Избранное

Дул я в звонкую свирель.

Вдруг на тучке в вышине

Я увидел колыбель,

И дитя сказало мне:

— Милый путник, не спеши.

Можешь песню мне сыграть? —

Я сыграл от всей души,

А потом сыграл опять.

— Кинь счастливый свой тростник.

Ту же песню сам пропой! —

Молвил мальчик и поник

Белокурой головой.

— Запиши для всех, певец,

То, что пел ты для меня! —

Крикнул мальчик, наконец,

И растаял в блеске дня.

Я перо из тростника

В то же утро смастерил,

Взял воды из родника

И землею замутил.

И, раскрыв свою тетрадь,

Сел писать я для того,

Чтобы детям передать

Радость сердца моего!

Как завиден удел твой, пастух.

Ты встаешь, когда солнце встает,

Гонишь кроткое стадо на луг,

И свирель твоя славу поет.

Зов ягнят, матерей их ответ

Летним утром ласкают твой слух.

Стадо знает: опасности нет,

Ибо с ним его чуткий пастух.

Солнце взошло,

И в мире светло.

Чист небосвод.

Звон с вышины

Славит приход

Новой весны.

В чаще лесной

Радостный гам

Вторит весной

Колоколам.

А мы, детвора,

Чуть свет на ногах,

Играем с утра

На вешних лугах,

И вторит нам эхо

Раскатами смеха.

Вот дедушка Джон.

Смеется и он.

Сидит он под дубом

Со старым народом,

Таким же беззубым

И седобородым.

Натешившись нашей

Веселой игрой,

Седые папаши

Бормочут порой:

— Кажись, не вчера ли

На этом лугу

Мы тоже играли,

Смеясь на бегу,

И взрывами смеха

Нам вторило эхо!

А после заката

Пора по домам.

Теснятся ребята

Вокруг своих мам.

Так в сумерках вешних

Скворчата в скворешнях,

Готовясь ко сну,

Хранят тишину.

Ни крика, ни смеха

Впотьмах на лугу.

Устало и эхо.

Молчит, ни гу-гу.

Агнец, агнец белый!

Как ты, агнец, сделан?

Кто пастись тебя привел

В наш зеленый вешний дол,

Дал тебе волнистый пух,

Голосок, что нежит слух?

Кто он, агнец милый?

Кто он, агнец милый?

Слушай, агнец кроткий,

Мой рассказ короткий.

Был, как ты, он слаб и мал.

Он себя ягненком звал.

Ты — ягненок, я — дитя.

Он такой, как ты и я.

Агнец, агнец милый,

Бог тебя помилуй!

Мне жизнь в пустыне мать моя дала,

И черен я — одна душа бела.

Английский мальчик светел, словно день,

А я черней, чем темной ночи тень.

Учила мать под деревом меня

И, прерывая ласками урок,

В сиянье раннем пламенного дня

Мне говорила, глядя на восток:

— Взгляни на Солнце, — там господь живет,

Он озаряет мир своим огнем.

Траве, зверям и людям он дает

Блаженство утром и отраду днем.

Мы посланы сюда, чтоб глаз привык

К лучам любви, к сиянию небес,

И это тельце, этот черный лик —

Ведь только тучка иль тенистый лес.

Когда глазам не страшен будет день,

Растает тучка. Скажет он: «Пора!

Покиньте, дети, лиственную сень,

Резвитесь здесь, у моего шатра!»

Так говорила часто мать моя.

Английский мальчик, слушай: если ты

Из белой тучки выпорхнешь, а я

Освобожусь от этой черноты,—

Я заслоню тебя от зноя дня

И буду гладить золотую прядь,

Когда, головку светлую клоня,

В тени шатра ты будешь отдыхать.

Был я крошкой, когда умерла моя мать.

И отец меня продал, едва лепетать

Стал мой детский язык. Я невзгоды терплю,

Ваши трубы я чищу, и в саже я сплю.

Стригли давеча кудри у нас новичку,

Белокурую живо обстригли башку.

Я сказал ему: — Полно! Не трать своих слез.

Сажа, братец, не любит курчавых волос!

Том забылся, утих и, уйдя на покой,

В ту же самую ночь сон увидел такой:

Будто мы, трубочисты — Дик, Чарли и Джим,—

В черных гробиках тесных, свернувшись, лежим.

Но явился к нам ангел, — рассказывал Том,—

Наши гробики отпер блестящим ключом,

И стремглав по лугам мы помчались к реке,

Смыли сажу и грелись в горячем песке.

Нагишом, налегке, без тяжелых мешков,

Мы взобрались, смеясь, на гряду облаков.

И смеющийся ангел сказал ему: «Том,

Будь хорошим — и Бог тебе будет отцом!»

В это утро мы шли на работу впотьмах,

Каждый с черным мешком и метлою в руках.

Утро было холодным, но Том не продрог.

Тот, кто честен и прям, не боится тревог.

«Где ты, отец мой? Тебя я не вижу.

Трудно быстрей мне идти.

Да говори же со мной, говори же,

Или собьюсь я с пути!»

Долго он звал, но отец был далеко.

Сумрак был страшен и пуст.

Ноги тонули в тине глубокой,

Пар вылетал из уст.

Маленький мальчик, устало бредущий

Вслед за болотным огнем,

Звать перестал. Но отец вездесущий

Был неотлучно при нем.

Мальчика взял он и краткой дорогой,

В сумраке ярко светя,

Вывел туда, где с тоской и тревогой

Мать ожидала дитя.

В час, когда листва шелестит, смеясь,

И смеется ключ, меж камней змеясь,

И смеемся, даль взбудоражив, мы,

И со смехом шлют нам ответ холмы,

И смеется рожь и хмельной ячмень,

И кузнечик рад хохотать весь день,

И вдали звенит, словно гомон птиц,

«Ха-ха-ха! Ха-ха!» — звонкий смех девиц,

А в тени ветвей стол накрыт для всех,

И, смеясь, трещит меж зубов орех, —

В этот час приди, не боясь греха,

Посмеяться всласть: «Хо-хо-хо! Ха-ха!»

Сон, сон,

Полог свой

Свей над детской головой.

Пусть нам снится звонкий ключ,

Тихий, тонкий лунный луч.

Легким трепетом бровей

Из пушинок венчик свей.

Обступи, счастливый сон,

Колыбель со всех сторон.

Сон, сон,

В эту ночь

Улетать не думай прочь.

Материнский нежный смех,

Будь нам лучшей из утех.

Тихий вздох и томный стон,

Не тревожьте детский сон.

Пусть улыбок легкий рой

Сторожит ночной покой.

Спи, дитя, спокойным сном.

Целый мир уснул кругом,

Тихо дышит в тишине,

Улыбается во сне…

По городу проходят ребята по два в ряд,

В зеленый, красный, голубой одетые наряд.

Седые дядьки впереди. Толпа течет под своды

Святого Павла, в гулкий храм, шумя, как Темзы воды.

Какое множество детей — твоих цветов, столица.

Они сидят над рядом ряд, и светятся их лица.

Растет в соборе смутный шум, невинный гул ягнят.

Ладони сложены у всех, и голоса звенят.

Как буря, пенье их летит вверх из пределов тесных,

Гремит, как гармоничный гром среди высот небесных,

Внизу их пастыри сидят, заступники сирот.

Лелейте жалость — и от вас ваш ангел не уйдет.

Заходит солнце, и звезда

Сияет в вышине.

Не слышно песен из гнезда.

Пора уснуть и мне.

Луна цветком чудесным

В своем саду небесном

Глядит на мир, одетый в тьму,

И улыбается ему.

Прощайте, рощи и поля,

Невинных стад приют.

Сейчас, травы не шевеля,

Там ангелы идут

И льют благословенье

На каждое растенье,

На почку, спящую пока,

И чашу каждого цветка.

Они хранят покой гнезда,

Где спят птенцы весной,

И охраняют от вреда

Зверей в глуши лесной.

И если по дороге

Услышат шум тревоги,

Печальный вздох иль тяжкий стон,

Они несут страдальцам сон.

А если волк иль мощный лев

Встречается в пути,

Они спешат унять их гнев

Иль жертву их спасти.

Но если зверь к мольбам их глух,

Невинной жертвы кроткий дух

Уносят ангелы с собой

В другое время, в мир другой.

И там из красных львиных глаз

Прольются капли слез,

И будет охранять он вас,

Стада овец и коз,

И скажет: «Гнев — любовью,

А немощи — здоровьем

Рассеяны, как тень,

В бессмертный этот день.

Теперь, ягненок, я могу

С тобою рядом лечь,

Пастись с тобою на лугу

И твой покой беречь.

Живой водой омылся я,

И грива пышная моя,

Что всем живым внушала страх,

Сияет золотом в лучах».

Чу, свирель!

Смолкла трель…

Соловей —

Меж ветвей.

Жаворонок в небе.

Всюду птичий щебет.

Весело, весело

Встречаем мы весну!

Рады все на свете.

Радуются дети.

Петух — на насесте.

С ним поем мы вместе.

Весело, весело

Встречаем мы весну!

Милый мой ягненок,

Голосок твой тонок.

Ты ко мне, дружок, прильни,

Язычком меня лизни.

Дай погладить, потрепать

Шерстки шелковую прядь.

Дай-ка поцелую

Мордочку смешную.

Весело, весело Встречаем мы весну!

Отголоски игры долетают с горы,

Оглашают темнеющий луг.

После трудного дня нет забот у меня.

В сердце тихо, и тихо вокруг.

— Дети, дети, домой! Гаснет день за горой,

Выступает ночная роса.

Погуляли — и спать. Завтра выйдем опять,

Только луч озарит небеса.

— Нет, о нет, не сейчас! Светлый день не угас.

И привольно и весело нам.

Все равно не уснем — птицы реют кругом

И блуждают стада по холмам.

— Хорошо, подождем, но с последним лучом

На покой удалимся и мы.—

Снова топот и гам по лесам, по лугам,

А вдали отвечают холмы.

Мне только два дня.

Нет у меня

Пока еще имени.

— Как же тебя назову?

— Радуюсь я, что живу.

Радостью — так и зови меня!

Радость моя —

Двух только дней, —

Радость дана мне судьбою.

Глядя на радость мою,

Я пою:

Радость да будет с тобою!

Сон узор сплетает свой

У меня над головой.

Вижу: в травах меж сетей

Заблудился муравей.

Грустен, робок, одинок,

Обхватил он стебелек.

И, тревожась и скорбя,

Говорил он про себя:

— Мураши мои одни.

Дома ждут меня они.

Поглядят во мрак ночной

И в слезах бегут домой!

Пожалел я бедняка.

Вдруг увидел светляка.

— Чей, — спросил он, — тяжкий стон

Нарушает летний сон?

Выслан я с огнем вперед.

Жук за мной летит в обход.

Следуй до дому за ним —

Будешь цел и невредим!

Разве ближних вам не жаль,

Если их гнетет печаль?

Зная ближнего мученья,

Кто не ищет облегченья?

Можно ль, видя слез ручьи,

Не прибавить к ним свои?

И кого из вас не тронет,

Если сын ваш тяжко стонет?

И какая может мать

Вместе с крошкой не страдать?

Нет, нет, никогда,

Ни за что и никогда!

Как же тот, кто всем отец,

Видит скорбь твою, птенец?

Как всевидящий и чуткий

Может слышать стон малютки

И не быть вблизи гнезда,

Где тревога и нужда,

И не быть у той кроватки,

Где ребенок в лихорадке?

Не сидеть с ним день и ночь,

Не давая изнемочь?

Нет, нет, никогда,

Ни за что и никогда!

Чем этот день весенний свят,

Когда цветущая страна

Худых, оборванных ребят,

Живущих впроголодь, полна?

Что это — песня или стон

Несется к небу, трепеща?

Голодный плач со всех сторон.

О, как страна моя нища!

Видно, сутки напролет

Здесь царит ночная тьма,

Никогда не тает лед,

Не кончается зима.

Где сияет солнца свет,

Где роса поит цветы,—

Там детей голодных нет,

Нет угрюмой нищеты.

В будущем далеком

Вижу зорким оком,

Как от сна воспрянет

Вся земля — и станет

Кротко звать творца,

Как дитя — отца…

И бесплодный край

Расцветет, как рай!

В дебрях южной стороны,

В царстве ласковой весны

Крошка девочка брела,

Утомилась и легла.

Ей седьмая шла весна.

Птичек слушая, она

Увлеклась и невзначай

Забрела в пустынный край.

«Сладкий сон, слети ко мне

В этой дикой стороне.

Ждет отец мой, плачет мать…

Как могу я мирно спать?

Баю-баюшки-баю…

Я одна в чужом краю.

Разве может дочка спать,

Если дома плачет мать?

Коль у мамы ноет грудь,

Мне здесь тоже не уснуть.

Если ж дома спит она,

Дочка плакать не должна…

Ты не хмурься, мрак ночной!

Полночь, сжалься надо мной:

Подыми свою луну,

Лишь ресницы я сомкну!»

Сон тревогу превозмог.

Звери вышли из берлог

И увидели во мгле —

Спит младенец на земле.

Подошел к ней властный лев

И, малютку оглядев,

Тяжко прыгать стал кругом

По земле, объятой сном.

К детке тигры подошли,

Барсы игры завели…

И на землю, присмирев,

Опустился старый лев.

Он из пламенных очей

Светлых слез струил ручей,

И, склонив златую прядь,

Стал он спящую лизать.

Львица, матери нежней,

Расстегнула платье ей,

И в пещеру — в тихий дом —

Львы снесли ее вдвоем.

Черный маленький мальчик на белом снегу,

«Чистить трубы кому?» — он кричит на бегу.

— Где отец твой и мать? — я спросил малыша.

— Оба в церкви, — сказал он, на пальцы дыша. —

Оттого, что любил я играть на лугу,

А зимою валяться в пушистом снегу,

Был я в черное платье, как в саван, одет

И пошел в трубочисты с младенческих лет.

Слышат мать и отец, что я песню пою,

И не знают, что жизнь загубили мою.

Славят бога они и попа с королем —

Тех, что рай создают на страданье моем.

Бедняжка-муха,

Твой летний рай

Смахнул рукою

Я невзначай.

Я — тоже муха:

Мой краток век.

А чем ты, муха,

Не человек?

Вот я играю,

Пою, пока

Меня слепая

Сметет рука.

Коль в мысли сила,

И жизнь, и свет,

И там могила,

Где мысли нет,—

То пусть умру я

Или живу, —

Счастливой мухой

Себя зову.

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи!

Кем задуман огневой

Соразмерный образ твой?

В небесах или глубинах

Тлел огонь очей звериных?

Где таился он века?

Чья нашла его рука?

Что за мастер, полный силы,

Свил твои тугие жилы

И почувствовал меж рук

Сердца первый тяжкий стук?

Что за горн пред ним пылал?

Что за млат тебя ковал?

Кто впервые сжал клещами

Гневный мозг, метавший пламя?

А когда весь купол звездный

Оросился влагой слезной, —

Улыбнулся ль наконец

Делу рук своих творец?

Неужели та же сила,

Та же мощная ладонь

И ягненка сотворила

И тебя, ночной огонь?

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи!

Чьей бессмертною рукой

Создан грозный образ твой?

Есть шип у розы для врага,

А у барашка есть рога.

Но чистая лилия так безоружна,

И, кроме любви, ничего ей не нужно.

Ах, маменька, в церкви и холод и мрак.

Куда веселей придорожный кабак.

К тому же ты знаешь повадку мою —

Такому бродяжке не место в раю.

Вот ежели в церкви дадут нам винца

Да пламенем жарким согреют сердца,

Я буду молиться весь день и всю ночь.

Никто нас из церкви не выгонит прочь.

И станет наш пастырь служить веселей.

Мы счастливы будем, как птицы полей.

И строгая тетка, что в церкви весь век,

Не станет пороть малолетних калек.

И Бог будет счастлив, как добрый отец,

Увидев довольных детей наконец.

Наверно, простит он бочонок и черта

И дьяволу выдаст камзол и ботфорты.

По вольным улицам брожу,

У вольной издавна реки.

На всех я лицах нахожу

Печать бессилья и тоски.

Мужская брань, и женский стон,

И плачь испуганных детей

В моих ушах звучат, как звон

Законом созданных цепей.

Здесь трубочистов юных крики

Пугают сумрачный собор,

И кровь солдата-горемыки

Течет на королевский двор.

А от проклятий и угроз

Девчонки в закоулках мрачных

Чернеют капли детских слез

И катафалки новобрачных.

Была бы жалость на земле едва ли,

Не доводи мы ближних до сумы.

И милосердья люди бы не знали,

Будь и другие счастливы, как мы.

Покой и мир хранит взаимный страх.

И себялюбье властвует на свете.

И вот жестокость, скрытая впотьмах,

На перекрестках расставляет сети.

Святого страха якобы полна,

Слезами грудь земли поит она.

И скоро под ее зловещей сенью

Ростки пускает кроткое смиренье.

Его покров зеленый распростер

Над всей землей мистический шатер.

И тайный червь, мертвящий все живое,

Питается таинственной листвою.

Оно приносит людям каждый год

Обмана сочный и румяный плод.

И в гуще листьев, темной и тлетворной,

Невидимо гнездится ворон черный.

Все наши боги неба и земли

Искали это дерево от века.

Но отыскать доныне не могли:

Оно растет в мозгу у человека.

В ярость друг меня привел —

Гнев излил я, гнев прошел.

Враг обиду мне нанес —

Я молчал, но гнев мой рос.

Я таил его в тиши

В глубине своей души,

То слезами поливал,

То улыбкой согревал.

Рос он ночью, рос он днем.

Зрело яблочко на нем,

Яда сладкого полно.

Знал мой недруг, чье оно.

Темной ночью в тишине

Он прокрался в сад ко мне

И остался недвижим,

Ядом скованный моим.

«Нельзя любить и уважать

Других, как собственное я,

Или чужую мысль признать

Гораздо большей, чем своя.

Я не могу любить сильней

Ни мать, ни братьев, ни отца.

Я их люблю, как воробей,

Что ловит крошки у крыльца».

Услышав это, духовник

Дитя за волосы схватил

И поволок за воротник.

А все хвалили этот пыл.

Потом, взобравшись на амвон,

Сказал священник: — Вот злодей!

Умом понять пытался он

То, что сокрыто от людей!

И не был слышен детский плач,

Напрасно умоляла мать,

Когда дитя раздел палач

И начал цепь на нем ковать.

Был на костре — другим на страх —

Преступник маленький сожжен…

Не на твоих ли берегах

Все это было, Альбион?

Люблю я летний час рассвета.

Щебечут птицы в тишине.

Трубит в рожок охотник где-то.

И с жаворонком в вышине

Перекликаться любо мне.

По днем сидеть за книжкой в школе —

Какая радость для ребят?

Под взором старших, как в неволе,

С утра усаженные в ряд,

Бедняги-школьники сидят.

С травой и птицами в разлуке,

За часом час я провожу.

Утех ни в чем не нахожу

Под ветхим куполом науки,

Где каплет дождик мертвой скуки.

Поет ли дрозд, попавший в сети,

Забыв полеты в вышину?

Как могут радоваться дети,

Встречая взаперти весну?

И никнут крылья их в плену.

Отец и мать! Коль ветви сада

Ненастным днем обнажены

И шелестящего наряда

Чуть распустившейся весны

Дыханьем бури лишены —

Придут ли дни тепла и света,

Тая в листве румяный плод?

Какую радость даст нам лето?

Благословим ли зрелый год,

Когда зима опять дохнет?