Автор и инициативная группа в лице

Глимазенко Анатолия Николаевича (председатель)

Голованенко Натальи Александровны

Верясовой Светланы Матвеевны

Канкеевой Галины Георгиевны

Пеганова Глеба Анатольевича

выражают искреннюю благодарность за помощь в издании книги «Немтырь»:

Беспаловой Любови Викторовне — п. Кошурниково

Беловой Людмиле Николаевне — г. Минусинск.

Волкову Владимиру Васильевичу — г. Минусинск.

Заплечниковой Любовь Петровне — с. Селиваниха

Ивасенко Владимиру Анатольевичу — г. Минусинск.

Ивченко Игорю Александровичу — г. Абакан.

Кайзер Александру Андреевичу — г. Абакан.

Картамышеву Николаю Павловичу — г. Минусинск.

Каукину Виталию Алексеевичу — п. Ирба.

Кузьмину Николаю Ильичу — г. Назарово.

Леоненко Нине Яковлевне — г. Тайшет.

Метелеву Владимиру Васильевичу — г. Назарово.

Пивикову Алексею Николаевичу — г. Минусинск.

Прокопьеву Алексею Владимировичу — г. Абакан.

Прокудину Александру Владимировичу — г. Артемовск.

Соколову Олегу Владимировичу — г. Минусинск.

Тендитному Андрею Михайловичу — г. Минусинск.

Фомаиди Юрию Юрьевичу — г. Минусинск.

а также активным помощникам в реализации и рекламе книг:

Зайцеву О. А. (г. Абакан), Курчатовой Е.Н. (г. Минусинск), Макаровой О. В. (п. Кордово), Мальцеву В. А. (п. Кошурниково), Печенегиным Сергею и Ольге (г. Артемовск), Резвых Л. В. (г. Минусинск) Шапкиной И. Ф. (г. Абакан), Щербинину Б. В. (г. Минусинск).

Обложка книги — Пеганов Глеб Анатольевич

Графические рисунки — Пеганов Анатолий Михайлович и Пеганов Глеб Анатольевич

Литературный редактор — Топилина Елена Владимировна

Корректор — Зырянова Наталья Викторовна

© Топилин В.С., 2015

Немтырь

Утром меня вызвал начальник милиции майор Краев Виктор Федорович. Теряясь в догадках, я постучал в его дверь, доложил о прибытии.

— Тучнолобов! Здорово! Вот ты-то мне как раз и нужен, — отложив в сторону папку, приветствовал он меня с места, через стол протягивая руку. — Садись, — указал на стул, взял в руки какую-то бумажку. — Северо-западный район твой?

— Да.

— Сколько ты там работаешь?

— Второй год пошел, — предугадывая очередное задание, ответил я.

— Все деревни знаешь?

— Положено знать.

— Это хорошо.

Отложив листок, встал, сцепив руки за спиной, подошел к окну. О чем-то раздумывая, некоторое время смотрел на улицу, потом, не поворачиваясь, спросил:

— В Каменно-Горновке давно был?

— Недели две назад… — вспоминая дату последнего посещения населенного пункта, ответил я. — Что-то там случилось?

Я был немного растерян. Из всех входящих в мой участок деревень она была наиболее «спокойной». В том смысле, что в ней меньше всего случалось криминальных событий, у меня с ее жителями практически не было проблем. Слова начальника Уярской милиции вызывали любопытство.

— А случилось там, товарищ лейтенант, одно непонятное происшествие! — будто читая мои мысли, посмотрел на меня майор Краев. — Если его таковым можно назвать.

Он вернулся к столу, сел на место, взял в руки знакомую мне бумажку, начал читать:

— «Начальнику районной милиции, товарищу Краеву В. Ф. Докладная записка. Исполняя обязанности Председателя сельского совета деревни Каменно-Горновка, докладываю. На подворье гражданки Зенты Веред замечен неизвестный гражданин, прожинающий семь дней с 12 июня 1955 года. На требование предъявить свидетельство о регистрации или паспорт, гражданин ничего сказать не может. Зента утверждает, что это ее брат. Прошу разобраться с незнакомой личностью, как с опасным для окружающих человеком, от которого можно ожидать чего угодно. Председатель сельсовета Кмых Иван Федорович. 19 июня 1955 г.»

Прочитав донесение, Краев отложил его в сторону, потянулся за папиросами, закурил:

— Что скажешь, товарищ участковый?

— Даже не знаю… Я об этом слышу впервые, никто не говорил.

— А кто может сказать? Там деревня — все друг за друга горой! Сам понимаешь, латыши народ дружный — круговая порука. Сядет самолет — скажут, не видели.

— Это так. Добиться правды тяжело.

— Есть какие-нибудь предположения? — холодно посмотрев на меня, спросил Виктор Федорович.

— Дезертир?

— В том и дело, что если уклоняющийся, у нас была бы в архиве на него ориентировка.

— Старовер?

— Хм! Зента — латышка, они со староверами никаким боком.

— Беглый из зоны?

— Может быть. За последние годы из лагерей много зэков сорвалось. Есть такие, кого не нашли.

— Надо проверить.

— Надо, уважаемый Валерий Дмитриевич. Надо! И как можно скорее.

— Мне сейчас выезжать?

— Ты еще здесь? — усмехнулся начальник.

— Разрешите идти? — вскочив с места, спросил разрешения.

— Иди! — напутствовал он меня суровым басом, погружаясь в бумаги. — Завтра к обеду чтобы на моем столе был протокол допроса. — И на выходе, пока я не успел закрыть за собой дверь, приказал: — Оружие с собой возьми. Неизвестно там чего…

— Есть!

Быстро собравшись в дорогу, на ходу соображая, как мне попасть в Каменно-Горновку, вышел на крыльцо. Кроме старенького фронтового «виллиса» и крытого «автозака» «ЗИС-5» для перевозки подозреваемых в милиции машин не было. Обе были постоянно задействованы, поэтому надеяться на автомобильный транспорт не приходилось. Ездил участковый милиционер по району в лучшем случае верхом на лошади. Водитель стоявшего у конторы «виллиса» приветствовал меня из-под капота напутственными взмахами руки:

— Шагай, милок, вон туды. Там тебе дадут Сивку. А на меня не рассчитывай, без тебя ездоков хватает.

Бросив косой взгляд на равнодушного к моим проблемам шофера дядю Ваню Петрова, я пошел в сторону конюшни. Но и здесь постигла неудача. Увидев меня, дежурный конюх, дядька Степан Потехин, издали закричал:

— Даже не подходи! Нет лошадок, все задействованы. Наряд из Озерного не вернулся. С утра двух коней на подхоз забрали. Три мерина колхоз на вывоз сена подрядил, остальные лошади на выпасах. Так что, если хочешь, бери седло и дуй в луга, там тебе Витька Стригалев кобылу даст!..

Тащить на себе седло в луга, до которых было пять километров, не хотелось. Тем более, что это было в противоположной от необходимого маршрута стороне. Мне ничего не оставалось, как, собравшись с духом, идти в деревню пешком. Вспоминая недобрыми словами тот день, когда меня отправляли на курсы шоферов, а я отказался, а также счастливчика в пустой конюшне Степана Потехина, Витьку Стригалева с кобылой, неторопливо попылил по грязной дороге.

Расстояние до Каменно-Горновки от Уяра около двадцати километров. Если ехать на коне, можно срезать через лес, по прямой, тогда путь будет в два раза короче. Добираться до деревни два часа. Но пешком лучше идти по тракту, так быстрее и надежнее — проверено ногами. Был случай, в прошлом году под осень я пытался пройти так, как подсказал Степан. Ничего хорошего из этого не получилось. Как ни старался, к утру все равно вышел на луга к Витьке Стригалеву.

И все же мне повезло. Едва выбрался за околицу, меня догнал мощный, скоростной «студебеккер». Лихой шофер, фронтовик Пашка Зыков два раза в неделю возил из Красноярска продукты на склады общественного питания. Мне не раз приходилось ездить в кабине «американца», на котором он катался двенадцать лет. Этот «студик» Пашка получал на фронте, перегонял по лендлизу по Военно-Грузинской дороге в 1943 году, воевал, доехал до Берлина, а потом, согласовав все документы, прикатил через всю страну в Красноярск.

Хороший Пашка Зыков шофер, ответственный. Как мужики говорят — от Бога. Машина у него в идеальном состоянии. Ничто нигде не гремит, не звенит, не брякает. Двигатель — как часы. Ходовая часть вызывает зависть у многих водителей. Кабина недавно покрашена в зеленый цвет. Все дырки от пуль аккуратно заклепаны заплатками. Кто бы и когда ни просил выйти в рейс, всегда выезжал без проволочек. Несколько раз майор Краев посылал в Управление внутренних дел города Красноярска требование перевести Зыкова к нам, в милицию, но всякий раз Павел находил повод для отказа.

Лихой водитель подвозил всех, кто «голосовал» на дороге. Тормозил рядом со стоявшими у обочины машинами, предлагал помощь молодым, неопытным шоферам или какому-либо колхознику, у которого развязалась супонь у коня. При этом с языка слетала одна и та же фраза, которая, по его мнению, подходила для каждого:

— Что, дядя, закусило?

Что могло закусить — понятно одному Пашке. Несведущий человек мог подумать, что это была какая-то отвалившаяся запасная часть или момент употребления огурца после ста граммов водки. И только немногие знали, что во время войны, когда он с товарищами гонял машины через перевалы, каждый из них шептал своеобразную молитву, чтобы при спуске не закусило рулевую сошку и не провалилась педаль тормоза.

Останавливал Пашка и мне. При этом, широко распахнув дверь, приветствовал доброй улыбкой с прилипшей на губах папироской:

— Что, сыщик, всех бандитов поймал?

Залез к нему в кабину, захлопнул за собой дверь. Уже внутри мы крепко пожали друг другу руки. Пашка хрустнул коробкой, надавил на газ. Порожний «студик» запрыгал по кочкам мячиком.

Экспедитор — тетя Саша Воблер, сорокапятилетняя, тучная тетка, недовольно пыхтела носом, потому как перевозка посторонних пассажиров на спецтранспорте строго запрещена. Мы не обращаем на нее внимания, знаем, что она всегда в плохом настроении, готова выпихнуть меня на дорогу на полной скорости, потому что ненавидит пыльную одежду и грязные сапоги.

Подобное отношение проявляется у нее ко всем, поэтому кто-то окрестил ее неприятным прозвищем Вобла.

Жестикулируя, Пашка рассказывает о затянувшихся дождях, разбитой дороге, отсутствии новых колес для машины, о корове, которая сегодня ночью забрела к нему в огород. Я охотно поддерживаю его в любой теме. Сдвинув брови к переносице, Вобла сурово молчит.

— Что, как всегда, до своротка? — спросил Пашка, проезжая последний километр дороги.

— А может, подбросишь, как в прошлый раз?

Представляю грязь после вчерашнего дождя, как иду к деревне по жиже, похожей на сметану, как она чавкает под сапогами и, разбрызгиваясь, попадает на одежду. Три километра проселочной дороги будут длинными. Сапоги бы не утопить. Вот если бы Пашка довез меня до Каменно-Горновки, как это было два месяца назад, в распутицу, все было бы хорошо! Что ему стоит на трехосном вездеходе проехать туда и обратно? Три раза на гашетку надавить! Однако сегодня рядом с добрым шофером сидит насупившаяся Вобла, которая считает себя едва ли не начальником службы снабжения Красноярского края.

— Некогда нам! — выпятив нижнюю губу, как карась, поспешно ответила за Пашку тетя Саша. — Нас в городе еще вчера ждали на погрузку, сегодня надо назад вернуться.

Водитель «студика», отпустив руль, растерянно развел руками: извини, дорогой, дела. Попытался сгладить неприятную ситуацию:

— А что в деревню-то, случилось что?

— Что там может случиться? Наверное, к Зенте пошел, насчет брата, — за меня ответила Вобла, не глядя в мою сторону. — Шутка ли, мужик двадцать лет пропадал.

Оказывается, с осведомлением у местного населения дела обстояли гораздо лучше, чем в милиции. Оставшиеся триста метров пути тетка Александра выдала мне больше информации, чем майор Краев в конторе. Рассказ она преподнесла с показательной важностью, словно жила с братом Зенты все годы в одной избушке, и знает всю правду только она. По розовым щекам и масляным глазкам становилось ясно, что распространять сплетни ей доставляет огромное удовольствие.

Так я узнал, что брат Зенты Веред таинственным образом исчез из деревни еще до войны, в конце тридцатых годов, где-то скрывался, жил в тайге, там у него семья, дети, хороший дом и, возможно, небольшой прииск. Также есть наемные рабочие. А золото на лошадях он перевозит и продает в Китай.

Возможно, я услышал бы намного больше, если бы Пашка не нажал на педаль тормоза: приехали. Пожелав водителю счастливого пути и подарив тетке Александре недоверчивый взгляд, выскочил из кабины на дорогу. Перед тем как захлопнул дверь, до моих ушей долетела осуждающая речь шофера:

— Ну, и трепуха же ты… Каких свет не видывал!

Не буду долго рассказывать, как месил грязь, в каком измученном состоянии наконец-то через два часа вошел в деревню. Сапоги и одежда были перепачканы. Возникало огромное желание почиститься, помыть руки и лицо. Недалекая речка под горкой позвала журчанием воды. Свернув в сторону, спустился туда, стал приводить себя в порядок.

Склонившись над водой, не сразу заметил женщину. Она спустилась с пригорка по тропинке, подошла к мосткам выше по течению, ступила на доски, сняла с плеч коромысло с ведрами. Заметив боковым зрением движение, я посмотрел на нее. Она, узнав участкового милиционера, кивнула головой, опустила емкости в воду. Я поспешил к ней:

— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, где живет Зента Веред?

Та вскинула пышные брови, холодно посмотрела на меня, с акцентом, выдававшим тесное родство с латышами, махнула рукой на другой конец деревни:

— Туда идите, от леса третья изба справа. Да вон, ее видно! — показала рукой на дом вдалеке. — С голубыми ставнями, на которых ласточки вырезаны. Можно и здесь пройти, по берегу, чтобы по улице в грязи не идти. Тут по тропинке чище. Вон там, перед домами, есть проулок, по нему к самому дому выйдете, — охотно пояснила она и, согнувшись в поклоне, подхватила коромыслом полные ведра.

Уравновесив на плечах тяжелый груз, неторопливо пошла в горку. Недолго посмотрев вслед, я пошел вдоль берега.

Идти по тропинке оказалось удобнее. Трава и подсохшая грязь давали ногам твердую опору, а сапоги и одежда оставались чистыми. На моем пути часто встречались широкие деревянное настилы, прокинутые хозяйскими руками сверху вниз к реке. По ним гоняют скот на водопой. Отсюда хорошо видны обширные усадьбы вдоль излучины с крепкими лиственничными домами, многочисленными хозяйственными пристройками и огромными огородами. Все сделано на совесть, на века. Несколько десятилетий назад, при царском режиме, латышские семьи переселили сюда с целью освоения Сибири и заселения свободных земель. Многие приходили сюда не по собственной воле, но, как потом оказалось, на счастье. Щедрый лесом, землей и волей край за короткое время обогатил народ. Кто не ленился, жил не просто в достатке, а в богатстве. Травы выше человеческого роста, плодородные земли позволяли держать каждой семье до пяти дойных коров, по две-три лошади, несколько десятков овец и свиней. Старожилы помнят времена, когда перед революцией совет старейшин деревни Каменно-Горновка заключил договор с Данией на поставку продуктов питания. Каждый год по железной дороге за границу отправляли по сорок вагонов сливочного масла. Последующие годы шла коллективизация, а за ней 1937 год перечеркнули размеренную, благодатную жизнь литовской деревни. Что с ней случилось, я как представитель власти не вправе говорить.

Большая деревня Каменно-Горновка, длинная и широкая. Вокруг нее поля, луга. С северной стороны подступает тайга, в которой на сотни километров нет ни единого населенного пункта. Поэтому мне понятен образ жизни жителей, параллельно с сельским хозяйством занимавшихся охотой и рыбалкой.

Латыши народ скрытный, недоверчивый. Вероятно, этому способствовали годы коллективизации и ее последствия. В каждом доме осталось «полтора мужика», в некоторых живут одни женщины и старики. С чужими людьми на контакт идут неохотно, в лучшем случае, разговаривая из-за высоких, глухих ворот. То, что женщина с ведрами указала мне дорогу, было исключением.

Без труда добравшись до усадьбы Зенты Веред, остановился перед забором, постучал в тесовые ворота. Внутри залаяла собака. Через некоторое время послышались мягкие шаги, звякнул железный засов, в проходе появилась приятная, лет сорока, женщина. Увидев меня, не удивилась. Даже не спросив, зачем пожаловал, она скромно поприветствовала, отошла в сторону, пропуская в ограду. Показалось, что ждала меня — таким покорными и участливыми были ее действия. Закрыв собаку в конуре, указала рукой на веранду дома, с певучим акцентом пригласила:

— Проходите. Сейчас я его позову.

Не ожидая такого приема, я медленно поднялся по ступенькам на крыльцо, прошел в застекленную прихожую. Увидев чистый пол и стиранные, вероятно, недавно расстеленные половики, я разулся. Вернувшись на крыльцо, снял сапоги и только потом прошел к столу. В ожидании хозяев достал из папки необходимые бумаги, перо и чернила, сел на стул, приготовился писать. На всякий случай проверил пистолет, поставил «ТТ» на предохранитель, засунул в кобуру, но не застегнул, чтобы можно было быстро вытащить.

Ждал недолго. Со стороны огорода послышались торопливые шаги. Через высокое окно были видны только головы идущих, женщины и мужчины. Приподнявшись со стула, увидел хозяйку дома и незнакомца лет шестидесяти. И каково было мое изумление, когда узнал, что ошибся!

Сначала на веранду зашла она, потом он. Первое, что меня поразило — его лицо. Чистое, молодое, с редкой сеточкой морщинок вокруг глаз. Голубые, ясные глаза казались усталыми и безразличными. Движения резкие, нервные, напряженные, как у испуганного зайца. И белая, как свежий пепел, седая голова. Я не сразу понял, почему принял его за мужчину в возрасте. Стоя предо мной, он таким не казался. Но тогда почему у него такие седые волосы?

Увидев меня, он замялся, стараясь увести взгляд в сторону. Не находя места, начал переступать с ноги на ногу, выискивая поддержки у хозяйки дома. Строго посмотрев на него, я приступил к своим обязанностям.

Прежде всего, указав на стулья, предложил им присесть: разговор обещал быть долгим. Потом, обозначив на протоколе номер допроса, задал вопрос женщине.

— Зента Марисовна Веред, — представилась она.

— Кем приходится вам этот гражданин? — после короткой записи продолжил я, кивая головой на незнакомца.

— Родной брат.

— Понятно. Так и запишем, — и к нему: — Ваша фамилия, имя, отчество?

Тот испуганно посмотрел на сестру, потом на меня, замер в оцепенении.

— Янис Марисович Веред, — поспешно ответила Зента, положив ладонь на его руку.

— А у него что, язык отсох? Пусть сам за себя отвечает, так положено! — строго посмотрев на него, попросил я.

— Он… не может говорить, — пояснила сестра.

— Немой, что ли?

— Нет. Был не немой.

— А что тогда? Почему молчит?

— Он… разучился говорить.

— Что?! — не понял я.

— Он не умеет говорить! — более твердо проговорила Зента.

— Как это… Не умеет говорить? Иностранец, что ли?

— Нет, не иностранец. Он без людей долго жил. Один. Забыл все, только меня понимает, я его заново учу речи.

— Ты мне тут зубы не заговаривай! — возмутился я. — Как это можно разучиться говорить? Он что, в пещере родился?

— Нет, не в пещере, — стала объяснять Зента. — Он здесь родился, с нами, а потом с семнадцати лет до этой весны жил в тайге.

— Ничего не пойму, — растерялся я. — Как это — в тайге один с семнадцати лет? Почему так случилось?

— Долгая история.

— А я не тороплюсь. Мне без протокола от вас не уйти, так что рассказывай, — приказал я, обмакнул перо в чернильницу-непроливайку, приготовился писать.

— Все говорить с самого начала?

— Да. И как можно подробнее.

Зента посмотрела на брата, тяжело вздохнула. Тот удивленно вскинул брови, замычал, попутно жестикулируя. Сестра закивала головой, давая понять, что разговор будет длинный. Соглашаясь, Янис покачал головой: говори, если что, спрашивай меня.

— Перед войной это было, в тридцать седьмом году, — после некоторого молчания начала Зента. — Мне тогда двадцать лет исполнилось, ему — семнадцать. Осенью отец и братья ходили в тайгу. Перед тем как уйти на осень, надо было по хозяйству к зиме прибраться: сено подвезти, картошку в погреба засыпать, пчел в зимник спустить. Да мало ли у крестьянина работы? С утра до вечера присесть некогда.

У нас тогда две коровы было, лошадь, две козы, поросенок да полтора десятка куриц. Все, что осталось после… Ну, сами понимаете. А до коллективизации рогатого скота было пятнадцать голов, пять лошадей. Впрочем, это не записывайте, ни к чему.

Так вот, значит. Покуда отец с сыновьями делом занимались, отправил Яниса в тайгу, — махнула в сторону брата головой.

Сходи, мол, сын на избушку, ты дорогу знаешь. Унеси продуктов, посмотри, не завалились ли ловушки, дров наготовь и назад возвращайся. Пока он ходил, все и случилось…

Зента рассказывала. Я иногда останавливал ее, не успевал записывать. Чем дольше длилась речь, тем больше вникал в суть ситуации, глубже проникался историей простого парня, волей случая оказавшегося наедине с самим собой.

Иногда после ее слов мне становилось страшно. Потом больно. Затем обидно или стыдно. За всех нас. За тех, кто одним росчерком пера сломал, искалечил судьбы человеческие непонятно зачем. И чем дальше говорила Зента, тем короче становились мои предложения на листе бумаги. Я начал понимать, что все, что случилось с Янисом — не для протокола, который ляжет в сейф под семь замков. Это должно быть обнародовано для более широкого круга людей. Как история, память, урок, потому что такое забывать нельзя.

В итоге отложил перо в сторону, брал редко, писал мало, но существу. Старался запомнить любую мелочь, которая могла пригодиться для будущего рассказа. В том, что буду писать эту историю, не сомневался. Тогда еще не предполагал, когда это произойдет — через месяц, год или десятилетия. Знал одно: напишу обязательно!

Здесь я не случайно разрываю границы рассказа, уступая место моему представлению. Думаю, сейчас наступило время удовлетворить любопытство читателя, предоставив на суд жизнь молодого Яниса Вереда. Чтобы потом сделать выводы: кто прав, а кто виновен в его судьбе.

Перешагивая через колодину, Янис подвернул правую ногу. Нестерпимая боль, как зубья медвежьего капкана, схватила, закусила, сковала движения. Бросив дрова, он присел на поваленное дерево. Согнувшись, долго сидел не в силах пошевелиться.

Нога попала между заросших мхом камней. Переступая через препятствие, не заметил естественной ловушки. Попался, как колонок в курятнике. И зачем пошел короткой дорогой? Почему не обошел упавшую пихту со стороны вывернутого корневища, как это было всегда? Заготавливая дрова, носил поленья там, по натоптанной дорожке, а в последний раз решил сократить путь.

Помогая руками, осторожно поднял ногу, ощупал место травмы. Каждое прикосновение в суставе ступни отражалось болезненными спазмами. Попробовал покрутить — вроде не хрустит. Скорее всего, растянул связки.

До избушки оставалось сто шагов. Нужно до нее добраться, отлежаться на нарах. Встал, попробовал наступить: по всему телу к голове простреливают вспышки молний. Опять сел, дал успокоиться нервам. Придется скакать на левой ноге. Но получится ли? Кругом кочки, коряги. Запнешься, упадешь, потом как подняться? Нет, надо вырубить палку. Но чем? Топор там, возле дров. На поясе нож, который он тут же достал из ножен, осмотрелся. Недалеко, в трех шагах, растет рябинка. Передвигаясь по колодине, добрался до нее, дотянулся, заломил, срезал ножом.

С палкой подняться легче. Удерживаясь за нее, встал, попробовал сделать шаг. Получилось. Подпрыгивая на здоровой ноге, опираясь, продвинулся вперед. Медленно, часто останавливаясь, чтобы успокоить боль, поскакал, как стреноженный конь, к зимовью. Старался двигаться рядом с деревьями, чтобы можно было опереться свободной рукой на стволы. Добраться до избушки составило больших усилий. За то время, пока прыгал от колодины, можно было перенести к зимовью поленницу дров.

Рядом крутится черно-белая собака, скулит, наклоняя голову: что с тобой, хозяин?

— Ах, Елка!.. Попал я. Ногу подвернул. Надо ж такому случиться…

Кое-как доковыляв до сеней, схватился за косяки: дошел! Палку отставил в сторону, открыл дверь, с усилием перекинул ногу через порог. Теперь надо влезть самому. Просунул голову и плечи внутрь избы, задержался. Стоял долго, соображая, как затянуть вторую ногу. Ухватившись одной рукой за край стола, другой оперся на дрова в углу. Подтянулся вперед, со стоном наступил на больную ногу, перевалился внутрь, ковырял до нар.

Присел. Закинул правую ногу на постель, наклонился стянуть бродни. Больно! С большими усилиями, медленно снял обувь, бросил на пол. Развернул портянку, потом чулок. Нога в суставе заметно опухла. Превозмогая боль, ощупал ее, осмотрел, осторожно покрутил в разные стороны. Назревающий синяк с правой стороны подсказал сильный ушиб и растяжение связок.

Прилег на нары, прикрыл ногу одеялом, задумался о том, как быть. В тайге один, помочь и сходить в деревню за помощью некому. Придется ждать, когда опухоль и боль отступят. Но сколько? Хорошо, если к утру. А если придется лежать несколько дней?

Сегодня идут шестые сутки, как он вышел из деревни. Два дня на дорогу сюда. На третий починил крышу у избы. На четвертый и пятый ходил по путику, проверял исправность ловушек и самоловов. Сегодня с утра занимался заготовкой дров, свалил три еловые сушины, распилил, расколол и перенес под навес. Перетаскивая последнюю охапку поленьев, подвернул ногу. Завтра на рассвете надо возвращаться, послезавтра вечером будут ждать дома.

Обдумывая свое положение, незаметно для себя закрыл глаза. Сказывалась усталость и напряжение последних дней. В состоянии покоя нога утихла, он забылся.

Очнулся вечером от холода. Пробираясь к нарам, забыл закрыть за собой дверь, избушка выстыла. Одеяло лежало в стороне. Услышав его, из-под настила вылезла Елка, закрутила хвостом: как дела?

Приподнявшись на локте, он зажег керосиновую лампу, посмотрел на раздувшуюся ногу. На месте травмы расплылось большое фиолетовое пятно. Любое движение доставляло боль.

Осторожно поднялся, опираясь за нары и стол, допрыгал к двери, захлопнул, затопил печь. На полу под порогом котелок с кашей, сваренной накануне вечером, — поставил на плиту. Дождавшись, когда подогреется, вывалил содержимое в чашку, нехотя съел несколько ложек овсянки, остатки отдал собаке.

Перед тем как лечь спать, нашел старую тряпку, помочился на неё, сделал компресс. Выставив к теплой печке босые ступни ног, долго лежал, глядя в потолок. Думал о доме. И не заметил, как уснул.

Ночь прошла в муках. Переворачиваясь на другой бок, Янис тревожил больную ногу. Любое прикосновение к ней доставляло неудобство. Ступня и сустав мозжили, не давая уснуть.

Утро не принесло улучшений. Казалось, опухоль немного спала, но едва он опустил ногу вниз, опять налилась тяжестью. Очевидно, что в таком состоянии пройти далеко не сможет. Ничего не оставалось, как, отвалившись на нары, ждать положительных изменений.

Все последующие дни Янис лежал, поднимаясь лишь для того, чтобы затопить печь, выйти на улицу по нужде и сделать перевязку. Есть не хотелось, однако сильно мучила жажда.

Он пил много. Ручей протекал неподалеку от зимовья, в десяти шагах. Два раза в день, опираясь на палку, прыгал с чайником к нему за водой. Знал, что от употребления жидкости быстрее идет восстановление. Так говорил отец. А он был всегда прав.

На пятый день утром Янис почувствовал острый приступ голода. Встал, потянулся к пустому котелку, разочаровано звякнул крышкой. Как волк бросился к мешку с сухарями, нагреб в чашку, грыз, запивая холодной водой. За едой не сразу заметил, что может приступать на правую ногу. Когда понял, обрадовался. Опухоль спала, беда миновала. Все же долго ходить не мог, при нагрузке в суставе возникала боль. Ходить на большие расстояния рано.

Весь день передвигался неподалеку от избушки. Сварил большой котелок овсянки, прибрал оставшиеся дрова, принес пилу и топор, выложил под навесом третью поленницу, поднял на лабаз принесенные продукты. Занятый делами, не сразу заметил, как подступил вечер и закончилась в котле каша. Довольный переменами, Янис радостно гладил Елку, трепал за ушами, ласково приговаривая:

— Вот, видишь, как получается. Задержались мы с тобой тут. Но ничего! Завтра поутру пойдем на выход, домой. Нас там заждались, а может, идут сюда. Как бы по дороге не разминуться.

Собака была единственным живым существом, с которым можно было поговорить в тайге, и парень пользовался этим общением в любую свободную минуту.

Утром чуть свет вставал на ноги. Поднял легкую котомку за спиной с небольшим запасом продуктов на два дня, снял со стены в сенях ружье, повесил на плечо. Нож закрепил на поясе, в руки взял рябиновую палку, без которой еще не мог шагать.

Прежде чем уйти, осмотрел зимовье. Перевернул чистую посуду, оставил приоткрытую дверь, чтобы не застаивался воздух. Перед входом в сени набросал головешек от медведя и только потом шагнул на едва заметную тропинку. Знал и был уверен, что за время отсутствия здесь сохранится порядок, сюда никто не придет. Да и что может случиться за несколько дней? Через неделю, максимум десять дней, они придут на промысел. Отец, два старших брата и он, как это было всегда. Начнут промышлять белку и соболя, потому что таков образ жизни их семьи.

Шагая по тропинке, Янис думал о хорошем. Как зайдет в дом, родные встретят, будут расспрашивать, оказывать внимание, сочувствовать, матушка и сестра — переживать, отец и братья сдержанно, с уважением, помалкивать. Потом сходит в баню. После нее сядет за стол. Ему нальют парного молока, наложат гречневой каши с маслом, которую он так любит, подадут свежего, испеченного утром, хлеба. Ночью будет спать под теплым одеялом на пуховой перине. Утром матушка напечет блинов с творогом или нажарит пирожков с картошкой и капустой.

Днем он увидит Ингу. Самую красивую, милую девушку, живущую на их улице наискосок через дорогу. Может быть, им удастся поговорить, а вечером встретиться. Она будет тиха и скромна, он — нежен по отношению к любимой. Они будут стоять на своем месте за пригонами у реки. Прикрывая полой куртки, он будет прижимать ее к себе, а она, робко поднимая смущенное лицо, доверять свои губы его губам.

От воспоминаний и представлений Янис зашагал быстрее. Кажется, что в тайге нет препятствий, через которые он не мог бы перескочить. Забыл, что прихрамывает, опираясь на палку. Гора казалась пригорком, а крутой спуск — пологим увалом. Ружье и котомка не имели веса, а дорога чудилась в два раза короче. Как хорошо, что есть путь домой!

К деревне подходил в сумерках. Прошло две недели, как вышел из дома. Возвращаться пришлось позже на семь дней. Его, наверное, заждались.

В деревне стояла тишина, как после праздников. В редких домах светятся огоньки керосиновых ламп. Люди управились по хозяйству, коротают вечер за столом. Собаки молчат. По всей улице не слышно движений.

За поскотиной Янис свернул за огороды. Вдоль речки прошел к заднему входу на подворье. Ворота оказались не заперты, вероятно, его ждали, поэтому не закрыли крепкий засов. Задернув за собой деревянную задвижку, прошел вдоль конюшни, вышел к пригонам для коров, остановился. Возле стайки стоит матушка с вилами в руках, задает скотине сено. Рядом с ней сестра с полными ведрами пойла для коров. Увидели собаку, озираются по сторонам, выискивая его в темноте.

Янис удивился. В латышских семьях не принято ухаживать за хозяйством женщинам, кормить и прибирать за скотом — забота мужчин. Первые могут доить коров — не более.

Он вышел к ним:

— Что это вы тут делаете? Без вас братья не управятся?

— Тихо!.. — быстро, негромко оборвала его мать.

— Что случилось? Где мужики? — ничего не понимая, повторял он.

— Говорят же тебе, говори шепотом! — подскочила Зента.

— Почему?..

— Услышат.

— Кто?

— Кто надо. Иди сюда, под крышку, с глаз подальше, а то увидят…

— Да кто услышит? Кто увидит? — теряясь в догадках, крутил головой Янис, но послушно понизил голос и передвинулся под навес. — Где отец?

— Нет отца… — со страхом в голосе ответила мать. — Забрали их. Сразу после того, как ты ушел.

— Как забрали… Куда?! — переспросил он и осекся, понял все.

— Молчи вовсе. Не говори ничего, — почти в ухо шептала ему Зента. — Савицкие услышат.

— Ты думаешь… они? — холодно прошептал Янис, посмотрев на дом соседей.

— Не знаю. А только кто, кроме них, может написать?

— Ох, сынок, вовремя ты ушел, — перебила мать дочь. — В ту же ночь под утро постучали. Не объясняли, как и что. Вывели отца, Юриса и Андриса. Увезли на машине. До сих пор не знаем, что с ними и где они. Тебя тоже хотели забрать…

Яниса охватил страх за отца и братьев, за свою дальнейшую свободу. Он знал, что такое «пришли ночью и забрали». В последний год с их улицы таким образом арестовали четыре семьи. Они были пятыми.

— …вот здесь, на задворках, засада была… — продолжала матушка. — Тебя караулили почти две недели, только сегодня утром уехали. Однако наказали, как явишься — сразу прийти в сельсовет. И председателя предупредили, чтобы тебя ждал, он сегодня за день три раза приходил, недавно ушел. Может и ночью заглянуть.

На глазах матери и сестры копятся слезы: за что? Почему? Зачем? Ответа нет. Как нет уверенности за спокойный завтрашний день.

— Уходить тебе надо, сынок, — обхватив его за плечи, прижавшись к груди мокрым лицом, шептала мать. — Немедля! Заберут и тебя, не вертаешься, а так хоть жив будешь.

— Куда же, мама?

— В тайгу. Откуда пришел. Там тебе жить надо, покуда все не уляжется.

— Когда все уляжется?

— Не знаю.

— А как же…

— Ничего не спрашивай. Сейчас мы тебе котомку соберем. — Обратилась к Зенте: — Давай, дочка, неси все, что есть. Там мука, колбаса, сало, сухари, масло, хлеб. Сама знаешь. Неси все.

Зента убежала в дом. Янис, как заблудившийся в горах путник, не зная, что делать, растерянно смотрел по сторонам. В голове мелькали сполохи: не забыть бы чего.

— Запасы для ружья, матушка! Там, у тяти в ящике, на полке, порох, дробь, пистоны, пули. Надо взять…

Она махнула головой, убежала в дом. Он остался стоять в темноте у пригона.

Послышались поспешные шаги. Согнувшись под тяжестью, Зента несет большой мешок. Янис хотел противиться, но промолчал: тайга все съест.

— Тут тебе накидала, что под руку попалось.

Он стал перекладывать продукты в котомку, потом спохватился: все равно не войдет. Надо увязать груз в понягу, так будет легче нести.

Зента поняла его без слов, убежала под крышу, вернулась с прочными крошнями, на которых они перетаскивали на спине в тайгу продукты. Янис быстро увязал мешок.

От дома спешила матушка:

— Вот, собрала все, что было, — передала ему тяжелый мешочек, за ним теплые вещи. — А тут — рукавицы, носки шерстяные, шапка, штаны суконные для зимы…

— Зачем все? Я что, там буду до морозов?.. — хотел противиться Янис, но осекся. Он не представлял, сколько придется жить там, в тайге.

Матушка, будто читая его мысли, вспомнила:

— Лыжи!..

— Там, в сарае, под стрехой, — подсказал он Зенте, а когда та убежала, стал быстро увязывать котомку и одновременно давать короткие наставления: — Коням овса много не давайте — зажиреют, потом работать не будут. Пчел в зимник уберите, чтобы не померзли. Скоро снег выпадет, лопаты там, под крышей. Морозы начнутся, отдушины в дом закройте, а то холодно будет.

Всхлипывая в ответ, не переставая смахивать платком слезы, матушка кивала головой: знаем, не беспокойся.

Он увязал мешок на понягу, попробовал приподнять, едва оторвал от земли. Представил, что все это ему надо будет нести дна дня с подвернутой ногой. С трудом поставил груз на телегу, чтобы было лучше взять на спину.

Подбежала Зента, принесла лыжи. Янис проверил их, недовольно покачал головой:

— Это не мои! Это лыжи Юриса! — Махнул рукой. — Ладно уж, не ходи. Какая разница…

Он подлез под котомку, накинул на плечи лямки. Матушка и сестра помогли ему подняться, подали ружье. Перекинул его через голову, положил на грудь, лыжи под мышку. Попробовал шагать: тяжело, но получается. Никогда ему еще не приходилось носить так много. Повернулся к родным. Матушка и сестра прижались к плечам, промокнули слезами куртку. Никто не знал, насколько долгой будет их разлука.

— В деревню не выходи. Поймают! — шепотом наказывала матушка.

Соглашаясь, он кивнул головой, пошел к задним воротам. Зента шла впереди, проворно открыла засов, посмотрела по сторонам: вроде никого. Матушка сзади, мягко ступая по холодной земле, озираясь вокруг: не заметил бы никто.

Он вышел на задворки, посмотрел на родных. Те прощально махнули руками:

— Шагай с Богом!..

Дверь захлопнулась, ударил засов. Он повернулся, крадучись, чтобы никто не услышал его, пошел по берегу реки в ночь. Впереди, на некотором расстоянии бежала Елка. Периодически останавливаясь, лайка скулила, будто спрашивала: «Хозяин! Куда мы идем из дома? Мы недавно вышли из тайги и уходим снова. Почему?».

На ее вопросы Янис не мог дать ответа.

Стараясь как можно быстрее и дальше уйти от деревни на безопасное расстояние, долго, без отдыха шагал до тех пор, пока не затекла поврежденная нога. Отыскав в темноте поваленное дерево, поставил на него вещи, чтобы потом легче подняться. Не снимая с плеч, остался стоять.

Мысли путались. Все случилось быстро: хорошая хозяйка корову дольше доит. Спешил домой, мечтал о встрече с родными, думал о самом хорошем. И вот на тебе: идет назад в неизвестность, как побитая собака, которую хозяин за какие-то провинности выгнал из дома. И тут в голову ударила страшная мысль: в суматохе они не договорились, как будут поддерживать связь!..

Янис испугался страшно. Он не мог вернуться домой, опасаясь ареста. Но и мать, и сестра не смогут прийти к нему в тайгу, потому что не знают дороги, никто из них не был в зимовье. Охотиться — удел мужчин, женщин с собой не брали. А название угодий, где они промышляли, им ничего не подскажет.

Повернув голову в сторону деревни, он долго стоял, раздумывая, как поступить дальше. Вон там, за черным лесом, живут его родные. Отошел не так далеко. Вернуться? Стоит скинуть лямки котомки, и очень скоро опять увидит мать и сестру. Однако где уверенность в том, что его там не ждут? А может, по следам уже идут…

Рядом сидит Елка, смотрит на него. Протянул к к ней руку, погладил за ушами. Теперь не у кого спросить совета, кроме нее, не с кем поговорить.

— Что делать? Остаться или уходить? — прошептал он, выискивая ответ в ее глазах.

Та тяжело заскулила, наклонила голову. Янис воспринял это как отказ: нельзя возвращаться! Не послушаться ее не мог.

Тяжело вздохнув, поправил ремни, взвалил груз на спину, зашагал между деревьев. Показывая дорогу, лайка побежала впереди.

На зимовье все осталось так, как будто он вышел отсюда час назад. Аккуратно уложенная, чистая посуда на своих местах. Пила на гвоздике на стене, топор воткнут в чурке, три поленницы дров под крышей, подвешенные от мышей в мешке сухари, закрытая на вертушку дверца лабаза. Никого не было.

Тяжело опустившись на землю, парень скинул поклажу, поднялся, сел на чурку. Дорога далась с трудом. Груз и нога измотали его силы. Под конец пути едва не падал с ног, хотел заночевать еще одну ночь у костра. И только сила воли гнала его вперед: «Дойди, осталось немного, там у тебя будет время на отдых».

Ружье и патроны занес в избушку. Котомку волоком затянул под крышу, поставил на чурку. Нет сил разбирать. Завтра утром посмотрит, что наложили матушка и сестра, разберет и разложит по своим местам. Из мешка почерпнул сухарей, дал Елке:

— Ешь всухомятку, варить завтра будем.

Та понюхала, легла рядом. Собака тоже намаялась, избила лапы по тайге. Сейчас было не до еды.

Янис вошел в избушку, закрыл за собой дверь. Хотел затопить печь, но передумал. Лег на нары в чем есть, не снимая бродни. Завернулся в одеяло и тут же уснул крепким сном.

Под утро приснился страшный сон. Он бежит по тайге. Сзади его догоняет огромный медведь: зубы клацают, зверь ревет, стонет, старается схватить за больную ногу. Тяжелая котомка на плечах не дает убежать. Тропа тянется в гору. Дыхания не хватает. Силы на исходе. Еще немного, и медведь навалится на него.

Впереди речка. На другом берегу стоит большой барак. Рядом с ним — отец и братья. Он кричит им, просит помощи, но те безмолвны к его мольбам. Лица строгие, холодные, белые как снег. Смотрели недолго, повернулись, пошли друг за другом по дороге вдаль.

— Возьмите меня с собой! — кричит Янис. — Мне здесь плохо!

Отец повернул голову, отрицательно покачал головой: нельзя. И все исчезло.

Проснулся в холодном поту. Нога ноет от надсады. Надо было беречь ее, отлежаться еще пару дней, дать связкам восстановиться, но не было времени.

В избушке холодно, как на улице. Пока спал, замерз под одеялом. Дрожа всем телом, зажег керосинку, натолкал в печь дров, чиркнул спичкой. Пламя весело побежало по сухим дровам, загудело в трубе. В дверь скребется Елка. Запустил ее, та прошла под нары, легла на свое место. Он тоже добрался до спального места, задул лампу, лег, завернулся в одеяло. Благодатное тепло постепенно наполнило стены зимовья. Даже согревшись, под впечатлением сна долго не мог уснуть. Перед глазами стояли отец и братья. «К чему бы это?» — думал он, но не находил ответа.

Утром, как всегда, разбудила собака. Выбравшись из-под нар, лайка потянулась, ткнулась носом ему в руку, попросилась на улицу. Нехотя поднявшись, Янис встал, сильно хромая, открыл дверь. Сам присел на чурку рядом, снял бродни, ощупывая вновь раздувшуюся ногу.

Печь давно погасла, но в избушке тепло. Сегодня Янис решил устроить себе выходной после вчерашнего перехода. Надо отлежаться, сделать компресс, подлечить сухожилия.

Снаружи захрустела сухарями собака. Он приоткрыл дверь, приглашая животину внутрь зимовья, но та не захотела идти. Покончив с едой, собака неспешно отошла в сторону, позвала за собой: что, хозяин, пойдем в тайгу? Парень отрицательно покачал головой: нет. Та, чихнув, неторопливо подалась в лес. Оставшись один, добрался до нар и опять закрылся одеялом с головой.

Солнце в окошке, медленно перебравшись по подушке, наплыло на глаза. Нехотя отвернулся, но начал просыпаться. Небесное светило поддержал голодный желудок. Не в силах противиться, Янис откинул одеяло: надо понемногу шевелиться.

Приподнялся, сел на нары, осмотрелся вокруг. Нога мозжит, но передвигаться можно. Сходил на улицу, вернулся назад, затащил мешок. Удивился: как сюда принес? Его надо было на коне привезти. Но, собираясь в дорогу, о мерине никто не вспомнил.

Перед охотой они всегда завозили продукты на лошадях. Потом кто-то из братьев выводил их домой. В прошлом году по первому снегу пришли вчетвером, ведя за собой двух коней с грузом на спинах, затем Андрис уехал на них домой, увез рыбу и вернулся через три дня.

В этот раз все иначе.

Янис развязал мешок, начал выкладывать продукты на стол. Килограммов пять соленого сала, столько же колбасы. В берестяных туесках — топленое масло, жиры, в мешочках несколько видов круп, мука, сахар. Около трех килограммов соли, ведро картошки. Хотел возмутиться, но остыл. Картошку на себе никогда не носили — для этого были кони. Сейчас был не тот случай. Неизвестно, сколько ему придется здесь прожить.

В отдельной упаковке лежали спички, несколько восковых свечей. Теплая одежда: штаны, куртка, шапка, рукавицы, нижнее белье. Среди прочего — наспех скиданные в общую массу запасы для охоты. Порох, дробь, пистоны и пули перемешались в дороге. Теперь их требовалось разделять, на что уходило много времени. Для одного человека продуктов хватит на полтора месяца, если экономить и совмещать с добычей — до большого снега.

Прежде всего разложил содержимое по своим местам. Большую часть снеди поднял на лабаз — к остальным продуктам, оставшимся с прошлого года. Скоропортящиеся — картошку, колбасу — решил есть в первую очередь.

Растопив печь, сварил суп в большом, семейном котле. Так они делали всегда, когда были вместе. На четверых готовили много, на вечер и утро. Янис не изменил правилам, надеялся, что, может, к вечеру придут отец и братья. Как бы ни было, ежеминутно ждал их прихода. Надеялся, что «там» разберутся во всем и отпустят их. За ними не было вины. За что арестовывать, уводить в ночь? За то, что у них было крепкое хозяйство?

Всю дорогу, пока Янис шел сюда, он на привалах слушал тайгу. За ним могли организовать погоню или, наоборот, могли догнать на коне Юрис или Андрис. Ночью, когда спал у костра, чудились шаги лошади. Казалось, вот-вот из темноты выйдет кто-то из братьев, остановится, слезет с мерина, подойдет к огню, погреет руки. С усмешкой, посмотрев на тяжелую котомку, скажет:

— Не кажилься, братка. Все нормально, вертаемся домой. Тятя так сказал.

За два дня никто не догнал, не остановил. Но надежда не пропадала, наоборот, росла, как вздувшаяся после дождя речка. Янис не переставал себя тешить мыслями, что будет не все сразу. Пока «там» разберут бумаги, проверят, докажут, пройдет время. Что сегодня вечером или, может, на этой неделе отец и братья придут к нему, и все вернется на места.

Позавтракав, таежник не терял времени даром.

— Здесь каждый день дорог. Не сделаешь сегодня — не догонишь завтра! — говорил глава семейства Веред.

И он был прав. Перед промыслом Янису предстояло переделать много подготовительной работы, чтобы потом, не отвлекаясь по пустякам, заниматься охотой — добывать соболя и белку. Придет отец, спросит с него:

— Чем это ты тут занимался? На нарах валялся?

А если увидит соболью шкурку и несколько десятков белок, довольно покачает головой:

— Молодец! Недаром тут прожил, сухари ел.

Прежде чем начать охотиться, Вереды заготавливали рыбу и мясо. Хариуса ловили в реке, перегораживая ход тальниковыми пряслами. Лосей ловили на тропах, в волосяные петли. В прошлом году они работали вчетвером, вместе работа подавалась легко. Теперь Янису все предстояло делать одному.

Сегодня он решил поставить петли на сохатого. Не беда, что болит и ноет нога, лежать нет времени. Перед тем как покинуть зимовье, взял с полки потрепанную тетрадь, наполовину исписанный карандаш. Черкнул отцу и братьям короткую записку: «Ушел на восход в седловину, вязать конские хвосты. Вернусь вечером. Янис».

Перед тем как поставить дату, призадумался, вспоминая, какое сегодня число. День надо было ставить обязательно, чтобы тот, кто будет читать его запись, знал время ухода. Быстро вспомнив все дни, подсчитал, что с его первого выхода из деревни прошло шестнадцать ночей. Наклонившись над тетрадкой, добавил цифру, месяц и год: «Октябрь 2. 1937».

Налегке, опираясь на палку, шагать легче. Ружье на плече да топор за поясом — вот и все снаряжение, ноги сами несут его вперед. Янису надо пройти по путику на восток, к Рогатой седловине. Там, между двух водораздельных холмов, проходит зверовая тропа.

Обживая охотничьи угодья, дед Яниса, Язепс Иосифович, долго изучал эти места, прежде чем срубить зимовье.

— Надо, чтобы все было под рукой! — говорил он сыну Марису. — Чтобы мясо и рыбу недалеко таскать.

В итоге все получилось, как нельзя лучше. Зимовье Вередов стояло в таком месте, что от него было недалеко до реки и перевала, спрятано оно было подальше от случайных бродяг и любопытного глаза.

Переселившись из Витебской губернии в Сибирь в конце прошлого века, в 1898 году, Язепс быстро понял, что кроме сельского хозяйства в межсезонье можно успешно заниматься таежным промыслом. Благо для этого вокруг было много свободных, не занятых другими охотниками, мест. Он не ошибся. Последующие годы доказали, что умеренная охота и рыбалка несли ощутимый достаток семье. В ловушки и с собаками добывали каждый год по два-три соболя, штук двадцать колонков и горностаев, до трех сотен белок. Два раза в год, весной и осенью, на лошадях вывозили четыре центнера рыбы. Добытое в тайге мясо ели здесь, домой не брали, им хватало своей скотины.

Обустройство охотничьей территории длилось не один год. Со временем от зимовья в виде лепестков ромашки потянулись пять однодневных путиков, с таким расчетом, чтобы к вечеру можно было вернуться назад. На каждом лепестке было срублено около пятидесяти кулемок (живо давящая ловушка, капканы были редкостью). Неподалеку от избушки построена небольшая баня, три лабаза под продукты и пушнину, разборная коптильня, сплетенная из тальниковых прутьев, стена для перегораживания реки, три большие морды (короба для ловли рыбы).

Более тридцати лет прошло с того дня, как Язепс срубил здесь первую кулемку. Она до сих пор цела, возвышается над землей между двух кедров неподалеку от зимовья. Деда нет, умер десять лет назад после переохлаждения. В тот год осень пришла рано. Первые морозы погнали по реке липкую шугу (ледяная каша). Чтобы под ее скоплением не унесло стену, дед долго бродил в ледяной воде, снимая загородку и морды, не допуская к работе сына и внука. Сильно простыл и не смог пережить воспаление легких. В бреду, с высокой температурой деда вывезли на лошадях домой, где наутро второго дня он скончался, не приходя и себя.

До Рогатой седловины подать рукой — около двух верст, одна мера. Это расстояние определил старый Язепс. С некоторых пор он придумал свою меру времени, которая исчислялась не по часам, которых ни у кого не было, а приготовленным обедом или ужином. Варили еду обычно на костре, в большом семейном казане, в который входило четыре четверти (двенадцать литров) воды. Время постановки емкости над огнем до конца приготовления называлось мерой. Дед так и говорил:

— Ходил на гору. Собака соболя загнала. Туда и обратно — две меры.

Таким образом сопоставление расстояния и времени являлось для них своеобразным отсчетом тому или иному отрезку пути. К этому он приучил Мариса, а тот в свою очередь сынов. Сегодня Янису предстояло пройти две меры.

Вдоль ловушек тянется едва заметная тропка. Мужчины натоптали ее за три десятка лет. В некоторых местах упавшие деревья перерублены топором, где-то убраны камни и кусты. Берега небольшого ручья соединяет рухнувший от старости кедр. Сбоку к стволу приделаны перила, чтобы удобнее переходить на ту сторону. Идти легко, быстро.

За переправой начинается зверовая тропа, которая тянется вверх вдоль ручья, поднимается на седловину и спускается к озерам. Сохатые ходят по ней часто, поэтому в некоторых местах она напоминает выбитую в земле по колено канаву. На всем протяжении, в узких местах, в прижимах у скал, Вереды ставят петли. Двигаясь по тропе, лось попадается рогами в ловушку.

Янис осмотрел все следы на ней. В грязи печатались старые и свежие копыта. Звери активно ходили во всех направлениях. Это предвещало скорую удачу.

Перед выходом на седловину, на крутом обрыве между деревьев, обмотанная вокруг пихты, привязана первая петля. Сплетенная из волос конского хвоста руками деда, она была крепка, как железо, гибка, словно кнут. Когда Янис писал в записке: «…пошел вязать конские хвосты…», — он подразумевал петли. Так Вереды между собой их называли.

Прежде чем насторожить ее, он в стороне долго и тщательно натирал свои руки о пихту, чтобы не пахли. Если не обработать ладони, чуткий зверь обойдет это место стороной. Пропитанная смолой петля также не имела чужого для тайги запаха. Сохатые не боялись ее, смело шли по тропе.

Настораживая «конский хвост» на отлов лося, Вереды поднимали ее выше, чем обычно, с таким расчетом, чтобы в нее за рога попался бык и к их приходу оставался жив. Установленная ниже петля могла поймать корову и затянуться на ее шее. Таким образом, охотникам всегда попадались самцы, что без ущерба отражалось на поголовье местного стада. Осенью они добывали всегда только одного лося, которого хватало им на еду до больших снегов. Если попадалось два быка, одного из них отпускали за ненадобностью. У деда Витолса был случай, когда за одну ночь в петли попали три лося. Двух он отпустил, перерезав петли ножом, привязанным к длинной палке. При этом он сетовал:

— Ексель-моксель! Два конских хвоста испортил, опять ползимы новые плести.

С тех пор он выставлял только три «конских хвоста». Их хватало, чтобы обеспечить охотников мясом до выхода из тайги домой.

Янис накинул петлю на сучок соседнего дерева, растянул ее гибкими ветками. Готово! Наклонившись, прошел под ней, шагая по тропе дальше. Очень скоро вышел наверх.

Многие деревья здесь были избиты лосиными рогами, потому Язепс назвал это место Рогатой седловиной. Мелкий пихтач вырван с корнями острыми копытами, свежая земля без травы останется голой до весны. Недавно здесь происходили свадебные турниры. Не хотелось бы оказаться здесь во время гона перед каким-нибудь разъяренным исполином. Среди прочих отпечатков копыт отмечались большие, как копыто тяжеловоза. Вероятно, это был хозяин гарема. Марис рассказывал сынам, что однажды видел его здесь, но стрелять побоялся, настолько он был здоровым и сильным.

Недолго задержавшись, Янис прошел дальше, до второй петли. Также насторожил ее между деревьев, обвил ветками. Сделав несколько шагов, осмотрелся по сторонам, заранее выискивая укрытие на тот случай, если попадется тот сохатый. Через двадцать шагов справа росли три толстых кедра, за которыми можно спрятаться, если на него бросится раненый лось.

Спустившись немного вниз, дошел до третьего «конского хвоста», поднял и его. Идти в этот день по путику дальше не было смысла. Повернувшись, пошел назад, в избушку. Прошло две меры времени, близился обед. Светлые надежды, что там уже его ждут отец и братья, погнали назад. Янис отбросил палку в сторону и, стараясь не хромать, поспешил к зимовью.

Нет, не ждали. Нет, не пришли. Нетронутый суп на холодной печи. Слегка приоткрытая дверь. Перевернутая чашка на столе. Воткнутая в щель бревна ложка. Спички, керосиновая лампа. Кусок бересты у печи для растопки. Легкие тапочки из кожи у входа. Открытая тетрадка с карандашом. Все так же, как утром, когда уходил.

В подавленном состоянии Янис присел на чурку у сеней, долго сидел, слушая тайгу. Сквозь легкий шум ветерка в вершинах деревьев ему чудились голоса людей. В редких призывах птах слышал шорох травы под ногами идущих. Журчание ручейка представлялось звяканьем уздечки. Вспорхнувший неподалеку рябчик напомнил лошадиный храп. Услышав это, парень резко поворачивался в сторону, откуда должны прийти отец и братья. Насторожившись, затаив дыхание, ждал. Потом опускал плечи, потупив взгляд в землю, тяжело вздыхал: показалось.

За избушкой тонко треснул сучок, послышалось шуршание травы, учащенное дыхание. Из-за угла выбежала Елка. Высунув язык, опустив хвост, грязная и мокрая собака, казалось, едва переставляла лапы. Увидев хозяина, радостно заскулила, закрутила задом. Наклонив голову, подошла лизать руки. На своем языке начала рассказывать, где была, чем занималась, как любит его.

Он не оттолкнул ее, обхватил ладонями голову, погладил за ушами, заговорил:

— Вернулась! Ах ты, хорошая! Умница. Где была? Что делала? Чем занималась? Бурундука копала? Смотри у меня, — понизил голос, шутливо пригрозил пальцем, — ругаться буду. Ты же знаешь, что бурундука гонять нельзя. Надо соболя искать.

Та, будто понимая его речь, виновато отвернулась, отошла в сторону под ель. Отряхнулась от грязи и воды, легла на подстилку из хвои, вытянулась во всю длину тела, часто вздыхая боками. Устала!

Янис посидел еще какое-то время, поднялся, пошел в избу топить печь, поставил над огнем котел. В голове роились обнадеживающие мысли: «Придут голодные, с дороги горячего похлебают».

Утро следующего дня разбудило другой заботой. Сегодня надо перекрыть речку, пока не скатилась рыба. Ранний рассвет пропитал за окном толстые деревья матовой синькой — к хорошей погоде. Присев на нарах, взял спички, не зажигая керосинки, затопил печь. Елка, чихнув, заскребла лапой дверь, попросилась на волю. Выпустил ее, занес с улицы казан, поставил греть на плиту. Поднял крышку: супа осталось больше половины. Одному хватит на два дня, на всех будет мало.

Пока нагонялось тепло и грелась еда, сходил на улицу, сделал несколько упражнений. Заниматься утренней гимнастикой с детства требовал отец. Размять тело и согреть мышцы считалось одним из правил перед завтраком и вошло в привычку. Потом умылся в ручье, вытерся чистой тряпкой, бодрый вернулся в зимовье.

За завтраком тщательно вспоминал, что ему снилось. Должен быть какой-то знак: придут сегодня отец с братьями или нет? Однако ничего не прояснилось. Ночью спал крепко, ни разу не поднявшись, чтобы затопить печь или выйти на улицу. Сказывались усталость и процесс выздоровления. Правая нога не доставляла боли, слегка прихрамывая, он мог ходить без палки.

Так и не вспомнив ничего, Янис покормил Елку. Налил несколько черпаков похлебки в деревянное корыто, перемешал с сухарями. Посмотрел в котел: еды осталось не так много, все равно придется варить кашу, — и вывалил содержимое собаке.

Прежде чем идти, написал в тетрадке несколько слов: «Пошел ставить стенку. Приду, накормлю свежим хариусом. Октябрь 3».

От зимовья до речки не так далеко. Надо спуститься с пригорка в займище, обойти завал из деревьев и невысокую скалу и только потом выйти к берегу. Там, на сливе ямы, они перегораживают ее тальниковой стеной, в проходах ставят морды, ловят рыбу.

Вереды ее называют Безымянка. Название передалось от деда. Ее ширина здесь не превышала двадцати шагов. В длину можно пройти за один день от истока до устья. Она брала начало под Черной горой и впадала в Рыбную реку. Та, в свою очередь, пополняла Кан.

Бурная весной, полноводная летом, Безымянка осенью становилась подобна укрощенному скакуну. Тихая и спокойная по плесам и ямам, говорливая в частых перекатах, она имела небольшую глубину. Местами до колена, а где-то до пояса, речка сама выказывала покорность: «Вот я какая! Человек мне друг». Но стоило пойти проливному дождю, становилась неузнаваемой. Прозрачная вода окрашивалась в цвет недобродившей медовухи. Плотное течение горбилось и бушевало, как обрушившаяся с откоса лавина. По поверхности плыли палки, коряги, сорванные с берегов куски дерна. В такие дни Безымянка будто хохотала: «А ну, кто смелый? Подходи! Враз сгребу в свои объятия. Утоплю, не заметишь!».

Глубокой осенью, с первыми морозами речку шуговало. Густую воду на перекатах схватывало комковатым, как вата, мокрым льдом. Своей массой он затыкал наиболее мелкие места, образовывая запруды. Скопившаяся вода выходила из берегов, перемешиваясь со снегом, превращалась в кашу, несла на себе камни, рыбу, вырывала с корнями деревья. Тяжело тому, кто попадет в эту лавину, из нее выбраться невозможно.

Добравшись до русла, Янис посмотрел вокруг. Воды немного. Облетевшие с деревьев листья давно уплыли, подхваченные течением. Упавший с берега на берег старый кедр на месте. Под елкой в сухом месте стоят колья. Подошел к головке ямы, осторожно выглянул из-за него в глубину: над дном рябит, качается тень от черных спин: рыба есть! Вернулся к скале, поднялся по ступенькам на небольшую высоту. Здесь, в каменной нише, накрытые от дождя и снега карнизом, стоят двухаршинные куски тальникового плетня. У стены, наваленные друг на друга, стоят три морды-ловушки для рыбы, на вешалах висят кожаные, просмоленные в швах водонепроницаемые штаны.

Постепенно перетаскал все на берег. В первую очередь, чтобы не намокнуть, надел штаны с лямками. Не торопясь, стараясь не шуметь, чтобы не спугнуть хариуса, приставил к кедру колья. На них наложил плетеную стенку, в двух местах между кольями поставил морды, связал все веревкой. Работал долго, пока по-осеннему холодное солнце не накололось на вершину старой пихты. Обед!

Не снимая штанов, вышел на берег. Привязал на палку вывернутую мохнатую рукавицу. Сунул в воду, к самому дну, пугая рыбу. Стайка хариусов, принимая рукавицу за норку, испуганно метнулась вниз по реке. Тычась головами в тальниковую преграду, заметалась по сторонам. В итоге находила узкое горло морды, залетала в ловушку.

Шуганув рыбу, Янис вернулся на берег, оставил палку с рукавицей под деревом до следующего раза. Взял казан, прошел к мордам. В дверцу сверху вытащил около тридцати штук серебристых хариусов. Общий улов составил больше половины казана. Довольно улыбнулся: на жареху хватит!

Перед тем как идти в зимовье, снял штаны. Еще раз внимательно осмотрел перегороженную реку, взглянул на чистое, безоблачное небо: все нормально, теперь главное — не прокараулить непогоду. Осенью запруду надо проверять два раза в день — утром и вечером. Если перед снегом вовремя не убрать плетень и морды, их сорвет и унесет шуга. Чтобы потом все сделать заново, потребуется много времени.

На зимовье Янис почистил, выпотрошил и подсолил рыбу. Несколько штук пожарил и съел, оставшуюся оставил отцу и братьям. Кашу варить не стал, решил приготовить ужин позже, чтобы все было горячее.

До вечера оставалось еще достаточно времени. Он не стал его тратить попусту. Под горой, в высокоствольном кедраче, жила колония шадаков (лесная пищуха или сеноставка). Эти травоядные зверьки были излюбленным лакомством соболя. Отец всегда ловил их в мелкие капканы на прикорм.

Добравшись до знакомого места, Янис поставил пять капканов на заметных тропках, свистнул в трубочку, подражая самочке. Очень скоро из-под корней стали выскакивать самцы. Выискивая объект внимания, забегали по тропкам. Некоторые из них становились добычей «железной собаки». Так Вереды называли капканы.

Охота длилась долго. К вечеру в котомке Яниса находилось шесть зверьков, на них он мог насторожить двенадцать кулемок.

Довольный успехом, охотник вернулся к избушке. По дороге думал, как его похвалит отец, когда узнает, что он сделал много дел.

Никто его там не встретил, лишь уставшая Елка, набегавшись по тайге, приветствовала хозяина негромким лаем.

«Ничего, до вечера еще есть время! Придут», — успокаивал он себя обнадеживающими мыслями, разжигая огонь.

Некстати кончились спички. Он взял на полке новый коробок, разжег на улице костер. Над открытым пламенем пища варится быстрее, и в зимовье потом не так жарко.

Янис набрал в казан воды, повесил над огнем, перебрал крупу, засыпал в кипящую воду, посолил, сдобрил пережаренным на сковороде салом: «Пусть будет пожирнее. Чтобы с дороги наелись хорошо! Мяса бы кусок». А сам, периодически вскакивая с чурки, крутил головой, напрягал слух. Но все напрасно. Собака также оставалась равнодушной к окружающему миру. Ее слух, обоняние, зрение не воспринимали лес, в котором, кроме Яниса, не было людей.

Сварилась каша. Догорающий костер превратился в скопище ползающих светлячков. Над тайгой сгустилась мгла, в черном небе не видно звезд. Теплый ветер стайкой мигрирующих белок поскакал по лохматым ветвям пихт и елей. Елка задней лапой почесала за ухом: будет дождь.

Парень наложил в корыто каши, перемешал с сухарями, налил холодной воды, чтобы немного остудить, подал собаке. Наложил в чашку себе. Несмотря на длинный день, ел без аппетита. Доедая остатки крупы, несколько раз посмотрел в темноту. Показалось, что слышит тяжелую поступь лошадиных копыт, потом понял, что это стучит о чашку деревянная ложка.

Ночью Янис спал плохо. Снились какие-то люди, отец, братья. Все куда-то торопятся, бегут, суетятся. Часто просыпался, в пол-уха слушал ночь за стенами избушки. Один раз вскочил, бросился к двери, распахнул настежь. Оказалось, это пошел мелкий, теплый дождь.

Утром проснулся позже обычного. Открыл глаза, посмотрел в окно: на улице морось. Опустившись под тяжестью влаги, заплакали ветки деревьев. В дверь скребется Елка, будит его: «Ты что, хозяин? День давно наступил!» В тайгу она сегодня не пошла: мокро.

Янис встал, оделся. Печь топить некогда, прежде надо сходить на речку, вытащить из морд рыбу, пока та не отмякла.

Оттепель — враг добычи. При такой погоде в два раза быстрее портится рыба, тухнет мясо, преет шкурка добытого соболя. В такие дни промысловику нельзя просиживать на нарах под крышей, может случиться так, что улов придется выбросить, не попользовавшись.

Прежде чем идти, залез на лабаз, достал берестяную торбу под рыбу, закинул за спину, направился к Безымянке. На берегу, не надевая штанов, прошел к мордам, вытряхнул из них то, что попалось. Улов оказался обычным для этого времени. Когда ударят морозы и шуга подгонит рыбу, все будет по-другому.

Попалась крупная рыба: два ленка и штук двадцать хариусов. Общий вес составил около десяти килограммов. Довольный удачей, Янис поставил их на место, вернулся к зимовью.

Пока грелся завтрак, охотник принес из ручья деревянную бочку, установил под крышей в сенях. Выпотрошил, уложил и посолил в нее рыбу. Вереды так делали всегда: сначала заполняли уловом две бочки, в которые входило по центнеру хариуса, потом перекладывали в конские торбы и увозили домой. Часть улова оставляли для еды здесь. Пустые бочки держали в воде, чтобы не рассыхались.

Непродолжительный завтрак не занял много времени. Отложив посуду, парниша взял ружье, на спину накинул котомку, хотел идти, но задержался. Вспомнил, вернулся в избушку. Сделал в тетрадке очередную запись: «Пошел проверять конские хвосты. Октябрь 4».

Сохатый попался рогами в третью за седловиной петлю. Немолодой бык-пятилетка бился, пытаясь высвободиться из цепких пут со вчерашнего дня. Вырванные с корнями деревца, перевернутые куски дерна, откинутые камни подсказывали о силе таежного исполина.

Ко времени прихода Яниса лось устал от тщетных попыток освободиться, выдохся, лишился сил, лег на землю. Услышав охотника и собаку, вскочил на ноги, снова стал рваться на волю. Сопровождавшая в этот раз своего хозяина Елка бросилась к нему. Отвлекая внимание на себя, злобно облаяла, пыталась схватить за нос. Дикий зверь, склонив голову, выставив рога, ответно кидался на нее, старался достать копытами, прыгал вокруг пихты. Если бы не петля, вероятно, для лайки все могло закончиться плохо.

Пользуясь схваткой, скрываясь за деревьями, Янис подошел к сохатому на близкое, убойное расстояние. Осторожно взвел курок ружья, прицелился в шею, выбрал момент, когда животное остановилось, выстрелил. Тот рухнул на землю, завалился набок. Юноша подбежал к нему, хотел добить из второго ствола, но передумал. Отец всегда учил: если есть возможность, не надо стрелять лишний раз, лучше воспользоваться ножом. Сейчас был тот самый случай. Зверь был убит с одной пули.

Елка сбоку, задыхаясь полной шерсти пастью, терзала спину лося. Дождавшись, когда она постепенно растеряет приступ охотничьей злости, он оттащил ее в сторону, успокоил. Потом, перевалив быка на спину, начал снимать шкуру. Ловко орудуя ножом, отрезал «сорочье мясо» (обрезки на шкуре), дал собаке: заработала. Та, хватая его на лету, крутила от удовольствия хвостом. Сегодня у нее был пир.

Удача сопутствовала Янису во всем. Он начал ловить рыбу, добыл сохатого. Однако к охотничьему фарту добавились заботы. Мало разделать лося — надо прибрать мясо. Зверь был большим, и охотнику стоило потрудиться, чтобы перетаскать его на себе к зимовью. Придется сходить несколько раз, за один день не управиться. К тому же надо проверять морды, чтобы не пропала рыба.

В прошлом году все шло проще и быстрее, ведь он был с братьями и отцом. Двое занимались рыбалкой, другие проверяли петли. Когда попался сохатый, им не стоило большого труда и времени сходить сюда по два раза.

Вспоминая те времена, Янис тяжело вздохнул, посмотрел в сторону избушки: «Эх, пришли бы сегодня, помогли…»

Разделал зверя. Неподалеку привязал на деревьях жерди подобием небольшого лабаза. Сложил на них мясо, чтобы не достали мыши. Заднюю ногу положил в котомку, внутренности завернул в шкуру, чтобы раньше времени не нашел медведь. Завтра принесет лопату, закопает останки в землю для устранения запаха, привлекающего хозяина тайги. Взвалил на себя тяжелый груз, неторопливо пошел по тропе в сторону зимовья. По дороге снял петли, обмотал их вокруг стволов деревьев до будущего года.

В зимовье никого. Стены молчат. Но до вечера еще есть время! Сегодня должны прийти обязательно. Отец чувствует погоду, знает, что за теплом всегда наступают холода, пойдет снег и надо торопиться.

Из тайги вышла Елка. Медленно ступая по тропе, прошла мимо к лежанке. С заметно округлившимся животом, неповоротливая, сытая и довольная упала под елью на хвою, вытянула лапы, откинула голову. Наелась от пуза.

Сняв с себя котомку, Янис развел на улице костер. Кашу из казана переложил в другую кастрюлю. В него кусками нарезал до краев мясо. Вереды так делали всегда: после удачной охоты варили свеженину в большом количестве. Повесил казан над огнем, потащил котомку за избушку.

За зимовьем под пригорком находился ледник. Его выкопал дед Язепс, когда возникла проблема с хранением добычи. «Морозильник» представлял собой утопленный в землю небольшой сруб полтора на полтора метра. Водонепроницаемая крыша и толстая, герметичная дверь хорошо держали холод летом. Весной, когда родственники приходили сюда на рыбалку в конце апреля, заготавливали лед, накладывали его на пол и вдоль стен, пересыпали опилками. Он поддерживал в леднике низкую температуру до поздней осени. Здесь Вереды хранили мясо и рыбу.

Подвесив на вешала ногу сохатого, Янис плотно запахнул дверь, заложил дерном. Теперь добыча может храниться здесь до весны. Вернувшись к костру, подложил дров, посмотрел на небо, на котором не было просвета. Мелкий моросящий дождь, как пыль, то затихал, то снова сыпался из низких облаков. Он понимал, что непогодь обложила надолго: за моросью пойдет снег, и ждать милости у природы бесполезно.

За весь день он вымок до нитки. Ему стоило просушиться, но надо было сходить на Безымянку, собрать рыбу. Прежде чем отправиться на речку, затопил в зимовье печь, чтобы нагрелась к его возвращению. Прихватив торбу, поспешил по знакомой тропинке.

Рыбы попалось столько же, сколько утром. В основном это был хариус, ленков и тайменей не было. Вытряхнув морды, поставил их на место, с уловом пришел к зимовью. Глинобитная печь нагнала температуру, разнесла тепло. Парень перенес казан с мясом на плиту, подкинул два полена: пусть томится. Взялся потрошить и солить рыбу.

Когда последний хариус оказался в бочке, наступили сумерки. Запечатав крышку, умелец помыл торбу и руки, зашел в зимовье. Сняв мокрую одежду, переоделся в сухое белье, в ожидании присел на нары. Пока варилось мясо, решил перебрать запасы для ружейной охоты. Разложил на столе чистую тряпку, достал с полочки мешочек, вывалил на нее содержимое.

Первым делом отложил в сторону двадцать две пули. В патронташе восемь штук, заряженных в патроны. Нет, семь: сегодня выстрелил одну в сохатого. Значит, в общем счете получается двадцать девять штук. Неплохо! Если не стрелять по пенькам, хватит на три сезона.

Отделяя кончиком ножа из общей кучи, выбрал капсюля. Пересчитал, оказалось около сотни. Хватит перезарядить стреляные гильзы три раза. Собрал картечь. На первый взгляд ее хватит на двадцать зарядов, да в патронташе еще три патрона.

Труднее всего было разобрать перемешанные порох и дробь. При свете керосиновой лампы разделял долго, пока не зарябило в глазах. Однако добился своего. Весь порох уместился в двух кружках, дробь — в одной. Ими можно зарядить около семидесяти патронов двадцатого калибра, плюс восемнадцать зарядов имелось в патронташе. Запасы для Яниса являлись состоянием, которому мог позавидовать любой охотник.

Сложнее обстояло дело с пыжами. Кусок голенища старого валенка, из которого они их высекали, был небольшим. В суматохе не прихватил войлок из дома, впрочем, его должен принести с собой отец. Собираясь в дорогу, он всегда проверит необходимое снаряжение и не забудет то, что не взял сын.

Разложив все в отдельные мешочки и баночки, попробовал мясо: сварилось. Наложив чашку, поел с сухарями. Казан с печи не убрал — пусть томится, придут, поедят. Хотя сегодня вряд ли. На улице ночь, перед глазами ладонь не видно. В такую погоду темнеет рано, наверное, заночевали по дороге.

Утром проснулся рано. За стенами тишина, дождь прекратился. Не зажигая керосинку, долго лежал с открытыми глазами, ждал, когда начнет светать. Сегодня предстоял очень трудный день. Надо перетаскать все мясо и два раза проверить морды.

Едва в окне прояснились стволы деревьев, Янис вскочил с нар, оделся, не затопив печи и не позавтракав, схватил торбу, поспешил на Безымянку. Елка лениво пошла следом.

Река заметно прибавилась, побежала веселее. Вчерашний дождь добавил воды, заиграл течением. Янису на руку: так лучше катится рыба. Надев штаны, отметил уровень: в самом глубоком месте было чуть выше колена, для дальнейшей рыбалки хорошие условия. Лишь бы не разгулялся дождь, не пошел снег или не ударили морозы.

Вытащил одну ловушку, едва перенес на берег — так она оказалась тяжела. Начал вытряхивать — взмок от радости. Рыбы набилось столько, что вряд ли вся могла поместиться в торбе. В другой не меньше. Среди хариусов и ленков выделялись два тайменя, каждый по пуду. Парню оставалось лишь удивляться, как они могли уместиться в небольших, около двух метров длины, ловушках?

Весь улов в торбу не вошел, пришлось идти к зимовью два раза. Когда выпотрошил, уложил и пересолил рыбу, бочка наполнилась почти до отказа. Если вечером попадется столько же, придется вытаскивать из ручья вторую кадку.

Пока возился с рыбой, ненадолго выглянуло солнышко. Осветив землю холодным лучами, скоро спряталось за серые облака. Заметно похолодало, тайга потемнела, насторожилась, как обиженный ребенок. Птицы умолкли в предчувствии непогоды, забились в укрытия. Янис понял, что сегодня пойдет снег.

Предположения подтвердились ближе к обеду, когда принес к зимовью вторую котомку с мясом. Когда подвешивал его в леднике, мир переменился. С неба полетели лохматые, похожие на комки ваты снежинки. Тайга посветлела, нарядилась перелинявшим лебедем. Тяжелый, мокрый снег согнул ветки пихт и елей в поклоне перед наступающей зимой, а гордые кедры, отдавая ей честь, надели папахи из белой овчины.

Янис торопился. Сегодня хотел перетащить всю тушу лося. Не получилось. Вернувшись в очередной раз, понял, что если пойдет за третьей ходкой — стемнеет, не успеет вытряхнуть рыбу.

Между тем погода скуксилась. Мокрый снег с дождем превратил землю в вязкую грязь, налипавшую на бродни. Огромные капли, скопившиеся на кустах и ветках деревьев, от прикосновения падали на одежду. Идти с грузом было тяжело. Мокрый и уставший, Янис едва успел сходить на речку и вернуться, после чего разом стемнело. Обрабатывать улов пришлось при свете керосиновой лампы.

Отец и братья не пришли и этим вечером. Занятый работой, юноша как-то отвлекся от постоянного ожидания. Вспомнил лишь, когда сел за стол с чашкой каши. Внимание привлекла тетрадка на полочке. Сегодня утром забыл в ней сделать запись, не успел. Сейчас писать не стал, незачем. Тешился надеждой, что с каждым днем вероятность прихода родных возрастает.

На следующее утро проснулся позже обычного. После тяжелого трудового дня спал на одном боку всю ночь — так устал. Может, проспал бы дольше, если бы не захотел по нужде.

Погода утихомирилась. Легкий морозец сковал еще теплую землю тонкой корочкой льда. С тяжелых веток вытянулись тонкие сосульки. Шаги охотника-одиночки слышны по тайге далеко, будто по болоту идет сохатый. Где-то кряхтит кедровка. Взбивая упругими крыльями воздух, порхнул рябчик. В распадке зацокала белка. По коре дерева, упираясь хвостом, скачет поползень. Там и тут снуют синички. На рябине, склевывая подмерзшие гроздья, стонут две ронжи. Сегодня будет хороший, хотя и мокрый день.

Из-под ели неторопливо вылезла Елка, приветствуя хозяина, заскулила тонким голосом. Бока заметно опали, вчера он не кормил ее. Сегодня собака может бегать.

Утренний улов меньше, чем вчерашний. Опять попались два тайменя, пять ленков и два десятка хариусов. Рыба уместилась в торбу, ходить на берег два раза не пришлось. Когда посолил, общий объем составил половину второй бочки — приблизительно полтора центнера. Если так пойдет дальше, через несколько дней можно заканчивать рыбалку.

В этот день ходил за мясом два раза, забрал остатки, спустил в ледник. Одна часть работы выполнена на совесть, от добытого сохатого не пропало ни единого кусочка. Теперь осталось забить рыбой бочки и торбу, а потом можно начинать охотиться. Представляя удивленные глаза отца и братьев, Янис улыбался.

— Когда это ты успел все сделать? — спросят они и уважительно оценят его труд. — Наверно, тяжело было одному. Молодец ты у нас!

К вечеру подморозило. Тонкий, недавно народившийся месяц, в окружении ярких звезд на чистом небе вырядился добрым молодцем. На поверхности реки появилась первая шуга. Вытряхивая рыбу из морд, Янис не ставил их на ночь, вытащил на берег тальниковую стену и колья. При такой погоде к утру Безымянку забьет льдом, подпрудит, разломает загородь. Лучше загородить речку потом, в оттепель, чем потерять все за одну ночь.

Рыбы попалось много, подогнало шугой. Ему опять пришлось ходить на берег два раза. Выпотрошив, заполнил под крышку вторую бочку, оставшаяся уместилась в торбе. Теперь ее хватит надолго.

Вечером, после ужина, при свете лампы Янис долго сидел на нарах. Смотрел в окно, думал. Отец и братья задерживались. Это беспокоило с каждым днем все больше. Неизвестность нагнетала страх: что происходит? В чем они виновны? Неужели «там» не могут разобраться, что они простые крестьяне, исправно и в срок выдававшие продовольственный налог? Таких как они — вся улица. Да и в других деревнях крестьян не меньше. Но и там подобная ситуация. Людей забирают бесследно, мало кто возвращается назад. Неужели так везде, по всей волости?

Медленно превращаясь в светлячка, догорал фитиль. В лампе кончился керосин. Янис не стал ее заполнять в темноте. Лучше это сделать завтра, посветлу. Теперь поздно. Отец с братьями все равно не придут.

Отвернувшись к стене, попробовал уснуть. Не получается. Перед глазами — Инга, соседка с улицы. Шестнадцатилетняя девушка из семьи Берзиньш. Ее отец, Эдгар, — друг Мариса. Сколько Янис себя помнит, они всегда ладили домами, с детства играли вместе. Незаметно из тонконогой, худой девчушки Инга переросла в милую красавицу. Их отношения изменились. Он был ее старше на год, но робел перед ней, не смея сказать слова. Она стыдливо опускала глаза, краснела, торопилась избежать встречи. До тех пор, пока Янис не подкараулил ее вечером на их усадьбе у пригона. Пройти туда огородами ему не стоило труда, собаки знали его, принимали как своего, беспрепятственно пропустили, виляя хвостами. Он предполагал, что скоро девушка пойдет доить коров, и не ошибся.

Увидев его за углом, Инга испугалась, хотела закричать, но, узнав, удивленно спросила:

— Ты что тут?..

— Тебя жду.

— Зачем?..

— Так… Просто. Хотел увидеть.

Кажется, она начала понимать, почему он тут стоит в вечерний час, резко сменила отношение к нему. Янис ей тоже нравился, но открыться в этом, вот так сразу, не позволяла девичья гордость. Не отвергая и не приближая его, Инга играла роль недоступной принцессы, у которой сердце холодно ко всем поклонникам, а к нему тем более.

— Пусти. Некогда мне тут с тобой! — пыталась пройти стороной она. — Вон лучше помоги дверь открыть.

Янис распахнул перед ней вход в стайку. Она гордо прошла мимо, подошла к корове. Он не знал, как быть: уйти или остаться. Инга разрешила эту проблему сама. Как подобает настоящей хозяйке, приказала:

— Что стоишь без дела? Видишь, хвостом крутит. Держи его!

Он подошел к корове сзади, исполнил требование. Капризная Буренка, видя в пригоне постороннего человека, выпучила на него глаза, заходила в стороны. Раздвинула ноги, подняла хвост, стала справлять естественные надобности. Вовремя отскочившая от нее доярка, прыскала от смеха:

— Что держишь? Отбегай! Видишь, всего обрызгала…

Янис спохватился поздно, когда все штаны были замараны пахучими каплями. От стыда он крутил головой, Инга хохотала. На шум прибежала мать Илзе. Увидев Яниса, удивилась:

— Что это вы тут?..

— Корову доим, — пояснила дочь.

— А-а— а… — понимающе ответила та и, перед тем как уйти, улыбнулась.

Выдоив Буренку, Инга отдала ему полное ведро:

— Неси!

— Куда?

— Не домой же к себе… Вон, у пригона на лавочку поставь.

Пока доила вторую корову, Янис, спрятавшись за углом, ждал. Когда Инга вышла к нему, не находя подходящих слов, топтался на месте. Она недолго теребила в руках тряпку, потом с хитринкой в глазах спросила, указывая на ведра с молоком:

— Поможешь донести?

— Не… — попятился Янис. — Там у тебя тятя и мамка. Увидят!

— Что, боишься? — засмеялась говорливым ручейком.

— Не… Так просто. Не пойду.

— А что пришел-то?

— Позвать хотел… — начал он и осекся.

— Куда? — покраснев, тихо спросила она.

— К речке.

Опустив голову, Инга молча теребила кончик косы, прикусывала губы. Он, не зная, что говорить дальше, ждал. Постояв недолго, она подхватила ведра, направилась домой.

— Так что? — в нетерпении бросил Янис ей вслед.

— Штаны постирай, — остановившись, махнула она головой и, перед тем как уйти, коротко ответила: — Завтра…

Первое свидание длилось недолго. Парень пришел на пригоны, где обычно собирались влюбленные парочки, задолго до вечерних сумерек. Ждал, пока солнце не скрылось за дальней горой.

Она появилась неожиданно, не оттуда, где он хотел увидеть ее первым. Подошла из-за спины, как кошка, похлопала ладошкой по плечу:

— Постирал штаны?

От неожиданности Янис выронил леденец, который берег для нее с тех времен, когда был на рынке. Резко повернувшись, захлопал глазами:

— Да… А это… Как это ты?

— Чего? — с улыбкой, наклонив голову, прищурив глаза, спросила Инга. — Испугался?

— Да нет, не испугался. Просто… Ходишь, как рысь.

Она улыбнулась, взяла в руки косу, затеребила пальцами кончики волос:

— Что звал-то?

— Так это… Поговорить хотел, — робко выдавил он.

— А что, домой прийти нельзя? Или для тебя ворота закрыты?

— Дома родители.

— Они не кусаются.

— Зато подслушивают.

— Ладно. Если так, говори.

— Так сразу?

— А что, язык пересох? Так спустись вон к реке, водички попей, — с усмешкой посоветовала Инга.

— Нравишься ты мне! — собравшись с духом, выпалил Янис.

— Чего? — откинув косу, нараспев спросила она, удивленно приподняв пушистые брови.

— Нравишься, — повторил он, взяв ее за запястья крепкими руками. — Давно хотел вот так с тобой встретиться наедине.

— Это что… Вроде как… Свидание, что ли?

— Да.

Оба замолчали, боясь встретиться взглядами. Он, так и не выпуская ее рук, она, начиная понимать, что происходит, смутившись, смотрела куда-то за речку.

— Мне надо идти! — пытаясь как-то разрядить обстановку, после продолжительной паузы встрепенулась Инга. — Я сказала, что пошла к Озолиньшам за нитками.

— Побудь немного, — попросил Янис.

— Потом.

— Когда потом? — настаивал он и, чувствуя, что она сейчас уйдет, перехватил за плечи, притянул к себе, быстро поцеловал в губы.

Возмущенная девушка вырвалась из его цепких рук, отскочила назад, сердито топнула ногой, выискивая подходящие слова, сжав руки в кулачки, грозно наступала на парня:

— Ах ты… злодей! Ты зачем это? Ты что хочешь? Кобелюка!

— Да я только поцеловать.

— Ишь ты, поцеловать! А зачем за плечи схватил? Едва руки не вывернул!

— Я потихонечку.

— Ага, потихонечку. Залапал, как медведь! Силищи вон немеряно.

— Прости!

— Ага, щас, простила! Он меня тут будет терзать, а я терпеть? Нетушки! — Вытянула фигу. — Поищи другую дурочку!

И убежала.

После этого случая долго не встречались. Инга избегала его. Янис, занятый повседневными заботами, работал с утра до вечера. Встретились случайно, в поле. Он, возвращаясь с пахоты, вез на телеге плуг, она гнала с выпасов коров.

Проезжая мимо, сровнявшись, Янис потянул вожжи, приостановил коня, медленно поехал рядом.

— Лаб диен! (здравствуй)

— Лаб диен… — не смотря в его сторону, ответила соседка.

— Поздно коровы возвращаются. Видно, далеко ходили… — продолжил робко Янис.

— Наскучались с зимы по траве, — продолжила Инга.

Какое-то расстояние преодолели молча. Он, удерживая вожжи, чтобы не бежал конь, она, от волнения размахивая прутом в воздухе.

— А ты ведь в тот раз булавку потеряла.

— Да? Вот уж думала, не найду! — протянула руку. — Давай сюда!

— Что я ее с собой везде носить буду? Нету.

— И где она?

— Дома, в куртке лежит.

— Когда отдашь?

— Хоть сегодня.

— Где?.. — Наконец-то девушка наградила его робким взглядом.

— Приходи… Как тогда, за пригоны, — с надеждой попросил он.

— Ходила уже.

— Ты тот раз все не так поняла.

— А как надо было понять?

— Я не хотел… Думал осторожно тебя обнять. Прости!

— Ага, осторожно: сгреб, чуть кости не переломал!

— Не рассчитал.

— Думать надо! Я тебе не сенокосилка.

Опять замолчали. Она, заметив впереди людей, просила разделиться:

— Езжай наперед, а то подумают невесть что!

— Вечером придешь? — добиваясь своего, настаивал Янис.

— И в кого ты такой настырный? — с улыбкой вздохнула Инга.

— В деда. Он такой был — пока чего надо не добьется, не отступится.

— Вот, я вижу, что и ты готов ночами не спать, лишь бы…

— Это я только с тобой такой! Так я жду?

— Лапать не будешь?

— Нет.

— Ненадолго… За булавкой… Чтоб не потеряли… — как бы нехотя соглашалась она, но он ее уже не слышал.

Довольный, парень взмахнул вожжами так, что конь с места рванул легкой рысью.

С того дня их встречи были частыми. По возможности она прибегала к нему ненадолго, пока из глубины двора не доносился беспокойный голос матери. Янис относился к Инге с осторожностью, она же сначала проявила недоверчивость. Однако время и уважение друг к другу постепенно стерли границы отчуждения. С некоторых пор доверилась возлюбленная его рукам и губам, не преступая рамок дозволенного. Тихими, теплыми вечерними сумерками, склонив голову ему на плечо, долго стояла с закрытыми глазами, не в силах оторваться. Прижимая свою любовь, он бережно целовал шелк девичьей кожи на щеках, теребил пальцами горячие уши. И было им вместе так хорошо, как, возможно, бывает, когда человек пребывает на вершине своего счастья, после которого ничего не надо.

Это случилось прошедшей весной. Цвела черемуха. Над говорливой рекой плакали талины. Теплый ветер нагонял с полей запах перепаханной земли. Из деревни плыли обычные ароматы свежего хлеба, парного молока. Где-то далеко глухо стучали закрываемые на ночь двери пригонов. Хозяйки тонкими голосами зазывали детей домой. Изредка, переговариваясь между собой, гавкали дворовые собаки.

В такие минуты, прижавшись друг к другу, они мечтали. О том, как скоро будут жить вместе, у них будет свой дом, большое хозяйство, дети. При последнем Инга каждый раз вздрагивала. Затаив дыхание, сжимала ладони в кулачки. Этой осенью Янис хотел просить у Эдгара Берзиньша руки его дочери. Будь что будет! Если откажет, собирался украсть Ингу, а согласится, тогда на следующую весну придется рубить новый дом.

Окрыленные этим решением, оба зажили ожиданием: вот Янис сходит в тайгу, а после этого все случится. В связи с этим в характере и поведении каждого произошли перемены. Инга стала словоохотлива, рассеяна, не в меру эмоциональна, могла засмеяться и тут же замолчать. Иногда просто так вдруг обнимала маму, целовала в щеку. Та понимала дочь: влюбилась! Знала, в кого, поэтому не противилась отношениям. В семье Берзиньш Яниса знали как хорошего парня.

Занимательный случай, наделавший много шума, произошел с Янисом в конце мая, после посевных. Он с отцом уходил на Безымянку на рыбалку. Отправились на десять дней. За это время, соскучившись по любимой девушке, не дождавшись условленного для свидания часа, решил увидеть ее раньше. Хотел подарить необыкновенной красоты камушек, найденный на берегу реки. Огородами прокрался к пригонам Берзиньшей, залез на пустой в это время сеновал, притаился. Знал, что Инга вот-вот должна пойти доить коров. Он спрыгнет сверху перед ней, обнимет, поцелует, подарит камушек. Вот будет неожиданность! Интересно посмотреть, как она обрадуется.

Янис не ошибся в расчетах. Очень скоро со стороны двора послышались поспешные шаги. Хлопнула входная дверь в стайку. Подождав мгновение, юноша соскочил вниз в дыру для подачи сена. Обнял руками, зацеловал ту, что была всех милее и дороже, одновременно вдыхая странный, незнакомый запах и чувствуя губами обвисшую кожу. Вмиг сообразив, что здесь что-то не так, отпрянул назад и обомлел от неожиданности. Перед ним — бабка Инесса. Какой леший надоумил ее идти к коровам перед Ингой?

Не ожидавшая подобного, старуха завизжала попавшим под телегу поросенком. Думала, что это черт свалился из ада, схватил и тянет за собой. А так как умирать в ее планы не входило ближайшие двадцать лет, начала защищать себя всеми подручными способами. Для этого дела кстати пригодилась стоявшая в углу лопата для навоза. Прежде чем Янис выскочил из стайки, боевой бабушке удалось огреть налетчика два раза между лопаток.

На крики сбежались все, кто имел хороший слух, даже соседи, жившие через дорогу напротив. Увидев убегающего Яниса, многие недоумевали. А, выслушав бабушку Инессу, долго смеялись.

— А как схватил меня и ну целовать! — как наседка крыльями, размахивала руками та. — Думала, конь с сеновала упал!

Больше всех хохотала Инга: перепутал!

Мать и отец отнеслись к этому случаю спокойно. Они знали об отношениях Инги и Яниса, лучшего мужа дочери не желали.

Вспоминая те счастливые дни, парень тяжело вздыхал: вон как все получилось. Даже не свиделись с любимой перед тайгой. Но ничего! Скоро все образуется, осталось немного, до большого снега месяц. Когда они выйдут в деревню, на следующий день пойдет к Эдгару, и тот никуда не денется.

Утром Янис проснулся бодрым и веселым. Воспоминания и надежды вселили в него уверенность: все будет хорошо, не надо отчаиваться. Сегодня к вечеру или завтра придут отец с братьями. Они будут промышлять пушного зверя, а потом все вместе на лыжах выйдут домой.

Соскочив с нар, растопил печь, поставил греть завтрак. Выскочил в сени, нашел в ящике свечу, зажег на столе в избушке. Янис не стал заправлять керосиновую лампу. Ему не терпелось быстрее подсчитать, когда начнутся большие снега, сколько ждать до выхода из тайги.

Открыв тетрадь, прочитал последнюю запись. Она была сделана три дня назад, четвертого октября. Значит, сегодня седьмое. Немного подумав, написал карандашом: «Ушел поднимать ловушки на первый лепесток. Казан с едой под крышей на полатях. Приду вечером. Октября 7».

Просмотрев старые, сделанные рукой брата Юриса записи, прочитал, что в прошлом году они ушли отсюда 9 ноября, в позапрошлом — 15, еще двумя годами раньше — 4 числа. Эти даты давали приблизительное время выпадения больших снегов, когда становится невозможным ходить по тайге с собакой и приходится вставать на лыжи.

Немного поразмыслив, чтобы напрасно не обнадеживать себя ранними сроками, определился на последних цифрах. Приблизительно пятнадцатого ноября они пойдут отсюда. Два дня пути. Значит, семнадцатого числа он увидит Ингу. До их встречи осталось сорок дней.

Для точного подсчета Янис решил отмечать каждый прожитый день. В тетрадки записывать не стал во избежание лишних расспросов отца и братьев. Решил вырезать на небольшом полене засечки. Нашел возле печки подходящее, не слишком толстое, которое можно было спрятать где-нибудь под крышей. Карандашом по всей длине отметил сорок точек. Тут же вырезал ножом одну из них. Осталось тридцать девять. Довольный вышел на улицу, подтянувшись одной рукой за матицу, запихал «календарь» в щель между досок. Здесь никто не найдет!

После завтрака, быстро собрав котомку, с ружьем на плече вышел на путик. Елка, понимая, что наконец-то началась настоящая охота, чихнув, убежала на поиски добычи. Однако на успех в этот день не было надежды. Ночью грянул мороз. Землю сковало тонкой корочкой льда. Редкие плешины снега превратились в наст и хрустели под ногами с грохотом ломаемых досок. Бегущую собаку было слышно за сотни метров, а шаги человека отдавались эхом на соседнем перевале. Соболь услышит задолго, до того, как они найдут его простывший след.

Двигаясь вдоль верховых кулемок, Янис настраивал их в рабочее состояние. Между двумя горизонтально прибитыми к двум деревьям жердями настораживал челки. Пробираясь к приманке, которой служили недавно пойманные им сеноставки, соболь, колонок или горностай наступали на них. Верхняя жердь падала, мгновенно сдавливая добычу, тяжестью гнета не испортив шкурку. В ловушки хорошо попадались белки. Такой способ промысла считался гуманным. Зверек умирал мгновенно, не ведая что с ним случилось. Сегодня охотнику надо поднять пятьдесят самоловов, на это у него уйдет весь день, управиться бы до вечера.

Когда работал возле пятой ловушки, в стороне залаяла Елка. По визгливому, с перерывами, голосу Янис определил, что собака работает по белке. Оставив на тропе котомку, с ружьем пошел на зов.

Пышнохвостка находилась на невысокой, около десяти метров в высоту, пихте. Не таясь, бегая по веткам, цокая, дразнила собаку. Понимала, что та не может подняться наверх, поэтому чувствовала себя в безопасности. Увидев охотника, сжалась в комочек, замерла, ожидая, что будет дальше.

Скрываясь за стволами деревьев, Янис подошел к ней на близкое расстояние. Мог хорошо рассмотреть ее, определить качество меха. Белка была недостаточно выходной (выкуневшей), об этом говорили короткие кисточки на ее ушах, куцый хвост и практически голые лапки. Теплая, без морозов осень задерживала линьку пушных зверьков. Начинать промысел было бессмысленно, голую шкурку не примет заготовитель. Надо подождать еще несколько дней.

Отозвал собаку, вернулся на путик. Елка, какое-то расстояние бежавшая рядом, опять залаяла, теперь в другой стороне. Не теряя времени, хозяин не пошел к ней, знал, что она облаивает другую белку. Насторожив ловушку, пошел дальше. Лайка, не дождавшись его, скоро бросила пышнохвостку, нашла третью.

Так они и шли параллельно друг другу. Янис поднимал кулемки, Елка облаивала неподалеку белок. К обеду сбился со счету, столько раз она звала к себе. Если бы в этот день он их отстреливал, к вечеру мог добыть не меньше двух десятков.

День прошел как обычно. Сделав по тайге круг, к вечеру Янис вернулся к зимовью, насторожил все имевшиеся на путике ловушки. Уставший, проголодавшийся, но довольный результатом, присел на чурку у пустой избы, долго не мог войти в нее. Не хотелось. Набегавшись по тайге, Елка прилегла рядом, приводя себя в порядок.

— Как ты думаешь, почему они не идут? — в раздумье спросил он и вздрогнул от неприятного ощущения.

Внутри, в голове и к ушам от собственных слов пронеслись нервные, болевые разряды. Так бывает, когда пребывая в одиночестве, человек долго молчит. Отец советовал сынам:

— Будете в тайге одни — разговаривайте с собаками, иначе разучитесь говорить.

Настроения не было. Растопив печь, не поужинав, Янис завалился под одеяло на нары, проспал до утра.

Все последующие дни, пока настораживал ловушки, были однообразными. Просыпаясь утром, грел завтрак, ел и кормил собаку, вырезал на полене зарубку, делал в тетрадке запись и уходил в тайгу. Там старался задержаться как можно дольше, возвращался в зимовье в сумерках, быстро ужинал и ложился спать. Утром все повторялось заново.

Пять дней стояли морозы. Голая, без снега, тайга не радовала глаз. Понимая, что затянувшаяся осень к добру не приведет, за ней всегда последует большой снегопад, он убрал морды и загородки в нишу на скале до весны, колья составил под елью, чтобы не мочил дождь. Понимал, что в этом году рыбалки не будет: шуга или снежница сорвут запруду.

На шестой день отстрелял первую белку. Та оказалась полностью выходной, с выкуневшим до зимнего состояния мехом. С этого момента начался ружейный промысел.

Янис стрелял много и часто. Активная в эти дни белка хорошо бегала по земле. Богатый урожай еловых шишек привлек внимание пышнохвостых грызунов из дальних районов. Елка облаивала их через двести-триста метров. Спутник подходил на зов, когда видел добычу, отстреливал ее. Если та затаивалась, не теряя времени, уходил дальше. Стрелял наверняка, когда был уверен, что добудет с первого раза. В гильзы заряжал половинные заряды (половина меры пороха и дроби). Экономил патроны, отстреливая в день до десяти белок, радовался успеху. Для темнохвойной тайги, когда добыча затаивается в густой кроне дерева, это был отличный результат. Значительную часть добычи приносили ловушки. На втором обходе путиков снял двух колонков, норку и около сорока белок.

С ежедневной охотой работы прибавилось. Вечером, возвращаясь в зимовье, помимо приготовления пищи надо было обработать добычу, высушить для долгого хранения. На это уходило много времени. Прихватывал темноту, сидел при свете керосиновой лампы и однажды заметил, как быстро сгорает керосин.

При других обстоятельствах, члены семьи были вместе, это казалось обычным делом. Топливо для лампы Вереды возили на лошадях в железной десятилитровой канистре. Быстро собирая его в этот раз, мать сунула литровую, из толстого стекла, бутылку. Один раз он из нее уже делал заправку.

Обескураженный открытием, заскочил на лабаз, пересмотрел запасы. Нашел такую же полную бутылку, которая осталась с прошлого года. Облегченно благодарил Всевышнего:

— Слава те, Господи!

Теперь оставшегося керосина должно хватить до конца сезона. В этом он был уверен. Даже если к большому снегопаду не придут отец и братья, все равно пойдет домой. А как иначе? Не сидеть же тут до весны, пока не растает пухляк.

На седьмой день повалил снег. Наскучавшаяся по перемене погоды природа, как ребенок, увидевший новую игрушку, заволновалась деревьями, зашумела горами, живо заговорила ручьями. Кедры, пихты и ели с радостью подставили для нового наряда руки-ветки, быстро облачились в белоснежные одежды, промерзшая земля покрылась пуховым одеялом. В одночасье изменившийся мир приготовился ко встрече зимы.

В этот день Янис не выстрелил ни разу. Утром неподалеку от зимовья Елка наткнулась на свежий соболий след, который был дороже беличьих набегов. Вдохнув волнующий запах, лайка не обращала внимания на мелких грызунов. Началась захватывающая погоня за хищным зверьком.

Догнать аскыра сразу, наскоком, не получилось. Он услышал преследователей, с короткого шага перешел на прыжки. Матерый кот, которого, вероятно, когда-то уже гонял охотник, понимал, чем грозит замешательство.

Соболь был местный, хорошо знал свою территорию. Стараясь сбить преследователей с толку, побежал в недалекий завал, долго крутился под поваленными деревьями. Напористая собака не отставала, быстро распутала его стежки. Тот, понимая, что здесь не оторваться, пошел на уход в ближайший перевал. Выскочил на гору, заскочил на пень, долго слушал. В подъем ему удалось убежать далеко. Елка отстала и это его успокоило. Зверек неторопливо запрыгал к знакомому кедру, в котором жил. Залез в корни, расположился на дневную лежку. Там его и нашла настойчивая соболятница.

Все это время следовавший по следам соболя и собаки, Янис услышал призывный лай далеко на перевале. Прежде чем подойти, пришлось спуститься в распадок, обогнуть небольшое болото и только потом, поднявшись на пригорок, оказаться рядом. Перепачканная в грязи и перегное, довольная приходом хозяина, лайка грызла корни таежного исполина, рвала кору, выгребала труху. Злобный, настойчивый лай не вызывал сомнения, что добыча здесь. Рожденная для охоты, Елка никогда не лаяла зря. Однако найти соболя было половиной успеха, теперь его следовало выкурить из дупла кедра.

Янис простучал обухом топора о дерево. Как и предполагал, оно оказалось пустотелым, с дуплом. Скорее всего, животное залезло внутри вверх насколько смогло и там затаилось. Подобное случалось, отец и братья научили, как добывать соболей. Прежде всего, на высоте плеч он прорубил небольшую дыру, в которую могла бы пролезть только голова зверька, потом в корнях развел костер, завалил сырыми гнилушками, ожидая результата. Густой дым, заполонивший пустотелый ствол, очень скоро заставил аскыра показаться в дыру, где его с петелькой в руках поджидал Янис. Когда все кончилось, а добыча была уложена в котомку, охотник и собака некоторое время молча сидели под деревом. Успокоившаяся Елка, поощренная вареным кусочком мяса, приводила себя в порядок. Янис, доедая остатки обеда, довольно смотрел по сторонам.

Добыть соболя для Вередов — большая удача. Малая численность пушного зверька, большая стоимость заставляли тратить на охоту много сил и времени. В прошлом году они вчетвером принесли из тайги четыре шкурки, хороший результат. Многие из знакомых промысловиков добыли по два, а то и по одному аскыру. Сегодня Янис один поймал зверька без выстрела. Это стоило того, чтобы вечером устроить праздничный ужин.

Между тем непогода разгулялась. С неба повалили частые, лохматые снежинки, следы засыпало на глазах. Отпечатки шагов стали похожи на неглубокие ямки, в которых трудно определить, кто здесь недавно прошел. День клонился к вечеру. В погоне за соболем прошло много времени. Пришла пора возвращаться на зимовье. Поднявшись на ноги, Янис поправил ружье, котомку. Не задерживаясь, пошел напрямую. Довольная Елка побежала неподалеку впереди.

К избушке подошли засветло. Ранние сумерки еще только начали сгущать краски хмурого дня. Не ко времени усилившийся снегопад с ветром ограничил видимость до нескольких шагов, завалил чурку перед избой, кострище, все тропы, на которых не было ничьих следов. Еще теплые после его ухода человека утром, стены избы были, как всегда, пусты.

Отряхивая с себя снег, Янис заметил странное поведение Елки. Та, напрягшись телом, подняв уши, взволнованно смотрела в сторону реки. Перебирая носом воздух, старалась поймать запахи. Без сомнения, собака что-то или кого-то чувствовала, может, даже слышала. Это заставило насторожиться.

Взяв ружье наизготовку, охотник долго смотрел в густой пихтач, стараясь услышать посторонние звуки, подставлял ветру правое или левое ухо. Однако ничего, кроме шороха падающих снежинок и шума ветра в ветвях деревьев, разобрать не мог. Проверив в стволах пулевые патроны, медленно пошел вперед. Елка, не отдаляясь от него, но и не путаясь в ногах, пошла впереди. Часто останавливаясь, оглядываясь на него, лайка предупреждала, что там кто-то есть, и он может нести опасность.

Это мог быть человек или зверь. В любом случае, встреча с ними не сулила ничего хорошего. Если бы это были отец с братьями, они пришли бы на зимовье другой тропой. Вероятно, там медведь, бродяга или заплутавший охотник. Так или иначе, Янису следовало проверить, кто это, во избежание неприятных последствий.

Прошло немало времени, прежде чем они осторожно вышли на берег Безымянки. Здесь он нашел причину настороженного поведения собаки. Вдоль речки тянулись недавние, еще не запорошенные снегом, конские следы. Продвигаясь друг за другом, они образовали неглубокую тропу, которая меняла направление перед низкими ветками или согнувшимися деревцами. Очевидно, что на спинах копытных едут всадники. Внимательно осмотревшись, Янис определил направление чужаков, двигавшихся вверх по реке. Рядом извивались цепочки отпечатков собачьих лап.

На лбу выступил холодный пот. Десятки необъяснимых вопросов породили страх. Сердце едва не останавливалось от мысли, что, возвратись он на зимовье чуть пораньше, встречи было бы не избежать. Будто пришибленный бревном, пошел назад, к избушке. Каждое мгновение ждал окрика за спиной:

— Эй, ты! А ну, стой! — и не знал, бежать в тайгу или стоять на месте, если это случится.

Добравшись до места, запустил вперед Елку, вошел следом, сел на нары, не разжигая печи. В ушах звон, в висках будто кузнец отбивает молотом каленое железо. Долго смотрел в окно на то, как падают похожие на куриное перо снежинки, и как сгущаются сумерки. Продрог. Надо что-то делать: либо разводить огонь или, кутаясь в одеяло, ночевать так. Чужие, если остановились где-то неподалеку, могут почувствовать запах дыма, их собаки услышат шум. Решил сходить по следам, посмотреть, как далеко ушли. Не выпуская на улицу Елку, чтобы не выдала, с одним ружьем отправился в ночь. Теперь пошел напрямую, через тайгу, вырезая след выше по реке. Местность знал хорошо, мог ночью ходить где угодно, не плутая.

Срезав угол, нашел следы. Не выказывая себя, пошел в стороне за ними. Осторожно, часто останавливаясь и прислушиваясь, проследил путь до первого поворота. Никого. Прошел дальше — опять пусто. Впереди третья излучина. Там тоже тишина.

На ходу, изучая движение, понял, что всадники не местные и идут по Безымянке впервые. Возможно, даже не охотники. Они повторяли все изгибы и повороты речки, часто натыкаясь на завалы и наносы. Опытные таежники так не ходят, передвигаются на некотором расстоянии от воды, срезая углы и обходя стороной многочисленные препятствия. Часто останавливаясь, они поворачивали коней, ехали назад, правили в обход препон, но потом непременно возвращались на берег.

Быстро стемнело. Янис едва мог различить деревья и тропу на снегу. Еще немного, и в тайге пропадут все ориентиры. К этому времени он преодолел около двух километров. Расстояние достаточное, чтобы, вернувшись в зимовье, можно было безбоязненно растопить печь и спокойно спать в тепле. Но любопытство гнало вперед. Встречный ветер и снегопад способствовали незаметному передвижению. Его запахи относило назад, шум шагов глушила толщина снежного покрова. Вдруг почувствовал запах дыма. Теперь не так быстро, учитывая каждый шаг, пошел навстречу неизвестности.

Впереди, в ста шагах, на большой поляне у речки горел большой костер, а возле него мелькали неясные силуэты. В стороне, под наспех сооруженным из пихтового лапника навесом, стояли четыре лошади. Отсюда плохо видно, кто эти люди и сколько их. Янис позволил себе подойти еще на несколько шагов, а потом стал присматриваться и вслушиваться.

Их четверо. Люди в форменных шапках со звездочками, овчинных полушубках и яловых, не по времени одетых сапогах. Милиционеры или представители НКВД. Оградившись от ветра и снега брезентом, они брякали ложками в котелках, ужинали. Две худые, голодные собаки возле них, поджав хвосты, ждали подачки.

Во время еды они вели какой-то разговор. Янису стоило больших усилий разобрать обрывки фраз, долетевших до него.

— Тут… не тут… Говорил, что тут… — ворчал один, что сидел спиной.

— Надо было его с собой брать, чтоб показал, — недовольно бурчал другой.

— Может, сдох давно… один-то.

— Не сдох, так сдохнет.

— Ага, жди! С запасами долго просидит.

— Все равно выйдет… Там словим.

Больше не надо было ничего знать. Янис понял, кто эти люди и зачем они здесь. Тихо, медленно пошел назад. Разыгравшаяся метель отнесла запахи и скоро завалила следы. Те, кто его искал, так и не узнали, что он был рядом.

Вернувшись в зимовье, растопил печку, разогрел ужин, немного поел, хотя не хотелось. От нервного напряжения пропал аппетит. Янис понимал, что милиционеры по чьей-то подсказке искали его. Двигаясь по берегу речки, повторяя повороты и изгибы, они хотели найти избушку, которая должна находиться недалеко от воды. Хорошо, что сегодня пошел снег, завалил тропинки, а он убрал с берега морды и тальниковые стенки. Сейчас бы у него были связаны руки.

Соболь. Янис вспомнил про него, бросив случайный взгляд в угол, где на поленьях лежала котомка. А ведь он сегодня не стрелял ни разу. Если бы милиционеры проходили вчера, наверняка услышали бы выстрелы. И как хорошо, что он вернулся на зимовье поздно, после того, как они прошли неподалеку. Случись это часом раньше, их собаки указали бы к нему путь.

Снегопад. День без выстрелов. Задержка в тайге. Что это? Случайность? Или матушка с сестрой молитвами защищают его от возможных бед и несчастий?

— Что делать дальше? Как быть? — спрашивал он себя и не находил ответа. Может, ему стоило сейчас сдаться? Сказать, вот я, ни от кого не прячусь! Там разберутся, что он ни в чем не виноват. Отпустят. Так ли это? Почему тогда не возвращаются те, кого забрали в деревне раньше?

И правда, где соседи Кужеватовы, промышлявшие за водораздельным хребтом? Почему не приходит в гости дядька Михаил Вербицкий, охотившийся на устье Безымянки по Рыбной реке? А где… Янис с содроганием подумал, что за все время, пока он находится здесь, ни разу не слышал выстрел. В прошлые годы отец, услышав вдалеке грохот ружья, пояснял:

— Вон Мишка-сосед по белкам палит! И дроби ему не жалко.

В другой раз, выбравшись на перевал, с высоты осматривая далекую долину, показывал на дым костра:

— Вон там, сынок, дед Егор с сыном Архипом соболятничают. А там, — тыкал пальцем на далекие горы, — наши родственники охотятся, Айвар Снигур с зятем.

Вокруг них жили люди. И все стреляли. Кто-то изредка, другие — не жалея патронов. Иногда вдалеке слышался лай чужой собаки, теперь в округе тишина.

Ночью не спал. Боялся, что утром милиционеры обнаружат его, застанут в зимовье и арестуют. Чтобы этого не случилось, пока идет снег, решил уйти в тайгу подальше. Набрал полную котомку продуктов, взял одеяло и войлок, котелок, топор, необходимые в быту мелочи. Не дожидаясь рассвета, в ночь пошел к скалистой гряде. Там решил переждать некоторое время.

Три дня Янис жил в угорье под скалой. Не давая следа в тайге, находился на одном месте. Привязанная на поводок к дереву, Елка сидела рядом. От стана юноша отходил лишь в небольшой ключ за водой, протекавший неподалеку. Дрова готовил глубокой ночью, чтобы не было слышно стука топора. Все это время настороженно слушал округу: не идет ли кто? Засыпая ненадолго, вскакивал, смотрел на собаку. Та равнодушно зевала, значит, пока все спокойно.

На третью ночь перед утром снег прекратился. Небо очистилось от туч, показав половинку луны и россыпь звезд. Заметно похолодало. Переменившаяся погода сулила мороз. Теперь на костер дров требовалось в два раза больше.

Уставший, осунувшийся от бессонных ночей, Янис сидел перед костром с кружкой горячего чая, ждал полного рассвета, думал о своем дальнейшем положении. Находиться здесь, на одном месте, он долго не мог. Кроме зимовья идти некуда.

Наконец-то решившись, собрался, пошел в сторону Безымянки. Чтобы не попасть в засаду, Елку вел на поводке. Собака должна заранее подсказать об опасности.

Сначала хотел посмотреть место ночлега милиционеров. Если они еще там или нашли зимовье, у него будет время незаметно уйти. Напрямую вырезая угол, прошел мимо избушки к берегу. Осторожничая, проверял каждую подозрительную ямку, обитый от снега кустик или осыпавшуюся кухту, которые могли быть образованы или сбиты человеком.

Снега выпало много. Местами высота его покрова достигала до колена, все передвижения видны, как на чистой бумаге. Вон там, в кустах рябины, топтался сохатый, здесь, в ожидании времени залегания в берлогу, бесцельно бродил медведь. Под знакомыми скалками вились кабарожьи тропки, изредка встречались собольи четки, еще чаще — прыжки колонков. Повсюду несчетное количество беличьих квадратиков. После непогоды тайга жила своей жизнью. В ней, кроме скрывающегося Яниса, не находилось других людей.

Медленно, посматривая на собаку, вышел на стоянку милиционеров. Глубокий снег сровнял все вокруг. Под его толщиной не заметно кострища, лежанок из густых пихтовых лапок, остатков заготовленных дров. Хлипкий навес упал под тяжестью зимнего покрывала. Место, где стояли лошади, казалось обычной поляной. Никаких следов их пребывания. Кто не знает — пройдет мимо, не заметит, что здесь несколько дней назад ночевали четыре всадника.

Лошадиные тропы тщательно зализаны ветром. Вероятно, люди уехали отсюда на следующее утро. Но куда? Об этом стоило подумать. Может, они сейчас караулят его в зимовье. Янис пожалел, что не пришел сюда на следующий день. Тогда еще можно было определить их направление.

Прежде чем идти к избушке, долго думал, стоит ли это делать. Может, пока не поздно, уйти за перевал к Кужеватовым или Снигурам? Но где вероятность, что туда тоже не приедут за ним? Можно вернуться под скалу. Но как долго он сможет прожить там под открытым небом?

Решился. Пошел. Крадучись, в густом пихтаче, как затравленный волк. Останавливался через тридцать шагов. Долго слушал, что делается впереди. Елка шла спокойно. Все внимание собаки заострялось на свежих следках пушных зверьков, попадавшихся на их пути. Лайка не понимала, что происходит. Они ушли из теплого, обжитого места в ночь, жили у костра, теперь бродили по тайге. Все это время она была на поводке. Такого с ней не происходило никогда, ей хотелось воли. Изредка верная подруга смотрела в глаза хозяину. Тот молчал.

Поднявшись на пригорок, с небольшой высоты Янис долго наблюдал за местностью. В знакомом ложке спокойно, тропинки завалены снегом. Вокруг зимовья чисто, не видно следов людей и лошадей. Над заснеженной крышей из холодной трубы не вьется сизый дым. Елка равнодушно смотрит вокруг, на него: «Мы здесь одни».

Он расстегнул ошейник, отпустил собаку на волю. Та неторопливо побежала вперед, зашла в сени, обнюхала углы. Потом прошла под ель, вырыла спрятанную кость, чтобы погрызть. Только тогда Янис вздохнул свободно: никого!

В сенях все так же, как было несколько дней назад. Перевернутая чистая посуда. На полатях ящик с продуктами. В поленнице те три полена, которые для заметки положил вверх сучками. Под дверью целый, прилепленный на смолу конский волос. В зимовье после него никто не входил.

Полностью успокоившись, вошел в холодную избу. Присел у порога на чурку, растопил печь. Та радостно загудела, отдавая тепло. Подождал, когда немного прогорит, подкинул дров, прошел к нарам. Не разуваясь, не снимая куртку, лег на постели. Убаюканный говорливой речью огня, впервые за трое суток беззаботно уснул.

Очнулся от беспокойного сна. Приснилось, что за ним гонятся по тайге мужики на лошадях. Он бежит по болоту к родному дому, вязнет, тонет. Кто-то страшный тянет за ноги. На другой стороне трясины родная деревня, утопающая в цветущей черемухе. Там люди, какой-то праздник. Все веселятся, танцуют, поют. Он кричит им, просит о помощи, но никто не замечает. С неба повалил снег, быстро завалил землю. Деревня исчезла. Посмотрел назад: нет всадников, болота тоже нет. Перед ним крутая гора, а над ней светит яркое солнце. Надо подняться на вершину, чтобы дотянуться до небесного светила. Зачем? Не знает.

Подскочив на нарах, долго не мог понять, где находится. В избушке темно. За окном ночь. Вытянув руку, нашел на столе спички. Чиркнул одну. Яркий огонек осветил знакомые стены.

— Слава тебе, Господи!.. — зашептал молитву.

Зажег керосинку, принялся растоплять давно потухшую, остывшую печь.

Снаружи скребется Елка. Открыл дверь, впустил ее. Та недовольно заскулила: что не открываешь? Я давно прошусь под нары.

Захотелось есть. Вышел в сени, принес казан с вареным мясом, не разогревая, жадно глотал с сухарями. Под нарами зашевелилась Елка. Она тоже проголодалась. Янис отвалил половину, негромко проговорил:

— Продержал я тебя на привязи, не давал воли, кормил плохо. Ничего, теперь набегаешься и наешься! Теперь еду будем делить пополам…

На следующее утро, собираясь в тайгу проверять ловушки, сделал запись: «Третьего дня вверх по реке проходил конный отряд милиционеров. На берег не ходите, не следите. Из ружья не стреляйте. Пошел по лепесткам. Буду вечером. Октября 17».

Не забыл сделать зарубки на полене. Вырезал необходимое количество, подсчитал, сколько осталось черточек от карандаша. Их было 30. Остался месяц, и он увидит любимую девушку. Подумав об этом, грустно вздохнул. Теперь не было уверенности, что это произойдет. И вообще, исходя из последних событий, Янис во многом сомневался. Однако знал и верил, что надежда умирает последней.

…Большой снегопад начался раньше на несколько дней. С запада порывистый ветер пригнал плотную стену черных туч, из которых на тайгу обрушилась стена слипшихся, комковатых снежинок. Притихший лес застонал под натиском непогоды. Шипение, свист, треск слились в единую прелюдию надвигающегося урагана. Повсюду сыпалась кухта. Рвались и ломались хрупкие ветки кедров. Лопались на извороте слабые стволы пихт и елей.

Янис в это время подходил к зимовью. Непогода застала врасплох в конце пути. Ему надо проверить еще несколько кулемок, но он не стал этого делать, поспешил в укрытие. Знал, что оставаться среди деревьев опасно. Сильный ветер выборочно валил старые, отжившие, подгнившие сухостоины, которые могли накрыть любое, оказавшееся рядом существо.

Не разбирая дороги, прыгая через кусты и колодины, утопая выше колена в снегу, быстро добежал до избушки, заскочил под крышу в сени. Следом за ним влетела Елка. Поджав хвост, со страхом посмотрела на лес, потом в глаза хозяину: что делается? Янис, отряхивая с себя снег, разделил ее настроение:

— Дождались мы с тобой, хорошая моя, зимы, — потрепал собаку за ушами. — Теперь путного ждать нечего. Надо вставать на лыжи.

Лайка робко забила хвостом по полу, прижалась к его ногам: вместе нам ничего не страшно!

Порывы ветра длились недолго. Скоро ветер стих, уступая место настойчивому, непрекращающемуся снегопаду. Пока Янис топил печь, ужинал и обрабатывал добытую пушнину, на чурку на улице выпало около двадцати сантиметров. Смахнул снег рукой, решил посмотреть, что дальше.

Проснувшись утром, не узнал тайгу. Пушистая, снеговая масса достигала едва ли не до пояса. Чурки не видно. Пройти за водой к ручью без лыж невозможно. Еще не осевший, не слежавшийся снег, как куриный пух, не держал на поверхности. Наступая вперед, Янис проваливался до земли. Испытав лыжи брата, но так и не добившись конечного результата, стал копать к ручью дорожку, так быстрее. Идти проверять ловушки бессмысленно, надо ждать, когда облежится снег.

На второй и третий день картина не менялась. Осадки падали, не переставая, засыпая все вокруг. Толщина покрова достигла Янису по грудь. Все это время он не лежал на нарах: откидывал возле избушки снег, чистил к ручью и сложенным в поленницу неподалеку дровам дорожки. Чинил одежду, отминал шкурки добытых зверьков. К настоящему моменту у него был один соболь, пять колонков, семь горностаев, около двух сотен белок. Добытую пушнину он хранил в большом, обитом жестью ящике на лабазе.

Утром третьего дня, собираясь варить обед, нарубил мясо, хотел наполнить им казан. Потом вдруг повесил его на гвоздь в сенях, достал небольшой трехлитровый котелок, решил варить в нем. Зачем переводить продукты?

От этого на душе у него стало так тоскливо, как это происходит в том случае, когда тебе отказывает в любви девушка или предал лучший друг. Постоянно думая о родных и близких, об Инге, нагнетал себя. Не спал ночами, стал раздражительным и вспыльчивым. Вчера, когда собака утром попросилась на улицу, за шиворот выкинул в открытые двери, как будто она была виновата в бедах:

— Ходишь тут!.. — зло кричал Янис. — Избушку выстужаешь!

По прошествии времени, когда остыл, понял свою ошибку, позвал лайку в избу. Но та, свернувшись клубочком под елью, игнорировала его. Обиделась.

Поведение собаки возмутило. С силой захлопнув дверь, оторвал ручку, зашвырнул в угол. Упал на нары лицом вниз, заплакал, а выплакав все слезы, расслабился, затих, незаметно уснул.

Прошло много времени, прежде чем проснулся. Сел на нарах, бесцельно осмотрелся вокруг. За окном сумерки. Что сейчас? Утро или вечер? Ему без разницы. Все равно в тайгу не идти. Зачем?

Встал с нар, вышел на улицу. На очищенной перед избушкой площадке — по колено снегу, опять надо откидывать лопатой. Взял орудие в руки, начал отгребать пухляк.

Под елью лежит Елка. Отвернула голову, смотрит в сторону. Когда расчистил дорожки, позвал за собой в тепло, но та не пошла.

В зимовье пусто и одиноко. От нечего делать затопил печь, взял в руки тетрадь, стал перечитывать свои записи. Тогда, в начале октября, он был полон красочных надежд на встречу с родными, теперь точно знал, что отец с братьями не придут к нему. Но ужаснее было то, что он также не может выйти из тайги к людям, должен жить здесь неизвестно до каких пор. Янис чувствовал себя изгоем, у которого нет будущего. Это подобно поведению затравленного зверя, который, сидя в клетке, не может вернуться в свое логово.

Теперь он не сможет увидеть любимую девушку. Свидание и свадьба откладывались до неопределенного времени. Да и состоится ли вообще? Вспомнив об Инге, застонал. Янис походил на молодой кедр, у которого ураган только что оторвал где-то посредине ствол с ветками. Он еще жив, напитан соками земли, но исход однозначен: ему все равно быть трухлявым пнем, который быстро сгниет без вершины.

Обхватив руками голову, облокотившись на стол, долго сидел, уставившись на огонек керосиновой лампы. Смотрел, как тот, медленно догорая, гаснет, сгущая сумерки в бревенчатых стенах. Опять кончился керосин. Надо больше экономить, запасов топлива для освещения едва ли хватит до весны. Да и вообще надо беречь спички, соль, муку, крупы и прочие домашние продукты. Пополнить их не получится, никто не принесет. Он тоже не может выйти в деревню, дороги в мир людей нет. В душе — боль, на сердце — тоска. Не зажигая огня, отвалился на нары. Не накрываясь одеялом, не вытирая катившихся слез, ткнулся лицом в подушку.

Раннее утро разбудило его внутренним порывом. Неуемная молодость требовала движений.

Янис встал, растопил печь. Вышел на улицу, размял на свежем воздухе затекшее за ночь тело. Снега выпало немного. Взяв в руки лопату, быстро очистил площадку и тропинки. От непродолжительной работы улучшилось настроение. Под деревом зашевелилась Елка. Встала, потянулась, чихнула.

— Ох, ты, моя хорошая! — подзывая собаку к себе, заговорил он, стараясь исправить вчерашнюю ошибку. — Иди ко мне! Ну? Дай, я тебя поглажу… Не хочешь? Извини меня, ну? Всякое бывает, сорвался…

Та, не удостоив даже взглядом, пошла под соседнее дерево. Гордая! На то, чтобы восстановить прежние отношения, требовалось время.

Прежде чем вернуться в зимовье, набрал охапку дров. Закинул их в угол. О чем-то вспомнив, вернулся в сени, дотянулся под крышу, достал полено с зарубками. Не задумываясь, закинул в огонь. Так закончился его подсчет дням ожидания встречи с любимой девушкой.

Снег перестал. Непогода отдала бразды правления крепнущему морозу. Полный энергии, Янис решил топтать лыжню к перевалу. К действиям подтолкнула внезапная мысль, разбудившая сегодня утром. Задумал сходить в соседний водораздел, где охотились Кужеватовы. В прошлом году они встречались с дядькой Егором и его сыном Архипом.

В этот день вывершить гору Янису не удалось. Глубокий, по грудь, снег не давал хода. В свежем пухляке лыжи тонули едва ли не до самой земли. Их приходилось вытаскивать, разгребая сугроб руками, и только потом делать новый шаг.

До обеда, выбившись из сил, удалось пройти около двух километров. После этого вернулся назад, на зимовье. Чтобы снег осел, стал плотным и держал на поверхности, надо было подождать еще ночь. Неотступно следовавшая за ним по лыжне, Елка держалась на расстоянии. Бегать по тайге не могла, тонула в снегу по уши.

На второй день удалось подняться на перевал, но спуститься в пойму Березовой реки, где промышляли Кужеватовы, Янис не решился. До зимовья оставалось еще около двадцати километров, по глубокому снегу за день не успеть. Ночевать в тайге у костра не хотелось.

Третьи сутки были решающими. Сегодня к вечеру надеялся первый раз за месяц увидеть людей. Пусть не родных, не близких, но единых духом и стремлением промысловиков, хорошо знавших их. Дядька Егор должен рассказать ему, что творится у них в Каменно-Горновке, ведь они живут неподалеку, всего в сорока километрах, в соседней деревне.

Шлось легко. Хорошее настроение от надежды на встречу гнало вперед. Сильные ноги без труда толкали легкие лыжи по поверхности зимнего покрывала. По вчерашней лыжне Янис за три меры вышел на гору. Здесь проходила незримая граница соседнего участка. Впереди, в долине, находилась вотчина Кужеватовых.

Недолго задержавшись, подождал собаку. Следовавшая по следам, Елка отставала, проваливаясь, теряла силы. Янис хотел оставить ее на зимовье, но до сих пор обиженная лайка в руки не давалась.

За третьим от перевала ручьем у соседей начинались ловушки. Свернул к ним, знал, что если Кужеватовы проверяют кулемки, значит, есть лыжня, а по ней он быстро доберется до их избушки.

Самоловы Янис нашел быстро, они виднелись издалека. Вот только никто их в этом сезоне не настораживал. Предчувствуя недоброе, парень все же пошел по чужому путику, надеялся, что может быть по какой-то причине дядька Егор забросил его. Эти ловушки у Кужеватовых были самыми ходовыми, то есть рабочими, продуктивными, в них они ловили треть всей добытой пушнины. Так говорил дядька Егор.

Во второй половине дня, ближе к вечеру, Янис добрался до знакомого распадка. Вон там, на пригорке у ручья, должна стоять изба, а на тех трех спиленных деревьях возвышаться лабаз.

Нет ничего. Прошел вдоль берега вверх, потом вниз. Наконец-то наткнулся на останки сгоревшего лабаза. Вспомнив место, раскопал лыжей снег. На месте избы — обуглившийся сруб. Кто-то сжег зимовье. Неужели дядька Егор решился на этот поступок? Но почему? Он начинал догадываться.

Ночевал под елью у костра. Утром, едва рассвело, пошел назад. Прожив несколько дней в своем зимовье, решился на новый поход. Стараясь держаться глухой тайги, направился вниз по течению Безымянки, к вечеру вышел на берег реки Рыбной. Как в случае с Кужеватовыми, откопал обуглившиеся останки избушки Вербицких.

К Дальним горам, где промышляли дядька Айвар Снигур с зятем, пришел на третий день. Изба осталась целой, но пустой. Холодные стены, нетопленая с прошлого года печь, подвешенные от мышей постели, чистая, перевернутая посуда, остатки продуктов на лабазе давали знак, что осенью сюда никто не приходил.

Возвращение назад было тяжелым. Едва переставлял лыжи в снегу, по глухим просторам тайги, в которой не отмечено чужой лыжни. Знал, что вернется в пустые стены, там никто не ждет, отец и братья не придут. Так же и он не сможет вернуться к людям, в родной дом, к любимой девушке.

Единственная живая душа, друг и помощница — собака. Чувствуя его настроение, с опущенным хвостом Елка понуро плелась сзади по лыжне, а придя в зимовье, тихо проскользнула под нары. Когда он, усевшись на чурку напротив печи, горько плакал, осторожно вышла к нему слизывать языком катившиеся слезы.

…С веселым посвистом встревоженной синицы пришла весна. Необычным голосом, подобным ширканью двуручной пилы, заиграли на осиновой горке краснобровые глухари. Будто упавшая на пол кастрюля, кликнул гортанным призывом черный ворон. В недалеком распадке по ночам затявкала лисица. Тяжело ступая по крепкому насту, в поисках молодой зелени, не таясь, прошагал старый медведь. Ухнул на реке просевший от тепла снег, заскрипела на ветру за избой старая, оттаявшая пихта. На проталине у ручья проклюнулся первый подснежник. Воздух наполнился свежестью таявшего снега, соком земли, сырым деревом на крыше избушки, смольем деревьев.

С переменой времени года постепенно изменилось в лучшую сторону и настроение Яниса. Ушли в прошлое длинные, зимние ночи, морозные и метельные дни. За плечами остались сотни километров лыжни по путикам. Сплошными мозолями загрубели от топора и лопаты ладони. Стали притупляться неприятные воспоминания от того, как, схватив себя за волосы, выл волком от тоски и одиночества.

Проснувшись однажды утром, посмотрел в окно, увидел оттаявший клочок земли. Небольшая поляна между деревьев на солнцепеке подтолкнула к действиям. Длинными, долгими зимними вечерами, думая о том, как ему дальше жить, понимал, что очень скоро запасам продовольствия придет конец. Как ни старался урезать норму круп, сахара, соли, они исчезали с неумолимым постоянством. В большой котомке, куда матушка и сестра накладывали продукты, оставалось всего понемногу, пятая часть. На лабазе со старых времен лежало много припасов, но парень их не трогал, оставляя на будущее. В основном питался мясом и рыбой. Знал, что без муки, круп и картошки жить тяжело.

Когда осенью его второпях собирали в дорогу, Зента накидала в котомку ведро картошки. Тогда брат был сердит на сестру, теперь — благодарен. Осенью, в ожидании отца и братьев, Янис не жалел клубни, ел вволю, думал, что привезут на лошади столько, что, как всегда останется, придется выкидывать. Сейчас от тех запасов осталось всего три картофелины, что случайно закатились под нарами в угол, не замерзли. Он обнаружил их зимой, хранил в тепле и теперь хотел посадить на поляне за избушкой.

Сложнее было с крупами. Как ни старался экономить муку, она была не бесконечна. Пересмотрев продукты на лабазе, Янис подсчитал, что если будет печь в неделю по три лепешки, в лучшем случае, муки хватит до осени.

Пшеницы не было. Перебирая мешки, нашел в одном из них несколько горстей овса: отец брал для лошадей в тайгу. Внимательно просматривая его, Янис заметил несколько пшеничных зерен. Это были первые семена, которые могли хоть немного разнообразить стол таежного отшельника. Землей для посадки послужила поляна за зимовьем.

Две недели ушло на то, чтобы свалить заслоняющие свет деревья, выкорчевать пеньки и корни, убрать камни и перекопать участок. Старался перебрать руками каждую горсть земли, отделяя лишнюю траву и сорняки. В итоге остался доволен работой, но с посадкой не торопился, дождался полного схода снега и тепла.

Огород получился небольшой — десять шагов в длину и пятнадцать в ширину. На нем поместились двенадцать лунок картошки: каждый из трех клубней разрезал на четыре части. Остальное место занял овес. Сбоку, на самом светлом, доступном солнечным лучам месте, посеял двадцать три зерна пшеницы. Довольный работой, парнишка стал ждать результата своей деятельности.

Теперь Янису приходилось экономить во всем. Прежде всего, на спичках и керосине. Чтобы не разводить огонь в печи лишний раз, оставшиеся угли накрывал глиняной чашкой. Без доступа воздуха они долго тлели, поэтому разжечь глинобитку было легко. Для дальних походов использовался небольшой толстостенный горшок: охотник накладывал в него угли, плотно закрывал крышкой и носил с собой в котомке. На привале развести костер не составляло труда.

Керосина осталось мало — на две заправки в лампу. Первая бутылка, которую он принес из дома, опустела. Во второй, на лабазе, оставалась треть топлива. Янис зажигал керосинку в редких, исключительных случаях. Освещением в зимовье служили березовые лучины.

Третьим и, возможно, главным недостатком, являлось отсутствие соли. Ее на лабазе осталось около десяти килограммов. Осенью Янис не пожалел посолить рыбу и мясо. Надеясь на отца и братьев, он использовал половину запасов и теперь был недоволен своей щедростью. Добычу можно было хранить в леднике без нее, позволяла минусовая температура. Снова пообещав себе быть еще экономнее, парень решил не подсаливать на Рогатой седловине солонец, как это делал отец в прошлом году. Каждую весну они привозили на лошадях два-три пуда: один забивали в землю, привлекая лосей, остатки уходили на рыбу и добытого зверя.

Добывать весной сохатого на солонце Янис не стал, незачем. В леднике хранилось еще половина туши прошлогоднего зверя и около тридцати килограммов рыбы. Сходив однажды на Рогатую седловину, юноша убедился, насколько активно лоси ходят на солонец. Ему не стоило труда в тот же вечер добыть одного из них, но решил оставить охоту до осени.

Больше всего думал о хлебе. Муки оставалось не так много — килограммов пять-шесть, полмешка сухарей. Он пек на сковороде три большие лепешки раз в неделю. Этого не хватало для полного насыщения, но делать нечего. При таком пайке муки едва ли могло хватить до осени. Чтобы как-то растянуть запасы, с начала лета стал печь по две лепешки. Надеялся на урожай зерновых и что посаженого овса хватит на долгую, холодную зиму.

Кончались жир и сало. Стоило подумать, чем их заменить. Рыбий жир заменял домашние продукты, но все же этого было недостаточно. Сожалел, что когда осенью свежевал лося, внутреннее сало отдавал собаке.

Жалкие остатки круп в мешочках брал и добавлял в супы редко, да и то понемногу — две-три ложки. Рис, пшено и перловка таяли на глазах и взять их негде.

Все же Янис не сетовал на судьбу. Он мог продолжать свое существование, несмотря ни на что. Ежедневные заботы в некоторой степени притупили чувство одиночества. Увлекая себя работой с утра до вечера, старался не думать о том, что происходит дома, не томился ожиданием, что кто-то придет к нему. Уходя из зимовья надолго, не оставлял записки родным. Понимал, что это ни к чему.

Он много, часто, надолго и далеко ходил по тайге. На отдельные путешествия затрачивал по пять-шесть дней. Излазил всю округу, стараясь найти людей, но поиски не дали результата. Было несколько случаев, когда на берегу Рыбной реки молодой охотник находил свежие кострища. Кто-то из рыбаков на лодках останавливался для ночевки или трапезы. Однако увидеть их воочию не представлялся случай. Выйти в деревню так и не решался — боялся.

Когда-то отец рассказывал, что на правом берегу Рыбной реки в тайге живут старообрядцы. Он сталкивался с ними, разговаривал, но недолго. Староверы на контакт с мирскими шли неохотно, увидев незнакомого человека, старались скрыться и место своего проживания держали в строгом секрете. Янис понимал, что для встречи с ними надо переправиться на ту сторону, приготовился к исполнению задуманного, собирался сделать плот. На поиски выделил две недели конца августа. И, возможно, нашел бы старообрядческое поселение в этом году, если бы не непредвиденные обстоятельства.

В тот день Янис ходил на осиновый хребет. Там, на старом пожарище, находились богатые плантации малины. Он заготавливал таежную ягоду на зиму, сушил под крышей в сенях зимовья на стеллажах, потом добавлял в чай. Малина в некоторой степени заменяла сахар и одновременно служила лекарством от простудных заболеваний.

Возвращаясь под вечер домой, склонившись под тяжестью торбы, он отвлекся на дорогу, смотрел под ноги и не сразу заметил перемены. Когда оказался неподалеку от избушки, вдруг почувствовал запах дыма. Испугавшись, остановился, поднял голову, увидел костер, а рядом — большой, бесформенный пень. Сорвал с плеча ружье, хотел броситься назад, в спасительную чащу, но, шокированный спокойным, властным голосом, задержался.

— Што встал, как сутунок? Ходи сюда! — махнул рукой он, подзывая к себе.

Большим пнем оказался здоровенный, заросший скомкавшимися волосами дядя. Спокойно восседая на кедровой чурке напротив двери с ножом в руке, он поедал из его котелка мясо.

— Не робей, я не кусаюсь, — продолжил незнакомец, и позвал второй раз: — Айда, садись подле.

Янис не мог противиться, шагнул к нему. В голове бултыхались кисельные мысли: кто это? Зачем он здесь? Как случилось, что не заметил издалека? Как назло, Елка где-то отстала позади…

Гость был высокого, около двух метров, роста. Широк в плечах. Сильные, длинные, жилистые руки напоминали корни лиственницы, корявые пальцы подобны картофельным царапкам. Толстые, мясистые пальцы, похожи на рябиновые сучки. Суровое, с кривой ухмылкой, лицо. Черные, сквозившие тяжестью, глубокие глаза, прямой, с горбинкой, нос, густая шевелюра и длинная, до груди, борода. Изрядно потрепанная, наспех залатанная суровыми нитками, одежда, и в частых заплатках бродни. Небольшая, тощая котомка около него, избитый от долгих переходов посох подсказывали, что мужик провел в тайге далеко не один день. Приставленный на расстоянии вытянутой руки справа к дереву карабин давал понять, что незнакомец готов к быстрым, решительным действиям. От голоса, поведения и настроения исходило видимое превосходство. Это Янис почувствовал сразу, когда подошел к нему.

Вместо приветствия мужик неторопливо встал с чурки, протянул к нему руку, быстро, с силой вырвал ружье, убрал за спину:

— Пущай покуда тут полежит, — и указал глазами напротив. — Што обомлел? Садись.

Как ни в чем ни бывало мужик грузно опустился назад и, накалывая ножом мясо, продолжил трапезу.

Янис снял со спины торбу, приставил к сеням, сел напротив. Мгновенно обезоруженный и угнетенный, он находился в оцепенении. Не зная, что сказать, с белым, как снег, лицом ждал.

— А ты тут, одначесь, неплохо пристроился! — неторопливо пережевывая мясо, заговорил незнакомец. — Изба вон ладная, продуктишки на лабазе, мясо-рыба в леднике. На первое время хватит, — усмехнулся, — сам ладил али как?

— Нет, — похолодевшим нутром наконец-то сказал первое слово Янис. — С отцом и братьями.

— Где они?

— На подходе… Сзади идут.

— А вот брехать нехорошо! — злобно сузив глаза, прошипел тот. — Один ты тут, я уже все просмотрел. Постеля одна, ложка. Мясо вон на одного. Давно проживаешь?

— С осени… — косо осматриваясь по сторонам, ответил Янис.

Только сейчас заметил, что мужик побывал в леднике, залез на лабаз и, вероятно, проверил все в зимовье. Его наглость вызывала бурю эмоций: таежники так не делают. Никто не имеет права проверять в тайге хозяйство охотника без разрешения хозяина. Однако и в этот раз промолчал.

— Прячешься, что ли? — равнодушно спросил чужак, нанизывая на конец ножа очередной кусок мяса и отправляя его в рот.

— Нет. Так просто, живу.

— У-у… — промычал в ответ мужик и усмехнулся. — Оно заметно. Кабы не рожь, — махнул головой в сторону посадок, — может, и поверил бы. Сразу видно, зимовать собираешься. Как зовут-то?

— Янис.

— У-у… — в удивлении поднял совиные брови тот. — Латыш, что ли? — И, дождавшись утвердительного ответа, в свою очередь представился: — А меня Климом зовут. Коли быть точнее — Клим-гора. Так меня везде кличут, кто знает. Слышал обо мне?

— Нет, — отрицательно покачал головой Янис.

— Ну и хорошо, что не слышал. Знать, до ваших мест слава еще не докатилась. Я ж ведь совсем не отсюда, а издалека… Пришел сюда старателям перышки пощипать. Золотишко умыкнуть, кого-то жизни лишить, — громко, зло засмеялся и дополнил. — Разбойник я. Душегуб!..

После признания Янис понял все. Нашлось объяснение своевольному, надменному поведению Клима-горы. Как полноправный хозяин он проверил запасы продуктов на лабазе, без спроса залез в ледник, просмотрел избушку. Парню стало страшно. Сердце забилось так медленно, будто хотело остановиться раньше времени.

Отец рассказывал истории гибели золотарей в тайге: ушли и не вернулись, редко кто находил тела убиенных. Старатели — народ угрюмый и молчаливый, тщательно скрывают от посторонних ушей богатые золотом места. Разыскать их в глухих дебрях непросто, но можно. По грязной воде в ручье или дыму костра с горы. А потом из кустов убить всех ради наживы. Вероятно, так и поступал Клим-гора и нисколько не скрывал от Яниса своих злодеяний.

— Што, спужался? — продолжал он и захохотал так, что откликнулось эхо из дальнего лога. — Вижу, побелел. Затряслись кишки-то. Вот так и мужички под ножом да стволом дрожат. В таку минуту родну бабу с детишками отдать могут, а уж самородки тем более. Да ты не бойся! Я тебя не больно убью, не заметишь. Ножичком меж ребер раз — и все тут. Только и успеешь увидеть, как ручка от ножа дрожит.

Доставая следующий кусок мяса, Клим ненадолго замолчал. Неторопливо просунул его на кончике ножа подальше в рот, прикрыв от удовольствия глаза, прожевав, продолжил:

— Давно я хорошо не кушал. Вторая неделя пошла, как от последних бергало тушенка кончилась, а тут ты на пути встретился, как раз вовремя. Задержусь я у тебя тут до осени. Думаю, продуктов хватит покуда, а потом дальше пойду. Посему сам посуди: зачем мне лишний рот нужен? К тому же рассказал я тебе про себя много, — усмехнулся, — а тебе этого слышать не надобно.

Янис — ни жив, ни мертв. Не знает, как поступить: броситься в тайгу, побежать — догонит; остаться на месте — зарежет. Как быть?

— А ты што же о пощаде не молишь? — продолжал издеваться тот. — Другие вон в таку минуту в грязи ползают, ноги целуют. Видно, ты не из той хлипкой закваски. Или не понимаешь своей кончины? Ну да ладно, нечего тут рассусоливать. Сейчас вот поем сытно, да потом буду тебя потихонечку убивать. Не люблю на пустой желудок резать. Уж больно на нервы крики действуют. А так поешь, и вроде легче, силы больше, ножичек сам в нутро лезет…

Клим-гора растянул губы в противной усмешке, будто прикидывая вес ножа, покрутил им в воздухе:

— Смотри какой: как воткнешь, так с той стороны всяко выходит, — довольно покачал головой. — Этот тесак мне от деда остался. Скоко он душ загубил — неведомо. Потом тятя промышлял с ним, теперь вот мне приходится. У нас вся семейка по крови такова. Зачем в земле ковыряться, руки-ноги морозить в студеной воде, спину горбатить, когда можно и так все взять?

С этими словами он запустил нож в котелок за мясом, долго выбирал кусок, наколол на кончик, потянул в широко открытый рот.

Непонятно, что послужило Янису толчком к спасению. Но он вдруг понял: жизнь или смерть! Сейчас или никогда.

Будто освобожденный из-под растаявшего снега упругий куст черемухи, он вскочил на ноги и на извороте, выпрямляясь в полный рост, что есть силы пнул правой ногой по рукояти ножа. Все произошло так неожиданно и быстро, что Клим-гора не успел поднять на него изумленного взгляда. Удерживаемый рукой нож от удара залетел ему в рот до середины.

Теряя равновесие, Клим, что раненый ворон, отчаянно замахал руками, повалился с чурки на спину. Задыхаясь, харкнул кровью, заревел диким зверем от боли. Торчавший изо рта нож мешал ему выдать полный крик ненависти. С окровавленных губ слетали гортанные хрюканья. Поняв, что случилось, он выдернул холодное оружие, собрался вскочить, но поздно, Янис оказался быстрее. Парень вырвал из чурки топор, размахнувшись, наотмашь ударил поднимавшегося врага острием в голову, вырубив кусок черепа.

Так и не поднявшись, Клим-гора осел назад, на землю, тупо уставился перед собой. Руки потянулись к голове, пальцы впились в открытый мозг. Издав страшный, хлюпающий рык, выплевывая изо рта глотки крови, он забился в судорогах, закатил глаза, вытянулся и, так и не выпустив пальцы из головы, затих. Янис еще какое-то время стоял над поверженным разбойником с занесенным топором. Потом осторожно опустил окровавленное оружие, понял, что Клим-гора мертв.

Не в силах стоять на слабых ногах, Янис присел на чурку. Со страхом смотрел, как с губ и головы стекает, слабея, алая кровь. Он еще не мог осознать, как все получилось. Когда понял, стало тошнить.

Прибежала Елка. Вздыбив на загривке шерсть, начала обнюхивать мертвеца, негромко зарычала. Он укорил ее:

— Где ж ты раньше была? Может, этого бы и не случилось…

Хотя сам не верил своим словам. Все могло быть гораздо хуже. Вряд ли Клим-гора оставил бы его в покое. Мог догнать в тайге или подкараулить где-то на тропе. Так или иначе, встреча все равно бы состоялась, и не факт, что в другой раз Янис остался бы жив. В таких случаях тайга не прощает ошибок: кто кого!

Хозяин вырыл неглубокую (мешал камень плитняк), по пояс, могилу метрах в двадцати наискосок от избушки, под большим кедром у ручья, подальше от посторонних глаз. Потом, взяв за ноги, перетащил закоченевшее тело, закопал вровень с землей, присыпал дерном. Вырезать крест не стал, на ноги накатил большой валун. Кто знает, может, у него есть сообщники, которые могут прийти в любой момент.

Похороны, если их таковыми можно было назвать, закончил поздно, начинало темнеть. Как будто помогая ему скрыть все следы, собрались черные тучи, пошел проливной дождь. Янис обрадовался, что смоет кровь и поднимет траву. Все еще находясь под впечатлением пережитого, сидя в темной избушке, с дрожью в теле прислушивался к каждому шороху за стенами зимовья. Ночь не спал, думал, что вот откроется дверь и в избу ввалится Клим-гора. Задремал, когда за окном начало отбеливать, а в лесу, под звуки утихающего дождя запели ранние птахи.

Проснулся поздно. В сумеречном лесу по листьям перезревшей травы едва слышно шелестел дождь. В такую погоду бродить по тайге не с руки: сыро, промозгло. Наскоро позавтракав, решил посмотреть вещи убитого. Вчера этого делать не стал, было поздно, да и не соответствовало состояние.

Прежде всего, при свете дня рассмотрел нож. Он был длинным и широким, закален из хорошего, прочного железа. Острое лезвие хорошо резало дерево, с одного взмаха можно перерубить сырую пихту толщиной с руку. По всем качествам это было отличное оружие для защиты от зверя, удобное в обращении. Его можно брать в дальние походы без топора, однако Янис не взял его себе в постоянное пользование. Во-первых, нож был слишком заметным и напоминал о его хозяине, во-вторых, по нему стекала кровь безвинно убитых старателей. Позже юноша закинул нож в реку и больше о нем никогда не вспоминал.

Другое дело — ружье Клим-горы. Кавалерийский карабин Янис видел у дядьки Михаила Вербицкого несколько раз, умел с ним обращаться и даже стрелял. В силу большой редкости и ценности, в их семье нарезного оружия не было. Хотя отец и старался приобрести через знакомых охотников, но не получалось. Теперь ему представился случай иметь его в наличии.

Сначала хотел выкинуть ствол в Безымянку так же как нож, но, подумав, отменил решение. Более скорострельный и дальнобойный, чем простое ружье, карабин мог пригодиться как в охоте, так и при защите. После вчерашнего случая Янис не был уверен, что вновь не явятся бродяги или разбойники. А то, что оружие ему досталось через смерть другого человека, старался не думать. Кто знал, что так случится? Возможно, наоборот, сегодня бы он лежал там, под кедром.

Осмотрев котомку убитого, нашел мешочек с патронами. Насчитал двадцать восемь штук россыпью и три полных обоймы. Еще пять патронов были в карабине: четыре в магазине и один в стволе. В общем счете получилось сорок восемь. Отбиться хватит.

Прежде чем брать и носить карабин с собой, тщательно соскоблил ножом все зарубки и насечки на прикладе, а потом обжег его над костром. Напильником сточил номер и метки на казне и стволе, после чего насек зубилом в незаметном месте на металле две буквы: ЯВ.

Вечером, прибирая котомку Клим-горы, обратил внимание, насколько она тяжела, но удовлетворил любопытство только утром. Когда вытряхнул содержимое на пол в зимовье, среди прочих вещей вывалился плотно завязанный мешок с песком. От увиденного Янис испытал прилив закипевшей крови к щеками и ладоням: там оказалось россыпное золото.

Его было много. Или это так ему казалось. Попробовав на вес, прикинул: около пуда или чуть больше: небольшие рыжеватые крупинки разнообразной формы. Самая большая из них — не больше ногтя, но и ее можно смело назвать маленьким самородком.

Янис никогда ранее не видел золото. В их семье занимались сельским хозяйством и таежным промыслом. Добывать благородный металл Вереды не умели, но много слышали о старательских методах. В Каменно-Горновке были люди, которые ранним летом исчезали в тайге и возвращались только к осени. О них гуляла слава как о золотоискателях. Он знал их в лицо. Это были обыкновенные мужики, носившие бороды, старые сапоги и заношенные одежды. Никто из них не славился достатком. Возвращаясь, они кутили пару недель, а потом, утихомирившись, становились угрюмыми и молчаливыми. Видно, не такой щедрой оказалась их добыча, как хотелось. Ходили слухи, что в лучшем случае удачливый золотарь-одиночка добывал за сезон около килограмма золота, не более. Вспоминая это, Янис со скорбью смотрел на добычу Клим-горы: сколько же надо загубить человеческих жизней, чтобы собрать такое количество крупинок?

Перебирая пальцами золото, парень не знал, что с ним делать. Понимал, что в его руках находится большое богатство, но определить его было некуда. Пока что решил спрятать до лучших времен — вдруг пригодится!

— Карауль!

Оставшиеся от убитого вещи охотник сжег на костре вместе с котомкой. Чтобы не осталось и следа от преступления, отдал бы многое, чтобы стереть из памяти это убийство.

Случай с Клим-горой как будто отрезвил Яниса. Все время скрываясь, проживая в тайге, он ждал возможного появления чужих людей, но не представлял, как будет защищать себя, если вдруг возникнет необходимость. Победив в схватке убийцу, парень задумался, как будет поступать в том или ином случае. Прежде всего, обдумал, что будет, если застанут в зимовье врасплох: его без труда арестуют милиционеры, убьют подобные Климу бандиты, или, что еще страшнее, подопрут дверь и сожгут живьем в избе. Чтобы этого не случилось, стараясь как-то обезопасить себя, он решил вывести из зимовья подземный ход.

На работу ушло больше месяца. Выкопав выше пояса канаву, Янис закрыл ее кругляком, сверху закложил дерном. Подземный ход начинался под нарами, в дальнем углу и заканчивался за пригорком в густых зарослях пихтача. Общая протяженность составила около семидесяти шагов. Этого было достаточно, чтобы незаметно скрыться от тех, кто пришел бы за его жизнью. Чтобы не застали врасплох или спящим, на двери зимовья закрепил прочный черемуховый засов, на ночь закрывал окно деревянной доской. На случай, если кто-то придет в избушку в его отсутствие, на крыше соорудил палку с вешкой. Уходя в тайгу, закрывал дверь, поднимал вешку. Если дверь открывалась, веревочка срывала ее из пазов, и та падала. Это был своеобразный условный знак, который можно видеть издалека как предупреждение об опасности.

С этого дня по тайге Янис стал ходить с карабином. Ружье держал в дупле кедра неподалеку от выхода из подземного хода и брал его только осенью, во время промысла пушного зверя.

В тот год так и не пошел на поиски старообрядцев — не хватило времени. Пока обустраивал средства защиты, созрел овес, подошла картошка. После уборки надо было ловить рыбу, добывать мясо, а потом поднимать ловушки, начинать охоту.

Однажды пересматривая записи и учет дней, с грустью заметил, что прошел год с того дня, как пришел сюда по наказу отца. Сколько оставалось жить здесь, не мог представить.

Следующие полгода прошли в обычных заботах. Янис охотился, готовил дрова, убирал снег, молол в ступе овес, выделывал шкурки добытых зверьков. Днем старался загрузить себя работой, чтобы сократить ночь. Это получалось неплохо. Вставая рано и укладываясь спать поздно, он не страдал бессонницей. Смирился с положением, относился ко всему спокойно, как будто жил так с младенческих лет. И все бы было ладно, если бы не сны.

Память периодически ворошила прошлое. Ему снились родной дом, отец, мать, братья и сестра, любимая девушка. От этого никуда не спрятаться, он был среди них: жил, работал, любил. Просыпаясь утром, он долго не мог собраться с мыслями.

Однажды заметил, что с каждым прожитым днем в тайге, все реже снилась деревня, родные, любимая девушка. Их заменили обычные переживания и проблемы, происходившие с ним здесь. Вот он ходит по лесу, проверяет ловушки, досадует на то, что сохатый порвал веревку и убежал от выстрела. Или возмущается, что на осиновой горке живут ранее невиданные, незнакомые птицы и животные, которых он никак не может выследить. Поймал себя на мысли, что дичает, становится подобен лесному зверю. Испугался этого, но изменить что-то было невозможно.

Убитый Клим-гора не снился ни разу. В первый вечер после случившегося Янис думал, что разбойник теперь не оставит его никогда, будет мучить кошмарами. Однако варнак всего лишь раз привиделся в другом образе: не страшным и агрессивным, а понурым и спокойным. Посмотрев на него усталыми, виноватыми глазами, он опустил голову, повернулся и ушел в тайгу. От этого видения Янис проснулся утром уверенным. Его не мучили угрызения совести за убийство человека. Понял, что Клим-гора не считает его виновным в содеянном преступлении, значит, за ним не было греха.

Весна тысяча девятьсот тридцать девятого года постучалась в дверь приятными хлопотами. В апреле Янис начал вырубку леса вокруг участка. Урожай прошлого года позволял увеличить площадь посевов в два раза. Из двенадцати лунок накопал в сентябре шесть ведер картошки. Клубни были на удивление большими и ядреными, сказывалась новая земля и тщательный уход. Не жалея себя, Янис часто полол огород, вырывая сорняки и траву. В лунках находилось по десять-двенадцать картофелин, самая маленькая — размером с кулак. Зимой Янис хранил его в зимовье в ямке под нарами, ревниво оберегая от мышей. За все время до весны позволил съесть около ведра картошки, понемногу добавляя ее в суп и мясо. В этот раз решил посадить имевшиеся пять ведер, для чего требовалось увеличить посадочные земли.

Двадцать три зернышка пшеницы дали полкружки семян. Он сохранил их все, хотел посадить, а осенью собрать уже не меньше литра ядреных зерен. Если так будет дальше, через два года можно есть свой хлеб.

Перетирая овес на камнях, парень позволял себе печь одну лепешку в неделю. Замешивал ее на воде, поджаривал в сковороде на внутреннем жиру добытого осенью сохатого. Мука кончилась в декабре, крупы еще раньше. Ржаные сухари вспоминались с наслаждением. Основной пищей служили мясо и рыба.

Сходить к Дальним горам, взять хоть часть муки и соли с лабаза Айвара Снигура думал давно, у него было для этого достаточно времени зимой, но он не хотел лыжами на снегу показывать дорогу к чужому зимовью. К тому же не пускала совесть: нельзя брать в тайге чужие продукты! Этот неписаный закон ему постоянно твердил отец:

— Не бери без спросу, будешь спокойно спать.

Янис рос послушным сыном, никогда и ни у кого ничего не брал, не спросив. Но сейчас все по-другому. Дядька Айвар Снигур с зятем не были в зимовье два года, об этом знал точно. При заходе или выходе на свой участок они всегда заглядывали к ним на ночлег. Если это так, то мука без надобности все равно пропадет, прогоркнет, к тому же юноша напишет записку и перечислит то, что взял и вернет при первой возможности.

Сходить к Дальним горам решил после того, как посадит овес, пшеницу и картофель. Как предполагал, участок земли в этом году увеличился почти в два раза, когда вскопал землю, промерил шагами границы. В длину получилось двадцать два шага, в ширину — двадцать семь. По таежным меркам, поляна чистой земли была небольшим полем, так как отвоевать в лесу место под солнцем не так просто. Довольный результатами, произвел посадку и вечером того же дня стал собираться в дорогу.

Конец мая. Утром, перед тем как идти, открыл пухлую тетрадь, взял в руки маленький, сточенный ножом карандаш. Теперь записывал только знаменательные события: начало или окончание промысла, когда поймал в петлю сохатого или количество рыбы. Для себя. Схватка и убийство Клим-горы были отмечены одному ему понятными, короткими фразами: «Был чужой. Он ушел домой. Августа 21 года 1938».

Сегодня сделал соответствующую запись: «Пошел к Дальним горам. В гости к дяде Айвару. Май 28 года 1939». Положил дневник в укромное место под нары. Подумал, что надо не забыть посмотреть в избушке дядьки Айвара карандаш. Знал, что тот и зять также пользовались записями на бумаге.

Путь лежал неблизкий, к устью Безымянки, до Рыбной реки. Там вниз по течению до второго порога и влево, под Дальние горы. Полтора года назад на лыжах туда и обратно он сходил за пять дней. Сейчас, когда ночь коротка, а день длится двадцать часов в сутки, планировал вернуться на третий день вечером. Можно было пойти тайгой напрямую, сократить путь, но парень решил идти берегом. Любая река — артерия жизни, вероятность встречи с людьми здесь больше, чем в глухой тайге.

Первую часть перехода преодолел быстро, не задерживаясь. От устья Безымянки пошел медленнее, стараясь держаться за деревьями, шел скрытно, внимательно просматривая открытые пространства. Надеялся увидеть лодку или след человека, но все бесполезно. Бурная, грязная от таявших снегов река, пустовала. На всем расстоянии видел переплывавшего с берега на берег лося, на этом наблюдения закончились. Вероятно, сейчас было не время для рыбалки, плавать на лодке в стремительных водах между подмытых деревьев и коряг было подобно безумству.

Тем не менее люди здесь были. Вдоль берега тянулась небольшая, часто терявшаяся в кустах и завалах тропа. В основном, на ней печатались старые и свежие следы сохатого и медведя. Но, присмотревшись более внимательно, дважды Янис различил на ней замытую водой поступь копыт лошади, а в одном месте на засохшей грязи явно просматривались отпечатки человеческих ступней в броднях. Следы были старые, возможно, прошлогодние. Как ни старался, не смог разобрать их направление и определить, сколько людей здесь проходило.

Где-то на половине дороги, за крутым поворотом, после скалистого прижима Янис вдруг вышел на стоянку. Небольшой балаган представлял собой бревенчатую трехстенку с покатой крышей из еловой коры. Перед ним, на некотором удалении, находилось кострище. Несмотря на размеры, в стенах могли поместиться три-четыре человека. На это указывала толстая лежанка из пихтовых веток, наваленных на нары из колотых досок. В разное время года люди останавливались здесь на ночлег.

Судя по обуглившимся бревнам и золе, в последний раз люди ночевали здесь несколько дней назад. Картофельные очистки, луковая шелуха и рыбья чешуя в стороне подсказывали, что кто-то варил уху из хариуса. Вероятно, это были рыбаки. На берегу, на песке, среди прочих следов пребывания человека были хорошо видны следы вытянутой из воды долбленки. Радостный Янис не находил места на берегу, проверяя и осматривая все вокруг. Смотрел на реку и противоположный берег, стараясь найти лодку или людей, не сомневался, что это были старообрядцы.

День клонился к вечеру. Решил заночевать здесь. Хотел и надеялся встретиться со староверами. Всю ночь до утра не спал, жег большой костер, наблюдая за рекой. В какой-то момент хотел разрядить карабин в воздух, но передумал. Выстрел мог привлечь внимание. Почему-то вспомнил Клима-гору. Сейчас, кроме старообрядцев, в тайге могли быть те, с кем не хотелось встречаться.

Елка, все это время находившаяся рядом, как обычно сохраняла спокойствие. Свернувшись клубочком под елью, собака не чувствовала посторонних запахов. Лишь один раз, под утро, навострив уши, втягивая влажным носом воздух, долго смотрела в тайгу за реку, но так и не залаяла. Возможно, там был какой-нибудь зверь. Или староверы, скрываясь за деревьями, не пожелали встречи с ним. Их можно было понять. Старообрядцы — народ скрытный, с чужаками идут на контакт неохотно, поэтому прячут свои деревни в такой глуши, где найти их очень трудно.

С восходом солнца Янис продолжил свой путь. Твердо решил, когда пойдет назад, не считаясь со временем, остановится здесь, спрячется в укромном месте и будет дожидаться хозяев балагана.

К зимовью Снигуров пришел к обеду. Не ожидая там никого встретить, шел не спеша, не таясь, тяжело ступая по тайге. Елка бежала где-то в стороне, отстала, не предупредила его о посторонних. Да и он не сразу почувствовал запах жилого помещения.

Хватив носом дым, парень остановился, отскочил за ствол кедра, снял с плеча карабин. Хотел осторожно уйти назад незамеченным, но глухой голос на родном, латышском языке облил сердце кипятком, заставил вздрогнуть:

— Не спеши бежать! Говорить будем…

Он присел на подкосившихся ногах: поймали! Повернулся лицом к говорившему. Увидел в десяти шагах между пихтами бородатого мужика с ружьем на плече.

А тот шагнул навстречу, не переставая улыбаться, приветливо заговорил на знакомом наречии:

— Я тебя давно заприметил. Когда ты еще там вон, вдоль ключа по косогору шел, — указал рукой. — Шумно ходишь, как медведь, поэтому себя и выдал.

Незнакомец подошел на расстояние двух шагов, встал, оглаживая рукой бороду. По голубым, приветливым глазам, широкой, добродушной улыбке Янис узнал его. Едва слышно, будто прибитый колотом, прошептал:

— Дядька Юрис?

— Признал, парень, — раскидывая для объятий руки, ответил тот и загреб его в охапку. — Вот уж единая родственная душа явилась!

Долго обнимались, на миг оторвавшись, смотрели в глаза друг другу, потом опять прижимались плечами, пока хозяин зимовья не потянул Яниса за собой:

— Пошли в хату! Что это я гостя в завале держу?

На ходу задавая вопросы, дядька Юрис сам же на них отвечал, хаотично рассказывал последние события, путаясь в словах и перебирая мысли в голове. Заметно, как он рад встрече.

Янис чувствовал себя самым счастливым человеком за последние полтора года! Впервые за все время одиночества встретил не только знакомого, но и родного человека. Это был Юрис, зять дядьки Айвара Снигура, а он приходился двоюродным братом его отцу Марису. Стараясь вставить хоть слово в быструю речь дядьки Юриса, преданно смотрел в лицо, переживая дорогие минуты встречи: теперь он не один.

— Я здесь уже год, с прошлой весны. По насту пришел, так и живу. С продуктами тяжело: мука кончилась, круп немного осталось, соль на исходе. На мясе да на рыбе держусь. На реку стараюсь не ходить, только для встречи со староверами.

— Ты видишься со старообрядцами? — перебивая его, вставил слово Янис.

— Да, но не часто. Я им пушнину, а они мне — продукты. Прошлым летом три раза встречались, нынче только один, недавно, дня три назад. Да что это я затараторился? Ты о себе расскажи.

— Что я? — собираясь с мыслями, задумался Янис и тяжело вздохнул. — Вторую зиму перезимовал. Осенью охочусь, рыбачу. Картошку, овес посадил. Пшеницы немного…

— Картошку и овес? — изумленно поднял брови Юрис. — Ну, ты молодец! Ай да хозяин! А я только думал, но зерна нет. И много?

— Нет. Так себе, раскопал пару десятин.

— Вот те да! Ай да Янис! Ай молодец! Хозяин! С тобой не пропадешь! — суетился возле него тот. — Да мы теперь с тобой тут протянем!.. Да что же это я стою? У меня вон лепешки свежие, староверы муки дали. Мясо копченое, рыба есть. Давай-ка, кормить тебя буду, — и потянул за плечи. — Проходи в избу!

Пока Юрис накрывал на стол, Янис разобрал свою котомку, выложил все, что было у него с собой, поинтересовался:

— Соль есть? Я же за солью пришел. Хотел взять у вас на лабазе в долг. Приходил сюда две зимы назад, видел.

— Так это ты был у нас? — развел руками Юрис. — То-то я смотрю, что кто-то наверх лазил, вешку сбил, но ничего не взял. Кабы бродяга, медведь или росомаха пользовались, ничего бы не осталось, а так все цело, хоть и немного запасов хранилось. — Опять заходил по зимовью. — Соль — есть малость. Староверы вон пуд дали да крупы полмешка. К осени обещали еще переплавить. Ничего, Янька! Протянем! — Сел напротив за столом, заговорщицки подмигнул, указывая глазами на берестяной туес. — Мне вон соседи в довесок еще и медовухи дали. Думал, сразу с горя выпить, но как будто знал, что ты явишься.

За стенами избы послышался легкий шорох. Юрис вскочил с места, схватился за ружье. Янис предупредил его:

— Не стреляй. Это Елка догнала.

— Собака? Ты с собакой? — не поверил тот, но, увидев появившуюся в проходе лайку, опять довольно раскинул руки. — Ну, ты, Янька, вообще молодец! Теперь, как говорится, у нас нос, глаза и уши есть. А то я по ночам вскакиваю, каждого шороха пугаюсь, — присел назад, за стол, опустил голову. — А у нас ведь, когда тестя забирали, всех собачек перебили…

Он налил по кружкам, подал Янису:

— Пей! Тебе ведь, уже, пожалуй, скоко будет?..

— Девятнадцать. Два дня рождения тут встретил.

— Ишь как! А вроде все пацаном был, а смотри — враз вырос, парнем стал. Тайга-то она, дорогой ты мой, сопляка в мужика превращает. Мне-то уже… — вздохнул, — почти сорок. Ну, давай, не держи. Пригубим помаленьку за встречу, посмотрим, что нам староверы налили.

Выпили. Пока Юрис закусывал, Янис, воспользовавшись молчанием, спрашивал о главном:

— Как там? Что там?

— Как там… — после некоторого молчания задумчиво начал рассказ тот. — Плохо все. Ничего хорошего. Я ить, после того, как год назад сюда пришел, один раз только на выселках и был, к дому подходить побоялся. Дождался Кристинку, свою жену, у речки в тальниках, когда та за водой пошла. Ночь одну провели в бане нетопленой на задворках, под утро она мне вещи собрала да в тайгу отправила. Даже ребятишек не посмотрел.

Рассказчик опустил заблестевшие глаза, резко поднес к губам кружку с медовухой, допил остатки, поставил на стол, закусил копченым мясом сохатого, прожевав, продолжил:

— Ты-то вон хорошо, что тогда в тайге был. Я ж ведь, когда за тестем пришли, едва успел в нижнем белье на сеновал заскочить. Хорошо, сена полным-полно было, а так бы замерз. Потом мне туда Кристинка тулуп да одеяло притащила. Так всю зиму до марта там и прожил, скрываясь. Они тогда меня десять дней караулили, потом через день да каждый день наведывались, арестовать хотели. Кое-как дотянул до наста да сюда перебрался. Здесь как-то безопасней…

— А как же… Как же там мои? Где отец? Братья? — холодея, спросил Янис.

— Не знаю, Янька. Ничего никому не ведомо. Как забрали — так ни слуху, ни духу. Может, на севера заслали или в тюрьме сидят. Полдеревни мужиков нету. Только за что?

Сидели долго. Разговаривали. Вспоминали. Думали, как жить дальше. Решили зимовать на избе Вередов. Осенью, в начале сентября, решили выйти к деревне, проведать родных, узнать обстановку да по возможности запастись необходимыми продуктами.

— Эх, жизнь! Кристина так без меня и засохнет, постареет, — со скорбью говорил Юрис. — Раз в год встречаться разве можно? Да и то с оглядкой, кабы за штаны не стянули.

Выслушав его, Янис, краснея, робко заговорил о любимой девушке:

— Как там… Инга? Дочь Берзиньша? Замуж вышла?

— Нет, слухов не было, — понимая его, ответил тот. — Если бы кто сватал, я бы узнал. Но, думаю, Берзиньш к дочке кроме тебя никого не пустит, пока ты жив. Все же знают, что ты в тайге отсиживаешься.

Воодушевленный словами, Янис встал, сходил на улицу, тут же вернулся, сел на место:

— Поскорее бы уж осень!

— Подойдет, не успеешь глазом моргнуть! — с улыбкой приободрил его Юрис. — Только вот что ты с ней делать будешь?

— С кем? — не понял он.

— С Ингой. Вы ж не женатые.

Янис покраснел, опустил голову: причем тут это? Хоть бы увидеть ее.

— Ну-ну, не обижайся! — похлопал его по плечу Юрис. — Как придем в деревню, поговорю с Эдгаром. Может, отпустит дочку на зимовку.

— На какую зимовку? — не понял он, вскочив с места.

— С тобой. Куда же больше? — улыбаясь, подмигнул тот. — Времена, сам видишь, какие. Неизвестно, сколько все протянется и когда наладится, да и наладится ли вообще? А жить-то надо! — И сменил тему. — Все смотрю, спросить хочу. Откуда у тебя винтарь? — поднявшись, подошел к стене, снял карабин, стал рассматривать. — Сколько помню, у вас его не было.

— Был, — не зная, что сказать, растерялся Янис. — Просто отец его в тайгу не брал, он дома лежал.

— Дома? Зачем карабин дома держать, если он в тайге нужен? — прищурив глаза, недоверчиво посмотрел на Яниса Юрис.

— Не знаю… — пряча взгляд, проговорил Янис. — У отца надо спрашивать, как и что.

Янис не рассказал Юрису об убийстве Клима-горы, не был готов. Может, до поры до времени. Или никогда.

Впрочем, этот ответ удовлетворил Юриса. Довольно чмокая губами, внимательно осмотрел оружие, передернул затвор, спросил:

— Патронов много? Пальну разок?

Янис растерянно пожал плечами, и, хотя был против, согласился:

— Стреляй.

Тот выскочил на улицу, сбегал с топором к дальней пихте, сделал затесь. Вернувшись, приложил карабин к плечу, прижался к стене. Стараясь не шевелиться, недолго целился, выстрелил. Ствол харкнул свинцовой пулей, рыкнул оглушительным грохотом. Дернувшись, Юрис с достоинством принял отдачу приклада, передергивая затвор, выкинул гильзу, приставил винтарь к стене:

— Пойду, посмотрю.

От пихты он возвращался довольный, расхваливая оружие самой высокой оценкой:

— От ты посмотри! В самую тутолку, куда целил, прилепил! В аккурат, где сучок вырубленный. Здесь дырка, а там щепа отлетела. Ох и дерет, зараза, дерево! А как по мясу будет? — весело посмотрел на Яниса. — Ух, Янька, и пушка! Хороша машинка! С таким ружьем мы медведя без труда будем бить! — И опять спросил: — А ну, пальну еще разок?

Янис хотел отказать: зачем патроны зря жечь? Но тот уже целился.

Прогремел второй выстрел. Обволакивающий тайгу грохот раскатился далеко по долине, ударился в гору, откололся эхом и растаял где-то у реки.

Янис поежился: далеко слышно. Юрис прыгал, как мальчишка: вторая дырка рядом с первой!

На этом стрельбы закончились. Повесив карабин на место в избушку на стену, продолжили застолье, подкрепляя его небольшими дозами медовухи, которой к ночи, увы, не осталось.

Составили план дальнейшей жизни. В ближайшие дни Янису следовало вернуться на свое зимовье, где он должен был прополоть картошку и зерновые, а потом с добытой за два сезона пушниной вернуться к Юрису. В то время, пока он будет ходить к себе, тот на берегу реки из осины выдолбит лодку, на которой мужчины вместе переплавятся на противоположный берег и пойдут искать старообрядческое поселение, поменяют пушнину на продукты и необходимый провиант. Ну а там будет видно.

План устраивал обоих. Янис не знал, куда девать добытые шкурки, которые хранил в леднике в осиновых опилках. Юрис просто радовался, что теперь у него есть надежный друг и помощник, без которого в тайге никак нельзя. Уснули далеко за полночь, когда в стене догорела последняя березовая лучина.

Проснулся Янис как обычно, с первыми лучами восходящего солнца, бодрый и в настроении. Размявшись, сбегал к ручью с котелком, принес воды, подвесил на таган. Влажные от росы дрова долгое время не хотели разгораться, пришлось наломать сухих веток от ели. Наконец-то, выбросив перед собой густой дым, огонь охватил поленья, как молодой теленок тянется к вымени матери-коровы, стал лизать дно котелка.

На улицу из зимовья вышел Юрис. Потянувшись до хруста в позвоночнике, погладил бороду, довольно приветствовал:

— Здорово ночевали! Я не храпел? — направился за угол. — Ить, староверы! Умеют зелье парить: хорошее! Сколь вчера пригубили — и голова не болит. Если бы нашей бражки выпили столько, сейчас бы голову от полена оторвать не смог.

Сходив на ключ, вернулся, вытерся чистой тряпкой, надел рубаху, присел рядом.

— Чаевать здесь будем? — спросил Янис, закидывая в кипящую воду чагу.

— Здесь, — довольно отвечал Юрис. — На чистом воздухе. В зимовье-то насидимся за стенами — зима большая.

Паренек быстро принес из избушки кружки, копченое мясо, сухари, кусочки сухой малины (сахара не было), налил из котелка настоявшийся чай. Таежники стали завтракать.

— А где собака-то? — оглядываясь по сторонам, спросил Юрис, собирая остатки еды.

— Она сама по себе. С утра всегда уходит до обеда в тайгу. Придет, — спокойно ответил Янис.

— Ишь ты! Хорошая, видно, лайка. Соболятница?

— Не жалуюсь. Гоняет кисок, если следки попадаются.

— Это хорошо, посмотрим осенью. У староверов перекупы соболей спрашивают.

— Кто такие перекупы?

— Заготконтора.

— Как они связаны? Ведь старообрядцы от мира отдельно живут! — удивился Янис.

— А вот про это мне никто не говорил, — усмехнулся Юрис. — Видать, все же через кого-то общаются.

После завтрака начали делать новый лабаз под продукты, рядом со старым, что наклонился под тяжестью снега, готовый упасть от ветра. Работая двухручной пилой и топорами, срубили на некоторой высоте два кедра, кололи доски, тесали и вырубали дерево. Шум разносился далеко по всей округе и привлек внимание постороннего человека.

Он появился внезапно, как отколовшийся от скалы камень. Они не сразу заметили его появление. А когда увидели, на некоторое время оцепенели от страха.

Бородатый незнакомец ехал верхом на черном коне. Сзади в поводу шла бурая кобыла с притороченными к бокам котомками. Невысокого роста, коренастые, лохматые лошади-монголки передвигались по тайге как тени, мягко переступая копытами, без шумного храпа и лишних звуков.

— Здорово живете! — глухо поздоровался незнакомец, грозно посматривая из-под лохматых бровей.

У Яниса едва не остановилось сердце. В голову хлынула кровь и тут же, как ему показалось, замерзла. Руки и ноги наполнила свинцовая тяжесть, не было сил сделать движение. Страшные мысли едва не разорвали мозг. В госте он узнал Клима-гору.

Долгое время смотрел на знакомое лицо. Та же костистая, широкоплечая фигура, вытянутая челюсть, глубокие глаза, нос, мясистые губы. «Но как? Почему? Что происходит?.. Надо бежать… Сейчас убьет…» — думал он, но не смог сдвинуться с места.

Между тем Клим не спешил стрелять. Спокойно удерживая на коленях могучими руками готовый к стрельбе карабин, он, будто заросший мхом и лишайником пень, крепко восседал на спине мерина, оценивал ситуацию, сравнивал силы и возможности хозяев. Вероятно, следил за ними из чащи давно и многое понял, прежде чем выехать.

— Здравствуй! — собравшись с духом, первым заговорил на русском языке Юрис, делая шаг навстречу. — Подходи к столу, пока чай горячий.

Тот медленно, но ловко соскочил с коня, не выпуская из рук оружия, накинул на сучок уздечку, подошел к столу. Во всех его движениях чувствовалась настороженность. Всепроникающий взгляд стрелял по сторонам, высматривая каждую мелочь. Заметно, как он косится в сени, рассматривая, что там, в зимовье, старался казаться спокойным, как проходивший среди тысячной толпы людей странник, которому ни до кого нет дела.

— Спасибо, хозяин! Чайку зався рад, — присаживаясь на чурку, ответил он и, немного помолчав, принимая кружку, объяснил цель своего путешествия. — Братку я ищщу, Климом зовут. Не встречали?

Для Яниса все стало понятно. Это был не Клим-гора, а его брат. Он вспомнил, что разбойник вскользь упоминал о нем, но тогда парень в страхе пропустил его слова мимо ушей. Теперь вот пришлось встретиться.

Напряжение мгновенно спало. Янис обмяк, как мокрый мох. Казалось, что он сейчас лишится сил. Топор выпал из рук, на белом лице появился излишний румянец. Наклонившись за топором, поднял, сделал несколько шагов, встал возле сеней, прислонившись к стене. Собравшись с духом, приготовился к нападению, хотя и не подавал вида, знал, что от незнакомца можно было ожидать всякого.

— Да нет, никого тут не было, — поддерживал разговор Юрис, покосившись на Яниса. — Если бы кого видели — сказали.

— Давно вы тут? — неторопливо пережевывая копченое мясо, глядя прямо в глаза Юрису, продолжал допрос гость.

— Да нет, три дня как пришли. Промышляем тут. Лабаз надо подделать, дров напилить, рыбки поймать, может, зверя… — не находя себе места на чурке под сверлящим взглядом врал Юрис и постарался увести разговор на другую тему: — Давно?

— Што давно? — не понял тот.

— С братом виделись?

— В прошлом годе.

— О, как! Так может…

— Што может? — тяжело посмотрел на него гость.

— Год прошел. Может, он куда-то в другое место ушел.

— Куды он мог уйти, коли мы с ним на ентой реке договорились встретиться?

— Домой, может быть. Где у вас дом?

— Где у нас дом, тебе, мил человек, лучше не знать, — сурово выдавил незнакомец, стараясь заглянуть в зимовье. — А с реки он никуды деться не мог, енто я тебе говорю. Тут он был, — и опять начал допрос: — Давно тутака промышляете?

— Всю жизнь, с малых лет, — непонятно отчего волнуясь, подрагивал телом Юрис.

— В прошлом годе тут были?

— Были… Под снегопад пришли.

— Вместе были? — кивнул головой на Яниса, и — уже к нему: — Что молчишь? Был тут осенью? — К Юрису: — Что он у тебя, немтырь, что ли?

— Да нет, говорит, — растерянно посмотрел на Яниса Юрис.

— Так скажи хучь слово! — настаивал гость.

— Что сказать-то? — будто не своим, чужим голосом заговорил Янис.

— Был ли ты тута с тятей?

— Не отец он мне.

— А хто же? — отставил кружку в сторону мужик.

— Брат, — поспешно ответил Юрис.

— Брат? Что-то непохожи… И говорок у вас какой-то не нашенский, не сибирский. С западу, что ль?

— Да, переселенцы мы.

— В Сибири все переселенцы, либо сосланные. Ты скажи точнее.

— Латыши мы.

— Латыши? — не поверил словам мужик, вскинул брови, удивился. — Первый раз в тайге латышей вижу! Вы, вроде, как должны в земле ковыряться, ан, гляди, тоже по тайге шастаете. Нужда?

Юрис и Янис молча посмотрели друг на друга, ничего не сказали.

— Да уж, — не дождавшись ответа, нараспев продолжил странный гость. — Ныне всех по тайге нужда мотает. Кто в бегах, другие на ножах, — опять тяжело посмотрел поочередно на одного и второго. — А вчерась вы тут пуляли?

— Да, — побледнел лицом Янис. — Сохатый вон стороной проходил. Два раза стрельнули, но, видно, промазали, из ружья.

— Из ружья? — просверлил взглядом незнакомец Яниса.

— Да, вот, — повторил тот, снимая со стены двустволку Юриса. — А что?

— Дык, показалось знать, — сурово прищурил глаза гость.

— Что показалось?

— Вроде как браткин карабин гавкал.

— Нет у нас карабина… — похолодел душой Янис и посмотрел на Юриса.

— Точно нет! — подрагивающим голосом подтвердил тот.

— А я и не говорю, что есть, — как-то загробно дополнил мужик. — Нет — знать, нет! Показалось. — И стал собираться. — Спасибо за хлеб-соль! Пойду я на реку, братку искать.

— Так где ж его искать-то? Год прошел, — проговорил Юрис.

— И что с того? На реке все одно следы будут. У нас свои метки. Кто куда и когда свернул. Найду! Все равно найду! — покачал головой тот и лихо, по-молодецки, с места заскочил на коня. — Спаси Христос! Дай Бог боле не свидеться и друг другу не мешать!

Повернув коней, мужик уехал, растаял в тайге как привидение, как будто не было. Можно было так и сказать, если бы не лошадиные следы да теплая, еще парившая кружка, из которой он пил чай.

Его неожиданное вторжение и разговор оказали на Юриса и Яниса неприятное впечатление. Юрис переживал, что на их зимовье побывал посторонний человек, который даже не назвал своего имени и может прийти сюда в любой другой день, в их отсутствие воспользоваться продуктами и другими вещами или привести с собой товарища, который укажет дорогу другим бродягам.

Янис пребывал в ступоре. Он знал больше, чем Юрис. За короткий срок пережив ожидание возможной смерти, давление и очевидную угрозу, он лихорадочно соображал, чем все может кончится. Сказать Юрису о том, что убил Клим-гору, брата этого бродяги не мог, боялся осуждения. Хотя для защиты имелись веские причины. Понимал, что подобные бандиты как Клим-гора и его брат прекрасно знают тайгу, руководствуясь одними им известными знаками, могут двигаться по пересеченной местности с удивительной точностью. И главное, никогда не отступятся от намеченной цели.

— Да, нехорошо получилось, — собирая со стола кружки и остатки угощения, сетовал Юрис. — Сразу видно, тяжелый человек! — Янису: — а ты что язык проглотил, слова не мог сказать? Испугался? Ни разу не встречался с такими людьми? — Приободрил, похлопал по плечу, улыбнулся. — Ничего, не бойся! Нас двое, отпор дать сможем! Много их таких, по тайге шастает. Если всех бояться, так и жить не следует.

От его слов Янис немного пришел в себя, сделал несколько шагов, сел на чурку:

— Что теперь делать будем?

— Как что? Так и будем жить. Лабаз вон надо доделать. Не перетаскивать же избушку в другое место? Да и видно, что мужик этот не из дальних краев. Уйдет — и больше не вернется. Так что, Янька, хватит чурку греть, пора за работу браться.

Янис взял в руки топор, направился за родственником. В голове роились тяжелые мысли: этот так сразу не уйдет.

Ближе к обеду прибежала Елка. Уставшая, с вывалившимся языком, тяжело переступая лапами и слабо виляя хвостом, медленно прошла к сеням, хотела лечь, но вдруг повернулась к столу. Прошла к тому месту, где стояли лошади, ходил, сидел и завтракал гость. Вытянув хвост в палку, взъерошила на загривке шерсть, все обнюхала, побежала по следам.

— Ишь ты, сколько времени прошло, а чует запах чужака! — заметил Юрис.

— Где ж ты раньше была? — покачал головой Янис.

Весь день прошел в работе и постоянном напряжении. Под впечатлением от встречи они то и дело оглядывались по сторонам, косились в густой пихтач, наблюдая за собакой. Та, завалившись набок, иногда взмахивала лапами, отгоняя надоедливых комаров и мошек, крутила носом в поисках посторонних запахов, но тут же ложилась на подстилку. Вокруг никого не было.

Вечером, поужинав в избушке, перед тем как лечь спать, охотники долго сидели на нарах, решая как поступить ночью. Гость не выходил из головы, возникали опасения: вдруг вернется?

— Да не бойся ты! — успокаивал Юрис. — Собака вон на улице, даст знать.

— Может быть так, что и она не почувствует и не услышит, — осторожничал Янис, собирая постель и карабин. — Ты спи здесь, а я пойду под елку.

На его слова Юрис только рассмеялся.

Несмотря на все предостережения, ночь прошла спокойно. Под утро пошел мелкий, нудный дождь. Ель оказалось дырявой, Янис промок вместе с одеялом. Когда на рассвете вернулся в зимовье, это добавило веселья Юрису:

— Что, лягушонок? Говорил тебе: спи на сухих нарах под крышей! Какой бес в такую погоду ходить будет? Да и зачем ему это? Он, наверное, уже за вторым перевалом!

Янис подавлено молчал. От пережитой ночи настроение немного улучшилось, вчерашняя тяжесть притупилась. Новый день принес настроение, былое угнетение улетучилось, как туман на рассвете. Позавтракав, они принялись достраивать лабаз, теперь уже не оглядывались по сторонам.

Между тем дождь разошелся. Из мелкой, нудной мороси с неба посыпались крупные капли проливного ливня. Мужчинам приходилось прерывать строительство, убегать под крышу, ждать, когда дождь немного прекратится. Однако все бесполезно. В этот день они смогли закрепить на лабазе только стены из досок. Как ни старались, накрыть крышу не получилось, и они решили сделать это на третий день. В эту ночь Янис под ель не пошел, остался в тепле, на сухих нарах в зимовье.

Новое, свежее утро полностью растворило былые тревоги. Неожиданный гость казался всего лишь неприятным воспоминанием, о котором старались не думать. Непогода утихомирилась. В разорванном небе показалось лучистое, по-летнему теплое солнышко, осветило скуксившийся мир тайги красками радости и жизни. Как прежде, защебетали пернатые птахи. Легкое течение воздуха сбило с ветвей деревьев большие слезы непогоды. Поддаваясь перемене, таежники с настроением, бодро, дружно взялись за незаконченное дело. К обеду лабаз был готов.

— Вот, теперь можно лодку долбить! — довольно осматривая творение, прохаживаясь рядом, улыбался Юрис.

— Лодку, конечно, делать надо, — подтвердил Янис, и позаботился. — Да только у меня там картошка, окучивать надо, переросла, наверно.

— Завтра утром пойдешь, я тебе короткую дорогу покажу через вон ту седловину, — Юрис показал рукой вдаль, — если завтра утром выйдешь, как раз к вечеру на Безымянке у себя будешь.

— Вечером? Так быстро? Почему тогда мы всегда ночевали в дороге?

— Я этот ход только в прошлом году нашел, когда за соболями ходил. Там в гору и на спуск. А вы всегда рекой крюк делали, это дальше.

— Так, может, мне сейчас и выйти? — заторопился Янис. — Ночью в тайге под деревом посплю, а завтра, к обеду у себя окажусь.

— Что так не терпится? — удивился Юрис.

— Так давно в зимовье не был, почти неделю. Мало ли там что?

— Если так, я не держу, можешь идти.

Янис сложил вещи, Юрис дал ему с собой килограммов десять соли: не шагать же пустому? Все равно зиму жить на зимовье Вередов.

Перед дорогой присели на чурки у избушки, договорились:

— Через пять ночей встречаемся у переправы на реке, в балагане, там, где староверы ночуют, — напомнил Юрис.

— Хорошо! — поднимаясь с места, согласился Янис.

— Тогда шагай с Богом! — напутствовал его старший товарищ.

Закинув на плечи котомку, с карабином на шее парень шагнул прочь от зимовья. Елка побежала впереди. У ручья остановился, наклонился попить, обернулся, увидел как Юрис, улыбаясь, машет ему рукой.

Не пришлось ему перевалить ту седловину, которую показал дядька, не дошел до своего зимовья на речке Безымянке. Поднявшись из долины вечером на перевал, сидя у костра, долго не мог уснуть, вспоминал встречу с братом Клим-горы, переосмысливал сказанные слова. Когда, наконец, задремал, вдруг вспомнил! Или приснилось. Мужик на лошадях выехал оттуда, и уехал в ту сторону, куда Юрис стрелял два раза из карабина по затеси. Проехал рядом с той пихтой, посмотрел на нее и, вероятно, имея точно такое оружие, без труда определил происхождение дырок на входе и оторванной щепы на выходе.

Очнувшись, Янис подскочил на лежанке. Тело бросило в жар, по спине, между лопаток, побежал холодный пот. Юноша понял, почему бродяга так старался заглянуть в избушку. За день до этого, когда Юрис стрелял, мужик услышал выстрелы, определил оружие. Отличить выстрел из ружья и карабина просто: первое бахает как упавшее дерево, а второй режет бичом. Он приехал, когда мужчины делали лабаз. Прежде чем увидели, рассмотрел дырки на пихте, потом хотел увидеть карабин, но его не показали. Теперь, не отыскав следов брата, не откажется от повторной попытки и вернется на зимовье. Чем закончится его визит, можно было только предполагать.

Не дожидаясь рассвета, Янис поспешил назад, торопился: только бы успеть! Только бы Юрису не быть одному! Вдвоем, да еще с собакой — они сила, их будет трудно застать врасплох.

Опоздал…

Мертвый Юрис стоял на коленях спиной к пихте. Завернутые руки были крепко связаны в запястьях за деревом проволокой: ни развязать, ни вырваться. Поникшая голова и вывернутые плечи указывали на то, как долго и мучительно он умирал. Прежде чем сделать последний удар, бандит его долго пытал. Обожженное, без бороды и усов лицо покрылось сплошной кровавой массой. Левый глаз вытек. На голом до пояса теле не оставалось места от синяков. Лужа крови перед ним запеклась бордовой, облепленной мухами массой.

От представленной картины у Яниса подкосились ноги. Стараясь не упасть, схватился за колотые доски, осел на землю, заревел зверем. Елка рядом, вздыбив загривок, поджав хвост, обнюхивая следы и покойного, дрожала. Он, тычась головой в доски, молил лишь об одном:

— Прости!.. Прости!.. — и от своих слов утонул в забытьи.

Очнулся через некоторое время, осмотрелся: где я? Увидел ту же картину. Собрался с силами, встал на ноги, подошел, потрогал за плечо невиновного: холодный. Убийство было совершено ночью. Янис вытащил из шеи ржавый гвоздь, откинул его в сторону, осторожно развязал на руках проволоку. Положил Юриса на спину. Оглядывался, стараясь не смотреть на обезображенное лицо. Мысли путались в голове: как все случилось?

Вероятно, все произошло вечером, когда Юрис закрылся в избушке. Убийца тихо подошел к зимовью, может, постучал, или поскребся в дверь. Тот вышел на улицу и получил удар по голове чем-то тяжелым, возможно, обухом топора. Потом разбойник его связал и начал последний допрос.

В избушке все на своих местах, не хватает только ружья. Очевидно, бандит пришел не грабить, а выпытать все, что ему необходимо. Но что Юрис мог рассказать? Он ничего не знал. Как долго длилась пытка и мучился человек, страшно представить. Такое мог совершить только нелюдь.

Янис кипел от злобы и тут же оглядывался по сторонам: а вдруг бесчинщик наблюдает за ним из-за кустов? Нет, не может. Ушел в сторону реки, видно, по следам. Елка молчит, ничего не чувствует, значит, его рядом нет.

Первая мысль — догнать и застрелить! Янис пробежал по следам несколько сот метров с заряженным, готовым к стрельбе, карабином, но потом вдруг остановился, подумал: а ведь он может устроить засаду. Или кто окажется быстрее, когда они сойдутся взглядами? Тут стоило подумать.

Вернулся на зимовье. Присел на чурку рядом с покойником. Прежде всего, надо похоронить, пока не распространился запах. Наверное, убийца тоже рассчитывал на это: труп запахнет, придет медведь, съест его, разорит зимовье, и на этом все следы будут заметены. Кто будет искать человека в тайге, когда от него остались кости? Все подумают на зверя. А как же я? Ведь убийца видел меня! И догадался, что под пытками Юрис сказал допросчику, что парень ушел домой.

Похороны длились недолго. Выкопать лопатой в мягкой земле двухметровую яму не составило труда. К вечеру под дальним кедром возвышался холмик: последний дом Юриса. Долго юноша сидел рядом, думая, как все глупо получилось, в смерти дяди чувствовал свою вину: почему не сказал, каким образом к нему попал карабин?

В голове путаются мысли. Как он скажет о его смерти Кристине? Кто заменит ей мужа, а детям отца? Надо же такому случиться, не арестовали в деревне, так погиб в тайге. А ведь они собирались выйти осенью к родным, поговорить с Эдгаром об Инге.

Янис опять остался один, как прихваченный в зимнюю стужу на березе листок. Прошлого не вернуть. И будущего нет. Где-то по тайге бродит убийца. Если его увидит, не оставит в живых. Бежать некуда. Сидеть, затаившись в зимовье, нет смысла. Он может найти избушку, как Клим-гора. Что остается?.. И тут же ответил на свой вопрос:

— А выбора нет. Либо ты его, либо он тебя, третьего не дано.

Но как? В голову сам собой пришел план мести и защиты. Янис знал, что преступник ушел на Рыбную реку, сегодня утром, как покончил с Юрисом, и там будет искать следы своего брата. С большой долей вероятности должен пойти вверх по реке, как шел Клим-гора. Будет находить только одному ему известные метки. Если это так, без сомнения свернет на Безымянку, в сторону их зимовья и выйдет к избушке, потому что на берегу стоят колья для загороди.

Что делать? Можно подкрасться на расстояние выстрела с подветренной стороны, когда он будет там. Нет! Лошади своевременно почувствуют чужого человека и дадут знать. У монголок обоняние, слух и зрение развиты не хуже, чем у собаки. Эта затея отпадает. Тогда подойти к избушке ночью, перед рассветом, подпереть дверь и поджечь свое угодье? Тоже нельзя. Где потом жить самому? Остается один выход — караулить убийцу где-то на подходе, когда тот будет идти по берегу Безымянки.

Решение принято, медлить нельзя. Простившись в поклоне с Юрисом, Янис пошел в ночь через знакомый перевал к себе.

Юрис оказался прав. К обеду следующего дня молодой охотник увидел Рогатую седловину. Сбоку, слева в распадке, шумела речка Безымянка.

Заранее подвязав на поводок Елку, скрываясь за деревьями, осторожно подошел к зимовью на видимое расстояние. Там все спокойно. Собака вела себя так же, показывая, что рядом никого нет. Вешка над крышей не тронута, двери прикрыты. Все еще осторожничая, вышел к кострищу, осматривая любую мелочь, которая могла насторожить.

Нет. В его отсутствие здесь не ступала нога человека и зверя. Посуда, дрова в поленнице, отставленная от лабаза к кедру лестница — все было так, как он уходил неделю назад. Янис успел, опередил убийцу, оставалось подождать его прихода. И сейчас медлить было нельзя, нужно быстро искать место для засады.

Зашел в зимовье, взял спальник, куски вяленого мяса, копченую рыбу, засохшую лепешку, котелок. Кто знает, сколько придется сидеть в ожидании? День, два или три? Может, он уже где-то на подходе?

Закрыв дверь, насторожил вешку, на случай, если убийца выйдет сюда с другой стороны. Двинулся по тропке к речке. Елка на поводке спокойно шагает рядом.

Вышли на берег. Внимательно осмотрев под ногами землю, определился. Никаких следов. Значит, разбойник здесь еще не проходил. Стараясь не топтать траву, убрал колья в кусты, набрал в котелок воды, пошел к скале. Засаду решил сделать здесь, в нише, где хранились морды для ловли рыбы.

Забрался наверх. С высоты семи метров видно далеко вокруг: реку, дальнюю поляну, тропинку к зимовью, нижний поворот. Если убийца поедет здесь, ему одна дорога, между скалой и речкой, мимо не пройти. Заметить движение можно далеко. Пока здесь можно спокойно приготовиться и прицелиться. Лучшего места не найти, только бы кони не хватили запах раньше времени.

Разложил под собой спальник, рядом свернул одеяло. Перед собой выставил котомку, на нее — карабин. Попробовал прицелиться, покрутился из стороны в сторону, глядя в целик. Удобно. Если подъедет вон к той елке, можно стрелять, до нее не больше сорока метров.

Рядом привязал к камню Елку, предупредил:

— Лежать! Будем караулить.

Та послушно присела на задние лапы, недовольно посматривая по сторонам: зачем мы здесь? Но противиться не могла.

Притихли.

Длинный, летний вечер намочил росой траву. Янису это на руку, влага убьет запахи следов. Свежий ветер тянет от речки. Это тоже хорошо, лишь бы не вниз по Безымянке. Еще лучше, если бы его течение наплывало в лицо.

Караулили долго, до тех пор, пока черная ночь не раскинула свою мантию над тайгой. Хозяин, накрывшись одеялом от прохлады, наносимой с реки. Собака, свернувшись клубочком на плетеной стенке. Но все бесполезно. В этот вечер к ним так никто и не пришел.

Раним утром, когда еще не взошло солнце, случилось непредвиденное. На другом берегу разом, резко хрястнул сучок. За ним другой, и тут же, как гром с небес, в воду упала лохматая туша. Медведь. Елка вскочила на лапы, собралась залаять, но Янис прижал ее к себе, зажал рукой пасть. Извиваясь и дергаясь, лайка пыталась вырваться, подать голос на хищника, но охотник был сильнее.

Между тем, никого и ничего не боясь в своем доме, хозяин тайги дважды окунулся с головой в воду, искупался, вылез на берег и, неторопливо шагнув к той ели, завалился набок. Приняв водные процедуры, решил отдохнуть. До него было не так далеко. Вытянувшись во всю длину своего внушительного роста, он казался обгоревшей колодиной. Если бы Янис не видел, как тот лег перед ним, его можно было таким представить.

Зверь не чувствовал посторонних. Это был хороший знак, значит, и лошади тоже не сразу предупредят своего хозяина. Плохо было то, что Елка в объятиях Яниса не могла лежать спокойно, возилась, как пойманная мышь, и медведь услышал ее движения.

Резко подняв голову, выставив уши, шлепая губами топтыга пытался понять, откуда раздается возня. Потом встал, уставился на скалу, сильно втягивал поросячьим носом воздух и, вдруг хватив запах человека, резко сорвался в спасительную чащу. Три прыжка, и он исчез в густых зарослях пихтача. Через некоторое время из тайги послышался его утробный рев, треск сучьев, а затем все стихло. Недоволен косолапый, что вот так оконфузился.

После этого в округе ничего занимательного, что могло привлечь их внимание, не произошло. Жизнь в лесу кипела! Старательная мухоловка то и дело таскала в свое гнездо комаров и личинок, выкармливая своих птенцов. Над речкой порхали непоседы кулички. Нервно подергивая хвостом, сидя на коряге, пикала желтая трясогузка. Над вершинами кедров, повторяя круги, высматривал рыбу зоркий орлан. После обеда далеко внизу, на краю поляны, мелькнули три серых пятна: через реку перешли северные олени и, не задерживаясь на открытом месте, скрылись в густом ернике.

Нет хуже — ждать и догонять. Янис отлежал себе все бока, просмотрел глаза, занемог от ожидания. Елка и того хуже. Привычная к постоянному движению лайка крутилась на привязи, не находя себе места. Вода в котелке, что парень набрал перед тем, как лечь в засаду, давно кончилась. Их мучила жажда. Речка, протекавшая рядом, только усиливала желание. У Яниса все пересохло во рту, ему казалось, что он может выпить всю Безымянку до дна. Елка, с пересохшим горлом жалобно скулила: отпусти меня, хозяин! Но тот оставался непреклонен. Периодически одергивая собаку, настойчиво уверял:

— Тихо! Подожди немного. Наступит ночь, спустимся, напьемся.

До сумерек оставалось много времени. Теплое летнее солнце, перед тем как завалиться за гору, прилегло в гамак из еловых веток. Восточные стороны хребтов и перевалов спрятались в тень. Западные еще были окрашены в желтовато-зеленый, нейтральный цвет. Чистое, без единой проседи облаков, небо предвещало завтра хороший день. Воздух наполнился благодатной свежестью и прохладой. Дышать и ждать стало легче.

Занемевшая от бездействия, Елка резко подняла голову, напрягая зрение и чутье уставилась в сторону излучины реки. Задрожала, собиралась заскулить. Янис приложил палец к губам, давая понять: только тихо! Сам осторожно приложил приклад карабина к плечу.

В конце поляны — движение. В их сторону идет какое-то животное. Издалека не видно, кто это: сохатый или лошадь. С более близкого расстояния выснилось, что идет конь, на спине которого сидит человек.

По телу Яниса потекла томительная волна. Руки ослабли. Голову обнесло хмелем. После этого бросило в дрожь. Ладони взмокли, пальцы стянуло судорогой, в глазах поплыли размывы. Нет сил прицелиться и выстрелить.

Подобное состояние было вызвано нервным перенапряжением от ожидания, к тому же он никогда не стрелял в человека. Убийство Клима-горы произошло неосознанно. Здесь же, когда дело дошло до выстрела, вдруг понял, что не может нажать на курок. Это был человек, и этим все сказано.

Конь все ближе. Вон уже видны кольца на уздечке, спокойные глаза, борода на лице всадника. Стараясь сосредоточиться, парень прицеливался. Не получается, мушка прыгает из стороны в сторону, ствол гуляет между деревьями. Елка в стороне вот-вот залает, выдаст его. Собрав последнюю волю, положил палец на спусковой крючок. Как только покажется из-за дерева, надо стрелять. Куда? В грудь.

Из-за ели показалась голова монголки. Ветки бьют всадника по лицу со всей силы. Тот даже не отворачивается. Яниса что-то насторожило в его позе. В самый последний момент убрал палец с крючка, не выстрелил. Поднял голову, стараясь понять, что тут странного.

Всадник сидит как-то неестественно, завалившись набок. Ружья нет, лошадь идет одна. Где вторая монголка? Да и где сам человек? Вместо него — привязанный к спине мешок. Привязанные к уздечке — рукава куртки. На рисованном лице прилеплена еловая борода, вместо ног болтаются пустые штанины.

— Вот те тетка, блин, на Рождество! — растерянно, едва слышно выдохнул он. — Чуть не выстрелил… А где?.. — и осекся на полуслове.

Сзади, вдалеке, показалась вторая, вороная лошадь. Теперь с настоящим всадником в седле.

Передовой конь, не почувствовав их, неторопливо проследовал вдоль ручья мимо. Янис бросил косой взгляд на муляж: предусмотрительный! Боится подъехать под пулю, чует за собой грешки. И безотрывно наблюдал за приближавшимся убийцей.

Да, это был он. Тот мужик, приезжавший к ним в гости, убивший Юриса. Та же осанка, слегка опущенная к земле голова, заросшее бородой лицо, космы на голове. Готовый к стрельбе на коленях карабин.

Его поведение вызвало у Яниса негодование. Какой хитрый! Пустил вперед коня, сам едет сзади. Если кто-то впереди выстрелит или конь даст знать, у него хватит времени скрыться в тайге. Возмущение охладило кровь. Разом успокоился. Неизвестно куда пропали дрожь и слабость в руках, в глазах появилась четкость, движения стали твердыми и уверенными.

Палец на курке. Взгляд совместил планку с мушкой, ствол смотрит чуть в сторону от елки. Там незнакомец должен проехать. Как только выйдет из-за веток, надо стрелять.

Конь идет не спеша. Глаза убийцы бегают по сторонам, а сам он в седле сидит как влитой, предупреждая каждый шаг монголки. Янис перевел мушку на грудь, попробовал прицелиться. Далековато, можно промахнуться. Лучше подождать.

Заехал за ель. Еще несколько шагов и появится из-за дерева. Вдруг остановился. Встал. За ветками плохо видно, что делает. Кажется, смотрит в его сторону. Неужели заметил? Плохи дела. Надо стрелять, но нельзя. Пуля через ветки может дать рикошет.

Тот слез с коня, подошел к елке, начал рассматривать ствол, приложил руки ко рту, крикнул резко голосом:

— Гок-гок-гок!

Елка едва не залаяла. Янис вовремя успел зажать ей пасть, ткнул легко в бок. Сам не может понять — что происходит?

Прошло немного времени. Сверху послышались шаги. На призыв возвращался первый конь. Удивился: надо же, как приучен!

Дождавшись его, убийца подозвал к себе, что-то достал из притороченной к боку котомки. Опять за елку что-то делать.

Янис в напряжении: надо стрелять, другого удобного случая не представится.

Вот он вышел из-за ели, встал боком, двигается. Нет, надо подождать, когда повернется грудью. Тот подвязал одинокого коня за уздечку, вскочил в седло и, поворачиваясь, чтобы поехать, проверил, все ли ладно. Потом посмотрел вправо и оказался перед Янисом лицом.

Парень больше не ждал. Прицелившись между плеч, плавно нажал на крючок. Карабин взорвался от грохота выстрела, плюнул огненной смертью, сильно ударив прикладом в плечо. Янис заметил, как во время выстрела всадник перевернулся с коня кубарем, упал на землю. Испуганные лошади, связанные в паре, спотыкаясь и наскакивая друг на друга, бросились в другой конец поляны.

Неистово лаяла Елка. Пытаясь вырваться на волю, от злости грызла поводок. Убедившись, что убийца лежит на месте, Янис отцепил собаку, передернул затвор, выкинул гильзу, загнал в патронник новый патрон и, прицелившись во врага, выстрелил еще раз. Заметил, как тот дернулся, перевернулся на спину, раскинув руки. Хрястнув затвором, опять перезарядил карабин, но уже не стрелял. Быстро спустившись со скалы, подбежал к раненому.

Тот лежал там же, куда упал с лошади. Одна пуля попала в левую сторону груди, вторая немного ниже. Обильная, пульсирующая кровь из ран предсказывала скорый конец. Несмотря на это, убийца еще шевелился и пытался дотянуться до валявшегося неподалеку карабина. Когда Янис подошел к нему, тот не удивился. Повернув голову, криво усмехнулся кровавым ртом, через силу заговорил:

— А… Это ты, немтырь.

— Зачем ты убил Юриса? — наставляя на него ствол, грозно спросил Янис.

— Потому что моего братку… Климку… Того.

— Откуда ты знаешь, что это он?

— А хто же окромя его? Боле некому.

— Это я его, а не он.

— Ты?! — стараясь приподнять голову, немало удивился тот. — А золото где?

— У меня.

— Ты смотри-ка… Кто бы мог подумать… Надо было вас тогда обоих… Не разговаривая… И не его пытать, а тебя на костре жарить. Да ладно теперича. Видно, и на ястреба бывает своя петелька. Отразбойничал я. Хватит, пожил вволю.

— Откуда у Клима было столько золота?

— Дык, сколько старателей по тайге, столько и золота, — после некоторого молчания, теряя силы, ответил убийца.

— И скольких вы убили?

— Тебе, паря, знать не надобно.

— Зовут-то тебя хоть как? — понимая, что тот скоро умрет, спросил Янис.

— Мишка-бродяга… Брагины мы. Все нас боятся.

— Отбоялись! Много вас там еще? Кого следующего ждать?

— Придут… ишо.

— Откуда вы взялись такие? Как только вас земля носит?

Но Мишка-бродяга не ответил. Оскалился белыми, как у волка, клыками, и затих с наполовину прикрытыми глазами. Умер.

Янис обошел его вокруг, толкнул ногой, подобрал карабин, закинул на плечо, оглянулся. В конце поляны, повернув на него головы, стоят лошади, ждут своего хозяина. Вспомнил, что что-то рассматривал на елке Мишка-бродяга, подошел ближе. На стволе, между веток вырезана стрелка, по всей видимости сделанная в прошлом году, показывавшая направление на его зимовье. С краев знак успел заполниться свежей смолой, на нем — непонятные засечки.

Янис похолодел от страха. Понял, что все время после того, как убил Клима-гору, был на волосок от смерти. Если бы Мишка-бродяга пошел здесь в прошлом году, все закончилось бы по-другому. И как ее парень не замечал? Ведь проходил здесь мимо много раз. Когда Клим-гора успел ее вырезать? До того, как нашел избушку, или потом вернулся и сделал метку?

Пока не стемнело, решил закопать убитого. Сходил за лопатой и киркой. Оттащил мертвеца в пихтач, вырыл яму. Столкнул на дно тело, закидал, сровнял с землей, сверху замаскировал дерном. Через два дня молодая трава поднимется, скроет место смерти Мишки-бродяги, трудно будет определить могилу разбойника.

Сгустившиеся сумерки прервали планы Яниса. До рассвета ушел в зимовье. Спал плохо, сказывались перенапряжение, бессонная ночь, убийство Мишки-бродяги. Впервые приснился Клим-гора и его брат. Сидят на улице у костра, пьют самогон, смеются, о чем-то рассказывают друг другу. Янис хотел открыть дверь, прогнать братьев, но та подперта снаружи той елкой, на которой вырезана метка. Заметался по зимовью, стараясь выбраться наружу. Вспомнил про подземный ход. Кинулся под нары, но дыра полностью забита грязью, не пролезть и не убежать. Огонь. Братья-бандиты подожгли зимовье, желая сжечь врага живьем. Янис попробовал выскочить в окно, но и его нет. Вокруг плотные, бревенчатые стены. Понимая, что погибает, скребет ногтями дерево и… просыпается.

В знакомое окно бьется ровный, с голубоватым оттенком, свет. Утро. Солнце еще не встало. Рясная роса намочила тайгу. Охотник вышел на улицу. Из-под нар выскочила Елка, отбежала в сторону. После туалета вытянулась до хруста костей в позвоночнике, с интересом посмотрела на него: что будем делать? Опять на скалу полезем караулить кого-нибудь?

— Нет, — сухо ответил Янис грубым, до звона в ушах, голосом. — Сегодня у нас дела куда более важные, чем ждать. Мало выстрелить, теперь надо скрыть все следы.

Не позавтракав, пошел на берег Безымянки. Перед выходом на поляну долго смотрел по сторонам. Неподалеку от елки пасутся лошади, которые подошли ночью. Увидев человека, подняли головы. Тот осторожно подошел к ним, взял под уздцы, ласково погладил по шее. Животные оказались не пугливыми.

Отвел их к зимовью, привязал на длинные веревки неподалеку от избушки на поляне. Пусть пасутся, травы много. Сам пошел назад. Ему предстояло сделать не менее важное дело, чем спрятать лошадей в тайге от посторонних глаз. Решил срубить елку, на которой была вырезана стрелка.

Сначала долго думал, правильно ли поступает. Можно замазать метку глиной или прикрыть такой же еловой корой, только все это заметно для опытного глаза таежника: стоит присмотреться, и определишь, что здесь что-то не так. Надо убрать дерево, а пень обложить дерном. Молодая трава быстро затянет его и не оставит следов. Это наиболее верное решение.

Теперь оставалось главное — лошади. Что делать и как поступить с ними, не знал. Оставить в живых — себе дороже. После них много следов, по которым его быстро найдут. Чтобы содержать в зиму даже одного коня, надо косить сено, нужны большие луга, которых в глухой тайге найти непросто. Застрелить — жалко. Решил оставить до поры, а там видно. Все же медлить нельзя, монголки в этих местах приметны, у случайного человека могут вызвать ряд вопросов. А если появится сообщники или родственники Мишки-бродяги и Клима-горы, ему грозит одно — смерть.

В тот же день Янис соорудил коням небольшой пригон с навесом от дождя. Сбоку поддерживал два дымокура от комаров, гнуса и паутов. Слишком заметное, ручной работы седло, утопил в речке. Уздечки оставил, потому что других не было.

Вечером разобрал котомки убитого. В отличие от своего брата, последний оказался более запасливым, а, может, не так давно выехал из дома и не успел съесть продукты. Он вез около пуда муки, килограммов двадцать круп трех видов, мешок сухарей, сало, масло, двадцать банок тушенки, соль, сахар и даже картошку. Были здесь и сладости: конфеты и пряники, от которых Янис не мог отказаться. Сухие продукты переложил на лабаз, скоропортящиеся, убрал в ледник. Стыдно и неприятно пользоваться едой убитого, но делать нечего, не выкидывать же все.

Мишка-бродяга был вооружен до зубов. Помимо карабина и изъятого у Юриса ружья в котомке в кожаном мешке лежал вороненый револьвер с патронами. Такой же длинный, как у Клим-горы, нож Янис выкинул в речку, остальное оружие спрятал в дупло. В отличие от шального братца, награбленного золота у Мишки не было. Вероятно, не так давно выехал из дома на «охоту».

Перебрав сумы, хотел их сжечь на костре. Напоследок прощупывая вещмешок, вдруг заметил уплотнение. Сунул руку внутрь, нащупал потайной карман. Вытащил из него водонепроницаемый кожаный мешочек, в котором лежала старая, потрепанная карта.

С подрагивающими от волнения руками развернул ее перед собой. Вверху, в центральной части, теснился двуглавый гербовый орел, под ним цифры: 1874 годъ. И подпись: «Реестры золотосодержащих приисков. Северо-восточный районъ». Недолго смотрел на нее, разбираясь. Узнал знакомые реки и горы, подписанные на русском языке с буквой ять. В нижнем, левом углу — город Красноярск, снизу вверх извивался Енисей, вверху — впадавший в него Кан, речка Рыбная. Вот Безымянка, ключ, где сейчас находится он… Что это? Янис вздрогнул телом, в кровь ударила холодная кровь. На карте жирной, черной точкой обозначено его зимовье. С юга на север через нее тянулась пунктирная, извивающаяся ниточка: тропа.

Янис так и сел на ослабевших ногах на чурку. Понял, что все значит. Думал, что здесь живет в глуши один, спрятавшись, и никто о нем не знает, оказалось, глубоко ошибался. Перед ним явное доказательство того, что Мишка-бродяга знал эти места. Значит, и Клим-гора не случайный прохожий? Они ходили здесь мимо. Куда? Янис опять склонился над картой. Пунктирная линия ведет на другой берег Рыбной реки, за Кан. Там, уже по незнакомым речкам и ручейкам, среди глухой тайги обозначены квадратики вдали от поселений, каждый из них подписан: Никольский, Богатимый, Праведный, Дальний, Петровский и еще несколько других. Нетрудно догадаться, что это золотые прииски. Подсчитал их: двадцать четыре. Все расположены неподалеку друг от друга. Возможно, это какое-то месторождение. Прочитал название реки: Ветлянка. Нет, не знает такой. Внизу, в уголке карты, масштаб. Янис прикинул расстояние — отсюда до приисков около двухсот километров, слишком далеко от них. На трех из них, Никольском, Праведном и Дальнем, стояли кружки, обведенные карандашом.

Неторопливо повел пальцем вниз по пунктирной линии. Она пересекала дорогу, отмеченную как «Восточно-Сибирский трактъ». Да, в те времена, когда составлялась эта карта, железной дороги не было. Место, где тропа пересекала дорогу, отмечено крестиком. Что он значит, неясно. Может, там стояло зимовье или это для ее владельца какой-то другой знак. Далее штрихи опускались ниже, оканчивались на краю карты. Куда тропа вела дальше, оставалось только догадываться. Одно видно, что везде, на всем протяжении с севера на юг, она стороной обходила густонаселенные места и поселения.

Создатель карты имел хорошее как географическое, так и горное образование. Разлинованная по широте и долготе, она была составлена грамотно, с точными направлениями рек. На некоторых горах даже проставлены высоты. А выгоревшие от времени зеленые, желтые и голубые цвета означали лес, горы и степи. Внизу Янис мелким шрифтом прочитал: «горный инженеръ Быстрицкий А. Н.» Вероятно, это и был ее первый хозяин. А вот как она попала в руки Мишки-бродяги и кто после провел пунктирную линию тропы, неизвестно.

Янис долго рассматривал нанесенную на карту местность. Больше всего интересовала Безымянка, речка Рыбная и прилегающие окрестности. Значительную часть он знал на память, охотился там. Но были и такие места, где не был ни разу. Таким образом правый берег Рыбной реки, на который юноша не переправлялся ни разу. Когда-то отец и дед бродили там, рассказывали о своих похождениях. Говорили, что искали, но не нашли деревню староверов. На карте он увидел запрятанный на зеленом поле небольшой значок, нарисованный карандашом в виде могильного крестика с небольшими квадратиками рядом. Понял, что это и есть поселение старообрядцев.

Пунктирная линия — тропа проходила от деревни далеко в стороне. По приблизительным подсчетам до нее около сорока километров. Получалось, что на прииски разбойники ходили мимо нее. Да и крестик нарисован той же краской, что и реки. Вероятно, его нанес первый хозяин карты, инженер Быстрицкий. Значит, он знал о ней. В том далеком, 1874 году, староверы уже там жили.

Это открытие вдохнуло в Яниса надежду. Решил, если не встретится со старообрядцами на реке, найдет их сам. Воодушевленный предстоящими планами, аккуратно свернул план местности, засунул в тот же кожаный мешок и спрятал в дупле дерева, где хранил ружья.

Многое переосмыслил Янис за три последующих дня. Ситуация незавидная. Он находился между двух огней. С одной стороны, скрываясь от ареста НКВД в тайге, не мог выйти к людям; с другой, боялся быть захваченным врасплох бандитами. Пугался каждого шороха, оборачивался по сторонам: кто знает, может, кто-то следит за ним из родственников или товарищей Клима-горы и Мишки-бродяги?

Больше всего угнетало присутствие лошадей. Разбойники сразу узнают их. Возникнут вопросы, на которые юноша не сможет дать ответа. Чтобы этого не случилось, торопился обработать огород: окучивал картошку, полол овес и пшеницу. После этого собирался идти к Рыбной реке, искать староверов. Янис знал, кому надо отдать коней. Это решение возникло само собой.

Путь на реку начался утром третьего дня. Прихватив с собой самое необходимое, запас продуктов на десять дней, оружие, пушнину и карту, выехал из зимовья вниз по Безымянке. Не забыл взять и золото. В голове давно роились мысли: отдать награбленное тем, кому оно должно принадлежать. Хотя не представлял, как это сделает. Вытаскивая из корней бутылку, задержался над могилой Клима-горы:

— Лежишь? Ну-ну, парь кости свои. Сколько душ загубил, а богатством не попользовался. Ладно уж, попробую смягчить твои грехи…

Прежде чем встать на тропу, Янис долго кружил по тайге, путая следы. Ближе к полудню добрался до Рыбной реки. Времени еще оставалось много, поэтому направил лошадей дальше.

Спокойные и удивительно выносливые монголки оказались на редкость послушными. Переступая по захламленной тайге спокойным шагом, они, казалось, заранее предвидели препятствие, обходили его стороной и слушались любой команды нового хозяина. Ехавший на передовом мерине Янис лишь в редких случаях правил уздечкой, указывая дорогу. Остальное конь делал сам: осторожно, стараясь не уронить седока со спины, спускался с пригорков, неторопливо поднимался на взлобки, мягко переступал колодины и кочки, заранее избегая грязь и лужи. Янису жалко расставаться с таким конем, который, очевидно, исходил немало тайги, но делать нечего. Решил, что когда все успокоится, наступят старые времена, вернется за ним или выкупит жеребенка для развода породы. Подумал и тяжело вздохнул: а наступят ли?

В этот раз парню не пришлось жить ожиданием людей с противоположного берега Рыбной реки. К балагану подъезжал вечером, едва закатилось солнце. Видел впереди скалистый прижим, знакомый поворот. Вдруг лошади встали, насторожились. Сначала не мог понять причину их поведения. Потом, почувствовав запах дыма костра, понял. Кони приучены предупреждать об опасности. Почуяв человека или присутствие жилья, они останавливались. Эта было одно из главных, положительных качеств покорных монголок. Какими уроками и за какой период времени оно выработано, Янису оставалось догадываться.

Оставив лошадей в тайге, подвязав Елку на поводок, направился к людям. Взобравшись на скалу, долго подкрадывался к балагану. Когда высунул голову из-за камня, увидел у костра двух бородачей с ружьями в руках. Оба смотрели в его сторону, ждали его появления. Он не стал прятаться, вышел из-за укрытия, неторопливой походкой, с располагающей улыбкой пошел к ним.

— Здравствуйте! — остановившись на некотором расстоянии, приветствовал их, протянул руку. — Меня зовут Янис.

— И вам, мил-человек здоровия желаем! — тонко, почти детским голосом, ответил один из них, вероятно, старший.

— А я вот… К вам пришел! — волнуясь от радости, не зная с чего начать разговор, продолжал он. — Давно хотел с вами встретиться!

— По какой-такой надобности? — переглянувшись с товарищем, удивился тот.

— Да я от брата… Юрисом зовут. Он вам пушнину приносил.

— А где же он сам-то? — после некоторого молчания, немного успокоившись, отставляя ружье в сторону, продолжил диалог старший.

— Ушел в деревню. За продуктами, — соврал Янис и заметил, как те насторожились, не поверили. — Можно к вашему костру присесть?

— Не можно нам, мил-человек, с мирскими за одним костром, свой разводи.

Он понял, быстро развел огонь в стороне, подвесил на таган котелок с водой. Развязал котомку, достал продукты. Староверы, не обращая на него внимания, продолжали ужин. Когда закончили, прочли короткую молитву, начали готовиться к ночлегу.

— Что рыбалка? Ловится? — желая продолжить разговор, указывая на привязанную к берегу лодку, спросил Янис.

— С Божьей помощью ловим поманеньку, — ответил старший, расстилая в балагане постель.

— Как вас зовут?

— Меня Митрием кличут, а енто брат мой младший, Андрейка, — отозвался Дмирий и, как ни в чем ни бывало, поинтересовался: — А что ж лошадей бросил, не привел?

— Откуда вы знаете? — Удивлению Яниса не было предела.

— Так то ветер подсказал нам, когда ты ишо за поворотом шел, — укладываясь спать, усмехнулся Дмитрий. — Ходи за лошадьми-то, что без догляду стоять будут? Вдруг медведь.

— Мне бы с вами поговорить надо.

— Утром говорить будем, — прозвучал ответ. — На ночь глядя и рыба спит. Спаси Христос!

Понимая, Янис замолчал. Подживив костер, чтобы не потух, сходил за монголками, привел, привязал на поляне на длинную веревку. Разложил постель, накрывшись одеялом, прилег отдыхать. Всю ночь до рассвета спал вполуха, стараясь не проспать момент, когда поднимутся старообрядцы. Те встали рано, еще не взошло солнце. Помолившись, столкнули лодку на воду, поплыли снимать сети.

— Вернетесь? — с тревогой в голосе спросил их Янис, напоминая о себе.

— Скоро будем, жди, — ответил Дмитрий, отталкиваясь шестом от берега.

Парень успел позавтракать, напоил коней. В ожидании бродил по берегу, высматривая своих новых знакомых.

Вскоре, ловко выравнивая лодку на струе, подогнали долбленку шестами к берегу, затащили наполовину на косу. Не глядя на него, присели выбирать из сетей улов. Рыбы попалось много, в основном это были хариусы и ленки. Среди них чернели спинами два метровых тайменя. Янису опять ничего не оставалось, только смотреть на то, как Дмитрий и Андрей ловко перебирают путанки, потрошат и солят добычу. Управившись с рыбой, помолившись, староверы позавтракали, поблагодарили Бога за еду и лишь после этого, не приближаясь, обратили на него внимание:

— Говори, мил человек, с чем к нам пожаловал.

— Хотел предложить пушнину на обмен за продукты, — неуверенно начал Янис.

— Пушнину? — сдвинул брови к переносице Дмитрий. — А сам-то что в люди не идешь?

— Не с руки мне, — теряясь от вопроса, ответил он. — Тут, в тайге, дело есть.

Обдумывая предложение, они некоторое время молча смотрели на него. Янис в это время соображал, что придумать для оправдания, однако другого вопроса не последовало.

— Вижу я, что человек ты непростой, — посмотрел на юношу Дмитрий. — Ружье у тебя вон какое, да и лошади хорошие. Неспроста в тайге хоронишься. Не наше дело знать, по какой причине. Если обратился к нам, знать, беда да нужда тебя преследует. В таком деле человеку помочь нам сам Бог упреждал. Что же, постараемся помочь, коли сможем. Показывай, что у тебя в котомках.

Янис обрадовался такому повороту событий. Проворно развязав сумку, вывалил перед ними добытые за два сезона шкурки. Хоть старообрядцы и привычны к дарам тайги, но от видимой кучи загорелись глаза у обоих. Живо перебирая и встряхивая соболей, колонков и белок руками, удивились, похвалили:

— Ладно промышлял, хороший охотник, — без зависти отметил Дмитрий. — С собачкой или ловушками?

— С ней, — не без гордости, поглаживая Елку за ушами, ответил Янис. — Ну и в ловушки тоже.

— Один или товарищ помогал?

— Вместе, — не задумываясь, соврал Янис, и почувствовал, как покраснел от стыда.

Дмитрий не обратил на это внимание, перебирал шкурки. Наконец-то поднял глаза:

— Что хочешь?

— Мне бы продуктов, для двоих, чтобы до будущего лета хватило. Муки, круп, соли…

— Так молвишь, что товарищ в деревню ушел. Зачем столько? Он что, не принесет с собой?

— Обещал к листопаду вернуться, да там и взять продукты не у кого, — продолжал обман Янис. — Одна надежда, что вы поможете.

Дмитрий строго посмотрел на него, однако ничего не сказал. У староверов не принято выпытывать чужие грехи. Если надо, человек расскажет сам. Спросил про другое:

— Вижу я, человек ты не русский, говоришь с напевом. Знать, не никонианец?

— Нет, лютеранской церкви я.

Братья переглянулись. Возможно, этой веры они не знали, только вдруг после этих слов заметно оживились, стали более словоохотливыми.

— Хорошо! — согласился Дмитрий, пересчитывая шкурки. — Поможем тебе, мил человек! Только не сразу.

— Да мне сразу и не надо! — обрадовался Янис. — Когда скажете — так и ладно. Могу сам к вам в деревню прийти, — и осекся на полуслове.

— Откель ты знаешь, что у нас тут деревня? — сурово поинтересовался, как будто выстрелил, Дмитрий.

— Да так. Ниоткуда. Сам понял, что вы где-то живете. Ведь не в пещере.

— Ну, это понятное дело. Раз понимаешь, об одном просим: на мир про нас не злословь. Времена ныне тяжелые, — перекрестился двумя пальцами. — Спаси Христос!

— Что вы! Никому не скажу! — твердо заверил Янис. — Про меня бы самого никто не узнал.

Замолчал. Понял, что на радостях проговорился, но и этим словам Дмитрий и Андрей, казалось, не придали значения.

Между тем парень готовился сделать еще одно, более важное предложение. Только не знал, с чего начать. Некоторое время думал, а потом, будто отрезая ножом веревку, спросил:

— Лошадей возьмете?

Те разом замерли. Казалось, недослышали его слова, переглянулись, посмотрели на поляну:

— Лошадей?

— Да. Вон тех, обоих.

— Шутишь? — недоверчиво переспросил Андрей.

— Да нет же, какие шутки?

— Как же ты будешь? — перекрестившись, вскинул брови Дмитрий.

— Мне бы самому прожить.

Повернувшись к монголкам, все трое прошли на поляну.

— Хорошие кони, — после некоторого молчания, оценив породу, сделал вывод Дмитрий. — По тайге дюже ходкие. Что за них хочешь?

— Я их не продаю и не меняю. Отдаю даром. С уговором.

Староверы, не веря, долго переглядывались:

— С каким уговором?

— Ежели надо когда будет, спрошу ненадолго, а потом, когда придет время, заберу одного или жеребенка.

— Жеребенка?

— Да, жеребенка. Вон кобыла, видишь, жеребая, скоро родит.

— Сам вижу, что пора подходит. Как ее, бедную, ты по тайге водишь? Разродится где по дороге, — жалея лошадь, поглаживая ее по гриве, подтвердил Дмитрий.

У Яниса едва не вырвалась горькая правда о том, кто водил ее по тайге. Стоило больших усилий держать рот на замке. Вместо этого спросил:

— Так что, будете брать? Согласны на уговор?

— Согласны! Берем! — не раздумывая, ответили те. — Вот только как ты коня будешь брать? В деревню тебе к нам не можно, — прищурил глаза Дмитрий.

— Можно договориться встречаться здесь, на реке. День назначить и ждать друг друга.

— Что же, можно и тут, коли договориться.

— Если так, то скажу. Мне на эти дни надо мерина, по тайге проехать, а кобылу сейчас забирайте.

— К сенокосу приедешь? Скоро покосы, — не задавая лишних вопросов, спросил Дмитрий.

— Буду! — твердо заверил Янис. — Через десять дней встретимся здесь.

— И то хорошо, — облегченно вздохнул тот. — На покосах коня надо. — Внимательно посмотрел в глаза Янису. — Ох, мил-человек, однако, в голове у тебя много напутано. Ты, случаем, не разбойник?

— Нет, наоборот. Дело у меня праведное. О том сказать не могу.

— Не можешь — не говори, нам правды знать не надобно, лишь бы хороший человек был, — перекрестился Дмитрий. — Спаси Христос!..

На этом распрощались. Староверы, отвязав кобылу, подвели ее к лодке. Та, беспокойно оглядываясь на мерина, все же вышла на берег, осторожно вошла в воду, поплыла за долбленкой. Дмитрий и Андрей, ловко отталкиваясь шестами, умело переплыли реку, скрылись в густых зарослях ольхи в курье. Конь на этом берегу, волнуясь от разлуки с подругой, несколько раз призывно заржал, но броситься вслед не посмел.

Разошлись. У староверов своя дорога, у Яниса — другой избранный путь.

Подождав, когда они скроются из виду, собрал вещи. Еще раз проверил, все ли на месте, закинул за спину карабин, сел на коня, затем потянул за уздечку, поехал вниз по реке. Если следовать по указанной на карте тропе, ниже по реке она должна быть переправа на правый берег. Проехав по берегу три поворота, сверился с маршрутом. На той стороне низкий распадок, через который Клим-гора ходил на золотые прииски.

Река в этом месте широкая и неглубокая. Значительно упавший при хорошей погоде уровень воды достигал коню по грудь. Не слезая со спины животного, промочив обувь, Янис без труда преодолел водное препятствие. Выбравшись на противоположную сторону, не стал сушить мокрые бродни, поехал дальше, так как торопился до вечера покрыть как можно большее расстояние.

Боясь заблудиться, часто останавливался, сверялся с картой. Конь недовольно мотал головой, как будто хотел сказать: «Ты что, дороги не знаешь? Я тут ходил не раз».

И правда. Стоило приспустить уздечку, дать ему волю, он сам пошел в нужном направлении. Преодолев два водораздельных перевала, встал у незнакомого ручья на поляне.

— Ты это чего? — недоуменно спросил Янис, осматриваясь по сторонам, и понял.

Неподалеку под двумя разлапистыми елями находились старое кострище, запас дров и укрытие от ветра. Вероятно, здесь братья останавливались на ночлег. Оставалось лишь удивляться памяти покорного животного, которое, возможно, здесь не единожды возило на своей спине кого-то из убийц.

К золотым приискам конь привез Яниса на третий день к обеду. Задержавшись на перевале, осматривая сверху широкую долину, сверился с картой. Внизу должна бежать речка Ветлянка. По ее руслу и примыкающим ключам находились помеченные точками Никольский и Праведный прииски. Еще один, третий, Дальний, должен быть за перевалом, в другом водоразделе. Над одним из них стелился дым, там были люди.

Прежде чем спуститься вниз, долго думал, как выйти к старателям, да и стоит ли выходить вообще? Золотари — народ отчаянный, после визита Клима могут неправильно оценить его появление. В какое-то мгновение подумал: зачем мне все это надо? Пусть бы золото лежало там, под кедром, до лучших времен. Однако вспомнил рассказ отца про Анну Золотавину.

Давно это было, в начале века. Старательский промысел тогда распространялся по Сибири более активно, чем после революции 1917 года. Соответственно, и разбойников, убийц старателей, было больше. Каждый год в деревнях плакали женщины, не дождавшиеся из тайги отца, мужа или сына.

В далеком таежном поселке с семьей жил знаменитый старатель Костя Золотавин. Весной уходил на одному ему известные золотые россыпи, осенью возвращался с благородным металлом. Жена его, Анна, каждый год рожала по ребенку, и всегда летом. К описываемым событиям у них насчитывалось одиннадцать ребятишек, все погодки. Слаб был Костя характером: что намоет в тайге, отдаст долги, купит продуктов, а остальное пропьет с первыми встречными товарищами, поэтому нужда в доме Золотавиных всегда ходила под руку с голодом.

Много добывал Константин золота. Все знали о его удаче: пуля в ружье долго не задерживается. Докатились слухи и до бандитов. Выследили его разбойники в тайге осенью, убили. Сгинул мужик без следа, не вышел к зиме в деревню.

Погрязшая в долгах семья от голода стала постепенно вымирать. Истощенные дети гибли через день, а то и чаще, едва успевали хоронить. Никто не помог Анне едой и деньгами. Родных не было, а товарищи отвернулись. Когда остался один сын, трех лет от рождения, чтобы продлить ему жизнь, женщина отрубала себе пальцы, кормила ребенка. Обрубки зашивала нитками. Когда кто-то из соседей случайно зашел к ним в дом, увидел Анну без пальцев, пришел в ужас. Женщина в тот момент собиралась отрубить себе левую ладонь.

Анна выжила вместе с сыном, вырастила его. Тот оказался хорошим человеком, до самой смерти ухаживал за матерью. История умалчивает, пошел ли он по стопам отца, стал старателем и нашел ли убийц. Важное в этом случае для Яниса другое: награбленное Климом-горой золото, доставшееся через смерть других людей, исковеркало жизни многих семей. Потеря кормильца — невосполнимый урон. Поэтому хотел юноша вернуть благородный металл родным тех, кто его добыл.

Благородная идея — не вечерка молодежи у реки, а желтый песок весом около пуда — не горсть кедровых орехов в кармане куртки. Янис понимал, что после прошлогодних трагедий на приисках старатели встретят его не хлебом-солью. Как выйти с ними на контакт, стоило подумать. На приисках обязательно должны быть представители власти, НКВД, встреча с которыми не входила в его планы.

Спустившись в долину, нашел укромное место в глухой чаще для стоянки. Коня, карабин и золото решил оставить здесь. Заранее придумал историю: заблудился в тайге, случайно вышел на прииск. Если спросят, откуда пришел, местом жительства выбрал первое, пришедшее на ум название, — поселок Таежный.

Прежде чем показаться на глаза старателям, поднялся на небольшой пригорок, долго наблюдал с подветренной стороны, чтобы не почуяли собаки. Прииск оказался небольшим: несколько избушек у кромки леса, общая конюшня, отвалы перемытого песка вдоль речки. Длинный, деревянный станок для промывки золота — бутара, к которому со всех сторон тянулись деревянные тротуары, широкие кедровые доски, где мужики и бабы на ручных тачках подвозили золотоносный песок. Два человека накидывали в бутару грунт, еще двое царапками прогоняли его по всей длине станка. У избушек поварихи колдовали над большим казаном, готовили еду. Тут же рядом с ними находились дети разного возраста. Кто-то колол дрова, другие поддерживали огонь, третьи возились с грудниками. Общее количество людей вместе с детьми около тридцати душ.

Янис никогда раньше не был на местах добычи золота. Поэтому с интересом, забыв, зачем он здесь, наблюдал за трудоемким процессом. Прошло немало времени, прежде чем вспомнил. Присмотревшись более внимательно, убедился, что милиции и начальства нет.

Вечерело. С прииска потянуло запахом каши. Старатели бросили тачки, лопаты, сгрудились над бутарой, снимали отмытое за день золото. Янис подождал еще какое-то время, решив не выходить в самый ответственный момент. Понимал, что в такую минуту он нежеланный гость. Возник из укрытия тогда, когда люди стали рассаживаться на ужин за длинным столом под навесом от дождя.

Первыми его увидели собаки. Подскочили с насиженных мест, с громким, предупреждающим лаем бросились на него. Окружили, яростно кидаясь, стараясь укусить его и поджавшую хвост Елку. Несмотря на это, он неторопливо, придерживая на поводке у ног лайку, продвигался к костру.

Старатели заметили, сгрудились в кучу. Кто-то схватил ружья, остальные напряженно ждали, когда он подойдет ближе. Женщины, спрятавшиеся за спинами мужиков, крестились, дети, не скрывая любопытства, сделали несколько шагов навстречу.

— Здравствуйте! — приветствовал Янис издали. — Скажите, пожалуйста, куда я попал?

— И тебе будь здоров, коль не шутишь, — угрюмо ответил за всех седобородый, пожилой мужик и прикрикнул на собак. — Уймитесь вы, оглашенные!

— Скажите, мужики, где нахожусь? — повторил свой вопрос он. — А то восьмой день как плутаю.

— Кто такой будешь? — строго спросил другой, среднего возраста старатель и выстрелил в него злыми глазами. — Чего по тайге шарашишься?

Он назвал свое имя, опять начал оправдываться.

— Откуда будешь? — не дослушав, перебил тот же злой старатель.

— Из Таежного поселка я, что по Кану.

Все переглянулись. Кто-то по незнанию нахмурил брови, другие пожали плечами. Злой мужик покосился на товарищей, недоверчиво усмехнулся:

— Что-то я не знаю такого поселка, все места там исходил. Врешь ведь!

— Да что мне врать! — настаивал Янис. — Небольшой поселок наш, в верховьях стоит… Заплутал я. В тайгу на зимовье ходил, отец отправил. Назад шел, сбился с тропы.

— Как можно заплутать? Солнце над головой, утром на востоке встает, на западе садится. Тут дураком надо быть, чтобы не определиться. Реки все на север бегут. Что же, мозгов совсем нет?

— Те дни дождь шел, солнца не было. А потом далеко видно зашел, хорошо, вас увидел.

— А что без ружья-то? Как одному в тайге без ружья можно?

— Ружье там, на избушке оставил. Думал, что таскать зря? До поселка недалеко вроде.

Старатели замолчали, переглядываясь друг с другом: верить или нет?

— Говорок-то у тебя какой-то ненашенский, — вставила слово рябая тетка из-за спины. — Будто баба корову доит, уговаривает!

Все засмеялись, а седобородый мужик спросил:

— Что скажешь? Бабы, они ведь народ такой, всю правду из-под юбки видят! Видно, что ты не русский.

— Так и есть. Латыш я.

— Ссыльный, что ли? Или из переселенцев?

— Из переселенцев.

— Что-то за всю жизнь ни одного латыша в тайге не видал, — заметил тот самый злой старатель. — Они, вроде, как землю пашут да коровам хвосты крутят.

— Не знаю… Дед мой, а потом отец всегда промыслом занимались.

— Ладно вам, пристали к парнишке! — перебила всех рябуха. — Видите, на нем лица нет. И так намаялся, вы ишшо тут. Сначала хоть бы покормили, а потом допрашивали. — И потянула Яниса за рукав к столу. — Пойдем, покормлю! Голодный, небось?

Вероятно, женщина имела среди всех старателей некоторое уважение, никто не смел ей перечить. Остальные потянулись и расселись за столом, застучали деревянными ложками. Янису нашли место с краю, наложили полную чашку перловой каши с мясом, сдобрили кусочком сливочного масла. Он давно не ел подобного угощения. Всю дорогу питался сухарями и вяленым мясом сохатого. Схватив ложку, быстро опустошил чашку, робко отложил ложку.

— Вон, видите, и впрямь голодный! — суетилась вокруг него рябуха. — Видно, что по тайге блудил. Подложить еще? Ешь, с крупой у нас покуда перебоя нет. Мужики третьего дня из-под собак медведя убили. Мясо тоже есть. А у тебя-то что, с собой припасы какие есть? — и добродушно улыбнулась. — Меня Степанидой зовут. Так и называй — тетка Стеша.

Янис ответил ей кивком головы, скоро пережевывая очередную ложку каши, поблагодарил:

— Хорошо! Спасибо, тетя Стеша.

Больше до конца ужина не разговаривали.

После чая старатели собрались вокруг костра. Одни подкурили трубки, другие продолжили разговор с Янисом. После еды мужики подобрели, познакомились. Седобородый значился бригадиром артели, назвался Егором Фомичевым. Тот, что злой — Макар Григорьев, а тетка Стеша оказалась его женой. Из десяти артельщиков протянули руки для знакомства двое парней, которым было за двадцать лет: братья Петр и Фрол Сердюковы, охотно поддерживавшие общение. Остальные предпочли отмалчиваться.

Женщин шестеро. Все они чьи-то жены, в возрасте около тридцати лет и старше. Кроме тетки Степаниды Янис узнал, что одну из них, жену Егора Фомичева, звали Мария, остальные не представились.

За разговорами Янис рассказал о себе, своей семье и жизни. Говорил правду двухлетней давности, скрывая настоящее. Старатели внимательно слушали его. Если соглашались, молча кивали головами. Если нет, скупо усмехались. О себе никто ничего не говорил, настолько скрытными и неразговорчивыми оказались.

Недолго задержавшись около костра, многие из них постепенно разошлись по избушкам, сказывался тяжелый, трудовой день. Уставшим мужикам необходим отдых. В итоге остались Егор Фомичев, Петр и Фрол Сердюковы и тетка Степанида.

— Ты не серчай на нас, что так встречаем, — угрюмо начал дядька Егор. — Старатели народ замкнутый. Ко всем с досмотром ручкаются. В каждом незнакомом человеке разбойника видят. И про тебя, парень, как не подумать, что ты с бандитами связан?

— Я? Неужели думаете, что я пришел вас грабить?

— Думай или нет, а подозрение на каждом. Грабежа мы не боимся, сами отпор дать можем. Здесь, пока мы в куче, никто не полезет. Грабят-то, в основном, на тропах, когда мужики золото несут. Так им сподручнее и безопаснее. А вот разведать, как да что — это другой козырь. Бывали случаи, придет гость, выведает, сколько намыли, когда съем хороший будет, а потом на тропе встречает.

— И часто такое? — затаив дыхание, спросил Янис.

— Да уж, случается, — ответила тетка Стеша. — В прошлом году вон на Дальнем прииске Николай Мишуков потерялся, сват мой. Дочка моя замужем за его сыном Артемом. С ним Парфен Сторожук был, золото на скупку везли на лошадях. Кони-то вернулись, а самих будто корова языком слизнула, так до сих пор найти и не можем, вместе с золотом пропали.

— Да черт с ним с золотом, — оборвал ее Егор. — Семьи, дети остались. У Николы пятеро, у Парфена семеро. Скажи на милость, как им жить?

Янис опустил глаза. Вот и открылась тайна, кого убил Клим-гора, все просто. Не зря он проделал такой далекий путь. Теперь осталось главное: как передать золото, которое привез с собой?

Долго Егор и тетка Степанида рассказывали о случившемся. Наболело. Накипело. Так происходит, когда душа желает высказаться первому встречному о том, как жить в таких условиях, если рядом бродят бандиты, и нет гарантии, что завтра не убьют тебя.

Беседа затянулась. Ночь накрыла черным саваном притихшую тайгу. Небо зашторилось тучами, с запада потянул легкий, теплый ветер. Погода сломалась: будет дождь.

— Однако засиделись мы тут с вами, — оглядываясь по сторонам, заметил Егор Фомичев. — Спать надо, завтра рано вставать. — Янису: — Ты, как я кумекаю, с нами спать будешь? Вон, иди с Петькой и Фролом в избушку. Они вдвоем, место найдется до утра. А там видно будет.

Разошлись по своим местам. Янис прошел за Петькой к избушке, Фрол зажег керосиновую лампу, указал на широкие нары в углу:

— С Петькой спать будешь. Только рот ему тряпкой заткни, а то он до утра болтать будет. — И пригрозил брату: — Будешь трепаться — на улицу выгоню!

Легли. Петька, непоседа-парень, все это время желавший пообщаться с Янисом, пропустил его к стене, а сам расположился с краю. Не прошло и минуты, зашептал ему на ухо:

— Ты женатый? Я вот тоже неженатый. Тятя хочет меня на Томке Синюхиной женить. Говорит, пора, двадцать один год уже. А на хрена мне Томка? Мне Вера Мишукова нравится. Люблю я ее, с ней хочу жить.

— Мишукова, — вспоминая фамилию, проговорил Янис. — Это тот…

— Да. Николай Мишуков, что в прошлом году потерялся, дядька ей родной по матери… — И возмущенно продолжил: — Томка как казан для опары, толстая и неповоротливая. Телега, да и только. Тятя сердится, два раза меня лупил, говорит, никакой Верки, она безотцовщина, нагулянная. Если по стопам матери пойдет, таскаться со старателями будет. У Томки-то батя большой дом имеет, трех лошадей, две коровы. А у Верки одна коза да собаки. В тайгу Верка ходит, соболя промышляет. Вот и скажи, как мне быть?

— Не знаю… — задумчиво ответил Янис. — Сам решай.

— Как решать-то? К Верке-то не убежишь, тятя Фрола вон приставил, караулят. Пригрозил, что ребра сломает, если сигану. На Покрова свадьбу назначили с Томкой. А у тебя-то девка есть?

— Есть.

— Ну и как она?

— Что как? — не понял Янис.

— Ну, это, грудастая? А на лицо? Целовались? Я с Веркой много раз целовался. А вот потрогать не разрешает, говорит, после свадьбы хоть ложкой хлебай. А ты как со своей?

— Да никак…

— Почему?

— Не видел ее два года.

— Что, тоже тятя не разрешает жениться?

— Нет, разрешал. Нету у меня сейчас отца.

— Помер, что ли?

— Забрали… Вместе с братьями.

— Во как! — вполголоса воскликнул Петька, разбудил заснувшего брата.

— Ща по шее получишь! — сонно пробурчал Фрол.

Петька замолчал, дождался, когда тот засопит носом, опять стал выспрашивать:

— За что забрали-то?

— Ну ты спросил… Сам не знаю. Никто не знает.

— Да уж. У нас вон тоже с приисков человек двадцать увели. Не знаем, живы ли… А ты как?

— Мать с сестрой упредили, успел вовремя сбежать. — И, почувствовав дружелюбие и простоту Петькиного характера, вдруг открылся, доверился: — Два года в тайге отсиживаюсь. Только ты это, не говори никому.

— Два года? — подскочил на локте тот.

— Ща встану, морду наколочу! — с соседних нар пригрозил Фрол.

Петька опять примолк на некоторое время, подождал, когда тот захрапит, продолжил:

— И как ты там, в тайге, один-то?

— Вот так вот и живу, — с тяжелым вздохом ответил Янис.

— Я бы тоже в тайге пожил, — начал мечтать Петька. — С Веркой. Сбежал бы от тяти, да стал бы жить, чтобы никто не учил.

— Кто тебе мешает?

— Дак вон спит, холера, — намекая на брата, тяжело ответил ночной собеседник. — Никакого ходу не дает. Два раза бегал к Верке — она на соседнем прииске живет. Догнал черт, надавал по бокам, да тяте рассказал. Ему что? Он женатый на Аньке Ивановой, двое ребятишек у них. Анька красивая, хорошая, так ему и горевать не приходится. Пока он тут, она все в доме волокет: по хозяйству, с ребятишками, да и вообще хозяйка хорошая. А мне как быть? Томка вон воды с речки на коромысле принести не может.

Продолжая высказывать свою обиду, Петька разошелся и добился своего. Фрол встал, треснул ему ладонью по лбу. Тот обиженно замолчал, потом потихоньку зашептал, перед тем как уснуть, Янису на ухо:

— Все одно — к Верке убегу, позову ее в тайгу. Срубим зимовье, будет жить. Мы уже и место подыскали: за Синюхиным перевалом, — махнул в темноте рукой куда-то на стену. — Это через две горы, на Покровке. А как дите народится, тут уж тятя не отвертится, примет всех троих!

— Правильно думаешь! — поддержал его Янис, засыпая. — Я бы на твоем месте так же поступил. За любовь надо бороться!

Замолчали. Янис уснул. Петька, переживая за будущий побег, крутился с боку набок.

Янис проснулся от резких толчков, кто-то пихал ему в бок кулак. Проснулся — над ним склонился Петька, шепчет на ухо:

— Вставай, Янька. Макар Григорьев ночью за милиционерами на коне поехал. Тикать тебе надо!

— Кто поехал? Куда? Зачем? — подскочив на нарах, не сразу сообразил он.

— Макар… За милицией… В поселок. Еще ночью. Говорит, надо тебя задержать, документы проверить, кто ты такой, — повторил Петька. — Вдруг с бандитами связан?

От последних слов голова Яниса прояснилась, будто в ледяную воду нырнул. Сердце бешено заколотилось: опасность! Ах ты черт! Совсем не подумал, что кто-то из старателей может доложить на него. Надо было выходить на прииск не под вечер, а утром или к обеду, и не оставаться на ночь. Разузнать все и уйти.

Заметался по избушке, как посаженый в ящик соболь: что делать? Петька рядом. Молодец, что предупредил. Он — единственный спаситель.

— Кто знает, что Макар уехал?

— Теперь все знают. Мужики позавтракали, на работах. Я вот забежал сказать.

— Спасибо, ты настоящий друг! — поблагодарил его Янис. — Далеко до поселка?

— Да нет, верст десять.

Ох, ты, леший! Янис так и сел на нары: да они же на подходе!.. На лошадях туда и обратно можно без остановки проскакать.

— Как можно незаметно из избушки выскочить?

— Дык вон, в окошко. Створка открывается. Сигай, пока никого нет. Я скажу, что ты спал, — посоветовал Петька.

Янис подскочил к окну, хотел выскочить, но задержался. Вспомнил:

— Слушай, Петр! Мне надо, чтобы ты со мной пошел. Тут недалеко.

— Зачем это? — удивился тот.

— Пока что ни о чем не спрашивай, времени нет, потом на месте все расскажу.

— Дык, как мне с тобой? Мужики мне потом бока намнут.

— Не намнут. Я тебе расскажу такое, что…

— Что?

— Не спрашивай сейчас, времени нет. Прошу тебя, догоняй! Собаку отпусти, — попросил Янис и выскочил в окно.

Сразу за избушкой — тайга. Крадучись, вприсядку добрался до густого пихтача, скрываясь за деревьями, прошел двадцать шагов. Сзади, на стане слышны голоса.

— Что он там? — спросила от костра тетка Степанида.

— Да спит еще, — равнодушно ответил Петька. — Не стал будить.

— Ты куда подался?

— Пойдем, посмотришь, — выразил недовольство спаситель. — Что, по нужде нельзя отойти?

Прошло немного времени. К ногам подскочила Елка. Радуясь встрече с хозяином, запрыгала вокруг. За ней прибежали две молодые приисковые лайки. Следом, оглядываясь назад, подошел Петька. Напомнил:

— Котомку забыл, на стене висит.

— Да хрен с ней, с котомкой, себе заберешь, — отмахнулся Янис и подумал: «Живому бы уйти!»

Побежали. Янис впереди, Петька за ним, скрываясь в тайге, вдоль перемытых отвалов вверх по речке. Собаки мелькали впереди. Наконец-то, добравшись до последней насыпи, остановились передохнуть. Далеко за спиной — голоса. Парни осторожно вылезли на отвал. Отсюда все видно, что происходит на прииске.

Рядом с домами образовалось столпотворение. Бросив работы, старатели сгрудились у домов, вместе с ними — люди в форменной одежде, человек пять. Кто-то кричит, зовет и проклинает Петьку.

— Приехали… — со стоном выдохнул Петька. — Что теперь будет? Братан точно башку оторвет.

— Не оторвет, — заверил Янис, увлекая его за собой. — Пошли, надо торопиться.

Стараясь не топтать траву, скрывая и путая следы, обошли отвалы. Вышли к ручью, поднялись до места, где Янис вчера оставил коня. Увидев лошадь, Петька остановился с открытым ртом:

— Говорил, что один…

— Слушай меня внимательно! — перебил его Янис. — Времени у нас мало для разговоров. — Развязал конскую понягу, вытащил бутылку. — Вот! Это золото тех… ну, кто в прошлом году потерялся.

— Мишукова и Сторожука? — подсказал Петька.

— Да. Их убили. Это долгая история, расскажу вкратце.

Он недолго объяснял, как все случилось с ним, когда пришел Клим-гора. Заметно, как округляются удивленные глаза слушателя, что он едва верит в произошедшее.

— …вот зачем я здесь, — передавая ему бутылку, заключил Янис. — Отдай золото тем, кто его добыл, там разберутся.

— Дык это так, — не зная, что сказать, бормотал Петька. — Как что ты все…

— Не спрашивай. Если мог — рассказал бы больше, сейчас мне надо ехать.

Янис привязал сумы к бокам коня. Перед тем как тронуть коня, подошел проститься:

— Прощай! Спасибо тебе за все! Ты хороший парень!

Петька заторможенно, молча протянул руку для пожатия. Взгляд его блуждал то на Яниса, то на бутылку с золотом под ногами. Ошалевший, он ничего не мог ответить.

Янис хотел закинуть за спину карабин, вдруг остановился, о чем-то вспомнив:

— Подруга твоя… Как ее?

— Вера.

— Зверя промышляет?

— Дык, да. Как без этого? — собравшись с мыслями, ответил Петька. — Это я все в грязи копаюсь, а она-то без мяса не живет.

— На вот! — протянув карабин Клима-горы, передал его в руки Петьки. — Отдай своей Вере, — полез в котомку, выгреб две горсти патронов, насыпал ему в карман. — Из него Михаила Мишукова убили. Да не стой ты, как пень! Спрячь вон пока в колодину, а то отберут. Потом заберешь.

Петька заметался из стороны в сторону, выискивая подходящее место для винтаря. Нашел. Засунул в старый, давно упавший, заросший мхом кедр с дуплом. Туда же выгреб из кармана патроны:

— А как же ты?

— У меня ружье есть, — отмахнулся Янис, усаживаясь на коня, и махнул рукой. — Ладно, прощай! Может, свидимся когда…

Повернул коня, поехал в тайгу.

— Ты это, того! Приезжай к нам, когда все образуется! Мы с Верой там, за Синюхиным перевалом, на Покровке жить будем! — крикнул вдогон Петька.

Янис ничего не ответил.

Погоня. Перед тем как выехать из долины на хребет, обратил внимание на странное поведение Елки. Насторожившись с поднятыми ушами, взволнованно втягивая носом воздух, собака часто останавливалась, оглядываясь. Вместе с ней голову повернул конь. Сомнений не было, их преследовали.

Янис понял, кто идет по его следам. От этой мысли сделалось страшно. Погнал коня, негромко уговаривая:

— Ну, милый, выноси!

Как будто понимая его, тот ускорил шаг.

Обдумывая ситуацию, парень подавленно подумал:

«Не убежать, копыта оставляют глубокий след, преследователи не отступятся от своего. Все равно рано или поздно настигнут. Что делать? Как оторваться?»

Вспомнил дорогу сюда, местность, где проезжал. Где-то впереди должно быть старое пожарище с невысокими, густыми зарослями молодой подсады березняка. Направил коня туда. Потом остановился, досмотрел назад. С некоторой высоты рассмотрел сзади троих всадников в форменной одежде.

До них оставалось около километра или чуть больше. Передвигаясь друг за другом, они шли, где недавно проехал он. Хорошо слышны шумные вздохи разгоряченных лошадей. Статные кони двигаются быстрее, чем монгольский иноходец. Значит, скоро догонят.

Янис повернул в завал, соскочил на землю, повел коня на поводу. Так ему легче переступать через колодник. Опытный в походах по захламленной тайге, мерин удивительно ловко пошел за ним, перепрыгивая через упавшие кедры и пихты. В одном месте вскочил на толстый ствол, прошел по нему. В другом, припадая к земле, едва не на коленях прополз под нависшей елью. Это дало беглецу возможность углубиться в труднопроходимые дебри, где обычный конь встанет.

Когда препятствие было преодолено, сзади долетели грозные ругательства, ахнул выстрел. Мужчины подъехали за ним по следам к ветровалу, спешились, стараясь догнать без лошадей:

— Стой, сволочь!

Не получилось. Сидя верхом, Янис подгонял коня. Когда милиционеры выбежали из залома, он уже был далеко, едва мог различить отдельные слова:

— …Догоним… Застрелим!

Ветровал помог задержать их. Однако Янис понимал, это еще далеко не все. Оторвавшись на значительное расстояние, он все равно не чувствовал себя в безопасности, знал, что они обойдут залом стороной, опять встанут на след и будут гнать до тех пор, пока не добьются своего.

Между тем погода испортилась. Пошел мелкий, моросящий дождь. Постепенно разошелся, превратился в ливень. Вода размывала отпечатки лошадиных копыт, но не настолько, чтобы их окончательно скрыть. Стоило задуматься. Двигаться через завалы небезопасно: конь может поранить себя сучьями или переломать ноги. Если уйти в болото, он может увязнуть. Может, пойти по какому-то ручью?

Впереди показалась небольшая речка. Янис направился туда, поехал по руслу против течения. Утопая по грудь, мерин буровил струю, выбиваясь из сил. Пришлось опять выехать на берег, на уставшем коне далеко не уедешь.

Время шло, близился вечер. Непрекращавшийся дождь пропитал тайгу сыростью. Вязкая земля превратилась в жижу. В некоторых местах конь проваливался по колено. С веток на одежду осыпались крупные капли. Янис давно промок.

Наконец, мерин встал. Тяжело вздыхая парившими боками, понуро опустил голову, жадно хватая траву. Устал везти на себе человека, проголодался, ему требовался отдых.

Янис посмотрел на мокрую Елку. Та неторопливо прошла под ель, легла на сухое место вылизывать шерсть. Собака спокойна, значит, преследователи отстали. Но как далеко?

Присел под ель рядом с собакой, прижал к себе верную помощницу. Немного согрелся. Костер разводить не стал, себе дороже. Решил немного посидеть. Тепло принесло слабость. Последние дни пути и погоня измотали силы. Не заметил, как уснул.

Проснулся от внутреннего толчка: что со мной? Где я? Тайгу окутали поздние сумерки. С неба накрапывает мелкий дождь. Пригревшись на его руках, дремлет Елка. Подняла голову, лизнула щеки горячим языком, тихо заскулила. Отпустил ее. Та неторопливо отошла в сторону, повернувшись, слабо замахала хвостом.

Неподалеку лежит конь. Наелся травы, завалился под открытым небом на землю, дремлет. Янис вскочил, разминая затекшее, продрогшее от мокрой одежды, тело. Сколько проспал? Непонятно. Подошел к мерину, пытался поднимать:

— Вставай, дорогой. Надо идти, потом отдохнем.

Тот нехотя встал на ноги, тяжело вздохнул, побрел за ним. Согреваясь, выбирая дорогу себе и ему, Янис двигался впереди. Пробирался осторожно, стараясь не оступиться и не наткнуться на ветки. Погони не опасался. Знал, что ночью за ним никто не пойдет.

Постепенно дождь прекратился. Сквозь редеющие тучи просочился мутный свет. Где-то там, за ними светила луна. Очертились отдельно стоявшие деревья, горки, ямы, колодины, идти стало легче.

Шел наугад, не разбирая дороги, лишь бы как можно дальше оторваться от милиции. Янис давно сбился с пути, еще там — после пожарища и ветровала. Чтобы определиться с местностью, нужна хорошая погода и гора. Сейчас в темноте непонятно, в каком направлении он идет, на север или юг. Впрочем, это неважно, лишь бы быть на свободе.

Местность изобиловала невысокими горками, частыми ручьями. Иногда попадались неглубокие реки, текущие то вправо, то влево. Два раза натыкался на болота. Приходилось возвращаться назад, сворачивать к возвышенности, обходить препятствие, на что требовалось время. Передвигаясь вслепую, Янис изматывал силы себе и коню, чувствовал, что до утра не протянет.

Остановился у ручейка далеко глубокой ночью. До рассвета оставалось немного времени. Решил развести небольшой костер, вскипятить чай, перекусить. Уставший мерин завалился набок, вытянул ноги. Янис с жалостью посмотрел на коня, покачал головой: изъездили Сивку крутые горки! Подумал, что так и не назвал своего четвероногого друга каким-то именем. Тут же произнес:

— Буду звать тебя Сивка!

Конь повернул голову в его сторону, посмотрел удивленными глазами. Может, так его звал старый хозяин? Или понравилась кличка?

Пока разводил костер, запели птицы. Мокрая тайга наполнилась жизнью. Над тайгой справа посветлело небо: восток там. Оказалось, шел на север, в противоположную сторону. Чтобы вернуться на Рыбную реку, надо было идти назад. Но возвращаться нельзя, там погоня.

Янис долго думал, куда идти дальше. Сквозь деревья просмотрел местность. Решил свернуть вправо, пройти некоторое расстояние, а потом направиться на юг.

В котелке закипела вода. Из запасов Мишки-бродяги заварил чай покрепче, чтобы не засыпать, перекусил вяленым мясом с сухарями, дал немного собаке. Взбодрился. Пока завтракал, наступило раннее утро.

Собрал вещи, поднял коня, окликнул Елку:

— Пошли, — и пообещал: — Выйдем к реке — будем отдыхать долго!

Сивку повел за уздечку, садиться верхом не стал.

Сразу от ручейка начался небольшой подъем. На пригорке густые заросли кустарника. Продираясь сквозь них, парниша увидел впереди просвет. Думал, поляна, можно осмотреться и определиться в точном направлении, смело вышел вперед и… Замер от неожиданности. Запоздало залаяла Елка. Сивка от удивления округлил глаза с отвисшей губой.

Перед ними — конная тропа. На ней караван из шести лошадей с грузом. Два мужика на передовых лошадях с ружьями, позади три женщины с палками в руках, стоят, смотрят на них. Мужики наставили на Яниса стволы.

— Фу, ты! Я думал, медмедь, а то человек! Пальнуть хотел, облегченно вздохнул первый, опуская ружье. — Ты хто таков будешь?

Страх опять охватил Яниса: попался! Из огня да в полымя. От одних убегал, на других выскочил. Быстро сообразил: люди могут не знать, что он беглец и мгновенно нашел нужную роль для общения. И откуда только пришла в голову подобная мысль?

— А вы кто такие? — громко, строго спросил у них. — Назовитесь!

— Тю!.. — засмеялся первый. — Смотрите, бабы, какой грозный. Один да без ружья. Кабы мне с коня от страху не свалиться. — Янису: — А ну, сказывай, что по тайге без дела шаришься? Бумага есть?

— Я полномочный представитель НКВД, товарищ Аникин. Иду с секретным предписанием! — вытаскивая из кармана револьвер, проговорил он.

Этих слов было достаточно, чтобы люди, побелев от страха, забыли, кто они и зачем здесь. Револьвер поставил своеобразную печать в доказательстве. Удостоверения на личность больше никто не спрашивал.

— Обозники мы, — тонким голосом, более похожим на скрипучую, несмазанную дверь, пропел второй всадник. — На прииск продукты везем.

— На какой прииск?

— На Никольский, — махнул рукой вперед.

— Откуда идете?

— С Кана, товарищ Аникин, — спохватилась черноволосая женщина сзади. — Из Редутного поселка.

— Из Редутного? — доставая из кармана карту, разглядывая, но не давая ее посмотреть им, задумчиво проговорил он. — Сколько отсюда до него?

Вчера утром вышли. Верст пятьдесят будет.

— Понятно. А до Никольского?

— Около десяти, — пропел мужичок со скрипучим голосом. — Вчера не дотянули маленько, запоздали с дождем. Ночевали вон в ключе.

— Ясно. Что же, не могу боле вас задерживать. — И для полной убедительности, понизил голос: — На тропе будьте осторожны. Прошу о нашей встрече никому не говорить, мы с товарищами, — махнул головой в сторону тайги, — ловим бандитов.

— Это тех?.. — приоткрыла рот черноволосая тетка.

— Пока что не могу сказать. — И скомандовал первому мужику: — Трогай!

Тот, не мешкая, ударил ногами в бока лошади. Та живо пошла вперед. За ней потянулись остальные. Сзади, часто оборачиваясь на него, скользя ногами по грязи, засеменили женщины. В утреннем воздухе были хорошо слышны их негромкие, сочувствующие голоса:

— Смотри ж ты, Фрося, нет парням сладу и покоя… Бандитов по тайге ночами гоняют.

— Молоденький совсем, — вторила ей другая.

Караван скрылся за поворотом. Провожая его глазами, он все еще находился в напряжении. Руки дрожали, сердце билось с удвоенной силой, в ноги будто кто-то наложил мха. Сознание стонало от мыслей: если бы это были милиционеры? Сейчас бы его вели под конвоем.

Спустя некоторое время собрался с силами, обдумывая, как быть дальше. Назад идти нельзя, там погоня. Влево — он все дальше будет уходить от дома, свернуть вправо — там прииск Никольский, где он был вчера. Оказывается, весь день и ночь кружил неподалеку от него. А что если?..

Решение пришло внезапно: ехать по тропе, вслед за обозчиками, по их следам, а потом где-то перед прииском свернуть и сторону. Так легче сбить преследователей с толку. Если после него еще кто-то поедет на лошади, затопчут следы, найти его тогда будет непросто. Лишь бы никто навстречу не попался.

Янис сел на коня и неторопливо поехал вслед за ушедшим караваном, несколько раз оглянулся назад. В общей каше разбитой, грязной тропы отпечатки копыт Сивки перемешивались с другими следами лошадей. Теперь вычислить их было не то что непросто — вероятно, невозможно.

Елка бежала впереди на видимом расстоянии. Она служила предупреждающим маяком. Если бы кто-то показался, дала знать голосом или настороженным видом.

Двигались долго. Петлявшая среди деревьев тропа поднималась в пригорки, спускалась в ложки с ручейками, металась вправо и влево, обходя кочковатые, топкие болотца, выбиралась на берег небольшой, ржавой от грязи, речки: где-то там, вверху на приисках, мыли золото. Местами зажатая между деревьев, потом широкая на открытых полянах тропа походила на жидкую кашу из воды и глины, смешанную многочисленными копытами лошадей. Ноги Сивки утопали в ней по колено. Определить, кто по ней прошел несколько минут назад, было невозможно.

За очередным пригорком дорога разделилась на три тропы. Одна уходила влево, в далекий, узкий лог, вторая тянулась дальше, вверх вдоль реки, третья сворачивала вправо, под гору. Янис узнал ее. У подножия находился Никольский прииск. Вчера утром он поднимался на хребет, преследуемый погоней.

Поехал по правой тропе, в объезд, добрался до небольшого, петлявшего среди густых зарослей тальника, чистого, прозрачного ручья: старатели ездят сюда за водой. Тут же, неподалеку на пеньке, лежало перевернутое ведро.

Направил Сивку в ручей, поехал по нему вверх. Быстрое после вчерашнего дождя течение тут же смыло следы коня. Так ему удалось сбить милиционеров с толку.

Проехав ключ до истоков, свернул влево. Поднялся на гору, нашел открытое место. С высоты птичьего полета хорошо видно прииск, маленькие домики, крошечные фигурки работавших людей. Там кипела обычная работа.

Янис не задерживался в чужом краю, поехал прочь от опасного места. В тот же день нашел свои следы, когда приехал сюда позавчера, направил по ним Сивку. Полностью доверившись ему, опустил уздечку. Несколько раз останавливался, слушал, нет ли погони. Не дожидаясь вечера, после обеда нашел в глухом урмане укромное место с большой поляной посередине, где росла густая, сочная трава. Остановился на отдых. Привязал коня на длинную веревку. Не разжигая костра, поужинал холодной пищей, покормил собаку, потом лег под разлапистую ель, настороженно уснул.

Проспал юноша до утра. Проснулся, когда ласковое солнце ослепило через веки глаза. Вскочил, озираясь по сторонам. Рядом, потягиваясь, виляла хвостом Елка. Встряхивая головой, отгонял злобную мошку Сивка. Все мирно. Теперь их точно никто не догонит.

Остаток пути к берегу Рыбной реки прошел без происшествий. Дав волю коню, спокойно доехал до места, где переправлялся несколько дней назад. Сивка ни разу не свернул в сторону, прошел по тайге так, как будто ходил здесь каждый день.

В назначенный срок встретились со старообрядцами. Дмитрий и Андрей привезли на своем коне продукты в обмен на соболей, провиант.

— Где кобыла-то? — растерянно спросил Янис.

— Дак ожеребилась она. На второй день после того, как расстались, — улыбнулся Дмитрий. — Жеребенка принесла. Крепкий, здоровый. Все дивимся: как по тайге ходила, не скинула? — И осуждающе покачал головой, глядя на Сивку: — Мерин-то худой стал. Что ж ты его так загонял?

— Дорога длинная была, — уклончиво ответил Янис и попросил: — Груз дозвольте увезти? Мне сразу все не взять.

Те согласились, но дали своего коня, жалея Сивку:

— Ентот пусть отдыхает. Кабы по дороге где не завалился.

Договорились встретиться через день. Янис слово сдержал. Увез данные староверами припасы к себе на зимовье, вернулся ни следующий вечер. Довольные Дмитрий и Андрей сразу стали собираться в дорогу. Янис, понимая, что теперь опять долго не увидит людей, с надеждой предложил:

— Куда вы на ночь глядя? Ночуем вместе…

— Не можно нам. Покосы пошли, работать надо. Будь здоров! — сказал как отрезал Дмитрий, на этом разговор закончился.

— Когда же встретимся? — дрожащим голосом спросил Янис.

— Ныне не свидимся. На то лето, как вода сойдет, после Троицы, — откликнулся тот и перед тем, как оттолкнуть лодку от берега, попрощался: — Спаси Христос!..

Он долго смотрел им вслед, стараясь запомнить каждое движение. Видел, как те, ловко работая шестами, переплыли на лодке с привязанным за веревку конем на противоположный берег и скрылись в заводи. Ушли.

Тяжело описать, что в тот момент творилось на душе и в сердце Яниса. Понимал, что опять остался один. Ему хотелось броситься в реку, переплыть, бежать за ними, просить, чтобы они и взяли его. И только непонятная сила не давала сдвинуться с места. Молодого охотника душили слезы, которые он не мог сдержать. Возможно, эта слабость была уместна, потому что она не позволила сердцу разорваться от горя.

Вернувшись в зимовье, несколько дней безразлично лежал на нарах, закутавшись в одеяло. Тяжелыми мыслями довел себя до критического состояния. Несколько раз брал в руки револьвер, подносил к голове, хотел застрелиться. Елка, чувствуя его состояние, скулила, жалобно смотрела в глаза: не надо! Глядя на нее, опускал руку. В те дни собака спасала ему жизнь.

Пришел в себя после третьей ночи. Встал утром, развел костер, сварил суп. Пытался вспомнить, когда последний раз хлебал жидкую еду, так и не получилось. Кажется, это было еще с Юрисом. Или раньше.

Позавтракал, пошел к кедру, достал карабин Мишки-бродяги, принес в избушку, поставил в угол. Срезать метки на прикладе не стал, незачем. Если кто-то придет, все равно без объяснений не обойтись. Пересчитал запас патронов. Хватит, чтобы отбиться от нападавших. Достал на лабазе кусок кожи, стал шить кобуру для револьвера, подобную той, что видел у милиционеров. В кармане куртки носить пистолет неудобно, поэтому сшил мешочек с лямками, повесил на ремень. В последующем с наганом не расставался ни на минуту. Закончив скорняжные работы, проверил огород. Порадовался заметно поднявшимся за время отсутствия колосьям овса и пшеницы, цветущей картошке.

До вечера оставалось достаточно времени. Далеко в стороне нашел старый, сухой кедр, решил свалить на дрова. Большое расстояние между деревом и зимовьем было выбрано не случайно. На доставку поленьев уходит больше времени, которого в избытке. В этот раз и в будущем парень старался загрузить себя работой, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, поэтому день проходил быстрее, незаметнее.

Вечером, не зажигая лучины, вышел на улицу с тетрадкой, пересматривая старые записи. Долго вспоминал прошедшие дни. Определился, написал новую заметку: «Июля 15, года 1939. Потерял Юриса. Встречался со староверами. Ходил на север за перевалы. Отдал желтые лепестки хозяевам».

За делами и заботами незаметно пролетело лето. В начале сентября, когда пожухла ботва, выкопал картошку. Накопал больше двадцати ведер. Половину отложил на семена, остальную, для еды, решил использовать экономно. Теперь мог позволить себе класть по одной картофелине в суп.

Значительная часть времени ушла на подготовку к хранению запасов. Пришлось вырыть большой погреб, отделать внутри толстым деревом от мышей. Специально для зерна построил еще один лабаз с деревянными ларями от птиц и грызунов.

После уборки картошки ножом срезал овес и пшеницу. Вручную отделил зерна от шелухи, продувая каждый колосок ртом. Овса получилось два мешка, теперь Янис мог печь лепешки два раза в неделю. Пшеницы набралось полведра, всю ее оставил на посадку.

Собрав урожай, до холодов два раза сходил в зимовье Снигуров. Перенес имевшиеся там продукты к себе — все равно теперь они никому не нужны.

Этой осенью выдался богатый урожай кедрового ореха. Дождавшись падалку, сложил перед зимовьем огромную гору шишек. Потом, не разгибая спины, рубелем на бревне шелудил их, просеял на сите, провеял, высушил в избушке. Ореха получилось так много, что некуда было складывать, пришлось строить еще один лабаз с ларем. Однако места все равно не хватило, вошла только половина урожая. Оставшуюся часть рассыпал на нарах толстым слоем.

В этот сезон юноша был подготовлен к зиме лучше, чем в первый год. Теперь у него было достаточно хлеба, картошки и даже сладостей. Меда, что дали ему староверы, хватило на всю зиму.

Перед началом промысла все же хотел сходить в деревню, как мечтали с Юрисом. Надеялся хоть раз увидеть мать и сестру, встретиться с любимой девушкой. Янис был уверен, что Инга ждет. Эта вера крепила дух. Однажды вечером собрался в дорогу, но ночью приснился предупреждающий сон. Отец с братьями, Юрис сидят у них дома на веранде под стеклом, обедают. Он просится к ним, стучит в закрытую дверь: пустите! Но те его не слышат. Продолжил стучать. Отец выглянул в окно, отрицательно покачал головой: тебе с нами нельзя! И все удалились в глубину дома. Посмотрел вокруг: на заборе сидят вороны, во дворе мечутся куры. Где мать с сестрой? Никого нет. В огороде, на парнике для огурцов, с краю, сидит Клим-гора. Молча смотрит на него. Янису страшно от мысли, что разбойник его сейчас будет убивать. Но тот спокоен, руки скрещены на груди. Посмотрел на темное небо, сказал лишь: «Не ходи!» И исчез.

Янис проснулся, подскочил на нарах, схватил револьвер из-под стола. От страха не мог понять, где находится. Потом сообразил, вышел на улицу. Снаружи пушистый снег, навалило около полуметра. Вернувшись, лег в темноте, не смыкая глаз. Пролежал до утра, пока Елка не попросилась на улицу. Снега добавило, впору лыжи доставать. Понял, что это знак: нельзя идти в деревню.

Короткий день и бесконечно длинная ночь этой суровой зимы изматывали. Пропадая на охоте, парень старался утомить себя, чтобы как можно раньше лечь спать. Однако молодость быстро восстанавливала силы, поднимался задолго до рассвета. При свете лучины, дожидаясь нового утра, не знал, куда себя деть. Едва серые сумерки разбивали тени и можно было различить деревья от снега, шел в тайгу. Надолго задерживался там, строил новые ловушки или тропил соболиные следы.

Весна пришла, как молодая, красивая невеста. Разбудила мир доброй улыбкой ласкового солнышка: просыпайтесь, живые души! Плодитесь и размножайтесь! Природа ожила. Дикая, глухая тайга засвистела, запела, затявкала, зарычала. Вскружила голову чудесным запахом протаявшего снега, терпкой хвои, сухого дерева. Однажды, проснувшись утром, Янис не поверил своим ушам. Где-то рядом за стеной токовал глухарь. Выглянул в окно — точно! В огороде сидит огромный петух. Рядом, на рябине, квохчут две кополухи. Что заставило их прилететь сюда с осиновой горы неподалеку, где у них был ток, непонятно. На шум крыльев прилетел еще один глухарь, сел на кедр, заиграл древнюю песню любви. Глухарки спорхнули на землю к токовику. Тот, недолго думая, натоптал сначала одну, потом вторую. Довольный и гордый, забегал по поляне. Опоздавший петух бросился к сопернику. Завязалась драка, которая не обошлась без выбитых перьев.

Слышавшая через бревна переполох, Елка тихо скулила, царапала лапой дверь: пусти меня, хозяин! Янис пригрозил пальцем:

— Это наши глухари, домашние! Их нельзя трогать.

С того памятного утра птицы стали постоянными гостями. Курицы свили гнезда, отложили яйца, из которых потом вылупились птенцы. Летом Янис часто видел сбившихся вместе кополят (птенцов), бродивших у него между картошкой и грядками. Собака их не трогала, считая своими. Глухарки первое время боялись ее, но потом привыкли.

С наступлением весны у Яниса прибавилось хлопот. В этом году опять решил расширить огород. Для этого надо было вырубить несколько десятков деревьев, выкорчевать пни, убрать кустарники, перекопать землю на два раза. В этом году решил посадить столько картошки, пшеницы и овса, чтобы не ограничивать себя ни в чем. Подготовил три грядки для лука, моркови и чеснока. Семена овощей хотел спросить у старообрядцев. Часто вспоминая мед, надеялся выменять на две собольих шкурки пчелиную семью.

Старообрядцы не обманули. Пришли на место встречи на четвертый день после Троицы. Дмитрий и Андрей приехали на лошадях, которых он им отдал в прошлом году. Вместе с ними пришел рослый, годовалый жеребенок. Однако лошадей оставили на своем берегу, переплыли к нему на лодке. Широкими, белозубыми улыбками приветствовав его, были приятно удивлены:

— Надо же, думали не перезимуешь, — первый раз за все время знакомства протянув Янису руку, обрадовался Дмитрий. — Один жил или с братом?

— Один, — сознался он, не скрывая своей участи.

— Тяжело в единении?

— Тяжело.

— Да уж. Одному гору не свернуть, знаем, — внимательно заглядывая в глаза, с намеком продолжал Дмитрий. — Кабы был единоверец, помогли бы твоему горю, приняли к себе.

Понимая к чему он клонит, Янис молчал, а тот добивался своего:

— Да и жениться тебе пора. Без жены-то из чашки одной ложкой не хлебается. У нас вон, — весело посмотрел на младшего брата, — Андрейка осенью молодую жену в дом привел, скоро отцом станет. — Прищурил глаза, недвусмысленно предложил: — У нас есть молодки, которым надо кровь разбить. В деревне-то почти все родственники.

— Есть у меня подруга, — холодно ответил Янис.

— А-а-а… Ну коли так, тогда другое дело, настаивать не стану, — закончил Дмитрий и, как всегда, не задавая лишних вопросов, переключился на другую тему разговора.

Обедали вместе, хоть и из разной посуды. За трапезой поговорили о лошадях, рыбалке, охоте. Янис рассказал о своем огороде, небольших успехах и планах. Дмитрий и Андрей были немало удивлены тому, какой получился прошлогодний урожай зерновых.

— Пойдемте в гости, все покажу, — предложил Янис, но те скромно отказались.

— Может, когда в другой раз, — перекрестились оба, но в просьбе не отказали. — Семенами поможем! Лук, морковку, чеснок дадим. Про пчел у отца Никодима спросим, он не откажет. Знаешь, как с ними работать?

— Всю жизнь пасеку держали, отец с детства приучил.

— Вот и ладо, тогда не нам тебе подсказывать, сам управишься. Думаю, скоро один улей привезем.

Янис вывалил из мешка добытую пушнину. В этот раз кроме белок и колонков под ногами лежали три шкурки соболей цвета кедрового ореха. Дмитрий не полез за словом в карман:

— Ох, и удачлив ты, парень! Мы с братом в редкий год так добываем.

— Это ее заслуга! — не без гордости, обращая внимание на примерно лежавшую под деревом Елку, похвалил соболятницу Янис. — Если бы не она…

— Хорошая собака! — похвалил лайку Андрей. — Щенки были?

— Какие щенки? Мужика-то ей нет!

— Может, когда гуляться будет, повяжем? — предложил Дмитрий. — У нас хороший кобель есть, зверовой! Медведя держит, сохатого крутит.

— Было бы неплохо, мне самому щенок нужен. Две собаки всегда лучше одной.

— На том и сговорились, — обрадовались братья.

— Повязать-то договорились, — усмехнулся Янис. — А как мне с вами встретиться, когда ей время придет?

Те угрюмо переглянулись друг на друга, почесали бороды. Дмитрий сообразил:

— Ты нам дай знать. Вот тут, на елке затесь оставь. Мы увидим с той стороны, сами к тебе приедем.

— Найдете?

Братья засмеялись. Янис понял, что они давно знают, где он живет.

В тот же час Дмитрий и Андрей уехали в деревню. Он ждал их две ночи. На третий день приехал Андрей привез на лошадях продукты и улей с пчелами. Вместе поехали к Янису на зимовье.

Добрались благополучно. Андрей помог разобрать вьюки, поднять груз на лабаз. Долго, внимательно смотрел по сторонам, изучая хозяйство. Скромно похвалил:

— Справный ты хозяин, все отлажено. Жену бы тебе хорошую. Вдвоем сподручней было бы.

— Будет жена! — довольно заверил его Янис, радуясь редкому гостю. — Вот маленько обживусь, схожу за своей зазнобой! — И осекся, не поверил своим словам.

— Уверуй и воздастся! — перекрестился Андрей, стал собираться в дорогу.

— Куда же ты? — растерянно пытался задержать его парень. — Сейчас обедать будем. Ночуешь у меня, а завтра, поутру назад.

— Не можно нам, — сухо отрезал тот и, так и не заглянув в избушку, сел на коня. — Спаси Христос!

Уехал в ночь. Янис опять остался один.

Горевал недолго. Теперь у него была важная забота: пчелы. Установил улей за огородом, на большом кедровом пне, подальше от зимовья, чтобы не обносило дымом. Долгое время ждал, пока пчелки перенесут стресс. Те на удивление быстро освоились на новом месте. Когда первый раз открыл летку, выпустил на свободу, не улетели, прижились и начали свою кропотливую работу.

Пчелы требовали постоянного присмотра, отлучаться надолго и далеко от зимовья хозяин не мог. Подготавливаясь к зиме, выкопал в земле зимник, соорудил примитивную деревянную медогонку. К концу медосбора имел первый и, как он считал сам, неплохой результат. К концу лета полосатые труженицы принесли ему около пуда меда.

В конце сентября, после первого снегопада, к нему наведались Дмитрий и Андрей, привели с собой зверового кобеля. Спешившись с лошадей, объяснили цель приезда:

— Собака-то была в хотении?

Застигнутый врасплох этим вопросом Янис вспомнил договор, развел руками:

— Простите, мужики! Кажется, была течка… месяц назад. Закрутился с пчелками, упустил время.

Те угрюмо переглянулись, почесали затылки:

— Плохо дело. У нас ведь совсем хороших собак нет, выродились, а взять неоткуда. Один Туман остался, да и он через год-два состарится. Ты уж не упусти момент в другой раз. Для такого дела Никодим разрешил тебе к нам в деревню прийти, когда ей сроки подойдут. Дорогу мы тебе укажем.

Янис от счастья хотел сознаться, что знает дорогу, есть карта, но в последний момент промолчал. Пусть думают, что не знает. Своеобразный шаг старообрядцев навстречу был явным уважением к нему. Теперь, если случится беда и потребуется помощь, он может смело прийти к ним: сами позвали! А там, глядишь, найдется повод для более частых встреч. Какими бы ни были староверы скрытными и нелюдимыми, без них ему теперь прожить было тяжело. Но и в этот раз дальше разрешения дело не сдвинулось, Дмитрий и Андрей оставались такими же холодными. Янис был человек с ветру, и этим все сказано. Они не звали его к себе в гости, таежные люди жили своей, обособленной жизнью, где нет места инакомыслящим. Недолго пообщавшись, братья уехали назад, не приняли предложения остаться на ночлег или отведать мирской пищи. У каждого свои дороги. Встретиться договорились, как всегда, после Троицы, на будущий год.

К своему удивлению, Янис смирился с тем, что проведет предстоящую зиму в одиночестве, не как в прошлые годы. У него накопилось много работы, за которой не хватало времени на раздумья. В записях в дневнике уже не прослеживались боль, тоска и обида на произошедшее и происходившее. Иногда записывая наиболее важные события, не плакал, как прежде. Просто верил, что рано или поздно все будет хорошо. В строчках больше просматривалась радость успеха, чем разочарование за бесполезно прожитое в тайге время. Строил планы на будущее: «Выгнал пуд меда! Теперь у меня есть сладкое. В свободное время делаю новый улей. На будущий год хочу разделить семью. Сентябрь 20, года 1940».

Четвертая зима была обычной: обильные снегопады, трескучие морозы, короткий световой день. Как и прежде Янис ходил на охоту, откидывал снег, топил печь, готовил еду, обрабатывал добытую пушнину. Воспоминания о родных и близких, тоска по любимой девушке уже были не такими острыми. Инга снилась ему, но уже не так часто. Он чувствовал на губах вкус ее губ, трогал руками гибкий стан, хрупкие плечики, вдыхал свежий запах волос и тела. Она что-то говорила, смеялась, звала к себе, но всякий раз ускользала.

Янис просыпался, подскакивал на нарах, готовый тут же встать на лыжи и бежать к ненаглядной подруге. Однако расстояние и причины охлаждали разум: нельзя. До каких пор должен длиться этот запрет, не знал. Все твердил себе: придет весна, растает снег, пойду в деревню, несмотря ни на что.

Пора глухариных свадеб подкралась незаметно. С первым дуновением теплого ветра облетела с веток деревьев комковатая кухта. Выделяя смолистый запах, закачались оттаявшие пихты и кедры. Под яркими лучами солнца просел снег. В первой проталине прорезался говорливый ручеек. Порхая тут и там, запищали мелкие пичуги. Распустив веерные хвосты, защелкали, зашипели, призывая самок, краснобровые глухари. Этой весной на огороде у Яниса собрались уже пять петухов.

С приходом весны прибавилось забот. Кроме промысловых, бытовых и прочих сельскохозяйственных работ, ему нужно было заниматься пчелами, а они отнимали много времени. Полосатые труженицы хорошо пережили зиму. Он понял это, когда вытаскивал улей из зимника. Негромкий, ровный, монотонный гул внутри пчелиного домика подсказывал, что пчелы живы и здоровы, ждут времени, когда их выпустят на волю.

Янис выставил рядом на пни два улья. Первый с пчелиной семьей и второй пустой. Теперь важно было не упустить момент, когда пчелы начнут роиться. Ожидая такой день, занимался огородом. Еще больше расширил площадь посевов. Посадил картошку, лук, морковь, из зерновых — пшеницу и немного овса. В случае благоприятного урожая надеялся есть белый хлеб без экономии.

За работой и заботой незаметно пролетело время. Когда разделил пчел, наступил июль, не успел на встречу со староверами. Не дождавшись его, они приехали сами. Почтительно поздоровавшись, присели на чурки возле избушки. Янис, пребывая в отличном настроении, радовался им как ребенок, без умолку рассказывал о себе. Они, с серыми, потемневшими лицами, явно не в настроении. Предчувствуя недоброе, хозяин спросил причину их поведения.

— Война… — сурово ответил Дмитрий, теребя бороду.

— Зачем война? Какая война? — не сразу понял Янис.

— Глаголят, с немцем.

— Откуда известно?

— Наши на Троицу в мир ходили, к своим.

— Так ведь была ж война с Германией.

— Опять завязалась. По новой.

Замолчали. Новость — что облава НКВД. Оглоушила. Будто сердце тисками сжала.

— По всей Россее мужиков собирают, кто годами вышел, — продолжил Дмитрий. — В деревне, где наши были, шум. Кто сам, добровольно уходит, других по бумажкам кличут.

— А как же вы? — спросил Янис.

— Что мы?

— Вы пойдете воевать?

— Нам не можно. В Писании сказано, что нельзя кровь другого человека проливать.

Нахохлились, как рябчики под дождем. Долго молчали.

— А ты? — прервал думы Андрей, обратившись к нему.

— Что я? — как от неожиданного удара грома вздрогнул Янис.

— Будешь выходить из тайги?

— Не знаю…

Братья внимательно, долго смотрели на него, но ничего не сказали. Заметно, что что-то хотели предложить или высказать, но не смели лезть в душу. Вероятно, решили поговорить позже.

— Одначесь, мы тут тебе соль, крупы привезли. Топор новый, что заказывал, медогонку, — поднимаясь с чурки, перечислил Дмитрий.

— Сейчас пушнину принесу, — в свою очередь ответил Янис, сходил в ледник, принес мешок со шкурками. — Вот! Что за сезон добыл.

Быстро разгрузив лошадей и привязав мешок, братья засобирались в обратный путь. Янис не стал их задерживать, знал, что те не останутся.

— Как собака в желании будет, обязательно приходи! — усаживаясь верхом на Сивку, наказал Дмитрий. — Будем ждать! — и, перекрестившись перед дорогой, попрощался. — Спаси Христос!

Уехали.

Когда они скрылись из вида, Янис начал прибирать груз, а у самого из головы не выходили тревожные мысли. Может, и правда выйти в деревню? Хватит скрываться, будь что будет! Всю жизнь не просидишь. Да и молодость уходит. Ведь ему уже двадцать один год. Может, простят. В худшем случае, отправят воевать. Однако внутренний, насмешливый голос, как налитый в голову расплавленный свинец, отрезвил: «Нет, парень! Не простят! Расстреляют».

От подобной мысли стало так плохо, что не устоял на ногах. Сел на чурку, обхватив руками голову. В висках стучали молотки: вот и все… Если раньше была хоть какая-то надежда, то теперь ее нет. Ему ничего не оставалось, как жить здесь неизвестно сколько. Возможно, до самой смерти.

Всю ночь до утра не спал. Метался по избушке: вскакивал на нарах, выбегал на улицу, стонал, как смертельно раненый зверь, просил помощи неизвестно у кого. Теперь не увидит мать и сестру никогда, не обнимет, не поцелует любимую девушку. Это был конец. Елка из-под нар скорбно смотрела на него. Понимала: случилось что-то непоправимое. Обыватели не знали, не могли предвидеть в самых страшных снах, что будет еще хуже.

Это случилось в середине июля, в самый разгар медосбора. Пользуясь прохладой раннего утра, Янис окучивал картошку. Обмотав плотной тряпкой голову от комаров и мошки, с закрытыми ушами, активно взбивая клепаной из старой лопаты тяпкой, не услышал за спиной крадущиеся шаги. Елка в тот момент лежала под елью, отмахивалась лапами от вездесущих кровососущих насекомых. Она также не почувствовала запах крадущегося зверя.

Когда сзади раздался негромкий стук дерева, Янис не обернулся, подумал, что ослышался. Хотелось как можно быстрее закончить работу и укрыться в избушке, где всепроникающие мошки были не так навязчивы. Удар повторился, теперь гораздо громче. Он обернулся и замер от неожиданности. Возле пня с пчелиной колодкой стоял большой черный медведь.

До него было около двадцати шагов. Нисколько не пугаясь присутствия человека, стоя на задних лапах, хозяин тайги пытался сорвать улей с пня. С первой попытки ему это не удалось. Напрягшись, таежный гигант применил силу. Опора затрещала. Пчелиный дом оказался в его объятиях. Считая мед своим, не выпуская улей из лап, ковыляя на задних лапах, лохматый вор проворно покосолапил в ближайшую чащу. Возмущенный наглостью, с тяпкой в руках Янис бросился отбирать пчел. Закричал на медведя:

— Брось, ворюга! Ну ты и наглец!

Тот огрызнулся в ответ, но добычу не выпустил.

Подскочив к зверю, замахнувшись, Янис огрел его по затылку тяпкой. Не ожидая такого поворота событий, тот выпустил улей, развернулся, ощерился клыками: больно! Янис ударил его второй раз. Попал по уху. Налетчик заревел, продолжая стоять, как боксер, защищаясь, замахал лапами. Третий удар пришелся по плечу. Это его разозлило. Ловко отбив тяпку мозолистой «ладонью», заложив на затылок уши, сипло выдыхая изо рта смрадом, медведь прыгнул на человека.

Все случилось так неожиданно, что Янис не понял, как оказался на земле под огромной тушей. Инстинктивно пытаясь защититься, вытянул левую руку. Резкая, парализующая боль пронзила тело от плеча. Хруст ломаемых костей. Брызнувшая фонтаном кровь. Клыкастая пасть готова сомкнуться на голове. Однако в последний момент медведь рявкнул, отпрянул назад. Спасительница Елка схватила его зубами за штаны, что есть силы, впилась клыками в ляжку. Обратившись к собаке, медведь освободил Яниса, повернулся спиной, подмял собаку под себя. Этого было достаточно, чтобы охотник выхватил револьвер и нажал на курок.

Янис стрелял быстро, точно, стараясь попасть в спину между лопаток. Резкие хлопки посылали пули в убойные места. Выстрел, второй, третий. Загребая под собой лапами, медведь рвал Елку. Четвертая пуля попала в позвоночник. Медведь осел, неловко завалился набок, повернул к нему голову с широко открытой пастью. Оставшиеся три пули полетели в рот.

Патроны кончились. Янис продолжал нажимать на курок. Щелкал до тех пор, пока не понял, что все кончено. Парализованный зверь, жадно хватая зубами воздух, загребая когтями траву, все еще пытался дотянуться до него. Постепенно ослаб, вытянулся во всю длину, откинул голову, затих. По спине пробежала судорожная, предсмертная дрожь. Из пасти вырвался последний утробный выдох. Медведь был мертв.

Разгоряченный схваткой, Янис подскочил, откинул револьвер в сторону, патроны заряжать некогда. Хотел схватить тяпку, ударить зверя по голове. Вдруг заметил, как странно болтается левая рука, будто веревка, из стороны в сторону. Подтянул к лицу ладонь, не слушается, завалилась плетью. Из-под рваного рукава увидел острую кость. Удивился, откуда она появилась? И только сейчас начал чувствовать подступающую боль. Вместе с ней из рваной раны ниже локтя закапала кровь. Схватил здоровой рукой за запястье, прижал к груди, не зная, что делать, стал озираться но сторонам.

За пнем, где стоял улей движение. Янис шагнул в сторону, увидел Елку. Судорожно перебирая передними лапами, она пыталась встать, подтягивая заднюю, обездвиженную часть тела. Из разорванной брюшины вывалились внутренности, волочатся по земле. Язык белый, глаза тусклые. Посмотрела на хозяина, как будто что-то хотела сказать, едва слышно затявкала. Он поспешил к ней, хотел помочь, но понял, что все бесполезно. Собака, вероятно, тоже предчувствуя свою близкую смерть, покорно опустила голову. Янис склонился над ней, быстро заговорил:

— Ах, ты моя… Сейчас я тебе помогу… Давай я тебя перенесу… Зашью…

Но та уже ничего не слышала. Качаясь из стороны в сторону, медленно легла на землю, со свистом глотая воздух, тяжело вздохнула и затихла. Забыв про руку, Янис пытался растормошить ее, гладил, звал, но все напрасно.

Как в страшном сне какое-то время смотрел то на собаку, то на медведя. Как такое могло произойти? За несколько минут все изменилось. Надежная подруга, разделявшая его одиночество и помогавшая в трудные минуты, лежит перед ним, разорванная когтями зверя. Он тоже ранен: сунул руку в пасть, а медведь ее перекусил.

Боль вернула к действительности. Парень сообразил, что надо перевязать рану, поспешил к избушке, нашел чистые тряпки. Кое-как одной рукой ремнем перетянул выше локтя мышцы, остановил кровь. С большим трудом сделал тугую повязку. Понимал, что раздроблены кости, их надо сложить, наложить дощечки, но все это сделать одному было невозможно. Также знал, что если постоянно держать руку перетянутой, она омертвеет. Ослабил ремень, тряпки тут же стали красными. Нет, так его надолго не хватит. Кровь выбежит, он умрет, и никто не поможет. Опять стянул ремень. Что делать? Надо как можно быстрее бежать к людям. Куда? К староверам. Если успеет.

Бросил все, даже не закрыл дверь в избушке, побежал по знакомой тропинке. Дорогу до переправы знает хорошо, но в деревне старообрядцев не был ни разу. До нее не так далеко, стоит только переплыть реку. Но как это сделать с одной рукой? Лучше об этом не думать. Было бы хорошо, если б там, на лодке, были Дмитрий и Андрей.

Каждый шаг отдавался резкой болью в руке. Долго бежать не получалось, пришлось перейти на быстрый шаг. Старался идти как можно мягче, ступая с пятки на носок. Мешали упавшие деревья и кустарники. Сначала перепрыгивал через препятствия, прорывался напрямую, но рана от прикосновений посторонних предметов заставила искать обходы. Это значительно задерживало передвижение.

Все же Янис продолжал идти по знакомой тропе, старался нигде не останавливаться, знал, что любая задержка недопустима. На ходу иногда слегка ослаблял ремень, чувствовал кровоток в онемевшей ладони. Пробовал шевелить пальцами. Конечность подчинялась сигналам, но каждое движение вызывало колики, от которых темнело в глазах. Вероятно, медведь перекусил не только кости, но и сухожилия.

Наконец-то вышел к устью Безымянки. Осмотрелся по сторонам. На Рыбной реке никого. Спустился к воде, хотел напиться. Отпустил сломанную руку, присел, правой ладонью несколько раз зачерпнул свежей воды, утолил жажду. Вроде хорошо, свежо, но внутри налилась непонятная тяжесть. Понял, что не стоит пить. Захотелось присесть под дерево, набраться сил. Все же пересилил себя, понял, если сядет, подняться будет тяжело. Отдыхать не стал, пошел дальше. Глядя на реку, с сожалением подумал: «Эх, плот бы сейчас. До переправы вниз по течению добрался бы быстрее, — и тут же осекся: — Какой плот с одной рукой? Им надо управлять. Вряд ли смогу…»

Впереди знакомая излучина, небольшой прижим. Чтобы его пройти, надо подняться на небольшую, около десяти метров, скалку. Раньше никогда ее не замечал, преодолевал одним рывком. Сейчас вдруг удивился, насколько она высока. Спустившись вниз, почувствовал странное ощущение в ногах, они мелко подрагивали, как после дальнего перехода, неприятно гудели, ослабели. Началась отдышка. Пришлось ненадолго остановиться, набраться сил.

За первым поворотом показался второй, за ним третий. Останавливаться приходилось все чаще. Сначала через каждые тысячу шагов, потом счет сократился до восьмисот. Догадался привязать руку к телу. Снял рубаху, связал рукава, перекинул через шею, кое-как положил в нее опухшую конечность. Правая рука теперь была свободна. На речной косе нашел палку, взял для посоха. Идти стало легче.

А вот, наконец-то, знакомый перекат. До места, где Дмитрий и Андрей рыбачат, еще шагать и шагать, но расстояние можно сократить. На противоположной стороне реки между горок невысокий перевал. Если по нему подняться, то дорога до староверческой деревни намного короче. Он здесь никогда не ходил, хотя много раз смотрел по карте, как быстрее добраться до поселения. Для этого надо переплыть на другой берег.

С места, где Янис находился, течение было быстрым а вода глубокой. Между берегами чуть больше ста метров. Ниже находилась глубокая яма, в которой не видно дна. Затем вода разливалась в мелкий слив, который играл по камням, рвал струи на части. Еще ниже, справа от берега, в реку врезалась длинная, галечная коса, за ней еще одна яма с водоворотом и прибоем, ударявшим в скалу. Чтобы переправа прошла удачно, надо попасть на косу.

Отбросил посох в сторону, чтобы не мешал, вошел в воду. Почувствовал леденящий холод, как будто кто-то натирал тело снегом. Но назад возврата нет, надо плыть только вперед. Сразу от берега началась глубина, ноги провалились, он окунулся с головой. Едва не захлебнувшись, вынырнул, стараясь удержаться на поверхности, замахал здоровой рукой, стал отталкиваться ногами. Движениям мешала привязанная рука. Поздно спохватился, что надо было скинуть бродни. Течение подхватило, закрутило, понесло, как щепку. Не ожидая от течения подобной силы, Янис несколько раз нырнул поплавком. В голове замелькали отрезвляющие мысли: «Только не паниковать! Дыши ровно, будь спокоен». Подчинившись требованию, взял себя в руки, выправился, поплыл вниз.

Глубокая яма прошла под ним черной ночью, ничего не видно. Течение быстро протащило над холодной бездной. Вот внизу показались первые камни. Увеличенное чистой, прозрачной водой дно быстро приблизилось. Большая стая хариусов, заметив его, неторопливо разошлась в стороны. А впереди нарастал шум переката. Янису стоило больших усилий, загребая рукой, проплыть между трех больших валунов. Лавируя между ними, старался приблизиться к берегу. Мешали отяжелевшие, будто свинцовые, бродни, тянувшие ко дну. Пришлось их скинуть и плыть стало легче.

Пока снимал обувь, сильная струя натянула на камень. Ударился левым плечом о валун, от боли едва не потерял сознание. Стоило больших усилий оттолкнуться от препятствия, чтобы не придавило водой. За ним кипел еще один окатанный за долгие годы лизун. Избежать столкновения не удалось, зацепил левую голень, застонал от резкой молнии, пронзившей тело. Глотнув воды, задохнулся, закашлялся. Понял, что сейчас пойдет ко дну. Из последних сил замахал рукой, пытаясь выбраться на поверхность. И вдруг почувствовал опору, уперся ногами о дно. Несмотря на стремнину, воды здесь было по грудь. Осторожно переставляя ступни по скользким камням, пошел к берегу. Вылез на косу, лег на камни. Посмотрел назад, откашливая из легких воду, тяжело вздохнул: переплыл…

После купания тело бьет мелкая дрожь. Холодно, одежда мокрая, ноги босые, левая рука болит. Посмотрел на голень, кожа содрана до кости, из раны сочится кровь. Перевязывать некогда да и нечем. Чтобы не уснуть, надо идти, иначе — смерть.

Собрался с силами, встал. Хромая, осторожно ступая по галечнику, сделал несколько шагов вперед. Камни острые, но ступни не чувствуют боли, онемели. Вышел на берег. По земле идти мягче. Нашел в кустах какую-то палку. Опираясь на нее, пошел к седловине. Берег захламлен поваленными деревьями, то и дело приходилось обходить упавшие кедры, ели и пихты.

Сначала двигался вдоль берега реки, потом, определившись с направлением, свернул в займище, под гору. Постепенно согрелся. Стараясь не обращать внимания на боль в руке и ноге, полез на перевал. Взобрался на первый прилавок, облегченно вздохнул, обрадовался. Перед ним — зверовая тропа, ведущая в нужном направлении. Идти по набитой копытами земле стало легко, тем не менее, подняться на крутую седловину стоило больших усилий. Гора казалась невысокой, но крутой. Временами приходилось вставать на четвереньки, цепляться рукой за траву и кустарники. Босые ноги скользили по грязи. Приходилось останавливаться чаще, чем этого хотелось. Под последним крутяком лег, долго не мог подняться. Возможно, от бессилия впал в забытье.

Очнулся, почувствовав легкий озноб. От земли несло сыростью и прохладой. На траве и деревьях появилась первая роса. Солнце заканчивало свое дневное шествие за соседней горой. В лицо дул несильный ветерок. Показалось, что напахнуло дымом. От мысли, что где-то рядом находится жилье, вскочил, шатаясь, пошел в последний подъем, который дался труднее всех.

Вылез, остановился, вслушиваясь в вечернюю тишину тайги. Показалось, что где-то далеко сбрякало ботало. Долго ждал, надеясь, что звук повторится. Нет, не повторился. И запах дыма улетучился. Да и был ли он? Появились сомнения, правильно ли идет. Если верить карте, деревня должна быть там, за горой справа, в широкой долине. А если нет? Его участь незавидна. Скоро наступит ночь, а бродить по тайге до утра Янис не сможет, настолько слаб. Надо идти.

Опираясь на палку, Янис медленно пошел дальше. Про себя отметил, насколько короткими стали шаги, и силы в ногах почти не осталось. Был бы конь, давно бы доехал до деревни. Опять же сомневался, как бы смог на него сесть?

Перевалил седловину. Зверовая тропа свернула влево, пошла вдоль горы. Впереди справа — глубокий, широкий лог. Вон там, кажется, видны прогалины, до них около двух километров. Может быть, это покосы или огороды староверов?

Вновь пошел по тайге. Колодник и кустарник тормозили и без того медленный ход. Солнце село, обильная роса промочила все вокруг. Под босыми ногами вода, болотные кочки. Ноги мерзнут. Путник идет где-то в низине. Когда и как сюда забрел? Не помнит. Пока не упал в жижу, надо выбираться на сухое место. Вон, сбоку пригорок, на нем елки. Под одной из них можно прилечь и ночевать. Спать придется без костра, спичек все равно нет. А идти дальше — нет сил.

Кое-как вылез на бугорок и… Едва не задохнулся от радости. Перед ним — стог сена. Сначала не поверил глазам, подошел ближе — нет же, точно стог. Недавний, свежий, сметанный несколько дней назад, а вокруг него большой покос. Староверы отвоевали сенокосные угодья у тайги рядом с болотом, знают, где хорошая трава. В стороне у леса еще один зарод, за ним третий. Где-то здесь должна быть конная дорога, ведущая в деревню. Прошелся вдоль кромки деревьев и действительно наткнулся на свежую, недавно разбитую лошадиными копытами, тропу. Зашагал по ней, поглядывая на светлое небо над головой: теперь не заблудится!

Идти пришлось долго. Наступившая ночь скрыла все выбоины и кочки. Вся в грязи и лужах тропа была не из лучших. Янис часто оступался, падал. В лицо били ветки, несколько раз ударялся больной рукой о стволы деревьев. И все же, собираясь с силами, двигался дальше.

Наконец-то запахло деревней, деревянными крышами домов, навозом, огородами, скошенной травой. Тайга расступилась, уступая место полянам. Черные, без света в окнах, дома насупились каменными глыбами. Тишина такая, что слышно, как журчит под пригорком небольшой ручей. Казалось, что здесь никого нет, никто ему не поможет. Однако услышали. Чуткие собачьи уши восприняли поступь босых ног, залаяли. Те, что были не на привязи, окружили, стали наседать, стараясь укусить. Янис остановился, не смея сделать шаг вперед. Ждал, что на голоса откликнутся люди.

Его надежды оправдались. В доме, возле которого он стоял, едва слышно распахнулась дверь, на крыльце появился темный силуэт человека:

— Хто тут? — раздался негромкий, похожий на детский, голос.

— Люди! Помогите ради Бога… — слабо отозвался Янис.

— Чего надобно?

— Мне бы Дмитрия… Или Андрея.

— Нашто тебе?

— Зверь заломал.

Человек ушел в дом, но вскоре вернулся с лампадой в руках. Хозяином оказался мужчина невысокого роста с пышной бородой: старовер. Приблизившись вплотную, первым делом отогнал собак, потом осветил лицо:

— Ты што, один, али с кем?

— Один я. Мне бы Дмитрия.

— Щас, — ответил тот и пошел вдоль забора куда-то в темноту.

Прошло немного времени, как где-то захлопали дверьми, послышались тревожные голоса. К нему подошли мужчины, из-за спин выглядывали женщины. Янис узнал Дмитрия, обратился к нему:

— Помоги! Больше некуда было идти.

— Что сталось? — поддерживая его под руку, чтобы не упал, спросил тот.

— Медведь улей поволок… Руку вот зажевал, собаку порвал, едва добрался до вас, — задыхаясь, объяснил Янис. Этого было достаточно, чтобы Дмитрий, крестясь двумя перстами, начал действовать:

— А ну, Андрейка, помоги мне! Пошли в гостевую.

Освещая дорогу жировиками, его повели куда-то по тропинке мимо темных домов. Наконец-то добрались до небольшой избы на отшибе у ручья, открыли дверь, помогли зайти внутрь, усадили на нары. Сбоку возникла какая-то черная старуха, бережно взяла руку, размотала тряпки, крестясь, отпрянула:

— Спаси Христос! Будто в ступе толкли… — И к собравшимся: — Никодима надо. Пусть он смотрит, я не смогу.

— Никодима! Никодима позовите! Сходите за Никодимом! — раздались негромкие голоса.

Кто-то ушел за старцем. Пока ждали, Яниса уложили на нары, осмотрели и перевязали голень. В отличие от рваных ран на руке удар о камень был незначительным.

— Тутака быстро заживет, — успокоила черная старуха и опять посмотрела на руку. — Како же тебя сподобило?

— Говорит, зверь порвал, — ответил за него невысокий мужик с бородой, которого Янис увидел первым.

— Иж ты, сердешный. Поди, весь кровью истек. Как ишшо по тайге шел?

Пришел бородатый, сгорбившийся дед, разогнал всех, оставил старуху, какую-то женщину средних лет и Дмитрия с Андреем. Осмотрел рану, приказал принести теплой воды и серы с воском. Приободрил Яниса певучим, мягким голосом:

— Ништо, молодец! Бывает хуже. Попробуем сохранить тебе руку. Тебе надобно крепиться. Будем кожу шить, да косточки складывать.

И Янис крепился. За все время пока Никодим зашивал раны и накладывал дощечки, не проронил ни звука. Перед тем как все закончилось, услышал и запомнил слова черной старухи:

— Ишь ты, какой терпимый. Знать, к жизни приспособленный.

И отключился.

Проснулся утром от кашля. Осмотрелся вокруг, вспомнил где есть. Лежит на нарах на сене, прикрытый домотканым одеялом. Под головой набитый травой холщевый мешок. Изба приземистая, низкая, из толстого кругляка с блестящей сажей: печи нет, топится по-черному. На всю избушку одно маленькое оконце с натянутым бычьим мочевым пузырем вместо стекла. Под ним некое подобие стола, кусок доски с берестяной посудой на ней. У противоположной стены еще одни нары. Пол земляной.

Прокашлявшись, кое-как поднялся, присел, захотел на двор. Голова кружится, сил нет встать на ноги. Не удержался, опять лег на нары. Дверь немного приоткрылась, внутрь заглянул мальчик лет десяти, с прямыми, цвета соломы, волосами. Одет в холщевую рубашку и такие же штаны. Посмотрел на Яниса ясными, голубыми глазами и так же, как появился, исчез.

Собираясь с силами, гость прикрыл глаза, ждал, пока перестанет кружиться голова. Изнутри опять подкрался кашель. Сморщился от боли, отдающей в руку. Пока кашлял, дверь опять открылась. Пригибаясь под низкой подушкой, внутрь вошла черная старуха. За ней заскочил тот самый мальчик, стал с интересом рассматривать человека с ветру.

— Одыбался, сердешный, — без улыбки, со строгим лицом и стянутыми в одну линию губами, заговорила бабушка и подала со стола туесок. — На вот, пей отвар. Всю ночь бухал, простыл видно. В реке купался?

— Да, переплывал, когда к вам шел, — принимая еще теплый настой, ответил Янис.

— Оно и зримо. В мокрой одежде да босыми ногами по земле. Кабы чахотка не пробила, — покачала головой та, но приободрила: — Но покуда ты с нами, хвори не бойся, выходим. Никодим не таких выхаживал. Пей больше отвара да мед ешь.

— Спасибо, матушка, — с благодарностью ответил Янис и замолчал на полуслове.

— Федосия меня зовут, — представилась черная старуха. — Так и зови меня — матушка Федосия. А это, — указала на мальчика, — ставленник твой, Никиткой кличут. Как что надо будет, позови, он подле избы находиться будет. На двор захотел? — будто прочитав его мысли, вдруг спросила она. — Вот, в углу нужник. Сходишь — Никитка вынесет. — И, уходя, дополнила: — Много рукой не двигай. Я пойду за Никодимом.

Пропустив вперед Никитку, Федосия ушла. Янис отставил туесок с отваром на стол, опять присел, еще больше захотел в туалет. Сходить в деревянное ведро стыдно, решил выйти на улицу, пока никого нет. Поднялся, сделал два шага к двери. Голова закружилась, потерял равновесие. В последний момент, оберегая руку, вывалился в дверь наружу. Упал через порог, как мешок с картошкой. Рядом Никитка, сорвался с места, побежал звать на помощь:

— Матушка! Матушка Федося! Дядька на землю сбрякал!

Пока лежал, сбоку подскочили две женщины, за ними Федосия. Помогли подняться, затащили назад в избушку:

— Ты што, грешник? Пошто меня не слушаешь? Говорила ведь, не ходи один. Нашто тебе Никитка приставлен? — Уже мягче: — Как рука-то? Не сдернул? Ну, хорошо, хоть руку не повредил. А то бы наделал дел… — Перекрестилась. — Спаси Христос!

Янис покорно выслушал ее, посмотрел на помощниц. Первая — молодая женщина лет двадцати пяти, вторая, совсем юная, с приятным, милым лицом, девушка. Волосы туго прибраны под платки. Смотрят обе на него испуганными глазами, узнав, что все в порядке, выскользнули друг за другом на улицу, как будто не было.

— Ить, сам понимашь, что сил нет, — продолжала урок Федосия. — Так захлестнуться недолго. Хорошо, что Агрипина и Катерина рядом были. Мужики-то ить все на покосе.

Янис подавлено молчал. Понимал, что виноват. От этого в туалет меньше не хотелось. Федосия, посмотрев на его жалобное лицо, все поняла, прониклась состоянием, подставила бадейку рядом с нарами:

— На вот, сходи. Да не майся, — и, чтобы его не стеснять, вышла на улицу.

Потом молча вынесла ведро, вернулась назад. За ней, тяжело переступая через порог, вошел старец Никодим. Сухо ответив на приветствие, молча осмотрел руку, приказал Янису пошевелить пальцами, довольно покачал головой. Потом заставил перевернуться на живот, прислонив ухо к спине, долго слушал легкие. Наконец, высказал заключение:

— Барсучины надо. И настой трав, пущай пьет. Да кормите ладом, пущай Агрипина курицу зарубит. Молоко давайте, крови много утекло… Спаси Христос! — И ушел.

Федосия последовала за ним.

Вскоре она вернулась с корзинкой, в которой была еда: сырые яйца, молоко, ржаной хлеб и мед. В отдельном туеске — барсучий жир. Выставив перед ним все на стол, наказала:

— Покуда ешь это. Скоро Агрипина курицу заварит. Перед тем, вот, выпей барсучины.

Взяла корзинку и опять ушла, оставив одного. Он приподнялся на локте, посмотрел содержимое сосудов и… Едва не уронил туесок от радости. Молоко! Схватил за край, припал губами: наслаждение! Сколько мечтал выпить хоть глоток с хлебом! Выпил едва ли не половину, оторвал кусок каравая, обмакнул в мед, стал с жадностью кусать, запивая утренним надоем. Вкусно! Нет сил оторваться. Когда-то все это было в избытке: ешь, не хочу, теперь, после стольких лет одиночества, казалось изысканным лакомством.

Ел и пил до тех пор, пока не опустел туес. Забыл, что прежде надо выпить барсучий жир. Почувствовал насыщение, тяжесть в желудке. Стало хорошо, тепло, приятно. Даже не вытерев с губ белые капли, медленно завалился на сено и тут же уснул.

Очнулся от негромкого стука. Кто-то, уходя, хлопнул дверью. В мутном окошке — день. Янис приподнялся на локте — рядом под чистым полотенцем небольшой чугунок, пахнет вкусно. И вновь полный туесок с молоком, краюха хлеба, мед в чашке, пустая посуда для еды и чистая, деревянная ложка. Приподнял крышку на горячем чугунке — закружилась голова: куриный суп. Налил в чашку, отломил хлеб, начал есть, запивая молоком. Теперь спокойно, прислушиваясь к звукам на улице.

Выхлебал суп из чашки, выпил треть туеска молока, немного хлеба: наелся. Прибрал на столе, прикрыл посуду. Лег, закрыл глаза.

За стеной тишина. Только едва слышно где-то далеко шумит ручей. Где-то глухо пропел петух, замычал теленок. У Яниса замерло сердце — вспомнил свой дом, деревню. Там вот так же пели петухи, мычали коровы, ржали лошади, лаяли собаки. Как давно это было. Да и было ли вообще?

Воспоминания прервала легкая поступь: дверь потихонечку отворилась, в щель заглянул Никитка. Внимательно посмотрел на него, тяжело вздохнул, хотел закрыть, но Янис позвал его:

— Чего не заходишь? — и показал на лавку: — Иди, садись рядом.

Немного постояв, мальчик осторожно прошел внутрь избы, перекрестился, скромно сел около него, аккуратно положил руки на колени.

— Где твои друзья? Почему ты не с ними? — не зная, с чего начать разговор, посмотрел на него Янис.

— Помогаю, — негромко, едва слышно ответил Никитка.

— Кому?

— Тебе. Жду, когда чегой-то надобно будет.

— Что мне помогать? Я не маленький, сам справлюсь.

— Ага, вон тот раз давеча брякнулся, а матушка Федосия меня отругала, что недоглядел.

— Вон как! Это что, она тебя сюда за дверь приставила?

— Нет, тятенька указал.

— А кто твой отец? Где он сам?

— На покосах сено мечут. Его Егором кличут.

— Понятно. А где же Дмитрий? — вспомнил Янис.

— Так они с Андреем на конях утром поехали туда, — махнул рукой на стену. — Как ты сказал, что тебя медведь возле избы ломал да собаку порвал, так они до свету и поехали. Сказали, что надо зверя и собаку закопать, чтобы другой медведь не пришел на запах, а то напакостит в избе. — И с интересом в глазах спросил: — А что, правда то, что медведь на тебя кинулся?

— Да нет, это я на него, — равнодушно ответил Янис. — Улей хотел отобрать.

— А ты что, один в тайге живешь?

— Да как тебе сказать, вроде бы как не один… Собака была.

— Страшно, наверно, одному-то? — с округлившимися глазами, затаив дыхание, спросил Никитка.

— Не особенно. Первое время плохо, потом привык.

— А я думаю — страшно, — не поверил мальчик. — У нас вон дедушка Аким в отшельниках жил за горой. Матушка Федосия к нему ходила. Один раз вернулась, говорит, дед Аким в избушке мертвый лежит, ножом весь истыканный и голова отрезана. Наверное, разбойники убили, — сдавленно добавил мальчишка и несколько раз перекрестился, — спаси Христос!

После его короткого рассказа Янис вдруг вспомнил Клима-гору и его брата Мишку-бродягу. Но чтобы не пугать собеседника, перевел разговор на другую тему:

— А что, братья у тебя есть?

— Есть! — с живостью ответил Никитка и, загибая пальцы начал перечислять. — Миша, Федя, они старше меня, сейчас на покосе, а Ваня и Гриша — младше, на огороде картошку тяпают. Еще сестры есть: Фрося, Дуся, Катя, что тебе еду принесла.

— Когда принесла? — встрепенулся Янис.

— Давеча, пока ты спал.

— Так я же не видел…

— Оно и понятно. Катя сказала, что у тебя молоко на губах не обсохло, как у теленка, — проговорил Никитка и засмеялся.

— Вот те на… — смутился Янис. — Так выходит, девушка, которая меня поднимала, твоя сестра Катя?

— Да она мне скоро не сестра будет.

— Почему?

— Тятечка сказал, ее замуж отдавать будут, невеста будет.

— Как это, отдавать? У нее жених есть?

— Нет еще, но скоро будет. Тятечка говорил, к листопаду поедет в Озерное к Кужеватовым. Там у них в семье много парней, жениха быстро найдут!

— А что же, у вас в деревне своих не хватает?

— У нас не можно, у нас все родня. Так всегда делают: если нам жениха или невесту надо, мы к Кужеватовым идем, или в Еланское к Столбачевым. Если им надо, они к нам.

— Вон как получается… — задумчиво проговорил Янис. — Выходит, у вас жених невесту до свадьбы не видит?

— А зачем? — по-взрослому, серьезно посмотрев на него, ответил Никитка. — Матушка Федосия говорит: стерпится — слюбится и на всю жизнь приголубится. Все одно жена мужу Богом на всю жизнь дана.

Янису оставалось только удивляться познаниям мальчика, так просто рассуждавшем о брачных отношениях среди старообрядцев, где роднились далеко не по любви. Только спросил:

— А что, когда ты вырастешь, тебе тоже невесту найдут?

— Найдут. Тятечка сказал, мне думать не надо.

На улице послышались негромкие шаги, дверь неслышно отворилась. В избу заглянуло приятное, милое лицо: Катя. Присмотревшись, облегченно вздохнула:

— Вот ты где. Я думала, утек.

— Что я, маленький, не знаю, что мне велено делать? — нахмурил брови Никитка.

— Мы тут с ним беседу ведем, он от меня ни на шаг, — защитил своего помощника Янис. — Он мне хороший друг! — И, приглашая ее к разговору, пригласил внутрь: — А что в пороге-то? Разве так говорят? Входи к нам!

Та смутилась, покраснела, некоторое время колебалась, войти или нет. Потом решилась:

— Разве лишь посуду взять…

Вошла, встала подле. Янис — ни жив ни мертв. Что-то взорвалось внутри, сердце забилось, в голову хлынула кровь. Столько лет не видел девушек… Вдохнул свежесть и аромат скошенных трав, свежего воздуха, парного молока, соцветия луговых цветов, в которых сочетается неповторимый запах молодого, женского тела. Удивился правильным очертаниям лица, заволновался от форм игривого стана.

— Нешто мало кушал? — посмотрев на посуду, спросила она мягким голосом.

— Ел… Больше пока не хочу, — волнуясь, не узнавая своей подрагивающей речи, ответил Янис.

— Оставить или унести, налить свежего?

— Пусть стоит, потом доем.

Он хотел поправить полотенце, она тоже. Их руки случайно соприкоснулись. Его ладонь на мгновение прикрыла ее запястье. Янису было этого достаточно — ощутить мягкость, теплоту и нежность кожи. Катя вздрогнула, отдернула руку, как от горячего пламени, испуганно посмотрела на Яниса голубыми глазами. Думала, что сделал специально. Он замер от неожиданности, задержал взгляд на ее лице, почему-то запомнил подрагивающие, пушистые, будто первые снежинки, реснички.

Катя растерянно отступила назад, посмотрела на Никитку: заметил или нет? Тот, оставаясь сидеть на лавке, смотрел куда-то в угол избы.

— Пойду я, — скоро сказала девушка и бросилась к двери.

— Посиди с нами! — предложил вслед ей Янис, но она уже хлопнула дверью.

— Некогда ей, — ответил за сестру Никитка.

— Почему?

— У нас скоро обедня. И мне тоже надобно итить. Покуда тебе ништо не требуецца? — мальчик направился к двери.

— Нет.

— Тогда я после обедни тебе буду помогать.

— Ладно.

Никитка ушел. Янис, отвалившись на нары, с затаенным дыханием прикрыл глаза. Перед ним — Катя. С голубыми глазами, подрагивающими ресничками. Вспоминает ее каждое движение, жест, слово и не может перебить другими мыслями. «Что это со мной? А как же Инга?» — спросил себя, но не смог дать ответа, застонал зверем.

Вечером приходил старец Никодим, осмотрел раны на руке и ноге, послушал легкие и, не говоря ни слова, молча ушел.

В отличие от Никодима матушка Федосия была более общительной. За день приходила несколько раз, справлялась о здоровье, помогла сделать перевязку, но надолго не задерживалась. Никитка сказал, что ей надо молиться. Мальчик покинул свой пост перед закатом солнца, служить вечерню, и больше не приходил. Когда начало темнеть, на улице послышался шум: староверы вернулись с покоса… Очень скоро все стихло. Люди разошлись по домам на покой, утром рано вставать. Янис ждал Катю, думал, придет за посудой, но девушка не появилась.

Утром первым явился Никодим, ощупал руку, заставил пошевелить пальцами, послушал спину, ушел с нахмуренными бровями, опираясь на посох. Сразу после него прибежал Никитка, принес овсяной каши, парного молока. Переложил еду в посуду Яниса, вынес ведро и ушел домой. Сегодня у него появились обязанности. Никодим сказал, что больной обойдется сам, помогать ему «не надобно и посещать можно мало». За весь день маленький помощник приходил трижды. Федосия пришла один раз на перевязку, а Катерины так и не было.

На следующий день Янис проснулся раньше. Через пузырь окна пробивался мутный рассвет. Рука болела, но настроение улучшилось. Молодость брала свое, внутренние силы требовали движения. Присел на нарах, собираясь встать. Получилось. Решил выйти на двор, осторожно зашагал к двери: голова не кружится, в ногах нет слабости. Потихоньку распахнул дверь, переступил через порог, оказался на улице. Осмотрелся, прикинул, куда можно сходить по нужде, пошел за угол. Вернулся нескоро, встал возле дома, оглядываясь по сторонам. Заходить назад в избу не хотелось. Неподалеку находилась большая чурка для колки дров, на которую парень осторожно присел, поджав под себя босые ноги.

Посмотрел из одной стороны деревни в другую. На всем протяжении вдоль ручья на солнечной стороне расположились семь домов. Между ними, по таежным меркам достаточно большое, около двухсот метров, расстояние. Дома небольшие, чтобы зимой уходило меньше дров, срубленные из кедрового кругляка, основательно, стоят на чурках, крыши тесовые. Окна выходят на восток и юг. Про такие избы говорят: «солнышко весь день катается». При каждом доме крепкое хозяйство: теплые пригоны для скота, амбары для хозяйственной утвари, огромные дровенники, погреба. Усадьбы огорожены от скотины простыми жердями. Тянутся далеко в гору и заканчиваются на границе тайги. В огородах большую часть занимает картошка, тут и там видны длинные грядки с луком, морковью и даже капустой. За картошкой волнуются на легком ветерке пшеница, рожь, овес.

Янис удовлетворенно покачал головой: такому хозяйству позавидует любой сельский труженик. Непросто обрабатывать такие огороды. Если представить, что в тайге находятся обширные покосы да подсчитать, сколько на все требуется сил, времени и старания, можно с уверенностью сказать, что люди живут здесь ежедневным физическим трудом. Потом подумал:

«Кроме воскресенья. У старообрядцев этот день выходной».

На противоположной стороне ручья, на пригорке, пасутся шесть лошадей, две из которых стреноженные. В одной из них Янис узнал свою монголку, ту, что давал Дмитрию и Андрею. Удивился, почему она здесь, ведь братья уехали к нему на зимовье.

На всю деревню два колодца. Вероятно, из ручья для питья воду не берут. Понял это, когда увидел, как на дальний, с верхней стороны по ручью колодец, вышла незнакомая женщина, наполнила ведра, понесла на коромысле домой.

На усадьбе напротив из пригона вышла хозяйка с подойником, полным молока. Увидела Яниса, склонила голову, скрылась в летней кухне. Вскоре оттуда вышел мужчина, посмотрел на него, пошел в его сторону. Когда вышел из калитки, Янис узнал его — Дмитрий! Тот, с уздечкой в руках, неторопливой походкой, с улыбкой поглаживая бороду, приветствовал издали:

— Доброго утречка! Вижу, вылез из берлоги?

— Здравствуй, дорогой! — вставая с чурки, ответил Янис, но руки для приветствия подавать не стал. — Надоело лежать в четырех стенах, решил свежим духом подышать.

— Это ладно! Знать, дело к здоровью идет, — присаживаясь на корточки рядом, довольно отметил Дмитрий и, дождавшись, когда Янис присядет, продолжил разговор. Сначала поинтересовался о здоровье:

— Как рука? Пальцы работают?

Янис пошевелил, немного повернул кисть в запястье. Дмитрий покачал головой:

— Работает, знать, восстановится. Никодим молвил, что кость одна раздроблена, срастется. Плохо, что клыками насквозь прокусил, яду много. Такоже, ладно, что кровь бежала, слюну вымыло, что осталось, живица вытянет. Будет время — заживет. Спаси Христос!

— Сегодня уже получше, — согласился Янис. — Слабости нет, голова не кружится.

— Вот и славно! А я, ить, вчерась запоздно прибыл. К тебе не пошел, там у тебя все прибрали. Зверь-то к нашему приходу вздулся, пришлось яму поглубже копать, чтоб не пах. Скажу тебе, большой медведь! Там, за огородом закопали… — пояснил Дмитрий, при этом притупив взгляд в землю. — Собаку в другом месте… Под кедром.

Янис вздрогнул: «Если под кедром, то там же похоронен Клим-гора… Наверное, нашли останки». Побелел, ожидая новых вопросов.

— Картошку доокучили, — продолжал Дмитрий. — Револьверт нашли, на зимовье под стреху поклали. Улей поставили. Андрейка такомо щас у тебя живет, за хозяйством глядит. А я вот приехал, сам знашь: покосы, сено убирать надобно.

— Спасибо огромное за все! — поблагодарил Янис, боясь заглянуть ему в глаза. А в голове как будто удары молотом по наковальне: тук-тук-тук. Знает или нет?

— Ты покуда посиди, Агрипина щас каши да молока сготовит. А я пойду за конями, — встал, не глядя на него, пошел к ручью, — ить, сено надо метать.

— Агрипина кто тебе? — не зная, что сказать в таком случае, просто так спросил Янис.

— Так, жона она мене, — через спину ответил тот и Янис все понял: «Знают… Нашли. Видели».

Деревня оживала. Тут и там в домах хлопали двери, женщины выгоняли коров. Мужики, постукивая деревом и железом, готовились к работе. Рядом с ними крутились дети. Начинался обычный трудовой день.

Из дома по соседству выскочил Никитка, увидел Яниса, бросился к нему. Сразу с испуганными глазенками спросил:

— Ты пошто тутака?

— Вот, вышел на волю, — с улыбкой ответил он.

— Сталось что-то, что ли?

— Нет, все хорошо.

— Ух! — мальчишка с облегчением вздохнул. — Я ить, думал, брякнулся опять, руку заломал. Ись хошь?

— Молока бы.

— Щас домой сбегаю, принесу, — пообещал он и убежал, только пятки засверкали.

Дмитрий провел в поводу к дому лошадей. Поровнявшись, сухо спросил:

— Ишо не кормили?

— Ничего, подожду. Мне торопиться некуда, — равнодушно ответил Янис.

Прошло достаточно времени. Староверы постепенно покидали усадьбы, кто пешком, другие на лошадях — каждый скромно приветствовал его как старого знакомого, даже те, кого он не видел в глаза. Ушел на покос и Дмитрий, вместе с братом Егором. Как позже Янис узнал от Никитки, это был его отец, а Дмитрий приходился ему дядей. Вместе с ними, помахав рукой со спины лошади, уехал Никитка.

Вскоре, когда все стихло, он увидел Катю. Она вышла из ограды с корзинкой в руках, направилась к нему. Янис заволновался, вскочил с чурки, сделал шаг навстречу. Девушка заметила это, смутилась, пошла медленнее. Опустила взгляд в землю, покраснела, нервно поправила на голове укрывающий волосы платок.

Расстояние в сто шагов от дома казалось Янису слишком длинным. Он не видел ее всего лишь один день, а, как показалось, целый месяц. Ночью плохо спал и сегодня утром встал и вышел на улицу, возможно, потому, что хотел встретиться.

— Доброго утречка вам, — склонив голову, прощебетала девушка ласточкой и, после ответного приветствия, указала на корзинку. — Принесла покушать. Тут яйца, сметанка, а кашу, — посмотрела на дом Дмитрия, — обещалась Агрипина сготовить. Сегодня я вам помогать буду. Тятечка Никитку на покос снарядил, сено грести. Тут кушать будете или в избушку занесть?

— Наверное, туда, — растерялся Янис, сообразив, что там они будут хоть какое-то время наедине.

Она прошла вперед, распахнула дверь и исчезла внутри:

— Ух, как у вас тут дышать тесно! Надобно свежесть пустить, пусть открыто будет, — а сама схватила ведро, выскочила и исчезла за углом.

Янис покраснел: стыдно перед девушкой. Катя, нисколько не смущаясь, скоро вернулась, оставила нужник на улице, опять зашла внутрь, недовольно заговорила:

— Как-то Никитка вчерась посуду не помыл? Надобно было убрать.

Собрала девушка со стола грязную чашку, кружку, ложку, ушла на ручей. Он тем временем осторожно перелез через порог, присел на нары. Дождавшись Катю, любуясь каждым ее движением, нечаянно сказал:

— А ты проворная, скорая на руку. И красивая!

От таких слов Катя замерла, с удивлением посмотрела на него. Потом, осознав смысл сказанного, покраснела, отвернулась, наливая молоко в кружку, пролила из-за задрожавших рук.

— Тоже мне… Такая, как все, — наконец-то нашла что ответить она. — А у вас в миру не такие?

— Есть… Красивые… — не ожидая такого вопроса, задумчиво ответил он. — Но ты особенная.

Застигнутая врасплох комплиментом, девушка растерялась. Видно никто не говорил ей таких слов, и они действовали на нее как первый поцелуй. Она бросала испуганный взгляд широко открытых голубых глаз то на него, то куда-то по углам избы.

Спасла Агрипина, принесла в горшочке горячей каши. Радуясь ее появлению, Катя, казалось, была на грани нервного срыва: заговорила так, что не переслушать. О том, как им сегодня ночью не давала спать кошка, сколько корова дала молока, как долго они вчера убирали сено, какая в этом году молодая картошка и другие мелочи. Агрипина заметила изменения в ее поведении, с подозрением посмотрела на нее, потом на Яниса, но промолчала. Переложив овсянку в чашку гостя, собралась уходить. Задержалась, посмотрела на Катю: ты идешь или нет? Та поняла, быстро собрала свою посуду в корзинку, поспешила за ней. Янис остался один, но ненадолго.

Вскоре пришел старец Никодим, за ним матушка Федосия. Проверили руку, сделали перевязку. Никодим удовлетворенно покачал головой, высказал скупую похвалу. Когда ушел, Федосия довольно улыбнулась:

— Редко услышишь, как он говорит. Тутака, видно, знатный случай, коли доброе слово вымолвил.

После непродолжительной беседы ушла и она:

— Отдыхай, набирайся силов. Тебе, горемышник, ишшо ох как много пережить надо будет!

Оставшись один, Янис погрузился в раздумье. Слова Федосии вернули к действительности. Сейчас он со сломанной рукой в кругу старообрядцев. Они за ним ухаживают, лечат. Придет пора, опять надо будет возвращаться назад одному. От этих мыслей стало так плохо, будто только что вырвал душу из огня. На глаза накатилась слеза. С тоской подумал: «Пусть бы лучше меня задавил медведь».

Вскоре прибежала Катя, принесла старые бродни, поставила рядом с нарами:

— Вот, тятечка утречком наказал принесть. Носи покуда, незачем босым ходить.

Суетливо посмотрела на посуду, спросила, что надо. Он отказался от помощи. Не зная, как начать разговор, спросил, сколько ей лет.

— Шестнадцать, — охотно ответила девушка, нервно перебирая пальчиками уголок платка.

— Вот как! — удивился он. — И тебя собираются отдавать замуж? Не рано?

— Что так? У нас все так ходят, — прищурила глаза. — Хто вам о том поведал? Никитка?

— Сам догадался, — схитрил Янис. — Потому как у такой девушки должен быть жених. Наверное, хорош собой?

— Верно, есть, — опустила глаза та. — Токо я ишшо ево не видела. — И вдруг посмотрела строго, прямо в лицо, резко перешла на «ты». — А у тебя есть?

— Что? — не сразу понял Янис.

— Невеста?

Это вопрос застал врасплох. Сейчас, после долгого времени одиночества, он так давно не спрашивал себя об этом, поэтому не мог сказать, кто ему Инга. Может, она уже чья-то жена? А если ее нет в живых? После некоторого раздумья, все же насмелился сказать твердо:

— Да, есть. Была. Давно.

— Где она сейчас?

— Там, в деревне.

— Ладная?

— Да.

— Пошто вы не живете вместе?

— Так сложилась жизнь.

— Не можно так, жить не вместе.

— Знаю.

На какое-то время замолчала, продолжая теребить платочек. Он, потупив взор, смотрел куда-то в земляной пол. Наконец-то Катя, любопытствуя, решилась на очередной вопрос:

— Вы дотоле часто виделись?

— Каждый день. Она рядом жила, на одной улице.

— Славно, видно, так видецца, — задумалась девушка, и загадочно: — а тайно, одни, виделись?

— Да, встречались.

— Запоздно? — затаив дыхание, прошептала Катя.

— Да.

— Миловались?

— Было дело.

— А как-то миловацца без венца? Грех то! — округлив глаза, перекрестилась девушка.

— Никакого греха не было, — пояснил Янис. — Что было, так только, целовались, и все. Ведь это не грех?

— Не ведаю, — задумчиво произнесла она. — У нас до свадьбы жениху с невестой видецца не разрешацца… — и вдруг таинственно: — А как-то, целовацца? Верно, сладко?

— А ты не пробовала? Ах, да, — усмехнулся Янис, — вам же нельзя.

— Как то, пробовать? — возмутилась она. — Это у вас, нехристей, все дозволительно. А у нас…

— Хочешь попробовать? — оборвал он ее, посмотрев прямо и глаза.

— Как то? — не удержавшись на ногах, Катя присела на лавку.

— Ну, если я тебя поцелую.

— Ах ты, черт рогатый! — вскочила на ноги. — Думала, ты мне друг! А ты… бес во плоти! — затопала ногами. — Ишь, как замаслил! — И убежала, не закрыв дверь.

Янис остался наедине со своими спутанными мыслями. Корил: «Вот дурак! Зачем так сказал? Обидел девушку. Что теперь будет?». Спрашивал себя, не понимал, как вырвалось. Но слово, что дождевая капля: упала на землю, не найдешь.

Катя обиделась. Пришла ближе к вечеру, принесла ужин, не говоря ни слова, поставила на стол. Даже не удостоив взглядом, поспешно ушла. Парень хотел объясниться, но понял, что бесполезно: не то воспитание, не та вера. Отрезал тропинку общения с девушкой. Возможно, навсегда.

Потекли напряженные дни. Янис находился между двух огней. С одной стороны Дмитрий: знает ли он, что под кедром похоронен убитый им Клим-гора? С другой — Катя. Он поступил с ней грубо, хотя и не хотел этого. Староверы хорошие люди, дали приют, еду, лечат. А он выглядит в их глазах неким убийцей и развратником.

Впрочем, так считал он сам, старообрядцы на этот счет не давали никаких определений. В деревне шла обычная, размеренная жизнь. Они не отвергали его, но и не приближали, держали на расстоянии. Для них Янис был всего лишь человек с ветру, которому нужна помощь, и только.

Выздоровление протекало успешно. С каждым днем он чувствовал себя лучше. Однажды предложил свою помощь в каком-нибудь деле, где мог справиться одной рукой. Дмитрий выслушал с пониманием, однако категорически отказался:

— Нам не можно.

Янис не обижался. Понимал, что так и должно быть. И все же не сидел сложа руки, попросил Никитку принести нож для резьбы. Тот сначала удивился, но потом согласился:

— Поначалу у тятечки спрошу.

Убежал. Не было долго, но пришел, принес небольшой, с ручкой из маральего рога, клинок, протянул Янису:

— Бери покуда тятечка разрешил. Но потом возверни.

Янис сходил за ручей, долго искал в лесу подходящее дерево. Наконец нашел вывернутый ветром кедр, вырезал из корня замысловатые узлы. Довольный, принес к избушке, расположился на чурке у порога. Зажал в коленях, правой рукой начал выбирать от корня ненужные куски.

Работал долго, упорно. Никитка часто прибегал посмотреть, наблюдая за кропотливой работой. Катя, притаскивая пищу, искоса поглядывала в его сторону. Кто-то из староверов подходил, останавливался в нескольких шагах, стараясь понять, что он мастерит. Наконец, на второй день к вечеру, измучившись, Янис протянул мальчишке творение. Тот аж подпрыгнул на месте, до того обрадовался. Из трех кусков дерева, составленных в шип, получился токующий глухарь. Раскинутый веером хвост, вытянутая шея, голова с приоткрытым клювом, чуть приспущенные крылья. Сидит на сучке, жалко, что не движется.

— Это ж че, мне? — светится Никитка.

— Тебе, — улыбнулся Янис. — Игрушка на память.

Парнишка хотел взять, но вдруг отдернул руки:

— Нам не можно.

Однако побежал домой рассказать родителям и братьям-сестрам об игрушке-самоделке. Вскоре мимо него, будто на ручей, прошла Катя. Бросила взгляд, надула губки:

— Фи! И вовсе не похож. Курица какая-то… Так себе.

Янис улыбнулся сам себе: первые слова за несколько дней.

Поставил глухаря в избушке на полочку на видное место: если не берут, пусть хоть любуются. Наутро пошел опять к павшему кедру, где приметил корень. Вырезал нужный кусок, из которого хотел сделать подарок девушке. Принес домой, опять уселся на чурку с ножом в руке. Его тут же окружили дети. Перебивая друг друга, стали предполагать, что из этой коряги получится. Подходили взрослые, молча смотрели на мастера. Янис не обращал внимания, трудился.

Вскоре пришла Катя с корзинкой в руках, предложила:

— Кушай, покуда горячее, остынет.

Оттаяла. Заговорила. Прошла обида. Он, улыбаясь ей, прошел в избушку, присел перед завтраком:

— Теперь будет подарок тебе.

Она замерла на месте, привычно волнуясь, теребя кусочек платка, с интересом спросила:

— И што такое будет?

— Посмотришь.

— А мене знать хоцца счас.

— Ты меня прости за то, — посмотрев ей в глаза, сказал Янис. — Не хотел… Вырвалось.

— Полноте, — негромко ответила она и шумно, облегченно вздохнув, заговорила с ним, как прежде. — А у нас, ить, телок ныне народился…

Она рассказывала все новости, что произошли с ней за последние дни, когда они были в ссоре. Высказывала накопившееся, снимая с чистой души черноту. Хотела с ним общения, говорила долго. Потом вдруг замолчала.

— Что-то случилось? — оторвавшись от еды, спросил он.

— Кабы ты… — опять выдержала долгую паузу, вероятно обдумывая, как лучше сказать, потом, наконец, решилась. — Кабы ты смог принять нашу веру, тебе бы разрешили жить с нами.

Для Яниса ее предложение — что ушат ледяной воды на голову. Никогда об этом не думал. Даже в корыстных целях. Тем более, для этого надо было изменить свою, лютеранскую веру, а это значило предать свой народ. Пошел бы он на это? Никогда.

Он молчал. Она тоже. Ждала, что ответит. Так и не дождавшись, молча ушла, не закрыв дверь. Много позже Янис будет вспоминать эту минуту. Сейчас не мог сообразить, что Катя смотрела дальновиднее.

После завтрака, все еще находясь под впечатлением ее вопроса, присел на чурку, снова взял нож вырезать корень. В голове все те же слова девушки. Но ответ для себя однозначный: нет.

Работал долго. Постепенно в куске дерева стало проявляться туловище, длинная шея, изящная голова. Катя принесла ужин, долго смотрела со стороны, улыбнулась:

— Корова што ли? Али лошадь?

Янис усмехнулся:

— Подожди, когда дело к концу подойдет, увидишь, кто это.

Игрушка была закончена к вечеру третьего дня. Ребятишки крутились возле него, с восхищением рассматривали тонконогую косулю. Каждому хотелось подержать ее в руках, но закон — не брать ничего от людей с ветру — был суров, и они боялись его. Дмитрий улыбался в бороду:

— Ладный мастер. Кто учил заделью?

— Никто. Сам вот первый раз попробовал, получилось, — пожимал плечами Янис.

Пришел посмотреть на игрушки Егор, отец Никитки, хотя всегда проходил мимо. Оценил суровым взглядом, покачал головой, подобрели глаза:

— Ить, докумекал! И руки деловые, знамо дело, хороший хозяин в доме.

Катя была последней, кто увидела косулю. Весь последний день ее держали дома какие-то дела. Пришла к вечеру с ужином и в нетерпении заговорила с порога:

— Кажи свою козулю!

— Вон, на столе стоит, — с улыбкой указал рукой Янис. — Она не моя. Это я для тебя сделал. Видишь, похожа на тебя?

— Как то? Меня с козой ровняешь? — возмутилась девушка.

— Не сравниваю. Она такая же стройная, изящная, красивая.

Катя захлопала ресничками, поняла, покраснела. Не прикасаясь, какое-то время любовалась, потом поблагодарила:

— Спаси Христос! Пущай тутака стоит. Нам в избу не можно.

— А в благодарность за это что мне будет? — присаживаясь к столу, пошутил он.

Та смутилась, осторожно подошла ближе, наклонилась к нему и… Прикоснулась губами к щеке. Тут же отпрянула, стала быстро креститься:

— Помилуй мя, грешную! Спаси мя, грешную!..

Янис замер как сидел. Никак не ожидал от нее такого поступка. В голову ударили колокола, на сердце будто пролили кипяток. Молча посмотрел на нее и вдруг боковым зрением увидел в проходе человека. За порогом стоит старец Никодим. Что ему надо? Никогда в такой час не приходил. Увидел, как Катя поцеловала Яниса. Затопал ногами, зашипел змеем, ударил о землю посохом и тут же скрылся за углом. Девушка тоже увидела его в последний момент, вскрикнула от страха, прижала ладошки сначала к груди, потом на лицо, сжалась комочком, осела, где стояла.

Янис вскочил, поднял ее, успокаивая, обнял рукой, прижал к себе. Она не отстранилась, как будто ждала его утешения, тихо заплакала:

— Пропала я! Пропала я вовсе! Теперь меня денно и нощно грехи отмаливать заставят.

— Что ж ты… Успокойся, ничего в этом нет. Подумаешь, в щеку раз.

— Это у вас ничего. А для нас то грех великий!..

Постояла немного, легонько отстранилась, положила ему на грудь ладошки, посмотрела в глаза:

— Хороший ты. Я тебя никогда не забуду.

Он хотел схватить ее за плечи, прижать к себе, но она отстранилась:

— Пущай мя, пойду. Может, свидимся…

И шагнула за порог, как покорный ягненок.

Янис осел на лавку:

«Вот те на! Не было печали. Теперь меня будут точно считать греховодником. Никодим все расскажет, да еще подольет масла в огонь. Надо ж такому случиться: услужил староверам за доброту. Скажут, что чужую невесту хотел увести».

Посидел, осматриваясь по сторонам. Повторил последнее слово, в голову пришла бредовая идея: «Увести». Какое-то время думал, уставившись в одну точку, от прилива крови обнесло голову: «А почему бы и нет?..» Вскочил на ногах так, что ударился головой в потолок. Заходил по избе: «Что ж ты раньше думал?» В затылок как будто ударили оглоблей: «А как же Инга?» Опять сел на лавку. В напряжении снял с корзинки полотенце, зачерпнул кашу в рот, запивая молоком. Тут же отбросил ложку, завалился на нары: эх, ну и дела!

Инга. С годами время как-то стерло, затушевало остроту тоски по ней. И вдруг появилась Катя: молодая, красивая, спокойная. Сразу затмила Ингу, как зеленая трава голую землю. Как надо было поступать в этом случае? Янис разрывался на две части, будто лучина под острием ножа.

Оставшись наедине со своими мыслями, долго думал, что делать. Сделать предложение Кате и жениться на ней? Не разрешат родные. Принять их веру? Невозможно. Оставался один выход: предложить девушке тайно уйти с ним в его зимовье, а там — будь что будет. Твердо убежденный в своем намерении, стал ждать, когда она придет за посудой. Но пришел Дмитрий. Подошел к входной двери, не приветствуя, бросил через порог:

— Утром на заре поедем на твою заимку, будь готов.

И ушел. У Яниса ощущение, будто на него выплеснули ведро с помоями. Кажется, что так постыло еще никогда не было. Представлял, что сейчас про него говорят староверы. Что они сделали с Катей? Как ее наказали? Еще горше было оттого, что больше не увидит ее никогда. Однако свидание состоялось.

Пришла. Тихонько, крадучись, мягко ступая босыми ногами по влажной земле. Беззвучно отворила тяжелую дверь, переступила порог.

— Кто здесь? — не определившись в темноте, приподнял голову Янис.

— Я это… Катя. Не шуми.

— Катя? — вскакивая с нар, не поверил он. — Как ты?..

— Тихо. Пришла вот.

Нашли друг друга руками, встретились ладошками. Он бережно прижал ее к своей груди, обнял, поглаживая по голове, сдернул платок. Удивился мягкости заплетенных в косу волос. Она не отстранилась, подняла голову навстречу. Янис нашел губы, осторожно поцеловал. Ощутил вкус чистой воды, парного молока, мяты, медуницы, ромашки. Вдохнул запах скошенных трав, терпкой хвои, почувствовал трепет хрупких плечиков, волнующего тела, нежной кожи. Долго пил девственный сок сладких губ. Едва не задохнувшись, присаживаясь, потянул ее за собой. Она податливо опустилась рядом с ним на нары, подрагивающим голосом попросила:

— Ради Христа, не трожь меня… Я пришла не для этого.

Янис обнял ее рукой, прижал к плечу:

— Не бойся, не трону.

Какое-то время сидели молча. Он ласкал волосы, осторожно целовал глаза, нос, щеки, губы. Она, наслаждаясь прикосновениями, ответно дотрагивалась до лица дрожащими пальчиками.

— Голова кружицца… Как лечу куда-то, — прошептала Катя, цепляясь за рубашку.

— Держись за меня крепче, — прошептал он, еще сильнее прижимая к себе.

— Хорошо с тобой! Будто навовсе в теплом молоке купаюсь.

— И мне.

Опять замолчали, томимые близостью друг друга.

— Тебя утречком домой спровадят.

— Знаю, Дмитрий приходил уже, сказал.

— Я как узнала, так решила к тебе убегнуть. На меня матушка Федосия епитимью наложила, месяц листовки читать, на коленях стоять, грехи замаливать. На ночь в келье оставили, а я тихохонько через крышу вылезла да по огороду через забор.

— А вдруг хватятся?

— Ну и пущщай. Зато хоть немножко с тобой побуду.

— Смелая ты!

— Кака есть.

— Раз смелая, будешь со мной жить? — выдержав паузу, предложил Янис.

— Как-то, жить? — встрепенувшись, оторвалась от его груди Катя.

— У меня на зимовье. Вот прямо сейчас давай убежим?

— Без согласия?

— Да. Все равно тебе отец и мать не разрешат за меня замуж.

— Нет, не можно так, без Божьего разрешения и согласия родителей. Вот кабы ты принял нашу веру… Тогда бы было вовсе по-другому.

— Я тоже так не могу…

Замолчали. Он опять бережно прижал ее к груди. Девушка тяжело вздохнула.

— Как же твоя невеста? — опять отстранившись, вдруг спросила она и, не дождавшись ответа, с укоризной продолжила: — Ишь как, я сейчас пойду с тобой, а потом ты меня на нее променяешь.

— Как я могу? Я даже не знаю, что с ней сейчас, может, замуж вышла.

— А коли не вышла?

— Все равно с тобой буду, если ты решишься. Рано или поздно, все равно мы к своим выйдем. Там тебя примут с добром отец, матушка… В нашу веру перекрестишься, — сказал Янис и не поверил своим словам. Слишком все запутано.

— Нет, милый. Не могу я так, во грехах быть. Меня же не простят за непослушание. Как потом жить? И не буду я принимать вашу веру, так как она неправедная. Лишь одна наша, старообрядческая верна! — Перекрестилась в темноте. — И это будет мое последнее слово.

Янис промолчал, понял, что Катю не переубедить, так как и не найти выхода из положения. Опять приласкал ее, долго целовал, осторожно спросил:

— Тебя осенью замуж хотят отдать. Пойдешь?

— Как тятечка скажет… — тяжело вздохнула она.

— Может, свидимся когда, — осторожно спросил он, — я приду.

— Когда? — встрепенулась Катя.

— Рука заживет, ближе к осени.

— Где?

— Давай там, на покосах.

— Как же мне знать, что ты пришел?

— Как лист начнет желтеть, смотри в ту сторону. Я дым пущу.

— А ну как другие заметят? Скажут, чужие, проверят.

— Тогда тряпочку привяжу красную к жердям, там, у вас за огородами.

— Хорошо! — воскликнула девушка и прижалась к нему покорно, обвила шею руками. — Ждать буду.

Вдруг за стеной раздались шаги: тяжелые, быстрые. Дверь распахнулась:

— Выходи! — загремел злой голос Егора.

Янис и Катя вскочили, вышли на улицу. Перед ними с факелом стоял отец Дмитрий и матушка Федосия. Смотрят строго, будто убить хотят.

— Домой скоро! — крикнул Егор дочери. Катя побежала в темноту.

Отец подошел к Янису вплотную, тяжело посмотрел в глаза, глухо выдохнул:

— Было што?..

— Нет.

— Мотри у меня, шкуру спущу. — И ушел вслед за дочерью. Вместе с ним ушла и Федосия.

— Что ж ты так? — после некоторого молчания спросил Дмитрий. — Мы ить к тебе с душой, а ты…

— Ничего не было. Мы так сидели, разговаривали.

— Ночью? С молодой девицей? Ты что, муж ей?

— Нет, — подавленно ответил Янис. — Люба она мне.

— Собирайся, поедем в ночь, — и ушел за лошадьми.

Янис, как побитая собака, вошел в избу, надел бродни, куртку, больше у него ничего не было. Вышел на улицу, сел на чурку, слушая ночь. Вскоре от реки пришел Дмитрий, привел коней. Вместе подошли к его калитке. Он вытащил уздечки, седла. Оседлав, помог сесть Янису, закинул за спину карабин, вскочил сам, тронул уздечку: поехали. Мимо черных, без света, домов. Казалось, что деревня спит, однако Янис понимал, что все смотрят им вслед, перекрещивая путь:

— Спаси Христос! Избавились от человека с ветру!..

Дмитрий правил к дому Яниса напрямую, через низкий перевал, также, как он добирался сюда со сломанной рукой. На рассвете переплыли реку, направились вверх по течению. Всю дорогу Дмитрий молчал, изредка бросая редкие фразы. Перед обедом прибыли к заимке Яниса.

Их встретил Андрей. Все это время он жил здесь, смотрел за хозяйством. В зимовье не заходил, продуктами и инструментом не пользовался. Построил неподалеку от ключика временный, из коры ели, балаган, спал и ел отдельно. Немного удивившись их появлению, радостно улыбнулся. Посмотрел на брата, нахмурился.

После непродолжительного разговора они тут же уехали. Перед тем как тронуть коней, Дмитрий бросил через плечо:

— Встречаться будем как прежде, где лодка. В деревню боле не приходи.

— Спасибо, мужики, за все! И там в деревне передайте мою благодарность! — дрожащим голосом, в знак прощания воскликнул Янис. — Я вашу доброту никогда не забуду!

— Спаси Христос! — отозвались оба через спины и скрылись в пихтаче.

Опять один… Усевшись на чурку, долго смотрел перед собой, уставившись в землю. В голове блуждали удручающие мысли, из глаз катились слезы. Дикая тоска охватила сердце: он опять изгой и сколько таким быть, неизвестно. Вспомнил Катю: договорились встретиться, но получится ли? Ее образ и надежды немного приподняли дух. Лучше жить ожиданиями, чем пребывать в неизвестности.

Встал с чурки, вошел в зимовье. Все на своих местах. Вышел на улицу, прошел в огород. Окученная картошка радовала глаз. На грядах идеальный порядок, Андрей полол их практически ежедневно. Поляна с зерновыми обещала дать хороший урожай, без хлеба не останется. Два улья с пчелками стоят на обычном месте, на пеньках. Полосатые труженицы снуют в летки и обратно, работа кипит. Прошел под кедр, долго сидел, вспоминая и жалея собаку. Если бы не Елка, он был бы мертв. Теперь не будет верной помощницы и друга, никто не заменит ее, даже тот щенок, которого обещали дать будущей весной староверы. Тяжело вздохнул, пошел разводить костер: надо готовить ужин. Нарубил одной рукой щепок, развел огонь, подвесил над ним котелок. Прижимая к себе клубни, почистил картошку, сварил похлебку. Поел, расположился на нарах. Все-таки жить можно, но только не одному. Если бы кто-то был рядом…

Потекли обычные дни. Янис старался загрузить себя работой: полол гряды, возился с пчелами, рыбачил. Резкая перемена обстановки угнетала: вот он был рядом с людьми и опять остался наедине с собой. Вспоминал Катю: скорее бы подошло время встречи.

Через двадцать дней, как наказывал старец Никодим, снял дощечки. Рука срослась, напоминая о медвежьих клыках глубокими шрамами. Постепенно стал помогать ею в мелких делах. Через три дня уже не вспоминал, что надо оберегать. Конечность была так же полна сил, двигалась, как прежде, но мозжила перед непогодой, болела, если долгое время занимался тяжелым физическим трудом. Каждое утро, выходя на улицу, радовался, чувствуя, как по логу тянет первый прохладный туман подступающей осени. Когда увидел, как начинают желтеть листья, понял: пора!

К староверческой деревне подкрался в сумерках. Зашел с огородов Катиной усадьбы, долго ждал. Убедившись в безопасности, повесил в условленном месте красную тряпочку. Вернулся на покосы, ожидая девушку, в стороне устроил временный стан. Костер жег по ночам, чтобы не было видно огня и дыма. С раннего утра до позднего вечера лежал под елью у дороги, ждал, когда появится девушка. За все время по тропе дважды прошли две незнакомые женщины, собирали грибы. Утром второго дня на коне проехал Дмитрий. Проверил сено в стогах, убедился, что все в порядке, вернулся в деревню. На четвертую ночь Янис опять прокрался за усадьбу. Тряпочка висела там же, никем не тронутая. Вернулся назад, ждал еще сутки. Наутро шестого дня понял, что никто не придет. Пора возвращаться, дома оставалось хозяйство без присмотра.

Пришел на зимовье подавленный, угрюмый, полный тоски от растворившихся надежд. Не понимал, почему не состоялось свидание. Теперь был твердо уверен, что Катю больше не увидит никогда.

Несколько суток без движения лежал на нарах. Поднимался в редких случаях для того, чтобы выйти во двор. Есть и что-то делать не хотелось. Возникла страшная мысль — застрелиться. Пошел за зимовье, нашел под стрехой револьвер, зарядил один патрон, сел на чурку, намереваясь сделать роковой выстрел. Долго смотрел куда-то сквозь деревья. Потом вдруг услышал, как летают пчелки. Подумал: как они останутся без него? Стало жалко маленьких тружениц, продолжавших работать, несмотря ни на что. Встал, засунул револьвер в карман, подошел к ульям. Долго смотрел, как те снуют в летку и обратно. Понял, что им не легче, чем ему, но они не плачут. Почему тогда он должен лишить себя жизни? Как бы ни было, надо жить! Не он давал себе жизнь, не ему ее лишать. Возможно, завтра, через день, неделю, на будущий год все изменится в лучшую сторону. И эта надежда уберегла Яниса от страшного намерения.

С первыми зазимками пришла настоящая осень, за ней зима. Обычные для этого края снег, морозы не баловали: приходилось чистить дорожку к ручейку, топить печь несколько раз в сутки, готовить дрова и охотиться. Промысел оставался главным ремеслом в его жизни. Охотник старался добыть как можно больше пушнины, чтобы летом было с чем идти к староверам.

Весна была ранняя. Снег сошел быстро, освободив землю для травы. Вместе с ней позеленели листочками рябинки, березки, напитались смольем хвойные деревья. Вешняя вода прогнала лед, очистила русла рек. Благоухающая тайга открыла для прохода тропы. Раньше обычно Янис вскопал землю, посадил картошку, зерновые культуры, вытащил из мшаника пчел. Торопился и радовался: скоро Троицкая неделя, после нее надо идти на встречу с Дмитрием и Андреем. Считал дни, в нетерпении пересматривал пушнину. Сезон прошел недаром: добыл пять соболей, десять норок, три выдры, около двухсот белок. Есть что показать старообрядцам.

Наконец наступил положенный срок. Собравшись в дорогу, который раз внимательно осмотрел хозяйство, развел вокруг дымокуры, чтобы не дай Бог, в его отсутствие не пришел медведь. Рассчитывал вернуться через три-четыре дня.

К знакомому месту он подходил быстрым шагом, почти бежал. Вдруг его ждут? И каково было разочарование, а затем и недоумение, когда не обнаружил следы присутствия людей. Нет, они были: размытое дождями кострище, вешала для просушки сетей под деревьями, вертикально поставленные под елями сухие сутунки для костра. Не веря своим глазам, метался по берегу, надеясь найти хоть какую-то мелочь: свежую щепку, след на песке. Ответом была замытая вешней водой коса, где не ступала нога человека, да старые пеньки. В этом году Дмитрия и Андрея здесь не было.

Теряясь в догадках, стал ждать. Надеялся, что вот-вот на противоположном берегу раздвинутся тальниковые заросли, из них выплывет знакомая долбленка. Жил на переправе долго: день, другой, третий. Жег большой костер, варил уху: придут голодные, будет чем накормить, хотя понимал, что из его котелка есть не будут.

На третий день к вечеру решился переплыть на другой берег. Думал, что братья рыбачили, но не приплывали сюда, стараясь не выдавать себя. Срубил сухую пихту, связал плот. Благополучно перебравшись, пошел вдоль берега. В дальнем углу тихой курьи нашел спрессованную снегом долбленку. Осенью после рыбалки Дмитрий и Андрей вытащили лодку из воды, уложили на лежки, перевернули, но весной не откопали. Тяжелая, сырая масса плотного снега раздавила посудину в лепешку, как скорлупу кедрового ореха. Неподалеку под елью в сухом месте висела сеть для режевания. Внимательно присмотревшись, понял, что в этом году ее не использовали для рыбалки.

Находка озадачила и насторожила. Неприятное предчувствие закралось в душу: не сомневался, что со староверами что-то случилось. Не раздумывая, несмотря на поздний час и запрет, пошел в деревню.

Сразу от берега начиналась хорошая конная тропа. По ней братья возили на лошадях рыбу. Сейчас ее замыло водой, не было свежих отпечатков копыт. Кое-где через нее лежали поваленные деревья. Все указывало на то, что здесь никто не ходил с прошлого года. Несмотря на ночь, тропа привела Яниса к знакомым покосам.

Сюда он приходил осенью, ждал Катю. После его ухода тут немногое изменилось, разве что зимой старообрядцы вывезли сено. Чистая, без кочек, камней и корней площадь радовала густой, едва не по пояс, травой. Через пару недель можно начинать косить.

Не задерживаясь, пошел знакомой дорожкой, вскоре вышел на околицу. Остановился перед поскотиной, раздумывая, идти дальше или подождать. Ранний рассвет растворил ночную мглу, но не прогнал сгустившийся над деревней туман. Идти к старообрядцам небезопасно: не ждут, могут натравить собак или, еще хуже, в «молоке» пальнут из ружья. Решил оставаться на месте, пока не уйдет темнота, а там будет видно.

Отошел на небольшое расстояние в сторону, устроился на пригорке. Отсюда, с некоторой возвышенности, должно быть хорошо видно дом Кати. С затаенным дыханием подумал, что сегодня увидит девушку хоть издалека. В ожидании несколько раз принюхивался, чувствуя стойкий запах гари. Слушая тишину, удивлялся, почему не лают собаки, обычно в эту пору они должны подавать голос. К тому же не поет петух и не мычат коровы. Все это казалось странным.

Наконец-то из-за покатой горы выглянуло солнышко, постепенно растворило разлившуюся пелену. Сначала Янис не поверил своим глазам. Вместо привычных домов и хозяйственных строений — размытые черные пятна. Проявляясь, они представили страшную картину пожарища.

Бросился к дому Кати, подбежал, остановился рядом. На его месте — останки обуглившихся бревен. Все, что раньше было крепкой усадьбой, сожжено дотла: дом, летняя кухня, стайки, пригоны, дровенники, сеновалы, погреба. Вместе с ними — сельскохозяйственные орудия труда. Он видел обгоревшую сенокосилку, плуг, веялку, молотилку. В золе валялись искореженные огнем металлические предметы, служившие хозяевам в быту и работе: чугунки, прихватники, котелки, топоры, косы. Создавалось впечатление, что застигнутые пожаром хозяева не могли в суматохе спасти свое добро.

Янис посмотрел вдоль улицы. Соседские дома и постройки также были преданы огню. Вся деревня, семь домов, выжжены дотла. Как будто страшный пал, подхваченный сильным дуновением ветра, в одночасье слизнул все, что строилось долгими годами. Еще в прошлом году, рассматривая далеко расположенные друг от друга дома, Янис сделал вывод, что все у староверов построено добротно, никакой ураган не мог перекинуть пламя с одной крыши на другую. Получалось, что деревня была выжжена специально. Но кем и зачем? На этот вопрос дать ответа он не мог. Сначала предположил, что старообрядцы, скрываясь от гонений, сами сожгли свои усадьбы, ушли в тайгу еще дальше. Тотчас отмел эту мысль: они бы не бросили сеялки, веялки и топоры. Для жизни в природе любая железка имеет особую ценность. Даже консервная банка из-под тушенки, ржавый гвоздь идут в дело.

Прошел по двору. В углу у калитки уцелевшая собачья будка. Возле нее останки собаки на цепи. Шкура и плоть успели разложиться, остались кости, в черепе — небольшая дырка, пулевое отверстие. Вероятно, она была убита. Это открытие заставило пройти по тем местам, где находились пригоны для живности. Нигде не заметил останков сгоревших коров, лошадей или куриц. Скорее всего, они были выгнаны из стаек еще до пожара.

Посмотрел в огород. Земля голая, ничего не посажено и даже не вспахано. Значит, трагедия случилась еще до посевной, скорее всего, зимой или ранней весной: из-за снега пламя не смогло достать забор из жердей, находившийся в пяти метрах. Также нигде не виднелись свежие следы человека или животного, только прошлогодние. Более точный срок для ответа нашел на усадьбе Дмитрия. В уцелевшем сарайчике увидел в берестяных туесах огуречную рассаду. Агрипина высадила семена заранее, держала их в теплом месте. Многие из них погибли из-за нехватки воды, но несколько корней чудом выжили. Прикинул, что семена высаживают в середине апреля, значит, деревня была сожжена чуть позже.

Он долго бродил по пепелищам, зашел почти на все усадьбы, от одного конца деревни в другой, находил обгоревшие ножи, ружья, подковы, металлические предметы от сбруи и уздечек, кованые гвозди, тесла, топоры, молотки. Когда-то все это служило людям, теперь никому не нужно. Многие орудия можно было использовать в работе, но Янис ничего не взял, посчитал грехом.

Из всех построек в деревне целой осталась только избушка для людей с ветру, где он жил в прошлом году. Дверь нараспашку. Те же нары, стол, лавка, окно с натянутым мочевым пузырем. Чурка перед входом, небольшая поленница дров у стены. Пустая, без резных игрушек, полка. Подавленно осматриваясь, присел на чурку, закрыл ладонями глаза, задумался. Казалось, что вот сейчас прибежит Никитка, из дома наискосок с корзинкой в руках выйдет Катя, Дмитрий с уздечкой в руках пойдет за лошадьми. Почудилось, что слышит чьи-то шаги. Вздрогнул, подскочил: нет никого, вокруг — пепелище, выжженная деревня. Исчезли люди неизвестно куда, найти следы невозможно.

Солнце подкатывалось к зениту. Пора уходить. Янис вышел за околицу, в последний раз оглянулся, недолго смотрел на бывшее староверческое поселение. Здесь жили люди долгое время. Противоборствуя силам природы, выживали в тяжелых условиях, обжились, трудились, никому не мешали. И вдруг разом ничего не стало. Страшно…

Вернулся к себе на зимовье на следующий день. Все было как прежде: изба, картошка, овес, пчелки. Даже ручеек под пригорком журчал знакомым голоском. Ничего в этом мире не изменилось. Однако не хватало главного: у него потерялась последняя ниточка связи с людьми, теперь нет надежды на встречу, нет радости от общения. Он не услышит человеческую речь. Никто не протянет руку помощи в трудную минуту. С этого дня надо надеяться только на себя.

И потянулись дни, недели, годы, полные тоски и одиночества отшельнической жизни, в которой не было праздников и просветления. До тех пор, пока Янис не решился на последний шаг:

— Чем так жить, лучше смерть!..

…Зента говорила много и долго. Прошло несколько часов после начала допроса. Передо мной лежал протокол на восемнадцати листах бумаги. Не знаю, случайно или нет, но его объем совпал с годами жизни Яниса в тайге. Когда поставил точку и попросил подписаться на каждой странице, он не смог: разучился писать, за него расписывалась сестра. Мне оставалось найти свидетелей, которые могли бы подтвердить слова Зенты и приложить какой-то документ, подтверждающий личность Яниса.

— Свидетели есть, — спокойно отвечала Зента. — Вон, вся улица его помнит, те, кто остались. А вот метриков нету, забрали, когда приходили за отцом и братьями…

Вместе пошли к соседям. Постучались в первый дом слева. Вышли две женщины и старик. На мой вопрос согласно кивнули головами:

— Да, это Янис, Мариса Вереды сын.

Попросил подписаться на бумаге. Те охотно поставили свои инициалы.

Прошли дальше, через улицу. Вызвали хозяев. На зов выскочила женщина лет за тридцать, за ней дед и юноша лет пятнадцати. Тщательно пряча под платок поседевшие волосы, хозяйка назвала свою фамилию и имя, закивала головой:

— Инга Юлзе. Девичья? Берзиньш. Да, это Янис…

Подписалась на бумаге, поспешно скрылась за воротами. Было слышно, как она заплакала навзрыд.

— Это она? — спросил я, когда мы отошли на некоторое расстояние.

— Да. Перед войной как раз вышла замуж за Витоса Юлзе, родители настояли… Самого Витоса убили в войну.

После обхода по соседям вернулись назад. Осталось поставить контрольный штрих. После некоторого молчания, отведя в сторону взгляд, потребовал:

— Надо сдать оружие.

Зента передала мой приказ. Янис согласно кивнул, зашел в дом, вынес карабин, револьвер и все оставшиеся патроны. Что-то пробормотал сестре. Та сказала:

— Ружье не отдаст, в тайге оставил, память от отца…

Я молча переписал номера стволов в протокол, собрался уходить.

— Слава тебе, Господи! Разобрались. Может, останетесь с нами пообедать? Голодные, небось.

От еды не отказался. Жаль мне было обоих: их ждали долгие разбирательства и доказательства. Янис признался, что убил двух человек, пусть бандитов, а это уже было уголовное дело. Неизвестно, как повернет суд.

Зента предлагала остаться до утра:

— Куда на ночь глядя? Утречком и отправитесь.

Хотя мне предстояла дальняя дорога назад, отказался, сославшись на неотложные дела. Уходя, еще раз посмотрел на Яниса. Тот стоял, опустив руки, с поникшими плечами, слегка сгорбившись. С резкой паутиной морщин на постаревшем лице, седыми волосами, он был похож на старика. А ведь ему было всего лишь тридцать пять лет. Тем не менее в глазах искрилась радость оттого, что теперь он не одинок, с людьми. Еще потому, что остался живой, не пропал, как отец и братья в тридцать седьмом году.

Грязная дорога от деревни до трассы, как и утром, показалась долгой и трудной. Прошло около двух часов утомительного пути, прежде чем я, до колен перепачкавшись в жиже, выбрался на грунтовку. К тому времени подступили сумерки, но желто-серую полосу было видно хорошо. Ждать попутной машины было бессмысленно: в этот час по тракту могли бродить только медведи или волки. Мысленно проклиная свое упрямство, жалея что не остался ночевать у Вередов, подкинув на плече отяжелевший карабин Яниса, подался в нужном направлении.

За час прошел около пяти километров. Насквозь промокшие сапоги казались пудовыми гирями. Ремень оружия давил на плечо. Пропитанная потом фуражка нахлобучилась на уши. Я устал, хотел есть и спать. Возникла мысль: отойти куда-нибудь в сторону, развести костер и завалиться возле огня. Но отсутствие подходящего места и деревьев пресекали от пустой затеи. Мне ничего не оставалось, как продолжать шагать.

И все же мне повезло. Далеко позади послышался монотонный, завывающий на пригорках, мотор машины. Вскоре я увидел свет режущих темноту фар, два желтых глаза, узнал знакомый «студебеккер». Не отходя с дороги на обочину, радостно поднял обе руки.

Увидев меня, Пашка сбавил скорость, остановился. Когда я залез с грязными сапогами в кабину, улыбнулся, как родному брату, спросил уставшим голосом:

— Что, дядя, закусило?

— Есть маленько, — в тон ему ответил я. — Запоздал, пришлось пешком топать.

— Как будто тебя посветлу ждала машина, — недовольно выпятила нижнюю губу тетя Саша, нехотя уступая место.

— Я думал, охотник какой по ночи шастает, а ты самопехом решил? — включая скорость, продолжал Пашка. — Туда без ружья был, назад с карабином.

— Он его у брата Зенты изъял, — ответила за меня всезнающая Вобла. — Неужли непонятно? — И уже ко мне: — Разоружил бандюгана? Правильно! Нечего народ пугать. А то ишь, все мужики как мужики — воевали, а он, птица вольная, в тайге отсиживался!..

И понесла всякую ересь. В этот час тетка Александра была в исключительно плохом настроении. Долгая дорога туда и обратно, прием товара измотали ее, сделали злой и сварливой. Теперь Вобла весь негатив изливала на Яниса, хотя не знала всей сути. Перемывая кости понаслышке и по собственным предположениям, рассказывала про дезертира в полной красе. Как в то время, когда страна воевала и голодовала, он жил припеваючи, миловался с женщинами, жрал от пуза и вообще…

Она не договорила. Набравший к этому времени скорость «студик» встал как вкопанный. Пашка тормознул так, что заглох двигатель. Через кабину из кузова полетели какие-то ящики, банки, бутылки. Не ожидавшая резкой остановки Вобла, не удержавшись, резко подалась вперед, ударившись головой о лобовое стекло.

— Что ты орешь как недорезанная? — сильными руками вцепившись в руль, будто выжимая из него соки, закричал Пашка. — Откуда ты все знаешь? Ты что, там была? Видела его? Ты себя, сука, вспомни, как в войну на складах отъедалась! Вспомни, как тетка моя у тебя стакан муки просила, а ты ей не дала. Или расскажи, как с директором тушенку да колбасу списывали, а сами по ночам фуршеты устраивали. Неправда? Поделись, как у баб приисковых золото со свинцом мешали…

Бросив баранку, Пашка выскочил на улицу, спрыгнул с подножки, хрястнул дверцей так, что рассыпалось боковое стекло. Начал собирать разлетевшиеся на дороге продукты.

Я молча вылез за ним, помогая, спросил:

— Что ты так на нее?

— Не хрен грязь на людей лить, когда у самой юбка в навозе! У самой вон мужик бронь имел, вроде как больной. Какой больной? На коне не догонишь, об лоб поросят можно добивать. Дворником работал. Она же ему бронь выписала с военкомом… Нетрудно догадаться, за что.

Постепенно успокаиваясь, закурил. Поднял с дороги целую бутылку со спиртом, отковырял сургуч отверткой, достал из бардачка стакан, налил половину:

— Давай, начальник, выпьем! За тех, кому пришлось и кто не смог!

Я не отказался, понял его настроение.

Собрали продукты, загрузили в кузов, сели в кабину. Пашка завел отрепетированный двигатель, включил передачу. Быстро набирая скорость, «студик» мягко покатил по дороге. Остаток пути молчали. Пашка уверенно крутил руль, Вобла пыхтела носом. Я, переосмысливая случившееся, искоса, с уважением посматривал на фронтового водителя.

Утром следующего дня в восемь часов пришел на доклад к Краеву, доложил о прибытии. Передал протокол допроса и оружие. Виктор Федорович во время разговора часто вскакивал со стула, волнуясь, молча ходил по кабинету. Выслушав мой доклад, отпуская, задумчиво протянул:

— Тяжелая, запутанная история.

Через час, находясь в своем кабинете, услышал, как пришла экспедитор Александра Воблер. Ворвалась в кабинет начальника с заявлением на Пашку Зыкова. Долго кричала, что-то доказывала. Через некоторое время Краев позвал меня к себе, угрюмо спросил:

— Вот, гражданка Воблер говорит, что ты был свидетелем того, как гражданин Зыков ее вчера избил.

— Не знаю, не видел, — холодно ответил я.

Через месяц меня повысили в звании, дали другую должность, предложили работать в Красноярске. Я уехал и, к сожалению, не знаю дальнейшей судьбы Яниса Вереда. Вспомнить о немтыре помог случай. Однажды, в начале семидесятых годов, по заданию Управления занимаясь архивами, наткнулся на папку под грифом «секретно». Прочитал знакомую фамилию. Ознакомившись с делом, какое-то время был подавлен приговором. В нем значилось что «Марис Витолсович, Юрис Марисович и Андрис Марисович Вереды были арестованы 5 октября 1937 года по статье 58. Осуждены 15 ноября, высшая мера наказания. Приговор приведен в исполнение 17 ноября 1937».

Как-то меня пригласили на юбилей моего начальника, а заодно провожали на пенсию. Шикарный банкет сначала проводили в дорогом ресторане, потом избранные лица, в том числе и я, переехали к нему домой. В ожидании приглашения за стол, показывая свои комнаты, хозяин представлял коллекцию вещей. Каждую связывал с каким либо событием или делом. Там были ножи, шашки времен гражданской войны, какие-то поделки. Наконец добрались до деревянных сувениров — игрушек ручной работы. С нескрываемой гордостью генерал представил глухаря и косулю, вырезанных из дерева неизвестным мастером.

Позже я узнал, что во время войны юбиляр был начальником карательного отряда, разыскивавшего в тайге укрывавшихся дезертиров и старообрядцев. Как с ними поступали, знают лишь суровые законы того времени.