Избранное

РАСПАД Роман

Эти сумбурные, беспорядочные записи найдены в самом дальнем углу одного из бомбоубежищ Чунцина, в узкой щели, в стене. Имя девушки, писавшей дневник, неизвестно. Возможно, ее уже нет в живых. Были спрятаны записи нарочно, или их попросту забыли, или с автором случилось несчастье — трудно сказать.

В дневнике я нашел две фотографии: юноши и девушки. Юноша — наверно, часто упоминаемый в дневнике К., а девушка — Пин, друг К. и однокашница автора записей. Книжечка в изящном переплете из набивного ситца, между страницами — засушенные лепестки розы: девушка, видимо, очень дорожила своим дневником.

Все записи датированы, имена сокращены или зашифрованы. Почерк то каллиграфически четкий, то небрежный. Помарок в тексте нет, лишь в трех местах почему-то встречаются пропуски. В одном месте чернила расплылись, видимо, от слез. И хотя некоторые иероглифы невозможно прочесть, смысл ясен. Поэтому я решил опубликовать дневник в том виде, в каком я его нашел.

Увы! Безбрежное море жизни кишит оборотнями и дьяволами, и молодые люди не в силах противостоять их злым чарам. Это причиняет им невыразимые страдания, но они молчат, затаив жгучую ненависть.

Я рискую опубликовать дневник неизвестного автора исключительно для того, чтобы наши общественные деятели, которых по-настоящему волнует судьба молодежи, знали, как тяжко ей приходится: жизненные лишения и невозможность учиться усугубляются еще и моральными муками.

Прошу автора быть снисходительной к моей бесцеремонности, если же, к несчастью, ее уже нет в живых, желаю ее душе полного успокоения.

Я привел записи в порядок, переписал начисто и думаю, что настало время их опубликовать. Озаглавил я их словом «Распад». Пожалуй, оно достаточно точно характеризует все то, что пришлось пережить автору.

М а о Д у н ь

Лето 1941 года, г. Сянган

15 сентября

Трудно передать, как я страдаю, но некому рассказать об этом. Так хочется излить душу, но не с кем поделиться.

Прошлое причиняет невыносимые муки, я не в силах забыть его. Воспоминания, словно змеи, жалят в самое сердце, от них можно сойти с ума.

И все же во мне еще живет надежда! О, как я презираю себя за это! Иногда я даже позволяю себе мечтать. Вновь вижу я рядом с собой близкого человека, мы, как прежде, понимаем друг друга и счастливо улыбаемся. В такие минуты я верю, будто все вдруг изменилось, будто прежняя я умерла, а разговаривает и улыбается теперь совсем другая — та, что вновь родилась в сиянии солнечного дня. Порою мне даже кажется, что и работа мне по душе.

Как смею я предаваться подобным мечтам? Зачем стремлюсь к несбыточному? Разве можно вырваться из заколдованного круга, в который я попала?

Неужели сегодня пятнадцатое сентября? Погода прекрасная, к тому же нет воздушной тревоги. С утра пошла в управление и на веранде столкнулась с Жун. Разряженная пестро, как мотылек, она прохаживалась под руку с М. Пусть наряжается, пусть флиртует, я бы и не посмотрела на нее. Но эта девчонка встретила меня презрительной усмешкой и сказала какую-то колкость.

Я не стерпела:

— Смотреть на тебя противно, кошка мартовская! От одного твоего вида мутит! Хоть бы в зеркало на себя поглядела!

Тут Жун словно взбесилась. Бросилась ко мне и хотела вцепиться в волосы, но я с такой силой толкнула ее, что у меня лопнул халат. Жун затопала ногами и стала орать, что пожалуется начальнику. Вот так испугала! Ну и пусть жалуется! Разве я не испытала уже все, что можно испытать? Но М. меня возмутил. Он стоял в стороне, словно это его не касалось, и ухмылялся. Меня он совершенно не интересует, и это ему хорошо известно, но Жун буквально ходит за ним по пятам, совсем голову потеряла, а он спокойно смотрит, как мы деремся, и еще посмеивается. Что за мужчина! Бедняжка Жун! Мне даже стало жаль ее.

Я повернулась и пошла к начальнику отдела отпрашиваться.

Все, наверно, считали, что я ушла из-за скандала. Чепуха! Дело вовсе не в этом! Я взглянула на настенный календарь, висевший в управлении, и тут только сообразила, что сегодня пятнадцатое сентября! Я должна была спокойно провести этот день, мой день!

Просто не верится, что сегодня пятнадцатое сентября! Такая прекрасная погода! Даже досадно!

В моей жизни пятнадцатое сентября всегда было мрачным и страшным.

Двадцать четыре года назад в этот день моя мать произвела на свет маленькое существо. С тех пор как я себя помню, я ни разу не видела, чтобы мать улыбалась. Мачеха, такая же мерзкая, как Жун, и отец — ничуть не лучше этого М. — всю жизнь ее изводили. А я сколько страдала! Но теперь душа моя окаменела; я не могу ни радоваться, ни страдать.

Год назад в этот же день я сама произвела на свет маленькое жалкое существо. Где оно сейчас? В этом мире или в мире ином? Не знаю!

Откуда мне знать? После того рокового шага я и не пыталась ничего выяснять. Да, пожалуй, и не попытаюсь. Зачем? Я похоронила это крохотное созданье в глубине своего сердца, пусть же оно останется вечной тайной и в минуты одиночества терзает мое разбитое сердце!

Всякий раз, как я мысленно возвращаюсь к тем временам, каждая клетка моего тела переполняется ненавистью. Меня сжигает огонь мести. Этот человек был первым негодяем, первым трусом и ханжой, который вошел в мою жизнь после разрыва с Чжао. Помню, это случилось вскоре после 7 июля[36]. Изобразив скорбь на лице, он рассказывал об обрушившихся на него несчастьях. Он давно все решил, все подготовил, но продолжал притворяться, будто ему «случайно пришла в голову мысль о таком исходе», просил «все обсудить не торопясь». Он, конечно, считал меня, как и всех женщин, глупой бабой. Но мне достаточно было бы всего лишь нескольких слов, чтобы разоблачить этого мерзавца. Однако я решила по-другому: каждый из нас пойдет своим путем. Выслушав до конца его болтовню, я спокойно ответила:

— Что тут обсуждать? Как тебе удобно, так и поступай. С какой стати ты должен мучиться из-за меня? Верно? Я устала и душой, и телом, мне все безразлично. Желаю тебе счастья, я не смогу разделить его с тобой.

Он оторопело уставился на меня и долго молчал, не зная, что ответить. Глупец! Где ему было разгадать мои намерения! Он струсил, но я прекрасно знала, какая волна радости поднялась в его душе. Ведь я оказалась такой «уступчивой», так легко было меня обмануть. Прошло довольно много времени, прежде чем он, криво улыбаясь, промямлил:

— Я очень беспокоюсь, здесь все для тебя чужое — и люди, и город, а ты ждешь ребенка. Не уговаривай меня, я все равно буду тревожиться. К тому же…

— Ладно, хватит! Можешь не волноваться! — перебила я его, не в силах выслушивать подобные излияния. От его тупости и лицемерия тошнило. А он продолжал считать меня круглой дурой. Смешно!

— Как только приеду в Чанша, раздобуду денег и вышлю тебе. — Он старался говорить искренне, но я в ответ не проронила ни звука. Неужели он ожидал благодарности?

— Вот ты родишь, пройдет какой-нибудь месяц, дела мои уладятся, и я пришлю за тобой человека, — с жаром произнес он, но только дурак мог поверить ему!

Не прошло и часа после его ухода, как я обнаружила, что он не только лицемер и тупица, но и бесчестный негодяй. Он унес все деньги, прихватил золотое кольцо и все мои более или менее приличные платья! Хорош «передовой» деятель! Бросить женщину, да еще обворовать ее! Я легко могла добраться до вокзала, поезд еще не ушел, и поднять там скандал. Но к чему устраивать спектакль на потеху зевакам? Кто посочувствует мне? Люди, знавшие мою историю, лишь равнодушно сказали бы сама во всем виновата! Зачем, подобно другим женщинам, давать пищу для сплетен? Я не раскаиваюсь в том, что жила словно в тумане, у меня хватит сил вынести все. Предстоящие испытания не пугают меня. И я найду в себе мужество вынести все молча! Я…

— Я — не такая, как все женщины!

Можно было бы, конечно, обратиться к кому-нибудь за помощью. В Хэньяне работал учителем один мой однокашник, в Гуйяне тоже было несколько «приятелей», но я не хотела. Терпеть не могу, когда меня жалеют. Буду действовать по-другому.

И я решилась на отчаянный шаг.

Но за день до родов из церкви, которая была неподалеку от больницы, донеслись звуки торжественного песнопения, глаза ласкал мягкий свет лампы, и я расчувствовалась.

«Надо во что бы то ни стало сохранить эту маленькую жизнь, — думала я. — Если родится мальчик, я научу его уважать женщин, если — девочка, вкушу ей ненависть к мужчинам и расскажу, как надо поступать с негодяями». Я снова превратилась в идеалистку.

Особенно я разволновалась на второй день после родов, когда сестра внесла малютку и положила его около меня. Хотя это был мальчик, а я мечтала о дочери, я крепко прижала его к груди, словно боялась потерять. В тот момент для меня перестал существовать весь мир: остались только я и он — мой мальчик! Ведь я все потеряла в жизни! Мои слезы капнули ему на щечку, и он, словно ощутив это, вдруг коснулся ручонкой своего лица. Я дала ему грудь, закрыла глаза и погрузилась в блаженство.

Вдруг мне показалось, будто я слышу злобный смех, и волосы у меня встали дыбом: «Отец ребенка — он! Самый подлый и низкий из всех, кого я когда-либо встречала. Я никогда не смогу его простить!»

Но что поделаешь, ведь так оно и было! Каждый раз, глядя на своего ребенка, я возвращалась к этим тяжелым воспоминаниям, содрогалась от ненависти и еще сильнее терзалась. Я пыталась быть снисходительной, найти хоть что-нибудь хорошее в его отце — этом негодяе! Все напрасно. Ведь уже в самом начале он был неискренним. Я знала, чего он добивается, но я, зачем я согласилась? Видит небо, я не лгу! Так неужели именно за это я и должна страдать?

Пусть так, я ни в чем не раскаиваюсь, ничего не боюсь!

Вначале сердце мое разрывалось от горя. Мне даже казалось, будто я слышу, как оно мечется в груди. Но когда ребенку пошла третья неделя, я решила, что медлить больше нельзя. Однажды, когда сестра пришла измерять температуру, я сказала ей:

— Мне необходимо разыскать одного друга, это займет часа три. Вы не будете возражать? Присмотрите, пожалуйста, за ребенком. Я его накормила. Если он заплачет, дайте ему немного рисового отвара.

Последний раз кормила я своего ребенка. И он, будто предчувствуя это, жадно сосал, а когда я пыталась отнять его от груди — заливался слезами. Так было мне горько, но решения своего я не изменила. Вдруг из самых далеких уголков памяти всплыла фраза: «Из тысячи плохих дней один непременно бывает хорошим. Мы расстаемся навсегда, но я надеюсь, что когда-нибудь, когда ты будешь счастлива, ты вспомнишь хоть раз наш с тобой счастливый день!» Чьи же это слова? Только теперь я поняла их истинный смысл. Наконец я вспомнила, что это сказал Чжао. Я презирала его тогда за то, что у него нет мужества!

Я с тоской взглянула на ребенка и осторожно положила его на кровать. Потом склонилась над ним, нежно поцеловала и, медленно выпрямившись, прижала руки к груди. Вдруг я вспомнила, что еще не дала ему имени! «Маленький Чжао, я назову его — маленький Чжао!» — вырвалось у меня со вздохом.

Почему бы не назвать его так? Ведь это имя напоминает мне об одной из страниц моей жизни. Прав был Чжао, когда говорил, что из тысячи дней всегда бывает один хороший. За год нашего знакомства мы знали много печальных дней, но один все же был счастливым. Увы! Этот день невозможно вернуть. Да, я никогда больше не увижу моего ребенка.

Я еще раз взглянула на маленького Чжао, взяла узелок, который заранее приготовила, и вышла из палаты. Во дворе я столкнулась с медсестрой, ничего не сказала ей, только кивнула, указала пальцем на свою палату и выбежала со двора. В эту минуту я навсегда потеряла своего ребенка!

Кажется, будто все это произошло лишь вчера.

Я задолжала больнице более двухсот юаней, но оставила им сына. Неужели мой маленький Чжао не стоит этих денег? Представляю, как меня ругали там: и низкой женщиной, и бессердечной матерью. Низкая женщина — я? Нет, тысячу раз нет! Бессердечная мать? Только я могу так думать о себе, но люди не имеют на это никакого права!

Я не похожа на других женщин, но знаю, что я такая же мать, как другие!

Я могла, разумеется, прибегнуть и к испытанному способу. Написать длинное слезное письмо и спрятать его на груди у ребенка. Можно было сочинить целую историю.

Я, мол, беженка из дальних мест, растеряла всех родных. И вот сейчас отрываю от себя кусочек своей плоти и отправляюсь в дальний путь на поиски мужа. Меня ждут переходы через горы и пропасти. Брать с собой ребенка — значит увеличивать и без того огромные трудности. Мне остается лишь одно: просить позаботиться о нем — месяца три, самое большее — полгода. К тому времени я раздобуду денег и приеду за ним. И все в таком духе. В общем, я могла оправдаться перед людьми и в то же время развязать себе руки. Но с какой стати я должна была превращать трагедию в пошлую мелодраму? И потом, чем могла я подкрепить свои обещания? Задолжать людям деньги, бросить собственного ребенка да еще сохранить о себе хорошее мнение было бы поистине «благородно», но я не пала еще так низко!

Если бы какой-нибудь добрый человек воспитал маленького Чжао и, когда он вырастет, показал бы ему это лживое письмо, мой сын поверил бы, что я — святая, непорочная женщина. Смешно! Правда? Бросить ребенка на произвол судьбы и стремиться занять в его неискушенном сердце какое-то место! Есть такие «герои», но я еще не до конца потеряла совесть.

Даже если бы у меня появилась возможность взять сына к себе, я все равно не смогла бы как следует воспитать его, потому что не знаю, смогу ли порвать с ненавистной мне средой. А допустить, чтобы сын видел, как я веду двойную игру, было бы преступлением.

Но главное то, что я еще не рассчиталась с моими заклятыми врагами, всеми этими подлецами и негодяями. А для этого я должна быть совершенно свободна.

Теперь я наконец поняла, кому должна мстить!

19 сентября

Вчера была годовщина вторжения японских войск в Маньчжурию[37]. С самого утра получила приказ отправиться в район Е. Мне было сказано, за кого я должна себя выдавать там. В мою задачу входило: во-первых, взять на заметку самых активных, во-вторых, выяснить, как они между собой связаны, и, наконец, установить за кем-нибудь из них слежку.

Туда же направили Жун, разумеется, не предупредив меня, но эта дура, не помня себя от радости, так вызывающе взглянула на меня и так нагло ухмыльнулась, что я сразу обо всем догадалась и тут же попыталась ее «прощупать».

— Знаешь, Жун, дружба дружбой, а служба службой, давай не будем ссориться.

От изумления Жун не сразу нашлась что ответить. А я продолжала:

— И потом, если говорить о наших личных отношениях, то я перед тобой совсем не виновата, ты сама была не права в тот день.

Жун изменилась в лице, но все же с улыбкой ответила:

— О чем это ты? Ничего не понимаю! — и моментально скрылась в управлении.

Это подтвердило мои догадки. Не зря она так нагло посмотрела на меня.

Что эта дрянь замышляет? Уж не решила ли она воспользоваться случаем, чтобы отомстить мне за тот злополучный день? Или же М. наговорил обо мне всякие пакости, решив сделать ей приятное? Во всяком случае, надо быть осторожной. Здесь люди часто за улыбкой прячут нож, заманят на крышу — и уберут лестницу, словом, используют любые методы. Не заметишь, как попадешь в ловушку. Стоит хоть на секунду ослабить волю — и ты пропал.

Нечего успокаивать себя тем, что Жун глупа. За спиной таких тупиц всегда стоит человек, который направляет их действия.

Клубок сомнений стал постепенно распутываться лишь после того, как я приступила к выполнению задания. Я обнаружила, что Жун ни на минуту не выпускает меня из поля зрения. Она просто следит за мной. Значит, для этого ее сюда направили! Ладно же!

Нет ничего особенного в том, что за мной следят, — следят за всеми. Но почему именно Жун? Хотя использовать Жун против меня — не так уж плохо. Но до чего же она глупа! Ходит за мной по пятам, подслушивает и думает, что я ничего не замечаю. Не понимает, что не все такие тупицы, как она!

Сначала я собиралась выполнить задание кое-как, лишь бы настрочить рапорт. Но, обнаружив, что эта девчонка шпионит за мной, передумала. Притворилась, будто я ничего не замечаю, и делала все, чтобы сбить ее с толку. Я не забыла, что мне приказано установить за кем-нибудь слежку. Почему бы не воспользоваться этим и не поймать эту дуру на крючок? Возможно, Жун действительно поручили следить за мной, но ей могли ничего не сказать о моем задании. Ну, моя глупышка, я постараюсь, чтобы у тебя было достаточно материала для рапорта. Есть тут один юноша, который хочет поближе познакомиться со мной. Вот я и сделаю его своим «объектом».

Ему лет двадцать с небольшим, произношение у него северное. Он подошел ко мне и, краснея, спросил, где я работаю. Я что-то выдумала, но не стала интересоваться, чем занимается он. Мы обменялись несколькими общими фразами, и тут я нарочно понизила голос, чтобы привлечь внимание Жун. Эта тупица заволновалась и, притворившись, будто смотрит в небо, стала медленно приближаться к нам. Тут я увлекла моего нового знакомого в сторону и тихо, но так, чтобы Жун слышала, сказала:

— У меня очень опасная работа, в любой момент можно провалиться.

— А… ты… — Юноша с изумлением смотрел на меня, не понимая, почему вдруг я произнесла эту бессмысленную фразу. — Ты… о какой… работе говоришь?

Я улыбнулась, ничего не ответила и покосилась на Жун.

Кажется, мой знакомый начал кое о чем догадываться, но в это время Жун подошла к нам с другой стороны. Я дернула молодого человека за край куртки и отошла на несколько шагов в сторону. Когда я обернулась, он стоял рядом. Я наклонилась к самому его уху и шепнула:

— Видишь ту женщину?

Он удивленно вскинул брови, но тут же лицо его приняло прежнее выражение.

Я нарисовала на ладони иероглиф и шепнула при этом:

— Она… это самое!

— А-а! — Молодой человек, видно, струсил (не знаю только, кого из нас он испугался). Потом вдруг резко повернулся и пошел прямо навстречу Жун. Поравнявшись с ней, он окинул ее взглядом, а потом еще оглянулся. Я не ожидала он него подобной выходки и слегка растерялась…

Это было чересчур демонстративно. Если Жун сообразит, в чем дело, — я пропала.

Пройдясь несколько раз вдоль улицы, я снова подошла к молодому человеку и сказала:

— Разве можно поступать так неосторожно? Она могла запомнить тебя.

Он ничего не ответил, лишь улыбнулся. Почему, я не поняла, но нетрудно было догадаться, что мой новый знакомый не робкого десятка. Мне не хотелось вести с ним пустой разговор и кокетничать. Поэтому я прямо спросила:

— Где мы можем встретиться? Я хотела бы поговорить с тобой.

— Я часто бываю в клубе «Общества C—S», — равнодушно ответил он, — просматриваю там газеты.

Возвращаясь домой, я снова и снова вспоминала каждое его движение, каждое слово и постепенно нарисовала себе его образ. Странно, но мне казалось, будто этот образ давно живет в моем сердце и навсегда останется в нем.

Между тем надо было писать рапорт. Два противоречивых чувства боролись в моей душе: сообщать начальству об этом человеке или не сообщать? Но ведь Жун непременно захочет показать, что она «не подкачала», и приукрасит все, что видела. Поэтому я решила все же упомянуть о моем новом знакомом, но несколько исказила факты. Зачем? Я и сама не знаю. Какое-то непонятное чувство заставило меня поступить именно так.

Но не успела я отправить рапорт, как сейчас же раскаялась. А если мне прикажут «охотиться» за ним, что тогда я буду делать? О, небо! Меня совсем не беспокоит то, что я так неосторожна. Волнует меня другое: как бы иллюзии не заполнили пустоту в моем сердце. Я не хочу связывать себе руки. Как все это странно! Не правда ли?

Чувствую, что на меня надвигаются новые беды.

Уж не испугалась ли я? Нет! Что может испугать человека с искалеченной душой?

Правда, теперь на карту поставлена еще одна судьба, но не в моих силах что-либо изменить.

22 сентября

Пожалуй, Жун уже состряпала свое донесение. Точно ничего не знаю, но чувствую, что это так. Нетрудно представить себе, как она там все расписала. Я хорошо знаю такого сорта людей, они готовы навредить каждому.

Атмосфера все сильнее и сильнее накаляется. Против меня начался настоящий поход, затеваются интриги.

За спиной Жун, безусловно, кто-то стоит, но кто? Уж не М. ли? Рассуждая здраво, у него нет оснований пакостить мне. Но для таких, как М., логики не существует. В свое время я отвергла его ухаживания, но не оскорбила его, а, напротив, была очень деликатна. Я сказала ему: «Представь себе, что я соглашусь и обо всем узнает эта дрянь Л. Я не боюсь ее, но тебе она может навредить. К тому же Чэнь давно посматривает на меня маслеными глазками. Так что и я не в лучшем положении. Давай повременим».

Он слушал меня улыбаясь, но в глазах его горели зловещие огоньки. Тогда я намекнула, что заразилась дурной болезнью и еще не прошла до конца курс лечения, высвободилась из его объятий и, понизив голос, добавила:

— Я знаю, ты не боишься, но я не хочу этого!

В ответ он расхохотался, повалил меня на тахту и стал тискать… Он был похож на взбесившееся животное.

После этого случая М. как будто не питал ко мне никакой ненависти, потому что наши отношения, по сути дела, были лишь игрой, и вскоре воспылал страстью к Жун.

Зачем же ему понадобилось пакостить мне? Не понимаю. Но ведь он — человек особенный, логики для него не существует!

Быть может, он боится, что я первая нанесу удар? Какой вздор! Что могу я ему сделать? Такое мне и в голову не придет, я верю, что пока не способна на подобные вещи!

Кажется, я поторопилась с выводами. Пожалуй, у М. есть основания так думать. В самом начале, когда он только пытался заманить меня в свои сети, я невольно стала свидетельницей некоторых его тайн, и хотя в тот момент прикинулась дурочкой, он до сих пор, вероятно, не может успокоиться. Такие люди, как он, удивительно изворотливы, жестоки и подозрительны. Он меряет всех на собственную мерку. Либо ты сам должен кого-нибудь укусить, либо тебя укусят. М., разумеется, уверен, что я постараюсь его опередить.

На душе у меня как-то тревожно. Жун опасаться нечего, однако…

Удастся ли мне выпутаться из этого сложного положения?

Что ж, посмотрим! Даже смирную собаку можно сделать бешеной. Посмотрим, как развернутся события.

Надо захватить инициативу, нельзя терять ни минуты. К счастью, в этой шахматной партии преимущество на моей стороне. Однако исход пока не ясен. Подумаю еще немного и сделаю решительный ход.

Я оделась и подошла к зеркалу. Говорят, что я особенно хороша, когда хмурюсь и молчу. Возможно, но не лучше ли улыбаться? Во всяком случае, от этого я не становлюсь хуже. Помню, хорошо помню, как однажды Чжао сказал, что никто не умеет говорить так тихо и вкрадчиво, как я, что если долго слушать меня, то захмелеешь. Пожалуй, он был прав. Теперь я стала еще более опытной и искушенной. А может быть, нет?

…Я осмотрела себя с головы до ног и еще ближе подошла к зеркалу. О, на лбу, кажется, прибавились морщинки! Мне всего двадцать четыре года, я в самом расцвете сил и красоты! Откуда же их столько? Кто виноват в этом? Моя любовь и вся моя жизнь! Но зачем возвращаться к прошлому? Я уже собралась уходить, как вдруг за дверью послышался громкий голос хозяйки: «К вам гости!» Кто бы это мог быть? И как могли меня найти?

Дверь отворилась, и из-за тучной фигуры хозяйки я увидела красивое женское лицо. Гостья назвала меня по имени. А-а, так вот это кто! Когда она приехала и что ей нужно?

Мы не виделись лет пять, но Шуньин ни капельки не изменилась. Казалось, годы не коснулись ни ее внешности, ни характера. Это я поняла из первых же ее слов.

— О, ты так успела в жизни! И положение у тебя высокое, и друзей куча. Не удивительно, что тебе просто некогда вспомнить обо мне, твоей старой соученице и подруге. Но я и Суншэн ни на минуту о тебе не забывали, поистине…

— Вот уже не подумала бы, что ты здесь, — прервала я ее излияния. — Когда вы приехали? Где остановились? Ведь я ничего не знаю!

— Да я и не виню тебя! Такие люди, как ты, всегда заняты!

— Но, сестрица Шуньин, я действительно не знала о вашем приезде.

— Я и говорю, что у тебя полно дел. — С этими словами она подошла ко мне. Шуньин, видно, заранее приготовила свою речь. Надо дать ей высказаться, а то еще обидится. Я больше не перебивала ее. Она говорила, а передо мной одна за другой проплывали картины прошлого — события пятилетней давности.

Шуньин рассказала, что приехала сюда с мужем в прошлом месяце и сразу же отправилась в управление разыскивать меня. Там она, конечно, ничего не добилась. У них масса планов на будущее, но как пойдут дела — пока еще неизвестно.

— Ты так легко достигла всего, чего желала. — Она нежно взяла меня за руку. — Говорят, что все приходит в свое время, но многое еще зависит от способностей и энергии.

Я улыбнулась, вспомнив, как когда-то Шуньин стала членом провинциального комитета гоминьдана.

— А Сицяна ты не забыла? — спросила Шуньин, наклонившись ко мне и понизив голос.

От неожиданности я вздрогнула. Зачем она вспомнила о нем, дрянь паршивая? Я слегка подняла одну бровь и в упор взглянула на нее, дав понять, что эта тема неприятна мне.

Но госпожа — бывший член комитета — оказалась так тупа, что не поняла этого.

— Он человек знающий и опытный, — заявила она с самым серьезным видом, — к тому же у него влиятельные друзья. Пойми ты это!

Я почувствовала, как кровь отхлынула у меня от лица. На что она намекает, эта бесстыжая мартышка? Как смеет дразнить меня? Или она действительно настолько глупа? Я решила не проявлять больше к ее словам никакого интереса, но неожиданно подумала: зачем доставлять себе лишние хлопоты? У меня и без нее немало врагов. И ответила с притворной улыбкой:

— Ты что мне сказки рассказываешь? Если я и узнала, что за человек Сицян, то не без твоей помощи. Я не была с ним так хорошо знакома, как ты!

— Ты меня не поняла. Я действительно познакомилась с ним раньше, чем ты, да и с Суншэном они были друзьями, но ты — совсем другое дело, ведь у вас были особые отношения.

В ответ на ее слова я могла лишь зло усмехнуться:

— Особые отношения? Дорогая моя, тебе что, нравится бередить чужие раны или ты просто играешь? Что же, тогда я весьма тебе признательна и за благие намерения, и за поддержку.

— Что ты, что ты! Да разве посмела бы я вспоминать старое? — с жаром и в то же время смиренно произнесла она и со смехом закончила: — Ты по-своему хороша, он — по-своему. Вот я и подумала, что из вас вышла бы прекрасная пара!

Я чувствовала, что терпение мое вот-вот лопнет. Бывают же такие бессовестные дуры! Если я сейчас не остановлю ее, кто знает, до чего она договорится? Но не успела я и рта раскрыть, как она, причмокнув, снова затараторила:

— Так вот, у Сицяна полно друзей! Должна тебе сказать, что и мы приехали сюда лишь благодаря его помощи! Сама подумай: пароход, самолет, билеты на троих, сколько на все это нужно? Сбережений у нас не было, а далеко ли уедешь на стипендию Суншэна? Сицян тысячу раз велел нам передать тебе привет, он тобою очень интересуется. Говорит, если нужно и это в его силах, в любую минуту готов помочь. Видишь, он не забывает старых друзей!

— Что ж, очень ему признательна, — ответила я в тон Шуньин.

«Помнит старых друзей»?! Чепуха! С меня достаточно тех страданий, которые он причинил мне. Судя по словам Шуньин, он, наверное, стал важной персоной. Странно! Вдруг я вспомнила один случай, и это усилило мои подозрения. Я доверительно спросила:

— Дела у Сицяна по-прежнему?

— Что ты! — с нескрываемым восхищением произнесла Шуньин, но тут же спохватилась и уже более спокойно добавила: — Да, теперь у него появились кое-какие возможности.

«Что бы это могло значить? Неужели эта дура что-то скрывает? Надо все разузнать».

— Говорят, у него ответственное задание от центрального правительства. Ты разве не слышала?

— Гм, от центрального правительства?.. Понятия не имею!

— Лишь недавно ему послали пятьдесят тысяч юаней, — продолжала я врать.

— Пятьдесят тысяч! Ого! Значит, он с центральным правительством также… — Тут она осеклась, и лицо ее приняло такое выражение, будто ей неожиданно удалось раскрыть обман.

Я ухватилась за слово «также» и сказала:

— Ну, разумеется, он также работает и на центральное правительство.

— А известно ли тебе, что он… — Шуньин умолкла, будто проглотила последние слова. Затем вынула носовой платок и легонько вытерла свое напудренное лицо.

— Ну, что он? — спросила я притворно равнодушным тоном, однако Шуньин продолжала вытирать лицо, и мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем она промямлила:

— Он… у него дела идут просто блестяще…

Она старалась выкрутиться, но так глупо, что я не могла сдержать улыбки. Теперь все ясно. У меня не было времени, как говорится, ходить вокруг да около, и я ринулась в атаку.

— Можешь быть со мной откровенна, — заявила я ей. — Мы с тобой друзья, можно даже сказать — родные сестры. К Сицяну я тоже не так уж плохо отношусь… Только прошу тебя никому не говорить о том, что я тебе сейчас скажу, если ты действительно об этом знаешь. Видишь ли, Сицян… словом, он связан с японцами и с Ван Цзинвэем.

— Ай-й-я! Так вот оно что! Откуда ты знаешь?

Ее изумление было явно наигранным. А впрочем, откуда ей было знать, что все это я выдумала лишь для того, чтобы вызвать ее на откровенность?

— Мне все известно, — я старалась заинтриговать ее, — так что не вздумай меня обманывать.

— Неужели у меня совсем нет совести? — взволнованно заговорила Шуньин. — Пусть небо меня покарает, если я лгу. Мы хоть и живем в Шанхае, но ничем не интересуемся, многого вообще не понимаем. Конечно, и до нас доходили какие-то слухи, но мы с Суншэном подумали: почему это непременно должен быть Сицян? Пойми, разве можно обвинять человека, раз нет никаких доказательств?

— Так тоже нельзя рассуждать, — возразила я. — Ведь есть же такие, которые служат и нашим и вашим. Только те, у кого большие возможности, — преуспевают, а у кого их нет — проваливаются.

Шуньин издала какой-то странный звук и стала нервно теребить кончик носового платка. Мозг ее, видимо, лихорадочно работал. У меня не было терпения ждать, пока она ответит, и я снова спросила:

— Вы вернетесь в Шанхай после получения приказа?

Не знаю почему, но от этих слов Шуньин бросило в дрожь, и она растерянно сказала:

— Какой приказ? Хватит шутить! — Но тут, видимо, поняв истинный смысл моего вопроса, улыбнулась, стараясь исправить оплошность: — А-а, ты имеешь в виду приказ центрального правительства? Его не будет. Мы виделись с начальником секретариата и теперь ждем назначения.

Я кивнула головой и усмехнулась. Почему, интересно, она так растерялась?

Шуньин задумалась на минуту, затем продолжала:

— Здесь все так дорого, такое все скверное. Не жизнь, а мучение. Чашечка кофе стоит два юаня. Да и что за кофе! Настоящая бурда! В общем, тут куда хуже, чем в Шанхае; нет ни удобств, ни комфорта. Ехала бы ты в Шанхай. И Сицян там. Почему бы тебе не попросить перевода? Всегда можно что-нибудь придумать. Думаешь, работу там не найдешь? Еще получше твоей. Знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Сицян — ты ведь хорошо помнишь его, — так вот, мне кажется, что его связь с «той стороной», вероятно, и есть его особое задание, верно?.. Но это лишь мое предположение, а ты что думаешь?

Я улыбнулась и ничего не ответила. Неужели из всего того, что я ей сейчас наговорила, Шуньин сделала такие далеко идущие выводы? Интересно, зачем она уговаривает меня ехать в Шанхай? А может быть, просто так?

Началась воздушная тревога. Шуньин быстро вскочила на ноги, подбежала к окну и, выглянув наружу, запричитала:

— Вот беда! Вот беда! Ничего отсюда не видно. Сколько там вывесили красных шаров?[38] Тут, наверно, очень опасно.

— Пустяки! — Я лениво поднялась со стула. — Тебе далеко? Тогда спускайся в убежище.

Но Шуньин помедлила немного и быстро направилась к выходу, оставив мне свой адрес.

Отбой дали только после часа дня. Я просидела в убежище целых два часа. Колеблющееся пламя свечи выхватывало из темноты потные лица, застывшие в страхе глаза. Люди болтали о чем угодно. Я сидела в неосвещенном углу, обхватив голову руками, и фразу за фразой вспоминала наш разговор с Шуньин. Какой очередной удар мне готовят? Надо принять контрмеры, а главное — не выпускать из рук инициативы. Я чувствовала, как пылает мое лицо, как тяжело стучит кровь в висках.

Вдруг у самого входа кто-то крикнул: «Зенитки бьют!» Глухой шум в убежище мгновенно стих, слышно было лишь тяжелое, прерывистое дыхание людей. Я почувствовала, как по всему телу волной разливается одиночество.

«Одна бомба, — с тоской подумала я, — и всему конец. Что же, это не так плохо!»

Помню, когда я была маленькой, мать часто говорила, что жизнь — это спектакль.

В школе, да и позднее, мне приходилось слышать, что жизнь — это борьба.

А у меня что: борьба или спектакль?

Пожалуй, и то и другое. Но самое страшное, что ни борьбе этой, ни спектаклю конца не видно. Сражение сменяет сражение, картина — картину. Зачем мне все это? Разве несколько лет назад я не была чище, лучше! В то время меня не мучили угрызения совести, я, как и все порядочные люди, шла прямым путем. Но кому-то, видимо, это мешало, и меня, совсем еще юную и неопытную, соблазнами и угрозами толкнули на иной путь. Да еще говорили, что все это ради моей же пользы, чтобы «устроить» мою жизнь. Вот и «устроили».

И первый же подлец, с которым меня связала судьба, теперь…

Неужели настанет день, когда я смогу разоблачить его и с ним рассчитаться, отомстить за то, что, действуя подло и бесчестно, он сделал меня такой. Спасибо Шуньин за эту новость.

Если стоит еще жить на свете, то лишь для того, чтобы мстить!

Я вышла из убежища. Яркое сентябрьское солнце и легкий ветерок придали мне силы. Подумала — и решила прежде всего отправиться к М., чтобы выяснить обстановку. Тут нужны смелость и осторожность, как во время охоты на тигра. Думаю, что мне удастся справиться с ним, я знаю, чем его укротить.

Однако пришла я некстати. У М., кажется, был «тайный посетитель». Я догадалась об этом по выражению лица слуги и сразу же направилась к выходу. Однако у самых ворот услыхала: «Пожалуйста, входи!» Неужели «посетитель» решил воспользоваться моим приходом и ретировался? Мне почему-то казалось, что М. предвидел мой визит. Что ж, значит, сегодня из нашей встречи может получиться неплохой спектакль.

Так и есть. Не успела я войти, как М., ехидно улыбаясь, сказал:

— Сестрица, за эти несколько дней я соскучился и решил кое-кого пригласить, чтобы немного развлечься.

О! Он занял оборонительную позицию, чтобы потом перейти в наступление! Значит, остается одно: ринуться в атаку.

— Мне надо поговорить с тобой! — начала я с каменным выражением лица. — Распорядись, пожалуйста, чтобы хоть час никого не принимали.

М. ухмыльнулся:

— Целый час? А выдержишь ли ты, сестрица?

Я пропустила его слова мимо ушей, взяла со стола бутылку, налила себе в стакан лимонаду, отпила глоток и продолжала:

— Скажи, что плохого я тебе сделала, зачем ты травишь меня? Игра не стоит свеч. Сам подумай, кто я, в конце концов, такая? Но оставим это, я пришла мириться с тобой.

М. стоял, скрестив руки на груди, и молча улыбался.

— Подумай еще и о том, — продолжала я наступать, — в какой обстановке я живу все эти годы. Каких только чудес не насмотрелась, чего не испытала! Но никогда я не нарушала своего принципа: не мешать людям. Разумеется, если на меня нападают — приходится обороняться. Меня можно уничтожить, я не боюсь, но какой в этом смысл?

М. стоял в прежней позе, словно застыл на месте, но уже не улыбался. В глазах его загорелись хищные огоньки, словно у волка. Вдруг огоньки погасли, и М. ледяным тоном произнес:

— Эта тирада, кажется, обращена ко мне? Не надо так увлекаться, сестрица. Спокойнее, спокойнее!

— Да, разумеется, я обращаюсь к тебе, к кому же еще! — крикнула я. — К черту спокойствие! Я всю жизнь из-за него страдаю! — Надо было во что бы то ни стало вывести его из терпения.

М. холодно рассмеялся, потом, в бешенстве взглянув на меня, резко повернулся и направился к выходу. Это было слишком неожиданно, я едва не бросилась вдогонку, но он остановился, обернулся и, подойдя вплотную, свистящим шепотом произнес:

— Поступай как знаешь, посмотрим, насколько остры твои зубки!

Пугает! Мне стало смешно, и я улыбнулась, потому что хорошо знала, что за этими хвастливыми словами скрывается трусость. Значит, в этой войне нервов преимущество на моей стороне. Я слегка наклонила голову и с обворожительной улыбкой ответила:

— Насколько остры мои зубки? Этого тебе никогда не узнать. Кусаться я не собираюсь. Но молчать, как прежде, хоть ты и хвалишь меня за это, я не буду. Вот и все.

Он большими шагами ходил по комнате, но, услышав мою последнюю фразу, остановился и стиснул руки так, что хрустнули пальцы.

— Вот проклятая! Еще пугает! — пробормотал он.

— Нет! — быстро ответила я, повысив голос. — Не пугаю, а просто хочу выяснить, не можем ли мы договориться.

Словно не слыша моих слов, М. снова стал ходить взад и вперед по комнате. Вдруг он подошел ко мне сзади и крепко обнял за талию. Я вскочила со стула, а он грязно усмехнулся и сказал:

— Пожалуй, мы и в самом деле можем договориться.

Я поняла его гнусный намек. Мерзкий развратник! Я вырвалась от него и закричала:

— Нечего ломать комедию! — И тут вдруг заметила, что на спинке стула висит пистолет. Одним прыжком я очутилась возле стула, выхватила пистолет из кобуры, отступила на шаг и примирительно сказала:

— Надеюсь, не стоит объяснять, что я нахожусь во фронтовом районе при исполнении служебных обязанностей?

Такой поворот событий был для меня неожиданным, но другого выхода я не видела.

М., кажется, испугался, но стоял, по-прежнему скрестив руки на груди, слегка склонив голову, и пристально следил за каждым моим движением. Вид у него был совершенно растерянный.

В это время кто-то тихонько постучал. Я положила пистолет на стол и открыла дверь. Слуга доложил, что гость собирается уходить.

— У тебя дела, увидимся завтра, — проговорила я с улыбкой и не торопясь вышла из комнаты. Лишь очутившись на улице, я почувствовала, как бешено колотится у меня сердце.

Нет, я не собираюсь сдаваться. Но я просчиталась. Скорее верблюд пролезет сквозь игольное ушко, чем этот тип пойдет на мировую. Мне надо было выяснить, по чьей указке действует Жун. Теперь это совершенно ясно.

Но успокаиваться пока рано. В таких условиях человеку порядочному — не цинику, не предателю — трудно выжить. А я еще не пала до такой степени. Единственное, что у меня осталось, — острые зубы, но это слабое оружие.

1 октября

В последние дни обстановка, кажется, немного разрядилась. Жун вдруг стала относиться ко мне, словно к любимой родственнице. М. с того памятного дня меня не замечает, да и я не ищу с ним встреч. А Чэнь говорит, что ничего особенного не произошло, что у меня просто расшатались нервы.

Словом, все реагируют по-разному. Кстати говоря, Чэнь разыгрывает роль доброго посредника и делает вид, будто стремится помирить обе стороны. Неужели все это так просто? Чэнь говорит, что у меня расшатались нервы! Чудесно! Замечательно!

Три дня назад Чэнь, будто случайно, зашел ко мне и завел разговор о случившемся. Потом заметил, что Жун немного истерична, но характер у нее прямой, и в конце концов сказал, что лучше не связываться… Уж не собирается ли он, как отшельник, проповедовать уход от жизни? Забавно!

Я не удержалась и съязвила:

— Никогда бы не подумала, что секретарь Чэнь устал от мирской суеты и хочет стать отшельником. Хорошо, что несколько дней назад я не обратилась к вам за помощью, а то вы оказались бы в весьма затруднительном положении.

— Ничего подобного! — с достоинством ответил Чэнь. — Стремление мирным путем разрешить любой конфликт вовсе не противоречит моим жизненным принципам.

Я не торопилась с ответом, тогда он наклонился ко мне совсем близко, так, что его лоснящиеся щеки коснулись моих волос, и принялся с жаром убеждать меня:

— Сплетни — здесь дело обычное. Ничего особенного ведь не произошло, и незачем так распускать нервы. Делать вам нечего — вот и все. Я прекрасно знаю Жун и М. Но знаю и тебя. Ты человек более тонкий, однако каждому свойственно ошибаться.

От Чэня пахло отвратительными духами, и я, слегка отстранившись, с улыбкой сказала:

— Весьма признательна вам за совет. Но раз вы считаете, что все это — нервы и ничего особенного не случилось, не стоило утруждать себя и приходить ко мне. Хорошо, если все это, как вы говорите, плод моего воображения.

Позднее я очень жалела, что не выяснила, зачем приходил Чэнь, и потому не смогла повернуть оружие противника против него самого. Я знала, что Чэнь любит играть в благородство, и недооценить его визит было огромной ошибкой с моей стороны.

Возможно, Чэнь заодно с Жун и М.? Во всяком случае, нет оснований думать иначе.

Но тогда зачем он явился успокаивать меня, почему был так скромен и ничего не требовал? Неужели я победила и они решили отступить? Нет, тысячу раз нет! Я не так уж верю в свои силы, а главное, не верю в то, что они вдруг окажутся такими «благородными» и расстанутся со своими подлыми замыслами!

В таком случае и визит Чэня, и неожиданная доброта Жун — все это лишь своего рода попытки побольше выведать у меня.

Жун, кажется, действительно пыталась что-то разузнать, но у Чэня, по-моему, этого и в мыслях не было.

Пожалуй, у него свои цели. Он, видимо надеялся, что я испугаюсь М. и Жун и прибегу к нему за помощью. Но прошло несколько дней, он не выдержал и сам прибежал. Его совсем не интересуют мои намерения. Просто он решил, что теперь я стану более уступчивой, и, чтобы добиться успеха, этот волк прикинулся овечкой.

Но я «обманула его ожидания» и не могу простить себе этой оплошности.

Словом, как говорится, я оказалась не на высоте.

Чэню не оставалось ничего другого, как уйти, а я отпустила его.

Возможно, что М. и его шайка решили оставить меня на некоторое время в покое лишь для того, чтобы потом начать новое наступление. А я упустила такой прекрасный случай! Однако Чэнь не из тех, кто помогает в беде. У подобных людей свои принципы: бей лежачего, держи нос по ветру, радуйся чужому горю. Тем более что он давно мечтает позабавиться со мной. Да, в такой ситуации надеяться на этих злых псов и коварных лисиц — все равно что самой накинуть себе петлю на шею.

Я не такая, как все женщины, почему же я не решилась? Зачем так дорожу своим телом? Впрочем, не стоит размениваться, ведь это последнее средство.

На свете много хороших людей, я верю в это. Но поверят ли они, что я порядочный человек? Как я смогу это доказать? На моих руках кровь невинных жертв. И то, что я сама стала жертвой, — вовсе не оправдание. Не знаю, удастся ли мне смыть эту чистую кровь черной кровью злодеев, но крохотная надежда еще живет во мне.

2 октября

Мои догадки оправдались.

Совершенно неожиданно Ф. стал обо мне усиленно заботиться. Наверно, тоже решил воспользоваться случаем. Я не хотела его разочаровывать и, нежно улыбнувшись, сказала:

— Они, видимо, решили подшутить надо мной, я знаю. Увидят, что испугалась, и обрадуются. Верно? Поэтому лучше всего не обращать внимания.

— Только смотри не просчитайся! — Он оглянулся по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, понизив голос, добавил: — Я знал людей, которые рассуждали, как и ты, но это кончилось для них настоящей трагедией.

— Неужели? — Я и верила, и не верила. И голос его, и поведение казались мне искренними и в то же время фальшивыми. Я пристально посмотрела ему в лицо, и вдруг на душе у меня стало тревожно.

— Тебе что-нибудь известно… обо мне? — ни с того ни с сего выпалила я. — Можешь сказать?

— Здесь нет. Надо найти подходящее место.

Меня словно кольнули иглой, и, зло усмехнувшись, я ответила:

— Ты прав. Как только представится случай, я приглашу тебя.

На этом мы расстались. Я смотрела вслед его одинокой удаляющейся фигуре и вдруг подумала, что не следовало так обращаться с ним. Какое я имею право подозревать его в нечестных намерениях? А впрочем, почему я должна верить ему? Как можно доказать, что он не притворяется? В таком окружении самый честный человек может превратиться в эгоиста и лжеца.

Я и сама чувствую, что стала равнодушной и черствой. И все же встреча с Ф. надолго лишила меня покоя. Однако вскоре внимание мое отвлекло одно событие: меня вызвал к себе Р.

Через полчаса я сидела в его небольшой приемной и ждала. Я была здесь не впервые, но каждый раз, как я сюда приходила, меня прошибал холодный пот. Сегодня я чувствовала себя особенно скверно. За стеной раздавались шаги и слышен был приглушенный разговор. Мне показалось, что я узнала голос М. Неужели он здесь?

«Теперь все кончено, — мелькнуло в голове, — так что бояться нечего». Я вытерла влажное от пота лицо.

Наконец меня вызвали в кабинет. Не успела я войти, как Р. заявил:

— Говорят, ты здорово работаешь! Молодец! Хвалю!

Одному лишь дьяволу известно, что скрывалось за этой похвалой. Я ничего не ответила, лишь скривила рот в улыбке.

Р. положил передо мной выцветшую фотографию.

— Узнаешь?

Сердце у меня замерло. Чжао! Я еще раз внимательно взглянула: ну конечно, он! Однако как оказался здесь этот снимок? Просто поразительно!

Я положила фотографию на стол и украдкой взглянула на Р. Так и есть: он не спускал глаз с моего лица.

— Так ты знаешь его?

— Знаю! — Я почувствовала, как сильно бьется у меня сердце.

— Переписываетесь?

— Нет.

— А раньше в каких были отношениях?

Я посмотрела на него и подумала: «Ведь вам все давно известно, к чему же эти вопросы?» — и коротко ответила:

— Вместе… жили.

— Как это началось?

Я, кажется, слегка покраснела:

— Обычная история!

— Почему расстались?

— Не сошлись во взглядах! — Я сделала акцент на последних словах. — Ничего у нас не вышло!

— По чьей инициативе разошлись?

— Право, не знаю, — после минутного колебания ответила я. — Оба чувствовали, что дальше так продолжаться не может, и решили, что каждый пойдет своей дорогой, детей у нас не было.

— Чем занимались в то время?

— Преподавали, он — в средней школе первой ступени, я — в старших классах начальной школы.

Заранее подготовленные вопросы как будто кончились. Р. взял фотографию, скользнул по ней взглядом и положил в дело. Потом уставился в одну точку и буквально тут же задал новый вопрос:

— А чем он сейчас занимается и где он, тебе известно? Нового ты о нем ничего не слышала?

— Нет. Я совершенно ничего о нем не знаю.

— Гм… — На лице Р. появилось какое-то подобие улыбки, и он в упор посмотрел на меня. — Ну а я имею кое-какие материалы… сейчас покажу тебе. — Он достал из дела какой-то листок, пробежал его глазами и отдал мне.

Я смотрела на листок и думала: «Трудно представить себе, чем кончится весь этот разговор, но затеял его Р. неспроста». От волнения я не знала, как себя вести, и, холодно усмехнувшись, положила листок на стол.

— Ты найдешь его, — пристально глядя на меня, сказал Р. — Возобновишь с ним прежние отношения и будешь за ним следить.

Я остолбенела. Рассуждая здраво, мне оставалось лишь повиноваться, но я все же попыталась возразить:

— Разрешите доложить, господин начальник, для этого задания я не гожусь.

— Это почему же? — нетерпеливо перебил меня Р. — Почему не годишься?

— Я, разумеется, не собираюсь нарушать приказа, но тут столько трудностей. Дело в том, что мы расстались почти врагами и, если даже я разыщу его, толку от этого не будет никакого. Это во-первых. Кроме того, боюсь… боюсь, что он знает, на какой я работе. А это осложнит мое положение. Я забочусь только о деле, поэтому прошу еще раз все взвесить.

Р. позеленел от злости, потер рукой подбородок, какое-то время пристально смотрел на меня и наконец сказал:

— И все же ты выполнишь приказ. Каким образом — это дело твое. — Он нажал на кнопку звонка. Я поняла, что продолжать разговор бесполезно, попрощалась и вышла из кабинета.

Моих доводов было вполне достаточно, чтобы отменить приказ, но их даже не приняли во внимание. Неслыханно. Разве это не издевательство?! Пожалуй, тут не обошлось без М. и его шайки. Голос, который я слышала, когда сидела в приемной, определенно принадлежал ему. Как попала сюда фотография Чжао? И чем он сейчас занимается? Изменился ли он за те несколько лет, что мы не виделись? В моем нынешнем положении откуда мне взять силы, чтобы «возобновить с ним прежние отношения»?

Возможно, «улики» против Чжао состряпаны самим М. и его компанией. Такие на все способны! Им лишь бы напакостить человеку.

Если все это так, мне будет еще труднее. Не заставишь ведь их сознаться в том, что они все выдумали, а то скажут еще, что я не желаю выполнять задания. Или обвинят в том, будто, помня старую привязанность, я обо всем сообщила Чжао и помогла ему скрыться. Это еще хуже.

У меня такое чувство, будто я стою на краю пропасти и должна броситься вниз. Иного выхода нет!

Еще до вчерашнего дня я считала, что у меня хватит сил справиться с этими негодяями, что мое чутье и опыт помогут мне найти выход. Но сегодня я поняла, что ошиблась. Чутье и опыт тут не помогут, нужны предательство, подлость, словом, чем меньше в тебе порядочности — тем больше шансов на успех.

Но когда человек действует против собственной воли, не так-то легко справиться с ним. Если только ваши сведения достоверны и Чжао действительно здесь, пеняйте на себя! Вы сами все это затеяли.

Исчезнувший за эти годы из моей памяти образ Чжао вновь появился передо мной. Я вспомнила всю нашу короткую жизнь с ним, и сердце охватило волнение: не знаю, было мне радостно или горько. Мне захотелось сейчас же увидеть его! О, небо! Боюсь, что я сойду с ума!

Вечером только я собралась принять снотворное, как явилась Шуньин. Я не торопилась приглашать ее в комнату, раздумывая, под каким бы предлогом поскорее выпроводить.

Но госпожа — бывший член комитета — сама вошла, уселась и тут же начала на все лады ругать Чунцин: и погода здесь скверная, и дороги. Носильщики паланкинов все жулики, а домовладелец — грубиян. Торговцы так и норовят содрать побольше. Воры рыскают, словно крысы. Даже мандарины здесь не сладкие и электрический свет какой-то тусклый, не то что в Шанхае.

Она показала мне руки:

— Ведь совсем недавно приехала, а кожа уже огрубела просто ужасно! Здесь даже нет приличной косметики. То есть найти можно, но цены — бешеные. Совести у них нет! Не торговля, а настоящее вымогательство! Грабеж!

Она взглянула на мое старенькое, висевшее на вешалке пальто, пощупала его и, повернувшись ко мне, спросила:

— Здесь шила? Как можно его носить?

— В прошлом году, когда я возвратилась с фронта, у меня совсем ничего не было, — со вздохом ответила я. — Это пальто я купила у старьевщика. Конечно, оно не модное, но носить можно, и ладно.

— Тебе жаль тратить деньги? Но сейчас только дураки копят эти государственные банкноты[39].

Я промолчала, лишь улыбнулась. Конечно, туго мне приходится, но с какой стати я должна откровенничать с Шуньин?

Я невольно посмотрела на свои ноги тут же вспомнила модные туфли, которые видела на прошлой неделе в одном магазине. Они понравились мне, но купить было не на что. Все мы любим модные и красивые вещи. Но я и раньше не очень-то следила за нарядами, а уж в последние годы и говорить нечего. Некоторые, оказывается, считают, что я просто скупа — вернее, хочу скопить деньги. Глупости!

— Почему же тебе не хватает? — с любопытством спросила Шуньин.

— Как мне может хватать? Многие нажились на войне, но до нас очередь не дошла! Другие то тут урвут, то там. Они могут транжирить. Но люди все разные. Ты знаешь мой характер, я далека от совершенства, но никто не заставит меня выпрашивать объедки у подлецов. То, что другим кажется хорошим, — я считаю плохим. И наоборот. Всю жизнь я страдаю из-за своего характера. Но что поделаешь? Другой я быть не могу.

Словно затмение на меня нашло в тот вечер. Я наболтала уйму лишнего. Но сказанного не вернешь. Что теперь об этом жалеть! Шуньин у меня засиделась. Надо было раньше выпроводить ее, а теперь она не уйдет, пока не удовлетворит своего любопытства. Я встала со стула, потянулась и хотела дать ей понять, что пора уходить, но в этот момент она тоже поднялась со своего места, взяла меня за руку и, как будто искренне, сказала:

— Знаешь, тебе лучше уехать в Шанхай. Если хочешь, я помогу все быстро оформить. Только прежде всего ты должна…

Я сразу почувствовала, что в ее словах что-то кроется, и сердце мое забилось сильнее, я даже забыла об усталости.

— Прежде всего я должна согласиться на некоторые условия? — вспылив, резко спросила я.

Шуньин попыталась увильнуть от прямого ответа.

— Это… это… вовсе не обязательно. Только… только… гм… я думаю, мы старые друзья, вместе учились, к тому же с Сицяном вы давным-давно знакомы, так что нельзя тебя сравнивать с другими.

Опять этот Сицян, подлец и ничтожество. Она могла не продолжать. Теперь я все поняла, но нарочно спросила:

— А что я буду делать в Шанхае? Вдруг не справлюсь? Куда мне деваться?

— Нельзя быть такой нерешительной! — серьезным тоном возразила Шуньин. — Ты справишься, я уверена! Потом там Сицян, он всегда поможет. Так что не бойся.

Эта дура, эта госпожа — бывший член комитета — почему-то решила, что я клюнула на ее приманку. Я, конечно, далека от идеала, у меня много недостатков, но я не пала еще так низко, чтобы, потеряв, стыд и совесть, стать любовницей изменника. Я не удивляюсь Шуньин. В нашей среде давно забыли, что такое стыд и совесть. Тут кумир — деньги. Поэтому она решила, что я такая же, и даже посмела сказать мне об этом прямо, словно была уверена, что я с радостью приму ее предложение. Я пришла в ярость и выпалила:

— Спасибо за добрый совет. Но, честно говоря, ничего подобного мне никогда в голову не приходило!

Шуньин с изумлением уставилась на меня.

И тут вдруг я подумала, что неправильно веду себя. Надо было, как говорится, повернуть оружие врага против него самого и выведать побольше, но теперь уже не так легко было это сделать. Оставалось лишь переменить тему разговора, и я заявила, словно бы раскаиваясь:

— Забудь все, что я тебе сейчас сказала. Просто я поклялась Сицяну никогда не быть там, где будет он. Нам вместе тесно! Понимаешь? Мне не хотелось говорить тебе об этом, но раз уж так пришлось, прошу тебя сохранить это в тайне.

Она долго недоверчиво смотрела на меня, потом проговорила:

— Никогда бы не подумала, что у вас могут так испортиться отношения. Но Сицян считает своим долгом помочь друзьям. Сколько раз он просил нас передать тебе привет! Я уверена, что он уже забыл о вашей размолвке и совсем не сердится на тебя.

Я улыбнулась и покачала головой.

— К тому же и обстановка сейчас совершенно изменилась. Недавние враги стали единомышленниками, а вчерашние друзья — заклятыми врагами; никто теперь не вспоминает о прошлом, зачем же ты упрямишься?! — Она подошла ко мне совсем близко и ласково коснулась моей руки.

— Ты не знаешь, как я ненавижу его! — потеряв терпение, воскликнула я. — Смертельно ненавижу!

— Странно! Я действительно ничего не знала об этом!

— Однако это так. Тебе известно лишь, что когда-то он помогал мне и как будто хорошо ко мне относился, но все это было показное! Тому, что я знаю, пожалуй, никто не поверит: этот человек, о… он хуже любого подлеца!

— Что ты, по-моему, вначале… только вначале он был немного груб, но потом ведь все изменилось. Зачем же вспоминать старое?

— Дело не только в этом! — продолжала я дрогнувшим голосом. — Из-за этого негодяя я стала такой.

Вероятно, лицо мое в этот момент было страшно, потому что Шуньин выпустила мою руку и испуганно отпрянула назад. Но я хлопнула ее по плечу и с улыбкой сказала:

— Не думай, что я собираюсь упрекать тебя в чем-нибудь. Ведь ты познакомила нас из самых лучших побуждений. Верно? Но ты совсем не знала его. Я не встречала человека, который бы так гнусно относился к женщине!

Шуньин вздохнула, видимо, потеряв всякую надежду уговорить меня.

— Ладно! Хватит воспоминаний, поговорим лучше о чем-нибудь другом. — Я прилегла на постель и стала расспрашивать Шуньин о том, где она бывает, с кем встречается. Тут она сразу насторожилась, и у нее пропала всякая охота продолжать разговор.

Наконец я проводила ее. Мне казалось, будто голову мою сжимает обруч, лицо пылало, во рту пересохло. Я приняла снотворное и, как была, не раздеваясь, свалилась в постель.

4 октября

Чэнь пригласил меня в кино. За последние дни он уже вторично оказывает мне подобные знаки внимания. Что за этим кроется? Понятия не имею. Но почему не развлечься?

В кино я изо всех сил старалась не замечать исходивший от Чэня отвратительный запах пота, смешанный с резким запахом духов. Чэнь без конца болтал, а я возмущалась, делая вид, будто целиком поглощена тем, что происходит на экране. Об интригах, которые вели против меня М. и его шайка, Чэнь не обмолвился ни словом, я, разумеется, тоже не касалась этой темы.

Перед концом сеанса Чэнь пригласил меня в ресторан. Не долго думая, я согласилась. Почему не развлечься? Но я все время была начеку, чтобы в любой момент перейти к обороне.

Однако произошло неожиданное. Чэнь вдруг стал настоящим джентльменом. Оказывается, он просто хотел выпить со мной, только и всего. Пить я умела и была за себя спокойна. Чтобы подразнить Чэня, я нарочно спросила:

— Говорят, у тебя две квартиры, одна на южном берегу Цзялинцзяна, другая — в Бэйпэе. Это, так сказать, официально. А в городе сколько их у тебя?

Чэнь растерянно улыбнулся и ничего не ответил. Потом вдруг заговорил, будто обращаясь к самому себе:

— Дьявольщина! У этого богача Чэня было целое состояние, но они напали на него, как саранча, забрали все до нитки, и знаешь, как поделили?

— Конечно, знаю. Все об этом знают. Потому я и говорю, что в городе у тебя теперь, наверно, тоже есть квартира.

— Что ты! — Чэнь отхлебнул из рюмки и вытаращил глаза. — У меня? Просто люди болтают. Говоря по совести, мне причиталась доля, но ничего не досталось. Разве это друзья?! Вчера я поскандалил с ними!

— Какое хамство! — Я налила ему вина. — Кто же у них так заправляет?

— Кто же, как не М.? А этому мерзавцу не мешало бы быть поскромнее! Забыл уже, как лизал начальству ..., когда был ординарцем, типичный ..., да все его друзья-приятели такие же. — Чэнь в ярости стукнул кулаком по столу, взял рюмку, но пить не стал и, покосившись на меня, продолжал: — А я, старый служака, уже… — Тут он ухмыльнулся и, не стесняясь, грубо выругался.

— Что ты, секретарь! — Мне стало неловко, к тому же я опасалась, что в запальчивости он забудет о тех, кто подложил ему свинью, и, чего доброго, отыграется на мне.

— Да, совсем забыла, — сказала я, чтобы отвлечь его внимание, — два дня назад я случайно кое-что узнала. Недавно из Шанхая приехали двое: мужчина и женщина. Цель их приезда весьма сомнительна. С ней мы учились в средней школе. Она сразу разыскала меня, видимо, рассчитывает на мою помощь.

— Какова же цель их приезда? — Чэнь жадно отхлебнул из бокала.

— Они связаны с японцами и Ван Цзинвэем.

— Вот как! Не имей с ними дела — и все?

— Но я собираюсь доложить начальству!

— Зачем? — Он наклонил голову и подозрительно прищурился. — А может быть, ты уже доложила?

— Нет, не успела, вчера я была очень занята.

Чэнь выпучил глаза, схватил меня за руку и с жаром сказал:

— Зачем лезть в чужие дела? Занимайся своей работой. А то шею сломаешь. Неизвестно, как будут развиваться события. Ведь завтра же все может измениться. Теперь такое время.

— Однако, — перебила я его, — почему эти дела ты называешь «чужими»? — Признаться, он напугал меня своими «советами».

Чэнь ухмыльнулся, но тут же с очень серьезным видом прошептал мне в самое ухо:

— С твоим умом не понимать таких простых вещей!

Я начала догадываться, о каких «простых вещах» идет речь. Волосы у меня зашевелились от страха, и я решила, во избежание неприятностей, не продолжать этого разговора. Сегодня Чэнь меня угощает, но кто знает, как он поведет себя завтра и не захочет ли на чужом несчастье построить свое счастье.

Я ничего не ответила и подняла бокал.

Но следующая фраза, которую произнес Чэнь, заставила мое сердце забиться еще тревожнее.

— А знаешь, ты у них на подозрении.

Я изумленно посмотрела на него и, так как он не продолжал, после некоторого молчания со злостью сказала:

— Что значит «на подозрении»? Я знаю, все это дело рук М.

Чэнь прищурился и с улыбкой сказал:

— Не совсем так. Им известно твое прошлое.

Я растерянно улыбнулась. Заметив это, Чэнь добавил:

— Только ты не волнуйся, я все объясню.

Не считает ли он меня неопытной девчонкой? Просто смешно! Я выбросила из головы все посторонние мысли и сосредоточилась лишь на одном: как отразить «мирное наступление». Но Чэнь был интеллигентом и очень заботился о своей репутации. Так что мы еще немного поболтали о всяких пустяках и очень церемонно распрощались.

По дороге домой я все время думала о разговоре с Чэнем, но была так утомлена, что никак не могла сосредоточиться и понять смысла того, что он говорил мне.

Я чувствовала себя как боксер на ринге: малейший промах — и удар. Как выйти из этого положения? Кажется, я потеряла веру в себя.

Но с какой стати я должна гибнуть из-за шайки подлецов!

9 октября

Я провела бессонную ночь: радужные сны сменялись кошмарами.

Во сне я снова увидела свое прошлое, людей, которых успела забыть. Ни Шуньин, ни Пин среди них не было, хотя именно с ними я встречалась последние дни. А еще говорят, что всегда снится то, о чем думаешь.

Хорошо помню, как весело я смеялась во сне, но когда проснулась, сама не знаю почему, в глазах у меня стояли слезы. Я хотела смахнуть их и почувствовала, как по щеке скатились две слезинки. Трудно выразить словами, что творилось в тот миг у меня в душе. Подобное чувство я испытала, когда была десятилетней девочкой.

Старшая сестра выходила замуж. Она уехала в свадебном паланкине, гости разошлись, а я, совсем одна, стояла в зале, рассматривала шелковые фонарики и наблюдала за тем, как слуги проворно убирают посуду и стулья. Мне было очень досадно, хотелось на ком-нибудь сорвать злость, и когда тетка окликнула меня, а потом взяла за руку и потащила за собой, я вдруг заплакала. Домашние говорили, что мне жаль расставаться с сестрой, но сама я знала, что дело вовсе не в этом.

Сегодня я проснулась в таком же настроении, и вовсе не потому, что вспомнила старых друзей. Нет! Что хорошего в этих воспоминаниях! Я предпочла бы вычеркнуть свое прошлое из памяти.

Я не вынесу, если эта ночь повторится!

Былого не вернешь! Зачем же бередить старые раны!

Странно лишь одно: вчера ночью во сне переплелись прошлое и настоящее. Сегодня же я видела одно прошлое. Нет, это в самом деле поразительно!

А может быть, случилось так потому, что в последние дни я неожиданно встретила нескольких старых знакомых? Все равно! Что за смысл возвращаться во сне к прошлому, каким бы оно ни было — радостным или печальным. От этого становится только тяжелее.

Всю ночь я ворочалась и наконец совсем проснулась. Сквозь бумагу в окне[40] пробивался тусклый серый свет; то ли светало, то ли луна еще не зашла. Во время последней бомбежки испортилось электричество, и до сих пор его еще не исправили, а коптилку утащили крысы. Ручным фонариком посветила на часы — стоят… А хорошо бы сейчас узнать, который час, легче на душе стало бы.

Вот удача! По темным ступенькам застучали каблучки. Как звонко они стучат! Это возвращалась домой с ночной прогулки офицерская наложница. Значит, уже четвертый час, она всегда возвращается в это время. Мне вдруг показалось, будто сквозь мрак, сквозь стены я вижу, как эта женщина грациозно подымается по лестнице, как шевелятся в такт шагам полы ее халата. Тут я вспомнила, что Шуньин обещала мне сегодня прислать материю на платье… что туфли мои совсем уже истрепались.

Я снова забылась тяжелым сном. Разбудили меня звуки выстрелов: один, потом второй. Где стреляют? Неожиданно перед моими глазами всплыли лица людей, тайно приговоренных к смерти. Их было двое. Не знаю почему, но последнее время при звуке выстрелов сердце мое замирает — не переношу запаха крови.

Неужели у меня так сильно расшатались нервы? Я совсем не похожа на прежнюю себя.

В тот же вечер

Наконец-то у меня свободный вечер.

Я должна поблагодарить Ф. за то, что он выгородил меня.

Его отношение меня тревожит. Он слишком доверчив и легко смущается. Чувствую, что ничего хорошего это ему не сулит. Ведь я «роковая» женщина.

Несколько дней назад он сказал, что хочет мне о чем-то сообщить. Он уже не раз искал случая поговорить со мной, но я уклонялась под разными предлогами. Не знаю, что думает он по этому поводу, но я поступила так вовсе не потому, что М. и его шайка отбили у меня охоту к подобным встречам, и не потому, что не верила ему (он хорошо ко мне относился). Просто я боялась близости. Это могло ему здорово повредить!

Если он из-за этого возненавидит меня, будет ругать… что ж, это даже хорошо, хоть я и не заслужила такой обиды. Гораздо хуже, если он все понял. Тогда ничто его не остановит. Он будет идти все дальше и дальше, пока совсем не запутается. Он наивен, как дитя, в сердце его еще живут мечты. А я? Для меня давным-давно прошло время мечтаний.

10 октября

Как обычно, прошел праздник. Как обычно, все сотрудники отдела «добровольно» отправились каждый на свой участок «наблюдать за происходящим». Обо всем этом не стоит подробно писать.

Единственное, что достойно внимания, — моя встреча с Пин. Уже третья.

Первый раз я встретилась с ней в доме у Шуньин. Она изменилась до неузнаваемости. Только лицо было по-прежнему худым. Пин выросла и стала стройнее. Я узнала ее лишь после того, как Шуньин нас познакомила и назвала ее имя. Пин сказала, что я тоже сильно изменилась, совсем не такая, какой была в школе, и что на улице она ни за что не узнала бы меня. Вот так новость она мне сообщила! В ответ я могла лишь грустно улыбнуться. Мы обменялись несколькими вежливыми фразами, и Пин ушла.

— Как ты ее разыскала? — спросила я Шуньин, чувствуя, что тут не все ладно.

Но Шуньин ответила совершенно безразличным тоном:

— Случайно встретила на улице и пригласила в гости.

— О, значит, вы тоже видитесь впервые, — сказала я, в душе не веря ни единому ее слову. Судя по всему, трудно было представить себе, что они встретились в первый раз, что-то тут кроется, иначе Шуньин не стала бы лгать. Однако я сделала вид, что ничего не заметила, поболтала о всяких пустяках, а затем спросила:

— Видно, наших здесь немало? Вот, например, Пин, я и не знала, что она здесь. Интересно, чем она занимается? Как только выберу время, непременно зайду к ней.

— Я не спрашивала, чем она занимается. Мы успели обменяться всего несколькими словами, и ты пришла.

— Вот оно что! А обо мне она не спрашивала?

— О тебе?

Кажется, мой вопрос застал Шуньин врасплох, и я поспешила объяснить:

— Ты же знаешь, я очень мнительна. В школе мы с Пин частенько ссорились, вот я и подумала, что она все еще сердится на меня.

— Нет, я полагаю, она и не подозревала, что ты здесь.

Я с улыбкой кивнула и решила переменить тему разговора.

Теперь я уже ни капли не сомневалась в том, что Шуньин действует по «заданию». Я отлично понимаю, какую игру она ведет. Разве она не пыталась и меня втянуть? Но что делает Пин? И действительно ли, как утверждает Шуньин, они встретились «неожиданно»? Это еще пока не ясно.

У Шуньин мне так ничего и не удалось выяснить, эта госпожа — бывший член комитета — несомненно делает успехи.

Дня через три или четыре, точно не помню, я снова встретила Пин. Это действительно была неожиданная встреча. Я назначила одному человеку свидание в ресторане «Саньлюцзю» и, когда поднялась на второй этаж, сразу заметила Пин и с ней какую-то женщину. Они ели пирожные.

Поскольку Пин была не одна, а я тоже ждала знакомого, мы обменялись несколькими фразами, и я сошла вниз.

«Случайно ли это? — растерянно думала я. — Мы встречаемся уже вторично — за такое короткое время. Быть может, она только недавно приехала, поэтому я и не встречала ее? Или все мы так изменились, что не узнаем друг друга? Знает ли она что-нибудь обо мне?»

Я не люблю встречать старых знакомых, боюсь, как бы они не узнали правду о моей теперешней жизни.

Вечером мы снова встретились.

Оставалось полчаса до начала торжественного митинга, который должен был состояться на площади. Пин как раз шла в том направлении, и я, выскочив из коляски рикши, окликнула ее. Я спросила, как она живет, где работает.

— Право, не знаю, что тебе и сказать. — Пин грустно улыбнулась. — Во всяком случае, теперь у меня хоть есть постоянная работа, правда, устроилась я только в прошлом месяце корректором в одном издательстве.

— Значит, ты приехала сюда недавно?

Пин подумала, потом сказала:

— Скоро полгода. Вначале у меня было несколько часов в школе, и все.

— Работать в издательстве, должно быть, очень интересно. — Я внимательно следила за выражением ее лица. — Можно читать сколько хочешь, расширять свои познания. Верно? Где именно ты работаешь?

— В издательстве Н.

— А, это то, что недавно открылось? Там выходит много хороших книг.

— Но читать совсем не остается времени. — Пин улыбнулась. — Правда, корректуру читаю от начала до конца, а остальные книги обычно только перелистываю.

— Если выйдет что-нибудь стоящее, дай почитать.

— А что тебя интересует?

— Все равно, было бы интересно.

— В таком случае я буду давать тебе романы и пьесы; сама я не очень увлекаюсь беллетристикой.

— Разве только беллетристика бывает интересной? А политические книги? — Я нарочно подчеркнула слово «политические», чтобы посмотреть, как она будет реагировать.

Но Пин лишь улыбнулась и покачала головой:

— Тогда у меня нет для тебя ничего подходящего.

Тут я почувствовала, что увлеклась! Мои вопросы могли вызвать у Пин подозрение. Надо сделать передышку, пусть теперь она спрашивает.

Но она продолжала идти молча, слегка запрокинув голову, и о чем-то думала. Пин стала еще тоньше и стройнее, чем была в школьные годы, но теперь красота ее сочеталась с изяществом. Я почувствовала, как в сердце моем шевельнулась зависть. Рядом с ней я, безусловно, проигрывала. Когда-то мы ссорились только потому, что ни одна из нас не хотела уступить.

Неужели я опять без всякой причины буду ссориться с ней?! Сама не знаю.

В это время с нами поравнялся отряд школьников, видимо, они тоже шли на митинг.

Пин проводила их взглядом и, когда они свернули за угол, посмотрела на меня. В глазах ее светился ум, они обладали какой-то особой притягательной силой.

— Мне вспомнился тот год, когда шанхайские студенты начали движение за спасение родины и решили отправиться в столицу с петицией. Они выехали ночью, шел снег, и на рассвете добрались до пригородной станции. Мы, школьники, встречали их колонной, точь-в-точь как эти ребята, помнишь? Как будто не так уж много лет прошло с тех пор, но каждый из нас пошел своим путем! Богатые так и остались богатыми, неудачники — неудачниками, подонки — подонками. Но отдал ли хоть кто-нибудь из нас жизнь за родину?

Я почувствовала, что краснею. Зачем она все это говорит? Уж не с умыслом ли? А может быть, ей уже все известно обо мне? На всякий случай надо быть очень осторожной в разговоре. Воспользовавшись случаем, я спросила ее:

— Ты не знаешь, кто еще из наших здесь?

— Ты здесь, — ответила Пин со смехом. — И еще — да ты и сама знаешь — Шуньин. За эти несколько лет все разъехались, у каждого теперь своя судьба. А ты почти не изменилась.

От волнения у меня даже стало дергаться веко.

— Что ты, я здорово постарела.

— Да я не о внешности, — многозначительно улыбнулась Пин. — А о манере говорить, вести себя. Все так, как было раньше.

— Манеры не легко изменить, — ответила я.

— А помнишь, как мы начали кампанию за право выбирать преподавателей и наш директор от волнения волчком вертелся? С тех пор ты прославилась на всю школу.

«Зачем она вспоминает прошлое?» — подумала я, усмехнувшись, но ничего не ответила. А Пин продолжала:

— Об этом сообщили твоим родителям, и они в наказание перестали высылать тебе деньги. Кажется, в тот год, после летних каникул, отец заставил тебя перейти в другую школу.

— Все это прошло, как сон, не стоит вспоминать. — Я хотела показать Пин, что этот разговор мне неприятен, но она не обращала внимания.

— Потом мы решили опечатать учительскую. У нас было много споров, и ты оказалась самой активной.

Что могла я ответить? Я чувствовала, что кровь отхлынула у меня от лица, но постаралась улыбнуться, чтобы не выдать своего волнения. Пин ни словом не обмолвилась о моем нынешнем положении, но я была уверена, что ей все известно и она нарочно завела весь этот разговор, чтобы побольнее задеть меня. Лучше бы она обругала меня, чем так издеваться. В конце концов, у меня есть самолюбие!

— Ладно, Пин! — сказала я, едва сдерживая злость. — Хватит! Давай поговорим о настоящем. Скажи лучше, как вы встретились с Шуньин?

— Совершенно случайно, — равнодушно ответила Пин. — Так же, как сегодня с тобой.

Я торжествующе улыбнулась, чувствуя, что пришла моя очередь перейти в наступление.

— А она сказала мне, что приехала специально, чтобы разыскать тебя! — соврала я.

— Так и заявила? Что же, ей виднее.

— Да, вот еще что, ты не знаешь, откуда она приехала?

— Говорит, что из Шанхая.

— А зачем, ты понимаешь?

— Не совсем, — растерянно ответила Пин.

Не может быть, чтобы Пин с ее умом не раскусила Шуньин. Не для того же она разыскала Пин, чтобы поболтать с ней и вспомнить прошлое? Наверно, Шуньин пыталась припугнуть ее. Я торжествующе улыбнулась.

— Ты действительно не понимаешь, зачем она приехала? — нанесла я еще один удар.

— Не понимаю.

Пин вопросительно взглянула на меня. Я хотела объяснить, но тут же изменила свое намерение и сказала:

— Со временем разберешься.

После этого до самой площади мы шли молча.

Во время митинга Пин ни на шаг не отходила от меня, может быть потому, что у нее здесь не было знакомых. Она молча следовала за мной, как тень. Вначале я не придавала этому никакого значения, но постепенно мною овладело беспокойство. Еще подумают, что мы с ней заодно. Я заметила, что за нами наблюдают, что-то говорят о нас. Черт их знает, о чем они там шепчутся, но мы явно привлекаем внимание.

К тому же Пин внимательно осматривала каждого, кто здоровался со мной.

А когда я отвернулась, чтобы переброситься словом с кем-то из приятелей, она стала делать кому-то знаки глазами. Значит, она здесь многих знает!

— Пин, смотри, с тобой здороваются! — не выдержала я, решив тут же все выяснить.

Но она весело ответила:

— Действительно, кто-то машет рукой, но я его не знаю, это, наверно, твой знакомый. Давай подойдем к нему!

Я улыбнулась, положила ей руку на плечо и проговорила:

— Раз ты его не знаешь, не обращай внимания. Что нам за дело!

Надо быть начеку! Пин — человек опасный.

Теперь ясно, почему она ходит за мной по пятам. Хочет, чтобы ее друзья (а их здесь немало) меня хорошенько запомнили. Попросту говоря, она выставила меня на «всеобщее обозрение», чтобы потом мне было труднее работать. Вот это промах, не думала я, что так легко попадусь на удочку!

Исправить положение было уже невозможно, и я решила поскорее уйти.

— Тебя можно разыскать в твоем издательстве? — спросила я, прощаясь.

— Разумеется, — с улыбкой ответила Пин. Что крылось за этой улыбкой? Дружеское расположение? Я так и не поняла.

Ясно одно: Пин — опасный человек.

Потерпев поражение, я отправилась бродить по городу, выбирая самые людные места. По пути мне попался книжный магазин фирмы Н., я вошла внутрь, обошла все помещение и задержалась у полок с новинками. Вдруг за спиной я услышала, как кто-то тихо разговаривает. Сердце мое учащенно забилось. Жаль, что полки не застеклены, а то я бы все увидела, словно в зеркале. Но вот голоса умолкли и раздался звонкий смех. Я была уверена, что это Пин. Предположение мое показалось мне весьма вероятным, и я резко обернулась. Однако увидела двух совершенно незнакомых мне женщин. Ни одна из них ничем не напоминала Пин. Я быстро отошла в сторону, чувствуя, как пылает мое лицо. К счастью, никто ничего не заметил.

«Несчастливый сегодня день, — подумала я. — Чуть было не совершила еще одной глупости!»

Выходя, я столкнулась в дверях с молодым человеком лет двадцати. Лицо его показалось мне очень знакомым, я замедлила шаги и оглянулась. Он стоял на пороге и смотрел мне вслед. Ну конечно, мы с ним где-то встречались. Я невольно улыбнулась, в ответ он слегка наклонил голову. Но тут прохожие разорвали связывающую нас невидимую нить, и я ушла, не переставая думать об этой встрече.

Постепенно я вспомнила, что виделась с ним 18 сентября. Мы даже разговаривали тогда: я пыталась его «прощупать».

Возле благотворительной столовой, как всегда, толпился народ. Я хотела пройти стороной, как вдруг среди оборванных, грязных людей заметила шикарно одетую женщину, она усиленно жестикулировала и ругалась последними словами. Перед ней с почтительной улыбкой стоял полицейский, вероятно, пытался уладить конфликт. Женщина неожиданно резко обернулась, и через толпу я отчетливо увидела лицо Жун.

Хорошо бы выяснить, что здесь происходит, чтобы потом насолить ей. Однако мне не хотелось попадаться Жун на глаза. Я стала в сторонке и решила послушать, что говорят люди.

Оказалось, когда Жун проходила мимо столовой, оттуда выскочил похожий на чертенка мальчишка с банкой какой-то похлебки, налетел на Жун и всю ее облил. Мальчишка служил рассыльным в столовой, и Жун потребовала, чтобы к ней вышел хозяин. Только сейчас я разглядела, что на Жун розовый шелковый халат на подкладке из оранжевого шелка. Видимо, она надела его в первый и, пожалуй, последний раз.

Я знала, сколько он может стоить, и подумала, что вряд ли этот «важный вопрос» будет решен тут же на месте. Я перешла улицу с намерением пойти в клуб «Общества C—S» понаблюдать за посетителями. Давно был приказ обратить «самое серьезное внимание» на этот клуб, поскольку там, по имеющимся сведениям, последнее время чуть ли не ежедневно устраивались то собрания, то какие-то встречи, словом, «творились всякие безобразия».

На веранде первого этажа почти все кресла были заняты. Я нашла свободное и уселась. Начало темнеть, но света еще не зажигали. Откинувшись на спинку кресла, я закрыла глаза и впала в забытье. От усталости я ничего не слышала, ни о чем не могла думать.

Перед глазами плыли розовые и оранжевые круги, такие же, как новый халат Жун. В голове мелькали обрывки мыслей. «Чудесные цвета, но на Жун ничего не имеет вида. Она получила эти деньги… Но сегодня ей не повезло, ну и поделом! Хозяин не захочет, конечно, заплатить ей, да и с какой стати?» От этой мысли мне даже стало весело.

У меня было какое-то странное состояние, я ни на чем не могла сосредоточиться…

Когда я открыла глаза, веранда почти опустела.

Я потянулась и хотела подняться с кресла, но снова впала в забытье. Вдруг я услыхала чьи-то шаги, открыла глаза и встретилась с устремленным на меня взглядом.

— А-а… как же это я раньше не заметила вас?

— Я только что вошел. — По тону я догадалась, что он не случайно обратил на меня внимание в книжной лавке, он действительно узнал меня.

— Купили что-нибудь интересное? — спросила я.

— Нет, ничего не купил, — ответил он, поглядывая на свободное кресло рядом со мной.

Я пришла ему на помощь:

— Вы не заняты? Тогда садитесь, поболтаем. Познакомились мы восемнадцатого сентября и снова встретились десятого октября. Какое счастливое совпадение!

— Верно, сегодня ведь годовщина революции тысяча девятьсот одиннадцатого года[41]. — Он медленно опустился в кресло, откинулся на спинку и вытянул ноги.

Глядя на то, как непринужденно он держится, я невольно улыбнулась. Как же его зовут?

— Я забыла ваше имя, вы мне не подскажете?

— А я ваше не забыл. — Он наклонил голову, словно припоминая что-то.

Я не удержалась, чтобы не напомнить ему, и со смехом сказала:

— Первый иероглиф в книге китайских фамилий. Разве я не говорила вам в прошлый раз? А ваша фамилия какая по счету?

Он смотрел на меня, растерянно улыбаясь. Я нарочно рассмеялась еще громче и стала перечислять подряд все фамилии, спрашивая время от времени:

— Ну как, не угадала?..

Постепенно мне удалось рассеять его робость, и он стал разговорчивее.

Я узнала, что он студент — беженец из Пекина, перешел линию фронта. О семье давно ничего не знает. Я сказала ему, что работаю в прифронтовой полосе, и тут же раскаялась. А впрочем, что еще я могла ему сказать? Мне так хотелось с ним быть откровенной, говорить «без всякой дипломатии». Не знаю почему, но я ему верила. Его интонации, тембр голоса волновали меня. Я жадно слушала все, что он говорил, часто даже не улавливая смысла сказанного.

— Скажите, есть у вас друг? Настоящий, закадычный? — неожиданно спросила я, сама не зная зачем, улыбнулась и почувствовала, что лицо у меня пылает.

К. опешил, но тут же с жаром ответил:

— Пожалуй, есть. У каждого человека есть друзья, но кто самый близкий — трудно сказать.

— Ну, а ваш друг кто? — Я прикрыла рот рукой, чтобы он не заметил улыбки. — Мужчина или женщина?

— Мужчина, — задумчиво ответил К., блуждая взглядом по комнате. — Видите ли, людей, разделяющих твои взгляды и близких тебе по духу, много. Но теперь я понял, что ближе всех был один, тот, с которым я когда-то делил горе.

Я ничего не ответила, лишь тяжело вздохнула. К. стал серьезным и продолжал:

— Он никогда ничего не скрывал от меня. Он никак не мог найти своего места в жизни, ничем серьезно не интересовался, был нерешителен, часто разочаровывался. Он любил одну девушку и вдруг узнал, что она связалась с ужасными людьми и ей грозит опасность. Чего он не делал, чтобы спасти ее! Не только потому, что любил. Он верил в ее ум, в ее способности, видел в ней больше хорошего, чем плохого, но ум-то и погубил ее…

— О-о! А он… — От волнения я даже стала заикаться. — Он… почему же этот ваш друг так и не смог спасти свою возлюбленную?

— Пожалуй, потому, что в то время он сам еще не нашел своего места в жизни. И потом, он был очень мягким по характеру. В то время он преподавал в средней школе, а эта девушка — в начальной, их…

Я вскрикнула, не в силах сдержать охватившее меня волнение. Это «он»… Откуда К. его знает? Но я тут же взяла себя в руки и заставила улыбнуться.

— А как его зовут?

В это время на веранде зажгли свет, и я увидела устремленный на меня сверкающий взгляд. Под внешним спокойствием К. скрывалась глубокая печаль.

Вдруг я обнаружила, что моя рука лежит на его руке. Я осторожно сняла ее и спросила:

— Где же он сейчас?

— Может быть, близко, а может, на самом краю света. — Он с легкой улыбкой пристально посмотрел на меня. — В наше время трудно сказать, кто где находится.

Я снова вздохнула и подумала, что хорошо бы сейчас сказать ему: «Если все это правда, я знаю вашего друга, и не только знаю, я и есть…», — но у меня не хватило мужества произнести эти слова.

А может быть, все это игра воображения?

Кто может поручиться, что человек, о котором рассказал К., и есть «он»?

Да, за последнее время у меня основательно расшатались нервы.

С тяжелым сердцем вышла я из клуба. И что самое удивительное: мне все время казалось, будто я слышу голос К. и рука моя покоится на его руке.

23 октября

Хинин оказал свое действие. Вчера приступа не было. Сегодня, пожалуй, тоже не будет. Я очень ослабла, во рту горечь, язык еле ворочается, но температура уже не такая высокая.

Один день был особенно тяжелым, голова разламывалась от боли, я бредила. В бреду мне мерещились какие-то лица, знакомые и незнакомые, потом они вдруг превратились в черепа. Я никак не могла понять, где нахожусь: то ли в пустыне, то ли в моей комнатушке. Лица, словно полчища крыс, надвигались на меня со всех сторон, потом вдруг начали кружиться, потом сдавили меня так, что я не в силах была вздохнуть и стала совсем крошечной. Наконец они отодвинулись от меня, раскрыли свои огромные пасти и начали прыгать: все быстрее, быстрее. И вот это уже не лица, а мячи. С трудом передвигая ноги, я попыталась выбраться из этого адского круга. Но тут услыхала какие-то странные звуки и снова увидела черепа с глубокими впадинами вместо глаз. Дрожа от страха и отвращения, я продолжала идти вперед, стараясь пробиться сквозь это страшное кольцо, а вокруг раздавались те же странные звуки. Я потеряла сознание, а когда усилием воли заставила себя открыть глаза, то поняла, что лежу в своей собственной постели, а надо мной склонилось чье-то глупое, оплывшее жиром лицо с хитрыми свиными глазками. О, так ведь это же моя хозяйка!

Сейчас я не могу вспомнить об этом без страха, но в тот момент не испытывала ничего, кроме гнева и ненависти.

По растерянному виду хозяйки я поняла, что болтала всякую чепуху… и, наверно, громко кричала, иначе зачем бы она вошла? Просто не везет! Не наболтала ли я лишнего?

Помню, мать перед смертью тоже бредила, и всегда о самом сокровенном. Однажды ей померещилось, будто она приготовила отраву для себя и для второй жены отца. В действительности ничего подобного не было, но вторая жена подслушала и воспользовалась случаем, чтобы натравить отца на меня. Что тогда было! Страшно вспомнить!

— Что же все-таки я болтала? — спросила я хозяйку. Молчит, свинья жирная, только хитро улыбается. С удовольствием, наверно, подслушивала. Если я говорила всякие непристойности, это еще полбеды, ведь я бредила и нельзя винить меня в этом. Хуже, если я выболтала что-нибудь серьезное, как мама…

Хозяйка говорит, что мои «драгоценные приятели» не навещали меня. Какое счастье!

Здоровье мое с каждым днем улучшается, но на моральное исцеление надежды нет. Боюсь, как бы мой душевный недуг не вызвал нового приступа.

Есть ли средство от душевной боли? Не знаю.

Посмотрела последнюю запись, она сделана 10 октября — всего десять с лишним дней назад, а кажется, будто с тех пор прошло целых десять лет. Сейчас я вспомнила, что случилось за неделю до приступа: кажется, я потеряла веру в себя.

Началось с того, что Р. позвонил мне по телефону, чтобы справиться, почему я не докладываю о порученном мне деле. Я сразу поняла, что он звонит по чьему-то наущению… Собака!

Потом явился М. и сообщил, что ему приказано проверить, как движется моя работа. Наконец-то он обнаружил свое истинное лицо. Это было весьма благородно с его стороны. Но при этом он напустил на себя деловой вид, от которого просто тошнило. Будь я проклята, если забуду, как этот пошляк приставал ко мне, с каким упорством меня преследовал. Чтобы отвлечь его внимание, я пыталась говорить с ним о деле. «Подумаешь, дело, — с презрением отвечал он. — Вот если ты согласишься, это будет дело».

А сегодня, видите ли, он стал вдруг таким серьезным! Но меня не проведешь. Я прекрасно вижу, что он еще не отказался от своих грязных намерений и лишь прикрывается деловитостью. Сейчас он обрушит на меня свой начальственный гнев, я испугаюсь, сразу стану покладистой и с улыбкой брошусь ему на шею. Собачье отродье! Как же, жди!

Я знала, что объясняться с ним бесполезно, но все же решила не молчать.

Слушая, он, как змея, жалил меня взглядом, время от времени задавал вопросы, стараясь сбить с толку:

— Значит, по-твоему, его здесь нет?

Я не знала, что отвечать, и сказала:

— Чтобы напасть на его след, нужно больше данных, надеюсь, я получу их.

В конце разговора я снова напомнила ему об этом. Тут М. холодно усмехнулся:

— Нечего выкручиваться! Просто тебе не хочется браться за это дело!

Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Это возмутительно! Если даже меня вызовет Р., я буду протестовать. Я хотела возразить, но М. грубо прервал меня:

— Сначала ты всячески увиливала от задания, теперь данных тебе недостаточно, что за наглость! А сама ты что будешь делать? Нужны тебе данные — вот и добывай их. По другой части у тебя опыта хоть отбавляй, — и М. расхохотался.

Это было уже слишком! Никто еще так не оскорблял меня. Форменное ничтожество, а какой наглый!

— В таком случае пусть поручат это дело другому!

— Поздно! — Он зло усмехнулся. — И потом, раз ты не можешь, почему другой должен справиться? Дело пустяковое, а ты нас нарочно путаешь. — Неожиданно лицо его стало строгим, и он заговорил начальственным тоном: — Руководство дает тебе десять дней, понятно?

Мне не хотелось с ним спорить, и я кивнула. С какой стати я должна сознаваться перед ним в собственной слабости! Все равно он не посочувствует. Перед уходом М. еще раз не без злорадства спросил:

— Значит, по-твоему, его здесь нет?

Я ничего не ответила. Тогда я не придала его словам никакого значения.

После ухода М. я целых полчаса не могла прийти в себя. У меня даже не было сил проанализировать или оценить случившееся, лишь одно за другим наплывали воспоминания. Я давно подозреваю, что «друг», о котором говорил К., и есть Чжао. Каждый раз, как мы встречались с К., я всеми правдами и неправдами пыталась перевести разговор на его друга. Но К. упорно молчал, с легкой улыбкой наблюдая за мной. Лишь однажды мне как будто удалось вызвать его на откровенность, но он тут же испугался. Мне стало жаль его, и я не продолжала этого разговора.

Во время наших бесед мне многое удалось узнать, но все это было не то, что нужно.

Кто же, в конце концов, этот «друг» К.? Чжао или не Чжао? Возможно, Чжао, возможно, кто-нибудь другой.

Знает ли К. о том, что я… о моих прежних отношениях с Чжао? Тоже неизвестно.

Почему он решил ничего не говорить, боится?

Не понимаю, ничего не понимаю! Просто голова кругом идет! О, небо! Разве я не сделала все возможное, чтобы найти его!

Почему именно это так интересует М.?.. Особенно настойчив он был последний раз. И тон его и сам вопрос почему-то вызвали у меня подозрения. А может быть, я права? Может быть, М. сам состряпал все эти материалы? Я знаю, чего он хочет: чтобы я бросилась ему в объятия. Но со мной не так-то легко справиться!

А может быть, все это не так? Тогда М. воспользуется моей неудачей и начнет распространять слухи о том, что я уклоняюсь от задания или же в память о прошлом помогла Чжао скрыться. Что ж, попытаюсь еще раз. Мне не за что ухватиться, и я никак не могу напасть на его след.

Снова и снова обдумываю наш разговор с М. и чувствую, что мое второе предположение верно по меньшей мере на восемьдесят процентов. Вот уж не думала, что когда-нибудь моя жизнь снова будет связана с Чжао! Как жестоко порой смеется судьба над человеком!

24 октября

Все утро хозяйка ругала старушку прислугу. Та повесила проветрить какую-то одежду, и ее тут же стащили. За последнее время воры совсем обнаглели. Чэня тоже обворовали. Он последними словами ругал полицейских, кричал, что они только и знают жрать да… Даже полицейское отделение не уберегли, воры побывали там два раза, а может быть, больше. Но что поделаешь! Цены на рис растут не по дням, а по часам, так что сами полицейские скоро начнут красть.

Погода хорошая, ясная, значит, будет воздушная тревога. Сегодня я чувствую себя бодрее. Однако стоит мне вспомнить о «десятидневном сроке», как тут же начинает сосать под ложечкой. Вовсе не потому, что я боюсь не успеть, в конце концов это дело такое же, как и все другие. И я с ним, конечно, справлюсь. Но я до сих пор еще не решила, разыскивать мне Чжао или нет.

Сегодня мне почему-то кажется, что я непременно найду его.

Вчера я думала совсем иначе.

Если приступы малярии не прекратятся, все разрешится само собой. Но, как назло, хинин — очень эффективное средство.

Что ж, чему быть, того не миновать. Во всяком случае, я уже наметила план действий.

Начну с К. и Шуньин: эта госпожа — бывший член комитета — мне очень подозрительна. К., безусловно, многое знает, но я никак не могу хоть что-нибудь выведать у него. Шуньин тоже кое-что известно, и она может оказаться мне полезной. Вряд ли она приехала из Шанхая лишь для того, чтобы разыскать своих бывших соучениц.

Неожиданно явился Ф. Пришлось быть вежливой и предложить ему посидеть.

Заметив, что он чем-то расстроен, я с улыбкой спросила:

— Кто тебя обидел? Мне ты можешь все рассказать, как старшей сестре.

Теперь стоило Ф. увидеть меня, как на лице у него появилось выражение тревоги. И с некоторого времени я усвоила в разговоре с ним грубовато-снисходительный тон, потом перешла на более интимный. Но сегодня, сама не знаю почему, голос мой звучал не совсем естественно.

Ф. попытался отделаться шуткой, но из этого ничего не вышло, и атмосфера стала еще более напряженной.

У меня и без того было мрачное настроение, но я не хотела этого показывать. Если Ф. обиделся, что я недостаточно откровенна с ним, все равно я не стану ничего объяснять. Чтобы уменьшить боль, которую я причинила ему, я молча ласково посмотрела на него.

— Пожалуй, мы не сможем больше так часто встречаться, — тихо сказал он, и на лице у него появилось выражение беспомощности.

От неожиданности я даже вздрогнула, но тут же постаралась улыбнуться.

— Меня перевели на другую работу, вчера был приказ…

— Ну… — Я вздохнула. — Куда же тебя переводят? Далеко?

— Нет. В район Н., час езды автобусом. Новая работа почти ничем не отличается от теперешней, думаю, что это просто интриги.

— Интриги? — Я растерялась.

— Да, я даже наверняка знаю. Боюсь, что одна из причин… — Он взглянул на меня, но тут же отвел глаза. — Словом, все из-за того, что мы с тобой… сблизились!

Я не могла сдержать улыбки.

— Странно! — Но серьезный вид Ф. заставил меня изменить тон. — Пусть болтают что угодно! Неужели я… В общем, это мое личное дело, никто не вправе вмешиваться.

— Да, но… — Глаза его, полные слез, встретились с моими. — Потому они и отыгрываются на мне, что боятся совать нос в твои дела.

Никогда не думала, что Ф. настолько наивен. Я улыбнулась, чтобы подбодрить его. Из-за своей нервозности, мягкого характера и какой-то детской беспомощности, которую он проявлял во всех случаях жизни, он постоянно чего-то боялся. Поэтому трудно было относиться к нему серьезно. Он вызывал лишь жалость, но не уважение. Я решила ничего больше не говорить ему и, с трудом подавляя в себе чувство скуки, старалась быть с ним как можно ласковее.

— Есть еще причина, это уж совсем возмутительно! — повысив голос, сказал Ф., потом замолчал и уже более спокойно спросил: — Да ты, наверное, знаешь?

Я покачала головой:

— Ничего я не знаю, я ведь болела.

— Ах да, ты болела! Впрочем, дело пустяковое. — То ли Ф. уже на все махнул рукой, то ли хотел показать, что это так, — во всяком случае, говорил он намного спокойнее: — Все получилось из-за денег. Добычу не поделили! Историю с Цэнем ты знаешь, так вот, недавно поймали еще с десяток таких. Они надували друг друга, а потом концы в воду. Я, разумеется, не считал, но говорят, что у них взяли что-то около ста тысяч. И все это начальство слопало в один присест. Нам даже объедков не досталось. Подумай, какое хамство! Но самое возмутительное произошло потом… — Ф. помолчал, затем, понизив голос, быстро заговорил: — Среди этих спекулянтов оказалось двое настоящих ловкачей — они договорились с нашими. У них — деньги, у наших — сила и власть. Ну и пошли дела. Я уже не говорю о взвинчивании цен, началась контрабанда: из оккупированных районов ввозят промышленные товары, а местную продукцию вывозят, — словом, идет настоящая торговля. Нового, конечно, в этом ничего нет. Несколько лет тому назад я насмотрелся на подобные вещи в другом городе. Но там все было по справедливости — каждому отдавали его долю. Я рассказал об этом нашим — и испортил все дело!..

В голосе Ф. звучала обида. Он, не отрываясь, смотрел на меня.

— Неужели они так прямо и сказали тебе обо всем?

— До этого еще не дошло. Но на второй день встречает меня Жун и поздравляет с будущим богатством; я испугался, что она имеет в виду? А еще через день, то есть вчера, — приказ о моем переводе. Разве это случайно? Думаю, что этим не кончится, они только и ждут случая, чтобы расправиться со мной…

— А может быть, ты ошибаешься. — Я хотела успокоить Ф., но его трусость вызывала презрение. — К тому же новая работа ничуть не хуже старой.

— Что ты! — упавшим голосом произнес он. — Ты знаешь, что в этом районе…

— Знаю, учебные заведения. Ну и что же? — Я с трудом сдерживала охватившее меня раздражение.

— В этом-то и дело! — вздохнул Ф. — Я однажды работал среди студентов. Это было ужасно!

Мне стало смешно:

— Что, слишком хорошие результаты или наоборот?

— Я не о том. Здесь трудность особого рода — не знаешь, как писать рапорт. Говоря строго, кроме членов гоминьдана и молодежной организации, все студенты в той или иной степени настроены оппозиционно. Даже сами гоминьдановцы, не считая работников аппарата, которых очень мало, вызывают известные подозрения. В действительности же студенты — народ хороший, чистосердечный, только беспокойный. Однако начальство требует донесений, вот и не знаешь, что делать! Написать, что они лояльны, нельзя, что не лояльны — будет несправедливо.

Ф. сокрушенно покачал головой и вздохнул. Он сидел, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги, и виновато смотрел на меня, словно моля о снисхождении.

Я вспомнила свои студенческие годы. Конечно, Ф. своим поведением может вывести из терпения кого угодно, но хорошо, что в нем еще хоть сохранилась человечность. Мне стало жаль его, и я спросила:

— Что же ты собираешься делать? Твой опыт…

— Мой опыт, — перебил меня Ф., — подсказывает, что следует как можно чаще писать доносы.

— О! — Я отпрянула назад, словно увидела ядовитую змею. Мне было страшно и в то же время противно.

А Ф. с горькой усмешкой продолжал:

— А что делать? Ведь надо же как-нибудь прокормиться, и не только прокормиться, а и сохранить себе жизнь. — Он вытянул вперед руки, посмотрел на них, сложил вместе и потер ладони. На губах у него застыла улыбка, он хотел скрыть за ней угрызения совести и душевные муки. Я следила за движениями его рук, и вдруг мне показалось, будто они в крови. Сердце мое затрепетало, и я невольно посмотрела на свои руки… А все же я не смею, как Ф., открыто признаться в собственной подлости. Я вскочила и зло крикнула:

— Нет теперь людей на свете! Мы — хуже зверей!

— Иногда и мне хочется бросить все это. — Ф. медленно поднялся с кресла. — Допустим, что так оно и будет, но разве мало найдется охотников на мое место?

Я расхохоталась, но тут же в страхе умолкла.

— Ладно, хватит! Ты, я вижу, нашел неплохой способ успокаивать себя!

— Неправда! Первое время по ночам меня мучили кошмары, днем казалось, будто кто-то преследует меня, хочет убить. Я не знал ни минуты покоя. Все это теперь сказывается, я стал труслив, подозрителен, врач говорит, что у меня истощение нервной системы. Думаю, что им известно мое состояние, поэтому меня и переводят, чтобы доконать! Но подумай, могу я нарушить приказ?

Ф. медленно пошел к двери. Сердце мое болезненно сжалось. Я старалась успокоить Ф.:

— Нельзя так мрачно смотреть на жизнь!

Ф. остановился, посмотрел на меня и, указывая себе на грудь, проговорил:

— Ты не знаешь, что творится в моем сердце… В нем не осталось никакой надежды. Боюсь, что мы никогда больше не увидимся.

Я шагнула к нему и, не в силах говорить, протянула руку. Он вяло пожал ее, затем стал сжимать сильнее, сильнее. Пальцы его были холодны как лед.

Затем он осторожно выпустил мою руку, как-то странно улыбнулся и вышел.

Я бросилась в постель, чувствуя, что сейчас начнется приступ. Но все обошлось. Только сердце, казалось, сжигает огонь. Сжечь бы весь мир в этом огне, а потом самой сгореть в нем!

3 ноября

Получен приказ: усилить активность. В управлении появились какие-то типы, и теперь оно напоминает помойную яму, в которую попало несколько навозных жуков, — мухи переполошились. Никто не знает, что у этих типов на уме, их даже толком никто не видел. Но «мухи» шепотом передают друг другу, что это те, кого называют «изменниками». Сделают они свое черное дело и скроются. Не раз так бывало. Я знаю.

Поползли слухи о каких-то тайных планах, все дрожат от страха. Как бы это не отразилось на…

Приказ об «усилении активности» издан с целью укрепить единство тыла и фронта… Черт бы его побрал! Не удивительно, что толстяк Чэнь, когда я рассказала ему о Шуньин, советовал «не лезть в чужие дела»! А Шуньин, как только заходит речь о работе ее мужа, бормочет что-то невнятное.

Говорят, что везде идут обыски и аресты, только в городе М. схвачено в один день более двухсот человек! Вчера слышала, что и к нам «прибыло» несколько человек, которым оказали «великолепный» прием…

Вчера прошлась по одной из улиц. Один за другим открываются новые магазины, старые — срочно ремонтируются. На одном, еще не достроенном, — огромная вывеска. Я насчитала больше десяти таких вывесок только на этой улице! Иллюзия мира и процветания.

Один мой земляк и дальний родственник открыл лавку. Это стоило ему не то две, не то три тысячи в государственной валюте, да еще тысячу он потратил на оборудование. За аренду помещения он ежемесячно платит семь-восемь сотен. Словом, расходам конца не видно. Позавчера я проходила мимо и зашла. Народу как пчел в улье. Купила кое-какую мелочь, юаней на пятьдесят или шестьдесят. Хотела платить, но тут увидел меня хозяин и говорит: «Не надо, это сущий пустяк!»

Мне стало неловко, ведь он мой земляк, да к тому же еще родня. Но потом я подумала: деньги эти ему легко достались, и решила, что нечего с ним церемониться.

В тот же день я встретила Шуньин. Ее просто не узнать — так шикарно и модно она одета.

Вероятно, дела у них идут совсем не плохо. Я подытожила все, что мне пришлось видеть и слышать за последние дни, и осталась очень довольна. Не знаю почему, но я всегда радуюсь, когда мне удается раскрыть истинную сущность человека.

Начался сезон туманов, и воздушные налеты прекратились, словом, наступило всеобщее спокойствие, но в воздухе все сильнее и сильнее пахнет кровью. Из-за всех этих дел я совершенно забыла о данном мне «десятидневном» сроке. Но Чэнь помог мне продлить его.

4 ноября

Было часов около десяти утра, когда я подошла к парому. Вдруг завыла сирена. Я взглянула на небо — оно было затянуто тучами: значит, вражеские самолеты не пробьются к городу; впрочем, если верить официальным сводкам, они и в ясную погоду не могут пробиться.

Интересно, что думает по этому поводу К. Может быть, он испугался тревоги и не придет? Стоит ли мне переправляться на ту сторону?

Я поискала его в толпе. Потом пошла на плавучую пристань.

Отбоя тревоги все не было. Что делать? Возвращаться?

А может быть, К. уже на том берегу? Впрочем, неважно. Если даже он не придет, искупаюсь в горячих источниках и погуляю. Как не повезло, что именно сегодня тревога.

К. действительно задержался из-за тревоги и явился лишь в три часа. Ни на кого не глядя, он соскочил с коляски рикши и бегом бросился к пристани. Я, улыбаясь, издали следила за ним. Там он остановился и со скучающим видом огляделся по сторонам. Потом какое-то время смотрел на небольшую закусочную, словно намеревался войти туда, и вдруг свернул на выложенную камнем дорожку, ведущую к «общественному парку»… Я тихонько подкралась сзади и положила ему руку на плечо. К. резко обернулся, и я в страхе отпрянула назад — такое было у него выражение лица.

Даже узнав меня, он не сразу успокоился.

Я ничего не сказала, только улыбнулась, осторожно погладила его руку и слегка сжала пальцы.

В стороне, за небольшой бамбуковой рощей, виднелся дом, прямо перед нами расстилался луг, на котором резвились ребятишки. Место было уединенное, к сожалению слишком уединенное, и мы легко могли привлечь внимание.

— Ты давно здесь? — улыбнулся наконец К. — Я думал, ты не придешь из-за тревоги.

Я умышленно промолчала.

К. посмотрел на наши сплетенные пальцы, и взгляд его остановился на моих часах.

— Ого, уже четвертый час! — проговорил он, словно обращаясь к самому себе. — Скоро стемнеет.

Я не удержалась, чтобы не рассмеяться. Он поднял глаза и с изумлением посмотрел на меня: так смотрит ребенок на взрослого, когда тот ни с того ни с сего расшумится.

— Пусть стемнеет, что в этом страшного? — тихо сказала я. — Разве так уж плохо провести здесь ночь?

На лице его отразилось беспокойство. Он бросил на меня быстрый взгляд и, продолжая наблюдать за играющими на лугу детьми, проговорил:

— Какое счастье вот так играть, не зная ни забот, ни горя!

— Пойдем и мы порезвимся! — предложила я и, выпустив его руку, побежала на луг.

У пристани я обернулась и вскочила в лодку. К. тоже прыгнул в лодку, сел напротив и углубился в свои мысли.

Сквозь тучи пробивалось солнце. Его лучи уже озарили противоположный берег и золотыми бликами играли на темной зелени кустарника. Мягко плескалась под веслом вода, лодка слегка покачивалась, словно убаюкивая нас. Мы молчали, но глаза наши невольно встречались и как будто говорили: ну, скажи что-нибудь. Молчание становилось неловким.

Я дразнила К. улыбкой, но по-прежнему не произносила ни слова. Наконец К. не выдержал и робко спросил:

— У тебя дело ко мне?

— Нет, — усмехнулась я.

— Но когда мы уславливались о встрече, ты, кажется, говорила, что должна поговорить со мной.

— А-а, ты вот о чем? — притворившись взволнованной, сказала я. — Может быть, должна, а может быть, и нет. Впрочем, все зависит от тебя.

Я не сводила с него глаз и говорила очень медленно, чтобы он мог взвесить каждое мое слово. В ответ он усмехнулся и стал насвистывать какую-то песенку. Я была разочарована. Интересно, как он понял мои слова? Надо еще немножко подразнить его.

К. вдруг перестал свистеть, наклонился ко мне и тихо, очень серьезно спросил:

— Ты не могла бы мне помочь в одном деле?

Я с улыбкой кивнула, ожидая продолжения. Между тем мы подплыли к утесу; недалеко, на расстоянии полета стрелы, виднелась лодка, слышались голоса и смех. К. неожиданно указал рукой на утес:

— Давай постоим там немного, ладно? — И, не дожидаясь моего согласия, К. попросил перевозчика подплыть к утесу. Склонившиеся над самой водой ветви ивы касались наших лиц. Я села рядом с К. и шепотом спросила:

— Говори, что же у тебя за дело? А там посмотрим, захочу я тебе помочь или нет.

— Понимаешь, один мой приятель неожиданно исчез. Не можешь ли ты узнать, где он.

Я опешила. Вот уж не ожидала, что К. обратится ко мне с такой просьбой. Что бы это могло значить? Однако сомневаться в его искренности у меня не было никаких оснований. Я кивнула и улыбнулась. Он помедлил, затем продолжал:

— Особых примет этот человек не имеет: он не полный и не худой, лицо самое обыкновенное, глаза тоже, лет ему двадцать семь — двадцать восемь, произношение, как у жителя провинции Н.

— А фамилия, имя?

— Чжан. — К. пристально смотрел на меня. — Я лично с ним незнаком.

— Серьезно? — Я рассмеялась и нарочно с любопытством спросила: — Как же вы подружились? Переписывались?

— Вовсе нет. С ним очень хорошо знаком мой приятель. А меня просто просили помочь. К тому же я не первый, многих уже просили…

Было ясно, что все это сплошное вранье. Вдруг К. замолчал, видимо, испугался чего-то. Я следила за выражением его лица. Как мне хотелось сказать ему: «Зачем ты выдумал всю эту чепуху? Разве ты все еще сомневаешься во мне?» Мне стало обидно. На какой-то миг я ощутила в сердце пустоту, но тут же простила К. Почему-то он не мог открыть мне все до конца.

Я тихонько вздохнула и, прижавшись к нему, спросила:

— Почему ты решил просить о помощи именно меня? А если я не помогу, что тогда?

К. ничего не ответил, лишь проникновенно посмотрел на меня и осторожно обнял за плечи. Это оказалось сильнее всяких слов.

Я улыбнулась ему. Вдруг у меня мелькнула догадка:

— Помнишь, ты рассказывал о близком друге, с которым делил все трудности? Так это его приятель попал в беду?

— Нет! — быстро, не задумываясь, ответил К.

Но в глазах его была тревога, и это не укрылось от меня. Вероятно, он и сам почувствовал это и торопливо добавил:

— Речь идет о женщине.

Сказал он правду или солгал — я не знаю, но слова его ужалили меня в самое сердце. Скажи он, что это мужчина, я реагировала бы по-другому. Видимо, я очень побледнела, потому что К. быстро проговорил:

— Меня просила о помощи жена этого человека. Я видел ее несколько раз у знакомых.

Рассказ его становился забавным, но я рассердилась. Неужели К. ни капельки не доверяет мне? Теперь понятно, зачем я нужна ему. Но я еще не разучилась отличать правду от лжи. Я все больше возмущалась и наконец холодно сказала:

— Слушай, К., прекрати. Мне все ясно. На мою помощь можешь не рассчитывать.

Такой поворот дела встревожил К. Он смотрел на меня широко открытыми, застывшими глазами.

Лучше бы он рассердился, только не смотрел бы на меня так. Я не могла выдержать его взгляда и уже совсем другим тоном сказала:

— Ну подумай сам, как мне взяться за это дело? Ты ведь даже не рассказал, когда и при каких обстоятельствах исчез тот человек!

Ни один мускул не дрогнул на лице К., будто он и не слышал моих слов. Мне стало страшно. Но вдруг взгляд его из сурового стал ласковым и он начал рассказывать:

— Это случилось позавчера вечером. Мой друг сидел дома и писал письмо. Вдруг кто-то постучал, а дверь, надо сказать, никогда не закрывалась на задвижку. Не успел он спросить: «Кто там?» — как в комнату ворвались трое; один спросил: «Ты — Чжан?» — а двое уже выхватили пистолеты: «Ни с места!» Они бросились обыскивать друга, но ничего не нашли. Обшарили всю комнату. А в ней-то и были всего лишь кровать, две табуретки да бамбуковый чемоданчик с ветхой одеждой; на столе лежало несколько книг, которые можно увидеть на любом прилавке. Они прочли письмо и швырнули его на стол. Потом забрали книги и письмо и крикнули: «Выходи!» Чжан спрашивает: «А ордер на обыск и арест у вас есть?» — «Заткнись!» — «В чем же мое преступление?» Тут первый как закричит: «Доказательства найдутся, не бойся! Лучше иди по-хорошему!» И они увели Чжана. С тех пор о нем ни слуху ни духу.

Теперь К. говорил очень спокойно и вполне искренне. Но я не могла забыть, что вначале он солгал, и, сделав вид, что продолжаю сердиться, воскликнула:

— Ну вот! Только что ты утверждал, что просьбу тебе передали через третье лицо, а сейчас получается, будто ты сам присутствовал при этом.

— Ничего ты не понимаешь! — К. неожиданно покраснел. — Там была одна женщина. От нее-то я все и узнал.

— Еще одна женщина! — Я громко рассмеялась, сжала его руку, но тут же выпустила и, понизив голос, сказала: — Опять ты что-то выдумываешь. Просишь человека помочь, а сам не доверяешь ему.

Я отвернулась, но К. схватил меня за руку. Пальцы его были горячи. И когда я посмотрела ему в глаза, мне показалось, будто они излучают свет. Он с жаром заговорил:

— Пусть умру я не своей смертью, если обманываю тебя! Поверь, эта женщина — его жена. Она видела все собственными глазами.

— И она ничего не знает? — Я чувствовала, что лицо мое по-прежнему бледно от волнения.

— Нет. Ничего. Она хотела идти с мужем, но ей сказали: «Не торопись, придет и твоя очередь!» Она все же пошла за ними. На перекрестке стояли еще четверо с пистолетами. Они позвали рикшу. Один грубо выругался и пригрозил жене Чжана пистолетом. Она побежала обратно, но успела заметить, что коляска свернула в одну из улиц. Когда она вернулась на перекресток, их уже и след простыл.

Я молча слушала. К. выпустил мою руку.

Легкий ветерок покачивал ветви ивы. Плеск весел стал слышнее. Мимо нас проплыла лодка. Я сломала ветку, подержала ее и бросила в воду.

— Греби к дамбе! — крикнула я задремавшему перевозчику.

Мы по-прежнему сидели, тесно прижавшись друг к другу. Я чувствовала на себе пристальный взгляд К., но стоило мне посмотреть на него, как он отводил глаза. Какие они у него красивые! Глубокие-глубокие и такие ласковые!

К. вдруг вспомнил о своем детстве.

Зачем? Я попыталась перевести разговор на другую тему — не люблю тревожить прошлого. К тому же мне надо было кое-что выяснить.

— Так до сих пор ничего и не известно о твоем друге? — спросила я, воспользовавшись паузой.

К. будто не сразу понял, о ком идет речь, недоверчиво взглянул на меня, затем улыбнулся, но тут же на лицо его словно набежала туча. Он тяжело вздохнул:

— Ах, ты о нем спрашиваешь? Могу сказать лишь одно: может быть, он близко, так что до него рукой подать, а может, далеко-далеко, на самом краю света!

— О, можно подумать, что ты говоришь о любимой.

К. грустно улыбнулся, словно не заметил моей иронии, и ничего не сказал.

— А я знаю, кто твой друг и где он.

Я решила обманом вызвать его на откровенность, но К. покачал головой:

— Не знаешь.

— Уверяю тебя. Несколько дней назад я случайно встретилась со старой школьной подругой, мы поболтали с ней, и она неожиданно заговорила о твоем друге…

К. удивленно поднял брови, потом рассмеялся и легонько ударил меня по руке.

— Ерунда! У него не было приятельниц, кроме той…

— Той, которую он любил, хочешь ты сказать? — продолжала я. — В таком случае ты должен знать, что моя подруга училась вместе с его возлюбленной!

— Откуда мне было знать об этом?

— Как видишь, не ты один тревожишься о своем друге, и, если тебе что-нибудь известно, ты обязан поделиться с другими…

— Ничего я не знаю, — покачал головой К. и после короткой паузы добавил: — Честное слово.

Какое-то время мы молчали, затем я спросила:

— К которому часу тебе надо на работу? Может быть, мы успеем сходить в кино?

— Времени у меня совсем мало, но раз тебе так хочется — пойдем как-нибудь.

— Один мой односельчанин выписывает вашу газету. Правда, он ее не читает, но всегда говорит, подняв вверх большой палец: «Газета неплохая, служит богу богатства».

— Как он может так говорить, раз не читает ее?

— Очень просто! — Я улыбнулась. — Для него главное — величина газетного листа, в газету он заворачивает покупки, а покупки посылает бог богатства.

Мы посмеялись, потом К. сказал:

— Здорово он нас поддел, черт побери! Но поверь, работа трудная. Хлопот по горло!

— Не огорчайся, я ведь пошутила! — Мне захотелось успокоить его. — Я знаю, как трудно сейчас приходится сотрудникам газеты, ведь ни о чем нельзя писать, а вопросов уйма. Кто же станет укорять вас?

В это время мы причалили к пристани, К. встал и посмотрел на меня:

— О, мы уже приехали!

В этот вечер он еще несколько раз возвращался к своему делу.

— Ты так волнуешься, словно речь идет о твоей любовнице!

— Еще бы! Разве можно безразлично относиться к просьбе любимой женщины?

— Вот как? А кто утверждал, что это вовсе не любовница? Уж не я ли? — Мне хотелось задеть его за живое.

К. задумался, потом серьезно сказал:

— Так ведь и ты будешь выполнять просьбу этой «любовницы», поэтому прошу тебя, сделать все, что можешь. А я всегда готов помочь!

— Серьезно?

— Неужели ты считаешь меня болтуном?

Я было решила оставить его слова без внимания, но, подумав, сказала:

— В таком случае и ты разузнай об одном человеке.

К. улыбнулся и медленно произнес:

— Я догадываюсь о ком. Но прежде ты должна понять, что я ни разу не лгал тебе.

Глаза наши встретились, и мы, словно по команде, перестали улыбаться.

К. спешил в редакцию — выходил очередной номер газеты, и мы распрощались. Я смотрела ему вслед и вдруг почувствовала непреодолимое желание вернуть его. Я закричала так громко, что привлекла внимание прохожих. Когда же он подбежал ко мне, я лишь улыбалась и никак не могла вспомнить, зачем звала его. А он терпеливо ждал, пока я что-нибудь скажу.

Я сказала первое, что пришло в голову:

— Хочешь, К., я найду тебе любовницу?

Не успела я произнести это, как почувствовала, что лицо мое горит от стыда.

— Ладно! — ответил К. спокойно и просто. От смущения моего и следа не осталось. — Только сегодня нет времени, в другой раз поговорим об этом.

— А может быть, у тебя уже есть любовница?

К. расхохотался:

— Не знаю, может быть, и есть, только далеко, на самом краю света, а может быть, совсем близко! — Он пожал мне руку и ушел.

«Может быть, близко, рукой подать, а может, на краю света». Эти слова я слышу от него уже в третий раз. Какой тайный смысл кроется в них? К. очень любит загадки, но все же он мне симпатичен… нет, это не то слово, с каждой новой встречей меня все сильнее влечет к нему… Уж не потому ли, что ничтожные и подлые люди, среди которых я живу, опустошили мое сердце?

Снова я вспоминаю о просьбе К. Дело, собственно говоря, простое, надо только взяться — и можно все узнать. Но что за женщина, о которой говорил К.? Неужели все это правда?

Мне почему-то грустно. Какая она, эта женщина? Хоть бы посмотреть на нее.

Во всем теле ощущаю какую-то тяжесть, голова трещит. Невеселые мысли ни на минуту не оставляют в покое. Значит, он всего несколько раз виделся с ней у знакомых! Не может быть! Ну и дура я буду, если возьмусь за это «таинственное» дело. Мне не доверяют — а я из кожи вон лезу. Я умею хорошо относиться к людям, но не терплю, когда со мной хитрят даже в пустяках.

6 ноября

Шуньин переехала на новую квартиру и пригласила меня в гости — «развлечься и пообедать».

Что говорить, Шуньин действительно разбогатела, если вчерашний банкет могла скромно назвать «обедом»! В ее новой квартире есть где поразвлечься. Во всяком случае, после визита к ней с моих глаз будто пелена спала, я многое поняла!

Если бы она не пришла за мной, я потратила бы добрых полдня, чтобы разыскать их дом; расположен он в переулке, где почти все здания разрушены. Вероятно, это результат прошлогодних бомбежек. Но и в этих развалинах живут люди.

Когда мы вошли в переулок, Шуньин, как бы извиняясь, заметила:

— Дорога к нашему дому, как видишь, не очень-то роскошная! — Но сказала она это с довольным видом. В тот момент я не придала этому никакого значения, тем более когда взглянула на дом, с которого, казалось, содрали кожу, но, войдя внутрь, я невольно зажмурилась от блеска и великолепия, которые сразу бросались в глаза.

У входа в гостиную я увидела Суншэна; он постарел за это время, появилась седина. Суншэн очень радушно встретил меня. Он все еще не избавился от своих старых привычек, но изо всех сил старался вести себя, как это подобает важной особе. Растерявшись, я не заметила вешалки и, как была, в своем поношенном, старомодном пальто пошла в гостиную.

— Тетушка Чжан, — раздался за моей спиной голос Шуньин, — возьмите у сестрицы Чжао пальто!

Я оторопела и остановилась на пороге, что выглядело, наверно, очень странно.

В гостиной на бархатной софе сидели двое мужчин. Один из них — широкоскулый, с жесткими, словно зубная щетка, усиками, улыбаясь, поднялся со своего места и пошел мне навстречу, еще издали протягивая руку; держался он несколько натянуто.

Я знала этого человека.

— Позвольте представить, — подбежала к нам Шуньин, — это…

— Мы знакомы с сестрицей Чжао, — со смехом перебил ее мужчина, — можно сказать, даже старые друзья.

— Да-а, с советником Хэ нам действительно приходилось встречаться, — любезно улыбнувшись, ответила к и пожала советнику руку.

Суншэн представил мне второго гостя — главного управляющего Чжоу. Это был человек лет сорока, худощавый, но широколицый. По произношению я узнала в нем земляка.

Начался обычный светский разговор. Каждая фраза сопровождалась смехом. Я мельком оглядела обстановку гостиной. Чай почему-то подавали двое слуг, один из них явно был уроженцем провинции Цзянсу или Аньхой.

Роскошная мебель, убранство гостиной, коричневые, в цветах, шелковые шторы — все это, залитое ярким светом ламп, сверкало и переливалось тысячью огней.

Суншэн с главным управляющим беседовали о ценах на рис. Советник Хэ с сигарой в зубах слушал, устало закрыв глаза, и время от времени кивал головой, поддакивая собеседникам. Я залюбовалась шторами и спросила Шуньин:

— Заграничные?

— Что? А-а, шторы? — Шуньин гордо улыбнулась. — Это нам прислал один приятель. Ты взгляни на материал — французский муар, только цвет мне не очень нравится.

— Я знаю, госпожа Лу, — вмешался в разговор советник Хэ, — вы предпочитаете зеленый цвет. Такой, как обивка этой софы.

— Совершенно верно, господин советник, вы настоящий знаток по части… — Конец фразы утонул в смехе.

Я подошла к жаровне, у которой собралась остальная компания, и вдруг заметила на чайном столике, возле которого стоял Суншэн, телеграмму.

Когда я возвратилась на прежнее место, мимо Суншэна прошла Шуньин, она была чем-то взволнована; я снова взглянула на столик: телеграммы там уже не было.

— Пойдем во внутренние комнаты, — тихонько сказала Шуньин. — Я хочу тебе кое-что показать.

Я улыбнулась, так как отлично понимала, что я здесь лишняя.

Мы вошли в спальню. Из окна была видна река. Дом стоял почти на самом берегу, так что Шуньин, лежа в постели, могла любоваться многочисленными огнями на реке и на противоположном берегу. Шуньин усадила меня и, оживленно жестикулируя, заговорила:

— Ты посмотри, как все это напоминает Сянган! Да, ты ведь не бывала там! А жаль… — Она вдруг вскочила и поманила меня за собой пальцем: — Пойдем, я и забыла, что обещала тебе кое-что показать.

Мы вошли в маленькую комнатушку. Я сразу же догадалась, что это переоборудованная в гардеробную ванная. Здесь висели костюмы и платья. Шуньин пожаловалась:

— Ты не представляешь, какие здесь крысы! Это просто ужасно. Даже кошки их боятся. Все щели в стенах заделаны цементом, и то я беспокоюсь, каждый день проверяю! — Она сняла с вешалки пальто из тонкой шерсти в красную и белую клетку и распахнула его передо мной, словно старьевщик, потом набросила пальто мне на плечи и захихикала:

— Чудесно, превосходно, эти мягкие тона так прекрасно оттеняют твою нежную кожу!

Как истый дьявол-искуситель, Шуньин снова потащила меня в спальню к большому зеркалу, заставила надеть пальто и торопливо застегнула его на все пуговицы.

— Лучше и быть не может, будто на тебя сшито!

Пальто действительно было мне впору, только рукава, пожалуй, чуть коротковаты. Я притворилась, будто не понимаю, для чего устроила Шуньин весь этот спектакль, и мило улыбалась.

Когда я стала снимать пальто, Шуньин вдруг предложила:

— Если нравится — бери и носи. У меня еще есть.

Я усмехнулась: оставь его себе. Я ведь служу, и на наряды мне наплевать.

— Не надо церемониться, сестрица. — Шуньин наклонилась ко мне и зашептала в самое ухо: — Ты ведь не знаешь, что я беременна, уже три месяца. Пальто мало мне, зря только место занимает, носить я его не могу. Не стесняйся! — Она позвала тетушку Чжан и велела завернуть пальто.

Я догадывалась, что Шуньин неспроста так расщедрилась и, хотя радовалась подарку, с опаской ждала, что еще она скажет. Но она болтала о всяких пустяках. Потом разговор снова зашел о нарядах.

— Ну и память же у меня! Ты подумай! Я ведь приготовила для тебя еще один подарок, только не смейся надо мной, пожалуйста. — И она снова позвала тетушку Чжан.

Я воспользовалась случаем и попросила тетушку проводить меня в туалет.

Когда я мыла руки, снаружи вдруг послышался смех. Сердце у меня дрогнуло, я быстро вышла в коридор — ни души. Тогда я подкралась к гостиной, прислушалась — нет, и не здесь. Значит, в соседней комнате. В этой комнате было окно, занавешенное голубой муслиновой занавеской. Я подошла к нему, и в нос мне ударил крепкий запах опиума.

— Эти твои друзья, Суншэн, — отчетливо услыхала я голос советника Хэ, — ну хоть бы тот, что значится под именем Чэн Бэй, зря деньги тратят. Вчера я виделся с толстяком Чэнем, он такого же мнения. Говорит, что все материалы, которыми располагает М., стоят самое большее двадцать тысяч, а ваш Чэн Бэй заплатил за них тридцать пять! Да-а! Мы с тобой уже десять лет знакомы, можно сказать, старые друзья, твои дела — мои дела. Сколько раз расставались, а в конце концов все равно встречаемся. Вот уже опять полгода вместе. Мы можем с тобой вдвоем, как поэты древности, кататься на лодке и распивать вино!

Тут раздался голос Суншэна:

— Самое главное — сведения об оружии. Сколько его прибыло за последний месяц, откуда оно — с северо-запада или с юго-запада. Где хранится. Чэн Бэй, конечно, тупица и дурак, и начальству это хорошо известно, иначе меня бы сюда не прислали. Но получить все необходимые сведения — дело сложное…

Вдруг я услыхала какой-то странный звук, будто хлопнули в ладоши. Я отскочила в сторону и едва не стукнулась об окно, что могло плохо кончиться. Но тут все звуки заглушил громкий голос советника Хэ, и я не была обнаружена.

— Это… это следует обсудить!.. Ты получишь все, что пожелаешь… чуть что не так, разыщи меня… — Снова послышался тот же самый звук, видимо, советник дружески хлопнул собеседника. — Мы с тобой — старые друзья, твои дела — мои дела!

Неудивительно, что Шуньин так роскошествует. Здесь идут настоящие торги.

Мне хотелось еще послушать, но я не решилась: вдруг обнаружат, тогда моя жизнь… Затаив дыхание, я отошла от окна, затем быстро повернулась и как ни в чем не бывало направилась к спальне Шуньин. Навстречу мне уже шла тетушка Чжан. Сердце мое взволнованно билось, я нагнулась, потерла ногу, будто ушибла ее, и нарочно вздохнула.

— Сюда, сюда, госпожа Чжао, — сказала тетушка Чжан. — Хозяйка думала, что вы заблудились.

— Нет, я не заблудилась, — ответила я и медленно вошла в спальню.

Шуньин полулежала на софе, рядом с ней я увидела отрез розового шелка.

— Вот тебе еще подарок. Этот материал очень подходит к твоему новому пальто. — И Шуньин протянула мне отрез.

Я развернула его, набросила на плечи и подошла к зеркалу. Затем с улыбкой подбежала к Шуньин и, пожимая ей руку, сказала?

— Большое тебе спасибо сестрица. Материал чудесный! Здесь такого ни за какие деньги не купишь. Не знаю даже, что тебе подарить, у меня ничего хорошего нет, а оказаться неблагодарной — стыдно.

— Перестань, пожалуйста, мы старые подруги, все равно что родные сестры. — Шуньин старалась придать своему голосу как можно больше искренности, но выражение самодовольства на лице выдавало ее. Мне стало смешно: я вспомнила пословицу: «За обман не наказывают». К тому же добро ее нажито отнюдь не честным путем, и я могу со спокойной совестью принять такой подарок.

— Превосходный материал, расцветка редкая и все так изящно! Нет, эти вещи для меня чересчур хороши! Мне даже неловко будет показаться в них! Но знаешь, Шуньин, у меня на родине есть поговорка: «Бедняку и подвязка пригодится». Пожалуй, я даже не стану благодарить, ведь ты поставила меня в очень затруднительное положение. Посмотри, как я одета! Есть ли на мне хоть одна приличная вещь? Волей-неволей придется завтра бегать по магазинам, иначе я неем м смогу надеть твоего роскошного пальто. — Я улыбнулась, подумав в этот момент о том, чогла кончиться «торговля» в боковой комнатушке.

Вдруг Шуньин всплеснула руками:

— Чуть было снова не забыла!.. Тетушка Чжан, тетушка Чжан, — позвала она, — куда вы положили туфли, которые я купила позавчера? — Не дождавшись ответа, Шуньин стала шарить под кроватью, потом порылась в ящике комода, где лежала куча старой обуви, задвинула его и пошла в гардеробную.

В это время в комнате появилась тетушка Чжан.

— Которые вы позавчера купили? — пробормотала она себе под нос и, открыв небольшую дверку в стене, стала там искать.

— Тетушка Чжан! — крикнула Шуньин, в голосе ее звучали нотки растерянности. Но тетушка как ни в чем не бывало вытащила небольшую картонную коробку и спросила: «А это не они?» Тут к тетушке подбежала разъяренная Шуньин и, гневно сверкая глазами, выхватила у нее коробку. Я сидела, чуть-чуть повернувшись к окну, но успела заметить, что за дверцей находится стенной шкаф, видимо, предназначенный для одежды. Сейчас там ничего не было, кроме нескольких деревянных ящиков. Почему же так растерялась Шуньин? Я отвернулась и стала смотреть в окно на многочисленные огни за рекой.

— Позавчера лишь купила, — услыхала я голос Шуньин. Она стояла передо мной, держа в руках туфли на высоких каблуках. — Пришла домой и стала мерить, чувствую — жмут. Но тебе, я думаю, они будут как раз.

Я с улыбкой смотрела на туфли. Они были особого фасона, здесь таких и за большие деньги не купишь. Шуньин требовала, чтобы я сейчас же примерила их, но я обняла ее и сказала:

— Зачем же? Раз тебе немножко жмут, значит, мне будут впору. Помнишь, как мы в школе мерили туфли друг друга? Итак, ты одела меня с головы до ног!

Шуньин улыбнулась и с жаром воскликнула:

— Что ты, какие пустяки! Если тебе еще что-нибудь нужно, я достану. Видишь ли, Сицян… — Она осеклась, но, увидев, что я по-прежнему улыбаюсь, продолжала: — Он велел мне и Суншэну помогать тебе во всем. А эти подарки — сущая ерунда…

Мы сидели на софе у окна. Я смотрела на белоснежное, с яркими цветами, покрывало, которым была застелена кровать Шуньин, но мысли мои были заняты совсем другим: «Ну и дела здесь творятся… неудивительно, что у них такая роскошная квартира, значит, советник Хэ тоже… Интересно, что за тип этот Чжоу?.. Чем он «управляет» и какое имеет к ним отношение? А эти ящики в стенном шкафу?..» Два желания боролись в моей душе: первое — плыть по течению вместе с ними, а второе — немедленно уйти и не иметь с этими людьми никакого дела, потому что рано или поздно здесь заварится такая каша, что мне никогда ее не расхлебать.

Меня вывел из задумчивости звонкий смех. Я ощутила тонкий аромат духов. Шуньин вскочила с места и проговорила с улыбкой:

— Сюда идет мисс Д. Вы не знакомы? Присмотрись к ней хорошенько, она знает толк в нарядах, и потом — у нее большие связи. Но ты могла бы ее затмить.

В комнату вихрем влетела стройная красивая женщина.

— Ай-я-яй! Подруги так заболтались, что даже гостей не встречают, как нехорошо!

Мне приходилось несколько раз встречать эту женщину, и хотя все были от нее в восторге, мне она не нравилась.

Мисс Д. улыбнулась мне, как доброй знакомой, и, взяв меня и Шуньин под руки, затараторила:

— Пойдемте скорее, гости уже собрались. Вы же не влюбленные, посплетничали — и довольно! Пошли!

— Неужели все уже собрались? Не может быть! — Шуньин старалась усадить гостью.

Мне же мисс Д. была очень неприятна, и я хотела поскорее отделаться от нее.

— Шуньин, пойдем, ведь ты — хозяйка!

Была у меня и еще одна мысль: пропустить их вперед, а самой задержаться и посмотреть, что находится в ящиках, которые спрятаны в стенном шкафу.

Но мисс Д., как назло, не оставляла меня в покое и болтала о всяких пустяках…

В гостиной действительно прибавилось еще трое гостей — двое мужчин и женщина. Стол уже был накрыт.

Суншэн и советник Хэ разговаривали, стоя у жаровни. Суншэн держал в руке листок бумаги, видимо, ту самую телеграмму. Мужчина и женщина, из тех, что только что пришли, сидели на софе и усиленно флиртовали.

Мисс Д., словно мотылек, подлетела к маленькому толстяку, которого она назвала «господином начальником», и что-то тихонько сказала ему. «Господин начальник» захихикал.

Шуньин представила мне новых гостей.

Красотке, которую звали не то Линлин, не то Ляньлянь, было не более двадцати. Пока мы обменивались обычными вежливыми фразами, я успела рассмотреть сидевшего рядом с ней мужчину. Фамилия его была Лю, его лицо мне показалось знакомым. Он держался весьма надменно, но во всем его облике было что-то провинциальное.

К нам подошел Чжоу. Он перекинулся несколькими словами с Лю и повернулся к нам с Линлин. Неожиданно Линлин вскрикнула, уронила сигарету и, обращаясь не то ко мне, не то к управляющему, сказала с улыбкой:

— Откуда здесь москиты, просто странно! — Она подошла к низенькому столику, взяла новую сигарету и снова уселась рядом с Лю.

— Сестра Чжао, — расплывшись в улыбке, обратился ко мне управляющий, — Сун только что сказал мне, что вы дочь весьма почтенного и выдающегося человека. С его превосходительством я дружил много лет, мы вместе служили в министерстве внутренних дел и были в одном чине.

— О-о, в таком случае я могу называть вас дядюшкой. Ведь почти с самого детства я не живу дома и с отцом вижусь очень редко. — Я улыбалась, хотя чувствовала, что попаду в неловкое положение, если он продолжит свои расспросы.

А управляющий действительно с большим интересом начал расспрашивать меня об отце. Я не могла толком ответить ни на один вопрос. Видно, мой новоявленный «дядюшка» не знал, что я поссорилась с отцом и что он пишет мне в лучшем случае раз в год. Я выкручивалась, как могла, но понимала, что долго это продолжаться не может. Тут, к счастью, слуга доложил о новом госте, и управляющий оставил меня в покое.

Советнику Хэ незачем было представлять вошедшего, так как Суншэн мог догадаться, что это секретарь Чэнь, попросту говоря, толстяк Чэнь. После обмена приветствиями хозяин пригласил гостей к столу. Теперь стало ясно, что ждали толстяка Чэня.

Чэнь с улыбкой взглянул на меня и почему-то прищурился. Что бы это могло означать? Я не поняла, но подумала: «Нечего прикидываться! Теперь я знаю, что вы с советником Хэ подкапываетесь под М. Деритесь, а я посмотрю, чем это кончится».

За столом меня посадили между Шуньин и управляющим. Центральное место, между двумя прелестными цветками — Линлин и мисс Д., — занял Лю, эта помесь чиновничьей спеси с провинциальной тупостью. И три последних места — «господин начальник», толстяк Чэнь и управляющий. Шуньин виновато улыбалась, Суншэн зачем-то помахал мне рукой. Это все потому, что меня посадили на последнее место. Но позднее я поняла, что должна благодарить их за это.

После блюда из ласточкиных гнезд за столом, там, где сидел толстяк Лю, началась возня. Это было омерзительно и вызывало ощущение чего-то липкого, засасывающего. Мисс Д., обладавшая, вероятно, богатым опытом, сидела с отсутствующим видом. Но Линлин, по-моему, растерялась… Она отодвигалась то влево, то вправо. Тут мисс Д. поднялась со своего места. Я думала, она ждет случая, чтобы незаметно покинуть этот отвратительный притон. Но ошиблась. Мисс Д. подбежала к выключателю и повернула его. Стало совсем темно, лишь из соседней комнаты проникал слабый свет. И тут началось что-то невообразимое. В первый момент гости решили, что свет испортился, и в комнате воцарилась мертвая тишина, но тут же все поняли, что это «блестящий случай». Замелькали тени, послышался шум, хихиканье, но вот чей-то женский голос запросил пощады. Кто-то метнулся к жаровне — я скорее догадалась, чем увидела, что это Линлин. Терпение мое лопнуло, и, не обращая внимания на мисс Д., я встала и зажгла свет.

Со всех сторон на меня посылались упреки. Стоит ли, мол, принимать так близко к сердцу всякие пустяки. Первой на меня обрушилась мисс Д., ее поддержал «господин начальник». И хотя «дядюшка» пытался ваять меня под защиту, ничего у него не вышло — он был один. Хорошо еще, что я сидела между Шуньин и «дядюшкой», по крайней мере можно было спокойно выпить несколько рюмок. И то приходилось все время быть начеку, так как все мужчины повскакали со своих мест, чтобы чокнуться со мной, а такой, как Д., ничего не стоило снова погасить свет, чтобы некоторые могли «в мутной водичке половить рыбку». Я выпила со всеми и тут увидела, что ко мне направляется советник Хэ с большим стаканом в одной руке и чайником вина в другой. Я сразу поняла его «тактику». «Выпьем по стакану», — предложил советник. Все было как будто по-честному, и я согласилась. Но Хэ попросил меня выпить первой. Понятно. Я призвала на помощь всю свою решительность, набрала в рот вина, нарочно икнула и выплюнула все на советника. Потом притворилась пьяной и начала извиняться. Шуньин позвала слуг с полотенцами, а я, воспользовавшись суматохой, убежала в спальню.

Не успела я выпить несколько глотков крепкого чая, как за мной пришла Шуньин. Я отказалась вернуться к гостям, сославшись на головную боль и сердцебиение, и сказала, что хочу немного отдохнуть. В гостиной стоял такой шум, что казалось, будто «веселятся» в соседней комнате. То и дело оттуда доносился громкий хохот. Продолжая притворяться пьяной, я завела разговор о мисс Д.

— По-моему, она чересчур развязна, — сказала я Шуньин. — И потом, женщина всегда должна быть солидарна с женщинами, а она помогала мужчинам издеваться над Линлин. Я сама видела, как Д. погасила свет.

Шуньин молчала, лишь улыбалась, потом стала серьезной, наклонилась ко мне и зашептала:

— Напрасно ты пренебрегаешь ею, она — мастер своего дела!

— Подумаешь, мастер. — Я сделала вид, что ничего не понимаю. — Просто она бесстыжая, падшая женщина!

— Но работает она блестяще. Она может добыть все, что угодно. Никто не сравнится с ней. Говорят, что она одна стоит целой информационной сети.

Шуньин многозначительно взглянула на меня и снова затараторила:

— Все сразу заметили, что ты очень похожа на нее — и фигурой, и лицом, в особенности же хваткой и смекалкой. Займись ты тем же делом, ты бы, конечно, перещеголяла ее. По правде говоря, ты сейчас…

Неожиданно за нашей спиной раздался смех, мы обе испуганно вскочили. В дверях, буквально в нескольких шагах от нас, стояла мисс Д., а рядом с ней — тетушка Чжан. Не сказав ни слова, мисс Д. с улыбкой взяла Шуньин за руку и потащила за собой.

— Что же ты не дала знать госпоже, что сюда идет мисс Д.?

— Я хотела сказать, но не успела. Мисс Д. рассмеялась. Но она только что вошла. — И тетушка подмигнула мне.

Хороша штучка, нечего сказать! Не зря Шуньин привезла ее с собой из Шанхая. Я ничего не ответила, тогда тетушка Чжан очень любезно предложила мне:

— Выпейте еще чашечку, я заварю. У госпожи есть пуэрский чай, самый лучший сорт!

Она явно принимала меня за ближайшую подругу Шуньин!

Когда тетушка ушла, я улеглась на софе и стала осматривать комнату. Вдруг глаза мои остановились на стенном шкафу. Я мигом вскочила, посмотрела на дверь, подбежала к шкафу и открыла его. Потом приподняла крышку на одном из ящиков. Все ясно!

В ящиках — приемо-передаточная радиостанция!

Я отошла от шкафа, постояла немного и выбежала из спальни.

Гости уже собирались расходиться. Однако мой приход вызвал некоторое оживление. Я охотно согласилась выпить три штрафных рюмки, и все пошло своим чередом, будто ничего не случилось.

Толстяк Чэнь улучил момент и сообщил мне, что в ближайшее время предстоит реорганизация и что меня перебросят на другую работу, правда, не все еще решено и деталей он не помнит.

Это известие меня встревожило, я хотела расспросить его поподробнее, но Чэнь загадочно улыбнулся и тихо сказал:

— У тебя, кажется, неплохие отношения с хозяевами? Этот разговор мы продолжим через денек, сейчас неудобно.

Я понимающе улыбнулась, потом вспомнила просьбу К. и рассказала о ней Чэню. Он слушал, склонив голову набок, и не сразу ответил:

— Кажется, есть такой человек, только я точно не помню.

Суншэн с гостями давно перебрались в боковую комнату и теперь звали к себе Чэня.

Я возвратилась в спальню выпить крепкого чая, который приготовила для меня тетушка Чжан.

Шуньин сидела за туалетным столиком и мазала лицо кремом. Я действительно немного захмелела, прилегла на софу и стала смотреть в окно. Если рассказать о том, что я сегодня видела и слышала, то никто не поверит. Воображаю, как советник Хэ держится при начальстве: он принципиален, он полон священного гнева, послушать его, так кажется, будто он один патриот, один понимает всю ответственность и с головой ушел в работу, словом, будто нет, кроме него, порядочных людей. Комедия, да и только! И находятся же глупцы, которые верят таким людям, которые жизнь готовы отдать за них. Перед моими глазами неожиданно возник образ К. Жаль, что он не мог видеть того, что здесь происходило сегодня. Кстати, о ком это просил К.? Скоро истекает срок, который мне дали на розыски Чжао! Вдруг у меня появилась странная мысль: а что, если Шуньин и остальные в курсе дела? Я взглянула на Шуньин, но она была целиком поглощена своей драгоценной прической.

Я стала ей помогать и, глядя на отражение ее лица в зеркале, думала, как бы начать разговор об интересующем меня деле. Сначала надо выяснить у Шуньин, не знает ли она чего-нибудь о моих старых друзьях, а потом уже осторожно спросить о Чжао. Я уверена, что она знает о наших прежних отношениях.

Но все мои попытки оказались безрезультатными. Тогда я заговорила о Пин. Шуньин надула губы и возмущенно сказала:

— Я не желаю больше слышать о ней. Странный она человек. Два дня назад я с самыми добрыми намерениями предложила ей одно дело. Она получила бы раз в десять больше, чем зарабатывает сейчас. Кто же знал, что это ее не только не обрадует, но даже рассердит. Она заявила, что такими делами могут заниматься только опустившиеся, бессовестные люди. Как это тебе нравится?!

— В наше время не так просто иметь совесть! — со вздохом произнесла я.

Наконец Шуньин была готова и собралась выйти к гостям.

Из боковой комнаты доносился резкий запах опиума, а в гостиной играли по крупной. Чэнь попросил меня поиграть за него. В «банке» было пять тысяч, Чэнь одним ходом срезал «банк».

— Ты хочешь, чтобы я за тебя играла? А ты не боишься проиграть? — Я хотела уйти, но тут подбежал Суншэн и тоже попросил меня ненадолго сменить Чэня, так как ему надо было посоветоваться с ним об одном деле.

Я-то знала, что это за дело. Разумеется, для Чэня оно важнее всякого выигрыша. Я села играть. Я нарочно играла по крупной. Кто знал, что толстяку Чэню так повезет. Не прошло и получаса, как я выиграла огромную сумму… Таким образом, он совместил, как говорят, приятное с полезным.

Я осталась ночевать у Шуньин, но всю ночь не могла уснуть. Мало ли что могло случиться в этом страшном доме.

Кроме того, я была сильно возбуждена. Люди, с которыми я сегодня так неожиданно познакомилась, могли в будущем сослужить мне службу. Если М. посмеет впредь так бесцеремонно обращаться со мной, придется мне показать, «насколько остры мои зубки». Чем черт не шутит? Может, еще придется обратиться к советнику Хэ, хотя вряд ли это возможно.

10 ноября

Говорят, что в Северной Цзянсу происходят события чрезвычайной важности. Из уст в уста передаются различные новости, но каждый предпочитает делать собственные выводы.

В общем, дело в следующем: на этот раз уже окончательно решено уничтожить войска «иной партии», все подготовлено очень основательно, и победа, безусловно, обеспечена.

Заметно оживились «навозные мухи», почуяли свою силу. И все же большинство из них куда меньше интересуется событиями в Цзянсу, чем, например, азартными играми или тем, сколько можно содрать «сала» с очередного «жирного борова». Встречаются и исключения. Взять хотя бы Ф., который как раз приезжал в это время. Он слушал меня, вытаращив от ужаса глаза, и молчал — будто язык проглотил. Но кто осмелится сейчас делиться своими мыслями? Ведь завтра же собеседник может проиграть твою жизнь в карты.

Ф., правда, промямлил что-то насчет конфликта двух сторон и даже высказал опасение, как бы от этого не выиграла третья сторона — то есть неприятель. Но я не верила ему. Да и как могла я верить, если сам он говорил, что разумнее всего — это писать доносы. Почему бы ему и на меня не донести? Я ничего не ответила и стала расспрашивать о том, как он живет. И все же причислить Ф. к предателям и лицемерам несправедливо. Я уверена в его добром отношении. А впрочем, ради спасения собственной шкуры он, «терзаясь угрызениями совести», продаст и меня.

По опыту знаю, что, как только обстановка осложняется, все сотрудники управления начинают усиленно следить друг за другом. Сейчас этот спектакль уже начался.

Не дай бог теперь кому-нибудь прослыть слишком умным или уйти, когда кто-то шепчется, — тебя непременно сочтут трусом, и тогда все пропало! Лучше болтать всякий вздор, и по каждому поводу и без повода посылать всех и все подальше… Но однажды во время подобного разговора мне повезло — я узнала интересную вещь. Речь зашла об одном человеке — чем больше я слушала, тем сильнее подозревала… Так и подмывало спросить, как его фамилия…

Возможно, это просто сплетни, если же нет — значит, у этого человека появился «хвост», и человек этот не кто иной, как К.

Говорят, что он часто встречается с хорошенькой женщиной… С ума сойти! Уж не меня ли имеют в виду? Разумеется, те двое, что болтали об этом, не «хвосты». Но кто же тогда? Мне неудобно было спрашивать, а то еще, чего доброго, зачислят в разряд «струсивших». Во время наших встреч с К. никто за нами не следил, это я точно знаю. Но что за женщина была с ним? Конечно, я.

Надо быть более осторожной и попытаться выяснить, в чем дело!

Если подозрения мои подтвердятся, надо что-то предпринять, положение становится опасным… К счастью, у меня задание: «Самостоятельно подобрать объект и вести необходимую работу». Я доложила, что в качестве «объекта» избрала К. и о нашей с ним встрече 18 сентября. Сейчас надо сочинить такую информацию, чтобы окончательно их запутать, тогда им не справиться со мной.

Но прежде всего необходимо выяснить, не появился ли у К. «хвост».

И я рискнула пойти к нему в редакцию.

Приемная редакции — не самое лучшее место для подобных разговоров, поэтому объясняться пришлось шепотом. Кроме того, сюда без конца заходили люди. Однако раздумывать было некогда. Не все ли равно, какое впечатление произвел на К. мой визит. Я сразу приступила к делу:

— Я знаю, как опасно мне появляться здесь, и все же пришла. Нам нужно серьезно поговорить. Если веришь в мою искренность, ничего не скрывай…

К. усмехнулся и слегка наклонил голову. Одному дьяволу известно, что скрывалось за этой усмешкой, но у меня не было времени раздумывать, и я продолжала:

— Куда ты ходил эти дни? Ты не заметил, что за тобой следят?

К. по-прежнему молча улыбался.

— Веришь мне — отвечай; не веришь — уйду! Здесь не место для состязания в хитрости!

— Зачем так горячиться? Ходил в редакцию, из редакции возвращался домой. Иногда посещал клуб «Общества C—S». Ты же знаешь, где я бываю.

— И не видел никаких сомнительных личностей?

— Как тебе сказать? В клубе вечно толкутся какие-то подозрительные типы… Сразу и не определишь, кто они. А у тех, кого ты называешь сомнительными, есть какие-то особые приметы?

— Зачем придираться к словам?! Я, кажется, ясно спрашиваю: ты не заметил, чтобы за тобой следили?

— Как будто нет.

К. начинал меня злить, он хитрил и выкручивался, как всегда. Зачем он это делает? В то же время мне было смешно. Слегка сжав его пальцы, я сказала:

— Обстановка стала очень напряженной… Разве ты не знаешь? Мне известно, что за тобой следят, будь осторожен.

К. внимательно выслушал меня и очень спокойно ответил:

— Что же, посмотрим, на что способны эти шпики… Пожалуй, они зря теряют время.

— А бывают с тобой друзья?

— Бывают. Сейчас сюда приехали мои земляки, мы несколько раз собирались.

— А с женщиной ты не встречался? Такой тоненькой и стройной?

— Тоненькой и стройной? Нет! — Он испытующе посмотрел на меня, словно в голову ему пришла какая-то мысль.

Пора было уходить. Но глаза у К. неожиданно заблестели и, барабаня пальцами по столу, он сказал:

— Помнишь… я просил тебя об одном деле, ты что-нибудь узнала?

— Пока нет, но кое с кем я уже говорила.

В это время в дверь просунулась голова рассыльного, и он крикнул кому-то:

— Да, да, здесь, здесь!

Вероятно, случилось что-то непредвиденное. Я подмигнула К., указала пальцем на него, затем на себя — и отрицательно покачала головой, затем быстро пошла к выходу. В дверях я едва не столкнулась с входившей женщиной, но так и не успела ее разглядеть. Однако стоило мне услышать ее голос, как я застыла на месте. Это был голос Пин.

Так вот оно что! Значит, хорошенькая женщина, с которой встречается К., и есть Пин! Я так обозлилась, что даже потеряла самообладание.

— Эй, Пин! — окликнула я ее, расхохотавшись. Но голос мой и смех прозвучали фальшиво. — Вот уж не ожидала! Лучше бы, конечно, я ушла несколькими минутами раньше, не правда ли?

К. и Пин оба остолбенели. Лицо Пин стало мертвенно-бледным, К. взглядом дал ей понять, чтобы она молчала. Это не укрылось от меня, и я рассмеялась. К. шагнул вперед, посмотрел мне в глаза, но я не дала ему и слова вымолвить:

— Можешь не оправдываться, все ясно… Мы с Пин старые подруги, но я не знала, что и вы с ней друзья! А ты только что из кожи лез вон, чтобы доказать обратное, — напрасно старался!.. Могу тебе сообщить приятную новость, Пин: все расхваливают твою внешность — и очаровательная, мол, ты, и женственная, и грациозная…

— Прекрати, пожалуйста! — Пин обернулась ко мне с каменным лицом. — Неужели ты не понимаешь, что я просто зашла к приятелю!

— Откуда ты взяла, что я не понимаю? И потом, если все ясно, зачем ты пытаешься что-то объяснять? Я все прекрасно вижу… — Я заставила себя улыбнуться. — Так ты, К., хорошенько обдумай все, что я тебе сказала; впрочем, оба подумайте. Пока!

Я повернулась и пошла. К. громко окликнул меня, потом еще раз — уже тише. Он шел за мной, я слышала его шаги и пошла медленнее, потом шаги стихли, и я хоть и не видела, но чувствовала, что Пин преградила ему дорогу… Я расхохоталась и бросилась бежать.

Немного успокоившись, я пришла к выводу, что за К. действительно следят, а женщина, с которой его видели, — Пин; значит, меня обманывают…

На кого же мне злиться? Пожалуй, на обоих. Но первым делом надо рассчитаться с Пин, иначе я не успокоюсь.

Душа моя была в смятении, а карандаш, помимо моей воли, выводил на бумаге иероглиф за иероглифом… У жены офицера, моей соседки, собрались друзья, и она красивым сильным голосом пела песенку из оперы «Допрос Сусань», слова этой песни больно ранили мне сердце. Какая тоска! Я с силой нажала на карандаш, грифель сломался. Отшвырнула карандаш в сторону и взглянула на лежавший передо мной лист бумаги — он весь был исчерчен фамильными иероглифами К.! Вздох вырвался из моей груди. Я скомкала листок бумаги и сама себя выругала: «Дрянь несчастная!.. Но как бы то ни было, Пин должна получить по заслугам!»

12 ноября. Вечер

Сегодняшний день показался мне дурным сном. Но самое страшное ждет меня завтра. Кто знает, чем все это кончится?

После трех часов меня вызвали к Р. Странно, зачем я понадобилась ему так срочно? Но удивительнее всего то, что я напрасно прождала целых полчаса. Неожиданно ко мне вышел толстяк Чэнь и, изобразив на своем лице подобие улыбки, заявил:

— Сегодня к нему нельзя, он очень занят. Поехали со мной! Тебе поручено секретное задание.

Машина птицей летела по улицам, а я все думала, какое же это «секретное задание». Чэнь ничего не хотел говорить и даже боялся взглянуть на меня. Нелегкое, видно, предстоит дело. Но у Чэня я ничего не добилась. Он улыбался и молчал. Правда, рядом с шофером сидел охранник, но вряд ли именно это было причиной его молчания. Наконец машина замедлила ход, и мы въехали во двор. Дом, который я увидела, был похож на школу. Тут только Чэнь решился заговорить:

— В общем, задание у тебя отличное!

Я решила воспользоваться случаем, схватила его за плечо и только было хотела спросить, как машина остановилась.

Мы вошли в почти пустую комнату, и первый, кого я увидела, был М. Это не предвещало ничего хорошего. Я вся похолодела. Чэнь предложил мне стул, а сам вместе с М. вышел куда-то.

Сердце мое будто остановилось. Мысли замерли, только одна сверлила мозг: «Неужели они хотят убить меня, чтобы избавиться от лишнего свидетеля? Посмотрим, как это им удастся!.. Наверно, пронюхали, что мне известны их тайные связи с Суншэном».

Теперь ясно, почему Чэнь несколько дней назад расспрашивал меня о моих прежних отношениях с Шуньин и ее мужем… Но, оказывается, мой козырь ничего не стоит. Ни Чэнь, ни остальное начальство не считают преступными подобного рода дела… Скрипнула дверь, и в комнату вошел М. Чэня с ним уже не было.

— Пойдем со мной, — с улыбкой, очень вежливо сказал он. Я ничего не понимала. Неужели можно улыбаться, когда собираешься убивать?

— Зачем? — спросила я. В этот момент у меня, наверно, был очень жалкий вид.

— Я покажу тебе одного человека, — все также любезно ответил М., — и ты все поймешь.

Во мне заговорила гордость, и, не сказав больше ни слова, я последовала за ним. Мы прошли один внутренний двор, затем второй и очутились у длинного одноэтажного здания. Охранник отдал честь, и мы вошли внутрь. М. открыл одну из дверей и предложил мне войти.

— Что делать дальше — ты сама знаешь, — сказал он.

Я решила, что эта камера приготовлена для меня, но там уже находился какой-то человек. Когда он поднял голову, я вскрикнула от изумления… да это же Чжао!

Чжао взглянул на меня исподлобья, потом отвернулся и стал смотреть в окно. Я не знала, как себя вести, и растерянно взглянула на М.

М. улыбнулся.

— Ты знаешь этого товарища? — спросил он Чжао.

Чжао резко повернулся и с презрением в упор посмотрел на меня. Я задрожала. Но Чжао молчал, лишь грустно улыбался.

Когда мы возвратились, Чэнь спросил:

— Так быстро поговорили? Ведь это ваша первая встреча после долгой разлуки.

Теперь я поняла, в чем заключается мое «новое задание», и все же спросила:

— Что же я должна делать? Прошу дать мне точные указания.

— А разве ты не получила соответствующего приказа? — Толстяк обернулся к М., явно не желая брать на себя ответственность.

Поколебавшись, М. сказал:

— Ведь начальник еще давно дал тебе указания, так и действуй.

— Однако теперь кое-что изменилось, — ответила я, с трудом сдерживая волнение. — Этот человек — здесь, так что мне… впрочем, раз есть приказ, я обязана попросить инструкции.

— Значит, по-твоему… — начал было Чэнь и вдруг во весь рот зевнул.

— Я хотела бы знать, в чем заключается моя задача и какими методами нужно действовать.

— Ну, это легко объяснить, — зло усмехнувшись, ответил М. — Наладишь с ним отношения, а потом заставишь покаяться… дело для тебя знакомое, без труда справишься… есть еще вопросы?

Я сделала вид, что не замечаю иронии М., невозмутимо ответила:

— Есть. Нельзя ли узнать, чем он занимался последнее время и при каких обстоятельствах арестован? Когда, в каком месте? Все это мне совершенно необходимо.

М. посмотрел на Чэня и ответил:

— Об этом спроси у начальника. Чэнь мигом доставит тебя к нему!

Два часа ночи

Только что была у Р., он выслушал меня и разрешил ознакомиться с материалами. Оказывается, в прошлом году Чжао работал в одном из уездов провинции С., в кооперативе, и по доносу деревенского старосты был обвинен в принадлежности к коммунистам и арестован. Через шесть месяцев Чжао взял на поруки один учитель-иностранец, ярый сторонник кооперирования. В сентябре Чжао приехал сюда. Но гоминьдановские власти провинции С. продолжали его разыскивать и наконец напали на след. Чжао в это время не имел работы, что тем более казалось подозрительным. В результате его снова схватили…

Не умеют они работать. Чжао схвачен, а мне поручают разыскать его. Выяснилось это только позавчера, когда М. допрашивал его. После этого М. и предложил начальству дать мне «новое задание». Они, видно, не считают меня человеком. Вбили себе в голову, черт возьми, что в кооперативах и других подобного рода организациях много «ненадежных элементов». Доводы их весьма просты: кто же, как не члены «иной партии», станет мучиться в этих нищих районах? Они, наверно, приняли Чжао за важную птицу и хотят получить от него длинный список сообщников!

Кнут уже испробовали. Безрезультатно. Теперь решили пустить в ход пряник. Они считают, что никто так хорошо не справится с этим заданием, как я.

До сих пор не могу понять, откуда им известно о моих прежних отношениях с Чжао.

Мне очень жаль Чжао, но жаль и себя!

Тяжело его видеть, но как избежать предстоящей встречи? Ведь я теперь словно машина, выполняю волю других. И все же я человек. У меня есть чувства, есть память. Я так долго ждала этой встречи!.. Ну ничего, посмотрим, чем все это кончится. Не помню, кто сказал, что вся моя жизнь похожа на спектакль. Что же, постараюсь делать этот спектакль интересным!

13 ноября

Проснулась в девять утра с таким ощущением, будто по мне ползают какие-то отвратительные насекомые. Уставилась на крысиную нору в полу и начала вспоминать, что же мне снилось… Напрасно. Я проклинала время. Казалось, что оно то летит чересчур быстро, то плетется еле-еле. Неужели все это нервы? Я должна взять себя в руки и спокойно продумать все, найти нужные слова. Не знаю почему, но я чувствовала себя как согрешившая жена, которая возвращается с повинной к мужу.

Через несколько часов, когда до встречи оставалось совсем немного времени, ко мне наконец вернулось душевное спокойствие; надо по крайней мере убедить Чжао в моей доброжелательности.

Я вошла в камеру одна, чтобы не вызывать в Чжао лишних подозрений.

Он лежал вытянувшись, лицом вниз, и даже не шелохнулся, когда я подошла к нему. Мне стало страшно: эта неестественная поза, растрепанные волосы — а вдруг он мертв. Я наклонилась над ним и увидела широко раскрытые неподвижные глаза.

Казалось, он не слышал, что кто-то вошел, или просто не сообразил, что это я. Помню, раньше, когда он сердился на меня, то частенько принимал эту же позу. О чем он думает сейчас?

Но вот глаза наши встретились. Он смотрел на меня с тем же холодным презрением, что и в первый раз.

Не знаю, какие чувства заставили меня выжать из себя улыбку.

Чжао первым нарушил молчание и сразу же стал наступать:

— Зачем явилась? Вся ваша шайка не проведет и трехлетнего мальчишку. Что тебе нужно?

— Пришла взглянуть на тебя. — Я ласково улыбнулась. — Может быть, ты в чем-то нуждаешься или скучаешь в одиночестве. Мы можем поболтать, хочешь?

И тут случилось непредвиденное: Чжао заорал на меня, как бешеный вскочил на ноги, бамбуковый топчан под ним яростно заскрипел.

— Ты хочешь знать, в чем я нуждаюсь? В свободе и справедливости! Да, в справедливости и свободе!..

В этот момент за глазком в двери мелькнула тень, я поняла, что за нами наблюдают, приложила палец к губам и толкнула Чжао ногой. Чжао замолчал, с недоверием взглянув на меня.

— За нами следят! — шепнула я и тут же громко рассмеялась: — Зачем так волноваться! Успокойся!

Чжао оторопел, но тут же с холодной усмешкой проговорил:

— Устроили здесь балаган! Всякий стыд потеряли… — И он выругался. — Зачем они подослали тебя? Что вам нужно? Ты не крути, не кривляйся, не на сцене!

Тут я не вытерпела, дернула его за рукав, и, сделав знак глазами, громко сказала:

— Что ты? Я просто пришла навестить тебя, чтобы ты не скучал. А ты что вообразил?

— Хватит трепаться! — От злости у Чжао даже брови задвигались. — Все рисуешься! Катись ты…! — Он занес кулак, взгляд его был страшен. «Надо рассеять его подозрения», — решила я, шагнула к нему и хотела заговорить, но он шарахнулся от меня, словно от ядовитой змеи, и в бешенстве крикнул:

— Нечего кривляться, убирайся!

Волна ноющей тупой боли поднялась в сердце, и я бессильно опустилась на топчан, уронила голову на руки и заплакала. Потом невероятным усилием воли заставила себя взглянуть на Чжао.

Он стоял совсем близко и не сводил с меня глаз. С момента нашей последней встречи он впервые так ласково смотрел на меня. Я попыталась улыбнуться, но из глаз снова хлынули слезы.

— Так ты не лжешь? — спросил он шепотом, бросив при этом быстрый взгляд на глазок в двери.

Я не могла вымолвить ни слова, будто грудь и горло сдавили тисками. Потом медленно проговорила:

— Лжешь, не лжешь… ты… бессовестный! — Я разрыдалась. Прошло еще какое-то время, и Чжао снова заговорил:

— Зачем же они подослали тебя? Что им нужно?

— Забудь пока об этом, ладно? — Я схватила его руку. — Во всяком случае… Ну хорошо, пусть я дрянь, пусть хуже меня нет на свете, но можешь ты понять, что я не хочу губить тебя? Если можешь, я постараюсь помочь тебе. И не стыдно тебе так поступать со мной? Я не говорю уже о нашем прошлом… о нашей любви. Но даже для совсем посторонней, чужой тебе женщины это было бы тяжким оскорблением. Вам, мужчинам, не понять наших страданий! Но не будем отвлекаться, поговорим лучше о том, что у каждого наболело, ведь мне совершенно не с кем поделиться.

Чжао продолжал молчать, хотя и у него, я думаю, накопилось многое, о чем он мог мне рассказать.

Зато он больше не кричал, не ругался. Я во всем соглашалась с ним, уговаривала, как маленького. Ни мне, ни ему не хотелось говорить о прошлом, ни слова не сказал Чжао и о своей жизни после того, как мы расстались, и меня ни о чем не спрашивал, может быть, ждал, что я сама скажу? Но когда я спросила, как с ним обращаются здесь, он после минутного молчания разоткровенничался.

Оказалось, за десять дней его трижды пытали и два раза уговаривали «по-хорошему», а четыре дня назад подвесили к балке вниз головой, и он висел, пока не потерял сознание. Пытал его тип с уродливым лицом и свиными глазками-щелочками… По-моему, это был М.

— Они били сюда! — Чжао показал рукой на поясницу. — Чего доброго, останусь калекой!.. Но ты не беспокойся, — добавил он, взглянув на мои покрасневшие от слез глаза, — может, обойдется.

Время от времени я поглядывала на глазок в двери, где мелькала тень. За нами все время следили. Как назло, разговор не клеился. Несколько раз я порывалась спросить, нет ли у него друга по фамилии К., но не решалась. На душе становилось все тревожнее, я схватила руку Чжао, прижала ее к своему пылавшему лицу, потом, не знаю почему, вдруг укусила его за руку и уронила голову ему на грудь.

Чжао вскрикнул, но тут же испугался и очень тихо сказал:

— Ты… что это?

— Ненавижу тебя! — Я прижала его руку к груди. — Ненавижу… Если бы ты знал, как мне тяжело! Но ты никогда этого не узнаешь!

Чжао ничего не сказал, только взял меня за подбородок и задумчиво посмотрел мне в глаза. Я почувствовала, как он осторожно освобождает свою руку.

— Расскажи хоть о своей работе в кооперативе — все веселее будет.

Чжао нехотя улыбнулся, но слово за словом разговорился. Рассказывал он больше о своей борьбе с сельскими богачами.

Деревенский староста, который донес на Чжао, держал в своих руках всю деревню и наживался на этом. Появление кооператива, разумеется, привело его в ярость.

— Староста и сельские богатеи, эти подонки, старались оклеветать членов кооператива, говорили, что все они коммунисты… Думаешь, одного меня посадили? — с возмущением говорил Чжао.

В это время за дверью послышались чьи-то шаги и легкое покашливанье. Я взглянула на часы: пора уходить. Надо быть осторожной и ради Чжао, и ради самой себя!

Я молча сжала его руку, указала на глазок в дверях, затем — на свое сердце и, наклонившись к нему, прошептала:

— Понял? — и тут же громко добавила: — Ты немного успокоился… а теперь хорошенько обдумай все, я завтра еще зайду.

Уже у самой двери я оглянулась. Он стоял посредине камеры и смотрел на меня. Я улыбнулась и торопливо вышла. За дверью никого не было, кроме охранника, который стоял, наклонив голову, и о чем-то думал.

14 ноября

Утром снова пошла к Чжао. Разыскала дежурного офицера, передала ему все распоряжения Р. и спросила, получил ли он соответствующие указания. Офицер этот болван болваном, двух слов сказать не умеет, а тоже корчит из себя невесть что и ехидно улыбается.

— Вы принесли заключенному все необходимое? — спросила я.

Офицер скорчил дурацкую гримасу:

— Сама сейчас увидишь!

Я разозлилась. Воображаю, как они тут перемывают мои косточки!

Откуда-то появился еще один охранник, в штатском. Он доложил мне, что его прислали для всяких поручений. Какая «любезность»!

Дверь в камеру была приоткрыта. Я заглянула. Там появились две табуретки и сломанный стол. У стола, опустив голову, стоял Чжао и о чем-то думал. Незадолго до нашей разлуки я часто видела его в такой позе.

Я тихонько вошла, потом отступила на шаг, заложила руку за спину и, прислонившись к двери, ласково улыбнулась.

Чжао сел на табурет, подпер рукой подбородок и окинул меня взглядом. На мне было все новое — подарки Шуньин, и даже волосы я завила. Зачем — сама не знаю. Почему-то мне казалось, что так будет лучше.

— Что смотришь? Не узнал? — подойдя к нему, спросила я.

Чжао понимающе улыбнулся, но промолчал. Однако, заметив, что радостное выражение на моем лице сменилось горькой усмешкой, как бы извиняясь, сказал:

— Плохо спал.

Я сердито взглянула на Чжао, но тут же легонько погладила его руку. Чжао вздохнул, посмотрел на глазок в двери и тихо заговорил:

— Не сон ли все это! Нет, не сон. Такое и во сне не приснится. Я только что выходил во двор, все небо затянуто туманом: так вот, я словно в тумане. — Чжао не сводил с меня глаз, потом губы его скривились в улыбке.

— Не смей так говорить, — сказала я полушутя-полусерьезно. — Я не желаю этого слышать. Хочешь — живи, как в тумане, а я не буду, я должна оберегать тебя, что бы ни случилось. — Чжао не поднимал на меня глаз, но я продолжала: — Представь себе, что ты в больнице, а я — твоя сиделка, ты должен слушаться меня во всем. Я буду исполнять любое твое желание.

Чжао медленно поднял голову:

— В таком случае принеси мне несколько книг, ладно?

— По правде говоря, чтение больным противопоказано, — не в силах сдержать улыбки, ответила я. — Но раз тебе так хочется, я принесу. Не знаю только, что тебя интересует.

Чжао не сразу ответил — он был озадачен, потом попросил:

— Да все что угодно. Можно и газеты, если с книгами трудно.

Я не поняла, почему вдруг он стал так покладист. Быть может, поверил мне, а возможно, стал еще подозрительнее. Но я не виню его в этом. Кто может верить мне в моем нынешнем положении? Вчера целый вечер думала об этом. Не надо торопиться, в конце концов он поймет меня. Я пообещала Чжао принести книги и газеты и заговорила о другом.

Поскольку Р. одобрил мои «действия», то сегодня я безо всякой опаски начала разговор о том, что произошло с каждым из нас после того, как мы расстались. Я рассказала лишь о том времени, когда находилась на фронте, пожалуй, самом славном периоде моей жизни. Чжао слушал очень внимательно, время от времени кивал головой, потом с горечью произнес:

— В начале войны мне пришлось побывать в районах боевых действий вместе со студентами-беженцами из Пекина и Тяньцзиня, но в армии я никогда не служил; вспоминаю все это сейчас как далекий сон.

Я воспользовалась случаем, набралась храбрости и спросила:

— Тогда-то и завязалась твоя дружба с К.?

— Нет, — не задумываясь ответил Чжао. — У меня, разумеется, есть друзья, но такого я не знаю.

Я улыбнулась и погрозила ему пальцем.

— Не веришь, как тебе угодно, — не глядя на меня, ответил Чжао и, видно, рассердился.

Я обвила руками его шею, повернула лицом к себе и зашептала:

— Не надо лгать, мой дорогой. Не такая уж я дура. Ты слишком быстро ответил, и в голосе твоем звучала фальшь. Но я спросила просто так, не будем больше к этому возвращаться… Да, вот еще что… Ты был женат?

Он изумленно взглянул на меня; я почувствовала, что краснею, потом усмехнулся и лукаво спросил:

— А если и был, не все ли тебе равно?

— Хотелось бы взглянуть на твою жену! — глухо ответила я и отодвинулась от него.

— Но ее не было.

— Зачем ты обманываешь меня? Какой смысл?

— Опять не веришь, что ж, пусть так, — быстро проговорил он. — Конечно, опыт в любви я кое-какой приобрел, во всяком случае, теперь я знаю, что нет человека, который мог бы любить вечно.

— Ошибаешься! — Не сводя с Чжао глаз, я придвинулась к нему, закрыла лицо руками и шепнула: — Есть такой человек!

Неожиданно скрипнула дверь, мы оба вскочили. Вошел охранник в штатском.

— Что тебе? — спросила я.

— Мне показалось, будто вы звали меня, — ухмыльнувшись, ответил он и вышел, не прикрыв за собой дверь.

Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица… Во что бы то ни стало потребую сменить этого негодяя. Разве Р. не предоставил мне полную «свободу действий»? Кто же это додумался подослать сюда этого типа?

Чжао взглянул на меня и посмотрел на дверь:

— Что ему нужно здесь?

— Явился предлагать свои услуги, подлец!

Чжао никак не мог успокоиться. Заложив руки за спину, он прошелся по камере, потом подошел к двери и позвал охранника:

— Я видел, вы вчера играли в кости, их еще не унесли? Прибавился партнер, можно сыграть.

Охранник, осклабившись, молчал. Я сразу поняла, что задумал Чжао, и не стала ему мешать. Охранник принес кости и привел с собой какого-то человека в штатском. Человек этот поздоровался с Чжао как со старым знакомым. (Позднее я узнала от Чжао, что они познакомились при аресте, что потом этот человек клялся ему в дружеском сочувствии, увещевал его, советовал «раскаяться» и все в таком духе.)

Стали играть в «девятку». Все сразу оживились. Даже Чжао играл с интересом. Я то и дело посматривала на него, но он будто не замечал. Тоска и усталость, назойливые, как мухи, снова стали мучить меня. Я машинально ставила кость, но на каждой из них мне мерещилось какое-то лицо, и приходилось изо всех сил тереть глаза, чтобы рассмотреть, сколько точек на кости. Почему Чжао не хочет признаться, что был женат и что у него есть друг по фамилии К.? Смешно! Я очень хорошо запомнила историю, рассказанную К. И сейчас уже больше не сомневалась, что речь шла именно о Чжао. Да и участник того «загадочного дела» сидит рядом со мной. Как говорится, спала вода, и обнажились камни — тайное стало явным. Женщина, которая видела все собственными глазами, как утверждает К., — жена арестованного, или, быть может, я ослышалась? А Чжао говорит, что не женат.

Я не выдержала и рассмеялась. Чжао вопросительно взглянул на меня. Играла я не думая, ставила первую попавшуюся кость и в конце кона даже не могла понять, выиграла я или проиграла.

Взяла две кости, и вдруг мне показалось, будто одна — это Чжао, а другая — К. Кто-то из них лжет, или, во всяком случае, К. не совсем точно рассказал об аресте своего друга. «Эх, К., надо было сказать, что арестовали твоего друга, неужели ты не понял, что я не собираюсь губить тебя?»

Я не глядя перевернула кость.

Ну и не везет же мне, прямо какой-то заколдованный круг, совсем как история с К. и Чжао.

Сдавая кости, я случайно взглянула на глазок в двери и заметила там чью-то тень, мне показалось, будто это женщина. Кто бы это мог быть? Жаль, что я сразу не рассмотрела ее.

Принесли обед. Чжао посмотрел на четыре тарелки с кушаньями, удивленно поднял брови, улыбнулся. Я быстро подсчитала: предположим, половину моих денег взял дежурный офицер, но неужели оставшиеся пять юаней все потрачены на этот обед?

«Знакомый» Чжао ушел, и мы пригласили охранника пообедать вместе с нами. Я решила завести с ним дружбу.

— Вы откуда родом, Ма?

Охранник вздохнул. Как и все уроженцы северо-востока, с которыми мне приходилось встречаться, он любил поговорить. Чжао слушал нас молча. И лишь когда слова мои казались ему чересчур смелыми, испуганно смотрел на меня.

Дождавшись, когда охранник в штатском уберет посуду, я заговорила с Ма, стараясь быть как можно более искренней:

— Сколько же вы выиграли?

Ма покраснел.

— Немного, черт побери, не везло мне! — ответил он, но цифру все же назвал.

Я умышленно подсчитывала на пальцах.

— Выходит, с меня причитается! — Я рассмеялась. — Играли мы, конечно, от скуки, но вы не стесняйтесь, у меня еще осталось кое-что, берите, здесь все ваше. — Я вытащила несколько ассигнаций и, не считая, сунула их ему в карман. — Берите, берите, терпеть не могу, когда церемонятся!

Все это я проделала с такой быстротой, что Ма растерялся.

— Что вы, что вы! — сказал он, краснея. Но я притворилась обиженной.

— Вы ставите меня в неловкое положение! — И уже более мягко добавила: — К тому же все мы земляки, чего нам считаться!

Я сделала Чжао знак глазами. Он понял, подошел к Ма и хлопнул его по плечу:

— Считайте, что вы взяли эти деньги для меня. Дня через два мы снова сыграем с вами, и если я проиграю, то не стану отдавать.

Так, с шутками и смехом, мы уговорили охранника взять деньги, а затем еще немного поболтали. Ма ушел. Мы остались вдвоем. Атмосфера снова стала гнетущей.

Чжао сидел, опустив голову, и о чем-то думал. Я взглянула на часы — два часа, а мне еще надо выполнить некоторые «формальности» и поговорить с Чжао. Вдруг я услышала, что он сам с собой разговаривает:

— Какой смысл? Не понимаю. Но сейчас не надо, позднее…

— Чжао, ты не слушаешь меня! — Я подошла и положила руку ему на лоб. — Что с тобой?

Чжао поднял голову и равнодушно посмотрел на меня.

— Мне кажется, будто душу мою до краев наполнили тоской… На моем месте и ты, пожалуй, испытала бы то же самое.

— Чжао! — Я склонилась над ним, волосы мои коснулись его глаз. — Не говори так. Мы с тобой — одно целое. — Я почувствовала, как он дрожит, и ласково улыбнулась: — Глупый! Разве я не наполнила твою душу светом? Я спокойна, и тебе незачем волноваться. — Он хотел что-то возразить, но я зажала ему рот рукой. — Молчи! Судьба человека — в его собственных руках! Ты понимаешь, какой в этих словах глубокий смысл?

Он снова хотел возразить, но я поцеловала его и ушла.

15 ноября

Чжао часто повторяет: не сон ли все это? Сегодня и мне кажется, будто все это сон. Только мне тяжелее, чем Чжао. Во мне борются самые противоречивые чувства: кому же в конце концов я играю на руку — Р. или Чжао? Никак не пойму, вернее, не могу решить. Но центр всех этих противоречий — я сама, а Чжао принадлежит мне.

Вчера наконец добилась разрешения перебраться к Чжао.

Дежурный офицер, видимо, уже получил приказ и, когда я пришла, отдавал распоряжение охраннику устроить мне нары.

Скорчив дурацкую рожу, этот тип заявил:

— Если будет жестко, привезем вашу собственную постель…

— Не лезь, когда не просят! — сказала я строго. — Потом поговорим.

Я не знала, как встретит эту новость Чжао, и очень волновалась.

Опасения мои подтвердились. Это я поняла по той улыбке, которой он меня встретил.

— Ну, как дела? — участливо спросила я, пожимая его руку, которая была холоднее льда.

Он слабо улыбнулся и ничего не ответил.

— Забыл о моей просьбе? Чжао, ты меня в могилу сведешь! Не знаю, в каком рождении мы были с тобой лютыми врагами. — Я не выдержала и расхохоталась. — Ну а теперь я приступаю к обязанностям сиделки. Во всяком случае, комната эта достаточно просторна, и я перебираюсь сюда, чтобы тебе не было так тоскливо, ладно?

Казалось, он ничего не понял, и молча испуганно смотрел на меня.

Я подошла к нему совсем близко и зашептала на ухо:

— С тобой будут теперь хорошо обращаться, есть приказ, но все же лучше, если я поселюсь здесь. Да и советоваться нам будет удобнее.

— Ты это сама придумала? — недоверчиво спросил он.

— Нет, но нам это удобно.

— Как бы там ни было, теперь у меня будет надзиратель! — ледяным тоном заявил он.

— Чжао! — В сердце мое словно вонзили иглу, этого я никак не ожидала. — Ты должен верить мне…

— Ладно! ладно! — прервал он меня. — Поступай как знаешь. Ведь я — заключенный, а ты… — Он осекся и опустил голову.

— Договаривай. — Я улыбнулась, но голос мой дрожал. — Чжао!

Он обнял меня за плечи и уже более мягко продолжал:

— Я хотел лишь сказать, что лишенному свободы человеку остается одно: быть терпеливым до конца.

— А ты думаешь, я свободна?

— Не сердись, Хуэймин!

«Хуэймин»! Уж не ослышалась ли я? Сердце сладко заныло. Я погладила руку Чжао.

— Когда-то ты звал меня «сестренка Мин» и еще «старшая сестра»… Ты ведь моложе меня на месяц. Назови меня снова так.

Но Чжао молчал, затем вдруг рассмеялся… так искренне, только глаза…

Я стиснула его руку.

— Никогда не забуду, как однажды, незадолго до разлуки, ты сказал мне: «И у нас с тобой бывали счастливые дни!» Давай будем помнить только хорошее!

Чжао все молчал, но в глазах его не было прежней тоски, и с каждой минутой он становился все веселее.

— Никогда не думала, что мы снова встретимся. Помнишь пьесу «Второй сон», мы вместе смотрели ее, сейчас у нас с тобой тоже «второй сон», верно?

— Не знаю, Хуэймин, пока еще рано говорить об этом…

— Почему рано? Скажи, что это так, прошу тебя.

— Сказать, что это так? — Чжао горько усмехнулся. — Ты забыла, где я нахожусь, Хуэймин!

— Разве можно об этом забыть? Но вспомни, что я вчера сказала тебе! Судьба человека — в его собственных руках!

В ответ Чжао как-то странно улыбнулся:

— Я всю ночь думал над твоими словами, но так и не понял их смысла, что именно в руках человека? Ты к тому же не разрешаешь мне…

— Чего я не разрешаю? Ах, Чжао, ты даже не представляешь, какой у тебя странный характер!

Чжао горько усмехнулся, потом глаза его гневно сверкнули. Он, видимо, рассердился и решил не продолжать этого разговора.

Подумав немного, я стала его уговаривать:

— Зачем горячиться? Ты ведь прекрасно понимаешь, где находишься. И потом, ты должен хоть сколько-нибудь доверять мне, тогда можно будет все спокойно обдумать. Ты сердишься, но нельзя ведь без конца задавать вопросы. Откуда я знаю, чем все это кончится. Что могу я ответить тебе?

Но я не так уж глупа, чтобы ни о чем не думать. И как только я приму какое-нибудь решение, непременно поделюсь с тобой. А пока ты должен успокоиться и считай, пожалуйста, что я живу у тебя в доме. Со мной ты не будешь здесь так одинок. Пусть пройдет какое-то время, мы выберем удобный случай и будем действовать. Мы так еще молоды, зачем же думать, что жизнь кончена? Главное, чтобы у нас с тобой все было хорошо. Милый Чжао, ты разбил мое сердце. То ты холоден, то ласков, какой же ты на самом деле? Не будь так жесток со мной.

Чжао осторожно взял мою руку и приложил к своей груди, я почувствовала, как взволнованно бьется его сердце, и на душе у меня потеплело.

— Послушаешь тебя, Хуэймин, так кажется, будто действительно все хорошо. Но скажи, неужели они посадили меня в тюрьму лишь для того, чтобы кормить, поить и развлекать с твоей помощью?

— Разумеется, они рассчитывают…

— На что рассчитывают? — с горячностью спросил Чжао. — Мин, ты всегда выражаешься слишком туманно, скажи прямо: они хотят, чтобы я публично покаялся? Да?

— Возможно. — Я помолчала. — Но боюсь, что не это главное.

— Значит, им надо, чтобы я вступил в гоминьдан, занялся тем же, что и ты?

— Вряд ли! — Я немного поколебалась, но затем решила выложить все начистоту. — Им нужно, чтобы ты назвал людей, вернее, не назвал, а просто представил список — вот и все.

— Ага! — Чжао улыбнулся. — Опять то же самое!.. Теперь мне ясно, зачем они устроили всю эту комедию и для чего тебя прислали. Им нужен список. Они добивались этого пытками, потом уговорами — не вышло. Вчерашний наш компаньон по игре в кости целых полдня меня задабривал. Но я ни в чем не виноват и каяться не собираюсь. Если их интересует моя работа в кооперативе, пусть справятся в нашей главной конторе. Все это я уже говорил, и ничего другого они от меня не услышат.

— Зачем так волноваться! — Я прижалась к его плечу и продолжала шепотом: — Сейчас не время рассуждать. Они требуют этого — значит, надо искать выход.

Слова мои, видимо, раздосадовали Чжао, и он оттолкнул меня:

— Неужели я должен клеветать на людей? И ты толкаешь меня на это?

Не знаю, откуда я нашла в себе силы сдержаться, но я снова придвинулась к Чжао и с улыбкой взяла его за руку.

Когда он наконец успокоился, я очень мягко, но настойчиво сказала:

— Необходимо что-то придумать. Только ты не горячись, возьми себя в руки, и мы спокойно все обсудим. Ведь должен быть какой-то выход.

Чжао устало закрыл глаза и покачал головой. Затем взглянул на меня:

— Значит, я должен дать им список? А знаешь что, давай напишем вымышленные фамилии?

— Нет, — с улыбкой ответила я, стараясь скрыть волнение. — Потом это все равно всплывет наружу и ни к чему хорошему не приведет.

Чжао нахмурился. Он вскочил с места, снова сел и вдруг как-то странно улыбнулся.

Я сделала вид, что ничего не заметила. Я видела, что Чжао обуревают самые противоречивые чувства, и сказала ему:

— Разве не ты рассказал своему другу о том, как однажды я совершила в жизни ошибку, из-за которой нам пришлось расстаться, и как ты старался спасти меня, убедить, что я не права. Но ты не возненавидел меня. С тех пор прошло много лет, но до сих пор тебя мучает мысль о том, что у тебя не хватило сил раскрыть мне глаза. Милый мой, Чжао, ты не представляешь, как я страдала. После нашей разлуки все пошло прахом. Если бы ты знал хоть десятую долю того, что пришлось вынести мне, ты бы многое понял, понял, как мучительно было мне слушать твоего друга!..

Я вздохнула и заговорила громче:

— Мне сейчас тяжело и в то же время радостно. Никогда я еще не была так счастлива.

Силы покинули меня, я склонила голову ему на плечо, сердце мое учащенно билось.

Чжао обнял меня своей сильной рукой и, не отрываясь, смотрел на меня… Я знала, что в эту минуту ему тоже и горько, и радостно.

— Мин… сестренка! — тихо произнес он. — А нельзя ли найти какой-нибудь другой выход, не клеветать на невинных людей? Последнее время я плохо соображаю, поэтому ничего не могу придумать. Они назначили срок? — не дав мне ответить, продолжал Чжао. — Сколько еще можно тянуть?

— День, два, не больше. Меня уже торопят, сегодня как раз был разговор, — понизив голос, сказала я. — Ты пойми, надо считаться с обстоятельствами. Чего только ты не делал в свое время, чтобы спасти меня, но я и слушать ничего не хотела. Вражда разлучила нас. Сейчас, хотя многое изменилось, я точь-в-точь в таком положении, в каком был ты в тот год. Еще не поздно, можно вернуть прошлое, это зависит от нас самих.

Чжао сидел опустив голову и молчал. Потом со вздохом произнес:

— Я сделаю все, как ты хочешь, только дай мне время подумать.

— Вот и хорошо. — Я встала. — Скоро вернусь, у меня еще есть дела…

Вдруг дверь распахнулась и на пороге появился охранник Ма с газетой в руках.

Я взяла у него газету и протянула ее Чжао:

— Почитай пока.

Чжао подошел ко мне и указал глазами на дверь:

— Он, наверно, все слышал?

— Ему до этого нет дела. Он должен следить лишь за тем, кто входит и выходит.

Я хотела уйти, но Чжао удержал меня. Он стоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, и наконец прошептал:

— Ты будешь теперь все время со мной?

— Как хочешь.

— Вдвоем, конечно, лучше,- — сказал он, избегая моего взгляда. — Только характер у меня скверный, боюсь, что мы будем ссориться… К тому же в этих условиях очень трудно оставаться спокойным.

— В таком случае я не буду здесь жить, но мы сможем видеться несколько раз в день.

— А что ты скажешь начальству?

— Об этом не беспокойся! — Я стиснула его руку. — Я знаю, что делать. Только прошу тебя, помни, о чем мы сейчас говорили, и будь посмелее.

Он кивнул головой и посмотрел на меня, как затравленный зверь.

В душе моей поднялась волна нежности. Мне захотелось утешить, успокоить его, но я сдержалась и ушла.

16 ноября

Проснулась утром, услыхала голоса во дворе и тут только вспомнила, где я нахожусь. Оглядела комнату. В голове полная неразбериха, такое ощущение, будто у меня уйма дел, но я не знаю, за что раньше взяться. Время от времени я улыбаюсь. Вот бы мне сейчас зеркало! Сама бы, наверно, удивилась выражению своего лица.

Чжао и во сне не снится, что я совсем близко. Мне стало смешно. Нас разделяет только небольшая комната — так называемый пост охранника Ма. Но если я ничего не скажу, Чжао так никогда и не узнает, что я рядом. Дверь ведет прямо во двор, и я вижу всех, кто там проходит. Правда, отсюда не слышно, что происходит в камере Чжао. Окно тоже выходит во двор, что, по мнению дежурного офицера, «не совсем удобно для женщины». Чепуха!

Мне положительна везет. Сомнения мои постепенна рассеиваются. Вчера хотела доложить Р. о моем, новом жилье и его достоинствах, чтобы, как-то объяснить нарушение приказа, но, к счастью, не застала его — он уехал на какое-то совещание. Замещал его толстяк Чэнь. Он выслушал меня весьма благосклонно и даже согласился убрать охранника в штатском.

Когда я стала прощаться, он вдруг понизил голос и доверительно спросил:

— Ты видишься с Суншэном и его женой?

Я решила воспользоваться случаем и нарочно стала рассказывать о своей дружбе с Шуньин и даже намекнула, что причастна к их делам. Чэнь слушал меня с улыбкой, одобрительно кивал головой, потом чуть-чуть привстал и уже громко произнес:

— Хорошо… очень хорошо; только смотри, будь осторожна!

Что это? Простое предостережение или намек? Если намек, то что Чэнь имеет в виду? Мои отношения с Шуньин или Чжао, а может быть, М.? Ведь М. наверняка продолжает делать мне пакости. Спросить об этом прямо я не решилась, а выведать окольным путем не позволяло время. Так и ушла, ничего не узнав.

Я не такая, как все женщины! Но за эти несколько дней все изменилось. В сердце моем безраздельно господствует Чжао. О чем бы я ни говорила, что бы ни делала, его образ стоит перед моими глазами. Если он опять не будет верить мне!.. Ты не должен быть таким жестоким, Чжао! О, небо! Теперь жизнь моя принадлежит ему. И разве все, что я говорила Чжао вчера, не было продиктовано любовью? Хорошо, что с самого начала удалось наладить отношения с охранником Ма. Это очень важно. Вчера он зашел ко мне помочь устроиться, я воспользовалась случаем и «отблагодарила» его. Человек он честный, с добрым сердцем, но все же себе на уме. Ма сказал, что у него есть младшая сестра и что хорошо бы устроить ее куда-нибудь на работу.

Все идет хорошо, только вот Чжао… Сколько сил я потратила вчера на разговор с ним, а сегодня он опять заладил: надо все обдумать.

Я уже начала терять надежду. Просишь его по-хорошему — не слушает. Разозлишься — улыбается и молчит. И так все время. С ума можно сойти. Наконец я не выдержала:

— Ты говоришь, что человека нельзя сломить, но они убеждены в обратном. Они пускают в ход все средства: побои, золото, женщин. Я собственными глазами видела, как люди сдавались. Жестокость их не знает предела… Я как подумаю, сердце леденеет. Ты этого не вынесешь!

Чжао молча сжал мою руку. На лице его не дрогнул ни один мускул, взгляд был светлым и безмятежным.

— Дорогой мой, — я прижала его руку к своей груди, — может быть, у тебя хватит твердости, но подумай обо мне. Ведь у меня тоже есть сила воли. Ты удивлен? Все мои помыслы направлены сейчас на то, чтобы спасти тебя. Я хочу, чтобы сон стал действительностью, пойми! Подумай хорошенько, Чжао!

Он опустил голову и со вздохом сказал:

— Выхода нет, я не могу клеветать на людей, пусть уж лучше ты рассердишься на меня. Но я никогда тебя не забуду. — И он с жаром закончил: — Все равно когда-нибудь придется умирать!

— Но они не дадут тебе спокойно умереть! — сказала я дрогнувшим голосом. В этот момент в дверь постучали, и охранник сказал, что меня вызывают к начальству.

Возвратилась я через час. Чжао все еще был взволнован. Он сразу заметил, что у меня подавленное настроение. Мы молча смотрели друг на друга, никто не решался заговорить первым.

Чжао медленно подошел ко мне. Я через силу улыбнулась, спрятала лицо у него на груди, а он осторожно начал гладить мои волосы. Я слышала, как глухо и тяжело бьется его сердце.

— Ну что? — шепотом спросил он.

— Все то же. — Я старалась придать своему голосу беспечность. — Легко отделалась.

Вдруг Чжао порывисто обнял меня и зашептал на ухо:

— Ты любишь меня, Мин? Любишь, я знаю! Обещай же выполнить одну мою просьбу, ладно?..

Сердце у меня учащенно забилось, я опустила голову и с волнением ждала… Но вместо ласковых, полных любви слов услыхала:

— Достань мне яду!

Я задрожала, не в силах вымолвить ни слова.

— Достань хоть каплю, сестренка! — Губы его скривились в горькой улыбке.

— Не сходи с ума! — Я зажала ему рот и с отчаянием на него взглянула. — Кто внушил тебе такую мысль, противный ты человек? — От гнева и ужаса у меня перехватило дыхание. — По-твоему, жизнь ничего не стоит… Умереть так нелепо, так бесславно…

Глаза у Чжао покраснели.

Немного успокоившись, я усадила его на постель, взяла за руку и очень ласково заговорила:

— Милый ты мой, зачем все время думать о плохом? Только что, когда я шла к тебе, мне встретился один человек — ты наверняка знаешь его, но не это сейчас главное; вот какая мысль пришла мне в голову, когда я его увидела. В общем, выход найден.

Чжао растерянно посмотрел на меня. Я рассмеялась:

— Что уставился? Я не гипнотизер, а было бы хорошо научиться гипнотизировать. Так вот знай, я нашла прекрасный выход.

Глаза у Чжао заблестели, он хотел что-то сказать, но я не дала ему рта раскрыть:

— Не торопись, выслушай меня. — Я старалась убедить его, что не все потеряно. — Напрасно ты смотришь на вещи так мрачно. Ведь можно схитрить и провести их. Это моя последняя попытка. Больше я ничего не могу придумать. Вспомни каких-нибудь людей, которых разыскать невозможно, напиши их имена, и все! Только уговор: список ты составляешь сам.

— Мин! Ты все же гипнотизер, — со смехом сказал Чжао.

Силы покинули меня, и, слабо улыбнувшись, я сказала:

— Помни, Чжао, что гипнотизируемый должен всем сердцем верить гипнотизеру и во всем слушать его. Назови меня, как звал когда-то — старшей сестренкой… О Чжао, в чем я провинилась перед тобой в прошлом рождении!..[42]

Почему я так люблю его?! Сама не знаю.

Ночью

Проснулась от страха. Показалось, будто кто-то зовет меня жалобным голосом. Проклятье! Да ведь это же крыса!

Посмотрела на часы: без четверти два. Ворочалась, ворочалась, но уснуть не могла. Набросила платье, открыла дверь и выглянула во двор. Небо усыпано звездами; слышно, как на дороге сменяют часовых.

Зажгла свет и села у окна.

Вдруг вспомнила, что сегодня перед вечером встретилась с К. Странно! Как он попал сюда? Еще издали К. заметил меня и остановился. Но я до сих пор помнила нашу последнюю встречу в редакции и даже не повернулась в его сторону. Но потом все же не удержалась: взглянула на него украдкой и, встретив его пристальный взгляд, улыбнулась.

— Давно мы не виделись. Как дела? — К. подошел ко мне, лицо у него горело, мне показалось, что он хочет поговорить со мной.

Но у меня не было ни времени, ни настроения, и я сухо ответила:

— Спасибо, ничего. А твоя эта… ну, сестра Пин как поживает? Почему вы не вместе?

— Ты все еще не забыла? — смутился К. — Произошло недоразумение… Позднее Пин все поняла и хотела тебе объяснить, но не представилось случая.

Услышав, что он оправдывается, я резко сказала:

— Какое недоразумение? Не понимаю. О чем ты говоришь?

К. шагнул ко мне. Никогда еще он не был так настойчив; взгляд его проникал мне в самую душу.

— Ты давно знаешь Пин, — с укором сказал К. — И уж кому-кому, а тебе наверняка известно, что у нее есть возлюбленный… Зачем же зря подозревать?

Не все, что говорил К., только раздражало меня. Терпеть не могу лживых людей, которые считают других глупцами.

— Вероятно, мне все это померещилось, — резко ответила я и пошла прочь. Но не успела я сделать и нескольких шагов, как передумала и вернулась. К. стоял на том же месте и сосредоточенно смотрел себе под ноги. Я неслышно подошла. Увидев меня, К. вздрогнул, но тут же улыбнулся, словно знал, что я вернусь.

— Как обстоит дело с приятелем твоего друга, то есть с другом приятельницы твоего друга? — тихо спросила я. — Тебе удалось узнать что-нибудь новое?

— Нет, — быстро ответил К. — Я сам хотел тебя спросить об этом, но ты рассердилась и ушла. Ты тоже ничего не узнала? От волнения я места себе не нахожу!

Его беспокойство о судьбе Чжао тронуло меня, однако, помня, что он всячески старался скрыть от меня правду, я не хотела быть с ним откровенной и сказала:

— Кое-что удалось узнать. Но в ту ночь арестовали много народу. А ты не сообщил мне ни имени, ни адреса, ни возраста, ни даже профессии того человека. Приходится действовать вслепую, что почти безнадежно.

— Ты не должна упрекать меня в этом, — возразил К. — Я ведь действительно не знаю, за кого он себя выдает после ареста…

— Но его настоящее имя тебе известно?

К. молчал, видимо, колебался. На нас уже стали обращать внимание. У меня лопнуло терпение.

— Не торопись, подумай хорошенько, потом скажешь.

Миновав несколько домов, я обернулась: К. Исчез.

И все же я была ему благодарна. Эта встреча навела меня на счастливую мысль. Выход был найден.

17 ноября

Электростанция снова не работает. Опять подорожали свечи. Сижу одна при свете единственной свечи и думаю, думаю. В голове роятся тысячи мыслей. Из караульного помещения доносятся шум и взрывы смеха: игра в кости, наверно, в самом разгаре. Всего восемь часов, не знаю, куда деваться от тоски.

В который раз за сегодняшний вечер проходят передо мной, словно на экране, события дня. Все «кадры» хорошо знакомы, они беспорядочно мелькают, часто совсем не связаны между собой. Это напоминает правительственные пропагандистские издания, никто их читать не желает, а они так и лезут в глаза.

Вот, например, один из «кадров». Уродливое лицо М. с глазками-щелочками. Он изо всех сил старается казаться добрым, но от этого его лицо становится еще страшнее. М. хвалит меня за способности и усердие, говорит, что я всего могу добиться, если не плетью, то… Наглец! Едва сдержалась, чтобы не дать ему оплеуху. Но это что! Он так умеет запугать человека, что у того волосы встают дыбом и сердце жжет огнем.

— Товарищ Чжао, — сказал он мне, — завтра, я надеюсь, будут результаты? Все ждут не дождутся. Ведь ты мастер своего дела!

Противно! По-моему, эта собака что-то подозревает!

Вдруг М. скривил рот в улыбке — смотреть страшно — и впился в меня глазами.

— Когда же ты пригласишь нас на свадебный пир?

Но больше всего меня поразило, когда он очень официально сказал:

— А теперь выслушай меня со всей серьезностью. Есть два дела. Во-первых, надо поручить этому типу какую-нибудь работу. Не может же он все время бездельничать. Тебе не мешало бы самой об этом подумать. Второе. Начальство идет тебе навстречу, и теперь ты головой отвечаешь за все это дело. Ясно?

Как следует понимать его последние слова? Наверняка кто-то следит за нами, но кто? Найти работу для Чжао — вопрос сложный. Не знаю даже, как заговорить с ним об этом. Он, конечно, придет в ярость.

Но неприятности на этом не кончились!

Вот еще один «кадр». На десять утра назначен «общий сбор для получения указаний». Все томятся в ожидании начальства, вполголоса беседуют, толкуют о новых «крупных разоблачениях», о предстоящих арестах. Время от времени я чувствую на себе любопытные взгляды. Но вот всем велят идти в зал. В сопровождении Р., изогнувшегося в почтительном поклоне, вошел какой-то важный чин. Ни с того ни с сего он стал говорить о злодеяниях «этих преступников» и за полчаса назвал свыше пятидесяти имен. Закончил он свои наставления давно известным лозунгом: «Лучше казнить три тысячи невинных, чем упустить одного виновного». Интонации его были угрожающими, и держал он себя так, словно эти «преступники» являлись его смертельными врагами.

«Плохи наши дела, Чжао!» — с тревогой подумала я. Неудивительно, что М. стал вдруг так любезен. Нельзя верить ни единому его слову. Ускользает последняя надежда.

Но самое ужасное случилось после трех часов дня. Пожалуй, это была кульминация.

Когда я увидела Чжао, в сердце моем поднялась волна мрачных предчувствий, и я ни на минуту не могла успокоиться. Зная, как чуток и подозрителен Чжао, я постаралась придать своему лицу выражение беззаботности. Но мое волнение не укрылось от Чжао. Помолчав некоторое время, он, в упор глядя на меня, спросил:

— Случилось что-нибудь?

Я через силу улыбнулась и покачала головой, решительно не зная, как быть дальше.

— У тебя неприятности?

Я снова улыбнулась, взяла его за руку и ласково ответила:

— Да нет, ничего… Только болит… здесь! — И я указала на грудь. — Но это пройдет, потерпи немного!

Я решила ничего не говорить ему. Зачем? Уж лучше я одна буду страдать и терзаться.

— Сейчас я тебе кое-что покажу! — И Чжао положил передо мной лист бумаги — это был список имен.

Я пробежала его глазами, и неясные предчувствия в душе моей сменились жгучей тревогой. Но размышлять было некогда, я с удивлением указала на несколько фамилий:

— Староста, старшина, помещик, чиновник. Ты что, с ума сошел?

— Отчего же? Ведь они требуют имена коммунистов, а я их в глаза не видел. Как же я могу писать? Зато я отлично знаю, как вся эта шайка — те, кого я здесь упомянул, — присваивает общественные деньги и богатеет за счет простых людей!

— Нет, ты просто шутишь! — Я едва сдерживала охватившее меня бешенство. — Человек изо всех сил старается для тебя, а ты насмехаешься над ним. Совести у тебя нет! Ладно, делай как знаешь!

Сначала Чжао растерялся, но тут же взял себя в руки.

— А кто просил тебя вмешиваться! — Он расхохотался и изорвал список на клочки.

Я так разозлилась, что не могла вымолвить ни слова, даже в глазах у меня потемнело, а Чжао продолжал хохотать.

Следовало объяснить ему, как сильно он заблуждается, но на душе у меня было скверно, я не могла рта раскрыть, в тот момент я ненавидела Чжао. Ведь он видел, как мне тяжело, знал, что я из-за него страдаю, и все же причинил мне боль.

Я так ничего и не сказала Чжао, даже не взглянула на него и ушла.

У меня в комнате горит единственная свеча, я вспоминаю прошлое и думаю о будущем; Сердце щемит. Несмотря на все старания, я, кажется, бессильна помочь Чжао. Это я поняла из сегодняшней «речи» начальства.

Сижу, уставившись в одну точку, и вдруг замечаю на стене собственную тень. Становится страшно, чувствую, как сильно колотится сердце, даже дыхание перехватило. Надо бы уснуть, но как подумаю, что там сейчас с Чжао, места себе не нахожу. А пойти к нему духу не хватает. Зря я погорячилась. Боюсь, что они не станут спрашивать, «исправился» Чжао или нет, а просто казнят его. Но снова уговаривать я не решилась, он возненавидит меня! Итак, я, тварь, обманула его!

Я уронила голову на стол и зарыдала, стараясь утопить в слезах свою тоску и ненависть…

Через некоторое время мне показалось, будто я слышу голоса Чжао и охранника Ма.

18 ноября. Утро

Вчера никак не могла уснуть. Ворочалась до двенадцати, и только стала засыпать, как вдруг услыхала душераздирающий крик. Волосы у меня встали дыбом. На миг все стихло, потом я снова услыхала зигот страшный крик.

Странно, но мне почему-то показалось, что это из камеры Чжао. «Неужели с ним что-то случилось?» Я представила себе залитое кровью тело Чжао. Словно кто-то стащил меня с постели, я вскочила, набросила платье и выбежала во двор. Небо было черным от туч, ночной холод пронизывал до костей. Теперь я уже отчетливо слышала, что крик доносится из камеры Чжао. Острая боль пронзила сердце, чего только я не передумала за эти минуты, а ноги сами несли меня к Чжао. Охранник Ма сладко посапывал. «Что же это такое?» — молнией пронеслось в голове.

Осторожно подошла к камере, постучала.

— Кто там? — раздался за дверью тихий голос Чжао. Я ушам своим не поверила. И в этот момент я снова услышала крик, совсем близко, рядом.

— С тобой ничего не случилось? — быстро спросила я. — Кто это кричал? Мне показалось, будто ты… — Я схватила его за руки и, все еще дрожа, улыбнулась.

Чжао усадил меня на постель, набросил на плечи одеяло.

— Это в камере за стеной, — тихо сказал он. — Кого-то пытают уже целых полночи. А ты зачем… пришла? Если…

Я взяла свободный край одеяла, набросила на Чжао, обняла его и положила голову ему на грудь.

Стоны затихли, видимо, несчастный потерял сознание. Мы сидели затаив дыхание, не двигаясь. Потом услыхали громкий смех, ругань, топот ног. Возможно, арестованного приводили в чувство. Я словно оцепенела, лишь судорожно сжимала в объятиях Чжао. Снова раздался леденящий душу крик, глухие стоны, потом шум шагов, скрип двери, чьи-то голоса, и все стихло.

— Ушли палачи, — стиснув зубы, проговорил Чжао.

Некоторое время еще слышны были слабые стоны.

— Какое счастье, что это не ты. — Я в изнеможении склонилась к нему на плечо. — Кто же это? Пойду посмотрю.

Но я не двинулась с места, Чжао крепко сжимал мои руки. Сквозь тонкую ткань платья я ощущала теплоту его тела, и с наслаждением вдыхала терпкий мужской запах, исходящий от него. Я слышала глухие удары сердца: моего или Чжао? А может быть, наши сердца бились в унисон?.. Я обвила руками его шею и зашептала:

— Ты ненавидишь меня? да? Я рассердила тебя сегодня днем, но ты ведь знаешь свою старшую сестру… Я потом долго мучилась… Ругай меня, бей, я все приму как должное.

Чжао ничего не ответил, только прижался своим пылающим лицом к моей щеке и обнял меня.

— Милая моя, — зашептал он, — никогда больше не поступай так опрометчиво. Ведь у входа охранник!

Я повернула к нему лицо и чуть-чуть приоткрыла рот… Как долго я ждала этой минуты. И вдруг — бывают же такие удивительные вещи на свете — перед моими глазами возник образ малыша, которого я год назад оставила в родильном доме.

— Дорогой мой, — едва слышно, с дрожью в голосе проговорила я, и из глаз моих покатились слезинки. Какое-то неизъяснимое чувство овладело мною.

Я взяла руку Чжао, прижала ее к своей щеке и с улыбкой смотрела на него.

— Мин… ты что? — Чжао гладил мои волосы.

По его голосу я догадалась, что он тоже улыбается.

— Уж не сон ли все это? — спросила я.

Нет, это не было сном, но страшная действительность могла навсегда унести наше счастье.

Голос Чжао вывел меня из задумчивости:

— Иногда мне кажется, что надо только вырваться из этого двора, а наружную стену легко преодолеть — она невысокая.

Я слушала Чжао с улыбкой: конечно, он шутит — нельзя же такое говорить всерьез. Но он продолжал:

— Я думал над этим, тут есть определенный шанс на успех. Ведь ты сама говорила, что этот Ма может оказаться полезным. А других охранников здесь как будто нет.

— Это невозможно, Чжао! — Теперь я поняла, что он не шутит. — И как только ты додумался до такой чепухи! Кроме того, снаружи и у ворот есть охрана.

Чжао не произнес ни слова, но мне показалось, будто глаза его в темноте сверкнули. Потом заговорил горячо и торопливо:

— Мин… на свете нет ничего невозможного! Зачем ты так говоришь! Разве из концлагерей не бегут? А уж там охраны хватает. — Чжао все крепче сжимал меня в своих объятиях. — Мин! Говорю тебе, я все обдумал. Мало ли что может случиться. Оттягивать время бессмысленно. Неизвестно, что ждет нас завтра. Ты уверена, что ничего не изменится? Давай немедленно действовать!

— Ничего не выйдет! Ты просто мечтатель! Поймают тебя — по головке не погладят. Послушай меня, выбрось из головы эту чепуху!

Но Чжао стоял на своем:

— Разве мечты никогда не сбываются?

Я усмехнулась и, прижавшись щекой к его щеке, покачала головой.

Чжао вздохнул и выпустил меня из объятий.

Побуждаемая какой-то неведомой силой, я сжала ладонями его лицо и зашептала:

— Ну хорошо, милый мой, не отчаивайся, все будет так, как ты хочешь… рискнем, только обещай мне…

— Что обещать тебе? — Лицо его снова озарила улыбка.

— Обещай не нервничать, не горячиться, быть послушным и предоставь все мне.

— Обещаю, — его горячие губы прильнули к моим губам. — Обещаю слушаться тебя…

Мне опять показалось, будто все это сон.

Тучи на небе рассеялись, но рассеются ли иллюзии моего Чжао? Мне совершенно ясно, почему ему в голову пришла такая мысль. Тут моя вина. Я слишком люблю его. Эта ночь пробудила в нем радостные мечты. Но, может быть, теперь он будет более трезво смотреть на вещи и смирится с действительностью?

18 ноября. Ночью

Кто бы мог подумать, что Чжао так наивен? Не успела я прийти сегодня, как он снова стал излагать мне свой план. Я и сердилась, и смеялась, но он упорствовал, и, чтобы избежать ссоры, пришлось согласиться. К тому же у меня не хватило духу разочаровать его. Лицо Чжао сияло радостью и было так прекрасно, что я не могла глаз от него оторвать. И не удивительно. Его мрачное будущее озарил луч надежды. Что же! Пусть порадуется хоть немного. Однако я снова попросила его не горячиться и все предоставить мне.

Но Чжао, оказывается, уже пытался «прощупать» надзирателя Ма.

Я решила уйти и обдумать создавшееся положение: надо во что бы то ни стало рассеять иллюзии Чжао.

Во второй половине дня меня вызвал Р. Я растерялась. Неужели Чжао уже все испортил? Я не успела спросить, о чем он разговаривал с Ма. Ну и человек! И зачем только судьба связала меня с ним! Как я ненавидела его сейчас! Нянчишься с ним, как с капризным ребенком.

Какие только планы не рождались в моей голове, когда я шла к Р., но, к счастью, оказалось, что никаких особых событий не произошло.

По тому, как Р. принял меня, по его разговору я сразу поняла, что кто-то пакостит мне… Р. заявил, что я беспомощна и умею только хвастать, что для меня главное — личные чувства, прошло уже, мол, четыре дня, а результатов никаких. Сначала я, честно говоря, струхнула, но когда Р. сказал, что надо добиться от Чжао «раскаяния» и тогда ему все простят, мне стало легче. Значит, они еще ничего не заподозрили.

Я была очень любезна, признала собственную вину и попросила дальнейших указаний. Р. помолчал, затем изрек:

— Работай усердней — и все будет в порядке.

Я попрощалась и быстро вышла из кабинета. В одной из комнат неожиданно столкнулась с М. и толстяком Чэнем. Нервы натянулись, как струна: что они здесь делают?

Сейчас был самый подходящий случай «прощупать» их. Я тут же «доложила» о своей беседе с Р., попросила «оценить мою деятельность» и дать «указания». М. молчал, но толстяк улыбнулся и сказал:

— Начальство распорядилось, вот и действуй. Ты молодец, здорово работаешь, жаль только, что результатов пока нет.

Так я ничего и не узнала. Однако было ясно, что эти типы явились сюда лишь затем, чтобы узнать о моих «успехах». Уверена, что они уже беседовали с Чжао.

Так и есть. Чжао сразу же сообщил, что с ним больше получаса беседовали трое — один с уродливым лицом и глазками-щелочками, второй толстяк и еще женщина.

— О чем же вы говорили? Как ты вел себя?

— Не волнуйся! — счастливо улыбаясь, сказал Чжао. — Я был смирным, как овечка, из кожи лез, чтобы они остались довольны. Мин… я сказал, что интересующий их список они могут получить у тебя!..

— Что ты наделал! Теперь все кончено! — испуганно воскликнула я. — Где была твоя голова! Ведь они могут потребовать список сегодня же, что тогда будет?

Но Чжао оставался невозмутим.

— Я сейчас напишу его.

— Настоящий или фальшивый?

— Можно включить туда реальных людей, но вымышленные дела, а можно наоборот — вымышленных людей и реальные дела, во всяком случае, хоть на время нас оставят в покое.

— Тебе нужно время для осуществления твоего плана, да? — Я догадалась о его замысле.

Слегка улыбнувшись, он кивнул головой.

— Эх! Ты опять за свое!

Чжао молча смотрел на меня. Я вздохнула, взяла его за руки и стала ласково уговаривать:

— Пойми, Чжао, что все это фантазии, их надо выбросить из головы. Я лучше тебя разбираюсь в обстановке.

Но Чжао был непреклонен, он не стал спорить со мной, а просто потребовал, чтобы я все подготовила к побегу, словно капризный ребенок, который просит мать достать ему луну с неба.

Уговаривать его было бесполезно, кроме того, нас могли подслушать, поэтому я пообещала ему сделать, все возможное и заговорила о другом. Но Чжао не унимался:

— Мин… мы еще успеем поговорить о пустяках, а сейчас каждая минута дорога!

Пришлось уйти, еще раз строго предупредив его:

— Не делай глупостей!

Зачем я ушла? Впрочем, надо еще подумать, как убедить Чжао отказаться от его сумасбродной идеи. Почему он так упрям? Наверно, потому, что верит в осуществление своего плана. А верит потому, что есть я — человек, который любит его.

Если бы меня вдруг не стало или я разлюбила его, он распрощался бы со своими мечтами. Но это невозможно. Я не в силах так поступить с ним.

Кроме того, Чжао уверен, что за нами не следят. Не ошибается ли он? Пока не знаю. Но не стану же я просить, чтобы за нами установили слежку.

И еще: Чжао верит, что охранник Ма — надежный человек. За это я могу быть благодарна лишь самой себе.

При мысли об этом я грустно улыбнулась. Нечего во всем винить Чжао. Я сама толкнула его на этот путь, а теперь мешаю ему. Правда, охранника Ма можно перевести отсюда, тогда Чжао хоть на время откажется от своей идеи.

Но как это сделать? Какой найти предлог?

Я думала, думала и решила встретиться с толстяком Чэнем, а дальше действовать в соответствии с обстановкой. Сегодня уже не успею, встречусь завтра.

19 ноября

Звонила Шуньин и просила прийти. Мне не хотелось, но Шуньин заявила, что дело очень важное, и пришлось согласиться.

Было десять с минутами. «Вернусь от Шуньин и сразу же отправлюсь разыскивать Чэня, успею еще», — подумала я. Кроме того, Шуньин хорошо знает толстяка и может оказаться полезной.

Не успела я войти, как Шуньин стала извиняться: «важное дело», она, оказывается, выдумала, просто ей захотелось поболтать со мной: давно не виделись. К тому же Суншэн уехал в Сянган и ей одной скучно.

— Я не должна была отнимать у тебя драгоценное время, предназначенное для свиданий, но твоя старшая сестра просит не так уж много: поболтать с ней. Как-нибудь я приглашу вас обоих на обед, но сейчас это неудобно, так что передавай ему пока привет.

— Разумеется, это Чэнь все наболтал! — смеясь, ответила я.

Шуньин не прочь была поговорить о «нем», но я сразу переменила тему разговора, пытаясь выведать то, что меня интересовало. Однако Шуньин умела держать язык за зубами. Она ничего не сказала, лишь на все лады превозносила Чэня: он, мол, и работяга, и энергии в нем хоть отбавляй, и друг хороший — всегда поможет. И ни слова по существу.

Потом она заговорила о политике.

Готовится большой поход против коммунистов. Это не разговоры. Карательная экспедиция выступит со дня на день. Тогда воцарится мир и с разрухой будет покончено. Все смогут вернуться в Нанкин, как хорошо! Мне не нравится чунцинская погода! Будто не так уж холодно, а последних два дня приходилось топить печку.

Посмотрела на часы — половина двенадцатого, пора уходить. Но Шуньин уговаривает остаться на обед.

— Мне нужно еще повидаться с Чэнем, — сказала я ей.

— Тогда тебе незачем уходить, Чэнь вот-вот должен быть здесь. — И Шуньин снова усадила меня.

— Говорят, то в разлуке любовь сильнее, чем после свадьбы, но неужели ты не проживешь и полдня без него? Тогда, разумеется, я тебя отпущу!

Я почувствовала, что краснею, и сказала:

— Ты что все время смеешься надо мной! Последнее время я действительно почти никуда не выхожу, но это потому, что очень много работы…

Шуньин недоверчиво улыбнулась. Я не обратила на это внимания, а Шуньин продолжала:

— Как его зовут? Я видела его когда-нибудь?

Я тоже улыбнулась, но ничего не ответила.

Шуньин, будто что-то соображая, пристально посмотрела на меня и доверительно сказала:

— Будь осторожна! Я слышала, что некоторые пользуются твоей слабостью, чтобы опорочить тебя! Сплетников на свете сколько угодно, а много ли найдется праведников, желающих своему ближнему добра? Я не знаю, насколько все это серьезно, но положение у тебя сложное, и надо быть начеку.

Шуньин, видимо, что-то знала. Мне стало не по себе, но я не подала виду и равнодушно спросила:

— Это тоже тебе Чэнь рассказал? Что же еще он говорил?

— Это действительно он мне сказал. И еще он сказал, что ты слишком упряма и заносчива, поэтому у тебя много врагов среди сослуживцев. Говорят, вы несколько раз скандалили с какой-то Жун. Это правда?

Я со вздохом кивнула головой. Тогда Шуньин наклонилась ко мне и зашептала в самое ухо:

— Эта Жун больше всех ненавидит тебя, и этот ее… Они говорят, что ты совершенно забросила работу и думаешь только о нем… что вы все время объясняетесь друг другу в любви. Но это еще полбеды, они подозревают, что ты и на других работаешь, обманываешь начальство, и, по словам Чэня, даже располагают какими-то документами. Это серьезное обвинение, от него не отмахнешься. Ты не знаешь, какие именно материалы могли попасть им в руки?

Мне грозит такая опасность, а я живу, словно во сне, ни о чем понятия не имею. Возможно, это дело рук охранника Ма? Что же касается доказательств, в этом надо еще разобраться.

— Мало ли в нашей жизни подлости! — спокойно ответила я Шуньин. — Если Жун и ее компания захотят расправиться со мной, они могут состряпать любые улики. К тому же эти бандиты давным-давно спелись, а я пришла к ним позднее, вот и осталась в стороне!

Шуньин сочувственно взглянула на меня, погладила мою руку и с жаром сказала:

— Удивляюсь, как они до сих пор не напакостили тебе. Ведь ты одна среди них! Всегда надо иметь друзей, которые помогут в трудную минуту. К тому же на службе тебя, безусловно, недооценивают. Незачем тебе все это терпеть. Бросай работу. Кстати, вчера я получила телеграмму из Шанхая, у сына — корь, я собираюсь туда. Самое лучшее для тебя — поехать со мной.

Такое предложение было для меня неожиданным. Прямо отказываться, пожалуй, не стоит, надо выиграть время.

— Великолепная мысль! Но вряд ли меня освободят от работы.

— Это можно устроить, — стояла на своем Шуньин, — Чэнь поможет. Словом, выход найдется.

Я согласилась, но ничего определенного не сказала. К счастью, тетушка Чжан позвала к столу, и разговор прекратился.

Все ясно, у меня два пути: либо бросить Чжао на произвол судьбы и уехать в Шанхай, либо послушаться его и рискнуть. Что делать? Не знаю. Я улыбалась, разговаривала и даже пообедала. Но когда должны были подать какое-то очередное блюдо, я воспользовалась случаем и распрощалась, сославшись на дела. Какое счастье, что я побывала у Шуньин, иначе я так и не узнала бы об их интригах. О переводе Ма нельзя и заикнуться — это увеличит их подозрения. Надо придумать что-нибудь другое, но думать я сейчас была не в силах; единственное, чего я хотела, — это умереть спокойно.

Я решила все рассказать Чжао. Буду умолять его пойти на уступки и «раскаяться». Это единственный способ оттянуть время и избежать самого страшного…

Я приготовилась к тому, что Чжао не поверит мне, рассердится, но решила не сдаваться.

Однако случилось непредвиденное. Чжао спокойно выслушал меня, ничуть не рассердился, но определенного ничего не сказал. Он долго о чем-то думал, а потом спросил:

— Эта Жун — низенькая такая, полная, со вздернутым носом и водянистыми глазами? Легкомысленная особа!

— Верно! Но откуда ты ее знаешь?

— Это она вчера приходила с тем толстяком и криворотым. А сегодня утром явилась одна и целых полчаса болтала здесь о всякой ерунде.

— А зачем она приходила, о чем вы разговаривали? — Я чувствовала, что положение становится все более угрожающим.

— Вероятно, хотела прощупать меня. Но болтала о всякой чепухе, ни одного серьезного слова не сказала. По-моему, ее интересовал не столько я, сколько ты!

— Странно, почему ты так думаешь?

— Она дурно отзывалась о тебе и… — Он вдруг умолк и взглянул на меня.

Я покраснела. Мне вдруг очень захотелось узнать, о какой «чепухе» говорила Жун. Я взяла Чжао за руку и робко спросила:

— И ты поверил ей?

Чжао не дал мне договорить:

— Конечно, нет! Я знаю, что ты не способна на подобное.

Слезы выступили у меня на глазах, мне было и радостно, и стыдно.

— Чжао… — Я крепко стиснула его руку.

Чжао первый нарушил молчание.

— Перспективы мрачные, — со вздохом сказал он, — в этом нет никаких сомнений. Помнишь, ты говорила: «Пока владеешь лесом — не печалься о дровах; пока здоров — не теряй надежды». Не всегда это справедливо. Умру — и конец всем хлопотам. Не стоит убиваться из-за этого, Мин…

— Ты не умрешь! — тихо, но твердо сказала я. — Я все сделаю, все, что в моих силах.

— Это невозможно, — улыбнулся Чжао. — Дорогая моя, может быть, сегодня мы видимся в последний раз. Спой мне «Марш добровольцев». Раньше ты часто мне его пела.

Едва сдерживая слезы, я улыбнулась и тихонько запела. Вдруг к горлу мне подступил комок, я уткнулась головой в плечо Чжао и разрыдалась.

— Мужайся, Мин… — прошептал Чжао, но голос его дрожал.

Наконец я взяла себя в руки, подняла голову и решительно сказала:

— Я непременно спасу тебя! Спасу во что бы то ни стало! Не могу я видеть, как они…

Чжао ни о чем не спрашивал. Иллюзий у него больше не было, он ни на что не надеялся и спокойно ждал неизбежного. Я не стала делиться с ним своими планами. Зачем? Если даже он согласится, это не принесет ему облегчения. Откажется — ему будет еще тяжелее. Надо оставить Чжао в покое.

Теперь я буду действовать одна.

20 ноября

Я чувствую себя совершенно разбитой. Я словно окаменела, нет, все во мне будто замерло. Как могу я жить после того, что произошло!

Куда девались моя сообразительность, обаяние, поистине не женская твердость характера, мое умение разгадать любой коварный замысел? Где жгучая ненависть и ледяное спокойствие?

Внутренняя опустошенность — вот как можно определить мое теперешнее состояние.

Мне кажется, будто я повисла в безбрежном пространстве, вокруг пустота, лишь высоко в небе, над туманным Чунцином, слабо блестит луна.

Сегодня — двадцатое, двадцатое ноября; этот страшный день черным призраком вошел в мою жизнь и навсегда омрачил ее. Всего восемь дней, как мы встретились после разлуки. Восемь дней! Только теперь я это осознала. Что же я сделала за это время? Ничего хорошего ни себе, ни ему. Еще вчера я доказывала, что не бывает безвыходного положения… Разве можно не презирать себя после этого?

Когда я пришла к Чжао и Ма передал мне записку от него, я еще нашла в себе силы улыбнуться, но за улыбкой не скроешь растерянности и отчаяния. И потом я вовсе не разыгрывала спектакля, а была в своей обычной роли.

Завыла сирена. Но я не пошла в укрытие. Охваченная смятением, сидела я в своей комнате и молила небо, чтобы упала бомба и превратила меня в прах, и не только меня, а и все окружающее. Я, кажется, стала храброй, но тут же мелькнула мысль: «Почему самолеты должны прорваться к городу и непременно сбросить бомбы в этом месте?» Значит, моя храбрость тоже поза?

Неужели я такое ничтожество?!

Я думала, у меня хватит мужества перенести любое испытание и до конца выдержать борьбу с ненавистными мне людьми, а если круто придется, уничтожить все и самой погибнуть. Но к чему я пришла? Хочу, чтобы упала бомба, и в то же время надеюсь, что она упадет не на меня!

Все кончено, я больше не верю в свои силы. Во мне не осталось даже ненависти!

Почему-то вспомнилась мать. За несколько месяцев до смерти она была такой же, как я.

К несчастью, я дочь своей матери!

21 ноября

Ураган, пронесшийся надо мной, словно опустошил мою душу. Но сегодня мне легче. Меня вернул к жизни дурной сон. Не странно ли?

Снилось мне, что мы с Чжао решили бежать. Наступили сумерки, то время суток, когда люди уже кончили работу, но на улицах еще не зажигают фонарей. Чжао переоделся женщиной, мы шли, взявшись под руки, и уже миновали последнюю линию охраны… Это логово тигра… Но не успели отойти и на расстояние полета стрелы, как началась погоня… Меня ранило. Проснувшись, я обнаружила, что левый бок оцарапан чем-то острым.

Этот страшный сон вывел меня из оцепенения.

Я снова могла мыслить, радоваться, печалиться и даже спокойно вспоминать…

Вчера утром, в десять часов, перед тем как предпринять последнюю попытку, я пришла к моему Чжао. Я слишком хорошо думала о людях и не предполагала, что это — наша последняя встреча перед вечной разлукой (последние слова, пожалуй, чересчур высокопарны, но кто посмеет утверждать, что этот проклятый день не повторится снова и не будет еще более страшным?). Я, как могла, успокаивала Чжао.

Но он ни во что не верил, как будто предвидел все заранее… а может быть, ему показалось, что я уже обо всем знаю и просто стараюсь утешить его? Во всяком случае, во мне он больше не сомневался. Это я поняла из последних слов, сказанных им на прощание.

Он говорил о моих достоинствах и недостатках, старался подбодрить меня, советовал «подготовить пути к отступлению» и под конец попросил меня рассказать двум друзьям о его судьбе. Фамилии и имен этих людей я не знала, и лишь когда Чжао объяснил мне, как их можно разыскать, я вдруг поняла, что это К. и Пин!

Опять эта Пин! Я не сдержалась, наговорила лишнего и потом раскаивалась. Тем более что Чжао не сердился, а очень мягко все объяснил. Вообще наш последний разговор оставил в душе какую-то горечь. Может быть, именно потому, что я придиралась к мелочам. И если бы Чжао остался жив, он, пожалуй, возненавидел бы меня. А может быть, нет?

У меня был еще один план «спасения» Чжао, и я отправилась искать толстяка Чэня, рассчитывая на его помощь.

Считалось, что мы с Чэнем друзья. Я решила воспользоваться этим и прямо выложить ему все, что рассказала мне Шуньин, прибавив от себя одну лишь фразу: она уверена, что Чэнь непременно поможет мне разрешить все сложные вопросы.

Но Чэнь сделал вид, что ничего не понимает.

— Неужели? — смеялся он, стараясь увильнуть от ответа. — Да она просто пошутила. Что же касается этой парочки, то ты сама все отлично знаешь. Зачем же спрашивать? — Его слащавая, наглая физиономия разозлила меня, но я вынуждена была сдержаться и состроить ему глазки.

— И не стыдно тебе болтать всякую чушь? Мне делают пакости, а ты не хочешь помочь и еще сплетничаешь…

— Ну что ты! Да я… — заговорил он уже совсем другим тоном. — Мало ли что болтают, ведь я сам не видел. — Он придвинулся ко мне и зашептал: — Не знаешь, кому верить! Говорят, что ты живешь совсем в другой комнате, но все же, да ты сама расскажи, — он расхохотался, — я хоть буду знать правду…

— Все это выдумки! — едва сдерживая гнев, с улыбкой сказала я.

Чэнь стал гладить меня по спине, рассказывая при этом всякие гадости. Меня так и подмывало дать ему оплеуху, но ради Чжао я готова была стерпеть все что угодно. Глотая слезы, я кокетничала и даже, когда он дал волю рукам, сделала вид, что ничего не замечаю, поощряя его «ухаживания». Я думала: «Пусть потеряет голову, тогда я добьюсь чего угодно», — и я закрыла глаза…

Но этот тип, получив свое, счел за лучшее ретироваться.

— У меня дела, потом поговорим! — совершенно неожиданно заявил он.

— Погоди! Что же, в конце концов, будет? — Я схватила его за руку.

— Ха-ха, а так разве плохо? — Чэнь снова притворился непонимающим.

Боль и гнев волной поднялись в моей душе, но я взяла себя в руки.

— Хватит притворяться! Скажи, как будет с моим делом? Ведь для тебя это совсем не сложно, надо только выбрать подходящий момент — и все! — Я слышала, как дрожит у меня голос.

— Я же сказал, что с тобой ничего страшного не случится… А что касается слов мадам Шуньин… то все вы, женщины, слишком чувствительны.

«С тобой ничего не случится!» В сердце мне будто вонзили иглу. Я поняла, что с Чжао что-то случилось. Но я не хотела терять надежды.

— Прошу тебя, сделай что-нибудь, я никогда не забуду твоей доброты! — И я снова улыбнулась, но тут же у меня из глаз хлынули слезы.

— Ничего страшного не случится… — буркнул он, стараясь побыстрее избавиться от меня.

Тогда я не понимала, что самое страшное случилось, думала, Чэнь просто хочет указать мне мое место — не лезь, мол, не в свое дело. Даже возвратившись в отдел, я все еще находилась во власти иллюзий.

Дежурный сказал, что М. просил обождать его.

Мне очень не хотелось терять время, я рвалась к Чжао. Но мысль о том, что, находясь среди врагов, самое главное — соблюдать осторожность, остановила меня. Сослуживцы украдкой на меня поглядывали.

М. все не появлялся. Я сидела как на иголках.

Наконец он пришел. В глазах его сверкали недобрые огоньки.

— Ты здорово поработала, — хищно оскалив зубы, произнес он. — Теперь можешь отдыхать. Пока все. Жди распоряжений!

Я сделала вид, что давно все знаю, и безмолвно приняла этот неожиданный удар.

Но от любопытных взглядов меня бросало в дрожь, и я поспешила уйти. Деваться было некуда. Теперь я уже жалела, что не расспросила его обо всем подробно.

Отправилась я к Чжао, хотя знала, что это нарушение приказа.

Дверь камеры была чуть приоткрыта. Я толкнула ее и вскрикнула от ужаса: там никого не было! С Чжао случилось несчастье. Я не в силах была двинуться с места, словно ноги мои приросли к земле.

И лишь когда передо мной неожиданно появился человек, я словно безумная отскочила в сторону и едва не сбила его с ног. Движимая единственным стремлением — защищаться, — я в первый момент никак не могла сообразить, что это охранник Ма.

— Возьмите, — шепотом произнес он, протягивая мне клочок бумаги.

Некоторое время я недоверчиво смотрела на него, не решаясь взять записку.

Ма растерянно улыбнулся и сделал движение рукой. Тогда я выхватила у него этот клочок бумаги.

Несколько наспех написанных иероглифов: «Не волнуйся, тебя не впутаю!»

«О, небо! Хоть бы узнать, как это произошло!» Под градом моих вопросов Ма совершенно растерялся и отвечал очень сбивчиво. Да что мог он сказать? И все же мне удалось кое-что уловить. Оказывается, Чжао перевели в другое место. Казнить его как будто не собираются, но как с ним обращаются — неизвестно.

Когда я пришла к себе, дежурный офицер сообщил, что мне приказано жить здесь и ждать распоряжений.

Меня, кажется, посадили под стражу? Ну и пусть. Пусть поступают как им угодно. Но позднее я узнала, что это не арест — «свободу передвижения» мне оставили.

Все мои мысли заняты Чжао.

«…Тебя не впутаю…» Что это? Доброе отношение ко мне или намек на то, как будут развиваться события? У меня не было сил думать. Я буквально падала с ног.

Только сегодня я поняла, что Чэнь, хоть и не из хороших побуждений, дал мне понять, какой оборот примут события. К сожалению, в то время я не придала его словам никакого значения. Раз Чжао сумел черкнуть мне эти несколько строк — значит, положение его не так уж безнадежно. Со временем, может быть, удастся выяснить, где он находится. Теперь все дело во мне. Когда же наконец я дождусь распоряжений?

Пошли уже вторые сутки, а нового ничего нет. Что же делать: ждать или…

Нет, ждать нельзя, надо действовать…

Я должна найти в себе силы отплатить людям за добро и отомстить за причиненное мне зло.

25 ноября

Я не помню, чем занималась последние дни. Не знаю, сколько прошло времени. Кажется, будто все это было давным-давно, лишь перелистывая дневник, я возвращаюсь к действительности. Но иногда страшные видения прошлого встают передо мной с поразительной ясностью, и сердце мое сжимается от ужаса, и становится трудно дышать.

Да и обстановка, как назло, складывается неблагоприятно.

Позавчера наконец получила приказ покинуть «особый район» и возвратиться на старую квартиру. По правде говоря, это меня обрадовало. Значит, мои труды не пропали даром, меня не растоптали, только на сердце осталась какая-то горечь. Но стоило мне очутиться у себя, как от этой мимолетной радости и следа не осталось. Все было мне отвратительно: и толстая, неуклюжая хозяйка, и офицерская жена со своей «милой» болтовней, и ядовитый цвет листьев банана, и крысы, которые никого не боятся… Когда ночью за окном воет ветер, а в голове роятся тысячи мыслей, трудно сосредоточиться, трудно найти покой.

Да, последние дни я делала все, чтобы одержать верх над ними, и добилась своего. В тот день — 22 ноября — я приняла твердое решение: требовать, чтобы мне дали возможность оправдаться и отомстить моим врагам. Я отлично понимала, кто сыграл со мной эту злую шутку — перевел Чжао неизвестно куда. Я выскажу все это им прямо в лицо, собью их с толку, чтобы узнать, кто же, в конце концов, на моей стороне. Этот план созрел в моей голове, пока я «ждала распоряжений». Потребуется немало усилий, чтобы осуществить его. Непременно надо завести дружбу с Чэнем и тогда уже действовать. Если они считают, что я не справилась с заданием, пусть накажут меня, но вместе со мной и Жун. На этот раз я прибегла к их методу: обвинить и «прижать к стенке».

— Зачем Жун всякий раз старалась подорвать доверие Чжао ко мне? Зачем говорила, что у меня несколько любовников, и уверяла, что я взялась за его дело лишь в надежде получить несколько тысяч юаней? Неужели она не понимала, что все эти сплетни мешают работе?..

— Почему же ты сразу обо всем не доложила? — спросил меня Р., когда я все это ему сказала.

— Из-за собственной глупости. Но у меня была всего неделя, и до последнего дня я ничего не знала. Конечно, Чжао вел себя как-то странно; насмехался, ехидничал, мне никак не удавалось найти с ним общий язык, но мне и в голову не приходило, что все это интриги Жун! Правда, последние дни я кое о чем стала догадываться, но Чжао говорил лишь намеками, а являться с докладом, когда толком ничего не знаешь, — не в моих правилах. Сейчас мне точно известно, что за эту неделю Жун четыре раза побывала у Чжао. Значит, посещала она его через день и все втайне от меня. Добьешься чего-нибудь, а она является и все портит! Она терпеть меня не может, но мы ведь на работе, а Жун плевать на это.

— Выходит, ты пострадала из-за других? — буркнул Р., но я видела, что мои слова произвели на него определенное впечатление.

— Я вовсе не собираюсь уклоняться от ответственности. Были в моей работе и промахи, не спорю. Но если бы не Жун, то с вашей помощью мне удалось бы чего-то добиться. — Я замолчала, но раздумывать было некогда, и я храбро продолжала: — Впрочем, нельзя сказать, что я зря теряла время. К концу он стал куда сговорчивее!

Р. обозлился и, вытаращив глаза, заорал:

— Брехня! К дьяволу такую сговорчивость! Да и где у тебя доказательства?

— Доказательства есть… — Я растерялась, не зная, к чему клонит Р. Таких людей трудно понять. Они то очень обходительны, то чрезмерно грубы, и никогда не узнаешь, что у них на уме. Но на этот раз Р. как будто говорил правду.

— Да, у меня есть доказательства. Когда к нему пришли секретарь Чэнь и остальные, он был очень покладист.

— Так, так, что же сказал мне тогда секретарь Чэнь? — произнес Р., будто что-то припоминая, и вдруг крикнул: — И ты называешь это покладистостью? Хитрый он тип! Неужели он покаялся? Говори же!

Отступать было поздно, и я ответила:

— Я же докладывала о том, что прямой допрос результатов не даст, надо выудить из него признание…

Р. изменился в лице и перебил меня:

— И тебе это удалось?

На этот раз не отвертишься, надо говорить, не то разыграется скандал. Факт, хоть один факт, и все будет в порядке. В тот момент я думала лишь о грозящей мне опасности и сказала:

— Кое-что мне все же удалось. Я выяснила, с кем он здесь связан…

Я назвала К. и Пин!

Да, я это сделала. Я не только погубила этих людей, но и обманула Чжао — и все ради собственной шкуры. Было бы заблуждением считать, что я сделала это намеренно. Просто у меня не хватило силы воли, и я принесла в жертву других.

Прошло три дня, всего три дня, а кажется, будто три года! Меня измучили угрызения совести. Неужели я стала совсем бессердечной?

Страшно думать об этом…

26 ноября

Иногда полезно поразмыслить над собственными поступками. Мне приходилось встречаться с самыми разнообразными людьми. Негодяи губят людей ради собственной выгоды. Благородный человек приносит себя в жертву ради всеобщего счастья. Но как назвать тех, кто совершает подлость, не преследуя никакой цели? Таких, пожалуй, не бывает. А если и найдется один — иначе, как глупцом, его не назовешь.

Выходит, я глупа?

Пожалуй, нет. И все же я донесла на К. и Пин!

Вспоминаю нашу последнюю встречу с Чжао. Я была очень взволнованна, он — совершенно спокоен. По выражению моего лица он сразу понял, чем я расстроена, и стал объяснять свои отношения с Пин:

— Ты не думай. Я познакомился с ней только здесь. Конечно, мы друзья, но не больше.

И все же образ Пин черной тенью лег мне на душу и лишил ее света. Давно забытое чувство ревности вспыхнуло с новой силой, я вспомнила ее встречи с К., и все это заставило мое сердце болезненно сжаться. Но я сказала совсем не то, что думала:

— Ты можешь не говорить мне о Пин, я давным-давно ее знаю. Ведь мы вместе учились и теперь часто встречаемся. Она умнее, способнее, красивее меня, ты прав, что полюбил ее.

Чжао ничуть не усомнился в правдивости моих слов и с горькой усмешкой сказал:

— Очень хорошо, что вы с Пин друзья. Передай, что я желаю ей счастья и светлого будущего, и еще… — Глаза его лихорадочно блестели. — Поблагодари ее от моего имени, я знаю, что она всеми силами старается помочь мне.

Трудно передать, что творилось у меня на душе. А Чжао продолжал:

— Давно, когда мы расставались с тобой, мне так было больно, что ты исковеркала свою жизнь. Но я знал, что не в силах вернуть тебя на путь света и счастья, и в этом я виноват перед тобой. И вот мы снова расстаемся, положение изменилось, но я по-прежнему надеюсь, что ты станешь другой, и верю в это потому, что последние годы ты мучилась и тосковала. Желаю тебе, Мин, с каждым днем быть все счастливее, желаю светлого будущего! Обещай мне, что так и будет.

Я записала эти слова, чтобы время от времени перечитывать их. Для человека очень важно любить, но еще важнее быть любимым. В моменты самых тяжких душевных или физических страданий, когда жизнь кажется пустой и ненужной, одна мысль о том, что есть человек, который любит тебя и считает самой чистой и самой лучшей, является огромным утешением. Кто же скажет теперь, что я несчастлива!

И в то же время сознание, что я любима, причиняет мне страдания. Я недостойна такой любви: я предала К. и Пин, обманула Чжао!

Если бы Чжао считал, что я падшая женщина, которую уже нельзя спасти, я со спокойной совестью заявила бы, что не стану церемониться с человеком, который не понимает меня! Как говорится, око за око, зуб за зуб!

Вчера вечером я буквально изнывала от тоски, а мозг сверлила одна мысль: Чжао сказал, что они с Пин — только друзья. Но ведь К. утверждал, что при аресте Чжао присутствовала женщина, кто же это, как не Пин? Она даже хотела добровольно отправиться вместе с ним в тюрьму, неужели только из дружеских чувств?

Не предавайся иллюзиям, Хуэймин! Чжао тоже обманул тебя!

Я сразу успокоилась, мне вдруг все стало ясно, совсем как восемь лет назад, когда умерла моя мать. Она скончалась у меня на руках. Я беззвучно плакала, а потом спокойно решила на следующий же день уйти. С тех пор ни одна нить не связывала меня с родительским домом.

Но мое «спокойствие» очень скоро превратилось в душевную пустоту. Я очутилась совсем одна среди подлых, коварных людей. Никому не было до меня дела, да и я ни о ком не заботилась, что же это за жизнь? Сдерживая слезы, твердить о том, что заботе и ласке ты предпочитаешь равнодушие? Какая радость в этом? Предположим, Чжао неплохо относился к Пин, а как же я? Как понять его отношение ко мне в те далекие годы и теперь? Неужели он лгал мне? Неужели можно лгать так долго и так умело? Выходит, я настолько наивна, что ничего не понимаю?

Да… Иногда полезно поразмыслить над собственными поступками… Я предала К. и Пин, чтобы спасти Чжао, доказать, что он не виноват, и, разумеется, продемонстрировать результаты своей работы. Со стороны может показаться, что я совершила этот шаг ради собственной выгоды, а не для спасения Чжао, но, обдумав все хорошенько, начинаешь понимать, что это не так. Было бы очень хорошо для Чжао, если бы мне снова поручили его дело.

К. и Пин пострадают, в этом нет сомнения. Но они должны войти в мое положение; я вовсе не хотела губить их, не было у меня и корыстных целей, единственное, чего я хотела, — это спасти Чжао…

Так что совесть моя совершенно чиста. Еще неизвестно, чем все кончится. Обо мне пока говорить нечего, где находится Чжао — неизвестно.

Но страшная мысль, подобно ядовитой змее, жалит меня в сердце и не дает покоя: что если гибель К. и Пин не принесет Чжао никакой пользы?

В тот же вечер

Разве не мучительно ждать неизвестности? Но это имеет и свои преимущества — можно поразмыслить на досуге.

Дней десять тому назад в редакции, где работает К., я неожиданно встретилась с Пин; пошла я туда не случайно, в управлении болтали о том, что у К. появился «хвост», Пин тоже на заметке — они часто бывают вместе. Интересно, удалось им отрубить «хвост»? Едва ли!

Значит, мой донос не ухудшил их положения… они давно в «черном списке».

Может быть, я вбила еще один гвоздь в крышку их гроба? Но как могу я принять на себя столь тяжкое обвинение?

Словом, я не имею права снимать с себя всякую ответственность, но в то же время нет оснований винить меня во всем.

Ведь эти люди все равно на заметке, а я поступила так ради Чжао и ради себя (значит, тоже ради Чжао). Если им это не очень повредит, а Чжао принесет хоть какую-то пользу, мой поступок заслуживает оправдания.

Неужели друзья Чжао откажутся хоть немного облегчить его участь?

Так поступать могут только себялюбцы.

Почему одна я, которую они считают бездушной тварью, должна взять на себя всю ответственность за жизнь Чжао?

А именно так оно и получается. И если я вынуждена была назвать какие-то имена, то надо понять, насколько безвыходно мое положение и какие муки я испытываю.

Я вправе требовать, чтобы меня поняли. Я вправе была поступить так, как поступила, и никогда не раскаюсь.

Когда так думаешь, становится легче.

Для меня сейчас очень важно душевное спокойствие. Многое еще надо сделать. Надо во что бы то ни стало спасти Чжао, вырвать его из когтей дьявола.

Постепенно я вновь обрела душевное равновесие, но внутренний голос непрестанно твердил мне: «Твоя собственная судьба еще не решена, ты не в силах защитить себя, зачем же пытаешься спасать других?»

В ответ раздался холодный, презрительный смех. Лишь спустя несколько секунд я поняла, что смеялась я сама. Я снова рассмеялась, теперь уже намеренно, и будто из самой глубины моего сердца услыхала голос: «Прежде всего ты должна крепко стать на ноги! Возможности для этого есть, надо только решиться!»

Итак, направление ветра определено, теперь остается выяснить, не изменится ли в ближайшее время погода?..

28 ноября

Один удар волны, и жизнь моя, подобно лодке, сразу изменила курс. Впереди пучина, надо бороться изо всех сил, не то закрутит, и пойдешь ко дну.

Это произошло вчера.

В начале одиннадцатого раздался сигнал воздушной тревоги, и все мои намерения полетели к чертям. Я ни о чем не могла думать и изнывала от тоски, сидя в бомбоубежище. Мне было нестерпимо тяжело, я смотрела вокруг, не в силах вымолвить ни слова. Кто знал, что уже издан этот роковой приказ?

Словно автомат, сидела я в кабинете у Р., слушала его и машинально поддакивала. Лишь когда Р. сказал: «На этот раз постарайся добиться успеха!» — и начал выпроваживать меня, я растерялась. Я отлично помню каждое его слово. Но в тот момент мозг мой был подобен листу бумаги, на котором можно написать все что угодно, но бессмысленно требовать, чтобы он выполнил указание.

Когда я шла по коридору, мы поравнялись с Жун. Я не заметила ее, но в следующий же момент слова, сказанные ею, кольнули меня, будто иголкой:

— Что это ты задаешься, завела себе надежного покровителя?

Я сразу пришла в себя. Весь день я ничего не ела. Сильно болела голова, но голода я не ощущала. Я вспомнила все, что мне сказал Р., и слова его, будто озаренные ярким светом, вдруг приобрели свой подлинный смысл. Я словно пробудилась от глубокого сна и лишь теперь поняла, что сама согласилась с его приказом.

Но разве осмелилась бы я возражать? К тому же я поддакивала Р. лишь для того, чтобы что-то сказать. И все же я не должна была, как попугай, твердить это свое «слушаюсь». Впрочем, на другое я, видимо, не была способна. Раньше ничего подобного со мной не случалось!

Мне приказали установить слежку за К. и Пин… Интересно, кому пришла в голову такая мысль?

Я назвала имена этих людей, чтобы спасти Чжао и выгородить себя. И вдруг мне поручают следить за ними. Невероятно! Что это: доверие ко мне или проверка? И потом, за ними ведь уже кто-то следит? Зачем же мне этим заниматься?! Стоило ждать целых два дня, чтобы получить такое задание. Признаться, я растерялась. Надо непременно выяснить, кто подал эту идею!

Кроме того, мне приказано завести с К. любовную интригу и таким способом поймать его на крючок! Женщина для них не человек, а приманка. Но почему они не поручили это кому-нибудь другому? А, как назло, поручили мне. Может быть, они уже догадались о моих отношениях с Чжао и К., тогда за этим поручением последует смертный приговор. А может быть, они просто издеваются надо мной, не считая человеком. Ведь я только что играла роль совратительницы, и снова мне ее поручают — черт бы их побрал! Кому же, в конце концов, пришла в голову эта гнусная мысль?!

Я уже не говорю о том, как возьмусь за это дело. Но неужели я позволю им убить во мне все человеческое и превратить в послушное животное? Теперь я поняла, какую огромную ошибку совершила, выдав К. и Пин. Я рассчитывала таким образом добиться успеха, но разожгла костер, в который сама попала. Если бы я стала совсем бездушной и, подобно гончей, бросилась на свою жертву, чтобы поскорее принести ее хозяину, то все решилось бы очень просто. Но у меня есть душа, о, небо, я еще не потеряла окончательно совесть и стыд, как же могу я стать приманкой для друзей Чжао? Нет, это невозможно! Я не желаю этого делать!

Зачем я вчера пошла в бомбоубежище? Никогда больше не пойду. Одна минута — и все могло быть кончено. Быстро и хорошо!.. Эта мысль не давала мне покоя все утро. Но внутренний голос со злой иронией говорил: «Раз решила умирать, умирай, но борись до последнего вздоха, как затравленный волк. Нельзя просто так отдать свою жизнь!»

Подхваченная ураганом, я стремительно приближаюсь к пучине. Но я сделаю все, чтобы не погибнуть в этом черном омуте. Пусть их много, а я одна, но не вечно же так будет… Они приказали мне следить за К. и Пин. Но чем черт не шутит, может быть, именно с ними мне по пути?

30 ноября

Полдня ушло на поиски К. Столкнулась я с ним случайно, на одном из перекрестков, он как раз шел вверх по улице.

— Вот хорошо! Наконец-то я тебя встретила! — Я не скрывала своей радости.

К. достал платок, вытер пот с лица и только потом сказал:

— Давно не виделись, ты похудела… и вид у тебя измученный. Ты не больна? Погода скверная, легко простудиться.

— Нет, я здорова, только настроение отвратительное. — Я решила поговорить с ним начистоту. — Ты давно не работаешь в редакции? Я раза два заходила туда, но тебя не было. А от привратника ничего не добьешься.

— Гм… — К. снова начал вытирать пот, мне показалось, будто прошла целая вечность, прежде чем он отнял платок от лица и ответил: — Я не уходил из редакции. Правда… со здоровьем что-то неважно, пришлось взять отпуск.

— Я оставила тебе записку, хотела, чтобы ты зашел ко мне поговорить…

— Записки я не видел, — быстро ответил К. и в третий раз достал платок. Мне показалось это странным — видимо, он хотел скрыть от меня не совсем обычное выражение лица.

— Третьего дня и вчера заходила в клуб, но и там тебя не нашла. Я уж думала, ты «пропал без вести».

— Куда я денусь? — К. улыбнулся и медленно пошел вверх по улице. Увидев, что я иду за ним, он спросил: — Разве тебе не в противоположную сторону? Ох, как здесь круто!

— Я провожу тебя. И кое о чем расскажу. — Я по-прежнему была с ним откровенна, хотя чувствовала, что он пытается избежать разговора. К. нехотя кивнул, остановился и так же медленно пошел дальше, глядя прямо перед собой. Он едва сдерживал волнение. Но я ни на что не обращала внимания и рассказывала всю правду. — Мне удалось разыскать твоего арестованного приятеля. Я сразу узнала его…

— Ему грозит опасность? — прервал меня К. и остановился.

— Сейчас — не знаю. Думаю, что нет.

К. тяжело вздохнул и пошел дальше.

— Всю неделю я почти ежедневно виделась с ним, мы целые дни проводили вместе. Он просил передать привет тебе и Пин, поблагодарить вас, пожелать вам счастья и светлого будущего. Он надеется, что вы…

— Но ты только что сказала, — перебил меня К., — что ничего не знаешь о его судьбе. Как же вы могли все дни быть вместе? — К. остановился и в упор посмотрел на меня.

Чтобы не привлекать внимания прохожих, я увлекла его вперед и тихо сказала:

— Не горячись, выслушай до конца… Потом все изменилось, его перевели куда-то в другую тюрьму, и пока я не знаю, что с ним. Надеюсь, ему ничто не угрожает.

— После этого ты не виделась с ним?

— Что ты, я даже не знаю, где он находится.

К. снова остановился, недоверчиво посмотрел на меня и быстро пошел вперед. В несколько шагов он преодолел крутой подъем и остановился на площадке, откуда открывался вид на реку Цзялин.

Это был очень тихий район, здесь находились особняки иностранцев и важных лиц, прохожие почти не встречались. Лучшего места для нашей беседы и искать не надо было, но погода нам не благоприятствовала — небо было затянуто тучами, дул резкий, холодный ветер, каждую минуту мог начаться дождь.

— Где только я не искала тебя последние два дня! — Я стояла наискосок от К. и старалась говорить как можно спокойнее. — Хотела рассказать тебе о нем. Он просил меня об этом.

К. опустил голову.

— Значит, он пользуется определенной свободой? Вы могли встречаться и свободно разговаривать? Он там на привилегированном положении?

— Да, не они хотят извлечь из этого пользу. Встречаться с ним могла только я. Мне было поручено это дело. Нам здорово повезло!

— Ах, вот оно что!

— Он ни в чем не виноват и никакой вины за собой не признал. Так что его можно было бы взять на поруки. Ты не знаешь какого-нибудь влиятельного человека, который бы поручился за него?

К. ничего не ответил, бросил на меня быстрый взгляд и стал смотреть на плывшие по реке парусные лодки. Видно, он не принял моих слов всерьез и думал, что я прощупываю его. Что же, я сама в этом виновата.

— Ты не веришь мне, потому что знаешь, кто я. Но жизнь — сложная штука, а чужая душа — потемки. Помнишь, ты рассказывал, что у тебя был друг, с которым вы делили и радость и горе. Он расстался со своей любимой, но не возненавидел ее, а наоборот, не мог забыть. Что с ним сейчас — тебе известно. Но кто была та женщина, ты знаешь?

К. поднял голову, взглянул на меня и изумленно спросил:

— Неужели… ты?

Я быстро ответила:

— Ты не ошибся! И вот мы снова встретились. Но и на этот раз судьба была к нам беспощадна: он — арестант, я — надзиратель. Но мне хуже, чем ему: он лишился свободы, зато сохранил друзей. Я потеряла всех друзей, но ничего, кроме позора и угрызений совести, не приобрела! Окажись ты на моем месте — что бы ты делал? Изо дня в день угождать негодяям и извергам, жить среди коварных, подлых людей и вдруг встретить человека, который когда-то любил тебя и которому до сих пор ты дорога? Если ты поймешь мои чувства, то поймешь и все то, что я говорила.

К. притворился, будто слушает меня очень рассеянно, на самом же деле не пропускал ни единого слова. Потом он стал хмуриться все больше и больше, в глазах засверкали огоньки, и он взволнованно спросил:

— Что же ты решила?

— Решила? Ты спрашиваешь, что я решила? Тогда давай говорить начистоту.

К. улыбнулся:

— Что же, начинай…

— Ты неправильно ведешь себя! — рассердилась я. — Все, что я должна была сказать, я сказала, теперь давай обсудим реальные возможности.

— Какие возможности?

— Нечего притворяться, отвечай — согласен или нет?

— Ты извини, но не нужно торопиться… Да, кажется, пошел дождь. — Он провел рукой по лицу, потом поднял голову. — Не надо быть такой подозрительной. Я действительно не совсем понимаю…

— Не понимаешь, искренне я говорю или лгу — так, что ли?

— Ох, ты действительно… — К. слегка смутился. — Дело вовсе не в этом.

— Именно в этом! — Голос мой дрогнул, я едва сдерживала раздражение. — Ответь мне на один вопрос: кому Чжао ближе: мне или тебе?

К. растерянно улыбнулся и покачал головой.

— Ну что же, не отвечай, я за тебя отвечу. Он рассказал о тебе в последний момент, перед тем, как мы расстались. Почему он это сделал — незачем объяснять, ты и сам понимаешь. Но мне больно за Чжао. Человек даже под пытками не произнес ни слова. Он понял, что его прежняя возлюбленная не потеряла человеческого достоинства, и надеялся, что отныне они будут делать одно общее дело. И вот ты, его лучший друг, сейчас бормочешь что-то невнятное и всячески виляешь. Больше всего ты заботишься о собственном благополучии. Вы с ним друзья, черт побери, а разыскивать тебя, волноваться приходится одной мне!

— Ладно, ладно, прости, пожалуйста. — К. беспокойно огляделся по сторонам. — Как не везет. Сейчас, кажется, начнется ливень. Не будь такой недоверчивой, ведь ты сама меня всегда укоряешь в этом… и потом, мы не первый день знакомы, ты же знаешь, я всегда такой медлительный. Правда, раньше мы никогда еще не вели такого серьезного разговора. Как ты думаешь, можно что-нибудь сделать для Чжао?

Дождь действительно усилился. Вокруг никого не было, и мы могли привлечь внимание полицейских. Но как уйти? Ведь поговорить необходимо!

— Что-нибудь сделать? Вот об этом-то я и хочу посоветоваться с тобой. — Мы стали быстро спускаться вниз. — Я ведь не знаю, с кем он здесь связан… ты должен знать это.

К. молчал. Дождь полил как из ведра, но мы, к счастью, уже выбежали на большую улицу. Когда мы остановились перед каким-то магазином, К. повернулся ко мне и спросил:

— Куда пойдем?

— Куда хочешь, — ответила я, припоминая, нет ли поблизости подходящего места.

— Я должен еще кое-что сделать сегодня, — после минутного раздумья произнес К. — А о таком деле наспех не поговоришь. Надо будет снова встретиться. Боюсь, что, пока мы не получим точных сведений о нем, предпринять ничего не удастся.

— Конечно. Но это уже моя забота. Где же мы завтра встретимся? — Видя, что он замялся, я добавила: — Приходи ко мне домой, ладно? Адрес я оставила у тебя в редакции.

К. ушел. Я смотрела ему вслед и вспоминала, о чем еще должна была рассказать ему, но так и не могла припомнить. Постояв немного, я наняла рикшу и поехала к Шуньин в надежде узнать какие-нибудь новости.

3 декабря

Все идет кувырком. Я ничего не смогла добиться. Мне кажется, будто я окружена неприступной стеной. И это чувство день ото дня усиливается.

«Ты видишь розовые сны, но со всех сторон на тебя надвигаются черные тени, можно пожалеть тебя, но от фактов никуда не уйдешь!» — звучит в ушах у меня ледяной голос. За что бы я ни взялась, меня каждый раз подстерегает неудача. Стоит мне вспомнить этот ледяной голос — и волосы становятся дыбом. В такие минуты моя тень, наверно, напоминает дикого зверя, готового кинуться на свою жертву.

Все как будто шло хорошо, и вдруг оказывается, что я потеряла право вернуться на честный путь. Почему?

«…Потому что у тебя позорное прошлое, кровавое прошлое, запятнанное злодеяниями!» — отвечает тот же голос.

Но разве прошлое не может безвозвратно исчезнуть? Почему его страшная тень должна быть вечной преградой на моем пути?

«…Потому что и сейчас ты все еще… — На мгновение голос умолкает, раздается зловещий, похожий на крик совы, смех, потом продолжает: — Любуешься своим значком!»

Я опустила голову, словно во сне сняла значок с внутренней стороны борта кофты, повертела его в руках. В этот момент мне хотелось проглотить его…

Неужели такая безделица может разобщать людей, делать их чужими друг другу?

Для некоторых — главное форма, но К. не должен быть таким!

Позавчера мы снова встретились. Разве я была не достаточно искренней? Неужели же они и теперь что-то подозревают?

Нет, не может этого быть! Ведь я ничего не скрывала. Если бы я могла показать им свое сердце!

Но К., его взгляды, усмешка, голос — все было фальшивым. Еще более фальшивым, чем в первый раз! Разговор не клеился; меня волновала только судьба Чжао. Что делать? Как найти нужных людей, поручителей? Но они всячески избегали этого разговора, и чем больше я их убеждала, тем подозрительнее они становились.

Зачем только К. привел с собой Пин? Совершенно очевидно, что она плохо ко мне относится. Она разговаривала со мной словно с преступницей и, как на допросе, выпытывала все подробности наших встреч с Чжао. Как она смеет вмешиваться в наши отношения? Даже если она его возлюбленная, то и это не дает ей никаких прав, тем более что между нами ничего не было. Но я и это стерпела. Дело настолько серьезное, что я не хотела с ней ссориться!

Вдруг Пин спросила:

— Где же он находится? Ему ничто не угрожает? Скажи откровенно! Иначе весь этот разговор ни к чему!

Пин говорила, К. одобрительно кивал головой. И оба они буквально сверлили меня взглядами.

Я сказала, что сама очень волнуюсь, но пока ничего узнать не могу. Торопиться сейчас нельзя. Я даже не скрыла от них, какими путями все это выясняю.

Но, выслушав меня, они переглянулись и рассмеялись. Это было самое настоящее оскорбление, однако я и тут промолчала. Не стану же я уподобляться им!

И действительно. Разве не ради Чжао поехала я в проливной дождь к Шуньин после нашей первой встречи с К.? Шуньин обещала помочь, но очень уж неопределенно:

— Как только представится хоть малейшая возможность, постараюсь что-нибудь узнать.

Я знала, какой смысл вкладывали Шуньин и все ее друзья в слово «возможность», и не стала больше ни о чем спрашивать. Но она сама продолжила разговор:

— Вчера мы с Суншэном говорили о тебе и решили, что ты должна бросить эту работу, и чем скорее ты решишься на это, тем лучше! Зачем ждать новых неприятностей, терпеть косые взгляды! — Шуньин, видимо, еще не отказалась от своего коварного замысла увезти меня отсюда. Я воспользовалась этим и сказала, что, как только освободят Чжао, мы все вместе поедем в Шанхай…

Конечно, незачем было посвящать К. и Пин во все эти сложности. Да если бы я и сказала им, это вряд ли помогло бы делу, скорее усилило бы их подозрения.

— Раз неизвестно, где он, пожалуй, нет смысла вести все эти разговоры! — Пин метнула взгляд в сторону К., повернулась лицом ко мне и продолжала: — Ты была с ним вместе целых восемь дней и говоришь, что за вами никто не следил. Странно, почему же он не передал нам никакой записки? Если бы он намеревался поступить так, как ты говоришь, то непременно сообщил бы нам об этом. Мог ли он пренебречь такой возможностью? Это просто непостижимо…

— В самом деле! — вторил ей К. — Ведь он мог написать такую записку!

Только дурак не понял бы этих намеков. Я волновалась, сердилась, но спорить с ними не хотела, лишь улыбнулась и не без ехидства ответила:

— Раз вы не верите мне, то и записка не явилась бы доказательством. Не будь такой наивной, Пин.

Они переглянулись, и на какое-то время воцарилось молчание.

— Если бы я порвала с людьми, с которыми связана, все было бы проще, и у вас забот бы убавилось, но поможет ли это Чжао? Не хотите же вы, чтобы все окончилось трагически и вы бы узнали, что Чжао «отдал жизнь за идею».

— Все это верно, — сказал К. — Однако положение настолько сложно… всех нас объединяет одно стремление — спасти Чжао. Вот и давайте думать об этом. Ты упрекаешь нас в поспешности, а сама все время горячишься. Надо распределить обязанности…

Итак, «переговоры» не дали никаких результатов. Я была в отчаянии. Но не это чувство определяло мое душевное состояние. За кого они меня принимают? И разве перемена в поведении К. произошла не под влиянием Пин? Почему Пин относится ко мне с предубеждением? Да потому, что она вообще плохо думает о людях!

Если все печально кончится, я ей этого не прощу. Если же когда-нибудь увижу Чжао, то непременно скажу ему: «Твои лучшие друзья чуть было себя не погубили».

4 декабря

Сегодня надо писать рапорт, и я всю ночь из-за этого не спала. В голове — неразбериха, никак не могу успокоиться. Вообще-то отчитаться нетрудно. Можно выдумать что угодно, было бы похоже на правду. Из-за этого я и не спала всю ночь. Все думала, как бы это сделать.

Сегодня в последний момент решила спасти К. и Пин, хоть они и оскорбили меня своей неискренностью. Прочитав мой отчет, Р. сказал:

— Итак, ты утверждаешь, что с ними связано не так уж много людей.

— Никаких подозрительных связей я не обнаружила, они водят знакомство только с сослуживцами.

— У нас есть сведения, что этому человеку поручено организовать нелегальную ячейку, почему же в твоем докладе об этом ни слова? Разве ты не пробовала проникнуть в их организацию?

— Этот вопрос мне еще не совсем ясен.

— Какие у них отношения? Вряд ли они только друзья!

— Думаю, что только друзья…

— Ты уверена?

— Да. Я хорошо ее знаю, мы когда-то вместе учились.

— Гм… В таком случае тебе известно ее прошлое? Верно?

— Кое-что знаю. В школе у нее еще не сложились определенные взгляды, хотя в общем-то ее можно было назвать «левой». Потом мы надолго расстались. Она, кажется, учительствовала. Некоторое время жила в северных районах.

— Связана с подпольной организацией?

— Пока выяснить этого не удалось, но взгляды у нее остались прежними.

— Ты должна знать, нелегко тебе придется. Этот парень выполняет важное задание.

Я подумала и решительно заявила:

— Я наблюдала за ним. Трудно поверить, что он действительно выполняет какое-то важное задание.

— Не делай поспешных выводов. И действуй в соответствии с указаниями…

Разговор прошел как обычно, но я о многом узнала. Так вот оно что. Они, оказывается, получают информацию из другого источника и даже знают о том, что у К. — важное секретное поручение. Это усложнит мою задачу.

Сегодня мне удалось его выгородить, но как будут развиваться события дальше?

Обидно, что К. и Пин меня не понимают. Ведь сами пострадают из-за этого и мне наделают неприятностей. Со всех сторон на меня надвигаются черные тени, все ближе, ближе… Мое чутье никогда меня не обманывает.

10 декабря

Последнее время Чэнь и М. стали ссориться, едва не дерутся. Этого следовало ожидать, но были и непредвиденные обстоятельства.

Как-то раз мы сидели с Шуньин и болтали о всякой чепухе. Из той самой «таинственной» комнаты доносились голоса. Один явно принадлежал советнику Хэ, а другой очень напоминал голос толстяка Чэня. Вдруг вошла служанка и попросила меня пройти в гостиную. Я удивилась. Обычно я мешала им, когда они беседовали о своих грязных делишках, и от меня всячески старались избавиться. Зачем же я им сегодня понадобилась?

Я взглянула на Шуньин, но та лишь улыбнулась и шепнула мне:

— Видно, хотят сообщить тебе что-нибудь о нем.

Когда я вошла, советника не было, не было и Суншэна, в «таинственной» комнате на тахте развалился Чэнь, потягивая трубку с красным мундштуком. Чэнь с улыбкой поднялся мне навстречу и предложил сесть, его так и распирало от комплиментов. Мне стало не по себе. «Странно он себя ведет, — мелькнула мысль. — Когда такие люди становятся чересчур любезными, ничего хорошего не жди. Неужели с Чжао случилось несчастье?»

Сердце у меня дрогнуло, и я с тревогой спросила:

— Надеюсь, с ним ничего не случилось?

— Напрасно ты так думаешь, — без обиняков ответил Чэнь. — Этот человек на все способен…

— Не может быть, — перебила я толстяка. — Просто его оклеветали.

Толстяк выпучил глаза и вдруг разразился громким смехом. Затем снисходительно произнес:

— Чрезмерная доброта ни к чему хорошему не приводит. У тебя будут большие неприятности.

Все поплыло у меня перед глазами, с быстротой молнии пронеслось в голове: «А ведь он обещал не впутывать меня, неужели это были пустые слова?!» У меня вырвалось со вздохом:

— Значит, и до меня добрались! Скажи по правде, где он? Он жив?

— Где он? — Чэнь так вытаращил глаза, что они стали напоминать большие пуговицы. — Ты о ком спрашиваешь?

— Но ведь ты сам… — Я совершенно растерялась. — О ком же, как не о нем?

Чэнь помолчал, затем брови его поднялись, и он затрясся от смеха:

— Далеко ты зашла в своих мыслях! Вот так забота! Я ведь говорил об этом уроде со свиными глазками!

Тут только я поняла, что все сказанное не имело никакого отношения к Чжао, и с души моей словно камень свалился. Я не могла удержаться от улыбки:

— О ком бы ты ни говорил, я хотела узнать о судьбе того человека.

— А Шуньин тебе ничего не говорила? Пока все в порядке. Его кормят, поят, и живет он в сносных условиях. Нет только красавицы, которая разделяла бы его одиночество. Так что можешь не волноваться.

— А нельзя ли повидаться с ним? Да и где он, в конце концов, находится?

— Этого я не могу сейчас сказать… Но встреча с тобой не принесет ему никакой пользы.

Чэнь как будто не лгал. Я снова вздохнула. Как узнать, где находится Чжао? Толстяку это, кажется, известно.

— Не беспокойся об этом человеке, — очень серьезно произнес Чэнь. — Теперь возникла совсем другая проблема. Речь идет о тебе. Сегодня я узнал, что этот урод собирается тебя уничтожить.

Я отчетливо слышала каждое его слово и вдруг почувствовала такое отвращение, будто передо мной была гадина. Страха я не ощущала и очень спокойно ответила:

— Значит, он опять за свое? Я только и жду этого. Не впервые он пытается расправиться со мной. Пусть что хочет, то и делает.

— Не будь самонадеянной, это тебе дорого обойдется.

— Но пойми, Чэнь, можно всю жизнь быть бандитом, но всю жизнь остерегаться бандитов — невозможно. Я должна надеяться на себя, ничего другого мне не остается! Я кое-что знаю о его подлых замыслах, но сделать ничего не могу. Пусть поступает, как ему угодно.

— Хорошо, что ты хоть знаешь об этом, — усмехнулся Чэнь. — Но на сей раз он будет беспощаден.

Я улыбнулась и ничего не ответила. Не зря толстяк так заботится обо мне. Посмотрим, что будет дальше, что он предложит. В это время вошла Шуньин. Она, видимо, знала, о чем мы говорили, и, заметив, что я взволнована, сказала:

— Будь осторожна! Говорят, у них есть улики против тебя, и очень серьезные.

«Сейчас снова начнет уговаривать меня ехать в Шанхай», — подумала я, поняв, что Шуньин заодно с Чэнем. Но не успела я раскрыть рта, как Чэнь сказал:

— Тебе поручили следить за двумя: мужчиной и женщиной, а ты виляешь.

— Ах, вот в чем дело… Но разве я действую не в соответствии с приказом? Прошло ведь совсем мало времени. Я делаю все, что в моих силах, аккуратно представляю рапорты. В чем же моя вина?

— Кое-кто видел тебя с этими людьми, — Чэнь ухмыльнулся и посмотрел на меня, — и даже слышал ваш разговор. Твое, поведение подозрительно.

— Кто и где мог нас видеть? — спросила я непринужденным тоном, в то же время понимая, что настал критический момент. — Уж не Жун ли? Так она просто болтает! Как могла она слышать наш разговор?

— Вовсе не Жун. И потом, какое это имеет значение? Но ты мне ответь на такой вопрос: не рассказывала ли ты этим двоим о том самом Чжао?.. Видишь ли, женщина передала все, что ты ей сказала, еще одному человеку, не подозревая, конечно, что этот человек теперь работает на нас. Обо всем узнал М., который считает эти улики вполне достаточными.

Я выдавила из себя улыбку и ничего не сказала. В этот момент передо мной возникло ненавистное лицо Пин. Зачем ей нужна губить меня? Чем я ей мешаю?

— Пока тебя не было, мы тут посоветовались. — Шуньин взяла меня за руку. — Все мы — свои люди, будем говорить начистоту: этот М. — форменное ничтожество, а корчит из себя невесть что и вечно делает всем пакости. Ты не бойся его, он у нас в руках, у нас много козырей против него. Мы первые нанесем удар, материал у меня найдется!

Я не сводила глаз с лица Шуньин, и мне казалось, будто каждое произнесенное ею слово я не только слышу, но и осязаю. Мысль о Пин вытеснила из моей головы все остальные. Я даже забыла о подлости М. Какие цели преследует Пин?

То, что М. хочет прибрать меня к рукам, — вполне естественно. Но Пин! Ненавидеть человека, не доверять ему, стремиться погубить — и все из-за ревности! В тот момент я была уверена, что Пин желает моей гибели.

Я кусала угол носового платка и молчала.

— Лучше всего, если ты сама нанесешь ему удар, — Чэнь, кажется, никогда еще не был таким искренним. — Мы подготовим для тебя свидетеля и вообще поможем. Но надо заранее подготовить пути отступления, дело может принять дурной оборот. Все нужно предусмотреть, неожиданностей быть не должно.

Я все отчетливо слышала, но мне казалось, будто слова эти обращены не ко мне, а к кому-то другому, и никак не реагировала на них.

— Сейчас не время раздумывать. — Шуньин положила мне на плечо руку. — Ты должна решиться. Чэнь все подробно объяснил, в чем же ты сомневаешься? Если даже змею забьют не до смерти, все равно нечего ее бояться, она не укусит. В крайнем случае поживешь несколько дней у меня!

— Но… — Усилием воли я изгнала из своих мыслей образ Пин. — Как мы все это осуществим? Я пока не представляю…

— Пустяки! — захихикал Чэнь, достал лист бумаги и передал его мне.

Просмотрев лист до середины, я подумала: «Черт побери! Наверно, взятку не поделили, им хочется нанести удар, но они решили опередить события. Ладно, посмотрим еще, кто кого использует: они меня или я их. Как бы там ни было, М. я не собираюсь защищать».

Я вовсе не отказалась от мысли отомстить Пин, но, видя, как Чэнь любыми способами добивается моего участия в этом «рискованном предприятии», невольно подумала, что дело тут вовсе не в Пин. Я заставила себя сосредоточиться, и мы втроем стали совещаться…

12 декабря

Все идет по заранее намеченному плану. Суншэн прислал человека, который устроил мне встречу с так называемым «свидетелем». Тот сообщил, что восемнадцать часов тому назад М. отправил секретное донесение обо мне, но ответа пока не получил. Мне стало не по себе. Но я рассчитывала в подходящий момент разоблачить всю эту шайку, и те и другие — мерзавцы!

В последние два дня я почти не вспоминала о своем задании. Зачем мне снова видеться с К. и Пин? К тому же я уверена, что при встрече с ними потеряю самообладание. Что они тогда обо мне подумают?

Я не стала бы их защищать, если бы знала, какие оба они идиоты!

Пин действительно дрянь! Как ни рассуждай — поступок ее нельзя оправдать. Рассказать постороннему человеку все, что я говорила о Чжао! Да еще нарваться на предателя!

Вчера я было подумала, что надо предостеречь их, но сейчас у меня нет такого желания. Во имя чего я стану это делать? Чтобы вызвать с их стороны новые подозрения?!

Чэнь обещал принести мне сегодня записку от Чжао. Где он? Почему я никак не могу напасть на его след? Если мы встретимся, непременно скажу ему: «Пин — сволочь, она чуть было не погубила тебя! Ревность затуманила ей глаза, и она потеряла способность разбираться в людях!»

13 декабря

Вывесили сигнал воздушной тревоги — два красных шара. Все пошли в убежище. Но мне зачем туда идти? Я совсем не дорожу жизнью! А эта жирная свинья — моя хозяйка — орет во все горло. Если бы не ее «доброта», можно было бы еще поспать! Возвратилась домой в три часа ночи.

В этот день хотела лечь пораньше, но часов около девяти вдруг явился человек от Чэня. «Наверно, записка от Чжао», — с надеждой подумала я, вскрывая конверт. Но нет, корявым почерком написано всего лишь четыре слова: «Подул ветер, будь осторожна!» Убирался бы ты к чертям со своими наставлениями.

Я сняла халат и тут заметила, что за последние дни похудела. Настроение и так скверное. А тут еще «подул ветер»! Неожиданно в дверь громко постучали. Я быстро оделась, сердце бешено колотилось. Оказывается, меня вызывает начальство. Раз не стали дожидаться завтрашнего дня, бури не миновать.

Когда прибыли к месту назначения я, к своему удивлению, узнала, что со мной будет беседовать совершенно незнакомый человек.

Он был очень любезен, вместо грозного взгляда — улыбка. Но я не верила в его доброжелательность. Зачем бы тогда Чэнь стал предупреждать меня!

Человек этот предложил мне сесть и стал задавать вопросы, совершенно не относящиеся к делу: откуда я родом, где училась и все в таком духе. Кажется, Чэнь не зря предупреждал меня, надо быть начеку!

Неожиданно с уст его слетело имя Пин, и он стал расточать ей похвалы как «товарищу по работе». Затем спросил:

— Вы вместе учились, и ты, конечно, знаешь, что она за человек?

— Не очень хорошо. Дело в том, что…

— Здесь, вероятно, много твоих соучениц? — перебил он меня.

— Не так уж много, — ответила я, и тут же мне пришла в голову отличная мысль. Я сказала: — Не очень давно одна моя соученица приехала из Шанхая. Раньше она была членом провинциального комитета гоминьдана в провинции К., сейчас…

Он улыбнулся и снова перебил меня:

— Я знаю ее и ее мужа. Господин Сюй — их близкий приятель, думаю, ты видела его у них в доме?

Слова эти были сказаны намеренно, и мне стало не по себе. Но сразу никогда не сообразишь, что ответить, и я почему-то решила проявить полную неосведомленность.

— Нет, я с ним никогда не встречалась, — непринужденно ответила я.

— Неужели никогда? — Он хитро улыбнулся. — В таком случае есть еще один человек — такой низенький, полный, с южным выговором, его фамилия тоже Сюй, с ним-то ты наверняка встречалась.

Я отлично понимала, что все это говорится неспроста, и, едва сдерживая охватившее меня волнение, твердо решила все отрицать.

— Нет, — ответила я, улыбаясь, — даже фамилии такой не помню.

Неожиданно лицо его приняло (видимо, обычное для него) суровое выражение, он пристально посмотрел мне прямо в глаза, но так же мягко произнес:

— Надо говорить правду! Некоторые утверждают, что ты притворяешься, как настоящая актриса, недобросовестно относишься к работе, но я не верю. Ты многое еще можешь сделать, я знаю, как ты раньше работала.

Он сделал паузу и потер рукой подбородок, видимо ожидая, что я стану оправдываться.

Но я молчала, лишь улыбалась.

— Кто познакомил тебя с Ваном? — вдруг быстро спросил он, явно проверяя меня. К счастью, я была готова к такому вопросу и сразу поняла, что он имеет в виду того «свидетеля». Поэтому я тут же ответила:

— Никто нас не знакомил, я давным-давно его знаю.

Тут он перешел к делу и стал спрашивать меня о том, что и когда я говорила М. Не найдя, видимо, в моих ответах ни одного уязвимого места, он с удовлетворением сказал:

— Если мы хотим сохранить верность гоминьдану и родине, надо повышать бдительность… Ты ведешь себя правильно!

Когда я начала прощаться, он вдруг остановил меня:

— Что же, в конце концов, представляет собой эта твоя соученица Пин? Одни считают ее враждебным элементом, другие — ни в чем ее не подозревают. Да и с этим К. такая же история. Кто же из них, по-твоему, прав?

Я перепугалась. Уж не намек ли это? Ведь говорят, что я с ними заодно. Но с какой стати я буду выгораживать их, а сама полезу в петлю? Нет, надо защищаться!

— Ведут они себя как-то подозрительно!

— Значит, противоположное мнение ошибочно?

— Я не решаюсь утверждать, но многое в них мне кажется странным.

— Гм… — Он наклонил голову, недоверчиво взглянул на меня, подумал, потом улыбнулся: — Что ты писала в своем прошлом рапорте о К.?

Сердце мое, казалось, вот-вот выскочит из груди, но я твердо ответила:

— В то время у меня еще не было серьезных улик, но потом удалось установить, что он действительно выполняет важное задание по организации подполья, а Пин…

— Что же Пин? — Он так и сверлил меня взглядом.

— Пин — его любовница! — скрепя сердце сказала я, хотя чувствовала, как дрожат у меня колени.

Он долго с улыбкой смотрел на меня, а потом очень любезно произнес:

— Твое сообщение — весьма ценно. Ты, вероятно, устала? Можешь идти.

Совершенно опустошенная, брела я по улице, брела куда глаза глядят. Может быть, все это мне приснилось? Нет, это хуже самого дурного сна. Была глубокая ночь, на улицах — ни души. Я едва волочила ноги, и, когда добралась до дома, было три часа ночи.

Я не заметила, как кончилась воздушная тревога и дали отбой. В душе моей постепенно созревало новое решение. Надо во что бы то ни стало найти их и предупредить.

Но как это сделать? Ведь теперь и у меня появился «хвост», за мной тоже следят.

Кроме того, они могут не обратить на мои слова никакого внимания и потом опять проболтаются. Тогда все мои старания окажутся напрасными. Правда, можно вначале найти одного из них, например К. Он гораздо разумнее. Почему бы, в самом деле, мне не поступить так? Но, как назло, его очень трудно найти, словно бродягу какого-нибудь.

Я снова стала колебаться. Вовсе не обязательно их разыскивать. Однажды я уже выгораживала их, но благодарности не дождалась. Смешно было бы думать, что вчера я так уж сильно навредила им, что значат мои несколько слов? К тому же я была в совершенно безвыходном положении. Гораздо опаснее то, что среди них появился провокатор, а они и не подозревают об этом.

В таком случае, где гарантия, что все сказанное мною не дойдет до ушей провокатора? Тогда мне крышка.

Предположим, что я ошиблась. Но ведь в любой момент они могут «пропасть без вести». Хватит ли у них мужества, как у Чжао, вынести все и не впутать меня?..

Нет, все же лучше разыскать их. Хотя пойду я на такой риск не ради них, а ради самой себя.

Итак, решено. Я буду их искать. Но не успела я переодеться, как явился посыльный от Шуньин. Она звала меня в гости.

Отказываться нельзя. Я оделась и вышла из комнаты, но какое-то смутное предчувствие заставило меня вернуться и спрятать некоторые вещи.

14 декабря. Утро

Вчера вечером у Шуньин я была в центре внимания, вернее не я, а то, что меня вызывали ночью на беседу. Несколько раз мне удалось все же позвонить по телефону и попытаться найти К. и Пин. Пин оказалась в издательстве, но я не стала звать ее к телефону.

Шуньин все время хвасталась своими «огромными возможностями» и уговаривала меня успокоиться. Я вдруг вспомнила некоторые подробности ночного разговора и сказала:

— Меня спрашивали, не знаю ли я двух человек по фамилии Сюй. Говорили, что оба они ваши близкие знакомые.

— Сюй? Таких у нас нет, — ответила Шуньин, не придав моим словам никакого значения. Но Суншэн взволнованно спросил:

— А что ты ответила?

— Сказала правду, что никогда их не видела.

— Молодчина! — с облегчением произнес Суншэн, сразу повеселев и, словно оправдываясь за свое волнение, посмотрел на меня. — Один из Сюев здорово ссорился с М. и с нами вел себя неподобающе. Поэтому вопрос этот был задан неспроста. Хорошо, что ты так ответила.

— Ох, сестрица! — заволновалась вдруг Шуньин. — Забыла предупредить тебя: при входе и выходе из нашего дома будь осторожна!..

Выйдя на улицу, я внимательно огляделась. Кажется, никого подозрительного поблизости не было, и после недолгих колебаний я все же решила побывать в клубе, в редакции и в издательстве в надежде встретить К. или Пин. Я почему-то была уверена, что никто за мной не следит. К тому же сегодня я неожиданно обнаружила, что некоторые «важные персоны» в таком же положении, как и я: ради собственной шкуры готовы спасти меня, как я готова сейчас спасти К. и Пин. Ради собственной шкуры они готовы спасти кого угодно. Но я, пожалуй, тоже действую в собственных интересах, поэтому можно рискнуть и встретиться с К. и Пин.

Часов около шести вечера я пошла в редакцию и оставила там для К. записку. Но не успела я выйти во двор, как увидела его самого. Он как раз входил в ворота. Шел он торопливо, опустив голову и не видел меня. Я пошла следом и, улучив момент, когда вокруг не было ни души, сказала:

— Господин К., вас разыскивает друг!

Он резко обернулся и, увидев меня, оторопел. Я подошла совсем близко и, понизив голос, сказала:

— Ты должен… вы должны быть осторожны: среди вас есть человек, которому нельзя доверять! Постарайтесь вспомнить, кому вы рассказывали о том, что я вам сообщила о Чжао. Об этом уже донесли. Смотрите, могут быть крупные неприятности!

К. растерялся, но все же предложил мне зайти в приемную и поговорить.

— Нет времени! — Я с опаской посмотрела по сторонам. — Пожалуй, вам обоим лучше пока выйти из игры… И не слушайся Пин. Ревность затуманила ей голову!

— Это долгая история… Нельзя винить ее одну. — К. оглянулся и перешел на шепот: — Неужели у тебя нет и десяти минут? Я не совсем понял, что ты хотела сказать.

— Не могу! — Кто-то шел по двору. — Словом, среди вас есть предатель, будь осторожен!

— Тогда давай встретимся завтра!

— Нет! — Я была непреклонна. — Боюсь, что и сегодняшняя встреча не пройдет для меня даром.

К. изменился в лице. Он порывался что-то сказать, но я, не глядя на него, резко повернулась, вошла в здание и, миновав несколько комнат, вышла на улицу через боковой выход. Не знаю почему, но на сердце было очень тревожно. На этот раз я поступила чересчур опрометчиво. Но теперь поздно в этом раскаиваться, что сделано, то сделано.

Туман стал таким густым, что трудно было дышать. В животе урчало от голода. Вокруг было много столовых и закусочных, и я остановилась у входа в одну из них, где мне часто приходилось бывать. На дверях висела табличка: «Все места заняты». Я постояла в нерешительности. И вдруг почувствовала, что за мной следят. Я вошла в столовую. Даже стать там было негде, но меня это не смутило, я протиснулась вперед и остановилась у ширмы, ожидая появления «телохранителя». Через несколько минут он действительно появился: в суньятсеновке, с черной тростью в руке, шляпа надвинута почти на глаза. Он стал у входа, осмотрел зал и вышел. В это время официант предложил мне место.

Я нарочно заказала кушанье, приготовление которого заняло бы много времени.

Уходя, я еще раз внимательно осмотрела зал. У одного из столиков сидел человек и нехотя ковырял палочками в тарелке. Лица не было видно, но я узнала в нем ту самую «шляпу».

Сомнений быть не может, у меня появился «телохранитель»!

Я вскочила в коляску и велела рикше бежать изо всех сил. Мы мчались под гору и наконец попали в тихую часть города. Коляска легко могла перевернуться, но я не думала об этом. Посмотрела назад. Окутанные туманом, тускло блестели фонари. Ничего больше не было видно. Я остановила рикшу, вылезла из коляски и хотела пройти дальше пешком по одной из боковых улиц, но неожиданно шагах в десяти увидела лавку и вспомнила, что ее содержит мой земляк. Надо зайти.

Я была здесь раз или два; с тех пор, наверное, прошел месяц. Он, пожалуй, удивится моему приходу. Ведь пора закрывать лавку. Но это меня не остановило. Однако мне не повезло: земляка в лавке не оказалось, а никто из приказчиков меня не знал.

— Вы говорите, он ушел? Ничего, я подожду.

— Хозяин сегодня принимает гостей и в лавку не вернется, а поедет прямо домой. Зайдите завтра. Или же пойдите к нему на квартиру, — посоветовал один из приказчиков.

— Что же, можно, пожалуй, но я лучше подожду его здесь. Мы так условились.

Необходимо было под любым предлогом переждать. Другого выхода я не видела.

Я села в самом дальнем, неосвещенном углу лавки и лихорадочно думала о том, как бы завязать разговор с приказчиком. Но на душе у меня было так скверно, что, сказав какую-то ничего не значащую фразу, я не стала продолжать. Приказчики, видимо, расценили мое молчание как заносчивость и ничего не говорили, лишь изумленно на меня смотрели. Покупателей в лавке не было. Я сидела совсем одна в своем углу и чувствовала себя очень неловко. Взглянула на часы: прошло всего десять минут…

Два приказчика постарше то и дело поглядывали на меня исподтишка и оживленно разговаривали. «Наверно, обо мне, — подумала я. — Видимо, гадают, кто я такая. Быть может, они думают, что я пришла просить денег… Хотя нет, для этого я слишком хорошо одета. Что же все-таки они могут думать?» Мне стало не по себе. Вдруг приказчик, который первым заговорил со мной, когда я вошла в лавку, видимо услыхав, что говорили обо мне его товарищи, как-то странно улыбнулся и спросил, протягивая мне чашку чая:

— Вы хорошо знакомы с хозяином, почему же я ни разу вас не видел?

— Еще бы не знакома! Я даже родственницей ему прихожусь, — ответила я и тут же сообразила, что он неспроста это сказал. Женщина, одна, в такой поздний час разыскивает мужчину, не застав его, говорит, что условились о встрече, а домой к нему идти не желает… Все это, разумеется, навело их на мысль о тайной любовной связи. Кто из этих выскочек-торгашей не имеет нескольких любовниц? А мой земляк — не исключение.

Все это меня смешило и в то же время злило. Снова взглянула на часы; прошло полчаса. Мой «телохранитель», разумеется, потерял уже всякую надежду дождаться меня и ушел. Я поднялась со своего места.

— Раз его до сих пор нет, пожалуй, он и вовсе не придет!

— Конечно, банкет окончится не раньше десяти!

— Я оставлю записку.

Записку я писала минут десять, а то и больше и, не запечатав ее, отдала приказчикам.

Выйдя на улицу, я вспомнила все, что произошло в лавке, и печально улыбнулась. В записке я просила земляка взять на хранение те мои вещи, которые я не могу носить с собой в бомбоубежище.

Сойдя с коляски у своего дома, я заметила какого-то человека. Он увидел меня и отскочил в сторону. Мне показалось, что это все та же «шляпа». Черт побери! Неужели дело приняло такой серьезный оборот?

Интересно, был ли у меня «хвост», когда я заходила в редакцию? Эта мысль не давала мне покоя. Скверно все получилось!

22 декабря

Семь бед — один ответ. Вчера я решила биться до конца.

Честно говоря, нет больше сил терпеть то, что происходит! Это отвратительно! Тебя хотя использовать в своих целях и заявляют, что все это делается в твоих же интересах. Видно, считают, что глупее тебя на свете нет! Но забавнее всего то, что от меня все скрывают, просто-напросто хотят околпачить!

Таких людей я глубоко презираю.

Если М. — взбесившаяся собака, то они — чумные крысы. Правда, можно и с крысами дружбу водить, но превратиться в крысиный хвост! Это уж слишком!

«Крысы» эти хитры. Две главных пока спрятались в нору. Осталась лишь «моя прекрасная сестрица». Она считает, что одна может все решить, но ей это только кажется.

— Суншэн и секретарь Чэнь сегодня очень заняты, не знаю, что и делать! — заявила Шуньин, как только я вошла. Но, заметив на моем лице сомнение, поспешила оправдаться: — Сейчас я еще раз пошлю за ними, хотя это совершенно бесполезно! Давай поговорим с тобой вдвоем, а я все передам Суншэну…

— Нет! Решать без меня я ничего не позволю! Мы должны все вместе обсудить создавшееся положение.

— В таком случае приходи завтра, — сказала Шуньин, всем своим видом показывая, что ничем не может помочь.

Она обращалась со мной, как с ростовщиком, требующим денег. Я сделала очень недовольный вид, сухо улыбнулась и с расстановкой произнесла:

— За-в-т-ра сн-о-ва за-й-ти? Но разве не ты просила меня ходить пореже и быть очень осторожной?

— Это я просто предполагала… — Шуньин растерялась.

— Предполагала, что за твоим домом установлено наблюдение, — перебила я ее, — так, что ли? Но я и сама могла бы догадаться. Неужели ты не понимаешь?

— Но Чэнь говорит, что… — Она замолчала и, опустив голову, задумалась.

— Что же он говорит? — наступала я.

— Он говорит… что тот тип, в шляпе, которого ты видела тогда вечером, не получал задания следить именно за тобой. Дело в том, что здание, в которое ты входила, давно под наблюдением.

— Эти несколько дней я никуда не ходила, но по-прежнему… — Я не договорила и усмехнулась.

— А сейчас, когда ты шла к нам, они тоже были?

— Еще бы! — Я нарочно старалась сгустить краски. — Их было несколько! Одного я успела рассмотреть, он вечно шляется около вашего дома.

Шуньин изменилась в лице, придвинулась ко мне, взяла за руку, словно хотела что-то сказать. Я тоже крепко сжала ее руку, а про себя подумала: «Они пошли на хитрость: оставили тебя одну и думали, что ты собьешь меня с толку, но ты сама попалась на удочку. Нет худа без добра».

Шуньин долго молчала, потом произнесла одну лишь фразу:

— Как нарочно, Суншэн сегодня возвратится только ночью!

— Сестрица, — я решила воспользоваться случаем и прощупать ее, — а нет ли у тебя дома вещей, которые могли бы тебя скомпрометировать! Надо перенести их в другое место. Нельзя рисковать!

Шуньин грустно улыбнулась и покачала головой. Потом, придав лицу более веселое выражение, как-то очень неестественно сказала:

— Скомпрометировать? Ха-ха, кое-что есть: в этой комнатке, например, прибор для курения опиума, трубки, опиум.

Но я не дала ей отвертеться и с самым невинным видом шепнула на ухо:

— При чем тут опиум? Я имею в виду совсем другие вещи… ну, например, секретный радиокод…

При этих словах Шуньин задрожала и молча испуганно уставилась на меня. Я попала в самую точку. Этого, видимо, она больше всего боялась.

— За последние дни кое-что изменилось, — продолжала я, выдавая собственные мысли за достоверные сведения. — М. и его компания решили действовать против нас теми же методами, что и мы, и теперь всячески стараются обвести меня вокруг пальца. Болтают всякий вздор, всякие мерзости!

— О! Что же именно? — Шуньин была совершенно сбита с толку.

Я нахмурилась и, притворившись очень встревоженной, сказала:

— Как досадно, что именно сегодня, когда Суншэн и Чэнь заняты, на нас свалилось столько неприятностей!

— Но, сестрица, каким же образом они хотели провести тебя, спровоцировать?

— Методы у них обычные. — Я нарочно сказала ей так. Потом вздохнула и снова заговорила: — Хотя кое-что из сказанного заслуживает внимания. Они высмеяли меня, как дуру, и сказали: «Опомнись! Такие дела, как известно, никогда хорошо не кончаются. Видела ли ты хоть раз за все эти годы справедливость? А о твоей истории и говорить нечего. Все знают, кто подстрекает тебя, и те и другие — хороши, награбили добро и поделить не могут — дерутся. Кое-кто уговаривает тебя подать жалобу. Но погоди, они договорятся между собой, а ты будешь у них как бельмо на глазу!» Сама подумай, Шуньин, каково мне было, когда они все это говорили.

Шуньин слушала меня с притворным спокойствием, явно не зная, как реагировать на мою атаку: то ли серьезно поговорить, то ли отделаться ничего не значащими фразами. И то и другое было опасно. Шуньин совсем запуталась.

— Кто же это тебе такое наговорил? Не та ли самая Жун? — наконец проговорила она после долгого молчания.

Надо же было столько времени думать, чтобы это сказать. Я рассердилась. Никто не стал бы в подобной обстановке задавать такие дурацкие вопросы. Ну и умница она!

— Знаешь, Шуньин, — я холодно улыбнулась, — можно назвать многих, но ты захочешь проверить мои слова, а кому это нужно! К сожалению, Чэнь неожиданно улизнул, а будь он здесь, мне достаточно было бы назвать всего одно имя, и он понял бы, что это вовсе не выдумки. Да и какой смысл мне так зло шутить!

— Ты чересчур подозрительна, я вовсе не собиралась тебя проверять. Но если бы мы знали, кто это говорил, легче было бы действовать.

Я стиснула ей плечо, улыбнулась, но с ответом медлила. Видит небо, теперь я ни капельки не преувеличивала. Все это сказал мне не кто иной, как недавно возвратившийся Ф. Не знаю, послал его М. или нет, но все, что он говорил, не ново. Такие мысли давно приходили мне в голову. Разве неясно, почему вдруг утих ветер?

— Они договорятся между собой, — я нарочно медленно, словно обращаясь к самой себе, повторила эту фразу, и несколько раз, как бы в подтверждение своих слов, кивнула головой, а сама внимательно наблюдала за Шуньин.

Может быть, она действительно ничего не поняла, а может быть, разгадала мой замысел и лишь притворилась, что ничего не понимает, но я так ничего и не добилась от нее.

Она, казалось, думала о чем-то совсем постороннем, смотрела прямо перед собой, губы ее были полуоткрыты. Глуповатое и в то же время высокомерное выражение ее лица производило очень неприятное впечатление.

— Надо посоветоваться с Чэнем, что же, в конце концов, делать?

Шуньин не обратила на мои слова никакого внимания и спросила:

— Ты хорошо видела, что за нашим домом наблюдает какой-то тип? Это не тот, что за тобой следил? — Шуньин в упор смотрела на меня, ожидая ответа.

Для нее самое главное — собственное благополучие. Потому она так напугалась.

Я усмехнулась и равнодушно ответила:

— Нет, это другой, он следит только за вашим домом.

— Странно! Я здесь вовсе не…

— Да ты сама прекрасно все понимаешь, — перебила я ее, намереваясь нанести еще один удар. — Я давно хотела сказать тебе, что люди такого сорта не могут быть честными. Сегодня они поступают так, а завтра — по-другому. Они живут по принципу: «Здесь не получится — там удастся!» Растратили чужие деньги да еще хотят прослыть благородными! Будь осторожна, эти благородные даже детей собственных готовы продать!

— Всякое бывает, только… — Шуньин нахмурилась и замолчала.

— Только вас это не пугает, — с улыбкой продолжила я ее мысль. — Понятно. Но ведь я — совсем другое дело. Скажи сама: если бы я не заботилась о себе и делала все, что мне велят, ни о чем не спрашивая, смотрели бы вы на меня как на равную? В один прекрасный день эти типы начнут вести себя совсем по-другому. Так могу ли я спокойно относиться к этому и не готовить себе пути отступления?

Шуньин изумленно смотрела на меня и не произносила ни слова.

— События последних дней очень тревожат меня, но об этом, пожалуй, не стоит говорить. Награды мне не нужны, но и упреков я не желаю слушать. Мне хотелось бы знать только одно: что же, в конце концов, делать? Если они действительно договорились, надо было сообщить мне об этом, чтобы я знала, как себя вести, и не выглядела дурой, когда вызовет начальство. Шуньин, мы с тобой — старые подруги, почти что сестры, скажи мне: права я или нет?

— Гм… мне кажется, что ты слишком мнительна.

— Мнительна?! Наоборот, я до глупости доверчива!

— Но все, что ты говоришь, не очень красиво.

— Скажи мне все же, считаете вы меня своей или нет?

— Что значит «своей»?

— А очень просто: если считаете, то нечего обращать внимание, красиво или не красиво то, что я говорю. Лучше скажите, что делать. Иначе мне самой придется о себе беспокоиться. И если события примут совершенно неожиданный оборот — не вините меня!

По лицу Шуньин было видно, что она растерялась. Она сжала мою руку и нерешительно произнесла:

— Но…

Я перебила ее:

— Только без всяких «но». Скажи по совести: должна я подготовить себе пути к отступлению или не должна? У каждого свое. Представь себя на моем месте: в течение месяца что ни день, то новое событие; то ты смеешься, то рыдаешь, то совершенно теряешь голову и перестаешь понимать самые простые вещи. Тут недолго и с ума сойти. Несколько раз мне даже приходили в голову мысли о смерти. Но я осталась жива. Да и с какой стати я должна умереть? Если бы я погибла, это, разумеется, не было бы большой потерей для общества. Но я никому не мешаю, разве что нескольким негодяям. И я не желаю, чтобы эти презренные твари радовались моей смерти.

Шуньин молча слушала, не сводя глаз с моего лица; то ли старалась понять меня, то ли была удивлена. Когда я умолкла, она сочувственно произнесла:

— За последнее время ты действительно несколько изменилась. Но не нужно так мрачно смотреть на вещи. Неужели все так беспросветно? У тебя есть друзья, готовые помочь… по первому твоему зову.

— Друзья!.. — Я горько усмехнулась и закрыла глаза, чтобы мысленно представить себе физиономии этих «друзей», всегда готовых помочь. Я похлопала Шуньин по плечу:

— Спасибо тебе, сестрица, но, к сожалению, дела мои так запутаны, что в них не разберешься. Друзья же помогают мне вовсе не по-дружески. Я одна полезла в воду и одна чувствую, как она холодна.

Пожалуй, Шуньин не поняла смысла последней фразы, но, несомненно, она произвела на нее впечатление. Какое-то время она сидела обескураженная, затем неожиданно, будто что-то вспомнив, привлекла меня к себе.

— Все это естественно… но нельзя думать, что несчастье, которое случилось с ним, навсегда изломало твою жизнь!

— Несчастье? С кем же? — Я ничего не понимала.

— С кем… с твоим Чжао!

— Что же с ним случилось? — с замиранием сердца спросила я, предчувствуя недоброе.

— Как? Разве Чэнь ничего тебе не говорил?

Я покачала головой:

— За это я и не люблю его! Ведь пустяковое для него дело, а он все виляет, ни слова правды от него не добьешься.

— А что говорить? — Шуньин посмотрела на меня и тут же отвела взгляд. — Подумай сама и поймешь. Было бы что-нибудь хорошее — непременно бы сказали. А так… Подумай, и тебе все станет ясно.

— Его убили! — только и смогла я выговорить. К горлу подступил комок, я вцепилась в руку Шуньин. Этого надо было ожидать, но целый месяц я надеялась на «чудо», теперь же не на что больше надеяться…

26 декабря

Голова у меня распухла от дум, а в груди будто что-то оборвалось. Стою перед зеркалом и спрашиваю свое отражение:

— Неужели это я? — А голос какой-то чужой, охрипший.

Неудивительно, что я так похудела. Но мои глаза! Что с ними стало? Кто лишил их огня?

В них не оставалось ни любви, ни ненависти, ни гнева — только смертельная тоска.

Гибель Чжао потрясла меня. Шуньин даже говорила, что у меня в глазах появились «дьявольские огоньки», и она боится, как бы я не лишилась рассудка. Чепуха! С какой стати я должна сходить с ума? Чтобы вызывать насмешки, отвращение или никому не нужное сочувствие? Вначале в глазах моих действительно появилось что-то странное, Шуньин была права, но это потому, что в душе у меня затеплилась неясная надежда, я вдруг почувствовала необычайную легкость во всем теле, словно не было у меня больше ни забот, ни печалей, и одного движения, казалось, было достаточно, чтобы взлететь ввысь. Я еще больше стала презирать всех этих негодяев.

Но сейчас Шуньин уже не увидела бы в моих глазах «дьявольских огоньков». В душе моей не осталось ни любви, ни ненависти, ни гнева.

И эти перемены произошли со мной за последние два-три дня, я даже не заметила, когда именно. Может, вчера, когда я сказала Суншэну и толстяку Чэню все, что говорила тогда Шуньин? Я отчетливо помню свои ощущения в тот момент. Именно вчера я вернулась с неба на землю и трезво взглянула на окружающий меня мир. У меня были на то основания. Я живу в этом мире и должна подчиняться его законам. О, у меня всегда находятся «какие-то основания». Когда же все это кончится?

Вчера был праздник… праздник.

Улицы украшены разноцветными фонариками, полотнищами, флагами. Я не могла понять, отчего так радуются люди. Я всем этим сыта по горло. Однако вечером, часу в десятом, Шуньин и ее компания потащили меня в дансинг. Услыхав, что чашечка кофе стоит пять юаней, а пирожное — пятьдесят, я зло рассмеялась. Вот сволочи! Но почему я одна должна печалиться из-за этого и сидеть с грустным видом? Веселиться так веселиться. Как мне хотелось обругать их, этих гадов, излить на них всю свою ненависть, все омерзение, накопившиеся за эти долгие дни.

Но это — лишь иллюзия. В действительности же во мне ничего не осталось, кроме головной боли, вялости мыслей и полной опустошенности.

В дансинге видела «дядюшку» Чжоу, того самого, с которым я познакомилась у Шуньин. Вытирая вспотевшее после танца лицо, он сказал мне:

— Совсем как в мирное время, совсем! — Затем наклонился ко мне и уже тише добавил: — Я ни капельки не преувеличиваю, а просто заранее поздравляю. Мир и в самом деле наступит очень скоро… Это — не пустые слова!

Подобные вечера, пожалуй, войдут в моду. Кто говорит, что у этих негодяев нет сердца? У них есть сердце, но кинь его собакам или свиньям, они не станут есть.

30 декабря

В самые ближайшие дни я покину дом, в котором прожила больше полугода. Раньше он не вызывал во мне никаких чувств, но сейчас, перед отъездом, я вдруг поняла, что успела привыкнуть к нему. Верно говорят: «Всегда жаль то, с чем расстаешься». Ведь эта маленькая комнатушка была свидетельницей моих радостей и горестей. Здесь я мечтала, здесь изливала свой гнев. Никогда я ее не забуду!

Еще утром я представить себе не могла, что завтра или послезавтра мне придется уехать. Шум дождя, падающего на листья банана, голос офицерской жены, которая жалобно пела под аккомпанемент скрипки, вызвали во мне какую-то горькую радость. Я вновь почувствовала себя человеком, полным жизненных сил, со своими стремлениями и мыслями. Ко мне возвратилась способность любить и ненавидеть.

Это печальное пенье, казалось, очистило мою душу. Я вдруг подумала, что эта бедная женщина достойна сочувствия.

И вот сейчас я должна расстаться со всем этим привычным для меня миром!

Я уеду в совершенно неизвестный мне район, так называемый район высших учебных заведений. Возможно, там, во многих студентках, я узнаю самое себя — такую, какой была шесть лет тому назад. Быть может, я встречу молодую девушку, как и я, обманутую и вступившую на скользкий путь, для которой нет уже спасения.

Заставить человека вновь пережить давно проклятое им прошлое! Что может быть более жестоким!

Возможно, именно поэтому я вдруг почувствовала, насколько дорога мне моя комнатушка.

Кому пришла в голову мысль перевести меня в другое место? О моем новом назначении мне сообщил Ф., который явился сегодня утром с поздравлениями.

Я не поверила, но он сказал:

— Уехать и сменить обстановку гораздо лучше, чем каждую минуту ждать пакостей. Верно?

Мне не оставалось ничего другого, как улыбкой поблагодарить его за утешение.

Только безразличный ко всему человек может так думать!

А по-моему, куда лучше каждую минуту ждать пакостей. В борьбе по крайней мере я вижу смысл жизни. Я едва сдержалась, чтобы не плюнуть в рожу этому безмозглому идиоту.

Ф., видимо, заметил, что я не очень-то довольна новостью, и поспешил сменить тему разговора:

— Ну как, поправилась? Я узнал обо всем только на следующий день… Лишь вечером двадцать седьмого мне сообщили, что ты попала в больницу, поэтому я и не смог тебя проведать. Куда же тебя ранили?

— Да ничего серьезного, слегка поцарапало, и все! — равнодушно ответила я.

— Но ты хоть запомнила этого негодяя? — Ф. был вне себя от волнения, он наклонился ко мне и прошептал: — Все подозревают, что его подослал тот урод!

— Понятия не имею! Да и не все ли мне равно? — ответила я с улыбкой. Поведение Ф. казалось мне странным.

— В тот вечер мне нездоровилось, но одна старая приятельница очень просила зайти к ней, отказаться было неудобно. На углу улицы Х. передо мной неожиданно вырос человек, и я увидела направленный на меня пистолет. Он, видимо, целился сюда, — я указала на левый бок. — В тот момент я потеряла сознание и упала. Лишь потом я узнала, что у меня только содрана кожа.

— Какой ужас! Ты едва не погибла! Счастье еще, что этот бандит промахнулся!

— Да он, пожалуй, не собирался убивать меня, — ответила я совершенно равнодушно и улыбнулась. — Поэтому, как только я упала, он тут же скрылся. По-моему, это была шутка, кому-то захотелось припугнуть меня! Я ведь себя знаю. Порой я ни с чем и ни с кем не желаю считаться, и подобное предостережение мне полезно, я даже благодарна им, если хочешь знать.

Выслушав меня, Ф. был так поражен, что не мог вымолвить ни слова, лишь таращил на меня глаза.

— В больнице ко мне без конца приставали с вопросами, и я все время злилась. Сказала им, что стреляли в меня с целью ограбления. Не поверили. Обсуждали, обсуждали и пришли к выводу, что все произошло из-за ревности. Видишь, какие умные! Сразу нашли причину!

— Это уже слишком!

— Вовсе нет! — рассмеялась я. — Но знаешь, что я им сказала, этим двум сестрам? Я сказала: «Пожалуй, вы правы, но не стоит говорить об этом, а то и вам не поздоровится!» Ловко, а? И что ты думаешь, мои слова оказали должное действие.

Я рассказывала все это, а сама едва сдерживала смех. Кажется, я была очень хороша в тот момент, что редко случалось со мной в последнее время. Если Ф. явился что-то выведать, он уйдет ни с чем.

Говоря по совести, мне совершенно не хотелось выяснять, кто подослал напавшего на меня бандита. Это могли сделать и те и другие. Но если бы даже я узнала, к чему бы это привело? К новому нападению — только и всего. Когда в тот злосчастный день Шуньин привезла меня в больницу, я убеждала ее не придавать случившемуся значения.

Да и что такое этот несчастный выстрел в сравнении с моим новым назначением! Вот это настоящий удар. Надо узнать, кому принадлежит эта идея.

Не ехать — нельзя. Можно лишь еще денек протянуть.

Теперь я точно знаю, что борьба между М. и Чэнем кончилась. И, как я предполагала, кончилась полным миром. Иначе зачем бы в меня стреляли?

5 января

Новогоднее веселье, кажется, на исходе. Вчера прогулялась по городу. Украшения поблекли; казалось, время свело свои счеты со всеми этими яркими полотнищами на зданиях учреждений и компаний. Но самый жалкий вид у пестрой стенной газеты и статьи, написанной дешевой тушью, под названием «Год побед». От туманов (я уже не говорю о ветрах и дождях) краски расползлись, и газета напоминает лицо прокаженной, покрытой пудрой и румянами, — смотреть противно!

Мое новое местопребывание — самая настоящая деревня. Но с тех пор как она стала культурным центром, облик ее несколько изменился. Не знаю почему, но все здесь не очень привлекательно. Люди, с которыми мне пришлось встретиться, либо злы, как звери, и вызывают страх, либо коварны, словно шакалы, и безмерно тщеславны, либо унылы, как девочка-невеста в доме будущего мужа, — даже улыбка у них вымученная. Когда я училась, ничего подобного не видела. Последние два-три-года я вращалась в так называемом «высшем обществе», но теперь мой кругозор расширился. Я вдруг поняла, как далеко вперед мы шагнули в области просвещения.

Новогодних украшений здесь тоже достаточно. Веселятся и открыто, и тайно, не считаясь ни с чем, кроме собственных прихотей. Все это сообщил мне Ф., за что я очень ему признательна. Он уже постиг все тонкости местного быта. Вчера часов в девять Ф. осчастливил меня своим визитом. Увидев, что у меня никого нет, он посочувствовал моему одиночеству и стал меня утешать:

— Многие считают, что ехать в глушь да еще следить за этими шалопаями студентами не очень-то почетно. Но, по-моему, в этом есть свои преимущества. Люди здесь прямые, вилять не любят. А если попадется негодяй, его сразу узнаешь. В общем, поживешь — сама убедишься. И потом, такому опытному работнику, как ты, все наверняка будут беспрекословно подчиняться, по крайней мере никто больше не станет досаждать.

Я улыбнулась. Ф., конечно, имеет в виду местную верхушку. Кое с кем мне уже приходилось встречаться.

— Нечего прочить меня в руководители, — буркнула я в ответ. — Хватит с меня моих собственных неудач! Хоть бы неприятностей не было — и то ладно.

— Нет, серьезно, я давно думаю: какой смысл поручать тебе такую работу, в общем-то, можно сказать, механическую? Пожалуй, это все равно что палить из пушки по воробьям. Очень печально, что так получилось!

— Тебе, я вижу, очень хочется сделать меня руководителем. Можно подумать, что ты высокий начальник, жалующий чины. Но пойми, меня вполне устраивает такая работа. Читать чужие письма еще интереснее, чем романы. Я очень вспыльчива, говорить красиво не умею, и стоит кому-нибудь сказать мне приятное, как я уже ног под собой не чую, ведь я всегда жила сегодняшним днем, не задумываясь о будущем. Теперешняя же моя работа не требует общения с людьми, я читаю письма — и все. Нет, я от души благодарна нашему мудрому начальнику за такое назначение.

Ф. усмехнулся, но тут же, притворившись искренним, с жаром сказал:

— Зачем ты разговариваешь со мной, как дипломат? Ведь мы не просто знакомые…

— В таком случае благодарю тебя за высокое мнение обо мне, — перебила я его.

Он, кажется, обиделся, долго молчал, а потом вдруг предложил:

— Пойдем сегодня со мной на вечер, будет весело.

— Как, опять вечер?.. Почему же я ничего о нем не слышала?

— Его устраивают тайно. — Ф. загадочно улыбнулся. — Вечера здесь часто устраивают, но сегодня будет особенно весело. Я свожу тебя туда, а потом ты…

— Благодарю, — снова перебила я его. — Но я не собираюсь туда идти.

— Пойдем, хоть рассеешься немного.

— Правда, не могу.

— Что, работа? Писем здесь немало, это я знаю, но отложи их на день-два, что за срочность? Тем более что завтра воскресенье.

— Дело вовсе не в этом. Просто я не хочу встречаться с незнакомыми людьми.

— Ха-ха, это смешно: сестрица Чжао боится встречаться с посторонними!

Я поняла, что сказала глупость. Надо было выходить из положения.

— Да, действительно избегаю встреч с незнакомыми. Но это в интересах дела. Есть даже приказ начальства. Я не смею его нарушать!

— Но ведь это только официально, нельзя же все принимать за чистую монету.

— Чем осторожнее ведешь себя — тем меньше неприятностей.

— Но я могу представить тебя как мою приятельницу или, еще лучше, родственницу, приехавшую на день в гости. Такой вариант тебя устраивает? Ведь вечер — это вечер, все шумят, веселятся, как ни представишься — Чжаном, Ли — все сойдет, кто станет интересоваться твоим настоящим именем?

Отказываться дальше было как-то неудобно — пришлось согласиться.

Потом я была искренне благодарна Ф. за его приглашение, потому что многое поняла. Стыдно было назвать это сборище вечером. Я не могла прийти в себя от той мерзости и грязи, которые там увидела. Что за бесстыдные люди! Я забилась в самый темный угол, чтобы не привлекать внимания, и вся ушла в себя, словно буддийский монах, погрузившийся в нирвану.

К счастью, все эти оголодавшие собаки и кошки были полностью поглощены гнусным представлением — один номер хлеще другого, — дико хохотали и ничего не видели вокруг. Когда показывали эту сцену «посещение могилы», неожиданно раздался взрыв аплодисментов и восторженные крики: «Браво! Вот это здорово!» Лицо комика с набеленным носом было мне знакомо: так ведь это он выступал утром на митинге и, чуть не рыдая, доказывал, что один несет на себе тяжкое бремя борьбы против агрессоров и собственными руками вершит великое дело созидания государства!

Я совершенно обалдела от всего этого шума и гама и, улучив удобный момент, тихонько вышла из зала.

На улице было холодно, сырость пробирала до костей, и я дрожала. Однако внутри у меня все пылало от гнева. «Этих женщин, хоть они и потеряли всякий стыд, я могу еще простить. Но хороши герои… еще «посты» выставили, претендуют на какую-то исключительную роль среди остальных студентов. Черт знает что!»

Вдруг я почувствовала, что за мной кто-то идет. Интересно, неужели хотят еще раз сыграть со мной «шутку»? Я ускорила шаг, шаги позади тоже участились. «Смешно! Этот «хвост», видимо, еще азов не усвоил!» — подумала я и пошла еще быстрее. Но странно — «хвост» не гнался за мной, а лишь закричал:

— Погоди, эй, товарищ! Стой, девушка, да обожди же!

Я обернулась: что же это за зверь преследует меня?

Подбежав совсем близко, человек бросил на меня тяжелый взгляд налитых кровью глаз — он был вдребезги пьян. Я сразу вспомнила, что видела его на этом чертовом вечере, он как раз стоял на посту, чтобы не пускать незваных гостей, — значит, относился к числу избранных.

— В чем дело? — зло спросила я.

— Ха-ха, ты еще спрашиваешь? Ничего, сейчас все поймешь! — он заикался и, шатаясь, подошел ко мне вплотную.

Я отступила на шаг, резко повернулась и пошла дальше, бросив на ходу:

— Ты обознался, будь повнимательнее!

— Повнимательней? Ха-ха! — бормотал он, стараясь не отставать от меня. — Из какой ты группы? Почему я никогда тебя не видел? Стой! Пойдем со мной. Я знаю хорошее местечко, пойдем!

Все ясно: выпил — и пристает. Не обращая на него внимания, я побежала вперед. Теперь не страшно: до дому совсем недалеко!

— Стой! Слышишь? Я приказываю тебе! — в ярости заорал он. — Иначе… тебя изобьют… Бежишь? Ну, смотри…

На какой-то миг я замешкалась, но тут же помчалась еще быстрее.

До дома оказалось дальше, чем я думала. Отперла дверь и вошла к себе в комнату. Даже здесь было слышно, как он орет:

— Я видел, куда ты вошла, я запомнил тебя!

Немного успокоившись, я подумала: «Хорошенькое местечко, чего только здесь не насмотришься!»

Я вспомнила о женщинах, которых видела на вечере. Они вызывали жалость. И только одна из них произвела на меня хорошее впечатление. Видимо, чтобы не попадаться никому на глаза, она села рядом со мной и спряталась за той же колонной. Вначале она лишь украдкой бросала взгляды в мою сторону, затем посмотрела мне прямо в лицо, и я увидела чуть приоткрытый маленький рот и ровные, белоснежные зубы. Судя по всему, ей очень хотелось заговорить со мной, и, словно обращаясь к самой себе, она сказала:

— Как разболелась голова!

Я улыбнулась и взглядом ответила: неудивительно!

— Пожалуй, уже одиннадцать?

Я взглянула на часы, но в полумраке ничего не было видно.

— Что-то около этого, — ответила я наугад.

— У тебя, я вижу, здесь не так много знакомых? — спросила она, заметив, что я ни с кем не разговариваю.

— Да, я никого не знаю, — ответила я с улыбкой.

— Гм, каким же ветром тебя сюда занесло? — Она тоже улыбнулась.

Я рассмеялась:

— Этим ветром оказался один мой родственник.

Тут раздался такой хохот, от которого, казалось, стены задрожали. Моя новая знакомая нахмурилась и тихо проговорила:

— Черт знает что! — И, склонившись к моему уху, шепотом спросила: — В каком колледже ты учишься?

Я отрицательно покачала головой. Она изумленно взглянула на меня:

— Значит, ты работаешь?

— Да. Я занимаюсь литературой.

Она задумчиво кивнула головой и вдруг спросила:

— А кто твой родственник?

Я назвала ей первую пришедшую в голову фамилию. Она слегка наклонила голову, сдвинула брови и словно о чем-то задумалась. Я начала объяснять:

— Мой родственник — торговец, и здесь у него много знакомых. Человек он неплохой, но бесшабашный. Очень любит повеселиться, а тут, ты сама знаешь, некуда пойти. Вот он и обрадовался, услыхав об этом вечере, и притащил меня с собой.

— Разок посмотреть можно, — произнесла она с улыбкой и посмотрела мне в глаза так, словно хотела еще что-то добавить. Но тут кто-то ее позвал, девушка забеспокоилась, встала и осторожно прошла куда-то в другой конец зала.

Больше я ее не видела, потому что очень скоро ушла…

На следующий день я неожиданно встретилась с ней в кафе, вернее, в маленькой кондитерской или, еще точнее, закусочной, которая славилась своим соленым хворостом, жаренным в соевом масле. Каждый посетитель считал своим долгом поесть это роскошное кушание, хотя там были даже блюда, приготовленные на свином сале.

Закусочная эта была выстроена из бамбука, что типично для провинции Сычуань, и очень напоминала шалаш. Освещение здесь было скверное: вошедшие в обиход после начала антияпонской войны трехрожковые светильники на растительном масле. Но посетителей, пришедших сюда полакомиться блюдами из бобов и сои, это совершенно не интересовало. Я съела одну порцию и уже собиралась заказать вторую, как вдруг заметила мою вчерашнюю знакомую — мы сидели спиной друг к другу.

Она тоже увидела меня. Мы обменялись взглядами и улыбнулись.

Девушка повернулась ко мне и, коснувшись плечом моего плеча, спросила:

— Ты уже поела? Я сразу узнала тебя, когда ты вошла, но почему-то думала, что ошиблась.

— А я вот ни черта не вижу. — Я достала деньги и подозвала хозяина: — Получите с нас.

Она разумеется, не ожидала, что я уплачу за нее, но не стала церемониться и лишь с улыбкой сказала:

— Как это ты успела первой уплатить!

На улице было гораздо светлее. Она не спрашивала, куда я иду, я тоже молчала. Мы шли вдоль железнодорожного полотна, за которым начинался пустырь.

— Ты сегодня не работаешь? Отпросилась? — первой нарушила она молчание с таким видом, словно прекрасно знала, чем я занимаюсь. Но взгляд ее был по-прежнему ласковым и открытым.

— Видишь ли, мне не нужно отпрашиваться, — начала я ей объяснять. — Есть работа — делаю ее, нет — иду гулять или спать ложусь.

Она усмехнулась и со вздохом промолвила:

— Какое здесь гулянье! Поживешь в этой глуши — так от тоски с ума сойдешь!

— Но я здесь недавно, так что мне еще не успело надоесть.

— Ты когда приехала?

— Несколько дней тому назад.

— Откуда?

— Из города, — ответила я и украдкой взглянула на нее, чтобы посмотреть, какое это произвело впечатление.

— В городе мне тоже не нравится, — сказала она и вдруг стала печальной. — А тебе? И вообще я не люблю Сычуань.

— Да-а, но ведь природа здесь очень красивая…

— Об этом никто не спорит, — перебила она меня. — Но я имею в виду другое — людей и самое жизнь.

— В таком случае… — Я бросила на нее быстрый взгляд и нарочно решила поддержать разговор. — Сычуань здесь ни при чем. Везде теперь одинаково. Разве только здесь ты почувствовала это?

— Это, конечно, верно, — сказала она, помрачнев, и холодно, в упор, взглянула на меня. Потом опустила голову и тихо-тихо проговорила: — Мир, конечно, велик, но…

Я не сводила с нее глаз, ожидая, что же она скажет дальше. Но она вскинула голову, печально улыбнулась и уже совсем другим тоном сказала:

— Разумеется, это мое личное мнение, у каждого — свое, люди все разные.

— В малом — может быть, но в главном — нет. Мы все живем в одном обществе, дышим одним воздухом, притом мы люди одного поколения.

Она слушала меня молча, затаив дыхание, только дважды взгляд ее скользнул по моему лицу, потом осторожно взяла мою руку и ласково ее пожала.

Мы прошли довольно большое расстояние, и теперь перед нами расстилалась степь. Здесь не встретишь ни одного человека. Ледяной ветер дул прямо в лицо, и это было очень неприятно.

Я остановилась:

— Пойдем обратно?

— Обратно?.. Пойдем! — она словно очнулась от глубокого раздумья, огляделась по сторонам и добавила: — Скоро совсем стемнеет. Ты права, надо возвращаться. Далеко живешь? Я провожу тебя!

— Зачем? Я знаю дорогу.

— Конечно, ты не заблудишься, — она понизила голос. — Но вечером девушке ходить одной опасно, мало ли что может случиться.

Я вспомнила, что произошло вчера, когда я возвращалась с вечера, значит, это не случайность. Волосы у меня зашевелились от страха, но я не подала виду и спокойно улыбнулась:

— А ты что, мужчина?

— Я — дело другое! — начала было она, но тут же осеклась. — Вдвоем не так страшно, как одной.

Я не стала спорить, и мы пошли вместе. Шли быстро, почти не разговаривая.

Только когда вышли на мою улицу, я спросила:

— А твой дом где?

— У меня нет дома, я живу в общежитии.

— Да нет, я о твоем родном доме спрашиваю.

— О-о, это очень далеко! — ответила она, печально улыбнувшись. — Угадай где!

Но я не стала гадать, а сказала:

— Вот мы и пришли. Теперь ты спокойна? До послезавтра. Спасибо, что проводила.

Но она, будто не слыша моих слов, взяла меня под руку и пошла дальше.

У самой двери она лукаво рассмеялась:

— Даже возлюбленных дальше не провожают, — и, не дожидаясь, пока я ей отвечу, добавила: — Ты не хочешь пригласить меня к себе? Я так устала!

Я пригласила ее, хотя так и не поняла, зачем это ей нужно.

Она внимательно осмотрела мою комнату, а за чаем с улыбкой призналась:

— Не знаю почему, ты мне понравилась с первого взгляда. А сейчас я просто влюблена в тебя. Как только найдется свободная минутка, буду заходить, если, конечно, тебе это не надоест.

— А мне уже надоело. Что ты теперь будешь делать?

— Не верю. Ты просто шутишь! Изволь же быть гостеприимной. Кто заставлял тебя знакомиться со мной? — Она рассмеялась и прижалась ко мне.

Мне казалось, что под ее простотой и наивностью что-то скрывалось, хотя тон ее и улыбка были вполне искренни. Глаза, пожалуй, тоже. Хотя временами они как-то странно блестели, и этого она не могла скрыть.

— Что же ты молчишь? — спросила она, склонив голову, и глаза ее сверкнули. — О чем думаешь? Тебе не нравится, что я развеселилась? Но разве это так уж плохо? Надо быть всегда веселой, не упускать случая посмеяться и других повеселить. Верно? Почему же ты молчишь?

Она говорила, но взгляд ее оставался холодным. И тут я словно заглянула ей в душу:

— Ты спрашиваешь, о чем я думаю. Сейчас я скажу тебе. Мне кажется, будто передо мной маленькая девочка, которая от скуки разговаривает с собственным отражением в зеркале… Я вспомнила один роман. Там героиня каждый день просит кого-нибудь написать любовное письмо, а потом все эти письма читает, воображая, что они от возлюбленного…

Я не стала продолжать, потому что не только ее глаза, но и лицо стало каким-то холодным, чужим. Молчание становилось тягостным. Но ни одна из нас не решалась нарушить его. Это была наша вторая встреча.

Я еще не знала, как зовут ее, а она — меня, но мы уже прекрасно понимали друг друга — собственно, это и определяло наши отношения в тот период. Мы не хотели тратить время на пустые разговоры, но еще не решались поговорить по душам.

Наконец она со вздохом произнесла:

— Твои слова огорчают меня.

Я кисло улыбнулась, но промолчала.

— Объясни мне все же, почему ты так сказала?

— Потому, что все мы — люди этого поколения, — я твердо решила подружиться с ней, — опустошены духовно и нуждаемся в утешении. Все то, что я сказала, в не меньшей степени относится и ко мне. Если ты смотришь в зеркало, казалось бы, ты должна видеть там собственное отражение, но это не так.

— Не так? — Она посмотрела на меня и неожиданно рассмеялась. — Это невозможно. Я, конечно, вижу себя, ну и немножко тебя! Иначе я не понимаю смысла твоих слов.

— Лучшего ответа и не придумаешь, — я взяла ее руку и положила в свою.

Мы заговорили о местных нравах, и она со вздохом сказала:

— В нескольких словах всего не объяснишь. Ты должна сама все увидеть. Вот окончу я колледж, и надо уезжать. А выбрать место по душе нельзя.

— Почему нельзя…

— Во-первых, потому что у меня нет семьи, куда бы я могла возвратиться, — с жаром перебила она меня, — во-вторых, я не знаю, найдется ли для меня дело, а в-третьих… эх, да что говорить! Ты не студентка и не испытала того, что пришлось испытать мне.

Я не стала ее больше спрашивать, потому что хорошо понимала, в каких условиях она живет.

Перед самым уходом она вдруг вспомнила, что до сих пор не знает ни имени моего, ни фамилии. Она назвала себя — ее звали Н. — и спросила, как зовут меня. На какой-то миг я заколебалась, но затем ответила — все равно рано или поздно она узнает.

Я вспомнила себя в ее возрасте, лет шесть-семь тому назад.

Но теперь совсем другое время. И если эта девушка, почти ребенок, сумела выстоять — значит она сильнее меня. Боюсь только, что ее ждет еще более тяжелая участь.

Впрочем, неизвестно, что будет со мной, а я беспокоюсь о других.

11 января

Вчера бродила по городу и вдруг почувствовала, что в воздухе пахнет не то гнилью, не то кровью. Вернее всего было бы назвать этот запах трупным.

Кто может сказать, что я ошибаюсь? Мое чутье никогда меня не обманывает. Оно и понятно! Сколько всякой мерзости пришлось мне повидать за свою жизнь! Догадаться о том, что готовится за моей спиной, я не могу, зато отлично чувствую, откуда ветер дует.

Поэтому ошибка здесь почти исключена. Перед грозой всегда бывает душно. Комары, навозные мухи, пауки, которые в темных углах ткут свою паутину, притаившиеся под домами ящерицы — все сразу приходят в движение, вылезают на свет божий, летают, ползают, гудят, жужжат, и кажется, что весь мир принадлежит им!

А я ко всему безучастна. Просто удивительно! Как будто я живу на другой планете и все происходящее не имеет ко мне никакого отношения. Но последнее время такое со мной часто случается. Может быть, это естественно? В таком случае, хотелось бы мне знать, для чего еще я живу на свете?

Одно время я всей душой тянулась к истине и свету. Был другой период, когда я очутилась на границе между добром и злом, — и в душу мою закрались разочарование и какая-то смутная тревога. То же самое испытывает Н., с которой, кстати, мы часто встречаемся в последнее время. Был человек, который любил меня; было крохотное существо… Я старалась его забыть, но воспоминания все чаще и чаще тревожат душу. Куда все это ушло?

Я часто спрашиваю себя: что у меня осталось в жизни? Ничего, решительно ничего. Странно, но именно в такие моменты я вспоминаю о маленьком, беспомощном создании, с которым так жестоко поступила, и по всему телу горячей волной разливается жалость. Я забываю о себе, обо всем на свете и начинаю мечтать. С тех пор прошло больше года. Какой он теперь, мой малыш? Наверно, румяный, как яблочко, с черными глазами-бусинками. Вот он бежит ко мне, смешно переваливаясь на крохотных ножках, совсем как воробышек… Вот обхватил мои колени, потом уперся ручонками в грудь… Я изо всех сил стараюсь удержать это видение, но оно исчезает, как вспышка молнии.

Я ничего больше не жду от жизни и потому ко всему равнодушна.

Меня не волнует ни запах крови, которым пропитан воздух, ни то, что творится в доме у Шуньин: судя по всему, там снова затеваются какие-то грязные интриги. Даже когда госпожа — бывший член комитета — потащила меня в спальню и, захлебываясь от восторга, стала расписывать их «успехи» (ее намеки были достаточно прозрачны), я лишь спокойно улыбнулась и сказала:

— Да, совсем забыла, как здоровье вашего сына, он, кажется, болел корью?

— Не знаю. С тех пор мы больше не получали никаких сведений. — Шуньин не покидало радостное настроение. — Наверно, уже поправился. Последние десять дней у нас было столько дел, просто голова кругом идет… — Шуньин пристально посмотрела на меня. — Скоро будет заключен мир. Как это хорошо! Все мы возвратимся на родину, правда?

— Мир… но я хочу, чтобы он наступил завтра, послезавтра, через неделю или хотя бы через месяц, — нарочно сказала я.

Однако Шуньин приняла мои слова всерьез:

— Вряд ли все решится так скоро…

— Но если это затянется, могут произойти серьезные перемены. Есть хорошая пословица: чем дальше в лес — тем больше дров. Последнее время меня почему-то пугает слово «проволочка». Я на себе испытала, каков его истинный смысл.

— Думаю, что ничего плохого не случится. — Шуньин, видимо, досадовала, что ее новость я встретила без всякого энтузиазма. — Политический курс определен. Думаешь, так просто его изменить? Кто станет сам себе плевать в лицо? Ведь существует общественное мнение! Нет, все это не так просто!

Хватит с меня, достаточно я наслушалась. Чтобы ни случилось, мое положение, я полагаю, не изменится.

Не знаю почему, но я вышла от Шуньин с легким сердцем, словно избавилась от чего-то, что давно тяготило меня. Мне было радостно. Но странно устроен человек: к чувству радости у него примешивается грусть. Я медленно шла куда глаза глядят, внимательно осматривая прохожих: каждый куда-то торопился. Вот, гордо подняв голову, идет безукоризненно одетый мужчина, сколько в нем спеси! Он самодовольно улыбается, точь-в-точь как только что улыбалась Шуньин. Одних эта улыбка злит, другим — нравится, словом, каждый реагирует на нее по-своему…

Вдруг я подумала: интересно, куда бы сейчас торопился Чжао, если бы остался жив?

Куда торопятся К., Пин и все их друзья?

Я не заметила, как подошла к остановке автобуса, который шел до самого моего дома. Удивительно, зачем я пришла сюда? Что ждет меня дома? Неужели в моей жизни ничего не осталось, кроме встреч с Н. и ее болтовни?

Мне стало досадно, и я пошла прочь от остановки. Неожиданно я вспомнила, что у меня еще есть дело, и, подобно остальным, заторопилась. Уезжая, я взяла с собой лишь самое необходимое, а остальные вещи оставила у своей прежней хозяйки. Почему бы не воспользоваться свободным временем и не забрать их? Я наняла рикшу и уже собиралась сказать свой адрес, но тут вспомнила, что эта жирная гусыня обожает всякие безделушки и с пустыми руками к ней лучше не являться.

Поэтому я велела рикше отвезти меня сначала в лавку к моему земляку.

В лавке творилось что-то невообразимое. От покупателей отбоя не было, стучали молотками плотники. Земляк тоже «трудился» в поте лица: стоял, важно выпятив грудь, и попыхивал сигаретой. Увидев меня, он расплылся в улыбке, но прежнего подобострастия я в нем не замечала.

— А, приехали! Я еще не поздравил вас с повышением, может быть, выпьем по этому поводу? Я приглашу только нескольких земляков, больше никого не будет.

— Благодарю вас, но я очень занята и сегодня же должна уехать! Все отделываете заново? — спросила я, глядя на плотников.

— Нет, — ответил он, прищурившись. — Собираюсь открыть еще комиссионный отдел. — Он нахмурился с таким видом, словно хотел сказать: «Ничего не поделаешь, обстоятельства». — Должны же люди где-то продавать ненужные им вещи, а торговля — дело сложное.

— А старые вещи тоже будете принимать?

— Не знаю, смотря какие…

Я выбрала кое-что из косметики, а сама в это время прикидывала, что можно продать из вещей, которые остались у квартирной хозяйки.

Хозяйка уже успела сдать мою комнату и, как только я вошла, стала жаловаться на плохой характер нового жильца.

Еще больше ему досталось, когда я выложила подарки: тут хозяйка стала ругать его последними словами, я даже боялась, что она захлебнется от злости.

Я сказала, что хочу взглянуть на свои вещи.

— Да вы не беспокойтесь — они в надежном месте. Крысам не достать до них.

— Я и не беспокоюсь. Просто хочу кое-что взять с собой.

Это была неправда. Я ничего не собиралась брать с собой, а лишь хотела прикинуть, что можно продать. Конечно, сначала надо самой их оценить, хоть приблизительно.

Отобрав несколько книг, я собралась уходить, когда хозяйка вдруг вспомнила, что для меня есть письмо.

— Вы уехали, а на следующий день приходит он. — Хозяйка металась из угла в угол в поисках письма. — Я сказала, что вы уехали, а он спрашивает: куда? Но вы ведь ничего не сказали! А если бы и сказали, я бы все равно забыла. Я объяснила ему, что здесь ваши вещи и вы должны зайти. Через день он снова явился сюда и оставил это письмо.

«Кто бы это мог быть?» — думала я, слушая ее болтовню. Но она никак не могла найти письма.

— Молоденький такой, — продолжала она тараторить, — симпатичный. Ох, вспомнила! — Прихрамывая, она подошла к моим вещам, порылась в них и обернулась ко мне: — А книги где? Да они же у вас в руках! В одной из них и ищите.

Я нашла письмо. Оно было без обращения и без подписи, как будто переписанный от руки отрывок из книги. Прочла его раз, потом еще раз и наконец поняла, что это письмо от К.!

Я оторвала клочок бумаги, написала название района, помедлила немного, добавила первое пришедшее в голову название улицы, вымышленную фамилию и отдала листок хозяйке:

— Если он опять придет, передайте, пожалуйста. Спасибо за внимание!

На обратном пути я подумала: «Муравьи тоже чувствуют приближение бури и спешат перебраться повыше на холмы. Все живое приходит в движение, только я…»

13 января

Последние дни мне все кажется, что среди просматриваемых мною писем я найду письмо, адресованное мне, и я ни о чем больше не могу думать. Почему у меня такое предчувствие — сама не знаю. Может быть, оттого, что мне нечем заполнить свое время?

Я долго и упорно изучала почерк в записке, которую мне передала хозяйка.

По-моему, записка была от К. Я даже уверена в этом.

С надеждой жду я следующего дня. Завтра, ну послезавтра придет письмо, адресованное человеку, которого никто, кроме меня, не знает. Название улицы, указанное на конверте, тоже никому не известно.

Вчера вечером зашла ко мне Н. То ли намеренно, то ли случайно она взяла со стола книгу и начала ее листать. Именно в этой книге лежало письмо, и я не знала, что делать: отобрать книгу было как-то неудобно. Кроме того, я решила, что ничего не случится, если даже Н. увидит записку: там ведь не было ни обращения, ни подписи, она, пожалуй, даже не была похожа на письмо. Н. бросила взгляд на записку, перевернула страницу и вдруг остановилась.

— На письмо не похоже, можно взглянуть?.. О, да это литературное произведение! Твое?

— Не смей читать! — Я хотела вырвать у нее листок, но Н. подняла его над головой, отскочила за стол и озорно крикнула:

— Красивый почерк! — Потом стала читать вслух:

Н. подняла на меня глаза, словно хотела что-то сказать, но тут же стала читать дальше:

Я подошла к Н. и выхватила у нее листок.

— Хватит, — проговорила я, силясь улыбнуться. — Раз прочла — говори, что ты думаешь об этом.

Но Н. молчала, словно не слышала моих слов. Потом вдруг спросила:

— Скажи, а кто это уважаемая и любимая сестра?

— Ты думаешь, это я писала?

— Только что сама призналась, а теперь отказываешься.

— Я призналась? Когда же?

Н. наклонила голову, подумала и вдруг улыбнулась:

— Но я не дочитала, — и она протянула руку за листком. Я не хотела давать ей письма, но боялась, что мы разорвем его, и задержала ее руку:

— Погоди, я сама тебе прочту. «Жизнь идет не так, как нам хотелось бы, но и не очень плохо. Мы сами должны строить ее. Женщина, которую любил наш славный боец, настоящая героиня. Она может начать новую жизнь, ей помогут миллионы друзей. Прими наш сердечный привет!» Вот и все. Как мне горько! Однако… Скажи Н., встречала ты когда-нибудь такого человека?

— Какого именно? — не поняла Н.

— Ну, хотя бы такого, как эта женщина, о которой здесь написано.

— Право, не знаю. К тому же тут многое непонятно. — Н. помолчала, потом подбежала ко мне и хлопнула по плечу: — Хватит прикидываться! Это, конечно, письмо. Надо только заменить местоимения, и все станет ясно.

Я улыбнулась и, пропустив ее слова мимо ушей, спрятала листок в ящик.

— Думай, что хочешь. А я знаю, что такой человек существует.

Потом мы заговорили о другом, и вскоре Н. ушла.

Я никогда не видела почерка К., но была уверена, что это письмо от него.

Это письмо согрело мне душу. Я поняла, что еще не все потеряно в жизни, что я вовсе не одинока. Но как мне начать новую жизнь? Прошло уже два дня, а письмо, которого я с таким нетерпением ждала, все не приходило…

15 января

Упорно говорят о том, что на юге провинции Аньхой произошли серьезные события[43]. У нас в районе тоже запахло кровью.

Местные заправилы развили бурную деятельность: вынюхивают, высматривают, подслушивают. И стоит молодым людям собраться вместе посмеяться и поболтать, как эти ищейки тут как тут. Я тоже получила новые указания. Проклятье! Эти бесконечные подозрения и домыслы — всего лишь свидетельство слабых нервов.

Ненадежным считается почти каждый, кто не состоит на государственной службе. Вот до чего дошло дело! Вне подозрений только богачи и убийцы.

По словам и по внешнему виду не определишь, что у человека на душе… Не так просто узнать что-нибудь по выражению лица и глаз…

Вдруг вспомнились слова Шуньин: «Политический курс определен».

А кто его определяет? Такие, как Шуньин и ее компания. Они первые узнают обо всем. Как жаль, что я оставила ее слова без внимания.

Но кто меня насмешил, так это Ф.

С видом ярого патриота он полдня просвещал меня. Наконец я не выдержала:

— Спасибо, но я настолько тупа, что не в состоянии постичь всей сложности государственной машины. Если до сих пор я хоть что-то понимала, то сейчас, после разговора с тобой, совсем запуталась. Хорошо, что я теперь занимаюсь корреспонденцией, работа, как ты говоришь, механическая. А то наделала бы глупостей и получила взыскание. Где уж мне с моими скудными способностями мечтать о повышении. Нет неприятностей — и благодарение небу.

Никогда бы не подумала, что этот олух не поймет даже такого грубого намека! Глядя на меня с сожалением, он заявил:

— Это неважно, что ты имеешь теперь дело только с письмами, необходимо разбираться в политике, возьмем, например…

Я нарочно громко рассмеялась, и Ф. прекратил свои излияния и с недоумением посмотрел на меня:

— Чему ты смеешься?

Я молча покачала головой, но, увидев, что он собирается продолжать, быстро перебила его:

— Ты, конечно, извини, но я не могу больше разговаривать, живот разболелся.

Ф. ничего не оставалось, как уйти…

Условились с Н. встретиться вечером в закусочной. Здесь цены сравнительно сносные, но говорят, что хозяева — преподаватели и чиновники — заботятся не столько о том, чтобы дешево кормить, сколько о собственной выгоде. Осматривая скрытые от нескромных взоров кабинки, я с улыбкой сказала:

— Прекрасное место для влюбленных. Жаль, что мы с тобой не влюбленные!

Н. как-то странно улыбнулась. Я почувствовала, что она обеспокоена.

Когда нам принесли закуски, снаружи вдруг послышались громкие голоса, из соседней кабинки кто-то позвал официанта, застучали по тарелке палочки для еды.

Н. так и не донесла еду до рта — рука ее застыла в воздухе. На лице была растерянность.

Через щель в бамбуковой перегородке я заглянула в соседнюю кабину, но Н. замахала на меня руками и зашептала в самое ухо:

— Не смотри, я всех их знаю — по голосу узнала.

Я кивнула. Мне показалось, что Н. чего-то боится, не стала ее ни о чем расспрашивать и занялась едой.

Мы сидели совсем тихо, зато в соседней кабинке творилось что-то невообразимое. Сначала там кричали все вместе, перебивая друг друга, потом шум постепенно стал стихать и можно было разобрать, что говорят о женщинах. Один, с местным выговором, зло подшучивал над своим дружком, а тот огрызался:

— Рано или поздно она попадет ко мне в руки. В этих делах я не признаю спешки. Обожаю поиграть в кошки-мышки. Женщин здесь хватает. Разве в прошлый раз я не добился своего? Без шума, без скандала она сама предложила. Хочешь пари?

Судя по выговору, это был приезжий.

— Хватит трепаться! Можно подумать, что ты танский монах[44] в женском государстве! Что ты здесь, единственный мужчина? Я уже не говорю о том, что у тебя есть соперник. Его называют «девятиголовой птицей», он действует с молниеносной быстротой, не то, что ты!

— Да будь он хоть гадом с девятью жалами — плевать мне на него. Ты лучше скажи: хочешь пари?

— Черт их подери! Принесут нам когда-нибудь закуску? — Кто-то хватил кулаком по столу и с такой силой, что задрожала бамбуковая перегородка.

Н. побледнела и изменилась в лице, глаза ее сверкали гневом. Я перестала есть.

Мне хотелось привлечь к себе Н., успокоить ее, но тут за перегородкой снова заговорили:

— Что же, можно и пари, только ты объясни сначала: о чем будешь спорить? Что ты добьешься своего? Это одно. Но ведь часто, когда нам подают холодный суп, мы хотим горячего — тут уж спор совершенно о другом. Ясно? Ладно, давай сначала тяпнем по маленькой, а потом поговорим.

— Вот дьявол, ты просто хочешь раздразнить меня!

— Пока ты здесь будешь злиться, кое-кто успеет полакомиться горяченьким! Уж лучше не хватайся, Акью[45], успокойся, садись в сторонке и жди, пока «девятиголовый» насытится, тогда вылижешь тарелку!

— Сам ты Акью, подлец, сам…

Раздался смех:

— Не веришь? Давай пойдем в клуб, только скорее, может тебе хоть объедки достанутся.

На меня упала чья-то тень. Я подняла голову и увидела, что передо мной стоит Н. Она оперлась о мое плечо, наклонилась и, скрипнув зубами, едва слышно проговорила:

— Пойдем отсюда!

За перегородкой снова кто-то ударил кулаком по столу, задрожала посуда, грубый голос заорал:

— Сволочь! На что спорим? Я сейчас приволоку ее сюда, вот тогда увидишь!

Н. передернуло, и она бессильно опустилась на мою скамейку. Я выглянула из кабинки, посмотрела по сторонам.

— Погоди, зачем торопиться? Эй, кто там, черт бы вас побрал! Живее поворачивайтесь!

Кажется, кто-то запустил в стену тарелкой, раздалась брань, потом послышался испуганный голос хозяина.

— Пошли. — Я взяла Н. под руку. — Иди с этой стороны и спрячься за меня.

Мы бежали что было сил. Лишь у меня в комнате Н. перевела дух.

— Скоты, а не люди! Хуже скотов!

— Жаль, что не удалось разглядеть их физиономии, — спокойно ответила я. — Чтобы хоть можно было остерегаться: увидев их на одной стороне улицы, перейти на другую сторону. Они страшнее собак бешеных.

Н. о чем-то задумалась, низко опустив голову и глядя в пол.

— Что это за тип? — спросила я, почему-то понизив голос.

— Который? — не поднимая головы, спросила Н. — Тот, приезжий? Я почти ничего о нем не знаю. Не знаю даже, где он раньше учился. Мне известно лишь, что он очень богат, потому что на денежные премии для студентов он один вносит по крайней мере треть необходимых средств…

— Но разве это дает ему право так безобразно вести себя?

— Разумеется, нет, просто это его стиль. Он надеется, что… — Тут Н. замолчала, взглянула на меня и заговорила о другом. — Все эти наши внутренние дела в двух словах не объяснишь. Да и лучше тебе ничего не знать.

Но я все прекрасно поняла. Моя работа многому меня научила. Достаточно было знать Жун, М., толстяка Чэня и всю их шайку, чтобы понять, какие типы оказались нашими соседями в закусочной. Неудивительно, что Н. не совсем откровенна со мной. Она еще не знает, где я работаю!

Я решила поговорить с Н. по душам и, взяв ее за руку, пристально на нее посмотрела:

— Я старше тебя, поэтому позволь мне называть тебя просто младшей сестрой. Мы с первого же взгляда почувствовали симпатию друг к другу, но скажи, знаешь ли ты, что я за человек, чем занимаюсь?

— Ты работаешь на почте, только я не знаю…

— Не знаешь, что я за человек? Но погоди, давай раньше поговорим о тебе. Я сразу тебя раскусила. Ты действуешь по заданию: сегодня выполняешь одно, завтра — другое. Подслушиваешь, подсматриваешь. Увидишь, что люди собрались, ты уже тут как тут, или же… — Но Н. не дала мне договорить и, краснея, сердито крикнула:

— Но я осталась сама собой, я еще… — Она замолчала и испуганно посмотрела на меня.

— Еще не потеряла совесть? Это ты хотела сказать? — улыбнулась я. — Я и не сомневаюсь. Иначе ты бы так не растерялась только что в закусочной.

Н. вздохнула и долго смотрела на меня.

— Не бойся меня, я такая же, как и ты. Несколько лет я иду по пути, на который ты только вступаешь. Но если я скажу, что осталась сама собой, то, пожалуй, кроме тебя, никто не поверит.

Н. сидела молча, опустив голову, только судорожно сжимала мою руку.

— Я старше тебя и поэтому больше испытала. Я старалась стать такой же, как они, считала, что против всякого яда необходимо противоядие.

— Да, но ты человек особый, — медленно проговорила Н. и вдруг вспыхнула: — А я не могу… не могу так! Я буду бороться с ними открыто!

— Но эти бешеные, которых мы только что видели, не так страшны, как те, что действуют исподтишка. А их много. А тот, кого называют «девятиголовой птицей», что за человек?

— Он служит чиновником. Он-то и говорил, что эти типы — подхалимы, предатели и нахалы и только поэтому добились своего теперешнего положения.

— Что ж… по-моему, это вполне естественно, — холодно усмехнувшись, ответила я. — Все они делали карьеру таким путем.

— Но он, пожалуй, не заслуживает презрения, — сказала Н. строго. — На него возлагают большие надежды. Его боятся. Я сама слышала, как многие молча проглатывали его оскорбления.

По улице прошел пьяный, до нас донеслась грубая брань и громкий хохот. Мы переглянулись, и настроение у нас окончательно испортилось.

Через какое-то время Н., словно обращаясь к самой себе, заговорила:

— Как это со мной случилось? Может быть, я сама виновата? Зачем я как дура стремилась к знаниям, мечтала о высшем учебном заведении? Когда впервые, соблазнами и угрозами, меня вынудили совершить подлость, я согласилась: иного выхода не было…

Вдруг Н. вскочила, обняла меня и с негодованием проговорила:

— Нашу деревню захватили японцы, я лишилась крова! У меня нет ни одного близкого друга. Я, как блуждающая душа, не могу найти себе пристанища.

— Теперь у тебя есть друг, — ласково, чтобы успокоить ее, сказала я.

19 января

Наконец-то пришло долгожданное письмо. Почерк — незнакомый, но адрес и фамилия адресата мне известны лучше, чем любому почтальону. Единственное, что меня немного смутило, это имя на конверте: Вэймин; кажется, в записке, оставленной мною хозяйке, было: Вэйлинь. А может быть, я забыла или автор ошибся. Разумеется, писала это не Пин — ее почерк я хорошо знаю.

Во всяком случае, это именно то письмо, которое я столько времени ждала.

Оно было написано в том же тоне, что и предыдущее: мне советовали вернуться на истинный путь.

Я очень внимательно читала, вдумывалась в каждую фразу, как вдруг в комнату, запыхавшись, ворвалась Н. — бледная, вся в поту. Она хлопнула меня по плечу, пробежала глазами несколько строк письма и печально улыбнулась.

— Ты по-прежнему тратишь время на пустяки, витаешь в облаках и не представляешь, что творится в городе!.. По-моему, я все это где-то читала. Откуда ты переписывала?

— Что случилось? — спросила я, не отвечая на последние слова Н. и складывая письмо. — Неужели тот тип никак не может примириться с тем, что ему придется «доедать остатки», и продолжает преследовать тебя?

— Не надо так говорить — это нехорошо! — Н. медленно отошла от меня. — Боюсь, как бы все не полетело к чертям!

— В чем же, в конце концов, дело? Выкладывай, не тяни.

— Одни говорят, что повторится старая история, другие — противоположного мнения, утверждают, что противник на этот раз очень серьезный. А ты что думаешь? Судя по официальным данным, ничего чрезвычайного не произошло, но я не верю! Официальные сообщения обычно искажают факты.

— Ах, так ты вот о чем! — Я наконец поняла, почему Н. сказала, что все полетит к чертям.

Н. села на кровать, положила рядом с подушкой какой-то зеленый листок, нахмурилась и уставилась в одну точку, видимо соображая, с чего бы начать. Наконец она заговорила:

— Сегодня… — Но тут в дверь постучали, и глаза Н. испуганно забегали. Не успела я подняться с места, как дверь отворилась и вошел Ф.

— А я хотела тебя разыскивать, хорошо, что ты пришел, садись, — я указала на стул у окна.

Ф. улыбнулся Н., словно хотел сказать: «Оказывается, и ты здесь!» — и обратился ко мне:

— Разыскивать? Зачем? Есть какое-нибудь дело?

— Разумеется! Мне хочется, чтобы ты пригласил меня на обед, — ответила я с улыбкой и тут заметила, что Н. изменилась в лице. — Разрешите, я вас познакомлю.

— А мы знакомы, — ответила Н. и быстро встала. — У меня дела, извините. — Она посмотрела на меня и торопливо вышла.

Ф. проводил ее взглядом, затем высунулся из окна и смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. В этот момент я обнаружила, что Н. второпях забыла свой зеленый листок. Я быстро подошла к кровати, незаметно прикрыла его, повернулась к Ф. и с улыбкой сказала:

— Вы, кажется, с ней друзья! В таком случае ты тем более должен пригласить меня пообедать…

Ф. перестал смотреть в окно и спросил:

— Вы давно знакомы?

— Нет, всего несколько дней, — ответила я и тут же недовольным тоном сказала: — По-твоему, я вообще не имела права знакомиться с ней, так, что ли?

— Что ты, что ты! — опешил Ф., улыбнулся, потом сделал серьезное лицо и, понизив голос, медленно произнес:

— Обстановка крайне напряженная, надеюсь, ты знаешь об этом? Я получил приказ повысить бдительность.

Противно было слушать его, но я, холодно усмехнувшись, спросила:

— Да? Что же мы должны делать? Все ждут твоих указаний. Возможно даже восстание?

Вопреки ожиданиям, Ф. спокойно ответил:

— Пока трудно сказать. Но здесь не опасно. Приняты все меры.

— Ну конечно! Власти обладают достаточной силой, так по крайней мере пишут в газетах. — Я не выдержала и рассмеялась, но тут же добавила: — А ведь есть еще войска губернатора!

— Все это так, но обстановка — очень серьезная, — продолжал Ф., задумчиво глядя в пространство и потирая рукой подбородок, всем своим видом желая показать, какая он важная птица. — Эти предательские газеты до того обнаглели, что не публикуют приказов военного комитета и, нарушая все законы, печатают крамольные статьи… и возмутительные стихи!

— Я полагаю, что эти издания уже запретили? — нарочно спросила я и покосилась на подушку, под которой лежал зеленый листок.

— Пока еще нет! Но в городе работы прибавилось, наши целыми днями ходят по улицам, срывают листки. На одной из автобусных остановок какой-то мерзавец расклеивал на столбах листки, так ему предлагали за каждый по десять юаней…

Я расхохоталась:

— Совсем не плохо! Жаль, что мне… — Я вовремя спохватилась и, нахмурившись, сказала совсем не то, что хотела. — Не верю, что есть такие люди!

— Почему же? — так же серьезно продолжал Ф. — Какой-то чертенок припрятал с десяток таких листовок и продавал их: сначала по юаню за штуку, затем по два, а потом уже по восемь. Его поймали, когда остался всего один листок. Но парень попался крепкий, он поднял крик на всю улицу, орал, что у него отняли рубашку, и собрал вокруг себя толпу. Он схватил нашего агента и не отпускал его, кричал, что за этот листок мог бы получить одиннадцать юаней — ровно столько, сколько стоит рубашка. В толпе, конечно, нашлось много сочувствующих. И агенту не оставалось ничего другого, как улизнуть.

Я понимала, что в данный момент смеяться неприлично, и все же не могла удержаться.

Ф. растерялся. Он изумленно посмотрел на меня раз, другой и спросил:

— А как вы с ней познакомились?

— С кем? — не сразу сообразила я. — А-а, с Н.?

Ф. с улыбкой кивнул.

Я никак не могла понять, почему его так интересует этот вопрос, и не решилась сказать правду:

— Когда живешь с человеком в одном месте, непременно познакомишься. Ты ведь тоже с ней знаком. Что же говорить о нас, женщинах, нам познакомиться совсем просто. Я вот о чем хочу спросить тебя: что ты о ней думаешь?

— Ничего особенного, — замялся Ф. — По-моему, она неплохая девушка. Недавно она вступила в гоминьдановскую молодежную организацию, пожалуй, еще и четырех месяцев не прошло, я уговорил ее. Эти молоденькие девушки бывают страшно упрямы, чрезмерно подозрительны и даже трусливы. Все это результат неустойчивости их взглядов. Сейчас ее сильно критикуют за неправильное поведение, все это как-то запутано…

— За что же ее критикуют? И кто? — взволнованно спросила я и тут же раскаялась. Это, видимо, не укрылось от Ф., и он пристально взглянул на меня. — Я сама заметила, что она какая-то странная, поэтому и спросила тебя, — попыталась я исправить свою оплошность.

— Но это стало ясно только в самые последние дни. Сам я ничего подобного не слыхал, но «старик» уверяет, что среди студентов Н. высказывала неверные взгляды о последних событиях, о единстве нации и все в таком духе…

— Да, это очень серьезно! — нарочно сказала я в тон Ф., в душе сильно тревожась о судьбе моей новой подруги. — Однако, этот… ну, которого ты назвал «стариком», кто он? Надежный?

— Он студент, но… — Ф. поднял вверх большой палец и подмигнул мне. — Молодой парень, быстро идет в гору, положение у него прочное. — Ф. помедлил немного, затем добавил с явным сочувствием к Н.: — Но я знаю, что он за человек, поэтому не очень-то поверил его словам, а ей все объяснил. Но она словно не от мира сего, ни разу даже не зашла ко мне поболтать.

— Хочешь, я поговорю с ней?

Ф. ухмыльнулся, встал со стула и многозначительно ответил:

— Что же, хорошо. В конце концов, это в ее же интересах, верно? — Он прошелся по комнате. — Сколько раз я брал ее под свою защиту!

После ухода Ф. я подбежала к кровати и достала забытый Н. листок. Догадки мои подтвердились: это было не что иное, как листок, который стоил теперь десять юаней! В глаза бросились два ряда крупных иероглифов. С одной стороны: «Памяти героев, погибших от рук палачей!», с другой — стихи.

Я спрятала листок, села на постель и задумалась. Вспомнились родные места. Интересно, что там теперь?.. Мысли так далеко увели меня, что я не заметила, как в комнату кто-то вошел.

Когда я подняла голову, передо мной стояла Н., внимательно рассматривая подушку.

— Странно, — бормотала она себе под нос, — неужели я потеряла его на улице? — Н. направилась к двери, но я остановила ее:

— Что ты ищешь?

— Листок, зеленый такой, — ответила Н., продолжая шарить глазами по комнате.

— Не тот, за который ты уплатила восемь юаней? — Я достала листок и подала ей. — У меня тоже есть. Вот продам тебе и заработаю восемь юаней.

Н. схватила листок и изумленно спросила:

— Как? Этот случай и тебе известен?

— Конечно. Но ты скажи, как этот листок к тебе попал?

— У одного моего друга их целая пачка. — И Н. пальцами показала, какой толщины эта пачка.

— О-о, значит, он очень богат, раз мог купить целую пачку, ведь один листок стоит несколько юаней…

— Вовсе он не богат! Эти листки не стоили ему ни гроша, он конфисковал их на пароме. — Н. вчетверо сложила листок, бережно спрятала его в карман и спросила: — Значит, и ты знакома с «девятиголовой птицей»?

— А кто это?

— Да тот, что заходил к тебе.

— А-а, я и не знала, что у него такое прозвище!

Теперь все ясно. Неудивительно, что, увидев его, Н. сразу убежала, а Ф. так заинтересовался нашими отношениями. Я взяла Н за руку, мы сели у окна, и я подробно передала ей наш разговор с Ф.

Н., кажется, струхнула, но виду не подала и, слушая меня, холодно улыбнулась.

— А «старик», вероятно, и есть тот тип, приезжий? — спросила я.

Н. кивнула. Она долго молчала, закусив губу.

— Зачем он все это рассказал тебе? — спросила наконец она. — Ведь неспроста же.

— Да нет, просто хотел излить душу, а может быть, ты и права, здесь скрывается какая-то хитрость. Во всяком случае, положение у тебя сложное.

Н. сидела нахмурившись и кусала губы; казалось, она не слышит меня.

— А ты сама что думаешь? — пыталась я расшевелить ее. — Они поймали тебя в свои сети. Это ясно. Правду говорил Ф. или все это было выдумкой, ты должна поговорить с ним, во всяком случае, это лучше, чем бездействовать. Будь смелее, и тебе легче будет найти выход из создавшегося положения.

Н. по-прежнему молчала, но я видела, что она поняла меня. Она крепко прижалась ко мне, взяла за руку и решительно заявила:

— Никуда я не пойду, черт с ними! Не желаю быть в их компании! Неужели им удастся меня обмануть? Нельзя каждый раз идти на уступки, так можно окончательно потерять человеческий облик!

Я вздохнула и ласково сказала:

— Ты права, но они не оставят тебя в покое… это страшнее всего.

Н. посмотрела на меня своими широко открытыми наивными глазами, губы ее были искусаны до крови.

— У меня пока нет твоего опыта. — Она прислонилась к моему плечу. — Но я не совершила ничего противозаконного, ничего от них не требую, неужели можно просто так… — Н. неожиданно умолкла. Я чувствовала, как дрожит ее рука, и избегала ее взгляда. Н. через силу улыбнулась:

— Что ж, пойду к Ф., поговорю.

21 января

Чтобы как-то распорядиться вещами, оставшимися у хозяйки, я взяла на день отпуск и целые сутки провела в городе. Ночевала я у Шуньин.

— Ты продашь это старье и купишь все новое? — поинтересовалась Шуньин.

— Пожалуй.

По правде говоря, эта мысль возникла у меня лишь после встречи с моей квартирной хозяйкой. Может быть, все это нервы, но мне показалось, что хозяйка встретила меня кислой миной, когда узнала, зачем я пришла. Чтобы успокоить ее, я нарочно сказала:

— Одна приятельница попросила у меня кое-какие вещи…

— Сообразительная у вас приятельница! — не меняя выражения лица, ответила хозяйка.

— Еще бы! — улыбнулась я. — Все люди сообразительны! Посмотрю, может, что-нибудь и отдам ей. — Именно в эту минуту мне пришла в голову мысль отнести некоторые вещи в комиссионный магазин моего земляка; это было бы совсем неплохо. Последнее время я довольно часто думала о том, что не так уж умно никогда не иметь денег, в особенности, когда они необходимы.

Надо спросить хозяйку, какие вещи требуют перелицовки, посоветоваться о цене. Но истинная цель моего приезда была, откровенно говоря, совсем другая, и я как бы невзначай спросила:

— Никто ко мне не приходил?

Хозяйка удивленно вытаращила глаза, подумала и покачала готовой.

Странно. Откуда же тогда письмо? Неужели и имя, и адрес — случайное совпадение? Вряд ли.

— Значит, записка, которую я тогда оставила, все еще у вас?

— А-а… записка… нет… ее взял какой-то человек.

— Тот самый, что приходил в прошлый раз?

— Не знаю. С ним говорила служанка… — тяжело дыша, объяснила хозяйка. Она хотела позвать служанку, но я сказала, что не нужно. Все равно у служанки толку не добьешься, зачем же лишний раз привлекать внимание?

Так ничего и не добившись, я решила отвезти вещи в комиссионный магазин. Если у меня еще есть «хвост», пусть он думает, что я для этого и приехала.

Освободилась я лишь к концу дня, когда уже стемнело. Последний автобус ушел, и мне пришлось остаться на ночь в городе.

К Шуньин я пришла очень некстати. У Суншэна был гость, которого он тотчас увел в боковую комнату. Сама Шуньин тоже как-то странно вела себя. Она старалась быть гостеприимной хозяйкой, но я видела, что ее что-то тревожит.

Я не стала спрашивать, что случилось, и думала о своем. Возможно, что моя записка попала совсем не по адресу, потому что почерк в письме был совершенно незнакомый. Но если это так и меня просто хотели проверить, почему послали отрывок, переписанный из книги? Ведь это делают лишь в тех случаях, когда опасаются, что письмо попадет не по адресу или же его прочтут посторонние. Кто знал, что письмо получу именно я?

Но сильнее всего меня тревожило то, что почерк незнакомый. Тут могло быть лишь одно объяснение: К. и Пин рассказали обо всем своему другу, и тот по их просьбе переписал этот отрывок, рассчитывая, что я пойму намек.

«Даже история с провокатором, которая произошла совсем недавно, ничему их не научила! Как они любят советоваться с посторонними людьми… Друзья, друзья… мало ли было таких, которые предавали своих друзей!» Беспокойство мое все росло.

— Пойдем в кино? — неслышно подойдя ко мне, сказала Шуньин. Я даже вздрогнула от неожиданности, подняла голову и увидела, что Шуньин уже одета.

— А куда? Разве идут хорошие фильмы? — Надо сказать, что энтузиазма предложение Шуньин во мне не вызвало.

— Ну разумеется, в кинотеатр «Готай», что там идет — я не знаю, во всяком случае, прогуляемся. — Пришлось согласиться.

Она, видно, просто хотела увести меня, чтобы я не мешала. Вначале я не обратила никакого внимания на их подчеркнуто холодный прием, но сейчас поступок Шуньин разозлил меня, и я решила назло проявить любопытство. Шуньин не отрицала, что у них гость, с которым обсуждают «одно дело». Но выяснить, что за дело, мне так и не удалось. Шуньин, словно улитка, ушла в себя и проявила необычайную твердость.

— Ты, кажется, говорила, что продала старые вещи? — спросила Шуньин в свою очередь. — Но ведь новые стоят значительно дороже.

— А кто собирается их покупать?

— Зачем же тогда ты продала старые? — Почему-то это очень ее интересовало.

Я не собиралась отвечать, но тут неожиданно мелькнула мысль: а почему бы не воспользоваться случаем и не извлечь пользу из ее вопроса?

— Скажу тебе правду: мне нужны деньги. Цены растут день ото дня, а доходы мои не увеличиваются, да и попросить взаймы не у кого. К тому же я сейчас живу не в городе и могу одеваться попроще.

Сначала Шуньин изумилась, но потом с притворной улыбкой сказала:

— У тебя нет денег? Что-то не верится.

Я промолчала, и разговор на этом закончился.

В кино мы обе очень внимательно смотрели на экран. Но время от времени к горлу у меня подступал горький комок. Разумеется, мне были отвратительны темные дела Шуньин и ее компании и я ни за что не стала бы их соучастницей. Но сейчас мне все же было обидно, что они так обошлись со мной. Я по-прежнему смотрела на экран, но думала совсем о другом. А я одно время рассчитывала на их помощь. Какой бы дурой я была, если бы обратилась к ним. Перепади мне хоть частичка их нажитого нечестным путем богатства, разве это было бы несправедливо? Но сама мысль об этом мне противна!

Я окончательно перестала интересоваться тем, что происходило на экране. Но когда Шуньин предложила уйти до окончания сеанса, я почувствовала, что мне вовсе не хочется покидать кинотеатр. И зачем только я осталась у Шуньин ночевать.

Я уехала рано утром, даже не простившись с хозяевами.

Мне было очень тяжело и тоскливо, я чувствовала себя неудачницей, словно кто-то сбил меня с ног, а кто — я не знаю. Я никак не могла понять, что со мной происходит.

Добравшись до дому, я легла в постель, меня трясло, но я все же нашла в себе силы достать то самое письмо: всего несколько строк, небрежно написанных на простом листе бумаги.

Я прочла записку еще раз, затем еще, сложила листок и сказала сама себе: «Что за чертовщина! Кому хочется, чтобы его сожрали собаки! Хоть бы высказать кому-нибудь все, что наболело!» Но кому! У меня не было даже адреса, только этот листок.

Я снова — в который раз — стала изучать почерк, нет, он совершенно мне незнаком. Наверняка писал кто-нибудь из друзей К. Подумала так — и испугалась.

29 января

Совершенно неожиданно получила письмо от отца и на несколько дней лишилась покоя.

Прошлое, которое я давно похоронила в самые глубоких тайниках моей души, вновь ожило. В последнюю нашу встречу мы так и не помирились с отцом, и я вынуждена была навсегда уйти из дому. Потом я все время мучилась из-за этого, а теперь мучаюсь особенно сильно.

Стоит лишь закрыть глаза, и я снова вспоминаю тот страшный день. Разъяренный отец медленно ходит по гостиной и так яростно стучит ботинками, что при каждом его шаге кажется, будто он что-то раздавил. Я в боковой комнатушке укладываю вещи, спокойно, не волнуясь. На душе как-то пусто и удивительно легко. Я знала, что отец борется с собой, в тот момент он хоть и ненавидел меня, но не хотел, чтобы я ушла из дому. Если бы кто-нибудь сказал ему хоть слово в мою защиту, он, конечно, сдался бы. Но мачеха без конца подзуживала его:

— Ты свою жизнь прожил. А она такая способная, у нее столько друзей. Что же беспокоиться, что некому будет о тебе позаботиться! Мы еще обратимся к ней за помощью!

Не женщина была, а змея ядовитая! Никогда не забуду ее злые глаза и острый, как жало, язык! Сейчас ее уже нет в живых. Все прошло, как дурной сон, нет ни любви, ни ненависти!

Я попыталась представить себе, что должен чувствовать сейчас отец. Смерть жены обрекла его на полное одиночество и вызвала в нем горестные воспоминания. Он вспомнил о дочери, которая лет пятнадцать назад была для него самым любимым существом на свете. Отец пишет, что главный управляющий прислал ему письмо, в котором рассказал о моей жизни и, как я поняла, хорошо отозвался обо мне. Не знаю, чем я заслужила его доброе отношение? Неужели люди добрее, лучше, чем мы о них думаем? Вот бы собрать всех тех, о ком я иногда вспоминаю, и сказать им:

«В мире много зла, но много и добра. Каждому отпущена его доля, только нельзя быть равнодушным к людям, надо согревать их теплом своего сердца».

Отец надеется, что я вернусь домой, хотя прямо об этом не пишет. Он знает, что я по-прежнему одинока.

Еще он пишет, что в этом году ему исполняется шестьдесят три года, силы его покидают, здоровье пошатнулось, и он не знает, сколько протянет. «Я помню, что в шестнадцать лет ты была ласковой и наивной, как ребенок. Теперь ты выросла, говорят, стала настоящей красавицей, но для меня ты навсегда останешься нежной, маленькой шалуньей». Шестнадцать лет! Наивность!

Только отец помнит о ней. Да, он ждет меня, я это чувствую.

30 января

Проснулась утром и, лежа в постели, начала подсчитывать, через сколько времени я получу ответ от отца, из восточной Ганьсу, если отправлю письмо авиапочтой. Самолеты летают только до Ланьчжоу, дальше почту везут на машинах. Значит, это займет не меньше месяца. Как грустно!

Можно бы, конечно, дать телеграмму, но после семилетнего перерыва лучше послать письмо. Ведь в телеграмме ничего не напишешь.

И потом за этот месяц я смогу сделать все необходимые приготовления.

Вещи, которые я отнесла в лавку к земляку, вот-вот должны продать, а на вырученные деньги можно будет кое-что приобрести. Я знаю отца — он огорчится, если я вернусь домой, как нищенка.

Не знаю, когда удастся уехать, это от меня не зависит, ведь надо еще оформить отпуск, на что уйдет не меньше десяти дней. Но подготовиться необходимо.

Говорят, что сейчас трудно предусмотреть все дорожные расходы, надо быть экономной. Неужели мне стыдно попросить денег у отца?

Я все время думаю о широком пути, который открыт передо мной, и в то же время не покидает чувство тревоги, ведь эти негодяи только и ждут случая, чтобы рассчитаться со мной.

Мысли путаются, я то радуюсь, то печалюсь. Надо взять себя в руки и готовиться в путь.

31 января

Возвратившись после обеда из города, я была очень удивлена, увидев, что дверь в комнату приоткрыта. Кто посмел войти, когда меня не было дома? Я подумала о самом худшем, что могло случиться, и решила не входить, но тут дверь открылась и меня кто-то окликнул. Это была Н.

Я немного успокоилась, хотя не переставала удивляться. Н. взяла меня за руку и ласково сказала:

— Ты так изменилась за эти дни, сестрица, что с тобой? — Ее слова еще больше насторожили меня, но я с улыбкой ответила:

— Ничего серьезного.

— Зачем скрывать? — Н. обняла меня и усадила на постель. — Уезжая, ты не заперла дверь, маленький замок висел лишь на одной ее половинке. Я толкнула — и дверь открылась. Я решила, что ты дома, и вошла. Смотрю — пальто на вешалке нет, ну, думаю, ушла куда-то. По столу разбросаны письма… Я боялась, что зайдет кто-нибудь посторонний, и осталась ждать твоего прихода. Я знаю, ты человек осторожный, и раз с тобой такое случилось, значит, ты чем-то расстроена.

— Странно! Я хорошо помню, что заперла дверь, — сказала я, снимая пальто. — Спасибо, что присмотрела за домом. Я очень торопилась на автобус и, может быть, впопыхах действительно не закрыла.

— Кажется, ты чего-то не договариваешь. — Н. достала какой-то листок и с улыбкой протянула его мне: — Взгляни, он лежал на столе.

Это был текст телеграммы, которую я собиралась отправить отцу. Я покраснела. Как можно быть такой невнимательной? Не зря говорит Н., что я изменилась.

— Собираешься домой? — мягко спросила Н.

Я кивнула.

— Только никому не говори об этом!

— Зачем я буду говорить? — ответила Н., думая о чем-то своем и глядя в пространство. Она медленно прошлась по комнате, потом снова подошла ко мне, уткнулась лицом мне в плечо и тихо спросила:

— Ты хочешь навестить отца? А где он живет? Далеко? Когда выезжаешь?

— Я не знаю, как далеко это отсюда. Никогда не ездила. Пожалуй, больше трех тысяч ли.

Н. не сводила с меня глаз, но, видимо, не слышала моих слов и думала совсем о другом. Осторожно, словно боясь испугать меня, она погладила мои волосы и медленно произнесла:

— Дома тебе будет хорошо. Отец, конечно, тебя очень любит.

Я печально улыбнулась, но ничего не ответила. Она, наверно, вспоминает свой дом, но я не могла найти слов утешения, лишь молча пожала ей руку.

Н. посмотрела в окно, затем погладила мою руку, отошла к столу и пристально взглянула на меня. Потом бросилась ко мне, обвила руками мою шею:

— Ты твердо решила? — Она отпустила меня и, повернувшись спиной, тихо спросила: — Может быть, передумаешь?

Я положила руки ей на плечи, повернула к себе лицом и увидела, что глаза ее красны от слез. На душе у меня стало тяжело.

— Еще ничего точно не известно. Может быть, и не поеду.

— Ты просто обманываешь меня! — Н. Обиженно улыбнулась и стала что-то чертить на полу носком туфли. Потом подняла голову, пристально посмотрела на меня и очень серьезно сказала:

— Поезжай непременно, зачем раздумывать? Ты начнешь новую жизнь. Перед тобой откроется совершенно другой мир! Ты должна ехать!

Мне стало горько: почему я не могу думать так, как она? На минуту передо мной мелькнула прекрасная картина. Но как могу я залечить свое разбитое, опустошенное сердце, в котором пылает адский огонь? Будет ли еще моя жизнь такой же простой и ясной, как жизнь Н.? Когда у человека появляется надежда на лучшее будущее, он еще явственнее ощущает весь ужас своего прошлого, всю его тяжесть. Буду ли я еще такой же счастливой, как Н.?.. Я почувствовала, как глаза мои наполнились слезами, однако заставила себя улыбнуться. Я взяла Н. за руку, но сказать ей хоть слово у меня не было сил.

— Во всяком случае, — продолжала Н., — дома куда лучше, чем здесь. Если бы у меня был дом…

Она замолчала, опустила глаза, лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Мне захотелось подбодрить ее, успокоить:

— Зачем растравлять себе душу? В один прекрасный день ты получишь письмо и узнаешь, что твои родные живы.

— Ах, в один прекрасный день… — Н. горько усмехнулась, но тут же с надеждой произнесла:

— Впрочем, кто знает? Жив мой отец или умер? Порядочный он человек или же стал предателем? Может быть, он бросил свой клочок земли, взял винтовку и вместе с братьями ушел к партизанам? Я ничего не знаю, а он, если остался жив, ничего не знает обо мне.

Н. даже повеселела. Я больше не утешала ее, лишь крепко сжимала ее руку.

— Сестра моя, — сказала я наконец, — если я поеду, то возьму тебя с собой. Это будет прекрасно! — Однако в душе я поняла, что не смею даже мечтать об этом. Просто мне хотелось успокоить Н.

Пожалуй, она и сама это чувствовала, потому что, бросив на меня быстрый взгляд, печально улыбнулась:

— Ничего из этого не получится! Боюсь, что и тебе не удастся вырваться!

— Серьезно? — Теперь я поняла, что ее грусть и резкие перемены в настроении вызваны не только предстоящей разлукой, и спросила:

— Что ты имеешь в виду? Есть какие-нибудь новости? Почему же ты сразу не сказала?

— Да все то же! — по-прежнему невозмутимо ответила Н. — Во всяком случае, я уже все обдумала: представь себе, что налетели вражеские самолеты и сбросили бомбу прямо на меня.

Я покачала головой: так не бывает! — легонько обняла ее, прижалась лицом к ее лицу. Но она продолжала:

— Ты была права. Этот «девятиголовый» стал распускать обо мне всякие гнусные слухи, а «старик» подхватил их, чтобы шантажировать меня. «Девятиголовый» же решил воспользоваться случаем и выступил в роли защитника, надеется, что я сочту его своим благодетелем и сразу примкну к его компании.

— Что же он говорит?

— То же самое, что говорил тебе! Скажу тебе откровенно: я поступала против совести, когда вместе с ними старалась обмануть своих же студентов. Я, разумеется, не отличаюсь активностью, но мне и в голову не приходило, что он воспользуется моей слабостью. Ведь это настоящая подлость: ни стыда у него нет, ни совести. Однако меня не так-то легко запугать!

— Смотри не попади впросак! Обдумай все хорошенько! Поспешишь — людей насмешишь…

— Я понимаю. — Голос у Н. дрогнул. — Но сейчас все так запуталось, что сразу разобраться просто невозможно. Ведь людей людьми не считают!

Н. спрятала лицо у меня на груди, и я почувствовала, что платье у меня стало мокро от слез. Я совершенно растерялась, потому что не могла понять, отчего она плачет: от негодования или от ненависти. Наконец она заговорила:

— Еще вчера у нас в группе было свыше тридцати человек, а сегодня и десяти не наберешь! Меня гложет смертельная тоска!

Я невольно вспомнила один старый фильм, очень тяжелый, но ни слова не сказала, лишь молча посылала проклятья.

Н. движением головы отбросила назад свои красивые волосы, села на кровать. Затем вдруг сказала:

— Я уже приняла решение. Чем я лучше других? Что будет с другими, то и со мной.

Я понимала, что значат ее слова, и сердце у меня болезненно сжалось. Я медленно подошла к Н. и тихо спросила:

— Может быть, поедешь ко мне? У нас дома никого не осталось, один отец, ему уже шестьдесят. Он очень любит молодежь.

Н. улыбнулась и провела рукой по моему лицу:

— Разве это возможно? Я и сама не знаю, что делать. А ведь где-то в твоих краях живет мой двоюродный брат. Еще в прошлом году мы с ним переписывались.

— Судьба человека — в его собственных руках, — после минутного раздумья ответила я. — Послушайся меня, наберись терпения, представь, что на время тебе нужно стать актрисой. Сейчас важно выиграть время!

2 февраля. Ночью

Это случилось сегодня, во второй половине дня. Стоит лишь вспомнить, как волосы встают дыбом. Сейчас вокруг тишина, нарушаемая лишь шумом ветра, но нервы так напряжены, что уснуть невозможно. То и дело поглядываю на часы — кажется, что стрелки двигаются слишком медленно. Хотелось бы знать, достигла Н. намеченного места или нет? Не помешало ли ей что-нибудь непредвиденное?

Часов около шести неожиданно явился Ф., пригласил в ресторан. Идти не хотелось, но отказываться было неудобно. В последнее время Ф. стал развязнее.

Пошли мы в один из «дешевых» ресторанов и заняли места недалеко от выхода.

— Здесь прохладнее, — объяснила я, — а там дальше душно, как в парильне для риса.

Ф. спросил, что я буду пить. Сказала, что ничего не буду. В таких местах лучше капли в рот не брать. К тому же Ф. совершенно не умел пить — правда, теперь немного научился.

Несмотря на мой отказ, Ф. заказал водку и, наполнив мою рюмку, ехидно улыбнулся:

— Что тебе стоит при твоем умении выпить такую малость?

Я тоже улыбнулась, пригубила рюмку и сразу почувствовала, что водка очень крепкая. Надо быть осторожной. Я знала, как напоить партнера, а самой даже губ не намочить. Думаю, что и сегодня мне это удастся.

Я решила перейти в наступление. Стала смеяться, дразнить Ф., в конце концов он выпил свою рюмку первым. Верхний этаж был почти полон, за моей спиной непрерывно проходили посетители, время от времени я чувствовала на своей шее чье-нибудь горячее дыхание, слышался смех. Когда нам подали третье по счету блюдо, я улыбнулась и подняла рюмку, но брови Ф. неожиданно поползли вверх, губы вытянулись, лицо стало злым. Он смотрел куда-то в сторону. Вдруг я услышала хорошо знакомый грубый голос.

— Неужели? — прошептала я и опустила рюмку.

Не успел Ф. ответить, как я все поняла. Женский голос явно принадлежал Н. Она сидела с независимым видом и старалась говорить спокойно, хотя чувствовалось, что внутри у нее все кипит.

Я обернулась: Н. сидела за столиком с двумя молодыми людьми. Один уже был изрядно пьян, он смотрел на Н. маслеными глазками и уговаривал ее выпить. Другой, похожий на обезьяну, что-то говорил, но что — разобрать было невозможно из-за шума. Судя по его виду, он был чем-то сильно раздражен. Как могла Н. оказаться в этой компании? Когда они появились здесь?

Ф. постучал по тарелке и крикнул:

— Эй, кто там! Несите быстрее!

То ли ему не терпелось поесть, то ли он хотел побыстрее уйти, чувствуя, что за соседним столиком назревает скандал, — не знаю. Во всяком случае, всегда спокойнее избежать ссоры.

Но за столом, где сидела Н., шум все усиливался.

— Будешь ты пить или нет? — кричал противный кошачий голос.

Н. молчала.

— «Старик», — заорал человек с лицом обезьяны. — Лучше тебе убраться отсюда, пока окончательно не опозорился. Обернись! Разве посмеет она пить твое вино в его присутствии!

— Выражайся пояснее! — с негодованием ответила Н. — Я сама знаю, пить или не пить. Никто не может помешать мне или меня заставить!

— Посмотрим, выпьешь ты или нет, — охрипшим голосом вопил «старик». Вдруг раздался звон разбитого стекла. Я сидела к ним спиной, но по тому, как побледнел Ф., догадалась, что там происходит. Обернулась и увидела, что «старик» пытается скрутить Н. руку, а та, бледная как полотно, вырывается.

— Что за безобразие! Ты должен вмешаться! Пойдем успокоим их.

И, не дожидаясь ответа, я потащила Ф. к соседнему столику. Тот, что с лицом обезьяны, увидел нас и подтолкнул «старика».

— Сюда идут! — Потом скорчил рожу и продолжал: — Ты только посмотри на этого нахала! Интересно, по какому праву он вмешивается в наши дела?.. О, да с ним еще девушка!

Тут «старик» вскочил с места, подбоченился, загородил собою Н. и заорал:

— Эй ты, бесстыжая рожа, что тебе надо?

— Ничего, — сохраняя спокойствие, ответил Ф. — Просто хочу сказать тебе пару слов.

«Старик» презрительно рассмеялся, но, видя, что Ф. держится спокойно и просто, словно ничего и не произошло, растерянно взглянул на своего дружка.

Между тем Ф. продолжал:

— Мы в общественном месте, надо сдерживать себя, чтобы над нами не смеялись. Если это дойдет до начальства, мне придется сказать правду, иначе будут неприятности. Тогда меня спросят, почему я не вмешался и не призвал вас к порядку. Вот все, что я хотел сказать!

«Старик» не знал, что ответить. Но тут в разговор вмешался тот, похожий на обезьяну.

— Спасибо за совет, — расхохотался он. — Но хотел бы я знать, что мы совершили противозаконного? Неужели прийти с девушкой в ресторан зазорно? А твоя девушка с кем сюда пришла? Брось трепаться! Тоже деятель нашелся, в чужие дела лезть!

— Верно! Черт тебя побери, по какому праву ты мне морали читаешь? — разорался на весь ресторан «старик».

Возле нас уже стали собираться любопытные. Н. хотела воспользоваться случаем и выскочить из-за стола, но «старик» схватил ее за руку и снова усадил.

Тут Ф. не выдержал и повысил голос:

— По праву преподавателя я делаю вам предупреждение! — На несколько секунд воцарилась тишина, затем Ф. продолжал: — А сейчас мы спросим девушку…

В этот момент о стол стукнулся какой-то металлический предмет. Это «старик» извлек из кармана пистолет и швырнул его на пол.

— Ах ты мразь! — выругался «старик». — Кем ты ей приходишься, что лезешь со своими советами? Что-то мне это не нравится!

Видя, что дело принимает плохой оборот, я решила вмешаться:

— Мы — люди свои и можем договориться! Незачем хвататься за пистолет! Если явится полиция, никому не поздоровится.

«Старик» молчал, а тот, похожий на обезьяну, начал приставать ко мне.

— Ну и красавица! Да ты кто такая?

— Не обязательно тебе все знать! — оборвала я его.

— О, так это, оказывается, ты, — со смехом произнес он и двинулся ко мне. — В тот вечер, не будь я так пьян, ты бы не ушла от меня. Ну да ладно, сегодня сама явилась.

Я хотела отойти в сторону, но любопытные окружили нас плотной стеной. «Старик» схватил меня за руку и расхохотался:

— Чего боишься? Пила же ты с этим, «девятиголовым» и… — Я вырвала руку, но потеряла равновесие и качнулась назад. Делая вид, что поддерживает, «старик» крепко обнял меня за талию. Раздался оглушительный взрыв хохота. И вдруг выстрел. «Старик» разжал руки. Еще выстрел! Я увидела белое словно бумага лицо Н. и устремленный на меня горящий взгляд. В руке ее дрожал пистолет. Началось что-то невообразимое. Зал напоминал сейчас сковородку с шипящим маслом, на которую плеснули воды. Я видела, как «старик» вдохнул воздух и бросился на Ф. Началась драка. Я воспользовалась этим и выбежала из ресторана.

Шагах в тридцати от дома я споткнулась и упала. Вскочила на ноги, — но странное дело! — ноги мои были словно из ваты и я не могла сделать ни шагу.

Я села на обочине дороги, где было совсем темно, подперла руками подбородок и тут услышала, как бешено колотится у меня сердце.

— Это ты, сестрица? — вывел меня из забытья чей-то голос. Рядом со мной на корточках сидела Н. Я сжала ее руку, не в силах вымолвить ни слова.

— Ты не ранена? — шепотом спросила Н. Я покачала головой.

— Пойдем к тебе! — Она помогла мне подняться, и я почувствовала, что ноги мои стали послушнее. Мимо нас пробежали двое полицейских.

Когда мы вошли в дом, я заметила, что и Н. еле держится на ногах. Она обняла меня, положила голову мне на грудь. С улицы доносился какой-то шум. Я первая нарушила молчание:

— Куда ранен «старик»?

— Не знаю, — подняв голову, растерянно ответила она.

— Когда я выбегала, то…

— Я выбежала вслед за тобой! Но там такое творилось, что ничего нельзя было разобрать.

— Когда ты выстрелила вторично, этот похожий на обезьяну видел, — сказала я после минутного молчания. — Завтра они постараются оправдаться, а тебя убьют. Что же нам делать?

— Что будет — то и будет! — тихо ответила Н. и еще крепче прижалась ко мне.

Из глаз моих неожиданно потекли слезы. Я ласково гладила волосы Н. и, приблизив губы к самому ее уху, шептала:

— Единственный выход — сейчас бежать! Ты должна немедленно уйти отсюда!

Н. пристально посмотрела на меня, покачала головой и тяжело вздохнула.

— Ты непременно должна уехать! — касаясь лицом лица Н., продолжала я. — Я все устрою.

— Куда же я поеду?

— К моему отцу. В крайнем случае разыщешь своего двоюродного брата.

Н. молчала, опустив голову. Но я чувствовала, как взволнованно бьется ее сердце.

— О деньгах не беспокойся. Я возьму это на себя.

Н. вздрогнула, подняла голову, хотела что-то сказать, но я опередила ее:

— Не вздумай церемониться… — Н. снова попыталась возразить, однако я и на этот раз помешала ей: — Сестра я тебе или нет? Если не послушаешься, наша дружба кончена.

— Но ты ведь тоже собиралась домой? — улыбнулась Н.

— Не волнуйся, для этого у меня есть много возможностей!

Н. со вздохом кивнула головой. Мы стали советоваться, что необходимо предпринять в первую очередь. Я взглянула на часы — стрелки показывали семь. К ночи она успеет добраться до города, но, пожалуй, лучше всего нанять рикшу. Мы условились, что в городе она под вымышленным именем остановится в одной из гостиниц, а на следующий день мы встретимся там и решим, что делать дальше. Я предложила ей надеть мое платье.

— Мы собьем их с толку, наведем на ложный след. Надо предусмотреть каждую мелочь. Словом, предоставь все мне.

Н. ни в чем не перечила, но, увидев, что я надеваю не то мужской, не то женский старый ватник, вдруг рассмеялась:

— Откуда он у тебя, сестрица?

— О, это целая история, — отвечала я, пряча сверток с ее одеждой под ватник. — Ты ведь не знаешь, что некоторое время я находилась в армии. А сейчас ватник служит мне одеялом.

— Все ты умеешь! Где ты этому научилась?

— Долго рассказывать, — сказала я, подталкивая ее к двери. — Как-нибудь в другой раз.

Мы осторожно вышли из дома. Туман рассеялся, и стало теплее. Я усадила Н. в коляску рикши, а сама решила немедленно действовать.

Когда я пришла домой, было половина девятого. Я легла в постель, но никак не могла уснуть.

Добралась ли Н. до города? Я уверена, что все кончится благополучно.

3 февраля

Мне снилось, будто бы мы с Н. рука об руку бредем по бескрайней степи. Вокруг тишина, не слышно ни звука. Была я здесь когда-нибудь или не была? На земле следы зверей, птиц, изредка попадаются следы человека, мы внимательно рассматриваем их и идем дальше. Вдруг издалека доносятся чьи-то голоса. Вначале они звучат громко, потом тише и наконец совсем замирают. Это — не песня, скорее восклицания людей, занятых тяжелой работой… Неожиданно перед нами появляются два человека, это К. и Пин.

— Почему вы так медленно идете? За вами погоня! — кричат они мне. Оборачиваюсь, но из-за тумана ничего не видно. Хочу им что-то сказать, а их уж и след простыл.

— Куда они девались? — взволнованно спрашиваю Н. Молчание. И вдруг я замечаю, что рядом со мной идет не Н., а Чжао.

— Оказывается, ты вовсе не… — радостно кричу я ему, но он распахивает куртку, и я вижу скелет с огромным красным сердцем, которое громко стучит…

Я вскрикнула и проснулась. Но, проснувшись, продолжала слышать, как стучит сердце Чжао…

Бумага, которой были заклеены окна, посветлела, но я не знала, который час.

Снова раздался стук. И тут только я поняла, что кто-то стучится в дверь.

«Кто бы это мог быть так рано?» — И я вскочила с постели, набросила халат и отодвинула задвижку. Дверь распахнулась — и в комнату влетел Ф.

— Ты что, всю ночь не спала? — прямо с порога спросил он.

— Ну что ты за человек! — застегивая халат, ответила я. — Врывается в такую рань и еще…

— Да ведь уже одиннадцатый час! — Ф. окинул взглядом комнату и сел у письменного стола. — Извини за вчерашнее, ты так напугалась! Чертовски не повезло!

Я улыбнулась, села на постель и стала надевать чулки. Интересно, зачем он пришел?

— Значит, ты явился для того, чтобы извиниться? Но мне это совершенно не нужно, — я нарочно сняла чулки, достала другую пару и, не торопясь, начала надевать. — Но эти твои друзья… ты очень виноват перед Н., пойди успокой ее.

— Какие там… друзья! — сказал Ф. Голос его звучал глухо, словно доносился из бочки. — Черт знает что получилось! — Я подняла голову и только теперь увидела, что лицо Ф. все в синяках, вероятно после вчерашней потасовки. Я с трудом сдержала улыбку и спросила:

— А что особенного? Подрались — ну и дело с концом!

— Дело с концом! Ведь может разразиться колоссальный скандал! — Ф. криво усмехнулся.

Сердце у меня замерло, в душу закрались сомнения. Я предполагала самое худшее. Неужели Н. схватили? Если же нет, то подозрение должно пасть на меня, и он явился, чтобы выведать, где Н. Мысль у меня лихорадочно работала, но я сказала с улыбкой:

— Какой скандал? Подумаешь, подрались из-за девчонки!

— О, так ты еще ничего не знаешь? — очень серьезно спросил Ф. — Что ж, возможно… ну конечно, ты ничего не знаешь.

Мои подозрения усилились.

— В чем же дело? Неужели этого… «старика» вчера двумя выстрелами уложили наповал?

— Вовсе нет! Ни один волос на его голове не пострадал…

— Значит, ему просто повезло! — Я сказала это нарочно, чтобы нанести Ф. новый удар. — Но неужели ты так плохо стреляешь? Будь я на твоем месте, этот тип провалялся бы не меньше недели.

— Что, что ты сказала? — Ф. едва не онемел от испуга. — Я… стрелял?..

— А кто же?

— О, небо! Стрелял вовсе не я! Есть свидетели, они могут подтвердить, — и он вздохнул с облегчением. — Ты не шути так. Дело серьезное.

— Кто же в таком случае стрелял? — Хоть я и презирала Ф., надо было во чтобы то ни стало рассеять его подозрения.

— Кто же еще, как не Н.!

Я пристально посмотрела на него и подумала: «Вот теперь начинается настоящий разговор! Посмотрим, что еще он скажет!» Однако продолжения не последовало, тогда я сказала:

— Пожалуй, ты ошибаешься!

— Нет, не ошибаюсь. Есть доказательства! Вчера у меня даже оружия при себе не было. Оба выстрела произведены из пистолета «старика», а он стрелять не мог, так как за несколько минут до этого положил пистолет на стол.

— Вот как! Значит, никто не пострадал, а бедной девочке придется отвечать. Ф.! Ты должен ей помочь.

Ф. нахмурился и молчал, изредка бросая на меня взгляды. Что он задумал? Мне становилось все тревожнее.

Наконец я решилась, встала и спросила:

— Она в институте? Пойду к ней. Вы, мужчины, думаете только о себе.

— Если бы она была в институте, все решилось бы совсем просто! — со вздохом произнес Ф.

«Значит, ее арестовали! — подумала я. — И Ф. явился лишь затем, чтобы выяснить мое участие в этом деле».

Ф. нервно потер руки, хотел что-то сказать, но никак не мог решиться. Я притворилась, что ничего не замечаю, взяла пальто и, словно обращаясь к самой себе, сказала:

— Надо пойти к ней.

— Не ходи! — наконец заговорил Ф. — Ты все равно ее не найдешь.

— Почему же?

— Почему? — словно эхо, отозвался Ф. — Она исчезла.

Теперь я больше не сомневалась в том, что с Н. стряслась беда. Мало ли что может значить слово «исчезла». Я злилась на себя. Черт возьми! Ничего хорошего из моей помощи не получается, только сама попадаю в неприятности! Сколько раз так бывало! Вот и сейчас то же самое. Нет, надо во что бы то ни стало погасить огонь, который начинает сжигать меня. Я так и не знала толком, что произошло, а спросить не решалась.

— Не верю… — сказала я Ф. — Уж кто-кто, а ты прекрасно знаешь, где она находится. Вот и сказал бы мне.

Ф. окончательно расстроился и стал оправдываться:

— Как можешь ты говорить подобные вещи! Что я, спрятал ее? Говорю тебе, она исчезла!

— Серьезно? — радуясь в душе, сказала я, пристально глядя на него.

— Вчера вечером из-за этого скандала не имел возможности разыскать ее. — Ф. молчал, словно обдумывал, что сказать дальше. — А утром узнаю, что она вчера не вернулась в общежитие. Пошел к ее знакомым, оказалось, что там ее не было. А часов около девяти полицейский нашел платье… ее платье, на пуговице висел ее жетон!

— Странно! — воскликнула я, сделав удивленное лицо. — Неужели…

— Платье нашли недалеко от реки.

Мы в упор взглянули друг на друга, в глазах Ф. я прочла тревогу. Я нарочно помедлила, потом проговорила:

— Неужели самоубийство? Да нет, не может быть.

— Трудно сказать! — покачал головой Ф. — Я хорошо знал ее, она отличалась упорством, умела настоять на своем! Совершенно непонятно, зачем она вчера так поступила. Скандал в ресторане — дело обычное, зачем было стрелять! Хорошо еще, что никто не ранен.

Я молча смотрела на Ф., ожидая продолжения. На какое-то время воцарилось молчание.

— Некоторые считают, что она вчера была не в себе, долго бродила по улицам, затем случайно вышла к реке, и тут у нее появилась мысль о самоубийстве.

Я ничего не ответила, лишь кивнула. Однако Ф. тоже молчал, и я задала ему вопрос, которого он, пожалуй, не ожидал:

— Ты, наверно, уже доложил обо всем? Я хотела бы выступить в качестве свидетеля.

Ф. посмотрел на меня и как-то уныло ответил:

— Я еще не докладывал.

— Как же так? — воскликнула я. — Надо сделать это как можно быстрее!

— Здесь многое не ясно, надо все взвесить. — Ф. помолчал и, понизив голос, добавил: — Студенты сейчас как сухой хворост, достаточно одной спички — и вспыхнет пожар. А мы с тобой спим на этом хворосте. Если предать дело огласке — произойдет взрыв, они только и ждут повода.

— Да-а, — пробормотала я, а про себя подумала: «Вздор! Кто тебе поверит? Просто вы между собой еще не все решили, не договорились, как лучше составить донесение, и поэтому хотите пока замять это дело». Им надо было снять с себя всякую ответственность и убить Н. Вот чего они добивались, я это знала заранее. Но я спутала все их карты! При этой мысли я улыбнулась.

— А по-моему, надо немедленно обо всем доложить. Пошли секретное донесение, начальство произведет тайное расследование, и студенты ничего не узнают.

— Нет, нет, — быстро ответил Ф. — Ты просто не знаешь, какая сложная сейчас обстановка. Каждую мелочь используют для нападок, а тут речь идет о жизни человека — это не мелочь!

Я не верила ни одному его слову и потому лишь улыбнулась в ответ.

Ф. с сомнением взглянул на меня, потом устремил взгляд в пространство, встал и начал шепотом умолять меня:

— Прошу тебя, помоги мне, не надо раздувать из этого историю.

— А если начальство спросит меня? — Я решила поставить Ф. в тупик. — Неужели я скрою правду? Где гарантия, что другие не расскажут обо всем?

— Этого не случится, — решительно заявил Ф. — По крайней мере в ближайшие два-три дня.

Я улыбнулась и уклончиво ответила:

— Ладно, ты мне все равно что брат родной, как же не помочь! Только не вздумай переправляться через реку и на время забудь обо мне.

После ухода Ф. я умылась и привела себя в порядок. В городе меня ждала Н.

Время от времени я вспоминала свой сон, и мне становилось не по себе.

6 февраля

Кажется, все идет по намеченному плану. Этой чертовке Н. везет. Когда третьего числа вечером я привезла ее к моему земляку-лавочнику, она так радовалась, что я даже позавидовала.

— Пока рано веселишься, — урезонивала я ее, — впереди еще столько всяких проблем! Видишь, как я забочусь о тебе! Так о возлюбленной не заботятся!

Завтра под любым предлогом я снова должна попасть в город. Это, разумеется, не очень удобно, но я не могу иначе, мне надо знать, как идут дела у Н. Земляк и вся его семья уверены, что Н. — моя двоюродная сестра, что она осталась без работы и теперь едет к моему отцу, так как после смерти мачехи о нем некому заботиться.

Пока все благополучно, не решен лишь вопрос с деньгами. Говорят, что на дорогу нужно не менее семисот, а то и восьмисот юаней.

Я умею выходить из любого положения, неужели же на этот раз вернусь с полдороги? Письма от отца все нет. Может быть, дать телеграмму?

Еще многое можно было бы обсудить с Н., но все в той или иной степени упирается в деньги. А у Н. денег нет, это я точно знаю. Если же она узнает, что и у меня их нет, то непременно заупрямится так, что ее с места не сдвинешь, начнет доказывать, что лучше всего ей умереть…

Нет, я одна должна все решить. Пусть Н. остается в блаженном неведении и верит в то, что не сегодня завтра она сможет выехать.

Завтра надо «заболеть». Поеду в город в больницу, повидаюсь с Н., а затем…

8 февраля

Какой густой туман! Кажется, что он пробирает до мозга костей. Когда я вошла к Н., она еще не проснулась и вся разрумянилась во сне. Я осторожно прикрыла дверь, но Н. проснулась.

— Так и знала, что ты придешь, — улыбнулась она. — Но, пожалуй, не стоит тебе так часто бывать у меня.

— Не могу, все беспокоюсь, как тебе тут живется… — сказала я, присев на край постели.

— Очень хорошо. Твои земляки относятся ко мне, как к родной. — Н. погладила меня по руке. — О, почему у тебя руки такие холодные?

— Шла пешком от больницы… но ты не волнуйся, я совершенно здорова…

Н. встала, коснулась щекой моего лба, затем приложила ухо к груди, чтобы послушать сердце.

— Ты зачем притворилась больной? Говорят, это нехорошая примета, можно всерьез заболеть. — Но она тут же рассмеялась: — Вчера вечером они заставили меня играть в кости, и представь — я выиграла! Да ты посмотри…

Она соскочила с постели, подбежала к столу, достала несколько банкнот и начала возбужденно рассказывать:

— Я загадала: если выиграю — значит, мы обе выберемся отсюда. Смотри: разве это не выигрыш?

— Не радуйся раньше времени. — Я взяла халат и набросила ей на плечи. — Говорят, «старик» поклялся разыскать тебя или…

— Неправда, — сказала она, бледнея. — Я не верю в это.

— Зачем мне обманывать тебя?

Н. огорченно взглянула на меня, но тут же снова улыбнулась.

— Никто не сможет найти меня. Ведь я теперь твоя двоюродная сестра и живу в доме почтенного торговца Вана.

— Ты неисправимая оптимистка, — не могла не улыбнуться я. — Ладно, предположим, что «старик» ничего не сможет сделать. Но ведь есть еще тот, «девятиголовый».

— А он что? — Н. еще больше побледнела.

— Пока ничего. Но ты оденься, а то простудишься…

— Нет, говори. Я прижмусь к тебе, и ты меня согреешь.

— Несколько дней тому назад я узнала от него, что они собираются доложить о твоем самоубийстве — словом, хотят замять дело! Но я им этого не прощу!

Н. растерялась, но потом улыбнулась, еще крепче прижалась ко мне и зашептала на ухо:

— Правильно, не прощай, не прощай!

Я высвободилась из ее объятий, поправила волосы и сказала:

— За судьбу студентки Н. они мне, конечно, ответят. Что же касается моей двоюродной сестры — то это совсем другое дело. Могу сообщить тебе, что Ван обещал достать билет не позднее чем через две недели.

Вдруг Н. стала серьезной, о чем-то задумалась и начала быстро одеваться. Надела платье, но не застегнула его, подошла ко мне, положила мне руки на плечи и грустно спросила:

— А ты, сестрица?

— Что я?

— Ты когда поедешь? — Она приблизила ко мне свое лицо так, что оно почти касалось моего.

— Обо мне не беспокойся. Я уеду через месяц или несколько позднее. Самое главное — получить отпуск. Ты ведь понимаешь, что это от меня не зависит!

Мне показалось, что Н. вздрогнула. Она прильнула ко мне и почти неслышно проговорила:

— Я подожду. Мы поедем вместе.

— Ты будешь ждать? — невольно рассмеялась я. — Зачем? Ведь это ребячество!

— Непременно буду ждать! — сказала Н. чуть громче и села рядом со мной. — Одна я не поеду! Может, ты прикажешь связать меня и усадить в поезд? Я не допущу, чтобы ты осталась здесь.

Я с улыбкой покачала головой, взяла ее за подбородок и повернула лицом к себе — глаза Н. были полны слез. Вздохнув, я стала ласково уговаривать ее:

— Пойми, ты должна уехать раньше. Что будет, если все раскроется?

— Я тоже думала об этом. Но посуди сама, я ведь тоже смогу выехать не раньше, чем через две недели. — Неожиданно она рассмеялась. — А потом, обещаниям торговцев верить нельзя. Говорит, через две недели, а там, смотришь, пройдут три, а то и все четыре. Постарайся успеть к тому времени, и поедем вместе.

В ответ я что-то промямлила. Н. была так радужно настроена, что у меня духу не хватило испортить ей настроение. И потом не так легко было с ней справиться — она умела настоять на своем. Но, говоря откровенно, я не верила, что в решительный момент она действительно откажется ехать, поэтому я улыбнулась и ничего не сказала, лишь просила ее побыстрее одеться.

А она радовалась, словно ребенок, носилась по комнате, весело смотрела на меня и улыбалась.

Но вдруг глаза ее стали грустными, она подошла ко мне и потащила к окну:

— А кто у тебя есть, кроме отца?

— Кажется, брат, — не задумываясь, ответила я.

Она рассмеялась:

— Почему «кажется»? Если есть — значит, есть.

— Видишь ли, я точно не помню, я никогда его не видела… Это сын моей мачехи.

Она опустила голову и стала медленно ходить по комнате.

— А ты смогла бы поладить с мачехой? — снова спросила Н.

— Но ведь она умерла…

— Сколько же лет твоему брату? — Она остановилась и обняла меня.

— Пожалуй, не больше десяти, — после минутного раздумья ответила я. — Но его, я думаю, уже нет в живых… — Н. не отводила от меня сочувственного взгляда, и я, не сдержавшись, улыбнулась. — Ты интересуешься такими подробностями, словно собираешься войти в наш дом снохой, но, к сожалению, у меня…

— Что «к сожалению»? — несколько растерянно переспросила она.

— К сожалению, у меня нет взрослого брата.

— Это не важно! — покачала головой Н. — Я жалею о том, что не родилась мужчиной!

Я рассмеялась, вспомнив, как в день нашего знакомства она в шутку назвала себя моим кавалером. Н. не поняла, почему я смеюсь, и изумленно на меня смотрела.

— И не стыдно тебе всегда думать о своей выгоде!

Н. даже не улыбнулась в ответ на мою шутку, лишь со вздохом сказала:

— Раз и ты считаешь, что мужчиной быть лучше, что ж — я предоставляю тебе эту возможность, лишь бы всегда быть рядом с тобой. Это так прекрасно!

Н. вздохнула. Мне тоже стало как-то не по себе, душила тоска.

Мы подошли к окну, сели на один стул и, крепко прижавшись друг к другу, молчали.

Вдруг Н., пристально глядя мне в глаза, тихо сказала:

— Угадай, о чем я сейчас думаю.

Я погладила ее красивые, черные как смоль волосы и с улыбкой ответила:

— Наверно, о том, как стать мужчиной…

— Вовсе нет! — перебила меня Н. — Я думаю о тебе.

— Могу ли я превратиться в мужчину?

— Да нет же! — Н. рассмеялась. — Я думаю о том, что в тебе действительно много мужского и в то же время ты более женственна, чем любая женщина.

— Не болтай чепухи! Как можно быть женственнее любой из женщин? И что это вообще значит?

— Это значит… Быть вдвойне женщиной — значит быть матерью!

Я по-прежнему улыбалась, но уже как-то неестественно, потому что вспомнила о моем ребенке. Я вздохнула. Н. заметила перемену в моем настроении и, видимо, поняв истинную причину этой перемены, ни о чем больше меня не спрашивала, лишь нежно прижалась щекой к моей щеке. Через несколько минут она снова заговорила:

— Знаешь, прошлой ночью мне снилось, будто мы с тобой идем по какой-то дороге и вдруг нам встречается какой-то мужчина, говорит, что он твой муж, и уводит тебя… Я плакала, кричала… И от этого проснулась. Лицо мое было мокро от слез.

Я еще больше расстроилась, но заставила себя улыбнуться:

— Ты шутишь, не может быть, чтобы тебе такое приснилось.

— Отчего же? Я и раньше видела подобные сны.

— А ты всегда была одна? Ты ведь моложе меня, красивее, умнее…

Н. зажала мне рот рукой:

— Хватит! Еще одно слово — и я никогда тебе этого не прощу! Может быть, я моложе, красивее, умнее — не знаю. Но характер у меня скверный. Я очень капризна!

Я осторожно вложила свою руку в ее и со вздохом сказала:

— И все же я говорю правду!

Н. молчала, рассеянно глядя в окно, за которым медленно таял туман. Вдруг она с улыбкой повернулась ко мне:

— Если у тебя когда-нибудь родится ребенок, я буду его нянчить, нет, мы вместе вырастим его. Он будет таким красавцем, что все станут удивляться.

Я оторопела. Откуда у нее эти мысли? И снова образ маленького Чжао возник перед моими глазами, я опустила голову, едва сдерживая слезы.

Н. растерянно заглянула мне в лицо и взволнованно погладила меня по руке.

— Ничего, ничего. Я немного расстроилась. Твои мечты чересчур хороши и смелы.

— Отчего же? — убежденно сказала она. — Перед нами откроется совершенно иной мир, мы снова станем людьми. Конечно, впереди еще много трудностей, но все же это прекрасно!

Я подняла голову и снова вздохнула.

— Конечно, ты права. Я и сама так думаю. Но мне многое пришлось пережить — столько горя выпало на мою долю. Поэтому я не могу быть такой оптимисткой… к тому же… — Я замолчала и прижала руку Н. к своему лицу.

— Продолжай, сестрица, продолжай!

— К тому же я — совсем другой человек, нельзя меня сравнивать с тобой, — с трудом проговорила я.

Н. испуганно смотрела на меня. Я слышала, как громко стучит ее сердце. Я прижала ее руку к своей груди и, помолчав, сказала:

— Слышишь? Под твоей рукой бьется израненное сердце…

— Сестра моя! — воскликнула Н. и спрятала лицо у меня на груди, словно хотела увидеть мое сердце. Какая-то горькая радость охватила меня, и я заговорила, словно обращаясь к самой себе:

— Знаешь, у женщин бывают такие маленькие подушечки для иголок. У моей старшей сестры была такая, в форме сердца. Мне кажется, что мое сердце тоже утыкано иголками.

Н. подняла голову. Глаза ее блестели, она нервно кусала губы. Я знала, как ей больно сейчас. И от этого мне стало еще печальнее.

— Сестренка. — Я задыхалась от волнения. — Ты ничего не знаешь обо мне. Я любила, ради такой любви можно было пожертвовать всем… но я была глупа… Позднее у меня была возможность искупить свою вину. Я полюбила его во сто, в тысячу раз сильнее, чем прежде, но из-за этой проклятой жизни…

— Где же он теперь?

— Не знаю. — Я заплакала. — Говорят, что он… что его уже нет в живых!

— Не может быть! — решительно заявила Н. и крепко обняла меня. — Тебя обманули, чтобы ты забыла о нем и оставалась послушной им… Я знаю, они часто прибегают к такому способу. Я буду его искать и найду хоть на краю света! Я верну его тебе!

— Хорошо… — только и смогла я выговорить, глядя на Н., такую непосредственную, порывистую, исполненную радужных надежд. Жизнь с ее страданиями и человеческой подлостью пока лишь слегка коснулась ее. Было бы преступлением погасить священный огонь этой юной души. И я решила закончить этот разговор. — Хорошо. Только помни, что судьба человека — в его собственных руках. Раз ты любишь меня, раз веришь мне, ты должна слушаться каждого моего слова, понимаешь?

— Хорошо, я во всем буду тебя слушаться, — быстро ответила она. — Только…

Я не дала ей продолжать:

— Только хочешь ехать вместе, верно? Хорошо. Что-нибудь придумаем! — Я поцеловала ее и выбежала из комнаты.

Пошла я к земляку и попросила его во что бы то ни стало достать билет на один из ближайших дней.

Земляк почесал затылок, подумал, потом сказал:

— Что ж, попытаюсь, может, и удастся. Только придется потратиться…

— За деньгами остановки не будет. Но сестре об этом не говорите, а то, чего доброго, откажется ехать. Сколько примерно нужно? Я дам. Если окажется мало — добавлю.

— Ладно! Можете на меня положиться, через пять дней ваша сестра уедет. В составе есть один частный вагон, так вот туда и устроим ее. Вагон этот новый.

— А частный вагон — это надежно? Сестра моя никогда далеко не ездила…

— Не волнуйтесь. Там есть специальное купе для женщин, одна моя родственница ездила так.

Я поблагодарила земляка. С души моей словно камень свалился. Этой чертовке Н. действительно везет!

9 февраля. Ночью

Вчера не успела вернуться из города, как сразу же услышала неприятные новости. Сегодня подтвердилось, что это правда. Дьявольщина!

История с Н. неожиданно приняла широкую огласку. Ф. сняли с работы, его будто бы подозревают в том, что он старается выгородить Н. А «старик» со своей компанией по-прежнему процветает.

Кажется, все они пока уверены, что Н. действительно покончила с собой. Это единственное, чем можно сейчас утешаться. Мне, пожалуй, не надо бы так часто ездить в город, а за последние три дня я побывала там дважды. Но иначе я ничего не узнала бы о билете, да и денег не смогла бы достать.

Как бы меня не впутали в эту историю! Ведь Ф. часто бывал у меня! Впрочем, известно, что у нас с ним не совсем обычные отношения.

Н. тоже нередко навещала меня, и Ф. об этом знал, Может быть, и другие знали? Но раньше никто не обращал внимания, а теперь обстановка изменилась, стоит кому-нибудь вспомнить об этом, и…

«Старик» и его друзья отлично себя чувствуют, так что я не гарантирована от всяких случайностей не только на улице, но и дома. Один раз я уже на собственной шкуре испытала, что такое выстрел в упор, стоит ли ждать повторения?

Чем больше я размышляла, тем тревожнее становилось у меня на душе. К тому же я теперь отвечаю за жизнь Н. Она могла выждать некоторое время — ничего страшного не случилось бы. Ведь «самоубийство» я придумала. Теперь же малейший промах — и все пропало. Мы обе погибнем.

Черт побери! Кажется, все оборачивается против меня!

10 февраля

Я не могу бездействовать. Я все еще верю в то, что судьба человека — в его собственных руках.

Какое преступление я совершила? Никакого. Я лишь хочу выручить из беды милое беспомощное существо — вытащить из пасти тигра невинного ягненка, и надеюсь спасти еще одного несчастного человека — самое себя! В этом — все мое «преступление»! И я хочу объявить об этом «преступлении» на весь мир, чтобы узнали о нем все добрые люди!

Надо действовать, иначе я не выберусь из этой ямы. И если это мне удастся — значит, есть еще на свете справедливость. Если же нет, я оповещу о своем «преступлении» весь мир, пусть все добрые люди судят меня!

Я уже наметила план действия. Отныне я буду делать все, чтобы как можно быстрее покинуть это ненавистное мне убежище самодуров и бандитов. Я больна, никто не может запретить человеку болеть.

Земляк обещал достать билет через пять дней. Значит, осталось часов восемьдесят. Успею ли я уладить все свои дела — не знаю, зато я уверена, что через восемьдесят часов Н. уже будет в пути! Все подготовлено для этого!

Теперь надо подумать о собственной судьбе… Я так долго страдала, какой только нечисти не насмотрелась я за свою жизнь! Так неужели не смогу потерпеть еще немного?! Пройдут три месяца, полгода, даже год, но я вырвусь отсюда!..

Я почему-то подумала, что похожа в этот момент на солдата, который обеспечил всем необходимым жену и детей и теперь с легким сердцем отправляется на войну.

Н. пока не знает, что я не поеду. Об этом ей можно будет сообщить лишь в последние пять минут. Узнай она раньше, ничего хорошего из этого не получится, и все окончательно запутается. Н. говорила, что в моем характере много мужества. Что ж, сейчас без этого не проживешь!

Перевод С. Иванько.