Из последней щели

III

О, тяжкая ноша летописца! Право же, шебуршить прошлое – все равно что ползать в нем заново… Несколько дней не имел я мужества продолжать свой манускрипт, но, кажется, надо спешить. Пора возвратиться к тому, на чем остановили мы бег своей правдивейшей повести.

Богатая событиями ночь съезда обессилила нас. Целый день на кухне и в окрестностях не было ни души; Семенов, понятное дело, не в счет – этот как раз целый день шатался по территории по случаю воскресенья и изводил продукты.

Куда ему столько? Отнюдь не праздный вопрос этот давно тяготил меня, и в последнее время, имея вместо полноценного питания много досуга, я, кажется, подошел к ответу на него. Разумеется, ест Семенов не потому, что голоден, – это, лежащее на поверхности, объяснение давно отметено мною. Существо, утром пропадающее куда-то, а по возвращении смотрящее телевизор, лежащее на диване и храпящее, по моему мнению, вообще не нуждается в питании. Однако Семенов ест и каждый раз, приходя на кухню, первым делом открывает шкафы и заглядывает туда плотоядным взором.

Я давно подозревал неладное, а недавно проник в его тайну окончательно. Было так. Путешествуя по верхней полке, я принужден был шмыгнуть за сахарницу от хлынувшего внезапно света, но, шмыгая, успел увидеть над открывшейся дверцей искаженное злобой лицо узурпатора. Все пороки, подвластные воображению, отражались на нем. У тараканов, замечу, лица тоже бывают не сахар, но такое я видел впервые. Изрыгнув какое-то непотребство, узурпатор начал выгребать с верхней полки съестное, и тут-то меня, предусмотрительно ушедшего на среднюю, осенило… Нет, не голод гонит чудовище сюда, ему не знакомо свербящее нытье в животе, выгоняющее нас из тихих щелей на полные опасностей кухонные просторы, – другое владеет им.

Страшно вымолвить! Он хочет опустошить шкаф. Он хочет все доесть, вымести все крошки из уголков и вытереть полку влажной, не оставляющей надежд губкой. Но, безжалостный недоумок, зачем он тогда сам же и ставит туда продукты?

Вечером мы с Нюрой пошли к Еремею послушать про жизнь за щитком. Придя, мы застали там, кроме него, еще нескольких любителей устных рассказов. Все они сидели вокруг хозяина и нетерпеливо тарабанили лапками. Мы сели и также затарабанили, имея в виду то же, что и остальные. Но тяжелые времена сказались даже на радушном Еремее: крошек к рассказу подано не было.

Воспоминания о жизни за щитком начались с описания сахарных мармеладных кусочков и соевых конфет, сопровождались шевелением усов, вздохами и причмокиванием; я же был несколько слаб после контузии, вследствие чего вскоре после первого упоминания о мармеладе отключился, а отключившись, имел очень странное видение: будто иду я по незнакомой местности, явно за щитком, среди экзотических огрызков и неописуемой шелухи, причем иду не с Нюрой, а с какой-то очень соблазнительной тараканихой средних лет. Потолок сияет ослепительно, тараканиха выводит меня на край кухонного стола и, указывая вниз, на пол, густо усеянный крошками, говорит с акцентом: "Дорогой, все это – твое!" И мы летим с нею вниз.

Но ни поесть, ни посмотреть, что будет у меня с этой тараканихой дальше, я не успел, потому что очнулся – как раз на последних словах Еремея. Слова эти были: "…и мажут сливовым джемом овсяное печенье".

Сказав это, Еремей всплакнул.

Начали расходиться. Поблагодарив хозяина за содержательный рассказ, мы со всеми распрощались и, поддерживая друг друга, побрели домой, соблюдая конспирацию.

И вот тут началось со мною небывалое.

Проходя за плитой, я неожиданно почувствовал острое желание нарушить конспирацию – в частности, выйти на край кухонного стола и посмотреть вниз. Желание было настолько острым, что я поделился им с Нюрой. Нюра меня на стол не пустила и назвала старым дураком, причем безо всякого акцента.

Полночи проворочавшись в своей щели, уснуть я так и не смог и, еще не имея ясного плана, тайно снялся с места и снова отправился к Еремею.

Еремей спал, но как-то беспокойно: вздрагивал, постанывая на гласной, без перерыва повторял слово "джем" и все шевелил лапками, будто собираясь куда-то бежать.

– Еремей, – тихо сказал я, растолкав его. – Помнишь щель, которую ты нашел возле унитаза?

– Помню, – сказал Еремей и почему-то оглянулся по сторонам.

– Еремей, – сказал я еще тише, – слушай, давай поживем немного за щитком.

– А как же наша кухня? – спросил Еремей, продолжая озираться.

– Наша кухня лучше всех, – ответил я. – Но здесь Семенов.

– Семенов, – подтвердил Еремей и опять заплакал. Нервы у него в последнее время совершенно расстроились. – Но только недолго, – сказал он вдруг, перестав плакать.

– Конечно, недолго, – немедленно согласился я. – Мы только посмотрим, разместятся ли там все наши…

– Да! – с жаром подхватил Еремей. – Только посмотрим, не вредно ли будет нашим овсяное печенье со сливовым джемом!

И мы поползли. Мы обогнули трубу и взяли левее. Возле унитаза при воспоминании о Кузьме Востроногом у меня снова заныло в животе.

– Ох, Еремей, – сказал я, – как ты думаешь, поймут ли нас правильно?

– Наша к-кухня лучше всех! – громко заявил на это Еремей и быстро нырнул в щель.

Опуская подробное описание нашего путешествия, скажу только: оно было полно опасностей. Скромности ради отмечу, что только упорство Еремея, без перерыва твердившего про сливовый джем, вывело нас к утру в другое измерение, к унитазу.

Тамошний мир оказался удивителен: все было вроде как у нас, только совсем по-другому расставлено. Сориентировавшись, мы первым делом поползли в сторону кухни и возле мусорного ведра, прямо с пола, поели вкуснейших крошек. Я, признаться, не был расположен оттуда уходить, пока хоть одна крошка валяется неохваченной, но Еремей, попав за щиток, как с цепи сорвался.

– Хватит тебе! – орал он. – Где-то тут должен быть шкаф!

И, стуча усами, помчался наверх. Не без сожаления оставив мусорное ведро, я бросился вдогонку. Шкаф действительно был, и мы собирались уже заползти между створок, когда оттуда показались усы, а вслед за ними выполз огромный и совершенно бурый таракан.

– Хэлло, мальчики, – проговорил он с очень знакомым мне акцентом. Далеко собрались?

– Добрый день, – вежливо отозвался Еремей. – Нам бы в шкаф.

На это вылезший поднес ко рту лапку и коротко свистнул. На свист отовсюду полезли очень здоровые и опять-таки бурые тараканы, и не прошло пяти секунд, как мы были окружены со всех сторон. Последним неторопливо вылез мордатый, здоровенный, как спичечный коробок, бурый же таракан с какой-то бляшкой на спине. Этот последний без перерыва жевал, что, может быть, отчасти и объясняло его размеры.

– Шериф, – обратился к здоровому тот, что остановил нас, – тут пришли какие-то черные ребята, они говорят, что хотят в наш шкаф.

Тут все захохотали, но как-то странно, и, приглядевшись, я обнаружил, что они тоже жуют. Вообще, надо признать, среди бела дня посреди кухни они вели себя совершенно по-хозяйски. Кажется, они совсем не учитывали человеческий фактор.

Мордатый вразвалку подошел к нам и начал не спеша разглядывать: сначала Еремея, потом меня.

– А вы, собственно, кто такие? – спросил он через некоторое время, видно, не разглядев.

– Мы тараканы, – с достоинством сказал Еремей.

– Это недоразумение, – веско ответил называвшийся шерифом. – Тараканы мы. А вы дерьмо собачье.

Когда взрыв хохота утих, шериф уставил лапу Еремею в грудь и, не переставая жевать, сказал так:

– Мальчики, – сказал он, – идите откуда пришли и передайте там, что в следующий раз мои ребята откроют стрельбу без предупреждения. А сейчас мы с ребятами посмотрим, как вы бегаете.

Тут стоявшие вокруг нас довольно организованно образовали коридор, и по этому коридору мы с Еремеем побежали. Сзади сразу начался беспорядочный грохот, а над головами у нас засвистело.

Как я и обещал Еремею, наше пребывание за щитком было чрезвычайно коротким: уже вечером Еремей притормозил возле нашего унитаза, держась за сердце и тяжело дыша. Он, видимо, хотел что-то сказать, но сразу не смог. Удалось ему это только через минуту. Сливовый джем, сказал Еремей, вовсе не так вкусен, как он думал. И не исключено, что даже вреден для тараканов нашего возраста. Прощаясь со мной возле крана, Еремей попросил также никогда больше не уговаривать его насчет овсяного печенья.

Этой сентенцией завершилось наше путешествие за щиток. Иногда я даже спрашиваю себя, не привиделось ли мне все это, как тараканиха средних лет. Но нет, кажется… А впрочем… Вы же понимаете, в наше время ни за что нельзя ручаться.

Дома меня ждала Нюра. Я не буду описывать нашего с ней разговора женщины они женщины и есть.

Всю следующую неделю я болел: бег после контузии не пошел мне на пользу. К тому же жирный с бляшкой начал являться мне во сне, а явившись, тыкал лапой в грудь, называл мальчиком и заставлял бегать. Но все это оказалось куда легче реальности, ибо вскоре после моей болезни случилось то, что заставило меня, превозмогая слабость, торопиться с окончанием мемуаров…