слова прозвучали не более чем шелестом.

– Несем его наверх, в комнату Евы! – скомандовал Марио.

– Где… Ева? – выдавил Анджело. Губы не слушались, но ему нужно было знать.

Никто ему не ответил. Его быстро подняли по лестнице – Анджело вскрикнул от боли в ребрах – и бережно уложили на кровать. Вокруг витал запах Евы.

– Ева! – повторил он громче и как мог обвел комнату единственным, не до конца заплывшим глазом. Но силуэты вокруг туманились, а люди хранили пугающее молчание.

– Мы не видели ее уже три дня, Анджело, – наконец ответил Марио. – Ее забрали немцы.