Из-под снега

Глава 1

«Была у зайца избушка лубяная, а у лисы — ледяная…»

Ночь, мороз. Небо в облаках, ни звёзд, ни месяца. Позёмка метёт по бескрайней равнине, обещая превратиться в настоящую пургу. Одинокий путник на тракте ощупью угадывает среди целины утоптанный, накатанный след. Он не помнит, кто он. Куда идёт? Откуда? Зачем? Смутное вспоминание о чужих словах: «Не спи, замёрзнешь». Тень памяти о собственном высокомерном ответе: «Меня это не касается». Нелепое название — Яблоновый перевал, давно и страшно далеко.

Здесь и сейчас нет перевала, есть бесконечное ровное пространство, похожее на замёрзшее море. Усталость, пустота, ощущение полной бессмысленности пути. Оглушающая боль потери чего-то такого, без чего вряд ли получится жить. Он ещё дышит и кое-как переставляет ноги, но это ненадолго…

Кузнец Лемба возвращался с ярмарки. В чёрно-синем небе сияло маленькое белое солнце, и кузнец блаженно жмурился, подставляя ему лицо. Совсем бы хорошо, да ночная метель оставила после себя гряды застругов. Сани на них нещадно швыряло. Пока доедешь до дому, зад отвалится. В самом деле, пора размять ноги, погреться, дать облегчение упряжным зверям. Лемба на ходу ловко соскочил с саней. Побежал рядом, громким кличем оповещая снега о своей силе и удали. Звери завыли, защёлкали, заверещали, вторя хозяину. Бежать во весь дух, сверкая живым белым мехом посреди мёртвой белизны снегов — не высшее ли счастье и полнота бытия? Кузнец и его звери об этом не думали, они просто жили.

Вожак прянул в сторону, потянул с тракта всю упряжку, чуть не перевернул сани. Лемба хотел прикрикнуть, замахнулся бичом, но сам уже заметил, что привлекло внимание чуткого зверя. Из свеженаметённого сугроба, чуть повыше других, торчала чёрная палка.

Звери, азартно подвывая, рыли лапами снег. Кузнец смотрел. Он уже понял — чего тут не понять? Путник не вынес тягот пути и прилёг отдохнуть. На вечный покой. Живого, тёплого звери выкапывают иначе. Из-под снега показалась фигура в чёрной одежде, не похожей на мех. Клубочком на боку, спиной к ветру. Палка, торчавшая из сугроба, оказалась одним из двух длинных, изогнутых мечей в ножнах. Лемба отогнал зверей и принялся за дело сам. Воин непонятного роду-племени — это любопытно!

Тёмные волосы чужака забиты снегом и смёрзлись, а перед лицом снег рыхлый, значит, не дышал уже, когда замело. Помогая себе ножом, Лемба окончательно высвободил из снега застывшее до каменной твёрдости тело. Поднял на руки, удивился лёгкости по сравнению с другими подобными находками. Положил в сани, привязал. Мёртвых всегда увозили домой, заботясь о живых. Убирали падаль с тракта, чтобы не привлекала дикие стаи, и пополняли съестные запасы. В доме Лембы двуногие не питались двуногими: легко заразиться всякой поганью. А на корм зверям находка годилась… Но лишь после того, как кузнец разморозит тело, рассмотрит его и кое-кому покажет! Он подумал о Вильяре: настойчиво, чтобы мудрая услышала зов и пришла.

Дома кузнеца ждало множество хлопот, чад и домочадцев. Возиться с чужим мертвецом было некогда, Лемба только отвязал тело от саней и оттащил в чулан, иначе звери могли погрызть раньше времени. В чулане было достаточно тепло, чтобы труп до завтра немного оттаял, но не испортился.

Мечи Лемба с гораздо большим почтением отнёс в малую мастерскую. Вынул из ножен, иначе с холода отпотеют и могут заржаветь. Подивился чёрному, без блеска, металлу и непривычной форме клинков, их остроте и упругости, которые сразу оценил. Подивился простым и гладким, той же глубокой матовой черноты, рукоятям и ножнам. Совершенство отделки само себя украшало, как одежда из лучшего меха не нуждается в узорах из шнуров и бус… Прекрасное оружие — и чужое донельзя. Торговые караваны путешествуют по всему миру, работу кузнецов хоть с другого бока Голкья Лемба узнал бы. Однако он мог поклясться, что ни наяву, ни во сне не встречал ничего подобного. «Вильяра, где ты? Я нашёл кое-что любопытное! Любопытнее охоты и новостей с ярмарки!»

Лемба послал зов ещё раз и успокоился, дабы воздать должное бане, сытной еде и соскучившимся жёнам.

Вильяра примчалась наутро. Всего один могучий зверь и женщина на лыжах: мудрая не боялась диких стай даже ночью.

— Отдохнул ли ты с дороги, Лемба? Ты звал меня так громко, я думала, голова лопнет. Хотела при встрече стукнуть тебя по твоей, — попеняла кузнецу колдунья и тут же впилась в его губы жадным поцелуем.

— Ненасытная! — Лемба перевёл дух и потянулся продолжить, но Вильяра уже выскользнула из объятий.

— Если твоя находка хоть вполовину так удивительна, как мне показалось по твоему зову, я отложу утехи на потом. Малое удовольствие после большого. Куда ты положил того бродягу?

— В чулан.

Мудрая по-хозяйски направилась вглубь дома. Лемба откатил в сторону круглую каменную дверь чулана, поднял повыше светильник.

— Этот? Лемба, в следующий раз, когда найдёшь в снегах что-то непонятное, сначала показывай мне, а потом уже оттаивай. Он жив.

Чужак лежал на каменном полу неподвижно, клубочком, спиной ко входу, как Лемба его и положил. Но выглядел спящим, а не мёртвым, опытные охотники не ошибаются в таких вещах. Лемба понял, что сглупил. Чужой воин в доме, даже без оружия, может доставить немало хлопот.

— Мне не пришло в голову. Только мудрый может выйти живым изо льда, огня и воды. Но какой же мудрый позволит себе уснуть в сугробе на обочине?

— Тот, кто отдал своему клану всё. Или выбрал слишком опасную дичь. Или проиграл битву. Мало ли? Но я знаю наших мудрых и не знаю это существо. Ты же сам видишь, это чужак.

Происходило непонятное, потому кузнец остался в дверях, а Вильяра шагнула к телу. На то она и мудрая! Глухо заворчала, скаля зубы. Провела по воздуху рукой:

— На этот раз тебе повезло, кузнец. Твой найдёныш жив, но в беспамятстве.

Наклонилась, перевернула тело на спину. Кузнец поднёс поближе светильник, теперь они могли рассмотреть чужака. Неудачливый путник оказался тощим и длинным, мало похожим на массивных сородичей Вильяры и Лембы. Черты лица — странные, но не настолько, чтобы казаться отвратительными. Приснится иногда и не такое! Светлая кожа будто совсем не пострадала от мороза. Больше всего удивляли волосы. У северян они белые, искристые как снег. На юге родятся серые и рыжеволосые. Лемба впервые встретил двуногого с угольно-чёрными волосами, бровями, ресницами. Одежда тоже удивляла. Не из шкур, как у северных охотников, не из тканых и вязаных ниток, как у южан, а будто сваляна из глубочайшего пещерного мрака. Гладкая, без видимых швов и застёжек, но всё-таки одежда, не шкура.

— Ты говоришь, у него было с собой оружие?

— Для войны, не для охоты. Два меча, тоже чёрных. Отличная работа, но я никогда не видал подобного. Показать тебе?

— Мне интереснее дух и плоть, чем сталь. Лемба, отнеси его в мою любимую комнату, на шкуры. Там теплее и светлее. Там подходящая обстановка для приёма гостей.

Вильяра величаво восседала на стопке шкур. Рядом Лемба положил свою странную находку, отметив про себя, как нелепо смотрится чёрное существо на белом мехе. В комнате было светло и жарко, но мудрая приказала пододвинуть поближе жаровню и принести побольше светильников.

Вильяра внимательно разглядывала руку найдёныша, играла с ней, вялой и безвольной.

Приложила свою пятерню к его: пальцы колдуньи оказались на полторы фаланги короче, но сама ладонь — шире, мощнее. Вильяра вынула нож из ножен, подышала на широкое лезвие. Напевая заклятие, поймала затуманенной сталью отсвет углей. Лемба сторожко наблюдал за её действиями. Непредсказуемая ведьма могла одним движением отсечь чужаку голову. Могла, шутя, метнуть клинок в него, Лембу. Хороший охотник перехватит на лету или увернётся, плохого не жаль. Вильяра не стала делать ни того, ни другого, а легонько чиркнула остриём по ладони найдёныша. Выдавила из пореза несколько капель крови — чёрной? Слизнула, поморщилась, метко сплюнула в жаровню.

— Отрава! Хорошо, что твои звери были сытые, и тебе не пришло в голову покормить их на месте. А если бы ты задержался на ярмарке денёк-другой. Если б дикая стая успела попировать, ты хвастался бы мне белыми шкурами, доставшимися даром, — она провела пальцем по чёрной царапине. — Гляди-ка, зарастает. Он не только жив, но и здоров на зависть. Просто впал в спячку, как летний зверь.

Лемба фыркнул:

— Глупец, если надеялся долежать в том сугробе до весны. А почему он не просыпается в тепле?

Вильяра села, скрестив ноги. Подтянула к себе бесчувственное тело так, что голова найдёныша оказалась у неё на животе, будто на подушке. Стала медленно гладить, перебирать, пропускать сквозь пальцы короткие чёрные волосы. Провела ладонями по лицу чужака, легко коснулась сомкнутых век. Потом ладони ведьмы замерли на его висках, серебряные глаза закатились, она загудела низко, утробно, жутко. Белая грива встала дыбом на спине кузнеца — мудрая впервые пела рядом с ним песнь Познания. Звук перешёл в вой, взлетел до раздирающего уши визга и затих. Вильяра встряхнулась, посмотрела на Лембу холодно и жёстко:

— Это странная и, возможно, опасная находка. Будь я не Вильяра мудрая, а ты — не мастер Лемба, мы отвезли бы его подальше от жилья и через пару дней честно поделили белые шкуры, — зрачки колдуньи сверкнули хищными искрами. — Он пришёл к нам с другой стороны звёзд. Кто-то напал на него по дороге, украл часть души. То ли его специально бросили подыхать на морозе, то ли он вырвался и упал сюда сам, случайно. Я увидела не много. Меньше, чем обычно получается. Я не пойду по следу. Слишком опасная чужая охота, чтобы лезть из любопытства. А касается ли дело клана, я не знаю, посоветуюсь с другими мудрыми. Пусть пока он побудет в твоём доме. Вряд ли он в силах причинить заметный вред. Можешь пристроить его по хозяйству, а я поиграю с диковиной. Попробую его разбудить.

Кузнец нахмурил густые белые брови:

— Ты говоришь, он не в силах причинить вред?

— Я чувствую, он совсем не помнит себя. Может, будет совсем как младенец. Или тупой, как дыроголовый Румил. Но у этого мозги целы, он будет учиться заново. Мы научим его нашему языку и обычаям. Давай, пока спит, придумаем ему прозвище.

— Мудрая, зачем? Ты ведь можешь узнать настоящее имя?

— Я узнала. Но если мы будем звать его по имени, он быстрее вспомнит себя и уйдёт от нас. А мне скучно, зима только началась.

— А он вспомнит?

— Может быть. Да, когда-нибудь потом я желаю послушать, как он расскажет про свои похождения… Так как насчёт прозвища? Ты нашёл, тебе и называть.

— Иули — Тёмный?

— Не годится. Слишком близко к его сущности, всё равно, что имя. Но ты посмотри, какие у него волосы. Они похожи на твой лучший уголь, чёрные и блестят. Пусть будет Нимрин — Уголёк.

— Как скажешь, мудрая.

Вильяра плавным, вкрадчивым жестом взяла руки чужака в свои. Его пальцами как-то по-особому сжала и расцепила пряжку широкого пояса, вытянула ремень из-под спины лежащего, бросила кузнецу. Перегибая тело как куклу, его же руками расстегнула на нём сапоги. Ногтем большого пальца найдёныша чиркнула по странной одежде от горла до паха — чёрное разошлось, будто распоротая шкура. Охотница быстро, сноровисто сняла её совсем и принялась жадно разглядывать добычу. Лемба тоже посмотрел.

Бродяга не был истощён, как подумал кузнец, когда выкапывал из снега, клал в сани и носил по дому неправдоподобно лёгкое тело. Видимо, от природы такой: поджарый, сухой. Лемба видел в подобном сложении уродство, но мудрые падки на всё необычное, особенно со скуки. Он не сомневался, как именно ведьма намерена играть с чужаком, и тоже хотел получить удовольствие, наблюдая.

Вильяра скинула с себя меховые штаны — с курткой она, по обычаю охотников, рассталась на входе в тёплую часть дома. Легла рядом с чужаком. Укрыла его и себя пушистой шкурой, обняла, прижалась.

— Лемба, возьми все его вещи и хорошенько спрячь. Чтобы он не увидел, когда очнётся. Наша одежда ему широка, прикажи кому-нибудь из женщин перешить. И пусть они принесут сюда много еды, — колдунья прочитала в глазах кузнеца любопытство и лёгкую обиду, улыбнулась. — Иди спокойно. Смотреть пока не на что, он должен согреться. Я жду тебя.

Лембе в голову не пришло ревновать мудрую к странному найдёнышу, как его собственные жёны не ревновали мужа к ведьме. Даже младшая: трепетная, горячая, глупенькая Аю. Кузнец готов был зашибить на месте любого охотника, посягнувшего на его женщин. Жены пригрозили б выдрать сперва глаза, потом сердце и печень беззаконной сопернице. Но мудрые стоят выше ревности. Они принадлежат всем и никому. Вильяра — ничья жена, ничья мать. Её объятия жарки, а кому их дарить, она решает сама. Это закон, завещанный от предков.

Колдунья задремала в тепле под шкурой, рядом с мужчиной из неведомого племени. Сон мудрых редко бывает просто отдыхом: иногда далёким и небезопасным путешествием, иногда лучшим способом быстро повидаться с собратьями.

В этот раз мудрый Нельмара, хранитель знаний, выслушал Вильяру и рассказал кое-какие подробности о существах, похожих на кузнецова найдёныша. Тысячи зим назад суровые воины Иули, именовавшие себя стрелами Тьмы, пришли в мир Голкья откуда-то из-за звёзд. Открыли Большие Врата, объявили, что ищут по всем обитаемым мирам дани и подчинения. Были приняты со всем возможными почестями, однако убрались несолоно хлебавши. Мудрые и вожаки кланов тогда убедили незваных гостей, будто взять с пещерных жителей, кроме вонючих шкур, нечего. В те времена это было почти правдой. Потом, на всякий случай, мудрые надёжно запечатали врата в свой мир. Что именно помогло, неведомо, но за данью тёмные больше не являлись.

«Будь осторожна, Вильяра, все они умело колдовали и были злы в драке. Но одинокий, беспамятный тёмный миру не слишком опасен. Убить его или вышвырнуть отсюда не составит труда. Сама не справишься, объединим усилия. Только постарайся выяснить, как он попал к нам, не придут ли следом его сородичи? Да и любопытно, откуда он вдруг свалился через столько зим?»

Тёплые отсветы углей и масляных светильников играли в серебристых глазах Вильяры, на её белых волосах. Облокотившись о свёрнутую валиком шкуру, мудрая смотрела, как две жены кузнеца, Тунья и Аю, вносят в комнату низкий столик с едой. Следом важно шествовал сам кузнец. Вильяра откинула шкуру со спящего найдёныша:

— Тунья, посмотри, надо подогнать ему штаны, куртку и обувь. Самые простые, из старья, как младшему слуге. Ты справишься без мерок, на глаз?

— Чего бы не справиться? А кто это?

— Подарок с ярмарки, муж вам потом расскажет, — перебила Вильяра.

— Идите, женщины, — приказал Лемба.

У мудрой своей причуды, и власть её велика. Однако кузнец не хотел, чтоб его жёны лишний раз пялились на чужого мужчину, пусть даже тощего и некрасивого. Хотя, словами об одежде Вильяра ясно обозначила будущее место Нимрина. Он поселится здесь на правах одного из бродяг, прибившихся к богатому дому на зиму. Кус мяса в похлёбке — плата младшим слугам за согласие на самую грязную работу и вечно опущенные глаза. Хозяйские жёны, если не дуры, на таких не зарятся. С дурами же разговор короткий…

Вильяра поднесла поближе светильник. Задумчиво, неторопливо разглядывала найдёныша, водила над ним кончиками пальцев. Кузнецу всё меньше дела было до их странной добычи, он любовался мудрой, всегда прекрасной и желанной. Однако обратил внимание: безволосая кожа чужака поначалу была почти белой, теперь посмуглела, приятно оттеняя снежную белизну Вильяры. Чёрная кровь отогрелась, побежала по жилам?

Женщина поставила светильник в нишу стены, подмигнула Лембе:

— Вот теперь, кузнец, пора смотреть.

— А не повредит ли тебе его семя? Если, говоришь, звери отравились бы?

— А я — мудрая. Я могу хоть целиком его сожрать, ничего мне не будет… А семя у него, я думаю, не ядовитое, — рассмеялась женщина. — Какой же ты, Лемба, заботливый и предусмотрительный. За то я тебя ценю, за то люблю…

Сказала, и нежно коснулась губами губ другого мужчины. Пока не поцелуй, приглашение к поцелую. Чужак глубоко вздохнул, лицо из расслаблено отсутствующего стало мрачным. Тонкие чёрточки бровей сошлись, челюсти сжались, по всему телу пробежала дрожь. Мудрая пропела заклинание, её горячие ладони затанцевали над кожей чужака, ласково взъерошили короткие чёрные волосы. Мужчина приоткрыл глаза. Тоже чёрные, кто бы сомневался! Совершенно пустые, бессмысленные. Колдунья снова приникла к его губам: жадно, требовательно. Он не сразу, но ответил на поцелуй, руки неуверенно потянулись обнять. Вильяра ласкала найдёныша, его тело исправно отвечало на ласку. Вот уже колдунья насела сверху, задвигалась вверх-вниз. Страстные стоны чужака вплелись в её тихое урчание, пальцы легли на белоснежные бёдра, стали задавать ритм. Кузнец сравнивал стати новой игрушки Вильяры со своими собственными и посмеивался. Подумал, мудрая расшевелит кого — или что — угодно:

— Ты на сосульки не пробовала надеваться? А на сухие сучья?

— Лемба, не мешай, подожди своей очереди…

Согласное, ускоряющееся движение двух тел, рычание, вскрики. Белая гривка по хребту Вильяры встала дыбом, женщина выгнулась, откинула голову назад, огласила комнату ликующим кличем.

Соскользнула с чужака, гибко склонилась к его лицу, заглянула в глаза. Пустота из них ушла, но не было там и удовольствия мужчины, излившего семя в прекрасную женщину. А что было, в такой непроглядной черноте не различишь. Мудрая вроде бы чувствовала смятение, страх, тоску, но не была уверена. После беседы с Нельмарой она готовилась ко всяким неожиданностям.

Чужак мгновенно — взгляд опытной охотницы едва уловил движение — перетёк подальше от неё, в угол. Лицо так же быстро стало очень собранным. Он резко спросил что-то. Повторил вопрос, видимо, на нескольких языках. Языки были Вильяре незнакомы, а смысл понятен: «Где я? Кто вы?». Это мало походило на поведение младенца или крепко стукнутого по башке, но пока не нападал, и ладно. Вильяра пропела заклятие понимания, дунула в сторону чужака, будто сдувая пух с ладони.

Указала на кузнеца:

— Мастер Лемба, кузнец, твой хозяин. Он подобрал тебя в снегах по дороге с ярмарки и отогрел. Ты в его доме.

Приложила ладонь к своей груди:

— Хранительница клана Вилья, мудрая Вильяра.

Показала на найдёныша:

— Нимрин, новый младший слуга мастера Лембы.

Колдунья отчётливо, медленно выговаривала слова, точно зная: силой заклятия звуки и смысл сольются в голове чужака воедино, он всё поймёт и запомнит.

— Повтори!

— Кузнец Лемба, мудрая Вильяра, — заминка, злой взгляд исподлобья. Уши из смешных круглых стали вдруг острыми, почти как у настоящего охотника. Чужак буркнул что-то на своей тарабарщине, помотал головой из стороны в сторону.

Вильяра властно повысила голос:

— Ты — Нимрин. Нимрин — это ты. Повтори!

Чужак ещё раз, резче, помотал головой, в тёмных зрачках зажглись жёлтые искры. Колдунья, сменив тон, вкрадчиво промурлыкала:

— Нет? Не нравится? Так назови нам своё имя, дом, клан, и мы будем величать тебя правильно.

Вот тут стало очевидно, что найдёныш далеко не в порядке. Яростное сверкание глаз и злобный рык не могли обмануть мудрую. Будто чёрный зверь скалил зубы из ямы, крепко сидя на кольях.

— Не хочешь говорить?

Помотал головой.

— Не можешь?

Заминка, тот же жест.

— Не помнишь?

Кивнул.

— Да? Ты сам не помнишь? Вот и мы не знаем, кто ты. Если ты вспомнишь, или родня найдёт тебя, будет тебе имя, а может, и почёт с уважением. Но пока станешь жить здесь, отрабатывать свою похлёбку, и прозвище твоё будет — Нимрин. Можешь выбрать дорогу от порога, да в белые снега, держать не станем. Но зима входит в силу, второй раз тебя вряд ли так удачно подберут. Ты в хороший дом попал, бродяга, не тужи! Будешь умницей, проживёшь до весны. Сыт, в тепле, не в обиде… Нимрин, повтори! — голос Вильяры обволакивал, ласкал, лился нектаром.

— Нимрин, — мёртвым, бесцветным голосом отозвался чужак. Подтянул колени к груди, обхватил руками, спрятал лицо. Его трясло, мудрая заботливо накинула на худые плечи шкуру. Сто, а может двести ударов сердца все молчали: найдёныш, мудрая, кузнец у стола в углу. Впрочем, тот молчал не просто так, а сосредоточенно вгрызаясь в кусок вяленого мяса.

— Эй, Лемба, ты там один не сожри всё. Я голодна. Да и нового слугу в первый день надо накормить за хозяйским столом, как самого дорогого гостя. Нимрин, ты хочешь есть?

Найдёныш вскинул голову и твёрдо ответил:

— Да!

Легко поднялся. Взял одну из шкур, встряхнул и намотал на себя, связав лапы. Вторую накинул на плечи. Подошёл к столику с едой, зябко поджимая пальцы босых ног на каменном полу. В следующие полчаса кузнец с колдуньей убедились, что прожорливостью чужак не уступает хорошему охотнику, и куда только всё девается?

«Нимрин» — он так и эдак перекатывал в уме чужое слово, которым его обозвали. Имя, настоящее имя не вспомнить… Пока не вспомнить!

За чужим словом благодаря чужой магии вставал очень внятный образ уголька на широкой мозолистой ладони. И черта, уверенно проведённая по каменной стене. И целая галерея рисунков охоты на каких-то животных и… Что это рядом, посреди и поверх охотничьих сцен? Схемы? Чертежи? Какие-то зубчатые колёса, шкивы и блоки? Нимрин совершенно точно видел подобное прежде, и оно плоховато сочеталось между собой. Пещерная роспись и наброски инженера? Обрывки образов и представлений из прошлой жизни путались со вновь внушёнными колдуньей. От попыток разобраться кружилась голова. А главное, ему совсем не было любопытно, не хотелось разбираться, но привычка — вторая натура… Ладно, позже!

Он рвал зубами вяленное мясо, старательно жевал, наедаясь за прошлое и впрок. Хотя понимал, что сосущую пустоту внутри не заполнить ни едой, ни знаниями. Возможно ли вообще её заполнить? Волна тоскливого, бессильного ужаса, волна апатии…

— Нимрин, с тобой случилась большая беда. Но ты живой, и ты будешь жить, я за этим прослежу, — горячая рука на плече, волна ласкового тепла по всему телу, участливый взгляд серебристых глаз из-под густых белых бровей.

Восприятие двоилось. Нимрин видел перед собой двух существ, не слишком-то похожих на него самого. Их коренастые фигуры производили впечатление несокрушимой мощи и некоторой неповоротливости, пока не начинали двигаться. А когда начинали… Драться с такими врукопашную, без магии и оружия, будет скверной идеей. Пока незачем, он просто прикинул по привычке… А лица — или морды? Нет, всё-таки лица, гармоничные по-своему. Мощные надбровья и челюсти, крупные, широкие носы с вывернутыми по-звериному ноздрями, большие заострённые уши. Волосы — искристый белый мех. Самый густой и длинный мех на голове и вокруг шеи, эдакая грива. Непомерно широкие белые брови сливаются с гривой на висках, срослись над переносицей, дорожкой заходят на нос. Выше бровей — небольшой островок лба. При том, нижняя часть лица у мужчины и женщины одинаково голая, без намёка на усы-бороды или какие-нибудь вибриссы. У обоих — чистая, упругая, атласно-белая кожа, признак здоровья и благополучной жизни… Ослепительная красавица и мужчина в расцвете сил, которого ценят не за внешность (заурядную), а за ум, характер и мастерство: так про них Нимрину внушили. Колдунья с титулом «мудрая» и глава дома, оба молодые да ранние.

Во что ему обойдётся их покровительство? Отчасти уже понятно, и не радует. Но тварь, которая покалечила и едва не убила его, гораздо хуже. Нужно опомниться и собраться с силами…

Нимрин, чуть склонив голову, поблагодарил мудрую Вильяру и мастера Лембу за кров, стол и заботу, за обещание защиты. Местные формы вежливых обращений сами прыгали на язык, оставалось следить, чтобы речь не звучала подобострастно или фамильярно, а непростые местные звуки выговаривались, как следует. Судя по заинтересованным взглядам обоих, он справился с задачей. Пожалуй, даже слишком хорошо.

— На какую работу тебя поставить, Нимрин? — спросил кузнец. — Ухаживать за скотом, топить печи, долбить камень, колоть лёд, грести снег? Что ты умеешь делать?

— Мне кажется, я был воином и собирателем знаний. Только, увы, я мало не помню. Я готов делать любую работу. Если позволишь выбирать, лучше в тепле.

— Будет тебе тепло, — добродушно осклабился кузнец. — Небось, на всю жизнь намёрзся, бродяга?

Улыбнуться в ответ, пожать плечами. На всю, не на всю, а намёрзся он крепко.

— Кому ты так узко ушиваешь, Аю? — спросила любопытная Дини.

— Да вот, любезный привёз с ярмарки вместо подарков тварь чёрную, страшную и костлявую, как поганый сон, — посетовала младшая жена кузнеца, сноровисто орудуя швейной иглой. — Им с мудрой Вильярой любопытно, видишь ли. А всему дому — страх.

— Погань и есть! — округлив глаза, подтвердила малышка Жуна, одна из кузнецовых племянниц. — От саней отвязывали труп трупом. А в тепле отлежался и задышал. Мы с Вяхи заглядывали в чулан, видели.

Вяхи, дочка кузнеца от старшей жены, сердито зыркнула на кузину, жестом показала, будто укорачивает чей-то болтливый язык.

— Почему никому не сказали? — рыкнула на девочек Тунья. — Хорошим охотницам пристало быть любопытными. Но молчать, когда заметили неладное, нельзя! А ну, пошли во двор грести снег! Чтоб до ночи в тёплых покоях ноги вашей не было! И ты, Дини, не рассиживайся, брысь на кухню.

Девчонки удрали, радуясь, что дёшево отделались: рука у Туньи тяжёлая. Когда затихли торопливые шаги, старшая жена начала журить младшую.

— Ума у тебя нет, Аю, одна жадность на побрякушки! Золотые серьги и бусы из синего жемчуга, а всё тебе подарков любезный не привёз? Летнюю луну тебе подавай?

— Не луну! Я зеркало просила. Стеклянное, какие делают в доме Арна.

— Глядись хоть в воду, хоть в зеркало, краше знахаркиной дочки не станешь, — скривившись, буркнула Тунья.

— Да неужто ты ревнуешь, любезная? — рассыпала смех колокольцами Аю.

Саму Аю считали очень красивой. Гораздо красивее худой, угловатой, нескладно длинной Туньи. Тунья — почти уродина. Сговор двух богатых домов привел Тунью в жёны Лембе, жениха и невесту особо не спрашивали. Не противны друг другу, и ладно. Вот родит Тунья мальчика, непременно когда-нибудь родит, исполнит долг, и сразу выгонит её любезный. Как снегом умыться, выгонит!

Аю кузнец брал уже по любви, став главою дома. Говорили многие, будто брал её за внешнее сходство с той самой знахаркиной дочкой, прежде — первой красавицей клана Вилья, ныне — его хранительницей.

— К мёртвым и мудрым не ревнуют, — отрезала Тунья. — А всё-таки тебе до неё, как зимней луне до летней.

Аю ловко перекусила нитку и взялась за следующий шов. Пусть Тунья хмурится каждый раз, когда в доме гостит мудрая Вильяра. Пусть делается от этого ещё некрасивее, чем обычно. Пусть ворчит на любезного, вместо того, чтобы хорошенько приласкаться к ним с мудрой. Не хочет знать, как хорошо на пушистых шкурах втроём…

Однако на этот раз кузнец выставил за дверь обеих жён. Остался в лучших покоях с Вильярой и чёрной поганью. Это — главный повод для недовольства Аю. Морщатся над переносьем густые, прекрасные белые брови, яростно втыкается в потрёпанную шкуру игла.

Тунья, между тем, не перестаёт ворчать:

— Опять заболтала, дурёха, своими подарками-зеркалами. А не смей пугать детей новым слугой!

— А ты сама-то не боишься?

— А чего там бояться?

Тунья сердито передёргивает плечами: Аю — дурёха. Родилась глупенькой, а познав мужа, но так и не зачав дитя за пол-лета и осень, растеряла последний ум. Будет теперь маяться до зимнего сна, стелиться подо всех и вся.

Тунья презрительно кривит губы: она сама даже весной сохраняла здравомыслие. За трезвый ум и хозяйственную смётку кузнец научился ценить навязанную ему жену. Теперь говорит, уезжая, и повторяет, возвращаясь: «Пока ты ведёшь мой дом, Тунья, моё сердце спокойно». Перед осенней ярмаркой сам выковал и надел жене на шею золотую гривну — доверенность на ведение всех дел. Редкая женщина может похвастать, что получила такое не от матери…

Аю всё талдычит о своём:

— Тёмный он насквозь, этот пришлый! Ярость и смерть на нём — чужая и его собственная. Неужели ты не видишь, Тунья?

— Я не смотрю в ту сторону. Пусть знахаркина дочь думает о таких вещах.

— Она-то подумает, а наш любезный?

Тунье всё труднее делать вид, будто ей всё равно. Она безмерно гордится своим кузнецом! Сны мастера Лембы пронзают миры, руки его творят небывалое наяву. Любое дитя знает: именно такие мастера меняют мир, остаются в сказках и в преданиях мудрых. Увы, не всегда они меняют мир к лучшему. Мудрые стоят на страже жизни и равновесия, но посвящённая клана Вилья слишком молода и любопытна сама. Знахаркина дочь скорее втянет друга юности в какие-нибудь безрассудства, чем предостережёт… Казалось бы, при чём здесь странный новый слуга? А всё-таки…

— У любезного ума побольше, чем у нас обеих! Но я тоже за этим прослежу. — Тунья закрепила последний узел на куртке, забрала у Аю штаны и отправилась вручать слуге его новую одежду.