Избранные произведения

Случилося у Льва в чины произвожденье

За службу должно награждать;

Но я хочу сказать,

Что злоупотребленье

И в скотской службе есть.

«Ну как без огорченья

Возможно службу несть,

Когда достоинство всегда без награжденья? —

Мартышка говорит,

На Льва рассержена,

Обижена была она

И обойденною считалась. —

Перед лицом служа, Мартышкой я осталась!

Медведь стал господин,

И Волка наградили;

Лисицу через чин

Судьею посадили

В курятнике рядить, —

Случится же судью так кстати посадить!

А где они служили?

Край света, на войне; и то

Не ведает еще никто,

Что били ли они или самих их били.

А я

Хотя не воин,

Хотя и не судья,

Известна служба Льву моя;

Известно, кто чего достоин».

«Да где ж служила ты?» —

Барсук ее спросил.

«Перед самим царем два года с половиной

Шутила всякий день, а он меня сравнил

Теперь с другой скотиной,

Котора ничего не делала нигде!»

«Шутила ты везде,

И чином наградить тебя бы было должно;

Твой также труд не мал! —

Барсук ей отвечал. —

Но произвесть тебя по службе невозможно:

Ты знаешь ведь, мой свет,

Что обер-шу́тов в службе нет».

«Такое-то число и год,

По силе данного веленья,

Рогатый крупный, мелкий скот

Имеет изгнан быть из Львиного владенья

И должен выходить не в сутки, в один час», —

Такой объявлен был Львом пагубный указ,

И все повиновались:

Отправился козел, бараны в путь сбирались,

Олень, и вол, и все рогатые скоты.

«А ты, косой, куды?»

«Ах, кумушка, беды! —

Трусливый зайчик так лисице отзывался,

А сам совался

И метался, —

Я видел тень ушей моих;

Боюсь, сочтут рогами их.

Министры Львины. Ах! зачем я здесь остался?

Опаснейшими их рогами обнесут».

«Ума в тебе не стало: это уши» —

Лисица говорит. — «Рогами назовут —

Пойдут и уши тпруши[2]».

Корабли мои объехали Сицилию,

И тогда-то были славны, были громки мы.

Нагруженный мой черный корабль дружиною

Быстро плавал по синю морю, как я хотел.

Так любя войну, я плавать помышлял всегда;

А меня ни во что ставит девка русская[4].

Я во младости с дронтгеймцами[5] в сраженье был,

Превосходнее числом их было воинство.

О! куда как был ужасен наш кровавый бой!

Тут рукой моею сильной, молодецкою

Положен на ратном поле молодой их царь;

А меня ни во что ставит девка русская.

Нас шестнадцать только было в корабле одном.

Поднялась тогда на море буря сильная,

Нагруженный наш корабль водой наполнился,

Но мы дружно и поспешно воду вылили,

И я с той поры удачи стал надеяться;

А меня ни во что ставит девка русская.

Не досуж ли, не горазд ли я на восемь рук?

Я умею храбро драться и копьем бросать,

Я веслом владеть умею и добрым конем,

По водам глубоким плавать я навык давно;

По снегам на лыжах бегать аль не мастер я?

А меня ни во что ставит девка русская.

Неужель та девка красная подумает,

Что тогда я сбруей ратной не умел владеть,

Как стоял в земле полуденной под городом,

И в тот день, как с супостатом битву выдержал,

Не поставил богатырской славе памятник?

А меня ни во что ставит девка русская.

Я рожден в земле высокой, во Норвегии,

Там, где из лука стрелять досужи жители;

Но чего мужик боится, я за то взялся:

Корабли водить меж камней по синю морю,

От жилой страны далеко по чужим водам;

А меня ни во что ставит девка русская.

Я петь хочу Атридов,

Хочу о Кадме петь;

Но струны лиры только

Одну любовь звучат.

Я лиру перестроил,

Вновь струны натянул,

Хотел на ней Иракла

Я подвиги воспеть;

Но лира возглашала

Единую любовь.

Простите впредь, ирои!

Коль лира уж моя

Одну любовь бряцает.

В час полуночный недавно,

Как Воота под рукой

Знак Арктоса обращался,[7]

Как все звания людей

Сна спокойствие вкушали,

Отягченные трудом,

У дверей моих внезапно

Постучал Ерот кольцом.

«Кто, — спросил я, — в дверь стучится

И тревожит сладкий сон?..»

«Отвори, — Любовь сказала, —

Я ребенок, не страшись;

В ночь безмесячную сбился

Я с пути и весь обмок…»

Жаль мне стало, отзыв слыша;

Встав, светильник я зажег;

Отворив же дверь, увидел

Я крылатое дитя,

А при нем и лук, и стрелы.

Я к огню его подвел,

Оттирал ладонью руки,

Мокры кудри выжимал;

Он лишь только обогрелся:

«Ну, посмотрим-ка, — сказал, —

В чем испортилась в погоду

Тетива моя?» — и лук

Вдруг напряг, стрелой ударил

Прямо в сердце он меня;

Сам, вскочив, с улыбкой молвил:

«Веселись, хозяин мой!

Лук еще мой не испорчен,

Сердце он пронзил твое».

Некогда в стране Фригийской[8]

Дочь Танталова[9] была

В горный камень превращенна.

Птицей Пандиона дочь[10]

В виде ласточки летала.

Я же в зеркало твое

Пожелал бы превратиться,

Чтобы взор твой на меня

Беспрестанно обращался;

Иль одеждой быть твоей,

Чтобы ты меня касалась;

Или, в воду претворясь,

Омывать прекрасно тело;

Иль во благовонну мазь,

Красоты твои умастить;

Иль повязкой на груди,

Иль на шее жемчугами,

Иль твоими б я желал

Быть сандалами, о дева!

Чтоб хоть нежною своей

Жала ты меня ногою.

Хмель как в голову ударит,

То заботы все заснут;

Я богат тогда, как Крезус[11],

И хочу лишь сладко петь.

Лежа, плю́щем увенчанный,

Ни во что я ставлю всё.

Пусть кто хочет, тот сражайся,

Я покуда буду пить.

Мальчик!.. Полную мне чашу

Поскорей вели подать:

Лучше мне гораздо пьяным,

Чем покойником лежать.

Царь в художестве изящном,

Коим Родос процветал,

Напиши ты мне в разлуке

Дорогую по словам:

Напиши сперва, художник,

Нежны русые власы;

И когда то воск позволит,

То представь, чтобы они

Обоняние прельщали,

Испуская аромат;

Чтоб под русыми власами,

Выше полных щек ее,

Так бело, как кость слонова,

Возвышалося чело.

Брови черными дугами

Кистью смелою накинь,

Не расставь их и не сблизи,

Но так точно, как у ней,

Нечувствительно окончи.

Напиши ее глаза,

Чтобы пламенем блистали,

Чтобы их лазурный цвет

Представлял Паллады взоры;

Но чтоб тут же в них сверкал

Страстно-влажный взгляд Венеры.

Нос и щеки напиши

С розами млеком смешанным;

И приветствием уста

Страстный поцелуй зовущи.

Чтоб ее прекрасну грудь

И двойчатый подбородок

Облетал харит собор.

Так ты ризой пурпурóвой

Стройный стан ее одень,

Чтоб и те красы сквозили…

Полно… Вижу я ее;

Скоро, образ, ты промолвишь!

На бедре, прижженном сталью,

Знаю лошадь по тавру;

А парфянина по шапке.

Я ж влюбленного тотчас

По сердечной легкой метке

И на взгляд могу узнать.