Из записной книжки отставного приказчика Касьяна Яманова

1 марта

Вчера, 29 февраля, был именинник. Три года не случалось со мной этого. Одни расходы только! Пять рублей стоило. Именины справлять у себя, на квартире, хозяин дозволил: только, говорит, чтобы дебошу не было. В гостях были свои молодцы да соседские. Все шло хорошо, но в конце вечера Иван Свистков напился пьян, начал падать, уронил платяной шкап, оторвал от печки дверцы и ушел домой, надев по ошибке, вместо своей шубы, хозяйский лисий салоп. Сегодня поутру хватились салопа. Хозяин долго ругался и отказал мне от места. Вот тебе и именины!

2 марта

Сегодня искал себе комнатку. Всю Ямскую обошел и не мог найти: такие цены неприступные! За что, говорю, так дорого? Помилуйте, говорят, нынче все набавляют.

5 марта

Бывший хозяин не держит меня у себя на квартире.

Ты, говорит, у меня теперь не служишь, так у тебя и опаски никакой нет. Кто тебя знает, может, еще стянешь что-нибудь! Ночую у приятелей.

6 марта

Квартиру нашел на Лиговке, у Иоанна Предтечи; за 8 р. в месяц, нанял комнату у старушки с условием, чтобы не петь, на гитаре не играть, дам к себе не принимать, водку, собак и птиц не держать, не кашлять и не болеть. Чего доброго, говорит, еще заболеешь да умрешь, так и хлопот не оберешься!

7 марта

Сегодня переехал. Приходила хозяйка и осматривала мое имущество. Нет ли, говорит, у тебя пистолета, пороху либо кинжала? Коли есть, так выбрось. Нынче вон все мода пошла стреляться да резаться, так чтоб не пришлось после отвечать за тебя!

10 марта

Толкаюсь по рынкам и справляюсь о месте. Нет как нет! Сегодня был в Гостином Дворе, у братьев Браслетовых. Точно, говорят, нам нужен приказчик, но ты не годишься; во-первых, потому, что у тебя нос красный, а во-вторых, нам нужно такого приказчика, чтобы был с бакенбардами, не ел луку, потому что пахнет, а также чтоб одевался по моде и душился духами. Плюнул и ушел. Нужно как-нибудь сходить в Клуб Русского Купеческого Общества для Взаимного Вспоможения. Там бывают наши рыночные хозяева. Попрошусь, так, может, и примут на место.

12 марта

Был в Клубе для Взаимного Вспоможения. Встретил купца Клестерова. Я поклонился — он отвернулся. Думал, что, может, не заметил, подошел к нему и говорю; нет ли у вас местечка, Федор Иваныч, или не услышите ли у кого?.. Поглядел он на меня зверем да и говорит: «Какую же ты имеешь такую праву местечка просить, коли ты по клубам болты бьешь?» Подошел к другому купцу; тот покосился и брякнул: «Ты бы еще больше водки по буфетам глотал!» Вот тебе и Общество для Взаимного Вспоможения! Хорошо помогли! С горя подошел к буфету и огорчился, царапнул четыре рюмашечки.

Забрало меня с четырех рюмок и отправился я в карточную. Сидят дамочки и в мушку играют. Накурено страсть как, а ничего — сидят. Иная дама от одной папироски в обморок упадет, а тут на воздухе топор можно повесить, а она сидит. Вот что значит корысть-то! Одна в азарте, вместо мелу, схватила окурок папиросы и ну им писать на столе ремиз; другая до того зарапортовалась, что вместо своей коленки принялась чесать коленку своего соседа. Тот очнулся. Что это, говорит, вы, сударыня, мою коленку скоблите? Виновата, говорит, я думала, что это моя! Встретил там Петра Бубырева, что в Гостином служит. Весь проигрался. Видел, говорит, во сне старца, подошел будто он ко мне и говорит: «Петр, восстань, надень клетчатые брюки и иди играть в мушку в Приказчичий клуб — выиграешь». Я поверил, сел по полтине и до копеечки… Дал ему двугривенный на извозчика и угостил водкой. Повеселел он и говорит: «Еще есть средство отыграться; говорят, хорошо иметь при себе в кармане куриную ногу: наверное выиграешь. Завтра же заложу часы».

Домой пришел выпивши, долго не мог попасть в свою квартиру и звонился у трех дверей.

15 марта

А что, не дать ли мне концерта? Ведь можно деньги собрать? Хоть я и петь не умею и ни на чем не играю, да это наплевать! Можно самому и ничего не делать. Ведь дают же на театрах концерты помощники режиссеров, библиотекари, декораторы? Я даже слышал, что сбирается дать концерт какой-то театральный плотник. Подумаем. Попытка не пытка, спрос не беда, а исполнители найдутся: их теперь как грибов в дождливое лето!

12 апреля

Давно не писал моего дневника. Все еще шляюсь без дела, так как никак не могу найти себе места. Нигде не берут. Старый хозяин мой распустил про меня по рынку слух, что я его на левую ногу обделал, на руку не чист и штуку полотна стянул. Без дела скучно. Хожу по церквям, по мировым судьям, по знакомым. В конце Вербной недели гулял у Гостиного Двора по вербам. Встретил бывшего своего сослуживца Акакия Шилоногова. Прежде он жил в приказчиках, а теперь сделался адвокатом — ходит по мировым судьям. Говорит, что выгодно. Уж не сделаться ли и мне адвокатом? Что ж, я грамотный.

13 апреля

Моя квартирная хозяйка все за мной подглядывает.

Голубчик, говорит, не удавись, пожалуйста! Нынче вон пишут, что люди то и дело стреляются, режутся и вешаются. Уж коли, говорит, такая тебе охота придет, так ты уйди из квартиры и где-нибудь в укромном месте… Помилуйте, говорю, сударыня, да я к этому самому малодушеству и желания не имею. Сегодня вечером пришла ко мне в комнату и подарила мне подтяжки на Станиславской ленте. Удивился. Это, говорю, сударыня, за что же? А она мне: «Бери, бери и носи на здоровье, а то я заметила, что ты брюки ремнем опоясываешь. Сними, говорит, ремень-то и отдай мне, все-таки тебе меньше соблазна будет». Это она все насчет удавливания. Снял ремень и отдал ей. Ну, — говорит, — теперь я буду поспокойнее. Ты удавишься, тебе-то, — говорит, — ничего, а каково мне-то после будет? хлопот не оберешься.

14 апреля

Был на Троицком подворье у всенощного бдения. Служили монахи. Великолепие! Какой дом новый выстроили — великолепие! Грешный человек, каюсь, соблазнился и подумал: не идти ли мне в монахи? Слава Богу, я грамотный, да и голос есть. За всенощной встретился опять с Акакием Шилоноговым. Пойдем, говорит, в трактир Европу, опрокинем, чайком побалуемся. Зачем, говорю, в Европу, коли трактиры ближе есть? А там, говорит, актеры завсегда сидят, так на них посмотрим. Какие, говорю, актеры? Всякие, говорит, и большие, и маленькие. Пришли в Европу, и точно, сидят всякие, и большие, и маленькие. Посмотрели на них, долбанули у буфета по рюмке забалуя белого и сели за стол чайком побаловаться. Сидим да на актеров поглядываем. Веселые такие сидят. Грешный человек — опять соблазнился и подумал: не идти ли мне в актеры? Житье легкое. Отчего же мне не идти, коли я читать и писать умею?

16 апреля

Светлый праздник. Вчера купил десяток яиц, кулич и пасху. У заутрени был у Владимирской. Купечества было видимо-невидимо! Христосовался семьдесят два раза, не считая младенцев. Нарочно считал. После заутрени пил чай дома и разговлялся. После чая лег соснуть. Засыпая, думал: какие счастливые люди попы и сколько денег собрали они во время Великого поста и сколько соберут их еще на Святой! Вот уж в попы хоть грамотный, а ни за что не попадешь!

17 апреля

Вчера ходил по знакомым поздравлять с праздником и христосоваться. Был у купца Иванова. Прихожу, — на столе стоит водка и ветчина. Похристосовались, выпили и закусили. Говорили о том, кто где был у заутрени. Хозяйка сидела в углу и вздыхала. Был у купца Семгина. На столе ветчина и водка. Христосовались, пили, закусывали, говорили о том, кто где был у заутрени. Семгина молча слушала и вздыхала. Был у Капустина, выпили по рюмке, закусили ветчиной и говорили о заутрени. Сама вздыхала. Был у Петра Семенова. Ветчина, водка, заутреня. Сама зевала и вздыхала. Один вздох был так глубок, что лежащая на столе газета взвилась со стола и упала на пол. Был… Однако довольно. Был в одиннадцати местах: везде водка, ветчина, заутреня и христосование. Все губы обтрепал целовавшись и на ночь смазывал салом, опять-таки от ветчины.

Сегодня был у квартирной хозяйки. Угощала водкой и ветчиной. Насчет самоубийства разговору не было. Выпили по пяти рюмок. Вечером гулял у балаганов. Христосовался с четырнадцатью человеками, не считая жен и детей. Встретился с бывшим своим хозяином. Подошел к нему и говорю: «Христос воскресе, Парамон Иваныч!» А он мне: «Пошел прочь, мерзавец!»

19 апреля

Вчера был пьян и решительно ничего не помню, что было. Помню одно, что ел ветчину. Сегодня голова трещит. С похмелья сидел дома и читал книжечку: «О том, как мне жить свято?»

21 апреля

Был в гостях у дьячка Ижеесишенского. Пили водку, закусывали ветчиной и толковали о том, что значит: «мани, факел, фарес». Время провели весело.

Вечером хозяйка, увидя меня не в своем виде, отняла у меня складной нож. Ты, говорит, с пасхального-то пьянства, пожалуй, зарезаться задумаешь.

22 апреля

Сегодня весь день болен. На ветчину и глядеть не могу — претит, но водка пьется.

23 апреля

Фомино воскресенье. Сегодня в рынках «Страшный суд», то есть расчет хозяев с приказчиками: кого по шапке, кому к жалованью прибавка. Купцы кончили счет лавок. Теперь надо потолкаться по хозяевам — места будут.

24 апреля

Вчера вечером был в Приказчичьем клубе. Акакий Шилоногов угощал билетом и водкой. С барыша, говорит, потому теперь нашему брату адвокату лафа будет: на праздниках столько драк было, что беда!!! То и дело будут звать защитить у мирового. В клубе изображали собою железную дорогу и ездили от станции до станции. Станциями были три клубские буфета. Останавливались больше в Бологое, то есть в среднем буфете. Тут у нас главная стоянка была! Пили больше хрустальную, а перегородки ставили пивом, ездили в Химки, в пивной буфет.

Хоть и изрядно нахлебался, хоть и о дверной косяк лоб ушиб, но зато узнал, что купцу Самокатову двух приказчиков требуется. Сегодня опохмелялся, а завтра пойду наниматься.

25 апреля

Был у Самокатова, для счастья даже взял с собою в карман волчий зуб, которым меня ссудила хозяйка, но на место не попал. Принял он меня грозно, но обстоятельно расспросил, какой я веры, хожу ли в баню и не ем ли по постам скоромного. Также спросил, не пописываю ли в ведомостях. Нынче, говорит, всякая дрянь пишет; и глазом не сморгнешь, как на тебя мораль напустят. Помилуйте, говорю, где нам! Потом поставил свои условия: каждый день быть в лавке с 9-ти часов утра и до 9-ти вечера, харчи и квартира хозяйские, жалованья 20 р. в месяц, но деньги при себе не держать, дабы баловства не было, спать у себя, баня хозяйская, кухарку не трогать, книг не читать, на гитаре не играть, водки не пить, песен не петь, в карты не играть и гостей к себе не принимать. Это, говорю, мы все можем. Ну, а как, говорит, твоя фамилия? «Яманов». Коли так, говорит, так вон, мерзавец! За что же, говорю, помилуйте! «Вон, вон, вон». Так и выгнал. Верно, старый хозяин и ему на меня наклеветал.

26 апреля

А что, не сделаться ли мне писателем и не начать ли напускать мораль на купечество? Да нет, где нам, с суконным рылом в калашный ряд! Чтоб быть писателем и мораль пускать, нужно мудреные слова знать, а я только одно мудреное слово и знаю: цивилизация.

29 апреля. Утро

Вчера вечером был в трактире, пил чай и читал «Полицейские ведомости». В ведомостях прочел два объявления: в одном месте требуется секретарь к пожилой даме; в другом — молодой человек, умеющий громко и внятно читать по-русски. Тотчас же записал адресы. Придя домой, разделся, лег на кровать и размышлял сицевое: «Видно, уж мне в приказчики не попасть, — нужно чем-нибудь иным заняться; так, идти ли мне наниматься в секретари и в молодые человеки? Писать и читать умею, голосом обладаю зычным, даже могу назваться молодым человеком, так как на Благовещеньев день мне минуло всего тридцать два года». Решил утвердительно и с сею мыслью заснул. Во сне видел дьячка Ижеесишенского, белую лошадь и своего прежнего хозяина. Сидим будто в Палкином трактире под органом и едим сморчки в сметане. Ведь пригрезится же эдакая дрянь! Проснувшись сегодня поутру, рассказывал свой сон хозяйке. Голубчик, говорит, остерегись! Сон худой. Не удавись смотри. Нынче вот то и дело люди вешаются да стреляются! Ведь эдакая глупая баба! Только и на уме у ней, что удавление. Плюнул и ушел к себе в каморку. Сейчас иду наниматься в молодые человеки.

29 апреля. Вечер

Ходил наниматься, но безуспешно. Прихожу, где требуется секретарь. Выходит старушка, узнала, в чем дело, и замахала руками: нет, нет, говорит, мне такого не надо! Мне нужно старичка, потому у меня две молодые горничные, а я в своем доме шуры-муры не потерплю. Плюнул и ушел. Прихожу, где требуется молодой человек; вышла опять-таки старушка, узнала, в чем дело, подвела меня к окну и принялась меня рассматривать в лорнетку. «Нет, говорит, ты мне не годишься». «Помилуйте, говорю, сударыня, отчего же не гожусь? Вы прежде попробуйте. Голос имею, что твоя труба, несколько раз в церкви Апостола читал и от церковного старосты одобрение получил, а что касается до молодости, то всего тридцать два года и все зубы целы». Замахала руками и убежала. Вышел лакей: пожалуйте, говорит, купец, а то в участок отправим. Плюнул и ушел. Это истинное несчастье! Куда ни кинь — все клин! Только даром сапоги трепал. Пришел домой усталый, как собака, хотел снять сюртук и повесить на гвоздь, хвать — ни одного гвоздя в комнате, а было шесть штук. Я к хозяйке. Это, говорит, я повытаскала. Неужто, говорит, после такого сна, что ты вчера видел, я у тебя в комнате гвозди оставлю? Сон твой прямо к удавлению и ведет. Лучше, говорит, я тебе два рубля за комнату спущу и сундук для платья подарю. Плюнул и перестал разговаривать.

30 апреля

Дело — табак! Из рук вон плохо! Завтра платить за квартиру шесть рублей, а денег всего имеется три двугривенных и один трехкопеечник. Как ни вертись, а придется тащить шубу в мытье. Впрочем, что ж за важность! Теперь весна и шуба только лишнее бремя. Даже и генералы закладывают. Весь день сидел дома и размышлял: каким бы путем мне себе пропитание добывать? В монахи идти еще успею, потому что, может быть, какое-нибудь и получше дело наклюнется; в актеры — и хорошо бы, да не знаю, к кому обратиться. Пойду-ка я лучше в писатели и начну напускать мораль на купечество. Что ж в самом деле, ведь не боги же горшки-то обжигают! Ежели я мудреных слов не знаю, так это плевое дело: взял да и выписал из старых газет. Решено! Иду в писатели! Что будет, то будет.

1 мая

Май месяц. Кто в этом месяце женится, тот всю свою жизнь с женой маяться будет. Сообщил мне об этом вчера вечером дьячок Ижеесишенский, в бытность нашу в погребе у купца Набилкова, где мы усидели бутылку водки; а также сообщил он, что у попа Макария украли из ризничей резинковые калоши. Спрашивал я у него мудреных слов для писательства! Сообщил мне, и даже сам собственноручно написал на бумажке. Совершенно согласен со мной, что писателем, не знавши мудреных слов, сделаться нельзя. Вот эти мудреные слова: жупел, прокламация, геенна, инициатива, алектор, нигилист, рипида, вампир, социализм, альфа и омега, конституция, астролябия, анатомия, коммуна, инсургент… Дальше понять невозможно, так как дьячок хотя и писал, но был в то время уже совсем пьян, и вместо букв вышли какие-то куриные следы.

2 мая. Вечер

Вчера после обеда ходил гулять в Екатерингоф; в Екатерингофе валялся на травке и встретил гибель знакомых. Все приехали с водкой и закуской. Я подходил ко всем и у всех угощался. Самому мне ничего не стоило, а даже отчего-то явился в кармане барыш. Вышел из дома с сорока копейками, а принес домой шестьдесят восемь копеек. Откуда они взялись — решительно не понимаю, так как в Екатерингофе напился пьян и даже не знаю, как попал домой. Сегодня проснулся поутру и несказанно удивился, увидя себя лежащим на кровати в одном сапоге и в шляпе на голове. Также неизвестно, как могли попасть ко мне в боковой карман сюртука женская туфля с каблуком и кусок кружевной вуали!

Сейчас была у меня квартирная хозяйка и опять повела разговор о самоубийстве. Меня так и взорвало. Выругал я ее и говорю: «Коли вы, сударыня, еще хоть один раз помянете мне об этой мерзости, так я себя не пожалею и назло вам удавлюсь, да не у себя в комнате, а у вас в спальне, над вашей кроватью и на вашем же полотенце». Взвизгнула, схватилась за голову и чуть в ноги мне не упала. Голубчик, говорит, что хочешь возьми, только не делай этого. Давай, говорю, пять рублей. Дала. Вот дура-то! А что, ведь ее можно эдаким манером и почаще попугивать? Пять рублей — деньги!

В радости послал за водкой и за колбасой.

3 мая

Вчера был у Ижеесишенского и напился пьян. Весь вечер пели «со святыми упокой», и ежели бы не выбили у него в квартире пять стекол, то мог бы сказать, что время провели весело. Возвращаясь домой, подбил себе глаз.

4 мая

Вчера поутру прикладывал к глазу моченую бумагу, слегка опохмелялся и писал статью, где напустил мораль на купечество. Вот статья. Это про моего бывшего хозяина.

«Есть у нас в рынке один купец Оболтус Оболтусович Ухорылов; хвастается он своим богатством, а сам на книжку в баню ходит. Борода у него червивая и наполовину запрятана за галстук. Жена у него ведьма, то есть такая астролябия, что беда! Напьются они за ужином этой самой коммуны (рюмок по десяти выпьют) и начнется у них прокламация — в кровь раздерутся. Сынишко тоже инсургент изрядный: подобрал к кассе ключ и каждый день запускает туда свою конституцию. Франков тысячи две выудил. Теща у него скотина и такая, можно сказать, инициатива, что чрез нее один приказчик с кругу спился. Есть у них дед — жупел отменный. На прошлой неделе он был в бане и у солдата мочалку и обмылок стянул. Дочки то и дело с офицерами, социализм разводят, а те, известно, рады и все больше насчет анатомии… Врат хозяйский — вампир или даже алектор или просто подлец. Ездил смотреть невесту и стянул у ней с туалета хронометр. Сестра у него замужем за нигилистом, вот что по ночам ездят, и откусила мужу пол-уха».

Кажется, хорошо и мудреных слов довольно! Сегодня вечером перепишу набело и завтра потащу в какую ни на есть газету. Что будет, то будет! Попытка не пытка, спрос не беда! Примут — ладно, тогда сделаюсь писателем, не примут — пойду в акробаты.

11 мая

Весь день тосковал и выбирал из старых газет мудреные слова для сочинительства.

Мудреные слова:

Компетентность — судя по смыслу, слово это должно обозначать какой-нибудь крепкий напиток. Антагонизм — ад кромешный (слово это перевел содержатель табачной лавочки, человек ученый, так как служил вахтером в кадетском корпусе). Гарантия — ругательное слово. Венера — богиня любви в поганой идольской вере. Слово сие узнал из песни, где поется: «Венера, богиня любви…»

12 мая

Сегодня получил от Вавилова, что вместе в приказчиках жили, пять рублей долгу, и писал стихи «к ней». Даже придумал и «ее». «Она» — это дочка табачника, где я табак покупаю. Имя ей Вера. Стихи вышли очень чувствительны.

А что, не посвататься ли мне к этой Вере? Хоть она и ундерская дочь, но все-таки из лица аппетитна и у ейного тятеньки табачная лавка и десять билетов внутреннего займа в нагрудник зашиты. Жениться мне давно уже пора, потому холостой человек завсегда имеет меньше доверия и солидарности.

13 мая. Утро

Всю ночь не спал и думал, как бы мне половчее подъехать к табачнице Вере Евстигнеевне. В течение ночи выпил целую бутылку квасу и решил передать ей мое стихотворение. Почем знать, может, она и растает.

13 мая. Вечер

Весь день спал и видел во сне табачницу. К вечеру переписал стихи, надел новый сюртук, начистил Циммермана и отправился в табачную. Также перед уходом хватил для бодрости две двухспальные рюмки самоплясу, а чтобы не несло из пасти, заел сухим чаем. Прихожу — стоит за выручкой. Здравствуйте, говорю, Вера Евстигнеевна. Позвольте пачку папирос Лаферма в десять копеек, только получше. Подала. Тятенька с маменькой, говорю, здоровы ли? Слава Богу, говорит, ко всенощной ушли. Ну, думаю, в самый раз попал, и сел. Все, говорю, вы хорошеете, Вера Евстигнеевна. Совсем напротив, говорит, это вы, верно, мне в контру. Вовсе, говорю, не в контру, а комплимент из груди и от сердца. Это, говорит, мужчины завсегда так говорят, а потом коварство и покажут. Мы, говорю, отродясь ни одной девушке нашего коварства не показывали, потому что это очень низко, а что насчет любовного разговора, так отчего же?.. Я, говорит, об этом и понимать не должна. Стишки, говорю, любите? Люблю, говорит, только чувствительные. Хотите, говорю, я вам предоставлю? Вот-с, пожалуйте. Это я сам про вас написал. Бросил стихи на выручку, сделал ей ручкой и убежал. Кашу заварил, будет ли только успех?

14 мая

От квартирной хозяйки просто житья нет! Сегодня только что проснулся и сел пить чай, как вдруг она вваливается в комнату. Ты, говорит, молодец, и с квартиры не едешь и, кроме того, вижу я, галстук булавкой закалываешь. Отдай-ко, говорит, мне булавку-то, а то, не ровен час, воткнешь ее себе в висок и шабаш! Тебе уж и то было предзнаменование к смерти! Тихий я человек, а тут рассвирепел и выгнал ее вон. Нет, так нельзя, нужно искать комнату у другой хозяйки! Со злобы написал ругательные стихи на моего бывшего лавочного хозяина.

15 мая. Утро

Вчера вечером пошел искать себе комнату и по дороге зашел в табачную. Табачница стояла за прилавком, а ейный тятенька был в другой комнате и пел: «Вдоль я пьян, поперек я пьян». Вошел я, а она так и зарделась. Извините, говорит, тятенька хмелем зашибшись и песни поют. Не извольте, говорю, беспокоиться, — это и с нами по праздникам бывает. Стихи изволили прочесть? Прочла, говорит, только не знаю, как я об этом понимать должна? Очена просто, говорю, как комплимент моих чувств к прекрасной девице. А может, вы интриган и эти стихи к другой девице относятся? Сейчас, говорю, умереть, — к вам! Это вы совсем не в ту центру попали, потому я в вас очень влюбившись и даже, можно сказать, ночей не сплю. А вы, говорит, по какой части? По купеческой, говорю. Коли так, говорит, так зайдите к нам завтра. Я вам напишу ответ моих чувств. Только нам здесь будет невозможно видеться, так как тятенька сняли на Черной Речке будку, открывают там табачную лавку и меня с маменькой туда посылают, а сами здесь торговать будут. Это, говорю, еще прекраснее, так как я ищу себе квартиру и, стало быть, найму тоже на Черной Речке. Сказал «адье», сделав ручкой, и ушел. Сейчас же отправлюсь на Черную Речку и буду искать себе комнату.

15 мая. Вечер

Был на Черной Речке; все улицы обходил, но комнаты от жильцов себе не нашел. За какую-нибудь конуру просят пятьдесят, а то так и шестьдесят рублей в лето! В глубокой горести, с прискорбием души и тела, шел я по Мало-Никольской улице и хотел уже возвращаться в город, как вдруг увидел на воротах надпись: «отдается небольшая дача за 20 р. в лето». Стой, думаю, нам такую и нужно! Вошел на двор и закричал дворника, но вместо дворника вышла баба и сказала, что она хозяйка. Нам бы дачку, говорю, тетенька. «А собак и девиц при себе не держишь?» Нет, говорю, тетенька, мы этим баловством не занимаемся. Коли так, говорит, пойдем, — повела меня по задворкам. Вот, говорит, дача. Двадцать рублей без торгу. Поглядел я — совсем хлев. Да ведь это, говорю, коровник. Точно, говорит, что позапрошлый год это был коровник, но вот уже второй год дача, так как мы пол новый настлали а окно сделали. Да ведь здесь, говорю, протекает дождь сквозь крышу? Вот потоки. Протекать-то, говорит, протекает, так зато и цена дешевая. Летось не хуже тебя военный офицер жил, так и тот не жаловался. Пойдет дождь — он по углам посуду расставит, а сам клеенчатое пальто наденет либо зонтик распустит да так и сидит. Подумал, подумал и дал задатку три рубля. Что ж, по крайности буду жить недалеко от табачницы. Вот она что значит, любовь-то!

16 мая

Был у табачницы и сообщил ей, что нанял себе дачу. Очень, говорит, приятно, потому по вечерам, после запору лавочки, мы будем гулять с вами в Строгоновском саду. Только не знаю, как маменька, потому она все ругается и хочет пришпилить мне хвост. Чувства, говорю, свои изволили изобразить? Изобразила, говорит, только мне очень стыдно. Возьмите, говорит, но не читайте, а спрячьте у себя на груди. Полезла к себе за лиф, вытащила оттуда бумажку и сунула мне в руку. Сказал ей «мерси», подарил на память сахарное сердце в пятиалтынный и ушел домой.

Вот ее письмо.

Дело идет на лад и девка будет наша, а с нею и табачная лавка! Завтра переезжаю на Черную Речку.

26 мая

Живу на Черной Речке и блаженствую всласть. Каждый день встаю в восемь часов утра и пью чай, после чего отправляюсь к кабаку, где останавливаются чернореченские дилижансы, и слушаю, как ругаются промеж себя щапинские кондукторы и ямщики. День провожу с хозяйкой в приятной беседе об антихристе. Удивительно любит этот разговор. По ея соображениям, антихрист должен быть не один, а несколько, и между ними ея собственный племянник, ухитрившийся прошлое лето украсть у нея из-под трех замков пятипроцентный билет, а нынешнее лето пропивший в кабаке ее любимого кота. Здесь также узнаю я, у кого из соседей что варится и жарится к обеду, а также кто из супругов подрался между собою, кто сбирается в баню или же в Приказчичий клуб. Вечером отправляюсь к прекрасной табачнице, угощаю ейную маменьку вишневкой, а сам с табачницей отправляюсь гулять в Строганов сад. Сегодня, для разнообразия, ходили на Финляндскую железную дорогу и смотрели, как машина свистит, а также порешили, что я завтра иду к ейному тятеньке и буду за нее свататься.

27 мая

Был у ундера и сватался к его дочери, но получил отказ.

Умасливал, умасливал его, а ничего, не помогло. Вы, говорю, Евстигней Прохорыч, при кадетском корпусе вахтером состояли, стало быть, человек ученый и можете доподлинно понимать, что дочери вашей пора замуж, а он мне: «Покажи твои капиталы». Капиталов, говорю, у нас нет, но мы рассчитываем на дядиньку и тетиньку, так нак у них в своем месте по дому, а он мне: «Представь копию с духовного завещания». Я, говорю, в вашу дочку влюблен, как какой-нибудь рыцарь, а он мне: «Коли, говорит, влюблен, так бери ее как есть, и живи с ней, а приданого я не дам». Мы, говорю, люди торговые и нам «как есть» брать нельзя. Целый час бился и все по-пустому. Вечером рассказал ей о нашем разговоре. Заревела и говорит: «Коли так, так похитьте меня силою и будемте жить в хижине, на берегу моря». Нет, говорю, ангел мой, лучше потерпим до осени. Может быть, он и смилуется.

Как ни вертись, а приходится поворачивать оглобли назад.

2 июня

Сегодня проснулся раньше обыкновенного, так как идет дождь и на лицо мое брызнул поток воды, протекающий сквозь крышу в потолке. Расставил по углам для стока воды всю имеющуюся у меня посуду и сижу в своей даче в калошах и под зонтиком и придумываю хитрости, чтобы завладеть табачницей, а с нею вместе и табачной лавкой.

4 июня

Троицын день. Дело с табачницей ни взад, ни вперед. Только и путного, что курю даровые папиросы да читаю на даровщину газеты, так как она и газетами торгует. Впрочем, вчера вечером подарила бисерный кошелек и черешневый мундштук с серебряным наконечником. У тятеньки в давке, говорю, хапала? У тятеньки, говорят, да это наплевать! Для тебя я еще и не то схапаю! Похвалил за это и поцеловал в уста сахарные. Хоть и велик у Бога праздник Троица, но целый день был трезв, и только перед обедом одну рюмочку засобачил.

Разговаривал с хозяйкой об антихристе и обещался познакомить ее с дьячком Ижеесишенским. Уж больно он лих об антихристе-то разговаривать!

7 июня

Скучно. Табачница да табачница, газеты да газеты, хозяйкин антихрист да антихрист вперемежку со Строгоновским садом и Черной Речкой удивительно надоели. Кроме того, в башке то и дело сидит вопрос: что я буду делать без места, когда проем все мои вещи? Уж и так теперь питаюсь енотовой шубой, что заложил жиду Мовше. Спасибо дровокату Свисткову, — пришел и дал даровый билет для входа в Русский Трактир, что на Крестовском острове. Сейчас отправляюсь на Крестовский.

9 июня

Что ни говори, а табачницу нужно побоку, потому что она без табачной лавки и тятенькина нагрудника, в котором зашиты пятипроцентные билеты, ровно ничего не составляет. Что с ней зря болты-то бить по Строганову саду? Как там ни толкуй, а всякая прогулка стоит косушки вишневки, которую нужно стравить ейной маменьке. Косушка стоит денег, а я уж и так проедаю енотовую шубу. По нескольку раз в день помышляю, что будет тогда, ежели я проем и сей последний живот мой. Сегодня послал ей с хозяйкой следующее разрывное письмо:

Хозяйка вернулась. Отдали? — говорю. Отдала. Одна она в лавочке? Никак нет, говорит. Писарь военный какой-то сидит и морду корчит. В любовном, говорю, смысле? В любовном, говорит, потому что она ухмыляется. Молодой? Молодой. Красив? Ничего, так себе, с усиками; только на щеке шишка, на шишке бородавка, а на бородавке волос. Ну, пущай их, думаю. Ведь поди ж ты: плевая вещь эта табачница, а как гора с плеч свалилась!

Вечером был у меня дьячок Ижеесишенский. Маленькая неприятность с ним случилась: в пьяном виде наткнулся носом на гвоздь и разорвал себе ноздрю. Теперь, впрочем, подживает. Познакомил его с хозяйкой. Та от него в восторге. Целый вечер толковала с ним об антихристе. Сам я с ним говорил мало и он успел мне сообщить только следующие городские новости. На колокольне у Иоанна Предтечи вот уже третий день сидит неизвестно откуда взявшаяся сова; водка в кабаке Фунтова стала припахивать фиалковым корнем; протоиерей отец Серафим Накамнесозижденский, быв в гостях у купца Треухова, обменил свои калоши; кот дьякона Диоклитианова, считавшийся в течение двух лет котом, оказался кошкою и окотился на днях восемью котятами…

Записываю также интересные, но маловероятные слухи, которые ходят у нас по Черной Речке.

Некто, быв в летнем помещении Приказчичьего клуба и выпив у буфета двенадцать рюмок водки, благоразумно отказался, когда ему предложили тринадцатую. На Выборгской стороне появился солдат, который безо всякой боли и видимого ущерба переделывает женский пол в мужской. Так, на днях он превратил одну майоршу в майора. Последний слух очень важен для женщин, которые желают занять места конторщиков, кассиров на железных дорогах, почтамтских приемщиков и не могут получить этих мест потому только, что они женщины, а не мужчины.

10 июня

День субботний. Был в бане, после бани рассуждал сицевое: ежели я проем все мои животы и не найду себе места, то дело может дойти до того, что мне негде будет приклонить главу мою, так не идти ли мне на церковное покаяние? Дело сие очень не трудно сделать: стоит только свести тонкую интригу с какой ни на есть девицей, а после подать жалобу прокурору, что вот-де, такая и такая девица, соблазнив меня, совратила с пути истинного и вовлекла в противузаконное сожительство. Ребенок особ статья. До ребенка можно и не доводить дело. Тогда суд приговорит меня к церковному покаянию, а с этим покаянием мне будет даровая монастырская квартира и даровая монашеская пища. Решено: ежели через месяц не найду себе занятий, то заведу противузаконное сожитие, а пока буду отыскивать подходящую девицу, для чего и буду гулять по вечерам в Строгоновом саду.

11 июня

Вчера лег спать и долго не мог заснуть; все думал: а что, ежели бы всех, кто находится в противузаконном сожитии, судить и присуждать к церковному покаянию? Тогда бы, пожалуй, и монастырей столько не нашлось, где бы поместить всех кающихся. Какое монастырей! Целые города нужно было бы обратить в монастыри и, почитай, половина бы народонаселения прекратила свои занятия. Половина фабричных должны бы были прекратить работу и начать каяться, студенты — оставить учиться и каяться, войско — оставить учение артикула и каяться, и так далее, и далее, все бы должны были сидеть по монастырям и каяться.

12 июня

Сегодня поутру у нас на Черной Речке на дворе дачи купца Самодралова кучер поймал в погребе хорька. Столь, по-видимому, обычное происшествие привлекло к даче огромную толпу народа. Тут были и женщины, и мужчины, чиновники и няньки с ребятами и даже виднелся один генерал. Хорек лежал посреди двора, а около него стоял кучер и рассказывал всем и каждому о своем геройском подвиге. Некоторые чиновники вследствие этого опоздали на службу. Хорек был убран в полдень, но многие любопытные даже в три часа дня заглядывали еще на двор и осматривали то место, где он лежал.

Вечером гулял по Строгонову саду с целью отыскания девицы для тонкой интриги, и со мной случилась довольно забавная история. Только что я вошел в темную аллею, как вдруг вижу, что передо мной идет рослая и полная дама, в голубом платье и соломенной шляпке с широкими полями, из-под которой виднеются роскошные темные волосы, распущенные по плечам. «Ну, думаю, коли одна вечером и в темной аллее, значит, ищет приключений», и с сею мыслью бросился за ней. Вдруг дама моя обернулась, и каково же мое было удивление и конфуз, когда она, вместо дамы, оказалась духовной особой, в голубой рясе и соломенной шляпе. Я не потерялся и тотчас же подошел к особе под благословение.

15 июня

Скука смертная! Тоска невообразимая! Вчера день провел следующим образом. Поутру, встав от сна, пил чай и думал о том, что было тогда, когда ничего не было. Потом играл сам с собою в шашки и три раза запер себя в трех местах; после игры считал мух, летающих по комнате, но на второй сотне сбился в счете.

Вечером поехал в город и ночевал у дьячка, а наутро отправился в дилижансе к себе домой на Черную Речку. В дилижансе меня значительно укачало, и я счел за нужное выйти из него у Строгонова сада и соснуть малость на травке и легком воздухе, что и исполнил. Долго ли я спал, не знаю, но видел страшный сон: видел я, что какие-то арапки, с черными лицами и красными ногами, пляшут на моем животе и поют арабские песни, а вдали стоит моя дачная хозяйка, Анна Ивановна, и ехидно улыбается. Долго я терпел истязания, но когда уже терпеть было невмочь, то вдруг заорал во все горло: «Анна Ивановна, заступись, голубушка! Серебряный подстаканник подарю!» — и вдруг проснулся. Открыл глаза и вижу, что надо мной стоит пожилая дама, в черном платье, и черномазый, молодой фертик с козлиной бородкой. «Добрый простолюдин! — сказала дама, — от чего я должна вас спасти и почему вы узнали мое имя?» Извините, говорю, сударыня. Это я так, в забытьи… Со мной это часто случается. А вы нешто Анна Ивановна? Точно так, говорит. А разве вы прежде не знали моего имени? Откуда же, говорю, сударыня, мне ваше имя знать, коли я вас в первый раз вижу? Дама закатила под лоб глаза и начала тараторить с фертиком по-французски. Слышу, поминает что-то: «спиритуалист, спиритуалист». Раз десять проговорила она это слово, потом обратилась ко мне и говорит: Послушайте, говорит, вы спиритуалист? Виноват-с, говорю. Это точно, что мы к спиртным напиткам пристрастие имеем и сегодня поутру маленько зашибли, но только без запоя… Побалуем, да и за щеку. Вы, говорит, не так меня понимаете. Скажите, вы медиум? Как-с? Вы медиум? медиум? — заболтала она несколько раз. Никак нет-с, говорю, я Касьян Яманов. Я вас не о фамилии спрашиваю, но желаю знать, не медиум ли вы… не ясновидящий ли? Скажите, вы не имеете сообщения с духами, не беседуете с отсутствующими, не разговариваете с людьми, которые уже давно умерли? Это, говорю, точно-с, случается… Раз мертвый купец меня к себе в приказчики нанимал, а вчера я ругался с моим бывшим хозяином, которого вовсе и в горнице не было, но это, говорю, сударыня, всегда в забытьи и больше от тоски, так как мы теперь отставные приказчики и болты бьем, а пить-есть надо! Так вы медиум, говорит, медиум! Вы и сами не знаете, что обладаете таким драгоценные даром. Что ж нам, говорю, в нем, коли от него не откусишь? Вы просили у меня руку помощи, и я протягиваю вам ее. Я сама спиритуал истка, а потому должна протянуть вам руку. Я вас устрою. Идемте, собрат мой, ко мне. Я живу здесь, поблизости. С диву дался на нее, однако пошел. Живет великолепно. Дача — роскошь! На подъезде встретил нас лакей в белом галстуке. Отстал я маленько от нее, отвел в сторону лакея и спрашиваю: «Кто это такая?», А он мне: «Вдова, генеральша Кувырканьева». Как сказал он мне, что она генеральша, так я и оробел. А что, думаю, вдруг драть меня прикажет? Уж не обругал ли я ее давеча во сне-то? Однако вскоре успокоился и вошел в горницу, так как заметил, что около дачи ейной стоял городовой. В случае чего, думаю, так можно крикнуть караул. Однако караул кричать не пришлось. Генеральша была очень любезна, угощала завтраком (первый раз пришлось есть с генеральшей), вином и расспрашивала меня: часто ли я беседую с духами умерших. Меня маленько забрало. Чтобы разжалобить ее, сказал, что часто. Ну, а можете вы, говорит, силою воли уменьшить вес предмета? То есть как это? — говорю. А так, говорит, к примеру, вот эта бутылка весит пять фунтов, так ежели вы пожелаете, то можете вы сделать, что она будет весить вместо пяти фунтов два? Могу, говорю, потому это плевое дело! Взял, налил из нее стакан, выпил залпом и говорю: «Потрудитесь свесить; теперь не более двух фунтов будет. Может, в восьмушке ошибся». Улыбнулись в говорит: «Это все не то! А верчением столов не занимались?» Трафилось, говорю, вертывали. Сели за стол все трое; она, я и фертик и сделали цепь из рук, поставивши их рогульками. Сидим и смотрим друг на друга. Так и разбирает меня смех, однако креплюсь. Напрягите, говорит, все силы вашей воли и тогда стол двинется. Ну, я и напряг, вследствие чего стол и двинулся, потому леговький-прелегонький. Генеральша пришла в восторг. «Вы медиум, медиум, поистине медиум! Ежели вы без места, то живите у меня, вам будет готовая квартира, стол и двадцать пять рублей жалованья. Согласны вы?» Ну, как тут не согласиться? Так переезжайте, говорит, завтра же… Обещал и домой воротился как угорелый. На дворе встретила хозяйка. Где это, говорит, пропадал целые сутки? Молчать, говорю, а то сию минуту превращу тебя в перечницу и уксусницу! Я, говорю, теперь не что иное, как медиум и спиритуалист, завтракал с генеральшей и буду жить в генеральском доме! Хозяйка обиделась. Ну, да мне теперь наплевать!

Неисповедимы судьбы Божии! То есть думал ли я когда-нибудь, что из простого апраксинского приказчика превращусь в медиумы? Ну, так что ж такое? медиум так медиум!

16 июня

Итак, я состою в должности «медиума» при дворе генеральши Кувырканьевой. Ведь поди ж ты, какую должность придумала! Уж подлинно, что богатые люди с жиру бесятся! Надо полагать, что эта генеральша — иди барынька из блажных, или просто дура. Впрочем, что за важность? Лишь бы деньги брать. Но вот вопрос, что это за должность такая, медиум? Дьячок Ижеесишенский, который был у меня сегодня и коему я в радости сообщил о приискании себе места, с божбою уверяет, что медиум — это всё равно, что шут у старинных царей и князей или юродивый. Тех же щей да пожиже влей. Теперь, говорит, с шутами и юродивыми никто больше не вяжется, так пошли медиумы в ход. Надо полагать, что он врет, потому что был выпивши. Завтра же пойду к генеральше и расспрошу, в чем заключается моя должность. Ежели заставят кувыркаться, колесом ходить или петухом петь, то навряд соглашусь.

17 июня

Сегодня ходил к генеральше и спрашивал, в чем будет заключаться моя должность. Также упомянул насчет кувырканья, петуха и колеса. Улыбнулась и говорит: «Ничего этого не надо, у меня не цирк, а когда на вас найдет вдохновение, туман эдакой, то вы будете предсказывать будущее мне или гостям моим. Вы человек особенный, вы не то что другие: вы разговариваете с отсутствующими, с давно умершими, но мы этого не можем, поэтому вы будете задавать им наши вопросы и передавать нам их ответы. Поняли?» То есть понять-то, говорю, понял, только в разных смыслах… Ничего, говорит, постепенно привыкнете. Условился также и насчет жалованья и всего прочего. Условия мои такие, что я теперь много почище рыночного приказчика, а пожалуй, повыше и гостинодворского, несмотря на то, что гостинодворские пенсну на носах носят и в Приказчичьем клубе польку танцуют. Жалованья мне 25 руб. в месяц и отдельная комната (а те этого не имеют и спят по пяти человек в одной комнате) — когда нет дела, со двора или куда угодно, без спросу (а те только раз в неделю или в две, и то со спросом у хозяина), гостей могу принимать к себе кого хочу (тем же гостей принимать воспрещается), к завтраку, обеду и ужину полагается водка (а тем за водку-то нагоняй, а пожалуй, и выволочка). Только что я вышел от нее на подъезд, француз-фертик (это сбоку припека-то) сейчас за мной. Что вы, говорит, с ней разговариваете! Разве не видите, что у ней здесь мало? и показал на лоб. Видим, говорю, что в умалении и скудно, только все же переговорить следует. Пустяки, просите только денег больше да врите, что в голову придет, как будто вы это слышите от умерших. Извините, говорю, почтеннейший, вы сами-то по какой части при ней состоите? Тоже, как и вы: медиум. Коли так, говорю, — ручку! Для первого знакомства отправились с ним сейчас же в Строганов сад на горку (ресторанчик там есть) и засобачили в себя по три рюмки христианской да саданули по бутылке пива. Француз, а водку пьет, что наш брат русский. Обещался меня познакомить с француженками.

Теперь я понимаю, в чем состоит моя должность: нужно прикидываться перед генеральшей колдуном, гадальщиком, предсказывать будущее, морочить ее и доить ее карман. Сама напросилась. Попробуем. Потрафим, так ладно, а нет, так ведь нам с ней не детей крестить!

18 июня

Переехал к генеральше. Комнатка хотя и махонькая, но отменная. Из окна видны все жизненные удобства, как-то: кабак, городовой и портерная. Прислуга приняла меня не совсем ласково. Лакей при встрече со мной пробормотал: «Еще одного шалопая несет!» Горничная плюнула мне вслед и сказала: «Барон, что гоняет ворон». Ну, да это наплевать! Стерпится, слюбится.

С дачной хозяйкой моей прощание у меня было самое трогательное. Плакала и рыдала она так, как будто провожала в могилу и просила меня навещать ее, а также присылать для беседы об антихристе дьячка Ижеесишенского. За квартиру ей отдал я не 20 р. за все лето, как бы то следовало, но всего 5 р., зато подарил мельхиоровый стаканчик при нижеследующем письме, которое она обещалась хранить в божнице. Вот сие письмо:

20 июня

Сегодня, увидав, что генеральша сидит на балконе, задумал ее поморочить маленько, для чего надел на себя овчинный тулуп шерстью вверх и в таком виде стал прохаживаться мимо балкона, поминутно закатывая глаза под лоб. Увидав сие, она тотчас же спросила: «Касьян Иваныч, что с вами?» Я же, не приветствовав ее ни единым словом, ответил: «Не мешайте, сударыня, я с духами беседую», и с сими словами удалился к себе. Надо статься, что коленом сим я ее отменно пробрал, потому что через полчаса, призвав меня к себе, подарила мне фрачную пару, оставшуюся от ее покойника мужа. У нас, говорит, послезавтра будут гости, будем заниматься столоверчением и вызыванием духов, так вы во, фраке будете приличнее. Фрачная пара совсем новая и как раз пришлась по мне. Примерял ее, смотрелся в зеркало и думал: «Кто может заметить, что наш тятенька мужик был?»

Вечером зашел ко мне француз, долго трещал, как трещотка, и сказал, чтобы я к послезавтрому придумал ответы духов. Обещал. Веселый такой. Выпили мы с ним полбутылки коньяку с чаем, и я научился от него трем французским словам: «о де ви» значит водка, «бельфам» — разухабистая баба и «пикант» — «забористая». Ложась спать, придумывал ответы духов, но ничего не придумал.

21 июня

Ура! Ответы духов нашел. По городу, по дачам и у нас на Черной Речке, ходят мальчишки и продают фотографические карточки «с предсказаниями», то есть с прилепленными к карточкам билетиками, на которых напечатаны предсказания на задуманные вопросы. Сегодня купил у мальчишки пяток карточек за четвертак. Билеты, что на них, и будут служить мне ответами духов. Вот эти предсказания из слова в слово: «что же хощеши, человече, того и получишь»; «чего ради плаваешь против воды? Не сломи кормило»; «берегись и ты, человече, добываешь корысти от всякого злого нападения»; «заткни язву души твоей и береги себя, яко сосуд скудельничий»; «яростная любовь млада, зане не утолится сребром, но кудрявым предметом в образе живе». Чего же еще лучшего ждать от духов? И туманно, и увлекательно, и занятно!

23 июня

Вчера вечером был у нас сеанс столоверчения, спиритизма и беседы с духами. Гости наехали в пяти каретах. Кучера, высадив господ у подъезда, въехали к нам на двор и, сойдя с козел, принялись играть между собою в три листа. Игра завязалась самая интересная, и я хотел уже пристать к ним, но долг службы, так как я служу в медиумах, повелел мне отправиться на сеанс. Напялив на себя фрак, умаслив главу мою помадой фабрики Мусатова, опрокинув, для бодрости, две рюмки коньяку я заев оный сушеным чаем, дабы из пропасти не несло, я отправился в зал. Француз был уже там и во все горло кричал что-то по-французски на ухо глухому старику генералу. Но совету француза, для наиущения большей важности, я вошел в зало, глядя в потолок и с поднятыми кверху руками. Как было условлено, француз тотчас же обернулся ко мне и приветствовал меня по-французски (а черт его знает, может быть, и обругал). Я же, нисколько не оробев, раскрыл свои объятия и рявкнул голосом Леонидова из Александринского театра сицевое: «Собрат, приди ко мне на грудь!» Сцена эта подействовала. Гости покачали головами, какая-то старуха прослезилась, а генеральша, наклонясь к уху генерала, крикнула про меня: «Простолюдин он, ни слова не знает по-французски, но понял мусью Мутона (это прозвище француза) по вдохновению». Генерал крякнул и промычал, а мы (то есть я и француз) бросались друг другу в объятия. «Господа, рекомендую вам нового медиума, Касьяна Иваныча Яманова», — сказала генеральша. Я поклонился и, разинув слегка рот, дикими глазами обвел присутствующих. Тут были: отставной генерал, тощий как моща, два лысые старика в очках, как впоследствии я узнал, один учитель латинского языка, а другой — греческого, пять-шесть старух с утиными носами, юнкер — племянник генеральши, отставной частный пристав и еще какой-то сотрудник «Московских Ведомостей», который, объявив мне об этом, тотчас же сел на диван, задремал и начал бредить, произнося слово «нигилист». Сеанс прошел благополучно. Стол вертели три раза, а остальное время беседовали с духами, вопрошали, но просьбе гостей, разных Иродов, Наполеонов, Соломонов и передавали от них ответы, я — письменно, а француз Мутон — изустно. Сеанс кончился за полночь и только потому, что, утомившись, я внутренне ругнул всех присутствующих и, сам не знаю как, вместо ответа духов написал на бумаге такое пакостное слово, которое никто не решился прочесть вслух. Впрочем, все обошлось благополучно.

1 августа

Вот уже месяц, как не писал я своего дневника. Да и о чем писать, коли вся жизнь заключается в четырех словах: пил, ел, спал и скучал. Каюсь, что пил более, нежели ел и спал, за что и получил от генеральши два официальные, предостережения (собственные слова ее превосходительства) с секретным предупреждением, что в случае моей неисправности она тотчас же даст мне третье предостережение со снятием с меня сапогов и с приостановкою выпуска меня со двора в течение двух месяцев. Как ни оправдывался я, как ни выставлял на вид, что вот уже в течение месяца несу на себе наказание запрещения розничной покупки водки через прислугу, а обязан довольствоваться четвертной бутылью в неделю, да и то пополам с французом, вследствие чего терплю явный ущерб в исполнении моих обязанностей в качестве медиума, — ничего не помогло, и она обещала привести свою угрозу в исполнение.

3 августа

С табачницей у меня все счеты покончены, но сегодня она прислала мне с щапинским кондуктором слезное письмо. Вот оно:

15 августа

Генеральшина горничная Марья Дементьевна в благородстве оказывается много чище табачницы. Сегодня она стирала генеральшины манишки и так чувствительно пела «Гусар, на саблю опираясь», что я заслушался. Также и по-французски говорит. Сегодня вечером звал ее в молодцовский клуб, но она отказалась. Не пойду, говорит, я в молодцовский — там хватаются, а я привыкла к благородству. Ежели, говорит, хотите, то пойдемте в пятницу в благородку. Обещал, и вечером, когда лакей Иван ставил самовар, удрал с ней в Строгонов сад. Гуляли по первой аллее и разговаривали по-французски; я ей — «тре бье, лямур», а она мне — «жоли мерси». Проходящие, во всей вероятности, думали, что мы графы или князья. Возвратились домой в десять часов. Вследствие ее своевольной отлучки генеральшин лакей Иван рассвирепел и обещал пробить ей темя поленом. Это из ревности.

17 августа. Вечер

Сейчас генеральша призывала меня к себе и объявила, что едет на неделю в Москву, а также берет с собою француза Мутона. «А как же, говорю, я-то?.. Мне бы тоже хотелось побывать в Москве, к тому же и у тамошних медиумов поучился бы, а то что ж мне с вами все на один манер?..» Пустяки, говорит, этому никто ни у кого не учится, это по вдохновению. Все-таки, говорю, какому-нибудь новому колену обучился бы. Нет, говорит, нельзя. Ты останешься в Петербурге и будешь наблюдать за домом, за людьми, за лошадьми, и за этот труд жалую тебе двадцать пять рублей и старый генеральский халат на красной шелковой подкладке (халат ее покойника мужа), для внушения страха прислуге. Халат и четвертная бумажка тотчас же были вручены мне. Отъезд генеральши назначен послезавтра.

Как там ни говори, а без Мутошки будет скучно. Хоть он и француз, а все-таки человек: по херам с ним поговоришь, рюмочку-другую сентифарису толкнешь, о француженках потолкуешь и все эдакое…

18 августа. Утро

Вчера ложился спать полный чувства самодовольства. Что ни толкуй, а все-таки я буду в некотором роде начальник, управляющий домом и, так сказать, глава. Квартира к моим услугам — захочу, так созову всю Александровскую линию и задам пир; по островам захотелось прокатиться или так куда съездить — так закатил кучеру пару пива и поезжай куда хочешь на генеральшиных лошадях.

А что в самом деле: ведь квартира будет свободна, так не созвать ли знакомых приказчиков да не закатить ли пирушку в складчину? Чудесно! Повар есть. Купим провизии, так что угодно состряпает. Музыка понадобится, так у генеральши и рояль есть, а горничная Марья Дементьевна отлично играет одним перстом «По всей деревне Катенька» и «Чижик, чижик». Да и зачем нам фортепьяно, коли некоторые молодцы из моих бывших соседей по лавке в лучшую жарят на гитаре, а кучер Герасим, ежели на гармонии — так просто собаку съел. Сообщил о своем предположении повару; тот с радостью согласился.

18 августа. Вечер

Целый день сбирали генеральшу в Москву. Вечером она собрала всю прислугу и объявила, что я остаюсь старшим и что все должны меня слушаться. Я в это время стоял в отдалении, потупя взор. Когда генеральша ушла, лакей Иван показал мне кулак и сказал: «Это старшему». На что я ему ответил: «Погоди, голубчик, дай только генеральше уехать, так я тебя в бараний рог согну» — и тут же объявил ему, что горничная Маша будет состоять при мне. «Ну, еще это дудки!» — сказал он. А Маша ему: «Конечно, денно и нощно при Касьяне Ивановиче состоять буду, так как он от самой генеральши поставлен». Под вечер забежала ко мне в комнату и просила, чтобы я сжил Ивана. Обещал.

19 августа

Сегодня провожал генеральшу в Москву. Когда поезд тронулся, мне в голову пришла гениальная мысль. В газетах то и дело читаем, что то там, то сям устраиваются съезды и конгрессы; был съезд археологов, съезд естествоиспытателей, были железнодорожные съезды, наконец, недавно был статистический конгресс, — так чем устраивать в генеральшиной квартире просто пирушку, не лучше ли мне устроить «съезд петербургских лавочных приказчиков»? В сущности, это будет та же пирушка, только по новой моде, по-современному. В сильной радости, что в голову мою пришла такая счастливая мысль, прямо с железной дороги я побежал к дьячку Ижеесишенскому и сообщил ему об этом. Тот в восторге чуть не привскакнул на стуле. Не теряй, говорит, золотого времени, беги на рынки и созывай приказчиков! Но как же, говорю, ты-то будешь на этом съезде, коли это будет съезд приказчиков? Какой же ты приказчик? Пустяки, говорит, я буду делегатом от просвирни и от свечной продажи. Порешили сзывать из каждого рынка по одному и по два приказчика и назначили съезд на 22-е августа, после чего я опрометью побежал в рынки и Гостиный Двор. Первый визит мой был в бывший Апраксин двор, к приказчику Николаю Усталову. Выслушав меня, он не сразу понял, в чем дело, но когда я растолковал ему, что мы на съезде выпьем, закусим, поругаем хозяев и потолкуем — «как бы нам обороняться от них, дабы они не слишком на нас ездили», то обещал быть. Главная, говорит, штука, что у хозяина не отпросишься со двора! Ну, да как-нибудь урвемся! Спрошусь в баню, а на всякий случай, если запоздаю, то положу на кровать чучелу в моем халате. Ежели хозяин заглянет в молодцовскую, так будто бы это я сам лежу. От Усталова бросился в Мариинский рынок, из Мариинского в Гостиный Двор, из Гостиного в Никольский рынок, из Никольского на Васильевский остров в Андреевский, а оттуда домой на Черную Речку, где по силе данной мне власти обругал лакея и почил от трудов моих, надев генеральский халат.

20 августа

Приготовляемся к съезду петербургских лавочных приказчиков. Одну четверть водки настаиваем черносмородинным листом, другую — рябиной. Горничная Марья Дементьевна шьет флаги из старой юбки и красной занавески для украшения зала съезда. С поваром составили карточку легкой закуски, которая будет предложена съезду. Вот эта карточка:

1) селедка с картофелем и огурцами, соус а-ля Гостиный Двор;

2) заливной жирный поросенок, а-ля бывший мой лавочный хозяин Парамон Иваныч;

3) редька и хрен, а-ля жизнь рыночного приказчика;

4) котлеты битые, а-ля лавочный мальчик. Кроме того, икра, сыр, масло, сардины.

Вечером был у меня дьячок Ижеесишенский. Порешили с ним, что на съезде допустим и постороннюю публику, но только в качестве зрителей и по билетам.

21 августа

Повар и лакей Иван разгласили о съезде по всей Черной Речке. Многие просят билеты для входа, но отказываю. До сих пор выдал билеты только содержателю лодок на Черной Речке, кабатчику, где забираем водку, бывшей моей дачной хозяйке Анне Ивановне и генеральшиной прислуге. Табачница, узнав о съезде, прислала с дворником письмо, в котором также просит у меня билета. Послал ей ответ сицевого содержания:

22 августа

Сегодня, в девять часов вечера, назначен съезд. Вчера всю ночь обдумывал речь, которую буду говорить на съезде, но ничего не обдумал. Горничная Марья Дементьевна советует мне быть во фраке, говоря, что во фраке я много интереснее и смахиваю на благородного кавалера. Подарил ей за это шерстяную вязаную косынку на голову.

23 августа

Только что сейчас очнулся от съезда. Вот так съезд!

Хотел занести описание его в дневник, но не могу и откладываю до завтра. Голова трещит, руки дрожат и в глазах двоится. Где-то слегка поправил себе глаз и теперь прикладываю к нему мокрую бумагу. Марья Дементьевна приготовляет горчичник для приставления мне на затылок. Делегат от просвирни, дьячок Ижеесишенский, спит в сарае непробудным сном. Чтобы привести его в чувство, кучера вылили на него два ушата воды, но ничего не помогло.

24 августа

Описание съезда петербургских лавочных приказчиков. Во вторник, 22 августа, состоялся первый съезд петербургских лавочных приказчиков. Заседание происходило на Черной Речке, на даче генеральши Кувырканьевой, радушно предложившей свой зал для занятий съезда. В день заседания, у ворот дома, еще с шести часов вечера, толпилась пестрая толпа народа. Тут были и простолюдины, и сановники, рубище сираго нищего и роскошный наряд изнеженного богача. Все это с нетерпением ожидало приезда дорогих гостей и пылало к ним теплою любовью. К восьми часам вечера пароходы, дилижансы и извозчики начали подвозить гостей. Толпа заколыхалась и замахала шляпами и платками. На некоторых глазах дам мы заметили слезы. Милостиво благодаря за радушный привет, члены входили в залу, украшенную цветами, гирляндами, флагами и щитами с изображением торговых атрибутов, как-то: аршина, ножниц, четверика, весов с гирями и кота. В глубине помещался большой щит со следующим стихом поэта Некрасова:

Посреди залы стоял большой стол, покрытый зеленым сукном, вокруг которого помещалось тринадцать кресел. В углу под образами стоял такой же стол, с которого радушно глядела закуска и всеми цветами радуги блистали обильно наполненные графины и бутылки. По стенам стояли стулья для публики. Всех членов собралось всего восемь человек. Это большей частью молодые люди с здоровыми кулаками, с полною верой в будущность и с горячею любовью к своему делу, но есть между ними двое, на висках которых давно уже показались седины, а именно: делегат от просвирни, дьячок Ижеесишенский и приказчик из живорыбного садка Трифон Петров, двадцать пять лет не отходя от места живущий у своего дяди в племянниках. Заседание открылось в половине девятого часа выбором председателя и секретаря съезда, где большинством голосов и при громе рукоплесканий публики и были избраны в председатели съезда уполномоченный от бывшего Апраксина двора отставной приказчик Касьян Яманов и в секретари к нему — дьячок Ижеесишенский, после чего новоизбранным секретарем съезда было прочтено письмо члена Василия Носовертова, приказчика из лабаза Никольского рынка, по непредвиденным обстоятельствам не могшего присутствовать при занятиях съезда. Вот оно:

По прочтении письма члены съезда приступили к выпитию первой рюмки водки и повторили, «чтобы не хромать», после чего начались прения. Первым говорил уполномоченный от Гостиного Двора Василий Вервин, приказчик купца Ледникова. Это средних лет мужчина во фраке с красным носом. Вся фигура его как бы развинчена; говорит невнятно и то и дело плюется. Объяснив в кратких словах, что гостинодворским приказчикам живется сравнительно все-таки лучше, чем таковым в других рынках, он изъявил желание, дабы в подвалах под лавками были устроены кровати для задавания высыпки по понедельникам, после вечеров, проведенных в Приказчичьем клубе. Положено ходатайствовать об устройстве в подвалах нескольких кроватей. Затем поднялся уполномоченный от приказчиков голландских лавок Алексей Женский — элегантный молодой человек с пробором на затылке и с закрученными усами. В нем мы видели совсем европейского приказчика; говорит в нос, на носу пенсне, одет по-последней моде, за щекой держит мятную лепешку, дабы не пахло водкой. Кратко объяснив свое житье-бытье и сказав, что они не терпят притеснений в гулянках, так как живут на своих квартирах, объяснил съезду те неудобства их жизни, что голландцы торгуют до десяти часов вечера и отворяют лавки во все праздники, кроме воскресенья и дня похорон голландцев, а также не дозволяют приказчикам быть женатыми, уверяя, что от этого страдает торговый интерес. Не успел г. Женский кончить своей речи, как с кресла вскочил Николай Усталов, второй уполномоченный от Александровского рынка, и крикнул: «Это что, а запряг бы я вас к нашему хозяину да заставил бы торговать каждый день, не исключая и воскресеньев, так посмотрел бы я тогда, как у вас рожи-то вытянулись!» Председатель звонком призвал его к порядку, но он не унимался и кричал: «А со двора ходить два раза в год, да не сметь иметь при себе денег, и не знать, за какое жалованье служишь!» Члены совета схватили его за фалды сюртука и, посадив в кресло, водворили порядок. Председатель съезда предложил выпить по третьей рюмке водки, так как «Бог троицу любят», что и было принято едиподушно, затем секретарь Ижеесишенский доказал, «что без четырех углов дом не строится», с чем съезд согласился вполне, и выпил по четвертой, после чего оратором выступил Кузьма Захаров Зашибалов. Это человек еще молодой, самого здорового телосложения. Уверяют, что он может креститься двухпудовою гирею. На лбу у него шрам от раны, полученной на Масляной неделе, при осаде в ночную пору Парижа, что на Гороховой улице. Говорил он дельно, речь свою начал, ругая хозяина, требовал отмены запрещения держать в молодцовских водку, и в конце речи стал употреблять такие слова, что председатель вынужден был остановить его, так как в публике было несколько лиц женского пола. Речь свою он кончил восклицанием: «Ах вы свиньи! свиньи!» За ним говорил приказчик из мелочной лавки, Прохор Данилов — коренастый бородач в серой сибирке и с волосами по-русски, на которые была вылита целая четверть фунта деревянного масла. Речь его заключалась в следующем: «Вот наше житье — так собачье житье. С шести часов утра до одиннадцати часов вечера за прилавком. Только и загуляешь, как в деревню на побывку поедешь». Далее следовала речь секретаря съезда, дьячка Ижеесишенского, но речи его никто не понял, так как он еще до начала съезда утомился, откупоривая бутылки и наливая в графин водку, после чего председатель, Касьян Яманов, начал говорить заключительную речь, но так как члены стали поглядывать на закуску, то он, при громких рукоплесканиях всех присутствующих, объявил заседание съезда закрытым.

После закрытия съезда следовала легкая закуска, за которой присутствовали и лица из публики. За закуской провозглашались тосты и говорились речи, в которых ругались хозяева и исчислялись подвиги членов съезда в разных увеселительных заведениях, причем секретарем съезда, дьячком Ижеесишенским, предложена была подписка на устройство в следующее воскресенье приличной закуски. Предложение было принято с радостью. Члены съезда ликовали, и к одиннадцати часам двух четвертей водки как бы не бывало, вследствие чего находящийся в числе приглашенных к закуске кабатчик Заманилов радушно предложил от себя третью четверть, а содержатель лодок на Черной Речке предоставил к услугам членов свои лодки, для прогулки по речке. Три лодки, украшенные флагами и фонарем на носу, тронулись по тихим водам реки. Погода стояла прелестная, и казалось, что сама природа ликовала при виде столь дорогих гостей. Когда флотилия приблизилась к знаменитой горке, что в Строгоновом саду, из ресторана вышел буфетчик и радушно предложил членам съезда, каждому за свои деньги, яства и пития. Здесь было выпито две дюжины пива, причем члены качали председателя и, наконец, распевая «Феню», отправились обратно к плоту, где их ожидала генеральшина коляска с кучером Герасимом на козлах. С большим трудом уместившись в ней и положив председателя к себе на колени, члены съезда отправились в Новую Деревню, в заведение «Элизиум». При входе их оркестр, состоящий из семи человек музыкантов, заиграл французскую кадриль из русских песен, а буфет предоставил спиртные напитки, из которых члены выбрали «пунш монашеский». В «Элизиуме» было несколько дам из Новой Деревни. Они просили у членов съезда рубль на память, а также радушно предлагали осмотреть их квартиры. Член ветеран-рыбак, Трифон Петров, милостиво разговаривал с одной из девиц, спросил ее городской адрес и ласково ущипнул за щеку. После чего…

Далее ничего не помню. Помню, что пил водку, ел раков… Кажется, куда-то тащил меня городовой… Был в каком-то трактире… Кажется, упал в воду. Марья Дементьевна уверяет, что пришел я с дьячком домой на другой день поутру, в одиннадцать часов, и повалился спать.

А важно я насъездился! Глаз так и ломит! Досадно, что ничего не знаю о судьбе членов съезда. Уж не попали ли, грехом, после съезда на съезжую?

25 августа

Положительно не помню, кто мне это съездил в глаз на этом самом съезде. Теперь он пока синего цвета, но Марья Дементьевна уверяет, что он должен пройти почти все цвета радуги: из синего превратится в лиловый, из лилового в коричневый, а после в желтый, который уже постепенно и перейдет в натуральный тельный. Оно бы ничего, кабы зажил до приезда генеральши, но вот беда — ее мы ждем завтра или послезавтра. Приедет, сейчас поймет, что я в ее отсутствие вместо наблюдения за домом пьянствовал, и тогда не миновать мне от нее третьего предостережения. Кроме материального ущерба моему собственному телу и карману (пятьдесят рублей прокутил), съезд этот принес ущерб и генеральше. В вечер съезда члены перебили у нас посуду, сломали диван, три кресла и крыло от коляски. Во всем этом надо ей дать ответ, а какой ответ? Сначала думал сказать, что в ее отсутствие на соседской даче был пожар, во время которого я, не щадя живота своего, до последней капли крови, спасал ее имущество, впопыхах много переломал, перебил и даже расшиб себе глаз; но как скажешь ей об этом, коли мы с служителем Иваном в контрах из-за горничной. Тот ей сейчас: «Не верьте, ваше превосходительство, он врет», — ну, и расскажет, в чем дело. С Иваном нужно жить в мире и согласии, а горничная Марья Дементьевна то и дело пристает ко мне, чтобы я сжил его с места. Как его сживешь? Ведь он не кошка, в кулек не посадишь да на чужой двор не занесешь.

26 августа

Вчера вечером читал книгу доктора Лаупмана, под названием «Карболевая кислота с точки зрения химической, гигиенической, медицинской» и пр. Оказывается, что самая кислота от всего предохраняет и уничтожает всякую нечисть. Ложась спать, рассуждал сицевое: «А что, не попробовать ли мне обсыпаться этой самой карболевой кислотой, так, может быть, она предохранит меня от гнева генеральши, а также не обсыпать ли ею и Ивана, тогда, может быть, он и сам собой сживется с места?» Завтра отправлюсь в город и куплю коробку карболевки.

30 августа

Сегодня приехала генеральша из Москвы и задала мне такую гонку за съезд, что просто беда. Ежели, говорит, ты и в городе так себя вести будешь, то я тебя выгоню вон! Уж я ли ей не потрафлял, а она мне ни в чем уважать не хочет. Ежели еще раз меня обругает, то плюну на нее, брошу это самое медиумство и открою собачий двор. Завтра съезжаем с Черной Речки.

31 августа. Вечер

Сегодня переехали в город, на Фонтанку, близ Семеновского моста, в громаднейший дом. В доме имеются все удобства: кабак, портерная, мелочная лавка, гробовой мастер, городовой, доктор, а также и женского полу достаточно: горничные и кухарки, отменной красоты, так и порхают по двору и черным лестницам.

Для перевозки нас с дачи генеральша наняла под нас целый щапинский дилижанс; сама же отправилась в коляске. В дилижансе сидели среди коробок и разных хрупких вещей: я, горничная Маша, четвертная бутыль с водкой, прачка, три генеральшины собаки, попугай в клетке, француз, две канарейки, повар, кошка с котятами и судомойка с кофейной мельницей. По дороге я сравнивал наш дилижанс с Ноевым Ковчегом. И в самом деле, в нем так же, как и в Ноевом Ковчеге, было помещено чистых по паре и нечистых по семи пар. Чистые — я и горничная Маша, а все остальные — нечистые.

1 сентября

С сегодняшнего дня я рекомендую карболевую кислоту от всяких зол всем и каждому, а именно: мужьям, желающим отвязаться от жен, женам от мужей, приказчикам от хозяев, должникам от кредиторов, купеческим сынкам от строгого присмотра тятенек и пр. Стоит только посыпать ею ненавистного человека. Делаю это по опыту. Как там ни говори, а третьего дня я только чуть-чуть посыпал постель Ивана карболевой кислотой, и она уже успела сжить его с места. Вчера он отправился вместе с возами мебели в город, по дороге запьянствовал и пришел домой только сегодня, вследствие чего генеральша отказала ему от места.

Ура! Наше взяло, и Марья Дементьевна моя! В радости поцеловал ее в уста сахарные трижды. Она же просила меня подарить ей шубку с беличьим воротником. Обещал.

2 сентября.

Осматриваюсь и мало-помалу знакомлюсь с домом. Самое замечательное лицо в нашем доме — это портерщик. Человек умный и ученый, хоть и из отставных солдат. Читает «Сын Отечества», «Общепонятный Лечебник» и поминутно говорит о медицине. То и дело слышишь: «Возьми толченого стекла, кирпичу, золы, оным натирайся и пей». В портерной у него висит клетка, а в клетке этой сушеная рыба. Спрашивал у него, что это за штука такая? — Это, говорит, лекарство от запою. Второе замечательное лицо — Аграфена, кухарка купца Семистволова. Баба красавица — кровь с молоком. Голос что твой кларнет. Прежде торговала по дворам селедками. Дворники, мастеровые и кучера без ума от нее и то и дело караулят ее под воротами.

Марья Дементьевна напоминала насчет шубки. Обещал.

4 сентября.

Как так ни говори, а шубку купить ей надо, потому девица-то уж очень прекрасная. Но где взять денег! С этим съездом я крепко поиздержался. Разве дружественную лотерею и разыграть кое-какие старые вещи? Билеты разберутся скоро, потому что дом, где живем, огромный и прислуги всякой гибель. Решено, сделаю новоселье с лотереей, тем более что на эту удочку деньга преотменно хорошо ловится.

Сегодня генеральша объявила мне, что послезавтра она едет к сестре в Царское Село, где и пробудет двое суток. Чудесно.

5 сентября.

Сегодня составил ерестик выигрышей. Вот он:

1) Енотовая шуба, крытая черным сукном. (Ее выиграет для виду дьячок Ижеесишенский и потом передаст мне обратно.)

2) Бинокль жженой кости.

3) Книжка «Како мне жить свято».

Остальные выигрыши состоят из фаянса, хрусталя, бронзы и пр.

Цена билету 20 к.

6 сентября

Сегодня поутру был в прачечной и в мелочной лавке и прочитал там во всеуслышание программу новоселья. Обещался быть и сам хозяин лавочки и взять на пять рублей билетов. Отчего, говорит, своих покупателев не побаловать? Дом у вас большой и нашего товару достаточно требуется. Только не всякое лыко в строку ставьте, коли ежели мы что насчет весу или заборной книжки… Будьте, говорю, покойны. Рука руку моет. На новоселье обещались прийти многие. Некоторые кухарки, не имеющие на лотерею денег, тащат в залог платки и юбки.

8 сентября

Вчера состоялось новоселье. Выручки от лотереи с лишком сто рублей. Тут не только Марье Дементьевне на шубку, но и мне на штаны хватит. В час ночи выгнали всю публику и ужинали в компании, состоящей из меня, дьячка, француза, Маши и кухарки Аграфены, Ведь поди ж ты! Совсем русская баба эта Аграфена, в сарафане, а французу понравилась. Это, говорит, бель-фам.

Что ни говори, а в Петербурге деньги наживать можно, нужно только уметь взяться за дело да иметь поменьше совести.

24 сентября

Как там ни говори, однако, а каким-нибудь делом заняться следует. Ведь есть же и такие дела, которые можно начать и без капитала. Хоть я и получаю от генеральши двадцать пить рублей в месяц жалованья за своё медиумство, но этого мне мало, так как Марья Дементьевна с каждым днем становится все — более я более похожею на бездонную бочку — и того подай, и другого, и третьего. Давно ли я ей купил шубку с беличьим воротником, а уж теперь она просит черное шелковое платье. Нынче, говорит, все дамы носят. Пробовал ей доказывать, что она не дама, но ничего не принимает в резон. Скверно!

Лишь только я написал эти строки, как нам принесли газету «Голос». Стал ее читать и в отделе «Новости заграничные» прочел следующее:

Какая богатая и счастливая мысль! Делом этим можно заняться и у нас в Питере и, что всего важнее, одному, без денежного компаньона. Клубы Приказчичий, Благородный, Немецкий и Купеческий поддержат коммерцию. Даже мало того, промышленность эту можно развить и в недрах Английского клуба. А игорные дома, а частные семейства, а ярмарки? Да что, достаточно и одних клубов! Как известно, в них вдесятеро больше несчастных игроков, нежели счастливых. И вся эта масса несчастных бросится покупать веревки. Решено: займусь продажей веревок повесившихся! Игроки в мушку смело дадут за это сокровище по три рубля за аршин. Мысль эту сообщил Марье Дементьевне. Одобрила и спросила: «Но где ж ты возьмешь веревок, на которых вешались?» Куплю, говорю, каких ни на есть старых на Толкучке, а там разбирай поди, вешались ли на них или нет!

25 сентября

Делу о продаже веревок в клубах дал некоторую огласку, а именно: рассказал о ней в мелочной лавочке и в прачечной нашего дома. Огласка эта будет лучше всякой публикации в газетах, и дело о продаже будет известно менее чем через сутки всему околотку, огласку эту могу рекомендовать всем иерусалимским немцам-полотнянщикам, тратящим большие суммы на газетные публикации о распродажах. Удивляюсь, как лица эти, в течение десяти лет занимающиеся «быстрою распродажей только до 15 октября по причине передачи магазина», до сих пор; не прибегали к этому способу публикации! А между тем дело очень просто. Стоит только прийти в мелочную лавку, купить пачку папирос и рассказать лавочнику в присутствии кухарок и горничных, что вот-де «компаньон нашей фирмы, съеденный дикими на Сандвичевых островах, требует расчета и ликвидации дел, а потому объявляю быструю генеральную распродажу», и при этом сообщить адрес своего магазина. Горничные и кухарки передадут это барыням, а те со всех ног бросятся в магазин.

Самому неизвестнейшему сочинителю в России, Александру Качу, написавшему трактат о пользе мельхиоровых подстаканников, советую поступать таким же образом.

26 сентября

Утром прочитал в газетах, что сегодня в Приказчичьем клубе назначен семейно-танцевальный вечер, а потому и решил начать свою торговлю веревками именно в этом клубе, для чего поутру сходил в Толкучку и купил на полтину старых веревок. В восемь часов вечера, запихав веревки в карманы сюртука, а также опоясавши ими себя, под жилетом, я отправился в клуб. Не заглядывая в танцевальную залу и пройдя мимо буфета, во избежание соблазна, зажмурившись, я прямо попал в игорные комнаты. Игроки в мушку были в сборе. Кругом царствовала тишина, изредка прерываемая возгласом «картошника»: «В двадцать копеек место свободное!» В углу уныло стояли лакеи и ожидали, пока кто-нибудь из игроков крикнет: «Человек! рюмку мараскину и на закуску огурец!» То там то сям шныряли ростовщики. Я подошел к одному из столов, за которыми сидели, между прочими игроками, восточные человеки в лезгинках, и поместился за столом между худой и желтой, как лимон, дамы. Около нее стоял ее муж, жирный мужчина, и так сильно вздыхал, что переворачивал своим вздохом лежащие на столе карты. Дама проигрывала, оборотилась к мужу и произнесла: «И что за глупое распоряжение не пускать в клуб детей? В летнем помещении, когда я нашу Манечку сажала, так та завсегда мне выигрывала». «Известно, младенцы — ангельские души, — вздохнул муж и прибавил: — А ты переверни стул, помогает…» «Вертела уж, да ничего не берет». «Веревку висельника хорошо при себе иметь. Отменно помогает», — проговорил я. «Знаю, — отвечала дама, — но где ее возьмешь?» «Найдем-с». Я слегка ткнул даму под мышку и таинственно поманил к себе. Она встала с места, посадила за себя мужа и подошла ко мне. «Не желаете ли веревочки-то? Самая что ни на есть лучшая», — предложил я даме. «Ах, сделайте одолжение!» — воскликнула она. «Одолжения, — говорю, — мы не делаем, а продавать продаем». — «Почем?» — «Пять рублей аршин». Начали торговаться, и наконец, сторговались за три рубля. Это был мой первый почин, а ведь почин дороже денег!

Второй аршин веревки я продал какому-то чиновнику Военного Министерства. Коли, говорит, выиграю, так ладно, а не выиграю — сам на ней удавлюсь. Третий аршин попал купцу. Тот долго торговался, нюхал ее, слегка пожевал, предлагал поменяться с ним на лошадиную подкову и в конце концов дал два рубля и угостил меня водкой.

Два часа ночи. Пишу эти строки, а за стеной так и похрапывает Марья Дементьевна. Сейчас отправлюсь к ней, разбужу ее и вручу три рубля от щедрот моих.

27 сентября

Сегодня отправляюсь в Немецкий клуб.

28 сентября

Был вчера у немцев, но у них не то, что у русских: к веревкам хотя и приценивались, но, покупая, требовали непременного свидетельства в том, что на них вешались, вследствие чего торговал плохо. Только и торговли было, что продал за целковый аршин какому-то сапожнику, да и тот купил эту веревку не для игры, а чтобы учить своих учеников уму-разуму.

О, немцы, немцы! Мы так доверчивы к вам и позволяем себя стричь в лучшем виде, но как только дело коснулось до вас, вы сейчас на дыбы и требуете свидетельство.

5 октября

Скука и тоска смертная! Делов никаких. С веревками висельников тихо; никто не покупает; все отговариваются денежным кризисом, а между тем по клубам в мушку так и лупят.

6 октября

Вчера от скуки всю ночь дулись с французом в банк на мелок. Я проиграл ему миллион сто тысяч. Угости, говорит, новой водкой «Бисмарк», тогда и долг похерю. Обещал.

Сегодня целый день пили с ним «Бисмарка» и спорили, какая вера лучше: французская или русская — вследствие чего раздрались.

7 октября

А что, не издавать ли мне газету? Ведь не Боги горшки обжигают.

7 октября. Вечер

Об издании газеты советовался с портерщиком. А какие же, говорит, ты будешь защищать интересы? Известно, говорю, свои собственные. Придумали и заглавие газеты. Газета будет называться «Сын Гостиного Двора». Сообщил об этом Марье Дементьевне, Отлично, говорит. А часы золотые мне купишь?

С портерщиком составил объявление об издании газеты и читал его в прачечной и в мелочной лавочке,

8 октября

В газетах только и кричат, что о безденежье, о денежном кризисе. И в самом деле удивительно, как трудно выманиваются нынче деньги! Только и успевают в этом деле французские полудевицы, клубы да ростовщики. Первые дерут шкуру с богатого класса, вторые — со среднего, в виде права за игру в мушку, и третьи — с недостаточного класса, в виде процентов. Клубы, впрочем, в сдирании шкур немного хромают и дерут только с тех, кто умеет играть в карты; между тем, сколько есть публики, которые не умеют играть в карты, а с нее тоже можно бы было содрать несколько шкур. На этот счет у меня есть маленький проектец, который я и хочу представить на усмотрение клубов. Дело вот в чем. В видах усиливающейся в публике страсти к игре картежной, биржевой и лотерейной клубы могли бы ввести у себя игры гимнастические и обусловить их денежным выигрышем, взимая, разумеется, в свою пользу за право игры. Игры эти состоят в, следующем:

1) Игра в двадцатифунтовую гирю. В игре участвуют не более двадцати игроков. Собравшиеся игроки отдают маркеру условленную ставку, позволяют себе связать назад руки и в таком положении поочередно ловят зубами висящую с потолка на веревке раскаченную двадцатифунтовую гирю. Успевший удержать зубами гирю выигрывает и получает от маркера деньги, а в случае ежели среди игроков не найдется ни одного ловкача, то собранная ставка остается в пользу клуба.

2) Игра в доску с гвоздями. Поставив ставку, игроки позволяют завязать себе глаза и в таком положении по очереди трижды бьют кулаком по шлифованной ясеневой доске, в которую вбиты гвозди острием вверх в расстоянии один от другого на два кулака. Умевший ударить кулаком в пространство между гвоздями выигрывает, а в случае ежели такового не найдется, то ставка остается в пользу клуба.

Примечание. Искровенившие себя во время игры или получившие синяки имеют право требовать возвращения половины ставки на арнику или свинцовую воду для заживления ран.

Кажется, что хорошо. Как клубы, так и игроки будут довольны. Первые получают хорошую прибыль (это, кажется, главная цель всех клубов), а вторые, кроме денежного ущерба, получат и ущерб телесный. Клубному игроку, не шулеру чего же желать больше? Он неизбалован и, кроме этого удовольствия, никогда не получает другого,

9 октября

Как только возьмешь в руки газеты, сейчас натолкнешься на описание какого-нибудь съезда. Вчера на ночь читал описание съезда лесничих и думал: отчего это ростовщики не устроят съезда? С этою мыслью загасил свечу, уснул и видел довольно странный сон, который заношу на страницы моего дневника.

Вижу, что будто бы я в сообществе дровоката Свисткова стою в поле. Ночь; ветер так и свищет и пронизывает меня до костей, а сверху падает не то дождь, не то снег и прилипает к моему халату, сшитому из шерстяных треугольничков и подаренному мне Марьей Дементьевной. «Где мы?» — спросил я у Свисткова. «На острове Голодав», — отвечал мне он. «Куда же мы идем?» — «На съезд ростовщиков», — «Я озяб, нельзя ли зайти куда-нибудь погреться и опрокинуть по паре фигурок?» — «Здесь нет трактиров, но не унывай; ты скоро согреешься тем жаром, которым нагреты руки ростовщиков о сирых и нищих. Кроме того, ростовщики и сами народ „теплый“; следовательно, промеж их тебе будет также тепло». — «А далеко идти?» — «Теперь недалеко. Видишь вдали мелькает огонек? Это сарай, в котором лет пять тому назад вываривали сало из падали, а на сегодня сарай этот избран местом съезда ростовщиков». Ежеминутно утопая в грязи, мы подошли к сараю и вошли в него. Сарай был убран прилично и украшен знаменами со следующими надписями: «дери с живого и с мертвого», «жалости не знай, так как это пустое слово» и т. п. В глубине сарая стоял стол, драпированный опорками салопов, старыми штанами, сюртуками, юбками, и на всей этой ветоши блестела надпись, гласящая: «Из дряни образуются капиталы». Над столом висел огромный щит с изображением коршуна, щиплющего голубя, а под коршуном подпись: «10 % в месяц». По залу взад и вперед бродили ростовщики, как мужчины, так и женщины; тут были молодые франты и грязные старики с трясущимися головами, салопницы, отставные военные, дебелые женщины с пальцами, унизанными бриллиантовыми перстнями, евреи с пейсами и евреи без пейсов, с запахом лука и чеснока и с запасом самых тонких французских духов; тут был и он сам, глава всех ростовщиков, ростовщическое светило, г. Карпович. «Сколько женщин! — невольно воскликнул я. — Неужели это все ростовщицы?» «Да, — отвечал Свистков. — Смотри и радуйся! А еще все говорят, что у нас стеснен женский труд! Смотри, сколько женщин!» Свистков не ошибся: в сарае было не только тепло, но даже жарко, и пот с меня капал градом. До того были нагреты руки ростовщиков о свои жертвы. Зато освещение было скудно и лампы еле мерцали. Я спросил Свисткова о причине этой, и он объяснил мне. «Тот материал, который горит в этих лампах, не может светить ярче, — отвечал он. — Это слезы тех жертв, которым приходилось прибегать к ростовщикам». «Господа, приступимте к выбору председателя съезда!» — провозгласил кто-то, но вдруг со всех сторон раздались громогласные крики: «Не надо выборов! Не надо! Карповича в председатели! Карповича!» Г. Карпович, видный из себя мужчина, занял председательское кресло и зазвонил в колокольчик. Начались речи. Первым говорил какой-то длинный и сухой немец и изыскивал средства распространить круг деятельности ростовщичества. «Под залог вещей мы даем, — кричал он, — под товары даем, под пенсии даем; мною самим опутано до сотни пенсионеров, и им не видать своей пенсии до самой смерти, так нельзя ли нам давать молодым матерям под залог грудных детей? Трудно предположить такую мать, которая не выкупит своего ребенка. Украдет, а выкупит; сама продастся, а выкупит!» Немец кончил. В это время за стеной раздался плач и скрежет зубовный. «Что это?» — спросил я Свисткова. «Это хор, состоящий из, лиц, имевших дело с ростовщиками, поет им туш», — отвечал он. За немцем говорил румяный молодой франт и сообщил съезду, что им опутаны все клубные игроки в мушку. «Спросите клубного игрока: „который час?“ — ответит один из десятерых, а остальные скажут, что у них „не заведены часы“. Часов вовсе у них нет. Они все у меня в залоге, а у игроков на жилетах болтаются только одни бронзовые цепочки».

Присутствующие закричали «ура» и захлопали в ладоши. Шум до того сделался сильный, что я проснулся.

— Ведь поди ж ты, пригрезится же такая чепуха!

Проснувшись, жалел, что не доглядел сна до конца. По окончании съезда непременно должен бы быть обед, потому что какой же съезд без обеда?.. Жалко, на обед этот можно бы было втереться и хоть во сне чем-нибудь попользоваться от ростовщиков.

11 октября

Хоть я и не публиковал о своем намерении издавать в будущем году газету, а ограничился только сообщением моей мысли портерщику и мелочному лавочнику, но о намерении моем знают уже очень многие. Сегодня поутру приходил даже один господин с предложением своих услуг по части сотрудничества в газете.

— Прошу покорно садиться. Ваше имя? — спросил я.

— Митрофан Петрович Флюгаркин, — отвечал он, садясь, и икнул. — Нет ли у вас зельтерской воды? Вчера я был на ужине у одного из артистов, так что-то неловко… — добавил он.

— Зельтерской воды нет, но ежели квасу, так сколько угодно.

— Давайте хоть квасу!

Я спросил его о его специальности.

— Я новостятник.

— То есть что же это такое?

— Это особая отрасль литературы. Видите ли, специальность моя заключается собственно в том, что я ужинаю у артистов после их бенефисов, узнаю там театральные новости, сплетни и сообщаю их в газеты. Ни одна артистическая попойка, ни одна артистическая драка без меня не обходятся. В этом деле я вездесущ.

— Но ежели вы выносите сор из избы, так как же принимают вас после этого артисты? — спросил я.

— И ёжатся, да принимают, потому не смеют… Не прими-ко меня кто-нибудь, так я завтра же отбарабаню его в газетах. Впрочем, это бывает редко. Я большею частию в мире с ними, превозношу их до небес, за что и получаю изредка в подарок серебряный портсигар или что-нибудь в эдаком роде. Ежели желаете — я готов сотрудничать.

Ударили по рукам.

12 октября

Сегодня еще приходил сотрудник с предложением своих услуг, попросил вперед тридцать копеек и сообщил, что его специальность — описание помойных ям, черных лестниц, тараканов, появляющихся в супе греческих кухмистерских, и тому подобное. Народу мало-помалу прибывает. Портерщик тоже обещался сообщать о драках в портерных.

26 октября

Материалы для газеты «Сын Гостиного Двора» накопляются. В портфеле редактора имеется даже драма, под названием «Тайный плод любви несчастной». Драму эту, по модному обычаю, писали трое: Ижеесишенский, Мутон и я. Мутон переводил с французского, а я и Ижеесишенский переделывали на русские нравы. Впрочем, о том, что драма переделана с французского, мы умалчиваем и делаем это в тех видах, чтобы при постановке ея на сцену получать за нее поспектакльную плату, как за оригинальную пьесу. Это будет, во-первых, повыгоднее, а во-вторых, опять-таки это нынче в моде. Кроме того, драма эта не только что заимствована с французского, но даже и весь разговор в ней составлен из названий пьес русского репертуара. «Тайный плод» есть не что иное, как проба пера нашей литературной троицы, и ежели пьеса эта будет иметь успех, то со временем мы можем напечь таких пьес бесчисленное множество и запрудить ими Александрийскую сцену. Вот наша пьеса.

Действующие лица

Графиня. Я назначила вам, барон, время от 4 до 6, чтобы поговорить о важном деле. Теперь я живу «на хлебах из милости» у сына моего Виктора, но, «по духовному завещанию», в случае его смерти, все его имение должно перейти ко мне. Я вам пожертвовала собой и теперь требую, чтобы и от вас была «жертва за жертву». (Кровожадно). Мне нужна смерть сына!..

Барон (вздрагивая). Вы вся «коварство и любовь»! (Про себя.) Однако «бойкая барыня»!

Графиня. Но «пагуба» одного Виктора ни к чему не поведет. У него есть «ребенок» от сироты Акулины и он хочет прикрыть свои «ошибки молодости» «женитьбой», а потому нужно уничтожить как Акуливу, так и ее «дитя»!

Барон (закрывая лицо руками). Мне страшно!

Графиня. Трус! Привыкать надо!

Барон (задумываясь). Нужна «паутина», чтобы опутать их. Но зачем же неповинную девушку?..

Графиня. Ништо ей! «Не в свои сани не садись!» Ведь ежели на ней женится Виктор, она будет «ворона в павлиньих перьях». Вот вам кинжал!

Барон (берет кинжал, прячет его за пазуху и чешет за ухом). Может выйти «неприятная история»!

Графиня. Так согласны, мой «нахлебник»?

Барон (про себя). Отказаться, так будет «гроза». (Вслух.) Ах ты, «горькая судьбина»! Я согласен, но требую за это «миллион».

Графиня. Это «бешеные деньги»!

Барон. Ну, «двести тысяч»?

Графиня. «Свои люди, сочтемся»!

Барон (воздев очи в потолок и тыкая в графиню пальцем). Вот «виноватая»! Это для меня «несчастие особого рода»! (Быстро убегает.)

Графиня (остается одна и поет). «Все мы жаждем любви»! (Подбоченясь.) Ну, чем я не «Елена Прекрасная»?

Акулина (нежно Андронычу). Дедушка, ты мой «благодетель»! Мне что-то грустно. Я видела страшный «сон на Волге».

Андроныч. Не кручинься, сегодня «праздник жатвы», а «праздничный сон до обеда»! Наступает «ночное» время, худого ничего не случилось, так, значит, и не случится. Пойти поколотить в доску. (Уходит.)

Виктор (входит и бросается на Акулину). О, если б ты знала, какое у меня «горячее сердце»! Ты «бедная невеста», но «бедность не порок», и сегодня ночью мы обвенчаемся. Коли согласна, то давай руку и совершим «рукобитие». Я «отрезанный ломоть», и родительница не может мне препятствовать.

Акулина (подавая ему руку). Тише! Какой-то «старый барин» сюда идет!

Виктор. О, это барон Кнаквурст! Он человек «передовой», «либерал» и наверное идет сюда «с благонамеренною целью».

Акулина (ласкаясь к нему). «Фофочка» мой! «Мотя»! Женясь на мне, ты не получишь, конечно, каменного дома, но вот «приданое современной девушки»! (Указывает нежно на младенца.)

Барон (подкравшись к Виктору, бьет его кинжалом). «Тетеревам не летать по деревам»!

Удар рассчитан верно, я «старый математик».

Акулина (падает на труп Виктора, мгновенно сходит с ума и поет). «Всех цветочков более розу я любил…»

Барон (в ужасе). «Она помешана»! Теперь нужно уничтожить ребенка! Куда его? Кинуть в «лес» или в «омут»? В «пучину»! (Бежит на гору, кидает ребенка в пучину и кричит.) А ну-ка «со ступеньки на ступеньку»!

Барон. О, «Прекрасная Галатея»! От моего «скрытого преступления» погибли три жертвы, и ты завладела наследством «золотопромышленника». Теперь должна быть денежная «дележка». Давай сто рублей!

Графиня. Дудки! Хочешь «полтора рубля», так бери, а нет, я стащу тебя «к мировому».

Барон. Ну полно! Что за «маскарад»! «Капризница»!

Графиня. Не маскарад, а «на то щука в море, чтоб карась не дремал»!

Барон. Поддела, окаянная! Ах, знать, «не судьба» мне быть богатым. (Плачет.)

Андроныч (входит). Барин, ты совершил «преступление и наказание»… сейчас потерпишь! Кайся!

Барон. Молчи, «каширская старина»!

Андроныч. Не ругаться! У меня «шуба овечья да душа человечья», а ты «мишура»! Преступление твое открылось. Виктор только слегка ранен, Акулина, увидав его живым, пришла в себя, а ребенок, брошенный с горы, упал «на бойком месте», попал в воз сена и остался цел и невредим. Вот они!

Барон (бросаясь на Виктора). Все равно! Ты должен погибнуть! Умри! (Замахивается на него кинжалом.)

Виктор. Стой, брат! «Дока на доку нашел»! (Прицеливается в барона из пистолета и убивает его.)

Барон (умирая). Кажись, все концы скрыл, но нет! Видно, «на всякого мудреца довольно простоты»!

Андроныч. Ништо тебе. Довольно ты у нас пображничал. «Не все коту масленица».

Виктор. А вас, маменька, выгоняю из дома. Питайтесь подаянием. Авось и прокормитесь: «свет не без добрых людей». Вы завладели было моим состоянием, но знайте, что «чужое добро в прок нейдет»! (Акулине). А тебе, моя «подруга жизни», дарю половину моего состояния.

Акулина (плачет от умиления). «Не в деньгах счастье»!

Графиня. Сын мой, я не виновата! Я принимаю «в чужом пиру похмелье».

Виктор. «Довольно»!

Андроныч (целуя Акулину). Богачка стала. Вот уж подлинно: «не было ни гроша, да вдруг алтын».

Ну, чем это не драма?

2 ноября

Пренеприятная история! Вчера генеральша наняла нового лакея немца Карла. Да ведь какого немца-то! Самого что ни на есть настоящего, трехпробного, такого, что даже в прусском ландвере служил. Как ни старались мы с французом противодействовать этому найму, но ничего не помогло. Генеральша уперлась на своем, что немцы аккуратный народ, и взяла его. Положим, что немцы хорошие лакеи: это доказывается их уживчивостью, но каково мне и французу? Немец для нас все равно что таракан во щах. Каюсь, что во время последней войны я даже свечи ставил за французов, чтобы Бог привел им хоть один раз поколотить немцев, а Гамбетту, Тьера и Трошю так даже в заздравное поминание записал. Предчувствую, что с этим Карлом будут у нас страшные стычки! Француз Мутон, впрочем, не унывает и ищет удобного случая дать ему «куде-бот», а по-нашему пинка…

3 ноября

Вчера произошла стычка и стычка довольно большая.

Карл долго ломался передо мной в разговоре и, наконец, объявил, что кабы не немцы, так русские до сих пор лежали бы в берлогах и сосали лапы.

— Немцы все для вас придумали и все изобрели, — проговорил он.

Меня взорвало.

— Как все? — воскликнул я. — А самовар, из которого ты завариваешь чай, а перину, на которой ты спишь, а петербургские дрожки, на которых ты ездишь, кто изобрел?

В ответ на это Карл громко захохотал, а я обозвал его сосиской и гороховой колбасой.

4 ноября

Поди ж ты! Пустая вещь, но вчерашний разговор до того меня обозлил, что я сегодня без ярой злобы не могу вздумать о немцах, а между тем, с самого утра немцы и все немецкое так и вертятся перед моими глазами. Начать с того, что только лишь я проснулся сегодня поутру, как вдруг услыхал на дворе громкий выкрик: «штокфиш! штокфиш!»

— Боже мой! Русскую, архангельскую рыбу треску и ту называют немецким именем! — в ярости воскликнул я и плюнул.

— Сапожник Шульц тебя дожидается. Он калоши тебе принес, — ласково проговорила Марья Дементьевна, входя в мою комнату, но я, вместо обычного поцелуя, выгнал ее вон.

— Везде немцы, везде! На бирже, в литературе, в департаментах, войске! — восклицал я жалобно и пил кофий, сваренный Марьей Дементьевной, но и он казался мне каким-то жидким, немецким.

О, как захотелось мне вдруг напиться допьяна, и с этой целью я позвал Мутона, так как посылать за водкой была его очередь.

— Раскошеливайся на полштофа! — сказал я. — Немцы одолели, и потому давай и напьемся пьяными.

Он с радостью согласился на мое предложение, так как в этих случаях всегда соглашается, и спросил:

— А на закуску не велеть ли принести горячих сосисок от Шписа?

— Друг, ведь Шпис немец! — проговорил я, — так закусим лучше просто булочкой.

— Но ведь и булка у нас от немца Шюта.

— Тогда простым черным хлебом… — отвечал я с горькой улыбкой.

Он не возражал.

В это время почтальон подал русскую «Иллюстрацию». Хотел посмотреть картинки в «Иллюстрации», но вдруг увидал подпись «редактор-издатель Гоппе» и отложил свое намерение.

Между тем, благодаря распорядительности Мутона, водка уже стояла на столе. О, с каким наслаждением выпил я первую рюмку нашего русского, доброго, простого вина и тотчас схватился вновь за полштоф, дабы налить вторую рюмку, но вдруг с яростью отпихнул его от себя.

— Что с тобой? — вопросил француз, глядя на меня удивленными глазами.

Вместо ответа я указал ему на ярлык полштофа.

— Водка завода Штритера, — внятно прочел мой добрый собрат по спиритизму и поник головой.

Мы долго молчали и не глядели друг на друга. «Сита, решета! Кастрюльки хорошие!» — послышалось на дворе. Француз поднял голову и произнес:

— Вот это уже не немец, не Штритер какой-нибудь, а ваш брат-славянин. Это чех. Поддержи его коммерцию.

Я бросился к окну, высунулся в форточку и стал звать брата-славянина.

Через несколько времени брат-славянин уже стоял у нас в кухне, гремел своими жестяными кастрюльками и говорил:

— Хорошей немецкой работы! первый сорт.

Я покосился, но тотчас же удержал себя и спросил:

— Брат-славянин, ты чех?

— Из Бэмен, — проговорил он.

— Ну, что у вас, на Драве, на Саве, на буйном Дунае?

Он выпучил на меня глаза! Стоящий около него лакей Карл перевел ему мой вопрос по-немецки.

— Хорошо, хорошо, — улыбнулся он, оскалив зубы.

— Но разве ты не говоришь по-славянски? — снова задал я ему вопрос, но вместо ответа он забормотал «Кауфен зи, мейн гер, кауфен зи!.. Хороша немецка работа!»

— Вон! — крикнул я, затопав ногами, вбежал в свою комнату и упал к себе на кровать. — Боже, — восклицал я, — о каком же слиянии и объединении славян толкуют наши славянофилы! Ну, что общего между мною ярославцем и этим полунемцем? — Но вдруг вспомнил, что и самый лучший наш ученый славянофил назывался немецкой фамилией Гильфердинга, и перестал бесноваться.

— Что же, есть у нас и русский славянофил по фамилии Ширяев, но только, увы! слепец, — проговорил я себе в виде утешения и опять поник головой.

Ко мне подошел Мутон.

— Тебе надо прогуляться, рассеяться, — произнес он. — Выйдем и пройдемся по улице… — и при этом он подал мне мою шляпу.

Я машинально протянул к шляпе руку, но вдруг судорожно отдернул ее: на дне шляпы стояла надпись: «фабрика Ф. Циммермана, в С.-Петербурге».

— Не надо шляпы, я надену меховую шапку, что делал мне мастер Лоскутов! — сказал я и, шатаясь, вышел на улицу.

Француз последовал за мной. Мы вышли на Гороховую, и, о ужас, перед глазами моими замелькали вывески разных Шульцев, Миллеров, Мейеров, Марксов. Я зажмурился и храбро шел вперед, но вдруг наткнулся на кого-то.

— О, швейн! — раздалось над моим ухом.

Я плюнул и открыл глаза. Передо мной стоял красноносый немец с виолончелей в руках, прикрытым зеленым сукном, а над самой головой немца виднелась прибитая к подъезду вывеска: Аптека Гаммермана.

— Зайдем пивцом побаловаться? — предложил француз. — Вот очень хорошая немецкая портерная!

Меня взорвало.

— Молчать! — крикнул я и побежал далее.

Француз бежал сзади меня и говорил:

— Ну, так зайдем в Толмазов переулок в «Коммерческую гостиницу». Гостиница эта совсем русская и ее содержатель настоящий русак.

Я согласился. Через десять минут мы сидели в гостинице за чаем и, потребовав афиши, начали просматривать их, так как вечером я желал побывать в театре, чтобы развеяться, но на афишах то и дело мелькали немецкие фамилии.

«Театр Берга», гласила афиша, и я плюнул, но, наконец, уже и плевать перестал; афиши подряд гласили: «Русское Купеческое Общество для Взаимного Вспоможения… оркестр под управлением Германа Рейнбольда»… «Русское Купеческое Собрание… оркестр Вухерпфеннига» и т. д.

— Довольно, — сказал я и, отложив афишу в сторону, с грустью принялся пить чай.

Француз угадал мою грусть.

— Сегодня день субботний, а потому в театрах играют только немецкое или французское, — проговорил он, — а мы лучше как-нибудь отправимся в русский театр и посмотрим оперетку Зуппе «Прекрасная Галатея». Говорят, что в этой оперетке очень хороша г-жа Кронеберг.

— Мутон, ты издеваешься надо мной! — заорал я во все горло, кинул двугривенный за чай и бросился вон из трактира.

— Она русская, русская! и только носит немецкую фамилию! — кричал он, еле поспевая за мной, но я не слушал его, выбежал на Большую Садовую и очнулся только у Публичной Библиотеки, где мальчишка газетчик совал мне под нос номера газет.

— Есть «Петербургская Газета»? — спросил я.

— Отдельная продажа запрещена!. - проговорил мальчишка, — а вот ежели хотите немецкую газету, так эта дозволена.

Вместо ответа я сорвал с него шапку и бросил ее в грязь. Тот заревел. Ко мне подошел городовой и проговорил:

— Так, господин, нельзя обращаться на улице. За это и в участок можно.

Я бессмысленно посмотрел на городового и стал переходить улицу к Гостиному Двору.

— Должно быть, немец, не понимает по-русски! — пробормотал городовой и этим словом до того меня обидел, что мне легче бы было просидеть сутки в полицейском участке.

Мы шли по Суконной линии Гостиного Двора. Француз шагал около меня.

— Генеральша просила купить ей календарь, — сказал он. — Зайдем в книжный магазин.

Мы зашли к Вольфу и спросили русский календарь.

— Чей прикажете? Желаете издание Гоппе? — отнесся к нам приказчик.

Я заткнул себе уши и уже не знаю, какой календарь приобрел француз.

— Зайдем в Пассаж? — предложил он мне. — Там девочки хорошенькие прогуливаются, эдакая фам пикант. Так уж там наверное развеешься.

Я согласился, но лишь только прошел по Пассажу несколько шагов, как ко мне подошла какая-то нарядно одетая девушка, скосила глаза и произнесла:

— Каспадин, угостить путылка пива!

— И даже эта-то немка! — почти взвизгнул я, опрометью бросился на улицу, вскочил на извозчика и поехал домой.

Француз летел за мной по следам на другом извозчике.

У ворот нашего дома мы остановились и вошли на двор. На дворе кричал татарин, продавая халаты. Увидев его, я встрепенулся.

— Друг! — крикнул я, — хоть ты и свиное ухо, хоть и ненавистен нашему брату русскому с давних пор, но все-таки ты мне милее немца!

И с этими словами я бросился татарину на грудь и зарыдал от умиления.

10 ноября

На днях познакомился я через Флюгаркина в Палкином трактире еще с одним сочинителем, по имени Практикановым. Практиканов, как он сам мне объяснил, происходит из семинаристов и на своем веку прошел огонь, и воды, и медные трубы. После третьей «двухспальной» рюмки водки он произнес:

— Видел я, батенька, и сладкое, и горькое, ощущал на телесах моих и розы, и тернии, служил учителем и был околоточным, разъезжал в колясках с разными французскими полудевицами и доходил до такой крайности, что принужден был изображать в ярмарочном балагане дикого человека и есть живых мышей и лягушек, а теперь пишу передовые статьи для наших газет.

— Где же вы пишете? — полюбопытствовал я.

— Где придется, где больше дадут! — отвечал он. — Я стою вне всякой партии. Кроме того, я обладаю способностью писать за и против. Сегодня я разругаю в одной газете классическое образование, а назавтра в другой газете буду доказывать всю необходимость умственной классической гимнастики и расшибу в пух и прах всех, стоящих за реальное образование. Это мне все равно, что наплевать! Сегодня буду доказывать, что народ пьянствует вследствие не развития, а завтра — что вследствие раннего ослабления вожжей, на которых его держали, а нет, так докажу и то, что народ вовсе не пьянствует. Если же серьезных статей не требуется, то я могу писать и легкие, например: насколько следует нам укоротить юбки актрис театров Буфф и Берга и даже, мало того, могу возвести этот легкий вопрос в серьезный. Понадобится доказать, что отечеству грозит опасность вследствие все еще не могущего умереть нигилизма, и я вам из какой-нибудь грубости, наделанной каким-нибудь мещанином квартальному надзирателю, раздую целый пожар. Я все могу!

Естественное дело, что при виде такого способного сочинителя я тотчас же просил его сотрудничать в моей будущей газете «Сын Гостиного Двора». Он согласился и на днях обещал быть у меня.

12 ноября

Сегодня Практиканов был у меня. Беседовали часа три и пили чай с коньяком. Ах, какой умный этот Практиканов! Флюгаркину до него как до звезды небесной далеко. После третьего стакана я спросил его, как он думает, будет ли иметь успех моя газета «Сын Гостиного Двора»?

— Это, говорит, совершенно зависит от того, кого и что будете трогать и кого и что не будете трогать. Прежде всего нужно навсегда сохранить за собою право розничной продажи, для чего следует обо всем говорить полегоньку, вполовину и поминутно оглядываться. Поверьте, что можно писать либерально и в то же время самым невинным образом. Карайте, например, и насмехайтесь над ростовщиками, домовладельцами, набавляющими на квартиры, над дровяниками и над купцами всех шерстей. Но, кроме этой казенной сатиры, вы можете трогать адвокатов, акционеров и изредка лягнуть какого-нибудь мирового судью. Можете сколько угодно обличать чиновников, но никак не выше чина коллежского советника. А актеры, а черные лестницы, не освещаемые по вечерам, а вольнопрактикующиеся лекаря, а помойные ямы, тротуары, извозчики, содержатель общественных карет Щапин и, наконец, наш брат литератор? Видите, сколько материалу. Хорош также материал «городовой бляха № 98,743», но не всегда безопасен. Об этом надо говорить умеючи: сперва рассказать факт, а потом и замазать. Указав вам на такое количество материалу для статей, должен, однако, прибавить, что и с этим материалом, в видах денежного интереса журнала, нужно обходиться осторожно, а не валять с бреху. Например, нападая на купцов, зазывающих покупателей, как можно осторожнее касайтесь немце-евреев-полотнянщиков, зазывающих покупателей разными быстрыми распродажами, которые устраиваются вследствие будто бы полученной хозяином магазина смертельной раны в битве при Гранвелотте или же банкротства на сто миллионов голландского торгового дома.

Говорю вам — осторожнее, потому что иначе полотнянщики могут обозлиться и не посылать в вашу газету объявлений, а громадные объявления их — важная статья дохода для редакции. Говоря о беспорядках на железных дорогах, ругайте пьяного машиниста, грубого кондуктора, ко о директорах железных дорог — молчок! Директоры железных дорог могут дать подспорье газете не только в виде своих объявлений, но и в виде денежной милости, подписавшись для своих служащих на сотню-другую экземпляров самой газеты. Так же и обо всех акционерных компаниях. Чуть хапнула слегка мелкая пташка — обличай, но ежели запустит в общественную кассу свою лапу директор — молчок! Здесь опять объявления. Самое безобидное для себя — нападать на мелкого купца; о нем что хочешь говори, приравнивай его к чему угодно. Но ежели этот купец, вступив в подряд, кормил своих рабочих гнилью и в конце концов обсчитал их — хули купца, но не удивляйся смирению рабочих, которые ели гниль и все-таки все до одного продолжали работать, а после ужиленья трудовых рублей тихо и мирно разошлись по домам. Еще безобиднее тема для статей — обличение крупных, талантливых и влиятельных литераторов. Во-первых, про тебя будут говорить: «Ай, моська, знать она сильна, коль лает на слона», а во-вторых, это порадует и там…