Избранные детективные романы. Сборник № 2. Книги 15-28

Глава 1

Я адвокат и сижу в тюрьме. Это долгая история.

Мне сорок три года, и я отбыл половину десятилетнего срока, к которому приговорен слабаком и ханжой — федеральным судьей Вашингтона, федеральный округ Колумбия. Все мои апелляции ничего не дали, и теперь в моем полностью истощенном арсенале не осталось ни одной процедуры, механизма, малоизвестного закона, формальности, лазейки, отчаянного средства. Ничего. Зная законы, я бы мог заниматься тем, чем занимаются некоторые заключенные, — забрасывать суды тоннами бесполезных ходатайств, исков и прочего мусора, только все это мне нисколько не помогло бы. Мне ничего не поможет. Реальность такова, что еще пять лет не стоит надеяться выйти на свободу, разве только под конец скостят жалкие две-три недели за хорошее поведение — а веду я себя всегда образцово.

Мне не следовало бы называть себя адвокатом, поскольку фактически я не адвокат. Адвокатура штата Виргиния лишила меня лицензии вскоре после приговора. Все было ясно как божий день: осуждение за тяжкое уголовное преступление равносильно лишению адвокатского звания. У меня отобрали лицензию и внесли соответствующую запись в Регистр адвокатов Виргинии. Тогда всего за месяц лицензий лишились сразу трое — показатель выше среднего.

Тем не менее в своем мирке я известен как тюремный юрист и в этом качестве по несколько часов в день помогаю другим заключенным в их юридических делах. Я изучаю их апелляции и подаю ходатайства. Готовлю завещания, иногда земельные акты. Проверяю для некоторых «белых воротничков» их контракты. Я предъявляю иски к правительству по законным жалобам, но никогда по тем, которые нахожу пустяковыми. Да, и еще у меня много разводов.

Через восемь месяцев и шесть дней после начала отбытия срока я получил толстый конверт. Заключенные обожают письма, но без этого послания я бы вполне обошелся. Отправителем была юридическая фирма из Фэрфакса, штат Виргиния, представлявшая интересы моей жены, которая — удивительное дело! — пожелала со мной развестись. Всего за несколько недель из заботливой супруги, готовой к долгому ожиданию, Дионн превратилась в беглянку, жаждущую спасения. Мне было трудно в это поверить. Читая бумаги, я испытал шок, колени ослабели, глаза были на мокром месте. Испугавшись, что расплачусь, я бросился обратно в камеру, чтобы побыть в одиночестве. В тюрьме проливают много слез, но только без посторонних.

Когда я покидал дом, Бо исполнилось шесть лет. Он был нашим единственным ребенком, но мы планировали увеличить семью. Простая математика, я миллион раз все подсчитал. Когда я выйду, ему будет шестнадцать, он успеет вырасти, а я пропущу целых десять лет из того бесценного срока, который проживают вместе отец и сын. До двенадцати лет мальчики боготворят отцов и верят, что те не могут поступать плохо. Я играл с Бо в детский бейсбол и футбол, он всюду следовал за мной, как щенок. Мы удили рыбу, ходили в походы и иногда после субботнего завтрака вдвоем наведывались ко мне в контору. Он очень много для меня значил, и, пытаясь объяснить, что надолго его покидаю, я нестерпимо страдал — как и он. Очутившись за решеткой, я отказался от его посещений. Как мне ни хотелось его обнять, мысль, что малыш увидит своего отца в тюрьме, была невыносима.

Когда сидишь в тюрьме и выйдешь очень не скоро, бороться с разводом совершенно невозможно. Наши семейные ресурсы, и так невеликие, не выдержали полуторагодовой схватки с федеральным правительством. Мы всего лишились, кроме нашего ребенка и преданности друг другу. Сын так и остался несокрушимой скалой, зато преданность рассыпалась в пыль. Дионн давала прекрасные обещания все выдержать, но стоило мне уйти, и реальность пересилила. В нашем городке жена чувствовала себя одинокой, полностью изолированной. «При виде меня люди начинают шептаться», — писала она в одном из первых писем. «Мне так одиноко!» — скулила в другом. Вскоре ее письма стали заметно короче, приходили все реже. Как и она сама.

Дионн выросла в Филадельфии и не смогла привыкнуть к жизни за городом. Когда дядя предложил ей работу, она тут же заспешила домой. Через два года она снова вышла замуж, и теперь одиннадцатилетнего Бо воспитывает другой отец. Последние мои двадцать писем сыну остались без ответа. Уверен, он их даже не видел.

Я часто гадаю, встречусь ли с ним снова. Думаю, что попытаюсь, хотя не уверен. Каково это — предстать перед ребенком, которого до боли любишь, а он тебя не узнает? Все равно нам больше не жить вместе, как обычным отцу и сыну. Хорошо ли для Бо, если его давно пропавший отец снова объявится и попытается войти в его жизнь?

Времени для таких мыслей у меня более чем достаточно.

Я — заключенный номер 44861-127 в федеральном тюремном лагере близ Фростбурга, штат Мэриленд. «Лагерь» — это учреждение с нестрогой охраной для тех, кто сочтен несклонным к насилию и осужден на срок до десяти лет. По невыясненным причинам первые двадцать два месяца отсидки я провел в тюряге с режимом средней строгости неподалеку от Луисвилля, штат Кентукки. На бюрократическом жаргоне она называется ФИУ — Федеральное исправительное учреждение, а по сути резко отличается от моего лагеря во Фростбурге. ФИУ предназначено для мужчин со склонностью к насилию, приговоренных к десяти и более годам. Жизнь там не в пример тяжелее, хотя я выжил, ни разу не подвергнувшись нападению. Помог опыт службы в морской пехоте.

По тюремным понятиям, лагерь — это курорт. Ни тебе стен, ни заборов, ни колючей проволоки и сторожевых вышек, только несколько вооруженных охранников. Фростбург относительно нов и превосходит удобством большинство государственных школ. Почему бы нет? В Соединенных Штатах на содержание одного заключенного тратится сорок тысяч долларов в год, тогда как на образование одного учащегося начальной школы — только восемь. Здесь полно адвокатов, менеджеров, социальных работников, медсестер, секретарей, всяческих помощников, десятки администраторов, которые затруднились бы объяснить, чем занят их восьмичасовой рабочий день. Федеральное правительство, чего вы хотите? Стоянка персонала перед главным входом забита хорошими легковыми автомобилями и пикапами.

Всего во Фростбурге шесть сотен заключенных, и все мы, за немногими исключениями, ведем себя смирно. Те, у кого за плечами насилие, усвоили урок и ценят здешнюю цивилизованную обстановку. Те, кто всю жизнь кочует по тюрьмам, нашли наконец дом своей мечты. Многие из этих рецидивистов не хотят отсюда выходить. Здесь им привычно, а на воле все чужое. Теплая постель, трехразовое питание, медицина — может ли со всем этим соперничать улица?

Не хочу сказать, что это приятное место. Отнюдь. Многие вроде меня никогда не думали, что жизнь готовит им такое. Люди хороших профессий, с карьерой, с бизнесом, с активами, семейные, члены кантри-клубов… В моей «белой банде» есть Карл, окулист, перемудривший со счетами бесплатной медицинской помощи; или взять Кермита, земельного спекулянта, загонявшего разным банкам одни и те же участки; бывший сенатор штата Пенсильвания Уэсли погорел на взятке; мелкий ипотечный заимодатель Марк слишком пристрастился «срезать углы».

Карл, Кермит, Уэсли и Марк. Все белые, средний возраст — пятьдесят один год. Все признали вину.

А еще я, Малкольм Баннистер, черный, сорок три года, осужден за преступление, которого, насколько знаю, не совершал.

В данный момент я во Фростбурге единственный чернокожий, отбывающий срок за «беловоротничковое» преступление. Такое встретишь не часто.

Критерии членства в моей «черной банде» определены не так ясно. Большинство — ребята с улиц Вашингтона и Балтимора, попавшиеся за преступления, связанные с наркотиками. После условно-досрочного освобождения они вернутся на улицы и будут иметь двадцатипроцентный шанс избежать нового приговора. Что еще их ждет в жизни без образования, без профессии, с судимостями?

Говоря по правде, в федеральном лагере нет ни банд, ни насилия. Подерешься, вздумаешь кому-то угрожать, и тебя мигом переведут отсюда в какое-нибудь гораздо худшее место. Перебранок пруд пруди, особенно за телевизором, но мне не доводилось видеть оплеух. Некоторые отбывали сроки в тюрьмах штатов и рассказывают разные ужасы. Никому не хочется менять это место на другое.

Поэтому мы следим за своим поведением и считаем дни. Для «белых воротничков» заключение — это унижение, утрата статуса, положения, образа жизни. Но для чернокожих жизнь в лагере безопаснее, чем там, откуда они пришли и куда снова попадут. Для них наказание — еще одна зарубка, новая судимость, очередной шаг на пути превращения в профессиональных уголовников.

Из-за этого я чувствую себя больше белым, чем черным.

Здесь, во Фростбурге, есть еще два бывших адвоката. Рон Наполи много лет был в Филадельфии видным специалистом по уголовному праву, пока его не разорил кокаин. Он специализировался на законах о наркотиках и защищал многих крупных наркодилеров и торговцев средней части Атлантического побережья, от Нью-Джерси до обеих Каролин. Он предпочитал, чтобы с ним расплачивались наличными и кокаином, и в конце концов все потерял. Внутренняя налоговая служба привлекла его за уклонение от налогов, и он уже отбыл половину своего девятилетнего срока. Сейчас Рон переживает не лучшие дни. Он впал в депрессию и совершенно махнул на себя рукой. Отяжелел, стал медлительным, слабым и болезненным. Раньше он рассказывал захватывающие истории о своих клиентах и их приключениях в мире наркоторговли, а теперь просто сидит во дворе и с потерянным видом поедает пакетами картофельные чипсы. Кто-то присылает ему деньги, которые он тратит в основном на нездоровую пищу.

Третий бывший юрист — вашингтонская «акула» Амос Капп, долго остававшийся успешным инсайдером, ловкачом, совавшим нос во все крупные политические скандалы. Нас с Каппом судил один и тот же судья, впаявший обоим по десятке. Обвиняемых было восемь — семеро из Вашингтона плюс я. У Каппа вечно рыльце в пушку, и в глазах наших присяжных он был, без сомнения, виновен. При этом он знал тогда — и знает сейчас, — что я не участвовал в преступном сговоре, но, будучи трусом и мошенником, смолчал. Насилие во Фростбурге строжайше запрещено, но если бы меня оставили хотя бы на пять минут наедине с Амосом Каппом, я бы точно сломал ему шею. Он это знает и, подозреваю, давно пожаловался начальнику тюрьмы. Его держат в западной части лагерной территории, подальше от меня.

Из всех трех адвокатов один я готов помогать другим заключенным в решении их юридических проблем. Мне это занятие нравится, оно захватывает и не дает скучать. А заодно оттачивает мои юридические навыки, хотя в своем адвокатском будущем я сомневаюсь. Выйдя на свободу, я могу попроситься назад в коллегию, но процедура обещает быть донельзя трудной. Вообще-то я никогда толком не зарабатывал адвокатским трудом. Был мелким юристом, к тому же черным, и мало кто из клиентов мог мне толком заплатить. На Брэддок-стрит полно других адвокатов, боровшихся за тех же самых клиентов; конкуренция была жестокой. Так что не знаю, чем займусь после отсидки, но насчет возобновления юридической карьеры имею серьезные сомнения.

Мне будет сорок восемь, я одинок и, надеюсь, сохраню здоровье.

Пять лет — это целая вечность. Каждый день я совершаю длительную прогулку по грунтовой дорожке, тянущейся по периметру лагеря. Это его граница, известная как «черта». Переступи ее — и окажешься беглецом. Тюрьма тюрьмой, но местность здесь красивая, виды захватывающие. Шагаю, любуюсь округлыми холмами в отдалении — и борюсь с побуждением переступить «черту». Забор, способный меня остановить, отсутствует, караул тоже, никто не окликнет. Можно было бы скрыться в густом лесу, а потом вообще исчезнуть…

Я бы предпочел стену высотой футов в десять, из толстых кирпичей, с витками блестящей колючей проволоки поверху, чтобы скрывала от меня холмы и не позволяла мечтать о свободе. Это тюрьма, черт возьми! Нам нельзя ее покидать. Так поставьте стену и перестаньте нас соблазнять!

Соблазн никуда не девается, и, клянусь, чем больше я с ним борюсь, тем он день ото дня все сильнее.

Глава 2

Фростбург находится в нескольких милях восточнее мэрилендского городка Камберленд, на полоске земли между Пенсильванией на севере и Западной Виргинией на западе и на юге. Глядя на карту, понимаешь, что это ответвление появилось у штата Мэриленд по недосмотру и не должно ему принадлежать, хотя неясно, кому следовало бы его передать. Я работаю в библиотеке, и на стене над моим письменным столом висит большая карта Америки. Я слишком подолгу на нее таращусь, грезя наяву и всякий раз поражаясь, как меня угораздило стать заключенным федеральной тюрьмы на западной оконечности Мэриленда.

В шестидесяти милях к югу отсюда находится виргинский город Уинчестер с населением двадцать пять тысяч человек — там я родился, рос, учился, работал и в конце концов потерпел крах. Говорят, после моего заключения мало что изменилось. Юридическая фирма «Коупленд и Рид» по-прежнему находится в помещении с окнами на улицу, где трудился я. Это на Брэддок-стрит, в Старом городе, рядом с ресторанчиком. Раньше на окне была выведена черным другая надпись: «Коупленд, Рид и Баннистер», и мы были единственной в окружности ста миль юридической фирмой с одними черными сотрудниками. Говорят, господа Коупленд и Рид держатся на плаву — не процветают, конечно, и не богатеют, но по-прежнему платят зарплату обеим секретаршам и аренду. Так же было и во времена моего партнерства: мы перебивались, не более того. К моменту краха я начал всерьез опасаться, что в таком маленьком городе мне не выжить.

Говорят, господа Коупленд и Рид отказываются обсуждать меня и мои проблемы. Они тоже едва не сели на скамью подсудимых, их репутация оказалась замаранной. Изобличавший меня федеральный прокурор палил картечью по любому, хотя бы немного связанному с его «великим сговором», и чуть было не угробил всю фирму. Мое преступление состояло в том, что я защищал неправильного клиента. Оба моих прежних партнера ни в каких преступлениях замешаны не были. Как я ни сожалею о случившемся, мне не хочется чернить их доброе имя. Обоим уже под семьдесят, и в свои молодые годы, начиная юридическую практику, они боролись не только за выживание адвокатской фирмы в маленьком городе, но и против последних отзвуков расовой сегрегации. Судьи порой игнорировали их в суде и выносили неоправданные решения без явных юридических оснований. Другие адвокаты часто бывали с ними грубы, грешили непрофессионализмом. Их не принимали в адвокатскую коллегию округа. Клеркам случалось терять их документы. Жюри присяжных из одних белых им не верили. А главное, их избегали клиенты. Черные клиенты. Белые к черным адвокатам в 1970-е никогда не обращались, по крайней мере на Юге, и это почти не изменилось. Фирма «Коупленд и Рид» чуть не погибла, едва появившись, поскольку черные считали, что белые адвокаты лучше черных. Трудолюбие и профессионализм в конце концов переломили тенденцию, но как же медленно это происходило!

Сначала я не собирался делать карьеру в Уинчестере. Я поступил на юридический факультет Университета Джорджа Мейсона на севере Виргинии, в пригороде Вашингтона. Летом после второго курса мне повезло: меня взяли клерком в огромную компанию на Пенсильвания-авеню, рядом с Капитолийским холмом. Эта была одна из компаний с тысячами адвокатов, с офисами по всему миру, с фамилиями бывших сенаторов на фирменных бланках, с престижной клиентурой и приводившим меня в восторг сумасшедшим ритмом. Моим наивысшим достижением там стала роль мальчика на побегушках на процессе бывшего конгрессмена (нашего клиента), обвинявшегося в преступном сговоре с родным братом с целью вымогательства «откатов» у подрядчика оборонного проекта. Суд был форменным цирком, и я наслаждался близостью к эпицентру событий.

Спустя одиннадцать лет я вошел в тот же зал в здании суда имени Е. Баррета Преттимена в центре Вашингтона, где теперь судили меня самого.

В то лето я был одним из семнадцати клерков. Остальные шестнадцать, студенты десяти лучших юридических факультетов, получили предложения постоянной работы. Сложив все яйца в одну корзину, я весь третий курс мотался по Вашингтону, безрезультатно стучась во все двери. Одновременно со мной по тротуарам Вашингтона слонялось, наверное, несколько тысяч безработных адвокатов, поэтому немудрено было погрузиться в отчаяние. В конце концов я переместился на окраины, где фирмы были еще мельче, а работы еще меньше.

Наконец, признав свое поражение, я вернулся домой. Мои мечты о переходе в высшую лигу померкли. Коупленд и Рид сами сидели на мели и не могли позволить себе нового компаньона, однако, сжалившись, расчистили комнату на втором этаже, где скопилась разная рухлядь. Я старался изо всех сил, хотя не было смысла засиживаться допоздна при таком скромном количестве клиентов. Мы хорошо ладили, и по прошествии пяти лет они великодушно присовокупили к своим именам мое, сделав меня партнером. Мой доход от этого почти не вырос.

Находясь под судом, я с болью наблюдал, как их имена смешивают с грязью, но ничем не мог им помочь. Когда я барахтался в нокдауне, старший агент ФБР сообщил мне, что Коупленду и Риду тоже предъявят обвинение, если я не признаю свою вину и не пойду на сотрудничество с обвинителями. Я счел это блефом, хотя и не был уверен, и послал его к черту.

К счастью, это действительно оказалось блефом.

Я пишу им письма, длинные, эмоциональные, с извинениями и всем прочим, но они никогда на них не отвечают. Я прошу их навестить меня для разговора по душам, но они не отзываются. До моего родного города всего шестьдесят миль, но меня регулярно навещает лишь один человек.

Мой отец был одним из первых чернокожих патрульных на службе у штата Виргиния. Тридцать лет Генри дежурил на дорогах вокруг Уинчестера и не променял бы свою работу ни на какую другую. Ему нравилось стоять на страже и помогать тем, кто в этом нуждался. Нравилась форма, патрульная машина, все, кроме пистолета на поясе. Несколько раз ему приходилось его вынимать, но стрелять — никогда. От белых он ждал обидчивости, от черных — требований снисхождения и был полон решимости проявлять непоколебимую справедливость. Он был суровым копом, не искавшим в законе лазеек. Противозаконный поступок являлся для него противозаконным, без всяких оговорок и крючкотворства.

С того момента, как меня отдали под суд, отец верил в мою виновность хотя бы в чем-то. Презумпция невиновности была забыта вместе с моими уверениями в непричастности. Мозги этого гордого служаки были начисто промыты целой жизнью преследования правонарушителей, и если уж федеральные агенты со всеми их ресурсами сочли меня достойным стостраничного обвинения, то, значит, правы они, а не я. Уверен, он мне сочувствовал и молился, чтобы мне удалось выпутаться, но не очень-то умел донести до меня эти чувства. Он был унижен и не скрывал этого. Как его сына-адвоката угораздило связаться с мерзкой шайкой мошенников?

Я и сам тысячи раз задавал себе тот же вопрос. Приемлемого ответа не существует.

Закончив школу и немного поконфликтовав с законом, Генри Баннистер в возрасте девятнадцати лет поступил в морскую пехоту. Там его быстро превратили в мужчину, в солдата, обожающего дисциплину и гордящегося своим мундиром. Он трижды побывал во Вьетнаме, был там ранен, получил ожоги, даже провел короткое время в плену. Его медали красуются на стене его кабинета в домике, где я вырос. Он живет там один. Мою мать сбил пьяный водитель за два года до моего приговора.

Раз в месяц Генри приезжает во Фростбург и проводит со мной час. Отец в отставке, делать ему особенно нечего, и он мог бы навещать меня каждую неделю, было бы желание. Но такого желания у него нет.

В длительном тюремном сроке много жестоких зигзагов. Например, возникает чувство, что тебя постепенно забывает весь мир, все, кого ты любишь, кто тебе необходим. В первые месяцы почта приходит целыми связками, а потом ручеек иссякает, сводясь к одному-двум письмам в неделю. Друзей и родственников, раньше исправно наносивших визиты, не видишь годами. Мой старший брат Маркус наезжает пару раз в год, чтобы убить час, посвящая меня в свои проблемы. У него трое детей-подростков на разных стадиях несовершеннолетней преступности и спятившая жена. Что такое мои невзгоды по сравнению с его? Несмотря на весь хаос его жизни, визиты Маркуса доставляют мне удовольствие. Он с ранних лет подражал Ричарду Прайору,[181] и меня смешит каждое его слово. Мы целый час хохочем, хотя от проделок его отпрысков впору рыдать. Руби, моя младшая сестра, живет на западном побережье, и я вижу ее раз в год. Она исправно пишет мне каждую неделю, что я очень ценю. Один мой дальний родственник просидел семь лет за вооруженное ограбление — я был его адвокатом — и навещает меня дважды в год в благодарность за мои визиты в годы его отсидки.

После трех лет заключения я месяцами не видел посетителей, не считая отца. Управление тюрем старается, чтобы расстояние от места заключения до дома заключенного составляло миль пятьсот. Мне повезло, что до моего родного Уинчестера рукой подать, ведь могла бы оказаться тысяча миль. Некоторые из оставшихся у меня друзей детства ни разу не преодолели и этого скромного расстояния, о других я ничего не слышу уже пару лет. Большинство моих прежних приятелей-юристов слишком заняты. Товарищ по юридическому факультету пишет мне раз в два месяца, но навестить меня никак не соберется. Он живет в Вашингтоне, в ста пятидесяти милях к востоку отсюда, и утверждает, что трудится без выходных в крупной юридической фирме. Мой лучший друг-десантник живет в Питсбурге, в двух часах езды, и навестил меня во Фростбурге всего один раз.

Наверное, я должен быть благодарен отцу за то, что он так старается.

Он сидит, как всегда, в маленьком помещении для свиданий, положив на стол перед собой коричневый бумажный пакет. Это либо печенье, либо шоколадные кексы от тети Расин, его сестры. Мы здороваемся за руку, но не обнимаемся — Генри Баннистер никогда в жизни не обнимет мужчину. Он разглядывает меня, определяя, не поправился ли я, и, как водится, расспрашивает, как протекает мой стандартный день. Сам он за сорок лет не набрал ни одного лишнего фунта, и на него до сих пор налезает мундир морского пехотинца. Он убежден, что меньше есть — значит дольше жить, и боится умереть неожиданно. Его отец и дед скоропостижно скончались, не дотянув до шестидесяти. Он проходит пять миль в день и полагает, что я должен поступать так же. Я уже смирился, что он никогда не перестанет учить меня жизни, хоть в тюрьме, хоть на свободе.

Он трогает коричневый пакет:

— Это прислала Расин.

— Передай ей от меня «спасибо», — говорю я. Если он так беспокоится за мою талию, то зачем каждый раз привозит пакет жирной выпечки? Я съем две-три штуки, а остальное все равно раздам.

— Давно ты говорил с Маркусом? — спрашивает он.

— Больше месяца назад, а что?

— Беда! Подружка Делмона забеременела. Ему пятнадцать, ей четырнадцать. — Он качает головой, хмурится. Делмон стал нарушать закон с десяти лет, так что семья никогда не сомневалась, что он будет вести преступную жизнь.

— Твой первый праправнук, — пытаюсь я пошутить.

— Есть чем гордиться! Четырнадцатилетняя белая понесла от пятнадцатилетнего черного болвана, случайно носящего фамилию Баннистер…

Некоторое время мы обсуждаем эту тему. В тюремных визитах часто важно не то, что говорится, а остающееся глубоко внутри. Отцу уже шестьдесят девять, а он вместо того, чтобы наслаждаться этим золотым временем, зализывает раны и жалеет себя. Мне не хочется его осуждать. Жены, с которой они прожили сорок два года, он лишился за доли секунды. Отец еще не оправился от горя, когда оказалось, что мной интересуется ФБР, а вскоре расследование разрослось и покатилось как снежный ком. Суд надо мной длился три недели, и отец не пропустил ни одного заседания. Он с болью смотрел, как сын стоит перед судьей и слушает приговор — десять лет тюремного заключения. Потом у нас обоих забрали Бо. А дети Маркуса выросли и причиняют большое горе своим родителям и близкой родне.

Пора, чтобы нашей семье наконец повезло, но пока на везение как-то не похоже.

— Вчера вечером беседовали с Руби, — говорит он. — У нее все в порядке, передает тебе привет, говорит, что твое последнее письмо было забавным.

— Скажи ей, пожалуйста, что письма значат очень много. — Все пять лет она аккуратно пишет мне каждую неделю. Руби — отрада нашей рушащейся семьи. Она — консультант по вопросам брака, замужем за врачом-педиатром. У них трое замечательных малышей, которых держат подальше от их опозорившегося дяди Мэла.

После долгой паузы я говорю:

— Как обычно, спасибо за чек.

Он пожимает плечами:

— Рад помочь.

Он ежемесячно присылает мне сто долларов, которые всегда кстати. Они поступают на мой счет, позволяя покупать такие необходимые вещи, как ручки, блокноты, чтиво, приличную еду. Большинство в моей «белой банде» получают из дома чеки, тогда как в моей «черной банде» никому не присылают ни пенни. В тюрьме всегда знаешь, у кого есть деньги.

— Скоро пройдет ровно половина твоего срока, — говорит он.

— Две недели — и пяти лет как не бывало.

— Наверное, время летит быстро?

— Может, на воле оно и летит, а по эту сторону стены, уверяю тебя, часы идут гораздо медленнее.

— Все равно трудно поверить, что ты здесь уже пять лет.

Это точно. Как выжить в тюрьме за такой срок? Не думай о годах, месяцах, неделях. Думай о сегодняшнем дне — как его преодолеть, как пережить. Просыпаешься назавтра — еще один день позади. Дни накапливаются; неделя идет за неделей; месяцы становятся годами. И понимаешь, какой ты выносливый, как способен жить и выживать, раз выбора все равно нет.

— Чем собираешься заняться потом? — спрашивает он. Я слышу один и тот же вопрос каждый месяц, как будто меня вот-вот освободят. «Терпение, — напоминаю я себе. — Он мой отец. И он здесь! Это многого стоит».

— Пока я об этом не думаю. Долго еще.

— Я бы на твоем месте уже задумался, — говорит он, уверенный, что, окажись в моей шкуре, точно знал бы, как быть.

— Я прошел третий уровень изучения испанского, — говорю я, гордясь собой. В моей «оливковой банде», среди латиносов, Марко, мой хороший друг — он сел за наркотики, — оказался превосходным учителем языка.

— Похоже, все мы скоро залопочем по-испански. Проходу от них нет!

Генри не выносит иммигрантов, всех, кто говорит с акцентом, выходцев из Нью-Йорка и Нью-Джерси, получателей пособий, безработных. Бездомных, по его мнению, следовало бы согнать в лагеря с режимом похуже, чем в Гуантанамо.

Пару лет назад мы с ним так повздорили, что он даже пригрозил перестать меня навещать. Препирательства — напрасная трата времени. Мне его не переделать. Спасибо ему, что приезжает, я в ответ веду себя смирно — чем еще его отблагодарить? Я — осужденный уголовный преступник, а он — нет. Он — победитель, я — неудачник. Все это для Генри важно — не пойму почему. Может, дело в том, что я учился в колледже и на юридическом факультете, а он ни о чем таком и мечтать не мог.

— Вероятно, я уеду из США, — говорю я. — Куда-нибудь, где пригодится мой испанский, — в Панаму, Коста-Рику… Теплый климат, пляжи, люди со смуглой кожей… Для них не имеет значения судимость, сидел ты, не сидел — им не важно.

— И трава там зеленее, да?

— Да, папа, когда сидишь в тюрьме, трава всюду кажется зеленее. А что мне делать? Вернуться домой, наняться помощником юриста без лицензии и вкалывать на мелкую фирму, которой не по карману платить мне зарплату? Или стать поручителем? Может, частным детективом? Вариантов, как видишь, кот наплакал.

Он согласно кивает. Этот разговор повторяется у нас в десятый, наверное, раз.

— А правительство ты ненавидишь, — говорит он.

— О да! Федеральное правительство, ФБР, федеральных прокуроров, федеральных судей, дураков, управляющих тюрьмами. Столько всего вызывает у меня ненависть! Я тут мотаю десятилетний срок за то, чего не совершал, просто потому, что какой-то прокурорской шишке понадобилось выполнить квоту посадок. Раз правительству ничего не стоило влепить мне десятку при отсутствии улик, то ты только представь весь спектр его возможностей теперь, когда у меня на лбу вытатуировано «осужденный преступник»! Нет, пап, как только освобожусь, ноги моей здесь больше не будет!

Он с улыбкой кивает. А то как же, Мэл!

Глава 3

Учитывая важность того, чем занимаются федеральные судьи, споры, часто вспыхивающие вокруг них, и склонность к насилию многих людей, с которыми им приходится иметь дело, остается удивляться, что за всю историю страны убили только четверых действующих федеральных судей.

Недавно к ним прибавился пятый — достопочтенный Раймонд Фосетт.

Его тело нашли в подвале домика на берегу озера, который он построил для проведения выходных. В понедельник утром его хватились в суде, сотрудники канцелярии забеспокоились и обратились в ФБР. Агенты приступили к работе и нашли место совершения преступления. Домик находился в лесистой юго-западной части Виргинии, на склоне горы, у чистого озерца, называемого местными жителями Хиггинс. На большинстве дорожных карт этого озера не найти.

Ни признаков взлома, ни следов драки или борьбы — только два мертвых тела с простреленными головами да пустой стальной сейф в подвале. Судья Фосетт лежал рядом с сейфом с двумя дырками в затылке, в большой луже засохшей крови — явная казнь. Первый же судмедэксперт определил, что смерть наступила как минимум два дня назад. Согласно показаниям одного из сотрудников, он покинул свой кабинет примерно в три часа пополудни в пятницу, сказав, что поедет прямиком к себе на озеро, чтобы весь уик-энд упорно там трудиться.

Второе тело принадлежало Наоми Клэри, тридцатичетырехлетней разведенной матери двоих детей, недавно принятой судьей Фосеттом на должность секретарши. Шестидесятишестилетний судья, отец пяти взрослых детей, разведен не был. Они с миссис Фосетт уже несколько лет жили врозь, но время от времени, уступая требованиям приличий, появлялись вместе в Роаноке.[182] Все знали, что они разошлись, а поскольку он был в городе видной персоной, о них много судачили. Оба признавались детям и друзьям, что попросту не испытывают желания разводиться. У миссис Фосетт были деньги, у судьи Фосетта — положение. Оба казались более или менее довольными жизнью и обещали друг другу не заводить связей на стороне. Развестись они решили только в случае, если у одного из них кто-то появится.

Судья, очевидно, нашел женщину по своему вкусу. Почти сразу после зачисления миссис Клэри в штат по суду поползли слухи, что судья снова взялся за свое. Некоторые из его подчиненных знали, как легко он спускает штаны.

Тело обнаженной Наоми нашли на диване рядом с местом убийства судьи. Лодыжки ее были крепко стянуты серебряной клейкой лентой для труб. Она лежала на спине, с заведенными назад и перехваченными той же лентой руками. Ей тоже дважды выстрелили в голову, но не в затылок, а в лоб. Тело было усеяно мелкими ожогами. После нескольких часов споров и анализа следователи пришли к общему мнению: ее, видимо, пытали, чтобы заставить Фосетта отпереть сейф. Похоже, это сработало. Сейф оставили открытым и совершенно пустым, без единого клочка бумаги. Грабитель очистил его, после чего пристрелил обоих.

Судья Фосетт был сыном строителя, специализировавшегося на несущих конструкциях домов, и в детстве не выпускал из рук молоток. Он всегда что-то строил: то крыльцо, то веранду, то складской навес. Когда его дети были маленькими, а брак счастливым, он выпотрошил и полностью обновил старый величественный особняк в центре Роанока, выступив генеральным подрядчиком и проведя множество выходных на строительной лестнице. Годы спустя он реставрировал квартиру на верхнем этаже многоквартирного здания, превратив ее в свое любовное гнездышко, а потом в жилище. Работа в поте лица молотком и пилой была для него терапией, умственным и физическим бегством от профессиональной деятельности, полной стрессов. Он сам спроектировал свою А-образную хижину на озере и четыре года строил ее практически самостоятельно. В подвале, где он погиб, целую стену занимали полки из кедра, забитые толстыми томами по юриспруденции. Правда, посередине этой стены была потайная дверь. За раздвижными полками скрывался сейф. Прежде чем выпотрошить, его откатили от стены фута на три.

Сейф из стали и свинца стоял на четырех пятидюймовых колесах. Это изделие компании «Вулкан сейф» из Кеноши, штат Висконсин, судья Фосетт приобрел по Интернету. Согласно описанию производителя, сейф имел высоту сорок шесть дюймов, ширину тридцать шесть дюймов, глубину сорок дюймов; объем хранения равнялся девяти кубическим футам. Сейф весил пятьсот десять фунтов и стоил две тысячи сто долларов; при надлежащей герметизации он был огне- и водоустойчив; предполагалось, что его невозможно вскрыть. Чтобы отворить дверцу, следовало ввести на передней панели шестизначный код.

ФБР столкнулось с загадкой: зачем федеральному судье с заработком сто семьдесят четыре тысячи в год такое надежное и тщательно спрятанное вместилище для ценностей? К моменту смерти у судьи Фосетта было пятнадцать тысяч долларов на текущем счете, шестьдесят тысяч на депозитном сертификате с доходностью менее одного процента в год, тридцать одна тысяча в фонде облигаций и портфель акций с изначальной стоимостью сорок семь тысяч долларов, последние десять лет неуклонно дешевевший. Он откладывал средства на старость по плану 401(К) и располагал стандартным пакетом льгот, предназначенных для высших государственных чиновников. Долгов у него практически не имелось, состояние дел было самым благоприятным. Главной его гарантией являлась должность. Конституция позволяла занимать ее пожизненно, и прекращения выплат заработной платы не предвиделось.

Семья миссис Фосетт владела солидным акционерным банковским капиталом, но судья не имел к нему отношения. После того как супруги разошлись, у него тем более не могло быть на него никаких видов. Вывод: судья был обеспечен, но далеко не богат. Зачем такому сейф за потайной дверью, для каких таких сокровищ он предназначался?

Что хранилось в сейфе? Или, если без обиняков, за что убили судью? Из бесед с родственниками и друзьями выяснилось, что он не имел дорогостоящих привычек, не коллекционировал ни золотых монет, ни редких бриллиантов, ни чего-либо еще, что требовалось прятать от чужих глаз. За исключением впечатляющего собрания бейсбольных карточек, оставшегося с детских лет, ничто не свидетельствовало об интересе судьи к коллекционированию.

Его домик таился в такой глуши, что наткнуться на него случайно было практически невозможно. Ни с веранды вокруг домика, ни откуда-либо еще поблизости нельзя было увидеть ровным счетом ничего: ни людей, ни машин, ни каких-то построек или лодки. Полное уединение! В подвале у судьи хранились каяк и каноэ; было известно, что он проводит долгие часы на озере за ловлей рыбы, чтением и курением сигар. Не отшельник и не пугливый дикарь, просто серьезный, спокойный человек, склонный к раздумьям.

ФБР нехотя признало, что свидетелей не найдется, ведь вокруг на много миль не было ни одной живой души. Домик был идеальным местом, чтобы совершить убийство и успеть скрыться, прежде чем о содеянном станет известно. Явившись туда, сыщики сразу поняли, что у преступника серьезная фора. Дальше стало и того хуже: никаких отпечатков пальцев, следов обуви и покрышек, волокон, волосков или волосяных фолликул — ничего, что могло бы послужить ключом. Естественно, ни охранных систем, ни камер наблюдения. Зачем? Ближайший полицейский находился в получасе езды; даже если предположить, что он отыскал бы это место, то что бы стал здесь делать? Даже самого тупоголового грабителя давно бы и след простыл.

Три дня сыщики обследовали каждый дюйм в самом домике и на четырех акрах вокруг, но так ничего и не нашли. Осмотрительность и методичность убийцы дополнительно портили бригаде настроение. Тут действовал настоящий талант, дарование, не оставившее зацепок. С чего же начать?

Вашингтон уже проявлял нетерпение. Директор ФБР собирал группу специалистов, отряд особого назначения, который должен был нагрянуть в Роанок и проникнуть в тайну этого преступления.

Как и следовало ожидать, жестокое убийство судьи-прелюбодея и его молодой подруги стало подарком для прессы, особенно для таблоидов. На похоронах Наоми Клэри через три дня после обнаружения тела полиции Роанока пришлось выставить многослойные ограждения, чтобы не пустить на кладбище репортеров и любопытных. На следующий день, когда в переполненной епископальной церкви служили заупокойную службу по Раймонду Фосетту, в воздухе барражировал вертолет прессы, заглушавший орган. Начальник полиции, старый друг судьи, был вынужден поднять свой вертолет и прогнать чужака. Миссис Фосетт с каменным лицом стояла в переднем ряду вместе с детьми и внуками, не пролив ни слезинки и ни разу не взглянув на гроб. О судье наговорили много добрых слов, но некоторые, особенно мужчины, не могли не задаться вопросом: чем этот старый повеса привлек молодую любовницу?

Когда убитых предали земле, внимание тут же опять перенеслось на расследование. ФБР упорно помалкивало — потому в основном, что сказать было совершенно нечего. Прошла уже неделя после обнаружения трупов, а довольствоваться приходилось одним — баллистической экспертизой. Четыре пули с полыми наконечниками были выпущены из пистолета калибра 0.38, одного из многих миллионов на улицах американских городов и к тому же теперь, вероятно, лежавшего на дне одного из озер в горах Западной Виргинии.

Пришлось анализировать побочные мотивы. В 1979 году судья Джон Вуд был застрелен перед своим домом в Сан-Антонио. Исполнителем оказался наемный убийца, нанятый могущественным наркоторговцем, которому судья Вуд должен был вот-вот вынести приговор; судья ненавидел наркоторговлю и тех, кто ею занимался. Недаром его прозвали Джон-Максимум: мотив был очевиден. В Роаноке ФБР изучило все дела, как уголовные, так и гражданские, находившиеся на рассмотрении у судьи Фосетта, и составило список потенциальных подозреваемых — наркоторговцев от первого до последнего.

В 1988 году был застрелен в своем саду в Пелэме, штат Нью-Йорк, судья Ричард Даронко. Убийцей оказался разгневанный отец женщины, недавно проигравшей дело, рассматривавшееся этим судьей. Убив судью, отец осужденной застрелился. В Роаноке агенты ФБР тщательно изучали все дела судьи Фосетта и допрашивали его сотрудников. В федеральных судах никогда не обходится без склочных дел и странных требований, поэтому постепенно составился некий список — имен, но не реальных подозреваемых.

В 1989 году в своем доме в Маунтин-Брук, штат Алабама, погиб судья Роберт Смит Вэнс, вскрывший посылку с бомбой. Убийца был найден и приговорен к смертной казни, но его мотивы так и остались неясны. Обвинение утверждало, что его взбесило одно из решений судьи Вэнса. В Роаноке агенты опросили сотни адвокатов, ведших дела, которые судья Фосетт рассматривал в тот момент или в недавнем прошлом. У любого адвоката есть сумасшедшие или мстительные клиенты, и кое-кто из них представал перед судьей Фосеттом. Их нашли, допросили — и сочли не вызывающими подозрений.

В январе 2011 года, за месяц до убийства Фосетта, вблизи Тусона погиб от огнестрельных ранений судья Джон Ролл. Это было то самое массовое убийство, в котором угодила под пули член конгресса США Габриэль Гиффордс. Судья Ролл оказался в неудачном месте в неудачное время, но мишенью не был, и его смерть агентам ФБР в Роаноке ничем не помогла.

С каждым днем след остывал все больше. Без свидетелей, вещественных доказательств с места преступления, при отсутствии оплошностей со стороны убийцы, с кучей бесполезной информации и всего горсткой подозреваемых, накопанных из досье судопроизводства, следствие то и дело утыкалось в тупик.

Обещание стотысячного вознаграждения не вызвало всплеска звонков по «горячим линиям» ФБР.

Глава 4

Поскольку Фростбург — тюремный лагерь, охрана здесь нестрогая. У нас больше контактов с внешним миром, чем у других заключенных. Нашу почту могут вскрывать и читать, но это бывает редко. Интернет нам запрещен, зато есть ограниченный доступ к электронной почте. Телефонов десятки, и, несмотря на множество правил пользования ими, мы обычно можем столько звонить за счет абонента-адресата, сколько хотим. Вот сотовые под строгим запретом. Нам разрешена подписка на десятки журналов из одобренного списка. Каждое утро доставляют несколько газет, лежащих потом в углу столовой, называемом «кофейной комнатой».

И вот там я вижу как-то ранним утром заголовок в «Вашингтон пост»:

Я не могу сдержать улыбку. Вот он, долгожданный момент!

Последние годы судья Раймонд Фосетт был моим наваждением. Я никогда с ним не сталкивался, не бывал у него в зале суда, не участвовал в процессах на его территории — в Южном дистрикте Виргинии. Почти все мои дела рассматривал суд штата. Я редко забредал на федеральную арену, и только в Северном дистрикте Виргинии, а это Ричмонд и все, что лежит к северу от него. Южный дистрикт — это Роанок, Линчбург, большая агломерация Виргиния-Бич — Норфолк. До Фосетта в Южном дистрикте служило двенадцать федеральных судей, в Северном — тринадцать.

Здесь, во Фростбурге, я знаком с несколькими заключенными, приговоренными Фосеттом, и, стараясь не проявлять лишнего любопытства, расспрашиваю их о нем. Притворяюсь, будто знаю его, поскольку он рассматривал дела моих клиентов. Все без исключения вспоминают о нем с ненавистью, считая, что он переборщил с приговорами. Похоже, ему особенно нравилось читать нотации «белым воротничкам», осужденным к лишению свободы. Такие слушания обычно привлекают больше прессы, а у Фосетта эго было с небоскреб.

Он был студентом колледжа Дьюка, потом юридического факультета Колумбийского университета, несколько лет работал в компании на Уолл-стрит. Его жена, как и ее деньги, происходила из Роанока, там они и поселились, когда ему было тридцать с небольшим. Он поступил в крупнейшую в городе юридическую фирму и быстро вскарабкался на самый ее верх. Его тесть долгие годы жертвовал средства политикам-демократам, поэтому в 1993 году президент Клинтон пожаловал Фосетту пожизненную должность в федеральном суде США по Южному дистрикту Виргинии.

В американском юридическом мире такое назначение — престиж до небес, но не большие деньги. В тот момент его новое жалованье составляло сто двадцать пять тысяч долларов в год — на триста тысяч меньше того, что он зарабатывал усердным партнерством в процветающей юридической фирме. В сорок восемь лет он стал одним из самых молодых федеральных судей в стране и, при своих пятерых детях, одним из самых нуждающихся в деньгах. Скоро тесть начал оказывать ему материальную помощь, и положение семьи облегчилось.

Однажды он описал первые годы своего судейства в пространном интервью одному из периодических юридических изданий, которые мало кто читает. Я случайно наткнулся на него в тюремной библиотеке, в стопке журналов, подлежавших списанию. Мало какие книги и журналы ускользают от моих любопытных глаз. Нередко я посвящаю чтению часов пять-шесть в день. Компьютеры здесь настольные, допотопные, спрос на них велик, поэтому работают они через пень-колоду. Однако теперь я библиотекарь, компьютеры находятся в моем ведении, и я имею к ним свободный доступ. Мы подписаны на два легальных юридических веб-сайта, с помощью которых я прочел все опубликованные мотивировочные части судебных решений ныне покойного достопочтенного Раймонда Фосетта.

На рубеже веков, в 2000 году, с ним что-то произошло. В первые семь лет своего судейства он оставался склонным к левизне защитником прав личности, сострадал беднякам и обойденным судьбой, не стеснялся бить по рукам слуг закона, скептически относился к большому бизнесу и мог пригвоздить упрямого сутягу остро заточенным пером. А потом наступил год перемен. Его мотивировки становились все короче, все вздорнее, все раздражительнее; он заметно смещался на правый фланг.

В 2000 году президент Клинтон предложил назначить его на вакантное место в Четвертый окружной апелляционный суд в Ричмонде. Это было логичным повышением для способного судьи окружного суда или для судьи со связями. В Четвертом апелляционном суде он становился одним из пятнадцати судей, рассматривавших только апелляции. Оставался бы всего один шаг наверх — в Верховный суд США, хотя неясно, имел ли Фосетт такие амбиции. У большинства федеральных судей они рано или поздно возникают. Но президентство Клинтона завершалось, причем не лучшим образом. Сенат не жаловал его выдвиженцев, и после избрания Джорджа Уокера Буша Фосетт так и остался в Роаноке.

Ему было пятьдесят пять лет. Дети повзрослели и готовились вылететь из родительского гнезда. Может быть, он пал жертвой кризиса среднего возраста или дал течь его брак. Тесть умер, не упомянув его в завещании. Его бывшие партнеры богатели, а он горбатился за скромное вознаграждение. В общем, по той или иной причине Фосетт стал совсем другим судьей. Его приговоры по уголовным делам были все более непредсказуемыми и куда менее сострадательными. В гражданских процессах он уже не симпатизировал «маленькому человеку» и, как правило, занимал сторону сильного. Судьи часто матереют и меняются, но редко с кем происходит такая резкая перемена, как с Раймондом Фосеттом.

Самым крупным делом в его карьере была война за урановые разработки, начавшаяся в 2003 году. Я тогда еще работал адвокатом и знал, что к чему в этом деле. Да и как иначе: не проходило дня, чтобы о нем не писали газеты.

Через центр и юг Виргинии проходит богатая жила урановой руды. Поскольку добыча урана губительна для природы, в штате приняли закон о ее запрете. Разумеется, землевладельцы, арендаторы, горнодобывающие компании — хозяева залежей спали и видели, как бы побыстрее приступить к добыче, и тратили миллионы на лоббистов, добиваясь отмены запрета. Но Генеральная ассамблея Виргинии[183] отчаянно сопротивлялась. В 2003 году канадская компания «Арманна майнз» подала в Южный дистрикт Виргинии иск о признании запрета неконституционным. Это был лобовой удар с обильным финансированием под предводительством самых дорогих юридических талантов, какие только можно купить за деньги.

Вскоре выяснилось, что «Арманна майнз» — консорциум добывающих компаний США, Австралии и России, а также Канады. Ее возможные капиталовложения только в Виргинии могли достигнуть пятнадцати-двадцати миллиардов.

По системе слепого подбора судьи, действовавшей в то время, дело сначала попало к Маккею из Линчбурга, восьмидесятичетырехлетнему патриарху, страдавшему старческим слабоумием. Сославшись на состояние здоровья, он взял самоотвод. Следующим на очереди был Раймонд Фосетт, не имевший веских оснований для отказа. Ответчиком выступала Генеральная ассамблея Виргинии, к которой скоро примкнули различные города, округа, на чьей территории расположены залежи, и немногие землевладельцы, не хотевшие участвовать в уничтожении окружающей среды. Процесс вылился в нескончаемую, давшую множественные метастазы тяжбу с участием более чем сотни адвокатов. Судья Фосетт отверг первоначальные ходатайства о своей отставке и постановил предоставить суду расширенный набор документов. Вскоре он стал посвящать этому процессу девяносто процентов своего рабочего времени.

В 2004 году в мою жизнь вторглось ФБР, и я потерял интерес к делу о добыче урана. У меня внезапно появились другие, более насущные заботы. Мой суд начался в октябре 2005 года в Вашингтоне. К тому времени разбирательство по иску «Арманна майнз» шло в переполненном зале суда в Роаноке уже целый месяц. Но меня тогда судьба урановых разработок интересовала меньше всего.

Мой трехнедельный суд завершился обвинительным приговором: мне дали десять лет. Судья Фосетт в результате десятинедельного суда вынес решение в пользу «Арманна майнз». Между двумя процессами не было ни малейшей связи — так я думал, отправляясь в тюрьму.

Но вскоре я повстречал будущего убийцу судьи Фосетта. Мне известно, кто это, известен и его мотив.

Мотив сбивает ФБР с толку. Две-три недели после убийства агенты, занявшиеся историей тяжбы с «Арманна майнз», опрашивают десятки людей, связанных с судебным разбирательством. В связи с процессом на передний план вышла пара групп защитников окружающей среды, вызвавших пристальное внимание ФБР. Фосетта грозили убить, поэтому на время судебного процесса к нему приставили охрану. Угрозы были тщательно изучены и признаны блефом, тем не менее телохранители при судье остались.

Запугивание — маловероятный мотив. Фосетт вынес приговор, и хотя его имя защитники окружающей среды подвергли анафеме, ущерб он причинил, и немалый. В 2009 году Четвертый апелляционный округ подтвердил его решение, теперь слово за Верховным судом. Пока рассматриваются апелляции, уран лежит нетронутым.

Более вероятный мотив — месть, хотя ФБР об этом помалкивает. Слова «заказное убийство» используются некоторыми репортерами, но доказательств у них нет, кроме разве что профессионализма убийцы.

Само место преступления и тщательно спрятанный, но все равно выпотрошенный сейф говорят о том, что более вероятный мотив — ограбление.

У меня есть план, который я вынашиваю уже не один год. Это моя единственная надежда выйти на свободу.

Глава 5

Каждый работоспособный заключенный федеральной пенитенциарной системы должен трудиться, и Управление тюрем следит за тарифной сеткой. Последние два года я работаю библиотекарем, получая за свои труды тридцать центов в час. Примерно половина этих денег, как и чеки от отца, поступает на баланс программы финансовой ответственности заключенных. Управление тюрем расходует эти средства на всяческие отчисления, штрафы и выплаты. Меня приговорили не только к десяти годам, но и к ста двадцати тысячам долларов различных штрафов. Если получать по тридцать центов в час, то их придется выплачивать до конца столетия, останется и на следующее.

Другие здешние должности — это повар, мойщик посуды и полов, протирщик столов, водопроводчик, электрик, плотник, секретарь, санитар, рабочий прачечной, маляр, садовник, учитель. Я считаю, что мне повезло. Моя работа — одна из лучших и не подразумевает уборки за другими людьми. Иногда я преподаю историю заключенным, решившим получить диплом о среднем образовании. Час преподавания стоит тридцать пять центов, но я повышенными ставками не соблазняюсь. Эта деятельность меня угнетает из-за низкого уровня грамотности любой тюремной публики — что черной, что белой, что оливковой. Среди них так много невежественных, что начинаешь тревожиться за нашу образовательную систему.

Но я здесь не для исправления образовательной системы, не помышляю я и о совершенствовании нашей юриспруденции или тюрем. Моя задача — оставлять позади один прожитый день за другим, сохраняя при этом как можно больше самоуважения и достоинства. Мы — отбросы, никто, презренные преступники, общество держит нас взаперти, и, чтобы об этом вспомнить, не надо далеко ходить. Тюремный надзиратель именуется «сотрудником исправительной системы», сокращенно СИС. Не вздумай назвать его «надзирателем»: СИС куда почетнее, это почти титул. Большинство СИСов — бывшие копы, помощники шерифов, военные, не справившиеся с прежней работой и перешедшие в тюрьму. Некоторые — еще туда-сюда, но большинство неудачники, слишком тупые, чтобы сознавать свой провал. Кто мы такие, чтобы открывать им глаза? Они находятся на недосягаемой высоте, при всей своей тупости, и с наслаждением напоминают нам об этом.

СИСов беспрерывно тасуют, чтобы они не сближались с заключенными. Иногда между ними и нами возникает симпатия, однако одно из основополагающих правил выживания заключенного гласит: старайся избегать своего СИСа. Относись к нему уважительно, делай то, что он велит, не создавай ему проблем, но, главное, не попадайся на глаза.

Мой теперешний СИС, Даррел Марвин, не из лучших. Белый, грудь колесом, пивное брюхо, не старше тридцати, пытается важничать, но где ему с таким лишним весом! Даррел — невежда и расист, меня он не любит, потому что я черный и имею два диплома о высшем образовании — на два больше, чем у него. Мне приходится бороться с собой всякий раз, когда приходится подлизываться к этому ничтожеству, но выбора у меня нет. Сейчас он мне нужен.

— Доброе утро, мистер Марвин, — говорю я с фальшивой улыбкой, останавливая его перед столовой.

— В чем дело, Баннистер? — цедит он.

Я подаю ему лист бумаги, официальный бланк заявления. Он берет его и делает вид, что читает. Меня подмывает помочь ему с длинными словами, но я прикусываю язык.

— Мне нужно к начальнику, — вежливо говорю я.

— Зачем тебе к начальнику? — спрашивает он, все еще пытаясь прочесть нехитрое заявление.

Мои дела с начальником тюрьмы не касаются ни СИСа, ни кого-либо еще, но напомнить об этом Даррелу — значит навлечь на себя неприятности.

— Моя бабка при смерти, мне бы хотелось побывать на ее похоронах. Это всего в шестидесяти милях отсюда.

— Когда она умрет, по-твоему? — спрашивает этот умник.

— Скоро. Пожалуйста, мистер Марвин. Я много лет с ней не виделся.

— Начальник тюрьмы ничего такого не разрешает, Баннистер, пора бы знать.

— Я знаю, но у него передо мной должок. Несколько месяцев назад я консультировал его по одному юридическому вопросу. Пожалуйста, передайте ему заявление.

Он складывает бумагу и сует в карман.

— Ладно, но учти, это напрасный труд.

— Спасибо.

Обеих моих бабушек давно нет в живых.

В тюрьме ничего не делается ради удобства заключенного. На положительный или отрицательный ответ на любое заявление должно требоваться несколько часов, но это было бы слишком просто. Проходит четыре дня, прежде чем Даррел сообщает, что мне надлежит явиться в кабинет начальника тюрьмы завтра в десять утра. Опять фальшивая улыбка.

— Спасибо.

Начальник тюрьмы — самодержец в своей маленькой империи, с понятным самомнением царька, правящего при помощи указов или воображающего, что правит. Начальники все время меняются, и понять смысл всех этих замен невозможно. Повторяю, реформа нашей тюремной системы — не мое дело, и меня совершенно не волнует, что происходит в корпусе администрации.

Сейчас начальником у нас Роберт Эрл Уэйд, работник коррекционной системы, воплощение делового подхода. Недавно он развелся во второй раз, по сему случаю я втолковывал ему азы законов Мэриленда об алиментах. Когда я вхожу к нему в кабинет, он не встает, не подает мне руку, не утруждает себя вежливостью.

— Хэлло, Баннистер, — бросает он и указывает на пустой стул.

— Здравствуйте, мистер Уэйд. Как ваши дела? — Я сажусь.

— Я свободный человек, Баннистер. Жена номер два теперь история. Никогда больше не женюсь!

— Приятно слышать. Рад был помочь.

После этой короткой разминки он листает блокнот и говорит:

— Я не могу отпускать вашего брата домой на каждые похороны. Вы должны это понимать, Баннистер.

— Похороны ни при чем, — говорю я. — У меня нет бабушки.

— Тогда какого черта?

— Вы следите за расследованием убийства судьи Фосетта в Роаноке?

Он хмурится и откидывает голову, как будто услышал оскорбление. Я проник к нему по ложному поводу, что непременно считается нарушением режима в каком-нибудь из бесчисленных федеральных руководств. Он еще не решил, как реагировать на услышанное, поэтому, качая головой, повторяет:

— Какого черта?

— Убийство федерального судьи. Пресса только об этом и пишет.

Трудно поверить, что он умудрился пропустить всю эту историю, хотя совершенно не исключено. То, что я читаю по несколько газет в день, еще не значит, будто остальные делают то же самое.

— Федерального судьи? — переспрашивает он.

— Вот именно. Его нашли вместе с любовницей в домике на берегу лесного озера на юго-востоке Виргинии. Обоих застрелили.

— Ну да, я читал. Но вы-то тут при чем?

Он раздражен моим враньем и соображает, как меня наказать. Могущественный начальник тюрьмы не может допустить, чтобы его грубо использовал простой заключенный. Роберт Эрл вращает глазами, придумывая кару.

Мой ответ должен прозвучать как можно драматичнее, чтобы Уэйд не счел его смешным. У заключенных слишком много свободного времени, вот они и изобретают прихотливые доказательства своей невиновности, придумывают теории заговоров, начитавшись статей о нераскрытых преступлениях, копят секреты, чтобы обменять их на условно-досрочное освобождение. Короче говоря, заключенные только и думают, как бы освободиться, и Роберт Эрл, ясное дело, всего этого навидался и наслушался.

— Я знаю, кто убил судью, — провозглашаю я с максимальной серьезностью.

К моему облегчению, мои слова не вызывают у него улыбки. Он отъезжает в кресле, теребит подбородок, несколько раз кивает.

— Как же вы набрели на эти сведения?

— Я встретил убийцу.

— Здесь или вне лагеря?

— Этого я вам сказать не могу, господин начальник. Но я говорю правду. Судя по тому, что пишут, расследование ФБР ничего не дает. И не даст.

У меня безупречное дисциплинарное досье. Я ни разу не сказал грубого слова сотруднику тюрьмы, никогда не жаловался. У меня в камере нет ничего недозволенного, даже лишнего пакетика сахара из столовой. Я не играю в азартные игры и не беру в долг. Я помогал с решением юридических проблем десяткам заключенных и даже нескольким сотрудникам, включая самого начальника тюрьмы. Библиотека у меня содержится в образцовом порядке. Иными словами, я заслуживаю доверия, хотя и заключенный.

Он кладет локти на стол и скалит желтые зубы. У него темные круги под вечно влажными глазами пьяницы.

— Позвольте мне угадать, Баннистер. Вы намерены поделиться информацией с ФБР, заключить сделку и выйти на свободу. Правильно?

— Совершенно верно, сэр. Это и есть мой план.

Теперь его разбирает смех — вернее, пронзительное кудахтанье, само по себе уморительное. Откудахтавшись, он спрашивает:

— Когда вы освобождаетесь?

— Через пять лет.

— Ничего себе сделка! Называете имя — и здравствуй, свобода, на пять лет раньше срока?

— Все просто, проще не придумаешь.

— Что вы хотите от меня, Баннистер? — рычит он, забыв про смех. — Чтобы я позвонил фэбээровцам и сказал, что тут у меня один знает убийцу и готов заключить сделку? Им, наверное, звонят с этим по сто раз в день, все больше придурки, мечтающие о вознаграждении. Зачем мне рисковать своей репутацией, ввязываясь в ваши игры?

— Потому что я знаю правду, кроме того, вам известно: я не придурок и не болтун.

— Почему бы вам самому им не написать, зачем втягивать меня?

— Напишу, если хотите. Но вы все равно в это включитесь, поскольку ФБР мне поверит, вот увидите. Мы заключим сделку, и я освобожусь. А вы обеспечите поддержку.

Он откидывается в кресле, будто раздавленный должностными обязанностями, подпирает кончик носа большим пальцем.

— Знаете, Баннистер, на сегодня у меня во Фростбурге шестьсот два человека, и вы последний из них, кого я ждал в своем кабинете с такой сумасшедшей затеей. Последний из всех!

— Благодарю вас.

— Не стоит благодарности.

Я наклоняюсь вперед и смотрю ему прямо в глаза.

— Послушайте, господин начальник, я знаю, о чем говорю. Понимаю, вам трудно доверять заключенному, но все равно, выслушайте меня. Я располагаю чрезвычайно ценной информацией, которую ФБР схватит, как горячий пирожок. Пожалуйста, позвоните им.

— Даже не знаю, Баннистер… Мы оба предстанем дураками.

— Пожалуйста!

— Я подумаю. А теперь проваливайте. Скажете Марвину, что я отказал вам в поездке на похороны.

— Да, сэр. Спасибо.

Интуиция мне подсказывает, что начальник тюрьмы не пропустит небольшого развлечения. Управление лагерем нестрогого режима с покладистым контингентом — скучное занятие. Почему бы не принять участие в расследовании самого громкого убийства в стране?

Выйдя из административного корпуса, я пересекаю квадратный двор, центр нашего лагеря. По одну его сторону стоят два спальных корпуса на сто пятьдесят человек каждый, по другую — еще два таких же. Восточный и западный кампусы прямо как в небольшом симпатичном колледже.

Дорогого мистера Марвина я нахожу в надзирательской дежурке рядом со столовой. Если я туда войду, то меня шлепнут или вздернут. Но стальная дверь открыта, и я вижу, что там происходит. Марвин развалился на складном стуле, в одной руке у него стаканчик с кофе, в другой жирное пирожное. Он зубоскалит с двумя СИСами. Если эту троицу зацепить крюками за шеи и взвесить на весах для мясных туш, то вместе они потянут на тысячу фунтов.

— Чего тебе, Баннистер? — бурчит Даррел при виде меня.

— Просто хотел вас поблагодарить, сэр. Господин начальник отказал, но все равно спасибо.

— Вот видишь, Баннистер. Прими мои соболезнования.

После этого кто-то из надзирателей пинком захлопывает дверь прямо перед моим носом. Стальной лист гудит и вибрирует, и от этого меня пробирает дрожь. Знакомый звук!

Мой арест. Городской «Сивик клаб» устраивал по пятницам ленч в историческом отеле «Джордж Вашингтон», всего в пяти минутах пешком от моей работы. В клубе состояло человек семьдесят пять — все, за исключением троих, белые. В тот день я был там вообще единственным черным, но это не важно. Я сидел за длинным столом, жевал неизбежную резиновую курицу с холодным горошком и болтал с мэром и с каким-то страховым агентом. От обычных тем — погоды и футбола — мы перешли к политике, но, как всегда, осторожно. Это был типичный ленч в «Сивик клаб»: полчаса на еду и еще полчаса на чью-нибудь скучную речь. Только в тот памятный день мне не было суждено насладиться речью.

У входа в банкетный зал началась какая-то возня, потом ворвался целый взвод вооруженных до зубов федеральных агентов, собравшихся, похоже, всех нас перебить. Настоящий полицейский спецназ в полном черном облачении ниндзя: пуленепробиваемые жилеты, устрашающее оружие, боевые каски, совсем как у гитлеровцев. Один из них проорал: «Малкольм Баннистер!» Я инстинктивно поднялся и промямлил: «Какого, собственно, черта?» В меня тут же прицелились из пяти автоматических винтовок. «Руки вверх!» — отважно гаркнул их главный, и я повиновался. Через несколько секунд меня заставили опустить руки, заломили их за спину, и я впервые в жизни почувствовал, что это такое — застегнутые на запястьях тяжелые наручники. Отвратительно и незабываемо. Меня поволокли по узкому проходу между обеденными столами и вытолкали из зала. Последнее, что я услышал, был голос мэра: «Это произвол!»

Само собой, после сего драматического вторжения члены клуба поспешили разойтись.

Вооруженные головорезы чуть ли не бегом преодолели вместе со мной вестибюль отеля. Кто-то предупредил местное телевидение, и камера засняла, как меня сажают на заднее сиденье черного «шевроле-тахо», между двумя молодцами в черном. По дороге в городскую тюрьму я спросил:

— А без этого цирка никак нельзя?

Главный, поигрывая на переднем сиденье карабином, бросил не оборачиваясь:

— Помалкивай!

— Не собираюсь! Арестовать вы меня можете, но заставить молчать — нет. Вам понятно?

— Сказано, помалкивай!

Головорез справа приставил к моему колену дуло своей «пушки».

— Уберите эту штуку, — сказал я, но дуло никуда не делось. — Похоже, вы от этого тащитесь. Это так возбуждает — прикидываться крутыми парнями, набрасываться на невиновных людей! Чистое гестапо!

— Ты что, глухой? Заткнись!

— И не подумаю! У вас есть ордер на арест?

— Есть.

— Покажите.

— В тюрьме покажу, а пока лучше помалкивай.

Ниже его гитлеровской каски виднелась полоска шеи, и она на глазах багровела. Я набрал в легкие побольше воздуха и приказал себе успокоиться.

Каска. Я сам носил такую четыре года, пока служил морпехом. В ней я воевал в первой Войне в заливе. Второй полк, восьмой батальон, вторая дивизия, морская пехота США. Это мы, морпехи, первыми ударили в Кувейте по иракцам. Великой битвой это не назовешь, но я насмотрелся на убитых и раненых с обеих сторон.

А теперь я сидел между игрушечными солдатиками, ни разу не слышавшими настоящей стрельбы и не способными пробежать даже мили. Но вообще-то они были еще ничего.

Рядом с тюрьмой уже караулил репортер местной газетенки. Мои стражи не спешили, чтобы он успел меня как следует заснять. Молодцы, нечего сказать.

Скоро я узнаю, что другой отряд официальных бандитов устроил налет на помещение фирмы «Коупленд, Рид и Баннистер», пока я сидел на ленче вместе с другими членами «Сивик клаб». Все было блестяще продумано и спланировано: отряд дождался полудня, когда в конторе осталась только бедная миссис Хендерсон. Согласно ее показаниям, они ворвались с карабинами наперевес и давай драть глотки, браниться, угрожать. Швырнули на ее письменный стол ордер на обыск, заставили сесть в кресло у окна и пообещали арестовать, если она осмелится делать еще что-нибудь, кроме вдохов и выдохов. Наша скромная контора подверглась форменному разгрому. Вывезли все: компьютеры, принтеры, десятки коробок с документами. В разгар обыска с обеда вернулся Коупленд. Стоило ему запротестовать, как его взяли на мушку. Пришлось присесть рядом со всхлипывающей миссис Хендерсон.

Арест стал полной неожиданностью. ФБР взяло меня в оборот за год с лишним до того. Я нанял адвоката, и мы с ним изо всех сил старались сотрудничать со следствием. Эксперты ФБР дважды проверяли меня на детекторе лжи. Мы предоставили все документы, которые я как юрист имел право показать, не нарушая требований этики. Дионн я рассказывал об этом далеко не все, но она знала, что я не нахожу себе места от тревоги. Я не мог справиться с бессонницей, ел через силу — пропал аппетит. Наконец, после целого года жизни в постоянном страхе, ФБР уведомило моего адвоката, что правительство утратило ко мне интерес.

Правительство солгало — не в первый и не в последний раз.

В городской каталажке — хорошо знакомом мне месте, которое я посещал не меньше двух раз в неделю, — закрепился еще один взвод агентов. На них были просторные куртки с желтыми буквами «ФБР» на спинах, и все изображали крайнюю деловитость, хотя понять, чем они заняты, не представлялось возможным. Местные полицейские, многие — мои хорошие знакомые, держались в сторонке и смотрели на меня смущенно и сочувственно.

Так ли уж необходимо было задействовать две дюжины федеральных агентов, чтобы арестовать меня и конфисковать мои документы? Я всего лишь перешел из здания конторы в отель «Джордж Вашингтон». Любой самый безмозглый коп мог бы остановить и арестовать меня в свой обеденный перерыв. Но ведь и этим чрезвычайно важным людям хочется получать от жизни удовольствие!

Меня отвели в тесную комнатушку, усадили за стол, сняли наручники и велели ждать. Через несколько минут вошел человек в темном костюме и назвался специальным агентом ФБР Доном Коннором.

— Очень рад, — сказал я.

Он положил передо мной листы бумаги.

— Вот ордер на ваш арест. — Толстая стопка листов, сколотых степлером. — А вот обвинительное заключение. Даю вам несколько минут, прочтите.

Сказав это, он отвернулся и вышел, со всей силы саданув дверью. Дверь была железная, толстая, и грохот от удара сотрясал каморку несколько секунд.

Никогда не забуду этот звук.

Глава 6

Через три дня после моей первой встречи с начальником тюрьмы Уэйдом меня снова вызывают в его кабинет. Я застаю его в одиночестве, за важным телефонным разговором, и скромно стою у двери, дожидаясь, пока он закончит. Наконец он с невежливым «хватит!» кладет трубку и, встав, манит меня за собой, в соседнюю переговорную. Стены там чиновничьего светло-зеленого цвета, железных стульев больше, чем когда-либо понадобится.

В прошлом году аудиторская проверка выявила покупку Управлением тюрем для «административных нужд» четырех тысяч стульев по восемьсот долларов за штуку. Производитель просит за такой стул семьдесят девять долларов. Мне-то наплевать, но, работая за тридцать центов в час, приобретаешь новый подход к деньгам.

— Садитесь, — говорит он, и я опускаюсь на это сверхдорогое уродство. Он устраивается напротив — между нами должен быть барьер, в данном случае это стол. Я насчитываю двадцать два стула — ну и пусть.

— После вашего ухода я звонил в Вашингтон, — начинает он напыщенно, как будто поддерживает регулярный контакт с Белым домом. — Управление порекомендовало мне действовать по своему усмотрению. Я поразмыслил и связался с ФБР в Роаноке. Они прислали двух сотрудников, которые уже здесь.

Я изображаю бесстрастность, хотя новость воодушевляющая.

Он тычет в меня пальцем:

— Только учтите, Баннистер, если вы затеяли жульничество и поставите меня в неудобное положение, то уж я постараюсь испортить вам жизнь!

— Никакого жульничества, сэр, клянусь!

— Сам не знаю, почему я вам верю.

— Вы не раскаетесь.

Он достает из кармана очки, водружает их на нос и смотрит в бумажку.

— Я говорил с помощником директора Виктором Уэстлейком, курирующим расследование. Он прислал для беседы с вами двух подчиненных, агентов Хански и Эрарди. Я не назвал ваше имя, так что они ничего не знают.

— Спасибо, сэр.

— Ждите здесь.

Он хлопает ладонью по столу, встает и выходит. Я напрягаю слух в ожидании шагов и чувствую резь в животе. Если ничего не получится, я просижу еще пять лет, а может статься, даже больше.

Специальный агент Крис Хански — старший по должности, ему примерно столько же лет, сколько мне, и много седины в волосах. Агент Алан Эрарди — его подчиненный. В газетах писали, что делом Фосетта занято сорок агентов ФБР, и эти двое — далеко не из главных. Первая встреча будет важной, как и последующие, но руководство поступило правильно, прислав поначалу мелкую сошку.

Начальника тюрьмы с нами нет — наверное, он у себя в кабинете, подслушивает у двери.

Они даже не достают ручек и блокнотов — явно относятся к нашей беседе несерьезно. Им не хватает ума догадаться, что на моем счету долгие часы таких бесед с агентами ФБР.

— Итак, вы хотите заключить сделку, — начинает Хански.

— Я знаю, кто и за что убил судью Фосетта. Если эта информация окажется ценной для ФБР, то мы сможем заключить сделку.

— Вы исходите из того, что мы сами еще в неведении, — говорит Хански.

— Уверен, что вы в неведении. Разве иначе бы вы приехали?

— Нас направили сюда, поскольку мы проверяем любую версию. У нас серьезные сомнения, что от этого будет какой-то толк.

— А вы попробуйте.

Они самоуверенно переглядываются. Пока это для них игра, развлечение.

— Вы назовете нам имя. Что вам надо взамен?

— Освобождение из тюрьмы и защиту.

— Так просто?

— Нет, на самом деле все сложно. Этот человек опасен, его друзья еще опаснее. К тому же я не желаю ждать два года, пока его осудят. Если я называю вам имя, то выхожу на свободу. Немедленно.

— А если его оправдают?

— Это ваша проблема. Если обвинение не докажет его причастность, то вы не должны винить в этом меня.

Наконец-то Эрарди достает блокнот, снимает с дешевой ручки колпачок и что-то записывает. Я добился их внимания. Они по-прежнему стараются изобразить безразличие, но у них непростое положение. Следственная бригада в тупике: газеты утверждают, что у них нет ни одной перспективной версии.

— А если вы назовете нам кого-то другого? Мы займемся не тем подозреваемым, а вы станете свободным человеком.

— Свободным мне никогда не быть.

— Вы освободитесь из тюрьмы.

— И весь остаток жизни буду озираться.

— Система защиты свидетелей еще не потеряла ни одного осведомителя. На ее счету уже более восьми тысяч человек.

— Реклама есть реклама. Честно говоря, ваши успехи меня не касаются, судьба других — тоже. Моя собственная шкура — вот что меня заботит.

Эрарди перестает строчить в блокноте.

— Получается, этот субъект — член банды, может, наркодилер. Что еще скажете?

— Ничего. Я пока ничего не сказал. Гадайте сколько хотите.

Хански улыбается — что тут смешного?

— Вряд ли нашего босса впечатлит ваша схема выхода из тюрьмы. На сегодня еще как минимум два заключенных утверждают, что располагают важными сведениями. Им тоже, конечно, хочется на волю. Обычное дело.

Я не могу определить, вранье это или нет, но звучит правдоподобно. У меня все еще крутит живот. Я пожимаю плечами, растягиваю губы в улыбке, призываю себя к спокойствию.

— Поступайте как знаете. Можете и дальше биться головой о стену. С другими заключенными вы только зря потеряете время. Решать вам. Захотите имя человека, убившего судью Фосетта, — я вам его назову.

— Вы видели его в тюрьме? — спрашивает Эрарди.

— Или на воле. Сначала сделка, потом все остальное.

Они долго молчат, глядя на меня, я тоже молча таращу на них глаза. Наконец Эрарди захлопывает блокнот и убирает ручку в карман.

— О’кей, — говорит Хански. — Мы уведомим босса.

— Вы знаете, где меня найти.

Несколько раз в неделю наша «белая банда» сходится на беговой дорожке, и мы описываем большие круги вокруг футбольного поля. Окулист Карл освобождается через несколько месяцев. Спекулянту земельными участками Кермиту сидеть еще два года. Сенатору штата Уэсли выходить примерно тогда же, когда и мне. Только у Марка дело еще на апелляции. Он здесь уже полтора года и утверждает, будто его адвокат настроен оптимистически, хотя сам он не скрывает, что подделывал закладные.

Мы мало говорим о своих преступлениях — в тюрьме это не принято. Не важно, кем ты был и что делал на воле. Об этом слишком больно распространяться.

Жена Уэсли недавно подала на развод, и для него это стало ударом. Я через это уже прошел, Кермит тоже, и мы помогаем ему советами, пытаемся подбодрить. Я бы рад повеселить их подробностями беседы с фэбээровцами, но об этом лучше помалкивать. Если мой план сработает, то в один прекрасный день я пойду прогуляться — и исчезну; по легенде, меня внезапно переведут в другой лагерь по причинам, которые так и останутся неизвестными.

Глава 7

Временным штабом бригады ФБР по расследованию убийства Фосетта служил склад в промышленной зоне рядом с аэропортом Роанока. До этого склад пустовал. Когда-то его снимала компания, завозившая из Центральной Америки креветки и замораживавшая их на много лет. Склад немедленно прозвали «Морозильником». Места там полно, уединение и отсутствие прессы гарантированы. Плотники быстро возвели перегородки, и появились комнаты, кабинеты, коридоры, гостевые залы. Техники из Вашингтона трудились круглосуточно, устанавливая суперсовременное оборудование и устройства связи, хранения информации и безопасности. Грузовики, набитые мебелью, шли один за другим, пока КЦ — командный центр — не наполнился огромным количеством разнокалиберных столов, которые никогда никому не понадобятся. Стоянку заполнили несчетные арендованные внедорожники. Специально нанятая компания обеспечивала трехразовое питание для семи десятков человек — сорока агентов плюс обслуга. Никаких ограничений по расходам: шутка ли, убитый — федеральный судья!

Сначала предполагалось трудиться полгода, но уже недели через три федералы поняли, что так быстро не управятся. За исключением короткого списка случайных подозреваемых — лиц, совершавших насильственные преступления и представавших перед судьей Фосеттом на протяжении последних восемнадцати лет, — реальные версии отсутствовали. Некто Стекс написал судье в 2002 году угрожающее письмо из тюрьмы. Теперь он работал на винном складе в Панама-Сити-Бич, штат Флорида, и располагал алиби на тот уик-энд, когда были убиты судья и его подруга. Наркоторговец Руис обругал его честь по-испански при вынесении приговора на двадцать лет в 1999 году. Руис по-прежнему отбывал заключение в тюрьме с режимом среднего уровня строгости. ФБР несколько дней ворошило его прошлое и пришло к выводу, что весь его прежний штат кокаиновых курьеров уже распихан по могилам и по тюрьмам.

Одна из групп методично изучала все дела, по которым Фосетт вынес решения за восемнадцать лет своей судейской службы. Он был рабочей лошадкой с годовой производительностью в триста дел, тогда как средний показатель для федерального судьи составлял двести двадцать пять. Судья Фосетт приговорил к тюремному заключению приблизительно три тысячи сто мужчин и женщин. Исходя из сомнительного предположения, что его убил кто-то из их числа, следственная группа потратила сотни рабочих часов сначала на составление списка потенциальных подозреваемых, а потом на вычеркивание из него одной фамилии за другой. Другая группа изучала гражданские и уголовные дела, находившиеся на рассмотрении у судьи перед убийством. Была еще одна группа, тратившая время на изучение тяжбы с «Арманна майнз», уделяя особое внимание паре чудаков из числа экологических активистов, сильно невзлюбивших Фосетта.

С начала функционирования «Морозильник» представлял собой гудящий от напряжения улей: там постоянно проводились экстренные совещания, нервы у всех были натянуты до предела, тупик возникал за тупиком, карьеры рушились одна за другой, из Вашингтона доносился неумолчный сердитый лай. Журналисты трезвонили как нанятые. Блогеры поддавали жару, непрерывно придумывая все новые вопиюще лживые слухи.

А потом на сцену выступил заключенный по имени Малкольм Баннистер.

Возглавлял следственную бригаду Виктор Уэстлейк, фэбээровец с тридцатилетним стажем и уютным кабинетом с приятным видом из окна в Гувер-билдинг на Пенсильвания-авеню в Вашингтоне. Последние три недели он прозябал в свежевыкрашенной конуре без окон посередине КЦ. Для него это были далеко не первые гастроли. Уэстлейк славился как опытный организатор, мчавшийся на место происшествия, выстраивавший войска, вникавший в тысячи деталей, планировавший атаку — и раскрывавший преступление. Однажды он провел целый год в мотеле под Буффало, выводя на чистую воду гения, развлекавшегося отправкой минированных посылок федеральным инспекторам по контролю качества мяса. Еще через два года бомбиста сцапали.

Уэстлейк был, как всегда, в своем кабинете и по привычке стоял, а не сидел за столом, когда вошли агенты Хански и Эрарди. Поскольку босс стоял, остались стоять и они. Он считал многочасовое сидение смертельно опасным для здоровья.

— Я вас слушаю! — гаркнул он, щелкнув пальцами.

— Его имя Малкольм Баннистер, черный мужчина, возраст сорок три года, — зачастил Хански. — Приговор — десять лет за нарушение закона RICO,[184] вынесен федеральным судом в Вашингтоне. Бывший адвокат из Уинчестера, Виргиния. Говорит, что может назвать убийцу и мотив, но в обмен хочет, конечно, выйти на свободу.

— Причем немедленно, с предоставлением защиты, — добавил Эрарди.

— Тоже мне новость — зек просится на свободу! Он заслуживает доверия?

Хански пожал плечами.

— Он вызывает доверие — насколько можно доверять зеку, конечно. Начальник тюрьмы утверждает, что он не мошенник, замечания отсутствуют. Начальник советует к нему прислушаться.

— Что он вам сказал?

— Ровным счетом ничего. В уме ему не откажешь. Может, он что-то и знает. Если так, то это его единственный шанс выйти на свободу.

Уэстлейк двинулся вперед по гладкому цементному полу, посыпанному свежей стружкой. Дойдя до стены, он вернулся к столу.

— Что он был за адвокат? Уголовный? Защищал наркоторговцев?

— Небольшой город, обычная провинциальная рутина, — ответил Хански. — Кое-какой опыт уголовного процесса, судебной практики не много. Бывший морской пехотинец.

Это Уэстлейку, тоже бывшему морскому пехотинцу, понравилось.

— Когда и где служил?

— Четыре года, уволился с почетом, воевал в первую Войну в заливе. Его отец тоже был морским пехотинцем, потом — патрульным в Виргинии.

— На чем погорел?

— Вы не поверите: на Подкупающем Барри.

Уэстлейк умудрился нахмуриться и улыбнуться одновременно.

— Да бросьте!

— Представьте себе! Он вел для Барри кое-какие сделки с недвижимостью и угодил в шторм. Если помните, присяжные признали их виновными в нарушении законов RICO и в преступном сговоре. Кажется, загребли сразу восьмерых. Баннистер был мелкой рыбешкой, попавшейся в широкую сеть.

— Связь с Фосеттом?

— Пока не нашли. Мы имя-то его узнали только три часа назад.

— У вас уже есть план?

— Типа того, — сознался Хански. — Если считать, что Баннистер знает убийцу, логично предположить, что они познакомились в тюрьме. Вряд ли он повстречал его на тихих улицах Уинчестера; скорее всего их пути пересеклись в тюрьме. Баннистер сидит пять лет. Первые двадцать два месяца он провел в Луисвилле, штат Кентукки, в тюрьме с режимом средней строгости на две тысячи человек. Потом его перевели во Фростбург, лагерь на шестьсот душ.

— Многовато народу. Одни садятся, другие освобождаются… — проговорил Уэстлейк.

— Точно. Так что мы пойдем логическим путем. Возьмем его тюремное досье, выпишем фамилии сокамерников, соседей по спальне. Побываем в обеих тюрьмах, поговорим с их начальниками, надзирателями блоков и прочими, со всеми, кто мог что-то знать про Баннистера и его друзей. Начнем собирать имена и проверим, чьи пути пересекались с Баннистером.

— Он говорит, что у убийцы опасные друзья, — добавил Эрарди. — Потому и просит защиты. Похоже на какую-то банду. Начнем составлять список и сосредоточимся на тех, кто связан с бандами.

После недолгого молчания Уэстлейк с сомнением проговорил:

— Это все?

— На сегодня все, на что мы способны.

Уэстлейк сцепил пальцы за головой, потянулся и глубоко вдохнул.

— Валяйте, — сказал он. — Берите тюремные досье — и за работу. Сколько вам нужно народу?

— Двоих дать можете?

— Не могу, но все равно берите. Приступайте. Вы свободны.

Подкупающий Барри. Клиент, с которым я впервые встретился в федеральном суде тем серым утром, когда громко прозвучало обвинительное заключение.

В адвокатской конторе с дверью на улицу осваиваешь азы многих обычных юридических задач, но специализироваться на какой-то одной сложно. Я старался избегать разводов и банкротств, не любил сделки с недвижимостью, но выживать значило браться за любое дело, с каким бы к нам ни пришли. Забавно, что мой крах произошел именно из-за недвижимости.

Клиента прислал один мой приятель по юридическому факультету, работавший в фирме средней величины в центре Вашингтона. Клиент пожелал приобрести охотничий домик в округе Шенандоа, у подножия гор Аллегени, примерно в часе езды на юго-запад от Уинчестера. Требовалась полная секретность и анонимность сделки — уже это должно было насторожить. Покупка тянула на четыре миллиона, и я, немного поторговавшись, добился для «Коупленд, Рид и Баннистер» вознаграждения за сделку в целых сто тысяч. Ни я, ни мои партнеры в жизни не видывали таких гонораров, поэтому сперва мы обрадовались. Я забросил другие дела и стал изучать поземельную книгу округа Шенандоа.

Домик построили лет двадцать назад врачи, любившие охоту на куропаток, но, как часто случается при совместных начинаниях, партнеры поссорились. Ссора была серьезная, с адвокатами и исками, даже с парочкой банкротств. Но мне хватило двух недель, чтобы более или менее разобраться и решить, что дело моего анонимного клиента будет нехитрым. Назначили дату подписания сделки, подготовили все договоры и документы о передаче прав собственности. Возни было немало, но нас бодрил крупный гонорар.

Заключение сделки отложилось на месяц, и я обратился к своему университетскому другу с просьбой о пятидесяти тысячах долларов — половине гонорара юристов. Так часто бывает, к тому же я уже потратил на это дело сто рабочих часов и хотел компенсации. Друг перезвонил и сообщил, что клиент отказал. Я не придал этому значения, поскольку при типичных сделках с недвижимостью юристам редко платят до заключения договора. Меня уведомили, что мой клиент — корпорация — сменил название. Я переделал документы и стал ждать. Срок заключения сделки снова перенесли, и продавцы стали грозить отказом от продажи.

В то время мне была смутно известна репутация одного столичного проныры по имени Барри Рафко, прозванного Подкупающим Барри. Ему было лет пятьдесят, и почти всю свою сознательную жизнь он отирался в Вашингтоне в поисках легкого обогащения. Он был и консультантом, и стратегом, и аналитиком, и сборщиком средств, и представителем фирм, трудился на низовом уровне в избирательных кампаниях кандидатов в конгресс и в сенат, как демократов, так и республиканцев. Барри было все равно. Он мог разрабатывать стратегию и предоставлять анализ на любой стороне улицы, лишь бы за это платили. Но он превзошел себя, когда на пару с партнером открыл лаунж-бар рядом с Капитолием. Нанял шлюх, чтобы работали там в мини-юбках, и задумал превратить заведение в излюбленное место для несчетной публики, кишащей на холме. Первыми этот бар разнюхали малоизвестные конгрессмены и бюрократы среднего звена, занесшие притон Барри на свою карту. Набив карманы деньгами, Барри приступил к следующему проекту: открыл в двух кварталах от своего лаунж-бара стейк-хаус. Туда стали захаживать лоббисты, прельщенные отличными стейками и вином за разумную цену, а вскоре там появились любимые столики у сенаторов. Барри обожал спорт, пачками скупал билеты на матчи «Редскинс», «Кэпиталз», «Визардз», «Джорджтаун хойас» и раздавал их друзьям. У него возникла и быстро разрослась и собственная фирма с «правительственными связями». После ссоры с партнером Барри выкупил его долю в совместных проектах и, подстегиваемый честолюбием, уже ни на кого не оглядываясь, располагая крупными средствами, нацелился покорить вершину. Махнув рукой на соображения этики, он превратился в самого агрессивного «поставщика влияния» в Вашингтоне. Богатому клиенту, пожелавшему пробить новое удобное «окно» в налоговом кодексе, Барри мог предоставить умельца, способного сочинить законопроект, обеспечить ему поддержку и утверждение. Если богатому клиенту требовалось расширить производство, Барри брался добиться ассигнований и перевода средств на счет соответствующей компании и вознаградить постаравшегося ради этого конгрессмена денежками на грядущее переизбрание. Все оставались довольны.

Первый раз Барри попытались привлечь к ответственности по обвинению в попытке подкупить старшего советника сенатора США. Обвинение развалилось, но к Барри прилипло прозвище Подкупающий.

Орудуя на самой сомнительной грани и без того сомнительного бизнеса, Барри знал силу денег и секса. Его яхта на Потомаке приобрела славу «корабля любви», где регулярно устраивались оргии с участием молоденьких женщин. В Южной Калифорнии ему принадлежало поле для гольфа, куда он вывозил на длинные уик-энды членов конгресса — обычно без жен.

По мере роста своего могущества Барри проявлял все больше склонности к риску. Старые знакомые уже шарахались от него, опасаясь неизбежных неприятностей. Его имя зазвучало на расследованиях по вопросам парламентской этики в конгрессе. Ему сели на хвост репортеры «Вашингтон пост», и Барри Рафко, всегда жаждавший внимания, получил его, что называется, по полной.

Я не знал — и не мог знать, — что охотничий домик — один из его проектов.

Название корпорации снова поменялось, документы вновь пришлось переделывать. Опять отсрочка подписания, а потом новое предложение: мой клиент изъявил желание снять домик на год за двести тысяч в месяц с вычетом всех арендных платежей из цены последующего приобретения. Последовала неделя упорных препирательств, после чего было достигнуто согласие. Я в очередной раз переделал контракты и настоял на выплате моей фирме половины ее комиссионных. Так и произошло, и Коупленд с Ридом несколько успокоились.

При подписании контрактов оказалось, что клиент — оффшорная компания с крохотного острова Сент-Китс; я по-прежнему не знал, кто за ней стоит. Контракты дистанционно подписал некий представитель корпорации на Карибах, после чего их за одну ночь доставили мне. Согласно договоренности, клиент переводил на доверительный счет нашей юридической фирмы четыреста пятьдесят тысяч с небольшим — арендную плату за первые два месяца, остаток наших комиссионных и покрытие дополнительных расходов. Я дважды отправлял по двести тысяч, за первые два месяца, далее клиент пополнял счет. Так должно было происходить в течение года, затем аренда переоформлялась в продажу, за что наша фирма опять получала существенные комиссионные.

После перевода на наш счет первого транша из банка позвонили и уведомили, что сумма составила не четыреста пятьдесят тысяч, а четыре миллиона пятьсот тысяч. Я предположил, что кто-то напутал с нулями; вообще-то бывают вещи похуже, чем слишком много денег в банке. Мои попытки созвониться с фиктивной компанией на Сент-Китс, технически являвшейся моим клиентом, оказались безуспешными. Я связался с факультетским другом, выступившим посредником, и он пообещал разобраться. Я перечислил первый арендный платеж и комиссионные нашей фирме и стал ждать инструкций, как поступить с остальными деньгами. Шли дни, недели. Через месяц из банка сообщили о поступлении на наш доверительный счет еще трех миллионов долларов.

К этому времени Рид и Коупленд уже сильно встревожились. Я велел банку избавиться от денег — перевести их туда, откуда они пришли, и немедленно. Повозившись два дня, сотрудник банка доложил, что счет на Сент-Китс закрыт. Наконец факультетский друг прислал мне электронное письмо с инструкциями: половину денег следовало перевести на счет на острове Большой Кайман, другую половину — на счет в Панаме.

Я, мелкий юрист, не имел никакого опыта по отправке средств на номерные счета, но короткий поиск в Гугле надоумил меня, что я забрел сослепу в «налоговый рай», пользующийся самой дурной славой. Я уже жалел, что взялся работать с анонимным клиентом, каких бы денег это ни сулило.

На перевод в Панаму пришел ответ в виде нового поступления — три с половиной миллиона. Я наорал на факультетского друга, тот — на кого-то еще. Деньги лежали два месяца, на них капали проценты, но этические принципы не позволяли нам что-либо присвоить. Та же самая этика требовала целой серии шагов по защите этих непрошеных денег. Я на них не посягал, но моим долгом было их сохранить.

По наивности или по глупости я позволил грязным деньгам Подкупающего Барри остаться под контролем фирмы «Коупленд, Рид и Баннистер».

Завладев «охотничьим домиком», Барри спешно его отремонтировал, принарядил, обустроил минеральный источник, соорудил вертолетную площадку. На арендованном им вертолете «Сикорский-76» можно было за двадцать минут доставить туда дюжину лучших друзей Барри из Вашингтона. По пятницам вертолет делал несколько рейсов, после чего начиналось веселье. На этом этапе своей карьеры Барри уже брезговал бюрократами и лоббистами, занявшись непосредственно конгрессменами и начальниками их штабов. На его курорте в их распоряжении было все необходимое: отличная еда и выпивка, кубинские сигары, наркотики, тридцатилетний скотч и двадцатилетние женщины. Иногда доходило и до охоты на куропаток, но чаще гостей занимала сногсшибательная коллекция рослых блондинок.

Та девушка была из Украины. На суде — моем суде — ее сутенер показал на плохом английском, что девушку, за которую он получил сто тысяч наличными, отвезли в «домик» и выделили комнату. Деньги передавал головорез, выступавший как свидетель обвинения и назвавшийся одним из подручных Барри.

Девушка умерла. По данным вскрытия, причиной смерти стала передозировка наркотиков после долгого веселья в обществе Барри и его вашингтонских дружков. По слухам, утром она была найдена мертвой в постели конгрессмена США, хотя доказать это не удалось. Барри постарался спрятать концы в воду до приезда полиции. С кем спала девушка в свою последнюю ночь, так и осталось тайной, но вокруг Барри разразился медиашторм, не пощадивший его бизнес, друзей, самолеты, яхты, вертолеты, рестораны, курорты, добравшийся до темных глубин его связей и влияния. Приятели и клиенты Барри бросились врассыпную. Возмущенные конгрессмены, взбудораженные репортерами, потребовали слушаний и расследований.

Все обернулось еще хуже, когда в Киеве нашли мать умершей. Она предъявила свидетельство о рождении, из которого явствовало, что ее дочери было всего шестнадцать лет. Шестнадцатилетняя секс-рабыня ублажала конгрессменов в «охотничьем домике» в горах Аллегени, в какой-то паре часов езды от американского Капитолия.

В первоначальном стостраничном обвинительном заключении фигурировало четырнадцать обвиняемых, нарушавших закон невероятным количеством способов. Среди этих четырнадцати был и я, уличенный будто бы в том, что обычно называют «отмыванием денег». Позволив одной из анонимных корпораций Барри Рафко разместить деньги на доверительном счете моей фирмы, я предположительно помогал ему похищать их у клиентов, отмывать эти грязные средства в оффшорах и превращать в безупречную собственность — конкретно, в шикарный «охотничий домик». Меня обвинили также в содействии Барри в укрывании денег от ФБР, Налогового управления и т. д.

Досудебная возня сократила список обвиняемых; некоторым облегчили участь, позволив сотрудничать с властями или проходить по другим делам. Мы с адвокатом подали двадцать два ходатайства между днем предъявления мне обвинения и началом процесса, но удовлетворено было всего одно, да и эта победа оказалась бесполезной.

Министерство юстиции, действуя руками ФБР и федерального прокурора в Вашингтоне, решило отыграться на Барри Рафко и его сообщниках, включая одного конгрессмена и помощника конгрессмена. Если кто-то из нас оказался бы невиновным — тем хуже для него; правительство было полно решимости исказить, если потребуется, нашу версию истины.

Так я оказался в переполненном зале суда вместе с другими семью подсудимыми, включая самого гнусного дельца от политики из всех орудовавших в Вашингтоне многие десятилетия. Что ж, я был виновен: виновен в глупости, из-за которой угодил в этот переплет.

После выбора жюри присяжных федеральный прокурор предложил мне последнюю сделку: я признаю себя виновным в нарушении законов RICO, плачу десятитысячный штраф и сажусь на два года.

Но я в очередной раз послал их куда подальше. Я был невиновен.

Глава 8

Мой сокамерник — девятнадцатилетний чернокожий из Балтимора, посаженный на восемь лет за торговлю кокаином. Джерард такой же, как тысячи других парней, которых я навидался за прошедшие пять лет: черный юнец из центрального городского района, рожденный матерью-подростком и не имеющий отца. В десятом классе он бросил школу, чтобы работать, мыть посуду. Когда его мать села в тюрьму, он поселился у бабки, на иждивении у которой и так уже была куча его двоюродных братьев и сестер. Сначала он стал употреблять крэк, потом занялся его продажей. Уличная жизнь не испортила Джерарда: он добрая душа. Насильственных преступлений он не совершал и не должен провести всю жизнь за решеткой. Просто он один из миллиона молодых чернокожих, за содержание которых в неволе платит налогоплательщик. У нас в стране число заключенных приближается к двум с половиной миллионам — самый большой процент лишенных свободы по отношению к численности населения среди всех цивилизованных и полуцивилизованных государств.

Обычное дело — иметь неприятного тебе сокамерника. Был у меня один такой, почти не спавший и всю ночь не выключавший свой айпод. У него имелись наушники — правило требует надевать их после десяти вечера, но звук был такой громкий, что я все равно слышал музыку. Три месяца я добивался перевода в другую камеру. Джерард — другое дело: он правила уважает. Он рассказывает, что однажды ему пришлось несколько недель ночевать в брошенной машине, где он чуть не околел от холода. После такого станешь ценить тепло и покой.

Наш с Джерардом день начинается в шесть утра, по будильнику. Мы быстро натягиваем тюремную рабочую одежду, стараясь не мешать друг другу, насколько позволяет камера площадью десять на двенадцать футов. Мы застилаем койки — у него верхняя, у меня, учитывая мой возраст, нижняя. В шесть тридцать мы выходим в столовую, на завтрак.

Столовая разделена невидимыми барьерами, определяющими, где кому принимать пищу. У черных своя секция, у белых своя, у оливковых — латиносов — своя. Смешение воспринимается плохо и почти никогда не происходит. Хотя Фростбург — лагерь, он остается тюрьмой, и все мы живем здесь в большом психологическом напряжении. Одно из основных правил тюремного этикета — уважение чужого личного пространства. Нельзя нарушать очередь, нельзя ни за чем тянуться. Хочешь соль или перец — попроси передать, не забыв про «пожалуйста». В Луисвилле, где я сидел раньше, в столовой нередко дрались, и виновником драки обычно становился какой-нибудь болван с острыми локтями, вторгшийся в чужое пространство.

Здесь все по-другому: мы едим медленно, с хорошими манерами — даже удивительно для мотающих срок преступников. Выйдя из тесных камер, мы наслаждаемся простором столовой. В ходу, конечно, насмешки, грубые шутки, разговоры про женщин. Знавал я людей, сидевших в одиночке: хуже всего там — отсутствие общения. Мало кто это выносит, большинство ломается уже через несколько дней. Даже отъявленным отшельникам — а в тюрьме таких полно — нужны люди вокруг.

После завтрака Джерард идет драить полы. У меня есть еще час бездействия перед явкой в библиотеку. Я посвящаю его чтению газет в «кофейной комнате».

Сегодня в деле Фосетта опять мало прогресса. Интерес представляет разве что жалоба его старшего сына, сказавшего репортеру «Пост», что ФБР не удосуживается держать семью в курсе расследования. ФБР отмалчивается.

День ото дня им становится все труднее.

Вчера один репортер писал об интересе ФБР к бывшему мужу Наоми Клэри. Три года назад они скандально развелись: стороны обвиняли друг друга в супружеской неверности. Источники сообщили репортеру, что фэбээровцы допрашивали экс-мужа минимум дважды.

Библиотека находится в пристройке, под одной крышей с маленькой часовней и медпунктом. В длину она имеет ровно сорок футов, в ширину ровно тридцать. Располагает четырьмя отдельными закутками-«кабинетами», пятью настольными компьютерами и тремя длинными столами, за которыми заключенным можно читать, писать или что-нибудь изучать. Шкафов в библиотеке десять, все тесно заставлены книгами, в основном в твердых переплетах. Книг в общей сложности тысячи полторы. В камере Фростбурга разрешается держать до десяти книжек в бумажных обложках, хотя практически все набирают больше. Заключенный может посещать библиотеку в нерабочее время. Правила более или менее гибкие. За неделю разрешается поменять две книжки, и я трачу половину времени на учет не сданной вовремя литературы.

Четверть своего рабочего дня я посвящаю обязанностям тюремного адвоката. Сегодня у меня новый клиент. В городке в Северной Каролине у Романа был ломбард, где он специализировался в скупке краденого, главным образом огнестрельного оружия. Поставщиками ему служили две банды спятивших от кокаина идиотов, грабивших средь бела дня богатые дома. Греша полным непрофессионализмом, они попались с поличным и уже спустя считанные минуты после ареста принялись друг друга закладывать. Вскоре пришли за Романом и предъявили ему целый ворох обвинений. Он все отрицал, но назначенный судом адвокат оказался тупицей.

Я вовсе не дока в уголовном праве, но ошибки, наделанные адвокатом Романа во время суда, перечислил бы любой зеленый первокурсник юридического факультета. Романа признали виновным и приговорили к семи годам, и теперь его дело находилось на апелляции. Он пришел нагруженный своими «правовыми документами» — заключенным разрешено держать эту макулатуру в камерах, и мы изучаем их в моем кабинетике, каморке с моими личными вещами, куда обычно нет хода другим заключенным. Роман безостановочно рассказывает об ошибках своего адвоката, и я не могу с ним не согласиться. «Неэффективная адвокатская помощь» — обычная жалоба осужденных, но она редко служит основанием для отмены приговора, кроме приговоров к смертной казни.

Меня вдохновляет возможность схватить за шиворот бездарного адвокатишку, разгуливающего на свободе и изображающего из себя невесть что. Мы проводим с Романом час и договариваемся о новой встрече.

Про судью Фосетта мне рассказал один из моих первых тюремных клиентов. Он рвался из тюрьмы на волю и воображал, будто я могу творить чудеса. Он точно знал, что лежало в сейфе в подвале домика, и торопился прибрать все это к рукам, прежде чем оно исчезнет.

Глава 9

Снова я в кабинете начальника тюрьмы. Обстановка изменилась. На Уэйде темный костюм, крахмальная белая рубашка, галстук с приятным узором, остроносые ковбойские сапоги начищены до блеска. Он, как всегда, самодоволен, но заметно нервничает.

— Не знаю уж, что вы наплели, Баннистер, — говорит он, — но ваш рассказ им приглянулся. Терпеть не могу повторять одно и то же, но если вы собрались всех надуть, то сильно поплатитесь.

— Никакого надувательства, сэр. — Подозреваю, что начальник тюрьмы подслушивал под дверью и знает, что я говорил фэбээровцам.

— Два дня назад сюда нагрянули сразу четыре агента, что-то тут вынюхивали, спрашивали, с кем тебя видели, кому ты оказывал юридическую помощь, с кем играл в шашки, где работал, с кем сидел за столом в столовой, с кем принимал душ, кем были твои сокамерники и все такое прочее.

— В душ я хожу один.

— Наверное, они выясняют, кто твои дружки.

— Не знаю, сэр, но меня это не удивило бы. Я этого ждал.

Я знал, что фэбээровцы взялись за Фростбург, хотя сам их не видел. В тюрьме тайны долго не живут, особенно когда появляются с вопросами люди извне. По-моему — кое-какой опыт имеется, — это очень неуклюжий способ выяснить мою подноготную.

— В общем, они опять здесь, — говорит он. — Нагрянут в десять часов. Предупредили, что быстро не уйдут.

До десяти остается пять минут. У меня опять сводит живот, и я пытаюсь глубоко дышать, не показывая волнения. Пожимаю плечами — подумаешь, мол.

— Кто на этот раз?

— Мне не сообщили.

Через несколько секунд звонит его телефон. Трубку снимает секретарша.

Все та же комната по соседству с кабинетом начальника тюрьмы. Сам он, конечно, отсутствует. Передо мной опять Хански и Эрарди, а также агрессивный молодой человек по фамилии Данливи, заместитель федерального прокурора из Южного дистрикта Виргинии, из Роанока.

Я стал важной персоной, вызвал доверие и любопытство. Теперь меня допрашивает более представительная бригада.

Данливи в этой троице младший по возрасту, но он федеральный прокурор, а эти двое — просто копы, пускай и федеральные. Поэтому Данливи сейчас главный и исполнен важности — навидался я таких. На самом деле он получил диплом юриста всего лет пять назад. Полагаю, говорить будет в основном он.

— Сами понимаете, мистер Баннистер, — начинает он до омерзения снисходительным тоном, — нас бы здесь не было, если бы ваш небольшой рассказ не вызвал кое-какой интерес.

«Кое-какой»? Ну и фрукт!

— Можно называть вас Малкольм?

— Лучше мистер Баннистер и мистер Данливи — пока так, дальше будет видно. — Я заключенный, и меня уже много лет не величали «мистером Баннистером». Мне нравится, как это звучит.

— Пожалуй. — Он быстро сует руку в карман, достает крохотный диктофон и кладет его на середину стола, между ними и мной. — Я бы хотел записать наш разговор, если не возражаете.

Это уже огромный шаг вперед. Неделю назад Хански и Эрарди ленились достать ручки, а теперь правительство намерено фиксировать каждое слово.

— Мне все равно, — бросаю я, пожимая плечами.

Он включает диктофон и говорит:

— Итак, вы утверждаете, что знаете, кто убил судью Фосетта, и хотите сообщить эту информацию в обмен на освобождение. Выйдя, вы желаете получить защиту. Таковы условия договоренности?

— Пожалуй, — отвечаю я, копируя его.

— Почему мы должны вам верить?

— Потому что я знаю правду, а вы от нее очень далеки.

— Откуда вам это известно?

— Известно, и все. Будь у вас серьезный подозреваемый, вы бы сейчас со мной не беседовали.

— Вы в контакте с убийцей?

— На этот вопрос я не отвечу.

— Вам бы следовало дать нам хотя бы что-то, мистер Баннистер, чтобы заинтересовать нас в нашей с вами небольшой сделке.

— Я бы не назвал ее небольшой.

— Пусть будет по-вашему. Объясните, как вы это себе представляете?

— Объясняю. Все тайно, строго конфиденциально. Мы заключаем письменное соглашение, утверждаемое федеральными прокурорами обоих дистриктов: Северного, где меня судили и приговорили, и Южного, где вы сейчас ведете расследование. На соглашении должен поставить подпись судья Слейтер, вынесший мне приговор. После заключения соглашения я называю вам имя убийцы. Вы его арестовываете, изобличаете, Большое жюри предъявляет обвинение в убийстве, и меня внезапно переводят в другую тюрьму. Но я больше не сижу. Меня увозят отсюда, как будто переводят, но вместо перевода я поступаю под опеку программы защиты свидетелей. Мой приговор будет отменен, досье аннулировано, фамилия изменена, внешность, возможно, тоже при помощи пластической хирургии. Я получаю новые документы, новое лицо, хорошую федеральную должность где-нибудь в другом месте и в придачу вознаграждение.

На меня смотрят три каменных истукана.

— Это все? — произносит наконец Данливи.

— Все. Обсуждению не подлежит.

— Ничего себе… — бормочет Данливи. Не исключено, что я его шокировал. — Похоже, у вас было время все это обдумать.

— Гораздо больше, чем у вас.

— А если вы ошибаетесь? Вдруг мы арестуем не того человека, каким-то образом добьемся предъявления ему обвинения, вы выйдете — а мы проиграем дело в суде?

— Ваша проблема. Не сможете доказать его вину — ваша ошибка.

— Хорошо, мы его сцапали. Какие у нас будут улики?

— В вашем распоряжении все федеральное правительство. Заполучив убийцу, вы наверняка накопаете улики. Не могу же я делать за вас всю работу.

Для драматического эффекта Данливи встает, потягивается и начинает прохаживаться по комнате, изображая глубокие сомнения. Потом снова садится и смотрит на меня.

— По-моему, мы зря теряем время.

Неуклюжий блеф молокососа, не имеющего права здесь находиться. Ветеран Хански чуть наклоняет голову и моргает. Ему не верится, что можно быть таким недотепой. Эрарди не сводит с меня глаз, и я чувствую его отчаяние. Чувствую и напряжение между ФБР и прокуратурой — обычное дело.

Я медленно встаю.

— Вы правы, мы теряем время. Я больше не стану с вами встречаться, пока вы не перестанете присылать безусых юнцов. Я назвал вам свои условия и в следующий раз хочу говорить с мистером Виктором Уэстлейком и с кем-нибудь из вашего начальства, мистер Данливи. Если вы пожалуете вновь, я уйду.

Сказал — и вышел. Закрывая за собой дверь, я видел, как Хански потирает виски.

Они обязательно вернутся.

Встречу можно было бы устроить прямо в Вашингтоне, в Гувер-билдинг на Пенсильвания-авеню. Виктор Уэстлейк был бы только рад побывать дома, повидаться с боссом, дать нагоняй подчиненным, поужинать в кругу семьи и все такое прочее. Но нет, сменить обстановку захотелось самому директору: надо ведь и ему хотя бы иногда покидать служебный кабинет. Поэтому он погрузил свою свиту в роскошный частный самолет, один из четырех в эскадрилье ФБР, и через сорок минут приземлился в Роаноке.

Его зовут Джордж Мактейви, он служака шестидесяти одного года от роду, а не политический назначенец, хотя по политическим причинам между ним и президентом пробежала кошка. В Вашингтоне болтают, что Мактейви вот-вот лишится кресла. Президенту будто бы хочется сменить директора ФБР. Просидел четырнадцать лет — уступи место другому. В Гувер-билдинг те еще моральные устои, и оно полнится слухами. В последние месяцы он редко упускал шанс отдохнуть от Вашингтона хотя бы несколько часов.

Поэтому для него настоящее облегчение сосредоточиться на старомодном преступлении, убийстве. Он уже десять лет сражается с террором, и пока нет ни единого намека на причастность к гибели Фосетта «Аль-Каиды» или наших доморощенных террористических ячеек. Славные деньки борьбы с организованной преступностью и фальшивомонетчиками давно канули в Лету.

В Роаноке к трапу самолета подкатил здоровенный черный внедорожник, и Мактейви унесся вместе со своей свитой так стремительно, словно боялся снайперов. Уже через минуту они достигли «Морозильника».

Вояж директора преследовал две цели. Первая — поднять боевой дух следственной бригады и напомнить подчиненным, что их труд, пусть он пока ничего не дал, имеет величайшую важность. Вторая — подстегнуть их рвение. Наскоро обежав постройку и пожав десятки рук в лучшем стиле политика, вознамерившегося переизбраться, директор Мактейви уселся в самом просторном зале и приготовился к инструктажу.

Пережевывая пончики, директор и его старый друг Виктор Уэстлейк слушали пространный доклад старшего следователя о последних достижениях, то есть, собственно, ни о чем. Мактейви и сам все знал, поскольку переговаривался с Уэстлейком дважды в день.

— Перейдем к этому вашему Баннистеру, — сказал Мактейви, проскучав целый час.

Последовал еще один доклад. На сей раз нашлось что сказать всем участникам совещания.

— Последние данные таковы, — заговорил Уэстлейк. — Мы начали с его школьных приятелей, потом перешли к соученикам по колледжу и юридическому факультету. Подозрений не вызывает никто. Ни один из его друзей и просто знакомых не пересекался с судьей Фосеттом. Гангстеров, наркодельцов, уголовников среди них нет. Мы перешли к его бывшим клиентам — это уже труднее, поскольку многие его прежние дела недоступны. Здесь тоже ничего интересного. Десять лет он оставался захолустным адвокатишкой вместе с двумя другими адвокатами-афроамериканцами преклонных лет. У них все чисто, подкопаться не к чему.

— Он вел дела, подсудные судье Фосетту? — спросил Мактейви.

— Такие сведения отсутствуют. Он вообще почти не выходил на федеральный уровень, к тому же трудился в Северном дистрикте Виргинии. Можно сказать, что Баннистер не пользовался большим спросом как судебный адвокат.

— То есть вы считаете, что с убийцей Фосетта Баннистер познакомился в тюрьме — если предполагать, конечно, что он знает правду.

— Совершенно верно. Первые двадцать два месяца своего срока он отсидел в пенитенциарном учреждении с режимом средней строгости в Луисвилле, Кентукки, где две тысячи заключенных. Там у него сменилось трое сокамерников, а сам он работал в прачечной и на кухне. Кроме того, он взял на себя обязанности тюремного адвоката и как минимум пяти заключенным помог выйти на свободу. Мы составили список полусотни людей, с которыми он был, вероятно, хорошо знаком, но, честно говоря, перебрать всех, с кем он контактировал в Луисвилле, невозможно. То же самое относится к Фростбургу. Здесь он находится уже три года, рядом с ним побывала добрая тысяча человек.

— Сколько имен в вашем списке? — спросил Мактейви.

— Примерно сто десять. Но большинство вызывают сомнение.

— Скольких из них приговорил Фосетт?

— Шестерых.

— То есть в тюремном досье Баннистера не раскопать явного подозреваемого?

— Пока что это так. Но мы продолжаем искать. Это наша вторая версия: судью убили из ненависти, вызванной неблагоприятным исходом суда. А первая — старое доброе убийство с целью ограбления.

— Как насчет третьей версии? — поинтересовался Мактейви.

— Есть и третья: бывший муж убитой секретарши, ревность, — ответил Уэстлейк.

— Но это маловероятно?

— Да.

— Четвертая версия?

— Четвертой пока нет.

Директор Мактейви попробовал кофе и сказал:

— Ну и дрянь вы пьете!

Двое подручных, стоявших у дальней стены, щелкнули каблуками и побежали искать кофе получше.

— Вы уж нас простите, — сказал Уэстлейк. Директор был известен как кофеман, не спускавший промашек по этой части.

— Напомните, что там у самого Баннистера, — попросил Мактейви.

— Десять лет за RICO. Он оказался замешан в дело Барри Рафко, хотя и на второстепенных ролях. Провернул для него кое-какие земельные аферы и попался.

— С шестнадцатилетними девушками не спал?

— Нет, с несовершеннолетними баловался конгрессмен. Баннистер — славный малый, бывший десантник, просто ему не повезло с клиентом.

— Но он виноват?

— По мнению присяжных — да. Судья тоже так решил. Не загремишь же на десять лет, ничего не натворив!

Перед директором поставили другую чашку кофе, он понюхал и решился на глоток. Все затаили дыхание. Новый глоток. Все дружно перевели дух.

— Почему мы верим Баннистеру? — спросил Мактейви.

Уэстлейк с радостью спихнул ответственность на другого:

— Хански!

Агент Крис Хански, давно ерзавший от нетерпения, откашлялся и начал:

— Не уверен, что он полностью заслуживает доверия, но производит благоприятное впечатление. Я дважды с ним говорил, внимательно за ним наблюдал и не заметил признаков обмана. Он головастый, но рубит сплеча. Обманом он ничего не добьется. За пять лет отсидки вполне реально столкнуться с человеком, хотевшим убить или ограбить судью Фосетта.

— И мы понятия не имеем, кто бы это мог быть?

Хански посмотрел на Виктора Уэстлейка, и тот сказал:

— На сегодня — нет, не имеем. Но повторяю, мы роем землю.

— По-моему, у нас не много шансов идентифицировать убийцу исходя из того, что Баннистер мог столкнуться с ним в тюрьме, — проговорил Мактейви, демонстрируя завидную логику. — Эдак мы без толку провозимся хоть десять лет. В чем опасность сделки с Баннистером? Он — юрист-мошенник, уже отбывший пять лет за нарушение закона, в свете всего того процесса вполне безобидное. Ты согласен, Вик?

Тот утвердительно кивнул.

— Наш парень выходит из тюрьмы, — продолжил Мактейви. — Мы что, выпускаем серийного убийцу или сексуального маньяка? Если он не врет, то дело будет раскрыто и мы спокойно разойдемся по домам. Даже если окажется, что он обвел нас вокруг пальца, — невелика потеря!

В тот момент никто за столом не мог и помыслить, чтобы директор ошибался.

— Кто станет возражать? — спросил Мактейви.

— Федеральная прокуратура не на нашей стороне, — напомнил Уэстлейк.

— Это не страшно, — сказал Мактейви. — Завтра я встречаюсь с министром юстиции. Прокуратуру я беру на себя. Какие еще проблемы?

Хански вновь откашлялся.

— Сэр, Баннистер ставит условие, что назовет нам имя только после подписания федеральным судьей ордера о смягчении наказания. Не знаю точно, как это сработает, но смягчение его приговора автоматически вступит в силу после предъявления Большим жюри обвинения нашему неизвестному пока преступнику.

Мактейви отмахнулся от этого уточнения:

— Для этого у нас есть юристы. У Баннистера имеется адвокат?

— Мне об этом ничего не известно.

— Он ему нужен?

— С радостью спрошу его об этом.

— Соглашаемся на сделку, — нетерпеливо заключил Мактейви. — У нее много достоинств и почти нет недостатков. Учитывая, как мало мы продвинулись вперед, нам необходим прорыв.

Глава 10

После убийства судьи Фосетта и Наоми Клэри минул месяц. Газеты пишут о расследовании все меньше и все реже. Сначала ФБР воздерживалось от комментариев, а через месяц, когда сказать все равно было нечего, похоже, отозвало свою следственную бригаду. За это время произошло землетрясение в Боливии, стрельба на школьном дворе в Канзасе, одна звезда рэпа умерла от передозировки, другая, наоборот, излечилась от зависимости. Кажется, все сговорились переключить внимание на более важные темы.

Для меня все это — добрые вести. Может показаться, что расследование сошло на нет, но внутреннее напряжение нарастает. Мой наихудший кошмар — жирный заголовок, сообщающий об аресте подозреваемого, но это все менее вероятно. Проходят дни, я набрался терпения и жду.

Я принимаю только тех клиентов, которые удосуживаются записаться. Мы беседуем в моей каморке в библиотеке. Они приходят, нагруженные своими правовыми документами — заявлениями, ордерами, ходатайствами и постановлениями, — которые нам, заключенным, позволено держать в своих камерах. СИСам нельзя к ним притрагиваться.

Обычно хватает двух бесед со стандартным клиентом, чтобы убедить его в беспочвенности надежд. Первую я посвящаю изучению сути дела и документов. Затем еще несколько часов работаю с делом. На второй встрече я обычно сообщаю грустную новость: ничего не выйдет. Лазейки отсутствуют, спасения нет.

Но за пять лет набралось шесть заключенных, которым я помог добиться досрочного освобождения. Излишне говорить, как это поспособствовало моей репутации хорошего тюремного юриста, но я все равно предупреждаю всех, что шансов на успех заведомо немного.

То же самое я объясняю молодому Отису Картеру, двадцатитрехлетнему отцу двоих детей. Следующие четырнадцать месяцев он проведет здесь, во Фростбурге, за преступление, которое не должно называться преступлением. Отис — сельский парень, искренне верующий баптист, электрик, состоящий в счастливом браке, и до сих пор не верит, что угодил в федеральную тюрьму. Их с дедом признали виновными в нарушении закона 1979 года об охране полей сражений и предметов, относящихся к Гражданской войне (с поправками от 1983, 1989, 1997, 2002, 2008 и 2010 годов). Семидесятичетырехлетний дед, больной эмфиземой, содержится в Федеральном медицинском центре в Теннесси и тоже отбывает четырнадцатимесячный срок. Из-за состояния здоровья он обойдется налогоплательщикам в двадцать пять тысяч долларов в месяц.

Картеры искали военные реликвии на своей ферме, примыкающей к Государственному историческому парку битвы при Нью-Маркете в долине Шенандоа, меньше чем в часе езды от моего родного Уинчестера. Ферма принадлежит этой семье уже больше ста лет, и Отис, едва научившись ходить, стал сопровождать деда в поисках реликвий и сувениров Гражданской войны. За несколько десятилетий семейство собрало внушительную коллекцию пуль, ядер, фляжек, медных пуговиц, лоскутов мундиров; предметами их гордости были два боевых знамени и несколько десятков всевозможных ружей. Все это укладывалось в рамки закона. Нарушением закона является перенос артефактов и реликвий с территории национальной исторической достопримечательности, федеральной земли, о чем Картеры прекрасно знали. Их маленький семейный музей в бывшем сенном сарае состоял из экспонатов, найденных на собственной земле.

Однако в 2010 году в закон об охране полей сражений и реликвий Гражданской войны была внесена очередная поправка. Усилия защитников памятников истории по ограничению хозяйственной деятельности вблизи полей сражения увенчались коротенькой припиской к этой поправке размером в сотню страниц. Статус противозаконных приобрели раскопки «ближе двух миль» от границы достопримечательности, независимо от того, на чьих землях они ведутся. Картеров о новых правилах не уведомили, и немудрено: этот пункт был похоронен так глубоко в недрах поправки, что о нем не знал буквально никто.

Федеральные агенты много лет донимали деда Отиса, обвиняя его в раскопках на охраняемой земле. Его периодически задерживали и требовали показать домашний музей. После изменения закона они дождались возможности поймать деда и внука с металлодетектором в роще на территории Картеров. Те наняли адвоката, который посоветовал им признать вину. Многие федеральные преступления более не требуют преступного умысла, незнание закона не служит оправданием.

Как жертва RICO, федерального закона, славного чрезвычайно гибким применением, я проявляю острый интерес к беспрерывному разбуханию федерального уголовного кодекса, насчитывающего ныне более двадцати семи тысяч страниц. Конституция называет всего три федеральных преступления: измена, пиратство, фальшивомонетничество. Ныне нарушений федерального законодательства набирается четыре с половиной тысячи, и это число продолжает увеличиваться по мере роста суровости конгресса и изобретательности федеральных прокуроров, ищущих способы применения все новых и новых законов.

Отис мог бы потребовать признания поправки к закону неконституционным. Но многолетняя тяжба длилась бы еще долго после того, как он выйдет на свободу и вернется домой, к семье. На второй встрече я объясняю ему это, и он теряет интерес к борьбе. Если нельзя выйти уже сейчас, то зачем возиться? Но его дело показалось мне любопытным, и мы договариваемся к нему вернуться.

Если мой замысел рухнет, то я, пожалуй, займусь делом Отиса и дойду до Верховного суда. Будет чему посвятить следующие пять лет!

Верховный суд дважды отказывался от рассмотрения моего дела. Доказать ничего невозможно, но было сильное ощущение, что мои апелляции пропускались через систему в ускоренном порядке, поскольку правительство очень торопилось убрать с глаз долой Барри Рафко и его сообщников, в том числе меня.

Меня признали виновным в ноябре 2005 года, а двумя месяцами позже приговорили к десяти годам. После вынесения приговора я был взят под стражу. Некоторым осужденным везет: им разрешается «самостоятельная явка к месту отбывания наказания», то есть пребывание на свободе до оговоренного срока. У таких есть время подготовиться. Но большинство лишены этой роскоши.

Мой адвокат думал, что мне дадут лет пять-шесть. Подкупающий Барри — главный обвиняемый, мишень, яркий негодяй, предмет всеобщей ненависти — получил двенадцать лет. Я, понятное дело, заслуживал в два-три раза меньше, чем эта куча дерьма. Дионн, моя красавица жена, такая любящая и участливая, сидела в зале суда рядом с моим опозоренным отцом до самого конца. Я был одним из восьми приговоренных в тот день и, стоя перед судьей Слейтером, слева от своего адвоката, едва дышал. «Этого не может быть, — твердил я себе, плохо различая все вокруг. — Я этого не заслуживаю. Я все могу объяснить. Я невиновен». Слейтер бранился, читал проповеди, ломал комедию для прессы, а я чувствовал себя проигрывающим матч боксером тяжелого веса в пятнадцатом раунде — висящим на канатах, закрывающим лицо и ждущим нового удара. Колени ватные, весь мокрый как мышь.

Судья Слейтер сказал: «Десять лет», — и я услышал позади себя крик: Дионн разрыдалась. Когда меня уводили, я в последний раз оглянулся. Сто раз видел это в кино, в телешоу, в репортажах из зала суда: испуганный прощальный взгляд приговоренного. О чем думаешь, когда твой путь лежит из зала суда не домой? На самом деле ответить на это непросто: в голове роятся случайные мысли, тебя мучает страх, душит злоба, захлестывают чувства — где тут понять, что происходит…

Дионн в ужасе закрыла рот ладонями, вся в слезах. Отец обнял ее, пытаясь успокоить. Последнее, что я видел, — моя красавица жена, обезумевшая и совершенно раздавленная.

А теперь она вышла замуж за другого.

Спасибо за все это федеральному правительству.

Мои присяжные были из Вашингтона. Некоторые выглядели неглупыми и образованными, но о большинстве этого нельзя было сказать. После трехдневных совещаний они объявили судье, что топчутся на месте. Винить их было не за что. Вывалив в зале суда целую кучу обвинений, вытекающих из уголовного кодекса, обвинители прибегли к старой стратегии: стали швыряться в стену грязью в надежде, что часть пристанет. Этот перебор превратил нехитрое с виду дело против Барри Рафко и конгрессмена в настоящий юридический кошмар. Я провел невесть сколько времени, занимаясь собственной защитой, но так и не уяснил всех версий обвинения. Мой адвокат с самого начала предсказывал, что коллегия присяжных не придет к общему мнению.

После четырех дней совещаний судья Слейтер прибег к способу, прозванному в судебных кругах «динамитной шашкой»: потребовал, чтобы присяжные засели в совещательной комнате и любой ценой вынесли вердикт. Пока не вынесете, домой не вернетесь! Это не часто срабатывает, но мне не повезло. Спустя час полностью обессиленные присяжные огласили единодушно принятые обвинительные вердикты в отношении всех подсудимых и по всем пунктам обвинения. Мне, да и другим, было очевидно, что они не поняли многих положений кодекса, не говоря о запутанных версиях обвинения. Один из присяжных впоследствии заявил: «Мы предположили, что они виновны, ведь иначе их вообще не привлекли бы к суду». Я использовал эту цитату в своих апелляциях, но она, похоже, прошла незамеченной.

На протяжении всего процесса я внимательно наблюдал за присяжными и видел, насколько они подавлены. А как иначе? Девять адвокатов предлагали собственные версии происшедшего. Зал суда пришлось переоборудовать, чтобы в нем поместились все подсудимые со своими защитниками.

Суд был спектаклем, фарсом, смехотворным способом установить истину. Но истина, как я понял, не важна. Может, когда-то давным-давно суд служил ареной для изложения фактов, для поиска правды и справедливости. А теперь это состязание, в котором одна сторона побеждает, другая терпит поражение. Одна сторона ждет от другой нарушения правил и жульничества, о честной игре речи не идет. В свалке теряется главное — правда.

Через два месяца я вернулся в зал суда за приговором. Мой адвокат испрашивал для меня разрешение на самостоятельную явку, но судья Слейтер запрос отклонил. Приговорив к десяти годам, он распорядился взять меня под стражу.

Удивительно, что в федеральных судей так редко стреляют! Не одну неделю потом я вынашивал всевозможные схемы медленного мучительного умерщвления Слейтера.

Сначала федеральные маршалы доставили меня в суд, в специальную камеру, а потом в вашингтонскую тюрьму, где меня раздели, обыскали, выдали оранжевый комбинезон и заперли в камере с еще шестью заключенными. Коек там было всего четыре. Первую ночь я коротал на цементном полу под тонким дырявым одеялом. Городская тюрьма — шумный, битком набитый зверинец, где не хватает персонала и сон невозможен. Я был слишком напуган и потрясен, чтобы уснуть, поэтому, забившись в угол, до зари слушал вопли и угрозы. Так я провел неделю, почти не ел и не спал, справлял малую нужду в зловонный открытый унитаз со сломанным сливом под носом у сокамерников. Один раз нас набилось в камеру целый десяток. Душа я не принимал. Когда приспичит, страждущий просился в туалет в коридоре.

Транспортировка федеральных заключенных, осуществляемая федеральными маршалами, — это тоже форменный кошмар. Арестантов независимо от тяжести преступления и опасности, которую они представляют, возят вместе, а потому во всех видят дикарей и убийц. Для каждого перемещения мне на руки надевали наручники, на ноги кандалы, приковывали к одному бедолаге впереди и к другому сзади. Настроение у маршалов злобное. Их задача — перевезти узников, исключив побег. Заключенные — многие такие же «первоходки», как я, — напуганы, угнетены, совершенно растеряны.

Нас, четырнадцать душ, закованных в наручники и кандалы, вывезли из Вашингтона в автобусе без опознавательных знаков, когда-то доставлявшем учеников в школу. Наш путь лежал на юг. Впереди сидел маршал с карабином. Четыре часа дороги — и окружная тюрьма в Северной Каролине. Нам сунули по сырому сандвичу и разрешили помочиться за автобусом, по-прежнему закованным. После двух часов ожидания к нам подсадили еще троих заключенных и повезли на запад. На протяжении шести дней мы останавливались в окружных тюрьмах Северной Каролины, Теннесси и Алабамы, кого-то забирали, кого-то высаживали, и всякий раз ночевали в новой тюремной камере.

Окружные тюрьмы хуже любых других: крохотные перенаселенные камеры без отопления, кондиционирования, солнечного света, нормальной канализации; еда, от которой отвернулись бы даже собаки; мало воды; головорезы-надзиратели; бал правит насилие; «свои» заключенные, не дающие спуску «пришлым». Я не мог представить, что в стране возможны такие жуткие условия, — простительная наивность. Путешествие никак не кончалось, настроение становилось все хуже, в автобусе усиливалась грызня. Но мы взялись за ум, когда видавший виды ветеран объяснил нам принцип «дизельной терапии». Жалуешься, причиняешь беспокойство — и маршалы будут возить тебя в автобусе неделями, устроив бесплатный тур по десяткам окружных тюряг.

Куда спешить? Маршалам разрешено перевозить заключенных только в дневное время суток, а потому расстояния невелики. Наши удобства их нисколько не занимают.

В конце концов мы добрались до распределительного узла в Атланте — отвратительнейшего места, где меня гноили в одиночке по двадцать три часа в сутки, пока мое дело ползло со скоростью улитки по чьему-то письменному столу в Вашингтоне. Через три недели такого режима я стал сходить с ума. Ни почитать, ни словом перекинуться, жуткая еда, мерзкие надзиратели. В итоге нас снова сковали по рукам и ногам, запихнули в другой автобус и отвезли в аэропорт Атланты, где ждал грузовой самолет — тоже без опознавательных знаков. Прикованные к пластмассовой скамейке и упираясь друг в друга коленями, мы прилетели в Майами, не представляя, что нас ждет. Один из маршалов соизволил утолить наше любопытство. В Майами к нам подсадили еще нескольких человек и, как и обещал маршал, отправили в Новый Орлеан, где мы час провели в сумасшедшей духоте и влажности, пока маршалы приковывали к нам новых пересыльных.

В самолете разрешалось разговаривать, и от болтовни мы пришли в себя. Большинство протомились несколько дней в одиночках. Для некоторых это была не первая транспортировка, и они поведали о цепях — еще одном удобстве от федерального правительства. Я стал прислушиваться к описаниям тюремной жизни.

В темноте мы сели в Оклахома-Сити, где нас затолкали в автобус и повезли в очередной распределительный узел. Там оказалось не так плохо, как в Атланте, но я все равно уже подумывал о самоубийстве. Пять дней в одиночке — и опять в аэропорт. Мы прилетели в Техас, мировую столицу смертельных инъекций, и я размечтался о воткнутой мне в руку игле и о спасительном вечном забытье. Восьмерых крутых парней-латиносов усадили в Далласе на рейс «Зек-эйр», и мы перелетели в Литтл-Рок, оттуда в Мемфис, оттуда в Цинциннати — где мои перелеты завершились. Я провел шесть ночей в опасной городской тюрьме, после чего двое маршалов отвезли меня в тюрьму в Луисвилле, Кентукки.

От Луисвилля до моего виргинского Уинчестера пятьсот миль. Если бы мне разрешили самостоятельную явку, то мы с отцом доехали бы туда за восемь часов. Он высадил бы меня перед воротами и попрощался.

Вместо этого — сорок четыре дня мучений, из них двадцать шесть в одиночках; слишком много остановок, чтобы все упомнить. Во всем этом нет ни капли логики, но никому нет до этого дела. Никакого контроля!

Истинная трагедия федеральной системы исполнения наказаний не в ее нелепостях. Она в загубленных, зря потраченных жизнях. Конгресс требует длинных суровых приговоров, и в отношении уголовников, творящих насилие, это оправданно. Закоренелых преступников держат в федеральных тюрьмах строгого режима, крепостях, где орудуют банды, а убийство — обычное дело. Но большинство федеральных преступников осуждены за ненасильственные преступления, причем многие совершили деяния, почти или совсем не связанные с криминалом.

Весь остаток жизни на меня будут смотреть как на преступника, и я отказываюсь с этим мириться. Я хочу избавить свою жизнь от следов прошлого и не впускать в нее щупальца федерального правительства.

Глава 11

Параграф 35 Федерального уголовно-процессуального кодекса предусматривает один-единственный механизм смягчения тюремного приговора. Его логика великолепна и идеально подходит для моего случая. Если заключенный поспособствует раскрытию другого преступления в интересах федеральных властей, то его приговор может быть сокращен. Конечно, для этого требуется взаимодействие правоохранительных органов — ФБР, Управления по борьбе с наркотиками, ЦРУ, Управления контроля за табаком, алкоголем, огнестрельным оружием и взрывчатыми веществами и прочих, — а также суда, вынесшего приговор.

Если все пойдет по плану, то мне, возможно, скоро будет предоставлена честь встретиться с достопочтенным судьей Слейтером — на сей раз уже на моих условиях.

Начальник тюрьмы ко мне подобрел. Он думает, что располагает ценностью, важной для начальства, и хочет находиться в гуще событий. Я подсаживаюсь к его письменному столу, и он предлагает мне кофе. Это сюрреалистическое предложение невозможно осознать: всемогущий начальник угощает кофе заключенного!

— С удовольствием, — отвечаю я. — Черный.

Он жмет на кнопку и сообщает наши пожелания секретарше. Как я погляжу, на нем сегодня запонки — хороший знак.

— Нынче у меня большие гости, Мэл, — сообщает он самодовольно, словно координирует все усилия по розыску убийцы. Мы с ним теперь близкие друзья, и он называет меня по имени. Раньше я был просто Баннистером.

— Кто? — спрашиваю я.

— Глава следственной бригады Виктор Уэстлейк из Вашингтона и свора юристов. Похоже, ты привлек их внимание.

Я не могу сдержать улыбку, но тут же принимаю серьезный вид.

— Этот человек, убийца судьи Фосетта, когда-нибудь был здесь? — спрашивает начальник.

— Простите, сэр, на это я ответить на могу.

— Насколько я понимаю, либо здесь, либо в Луисвилле.

— Возможно. А может, я знавал его до тюрьмы.

Он хмурится, теребит подбородок.

— Понимаю…

Приносят кофе — на подносе, и впервые за много лет я пью из нормальной чашки, а не из пластмассовой или бумажной. Мы тратим несколько минут на болтовню ни о чем. В одиннадцать ноль пять из переговорного устройства на его столе раздается голос секретарши: «Пришли!» Я перехожу следом за ним в знакомую комнату для совещаний.

Пятеро в одинаковых темных костюмах, белых рубашках с воротничками на пуговицах, незатянутых галстуках. Я бы за полмили опознал в них федералов.

Начинается с чопорных представлений. Начальник тюрьмы нехотя удаляется. Я сажусь по одну сторону стола, пятеро моих новых знакомых — по другую. В середине располагается Виктор Уэстлейк, справа от него агент Хански и новое лицо, агент Сасуотер. Эти двое помалкивают. Слева от Уэстлейка сидят два помощника федеральных прокуроров: Мангрум — из Южного дистрикта Виргинии, Крэддок — из Северного. Зеленого Данливи они с собой не взяли.

Ночью была гроза, вот Уэстлейк и говорит:

— Знатно нынче громыхало, верно?

Я щурюсь и отвечаю:

— Вы серьезно? Хотите поговорить о погоде?

Этим я его, конечно, взбесил, но недаром он профессионал. Он улыбается, кряхтит.

— Нет, мистер Баннистер, я здесь не для беседы о погоде. Мой босс считает, что нам надо заключить с вами сделку. Вот зачем я приехал.

— Отлично! А громыхало и впрямь знатно.

— Мы бы хотели услышать ваши условия.

— Думаю, они вам известны. Мы воспользуемся параграфом тридцать пять. Подпишем соглашение — все вместе, — в котором я называю вам человека, убившего судью Фосетта. Вы его арестовываете, проводите следствие, делаете все необходимое, а когда федеральное Большое жюри предъявляет ему обвинение, я выхожу из тюрьмы. В тот же самый день. Меня переводят из Фростбурга, и я исчезаю по системе защиты свидетелей. Никаких тюремных сроков, никакой судимости; Малкольм Баннистер перестает существовать. Сделка конфиденциальная, секретная, она похоронена; ее скрепляет своей подписью министр юстиции.

— Сам министр?

— Именно, сэр. Я не доверяю ни вам, ни кому-либо еще в этой комнате. Не доверяю судье Слейтеру и любому другому федеральному судье, прокурору, помощнику прокурора, агенту ФБР, вообще кому-либо, работающему на федеральное правительство. Бумаги должны быть безупречными, сделка — нерасторжимой. Обвинительный акт — мое освобождение. Точка.

— Вы обратитесь к адвокату?

— Нет, сэр, я справлюсь сам.

— И то правда.

Мангрум внезапно достает файл и вытягивает из него несколько экземпляров какого-то документа. Один экземпляр предназначен мне: вот он, лежит передо мной с безупречной симметрией. Я кошусь на него, сердце чуть не выскакивает из груди. «Шапка» та же, что у всех ходатайств и ордеров в моем уголовном деле: «В Окружном суде Вашингтона, федеральный округ Колумбия; Соединенные Штаты Америки против Малкольма У. Баннистера». Посередине страницы набрано заглавными буквами: «ХОДАТАЙСТВО, ПАРАГРАФ 35».

— Проект судебного постановления, — объясняет Мангрум. — Это только начало, но и тут пришлось попотеть.

Через два дня меня сажают на заднее сиденье здоровенного «форда» и увозят из Фростбурга. Это моя первая разлука с лагерем за три года с тех пор, как меня сюда перевели. Обошлось без ножных кандалов, только руки, лежащие на коленях, скованы наручниками. Меня сопровождают два маршала. Они не представились, но ведут себя прилично. После обсуждения погодных условий один из них спрашивает, знаю ли я какой-нибудь свежий анекдот. Посадите под замок шестьсот мужиков, предоставьте им побольше свободного времени — и ждите схода лавины анекдотов.

— Приличный или неприличный? — прошу я уточнить, хотя в тюрьме с приличными напряженно.

— Конечно, неприличный! — обижается водитель.

Я рассказываю два-три и обеспечиваю хохот на несколько миль пути. Мы едем по федеральной автостраде номер 68, проложенной через Хейгерстоун. Меня охватывает головокружительное ощущение свободы. Наручники не мешают буквально вкушать жизнь за окном. Наблюдая за движением, я мечтаю, как снова сяду в собственный автомобиль и поеду куда захочу. При виде ресторанов быстрого питания у развязок я захлебываюсь слюной, вспоминая вкус бургеров и жареной картошки. Парочка, держась за руки, входит в магазин — и я чувствую прикосновение женской руки. Реклама пива в витрине бара вызывает у меня приступ жажды. Реклама карибских круизов на щите переносит в другой мир. Такое ощущение, что я просидел лет сто.

По автостраде номер 70 мы мчимся на юг, к агломерации Вашингтон — Балтимор. Через три часа после отъезда из Фростбурга мы въезжаем в гараж под зданием федерального суда в центре Вашингтона. Здесь с меня наконец снимают наручники и ведут: один маршал впереди, другой сзади.

Меня ждет кабинет судьи Слейтера, такого же раздражительного, как раньше, но постаревшего за истекшие пять лет на все двадцать. Считая меня преступником, он не реагирует на мое появление. Пускай, мне плевать. Понятно, что между ним, прокуратурой, ФБР и Минюстом ведутся напряженные переговоры. В какой-то момент я насчитываю вокруг стола целых одиннадцать человек. Ходатайство по тридцать пятому параграфу вместе с приложенным к нему соглашением раздулось до двадцати пяти страниц. Я пять раз перечитываю все это крайне внимательно, по буквам.

Соглашение предоставляет мне все, чего я хочу: свободу, новые документы, правительственную защиту и вознаграждение — сто пятьдесят тысяч долларов.

Судья Слейтер, прочистив по своей привычке горло, переходит в наступление.

— Дальнейшее — под запись, — говорит он, и женщина — судебный протоколист начинает стенографировать. — Несмотря на конфиденциальность дела и секретность судебного решения, я хочу, чтобы это слушание было запротоколировано. — Пауза, он шуршит бумагами. — Ходатайство Соединенных Штатов об отмене приговора по тридцать пятому параграфу. Баннистер, вы прочли все ходатайство, соглашение и проект постановления?

— Прочел, ваша честь.

— Вы принимаете ходатайство, соглашение и постановление?

«Еще как принимаю, старина!»

— Да, сэр.

Он задает те же вопросы всем сидящим за столом. Это формальность, ведь все уже договорились. А главное, соглашение подписано самим министром юстиции.

Глядя на меня, Слейтер говорит:

— Мистер Баннистер, понимаете ли вы, что в случае, если названный вами человек не будет признан виновным, то соглашение через двенадцать месяцев утратит силу, ваш приговор не будет смягчен и вы полностью отбудете положенный вам срок?

— Да, сэр.

— В ожидании предъявления обвинения вы останетесь заключенным Управления тюрем.

— Да, сэр.

Обсуждение условий соглашения занимает еще некоторое время, после чего судья Слейтер подписывает постановление и слушание завершается. Он не прощается, а я его не проклинаю, хотя очень хочется. Говорю же, чудо, что столько федеральных судей живут и в ус не дуют!

Меня торопливо ведут вниз по лестнице, в комнату, набитую другими темными костюмами. Там ради меня установили видеокамеру, под которой в нетерпении расхаживает Виктор Уэстлейк. Меня просят сесть у края стола и смотреть в камеру, предлагают прохладительный напиток. Все ужасно нервничают, все заждались имени.

Глава 12

Вот это имя: Куинн Рукер. Черный, пол мужской, тридцать восемь лет, из юго-западного района Вашингтона. Приговорен два года назад к семи годам за торговлю наркотиками. Я познакомился с ним во Фростбурге. Минуло месяца три, как он совершил побег, с тех пор его не видели. Он выходец из большой семьи наркоторговцев, давно и успешно занимающейся этим промыслом. Это не уличные «пушеры», а бизнесмены с контактами по всему восточному побережью. Они стараются не прибегать к насилию, но не боятся его. Дисциплинированны, суровы, изобретательны. Несколько родичей сели в тюрьму, нескольких убили. Для них это обычные издержки бизнеса.

Я беру паузу, чтобы отдышаться. В комнате тишина.

Как минимум пять темных костюмов делают записи. Один пришел с лэптопом и открыл файл Куинна Рукера. Он входит в список пятидесяти приоритетных подозреваемых ФБР — в основном потому что сидел со мной во Фростбурге, а потом сбежал.

— Итак, мы с Куинном познакомились и подружились во Фростбурге. Как и многие другие заключенные, он думал, что я могу подать волшебное ходатайство, которое его освободит. Но к нему это уж точно не относилось. Он не мог отбывать срок смирно, потому что Фростбург был его первым опытом заключения. Так бывает с некоторыми из тех, кто не повидал других тюрем и не способен оценить лагерную атмосферу. Он все больше нервничал, не мог представить, как будет отбывать еще целых пять лет. У него жена, двое детей, средства от семейного бизнеса — и куча тревог. Он не сомневался, что двоюродные братья зарятся на его место, а то и на его долю. Я много чего наслушался, но не всему поверил. Гангстеры — те еще трепачи, их хлебом не корми, дай только преувеличить собственную роль, особенно в смысле денег и насилия. Но Куинн мне нравился. Он был, наверное, моим лучшим тюремным другом. Мы не были сокамерниками, но все равно дружили.

— Вы знаете, почему он сбежал? — спрашивает Виктор Уэстлейк.

— Пожалуй, знаю. Куинн торговал в лагере «травкой» и неплохо на этом наживался. И сам курил, много. Как известно, простейший способ распрощаться с федеральным лагерем — попасться на наркотиках или на спиртном. То и другое категорически запрещено. Куинну донесли, что СИСы пронюхали про его бизнес и вот-вот его прижмут. Он парень толковый и никогда не держал «дурь» в камере. Как большинство тех, кто этим занимается, он хранил товар в общей зоне. Тайник накрыли, и он знал, что если его сцапают, то переведут в место гораздо хуже нашего. Вот и сбежал. Уверен, далеко бежать ему не пришлось, наверняка его дожидались.

— Вам известно, где он сейчас?

Я киваю, но отвечаю не сразу.

— У него есть двоюродный брат, не знаю, как его зовут, но он владеет парой стриптиз-клубов в Норфолке, штат Виргиния, около базы ВМФ. Найдете его — найдете и Куинна.

— Под этим именем?

— Нет, теперь он не Куинн Рукер.

— Откуда вы знаете?

— Извините, но это вас не касается.

Уэстлейк кивает агенту у дверей, и тот исчезает. Розыск начался.

— Перейдем к судье Фосетту, — предлагает Уэстлейк.

— Пожалуй, — соглашаюсь я. Как долго я ждал этого момента! Я репетировал свою речь в темноте камеры, лежа без сна. Записал ее в виде рассказа, а потом уничтожил. Много раз произносил ее вслух, гуляя в одиночестве по периметру Фростбурга. Все равно трудно поверить, что это стало реальностью.

— Серьезная часть бизнеса его банды — распространение кокаина из Майами по главным городам восточного побережья, больше — южным: Атланта, Чарлстон, Рейли, Шарлотт, Ричмонд и так далее. Чаще всего перевозки осуществлялись по федеральной автостраде номер девяносто пять из-за ее загруженности — так легче проехать незамеченным, хотя банда не брезговала ни одним другим шоссе на карте. Обычно применялись «мулы». Водителю платили пять тысяч долларов за аренду машины и доставку в багажнике кокаина в распределительный центр в городе. «Мул», сделав свое дело, возвращался в южную Флориду. Куинн утверждал, что половина кокаина, который нюхают на Манхэттене, попадает туда этим с виду невинным способом. Перехватить такой груз практически невозможно. «Мулов» ловят только в случае доноса. В общем, один из племянников Куинна уверенно карабкался вверх по семейной бизнес-лестнице. Он ехал в качестве «мула» и был пойман на Восемьдесят первой автостраде перед самым Роаноком. Он управлял арендованным в «АВИС» грузовиком и сказал, что везет антиквариат на склад в Джорджтауне. В кузове и впрямь оказалась мебель, но главным грузом был кокаин, за который удалось бы выручить целых пять миллионов. Подозрительный патрульный вызвал подмогу. Племянник, зная правила, не позволил обыскать грузовик. Второй патрульный оказался новичком и проявил рвение: стал тщательно проверять грузовой отсек. Ни ордера, ни оснований для обыска, ни разрешения у него не было. Найдя кокаин, он распсиховался, и тогда все изменилось…

Я пью воду, чтобы передохнуть. Агент с лэптопом долбит по клавиатуре как подорванный — наверное, рассылает директивы по всему восточному побережью.

— Как зовут племянника? — интересуется Уэстлейк.

— Не знаю, но вряд ли он носил фамилию «Рукер». В этой семейке несколько фамилий и немерено прозвищ.

— Выходит, дело племянника поступило к судье Фосетту? — торопит Уэстлейк, хотя никто больше не спешит. Они ловят каждое слово, и, как им ни хочется сцапать Куинна Рукера, конец рассказа занимает их сейчас больше.

— Да. Куинн нанял в Роаноке крупного адвоката, уверившего, что обыск произведен незаконно. Если бы Фосетт подписал ордер, то у обвинения было бы вещественное доказательство. А так, без доказательств, бояться суда не приходилось, приговора тем более. Но одновременно Куинн проведал, что судья Фосетт отнесется к племяннику благосклоннее в обмен на некую сумму. Ясное дело, серьезную. Куинн говорил, что посредником в этой сделке выступил тот же самый адвокат. Сразу заявляю: имя адвоката мне неизвестно.

— Сколько денег? — спрашивает Уэстлейк.

— Полмиллиона.

Сумма воспринимается скептически, что меня не удивляет.

— Я тоже не поверил. Федеральный судья — взяточник? Но меня ждал новый шок: сообщение об изобличении агента ФБР — русского шпиона. Получается, что при определенных обстоятельствах человек способен на что угодно.

— Не будем отвлекаться! — сердится Уэстлейк.

— Не будем. Куинн и семья заплатили взятку. Фосетт взял деньги. Дело тянулось ни шатко ни валко, пока не состоялось слушание по ходатайству племянника о непризнании улик, добытых незаконным путем. Но судья всех удивил: он решил дело не в пользу племянника, а в пользу правительства и назначил суд. В отсутствие защиты жюри признало парня виновным, но адвокат уверял, что у них хорошие шансы на апелляцию. Дело по-прежнему на апелляции, а племянник тем временем мотает в Алабаме восемнадцатилетний срок.

— Симпатичная история, мистер Баннистер, — говорит Уэстлейк. — Но откуда вам известно, что Куинн Рукер убил судью?

— Он сам сказал мне, что собирается это сделать, чтобы отомстить и вернуть свои денежки. Он часто об этом говорил. Он в точности знал, где судья жил, где работал и предпочитал проводить досуг. Он подозревал, что деньги спрятаны именно в домике, и твердо верил, что Фосетт обобрал не его одного. Догадываюсь о вашем следующем вопросе, мистер Уэстлейк, и спешу на него ответить: он все мне выболтал и заподозрит меня, как только его арестуют. Я, может, и выйду из тюрьмы, но буду жить озираясь. Эти люди очень хитры, доказательство — ваше расследование. Ничего ведь нет, ни единого следа. Злобы им не занимать, терпения тоже. Куинн ждал почти три года, прежде чем прикончить судью. Чтобы добраться до меня, он будет готов прождать хоть двадцать лет.

— Раз он такой хитрый, зачем было все выбалтывать вам?

— Это просто. Куинн, как многие другие заключенные, думал, что я могу сочинить какое-нибудь замечательное ходатайство, найти лазейку и вытащить его из тюрьмы. Он обещал мне заплатить, сулил половину от того, что заберет у судьи Фосетта. Я слышал такое и раньше, и потом. Я изучил дело Куинна и сказал ему, что бессилен.

Им придется поверить, что я говорю правду. Если Куинн Рукер избежит обвинения, то я проведу следующие пять лет в тюрьме. Мы по-прежнему не доверяем друг другу, но медленно движемся встречными курсами.

Глава 13

Через шесть часов два чернокожих агента ФБР наведались под видом клиентов в клуб «Бархат» в трех кварталах от базы ВМФ в Норфолке. Переодевшись в строителей, они без труда смешались с толпой матросов, штатских, наполовину белой, наполовину черной. Танцовщицы тоже были разномастные, многие — из особо защищаемых социально-расовых групп. На стоянке ждали два фургона наблюдения с дюжиной агентов. Куинна Рукера опознали и сфотографировали. В семнадцать тридцать он вошел в клуб, где трудился барменом; в двадцать сорок пять, когда он отлучился в туалет, оба агента последовали за ним, чтобы у писсуара предъявить ему значки. После короткого спора было достигнуто согласие о выходе через боковую дверь. Куинн, поняв ситуацию, воздержался от резких движений. Удивления он не выказал. Для него, как и для многих беглецов, исход побега стал в значительной степени облегчением. Мечты о свободе не выдерживают столкновения с трудностями обыкновенной жизни. Поэтому многие спокойно возвращаются туда, откуда так стремились сбежать.

Его доставили в отделение ФБР Норфолка в наручниках. В комнате для допросов два черных агента предложили ему кофе и повели дружелюбный разговор. Его преступлением стал всего-навсего побег, и сказать в свое оправдание ему было нечего. Он виноват и не мог избежать тюрьмы.

Агенты попросили Куинна ответить на кое-какие вопросы о совершенном им тремя месяцами раньше побеге. Он охотно согласился и поведал о встрече неподалеку от лагеря во Фростбурге с неназванным сообщником и о возвращении в Вашингтон. Там он провел несколько дней, но встретили его не очень гостеприимно. Беглецы привлекают внимание, и его родне не были нужны визиты фэбээровцев. Он стал возить кокаин из Майами в Атланту, но эта работа не устроила его своей медлительностью. Он был подпорченным товаром, и «синдикат», как он назвал свою банду, относился к нему настороженно. Время от времени он виделся с женой и детьми, зная, что приближаться к дому опасно. Он коротал время со старой подружкой в Балтиморе, но его присутствие ее тоже не слишком устраивало. Он перебивался случайными поручениями по сбыту наркотиков и обрадовался, когда двоюродный брат пригласил его барменом в клуб «Бархат».

За стеной, в комнате побольше, два других фэбээровца, ветераны допросного дела, внимательно слушали этот разговор. Если все пойдет хорошо, Куинна ждала долгая ночка. ФБР требовалась удача. В отсутствие улик допрос просто обязан был принести доказательства. Тревожила ФБР и необходимость иметь дело с умудренным противником. Подобного подозреваемого вряд ли можно так припугнуть, чтобы у него развязался язык.

Лишь только Куинна вывели из клуба через заднюю дверь, агенты ФБР взяли в оборот его кузена, потребовав информацию. Зная, что к чему, тот держал язык за зубами, пока ему не пригрозили обвинением в укрывании беглого преступника. Имея богатое уголовное прошлое с серьезными судимостями, он знал, что если сядет снова, то надолго. Ему больше нравилось обитать на воле, поэтому он стал давать показания. Куинн жил и работал под именем Джеки Тодда, платили ему наличными, «по-серому». Кузен привел фэбээровцев на захудалую стоянку трейлеров в полумиле от клуба и показал меблированный дом на колесах, снимаемый Куинном помесячно. Рядом стоял «Хаммер-Эйч 3» 2008 года с номерами Северной Каролины. Кузен объяснил, что когда позволяет погода, Куинн ходит на работу пешком, скрывая свой «хаммер».

В течение часа фэбээровцы обзавелись ордером на обыск трейлера и «хаммера», отбуксированного на полицейскую стоянку в Норфолке, вскрытого там и осмотренного. Дверь передвижного дома была заперта, но выглядела хлипкой. Хороший удар кувалдой — и агенты ворвались внутрь. Здесь все было на удивление чисто и аккуратно. Шестеро агентов ревностно прочесали трейлер вдоль (пятьдесят футов) и поперек (двенадцать футов). В спальне под матрасом обнаружились бумажник Куинна, ключи и мобильный телефон. В бумажнике было пятьсот долларов наличными, поддельное водительское удостоверение штата Северная Каролина и две кредитные карточки «Виза» на тысячу двести долларов каждая. Мобильник был дешевый, с авансовой оплатой, в самый раз для человека в бегах. Из-под кровати агенты выудили короткоствольный карабин «смит-и-вессон» 38 калибра, заряженный пулями с полыми наконечниками.

Тщательно осмотрев карабин, агенты сразу предположили в нем орудие убийства судьи Фосетта и Наоми Клэри.

Один из ключей предназначался для ячейки в складском блоке в двух милях от стоянки. В ящике кухонного стола агент нашел два больших конверта с различными документами. Один из них представлял собой подписанный Джеки Тоддом полугодовой договор об аренде модуля на мини-складе Мейкона. Старший следственной группы позвонил в Роанок дежурному судье и получил по электронной почте ордер на обыск.

Среди бумаг находился выданный в Северной Каролине Джеки Тодду технический паспорт «Хаммера-Эйч 3» 2008 года сборки. Поскольку упоминаний о праве удержания не оказалось, можно было с полной уверенностью предположить, что господин Тодд полностью оплатил покупку на месте наличными или чеком. Ни чековой книжки, ни банковских квитанций в ящике не было, да и не ожидалось. Чек за приобретенный автомобиль свидетельствовал, что покупка состоялась 9 февраля 2011 года на стоянке подержанных машин в Роаноке. Тела убитых были найдены за два дня до этого.

Вооруженные свежим ордером на обыск, два агента проникли в маленький модуль Джеки Тодда на минискладе Мейкона, под бдительным наблюдением самого мистера Мейкона. Цементный пол, некрашеные шлакобетонные стены, голая лампочка под потолком. У стены стояли пять картонных коробок. В них лежали старая одежда, пара грязных солдатских башмаков, девятимиллиметровый пистолет «глок» со спиленным регистрационным номером и металлическая коробка, набитая купюрами. Агенты забрали все пять коробок, поблагодарили Мейкона за гостеприимство и были таковы.

В это время Джеки Р. Тодда проверяли по компьютерной базе Национальной информационной криминальной системы. В Роаноке, Виргиния, многим было не до сна.

В полночь Куинна перевели в соседнюю комнату и представили специальным агентам Панковицу и Делоку. Те сразу объяснили, что всегда допрашивают беглых заключенных. Предполагалась рутинная беседа, легкая попытка прояснить кое-какие факты — их любимое занятие, кто же откажется посудачить с беглецом и узнать все подробности? Хотя время позднее и если Куинн предпочитает прикорнуть в окружной тюрьме, то они готовы отложить разговор до утра. Он отказался ждать, заявив, что лучше покончить со всем побыстрее. Принесли сандвичи и прохладительные напитки. Настроение у собеседников было незлобивое, агенты выглядели настоящими душками. Панковиц был белым, Делок черным, и Куинн как будто наслаждался их обществом. Пока он жевал сандвич с ветчиной и сыром, они рассказали байку про заключенного, проведшего в бегах двадцать один год. Начальство отправило их за ним аж в Таиланд. Вот потеха-то!

Последовали вопросы о его побеге и дальнейших действиях. Этих тем касались уже при первом допросе. Куинн опять не назвал своего сообщника и вообще кого-либо, кто тогда ему помогал. Агенты не настаивали: похоже, у них не было намерения привлекать к ответу еще кого-то. После часа дружеской болтовни Панковиц вспомнил, что они не зачитывали ему его права. По их словам, ничего страшного в этом нет, поскольку совершенное им преступление очевидно, а в чем-либо еще, кроме побега, он не замешан. Просто если он хочет продолжать, то ему придется отказаться от своих прав. Что он и сделал, расписавшись в соответствующем бланке. К этому времени они называли его Куинном, он их Энди (Панковиц) и Джесс (Делок).

Они аккуратно восстановили его действия в последние три месяца, причем Куинн помогал как мог, припоминая даты, места и события. Агенты были впечатлены и хвалили его память. Особенное внимание они уделили его заработку: ясное дело, все только наличными, но сколько все-таки за тот или иной заказ?

— Возьмем хоть второй рейс из Майами в Чарлстон, — сказал Панковиц, с улыбкой заглядывая в свои записи. — Ну, тот, что через неделю после Нового года. Сколько тебе за него отвалили, Куинн?

— Вроде тысяч шесть.

— Ну да, ну да…

Оба агента строчили как оголтелые, будто бы верили каждому его слову. Куинн рассказал, что работает в Норфолке с середины февраля, примерно месяц. Живет с кузеном и двумя его подружками в большой квартире неподалеку от клуба «Бархат». Платят ему наличными, едой, выпивкой, сексом и наркотой.

— Слушай, Куинн, — сказал Делок, сложив в столбик записанную цифирь, — у меня выходит, что после Фростбурга ты заколотил сорок шесть тысяч долларов — и все наличкой, никаких налогов! Для трех месяцев совсем неплохо!

— Наверное.

— А потратил сколько? — осведомился Панковиц.

Куинн пожал плечами — мол, какая теперь разница?

— Сам не знаю. Большую часть. Когда мотаешься, приходится много тратить.

— Как ты арендовал машины, когда возил наркотики из Майами? — спросил Делок.

— Я их не арендовал. Это делали другие люди, я только получал ключи. От меня требовалось ехать аккуратно и медленно, чтобы не тормозили копы.

Разумно! Оба агента с готовностью с ним согласились.

— А себе машину купил? — спросил Панковиц, не отрывая глаз от блокнота.

— Нет, — улыбнулся Куинн. Глупый вопрос! — Какая машина, когда ты в бегах, без документов?

Действительно, какая машина?

В Роаноке, в «Морозильнике», Виктор Уэстлейк сидел перед большим экраном, неотрывно глядя на Куинна Рукера. Изображение со скрытой камеры в комнате для допросов поступало сюда, во временный ангар, нашпигованный всевозможными приборами и устройствами. Вместе с Уэстлейком экран сверлили взглядом еще четыре агента, следивших за глазами и мимикой мистера Рукера.

— Ну нет… — протянул один из четверых. — Он для этого слишком умен. Знает, что найдем мы трейлер, бумажник, фальшивый ID,[185] «хаммер».

— Не обязательно, — возразил другой. — Пока он просто беглец. Он думает, что мы не связываем его с убийством. Что это все ерунда.

— Я тоже так считаю, — сказал третий. — Он рискует, идет ва-банк. Сначала вопросы, потом каталажка и тюрьма. Надеется в какой-то момент позвонить кузену, чтобы тот все забрал.

— Не будем спешить, — сказал Уэстлейк. — Посмотрим на его реакцию, когда взорвется первая бомба.

В два часа ночи Куинн попросился в туалет. Делок встал и вышел с ним в коридор. Там слонялся еще один агент, демонстрируя всесилие органов правопорядка. Спустя пять минут Куинн опять сидел в своем кресле.

— Время позднее, — сказал ему Панковиц. — Может, предпочитаешь, чтобы тебя отвезли в следственную тюрьму, там ты хоть немного поспишь? Мы не торопимся.

— Лучше уж здесь, чем там, — ответил он грустно. — Сколько мне, по-вашему, впаяют?

— Не знаю, Куинн, — пожал плечами Делок. — Решение за федеральным прокурором. Плохо то, что лагеря тебе уже не видать. Готовься к настоящей тюрьме.

— Знаешь, Джесс, я даже скучаю по лагерю. Там было неплохо.

— Зачем тогда сбежал?

— По глупости, вот зачем. Можешь — вот и бежишь. Просто уходишь, никому и дела нет.

— Мы допрашиваем в год по двадцать пять человек, вот так уходящих из федеральных лагерей. Глупость — самое правильное слово.

Панковиц пошуршал бумажками и сказал:

— Что ж, Куинн, похоже, схема готова. Даты, места, перемещения, заработки. Все это войдет в доприговорный рапорт. Хорошо, что за последние три месяца ты не совершил ничего вопиющего. Торговля наркотиками твою участь, конечно, не облегчит, но ты хотя бы никому не причинил вреда, верно?

— Никому.

— Больше тебе нечего сказать? Ничего не упустил? Ты с нами откровенен?

— Да.

Агенты нахмурились.

— А Роанок, Куинн? — спросил Панковиц. — Ты не был в Роаноке?

Куинн посоветовался с потолком, подумал и ответил:

— Может, заглянул туда разок-другой, вот и все.

— Ты уверен?

— Да, уверен.

Делок открыл папку, бросил взгляд на лист бумаги из нее и осведомился:

— Кто такой Джеки Тодд?

Куинн закрыл глаза и разинул рот. Из его нутра донесся тихий утробный звук, как от удара под дых. Плечи поникли. Будь он белым, то побледнел бы.

— Не знаю… — выдавил он. — Не знаком с таким.

— Неужели? — удивился Делок. — Вот, полюбуйся: мистер Джеки Р. Тодд был арестован вечером во вторник, восьмого февраля, в баре в Роаноке. Пребывание в нетрезвом состоянии в общественном месте, нецензурная брань. Согласно полицейскому рапорту, он подрался с другими пьяницами и провел ночь в каталажке. Наутро он вышел под залог в восемьсот долларов.

— Это не я.

— Не ты? — Делок передал ему листок, Куинн нехотя его рассмотрел. На сделанной в участке фотографии красовался, без сомнения, он.

— Сомневаться не приходится, верно, Куинн?

Куинн положил снимок.

— Ладно, я воспользовался вымышленным именем. А что мне было делать? Играть в прятки под своим собственным?

— Ни в коем случае, Куинн, — сказал Панковиц. — Но ты нам солгал, так?

— Мне не впервой лгать полицейским.

— За введение в заблуждение ФБР можно огрести пять лет.

— Ну, наплел немного…

— Ничего удивительного. Вот только теперь мы ничего не можем принимать на веру. Как бы не пришлось все начать сначала…

Делок продолжил:

— Девятого февраля некто Джеки Тодд явился на стоянку подержанных автомобилей в Роаноке и заплатил двадцать четыре тысячи наличными за «Хаммер-Эйч 3» две тысячи восьмого года. Это тебе ничего не напоминает, Куинн?

— Нет, это не я.

— Мы другого мнения. — Делок отправил через стол кассовый чек. — Говоришь, ты это в первый раз видишь?

Куинн покосился на чек и подтвердил, что в первый раз.

— Брось, Куинн! — повысил голос Панковиц. — Мы не такие дураки, как ты воображаешь. Ты был восьмого февраля в Роаноке, заглянул там в бар, подрался, угодил в каталажку, наутро вышел под залог, вернулся в свой номер в мотеле «Сейф лодж», оплаченный наличными, взял еще денег и прикупил себе «хаммер».

— Разве это преступление — заплатить за тачку наличными?

— Никакого преступления, — согласился Панковиц. — Только вот откуда у тебя такие деньжищи?

— Может, я ошибся с какими-то датами и выплатами. Всего не упомнишь.

— А где покупал «пушки», помнишь? — спросил Делок.

— Какие еще «пушки»?

— «Смит-и-вессон», калибр ноль тридцать восемь, из твоего трейлера, и девятимиллиметровый «глок», найденный два часа назад в твоем складском модуле.

— Краденое оружие, — услужливо подсказал Панковиц. — Федеральный состав преступления.

Куинн медленно сцепил пальцы на затылке и уставился на свои колени. Прошла минута, другая. Агенты смотрели на него не мигая, не двигая ни единым мускулом. В комнате повисла напряженная тишина. Наконец Панковиц перелистал бумаги и достал одну.

— Предварительный протокол обыска: бумажник с пятьюстами двенадцатью долларами наличными, фальшивое водительское удостоверение, выданное в Северной Каролине, две карты «Виза» со средствами, мобильный телефон с предоплатой, вышеупомянутый «смит-и-вессон», кассовый чек и документы на «хаммер», соглашение об аренде модуля на мини-складе, страховой полис на машину, коробка патронов калибра ноль тридцать восемь и так далее, все из передвижного дома, который ты арендуешь за четыреста баксов в месяц. В модуле на складе мы переписали шмотки, девятимиллиметровый «глок», пару армейских ботинок, всякую мелочь. А главное — металлическую коробку с сорока одной тысячей долларов сотенными купюрами.

Куинн медленно сложил руки на груди и посмотрел на Делока. Тот сказал:

— Ночь длинная, Куинн. Может, что-нибудь объяснишь?

— Наверное, я вкалывал больше, чем запомнил. Сделал много рейсов в Майами и обратно.

— Почему не обо всех рассказал?

— Я же говорю, всего не упомнишь. Когда ты в бегах, многое вылетает из головы.

— Не вспомнишь, ты использовал для чего-нибудь карабин или пистолет? — спросил Делок.

— Нет.

— Ты их не использовал или не припоминаешь?

— Оружия я не использовал.

Панковиц достал очередной лист и грозно на него уставился.

— Ты уверен, Куинн? Вот предварительная баллистическая экспертиза.

Куинн медленно отодвинул кресло, встал, сделал несколько шагов, постоял в углу, вернулся к креслу.

— Возможно, мне понадобится адвокат.

Глава 14

На самом деле баллистической экспертизы еще не проводили. «Смит-и-вессон» доставили в криминалистическую лабораторию ФБР в Квонтико, где он дожидался экспертов, которые должны были выйти на работу часов через пять. Бумажка, которой воспользовался Панковиц, была какой-то дурацкой памяткой.

У них с Делоком имелся целый набор обманных трюков, утвержденных Верховным судом. Их дальнейшее использование зависело от поведения Куинна. Сейчас он создал проблему своим замечанием об адвокате. Если бы он сказал четко и определенно: «Мне нужен адвокат!» или «Больше не буду отвечать на вопросы без адвоката», что-нибудь в этом роде, то допрос бы немедленно прекратился. Но он не сделал решительного шага, прибегнув к слову «возможно».

Здесь все решал хронометраж. Чтобы отвлечь внимание от темы адвоката, агенты поспешили изменить ситуацию. Делок встал:

— Мне пора отлить.

— А мне, наоборот, выпить еще кофе. Ты как, Куинн?

— Нет.

Делок, уходя, громко стукнул дверью. Панковиц поднялся и стал растирать затекшую шею. Было три часа ночи.

У Куинна было два брата и две сестры в возрасте от двадцати семи до сорока двух лет, так или иначе вовлеченные в дела семейного синдиката наркоторговли. Одна из сестер отошла от контрабанды и сбыта, но занималась различными операциями по отмыванию денег. Другая, правда, вышла из бизнеса, переехала и сторонилась своей родни. Самым молодым среди Рукеров был Ди Рей, смирный студент, постигавший премудрости финансов в Джорджтаунском университете и уже познавший науку безопасного перемещения денежных средств. Он имел судимость, связанную с незаконным владением оружием, но ничего серьезного. Ди Рей не был создан для опасностей уличной жизни и старался в ней не участвовать. Он жил со своей девушкой в скромном кондоминиуме около Юнион-стейшн, где фэбээровцы и нашли его в первом часу ночи — в постели, не подозревавшего о возможном ордере на обыск в связи с проводимым расследованием, понятия не имевшего, где находится его брат Куинн, и вообще спавшего праведным сном. Он не оказал сопротивления при аресте, хотя дал волю языку. Набросившаяся на него толпа агентов ничего не удосужилась объяснить. В главном здании ФБР на Пенсильвания-авеню его втолкнули в какую-то дверь и усадили в кресло. Вокруг столпились агенты в голубых куртках с ярко-желтыми буквами «ФБР». Сцену сфотографировали под разными углами. Битый час он сидел в наручниках в напрасном ожидании объяснений, потом его вывели из комнаты, опять посадили в фургон, подвезли к дому и, так ничего и не сказав, оставили стоять на тротуаре.

Девушка дала ему успокоительное, и он утих. Утром он позвонит своему адвокату и поднимет шум, однако ночной эпизод будет быстро забыт.

В наркоторговле хеппи-энд — большая редкость.

Вернувшись из туалета, Делок впустил в комнату хорошенькую стройную секретаршу, которая поставила на край стола поднос с напитками и печеньем. Стоявший в углу Куинн не прореагировал на ее улыбку — ему было не до того. После ее ухода Панковиц открыл баночку «Ред булл» и вылил содержимое в стакан со льдом.

— Хочешь «Ред булл», Куинн?

— Нет. — Он ночи напролет наливал клиентам бара «Ред булл» с водкой, но ему напиток не нравился. Перерыв в допросе позволил восстановить дыхание и навести порядок в мыслях. Что лучше — продолжить говорить или потребовать адвоката и замолчать? Инстинкт подсказывал, что второе предпочтительнее, но степень осведомленности ФБР вызывала жгучее любопытство. Они и так уже многое пронюхали, но далеко ли зайдут?

Делок тоже налил себе в стакан со льдом «Ред булл» и потянулся за печеньем.

— Садись, Куинн. — Он сделал приглашающий жест. Куинн послушался. Панковиц уже строчил в блокноте. — Твой старший брат — кажется, у него прозвище Верзила — сейчас в Вашингтоне?

— При чем тут он?

— Простое уточнение, Куинн, только и всего. Мне нужны все факты или по крайней мере большая часть. Ты виделся с Верзилой в последние три месяца?

— Без комментариев.

— Ладно. А где твой младший брат, Ди Рей? Тоже в Вашингтоне?

— Я не знаю, где Ди Рей.

— Ты часто виделся с Ди Реем в последние три месяца?

— Без комментариев.

— С тобой был кто-нибудь, когда тебя арестовали в Роаноке?

— Я был один.

Делок разочарованно вздохнул, Панковиц тоже — оба показывали своим видом уверенность, что их обманывают.

— Клянусь, я был один!

— Зачем тебе понадобилось в Роанок?

— По делам.

— Торговля наркотиками?

— Это наш бизнес. Роанок на нашей территории. Там возникла ситуация, требовавшая моего вмешательства.

— Что за ситуация?

— Без комментариев.

Панковиц надолго припал к соломинке.

— Знаешь, Куинн, — заговорил он наконец, — беда в том, что мы теперь не верим ни одному твоему слову. Ты лжешь. Мы знаем, что ты лжешь. Ты отвечаешь на наши вопросы ложью.

— Мы топчемся на месте, Куинн, — подхватил Делок. — Что ты делал в Роаноке?

Куинн взял с тарелки печенье «Орио», снял верх, лизнул крем и сказал, глядя на Делока:

— Одного тамошнего «мула» заподозрили в стукачестве. Мы лишились при странных обстоятельствах двух партий товара. Я должен был разобраться с «мулом».

— Убить?

— Нет, это не наш метод. Да я его и не нашел. Он, наверное, что-то пронюхал и сбежал. Я пошел в бар, выпил там лишнего, ввязался в драку, плохо провел ночь. Назавтра узнал от друга о хорошей цене на «хаммер» и решил взглянуть.

— Что за друг?

— Без комментариев.

— Опять врешь, — сказал Делок. — Врешь, мы знаем. Ты неважный врун, Куинн, ты в курсе?

— Вам виднее.

— Почему ты зарегистрировал «хаммер» в Северной Каролине? — спросил Панковиц.

— Потому что я был в бегах, помните? Сбежавший заключенный старается не наследить. Просекли? Отсюда фальшивое ID, фальшивый адрес, все фальшивое.

— Кто такой Джекил Стейли? — спросил Делок.

Куинн немного поколебался и с деланным безразличием ответил:

— Мой племянник.

— Где он сейчас?

— В одной из федеральных тюрем строгого режима. Уверен, вы знаете ответ.

— В Алабаме, приговорен к восемнадцати годам, — сказал Панковиц. — Джекила накрыли под Роаноком с полным грузовиком кокаина, так?

— Уверен, у вас обширное досье.

— Ты пытался помочь Джекилу?

— Когда?

Изображая разочарование, агенты переборщили. Оба потянулись к своим стаканам с «Ред булл», Делок заел разочарование печеньем. На тарелке оставалось еще штук десять, рядом стоял полный кофейник. Казалось, они готовы допрашивать Рукера всю ночь.

— Хватит юлить, Куинн, — сказал Панковиц. — Мы выяснили, что Джекила взяли в Роаноке с большой партией кокаина. За это ему светило много лет. Вот мы и спрашиваем: пытался ли ты ему помочь?

— А то как же! Он родственник, часть бизнеса, попался при исполнении своих обязанностей. В таких случаях семья никогда не сидит сложа руки.

— Ты нанял адвоката?

— Да.

— Сколько ты ему заплатил?

Немного подумав, Куинн ответил:

— Точно не помню. Кучу наличных.

— Ты расплатился с адвокатом наличными?

— Чем же еще? Закон не запрещает наличные, если я ничего не путаю. Мы не пользуемся банковскими счетами, кредитными картами — всем, что может отследить ФБР. Только звонкая монета!

— Кто дал тебе деньги для адвоката?

— Без комментариев.

— Может, Ди Рей?

— Без комментариев.

Панковиц не спеша достал папочку и вынул из нее листик.

— А вот Ди Рей говорит, что это он дал тебе в Роаноке денег.

Куинн покачал головой и осклабился — крайняя степень недоверия.

Панковиц в ответ предъявил цветную фотографию размером восемь на десять: Ди Рей в окружении агентов ФБР, в наручниках, с разинутым ртом и сердитым лицом.

— Мы навестили Ди Рея через час после твоего ареста. Знаешь, он разговорчивый! Куда разговорчивее тебя.

Куинн глазел на фотографию и не находил слов.

«Морозильник», четыре часа утра. Виктор Уэстлейк снова встал и походил по комнате. Это был его способ борьбы со сном. Остальные четыре агента бодрствовали благодаря безрецептурным амфетаминам, «Ред булл» и кофе.

— Как же они тянут! — не удержался один.

— Это называется обстоятельность, — сказал другой. — Они его изматывают. Он говорит уже семь часов — вот что невероятно!

— Не хочет в окружную тюрягу.

— Его можно понять.

— Думаю, его разбирает любопытство. Игра в кошки-мышки. Как много нам известно?

— Им его не провести, слишком хитер.

— Они знают, что делают, — подытожил Уэстлейк. Перестав расхаживать, он налил себе кофе.

В Норфолке Панковиц тоже плеснул себе кофе и спросил:

— Кто привез тебя в Роанок?

— Никто, сам приехал.

— На какой машине?

— Не помню.

— Врешь, Куинн. Тебя привезли в Роанок за неделю до седьмого февраля. Вас было двое. У нас есть свидетели.

— Значит, ваши свидетели врут. Вы врете, все врут.

— Ты купил «хаммер» девятого февраля, заплатил наличными, не оформил трейд-ин.[186] Как ты попал на площадку продажи подержанных машин, чтобы купить «хаммер»? Кто тебя туда привез?

— Не помню.

— Не помнишь, кто тебя привез?

— Вообще ничего не помню. Я был с похмелья, еще полупьяный.

— Брось, Куинн, — сказал Делок. — Все это вранье уже смешит. Что ты скрываешь? Если бы ничего не скрывал, то столько не врал бы.

— Что вы хотите узнать? — всплеснул Куинн руками.

— Откуда ты взял столько денег, Куинн?

— Я наркодилер. Почти всю жизнь этим занимаюсь. И сидел за то же самое. Мы купаемся в наличных, едим наличные, усекли?

Панковиц покачал головой.

— Ты же сам утверждаешь, Куинн, что после побега не так уж много работал на свою семью. Они тебя боялись, верно? Я правильно понял? — Он посмотрел на Делока, поспешившего подтвердить правоту партнера.

— Семья тебя остерегалась, — подхватил Делок, — вот ты и стал мотаться на юг и обратно. Говоришь, заработал примерно сорок шесть тысяч, но мы знаем, что это неправда, ведь ты потратил двадцать четыре тысячи на «хаммер», а у тебя на складе мы нашли еще сорок одну тысячу.

— Ты набрел на денежки, Куинн, — заключил Панковиц. — Что ты скрываешь?

— Ничего.

— Тогда зачем врешь?

— Все врут. Я думал, здесь мы согласны.

Делок постучал по столу костяшками пальцев.

— Вернемся на несколько лет назад, Куинн. Твой племянник Джекил Стейли сидит здесь, в Роаноке, в следственной тюрьме, и ждет суда. Ты заплатил его адвокату кругленькую сумму наличными за юридические услуги, верно?

— Верно.

— А может, не только ему? Может, отслюнил еще немного на смазку системы? Дал взятку, чтоб суд проявил к мальцу снисхождение? Нет, Куинн?

— Нет.

— Ты уверен?

— Конечно, уверен.

— Перестань, Куинн!

— Я заплатил адвокату наличными. Я полагал, что это будет его гонораром. Это все, что я знаю.

— Кто был судьей?

— Не помню.

— Судья Фосетт — это имя тебе что-нибудь говорит?

Куинн пожал плечами:

— Может быть.

— Ты был на процессе Джекила?

— Был, когда ему влепили восемнадцать лет.

— Тебя удивил такой приговор — восемнадцать лет?

— Вообще-то да.

— Ему должны были дать гораздо меньше, правда?

— Так утверждал его адвокат.

— Ты был в зале суда и мог хорошо разглядеть судью Фосетта, правильно?

— Я был там, потому что судили моего племянника, вот и все.

Агенты на некоторое время умолкли. Делок отхлебнул «Ред булл». Панковиц пробормотал:

— Схожу-ка я в одно место. Ты в порядке, Куинн?

Куинн сжал ладонями лоб.

— Вполне.

— Налить тебе чего-нибудь?

— Может, спрайт?

— Держи!

Панковиц долго не возвращался, Куинн тянул спрайт. В четыре тридцать утра Делок возобновил допрос:

— Ты следил в последние три месяца за новостями, Куинн? Газеты читал? Тебе должно было быть любопытно, сообщают ли о твоем побеге.

— Не очень, — ответил Куинн.

— Про судью Фосетта слыхал?

— Нет, а что?

— Убит двумя выстрелами в затылок.

Куинн никак не отреагировал: ни удивления, ни жалости. Ничего.

— Ты не знал, Куинн? — спросил Панковиц.

— Нет.

— Две пули с полыми наконечниками, выпущенные из карабина калибра ноль тридцать восемь, в точности как тот, который мы нашли у тебя в трейлере. По данным предварительной баллистической экспертизы, вероятность того, что судья убит из твоего карабина, достигает девяноста процентов.

Куинн заулыбался, закивал:

— Теперь понятно, это все из-за убитого судьи. Вы решили, что судью Фосетта убил я, верно?

— Верно.

— Вот это да! Мы потратили на эту ерунду целых семь часов! Вы зря расходуете мое время, время Ди Рея и всех остальных. Я никого не убивал.

— Приходилось тебе бывать в Рипплмиде, Виргиния, население пятьсот душ? Это в горах, к западу от Роанока.

— Нет.

— Это ближайший городок к озеру, на котором убили судью. В Рипплмиде нет черных жителей, поэтому каждый черный приезжий там на виду. Накануне убийства в городке, по словам владельца бензоколонки, появился черный мужчина, отвечающий твоим приметам.

— Это уверенное опознание или догадка?

— Что-то среднее. Завтра мы покажем ему твой снимок в лучшем качестве.

— Не сомневаюсь, что покажете. И у него явно прочистится память.

— Обычно так и бывает, — сказал Делок. — Еще четыре мили на запад от Рипплмида — и жизнь обрывается. Асфальту конец, дальше в горы тянутся грунтовые дороги. Там есть лавка, называется «Пикокс», и ее хозяин, мистер Пикок, все замечает. Накануне убийства у него спрашивал дорогу черный мужчина. Он не припомнит, когда в прошлый раз в этой глуши видели черного. Он дал словесный портрет — вылитый ты!

Куинн пожал плечами:

— Я не такой дурак.

— Вот как? Зачем тогда хранил «смит-и-вессон»? После окончательной баллистической экспертизы ты труп, Куинн.

— Карабин ворованный, ясно? Ворованное оружие ходит по рукам. Я купил его в ломбарде в Линчбурге две недели назад. За год он мог поменять дюжину владельцев.

Удачный довод, с ним не поспоришь — пока не закончится баллистическая экспертиза. А когда у них будет твердая улика, ни одно жюри присяжных не поверит басне Куинна про ворованный карабин.

— А высокие солдатские ботинки у тебя на складе? — продолжил Панковиц. — Подделка под армейские, камуфляж, брезент и так далее. Совсем новые, почти не ношенные. Зачем тебе такие, Куинн?

— У меня слабые лодыжки.

— Допустим. И часто ты эти ботинки надеваешь?

— Раз они на складе, то не часто. Попробовал разок, натер мозоль и забросил. А что?

— А то, что они совпадают со следом подошвы, который мы нашли на земле недалеко от домика, где был убит судья Фосетт. — Панковиц соврал, причем неумело. — Как тебе это нравится, Куинн? Уже горячее?

Куинн повесил голову и потер уставшие, красные глаза.

— Который час?

— Без десяти пять, — сказал Делок.

— Мне нужно поспать.

— С этим могут возникнуть трудности, Куинн. Мы связались с окружной тюрьмой, и выяснилось, что твоя камера набита битком. Восемь человек, четыре койки. Считай, тебе повезет, если найдется местечко на полу.

— Не нравится мне эта тюрьма. Может, попробуем другую?

— Извини, придется дождаться камеры смертников, Куинн.

— Никакой камеры смертников, я никого не убивал.

— Значит, вот какие дела, Куинн, — начал Панковиц. — Два свидетеля видели тебя недалеко от места преступления, причем это отнюдь не угол оживленной улицы. Ты там был, тебя заметили и запомнили. От баллистической экспертизы тебе никуда не деться. След ботинка — это уже глазурь на нашем торте. С местом преступления все ясно. После преступления все еще лучше — или хуже, это как посмотреть. Ты был в Роаноке назавтра после обнаружения трупов, во вторник, восьмого февраля: ты сам в этом признаешься, из городской каталажки сообщают то же самое. Внезапно у тебя появляется уйма денег. Ты внес залог, отдал двадцать четыре тысячи за «хаммер», еще кучу просадил, и что мы находим у тебя на складе? Новую кучу денег! Мотив? Его хоть лопатой греби! Ты подкупил судью Фосетта, чтобы он проявил снисхождение к Джекилу Стейли, сунул ему полмиллиона. Он забрал деньги — а на остальное наплевал. Он засудил Джекила по всей строгости, и ты поклялся ему отомстить. И отомстил. Только вот незадача — вместе с ним пришлось порешить секретаршу.

— А за это смертная казнь, Куинн, можешь не сомневаться, — припечатал Делок.

Куинн закрыл глаза и весь сжался, часто задышал, лоб покрылся потом. Прошла минута, другая. Крутой парень куда-то подевался, его малодушная замена слабо простонала:

— Вы поймали не того.

Панковиц засмеялся, Делон сказал с усмешкой:

— Это все, что ты можешь придумать?

— Вы поймали не того, — повторил Куинн еще менее убедительно.

— Слабо, Куинн, — отмахнулся Делок. — В суде это прозвучит еще слабее.

Куинн уставился на свои руки. Так прошла минута. Наконец он проговорил:

— Если вам так много известно, чего еще надо?

— Нам известно много, но не все. Ты действовал один? Как открыл сейф? Зачем убил секретаршу? Куда делись остальные деньги?

— Тут я вам не помощник. Понятия не имею!

— Имеешь, Куинн, и мы с тебя не слезем, пока ты нам все не выложишь.

— Тогда мы застрянем здесь надолго. — С этими словами Куинн положил голову на стол и сказал: — Я посплю.

Агенты встали и собрали папки и блокноты.

— Перерыв, Куинн. Мы вернемся через полчаса.

Глава 15

Виктор Уэстлейк был доволен тем, как развивается допрос, но все равно беспокоился. На самом деле не существовало ни свидетелей, ни баллистической экспертизы, связывающей карабин Куинна с убийством, ни следа ботинка, ни показаний Ди Рея на допросе, которого не было. Существовал только мотив — если верить рассказу Малкольма Баннистера о взятке. Самой убедительной уликой пока оставался факт пребывания Куинна Рукера в Роаноке на следующий день после обнаружения трупов, а также найденные у него деньги. Уэстлейк и его сотрудники были страшно утомлены ночным бдением, на улице еще не рассвело. Напившись кофе, они долго кружили вокруг «Морозильника», время от времени проверяя изображение подозреваемого на экране. Куинн лежал на столе, но не спал.

В шесть утра Панковиц и Делок вернулись в комнату для допросов, каждый с высоким стаканом «Ред булл» со льдом. Куинн слез со стола и устроился в кресле.

Первым заговорил Панковиц:

— Мы только что потолковали с федеральным прокурором. Доложили о нашей беседе, и он сказал, что его Большое жюри завтра соберется и вынесет решение о предъявлении тебе обвинения по двум эпизодам тяжкого убийства, караемого смертной казнью.

— Поздравляю, — буркнул Куинн. — Похоже, теперь мне нужен адвокат.

— Конечно, и не один. Не уверен, насколько хорошо ты разбираешься в федеральных законах о наказании за бандитизм, Куинн, но они суровы. Федеральный прокурор будет настаивать, что убийство судьи Фосетта и его секретарши — дело рук известной, хорошо организованной банды, в которой тебе отводилась роль палача. В обвинении будет много составов, включая тяжкое убийство и подкуп. А главное, в нем будут названы, помимо тебя, другие гнусные типы вроде Верзилы, Ди Рея, одной из твоих сестер, твоего кузена Энтони Бэка и еще пары десятков родственников.

— Вам, ребята, перед казнью выделят целое тюремное крыло, — подхватил Делок. — Банда Рукеров — Бэков, камера за камерой, и все в ожидании иглы. — Делок улыбался, Панковицу тоже было весело — два клоуна.

Куинн, скребя в затылке и глядя в пол, заговорил:

— Даже не знаю, что скажет мой адвокат про то, как вы заперли меня в этой темной комнате без окон на всю ночь, начав в девять вечера и дотянув до шести утра. Девять часов сплошного вранья, обвинений в подкупе судьи и в его убийстве, угроз смерти не для меня одного, а для всей моей семьи. Говорите, у вас есть свидетели, готовые дать показания, баллистическая экспертиза ворованного карабина, отпечаток чьего-то башмака в грязи? Откуда я знаю, правда это или ложь? В жизни не поверю ФБР — не верил и не стану. Меня обманули в первый раз, когда сцапали и осудили. Думаю, и теперь вы врете. Может, я и присочинил немного, но разве вы сейчас скажете мне честно, что сами не врали? Скажете?

Панковиц и Делок вытаращили глаза. Может, дело было в страхе, может, в чувстве вины или в крайнем возбуждении. Так или иначе, Куинн разговорился.

— Мы не врем, — выдавил Панковиц.

— Опять ложь! Ничего, мой адвокат со всем этим разберется. В суде он надерет вам задницы, выведет на чистую воду, разоблачит ваше вранье. Покажите мне отчет об отпечатке ботинка. Немедленно покажите!

— Нам не разрешается кому-либо его показывать, — сказал Панковиц.

— Как удобно! — Куинн уперся локтями в колени и подался вперед. Почти касаясь лбом края стола, он пробормотал, глядя в пол: — А на баллистическую экспертизу можно взглянуть?

— Нам не разрешено…

— Вот сюрприз! Мой адвокат и ее получит, как только я с ним переговорю. Я всю ночь прошу адвоката, но вы нарушаете мои права.

— Ты не просил адвоката, — возразил Делок. — Ты обмолвился об адвокате в туманных выражениях, но это было не требование. Ты и после этого давал показания.

— Как будто у меня был выбор! Либо сидеть здесь и болтать, либо вытрезвитель для последней пьяни. Бывал я там и не боюсь. Бизнес есть бизнес. Совершил преступление — сиди. Когда занимаешься этим бизнесом, знаешь все правила. У тебя на глазах хватают твоих друзей, всю родню, но они все равно возвращаются. Отсидят — и выходят.

— Или бегут, — подсказал Делок.

— Бывает и так. Как это ни глупо, я должен был совершить побег.

— Потому что тебе нужно было свести кое с кем счеты, так, Куинн? Все два года в тюрьме ты ни на день не забывал про судью Фосетта. Он взял у тебя деньги, а потом нарушил договор. В вашем бизнесе это значит, что ему крышка, так?

— Так.

Куинн массировал виски, смотрел под ноги, бормотал себе под нос. Агенты затаили дыхание и выразительно переглянулись. Вот и первый намек на признание.

Панковиц повозился с бумагами и сказал:

— Посмотрим, что у нас есть, Куинн. Ты сейчас допустил, что с судьей Фосеттом надо было кончать. Допустил, Куинн?

Куинн продолжал молча смотреть в пол, раскачиваясь как оглушенный.

Делок справился с записями в своем блокноте:

— Вот у меня тут записано… Мой вопрос: «В вашем бизнесе это значит, что ему крышка, так?» Куинн: «Так». Будешь отрицать, Куинн?

— Вы подсказываете мне ответы. Прекратите это!

Панковиц взял быка за рога:

— Придется сообщить тебе кое-какие новости, Куинн. Пару часов назад Ди Рей сознался, что это он дал тебе деньги на взятку судье Фосетту и вместе с Верзилой и некоторыми другими помог спланировать убийство. Ди Рей раскололся и уже заключил сделку: ему казнь не грозит, тяжкого убийства он не совершал. Верзилу тоже загребли, а теперь идет розыск одной из твоих сестер. Плохо дело!

— Бросьте, они ничего не знают.

— Еще как знают! Завтра и тебе, и им предъявят обвинение.

— Прекратите! Это убьет мою мать. Ей семьдесят, у нее больное сердце. С ней так нельзя!

— Тогда возьми ответственность на себя, Куинн! — повысил голос Панковиц. — Признайся. Это твоих рук дело. Сам же говоришь, рано или поздно приходит время сесть. Зачем тащить за собой остальную семью?

— Что от меня требуется?

— Согласие на сделку. Дай нам подробности — и мы добьемся от федерального прокурора, чтобы он не трогал твою семью, — сказал Панковиц.

— И еще одно, — сказал Делок. — Если мы заключим правильную сделку, то тебя не казнят. Получишь пожизненное без возможности условно-досрочного освобождения. Похоже, семья Фосетт настроена против смертной казни и долгого изматывающего суда. Для них лучше покончить с этим делом, и федеральный прокурор пойдет им навстречу. Он говорит, что одобрит сделку сторон о признании подсудимым вины, а это — спасение твоей жизни.

— Почему я должен вам верить?

— Не должен, Куинн. Подожди пару деньков, пока не будут предъявлены обвинения. Обвиняемых по разным статьям может набраться три десятка.

Куинн Рукер медленно встал и вскинул руки. Так, с поднятыми руками, он сделал несколько шагов сначала в одну сторону, потом в другую и вдруг забормотал:

— Баннистер, Баннистер, Баннистер…

— Извини, Куинн? — окликнул его Панковиц.

— Баннистер, Баннистер, Баннистер…

— Что за Баннистер? — спросил Делок.

— Баннистер — крыса, — с горечью проговорил Куинн. — Мразь, знакомый по Фростбургу, адвокат-мошенник, утверждавший, что ни в чем не виноват. Ни в чем, кроме доносительства. Не делайте вид, будто не знаете его, вас бы здесь не было, если бы не эта крыса.

— Никогда такого не встречал, — убежденно произнес Панковиц. Делок тоже отрицательно помотал головой.

Куинн сел и оперся локтями о стол. Он стряхнул с себя остатки сна и впился узкими глазами в агентов, потирая толстые лапищи.

— Так что там за сделка? — спросил он.

— Мы не вправе заключать сделки, Куинн, но можем их устраивать, — сказал Панковиц. — Для начала мы организуем, что твою семью и банду в Вашингтоне оставят в покое. Федеральный судья кипятится уже больше месяца, с самого убийства. Он заждался хороших вестей. Он уверяет нас, а мы тебя, что обвинение не будет требовать смертной казни и под суд пойдешь только ты. Два убийства и один ты. Все просто.

— Это лишь половина дела, — подхватил Делок. — Вторая половина — твое признание в преступлениях под видеокамеру.

Куинн обхватил голову руками и закрыл глаза. На борьбу с собой у него ушла минута.

— Мне нужен адвокат, — произнес он наконец сквозь стиснутые зубы.

— Твое право, Куинн, твое право, — сказал Делок. — Но Ди Рей и Верзила арестованы, чирикают изо всех сил и здорово ухудшают дело. Адвоката ты можешь прождать день или даже два. Одно твое слово — и мы отпустим твоих братьев, вообще от них отстанем.

— Согласен! — крикнул вдруг Куинн.

— На что ты согласен?

— Согласен это сделать!

— Не так быстро, Куинн, — сказал Панковиц. — Сначала нам придется кое-что повторить. Вспомним факты, все упорядочим, восстановим картину преступления. Нельзя упустить важные подробности.

— Ладно, ладно. Но можно мне сперва позавтракать?

— Конечно, Куинн, без проблем. В нашем распоряжении целый день.

Глава 16

Одно из достоинств тюремной жизни в том, что постепенно она учит терпению. Все происходит слишком медленно, и ты перестаешь обращать внимание на часы. Рано или поздно наступит завтра; твоя задача — пережить сегодняшний день. После короткой поездки в Вашингтон я два дня брожу по Фростбургу, напоминая себе, какой я терпеливый. ФБР медлить не будет, а я сделал все, что мог. К моему удивлению и облегчению, события разворачиваются стремительно.

Я не жду от ФБР уведомлений о происходящем и не могу знать, что они арестовали Куинна Рукера и он уже сознался. Об этом сообщает выпуск «Вашингтон пост» от 19 марта на первой полосе: АРЕСТОВАН ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ ФЕДЕРАЛЬНОГО СУДЬИ. Здесь же большая черно-белая фотография Куинна. Сидя в «кофейной комнате» после завтрака, я смотрю ему прямо в глаза. Фактов в статье не много, все больше подозрения. Очевидно, ФБР фильтрует новости, так что подробностей ждать не приходится. В Норфолке, мол, арестован беглый преступник, отбывавший срок за наркотики, известный в Вашингтоне и окрестностях гангстер. О мотиве ни звука, о том, почему ФБР считает, что Куинн и есть убийца, тоже, только мельком о баллистической экспертизе. Но главное, в статье черным по белому написано: «Отказавшись от права Миранды,[187] подозреваемый согласился на длительный допрос и дал ФБР признательные показания под видеокамеру».

Я познакомился с Куинном Рукером два года назад, вскоре после его появления во Фростбурге. Устроившись, он пришел в библиотеку и попросил меня изучить его обвинительный приговор. В тюрьме привыкаешь не спешить заводить друзей: в этом деле нужна осторожность, потому что искренние люди здесь наперечет. Зато кишмя кишат всяческие мошенники, аферисты и жулики, и все заботятся только о своей шкуре. Но Куинн — совсем другое дело. Милейший человек, не знаю, встречал ли я раньше таких харизматичных и искренних людей. Правда, и у него бывали скачки настроения: он вдруг уходил в себя и страдал от своих «темных дней», как сам это называл. Он мог быть раздражительным, грубым, резким, готовым пустить в ход кулаки. В такие дни он ел в одиночестве и ни с кем не разговаривал. Но через два дня уже шутил за завтраком и подбивал серьезных игроков сесть за покер. То он был наглым и крикливым, то тихим и ранимым. Я уже говорил, что во Фростбурге насилие не в чести. Ближе всего к драке был эпизод, когда деревенский остолоп по кличке Сканк подбивал Куинна на кулачный бой, поспорив с ним за картами. Сканк был дюйма на четыре короче Куинна и фунтов на тридцать легче, но неравного боя не произошло. Куинн отступил и был посрамлен. Через два дня он показал мне «перо», самодельный нож, которым собирался перерезать Сканку горло.

Я отговорил его от убийства, хотя не верил в серьезность намерения убить. Мы с Куинном проводили вместе много времени. Мы были друзьями. Он считал, что я способен совершить юридическое чудо — выдрать нас обоих из тюрьмы; он мечтал, чтобы после этого мы стали партнерами. Он устал от семейного бизнеса и хотел завязать. На воле его ждал клад, который стерег судья Фосетт.

Генри Баннистер ждет в комнате для свиданий, грустно сидя на складном стуле, рядом с мамашей, бранящей трех своих отпрысков. Скоро комната заполнится посетителями, и Генри предпочитает покончить со свиданием пораньше. По правилам родственнику можно болтать с заключенным с семи утра до трех дня по субботам и воскресеньям, но Генри довольно одного часа. Мне тоже.

Если все пойдет по плану — а у меня маловато причин верить, что план осуществится, — это будет последнее посещение отца. Возможно, я не увижу его много лет, если вообще увижу, но об этом я молчу. Я беру пакет печенья от тети Расин и пробую одно. Мы обсуждаем моего брата Маркуса с его никудышными детьми и сестру Руби с ее замечательным потомством.

В Уинчестере совершается в среднем одно убийство в год. Норма была выполнена неделю назад, когда рано вернувшийся с работы муж увидел перед домом неизвестный пикап и застукал жену с одним из знакомых — оба воодушевленно нарушали свои брачные клятвы. Муж схватил карабин, любовник, почуяв запах пороха, попытался в голом виде выскочить в закрытое окно спальни. Побег вышел неудачным в отличие от выстрела.

Генри находит, что муж может выпутаться, и с наслаждением рассказывает подробности. Похоже, город раскололся на две половины: одни считают мужа виновным, другие — что его действия оправданы обстоятельствами жизни. Мне кажется, я слышу беспрестанную болтовню в кофейнях Старого города, где когда-то бывал. Он долго распространяется — потому, наверное, что обсуждать семейные дела нам обоим не хочется.

Но деваться некуда. Он меняет тему:

— Похоже, эта белая девочка подумывает об аборте. Может, я и не стану прадедушкой.

— Делмон все равно не уймется, — говорю я. Мы оба ждем от этого парня самого худшего.

— Такого лучше бы стерилизовать. Все равно этот болван не станет пользоваться презервативами.

— А ты купи и дай ему, вдруг попользуется? Сам знаешь, у Маркуса даже на это нет денег.

— Я вижу этого паренька, только когда ему что-нибудь надо. Черт, пожалуй, я поддержу аборт. Девчонка, кажется, дрянь.

Когда заходит речь о деньгах, я не могу не думать о вознаграждении, обещанном по делу Фосетта. Сто пятьдесят тысяч долларов! В жизни не видывал такую кучу денег! Перед рождением Бо мы с Дионн обнаружили, что накопили шесть тысяч. Половину мы вложили в инвестиционный фонд, половину потратили на круиз. Но бережливость быстро сошла на нет, и таких денег у нас уже не набиралось. Незадолго до того, как меня отдали под суд, мы перезаложили дом, чтобы выжать из него хоть что-то. Деньги пошли на судебные сборы.

Я буду богат и в бегах. Я напоминаю себе о необходимости спокойствия, но какое спокойствие при таких обстоятельствах?

Генри нужно оперировать левую коленную чашечку, и мы уделяем время этой теме. Он всегда подшучивал над стариками, жалующимися на болячки, а теперь и сам такой. Спустя час ему становится скучно, и он готов уйти. Я провожаю его до двери, мы обмениваемся сухим рукопожатием. Он уходит, а я гадаю, увижу ли его когда-нибудь снова.

Воскресенье. От ФБР ни звука, все тихо. После завтрака я изучаю четыре газеты, но там почти ничего нового о Куинне Рукере и его аресте. Хотя нет, кое-что я все-таки нахожу: «Пост» сообщает, что федеральный прокурор Южного дистрикта Виргинии представит дело Большому жюри завтра, в понедельник. Если Большое жюри предъявит Рукеру обвинение, то теоретически, согласно соглашению, я должен выйти на свободу.

В тюрьме удивительно много организованной религии. Нам, людям с растревоженной психикой, нужны утешение, мир в душе, спокойствие, поддержка и руководство. Нас унизили, попрали, лишили достоинства, семьи и достояния, ничего не оставив. Нас низвергли в ад, и мы тянем шеи, высматривая путь наверх. Пятеро мусульман молятся по пять раз в день и держатся вместе. Есть самозваный буддистский монах с несколькими последователями. Не знаю ни об одном иудее или мормоне. Зато нас, христиан, полно, и тут возникают сложности. В воскресенье в восемь утра приходит служить мессу католический священник. Когда маленькую часовню покидают католики, там устраивается богослужение без конфессиональной привязки, для приверженцев главных церквей: методистов, баптистов, пресвитерианцев и всех остальных. Это мое время по воскресеньям. В десять утра собираются на свою шумную службу белые пятидесятники: у них гремит музыка, ее перекрывает проповедь, звучат самые разные языки. Этому действу положено заканчиваться в одиннадцать, но иногда, если молящиеся сильно заводятся, оно затягивается. Черные пятидесятники являются в часовню в одиннадцать утра, порой дожидаясь, пока белые уймутся. Слышал, что между этими двумя группами верующих разгораются перепалки, но до сих пор в часовне обходилось без драк. Дорвавшись до кафедры, черные пятидесятники не уходят несколько часов.

Но не надо считать Фростбург заповедником истовых почитателей Библии. Это все-таки тюрьма, и большинство моих товарищей по заключению в часовню ничем не заманишь.

Когда я покидаю свою бесконфессиональную службу, ко мне подходит один из СИСов со словами:

— Тебя вызывают в административный корпус.

Глава 17

Я вижу агента Хански. Он вводит в мою игру нового игрока — федерального маршала Пэта Серхоффа. Поздоровавшись, мы садимся за столик в холле, неподалеку от кабинета начальника. Его, конечно, в воскресенье на территории лагеря днем с огнем не сыщешь, но можно ли за это корить?

Хански протягивает мне документ:

— Обвинительное заключение. Вынесено в Роаноке в пятницу под вечер и пока держится в тайне, но с утра о нем сообщат прессе.

Я беру бумагу так, словно это золотой слиток. Я плохо различаю слова. Соединенные Штаты Америки против Куинна Эла Рукера. В правом верхнем углу печать и пятничная дата синими чернилами.

— В «Пост» написано, что Большое жюри будет заседать утром, — бормочу я, хотя мне все ясно.

— Мы дезинформируем прессу, — хвалится Хански. При всем своем самодовольстве он стал повежливее. Наши роли кардинально изменились. Раньше я был жуликом с бегающими глазами, вешавшим им на уши лапшу в надежде освободиться, а теперь остепенился и вот-вот выйду отсюда, прихватив в придачу денежки.

Я качаю головой:

— Даже не знаю, что подумать… Не подскажете?

Хански не надо просить дважды.

— Вот что мы задумали, мистер Баннистер…

— Может, лучше Мэл? — предлагаю я.

— Отлично. Я Крис, он Пэт.

— Постараюсь запомнить.

— Управление тюрем переводит тебя в тюрьму со среднестрогим режимом в Форт-Уэйне, Индиана. Причины неизвестны или не приводятся. Какое-то нарушение режима, взбесившее начальство. Полугодовой запрет свиданий. Одиночное заключение. Любопытные могут найти тебя в Интернете, на сервисе «Пеленг заключенных», но и они быстро уткнутся в кирпичную стену. Пара месяцев в Форт-Уэйне — и новый перевод. Цель — погонять тебя по системе и в ней похоронить.

— Уверен, управлению это раз плюнуть, — говорю я и вызываю у них смех. Похоже, я перешел в команду противника.

— Через несколько минут тебе в последний раз наденут наручники и ножные кандалы и выведут отсюда — с виду обычный перевод. Сядешь в фургон без опознавательных знаков с Пэтом и еще одним маршалом, и они повезут тебя в западном направлении, в сторону Форт-Уэйна. Я поеду сзади. Через шестьдесят миль, перед Моргантауном, мы остановимся в мотеле, там забронировано. Ты переоденешься и пообедаешь, и мы потолкуем о будущем.

— Уже через несколько минут? — потрясенно спрашиваю я.

— Такой план. Есть у тебя в камере что-то такое, без чего тебе не жить?

— Есть. Личные вещи, бумаги, мало ли что…

— Хорошо, завтра это упакуют. Ты все получишь. Тебе лучше туда не возвращаться. Увидят, что ты собираешь вещи, — могут начаться расспросы. Мы хотим, чтобы никто здесь не знал, что тебя увозят, пока ты не укатишь.

— Понятно.

— И давай без прощаний и всего такого.

— Ладно. — Я вспоминаю своих фростбургских друзей, но быстро выкидываю из головы эти мысли. Все они рано или поздно выйдут отсюда и, оказавшись на свободе, тоже не станут озираться. У меня серьезные сомнения, что тюремная дружба выживает на воле. Лично я никогда не смогу встретиться со своими здешними приятелями для воспоминаний о былом. Я стану другим человеком.

— На твоем тюремном счете набралось семьдесят восемь долларов. Мы отправим их в Форт-Уэйн, и они потеряются в недрах системы.

— Опять федеральное правительство напортачит, — сказал я, снова их насмешив.

— Вопросы есть? — спросил Хански.

— А как же! Как вы заставили его сознаться? Он для этого слишком умен.

— Честно говоря, мы сами удивились. С ним работали два наших опытных следователя, а у них свои методы. Пару раз он заикнулся об адвокате, но не настаивал. Ему хотелось говорить, к тому же сыграл роль факт ареста — не за побег, а за убийство. Он пытался выяснить, что нам известно, поэтому разговор вышел длинным. Десять часов! Всю ночь, до самого утра. Ему очень не хотелось в каталажку. Убедился, что мы все знаем, — и сломался. Когда мы сказали, что сядет его родня и почти вся банда, он согласился на сделку. И в конце концов все выложил.

— «Все» — это как?

— Примерно то, что рассказывал ты. Он сунул судье Фосетту пятьсот тысяч на спасение своего племянника, а судья его надул. Деньги забрал, а парня засадил. Как сказал Куинн, это непростительное преступление, требующее мести. Он подкараулил Фосетта, затащил в домик и убил вместе с его секретаршей. То есть отомстил.

— Сколько денег оставалось у судьи?

— Примерно половина. По словам Куинна, он проник в квартиру судьи в Роаноке, все там перерыл, но денег не нашел, поэтому заподозрил, что они спрятаны где-то в безопасном месте. Он выследил Фосетта, поехавшего на озеро, набросился на него на крыльце и оказался внутри. Он не был уверен, что деньги там, но собирался их найти. Он принялся за секретаршу и заставил Фосетта показать, где деньги, то есть сейф. Куинн считал их своими.

— А потом решился на убийство?

— Конечно. Не мог же он оставить в живых двух свидетелей. Он не раскаивается, Мэл: судья сам напросился, а секретарше просто не повезло. Теперь ему светит приговор за два тяжких убийства.

— Это тянет на смертную казнь?

— Скорее всего. Мы еще никогда никого не казнили за убийство федерального судьи и с радостью начнем с Куинна Рукера.

— Он называл мое имя? — спрашиваю я, заранее зная ответ.

— А как же! У него сильное подозрение, что наш источник — ты, и он, наверное, вновь замышляет месть. Потому мы и здесь, потому и торопимся.

Я тоже хочу уехать, но не так быстро.

— Куинн знает про параграф тридцать пять. Любой федеральный преступник про него знает. Поможешь раскрыть преступление — тебе скостят срок. К тому же он считает меня блестящим юристом. Он и его семейка пронюхают, что я вышел, что меня нет ни в Форт-Уэйне, ни в другой тюрьме.

— Пронюхать-то они пронюхают, но пускай гадают, куда ты подевался. Важно, чтобы твои родственники и друзья тоже верили, что ты по-прежнему за решеткой.

— А вы волнуетесь за мою родню? — спрашиваю я.

Наконец-то у Пэта Серхоффа тоже прорезывается голос.

— Вообще-то да. Если хочешь, мы можем и им обеспечить защиту. Хотя это, конечно, нарушит их привычную жизнь.

— Они на это никогда не пойдут, — отвечаю я. — Мой отец двинет в глаз тому, кто ему это предложит. Он — отставной патрульный и уверен, что сумеет о себе позаботиться. У моего сына новый отец и новая жизнь. — Страшно подумать, что Дионн могут сообщить по телефону, что Бо грозит опасность из-за моих проделок в тюрьме. Да и не верится мне, что Куинн Рукер поднимет руку на невинного ребенка.

— Давай обсудим это потом, если захочешь, — предложил Серхофф.

— Давай, — согласился я. — А то сейчас меня обуревают всякие посторонние мысли.

— Тебя ждет свобода, Мэл, — напомнил пафосный Хански.

— Все, сматываемся.

Я следую за ними по коридору. В другом корпусе нас ждут три СИСа и старший надзиратель. На руки мне надевают наручники, на щиколотки кандалы и ведут по дорожке к фургону. Посторонний наблюдатель мог бы решить, что меня отправляют на казнь. За рулем сидит маршал по фамилии Хичкок. Серхофф задраивает за мной дверь и садится на переднее пассажирское сиденье. Все, поехали.

Я не желаю оглядываться, мне не нужно прощание с Фростбургом. За годы я досыта на него насмотрелся. Провожая взглядом придорожные картины, я невольно улыбаюсь. Через несколько минут мы тормозим на стоянке торгового центра. Серхофф выпрыгивает из кабины, отодвигает дверь, тянется ко мне — и отпирает сначала наручники, потом ножные кандалы.

— Поздравляю! — тепло произносит он, и я решаю, что он мне нравится. В последний раз я слышу лязг наручников и растираю затекшие запястья.

Вскоре мы набираем скорость и мчимся по федеральной автостраде номер 68 на запад. Уже почти весна, на округлых холмах западного Мэриленда появляются признаки жизни. Пять лет я мечтал об этом дне, и теперь меня захлестывает восторг. В голове толкутся самые разные мысли. Мне не терпится переодеться, натянуть джинсы. Жду не дождусь, когда наконец куплю машину и покачу куда глаза глядят. Я истосковался по женскому телу, по вкусу стейка и холодного пива. За безопасность сына и отца я отказываюсь тревожиться. Никто их не тронет.

Маршалов тянет поболтать, я охотно их слушаю.

— Ты больше не поднадзорный, Мэл. Если захочешь включения в программу безопасности свидетелей, больше известную как «защита свидетелей», то мы, Служба федеральных маршалов, позаботимся о тебе. Мы займемся твоей безопасностью. Ты станешь другим человеком с подлинными документами, получишь финансовую помощь на аренду жилья, текущие расходы, медицинское обслуживание. Мы найдем тебе работу. Мы не станем наблюдать за твоей повседневной жизнью, но всегда будем рядом на случай, если тебе понадобимся.

Можно подумать, что он читает вслух брошюру, но его слова все равно звучат как музыка.

— Программа охватывает больше восьми тысяч свидетелей, — подсказывает Хичкок, — и ни один из них еще не пострадал.

Я задаю естественный вопрос:

— Где я буду жить?

— Страна большая, Мэл, — говорит Хичкок. — Мы селим свидетелей и в сотнях, и в тысячах миль от их домов. Расстояние — не главное, но вообще-то чем дальше, тем лучше. Что ты предпочитаешь — тепло или снег? Горы и озера или солнце и пляжи? Большие или малые города? Маленькие городки — не лучший выбор, мы обычно рекомендуем такие, где живет не меньше ста тысяч человек.

— Там легче затеряться, — подсказывает Серхофф.

— Я выбираю сам? — спрашиваю я.

— В разумных пределах — да, — говорит Хичкок.

— Я подумаю.

Что я и делаю следующие миль десять — не в первый раз. У меня есть четкое представление о том, куда я направляюсь и зачем. Я оборачиваюсь и вижу знакомый легковой автомобиль.

— Насколько я понимаю, за нами едет ФБР.

— Точно, агент Хански и еще один сотрудник.

— И долго это будет продолжаться?

— Несколько дней, наверное, — говорит Серхофф. Они с Хичкоком переглядываются. Точный ответ им неизвестен, и я не собираюсь допытываться. Спрашиваю только:

— У ФБР всегда принято следить за свидетелями вроде меня?

— По-разному, — отвечает Хичкок. — Обычно при включении свидетеля в программу защиты у него остаются незаконченные дела с тем или с теми, против кого он дал показания. Бывает, что свидетелю нужно выступить в суде. В таких случаях без ФБР не обходится, но они действуют через нас. Только так — через нас. Но постепенно, с годами, ФБР, можно сказать, забывает о свидетелях.

Пэт меняет тему.

— Первым делом ты должен будешь в законном порядке поменять имя. Мы пользуемся услугами одного судьи в округе Фэрфакс, северная Виргиния, который держит дела в строжайшей тайне. Формальность, конечно, но выбрать новое имя придется. Лучше сохранить прежние инициалы и особо не выпендриваться.

— Например?

— Майк Барнс. Мэтт Бут. Марк Бриджес. Митч Болдуин.

— Похоже на список членов белого братства.

— Похоже, конечно. А то Малкольм Баннистер не из той же кучи!

— Спасибо.

Еще несколько миль мы придумываем мне имя. Серхофф открывает лэптоп и, щелкая «мышкой», спрашивает:

— Какая у нас самая распространенная фамилия на «б»?

— Бейкер? — предлагает Хичкок.

— Эта на втором месте.

— Бейли, — говорю я.

— Номер три. На четвертом месте Белл, на пятом Брукс. Победитель — Браун, эта фамилия вдвое популярнее серебряного призера Бейкера.

— Один из моих любимых афроамериканских писателей — Джеймс Болдуин, — вспоминаю я. — Это и будет моя фамилия.

— Годится. — Серхофф нажимает на клавишу. — А имя?

— Может, Макс?

Хичкок кивает, и Серхофф пишет: «Макс».

— Мне нравится, — говорит Хичкок. Можно подумать, что он нюхает хорошее вино.

— В Соединенных Штатах примерно двадцать пять Максов Болдуинов, так что это самое то, — говорит Серхофф. — Хорошее четкое имя, не слишком распространенное, но и не экзотика и не дурь какая-нибудь. А второе имя? Что мы поставим посерединке, Макс?

Когда на первом месте стоит «Макс», серединка как-то не вытанцовывается. Потом я вспоминаю Рида и Коупленда, моих бывших партнеров, их контору на Брэддок-стрит в Уинчестере: «Коупленд и Рид, адвокаты». В их честь я останавливаюсь на «Риде».

— «Макс Рид Болдуин», — смакует Серхофф. — Пойдет. Осталась какая-то мелочь, и готово. А, Макс? «Младший», «третий», «четвертый»? Только без лишних фантазий.

Хичкок качает головой.

— Обойдется, — бормочет он.

— Я тоже так думаю, — говорю я. — Никаких дополнений.

— Молодец. Все, имя готово: Макс Р. Болдуин. Берешь, Макс?

— Пожалуй. Но надо привыкнуть.

— Конечно.

Выбор имени на всю оставшуюся жизнь — волнующее дело, но все-таки это одно из простейших решений. Совсем скоро мне придется столкнуться с выбором посложнее: глаз, носа, губ, подбородка, дома, работы, семейной истории… Какое взять детство? Где и чему я учился? Почему я холост, был ли женат? Как насчет детей?

С ума сойти!

Глава 18

В нескольких милях восточнее Моргантауна мы покидаем автостраду и останавливаемся перед мотелем «Бест вестерн», устроенным в старомодном стиле — это когда можно поставить машину прямо перед своей комнатой. Нас уже ждут агенты, скорее всего ФБР. Я выползаю из фургона с великолепным ощущением свободы и слышу голос Хански:

— Твой номер тридцать восемь.

Один из непредставившихся агентов отпирает дверь и передает мне ключ. В номере две широченные кровати, на одной выложен целый гардероб. Следом за мной входят и закрывают дверь Хански и Серхофф.

— Я выяснил в тюрьме твой размер, — сообщает Хански, указывая на одежду. — Не понравится — не беда, можно будет пройтись по магазинам.

Мне предложено две белые рубашки и одна в голубую полоску, все с воротником на пуговках, две пары брюк цвета хаки, линялые джинсы, коричневый кожаный ремень, стопка аккуратно сложенных трусов, две белые футболки, несколько нераспакованных пар носков, коричневые мокасины приличного вида и уродливейшие на свете черные полуботинки. В целом неплохо для начала.

— Спасибо, — говорю я.

— Зубная щетка, паста, бритвенные принадлежности — в ванной, — докладывает Хански. — Там же найдешь спортивную сумку. Понадобится что-то еще — купим в магазине. Как насчет ленча?

— Не сейчас. Хочется немного побыть одному.

— Без проблем, Мэл.

— Теперь я Макс, если не возражаешь.

— Макс Болдуин, — подсказывает Серхофф.

— Быстро вы подсуетились!

Они выходят, и я запираюсь, медленно стаскиваю с себя тюремное барахло — оливковую рубаху и штаны, белые носки, черные шнурованные башмаки на толстой подметке и заношенные трусы. Надеваю новые трусы и футболку, залезаю под простыню и таращусь в потолок.

Обедать мы идем в дешевую рыбную забегаловку под боком, где можно заказать еду, не вылезая из автомобиля, и съесть сколько захочешь крабовых клешней за семь долларов девяносто восемь центов. Кроме Хански, Серхоффа и меня, в заведении ни души, и мы долго поедаем морепродукты невысокого качества — для меня это настоящее гурманство. Расслабившись, они отпускают шуточки и издеваются над моим прикидом. Я не остаюсь в долгу и напоминаю, что, во-первых, я в отличие от них не белый баловень, а во-вторых, впредь буду покупать себе одежку сам.

Потом они напоминают мне, что у нас еще есть дела. Надо принять много решений. Мы возвращаемся в мотель, в соседний с моим номер, где одна из двух кроватей завалена папками и бумагами. К нам присоединяется Хичкок. Нас теперь четверо, и мы добросовестно сотрудничаем, несмотря на мой скепсис. Я твержу себе, что эти люди отныне на моей стороне, а правительство — мой защитник и друг, но полностью принять этого не в силах. Возможно, со временем они добьются моего доверия, хотя сомневаюсь. Не могу забыть обещание правительственных агентов спасти меня от суда.

Новое имя уже прилипло ко мне, и это решение окончательное.

— Макс, утром мы уезжаем, — сообщает Хански. — Надо решить куда. Это зависит то того, как ты хочешь изменить внешность. Ты ясно сказал, что желаешь ее изменить, а это задачка не из легких.

— Намекаешь на мои показания? — спрашиваю я.

— Да. Процесс Рукера может начаться через полгода, а то и через год.

— Не исключено, что он признает свою вину и избежит процесса.

— Возможно. Но будем исходить из того, что этого не произойдет. Значит, суд. Если тебе сделать операцию сейчас, то, давая показания, ты засветишь свое новое лицо. Безопаснее пойти на это уже после суда.

— А как с безопасностью в предстоящие шесть месяцев? Мы же знаем, что банда Рукера станет меня искать. Они уже думают, как до меня добраться, и знают, что нельзя терять времени. Грохнуть меня до суда, значит, избавиться от основного свидетеля. Предстоящие полгода — самые опасные, поэтому я хочу оперироваться сейчас, немедленно.

— Ладно. А суд?

— Брось, Крис, ты же знаешь, что есть способы меня спрятать. Я могу давать показания из-за ширмы. Такое бывало. Ты что, не смотришь телевизор и кино?

Со мной не полностью согласны, но настроение у всех вполне серьезное. Как ни страшна мысль о том, чтобы дать изобличающие Куинна Рукера показания, меня можно будет защитить.

— Был такой опыт в прошлом году, — признает Хичкок. — Большой процесс наркодилеров в Нью-Джерси. Осведомитель совершенно не походил на себя прежнего, и мы закрыли свидетельскую трибуну так, чтобы его могли видеть только судья и присяжные. Голос тоже изменили, так что обвиняемые понятия не имели, кто такой свидетель и как он выглядит.

— Они и так знают, кто я такой. Просто не хочу, чтобы они меня видели.

— Ладно, — говорит Хански, — тебе решать.

— Считайте, что я решил.

Хански достает телефон и идет к двери.

— Мне надо сделать несколько звонков.

После его ухода Серхофф говорит:

— Пока он занят, обсудим место назначения. Скажи, куда поедешь, Макс, чтобы мы занялись жильем.

— Флорида, — ответил я. — Всю жизнь я провел на холмах и в горах. Теперь тянет сменить обстановку и пейзаж, хочется пляжей и океанских видов, теплого климата. — Я выпаливаю это, словно часами обдумывал ответ, — а так оно, собственно, и есть. — Но не юг Флориды, там жарковато. Возможно, Пенсакола или Джексонвилл — севернее климат помягче.

Маршалы, выслушав мой заказ, начинают усиленно соображать. Серхофф тычет в клавиши на своем компьютере, подыскивая мне новое место под солнцем. Я разваливаюсь в кресле, закинув босые ноги на кровать, и наслаждаюсь обстановкой. Сейчас четыре часа дня. Во Фростбурге разгар воскресенья — худшее время. Как большинство заключенных, я по воскресеньям не работал и часто маялся от скуки. Приходилось играть в баскетбол и подолгу ходить по беговой дорожке, лишь бы хоть чем-то себя занять. Свидания были позади, те, кого посетили родственники, находились в подавленном состоянии. Начиналась новая неделя — в точности такая, как предыдущая.

Тюремная жизнь уже меркнет в памяти, пусть и медленно. Знаю, совсем ее забыть не получится, но пора от нее избавляться. Малкольм Баннистер по-прежнему мотает где-то срок, но Макс Болдуин — свободный человек, ему есть куда податься и на что посмотреть.

С наступлением темноты мы едем в Моргантаун в поисках мясного ресторана. По пути мы проезжаем стриптиз-клуб. Я молчу, как ни велик соблазн. Я пять лет не видел голую женщину, разве что во сне. Но не уверен, стоит ли мне таращиться со скамейки на стайку стриптизерш. Мы находим рекомендованный нам ресторан и садимся за столик: теплая компания трех старых приятелей, пришедшая поужинать. Хански, Серхофф и я заказываем самые большие порции филея, какие только есть в меню; я смываю еду внутрь тремя кружками пива. Они ограничиваются чаем со льдом, но я вижу, что они мне завидуют. Мы возвращаемся к десяти, но я не могу заснуть и целый час смотрю телевизор — во Фростбурге я мало этим занимался.

В полночь я беру оставленный мне Хански экземпляр обвинительного заключения и читаю с утроенным вниманием. Там нет упоминаний ни баллистической экспертизы, ни свидетелей. Подробно рассказывается о месте преступления, о пулевых ранениях, причинах смерти, ожогах на теле Наоми Клэри, пустом сейфе, но об уликах ни слова. Пока все, что у них есть, — это признание самого Куинна. Да, еще подозрения о происхождении найденной у него наличности. Обвинительное заключение всегда может быть исправлено обвинением, и в данном случае над этим придется попотеть. Пока это плод спешки, предназначенный для успокоения обеспокоенных.

Я не увлекаюсь критикой, документ великолепный.

Глава 19

Для Стэнли Мамфри, федерального прокурора Южного дистрикта, это будет самым ответственным моментом в его короткой карьере обвинителя. Пробыв на этой должности по назначению президента два года, он находил ее скучной, хотя она отлично смотрелась в послужном списке, и томился. Но только до тех пор, пока не убили судью Фосетта и миссис Клэри. Карьера Стэнли тут же обрела новый смысл. Ему было доверено самое горячее дело в стране, и он, как любой федеральный прокурор на его месте, собирался использовать его максимальным образом.

Сходка именовалась пресс-конференцией, хотя отвечать на вопросы никто не собирался. Это было шоу — не больше и не меньше. Тщательно отрепетированное мероприятие с целью: 1) удовлетворить самомнения и 2) сообщить публике и, главное, потенциальным присяжным, что федералы схватили подозреваемого по имени Куинн Эл Рукер.

К девяти утра подиум уже был утыкан портативными микрофонами с разноцветными бирками телевизионных и радиовещательных станций. В зале суда яблоку негде было упасть от репортеров. Мужчины с громоздкими камерами наступали друг другу на ноги в поисках выгодной позиции, с них не спускали глаз судебные приставы.

В инструкциях и решениях, устанавливающих практику и процедуру уголовного процесса, нигде не говорится об обязательной публичности предъявления обвинения. Собственно, оно почти никогда и не происходит на публике. Судебный клерк регистрирует решение Большого жюри, которое затем доводится до сведения обвиняемого. Обвинительное заключение — это только одна, прокурорская сторона дела. Содержание заключения — это не доказательство, на суде присяжные с ним не знакомятся. Выносящее заключение Большое жюри слышит лишь одну сторону дела, которую им представляет правительство.

Но порой обвинительный акт имеет такую важность или так забавен, что его невозможно скрыть внутри судебной системы. Тогда его широко оглашают те, кто так старался поймать преступника и теперь привлекает его к ответу. Стэнли Мамфри не имел никакого отношения к задержанию Куинна Рукера, но отдавать его под суд предстояло ему. В федеральной иерархии прокурор стоит гораздо выше простого агента ФБР; поэтому событие принадлежало Стэнли. По традиции он был готов (пусть неохотно) поделиться славой с ФБР.

В девять десять за скамьей открылась дверь, и пространство перед подиумом заполнил целый взвод суровых персонажей в черных костюмах. Они замерли, расставив ноги и сложив руки на причинном месте. На подиуме плечом к плечу встали Стэнли Мамфри и Виктор Уэстлейк — главный обвинитель и главный полицейский. За их спинами сгрудились агенты ФБР и помощники прокурора, пытавшиеся занять выгодные позиции для попадания в объективы камер. Счастливчики, которым это удастся, будут хмуриться и вести себя так, словно им невдомек, что в них целятся телевизионщики. Жалкие уловки, доведенные до совершенства в конгрессе США.

— Сегодня утром мы выносим обвинительный акт по делу об убийстве судьи Раймонда Фосетта и миссис Наоми Клэри, — медленно начал Мамфри взволнованным голосом, выше его нормального тембра на две октавы. Он часто проигрывал даже верные дела, которые сам себе отбирал, и привык к критике, называвшей его слишком пугливым и негодным для этой должности. Некоторые считали, что за свою тусклую десятилетнюю карьеру он провел слишком мало времени в зале суда, отсюда и такие невпечатляющие результаты.

Взяв текст акта, он поднял его повыше, как будто хотел, чтобы присутствующие смогли сами его прочесть.

— В этом обвинении два пункта, оба — убийство. Обвиняемый — некий Куинн Эл Рукер. Заранее объявляю о своем намерении требовать по этому делу смертного приговора.

Эта фраза должна была произвести на собравшихся драматическое впечатление, но Стэнли опоздал. Зал уже ахнул от выведенной помощником на экран большой черно-белой фотографии Куинна. Наконец-то мир увидел убийцу судьи и его секретарши. Виновен!

Зачитывая свои записи, Стэнли поведал биографию Куинна и сумел создать впечатление, что тот совершил побег с единственной целью — отомстить судье. В этом месте Виктор Уэстлейк, несший караул у его плеча, свел брови и заглянул в его листок. Но Стэнли не унимался: чуть ли не пуская пузыри умиления, он восхвалял своего ненаглядного друга и наставника Раймонда Фосетта, его незабвенное наследие и так далее. Дрожащим голосом он говорил о той невероятной чести, которой является для него эта ответственность — справедливо покарать за «отвратительные преступления». На зачтение обвинительного заключения хватило бы двух минут, после чего можно было бы разойтись. Но нет, стоя перед такой толпой, ощущая на себе взоры миллионов зрителей, Стэнли счел необходимым закатить длинную речь о правосудии и войне с преступностью. После нескольких пространных отступлений он вернулся к изначальной теме — но уже пришла пора закругляться. Он пропел осанну Виктору Уэстлейку и всему Федеральному бюро расследований за их труд — «сверхчеловеческий, неутомимый и блестящий».

Когда он наконец умолк, Уэстлейк поблагодарил его — то ли за то, что словоизвержение иссякло, то ли за щедрые похвалы. Будучи более опытным, Уэстлейк проговорил пять минут, умудрившись вообще ничего не сказать. Он выразил признательность своим сотрудникам, высказал уверенность, что дело раскрыто, и пожелал успеха обвинению. Когда он закончил и сделал шаг назад, кто-то из репортеров выкрикнул вопрос, но нарвался на «без комментариев» Уэстлейка и жест, означавший, что время вышло. Стэнли не был готов расстаться с камерами и еще несколько секунд глупо улыбался толпе, словно говоря: «Вот он я!» Уэстлейк что-то шепнул ему на ухо.

— Спасибо, — пробормотал Стэнли и попятился. Мероприятие завершилось.

Я смотрю пресс-конференцию в номере мотеля «Бест вестерн». Меня посещает мысль, что при таком обвинителе, как Стэнли, у Куинна может появиться шанс выпутаться. Впрочем, если дело дойдет до судебного процесса, то Стэнли скорее всего отойдет в сторонку и выпустит вперед кого-нибудь из своих матерых помощников. Сам он продолжит красоваться перед прессой, заботясь о повышении, а серьезную процессуальную работу доверит профессионалам. Если дело затянется, Стэнли вообще может лишиться этой должности. Он служит четыре года, как и президент. В том случае, когда Белый дом перейдет в другие руки, все федеральные прокуроры будут назначаться заново.

Пресс-конференция завершается, на экране появляются «говорящие головы» Си-эн-эн, а я принимаюсь щелкать каналами. Ничего интересного. Вооруженный дистанционным пультом, я полностью подчиняю телевизор своему контролю. Освоиться с вновь обретенной свободой очень просто. Спи, пока не проснешься. Носи что хочешь — правда, выбор еще ограничен. Самое главное, больше нет сокамерника и не надо ни с кем делить объем десять на двенадцать футов. Я уже дважды измерил длину и ширину номера: тридцать на шестнадцать футов, считая ванную, — настоящий замок, и я в нем барон.

Ближе к полудню мы выезжаем. Теперь наш путь лежит по федеральной автостраде номер 79 на юг. Через три часа мы уже в аэропорту Чарлстона, Западная Виргиния и расстаемся с агентом Крисом Хански. Он желает мне всего хорошего, я благодарю его за заботу. Мы с Пэтом Серхоффом летим в Шарлотт, Северная Каролина. У меня нет документов, но Служба федеральных маршалов и авиакомпания объясняются между собой понятным только им шифром. Я просто иду за Пэтом. Честно говоря, садясь в маленький самолет, я испытываю радостное возбуждение.

В Шарлотте большой, современный, просторный аэропорт. Я два часа стою в огромном стеклянном аквариуме-накопителе, наблюдая за вылетающими и прибывающими пассажирами. Я теперь один из них, свободный человек, и скоро смогу просто подойти к стойке и купить билет, куда захочу.

В шесть десять вечера начинается посадка на прямой рейс до Денвера. Шифр маршала срабатывает в этот раз еще лучше: мы с ним садимся рядышком в кресла первого класса — надеюсь, налогоплательщики от этого не обеднеют. Я прошу пива, он — имбирный эль. На ужин дают жареного цыпленка с подливкой. Большинство пассажиров просто утоляют голод, но для меня это пир. Я беру бокал «Пино нуар» — первый глоток вина за много лет.

После пресс-конференции Виктор Уэстлейк и его помощники переместились за четыре квартала, в адвокатскую контору Джимми Ли Арнольда. Они представляются секретарше, ждавшей их приезда, та ведет их по узкому коридору в просторную переговорную и предлагает кофе. Предложение отклонено.

Джимми Ли был легендой среди адвокатов-криминалистов Роанока и уже двадцать лет участвовал в войнах с наркотиками и пороком. Четырьмя годами раньше он защищал Джекила Стейли, племянника Куинна Рукера. Подобно многим героям-одиночкам, заглядывающим в бездну «дна», Джимми Ли был заметной личностью: длинные седые волосы, ковбойские сапоги, пальцы в кольцах, очки в красной оправе. Относясь к ФБР с подозрением, он тем не менее их принял. Сколько таких визитов он пережил за долгие годы!

— Итак, вы добились обвинительного акта, — сказал он, поприветствовав гостей.

Кратко изложив обвинение против Куинна Рукера, Виктор Уэстлейк сказал:

— Несколько лет назад вы защищали его племянника Джекила Стейли.

— Было дело, — подтвердил Джимми Ли. — Но с Куинном Рукером я не встречался.

— Надо полагать, представлять парня вас наняла его семья или банда?

— Что-то в этом роде. Это был частный контракт, а не судебное назначение.

— С кем из членов семьи вы имели дело?

Настроение Джимми Ли изменилось. Он достал из кармана пиджака диктофон.

— На всякий случай, — сказал он и нажал кнопку. — Лучше под запись. Вас трое, я один. Хочу быть уверенным, что мои слова не будут искажены. Не возражаете?

— Нет, — ответил Уэстлейк.

— Хорошо. Итак, вы спросили, с кем из членов семьи я имел дело, когда был нанят представлять интересы Джекила Стейли.

— Именно.

— Не уверен, что могу на это ответить. Защита конфиденциальности клиента. Может, объясните, почему вас это интересует?

— Охотно. Куинн Рукер дал признательные показания. Сказал, что убил судью Фосетта, потому что тот, приняв взятку, не выполнил свои обязательства; дескать, он — банда — заплатил Фосетту пятьсот тысяч наличными за признание обоснованности ходатайства об отмене результатов обыска грузовика, набитого кокаином.

Уэстлейк внимательно смотрел на Джимми Ли, но глаза адвоката ничего не выдавали. Пожав плечами, тот сказал:

— И что?

— Вам было известно о взятке?

— Знать об этом было бы преступлением, не так ли? Думаете, я такой дурак, что сознаюсь в преступлении? Обижаете!

— Не обижайтесь, мистер Арнольд. Я вас ни в чем не обвиняю.

— Куинн Рукер намекает, что я способствовал взятке?

— Он не говорит об этом ничего определенного, просто что посредником выступил адвокат.

— Уверен, эта банда могла обратиться к множеству разных адвокатов.

— Совершенно верно. Вы удивились, когда судья Фосетт отклонил ходатайство?

Джимми Ли улыбнулся и закатил глаза.

— Я давно ничему не удивляюсь. Если вы верите в Конституцию, значит, обыск был незаконным и улики, сто пятьдесят килограммов чистого кокаина, следовало признать мелочью. Но для этого нужен твердый характер, а кто же его теперь проявит, особенно в крупных делах, связанных с наркотиками? Мало кто из судей, хоть штатских, хоть федеральных, обнулит такие замечательные улики, не важно, каким способом их добыли копы. Нет, я не удивился.

— Вы долго адвокатствовали в разбирательствах судьи Фосетта?

— Со дня его назначения двадцать лет назад. Я был с ним хорошо знаком.

— Думаете, он бы взял взятку?

— За благоприятное решение?

— И за менее строгий приговор.

Джимми Ли закинул ногу на ногу и, покачивая сапогом из страусовой кожи, сплел пальцы на животе. Немного подумав, он проговорил:

— Я сталкивался с возмутительными решениями, но принимались они обычно по глупости или из лени. Нет, мистер Уэстлейк, я не верю, что судья Фосетт или любой другой судья в Виргинии, штатский или федеральный, брал взятки, не важно, звонкой монетой или как-то еще. Я сказал, что меня ничто не удивляет, но покривил душой. Такая взятка меня бы шокировала.

— Как бы вы оценили репутацию судьи Фосетта? Кристальная честность?

— Так бы я не сказал. В первые годы он держался, но потом изменился и стал рубить сплеча. Всем моим клиентам выносили приговоры за преступления, но не все они преступники. Фосетт считал иначе. Ему ничего не стоило дать подсудимому двадцать лет. Он всегда вставал на сторону обвинения и полицейских. Я не назову это честностью.

— Но денег он не брал?

— Насколько я знаю, нет.

— Нас вот что озадачивает, мистер Арнольд. Если Куинн Рукер говорит правду, то как он сумел передать деньги Фосетту? Он уличный парень, никогда не встречавшийся с Фосеттом. Без посредника наверняка не обошлось. Я не говорю, что это вы, и не намекаю, будто вы во что-то замешаны. Но вы знакомы с системой. Как эти полмиллиона перешли из рук в руки?

Джимми Ли покачал головой:

— Если система подразумевает взяточничество, то я не знаю, как эта система работает. Сам смысл вашего предположения для меня оскорбителен. Вы пришли не к тому человеку.

— Повторяю, я ничего не предполагаю и ни в чем вас не обвиняю.

— Но вы подошли слишком близко к тому и другому. — Джимми Ли медленно поднялся и потянулся к своему диктофону. — Будем считать нашу встречу законченной.

— Можете нас не провожать, мистер Арнольд.

Джимми Ли убрал диктофон в карман.

— Благодарю за доставленное удовольствие. — С этими словами он дернул дверь и исчез.

На той же самой Черч-стрит Ди Рей Рукер входил в другую адвокатскую контору в тот самый момент, когда Виктор Уэстлейк и компания покидали контору Джимми Ли.

Куинн, арестованный вечером в среду, первые десять часов неволи провел в комнате для допросов. После видеозаписи признания его наконец отвезли в городскую тюрьму Норфолка и поместили в одиночную камеру, где он проспал двенадцать часов кряду. До утра субботы ему не позволяли пользоваться телефоном, после чего он почти весь день пытался дозвониться до кого-нибудь в семье, кто захочет с ним говорить. Под вечер его забрали из Норфолка и четыре с половиной часа везли в Роанок.

Едва поняв, что старший брат арестован за убийство федерального судьи, Ди Рей стал искать адвоката, который согласился бы его защищать. Несколько адвокатов в Вашингтоне и Виргинии ответили отказом. Под конец воскресенья другой видный адвокат из Роанока по имени Дасти Шайвер согласился представлять Куинна на первых стадиях следствия, оговорив себе право отойти в сторону в случае, если станет неизбежным судебный процесс. По очевидным причинам местная коллегия не спешила защищать человека, обвиненного в убийстве видного представителя судебной системы.

Некогда Дасти Шайвер являлся партнером Джимми Ли Арнольда. Они были одного поля ягоды. В юриспруденции любое партнерство, хоть мелкое, хоть крупное, неизменно лопается — обычно из-за денег. Однажды Джимми Ли не получил обещанного гонорара, обвинил в этом своих партнеров и переехал на другую сторону улицы.

Ранним утром в понедельник, еще до оглашения обвинительного акта, Дасти удалось провести с Куинном час в тюрьме. Его удивило, что клиент уже сознался. Куинн настаивал, что его принуждали, обманывали, подвергали давлению, запугивали, что его признание — фальшивка. Теперь он заявлял, что невиновен. По пути из тюрьмы Дасти забрал из офиса федерального прокурора экземпляр обвинительного заключения. Он как раз сосредоточенно изучал этот документ, когда секретарша доложила о приходе мистера Ди Рея Рукера.

Из них двоих именно Дасти — длинные седые лохмы, выгоревшие джинсы, красная кожаная куртка — смахивал на наркоторговца, а Ди Рей в костюме от «Зенья» больше походил на юриста. В тесном кабинете Дасти состоялся обмен осторожными приветствиями. Начинать следовало с предварительного гонорара. Ди Рей открыл кейс «Прада» и вынул пятьдесят тысяч долларов наличными, которые Дасти пересчитал и убрал в ящик стола.

— Вы знаете, что он уже сознался? — спросил Дасти, убирая деньги.

— Что он сделал?! — изумился Ди Рей.

— Сознался. Говорит, что подписал показания о совершенных им убийствах. Вероятно, это заснято на видео. Пожалуйста, скажите мне, что он для этого слишком умен!

— Он для этого слишком умен. Мы никогда не говорим с копами, никогда! Добровольно Куинн ни в чем бы не сознался, будь он хоть трижды виноват. Так у нас не принято. При виде копа мы мигом звоним адвокатам.

— Он говорит, что допрос длился всю ночь и он сначала отказался от своих прав, потом несколько раз просил адвоката, но два агента ФБР все не умолкали. Они запутали его, смутили, у него начались галлюцинации. Он уже не мог молчать. Они сказали, что повесят на него два тяжких убийства и под суд пойдет вся семья, поскольку эти убийства — часть ее бизнеса. Они наврали ему, обещали помощь в случае, если он будет с ними сотрудничать, сообщили, что семья судьи Фосетта против смертной казни, и тому подобное. Так продолжалось часами, пока он не сломался и не дал им то, чего они требовали. Всего, что там происходило, он не помнит, настолько тогда устал. А когда очнулся и стал вспоминать, происшедшее представилось ему сном, кошмаром. Лишь через несколько часов он понял, что натворил, но многое, к сожалению, забыл.

Ди Рей слушал, слишком потрясенный, чтобы говорить. Дасти продолжил:

— Но он помнит слова фэбээровцев о баллистической экспертизе, связывающей его оружие с местом преступления, и о следе какого-то ботинка. Еще агенты болтали о свидетелях, видевших его поблизости в то время, когда произошло убийство. Но многое туманно…

— Когда вы увидите его признание?

— Я встречусь с федеральным прокурором, как только смогу, но потом придется запастись терпением. Возможно, пройдет не одна неделя, прежде чем я получу его письменные показания и видео, как и другие улики, которыми они намерены воспользоваться.

— Раз он требовал адвоката, почему они не прекратили его допрашивать?

— Вопрос! Хотя обычно копы показывают под присягой, что обвиняемый отказался от своих прав и не просил предоставить ему адвоката. Получается, его слово против их. В таком важном деле можно не сомневаться, что агенты ФБР на голубом глазу будут утверждать, что Куинн не заикался об адвокате. Точно так же они поклянутся, что не угрожали ему, не врали, не сулили сделку. Они добились признания, а теперь пытаются состряпать дело, не располагая уликами. Если они ничего не найдут, то признание окажется единственным, что у них есть.

— Этого хватит?

— Запросто.

— Не верю! Куинн не такой дурак. Он бы никогда не согласился на допрос.

— Раньше он кого-нибудь убивал?

— Насколько я знаю, нет. Для этого у нас есть другие люди.

— А зачем было сбегать из тюрьмы?

— Вы когда-нибудь сидели в тюрьме?

— Нет.

— И я не сидел, зато знаю многих, кто мотал срок. На волю хочется всем.

— Надо думать… — пробормотал Шайвер. — Слыхали когда-нибудь про такого Малкольма Баннистера?

— Нет.

— Куинн говорит, что они вместе сидели во Фростбурге и это он стоит за обвинениями; они с Баннистером дружили и много разговаривали о судье Фосетте и его грязных делах. Ох и зуб у него на Баннистера!

— Когда я смогу увидеться с братом?

— Только в субботу, в официальный день свиданий. Сегодня я буду в тюрьме с обвинительным актом. Могу что-нибудь ему передать от вас.

— Передайте, чтобы держал язык за зубами.

— Боюсь, уже поздно.

Глава 20

Все весьма туманно и вряд ли прояснится. Пэт Серхофф не скрывает, что клиника — часть госпиталя армии США в Форт-Карсоне, но это и не скроешь. Он осторожно объясняет, что клиника специализируется на радикальном изменении внешности и оказывает услуги нескольким агентствам федерального правительства. Здешние пластические хирурги принадлежат к числу лучших и хорошо потрудились над многими физиономиями, которые, останься они прежними, сыграли бы вместе со своими владельцами в ящик. Я наседаю на Серхоффа, он извивается как уж на сковородке, но упорствует. После операции я буду поправляться здесь два месяца, прежде чем отправиться в дальнейший путь.

Первый врач, с которым мне предстоит встреча, — женщина-терапевт, ей надо удостовериться, что я готов к этому захватывающему испытанию — смене лица после смены имени. Она милая и внимательная, и я без труда убеждаю ее, что полон желания идти до конца.

Затем меня осматривают два врача-мужчины и медсестра. Медсестра нужна для женской оценки моего будущего облика. Я быстро прихожу к выводу, что все трое — настоящие профессионалы. С помощью современных инструментов они могут творить с моим лицом чудеса. Главное здесь — глаза, твердят они. Изменить глаза — значит изменить все. Нос немного заострим, губы не тронем. Чуть ботокса в щеки. Полностью обрить голову и так оставить. Часа два мы возимся с новым лицом Макса Болдуина.

Возьмись за меня менее опытные врачи, я испытал бы сильные душевные страдания. Последние двадцать пять лет, всю взрослую жизнь, я выглядел примерно одинаково: моя физиономия с обусловленными генетикой чертами несла отпечаток прожитых лет, но, к счастью, избежала ран и шрамов. Эта приятная, надежная физиономия служила мне верой и правдой, и навсегда ее перекроить — ответственный шаг. Новые друзья успокаивают меня: все менять не обязательно, достаточно кое-что улучшить. Стежок здесь, подтяжка там, тут выправить, там подправить — и вот новый вариант: ничуть не менее красивый, зато несравненно более безопасный. Я заверяю их, что безопасность мне во сто крат дороже тщеславия, и они с готовностью соглашаются. Они такое уже слышали. Я поневоле гадаю, сколько же осведомителей, стукачей и шпионов прошли через их руки. Если судить по слаженности и эффективности — многие сотни.

Пока на большом компьютерном мониторе вызревает мой новый облик, мы серьезно дискутируем о необходимых аксессуарах. Вся троица приходит в восторг от круглых черепаховых очков у Макса на носу. «То, что надо!» — восклицает медсестра, и я вынужден признать, что так Максу идет гораздо больше. Еще полчаса мы посвящаем всевозможным вариантам усов, пока не отбрасываем эту идею вовсе. Тема бороды разыгрывается вничью, 2:2; решение — подождать, там видно будет. Я обязуюсь неделю не бриться, чтобы видно было лучше.

Ввиду бесспорной важности нашего занятия мы не спешим. Мы колдуем над Максом все утро, наконец все удовлетворены, и с принтера сходит моя физиономия с высоким разрешением. Я забираю ее в свою комнату и вешаю на стену. Одна из медсестер разглядывает ее и говорит, что ей нравится. Она мне тоже нравится, но она замужем и не флиртует. Знала бы, чего лишается!

День я посвящаю чтению и прогулкам по доступной части базы. Это похоже на убийство времени во Фростбурге — месте, оставшемся далеко-далеко и уже задвинутом на задворки памяти. Но я то и дело возвращаюсь в свою комнату, к лицу на стене: гладкий череп, чуть вздернутый нос, немного увеличенный подбородок, более худые щеки без морщин — и глаза совсем другого человека. Прощай, отечность средних лет, тяжесть век. А главное, Макс завел пару круглых дизайнерских очков, в которых выглядит очень стильно.

Насколько я понимаю, сварганить мне в точности такое личико, как у Макса на стене, докторам вряд ли удастся. Но даже если они только к нему приблизятся, я останусь доволен. Их творение будет неузнаваемым, а это то, что нужно. Трудно судить, что лучше — мое нынешнее лицо или будущее, но ясно одно — вид у меня будет вполне подходящий. Безопасность важнее тщеславия — это чистая правда.

Следующим утром, уже в семь часов, меня готовят и вкатывают в небольшую операционную. За дело принимаются анестезиологи, и я блаженно уплываю в забытье.

Операция длится пять часов и, если верить докторам, завершается полным успехом. Впрочем, уверенности у них быть не может, поскольку голова моя забинтована, как у мумии. Потребуются недели, прежде чем из опухшего шара вылупится новое лицо.

Через четыре дня после предъявления обвинения Куинн Рукер впервые появился в суде. По этому случаю на нем был тот же самый оранжевый комбинезон, который он носил со времени перевода в тюрьму Роанока. Его руки в наручниках были прикреплены к поясу, лодыжки связаны и закованы в кандалы. Его плечи и грудь защищал пуленепробиваемый жилет, не менее дюжины вооруженных до зубов охранников, агентов и полицейских вывели его из тюрьмы и посадили в бронированный «шевроле-субурбан». Угроз его жизни не поступало, тем не менее в федеральный суд его везли секретным маршрутом: власти не желали рисковать.

Репортеры и зеваки начали собираться в зале суда задолго до десяти часов — назначенного времени появления Рукера. Его арест и предъявление обвинения стали громкими новостями, и никакое массовое убийство или выходка знаменитости пока не заглушили поднявшийся вокруг этого шум. Оковы и броню с Рукера сняли до зала суда. Там он был единственным в оранжевом комбинезоне и единственным чернокожим, отчего выглядел заведомо виноватым. Он сел за стол с Дасти Шайвером и одним из его помощников. По другую сторону прохода Стэнли Мамфри и его сотрудники ворошили бумаги с таким важным видом, словно готовились к прениям в Верховном суде.

Из уважения к своему павшему товарищу одиннадцать других судей Южного дистрикта отстранились от дела. На первой явке в суд председательствовал мировой судья Кен Коновер. Заняв свое место, он призвал присутствующих к порядку, произнес несколько вступительных фраз и спросил, ознакомился ли обвиняемый с обвинительным заключением.

— Ознакомился, — ответил Дасти. — Мы отказываемся от официального зачтения.

— Благодарю, — сказал Коновер.

В первом ряду, за столом защиты, сидел Ди Рей, как всегда, элегантно одетый и сильно встревоженный.

— Желает ли обвиняемый сделать заявление? — спросил Коновер.

Дасти проворно встал и кивнул своему клиенту, тот неуклюже поднялся и произнес:

— Да, сэр. Невиновен.

— Хорошо, заявление о невиновности подано.

Дасти и Куинн сели.

— Вы подали ходатайство о назначении залога, мистер Шайвер, — снова заговорил Коновер. — Желаете выступить по этому поводу? — Его тон не оставлял сомнений: что бы Дасти ни сказал, ему не убедить суд назначить разумную сумму и вообще позволить обвиняемому выйти под залог.

Предвидя неизбежное и не желая тянуть время, Дасти ответил:

— Нет, ваша честь, в ходатайстве все сказано.

— Мистер Мамфри?

Стэнли встал, подошел к подиуму, откашлялся и произнес:

— Ваша честь, обвиняемый задержан по подозрению в убийстве федерального судьи. Соединенные Штаты категорически возражают против его освобождения под залог.

— Согласен, — быстро ответил Коновер. — Что-нибудь еще, мистер Мамфри?

— Нет, сэр, пока это все.

— Мистер Шайвер?

— Нет, ваша честь.

— Обвиняемый будет снова взят под арест Службой федеральных маршалов США.

Ударив молоточком, судья встал и покинул зал. Первая явка обвиняемого в суд заняла менее десяти минут.

Ди Рей провел в Роаноке три дня и уже устал от этой дыры. Он обратился к Дасти Шайверу, тот — к знакомому в тюремной администрации, и братьям разрешили короткое свидание. Поскольку свидания с родственниками допускались только в выходные дни, это было неофициальным, в помещении, обычно использовавшемся для проверки крови нетрезвых водителей на алкоголь. Запись беседы нигде не могла фигурировать. Братья не подозревали, что их могут подслушать. ФБР записало разговор, вот отрывок из него:

КУИНН. Я здесь из-за Малкольма Баннистера. Понимаешь меня, Ди?

ДИ РЕЙ. Понимаю, понимаю, разберемся с этим позже. А сейчас говори, что случилось.

КУИНН. Ничего не случилось. Я никого не убивал. Признание вытянули из меня обманом, я же говорил. Я хочу, чтобы Баннистером занялись.

ДИ РЕЙ. Он, кажется, в тюрьме?

КУИНН. Наверное, уже нет. Знаю я Баннистера, он точно воспользовался параграфом тридцать пять, чтобы выйти.

ДИ РЕЙ. Параграф тридцать пять?

КУИНН. Все заключенные знают про этот параграф. Не важно. Он вышел, надо его найти.

Долгая пауза.

ДИ РЕЙ. Много времени, много денег…

КУИНН. Слушай, братишка, не втирай мне про время. У ФБР ничего на меня нет, ничего. Это не значит, что они не могут меня прищучить. Если суд будет через год, Баннистер, вполне вероятно, станет их главным свидетелем. Ты меня слышишь?

ДИ РЕЙ. А что он может сказать?

КУИНН. Что надо, то и скажет, ему все равно. Он вышел, понял? Заключил сделку и вышел. Заявит, что в тюрьме мы говорили про судью Фосетта, и точка.

ДИ РЕЙ. А вы говорили?

Снова долгая пауза.

КУИНН. Да, все время. Мы знали, что он прячет деньги.

Пауза.

КУИНН. Вы должны добраться до Баннистера, Ди Рей, понял?

ДИ РЕЙ. Я понял. Поговорю с Верзилой.

Глава 21

Через три недели после операции я уже лезу на стену. Бинты сняли, швы удалили, но лицо по-прежнему раздутое, как шар. Я смотрюсь в зеркало по сто раз в день, так заждался улучшения, появления Макса из-под всей этой одутловатости и отечности. Мои хирурги при встрече рассыпаются в комплиментах моему новому облику, и меня уже от них тошнит. Не могу жевать, нормально есть, гулять более пяти минут, почти все время езжу в инвалидном кресле. Мои движения должны быть медленными и просчитанными, иначе можно повредить искусной работе, проделанной с лицом Макса Рида Болдуина. Я считаю дни и часто думаю, что опять угодил в тюрьму. Но проходят недели, и отечность понемногу спадает.

Можно ли любить женщину, к которой ты никогда не притрагивался? Я убедил себя, что можно. Ее зовут Ванесса Янг, я встретил ее во Фростбурге, в комнате для свиданий, зимой, в холодное субботнее утро. Она навещала брата — я его знал и относился к нему с большой симпатией. Мы познакомились позже, в ее очередное свидание, но до прикосновений дойти не могло. Я писал ей письма, она несколько раз ответила, но стало болезненно очевидным, для меня по крайней мере, что моя страстная влюбленность в Ванессу — улица с односторонним движением.

Мне тяжело думать, сколько часов я посвятил фантазиям об этой женщине.

За последние два года наши жизни резко изменились, и сейчас у меня хватит храбрости, чтобы с ней связаться. Мой новый лучший друг Пэт Серхофф предупредил, что в Форт-Карсоне мне нельзя писать и получать письма, но я все равно засел за письмо к ней. Я тружусь над ним день за днем, беспрерывно подчищая, редактируя, — чем не способ убить время? Я изливаю Ванессе душу, умоляю ее со мной увидеться.

Позже я найду способ отправить письмо.

Вот и Серхофф, приехавший за мной. Мы в спешке покидаем Форт-Карсон и едем в Денвер, откуда вылетаем прямым рейсом в Атланту. На мне бейсболка и большие солнечные очки; не замечаю, чтобы кто-нибудь на меня с любопытством косился. Вот только места в самолете у нас на этот раз неважные: рядом друг с другом, в экономическом классе. Пэт объясняет, что конгресс урезает все расходы. После здорового перекуса — изюм и кола, ничего лишнего — мы приступаем к делу. Он открывает файл и радует меня его содержанием: решение суда Виргинии о смене моего имени на «Макс Рид Болдуин»; новая карточка социального страхования на то же имя; свидетельство о рождении — теперь я уроженец Мемфиса, вот только ничего не знаю о двух людях, записанных моими родителями; водительское удостоверение штата Флорида с фальшивой фотографией — на ней тот несуществующий персонаж, которого мои доктора сотворили при помощи компьютера перед операцией. Макс здесь настолько реальный, что даже я не сочту это подделкой. Пэт объясняет, что примерно через месяц, когда мое лицо окончательно заживет, я получу другие права. То же касается паспорта. Мы заполняем заявки на выпуск карт «Виза» и «Американ экспресс». По его наущению я стараюсь овладеть новым почерком: пишу, конечно, как курица лапой, но получается не намного хуже, чем прежде. Макс подписывает договор о полугодовой аренде квартиры с одной спальней в кондоминиуме в Нептун-Бич, это в нескольких милях к востоку от Джексонвилла, и заводит счет в «Санкост банк». Пэт говорит, что отделение этого банка находится в трех кварталах от моего кондоминиума. Вознаграждение — сто пятьдесят тысяч — переведут на этот счет, как только оно будет выплачено, и я смогу поступить с ним по собственному усмотрению. «Когда у тебя столько денег, можно жить, не прибегая к ним» — так утверждает Пэт, но это выше моего понимания. Он говорит, что Внутренняя налоговая служба предоставит мне освобождение от налогов с этой суммы, и дает бумажку с координатами бухгалтера, знатока налогового кодекса, сотрудничающего со Службой федеральных маршалов. Еще он передает мне конверт с тремя тысячами долларов — этого мне должно хватить для начала. Мы обсуждаем сравнительные достоинства аренды и покупки автомобиля, и он настаивает, что арендовать проще, к тому же это поможет создать хороший кредитный рейтинг.

Я получаю жизнеописание Макса Болдуина на двух страницах — стилем оно сродни некрологу. Родители, братья-сестры, образование, работа; к своему удивлению, я узнаю, что большую часть жизни провел в Сиэтле, дважды разведен, бездетен. Перебираюсь во Флориду, чтобы оказаться как можно дальше от второй жены. Я непременно должен заучить всю эту муть наизусть и ни на шаг от нее не отклоняться. Меня снабжают трудовым стажем (сплошь служба в государственных структурах) и готовым кредитным баллом.

По части дальнейшего трудоустройства у меня есть выбор. Первый вариант — снабженец на военно-морской базе в Мейпорте, в нескольких милях к северу от Нептун-Бич, начальная зарплата — сорок восемь тысяч в год, требуется два месяца обучения. Второй вариант — менеджер-счетовод в Администрации по делам ветеранов с такой же зарплатой. Мне лучше остаться государственным служащим — по крайней мере на первые два-три года. Тем не менее — Пэт напирает на это уже в десятый раз, — я сам хозяин своей жизни и могу делать что хочу. Ограничения заданы только моим прошлым.

Как раз в тот момент, когда я чувствую, что для меня это уже многовато, Пэт достает из чемоданчика игрушки. Первым делом — айпад «Эппл», подарок правительства, уже зарегистрированный на Макса. В качестве библиотекаря Малкольм имел доступ к компьютерам (без Интернета) и очень старался не отстать от прогресса. Но эта штуковина, что называется, выносит мне мозг. Пэт тратит целый час на вводный курс, а когда я перестаю что-либо соображать, достает айфон. Он его, а не мой, потому что мне предстоит самому выбрать провайдера и приобрести себе телефон, но он знакомит меня и с этой диковиной. Мы еще не закончили, а рейс уже завершен.

В аэропорту Атланты я нахожу магазин компьютеров и битый час таращусь на его ассортимент. Ключом к моему выживанию станет технология, и я намерен быть в курсе ее новинок. Перед вылетом из Атланты я отправляю Ванессе Янг письмо без обратного адреса.

В Джексонвилле мы приземляемся уже в темноте, берем машину и полчаса едем на восток, к пляжам. Атлантик-Бич, Нептун-Бич, Джексонвилл-Бич — не разберешь, где кончается один населенный пункт и начинается другой. Это модный район с сотнями аккуратных коттеджей — одни заняты постоянно, другие сдаются в аренду — и с россыпью маленьких отелей и современных многоквартирных кондоминиумов с окнами на океан. Изюм, съеденный вместо обеда, давно переварился, и мы умираем от голода. В рыбном ресторанчике на пешеходной аллее в квартале от воды мы упиваемся устрицами и креветками. У стойки вьется молодежь, не счесть хорошеньких девушек с загорелыми ногами, и я глазею на них помимо воли. Я вижу только белых и опасаюсь, что буду выделяться. Но Пэт меня разубеждает: в городской агломерации Джексонвилла миллион жителей, из них восемнадцать процентов — черные, поэтому моя этническая принадлежность не создаст проблемы. Я пытаюсь растолковать ему, каково это — быть черным в мире белых, но в очередной раз убеждаюсь, что некоторых тем не раскрыть за ужином — их, наверное, вообще не раскрыть.

Тогда я меняю тему и начинаю задавать вопросы о программе защиты свидетелей. Пэт работает в Виргинии и скоро вернется домой. Моим опекуном — но ни в коем случае не надзирателем — станет другой маршал. К нему — или к ней — всегда можно обратиться в случае проблемы или беспокойства. Обычно на одного опекуна приходится несколько подопечных. При малейшем намеке на опасность меня немедленно перебросят в другое место, но, как заверяет Пэт, такое случается редко.

Смогут ли злодеи до меня добраться? Пэт признается, что не знает, поскольку такого еще не бывало. Я не отстаю:

— Но тебе наверняка доводилось кого-то переселять.

— Сам я переселениями не занимался, но знаю, что они бывали. Насколько мне известно — а я опекаю осведомителей уже десять лет, — серьезных угроз не было ни разу. Но я слыхал о двоих, может, о троих людях, которые настаивали, что их раскрыли. Им хотелось переехать, и с нашей помощью они снова исчезали.

По понятным причинам ни в юридической, ни в общей библиотеке Фростбурга книг по защите свидетелей не было, поэтому я знаю не много. Мне известно только, что программа несовершенна.

— Так уж и никаких проблем? Трудно в это поверить!

— Я не говорю, что все идеально. Взять хотя бы скандал тридцатилетней давности, вошедший в легенду. Мы обзавелись серьезным осведомителем в мафии, выдавшим свою семью и несколько крупных мафиозных боссов. Это один из значительнейших успехов в истории ФБР. Осведомитель расхаживал, можно сказать, с расчерченной мишенью на лбу. Мы зарыли его на невероятную глубину, и он прожил там невредимый несколько лет. Работал себе почтовым инспектором в городке с пятьюдесятью тысячами жителей, прикрытие что надо, но горбатого могила исправит. Наш клиент являлся прирожденным, закоренелым мошенником, и сохранить чистоту было превыше его сил. Он открыл стоянку подержанных автомобилей, потом еще одну, потом ломбард, занялся перепродажей краденого и, наконец, торговлей марихуаной. Мы знали, кто он, а ФБР нет. Когда его сцапали, он позвонил своему опекуну и попросил внести за него залог. Опекун встревожился, его начальник тоже и так вверх по лестнице вплоть до директора ФБР. Пришлось задействовать самую тяжелую артиллерию, чтобы выдрать его из тюрьмы и переселить в безопасное место. Через запугивание, сделки с правосудием, мольбы к судьям удалось добиться аннулирования обвинений. Но этот мошенник висел на тончайшем волоске. Так что лучше не отмывай больше деньги.

Он воображает, что его последнее замечание — смешная шутка.

— Я никогда не отмывал деньги, — говорю я без тени улыбки.

— Извини.

Мы доедаем десерт и едем в мой новый дом. Квартира находится на седьмом этаже башни, одной из четырех, выстроившихся вдоль пляжа, в окружении теннисных кортов и плавательных бассейнов. Пэт объясняет, что квартиры здесь в основном съемные, хотя некоторые выкуплены. За мою уплачено на полгода вперед, а дальше мне решать самому. В квартире одна спальня, все обставлено, есть оборудованный кухонный уголок, хороший диван, кресла — не шикарно, но и не дешевка. После ухода Серхоффа я стою на своем балкончике, над океаном, под луной, вдыхаю соленый воздух и слушаю доносящийся снизу рокот волн.

Свобода восхитительна и необъяснима.

Я забыл задернуть шторы и просыпаюсь от слепящего солнца. Это мое первое по-настоящему свободное, неподнадзорное утро, и мне не терпится пройтись босиком по песочку. На пляж уже вылетели немногочисленные ранние пташки. Я тоже спускаюсь, пряча лицо под козырьком и темными очками. Никто не обращает на меня внимания; никому нет до меня никакого дела. Люди, бесцельно бродящие по кромке воды, погружены в собственные недосягаемые миры, я тоже быстро ухожу в свой. У меня нет семьи, нет работы, никакой ответственности, никакого прошлого. Макс начинает жизнь заново.

Пэт Серхофф забирает меня в полдень. У нас ленч, состоящий из сандвичей. Потом он везет меня на военно-морскую базу в Мейпорт, на встречу с предупрежденным врачом. У меня все отлично заживает, осложнений не обнаружено. Через две недели я должен вернуться для нового осмотра.

После этого мы направляемся в отделение банка «Санкост» рядом с моим домом; по дороге Пэт подробно меня инструктирует. Сам он в банк не пойдет, потому что самостоятельное открытие мной счета — важный момент. В банке никто ничего не знает, тут все по-честному. Для банка Макс Болдуин — «полупенсионер» — временно не работающий, подумывающий о переезде в эти края и желающий открыть текущий чековый счет без всяких особых условий, с внесением первоначального депозита в тысячу долларов. После уведомления об открытии счета Макс вернется в банк за инструкциями по переводу на него дополнительных средств. Затем меня направляют к очаровательной Гретхен Хайлер, крашеной блондинке лет сорока, явно злоупотребляющей загаром. У нее маленький письменный стол в тесном закутке, на пальце нет обручального кольца. Ей невдомек, что она — первая женщина, с которой я остаюсь наедине за целых пять лет. При всем старании мне трудно удержаться от неподобающих мыслей. Наверное, это естественно. Гретхен — болтушка, я иду у нее на поводу. Мы быстро заполняем все бумаги, я гордо вписываю настоящий адрес. Я вношу тысячу, она выдает мне временные чеки и обещает, что по почте придет письмо с новым комплектом чеков.

С делами покончено, а мы все треплемся. Она дает мне свою визитную карточку и изъявляет готовность оказать всяческую помощь. Я обещаю позвонить, когда обзаведусь мобильным телефоном: банку нужен мой телефонный номер. Я почти готов пригласить ее поужинать — потому в основном, что уверен в согласии; но превозмогаю соблазн. У меня будет уйма времени для этого потом, когда я немного освоюсь, а моя физиономия станет более приемлемой — на это я возлагаю особенные надежды.

Я сделал предложение Дионн в двадцать четыре года и с тех пор, до самого приговора, ни разу ей не изменял. Однажды чуть не дошло до супружеской неверности с женой одного знакомого, но мы вовремя сообразили, что это плохо кончится. Как провинциальный адвокат я навидался разводов и не переставал удивляться, сколь изобретательно мужчины калечат свои жизни и губят семьи из-за банальной неспособности противостоять соблазну. Сначала секс на бегу, потом романчик, потом кое-что посерьезнее — и вот они уже в суде, где им выцарапывают глаза, одновременно лишая детей заодно с деньгами. А я обожал жену и весь секс, которого хотел, имел на дому. Другая сторона правды заключается в том, что я никогда не воображал себя волокитой.

Из банка я выхожу с ощущением сделанного дела. Позади первое небольшое задание моего секретного существования. Пэт, ждущий в машине, встречает меня вопросом:

— Ну как?

— Никаких проблем.

— Почему так долго?

— На меня набросилась хорошенькая операционистка.

— Вечная проблема?

— Не то чтобы проблема, но женщин ко мне тянет. Постоянно приходится от них отбиваться.

— Будь и дальше бойцом. Это многих губит.

— А ты эксперт по женской части?

— Вовсе нет. Куда теперь?

— За покупками. Соскучился по достойному гардеробу.

Мы находим магазин мужской одежды, где я трачу восемьсот долларов на обновки. Пэт и в этот раз ждет в машине. Мы решили, что двое мужчин сорока с небольшим лет, белый и черный, вместе покупающие одежду, привлекли бы не совсем уместное внимание.

Он высаживает меня у салона «Флорид селлюлар», где я открываю аккаунт и приобретаю айфон. Положив его в карман, я наконец чувствую себя настоящим подсоединенным американцем.

Еще два дня мы посвящаем внедрению Макса в нормальную жизнь. Я выписываю свой первый чек автопрокатной фирме и выезжаю на улицу в подержанном кабриолете «Ауди-4», который будет обходиться мне в четыреста баксов в месяц включая страховку. Теперь, когда я обрел мобильность, а мы с Пэтом уже стали действовать друг другу на нервы, он говорит, что пора со мной прощаться. Я готов к независимости, он — к отъезду домой.

Я снова посещаю Гретхен на предмет инструкций банка по переводу средств и объяснения, что ожидаю значительное поступление на свой счет. Пэт договаривается со своим начальством, и сумма вознаграждения переводится с какого-то тайного счета в банк «Санкост». Я исхожу из того, что все участники трансакции соблюдают полагающиеся предосторожности.

Где мне знать, что система перевода денег не защищена от чужих глаз.

Глава 22

Ходатайство Дасти Шайвера о недействительности признательных показаний было вполне ожидаемым. Оно было пространным, хорошо сформулированным и опиралось на тридцатистраничные письменные показания Куинна Рукера с полным отречением от признания. Через два дня после подачи ходатайства Виктор Уэстлейк и два его агента встретились со Стэнли Мамфри и двумя его помощниками. Их целью было проработать ходатайство и подготовить ответ. Ни Мамфри, ни кто-либо из его сотрудников не имели представления о тактике допроса, примененной агентами Панковицем и Делоком, и о том, что Уэстлейк и четверо его людей наблюдали весь этот десятичасовой марафон и располагали его записью. Эти сведения не предназначались ни для федерального прокурора, ни для защиты, ни для судьи.

Стэнли, хорошо подготовленный помощниками, немедленно завладел ситуацией.

— Первое и самое главное, — начал он, — это утверждение, что обвиняемый хотел обратиться к адвокату.

Уэстлейк кивнул агенту, и тот извлек на свет бумаги.

— Мы располагаем письменными показаниями агентов Панковица и Делока, наших следователей, — сказал Уэстлейк. — В них они отвечают на все утверждения. Как вы увидите, они указывают, что подозреваемый дважды упоминал об адвокате, но так его и не затребовал. Он не прервал допрос, поскольку хотел говорить.

Стэнли и его люди просмотрели показания. Через несколько минут Стэнли сказал:

— Так, теперь пункт два. Обвиняемый заявляет, что оба сотрудника неоднократно грозили ему смертной казнью. Если так, то это совершенно незаконно и, вероятно, перечеркнет признательные показания.

Уэстлейк отрицательно покачал головой.

— Обратите внимание на конец седьмой страницы в текстах обоих следователей. Они заявляют под присягой, что угроз не было. Они чрезвычайно опытные следователи, Стэн, и знают правила не хуже остальных.

Стэнли и его люди нашли седьмую страницу и погрузились в чтение. Превосходно! Против заявления Куинна имелись заявления двух агентов ФБР, докладывавших, что произошло на самом деле.

— Выглядит неплохо, — согласился Стэнли. — Пункт три: обещание сотрудников, что обвиняемого не станут судить за тяжкое убийство.

— Страница девять, — сказал Уэстлейк. — Наши сотрудники знают, что у них нет полномочий заключать сделки. Это во власти лишь федерального прокурора. Если честно, я нахожу это утверждение нелепым. Рукер — профессиональный гангстер. Ему положено знать, что сделки заключают обвинители, а не копы.

— Согласен, — поспешно сказал Стэнли. — Следующее утверждение: будто бы агенты ФБР угрожали преследованием других членов семьи Рукер.

— Разве это не обычная их тактика, Стэн? Сначала признаться, свободно и добровольно, а потом изорвать собственные признательные показания в мелкие клочки и утверждать, что им угрожали. Ты столько раз сам это видел!

Разумеется, Стэн это видел — хотя на самом деле нет, не видел.

— При том, что сама идея недурна: собрать всех Рукеров и погрузить в вечный сон, — добавил Уэстлейк.

Его люди засмеялись, люди Мамфри тоже. Полное взаимопонимание!

— А как насчет утверждения, что следователи проявили жестокость и довели подозреваемого до полного изнеможения?

— Все наоборот, Стэн. Сотрудники неоднократно спрашивали Рукера, не хочет ли он остановиться и продолжить позже. Он отвечал отрицательно, потому что не желал ночевать в окружной каталажке. Мы проверяли: там как раз был полный аншлаг. Они уведомили об этом Рукера, и ему туда не захотелось.

Стэнли счел это логичным и разумным.

— Остается еще три пункта, — сказал он, — но о них мы в своем ответе не станем распространяться. Например, утверждение, что агенты ФБР солгали, говоря о существовании баллистической экспертизы, согласно которой убийства были совершены при помощи «смит-и-вессон», изъятого у обвиняемого. Увы, экспертиза, как мы знаем, это, наоборот, исключила.

— Обман допустим, особенно на допросе высокого уровня, как этот, Стэнли, — изрек Уэстлейк тоном старого мудрого профессора.

— Допустим. Но просто так, для удовлетворения моего любопытства, — твои агенты действительно прибегли к этой лжи?

— Конечно, нет. Ни в коем случае. Страница двенадцать их показаний.

— Так я и думал. А вот это — что твои агенты солгали о найденном на месте преступления следе, совпадающем с ботинками обвиняемого?

— И этого не было, Стэн. Плод воображения отчаявшегося адвоката и его преступного клиента.

— Вы располагаете этим отпечатком?

Уэстлейк посмотрел на одного из своих агентов, как будто у того за пазухой мог находиться почему-то забытый отпечаток. Агент помотал головой.

— Нет, следа ботинка не найдено, — сознался Уэстлейк.

— Так, и наконец… Утверждение, что твои агенты врали о двух свидетелях. Один якобы видел обвиняемого в городке Рипплмид, примерно когда произошло убийство. Было такое?

Уэстлейк поерзал в кресле и изобразил снисходительную улыбку.

— Послушай, Стэн, вряд ли ты представляешь, что это такое — расколоть виновного подозреваемого. Для этого применяются особые приемы, и…

— Я все понял.

— Приходится вселять страх, внушать подозреваемому мысль, что у тебя больше доказательств, чем есть на самом деле.

— Я не видел указаний на существование такого свидетеля.

— И не увидишь. Его не существует.

— Мы с тобой на одной стороне, Вик. Мне просто надо знать правду, чтобы нормально ответить на ходатайство об отмене, понимаешь?

— Понимаю.

— Второго свидетеля, из деревенской лавки недалеко от домика, тоже, наверное, не существует?

— Ты прав.

— Агенты прибегали к другим приемам, о которых мне неизвестно?

— Нет, — сказал Уэстлейк, но никто из присутствующих ему не поверил.

— Давай обобщим, чем мы располагаем против Куинна Рукера. Очевидцев у нас нет. Баллистическая экспертиза против нас, след ботинка отсутствует. То есть никаких улик, правильно?

Уэстлейк неохотно кивнул.

— Есть обвиняемый, побывавший вблизи Роанока после убийства, но отсутствуют доказательства, что он был здесь раньше, так?

Новый кивок.

— У нашего обвиняемого нашли больше наличных средств, чем обычно бывает.

Уэстлейк не стал с этим спорить.

— Так ведь мистер Рукер откровенно признается, что является наркодилером, членом семьи, прославившейся в этом бизнесе. Наличность для такого не проблема. — Стэнли убрал блокнот и потер виски. — Джентльмены, мы располагаем признанием — и только. Отмена признания — и Рукер выходит на свободу. Никакого суда!

— Признание должно остаться, Стэн, — твердо сказал Уэстлейк. — Без него никуда.

— У меня нет намерения его лишаться. Просто я могу себе представить неодобрительное отношение судьи к допросу. Меня беспокоит его длительность: десять часов, вся ночь и даже больше! Смертельно уставший подозреваемый, который вообще-то закоренелый плут и очень даже может затребовать адвоката. Два ветерана допросов, знающие все приемы. Как бы нам не навернуться…

Уэстлейк выслушал его с улыбкой и, чуть помедлив, напомнил:

— Не будем забывать нашего главного свидетеля, Стэн. Малкольм Баннистер засвидетельствует, что Куинн Рукер неоднократно говорил об убийстве судьи Фосетта. Он хотел отомстить и вернуть свои деньги.

— Все так. Его показания плюс признание дадут обвинительный приговор. Но одних его показаний недостаточно.

— Что-то ты не очень уверен, Стэн.

— Как раз наоборот! Убит федеральный судья. Не могу представить, чтобы другой федеральный судья посочувствовал Куинну Рукеру. У нас будет признание и показания Малкольма Баннистера, а значит, и обвинительный приговор.

— Вот это другой разговор!

— Кстати, как там наш Баннистер?

— Жив и здоров, ушел стараниями федеральных маршалов глубоко под землю.

— Где он сейчас?

— Извини, Стэн, есть вещи, которые мы не можем обсуждать. Но ты не переживай, когда он нам понадобится, мы его выкопаем.

Глава 23

Пэта Серхоффа сменяет Дайана Тайлер. Мы встречаемся втроем на ленче. Перед этим меня долго осматривают в госпитале и велят снова показаться через месяц. Мисс Тайлер — высокая интересная женщина около пятидесяти, с короткой стрижкой, почти без косметики, в голубом блейзере и без обручального кольца. Она производит приятное впечатление и за салатом развлекает меня беседой. Она живет неподалеку и работает с еще несколькими людьми в моем положении. Обращаться к ней можно круглосуточно, и не реже одного раза в неделю она будет рада поболтать со мной по телефону. Она понимает, что́ мне приходится переживать, но, по ее мнению, в моем положении нормально то и дело озираться по сторонам. Со временем страх пройдет, и моя жизнь нормализуется. Если я решу уехать — они подчеркивают, что я вправе сделать это в любой момент, — то хорошо бы заранее сообщить ей подробности предстоящего путешествия. Они намерены не упускать меня из виду еще долго после моих показаний в суде против Куинна Рукера и усердно рисуют картину безопасного и приятного будущего, которое меня ждет, когда все преграды останутся позади.

Они упоминают о двух вариантах моего трудоустройства, и я отвечаю, что пока не склонен работать. С деньгами на счете и с неограниченной свободой я еще просто не готов к началу новой карьеры. Сначала мне хочется попутешествовать, поездить, может, даже слетать в Европу. Путешествия — это здорово, соглашаются они, но для прикрытия лучше обзавестись реальным рабочим местом. Мы договариваемся вернуться к этому позже. Встает тема паспорта и нового водительского удостоверения. Уже через неделю мою физиономию можно будет фотографировать, и Дайана обещает заняться моими документами.

За кофе я передаю Пэту письмо для отца. Обратный адрес — федеральное исправительное учреждение в Форт-Уэйне, Индиана. Пэт отправит письмо в тюрьму, а оттуда его перешлют в Уинчестер, Виргиния. В письме я объясняю старику Генри, что прокололся во Фростбурге и опять загремел в обычную тюрягу. Теперь я сижу в одиночке, и мне по меньшей мере на три месяца запрещены свидания. Я прошу его поставить в известность мою сестру Руби в Калифорнии и моего брата Маркуса в Вашингтоне. Я прошу его не беспокоиться: со мной все в порядке, у меня есть план возвращения во Фростбург.

Мы с Пэтом прощаемся. Я благодарю его за внимание и профессионализм, он желает мне удачи и заверяет, что моя новая жизнь будет полноценной и безопасной. Я в это не слишком верю, поскольку еще озираюсь. У меня сильное подозрение, что ФБР некоторое время будет за мной следить — по крайней мере до тех пор, пока Куинна Рукера не осудят и не уберут подальше.

Штука в том, что я никому не могу доверять, включая Пэта Серхоффа, Дайану Тайлер, Службу федеральных маршалов и ФБР. За спиной у меня много теней, в том числе злодеи, жаждущие пустить мне кровь. Если правительству охота за мной следить, я мало чем могу ему помешать. Они способны добиться судебного решения о проверке моего банковского счета, прослушке телефона, контроле расходов по кредитной карте и активности в Интернете. Предвидя все это, я намерен посвятить ближайшее будущее введению их в заблуждение, да так, чтобы они не догадались, что их обманывают. Согласиться на одно из двух предложенных мне рабочих мест значило бы предоставить им лишнюю возможность за мной подглядывать.

Утром я открываю текущий чековый счет в банке «Атлантик траст» и перевожу на него со счета в «Санкост» пятьдесят тысяч. То же самое проделываю в третьем банке, «Джексонвилл сейвингз». Через пару дней начну снимать наличные.

Разъезжая по окрестностям в своем маленьком «ауди», я смотрю в зеркала почти столько же, сколько на дорогу. Это уже вошло в привычку. Гуляя по пляжу, я вглядываюсь в каждое встречное лицо. В магазине первым делом ищу укрытие и наблюдаю за дверью, в которую вошел. Никогда не ем дважды в одном и том же ресторане и всегда выбираю столик с видом на стоянку. Сотовый телефон я использую только для самых безобидных целей, предполагая, что меня обязательно подслушивают. Я приобретаю за наличные лэптоп, завожу три аккаунта на «Гугле» и шарю в Сети в интернет-кафе, использую их серверы. Начинаю экспериментировать с кредитными картами с предоплатой, купленными в аптеке «Уолд-гринз». В своей квартире я устанавливаю две скрытые камеры на случай, если туда наведаются в мое отсутствие.

Ключевое слово во всем этом — паранойя. Я убедил себя, что за мной непрерывно подсматривают и меня непременно подслушивают, и все глубже погружаюсь в жалкий мир самообмана. Через день я звоню Дайане с последними новостями из своей все менее интересной жизни, и у нее как будто не возникает ни малейших подозрений. И не должно возникать.

Адвоката зовут Мюррей Хаггинс, и, судя по его маленькой рекламе в «Желтых страницах», он мастер на все руки. Разводы, недвижимость, банкротства, уголовные дела и так далее — примерно тот же ассортимент, что в нашей старой доброй конторе «Коупленд, Рид и Баннистер». Его офис расположен недалеко от моего кондоминиума, и один его вид позволяет заподозрить спокойную рутину: в девять утра на работу, в три пополудни — на гольф. При первой встрече Мюррей делится со мной историей своей жизни. Он добился неплохих успехов в крупной юридической фирме в Тампе, но к пятидесяти годам перегорел и попробовал пожить в праздности. Переехал в Атлантик-Бич, развелся, заскучал — и решил заняться частной практикой. Теперь ему за шестьдесят, он вполне счастлив в своей маленькой конторе, работая всего по несколько часов в день и тщательно подбирая себе клиентов.

Мы изучаем мою биографию, и я в основном придерживаюсь легенды. Две женитьбы в Сиэтле и так далее. Добавляю немного и от себя: дескать, я — начинающий сценарист, полирующий свой первый сценарий, уже заинтересовавший некую небольшую кинокомпанию, специализирующуюся на документальных лентах. По ряду деловых причин мне понадобился во Флориде фиктивный бизнес.

За две с половиной тысячи долларов Мюррей может выставить несколько защитных стенок. Он зарегистрирует КОО — компанию с ограниченной ответственностью — во Флориде, единственным владельцем которой будет числиться М. Р. Болдуин. Затем КОО образует корпорацию, учредителем которой будет Мюррей, а владельцем — я. Зарегистрируют ее по адресу его конторы, и моего имени в корпоративных документах не появится.

— Я постоянно это делаю, — говорит он. — Флорида привлекает много людей, стремящихся все начать с нуля.

«Поверю тебе на слово, Мюррей».

Я бы мог сам проделать все это в Интернете, но через адвоката надежнее. Здесь важна конфиденциальность. Мюррей состряпает для меня за деньги то, о чем никакие шпионы никогда не пронюхают и не отследят. Под его опытным руководством «Скелтер филмз» обретает дыхание.

Через два месяца после ареста Куинна Рукера и через две недели после моего переезда в пляжный кондоминиум Дайана извещает меня за утренним кофе, что федералы собираются со мной встретиться. На то есть ряд причин, главная из которых — их желание сообщить мне новости о развитии дела и поговорить о суде. Пора думать о плане моих показаний. Я уверен, что им хочется, помимо прочего, полюбоваться на Макса Болдуина — между прочим, улучшенный экземпляр Малкольма Баннистера.

Одутловатость прошла, нос и подбородок заострились, круглые очки в красной черепаховой оправе превращают меня в интеллектуала-кинодокументалиста — такому палец в рот не клади. Бреюсь я раз в неделю, культивируя на лице щетину с легким серебристым отливом. Череп для поддержания гладкости приходится брить через день. Щеки у меня впалые, поскольку в процессе выздоровления я мало ел и сбросил вес. В моих планах таким и остаться. В общем и целом я совершенно не похож на себя прежнего, что порой тревожит, но мне так комфортнее.

Предложение вернуться в Роанок для встречи со Стэнли Мамфри и его шайкой я категорически отвергаю. Дайана уверяет, что ФБР и прокуратура не знают, где я скрываюсь, и я делаю вид, будто верю. Встречаться с ними во Флориде мне тоже не улыбается. Мы торгуемся и достигаем согласия о встрече в Чарлстоне, Южная Каролина. Дайана заказывает билеты, и мы с ней вылетаем из Джексонвилла одним рейсом, но в разных концах салона.

Войдя в гостиничный холл, я чувствую, что за мной наблюдают, может, даже фотографируют. ФБР не терпится увидеть, какой я теперь. Я ловлю на себе пару взглядов, но знай себе шагаю дальше. Съев в своем номере сандвич, я встречаюсь с Дайаной в коридоре. Наш путь лежит в многокомнатный номер двумя этажами выше. У двери несут караул пара здоровяков в черных костюмах, явно готовых при любом пустяшном поводе открыть огонь. Дайана — федеральный маршал и не имеет отношения к стороне обвинения, поэтому остается снаружи, в обществе этих доберманов, а я вхожу и здороваюсь с шайкой.

Стэнли Мамфри притащил с собой трех помощников, чьи имена сразу вылетают у меня из головы. Здесь же мой приятель агент Крис Хански — его цель определенно заключается в том, чтобы понять, что у меня на уме. Он явился с подручным, но и его имя мне тоже ни к чему. Мы кое-как рассаживаемся вокруг маленького переговорного стола, на котором, кроме кучи прочих бумаг, лежат две одинаковые фотографии. Это Малкольм Баннистер, притягивающий их взоры. Макс им не менее любопытен. Мое преображение производит на них сильное впечатление.

Хански, единственный знавший меня до перемены облика, обращается ко мне первым:

— Что ж, Макс, ты помолодел, постройнел. Не уверен, что ты стал еще очаровательнее, но в целом ремонт не пошел тебе во вред. — Его веселье призвано сломать лед.

— Спасибо на добром слове, — говорю я с фальшивой улыбкой.

Стэнли берет со стола фотографии.

— Никакого сходства, Макс. Никто не заподозрит, что вы — это Малкольм. Выдающаяся работа!

Мы теперь одна команда, поэтому болтаем, как старые друзья. Но болтовня быстро сходит на нет.

— Дата суда назначена? — спрашиваю я, и настроение в комнате сразу меняется.

— Назначена, — отвечает Стэнли. — Десятое октября, Роанок.

— Всего через четыре месяца! Какая спешка!

— Мы в Южном дистрикте не теряем время зря, — самодовольно отвечает Стэнли. — От обвинительного акта до суда обычно проходит восемь месяцев, но это дело срочное.

— Кто судья?

— Сэм Стилуотер из Северного дистрикта. Все коллеги Фосетта из Южного дистрикта взяли самоотвод.

— Расскажите мне о процессе, — прошу я.

Стэнли хмурится, его люди тоже.

— Он будет недолгим, Макс. Свидетелей мало, улик тоже. Мы установим, что Рукер находился во время убийства вблизи места преступления, докажем, что к моменту ареста у него было много наличных денег. Скажем о суде над его племянником и о вынесенном судьей Фосеттом приговоре. Возможно, преступление было совершено из мести. — Здесь Стэнли останавливается, и я не удерживаюсь от шпильки.

— Так вы его полностью изобличите! — С моей стороны это все-таки наглость.

— Без сомнения. Помимо этого, мы располагаем признательными показаниями, которые оспаривает защита. Через неделю судья Стилуотер проведет слушания, мы ожидаем их выиграть и сохранить признание. А еще, Макс, мы рассчитываем на главного свидетеля — на вас.

— Я все вам рассказал. Вы знакомы с моими показаниями.

— Совершенно верно, просто хочется снова к ним вернуться. Теперь, после устранения ряда пробелов, мы можем довести их до совершенства.

— Конечно. Как там держится мой приятель Куинн?

— Не сказать, чтобы молодцом. Ему не по нраву одиночное заключение, еда, охрана, правила. Твердит, что невиновен, — какой сюрприз! Думаю, он соскучился по хорошему загородному клубу.

— Я тоже. — Мой ответ вызывает смешки.

— Его адвокат убедил судью, что Куинна надо показать психиатру. Заключение врача: процесс он выдержит, но ему понадобятся антидепрессанты. Он очень угрюмый и целыми днями ни с кем не разговаривает.

— Именно таким я Куинна и знаю! Он упоминает меня?

— Еще бы! Вы ему тоже не по нраву. Он подозревает в вас нашего осведомителя, готовящегося свидетельствовать против него в суде.

— Когда вы должны представить список свидетелей?

— За два месяца до суда.

— Вы говорили адвокату Куинна, что я буду давать показания?

— Нет, мы ничего не разглашаем, пока нас к этому не принудят.

— Помню-помню…

Эти ребята забыли, что я тоже побывал в шкуре обвиняемого. Агенты ФБР совали нос во все мелочи моей жизни, а прокуратура грозила упечь за решетку не только меня, но и обоих моих ни в чем не повинных партнеров. Они воображают, что теперь мы заодно, одна большая счастливая команда, в ногу марширующая к очередному вердикту. Если бы я мог, я бы нанес им удар ножом в спину и завалил все обвинение.

Они — федеральное правительство — отняли у меня пять лет жизни, сына, жену, карьеру. А теперь смеют изображать из себя моих доверенных партнеров!

Наконец мы переходим к моим показаниям и обсуждаем их целых два часа. Обо всем этом уже говорилось, и я не скрываю, что мне скучно. Главный помощник Мамфри принес сценарий, список вопросов и ответов, и предлагает мне его изучить. Я соглашаюсь, что список хорош. Они ничего не упустили.

Я пытаюсь представить эту сюрреалистическую картину — мое выступление. Меня доставят в зал суда в маске и устроят за ширмой или перегородкой, которая скроет меня от адвокатов, подсудимого и зрителей, когда маску снимут. Я буду смотреть на присяжных. Адвокаты будут задавать мне вопросы из-за стены, я буду отвечать, мой голос исказят. Куинн, его родня и вся банда постараются меня узнать. Конечно, они будут знать, что это я, но не увидят моего лица.

Все выглядит неизбежным, но я очень сомневаюсь, что это произойдет.

Глава 24

Дайана сообщает по телефону новость: ей уже передали мое новое водительское удостоверение, выданное во Флориде, и новый паспорт. Мы пьем кофе в заведении, специализирующемся на вафлях, где она вручает мне документы. Я сообщаю ей свой предстоящий маршрут, зияющий дырами.

— Затеваете путешествие? — спрашивает она, изучая листок.

— Ну да, не терпится пустить в ход новый паспорт. Первые три ночи, начиная с предстоящей, я проведу в Майами, в Саут-Бич. Я выеду туда, как только допью этот кофе. Оттуда полечу на Ямайку, где проведу примерно неделю, дальше на Антигуа и, возможно, на Тринидад. Отовсюду буду вам звонить. Автомобиль оставлю в аэропорту Майами, вы сможете передать фэбээровцам, где именно. Заодно попросите их оставить меня в покое, пока я буду болтаться по Карибам.

— Оставить вас в покое? — повторяет она за мной, изображая святую невинность.

— Совершенно верно. Давайте без игр, Дайана. Возможно, я не самый охраняемый свидетель в стране, но, наверное, вхожу в первую тройку. За мной все время следят. Одного стриженого, я прозвал его Ежиком, я видел за последние две недели раз пять. Он разгильдяй, так и запишите в своем рапорте фэбээровцам. Рост шесть футов, вес сто восемьдесят фунтов, очки «Рей-Бен», светлая козлиная бородка, ездит на «купере», стрижется под «ежик». Очень небрежен, я даже удивлен.

Она тоже. Дайана не отрывает глаз от моего маршрута и никак не придумает, что сказать. А что тут скажешь?

Я плачу за кофе, сажусь за руль и гоню по федеральной автостраде триста пятьдесят миль строго на юг. Погода жаркая и душная, движение напряженное и медленное, и я наслаждаюсь каждой милей пути. Я часто останавливаюсь, чтобы размяться, определить, есть ли за мной «хвост». Скорее всего его не будет. Зная, куда я направляюсь, ФБР не проявит такой уж дотошности. Кроме того, я предполагаю, что где-то в моей машине запрятано устройство слежения джи-пи-эс. Через семь часов я торможу перед отелем «Голубая луна», одним из множества маленьких реставрированных бутик-отелей в центре района Ар-Деко в Саут-Бич. Забрав из багажника портфель и сумку, я отдаю привратнику ключи и вхожу в холл — настоящую съемочную площадку сериала «Полиция Майами. Отдел нравов». Под потолком медленно вращаются вентиляторы, гости в белых креслах-качалках болтают и выпивают.

— Заезжаете, сэр? — спрашивает симпатичная молоденькая администраторша.

— Да. Макс Болдуин. — Меня почему-то охватывает гордость. Я, Макс Всемогущий, купаюсь в большем объеме свободы, чем могу в данный момент освоить. Денег полно, новенькие подлинные документы, открытая машина, на которой можно катить куда вздумается, — во всем этом немудрено утонуть. К действительности меня возвращает появление в холле высокой загорелой брюнетки. Верхняя часть ее бикини почти ничего не прикрывает, а юбочка — и того меньше.

Я протягиваю администраторше карту «Виза». Можно было бы расплатиться и наличными, и предоплаченной кредиткой, но фэбээровцы знают, где я остановился, поэтому скрытничать ни к чему. Я уверен, что отделение в Майами получило уведомление и установило за мной слежку. Будь я настоящим параноиком, то не сомневался бы, что ФБР уже побывало в моем номере и поставило там парочку «жучков». Поднявшись в номер, я не нахожу ни «жучков», ни шпионов, быстро принимаю душ и переодеваюсь в шорты и сандалии. Я спускаюсь в бар с целью проверить себя. В одиночку утоляя голод в гостиничном кафе, я ловлю на себе взгляд женщины лет сорока, ужинающей, похоже, с подругой. Позже, в баре, я вижу ее снова и представляюсь. Ева, из Пуэрто-Рико. Музыканты начинают играть, мы заказываем выпивку. Еве хочется танцевать, и я, много лет этого не делавший, скачу с удвоенной энергией.

В полночь мы с Евой поднимаемся ко мне в номер, без промедления раздеваемся и прыгаем в постель. Мне очень хочется, чтобы ФБР не поскупилось для моего номера на самые чувствительные микрофоны. Если это так, то мы с Евой закатили для них захватывающий концерт.

Я вылезаю из такси в центре Майами, на углу Восьмой авеню. Девять тридцать утра, уже почти жара, так что после нескольких минут интенсивной ходьбы у меня липнет к спине рубашка. Вряд ли за мной следят, тем не менее я избрал извилистый путь к цели. Цель — большая пятиэтажная коробка, до того уродливая, что трудно представить, чтобы у архитектора хватило совести взять за свое творение гонорар. Хотя я сомневаюсь, что все арендаторы здешних офисов — компании на острие прогресса. Одна называется КРС, «Корпоративный регистрационный сервис», — попробуй понять по этому вкрадчивому и безопасному названию, чем там занимаются. Да это и мало кому нужно.

Если сама КРС и в ладу с законом, то привлекает множество клиентов противоположного толка. Это всего лишь адрес, вывеска, автоответчик, через который корпорация может приобрести относительную подлинность. Поскольку я не звонил заранее, на ожидание сотрудника по связи с клиентами уходит целый час. Ллойд — так его зовут — приглашает меня в тесный душный кабинет и усаживает в кресло, отделенное от его рабочего места огромным письменным столом. Мы болтаем несколько минут, пока он знакомится с заполненной мною анкетой.

— Что такое «Скелтер филмз»? — спрашивает он наконец.

— Компания по производству документальных фильмов.

— Кто владелец?

— Я. Через корпорацию в Делавере.

— Сколько фильмом вы сняли?

— Ни одного. Делаем первые шаги.

— Каковы шансы, что «Скелтер филмз» проживет хотя бы года два?

— Шансы невелики.

Он слышит такое грустное признание раз за разом и ничуть не расстроен.

— Похоже на косметический фасад.

— Он самый и есть.

— Нам необходимо письменное заявление, в котором вы присягнете, что ваша компания не будет заниматься противозаконными действиями.

— Клянусь, не будет.

Это он тоже слыхал.

— Вот как мы поступим. «Скелтер» приобретет почтовый адрес — здесь, в этом здании. Получая почту, мы пересылаем ее в указанное вами место. Мы предоставляем телефонный номер, на все звонки по которому живой голос будет отвечать то, что вы захотите. «Доброе утро, „Скелтер филмз“, кому перевести ваш звонок?» Или еще что-нибудь. У вас есть партнеры?

— Нет.

— Сотрудники, фиктивные или иные?

— Я укажу несколько имен, все фиктивные.

— Без проблем. Если звонящий попросит к телефону одно из этих привидений, наша телефонистка скажет все, что вы захотите. «Сожалею, он на натурных съемках», например. Вы сочинитель, мы распространители. Мы уведомляем вас обо всех поступающих звонках. Как насчет веб-сайта?

Я еще не уверен и признаюсь в этом.

— Пока не решил. Что он дает?

Ллойд садится поудобнее, опирается локтями о стол.

— Представим, что «Скелтер» — легальная компания, снимающая кучу документальных лент. В этом случае ей не обойтись без сайта для маркетинга, информации, саморекламы. При том варианте, что «Скелтер» — реальная корпорация, но не реальная кинокомпания, а просто пытается по тем или иным причинам притвориться таковой, веб-сайт — отличный способ выстроить имидж, пустить пыль в глаза. Обратите внимание, ничего незаконного. Просто сайт с фотографиями и биографиями сотрудников, информацией о ваших фильмах, призах, новых проектах — можете продолжить сами…

— Сколько?

— Десять штук.

Не уверен, что хочу и должен потратить столько денег — во всяком случае, прямо сейчас.

— Я подумаю, — говорю я. Ллойд пожимает плечами. — Сколько стоят ваши базовые регистрационные услуги?

— Адрес, телефон, факс и все с этим связанное — пятьсот в месяц. Аванс в размере полугодовой платы.

— Наличными берете?

Ллойд улыбается:

— О да. Даже предпочитаем.

Кто бы удивлялся? Я плачу деньги, подписываю контракт и бланк показаний с обещанием не нарушать закон и покидаю офис. КРС хвастается девятью сотнями довольных клиентов, и я, проходя по вестибюлю, чувствую себя новым жителем подпольного мира, населенного фиктивными компаниями, безликими мошенниками и уклонистами от налогов из разных стран. Тот еще ад!

Три ночи со мной — и Ева хочет, чтобы я летел с ней в Пуэрто-Рико. Я обещаю подумать, после чего совершаю побег из «Голубой луны» и еду в международный аэропорт Майами, где оставляю машину на долговременной стоянке и на автобусе качу в терминал. Кредитка и новый паспорт позволяют приобрести билет на рейс «Эйр Ямайка» до Монтего-Бей. Самолет набит битком: половина пассажиров — смуглые уроженцы Ямайки, половина — бледнокожие туристы, истосковавшиеся по солнышку. Перед взлетом милые стюардессы разносят ромовый пунш. Полет длится всего сорок пять минут. На земле таможенники слишком долго изучают мой паспорт, и я уже начинаю паниковать, но меня наконец пропускают. Я нахожу автобус до Бей-Ресорт — снискавшего своеобразную славу топлес-пляжа с отелями системы «все включено» только для одиночек. Там я три дня сижу в теньке у бассейна и размышляю о смысле жизни.

Из Ямайки я лечу на Антигуа — один из Подветренных островов в восточной части Карибского моря. Это очаровательный остров площадью в сотню квадратных миль с горами, белыми пляжами и десятками курортов. В наши дни он известен как одна из «райских налоговых гаваней», и это также цель моего визита. Если бы мне требовалось только приятное времяпрепровождение, то можно было бы остаться на Ямайке. Столица страны — Сент-Джонс, суматошный городок с тридцатью тысячами жителей в глубокой бухте, привлекающей круизные лайнеры. Я снимаю номер в маленькой гостинице на краю Сент-Джонса, с чудесным видом на море, корабли и яхты. Стоит июнь, это низкий сезон, и за триста сорок долларов в сутки я буду есть как король, спать до полудня и наслаждаться тем, что никто не знает, кто я такой, откуда взялся, каким было мое прошлое.

Глава 25

«Морозильник» разобрали месяц назад, и Виктор Уэстлейк вернулся к своей рутине, в кабинет на четвертом этаже Гувер-билдинг в Вашингтоне. Хотя технически убийство судьи Фосетта и Наоми Клэри было раскрыто, оставалось много сомнений и вопросов. Наибольшую тревогу вызывала, разумеется, законность признаний Куинна Рукера. Если судья исключит их из дела, то власти практически лишаются доказательств. Убийство раскрыли, но дело закрыто не было — во всяком случае, по мнению Уэстлейка. Он по-прежнему посвящал ему два часа в день. Ему ежедневно предоставляли рапорт о Максе Болдуине: его перемещениях, встречах, телефонных переговорах, активности в Интернете и так далее. Пока Макс не совершил ничего, что могло бы его удивить. Путешествие на Ямайку и дальше Уэстлейку не понравилось, но он был бессилен ему помешать. За Максом неотрывно следили. Ежедневными были и рапорты о семье Рукера. ФБР получило судебное разрешение на подслушивание телефонных разговоров Ди Рея Рукера, Сэмми (Верзилы) Рукера, их сестры Люсинды и четверых родственников, занимавшихся наркоторговлей в Вашингтоне и окрестностях.

В среду, 15 июня, Уэстлейка, находившегося на совещании, позвали к телефону. Вызов был срочный, и он спешно собрал в конференц-зале специалистов по звукозаписи. Один из них доложил:

— Вчера в одиннадцать девятнадцать вечера на сотовый Ди Рея поступил звонок. Не знаю, откуда звонили. Разговор записан. Первый голос принадлежит Ди Рею, второй Салли. Салли пока не идентифицирован.

— Включаю, — сказал второй специалист.

ДИ РЕЙ. Слушаю.

САЛЛИ. Ди Рей, это Салли.

ДИ РЕЙ. Что у тебя?

САЛЛИ. Доносчик! Это Баннистер.

ДИ РЕЙ. Что, серьезно?

САЛЛИ. Серьезно, Ди Рей.

ДИ РЕЙ. О’кей, не говори как, скажи где.

САЛЛИ. Он теперь лодырничает на пляже во Флориде. Живет под именем Макса Болдуина в маленьком кондоминиуме в Нептун-Бич, это к востоку от Джексонвилла. Похоже, парень при деньгах и расслабляется. Ну, ты знаешь, красивая жизнь.

ДИ РЕЙ. Какой он с виду?

САЛЛИ. Совсем другой. Пластическая хирургия. Но рост тот же. Сбросил несколько фунтов. А походка прежняя. Еще мы раздобыли отпечатки пальцев.

ДИ РЕЙ. Отпечатки?

САЛЛИ. У нас хорошая фирма. Его выследили на пляже и подсмотрели, как он бросает в мусорную корзину бутылку. Достали ее и сняли отпечатки.

ДИ РЕЙ. Здорово!

САЛЛИ. А я что говорю! Что дальше?

ДИ РЕЙ. Пока ничего. Дайте обмозговать. Он никуда не собирается?

САЛЛИ. Нет, живет и в ус не дует.

ДИ РЕЙ. Шикарно.

Уэстлейк медленно опустился в кресло — бледный, с отвисшей челюстью. От потрясения он не сразу обрел дар речи.

— Туилла сюда!

Дожидаясь своего главного помощника, Уэстлейк потер глаза, раздумывая, как быть дальше. Вместе с прискакавшим Туиллом он повторно прослушал запись и испугался еще сильнее.

— Да как они… — начал было Туилл. Уэстлейк постепенно приходил в себя.

— Звони Бреттену в службу маршалов.

— Бреттену вчера сделали операцию. Его замещает Ньюкомб.

— Давай Ньюкомба. Нельзя терять времени!

Я записался в гимнастический клуб и хожу туда каждый день в полдень, на час. Мой тренажер — бегущая дорожка, после которой я делаю упражнения с нетяжелыми гантелями. Раз я намерен проводить много времени на пляже, то нужен соответствующий вид.

После сауны и долгого стояния под душем я одеваюсь. В глубине моего шкафчика начинает вибрировать сотовый телефон. Звонит дражайшая Дайана — немного не вовремя.

— Хэлло, — говорю я тихо, хотя в раздевалке почти никого.

— Нам надо встретиться, — торопливо произносит она. Первый за все время признак, что что-то пошло не так.

— А в чем дело?

— Не сейчас. На стояке рядом с твоей машиной стоит красно-коричневый джип «Чероки», в нем два агента ФБР. Сядешь к ним.

— Как ты узнала, где я нахожусь, Дайана?

— Обсудим это потом.

Я опускаюсь в шезлонг.

— А мне приспичило сейчас. Что случилось?

— Макс, ты от меня в десяти минутах езды. Делай, как сказано, садись в джип. Как только мы увидимся, я расскажу тебе все, что знаю. Это не для телефона.

— Ладно.

Я заканчиваю одеваться, старясь по-прежнему вести себя спокойно. По пути к выходу я улыбаюсь инструкторше по йоге, как делаю это уже неделю. Рядом с моей машиной действительно стоит джип. Теперь мне ясно: произошло что-то ужасное. Я глотаю густую слюну и выхожу под слепящее полуденное солнце. Водитель выскакивает и молча распахивает заднюю дверцу. Семь минут меня везут в полном молчании. Цель поездки — затейливый коттедж-дуплекс с плакатиком «Сдается» на газоне. До океана отсюда всего квартал. Едва стихает мотор, оба агента выпрыгивают наружу и осматриваются с таким видом, словно боятся, что мы на мушке у снайперов. У меня сводит судорогой живот — того и гляди лопнет.

Мы входим внутрь, избежав расстрела.

— Миленькое местечко! — говорю я встречающей нас Дайане.

— Здесь безопасно, — отвечает она.

— Вот оно что! А зачем прятаться в безопасном местечке в разгар такого безмятежного дня?

Из кухни выходит седой мужчина и протягивает мне руку:

— Макс, я — Дэн Рейнор, федеральный маршал, ответственный за этот район. — Мы трясем друг другу руки, как старые друзья, он как ни в чем не бывало улыбается, словно нас ждет долгий ленч.

— Очень рад, — бормочу я. — Так в чем дело-то?

Вся эта четверка — Рейнор, Дайана, два безымянных агента ФБР — не очень уверена, как действовать. Чья здесь территория? Кому остаться, кому убыть? Я уже уяснил, что разные службы испытывают затруднения при дележе полномочий.

Слово берет Рейнор:

— Боюсь, Макс, в системе возникла брешь. Попросту говоря, твое прикрытие не сработало. Мы не понимаем, как это произошло.

Я сажусь и вытираю мокрый лоб.

— Кому что известно?

— Мы мало знаем, — отвечает Рейнор. — Сюда летят люди из Вашингтона. Посадка примерно через час. Вчера ФБР подслушало тревожный разговор двух членов семейки Рукеров.

— Они знают, где я?

— Да. Разнюхали, где ты живешь.

— Нам очень жаль, Макс, — пищит Дайана.

Я бросаю на нее свирепый взгляд: удушил бы эту дуру!

— Что толку от сожалений? Почему бы тебе не заткнуться?

— Мне очень жаль…

— Никак не уймешься? Больше этого не повторяй. Это бессмыслица, пользы — ноль.

Она оскорблена моей грубостью, но мне нет до нее дела. Сейчас меня беспокоит одно — моя собственная шкура. Все четверо уставились на меня, их глазами смотрит начальство и все правительство. Вон сколько их, виноватых в этой «бреши»!

— Хотите кофе? — кротко предлагает Дайана.

— Я бы предпочел героин, — ворчу я. Они встречают это как удачную шутку. Всем нам пора разрядиться. Разливается кофе, и мы лакомимся печеньем. Остается только ждать. Происходит что-то сверхъестественное, но я все равно уже раздумываю, как быть дальше.

Рейнор говорит, что с наступлением темноты они пригонят мою машину. Скоро из Орландо прибудет чернокожий агент, который в ближайшие дни не будет от меня отходить. Мне ни в коем случае нельзя возвращаться в кондоминиум, и мы ломаем головы, как забрать оттуда мои скудные пожитки. Служба маршалов разберется с арендой и, что называется, потушит свет. По мнению Рейнора, мне бы лучше сменить автомобиль, но я артачусь.

Агенты ФБР ненадолго отлучаются и приносят сандвичи. Похоже, часы остановились, стены смыкаются. Наконец в половине четвертого входит Виктор Уэстлейк с оригинальным приветствием:

— Мне очень жаль, Макс.

Я не встаю и не подаю ему руки. Сижу на диване и больше никого на него не пускаю. Уэстлейк привез с собой еще троих в черных костюмах, и вся эта братия балансирует на кухонных табуретах. Когда с представлениями и усаживанием покончено, Уэстлейк начинает:

— Небывалое дело, Макс! Не знаю, что и сказать. Пока мы не понимаем, как это вышло. Может статься, так никогда и не выясним.

— Расскажите, что вам известно, — прошу я.

Он открывает папку и достает из нее бумаги.

— Это запись вчерашнего телефонного разговора по сотовой связи между Ди Реем Рукером и неким Салли. Ди Рей был в Вашингтоне, а этот Салли — где-то здесь неподалеку.

Пока я знакомлюсь с разговором, все сидят не дыша. Это занимает совсем немного времени. Проложив листы на кофейный столик, я спрашиваю:

— Как им это удалось?

— Точного ответа пока нет. Одно из предположений — тебя выследила частная компания, к которой они обратились. У нас есть на заметке несколько фирм, занимающихся промышленным шпионажем, слежкой, поиском пропавших, подглядыванием за частными лицами и так далее. Они прибегают к услугам бывших военных, бывших разведчиков, даже, стыдно сказать, бывших агентов ФБР. Они свое дело знают, пользуются самой современной аппаратурой. За хороший гонорар могут собрать кучу информации.

— Кто ее им предоставляет? Ваши же люди?

— Этого мы пока не знаем, Макс.

— Даже если бы знали, все равно не сказали бы. Вы бы никогда не признались, что меня сдал кто-то из официальных структур: ФБР, службы маршалов, прокуратуры, Минюста, Управления тюрем, что там еще… Сколько людей посвящены в эту тайну, мистер Уэстлейк? Десятки, если не больше. Как на меня вышли Рукеры: сами взяли след или просто понаблюдали за фэбээровцами, следившими за мной?

— Можешь не сомневаться, утечки изнутри не было.

— Вы же сами только что говорили, что не знаете. Ваши уверения ровным счетом ничего не значат. В одном можно не сомневаться: все, у кого рыльце в пуху, постараются прикрыть собственную задницу и будут тыкать пальцами друг в друга. Уже стараются и тычут. Я не верю ни одному вашему слову, мистер Уэстлейк. Ни вашему, ни чьему-либо еще.

— Тебе придется нам доверять, Макс. Создалась экстренная, возможно, даже опасная для жизни ситуация.

— Я доверял вам до сегодняшнего утра — и полюбуйтесь, к чему это привело! Доверию конец. Нет его, ноль!

— Мы должны защищать тебя до суда, Макс. Ты сам это понимаешь. После суда интерес пропадет. А пока мы обязаны обеспечить твою безопасность. Для этого мы и прослушивали телефоны. Нам повезло — мы подслушали Рукеров. Мы на твоей стороне, Макс. Кто-то где-то напортачил, но мы обязательно выясним, что произошло. Ты жив и здоров только потому, что мы не зря едим свой хлеб.

— Поздравляю, — говорю я и удаляюсь в туалет.

Буча начинается после моего возвращения, когда я говорю, что отказываюсь от участия в системе защиты свидетелей. Дэн Рейнор вопит, какой опасной будет моя жизнь, если я не позволю им перебросить меня за тысячу миль под новым вымышленным именем. Что ж, я все равно попытаю счастья. Уэстлейк умоляет не покидать их. Мои показания будут иметь ключевое значение на суде, без меня приговора не видать. Я в ответ твержу, что у них на руках признательные показания, которые ни один федеральный судья не отменит. Я обещаю явиться на суд. Настаиваю, что окажусь в куда большей безопасности, если место, где я прячусь, будет известно мне одному. Меня охраняют слишком много агентов. Рейнор раз за разом напоминает мне, что Служба федеральных маршалов еще никогда не теряла осведомителей, а их уже больше восьми тысяч. Но ведь кто-то же должен открыть список жертв. Лучше это буду не я.

Спор у нас жаркий, но я непоколебим. Им ничего не остается, кроме как пытаться меня переубедить. У них нет надо мной власти. Мой приговор отменен, это не условно-досрочное освобождение. Я согласился дать показания и не отказываюсь сделать это. В моем соглашении со Службой федеральных маршалов ясно сказано, что я могу выйти из программы защиты свидетелей, когда захочу.

— Вот я и выхожу. — Я встаю с дивана. — Не соблаговолите отвезти меня к моей машине?

Никто не шевелится.

— Какие у вас планы? — спрашивает Рейнор.

— Чего ради я стану делиться с вами своими планами?

— А квартира?

— Я покину ее через пару дней, после этого она в вашем полном распоряжении.

— Значит, ты отсюда уедешь? — интересуется Дайана.

— Этого я не говорил. С квартиры съеду — это да. — Я поворачиваюсь к Уэстлейку: — Прошу перестать за мной следить. Очень может быть, что за вашими людьми подсматривают. Оставьте меня в покое, хорошо?

— Это неправда, Макс.

— Вы сами не знаете правды. Просто снимите «хвост», и дело с концом.

Он, конечно, не дает согласия. Сидит красный как рак, не на шутку разозлен. Он привык добиваться своего — вот пусть для разнообразия и получит отпор. Я распахиваю дверь и угрожаю:

— Если не подвезете, я пойду пешком.

— Отвезите его! — бросает Уэстлейк.

— Спасибо, — роняю я через плечо и выхожу. Последнее, что я слышу, — это голос Рейнора:

— Ты совершаешь непростительную ошибку, Макс!

Я залезаю на заднее сиденье джипа, и та же парочка агентов молча везет меня обратно. На стояке перед гимнастическим клубом я выхожу не прощаясь. Они уезжают — сомневаюсь, что далеко. Я сажусь в свой маленький «ауди», поднимаю крышу и еду вдоль пляжа по шоссе А1А. Не желаю больше смотреть в зеркало заднего вида!

Виктор Уэстлейк вернулся в Вашингтон на служебном реактивном самолете и, несмотря на поздний час, поехал из аэропорта на работу. Там ему сообщили, что судья Сэм Стилуотер отклонил ходатайство защиты об изъятии из дела признания Куинна Рукера. Это было неудивительно, тем не менее Уэстлейк испытал облегчение. Он позвонил в Роанок и поздравил Стэнли Мамфри. Он не стал уведомлять федерального прокурора, что их главный свидетель вышел из программы защиты и исчез в кромешной тьме.

Глава 26

Я сплю с револьвером — девятимиллиметровой «береттой», легально приобретенной и честь по чести зарегистрированной штатом Флорида. Я не стрелял двадцать лет, со времени службы в морской пехоте, и не горю желанием начинать снова. «Пушка» покоится на картонной коробке у кровати, заменяющей мне ночной столик. Другая коробка на полу — хранилище для необходимых пожитков: там лэптоп, айпад, книжки, бритвенные принадлежности, сумочка на молнии с денежными купюрами, пара папок с документами и записями, проплаченный сотовый телефон с сим-картой из Майами и безлимитным трафиком. Небольшой дешевый чемодан с одеждой, влезающий в тесный багажник «ауди», всегда готов в дорогу. Большая часть — оружие, телефон, чемодан — приобретена недавно, на случай если придется спешно уносить ноги.

И вот этот случай наступил. Еще не рассвело, а я гружу все в машину и жду. В последний раз нежусь на своем балконе, прихлебываю кофе и любуюсь розовеющим океаном и выплывающим из-за горизонта солнечным диском. Сколько на это ни смотрю — никогда не надоедает. Ясным утром безупречная сфера поднимается над водой: доброе утро, славный намечается денек!

Толком не знаю, в какую сторону поеду и где задержусь. Только бы рядом с пляжем, чтобы вот таким совершенным было начало каждого дня.

В восемь тридцать я выхожу из квартиры, оставив набитый едой и напитками холодильник, неубранную посуду и приборы, полный кофейник, журнальчики на диване, свежий хлеб и печенье. Я прожил здесь сорок шесть дней, это первый мой нормальный дом после тюрьмы, и мне грустно с ним расставаться. Я думал прожить здесь дольше. Я оставляю гореть свет, запираю дверь и гадаю, сколько еще временных убежищ мне придется сменить, прежде чем отпадет необходимость скрываться. Я сажусь за руль и быстро теряюсь в густом потоке машин, текущем в западном направлении, к Джексонвиллу.

Через два часа я завтракаю в блинной севернее Орландо. Медленно жую, читаю газеты, наблюдаю за посетителями. Потом нахожу неподалеку дешевый мотель и устраиваюсь за наличные на одну ночь. Дежурная просит какой-нибудь документ с фотографией, но я вру, что потерял бумажник накануне в баре. Это ей не нравится, но мои наличные поднимают настроение, и она отстает. Получив ключи, иду в номер. Телефонного справочника и мобильника с неограниченным трафиком достаточно, чтобы найти мастерскую и записаться на три часа дня. Парень на том конце провода обещает за сто девяносто девять долларов превратить мою машину в совершенно новенькую конфетку.

«Покраска и полировка Бака» помещается позади большой автомойки, работающей по конвейерному принципу. Меня вместе с машиной поручают тощей деревенщине по имени Денни, который относится к своему ремеслу со всей серьезностью. С излишними подробностями он излагает план мойки и полировки и удивлен моей готовности подождать.

— Это часа на два, — пугает он меня.

— Мне спешить некуда, — отвечаю я. Он пожимает плечами и отправляет «ауди» на водные процедуры.

Я усаживаюсь под навес и читаю книжку Уолтера Мосли[188] в бумажной обложке. Через полчаса Денни завершает помывку и начинает пылесосить. Он распахивает обе дверцы, и я подхожу к нему поболтать. Объясняю, что переезжаю, так что пусть чемодан остается на заднем сиденье, а коробка в багажнике. Он опять пожимает плечами: так ему только меньше работы. Я приближаюсь еще на шаг и втираю Денни про тяжелый развод и про обоснованные подозрения, что адвокаты жены следят за каждым моим шагом. Наверняка в машине спрятано устройство слежения джи-пи-эс. Если Денни его найдет, то получит сотню сверху. Он сначала мнется, но я заверяю, что машина моя и в отключении чужого следящего устройства нет ничего незаконного, это гнусные юристы жены нарушают закон. Наконец он загорается идеей мне помочь и кивает. Я убираю складной верх, и мы вдвоем приступаем к поиску. По ходу дела я объясняю, что устройства бывают разные, всевозможных форм и размеров, но чаще крепятся сильным магнитом. Некоторые модели питаются от батареек, рассчитанных на несколько недель, другие подсоединяются к аккумулятору; антенны бывают внешние и внутренние.

— Откуда вы все это знаете? — спрашивает он, лежа на спине под машиной и осматривая ходовую часть.

— Сам ставил такую на машину жены.

Мой ответ вызывает у него смех.

— Чего же тогда сами не поискали?

— Так за мной же следят.

Ищем час — ничего. Я уже счел, что придумал «жучка», но Денни все-таки находит маленькую плату за правой фарой. По-прежнему лежа на спине, он, упираясь плечом в колесо, отсоединяет и отдает мне устройство в водонепроницаемом корпусе из черной пластмассы размером с маленький мобильный телефон.

— Бинго!

Я видел в Интернете сотни моделей, но такой — никогда. Сразу видно — правительственная работа: ни названия производителя, ни серийного номера, вообще никаких опознавательных признаков.

— Отличная работа, Денни! — хвалю я парня и сую ему обещанную сотню.

— Так я продолжаю уборку? — спрашивает он.

— Давай!

Я ухожу, чтобы больше его не отвлекать. Рядом с мойкой небольшой торговый центр с полудюжиной дешевых магазинчиков. Я беру стаканчик паршивого кофе без кофеина и сижу у окна кафе, разглядывая стоянку. Подъезжает пожилая пара в «кадиллаке», вылезает из машины и направляется в китайский ресторанчик. Как только за ними закрывается дверь, я покидаю кафе и шагаю через стоянку, как будто к своей машине. Зайдя за «кадиллак», я быстро наклоняюсь и оставляю следящее устройство на днище его топливного бака. Номера из Онтарио — лучше не придумать!

Денни самозабвенно драит стекла, весь в поту. Я пугаю его хлопком по плечу.

— Ты молодец, Денни, славно потрудился! Но мне уже пора.

Я отсчитываю ему триста долларов вместо положенных двухсот. Он смущен, я непреклонен.

— Ну, как скажете… — бормочет он, глядя на деньги.

— Все, я поскакал.

Он забирает с крыши машины тряпку.

— Удачного вам развода!

— Спасибо.

Западнее Орландо я выезжаю на федеральную автостраду номер 75 и еду на север, через Окалу, потом Гейнсвилл. Уже в Джорджии, в Вальдосте, я останавливаюсь на ночлег.

Следующие пять дней я мечусь, как мотылек под абажуром: то я на юге, в Новом Орлеане, то на западе, в техасском Уичита-Фолс, то на севере, в Канзас-Сити. Я разъезжаю по федеральным хайвеям, по дорогам штатного и местного значения, по национальным парковым автострадам. За все плачу только наличными и, насколько могу судить, пока избежал «хвоста». По-заячьи петляю и все больше убеждаюсь, что ушел от слежки. Конечным пунктом моего маршрута становится Линчбург в Виргинии, куда я приезжаю в первом часу ночи и плачу за номер в мотеле опять-таки наличными. До сих пор меня всего раз отказались поселить из-за отсутствия документов. Но ведь в «Мариотты» и «Хилтоны» я и не суюсь. Устал я мотаться, пора браться за дело.

В этот раз я сплю допоздна, а потом еще час еду — и куда, в Роанок, последнее место, где знакомые с Максом Болдуином люди ждут его повстречать! Эта мысль и мой новый облик придают мне уверенности, что в городе, насчитывающем вместе с окрестностями двести тысяч жителей, я сумею сохранить анонимность. Если что и может внушать тревогу, так это флоридские номера на моей машине, поэтому я готов арендовать другую, но отвергаю этот вариант из-за документов. К тому же связь с Флоридой еще мне пригодится.

Я езжу по городу и окрестностям, обновляя представления о здешних пейзажах, о центре, старых кварталах, расползающейся вширь новой застройке. Малкольм Баннистер бывал в Роаноке несколько раз, в том числе в семнадцать лет со школьной футбольной командой. До Уинчестера отсюда три часа езды по федеральной автостраде номер 81. В бытность молодым адвокатом Малкольм дважды наведывался сюда за письменными показаниями. К Роаноку примыкает Салем, куда Малкольм как-то раз пожаловал на свадьбу друга.

Тот брак кончился разводом, как и его собственный. После того как Малкольм сел в тюрьму, друг словно сквозь землю провалился.

Так что местность мне более или менее знакома. Первый мотель, в который я заглядываю, относится к крупной сети и придерживается строгих правил регистрации. Испытанная уловка под названием «потерял бумажник» дает здесь осечку: меня отказываются поселить без документа. Не беда, вокруг полно дешевых мотелей. Я перемещаюсь к южной оконечности Роанока и оказываюсь в, мягко говоря, небогатой части Салема, где нахожу мотель, сдающий номера чуть ли не на час. В таких любят наличные. Меня соблазняет суточный тариф сорок долларов. Пожилой администраторше я говорю, что проживу несколько дней. Она не больно дружелюбна — потому, наверное, что помнит старое доброе время, когда черным давали от ворот поворот. На дворе тридцатник с гаком жары, и я справляюсь насчет кондиционеров. Она гордо отвечает, что у них новейшее оборудование. Я ставлю машину под задним окном своего номера, чтобы ее не было видно с улицы. Белье чистое, полы тоже, ванная блестит. В окне деловито гудит кондиционер, и пока я разгружаю вещи, температура в номере опускается до двадцати градусов. Я растягиваюсь на кровати и отдыха ради начинаю думать о том, сколько людей вступали здесь в запретную связь. Вспоминаю Еву из Пуэрто-Рико — вот бы вернуть ее сейчас сюда! Думаю о Ванессе Янг, до которой мне так и не довелось дотронуться.

В темноте я иду прогуляться, хрущу салатом в фастфуде. После Фростбурга я сбросил двадцать фунтов и намерен и дальше стройнеть. Прожектора стадиона наводят меня на новую мысль. Я еду на стадион «Мемориал», это домашняя арена команды «Салем ред сокс», показывающей неплохие результаты. На матч команды с «Линчбург хиллкэтс» собралось много народу. Я покупаю дешевый билет — шесть долларов. Усевшись, беру у разносчика пиво и растворяюсь в шуме трибун и в событиях матча.

Рядом со мной сидит молодой папаша с двумя сыновьями не старше шести лет в футболках и бейсболках с символами «Ред сокс». Я вспоминаю Бо и наши с ним игры в мяч на заднем дворе, на глазах у Дионн, тянувшей на крылечке чай со льдом. Кажется, еще вчера мы были вместе — маленькая семья с большими планами, с будущим. Бо был чудесным малышом, папа является его героем. Я как раз учил его, пятилетнего, отбивать мяч и правой, и левой рукой, когда федералы вторглись в мою жизнь и все погубили, все разрушили.

Никому, кроме меня самого, больше нет до этого дела. Наверное, отцу, брату и сестре хотелось бы, чтобы моя жизнь наладилась, но это на периферии их интересов, у них своя жизнь и заботы. Когда ты попадаешь за решетку, весь мир считает, что ты этого заслужил, и перестает тебя жалеть. Мои бывшие друзья и знакомые в родном городе наверняка ответили бы на вопрос обо мне: «Малкольм, бедняга, не с теми якшался, слишком резко срезал углы, жадничал. Это трагедия». Все всё быстро забывают, потому что хотят забыть. Война с преступностью требует жертв, вот бедняга Малкольм и попался.

И вот теперь я, Макс Рид Болдуин, свободный, но в бегах, строю планы возмездия, галопируя в сторону заката.

Глава 27

Шестой день подряд Виктор Уэстлейк знакомился под утренний кофе с коротким рапортом о мистере Максе Болдуине. Осведомитель пропал. Следящее устройство джи-пи-эс в конце концов сняли с «кадиллака-севилья» престарелой пары из Канады, обедавшей в Саванне, штат Джорджия. Супруги так и остались в неведении, что их маршрут на протяжении трехсот миль отслеживало ФБР. Уэстлейк наказал всех трех агентов, которым было приказано следить на машиной Болдуина. Они упустили его в Орландо, а потом взяли ложный след, когда «кадиллак» повернул на север.

Болдуин перестал пользоваться айфоном, кредитками, услугами своего первого интернет-провайдера. Разрешение суда на отслеживание Болдуина кончалось через неделю без шансов на возобновление. Он не числился ни подозреваемым, ни беглым заключенным, и суд не был склонен к столь вопиющему нарушению прав законопослушного гражданина. На его текущем чековом счете в банке «Санкост» оставалось четыре тысячи пятьсот долларов. Сумму вознаграждения отслеживали, пока она дробилась в штате Флорида, но в конце концов ФБР потеряло и ее след. Болдуин перемещал эти деньги так быстро, что юристы ФБР не могли с той же скоростью ходатайствовать об ордерах на обыск. Не менее восьми раз Болдуин снимал деньги наличными, в общей сложности шестьдесят пять тысяч. Был зафиксирован один перевод на сумму сорок тысяч на счет в Панаме, и Уэстлейк предположил, что остальные деньги ушли в оффшор. Помимо воли он испытывал уважение к Болдуину и к его способности замести следы. Раз ФБР не могло его найти, то он, возможно, обрел желанную безопасность.

Не пользуясь кредитными картами, айфоном, паспортом, не попадая под арест, он мог долго оставаться невидимкой. В клане Рукеров теперь помалкивали, но Уэстлейк не в силах был опомниться от первого потрясения — того факта, что вашингтонская банда наркоторговцев сумела засечь Болдуина вблизи Джексонвилла. При всех стараниях ФБР и Службы федеральных маршалов ответа на вопрос, кто и когда допустил прокол, по-прежнему не было.

Уэстлейк положил рапорт в стопку других документов и допил кофе.

Контора фирмы «Биб секьюрити» находится в здании бизнес-центра недалеко от моего мотеля. Если верить хвастливой рекламе в «Желтых страницах», фирма обладает двадцатилетним опытом, ее сотрудники служили в органах правопорядка, владеют современными технологиями и все такое прочее. Но почти все детективные агентства расхваливают себя в одних и тех же выражениях, и я, выходя из машины, напрасно пытаюсь вспомнить, почему остановился именно на «Биб». Может, приглянулось само название. Если мне там не понравится, перейду к следующему номеру в списке.

Столкнувшись с Фрэнком Бибом на улице, я бы наверняка подумал: «Наверное, он частный детектив». Лет пятьдесят, крупный, рубашка топорщится на брюхе, полиэстеровые брюки, остроносые ковбойские сапоги, густая седая шевелюра, непременные усы, самоуверенность вооруженного и никого не боящегося человека. Он закрывает дверь своего тесного кабинетика и спрашивает:

— Чем могу быть вам полезен, мистер Болдуин?

— Мне надо кое-кого найти.

— Что за дело? — Он тяжело опускается в громадное кресло. Стена позади него густо увешана фотографиями и всевозможными сертификатами.

— Это даже не дело, просто мне нужен этот человек.

— Что вы предпримете, когда его найдете?

— Поговорю с ним, вот и все. Это не неверный муж и не должник. Речь не о деньгах, не о мести, ничего такого. Просто мне нужно с ним повстречаться и побольше о нем узнать.

— Допустим. — Фрэнк берет ручку на изготовку. — Расскажите мне о нем.

— Его зовут Натан Кули. Думаю, он откликается на «Ната». Тридцать лет, холост. Уроженец городка Уиллоу-Гэп.

— Я в нем бывал.

— Там еще должна жить его мать, но где сам Кули, я не знаю. Несколько лет назад он попался за торговлю метамфетамином…

— Какая редкость!

— …и провел несколько лет в федеральной тюрьме. Его старший брат погиб в перестрелке с полицией.

Фрэнк исправно строчит.

— Откуда вы его знаете?

— Это дела давние.

— Как скажете. — Ему известно, когда задавать вопросы и когда от них воздерживаться. — В чем моя задача?

— Понимаете, мистер Биб…

— Фрэнк.

— О’кей, Фрэнк. Сомневаюсь, чтобы в Уиллоу-Гэп было много черных. И потом, я из Майами, автомобиль у меня иностранный, с флоридским номером. Если я сам начну задавать вопросы, то ничего не добьюсь.

— Может, вас даже пристрелят.

— Этого тоже хотелось бы избежать. А вы, наверное, сумеете добиться толку, не вызвав подозрений. Мне нужны только его адрес и телефон. Хотя дополнительная информация тоже приветствуется.

— А в телефонную книгу вы не заглядывали?

— Было дело. В Уиллоу-Гэп и вокруг много разных Кули, только Натана среди них нет. Что толку висеть на телефоне?

— Верно. Что-нибудь еще?

— Нет, это все. Проще не придумаешь.

— Я беру сто долларов в час плюс расходы. Сегодня же съезжу в Уиллоу-Гэп. Туда примерно час езды, та еще глушь.

— Слыхал…

Первый вариант письма:

Час проходит за часом, время замедляет ход. Я совершаю длительную поездку на юг по федеральной автостраде номер 81, через Блэксбург, где находится Политехнический институт, Кристиансбург, Редфорд, Мэрион, Пуласки. Район горный, пейзажи здесь хороши, но я не турист. В ближайшем будущем мне понадобится один из этих городков, и я беру на заметку стоянки грузовиков, мотели, заведения фаст-фуда вдоль автострады. Грузовики тянутся сплошным потоком, я вижу автомобили из дюжины штатов, так что меня никто не замечает. Время от времени я сворачиваю с трассы на дорогу местного значения и колешу по холмам, проезжая через городки без остановок. Вот и Рипплмид, население пятьсот человек, — ближайший населенный пункт к домику на озере, где встретили смерть судья Фосетт и Наоми Клэри. Оттуда я поворачиваю назад, в Роанок. Стадион залит светом, «Ред сокс» опять в игре. Я покупаю билет и ужинаю хот-догом под пиво.

В восемь часов следующего утра мне звонит Фрэнк Биб. Через час я уже у него в кабинете. Угощая меня кофе, он деловито сообщает:

— Я нашел его в Редфорде, городке с колледжем, население шестнадцать тысяч. Несколько месяцев назад он вышел из тюрьмы, немного пожил с матерью, потом съехал. В разговоре со мной его мать, суровая старуха, сказала, что он купил бар в Редфорде.

Любопытно!

— Как вам удалось ее разговорить?

Фрэнк смеется и закуривает новую сигарету.

— Плевое дело, Рид! Поработали бы в этом бизнесе с мое, тоже научились бы вешать лапшу на уши. Я предположил, что у женщины сохранился здоровый страх перед людьми из тюремной системы, и представился агентом Федеральной службы тюрем, которому позарез нужно посудачить с ее мальчиком.

— Вы выдали себя за чиновника при исполнении?

— Нет, агентов службы тюрем не существует в природе, а удостоверения она не спросила. Если бы спросила, показал бы. У меня ворох карточек. Сегодня я агент одной федеральной службы, завтра — другой. Вы не представляете, до чего просто дурачить людей!

— Потом вы поехали в бар?

— Поехал, но внутрь не входил. Я бы выглядел там белой вороной. Это рядом с Редфордским университетом, и посетители годятся мне в дети. Бар называется «Бомбей» и существует уже давно. Согласно городскому справочнику, он сменил хозяина только десятого мая этого года. Продавец — Артур Стоун, покупатель — ваш Натан Кули.

— Где он живет?

— Не знаю, запись об этом отсутствует, поскольку подозреваю, он снимает жилье. Может, он даже ночует над своим баром, на втором этаже. Это старый двухэтажный дом. Вы туда не поедете?

— Нет.

— Правильно. Не тот возраст и не тот цвет кожи. Там трутся одни белые.

— Спасибо. Встречусь с ним в другом месте.

Я плачу Фрэнку Бибу шестьсот долларов наличными и перед уходом спрашиваю:

— Послушайте, Фрэнк, если бы мне понадобился фальшивый паспорт, что бы вы посоветовали?

— Посоветовал бы одного человека в Балтиморе. Я уже к нему обращался, мастер на все руки. Хотя паспорт нынче — сложная штука: министерство внутренней безопасности и так далее… Если вас поймают, пеняйте на себя.

— Это не для меня, — говорю я с улыбкой.

— Не бойтесь, я ничего и не слышал! — смеется он.

Моя машина загружена, и я покидаю город. Четыре часа — и я в Маклине, Виргиния, где ищу подходящий копировальный центр. Таковой обнаруживается в современном супермаркете. Я плачу за обслуживание и подсоединяю свой лэптоп к принтеру. Минут десять возни — и чертова штуковина выдает мне письмо к Натану Кули. Оно на бланке «Скелтер филмз», с адресом на Восьмой авеню в Майами, с полным набором номеров телефонов и факса. На конверте я вывожу: «М-ру Натану Кули, бар и гриль „Бомбей“, 914, Ист-Мейн-стрит, Редфорд, Виргиния, 24141». Слева от адреса жирно приписываю: «Лично, конфиденциально».

Когда все готово, я переезжаю через Потомак и ищу в центре Вашингтона почтовый ящик.

Глава 28

Куинн Рукер повернулся спиной к решетке, продел руки между двумя брусьями и свел вместе запястья. Один надзиратель защелкнул на его руках наручники, другой распахнул дверь камеры. В тесном накопителе заключенного ждали три фэбээровца. Они вывели его через боковую дверь и посадили в черный внедорожник с темными стеклами, где сидели вооруженные охранники. Через десять минут его доставили к задней двери федерального здания и вынудили подняться на два лестничных марша.

Ни Виктор Уэстлейк, ни Стэнли Мамфри, ни другие собравшиеся юристы прежде не участвовали в таких совещаниях. Обвиняемого никогда не привозили на разговор. Необходимые беседы проводили прямо в тюрьме. Если требовалось его появление в суде, судья назначал слушание.

Куинна ввели в небольшую комнату и освободили от наручников. Он поздоровался за руку со своим адвокатом Дасти Шайвером, чье присутствие было, конечно, обязательным, при всем его недоумении. Дасти заранее предупредил федералов, что его клиент будет молчать, пока ему не разрешит говорить он, Дасти.

Куинн находился в неволе уже четыре месяца и сильно сдал. По причинам, известным только тюремщикам, его заперли в одиночку. Контактов с надзирателями почти не было. Пища была ужасная, он быстро худел. Принимая антидепрессанты, он спал по пятнадцать часов в сутки и часто отказывался встречаться и с родственниками, и с Дасти. То он требовал права признать себя виновным в обмен на пожизненное заключение, то спустя неделю опять хотел суда. Он дважды отказывался от услуг Дасти, но через несколько дней одумывался. Признавался в убийстве судьи Фосетта вместе с любовницей и вновь отрекался от признания и обвинял правительство в подмешивании ему в пищу психотропных препаратов. Грозил смертью надзирателям и их детям или, когда менялось настроение, слезно умолял его простить.

Председательствовавший Виктор Уэстлейк сразу изложил суть:

— Не буду ходить вокруг да около, мистер Рукер. Мы знаем из надежного источника, что вы вместе с друзьями-заговорщиками задумали лишить нас одного из свидетелей.

Дасти тронул Куинна за руку:

— Ни слова! Молчи, пока я не разрешу.

Куинн улыбнулся Уэстлейку, словно убить свидетеля обвинения было бы для него сущим удовольствием.

Уэстлейк продолжил:

— Цель этого небольшого собрания — предупредить вас, мистер Рукер, что если с кем-нибудь из наших свидетелей что-то произойдет, то вам будут предъявлены дополнительные обвинения, и не только вам одному. Мы доберемся до всех ваших родственников.

Куинн ухмыльнулся:

— Значит, Баннистера вы упустили?

— Заткнись, Куинн! — прикрикнул Дасти.

— А чего мне затыкаться? — огрызнулся Куинн. — Слыхал, Баннистеру не приглянулось теплое флоридское солнышко.

— Куинн, заткнись!

— С новым лицом, новым именем и все такое, — не унимался Куинн.

Стэнли Мамфри сказал:

— Мы привлечем к ответственности Ди Рея, Верзилу, нескольких ваших двоюродных братьев, всех, до кого дотянемся, Куинн, если вы причините вред кому-либо из наших свидетелей.

— Нет у вас свидетелей! — огрызнулся через стол Куинн. — Один Баннистер.

Дасти воздел к потолку руки и подпрыгнул в кресле.

— Советую тебе помалкивать, Куинн.

— Слышу, слышу, — буркнул тот.

Уэстлейк, сверливший обвиняемого сердитым взглядом, был поражен. Они намеревались припугнуть Куинна, а не напугаться самим. Как сумели отыскать Баннистера во Флориде и откуда теперь узнали о его бегстве? Это был тяжелый момент для Уэстлейка и его помощников. Без осведомителя дело грозило развалиться.

— Всю вашу семью могут приговорить к смертной казни, — сказал Стэнли в слабой попытке нагнать страху.

Куинн ограничился улыбкой. Теперь он злорадно молчал, сложив на груди руки.

Я должен увидеться с Ванессой Янг. Это рискованное дело: если нас заметят вместе не те, кому нужно, это может породить вопросы, на которые я не готов ответить. Но эта встреча необходима, и этой необходимости уже несколько лет.

Как я уже говорил, я увидел ее во Фростбурге, в снежный день, когда на свидание с заключенными приехало меньше людей, чем обычно. Я разговаривал с отцом, Генри, когда она вошла и села за соседний стол. Она навещала своего брата. Эффектная, сорок с небольшим, светло-коричневая кожа, красивые грустные глаза, длинные ноги, узкие джинсы — полный пакет. Я не мог оторвать от нее взгляд, так что Генри не выдержал: «Хочешь, чтобы я уехал?» Конечно, нет: после его ухода мое время свидания закончилось бы. Чем дольше он оставался, тем дольше я мог смотреть на Ванессу. Вскоре она оглянулась, у нас состоялся серьезный зрительный контакт. Влечение оказалось взаимным — сначала.

Но камней преткновения было не обойти. Первый — мое заключение, второй — ее замужество, как потом выяснилось, неудачное. Я хотел было вытянуть сведения о ней из ее брата, но тот не стал вмешиваться. Мы начали переписываться, но она боялась, что муж ее застукает. Она пыталась приезжать чаще, чтобы видеться и с братом, и со мной, но у нее было двое детей подросткового возраста, осложнявших жизнь. Она развелась, встречалась с другими мужчинами, но ни с одним ничего не вышло. Я просил Ванессу дождаться меня, но семь лет — слишком долгий срок, если женщине сорок один. Когда ее дети разъехались, она переселилась в виргинский Ричмонд, и наш роман на расстоянии угас. Прошлое Ванессы заставляет ее проявлять удвоенную осторожность и все время смотреть в зеркало заднего вида. Кажется, это у нас с ней общее. С помощью шифрованных электронных писем мы назначаем время и место встречи. Я предупреждаю ее, что совершенно не похож на того Малкольма Баннистера, с которым она познакомилась в тюрьме. Она говорит, что попытает счастья и ей не терпится увидеть новый, улучшенный вариант.

Паркуясь перед рестораном в пригороде Ричмонда, я испытываю сильнейший мандраж. Меня колотит от того, что мне предстоит прикоснуться к женщине, о которой я мечтал без малого три года. Знаю, ей тоже хочется до меня дотронуться, но мужчина, к которому ее влекло тогда, теперь имеет совсем другой облик. Что, если я ей не понравлюсь? Что, если она предпочтет Максу Малкольма? Еще один повод нервничать — сознание, что меня ждет встреча с единственным человеком, не считая федералов, который знает обоих.

Я утираю со лба пот и уже готов к бегству. Чтобы больше не мучиться, я вылезаю из машины и хлопаю дверцей.

Она сидит за столиком. Я приближаюсь на дрожащих ногах, она встречает меня улыбкой. Одобрила! Я нежно целую ее в щеку и сажусь. Впервые за длительное время мы долго смотрим друг на друга. Наконец я выдавливаю:

— Ну, что скажешь?

Ванесса качает головой.

— Я впечатлена! Ни за что не узнала бы! Как насчет удостоверения личности?

Мы оба смеемся, и я отвечаю:

— Какой от него толк, по нему я Макс, а не Малкольм.

— Ты постройнел, Макс.

— Спасибо, ты тоже. — Я кошусь на ее ноги под столом. Короткая юбка, вызывающе высокие каблуки. Оделась для дела.

— Ты которого предпочитаешь?

— Как будто у меня есть выбор! Ты такой интересный, Макс! Ты мне нравишься в новом варианте, весь ансамбль хорош. Кто придумал дизайнерские очки?

— Мой консультант, он же предложил бритую голову и четырехдневную щетину.

— Чем больше смотрю, тем больше любуюсь.

— Слава Богу, а то я так волновался!

— Успокойся, милый, впереди долгая ночь.

Официант приносит заказанные нами напитки: мне мартини, ей диетическую колу. Мне многое не хочется обсуждать: мое стремительное освобождение, участие в программе защиты свидетелей. Брат, которого она навещала, успел освободиться и снова сесть, поэтому о нем мы не говорим. Я спрашиваю ее о детях. Двадцатилетняя дочь учится в колледже, восемнадцатилетний сын пока в поисках себя.

Я что-то лепечу, она меня перебивает:

— Ты даже говоришь по-другому!

— Отлично, я уже несколько месяцев учусь новой манере разговора: не такая быстрая речь, тембр пониже. Звучит естественно?

— По-моему, да. У тебя получается.

Она спрашивает, где я живу, я объясняю, что еще не нашел себе дом. Ночую то там, то здесь, стараясь не позволить фэбээровцам и другим сесть мне на хвост. Мой выбор — дешевые мотели. Не то что беглец, но и на свет не вылезаю. Приносят ужин, но нам не до еды.

— Ты выглядишь гораздо моложе, — говорит она. — Может, мне обратиться к твоему пластическому хирургу?

— Пожалуйста, ничего не меняй!

Я рассказываю об изменениях, которые претерпел: первым делом глаза, потом нос, подбородок. Я веселю ее описанием встречи с хирургической бригадой и наших стараний придумать мне новое лицо. Я похудел на целых двадцать фунтов, и, по ее мнению, мне стоит пару-тройку набрать. Мы оба постепенно успокаиваемся и начинаем болтать, как старые друзья. Официант спрашивает, как нам еда, мы ведь к ней почти не притрагиваемся. У нас много тем, но мы оба держим в уме одну, о которой до поры до времени помалкиваем. Наконец я не выдерживаю:

— Давай-ка свалим отсюда.

Я еще не успел договорить, а она уже тянется за сумочкой. Я расплачиваюсь наличными, и мы выходим на стоянку. К ней мне не хочется, она со мной согласна. Говорит, что там тесно и голо. Мы заходим в отель, который я приглядел неподалеку, и заказываем бутылку шампанского. Мы с Ванессой посрамили бы молодоженов в брачную ночь. Слишком много упущено, слишком много надо наверстать.

Глава 29

Пока Ванесса на работе, я езжу в Ричмонде по делам. Покупаю всего за семьдесят долларов мобильник со ста минутами предоплаченного исходящего трафика, в другом месте то же самое — за шестьдесят восемь. Один телефон я отдам Ванессе, другой оставлю себе. В банкомате при аптеке я кладу деньги на карточки. Встречаюсь с владельцем магазина видеокамер, называющим себя видеооператором, но он многовато просит. Если мне повезет и я договорюсь об интервью, то мне понадобятся оператор и ассистент. Этот тип предупреждает, что работает с полной командой, и никак иначе.

Для ленча мы с Ванессой встречаемся в кафе магазина деликатесов неподалеку от ее офиса, а ужинать отправляемся в бистро в квартале Кэритаун. Происходящее в том же самом гостиничном номере после ужина похоже великолепием на предыдущую ночь. Так образуются привычки. Правда, наши планы на третью ночь меняет звонок ее сына: он проездом в городе и нуждается в ночлеге. Она предполагает, что и деньги ему не помешают.

Мы доедаем ужин, когда у меня в кармане начинает вибрировать телефон. На дисплее написано «неизвестный абонент» — собственно, звонки на этот телефон могут быть только от незнакомцев. Ожидая важных сообщений, я прошу у Ванессы извинения и отхожу от столика, чтобы принять звонок в ресторанном холле.

Смутно знакомый голос произносит:

— Мистер Рид Болдуин, это Натан Кули. Я получил ваше письмо.

Я приказываю себе басить и не частить.

— Я вас слушаю, мистер Кули. Спасибо, что звоните. — Конечно, он получил мое письмо, откуда еще у него этот телефонный номер?

— Когда вы хотите поговорить? — спрашивает он.

— Как удобно вам. Я в Вашингтоне, мы сегодня завершили съемку. У меня есть немного времени, так что можем договориться прямо сейчас, согласны?

— Я в вашем распоряжении. Как вы меня нашли?

— По Интернету. В наши дни трудно спрятаться.

— Да уж… Я обычно сплю допоздна, а потом работаю в баре с двух дня до полуночи.

— Давайте завтра в обеденное время, — предлагаю я с излишним энтузиазмом. — Вы да я, никаких камер и диктофонов. Я угощаю.

Пауза, я не дышу.

— Что ж, давайте. Где?

— Это ваши края, мистер Кули, вы и назначайте время и место, я подстроюсь.

— Ага. На повороте с автострады Восемьдесят первой на Редфорд есть такое местечко — «Спанкиз». Давайте там, завтра в полдень.

— Буду.

— Как я вас узнаю? — спрашивает он, и я чуть не роняю трубку. Узнавание — гораздо более важный момент, чем он догадывается. Я хирургическим путем изменил черты своего лица, через день брею голову и раз в неделю бреюсь, похудел на двадцать фунтов, ношу очки с круглой красной оправой из поддельного черепахового панциря, черные футболки, поддельные ветровки от «Армани» и брезентовые шлепанцы, продающиеся только в Майами и Лос-Анджелесе. Живу под другим именем. Поменял голос и походку.

И все эти усилия предпринимаются, конечно, не для того, чтобы сбить со следа желающих меня выследить с целью убийства — мне нужно скрыть, кто я такой на самом деле, от вас, мистер Натан Кули!

— Во мне шесть футов росту, черный, худой, бритая голова, буду в белой соломенной шляпе-панаме.

— Вы черный? — выпаливает он.

— Есть такое дело, а что?

— Ничего. До завтра.

Я возвращаюсь за столик. Ванесса уже заждалась.

— Это Кули, — тихо говорю я ей. — Завтра у нас встреча.

— Вот и славно, — произносит она с улыбкой.

Мы заканчиваем ужин и нехотя прощаемся. Выйдя из ресторана, целуемся и вообще ведем себя как влюбленные подростки. Всю дорогу до Роанока я думаю только о ней.

Я приезжаю на пятнадцать минут раньше и паркуюсь так, чтобы можно было наблюдать за сворачивающими к «Спанкиз» машинами. Первым, что я увижу, будет его автомобиль или пикап, и уже это многое подскажет. Полгода назад он сидел в тюрьме, отбывая срок в пять с лишним лет. Безотцовщина, мать-алкоголичка, образование ограничилось десятью классами; интересно, какой он выбрал автомобиль? Я планирую во время разговора с ним брать на заметку все, что получится: его одежду, драгоценности, часы, телефон.

С приближением обеденного времени поток машин густеет. В двенадцать ноль три появляется новенький, с иголочки, сверкающий серебром полутонный пикап «шевроле-сильверадо», и я подозреваю, что в нем прибыл Натан Кули. Так и есть. Он останавливается на дальней стороне стоянки, настороженно озирается и шагает к входу.

Мы не виделись уже четыре года, но он мало изменился. Прежнее телосложение, та же светлая растрепанная шевелюра — правда, в тюрьме он пару раз брил голову. Он разглядывает флоридские номера моей машины и входит в кафе. Я делаю глубокий вдох, надеваю шляпу и иду к дверям. «Спокойнее, болван, — требую я от себя, чувствуя в животе нервную колику. — Тебе потребуются твердая рука и стальные нервы».

Мы встречаемся в холле и обмениваемся любезностями. Я снимаю шляпу, и мы семеним за официанткой, ведущей нас в кабинет в глубине зала. Сев друг напротив друга, мы начинаем с обсуждения погоды. Сперва я окрылен собственной хитростью. Натан беседует с незнакомым ему человеком, а я с парнем, которого в свое время неплохо знал. Он как будто ничего не подозревает: не приглядывается к моим глазам и носу, не щурится, не приподнимает брови, не смотрит в пространство, вслушиваясь в мой голос. Обходится, слава Богу, без слов «вы напоминаете мне одного знакомого…». Пока все в порядке.

Я заказываю высокий бокал пива, Натан раздумывает и просит то же самое. Успех всей этой затеи с дальним прицелом может зависеть от алкоголя. Натан — дитя культуры запойного пьянства и наркомании. Потом он провел пять лет в тюрьме, где ни к чему такому не притрагивался. Я предполагаю, что, освободившись, он вернулся к прежним привычкам. На это указывает хотя бы приобретение им питейного заведения.

Для деревенщины, не обученной прилично одеваться, он выглядит безупречно: потертые джинсы, фирменная рубашка гольфиста — наверное, подарок забредшего к нему в бар коммивояжера, солдатские ботинки. Драгоценностей не заметно, часов тоже, зато бросается в глаза невероятно уродливая тюремная наколка на внутренней стороне левого предплечья. Короче, Натан не из тех, кто пускает пыль в глаза.

Приносят пиво, мы приветствуем друг друга, приподнимая бокалы.

— Расскажите о своем фильме, — просит он.

Я киваю, но не спешу отвечать, помня о необходимости говорить медленно, четко, как можно более низким голосом.

— Я уже десять лет снимаю документальные ленты, но это самый впечатляющий проект из всех, которые мне попадались.

— Послушайте, мистер Болдуин, а что такое документальный фильм? Кино я знаю, но документальных фильмов, признаться, видел не много.

— Естественно. Это короткометражные фильмы независимых режиссеров, которые не показывают в больших кинотеатрах. Их снимают не для заработка. Они о реальных людях, реальных проблемах, без кинозвезд и всего такого прочего. То, что надо. Лучшие завоевывают награды на кинофестивалях и привлекают кое-какое внимание, но на них не разбогатеешь. Моя компания специализируется на фильмах о злоупотреблении властью, главным образом со стороны федеральных органов, а также крупных корпораций. — Я отхлебываю пива и напоминаю себе: не частить! — Обычно продолжительность фильма — час. Этот можно растянуть до полутора часов, но о длительности потом.

Возвращается официантка. Я заказываю куриный сандвич, Натан — корзинку крылышек.

— Как вы стали владельцем бара?

Он пьет, улыбается.

— Узнал от друга, что прежний хозяин идет ко дну — не из-за бара, а из-за других своих проектов. Но от «Бомбея» он решил избавиться. Искал дурачка, который взял бы на себя все долги. Ну, я и подумал: «Какого черта? Мне всего тридцать, работы нет, перспектив ноль, почему бы не попробовать?» Ну и поперло. Забавный бизнес, девчонки из колледжа опять же…

— Вы не женаты?

— Нет. Не знаю, что вам обо мне известно, мистер Болдуин. Я недавно отмотал пятилетний тюремный срок. По милости федерального правительства я долго не встречался с женщинами и теперь заново осваиваю это занятие, вы меня понимаете?

— Вполне. Ваш приговор — следствие того же инцидента, который стоил жизни вашему брату?

— Точно. Я признал вину и сел на пять лет. Мой двоюродный брат до сих пор сидит в «Биг-Сэнди» в Кентукки — плохое место… Большинство моих кузенов либо за решеткой, либо на том свете. Одна из причин моего переезда в Редфорд, мистер Болдуин, — быть подальше от торговли наркотиками.

— Понимаю. Пожалуйста, называйте меня Рид. Мистер Болдуин — это мой папаша.

— Идет. Я — Натан, Нат. — Мы снова приподнимаем бокалы, став гораздо ближе. В тюрьме мы называли его Натти.

— Расскажите мне о своей кинокомпании, — просит он. Я предвидел подобную просьбу, но для меня это скользкая тема.

Я тяну пиво, медленно глотаю.

— «Скелтер» — новая компания. Мы работаем в Майами — я и двое партнеров, ну, еще персонал. До этого я много лет работал на крупную компанию в Лос-Анджелесе — «Коув-Крик филмз», может, слыхали? — Он, конечно, впервые слышит это название. В данный момент его больше занимает зад стройной официанточки. — В общем, «Коув-Крик» завоевала тонну призов и зарабатывала неплохие деньги, но в прошлом году развалилась. Драчка из-за творческого контроля и выбора новых проектов. Тяжбе не видно конца. Федеральный суд в Лос-Анджелесе запретил мне рассказывать о «Коув-Крик» и об исках, как вам это нравится?

К моему облегчению, Натан быстро утрачивает интерес к моей кинокомпании и ее трудностям.

— Почему вы осели в Майами?

— Очутился там несколько лет назад, когда работал над фильмом о подложных оборонных контрактах, и влюбился в те места. Теперь живу в Саут-Бич. Бывали там?

— Нет. — Не считая поездок, устраиваемых Службой федеральных маршалов, Натан не мог удаляться от Уиллоу-Гэп более чем на двести миль.

— Жизнь там бьет ключом. Красивейшие пляжи, роскошные девушки, ночная оргия. Я четыре года назад развелся и снова наслаждаюсь холостяцкой свободой. Провожу там полгода, другие полгода в разъездах, на съемках.

— Как вы снимаете эти свои… документальные фильмы? — интересуется он и для большей восприимчивости делает большой глоток пива.

— Это сильно отличается от съемок художественной ленты. Обычно я работаю вдвоем с оператором, иногда еще с одним-двумя помощниками. Самое главное — сам сюжет, а вовсе не пейзаж и не физиономия актера.

— И вы хотите снять меня?

— Обязательно. Вас, возможно, вашу матушку, других родственников. Хочу побывать там, где убили вашего брата. Мне нужна правда, Натан. Результаты. Если удастся доказать, что УБН систематически отстреливает наркоторговцев, хладнокровно их убивает, то мы прижмем этих сволочей. Мой племянник был, конечно, тем еще балбесом, погряз в торговле кокаином по самое не могу, но в закоренелого наркодилера он не превратился. Дурак, но не опасный. Ему исполнилось семнадцать, он был безоружен, тем не менее в него трижды выстрелили в упор. На месте преступления остался пистолет, и УБН утверждает, что он принадлежал ему. Шайка лгунов — вот кто они такие!

По лицу Натана пробегает судорога злобы, у него такой вид, словно он сейчас сплюнет. Я продолжаю напирать:

— В фильме будут истории трех-четырех таких убийств. Не уверен, что использую случай моего племянника, я все же режиссер. Возможно, я к нему слишком пристрастен. Я уже снял историю Хосе Альвареса из техасского Амарильо — девятнадцатилетнего разнорабочего без документов, в которого агенты УБН всадили четырнадцать пуль. Беда в том, что среди его родни никто не владеет английским, а нелегальные иммигранты вообще не вызывают симпатии. Еще я снял историю Тайлера Маршака, студента калифорнийского колледжа, приторговывавшего марихуаной. Убээновцы ворвались в его комнату в общаге, как отряд гестаповцев, и застрелили парня прямо в постели. Может, читали?

Нет, не читал. Натан Кули, которого я знал, часами просиживал за видеоиграми и никогда не брал в руки газет и журналов. Он нелюбопытен и не станет наводить справки ни о «Скелтер филмз», ни о «Коув-Крик».

— В общем, я все там заснял: комнату в общежитии, анатомичку, показания родственников. Теперь они судятся с УБН, и я вряд ли смогу использовать эти съемки.

Нам приносят еду, мы заказываем еще пива. Натан отрывает мясо от куриных костей и вытирает салфеткой рот.

— Почему вас так заинтересовал случай моего брата?

— Считайте, что дело в моем любопытстве. Я пока не знаю всех фактов. Хотелось бы услышать вашу версию событий и побывать на месте преступления. Мои адвокаты, ссылаясь на свободу информации, затребовали документы УБН и судебное дело. Мы проработаем все бумаги, но есть опасность, что у УБН все шито-крыто. У них обычно так и бывает. Постепенно у нас сложится целостная картина, заодно поглядим, как вы и ваша родня смотритесь на экране. Камера не всех любит, Натан.

— Вряд ли камера полюбит мою мамашу, — предупреждает он.

— Это мы еще посмотрим.

— Не уверен. Она вряд ли согласится сниматься. Стоит вам обмолвиться о гибели Джина — и она так разревется, что вам будет не до съемок. — Он облизывает пальцы и тянется за следующим крылышком.

— Отлично! Именно это я и хочу зафиксировать.

— Сколько времени вам понадобится?

Я откусываю сандвич и жую, размышляя.

— Примерно около года. Полгода я снимаю, потом столько же времени режу, монтирую, редактирую, кое-что доснимаю и переснимаю. Со всем этим можно возиться целую вечность, трудно сказать себе «стоп». Что касается лично вас, то я бы начал с предварительной съемки. Она потребует трех-четырех часов. Результат отправлю моим продюсерам и редакторам в Майами. Пускай они на вас посмотрят, послушают, пусть прочувствуют саму историю и вашу способность ее рассказать. Если они дадут добро, то мы продолжим съемки.

— Что я со всего этого получу?

— Ничего, кроме правды и изобличения убийц вашего брата. Подумайте, Натан. Вам бы хотелось, чтобы этих ублюдков обвинили в убийстве и посадили на скамью подсудимых?

— Еще как хотелось бы!

Я подаюсь вперед, сверкая глазами:

— Тогда вперед, Натан! Расскажите о нем. Вы ничего не потеряете, а выигрыш будет велик. Расскажите мне о наркоторговле, как она погубила вашу семью, как в ней погряз Джин. Это же способ жизни в этих краях, другой-то работы нет. Имен можно не называть — я никому не хочу создавать проблем. — Я допиваю второй бокал пива. — Когда вы видели Джина в последний раз?

— Он лежал на земле с заломленными за спину руками, в наручниках. Никто не произвел ни одного выстрела. Товар отняли, облава кончилась. Меня тоже заковали в наручники и увели, а потом я услышал выстрелы. Они плели, что Джин повалил агента и попытался скрыться в лесу. Вранье, они просто его пристрелили…

— Вы должны рассказать мне все от начала до конца, Натан. Мы побываем там и все воспроизведем. Мир должен узнать, как правительство воюет с наркотиками. Оно не берет пленных!

Он делает глубокий вдох, чтобы снять напряжение. Я слишком много болтаю, начинаю частить. Чтобы исправить впечатление, я посвящаю несколько минут своему сандвичу. Официантка спрашивает, не желаем ли мы повторить.

— Мне — да, пожалуйста, — отвечаю я.

Натан следует моему примеру. Доев крылышко, он облизывает пальцы и говорит:

— Сейчас у меня проблемы с родней. Потому я и переехал от них в Редфорд.

Я пожимаю плечами — мол, это ваши дела, и на самом деле совсем не удивлен.

— Если вы станете со мной сотрудничать, а ваши родственники нет, то это усугубит ваши проблемы? — спрашиваю я.

Он усмехается:

— У Кули без проблем не бывает. Мы прославились своими склоками.

— Давайте поступим так. Мы подпишем соглашение размером в одну страничку, заранее подготовленное моими юристами, — совсем простое, так что вам не придется обращаться к собственному юристу, если только не захочется сорить деньгами. Там говорится, что вы, Натан Кули, будете всецело сотрудничать в производстве этого документального фильма. За это получите восемь тысяч долларов — это минимальная оплата актера в таких проектах. Время от времени либо тогда, когда пожелаете, вы можете просматривать отснятый материал, и — внимание! — если увиденное придется вам не по нраву, вы вправе прервать сотрудничество, после чего я лишаюсь возможности использовать отснятое. Это справедливые условия, Натан.

Он кивает. Можно подумать, что он ищет подвох, но Натан не из тех, кто способен к быстрому анализу. К тому же выпитое заставляет его торопиться. Подозреваю, его подкупило слово «актер».

— Восемь тысяч долларов? — повторяет он.

— Да, я же объяснял, это малобюджетные фильмы. На них не разживешься.

Занятно, что я упомянул о деньгах раньше его. Чтобы дополнительно подсластить пилюлю, я добавляю:

— Еще вам положена небольшая часть навара.

Любопытно, как Натан представляет себе этот «навар»?

— То есть вам кое-что перепадет, если фильм выйдет на коммерческий экран, хотя на это лучше не надеяться. Вы делаете это не ради денег, Натан, а ради брата.

На тарелке перед ним выросла гора костей. Официантка убирает объедки и приносит по третьей порции пива. Важно занимать его разговором, чтобы не оставалось времени думать.

— Каким был Джин? — спрашиваю я.

Он трясет головой, вот-вот заплачет.

— Старший брат, сами понимаете… Наш отец пропал, когда мы были еще малышами. Он да я…

Он вспоминает забавные эпизоды из детства: два пацана лицом к лицу с безжалостной жизнью. Мы в третий раз осушаем бокалы и заказываем по четвертой порции, но клянемся, что больше — ни-ни.

В десять часов утра следующего дня мы с Натаном встречаемся в кафе в Редфорде. Он просматривает договор, задает несколько вопросов и ставит свою подпись. Я расписываюсь в качестве вице-президента «Скелтер филмз» и передаю ему чек на восемь тысяч с банковского счета компании в Майами.

— Когда начнем? — спрашивает он.

— Я здесь и никуда не уезжаю, Натан. Чем раньше, тем лучше. Завтра утром вас устроит?

— Вполне. Где?

— Я уже думал об этом. Мы на юго-западе Виргинии, важный элемент здешнего пейзажа — горы. Более того, сюжет тесно связан с землей. Лучше начать с натурных съемок, а там поглядим. Вы живете в городе?

— Снимаю домишко за городом, недалеко. В окно, выходящее во двор, хорошо видны горы.

— Давайте проверим. Я приеду в десять утра с небольшой группой, посмотрим, как там со светом.

— Заметано. Я поговорил с матерью. Она ни в какую.

— Может, мне самому с ней потолковать?

— Попробуйте, но она твердый орешек. Ей не нравится сама мысль, что кто-то будет снимать фильм про Джина и нашу семью. Она считает, что вы покажете нас кучей невежественных остолопов с гор.

— Вы ей объяснили, что у вас будет право отсматривать снятое?

— Пытался объяснить. Но она была пьяна.

— Мне очень жаль…

— Увидимся завтра утром.

Глава 30

Натан живет в домике из красного кирпича на узкой дороге в нескольких милях западнее границы Редфорда. Его ближайший сосед — обитатель передвижного дома из двух секций на полмили ближе к внутриштатному шоссе. Передняя лужайка у Натана тщательно выкошена, у узкого крыльца торчат кустики. Он играет снаружи со своим желтым лабрадором, когда мы подъезжаем и ставим машину позади его лучезарного новенького пикапа.

Моя блестящая команда — это новая ассистентка Ванесса, в рамках данного проекта откликающаяся на обращение «Гвен», и два фрилансера из Роанока: видеооператор Слейд и его ассистент Коди. Слейд величает себя кинодеятелем и завел в гараже кинолабораторию. У него есть камера и прочий инвентарь, и выглядит он соответственно: длинные волосы, собранные в хвост, джинсы с дырками на коленях, пара золотых цепей на шее. Коди моложе и довольно запущенный. Они берут тысячу баксов в день плюс расходы. Договоренность у нас такая: они делают то, что им положено, и помалкивают. Я обещал расплатиться с ними звонкой монетой, не обмолвившись ни о какой «Скелтер филмз». «Может, мы снимаем документальный фильм, может, еще какой-нибудь. Делайте то, что я велю, и не сообщайте никаких подробностей Натану Кули».

Ванесса прикатила в Редфорд накануне вечером, и мы с ней поселились вместе в симпатичном отеле, зарегистрировавшись на ее имя и воспользовавшись кредиткой с достаточным балансом. Своему боссу она сказала, что у нее грипп и врач велел ей посидеть несколько дней дома. В киносъемке она ни в зуб ногой, как и я.

Все здороваются на подъездной дорожке. Потом мы разглядываем окрестности. Задний двор Натана тянется далеко по склону холма, по нему разгуливает маленькое стадо белохвостых оленей, при виде нас перепрыгивающих через забор. Я спрашиваю Натана, сколько времени у него уходит на скашивание здесь травы, он отвечает, что три часа, и указывает на тракторный навес, где стоит щегольская косилка «Джон Дир», совсем новенькая на вид. Он называет себя сельским жителем, любителем природы, охоты и рыбалки, предпочитающим мочиться с заднего крыльца. К тому же он еще не забыл тюрьму, жизнь нос к носу с тысячей других подневольных людей. Нет, сэр, его выбор — открытое пространство. Пока мы прохаживаемся и болтаем, Слейд и Коди слоняются без цели, что-то бормочут друг другу, поглядывая на солнце, и чешут подбородки.

— Мне здесь нравится, — объявляю я, тыча пальцем туда-сюда. — Хочу иметь в кадре эти холмы.

Слейд как будто не согласен, тем не менее они с Коди начинают выгружать из фургона свои причиндалы. Подготовка никак не закончится, и я, демонстрируя творческий темперамент, уже подгоняю их, указывая на часы. Гвен привезла маленький косметический набор, и Натан нехотя соглашается на пудру и румяна — но только чтобы самую малость! Я уверен, это у него первый опыт такого рода, но ему необходимо почувствовать себя актером. На Гвен короткая юбка и почти не застегнутая блузка, и ее задача частично состоит в том, чтобы проверить, легко ли раздразнить этого парня. Я делаю вид, будто погружен в свои записи, но на самом деле не спускаю глаз с Натана, а тот пожирает глазами Гвен. Ему нравится внимание и заигрывания.

Когда камера, освещение, монитор и звук почти готовы, я отвожу Натана в сторонку. Режиссер делится с кинозвездой своей творческой концепцией.

— А теперь полная серьезность, Натан. Думайте о Джине, убитом федералами. Я хочу от вас угрюмости, и чтоб никаких улыбочек, никакого веселья, понятно?

— Я все понял.

— Говорите медленно, через силу. Я задаю вопросы, вы смотрите прямо в камеру и рассказываете. Ведите себя естественно. Вы симпатичный парень, и, думаю, камера вас полюбит, но важно оставаться самим собой.

— Я попробую, — обещает Натан. Я вижу, что ему уже не терпится начать сниматься.

— Да, и последнее — надо было сказать об этом еще вчера… Если мы добьемся своего и выведем УБН на чистую воду, они могут захотеть расквитаться. Я совершенно не доверяю им, это банда негодяев, способных на все. Поэтому важно, чтобы вы были, что называется, не при делах.

— Я совершенно чист, — заверяет он меня.

— С прошлым покончено?

— Раз и навсегда. Хватит с меня тюряги, Рид. Потому я и перебрался сюда, подальше от своей семейки. Это они варят и продают «дурь», а я завязал.

— Ладно. Тогда думайте о Джине.

Коди вешает на него микрофон, и мы занимаем свои места. У нас настоящая съемочная площадка, мы сидим в складных креслах, под софитами, вокруг сплетения проводов. Над плечом у меня камера, и я на минутку воображаю себя настоящим журналистом, ведущим расследование. Я свирепо гляжу на Гвен:

— А как же фотосъемка? Давай, Гвен!

Она послушно хватает фотоаппарат.

— Всего парочка снимков, Натан, — говорю я, — чтобы окончательно выставить свет.

Он сначала хмурится, потом улыбается щелкающей его Гвен. Наконец — с момента нашего приезда прошел час — мы приступаем к съемке. Я держу ручку левой рукой и черкаю в блокноте.

Малкольм Баннистер был правшой — вдруг у Натана возникнут подозрения? Но он, похоже, от них далек.

Чтобы он раскрепостился, я начинаю сначала: имя, возраст, работа, образование, судимости, дети, семейное положение и так далее. Пару раз я прошу его расслабиться, что-то повторить — у нас самый обычный разговор. Детство: адреса проживания, школы, жизнь со старшим братом Джином, безотцовщина, сложные отношения с матерью. Тут он говорит:

— Учтите, Рид, я не собираюсь чернить собственную мать.

— Конечно, нет, Натан. Этого у меня и в мыслях не было. — И я спешу сменить тему.

Доходит до «культуры метамфетамина» его юности. Он неохотно раскрывается и рисует удручающую картину безрадостной молодости, полной наркотиков, пьянок, секса и насилия. К пятнадцати годам он уже умел варить метамфетамин. Два его двоюродных брата сгорели заживо при взрыве лаборатории в передвижном доме. В шестнадцать лет он впервые познакомился с камерой каталажки. Он бросил школу и пустился во все тяжкие. Как минимум четверо его кузенов сидели за торговлю наркотиками; двое до сих пор не вышли. Как ни тяжко было сидеть, ему самому тюрьма пошла на пользу: отучила от наркотиков и от выпивки. Пять лет заключения он провел в трезвости и теперь намерен держаться подальше от мета, позволяя себе разве что пивка.

В полдень мы закругляемся. Солнце вскарабкалось высоко, и Слейд обеспокоен излишней яркостью. Они с Коди бродят в поисках другого места для съемки.

— Сколько у вас сегодня времени? — спрашиваю я Натана.

— Я босс, — гордо отвечает он. — Хочу — выхожу на работу, хочу — не выхожу.

— Отлично. Еще пару часиков?

— Почему нет? Как у меня получается?

— Класс! На привыкание ушло всего несколько минут, и с тех пор все идет как по маслу, очень естественно.

— Вы прирожденный рассказчик, Натан, — поддакивает Гвен. Ему это как бальзам на сердце. Она опять его гримирует, вытирает пот со лба, обмахивает кисточкой, трогает, флиртует, случается, ведет себя нескромно. Он тает от внимания к себе.

Мы приносим в тень дуба рядом с навесом привезенные с собой сандвичи и напитки. Это место Слейд одобряет, и мы решаем перенести съемочную площадку сюда. Гвен шепотом просит у Натана разрешения воспользоваться туалетом. Он смущается, но не может оторвать взгляд от ее ног. Я отхожу и делаю вид, что беседую по мобильному телефону с важными людьми в Лос-Анджелесе.

Гвен исчезает в доме. Позже она доложит, что там две спальни, но обставлена только одна. В гостиной лишь кровать, кресло, огромный жидкокристаллический телеэкран, в ванной давно не убирались, кухонная раковина забита грязной посудой, холодильник — пивом и фастфудом. Есть еще чердак со складной лестницей. На полах дешевое покрытие. Дверей три: главная, задняя и ведущая в гараж, все с тяжелыми толстыми засовами, явно установленными совсем недавно. Сигнализации не заметно — ни панелей с кнопками, ни датчиков на дверях и окнах. В стенном шкафу в спальне две винтовки и два карабина, в стенном шкафу в пустой спальне — только пара грязных охотничьих сапог.

Пока Гвен в доме, я продолжаю притворяться, будто разговариваю по телефону, а сам наблюдаю за Натаном, благо на мне большие темные очки. Он не спускает глаз с задней двери в дом — нервничает, что она внутри одна. Слейд и Коди перекладывают провода. Когда она возвращается, Натан успокаивается и просит извинения за то, что он такой неряшливый хозяин. Она с воркованием занимается его прической. Когда все готово, мы начинаем дневную рабочую смену.

Он упоминает о мотоциклетной аварии в возрасте четырнадцати лет, и я полчаса вытягиваю из него подробности. Потом мы переходим к его пестрому послужному списку: наниматели, товарищи по работе, обязанности, зарплаты, увольнения. Возвращаемся к наркобизнесу и вдаемся в подробности: как варят мет, кто его этому научил, каковы главные ингредиенты и так далее. Увлечения, девушки? Он признается, что в двадцать лет обрюхатил юную родственницу, но понятия не имеет, что стало с матерью и ребенком. До ареста у него был серьезный роман, но пока он сидел, возлюбленная его забыла. Судя по взглядам, которые он бросает на Гвен, она его зацепила.

Теперь ему тридцать лет, и если не считать гибели брата и его тюремного приговора, жизнь получалась тусклой. За три часа я успеваю услышать о ней все, представляющее хоть какой-то интерес. Он заявляет, что ему пора на работу.

— Обязательно надо побывать на месте убийства Джина, — говорю я, когда Слейд выключает камеру и все переводят дух.

— Это за Блуфилдом, в часе езды отсюда, — сообщает он.

— Блуфилд в Западной Виргинии?

— Он самый.

— Как вы там очутились?

— Доставляли товар. Покупатель оказался осведомителем.

— Я должен все там осмотреть, Натан, побродить, представить себе картину, сам момент насильственной гибели Джина. Дело было ночью, да?

— Далеко за полночь.

Гвен протирает ему лицо губкой, снимая грим.

— Вы отлично держитесь перед камерой, — ласково произносит она, и он улыбается.

— Когда мы сможем туда поехать? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

— В любое время, хоть завтра.

Замечательно! Мы договариваемся встретиться у его дома в девять утра и отправиться колонной через горы в Западную Виргинию, к дальней заброшенной шахте, где братья Кули угодили в ловушку.

Мы хорошо провели время с Натаном. Он и я, режиссер и актер, отлично поладили, а Гвен и он, казалось, вообще порой готовы были сбросить одежду и предаться греху. Под вечер мы с ней подкатываем к «Бомбею», что на главной улице Редфорда, рядом с кампусом колледжа, и садимся возле мишени для дротиков. Для студентов еще рано, только несколько потенциальных нарушителей спокойствия пользуются у стойки скидками «часа удачи». Я прошу официантку передать Натану Кули, что мы здесь, и он немедленно вырастает перед нами с радостной улыбкой. Мы приглашаем его к себе за столик, он охотно соглашается, и мы с ним принимаемся глушить пиво. Гвен почти не пьет, умудрившись обойтись стаканом вина, тогда как мы с Натаном уговариваем по несколько пинт. С появлением студентов обоих полов становится шумно. Я спрашиваю о специальных предложениях, хозяин указывает на доску, где мелом написано «Устрицы». Мы заказываем две порции, Натан отлучается, чтобы наорать на повара. Мы ужинаем и засиживаемся дотемна. Мы вдвоем не только единственные черные в заведении, но и старше всех — остальным здесь меньше двадцати двух. Натан иногда подходит к нам спросить, всем ли мы довольны, но вообще-то он человек занятой.

Глава 31

Следующим утром в девять часов мы возвращаемся к дому Натана. Опять он играет с собакой на лужайке. По-моему, он встречает нас у дома, потому что не хочет впускать внутрь. Я объясняю, что мой маленький «ауди» надо срочно ремонтировать, поэтому лучше нам отправиться вместе в его пикапе. Час туда и час обратно — два тяжких часа в обществе Натана… Он пожимает плечами и соглашается. Мы едем впереди, Слейд и Коди тащатся в фургоне сзади. Я сижу рядом с водителем, Гвен с комфортом разместилась позади нас. Сегодня на ней джинсы, раз вчера Натана так смущали ее ноги. Она будет чуть равнодушнее — пусть он поломает голову, что да как.

Пикап катит себе на запад, в сторону гор, а я восхищаюсь его салоном и признаюсь, что редко оказываюсь в подобных машинах. Кожаные сиденья, навороченный навигатор и все такое прочее. Натан очень горд своей тачкой и готов без конца ее обсуждать.

Чтобы сменить тему, я вспоминаю его мамашу: мол, ужасно хочу с ней познакомиться.

— Знаете, Рид, — говорит Натан, — вы можете, конечно, попробовать, но то, чем мы занимаемся, ей не по нутру. Вчера вечером я опять с ней разговаривал, все объяснил про наш проект и его важность, про то, как она вам нужна, но она уперлась.

— Хотя бы поговорить, поздороваться, — не отстаю я. Мне трудно не оглянуться и не улыбнуться Гвен: Натан уже считает наш проект важным!

— Сомневаюсь. Она кремень, Рид. Пьет, как лошадь, жуткий характер. Сейчас мы с ней в контрах.

Я — журналист, спец по расследованиям и обязан быть нахалом, поэтому не щажу его чувства.

— Это потому, что вы отошли от семейного бизнеса и стали зарабатывать в баре?

— Это уже слишком личное, — одергивает меня Гвен с заднего сиденья.

Натан набирает в легкие воздуху, смотрит в боковое окно. Держа руль обеими руками, он начинает:

— Это долгая история. Мать вечно винит меня в смерти Джина, с ума сойти! Он же был старшим братом, главарем, заправлял в лаборатории, где варили мет, и к тому же наркоманом. А я нет. Ширялся иногда, но подсесть не подсел. А Джину было море по колено. Там, куда мы сейчас едем, Джин бывал каждую неделю. Иногда и я с ним увязывался. В ту ночь, когда нас застукали, я не должен был там оказаться. На нас работал один парень, не стану называть имен, но, в общем, он продавал наш мет к западу от Блуфилда. Мы не знали, что его застукали, он перетрухнул и выложил агентам УБН, когда и где. Мы попали в западню. Клянусь, я ничем не мог помочь Джину. Я же говорю, мы сдались, нас повязали. Потом слышу выстрелы — и все, Джин уже лежит мертвый. Сто раз втолковывал это мамаше, но она ничего не желает слышать. Джин был ее любимым сыном, и она считает меня виноватым в его смерти.

— Ужас… — бормочу я.

— Она навещала вас в тюрьме? — вкрадчиво спрашивает Гвен.

Опять долгая пауза.

— Два раза.

Молчание на протяжении примерно трех миль. Мы выезжаем на федеральную автостраду и берем курс на юго-запад, слушая кантри, Кенни Чесни. Натан откашливается и говорит:

— Если честно, я подумываю убраться подальше от своей семейки: от матери, двоюродных братьев, от всех этих лодырей-племянников. Все в курсе, что я завел хороший бар и зашибаю деньгу, так что эти клоуны того и гляди явятся меня подоить. Пора сматываться.

— И куда же? — интересуюсь я сочувственно.

— Недалеко. Я люблю горы, пешие прогулки, рыбалку. Я сельский парень, Рид, этого не исправить. Взять хоть Бун, Северная Каролина, — местечко что надо. Что-нибудь в этом роде. Главное, чтоб без Кули в телефонной книге. — Он смеется своей невеселой шутке.

А еще через несколько минут вгоняет нас в дрожь.

— А знаете, у меня был в тюрьме знакомый, похожий на вас! Такой Малкольм Баннистер — классный парень, черный, из Уинчестера, Виргиния. Адвокат. Твердил, что фэбээровцы упекли его ни за что.

Слушая его, я киваю, изображая рассеянность. Чувствую, Гвен на заднем сиденье вся напряглась.

— А с ним чего? — выдавливаю я вопрос. Не помню, чтобы у меня когда-нибудь так пересыхал рот.

— Думаю, Мэл просидит еще года два. Точно уже не помню. Даже не знаю, в чем сходство: то ли в голосе, то ли в повадках. Трудно сказать. Напоминаете мне Мэла, и все тут.

— Мир велик, Натан, — говорю я нарочитым басом, изображая безразличие. — И потом, для белых все мы на одно лицо.

Он смеется, Гвен тоже издает неуклюжий смешок.

Поправляясь в Форт-Карсоне, я работал с экспертом, часами снимавшим меня на видео и составившим список моих привычек и манер, подлежавших изменению. Я без устали тренировался, но, перебравшись во Флориду, забросил тренировки. Естественные движения и замашки трудно поломать. Сейчас меня охватил ступор, я никак не соображу, что сказать. На помощь приходит Гвен:

— Вы говорили о племянниках, Натан. Давно это в вашей семье? Похоже, многие семьи занимаются метамфетамином из поколения в поколение.

Натан хмуро обдумывает вопрос.

— Все безнадежно. Кроме угольной шахты, работы нет, а молодежь теперь не хочет лезть под землю. И потом, они начинают «торчать» уже с пятнадцати лет, а в шестнадцать становятся наркоманами. Девчонки в шестнадцать беременеют. Дети рожают никому не нужных детей. Начнут ширяться — и их уже не остановишь. Здесь нет никакого будущего, во всяком случае, для таких, как я.

Я слышу его голос, но не прислушиваюсь к словам. Голова у меня идет кругом: я судорожно пытаюсь угадать, что известно Натану. Как велики его подозрения? Чем я их разбудил? Я еще не разоблачен — в этом я уверен, и все же что у него на уме?

В Блуфилде, Западная Виргиния, одиннадцать тысяч жителей. Городок расположен на юге штата, у самой его границы. Мы объезжаем его по шоссе номер 52 и вскоре оказываемся на извилистой дороге, то мчимся вниз, то карабкаемся вверх. Натан — знаток этих мест, хотя не бывал здесь много лет. Свернув на местную дорогу, мы начинаем спускаться в долину. Асфальту конец, мы виляем по грунтовке, объезжая колдобины, и тормозим у ручья. Ветки старых иволистных дубов загораживают солнце, вокруг трава по колено.

— Приехали. — Он выключает зажигание.

Мы выходим. Я делаю сигнал Слейду и Коди выгружать оборудование. Мы обойдемся без искусственного освещения, камеру я хочу маленькую, ручную. Они затевают свою обычную возню.

Натан стоит на берегу и с улыбкой наблюдает за шустрым потоком.

— Вы часто здесь бывали? — спрашиваю я его.

— Не очень. У нас было много пунктов вокруг Блуфилда, но главный — этот. Джин мотался сюда на протяжении десяти лет, а я нет. Я участвовал во всем этом бизнесе не так активно, как он хотел. Чуял, что добром не кончится. Пытался найти себе другое применение. Хотел вырваться. А Джин, наоборот, старался меня втянуть.

— Где вы ставили машины?

Он показывает место. Я решаю убрать из кадра его пикап и фургон Слейда. Полагаясь на свой солидный режиссерский опыт, я задумал снять действие: Натан направится к месту трагедии, камера последует за ним. Мы несколько минут репетируем, потом приступаем к съемке. Натан рассказывает.

— Громче, Натан! — прошу я. — Вас не слышно.

Шагая к ручью, Натан объясняет:

— Мы приехали сюда часа в два ночи, я и Джин. Пикап был его, за рулем я. Остановились вот здесь, видим — другая машина, заехала вон в ту рощу, все, как условились. — Он показывает на ходу. — Все выглядело нормально. Мы приблизились к той машине, наш человек, назовем его Джо, вылезает и окликает нас. Мы тоже здороваемся и обходим свой пикап сзади. В кузове, в запертом ящике для инструментов, десять фунтов мета — хороший товар, Джин сам варил. Под листом фанеры ведерко, в нем еще столько же. Вместе двадцать фунтов, оптовая цена — двести штук. Вынимаем, перекладываем в багажник к Джо, он захлопывает крышку — и тут началось! Нас обступили дюжина агентов УБН. Не знаю, откуда они повылезали, но двигались они как на шарнирах, не уследишь. Джо исчез, как не было его. Они поволокли Джина, тот поносил Джо, грозил. Я так перепугался, что дышать не мог от страха. Нас взяли с поличным, и я знал, что это верная тюрьма. На меня надели наручники, отняли бумажник, обшарили карманы и повели по тропинке — вот здесь. Уходя, я оглянулся. Джин лежал на земле с заломленными за спину руками. Он бесился, сыпал ругательствами. Через несколько секунд я услышал выстрелы и крик Джина.

— Стоп! — восклицаю я и некоторое время хожу кругами. — Повторяем!

И мы начинаем все сначала. Только после третьей попытки я удовлетворяюсь. У меня новая идея. Я прошу Натана встать там, где в последний раз лежал Джин. Мы ставим раскладное кресло и сажаем в него Натана. При работающей камере я задаю вопрос:

— Натан, какой была ваша реакция, когда вы услышали выстрелы?

— Сначала я не поверил. Они швырнули Джина на землю, над ним стояли не меньше четырех агентов УБН. Они заломили ему руки за спину, но еще не надели наручников. Он был безоружен. В пикапе имелись карабин и два девятимиллиметровых пистолета, но мы их не доставали. Что бы они потом ни болтали, Джин был безоружен.

— Вы услышали выстрелы — и что?

— Я остановился и крикнул что-то вроде: «Что такое? Что происходит?» «Джин!» — кричу. Но агенты толкнули меня в спину и повели дальше. Я уже не мог оглядываться — слишком далеко. «Хочу увидеть своего брата!» — говорю. Но они только смеются и толкают меня в темноту. Довели до фургона, запихали внутрь, отвезли в каталажку в Блуфилде. А я все спрашивал про брата: «Что случилось с Джином? Где он? Что вы сделали с Джином?»

— Прервемся на минутку, — говорю я Слейду и поворачиваюсь к Натану: — Здесь можно не скрывать чувств. Представьте себе зрителей. Какой реакции вы бы хотели на этот ужасный рассказ? Возмущения? Горечи? Грусти? От вас зависит, что они почувствуют. Попробуем еще раз, но теперь дайте себе волю. Сможете?

— Попытаюсь.

— Давай, Слейд! Расскажите, Натан, как вы узнали, что ваш брат мертв?

— Это было утром, в тюрьме. Пришел помощник шерифа с бумагами. Я спрашиваю про Джина, а он и говорит: «Твой брат мертв. Застрелен при попытке сбежать от УБН». Так и сказал. Ни сочувствия, ни удивления, вообще ничего. — Натан судорожно глотает. У него уже дрожат губы, глаза на мокром месте. Я показываю ему из-за камеры большой палец. Он продолжает: — Я не знал, что сказать. Это был шок. Никакой попытки бегства Джин не предпринимал, они просто его пристрелили. — Он смахивает тыльной стороной ладони слезу и бормочет: — Простите… — Ему по-настоящему тяжко, это не игра, а искренние переживания.

— Стоп! — приказываю я. — Перерыв.

Подбегает Гвен со щеткой для волос и платками.

— Чудесно, просто чудесно! — восторгается она. Натан встает и бредет к ручью, занятый своими мыслями. Я велю Слейду опять включить камеру.

Мы проводим на натуре три часа, снимая и переснимая сцены, которые я придумываю на ходу. К часу дня мы уже выбились из сил и страшно голодны. В Блуфилде мы находим заведение быстрого питания и пожираем бургеры с жареной картошкой. На обратном пути в Редфорд мы помалкиваем. Наконец я догадываюсь попросить Гвен позвонить Тэду Карслоффу, моему партнеру в Майами. Эту фамилию назвала секретарь в КРС, когда Натан звонил два дня назад в мой «офис».

Делая вид, что на том конце кто-то есть, Гвен начинает:

— Привет, Тэд, это Гвен. Отлично, а ты? Мы возвращаемся в Редфорд с Натаном. Полдня снимали на месте убийства его брата, получилось мощно. Натан — прирожденный рассказчик! Он обходится без сценария. Все выходит естественно.

Я кошусь на Натана, ведущего машину. Он не может удержаться от самодовольной ухмылки. Гвен продолжает свой монолог:

— Его мать? — Пауза. — Пока не сдается. Натан говорит, что она не желает сниматься и вообще против фильма. Рид хочет попробовать еще раз завтра. — Пауза. — У него план съездить в их родной городок, снять могилу, поболтать со старыми друзьями, может, с теми, с кем он работал, все такое… — Пауза, она внимательно слушает молчащий телефон. — Да, здесь все отлично. Рид в восторге от первых двух дней, Натан — просто находка. Мощно получается, говорю тебе. Рид позвонит тебе сегодня под вечер. Чао!

Милю-другую мы едем молча, Натан привыкает к своему успеху.

— Завтра в Уиллоу-Гэп? — спрашивает он наконец.

— Да, но вы можете не ехать, если не хотите, — отвечаю я. — Думаю, двух дней с вас довольно.

— Выходит, со мной все? — грустно говорит он.

— Почему же! Послезавтра я поеду домой, в Майами, посвящу несколько дней просмотру отснятого материала. Потом начнем монтаж, возьмемся за ножницы. А вот через пару недель, когда у вас выдастся свободное время, мы вернемся для следующего этапа съемок.

— Ты рассказывал Натану об идее Тэда? — звучит с заднего сиденья голос Гвен.

— Еще нет.

— А идея-то блестящая!

— Что за идея? — спрашивает Натан.

— Тэд — лучший редактор в компании, мы постоянно сотрудничаем. Поскольку в этом фильме участвуют три-четыре разные семьи, рассказывается о нескольких убийствах, он предложил собрать вас вместе и просто снять. Усадить в одной комнате, чтобы было удобно, и затеять разговор. Никакого сценария, указаний, одни факты, пускай самые жестокие. Как я говорил, мы расследуем полдюжины случаев, и сходство между всеми бросается в глаза. Мы выберем три-четыре лучших…

— К ним определенно относится ваш, — подсказывает Гвен.

— …и дадим вам, пострадавшим, сравнить свои истории. Тэд считает, что получится просто убийственно!

— Он прав! — чирикает Гвен. — Вот бы посмотреть!

— В общем, и я того же мнения, — говорю я.

— Где встречаться? — спрашивает Натан. Он уже руками и ногами «за».

— До этого еще не дошло. Скорее всего в Майами.

— Вы бывали в Саут-Бич, Натан? — спрашивает Гвен.

— Нет.

— Холостой мужчина тридцати лет не захочет оттуда уезжать. Там беспрерывная гулянка, а девушки… Как бы ты их описал, Рид?

— У меня другие заботы, — бурчу я, не отклоняясь от сценария.

— Да ладно! Красивые и горячие, так?

— При чем тут гульба? — ворчу я, недовольный ассистенткой. — Можно собрать наших героев и в Вашингтоне, это, вероятно, удобнее для семей.

Натан молчит, но я знаю, что он — сторонник Саут-Бич.

Мы с Ванессой отдыхаем в гостиничном номере в Пуласки, Виргиния, в получасе езды от Редфорда. Изучая мои записи, сделанные в Форт-Карсоне, мы стараемся понять, что вызвало у Натана подозрения. Он нагнал на нас страху, произнеся «Малкольм Баннистер»; теперь нам необходимо разобраться, как это вышло. Малкольм, размышляя, щипал себя за нос, когда ему было весело, слегка наклонял голову вправо, опускал подбородок, испытывая сомнения, тыкал себя правым указательным пальцем в висок, когда ему наскучивал разговор…

— В общем, разговаривая, следи за руками: пусть лежат спокойно, — советует Ванесса. — И потише говори!

— Я такой крикун?

— Когда ты много говоришь, голос становится нормальным, то есть прежним. Будь немногословным.

Мы спорим, насколько серьезны подозрения Натана. Ванесса считает, что все в порядке и он уже предвкушает поездку в Майами. Она уверена, что никто из моего прошлого теперь меня не узнает. Я готов с ней согласиться, но еще не отошел от шока, который испытал, когда Натан назвал мое прежнее имя. Мне тогда показалось, что у него сверкнули глаза, как будто его так и подмывало сказать: «Я знаю, кто ты такой и чего тебе надо!»

Глава 32

Натан просится с нами в свой родной Уиллоу-Гэп, поэтому мы опять едем через горы. Он ведет машину, Гвен распинается о восторженной реакции в Майами. Она уверяет Натана, что Тэд Карслофф и другие важные фигуры в нашей штаб-квартире просмотрели накануне вечером весь материал и пребывают на седьмом небе. Натан их сразил, и теперь они считают, что фильм ждет успех. А главное, в Майами оказался один из наших главных инвесторов, и надо же было так случиться, чтобы он тоже посмотрел пленку из Виргинии. Натан и весь фильм произвели на него такое впечатление, что он готов удвоить наш бюджет. Денег у него хватит, и он согласен удлинить наш фильм как минимум до полутора часов. Все это может привести к предъявлению обвинений чинам УБН и к невиданному скандалу в Вашингтоне!

Слушая эту болтовню, я делаю вид, будто говорю по телефону с Майами, хотя на том конце никого нет. То мямлю, то изрекаю что-нибудь глубокомысленное, но по большей части слушаю, хмурюсь и вообще изображаю тяжесть творческого процесса. Иногда для пущей достоверности поглядываю на Натана. Парень — наш с потрохами.

За завтраком Гвен напомнила мне о необходимости больше молчать, говорить басом, медленно и не трогать руками лицо. Я рад, что она такая вдохновенная болтушка.

Джин Кули покоится позади закрытой деревенской церкви на маленьком заросшем кладбище, среди сотни других могил. Я велю Слейду и Коди снять могилу и все вокруг, а сам отхожу для еще одного важного телефонного разговора. Натан, полностью вошедший в роль и уверенный в себе, предлагает встать на колени за могилой, Гвен одобряет эту идею. Я киваю издали, не отрывая от уха трубку и беззвучно шевеля губами. Натан выжимает из глаз еще несколько слезинок, Слейд делает «наезд» камерой.

Считается, что в Уиллоу-Гэп пятьсот жителей, но где они все, непонятно. Собственно, городок представляет собой заросшую сорняками улицу с четырьмя разваливающимися домами, сельской лавкой и прилепившейся к ней почтой. При виде немногочисленных прохожих Натан начинает нервничать. Он знает этих людей и не хочет, чтобы его видели со съемочной группой. По его словам, большинство жителей, в том числе его родня и друзья, обитают за городом, на узких сельских дорогах и в долине. Они подозрительны по природе, и я уже понимаю, почему он захотел нас сопровождать.

Школы, в которой они учились с Джином, больше нет; школьников из Уиллоу-Гэп целый час везут на автобусе.

— Вот отсюда и бегут, — бормочет Натан себе под нос. Он нехотя показывает нам четырехкомнатный домик, в котором они с Джином когда-то прожили целый год. — Это последнее место, где мы жили с отцом, — объясняет он. — Мне было лет шесть, Джину десять.

Я уговариваю его сесть на щербатую каменную ступеньку и поведать на камеру обо всех адресах, где успели пожить они с Джином. Он забывает, что стал кинозвездой, и мрачнеет. Я спрашиваю об отце, но его этот разговор не привлекает. Он даже злится и повышает на меня голос, а потом опять начинает лицедействовать. Через несколько минут Гвен, его союзница, не одобряющая меня, хвалит Натана на все лады.

Мы прохаживаемся перед домиком, я изображаю творческую погруженность в себя. Наконец я спрашиваю, где теперь живет его мать.

— Минутах в десяти отсюда, вон там. Но мы же туда не идем, да?

Я вынужден согласиться и опять отхожу — до чего надоели эти телефонные переговоры!

Проведя в Уиллоу-Гэп и вокруг добрых два часа, мы увидели достаточно. Я даю понять, что не слишком доволен сегодняшним материалом, даже проявляю раздражение.

— Ничего, он скоро остынет, — шепчет Гвен Натану.

— Где лаборатория Джина? — интересуюсь я.

— Ее больше нет, — отвечает он. — Взорвалась вскоре после его смерти.

— Отлично! — ворчу я.

Мы собираемся и уезжаем. Второй день подряд у нас на обед бургеры и жареная картошка на выезде с федеральной автострады. В пути я завершаю очередной воображаемый телефонный разговор и сую телефон в карман. Поворачиваясь к Гвен, я даю понять своим видом, что у меня важные новости.

— В общем, так. Тэд все время ведет переговоры с семьей Альваресов в Техасе и с Маршаками в Калифорнии. Если помните, Натан, я рассказывал вам обе эти истории. В юного Альвареса агенты УБН всадили четырнадцать пуль. Маршак спал в комнате общежития в своем колледже, когда они ворвались и пристрелили его спящего. Вспомнили?

Натан, не отрывая глаз от дороги, кивает.

— В семье Альварес нашелся один знаток английского языка, готовый все нам рассказать. Маршак-старший возбудил против УБН дело, хотя адвокаты советуют ему поумерить пыл. Он настроен по-боевому и не намерен молчать. Оба они могут прилететь в Майами в этот уик-энд — за наш счет, конечно. Оба работают, поэтому снимать придется в субботу. Два вопроса, Натан. Первый: вы хотите участвовать? Второй: вы готовы вот так взять и сорваться?

— Ты говорил ему о документах УБН? — подсказывает Гвен, не давая Натану ответить.

— Еще нет. Сам узнал только сегодня утром.

— Что за документы? — интересуется Натан.

— Кажется, я вам рассказывал, что наши юристы затребовали документы УБН по некоторым делам, в том числе по делу Джина. Вчера федеральный судья в Вашингтоне, можно сказать, удовлетворил наше ходатайство. Посмотреть документы мы можем, получить их — нет. УБН перешлет их копии из Вашингтона в свое отделение в Майами, и мы получим к ним доступ.

— Когда? — спрашивает Гвен.

— Уже в понедельник.

— Хотите увидеть дело Джина, Натан? — осторожно спрашивает Гвен.

Он не спешит с ответом, поэтому я продолжаю:

— Нам покажут не все, но там будут фотографии места преступления и показания всех агентов, может, даже того осведомителя, который вас выдал. Ну, и баллистическая экспертиза, результаты вскрытия со снимками. Очень увлекательно.

Натан стискивает челюсти и цедит сквозь зубы:

— Неплохо бы взглянуть…

— Значит, договорились?

— Сначала скажите, чем это может обернуться.

Этот вопрос погружает меня в раздумья на несколько минут. Наконец я готов ответить.

— Ну как чем? Если вы еще приторговываете, то УБН обязательно вам отомстит, мы это обсуждали.

— Я же вам говорил, что завязал!

— Тогда для вас нет никакой угрозы. Вы делаете это ради Джина и остальных жертв убийц из УБН. Во имя торжества правосудия!

— А в Саут-Бич вам понравится, — вставляет Гвен.

Я подвожу итог:

— Можно вылететь завтра днем из Роанока прямо в Майами, в субботу снять, в воскресенье показать, утром в понедельник просмотреть документы УБН — и вечером в понедельник вы опять дома.

— Я думала, что самолет Ники в Ванкувере, — говорит Гвен.

— Ну и что, что в Ванкувере? Завтра днем он будет здесь, — отвечаю я.

— У вас есть самолет? — Натан ошеломленно смотрит на меня.

Нам с Гвен смешно. Я улыбаюсь:

— Не лично у меня, его арендует компания. Мы так много мотаемся, что без самолета не обойтись.

— Я завтра не могу, — говорит Гвен, изучая свой график в айфоне. — Мне надо в Вашингтон. В субботу прилечу сама. Как можно такое пропустить: три семьи вместе в одной комнате. Невероятно!

— А как же ваш бар? — обращаюсь я к Натану.

— Он моя собственность, — отвечает он гордо. — И менеджер у меня парень не промах. Да и вообще, пора удрать из города на пару-тройку дней. Бар отбирает у меня десять-двенадцать часов в день шесть дней в неделю. Я заслужил отпуск.

— А ваш куратор по УДО?

— Мне не запрещено путешествовать, надо только его уведомлять.

— Вот здорово! — восклицает Гвен. Еще немного, и она завизжит, как девчонка. Натан улыбается, словно мальчишка в предвкушении Рождества. Я, по обыкновению, радею только о деле.

— В общем, так, Натан. Давайте сразу обо всем договоримся. Я должен позвонить Ники, чтобы он перегнал самолет; Тэд позаботится о доставке остальных участников. Да или нет?

Натан отбрасывает последние колебания.

— Заметано, летим.

— Отлично.

— Какой отель понравится Натану, Рид? — спрашивает Гвен.

— Не знаю, они там все один лучше другого. Звони. — И я тычу в клавиши своего телефона, чтобы завести еще один односторонний разговор.

— Вам какой, Натан? Прямо на пляже или на второй линии?

— Там, где девчонки, — хохочет он над своей изысканной шуткой.

— Это на пляже.

Ко времени нашего возвращения в Редфорд Натан Кули уже уверен, что ему забронирован номер в одном из лучших на свете отелей на одном из самых модных пляжей и он полетит туда на частном реактивном самолете — как и полагается такому серьезному актеру.

Ванесса в бешеной спешке отбывает в вашингтонский пригород Рестон — дорога туда занимает четыре часа. Первым делом она торопится в безымянную организацию, снимающую офис в придорожном торговом центре. Там орудует шайка талантливых контрафакторов, способных подделать любой документ. Их специализация — фальшивые паспорта, но за хорошие деньги они могут изготовить диплом колледжа, свидетельство о рождении и о браке, судебное постановление, документы на автомобиль, уведомление о выселении, водительское удостоверение, кредитную историю — словом, настоящие мастера на все руки. Часть их деятельности незаконна, часть в ладу с законом. Они бесстрашно рекламируют себя в Интернете, соревнуясь с поразительным количеством конкурентов, но оговариваются, что разборчивы с клиентами.

Я набрел на них несколько недель назад после утомительных поисков. Чтобы проверить их надежность, я отправил им выписанный фирмой «Скелтер филмз» чек на пятьсот долларов, заказав фальшивый паспорт. Паспорт прибыл во Флориду спустя неделю, и его кажущаяся подлинность даже привела меня в замешательство. Человек, отвечавший у них на звонки, большой специалист, заверил меня в восьмидесятипроцентной гарантии благополучного пересечения границы при отъезде из страны. Шанс благополучного въезда в любую страну Карибского бассейна достигал, по его словам, девяноста процентов. Проблематичной будет, правда, попытка снова въехать в Соединенные Штаты. Я ответил, что последнего делать не стану. Он объяснил, что в наши дни в связи с разгулом терроризма Управление таможни и охраны границ больше озабочено списком лиц, которым запрещено летать, чем поддельными документами.

Наше дело не терпит отлагательства, поэтому Ванесса платит тысячу наличными, и они принимаются за работу. Она контактирует с нервным типом, откликающимся на странное имя, которое он называет с заметным смущением. Как и его коллеги, он трудится в тесном бронированном отсеке, совсем один. Здесь царит атмосфера чрезвычайной подозрительности, противозаконности и ожидания рейда спецназа. Непрошеных гостей не жалуют. Предпочтение отдается заслону в виде Интернета, за которым они прячут свои нечистые делишки.

Ванесса передает нервному типу карту памяти из своего фотоаппарата и вместе с ним разглядывает на двадцатидюймовом экране фотографии улыбающегося Натана Кули. Выбрав одну для паспорта и водительских прав, они записывают его адрес, дату рождения и прочее. Ванесса объясняет, что ей нужны новые документы на имя Натаниэла Коули, особо указав, что написать нужно именно Коули, тогда как настоящая фамилия Натана пишется Кули. Нервный говорит, что ему все равно, и начинает манипулировать кадрами. Проходит час, и он предъявляет заказчице американский паспорт и виргинские водительские права, способные обмануть кого угодно. Голубая виниловая обложка паспорта потрепана, как и просили. Наш Натан, никогда далеко не уезжавший, объездил, оказывается, всю Европу и почти всю Азию.

Ванесса мчится в Вашингтон и покупает там два набора первой помощи, пистолет и кое-какие медикаменты. В восемь тридцать она уже отправляется обратно в Роанок.

Глава 33

Самолет «Челленджер-604» — одна из лучших частных реактивных машин, предлагаемых напрокат. В его салоне с комфортом помещаются восемь пассажиров, которые, если их рост не достигает шести футов двух дюймов, могут ходить взад-вперед, не стукаясь макушкой о потолок. Новый борт такого типа стоит, если судить по ценнику в Интернете, около тридцати миллионов, но я не собираюсь его покупать. Он нужен мне на короткое время, поэтому меня интересует почасовой тариф — пять тысяч. Чартерная компания находится в Рейли, и плачу я за ее услуги чеками банка в Майами, выписанного «Скелтер филмз». В пять часов вечера из Роанока вылетают двое — Натан и я. Все утро пятницы у меня уходит на уговоры: я уверяю фирму, что пришлю по электронной почте копии наших паспортов, вот только найду свой. Я будто бы задевал его неведомо куда и сейчас усиленно ищу, перевернув квартиру вверх дном.

Для полетов за границу частная чартерная компания обязана предоставлять имена пассажиров и копии паспортов за несколько часов до отправления. Управление таможни и охраны границ проверяет, не числятся ли эти персонажи в списке лиц, которых нельзя перевозить по воздуху. Я знаю, что в этом списке нет ни Малкольма Баннистера, ни Макса Рида Болдуина, но как они отреагируют на фальшивый паспорт Натаниэла Коули? Вот я и тяну в надежде, что чем меньше времени у пограничников останется на наши паспорта, тем лучше. Наконец я радую чартерную компанию сообщением, что мой паспорт нашелся, после чего медлю еще час, прежде чем отправить копии обоих паспортов по электронной почте в Рейли. Понятия не имею, как поступят пограничники, получив копию моего паспорта. Возможно, мое имя вызовет тревогу и повлечет уведомление ФБР. В таком случае это станет первым моим следом после того, как я покинул Флориду шестнадцать дней назад. Я убеждаю себя, что это нестрашно, ведь я не подозреваемый и не беглый заключенный. Я — свободный человек, на перемещения которого не наложено никаких ограничений, ведь так?

Почему тогда этот сценарий меня тревожит? Потому что я не доверяю ФБР.

Я отвожу Ванессу в региональный аэропорт Роанока, откуда она полетит через Атланту в Майами. Высадив ее, я долго колешу, пока не нахожу маленький терминал для личных воздушных судов. Мне надо убить несколько часов, поэтому, отыскав стоянку, я прячу свой маленький «ауди» между двумя здоровенными пикапами. После этого звоню Натану в бар и сообщаю плохую новость: наш вылет задерживается. «Наши пилоты», дескать, обнаружили неисправность какого-то индикатора. Беда невелика, «наши техники» трудятся не покладая рук. Новое время вылета — семь часов вечера.

Чартерная фирма переслала мне наш маршрут. «Челленджер» ожидается в Роаноке в три часа дня. Он приземляется точно в назначенное время и подъезжает к терминалу. Предстоящее приключение нервирует меня и одновременно вдохновляет. Я жду полчаса, затем звоню в чартерную фирму в Рейли и сообщаю, что вылечу позже, в семь часов.

Время идет, мне отчаянно скучно. В шесть я вхожу в терминал, навожу справки и знакомлюсь с одним из летчиков по имени Девин. Я включаю все свое умение очаровывать и болтаю с Девином, как со старым другом. Объясняю, что наш второй пассажир, Натан, — герой одного из моих фильмов и мы направляемся с ним на пляж, чтобы несколько дней порезвиться. Вообще-то я с ним не очень хорошо знаком. Девин просит у меня паспорт, я подчиняюсь. Он незаметно сличает меня с фотографией и остается доволен. Я прошу показать мне самолет.

Уилл, второй пилот, читает в кабине газету. Впервые в жизни я вхожу в личный реактивный самолет. Я трясу ему руку, как заправский политик, восхищаюсь количеством дисплеев, переключателей, датчиков, шкал и всего такого прочего. Девин ведет меня на экскурсию. За кабиной кухонька, или кубрик с микроволновкой, раковиной с теплой и холодной водой, укомплектованным баром, полками с фарфором и столовыми приборами, большим ведром со льдом и пивом. Я специально заказал две марки — алкогольное и безалкогольное. За одной из дверей ждут легкие закуски — вдруг мы проголодаемся? Ужина на борту не будет — я отказался от стюарда. В чартерной фирме настаивали, что владелец самолета требует брать в полет стюарда, так что мне пришлось пригрозить отказом от контракта. Тогда они присмирели, и теперь на юг полетим только мы с Натаном.

В салоне шесть больших кожаных кресел и диванчик. Все выдержано в теплых тонах и дышит тонким вкусом. На плюшевом ковре ни пятнышка. Кино можно смотреть сразу на трех экранах, причем, как сообщает с гордостью Девин, со звуком «долби сурраунд». После салона я инспектирую туалет, потом багажное отделение. Я лечу налегке, Девин принимает у меня сумку. Я вдруг морщу лоб — что-то забыл…

— У меня в сумке пара дисков, можно будет при необходимости взять их во время полета?

— Никаких проблем. Багажное отделение тоже загерметизировано, так что заходите смело.

— Отлично.

Полчаса я обследую самолет, потом начинаю поглядывать на часы, как будто злюсь на задерживающегося Натана.

— Он у нас горец, — объясняю я Девину, сидя с ним в салоне. — Сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь летал на самолете. Совсем неотесанный!

— Что за фильм вы снимаете? — интересуется Девин.

— Документальный. Про метамфетаминовый бизнес в Аппалачах.

Мы с Девином возвращаемся в терминал и ждем там. Я забыл кое-что в машине и выхожу из здания. Через несколько минут на стоянку заруливает заметный новенький пикап Натана. Он быстро находит себе место и выскакивает, полный рвения. На нем короткие джинсовые шорты, белые кроссовки «Найк» без носков, бейсболка дальнобойщика с плоским козырьком и, главное, цветастая ало-оранжевая гавайская рубашка, распахнутая на груди. Он забирает с заднего сиденья туго набитую спортивную сумку «Адидас» и торопится к терминалу. Я перехватываю его и жму руку. При мне бумаги.

— Прошу прощения за опоздание. Самолет ждет.

— Вот и хорошо! — У него слезятся глаза, изо рта разит пивом. Тем лучше!

Я завожу его внутрь. У стойки Девин любезничает с администраторшей. Я подвожу Натана к окну от пола до потолка и показываю ему «челленджер».

— Наш! — говорю я с гордостью. — По крайней мере на эти выходные.

Пока Натан таращится на самолет, я быстро сую проходящему мимо Девину его поддельный паспорт. Он сличает фото с оригиналом, который как раз отворачивается от окна. Я знакомлю их, Девин отдает мне паспорт Коули и говорит:

— Добро пожаловать на борт.

— Летим? — спрашиваю я.

— Следуйте за мной.

Покидая терминал, я бормочу:

— Скорее бы на пляж!

На борту Девин убирает сумку «Адидас» в багажное отделение. Натан плюхается в кожаное кресло и восторженно озирается. Я наливаю в кубрике пиво — настоящее Натану, безалкогольное себе. Когда в стаканах лед, на вид не различишь, где какое. Потом отвлекаю шутками Девина, знакомящего нас с правилами безопасности, — из опасения, как бы он не назвал место назначения. Обходится без этого, и когда он отправляется в кабину экипажа и там пристегивается, я облегченно перевожу дух. Они с Уиллом показывают нам большой палец и запускают двигатели.

— За нас! — говорю я Натану. Мы чокаемся пивом. Я раскладываю между нами столик из красного дерева. Когда самолет начинает разбег, я спрашиваю: — Как ты насчет текилы?

— Отлично! — радуется он.

Я спешу в кубрик и приношу оттуда бутылку «Куэрво голд» с двумя рюмочками. Мы запиваем текилу пивом. К моменту взлета меня уже немного повело. Когда гаснет табло «Пристегните ремни», я вновь наливаю пива, которое мы опять предваряем текилой. Так оно и идет. Промежутки я заполняю чушью про фильм и воодушевление наших финансовых партнеров. Натана это скоро утомляет, и я ободряю его обещанием приготовленного для нас ужина и предстоящей встречей с некоей юной особой, знакомой знакомого, самой горячей цыпочкой во всем Саут-Бич. Она видела отрывки нашего материала и горит желанием пообщаться с Натаном.

— Ты захватил длинные брюки? — Я опасаюсь, что его сумка набита барахлом в том же вкусе, как и сейчас на нем.

— Чего только не взял! — заверяет он меня заплетающимся языком.

Когда в нас перекочевывает половина «Куэрво голд», я смотрю на схему полета на дисплее и сообщаю:

— До Майами остался всего час, а мы ни в одном глазу!

Мы опрокидываем еще по рюмочке, я запиваю текилу безалкогольным пивом. Я вешу фунтов на тридцать больше Натана и стараюсь, чтобы внутрь попало меньше алкоголя, но и у меня плывет перед глазами, когда мы пролетаем над Саванной на высоте более тридцати восьми тысяч футов. Натана развозит все сильнее.

Я знай себе подливаю, и он не останавливается. Мы минуем мой брошенный Нептун-Бич, и я наливаю по последней. В пиво Натана я незаметно бросаю две таблетки хлоралгидрата, пятьсот миллиграммов каждая.

— Чего уж оставлять на донышке? — Я разливаю остатки, и мы залпом опрокидываем рюмки. С меня как с гуся вода, но про Натана этого не скажешь. Через полчаса он в полной отключке.

Я отслеживаю наш полет на дисплее рядом с кубриком. Мы забрались еще выше. Внизу Майами, но о снижении нет речи. Я перетаскиваю Натана на диванчик, кладу его поудобнее, проверяю пульс. Наливаю себе кофе и прощаюсь в иллюминаторе с Майами.

Вскоре мы минуем Кубу, теперь на дисплее Ямайка. Тембр двигателей меняется, мы приступаем к длительному снижению. Я надуваюсь кофе в отчаянном старании прочистить мозги. Предстоят решающие двадцать минут, полные хаоса. У меня есть план, но я почти не властен над событиями.

Натан дышит тяжело и медленно. Я трясу его — безрезультатно. Из правого кармана его тесных шортов я выковыриваю брелок с ключами. Один ключ от замка зажигания, другие шесть разных форм и размеров. Парочка из них от замков в его доме, еще пара — от дверей бара. В левом кармане я нахожу пачку купюр — пятьсот долларов — и упаковку жевательной резинки. Из его левого заднего кармана я достаю толстый бумажник из дешевого кожзаменителя. Объяснение толщины нехитрое: здесь, в самом удобном месте, на левой ягодице, Натан припас восемь презервативов «Троян». Тут же десять новеньких стодолларовых купюр, действительное водительское удостоверение Виргинии, две клубные карты его бара, две визитные карточки — куратора по условно-досрочному и поставщика пива. Кредиток у Натана нет — наверное, из-за недавней пятилетней отсидки и отсутствия настоящего рабочего места. Я не покушаюсь ни на деньги, ни на презервативы. Заменив его права поддельными, я возвращаю Натаниэлу Коулу бумажник. В правый задний карман кладу фальшивый паспорт. Он не шевелится, потому что ничего не чувствует.

Я иду в туалет, запираюсь. Открываю люк в багажное отделение, расстегиваю свою сумку и достаю два нейлоновых мешочка с крупной надписью «ПЕРВАЯ ПОМОЩЬ». Запихиваю оба на дно сумки Натана и все закрываю. Потом подхожу к кабине пилотов, отодвигаю черную занавеску и наклоняюсь, привлекая внимание Девина. Он снимает наушники.

— Этот тип напился и вырубился, — сообщаю я ему. — Теперь не могу его добудиться, не пойму, есть ли у него пульс. Сразу после приземления ему потребуется врачебная помощь.

Уилл слышит меня даже в наушниках и переглядывается с напарником. Если бы не снижение, один из них пошел бы проверить, жив ли пассажир.

— Все понятно, — произносит Девин, и я возвращаюсь в салон, к Натану, лежащему почти в трупном оцепенении, но с пульсом. Еще через пять минут я докладываю пилотам, что бедолага дышит, только его никак не разбудить.

— Вот идиот, уговорил менее чем за два часа целую бутылку текилы! — сокрушаюсь я. Они сочувственно качают головами.

Мы приземляемся в Монтего-Бей и катимся мимо коммерческих авиалайнеров, пристыкованных к выходам главного терминала. Южнее я вижу еще три самолета, за ними частный терминал. Там уже крутятся красные мигалки карет «скорой помощи», прибывших спасать Натана. Хаос — это как раз то, что должно помочь моему исчезновению. Я далеко не трезв, но благодаря приливу адреналина мыслю четко.

Двигатели стихают, Девин открывает дверь. Я уже приготовил портфель и сумку, но изображаю тревогу за Натана.

— Дождитесь иммиграционную службу, — говорит Девин.

— Конечно.

В салон поднимается сотрудник ямайской иммиграционной службы с мрачной физиономией.

— Паспорт, пожалуйста, — обращается он ко мне. Я протягиваю ему паспорт, он смотрит в него и говорит: — Прошу покинуть самолет.

Я бегом спускаюсь по ступенькам. Другой сотрудник иммиграционной службы приказывает мне подождать. На борт поднимаются два медика, чтобы заняться Натаном. К трапу подъезжает задом «скорая», тут же машина полиции с включенной мигалкой, но без сирены. Я пячусь. Возникает спор, как извлечь пациента из самолета: у всех — медиков, сотрудников иммиграционной службы, полицейских — есть на сей счет собственное мнение. Носилки отвергаются, поэтому Натана просто выволакивают и сносят вниз на руках. Он почти не выказывает признаков жизни, и, весь он больше ста сорока фунтов, спасательная операция застопорилась бы. При его загрузке в «скорую» из самолета выносят спортивную сумку Натана, и сотрудник справляется у Девина, что это. Девин заверяет, что сумка принадлежит напившемуся пассажиру, и ее помещают в «скорую» вместе с ним.

— Мне надо идти, — говорю я одному из сотрудников, и он указывает мне на дверь ближайшего терминала. Я вхожу внутрь в тот момент, когда трогается с места «скорая» с Натаном внутри. В мой паспорт шлепают печать, сумку и портфель просвечивают. Пограничник велит мне подождать в вестибюле, и я наблюдаю оттуда спор между Девином и Уиллом с одной стороны и ямайскими чиновниками — с другой. Они могли бы задать неприятные вопросы и мне, и я предпочитаю этого избежать. Снаружи, под козырьком, останавливается такси, стекло передней дверцы опускается, и я вижу мою дорогую Ванессу, манящую меня рукой. Убедившись, что рядом со мной никого нет, я выхожу, сажусь в такси, и мы мчимся прочь.

Она сняла номер на третьем этаже в дешевом отеле в пяти минутах от аэропорта. Мы видим с балкона, как садятся и взлетают самолеты. Лежа в постели, мы их слышим. Мы совершенно обессилены, но о сне не может быть и речи.

Глава 34

Утром в субботу Виктор Уэстлейк намеревался поспать подольше, но после второго звонка встал и сварил себе кофе. Он подумывал, не прикорнуть ли еще немного на диване, но третий звонок прогнал остатки сна. Звонил помощник по фамилии Фокс, контролировавший в данный момент историю с Баннистером/Болдуином и карауливший любой чих. Вот уже больше двух недель, как ключевой свидетель словно сквозь землю провалился.

— Сообщение от таможни, — начал докладывать Фокс. — Вчера днем Болдуин улетел на частном самолете из Роанока на Ямайку.

— Частный самолет? — удивился Уэстлейк. Помня о ста пятидесяти тысячах вознаграждения, он прикидывал, долго ли протянет на них Болдуин при таких замашках.

— Да, сэр, «Челленджер шестьсот четыре», предоставлен чартерной компанией из Рейли.

Уэстлейк поразмыслил.

— Что ему понадобилось в Роаноке? Странно…

— Да, сэр.

— Разве он уже не летал на Ямайку несколько недель назад? Когда первый раз покинул страну?

— Летал, сэр, из Майами в Монтего-Бей. Провел там несколько дней, потом перелетел на Антигуа.

— Наверное, ему нравятся острова, — проговорил Уэстлейк, беря чашку с горячим кофе. — Он один?

— Нет, сэр, с ним некий Натаниэл Коули, так по крайней мере значится в паспорте. Но как оказалось, Коули путешествует с поддельным паспортом.

Уэстлейк поставил нетронутую чашку и заходил по кухне.

— Его пропустили через границу с фальшивым паспортом?

— Так точно, сэр. Но учтите, это был частный самолет, там паспорт не проверяли. Чартерная компания прислала его копию, и фамилию проверили на предмет присутствия в списке лиц, которым запрещено летать. Так обстоят дела.

— Напомните, чтобы я это поломал.

— Обязательно, сэр.

— Вопрос в том, Фокс, что затевает Болдуин. Зачем ему понадобился личный самолет и спутник с фальшивым паспортом? Найдите ответы на эти вопросы, и поскорее.

— Сделаю все возможное, сэр. Но вам излишне напоминать об обидчивости ямайцев.

— Излишне. — В войне с наркотиками не все сражения велись между копами и наркодилерами. Ямайцы, как и полицейские на многих других Карибских островах, сопротивлялись нажиму американских властей.

— Я постараюсь. Только сегодня суббота — что здесь, что там.

— Жду вас в своем кабинете рано утром в понедельник с первыми результатами, вы слышите?

— Так точно, сэр.

Натан Кули очнулся в комнатушке без окон. Единственным источником света был цифровой монитор на столике, горевший красным. Он лежал на узкой госпитальной койке с решетками по бокам. Подняв глаза, он увидел пакет с жидкостью, трубку, спускавшуюся к его левой руке и заканчивавшуюся иглой, прикрытой белой марлей. Значит, больница.

Во рту была такая сушь, будто он наелся соли, голова начинала раскалываться при любой попытке думать. На ногах у него были белые кроссовки. Они — кто бы это ни был — не удосужились его разуть, укрыть, переодеть в больничный халат. Он зажмурился, и туман стал потихоньку рассеиваться. Он вспомнил текилу, пиво без конца, пьяного Рида Болдуина. Он начал накачиваться пивом у себя в баре еще в пятницу днем, прежде чем ехать в аэропорт. В самолете он выпил не меньше десяти стаканов и столько же стопок текилы. Вот идиот! Допился до того, что угодил под капельницу! Ему очень хотелось встать, начать действовать, но боль в затылке и в глазах отбросила его на койку, и он приказал себе не двигаться.

За дверью завозились, в палате зажегся свет. Высокая, совершенно черная медсестра в белоснежном халате произнесла укоризненным тоном:

— Что ж, мистер Коули, вам пора. За вами пришли. — Это был английский, но со странным акцентом.

Натан хотел спросить, где он находится, но за медсестрой в палату вошли трое в форме, с такими физиономиями, будто собирались наброситься на него с кулаками. Старший по возрасту выступил вперед и показал ему свой жетон.

— Капитан Фремонт, полиция Ямайки, — представился он, как в телевизоре.

— Где я? — выдавил Натан.

Фремонт осклабился, двое за его спиной тоже.

— Вы не знаете, где находитесь?

— Где?..

— На Ямайке, в Монтего-Бей. Пока в больнице, но скоро будете в городской тюрьме.

— Как я попал на Ямайку?

— На личном самолете. Настоящая конфетка!

— Но я летел в Майами, в Саут-Бич! Это какая-то ошибка, понимаете? Это что, шутка?

— Разве мы похожи на шутников, мистер Коули?

Натану показалось, что они как-то странно произносят его фамилию.

— С какими целями вы пытались проникнуть на территорию Ямайки с поддельным паспортом, мистер Коули?

Натан пощупал свой задний карман и хватился бумажника.

— Где мой бумажник?

— Конфискован, вместе со всем прочим.

Натан потер виски, борясь с тошнотой.

— Ямайка? Что мне понадобилось на Ямайке?

— Вот и мы спрашиваем о том же, мистер Коули.

— Паспорт? Какой еще паспорт? У меня никогда не было паспорта.

— Позже я вам его покажу. Попытка попасть в нашу страну с поддельным паспортом, мистер Коули, — это нарушение ямайских законов. Но обстоятельства таковы, что у вас есть проблемы похуже.

— Где Рид?

— Извините?

— Рид Болдуин. Тот, кто меня привез. Найдите Рида, он все объяснит.

— С Ридом Болдуином я не знаком.

— А вы его найдите. Он черный, как и вы. Рид может все объяснить. Мы улетели из Роанока вчера часов в семь. Похоже, в самолете мы перебрали. Мы летели в Майами, в Саут-Бич, чтобы работать там над его документальным фильмом. Он про моего брата Джина, понимаете? В общем, здесь какая-то ужасная ошибка. Нам надо быть в Майами…

Фремонт медленно повернулся к своим коллегам. Взгляды, которыми они обменялись, не оставляли сомнения, что они имеют дело с совершенно спятившим болваном.

— Тюрьма? Вы сказали «в тюрьму»?

— Там твоя следующая остановка, дружок.

Натан стиснул зубы, но не сладил с собой: его вырвало. Фремонт ловко подставил ему мусорную корзину и отступил, чтобы не запачкаться. Натана выворачивало несколько минут. Пока он рычал и бранился, трое полицейских то рассматривали потолок, то проверяли, не забрызгал ли он им обувь. Когда этот плачевный эпизод остался позади, Натан встал, поставил на пол корзину, вытер салфеткой рот и отхлебнул воды.

— Прошу вас, объясните, что происходит, — просипел он.

— Вы арестованы, мистер Коули, — сказал Фремонт. — Нарушение правил въезда в страну, ввоз запрещенных препаратов, обладание огнестрельным оружием. С чего вы взяли, что на Ямайку можно заявиться с четырьмя килограммами чистого кокаина и с пистолетом?

У Натана отвисла челюсть. Он широко разинул рот, но не произнес ни слова. Как он ни старался, звуки не складывались в слова. Наконец он сумел еле слышно произнести:

— Что?!

— Не ломайте комедию, мистер Коули. Куда вы направлялись? На один из наших прославленных курортов, чтобы неделю заниматься сексом и употреблять наркотики? Вы привезли их для личного потребления или с намерением продать другим богатым американцам?

— Это все шутка, да? Где Рид? Хватит, повеселились! Ха-ха! А теперь выпустите меня отсюда.

Фремонт снял со своего широкого ремня наручники.

— Повернитесь, сэр. Руки за спину!

— Рид! — заорал вдруг Натан. — Я знаю, это все ты! Хватит издеваться, осел, вели этим клоунам прекратить!

— Повернитесь, сэр, — повторил Фремонт, но Натан не подчинился. Вместо этого он крикнул еще громче:

— Рид! Ты за это ответишь! Ничего себе шуточки! Я слышу, как ты ржешь!

Два других полицейских шагнули к нему и схватили за руки. Натан смекнул, что сопротивляться опасно и бессмысленно. Надев на арестованного наручники, они вывели его из палаты в коридор. Натан крутился, высматривая Рида или кого-нибудь еще, кто мог бы вмешаться и положить конец этому кошмару. Они прошли мимо открытых дверей других маленьких палат, где помещалось по две-три плотно стоящие койки, мимо носилок на колесах с пациентами в коме, мимо сестер, строчивших в историях болезни, и санитаров у телевизора. Все до одного были черными, и Натан окончательно убедился, что он на Ямайке. Спустившись по лестнице вниз и оказавшись в духоте, под палящим солнцем, Натан понял, что он на чужой земле, на недружественной территории.

Такси отвозит Ванессу обратно в аэропорт, откуда она вылетит в девять сорок в Атланту. В шесть пятьдесят вечера она должна приземлиться в Роаноке. После этого она поедет в Редфорд и поселится в мотеле. Несколько дней она проведет без меня.

Я беру такси и еду в центр Монтего-Бей. В отличие от Кингстона, трехсотлетней столицы, Монтего-Бей — молодой курортный город отелей, кондоминиумов и торговых центров, протянувшихся от океанского берега в глубь острова и сомкнувшихся с предместьями. Здесь нет ни главной улицы, ни центральной площади, ни внушительного дворца правосудия. Административные здания рассыпаны по городу, деловая жизнь тоже рассредоточена. Мой водитель находит адвокатскую контору Решфорда Уотли. Расплатившись, я карабкаюсь на второй этаж, где трудятся в маленьких кабинетиках юристы. Мистер Уотли объяснил мне по телефону, что редко работает по субботам, но для меня сделает исключение. В «Желтых страницах» он в порядке рекламы ссылается на свой тридцатилетний опыт во всех уголовных судах. Мы обмениваемся рукопожатиями, и я вижу: он рад, что я тоже черный. Он думает, что я такой же, как остальные, американский турист.

Мы усаживаемся в его скромном кабинете. После короткого обмена шутками я перехожу к делу — если можно так это назвать. Он предлагает отойти от формальностей и обращаться друг к другу по имени. Теперь мы Рид и Решфорд. Я начинаю объяснять, что я — кинодокументалист и в моем нынешнем проекте задействован некий Натан Коули, но довольно быстро я меняю тон. Я говорю Решфорду, что мы с Натаном прибыли на Ямайку развеяться. В самолете он напился и отключился, так что по прилете не обошлось без «скорой помощи». Не уверен, но, кажется, он попытался провезти наркотики и пистолет. Я сумел улизнуть в возникшей суматохе. Решфорд понадобился мне для двух целей: самое главное, он будет представлять меня и оберегать от неприятностей; а во-вторых, позвонит куда надо, подергает за известные ему ниточки, чтобы выяснить, что с Натаном и в чем его обвиняют. Я хочу, чтобы Решфорд посетил его в тюрьме и заверил, что я делаю все ради его освобождения.

Решфорд обещает сделать все необходимое. Мы договариваемся о гонораре, и я расплачиваюсь наличными. Он тут же садится за телефон и звонит знакомым в пограничную службу и в полицию. Может, он просто разыгрывает для меня комедию, но знакомых у него полно. Через час я прошу меня извинить и выхожу на улицу утолить жажду. Вернувшись, я застаю Решфорда за прежним занятием: с трубкой в руках, черкающим в блокноте.

Я читаю в холле журнал под шумным потолочным вентилятором, когда появляется Решфорд. Он садится за секретарский стол, хмурится, качает головой.

— Ваш друг угодил в переплет, — говорит он. — Во-первых, он попытался въехать по поддельному паспорту.

— Да что вы, Реш?! — Я внимательно слушаю.

— Вы знали об этом?

— Конечно, нет, — отвечаю я. Полагаю, Решфорду не доводилось арендовать личный самолет и он не разбирается в правилах.

— Но гораздо хуже другое, — продолжает он. — Он попытался незаконно провезти пистолет и четыре килограмма кокаина.

— Четыре килограмма кокаина! — недоверчиво повторяю я, разыгрывая потрясение.

— Порошок нашли в двух нейлоновых мешочках в его спортивной сумке, там же был маленький пистолет. Что за болван!

Я трясу головой — как можно в такое поверить!

— Он говорил, что хотел купить себе «дурь», когда прилетит сюда, но чтобы притащить с собой такую партию…

— Вы хорошо с ним знакомы? — спрашивает Решфорд.

— Познакомился неделю назад. Не сказать, что мы близкие друзья. Знаю, в США он нарушал законы о наркотиках, но не догадывался, что он такой идиот!

— Как видите, именно такой. Скорее всего следующие двадцать лет он проведет в одной из наших расчудесных тюрем.

— Двадцать?!

— Пять за кокаин, пятнадцать за пистолет.

— С ума сойти! Сделайте что-нибудь, Решфорд!

— Вариантов немного. Я буду пробовать, а вы не мешайте.

— А я? Мне ничего не угрожает? Таможня проверила мои вещи и ни к чему не придралась. Я ведь не сообщник, меня не обвинят заодно с ним?

— Пока вы чисты. Но я бы вам посоветовал как можно быстрее унести отсюда ноги.

— Не могу, пока не увижу Натана. Понимаете, я обязан ему помочь!

— Вы мало что можете сделать, Рид. Кокаин и оружие нашли в его багаже.

Я расхаживаю по тесному помещению, погруженный в раздумья, в ужасной тревоге. Решфорд наблюдает за мной, потом говорит:

— Меня, возможно, пустят к Коули. Я знаю парней в тюрьме, постоянно с ними работаю. Вы наняли правильного адвоката, Рид. Но повторяю, я пока не знаю, как ему помочь.

— Часто такое бывает? Ну, чтобы американских туристов хватали здесь за наркотики?

Поразмыслив, он отвечает:

— Это происходит сплошь и рядом, но не так. Американцев ловят на выезде, а не на въезде. У нас за наркотики дают не так много, зато оружие не прощают, особенно пистолеты. О чем он думал?

— Вот уж не знаю!

— Давайте, я к нему пробьюсь, познакомлюсь, а дальше будет видно.

— Мне тоже нужно с ним повидаться, Решфорд. Вы уж постарайтесь. Уговорите своих друзей в тюрьме.

— Для этого могут потребоваться деньги.

— Сколько?

Он пожимает плечами:

— Немного, долларов двадцать.

— Столько у меня найдется.

— Ладно, я погляжу, что можно сделать.

Глава 35

Летчики названивают мне на сотовый, я не отвечаю. Девин оставляет четыре отчаянных голосовых сообщения одинакового содержания: полиция арестовала самолет, летчиков не отпускают с острова. Они живут в «Хилтоне», но им совсем несладко. Их контора в Рейли рвет и мечет, всем нужны ответы. Летчики оказались крайними: это они предъявили фальшивый паспорт, что грозит им потерей работы. Хозяин самолета тоже пугает санкциями. И так далее.

Мне недосуг тревожиться за этих людей. Уверен, человек, владеющий самолетом стоимостью тридцать миллионов баксов, найдет способ все уладить.

В два часа дня мы с Решфордом покидаем его контору. Через десять минут он тормозит перед управлением полиции. Здесь же расположена каталажка. Он ставит машину на забитой стоянке и кивает на низкое строение с плоской крышей, узкими бойницами вместо окон и колючей проволокой вместо декора. Мы шагаем по дорожке, Решфорд по-приятельски здоровается с охраной и дежурными.

У двери он шушукается с охранником, определенно своим знакомым. Я исподволь слежу за ними и не замечаю передачи денег. У стойки мы подписываем бланк.

— Я сказал им, что вы тоже адвокат, мой партнер, — шепчет он, пока я вывожу одно из своих имен. — Постарайтесь прикинуться адвокатом.

Если бы он только знал!

Решфорд ждет в длинной узкой комнате, используемой адвокатами для встреч с клиентами, когда полиции не приходит блажь найти ей какое-нибудь другое применение. Кондиционера здесь нет, поэтому духота, как в сауне. Через несколько минут отворяется дверь. Вводят Натана Кули. Он таращит глаза на Решфорда, потом оглядывается на охранника, но тот скрывается за дверью. Натан медленно опускается на железный табурет и смотрит на посетителя. Тот сует ему свою визитную карточку.

— Я Решфорд Уотли, адвокат. Меня нанял ваш друг Рид Болдуин, чтобы я разобрался в вашем деле.

Натан берет карточку и пододвигает табурет ближе. Левый глаз у него заплыл, левая скула распухла, в углу рта запекшаяся кровь.

— Где Рид? — спрашивает он.

— Здесь. Он очень встревожен и хочет вас видеть. Как вы себя чувствуете, мистер Коули? У вас распухла скула.

Натан смотрит на широкое, круглое, черное лицо и пытается вникнуть в слова, которые слышит. К нему обращаются по-английски, но со странным акцентом. Ему хочется внести поправку, объяснить, что он Кули, а не Коули, но вдруг этот человек так и пытается сказать, но по-ямайски выходит иначе?

— Вы хорошо себя чувствуете? — беспокоится адвокат.

— За последние два часа я участвовал в двух драках и в обеих проиграл. Заберите меня отсюда, мистер… — Он вглядывается в карточку, но не может разобрать слова.

— Уотли.

— Мистер Уотли! Это страшное недоразумение! Я не знаю, что произошло, как это случилось, но я ни в чем не виноват. Мне ничего не известно про поддельный паспорт, и я точно не пытался ввезти наркотики и оружие. Кто-то все это мне подложил, понимаете? Я говорю чистую правду и готов поклясться на целой стопке Библий. Я не употребляю наркотики, не продаю их, я никакой не контрабандист. Я хочу поговорить с Ридом. — Он цедит все это сквозь стиснутые зубы и все время трет себе скулы.

— Вам сломали челюсть?

— Я не врач.

— Я постараюсь привести врача и добиться, чтобы вас перевели в другую камеру.

— Они все одинаковые: душные, переполненные, грязные. Сделайте что-нибудь, мистер Уотли, и побыстрее! Мне здесь не выжить.

— Кажется, вы уже сидели раньше.

— Пять лет в федеральной тюрьме. Но там совсем другое дело. Я думал, там плохо, но здесь — кромешный ад! У меня в камере пятнадцать лбов, все, кроме меня, черные, две койки и дыра в полу, чтобы мочиться. Ни кондиционера, ни еды. Пожалуйста, мистер Уотли, сделайте что-нибудь!

— Вам грозят очень серьезные обвинения, мистер Коули. Если дойдет до суда, то вас могут приговорить к двадцати годам заключения.

Натан роняет голову и тяжело вздыхает:

— Я и недели не протяну…

— Скорее всего я смогу добиться, чтобы срок скостили, но все равно он будет большим. И сидеть придется не в такой каталажке. Вас отправят в региональную тюрьму, где условия и того хуже.

— Придумайте какой-нибудь план! Объясните судье, кому угодно, что все это ошибка. Я невиновен, понимаете? Вы должны добиться, чтобы мне поверили!

— Попробую, мистер Коули. Но система есть система, и, на беду, здесь, на Ямайке, шестеренки крутятся медленно. Сначала, через несколько дней, первая явка в суд, потом предъявление обвинений…

— А залог? Могу я внести залог и выйти отсюда?

— Я сейчас как раз работаю над этим с поручителем, но оптимизма не питаю. Суд решит, можете ли вы улететь из страны. Какой суммой денег вы располагаете?

Натан кривится, качает головой:

— Не знаю. В бумажнике была тысяча долларов, но где он, мой бумажник? Уверен, денег теперь не найти. В кармане было еще пятьсот — тоже исчезли. Обобрали меня до нитки. Есть кое-какие активы дома, но не наличность. Я небогат, мистер Уотли. Я бывший заключенный тридцати лет, выпущенный всего полгода назад. У моей родни тоже ничего нет.

— Суд, исходя из количества кокаина и аренды личного самолета, решит по-другому.

— Кокаин не мой. Я никогда его не видел, никогда до него не дотрагивался. Его подбросили, понимаете, мистер Уотли? Вместе с «пушкой».

— Я-то вам верю, мистер Коули, но суд отнесется к вашим показаниям более скептически. Суд только такие истории и слышит.

Натан медленно открыл рот и выковырял из уголка запекшуюся кровь. Он определенно испытывал сильную боль и находился в шоковом состоянии.

Решфорд встал.

— А вы сидите. Рид здесь. Если спросят, отвечайте, что он один из ваших адвокатов.

При моем появлении избитое лицо Натана озаряется слабой надеждой. Я сажусь менее чем в трех футах от него. Ему хочется кричать, но он знает, что нас могут услышать.

— Что происходит, Рид? Объясни!

Я должен разыграть испуг, неуверенность в том, что случится завтра.

— Не знаю, Натан, — говорю я, нервничая. — Меня не арестовали, но с острова не отпускают. Рано утром я обратился к Решфорду Уотли, и мы с ним пытаемся что-то предпринять. Все, что я помню, — мы с тобой очень быстро набрались. Вот дураки! Ты отрубился на диване, меня тоже клонило в сон. Один из летчиков позвал меня в кабину и сказал, что самолеты, летящие в Майами, сажают из-за плохой погоды. Предупреждение о торнадо, тропический шторм, все такое. Международный аэропорт в Майами закрыт. Торнадо уходил на север, поэтому мы сместились на юг и оказались над Карибами. Кружили, кружили — я мало что соображал… Я пытался тебя разбудить, но ты дрых без задних ног.

— Не помню, как отрубился… — сказал он, потирая поврежденную скулу.

— Когда напьешься, всегда упускаешь этот момент. А ты напился будь здоров. Начал пить еще до взлета. В общем, мы выжгли почти все горючее и должны были сесть. Летчики объяснили, что в Монтего-Бей мы заправимся и улетим в Майами, благо что там улучшилась погода. Я уже пил кофе галлонами и более или менее помню, что было дальше. Мы приземляемся, капитан говорит: «Не выходите, через двадцать минут мы опять взлетим». Потом он говорит: «Сейчас к нам пожалует погранично-таможенная служба». Нам велят покинуть самолет, но ты лежишь пластом и не шевелишься. Пульс и то еле прощупывается. Они вызывают «скорую» — и с этого момента все идет вразнос…

— Что за бред с фальшивым паспортом?

— Это я виноват. Мы все время летаем в Майами, а там часто требуют паспорт, даже для внутренних перелетов, особенно у пассажиров частных рейсов. Думаю, это началось в восьмидесятых, в разгар войны с наркотиками. Частными самолетами активно пользовались наркобароны и их подручные. Вот там и привыкли требовать паспорта. Иметь их не обязательно, но полезно. Я знаю в Вашингтоне человека, который за сотню баксов может изготовить паспорт за одну ночь. Ну, и попросил его сварганить такой тебе — вдруг пригодится? Мог ли я подумать, что так получится?

Бедняга Натан не знает, верить мне или нет. У меня преимущество — месяцы подготовки. Он в полной растерянности и очень податлив.

— Поверь, Натан, фальшивый паспорт — наименьшее из того, что сейчас должно тебя беспокоить.

— Откуда кокаин и «пушка»? — спрашивает он.

— Полиция! — бросаю я небрежно с полной уверенностью. — Раз это не ты и не я, то список подозреваемых крайне сужается. Решфорд говорит, что на острове еще не такое бывает. Личный реактивный самолет из Америки, на борту богачи — бедняки бы не напились в дым, как можно допустить подобное свинство в таком красивом салоне? Один из богатых болванов пьян настолько, что еле дышит. Более трезвого они выманивают наружу, летчиков отвлекают какими-то бумажками и подкладывают наркотик. Долго ли засунуть в сумку? Через несколько часов самолет официально арестован властями Ямайки, контрабандист за решеткой. Элементарное выколачивание денег.

Натан мотает мою брехню на ус, уставившись на свои босые ноги. На его цветастой гавайской рубахе видны пятна крови, кисти рук и плечи в царапинах.

— Можешь добыть мне пожрать, Рид? Я подыхаю от голода. Час назад принесли обед — такая дрянь, что ты представить себе не можешь! Когда я поборол себя и потянулся за миской, один из сокамерников уже решил, что я обойдусь без еды, а он нет.

— Сочувствую, Натан, — отвечаю я. — Я скажу Решфорду, может, он подмажет кого-нибудь из надзирателей.

— Очень тебя прошу… — бормочет он.

— Хочешь, я позвоню кому-нибудь из твоих? — предлагаю я.

Он отрицательно мотает головой.

— Кому? Единственный, кому я хоть немного доверяю, — это парень, которого я оставил вместо себя в баре, да и тот подворовывает. От семьи я отрезан, от них ждать помощи не приходится. Да и как? Они знать не знают, где эта Ямайка. Не уверен, что и сам найду ее на карте.

— Решфорд опасается, что меня могут привлечь как сообщника. Того и гляди присоединюсь к тебе за решеткой.

— Ты бы выжил, ты черный и в хорошей форме. А тощему белому парню тут не протянуть. Стоило мне появиться в камере, как одному здоровенному детине приглянулись мои кроссовки. Все, поминай как звали! Другому приспичило занять денег, а поскольку у меня их нет, то он требует клятвы, что я их раздобуду. Вот тебе и первая драка, то есть избиение: трое гадов на меня одного! Помню хохот кого-то из надзирателей — глядите, мол, какой из белого боец! Мое место на цементном полу, у самого туалета, а это просто дыра, как в дворовом сортире. Запах такой, что только и борешься с собой, чтобы не проблеваться. Стоит мне отодвинуться на дюйм-другой — и я уже на чужой территории. Опять драка. Ни кондиционера, ни вентиляции, жара, как в духовке. Пятнадцать человек, места с гулькин нос, все потные, голод, жажда, спать невозможно. Не представляю, как протяну ночь. Пожалуйста, Рид, выковыряй меня отсюда!

— Попробую, Натан, только эти ребята и меня могут упечь.

— Очень тебя прошу, Рид!

— Слушай, Натан, это все моя вина. Сейчас это, конечно, не важно, но я же не знал, что впереди шторм! Дураки пилоты должны были предупредить нас о погоде перед взлетом, сесть где-нибудь в Штатах, на худой конец залить больше горючего… Ничего, мы их засудим, когда вернемся домой, да?

— Это уж как выйдет.

— Натан, я все сделаю, чтобы ты отсюда вышел, но и мне может прийтись несладко. Все упирается в деньги. Простое вымогательство, способ заработать для кучки копов, изучивших правила игры. Да они сами их и придумывают! Решфорд говорит, что они присосутся к владельцу самолета и выкачают из него кругленькие отступные. Можно и нас подоить — вдруг мы доимся? Теперь у нас есть адвокат, и он думает, что они скоро на него выйдут. Они стараются проворачивать свои схемы, прежде чем дела попадают в суд. Потом появляются обвинения, за всем смотрят судьи. Понимаешь, Натан?

— Наверное… Просто мне не верится, Рид. Ровно сутки назад я сидел у себя в баре и пил пиво со смазливой девчонкой, хвастался, что лечу на уик-энд в Майами. А погляди на меня сейчас: меня швырнули в зловонную камеру в тюряге, к ямайцам, которые только и ждут, чтобы пнуть меня в зад. Ты прав, Рид, это ты во всем виноват. Ты и твой дурацкий фильм. Не надо было мне идти у тебя на поводу!

— Прости, Натан. Поверь, я очень тебе сочувствую.

— Еще бы! Сделай что-нибудь, Рид, и побыстрее! Я здесь долго не протяну.

Глава 36

Решфорд подвозит меня до отеля и в последний момент проявляет учтивость — приглашает поужинать. Говорит, что его жена отлично готовит и они будут рады принять такого гостя, как я, — известного кинодокументалиста. Как ни велик соблазн — главное, в следующие восемнадцать часов мне совершенно нечем себя занять, — я отклоняю приглашение, ссылаясь на усталость и недосып. Я вконец изолгался, и мне меньше всего нужен долгий застольный разговор о жизни и работе, тем более о моем прошлом. Подозреваю, что по моему следу идут серьезные люди с тонким нюхом, так что достаточно одного неосторожного словечка, чтобы меня снова взяли в оборот.

Стоит июль, туристический сезон позади, в отеле малолюдно. День я провожу под навесом у бассейна, почитывая Уолтера Мосли и потягивая пиво «Ред страйп».

Ванесса приземляется в Роаноке в семь часов вечера в субботу. Она без сил, но об отдыхе нет и речи. За последние двое суток она преодолела за рулем дорогу от Редфорда до Вашингтона, потом примчалась в Роанок, слетала на Ямайку и вернулась через Шарлотт и Атланту в Майами. Поспать ей удалось всего три часа в гостиничном номере в Монтего-Бей и потом понемножку в самолетах.

Она покидает терминал с небольшой дорожной сумкой и без спешки находит свою машину. Как обычно, она замечает вокруг себя все и всех. Сомнительно, чтобы за ней следили, но на этой стадии нашего проекта мы ни в чем не уверены. Она снимает номер в «Холидей инн» напротив аэропорта, на другой стороне шоссе. Заказав ужин в номер, она медленно ест у окна, любуясь закатом. В десять вечера звонит мне и быстро, на нашем шифрованном языке сообщает все, что нужно. Мы пользуемся то ли третьим, то ли четвертым мобильником с предоплатой, так что подслушивание почти исключено, тем не менее хотим свести на нет любой риск. Под конец я говорю ей: «Действуй по плану».

Она возвращается к пассажирскому терминалу аэропорта и ставит машину рядом с пикапом Натана. Поздно вечером в субботу личные самолеты уже не летают, на стоянке пусто. Надев тонкие кожаные перчатки, она отпирает ключами Натана пикап и уезжает в нем. Она впервые ведет такую машину и не торопится. Вскоре она останавливается у кафе и поправляет кресло и зеркала. Последние пять лет она ездила в маленьком японском автомобиле, и в такой махине ей по себе. Мы категорически не можем себе позволить даже мелкого столкновения, не говоря о привлечении внимания дорожного патруля. Наконец она выезжает на федеральную автостраду номер 81 и устремляется на юг, в Редфорд.

Ближе к полуночи она сворачивает с шоссе на бетонку, ведущую к дому Натана. Трейлер, где обитает его ближайший сосед, она минует со скоростью пятнадцать миль в час, практически бесшумно. Она раз десять ездила тут в собственной машине и знает местность наизусть. За домом Натана дорога вьется по пастбищам, мимо еще одного дома, оказывающегося последним жильем. Она проезжает на всякий случай еще две мили. Бетон сменяется гравием, потом обычным проселком. Здесь никто не ездит, потому что никто не живет. Странно, что 30-летний холостяк приглядел такое уединенное местечко.

Вернувшись к дому, она тормозит и прислушивается. Желтый лабрадор Натана лает вдалеке, на просторной, обнесенной забором площадке с симпатичной будкой. Но собака — единственный источник звуков. Источник света тоже один — маленький фонарик над крыльцом. Ванесса запаслась девятимиллиметровым пистолетом «глок» и считает, что при необходимости сумеет пустить его в ход. Она осторожно обходит дом, навострив уши. Собака лает громче, но никто, кроме Ванессы, не слышит ее лая. Она пытается отпереть заднюю дверь. Первые три ключа не подходят к обоим замкам, зато оставшиеся два — то, что надо. Она с облегченным вздохом толкает дверь. Ни сирены, ни прочих враждебных звуков. Пять дней назад, впервые побывав здесь во время съемок, она уже обратила внимание на мощные засовы, запираемые на ключ, и на отсутствие сигнализации.

Внутри Ванесса снимает кожаные перчатки и натягивает одноразовые латексные. Она намерена обследовать весь дом, дюйм за дюймом, не оставив отпечатков. Она включает свет и кондиционер, опускает жалюзи. В этом дешевом доме, арендуемом холостым деревенским парнем после пятилетней отсидки, пустовато и неуютно. Спартанская обстановка, непременный огромный телеэкран. Часть окна завешана простынями. Кухонная раковина забита грязной посудой, на полу в ванной лежит ворох грязного белья. Гостевая комната используется как чулан для хлама. В двух мышеловках мирно покоятся мыши с переломанными хребтами.

Первой подвергается обыску спальня Натана. В высоком комоде ничего. Под кроватью, между матрасом и пружинной сеткой тоже. Ванесса тщательно роется в полном барахла встроенном шкафу. Дом сколочен, как водится, наскоро, под ним нет бетонной плиты, и дощатый пол прогибается при каждом шаге. Она простукивает половицы, ища место, где звук будет более гулким, — признак тайника.

Я подозреваю, что Натан хранит добычу где-то в доме, хотя не обязательно в главных помещениях. Тем не менее мы должны все проверить. Если он не дурак — что маловероятно, — то разделил деньги на части и спрятал в нескольких местах.

Из спальни Ванесса переходит в гостевую комнату, тщательно обойдя убитых мышей. В двенадцать тридцать она начинает гасить свет — Натану пора баиньки. Она идет по комнатам, инспектируя каждый угол, каждый косяк, ничего не пропуская, переворачивая и отодвигая все, что удается перевернуть и отодвинуть. Тайник может находиться в стене, в полу, над потолком; его можно зарыть в саду; если обыск ничего не даст, остается еще сейф в «Бомбее».

В тесный подвал ведет лестница из семи ступенек. Кондиционера здесь нет, стены из шлакобетона некрашеные. Час в подвале — и Ванесса так вымокла, так устала, что продолжать нет сил. Она падает на диван в гостиной и засыпает, вцепившись в кобуру с «глоком».

Если и в субботу Решфорда не очень тянуло работать, то в воскресенье он уже отбивается руками и ногами, но я не оставляю ему выбора: умоляю поехать со мной в тюрьму и подергать там за те же ниточки, которые он потревожил накануне. Для упрощения дела сую ему стодолларовую бумажку.

Мы прибываем в тюрьму к девяти утра, и уже через пятнадцать минут я сижу нос к носу с Натаном в той же комнате, что вчера. Я шокирован его видом: побои налицо, причем сильные; сколько еще надзиратели позволят этому продолжаться? Вся его физиономия теперь — сплошной кровоподтек, открытые раны, запекшаяся кровь. Верхняя губа распухла и касается кончика носа. Левый глаз совсем заплыл, правый покраснел и распух. Во рту недостает переднего зуба. Вместо шортов и гавайской рубахи на нем грязный белый комбинезон в пятнах крови.

Мы наклоняемся друг к другу, почти соприкасаясь лбами.

— Помоги мне! — стонет он, почти плача.

— В общем, так, Натан, — начинаю я. — Это жулье требует с владельца самолета миллион долларов, и он уже согласен раскошелиться, так что свой куш они получат. По положению на сегодня меня ни в чем обвинять не намерены. А от тебя они хотят полмиллиона. Я уже втолковывал им через Решфорда, что таких денег ни у кого из нас нет, объяснял, что мы просто пассажиры чужого самолета, совсем не богаты и все такое. Но ямайцы не верят, хоть кол им на голове теши. Вот такая ситуация.

Натан гримасничает — похоже, ему трудно дышать. Раз ему так разукрасили лицо, то лучше не видеть его тела. Я уже предполагаю худшее, но вопросов не задаю.

Он кряхтит и выдавливает:

— Ты можешь вернуться в США, Рид? — Голос у него совсем слабый, тоже раненый.

— Думаю, могу. Решфорд считает, что могу. Только с деньгами туго, Натан.

Он хмурится, стонет. То ли сейчас хлопнется в обморок, то ли зарыдает.

— Слушай внимательно, Рид. Деньги у меня есть, много…

Я смотрю ему прямо в глаза, вернее, в правый глаз, потому что левый не открывается. Это грандиозный момент, ради него все и делалось. Если бы не он, весь проект завершился бы колоссальной катастрофой, оказался проигранной игрой с ужасным концом.

— Сколько? — спрашиваю я. Ему не хочется продолжать, но деваться некуда.

— Для выкупа хватит.

— Полмиллиона долларов, Натан?

— Больше. Давай будем партнерами, Рид, только ты и я. Я скажу тебе, где деньги, ты их заберешь, вытащишь меня отсюда, и мы станем партнерами. Только ты уж дай мне слово, Рид. Я должен тебе доверять.

— Погоди, Натан! — Я отшатываюсь, хватаюсь за голову. — Ты хочешь, чтобы я полетел отсюда домой, вернулся с кучей денег и подкупил ямайскую полицию? Ты серьезно?

— Прошу тебя, Рид! Мне больше не к кому обратиться. Здесь только ты понимаешь, что происходит, больше никто. Так что действуй, Рид. Пожалуйста! От этого зависит моя жизнь. Я здесь не выживу. Посмотри на меня! Прошу тебя, Рид. Сделай, что я прошу, вытащи меня, и ты будешь богачом.

Я еще сильнее отшатываюсь от него, как от прокаженного. Он твердит свое:

— Действуй, Рид, спаси меня, вытащи!

— Полезно было бы узнать, как ты заколотил такую деньгу…

— Не заколотил, а украл.

Я ничуть не удивлен.

— Наркотики? — Хотя ответ известен мне заранее.

— Нет, нет… Мы партнеры, Рид?

— Не знаю, Натан. Не уверен, что подкуп ямайской полиции — это то дело, для которого я создан. Вдруг меня заметут? Я могу оказаться рядом с тобой.

— Тогда не возвращайся. Пришли деньги Решфорду, пусть он занимается моим освобождением. Ты придумаешь, как это сделать, ты — голова!

Я киваю, как будто мне нравится ход его размышлений.

— Где деньги, Натан?

— Мы партнеры, Рид? Половина твоя, половина моя, по рукам?

— Ладно-ладно, только я не хочу рисковать свободой, ты понял?

— Понял.

Мы оба молчим и испытующе смотрим друг на друга. Он тяжело дышит, каждое слово дается ему с большим трудом. Он медленно протягивает мне правую руку — распухшую, исцарапанную.

— Мы партнеры, Рид? — умоляюще спрашивает он. Я, решившись, пожимаю ему руку, и он кривится от боли. Как бы не было перелома.

— Где деньги? — спрашиваю я.

— Дома, — произносит он медленно, нехотя — как-никак выдает главную тайну своей жизни. — Ты там был. На заднем дворе навес, под ним всякая рухлядь. Деревянный пол. Справа, под старой неработающей газонокосилкой, люк. Чтобы его найти, надо отодвинуть косилку и убрать часть рухляди. Только гляди в оба: там поселились две здоровенные змеи. Под дверцей люка отделанный бронзой гробик.

— Гробик?! — испуганно переспрашиваю я.

— Да, детский гроб. Плотно закрытый, водонепроницаемый, герметический. Сбоку, там, где должны быть ноги, у него скрытая защелка. Если ее приподнять, гроб откроется.

— Что внутри?

— Сигарные коробки в герметизирующей ленте. Кажется, восемнадцать штук.

— Ты держишь деньги в сигарных коробках?

— Не деньги, Рид, — говорит он, пододвигаясь ко мне вплотную. — Золото!

Я немею от неожиданности, и он продолжает едва слышно:

— Маленькие слитки, в каждом десять унций, чистейшее золото на свете. Размером с большие костяшки домино. Красота, Рид, вот увидишь!

Я долго смотрю на него с недоверием, потом произношу:

— Как ни трудно сдержаться, я не стану задавать очевидных вопросов. Значит, я спешу домой, забираю из гроба золото, побеждаю змей, нахожу барыгу, сбываю ему золото за денежки и придумываю, как переправить полмиллиона баксов сюда, на Ямайку, где они попадут к продажным пограничникам и полицейским, которые тебя отпустят. Примерно так, Натан?

— Типа того. Только побыстрее!

— По-моему, ты свихнулся.

— Мы заключили сделку. Мы партнеры, Рид. Придумай, как это провернуть, — и ты богач.

— Сколько там этих «костяшек»?

— Пятьсот-шестьсот.

— Почем нынче золото?

— Два дня назад оно шло по тысяче пятьсот баксов за унцию.

Я произвожу мысленный подсчет.

— Это между семью с половиной и восемью миллионами долларов.

Натан кивает. Он каждый день производит эти вычисления, следя за колебаниями курса.

У меня за спиной раздается громкий стук в дверь. Входит надзиратель.

— Время вышло, — предупреждает он и исчезает.

— Я совершу дичайшую глупость в моей жизни… — бормочу я.

— Или мудрый поступок, — возражает Натан. — Только прошу тебя, Рид, не тяни. Я здесь долго не вынесу.

Мы прощаемся за руку. Я в последний раз вижу Натана — маленького, избитого, корчащегося от боли при попытке встать. Мы с Решфордом уносим ноги. Он высаживает меня у отеля, и я бегу в номер, звонить Ванессе.

Она на чердаке: погибая от жары, разбрасывает старые картонные коробки и ломаную мебель.

— Это не там, — говорю я. — Живо во двор, под навес!

— Я сейчас. — Она спускается по складной лестнице. — Он все выложил? — спрашивает она, запыхавшись.

— Да.

— Здесь кто-то есть. — Я тоже слышу длинный звонок в дверь. Ванесса хватает свой «глок» и шепотом обещает перезвонить.

Позднее воскресное утро. Пикап Натана стоит рядом с домом. Если его знакомые знают, что он отсутствует, то наличие машины может вызвать недоумение. Новый звонок в дверь, потом стук, крик:

— Эй, Натан, ты дома? Открывай!

Ванесса приседает и не двигается с места. Стук в дверь повторяется, потом кто-то колотит в заднюю дверь, выкликая хозяина. Гостей по меньшей мере двое, судя по голосам, это молодые парни, видимо, приятели Натана, заехавшие по делу. Непохоже, чтобы они собирались уйти. Один стучит в окно спальни, но внутрь ему не заглянуть. Ванесса протискивается в ванную и вытирает лицо. Она тяжело дышит и трясется от страха.

Гости продолжают крики и стук. Скоро они решат, что с Натаном стряслась беда, и высадят дверь. Ванесса быстро раздевается до трусиков, вытирает с тела пот и, положив пистолет рядом с раковиной, подходит к входной двери. Дверь широко распахивается, и стоящему за ней парню предлагается неожиданное зрелище: большие тугие шоколадные груди, подтянутая спортивная фигура. Парень переводит взгляд с груди на трусики, подвернутые так, чтобы открыть как можно больше тела, потом смущенно опускает глаза.

— Натан сейчас занят, — произносит она с улыбкой.

— Вау! — вырывается у него. — Прошу прощения…

Они смотрят друг на друга через сетчатую дверь, не спеша уходить.

— Иди сюда, Томми, — говорит парень не оборачиваясь. Подбежавший Томми тоже не верит своим глазам.

— Может, дадите нам побыть вместе? — просит Ванесса. — Натан в душе. Мы еще не закончили. Что ему передать?

Только теперь до нее доходит, что в спешке она забыла снять латексные перчатки. Красные трусики, перчатки цвета морской волны и больше ничего — сногсшибательное зрелище!

Оба не могут оторвать глаз от ее груди.

— Грег и Томми, — лепечет один. — Мы… это… мимо проезжали.

Ее нагота приводит их в ступор, перчатки наводят на сумасшедшие мысли. «Что она вытворяет с нашим Натом?»

— Обязательно передам. — Она с обольстительной улыбкой закрывает дверь и наблюдает в окно, как они бредут восвояси потрясенные, забыв закрыть разинутые от изумления рты. Сев в свой пикап, они с гоготом катят прочь.

Ванесса наливает себе стакан ледяной воды и долго сидит на табурете в кухне. После случившегося единственное ее желание — поскорее унести ноги. Ее уже тошнит от этого дома, весь проект вызывает сильные сомнения. Но она не может себе позволить все бросить на полдороге.

Я мчусь в такси в аэропорт, когда вижу звонок. Последние четверть часа я представлял сцены в доме Натана одна другой страшнее и уже не надеялся на счастливый исход.

— Ты в порядке? — кричу я.

— Паре остолопов понадобился Натан. Я их спровадила.

— Как?

— Потом расскажу.

— Они тебя видели?

— О да… Мы нашли общий язык. Ну, где искать?

— На заднем дворе, под навесом. Я буду на телефоне.

— Ага. — Ванесса проверяет, нет ли перед домом новых гостей, и бежит из задней двери к навесу. Собака рычит и захлебывается лаем так, что слышно на Ямайке.

Я не могу заставить себя испугать ее змеями и просто молюсь, чтобы она на них не наткнулась. Рыться черт знает где — и так противное занятие, а если еще подпустить туда змей, то она, чего доброго, струхнет и сбежит. Из-под навеса она делится со мной впечатлениями: жара такая, хоть святых выноси! Я передаю полученные от Натана инструкции. Конец связи. Теперь ей понадобятся обе руки.

Она убирает две пустые канистры из-под растворителя, отбрасывает пыльный мешок, откатывает как можно дальше газонокосилку, отгибает фанерный лист и находит веревочную ручку. Она дергает ее — безрезультатно. Дергает сильнее, еще и еще, пока дверца не поддается. Петель нет, дверца, вырванная из пола, с грохотом падает рядом. Внизу, прямо на земле, стоит обещанный гроб, не более четырех футов в длину, весь в грязи. Ванесса в ужасе смотрит на свою находку, словно попала на место преступления и сейчас увидит детский труп. Но трястись от страха, гадать о содержании, спрашивать себя «что я здесь забыла?» нет времени.

Она пытается приподнять гроб, но он слишком тяжел. Она находит защелку, возится с ней — и половинка верхней крышки медленно приоткрывается. На счастье, никакого мертвого ребенка внутри нет. Ванесса завороженно смотрит на уложенные аккуратными рядами деревянные коробочки из-под сигар, замотанные в серебристую герметизирующую ленту. Со лба на коробочки капает пот, она неуклюже пытается вытереть лоб тыльной стороной ладони. Вынув одну коробочку, она выходит из-под навеса, прячется под дубом. Оглянувшись и никого не увидев, кроме уставшей бесноваться собаки, Ванесса снимает пленку, открывает коробочку и вынимает скомканный обрывок газеты.

Маленькие плоские бруски. Полный гроб золотых слитков. Клад на много миллионов.

Она берет один слиток и внимательно его разглядывает. Параллелепипед толщиной меньше полудюйма с небольшим бортиком для удобства укладки и хранения. На нем вытиснено: «10 унций». Следующая строчка: «99,8 %». Больше ничего — ни названия банка, ни отправителя, ни изготовителя. Регистрационный номер тоже отсутствует.

Я приобретаю с помощью банковской карты билет за триста долларов на рейс «Эйр Ямайка» до Сан-Хуана, столицы Пуэрто-Рико. Самолет вылетает через час. Я нахожу свободную скамейку возле своего выхода и застываю, глядя на мобильник. Скоро дисплей загорается, телефон вибрирует.

— Он не наврал, — слышу я голос Ванессы.

— Рассказывай! — требую я.

— С радостью, милый. У нас восемнадцать сигарных коробок с чудесными золотыми слитками. Я еще не все сосчитала, но их никак не меньше пятисот.

Я втягиваю в легкие чуть ли не весь окрестный воздух и борюсь с подступившими рыданиями. Этот проект, родившийся два года назад, имел вероятность осуществиться в одну десятую процента. Для его успеха слишком многое должно было сойтись, совпасть. Мы еще не добежали до финишной ленточки, но уже вышли на финишную прямую. Я чую пленительный аромат победы.

— От пятисот до шестисот, — уточняю я. — Если верить нашему другу.

— Он заслужил доверие. Ты где?

— В аэропорту. Купил билет, прошел контроль, вылет через час. Пока все в порядке. А ты?

— Спешу отсюда уехать. Все, что надо, погрузила, остальное вернула на место. Дом заперт.

— О доме не беспокойся, он его больше не увидит.

— Знаю. Я дала его собаке много еды. Может, кто-нибудь отзовется на ее лай.

— Сматывайся побыстрее.

— Уже отъезжаю.

— Действуй по плану. Я позвоню, когда смогу.

Глава 37

Суббота, 24 июля, около одиннадцати утра. Жарко, ясно, движения вокруг Редфорда почти нет. Ванесса хочет избежать встреч с теми, кто, увидев на дороге пикап Натана, может заподозрить неладное. Она едет по федеральной автостраде на север, минует Роанок и углубляется в долину Шенандоа, руля с максимальной осторожностью, со стрелкой спидометра, прилипшей к отметке семьдесят миль в час, дисциплинированно включая поворотник при каждом перестроении. Она постоянно смотрит в зеркало заднего вида и опасается каждого едущего рядом автомобиля как источника столкновения. Справа от нее, на полу и на кресле, покоится огромное состояние в немаркированных золотых слитках, происхождение которых невозможно проследить: грабитель похитил их у мошенника, получившего золото от банды головорезов. Как бы она объяснила такое количество драгоценного металла любопытному патрульному? Никак, потому и осторожничает, позволяя обгонять себя восемнадцатиколесным фурам.

Она покидает автостраду у маленького городка и находит дешевый магазинчик с рекламой товаров для школьников в витрине. Останавливается у входа, накрывает захваченным из дома Натана грязным одеялом сигарные коробки. Сует под одеяло «глок», осматривает стоянку. Воскресное утро, ни души. Наконец она делает глубокий вдох, выходит, запирает пикап и спешит в магазин. Меньше чем за десять минут она покупает десять детских ранцев камуфляжной расцветки, с угрожающей надписью «Буря в пустыне». Она расплачивается наличными и не реагирует на реплику кассирши: «Много же ребятишек вы собираете в школу!»

Сложив покупки в машину, она возвращается на автостраду. Спустя час она находит стоянку грузовиков рядом со Стоунтоном и останавливается на ней. Убедившись, что никто не подсматривает, она принимается быстро укладывать сигарные коробки в ранцы. Два ранца остаются пустыми.

Она заправляет пикап, утоляет голод фаст-фудом, не вылезая из-за руля, и принимается курсировать взад-вперед по автостраде номер 81: на север до Мэриленда, на юг до Роанока. Так быстрее проходит время. Оставить машину с подобным грузом — немыслимое дело. Надо постоянно ее сторожить — или колесить, дожидаясь темноты, что она и делает.

Я расхаживаю по людному, душному крылу аэропорта Сан-Хуана в ожидании рейса «Дельты» в Атланту. Билет я приобрел на имя Малкольма Баннистера — чей старый паспорт сработал отлично. Он истекает через четыре месяца. В прошлый раз я пользовался им, когда мы с Дионн отправились в дешевый багамский круиз. То было в другой жизни.

Я дважды звоню Ванессе, и мы беседуем с ней шифром. Товар при ней. Упакован. Она разъезжает, как и предусмотрено планом. Тому, кто нас, возможно, подслушивает, остается недоуменно чесать затылок.

В три часа начинается посадка, затем — час томления в неподвижном раскаленном самолете: пилоты пережидают грозу и не балуют пассажиров объяснениями. За моей спиной надрываются как минимум два младенца. Все вокруг раздражены, и я, чтобы им не уподобляться, пытаюсь задремать. Но я так долго лишал себя сна, что, оказывается, разучился спать. В голову лезет Натан Кули, его безнадежное положение, хотя у меня нет к нему сочувствия. Думая о Ванессе, я радуюсь ее умению проявлять в трудные моменты твердость. Мы уже совсем близко от финишной ленточки, но возможностей провала по-прежнему не счесть. Золото у нас, но удастся ли его сохранить?

Я просыпаюсь, когда самолет начинает разбег. Два часа — и приземление в Атланте. На паспортном контроле я ловко избегаю стоек чернокожих инспекторов и выбираю молодого белого с избыточным весом, с виду скучающего и ко всему безразличного. Он берет мой паспорт, сличает фотографию Малкольма Баннистера девятилетней давности с Максом Ридом Болдуином собственной персоной и не обнаруживает никаких расхождений. Для него мы все на одно лицо.

ФБР, надо полагать, уже оповещено о моем отлете из страны на Ямайку на частном реактивном самолете. А вот отслеживает ли ФБР перемещения Малкольма Баннистера, мне неведомо. Вряд ли, конечно; лучше бы они думали, что я по-прежнему наслаждаюсь жизнью на пляже. На всякий случай прибавляю ходу. Поскольку Малкольм больше не располагает водительскими правами, машину напрокат в компании «АВИС» берет Макс. Уже через сорок пять минут после приземления в Атланте я спешно покидаю город. Под Росуэллом, Джорджия, я приобретаю в «Уол-марте» еще два мобильника с оплаченным трафиком, а два старых опускаю на выходе из магазина в мусорную корзину.

С наступлением сумерек Ванесса расстается с пикапом. После двенадцати часов непрерывной езды она спит и видит, как бы от него избавиться. Пару минут она неподвижно сидит за рулем рядом со своей «хондой-аккорд» и смотрит, как к терминалу аэропорта Роанока подъезжает самолет. В десятом часу вечера в воскресенье автомобильного движения почти нет. Ванесса делает глубокий вдох и выходит. Не забывая об осторожности, она перекладывает ранцы с переднего сиденья пикапа в багажник своей машины. Восемь ранцев, каждый кажется тяжелее предыдущего, но эта тяжесть только радует.

Она запирает пикап, прячет ключи и покидает стоянку. Если все пойдет по плану, то пикап Натана простоит несколько дней, не привлекая ничьего внимания. Поняв, что Натан пропал, его друзья обратятся в полицию, та отыщет пикап и заведет дело. Натан наверняка хвастался, что летит в Майами на частном самолете, — этого будет достаточно, чтобы отвлечь копов еще на несколько дней.

Не знаю, смогут ли власти связать пропавшего с Натаниэлом Коули, балбесом, воспользовавшимся поддельным паспортом и прихватившим с собой четыре кило кокаина и «пушку», но вообще-то сомневаюсь. Его не обнаружат, пока кто-нибудь на Ямайке не соблаговолит разрешить ему позвонить по телефону. Кому он позвонит и что скажет, можно только гадать. Скорее он там пока считает часы и дни в ожидании, когда я вернусь с кучей денег и приступлю к подкупу. Пройдут недели, а то и целый месяц, прежде чем до него дойдет, что дружище Рид его надул, присвоил денежки и дал деру.

Мне его почти жаль.

В час ночи на подъезде к Эшвиллу, Северная Каролина, у бойкой развязки, я вижу рекламный щит мотеля. За мотелем, от глаз подальше, стоит синенькая «хонда», за рулем которой сидит моя бесценная Ванесса с «глоком» под рукой. Я останавливаюсь рядом, и мы заходим в свой номер. Там мы обнимаемся, целуемся, но напряжение так сильно, что нам не до продолжения. Мы бесшумно опорожняем ее багажник и раскладываем ранцы на одной из двух кроватей. Я запираю дверь, накидываю цепочку, припираю дверь стулом. Задергиваю шторы на окне, завешиваю все щели полотенцами, чтобы за нами никто не мог подглядеть. Пока я занимаюсь этим, Ванесса принимает душ и предстает передо мной в махровом халатике, совершенно не закрывающем ее ноги, — а лучше ног, чем у нее, я не видывал. «Даже не думай», — говорит она мне. И верно, уж слишком она измучена. Возможно, завтра.

Мы вытряхиваем из ранцев содержимое, натягиваем одноразовые латексные перчатки и аккуратно складываем все восемнадцать коробочек, каждая из которых заклеена двумя кусками сантехнической герметизирующей ленты. Две, похоже, открывали, судя по разрезанной ленте, — их мы отодвигаем в сторону. Перочинным ножиком я разрезаю серебристую ленту на первой коробке и открываю ее. Мы вынимаем брусочки, считаем их — тридцать штук, снова складываем и заклеиваем коробку. Ванесса делает запись, и мы приступаем к следующей емкости. В ней тридцать два слитка — блестящих, ровненьких, один в один, нетронутых.

— Какая красота! — не устает она восхищаться. — Этого хватит на столетия.

— Навечно, — поправляю я ее. — Хотелось бы тебе узнать, из какой части мира их привезли?

Она смеется: это для нас навсегда останется тайной.

Мы открываем все шестнадцать заклеенных коробочек, потом проводим инвентаризацию тех двух, которые вскрывали до нас. В них слитков в два раза меньше. Общее количество — пятьсот семьдесят. При стоимости золота примерно тысяча пятьсот долларов за унцию наша добыча потянет миллионов на восемь с половиной.

Мы лежим на кровати, разделенные золотой стенкой, и помимо воли глупо улыбаемся. Тут требуется шампанское, но в два часа ночи в понедельник в дешевом мотеле в Северной Каролине этот напиток недоступен. От вороха мыслей у нас пухнет голова, но вдохновляет самое замечательное в нашем проекте — это сокровище никто не ищет. О его существовании знает только Натан Кули. Мы забрали его у грабителя, не оставившего следов.

От вида нашего богатства, его осязания и пересчета просыпается второе дыхание. Я сдергиваю с нее халат, и мы лезем под одеяло. Нам трудно заниматься любовью, не косясь на золото по соседству. Потом, оторвавшись друг от друга, мы забываемся мертвым сном.

Глава 38

В шесть тридцать утра в понедельник агент Фокс явился в большой кабинет Виктора Уэстлейка с докладом.

— Ямайцы, как всегда, не торопятся. Новостей не много. Болдуин прилетел поздно вечером в пятницу на реактивном самолете чартерной компании из Рейли. Самолет арестован ямайской таможней и не может вылететь обратно. Болдуина след простыл. Его друг Натаниэл Коули пытался въехать с фальшивым паспортом и теперь тоже под арестом, как и самолет.

— Он в тюрьме? — спросил Уэстлейк, грызя ноготь.

— Именно, сэр. Это все, что мне пока известно. Не знаю, когда он выйдет. Я пытаюсь побудить полицию проверить отели и найти Болдуина, но они тянут резину: в списке разыскиваемых лиц его нет; они не хотят зря беспокоить отели; выходной день — и все такое прочее.

— Найдите Болдуина!

— Пытаемся, сэр.

— Что он затеял?

Фокс покачал головой:

— Ерунда какая-то! Зачем было тратиться на личный самолет? Зачем лететь с человеком, у которого фальшивый паспорт? Кто этот Натаниэл Коули? В обеих Виргиниях такой не значится. Допустим, Коули — его хороший друг, который не может получить паспорт, вот они и решили проскочить с поддельным и порезвиться несколько деньков на солнышке.

— Как-то не верится.

— Совершенно верно, сэр.

— Продолжайте копать. Докладывайте по электронной почте.

— Слушаюсь, сэр.

— Свою машину он, наверное, оставил в аэропорту Роанока?

— Да, на стоянке пассажирского терминала. На ней прежние флоридские номера. Мы нашли ее в субботу утром и держим под наблюдением.

— Хорошо. Найдите его!

— А что дальше?

— Следите за ним и пытайтесь понять, что у него на уме.

За кофе, вдохновленные близостью золота, мы планируем начавшийся день, но долго не засиживаемся. В девять Ванесса сдает ключи от номера. Мы целуемся на прощание, и я следую бампер в бампер за ее «аккордом». В его багажнике лежит половина золота. Другая половина перекочевала в багажник моей арендованной «импалы». На развязке мы расстаемся: ее путь лежит на север, мой на юг. Она машет мне в зеркале заднего вида; я думаю о том, когда мы снова увидимся.

Мне предстоит неблизкий путь, и, держа в руке высокий бумажный стакан с кофе, я напоминаю себе, что время надо тратить с умом. Никаких глупых грез, запрет на всякую мыслительную праздность, на фантазии про то, как мы поступим с деньгами. За первое место соревнуется слишком много острых проблем. Когда полиция найдет машину Натана? Когда мне звонить Решфорду Уотли — надо ведь проинструктировать его, чтобы передал Натану, что все идет как запланировано? Сколько сигарных коробок поместится в арендованные мной месяц назад банковские ячейки? Сколько золота продать со скидкой, чтобы обзавестись наличностью? Как привлечь внимание Виктора Уэстлейка и Стэнли Мамфри, федерального прокурора Роанока? А главное, как вывезти золото из страны и сколько на это уйдет времени?

Но вместо этих трудных вопросов меня мучают мысли об отце, старом Генри, не видевшемся с младшим сыном уже больше четырех месяцев. Уверен, он презирает меня за то, что я вылетел из Фростбурга и попал в Форт-Уэйн. И озадачен отсутствием писем. Возможно, он названивает в Вашингтон, моему брату Маркусу, и в Калифорнию, моей сестре Руби — вдруг им что-то известно? Мне любопытно, стал ли Генри прадедушкой усилиями пропащего сынка Маркуса и его четырнадцатилетней подружки или она сделала аборт?

По зрелом размышлении я понимаю, что не так скучаю по родне, как хочу думать. Повидаться с отцом было бы неплохо, хотя он вряд ли одобрил бы перемену в моем облике. Но, сказать по правде, очень может быть, что я никого из них больше никогда не увижу. Все зависит от прихоти и ухищрений федерального правительства: я могу остаться свободным человеком, а могу на всю жизнь превратиться в скрывающегося беглеца. Но в любом случае золото останется моим.

Наматывая милю за милей с предельно допустимой скоростью и стараясь избежать столкновения с фурами, я не могу избавиться от мыслей о Бо. Все четыре месяца после выхода из заключения я ежедневно борюсь с тоской по сыну. Слишком больно думать, что мы, возможно, уже никогда не увидимся, но я с трудом сумел принять это как неизбежность. Так или иначе, соединиться с ним значило бы сделать первый крупный шаг к нормальной жизни, но назвать мою будущую жизнь нормальной невозможно. О жизни вместе, под одной крышей, как отец и сын, надо забыть; а в том, чтобы Бо знал, что папа где-то рядом и хочет дважды в месяц лакомиться в его обществе мороженым, я не вижу смысла. Я уверен, он еще меня помнит, но все хуже и хуже. Дионн умная и любящая мать — уверен, она и ее второй муж стараются ради счастья Бо. Зачем мне, чужаку с виду и по сути, вдруг вторгаться в их мир и все усложнять? Предположим, я внушил бы Бо, что я и есть его родной отец, но как возродить отношения, угасшие больше пяти лет назад?

Чтобы прекратить эти мучения, я пытаюсь сосредоточиться на ближайших нескольких часах, на ближайших днях. Впереди шаги ключевой важности, неудача может лишить меня состояния, а то и снова швырнуть за решетку.

Неподалеку от Саванны я останавливаюсь, чтобы заправиться и купить в автомате сандвич. Еще два с половиной часа — и я снова в Нептун-Бич, в первом моем временном прибежище. В магазине товаров для офиса я приобретаю тяжелый толстый кейс, потом еду на ближайшую к пляжу стоянку. Там нет ни камер наблюдения, ни праздношатающихся, и я быстро открываю багажник, достаю две сигарные коробки и кладу их в портфель. Он весит теперь добрых сорок фунтов, и, обходя с ним машину, я понимаю, что это тяжеловато. Одну коробку приходится вернуть в багажник.

Через четыре квартала я останавливаюсь у банка «Ферст Кост траст» и прогулочным шагом двигаюсь к входной двери. Цифровой термометр на вращающейся рекламе банка показывает тридцать шесть градусов жары. Портфель с каждым шагом становится все тяжелее, а я-то изображаю, что там нет ничего, кроме незначительных бумажек… Двадцать фунтов — невелика тяжесть, но для портфеля любого размера это многовато. Сейчас каждый мой шаг запечатлевает камера, а мне меньше всего нужно, чтобы она сняла меня заползающего в банк с тяжелой ношей. Лучше не думать, как Ванесса потащит такую тяжесть в свои ячейки в Ричмонде.

Но, даже сгибаясь под грузом золота, я не могу сдержать улыбку: золото — нелегкий элемент.

Внутри я терпеливо жду, пока служащая хранилища закончит с предыдущим клиентом. Когда подходит моя очередь, я даю ей свои права штата Флорида и изображаю образец подписи. Она проверяет мой облик, почерк, остается довольна и ведет меня в глубь банка. В одну замочную скважину на дверце сейфа вставляется ее ключ, в другую мой. Идентичные щелчки — и я несу контейнер в тесный кабинет, где запираюсь. Служащая ждет снаружи, посередине хранилища.

Моя сейфовая ячейка имеет пять дюймов в ширину, шесть в высоту, восемнадцать в глубину. Месяц назад, когда я оформил аренду на год, заплатив триста долларов, это был наибольший доступный размер. Я кладу внутрь сигарную коробку. Мы с Ванессой поделили слитки строго пополам. В этой коробке всего тридцать три целых тридцать три сотых унций, примерно на полмиллиона долларов. Я закрываю контейнер, любуюсь им, жду несколько минут, потом распахиваю дверь и зову служащую. Ее работа — оставаться равнодушной и не вызывать у клиентов подозрений. Она с ней справляется. Думаю, она всякого навидалась.

Через двадцать минут я наведываюсь в хранилище банка «Джексонвилл сейвингз». Оно просторнее, сейфы меньше, служащая подозрительнее, а все остальное такое же. Запершись, я перекладываю в контейнер еще один комплект мини-слитков — тридцать два малыша на полмиллиона долларов.

В третьем банке, в полумиле от первого, я оставляю последний за день комплект, после чего провожу час в поисках мотеля, где можно поставить машину прямо за дверью номера.

В торговом центре в западном районе Ричмонда Ванесса прогуливается по универмагу в поисках секции сумок. Вид у нее безмятежный, но на самом деле она — комок нервов, потому что «аккорд» стоит один-одинешенек на стоянке, привлекая вандалов и угонщиков. Ее выбор падает на большую роскошную сумку из красной кожи для ношения на плече. Цветом, дизайном и маркой она непременно привлечет внимание женского персонала банков. Расплатившись наличными, она чуть ли не бежит назад к машине.

За две недели до этого Макс — она всегда знала его как Малкольма, но ей больше нравится новое имя — попросил ее арендовать три банковские ячейки. Она тщательно подобрала банки в Ричмонде, заполнила бланки заявлений, прошла проверки, заплатила за аренду. Потом, выполняя инструкцию, по два раза появлялась в каждом из банков, оставляя в ячейках макулатуру. Так она примелькалась служащим хранилищ, и они, доверяя ей, нисколько не удивились появлению мисс Ванессы Янг с огромной новой сумкой и с просьбой допустить ее к ячейке.

Менее чем за полтора часа Ванесса благополучно закладывает в сейфы примерно полтора миллиона в золотом эквиваленте.

Она возвращается в свою квартиру на втором этаже после более чем недельного отсутствия и ставит машину так, чтобы видеть ее из окна. Дом находится в приличном районе, рядом с Университетом Ричмонда, где обычно вполне безопасно. Прожив здесь два года, она не припомнит ни одного угона или ограбления. Тем не менее неприемлем даже малейший риск. Она проверяет двери и окна на предмет проникновения в квартиру. Не обнаружив ничего подозрительного, она принимает душ, переодевается — и снова уезжает.

Через четыре часа, уже в темноте, она возвращается и медленно, методично переносит сокровища в квартиру и прячет под своей кроватью. Она спит над ним, положив на ночной столик «глок», тщательно заперев и заблокировав стульями все двери.

Спит она тревожно. На рассвете она пьет в гостиной кофе, сидя на диване перед телевизором и глядя по местному каналу метеопрогноз. Часы, кажется, остановились. Она бы с удовольствием поспала еще, но мозг все равно не даст телу покоя. Аппетита никакого, она без всякого удовольствия давится творогом. Каждые десять минут она вскакивает и смотрит из окна на стоянку. Люди уезжают на работу сменами: семь тридцать, семь сорок пять, восемь ноль-ноль. Банки открываются в девять. Она долго стоит под душем, одевается, как в суд, наполняет сумку и несет ее в машину. За двадцать минут она переправляет из-под кровати в «аккорд» три сигарные коробки. Она оставит их в тех же сейфах, которые навещала накануне.

Ей никак не удается решить дилемму, где безопаснее держать три оставшиеся коробки — в багажнике или в квартире, под кроватью. И она идет на компромисс: две оставляет дома, одну увозит с собой.

Ванесса звонит и сообщает, что все благополучно размещено и теперь она едет в Роанок к адвокату. Я опережаю ее на шаг или два. Свои три банка я посетил несколько раньше и теперь направляюсь в Майами. За триста восемьдесят из пятисот семидесяти слитков мы спокойны. Приятное чувство, но напряжение еще велико. Федералам ничего не стоит конфисковать наши сокровища под законным предлогом, да и под незаконным тоже, поэтому мы не можем рисковать. Золото необходимо вывезти из страны.

Я исхожу из того, что федералы не знают про наш с Ванессой сговор. Полагаю, им еще предстоит перебросить мостик от Натана Кули ко мне. У меня есть много предположений, но нет уверенности в их правильности.

Глава 39

Застряв в пробке на реконструируемой автостраде у Форт-Лодердейла, я звоню в Монтего-Бей, Решфорду Уотли. Он отвечает мне радостно, как давнему другу. Я объясняю, что благополучно вернулся в США и наслаждаюсь жизнью. Двое суток назад я сбежал с Ямайки, простившись с Натаном и Редфордом. Дескать, готов был хлопнуться в обморок от мысли, что перед посадкой на рейс в Сан-Хуан меня могут задержать люди в форме. С ума сойти, насколько быстро все происходит! Я не в силах собраться с мыслями и решить, как действовать дальше.

Решфорд не был в тюрьме с воскресенья. Я сообщаю ему, что Натаниэл надеется на подкуп ямайских правоохранителей и питает иллюзии, будто я вернусь с кучей денег. Я кое с кем созвонился, и, похоже, у него давние отношения с кокаином; до сих пор не могу поверить, что этот идиот притащил с собой целых четыре кило, не говоря об огнестрельном оружии. Полный кретин!

Решфорд соглашается и рассказывает о своем разговоре с прокурором. Если повезет, то клиент получит «всего» двадцать лет тюрьмы на Ямайке. Сам Решфорд сомневается, что он продержится столько времени. Судя по побоям, нанесенным Натаниэлу в первые две ночи в каталажке, можно счесть удачей, если он протянет больше недели.

Мы договариваемся, что Решфорд побывает в тюрьме сегодня же и проверит, как там Натаниэл. Я прошу передать ему, что стараюсь обеспечить его освобождение, начну с посещения его дома, согласно нашей договоренности, и дальше буду действовать по плану.

— Как пожелаете, — отзывается Решфорд. Я заплатил ему гонорар, и по идее он все еще работает на меня.

Надеюсь, это наш последний разговор.

Ванесса снова три с половиной часа едет из Ричмонда в Роанок и успевает на назначенную на два пополудни встречу с Дасти Шайвером, адвокатом Куинна Рукера. Звоня и договариваясь о встрече, она обещала привезти ключевую улику по делу Куинна. Заинтригованный Дасти попытался что-то выяснить по телефону, но она отрезала: при личной встрече, причем как можно быстрее.

Она приоделась, выбрала достаточно короткую юбку, чтобы привлечь внимание, и изящный кожаный чемоданчик. При ее появлении Дасти вскакивает и предлагает ей кресло. Секретарша приносит кофе. Пока она не скрывается за дверью, адвокат и посетительница ведут светский разговор.

— Я сразу перейду к делу, мистер Шайвер, — говорит она после ухода секретарши. — Куинн Рукер — мой брат, и я могу доказать его невиновность.

Услышав это, Дасти молчит, привыкая. Он знает, что у Куинна два брата, Ди Рей и Верзила, и сестра Люсинда. Все они заняты в семейном промысле. Он припоминает, что есть еще одна сестра, но она не при делах и ни разу не упоминалась.

— Куинн — ваш брат… — бормочет он.

— Да. Я уехала из Вашингтона несколько лет назад и старалась держаться подальше от своей родни.

— Так-так… Я слушаю. Продолжайте.

Ванесса кладет ногу на ногу, но Дасти смотрит ей прямо в глаза.

— Примерно через неделю после побега Куинна из тюремного лагеря во Фростбурге он так нанюхался в Вашингтоне кокаина, что еле выжил. Мы, семья, знали, что он себя убьет — Куинн всегда злоупотреблял, — и решили вмешаться. Мой брат Ди Рей и я отвезли его в реабилитационную клинику под Экроном, Огайо, серьезное место для тяжелых наркоманов. Распоряжения суда не было, так что запереть его там не могли, хотя обычно поступают именно так. К седьмому февраля, дню обнаружения тел судьи Фосетта и его секретарши, Куинн уже провел там три недели. — Она вынимает из чемоданчика папку и кладет на стол перед Дасти. — Здесь все документы. Поскольку он совершил побег из места заключения, мы поместили его туда под вымышленным именем — Джеймс Уильямс. Мы внесли наличными двадцать тысяч долларов залога, в клинике были рады такому клиенту и не задавали лишних вопросов. Провели полный осмотр, взяли все анализы, в том числе ДНК. Это стопроцентное доказательство, что во время убийства Куинн находился там.

— И давно вам это известно?

— Я не могу отвечать на все ваши вопросы, мистер Шайвер. В нашей семье много секретов, а ответов мало.

Дасти внимательно смотрит на нее, она не отводит взгляд. Он понимает, что всего не узнает, но в данный момент это не важно. Он одержал блестящую победу над системой и уже смеется.

— Зачем же он признался?

— А зачем другие признаются в преступлениях, которых не совершали? Не знаю. У Куинна биполярное аффективное расстройство и масса проблем. ФБР обрабатывало его десять часов, прибегло ко всем своим грязным трюкам. Зная Куинна, можно предположить, что он с ними играл. Дал им то, чего им хотелось, чтобы его оставили в покое. Возможно, наплел небылиц, чтобы они бегали кругами и пытались все проверить. Не знаю. Помните похищение ребенка Линдберга, самый знаменитый киднеппинг в истории?

— Как же, читал…

— Так вот, в совершении этого преступления признались полторы сотни человек. Дикость, конечно, но Куинну случается дурить.

Дасти открывает файл. Там находятся ежедневные отчеты о пребывании Куинна в реабилитационном центре с семнадцатого января по седьмое февраля — тот понедельник, когда обнаружили тела судьи Фосетта и Наоми Клэри.

— Здесь написано, что он покинул это учреждение днем седьмого февраля. — Дасти поднимает глаза от бумаги.

— Верно. Он ушел, можно сказать, удрал, в Роанок.

— Зачем, позвольте поинтересоваться, ему понадобилось в Роанок?

— Повторяю, мистер Шайвер, на многие вопросы у меня нет ответов.

— Итак, он объявляется в Роаноке назавтра после обнаружения трупов, идет в бар, напивается, ввязывается в драку, его арестовывают и находят при нем уйму денег. Слишком много неясностей, мисс…

— Да, много, но со временем все прояснится. Пока это не так важно, вы согласны? Важно другое: у вас на руках безоговорочное свидетельство его невиновности. Других улик против моего брата, кроме подложного признания, у правительства нет, ведь так?

— Так. Улик нет, но есть крайне подозрительное поведение. Например, зачем его понесло в Роанок? Как он туда попал? Откуда взял столько денег? Где накупил ворованное оружие? Масса вопросов, мисс, ответов на которые, полагаю, у вас нет?

— Нет.

Дасти сцепляет пальцы на затылке и долго смотрит в потолок.

— Придется с этим разбираться, — произносит он. — Ехать в реабилитационный центр, задавать там вопросы, снимать письменные показания и так далее. Федералы не отступят, пока наше дело не станет таким толстым, чтобы можно было как следует шарахнуть им по их башкам. В общем, мне не хватает двадцати пяти тысяч долларов.

— Я поговорю с Ди Реем, — отвечает она без колебания.

— Распорядительное совещание перед началом слушания дела состоится через две недели, так что нам надо пошевеливаться. Я бы хотел подать ходатайство об отклонении обвинений до совещания.

— Вы адвокат, решать вам.

Дасти молча опирается на локти и подается над столом к Ванессе.

— Я хорошо знал судью Фосетта. Друзьями мы не были, так, приятели. Если его убил не Куинн, то, по-вашему, кто?

Она упрямо крутит головой. Ответов нет!

Полиция нашла пикап Натана на общей стоянке регионального аэропорта Роанока к полудню вторника. Как и следовало ожидать, в понедельник отсутствие босса встревожило работников бара, и под вечер они сели на телефон. После звонка в полицию прочесали стоянку аэропорта. Натан хвастался, что полетит в Майами в личном самолете, так что поиски пикапа оказались недолгими. Но брошенная машина еще не указывала на преступление, и полиция не спешила приступать к розыскам. Проверка показала наличие у пропавшего судимости, что не вызвало к нему сочувствия. Если бы еще мольбы рыдающих родственников, а тут — ничего.

Компьютерный поиск и несколько телефонных звонков позволили установить, что Натан приобрел новенький «шеви-сильверадо» двумя месяцами раньше у дилера в Лексингтоне, Виргиния, в часе езды на север от Роанока по автостраде номер 81. Стоимость, сорок одна тысяча долларов, Натан оплатил наличными. Часто о «наличных» говорят при выписке чека, но это была самая что ни на есть наличность, впечатляющая пачка сотенных купюр.

Продавец машин, полиция, вообще никто в целом свете не знал, кому Натан продал золото.

Я тоже нахожу такого человека.

После двух визитов в хранилище «Пальметто траст» в центре Майами в багажнике моей арендованной «импалы» все еще лежит сорок один мини-слиток общей стоимостью приблизительно шестьсот тысяч долларов. Мне необходимо конвертировать часть из них в деньги, для чего придется заглянуть в сумрачный мир торговли золотом с его эластичными, меняющимися на глазах правилами и персонажами с бегающими глазками, категорически отказывающимися высказываться напрямик.

Первые два дилера, найденные в «Желтых страницах», подозревают во мне агента властей и бросают трубку. Третий, джентльмен с акцентом, вполне обычным, как я уже уяснил, в этой отрасли, интересуется, как ко мне попал слиток чистого золота весом в десять унций. «Это долгая история», — отвечаю я и разъединяюсь. Четвертый, мелкая рыбешка, прикрывается ломбардным бизнесом, принимая под залог бытовую технику, а с черного хода скупает драгоценности. Пятый как будто годится, но и ему, конечно, придется предъявить мои авуары. Я объясняю, что не хочу приходить к нему в лавку, поскольку не желаю быть заснятым камерой наблюдения. Он молчит — подозреваю, боится, что я замыслил ограбление под угрозой огнестрельного оружия. В конце концов мы договариваемся о встрече в кафе-мороженом неподалеку от его лавки, в торговом центре. Это приличный район. Я опознаю его по черной бейсболке с эмблемой гольф-клуба «Марлинс».

Через два часа я сижу перед двойной порцией фисташкового мороженого. Хасан, здоровенный седобородый сириец, трудится напротив меня над тройным шоколадным фаджем. В двадцати футах читает газету еще один смуглокожий господин, поедающий замороженный йогурт и, вероятно, готовый меня пристрелить при малейшей попытке создать проблемы.

Светского разговора не получается, и я сую Хасану мятый конверт с маленьким слитком. Хасан озирается, но единственные посетители, кроме второго сирийца, — мамаши с пятилетней ребятней. Он берет слиток в лапу, сжимает его, с улыбкой стучит им по краю столика и произносит «вау!» без малейшего намека на акцент.

Я поражен расслабляющим эффектом этого простого восклицания. Мне ни разу не приходила в голову мысль, что золото может быть ненастоящим, но легитимация профессионалом поднимает настроение.

— Нравится, да? — глупо выпаливаю я — надо же хоть что-то сказать.

— Прелесть. — Он возвращает слиток в конверт. Я тянусь за ним.

— Сколько? — спрашивает он.

— Скажем, пять слитков, пятьдесят унций. Вчерашняя цена золота при закрытии торгов — тысяча пятьсот двадцать за унцию, значит…

— Цена золота мне известна, — перебивает он меня.

— Разумеется. Желаете приобрести пять слитков?

Такой тип не способен сказать ни «да», ни «нет». Ему проще мямлить, ходить кругами, скрытничать и блефовать.

— Возможно. Зависит от цены.

— Что вы предлагаете? — спрашиваю я без лишнего пыла. В «Желтых страницах» еще остаются неопрошенные торговцы золотом, но времени у меня все меньше, да и трезвонить впустую осточертело.

— Это зависит от нескольких моментов, мистер Болдуин. Ситуация такова, что золото скорее всего имеет не вполне законное происхождение. Не знаю, откуда оно у вас, и не желаю знать, но очень вероятно, что оно, так сказать, изъято у предыдущего владельца.

— Так ли важно, где…

— Вы зарегистрированный владелец этого золота, мистер Болдуин? — резко спрашивает он.

Я оглядываюсь.

— Нет.

— Разумеется. Поэтому скидка черного рынка — двадцать процентов. — Калькулятор ему ни к чему. — Плачу тысячу двести двадцать долларов за унцию, — произносит он тихо, но твердо, наклоняясь вперед. Губы скрыты бородой, но смысл, несмотря на акцент, совершенно ясен.

— За пять слитков, пятьдесят унций?

— Если остальные четыре того же качества.

— Они одинаковые.

— У вас нет ни регистрации, ни документов, вообще ничего, мистер Болдуин?

— Вообще ничего. Чтобы никаких бумаг: простой обмен, золото на наличные, ни квитанций, ни документов, ни видеосъемки. Я пришел и ушел, исчез в ночи.

Хасан улыбается и протягивает мне руку. Мы скрепляем сделку рукопожатием и договариваемся встретиться следующим утром, в девять, в магазине деликатесов напротив: в тамошнем кафе столики отделены один от другого перегородками, и мы сможем без помех заняться математикой. Я покидаю кафе-мороженое с таким чувством, что совершил преступление, как ни твержу себе очевидные вещи: в купле-продаже золота, хоть по вздутой цене, хоть со скидкой, нет ничего противозаконного. Мы не крэк толкаем в подворотне и не инсайдерскую информацию с заседания совета директоров. Законнейшая сделка!

Любой подсмотревший за Хасаном и мной поклялся бы, что мы — два мошенника, обговаривающие аферу. Но мне нет до этого никакого дела.

Я сильно рискую, но у меня нет выбора. Риск зовется Хасаном, но мне необходима наличность. Вывозить золото из страны опасно, но оставить его здесь — значит наверняка потерять.

Следующие два часа я посвящаю покупкам в дешевых лавках. Покупаю все, что попадется под руку: наборы для игры в нарды, коробки с инструментами, книги в твердых обложках, три дешевых ноутбука. Все это добро я выгружаю в номере на первом этаже в мотеле южнее Корал-Гэйблз и остаток вечера мастерю, пакую и попиваю холодное пивко.

Я вынимаю из ноутбуков жесткие диски и аккумуляторы и вместо них засовываю внутрь три золотых слитка. В каждую книгу я вставляю по слитку, завернутому в газету и в алюминиевую фольгу и обмотанному сантехнической лентой. В коробках оставляю только молоток и отвертки, остальное долой. В каждую отлично влезает по четыре слиточка. Внутрь доски для нардов ложатся, не вызывая подозрений, еще два. Все это я упаковываю в оберточную бумагу с символами служб доставки «Федекс», «УПС» и «ДХЛ». На этот труд уходит много часов, и я провожу их, витая в облаках.

Дважды я звоню Ванессе, и мы рассказываем друг другу о выполненных делах. Она в Ричмонде, занимается тем же, что и я. Мы оба обессилены умственно и физически, но подбадриваем друг друга, потому что впереди еще много возни. Хуже всего было бы сейчас сбавить темп или допустить небрежность.

В полночь я завершаю свои труды и любуюсь содеянным. Передо мной дюжина посылок со всеми внешними атрибутами, призванными исключить малейшее подозрение. В них поместилось тридцать два мини-слитка общей стоимостью в полмиллиона баксов. Международная пересылка сопряжена с нудным заполнением бумажек. Тут я вынужден прибегнуть к фантазии. Отправитель — м-р М. Рид Болдуин. «Скелтер филмз», Майами, получатель — он же, комплекс вилл «Шугар-Коув», 26, Уиллоуби-Бей, Антигуа. Я намерен успеть туда к моменту доставки. Если посылки беспрепятственно достигнут места назначения, то мы с Ванессой, вероятно, совершим в ближайшем будущем аналогичные отправления. Все это тоже рискованно: посылки могут проверить и конфисковать, по пути золото может быть похищено. Однако я сохраняю разумную долю уверенности, что этого не произойдет. Я твержу себе, что мы не пересылаем ничего запретного.

Нервы мои на пределе. Мне не до сна. В два часа ночи я включаю свет и лэптоп и сажусь сочинять электронное письмо. Адресаты — м-р Стэнли Мамфри, федеральный прокурор Южного округа Виргинии, и м-р Виктор Уэстлейк, ФБР, Вашингтон. В черновом варианте письмо выглядит так:

Глава 40

Как обычно, я сплю плохо, урывками и встаю с сомнением, что вообще спал. Дел такая уйма, что до рассвета еще далеко, а я уже хлебаю дрянной кофе и смотрю в телевизор, ничего не видя. Потом я принимаю душ, одеваюсь, гружу посылки в машину и ищу на пустых улицах Майами, где бы позавтракать. В девять Хасан входит в магазин деликатесов с большой бумажной сумкой, словно отоваривался в бакалее. Мы садимся в кафе за перегородкой, заказываем кофе и после ухода официантки приступаем к обмену. Ему проще, чем мне: он просто ласкает каждый слиток, прежде чем отправить его во внутренний карман своего мятого блейзера. Я запускаю руку в его пакет. Там должны лежать сто двадцать две пачки стодолларовых купюр, по десять купюр в пачке, — попробуй сосчитай!

— Все тут, — говорит он, карауля официантку. — Сто двадцать две тысячи долларов.

Закончив шарить в пакете, я закрываю его и пытаюсь насладиться кофе. Через двадцать минут после прихода он откланивается. Я немного выжидаю, потом шагаю к двери, готовый к нападению спецназа в момент посадки в машину. Двадцать две тысячи я беру в поездку, пятьдесят тысяч укладываю в две оставшиеся доски для нардов. В центре обслуживания «Федекс» я стою в очереди с пятью готовыми посылками и внимательно наблюдаю, как управляются со своими посетители передо мной. Когда наступает моя очередь, сотрудница, взглянув на бланки, безразлично бросает:

— Что внутри?

— Предметы быта, книги. Никаких особенных ценностей, страховка не нужна, — произношу я отрепетированный текст. — У меня квартирка на Антигуа, пустовато там, хочу создать немного уюта…

Она кивает, как будто ей и впрямь интересны мои планы.

Гарантированный срок стандартной доставки — три дня. Счет достигает трехсот десяти долларов, которые я плачу кредиткой с предоплатой. Расставшись с золотом и выходя, я глубоко вздыхаю и надеюсь на лучшее. При помощи навигатора джи-пи-эс в арендованной машине я нахожу ближайший офис «УПС» и повторяю там ту же процедуру. После этого мой путь лежит в «Пальметто траст», где у меня уходит целый час на то, чтобы попасть к своей банковской ячейке. В нее я кладу остальные деньги и четыре неотправленных и непроданных слитка.

На поиски офиса «ДХЛ» в гигантском комплексе международного аэропорта Майами уходит многовато времени, но в конце концов я попадаю туда и отправляю посылки. После чего расстаюсь в пункте проката фирмы «АВИС» со своей «импалой» и еду на такси в дальний терминал. Мы минуем бесконечные ангары с личными самолетами, офисы чартерных компаний, летные школы; водитель заблудился, и мы долго не можем обнаружить искомое — «Меритайм авиэйшн». Компании необходима более заметная вывеска, потому что имеющуюся ни за что не разглядеть с улицы, поэтому меня так и подмывает наорать на ее сотрудника, когда я наконец до него добираюсь. Но я беру себя в руки, прикусываю язык и пытаюсь расслабиться.

Аппарат для просвечивания путешественников и багажа здесь отсутствует, и я предполагаю, что на терминале для пассажиров личных самолетов их нет вообще. Но, думая, что в Антигуа мне проверки не избежать, я стараюсь не рисковать. При мне около тридцати тысяч наличными, спрятанные в багаже; если их найдут, я готов заплатить штраф. Был, конечно, соблазн попробовать провезти один-два золотых слитка на себе, чтобы проверить, осуществимо ли это, но риск больше выигрыша.

В час тридцать пилоты зовут на посадку, и все заходят в «Лирджет-35», реактивный самолетик вдвое меньше «челленджера», в котором мы с Натаном роскошествовали, перелетая на Ямайку. В «лирджете» умещается человек шесть, но крупным мужчинам было бы некомфортно. Вместо туалета здесь под креслом ночной горшок — на всякий случай. Тесно, конечно, если не сказать больше — ну и что? Зато гораздо дешевле, чем в более крупном самолете, и так же быстро. Я — единственный пассажир и тороплюсь.

На борту Макс Болдуин с соответствующими документами. Малкольм Баннистер окончательно отправлен в отставку. Уверен, таможня непременно уведомит какого-нибудь агента ФБР и тот, не скрывая удивления, поставит в известность своего босса. Они станут чесать в затылках и гадать, что затеял Болдуин, зачем ему частные самолеты, почему он швыряется деньгами? Вопросов много, но главный один: что он затеял, черт бы его побрал?!

Ответа у них не будет, пока я сам им его не подскажу.

Когда самолетик отъезжает от терминала, я быстро проверяю свое электронное письмо Мамфри и Уэстлейку и нажимаю на клавишу «отправить».

На календаре 28 июля. Четыре месяца назад я простился с Фростбургом, два месяца назад покинул Форт-Карсон с новым лицом и новым именем. Вспоминая последние недели и пытаясь привести события к общему знаменателю, я начинаю клевать носом. На высоте сорок тысяч футов я засыпаю.

Через два часа меня будит турбулентность, и я гляжу в иллюминатор. Мы пролетаем через грозовые облака, и самолетик изрядно трясет. Один из летчиков оборачивается и показывает мне большой палец — не дрейфь, мол. Что ж, как скажешь, приятель. Проходит всего несколько минут — и небо очистилось, гроза осталась позади, и я любуюсь Карибским морем. Судя по схеме на мониторе передо мной, мы пролетаем над Сен-Круа — крупнейшим островом американских Виргинских островов.

Внизу целая россыпь прелестных островков, не похожих один на другой. В тюрьме я нашел в библиотеке и припрятал толстый путеводитель по Карибским островам с двумя дюжинами цветных фотографий, картами, списком захватывающих вариантов времяпрепровождения и краткими очерками об истории каждого острова. Я мечтал выйти вдвоем с Ванессой в Карибское море — только она и я на маленькой парусной яхте, скользящей от островка к островку: полная, ничем не ограниченная свобода… Я не умею ходить под парусом и никогда не имел лодки — но то Малкольм. Макс — другое дело: сегодня, в возрасте сорока трех лет, он начинает новую жизнь, и если надумает купить ялик, научиться ходить под парусом и прожить остаток дней, перемещаясь от пляжа к пляжу, то разве хоть кто-то посмеет ему помешать?

По самолетику пробегает легкая дрожь, тембр двигателей меняется. Капитан начинает долгое снижение. В кулере у двери я нахожу бутылочку пива. Мы пролетаем над островами Невис и Сент-Китс. Там тоже привлекательные банковские законы, и я подумывал о них во Фростбурге, располагая неограниченным временем. Манили меня и Каймановы острова, пока я не узнал, как густо они застроены. От Багам рукой подать до Флориды, и там кишмя кишат американские агенты. Пуэрто-Рико — территория США, никогда не входившая в мой список. На Сент-Барт страшные заторы, на американских Виргинских островах зашкаливает преступность. Ямайка — нынешнее место пребывания Натана. Я выбрал своей первой операционной базой Антигуа, потому что население там — семьдесят пять тысяч душ, почти все черные, как я; перенаселенности не отмечается, но и на безлюдье не пожалуешься. Это гористый остров с тремястами шестьюдесятью пятью пляжами, по числу дней в году — так, во всяком случае, утверждают в рекламных проспектах и на веб-сайтах. Мой выбор пал на Антигуа из-за исключительной гибкости тамошних банков, прославившихся своим умением в нужный момент отворачиваться. Если по какой-то причине остров мне разонравится, я быстро сменю дислокацию. Других приятных местечек не счесть.

Мы шлепаемся на посадочную полосу и быстро останавливаемся. Капитан оборачивается и, судя по его губам, просит прощения за жесткую посадку. Летчики очень гордятся своим умением садиться мягко, и ему, как видно, стыдно. Но мне все равно. Сейчас меня заботит одно — беспрепятственный выход из самолета и беспрепятственный переход границы. У частного терминала стоят еще два самолетика, к тому же, на мое счастье, только что произвел посадку довольно крупный лайнер. Не менее десятка взрослых американцев в шортах и шлепанцах шествуют по летному полю к зданию, на проверку. Я намеренно мешкаю, чтобы пристроиться позади них. Сотрудники службы иммиграции и таможни занимаются своим делом, и я понимаю, что пассажиры личных самолетов избавлены от просвечивания. Отлично! Я прощаюсь с пилотами. Выйдя из маленького здания, я наблюдаю, как американцы садятся в микроавтобус. Я жду такси, сидя на скамейке.

Вилла расположена в Уиллоуби-Бей, это двадцать минут езды от аэропорта. Я сижу на заднем сиденье такси, опустив стекла, теплый соленый воздух обдувает мне лицо. Мы тащимся по серпантину на гору, потом спускаемся по другому склону. Вдали синеет безмятежная бухта, усеянная яхтами.

Меня ждет меблированный особняк с двумя спальнями в комплексе одинаковых вилл, не прямо на пляже, но так близко, что сюда доносится шум волн. Он снят на мое нынешнее имя на три месяца вперед и оплачен чеком «Скелтер филмз». Рассчитавшись с таксистом, я вхожу в главные ворота «Шугар-Коув». Приятная администраторша вручает мне ключ и буклет со схемой комплекса. Я уединяюсь у себя, включаю вентиляторы и кондиционер, обхожу комнаты. Через четверть часа я погружаюсь в океан.

Ровно в пять тридцать вечера Стэнли Мамфри и двое его подчиненных подсели к динамику, стоявшему посреди стола в переговорной комнате. Из динамика почти сразу раздался голос Виктора Уэстлейка. Быстро поздоровавшись, он начал:

— Что скажешь, Стэн?

Стэнли, успевший сломать голову за четыре часа, прошедших после получения электронного письма, ответил:

— Мне кажется, Вик, первым делом нам надо решить, поверим ли мы этому человеку опять. Он сам признает, что в первый раз ошибся. Не солгал, а именно ошибся. Это какая-то игра, Вик.

— Трудновато будет снова ему поверить, — согласился Уэстлейк.

— Ты знаешь, где он сейчас? — спросил Мамфри.

— Только что прилетел на частном самолете из Майами на Антигуа. В прошлую пятницу он летал на частном самолете из Роанока на Ямайку, а в воскресенье вернулся в страну под именем Малкольма Баннистера.

— Какой смысл во всех этих метаниях?

— Понятия не имею, Стэн. Мы в полном недоумении. Он доказал свою способность исчезать и перемещать деньги.

— У меня есть предположение, Вик. Представим, что он намеренно оговорил Куинна Рукера. Вдруг Рукер — часть замысла и подыграл Баннистеру, чтобы тот смог выйти из тюрьмы? Теперь они пытаются вытащить Рукера. Все это смахивает на сговор. Вранье и сговор! Как тебе такое: мы предъявляем им секретное обвинение, снова сажаем Баннистера за решетку и выясняем, что ему известно о настоящем убийце. За решеткой он может запеть по-другому!

— Теперь ты ему веришь?

— Я этого не говорил, Вик. Но если он написал в своем письме правду, если Дасти Шайвер располагает алиби Рукера, то наше обвинение перечеркнуто.

— Может, потолковать с Дасти?

— Это лишнее. Если у него что-то есть, то он сам скоро к нам явится. Одного не пойму: зачем было столько времени скрывать документы об алиби?

— И я не пойму. Может быть, Баннистеру требовалось время, чтобы найти убийцу, — если, конечно, мы ему верим… Честно говоря, я сейчас не знаю, чему верить. Вдруг Баннистер знает правду? Мы сидим с пустыми руками, не располагая никакими уликами. На одном признании Рукера далеко не уедешь. Если у Дасти дымящийся пистолет, то нас ждет полновесная пуля!

— Давай предъявим обвинение и возьмем их в оборот. Завтра я соберу Большое жюри, и через сутки обвинительный акт будет готов. Трудно сцапать Баннистера на Антигуа?

— Трудно — не то слово! Потребовалась бы экстрадиция, а на это уходят месяцы. Он может снова исчезнуть. Он большой умелец по этой части. Подожди собирать Большое жюри, сначала я побеседую со своим боссом.

— Пожалуй… Но если Баннистер просит неприкосновенности, это может означать, что он совершил преступление и предлагает сделку, верно?

Немного помолчав, Уэстлейк ответил:

— Невиновные редко просят неприкосновенности. Бывает, конечно, но не часто. Что за преступление ты имеешь в виду?

— Ничего определенного, но долго ли умеючи? Первым делом на ум приходит рэкет. Уверен, мы сможем использовать для этого законы RICO. Дальше: преступный сговор с целью препятствовать правосудию. Умышленный обман суда и ФБР. Смотри, состав вырос за время разговора! Я рву на себе волосы, Вик! Баннистер и Рукер были корешами во Фростбурге и все это придумали там. Рукер бежит в декабре, судью Уосетта убивают в феврале. Похоже, Баннистер навешал нам лапши про Рукера и его мотивы. Не знаю, как ты, Вик, а у меня крепнет ощущение, что нас надули!

— Будем держать себя в руках. Первый шаг — выяснить, правда ли то, что пишет Баннистер.

— Допустим. Как?

— Дождемся Дасти, посмотрим, с чем он придет. А пока я поговорю со своим боссом. Вернемся к этому разговору завтра.

— Хорошо, до завтра!

Глава 41

В табачной лавке в центре Сент-Джонса я обнаруживаю нечто сначала вызывающее у меня оторопь, а потом улыбку. Это коробка с «Лавос» — сигарами, свернутыми вручную в Гондурасе и продающимися в Штатах вдвое дороже, чем здесь. Четырехдюймовая торпеда на Антигуа стоит всего пятерку, а в табачном магазине «Вэндис» в Роаноке — целых десять долларов. Там судья Фосетт привык покупать сигары своего излюбленного сорта. На четырех из четырнадцати коробок от «Лавос», которые мы распихали по банкам, остались снизу белые ярлычки магазина «Вэндис» с телефоном и адресом.

Я покупаю двадцать торпед «Лавос» и любуюсь коробкой. Она деревянная, а не картонная, с вырезанным сверху названием. Судья Фосетт был известен своей привычкой плавать по озеру Хиггинс в каноэ, пыхтя такой вот сигарой, забрасывая удочку и наслаждаясь безлюдьем. Пустые коробки он, похоже, не выкидывал.

Круизных судов в порту пока еще нет, и в городе тихо. Лавочники сидят в теньке перед своими лавками, судача на неотразимом певучем варианте королевского английского. Я бреду от лавки к лавке, забыв о времени. От отупляющей скуки тюремного срока я перепрыгнул в безумие слежки за убийцей и его добычей, а теперь нырнул в вялую островную жизнь. По понятным причинам я отдаю предпочтение последней; к тому же она отныне мое настоящее и будущее. Макс — новый человек с новой жизнью и спешит избавиться от багажа прошлого.

Я покупаю кое-какую одежду, шорты и футболки, пляжные принадлежности, а потом иду в свой банк, «Ройал бэнк оф де Ист Каррибиэн», где заигрываю с привлекательной девушкой, приветствующей посетителей. Она ставит меня в очередь, и вот я уже перед сотрудницей хранилища. Она изучает мой паспорт и ведет в недра банка. Два месяца назад, в свой первый приезд, я снял здесь две ячейки, самые большие, какие только предлагались. Оставшись с ними наедине, я кладу в них мелкие деньги и ненужные бумажки, думая о том, когда они наполнялся маленькими золотыми слитками. На обратном пути я опять флиртую и обещаю скоро вернуться.

Я арендую на месяц «фольксваген-жук» с опускающейся крышей и, не поднимая ее, закуриваю «Лавос», чтобы с сигарой в зубах начать поездку по острову. Несколько минут — и мне становится нехорошо. Не припомню, когда последний раз курил сигару, и сам не знаю, зачем делаю это сейчас. Короткая черная сигара крепка даже с виду, не то что на вкус. Я выкидываю ее в окно и прибавляю газу.

Победу в соревновании одерживает «Федекс». Первые посылки прибывают в полдень в понедельник. Я расхаживаю в нетерпении по территории «Шугар-Коув» и вижу подъехавший пикап. Мисс Робинсон, наша приятная управляющая, уже знакома с моим сочинением во всех подробностях. Я киносценарист и писатель и поселился у нее на вилле для упорной работы над романом и над сценарием на его основе. Мои партнеры тем временем приступили к съемкам первых эпизодов картины. Бла-бла-бла… Неудивительно, что я сгораю от нетерпения, дожидаясь посылок из Майами: в них рукописи, важные записи, видеопленки и кое-какие профессиональные принадлежности. Видно, что она впечатлена.

Жду не дождусь того дня, когда можно будет бросить врать!

У себя на вилле я вскрываю коробки. Два слитка в доске для нардов; четыре в ящике для инструментов; один в книге; еще два во второй доске. В общей сложности девять, не тронутые за весь путь из Майами на Антигуа. Я часто гадаю, какой была их история. Кто добыл золото? На каком континенте? Кто его плавил? Как оно попало в Штаты? И так далее. Хотя я знаю, что ответов на эти вопросы никогда не появится.

Я мчусь в Сент-Джонс, в свой банк, и там убираю драгоценные слитки с глаз долой.

Содержание второго моего письма гг. Уэстлейку и Мамфри таково:

Виктор Уэстлейк в очередной раз отменил ужин с женой, чтобы в семь часов вечера в пятницу войти в кабинет своего босса, директора ФБР Джорджа Мактейви. Два ассистента Мактейви остались в кабинете, чтобы делать записи и приносить дела. Все сели за длинный стол, донельзя утомленные после длинной рабочей недели.

Мактейви уже ввели в курс дела, поэтому во вступлении не было нужды. Он начал со своего фирменного вопроса:

— Есть что-нибудь, чего я еще не знаю?

Этот вопрос звучал всегда. На сей раз на него можно было ответить, не кривя душой.

— Есть! — кивнул Уэстлейк.

— Послушаем.

— Взлет цен на золото создал повышенный спрос на него, поэтому мы сталкиваемся со всевозможными аферами. Любой ростовщик в стране теперь заодно и торговец золотом, так что можно себе представить, сколько на рынке подделок. В прошлом году мы проводили расследование в Нью-Йорке и допросили известных торговцев, занимавшихся сплавами и их продажей под видом чистого золота. Обвинения еще не предъявлены, но дело не закрыто. В руки одного нашего осведомителя, работавшего на такого дилера, попал десятиунцевый слиток без опознавательных знаков. Золото девятьсот девяносто девятой пробы, чище не бывает, и цена сходная. Он стал копать и выяснил, что некий Рей Фосетт иногда заходил продать несколько таких слитков с небольшой скидкой и, ясное дело, за наличные. У нас есть видеозапись с Фосеттом в магазине на Сорок седьмой улице, сделанная в декабре, за два месяца до убийства. Похоже, он ездил в Нью-Йорк дважды в год, продавал слитки и возвращался в Роанок с кучей наличных денег. Данные неполные, но те, что имеются, позволяют заключить, что за четыре года он сбыл в Нью-Йорке золота на шестьсот тысяч долларов. В этом нет ничего криминального — при том условии, конечно, что Фосетт являлся законным владельцем золота.

— Любопытно. Что дальше?

— Я показал нашему осведомителю присланную Баннистером фотографию золота. Осведомитель говорит, что это оно самое. Золото у Баннистера. Мы не знаем сколько. Коробки из-под сигар совпадают, золото тоже. Если считать, что золото попало к нему от убийцы, то ему известна правда.

— Какова ваша версия?

— Малкольм Баннистер и Куинн Рукер вместе отбывали наказание во Фростбурге и были более близкими друзьями, чем мы предполагали. Один из них знал про Фосетта и его золотой запас. Вот они и задумали рэкет. Рукер совершает побег и для алиби ложится в реабилитационный центр. Оба ждут, пока убийца нанесет удар. Убийство совершено — и они начинают осуществлять свой план. Баннистер доносит на Рукера, тот делает ложное признание, влекущее за собой предъявление обвинения, и Баннистер освобождается. На свободе он пользуется системой защиты свидетелей, потом от нее отказывается, каким-то образом находит убийцу — и золото.

— Не пришлось ли ему самому совершить убийство, чтобы завладеть золотом?

Уэстлейк пожимает плечами — как он может это знать?

— Может, пришлось, а может, и нет. Баннистер требует неприкосновенности. Наверняка он выдвинет и другое условие — освобождение Рукера по параграфу тридцать пять. Куинну остается отбыть пять лет по первому приговору плюс еще несколько за побег. Почему бы Баннистеру не попробовать добиться свободы для дружка? Но если убийца мертв, то параграф тридцать пять может для Куинна не сработать. Не знаю… Адвокаты корпят внизу и недоуменно скребут в затылках.

— Хоть это утешает, — буркнул Мактейви. — В чем опасность сделки с Баннистером?

— Один раз мы с ним уже договаривались, но он нас обманул.

— Верно. Но что он выиграет, если обманет опять?

— Ничего. Золото у него.

Усталое и озабоченное лицо Мактейви вдруг повеселело. Он цокнул языком и всплеснул руками:

— Красота! Просто блеск! Я покорен! Этого парня надо взять к нам на работу, он даст любому из нас фору. Это же надо иметь столько наглости! Он подводит лучшего друга под обвинение в тяжком убийстве федерального судьи, но совершенно уверен, что сумеет его вытащить. Вы шутите? Он выставил нас круглыми дураками!

Уэстлейк не мог не присоединиться к начальственному веселью: заулыбался, стал качать головой, словно не веря в собственный провал.

— Он не врет, Вик, — сказал Мактейви, отсмеявшись. — Ему уже не надо врать. Вранье было важно раньше, на первой стадии проекта, но не теперь. Теперь настал момент истины, и Баннистер ею владеет.

Уэстлейк согласно кивнул.

— Каков же наш план?

— Что за прокурор ведет это дело? Как его фамилия?

— Мамфри. Он вопит про новое обвинение, которому не бывать.

— Ему все известно?

— Конечно, нет. Он не знает, что мы пронюхали о золотой торговле Фосетта в Нью-Йорке.

— Утром у меня бранч с министром юстиции. Я ему все растолкую, и он приструнит Мамфри. Предлагаю вам обоим как можно быстрее встретиться с Баннистером и разобраться со всеми деталями. Я устал от судьи Фосетта, Вик. Вы меня понимаете?

— Понимаю, сэр.

Глава 42

Я жду задерживающийся рейс в душном терминале международного аэропорта имени В. К. Берда, но пребываю в абсолютном спокойствии. Идет мой четвертый день на Антигуа, и я уже запрятал подальше наручные часы и живу по островному времени. Перемены происходят медленно, но я постепенно избавляюсь от суматошных привычек современной жизни. Стал степеннее двигаться, не думаю о мелочах, борюсь с целеустремленностью. Живу сегодняшним днем, иногда с ленцой заглядывая в завтра; лучше меня не доставайте.

Ванесса, спускающаяся по трапу самолета, прилетевшего из Сан-Хуана, похожа на манекенщицу. Соломенная шляпа с широкими полями, дизайнерские темные очки, восхитительно короткое летнее платьице, изящество женщины, знающей, что мужчины при виде ее валятся как подкошенные. Через десять минут мы уже сидим в моем «жуке», моя ладонь лежит на ее бедре. Она сообщает, что уволена с работы за прогулы и неповиновение. Мы хохочем. Подумаешь!

Первым номером у нас в программе обед в клубе «Грейт риф», на скале, дыбящейся над океаном. Отсюда открывается гипнотический вид. Вокруг нас состоятельные британцы. Мы единственные черные, не считая обслугу. Еда приличная, но не более того, и мы договариваемся обследовать места попроще, где можно поесть в окружении настоящих людей. Рассуждая здраво, мы богаты, но я не в состоянии мыслить в таких терминах. Нам нужны не столько деньги, сколько свобода и безопасность. Полагаю, мы постепенно привыкнем к лучшей жизни.

Окунувшись в океан, Ванесса изъявляет желание покататься по Антигуа. Мы складываем крышу «жука», находим в эфире радиостанцию, передающую музыку регги, и принимаемся носиться по узким дорогам, точно сбежавшие из-под надзора юные любовники. Я ласкаю ее ноги, наслаждаюсь ее улыбкой и никак не привыкну, что мы добились своего. Я изумлен нашей удачей.

Место встречи на высшем уровне — отель «Блу уотерс» на северо-западной оконечности острова. Я вхожу один в главный корпус, выдержанный в колониальном стиле. В холле приятная прохлада. Засекаю двух агентов, прикидывающихся туристами: тянут водичку и притворяются безвредными. От настоящего туриста веет легкомыслием, а в федерале, выдающем себя за туриста, за милю виден самозванец. Подумать только, сколько разномастных агентов, помощников прокуроров, всяких «вице» и прочих позволяют себе развеяться на островах, не забывая прихватить свои вторые половинки. И все за счет дядюшки Сэма! Я шагаю под арками с пряничной резьбой, вдоль усеянных цветочками декоративных частоколов, в боковое крыло, где можно заняться делом.

Мы встречаемся в небольших апартаментах второго этажа с видом на пляж. Меня приветствуют Виктор Уэстлейк, Стэнли Мамфри и еще четверо, чьи имена я даже не пытаюсь запомнить. Темные костюмы и приспущенные галстуки уступили место рубашкам для гольфа и шортам-бермудам. Уже начало августа, но торчащих из-под шорт бледных ног еще не касалось солнце. Настроение приподнятое; никогда не видел такого количества улыбок на такой важной встрече. Эти люди — элита борцов с преступностью, привыкшая к суровым, лишенным юмора будням и мечтающая хотя бы изредка перенестись в такой рай.

У меня еще сохраняется небольшое подозрение, что все подстроено и мне приготовлена ловушка: эти ребята сейчас предъявят обвинительный акт, ордер, приказ об экстрадиции, лишь бы уволочь меня обратно в тюрьму. На такой случай у Ванессы есть план защиты наших активов. Она недалеко, в двухстах ярдах отсюда, в напряженном ожидании.

Но обходится без сюрпризов. Мы обговорили по телефону все параметры соглашения и сразу переходим к делу. Стэнли звонит по громкой связи в Роанок Дасти Шайверу, представляющему теперь не только Куинна Рукера, но также его сестру Ванессу и меня. Дасти сетует, что мы оттягиваемся на Антигуа без него, и федералы долго гогочут от его шутки.

Начинаем мы с соглашения о неприкосновенности. В нем сказано, что правительство не станет преследовать меня, Куинна, Ванессу Янг и Дентона Рукера (он же Ди Рей) за возможные правонарушения при расследовании убийства судьи Раймонда Фосетта и Наоми Клэри. Все это излагается на целых четырнадцати страницах, зато я удовлетворен. Дасти тоже изучил соглашение и просит Мамфри внести пару небольших поправок. Они юристы и не могут не препираться, но договоренность в конце концов достигается. Документ здесь же исправляется, подписывается и пересылается по электронной почте федеральному магистрату в Роанок. Через полчаса мы получаем подписанную магистратом копию. В юридическом смысле — полная тефлоновая гарантия.

Освобождение Куинна требует больше возни. Начинать приходится с постановления о снятии с него всех обвинений, связанных с убийством, в которое Мамфри и компания вставили выражения, призванные затушевать их собственную вину в необоснованном преследовании. Мы с Дасти возражаем, постановление соответствующим образом исправляется, пересылается магистрату в Роанок и немедленно подписывается.

Наступает черед применения параграфа 35, отменяющего приговор Куинна и возвращающего ему свободу. Ходатайство подано в федеральном суде в Вашингтоне, приговорившем его за торговлю кокаином, но Куинн все еще томится в тюрьме в Роаноке. Я повторяю то, что говорил уже много раз: я не выполню своей части сделки, пока Куинн не будет освобожден. Согласие на сей счет существует, но требуется координация между несколькими людьми по инструкции, поступающей с затерянного в океане острова Антигуа. Вашингтонский судья, вынесший Куинну приговор, на нашей стороне, но в данный момент находится в зале суда. Служба федеральных маршалов не желает оказаться ни при чем и пока не проявляет готовности махнуть на Куинна рукой. В какой-то момент пятеро из шестерых присутствующих на совещании юристов увлеченно ведут переговоры по сотовым телефонам, причем двое из них при этом тычут в клавиши своих лэптопов.

Объявляется перерыв. Вик Уэстлейк зовет меня промочить горло с ним на пару. Мы садимся под навесом у бассейна, подальше от остальных, и заказываем чай со льдом. Он притворяется, будто страшно огорчен напрасной тратой времени, но я подозреваю, что он приготовился включить какое-нибудь записывающее устройство и сейчас поведет речь о золоте. Я безмятежно улыбаюсь, как положено непробиваемо спокойному антигуанцу, но мой чуткий радар всегда настороже.

— Что, если нам потребуются ваши показания в суде? — внушительно произносит он. Мы это подробно обсуждали, и я полагал, что тема исчерпана. — Знаю, знаю, но вдруг нам понадобятся дополнительные доказательства?

Поскольку ему еще неизвестно ни имя убийцы, ни обстоятельства преступления, его вопрос преждевременен и, возможно, служит только разминкой перед чем-то еще.

— Мой ответ прежний: нет! Я все ясно объяснил и не планирую возвращение в США. Я всерьез подумываю об отказе от гражданства и о превращении в полного антигуанца. Если никогда больше не ступлю на землю США, то есть надежда умереть счастливым.

— Здесь вы перебарщиваете, вам не кажется, Макс? — произносит он ненавистным мне тоном. — Ведь у вас теперь полная неприкосновенность.

— Вам легко так говорить, Вик, потому что вы не сидели в тюрьме за преступление, которого не совершали. Однажды меня зацепив, федералы разрушили мою жизнь. Больше этого не случится. Мне повезло: я получил второй шанс, и теперь как-то не тороплюсь снова оказаться в вашей юрисдикции.

Он отхлебывает чай, вытирает губы льняной салфеткой.

— Второй шанс… Уплыть в сторону заката с золотом под мышкой?

Я молча жду продолжения. Через несколько секунд он произносит немного неуклюже:

— Мы, кажется, еще не поднимали тему золота, Макс.

— Нет.

— Тогда перейдем к ней. Что дает вам право забрать его себе?

Уперев взгляд в пуговицу на его рубашке, я четко произношу:

— Понятия не имею, о чем вы. Никакого золота у меня нет. Точка.

— А как же те три мини-слитка на фотографии, присланной вами на прошлой неделе?

— Это улика, вы получите ее от меня своим чередом вместе с коробкой из-под сигар с другой фотографии. У меня есть подозрение, что эти экспонаты усеяны отпечатками пальцев Фосетта и убийцы.

— Превосходно! А теперь главный вопрос: где остальное золото?

— Не представляю.

— Допустим. Но согласитесь, Макс, для обвинения важно знать, что находилось в сейфе судьи Фосетта. Из-за чего его убили? Рано или поздно мы должны будем во всем разобраться.

— Возможно, этого так и не произойдет. У вас будет более чем достаточно улик для вынесения приговора убийце. Если правительство завалит обвинение, это не моя проблема.

Новый глоток, раздражение во взгляде.

— У вас нет права его присвоить, Макс.

— Вы о чем?

— О золоте.

— Нет у меня золота! Но давайте рассуждать чисто гипотетически: по-моему, ситуация такова, что оно вообще ничье. Совершенно очевидно, что собственностью правительства оно не является; у налогоплательщиков его не забирали. Оно никогда вам не принадлежало, никто на него не претендовал, вы его даже не видели и не уверены, что оно существует. Убийца не его владелец: он завладел им преступным путем, похитил у государственного чиновника, получившего его, надо полагать, коррупционным способом. Если бы вам даже удалось обнаружить его источник и вы бы попытались вернуть золото первоначальным обладателям, то они бы ушли в несознанку или вообще бросились врассыпную. Так что считайте, что оно как бы в облаках, вроде Интернета — ничье. — Я тычу пальцем в небо и этим завершаю свою тщательно отрепетированную речь.

Уэстлейк улыбается, поскольку правда известна нам обоим. В глазах у него появляется огонек, словно он готов сдаться и признать: «Классно сработано!» Но этого от него, конечно, не дождешься.

Мы возвращаемся в апартаменты, где узнаем, что судья в Вашингтоне все еще занят более важными делами. Чтобы не проводить слишком много времени в обществе федералов, я иду прогуляться на пляж. Звоню Ванессе, докладываю, что дело движется со скрипом, но по крайней мере пока обходится без наручников и без пистолета у меня под носом. Никто не пытается меня обхитрить, Куинна вот-вот отпустят. Она говорит, что Ди Рей в конторе у Дасти, ждет брата.

В обеденный перерыв судья, приговоривший Куинна к семи годам за наркоторговлю, нехотя подписал постановление об изменении меры пресечения согласно параграфу 35. Накануне с ним беседовали Стэнли Мамфри, Виктор Уэстлейк, босс последнего, Джордж Мактейви, а также, в знак важности предстоявшего ему шага, сам генеральный прокурор США, он же министр юстиции.

Куинна немедленно доставили из каталажки Роанока в адвокатскую контору Дасти Шайвера, где он обнял Ди Рея и переоделся в джинсы и рубашку поло. Через сто сорок дней после ареста в Норфолке, Виргиния, за побег из места заключения Куинн снова на свободе.

На часах почти половина третьего пополудни. Все ордера и документы наконец подписаны, изучены и подтверждены. В последний момент я выхожу из комнаты и звоню Дасти. Он заверяет меня, что «мы держим их за глотку», все бумаги в порядке, все права защищены, все обещания выполнены.

Через полгода после водворения в федеральное исправительное учреждение в Луисвилле я согласился заняться делом одного наркоторговца из Цинциннати. Суд грубо просчитался при назначении ему срока отсидки, ошибка была налицо, и я подготовил ходатайство о его немедленном освобождении с учетом отбытого срока. Это был тот редкий случай, когда все сработало успешно и быстро, и уже через две недели счастливый клиент вернулся домой. Неудивительно, что по тюрьме разлетелась весть обо мне — умелом тюремном адвокате, способном творить чудеса. Меня завалили просьбами об очередном чуде, и прошло немало времени, прежде чем от меня начали отставать.

Тогда в моей жизни и появился Натти, на которого я затратил больше времени, чем собирался. Это был тощий белый паренек, посаженный за торговлю метамфетамином в Западной Виргинии. Он настаивал, чтобы я взялся за его дело — щелкнул пальцами и добился освобождения. Натти мне приглянулся, я посмотрел его дело и стал убеждать, что в данном случае бессилен. Тогда он заговорил о вознаграждении: сперва просто намекал на припрятанные где-то немереные деньжищи, часть которых может стать моей, если я добьюсь для него свободы. Не хотел верить, будто я не в силах ему помочь, и все тут! Вместо того чтобы взглянуть в лицо реальности, он все сильнее предавался иллюзиям, уговаривая себя, что я непременно найду какую-нибудь лазейку, подам волшебное ходатайство — и он выйдет. В конце концов он заговорил о золотых слитках, и я решил, что он свихнулся. Я категорически ему отказал — тогда-то он мне все и выложил. Взял с меня клятву хранить тайну и пообещал половину состояния в обмен на помощь.

В детстве Натти был неисправимым воришкой, подростком принялся за метамфетамин. Он многое повидал, научился ускользать из рук сотрудников Управления по борьбе с наркотиками, собирателей счетов, шерифов с ордерами, отцов беременных дочерей, психованных конкурентов из других банд. Несколько раз он пробовал завязать, но всегда возвращался к преступной жизни. Видя, как его родственники и друзья губят себя наркотиками, превращаясь в инвалидов и кочуя по тюрьмам, он хотел большего. Он работал кассиром магазина в захолустье, неподалеку от затерянного в горах городка Рипплмид, когда к нему обратился незнакомец, предложивший десять долларов в час за работу, требовавшую физического усилия. В магазине этого человека никто не видел раньше и не увидит впредь. Натти получал пять долларов в час, вкалывая «по-серому», неофициально, и предложение показалось ему соблазнительным. После работы Натти и заказчик встретились в условленном месте. По узкой грунтовой дороге они дошли до А-образной хижины у склона крутого холма над маленьким озером. Заказчик, назвавшийся просто Реем, подогнал пикап с деревянным контейнером в кузове. В контейнере оказался сейф весом в полтысячи фунтов, справиться с которым в одиночку Рею было не под силу. Смастерив блок — его роль сыграла ветка дерева с перекинутым через нее тросом, — они сумели выгрузить сейф из кузова, опустить его на землю и в конце концов переместить в подвал. Этот тяжкий труд занял три часа. Рей заплатил наличными, поблагодарил Натти и попрощался.

Натти рассказал обо всем своему брату Джину, скрывавшемуся поблизости от шерифа, который разыскивал его в другом округе. Братьев заинтересовал сейф и его содержимое. Удостоверившись, что Рей покинул хижину, они попытались проникнуть внутрь, но не тут-то было: их остановили тяжелые дубовые двери, непробиваемые стекла и мощные засовы. Пришлось выставить целую раму цокольного этажа. Сейфа им обнаружить не удалось, зато они выяснили, кто такой Рей. Порывшись в бумагах на его письменном столе, они поняли, что их сосед — крупная шишка, федеральный судья в Роаноке. Нашлась и газетная статья о громком судебном процессе в связи с проектом добычи урана в Виргинии, на котором председательствовал достопочтенный Раймонд Фосетт.

Братья поехали в Роанок, нашли здание федерального суда и битых два часа слушали свидетельские показания. Натти был в очках и в бейсболке на случай, если судья станет от скуки разглядывать присутствующих. Но их было много, к тому же Рей ни разу не поднял глаз. Убедившись, что они на верном пути, братья вернулись в хижину, снова проникли внутрь через окно полуподвала и стали искать сейф. Он должен был находиться в подвале, где его оставили Натти и судья. Одна стена там была занята полками с толстыми юридическим фолиантами, и братья заподозрили, что за ней тайник. Они стали вынимать по книге, заглядывать за нее, ставить книгу на место. На это ушло много времени, зато они нашли рычаг, при нажатии на который открывалась потайная дверца. За ней стоял сейф, оставалось только его открыть. Но это оказалось невозможным из-за цифрового замка, к которому требовался код. Провозившись с замком два дня, они ничего не добились. Проводя в хижине много времени, они очень старались не наследить. Как-то раз в пятницу Джин отправился в Роанок, находившийся в часе езды, пришел в суд и дождался, пока судья покинет рабочее место. Впереди были выходные. Джин поехал за судьей и полюбовался, как он грузит в стоявший у его дома пикап снедь, портативный холодильник, несколько бутылок вина, спортивную сумку, два увесистых чемоданчика и стопку книг. Рей уехал один и покатил на запад. Джин позвонил Натти и предупредил, что Рей в пути. Натти привел хижину в порядок, вставил раму, уничтожил все следы обуви на террасе и залез на дерево в пятидесяти ярдах от дома. Через час судья Фосетт приехал, разгрузил пикап и вскоре задремал на террасе в гамаке на глазах у Натти и Джина, наблюдавших за ним из густых зарослей. Назавтра была суббота. Судья Фосетт подтащил к воде каноэ, положил в него две удочки и несколько бутылок с водой, зажег темную короткую сигару и поплыл по озеру Хиггинс. Натти наблюдал за ним в бинокль, а Джин вынул раму и снова скрылся внутри хижины. Потайная дверь была открыта, но сейф, хоть и торчал наружу, оказался заперт. Опять не повезло! Джин спешно покинул подвал, вставил раму и скрылся в лесу.

Парни не теряли надежды узнать, что в сейфе, и терпения им было не занимать. Рей не знал, что за ним следят, и если он еженедельно пополнял свои сокровища, то спешка была ни к чему. Следующие две пятницы Джин провел перед судом в Роаноке, но судья оба раза засиживался допоздна. Приближался общенациональный праздник, и появилась надежда, что в этот раз судья будет дольше отдыхать в своем убежище. В газетах писали, что суд без участия присяжных идет трудно, препирательствам нет конца, судья Фосетт испытывает сильнейшее давление. Надежда братьев оправдалась: в два часа дня в пятницу слушания были отложены до девяти утра во вторник, и Джин проследил, как Рей, загрузив пикап, в одиночестве отправился на озеро.

Хижина стояла слишком глубоко в лесу, чтобы провести туда электричество и газ; никакого кондиционера и отопления там поэтому быть не могло, источником тепла служил большой камин. Еда и питье сохранялись на льду в портативном холодильнике, который Рей возил взад-вперед. Когда ему требовался свет, чтобы почитать перед сном, он включал маленький газовый генератор рядом с домом, гул которого разносился по всей долине. Впрочем, в девять часов вечера судья обычно засыпал.

В подвале была одна комната, имелся также стенной шкаф с распашными дверцами, в нем Рей держал разное старье: охотничью одежду, сапоги, стопку пледов и одеял. У Джина родился план: Натти спрячется в шкафу, чтобы, просидев там много часов, подсмотреть в щелку, как судья отпирает сейф и прячет в нем свои пока еще неведомые им богатства. Натти, имевший рост всего пять футов семь дюймов и вес сто тридцать фунтов, за свою недолгую жизнь накопил немалый опыт сидения во всевозможных углах и щелях, хотя мысль о ночевке в стенном шкафу сперва вызвала у него несогласие. План снова пришлось несколько изменить.

В пятницу перед Днем Колумба судья Фосетт приехал к себе в хижину в шесть часов вечера и долго разгружал пикап. Натти, спрятавшийся в стенном шкафу, был совершенно невидим среди охотничьей одежды, одеял и пледов. На случай неприятностей в кармане у него лежал пистолет. Джин, тоже вооруженный, наблюдал за событиями с дерева. Оба страшно нервничали, но и надеялись, что им наконец повезет. Рей закурил сигару, и хижина наполнилась табачным дымом. Он никуда не торопился, говорил сам с собой, все время напевал одну и ту же песенку; наконец он потащил в подвал тяжелый кейс. Натти, боясь дышать, наблюдал, как судья снимает с полки юридический фолиант, поднимает рычаг, открывает потайную дверь, набирает на панели код. Открывшийся сейф оказался полон коробок из-под сигар. Судья достал из кейса еще одну такую же коробку, снял с нее крышку и вынул маленький слиток золота. Полюбовался им, ласково погладил, убрал в коробку и аккуратно положил ее в сейф. Проделав все то же самое со второй коробкой из кейса, он быстро закрыл сейф, ввел код и захлопнул потайную дверь.

У Натти так сильно колотилось сердце, казалось, трясется весь шкаф. Он заставил себя успокоиться. Уходя, судья заметил, что одна дверца шкафа закрыта неплотно, и устранил непорядок.

Часов в семь вечера он зажег новую сигару, налил себе бокал белого вина и уселся в кресло-качалку на крыльце, любуясь гаснущим над горами закатом. Когда стемнело, он включил генератор и до десяти часов слонялся по хижине, потом выключил генератор и улегся. Когда в хижине стало совсем тихо, вышедший из леса Джин постучался в дверь. «Кто там?» — раздался изнутри сердитый голос Рея. Джин объяснил, что ищет свою пропавшую собаку. Рей открыл дверь, и дальнейший разговор велся через сетку. Джин сказал, что у него хижина в миле отсюда, на той стороне озера, и его любимый пес Янк куда-то задевался. Недружелюбный Рей ответил, что никаких собак поблизости не видал. Джин поблагодарил, попросил прощения за беспокойство и был таков. Дождавшись стука в дверь и голосов, Натти тихо вылез из шкафа и покинул полуподвал. Опустить засов ему не удалось, и братья представляли потом, как судья чешет в затылке и воспоминает, запер ли он дверь. Сами они благополучно скрылись в лесу. Судья не должен был найти следов чужих людей, как бы тщательно ни искал, и ему оставалось лишь забыть этот эпизод.

Братья, естественно, были ошеломлены тем, что узнали, и уже строили планы ограбления. Обойтись без столкновения с судьей, а то и насилия, вряд ли удалось бы, но это их не пугало. Два уик-энда подряд судья безвылазно провел в Роаноке, а потом и третий.

Ведя наблюдение за хижиной и судьей, Джин и Натти продолжали заниматься своим метамфетаминовым бизнесом, потому что нуждались в деньгах. Не успев добраться до золота, они были взяты с поличным агентами УБН. Джина застрелили при аресте, а Натти посадили в тюрьму.

Он прождал пять лет, а потом напал на судью Фосетта, подверг пытке Наоми Клэри, забрал содержимое сейфа и оставил в подвале два трупа.

— Кто же этот Натти? — спрашивает Уэстлейк. Все шестеро смотрят на меня во все глаза.

— Его зовут Натан Эдвард Кули. Вы найдете его в тюрьме города Монтего-Бей на Ямайке. Можете не спешить, он никуда не денется.

— Не проходит ли он также как Натаниэл Коули, ваш друг с фальшивым паспортом?

— Он самый и есть. Ему светит двадцать лет в ямайской тюрьме, поэтому у вас не будет с ним хлопот. Скорее всего Натти легко признает свою вину, чтобы получить двадцатку в американской тюрьме, без права на досрочное освобождение, конечно, лишь бы не остаться на Ямайке. Предложите ему досудебную сделку — и обойдетесь без судебного процесса.

Долгая пауза, мои слушатели дружно переводят дух. Наконец Вик спрашивает:

— Есть хоть что-нибудь, чего бы вы не предусмотрели?

— А как же! Только лучше я не стану делиться этим с вами.

Глава 43

Мой талант рассказчика так их заворожил, что они еще целый час засыпают меня вопросами. Я старательно удовлетворяю их любопытство, но со временем начинаю повторяться и злиться. Снабдишь шайку юристов сочными деталями загадки, лишавшей их сна, — и они не откажут себе в удовольствии пятью разными способами задать один и тот же вопрос. Мое низкое мнение о Вике Уэстлейке несколько улучшается, когда он произносит:

— Ну, хватит. Совещанию конец, я иду в бар.

Я предлагаю ему потолковать с глазу на глаз, и мы возвращаемся за наш прежний столик у бассейна, заказываем пиво и принимаемся жадно его хлебать.

— Что-то еще? — спрашивает он.

— Представьте, да. По масштабу под стать убийству федерального судьи.

— Разве не хватит на сегодня?

— Хочется произвести прощальный выстрел.

— Я слушаю.

Я делаю еще глоток и смакую вкус.

— Если я ничего не путаю со временем, судья Фосетт получал и прятал чистое золото в разгар уранового процесса. Ответчиком был консорциум компаний «Арманна майнз» с интересами по всему миру. Однако партнер с большей частью акций в нем — канадская компания из Калгари, владелица двух из пяти крупнейших золотых приисков Северной Америки. Одни только залежи урана в Виргинии оцениваются в двадцать миллиардов долларов, хотя точно это никому не известно. Если продажный федеральный судья мечтает получить несколько золотых слитков в обмен на куш в двадцать миллиардов, то почему бы не пойти ему навстречу? Компания щедро расплатилась с Фосеттом, а он дал им все, чего им хотелось.

— Сколько золота? — спрашивает Уэстлейк тихо, как будто не хочет, чтобы его услышал спрятанный на нем микрофон.

— Этого мы никогда не узнаем. Подозреваю, что Фосетту отвалили чистого золота на все десять миллионов. Он потихоньку превращал его в деньги. Вы располагаете информацией от нью-йоркского осведомителя, но мы не знаем, не ездил ли судья еще куда-нибудь, сбывая свой товар на черном рынке. Не узнать нам и того, сколько наличности было в сейфе, когда Натан в конце концов до него добрался.

— Спросим об этом самого Натана.

— Спросите. Но не слишком на это рассчитывайте. К тому же дело не в общей сумме. Это уйма денег в золотом выражении, и чтобы она перекочевала от «Арманна майнз» в сумрачные чертоги достопочтенного Раймонда Фосетта, непременно требовался посредник. Кто-то ведь устраивал эту сделку и занимался поставками.

— Кто-то из юристов?

— Очень может быть. Уверен, у «Арманна» их было не меньше дюжины.

— У вас есть догадки?

— Ни малейших. В одном я уверен: совершено крупное преступление с серьезными последствиями. Верховный суд США будет слушать это дело в октябре. Если учесть склонность большинства его судей идти навстречу большому бизнесу, то подарок, преподнесенный Фосеттом добытчикам урана, может быть узаконен. Это позор, не правда ли, Вик? Судебное решение, принятое под влиянием подкупа, становится законом. Огромная добывающая компания за взятки преодолевает судебный запрет и получает карт-бланш на причинение невосполнимого вреда природе южной Виргинии.

— Какое вам до этого дело? Вы же сами говорите, что не собираетесь обратно.

— Мои чувства — дело десятое. А вот ФБР стоило бы этим заняться. Если вы начнете расследование, то их планы будут сорваны.

— Будете учить ФБР исполнять его обязанности?

— Ни в коем случае. Но и безразличия от меня не ждите. Слыхали о журналисте Карсоне Белле? Он успешно занимается расследованиями.

Уэстлейк сникает и отворачивается.

— Нет, не слыхал.

— Он работает в «Нью-Йорк таймс». Занимался урановым процессом, отслеживал все апелляции. Из меня получился бы полезнейший анонимный источник.

— Не делайте этого, Макс.

— Вам меня не остановить. Не займетесь расследованием вы — это с удовольствием сделает мистер Белл. Представляете, первая полоса: «ФБР попалось на укрывательстве».

— Не надо, прошу вас! Дайте нам время.

— Даю месяц. Если ничего не узнаю об этом новом расследовании, то приглашу Белла на недельку к себе на остров. — Я допиваю пиво, со стуком ставлю стакан на стол и встаю. — Спасибо за угощение.

— Решили отомстить, да, Макс? Последний выстрел в правительство?

— Кто сказал, что последний? — бросаю я через плечо.

Я покидаю отель и долго бреду пешком. Потом появляется Ванесса на «жуке», и мы мчимся прочь. Через десять минут мы уже перед терминалом для личных самолетов, хватаем наши легкие сумки и встречаемся в холле с экипажем «Меритайм авиэйшн». У нас проверяют паспорта, и мы торопимся к тому же самому «Лирджет-35», на котором я неделю назад прилетел на Антигуа. «Сматываемся!» — говорю я капитану, падая в кресло.

Через два с половиной часа мы приземляемся в аэропорту Майами. Солнце уже почти село. «Лирджет» подруливает к таможне, потом мы полчаса дожидаемся такси. Ванесса покупает билет в одну сторону до Ричмонда с пересадкой в Атланте, мы обнимаемся и целуемся на прощание. Я желаю ей удачи, она мне тоже. Я беру напрокат машину и поселяюсь в мотеле.

В десять часов утра я уже стою перед офисом «Пальметто траст» и жду, когда откроются двери. У меня сумка на колесиках, я иду с ней в хранилище. В считанные минуты я достаю пятьдесят тысяч долларов наличными и три коробки из-под сигар «Лавос» с восьмьюдесятью одним мини-слитком. Уходя, я не предупреждаю сотрудницу банка, что не вернусь. Ячейка арендована на год, потом банк вставит в нее новый замок и сдаст следующему клиенту. Я продираюсь сквозь утренний трафик и выезжаю на федеральную автостраду номер 95. Я еду на север — быстро, но осторожно, так чтобы меня не остановили. До Джексонвилла шесть часов пути. У меня полный бак, и я собираюсь ехать без передышки.

Севернее Форт-Лодердейла я принимаю звонок Ванессы. Она радует меня известием о выполненном задании. Она забрала припрятанное у нее в квартире, опорожнила все три ячейки в банках Ричмонда и теперь едет в Вашингтон с полным багажником золота.

Я застреваю в пробке у Палм-Бич, и мои планы на конец дня срываются. Пока я доеду до пляжей Джексонвилла, банки успеют закрыться. Мне остается только смириться и тащиться со скоростью остального потока. Я добираюсь до Нептун-Бич и из ностальгических побуждений селюсь в мотеле, где раньше уже ночевал. Там принимают наличные, я ставлю машину под окном своего номера на первом этаже и вкатываю в него сумку, которую кладу на кровать рядом с собой. Так и засыпаю. В десять вечера меня будит звонком Ванесса. Она благополучно добралась до жилища Ди Рея близ Юнион-стейшн. Там ее дожидался Куинн. Состоялось радостное воссоединение. На этой стадии операции Ди Рей предпочел порвать со своей подружкой и выставить ее вон, считая, что она не заслуживает доверия. Она не член семьи и далеко не первая, с которой он так обходится. Я прошу их еще сутки не открывать шампанское.

Мы — Ванесса, Ди Рей и я — были противниками включения в наш замысел жены Куинна, ушедшей от него. Назревает развод, и ей лучше пока ничего не знать.

Я снова томлюсь на стоянке перед банком «Ферст Кост траст», дожидаясь его открытия в девять утра. Вхожу с максимально равнодушным видом, таща за собой пустую сумку, заигрываю с сотрудницами. Через несколько минут миную несколько кварталов и подъезжаю к отделению «Джексонвилл сейвингз». Когда и тамошняя ячейка опустошена, я делаю последнюю остановку — у отделения «Уэллс Фарго» в Атлантик-Бич. К десяти часам я снова выезжаю на автостраду номер 95 с двумястами шестьюдесятью одним золотым слитком в багажнике. Недостает всего пяти, проданных Хасану за наличные. Мой конечный пункт — Вашингтон.

К полуночи я добираюсь до центра Вашингтона. Там я немного отклоняюсь от маршрута и еду по Ферст-стрит, мимо Верховного суда, размышляя о том, чем закончится эпохальная тяжба «Арманна майнз» — «Содружество Виргинии». Один из юристов, занимавшихся этой тяжбой, а может, два-три заносили федеральному судье грязные взятки. Теперь эти взятки перекочевали в багажник моей машины. Ну и путь они совершили! Я борюсь с искушением остановиться, вынуть слиток и запустить им в одно из высоких окон.

Но мне хватает ума не делать этого. Я объезжаю Юнион-стейшн и ищу при помощи навигатора угол Пятой улицы. Ставя машину перед домом, я вижу сбегающего по лестнице Куинна Рукера. Никогда не видел такой широченной улыбки! Мы долго и прочувствованно обнимаемся.

— Почему так долго? — спрашивает он.

— Спешил как мог, — отвечаю я.

— Я знал, что ты приедешь, брат. Никогда в тебе не сомневался.

— Ладно, разве можно было без сомнений?

Оба мы потрясены тем, что добились своего. Мы буквально опустошены своим успехом. Мы хлопаем друг друга по спине, пораженные тем, как исхудали. Я признаюсь, что с удовольствием начал бы есть снова. Куинн говорит, что ему осточертело изображать сумасшедшего.

— Самая роль для тебя! — говорю я.

Он хватает меня за плечи, вглядывается в мое новое лицо:

— Да ты настоящий красавчик!

— Я дам тебе своего доктора. Тебе тоже стоило бы у него побывать.

Более близкого друга, чем Куинн Рукер, у меня никогда не было. Долгие часы, потраченные нами во Фростбурге на вынашивание всей этой схемы, теперь кажутся давним сном. Тогда мы верили в нее, потому что она была единственной нашей надеждой, но в глубине души не могли осмыслить, что она сработает. Держась за руки, мы поднимаемся по ступенькам и входим в квартиру. Я осыпаю поцелуями Ванессу, представляюсь Ди Рею. Мы виделись однажды в комнате для свиданий во Фростбурге, когда он приехал навестить брата, но вряд ли узнал бы его, столкнувшись на улице. Но это не важно, теперь мы кровная родня, наши узы скреплены доверием и золотом.

Первая бутылка шампанского помещается в четыре резных фужера «Уотерфорд» — у Ди Рея изысканный вкус, — и мы выпиваем их залпом. Потом Ди Рей и Куинн суют в карманы пистолеты, и мы быстро разгружаем мою машину. То, что следует за этим, не вошло бы даже в фантастический фильм по причине полной невероятности.

Шампанское продолжает течь рекой, а мы выкладываем посреди гостиной стенку из пятисот двадцати четырех слитков в десять штук толщиной и рассаживаемся вокруг нее на подушках. Непременный элемент этой сцены — дурацкий вид ее участников, Откровенно покатывающихся со смеху. Я — юрист, неофициальный главарь банды, мне и начинать деловую часть собрания. Сперва простая арифметика. Перед нами пятьсот двадцать четыре брусочка; пять проданы сирийцу, торговцу золотом, в Майами; еще сорок один благополучно покоятся в банковском хранилище на Антигуа. Общее количество, изъятое у нашего бесценного друга Натана, — пятьсот семьдесят штук, тянущих ориентировочно на восемь с половиной миллионов долларов. Во исполнение нашей договоренности Ди Рей получает пятьдесят семь мерцающих слитков. Он заработал свои десять процентов предоставлением наличности, с которой загребли Куинна, оплатой услуг Дасти, добычей четырех кило кокаина, пистолета и хлоралгидрата для Натана. Это Ди Рей подобрал сбежавшего из Фростбурга Куинна и следил за вышедшим из тюрьмы Натаном, чтобы мы знали, когда приступать к осуществлению нашего проекта. Еще он внес двадцатитысячный депозит на счет реабилитационного центра под Акроном, чтобы туда поместили Куинна с его выдуманной кокаиновой зависимостью.

Ди Рей ответственен за яхту. Изрядно захмелев, он предъявляет подробный перечень своих расходов, в том числе на яхту, и озвучивает их сумму: триста тысяч. При цене нашего золота в тысячу пятьсот долларов за унцию мы единодушно присуждаем ему еще двадцать слитков. Спорить никому не хочется, к тому же, владея таким состоянием, легко проявлять великодушие.

В некий неведомый пока что момент в будущем остающиеся четыреста восемьдесят восемь слитков будут поровну поделены между Куинном, Ванессой и мной. Сейчас важно не это, а срочный вывоз золота из страны. На его медленное конвертирование в наличные деньги потребуется длительное время, но этим мы озаботимся гораздо позже. Пока же мы радостно предаемся возлияниям, смеемся до упаду и по очереди рассказываем свои версии событий. Ванесса вспоминает эпизод в доме Натана с раздеванием и демонстрацией себя в натуральном виде его друзьям через сетчатую дверь, и мы хохочем до колик. Куинн повествует о встрече со Стэнли Мамфри, когда он дал понять, что знает о выходе Макса Болдуина из программы защиты свидетелей и бегстве из Флориды, и очень похоже копирует изумление прокурора, его вылезшие из орбит глаза. Я описываю свою вторую встречу с Хасаном и попытку пересчитать деньги — сто двадцать две пачки сотенных купюр — в людном кафе магазина деликатесов, и они отказываются мне верить.

Рассказы продолжаются до трех часов ночи; к этому времени мы так пьяны, что уже не ворочаем языками. Ди Рей накрывает золото пледом, я заваливаюсь спать на диван.

Глава 44

Проходит несколько часов, и мы медленно оживаем. Похмелье и усталость бессильны против воодушевления, вызванного тем, что нам предстоит. Ди Рей — эксперт по части незаконного ввоза в страну запрещенных веществ, поэтому вывоз нашего золота для него легкое развлечение. Он объясняет, что теперь мы — заядлые аквалангисты. Он приобрел для нас поражающий разнообразием ассортимент принадлежностей, упакованных в фирменные синтетические дайверские мешки на широких молниях, с висячими замочками. Мы вынимаем из мешков маски, трубки, ласты, клапаны, переходники, баллоны, пояса с грузом, компенсаторы плавучести, гидрокостюмы, подводные ружья — все ни разу не использованное. Пройдет месяц — и это добро будет продано с интернет-аукциона. Вместо него мы кладем в мешки рюкзаки любителей сноркелинга и непромокаемые пакеты. Внутри золотые мини-слитки. Мужчины по несколько раз проверяют, под силу ли им все это унести. Мешки получаются громоздкими и тяжелыми, но и инвентарь аквалангиста нелегок. Кроме этого, Ди Рей накупил прочных чемоданчиков на колесиках, и мы принимаемся набивать золотом коробки из-под обуви, мешочки из-под бритвенных наборов, косметички, не брезгуем даже двумя коробочками из-под рыболовных принадлежностей для ловли в открытом море. В чемоданы упаковывается также необходимая нам одежда. В итоге наш багаж достаточно тяжел, чтобы потопить немаленькое судно. Вес — это важно, потому что мы не хотим вызывать подозрений. Еще важнее то, что все пятьсот двадцать четыре слитка теперь упакованы и надежно заперты. Дальше нам остается одно — уповать на удачу.

Перед уходом я окидываю взглядом квартиру. Повсюду валяется снаряжение, неиспользованные пакеты. При виде оставшихся на столе пустых коробок из-под сигар «Лавос» я испытываю легкий приступ ностальгии. Они хорошо нам послужили.

В десять подъезжает большой фургон, в который мы грузим свои мешки и чемоданы. Для нас четверых почти не остается места, и Ванессе приходится сидеть у меня на коленях. Пятнадцать минут — и мы уже на автостоянке вашингтонской пристани для яхт. У причалов покачиваются сотни разнообразных плавсредств. Те, что покрупнее, пришвартованы на некотором удалении. Ди Рей тычет пальцем в их сторону и показывает водителю дорогу.

Наша белоснежная красавица яхта блестит так, что больно глазам. В длину она имеет сто футов, у нее три палубы, и даже ее имя — «Рамраннер»[189] — не слишком противоречит назначению. На яхте могут с комфортом разместиться на ночлег восемь человек, ее обслуживает команда из десяти душ. Месяц назад Ди Рей арендовал ее для короткого плавания на Бермуды и знаком с капитаном и матросами. Он окликает их по именам. Мы покидаем фургон и приступаем к разгрузке. Нести мешки с принадлежностями аквалангистов помогают два носильщика, сгибающиеся под их тяжестью, но не удивляющиеся — им уже приходилось обслуживать ныряльщиков. Стюард собирает наши паспорта и относит на капитанский мостик. Паспорт Куинна поддельный, и мы перестаем дышать.

Час уходит на осмотр кают, размещение, приготовления к плаванию. Ди Рей говорит палубным матросам, что акваланги и все прочее мы предпочитаем держать при себе, прямо в каютах, — простительный фанатизм энтузиастов. Они, пыхтя, исполняют нашу прихоть. Когда заводятся двигатели, мы переодеваемся в шорты и собираемся на нижней палубе. Стюард приносит первую бутылку шампанского и тарелку креветок. Мы неспешно покидаем гавань и выходим на Потомак. Проплывающие мимо оглядываются на нас. Наверное, яхта с афроамериканцами — непривычное зрелище. Разве это игра не для белого человека?

Стюард возвращает все четыре паспорта. Он настроен поболтать. Я объясняю, что недавно приобрел домик на Антигуа и мы плывем туда пировать. Он не выдерживает и спрашивает, чем я зарабатываю на жизнь (иными словами, откуда взялись деньги), и я привычно выдаю себя за кинематографиста. Когда он уходит, мы провозглашаем тост за моего любимого актера — Натана Кули. Вскоре мы выходим в Атлантику, и континент исчезает вдали.

Каюты по морским стандартам велики, но на самом деле в них очень тесно. При таком количестве багажа и мешков буквально шагу негде ступить. Зато постель не вызывает никаких нареканий. Мы с Ванессой спешим использовать ее по прямому назначению. Следующий за этим пункт нашей программы — двухчасовой сон.

Через три дня мы входим в гавань Джолли-Харбор на западной оконечности Антигуа. Плавание под парусами — серьезный бизнес на этом острове, и бухта пестрит пришвартованными яхтами всех мыслимых водоизмещений. Мы с трудом протискиваемся между ними, восторженно любуясь открывающимися со всех сторон горными видами. Для крупных яхт выделен отдельный пирс, к которому и приближается наш капитан, чуть ли не ощупью маневрируя между судами — часть из них под стать нашему, часть настоящие великаны. Мы ненадолго уподобляемся богачам и невольно меряемся размерами с другими яхтами. Глядя на одну из белоснежных громадин, мы гадаем, кому она принадлежит. Чем занят ее владелец? Откуда он родом? И так далее. Наши матросы подтягивают яхту к причалу и крепят швартовы, капитан, заглушив двигатели, опять собирает наши паспорта и сходит на пристань. Он преодолевает сто футов до домика таможни и исчезает внутри.

За неделю до этого, бездельничая на Антигуа в ожидании Ванессы, я дождался в Джолли-Харбор прихода очередной яхты. Я видел, как ее капитан скрылся в домике таможенного поста, совсем как наш сейчас. И намотал на отсутствующий ус самое главное: проводить таможенный осмотр яхты здесь не принято.

Капитан возвращается; все в порядке. Мы прибыли на Антигуа с золотом, не вызвав подозрений. Я говорю стюарду, что наше водолазное снаряжение следует доставить на мою виллу, потому что там ему самое место. И багаж туда же. Яхта, возможно, понадобится нам для ныряния в окрестных прибрежных водах и для пары долгих ужинов на борту, хотя первый день мы проведем у меня. Стюард с готовностью исполняет любой наш каприз. Он вызывает такси. Пока машины не прибыли, мы помогаем матросам выгрузить на причал наши вещи и мешки. На причале вырастает целая гора, и никому бы в голову не пришло, что среди багажа и водолазного снаряжения запрятано золота на целых восемь миллионов.

Мы грузим свое добро в три такси и машем на прощание стюарду и капитану. Через двадцать минут мы подкатываем к вилле в «Шугар-Коув». Переносим все под крышу, поздравляем друг друга с победой, ударяясь ладонями поднятых рук — и ныряем в океан.

От автора

Эта книга — вымысел от начала до конца, и даже в большей степени, чем обычно. Почти ничто на ее страницах не основано на реальных событиях. Автору практически не пришлось заниматься подготовительной работой, точность стояла для него далеко не на первом месте. Предпочтение отдавалось не фактам, а полету фантазии. Не существует ни федерального лагеря во Фроствуде, ни тяжбы из-за планов добычи урана, ни убитого судьи как источника вдохновения, ни сведений о возможности выйти из заключения при помощи хитроумных маневров — по крайней мере в моем распоряжении.

Тем не менее даже ленивейший из писателей не может допустить, чтобы его сочинение полностью повисло в воздухе, поэтому, раз за разом заходя в тупик, я был вынужден прибегать к помощи знатоков. Среди них юристы-экологи, адвокаты всех возрастов из Монтего-Бей и многие, многие другие. Всем им я бесконечно признателен.