Избранное

В долине дщери Серафимов пасли своих овец.

Но Тэль, их младшая сестра, блуждала одиноко,

Готова с первым дуновеньем исчезнуть навсегда.

Вдоль по течению Адоны несется скорбный ропот,

И льются тихие стенанья, как падает роса.

— О ты, бегущая вода! Зачем твой лотос вянет?

Твоих детей печален жребий: мгновенный смех

и смерть.

Ах, Тэль — как радуга весны, как облако в лазури,

Как образ в зеркале, как тени, что бродят по воде,

Как мимолетный детский сон, как резвый смех

ребенка,

Как голос голубя лесного, как музыка вдали.

Скорей бы голову склонить, забыться безмятежно

И тихо спать последним сном и слышать тихий голос

Того, кто по саду проходит вечернею порой.

Невинный ландыш, чуть заметный среди

смиренных трав,

Прекрасной девушке ответил: — Я — тонкий стебелек,

Живу я в низменных долинах; и так я слаб и мал,

Что мотылек присесть боится, порхая, на меня.

Но небо благостно ко мне, и тот, кто всех лелеет,

Ко мне приходит в ранний час и, осенив ладонью,

Мне шепчет: «Радуйся, цветок, о лилия-малютка,

О дева чистая долин и ручейков укромных.

Живи, одевшись в ткань лучей, питайся божьей

манной,

Пока у звонкого ключа от зноя не увянешь,

Чтоб расцвести в долинах вечных!» На что же

ропщет Тэль?

О чем вздыхает безутешно краса долины Гар?

Цветок умолк и притаился в росистом алтаре.

Тэль отвечала: — О малютка, о лилия долин,

Ты отдаешь себя усталым, беспомощным, немым,

Ты нежишь кроткого ягненка: молочный твой наряд

С восторгом лижет он и щиплет душистые цветы,

Меж тем как ты с улыбкой нежной глядишь ему

в глаза,

Сметая с мордочки невинной прилипший вредный

сор.

Твой сок прохладный очищает густой янтарный мед.

Дыша твоим благоуханьем, окрестная трава

Живит кормилицу-корову, смиряет пыл коня.

Но Тэль — как облако, случайно зажженное зарей.

Оно покинет трон жемчужный, и кто его найдет?

— Царица юная долин! — промолвил скромный

ландыш, —

Ты можешь облако спросить, плывущее над нами,

Зачем на утренней заре горит оно и блещет,

Огни и краски рассыпая по влажной синеве.

Слети к нам, облако, помедли перед глазами Тэль!

Спустилось облако, а ландыш, головку наклонив,

Опять ушел к своим бессчетным заботам и делам.

— Скажи мне, облако, — спросила задумчивая Тэль, —

Как ты не ропщешь, не тоскуешь, живя один лишь час?

Но час пройдет, и больше в небе тебя мы не найдем.

И Тэль — как ты. Но Тэль тоскует, и нет ответа ей!

Главу златую обнаружив и выплыв на простор,

Сверкнуло облако, витая над головою Тэль.

— Ты знаешь, влагу золотую прохладных родников

Пьют наши кони там, где Лува меняет лошадей.

Ты смотришь с грустью и тревогой на молодость

мою,

Скорбя о том, что я растаю, исчезну без следа.

Но знай, о девушка: растаяв, я только перейду

К десятикратной новой жизни, к покою и любви.

К земле спускаясь невидимкой, я чашечек цветов

Касаюсь крыльями и фею пугливую — росу

Молю принять меня в прозрачный, сияющий шатер.

Рыдает трепетная дева, колени преклонив

Перед светилом восходящим. Но скоро мы встаем

Соединенной, неразлучной, ликующей четой,

Чтоб вместе странствовать и пищу вести цветам

полей.

— Неужто, облачко? Я вижу, различен наш удел:

Дышу я тоже ароматом цветов долины Гар,

Но не кормлю цветов душистых. Я слышу щебет птиц,

Но не питаю малых пташек. Они свой корм в полях

Находят сами. Я исчезну, и скажут обо мне:

Без пользы век свой прожила сияющая дева,

Или жила, чтоб стать добычей прожорливых червей?..

С престола облако склонилось и отвечало Тэль:

— Коль суждено тебе, о дева, стать пищей для червей,

Как велико твое значенье, как чуден твой удел.

Бее то, что дышит в этом мире, живет не для себя.

Не бойся, если из могилы червя я позову.

Явись к задумчивой царице, смиренный сын Земли!

Могильный червь приполз мгновенно и лег на

влажный лист,

И скрылось облако в погоне за спутницей своей.

Бессильный червь лежал, свернувшись, на маленьком

листке.

— Ах, кто ты, слабое созданье? Ты — червь? И только

червь?

Передо мной лежит младенец, завернутый в листок.

Не плачь, о слабый голосок! Ты говорить не можешь

И только плачешь без конца. Никто тебя не слышит,

Никто любовью не согреет озябшее дитя!..

Но глыба влажная земли малютку услыхала,

Склонилась ласково над ним и все живые соки,

Как мать младенцу, отдала. И, накормив питомца,

Смиренный взгляд спокойных глаз на деву устремила.

— Краса долин! Мы все на свете живем же для себя.

Меня ты видишь? Я ничтожна, ничтожней в мире всех,

Я лишена тепла и света, темна и холодна.

Но тот, кто любит всех смиренных, льет на меня елей,

Меня целует, и одежды мне брачные дает,

И говорит: «Тебя избрал я, о мать моих детей,

И дал тебе венец нетленный, любви моей залог!»

Но что, о дева, это значит, понять я не могу.

Я только знаю, что дано мне жить и, живя, любить.

Тэль осушила легкой тканью потоки светлых слез

И тихо молвила: — Отныне не стану я роптать.

Я знала: друг всего живого не может не жалеть

Червя ничтожного и строго накажет за него

Того, кто с умыслом раздавит беспомощную тварь.

Но я не знала, что елеем и чистым молоком

Червя он кормит, и напрасно роптала на него,

Страшась сойти в сырую землю, покинуть светлый мир.

— Послушай, девушка, — сказала приветливо земля, —

Давно твои я слышу вздохи, все жалобы твои

Неслись над кровлею моею, — я привлекла их вниз.

Ты хочешь дом мой посетить? Тебе дано спуститься

И выйти вновь на свет дневной. Перешагни без

страха

Своею девственной ногою запретный мой порог!

Угрюмый сторож вечных врат засов железный поднял,

И Тэль, сойдя, узнала тайны невиданной страны,

Узрела ложа мертвецов, подземные глубины,

Где нити всех земных сердец гнездятся, извиваясь, —

Страну печали, где улыбка не светит никогда.

Она бродила в царстве туч, по сумрачным долинам,

Внимая жалобам глухим, и часто отдыхала

Вблизи неведомых могил, прислушиваясь к стонам

Из глубины сырой земли… Так, медленно блуждая,

К своей могиле подошла и тихо там присела,

И услыхала скорбный гул пустой, глубокой ямы:

— Зачем всегда открыто ухо для роковых вестей,

А глаз блестящий — для улыбки, таящей сладкий яд?

Зачем безжалостное веко полно жестоких стрел,

Скрывая воинов бессчетных в засаде, или глаз,

Струящий милости и ласки, червонцы и плоды?

Зачем язык медовой пылью ласкают ветерки?

Зачем в круговорот свой ухо втянуть стремится мир?

Зачем вдыхают ноздри ужас, раскрывшись и дрожа?

Зачем горящий отрок связан столь нежною уздой?

Зачем завеса тонкой плоти над логовом страстей?..

Тэль с криком ринулась оттуда — и в сумраке, никем

Не остановлена, достигла долин цветущих Гар.