Избранное

Слово о Йожефе Ленделе

Это имя пока мало что говорит советским читателям. А между тем Йожеф Лендел прожил на нашей земле ровно четверть века и первое крупное его прозаическое произведение (начинал он как поэт) — «Вышеградская улица» — впервые увидело свет в 1932 году, и не на родине, а в СССР, и не на венгерском, а на русском языке. Автор предисловия — Бела Кун, выдающийся деятель венгерского и международного коммунистического движения. Книга написана по не остывшим еще следам событий — она посвящена венгерской пролетарской революции 1919 года, непосредственным участником которой был Йожеф Лендел, один из создателей Венгерской Коммунистической партии. На родном языке и у себя на родине она появится лишь в 1957 году, то есть двадцать пять лет спустя, уже в народной Венгрии. В том же году единомышленник, товарищ и соратник Лендела по перу, писатель Бела Иллеш, участвовавший в освобождении страны от фашизма в рядах Советской Армии и, стало быть, непосредственно причастный к возрождению книги в ее первозданном виде, поскольку писалась она все-таки на венгерском, так скажет о ней:

Лендел на четыре года старше двадцатого века. В 1986 году ему исполнилось бы девяносто, Он ушел от нас совсем недавно — в 1975 году. Значит, прожито без малого восемьдесят. Если арифметически — немало. В человеческой жизни иной отсчет времени. Тем более когда она слита с эпохой безраздельно, до последней капли крови, до последнего дыхания. Сам Лендел выразится просто, точно и сжато: «Ключ к пониманию моих романов один — эпоха». Добавим от себя: к пониманию всего его творчества.

Напомним: двадцать пять лет у нас, а вообще в политической эмиграции с 1919 года (Австрия, Германия — это до апреля 1930 года). В общей сложности — тридцать шесть лет.

Мне посчастливилось знать его лично. Нас познакомила талантливая фотожурналистка Эдит Молнар. Он очень тепло к ней относился, доверял ей. В 1981 году она выпустила книгу-альбом «Писатель, быль, фотография». Листаю ее с чувством, будто в ней пусть и скромные, но кусочки моей собственной жизни — в ней лица родных людей, которых, увы, уж нет, но которые все так же дороги мне. Листаю и думаю: хорошо бы и у нас издавать такие вот авторские «фотобыли» — чтобы можно было вглядеться в лица, глаза… В книге есть глава о Йожефе Ленделе. В ней — кроме фотографий — короткие, как магниевые вспышки, зарисовки деталей, подробностей, из которых складываются облик человека, атмосфера дома, в котором он живет. Теперь уже — жил.

…Лендел вернулся на родину в 1955 году. Он дважды менял квартиру и вовсе не из праздной охоты к перемене мест, просто искал «свое» место, прежде чем поселился наконец — и уже до конца жизни — в Буде, на Крепостной горе, в доме на бастионной аллее Арпада Тота[1], окнами на вечерние закаты. Стоишь на аллее, и такое ощущение, будто ты на палубе парусного фрегата. Если перейти на другой «борт», откуда кроме ленты Дуная видны восходы солнца, то там еще более неоглядные, прямо «океанские» дали:

Это Арпад Тот, чье имя носит бастионная аллея.

А теперь — взгляд вниз, чуть правее — там через Дунай, который отсюда на фоне «океана» кажется нешироким каналом для проводки крупных судов к причалам, переброшен — да-да, это он, Цепной мост. Это «его», Лендела, мост — самый любимый им из всех дунайских мостов, О котором он напишет однажды.

Арпад Тот (может, и не про Цепной мост, про другой, но это не важно):

Запомним же Цепной мост и вновь перейдем на правый борт «корабля». Из рассветной юности — в пору предзакатную.

И тот же Арпад Тот:

Это сказано в первой четверти двадцатого века. Взгляд в грядущее. Вера в него. Это произнесено поэтом старше Йожефа Лендела ровно на десять лет, но ровесника по революции — они ее вместе делали.

Так вот почему Йожеф Лендел оказался на бастионной аллее Арпада Тота! Хотя, быть может, и невольно, повинуясь внутреннему наитию.

Впечатление от нашей первой встречи с Ленделом — точно жадно-торопливый оттиск в памяти (как у него в «Лесных картинах»), но самый верный и уже навсегда:

Глаза — прежде всего. Редчайшей голубизны — такую я видел только у солнечного мартовского неба в далеком сибирском селе Ербогачен.

В глазах все:

Внимание.

Достоинство.

Ранимость.

Юмор.

Доверчивость.

Непреклонность.

Тревога.

Мудрость.

И еще — крепкое мужское рукопожатие, — так мне жали руку лесорубы в уссурийской тайге. Юношеская легкость тела, хотя ему семьдесят лет. И бесконечные, нескончаемые расспросы, точнее вопросы — ясные, четкие, как вся его проза. «Как там у вас?» или «…у нас?» — из-за этого вечная путаница, и тогда на его в общем-то грустном, в морщинах, лице — улыбка. Улыбка Лендела. Она редкая, необыкновенная. Ее не просто поймать в фотообъектив.

Лендел — из того поколения, которое выковано прекрасным и яростно-суровым временем. Поколения венгерских (и, значит, наших тоже) рыцарей революции. На моей книжной полке — живые свидетели встреч с теми из них, с кем свела меня судьба. Вот Ирена Кун, друг, соратник Бела Куна, ее книга — воспоминания о муже — названа просто «Бела Кун». Вот Йожеф Лендел, сборник его публицистики «Зеркала». Вот Дежё Яс: по-военному чеканный, как в плане предстоящей операции или в донесении с поля боя, язык бойца Красной Армии Венгерской республики девятнадцатого года, потом легендарного («коренного, вылитого», как многие были уверены) «испанца», видевшего и слышавшего Гарсиа Лорку. Книги его: «От Будапешта — до Будапешта» и «От Советской Венгрии до Пиренеев». На суперобложке два снимка: на верхнем — группа испанцев, слева Родион Яковлевич Малиновский в берете, в плаще поверх куртки, в белой рубашке при галстуке, а рядом Дежё Яс. Лицо рабочего. У Малиновского тоже рабочее, а может крестьянское лицо, мудрые с лукавинкой глаза; оба они без очков; на нижнем снимке — уже оба в очках; один в маршальской форме, с двумя звездами Героя, депутатским значком, весь седой, рядом — боевой товарищ по Испании — Дежё Яс (на удивление — ни единой сединки в аккуратно зачесанных волосах; помню, он отшучивался: «Ни грамма спиртного с 1919 года»). И еще томики стихов Антала Гидаша.

Как разметала их судьба — кого куда, и вот — надо же! — сошлись-таки, встали рядом, все вместе. Так, как было в жизни, ибо делали общее дело, хотя и в разных краях. До чего же с этими людьми было просто, легко, раскованно! И книги их написаны именно так. Иначе они не умели — как не умели иначе жить! Для них жизнь — это действие, обязательно действие! А иначе не стоит.

Книги — бесценные сокровища, спутники на всю оставшуюся жизнь. А тех, кто их создал, уж нет никого. Но они — в сердце, и не только в моем — многих и многих тысяч, десятков, сотен тысяч людей всего мира. Они зовут к борьбе. Борьба продолжается.

Дорогой читатель! В книге, которую вы открываете, — лишь толика созданного Йожефом Ленделом. Несколько рассказов и роман-эссе. (Помните про мост? Так вот это роман о тех, кто его задумал и воплотил в металле и камне — материализовал идею.)

Все эти произведения и многие другие практически созданы в последние двадцать лет жизни писателя, самые плодотворные.

А до того было не просто. Всякое было. И радость. И порыв вдохновения. И счастье борьбы. И горькая несправедливость, перенесенная стоически, мужественно, с верой в конечное торжество правды, истины. Не каждый, далеко не каждый смог бы пройти по трудным дорогам судьбы так, как прошел Лендел — с высоко поднятой головой и с неозлобившимся, полным добра к людям сердцем, У него была ясная цель — всегда и везде, используя любую возможность, бороться за идеалы революции, которые вошли в кровь и плоть его. Он до последнего мига своей жизни оставался коммунистом.

Его оружием было слово. Оно осталось. Оно живет. Оно зовет вперед.

В книге — о том, что пережито, передумано, выстрадано, высвечено мыслью и согрето душой. Об обретениях и утратах. О добре и зле. И о том, как добро одолевает зло, хотя это очень не просто.

Книга о том, «как жили люди» в «их» время, которое давно позади, но часто о себе напоминает. И рассказано об этом так зримо, ясно, весомо, будто это не Лендела, а наша с вами мать (или бабушка) стоит у стола, режет каравай хлеба и бережно складывает ломти в плетенку, на дно которой постлана салфетка с каймой, вышитой красным крестиком. Будто не его отец, а ваш отец, дед или прадед стоит и переливает с ладони на ладонь зерна золотистой пшеницы, а рядом стоит другой человек и тоже пересыпает хлеб из ладони в ладонь, но это выходит у него совсем по-другому, потому что не он вырастил этот хлеб, он только наживается на чужом поте. И становится понятно, почему хлеб для Лендела навсегда останется безвкусным, пока его не будет в достатке у всех других людей.

Что чувствует, о чем мыслит, что делает человек, когда его ожидает смерть от рук хортистских палачей? И когда он сам ничего не успеет об этом написать, передать на волю. Потому что таковы обстоятельства. Потому что не осталось времени и уже пробил вокзальный колокол к отправлению. Впереди — конечная станция, последняя остановка. На веки вечные. Но это о плоти. А дух, мысль… Дело, ради которого ты умираешь, — не напрасно, оно стоило жизни, оно останется на веки вечные. В сердцах и умах людей, которые продолжат начатое тобою. Если близка конечная остановка — это не самое страшное для таких людей. Они думают о жизни, о времени, как распределить его, рассчитать, чтобы все сделать так, «как надо», как повелевает твоя совесть, а она неотделима от совести твоих товарищей по партии. Так думал и чувствовал Юлиус Фучик, когда писал «Репортаж с петлей на шее». Так поступал его венгерский собрат, коммунист Имре Шаллаи[5]. Хотя он ничего не успел написать за оставшиеся перед смертью часы. Это сделал за него соратник — Йожеф Лендел. Он подхватил выпавшую винтовку из рук друга, даже не на миг выпавшую, а на тысячную долю секунды — она не успела и земли коснуться. Йожеф Лендел знал мысли и чувства друга как свои собственные, или, может, лучше собственных. И потому его повествование — чистая, святая правда. «Документальная проза», — сказали бы сейчас про этот рассказ. Оптимистический реквием. — скажем мы.

По сути — та же нота, та же тема и все о том же, чем больна совесть, — о смысле человеческого существования в «Древе познания» да и во всем творчестве писателя.

Есть в книге и рассказ про то, как дорога строится… В дремучих дебрях. О том, как это делается, кто и чем занят и что из всего этого получается. С виду простая, незатейливая, но кинематографически четко раскадрованная динамичная вещь — будто смотришь «документалку» Дзиги Вертова. Ни одного лишнего кадра-слова. А как емко, насыщенно — о пафосе созидания, о том, ради чего мы живем. Светлой верой в завтрашний день пронизан этот рассказ.

И наконец, роман-эссе «Созидатели моста». Он венчает сборник. Это роман-хроника, роман-раздумье, роман-исповедь. У вас может возникнуть ощущение, что Лендел устал от бурь, океанских накатов и подземных толчков, что он заводит свой корабль в успокоительную гавань подернутого флёром века минувшего. Не в том дело. Он просто снова перешел на другой борт своего «парусника», откуда Цепной мост — как на ладони, он органично вписывается в общую панораму безбрежного простора, из которого по утрам встает солнце. Важно видеть картину в целом. Перспективу. Но и мост в этой картине — далеко не частичка мозаики. Чтобы убедиться в том, надо вместе с Ленделом спуститься вниз, пройтись по мосту — хотя бы раз — на другой берег Дуная. По дороге остановитесь у первой или второй его опоры (это безразлично), прикоснитесь ладонью к камню, приникните ухом к нему, как к морской раковине, — и вы услышите отдаленный шум прибоя прошлого века, приглушенные голоса тех, кто его возводил, не думая о нас с вами, но и ради нас, а не только ради себя и своих современников. Настоящий мастер делает свое дело на совесть, он верит, что его творение переживет его. И он, если это истинный мастер своего дела, на сей счет никогда не ошибается. Удивительный мост. Но мало ли прекрасных мостов на белом свете? И каждый хорош и полезен по-своему. Но у этого свой «секрет», разгаданный писателем: он не просто соединяет берега реки, он соединяет века, прошлое с настоящим, настоящее с будущим. Это — гимн творчеству. Только исполнен он просто, без шумовых эффектов. Вслушайтесь в мелодию, пробивающуюся сквозь легкую, полушутливую, порой наигранную и даже фривольную интонацию разговора о том о сем, пока вы прогуливаетесь с Ленделом по мосту. Но поднимитесь и вверх, на Крепостную гору. И моментально — другой ракурс, другое измерение, другой порядок вещей. И мост смотрится по-иному. Чувствуете?

Йожеф Лендел умел сильно любить и так же сильно ненавидеть. И все это — в его книгах, завещанных не только соотечественникам, но и нам с вами, всем людям. Он прожил долгую и стремительную, как вихрь, жизнь. Он познал счастье мечтать, бороться за мечту и увидеть ее осуществленной.

Одного он не успел сделать — рассказать в своей художественной прозе о сегодняшнем дне Венгрии так полно, как хотелось бы. Ему не хватило времени, он был в цейтноте. Перед последней станцией на дороге жизни. Но он о многом сказал в публицистике, которая у него такая же страстная и яркая, как все, что он делал. У него было врожденное чувство великой ответственности перед товарищами, перед партией, перед народом. Однажды он напишет:

Это строки из его публичного отречения от ренегата: их свела революция девятнадцатого и развел год пятьдесят шестой. Они написаны и высказаны принародно, в грозный для родины час, когда контрреволюционная лавина едва не утопила венгерский народ в крови, — это было бы уже в третий раз за неполных сорок лет его истории.

Йожеф Лендел привык называть вещи своими именами. Добро — добром. Зло — злом. Сегодня, в час нависшей над всем человечеством смертельной опасности, уверенностью дышит слово писателя:

Владимир Ельцов-Васильев