Избранные произведения. Том I

Остров Безрассудства

Начальник Города 72 в североамериканском секторе 16 вопросительно посмотрел в сторону Помощника.

— Следующее дело — Аллан Манн, личный номер 2473R6, — доложил Первый Помощник. — Он обвиняется в нарушении логики.

— Арестованный готов? — спросил Начальник и, увидев утвердительный кивок, приказал: — Введите!

Первый Помощник вышел и тут же вернулся в сопровождении арестованного и двух охранников.

Аллан Манн оказался молодым человеком, одетым в форменную рубаху без рукавов и белые шорты. Белый квадрат на плече указывал на его принадлежность к отделу механики. Он неуверенно осмотрелся в просторном помещении, скользнув взглядом по пультам прогнозирующих вычислительных машин, по телеэкранам визуального контроля за всеми городами мира, по широким окнам, за которыми виднелись громадные кубы зданий Города 72.

Начальник взглянул на бумагу, лежащую на столе:

— Аллан Манн, серийный номер 2473R6, арестован два дня назад по обвинению в нарушении логики. В обвинительном заключении утверждается, что Аллан Манн, в течении двух лет работавший над созданием атомного двигателя нового типа, отказался передать работу Майклу Рассу, личный номер 1877R6, несмотря на распоряжение своего руководителя. Он не смог логично обосновать причину отказа, заявив только, что хотел бы сам завершить работу. Поскольку налицо явное нарушение лотки, были приняты соответствующие меры.

Начальник поднял глаза на арестованного.

— Что вы можете сказать в свою защиту, Манн?

Молодой человек покраснел.

— Ничего, сэр. Я хочу только заявить, что теперь понимаю — я был неправ.

— Почему вы восстали против приказа руководителя? Вам разве не сказали, что Расс более подходит для завершения работ по созданию этого двигателя?

— Сказали, сэр, но я так долго работал над ним, что мне очень захотелось закончить работу самому. Даже если бы мне понадобилось больше… Я понимаю, это безрассудство…

Начальник положил на стол бумагу и подался вперед.

— Вы правы, Аллан Манн, это был безрассудный поступок. Вы совершили нарушение логики, а это… Это является подрывом всех основ нашей жизни, нашего мира. Что по вашему, Манн, собрало массу воюющих друг с другом народов в одно огромное государство? Что уничтожило страх, нищету, жестокость на Земле? Что, как не логика? Она, и только она, подняла человека от состояния полузверя до его нынешнего статуса. В былые дни безрассудства на этом месте был город, называемый Нью-Йорк, жители его вслепую боролись за выживание, не пытаясь сотрудничать и только зря расходовали силы и ресурсы.

Начальник сделал короткую паузу.

— Благодаря логике все изменилось. Эмоции, издавна калечившие и извращавшие разум человека, были покорены, и теперь мы подчиняемся только хладнокровному рассудку. Логика вывела нас из состояния варварства, в котором мы пребывали до XX века. Поэтому нарушение логики стало самым серьезным преступлением.

Под напором неотразимых аргументов Аллан Манн обмяк.

— Я осознаю, что так оно и есть, сэр. И я надеюсь, что мое нарушение будет рассматриваться лишь как временное помутнение рассудка.

— Именно так я к этому и отношусь, — произнес начальник Города. — Я уверен, теперь ты понимаешь ошибочность своего поведения. Но, — добавил он, — осознание проступка не оправдывает его. Ты совершил нарушение и должен получить возможность исправиться законным путем.

— А что это за путь?

— Людей, совершивших подобный проступок, становится все меньше с каждым годом, но все же их еще достаточно много. Поэтому мы выделили им целый остров в двухстах милях от побережья. Там отсутствует даже самый минимальный комфорт, нет никакого управления извне. Там царят законы первобытного общества. Мы отправляем всех безрассудных на этот остров и оставляем их одних. Там они очень быстро на собственной шкуре узнают, каково жить в мире, не подчиненном строгим законам логики. Узнают и больше никогда не забывают, а когда истекает сроки они возвращаются домой, то бывают только рады провести остаток жизни в нормальном мире. Правда некоторые, самые безнадежные, остаются там навсегда. По закону ты должен отправиться на этот остров — Остров Безрассудства.

— На Остров Безрассудства? — На лице Аллана Манна отчетливо проступил испуг. — И надолго?

— Мы никогда не сообщаем ссыльным их срока. Мы хотим, чтобы они знали, что впереди вся жизнь. Благодаря этому урок лучше усваивается. Когда придет время, тот же сторожевой флайер, что доставит тебя на остров, явится за тобой и заберет назад.

Начальник встал.

— Есть у тебя возражения против приговора?

Немного подумав Аллан Манн покорно ответил.

— Нет, сэр, вполне резонно, что я пройду курс исправления в установленном порядке.

Начальник улыбнулся.

— Рад видеть, что ты уже исправляешься. По окончании срока надеюсь увидеть тебя полностью излечившимся.

Сторожевой флайер изящной торпедой рассекал воздух, устремившись на восток над седыми глубинами океана. Берег давно остался позади и теперь лучи солнца освещали только бескрайние просторы, изрезанные волнами. Аллан, не отрываясь, смотрел в окно и настроение его становилось все хуже. Выросший в большом городе, он питал врожденную неприязнь к одиночеству. Чтобы хоть на время избежать его, Аллан завел разговоре двумя стражниками — единственными, не считая пилота, пассажирами флайера. Те отвечали, правда, очень неохотно. Он уже не принадлежал их миру.

— Ты увидишь остров через несколько минут, — сообщил один из них. — Думаю, достаточно быстро для тебя.

— А где вы меня высадите? Там есть какой-нибудь город?

— Город на Острове Безрассудства? — покачал головой стражник. — Конечно, нет. Эти люди не способны сотрудничать друг с другом достаточно долго, чтобы построить хоть какое-то подобие города.

— Но там же есть какое-нибудь место для нас, отведенное под жилье? — допытывался Аллан.

— Ничего кроме того, что ты сам подберешь для себя, — прозвучал равнодушный ответ. — Некоторые безрассудные поставили свои хижины по соседству и образовали что-то вроде поселка, другие же ушли в глубь острова.

— Но даже они должны где-то спать и есть, — настаивал Аллан с присущей всем людям уверенностью, что государство обязательно позаботится о каждом из своих граждан.

— Спят там, где смогут устроиться, я полагаю. А едят… Едят фрукты, ягоды, убивают мелких животных и тоже съедают…

— Едят животных?! — для представителя цивилизации, насчитывающей пятнадцать поколений вегетарианцев, идея показалась настолько возмутительной, что он замолчал и молчал до тех пор, пока пилот не бросил через, плечо:

— Впереди на курсу остров!

Сидя между стражниками, Аллан Манн подавленна смотрел вниз, пака флайер по спирали спускался на остров.

Это был крохотный клочок суши, покоящийся среди океанских волн подобно морскому дьяволу. Густой лес покрывал склоны невысоких холмов и неглубоких оврагов, спускаясь к уступчатым песчаным берегам.

Аллану все это казалось диким, запретным.

На западе он заметил жидкие клубы дыма, поднимающиеся к небу. Однако присутствие людей скорее беспокоило его, нежели бодрило. Дым мог подниматься от костров, на которых люди жарили плоть еще недавно живых тварей…

Флайер спустился ниже, пролетел вдоль берега и, наконец, сел, подняв тучи песка.

— Вылезай, — сказал старший охранник, открывая дверь. — можешь побыть здесь, только недолго.

Ступив на горячий песок, Манн вцепился в дверь флайера, как в последний зыбкий мост, связующий его с цивилизацией.

— Вы вернетесь за мной по истечении срока приговора? — рыдал он. — Как вы узнаете, где меня искать?

— Если будешь на острове, отыщем. Но пусть тебя это не волнует. Вполне возможен и пожизненный срок, — улыбнулся охранник. — Если это не так, мы тебя заберем, хотя… знаешь, тебя ведь могут и убить.

— Убить?! — Ужаснулся Аллан. — Вы хотите сказать, что он и убивают друг друга?

— Да, и с большим удовольствием. Поэтому уйди с побережья прежде чем тебя увидят. Помни, ты больше не живешь среди нормальных людей!

Одновременно с треском захлопнувшейся двери взревел мотор, и машина взмыла вверх. Одинокий человек, задрав голову, следил за тем, как похожий на серебристую чайку флайер набрал высоту, развернулся и взял курс на запад, направляясь к земле благоразумных людей, живущих мирно и беспечно, без подстерегающих на каждом шагу опасностей.

Тут Аллан вспомнил, что, находясь на открытой местности, увеличивает опасность быть обнаруженным. Он не понимал, зачем кому-то убивать его, но все же, приготовившись к худшему, побежал по склону вверх, в сторону леса. Ноги вязли в горячем песке, и, несмотря на идеальное здоровье, двигался Аллан медленно. Ежесекундно ожидая нападения, он совсем не думал о том, что сам является осужденным и в глазах поселенцев представляет опасность не меньшую, нежели они для него. Достигнув леса, Аллан свалился под ближайшим кустом, с трудом переводя дыхание и загнанно озираясь. Вокруг было очень тихо и пусто, и лишь золотистые лучи солнца пронзали густой полумрак, пробиваясь сквозь плотные кроны.

Что ожидает его впереди? Жизнь на острове в течение долгих месяцев, а может даже и лет. Теперь он понял, почему попавшим сюда не сообщают срок ссылки. Возможно, придется провести на острове всю оставшуюся жизнь! Аллан убеждал себя, что его приговор не может быть столь суровым. Но, как бы долго не продлилась его ссылка, нужно приспособиться и выжить. В первую очередь он решил подыскать подходящее для убежища уединенное место, а затем попытаться найти ягодные места и фруктовые деревья, о которых упоминал охранник. О мясе он даже думать не мог без отвращения.

Осторожно встав, Аллан осмотрелся. Лес с виду казался тихим и мирным, но воображение населяло его множеством опасностей. Он должен найти более безопасное место. Вздохнув, Аллан двинулся в глубь леса, стараясь не приближаться к западной оконечности острова. Внезапно посторонний шум заставил его замереть. Кто-то продирался сквозь кусты. Аллан похолодел. Мозг не успел еще принять никакого решения, когда в прогалине показалась фигура бегущей девушки. Темное от загара тело было едва прикрыто изодранной туникой. Густые волосы были коротко острижены.

Увидев незнакомца девушка отпрянула. Смуглая рука сжала короткое копье. Аллан Манн смотрел в искаженное ужасом лицо и постепенно приходил в себя. Не сводя с него огромных глаз, девушка отступила к кустарнику. Вероятно, возможность мгновенного бегства приободрила ее.

— Ты новичок? Я видела, как садился флайер.

— Новичок? — не понял Аллан.

— На острове, я хотела сказать. Тебя только высадили, не так ли?

Аллан кивнул. Он все еще дрожал.

— Да, только что. За нарушение логики…

— Мы все здесь по этой причине. Мы безрассудные. Эти динозавры, подручные начальников, доставляют сюда очередного из наших каждые два дня.

От подобной ереси остолбенел бы любой житель большого мира.

— А почему им не доставлять вас сюда? Это просто благородно пытаться исправить безрассудных.

Лучистые глаза девушки широко раскрылись.

— Ты так говоришь… Ты не похож на безрассудного, — обвиняющим тоном заявила она.

— Надеюсь. Я хотя я совершил нарушение логики, но сожалею об этом. Я теперь понимаю…

— А-а-а, — протянула она разочарованно. — Как тебя зовут? Меня Литой.

— Аллан Манн. Личный номер… — он замолчал.

Где-то в ветвях вскрикнула птица, и Лита насторожилась. Страх снова появился в ее глазах.

— Нам лучше отсюда уйти, — торопливо предложила она. — Меня преследует Гара. Он скоро будет здесь.

— Преследует тебя? — холодок пробежал по спине Аллана.

— Кто такой Гара?

— Гара — босс острова. Он у нас всего несколько недель, но уже победил самых сильных мужчин.

— Ты хочешь сказать, что лидер определяется в драке? — недоверчиво спросил Аллан. Лита кивнула.

— Ну, конечно! Это же не цивилизация, где твое положение зависит от ума. Здесь мир силы, и босс этого мира гонится за мной.

— Он хочет тебя убить?

— Да нет же! Он хочет сделать меня своей женщиной. А я не согласна. И никогда не соглашусь! — черные глаза девушки горели негодованием.

Аллан почувствовал, что невольно вмешивается в дела, абсолютно непонятные и чуждые ему.

— Его женщиной? — спросил он, нахмурив брови.

— Гара дрался за меня, а награды не получил. Сегодня он разозлился и поклялся взять меня силой. Я убежала, а когда он и несколько других бросились следом, я… Слушай!

Аллан замер. Из глубины леса доносились топот и хриплая перекличка голосов. Сквозь шум и треск пробивались отдельные слова.

— Это они! — крикнула Лита. — Бежим скорей!

— Но не могут же они… — начал было Аллан, но увидев, что девушка рванулась в чащу, плюнул и понесся следом.

Ветки и шипы, цепляясь, разрывали одежду, оставляя на теле глубокие царапины. Дыхание стало тяжелым. Воздух со свистом вырывался из пылающих легких. Несмотря на превосходное физическое состояние, Аллан скоро ощутил, насколько сильно подобное бегство отличается от спортивных соревнований большого города.

Лита начала уставать, оглядываясь все чаще, ее загорелое лицо заметно побледнело.

Слишком глупо и безрассудно было бы попасть в беду из-за этой девчонки, и Аллан попытался что-нибудь придумать, но не успел. Беглецы внезапно очутились на узкой полянке перед огромным коренастым мужниной. Огненно-рыжие волосы покрывали голову, плечи и могучую грудь незнакомца.

Триумфальный вопль, напоминающий рев носорога, потряс воздух. Лита бросилась к Аллану, но жесткие пальцы вцепились в ее плечо.

— Бежала, да? — прохрипел Гара, и его глаза уставились, на Манна. — С этой бледнолицей овцой! Посмотрим так ли, он хорош, чтобы отобрать девочку у Гары! — затем, обращаясь к Аллану, добавил. — У тебя нет ни копья, ни дубины, но руки-то у тебя остались. Решим наш спор на кулаках.

Рыжий гигант отбросил оружие в сторону и, вытянув руки, пошел на противника.

— Что ты имеешь в виду? — изумился, Аллан.

— Драку, конечно. Ты хочешь эту девочку, так отбери ее у меня!

Манн мгновенно оценил ситуацию. Шансы, на победу были явно ничтожными. Он должен воспользоваться единственным, что возвышает человека над животным — рассудком:

— Но я не хочу драться из-за этой женщинам! — выдохнул Аллан. — Она мне совсем не нужна!

Гара остановился, ошарашенный. В глазах Литы мелькнуло презрение..

— Не хочешь драться? — закричал противник… — Тогда беги, крыса!

Скривившись, Гара отвернулся. Быстро нагнувшись, Аллан схватил тяжелую суковатую палку и с размаху опустил ее на рыжую макушку. Тело врага мешком рухнуло наземь.

— Быстрее! — крикнул Манн. — Пока он очухается, мы успеем удрать.

Беглецы нырнули в кустарник. Вскоре голоса за спиной затихли и они остались совсем одни.

— Головой работать надо! — ликовал юноша. — Он проваляется не меньше часа.

Лита презрительна покосилась на него.

— Эта драка не была честной!

— Честная драка?! — пробормотал Аллан: — Но ты же хотела спастись. Не думала же ты, что я смогу с ним справиться голыми руками…

— Все равно, это было нечестно. Ты ударил Гару трусливо, когда он этого не ожидал.

Если бы Аллан не был столь цивилизован, он непременно бы выругался.

— Но что в этом плохого? — он явно был сбит с толку. — Ведь, наверняка для меня было разумнее использовать свой ум против его силы.

— На этом острове мы не придаем особого значения благоразумию… Ты должен это знать, — бросила она на ходу. — Но мы верим в честную драку.

— В таком случае в следующий раз отбивайся сама, — разозлился Аллан. — Вы все тут безрассудные.

Внезапно его осенило.

— Как получилось, что ты оказалась на острове?

Лита улыбнулась.

— Я пожизненная. Так же, как и Гара, и большинство других в деревне.

— Пожизненная? Что же ты натворила, чтобы навсегда попасть в это ужасное место?

— Ну, шесть месяцев назад Евгенический Совет нашего города назначил мне супруга. Я отказалась принять его. Совет обвинил меня в нарушении логики и приговорил к пожизненной высылке сюда.

— Не удивительно, — выдохнул Аллан. — Отказаться от супруга, назначенного Советом… Я никогда не слышал о подобном! Зачем ты это сделала?

— Мне не нравилось, как он смотрел на меня. — ответила Лита просто.

Аллан Манн покачал головой. Понять этих безрассудных казалось невозможным.

— Нам лучше уйти в глубь острова, — предложила девушка. — Гара скоро придет в себя. Если он схватит нас — тебе будет плохо.

От этих слов кровь Аллана застыла в жилах.

— Куда нужно идти? — шепотом спросил он.

Лита кивнула в глубь леса.

— Там самая непроходимая чаща. Нужно держаться подальше от деревни.

Лита отправилась первой, держа копье обеими руками.

Вскоре юноша нашел тяжелый и крепкий сук, из которого получилась неплохая дубинка. Неуклюже взмахнув приобретенным оружием, он поплелся дальше.

Путники все дальше забирались в дебри. Обстановка становилась все более непривычной. Аллан видел леса только с высоты полета флайера — зеленые массивы, разделяющие города. Теперь он находился в одном из них, сам стал частью леса. Птицы и насекомые, малые зверушки в кустах — все это было интересным и удивительным.

Несколько раз Лита ругала его, когда он наступал на сухие ветки. Сама же она двигалась бесшумно, как кошка.

Беглецы взобрались на холм и, немного пройдя по гребню, остановились. Девушка показала Аллану деревню — маленькую поляну, с двумя-тремя десятками бревенчатых избушек, на западном краю острова. Кое-где над домами вился дымок, в стороне стояли группами мужчины. В тени играли детишки. Как ни занимательно было это зрелище, пришлось оставить его и идти дальше.

Деревья теперь росли так густо, что Аллан начал чувствовать себя в большей безопасности. Он уже достиг некоторого искусства в ходьбе, но внезапно сбился с шага. Кролик выпрыгнул из-под ноги юркнул в кусты. Копье Литы блеснуло как молния и зверек затих. Девушка схватила и подняла пушистый комочек. Лицо ее светилось радостью. Это будет их ужин, сообщила она. Аллан не верил своим глазам. Он испытывал такое же отвращение к ее поступку, какое предки, многими поколениями старше, питали к убийству. Но внешне он постарался остаться невозмутимым.

Подойдя к незаметному овражку, Лита остановилась. Солнце зашло и в лесу начали сгущаться сумерки.

— Ночь проведем здесь, — сказала девушка, опускаясь на землю. По ее указанию юноша ломал и укладывал ветви деревьев. Поминутно одергиваемый и поправляемый, он чувствовал себя страшно неловко. Наконец работа была окончена и Аллан стал наблюдать, как медленно, с помощью камня и куска стали, извлеченных из кармана на поясе, Лита разводит огонь.

Вскоре бездымный костер затанцевал на склоне оврага. Он был слишком мал и хорошо скрыт, чтобы привлечь чье-то внимание.

Освежевав кролика, девушка порезала мясо на ломтики, нанизала на прутик и протянула Аллану.

— Поджарь.

— Я не смогу это есть, — выдавил он с отвращением.

Лита усмехнулась.

— Все через это проходят. Я вела себя точно так же, попав на остров, но теперь мне это кажется вкусным.

— Вкусно есть плоть живого существа? Мне это никогда не понравится!

— Понравится, когда достаточно проголодаешься, — спокойно ответила она, принимаясь за еду.

Аллан вдруг почувствовал, до какой степени голоден. Он не ел с самого утра. И хотя жареное мясо ничем не напоминало привычные блюда из Пищевого Распределителя, запах его уже не казался таким омерзительным, как раньше.

— Иди сюда, поешь, — позвала девушка, протягивая прутик с мясом, — ягод сейчас не собрать, темно, а есть что-то надо. Иначе не останется сил.

Доводы были разумными.

— Я не уверен, что смогу это сделать, как бы то ни было, — произнес Аллан, разглядывая румяный ломтик. Очень осторожно юноша впился зубами в то, что еще недавно было живым существом. Переборов спазм в желудке, он сглотнул. Мясо не казалось неприятным, скорее его можно было назвать вкусным, правда, ничуть не похожим на то, что мог предложить Пищевой Распределитель. Вздохнув, Аллан потянулся за вторым куском.

Прикрыв глаза и слегка улыбаясь, Лита сквозь ресницы наблюдала за тем, как он отправляет в рот кусок за куском.

Челюсти ныли от непрерывной работы, но остановиться Аллан уже не мог. Съев все мясо, он вернулся к отложенным костям и обглодал их более тщательно.

Подняв глаза и встретив загадочный взгляд Литы, юноша покраснел.

— Раз уж я начал это есть, то вполне резонно было съесть все до конца, — сказал он, защищаясь.

— Тебе понравилось?

— А что общего между моим вкусом и питательными свойствами пищи?

В ответ Лита расхохоталась.

Погасив костер и захватив оружие, друзья разошлись по хижинам, очень напоминающим берлоги. Ложе из веток казалось страшно неудобным, и Аллан долго не мог уснуть, вспоминая свою опрятную постель в Городе 72. Интересно, сколько времени пройдет прежде, чем он снова окажется там. Сколько…

Аллан сел, протер глаза и заметил, что солнце пробивается сквозь щели в его берлоге. Он выбрался наружу, разминая онемевшее тело. Свежее утро было пронизано солнечными лучами.

Вторая хижина оказалась пустой, девушки нигде не было видно. Чувство тревоги охватило Аллана. Он уже собрался крикнуть, когда неожиданный шорох в кустах заставил юношу обернуться. Лита стояла перед ним, протягивая полную пригоршню маленьких рубиновых ягод.

— Завтрак, — улыбнулась она. — Это все, что я смогла найти.

Они поели.

— Куда теперь? — поинтересовался Аллан.

Девушка нахмурилась.

— В деревню я боюсь — там может быть Гара. Да и тебе туда теперь путь заказан.

— Я и сам не хочу в деревню, — быстро сказал Манн. — Если все безрассудные такие же, как тот первый, то я не хочу видеть ни одного из них.

— Тогда нам лучше двигаться в глубь острова. В лесу, во всяком случае, мы сможем жить.

И они пошли. Девушка с копьем и юноша с тяжелой, неуклюжей дубиной. В пути онемение и ломота у Аллана быстро прошли. Ему даже начала нравиться эта прогулка по испещренному солнечными пятнами лесу. Признаков погони не было, и путники слегка замедлили шаг.

Это было ошибкой. Сильный удар по плечу бросил Аллана вперед. Резко повернувшись, он оказался лицом к лицу с двумя оборванцами. Один из них швырнул свое копье в юношу, пытаясь сбить того с ног. Второй же, с поднятой над головой дубинкой, бросился вперед, пытаясь совершить то, что не вышло у его товарища. На бегство шансов не оставалось. Схитрить тоже было невозможно. И со слепым ужасом загнанного в угол животного, Аллан Манн ринулся в бой. Первым же отчаянным ударом он вышиб дубинку из рук противника. Раздался крик Литы, но Аллан уже ничего не слышал. Обезумев от гнева и ярости он продолжал наносить удары поверженному врагу. Наконец, придя в себя, юноша заметил, что второй противник пытается завладеть своим оружием. Прыгнув вперед, Аллан со всего размаха опустил дубину на голову негодяя. Едва успев увернуться, оборванец с искаженным от страха лицом помчался назад в лес.

— Гара! — горланил он на бегу. — Гара, они здесь!

Подбежала Лита.

— Они ничего тебе не повредили? Ты победил их обоих. Это было великолепно!

Но ослепление боя уже покинуло Аллана, остался один ужас.

— Он приведет сюда Гару со всей компанией! Нам нужно бежать.

Девушка подхватила копье, и они понеслись в глубь леса. Позади раздавались яростные вопли преследователей.

— Ты не должен бояться, раз так здорово дерешься. — убеждала Аллана Лита, но тот только качал головой.

— Я просто не соображал, что делаю! Это ужасное место с его драками, суматохой и дуростью… Даже я начал вести себя столь же безрассудно, как и остальные! Если мне удастся выбраться от сюда…

Крики за спиной становились все громче. В погоне участвовало не меньше дюжины человек. Аллану казалось, что он различает бычье мычание Гары. При одном воспоминании о рыжеволосом гиганте тело его костенело. Спотыкаясь, беглецы скатились по поросшему густым кустарником склону и внезапно оказались на открытом берегу, за которым синело море.

— Нас загнали на восточный конец острова! — воскликнул юноша. — Бежать дальше некуда, да и скрыться незаметно не получится!

Лита резко остановилась, озаренная какой-то мыслью.

— Слушай, ты сможешь прошмыгнуть мимо них! Я останусь на берегу, и они бросятся за мной, как только увидят. У тебя будет шанс спрятаться в лесу.

— Но я не должен оставлять тебя в качестве легкой добычи. — смутился Аллан.

— Почему? Тебе, ведь, нет никакого резона встречаться с Гарой, не так ли? Ты же знаешь, что он с тобой сделает.

Аллан озабоченно покачал головой.

— Да, резона никакого, раз тебе все равно не поможешь. Но бежать я не хочу.

— Беги, беги скорее! — торопила его Лита, толкая в сторону зарослей. — Они вот-вот будут здесь!

Аллан Манн медленно вошел в спасительные дебри, оглянулся и долго смотрел на одинокую фигурку на берегу. Топот и треск ломаемых кустов выдавал приближение погони.

Юноша стоял в нерешительности. Какой-то изъян имелся в его рассуждениях. Но какой? Он раньше никогда не видел эту девушку, вплоть до вчерашнего дня. Она безрассудная с пожизненным сроком. Абсолютно нерационально подвергать себя опасности со стороны дремучего Гары. Это бесспорно. Но что-то было не так.

Громадный мужчина вынырнул из кустов рядом с затаившимся Алланом, и триумфальный рев потряс воздух. Гара увидел Литу. Прежде чем она успела обернуться, могучая рука вырвала у нее копье и, сломав как тростинку, отшвырнула в сторону. В одно мгновение рассудок покинул Аллана, мозг захлестнула безумная волна ярости, и с диким криком он выскочил на берег.

— Отпусти ее немедленно! — тяжелая дубина взлетела над Гарой.

Гигант повернулся, выпуская девушку, и с такой силой парировал выпад юноши, что оружие последнего разлетелось на куски а сам он покатился по песку.

— Так это снова ты! — отбросив оружие, Гара сжал кулаки. — Хорошо, поднимайся. На этот раз ты получишь все, что тебе причитается!

Какая-то непреодолимая сила подняла Аллана, поставила на ноги, бросила на врага. Сквозь кровавый туман он видел жестокое хмурое лицо. Внезапно оно дернулось, и боль в руке подтвердила, что удар достиг цели. Гара взвыл и широко размахнулся. Как будто небо рухнуло на голову юноши, и он опять очутился на земле. Поднявшись на ноги и ощущая, как что-то горячее стекает по щеке, он поднял кулаки и со всей силой замолотил ими по лицу рыжеволосого. Мощный апперкот в грудь вырвал почву из-под его ног, весь мир бешено закачался, и на мгновение Аллан провалился в ночь. Почти сразу же, открыв глаза, он увидал над собой склоненное, окровавленное лицо противника и улюлюкающих оборванцев, толпившихся вокруг вспаханной ногами площадки. Песок словно толкал его в спину, и, забыв про боль, юноша рванулся вперед и вверх.

Он бил вслепую, в красный туман, в котором плавало ненавистное лицо. Кровь заливала глаза, мешая отчетливо видеть, но он продолжал бить, одержимый жаждой убийства.

Тяжелый удар по голове бросил Аллана на колени, но он снова поднялся и, вскрикнув, выкинул сжатые вместе руки вперед.

Теперь глаза Гары в большей степени выражали удивление, чем ярость. Он отступал.

Чувствуя, что силы покидают его, Аллан прыгнул, подавшись вперед всем телом и держа сжатые кулаки на уровне пояса. На него посыпались сокрушительные удары, из глаз брызнули искры, зубы заныли, но в следующий момент он услышал странный всхлип и увидел, как Гара, с посеревшим лицом заваливается на бок. Лита что-то кричала, какие-то тени мелькали вокруг. Аллан хотел подойти к девушке, сделал шаг, но ярко освещенный песок закачался и рванулся ему навстречу.

Руки Литы обнимали его, вытирали кровь с его лица. Руки Литы…

Внезапно руки ее стали большими и шершавыми. Юноша открыл глаза и взгляд его упал на одетого во все белое охранника, наклонившегося над ним. Береги лес исчезли и только свист разрезаемого флайером воздуха звучал в ушах.

— Ну что, пришел, наконец, в себя? — спросил охранник. — Ты был без сознания целых полчаса.

— Но где… Как… — силился выговорить Аллан.

— Ты ничего не помнишь? И не удивительно. Ты как раз вырубился, когда мы подошли. Знаешь, срок твоей ссылки всего один день. Мы пришли за тобой и увидели, что у тебя неприятности с одним из безрассудных. Так мы тебя подобрали и отправились назад. Мы уже подлетаем к Городу 72.

Аллан беспокойно вскочил.

— Но Лита! Где Лита?

Стражник уставился на него.

— Ты имеешь в виду девушку из безрассудных, которая была с вами? Ну, она все еще там, конечно. Пожизненно. Она подняла ужасный скандал, когда мы тебя забирали.

— Но я не хочу бросать Литу! Я тебе говорю. Я не хочу ее там бросать!

— Не хочешь ее бросать? — удивленно переспросил охранник. — Послушай, ты снова ведешь себя нелогично. Если будешь продолжать в том же духе, опять попадешь в суд и одним днем уже не отделаешься.

Аллан загадочно посмотрел на него.

— Ты хочешь сказать, что если я буду достаточно безрассуден, то меня снова сошлют на остров и, возможно, даже на всю оставшуюся жизнь?

— Конечно! Ты счастливчик. И радуйся, что отделался всего одним днем.

Аллан промолчал. За весь оставшийся путь до города 72 он не произнес ни слова.

Вскоре он предстал перед Начальником Города.

Начальник посмотрел на покрытое синяками и ссадинами лицо юноши и улыбнулся.

— Мне кажется, что даже один единственный день на Острове Безрассудных показал тебе, что значит жить без логики. Не так ли, мой юный друг?

— Да, показал.

— Я рад этому. Ты понимаешь теперь, что единственным мотивом ссылки туда являлось желание помочь тебе излечиться от тенденции к безрассудству.

Аллан спокойно кивнул.

— Наиболее нелогичным и глупым с моей стороны было бы обидеться на ваши попытки помочь мне излечиться, не правда ли, Начальник?

Тот, к кому обращен был внешне невинный вопрос юноши, благодушно улыбнулся.

— Да, мой мальчик, это безусловно оказалось бы пределом безрассудства.

— Я тоже так полагал, — согласился Аллан тихим, бесцветным голосом.

Кулак его медленно пошел назад.

Охрана демонстрировала полное отсутствие симпатии, когда их флайер во второй раз уносил Аллана Манна на Остров Безрассудных, теперь уже навсегда.

— Ты сам виноват в том, что тебя приговорили к пожизненной ссылке, — сказал старший охранник. — Где это видано, чтобы человек совершал подобное безумие? Уму непостижимо! Отправить в нокаут Начальника Города!

Но Аллан не слушал ворчания охранника, всматриваясь в убегающий горизонт.

— Вот он! — вдруг радостно завопил осужденный. — Вот он, остров! Я вижу его!

— И ты радуешься тому, что снова попадешь туда? — неодобрительно скривился старший охранник. — Ну, знаешь ли, из всех безрассудных, которых мы когда-либо доставляли, ты — самый худший.

Флайер плавно опустился на песок и затих в теплых лучах заходящего солнца. Аллан выпрыгнул и, не оглядываясь, побежал вверх по склону.

Стражники что-то кричали ему вслед, но он их уже не слышал, флайер взмыл над островом, развернулся и исчез на западе, слившись с горизонтом. Но на этот раз Манн не провожал его взглядом. Он мчался по берегу, а затем и через лес, направляясь к западной оконечности острова.

Задыхаясь от быстрого бега, он вырвался на поляну, застроенную небольшими избушками. Около крайнего дома расположилась группа людей, состоящая из взрослых мужчин и женщин. Как только Аллан появился перед ними, одна из девушек с радостным криком бросилась к нему.

— Лита!!!

Они встретились, и Манну показалось вполне естественным то, что она крепко прильнула к нему, что он держит ее в своих объятиях.

— Они же забрали тебя сегодня утром, — разрыдалась Лита. — Я думала, что больше никогда не увижу тебя.

— Мне нужно было вернуться, чтобы остаться. Теперь я здесь навсегда.

Он произнес это почти с гордостью.

— Ты — пожизненный?!

Коротко он рассказал ей обо всем, что успел натворить, пока они не виделись.

— Я не хотел там оставаться. Здесь мне нравится больше! — закончил он свой рассказ.

— Так ты вернулся, да? — раздался совсем рядом бычий рев Гары.

Издав угрожающее рычание, Аллан резко повернулся. Но бывший соперник шел навстречу, широко улыбаясь и протягивая руку.

— Я рад, что ты вернулся, ты мне нравишься. Тем более, что ты первый, кто сумел нокаутировать меня.

Юноша в изумлении уставился на него.

— Именно по этой причинен я не могу тебе нравится. Это нелогично…

Дружный хохот собравшихся вокруг мужчин и женщин оборвал его на полуслове.

— Но Лита, — воскликнул Аллан. — Ты не сможешь получить ее… Ты…

— Успокойся, — улыбнулся Гара. Он кивнул кому-то, и бойкая блондинка, вынырнув из толпы, подошла к ним. — Посмотри, что они оставили здесь, когда прилетели за тобой, и тоже на всю жизнь. Я тут же забыл о Лите, как только увидел ее. Не так ли, дорогая?

— Тебе же лучше, если так.

Она улыбнулась Аллану.

— Сегодня вечером мы собираемся пожениться.

— Пожениться? — переспросил Аллан, и Пара кивнул.

— Конечно. Согласно древнему обряду, которого мы здесь придерживаемся. У нас есть религиозный проповедник, его тоже выслали оттуда, поскольку религия — это безрассудство. Он-то и совершает обряды.

Аллан Манн повернулся к девушке, которую он так и не выпустил из объятий. Новая, грандиозная идея озарила его мозг.

— Лита, в таком случае ты и я…

Этим же вечером, после двойной свадьбы, отмеченной шумным и абсолютно нелогичным и бесполезным весельем всех жителей деревни, Аллан с Литой и Гара со своей невестой сидели на берегу и любовались тем, как последние кроваво-красные отблески солнца угасают в темнеющем небе.

— Когда-нибудь, когда нас, безрассудных, станет больше, мы вернемся, заполоним весь мир и снова сделаем его безрассудным, неэффективным и человечным.

— Когда-нибудь, — тихо повторил Алдан.

Невероятный мир

Тускло-красная планета увеличивалась в небе с ужасающей быстротой. Ракета падала на нее. Хвостовые дюзы изрыгали пламя, чтобы замедлить падение. Пронзительный вопль рассекаемого воздуха оглушал двух человек внутри ракеты.

Молодой Бретт Лестер ощутил тошноту, налегая на спутавшиеся ремни стабилизатора. Он сделал над собой усилие и попытался поглядеть вниз, на поверхность Марса. Он увидел плоскую красную равнину с расплывчатым черным пятном на севере. Хоскинс, занимавший кресло пилота, яростно боролся, чтобы удержать ракету от вращения. Его широкое умное лицо превратилось в напряженную маску, а короткие пальцы бегали по рычагам управления. А потом был последний взрыв, потрясший мозги Лестера, — резкий, оглушительный толчок, потом оцепенелое молчание…

Они были на Марсе.

Лестер понял это, и его охватил ужас. Впервые люди покинули Землю и очутились на другой планете. Он старался подобрать слова, достойные этого исторического момента. Но первым заговорил Хоскинс. Старший инженер осторожно ощупывал ногу, и на лице его отразилось облегчение.

— Кажется, мой нарыв сейчас прорвался, — сказал он.

Лестер был ошарашен и возмущен.

— Ваш нарыв! — воскликнул он. — Вот мы здесь первые! На Марсе! А о чем вы заговорили прежде всего? О своем нарыве!

Хоскинс взглянул на него и проворчал:

— Этот нарыв мучил меня всю неделю. Попробуйте посидеть на нарыве, а потом скажите, как вам это понравится…

— Хорошо, хорошо, забудем об этом! — вскричал Лестер возбужденно. — Мы на Марсе, человече! Доходит ли это до вашего тупого, лишенного воображения мозга?

Хоскинс выглянул из окна. Сквозь толстые кварцевые стекла была видна только пустыня ползучего красного песка, странствующих дюн и гребней.

— Да, мы сделали это, — сказал Хоскинс равнодушно. — И если мы вернемся благополучно, это даст кое-что для науки о звездоплавании.

— Вы только об этом и думаете? — спросил Лестер. — Ведь здесь перед нами целый неизвестный мир…

Хоскинс пожал своими широкими плечами.

— Он не неизвестен. Мы знаем от астрономов, на что должен быть похожим Марс: пустынная планета, где очень мало кислорода, совсем нет воды и собачий холод.

— Но мы не знаем, какие живые существа можно встретить здесь! — вскричал Лестер с юношеским энтузиазмом.

Хоскинс усмехнулся:

— Вы, должно быть, начитались этих диких псевдонаучных историй, какие сейчас выходят по сотне в неделю, об этих красных жукоглазых марсианах, об ужасных чудищах и так далее?

Лестер покраснел:

— Ну да, я, конечно, прочел кучу историй… Собственно говоря, это и заставило меня заинтересоваться ракетной механикой.

Старший инженер фыркнул.

— Ну ладно, можете забыть о своих глазастых марсианах и обо всем прочем. Вы должны знать, что в этом мире слишком холодно, а атмосферы слишком мало, чтобы поддерживать жизнь живых существ.

— Знаю, — согласился Лестер. — Но я, можно сказать, надеялся, что можно будет найти…

— Забудьте, — посоветовал Хоскинс. — Здесь нет ничего, кроме, может быть, каких-нибудь лишайников.

— Но нельзя ли нам выйти? — горячо спросил Лестер. — Я бы хотел посмотреть…

Старший опять пожал плечами:

— Хорошо. Нам понадобятся фетровые костюмы и кислородные маски, вы знаете это. А сначала я сделаю пробу воздуха.

Он завозился с приборами. Юный Лестер продолжал жадно вглядываться в пурпурную пустыню, видневшуюся вокруг. Она, по крайней мере, выглядела в точности так, как он и ожидал: мрачная равнина красного песка, чем-то схожего с земным, кроме цвета. Крутящиеся песчаные смерчи вставали там и здесь, а с неба разливался медный свет уменьшившегося Солнца. Он обернулся, услышав удивленное восклицание Хоскинса:

— Не могу понять! Прибор показывает, что воздух здесь почти такой же плотный, теплый и насыщенный кислородом, как и на Земле!

Даже Лестер знал, что это невозможно.

— Вы ошиблись! Дайте я попробую.

Он получил те же результаты. Воздух снаружи, как говорил прибор, был лишь немногим прохладнее земного и содержал столько же кислорода.

— С ума сойти! — воскликнул Хоскинс. — Здешние условия, должно быть, сбили прибор с толку. Это невозможно…

— Откроем дверь и посмотрим, — предложил Лестер.

Они попробовали чуточку приоткрыть дверь, готовясь снова захлопнуть ее, если воздух снаружи окажется непригодным для дыхания… Они были изумлены: прибор не солгал. Проникший в каюту воздух был теплым и показался им совершенно похожим на земной.

Они широко открыли дверь и вышли из ракеты на красный песок. Казалось, стоял погожий октябрьский день. Ласково светило медное Солнце, а ветерок дул прохладным и свежим.

— Святители! Значит, астрономы ошиблись! — воскликнул Хоскинс.

— Но все равно, это невозможно. Как может такая маленькая планета, как Марс, сохранить свою атмосферу и как эта атмосфера может быть такой теплой?

Сделав несколько пробных шагов, они почувствовали, что шаги их стали странно плывущими и что двигаться они могут сравнительно легко. Но теплота и кислород продолжали оставаться загадкой.

— Клянусь, все это выше моих сил! — пробормотал Хоскинс. — По всем законам астрономии и физики Марс должен быть совершенно не таким…

Глаза у Лестера заблестели:

— Если здесь тепло и есть воздух и вода, то могут найтись, в конце концов, и живые существа!

Хоскинс фыркнул:

— Ваши жукоглазые марсиане из рассказов? Я думал, вы уже забыли об этих глупостях.

— А я все-таки надеюсь, что здесь должна быть какая то жизнь, — настаивал Лестер. — Когда мы садились, я видел на севере большое черное пятно. Что бы это могло быть?

— Наверное, выход темных горных пород на поверхность, — предположил Хоскинс. — Мы можем посмотреть с вершины, вот с этого песчаного холма.

Они взобрались на красный гребень, скользя ногами по песку, и оцепенели от удивления при виде неожиданного сходства пейзажа с земным.

Стратонавты стояли на гребне песчаного холма. Отсюда им была видна пустыня на многие мили к северу в сторону черного пятна. Но они не смотрели туда. Их внимание было приковано к четырем фигурам, которые двигались по песку невдалеке от них. Фигуры остановились и направились к земным людям.

Четыре фигуры были, несомненно, человекообразными существами. Но они не походили на земных людей. У них была красная кожа, безволосый куполообразный череп, выпуклая грудная клетка и ходулеобразные ноги. На них красовались сложные доспехи из ремней, на груди у каждого висела блестящая металлическая трубка.

Лица их были похожи на земные, несмотря на красный цвет кожи и торжественно-безжизненное выражение. Но глаза совсем не земные. Эти глаза были выпуклыми, со множеством граней, как у насекомых.

— Я брежу! — взвизгнул Хоскинс. — Это, наверное, от толчка! Я вижу четырех красных жукоглазых людей. И они идут прямо к нам!

— Я тоже вижу, — задохнулся Лестер. — Но они не могут быть правдой…

Четверо жукоглазых марсиан молча остановились в нескольких футах от путешественников. Потом один из марсиан заговорил.

— Алло чужестранцы! — окликнул он пилотов на чистом английском языке. — Возвращаетесь в город?

Хоскинс взглянул на Лестера, Лестер взглянул на Хоскинса. Потом старший инженер тихо засмеялся:

— Это показывает, насколько легко при толчке появляются различные иллюзии. Ущипнете меня, Бретт!

Лестер протянул руку и щипнул. У инженера вырвался крик боли. Четверо красных жукоглазых марсиан смотрели на них несколько удивленно.

— Что, собственно, с вами, ребята? — спросил тот, который уже говорил. — С ума сошли или что-нибудь такое?..

— Значит, он существует и говорит по-английски, — с трудом произнес Хоскинс. — Вы видите и слышите его, не правда ли?

— Да-да… — дрожащим голосом отозвался Лестер. — Я вижу и слышу, но все еще не верю.

— Разрешите, я представлюсь вам, ребята, — сказал первый из марсиан. — Меня зовут Ард Барк. А вас?

Они смущенно назвали себя. Марсианин представил своих спутников:

— А это мои друзья: Ок Вок, Зинг Зау и Му Ку.

— Как, черт возьми, вы ухитряетесь удерживать в памяти свои имена? — спросил Лестер, говоря первое, что пришло ему в закружившийся мозг.

Красное лицо Ард Барка потемнело.

— Нам было нелегко с именами, я должен сознаться… Почему, черт возьми, нас не назвали как-нибудь поудобней?

Ни Лестер, ни Хоскинс не смогли на это ответить. Ард Барк любезно продолжал:

— Вы выглядите новенькими, ребята. Когда вы появились?

— Только… только что, — неуверенно ответил Лестер.

— Я так и думал, — заметил Ард. Барк. — Таких, как вы, я еще не видел. Ну ладно, пойдемте в город.

Хоскинс и Лестер были озадачены. Значит, это и был город — та расплывчатая темная масса на севере. С этого расстояния он казался разнородной смесью фантастически переменчивых архитектурных форм со всевозможными видами башенок, куполов и минаретов, выделявшихся на фоне медного неба.

Двое жителей Земли были так потрясены неожиданностями, что только через несколько минут сообразили, что идут с Ард Барком и другими красными марсианами к далекому городу. Хоскинс шепнул на ухо Лестеру:

— Это слишком много для нас: жукоглазые марсиане, потом город…

— Вы не думаете, что мы разбились при посадке и что все это что-нибудь вроде загробной жизни? — яростно спросил его Лестер.

Хоскинс запыхтел:

— Не похоже на загробную жизнь. Кроме того, будь я мертвым, мои нарывы не болели бы сейчас.

Один из марсиан, это мог быть Ок Вок или Му Ку, указал вдаль. Прямо к ним мчалось чудовище, какое можно увидеть только в кошмарном сне. Это было чешуйчатое зеленое существо величиною со слона, похожее на помесь дракона с крокодилом. Оно бежало на десяти коротких ножках. Его огромные разинутые челюсти открывали ряд страшных белых зубов. Ард Барк выхватил металлическую трубку, висевшую у него на поясе, и направил ее на чудовище. Зеленое чудовище отпрянуло и умчалось.

— Что… что это такое? — дрожащим голосом спросил Хоскинс.

— Вульп, — проворчал Ард Барк, пряча металлическую трубку. — Проклятые твари!

— А каким это лучом вы прогнали его? — спросил Лестер.

— Ну, это считается разрушающим лучом, — ответил Ард Барк. — Собственно говоря, он ничего не разрушает. Это самый обыкновенный безвредный луч, но вульпы от него удирают.

Лестер удивленно взглянул на него:

— Но если это считается разрушающим лучом, почему он не действует?

Ард Барк фыркнул:

— Потому что парень, который его выдумал, ничего не понимал в науке. Как может человек, ничего не понимающий в науке, придумать разрушающий луч?

Ок Вок подтверждающе кивнул:

— Это верно. Мы пользуемся ими как сигналами. Это все, на что они годятся.

Лестер опять переглянулся с Хоскинсом. К этому времени они уже подходили к городу, и Ард Барк указал на большой аэродром на его окраине. Это был, очевидно, порт межпланетного сообщения. На его гладком асфальте стояли сотни межпланетных кораблей самых различных конструкций: одни были цилиндрические, другое стреловидные, торпедообразные или дискообразные. Вид у них был очень внушительный, но Ард Барк насмешливо фыркнул.

— Вот вам еще пример, — сказал он. — Мы получили столько межпланетных кораблей, но ни один из них не поднимается ни на вершок, потому что господа, которые их выдумывали, были недостаточно учеными, чтобы заставить их работать… Ну, вот мы вернулись в город. Вам куда теперь?

— Нам… Нам нужно осмотреться, — пробормотал Лестер.

Марсианская столица имела поистине поражающий вид. Она состояла из нескольких довольно больших городов, стоявших бок о бок, и все они были различного архитектурного стиля. В той части, куда они вошли, стояли черные каменные здания, приземистые и массивные, очень древнего вида. За ними Лестер мог заметить секцию из прекрасных прозрачных полусфер, окруженных куполами. Рядом была секция блестящих шестиугольных хромированных башен, дальше — секция высоких медных конусов, а еще дальше — секция построек, похожих на вертикальные серебряные цилиндры.

Еще удивительнее этого фантастического многообразия не знакомых архитектур был разношерстный характер толпы на улицах. А толпа здесь была большая. Но лишь часть ее состояла из красных жукоглазых людей вроде Ард Барка и его товарищей. Остальные принадлежали к различным видам, резко отличающимся друг от друга формой, размером и цветом.

Ошеломленные глаза Лестера различали марсиан, возвышающихся над толпой на двадцать футов и шестируких; марсиан, похожих на маленьких безруких комариков; марсиан четырехглазых, трехглазых и марсиан совсем безглазых, но со щупальцами, вырастающими из лица; синих, черных, желтых и фиолетовых марсиан, не говоря уже о марсианах неопределенных оттенков: анилино-красного, вишневого, бурого цвета и марсиан прозрачных.

Эта удивительная толпа носила самые разнообразные наряды, от простого набора ремней, как у жукоглазых красных марсиан, до шелковых одеяний, блестящих, как драгоценные камни. У многих были мечи или кинжалы, но большинство, по-видимому, было вооружено лучевыми трубками или ружьями.

Удивительнее всего было, что женщины, все без исключения, были гораздо привлекательнее мужчин. Действительно, Лестер заметил, что любая марсианка, бурая, зеленая, синяя или красная, могла быть образцом земной красоты.

Хоскинс, разинув рот, смотрел кругом:

— Откуда все они явились?

Ард Барк поглядел на него:

— Что вы хотите сказать? Они появились так же, как и вы.

— Не понимаю, — пробормотал Хоскинс. — Ничего не понимаю! Не хочу понимать. Мне одного хочется: вернуться на Землю! Идемте, Лестер.

Он схватил Лестера за руки. Но тут вмешался Ард Барк. Высокий красный жукоглазый человек смотрел на них с неожиданным подозрением.

— Объяснитесь, — продребезжал Ард Барк. — Вы хотите сказать, что вы двое не созданы здесь, как все остальные? Что вы хотите вернуться на Землю?

— Ну да, — вскричал Лестер. Торопливо и гордо он объяснил: — Мы были слишком поражены, чтобы сказать вам сразу. Но мы — первые люди с Земли, посетившие эту планету.

— Люди с Земли? — вскричал Ард Барк. Глаза его горели, а голос поднялся до визга: — ЛЮДИ С ЗЕМЛИ!

Над пестрой, фантастической толпой, наполнявшей улицы, как бы поднялась внезапная буря. Зеленые, красные, синие и желтые марсиане столпились вокруг двух путешественников в неожиданно яростном возбуждении.

— Вы уверены, вы совершенно уверены, что вы оба явились с Земли? — спросил Ард Барк со страстным отчаянием.

— Конечно, — гордо ответил Лестер. Он наконец нашел возможность произнести несколько исторических слов. — Друзья с Марса! — начал он. — При таком непредвиденном случае…

— Они с Земли! Держи их, ребята! — завопил Ок Вок.

И с оглушительным ревом вся толпа кинулась на Лестера и Хоскинса.

Сбитые с ног, отбиваясь от множества рук, протянувшихся схватить их, Лестер и его товарищ спаслись от неминуемой гибели только потому, что нападавших было слишком много. Они забарахтались, стараясь выбраться из толпы, и услышали громовой голос Ард Барка, унимавшего толпу:

— Погодите, ребята! Не нужно убивать сейчас же. Отведем их к Суперам. Пусть Суперы придумают, как лучше казнить землян.

Лестера и Хоскинса грубо подняли на ноги. Они ужаснулись, увидев зловещий блеск в глазах этой марсианской толпы.

— Не пробуйте удрать, вы оба! — резко прикрикнул на них Ард Барк. — Вы сейчас отправитесь к Суперам. Они назначат вам самую жестокую кару за ваши преступления.

— Какие преступления? — слабо запротестовал Хоскинс. — Что мы вам сделали?

— Как будто вы не знаете! — яростно возразил Ард Барк. — Это вы, грязные люди Земли, создали нас, и вы сами это знаете!

— Создали вас? — изумился Лестер. — О чем, во имя неба, вы говорите?

— Теперь я знаю, — заявил убедительно Хоскинс. — Мы лежим в ракете без сознания. Нарыв или не нарыв — это мне только снится…

Их потащили сквозь враждебную, бешеную толпу марсиан всех размеров, форм, оттенков. Руки, когти, щупальца и кинжалы протягивались к ним со всех сторон. Ненависть к ним была, казалось, всеобщей.

Ард Барк и его товарищи тащили землян все дальше, через дико сменявшиеся части удивительного города, пока не достигли секции, состоящей из огромных золотых пирамид. Там их втащили в самую большую пирамиду, а толпа последовала за ними.

Внутри были огромные машины, сияющие радуги, целый хаос научного оборудования. Между машинами двигались, производя опыты, или сидели неподвижно, наблюдая, марсиане во много раз уродливее всех тех, кого земляне до сих пор видели, — похожие на осьминогов твари с огромными неподвижными глазами. У каждого было восемь пар щупальцев.

— Это и есть Суперы? — вскричал Лестер, отступая.

— Они самые! Это суперученые марсиане, — ответил Ард Барк. — И вы это знаете. Ступайте. Вот Аган, верховный ученый.

Их подтолкнули к осьминогообразному существу, которое посмотрело на них неподвижными глазами, а потом проговорило свистящим голосом:

— Моя телепатическая сила сразу же показала мне, что это жители Земли, высадившиеся на нашей планете. Одного зовут Лестер, а другого — Холлинс…

— Хоскинс. — неуверенно поправил Инженер.

Осьминогообразный Аган окинул его гневным взглядом:

— Все равно похоже. В конце концов, даже телепатия может ошибиться.

Лестер не сводил глаз с этого создания:

— Суперученые марсиане с телом, как у осьминогов… Как раз как в том научно-фантастическом рассказе, который я читал…

Аган перебил своим кисло-писклявым голосом:

— Да. Этот-то рассказ и виноват в том, что я здесь…

Челюсть у Хоскинса отвисла.

— Вы хотите сказать, что вы, осминогие люди, появились здесь потому, что там, на Земле, был написан рассказ о марсианах-осьминогах? Что этот рассказ создал вас?

— Конечно, — огрызнулся осьминог. — Вас это удивляет? Хоскинс дико засмеялся:

— О нет. Это нас нисколько не удивляет. Ничто в этом невероятном мире не удивляет нас больше.

— Заткнись, Хоскинс! — приказал Лестер. Он серьезно обратился к Агану: — Объяснимся. Как, скажите во имя всего, рассказ, написанный о марсианах-осьминогах, может создать марсиан — осьминогов здесь, за сорок миллионов миль?

— Я вижу, вы мало знаете о силе воли, — ответил Аган, ловко почесывая свой луковицеобразный череп кончиком щупальца. — Это сделал не только написанный о нас рассказ — это сделал тот факт, что сотни тысяч людей читали этот рассказ и, читая, воображали себе нас.

— Но я не вижу…

— Это очень просто, — нетерпеливо перебил осьминог. — Мысленные излучения — определенная физическая сила, столь же материальная, как и радиоволны, хотя и совершенно другого свойства. При достаточной массовости и интенсивности эти высокочастотные мысленные волны могут сочетать свободные атомы в новую форму. — Он поучительно помахал концом щупальца. — Когда вы упорно думаете о каком-нибудь предмете, вы можете мысленно увидеть его. Правда? Это потому, что излучения вашею мозга на миг соединили свободные атомы в туманную и мгновенную форму того, о чем вы думаете. Форма эта держится в мозгу только мгновение, а потом исчезает.

Но когда многие тысячи людей представляют себе один и тот же предмет, их соединенные мысленные излучения настолько сильны, что могут сложить атомы в постоянную форму. Вот почему, когда тысячи земных людей читают о людях-осьминогах и воображают их, то их мысленные излучения действуют на свободные атомы этой планеты и сочетают их в живые существа, такие, какие себе представляли эти читатели, — в нас.

Лестер попытался возразить:

— Но почему влияние соединенных мысленных излучений сказалось не на Земле, где находятся все читатели, а именно на Марсе?

— Очень просто, — объяснил Аган. — Мысленные излучения следуют по определенным силовым линиям, вроде магнитных. Линии мысленных сил идут от центра к периферии Солнечной системы, от Земли к Марсу — так что все те странные и нелепые марсиане, которых выдумывают писатели на Земле, автоматически воссозданы здесь из свободных атомов этой планеты.

Лестер взглянул на Ард Барка и на остальных разгневанных жукоглазых людей:

— Значит, все эти различные марсианские расы…

— Все они выдуманы в рассказах земных атомов, — ответил Аган. — И каждый раз, когда рассказ прочтен и сотни читателей вообразили себе его, описанные в нем марсиане возникают здесь… Каждый автор, выдумывая своих марсиан, описывает и их город. Каждый город отличается от других. Вот почему у нас такой беспорядок, так много типов городов и различных видов марсиан.

— Так вот, значит, почему Марс так дьявольски переполнен сейчас! — воскликнул гневно Ард Барк, сверкнув на Лестера и Хоскинса своими выпуклыми глазами. — И все это по вашей вине, люди с Земли! Не пиши вы столько дурацких рассказов, у нас никогда не было бы такой кутерьмы… — Жукоглазый марсианин указал на гневную толпу позади себя. — Посмотрите на эту толпу, на марсиан всех цветов, размеров и форм! Почему, черт возьми, ваши земные писатели не могут удовольствоваться только одним типом марсиан в своих рассказах? Тогда здесь все было бы в порядке. Но нет, каждый проклятый писака должен выдумать еще более дьявольский сорт марсиан! И на планете становится так тесно от всяких странных типов, что никогда не знаешь о какой-нибудь новой твари: страшное ли это чудовище или только новый сорт марсиан?

Ок Вок, стоявший рядом с Ард Барком, добавил и свое яростное обвинение:

— И почему, черт возьми, вы даете нам такие дурацкие имена? Вот смотрите на меня. Ок Вок — как вам нравится такое имя? Оно звучит, как предсмертная икота.

Лестер сделал слабую попытку защищаться:

— Но писатели, когда закручивают все эти истории, и читатели, когда читают их, никогда не воображают, что создают здесь вас…

— То-то и плохо! Вы, кажется, там, на Земле, ничего не знаете! — фыркнул Аган. — Возьмите нас, например. Мы описаны как сверхученые-марсиане с огромными мозгами и непревзойденными научными познаниями. Но когда мы появились здесь, мы не смыслили в науках ни аза!

— Как так? — изумился Лестер. — Если автор описал вас как обладающих большими научными познаниями…

— Ах! Но сам-то автор не понимал в науках ровно ничего, — возразил Аган. — Он толком не мог сказать о наших научных возможностях, потому что сам был таким круглым невеждой, какого можно только себе представить!

Хоскинс оглядел зал с машинами и осьминогами экспериментаторами:

— Но вы, кажется, несколько смыслите в науках?

— Это только потому, — ответил Аган, — что у нас, к счастью, большие мозги. Поэтому мы научились сами. Все наши знания мы получили именно так. Ваш автор никогда не смог бы дать их нам, так как я сомневаюсь, чтобы он знал разницу между нейтроном и новой звездой.

— В том-то и дело, — мрачно согласился Ард Барк, — что они ничего не смыслят в науках, так что все сверхнаучные штуки, которые они выдумывают, не могут работать. Как разрушительные лучи, которыми мы якобы обладаем: они и мухи не убьют. А ваши чудесные межпланетные корабли? Они так непрактичны, что не родился еще человек, способный поднять их в воздух.

Лестера осветила внезапная догадка.

— Вы, наверное, на многих языках разговариваете?

Аган сделал утвердительный жест.

— Да, нам известны языки всех земных авторов, пишущих романы и рассказы о Марсе. Эти языки мы знаем.

— Кроме шестиглазых людей, — вставил Ард Барк.

— Верно, — согласился осьминог и обратился к Лестеру — Кажется, на Земле был автор, которому захотелось быть реалистичным. Вместо того, чтобы заставить своих марсиан, желтых и шестиглазых, говорить по-английски, он заставил их лопотать что-то вроде: «квампс умп гуху» и прочую чепуху. Так что все эти желтые бедняги слоняются здесь, бормоча друг другу «квампс умп гуху». Они сами не понимают, что это значит, да и никто не знает.

Ард Барк сделал нетерпеливое движение:

— Это все ни к чему, Аган. Весь вопрос в том, что делать с этими двумя людьми с Земли. Как их казнить? Нужно придумать что-нибудь оригинальное и хорошее.

Зинг Зау, второй из жукоглазых, выдвинул предложение:

— Почему бы не отдать их десятиногим пурпурным людям? Эти пурпурные парни — знатоки в пытках. Все их время уходит на кошмарные выдумки, угрозы и злобные взгляды друг на друга. Очевидно, автор был не в себе, когда придумывал их.

Лестер задрожал. Было безумием думать, что его убьют марсиане, созданные мысленными силами. Но эти твари, несмотря на свое странное происхождение, были такими же реальными, как и он сам, и вполне могли сделать это.

— Зачем вам убивать нас? — закричал он. — В конце концов, вы должны быть благодарны земным людям: не будь рассказов, и вас не было бы здесь!

У Ард Барка вырвался гневный возглас:

— Но почему, черт возьми, вы делаете нас такими страшными уродами? Зачем вам понадобилось давать нам эти жучьи глаза? Не думаю, чтобы вам самим понравилось ходить с глазами, как у жуков!

— Да и вы бы не порадовались, имея восемь щупальцев вместо приличных рук и ног, — с досадой добавил Аган. — Как вы думаете, шутка ли ходить на щупальцах? Попробовали бы сами!

— Да, а как насчет дьявольской погоды, которую вы делаете здесь? — с упреком воскликнул Ок Вок.

— Погоды? — повторил Лестер в недоумении — Боже мой! Неужели вы хотите сказать, что и погода следует историям, которые пишутся на Земле?

— Ну да! Мысленные силы легко сдвигают свободные атомы воздуха. — объяснил Аган. — Мы никогда не знаем, какой погоды ожидать в данную минуту. Большинство ваших авторов описывают климат Марса как довольно приличный: теплый и солнечный днем, но слишком холодный ночью. Но вдруг кому-нибудь из них приспичит держаться научной точности, и его рассказ делает Марс таким холодным, каким он должен быть по словам астрономов. Тогда мы чуть не умираем от холода.

— А каналы то появляются, то исчезают, то снова появляются. Очень плохо… — прибавил Ард Барк.

— Значит, каналы есть? — вскричал Хоскинс.

— Иногда есть, иногда нет. Очевидно, в одних рассказах есть каналы, а в других нет. То, что они появляются и исчезают, прямо невыносимо!

Говоря о своих горестях, жукоглазый человек, казалось, взвинтил себя до бешенства.

— Ну что же, Аган? — свирепо спросил он. — Отдать, что ли, этих парней пурпурным людям?

Из толпы, наполнявшей здание, поднялся одобрительный гул. Синие, зеленые и розовые марсиане замахали руками, ногами и щупальцами в знак согласия.

— Погодите! — вскричал Лестер. — Давайте договоримся. Предположим, мы вернемся на Землю и там объясним положение. Может быть, нам удастся принять в рассказах один тип марсиан, один тип погоды и так далее…

Его предложение было сразу же отвергнуто Ард Барком:

— Вам это никогда не удастся. Издатели требуют все новых рассказов о Марсе, все новых сортов марсиан и всяких чудищ.

Ок Вок с жаром накинулся на землян:

— Как жаль, что вы оба не из тех, кто пишет эти проклятые рассказы! Хотел бы я добраться до того парня, который дал мне мое имя! Я бы так ок-вокнул его!

Кто-то из толпы взвизгнул:

— Пурпурные идут!

Лестер и Хоскинс отшатнулись, увидев ужасную группу, ввалившуюся в зал с жадным фырканьем. Это были пурпурные существа с десятью конечностями вдоль туловища, как у сороконожки, служившими им и руками и ногами. На конической голове у каждого сверкал единственный глаз, похожий на блюдце. Эти существа размахивали металлическими ножами, скальпелями и щипцами, имевшими зловещий вид.

— Давайте их, — прошипел предводитель пурпурных, устремляя на Лестера и Хоскинса голодный взгляд. — Ребята, и помучаем же мы их! Это первый случай показать, на что мы способны.

Лестер побледнел.

— За что вы хотите мучить нас? — вскричал он, обращаясь к ужасному созданию.

Пурпурный предводитель пожал десятью плечами.

— Такая уж мы порода марсиан, дружок. Это не наша вина. Писака, который выдумал нас, описал нас как мастеров шикарно помучить всякого земного мужчину или женщину, которые попадутся нам в руки. — Помолчав, он спросил почти с надеждой: — А не захватили ли вы какой-нибудь прекрасной белокурой профессорской дочки? Нет? Очень жаль. Мы могли бы продемонстрировать кое-какие любительские пытки на прекрасной блондинке…

Пурпурные создания кинулись на Лестера и Хоскинса.

— Это неправда! — закричал Хоскинс. — Я вам говорю: это нам снится!

Но пять пар схвативших его рук не были сном. Землян уже тащили к шумевшей толпе…

— Погодите минуту! — раздался позади них визгливый голос Агана.

Осьминогий марсианский сверхученый поднимался со своего сиденья. Наступила жуткая минута ожидания, пока он распутывал три своих щупальца, спутавшихся в клубок.

— Проклятые щупальца, вечно подводят меня! — с досадой ворчал он.

Шатаясь, он подполз на своих странных конечностях к пурпурным людям, державшим Лестера и Хоскинса.

— У меня есть идея относительно этих землян, — сказал он. — Мы можем использовать их, чтобы прекратить земные излучения раз и навсегда.

Все марсианские лица в толпе повернулись к Агану.

— Что же это за идея? — спросил Ард Барк.

Писклявый голос Агана стал ёще громче:

— Как вы, конечно, помните, гипповидный стазис нейроновой сети головного мозга можно прочесть экстра-электромагнитным лучом, который…

— Хватит! — нетерпеливо перебил Ард Барк. — Что это значит: «как вы, конечно, помните»? Как мы это можем помнить, когда мы этого совсем не знаем? Вы же знаете, что мы не знаем!

— Вы бы могли дать мне случай объяснить мою идею научно! — обиделся Аган. — Во всяком случае, суть вот в чем: мы, Суперы, можем читать в мозгу человека, ввергнутого в гипнотическое состояние, и изучить таким образом все, что этот человек знает. Изучим содержимое мозгов этих субъектов. Они, очевидно, ученые с большими познаниями. Мы можем получить из их мозга такие сведения о Земле, которых не могли бы добиться никаким другим путем.

— А на что это нам? — грубо спросил Ард Барк.

— В этом и заключена моя идея, — ответил Аган. — Если мы будем знать о Земле больше, чем сейчас, то сможем построить машину, которая остановила бы поток мысленных силовых волн с Земли к Марсу.

Наступило молчание. Толпа обдумывала. Пурпурный человек, державший Лестера, отважился прошипеть:

— А потом мы сможем начать мучить их?

Лестер решил использовать последний шанс.

— Мы не позволим вам! — громко сказал он Агану. — Мы будем противиться гипнозу и помешаем вам, если вы не поклянетесь освободить нас и дать возможность вернуться на Землю.

Из пестрой марсианской толпы поднялся протестующий гул:

— Не отпускайте их! Это для нас единственный случай отомстить землянам за все!

Но Аган спокойно возразил:

— А что, если отпустить их? Разве это не лучше, чем постоянно страдать от земных авторов и от их рассказов? Разве нам нужны новые марсиане разного вида? Разве вы хотите, чтобы погода вечно менялась, как сейчас? Это для нас случай прекратить все неприятности раз и навсегда.

Его доводы убедили всех. Неохотно, но марсиане согласились, хотя пурпурные отчаянно настаивали на пытках.

— Соглашайтесь, и мы позволим вам вернуться к вашей ракете, — обратился Аган к Лестеру и Хоскинсу. — Вам нужно только войти вот в этот аппарат и настроить свой мозг на подчинение.

— Пойдемте, Хоскинс, — прошептал Лестер. — Это наш единственный шанс выбраться с сумасшедшей планеты.

Они осторожно вошли в машину. Из большой линзы на них сверху полился голубой свет. Лестер почувствовал, что его мозг затмевается под влиянием какой-то силы. Он потерял сознание.

Очнувшись, он увидел Хоскинса и себя все еще в машине. Но поток света был выключен. Аган и другие осьминогие сверхученые потрясали пачкой тонких металлических листков, покрытых какими-то значками.

— Мы получили! Опыт блестяще удался! — возбужденно кричал Аган.

— Вы получили достаточно сведений о Земле, чтобы остановить поток силовых линий с Земли на Марс? — спросил Хоскинс.

Огромные глаза Агана торжествующе сверкнули:

— Я могу сделать и больше того!..

— Мы можем идти? — настойчиво спросил Лестер. — Вы обещали.

— Да, можете идти к ракете и возвращаться на свою Землю, — буркнул Аган.

А Ард Барк прибавил кисло:

— И не являйтесь больше на Марс, если желаете себе добра…

Десятиногий пурпурнокожий предводитель сделал последнее отчаянное усилие.

— Вы все-таки даете им уйти без всяких пыток? — жалобно пропищал он. В единственном глазу его стояли слезы. — Как же нам быть? Кого же помучить?

— Он прав, нельзя упускать единственный случай отомстить землянам! — гневно воскликнул Ок Вок.

— Мы дали обещание и должны сдержать его! — твердо заявил Аган, и глаза его сверкнули. — Не бойтесь, теперь мы отомстим землянам сполна.

Толпа расступилась, образуя проход. Ард Барк указал на него Лестеру и Хоскинсу:

— Ступайте, пока можно!

Оба жителя Земли прошли, спотыкаясь, сквозь толпу, поминутно ожидая, что их схватят. Потом они бешено помчались сквозь странные, разнообразные секции фантастического города. Они не замедлили бега даже в красной пустыне и очнулись только тогда, когда достигли металлического корпуса ракеты, вкатились внутрь и захлопнули за собой тяжелую металлическую дверь.

— Ради самого бога, удерем поскорей! — произнес, задыхаясь, Хоскинс, включая циклотроны. — Я уже не ожидал, что они выпустят нас.

— Я тоже, — подтвердил Лестер, нахмурившись. — Я и сейчас не чувствую себя в безопасности. У Агана был странно торжествующий тон, который мне не понравился, когда он говорил о мести людям Земли.

Эти слова прервали выхлопы хвостовых дюз. Аппарат устремился ввысь. Глубоко вдавив людей в пружинные кресла, он с ревом взвился в медное небо и помчался в свободном пространстве.

Лишь через две недели, когда ракета уже приближалась к Земле, оба путешественника несколько опомнились от потрясения, вызванного их поразительным приключением.

— Нам никогда не поверят, — упорно повторил Хоскинс, — если мы попробуем рассказать, что мысленные силы тысяч читателей создали на Марсе жукоглазых людей и других чудовищ. Нас высмеют.

— Пожалуй, вы правы, — мрачно согласился Лестер. — Лучше помалкивать.

Ракета спускалась над Нью-Йорком. Хоскинс хотел сесть в Парк-Сентраль, чтобы поразить столицу своим драматическим возвращением.

Но когда снаряд приземлился наконец в парке, его не приветствовал ни один человек. Ожидаемой восторженной толпы не было. Парк был пуст. Межпланетные путешественники вышли на лужайку и изумленно уставились на соседнюю улицу — Пятую авеню.

По улице катился дикий, возбужденный гул. Толпы горожан бежали в настоящей панике. И Хоскинс и Лестер разинули рты, увидев, от кого бежала пораженная ужасом толпа. Это была кучка людей. Они во многом походили на обычных людей Земли, но с четырьмя руками и огромными выпуклыми глазами, как у насекомых!

Лестер остановил одного из бегущих и указал на странные фигуры.

— Откуда, объясните во имя неба, взялись вот эти? — спросил он в ужасе.

Беглец дико покачал головой.

— Никто не знает… Эти твари и другие такие же чудовища появились по всему свету за последнюю неделю. Мы не знаем как и не знаем, кто они…

Лестер побледнел и схватил Хоскинса за плечо:

— Боже мой, так вот что значили слова Агана о близкой мести людям Земли! Те сведения, которые они получили от нас, позволили им не только остановить поток мысленных силовых волн с Земли на Марс, но и обратить его вспять, заставив течь с Марса на Землю!

Хоскинс окаменел от ужаса.

— Значит, эти твари созданы в отместку?

— Марсианами, да! — вскричал Лестер. — Вот их месть. Они там, вверху, черти, пишут теперь рассказы о жукоглазых и четвероруких жителях Земли!

Эволюция доктора Полларда

Нас было трое в доме доктора Полларда той ужасной ночью, которую я отчаянно и безуспешно пытаюсь вытравить теперь из своей памяти. На встрече присутствовали: сам доктор, Хью Даттон и я — Артур Райт. В ту ночь доктор Поллард нашел свою судьбу — столь страшную и трагическую, что здоровый мозг и представить-то ее себе не сможет. Теперь Полларда нет. Даттона, в общем, тоже, потому что он доживает свой век в сумасшедшем доме. Одному лишь мне выпало сомнительное счастье остаться в живых и сохранить рассудок, чтобы поведать во всех подробностях о происшедших в доме Полларда событиях.

В уединенный коттедж доктора Даттон и я отправились по его приглашению. Когда то мы были друзьями и втроем делили комнату в университетском общежитии в Нью-Йорке. Дружба наша была до некоторой степени необычной, потому что Поллард и возрастом и темпераментом сильно отличался от нас с Даттоном. Он был на несколько лет старше и гораздо сдержанней. Кроме того, Даттон и я готовились стать инженерами, а Поллард записался на биологический факультет и прошел там полный курс повышенной сложности. Потом он, уже получив степень доктора, работал в Вене у знаменитого Брауна, чьи смелые идеи переполошили в свое время весь цивилизованный мир, а совсем недавно вернулся в Штаты и стал заниматься самостоятельными исследованиями в собственном доме неподалеку от Нью-Йорка на берегу Гудзона. С тех пор мы не получали от него никаких вестей, поэтому приглашение доктора провести с ним выходные удивило нас ничуть не меньше, чем обрадовало.

Мы прибыли в его коттедж уже в сумерках, потому что много времени ушло на выяснение дороги в маленькой деревушке на речном берегу. Наконец, руководствуясь указаниями фермеров, мы добрались до нашего друга, и сам Поллард, сияя радостной улыбкой, выбежал на крыльцо, чтобы приветствовать нас.

— Ого, да вы, оказывается, выросли, мальчики! — были его первые слова — Я то помню вас как Хью и Арта — грозу всего университетского городка, а тут на тебе! Ни дать ни взять члены делового клуба, позабывшие все анекдоты!

— Такова участь тех, кто занимается коммерцией, — с напускной серьезностью отвечал Даттон. — А вот вы такая же старая устрица, что и пять лет назад.

— И притом очень везучая, — добавил я, — коль ей удалось заманить в свое отшельническое логово двух доблестных представителей делового мира!

— Да черт возьми, мне повезло, — согласился Поллард. — Если бы вы только знали, до чего я рад видеть вас у себя! Что же касается моего логова, то именно ему я обязан теми успехами, которых достиг и которых мне нипочем бы не видать, останься я в городских лабораториях, похожих на склад забытого хлама. А достиг я очень многого. Впрочем, всему свое время. Давайте-ка лучше войдем, не торчать же на улице! Вы, надеюсь, голодные?

— Лично я не очень, — ответил Даттон, направляясь вслед за хозяином в гостиную — Так что могу удовольствоваться дюжиной-другой сандвичей и цистерной кофе.

Пока экономка с кухаркой готовили обед, Поллард повел нас на экскурсию по своему огромному дому. Нас, разумеется, больше всего интересовала лаборатория. Она была расположена в крыле, которое только недавно пристроили к зданию, и поражала блеском белых кафельных стен и отполированных заботливой рукой хозяина инструментов. В центре пола стояла громадная кубическая конструкция из сверкающего металла, заключенная в цилиндрический стальной кожух, а в соседней комнатке располагались динамо и движки собственной электростанции Полларда.

Осмотр занял довольно много времени, и когда мы кончили обедать, на дворе была уже ночь. Прислуга разошлась по домам, а мы уселись с дымящимися сигарами в гостиной и с довольным видом принялись оглядывать обстановку. Наконец Даттон, лениво откинувшись на спинку, нарушил молчание.

— А ваше логово совсем неплохо, Поллард, — сказал он. — Я бы и сам тут пожил с месячишко, будь у меня такая возможность. Вам тут, должно быть, вольготно, не правда ли? Никаких тебе шумов, никаких дымов… Красота!

— Вольготно… — задумчиво повторил Поллард. — Вольготно, говорите? Нет, дорогой Хью, вы просто не знаете, как я тут вкалываю во славу науки. Никогда еще не работал я так неистово. За всю предыдущую жизнь я не сделал и сотой доли того, что мне удалось совершить за последние два года, которые я здесь живу.

— А над чем вы, кстати, трудитесь? — спросил я. — И какие такие страсти вы тут прячете?

Поллард усмехнулся:

— И впрямь страсти, — подтвердил он. — Никто из жителей округи так ни разу и не заглянул сюда. Боятся… Они знают, что я биолог и что у меня тут лаборатория. Бедняги уверены, что я занимаюсь какой-то особо ужасной вивисекцией. Поэтому и прислуга не остается на ночь… — Он сделал паузу. — Причем если б они знали, что я делаю в действительности, то без промедления собрали бы свои пожитки и дали отсюда деру, да так, что только на Аляске смогли бы остановиться и перевести дух.

— Ну вот, вы и на нас пытаетесь нагнать страху! — воскликнул Даттон. — Предупреждаю вас, Поллард, если пять лет назад вам удавалось иногда наставить нам с Артуром синяков, то с тех пор мы подросли и не дадим себя в обиду!

— Милые старики, — с невыразимой нежностью и теплотой произнес Поллард. — Я вовсе не собираюсь заставлять вас праздновать труса в моем доме. Я пригласил вас сюда как самых близких друзей с тем, чтобы показать свою работу и попросить вас помочь мне в ее завершении.

— Помочь? — переспросил Даттон. — Чем? Неужто вам нужны ассистенты, чтобы разрезать червяка?

— Дело гораздо сложнее, — переходя на серьезный тон, ответил Поллард. — Вы, без сомнения, знаете, что такое эволюция? Вам известно, что жизнь на Земле началась с простейшей одноклеточной протоплазмы и затем путем разного рода мутаций развилась в свои нынешние формы. Не секрет также и то, что эволюция все еще продолжается.

— Это нам известно, — с достоинством произнес Даттон. — То, что мы не биологи, еще не значит…

— Помолчите, Хью! — воскликнул я, — Итак, дорогой доктор, признавайтесь, какое отношение к эволюции имеет то, чем вы тут занимаетесь?

— Самое прямое, — ответил Поллард. — Я занимаюсь непосредственно эволюцией. Попытаюсь объяснить. Вы утверждаете, что имеете представление о важнейших ступенях развития живой материи. Как известно, она пошла от протоплазмы и последовательной мутацией достигла сначала уровня рыб, потом земноводных, птиц, млекопитающих и, наконец, уровня человека. Это общепризнанная теория. Но даже эта теория не может дать ответа на два важнейших вопроса. Во-первых, что является причиной эволюционного процесса? Что определяет эти медленные, но непрерывные изменения в структуре всего живого? Во-вторых, какой будет эволюция человека в дальнейшем, в какие формы разовьется его организм и когда это развитие прекратится? — Поллард на минуту умолк, затем закурил и продолжал: — Мне удалось найти ответ на первый из этих вопросов. Теперь на очереди второй. Я собираюсь разрешить проблему сегодня вечером и именно поэтому прошу вас о помощи.

Ничего не понимая, мы уставились на него. Наконец я пришел в себя и произнес:

— Да вы нас дурачите, Поллард…

— Я совершенно серьезен, Артур. Я действительно нашел ответ на первый вопрос. Мне удалось установить причину эволюции.

— И в чем же она состоит?

— Как и предполагали некоторые биологи, причиной эволюции являются космические лучи. Я отыскал неоспоримые подтверждения. Ультракороткое излучение, пронизывающее все живое и вызывающее изменения на молекулярном уровне, которые мы называем мутацией.

— Господи, Поллард! — воскликнул Даттон. — Да неужели вы серьезно?

— Я настолько убежден в своей правоте, что без колебания готов рискнуть жизнью ради продолжения эксперимента. И я сделаю это сегодня же!

— Что вы задумали, черт возьми? — в один голос воскликнули мы с Даттоном.

— Я задумал сказать «б», коль уже сказал «а». Я собираюсь отыскать ответ на второй вопрос и установить, каким будет до конца эволюционировавший человек.

— Но каким образом вы собираетесь?..

— Очень просто! — перебил Поллард. — За последние месяцы мне удалось сделать то, что не удавалось ни одному физику. Я смог сконцентрировать космические лучи и одновременно нейтрализовать их смертоносный эффект. Вы видели куб и цилиндр в моей лаборатории? Цилиндр служит конденсатором лучей, падающих на этот район Земли, и рефлектором, направляющим частицы внутрь куба. Теперь представьте, что поток лучей в миллион раз сильнее, чем в естественных условиях, пронизывает тело стоящего внутри куба человека. Каков будет результат? Человек станет эволюционировать в миллион раз быстрее, чем сейчас. В течение тридцати минут он пройдет дистанцию, которую в естественных условиях проползет за сто миллионов лет!

— И вы намерены поставить такой эксперимент? — спросил я.

— Да, я намерен поставить его. Поставить на себе, чтобы самому испытать те изменения, которые ожидают человечество в процессе эволюции.

— Но это же сумасбродство! — воскликнул Даттон.

Поллард только улыбнулся в ответ.

— Даттон прав, — сказал я. — Вы, Поллард, слишком засиделись тут в полном одиночестве. Неудивительно, что ваш мозг…

— Я вовсе не свихнулся! — отрезал Поллард. — Да понимаете ли вы, что такой опыт открывает для человечества сказочные перспективы? Ведь люди будущего по идее должны относиться к нам так же, как мы к обезьянам. А если мы возьмем на вооружение мой метод, то сразу же приведем всех людей Земли к вершинам физического и духовного развития! Разве это не благородная цель? Разве стремление ускорить ее достижение есть признак слабоумия?

— Попытка подтолкнуть эволюцию человечества кощунственна в самой своей сути! — продолжал упорствовать я.

— Слава тому, кто предпримет такую попытку, — ответил Поллард. — И я знаю, что она может оказаться удачной, но сперва один из людей должен отправиться на разведку и первым пройти все стадии будущего развития, чтобы определить, какая из них является оптимальной для всех. Я убежден, что такая стадия существует!

— И вы пригласили нас сюда, чтобы втравить в это дело?

— Именно. Я хочу войти в куб и подвергнуться усиленному действию лучей, но мне нужны помощники, чтобы включать и выключать аппарат в определенные моменты.

— Слушайте же Поллард! — загремел Даттон. — Если это шутка, то для меня она слишком заумна. К тому же мне кажется, что мы уже зашли достаточно далеко.

Прежде чем ответить, Поллард поднялся на ноги.

— Мы отправляемся в лабораторию! — не допускающим возражений тоном сказал он. — Пора начинать!

Я не помню, как мы добрались до лаборатории. Разубеждать Полларда у нас больше не было сил, а связать его и уложить на диван мы не рискнули, памятуя о синяках, полученных от него за годы учебы. Он был силен, как бизон.

Возле сверкающего цилиндра Поллард остановился и, любовно похлопав по металлическому кожуху, прошел в комнату, где размещалась его энергостанция. Мы с Даттоном удивленно таращили глаза на бесчисленные реторты и колбы на полках, когда до нас донесся ровный гул генераторов. Поллард вернулся к панели управления своей адской машиной и повернул один из выключателей. Раздался треск, и цилиндр засиял молочно-белым светом. Доктор указал на большой кварцевый экран в потолке куба, из которого бил мощный пучок видимых лучей.

— Вот цилиндр начал собирать космические лучи, — пустился в объяснение Поллард. — Концентрированный поток этих лучей падает через экран внутрь камеры. Чтобы отключить пучок, надо просто разомкнуть цепь при помощи вот этого тумблера. — И Поллард показал нам, как это делается, переводя рычаг в нерабочее положение.

Увидев, что мы с Даттоном совершенно обескуражены, он мгновенно переоделся в легкий костюм для бега и сказал:

— Мне необходимо самому наблюдать за происходящими изменениями, и такой костюм делает это возможным. Теперь я войду в куб, а вы включите лучи и оставите все как есть ровно на пятнадцать минут. Это приблизительно соответствует пятидесяти миллионам лет обычной эволюции. Через четверть часа вы выключите аппарат, и мы посмотрим, что со мной станет. Потом мы сможем продолжать опыт такими же отрезками по пятнадцать минут.

— И когда же все это прекратится? — спросил Даттон.

— Тогда, когда прекратится сама эволюция, — отвечал Поллард, — то есть когда лучи перестанут действовать на меня. Вы знаете, как интересует биологов вопрос о последней, конечной человеческой мутации. Что ж, сегодня мы получим ответ на него.

Доктор шагнул к кубу, затем вдруг остановился и, вернувшись к письменному столу, взял с него запечатанный конверт.

— Это, — сказал он, передавая конверт мне, — на случай, если со мной произойдет нечто фатальное. Тут свидетельство вашей полной непричастности к моей возможной гибели и расписка в том, что вся ответственность за последствия опыта ложится на меня.

— Поллард, оставьте эту сумасбродную затею, — предпринял я последнюю попытку. — Еще не поздно, Поллард!

— Поздно, — сказал он с улыбкой, — поздно, друзья. Если я отступлю сейчас, то потом никогда уже не осмелюсь встретить свой собственный взгляд в зеркале. Покончим с этим!

Он вошел в куб, остановился под экраном и подал нетерпеливый знак. Словно бессловесный робот, я повернул рычаг. Цилиндр вновь загорелся белым сиянием, и лучи хлынули внутрь куба, делая его стенки почти прозрачными. Мы видели, как фигура Полларда дрожит и извивается, точно по ней пропущен ток, и с трудом различали контуры его головы и плеч. Все остальное было окутано молочно белым сияющим туманом. Я знал, что космические лучи невидимы, но Полларду, похоже, удалось как то трансформировать их.

Даттон и я с колотящимися сердцами, не отрываясь, смотрели внутрь кубической конструкции. Моя рука прилипла к тумблеру, в другой лениво тикали влажные от пота часы. Наконец срок истек, и я выключил аппарат. Мы изумленно ахнули. Поллард, все еще дрожа, стоял в камере, но это был уже не тот человек, которого мы видели каких нибудь четверть часа назад. Теперь это было божество! Тело его излучало великую физическую силу, поражало красотой и благородством пропорций, которых мы и представить себе не могли. Поллард стал на несколько дюймов выше, его кожа приобрела чистый нежно розовый цвет, каждый мускул его могучих плеч казался вылепленным великим скульптором.

Но самое разительное изменение произошло в чертах лица доктора. Теперь оно светилось невообразимой интеллектуальной энергией. Темные ясные глаза излучали великую добрую мудрость. Полларда больше не существовало. Вместо него было незнакомое создание, настолько превосходящее нас физически и умственно, насколько мы превосходим троглодитов!

Он вышел из куба и заговорил сочным, полным триумфа голосом:

— Ну, видите? Мой аппарат работает точно так, как я ожидал. Теперь я на пятьдесят миллионов лет опережаю в развитии и вас, и всех остальных людей!

— Поллард! Поллард… — судорожно выдавил я. — Но это… это ужасно!

— Ужасно? — Его глаза ослепительно сверкнули. — Напротив, это замечательно! Да разве способны вы понять, что я такое? Я на пятьдесят миллионов лет оторвался от вас в своем развитии. Теперь и эта лаборатория, и вся моя предыдущая работа кажутся мне мышиной возней! Проблемы, на которые уходили годы, я могу решить за считанные минуты. Я способен принести человечеству столько же пользы, сколько все остальные люди, вместе взятые!

— Значит вы остановитесь на этой стадии? — горячо воскликнул Даттон. — Вы не станете продолжать эксперимент?

— Еще как стану! Если пятьдесят миллионов лет так изменили меня, то что сделают сто, двести? Я обязан выяснить это.

Я схватил его за руку.

— Поллард, послушайте! Ваш эксперимент удался, самые дикие ваши теории блестяще подтверждены. Остановитесь! Подумайте, до чего вы можете дойти!

— Нет, Артур, — произнес он, освобождаясь от моей судорожной хватки. — Не остановлюсь. Я уже сделал первый шаг и должен двигаться дальше.

Он снова вошел в камеру, а мы с Даттоном, разинув рты, беспомощно уставились друг на друга.

— Включите лучи, и пусть они поработают еще пятнадцать минут, — скомандовал Поллард. — Увидим, что будет через сто миллионов лет!

Я подчинился. Снова засветился цилиндр, и опять фигура Полларда почти полностью растаяла в тумане. Мы ждали в лихорадочном напряжении. Нам казалось, что ничего больше произойти не может, что Поллард уже достиг вершин человеческого развития, но все же мы нетерпеливо поглядывали на часы, ожидая, когда истечет срок.

А когда он истек, Даттон и я испытали еще одно потрясение, потому что Поллард изменился снова. Но теперь происшедшая с ним метаморфоза вовсе не походила на первое чудесное превращение. Не было больше божественной фигуры и прекрасного лица. Тело доктора стало худым и сморщенным, как костюм на вешалке. Кости, оттягивая посиневшую кожу, торчали во все стороны. Рост уменьшился на добрую пару футов, вес — примерно наполовину. Зато голова стала больше чуть не в два раза и превратилась в громадный шар восемнадцати дюймов в диаметре. Она была почти лысой и безвольно болталась на худосочной шее. Глаза стали больше, а рот сузился. Уши усохли. Теперь лицо, казалось, состояло из одного лба. Голос Полларда — если это все еще был Поллард — звучал слабо и пискляво.

— На этот раз я вас, кажется, потряс! — довольно пищал он. — Что ж, вполне понятно. Вы видите перед собой человека, опережающего вас в развитии на сто миллионов лет. Признаюсь, на меня вы производите такое же впечатление, какое я на вас — дикие пещерные люди, покрытые волосами!

— Но ведь это ужасно, Поллард! — закричал Даттон. — Вам надо было хотя бы остановиться на первой стадии!

— На первой? Нет, я рад, что не сделал этого. Да пятнадцать минут назад я был полуживотным!

— Вы говорите так потому, что, изменяясь, вы отказываетесь от всех человеческих эмоций! — воскликнул я. — Поллард, опомнитесь! Понимаете ли вы, что творите? Вы утрачиваете все человеческое!

— Возможно. Но это доказывает лишь, что через сто миллионов лет человек будет развиваться чисто интеллектуально, не заботясь об эволюции тела. Вам — двум существам из глухого прошлого — такое положение кажется ужасным, но для меня оно вполне естественно. Включайте лучи!

— Не вздумайте, Артур! — завопил Даттон. — Это безумие перешло всякие границы!

Огромные глаза Полларда окинули нас взглядом, полным холодного презрения.

— Вы включите лучи, — пискляво сказал он. — В противном случае я в течение секунды уничтожу вас и буду продолжать сам!

— Вы смогли бы нас убить? — в ужасе закричал я. — Нас, ваших лучших друзей?!

Его узкий рот вытянулся в подобие усмешки.

— Друзей? — переспросил он. — Нет… Я на миллион лет перерос такую нелепость, как дружба. Единственная эмоция, которую вы способны вызвать во мне, — гадливость. Примитивные, тупые создания. Включите лучи!

Его глаза вспыхнули каким-то странным огнем, и я безропотно повиновался. Снова засветился куб, и лучи скрыли Полларда от наших глаз. О чем мы думали в эти пятнадцать минут, сказать затрудняюсь, потому что и Даттон и я были почти парализованы ужасом происходящего. Но я хорошо помню тот момент, когда лучи опять были выключены, и мы увидели нового Полларда.

Он весь превратился в громадную голову! Держалась она на тонких ножках, а там, где у нормальных людей находится шея, торчали две хрупкие ручки. Глаза стали еще огромней, а рот и нос трансформировались в дырочки под ними!

Мы испуганно отшатнулись, когда Поллард выбрался из куба на своих ногах спичках и заговорил. Его едва слышный голосок донес до нас нотки гордого самодовольства.

— Ну, видите, чем я стал? Вам я кажусь страшным, в этом нет никакого сомнения. Но вы сами, оказывается, просто-напросто черви! С моим мозгом мне ничего не стоит стать властелином этой населенной инфузориями планеты! Я превращу ее в свою лабораторию, а вы будете подопытными животными!

— Но, Поллард! — вскричал я. — Вспомните, зачем вы начали этот опыт! Вы хотели узнать тропу будущей эволюции, а вовсе не управлять человечеством!

Выражение огромных глаз монстра не изменилось.

— Я помню, что создание по имени Поллард, которым я был до сегодняшнего вечера, вынашивало подобного рода планы, но… Я — совсем другое. — С этими словами он уселся в одно из кресел перед рядом реторт и колб, взял несколько пузырьков, смешал их содержимое и показал нам. В пробирке лежал увесистый кусок чистого золота!

— Видите? — спросила фигура в кресле. — Трансформация элементов для такого мозга, как мой, — детские шалости. Вы двое даже не представляете себе, насколько я велик! Сидя в этой комнате, я способен уничтожить всю жизнь на планете, если захочу. Я могу сконструировать телескоп, который покажет мне как на ладони другие галактики. Я способен вступить в контакт с любыми цивилизациями! А вы утверждаете, что такой правитель не нужен вашему миру! Да я и не собираюсь им управлять. Я буду владеть им, как вы владеете фермами и скотом!

— Это невозможно! — закричал я. — Поллард, оставьте эти мысли. Мы сами убьем вас, если вы не пожелаете остановиться!

— Убьем, убьем, убьем! — повторил Даттон в каком-то жутком трансе, и мы рванулись вперед, намереваясь привести в исполнение нашу угрозу, но тут же почувствовали страшную слабость и остановились, не в силах ступить и шагу.

— Вы вознамерились прикончить меня? — с издевкой пропищала голова. — Я могу приказать вам разделаться друг с другом, если вы хотите поразмяться. Но со мной вам не совладать. Со мной никому не совладать. Я способен превратить все население этой дурацкой планеты в дрессированных щенков!

Внезапная идея осенила меня.

— Поллард, — воскликнул я, — вы собирались продолжать опыт, не так ли? Теперь вы вздумали владеть миром, но ведь вам хотелось выяснить, что будет с человеком дальше, правда? Как же вы это узнаете, если остановитесь на теперешней стадии?

Поллард, казалось, на секунду задумался.

— А ведь верно, — сказал он. — И хотя я не думаю, что могу достичь еще большего интеллектуального величия, попробовать нужно…

— И вы опять станете под поток лучей? — быстро спросил я.

— Да, — был ответ, — но если у вас возникли какие-то дурацкие идейки, то знайте, что даже внутри куба я способен убить вас обоих прежде, чем вы успеете мне насолить.

Он снова вошел в камеру, и я включил аппарат. Даттон дрожал крупной дрожью.

Минуты этого цикла опыта казались нам вечностью. Когда я выключил наконец лучи, то чувствовал себя постаревшим на добрую сотню лет. Трясясь, мы заглянули в камеру. С первого взгляда голова внутри нее не изменилась, но потом мы присмотрелись получше, и оказалось, что нос, рот и уши исчезли совсем, а глаза стали такими же маленькими, как у нас. Кожи не было, была только голова — серая, дрожащая, поддерживаемая двумя мускулистыми щупальцами.

— О боже мой! — простонал Даттон. — Да он превратился в голый мозг!

И в тот же миг до нашего сознания долетела мысль, посланная серым мозгом. Настолько отчетливая, что казалась высказанной вслух:

— Вот теперь тело уже почти полностью атрофировалось. Я стал мозгом, таким, в какие превратятся все люди через двести миллионов лет. Не бойтесь того, чем я пугал вас на прошлой стадии опыта. Теперь я уже не хочу управлять людьми и вашей планетой, как вы не пожелали бы стать директорами муравейника!

— Господи, Поллард! — воскликнул я. — Да что вы теперь такое?

— Поллард?! — истерически закричал Даттон. — Вы называете это Поллардом? Но ведь всего три часа назад мы обедали вместе с Поллардом, и он был человеком, а не кровавой поганью вроде этой твари!

— Я стал тем, чем в свое время станут все, — мысленной волной ответил Поллард. — Я прошел великий путь эволюции и собираюсь добраться до его конца, до самой последней мутации. Ну-ка, включите опять лучи! Кажется, я недалек от цели.

Я повиновался, и внезапно Даттон, стоявший рядом со мной, истерически захохотал. Он смеялся и плакал как ребенок все пятнадцать минут, в продолжение которых я, дрожа от страха, лишь огромным усилием воли сохранял видимость спокойствия.

Наконец лучи были выключены, и мы снова увидели гигантский мозг, достигавший примерно четырех футов в диаметре. Он трясся, как желе, и это было единственным признаком того, что перед нами нечто живое. От мозга несся поток гулом отдававшихся в наших головах мыслей.

— Случилось то, чего я ожидал, — думал перевоплотившийся Поллард. — Тело атрофировалось полностью, и развился мозг, один только мозг! Я не испытываю никаких чувств и ощущений, но я имею представление о таких формах и сферах бытия, какие вам с вашими примитивными мозгами и не снилось! Я способен двигаться и действовать, несмотря на отсутствие конечностей, я могу перемещаться в пространстве с невиданной скоростью и питаться энергией, которую сам же генерирую.

Две стадии назад я угрожал вам и всему человечеству. Забудьте об этом. Я не испытываю эмоций, мне чужды амбиция и самодовольство. Единственное чувство, которое еще находит место в моем мозгу, — интеллектуальное любопытство и желание познать истину. Таким образом, я сохранил лишь то, с чего началось становление разумного человека на Земле. И эти чувства оказались самыми живучими, коль они бурлят во мне до конца!

— Неужели все люди когда-нибудь станут такими же? — спросил я.

— Да. Через двести пятьдесят миллионов лет не будет человека в вашем понятии. Люди разовьются в то, что вы видите перед собой, и заселят не только Солнечную систему, но и системы многих других звезд.

— И это конец эволюции? Высшая точка развития?

— Нет. Будут существовать еще более высокие формы, и мой великий мозг желает знать, каковы они. Мне кажется, это будет последняя мутация, которая приведет население Земли к концу эволюционного процесса. Сейчас вы снова включите аппарат, и мы увидим венец творения природы в его конечной модификации!

Я уже схватился за рычаг, когда Даттон, повиснув на моей руке, закричал:

— Не надо, Артур! Не надо! Хватит с нас ужасов! Давайте убираться отсюда!!!

— Не могу, — воскликнул я в ответ. — Не могу, Хью! О боже, я так хочу остановиться, но это выше моих сил! Я не в состоянии побороть желания самому увидеть конец! Я должен, должен!

И с этими словами я перевел рычаг. Казалось, способность двигаться больше не была свойственна нам. Прижавшись ко мне, Даттон скулил и брызгал слюной, а я словно окаменел и только глядел, не отрываясь, на свои часы.

Наконец пятнадцать минут прошли, и я, выключив аппарат, бросился к кубу. Огромный серый мозг исчез, а вместо него на полу камеры растеклась прозрачная киселеобразная масса. Она была неподвижна, только слегка вибрировала. Дрожащей рукой я коснулся ее и отпрянул, а в следующее мгновение я завопил. Завопил так, как не вопят под самой страшной из пыток преисподней. Масса в камере была простейшей протоплазмой! Так вот каков подлинный конец человеческой эволюции! Вот высшая форма развития! Значит, эволюция человека идет по спирали, возвращаясь к своим первоистокам? Значит, все опять вернется к протоплазме?!

Я не помню, что было дальше. Кажется, я бросился к этой массе, отчаянно зовя Полларда по имени и выкрикивая слова, забыть которые для меня большое счастье. Кажется, Даттон безумно хохотал и тоже издавал какие-то нечленораздельные восклицания. А потом я услышал звон бьющегося стекла и злобное шипение вырывавшихся из баллонов газов. Я чувствовал едкий запах разлившихся кислот, а в самом конце увидел ослепительную вспышку и услыхал взрыв.

Наверное, я тоже сошел бы с ума, не начнись пожар. Придя в себя, я потащил окровавленного, воющего и хохочущего Даттона к двери и выволок его из охваченного пламенем дома. Мы упали в мокрую росистую траву, и я тупо глядел на взмывавшие в небо огненные смерчи, а Даттон бился рядом в траве и дико хохотал. И я знал, что ему суждено хохотать до конца дней.

Я рассказал эту историю с единственной целью, — разделить с людьми переполняющий мою душу ужас и избавиться от глубокой депрессии, в которую повергло меня все случившееся.

С тех пор я постоянно задаюсь одним и тем же вопросом: правда ли, что с той самой протоплазмы и начнется новый виток великой спирали развития? Или это еще не конец? Может быть, все-таки существует еще какая-то высшая форма? И если ответ на этот вопрос в принципе может оказаться положительным, то я очень хочу, чтобы люди, прочитавшие мой рассказ, не поверили ему.

Деволюция

Вообще-то у Росса характер был — ровнее некуда, но четыре дня путешествия на каноэ по тайге Северного Квебека начали его портить. На этом, четвертом, привале на берегу реки, когда они выгрузились на ночевку, он потерял самообладание и наговорил своим спутникам много чего лишнего.

Когда он говорил, его черные глаза моргали, а привлекательное молодое лицо, уже изрядно заросшее щетиной, мимикой дополняло речь. Оба биолога поначалу слушали его в полном молчании. На лице Грея, молодого блондина, выражалось отчетливое негодование, но Вудин, старший из биологов, слушал хладнокровно, глядя своими серыми глазами прямо в обозленное лицо Росса.

Когда Росс остановился, чтобы перевести дух, послышался тихий голос Вудина: «Вы закончили?»

Росс сглотнул, как бы собираясь подвести окончательный итог своей тираде, но сумел сдержаться. «Да, я закончил», — мрачно сказал он.

— Тогда слушайте меня, — сказал Вудин, словно взрослый папаша своему надувшемуся отпрыску.

— Вы хлопочете напрасно. Ни Грей, ни я еще не произнесли ни слова жалобы. К тому же, никто ни разу не сказал, что вам не верит.

— Правильно, не сказали ни разу, — снова вспыхнул Росс. — А вам не кажется, что я давно знаю, о чем вы думаете?

— Вы думаете, что я вам все насочинял, какие тут штуки я видел с самолета, а? Вы думаете, что я затащил вас в эту глухомань потому, что мне привиделись какие-то невероятные существа, которых попросту не бывает. Так вы думаете, ну?

— Черт бы побрал этих комаров, — сказал Грей, шлепая себя по шее и глядя на авиатора без особого дружелюбия.

Вудин взял инициативу в свои руки.

— Разберемся, когда разобьем лагерь. Джим, вытаскивай рюкзаки. Росс, вас не затруднит прогуляться за дровишками?

Оба уставились на него, потом друг на друга, потом нехотя подчинились. Пока все уладилось.

К тому времени на прибрежную полянку спустилась темнота. Каноэ вытащили на берег. Разбили палатку из парашютного шелка, и затрещал перед ней костер. Грей подбрасывал в огонь толстые сосновые сучья, Вудин варил кофе, жарил лепешки и неизменную грудинку.

Отсветы пламени робко ластились к гигантским стеблям дудника, стеной обступивших полянку с трех сторон. Они освещали три фигуры в зеленых пятнистых комбинезонах и белую палатку. Блики играли на бурунах стремнины Макнортона, который с негромким урчанием переливался через пороги и скользил к реке Малого Кита.

Они молча поужинали, также без единого слова протерли сковородки пучками травы. Вудин задымил трубочкой, остальные достали мятые сигареты и растянулись возле огня, слушая урчание речных струй, вздохи ветерка в зарослях дудника и унылый писк комарья.

Наконец Вудин выбил трубку о каблук и сел.

— Ладно. Давайте будем разбираться.

Росс выглядел пристыженным.

— Я маленько погорячился, — сказал он смущенно. Потом добавил:

— Да один же черт, вы и наполовину мне не верите!

Вудин покачал головой.

— Почему же? Когда вы сказали нам, что видели существ, непохожих ни на что известное, когда пролетали над этой глухоманью, то и Росс, и я вам поверили.

— Если бы мы не поверили вам, думаете, удалось бы оторвать от дел двух заваленных работой биологов, чтобы мотаться по лесам за какой-то диковиной.

— Знаю, знаю, — пробурчал авиатор. — Вы подумали, что я увидал какую-то занятную штуку, и вам имеет смысл немного погодя слазить сюда и поглядеть, в чем дело.

Но вы и настолько вот не поверили тому, что я рассказал про вид этих штук.

На этот раз Вудин помедлил с ответом.

— Послушайте, Росс, человеческое зрение проделывает иногда интересные фокусы, особенно если вы видите объект с самолета на расстоянии мили и только краем глаза.

— Краем глаза? — взвился Росс. — Говорю же, что видел их вот как вас теперь. Ну, конечно, миля была, но у меня был мой старый бинокль. В него я и смотрел.

Это было где-то тут, недалеко. К востоку от места слияния Макнортона и Малого Кита. Я торопился на юг, потому что уже недели на три вылетал из срока со съемками территории Гудзонова залива. Я собирался привязаться к карте по месту впадения, для этого пришлось снизиться и смотреть в бинокль.

И вот, на прогалине у реки, смотрю — блестит. Какие-то непонятные штуки. Ну, не бывает ничего такого! А я их видел! У меня все устья — из головы вон, пока я их разглядывал.

Понимаешь, такие большие, блестящие, как кучи сияющего студня. Прозрачные — насквозь видно. Их там было не меньше дюжины, и когда я их видел, они скользили через эту прогалину, плыли — как пузыри!

— Таких существ, как вы описали: прозрачных, студенистых, передвигающихся по субстрату подобным образом, не бывало на земле со времен первых живых существ на земле — сгустков протоплазмы, скользящих по нашему юному миру многие века назад.

— Если тогда жили такие существа, почему бы им не оставить похожих потомков? — спросил Росс.

Вудин покачал головой.

— Они давно исчезли. Превратились в другие, более разнообразные и совершенные, формы, дав начало великому пути развития форм жизни, пришедшему к вершине — появлению человека.

Эти давно исчезнувшие одноклеточные протоплазматические организмы были началом, примитивной первичной формой жизни. Они прошли свой путь — и их потомки не похожи на них. Их потомки — люди.

Росс хмуро глядел на него.

— А откуда они сами взялись, эти первые организмы?

Вудин вновь покачал головой.

— Этого мы не знаем. О происхождении первичных форм жизни биологи могут только спорить.

Я полагаю, что они самопроизвольно образовались из химических веществ, которые были тогда на земле. Правда, эта гипотеза опровергается тем, что сейчас такие существа из инертной материи не зарождаются. Так что их происхождение — все еще сплошная тайна. Но как бы они не появились на Земле, это была первая жизнь, наши далекие предки.

Вудин глядел на огонь из-под опущенных век, словно бы забыв о спутниках, и просто повествуя о своих видениях.

— Это должна быть славная сага о пути восхождения жизни от живой протоплазмы к человеку! Чудесная цепь превращений, приведших от первых низших форм к величию венца творения.

И случилось это не где-нибудь, а на Земле. Наука уже почти доказала, что причиной эволюционных мутаций стало излучение радиоактивных минералов земной коры, влияющее на гены всей живой материи.

Он перехватил недопонимающий взгляд Росса, и даже собственная восторженность не помешала ему улыбнуться.

— Я вижу, для вас это не особенно важно. Попробую объяснить. Зародышевая клетка каждого живого существа содержит определенное количество стержневидных телец, называемых хромосомами.

Эти хромосомы состоят из цепочек маленьких частиц — генов. Каждый из этих генов оказывает свое собственное воздействие на развитие того организма, который вырастает из зародышевой клетки.

Часть генов управляют окраской существа, другие отвечают за его размеры, форму частей его тела и так далее. Каждая деталь строения организма определяется каким-нибудь геном исходной зародышевой клетки.

Но время от времени набор генов зародышевой клетки резко отклоняется от нормального для данного вида, и когда так происходит, существо, выросшее из этой клетки, значительно отличается от других особей того же вида. Фактически, оно образует новый вид. Вот таким путем на земле возникают новые виды животных и растений, путем эволюционных изменений.

Биологи установили это, и стали искать причины таких резких изменений, или мутаций. Они попытались установить, какие же факторы так радикально перестраивают гены.

Экспериментально было установлено, что X-лучи, будучи направлены на гены зародышевой клетки, значительно их меняют. А организм, выросший из такой клетки, оказывается очень сильно измененным по сравнению со своим видом — мутантом.

Именно по этой причине многие биологи теперь полагают, что радиоактивное излучение минералов земной коры, воздействуя на гены каждого живущего на Земле существа, являются причиной постоянной изменчивости видов, процессов мутации, которые провели жизнь по эволюционному пути к ее теперешним высотам.

Вот почему я утверждаю, что ни на какой иной планете, кроме Земли, эволюционный процесс просто не мог происходить. Потому что ни одна другая планета не содержит в себе такого набора радиоактивных элементов, вызывающих генные мутации. На любой другой планете первые протоплазматические существа, однажды возникнув, должны были бы оставаться такими же всегда, на протяжении бесчисленных поколений.

Как благодарны мы должны быть тому, что на Земле это не так! Что происходили мутации за мутациями, жизненные формы безостановочно менялись и прогрессировали по направлению ко все более развитым формам, пока бесформенная грубая протоплазма, пройдя цепь неисчислимых превращений, не достигла высшей цели развития — человека.

Энтузиазм Вудина увлекал его мысль все вперед и вперед, но наконец он остановился и стал раскуривать трубку, посмеиваясь над своим пылом.

— Вы уж простите меня, Росс, что я прочел вам лекцию как первокурснику. Просто это мой конек, моя идея фикс, исследование этого дивного восхождения жизненных форм из глубины веков.

Росс задумчиво глядел на огонь:

— То, что вы рассказали, просто удивительно. Один вид сменяет другой, все время стремясь ввысь…

Грей встал и потянулся:

— Вы, конечно, можете и дальше предаваться восхищению, а пошлый материалист намеревается эмулировать своих отдаленных беспозвоночных предшественников и вернуться к горизонтальному положению тела. Короче, я пошел спать.

Он глянул на Росса, на его молодом лице промелькнула усмешка.

— Есть еще проблемы, приятель?

— Ладно, замнем, — улыбнулся в ответ авиатор. — Грести сегодня было чертовски трудно, а по вам не видать было, что вы в мои россказни здорово поверили.

Вот увидите. Завтра мы дойдем до развилки Малого Кита, и бьюсь об заклад, что и часа не пройдет, как мы увидим эти живые порции студня.

— Надеюсь, — сказал Вудин, зевая, — Тогда завтра и посмотрим, настолько ли остер ваш глаз, чтобы разглядеть объект за милю, и не водите ли вы за нос двух серьезных ученых просто из развлечения.

Лежа в маленькой палатке и кутаясь в одеяла, слушая сопение Грея и Росса, глядя сонно на янтарные огоньки костра, Вудин все размышлял.

Что же все-таки увидел Росс, пролетая на своем аэроплане. Что-то необычное. Тут Вудин был уверен. Уверен настолько, что в это отправился в это путешествие. Но что конкретно?

Те существа из протоплазмы, о которых шла речь, исключались. Этого просто не могло быть. Или могло? Если такие существа существовали раньше, то почему бы… почему бы…

Вудин не понял, спал ли он, когда его поднял крик Грея. И не просто крик, а дикий вопль человека, которого до самых костей пронизал ужас.

От крика он открыл глаза и увидел Невероятное, застившее звезды у выхода палатки. Темная бесформенная масса громоздилась в проеме, сверкая в блеске звезд, и переливаясь в палатку. За ней стояли такие же.

Все произошло очень быстро. Вудину казалось, что события происходили не непрерывно, а в последовательности быстрых мгновенных сцен, как кадры кинофильма.

Пистолет Грея с грохотом изверг красное пламя в первое из студенистых чудовищ, вваливающихся в палатку, и вспышка выхватила из темноты неверные очертания блестящей студенистой массы, и застывшее от ужаса лицо Грея, и Росса, шарящего пистолет под одеялом.

Тут эта сцена кончилась и за ней сразу же — другая. Грей и Росс замерли внезапно, как бы окаменев, и тяжело рухнули. Вудин знал, что они мертвы, но не понял, откуда он это он узнал. Блистающие монстры входили в палатку.

Он распорол стенку палатки и вывалился наружу, под холодный свет звезд. Он успел пробежать три шага, не зная куда, и вдруг остановился. Он не понял, почему, но остановился.

Он стоял, мозг посылал ногам отчаянные призывы к бегству, но конечности не подчинялись. Он не мог даже повернуться, не мог шевельнуть ни единым мускулом своего тела. Он стоял, обратившись лицом к отсвечивающей глади реки, охваченный странным внезапным параличом.

Вудин слышал шуршащие скользящие движения в палатке позади себя. Из-за его спины в поле зрения вышли несколько блистающих чудищ. Они окружили его, кажется, их было около дюжины. Теперь он хорошо мог видеть их.

Это был не кошмар, нет. Они были абсолютно реальны, эти столпившиеся вокруг него, громоздящиеся, бесформенные массы вязкого прозрачного студня. Каждый имел фута четыре в высоту и около трех в диаметре, хотя их форма постоянно менялась, затрудняя определение размеров.

В центре каждой просвечивающей массы виднелось темное дисковидное уплотнение или ядро. Больше у этих существ ничего не было, ни конечностей, ни органов чувств. Он видел, что они могут вытягивать псевдоподии, по крайней мере, те двое, что держа тела Грея и Росса, вытаскивали их из палатки и укладывали возле Вудина.

Вудин, все еще неспособный шевельнуть ни единым мускулом, мог теперь видеть застывшие искаженные лица обоих товарищей, и пистолеты, все еще судорожно зажатые в их мертвых руках. И, глядя на лицо Росса, он вспомнил.

Создания, которые видел авиатор со своего аэроплана, студневидные существа, которых они втроем оправились искать на севере, — это и были те чудища, что окружили его. Но как они убили Росса и Грея? Как им удалось сковать его самого? Кто они?

— Мы позволим тебе двигаться, но ты не должен пытаться убежать.

Ошеломленное сознание Вудина было потрясено еще более. Кто сказал ему эти слова? Он не слышал их, но подумал, что слышал.

— Мы позволим тебе двигаться, но ты не должен пытаться убежать или причинить нам вред.

Он слышал эти слова в своем мозгу, хотя уши его не уловили ни звука. Слышал сам мозг.

— Мы говорим с тобой, посылая мысленные импульсы. Обладаешь ли ты достаточным разумом, чтобы воспринимать наши сообщения?

Разум! Разум у этих существ? Вудина потрясла эта мысль при взгляде на чудищ.

Очевидно его мысли достигли существ.

— Конечно, у нас есть разум, — пришел мысленный ответ. — Мы намерены позволить тебе двигаться, но не пытайся сбежать.

— Я… я не буду, — произнес про себя Вудин.

Тут же паралич, охватывавший Вудина, сразу пропал. Дрожа, он стоял в кругу блистающих чудищ.

Как он видел теперь, их было десятеро. Десять чудовищных громоздящихся масс сияющего прозрачного студня, собравшихся вокруг него как безлицые духи, прибывшие из неведомого мира. Один из стоял ближе, очевидно, их предводитель и собеседник Вудина.

Вудин медленно оглядел их круг, потом посмотрел вниз на своих мертвых товарищей. Даже сквозь леденящий душу неведомый ужас он ощутил острую жалость при взгляде на них.

Мозг Вудина принял еще одно мысленное послание от ближайшего существа.

— Мы не хотели убивать их. Мы просто хотели взять вас и переговорить с вами.

Но когда мы почувствовали, что они пытаются убить нас, мы тут же поразили их. Тебя мы не тронули, ты пытался не убить нас, а убежать.

— Что вы хотите от нас, от меня? — спросил Вудин. Он прошептал это пересохшими губами, как будто подумал.

На этот раз мысленного ответа не было. Существа стояли недвижно. Вудин почувствовал, что его разум не выдерживает напряжения тишины, и снова выкрикнул свой вопрос.

Теперь ответ пришел;

— Я не отвечал, потому что проверял, насколько твой мозг способен воспринять наши мысли.

Хотя разум твой стоит на весьма низком уровне развития, вероятно, ты способен воспринять то, что мы собираемся тебе сообщить.

Прежде, чем начать, я вновь хочу предупредить тебя, что бежать тебе абсолютно невозможно, так же, как и причинить вред любому из нас, и что подобные попытки печально окончатся для тебя. Естественно, что ты ничего не знаешь о мысленной энергии, поэтому я сообщу тебе, что оба твоих спутника убиты одной лишь силой нашей воли, и мышцы твои перестали слушаться приказов твоего мозга по этой же причине. Наша мысленная энергия может даже уничтожить твое тело, если это потребуется.

Потом последовала пауза, и в этот краткий период молчания потрясенный разум Вудина отчаянно цеплялся за здравомыслие, за устойчивость мысли.

Вновь возник тот мысленный голос, так похожий на реальный, звучавший в его мозгу.

— Мы дети галактики, имя которой можно выразить на вашем языке как Арктар. Галактика Арктар лежит от этой за столько миллионов световых лет, что находится далеко за пределами вашего трехмерного космоса.

Мы установили свою власть в той галактике много веков назад. Это произошло потому, что мы можем пользоваться своей мысленной энергией для перемещения в пространстве, выработки физической энергии, для производства любого требуемого эффекта. Благодаря этому, нам удалось быстро завоевать и колонизовать свою галактику, перемещаясь от солнца к солнцу без всяких аппаратов.

Подчинив своему контролю всю материю галактики Арктар, мы направили свои взоры за ее пределы. В трехмерном космосе приблизительно тысяча миллионов галактик, и было признано, что следует колонизовать их все, так, чтобы вся материя в космосе оказалась под нашим контролем.

Первым шагом в решении этой задачи стало увеличение нашей численности до количества, соответствующего грандиозности поставленной задачи колонизации космоса. Это не составило труда, поскольку для нас воспроизводство сводится к простому делению. Когда требуемая численность была достигнута, наши силы разделились на четыре армии.

Тогда вся сфера трехмерного космоса была поделена на четыре сектора по числу армий. Каждая должна была колонизовать свой участок космоса. И вот громадные воинства отправились с Арктара в четырех различных направлениях.

Подразделение этих сил достигло вашей Галактики многие эры назад и спокойно рассредоточились для колонизации всех пригодных миров. Вся эта работа занимала очень много времени, но продолжительность нашей жизни не сравнима с вашей, к тому же мы понимаем, что достижение расы — это все, а достижение индивидуума — ничто. При колонизации вашей Галактики несколько миллионов арктарианцев достигли вот этого самого солнца, и, установив, что из девяти планет только одна пригодна для заселения, обосновались здесь.

Было непреложным правилом для колонистов всех миров постоянно поддерживать связь с метрополией — галактикой Арктар. При этом наш народ, удерживавший к тому времени уже весь космос, имел возможность при необходимости сконцентрировать в одной точке все свои знания и энергию с целью воплощения грандиозных проектов развития космоса.

Но спустя короткое время после того, как сюда пришли арктарианцы, сигналы от армии колонистов перестали поступать. Когда впервые обратили на это внимание, было решено пока никаких мер не предпринимать. Считали, что пройдет еще несколько миллионов лет и все наладится, отсюда также пойдут сигналы. Но так и не поступило ни слова, пока, наконец, через тысячу миллионов лет такого молчания Совет Управления на Арктаре не решил, что следует направить экспедицию в эту систему для расследования причин молчания со стороны колонистов.

Мы вдесятером сформировали экспедицию, и стартовали с одной из планет солнца, которое вы называете Сириус, неподалеку от вашего солнца. Там также находится наша колония. Нам было приказано с максимальной скоростью прибыть на вашу планету и установить, почему утрачена связь с колонистами на этой планете. Итак, переносясь через пространство с помощью мысленной энергии от солнца к солнцу, несколько дней назад мы прибыли а вашу планету.

Представь нашу растерянность, когда мы прибыли в ваш мир. Вместо планеты, каждая квадратная миля которой населена такими же, как и мы арктарианцами, потомками первых колонистов, держащих под своим мысленным контролем полностью всю планету, мы обнаруживаем планету, большая часть которой заселена упадочными формами жизни.

Мы оставались в течение некоторого времени на этом месте, где и высадились, посылая во все стороны мысленные сообщения и сканируя своим разумом всю планету. Наше недоумение все более возрастало, ибо никогда не встречались нам столь гротескные и упадочные формы жизни, какие мы встретили здесь. И ни одного арктарианца на всей планете.

Это опечалило и поразило нас, потому что для нас было неведомо, что могло произойти с арктарианцами, колонизовавшими этот мир. Никто не смог бы одолеть ни наших могучих колонистов, ни их потомков. Невозможно было их победить и уничтожить с помощью той ничтожно слабой мысленной энергии, которой обладают нынешние обитатели планеты. Но тогда где же они? Когда исчезли?

Вот почему мы решили исследовать тебя и твоих спутников. Как ни низок ваш мысленный уровень, но казалось очевидным, что вы просто обязательно должны были знать, что же случилось с нашими колонистами, населившими однажды ваш мир.

В потоке мысли наступила краткая пауза, затем в мозгу Вудина прозвучал ясный вопрос:

— Располагаешь ли ты какими-либо сведениями о том, что произошло с нашими колонистами. Как случилось, что они пропали?

Оцепеневший биолог слабо покачал головой.

— Я никогда раньше не слышал о существах подобных вам, о таком типе разума. Их не было на Земле в те времена, о которых нам хоть что-либо известно, а мы теперь знаем почти всю историю планеты.

— Это невозможно! — мысленно воскликнул предводитель арктарианцев. — Вы обязательно должны были иметь сведения о нашем могучем народе, коль скоро вы знаете всю историю своей планеты.

От другого арктарианца пришла мысль, адресованная предводителю, но косвенно достигшая и сознания Вудина.

— Почему бы не исследовать прошлое планеты, считав информацию с мозга этого существа?

— Прекрасная мысль! — откликнулся предводитель. — Его мозг исследовать нетрудно.

— Что вы хотите сделать? — в ужасе завопил Вудин срывающимся от страха голосом.

Ответные сообщения успокоили и ободрили его.

— Ничего, что могло бы повредить тебе. Мы хотим исследовать прошлое твоей расы, разблокировав наследственную память твоего мозга.

В неиспользуемых клетках твоего мозга хранится информация наследственной памяти вашей расы, восходящая к далеким предкам. Мысленная энергия наших действий временно сделает эту память доминантной и оживит ее содержимое в твоем мозгу.

Ты переживешь те же ощущения, увидишь те же сцены, что и твои далекие предки видели и переживали миллионы лет назад. А мы, собравшись здесь вокруг тебя, будем считывать мысли твоего мозга так же, как делаем это сейчас, и заглянем в прошлое твоей планеты.

Опасности нет. Физически ты останешься здесь стоять, как стоял, но мысленно ты перенесешься через века. Сначала мы перенесем твою мысль в те времена, когда наши колонисты прибыли на эту планету, и посмотрим, что же произошло с ними.

Не успела эта мысль достигнуть сознания Вудина, как звездная ночь вокруг него, обступившие его громоздящиеся тела арктарианцев внезапно пропали, и его мысль устремилась сквозь серый туман.

Он сознавал, что тело его не движется, но мысль его воспринимала непостижимую скорость перемещения. Как будто бы ум его был увлекаем в немыслимую бездну, а мозг все расширялся.

Внезапно серый туман рассеялся. Незнакомая картина стала неуверенно складываться в мозгу Вудина. Эту сцену он не видел, но чувствовал. Ум его воспринимал окружающее не зрением, а каким-то иным чувством, но от этого восприятие было не менее живым и реальным.

Этим странным чувством он воспринимал странную Землю, мир серых морей и пустынных континентов без всяких признаков жизни на них. Небо покрывали тяжелые облака, беспрерывно шел дождь.

Вудин видел, как он прибыл в этот мир вместе с воинством таинственных спутников. Все они были бесформенны, имели блестящую оболочку, защищавшую одноклеточные организмы с темным ядром в центре. Это были арктарианцы, и Вудин знал, что он тоже арктарианец, и что он проделал долгий путь через космос, чтобы достичь этой планеты.

Они высаживались целыми армиями на этой дикой и безжизненной планете. Усилиями коллективной мысли они вызывали телекинетические перемещения и изменения и стали переделывать окружающий их мир, приспосабливая его для своего удобства. Они воздвигали гигантские сооружения и города, города не из материи, но из мысли. Фантастические города, воздвигнутые из кристаллизованной мысленной энергии.

Вудин не мог охватить и миллионной доли той деятельности, которая протекала в этих арктарианских городах из мысли. Он ощущал громадные объемы исследований, разработок, опытов и сообщений, но смысл и цели всего этого были недоступны его теперешнему человеческому уму. Вдруг он вновь очутился в густом сером тумане.

Туман, впрочем, сразу же рассеялся, и теперь Вудин наблюдал уже иную сцену. Она была более поздней по времени. Стали видны странные перемены, которые время произвело над воинством арктарианцев, одним из которых он по-прежнему был.

Из одноклеточных существ они превратились в многоклеточные. И теперь они уже не были все одинаковы. Некоторые были неподвижны, прикреплены к субстрату, другие могли перемещаться. Одни стремились к воде, другие — к суше. Что-то менялось в телесных формах арктарианцев, разделяя из на непохожие ветви.

Эта странная дегенерация их тел сопровождалась упадком их мышления, и Вудин это чувствовал. В мысленных городах упорядоченные процессы добывания знаний и энергии становились все более беспорядочными. И сами города ветшали, у арктарианцев уже не хватало энергии мысли, чтобы поддерживать их.

Арктарианцы пытались выяснить, что происходит, что вызывает столь странные изменения в их телах и приводит к умственной дегенерации. Они полагали, что какая-то причина воздействует на их гены, но саму причину установить они не могли. Ни на какой другой планете они не испытывали такого упадка!

Эта сцена сменилась другой, еще более поздней. Теперь Вудин уже видел происходящее, ибо его предок, мозгом которого Вудин воспринимал окружающее, имел развитые глаза. Теперь он видел, как далеко зашла дегенерация, как поражены оказались тела арктарианцев недугами усложнения и специализации.

Теперь уже исчез последний из мысленных городов. Некогда то могучие арктарианцы превратились в отвратительно сложные организмы, идущие дальше и дальше по пути упадка. Часть из них пресмыкались или плавали в воде, часть — закрепились на суше.

Они все еще сохраняли долю мысленной энергии своих предков. Чудовищные монстры суши и моря, живущие во время, которое Вудин определил как поздний палеозой, все еще делали отчаянные попытки остановить ужасающее течение их деградации.

Мысль Вудина перескочила в еще более поздний век — мезозой.

Продолжающаяся дегенерация превращала потомков колонистов во все более кошмарные виды чудовищ. Теперь они превратились в гигантских, покрытых голой кожей, или чешуей, или роговыми пластинами рептилий, живущих в море и на суше.

И даже эти, невероятно изменившиеся, существа еще сохраняли слабые остатки мысленной энергии их предков. Они предпринимали бесплодные попытки установить связь с арктарианцами на других планетах и отдаленных солнцах, чтобы те поспешили на выручку. Но теперь мысли их были уже слишком слабы для этого.

Последовала сцена жизни в кайнозое. Рептилии сменились млекопитающими. Регресс арктарианцев продолжался. Теперь их деградировавшие потомки обладали лишь ничтожной частью исходной арктарианской ментальности.

Далее это жалкое потомство породило еще более глупые и бездумные виды, уже почти совсем утратившие мысленную энергию — обезьян, бродивших по холодным равнинам сварливыми толпами. Последние отблески арктарианского наследия, древние инстинкты стремления к достоинству, чистоте и терпимости, у этих тварей полностью исчезли.

В мозгу Вудина появилась последняя картина. Это был современный мир, мир, который он видел своими собственными глазами. Но теперь он видел и понимал его, как никогда не понимал раньше — мир, дошедший в своем упадке до предела.

Обезьяны превратились в еще более слабых двуногих существ, утративших последнюю кроху из наследства древней арктарианской мысли. Эти существа утратили также и многие из тех чувств, которыми еще обладали даже обезьяны.

И вот эти твари, эти люди деградировали со все возрастающей быстротой. Там, где раньше они убивали только как животные — для пропитания, теперь они убивали без всякого смысла. И научились убивать друг друга группами, племенами, народами и полушариями. В своем безумии эти дегенераты уничтожали друг друга до тех пор, пока земля не начала сочиться их кровью.

Они были более жестокими, чем их предки обезьяны, жестоки до безмозглости. В растущем сумасшествии своем они дошли до голода посреди изобилия, до убийства ближнего своего в собственных городах, от холода они стали укрываться шкурами убитых других животных, чего не делало до них ни одно существо.

Это были последние уродливые потомки, продукт полной дегенерации, древних арктарианских колонистов, тех, что были некогда царями разума. Другие животные уже почти полностью исчезли. Эти же, последние выродки, неизбежно вскоре приведут свою историю к полному самоуничтожению в порыве безумия.

Внезапно Вудин пришел в себя. Он стоял под звездами в центре поляны на берегу реки. Вокруг него по-прежнему стояли десять арктарианцев, молчаливое кольцо.

Ему тошно было от прошедших перед ним с неправдоподобной живостью ужасных видений. Он медленно поворачивался от одного арктарианца к другому. Их мысли прорывались в его сознание, и Вудин понимал, как сильно они удручены, подавлены, потрясены страхом и отвращением.

Болезненная мысль арктарианского предводителя вошла в мозг Вудина:

— Это и есть то, что осталось от арктарианских колонистов, пришедших на эту планету. Они деградировали, превращались во все более низшие формы жизни, пока из них не вышли вот эти жалкие твари, расплодившиеся по всей планете, их последние потомки.

Эта планета — мир смертельного ужаса. Мир, который воздействует гены нашей расы и повреждает их, изменяя нас физически и душевно, вызывая упадок в каждом последующем поколении. Вот перед нами плачевный результат.

Другой арктарианец потрясенно спросил:

— Что же нам теперь делать?

— Здесь мы ничего не сможем сделать, — печально откликнулся предводитель. Эта деградация, эти ужасные изменения зашли слишком далеко, чтобы их можно было исправить.

Наши собратья по разуму превратились в монстров в этом отравленном мире. Мы не в состоянии повернуть часы вспять и восстановить их исходные формы из той дряни, в которую они превратились.

Тут Вудин, наконец, обрел голос и визгливо завопил:

— Неправда! Эти картинки — вранье! Мы, человечество, не продукт нисходящей деволюции, а напротив, мы — продукт эволюционного восхождения! Говорю вам, что это так и есть! Как же так? Тогда не стоит и жить! Я не хочу жить, если это правда. Это неправда.

Мысль предводителя, обращенная к товарищам, достигла и мозгов Вудина. В мысли этой была и жалость, но было и сверхчеловеческое отвращение.

— Пойдемте, братья, — воззвал арктарианец к спутникам. Нам нечего делать в этом душевнобольном мире.

— Уходим, пока и мы не отравились, и не начали меняться. Надо послать предупреждение на Арктар, что этот мир отравлен, что он дегенерирует, и чтобы никогда более из нашей расы не появлялся здесь, а иначе его ждал бы тот же скорбный путь, которым уже прошли первые.

— Идем, отправляемся к нашему солнцу.

Мешковатое тело арктарианца уплощилось, приняло форму диска и скользнуло вверх.

Остальные также изменили свой облик и последовали за ним плотной группой. Вудин отупело смотрел, как сияющие точки быстро уходили навстречу свету звезд.

Он сделал несколько неверных шагов, бессильно грозя кулаком еще поблескивающим исчезающим точкам.

— Вернитесь, проклятые! — орал он. — Вернитесь и скажите, что все это неправда.

— Это ложь! Это должна быть ложь!

Теперь уже в звездном небе не осталось и следа от исчезнувших арктарианцев. Глухая тишина окружила Вудина.

Он снова закричал в ночь, но откликнулось лишь шепчущее эхо. Его блуждающий, одичавший взгляд упал на пистолет в руке Росса. С яростным воплем Вудин схватил его.

Резкий звук внезапно разорвал лесной покой, отозвался вдали и стих. И опять опустилась тишина, и только было слышно, как бормочут речные струи.

Проклятая галактика

Тонкий шелест, похожий на звук рвущейся бумаги, мгновенно превратился в сотрясающий рев, от которого Гарри Адамс тут же вскочил на ноги.

Он метнулся к дверям своей хибары, а раскрыв их, увидел клинок белого пламени, отвесно рассекающий ночь, и услышал оглушительный грохот.

Потом вновь наступила тьма и тишина, но внизу, в долине, под слабым светом звезд, видны стали медленно поднимающиеся клубы дыма.

— Боже ты мой, метеорит! — воскликнул Гарри. — Прямо в руки идет! — Его глаза загорелись. — Вот это будет репортаж! «Журналист — единственный свидетель падения метеорита»!

Он схватил с полки у дверей фонарик и кинулся вниз по колдобистой тропинке, вьющейся от хибары через лес, в долину. Пятьдесят недель в году Гарри Адамс служил репортером в одной из нью-йоркских газет, славящейся раскапыванием сенсаций. Но каждое лето он уединялся в хижине на северных склонах Адирондака в Аппалачах, чтобы отмыть мозги от разной чернухи, скандалов и коррупции.

— Хорошо бы, чтоб чего-нибудь от него осталось, — бормотал он, спотыкаясь в темноте о корни. — Материала будет колонки на три.

Выскочив на опушку, он оглядел темноту долины и увидел то место, откуда еще тянулись струйки дыма, и, не колеблясь, кинулся туда через лес.

Кусты шиповника драли штаны и руки, ветки хлестали по лицу. Раз он уронил фонарик, тот погас, и пришлось поползать, чтобы отыскать его. Потрескивание огня и запах дыма он услышал издали. А через несколько минут выбежал к круговому вывалу среди деревьев, футов сто в поперечнике, образовавшемуся от удара метеорита.

Валежник и трава, загоревшиеся при ударе, еще горели по краям вывала, дым щипал глаза. Когда Гарри наконец проморгался, он увидел метеорит. Это вовсе не был обычный метеорит — сразу было ясно, хоть эта штуковина и ушла на половину в воронку в мягкой земле. Это был блестящий многогранник десяти футов в поперечнике, его поверхность состояла из множества плоских граней безупречной геометрической формы. Это было искусственное сооружение, прилетевшее из открытого космоса.

Пока Гарри Адамс разглядывал диковину, в голове уже складывались черные строки заголовков: «МЕТЕОРИТ ЗАПУЩЕН ИЗ КОСМОСА!», «РЕПОРТЕР НАХОДИТ КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ, В КОТОРОМ…»

А что «в котором»?.. Гарри шагнул к нему, осторожно шагнул — от него все еще исходило свечение — казалось, что он до бела раскален. Но что поразительно — поверхность многогранника горячей совсем не была. Земля под ногами была горяча от удара, а эта штуковина — нет. Сияние, исходившее от нее, было вызвано не температурой.

Гарри стоял и смотрел, сдвинув брови домиком, под крышей которого шла кипучая деятельность мозга.

Очевидно, что эту штуку сделали разумные существа где-то во Вселенной. Вряд ли там, внутри, есть живые существа. После такого-то удара. Но могут быть книги, машины, приборы.

Тут пришло решение. Эту историю одному не поднять. Есть человек, который здесь будет полезен. Гарри повернулся и вышел через лес на тропу, но пошел по ней не назад, к хибаре, а дальше в долину, где тропа выходила на узкую грязную разбитую дорогу.

Через час он вышел на другую дорогу, где грязи было чуть поменьше, а еще через час, уже уставший, но все еще возбужденный до дрожи, он пришел в темную спящую деревушку.

Гарри колотил в дверь лавки, пока заспанный ворчащий лавочник в ночной рубахе не спустился вниз и не впустил его. Он тут же бросился к телефону.

— Соедините меня с доктором Питерсом. Доктор Фердинанд Питерс из обсерватории Манхеттенского университета, Нью-Йорк, — кричал он телефонистке, — и звоните, пока не добудитесь!

Десять минут спустя до его слуха донесся сонный раздраженный голос астронома:

— Да! Кто говорит?

— Это Гарри Адамс, доктор! — быстро проговорил Гарри. — Помните репортера, который в прошлом месяце писал о ваших исследованиях солнца?

— Помню, что в вашей статье было никак не меньше тридцати ошибок, — кисло отозвался Питерс. — И какого дьявола вам нужно от меня посреди ночи?

Гарри обстоятельно втолковывал ему суть дела, минут пять, а когда закончил, в трубке так долго стояла тишина, что он заорал:

— Вы меня слышите, а? Где вы?

— Здесь, конечно. Не кричите в трубку, — послышалось в ответ. — Думаю.

Он быстро заговорил:

— Адамс, я тут же еду в эту вашу деревню, если получится, то аэропланом. Вы меня дожидаетесь и мы идем и осматриваем эту штуку вместе. Если вы говорите правду, то из всего этого выйдет такая история, что вы прославитесь на весь мир. Ну уж если вы решили поводить меня за нос я с вас шкуру спущу, даже если придется искать вас на краю света.

— Умоляю вас, в любом случае — никому ни слова, — предупредил Гарри. — Не хочу, чтобы другие газеты перехватили тему.

— Ладно-ладно, — сказал ученый. — Мне без разницы, на какой подтирке это будет напечатано.

Четыре часа спустя, Гарри Адамс увидел аэроплан, спускающийся навстречу рассветному туману к востоку от деревни. Еще через полчаса появился астроном.

Доктор Питерс увидал Гарри и зашагал прямо к нему. Проницательные черные глаза Питерса за очками на худощавом бритом лице выражали и сомнение, и плохо срытое воодушевление.

Что характерно, он не стал тратить времени на приветствия и предисловия.

— Вы уверены, что это тело представляет собой правильный многогранник? Это не природный метеорит, похожий на многогранник?

— Подождите, увидите сами, — сказал ему Гарри. — Я тут взял машину, мы сможем доехать почти до места.

— Давайте сначала к моему аэроплану, — распорядился доктор. — Я привез оборудование, которое может здесь пригодиться.

Оборудование состояло из арматуры, инструментов, ключей, ацетиленовой горелки с баллонами. Они загрузили все на заднее сидение, а потом долго тряслись по колдобинам заброшенных горных дорог, пока не добрались до тропы.

Когда доктор Питерс с репортером продрался на прогалину, где лежал отсвечивающий многогранник, он некоторое время молча смотрел на него.

— Ну? — нетерпеливо спросил Гарри.

— Безусловно, это не природный метеорит.

— А что это? — воскликнул Гарри. — Снаряд из других миров? Что в нем?

— Вскроем — узнаем, — хладнокровно ответил Питерс. — А сначала надо отгрести от него землю, иначе его не исследовать.

Несмотря на напускное спокойствие Питерса, пока они перетаскивали тяжелое оборудование из машины на прогалину, Гарри видел в его глазах азартный блеск.

А уж та энергия, с которой работал доктор Питерс, была лишь дополнительным подтверждением интереса.

Они сразу же начали откапывать снаряд. На это ушло два часа тяжелой работы. И вот уже чистый многогранник стоял перед ними, отсвечивая белым, под лучами утреннего солнца. Ученый минуту разглядывал вещество, из которого состоял блестящий снаряд. Он покачал головой.

— Это не похоже ни на какое известное мне вещество. Нет ли там следов люка?

— Никаких, — ответил Гарри, потом внезапно воскликнул: — А вот на этой грани какой-то чертеж!

Доктор Питерс быстро перебежал на другую сторону. Репортер показал на свою находку: замысловатый знак, выгравированный на одной из граней на уровне середины многогранника.

Чертеж представлял собой небольшой по размерам спиралевидный вихрь из теснящихся точек. За пределами центрального вихря располагались и другие скопления точек, большинство также спиралевидной формы. А над этим любопытным чертежом шла замысловатая вязь чудных символов.

— Боже! Это же письмена! — завопил Гарри. — Надо было вызвать фотографа.

— И девочку посадить на переднем плане, нога на ногу, чтобы кадр вышел поаппетитнее. Вы еще можете думать о своей подтирочной газетенке в присутствии вот этого?

Его глаза блестели от возбуждения.

— Надпись нам, разумеется, не прочесть, несомненно, она относится к содержимому снаряда. А вот чертеж!

— Что, по-вашему, он означает? — Гарри быстро перехватил паузу.

— Эти скопления точек, кажется, изображают галактики — звездные системы, — медленно говорил Питерс. — В центре, без сомнения, наша Галактика, у нее как раз такая спиралевидная форма. Остальные скопления представляют другие галактики. Но они очень уж близко расположены, слишком близко к нашей. Если они на самом деле располагались вот так, когда была сделана эта штука, то, значит, она была сделана тогда, когда Вселенная еще начинала расширяться.

Тут он стряхнул с себя пыль абстрактных умствований и быстро повернулся к груде инструментов.

— А ну-ка, Адамс, попробуем вскрыть эту жестянку с задней стороны. Не поможет лом — возьмем автоген.

Спустя два часа Гарри и доктор Питерс, запыхавшиеся и обливающиеся потом, обескураженно отступили и молча уставились друг на друга. Все попытки вскрыть этот таинственный многогранник ни к чему не привели. Самые твердые долота не оставляли даже царапин на блестящей поверхности. Ацетиленовая горелка возымела такое же действие. Пламя даже не нагрело вещество корпуса. Кислоты, принесенные доктором Питерсом, не подействовали никак.

— Что бы это ни было, — выдохнул Гарри, — я бы сказал, что это самое твердое и непроницаемое вещество из всех, какие я знаю.

Астроном задумчиво кивнул.

— Если это вообще вещество, — сказал он.

Гарри широко раскрыл глаза:

— То есть как — если вещество?.. Это же видно! Оно твердое и такое же реальное, как мы с вами.

— Твердое и реальное, — согласился Питерс. — Но из этого не следует, что это — вещество. Я думаю, что это какой-то вид энергии, кристаллизованной неким сверхчеловеческим и неведомым нам способом в подобие твердого многогранника. Замороженная энергия.

— Не думаю, чтобы нам удалось вскрыть ее обычными инструментами. Они справятся с обычной материей, но не с этим объектом.

Репортер в недоумении переводил взгляд с Питерса на сверкающую штуковину.

— Замороженная энергия? И что нам теперь делать?

Питерс покачал головой.

— Это выше моего понимания. Похоже, в мире нет способа…

Вдруг он умолк. Гарри глянул на него и увидел, что на лице ученого появилось такое выражение, словно он прислушивается к чему-то.

И в то же время, это было выражение изумления, будто одна часть мозга удивлялась тому, что говорит ей другая.

Через мгновение доктор Питерс заговорил с тем же удивлением в голосе:

— Что это я говорю? Конечно, мы сможем ее открыть. Я только что понял, как. Объект изготовлен из кристаллизованной энергии. А нам надо лишь вывести ее из кристаллического состояния — расплавить, приложив другие виды энергии.

— Но ведь ваших познаний наверняка не хватит, чтобы такое сделать.

— Как раз наоборот, я легко это сделаю, но мне потребуются еще инструменты, — сказал ученый.

Он выудил из кармана обрывок бумаги, карандаш и быстро набросал список.

— Вернемся в деревню, я позвоню в Нью-Йорк, чтобы прислали оборудование.

Пока астроном диктовал список в телефон, Гарри поджидал его в лавочке. Когда, закончив дела, они вернулись на прогалину, уже стемнело.

Многогранник таинственно светился в ночи, загадочный магический кристалл. Для Гарри составило немало труда оторвать своего компаньона от исследований. Наконец, он утащил его к себе в хибару, на скорую руку они приготовили еду и поужинали.

После ужина они сели и попытались играть в карты при свете керосиновой лампы. Оба молчали, лишь изредка роняя односложные слова. Они все время путали карты, пока Гарри Адамс не отшвырнул их.

— Ерундой-то заниматься! У нас все мозги заняты этой хреновиной, ни о чем больше не думается. Мы же просто оба помираем от любопытства — откуда взялась эта штука и что там в ней? Что означают символы на ней? А эта диаграмма, вы говорите, представляет галактики? Мне бы это и в голову не пришло.

Питерс задумчиво кивнул.

— Такие вещи не каждый день на Землю падают. Похоже, что это первый такой посетитель.

Он сидел, уставившись на огонек лампы. Его взгляд был неподвижен, а худощавое лицо выражало полную сосредоточенность и, вместе с тем, изрядное замешательство.

Гарри вдруг вспомнил:

— Когда вы глядели на эту странную диаграмму, то сказали, что, судя по ней, многогранник был сделан, когда Вселенная только начала расширяться. Что вы под этим понимали? Что, Вселенная на самом деле расширяется?

— Разумеется. Я полагал, что все это знают, — раздраженно сказал доктор Питерс. Внезапно он улыбнулся:

— С тех пор, как я общаюсь преимущественно с коллегами, я что-то стал забывать, что большинство людей совершенно не представляют себе Вселенной, в которой они живут.

— Мерси за комплимент, — сказал Гарри. — Давайте рассеем мое невежество в этом вопросе.

— Хорошо, — откликнулся его собеседник. — Вы знаете, что такое Галактика?

— Скопление звезд, таких, как наше Солнце, да? Целая куча их.

— Верно. Наше Солнце — лишь одна из миллиардов звезд гигантского скопления, которое мы называем нашей Галактикой. Известно, что это скопление имеет приблизительно спиралевидную форму, и что оно перемещается в пространстве как единое целое, вращаясь вокруг своего центра.

В пространстве, кроме нашей, есть и другие галактики, гигантские звездные скопления. Их число оценивается миллиардами, и в каждой из них, повторяю, миллиарды звезд. Но, что любопытно, наша Галактика заметно больше других.

Эти другие галактики находятся от нашей на чудовищных расстояниях. До ближайшей — больше миллиона световых лет, другие же еще дальше. И все они движутся в пространстве. Каждое звездное облако несется в пустоте.

Нам, астрономам, удалось определить скорость и направление их движения. Когда звезда либо звездное скопление удаляется вдоль линии, соединяющей ее с наблюдателем, спектральные линии сдвигаются по направлению к красной части спектра. Чем больше скорость удаления, тем больше красное смещение спектральных линий. Используя эту методику, Хаббл, Слайфер и другие астрономы измерили скорость и направление движения других галактик. Они обнаружили удивительное явление, которое вызвало настоящую сенсацию в научных кругах. Они установили, что все остальные галактики удаляются от нашей!

Не то, чтобы удалялись некоторые. Нет! Разбегаются все галактики! Со всех сторон все галактики в космосе спешат прочь от нашей. И разбегаются они со скоростью около пятнадцати тысяч миль в секунду, то есть, почти одной десятой от скорости света.

Сначала астрономы просто не поверили своим наблюдениям. Казалось невероятным, что все галактики удаляются от нашей. Некоторое время полагали, что часть ближних галактик сближается с нами. Но оказалось, что это лишь ошибка наблюдений. И теперь считается бесспорным фактом, что все галактики разбегаются от нашей.

Что это значит? Это значит, что некогда существовал момент, когда все разбегающиеся галактики вместе с нашей были собраны в единую сверхгалактику, содержащую все звезды Вселенной. Исходя из нынешних их положений и скоростей, мы смогли установить, что это было около двух миллиардов лет назад.

Затем какая-то причина разбросала сверхгалактику, и все ее внешние части разлетелись в пространстве по всем направлениям. Улетевшие части — это и есть те галактики, которые до сих пор убегают от нас. Наша же, без сомнения, — центр, сердцевина прежней сверхгалактики. Что вызвало взрыв гигантской сверхгалактики? Этого мы не знаем, хотя выдвинуто много гипотез. Сэр Артур Эддингтон считает, что взрыв был обусловлен каким-то неизвестным принципом отталкивания материи, который мы называем космологической константой. Другие полагают, что начало расширяться само пространство. Есть и еще более невероятные предположения. Каковы бы ни были причины, мы знаем, что сверхгалактика взорвалась и что все другие галактики, образованные при этом взрыве, улетают от нашей с громадными скоростями.

Гарри Адамс внимательно слушал, пока доктор Питерс как астроном излагал ему суть дела в своей быстрой нервной манере. Его худощавое лицо, покрытое свежим загаром, казалось очень серьезным в свете лампы.

— Да, все это кажется весьма странным, — прокомментировал он. — Космос, в котором все галактики удирают от нашей. Но эта диаграмма на корпусе снаряда — вы сказали, что из нее следует, что эта штука была сделана, когда разбегание только началось?

— Да, — кивнул Питерс. — Видите ли, эта диаграмма выполнена разумными — или сверхразумными — существами, поскольку они знали, что наша Галактика имеет спиралевидную форму, и так ее и изобразили.

Но на изображении другие галактики почти касаются нашей. Другими словами, эта диаграмма была изготовлена, когда другие галактики только начали разбегаться. Это произошло около двух миллиардов лет, как я уже говорил. Две тысячи миллионов лет! Понимаете? Если этот многогранник действительно сделан в то время…

— Пока я понял, что от этих рассуждений у меня голова пошла кругом, — сказал Гарри Адамс, поднимаясь. — Пойду прилягу. Не знаю только, смогу ли заснуть.

Доктор Питерс пожал плечами:

— Пожалуй, можно и вздремнуть. Заказанное оборудование раньше утра все равно не прибудет.

Гарри Адамс залез на верхнюю из двух коек хижины и лежал в темноте, размышляя, что же это за визитер из открытого космоса и что же там внутри?

Его раздумья перетекли в туманные грезы, от которых он пробудился внезапно, обнаружив, что хибара ярко освещена солнцем. Он разбудил ученого, и после спешного завтрака они заторопились вниз, к тому месту дороги, куда доктор Питерс распорядился доставить заказанное оборудование.

Ждать им пришлось не более получаса. По узкой дороге прикатил лощеный мощный грузовик. Увидев их, водитель остановился. Они помогли ему разгрузить привезенное оборудование. Потом он развернулся и уехал обратно.

Гарри Адамс недоуменно оглядел кучу оборудования. Оно показалось ему чересчур простецким: дюжина опечатанных контейнеров с химикатами, несколько больших контейнеров из меди и стекла куча полосовой меди и проводов и несколько тонких стержней из эбонита. Он повернулся к доктору Питерсу, который тоже разглядывал эту кучу.

— Мне это здорово напоминает свалку, — сказал репортер. — И как вы собираетесь всем этим барахлом распорядиться, чтобы разморозить кристаллизованную энергию многогранника?

Питерс растерянно взглянул на него.

— Не знаю, — медленно пробормотал он.

— Не знаете? — отозвался Гарри. — То есть как так? Вчера там, у многогранника, вам все было ясно. Вам же все было понятно, когда вы запрашивали этот хлам.

Астроном был еще больше обескуражен:

— Гарри, я помню, что я все знал, когда я писал список, а сейчас не знаю, совершенно ни малейшего понятия, что тут зачем.

У Гарри даже руки опустились. Он недоверчиво глядел на компаньона. Попытался что-то сказать, но увидев, как расстроен его напарник, решил не углублять тему.

— Ладно, перетащим все к многограннику, — спокойно сказал он, — а к тому времени вы, наверное, уже вспомните, как и что.

— Но я никогда ничего так не забывал, — потрясенно сказал Питерс, помогая собрать с земли кучу снаряжения. — Просто за пределами понимания.

Они выбрались на прогалину, где загадочный многогранник все еще сиял таинственным светом.

Они сложили поклажу возле снаряда и тут Питерс внезапно разразился хохотом.

— Ну конечно, я знаю, что со всем этим добром делать! Проще некуда!

Гарри снова уставился на него.

— Вы вспомнили?

— Разумеется, — уверенно ответил ученый, — передайте-ка мне самую большую коробку, на которой написано окись бария, и вот эти два контейнера. Скоро мы его откроем.

Репортер с отвисшей от изумления челюстью наблюдал, как Питерс решительно управлялся с инструментами и реактивами. Он быстро смешивал в сосудах растворы. Вздымалась пена.

Работал он быстро, сноровисто, и не просил у репортера никакой помощи. В движениях его была настолько совершенная точность и уверенность, так не похожая на былую нерешительность, что в мозгу Гарри Адамса вспыхнула и разгорелась невероятная идея.

Внезапно он сказал Питерсу:

— Доктор, вы полностью представляете, что и зачем вы делаете?

Питерс досадливо оглянулся.

— Ну разумеется, — отрывисто бросил он. — А что, не похоже?

— Пожалуйста, сделайте для меня одну такую вещь, — попросил Гарри, — давайте вернемся к дороге, туда, где разгрузилась машина.

— Это еще зачем? — возмутился доктор. — Я хочу побыстрее все закончить.

— Не сердитесь, я прошу вас не просто так, это очень важно, — сказал Гарри. — Это очень важно.

— Глупости все это. Ну ладно, идем, — сказал ученый, отрываясь от работы. — Полчаса потеряем.

Продолжая ворчать, он потащился за Гарри к грязной дороге за полмили от многогранника.

— И что же вы хотели показать мне, — спросил он, озираясь.

— Только спросить, — сказал Гарри, — вы все еще помните, как надо открывать многогранник.

Лицо Питерса вспыхнуло гневом:

— Вы… вы… кретин малолетний! Время ему некуда девать! Конечно, я…

Он сразу умолк. На лице отразился панический, слепой ужас перед неведомым.

— Не помню! — закричал он. — Пять минут назад все помнил, а сейчас даже не знаю, что я там делал.

— Так я и думал, — сказал Гарри Адамс. Хотя его голос был ровен, но по спине вдруг пробежал холодок. — Когда вы стояли возле этого многогранника, вы превосходно знали, как вести процесс, абсолютно неизвестный современной человеческой науке. Но стоило вам отойти от многогранника подальше — и вы уже знаете об этом не больше, чем любой другой ученый на Земле. Вам понятно, что это значит?

Лицо Питерса моментально прояснилось:

— Вы считаете, что некто… нечто в многограннике или возле него вкладывает в мой мозг сведения о том, как его открыть?

Его глаза расширились.

— Невероятно, но похоже, что так оно и есть. Ни я, и никто другой на Земле не знает, как расплавить замороженную энергию. Но когда я стою возле многогранника, я знаю, как это сделать.

Их глаза встретились.

— Если кто-то хочет открыть эту штуку, — медленно проговорил Гарри, — он должен сидеть внутри многогранника. Он не может вскрыть его изнутри, но может заставить вас сделать это снаружи.

Некоторое время они стояли в теплых утренних лучах солнца, глядя друг на друга. Окружающий лес испускал аромат теплой листвы, сонно гудели насекомые. Когда репортер вновь заговорил, его голос невольно стал тише.

— Вернемся — сказал он, — вернемся, и если возле него вы снова будете все знать, то это значит, что мы правы.

Они шли медленно, нерешительно. Хотя Гарри и молчал, но, когда они вышли на прогалину и стали приближаться к многограннику, волосы у него встали дыбом.

Они все приближались, пока не остановились возле самой цели. Тут питерс повернул к репортеру побледневшее лицо:

— Вы были правы, Гарри, — сказал он. — Вот мы вернулись сюда, и мне вдруг стало ясно, как его открыть. Кто-то изнутри говорит со мной, вы правы. Кто-то, запертый внутри долгие века, и теперь стремящийся на свободу.

Внезапный страх сковал обоих, повеяло ледяным дыханием неведомого.

— Бежим отсюда, — крикнул Гарри. — Ради Бога, бежим скорей!

Они развернулись и бросились прочь, но успели пробежать лишь четыре шага, когда в мозгу у Гарри ясно и громко прозвучало:

— Подожди!

В голосе была такая мольба, так ясно он проник в сознание Гарри, как будто бы тот слышал голос своими ушами.

Они остановились, Питерс ошеломленно поглядел на Гарри.

— Я тоже слышал, — прошептал он.

— Подождите, не уходите! — проникло в их головы торопливое послание. — Выслушайте меня, наконец, дайте мне все объяснить, пока вы не убежали.

— Идем, пока еще можем, — закричал Гарри ученому. — Питерс! Кто бы там ни был внутри, кто бы ни говорил с нами, это не человек, он не с Земли. Он пришел из космоса, из далекого прошлого. Уйдем же!

Но доктор Питерс уже снова зачарованно смотрел на многогранник. На лице его отражались следы душевной бури.

— Знаете, Гарри, я останусь и выслушаю его, — вдруг сказал он. — Я должен узнать все, что только возможно. Вы не ученый — вы не поймете. А вы идите, вам незачем. Я возвращаюсь.

Гарри уставился на него, потом ухмыльнулся, хоть бледность еще не совсем сошла с его лица.

— У ученого своя страсть, у журналиста — своя. Я возьму и тоже вернусь. Но, ради Бога, не беритесь за инструменты, не пытайтесь вскрыть многогранник, пока мы не поймем, хоть немного, что же там, внутри.

Доктор Питерс молча кивнул, и они медленно направились к сияющему многограннику. Им казалось, что обычнейший солнечный полуденный мир вдруг утратил реальность. Когда они приблизились к многограннику, мысль, исходящая изнутри, ворвалась в их мозги.

— Я чувствую, что вы остались. Подойдите ближе к многограннику. Мне очень трудно пробить своей мыслью силовую оболочку капсулы.

В каком-то оцепенении они приблизились к самому боку сияющего многогранника.

— Помните, — свирепо прошептал Гарри ученому, — что бы он нам ни внушал, что бы ни обещал, не открывать!

Ученый нерешительно кивнул.

— Я и сам боюсь не меньше вашего.

Теперь мысленные послания из многогранника увереннее достигали их сознания.

— Я заключен в эту оболочку из замороженной энергии, вы поняли правильно. Я запечатан в ней столько времени, что вы даже не можете себе вообразить.

Узилище мое попало, наконец, в ваш мир. Мне нужна ваша помощь, но я вижу, что вы боитесь меня. Когда я открою вам, кто я такой и как оказался заточенным в этом сосуде, вы не будете так меня бояться. Вот почему я хочу, чтобы вы вняли моим мыслям.

Гарри Адамсу казалось, что все это происходит в каком-то странном сне, а мысли из многогранника все текли и текли в его мозг.

— Я не только буду передавать вам мысленные сообщения, чтобы рассказать вам то, что я хочу, но вы и увидите все, что я буду описывать, и поймете все гораздо лучше. Мне не известны возможности вашей мыслительной системы по приему подобных изображений, но я попытаюсь сделать так, чтобы вы четко их восприняли.

Не пытайтесь размышлять над тем, что вы увидите, просто настройте свой мозг на восприятие. Вы увидите все то, что я хочу вам показать, и хотя бы часть из показанного сможете понять, потому что мысли мои будут сопровождать те образы, что предстанут перед вами.

Гарри охватила внезапная паника — он почувствовал, что мир вокруг него исчез. Доктор Питерс, многогранник, вес залитый полуденным солнцем ландшафт — все мгновенно пропало. Теперь Гарри уже не стоял на солнечной полянке, а висел под бескрайним черным куполом космоса — бессветная, безвоздушная пустота вокруг.

Повсюду вокруг него была лишь пустая чернота. Лишь внизу, под его ногами, далеко-далеко, плыло колоссальное звездное облако, похожее на сплюснутый шар. Звезды в облаке можно было считать только на миллионы миллионов.

Гарри знал, что он смотрит на Вселенную, какой она была два миллиарда лет назад. Он знал, что под ним находится гигантская сверхгалактика, в которую собраны все звезды космоса. Следующим его видением было стремительное движение к могучему звездному вихрю со скоростью мысли, и теперь он видел, что миры солнц этого вихря обитаемы.

Их населяли эфирные создания, сложенные из сгустков энергии. Каждое из них было похоже на высокий столб из голубого сияния, увенчанный диском. Они были бессмертны; они не нуждались в пище; они пронизывали пространство и материю на своем пути одной силой воли. Они были единственными существами, обладавшими волей и разумом в сверх галактике, а инертная материя почти всецело подчинялась их воле.

Теперь Гарри смотрел на этот мир уже из центра сверхгалактики. Там он увидел одно из эфирных существ, которое ставило новый опыт на материи. Он пробовал создавать новые ее формы, составляя и переставляя атомы в бесчисленных комбинациях.

Внезапно оно наткнулось на странную комбинацию. Материя в этой форме обретала свое собственное движение. Она оказывалась способной воспринимать воздействия, запоминать их и действовать в соответствии с ними. Она оказалась в состоянии ассимилировать другую материю в себе и, таким образом, расти.

Эфирный экспериментатор был удивлен этой странной заразой, охватившей материю. Он попытался воспроизвести опыт в большем масштабе, и зараженная материя стала распространяться, захватывая все больше и больше обычной материи. Создатель назвал эту болезнь материи именем, которое воспроизвелось в мозгу Гарри словом «жизнь».

Эта странная болезнь вырвалась за пределы лаборатории экспериментатора и начала распространяться по всей планете. И повсюду она инфицировала остальную материю. Экспериментатор попытался уничтожить ее, но было поздно — инфекция распространилась слишком широко. Наконец, он и его сородичи покинули зараженный мир.

Но болезнь перекинулась и на другие миры. Споры ее, влекомые давлением звездных лучей, достигли других солнц и планет, распространяясь по всем направлениям. Зараза жизни приспособлялась к любым условиям, принимала различные формы в разных мирах, но при этом непреклонно распространялась, заражая все больше и больше материи.

Эфирные создания объединили свои усилия для того, чтобы стереть с материи отвратительную заразу, но им это не удалось. Пока они уничтожали ее на одной планете, она захватывала два других мира. Кроме того, всегда оставались сохранившиеся споры, избежавшие уничтожения. Вскоре почти все миры центра сверхгалактики были охвачены чумой жизни.

Гарри видел, как эфирные создания предприняли последнюю отчаянную попытку уничтожить эту патологию, заразившую их вселенную. И эта попытка потерпела неудачу. Чума продолжала свое неостановимое шествие. Существам стало ясно, что так будет продолжаться, пока зараза не охватит все миры сверхгалактики.

Они решили воспрепятствовать этому во что бы то ни стало. Они задумали разбить сверхгалактику, отделить незатронутые заразой внешние части от больной центральной области. Это была бы колоссальная задача, но она не устрашила их.

Их план состоял в том, чтобы привести сверхгалактику во вращательное движение с большой скоростью. Это они осуществили, посылая мощнейшие волны энергии через эфир, волны, направленные так, что постепенно они стали раскручивать сверхгалактику вокруг ее центра.

Шло время, и гигантский звездный вихрь все быстрее и быстрее раскручивался. Зараза жизни все еще распространялась по центральной области, но теперь у эфирных обитателей вселенной появилась надежда. Они продолжали свою работу до тех пор, пока сверхгалактика не раскрутилась столь быстро, что уже не могла более удерживаться в едином целом. Центробежные силы разметали ее как взорвавшийся маховик.

Гарри увидел этот взрыв как бы сверху. Он увидел, как распадается колоссальное звездное облако. Один звездный вихрь за другим отрывался от скопления и улетал в пространство. Бесчисленные новые галактики меньших размеров отделялись от материнской сверхгалактики до тех пор, пока от нее не осталось только центральное ядро.

Оно все так же вращалось и из-за вращения приобрело спиральную форму. Теперь жизнь охватила почти все миры в нем. Последний островок чистых незараженных звезд оторвался от него и улетел прочь, как и остальные.

Как только отделилась последняя чистая часть, состоялся суд и был вынесен приговор. То существо, чьи опыты напустили на Вселенную заразу жизни, и из-за которого пришлось пожертвовать всей Вселенной предстало перед собратьями.

Они решили, что он навсегда должен остаться в зараженной Галактике, которую все остальные покидают. Они заточили виновника в оболочку-многогранник из замороженной энергии, изготовленную так, что ее никогда нельзя было открыть изнутри. После чего они забросили эту оболочку в зараженную Галактику, которую сами покидали.

Гарри Адамс видел, как этот сияющий многогранник бесцельно плавал по орбитам Галактики, и годы проходили миллионами. Другие галактики устремлялись все дальше и дальше от зачумленной, где зараза жизни охватила уже все возможные миры. Здесь оставалось одно единственное эфирное создание, навечно заключенное в свою сияющую тюрьму.

Гарри, словно сквозь сон, видел, как этот многогранник, кружащийся по бесконечным орбитам среди солнц, натолкнулся на одну из планет. Он видел…

Туман. Только серый туман. Видение исчезало. Внезапно Гарри осознал, что он все так же стоит на солнцепеке возле многогранника, потрясенный и завороженный увиденным.

А доктор Питерс, также потрясенный и завороженный, стоял рядом и машинально собирал какую-то треугольную установку из медных и эбонитовых стержней, направленную на многогранник.

Внезапно Гарри все понял и, ринувшись к астроному, завопил:

— Питерс! Не надо!

Питерс, еще не вполне пришедший в себя, завороженно глядел на прибор, который его руки заканчивали как бы сами по себе.

— Разбейте его! — орал Гарри. Этот, из многогранника, околдовал нас своими видениями, и теперь вы работаете механически, не осознавая, что делаете все, чтобы он мог освободиться. Нет, нет! О, Господи!

Пока Гарри кричал, руки ученого со щелчком сомкнули последние детали медно-эбонитового треугольника. Из его вершины вырвался желтый луч, ударивший в сияющий многогранник.

Желтая вспышка внезапно распространилась по всей поверхности снаряда. Гарри и разгибающийся Питерс, не отрываясь, окаменев, смотрели, как многогранник исчезает в шафранном сиянии.

Ячейки замороженной энергии мгновенно таяли и исчезали. Из заточения восставало Существо, что прежде было заперто в своей клетке.

Сорокафутовой башней из голубого, торжествующего света, увенчанной сияющим диском, Оно выросло, божественно прекрасное, во вдруг наступившей тьме, ибо яркий солнечный полдень мгновенно угас, как будто выключили лампочку. Оно кружилось в ужасающем, неземном торжестве. Питерс и Гарри кричали, заслоняясь руками от слепящего света.

Из сияющего столпа в из мозги ворвалась колоссальная волна экзальтации, триумфа триумфов, радости, с которой не сравнима была никакая человеческая радость. Это было могучая песнь Существа, звучащая не в звуке, но в мысли.

Оно было заточено, отрезано от бескрайней Вселенной на протяжении веков, ползущих один за другим, но теперь Оно обрело свободу и — ликовало. Необоримый экстаз космического блаженства исходил от Него в полуденной тьме.

Затем Оно устремилось в небеса гигантской голубой молнией. Сознание Гарри померкло и он упал без чувств.

Когда он открыл глаза, то увидел полуденные лучи, бьющие через окно. Он лежал в хижине, день за дверью был вновь светел. Откуда-то доносился металлический голос.

Он понял, что этот голос, доносился из его батарейного приемника. Гарри лежал не двигаясь, и ничего не понимая в происходящем, а голос все вещал:

— …как нам удалось установить, охваченная зона простирается от Монреаля до Скрэнтона на юге, и от Буффало на западе до акватории Атлантики в нескольких милях от Бостона на востоке.

Это продолжалось менее двух минут, в течение которых вся указанная зона была полностью лишена солнечного света и тепла. Отказали все электрические приборы, не функционировали телефонная и телеграфная связь.

Жители Адирондака и северо-западного Вермонта наблюдали необычные физиологические явления. Они выражались в приступе бурной радости, совпавшем по времени с затемнением, после чего следовала кратковременная потеря сознания.

До сих пор никто не знает причин столь необычного феномена.

Предполагается что это может оказаться каким-либо проявлением солнечной активности. В настоящее время ученые проводят исследования, и как только они…

Гарри тем временем, цепляясь за койку, силился сесть.

— Питерс, — перекрикивал он жестяной звук радио, — Питерс!

— Я здесь, — сказал астроном, подходя к нему.

Лицо ученого было бледно, движения слегка неуверенны, но он также серьезно не пострадал.

— Я пришел в себя немного раньше и перетащил вас сюда, — сказал он.

— Это… Это Существо — это из-за него вся темнота, и остальное, о чем по радио? — крикнул Гарри.

Доктор Питерс кивнул:

— Это было Существо из энергии, силы столь могучей, что, когда оно вырвалось, то вобрало в себя все тепловое и световое излучение Солнца, электрический ток из всех машин в округе и даже электрические импульсы нашего мозга.

— Оно ушло? Оно, правда, ушло? — восклицал репортер.

— Оно устремилось вслед за своими собратьями, в бездну межгалактического пространства, вслед за улетающими от нас галактиками, — торжественно произнес доктор Питерс. — Теперь мы знаем, почему все галактики во Вселенной улетают от нашей. Теперь мы знаем, что на нашей Галактике лежит проклятие — она заражена чумой, заражена проказой жизни. Но мы никогда не поведаем об этом миру.

Гарри Адамс слабо кивнул:

— Нет. Никогда. И лучше бы нам самим поскорее забыть об этом. Лучше забыть.

Отверженный

Ему казалось, что Бродвей никогда не выглядел так угнетающе в ранних зимних сумерках, когда газовые фонари еще не успели зажечь, а старые тополя с опавшими листьями неуклюже раскачивались под холодным ветром. Копыта лошадей и колеса повозок стучали и скрипели по разбитой мостовой, падали редкие хлопья снега.

Он думал о том, что где угодно будет лучше, чем здесь. В Ричмонде, Чарльстоне, Филадельфии. Хотя, по правде говоря, он устал и от них. Он всегда уставал от мест, даже от людей. А может быть, у него было просто плохое настроение после постигшей его сегодня неудачи следом за вереницей многих других неудач.

Он потянулся и вошел в неубранную маленькую конторку из двух комнат. Тщедушный человек, сидевший за столом, быстро поднял голову и с надеждой посмотрел на него.

— Нет. Ничего.

Проблески надежды потухли во взгляде смотревшего на него человека. Он пробормотал:

— Нам долго не протянуть. — Затем, помолчав, добавил: — К вам пришла молодая девушка. Ждет в кабинете.

— Я что-то не в настроении оставлять автографы в альбомах молодых девушек.

— Но… она выглядит богатой…

По улыбнулся своей саркастической улыбкой, скривив рот и обнажив при этом белые зубы.

— Понятно. А у богатых молодых девушек имеются богатые папочки, которых можно уговорить вложить деньги в умирающий литературный журнал.

Но, войдя в свой кабинет и отвешивая поклон сидевшей там девушке, вирджинец был сама любезность.

— Я весьма польщен, мисс…

Она прошептала, не поднимая глаз:

— Эллен Донсел.

На ней был шикарный наряд, начиная с мехового манто и кончая красивой голубой шляпкой. На пухлом розовощеком личике застыло глупое выражение. Но, когда она посмотрела на него, По вздрогнул от изумления. Глаза на круглом лице сверкали, в них сквозили ум и огромная жизненная сила.

— Вы, верно, хотите, — сказал он, — чтобы я читал свои стихи на каком-нибудь вечере, но у меня, к сожалению, совсем нет на это времени. Или, может быть, вам нужна копия «Ворона», написанная моей рукой?..

— Нет, — сказала она. — У меня к вам поручение.

По поглядел на нее вежливо и выжидающе.

— Да?

— От… Аарна.

Слово, казалось, повисло в воздухе как эхо отдаленного колокольчика, и какое-то мгновение оба они молчали, так что с улицы ясно было слышно, как скрипит и стучит проезжающий транспорт.

— Аарн, — повторил он, наконец. — Какое приятное звучное имя. Кто это?

— Это не человек, — сказала мисс Донсел, а название места.

— Ах, — сказал По. — И где же оно находится?

Ее взгляд пронзил его.

— Разве ты не помнишь?

Ему стало как-то не по себе. После того как он опубликовал свои фантастические рассказы, его буквально одолевали люди с нездоровой психикой и просто душевнобольные. Девушка выглядела вполне нормальной, даже чересчур. Но этот горящий взгляд…

— Мне очень жаль, — сказал он, — но я не слышал раньше этого названия.

— Может быть, тебе что-нибудь скажет имя Лалу? — спросила она. — Это мое имя. Или Яанн? Так зовут тебя. И оба мы из Аарна, хоть ты пришел значительно раньше меня.

По настороженно улыбнулся.

— У вас очень яркое воображение, мисс Донсел. Скажите мне… на что оно похоже, это место, откуда мы пришли?

— Оно лежит в большой бухте, окруженной пурпурными горами. — Она говорила, не отрывая от него взгляда. — И река Заира течет, спускаясь с гор, и башни Аарна нависают в вышине под лучами заходящего солнца…

Внезапно он прервал ее, от души рассмеявшись. Затем продолжил:

— … и сверкают в багровом закате сотнею террас, минаретов и шпилей, словно прозрачное творение сильфид, фей, джиннов и гномов.

Он снова засмеялся и покачал головой.

— Это — концовка моего рассказа «Поместье Арнгейм». Ну, конечно же… Аарн… Арнгейм. Имя Лалу вы взяли от моей Улялюм, а Яанн — от Яаннека… Мисс, я должен поздравить вас с необычайной прозорливостью…

— Нет, — сказала она. И повторила: — Нет. Как раз наоборот, мистер По. Это вы взяли свои имена из тех, что я вам назвала.

Он окинул ее заинтересованным взглядом. До сих пор с ним не случалось ничего подобного, и он был явно заинтригован.

— Значит, я пришел из Аарна? Тогда почему я этого не помню?

— Ты помнишь, только совсем немного, — прошептала она. — Ты помнишь это место… почти. Ты вспомнил имена… почти. Ты вложил их в свои стихи и рассказы.

Его интерес к ней возрос. Эта девушка выглядела полной дурочкой, если бы не ее напряженный взгляд, но она обладала явно незаурядным воображением.

— Где же тогда он находится, этот Аарн? На другом конце света? В саду Гесперид?

— Очень близко отсюда, мистер По. В пространстве. Но не во времени. Далеко, далеко в будущем.

— Значит, вы… и я… пришли сюда из будущего? Моя милая девушка, это вам, а не мне следует писать фантастические рассказы!

Она не опустила глаз.

— Ты написал об этом. В «Повести Скалистых гор». О человеке, который ненадолго вернулся в прошлое.

— А ведь верно, — сказал По. — Действительно написал, но так неуклюже, что тут же постарался забыть: ведь это была лишь неудачная попытка.

— Ты так думаешь? Значит, лишь случайно в голову тебе пришла идея путешествия во времени, к которой раньше никто и никогда серьезно не относился? Или, сам того не зная, ты вспомнил?

— Хотел бы я, чтобы это было так, — сказал он. — Уверяю вас, я отнюдь не горячий поклонник девятнадцатого века. Но, к несчастью, я прекрасно помню всю свою жизнь, и в ней нет места Аарну.

— Это говорит мистер По, — сказала девушка. — Он помнит только свою жизнь. Но ты не только мистер По, ты еще и Яанн.

Он улыбнулся.

— Два человека в одном теле? Скажите, мисс Донсел, вы читали моего «Вильяма Вильсона»? Там говорится о человеке, у которого было второе «я», alter ego…

— Читала, — ответила она. — И знаю, что написал ты его именно потому, что это в тебе две личности, хотя одну из них ты не можешь вспомнить.

Она наклонилась вперед, и он подумал, что взгляд ее куда более гипнотический, чем у тех месмеристов, которыми он так интересовался. Ее голос почти сбился на шепот.

— Я хочу заставить тебя вспомнить. Я заставлю тебя вспомнить. Только за тобой я вернулась сюда…

— Раз уж мы заговорили об этом, — прервал он, пытаясь выдержать беспечный тон, — скажите, как человек путешествует во времени? На каком-нибудь летательном аппарате?

Лицо ее оставалось все таким же серьезным, в нем не дрогнул ни один мускул.

— Человеческое тело не может передвигаться во времени. Как и любой другой физический, материальный предмет. Но сознание не материально, оно представляет собой лишь систему электрических сил, находящихся в физическом мозгу. И, если отделить его от мозга, оно может быть отправлено в измерении времени назад, в мозг человека предыдущей эпохи.

— Но с какой целью?

— Чтобы подчинить себе тело и исследовать исторические периоды глазами человека, живущего в прошлом. Это нелегко и очень опасно, потому что всегда есть риск очутиться в мозгу человека настолько сильного духом, что он подчинит тебя себе. Именно так случилось с Яанном, мистер По. Он находился в вашем мозгу, но оглушенный, действующий только на ваше подсознание, и все воспоминания его для вас не более чем сказки и фантазии. — Она помолчала, потом добавила: — У вас, должно быть, очень мощный мозг, мистер По, раз вы так подчинили себе Яанна.

— Да уж кем меня только не обзывали, только не тупицей, — пробормотал он, а затем иронически помахал рукой в воздухе на свой обветшалый кабинет. — Сами видите, каких высот я достиг с помощью своего интеллекта.

— Такое случалось и раньше, — прошептала она. — Один из нас попал в плен римского поэта по имени Лукреций…

— Тит Лукреций Кар? Как же, мисс, я читал его «De Rerum Natura» и странные теории об атомной науке.

— Не теории, — ответила она. — Воспоминания. Они так измучили его, что он покончил с собой. И я знаю много таких примеров в разные исторические эпохи.

— Блестящая идея! — с восхищением сказал По. — А какой может получиться рассказ…

— Я разговариваю с вами, мистер По, — перебила она, — но пытаюсь воззвать к Яанну. Пробудить его, вырвать из плена вашего ума, заставить вспомнить Аарн.

Она говорила быстро, страстно, почти навязчиво, неотрывно глядя ему в глаза. А он слушал, как в полусне, имена и названия мест из написанных им рассказов, иногда точные, как правило слегка измененные, но удивительно правдоподобно звучавшие в ее устах.

— Когда наступил — сейчас вернее будет сказать «наступит» — Жестокий Век, человечество откроет такие разрушительные силы, о которых не знало дотоле.

По чуть улыбнулся, подумав о своем рассказе, в котором все люди погибли от взрыва и мир был уничтожен огнем, и девушка, казалось, прочла эту мысль на его лице.

— О нет, человечество не было — не будет уничтожено. Но погибнут многие, и, когда Жестокий Век кончится, через несколько столетий возникнет Аарн, в котором мы с тобой живем. Яанн, вспомни! Вспомни наш прекрасный мир! Вспомни тот день, когда мы с тобой спускались с гор по Заире в твоей лодке. Вниз, по желтой воде, где цвели белые водяные лилии, а темный лес торжественно смыкался вокруг нас, пока перед самым Аарном мы не причалили к Долине многоцветных трав и стали гулять там среди серебристых деревьев, глядя вниз на освещенные солнцем башни Аарна, над которым летали, сверкая, маленькие флайеры.

Неужели ты не помнишь? Ведь именно тогда ты впервые сказал мне, что был в Темпоральной лаборатории Тсалала и согласился добровольно отправиться обратно во времени. Ты собирался увидеть мир таким, каким он был до того, как его потрясли жестокие войны, увидеть глазами другого человека все то, что было безвозвратно потеряно для истории.

Помнишь ли ты мои слезы? Как я умоляла тебя остаться, говорила о тех, кто никогда не вернулся, как льнула к тебе? Но ты был так поглощен своей историей, что не пожелал слушать меня. И ушел. И то, чего я боялась, свершилось: ты так и не вернулся.

Яанн, с тобой говорит твоя Лалу! Знаешь ли ты, как мучительно ожидание? Я не смогла перенести эту муку и получила разрешение Темпоральной лаборатории вернуться сюда, чтобы найти тебя. Сколько недель я заперта в этом чужом теле, как долго искала я тебя понапрасну, пока не прочла в рассказах, ставших знаменитыми, имен и названий, которые мы так хорошо знаем в Аарне, и поняла, что только их сочинитель может быть твоим господином. Яанн!

Как в полусне, слушал По звенящие в воздухе имена и названия выдуманного им сказочного мира. Но, когда она в отчаянии выкрикнула его имя, он опомнился и вскочил на ноги.

— Дорогая мисс Донсел! Я восхищен силой вашего воображения, но возьмите же себя в руки…

Ее глаза сверкнули.

— Взять себя в руки? А как, по-твоему, провела я несколько недель в этом уродливом ужасном мире, заключенная в тело этой жирной девицы?

По вздрогнул, как будто на него вылили ведро холодной воды. Ни одна женщина даже в шутку никогда не подумает и не скажет о себе такого. Но тогда…

Комната, ее сердитое лицо, весь мир, казалось, заколебались, как в тумане. Он почувствовал, как в нем поднимается какая-то странная волна, сметая все на своем пути, и на мгновение его фантазии обрели формы, чуть измененные, но реальные.

— Яанн?

Ему показалось, что она улыбается. Ну конечно, этой жеманнице удалось провести знаменитого мистера По своими лунными лучами и прочей ерундой, и теперь она будет счастлива, рассказывая об этом своим подружкам! Гордость и высокомерие, глубоко укоренившиеся в его натуре, заставили его вздрогнуть, и странное ощущение прошло.

— Мне очень жаль, — сказал он, — но я больше не могу уделить времени вашей удивительной jeu d'esprit, мисс Донсел. Мне остается лишь поблагодарить вас за ту тщательность, с которой вы изучили мои маленькие рассказы.

С глубоким поклоном он отворил перед ней дверь. Она вскочила на ноги, как будто он дал ей пощечину, и теперь на лице ее уже не было улыбки.

— Бесполезно, — прошептала она после минутного молчания. — Все бесполезно.

Она посмотрела на него, тихо прошептала «Прощай, Яанн» и закрыла глаза.

По сделал к ней шаг.

— Моя милая, прошу вас…

Глаза ее вновь открылись. Он остановился как вкопанный. Взгляд ее был лишен всякой жизни, в нем не выражалось ничего, кроме глупого изумления.

— Что? — сказала она. — Кто…

— Моя дорогая мисс Донсел… — вновь начал он.

Она взвизгнула. Потом стала пятиться, пытаясь закрыть лицо руками, глядя на него, как на олицетворение самого дьявола.

— Что случилось? — вскричала она. — Я… ничего не помню… заснула в середине дня… Как я… Что я… здесь делаю?

«Вот, значит, как, — подумал он. — Ну конечно! Сыграв роль воображаемой Лалу, она сейчас хочет показать, что та покинула ее тело».

Улыбнувшись ледяной улыбкой, он сказал:

— Должен поздравить вас не только с богатым воображением, но и с блестящими актерскими способностями.

Она просто не обратила на его слова никакого внимания и, пробежав мимо, рывком отворила дверь. Было поздно, его помощник ушел домой, и, когда По вышел за ней в другую комнату, мисс Донсел уже выбежала на улицу.

Он поспешно пошел следом. Газовые фонари зажглись, но в первый момент ему не удалось разглядеть ее в гуще проезжавших экипажей. Затем он услышал ее резкий голос и увидел, как она забирается в подъехавший к обочине кэб. Он невольно сделал несколько шагов вперед и увидел ее лицо, расширенные от ужаса глаза. Потом она исчезла в глубине, кучер прикрикнул на лошадей, и экипаж тронулся с места.

У По был вспыльчивый характер, и сейчас он чувствовал глухое раздражение. Он позволил сделать из себя дурака, даже согласившись слушать эту жалкую обманщицу с ее заумными рассуждениями. Как она, наверное, веселится и торжествует! И все же…

Он побрел обратно к своей конторе. Редкие хлопья снега скользили, падая вниз в желтом свете фонарей, уличная пыль постепенно превращалась в жидкую грязь. Резкий порыв ветра донес до него брань с другого конца улицы.

«Этот уродливый и ужасный мир»… Что ж, он и сам так думал, а сегодня мир показался ему еще отвратительнее. Наверное, потому что он вспомнил воздушные башни Аарна, освещенные закатным солнцем, о которых эта девица рассказала ему, вычитав о них в его книге.

Он вернулся в свой кабинет и сел за стол. Раздражение его постепенно улеглось, и он задумался, нельзя ли в этой искусной бессмыслице найти материал для нового рассказа? Но нет, слишком много писал он на эту тему, и станут говорить, что он повторяется. Хотя идея человека, затерянного во времени, очень заманчива…

«Прибыл я сюда из Тьюле, там ревут шальные бури, там стоит над всеми он, вне Пространств и вне Времен…»

Кто это написал? Я? Или… Яанн?

На какое-то мгновение лицо По стало старым, болезненным, измученным. А если все это правда, если завтрашний день увидит новый прекрасный мир, Тьюле, Аарн, Тсалал? Если те призрачные образы, которые он никак не мог уловить до конца своим воображением: Улялюм, Леонора, Морелла, Лигейя — хранились в его памяти…

Ему так хотелось верить, но он не мог, не должен был себе этого позволить. Ведь он привык мыслить логично, а если поверить, то любые построения рассыпятся как карточный домик и ему останется только умереть.

Нет, он не умрет.

Нет.

Когда он открыл ящик стола и потянулся за бутылкой, рука его почти не дрожала.

Как там, в небесах?

Я не хотел надевать форму астронавта, когда выписался из госпиталя. Но другой одежды с собой не было, и я слишком торопился унести оттуда ноги.

Погрузившись в лайнер на Лос-Анджелес, я пожалел об этом. Пассажиры глазели на меня, словно на диковинку, и оживленно перешептывались. Стюардесса одарила особо пленительной улыбкой и, должно быть, насплетничала пилоту, потому что тот вышел в салон, с чувством пожал мне руку и произнес: «Я полагаю, мистер, этот перелет для вас не больше, чем детская забава».

Чуть позже рядом остановился невысокий мужчина, озираясь в поисках места. Найдя его прямо перед своим носом, он уселся со вздохом облегчения. Это был суетливый очкарик лет под шестьдесят. Ему потребовалось несколько минут, чтобы справиться с ремнем безопасности. Только затем он заметил мою форму и медные буквы на груди, означавшие «Вторая экспедиция».

— Погодите… — пробормотал он, моргая подслеповатыми глазками. — Да вы же один из тех парней, что недавно вернулись. Выходит, были на Марсе!

— Был, — мрачно подтвердил я.

Очкарик поглядел на меня с восхищением.

— Скажите, ну и как там, в небесах?

Самолет уже поднялся в воздух, и я видел в иллюминатор, как аризонская пустыня быстро уходит вниз.

— По-разному. Там все иначе.

Ответ, казалось, полностью его удовлетворил.

— Ясное дело, иначе, — кивнул он. — Вы, наверное, теперь возвращаетесь домой, мистер…

— Хаддон. Сержант Фрэнк Хаддон.

— Так вы домой, сержант?

— Нет, я живу в Огайо, а этот самолет летит в Лос-Анджелес, — объяснил я. — Надо встретиться кое с кем, прежде чем вернусь в свой городок.

— Замечательно! Надеюсь, вы славно проведете время, сержант! — просиял очкарик и подмигнул, словно желая мне обойти все калифорнийские бордели и выпустить пар после долгого марсианского воздержания. — Вы отлично потрудились и заслужили нашу любовь и уважение. Я читал, что когда ООН пошлет на Марс еще пару экспедиций, мы построим там города, наладим регулярные пассажирские рейсы и тому подобное.

Я усмехнулся.

— Вам вешают лапшу на уши, мистер. Мы можем с таким же успехом превратить в цветущий сад пустыню Мохаве, это куда ближе, да и обойдется дешевле. Есть только одна причина, по которой нам все-таки стоит осваивать Марс — это уран.

Похоже, очкарик не совсем поверил мне, но спорить не стал:

— О да, конечно, — сказал он с напускным энтузиазмом. — Я слышал, что уран очень нужен для наших атомных станций, но… но это не все, верно?

— Это все, — сухо отрезал я. — Во всяком случае, на долгое, долгое время.

— Но, сержант, в газетах писали…

Я закрыл глаза и слегка вздремнул, пока мой неугомонный сосед пересказывал газетные бредни. А когда проснулся, лайнер уже заходил на посадку.

Мы спустились по трапу, и очкарик прочувственно потряс мне руку на прощанье.

— Рад был познакомиться с вами, сержант! Вам здорово досталось там, на Марсе. Я слышал, что многие парни из Второй экспедиции не вернулись на Землю.

— Да, — сказал я. — Я тоже слышал об этом.

На меня вновь нахлынул холод ледяных марсианских пустынь. Я поспешил в ближайший бар, опрокинул двойной бурбон и только после этого почувствовал себя лучше.

Выйдя на улицу, я поймал такси и назвал водителю Сан-Габриэль. За рулем сидел толстяк с широким красным лицом.

— Будь спок, — сказал он. — Ты небось один из тех парней, что летали на Марс?

— Точно. — Я уселся рядом с ним.

— Здорово! — воскликнул он, с радостным изумлением глядя на меня. — Ну и как там, в небесах?

— Не поверите, но в полете мы просто дохли от скуки, — усмехнулся я.

— Понятное дело. — Он вырулил на переполненную машинами улицу. — Когда мне было двадцать лет, я воевал в Европе с немцами, во вторую мировую войну. Нас встречали в сорок пятом как героев, но, честно говоря, девять десятых времени мы валяли дурака, ни черта не делали. Похоже, в армии мало что изменилось с тех времен.

— Вообще-то экспедиция на Марс не была армейской, — объяснил я. — Организовала ее ООН, но нами командовали офицеры, и дисциплина строилась по военному образцу.

— Конечно, там ни черта не изменилось, — упрямо повторил водитель. — Не надо объяснять мне, приятель, что это такое. Вспоминаю, как мы с ребятами в сорок втором…

Я откинулся на спинку сиденья и из-под прикрытых век лениво смотрел, как мимо мелькают дома, утопающие в зелени. Солнце било в переднее стекло и казалось раскаленным, а дышать в салоне было почти нечем. Не так, конечно, как в Аризоне, но все-таки.

Таксист спросил, куда мне надо в Сан-Габриэле. Я достал из кармана пакет, выбрал письмо с надписью «Джо Валинез» и прочел водителю обратный адрес. И вновь спрятал письма в карман. Хотел бы я никогда не получать их!

Но что делать, если родители Джо Валинеза написали мне прямо в госпиталь? И девушка Джима, и семья Уолтера. Пришлось пообещать повидаться с ними. Я всю жизнь считал бы себя последним мерзавцем, если бы плюнул на все и махнул домой в Огайо.

Теперь, в машине, я предпочел бы оказаться мерзавцем, но ехать домой, в Хармонвилл.

Валинезы жили в южной части Сан-Габриэля, в квартале, носившем заметный отпечаток мексиканского стиля. Здесь располагалось множество лавок и одно-двухэтажных домишек с огороженными двориками. Все выглядело очень мило и аккуратно, особенно после намозоливших мне глаза калифорнийских коробок.

Я попросил таксиста подождать, а сам вошел в магазинчик. За прилавком стоял высокий смуглый человек со спокойными, немного печальными глазами. Увидев меня, он на мгновение замер, потом басистым голосом позвал жену. Обойдя прилавок, он с трогательной улыбкой пожал мне руку.

— Вы, конечно, сержант Хаддон, — сказал он. — Мы так вас ждали.

Из подсобки появилась его жена, на первый взгляд слишком старая, чтобы быть матерью такого безусого мальчишки. Приглядевшись, я понял — она постарела от горя.

— Принеси стул, — сказала она мужу. — Что стоишь — видишь, гость устал с дороги? Он же прямо из госпиталя…

Я сел и тупо уставился на ящик с консервированным перцем. Валинезы стали расспрашивать меня обо всем: и как я себя чувствую, и рад ли вернуться на Землю, и что там с моей семьей, и прочее.

Они были воспитанными людьми и даже не заикнулись о своем Джо, но по глазам чувствовалось — они жаждали моих воспоминаний о своем погибшем сыне, как манны небесной. Мне было чертовски неловко, поскольку я мало знал Джо. Его ввели в состав экспедиции только за пару недель до отлета. А погиб он первым — откуда мне было его знать?

Я не нашел ничего лучше, чем спросить:

— Командование написало вам об обстоятельствах его смерти?

Валинез печально кивнул.

— Да — что он умер от перегрузок, спустя сутки после взлета. Очень трогательное письмо, сержант.

Его жена вздохнула:

— Да, сочувственное и, нам кажется, искреннее.

Она пытливо взглянула на меня и добавила:

— Но вы можете рассказать нам остальное, мистер Хаддон. Все подробности. Не бойтесь причинить нам боль.

Да, я мог — если бы захотел, конечно. Все происшедшее сразу после старта настолько сильно впечаталось в память, что я мог бы хоть ежедневно прокручивать это, словно кинокадры.

Я мог бы рассказать этой милой чете все о взлете, который убил их сына. Длинной колонной мы подошли к ракете-4, печатая шаг, и без спешки поднялись по пандусу внутрь. То же самое происходило и у 19 остальных ракет, входивших в состав Второй экспедиции.

Я чуть «перемотал» пленку моей памяти вперед и увидел себя в отсеке 14, вместе с десятью другими парнями. Мы лежали, спеленутые, в гамаках, окруженные со всех сторон металлическими стенами, в которых не было даже крошечного иллюминатора. Каждый раз, когда на плато рядом с нами стартовала очередная ракета, нас подбрасывало, словно на спине необъезженного мустанга. Наконец очередь дошла и до нас. Раздался оглушительный грохот, и чья-то невидимая рука вдавила нас в гамаки так, что мы не могли вздохнуть. Кровь гудела в ушах, в желудке плясали таблетки, которыми нас напичкали перед стартом, а из-за металлических стен доносился чей-то громоподобный вой: «Б-р-роом! Б-р-роом! Б-р-р-роом!..»

Удар за ударом сотрясали наши внутренности, не давая передохнуть. Кто-то стонал от боли, кто-то всхлипывал, но все эти звуки заглушало ужасное: «Б-р-роом! Б-р-р-роом!» Наконец дьявольский хохот гиганта стал утихать, вибрация уменьшилась, и мы вновь почувствовали наши бедные, вывернутые наизнанку тела, удивляясь, что остались живы.

Мой сосед справа Уолтер Миллис разразился отборной руганью. Брейк Джерден со стоном выкарабкался из своего кокона, чтобы поглядеть, что осталось от его отряда, и тогда мы услышали чей-то тонкий, срывающийся голос:

— Брейк, я, похоже, ранен…

Это был Джо. На его губах запеклась кровь, дыхание было натужным, хриплым, но главное было в другом — с первого взгляда мы поняли, что он не жилец. Лицо его приобрело восковой оттенок. Сложив руки на груди, Джо поглядел на нас тоскливым взглядом. Он все понимал, как и мы. Первая экспедиция показала, что определенный процент экипажа при старте непременно получит повреждения внутренних органов, и с этим ничего нельзя было поделать. В нашем отсеке несчастливый билет вытащил Джо.

Всем, и ему в том числе, было бы куда легче, если бы он умер во время взлета. Увы, ему не повезло. Пришли врачи, заковали его грудь в гипсовый жилет, накачали наркотиками и продлили агонию на многие часы. А у нас, остальных, все так болело и ныло, что сочувствия на беднягу Джо попросту не хватало.

Наконец парень совсем дошел до ручки. Он стал громко стонать, умоляя снять с него гипс. Уолтер Миллис был единственным, кто отозвался на эту просьбу, но Брейк не согласился. Они начали спорить, не стесняясь в выражениях, а мы лежали в своих гамаках и слушали. Все это тянулось довольно долго, пока один из соседей Валинеза не заметил, что парень подозрительно затих. Ему уже ничего не было нужно.

Мы позвали врачей, и они унесли беднягу на носилках. Да, я мог рассказать Валинезам, как умер их единственный сын — почему бы и нет?

— Пожалуйста, мистер Хаддон, расскажите нам все, как было… — прошептала миссис Валинез, со слезами глядя на меня. Ее муж нахмурился и коротко кивнул. Тогда я наконец решился.

— Вы знаете, что Джо умер в космосе, — начал я. — Он получил во время старта серьезные повреждения внутренних органов и сразу же потерял сознание. К счастью, ему не пришлось страдать — очнувшись, он почти сразу же скончался. И боли, похоже, не ощущал. Он лежал и глядел в иллюминатор на звезды. Они были прекрасны, эти далекие солнца, словно ангелы, Джо смотрел на них спокойным взглядом, а затем что-то прошептал, повернулся на бок и заснул навеки. Миссис Валинез, обливаясь слезами, тихо запричитала:

— Боже, спасибо за твою милость. Мой сын умер, глядя на звезды, что летели в космосе, словно ангелы…

Я не мог смотреть на это. Поднявшись, я пошел к выходу, а Валинезы даже не взглянули мне вслед. Они сидели, держась за руки, как дети, и плакали.

Выйдя из лавки, я достал сигареты. Но не успел закурить, как на пороге возник Валинез. Он растроганно потряс мне руку:

— Спасибо, сержант Хаддон. Мы вам очень благодарны.

— Я просто выполнил свой долг, — сказал я и поспешил к такси.

Захлопнув дверцу, достал конверт с надписью «Джо Валинез» и разорвал его в мелкие клочья. Я возблагодарил бы Господа, если бы никогда не получал этого письма — и других, что лежали у меня в кармане, тяжелые, словно могильные плиты.

Я сел на утренний самолет, направляющийся в Омаху. Сразу же после взлета заснул, и ко мне вернулись кошмары…

Чей-то голос прокричал:

— Идем на посадку!

И ракета начала опускаться. Мы вновь лежали в гамаках, спеленутые ремнями безопасности, и мечтали, чтобы в стенах были иллюминаторы, и мы бы видели, что происходит снаружи. Но еще больше хотели, чтобы при посадке ни одна ракета не разбилась — или хотя бы не НАША ракета…

— Спуск продолжается…

Двигатель гремел под нами словно молот, но не постоянно, как при старте, а взрывными сериями: «Бом-бом-бом-бом», затем пауза и снова: «Бом-бом-бом-бом». Сержант Брейк кричал что-то, но слова терялись в реве, доносящемся из-за стенок — ракета уже вошла в атмосферу.

Грохот двигателя стал иным — теперь откуда-то снизу доносилось непрерывное: «Краш-краш-краш!» Нам оставалось только молиться: «Господи, спаси, спаси, спаси!..»

Последовал последний, самый сильный удар, и отсек погрузился во тьму. Лампы, даже аварийные, разом погасли. Все заорали одновременно. Потом кто-то склонился надо мной в темноте и голосом Брейка Джердена приказал:

— Фрэнк, снимай ремни и вылезай! И все остальные — вылезайте немедленно!

Мы сели на Марс и остались живы. Но мы были полумертвы от усталости, а начальству не терпелось начать действовать.

Загорелся тусклый аварийный свет. Брейк орал не переставая:

— Надеть дыхательные маски! Немедленно! Надо срочно выходить наружу!

— Мой Бог, мы только что сели, разобраны на части, так что и пальцем не пошевелить… мы просто не в силах!

— А я говорю, надо выходить! Несколько ракет разбилось при посадке! Мы должны помочь раненым! Надеть маски! Быстро, сукины дети!

Пришлось оставить свои гамаки. Месяцы муштры в Центре подготовки не прошли даром. Джим Клаймер был уже на ногах, Уолтер пытался распутать ремни в гамаке подо мной. Кто-то отчаянно ругался в полутьме, и ему вторили несколько других голосов.

Когда я наконец спрыгнул на пол, мои колени подогнулись. Рядом приземлился юный Лассен и тут же завалился на бок. Джим было склонился над ним, но Брейк, стоя у распахнутого люка, орал без передышки:

— Выходите, парни! Выходите, черт бы вас побрал!

Мы побежали вниз по трапу. Зажим маски так давил мне на нос, что я не мог толком вздохнуть. Внизу, у спущенного пандуса, стоял офицер и кричал, чтобы мы выходили наружу и присоединялись к пятому отряду.

Холод. Ледяной холод, и бледное сияние маленького сморщенного Солнца в медном небе, и волнистая, охряно-красная песчаная равнина до самого горизонта… Песок скрипел под башмаками, когда наш отряд проследовал за капитаном Веллом к далекой металлической глыбе, которая лежала, непривычно наклоненная носом вниз, на склоне высокой дюны.

— Торопитесь, парни! Быстрее!

У груды металла, что когда-то была ракетой-7, нас ожидало кошмарное зрелище. Корпус был смят в гармошку, словно бумажный. Через трещины выползали окровавленные люди, взывая о помощи. Из лопнувших топливных баков доносилось громкое бульканье…

Но нет, все это случилось позже. Сейчас я был еще на борту ракеты-4, и мы еще не сели на Марс, а только подлетали к загадочной красной планете…

— Внимание, заходим на посадку…

Нет, я не хотел вновь пережить этот проклятый сон! Я орал что было мочи и отчаянно боролся с ремнями безопасности — и наконец очнулся. Оказалось, я сижу в кресле самолета и перепуганная стюардесса стоит рядом. Увидев, что я пришел в себя, она пролепетала:

— Это Омаха, сержант! Мы идем на посадку.

Глаза пассажиров были устремлены на меня, и я понял, что опять кричал во сне. Спина была мокрой, как каждую ночь в госпитале, когда я просыпался от собственных воплей.

Я дрожащими руками застегнул ремень. Пассажиры уже смотрели в иллюминаторы.

Был полдень, и горячее солнце Небраски грело мне спину, когда я достиг здания аэропорта. Мне повезло — оказалось, что автобус в Куффингтон отправляется с минуты на минуту.

Рядом со мной сел фермер — крупный парень с короткой стрижкой и мясистым лицом. Он сразу же предложил сигарету и поведал, что до Куффингтона всего несколько часов езды.

— Вы живете там? — поинтересовался он, с любопытством разглядывая мою форму.

— Нет, в Огайо, — ответил я. — Мой друг Клаймер из этих мест.

Фермер не знал его, но вспомнил, что будто бы один из городских ребят на самом деле был включен в состав Второй экспедиции.

— Да, — кивнул я. — Это и был Джим.

Он ухмыльнулся и задал мне все тот же дурацкий вопрос:

— Ну и как там, в небесах, мистер?

— Сухо, — ответил я. — Чертовски сухо. Ни капли воды.

— Я так и думал, — сказал он. — По правде говоря, у нас тоже нынче засуха будь здоров. А вот в прошлом году было отлично. В прошлом году…

Куффингтон оказался небольшим городком, окруженным золотистыми полями пшеницы, тянувшимися до самого горизонта. Центральная улица была заставлена по обеим сторонам магазинами и лавками, остальные густо заросли кустарником и больше напоминали аллеи старого парка.

Было жарко, и я не спешил покидать автостанцию. Пролистав тонкий телефонный справочник, я обнаружил три фамилии Грэхем. Первая же из них принадлежала мисс Илле Грэхем — той, которую я искал. Узнав, что с ней разговаривает по телефону друг Джима, она взволнованно воскликнула, что немедленно приедет и просит подождать.

Я стоял под навесом, смотрел на тенистую улочку, по которой запросто разгуливали индюки, и думал — вот почему Джим Клаймер был тихим и спокойным. Точно таким же, как это место.

Подъехал двухместный автомобиль, и мисс Грэхем приглашающе открыла дверцу. Она оказалась миловидной шатенкой, выглядевшей так, словно перенесла длительную болезнь.

Видимо, я тоже был не в форме, поскольку она сочувственно взглянула на меня и сказала:

— Наверное, вы очень устали с дороги, мистер Хаддон. Я чувствую угрызения совести, что не предложила остановиться у меня на день-два.

— Я в полном порядке, мисс Грэхем, — заверил я. — И очень тороплюсь домой, в Огайо, а мне надо перед этим еще побывать в паре мест…

Когда мы неспешно ехали по улицам города, я спросил, нет ли у Джима здесь других родственников.

— Увы, нет, — ответила мисс Грэхем. — Его родители погибли в автомобильной катастрофе несколько лет назад. Джим некоторое время жил с дядей на ферме в окрестностях Грандвейта, но они не поладили. Тогда Джим переехал к нам и стал работать на местной электростанции.

Свернув на соседнюю улочку, она добавила:

— Моя мама сдавала Джиму квартиру. Об этом все знают.

— Понимаю, — сказал я.

Грэхемы жили в большом квадратном доме с просторной верандой. Во дворе росли старые липы. Мы вошли в дом, и девушка предложила мне сесть в плетеное кресло около окна. Чуть позже она привела свою мать — маленькую, сгорбленную старушку. Мы немного поговорили, и старая миссис Грэхем поведала мне, что Джим был для нее словно родной сын. Она настолько разволновалась, увидев меня, что дочь вскоре увела ее обратно в соседнюю комнату.

Вернувшись, она уселась в кресле рядом со мной и показала небольшую связку голубых конвертов.

— Это письма, которые я получила от Джима, — сказала она грустно. — Их немного, и они такие короткие…

— Нам разрешали посылать только тридцать слов каждые две недели, — объяснил я. — На Марсе нас было около двух тысяч, и передатчик не мог работать на нас все время.

— Удивительно, как много вкладывал Джим в эти несколько слов, — сказала она и протянула мне несколько писем.

Я прочитал парочку. Одно гласило: «Порой я пытаюсь ущипнуть себя, не веря, что я один из первых землян, ступивших на чужую планету. По ночам я часто выхожу наружу, смотрю на зеленую звезду Земли и говорю себе — а ведь я помог осуществить вековую мечту человечества!»

В другом послании Джим писал: «Этот мир угрюмый, пустынный и таинственный. Мы мало знаем о нем. До сих пор никто не видел здесь ничего живого, за исключением лишайников, открытых Первой экспедицией, но на Марсе наверняка есть и другие формы жизни».

Мисс Грэхем спросила:

— Вы нашли что-нибудь, кроме лишайников, мистер Хаддон?

— Да, два или три вида растений, напоминающих земные кактусы, — сказал я. — И еще много, очень много песка и скал. Это все.

Когда я читал эти маленькие письма, я стал лучше понимать Джима. В них открылось кое-что, о чем я раньше не подозревал. Оказалось, в душе он был романтиком — этот тихий, медлительный парень, сторонившийся шумных компаний. Он относился к Марсу и к нашей экспедиции далеко не так прагматично, как многие другие.

Марс обманул нас. После того, как мы насытились планетой по горло, иначе, как Дыра, ее никто и не называл. А вот Джима наше поспешное разочарование огорчило, и он замкнулся в себе, словно улитка, дабы не дай Бог не проговориться, что он до сих пор без ума от марсианских закатов.

— А вот последнее письмо, которое я получила от Джима, — мисс Грэхем натянуто улыбнулась и протянула еще один конверт.

Текст гласил: «Я отправляюсь завтра в пустыню с картографической экспедицией. Мы будем путешествовать по местам, где не ступала нога человека».

— Я тоже был там, — сказал я. — Мы с ним ехали в одном краулере.

— Джим, наверное, был счастлив до глубины души?

Я задумался. Этот поход оказался сущим адом. Нам предстояло сделать не так много — провести предварительную топографическую разведку, а также сделать замеры радиоактивности с целью определения возможных залежей урана.

Все это было чертовски трудно, но вполне терпимо. Но нам не повезло — вскоре после нашего отъезда из лагеря началась песчаная буря.

Марсианский песок, чтоб ему было неладно, непохож на земной. За миллиарды лет он превратился в тончайшую пыль, которую ветер гонял взад-вперед над мертвой, сухой пустыней. Песок с легкостью проникал везде — под дыхательные маски, защитные очки, в двигатели краулеров, в пищу, в воду и даже в практически герметичные комбинезоны. В течение трех дней пути вокруг нас не было ничего, кроме лютого холода, ветра и песка.

Был ли Джим счастлив при виде этой красной преисподней? Еще недавно я только посмеялся бы над столь нелепым предположением, но сейчас уже не был так уверен. Кто его знает. Джим был очень вынослив и терпелив, даже больше, чем я. Может быть, он и на самом деле воспринимал этот кошмар как самое восхитительное и увлекательное приключение.

— Да, конечно же, он был счастлив, — сказал я, честными глазами глядя на мисс Грэхем. — Все мы были в восторге. Да и любой на нашем месте испытывал бы те же самые чувства.

Мисс Грэхем слегка улыбнулась и забрала письма Джима.

— Вы тоже переболели марсианской лихорадкой, мистер Хаддон? — спросила она.

Я сказал, что да, но в более легкой форме, чем Джим. И продолжил:

— Врачи так и не разобрались, вызывают ли ее какие-то вирусы, или это просто реакция на непривычные условия. Сорок процентов наших ребят переболело этой лихорадкой. Обычно она протекала не так уж и тяжело, неприятны были только жар и дурнота.

— Надеюсь, за Джимом ухаживали как следует? — спросила девушка. Ее губы немного дрожали.

— Конечно, за ним хорошо ухаживали, — заверил я. — Для него сделали все, что только было в наших силах.

Все, что было в наших силах? Это звучало смешно. Первая помощь, может, и была оказана. Никто не ожидал, что так много людей заболеет. Мест в нашем госпитале не хватало, и большинство больных оставалось на своих койках. Все наши врачи, кроме одного, тоже заболели, а двое даже скончались.

Эпидемия обрушилась на нас месяцев через шесть после прибытия. От тоски мы начинали уже потихоньку сходить с ума. Все ракеты, кроме четырех, уже вернулись на Землю. В нашем лагере, окруженном скалами и песчаным морем, под осточертевшим медным тазом неба оставалось всего несколько сот человек…

Первый энтузиазм давно исчез. Мы устали и тосковали по дому, по зеленой траве, восходу Солнца — настоящего Солнца, а не того бледного пятна, от которого просто тошнило. Мы жаждали вновь увидеть лица женщин, услышать плеск волн — но все это было недоступно, пока нам на смену не прилетит Третья экспедиция. Все насытились Марсом по горло. И тогда нагрянула лихорадка.

— Уверяю вас, мисс Грэхем, мы сделали для Джима все возможное, — повторил я.

Конечно, так оно и было. Я вспомнил, как мы с Уолтером топали через ледяную ночь к госпиталю, чтобы позвать на помощь врача. Брейк остался дежурить рядом с Джимом. Но мы не нашли никого.

Когда мы плелись обратно, Уолтер поднял голову к небу и погрозил кулаком зеленой звезде Земли.

— Ты только подумай, Фрэнк, пока мы здесь помираем, там парни танцуют с девчонками, пьют пиво с друзьями и ржут, как мустанги! Почему мы должны здесь дохнуть, как мухи? Чтобы найти уран для их драгоценных атомных станций?

— Брось, — устало возразил я. — Джим не умрет. И другие тоже.

«Сделали все возможное»? Да. Все, что мы могли, — это вымыть Джиму лицо, дать ему успокоительные таблетки и беспомощно наблюдать, как он умирает.

— Никто не смог бы сделать больше на нашем месте, — уверил я мисс Грэхем, на этот раз вполне искренне.

— Рада слышать это… — прошептала девушка. Ее губы дрожали. Казалось, она вот-вот разрыдается.

Когда я собрался уходить, мисс Грэхем неожиданно спросила, не хочу ли я взглянуть на комнату Джима. Она с матерью сохранили ее такой, как до его отъезда в Центр подготовки.

Я не хотел задерживаться, но как признаешься? Изобразив на лице горячий интерес, поплелся за девушкой. Комната была тесной и скудно обставленной, впрочем, иного я и не ожидал. Мисс Грэхем открыла шкаф, до половины заставленный аккуратными рядами старых журналов.

— Здесь собраны все научно-фантастические журналы, которые Джим читал еще мальчишкой, — с трогательной улыбкой сказала девушка. — Он хранил их, словно сокровища.

Я взял один в руки. На яркой обложке был изображен космический корабль, совершенно непохожий на наши угловатые сигары, а за ним — сияющие кольца Сатурна. Рядом не хватало только зеленокожей, едва одетой красавицы с бластером в руке. Но все равно это выглядело очень романтично.

Полистав пожелтевшие страницы, я поставил журнал на место. Мисс Грэхем немедленно поправила его так, чтобы он не выбивался из общего ряда. Казалось, она опасалась, что Джим может вот-вот прийти, и ему не понравится такой вопиющий беспорядок.

Она настояла на том, чтобы подвезти меня до аэропорта. Казалось, она очень огорчена моим отъездом. И все потому, что я последний видел ее Джима живым.

Когда мы расстались, я вздохнул с облегчением. По пути к кассам я размышлял, скоро ли пройдет ее горе. Видимо, да. Люди умеют забывать, и это правильно, иначе жизнь превратилась бы в сущий ад. Со временем она выйдет замуж за какого-нибудь симпатичного молодого человека и думать забудет о Джиме.

И тогда скорее всего она просто выбросит старые журналы, которые так много значили для паренька, заснувшего вечным сном на планете своей мечты.

Будь моя воля, я бы ни за что не полетел в Чикаго. Но отец Уолтера Миллиса позвонил мне в госпиталь дважды, и в последний раз сообщил, что пригласил родителей Брейка приехать из Висконсина, дабы они также имели счастье лицезреть «героя космоса и друга их сыновей». Как я мог возразить?

Мистер Миллис встретил меня в аэропорту. Энергично пожав мне руку, он сказал, что очень благодарен и весьма ценит мой порыв — ведь я, судя по всему, тороплюсь домой, к родителям.

— Верно, — сказал я. — Но они навещали меня в госпитале, так что могу немного и потерпеть.

Это был крупный, приятного вида мужчина, одетый в тщательно выглаженные брюки и рубашку с короткими рукавами, аккуратно заправленную за пояс. От него веяло солидностью преуспевающего бизнесмена. Он казался очень дружелюбно настроенным, но порой я ловил его косые взгляды, в которых светилось удивление, словно он не мог понять, почему это я вернулся на Землю, а его Уолтер — нет. И я не мог обвинять его.

Нас ждал лимузин с водителем. Мы поехали через город, направляясь в северные кварталы. По пути мистер Миллис с гордостью продемонстрировал местные достопримечательности, в том числе атомную электростанцию.

— Это одна из многих тысяч подобных станций, рассеянных по всему миру, — с видом знатока объяснил он. — Они дают огромную экономию природных энергоносителей: нефти, газа и угля. Марсианский уран — великая вещь, сержант.

— Да, — сказал я, — само собой разумеется.

Меня прошибал пот при мысли, что он вот-вот начнет расспрашивать о сыне. Я понятия не имел, что ему рассказать. Слишком широко разевать пасть не следовало, ибо кое-что из происшедшего было отнесено к строжайшим секретам. Всех нас заставили дать подписку о неразглашении, а это не шутка.

Но мистер Миллис не давал мне собраться с мыслями. Он болтал без умолку. Я узнал, что его жене нездоровится, что Уолтер был их единственным ребенком, а сам он — крупной шишкой в строительном бизнесе и прочее, и прочее.

Мне он не понравился. Уолтер был отличным парнем, но папаша выглядел надутым индюком, только и знающим, что распространяться об акциях, биржевых сделках, ценах на недвижимость и тому подобное.

Он желал знать, как скоро, по моему мнению, добыча марсианского урана станет рентабельной. Я честно признался, что очень не скоро.

— Видите ли, Первая экспедиция провела лишь рекогносцировку, — объяснил я. — Вторая занималась картографическими работами и подыскивала место для будущей базы. Конечно, дело будет продолжено. Я слышал, что в Третьей стартует добрая сотня ракет. Но Марс — это далеко не подарок.

Мистер Миллис, конечно же, не согласился. Земля испытывает энергетический голод, и потому дела пойдут куда быстрее, чем я думаю.

Внезапно он спросил:

— Кто был лучшим другом Уолтера в вашей экспедиции, мистер Хаддон? Ведь у него были там друзья?

Он спросил это извиняющимся, почти жалобным голосом, и хотя он и был надутым индюком, моя неприязнь к нему мгновенно улетучилась.

— Брейк Джерден, — сказал я. — Брейк был сержантом в нашем отряде, и они с Уолтером с самого начала держались вместе.

Мистер Миллис кивнул и больше не возвращался к этой теме. Он указал в сторону далекого озера и сообщил, что мы почти приехали.

Это оказался не просто дом, а большой особняк. В гостиной нас ожидала миссис Миллис. Она была бледной, молодящейся особой из числа тех, кто вечно занят только собой. Она изобразила на лице вселенскую скорбь и простонала, что очень рада видеть друга ее бедного Уолта. И хотя ее супруг был индюком, мне показалось, что он переживает потерю сына куда больше, чем эта дамочка.

Он проводил меня в одну из спален и предложил немного передохнуть перед обедом, тем более что родители Брейка еще не приехали.

Я сидел на диване, оглядывая комнату. Она была куда шикарнее всех, что мне доводилось видеть. Теперь, когда я познакомился с обитателями этого роскошного особняка, мне стало понятно, почему Уолтер свихнулся.

Он был хорошим парнем, но слишком темпераментным и, как я понимаю теперь, немного избалованным. Дисциплина тренировочной базы оказалась для него чересчур жесткой, и пережитый надлом должен был рано или поздно сказаться. Так и произошло.

Я глядел из окна на бассейн и теннисный корт и задавался вопросом: кому это нужно теперь, когда Уолтера нет. Даже странно — имея все это, он кончил фактически самоубийством.

Я прилег на кровать, отогнув покрывало, чтобы не испачкать его ботинками — снимать их было неохота. От мысли о предстоящем обеде «в тесном семейном кругу» было тошно. Что хуже всего, я понятия не имел, какова официальная версия случившегося.

«Командование Второй экспедиции с глубоким прискорбием сообщает, что Ваш сын умер героем — его пристрелили как бешеную собаку…»

Чушь, конечно, они придумали что-то другое. Но что? Дьявол, рассердился вдруг я, почему эти совершенно посторонние люди не хотят оставить меня в покое? Почему я должен отдуваться один? Врач-психолог в госпитале посоветовал мне поскорее забыть обо всем, а они заставляют меня вновь и вновь переживать случившееся. Черт бы их всех побрал, почему бы не поехать спокойно домой и послать всех подальше?.. Но я не мог.

Не исключено, что лучше всего рассказать правду. Ведь Уолтер был далеко не единственным, кто свихнулся в марсианской пустыне. В последние два особенно жутких месяца у многих поехала крыша. И было с чего!

«Третья экспедиция не прилетит!»

«Мы завязли в этом дерьме по уши, а эти сволочи не хотят послать нам помощь!»

Только об этом и говорили в те дни на нашей базе. И тому были веские причины. Четверо из нас загнулись от лихорадки, припасы кончались, медикаменты тоже. Все чаще по вечерам мы поднимались на соседние холмы и глядели в небо, ожидая ракет, которые все не прилетали.

На Земле произошла небольшая заминка. Чисто техническая — не уставал объяснять нам полковник Николс (он стал нашим командующим после смерти генерала Райена). Все проблемы уже решены, толковал он, и ракеты, вероятно, в пути. Надо еще чуть-чуть продержаться…

Держаться? Этим мы только и занимались, поскольку работники из нас были уже никакие. По ночам мы лежали на койках в одном из металлических бараков и слушали, как заходится кашлем бедняга Лассен. А там, за стенами, выл и хохотал ветер, несясь через ледяную пустыню.

Однажды вечером Уолтер сказал, с тоской глядя в окно:

— А если Третья не прилетит, а? Неужто мы будем здесь сидеть и гнить? У нас есть четыре ракеты — места хватит для всех.

Лицо Брейка помрачнело.

— Уолт, сколько можно болтать? Лучше поспи.

— А ты мне рот не затыкай! Мы тебе не герои из вшивого боевика. Если о нас забыли на Земле, почему мы должны сидеть сложа руки?

— Мы должны ждать, — терпеливо ответил Брейк. — По нашим сведениям, три ракеты вот-вот прибудут.

Мне кажется, всего этого кошмара не случилось бы, если б однажды ночью один из парней не ворвался в барак с воплем: «Они здесь! Они сели на запад от гряды скал!»

Когда мы сломя голову прибежали туда, ракетами там и не пахло. Вместо них мы обнаружили лишь воронки от небольших метеоритов.

Думаю, наших ребят это потрясло. Сам я в это время лежал без сознания с острым приступом лихорадки. И только спустя пару часов узнал, что на базе вспыхнул бунт.

Когда надо мной склонился Брейк, я увидел, что на его плече висит винтовка, а на рукаве красуется повязка «Военная полиция». Я спросил, что случилось. Он объяснил: речь идет о захвате ракет.

— Уолтер? — догадался я, и Брейк с мрачным видом кивнул.

— Да, возглавляет бунтовщиков. Чертов идиот!

— Даже не верится, — пробормотал я. — Для таких дел у него вроде бы кишка тонка.

— С дисциплиной этот парень был всегда не в ладах, — процедил Брейк. — Нам повезло, что у заговорщиков такой дерьмовый лидер… Пока, Фрэнк, увидимся позже.

Мы увиделись позже, но не совсем так, как я ожидал. До этого целый день я слышал выстрелы за стенами барака, а затем прозвучал вой сирены, по коридору пронесся топот, и краулеры куда-то укатили.

Собравшись с силами, я оделся и с трудом дотащился до выхода из барака. Машины направлялись в сторону ракет. Рядом остановился джип, и капрал втащил меня внутрь.

— Эти чертовы глупцы украли ружья! — заорал он. — И теперь пытаются захватить ракеты, чтобы улететь на Землю!

Я смутно помню бешеную тряску по дороге к месту боя. Когда мы подоспели, все, к счастью, было кончено. Несколько парней суетились рядом с опорами ракеты, копая в земле яму. Стоящий неподалеку майор Вейлер хрипло выкрикивал приказ за приказом. Но никто его не слушал.

На краю ямы лежали восемь человек, и большинство из них были мертвы. Уолтер был застрелен прямо в сердце. Как вождь бунтовщиков, он первым бросился в атаку и был почти сразу же убит. Один из наших полицейских также скончался от ран, а на кителе другого расплывалось красное пятно. Это был Брейк.

Он умер этой же ночью, не приходя в сознание, и чуть позже отдал концы бедолага Лассен. Я сам едва дотянул до утра, уже почти не надеясь выкарабкаться.

Когда рассвело, выяснилось, что от нашего отряда в четырнадцать человек осталось всего пятеро…

Ну как могло руководство NASA обнародовать такие факты? Впрочем, и нам самим не очень-то хотелось вспоминать о марсианском бунте. Но сейчас я попал в нелепое положение. Придется беседовать одновременно с родителями и Брейка, и Уолтера. Конечно же, они захотят узнать, как погибли их сыновья. А правда в том, что они попросту убили друг друга.

Так что же им сказать? Я знал только, что командование официально сообщило о некоем «несчастном случае». Но как он расшифровывался в извещениях, направленных родственникам, я и понятия не имел.

К двум часам я неохотно спустился в гостиную. Здесь меня уже ждали родители Брейка. Мистер Джерден оказался высоким костлявым мужчиной со спокойными голубыми глазами — такими же, как у его сына. Он не сказал и двух слов, но его миниатюрная, склонная к полноте супруга говорила за обоих.

Она сообщила, что я выгляжу точно так же, как на фотографиях, которые Брейк присылал из Центра подготовки, и что у нее, слава Богу, остались три дочери, две из них вышли замуж, одна живет в Милуоки, другая — на побережье, а Брейка она назвала в честь героя одной из книг Стивенсона.

Чтобы остановить этот словесный поток, я соврал, что читал эту книгу, и высказал мнение, что Брейк — прекрасное имя.

Миссис Джерден посмотрела на меня сияющими глазами и согласилась:

— Да, чудесное имя.

Обед прошел замечательно. Хозяева уставили стол всеми возможными яствами, о которых на Марсе я и думать забыл. Затем мы уселись на веранде, мужчины достали сигары — и все дружно посмотрели на меня.

Вздохнув поглубже, я спросил, известно ли им, что случилось с их сыновьями. Мистер Миллис ответил — нет, им сообщили только о несчастном случае.

Это облегчило мою задачу. Я уселся поудобнее, буквально пронзаемый взволнованными взглядами.

— Это была та самая случайность, что происходит раз в сто лет. Вы знаете, что на Марс метеориты падают куда чаще, чем на Землю. Его атмосфера очень разрежена, и камни из космоса не успевают сгореть до подлета к поверхности. Так случилось, что один из метеоров попал в цистерну с горючим, и она взорвалась. Я был в это время болен, сам ничего не видел, но мне рассказали товарищи.

Бедняги-родители слушали затаив дыхание, и я продолжил свою небылицу:

— Двое наших парней потеряли сознание и могли сгореть, если бы не подоспели остальные и не залили их пеной из огнетушителей. Пострадавших быстро оттащили от цистерн, но внезапно рядом взорвался еще один бак. Двое спасателей погибли на месте. Это и были Брейк и Уолтер. Они умерли мгновенно и без мучений.

История звучала настолько нелепо, что я опасался, что мне не поверят. Но никто не сказал ни слова, пока мистер Миллис не выдавил:

— Так вот что произошло… Выходит, Господь был милостлив к нашим мальчикам и подарил им безболезненную смерть?

— Да, — сказал я. — Они умерли очень быстро.

— Но тогда я не понимаю, почему командование не рассказало нам правду. Странно…

У меня был готов ответ и на это:

— Все засекречено, потому что руководство NASA не хочет, чтобы люди знали о метеоритной опасности на Марсе.

Миссис Миллис поднялась и сказала, что она дурно чувствует себя и просит извинить — ей надо отдохнуть. Она надеется еще раз увидеться со мной завтра утром.

Вопросов ко мне больше не было, и после обмена ничего не значащими фразами я с огромным облегчением поднялся и, попрощавшись с четой Джерденов, вернулся в свою комнату.

Внезапно в дверь постучали. Это был отец Брейка. Он пытливо посмотрел на меня.

— Вы все это придумали, мистер Хаддон?

От этих глаз некуда было скрыться, и я признался.

— Да, — сказал я. — Все придумал, от первого слова до последнего.

— Я понимаю, у вас наверняка есть серьезные поводы для этого, — глухо сказал он. — Скажите мне только одну вещь. Как бы там ни происходило на самом деле, Брейк вел себя правильно?

— Он вел себя как мужчина, — искренне ответил я. — Он был лучшим из нас, с самого начала и до самого конца.

Мистер Джерден долго испытывающе смотрел на меня, а потом слегка кивнул. Я понял, что он поверил. На прощанье он еще раз пожал мне руку.

— Все правильно, сынок. Так и должно было быть. Брейк прожил хорошую жизнь.

Закрыв за ним дверь, я едва не взвыл от отчаяния. Все, я сыт этим по горло!

Я написал записку — благодарил хозяев и просил простить, — а затем торопливо спустился вниз и тихонько выскользнул наружу. К счастью, меня никто не заметил.

Было уже довольно поздно, и на шоссе было мало машин, но один из грузовиков остановился на мою поднятую руку. Водитель сказал, что едет в сторону аэропорта. Он спросил меня, на что он похож, этот Марс, и я ответил, что там чертовски одиноко.

Ночь я провел в кресле в зале ожидания, и впервые за долгое время кошмары не посетили меня. А днем я уже был дома, в Огайо, и полагал, что мучения мои кончились.

Дело шло к вечеру, когда я въехал в Хармонвилл. Мои родители не знали, что я прилечу в Кливленд ранним рейсом, и потому мне пришлось их долго ждать в аэропорту.

При въезде в поселок я увидел большой транспарант над Маркетстрит:

«Хармонвилл приветствует героев космоса!»

Герой космоса — это был, по-видимому, я. Все газеты пестрели подобными заголовками. Забавно. Мы сидели, втиснутые в тюремную клетку нашего отсека, и ни черта не делали, а вот теперь стали «героями».

Под транспарантом стояли молодые люди в красивой униформе — оркестр местного колледжа. Я не сказал ничего, но отец, похоже, заметил ненависть в моих глазах.

— Фрэнк, понимаю, что ты устал, но эти ребята — твои друзья, и они горят желанием выказать тебе гостеприимство!

А мне только что было так хорошо! Я ехал в машине по своей стране с милым мне названием Огайо, с ее аккуратными деревеньками, пшеничными полями и многочисленными фермами. При виде этой патриархальной глубинки слезы навернулись мне на глаза и я почти успокоился. Но теперь с ужасом понял, что мне вновь придется говорить о Марсе, чтобы ему гореть в адском огне!

Отец остановил автомобиль, и оркестр грянул марш. Мистер Робинсон, наш мэр, а по совместительству дилер фирмы «Шевроле», пошел нам навстречу. Он прочувственно потряс мне руку:

— Приветствую тебя дома, Фрэнк! Ну и как там было, в небесах?

— Там было чертовски холодно, — сказал я. — Ужасно холодно.

Мистер Робинсон понимающе кивнул. Он разбирался в таких вещах — ведь у него дома был отличный холодильник.

— В последний раз ты был здесь в феврале, — сказал он. — Восемнадцать месяцев прошло, а это не шутка!

Он благословляюще махнул рукой, и мы неспешно поехали дальше, а оркестр шествовал впереди и играл марш за маршем. Мимо проплывали раскидистые клены, церкви и старые дома, многие из которых были построены еще в прошлом веке. Вскоре мы подъехали к самому крупному зданию в поселке — местному кинотеатру.

У входа нас ждала небольшая толпа, которая сразу же разразилась аплодисментами — не очень громкими, как бывает только тогда, когда люди искренне счастливы. Я вышел из машины и стал пожимать десятки рук, толком не успевая разглядеть в толкучке лица моих земляков. Здесь бы я завяз надолго, но мистер Робинсон взял меня за локоть и повел в здание, призывая толпу расступиться.

В зале было того хуже. Все места заняты, проходы тоже. На маленькой сцене стоял стол, а стену за ним украшала впечатляющая картина, созданная из живых цветов. Под шаром из красных роз виднелась надпись «Марс», а под таким же шаром из белых роз — «Земля». Между ними, опять же из цветов, очень искусно была изображена ракета.

— Наш клуб цветоводов сделал это панно в твою честь, — гордо сказал мэр. — Почти все жители Хармонвилла принесли цветы из своих садов.

— Очень тронут, — искренне сказал я.

Мы с мэром поднялись на сцену, и тогда все встали и зааплодировали. Я увидел множество знакомых лиц — учителей колледжа, домохозяек, фермеров из округи, местную ребятню.

Я сел за стол, растроганный и смущенный, а мэр вышел вперед и произнес небольшую речь. Он напомнил, что большинство наших парней, повзрослев, как правило, покидали эти места и уходили в большой мир. Так было во время войны 1812 года, и в гражданскую войну, и во время обеих мировых войн. А вот теперь один из нас побывал на самом Марсе! Он сказал:

— Люди всегда размышляли, на что он похож, этот таинственный Марс, и теперь один из наших хармонвиллских парней вернулся, чтобы рассказать человечеству об этом!

И он жестом пригласил меня занять его место. Весь зал бурно зааплодировал. Я встал из-за стола и на негнущихся ногах подошел к краю сцены, лихорадочно размышляя, что же сказать своим землякам.

Внезапно я понял, почему участники Первой экспедиции не предупредили, что ожидает нас на этой проклятой планете. Они не хотели выглядеть нытиками, убоявшимися трудностей. И теперь я был точно в таком же положении.

Я взглянул на сияющие лица людей, на горящие глаза ребятни и подумал — нет, я не имею права обмануть их ожидания. Они начитались газетных историй о «таинственной красной планете» и «героических астронавтах» и не приняли бы правду о том, как это было на самом деле. Они ждали от меня совсем другого…

И я, запинаясь, начал:

— Наш путь был долгий, друзья. Долгий и утомительный. Но это удивительное, ни с чем не сравнимое чувство — сидеть около иллюминатора и провожать взглядом Землю, следить за проплывающими мимо звездами, видеть, как с каждым днем красная искорка растет и становится все ближе и ближе.

Но еще более удивительное ощущение вы испытываете, когда выходите из ракеты и ступаете в иной мир, видите в медном небе незнакомое маленькое Солнце… А вокруг — нескончаемая, полная загадок пустыня, среди которой, быть может, затеряны древние марсианские города.

Да, мы перенесли немало лишений, но мы знали, на что идем. Нам предстояло начать освоение нового мира, открыть новые горизонты для человечества. Это была трудная, по-настоящему мужская работа, но нам помогало то, что мы работали плечом к плечу, деля с товарищами все радости и печали.

Мы только начали великое дело освоения Марса, но эта работа будет продолжена. Сейчас, когда я стою перед вами, парни из Третьей экспедиции уже строят первый марсианский городок. Надеюсь, что он будет таким же уютным, как наш Хармонвилл. Четвертая экспедиция готовится к отлету. За ней, не сомневаюсь, последуют Пятая, Шестая, Седьмая… И тогда мы получим много урана, много дешевой энергии для Земли!

Сказав все это, я остановился, чтобы передохнуть. Мне чертовски хотелось разбавить эту бочку меда ложечкой дегтя, сказать землякам, что вся эта радужная перспектива не стоит и цента и, уж во всяком случае, не стоит того ада, через который нам пришлось пройти, и жизней тех, кого мы потеряли и еще потеряем. Ради чего умерли Джим, Брайен, Уолтер и многие другие? Чтобы мистер Робинсон мог поджарить лишнюю пару тостов или купить еще один холодильник?..

Но как сказать такое людям, которых знаешь с детства, которые любят тебя и гордятся тобой? Да и кто я такой, чтобы судить, что такое хорошо, а что такое плохо? Я мог и ошибаться. Ни одно большое дело не обходится без коктейля из пота, крови и дерьма, только об этом не принято особенно распространяться.

Так или иначе, я больше ничего не сказал, а только вернулся на свое место. Зал вновь захлестнула волна аплодисментов. И тогда я понял, что сделал все правильно. Я сказал именно то, что люди ХОТЕЛИ УСЛЫШАТЬ, и они остались довольны.

Затем мои земляки ринулись на сцену, и началась кутерьма с пожиманием рук, поцелуями, похлопыванием по плечу, бесконечными вопросами, радостными восклицаниями…

Когда я наконец выбрался наружу, оказалось, что уже наступила мягкая летняя ночь. О такой я мечтал с первого же дня полета, но сейчас у меня не было сил, чтобы наслаждаться этим обволакивающим, возбуждающим теплом.

Отец хотел отвезти меня домой на автомобиле, но я сказал:

— Нет, папа, поезжай один, я пройдусь пешком.

Наша ферма располагалась в паре миль от поселка, но в детстве я всегда ходил в школу более коротким путем, через ферму старика Хеллера. И сейчас мне захотелось вновь вернуться этой дорогой. Отец не стал возражать — он, как всегда, понял меня.

Я неспешно шел по Маркет-стрит, и по обеим сторонам мимо проплывали старые вязы и клены. Пахло цветами, растущими на газонах вдоль дороги.

Когда я проходил мимо дома ветеранов, то встретил Хода Эванса, механика из гаража мэрии. Как всегда в субботнюю ночь, он здорово наклюкался и выписывал широкие зигзаги, что-то напевая себе под нос. На одном из его виражей мы едва не столкнулись. Ход, казалось, ничуть не удивился.

— Привет, Фрэнк, — заплетающимся языком сказал он. — Слыхал, что ты вернулся.

Я опасался, что он задаст мне все тот же вопрос — как там было, в небесах? Но вместо этого он протянул початую бутылку.

— Парень, ты выглядишь паршиво, — сказал он сочувственно. — Не хочешь выпить?

Я сделал хороший глоток, а затем Ход разом выдул чуть не полбутылки и заявил, что заметил меня еще издалека, но ноги его почему-то шли не в ту сторону. Он был в прекрасном расположении духа, и ему в голову не пришло спросить, где же я пропадал столько времени.

Распрощавшись с Ходом, я свернул налево и пошел в темноте знакомой дорогой через выгон Хеллера. Дойдя до неширокого ручья, заросшего старыми ивами, я остановился на знакомом месте, куда ребенком часто приходил по ночам. Здесь все было по-прежнему — дружное кваканье лягушек, звон цикад в траве, густой запах водорослей.

Тогда я сделал одну вещь — впервые после возвращения на Землю. Я взглянул на звездное небо и нашел на нем маленькую красную искорку. В детстве я часто вглядывался в нее, начитавшись историй о жукообразных марсианах, хрустальных храмах и синекожих красавицах. Много позже, в Центре подготовки, мы с Брейком, Джимом и Уолтером тоже порой выходили в степь по ночам и негромко разговаривали на одну и ту же тему: неужели мы когда-нибудь окажемся там?

Да, мы оказались там, и мои друзья остались там навеки. Им не будет одиноко — ведь с каждой новой экспедицией рядом с их могильными холмиками появятся другие. Их будет все больше и больше…

Мне показалось, что ребята смотрят на меня оттуда, с расстояния сорока миллионов миль. Захотелось объяснить им, почему я не рассказал правду всем этим людям — во всяком случае, не всю правду.

— Парни, я не собирался никого обманывать, — сказал я. — Но мне казалось, что так будет лучше…

И замолчал. Это было безумие — разговаривать с теми, кто спит сейчас в марсианских песках вечным сном.

Еще долго я смотрел на красную искорку в небе, потом пошел к дому.

Реквием

Келлон горько подумал, что управляет не космическим кораблем, а руководит бродячим цирком. На борту собрались газетчики и тележурналисты с тоннами оборудования, маститые комментаторы, которые знали ответы на любые вопросы, красивые девушки-ведущие, помпезные бюрократы, заинтересованные в рекламе, поп — звезды, оказавшиеся здесь по той же самой причине.

У него были самый лучший корабль и команда во всем Управлении. Вот именно, были. Вместо экспедиции в один из неисследованных уголков Вселенной их послали с этим дорогостоящим людским грузом для выполнения абсолютно никому не нужной миссии.

Про себя он горько произнес: «Черт бы побрал всех этих…» Но вслух спросил:

— Позиция корабля соответствует рассчитанной вами орбите, мистер Риней?

Риней, второй помощник, серьезный молодой человек, который в данный момент возился с приборами в астронавигационной каюте, оторвался от своей работы и сказал:

— Да, идем точно по курсу. Можно готовиться к посадке? Келлон ответил не сразу. Он стоял напротив капитанского мостика, мужчина средних лет, крепкий, широкоплечий, с загорелым, спокойным лицом, на котором не отражалось ни единой эмоции. Он не хотел отдавать подобный приказ, но был вынужден подчиняться.

— Хорошо. Идем на посадку.

Мрачно, через иллюминаторы он следил за спуском. На окраине этого витка Галактики было сравнительно мало звезд, дрейфующих через бездонные просторы Космоса. Впереди, подобно бриллианту, сияло маленькое солнце. Оно относилась к группе белых карликов вот уже около двух тысяч лет и давало так мало тепла, что планеты, вращающиеся вокруг нее, были покрыты льдом. Все, кроме одной, ближайшей к звезде.

Келлон смотрел на рыжевато-коричневый комочек под ним. Лед, укрывавший его с тех пор, как солнце взорвалось и превратилось в белого карлика, теперь растаял. Несколько месяцев назад темная кочующая звезда прошла очень близко от этой солнечной системы. Мощная гравитация воздействовала на планетные орбиты, миры начали медленно по спирали приближаться к солнцу, и лед начал отступать.

Вирессон, один из младших офицеров, поднялся на мостик и взволнованным голосом доложил Келлону:

— Они хотят видеть вас внизу, сэр. Особенно мистер Борродайл. Он говорит, это срочно. Келлон подумал утомленно:

«Придется спуститься и встретиться лицом к лицу со всей этой сворой, каковой они все на самом деле и являются». Он кивнул Вирессону и пошел вниз, в кают-компанию. Вид ее вызвал у него отвращение. Вместо членов его команды, отдыхающих или занятых делом, в ней находилась маленькая, но шумная толпа расфуфыренных людей, громогласных мужчин и женщин, которые, казалось, все одновременно пытались что-то сказать и неприятно, нервно смеялись.

— Капитан Келлон, я хочу вас спросить…

— Капитан Келлон, пожалуйста…

Он терпеливо кивнул и с улыбкой начал пробиваться к Борродайлу. Ему были даны специальные инструкции сотрудничать с Борродайлом, который слыл самым популярным телекомментатором во всей Федерации.

Борродайл был полнеющим мужчиной с круглым розовым лицом и неестественно огромными и глубокими черными глазами. Его богатый оттенками бархатный голос часто звучал в различных программах, что был известен всем.

— Моя первая передача начнется через тридцать минут, капитан. При посадке я бы хотел получить полную картину. Если бы мои люди могли поместить камеру на мостик…

Келлон кивнул:

— Конечно. Там мистер Вирессон, он окажет им всякое содействие.

— Спасибо, капитан. Вы хотели бы увидеть передачу? — Да, но…

Он был прерван Лорри Ли, чье сияющее красивое лицо и фигура, искусный раскат голоса сделали ее идолом женщин-телерепортеров.

— Не забудьте, что моя передача начинается сразу после приземления. Я хочу ее сделать одна на фоне безжизненного мира. Вы можете проследить за тем, чтобы никто не испортил эффекта? Пожалуйста!

— Мы сделаем все, что сможем, — пробормотал Келлон. А когда на него набросилась остальная свора, он резко огрызнулся:

— Я поговорю с вами позже. Мистер Борродайл, прошу вас.

Он пробился сквозь толпу, следуя за Борродайлом к каюте, которая была превращена в телерадиокомментаторскую. Однажды, горько подумал Келлон, она служила более благородным целям. В ней хранились пробы воды и почвы и другие образцы из далеких миров. Но это было тогда, когда они выполняли исследовательскую работу, а не тащили с собой всю эту толпу болтливых дураков, совершающих сентиментальное паломничество.

Просмотр материалов не входил в обязанности Келлона. Но здесь, по крайней мере, было тише, чем там, внизу, в кают-компании. Он наблюдал за тем, как Борродайл подал сигнал, и экран монитора ожил.

На нем возник серовато-коричневый глобус, вращающийся в Космосе, увеличивающийся в размерах по мере их приближения. Теперь на нем можно было различить даже редкие моря. Проходили минуты, но Борродайл молчал, давая возможность приглядеться к этой картине. Затем зазвучал его глубокий, с ноткой драматической простоты голос: — Вы смотрите на Землю, — произнес комментатор. И вновь замолчал. Вращающийся коричневый шар теперь стал больше. Его покрывали белые облака. Затем Борродайл продолжил свою речь:

— Вы, жители многих миров Галактики, знайте, что это родная планета нашей расы. Ее имя говорит само за себя. Земля.

Келлон почувствовал всевозрастающее отвращение. Все, что говорил Борродайл, было правдой. И все же это фальшивка. Что сейчас Земля значила для него, или для Борродайла, или для миллиардов его зрителей? Это была история, сентиментальная случайность, а куча журналистов собиралась превратить ее во что-то помпезное. Борродайл продолжал:

— Около трех с половиной тысяч лет назад наши предки впервые покинули свой мир. Это произошло тогда, когда они вышли в Космос, отправившись сначала к ближайшим планетам, а затем и к другим звездам. Вот так зародилась наша Федерация, наше человеческое сообщество на миллионах миров.

Теперь на мониторе изображение коричневого глобуса сменило лицо Борродайла крупным планом. Он сделал драматическую паузу.

— Затем две тысячи лет назад было установлено, что солнце Земли находится на грани взрыва и превращения в белого карлика. Тогда оставшиеся люди Земли покинули свой мир, солнце взорвалось, после чего стало резко остывать, а его планеты начали покрываться льдом. И вот теперь, через несколько месяцев придет конец нашей старушке Земле. Она медленно приближается к солнцу и вскоре упадет на него, разделив участь Меркурия и Венеры. Когда это произойдет, то родина человечества исчезнет навсегда.

Снова пауза. И вновь Борродайл продолжил. Только теперь его голос звучал на более низких нотах:

— Мы, находящиеся на этом корабле простые репортеры, слуги огромной телерадиоаудитории из всех миров, прибыли сюда, чтобы в эти недели дать вам возможность в последний раз взглянуть на Землю. Мы думаем, мы надеемся, что вы сочтете для себя интересным вспомнить прошлое, которое уже стало легендой.

Келлон вновь подумал: «Этому ублюдку нет никакого дела до этой старой планеты, так же как и мне. Но у него неплохо получается скрывать это».

Как только передача закончилась, Келлон вновь был атакован шумной толпой в кают-компании. В жесте протеста он поднял руку.

— Пожалуйста, прошу вас. Сначала мы должны сесть. Вы не могли бы пойти со мной, доктор Дарноу?

Представитель Исторического бюро, доктор Дарноу являлся титулованной главой всей экспедиции, хотя никто не обращал на него особого внимания. Это был пожилой мужчина, похожий на воробья, который что-то щебетал себе под нос, когда они с Келлоном шли на мостик.

Он, по крайней мере, подумал Келлон, был искренен в своем интересе. Так же, как и еще более дюжины ученых на борту. Но их значительно превосходили числом эти жирные коты, большие боссы, заинтересованные в рекламе, профессиональные хлыщи и прочая шушера. Да, ну и удружило мне работку Управление Исследований!

С мостика он смотрел на серую планету и ее спутник. Затем спросил Дарноу:

— Вы говорили что-то об определенном месте, где хотели бы приземлиться?

Историк поднял голову и начал произносить торжественную, старомодную речь:

— Вы видите там континент? На его побережье было очень много больших городов, таких, как Нью-Йорк.

Келлон вспомнил это название. Давным-давно он учил его на уроках истории в школе. Палец Дарноу уткнулся в карту.

— Если бы вы могли приземлиться здесь, прямо на острове…

Келлон внимательно изучил рельеф, затем покачал головой.

— Слишком низко. Скоро будет прилив. Мы не можем рисковать. Но вот та точка на материке может нам подойти.

Дарноу выглядел разочарованным.

— Надеюсь, что вы правы.

Келлон приказал Ринею произвести расчеты для посадки, затем скептически спросил Дарноу:

— Вы, надеюсь, не рассчитываете найти очень много в руинах этих древних городов, после того как они простояли подо льдом две тысячи лет?

— Конечно, города были сильно повреждены, — согласился ученый, — но, возможно, сохранилось огромное количество реликтов. Я мог бы годами проводить там исследования…

— У нас не так много времени, только несколько месяцев, прежде чем эта планета подойдет слишком близко к солнцу, — сказал Келлон, а про себя добавил: «И слава Богу».

Корабль опускался по точно рассчитанной траектории. За бортом выла атмосфера, бурлили и кипели вихри, метались облака. Корабль миновал облачный слой и направился к мрачной коричневой равнине, покрытой белыми пятнами снежников. Где-то далеко впереди мерцал серый океан. Корабль совершил посадку. Зависло гробовое молчание, которое всегда следует за остановкой двигателей.

Келлон посмотрел на Ринея, который на минуту оторвался от пульта управления. На его лице было написано легкое удивление.

— Давление, кислород, влажность — все параметры благоприятные.

Затем он добавил:

— Ну конечно же, ведь когда-то на этой планете жили люди.

Келлон кивнул и сказал:

— Мы с доктором Дарноу выйдем первыми. Вирессон, постарайтесь удержать наших пассажиров внутри. Когда Келлон и Дарноу подошли к нижнему шлюзу, они услышали недовольный шум, донесшийся из кают-компании. Келлон понял, что Вирессону приходится нелегко. Эти люди не привыкли слышать «нет», и он мог представить их негодование.

Когда они вышли из шлюза, холодный пронизывающий ветер ударил в лицо. Они ступили на влажную каменистую почву, которая расползалась у них под ногами при каждом шаге. Дрожа от холода, они замерли, осматриваясь.

Под низким, серым, покрытым облаками небом распростерся мрачный коричневый ландшафт. Ничто не нарушало его монотонной одноцветности, если не считать сугробов, все еще белевших в низинах. Тишина царила в этом мире, нарушаемая лишь порывами ветра и треском остывающей обшивки корабля позади них. Келлон подумал, что этот мрачный мир не может вызывать никаких чувств. Но глаза Дарноу сияли.

— Мы должны использовать каждую минуту, — бормотал он, — каждую минуту.

Через два часа тяжелое телерадиооборудование было выгружено из корабля и на двух мотокарах отправлено на восток. Одним их мотокаров управляла Лорри Ли, одетая в лиловый синтетический костюм.

Келлон боялся, что тяжелые машины могут засесть в зыбучих грунтах, поэтому отправился вместе с журналистами. Но вскоре пожалел об этом.

Красотка Лорри Ли, чьи светлые волосы сияли даже в этом мрачном свете, дала волю всем своим журналистским жестам, выработанным долгими годами позирования перед камерой, когда она возбужденно указывала на руины Нью-Йорка. — Это просто невероятно! — кричала она в микрофон своей многомиллионной аудитории на тысячах миров. — Быть здесь, на Земле, увидеть колыбель человечества. Это кое-что значит.

Это что-то значило и для Келлона. Он почувствовал спазм в желудке. Повернувшись, пошел к кораблю, ощущая в тот момент, что если на обратном пути Лорри Ли затянут зыбучие пески, это не станет большой потерей.

Но этот первый день явился только началом. Космический корабль быстро превратился в центр бесчисленных и бесконечных телерадиопередач. Он был оснащен специальным оборудованием, с помощью которого сигнал передавался по лучу на ближайшую ретрансляционную станцию Федерации, а оттуда несся дальше к населенным планетам.

Келлон обнаружил, что Дарноу, который должен был координировать все это действо, оказался совершенно бесполезным. Планета, которая была скрыта от человеческого глаза несколько тысячелетий, представляла для него, историка, рай. Поэтому большую часть времени он проводил вдали от корабля, совершая свои собственные вылазки. На плечи его помощника, серьезного беспокойного молодого человека, свалилась неприятная обязанность противостоять жалобам и требованиям неугомонных, темпераментных телезвезд.

Келлон чувствовал переполняющую его скуку, когда стоял и наблюдал за всей этой происходящей вокруг него чепухой. Эти люди работали не покладая рук, но его не интересовали ни они сами, ни их передачи. Рой Квейли, молодой модельер мужской одежды, провел полусмешной, полуностальгический показ древней земной моды, в котором приняли участие хорошенькие девушки, одетые в глупые костюмы, с которых он снял копию. Барден, известный телевизионный продюсер, возглавил постановку фильма из времен старой Земли. Джей Максон, восходящий политический деятель в Конгрессе Федерации, обсуждал с Борродайлом правительственные законодательные системы прошлых времен, пытаясь таким образом заручиться поддержкой избирателей для своей Общегалактической партии. «Арктурус Плейере», великолепная группа исполнителей фольклора, читала старые земные стихи.

Келлон подумал с отвращением, что все это только показуха. Взрослые знаменитые люди вцепились зубами в возможность, предоставленную им внезапной гибелью забытой всеми планеты, подобно кривляющимся детям. А ведь в Галактике много настоящей работы, например, работы в Управлении Исследований, бесконечного, выматывающего, но увлекательного труда по изучению других систем и миров. И вместо того, чтобы заниматься ей, он был обречен находиться здесь несколько недель и даже месяцев вместе с этими клоунами.

Но ученых и историков он уважал. Они сделали всего лишь несколько передач, и их интерес не был фальшивым. Среди них оказался Галлер, биолог, который с восторгом показал Келлону пригоршню влажной почвы через неделю после их прибытия.

— Посмотрите на это! — гордо сказал он. Келлон опешил. — На что?

— На эти семена. Это обычный сорняк. Посмотрите. Келлон посмотрел и увидел, что из каждого семени торчал маленький усик.

— Они дают ростки? — произнес он, не веря своим глазам. Галлер радостно кивнул.

— Я на это надеялся. Понимаете, в северном полушарии уже наступила практически весна, согласно нашим заметкам, когда солнце внезапно взорвалось и превратилось в белого карлика. В течение нескольких часов температура упала, и поверхность начала покрываться снегом и льдом.

— Но это должно было убить всю растительную жизнь.

— Нет, — сказал Галлер.

— Большие растения, деревья и кусты погибли. Но семена более мелких впали в спячку. Теперь тепло, которое растопило лед, вызвало их обратно к жизни.

— Тогда здесь скоро появятся трава и цветы?

— Очень скоро, по мере поступления тепла. И действительно становилось все теплее по мере того, как проходили первые недели пребывания на планете. В один из дней исчезла облачность, и бриллиантовое солнце начало одаривать землю бело-золотым светом. И однажды наступило утро, когда весь ландшафт перед ними оказался покрытым зеленой травой.

Трава росла. Росли сорняки и вьюнки с такой скоростью, словно знали, что это их последний сезон, который не будет длиться долго. Пробивались новые ростки и начали появляться цветы. Печеночницы, колокольчики, одуванчики, фиалки расцветали вновь.

Теперь, когда больше не приходилось пробиваться через грязь, Келлон выходил на долгие прогулки. Снующие люди вокруг корабля, постоянное столкновение темпераментов, громкие, взволнованные голоса — все это окончательно доконало его. Он чувствовал себя намного лучше вдали от них.

Трава и цветы вернулись, но все равно это был пустынный мир. Прогулки по длинным неровным склонам действовали успокаивающе. Теперь солнце стало ярким и приветливым, облака редко появлялись на небе, а теплый ветер что-то нашептывал, когда он сидел на склоне и глядел на запад, где не было никого и не будет уже никогда.

— Проклятая скука, — думал он. — Но, по крайней мере, здесь намного лучше, чем там с этими болтунами.

Долгими часами он сидел так под лучами ласкового солнца, чувствуя, как успокаиваются его нервы. Вокруг него волнами колыхалась трава, а цветы склоняли свои головки под ветром.

Ни одного другого движения, никакой другой жизни. С жалостью он подумал об отсутствии птиц в эту последнюю весну на старой планете. Не было даже ни единой бабочки. Но теперь это не имело значения. Все равно этот мир обречен.

Когда однажды в сумерках Келлон возвращался назад, он внезапно заметил сияющий предмет в темном небе. Келлон остановился, глядя на него, а затем вспомнил. Конечно, это была луна старой планеты. Он совсем о ней забыл во время облачных ночей. Он двинулся дальше, озаряемый ее слабым светом.

Когда он вошел в кают-компанию, то в миг лишился своего недавнего спокойствия. Завязалась очередная перебранка, и все присутствующие принимали в ней участие. Лорри Ли с видом обиженного ребенка заявляла, что завтра она должна получить время для ее специальной передачи для женщин, а кто-то еще оспаривал ее требование. Молодой Беллей, помощник Дарноу, выглядел уставшим и расстроенным. Келлон незаметно прошел мимо них, закрыл дверь в своей каюте и налил себе выпить, в очередной раз проклиная Управление за это дурацкое задание.

Он позаботился о том, чтобы выбраться из корабля рано утром, прежде чем опять разразится столкновение темпераментов, привычно оставив Вирессона за главного, и пошел к зеленым склонам, прежде чем кто-либо успел его окликнуть.

Келлон думал о том, что осталось еще пять недель. Затем, слава Богу, Земля подойдет так близко к солнцу, что кораблю придется отойти в космос на безопасное расстояние. Пока не наступил этот долгожданный день, он будет держаться, насколько это возможно, вне поля зрения остальных.

Каждый день он проходил по нескольку миль. Он старался уйти подальше от восточной части и развалин Нью-Йорка, где так часто бывали остальные. Но он ходил в западном, северном и южном направлении по зеленым, цветущим склонам пустынного мира. По крайней мере, там было тихо.

Но вскоре Келлон понял, что если хорошенько присмотреться, то можно было кое-что увидеть. Например, как менялось небо. Оно никогда не было одинаковым дважды. Иногда оно казалось темно-голубым, и по нему, подобно кораблям, плыли облака. Но затем небо внезапно становилось серым и печальным, начинал капать дождь, который прекращался лишь тогда, когда лучи солнца пробивались через облака, превращая их в парящие ленты. Были моменты, когда, сидя на краю холма, он слушал раскаты грома и видел, как на западе темнело и собирались грозовые облака, которые с громом и блеском молний проходили над землей, словно армия гигантов.

Ветры и солнечный свет, сладость воздуха и вид луны, ощущение растущей травы под ногами — все это казалось Келлону странно естественным. Келлон бывал на многих планетах под многими солнцами. Некоторые из них нравились ему больше, чем эта, некоторые не нравились совсем, но нигде и никогда он не встречал такого мира, который бы гак соответствовал состоянию его души, как эта пустынная планета.

Ему стало интересно, на что она была похожа, когда на ней росли деревья и жили птицы и животные. Какие города существовали на Земле. Он брал фильмы-книги в библиотеке, которые привезли с собой Дарноу и другие ученые, и просматривал их по ночам, заперевшись в своей каюте. Не го чтобы все это его сильно волновало, просто давало возможность держаться вдали от каждодневных ссор и перебранок, к тому же ему было интересно.

После, совершая свои долгие прогулки, он пытался увидеть, представить, какими были эти места в далеком прошлом. Должно быть, в этой низинке обитали дрозды и скворцы, желто-черные пчелы, опыляющие цветы, и росли огромные деревья с такими странными названиями: вязы, ивы, клены. И бегали маленькие пушистые зверьки, и в воздухе танцевал жужжащий рой насекомых, и плавали рыбы и лягушки в озерах и ручьях — симфония давно прошедшей, давно забытой жизни.

Но были ли окончательно забыты все мужчины, женщины и дети, жившие здесь? Борродайл и остальные много говорили в своих передачах о людях старой Земли, но фразы звучали как-то безлико, словно набор терминов, который давно ничего не значил. Наверняка никто из тех миллионов не думал о себе, как о части бесчисленного множества. Каждый из них был для себя и своих близких уникальным и неповторимым созданием. Что все эти болтуны могут знать о тех индивидуумах? Что может знать хоть кто-нибудь?

Келлон время от времени находил их следы, останки цивилизации, которые пощадил даже лед. Согнутый кусочек стали, балка или брусок, сделанные кем-то. Куски бетона, который когда-то представлял из себя дороги. По ним ходили мужчины и женщины, спешащие по зову любви, амбиций, жадности или страха.

Но он обнаружил больше. Это была неожиданная находка. Он шел вдоль ручья, протекавшего по узкой долине. В одном месте он перепрыгнул его, а когда приземлился, подняв голову, увидел дом.

Сначала Келлон подумал, что он сохранился каким-то невероятным образом, хотя это казалось просто невозможным. Но, подойдя поближе, понял, что это была всего лишь иллюзия. Время-разрушитель поработало и над ним. И все же это был дом.

Это был каменный коттедж с шиферной крышей и низкими стенами, стоящий недалеко от края зеленой долины. Келлон предположил, что природная арка из льда сохранила его от той участи, которая постигла все остальные строения.

Вместо окон и дверей зияли дыры. Он вошел внутрь и взглянул на холодную тень того, что когда-то являлось комнатой. Сохранились остатки прогнившей мебели, а стены покрывала сухая грязь, под которой можно было разглядеть ржавый металл. Больше ничего не было. Атмосфера внутри оказалась холодной и какой-то давящей. Он вышел наружу и устроился на террасе.

Келлон смотрел на дом. Он предположил, что его, должно быть, построили не позднее, чем в-XX веке. Келлону показалось странным, что аэросъемка, которую производили люди Дарноу, не обнаружила этого строения. Но, с другой стороны, и неудивительно — серые стены были такими незаметными и так плотно вросли в зеленый полог долины.

Его взгляд упал на едва заметную надпись на цементной террасе. Он подошел и счистил грязь. Буквы выцвели от времени, но ему все же удалось прочитать. «Росс и Дженни — Их Дом».

Келлон улыбнулся. Теперь он по крайней мере знал, кто когда-то жил здесь, кто, возможно, построил этот дом. Он мог представить себе двух молодых людей, радостно царапающих буквы на мокром цементе. Кто были эти Росс и Дженни? И где они сейчас?

Он обошел вокруг. К своему удивлению, он обнаружил запущенный цветочный сад с другой стороны. Полдюжины различных видов цветов, не похожих на те, что росли на склоне, беспорядочно цвели здесь. Когда пришла зима Земли, семена этого старого сада надолго заснули, а когда начал таять снег, вновь с готовностью вернулись к жизни. Он не знал, что это были за цветы, но от них веяло духом смелости, и ему это понравилось.

Возвращаясь в сумерках назад, Келлон думал о том, что должен рассказать об этом месте Дарноу. Но если он скажет ему, то мгновенно вся болтливая свора устремится туда. Он представлял себе те торжественные, бесценные и просто милые передачки, которые Борродайл, Ли и другие будут ставить, используя этот дом как декорацию.

— Нет, — подумал он, — пусть убираются к чертовой матери.

Дело было не в том, что сам дом имел для него какое-то значение, а в том, что он представлялся для него убежищем, в котором он мог найти покой от всей этой шумной орды.

На следующий день Келлон был рад, что никому ничего не сказал. Дом стал тем местом, куда он мог уйти, которое он мог исследовать, чтобы заполнить время ожидания. Он проводил там часы и никому не говорил об этом.

Галлер, биолог, одолжил ему книгу о растениях Земли, и он брал ее с собой, чтобы идентифицировать цветы, растущие в заброшенном саду. Вербены, гвоздики, вьюнки и ярко-красные и желтые настурции. Он прочитал, что многие из этих видов не прижились в других мирах. Если это так, то для цветов наступила самая последняя весна, после которой эти виды исчезнут навсегда.

Он рассматривал интерьер дома, пытаясь себе представить, как люди когда-то жили здесь. Дом совсем не походил да современные металлоидные дома. Внутренние стены были слишком толстыми, а окна казались маленькими и убогими. В самой большой комнате Росс и Дженни, наверное, проводили большую часть своего времени. Ее окно выходило на маленький сад, зеленую долину и ручей.

Келлону было интересно, что представляли из себя эти Росс и Дженни, которые когда-то сидели здесь и Смотрели в окно. Что было для них важно? Что доставляло им боль, а что радость? Он сам никогда не был женат. Капитаны космических кораблей редко вступают в брак. Но его интересовал этот древний обряд. Были ли у Росс и Дженни дети? Продолжает ли в ком-то на свете течь их кровь? Но даже если и так, что теперь это могло значить для этих двоих, давно ушедших?

В конце книги, которую одолжил ему Галлер, было стихотворение о цветах. Он вспомнил несколько строк:

Все они теперь едины, розы и незабудки, Они не знают ни ветров, ни полей, ни морей, Время проходит, В мягком воздухе пахнет летом.

Да, думал Келлон, все они сейчас едины, эти Россы и Дженни, и все, что они делали, все, о чем думали, все сейчас превратилось в пыль на этой планете, которая вскоре войдет в свое последнее лето. С физической точки зрения, все, что было сделано, все, кто когда-то жил на Земле, оставались здесь в ее атомах, не считая той небольшой части материи, которая осела в других мирах.

Он думал об именах, которые были известны среди всех галактических миров, имена мужчин, женщин и мест. Шекспир, Платон, Бетховен, Блейк, старый блистательный Вавилон и храмы Ангкора, неуклюжие дома его собственных предков, все это было здесь.

Келлон мысленно прервал себя. Он не должен был размышлять о подобных вещах. Он уже видел все, что осталось в этом странном месте, и не было смысла возвращаться к этому. Но он вернулся. Он говорил себе, что дело не в том, что в нем проснулся какой-то сентиментальный интерес к этому месту. Об этом он слишком много слышал от сияющих клоунов у себя на корабле. Он был человеком Управления Исследований, и все, что он хотел, так это вернуться к своей работе. Но так как он, не по своей вине, застрял здесь, он предпочел бродить по зеленеющей земле или исследовать этот старый дом, чтобы избежать необходимости слушать бесконечную болтовню и грызню остальных.

Они ругались все чаще и все больше, потому что устали от всего этого. Поначалу для них было сенсацией вещать на всю галактику о кончине Земли, но по мере того, как шло время, их энтузиазм остывал. Они не могли улететь, так как экспедиция была рассчитана на то, чтобы показать гибель Земли, а это произойдет только через несколько недель. Дарноу с его учеными, занятыми изучением реликтов, могли бы оставаться здесь бесконечно долго. Но другие уже пухли от тоски.

В старом доме Келлон находил много интересного, что не позволяло ему скучать. Он уже много прочитал о том, какой была та давняя жизнь. Часами он просиживал на старой террасе под солнцем, пытаясь представить себе, как было тогда, когда здесь жили мужчина и женщина, которых звали Росс и Дженни.

Эта старая жизнь сейчас казалась ему такой странной! Он прочитал, что в те дни многие люди передвигались на наземных машинах туда и обратно в города, где они работами. В этих машинах ездили и мужчины, и женщины или только мужчины? Может быть, женщина оставалась дома с детьми, если они были, и занималась садом, в котором все еще цвели некоторые цветы? Думала ли она когда-нибудь о том, что в далеком будущем, когда их уже не станет, дом останется пустым и безжизненным, и никто не придет в него, кроме чужака с далеких звезд? Он вспомнил одно место из старых земных пьес, которые исполняли «Арктурус Плейерс»: «Пришли, как тени, такие же далекие».

Нет, думал Келлон, Росс и Дженни сейчас стали тенями, но не тогда. Это для них, для всех людей, живших тогда да этой древней Земле, он, человек из далекого будущего, был тенью. Иногда Келлону, сидящему на этой террасе и представляющему прошлое, живые образы людей, многолюдные города, движение и смех, казалось, что это они были реальностью, а он — наблюдающим призраком.

Приходило лето. Дни становились все жарче и жарче. Теперь белое солнце стало огромным и изливало на Землю столько света и тепла, сколько эта планета не видела несколько тысяч лет. И вся зеленая жизнь вокруг, казалось, ответила порывом невиданного роста, актом безумного пробуждения, который Келлон считал наиболее трогательным. Теперь даже ночи стали теплыми. Дули мягкие ветры, а на волнах огромного серого океана переливалась белая пена.

Внезапно, словно проснувшись от сна, Келлон осознал, что осталось всего несколько дней. Планета двигается все быстрее, и вскоре жара станет невыносимой.

Он говорил себе, что будет рад улететь. Они подождут в космосе, пока все не закончится, а затем он вернется к своей работе, к своей жизни и прекратит мечтать о тенях. Здесь больше нечего было делать. Да, он будет рад.

Затем, когда осталось всего несколько дней, Келлон вернулся снова в старый дом и бродил по нему. Внезапно он услышал за спиной голос:

— Великолепный, — сказал Борродайл, — великолепный реликт.

Келлон был удивлен и в то же время почувствовал уныние. Глаза Борродайла горели, когда он осматривал дом. Затем он повернулся в сторону Келлона.

— Я гулял, когда увидел вас, и решил догнать. Так вот где вы пропадали все это время.

Келлон виновато ответил:

— Я был здесь всего несколько раз.

— Но почему, черт возьми, вы не сказали нам об этом? — воскликнул Борродайл. — Почему? У нас могла бы получиться великолепная заключительная передача из этого места. Типичное древнее жилище Земли. Наш модельер Рой мог бы одеть группу «Плейере» в старые костюмы, и мы бы показали их в качестве людей, живших здесь…

Неожиданно для себя Келлон сорвался. Он грубо произнес:

— Нет.

Борродайл поднял брови.

— Нет? Но почему?

Действительно, почему нет? Какая ему-то разница, если они будут носиться по этому дому, насмехаясь над его древностью и неадекватностью, позируя и кривляясь перед камерами, делая очередное шоу. Что ему до всего этого? Ведь ему не было никакого дела до этой забытой планеты?

Все же что-то в нем сопротивлялось тому, что они собирались здесь сделать. Он сказал:

— Мы можем стартовать очень внезапно. Если вы все будете находиться здесь, то это подвергнет опасности ваши жизни.

— Но вы же сами сказали, что старт произойдет через несколько дней, — воскликнул Борродайл. И твердо добавил: — Я не знаю причины, по которой вы что-то скрываете от нас. Но мне придется обратиться к вашему начальству.

Он ушел, и Келлон подумал с грустью, что Борродайл сообщит в Управление, и он получит серьезный нагоняй. Почему, черт возьми, он скрыл от других свою находку? Он и сам не знал. Он должен был вместо непонятной, гложущей сердце тоски испытывать радость.

Келлон вернулся на террасу и сидел там до тех пор, пока сумерки не коснулись неба. Взошла белая бриллиантовая луна. Этой ночью начал дуть горячий сухой ветер. Сказывалось приближение планеты к солнцу. Колышущаяся от ветра трава была словно живой. Казалось, что в воздухе забился слабый пульс планеты. Солнце звало, и Земля готовилась к ответу. Дом дремал в серебряном лунном свете, а сад что-то тихо нашептывал.

В ночи возникла темная фигура. Это вернулся Борродайл. Триумфально он заявил:

— Я обратился в вашу штаб-квартиру. Они приказывают зам оказывать мне полное содействие. Наша первая передача пойдет отсюда завтра утром.

Келлон встал.

— Нет, — твердо сказал он.

— Вы не можете пренебречь приказом…

— Завтра нас здесь не будет. Я отвечаю за то, чтобы свести корабль с Земли, не подвергая опасности ваши жизни. Мы стартуем завтра утром.

Борродайл какое-то время молчал, а когда заговорил, в его голосе послышалась нотка замешательства.

— Вы продолжаете препятствовать нашей работе? Я не могу понять почему.

Келлон подумал, что и сам этого не понимает. Как он мог объяснить? Он молчал. Борродайл посмотрел на него, а затем на старый дом.

— Возможно, я понимаю, — неожиданно проговорил Борродайл задумчиво, — вы часто приходили сюда один. Здесь легко можно подружиться с привидениями.

Келлон грубо отрезал:

— Не мелите чепухи. Нам лучше сейчас вернуться на корабль. У нас еще много дел. Нужно готовиться к старту.

Борродайл молчал, когда они возвращались по залитой лунным светом долине. Один раз он оглянулся и посмотрел на дом. Келлон не оглянулся ни разу.

Они стартовали через двенадцать часов следующим утром, мрачным из-за сильной облачности. Когда они прошли атмосферу и оказались в холодном пространстве космоса, Келлон почувствовал внезапное облегчение. Здесь, в космосе, он был на своем месте. Он человек космоса. Позже ему придется ответить за свои действия, но он не сожалел.

Корабль отошел на безопасную орбиту и стал ждать. Земля, казалось, совсем близко подошла к солнцу, а ее луна изменила свою орбиту. Но все равно, пройдет еще немало времени, прежде чем они смогут показать галактике гибель их родной планеты.

Большую часть времени Келлон проводил в своей каюте. Шумиха вокруг передач, по мере того как приближался финал, заставляла его испытывать отвращение. Ему хотелось, чтобы все скорее закончилось.

— Почему вы должны получить целый час? — язвительно говорила Лорри Ли Борродайлу. — Это несправедливо.

Квейли рассерженно кивнул.

— Это будет самая большая аудитория в истории человечества, и каждый из нас должен получить свой шанс. Борродайл отвечал им. Шум и споры продолжались.

Келлон заметил, что техники выглядят взволнованными. За их спинами через иллюминаторы он мог видеть темное пятнышко планеты, которая приближалась к белой звезде. Солнце звало, а Земля медленно, но уверенно отвечала на этот призыв. И внезапно эти кричащие, ссорящиеся голоса журналистов привели Келлона в гнев.

— Послушайте, — сказал он техникам, — выключите все звуковые передатчики. Пусть останется только картинка, но без звука.

Этот выпад заставил всех замолчать. В конце концов Ли выразила протест: — Капитан Келлон, вы не можете!

— В Космосе я командую кораблем. И я могу это сделать и сделаю.

— Но передача, комментарий…

Келлон устало произнес:

— Ради Бога, заткнитесь все и дайте Земле уйти с миром. Он повернулся к ним спиной. Он не слышал их возмущенных голосов, не слышал даже, как они замолчали, глядя через иллюминаторы на то, на что смотрел он, камера и вся Галактика.

На что он смотрел? На темную точку, которую почти притянуло к себе солнце. Он думал о том, что, наверное, камни старого дома уже начали плавиться. Теперь лучи солнца уже полностью поглотили планету. Звезда забирала себе то, что когда-то принадлежало ей.

Келлон думал, что все атомы Земли в этот момент вырвались наружу и слились с солнечной массой. Все, что было когда-то Россом и Дженни, Шекспиром и Шубертом, цветы и ручьи, океаны и горы, небо и ветер стали одним светом, который когда-то дал им жизнь.

Они смотрели в молчании. Но вот больше не на что стало смотреть. Камера отключилась.

Келлон отдал приказ, и корабль, сорвавшись с орбиты, направился домой. К этому моменту все уже покинули каюту, кроме Борродайла. Не поворачиваясь, Келлон сказал: — Теперь можете жаловаться в штаб-квартиру.

Борродайл покачал головой.

— Молчание — самый лучший реквием. Жалоб не будет. Я рад, что все так случилось, капитан.

— Рады?

— Да, я рад, что, в конце концов, хоть один человек во Вселенной действительно оплакивает гибель Земли.

Изгнанник

Как я теперь жалею, что в тот вечер мы заговорили о фантастике! Тогда меня не терзала бы сейчас эта странная, невозможная история, которую нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

Но мы четверо — профессиональные писатели-фантасты, и, как мне кажется, подобный разговор был неизбежен. Все же мы не говорили на эту тему ни во время обеда, ни позднее, когда подали напитки. Сперва Мэдисон с восторгом описывал свою охотничью экспедицию, потом Брэзелл заговорил о спорте. А затем я заговорил о фантастике.

Вообще-то я не собирался начинать этот разговор, но успел выпить лишнюю порцию виски, а третья порция всегда настраивает меня на размышления. В тот раз меня поразило, насколько мы, писатели-фантасты, похожи на самых обычных граждан.

— Защитная окраска, вот что это такое! — объявил я. — Мы просто из кожи лезем, лишь бы не выделяться на фоне добропорядочных обывателей.

Брэзелл взглянул на меня, немного раздраженный таким заявлением:

— О чем ты говоришь?

— О нас. Как замечательно мы имитируем здравомыслящих и довольных людей. Но мы, все четверо, не удовлетворены повседневностью — и вы это прекрасно знаете. Нас просто тошнит от Земли и всех ее порядков, вот почему мы всю жизнь выдумываем один воображаемый мир за другим.

— Полагаю, такой пустячок, что нам за это платят, имеет к нашим фантазиям некоторое отношение? — скептически спросил Брэзелл.

— Разумеется, имеет, — признал я. — Но ведь мы выдумывали всякие невероятные миры и их обитателей задолго до того, как написали хотя бы строчку на продажу, разве не так? Еще с самого раннего детства, верно? И источник наших фантазий в том, что мы не чувствуем себя здесь дома.

— Мы гораздо меньше чувствуем себя дома на большинстве из выдуманных миров, — фыркнул Мэдисон.

После его слов в разговор вступил Кэррик, четвертый из нашей компании, до сих пор с привычной молчаливостью сидевший со стаканом в руке и почти не обращавший на нас внимания.

Он вообще во многом странноватый. Мы не очень хорошо его знаем, но любим его и восхищаемся его рассказами. Он написал несколько замечательных повествований о воображаемой планете, тщательно проработав в них все детали и подробности.

— Как раз такое со мной и случилось, — сказал он Мэдисону.

— Что именно? — уточнил Мэдисон.

— То, на что ты намекал — я однажды описал вымышленный мир, а потом мне пришлось в нем жить.

Мэдисон рассмеялся.

— Надеюсь, местечко оказалось приятнее той дыры, где происходит действие моих баек.

Кэррик даже не улыбнулся.

— Я придумал бы эту планету совсем другой — если бы знал заранее, что мне предстоит на ней жить, — пробормотал он.

Брэзелл многозначительно взглянул на пустой стакан Кэррика, подмигнул нам и вкрадчиво произнес:

— Может, расскажешь нам о той планете, Кэррик?

Рассказывая, Кэррик медленно вертел в пальцах пустой стакан. Он ни разу не поднял на нас глаз и делал паузы после каждых нескольких слов.

— Все произошло после того, как я переехал и стал жить неподалеку от большой электростанции. На первый взгляд казалось, что я поселился в шумном месте, но на самом деле здесь, на окраине города, было очень тихо. А мне была нужна тишина, чтобы писать рассказы.

Я сразу начал работать над новой серией рассказов, действие в которых происходит на неком вымышленном мире. Начал я с детальной разработки внешнего облика той планеты, а заодно и вселенной, в которой она находилась. Я сосредоточенно и упорно работал над этим целый день. А когда закончил, то услышал, как у меня в голове что-то щелкнуло.

Это странное и краткое мысленное ощущение каким-то причудливым образом ассоциировалось у меня с внезапной кристаллизацией. Я стоял и гадал, не сошел ли я с ума, потому что внезапно четко осознал значение этого щелчка — вселенная и планета, над которыми я размышлял целый день, где-то неожиданно выкристаллизовались в физическое существование.

Естественно, я отмахнулся от этой странной мысли и вскоре позабыл о ней. Но на следующий день все повторилось. Почти весь тот день я работал над жителями воображаемой планеты. Я сделал их людьми, но решил не делать их слишком цивилизованными, потому что тогда пропали бы конфликты и насилие, а вместе с ними и интрига в задуманных рассказах.

Поэтому я создал такой воображаемый мир, где люди лишь наполовину цивилизованы, придумал все их жестокости и предрассудки, мысленно создал их пышные варварские города. И едва я закончил… в голове у меня снова щелкнуло.

Во второй раз я испугался всерьез, потому что сильнее прежнего испытал то странную убежденность, что мои фантазии воплотились в ощутимую реальность. Я знал, что думать так — безумие, и все же эта мысль отложилась в моем сознании с поразительной определенностью. Я не смог от нее избавиться.

Тогда я попытался воздействовать на нее логическими доводами. Если мое воображение действительно сотворило целую вселенную и планету в ней, то где они находятся? Конечно же, не в моем космосе. Он не может включать в себя две совершенно различные вселенные одновременно.

Но, может быть, эта планета и вселенная выкристаллизовались в реальность в другом, пустом космосе? В космосе, находящемся в другом измерении? В таком, где до сих пор имелись лишь свободные атомы, бесформенная материя, не принимавшая формы до того момента, когда моя сосредоточенная мысль каким-то способом не придала ей облик родившихся в моей голове образов?

Я долго размышлял, перебирая причудливые и странные мысли, возникающие всякий раз, когда вы пытаетесь применить законы логики к невозможному. Почему же мои фантазии не обращались в реальность прежде, а только сейчас? Что ж, у меня нашлось подходящее объяснение — соседство с крупной электростанцией. Не исключено, что она излучает какой-то непонятный поток энергии, фокусирующий мое сосредоточенное воображение и с огромной мощностью посылает его в пустой космос, где этот поток перемешивает бесформенную материю и придает ей тот облик, что родился у меня в голове.

Поверил ли я в это? Нет, но я знал, что все обстоит именно так. Существует значительная разница между знанием и верой. Кто-то даже отметил, что все люди знают, что умрут, но никто в свою смерть не верит. То же относилось и ко мне. Я знал: то, что мой вымышленный мир обрел физическое существование в космосе другого измерения, невозможно, и одновременно испытывал странную убежденность в том, что он реально существует.

А потом ко мне пришла новая мысль, интересная и забавная. Что случится, если я воображу в том мире себя? Неужели и я стану в нем физически реальным? И я решил попробовать. Сел за стол, представил себя одним из миллионов обитателей воображаемого мира, выдумал строго реалистичный окружающий меня мир, историю моей семьи, собственную биографию. И услышал в голове щелчок!

Кэррик смолк, все еще глядя на пустой стакан, который он вертел между пальцах.

— И, разумеется, оказался там, — подсказал Мэдисон, — и над тобой склонилась прекрасная девушка, а ты спросили у нее «Где я?»

— Все оказалось не так, — хмуро ответил Кэррик. — Совсем не так. Я проснулся в другом мире, верно. Но это не имело ничего общего с обычным пробуждением. Я внезапно в нем оказался.

Да, я был самим собой — но таким, каким я вообразил себя в том мире. Тот, другой «я», всегда жил там, и все его предки тоже. Ведь я все это придумал, сами понимаете.

И в этом вымышленном мире я оказался столь же реальным для себя, каким был в мире родном. Вот что оказалось хуже всего — все в этом полуцивилизованном мире было полностью и несомненно реальным.

— Сперва он показался мне странным, — продолжил Кэррик, помолчав. — Я бродил по улицам этих варварских городов, вглядывался в лица прохожих, и у меня возникало желание крикнуть: «Я придумал вас всех! Вы не существовали, пока я вас не выдумал!»

Но я не стал кричать. Мне все равно никто бы не поверил. Для них я был лишь обычным, ничем не примечательным членом их расы. Ну как могли они предположить, что они сами, все их традиции и многовековая история, их мир и вселенная внезапно возникли в моем воображении?

Когда первое возбуждение прошло, новый мир мне не понравился. Я сделал его слишком варварским. Дикарское насилие и жестокость, казавшиеся столь привлекательными в качестве материала для рассказов, в реальности оказались уродливыми и отвратительными. Мне хотелось только одного — вернуться в родной мир.

Но я не смог вернуться! Не было такого способа. Сперва я слабо надеялся, что сумею вернуться, вообразив себя в родном мире, но надежда не оправдалась. Таинственная сила, сотворившая чудо, действовала лишь в одном направлении.

Мне стало весьма скверно, когда я понял, что навсегда останусь в этом уродливом и жестоком варварском мире. Поначалу мне даже хотелось покончить с собой. Но я этого не сделал. Человек может приспособиться к чему угодно. И я приспособился, насколько смог, к миру, который сам же и сотворил.

— И что ты там делал? — спросил Брэзелл. — То есть, чем занимался?

Кэррик пожал плечами.

— Я не знал никаких ремесел и ничего не умел делать в том мире. Кроме одного — сочинять истории.

Я невольно улыбнулся.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что начал писать там фантастические рассказы?

Кэррик кивнул.

— Пришлось. Ничего другого я не умел. Я писал рассказы о моем родном мире. Жителей другого мира воспринимали эти рассказы как плоды моего разыгравшегося воображения, и они им нравились.

Мы рассмеялись, но Кэррик остался совершенно серьезен. Мэдисон решил подыграть его шутке до конца.

— И как же ты в конец концов сумел вернуться домой из вымышленного мира? — спросил он.

— А я так и не вернулся, — ответил Кэррик, тяжело вздохнув.

— Да брось притворяться, — возразил Мэдисон. — Совершенно очевидно, что ты уже давно вернулся.

Кэррик поднялся, собираясь уходить, и печально покачал головой.

— Нет, я не вернулся домой, — спокойно произнес он. — Я все еще здесь.

Дитя ветров

Плато Ветров — легендарное плоскогорье в глубине Туркестана — манило к себе Брента золотом надежд. Издревле ходили слухи о неслыханных сокровищах, упрятанных на этом пустынном и плохо изученном плато.

Брент знал, что нужное ему место предположительно находится более чем на сотню миль западнее небольшой деревушки Юрган. Поэтому он первым делом отправился туда и попытался нанять верблюдов с погонщиками, чтобы пересечь пустыню.

Там он узнал, что достичь плато отнюдь не просто.

Молодой турок, по имени Дасан АН, нанятый им, сопровождал в качестве слуги других белых ровно столько, чтобы научиться презирать своих соплеменников. Ему нравилась одежда белых, и на отвратительном английском он разговаривал с Брентом так, словно они были единственными цивилизованными людьми в этой деревушке.

— Боюсь, эти невежды не захотят быть проводниками, — доверительно говорил он Бренту. — Они слишком боятся Плато Ветров.

— Что там может быть страшного? — спросил Брент, на что Дасан АН улыбнулся покровительственно.

— Они невежественные люди, сэр. Они страшатся ветров. Они говорят, что Плато — священное место ветров и ветры убивают каждого, кто попытается проникнуть туда. Они думают, что ветры — живые существа, а не просто воздух. Они говорят, ветры не беспокоят людей нигде, но убивают любого, кто приходит на их священное плато, поэтому они не ходят туда.

— Предложи им еще денег, — раздраженно сказал ему Брент. — Скажи им, я плачу двойную цену.

После недолгих переговоров со своими смуглыми собратьями Дасан АН вернулся к Бренту. Лицо его выражало полное презрение.

— Они не пойдут, сэр. Двойная плата ни к чему человеку, которого убивают ветры.

Брент выругался. Некоторое время он размышлял, а затем, придя к решению, повернулся к Дасан Ану.

— Хорошо, мы пойдем без них. Каждый оседлает верблюда и одного поведет. Четыре верблюда смогут нести всю воду и все необходимое снаряжение.

— Вы хотите сказать, что мы пойдем вдвоем, без проводников?

— спросил турок, храбрость которого поубавилась.

— Именно так, — сказал Брент и добавил: — Почему нет? Ты ведь не боишься ветров?

Турок принужденно засмеялся. — Вы любите шутить. Дасан АН не из этих, неотесанной деревенщины. Я был слугой белых людей и доходил до Тегерана.

— Отлично. Купи верблюдов. Мы выходим сразу, как будет готово снаряжение.

Оно было готово через два дня. Под уже слепящими лучами рассветного солнца они покинули Юрган верхом на фыркающих верблюдах и направились на запад в белизну соленой пустыни.

Через четыре дня далеко впереди смут но обрисовалась огромная, во весь горизонт, стена Плато Ветров. Этой ночью они расположились на ночлегу самой стены, — отвесной коричневой скалы в тысячу футов высотой, уходящей на много миль на север и на юг. И этой же ночью они услышали, как ветры задувают на плато.

Они смотрели вверх, в темноту, в сторону плато.

— Ветры там дуют очень сильно, — сказал Дасан АН. Брент кивнул.

— Без сомнения, плато является центром воздушных потоков, которые, сталкиваясь здесь, формируют устойчивые ветры. Поэтому твои люди считают его священным местом, где собираются ветры.

— Послушай, как они завывают! — добавил он. — Я рад, что нас нет там ночью.

Действительно, на плато дули сильные ветры. Их отдаленный рев, завывание доносились сквозь ночь до Брента подобно гвалту, создаваемому могучими, переговаривающимися между собой голосами, как добродушные крики веселой свары ветров-гигантов.

Они слышали ветры всех типов в этом подвижном реве высоко на плато: ветры трубящие, ветры завывающие и ветры визжащие, ветры-карлики и ветры-гиганты; будто все ветры собрались здесь и резвились, толкаясь и гоняясь друг за другом.

А затем меж голосов резвящихся ветров вклинился еще один, не похожий звук — высокий серебристый свист, пронзительный и радостный. Он походил на свист ветра, но было в нем странное качественное отличие. Он поднимался и падал, снова поднимался и падал, и, как только он прекратился, хор диких ветров зазвучал еще громче.

Они слушали, пока рев не ушел к северу, постепенно стихая.

Стало тихо.

— Довольно ветрено там, — нарушил тишину Брент. — Надеюсь, завтра будет лучше.

— Может быть, стоит подождать, пока уляжется ветер, — быстро предложил Дасан АН.

— Чепуха, я не собираюсь пасовать перед слабым ветром, — сказал ему Брент. — Чем скорее мы взберемся на плато, тем лучше.

— Абсолютно, абсолютно верно, — торопливо согласился турок.

— Мы цивилизованные люди и не боимся ветров.

На следующее утро они нашли зигзагообразную тропинку, ведущую вверх на плато, менее чем в миле от лагеря и начали подъем. Когда они тянули верблюдов вверх с уступа на уступ, Брент заметил, что его компаньон постоянно посматривает вверх, в направлении ближайшего выступа.

Ближе к вечеру они преодолели последнее препятствие и встали, тяжело дыша, на краю. Плато Ветров лежало перед ними — коричневая, бесплодная равнина. В нескольких милях возвышались две остроконечные скалы, но в остальном поверхность была ровная, пыльная, голая.

Там, где они стояли, ветров не было. Только в нескольких тысячах футов от них были заметны песчаные вихри, уносимые в разных направлениях.

— У тех скал должна быть вода, — сказал Брент, щурясь против солнца. — Надо ею воспользоваться.

Но Дасан АН смотрел на далекие песчаные вихри. — Видите, маленькие ветры. Будем надеяться, они к нам не приблизятся.

Брент посмотрел на них тоже. — Что, эти порывы? Они не могут нам повредить.

— Надеюсь, они к нам не приблизятся, — повторил турок, не отводя от них глаз.

— Пошли, попытаемся достичь скал до темноты, — сказал ему Брент.

Они тронулись, но Дасан АН продолжал пристально смотреть на маленькие удаленные вихри. Брент смотрел вперед на скалы и прикидывал шансы найти легендарные сокровища, как вдруг услышал испуганный крик Дасана:

— Маленькие ветры! Они приближаются!

Он повернулся и увидел, что, действительно, поднятые маленькими ветрами песчаные вихри скользили сейчас в их направлении. Они походили на маленьких песчаных джиннов, и казалось странным, что они способны двигаться вот так, группой. Нахмурившись, Брент повернулся к компаньону.

— Поторапливайся. Дасан, — сказал он сердито. — Эти слабые ветры не доставят нам беспокойства.

— Они идут! Они идут! — бормотал турок в панике.

С глухими проклятьями Брент повернулся, чтобы привести его в чувство, и в этот момент маленькие ветры настигли его.

Глаза его засыпал песок, и он, ослепленный, остановился. Стоя и протирая глаза, он чувствовал и слышал, как маленькие ветры шмыгали вокруг них, продувая все уголки их отряда, словно изучая его.

Вдруг все переменилось. Слабый шепот стал громким и сердитым. Ветры стали толкать людей и верблюдов к обрыву!

Брент крикнул Дасану Ану сквозь летящий песок, чтобы он удерживал верблюдов. Единственное, что они могли сделать, — это задержать животных, пока слабые порывы тщетно пытались отбросить их назад.

Эта небольшая буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Маленькие ветры развернулись и помчались назад через плато в сторону остроконечных скал — группа быстро скользящих песчаных вихрей.

Дасан АН издал сдавленный крик. — Они видели нас. Они знают, что мы на плато, и сейчас призовут на помощь большие ветры, которые нас убьют!

— Большие ветры чепуха! — ответил Брент. — Просто несколько порывов ветра, и тех уже не г. Неужели ты такой же суеверный, как и твои соплеменники?

Но апелляция к тщеславию Дасана Ана оказалась тщетной, поскольку весь его скептицизм улетучился из-за охватившей его паники.

— Это не суеверие. Ветры — живые существа, хоть я и отрицал это! — заныл он. — Они видели нас, знают, что мы здесь и убьют нас, если мы не уйдем.

— Забудь об этой чепухе и займись верблюдами, — властно приказал Брент. — Потом опять тронемся в путь…

Он замолчал, глядя на меняющееся лицо Дасана Ана, которое превратилось в перекошенную маску неприкрытого страха. Его глаза наполнились ужасом.

Брент повернулся, посмотрел в ту же сторону и ощутил холодок в области сердца. Небо на западе потемнело от туч песка, поднятого сильными ветрами. Быстро усиливающийся вой наполнил воздух.

Он бросил поводья и прыгнул в направлении ближайшей ложбины в груде камней, крича: — Прыгай ко мне! Мы не сможем удержать верблюдов — оставь их!

— Ветры! — услышал он крик турка. — Идут большие ветры!

Затем Брент бросился в небольшую впадину и уже больше ничего не слышал из-за ужасающего рева приближающихся ветров. Он видел, как в ужасе понеслись верблюды. Он видел Дасана Ана, завороженно смотрящего на приближающиеся тучи песка, словно очарованного видением смерти. Затем словно ад накрыл его, ад из ветра вместо пламени. Ничего нельзя было понять.

Он увидел, как ветры подхватили Дасана Ана и швырнули на камень. Вновь и вновь взлетало в воздух тело турка, чтобы обрушиться вниз, пока не превратилось в кровавое месиво.

Краем глаза он заметил верблюдов, захваченных могучими ветрами и сброшенных с обрыва. Затем он почувствовал хватку ветров, пытающихся оторвать от земли его тело, и услышал их жуткий рев, гром титанического безжалостного гнева.

Сотрясаемый ужасными ветрами, Брент вжимался в свое маленькое убежище, цепляясь пальцами за скалу. Его потащило вперед, бешеный рев становился мощнее. Ветры протащили его еще дальше из убежища. Он услышал пронзительный, рубящий свист, и тело его освободилось. Ветры начали поднимать его в воздух.

В этот момент он услышал серебряный свист, резкий и настойчивый. Ветры опустили его снова на скалу.

В полубессознательном состоянии Брент поднял голову и увидел, что песчаные тучи немного отступили от него. А сквозь дикие ветры к нему бежала девушка. Девушка, от которой исходил серебряный свист. Изящная бронзовокожая девушка, в развевающемся белом платье, с голыми руками и ногами, с золотыми волосами, развевающимися на бегу.

Она бежала с такой быстротой, что сама казалась воздушной.

Он увидел живое красивое лицо с широко раскрытыми от волнения серо-зелеными глазами, направленными на него.

Странный свист снова сорвался с ее губ, и ему показалось, что рев ветров стал еще слабее. А затем он уже ничего не слышал и не видел — сознание покинуло его.

Когда Брент проснулся, то не сразу вспомнил, что с ним случилось. Он знал только, что лежит в темноте на чем-то мягком и теплом. Он попытался вспомнить, где он, и быстро вспомнил. Он вспомнил подъем на плато, гибель Дасана Ана и внезапное отступление ветров.

Девушка с серо-зелеными глазами, умевшая издавать пронзительно-серебряный свист! Была ли девушка на самом деле?

И где он сейчас?

Брент сел и выяснил, что лежал на мягкой шкуре. Он осмотрелся в темноте.

Это была пещера довольно значительных размеров. Разнообразные фрукты, цветы и шкуры лежали вокруг, и родник поблескивал в углу. В конце пещеры сквозь круглое отверстие виднелось небо, усеянное звездами.

Удивленный, он поднялся на ноги и вышел через это отверстие наружу. В свете звезд он увидел, что пещера, в которой он лежал, находилась в остроконечной скале, другая скала была рядом. Но как он сюда попал?

Перед ним в тусклом звездном свете, словно приведение, лежала равнина, Плато Ветров. Не более чем в сотне ярдов от него двигалась изящная фигура в коротком белом платье. Она бегала, прыгала, танцевала. Это была девушка, которую он видел перед тем, как сознание покинуло его.

Девушка не замечала его. Она бегала, меняя направление с неправдоподобной скоростью. И полдюжины маленьких ветров дули ей вслед, взбивая песчаные вихри до уровня се глаз. Хотя она была быстра и ловка, ветры были еще быстрей. Маленькие ветры танцевали, издавая веселый свистящий шепот. И с губ девушки срывался веселый свист.

Неожиданно она увидела Брента, остановилась как вкопанная, глядя в его сторону, а затем медленно пошла к нему. Он снова увидел в свете звезд живую красоту ее лица. Ее глаза, чистые как небо, с диким огоньком, пристально смотрели в его глаза, Вокруг них обоих закружили, задули маленькие ветры — танцующие песчаные вихри. Брент почувствовал, как они стали хватать его за одежду, ерошить волосы, ведя себя как непослушные дети рядом с двумя взрослыми.

Он пристально поглядел на девушку и изумленно воскликнул:

— Господи, ведь ты же белая! Что ты здесь делаешь, и как ты, белая девушка, сюда попала?

Девушка зачарованно слушала его со странно внимательным выражением на лице. В ее голосе, когда она заговорила, отчетливо был заметен оттенок серебристого, высокого свиста.

— Девушка? — повторила она неуверенно. Затем указала пальцем себе на грудь. — Девушка — Лора.

— Тебя зовут Лора? — вскричал Брент. — Тогда ты англичанка.

Меня зовут Брент, Дик Брент.

— Брент? — повторила она. Ее чистый лоб наморщился от мыслей, глаза заблестели. — Англичанка?

Он схватил ее за руку. Он забыл все от возбуждения — найти белую девушку на этом пустынном плато! Как она сюда попала, и сколько она уже здесь? Как она живет здесь?

На его быстрые, возбужденные вопросы она отвечала вначале хмурым взглядом. Внезапно слова неуверенно, рывками стали выговариваться ее высоким и сладким голосом.

— Почти… я разучилась… говорить! — сказала она ему. Я почти совсем забыла мужчин… людей…

— Забыла их? — произнес Брент. — Но как долго ты здесь прожила в одиночестве?

— С тех пор ка… как… — казалось, ей недоставало слов, и она опустила руку на уровень талии. — С тех пор как я была такой.

— Ты хочешь сказать, что попала сюда еще маленькой девочкой? — спросил Брент с недоверием.

Ее голова качнулась. Казалось, она ищет давно забытые слова, чтобы начать свой рассказ.

— Мой отец и другие люди пришли сюда очень давно, и я была с ними. Они за чем-то охотились. Золото? Не знаю.

— Но что с ними случилось? — хотел знать Брент.

Ее ответ был прост и будничен. — Ветры убили их. Ветры рассказали мне, что они убили много людей, пытавшихся сюда прийти.

Брент поглядел на нее ошеломленно, сбитый с толку ее словами. И в то же время он ждал подобных слов, он ощущал то странное качество в девушке, которое придавало обыденность тем ее словам, которые звучали абсолютно фантастично.

— Ветры рассказали тебе? — спросил он. — Ты говоришь о них как о живых существах.

Глаза Лоры удивленно раскрылись. — Ну конечно, они живые.

Брент возразил энергично: — Чепуха! Ветры не могут быть живыми, они просто воздух!

— Разумеется, но они живой воздух, — ответила Лора. — Они двигаются в неживом воздухе точно так же, как мы, живые люди, двигаемся по неживой земле, и как среди нас, так и среди них некоторые из них большие, а некоторые маленькие, одни сильные, а другие слабые. Их жизнь не похожа на нашу, но они живут и многое умеют. Если бы они не были живыми, разве бы они отвечали мне, когда я зову их вот так?

Она быстро сжала губы, и серебряный свист рассек темноту.

И в ответ из ночи откликнулись ветры, громко и победно трубя во всю свою силу. Казалось, они окружили девушку, тянули и толкали ее. Маленькие ветры бросились врассыпную, как только ударили и закружили эти сильные ветры. Брент услышал смех Лоры, затем ее свист, и сильные ветры умчались прочь вверх так же внезапно, как и появились.

— Теперь ты веришь, что ветры живые? — засмеялась она серебристо.

— Разумеется, нет, — ответил Брент. — Это просто небольшой шквал, должно быть обычный в этих местах. Это доказывает, что ветры — это просто ветры.

Лора сердито топнула ногой. — Это не так! Я позову их опять и докажу…

Но Брент схватил ее за руку, когда она подняла лицо.

— Нет, не надо. Я поверю, раз тебе этого хочется. Меня интересуешь ты, а не ветры. Как тебе удалось прожить столько лет на этом безжизненном плато? Как мог выжить ребенок, если остальные погибли?

Гнев у девушки прошел, она взяла Брента за руку и повела в темную пещеру. Она указала на мягкие шкуры, фрукты и мерцающий источник в углу пещеры.

— Очень просто. Я сплю на шкурах, а это я ем и пью.

— Но где ты достаешь свежие фрукты? — удивленно спросил Брент.

— Я их не достаю — ветры приносят мне все, что нужно, — ответила она просто.

Брент остолбенело посмотрел на нее, и ее ноздри вновь затрепетали от гнева. — Не веришь!

— Конечно, я верю тебе, — торопливо сказал он. — И потом, ветры поднимают разные вещи и переносят их на большие расстояния. Но как же случилось, что все были убиты, а ты осталась жива?

Прежде чем ответить, Лора взяла его руку в свою маленькую и мягкую и усадила его рядом с собой на шкуры. Ее лицо напряглось и нахмурилось. Брент наблюдал за ней зачарованно в тишине, нарушавшейся только далеким, непрекращающимся шепотом ветров.

Она говорила медленно, все еще с трудом подыскивая слова.

— Немного я могу сейчас вспомнить о том времени, — начала она. — Мой отец, другой белый мужчина, которого я помню, и темнокожие погонщики больших животных, на одном из которых ехала я. И я помню трудный подъем на плато. Затем сильные ветры, пришедшие в гнев и избивающие нас. Я помню, как мой отец и другие были сброшены ветрами с обрыва. Я помню крики падающих людей и рев ветров.

— Ветры схватили и меня, подняли в воздух. Но не убили сразу, возможно, потому, что я была маленькой. Они играли со мной!

Ветры перебрасывались мною как мячиком. Они смеялись, забыв гнев, и играли со мной. Затем один из них забрал меня от других, он был особенным. Сильный, но нежнее и мягче остальных. Он принес меня сюда. Я долго плакала, затем заснула, а когда проснулась, то этот ветер снова оказался рядом со мной.

Он обнимал меня, ласкал и успокаивал так, что я забыла свое горе. Он исчез и через некоторое время вернулся с фруктами, шкурами и другими вещами. Я отличала его от всех остальных и думала о нем как об отце-ветре, так как он заботился обо мне.

Я разговаривала с ним, и мне казалось, он слышал меня. Я не боялась больше, поскольку знала, что ветры меня не обидят.

Другие большие ветры пришли, взяли меня и начали снова со мной играть, но отец-ветер забрал меня у них и не дал им мучить меня.

Со временем все ветры узнали меня и привыкли ко мне. Они стали приносить мне еду, фрукты, вещи, которые они подбирали там, где живут люди. Я научилась различать их всех, узнала большие, могучие ветры, и маленькие, слабые, и те из маленьких, которые были самыми слабыми.

Я слушала звуки, которыми обменивались ветры между собой и научилась свистом подражать им и разговаривать с ветрами.

И хотя они не могут так слышать, как мы, я знаю, что они чувствуют мой свист и отвечают на него.

И ветры со всей Земли разговаривают со мной, а я с ними.

Ибо это плато есть место, куда они приходят отовсюду, а затем снова уходят, перемещаясь высоко над землей, и люди не знают об этом. Здесь они встречаются и играют, и здесь я говорила с ними.

Но многие из больших ветров остаются здесь почти все время, и один из них — отец-ветер. За все время, пока я здесь, он не покидал меня надолго. Именно его я люблю больше остальных ветров, хотя люблю я всех их.

Брент зачарованно слушал, но как только Лора остановилась, он поспешил возразить.

— Но, милая, это фантастично и невозможно! Ветры не живые существа — ты жила столько времени одна в их компании, что тебе стало это казаться на самом деле. Как может ветер слышать или говорить? Как может ветер говорить с тобой и понимать тебя?

Лора покачала головой. — Этого я не знаю, но они говорят и они слышат. Они понимают мой свист, и я понимаю их. Все, что я прошу у них для себя, они приносят. Разве я не попросила их не убивать тебя, когда они были готовы это сделать?

Брент посмотрел на нее. — По-твоему, шторм прекратился потому, что ты им сказала?

Лора кивнула. — Конечно. Когда я все увидела, то свистнула ветрам отпустить тебя, и они отпустили, хотя и неохотно, все еще гневаясь на тебя. Они помогли мне принести тебя сюда, хотя и этого делать не хотели.

Он потряс головой. — Я могу понять твою веру во все это, — сказал он. — Ясно, что на этом высоком плато всегда дуют ветры, и ясно, что цепочка счастливых случайностей помогла тебе спастись, когда ветры уничтожили отряд твоего отца. Естественно, ты одушевила ветры — единственное, что здесь существует, и вообразила, что можешь разговаривать с ними, а они с тобой. Но когда ты говоришь мне, что…

Брент резко остановился, почувствовав внезапную слабость.

Его качнуло, и Лора стремительно вскочила на ноги.

— Ты все еще слаб, — сказала она. — Я совсем забыла.

Она собрала несколько шкур и сделала из них удобную постель.

— Спи, — сказала она просто, и когда Брент лег, она также просто легла в свою постель из шкур.

Слабый и больной после трепки, заданной ему ветрами, Брент уснул почти сразу. Он проснулся утром в пещере, залитой золотым солнечным светом, не сразу поняв, где он находится, пока не услышал снаружи веселый серебристый свист. Он живо встал и вышел наружу, где увидел Лору.

Она заметила его появление и закричала: — Брент, он уже здесь! Ветер-отец!

— Что? — спросил Брент удивленно, — Смотри, вот же он! — воскликнула Лора со светящимся от счастья лицом. — Я только что рассказывала ему о тебе…

Брент увидел, что ветер обдувал девушку, мягко ерошил волосы под нежную мелодию.

Лора коротко свистнула, ветер оторвался от нее и направился в сторону Брента.

Брента охватила безотчетная паника, когда ветер коснулся его. Захотелось бежать, но он сказал себе, что это только ветер, только движущаяся масса воздуха. Он стоял, а ветер касался его мягко, как будто осматривая, изучая его.

Затем характер прикосновений изменился, его уже не изучали, а ласкали. Вот его щеки коснулся воздушный палец, он ощутил теплое дуновение на волосах, словно дыхание любящего существа. Сильная, напевная нота казалась бесконечно успокаивающей, умиротворяющей. Сердце его согревало странное тепло.

Этот теплый сильный ветер кружил вокруг них еще несколько мгновений, а затем, распушив волосы девушки, улетел. Брент чувствовал странное удовольствие, как обласканный ребенок.

— Ты понравился ему, Брент! — сказала Лора. — Я уверена, что ты ему понравился.

Брент сказал себе, что ему следует разделить странную фантазию девушки. Вреда от этого не будет.

— Я рад этому, — сказал он. И почувствовал радость, хотя и сказал себе, что это ничем не обосновано.

— Ветер-отец всегда рядом с плато, рядом со мной, — сообщила ему Лора, когда они шли по скалистой равнине. — Многие другие ветры остаются здесь тоже, но большинство из них приходят издалека, даже такие маленькие, как вон те.

Она указала в направлении небольшой группы маленьких песчаных вихрей, беспорядочно танцующих неподалеку. В этот момент маленькие ветры изменили направление движения и заскользили в их сторону, как дети, которые вдруг увидели любимых родителей — подумал Брент, Девушка засмеялась и раскинула руки в стороны, словно приветствуя маленькие ветры. Они весело закружили, исполняя радостный танец, вокруг девушки и Брента, перегоняя друг друга — суматоха быстрых порывов ветра.

Брент поймал себя на том, что думает об этих маленьких ветрах как о живых игривых существах.

Маленькие ветры сбежали так же внезапно, как и появились, наперегонки друг с другом по равнине.

Лора засмеялась. — Хоть они всего лишь маленькие ветры, я люблю их едва ли не больше всех. Брент спросил: — Лора, ты никогда не хотела покинуть это плато? Найти других людей?

Она перевела ясный взор своих серо-зеленых глаз на него. — Зачем мне люди, если у меня есть ветры?

— Но не думаешь же ты жить на плато вечно, даже и с ветрами?

Она покачала головой, словно объясняя нечто очевидное. — Но я не могу покинуть мои ветры!

Ее мягкие, загорелые руки обвили ему шею, и она посмотрела вверх на него умоляющим взором ребенка.

— Я хочу жить здесь, а сейчас, когда появился ты, я хочу, чтобы ты остался со мной. Ты останешься, Брент?

Брент невольно тоже обнял ее и вздохнул.

— Я останусь, — сказал он, — на некоторое время по крайней мере.

Брент остановился. Он сказал себе, что это временно, что через несколько дней он излечит девушку от ее фантазий и она уйдет с ним. Но он не хотел признаться даже самому себе, что начинает разделять ее точку зрения.

Он уже думал о ветрах как о живых существах, а не просто о движении воздуха. Он стал отличать один ветер от другого, словно людей. Большие, сильные ветры, гудевшие торжественно и величественно, средние своенравные ветры, с ревом носившиеся в разных направлениях, маленькие ветры, бегающие по плато, затевающие везде свои игры — он не мог уже думать о них иначе.

И еще один сильный и нежный ветер, который Лора звала ветром-отцом. Каждое утро, когда он и Лора выходили из пещеры, ветер-отец был тут как тут, приветствуя их. И каждое утро они находили у входа фрукты и вещи, которые, как утверждала Лора, приносили ветры.

Здравый смысл Брента говорил ему о невозможности в этих местах странных воздушных течений, способных постоянно приносить предметы издалека и оставлять их здесь. Но он не мог противостоять странному влиянию, которое оказывала на него убежденность девушки.

С раннего утра до позднего вечера вокруг Лоры постоянно крутились ветры. Их, казалось, рядом с ней было больше, чем на всем остальном плато. Действительно были ветры живыми или нет, но Брент видел, что девушка и вправду жила с ними как с друзьями.

И скоро ему начало казаться, что никакие друзья не могут быть более замечательными, более быстрыми и красивыми, чем те, что летали над миром, что ревели, свистели и пели с жизненной силой, бесконечно превосходящей жизненную силу жалких существ, ползающих по земле.

Эти друзья могли буйствовать так страшно, как никто другой, когда они с грохотанием неслись по плато, как пушечные ядра, а Брент и Лора бежали с ними.

Они могли быть игривыми, когда сильные порывы метались вокруг смеющейся пары, бегущей в укрытие пещеры. Но только ветер-отец мог быть нежным, его тепло Брент чувствовал всякий раз, когда ветер обдувал его.

Бренту стал казаться нереальным оставленный им мир, и он почти забыл цель, что привела его сюда, на плато. Все реальное для него воплощали сейчас Лора, плато и друзья-ветры. Все, пока однажды он не пробудился.

Этой ночью, когда он и Лора вошли в пещеру, что-то заставило его обнять ее и поцеловать. Она сопротивлялась мгновение, а затем вернула ему поцелуй. На лице Брента была решимость, когда он отпустил ее.

— Лора, мы уходим отсюда! — воскликнул он. — Я люблю тебя, и мы вернемся вместе в наш мир, мир людей.

Глаза Лоры заблестели, но в них светилось сомнение:

— Но ветры!

— Ты покинешь их ради меня, сейчас? — спросил Брент.

Она колебалась. Брент услышал рев ветров снаружи и задержал дыхание. Затем она прижалась к нему.

— Брент, я пойду с тобой! — заплакала она. — Куда угодно!

Но несколько секунд спустя сомнение снова появилось у нее на лице.

— Но ветры, — повторила она. — Не знаю почему, но я боюсь, они меня не отпустят.

Брент засмеялся. Он избавился от фантазий.

— Это всего лишь ветры, — сказал он и успокоительно добавил.

— Почему они не отпустят тебя, когда, как ты сама говоришь, они тебя любят?

Она ответила медленно. — Именно поэтому, боюсь, они не захотят меня отпускать.

Брент занялся изготовлением кожаных мешков для воды и фруктов. И через два дня они отправились в путь.

Перед тем как им покинуть скалы, ветер-отец овевал ее несколько минут, пока она свистела. Слезы были готовы затуманить ее чистые глаза, когда она повернулась к Бренту. — Я говорю ему — прощай, — сказала она.

— Попрощайся с ним и за меня, — сказал Брент, смеясь, и серьезная Лора просвистела несколько быстрых нот. Сильный, мягкий ветер коснулся Брента, обдул его, и это воздушное, любящее прикосновение заставило его с некоторым стыдом вспомнить свое легкомыслие.

Они пошли на восток. Маленькие ветры играли вокруг них, временами некоторые из более сильных ветров опускались откуда-то сверху, чтобы закружить вокруг них. Лора никого из них не приветствовала.

Но когда они приблизились к краю плато, поведение ветров изменилось. Гудение выражало озадаченность и обеспокоенность, как казалось слегка нервничавшему Бренту. Он сказал себе, что поступает правильно, покидая место, вызывающее такие фантазии.

Ветры стали отталкивать их от обрыва со все большей силой по мере их приближения к нему. Лора повернула к Бренту побледневшее лицо.

— Они не хотят, чтобы я шла дальше, Брент, — сказала она.

Он взял ее руку в свою.

— Ветры нас не остановят, — сказал он. — Идем дальше.

Но ветры дули все сильней, стараясь не пустить их к обрыву.

Их становилось больше, а голоса звучали громче.

Брент и Лора, нагнув головы, прилагали все силы, чтобы двигаться дальше, ветры противоборствовали — не злобно, но сильно и решительно. Они начинали сердиться.

— Брент, как я и сказала, они меня не отпустят, — прокричала Лора. — Если мы пойдем дальше, они убьют тебя за то, что ты меня уводишь!

— Это случайные ветры — у такого обрыва всегда дуют такие странные ветры! — закричал он в ответ.

— Мы должны вернуться — пока они тебя не убили! — повторила она, приникнув к нему.

Брент неохотно согласился. — О'кей, на этот раз мы возвращаемся.

Они повернули назад. Медленно стихало сердитое буйство ветров вокруг них.

Вновь они радостно кружили вокруг девушки, но Лора не обращала на них внимания. Ее лицо все еще было бледным, когда они подошли к пещере.

— Они убьют тебя, Брент! Мы не должны больше пытаться.

— Мы попробуем снова, — сказал Брент упрямо. — Меня им не запугать, — но, увидев лицо девушки, быстро добавил: — Мы попробуем, когда у обрыва будет не так ветрено.

Она задумалась. — Если мы отправимся ночью, когда ветры играют где-то на плато, они нас не увидят.

Брент бодро ответил: — Мы пойдем ночью!

Этой ночью они ждали в пещере полной темноты, слушая, как шумят ветры в вершинах скал. Наконец шум стал стихать, ветры уходили в глубь плато.

Тогда они вышли. Трубящая веселая компания ветров уходила на запад, и звуки их буйства доносились глухо. Брент и Лора, не медля ни секунды, пошли на восток.

Им не встретился по пути ни один ветер. Лишь вдалеке слышалось завывание, когда они начали спуск, но когда они достигли пустынной равнины внизу и двинулись на восток, исчез и этот шум.

Утром они были уже за много миль от плато, которое уменьшилось до узкой коричневой полоски на горизонте позади них.

Вокруг простиралась белая соленая пустыня, плоская и мертвая.

— Ветры отстали от нас! — сказал Брент. — Я знал, что все будет в порядке, как только мы покинем плато.

Лора посмотрела назад. — Боюсь, они погонятся за нами, как только заметят наше исчезновение, — сказала она. — И догнать нас они могут быстро!

Брент потряс головой. — Они всего лишь ветры. Тебе пора это понять.

Она не ответила, но Брент заметил, что она все время поглядывает назад.

Через некоторое время она слабо вскрикнула и показала назад, где тучи песка двигались по пустыне.

— Они преследуют нас, Брент, — закричала она. — Они ищут нас!

Брент посмотрел туда, и мороз пробежал у него по коже.

Стараясь говорить спокойно, он сказал: — Лора, это только песчаные тучи. Мы должны продолжать свой путь.

Они двинулись дальше, но сейчас и Брент также поворачивался каждые несколько минут, чтобы взглянуть на огромные тучи песка, катящиеся по пустыне позади них.

Казалось, эти тучи не пропускали ни единого уголка пустыни при своем движении; и все же они неумолимо нагоняли торопливую пару. По пустыне катились десятки песчаных гигантов, десятки больших ветров.

Вскоре они уже слышали их отдаленный рев. И тогда Лора остановилась.

— Брент, нам надо спрятаться! — закричала она. — Это наш единственный шанс — укрыться и подождать, пока ветры уйдут.

— Но это неразумно — прятаться от ветров, — ответил он. — Они не охотятся за нами. Это всего лишь твоя фантазия.

— Я знаю, что они охотятся за нами и они убьют тебя, если найдут нас, — сказала она. — Мы должны…

Она замолчала и издала отчаянный крик.

— Слишком поздно! Они нас заметили!

Она показала на маленький вихрь поднятого песка, приближающийся к ним.

Этот маленький ветер остановился, крутанулся на месте, словно в сильном возбуждении, и помчался назад в направлении громадных песчаных джиннов.

— Они нас заметили! — повторила Лора. — Брент, если тебя убьют, я умру с тобой!

— Никого из нас не убьют! — сказал Брент. — Пошли.

Они ускорили шаг, затем побежали. Рев позади них становился все громче, но они не оглядывались. Пустыня вокруг них быстро темнела.

Лора упала, и Брент наклонился, чтобы помочь ей подняться.

— Бесполезно! — простонала она. — Мы не сможем от них убежать. Они идут, Брент! Но если ты умрешь, то я умру тоже!

Обняв девушку одной рукой, Брент смотрел на запад как пигмей, очарованный гигантами, собирающимися его убить.

По пустыне по направлению к ним с грохотом приближалось множество ветров, могучих песчаных туч, от которых исходил оглушающий рев, полный ярости и гнева. Десятки больших и сотни маленьких песчаных туч, большие ветры и маленькие ветры, готовые наброситься на два маленьких человеческих существа.

Лора неожиданно оторвалась от Брента и бросилась вперед на эти ветры, издавая бессмысленный иступленный свист. Ветры подняли ее и отбросили в сторону, как игрушку, опустив ее в безопасном отдалении.

Брент увидел, испытав секундное чувство благодарности, что ей ничто не угрожает. Затем ветры достали и его.

Его закружило и подняло вверх, выше и выше в воздух как будто огромными руками. В ушах стоял оглушающий рев, в котором слышался далекий крик Лоры.

На секунду тело его зависло в верхней точке, а затем было с ужасной силой брошено вниз на поверхность пустыни. Он зажмурился, ожидая смертельного удара.

Но его не последовало! Из схватки ревущих ветров он был неожиданно выхвачен и отброшен в сторону другим ветром — сильным и теплым, поставившим Брента рядом с Лорой. Брент узнал этот ветер, его Лора называла ветер-отец!

Ужасным ревом взорвались другие ветры, взрывом дикого гнева. Они ринулись вперед, стараясь вырвать Брента и Лору у ветра-отца.

Шквалы гнева, ад циклопических атак обрушились на них, но мягкий ветер твердо держал мужчину и девушку. Яростная борьба сражающихся ветров. Но вскоре она начала затухать.

Гнев больших ветров ослаб, и они стали уходить прочь, задувая в сторону запада.

Голоса их звучали громко, но гнев из них ушел. Казалось, что хором они изливали печаль. Глубокую печаль прощания.

Рядом с Лорой и Брентом остался один ветер, сильный и мягкий, ласкающий их. Они чувствовали легкое прикосновение воздушных пальцев на щеках, мягкие поглаживания волос, нежное пение в ушах. Затем и этот ветер исчез, и все стихло.

Лора прижалась к Бренту, обняв рукой за шею. — Это был ветер-отец, Брент! Он спас тебя для меня, он спас тебя от других и заставил их отпустить нас!

Брент с усилием приходил в себя. — Это была самая сумасшедшая и самая необычная буря, которую я когда-либо видел, — сказал он. — Пойдем, Лора, полагаю, ничто не помешает нам добраться до Юргана.

Они добрались без приключений до Юргана, а затем отправились дальше. И сейчас, когда они вернулись в привычный мир, то время на Плато Ветров кажется им странным сном.

Кажется странным, что можно даже на секунду вообразить ветры живыми существами.

Но Лора уверена, что ветры живые, и никакие рациональные объяснения не могут поколебать ее уверенность И Брент сам, вспоминая кое-что, не может не удивляться.

Но в одном он уверен несомненно. Куда бы он ни пошел со своей женой, ветров в этом месте больше, чем где-нибудь еще.

И ему это не нравится. Он не любит видеть, как ветры словно тянет к ней магнитом, хотя она, чтобы его не огорчать, никогда им не свистит.

Так же не любит Брент просыпаться ночью и обнаруживать, что и Лора не спит, прислушиваясь к ветру, стучащему ставнями, шелестящему в деревьях и умоляюще завывающему за окном, словно убеждая ее вернуться, соблазняя ее обещаниями свободы. Ибо, хотя Брент и говорит себе, что ветры — это просто ветры, он все-таки боится, что однажды ночью она ответит на зов.

Чудовищное божество Мамурта

Увидеть человека, одиноко бредущего в пустынях Северной Африки, — явление крайне редкое и необычное. Вот почему я и Митчелл подскочили, словно ужаленные, издав возглас изумления, когда он, появившись в неверном отблеске пламени нашего костра, зашатался и рухнул на песок.

В первые минуты, пока мы приводили путника в чувство, я был уверен, что он вот-вот отдаст концы, не приходя в себя. Однако постепенно нам удалось вернуть его в сознание. В то время, как Митчелл подносил к его пересохшим губам флягу с водой, я осмотрел беднягу и понял, что долго он не протянет. Его одежда превратилась в лохмотья, руки и колени были страшно изодраны, будто ему пришлось проползти по пустыне не один километр. Когда он слабым жестом попросил ещё воды, я, не раздумывая, выполнил его просьбу — все равно конец бедняги близок, а хуже от этого не будет. Вскоре он еле слышно заговорил, бесцветным и хриплым голосом:

— Я один, — ответил он на наш первый вопрос. — Никого больше искать не нужно. Кто вы? Торговцы? Да, конечно… А я археолог… Копаюсь в прошлом… Не всегда хорошо рыться в давно погребенных тайнах. Есть вещи, которые прошлому должно иметь право свято оберегать от огласки.

Он заметил, как мы с Митчеллом переглянулись.

— Нет, не считайте меня сумасшедшим. Вы все сейчас узнаете, я ничего от вас не утаю. Лучше хорошенько выслушайте меня, — сказал он вдруг окрепшим голосом, рывком приподнимаясь на руках. — Никогда, слышите, никогда не ходите в пустыню Ижиди. Меня тоже предупреждали об этом, но я пренебрег предостережением… И познал ад, побывал в сущей преисподней! Но теперь… Расскажу-ка вам обо всем с самого начала.

— Меня зовут… впрочем, это не суть важно. Я покинул Могадор более года назад, прошел горами Атлас в надежде открыть некоторые, еще неизвестные науке развалины Карфагена, возможно, ещё уцелевшие в Сахаре.

— На эти поиски у меня ушло много месяцев. Где только не побывал я за это время — жил в грязных арабских лачугах, рядом с каким-нибудь оазисом, забирался в совершенно неизведанные дыры. Чем дальше я углублялся в эти дикие края, тем больше обнаруживал развалин, остатков рухнувших храмов и замков, едва сохранившихся реликвий тех времен, когда Карфаген был империей, городом, окруженным высоченными стенами, властвовавшим над всей Северной Африкой. И однажды нашел то, что подтолкнуло меня отправиться в пустыню Ижиди. А именно: обнаружил огромный каменный блок, на одной из граней которого была выгравирована загадочная надпись.

— Она была исполнена на дурном финикийском наречии торговцев из Карфагена и достаточно коротка, чтобы запомниться. Так что я в состоянии повторить её слово в слово. Вот что там было высечено:

«Братья торговцы! Да не ступит нога ваша в проклятый город Мамурт, покоящийся за перевалом. Я, Сан-Драбар из Карфагена, вместе с четырьмя товарищами, вошел в него в месяц Эшмуна для ведения торговых дел. На третью ночь нашего там пребывания меня и спутников внезапно схватили местные жрецы. К счастью, я ускользнул от них, удачно спрятавшись, Но мои друзья были принесены в жертву чудовищному божеству, в честь которого мудрецы Мамурта возвели огромный храм, равного которому нет во всем мире. В нем жители города совершают культовые обряды. Я смог кое-как выбраться из этого проклятого места и выбиваю на камне сие строки, дабы никто не вздумал более отважиться посетить Мамурт, ибо там его поджидает верная смерть.»

Можете себе представить, какое впечатление произвела на меня эта надпись. То был конечный след незнакомого города, важнейший осколок таинственной цивилизации, погребенной в песках. Существование подобного города казалось мне вполне вероятным. Что, в сущности, мы знаем о самом Карфагене, кроме нескольких названий и имен? Ни один город, ни одна цивилизация не были так безжалостно стерты с лица Земли, как Карфаген, когда Сципион Эмилиен уничтожил его храмы и дворцы, посыпав само это место солью, когда орлы победоносного Рима возвысились над голой пустыней, где некогда процветала могущественнейшая метрополия империи.

— Надо заметить, что упомянутый камень с древней надписью я обнаружил вблизи одной из убогих арабских деревушек. Именно там я попытался найти проводника из местных жителей. Однако натолкнулся на решительный отказ со стороны всех, к кому обращался с подобным предложением. С этого места прекрасно просматривался весь перевал, проход к вершине горы — простая расщелина между двумя величественными хребтами, отливавшими голубоватым цветом. На самом деле гора находилась далеко, но в обманчивом освещении пустыни казалась достаточно близкой! Впрочем, я отыскал её на моих картах, где она была помечена как часть отрогов Нижнего Атласа. Дальше же простиралась равнина, обозначенная как «Пустыня Ижиди». И все. Мне представлялось, что стоит лишь запастись необходимым количеством воды и провизии и одолеть столь обыкновенную на вид пустыню не составит особого труда.

— Но местные арабы явно знали о ней нечто большее! Тщетно я предлагал этим бедолагам суммы, которые для них должны были выглядеть как целое состояние. Отказ следовал сразу же, как только они узнавали о цели экспедиции. Никто никогда там не бывал, но все были уверены в том, что местность за перевалом — пристанище демонов, где водятся приносящие несчастье джинны.

— Зная, насколько у этих племен сильны суеверия, я в конечном счете отказался от мысли уговорить их и отправился в путь в одиночку. Два тощих дромадера везли мою провизию и бурдюки с водой. Три дня я провел в пустыне под палящим солнцем и на утро четвертого достиг перевала.

Он оказался всего лишь узким проходом, настолько заваленным обвалившимися камнями, что продвигаться по нему было мучительно трудно. Лучи солнца не могли проникнуть туда из-за высившихся по обе стороны скал, так что я оказался в безмолвном мире теней. И все же после полудня я достиг конца ущелья и замер, потрясенный представшей передо мной картиной: другая сторона перевала плавно переходила в бескрайнюю песчаную равнину. А посредине её, где-то в трех километрах, сверкали, отражая солнечный свет, белые руины Мамурта.

Помню, что был совершенно спокоен, покрывая шаг за шагом расстояние до развалин. Я ни минуты не сомневался в существовании этого города и, пожалуй, куда бы более удивился, не обнаружив его. С перевала были видны всего лишь нагромождения побелевших от времени обломков камней, но по мере приближения они, как мне казалось, начали приобретать форму отдельных частей стен и колонн. Местами их почти полностью засыпало песком, однако, отдельные участки ещё можно было различить.

И тут, остановившись, чтобы поближе рассмотреть одну из находок, я сделал интересное открытие. Камни оказались гладкими, хорошо состыкованными друг с другом, напоминали искусственный мрамор или хороший бетон. Вглядевшись, я заметил, что почти на каждом стволе колонн, на всех фрагментах карниза и обломках стен был изображен один и тот же символ. Но было ли это символом? Рисунок чем-то смутно напоминал спрута с круглым, но по сути почти бесформенным телом, от которого отходили не то щупальца, не то отростки. Причем, последние не выглядели мягкими и извилистыми, что типично для осьминога, а были твердыми и прямыми, с сочленениями, как у лап паука. Возможно, именно его и хотели изобразить неведомые мне творцы, но некоторые детали явно не отвечали этому замыслу. Какое-то время я пытался разобраться, кому и зачем понадобилось изобилие столь своеобразного орнамента, но вскоре осознал тщетность своих попыток проникнуть в эту тайну.

— Такой же неразрешимой казалась мне и загадка самого города. Ну что, спрашивается, можно было извлечь для познания прошлого из этого нагромождения полузасыпанных камней? Я бы не смог даже поверхностно осмотреть это место: для сколь — нибудь длительного пребывания здесь у меня не хватило бы ни провизии, ни воды. Работы археологу тут было невпроворот. Несколько обескураженный, я вернулся к своим дромадерам и отвел их на открытую площадку среди развалин. Поставил там палатку. Вскоре наступила ночь. Сидя у скудного костра, я вдруг почувствовал, как на меня непомерным грузом навалилась абсолютная тишина этого места, пропитанного запахом смерти. Не слышалось ни смеха, ни человеческих голосов, ни криков животных; даже насекомые не жужжали. Ничего, кроме темноты и безмолвия, грозно давивших на меня и, мнилось, забивавших хилое пламя моего очажка.

— Погруженный в мрачные мысли, я не сразу обратил внимание на легкие шорохи, раздавшиеся за моей спиной. Но затем повернулся, намереваясь выяснить, в чем дело, и вздрогнул, покрывшись холодной испариной. Как я уже отмечал, моя палатка стояла на открытой площадке, где песок был гладко утрамбован ветром. И вот на этой естественной арене вдруг появилась маленькая воронка диаметром сантиметров двенадцать. И хотя это произошло достаточно далеко от меня — на расстоянии в несколько метров — но в отблесках костра место просматривалось вполне отчетливо.

— До этого в поле моего зрения не попадало ничего примечательного, даже малейшей тени. Тем более странным казалось неожиданное возникновение этой впадины, да ещё в акустическом сопровождении в виде легкого царапания. Пока я, остолбенев, смотрел на нее, звук повторился, и примерно в двух метрах от этого углубления, уже ближе ко мне, на песке появилась новая метка.

— Скованный ужасом, повинуясь какому-то безумному порыву, я выхватил из костра горящую головешку и изо всех сил запустил ею, словно истекающей огнем ракетой, в сторону образовавшихся лунок. Вновь послышалось поскрипывание, и у меня возникло ощущение, что «это» — уж не знаю что, но оставившее свои следы, — обратилось в бегство, если, разумеется, речь шла о каком-то живом существе. Я не мог вообразить себе, что бы это могло быть, поскольку вокруг меня ровным счетом ничего не просматривалось, не считая проступивших, словно по волшебству, следов.

— Случившееся меня потрясло. Не смог я забыться даже во сне — меня все время преследовали какие-то смутные видения, кошмары, навеянные этим мертвым городом. Было такое впечатление, будто все запылившиеся грехи минувших веков, совершенные в этом Богом забытом месте, ворвались в мои сновидения, безмерно отягощая их. Возникали причудливые формы, мрачные и сверхъестественные, как если бы они были порождениями иного мира. Едва появившись, они, помельтешив, пропадали.

— Ту ночь я спал крайне плохо. Но первые же золотистые лучи солнца развеяли мои страхи, сняв угнетенность духа. Неудивительно, что примитивные народы так боготворили солнце!

— Едва обретя силы и мужество, я тотчас же отметил внезапно мелькнувшую мысль. В той надписи на каменном блоке, о которой я вам говорил ранее, торговец давно канувших в Лету времен упоминал об огромном храме в этом городе, причем, настаивал на его грандиозных размерах. В таком случае, где же его развалины? И я решил потратить на их поиски те немногие часы, что ещё оставались у меня. Если этот древний карфагенянин не обманывал, то обнаружить их, судя по всему, большого труда не составит. Так, во всяком случае, я полагал.

— Забравшись на соседний бархан, я принялся осматривать окрестности, вертя во все стороны головой. Если при этом и не заметил никаких крупных нагромождений и обломков, которые могли бы являться руинами громадного храма, зато вдалеке узрел двух каменных исполинов, рельефно вырисовывавшихся черными силуэтами на ярком фоне восходящего солнца. Увидеть их вчера вечером я никак не мог. Это открытие окрылило меня и, быстро собрав палатку, я направился в сторону великанов.

— Они находились на другом конце города, куда я добрался лишь к полудню. Теперь смог рассмотреть их более тщательно. То были две сидячие фигуры, высеченные из черного камня, высотой более пятнадцати метров и разделенные друг от друга таким же расстоянием. Лицом они были обращены к городу, следовательно, ко мне. Чем-то напоминавшие по форме людей, идолы, казалось, были покрыты странными доспехами из чешуек. У меня не достает воображения, чтобы описать их облик, так как ничего естественного в нем не проступало. И, тем не менее, черты были явно человеческими и довольно правильными. Но выражение лиц казалось настолько необычным, что его трудно было сравнить с чем-либо известным. Я даже засомневался, с натуры ли они сделаны. А если да, тогда здесь некогда проживал весьма странный народ, воздвигнувший такого рода сооружения.

— С трудом оторвав от них взгляд, я осмотрелся. По обе стороны от исполинов виднелись развалины некогда солидной стены. Но между ними пространство пустовало — не было даже мелкой щебенки. Значит, на этом месте должны были когда-то стоять ворота. Странно, однако, почему эти два колосса, на первый взгляд, прекрасно сохранились, в то время как покинутый мною город и стена превратились в руины. Эта пара великанов явно была высечена из другого материала. Но тогда, что это был за камень?

— Тут я заметил широкую, длиной около километра, дорогу, которая начиналась сразу же за двумя монументами. Я решительно ступил на нее. Вдоль дороги тянулась целая галерея таких же статуй только меньших размеров. Проходя между двумя застывшими стражами ворот, я неожиданно обнаружил надпись, выгравированную на их цоколях.

— Точнее говоря, на их пьедесталах приблизительно на высоте полутора метров виднелись плиты из того же камня. Каждая была покрыта диковинными знаками, скорее всего знаками давно забытого алфавита, недоступными для меня в смысле дешифровки. И все же один из них я узнал. Это была все та же картинка с изображением не то спрута, не то паука, которую я уже видел выбитой на развалинах города. Она повторялась несколько раз по всей длине надписи на цоколе. На табличке, прикрепленной к другой фигуре, было начертано то же самое, так что ничего нового мне узнать не довелось. Я неспешно продвигался вперед по обнаруженной мною дороге, пытаясь на ходу разгадать значение этого вездесущего символа, Однако вскоре перестал ломать над этим голову, сосредоточившись на осмотре того что, меня окружало.

— Эта достаточно длинная дорога напоминала мне Аллею Сфинксов в Карнаке, по которой некогда следовал в свой храм фараон, лежа на носилках, покоившихся в свою очередь на плечах многочисленных рабов. Но эти изваяния отнюдь не воспроизводили сфинксов. Их форма была мне совершенно неведома, казалась странной, отображавшей животных из какого-то другого мира. Описать их я вам не в силах, как невозможно дать слепому от рождения представление о драконе. От них веяло чем-то зловещим, приносящим несчастье, и от этого у меня по всему телу поползли мурашки.

— Несмотря ни на что, я все же продолжал свой путь между двумя рядами творений из камня и дошел до конца. Остановившись между двумя последними статуями, вгляделся в простиравшуюся передо мной до самого горизонта желтую пустыню. Не скрою, чувствовал я себя озадаченным и был заинтригован. Зачем, интересно, было потрачено столько усилий для возведения этой стены, двух стражей-гигантов и целой галереи статуй вдоль дороги, если в конечном счете все они вели к обыкновенной пустыни?

— Обыкновенной? Нет, я ошибался. Вскоре я заметил в ней нечто поразительное. То был не просто уголок обычного для таких мест ландшафта. Песок лежал на удивление ровно, будто придавленный чудовищной силой, не оставившей на нем ни малейшей морщинки. Это выглядело как арена, хорошо отглаженная круглая площадка площадью чуть более гектара. Повсюду, кроме этого участка, в пустыне виднелись небольшие дюны, там и сям её пересекали лощины; ветер закручивал миниатюрные смерчи. Но на этой округлой формы территории все как бы застыло. При мне ни одна песчинка даже не шелохнулась.

— Я чувствовал, что это необычайное явление начинает все более и более заинтриговывать меня. Стал приближаться к краю круга, находившемуся всего в нескольких метрах. Уже почти достиг цели, когда невидимая рука резким ударом по лицу, а затем и в грудь опрокинула меня навзничь.

— Некоторое время я лежал оглушенный. Затем встал и снова двинулся навстречу неведомому врагу, поскольку мое любопытство возрастало с каждой секундой. Вынув пистолет, я медленно, шаг за шагом, пробирался вперед.

— Едва пистолет коснулся границы загадочной площадки, как тут же натолкнулся на твердую поверхность, и я не смог просунуть руку далее ни на один сантиметр. Создавалось впечатление, что она уперлась в стенку, хотя ничего подобного реально не наблюдалось. Протянув вторую руку, я встретил точно такой же невидимый барьер. И тут я воспрянул духом.

И облегченно вздохнул. Теперь не оставалось и тени сомнения в том, что меня остановила не какая-то неведомая сила, а обыкновенная материальная преграда. Раскинув руки, я провел ими вокруг этого места — повсюду прощупывалась такая же глухая и гладкая, абсолютно невидимая, хотя и вполне осязаемая стена. Это никак не укладывалось в голове. Наверняка ученые далекого прошлого, жившие в этом превратившемся ныне в развалины городе, или «мудрецы», как о них говорилось в надписи на камне, открыли секрет и способ делать невидимыми материальные объекты. Свои знания они применили при сооружении того, что я сейчас исследовал. В сущности, ничего невозможного в этом не было. Наловчились же ученые нашей эпохи с помощью рентгеновских лучей просвечивать недоступные простому глазу предметы. Было очевидно, что этот древний народ разработал некую технологию невидимости, которую затем поглотила пучина времени. Ведь упоминается же в старинных колдовских манускриптах о создания ковкого стекла, говорится о превращении одних металлов в другие. И все-таки я недоумевал: как они добились того, что после стольких веков и даже тысячелетий, в течение которых сами зодчие превратились в прах и тлен, их сооружения оставались неизменно недоступными взору?

Отойдя на несколько шагов, я подобрал горстку камушек и начал кидать их в сторону возникшего на моем пути препятствия. Вскоре выяснилось, что стена передо мной неизмеримо высока: с какой бы силой я не подбрасывал вверх свои импровизированные метательные снаряды, те неизменно отскакивали от неё с глухим стуком и падали к моим ногам. Я буквально умирал от желания оказаться по ту сторону преграды, дабы выяснить, что скрывается за ней. Но как это сделать? Ведь наверняка туда должен был быть вход, но где она, эта дверь? И тут я вспомнил о двух стражах-великанах с табличками на незнакомом языке, стерегущих проход в эту долину с её галереей статуй. Любопытно, какое отношение они имеют к этому таинственному месту?

Внезапно, словно получив пощечину, я встряхнулся, поразившись необычности приключения, в которое оказался вовлеченным. Огромная стена-невидимка передо мной, круглая усеянная ровным пластом песка площадка, явно защищенная чем-то от ветра, я сам, наконец, растерянный и озадаченный… Мне вдруг показалось, что в тайник души проник исходящий из этого лишенного жизни и оставшегося позади города голос. Он умолял меня развернуться и, не теряя ни минуты, поскорее умчаться прочь. Вспомнилось предупреждение в рукописи карфагенянина: «НЕ ХОДИТЕ В МАМУРТ». Поразмыслив, пришел к выводу, что передо мной высится тот самый великий храм, что описал Сан-Драбат. Он не ошибся: ничего равного ему в мире не существовало.

Но я не хотел уйти просто так, ни с чем, не мог обратиться в бегство, не исследовав то, что скрывалось за стеной. Спокойно обдумав положение, я пришел к выводу, что по логике искомая дверь должна находиться где-то в конце аллеи, с тем, чтобы жители города, могли через неё беспрепятственно входить прямо в храм. И не ошибся. Вскоре обнаружился портал, своего рода проход в стене шириной в несколько метров. Моих вытянутых вверх рук не хватало, чтобы определить его высоту.

Я наощупь проник в это отверстие и вскоре ступил на твердую, вымощенную плиткой поверхность, менее гладкую, чем стена, но столь же недосягаемую глазу. Потянулся коридор такой же ширины, что и вход. Он вел в центр этого круга. Я поплелся вперед, все время помогая себе руками.

Забавная картина представилась бы тому, кто смог бы увидеть меня сейчас со стороны. Я-то ведь знал, что полностью окружен высоченными стенами, да и бог его знает, чем еще. Но перед глазами-то простиралось только однообразное, покрытое ровным слоем песка пространство, отсвечивавшее золотом под лучами послеобеденного солнца. И я не касался его ногами, а шел над ним, как по воздуху, на высоте около тридцати сантиметров. Должно быть, таковой была толщина невидимых плит, которые и придавливали песок, делая его безукоризненно гладким.

Я медленно брел по коридору, вытянув перед собой руки. Но шел я так совсем недолго, вскоре наткнувшись на новую без единого выступа стену, перегородившую путь. Похоже, я оказался в тупике. Но на сей раз духом не пал, так как уже понимал, что где-то здесь должна находиться дверь, которую тут же и принялся отыскивать, ощупывая препятствие сантиметр за сантиметром.

Вскоре по ходу движения обнаружил ручку — она на ощупь воспринималась как толстый отполированный набалдашник. Стоило мне прикоснуться к нему, как приоткрылся вход. Потянул легкий сквозняк, и мешавшая моему продвижению стена исчезла, в чем я убедился, ткнув пальцем. Можно было двигаться дальше, но я оробел. Снова ухватив толстенный шар ручки, стал поворачивать её, нажимать, пытался вдавить — все впустую: дверь не закрывалась. Сделать это я оказался не в силах. Видимо, механизм, скрытый в набалдашнике, действовал так, что достаточно было до него дотронуться, как огромный блок коридора, вероятно, заскользил по рельсам в сторону, либо начал подниматься вверх по пазам, как решетка. Сказать точнее об этом я был просто не в состоянии.

И все-таки факт был на лицо: дверь открылась, и я решительно шагнул вперед. Передвигаясь, как слепой в незнакомом месте, в конце концов сообразил, что нахожусь в обширном внутреннем дворе, стены которого образовывали ротонду. Ибо, перемещаясь вдоль них, я опять вернулся к выходу в коридор. Тогда я осмелился углубиться во двор. Пройдя всего-то чуть, споткнулся о ступени. Если судить по первой из них — широкой и высокой, — то лестница должна была быть просто гигантских размеров. Я начал подниматься по ней — медленно, осторожно, прощупывая ногой каждый следующий марш. Лишь это ощущение твердой поверхности под собой придавало мне уверенность в реальности происходящего: ведь я по-прежнему ровным счетом ничего вокруг не видел. Создавалось впечатление, что я куда-то восхожу ввысь прямо по воздуху. Это было невероятно, нечто фантастическое.

Я продолжал взбираться наверх до тех пор, пока на высоте более тридцати метров лестница не сузилась — стены явно начали сходиться. Еще несколько шагов — и я уже вновь стоял на горизонтальной плоскости. Ощупал окрестное пространство, быстро разобравшись, что это — просторная площадка, обнесенная балюстрадой. Встав на четвереньки, я упорно последовал далее и уткнулся, в конце концов, в стену с ещё одной дверью. Едва я переполз через порог, по-прежнему опираясь руками и коленями о невидимый пол, как понял, что на сей раз очутился в огромном закрытом зале, а не на свежем воздухе.

И тут меня неожиданно обуял невыразимый страх. Я ощутил присутствие чего-то, несущего в себе гибель, нечто, представлявшее очевидную угрозу, хотя по-прежнему ничего перед собой не видел и не слышал никаких настораживающих звуков. И, тем не менее, я был убежден, что где-то здесь притаилось невообразимо древнее существо, безмерное средоточение зла, являвшееся частью этого зловещего окружения. Не знаю, но, возможно, именно в этот момент я вдруг осознал, что в неподвластные памяти времена здесь разыгрывались жуткие сцены. Как бы то ни было, но независимо от причины возникшего внутри ледяного ужаса меня взяла такая оторопь, что я окаменел, не в силах двигаться далее. Сумел лишь попятиться назад, к площадке; там приподнялся и, облокотившись о невидимую глазу балюстраду, стал обозревать пейзаж у своих ног.

На западе, почти касаясь горизонта, зависло в виде огромного, докрасна раскаленного шара солнце. В его лучах отчетливо просматривались оба черных колосса-истукана, отбрасывавших на золотистый песок, казалось, не знавшие конца тени. Там же виднелась заметно начавшая нервничать пара моих стреноженных дромадеров. Внешне все это выглядело так, что я парил в воздухе на высоте более тридцати метров от земли. Но сам-то я живо представлял себе контуры пролегавших внизу коридоров и двора, по которым совсем недавно вышагивал.

Так я простоял какое-то время, купаясь в малиновом сиянии заходящего светила и дав волю своему воображению. Был уверен, что открыл тот самый громадный храм, о котором речь шла выше. Какой впечатляющий спектакль, должно быть, представлял он собой во времена, когда процветал сам город! Мне казалось, что я зримо вижу длинные ручейки процессий жрецов и верующих, тянувшихся от него к священному для них месту. При этом они проходили между двумя каменными исполинами и втягивались в аллею, вполне возможно, волоча с собой какого-нибудь несчастного пленника, судьба которого была предопределена — стать жертвой, принесенной на алтаре божеству этого храма.

Солнышко начало постепенно закатываться. Я повернулся, намереваясь спуститься по ступеням. И в тот же миг обмер от испуга, а сердце, екнув, похоже, разом остановилось. За пределами этой гладкой, как стол, песчаной арены под храмом появилась воронка, во всем схожая с той, что я видел накануне вечером, сидя у костра. Широко распахнув глаза, я уставился на нее, словно загипнотизированный змеей. И тут же рядом возникла вторая дырка, за ней — третья, четвертая, причем, тянулись они не по прямой линии, а зигзагообразно. Лунки образовывались по две друг против друга — по сторонам, и одна — в центре. Получилась цепочка следов, разделенных расстоянием примерно в два метра. И вели они прямо к храму, то есть ко мне! А я по — прежнему ничего материального не видел!

Нежданно-негаданно в голову пришло сравнение: такие отпечатки оставило бы после себя на песке шестиногое насекомое, увеличенное до неслыханных размеров. Эта мысль сразу же напомнила о пауке, изображение которого было высечено на камнях руин и на статуях. Теперь-то я начал догадываться, что они означали для жителей этого города. Я стал лихорадочно рыться в памяти, стараясь поточнее восстановить надпись карфагенянина… «Чудовищное божество города, обитающее там с начала времен». Видя, как эти следы потянулись в мою сторону, я воочию убедился, что древне гнусное божество все ещё живо, и что я имел неосторожность забраться в посвященный ему храм — притом в одиночку и безоружный!

Следовательно, каких только диковинных созданий, не существовало на заре времен! В том числе и вот такой — гигантский монстр в виде паука… Не исключено, что основатели города, прибыв сюда, уже застали его на месте и, охваченные необъятным ужасом, вполне могли возвести чудище в ранг своего божества, соорудив в его честь сей грандиозный храм, куда я отважился забрести. Вероятно и то, что мудрецы былых лет, обладатели знаний, позволивших им сделать невидимым человеческому глазу святилище, решились наделить этим свойством и сам культ поклонения, превратив идола в подлинного бога — недоступного взору простого мирянина, всемогущего и бессмертного. К тому же не ведающего, что такое угасание и небытие! Да, так оно и должно было произойти на самом деле, поскольку он уцелел, пройдя сквозь тысячелетия. Было же мне известно, что некоторые виды попугаев способны жить веками, так что, спрашивается, мог ли я знать об этом реликте канувших в вечность эпох? А когда исчез с лица земли сам город, превратившись в развалины, и божеству перестали приносить человеческие жертвы, почему бы ему не выжить, научившись питаться за счет пустыни? В эти мгновения я понял, почему арабы так настойчиво отказывались сопровождать меня! Тому, кто отважился бы оказаться в пределах досягаемости этой омерзительной уродины, грозила верная гибель — ведь эта тварь была способна схватить вас или преследовать, оставаясь невидимкой. Так значит ли это, что и мой час пробил?

Именно такого рода мысли обуревали меня, когда я вглядывался в приближавшуюся смерть, следя, как все ближе подступают ко мне её следы на песке. Нет! Я очнулся от парализовавшего меня страха и стремительно скатился по громадной лестнице во внутренний двор. Я не представлял себе, где и как можно было бы спрятаться, — попробуйте-ка проделать это в невидимом вам месте! Но я обязан был попытаться удрать. А посему рванул к подножию величественной лестницы, проскочил на одном дыхании до стены, что находилась под той площадкой, откуда я стартовал. Распластался по стене в надежде, что в наступивших сумерках сумею скрыться от хищного ока существа, чье логовище я потревожил.

Кстати, я сразу же учуял чудище, едва оно проникло вовнутрь через ту же дверь, которой воспользовался перед этим я. Пуф-пуф-пуф… Так слышалось мне его приглушенное мягкое продвижение по поверхности. Я уловил, как заскользили его лапы, а сам он на миг задержался у открытой двери в коридор. Возможно, это «нечто» удивилось, что она распахнута, но откуда мне было знать, какого уровня развития достиг мозг этого создания? А затем снова: пуф-пуф… Шаги возобновились, и я понял, что мой враг уже пересекал двор, — его мягкая поступь слышалась уже на ступеньках. Если бы я не боялся даже дышать, то в этот момент наверняка бы испустил вздох облегчения.

Я все ещё находился во власти цепкого страха. Ноги вдруг подкосились, но я упорно, стараясь не слишком двигаться, продолжал цепляться за спасительную стену, в то время как монстр поднимался вверх. Попробуйте на секунду представить себе эту сцену, если вам достанет воображения! Вокруг — ни единого видимого глазом предмета. Только приличных размеров круг из уплотненного песка внизу в тридцати сантиметрах подо мной. И все же, несмотря ни на что, я считал, что достаточно хорошо представляю себе весь храм, полагал, что мне известно, где и как расположены его стены и ближайшие помещения, думал, что все же как-то различаю эту поднявшуюся теперь над мной тварь, вынудившую меня присесть на корточки. В наступившей ночи я чувствовал, как у меня трясутся поджилки.

— Где-то над моей головой шаги замерли. Я предположил, что чудовище вошло в тот обширный зал, куда я так и не рискнул пройти. Наступил момент, который мог и не повториться более: сейчас или никогда! Мне следовало сделать попытку убраться отсюда, воспользовавшись все более густевшей темнотой. И я — с бесконечными предосторожностями — привстал на ноги и на цыпочках проследовал к двери, ведущей в коридор. Но не сумел пересечь и половины пути, как на полном ходу весьма болезненно, столкнулся с какой-то другой невидимой стеной. От удара я упал навзничь, а металлическая рукоятка моего охотничьего ножа при этом звонко стукнулась о незримые плиты пола. Я оказался полностью дезориентирован, плохо рассчитал, где находилась дверь, и вдобавок ко всему теперь даже не представлял, в каком я очутился месте!

Так, не шевелясь, я пролежал несколько минут, физически ощущая, как стынет в жилах кровь от охватившей меня паники. А затем — пуф-пуф… Вновь послышались мягкие шаги этого чудовища… Внезапно наступила мертвая тишина. Я с тревогой вопрошал себя, могло ли оно видеть меня? Поскольку пауза затягивалась, в сердце на какое-то время затеплилась надежда. Но достаточно скоро я понял, что смерть просто поджидала меня, была где-то тут, совсем рядом, поскольку — пуф-пуф… — тварь стала спускаться по лестнице!

Заслышав эти звуки, я окончательно растерял последние крохи мужества. Вскочив рывком, сломя голову бросился наутек, надеясь, что лечу к двери. Бах! Я вновь врезался в ещё одну стену и упал, но тут же, дрожа, как осиновый лист, поднялся на ноги. Никаких шагов я больше не слышал. А посему осмелел и так тихо, как только мог, двинулся по двору в правильном направлении. По меньшей мере, я так полагал, так как должен честно признаться, что уже напрочь потерял всякое чувство ориентации. Боже мой, что за причудливые игры затеяли мы на этой покрытой мраком песчаной арене!

Но, как ни странно, преследовавший меня монстр не издавал ни малейшего звука, и у меня забрезжила надежда. Однако именно в этот момент по безумной иронии судьбы я и врезался в него. Моя протянутая рука коснулась, а затем и ухватила то, что, видимо, являлось одной из его лап — плотных, студеных и мохнатых. Чудовище тут же отдернуло её, одновременно вцепившись в меня двумя другими. Оказалось, что оно просто затаилось и ждало, пока я сам не брошусь к нему в объятья… в качестве праздничного блюда!

Однако удержать меня пауку удалось всего лишь на какое-то мгновение, поскольку омерзение и ужас, охватившие меня, когда я до него дотронулся, вызвали такой всплеск энергии отчаяния, что я, рванувшись, освободился и пустился наутек. И — надо же! — почти сразу споткнулся о ступень монументальной лестницы. Не раздумывая, я на карачках стремительно пополз вверх, затылком чувствуя нагонявшего меня противника.

Мигом добравшись до площадки, я вцепился в бортик балюстрады, намереваясь перемахнуть его. Лучше уж размазать себя на невидимых плитах, чем снова оказаться в лапах этого исчадия ада! И тут я почувствовал, что под моими руками зашатался камень, и в ту же секунду один из громадных блоков барьера, отделившись от него, качнулся в мою сторону. Я судорожно обхватил его руками и, шатаясь от непомерной тяжести, попятился назад, к верхней части лестницы. Думаю, что в нормальных условиях поднять, а тем более нести такой груз не смогли бы и два человека. Но терзавшая меня угроза попасть на зуб этой скверны, скользившей вверх по ступеням, удесятерила мои силы, и я совершил нечто невероятное: подняв невидимый блок над головой, запустил им вниз, целясь в то место, где, по моим подсчетам, находилась сейчас это «нечто».

На какое-то время сразу же после грохота от покатившегося камня воцарилась тишина. Затем раздался глухой гул, все более перераставший в свист. Одновременно где-то посередине лестницы, куда, должно быть, угодил мой грозный снаряд, появилась тонкая струйка жидкости фиолетового цвета. Она возникла как бы из небытия, выделяя отдельные части незримых ступеней. Превратившись затем в бурный ручей, она очертила форму самого камня, как, впрочем, и размозженную, громадную и волосатую лапу страшилища, из которой била фонтаном кровь. Я не убил монстра, но брошенным блоком придавил его к ступеням.

Послышался неразборчивый шум, как если бы эта тварь пыталась высвободиться из плена. Но это привело лишь к ещё более мощному выбросу фиолетовой жидкости, забрызгавшей чудовищное божество, столь почитаемое в глубокой древности в Мамурте. Она четко выявила его — громадину — паука с лапами длиной в несколько метров, и с отталкивающего вида туловищем. Помню, как меня поразил тот факт, что невидимость монстра исчезла, стоило ему пролить собственную кровь. Объяснить этот феномен я не в силах. Признаюсь, что у меня не было охоты долго созерцать это пугало, и я ограничился беглым взглядом на полуразличимое и вымазанное фиолетовым существо. А затем, бочком-бочком, стараясь держаться от него как можно дальше, пустился бегом вниз. Когда я проскакивал мимо уродины, то чуть не задохнулся от невыносимо тошнотворного запаха раздавленного насекомого. Кстати, в этот момент монстр начал исступленно дергаться в попытке высвободиться и дотянуться до меня. Ему не удалось этого сделать, и я на подкашивавшихся ногах и с дыбом торчавшими волосами все же благополучно спустился вниз.

Прошагав напрямую через широкий двор, я совершенно случайно обнаружил дверь, после чего устремился в коридор, а затем и в длиннющую аллею идолов. Когда я проходил мимо двух каменных стражей-идолов, то в окутавшем их лунном свете четко различил на цоколях надписи на табличках с их странными символами и выгравированными изображениями пауков. Уж теперь-то я точно знал, что несет в себе это таинственное послание!

К счастью, оба моих дромадера отвязались и забрели в развалины. Иначе из-за сохранявшегося нервного напряжения, порожденного страхом, мне, наверное, никогда бы и в голову не пришло вернуться, чтобы выяснить, стоят ли они ещё около невидимой стены. Всю ночь я двигался к северу и продолжал путь даже тогда, когда рассвело. Но в горах, на перевале, один из моих дромадеров, оступившись, рухнул. При этом все мои запасы пищи разлетелись в разные стороны, а бурдюки с водой лопнули.

У меня совсем не осталось влаги, но я упорно держал курс на север, постоянно погоняя своего последнего дромадера, который в конце-концов, не выдержав, пал замертво. Так что далее мне пришлось добираться на своих двоих. Помню, как я неоднократно падал, поднимался и снова через какое-то время валился, но упрямо полз вперед на коленях, помогая себе руками, — все время на север, подальше от этого проклятого храма и его свирепого божества. И только сегодня вечером, преодолев уж и не знаю сколько километров, я заметил огонь вашего костра… Вот и все.

Он откинулся на спину, совсем выбившись из сил. Мы с Митчеллом обменялись взглядами в неверном отблеске пламени. Затем, поднявшись на ноги, Митчелл отошел несколько в сторону и долго-долго всматривался в южную сторону залитой лунным светом пустыни. Не знаю, какие мысли обуревали его в эти минуты. Сам я, то и дело поглядывая на лежащего у самого костра незнакомца, погрузился в раздумья.

Путник умер на рассвете, бессвязно бормоча что-то о высоких стенах, окружавших его. Мы завернули тело в брезент и, прихватив с собой, отправились дальше по маршруту.

Из Алжира мы отправили телеграмму в адрес друзей этого человека, найденный нами в поясе с карманами и сделали все необходимое, чтобы отправить на родину тело — то была его единственная просьба перед кончиной. Позднее его друзья написали нам, что погребли путника на маленьком кладбище в одной из деревушек Новой Англии, где он провел детство. Не думаю, что там вечный сон незнакомца будут тревожить кошмарные видения окаянного места, из которого ему пришлось так панически бежать. Молю бога, чтобы он покоился в мире.

Митчелл и я, мы частенько вспоминали эту историю, сидя где-нибудь у одинокого костерка или же в портовых тавернах. Интересно все же, прибил он тогда монстра-невидимку, о котором рассказывал, и лежит ли все ещё там, посередине лестницы, труп чудовища, высушенный солнцем и придавленный громадным каменным блоком? Или же оно все-таки смогло выбраться из-под него и снова бродит по пустыне? Живет ли по-прежнему в своем логове — колоссальном Храме, столь же невидимом миру, как и оно само?

А, может, этот путник просто помешался под воздействием палящих лучей солнца и от жуткой жажды, и его повествование было всего лишь плодом воспаленного воображения? Лично я так не считаю. Полагаю, что он нам изложил правду, но сказать это наверняка не решаюсь. Скорее всего, истина так никогда и не прояснится. Митчелл и я, мы твердо решили ни за что не забредать в ту местность, где обустроился на земле ад и где, возможно, все ещё обитает это древнее божество зла — в незримом лабиринте ходов и помещений, за стеной, которую не в состоянии рассмотреть ни один человеческий глаз.

На закате мира

Мрачные башни и минареты из черного мрамора отбрасывали зловещие тени в багровых лучах заходящего солнца. Вздымающиеся в небо шпили города Зора были окружены высокой стеной из латуни, двенадцать ворот которой открывали вход в город. За стеной раскинулась пустыня, покрывавшая теперь всю Землю. Ужасная, от горизонта до горизонта ослепительно белая равнина, чей монотонный пейзаж не нарушали ни холм, ни долина, ни река. Давным-давно высохло и исчезло последнее море. В результате веков геологических изменений сравнялись с землей горы и долины.

Заходящее солнце окрашивало кровью центральное здание города Зора. Тусклые лучи пробивались через окошко внутрь башни, где в вечерних сумерках понуро сидел Галос Ганн.

Он бросил взгляд через пустыню на умирающее солнце и сказал:

— Вот и еще один день. Скоро придет конец. Он подпер подбородок рукой.

Солнце опускалось все ниже и ниже, и тени вокруг него в огромном зале становились все гуще.

На темнеющем небе появились первые звезды. Они смотрели на человека сверху вниз холодными белыми глазами. Ему казалось, что он слышит их тонкие серебряные голоса, перекликающиеся между собой. «Скоро, скоро придет конец расе Галоса Ганна», — твердили звезды. Он оставался последним человеком на Земле. Сидя один на вершине башни в сумерках приходящей ночи, он знал, что нигде на покрытой пустыней планете больше не шевельнется ни одно человеческое существо, не прозвучит ни один голос. Он был тем, кого не коснулась разрушительная сила времени, последний, оставшийся в живых. Он познал одиночество, не ведомое никому другому. Миллионы людей мелькнули перед ним, и ушли навсегда. Он мысленно переносился в то время, когда Земля была еще совсем молода, когда в ее морях только зародилась жизнь, которая затем менялась под сильным: влиянием космической радиации. Венцом эволюции стал человек. Ганн видел, как люди прошли путь с первобытного племени до мировой цивилизации, которая, в конце концов дала ему могущество и силы и на века продлила его существование. Он стал свидетелем, как не знающий пощады механизм сил природы обрушился злым роком на светлые города того Золотого века.

Не спеша тянулись тысячелетия. Пересыхали моря, знойные пустыни покрывали мир. Увидев приближение конца своего мира, люди отказались рожать детей.

Они были истощены бесконечной, бесплодной борьбой не прислушивались к мольбам Галоса Ганна. Лишь ученые пытались еще что-то сделать. Но в небытие ушло последнее поколение, и в мире не осталось ни одного живого существо кроме него — Галоса Ганна.

В темном зале башни Галос Ганн сидел, укутавшись в свои одежды, и размышлял. Его покрытое морщинами лицо застыло, черные глаза смотрели в одну точку. Затем он внезапно поднялся и пошел через зал к балкону. Его длинные одежды потянулись за ним. Сквозь тьму он взглянул в смеющиеся глаза белых звезд и сказал им:

— Вы думаете, что смотрите на последнего человека? Что все великие люди моей расы стали историей, когда-то рассказанной и забытой? Но вы ошибаетесь. Я Галос Ганн величайший человек из всех когда-либо живших на Земле. И мое желание — чтобы люди не умерли, а продолжали жить для новой славы.

Белые звезды молчали, глядя с усмешкой на пустыню, охватившую погруженный в ночь Зор.

Галос Ганн протянул руку в направлении Ригеля, Канопуса и Ахернара. В его жесте чувствовались вызов и угроза.

— Как-нибудь, когда-нибудь я найду возможность сохранить жизнь человеческой расы, — кричал он. — Да! И придет время, когда наши потомки освоят ваши миры и подчинят их.

Галос Ганн принял решение. Он отправился в лабораторию и взял там необходимые инструменты и механизмы. Затем спустился с башни и двинулся по темным улицам Зора.

Проходя под блеклым звездным светом, мимо зловещих теней по улицам когда-то великого города, Ганн казался очень маленьким и одиноким. Но все же он был горд. В его сердце горело непреодолимое желание бросить вызов судьбе, и это желание наполняло его решимостью. Он подошел к низкому квадратному строению. С его приближением дверь распахнулась с поющим звуком. Галос Ганн пересек маленькую темную комнату и начал спускаться по ступеням. Винтовая лестница вела в огромный подземный зал из черного мрамора, освещаемый слабым голубым светом, не имеющим видимого источника.

Когда Галос Ганн наконец-то вступил на выложенный мозаикой пол, он надолго остановился, оглядывая прямоугольный зал. Его высокие стены украшали сотни панелей, на которых была изображена история человечества — Первая из этих картин показывала примитивную протоплазменную жизнь, из которой со временем вышел человек. А на последней был изображен этот зал. В склепах под полом лежали мертвые жители города Зора, последнее поколение человечества. Остался один пустой склеп, ожидавший Галоса Ганна. Это была завершающая глава истории человечества, изображенная на последней картине.

Но Галос Ганн прошел через зал мимо картин, открывая склеп за склепом до тех пор, пока перед ним не оказалось огромное количество мертвых мужчин и женщин. Их тела великолепно сохранились, и они казались скорее спящими, нежели мертвыми. Галос Ганн сказал им:

— Я думаю, что даже вы, которые мертвы, поможете мне сохранить человечество. Грешно нарушать ваш вечный покой. Но кроме вас никого не осталось.

Затем Галос Ганн начал работать над мертвыми телами, применяя все накопленные за тысячелетия знания. Им двигала непоколебимая решимость.

С помощью химии он синтезировал новую кровь, которой наполнил пустые вены. Сильными электрическими стимуляторами и инъекциями он заставил сначала конвульсивно, а затем ровно биться сердца. Когда кровь начала омывать мозг, мертвые стали приходить в себя, медленно поднимаясь из могил, с удивлением глядя друг на друга и на Галоса Ганна.

Галос Ганн испытывал великую гордость, глядя на этих сильных мужчин и стройных женщин. Он сказал им:

— Я возвратил вас к жизни, потому что решил, что наша раса не должна погибнуть. Благодаря вам человечество продолжит свое существование. Таково мое намерение.

Один из мужчин прервал Ганна. Его голос был хриплым, первые слова дались с большим трудом.

— Что это за безумие, Галос Ганн? Ты дал нам подобие жизни, но мы все равно мертвы. А как можем мы, мертвые, продлить жизнь человечества?

— Вы двигаетесь и говорите, следовательно, вы живы, — настаивал Галос Ганн. — Вы должны объединиться в пары и рожать детей, которые станут основателями новой расы людей.

Мертвый мужчина хрипло произнес: — Ты борешься против неизбежного подобно ребенку, стучащемуся в заколоченную наглухо дверь. Таков закон Вселенной. Все, что живет, должно непременно прийти к своему концу. Планеты рождаются и умирают и падают на свои солнца, а солнца взрываются и превращаются в туманности, а туманности превращаются снова в солнца и миры, которые в свою очередь тоже умирают.

Как ты можешь надеяться обойти этот вселенский закон и сохранить человеческую жизнь? Мы прошли достойный путь. Мы боролись, побеждали и терпели поражения, смеялись под солнечным светом и мечтали под звездами. Мы сыграли свою роль в великой драме вечности. И теперь мы пришли к назначенному концу.

Когда мужчина закончил говорить, глухой, низкий шепот донесся из уст других мертвецов.

— Да, пришло время уставшим детям Земли отдохнуть в благословенном сне.

Но лицо Галоса Ганна было преисполнено решимости. Его глаза горели, а желание возродить человеческую расу было непоколебимым.

— Отговорки бесполезны, — сказал он мертвым. — Несмотря на ваше холодное смирение перед смертью, я решил, что человечеству нужно жить, чтобы бросить вызов слепым законам Вселенной. Вы должны подчиниться мне. Вы знаете, что с моими силами и знаниями я могу подчинить вас своей воле. Сейчас вы не мертвые, а живые. Вы должны вновь населить город Зор.

С этими словами Галос Ганн пошел к лестнице и стал подниматься наверх. В угрюмом молчании покорные мертвецы поплелись за ним, с трудом переставляя ноги.

Это было странное зрелище, когда Галос Ганн вывел молчаливую толпу на ночные улицы города. Город Зор заполнили те же люди, которые жилив нем до своей смерти. Галос Ганн приказал им, чтобы они поселились в тех же домах, где жили раньше, а те, кто был раньше женат, должны снова стать супругами, чтобы вести тот же самый образ жизни, как и до смерти.

Так день за днем под палящим солнцем мертвецы ходили по улицам Зора, делая вид, что они по-настоящему живы. Они приветствовали друг друга глухими скрипучими голосами. Те, что когда-то были ремесленниками, вновь занялись своим ремеслом, и живые звуки работы наполнили город. По вечерам они собирались в огромном театре и сидели неподвижно, пока те, что когда-то были актерами, танцора ми и певцами, неуклюже передвигались по сцене. Мертвая аудитория аплодировала и смеялась. И их смех странным эхом отдавался в ночи.

А по ночам, когда звезды с любопытством взирали на Зор, те, что были юношами и девушками, выходили на улицы и грубыми, неуклюжими жестами разыгрывали пантомиму любви. Они вступали в брак, так как это был приказ Галоса Ганна.

Из своей высокой башни Галос Ганн наблюдал за ними день за днем, ночь за ночью. Месяцы проходили за месяцами. И он сказал себе:

— Они живы не по-настоящему. Что-то все-таки я не смог вернуть к жизни. Но даже такие, какие они есть, послужат человечеству, став новым началом во Вселенной.

Медленно тянулись месяцы. И вот, наконец, у одной из пар родился ребенок. Услышав эту новость, Галос Ганн преисполнился надежд. Охваченный радостью, он несся через город, чтобы увидеть младенца. Но, увидев его, почувствовал, как холод сковал его сердце. Этот младенец оказался подобием своих родителей. Он двигался, смотрел, издавал звуки, но они были неуклюжими и странными, а в глазах его застыл отпечаток смерти.

Но Галос Ганн не сдался. Он еще не оставил надежду воплотить в жизнь свой великий план. Он ждал, когда родится другой ребенок. Но тот оказался таким же.

Вот тогда действительно его вера и надежда стали ослабевать. Он созвал мертвых жителей Зора и обратился к ним:

— Почему вы не рождаете живых детей, зная, что вы сами сейчас живы? Вы делаете это назло мне? Из мрачной толпы раздался голос мертвого мужчины: — Смерть не может породить жизнь, так же как тьма не может породить света. Несмотря на твои слова, мы знаем, что мы мертвы и можем рожать только мертвецов. Теперь, когда ты убедился в бессмысленности своего плана, позволь нам вернуться к покою смерти и дай человеческой расе с миром прийти к своему концу. Галос Ганн мрачно сказал им:

— Вернитесь к забвению, которого вы так жаждете, если вы не способны служить моей цели. Но знайте, что ни сейчас, ни потом, никогда я не отступлюсь от своего решения возродить человеческую расу.

Мертвецы ничего не ответили, а повернулись к нему спиной и молча двинулись через город к низкому приземистому зданию, которое так хорошо знали.

Не издав ни звука, они спустились по винтовой лестнице в освещенный синим светом зал склепов, где каждый занял свое место. Две женщины, родившие детей, положили младенцев себе на грудь. Каждый захлопнул над собой крышку. И вновь воцарилось священное безмолвие в погребальной палате города Зора.

Со своей башни Галос Ганн наблюдал за тем, как они уходят. Еще два дня и две ночи он пребывал в раздумьях. Наконец сказал себе:

— Моя надежда оказалась призрачной. Правда в том, что человечество закончит свое существование вместе со мной так, как те, что были мертвыми, не могут продолжить жизнь. Но нигде в мире не осталось живых мужчин и женщин, способных послужить моей цели.

После этих слов его внезапно поразила мысль. Она была подобна блестящей огненной вспышке света, пронзившей тьму его мрачного сознания. Его мозг мгновенно начал обдумывать эту дерзкую идею. Настолько сильно было его отчаяние, что он ухватился даже за этот невероятный план. Он пробормотал себе под нос:

— Сегодня в мире не осталось ЖИВЫХ мужчин и женщин. Но они существовали в прошлом. Они отделены от меня бездной времени. Если я смогу как-то преодолеть эту бездну, я перенесу много живых людей из прошлого в настоящее.

Мозгу Галоса Ганна не давала покоя эта головокружительная мысль. И он, величайший ученый, когда-либо живший на Земле, предпринял попытку перебросить через океан веков живых мужчин и женщин, которые станут прародителями новой расы.

День за днем, когда солнце озаряло безмолвный Зор, ночь за ночью, когда величественные звезды кружились над городом, ученый пропадал в своей лаборатории. В конце концов он создал механизм, способный пробить толщу времен.

Когда машина была закончена, Галос Ганн предпринял первую попытку. Несмотря на твердость своего решения, его сердце содрогнулось, когда он положил руку на пульт управления. Он понимал, что его грандиозный план мог нарушить целостность материи, а это, в свою очередь, могло привести к чудовищному катаклизму во Вселенной. Но все же Галос Ганн нажал клавишу дрожащей рукой.

Невероятный гул, раскаты космического грома и сияние ослепительно белой энергии наполнили лабораторию. Весь мертвый город Зор взлетел над своим основанием, словно унесенный порывом могучего ветра.

Галос Ганн знал, что титаническая сила, выпущенная им, прорывалась сквозь время и пространство, разрывая никем не тронутые измерения Вселенной. Белая энергия пылала, гром гремел, а город висел в воздухе до тех пор, пока он наконец-то вновь не надавил клавишу на пульте управления. Сияние и гул исчезли. Галос Ганн взглянул на машину и разразился триумфальным криком: — Мне удалось. Мозг Галоса Ганна победил время и судьбу.

В лаборатории стояли мужчина и женщина, одетые в странные одежды прошлых времен. Галос Ганн торжественно произнес:

— Я пронес вас через время, чтобы вы стали основателями новой расы. Не бойтесь. Вы только первые из многих, кого я перенесу сюда таким же образом из прошлого.

Мужчина и женщина посмотрели на Галоса Ганна и внезапно разразились смехом. Их смех был похож на маниакальный хрип. Дико и долго смеялись мужчина и женщина. И Галос Ганн понял, что они абсолютно безумны.

Используя сверхчеловеческую науку, ему удалось пронести через океан времени их невредимые тела, но не разум. Их интеллект был уничтожен. Ни одна наука не смогла бы перенести через время разум, не повредив его. Разум — это не материя, и он не подчиняется ее законам. Но Галос Ганн не желал отступать.

— Я перенесу других через время, — сказал он себе, — может быть, хоть кто-то из них сохранит здравый рассудок.

С помощью своего великого механизма он перенес много мужчин и женщин через океаны времени в город Зор. Но каждый раз, хотя их тела и оставались невредимы, он не мог сохранить их разум. Из машины выходили только безумные обитатели всех времен и стран.

Вскоре несчастные безумцы заселили Зор. Они бродили по его улицам, издавая безумные вопли. Они забирались на величественные башни и с них ревели что-то мертвому городу и пустыне за стеной. Весь город превратился в кошмар.

Город сумасшедших был хуже города мертвых.

В конце концов, Галос Ганн перестал переправлять мужчин и женщин из прошлого, поняв, что попытка не удалась.

В этом ревущем городе Галос Ганн стал бояться, что сам сойдет с ума. У него возникло желание заорать вместе с другими и понестись по улице.

С отвращением он уничтожил безумцев всех до одного. И Зор вновь окунулся в безмолвие, в котором проходила одинокая жизнь последнего человека. Наконец настал тот день, когда Ганн снова вышел на балкон, пристально посмотрел на белую пустыню и сказал:

— Я пытался вернуть людей из мира мертвых, затем я пытался перенести их через время, но ни те, ни другие не смогли положить начало новой расе. Как могу я надеяться создать человечество в ничтожный момент времени, когда силам природы потребовалось на это миллионы миллионов лет? Значит, новая раса должна пройти такой же путь. Я изменю лицо Земли так, как это было когда-то, когда зародилась жизнь. И со временем она разовьется в человека. Охваченный новой идеей, Галос Ганн, последний величайший ученый Земли, начал воплощать в жизнь грандиозную задачу, о которой не помышлял ни один человек.

Он начал пробивать скважину в твердой земной коре. Все дальше и дальше через песчаник, гранит и гнейс, пока не достиг сердца планеты.

В железном ядре он соорудил огромную кабину, которую оснастил необходимым для выполнения его задачи оборудованием. И когда все было готово, он спустился вниз в этой своей кабине и взорвал шахту, ведущую на поверхность.

Затем Галос Ганн начал сотрясать Землю. Из своей кабины в глубине ядра он посылал на поверхность маленькие интенсивные импульсы энергии с определенными интервалами. Период ритмов был абсолютно точно равен периоду ритмов движения Земли.

Сначала это не имело никакого эффекта. Но мало-помалу их влияние стало расти, пока, наконец, вся земная кора не начала неистово содрогаться. Эти толчки создавали огромное давление и поднимали температуру мантии, превращая ее в лаву. Эта лава, вырвавшись огненной массой, залила всю планету. Так же, как это случилось много миллионов лет назад.

С помощью оптических инструментов Галос Ганн наблюдал из своей подземной кабины, как огненные массы лавы выпускали газы, которые, сочетаясь между собой, создавали новую атмосферу над поверхностью планеты.

Земля проходила по тому пути эволюции, по которому уже проходила много веков назад. Ее поверхность начала остывать. Из облаков стал капать дождь, который собирался на поверхности в моря.

Галос Ганн с напряжением наблюдал через свои совершенные инструменты, как в водах этих морей из простых элементов углерода, водорода и кислорода под действием солнечных лучей зародилась примитивная протоплазменная жизнь.

Тогда Галос Ганн сказал: — Начался новый цикл. Солнечная радиация порождает жизнь из неорганических элементов, как это было многие века назад. Жизнь должна развиться при тех же условиях и таким же образом. И когда пройдет время, на Земле вновь появятся люди и заселят эту планету.

Он просчитал, сколько потребуется времени для появления на поверхности Земли человеческой расы. Затем Галос Ганн взял точно отмеренное количество прозрачной жидкости, приготовленной им самим. Это было вещество, способное отключать все функции человеческого организма, но оставлять его живым в глубоком сне. Он лег на кушетку в своей кабине, погребенной в центре Земли.

— Теперь я буду спать до тех пор, пока не появится новая раса людей, — сказал Галос Ганн. — Когда я проснусь, планета вновь будет населена победоносной и бессмертной расой людей. Я смогу выйти и увидеть их, а после умереть с миром, зная, что человек жив.

Сказав так, он сложил руки на груди. Вскоре вещество начало действовать, и он уснул.

В первый момент после пробуждения Галос Ганн не мог поверить, что действительно проспал так долго. Но его хронометры, которые измеряли время, используя принцип распада радиоактивного урана, подтвердили, что он действительно проспал много миллионов лет. Тогда он понял, что момент его триумфа настал. За эти века должна была появиться новая раса людей, которая к этому времени уже заселила всю поверхность Земли. Его руки дрожали, когда он готовился пробить новую скважину на поверхность.

— Смерть моя уже недалеко. Но сначала эти глаза увидят новую расу, которую я создал вместо старой.

Пробив туннель через литосферу, Галос Ганн поднялся на поверхность и вышел на солнечный свет.

Он стоял и смотрел по сторонам. Он находился в центре белой пустыни, которая монотонно простиралась от горизонта до горизонта. Нигде не было видно ни холма, ни долины, ничто не нарушало ее гладкую поверхность.

Жуткий холод пронзил сердце Галоса Ганна, хотя он стоял под палящим солнцем.

— Но как это могло произойти? — спрашивал он себя. — Силы природы вновь иссушили Землю так же, как и много веков назад. Но даже если и так, то где-то должны остаться люди.

Он посмотрел в одном направлении, затем в другом и, наконец, увидел на горизонте высокие шпили города. Его сердце радостно забилось. Переполненный надеждами, он отправился к городу. Но, приблизившись, он вновь был озадачен. Перед ним возвышались черные мраморные стены и минареты, обнесенные тяжелой латунной стеной. Город так был похож на город Зор, исчезнувший с поверхности Земли миллионы лет назад.

Галос Ганн прошел через одни из открытых ворот. Словно во сне он бродил но улицам, озираясь по сторонам. Как и древний Зор, этот город был лишен жизни. Ни в домах, ни на улицах не было видно человеческой тени, не было слышно ни единого голоса. В этот момент на Галоса Ганна снизошло ужасное откровение, которое привело его в мрачный темный зал наверху высокой башни.

Гам, в глубине зала, закутанный в длинные одежды сидел старик. Казалось, жизнь еле держалась в его теле. Голосом, показавшимся самому себе странным, Галос Ганн спросил:

— Кто ты? И где остальные люди Земли? Старик приподнял трясущуюся голову и, пристально посмотрев на Галоса Ганна, ответил:

— Нет больше никого. Я последний из всей расы людей, оставшийся в живых. Миллионы миллионов лет назад наша жизнь зародилась из простейшей протоплазмы в теплых морях и, пройдя через различные формы, увенчалась человеком. Цивилизация и сила людей достигли высочайшего уровня.

Но моря и суша высохли. И пришел конец человеческой расе. Я остался один в мертвом городе. Вот идет и моя смерть.

С этими словами дряблый, трясущийся старик упал на пол и, испустив тяжелый вздох, скончался.

А Галос Ганн, последний человек на Земле, стоял и смотрел поверх его тела на заходящее солнце.

Мертвая планета

Вначале этот мир не выглядел опасным. Темный, покрытый льдом, безжизненный. Не было никакого намека на то, что скрывалось на этой планете. Единственное, что занимало нас: погибнем ли мы, когда искалеченный корабль ударится о поверхность?

Кораблем управлял Тарн. Все надели скафандры в надежде, что они спасут нас, если корабль разобьется при посадке. В массивных скафандрах мы напоминали трех странных, толстых роботов.

— Нам везет, как покойникам! — раздался в динамике мрачный голос Дрила. — Угодить в такую переделку в самой заброшенной дыре во всей галактике!

— Радуйся, что достиг хоть какой-то звезды с такими-то двигателями, — пробормотал я.

— Радоваться, Орок? — с горечью повторил Дрил. — Радоваться из-за того, что агония продлится еще несколько дней? Ведь спастись нам не удастся.

Раскинувшаяся перед нами звездная система выглядела не самым лучшим местом для аварийной посадки. В этом районе на самом краю галактики большинство звезд были древними, умирающими красными карликами. Шесть миров вращалось вокруг звезды, возле которой мы оказались. Мы направились в глубь звездной системы в поисках пригодной для жизни планеты. Но сейчас мы уж совершенно ясно видели, что ничего похожего в этой звездной системе нет. Перед нами оказался лишенный воздуха шар, закованный в панцирь снега и льда.

Другие пять планет выглядели еще менее привлекательно. К тому же в любом случае мы не могли изменить курс. Мы даже сомневались, сможет ли наше судно, не разбившись, приземлиться на двух стандартных генераторах. Смерть была рядом, и мы знали об этом. Однако не дрогнули. Нет, мы не были героями. Но мы принадлежали Звездной Службе и привыкли к риску; смерть всегда маячила у нас за спиной.

Много астронавтов из Звездной Службы погибли в бескрайних просторах, нанося на карты отдаленные уголки галактики. Маленькие корабли, вроде нашего, добирались до самых далеких звезд, но только две трети из них возвращались назад. С остальными произошли различные несчастные случаи — вроде того, что случился с нашими генераторами при проходе через облако межзвездной пыли…

— Сейчас мы сядем, — опечалил нас голос Тарна. — Я попытаюсь скользнуть вдоль поверхности, но шансы малы. Пристегнитесь получше.

Используя неуклюжие манипуляторы костюмов, мы вцепились в поручни кресел, надеясь на чудо. Дрил внимательно смотрел на большой белый шар внизу, который увеличивался в размерах.

— Тут повсюду глубокий снег. Быть может, это смягчит наше падение. — Да, — ответил Тарн. — Но корабль похоронит под снегом. На льду, даже если мы разобьемся, нас увидят. Спасатели станут искать обломки, но если не увидят их сразу, долго искать не будут.

На мгновение меня охватила радость от осознания того, что я — один из астронавтов Звездной Службы, и я с презрением взглянул на подстерегающую опасность.

— Сейчас, сейчас… — пробормотал Дрил, внимательно глядя на экраны.

Ледяная поверхность приближалась с кошмарной скоростью. Я напряженно ждал, что же предпримет Тарн. Он выжидал до последнего момента. Потом переключил силовые установки, и два оставшихся генератора энергии взревели на пределе мощности.

Им удалось проработать всего несколько секунд, но этого оказалось достаточно. Тарн умело вывел наш корабль из пике и попытался погасить скорость. Скользнув по поверхности, мы приземлились более или менее удачно. Невозможно представить ту бесконечно малую грань, что отделяла нас от аварии. Включи отражатели чуть раньше — и пронесешься мимо цели. Чуть позже — и тебя размажет по земле… В этот раз Тарну повезло. Или, скорее, дело тут не в удаче, а в инстинкте пилота. В любом случае несколько мгновений наши жизни висели на волоске. Но вот генераторы взвыли, мы с грохотом ударились о поверхность, и наступила тишина.

Корабль лежал на ледяной поверхности планеты. Корма смялась, и обшивка в одном месте разошлась. В один миг воздух вихрем вырвался наружу, но скафандры спасли нас.

— Мы сели! — радостно взревел Дрил. — Я уже не верил в спасение. Тарн, ты настоящий ас.

Но Тарн не радовался вместе с нами. В отличие от нас он не пристегивался и теперь стоял, разглядывая высветившуюся на экране панораму. В своем скафандре он выглядел немного смешным.

— Мы спаслись, но смерть по-прежнему стоит у нас за спиной, — пробормотал он. — Мы попали в ловушку.

Он говорил правду. Маленькая планета на краю галактики принадлежала одной из самых отдаленных звездных систем. Тут не было ничего, только лед и холод. Ледяные поля простирались во все стороны — ровная белая равнина. На планете отсутствовала атмосфера. Без сомнения, глубокие снежные сугробы были замороженным воздухом. Над ледяной равниной распростерлось темное небо. И только на одной трети небосвода горели звезды — ведь планета была форпостом нашей галактики.

— Генераторы корабля вышли из строя, — продолжал Тарн. — Связи с базой нет. Обшивка пробита, и мы потеряли много кислорода… Наш единственный шанс на спасение, — продолжал он, сделав многозначительную паузу, чтобы мы осознали всю бедственность положения,

— обнаружить на этой планете тантал и другие необходимые металлы. Тогда мы попытаемся залатать обшивку и починить генераторы… Дрил, включи геосенсор.

Этот прибор использовался для поиска залежей металлов на неисследованных планетах. Он посылал особые лучи, которые прощупывали кору планет, по отраженному сигналу определял состав почвы.

Дрил приготовил геосенсор к работе, настроив его на поиск редких металлов, в которых мы нуждались. Оставалось ждать, когда прибор выдаст необходимую информацию.

— Невероятная удача! — наконец воскликнул Дрил. — Залежи тантала и других необходимых нам металлов совсем рядом. Правда, они скрыты подо льдом!

— Слишком уж все удачно получается, — удивленно проговорил я. — Месторождения этих металлов никогда не бывают вместе.

Тарн стал быстро производить какие-то расчеты.

— Мы снимем оборудование с корабля и с легкостью растопим лед.

Подготовка отняла у нас очень мало времени. Вскоре мы собрались в дорогу. Замороженный мир под небом, больше напоминающим черную пустоту межгалактического пространства… До аварии мы нанесли на карты дюжину миров, но этот был самым мрачным из всех. Вот планета повернулась в сторону межгалактической бездны, и стало еще темнее. Наши криптонные лампы, с трудом разгоняя тьму вечной ночи, прочертили по льду узкие тропинки. Металлические подошвы скафандров скользили по льду. Немедля мы отправились в путь, корректируя движения. Наконец, после нескольких часов изматывающей пешеходной прогулки, Дрил жестом приказал нам остановиться.

— Мы почти у цели, — объявил Дрил.

— Она в какой-нибудь сотне метров под нами.

Мы стояли на вершине ледяного холма, и вокруг не было никаких ориентиров, которые могли бы показать, где искать эти металлы. Но мы не сомневались в показаниях приборов, которые определили, что максимальное скопление металлов находится на склоне. Сняв с хвостовой части корабля генератор тепловых лучей, мы перенесли его к холму.

Тарн нацелил излучатель и включил его. Он управлял излучателем с огромным искусством. В один миг он вырезал десятифутовую яму в толще льда. А потом за несколько минут прорезал наклонный туннель в сотню футов длиной. Тепловой луч резал лед, словно нож головку сыра. А потом из туннеля полетели искры. Тарн быстро отключил генератор.

— Должно быть, мы добрались до породы, содержащей металл, — объяснил он.

— Но металлы находятся футов на семьдесят-восемьдесят ниже.

В голосе Дрила слышалось недоумение.

— Спустимся и посмотрим, — предложил Тарн. — Помогите-ка установить лебедку.

Мы принесли тяжелые балки и установили массивный треножник над шахтой. Толстые кабели пролегли через шкивы, и мы подвесили на них крепкую металлическую корзину. Корзина была рассчитана на двоих. Но никто не хотел в одиночестве ждать наверху посреди темной ледяной равнины. Точно так же никто не хотел в одиночку спускаться в ледяную яму. Так что в конце концов мы забились в корзину втроем.

— Ведем себя, словно дети, а не ветераны звездных путешествий, — усмехнулся Тарн. — Интересно, как влияет расстояние от центра галактики на психику? Нужно заняться исследованиями…

— Кстати, вы захватили лучевые пистолеты? — неожиданно спросил Дрил.

Конечно, мы захватили их. Однако никто не мог объяснить почему. Неясные предчувствия обуревали нас, но мы не стали это обсуждать.

— Поехали, — сказал Тарн. — Отпусти кабель и помоги мне разобраться с подъемником, Орок.

Я повозился с механизмом на полу корзины, и мы медленно начали спускаться в ледяную яму. Единственным источником света для нас стала криптоновая лампа Дрила, которую он развернул прямо вниз. Мы спустились на сотню футов и только тогда увидели препятствие, с которым столкнулись лучи света. Оказывается, под толщей льда лежала толстая плита прозрачного металла, но тепловой луч прожег его насквозь. А дальше была темнота — пустота. Видимо, там, под металлом располагалась огромная полость

Когда Тарн заговорил, голос его задрожал от волнения.

— Я с самого начала подозревал что-то подобное. Посмотрите-ка туда!

Луч криптонового фонаря, падающий под углом вниз, открыл сцену, потрясшую нас. Подо льдом скрывался город. И не просто город. Огромный мегаполис, чьи строения вырисовывались в тусклом свете нашего фонаря. Весь этот город был защищен куполом прозрачного металла, который пробил наш тепловой излучатель. И этот металл выдерживал многотонный вес льда.

— Так, значит, наш излучатель прорезал дыру не только во льду, но и в крыше купола, — возбужденно сказал Тарн. — Мертвый город простоял подо льдами многие века.

Мертвый город? Да, он был мертвым. Спускаясь все ниже и ниже, мы не видели никакого движения на его сумрачных улицах. Белые проспекты, широкие фасады и галереи, шпили зданий хранили молчание. Никого не было видно, да и воздуха тут не было. Никто тут не жил. Наша корзина опустилась посреди улицы. Мы остановили лебедку и выбрались из корзины.

И тут случилась вещь просто невероятная. Не знаю, как остальные, а я едва сумел сдержать крик удивления. Вокруг нас стало светлеть. Вначале это напоминало слабые всплески зари, а потом переросло в мягкое мерцание, залившее улицы таинственного города.

— Город вовсе не мертв! — воскликнул Дрил. — Этот свет…

— Свет мог зажечь и какой-нибудь компьютер. — сказал Тарн. — Видимо, эта цивилизация достигла довольно высокой ступени развития.

— Мне здесь не нравится. — Тут кто-то есть.

У меня тоже возникло такое чувство, хотя обычно я особой восприимчивостью не отличался. Впрочем, иначе бы я не работал в Звездной Службе. Полутьма, царящая здесь, подавляла. Глубоко в сердце зародился страх перед этим безмолвным городом, затаившимся в толще льдов.

— Нужно собрать металл и убираться отсюда. — решительно сказал Тарн. — Да и света нам нужно побольше…

Дрил снова взялся за переносной геосенсор и попытался определить нужное направление. Индикаторы прибора высветили, что скопление необходимых нам металлов расположено на противоположном конце города. Там возвышалось огромное здание. Его невероятно высокие шпили почти касались вершины купола. Мы решительно направились в его сторону. Металлические подошвы скафандров зазвенели по полированной каменной мостовой. Должно быть, мы являли собой странную картину, когда маршировали по безмолвным улицам, высвеченным таинственным светом.

— Город и в самом деле стар, — тихо сказал Тарн. — Вы заметили, что здания имеют крыши? Значит, они были…

— Тарн! Орок! — неожиданно завопил Дрил. Он резко обернулся и схватился за лучевой пистолет.

Но мы тоже увидели опасность. Она обрушилась на нас из боковой улочки. Я не смогу описать это создание. Тварь не походила ни на одну из известных мне форм жизни. Черное чудовище, принимая то одну ужасную форму, то другую, быстро наплывало на нас…

Нас охватил ужас. Не сговариваясь, мы открыли огонь из лучевых пистолетов. Существо с невероятной скоростью метнулось назад и в один миг исчезло между двумя зданиями.

— Настоящий космический дьявол! — выругался Дрил, его голос слегка дрожал. — Что это было?

Тарн был поражен не меньше нас.

— Не знаю. Оно живое, вы сами видели. И оно быстро сбежало, когда мы выстрелили, что говорит об определенной разумности и чувствительности.

— Живая плоть не может существовать в ледяном вакууме… — начал было я.

— Существуют различные формы жизни, о которых мы ничего незнаем, — пробормотал Тарн.

— Однако сомневаюсь, чтобы такая вот тварь построила город вроде этого…

— Вон еще одна! — воскликнул я, показывая на приближающееся чудовище.

По форме тварь больше всего напоминала огромного червя. Но стоило нам поднять оружие, она метнулась прочь.

— Видимо, нам стоит поспешить, — заметил Тарн, хотя голос его прозвучал неуверенно. — Необходимые нам металлы или возле той большой башни, или где-то внутри нее. Если мы не достанем их, то просто сдохнем на льду наверху.

— Быть может, нам уготована худшая участь, чем смерть от холода, — хрипло сказал Дрил. Но он без колебаний отправился вместе с нами.

Мы быстро прошли по улицам, постепенно попадая под магическую власть прекрасного города, который тем не менее вселял такой ужас. Казалось, гигантский мегаполис наводнен ужасными чудовищами. Нам пришлось открывать огонь раз десять. Мы останавливали их своими выстрелами, но, похоже, так и не причинили вреда ни одному из них. Они же, в свою очередь, не подходили к нам ближе, чем на несколько кварталов. Казалось, они следуют за нами, наблюдают. Чем ближе мы подходили к башне, тем более угрожающими становились их число и движения.

Но гораздо хуже этих существ были волны ужаса, которые всякий раз обрушивались на утесы наших душ. Словно с того момента, как мы вошли в город, кто-то невидимый хотел остановить нас. И с каждой минутой это чувство становилось все сильнее.

— Без сомнения происходит какая-то психологическая атака, — пробормотал Тарн. — И, видимо, все из-за того, что мы направились к этой башне.

— Это звездная система лежит на краю галактики, — заметил я. — Какие-нибудь существа, которые и присниться нам не могли, явились сюда из черной межгалактической бездны и устроили свое логово в этом мертвом мире.

Я полагал, что мы все же повернем назад, но Тарн был непреклонен.

— Твари боятся нас, поэтому и держатся на почтительном расстоянии!

Мы добрались до широкой лестницы, которая вела к полукруглой арке входа в огромную башню. И тут мы почувствовали новую волну страха. Она подействовала поистине сокрушительно и одним махом смела нашу храбрость, уже подточенную психической атакой. Это была кульминация. При нашем приближении высокие двери башни медленно открылись. Из башни, шатаясь и прихрамывая, выбралось существо, один вид которого заставили нас застыть на месте.

— Такая тварь не могла родиться в нашей галактике! — наконец громко воскликнул Дрил. Чем-то она походила на чудовищную жабу. Ее тело напоминало комок тошнотворной черной грязи, из которого торчали толстые черные отростки — то ли щупальца, то ли руки.

Три глаза, расположенные треугольником, напоминали щелочки, за которыми горел холодный зеленый огонь. Тварь уставилась на нас, словно стараясь загипнотизировать. Чуть ниже морды вздымались и опадали дыхательные мешочки… Шатаясь и спотыкаясь, тварь стала спускаться к нам по лестнице. Мы выстрелили в это ужасное существо. Но тварь словно и не заметила наших лучей. Она продолжала сползать по лестнице. А самым ужасным было то, что она, видимо, каким-то образом повелевала меньшими тварями, которые начали собираться у нас за спиной. Дрил закричал и повернулся, собираясь бежать. Я готов был последовать его примеру. Но Тарн остановил нас:

— Подождите! Посмотрите на это создание! Ведь оно дышит!

На мгновение мы замерли, ничего не понимая. И тут я неожиданно все понял. Совершенно очевидно: тварь дышала. Но ведь здесь не было воздуха! Тарн быстро шагнул вперед. Это был отважный поступок настоящего разведчика Звездной Службы. Большими шагами он направился прямо к существу.

И как только он достиг чудовища, оно исчезло. Больше всего это напоминало изображение галопроектора. Щелк! Проектор выключили, и изображение исчезло. В тот же миг исчезли и более мелкие твари у нас за спиной,

— Значит, оно было нематериально? — воскликнул Дрил.

— Всего лишь иллюзия, — ответил ему Тарн. — Точно так же, как и остальные твари. То, что они дышали там, где нет воздуха, подсказало мне правильный ответ.

— Но тогда выходит, что те, кто направил на нас атаку призраков, находятся внутри этого здания?

— Да, точно так же, как металлы, которые нам необходимы, — мрачно проговорил Тарн. — И нам ничего не остается, как войти туда.

Новые волны ужаса обрушились на нас. Они становились сильнее с каждым шагом. Когда мы добрались до огромных дверей, мне показалось, что еще чуть-чуть, и я сойду с ума. Мы вошли в огромный, сверкающий белый зал… И все страхи как рукой сняло. В первый раз с тех пор как мы попали в этот мертвый город, мы перестали бояться. Казалось, ужасная межгалактическая бездна теперь далеко-далеко.

— Прислушайтесь! — прошептал Тарн. — Я слышу…

Я тоже услышал… Конечно, слышали мы не по-настоящему. Это был не звук, а какие-то ментальные волны, превращающиеся в звуки у нас в мозгу. Мы услышали музыку. Вначале слабая и отдаленная, она становилась все громче. Голоса сливались со звуками музыкальных инструментов. Музыка была незнакомой. Ничего похожего мы раньше не слышали. Мне показалось, что музыка эта рассказывает о титанической борьбе и надеждах давно вымершей расы. Она показалась нам суровой и заставила затаить дыхание. Замерев, слушали мы симфонию победы и поражения.

— Они идут к нам, — неожиданно проговорил Тарн, вглядываясь в дальний конец сверкающего зала.

И тут я тоже увидел их. В тот миг в сердце моем не было страха, хотя существа, приближающиеся к нам, выглядели фантастически. От дальней стены неба в нашу сторону двигалась длинная процессия — обитатели давно погибшего мира. Они ничуть не напоминали нас, хотя имели две руки и две ноги. Наверное, я бы не смог описать их: слишком чужеродными выглядели они вблизи.

Музыка дошла до финального крещендо и смолкла. Инопланетяне остановились неподалеку и стали внимательно разглядывать нас. Потом один из них — видимо, предводитель — заговорил, и голос его зазвучал в мозгу каждого из нас.

— Вы — отважные люди, победившие страх, — так начал он свою речь. — Но город этот мертв. Все существа, которых вы видели, все те ужасные твари, что напали на вас, даже мы сами — те, кто стоит перед вами, — призраки. Вычислительное устройство проецирует наше изображение. Оно включилось автоматически, как только вы вошли в город.

— Я так и подумал, — прошептал Тарн. — Иначе и быть не могло.

А предводитель инопланетян продолжал:

— Мы — народ, вымерший давным-давно. Мы — уроженцы этой планеты, — тут он произнес какое-то слово, но в нашем языке не нашлось ему аналога. — Теперь наша история — далекое прошлое. Мы достигли высот могущества, знания и славы. Наши ученые показали нам пути к иным мирам, к иным звездам, и мы завоевали и колонизировали большую часть галактики… А потом произошло несчастье. Из межгалактической бездны явились захватчики, столь чужеродные нам, что никогда не смогли бы жить с нами в мире. Между нами неизбежно произошло бы столкновение. Мы защищали свою галактику, а они хотели завоевать ее… Они не были вполне материальными существами и состояли из фотонов… Дрейфующие облака, способные собираться вместе, образуя единый разум. Они плыли от звезды к звезде, уничтожая тысячи миров… Мы потеряли все колонии и оказались запертыми здесь, на этой планете, в последней своей цитадели. Смогли бы эти странные существа стать высшим порождением природы и когда-нибудь создать цивилизацию наподобие нашей — не знаю. Все возможно… Мы же потерпели поражение в битве с ними. Обладая невероятной мощью, они не терпели соседства ни одной расы, пытающейся достичь их уровня развития… Однако перед тем, как погибнуть, мы нашли способ уничтожить своих врагов. Их можно было уничтожить только при помощи силы. Мы превратили нашу звезду в реактор, сбросив на нее несколько планет и лун. Произошел огромный выброс энергии, который смел наших противников, нарушив внутреннюю структуру их тел-облаков… Но он также уничтожил последних из нас… Мы заранее приготовились к гибели и собрали все знания, всю мудрость нашего народа в надежде на будущее… Когда-нибудь в нашей галактике иные формы жизни достигнут высот космической цивилизации… Когда-нибудь сюда придут исследователи с иных звезд… Если они недостаточно разумны, наша телепатическая атака должна была бы разогнать их. Но если они смогут понять, что их противники всего лишь иллюзии, то войдут в эту башню в поисках секретов нашего народа… Вы — те, кто стоит передо мной, — побороли свой страх. Вам, кем бы вы ни были, мы преподносим нашу мудрость и нашу силу. В этом и остальных зданиях все наши знания. Используйте их мудро на благо галактики и других разумных рас. А сейчас мы прощаемся с вами… Всего вам хорошего…

И фигуры исчезли. Только мы втроем остались стоять посреди зала. Мы молчали очень долго.

— Боже мой, каким великим был этот народ! — наконец выдохнул Тарн. — Умереть, избавив галактику от ужасной угрозы, и оставить все свои достижения тем, кто придет за ними!

— Давайте посмотрим… быть может, мы обнаружим металл. — предложил Дрил, голос его дрожал. — Хочется побыстрее выбраться отсюда и хлебнуть санкилы.

Мы нашли нечто большее, чем металл. Мы попали в удивительное хранилище инопланетных механизмов, где обнаружили генераторы энергии, подходящие для наших целей. Без особых трудностей мы установили их на нашем разбитом корабле. Не имеет смысла рассказывать обо всем, что мы обнаружили. Звездная Служба всегда бережно относится к сокровищам древней науки. О том, что мы обнаружили, скоро станет известно всей галактике…

Труднее всего было перетащить инопланетные генераторы на наш корабль, но, когда это было сделано, все пошло как по маслу. Вскоре мы кое-как залатали поврежденный корпус и приготовились к старту. Корабль стрелой взвился с ледяной планеты и, облетев потухшее солнце, взял курс на базу. Только тогда Дрил выставил бутылку санкилы.

— Давайте, наконец-то, снимем эти чёртовы скафандры и выпьем! — предложил он.

Мы с превеликим удовольствием вылезли из тяжелых звездных доспехов. Было так приятно освободиться от них, после многодневного заключения, расправить затекшие крылья и пригладить перышки. Мы переглянулись и подняли бокалы с розовой санкилой. Выражение лица Тарна, украшенного мощным клювом, подсказало, что мы думаем об одном и том же. Он поднял бокал. — Ныне мы самая великая раса в галактике, — сказал он. — Так давайте же выпьем за этот странный ледяной мир. Как там его называли аборигены?.. Земля?

Гостиница вне нашего мира

В тот вечер Мерилл совсем пал духом. Он тревожился не за себя, но за старика в соседнем номере убогой гостиницы: этот худощавый седой человек в очках был одним из четверых крупнейших государственных деятелей послевоенной Европы.

После долгих лет изгнания Карлос Гвинард возвратился на родину, на Балканы, чтобы помочь своей несчастной стране выйти из хаоса, — только он один и мог бы тут помочь. Но в тот вечер даже Гвинард, измучившись неудачами, в отчаянии признался, что не в силах удержать свой народ на краю пропасти.

— Слишком сильна нетерпимость, слишком много старых счетов и обид, слишком много честолюбцев, — печально сказал он Мериллу, когда закончилось последнее в тот день совещание. — Боюсь, надеяться не на что.

Мерилл был всего лишь скромный американский лейтенант, которому начальство поручило охранять старого государственного мужа, но за последние недели они с Гвинардом стали друзьями.

— Вы просто устали, сэр, — попытался он подбодрить старика. — Утро вечера мудренее, завтра вы увидите все не в таком мрачном свете.

— Боюсь, что для этой части Европы настанет долгая, долгая ночь, — пробормотал Гвинард.

Худые плечи его опустились, глаза, всегда живые, приветливые, потускнели и смотрели затравленно.

— Может быть, они мне помогут, — вдруг прошептал он. — Это против наших законов, но… — Он умолк на полуслове, ощутив на себе изумленный взгляд Мерилла. — Спокойной ночи, лейтенант.

Вот с этой минуты Мерилл и не находил себе места. Такой славный старик, и такой почтенный, его уважают во всем мире; тяжело видеть его угнетенным и отчаявшимся. И ведь он взвалил на себя огромный, поистине геркулесов труд…

Мерилл подошел к открытому окну. Над темным, изуродованным бомбежками городом завывал леденящий ветер. На севере поблескивала под звездами река. Хоть война и кончилась, на этой земле еще почти всюду было темно. Быть может, если Гвинард потерпит неудачу, здесь и вовсе не засветятся огни?

Что это бормотал старик, какие такие «они» ему помогут? И что там против законов? Может, он затевает какое-нибудь тайное совещание? Уж не хочет ли он ускользнуть на это совещание без своего телохранителя?

Мерилл вдруг струхнул. Если он недоглядит и с Гвинардом что-нибудь стрясется, его, конечно, разжалуют, но дело не в этом. Просто он привязался к старику, а здесь, в темном городе, немало таких, что рады бы его прикончить, дай только случай. Нет, Гвинарду никак нельзя выходить одному…

Лейтенант подошел к соседней двери и прислушался. В спальне тихие шаги. Подозрительно! Уже час, как Гвинард ушел к себе. Видно, он и впрямь собирается украдкой выйти из дому?

Мерилл тихо приотворил дверь. И замер от неожиданности.

Гвинард стоял посреди комнаты спиной к нему. Над головой он держал карманные часы, пальцами другой руки перебирал по массивной крышке, усыпанной драгоценными камнями.

Уж не сошел ли он с ума? Ему так достается, мог и не выдержать… и, однако, в нелепом занятии старика Мериллу почудилась некая трезвая сосредоточенность.

Он не впервые видел часы Гвинарда. Любопытная штука: золотые, очень большие и тяжелые, и на крышке — сложный узор из крупных самоцветов.

Сейчас Гвинард, подняв часы над головой, нажимал поочередно на камни. В этом было что-то очень странное, зловещее, и Мерилл невольно шагнул ближе.

Вот он уже рядом со стариком, тот вздрогнул, обернулся.

— Назад, лейтенант! Не смейте!..

Все произошло мгновенно: Мерилл подошел вплотную к старику, тот в ужасе закричал, и от часов на них обоих упал тонкий, трепетный, слепящий луч.

Мерилла ослепило и словно бы ударило. Казалось, пол ушел из-под ног и он падает, падает…

Сознания он не потерял. Но весь мир исчез, и он провалился в ревущую черную бездну. А потом его тряхнуло, и вот он, шатаясь, опять стоит на твердой земле.

Но не в номере гостиницы. Стены, пол, лампы — все исчезло, как по волшебству. Остался один только Карлос Гвинард — Мерилл все еще сжимает его худое плечо.

— Что… — только и вымолвил Мерилл, язык не повиновался ему.

Под ногами — трава, кругом какая-то туманная мгла. Они стоят под открытым небом, но ничего не разглядеть. Только вьется, завивается туман, а сквозь него пробивается слабый зеленоватый свет.

В этом зеленом отблеске он совсем близко увидел худое лицо и расширенные от ужаса глаза Гвинарда.

— Вы прошли со мной! — растерянно воскликнул старик. — Но… но такого никогда не бывало. Это запрещено! Вам здесь не место!

— Что случилось? — хрипло спросил Мерилл. Он ошеломленно озирался, но всюду клубился тот же безмолвный зеленоватый туман.

Мрачная, дикая мысль поразила его:

— Это был взрыв? Мы… мы убиты?

— Нет-нет! — поспешно успокоил Гвинард. Лицо его выражало безмерную растерянность и тревогу. Поглощенный Мериллом, он, видно, не замечал ничего вокруг. — Но вы, лейтенант… напрасно вы сюда попали. Знай я, что вы стоите у меня за спиной… — Тут он взял себя в руки. — Придется отвести вас к остальным, — огорченно сказал он. — Другого выхода нет. А уж они решат, как быть. Если они не поймут…

Его тонкое, изможденное лицо омрачила какая-то невысказанная забота.

Американец ничего не понимал. Хотел заговорить — и не мог. Уж слишком все это внезапно и непостижимо…

Он стоял и бессмысленно озирался по сторонам. Вокруг ни звука. И никакого движения. Только вьется зеленый туман, холодными влажными щупальцами неслышно гладит по лицу.

— Поймите, лейтенант, — настойчиво заговорил Гвинард. — Это ужасная, непростительная ошибка, вы нечаянно оказались в таком месте, где вам быть никак нельзя, нарушили величайшую, строго хранимую тайну.

— А что это за место? — глухо спросил ошеломленный Мерилл. — И как мы сюда попали?

— Послушайте, — медленно сказал Гвинард. — Раз уж вы тут, придется вам объяснить. Это не наша Земля. Это иной мир.

— Иной мир? — Мерилл силился понять. — То есть мы попали на другую планету?

Гвинард покачал головой.

— Нет, это не планета, известная науке. Это совсем другой мир, в ином пространстве и в ином времени. — Он растерянно запнулся. — Как вам объяснить? Я же не физик. Я и сам знаю только то, что мне говорили Родемос, Зискин и остальные. Ну, слушайте. Этот мир лежит в рамках иного пространства и времени, но он всегда рядом с Землею, они смежные. Их удерживает вместе — как это говорил Зискин? — взаимное притяжение между разными измерениями. Этот мир нераздельно связан с Землей, и, однако, земляне не могут ни увидеть его, ни прикоснуться к нему.

У Мерилла пересохло в горле, сердце забилось чаще. Он начал что-то понимать.

— Я читал, что есть такие смежные миры, — медленно проговорил он. — Но как мы сюда попали?

Гвинард показал на свои часы с причудливым узором из крупных камней на крышке.

— Вот что нас сюда привело. Это не часы, только похоже. Инструмент невелик, но он дает довольно энергии, чтобы перебросить нас сюда с Земли. Этот мир известен уже тысячи лет. Дорогу сюда открыл один ученый еще в древней Атлантиде. Секрет передается из поколения в поколение, его знают лишь немногие избранные.

— Значит… — Мерилл пытался понять. — Значит, во все времена какие-то люди об этом знали? — Он порывисто указал на клубившиеся вокруг зеленые туманы.

Гвинард наклонил седую голову.

— Да. В каждую историческую эпоху крупнейших людей посвящали в тайну и вверяли им драгоценный Знак, который открывает доступ сюда. Не хочу сказать, что и я достоин быть среди великих, но так решили другие и ввели меня в свой круг. И все члены этого тайного земного братства, сыны всех былых и грядущих веков, часто встречаются здесь, в этом мире.

Мерилл был поражен.

— Как, здесь сходятся люди из прошлого, настоящего и будущего?! Но ведь…

— Я же вам говорил, что этот мир находится вне нашего земного пространства и времени. На Земле проходит тысяча лет, а здесь — несколько дней. Время здесь иное. — Он поискал понятный пример. — Вот вы представьте: земные столетия — будто комнаты вдоль одного коридора. Из одной комнаты в другую, из века в век попасть нельзя. Но если иметь ключ, обитатели всех комнат, всех веков могут выйти в коридор — он для всех общий, и здесь они встречаются.

Измученное лицо его снова потемнело.

— Сегодня я пришел просить у братьев помощи. Пусть помогут спасти мою страну от анархии. Это моя последняя надежда. Законы нашего братства запрещают нам помогать друг другу в таких делах. Но теперь…

Он схватил Мерилла за руку.

— Медлить больше нельзя. Придется вам пойти со мной, хоть вы и непосвященный.

И, не выпуская руки Мерилла, чуть не волоча его за собою, старик поспешно зашагал сквозь зеленую мглу. Они шли по густой траве, по волнистой равнине, изредка пересекая небольшие ручейки. Вокруг по-прежнему ничего не было видно, кроме тумана, и нигде — ни звука, ни признака жизни.

Лейтенанту Мериллу казалось, будто он видит дурной сон. То, что он услышал от Гвинарда, не укладывалось в голове. Тайное братство величайших людей всех времен, ключ к неведомому миру, передаваемый посвященным, чтобы они могли сойтись все вместе из глуби разных веков… Невероятно, непостижимо!

— Est Guinard? Salve![16] — окликнул звучный голос.

Гвинард остановился, обернулся, вглядываясь в туман.

— Salve, frater! Quis est?[17]

И торопливо шепнул Мериллу:

— Мы ведь не можем обойтись без общего языка. Вот и говорим по-латыни. Кто не знал ее прежде, тем пришлось выучиться. А вы латынь знаете?

— До войны я учился на медицинском, — пробормотал Мерилл. — А кто это?..

И тут из тумана возник человек, подошел к ним и весело поздоровался.

— Так и думал, что увижу тебя сегодня, Гвинард, — оживленно сказал он. — Как дела в твоем странном веке?

— Нехорошо, Эхнатон, — отвечал старик. — Потому я и пришел. Мне нужна помощь.

— Помощь? От нас? — переспросил человек по имени Эхнатон. — Но ты же знаешь, мы не можем…

Он оборвал себя на полуслове и уставился на Мерилла. А Мерилл в свою очередь с удивлением разглядывал его.

Человек этот был совсем молод; худощавое, смуглое, одухотворенное лицо, сияющие глаза. И очень странная одежда: полотняный плащ поверх короткой туники, темные волосы перевиты змейкой кованого золота, с шеи на цепочке свисает сверкающий диск, и на нем выложен из драгоценных камней причудливый узор таинственного Знака.

— Эхнатон царствовал в Египте в четырнадцатом веке до нашей эры, — поспешно объяснил Гвинард. — Вы, наверно, слышали о нем, даже если и не сильны в истории.

Эхнатон! Мерилл не верил глазам. Да, он слышал о правителе древнего Египта, о первом великом государственном муже в истории человечества, который на заре времен мечтал о всеобщем братстве.

— Этот человек — чужой, — с недоумением сказал египтянин. — Зачем ты его привел?

— Я не хотел, это вышло нечаянно, — быстро ответил Гвинард. — Я все объясню, когда придем в гостиницу.

— Вот она, — кивком показал Эхнатон. — Судя по шуму, сегодня собралось много народу. Надеюсь, что так: в прошлый раз я застал только Дарвина да этого упрямца Лютера, и мы спорили до хрипоты.

Впереди в тумане зарделся теплый, приветливый свет, он падал из окон низкого, приземистого строения, которое спутники Мерилла называли гостиницей.

Странный это был дом. Одноэтажный, сложенный из бревен и темного камня, в этой тишине и в тумане он казался призрачным, неправдоподобным. Вокруг раскинулся сад и парк.

Гвинард распахнул дверь, и их обдало светом, теплом, разноголосым гулом спора. Раздались приветственные оклики по-латыни:

— А, Гвинард! Иди-ка, послушай! Зискин и старик Сократ опять взялись за свое!

Мерилл стоял и смотрел во все глаза. Перед ним было просторное помещение — общая зала, как на обыкновенном постоялом дворе, бревенчатые стены, выложенный каменными плитами пол. Сбоку — огромный очаг, в котором пылает огонь, его-то пляшущие отблески, да еще красноватое пламя светильников по стенам, и освещают комнату.

Посередине расставлены длинные столы. И вокруг самого большого, на котором, всеми сейчас забытые, стоят чаши с вином, собралась престранная разноликая компания.

Рядом с человеком в сверхсовременном костюме со множеством молний сидит рослый римлянин в бронзовых латах; подле старого-престарого китайца с лицом как печеное яблочко — исполненный достоинства бородатый мужчина в брыжах елизаветинских времен и коротких панталонах в обтяжку; веселый малый, разряженный пышно и крикливо по французской моде шестнадцатого века, развалился по соседству с плотным суровым человеком в тусклой пуританской одежде американца времен Войны за независимость. А в дальнем конце стола застыл в раздумье кто-то молчаливый, закутанный в подобие темного плаща с капюшоном, лицо у него очень бледное и какое-то странное, нельзя понять, стар он или молод.

И вся эта удивительно пестрая компания, кроме задумчивого молчальника в плаще с капюшоном, горячо и шумно о чем-то спорит. Два главных спорщика — красивый молодой человек в странном блестящем одеянии, словно сплетенном из металлических нитей, и коренастый грек со сломанным носом и умными зоркими глазами. Значит, это они и есть — Зискин и… и Сократ? — в изумлении подумал Мерилл.

К вновь прибывшим вперевалку подошел толстяк с круглым добродушным лицом, одетый как житель древнего Вавилона. В руках у него были полные чаши вина, и Мерилл понял, что это — хозяин гостиницы.

— Добро пожаловать, друг Гвинард! — прогудел он. — Здравствуй и ты, Эхнатон, только смотри, больше не заводи богословских споров.

И тут он заметил стоящего чуть позади Мерилла. Улыбка сбежала с его лица.

— А это кто такой?!

Слова эти прогремели на всю залу — спорщики разом умолкли, все взгляды обратились к вошедшим.

Высокий лысый римлянин с мрачным взором отставил кубок, подошел и остановился перед Мериллом.

— Как ты сюда попал? — резко спросил он. — Есть у тебя Знак?

— Подожди, Цезарь, — мягко, но настойчиво сказал Гвинард. — Знака у него нет. Но попал он сюда не по своей вине.

Цезарь? Юлий Цезарь? Не в силах вымолвить ни слова, Мерилл смотрел на римлянина.

Вмешался еще один из застольцев — спокойный, серьезный, в костюме времен королевы Елизаветы:

— Ты меня помнишь, Гвинард? Я Фрэнсис Бэкон. Позволь узнать, где вы с Эхнатоном нашли этого человека?

Правитель Египта отстраняюще поднял руку:

— Я его не знаю, мы только что встретились.

— Его зовут Мерилл, он пришел со мной, — заторопился Карлос Гвинард. Голос его зазвенел от волнения. — Это моя вина. По оплошности я не заперся, в последнюю минуту он вошел ко мне, и сила Знака перенесла его сюда вместе со мною. Всему виной моя неосторожность. Но я сегодня совсем обезумел от горя. Там, в моем веке, страна моя на краю гибели. Я должен ее спасти. Я пришел к вам просить о помощи!

Красивый юноша в гибком одеянии из металлических нитей посмотрел на него, будто не веря.

— О помощи? Но ты же знаешь, Гвинард, мы не можем помочь тебе сделать что-либо в твоем времени!

— Зискин прав, — кивнул Фрэнсис Бэкон. — Ты и сам это знаешь, Гвинард.

— Но мне необходима помощь! — вне себя крикнул Гвинард. — Среди вас есть люди из грядущего, ваши знания, ваша мудрость могут спасти миллионы моих соотечественников. Выслушайте меня!

Поднялся шум, но его оборвал холодный голос Цезаря:

— Всему свой черед. То, о чем ты просишь, Гвинард, очень серьезно. О человеке, которого ты нечаянно привел с собою, поговорим после. Тогда и решим его судьбу. Садитесь, вы все, и выслушаем, что скажет Гвинард.

Мерилл понял, просьба Гвинарда для всех — точно взрыв бомбы. Вновь усаживаясь по местам, все говорили горячо и взволнованно, один лишь задумчивый человек в плаще с капюшоном не пошевелился и не произнес ни слова.

Эхнатон усадил Мерилла за стол рядом с собою, и Мерилл встретил его дружелюбный взгляд.

— Должно быть, тебе все это странно? — сказал египтянин под общий оживленный говор. — Мне тоже было странно, когда я попал сюда впервые. Я едва осмелился воспользоваться Знаком.

— А кто передал тебе Знак? Как тебе все это открылось?

— Первым нашел путь в этот мир Родемос, атлант, сегодня его здесь нет, — объяснил Эхнатон. — Он передал секрет другим, его доверяют лишь двоим-троим в каждом поколении. Я думаю, ты слышал почти обо всех, кто собрался здесь сегодня. Но, конечно, есть и такие, что пришли из твоего будущего.

И Мерилл услышал, что красавец Зискин — великий ученый из Антарктиды тридцать первого века. Старик китаец с лицом, изрезанным морщинами, — это Лао Цзы из шестого века до Рождества Христова, а его смуглый стройный сосед — голландский философ Спиноза. Рядом с великим буддийским императором Ашокой сидит плотный насмешливый Вениамин Франклин, дальше — Джон Лоринг, прославленный космонавт двадцать пятого века, а напротив них — весельчак Франсуа Рабле.

— Просто не верится, — сказал Мерилл. — Я читал и слышал почти про всех, кто тут есть, — и про Цезаря, и про тебя… Знаю, сколько лет вы жили и как умерли…

— Молчи! — гневно перебил Эхнатон. — Здесь не принято говорить человеку о его будущем, даже если знаешь это из истории. Не так-то приятно услышать, что тебя ждет.

Мерилл снова невольно взглянул в дальний конец стола, туда, где за шумными, взволнованными спорщиками, странно молчаливый и неподвижный, сидел человек в плаще с капюшоном. Какое необыкновенное лицо совсем молодое, без единой морщинки, а темные пристальные глаза смотрят, словно сама старость.

— Кто это? — спросил он египтянина.

Эхнатон пожал плечами.

— Это Su Suum, он никогда не говорит о себе. Мы знаем только, что он из очень далекого будущего, дальше даже, чем век Зискина. Он приходит часто, но всегда только молчит и слушает.

И опять над шумным спором, разгоревшимся из-за просьбы Гвинарда, раздался резкий голос Цезаря:

— Умолкните наконец! Выслушаем, что скажет Гвинард!

Все притихли, выпрямились, все взоры обратились на Гвинарда. Франклин шелковым платком протер очки в стальной оправе, Рабле залпом осушил чашу вина и со вздохом отставил ее.

Мерилл опять и опять обводил всех взглядом — от своего соседа Эхнатона, владыки древнего Египта, и до безмолвного Su Suum’а, пришельца из далекого будущего.

— Так же как и вы, я знаю законы нашего братства, — горячо заговорил Гвинард. — Первый закон: хранить в тайне существование здешнего мира и наши встречи. Второй: передавать Знак, символ нашего содружества, лишь тем, кто чужд своекорыстия. И третий закон: ни один земной век не должен через нас менять что-либо в другом. И все же сегодня я прошу вас сделать исключение и преступить третий закон. Я пришел к вам от имени моих соотечественников, я прошу: помогите нам, спасите народ и страну, которым в двадцатом веке грозит страшное несчастье и гибель!

И он стал рассказывать о своей стране: после всех бедствий войны ей грозят анархия и террор, погибнут миллионы людей. И он бессилен остановить надвигающуюся беду.

Лоринг, космонавт двадцать пятого века, перебил его:

— Но ведь, судя по тому, что я читал из истории вашего века, эти бури в конце концов утихнут.

— Да, утихнут, но прежде миллионы людей будут влачить голодное, тяжкое и безрадостное существование! — возразил Гвинард. — Для того я и прошу вас о помощи, чтобы этому помешать.

— Скажи яснее, — пытливо глядя на него, спросил Сократ. — Какой помощи ты ждешь от нас?

Гвинард посмотрел на Зискина, на Джона Лоринга и Su Suum’а.

— Вы трое принадлежите далекому будущему, в ваше время наука открыла много такого, о чем мы и не подозреваем. Быть может, кто-нибудь из вас подскажет средство успокоить мой народ, внушить ему дух доброй воли и согласия?

Su Suum по-прежнему хранил молчание и невозмутимо слушал. Но юный Зискин медленно произнес:

— Да, у нас в Антарктиде психомеханики давно уже решили эту задачу. У нас есть аппарат, испускающий особые лучи, они воздействуют на психику отсталых народов и склоняют их к миру и согласию.

— Открой мне секрет этого аппарата, и я спасу миллионы моих современников от страшных бедствий! — взмолился Гвинард.

Мерилл видел, что все смутились. Молча, с тревогой смотрели они друг на друга. Потом медленно, с трудом выговаривая латинские слова, заговорил старик Лао Цзы:

— Не советую так поступать. Это значило бы нарушить законы времени, законы бесконечности, отделяющей на Земле один век от другого. Века перепутаются, настанет смятение, и оно может повлечь за собою великие бедствия для всей Вселенной.

— Как это может повредить Вселенной? — пылко возразил Эхнатон. — Гвинард никому не раскроет секрет аппарата. И сохранит множество жизней. Так преступим на этот раз закон и поможем ему!

Лоринг, космонавт, озабоченно посмотрел на лысого грека, своего соседа:

— Ты один из мудрейших среди нас, Сократ. Что скажешь ты?

Грек задумчиво потер нос.

— По моему мнению, все предметы вне нас — лишь тени и отражения идеала, и я полагаю, что пойти наперекор идеальным законам Вселенной и нарушить пределы земного времени весьма опасно.

— А я другого мнения, — спокойно, отчетливо произнес Фрэнсис Бэкон. — Некогда я писал, что наша цель — распространить владычество Человека во всей Вселенной. Отчего бы нам не покорить и время, как мы покорили пространство?

Спиноза и Франклин глядели с сомнением. И опять нетерпеливо заговорил Цезарь:

— Болтовня, болтовня… слишком много слов. Гвинарду нужны дела, нужна помощь. Так что же, поможем мы ему?

— Опять скажу: надо помочь! — вскричал Эхнатон. — Почему будущее не может помочь прошлому? Ведь прошлое всегда помогает будущему!

Рабле печально покачал головой:

— Люди глупы. Пусть бы соплеменники Гвинарда позабыли ненависть и надежды и пили вино, тогда им не о чем будет горевать.

— Гвинард, — озабоченно сказал Зискин, — наши, видно, полагают, что то, о чем ты просишь, слишком опасно.

Старик ссутулился, словно на плечи ему легла непомерная тяжесть.

— Так, значит, я не смогу помочь моему несчастному народу…

И опять все громко заспорили. Мерилл больше не слушал.

Он посмотрел на лицо Гвинарда, искаженное горьким отчаянием, и в нем вспыхнула сумасбродная решимость.

— Есть только один способ добиться своего, Гвинард, — прошептал он. — Вот так!

Он выхватил из внутреннего кармана плоский револьвер и прицелился в Зискина.

— Я предпочел бы обойтись без этого, — сказал он удивленным людям. — Но я своими глазами видел, что творится в этой несчастной стране. Вы должны помочь Гвинарду. Дайте ему этот аппарат — или…

— Что «или», человек из прошлого? — с легкой улыбкой спросил Зискин.

Чуть заметное движение руки — и с браслета, который охватывал его запястье, метнулся зеленый огонек. Рука Мерилла повисла, как парализованная. Револьвер выпал из онемевших пальцев.

В тишине громко рассмеялся Цезарь:

— А мне нравится этот дурень! Он, по крайней мере, не только болтает, он пытается действовать.

— Он на деле доказал, что люди его века еще варвары и им нельзя доверить знания Зискина, — резко возразил Лоринг.

Гвинард, потрясенный, смотрел на Мерилла.

— Что вы наделали, лейтенант!

И вдруг над шумом спора, который после выходки Мерилла и его бесславного поражения разгорелся с новой силой, прозвучал медленный, холодный голос:

— Хотите меня выслушать, братья?

Это говорил тот, кто сидел в дальнем конце стола, человек в плаще с капюшоном — Su Suum, тот, кто всегда безмолвствовал.

Зискин, Цезарь, Франклин — все, кто здесь был, разом замолчали, пораженные. Все взгляды обратились к Su Suum’у.

— Вы часто пытались понять, кто я, — негромко заговорил он. — Я сказал вам, что пришел из далекого будущего Земли — и только. Я предпочитал слушать. Но сейчас, пожалуй, мне следует сказать свое слово.

Да, я пришел из далекого грядущего Земли. По вашему счету из 14-тысячного века.

— Так далеко! — прошептал пораженный Зискин. — Но ведь…

Странно юное и вместе безмерно старое лицо осталось бесстрастным.

— Кто я? — продолжал Su Suum спокойно. — Я — последний.

Мерилл похолодел.

— Это значит… — пробормотал изумленный Сократ.

— Да, — подтвердил Su Suum. — Это значит, что я последний из людей. Последний сын племени, к которому принадлежали вы все.

Невеселый взгляд его устремился куда-то в непостижимые дали пространства и времени.

— Мне знакома вся история человечества. Я мог бы вам рассказать ее до конца — о том, как в тридцать четвертом веке с Земли улетели первые звездные колонисты, а в сто восьмом, когда она совсем остыла, ее покинули последние люди; о том, как за тысячи тысяч лет человечество заселило иные галактики и создало во Вселенной империю, чью мощь и великолепие вы бессильны вообразить.

И еще я мог бы вам рассказать, как за долгие, долгие века гасли и умирали галактики и с ними под конец обессилела и погибла вселенская держава. Настали эпохи, когда все меньше становилось обитаемых миров, могущественная межзвездная империя многомиллионного человечества пережила неизбежный упадок, и наконец осталась лишь горсточка людей на умирающей планете, далеко отсюда, на другом краю нашей галактики.

Я — последний из этих последних. Последний из тех, кто уцелел в померкшей, умирающей Вселенной. Со мною завершается славная история человечества — ибо где-то когда-то она неминуемо должна была завершиться, и все мы это знали.

Мне было одиноко в безрадостной, умирающей Вселенной. И перед смертью я решил вернуться на маленькую планету, где впервые возникло человечество, на Землю. В мой век она — мертвая, оледенелая, пустынная, и я на ней один. Вот почему при помощи Знака, что дошел до меня через долгие века, я приходил к вам. Много раз сидел я здесь с вами, люди прошлого, и слушал речи разных веков. И как бы заново переживал славную сагу нашего племени.

Все, кто здесь был, — разные люди разных эпох — не сводили с говорившего изумленных глаз, словно перед ними был призрак, побывавший по ту сторону смерти. Наконец Лао Цзы промолвил:

— Так скажи нам, последний из людей, что ответить нам на просьбу Гвинарда?

И медленно отвечал Su Suum:

— Скажу вам: даже если б возможно было преступить границы земных веков и не вызвать этим катастрофы, даже если б вы могли таким образом избавить свои народы от смятения и от борьбы — многого ли вы этим достигнете? Какое бы могущество вы ни завоевали, каких бы вершин ни достигли, в самом последнем счете все кончится мною. Человечество погибнет, история его завершится, и все великие цели, к которым вы стремитесь, обратятся в прах, в ничто. И потому не так уж важно, если вы и не достигнете цели. Важно иное: каковы вы в своей повседневной борьбе, важны ваше мужество и доброта. Пусть вы воплотили в жизнь самую лучезарную утопию ваших грез — рано или поздно она погибнет. Но ваша ежечасная борьба, ваше мужество, запечатленное на страницах прошлого, не погибнут вовеки.

Он умолк. Поднялся Гвинард, и в глубокой тишине Мерилл услышал его дрожащий от волнения голос:

— Я получил ответ из-за грани времен. Ты дал мне мужество, о котором говоришь.

Остальные молчали, он обвел их взглядом.

— А теперь мне пора. Вы позволите моему молодому другу возвратиться со мною? Обещаю вам, он будет молчать.

Минуту все медлили в сомнении, потом Цезарь махнул рукой:

— Отпустим его, друзья. На Гвинарда можно положиться.

Гвинард поднял золотой Знак над собою и Мериллом, тронул самоцветы на крышке. Слепящий луч упал на лейтенанта, и он потерял сознание.

Мерилл очнулся, в глаза ему било солнце. Недоумевая, он сел, огляделся — оказалось, он сидит на диване в убогом номере гостиницы.

Над ним наклонился Гвинард.

— Я вижу, вчера вечером вы тут уснули, лейтенант.

Мерилл вскочил на ноги.

— Гвинард! Значит, мы вернулись на Землю! Они отпустили меня!

Старик озадаченно поднял брови.

— Как так — вернулись на Землю? О чем это вы? Вам что-то приснилось?

Мерилл схватил его за руку.

— Это был не сон! Мы с вами были там, и Цезарь, и Сократ — все! И этот Su Suum, боже милостивый!.. Последний из людей…

Гвинард ласково потрепал его по плечу:

— Ну-ну, лейтенант, вас, видно, кошмары мучили.

Мерилл широко раскрыл глаза. Потом сказал медленно:

— Кажется, я понимаю. Вы обещали, что я буду молчать. Конечно, если вы станете притворяться, что ничего такого не было, мне придется молчать — все равно никто не поверит.

Старик покачал головой:

— Прошу извинить, но я никак не пойму, о чем это вы.

У Мерилла голова пошла кругом. Неужели ему и впрямь просто приснилось это братство веков? Но если так…

— Ну, хватит, — сказал Гвинард. — Пора и за дело. Может быть, мы все-таки сумеем вызволить мой народ из беды, а может быть, и нет. Но надо попытаться.

— А вчера вечером вы уже ни на что не надеялись… — задумчиво сказал Мерилл.

— Вчера мною овладела слабость, — спокойно ответил Гвинард. — Я забыл, что главное не в том, выиграли мы битву или проиграли, главное — как мы держимся в трудный час. Больше я не поддамся слабости.

Слова Su Suum’а эхом отдались в мозгу Мерилла. Так, значит, то был не сон, хоть Гвинард никогда в этом не признается и ему, Мериллу, никогда никого в этом не убедить.

И Гвинард знает, что он все понял: взгляды их встретились, минуту они молча смотрели прямо в глаза друг другу. Потом старик повернулся к двери.

— Идемте, лейтенант. Нас ждет работа.

Легкие деньги

Это была грязная игра, вот что я вам скажу. Но она оказалась довольно забавной. Этот старый док Мурта, который впутал меня в нее, наверняка рехнулся, когда пытался убедить меня в том, что я был не на Земле, а в другом мире. Вы можете такое представить? В другом мире?

Забыл представиться: Я, Мартин Слаггер, боксер-профессионал, возраст тридцать лет. Десять лет назад я чуть было не уложил нокаутом чемпиона, к сожалению, он успел проделать это со мной несколько раньше. Ну а десять лет в нашей профессии — это целая жизнь, и тихим утром, сразу после боя, сидя на скамеечке в Беттери-парке, я с грустью подумывал о том, чем теперь буду зарабатывать на жизнь.

И тут появился док Мурта, этот сморщенный плюгавый старикашка. На нем был порыжевший от старости черный костюм и шляпа. Десять минут он издали пожирал меня глазами, а затем подошел и, продолжая сверлить меня взглядом, заговорил.

— Молодой человек, — спросил он скрипучим голосом. — Вам нужна работа?

— Нужна, если это не просто болтовня, папаша, — ответил я, думая, что он спрашивает из любопытства.

— Не смейте называть меня папашей! — неожиданно резко ответил он. — Я доктор Фрэнсис Мурта, первооткрыватель электронно-волнового эффекта Мурта.

— Никогда не слышал о таком, — бросил в ответ я и в свою очередь представился: — А я Мартин Слаггер, и я продержался девять раундов в борьбе с самим Мак-Гинти по прозвищу Тигр.

— Никогда не слышал о таком, — оборвал меня маленький доктор, стоя за моей спиной. — Вы боксер, да? Это хорошо. Мне нужен человек сильный телом и слабый интеллектом.

— Что? Что? — Я стал медленно подниматься с лавочки. — Послушайте, мистер, я не настолько глуп, чтобы не понять, когда меня задевают. И вам лучше…

Я замолчал, вытаращив глаза на стодолларовую купюру, которой маленький доктор помахивал перед моим носом.

— А как насчет десяти таких же пташек? — спросил он.

Невольно я оглянулся перед тем, как ответить.

— О'кей, док. Я ваш человек. Только назовите имя, но никакой полиции, имейте это в виду.

— О чем это вы?

— О том парне, которого вы хотите с моей помощью убрать, — ответил я. — Я не против. Лишь скажите, как его зовут и где он живет. И штуку вы должны будете дать мне вперед.

Док Мурта закричал:

— Ах ты, тупоголовый увалень! Я никого не хочу убивать! Я просто собирался заплатить тебе тысячу долларов за то, чтобы ты пожертвовал собой ради великого научного эксперимента.

— Да иди ты! — не сдержался я. — Думаешь, я разрешу вспороть себя за какую-то несчастную штуку?

— Да нет же! Нет! — нетерпеливо воскликнул он. — Ты слишком много читаешь бульварной литературы. Я физик, а не тупоголовый любитель-хирург. И я открыл метод переброски материи через пространство путем превращения ее атомов в чистую энергию, которая затем перемещается сквозь пространство и снова материализуется в месте назначения. Я могу мгновенно перебросить любой материальный объект через всю галактическую систему и вернуть его назад, втягивая в силовое обратное поле своей установки.

С угрозой в голосе я перебил его:

— Послушайте, док, вы что, пытаетесь посмеяться надо мной? Кто вообще видел обратное поле?

Док Мурта пробормотал что-то себе под нос, похожее на проклятие, свирепо посмотрел на меня и продолжил медленно и отчетливо:

— Я изобрел луч. Луч, который может перенести что-либо на большое расстояние и затем вернуть обратно. Это-то ты можешь понять?

— Конечно! — ответил я. — Вы что, считаете меня круглым идиотом?

Он вздохнул, пробормотал еще что-то и добавил:

— С помощью этого луча я уже отправлял и возвращал обратно кроликов. Животные вернулись целыми и невредимыми, это доказывает, что они приземлились там, где условия жизни похожи на земные. А теперь я хочу то же самое проделать с человеком, который мне расскажет о своих впечатлениях.

— Хм-м, что-то типа нового радио, которое вместо волн посылает людей? А почему вы для первого полета выбрали именно меня? — поинтересовался я.

— Да потому, что, если я обращусь к более разумному человеку, он вполне может украсть идею этого аппарата. Мою идею. Понятно?!

В его словах мне снова послышалось скрытое оскорбление, но я сдержался, помня о тысяче долларов.

— Ну хорошо, док, я попытаюсь. Но перед тем как вы отправите меня с помощью своего радиоаттракциона, я хочу получить свои деньги.

— Ты их получишь. А теперь иди за мной. Мой аппарат у меня дома, на Лонг-Айленде.

Строение, которое Мурта именовал домом на Лонг-Айленде, на самом деле оказалось большим обветшалым складом, расположенным прямо у дороги. Вокруг никого не было, и, когда мы вошли внутрь, я увидел комнаты, заставленные какими-то механизмами, лампочками, баночками и скляночками. Все это напоминало кабинет зубного врача или что-то вроде этого.

Док Мурта подошел к прибору в центре первой комнаты, плоской круглой платформе, расположенной над огромным количеством трубочек, антенночек и подобного хлама. Он с гордостью положил руку на прибор и торжественно произнес:

— Это и есть преобразователь поля доктора Фрэнсиса Мурты. Или, иначе, перебросчик. Эта штуковина как раз и отправит тебя в великое путешествие как дематериализованную силу, поток энергии.

— А вы сможете на этой штуковине отправить меня в Покипси? Я знаю там одну девчонку, которую не видел тысячу лет, — спросил я.

Странно улыбаясь, доктор ответил:

— Мартин, ты сможешь отправиться намного дальше Покипси. — Он вручил мне десять банкнот по сотне долларов и сказал:

— Ну хорошо. А теперь встань на трансмиссионный диск и начнем.

— Вы хотите сказать, что начну я, — исправил его я, уставясь на машину и почесывая затылок. — А что, если вы отправите меня аж в Сан-Франциско или еще куда-нибудь, а потом не сможете вернуть обратно?

Он серьезно ответил:

— Не волнуйся! Где бы ты ни оказался, когда рематериализуешься, просто оставайся на том самом месте и не двигайся, и через пять минут я втяну тебя обратно.

Я почти уже жалел о том, что согласился на эту, как мне теперь представлялось, опасную затею. Но мой девиз: «Нужно попробовать все, хотя бы раз». И я ступил на платформу. Док Мурта резко развернулся и судорожно принялся крутить ручки и нажимать кнопки. Загудели моторы или что-то вроде этого, и что-то зашипело в трубках под моей платформой.

Невольно я спросил:

— Док, а вы уверены…

Но он воскликнул:

— Тихо, Мартин! Пошел! — И повернул выключатель.

То ли мне показалось, то ли действительно прошел отличный удар в челюсть справа, но я потерял сознание на некоторое время.

Хочу сказать, что, пришедши в себя, я чуть не слетел с катушек: я боксировал, тряс головой, и у меня дергались веки.

Я заскрипел зубами и рявкнул:

— Док, кто этот сукин сын, который ударил меня исподтишка? Я изобью его до смерти, когда…

Я умолк и застыл с отвисшей челюстью. Дело в том, что когда я открыл глаза и оглянулся, то не увидел ни дока Мурты, ни его машины, ни его дома, в котором я, несомненно, был, ни Лонг-Айленда.

Я стоял в центре большого города, которого никогда не видел.

— Матерь Божья! — задыхаясь, произнес я, продолжая оглядываться.

Радио дока выбросило меня в Китай или еще куда-то.

Я находился в городском парке и укрывался за маленьким деревом. Это было странное дерево с квадратными листьями красного цвета, рядом с ним росло много таких же деревьев, и трава там была такой же красной, и даже солнце оказалось красным, да к тому же размером больше, чем обычно. Вокруг парка тянулись серебристые улицы и огромные, даже выше, чем нью-йоркский Эмпайр-Стейт-Билдинг, металлические здания, напоминающие пирамиды. Когда я увидел эти пирамиды, я понял, что, должно быть, он отправил меня в Египет.

Люди на улице остановились и уставились на меня. Все эти египтяне — и мужчины, и женщины — были одеты в короткие юбки и рубашки из металлических цепочек. Они глазели на меня и показывали пальцами, а потом все рассмеялись. От этого я чуть не сошел с ума. Я вышел на улицу и схватил одного из этих парней, который смеялся надо мной.

— Где вы нашли такое нелепое одеяние? — спросил он, нисколько не испугавшись и показывая на мою одежду.

— Что значит «нелепое»? — закричал я. — Вы что, египтяне, никогда не видели цивилизованного человека?

Вдруг мне в голову пришла мысль, которая меня очень удивила, а ведь эти ребята не говорили по-английски и общались на своем собственном языке. И этот язык я раньше никогда не слышал, но теперь я его отлично понимаю и даже говорю на нем.

Странно! Но я знал, что смышленые ребята схватывают все на лету, и понял, раз я так быстро овладел египетским языком, то, значит, я намного умнее, чем всегда думал.

— Я никогда раньше не видел в Калторе подобной странной одежды, задыхаясь от смеха, выдавил тот парень, которого я схватил.

— Хочешь подразнить меня, да? — процедил я сквозь зубы и дал ему прочувствовать свой коронный удар слева в челюсть. Он упал и потерял сознание.

Воцарилась тишина. Все смотрели на меня с таким ужасом, как будто я ударил женщину или ребенка.

Египтяне отшатнулись от меня, и кто-то закричал:

— Этот человек вне Контроля!

Другой завопил:

— Позовите Помощника!

И тут я вспомнил, что док Мурта говорил мне, что он может через пять минут вернуть меня с помощью своего радио, но только если я буду оставаться на том же самом месте, где и приземлюсь. А ведь я ушел от того дерева, и теперь мне надо или вернуться к нему, или оплатить стоимость проезда на пароходе до Нью-Йорка.

Но под каким деревом я оказался сначала? В маленьком парке их было довольно много. Я пригляделся и узнал свое по зарубке на стволе. Я было направился к нему, но кто-то схватил меня сзади.

Меня держали двое парней в коротких металлических юбках, а третий парень, стреляный воробей с хладнокровными голубыми глазами, направил на меня свой карандаш. И тут я потерял всю свою силу и даже не мог стоять. Меня зашатало.

— Это еще что? — почти обезумев, завопил я.

— Будьте посдержаннее, гражданин, — впечатляюще заявил стреляный воробей. — Я — Тарнак, третий помощник Контролера!

— Плевал я на тебя и твоего Контролера! — закричал я. — Я проломлю и твою и его голову, как только вернется моя сила.

Тарнак открыл рот от изумления. Волна ужаса прокатилась по толпе, наблюдавшей за этой сценой.

Кто-то изумленно воскликнул:

— Он до сих пор вне Контроля!

— Он неуважительно отозвался о Контролере! — кричали в толпе.

Глядя на меня, ошеломленный Тарнак сказал:

— Никогда за всю нашу историю еще не было такого случая! Никто еще так не выходил из-под Контроля, как вы!

Я огрызнулся:

— Мое терпение скоро тоже выйдет из-под контроля, если вы сейчас же не отпустите меня! Вы, египтяне, думаете, что можете безнаказанно оскорблять американского гражданина?

Тарнак сжал губы и решительно произнес:

— Этот мужчина явно сошел с ума, его причудливая одежда доказывает это. Но он так далек от Контроля, что нужно переговорить с Контролером о том, как с ним поступить.

— Я настаиваю на том, чтобы вы позвали американского консула! — воскликнул я. — Вам придется иметь дело с американскими вооруженными силами, если вы арестуете меня.

Но на меня никто не обращал внимания. Строем они вели меня вниз по улице по направлению к самой большой пирамиде.

Этим двум полицейским пришлось нести меня, так как Тарнак продолжал наставлять на меня свой карандаш и я по-прежнему был бессилен. Я бы сказал, что этот карандаш просто несчастье какое-то.

Внутри большой пирамиды оказалось много разных комнат, заполненных странными машинами и людьми, занятыми какой-то непонятной мне деятельностью. Меня затащили в дальнюю комнату. Она была большой и темной. В ней находился только один паренек. Он сидел на возвышении и ничего не делал. Я понял, что он здесь самый главный, так как только начальники могут ничего не делать, а просто сидеть с важным видом.

У этого парня на голове красовался странный металлический предмет, похожий на огромный шлем для водолазов, только передняя часть у него оказалась срезана, и поэтому было видно лицо. С одной стороны этого шлема выступало огромное количество то ли винтиков, то ли кнопочек, а сверху маленькое кольцо мерцающих лампочек.

Это был Контролер, это точно.

Он посмотрел вниз на меня, и я увидел, что его квадратное лицо было как у опекуна, заботившегося о подопечных, правда, оно казалось более озабоченным и мрачным, а может, и задумчивым.

Тарнак быстро и отчетливо доложил обо мне, закончив следующими словами:

— Совершенно очевидно, что этот человек вышел из-под Контроля. И это прецедент.

— Позовите врачей, — сказал Контролер.

Я попытался объяснить:

— Послушайте, я не болен. Я просто стоял в парке, занимаясь своим собственным делом…

Мне не представилось возможности закончить фразу, так как в комнату вошло с полдюжины врачей. Среди них были две дамы, одна из них оказалась довольно привлекательной и хорошо сложенной особой с черными волосами и такими же глазами.

Они все надели что-то похожее на очки, но в несколько дюймов толщиной и соединенные непонятным механизмом.

Когда они посмотрели сквозь очки на мою голову, мне показалось, что они проникли прямо внутрь моего мозга. Потом один как завизжит:

— Этот человек вообще не житель нашего мира! Он, очевидно, из мира с очень похожими условиями, но его строение мозга и других органов говорит о чужеземном происхождении.

— Это все объясняет! — взволнованно воскликнул Тарнак. — Он не поддается Контролю, так как у него другое строение мозга!

— Вы совершенно правы, Тарнак, — согласился с ним Контролер. — Его примитивный мозг воспринимают более простые элементы Контроля, такие, как знание языка, а к более сложным элементам он глух.

Я попытался понять, о чем они говорят, но это оказалось выше моих способностей. «Несут какую-то чушь», — подумал я и вслух спросил:

— Объясните мне, что все это значит?

— А как вы попали в наш мир? — в ответ спросил Контролер.

— Ну конечно, аист принес, — огрызнулся я.

Контролер задумчиво произнес:

— Да, этот человек слишком примитивен, чтобы дать нам исчерпывающую информацию. Пусть врачи тщательно осмотрят его — возможно, они определят его происхождение.

Я рассвирепел от одной только мысли, что эта группа докторишек будет лапать меня. Но, подумав, все же решил уступить; может быть, если я буду потакать этим ребятам, то у меня появится шанс смыться и добраться до того дерева в парке, где я должен стоять, если, конечно, док Мурта все еще способен вернуть меня домой.

И я им сказал:

— Я не хочу, чтобы эти доктора все вместе обследовали меня, но я не буду ничего иметь против одного человека, — и я указал на ту хорошенькую, черноволосую докторшу.

Контролер кивнул ей:

— Зура, вы проведете обследование, очевидно, примитивный разум этого человека проникся к вам симпатией.

Зура проводила меня вниз, а за нами шли двое ребят со своими карандашами и были готовы лишить меня сил, если я сделаю хоть шаг в сторону. Маленькая черноволосая дамочка привела меня в комнату, похожую на офис, загроможденную странными машинами. Два охранника заняли позиции у выхода. Зура присела сзади меня и надела широкие очки, наверное, дюймов в шесть.

— Пожалуйста не двигайтесь, — сказала она, — я хочу более тщательно осмотреть структуру нейронов вашего мозжечка.

— Да брось ты выпендриваться и сними эти окуляры — они тебе совсем не идут, — сказал я, снимая ее очки. — А ты шикарная крошка! Хочешь потрогать мои мышцы?

Она недоуменно пролепетала:

— Я вас не понимаю.

Видя, что она действительно не понимает, я решил показать, на что я способен. Но она в испуге отпрянула от меня.

— Вы не должны целовать меня! Контролер приказал осмотреть вас, а вы мешаете мне выполнить его приказ.

— Как бы я хотел, чтобы вы, люди, выбросили из головы этого паренька Контролера, — горько произнес я. — Тоже мне важная персона!

Она затрепетала от страха, услышав столь кощунственные, по ее мнению, слова, но все же нашла в себе силы спросить:

— Вы вне Контроля, да?

— Послушай, милашка, да что он вообще означает, этот ваш контроль? Я ничего не понимаю!

Зура недоверчиво переспросила:

— Вы хотите сказать, что там, откуда вы прибыли, нет никакого Контроля? И у ваших людей разные идеалы и цели?

— Я бы сказал, что они отличаются, — ответил я. — И когда различия становятся полярно противоположными, это называется войной.

Зура быстро сказала:

— Много лет назад у нас тоже были войны. Люди постоянно дрались, бесчинствовали, спорили друг с другом, так как они отличались идеалами, вероисповеданием, принципами и желаниями. И наши мудрые предки пришли к выводу, что мир и согласие возможны только тогда, когда у людей одинаковые желания, принципы, мнения и позиции. Поэтому наши предки создали Контроль. Это надежный способ сформировать у всех одни и те же взгляды на различные вопросы. И самый мудрый из нас — Контролер. Он носит священный шлем, наивысшее достижение нашей науки. Шлем усиливает и распространяет поток нейронов мозга Контролера как мощное биоизлучение, которое влияет на мозг других людей, создавая во всех них подобные мысли. Таким образом то, что Контролер считает положительным, то и каждый из нас считает хорошим и делает все, чтобы осуществить это. Поэтому мы всегда живем в идеальном мире и согласии.

— Ты хочешь сказать, что из-за того, что он носит этот дурацкий колпак, все думают то же, что и он? — переспросил я.

Зура честно ответила:

— Ну, не совсем. Если излучения шлема будут передаваться в полную силу, то каждый человек будет думать и чувствовать все в точности, как и Контролер, и в результате станет роботом, послушным его мозгу. Но излучение никогда не передается в полную силу: Контролер и его помощники заботятся лишь о том, чтобы наши мысли были схожи с взглядами Контролера. Таким образом у нас автоматически сформировались общие взгляды, язык и лояльность к государству.

— Ну и работка у него, — пошутил я. — И самый главный у вас тот, кто, пока жив, носит этот шлем?

— Да, конечно! Контролером становится самый мудрый, миролюбивый и наиболее благосклонный гражданин, ведь его взгляды автоматически становятся взглядами целой нации.

И вдруг как гром среди ясного неба ко мне в голову пришла мысль Вдохновенная мысль, как выбраться из того тяжелого положения, в котором я оказался, и вернуться к дереву.

Но нужно было действовать очень аккуратно.

Осторожно я заметил:

— Послушай, Зура, я дурачил ваших людей. Я не настолько безобиден, как пытаюсь выглядеть.

Она воскликнула:

— Это невозможно!

— Что значит «невозможно»? Дело в том, что я проник сюда с определенными шпионскими целями. На вас пытаются напасть.

— Напасть? Кто? — испуганно спросила она. Ей и в голову не могла прийти мысль, что я вру.

Видно, она не встречалась еще с такими, как я. Я безапелляционно заявил:

— Я скажу об этом только Контролеру. Ты приведешь его сюда, и я введу его в курс дела.

Зура бросилась вон из комнаты, но очень скоро вернулась вместе с Контролером в этом странном шлеме.

Он вошел, оставив охранников за дверью.

Все шло по моему плану, и я был очень доволен собой.

Понимаете, этот воробей в колпаке привык к безоговорочному уважению и даже представить себе не мог, что кто-то может провести его.

— Что вы хотели сказать мне? — спросил он.

— Только вот это! — ответил я и двинул его в челюсть.

Контролер потерял сознание еще до того, как упал и стукнулся башкой об пол. Быстрее вора-карманника я стащил с его головы этот огромный шлем. Сейчас его огни горели немного ярче, как будто, упав, он стал работать с большей силой. Я водрузил этот символ власти на свою голову.

Теперь понимаете, какая удивительная мысль осенила меня? Того, кто носит этот шлем, все уважают, ему подчиняются, думают так же, как и он. Теперь, когда я ношу этот шлем, у меня появилась благоприятная возможность вернуться к тому дереву. Я до смерти обрадовался, что почти добился своего.

— Черт возьми! Сработало! — воскликнул я.

— Я счастлива! Я так счастлива! — кричала Зура, ее глаза светились завораживающим весельем, и она прыгала и ликовала.

Дверь открылась, и вошли два охранника, они пританцовывали. Да! Они танцевали! И, хохоча от счастья, кричали:

— Радость! Радость! Радость!

И Контролер, который к тому времени уже пришел в себя, тоже чему-то улыбался, смеялся, как будто его переполняло счастье. За окном нарастал шум голосов. Я выглянул и увидел толпу счастливых, танцующих египтян, беснующуюся от радости по непонятному поводу.

— Да что с вами?! — пребывая в недоумении, закричал я, обращаясь и к Зуре, и к охранникам, и к Контролеру.

И как только я спросил это, их состояние изменилось: улыбки спали с лица, создавалось впечатление, что кто-то сбил их с толку, так как они постоянно оглядывались, словно ломали голову над каким-то неразрешимым вопросом. Толпа за окном тоже вдруг перестала хохотать.

Я ничего не мог понять, но в любом случае мой план работал отлично, так как ни Контролер, ни охранники даже не пытались отнять у меня шлем, что доказывало, каким уважением пользуется тот, кто его носит. Я с облегчением вздохнул — и… все тоже вздохнули.

— Детка, ты хотела бы поехать со мной в Нью-Йорк? — спросил я Зуру. — Я по уши в тебя влюбился!

Это была чистая правда! Сейчас, когда я успокоился и почувствовал уверенность в своем скором освобождении, у меня осталось немного времени, чтобы еще раз посмотреть и оценить Зуру. Да, она милашка. И я схожу по ней с ума. Но как только я промолвил о своей любви, Контролер и два охранника попытались опередить меня.

— Зура! Я люблю тебя! — завопил Контролер.

— И я! И я тоже! — вторили ему охранники.

Послышался шум шагов, и тысячи мужчин устремились в комнату, направляясь прямо к Зуре. И все повторяли друг за другом:

— Зура, я люблю тебя!

Они окружили ее, а за окном собрались тысячи объясняющихся в любви к Зуре мужчин, которые пытались тоже войти в здание, в эту комнату. К счастью, это было невозможно, — слишком много здесь их и так уже набилось.

Меня заела ревность и, пытаясь отбить ее от этих ребят, я закричал:

— Оставьте ее в покое, хулиганье!

И хотите верьте, хотите нет, но вдруг эти ребята, из ревности, затеяли драку.

— Оставь ее! Убери руки! — кричали они, безжалостно избивая друг друга.

Послушайте, я, конечно, бывал в переделках, но эта была самой ужасной! Чем безумнее становился я, тем безумнее становились они. В переполненной комнате толкались, обменивались ударами и пытались нанести побольше ударов остальным до сотни мужиков. Я выглянул на улицу, а там толпы народа разыгрывали целую битву.

И тут до меня дошло, что сделало их всех ненормальными. Шлем на моей голове. Вещь, которую все называют Контролем! Должно быть, он стал работать с большей интенсивностью после удара об пол.

И теперь Контроль настолько силен, что каждый из них думал и чувствовал то же, что и я.

Когда я чувствовал себя счастливым — они тоже были счастливы, а когда я вышел из себя, они последовали моему примеру.

— О Боже! — воскликнул я. Не скрою, меня напугало происходящее.

После моих слов внезапно прекратилась драка. И теперь все в комнате казались чем-то испуганы.

Я взял себя в руки. Ведь, претворяя свой план в жизнь, я всего лишь намеревался выбраться отсюда и вернуться в парк к нужному дереву, чтобы док Мурта мог вытянуть меня из этого дурацкого места. Я вышел из комнаты и спустился вниз.

И следом за мной все в комнате направились на улицу. Все, как и я, спешили, и при этом выглядели решительными и озабоченными. Я сначала не понял происходящего, но, выйдя из здания, врубился.

Все в этом городе стремились к одной цели, к дереву в парке. Черт! Я должен был это предвидеть!

Как только я подумал об этом дереве и как оно важно для меня, — все остальные подумали то же самое.

Тысячи людей направлялись в парк.

Я застонал и побежал, так как понимал, что не смогу добраться до дерева, если вокруг него соберется несчетное количество египтян И все в этом городе застонали и побежали. Чем быстрее несся я, тем быстрее бежали аборигены. Это был какой-то кошмар! Я остановился. Я не мог привести эту чернь к дереву, а затем протиснуться к нему сквозь толпу.

Все, как и я, остановились. Я пытался что-нибудь придумать и был очень озабочен.

Все были озабочены. В другой ситуации меня позабавило бы это зрелище: тысячи людей казались чем-то взволнованы, ломали руки, двигали бровями, ходили взад и вперед, — но мне было не до смеха.

Я подумал: «Ну хорошо, я могу снять шлем и броситься к дереву, но ведь у меня ничего не получится. Как только я сниму шлем, египтяне обретут свои мозги и за то, что я сделал с их Контролером, схватят и, вероятно, казнят меня на электрическом стуле. Мне надо придумать еще что-нибудь». Через минуту ко мне пришла чудесная мысль.

Я изобразил испуг и заорал:

— В парке опасно! Я должен держаться от него подальше!

Вы догадались? Я рассчитывал на то, что у них у всех зародится эта мысль и они будут избегать парка, в то время как я направлюсь прямо туда. И так я пошел к дереву, крича на ходу, что не должен туда идти.

Все в толпе выглядели испуганными. Как и я, аборигены скандировали:

— Я не должен приближаться к парку! Это опасно! Я должен держаться от него подальше!

Продолжая кричать, все до единого, как и я, направились прямо в парк.

Нет! Так не пойдет!

Я не успею подойти к дереву, как вокруг него соберется толпа. Ну что ж. Я оставил эту идею и пошел прочь. За мной пошли все остальные. Теперь я чувствовал себя разбитым, и, можете мне поверить, тысячи людей вокруг меня захандрили вместе со мной. И чем озадаченнее был я, тем более вытянутыми становились их лица. Одни тяжело вздыхали, другие плакали. Их страдание вывело меня из себя.

Я раздраженно закричал:

— Прекратите нытье!

Ох! Я должен бы предвидеть, что за этим последует. Всех людей вдруг стал доставать шум, и они начали покрикивать друг на друга, чтобы прекратить его.

— Успокойтесь там! — пытались они перекричать друг друга.

У меня от их криков чуть не лопнули перепонки. Но как только я снова призадумался, они снова застонали.

Я не осмеливался снять шлем, а в нем я не мог вернуться к дереву без хвоста из тысячи людей.

Ну просто безвыходное положение!

В сердцах я выругался:

— Будь ты проклят, док Мурта! Втянул меня черт знает во что!

И, конечно, все подхватили мои слова, и теперь тысячи людей проклинали Мурту всеми ругательными словами, которые только знали. Признаюсь, мне это понравилось.

Но как мне выпутаться? Я попытался тайком пробраться к дереву, не думая об этом. Но все интуитивно пытались сделать то же самое, делая вид, что думают о чем-то другом.

Я остановился и выругался. Египтяне тоже остановились и разразились бранью.

Я чувствовал себя таким уставшим и, кроме того, понял, что проголодался. Ведь у меня с утра во рту маковой росинки не было. И я решил, что мне надо что-нибудь перекусить, а потом, когда почувствую себя получше, ко мне в голову может прийти какая-нибудь спасительная мысль. И я отправился на поиски еды. В одно мгновение аборигены бросились врассыпную. Они разбежались по зданиям, и все до последнего искали что-нибудь съестное. На минуту я подумал, что это мой шанс, но когда я развернулся и попытался вернуться на дорогу к парку и дереву, все, конечно же, сразу прекратили поиски еды и пошли за мной. Я плюнул и снова отправился на поиски еды.

Увы! Все египтяне, как и я, были голодны. И, честно говоря, мне так и не представилось возможности перекусить. Как только я заглядывал в какой-нибудь дом в надежде найти что-нибудь съестное, меня обязательно опережали. Они знали, где можно поесть, а я нет.

В конце концов я отказался от мысли поесть и просто бесцельно бродил по улицам. Египтяне тоже перестали есть и начали шляться по улицам, при этом выглядели почти униженными.

Тогда я опять попытался найти себе еды, и, естественно, они снова опередили меня. Единственное, что я смог раздобыть, — дольку апельсина. Да, плохо стало бы старику доку Мурте, если бы он сейчас попался мне под руку.

Я устало брел по улицам и бубнил себе что-то под нос, вроде того, что я с ним сделаю, если когда-нибудь увижу. И, конечно, тысячи голосов твердили, как достанется доку Мурте, когда он попадет им в руки.

В конце концов, смертельно уставший, я случайно набрел на другой парк. Он оказался намного больше, и на его территории располагался зоопарк, а в нем огромное количество зверей в клетках. Эти египетские братья меньшие не обращали на меня внимания. Я присел напротив клетки, в которой обитала огромная обезьяна с ярко-красным мехом. Это чудовище в клетке тоже присело. Изнывая от усталости, я вздохнул, и обезьяна тоже вздохнула.

Это меня очень удивило. Получается, мозг обезьяны так же, как и всех людей, находится под Контролем моего шлема? На остальных животных зоопарка шлем не действовал. Уж не знаю как, но я догадался, что по строению мозг обезьяны очень схож с человеческим, поэтому легко поддается Контролю. И тут меня вновь осенила блестящая идея. Если моя догадка верна, то я могу надеть шлем обезьяне на голову и все эти люди будут подвластны ее мыслям и чувствам. А если они будут под Контролем обезьяны, то не помчатся за мной к нужному мне, и только мне, дереву, когда я пойду, полечу туда как на крыльях, и, кроме того, они не будут в состоянии остановить и арестовать меня за то, что я сделал.

Я подошел к клетке и открыл ее. Египтяне тоже направились к клетке, но теперь я оказался первым. В мгновение ока я снял с головы шлем и водрузил его на голову обезьяны. Она сначала не заметила этого и просто продолжала вести свой обычный образ жизни: села на корточки и стала чесаться.

Все люди последовали ее примеру: сели на корточки и стали чесаться. Все почувствовали зуд, так как его чувствовала обезьяна. Самое ужасное, что я тоже хотел было почесаться, все мое тело зудело, но я заставил себя выбросить это из головы. Я могу сопротивляться этому влиянию лучше любого из египтян. Помните, Контролер говорил, что мои мозги немного отличаются, и поэтому я не так сильно воспринимаю излучения шлема.

Итак, борясь с зудом, я поспешил к тому парку, где было мое дерево.

Когда я бежал по улицам, то с точностью мог сказать, что думала в тот или иной момент обезьяна, достаточно лишь взглянуть на аборигенов. Сначала они пытались забраться наверх, пытаясь карабкаться по стенам зданий: значит, обезьяна полезла на дерево, догадался я. Потом они спустились вниз и опять стали чесаться, а поискав воды, стали пить. Затем, перестав пить, начали раздраженно бить себя по голове.

О! Я знал, что это значит! Обезьяне надоел шлем, и она пытается избавиться от него, сбить, снять его с головы.

Я прибавил скорости. Мне оставалось рукой подать до парка и заветного дерева. И когда я рванул к дереву с приметной зарубкой на стволе, все египтяне перестали бить себя по голове и изумленно стали оглядываться.

— О Боже! Обезьяна избавилась от шлема! Египтяне теперь вне Контроля! — простонал я и попытался поскорее проскочить последние метры.

Толпа обратила на меня внимание.

— Остановите этого человека! — закричал Контролер.

Я сделал рывок к дереву и врезался башкой в его ствол. Но ничего не случилось! Вообще ничего!

Я дико завопил:

— Док Мурта, где вы, черт вас побери? — Толпа разъяренных египтян окружала меня со всех сторон.

И вдруг! Бац! Что-то ударило меня по голове, и я отключился. Когда я пришел в себя, то уже не стоял там, у дерева.

Я был на большой медной платформе в доме дока Мурты, и он приводил меня в чувство.

— Мартин, — заговорил он, увидев, что я пришел в себя. — Что с тобой случилось? Когда я спустя пять минут попытался вернуть тебя назад, ты не появился. Я повторял операцию с некоторыми промежутками, надеясь выловить тебя. Что произошло? Что ты видел?

Я сошел с медной платформы и лишь потом посмотрел на физика.

— Док, — сказал я, — если бы вы были помоложе, я бы уже дрался с вами. Вы хитрили, пытаясь надуть меня. Почему вы не сказали, что собираетесь отправить меня в Египет?

— В Египет? — удивился он. — Да ты с ума сошел! Ты был совершенно в другом мире. Поле перебросило тебя в другую галактику, но с максимально похожими условиями жизни. А почему ты решил, что был в Египте?

Я раздраженно заметил:

— Потому что я своими собственными глазами видел пирамиды! И не стоит посылать кого-либо в такое злачное место! Эти египтяне со своим Контролем и Контролером даже хуже наших худших людей. И вы больше не сможете отправлять туда простодушных ребят, старый мошенник!

Я схватил валявшийся большой металлический прут и врезал им по этой радиомашине. Всего три приличных удара, а в результате — машина развалилась на мелкие кусочки. Я отбросил прут и, осознав, что уберег других парней от тех испытаний, через которые прошел сам, почувствовал себя немного получше.

— Ты идиот! — возопил док Мурта. — Ты уничтожил плод двадцатилетней работы!

Не обращая на него внимания, я пошел к выходу и напоследок обратился к старикашке, весь вид которого выражал полнейшее отчаяние:

— Вот, заберите назад свою тысячу. Я лучше вернусь в спорт и стану работать спарринг-партнером для чемпиона.

Это будут куда как более легкие деньги!

После Судного дня

Мартинсен опустил голову так, что не видел ни иллюминатора, ни Земли. Вместо того он смотрел на огромный пульт управления, который занимал почти всю комнату. Он долго смотрел на него и лишь потом заметил, что один из параметров изменился. Крошечная красная звездочка появилась на экране дисплея. Он нажал одну из кнопок на панели, затем наклонился и сказал по селекторной связи:

— Эллам, шестнадцатая приближается.

Ответа не последовало.

— Эллам?

Он знал, что его голос хорошо слышен в каждом отсеке станции: сейчас он разносился и по тусклым металлическим коридорам, и по небольшим лабораториям, и по подсобным помещениям. Он ждал, но от Ховарда Эллама так и не было ответа. Мартинсен вздохнул с видом утомленного человека — и поднялся. Усталый злой человек. Ему казалось, что он знает, что произошло, хотя он и не принял никаких мер предосторожности. Он вышел из комнаты и стал спускаться по коридору. Бесконечно утомленный человек в потрепанном, запачканном комбинезоне брел по коридору. Но удивительно, казалось, он совсем не изменился, его седая голова все так же была высоко поднята, и он лишь чуть горбился да еле отрывал ноги от пола.

Ни один звук не нарушал тишины, кроме мягкого мурлыканья кондиционеров. На станции, кроме него и Эллама, никого не было. Несколько недель назад Карелли забрал двоих из их команды и отправился на одной из двух аварийных капсул на Землю.

«Я вернусь, — сказал он Мартинсену, — как только разберусь со всеми делами. Ты и Эллам останетесь и будете командовать Чарльзами, когда они вернутся».

Карелли пока не прилетел. У Мартинсена было такое чувство, что он уже никогда не прилетит, ни он, ни кто-либо еще. У них есть вторая капсула, но у них есть и приказ.

Он шел один в тишине, вспоминая, как он проходил по этому коридору в первый раз, дрожа от восхищения, — первые десять минут на Лунной станции. Он тогда думал о работе здесь, о ее огромной важности для всех на Земле, сейчас и в будущем. В будущем? О Господи! Это просто смех.

Он шел через молчащие комнаты и проходы, пока не нашел Эллама. Тот сидел в лаборатории и, казалось, выглядел нормально, разве что не побрился, но, когда Мартинсен увидел его стеклянный остановившийся взгляд, он посмотрел по сторонам и нашел коробочки с ампулами, половина которых была разбросана по столу.

Мартинсен вздохнул. На станции не могло быть спиртных напитков, но были транквилизаторы. Ему казалось, что он нашел и спрятал все, но, видимо, у Эллама все еще оставались запасы. Это был один из вариантов, чтобы пережить катастрофу. Отключить свой мозг и не думать.

Мартинсен положил ампулы в карман. Сейчас он ничего не может сделать, лишь оставить Эллама одного, чтобы тот пришел в себя.

Он вернулся в комнату «си», присел и продолжил наблюдение за медленным изменением позиции маленькой красной звезды, шестнадцатой научно-исследовательской станции, возвращающейся на Луну. Остальные должны прибыть в течение последующих нескольких дней, пока не вернутся все Чарльзы. А что потом?

Он поймал себя на том, что снова смотрит на Землю. Сколько людей там еще живы? Много? Мало? Может быть, попробовать связаться с ними еще раз? Но там никто больше не отзывался, и сколько бы он ни вызывал, результат будет такой же.

Прошло очень много времени, пока он решился и, спустившись в комнату связи, попробовал связаться еще раз. Он нажал кнопку вызова три раза с небольшими перерывами, но ответа не последовало. Даже не моргнула лампочка.

В Мартинсене снова проснулась злость. Ведь не могут же все на Земле быть мертвы. Не все же. Чума могла распространиться по всему земному шару, могла унести тысячи миллионов, но наверняка кто-то должен был остаться в живых на Главной базе. Почему же этот кто-то не отвечает? Хотя он может просто не уметь обращаться с комплексом коммуникационных средств. Теоретически все члены небольшой команды здесь, на станции, учились этому.

Но ведь это коснулось не всех, кто работал на Главной базе, и если выживший не знает…

Мартинсен постарался отогнать от себя эти мысли. Даже если так случилось, даже если Карелли нашел Главную базу вымершей, когда попал туда, все равно Карелли мог бы связаться с ним и сказать об этом. Если только… если только Карелли, Мьют и Дженнингс не заразились чумой прежде, чем смогли узнать об этом, добраться до центра коммуникаций и сообщить. Но если так все и произошло, то это означает лишь одно: чума одержала верх над Землей и над ее населением.

Все же это в какой-то степени забавно, подумал Мартинсен. Десятилетия люди опасались вселенской гибели от атомного взрыва. Больше всего они боялись ядерной войны, а также выпадения радиоактивных осадков и того, что они могут сделать с их телами. Но ядерной войны так никогда и не было, влияние осадков сведено до безопасного уровня. Единственной проблемой стало то, что этот уровень был рассчитан для людей, а другим, более мелким, существам хватило… Особенно таким крошечным, как, например, бактерии.

Вызванные радиацией мутации затронули штаммы до сих пор почти безобидных бактерий. Ученые в конце концов очнулись и стали заниматься этой проблемой. Но было уже слишком поздно. Появилась и распространилась самая губительная болезнь за всю историю человечества. Чума пошла гулять по свету. Ее первая вспышка, повлекшая за собой невиданный до сих пор показатель смертности, произошла в Южной Америке. Всемирные организации здравоохранения забили тревогу. Поспешно подвергли карантину Южную Америку, сплотили силы в поисках вакцины. Но все же было уже очень поздно, и пять перепуганных мужчин на Лунной станции «получали сообщения» в виде молчания сначала от городов, потом стран, потом замолчала вся планета. И вот дошла очередь до Главной базы.

И эти пять человек на Лунной станции оказались как бы на необитаемом острове. А потом, когда Карелли, Дженнингс и Мьют вернулись на Землю, их осталось только двое, и то один из них пытается с помощью таблеток забыть про погибшую семью. Так что можно сказать — он один на один с мертвым или умирающим миром, там внизу, и…

— Прекрати! — сказал Мартинсен самому себе. — Ты сможешь попричитать и потом.

Пульт показывал много маленьких красных звездочек, много станций, возвращающихся на Луну. Это были прекрасные, небольшие металлические корабли, на которых до сих пор не летала ни одна человеческая душа. Они исследовали ближайшие звезды и их планеты. Двигаясь на полной мощности, они забирались достаточно далеко. Но поиски внезапно были прерваны, сверхпространственный сигнал принес команду «стоп», и теперь станции возвращались. Он подумал, что, возможно, все это теперь не имеет никакого смысла. Какая польза от аккуратно записанных данных, которые Чарльзы привезут с собой, если на Земле никого не осталось, кто мог бы воспользоваться этими знаниями. Но Карелли оставил его за главного, и он не может просто махнуть рукой на первые результаты проекта.

«Исследование пространства с помощью подобных людям кибернетических гуманоидов» — так назывался проект. Так уж сложилось, что в обиходе киборгов стали именовать Чарльзами и присваивать им порядковые номера. После того, как станции с Чарльзами на борту автоматически прилунились и заняли отведенные секции в специальном ангаре Лунной станции, Мартинсен услышал в коридоре мягкие шаги Чарльза Шестнадцатого, спокойно направляющегося в лабораторию анализов.

Мартинсен поднялся и направился туда же. Чарльз Шестнадцатый тихо замер у двери со своим номером. Мартинсен предварительно осмотрел киборга и, несмотря на свое разочарование в том, что это уже никому не нужно, быстро погрузился в рутинную работу.

— Сердцебиение, почки, сердечно-сосудистая система — все в норме, бормотал он себе под нос — Похоже, как мы и ожидали, пониженное содержание кальция, но для того чтобы это точно установить, потребуется время. Давай посмотрим, как реагирует твой гипоталамус, Чарльз.

Чарльз Шестнадцатый стоял и молчал, так как не умел разговаривать. Он не мог ни слышать, ни думать. Он не являлся человеком, но это механическое подобие использовалось для исследования воздействия необычной среды на псевдочеловеческое тело.

Киборг был похож на мужчину со снятой кожей, так как сквозь прозрачную пластичную ткань можно было ясно различить работу псевдосердца, четко отследить движение «крови» по трубкам его артерий и вен, металлический скелет. Легкие для более тщательного изучения располагались под отверстиями в грудной клетке, которые зияли подобно ужасным ранам. Люди, впервые сталкивавшиеся с киборгами, всегда считали их страшно похожими на живых существ, но первое впечатление быстро менялось на противоположное, и после этого киборги становились для них такими же живыми, как центрифуги или телевизоры.

У команды Лунной станции сложилось такое же отношение к Чарльзам, как к одетым в одежды манекенам. Но эти манекены очень отличались от обычных твердых восковых фигур. Они могли ходить, могли быть запрограммированы на выполнение определенной работы. Их электронная нервная система была достаточно сложна. Киборгов создали не для того, чтобы они стояли в витринах магазинов, а для изучения звезд. В научно-исследовательских станциях, ускорения которых не могла выдержать ни одна человеческая конституция, их посылали в миры чужих далеких солнц. И там они могли двигаться, дышать их воздухом и приспосабливаться к гравитации. А затем корабли приносили их обратно на Лунную станцию и специалисты могли наблюдать за воздействием условий неземной жизни на аналоги людей.

Команде станции потребовалось много времени для подготовки и программирования действий на далеких звездах этих киборгов — человеческих скаутов. И за это время люди не без юмора назвали их Чарльзами подобно тому, как некоторые дают имя своей машине, лодке. Команда немного пошутила, сделав Чарльза Девятого шире, чем всех остальных, в плечах, а Чарльза Четырнадцатого — трусом, который не хотел отправляться к звездам. И теперь для абсолютно одинокого Мартинсена шутка стала реальностью, и он, изучая киборга, разговаривал с ним, как с живым.

Мартинсен зашел в ангар и вынул из шестнадцатого корабля кассеты с записанной на них информацией о далеком мире, который исследовала небольшая металлическая ракета. Он просмотрел пленки. Первая показала рыжевато-коричневую пустыню под двумя темными лунами, по которой прогуливался Чарльз Шестнадцатый, а на вторую сенсорные устройства записали все физические данные этого мира. Мартинсен тщательно обдумал некоторые моменты и вернулся к осмотру Чарльза Шестнадцатого, даже не услышав приглушенные металлические звуки из ангара, которые свидетельствовали об автоматическом возвращении других кораблей и входе киборгов.

— Я думаю, — говорил он Шестнадцатому, — ты немного поврежден. Можешь считать себя счастливчиком, если бы ты был человеком, то был бы уже мертв.

«Можешь считать себя счастливчиком, Чарли! Если бы ты был человеком, ты бы знал, и думал, и помнил, и…»

— Бред! — выругался Мартинсен и выкинул все эти мысли из головы, продолжив осмотр киборга. Когда он закончил с Шестнадцатым, появились Чарльзы Восьмой и Одиннадцатый. Они молча зашли в лабораторию и застыли у кабин со своими номерами, как и были запрограммированы. Мартинсен изъял их кассеты и начал просмотр, не имея никакого желания прерваться, хотя прошло уже много часов и он устал. Но он не хотел возвращаться в свое кресло, где бы мог снова увидеть Землю.

— Ну и почему у тебя температура на шесть градусов ниже? — спросил он Восьмого Чарльза. — В первый раз ты отлично входил и выходил из тепловых точек. Но теперь ты вернулся с недостаточно нормальной температурой и…

— Ты что, сошел с ума? Разговариваешь с Чарльзами? — послышался голос Ховарда Эллама.

Мартинсен повернулся и увидел его, стоящего у двери. Глаза напарника казались красноватыми, тело покачивалось, но в принципе он выглядел вполне вменяемым.

— Просто думаю вслух, — ответил Мартинсен.

— Думаешь? — усмехнулся Эллам. — Если мы начали разговаривать с киборгами, то наши дела как нельзя хуже.

— Я так же охотно говорю с Чарльзами, как и с человеком, подсевшим на транквилизаторах, — парировал Мартинсен.

Эллам уставился на него, а затем рассмеялся.

— Хочешь услышать шутку в жанре черного юмора? Два последних оставшихся в живых человека заперты вместе, и что из этого вышло? У них развилась клаустрофобия.

Он смеялся и смеялся, но потом, словно сообразив, что это уже похоже на истерику, резко перестал, тихо вымолвив:

— Прости, Март!

— О, забудь! Но забудь и о том, что нас осталось только двое. Сможешь? Никакой чумы, даже этой, которая всех забрала. Всегда кто-то остается в живых.

— Конечно! Кто-то всегда остается в живых, — повторил Эллам. — Все могут заразиться, но через некоторое время выясняется, что кто-то да и выживает. Но люди, как и мир, погибли. И мы погибли.

— Нелепость, — неуверенно сказал Мартинсен.

Он упрямо продолжал осматривать Чарльзов, записывая их реакции на специфическую среду. Эллам, сдерживая слезы, все же стал помогать ему, он включил биоаппаратуру и замерял воздействия на пластические ткани киборгов. Эллам специализировался на функциональной неорганике. В этом он хорошо разбирался и был щепетилен. Все больше кораблей, все больше ракет возвращались домой из безбрежной бесконечности, занимая свои места. Сейчас уже все, кроме пяти из восемнадцати Чарльзов, находились в лаборатории.

— Шестому Чарли повезло, — сказал Эллам через некоторое время, просмотрев полученную информацию. — Там, у Проксимы, он обнаружил мир, приспособленный для нас. Если, конечно, найдутся живые люди, которые смогут туда отправиться.

Мартинсен не ответил, а еще больше углубился в работу. Потом со словами: «А какой в этом смысл?» — Эллам спокойно встал и вышел из лаборатории.

Мартинсен предположил, что Ховард снова отправился за своими ампулами. Но когда он, слишком устав, закончил свою работу, он нашел Эллама в комнате «си», задумчиво глядевшего на Землю.

— Ни одного огонька, — сказал Эллам. — Обычно при небольшом преломлении мы видели огни городов, а теперь там одна темнота.

— Огни могли выключить, но люди все равно живы, — заметил Мартинсен.

— Да, конечно. Хотя бы кто-то. Больные и умирающие или опасающиеся того, что скоро заболеют и будут умирать. А вокруг одни трупы.

— Пожалуйста, перестань! — не выдержал Мартинсен.

Эллам замолчал, а Мартинсен развернулся и вышел из комнаты. Теперь он бы не смог уснуть. Он вернулся в лабораторию. Мартинсен шел коридорами, а свет в проходе пробивался через темные комнаты и отражался от хромовых выступов. В этом свете были видны лица, огромное количество лиц Чарльзов, стоящих там, каждый у своего номера, без движения, без звука. И внезапно, несмотря на то, что он так хорошо был знаком со своими подопечными киборгами, — ужас поразил Мартинсена, и его затрясло. Что он делает в этом месте с кассетами о чуждых мирах, с этими нечеловеческими фигурами, которые смотрят на него из тени? Он был человеком. А это место не для людей. Сейчас это не укладывалось в его сознании. Слишком быстро наступила катастрофа. Казалось, еще недавно он бегал мальчишкой в маленьком городке Огайо, и его тихие улочки с белыми домиками, старые вязы и клены, должно быть, сейчас все такие же. И — о Боже! Он хотел вернуться туда. Но там теперь нет ничего, кроме смерти. Человек зашел слишком далеко и слишком быстро. Он заперт здесь. С этими пародиями на людей, которые стоят и безмолвно взирают, взирают и взирают на него…

Трясущейся рукой он включил свет. И внезапно почувствовал какую-то перемену. Чарльзы по-прежнему остались Чарльзами — самыми обычными безжизненными машинами. «Нервы!» — подумал он. Лучше бы это не происходило так часто. Иначе он начнет носиться по станции с криками. Не самый лучший конец для человека! Он мог бы принимать транквилизаторы, как Эллам, но предпочитал работу. Работа была лучшим лекарством. И он работал.

Мартинсен работал четыре дня. Он проводил обычную рутинную проверку каждого Чарльза, четко ведя записи и не спрашивая себя, чьи глаза когда-нибудь их прочитают. И когда эта часть работы оказалась закончена и он узнал о мирах других звезд больше, чем любой другой человек, он занялся ремонтом тех Чарльзов, которые пострадали от радиации, ядовитой атмосферы или ненормальной гравитации.

Иногда ему помогал Эллам, когда не находился в трансе от своих ампул.

Они обычно работали молча. Но однажды, когда ремонт Чарльзов подходил к концу, Эллам спросил:

— Зачем мы это все делаем? Никто никогда не пошлет опять этих Чарльзов в космос.

— Я не знаю, — ответил Мартинсен. Но через минуту добавил. — Может быть, я пошлю.

— Ты? Станция и ты будут мертвы прежде, чем кто-нибудь из них вернется назад.

— А я и не думал об их возвращении назад, — ответил Мартинсен.

Поздней ночью Мартинсена разбудил какой-то странный звук. Он сел, прислушиваясь, и затем понял его происхождение. Звук доносился из ангара аварийных капсул.

Весь путь до ангара Мартинсен пробежал. Его сердце, охваченное холодным страхом, рвалось наружу, — он боялся остаться совсем один. Мартинсен успел как раз вовремя, чтобы поймать Эллама прежде, чем тот поставил маленькую капсулу в режим автоматического пуска.

— Эллам, ты не можешь улететь!

— Я улетаю, — упрямо сказал Эллам.

— На Земле тебя не ждет ничего, кроме смерти.

Эллам язвительно усмехнулся:

— А что ждет здесь? Тоже — смерть. Может быть, не так быстро, но она явится и сюда.

Мартинсен вцепился в его руку. За эти последние несколько дней он стал практически ненавидеть Эллама, но сейчас Эллам стал для него единственной и последней ценностью в борьбе против абсолютного одиночества.

— Послушай, — сказал он. — Подожди еще немного, пока я отремонтирую всех Чарльзов. Тогда я полечу с тобой.

Эллам удивленно уставился на него.

— Ты?

— Ты что думаешь, что я хочу остаться здесь один? В любом случае ты прав, всего лишь вопрос времени, как скоро мы умрем. Но есть еще одна вещь, которую я хочу сделать.

Через некоторое время Эллам произнес:

— Хорошо, если ты полетишь со мной, я немного подожду.

Мартинсен не строил иллюзий о последствиях своего обещания. Шансы были таковы, что, как только они с Элламом достигнут Земли, очень скоро они умрут от чумы. Но там смерть существовала лишь с очень высокой вероятностью, в то время как здесь она была реальностью, особенно если оборудование станции прекратит свою работу. При таких обстоятельствах у них не оставалось большого выбора. Но решимость, которая внезапно зародилась в нем, приняла ясное очертание. Он знал, что Эллам не будет ждать долго, и у него оставалось мало времени, чтобы выполнить то, что он задумал.

Мартинсен яростно принялся за работу в пункте связи, подготавливая пленки. На первой содержался аудиовизуальный курс языка, где с помощью изображения вещи или действия показывался глагол, который называл Мартинсен. Объем справочника не будет таким уж большим, но он будет содержать ключевые слова. И Мартинсен считал, что с их помощью достаточно высокий разум быстро сможет осуществить смысловой перевод.

Он был поглощен этой работой, когда в комнату вошел Эллам, который некоторое время в замешательстве наблюдал за ним. Затем он удивленно спросил:

— Что, черт возьми, ты делаешь?

Мартинсен ответил:

— Прежде чем мы покинем станцию, я собираюсь послать в космос зонды и Чарльзов.

— Послать куда?

— Куда только можно. Каждый из них возьмет с собой копию пленок, которые я готовлю.

Через какое-то время Эллам произнес:

— Я понял. Послание в бутылке от потерпевшего крушение. Другими словами — последняя воля умирающего вида.

— Я все еще не считаю, что наш вид умрет, — возразил Мартинсен. — Но даже если он и выживет, он обречен оказаться отброшенным назад, на много-много веков. Не должно все потеряться…

— Хорошая идея, — сказал Эллам. — Я помогу тебе. Ну-ка дай мне сюда микрофон.

Он начал кривляться:

— Это предсмертное послание расы людей, которые оказались такими дураками, что умудрились уничтожить себя. Вот наше предупреждение всем. Не нужно знать слишком много! Оставайтесь на деревьях!

Мартинсен отобрал у него микрофон. Но после того как Эллам ушел, он некоторое время размышлял: в конце концов, доля правды присутствовала в его горьком сарказме! Человек действительно оказался виновен в своем собственном уничтожении как вида. Но была ли это вся правда?

Внезапно он осознал, что не подходил для этой задачи. Он не был ни философом, ни ученым. Не считая его познаний по специальности, он был обычным, среднестатистическим человеком. Как он мог взять на себя ответственность решать, что важно сказать, а что нет? Но ведь на станции больше никого не было. От Эллама помощи не дождешься.

Документальные, фактические знания, наука и история — стали той информацией, с чего он начал. И они не представляли для него такую уж большую проблему. На станции существовала огромная библиотека микрофильмов, и было не так сложно установить оборудование таким образом, что бы оно выбирало и прямо переписывало фактические знания на пленки. Но ведь есть еще музыка, искусство и многое другое, чему необходимо было выжить. Пытаясь сделать выбор, он все сильнее осознавал значимость возложенной на него задачи.

Как он мог расставлять приоритеты? Были ли законы Ньютона более значимы, чем произведения Моцарта? Была ли история крестовых походов ценнее диалогов Платона? Мог ли он навсегда выбросить работы давно умерших мастеров только потому, что не хватило места для изображения Парфенона? За годы развития цивилизации на Земле оказалось создано столько красоты, было вложено столько труда и мечтаний. Как здесь можно сделать выбор?

Но Мартинсен упрямо продолжал. И вот завершена запись последней пленки. Он понимал, какую-то опорную работу он выполнил, перенеся на кассеты базовые знания о Земле и человечестве. Но у него не осталось сил выверить все еще раз.

Какое-то время он сидел, глядя на последнюю пленку. И неожиданно почувствовал, что не может считать свою работу завершенной, не добавив ничего от себя.

И тогда он заговорил в микрофон:

— Мы сами виноваты в том, что случилось с нами. Но это получилось не от нашего зла, а от нашего каприза.

На мгновение он задумался, затем добавил:

— От наших предков-обезьян мы унаследовали любопытство. И оно открыло нам много дверей: дверь силы, дверь в космос. И в конце концов, если все погибнут, — дверь смерти. О нас можно сказать, что мы предпочли риск катастрофы безопасности покоя. Плохо это или хорошо? Я не знаю.

Уставший, он отключил машину. Больше делать было нечего, кроме создания дубликатов пленок для восемнадцати зондов. Он прошел в лабораторию, где находились Чарльзы.

Эллам, которому не терпелось улететь, согласился запрограммировать киборгов. Когда он работал над Третьим Чарльзом, он выглядел почти радостным. Платы с электрическими «нервами» были вставлены, и специальный механизм посылал кодовые сигналы-приказы в банки памяти киборга. Эти приказы содержали в себе указания по курсу, посадке на любую обитаемую или необитаемую планету и приказ раскрыть информацию кассет только в том случае, если возникнут определенные условия, указывающие на наличие цивилизации. Если подобного не произойдет, то киборг обязан лететь дальше к другим звездам и их возможным планетам. Станции-зонды обладали огромным радиусом действия.

— Чарльз Третий полетит на Вегу, — говорил Эллам. — А оттуда, если необходимо, к Лире 431, а может быть и дальше. Он многое увидит. Вернее, они все многое увидят.

Мартинсен почувствовал боль сожаления. Всю свою историю люди считали, что у них есть время, и думали, что они многое увидят, но этого не произошло. Вместо них полетят киборги — странные, безжизненные преемники человечества.

Мартинсен вспомнил стихотворение, которое прочитал в библиотеке. Что там написал Честертон?

Киборги не люди. И вместо того чтобы быть оставленными на Земле, они полетят во Вселенную. И все же эти механические, безжизненные существа в каком-то смысле являлись детьми человечества, несущими в самые потаенные уголки пространства историю своих создателей. Программа была завершена. Затем в определенный момент киборги один за другим вышли из лаборатории.

Из окна в комнате связи Мартинсен и Эллам наблюдали за стартом ракет-зондов. Стальные капсулы взлетали в небо и исчезали из поля зрения по мере того, как набирали скорость, рассекая безграничный пустой космос.

Каким же будет конец Чарльзов? Кто-то из них погибнет, столкнувшись с неизвестными космическими опасностями. Другие, по иронии судьбы, могут стать идолами или богами диких, невежественных народов. Возможно, через какое-то время кого-то из них занесет в другие Галактики. Но однажды, в каком-то из миров, хотя бы один из них доставит послание тем, кто сможет расшифровать его. И тогда музыку Шуберта услышат чужие уши, стихи Лукреция наполнят чужие мысли. И история человечества не пройдет, не оставив следа во Вселенной.

Ушел последний корабль. Мартинсен взглянул на Землю и затем нежно взял Эллама за руку.

— Давай, Ховард, полетели домой!

Мифы Фессендена

Сейчас я хотел бы никогда не видеть этот ужасный эксперимент Фессендена! Я хотел бы, чтобы мое отвратительное любопытство не подтолкнуло меня зайти в ту ночь в его лабораторию. Тогда я не стал бы свидетелем того, что навсегда разрушило мое спокойствие духа. Но все по порядку.

Арнольд Фессенден слыл самым великим ученым, из когда-либо рождавшихся на этой планете, и самым таинственным человеком, а вернее, даже зловещим. Кому-кому, а уж мне-то это точно известно! Мне бы следовало рассказать о случившемся раньше, но я не решался, потому что предполагал, и не без оснований, что мне не поверят. Сардонически ухмыляясь, Фессенден убедил меня в этом, когда демонстрировал то, что мне так хотелось бы теперь позабыть.

Все произошло темной, прохладной, ветреной ночью в конце октября. Я поднялся на крыльцо большого каменного дома Фессендена, расположенных) недалеко от общежития университета, и позвонил в дверь. Я знал, что сейчас он живет здесь совсем один. Даже его горничная в конце концов заявила, что больше не может выдерживать его странный образ жизни.

Он сам подошел к двери. На фоне плохо освещенного холла его фигура казалась большой и мощной, он пристально посмотрел на меня и сказал:

— А! Это вы, Брэдли. Что вам надо?

Я ответил ему:

— Не стоит так встречать гостей! Я просто зашел поболтать, поскольку давно не видел вас в университете.

Он некоторое время колебался, но затем все же сказал:

— Извините, Брэдли, просто последнее время у меня не так уж и много гостей. Проходите.

Я вошел и расположился в неряшливой гостиной. Сказывалось отсутствие женской руки. Фессенден сел на стул и насмешливо взглянул на меня своими проницательными черными глазами, и на его плоском, решительном лице появилась усмешка.

Испытывая легкое замешательство — внутри себя я понимал, что меня раздражает эта его манера улыбаться, — я спросил:

— Фессенден, почему вы давно не появляетесь на собраниях факультета? Мне говорили, что вы даже поручили своему заместителю читать лекции на всех ваших курсах.

Фессенден смотрел на меня и по-прежнему насмешливо улыбался:

— Что мне в вас нравится, Брэдли, это то, что вы видны насквозь. Уверен, что знаю причину, которая привела вас ко мне В университете все поговаривают, что я немного сошел с ума, и вы зашли, чтобы убедиться в этом лично.

Я запротестовал:

— Нет! Нет! Это не так! Это правда, что очень многие посмеиваются над теми радикальными астрофизическими теориями, которые вы предлагаете на обсуждение, и что некоторые с кафедры считают вас не просто чудаком. Но для меня это все ничего не значит. Я очень хорошо знаю, что во все времена человека, который предлагал что-либо новое, всегда сначала считали немного сумасшедшим. — Я убедительно добавил: — Вы же знаете, Фессенден, я простой рядовой солдат науки, бедняга-преподаватель. В то время как в вас я всегда видел первооткрывателя. Меня очень интересует то, над чем вы так интенсивно здесь работаете, и я искренне надеюсь, что вы мне что-нибудь поведаете об этом. Но расскажете вы мне или нет, я всегда буду восхищаться вами и мои симпатии будут на вашей стороне.

Мое лицо, должно быть, немного вытянулось, когда Фессенден рассмеялся.

Но, тут же оборвав свой смех, заговорил.

— Я рад, что это так, — заметил он. — Но сейчас разрешите мне объявить вам о своем решении. Я действительно удовлетворю ваше любопытство и покажу вам то, над чем я сейчас работаю. Я покажу вам величайший эксперимент, который когда-либо ставили ученые Земли.

Я поинтересовался, немало удивившись:

— Если вы не чувствуете симпатии ко мне, то я не понимаю, зачем вы мне хотите рассказать о своей работе?

Фессенден насмешливо передернул плечами:

— Потому что, к сожалению, Брэдли, по сути своей я человек из крови и плоти. Как и у всех людей, во мне есть определенная, неискоренимая склонность к самолюбованию, которая — и я считаю это предосудительным — упорно толкает меня похвастаться своими достижениями перед кем бы то ни было. — Фессенден засмеялся. — Я похож на маленького мальчика, который склеил своего первого воздушного змея и очень хочет показать его кому-нибудь. Я понимаю, что это глупо, но меня это забавляет, и я не могу полностью отказаться от этой идеи. Вы, конечно, недостаточно умны, чтобы постичь мое открытие. Но все же вы будете беспристрастным свидетелем, зрителем, а я удовлетворю свое желание. И, заметьте, вы будете первым зрителем.

Я быстро выпалил:

— Обещаю, что все, что вы мне расскажете, останется между нами.

Фессенден захохотал во все горло:

— А вам и не нужно мне это обещать. Меньше всего меня это волнует. Вы можете выйти отсюда и поведать всему миру о том, что здесь увидели. Только, если вы так сделаете, наши, а вернее, ваши коллеги объявят вас сумасшедшим и, вероятно, запрут в соответствующее заведение. Пожалуйста, вперед!

Он все посмеивался, когда поднимался со стула.

— Это в задней комнате, моей лаборатории, Брэдли, — сказал он.

— Но все же что это? — спросил я, полный сомнений. — Что вы изобрели?

— Я создал Вселенную! — гордо ответил Фессенден.

Я раздраженно заметил:

— Это грандиозная метафора, но что же в действительности за ней кроется?

— Это совсем не метафора, — неожиданно мягко сказал Фессенден. — Я без преувеличений повторяю, что в своей лаборатории я создал Вселенную, Вселенную с миллионами солнц и с десятками миллионов миров.

Я молчал. Я избегал его взгляда и пытался скрыть от него свое разочарование.

Фессенден фыркнул от смеха:

— А всего минуту назад вы осуждали тех, кто считает меня безумным. А сейчас вы согласны с ними, не так ли? И даже подумываете, как бы вам поприличнее улизнуть из дома этого сумасшедшего Фессендена?

Он добавил, ухмыляясь:

— Пойдемте со мной в лабораторию, Брэдли. Уж там-то вы сами убедитесь во всем.

Я шел по коридору за его высокой, мощной фигурой. Я действительно думал, что его самоизоляция и нелепость исповедуемых им радикальных теорий отразились на его разуме. Но все же у него должно быть что-то, что он хотел мне показать. И мне было любопытно увидеть, что же это.

Под лабораторию оказалась задействована длинная комната, стены которой были завешаны полками с приборами, между ними стоял большой, сложной конструкции электрический аппарат.

Большая часть оборудования, которое я увидел, была мне не знакома. Затем мой взгляд приковало к себе нечто в центре лаборатории. Это нечто состояло из двух двенадцатифутовых металлических дисков с решетчатыми поверхностями, один из них располагался на полу, а другой на потолке прямо друг над другом. Они были присоединены кабелем к электрическому аппарату, и их решетчатые поверхности светились бледно-голубым.

Между двумя дисками, которые сами по себе плавали в воздухе, висело облако из крошечных искорок огня. Это очень напоминало бесчисленный рой мельчайших золотистых пчел. Рядом с этим непонятным сооружением располагалось несколько приборов, напоминающих микроскопы, хотя по виду и они мне были не знакомы. Создавалось впечатление, что эти микроскопы как бы наблюдали за этим плотным облаком светящихся искорок.

Фессенден подошел к сооружению и, умиротворенно показав на ярко-синие диски на полу и потолке, произнес:

— Эти диски, Брэдли, в пространстве между ними, нейтрализуют все обычные законы гравитации.

— Что? — воскликнул я от изумления. Я подошел поближе, хотел было проверить это утверждение, протянув руку между дисками, но Фессенден удержал меня.

— Не вздумайте этого делать! — предостерегающе произнес он. — Человеческое тело привыкло к гравитации Земли, и оно внутренне неразрывно связано с ней. Если бы вы встали между двумя дисками, то есть оказались бы вне силы притяжения Земли, ваше тело разорвалось бы от своего собственного внутреннего давления, подобно тому, как разорвало бы глубоководную рыбу, которую вдруг резко подняли бы на поверхность с обычной для нее глубины, где потрясающе высокое давление. — И Фессенден добавил, указывая на парящий рой искорок между дисками: — Вся эта конструкция необходима, чтобы моя Вселенная не зависела от земной гравитации.

Я недоуменно смотрел то на Фессендена, то на светящийся рой, то опять на его смуглое, улыбающееся лицо.

— Вы хотите сказать, что эти небольшие блики света — Вселенная?

— Как раз они и есть, — уверил меня он. — Посмотрите поближе, Брэдли.

Я присмотрелся и почувствовал, как мурашки пробежали по моему телу. Эти светящиеся точки казались настолько малы, что я едва мог отличить их друг от друга, но все же понимал, что в том рое искр их должны быть миллионы. И все же в них было что-то страшно знакомое. По цвету одни из этих крошечных искорок были пламенно-белыми, другие — раскаленными докрасна, третьи — золотисто-желтыми. Таких же цветов и различные солнца в нашей собственной Вселенной! Некоторые из них разбивались на группы по две или три искры. И здесь, и там, в подлинной, живой Вселенной, число скоплений этих солнц превышало несколько тысяч. И здесь, и там существовали маленькие ярко светящиеся пятнышки, напоминающие крошечную туманность, а также медленно двигающиеся искры с тянущимися за ними хвостами света, как кометы-лилипуты. И те искры действительно казались солнцами! Я был уверен в этом на сто процентов даже тогда, когда мой разум боролся с этой мыслью и я твердил про себя, что сие невозможно.

Внутренне я понимал, что видел перед собой миниатюрную Вселенную, размеры которой были несопоставимо малы по сравнению с нашей собственной, и в то же время она существовала и казалась такой же реальной, как и наша. Здесь, в лаборатории Фессендена, родился микрокосмос.

Фессенден внимательно следил за моей реакцией. Наконец он ласково произнес:

— Да, Брэдли, это правда. Это крошечная, самостоятельная Вселенная со своими собственными солнцами, туманностями и мирами, хотя она и состоит, сравнительно конечно, из бесконечно малого количества атомов. Но это настоящая Вселенная, такая же, как и наша.

— И вы утверждаете, что вы ее создали? — задыхаясь от изумления, спросил я.

Фессенден кивнул головой.

— Да, я ее создал несколько недель назад. После ряда ошибок мне удалось добиться ее существования, стабилизировать ее природу. И я до сих пор экспериментирую над ней.

Его черные глаза заблестели.

— Разве я не говорил вам, что это самый величайший эксперимент за всю историю науки? Представьте себе, какие возможности мне открываются: я могу проводить астрофизические и другие наблюдения в условиях космоса, не выходя из лаборатории. По желанию, с помощью изобретенных мною инструментов я могу изменять или уничтожать солнца и туманности, а благодаря моим микроскопам, я могу наблюдать за мельчайшими подробностями жизни этой крошечной Вселенной. Я могу проводить опыты над этой Вселенной, как над субъектом.

В изумлении я спросил:

— И как же вы достигли этого? С чего вы начали?

Фессенден передернул плечами.

— А как зародилась наша Вселенная, Брэдли? Из огромного облака горящего газа, которого предостаточно в пространстве. Из-за взаимного притяжения частицы этого облака сближались друг с другом так, что в конце концов облако сжалось в гигантскую туманность. А затем туманность конденсировалась и после дальнейшего сжатия превратилась в солнца, которые из-за случайных столкновений и постоянных притяжений и отталкиваний выбрасывали материю, в итоге и сформировавшую двигающиеся по орбитам планеты. Вот так и я начал экспериментировать со своей крошечной Вселенной. Я заполнил не подверженное гравитации пространство между этими дисками облаком раскаленного газа, чьи атомы бесконечно малы по сравнению с нашими атомами, так как я сократил их электронные орбиты. Затем все, что мне оставалось, — это наблюдать, как законы природы, подобные тем, которые несколько миллиардов лет назад создали нашу Вселенную, сформировали и этот малый микрокосмос. Я наблюдал за тем, как газ конденсировался в крошечную туманность. Я видел, как затем эта крошечная туманность родила миниатюрные солнца точно так же, как давным-давно это происходило в нашем космосе. И я видел, как эти солнца, случайно отклоняясь и приближаясь друг к другу, выбрасывали сгустки материи и рождали планеты.

Миллионы, миллиарды крошечных миров! Здесь, в этом микрокосмосе, Брэдли! Миры, которые я могу изменять, в судьбу которых я могу вмешиваться, жизнь на которых я могу развить или уничтожить, как и когда угодно. Это и есть мой эксперимент, Брэдли!

— Вы сказали — жизнь? — шепотом повторил я. — На этих крошечных планетах есть жизнь?

— Конечно! — ответил Фессенден. — Жизнь всегда зарождается на планетах с благоприятными условиями, и обычно она принимает те же формы. — Он дотронулся до одного из огромных микроскопов. — Подождите, я найду для вас такой мир, Брэдли. Я разрешу вам самому понаблюдать за развитием жизни.

Он приложил глаз к окуляру этого огромного микроскопа, сфокусировал его на сверкающее облако искр; стал поворачивать и крутить колесики до тех пор, пока не настроил. Наконец он выпрямился.

— Ну, теперь смотрите, Брэдли.

Я посмотрел в линзу и словно попал в иной мир. Я оказался внутри облака парящих искр. В поле моего зрения попало ослепительное и гигантское белое солнце, которое величественно сияло в темноте пространства. Солнце, одно из этих крошечных искр, увиденных благодаря суперувеличению микроскопа! Фессенден стоял рядом со мной, пристально глядя в другую линзу аппарата. Его пальцы коснулись ручки фокуса, и он мягко произнес:

— Продолжайте наблюдать. И за несколько минут нашего времени вы увидите несколько их лет. Естественно, что время микрокосмоса бежит намного быстрее нашего.

Фессенден изменил фокус, и я увидел огромное солнце прямо передо мной. Я различил две вращающиеся с потрясающей скоростью планеты. Год их жизни длился не больше мгновения. Одна из этих планет до сих пор была частично расплавлена, но другая уже остыла, ее атмосфера сгущалась.

Это была дикая молодая планета. С затянутого тучами неба лил проливной дождь, и вода с невероятной скоростью собиралась в моря. Еще секунда, и в этом мире появилась зеленая жизнь, сначала по берегам теплых, мелких морей, затем она поползла и стала продвигаться по земле. Скоро растительность покрыла весь шарик планеты. Прошли еще годы, — ее годы, а вернее, миллионы лет, — и на свет Божий стали появляться и представители животного мира. Животный мир начал развиваться. Перемены происходили так быстро, что я с трудом успевал за ними следить. Канули в Лету времена воюющих видов нечеловеческих монстров. И здесь, и там на планетке появились маленькие кучки человекообразных животных, с каждым мигом увеличиваясь в своем количестве. Я видел появление первых деревень. Мелькали столетия в этом микрокосмосе, и очень быстро деревни сменили города, а человекообразных животных — разумные люди. С каждым моментом города становились все больше, стальные корабли бороздили моря, и за несколько секунд перед моими глазами прошли года прогресса и развития. Меня колотил озноб, когда я отпрянул от телескопа. Я закричал:

— Это невозможно! Это не может быть реальностью!

Фессенден улыбался.

— Ваше выражение изумления, Брэдли, удовлетворяет мое эгоистичное желание признания. Но я уверяю вас, что этот крошечный человеческий род и их мир действительно реальны.

Он довольно усмехнулся.

— Несомненно, этот маленький народ думает, что уже достиг таких вершин знаний и силы, что ничто не может им угрожать. А сейчас мы посмотрим, действительно ли они в состоянии столкнуться с реальной угрозой.

Он взял странный иглообразный инструмент и осторожно поместил его в ту часть микрокосмоса, удерживающую мельчайшую искру, которая была великим солнцем того мира, за которым я наблюдал. На небольшом расстоянии от этого белого солнца через «пчелиный рой» очень медленно двигалась комета. Фессенден дотронулся до ручки — и из иглообразного инструмента в микрокосмический рой искр поползла тонкая, невидимая нить энергии и прикоснулась к медленно двигающейся комете. Казалось, что крошечная частица изменила направление движения.

— А теперь глядите, — произнес Фессенден, полный азарта, — что смогут противопоставить этому маленькие люди.

Я ничего не понял, но вместе с ним прильнул к телескопу и снова оказался рядом с крошечным миром. Сейчас, с точки зрения нашего времени, их развитие казалось молниеносным, их города резко выросли в размерах, а крыши домов покрылись защитными стеклообразными щитами. Гигантские самолеты проносились над ними. За время наших коротких наблюдений поколения сменялись поколениями. На первый взгляд на этой планете царили мир и прогресс. Но вот я увидел, как маленький народец засуетился, забегал и в темпе их жизни наступила резкая перемена. Теперь на эту планету падал бледно-зеленый свет. Это был гибельный для крошечного мира отблеск кометы-монстра, стремительно приближавшейся к ним.

Потом я понял, что это была та самая микрокосмическая комета, чей курс немного изменил Фессенден. Но в телескопе она казалась колоссальной, и по мере приближения к этому миру зеленый свет огромного космического тела просачивался сквозь небеса. Ледяное чудовище безжалостно надвигалось.

Еще через несколько наших мгновений планета и комета столкнулись, и я увидел гибель этого крошечного народа. Частицы кометы разбили вдребезги города с застекленными крышами. К тому же комета состояла еще и из отравляющих газов, которые обволокли этот мир тонким облаком. Пока мы наблюдали, комета ушла, но смертоносные газы сделали свое дело: на этой планете больше не было жизни!

Она стала безмолвной, мрачной и мертвой. Теперь вокруг солнца кружился безжизненный мир.

Разрушенные города очень быстро распались и пропали.

У меня в ушах звенел смех Фессендена, и я с ужасом уставился на него.

— Вы видели? У них оказалось недостаточно знаний для того, чтобы спасти себя от кометы, которая слегка изменила свой курс.

— Вы убили их! Убили все живое в этом мире! — Мой голос трепетал от того ужаса, который я испытывал.

— Чушь! Нонсенс! Это всего лишь эксперимент! — ответил Фессенден. — В таком случае убийством можно назвать и то, когда бактериолог случайно во время эксперимента уничтожает эмбрион.

Этот народ в миллионы раз меньше по массе физического тела, чем любой эмбрион. Но и они, и им подобные в бесчисленных мирах этого микрокосмоса стали материалом для моего эксперимента, которого не было ни у одного ученого до меня. А теперь обратим внимание на другие миры — вот эти два меня тоже интересуют.

Фессенден изменил фокус, и передо мной в телескопе предстало другое солнце. Оно излучало желтый свет, и вокруг него вращались четыре планеты. На двух планетах не существовало атмосферы, но две другие породили различные формы жизни: одни напоминали людей, другие более походили на рептилий, но в своем собственном мире каждый из них был царем природы. У обоих видов был свой собственный опыт цивилизации, это доказывали построенные на их планетах странные города Не существовало никакого сообщения между мирами, так как две планеты находились довольно далеко друг от друга.

— Сейчас меня интересует, что с ними будет, когда эти два вида вступят в контакт друг с другом. Ну хорошо. Скоро мы это узнаем, — увлеченно произнес Фессенден и вновь прибегнул к своему иглообразному инструменту.

И снова маленькая призрачная нить энергии пронзила микрокосмос. Я увидел последствия этого. Под воздействием внешней силы одна из планет стала менять свою орбиту. Она подходила все ближе и ближе к другому населенному миру. Очень скоро планеты настолько сблизились, что стали вращаться вокруг общего центра гравитации и вокруг солнца, напоминая наши Землю и Луну. Прошло еще мгновение — и из одного мира в другой, преодолевая бездну, разделяющую эти планеты, полетели космические корабли. Еще секунда — и полеты стали стабильными, и между планетами возникло постоянное сообщение. Но вдруг развязалась война между людьми и рептилиями. В этой войне огонь уничтожил города, а невероятная жестокость битв повлекла за собой невероятное количество смертей. Перевес оказался на стороне рептилий. Они захватили и уничтожили последних представителей человекообразного народа. На этом все и закончилось. Рептилии стали хозяевами двух миров.

— Я немного удивлен. Я был уверен, что победит человеческий род, — заинтересованно произнес Фессенден. — Вероятно, они оказались менее приспособлены для жизни, чем рептилии.

Я не выдержал и закричал:

— Эти крошечные люди жили бы из поколения в поколение в мире и согласии, если бы вы не устроили этот контакт с другим миром. Почему вы их обрекли на гибель?

Фессенден взглянул на меня и раздраженно буркнул:

— Не будьте дураком, Брэдли! Это просто научный эксперимент. И те эфемерные малые виды, и их крошечные миры, нравится вам это или нет, объекты изучения. — И, помолчав, добавил: — Вы спрашиваете, почему? Уже несколько дней я наблюдаю, меняю условия, вмешиваюсь в развитие миров микрокосмоса только для того, чтобы выявить реакцию этих людей на различные раздражители и опасности. И я многому у них научился. Вам и не снилось. Глядите — я покажу вам других.

Как завороженный я следил за тем, как Фессенден подгонял события, изменял их, наблюдал распад империй и крушение планет с радостной, удовлетворенной жестокостью. Я видел миры необычной красоты и миры невероятного ужаса — планету за планетой, вид за видом, и все они были всего лишь игрушками стоящего рядом со мной ученого-экспериментатора.

Фессенден указал мне на еще одну планету этого микрокосмоса. Она была покрыта дикими лесами, и на ней обитали общины охотников, преследовавшие хищников. Поколения сменяли поколения, но в их примитивном обществе не намечалось никаких перемен — они довольствовались тем, что могли охотиться, есть, пить, любить и были смертны. Они не стремились к развитию, им не нужна была иная, более высокая форма цивилизации.

Тогда Фессенден пролил на этот маленький мир крошечный дождь, который нарушил его равновесие. Под влиянием химических веществ цветы и деревья планеты начали таинственным образом изменяться, стали подвижными и превратились в огромные растения-хищники без корней, которые очень скоро напали на животных и убили их. Несколько поколений охотников храбро боролись против этого нашествия, но в конце концов уступили и на этой планете остались только растения.

Фессенден представил моему вниманию другой мир. Он располагался на самом краю микрокосмоса. Это оказался водный мир, поверхность которого представляла собой сплошной океан. И в этом планетном море зародилась и развилась жизнь. Это были люди-мореходы Жили они в огромных подводных лодках, выступающие наблюдательные башенки которых тут и там торчали над водой.

Нить энергии Фессендена поиграла и над этим миром. Моря стали высыхать, молекулы воды — испаряться. Планета постепенно превращалась в пустыню и люди-мореходы стали покидать свои лодки-города и отступать вместе с водой. Очень скоро, пока мы наблюдали за ними, на этой маленькой планете осталось единственное мелкое море. Здесь собрались последние из оставшихся в живых мореходов, и здесь они приложили максимум усилий и научных знаний для того, чтобы выработать план своего спасения и спасения последнего моря от испарения. Но тот безжалостный эксперимент, который заварил Фессенден, невозможно было остановить; последнее море высохло и пропало.

Все, что осталось от водного мира, — это пустынная планета с руинами и останками мертвых городов мореходов, которые и здесь, и там служили мемориальными памятниками исчезнувшей цивилизации.

Изумленно я следил, как гибнет мир за миром. Теперь я смотрел на ледяную планету, которая плыла в космическом пространстве на большом расстоянии от своего солнца. Но даже на ней, в диком холоде, зародилась жизнь, правда, довольно странная. На планете обитал совершенно иной биологический вид — бескровные.

Великолепно приспособленные к холоду существа достигли уровня довольно могущественной цивилизации.

Их причудливые дворцы и города выросли среди вечных льдов, и, несомненно, жители далеко продвинулись в научном познании. Фессенден дотронулся и задел их солнце своей незаметной нитью энергии, и звезда засияла в сто крат сильнее, поднялась температура. Жара привела к тому, что ледяная кора этой далекой планеты стала таять и ее люди погибали от непривычного тепла. Следующее поколение этого народа посвятило себя великому делу: они проводили многочисленные опыты на одном из материков. Постепенно мы поняли смысл этих опытов: их ученые спроектировали излучатель энергии, с помощью которого они резко отвели свою планету в сторону. Они уводили ее все дальше и дальше от солнца, чтобы избежать возрастающей температуры. Удалившись на подходящее расстояние, где стало так же холодно, как и прежде, обитатели планеты придали ей новую орбиту. Фессенден смеялся и аплодировал их изобретательности.

Следующий мир, на который мы наткнулись, оказался тоже заселен людьми. Но на этой планете правила нечеловеческая олигархия. Существа, представлявшие собой сплошной живой мозг, захватили власть. Каждый раз, когда порабощенные люди поднимались против тирании, их усмиряло оружие этих нечеловеческих хозяев.

Фессенден снова прибегнул к своему иглообразному инструменту и на этот раз проник глубоко в недра этой маленькой планеты. За этим последовало страшное землетрясение. Ужасающая по своим масштабам масса радиоактивных веществ вырвалась наружу.

Людей поразила невиданная чума, они начали гнить и умирать. Очень скоро все люди погибли, но их бывшие хозяева ухитрились найти противоядие от этой смертельной лучевой инфекции, поэтому многие из них выжили. Еще несколько поколений существ-мозгов смогло прожить, обходясь услугами ими же изобретенных роботов. Но, должно быть, они создали своих механических слуг слишком умными, так как пришло время и машины восстали и уничтожили их.

Но и роботы недолго прообитали на этой планете. Все же им не хватило механического интеллекта для того, чтобы самостоятельно существовать и управлять миром. В конце концов они превратились в металлолом и исчезли с лица земли.

С ужасом в глазах я продолжал наблюдать, как Фессенден экспериментировал и разрушал мир за миром в этом микрокосмосе. Но тут я увидел мир такой идеальной красоты, что у меня невольно навернулись слезы умиления. Это был зеленый, цветущий мир. Жители этой планеты очень походили на людей. Но и они, и природа их мира были в сто крат изящнее, великолепнее нашей действительности.

На этой планете я не обнаружил ни возвышающихся городов, ни огромных машин, ни кораблей. Их цивилизация шла по иному пути, отвергнув грубый машинный прогресс, и планета напоминала очаровательный парк Среди цветущих деревьев проглядывали изысканные постройки, а по лесам и полям гуляли облаченные в белые одеяния благородные мужчины и красивые женщины. Их знания всегда одерживали верх над смертью, и последующие поколения походили на своих предков. Мое сердце учащенно билось, когда я смотрел на этих людей в микроскоп.

Мне показалось, что я мельком увидел то, к чему должно стремиться человечество. И оно в необозримом будущем станет таким же очаровательным и мирным, как эта планета и ее люди.

Вдруг я как будто очнулся от сна; Фессенден снова задумал поэкспериментировать и уже потянулся за своим смертоносным инструментом.

В ужасе я закричал:

— Нет! Фессенден, вы не можете ставить свои опыты на этой планете!

Он сардонически улыбнулся.

— Отчего же? Конечно, могу! Я как раз собирался убедиться в том, что этих людей еще не окончательно развратили мир и изобилие и они достигли таких высот в науке, что смогут спасти себя от настоящей опасности. — Не без удовольствия он посмотрел на свой иглообразный инструмент и продолжил: — Простое, легкое прикосновение тонкой энергетической нити — но это прикосновение заставит их маленькое солнце вращаться с такой скоростью, что оно просто взорвется. Хватит ли у этих людей сил и знаний улететь к другому солнцу и тем самым спасти себя? Очень скоро мы это узнаем.

Вне себя от гнева я оттолкнул Фессендена от смертоносного инструмента, и от моего сильного толчка он потерял равновесие, зашатался и отступил в угол лаборатории.

Я закричал:

— Нет! Эти миры и эти люди, на которых вы ставите опыты, подвергая их опасностям и уничтожая их, — они ведь живые! Пусть они ничтожно малы, но они ведь живые, как и мы с вами! И я не допущу того, чтобы вы, из-за вашего чертова научного любопытства, продолжали хладнокровно экспериментировать над живыми существами и мучить их!

Фессенден гневно сдвинул свои черные брови и скрипучим голосом произнес:

— Каким же я оказался идиотом! Я показал мой эксперимент сентиментальному слюнтяю! Но вы забываете, что созданный микрокосмос — мой эксперимент, моя собственность! И если мне захочется, я буду ставить опыты над ним и разрушать мир за миром в нем! Отойдите от установки!

— И не подумаю! — закричал я. — Вы достаточно горя принесли этим крошечным мирам своими негуманными экспериментами, обрекая живые существа на каторжный труд, муки и смерть, лишь для того чтобы удовлетворить свое порочное любопытство и потешить свое тщеславие! И я больше не позволю вам причинять страдания обитателям этой Вселенной, а в особенности этому маленькому идеальному миру!

Фессенден пошел на меня, сверля своими черными глазами Его мощный кулак заставил меня выронить из рук злосчастный инструмент, а сам я отлетел в сторону. И в этот момент я услышал хриплый крик. Бросившись на меня, Фессенден зацепился за кабель и попал в пространство между двумя дисками. Его падающее тело наскочило на микрокосмос, и фонтан искорок-миров рассыпался рядом с ним. Вселенная была разрушена за несколько секунд. Погиб и ее создатель. Тело Фессендена разорвалось на мелкие кусочки, как он и предупреждал меня.

Собственно, такое должно было произойти с любым материальным телом, попавшим в пространство между двумя дисками, в пространство, где не существовало сил гравитации. Разрушение микрокосмоса вызвало и другие последствия. Подводящий электрический кабель, который задело рухнувшее тело, вздрагивал от перегрузки. Энергию надо бы отключить, но сделать это было некому. На нижнем диске вспыхнул огонь. Мгновенно уничтожающее голубое электрическое пламя накрыло диски и Фессендена и заплясало вокруг иного оборудования, издавая шипящий рев.

Я развернулся и, спотыкаясь на каждом шагу, вырвался из этой лаборатории, из этого дома в прохладную ветреную ночь. Я слышал треск пламени за своей спиной, по земле бегали тени от охваченного огнем дома, а затем раздался взрыв. Но я, шатаясь, уходил прочь от этого места и не оборачивался.

Так погиб Фессенден и закончился его эксперимент. Никто не сомневался в том, что эксцентричный ученый во время проводимых опытов как-то поджег свой дом и сам погиб в огне. Я не пытался никого в этом разубеждать. И очень скоро о нем и его кончине все позабыли. Все, кроме меня.

Я бы тоже хотел забыть! Но не могу! Не могу не вспоминать Фессендена и его микроскопические миры, населенные живыми существами. Живыми людьми. Живыми! И именно поэтому моя душа болит и до конца моих дней меня будет мучить и пугать один-единственный мрачный вопрос, ответа на который я никогда не получу. И этот вопрос будет возникать у меня всегда, когда я буду смотреть на ночное небо, полное звезд.

Вы вправе спросить меня: что это за вопрос? Но, думаю, каждый умный человек дойдет до него и сам: «Может быть, для кого-то наша собственная огромная Вселенная не больше микрокосмоса? И какой-нибудь суперученый рассматривает нас лишь как объект интересного эксперимента? Может быть, именно он для своего собственного удовольствия насылает на нас все беды, чтобы удовлетворить свою любознательность и посмотреть на нашу реакцию? Есть ли там, наверху, подобный Фессенден?»

Семена из космоса

Стендифер нашел семена на следующий день после того, как метеорит упал на холм за его коттеджем. В ту ночь он сидел во тьме своего душистого сада и увидел вспышку света, услышал свист и треск, производимый падающим гостем из дальнего космоса. Всю ночь он провел без сна, с нетерпением ожидая рассвета и возможности найти и исследовать метеорит. Стендифер знал немного об этих падающих «звездах», хотя и не был ученым. Он был художником, чьи картины висели во многих знаменитых галереях больших городов. Ими восхищались те, кто любит подобные вещи. Стендифер устал от этих людей и их восторгов. Он приехал в этот одинокий коттедж на холмах, чтобы отдаться живописи и мечтам.

Не людей и города хотел рисовать Стендифер, а зеленую жизнь земли, природу, которую он так сильно любил. Не было ни одного растения в лесу или в поле, которое бы он не знал: стройные зеленые клены, шепчущиеся друг с другом на ветру своими листьями, крепкие маленькие кусты сумаха, похожие на крошечных игривых гномов, и невинные белые розы, которые рождались, расцветали и быстро умирали. И Стендифер работал не покладая рук, чтобы перенести и сохранить навсегда их утонченную красоту на полотне.

Пришедшая весна принесла с собой новые мечты в одинокое убежище Стендифера. И вот теперь внезапно спокойствие его цветущего мира было грубо нарушено этим пришельцем из далеких миров. Он странно волновал воображение Стендифера, так что всю ночь художник пролежал без сна, мечтая и глядя через окно на белые звезды.

Утренняя роса, склоняя под тяжестью своих капель листья тополя, еще лишь коснулась травы, посеребрив ее, а рассвет едва окрасил небо, как Стендифер уже взбирался на холм в поисках метеорита. Найти его оказалось нетрудно. Космический скиталец яростно врезался в полосу зеленого весеннего леса и, пробив в земле углубление, раскололся на куски.

Зубчатые черные металлические обломки валялись повсюду вокруг проделанной им ямы. Они все еще были теплыми. Стендифер переходил от одного к другому, поднимая, переворачивая, исследуя их со все возрастающим любопытством.

Он уже собирался уходить, когда заметил среди останков метеорита маленькую квадратную рыжевато-коричневую коробочку. Предмет не больше двух дюймов был сделан из какого-то прочного волокна, не пропускающего жар. Без сомнения, коробочка, находившаяся внутри метеорита, представляла собой продукт производства разумных существ.

Стендифер был очень сильно возбужден. Он поднял маленькую коробочку и попытался открыть. Но его пальцы не смогли справиться с твердым волокном. Зажав коробочку в руке, он побежал обратно в коттедж. Стендифер уже представлял себе, что найдет внутри послание из других миров.

Но в коттедже он с удивлением понял, что ни стальные ножи, ни сверло, ни зубило не оставляют ни малейшего следа на неземном материале. Он был твердым, как алмаз, гибким и упругим, как сталь.

Прошло несколько часов, прежде чем Стендифер решил капнуть воды на загадочную коробочку. Как только он это сделал, волокно сразу же размякло. Этот материал, способный противостоять чрезвычайно высоким температурам и излучениям космоса, при попадании во влажный теплый мир размягчался и раскрывался.

Стендифер осторожно открыл мягкую коробочку. Затем в замешательстве долго глядел на ее содержимое. Тень озабоченности пробежала по его лицу. Внутри не было ничего, кроме двух, по-видимому, сухих коричневых семян, каждое — дюйм в ширину.

Сначала он был разочарован. Он ожидал увидеть надписи или даже миниатюрную модель или механизм. Но через некоторое время его интерес вновь возрос, так как ему пришло в голову, что это могут быть не обычные семена, которые жители какой-то отдаленной планеты пытались переправить в другие миры.

Он посадил их в специально выбранный для этого уголок сада на расстояние десяти футов друг от друга. В последующие дни он скрупулезно поливал их, ожидая с нетерпением, что за странные растения появятся на свет.

Его интерес был настолько велик, что он совсем забыл о своих неоконченных картинах, о той работе, которая и привела его в этот одинокий коттедж. Про свою странную находку Стендифер никому не сказал. Он понимал, что тогда набегут ученые и отберут семена для исследований. Этого он не хотел.

Через две недели его охватила безграничная радость. Первые маленькие побеги темно-зеленого цвета пробили почву. Они были похожи на твердые палочки и ничем необычным пока не отличались. Стендифер продолжал регулярно поливать их, с нетерпением ожидая, что же будет дальше.

После этого оба побега пошли в рост еще быстрее. Через месяц они превратились в зеленые шестифутовые столбы, каждый из которых был плотно укутан в чешуйчатую оболочку. В середине они имели большую толщину, чем вверху или у основания, а один из них казался немного тоньше другого. Теперь они не были похожи ни на одно растение, известное на земле.

Стендифер видел, что оболочка начала потихоньку раскрываться, раскручиваясь от верхушки растений.

Затаив дыхание, он ожидал, что же будет дальше. И каждую ночь, прежде чем пойти спать, Стендифер бросал на них последний взгляд. И каждое утро, едва успев проснуться, первые его мысли были о них.

Однажды июньским ранним утром он обнаружил, что оболочка раскрылась достаточно для того, чтобы предоставить ему возможность заглянуть внутрь. Стендифер замер, широко раскрыв глаза, глядя на представшее перед ним зрелище.

Он увидел верхушки, странным образом напоминающие человеческие головы. Казалось, что в этих зеленых оболочках были спрятаны двое людей. У них даже уже начали расти волосы. Они представляли собой густые массы зеленых нитей.

Одна верхушка казалась похожей на головку девушки с мягкими пушистыми волосами. Другая головка была покрыта более грубой и темной растительностью, словно это была голова мужчины.

Весь день Стендифер ходил словно зачарованный. Он был уже готов сам раскрыть оболочки — так велико было его любопытство. Но он взял себя в руки. Через несколько дней его невероятные подозрения получили подтверждение.

К тому времени оболочки обоих растений раскрылись почти полностью. Внутри одного оказался мужчина, а в другом — женщина. Их тела странным образом напоминали человеческие. Живые, дышавшие тела из растительной зеленой плоти, с руками и ногами, которые уходили глубоко в ствол растения. Их лица тоже напоминали человеческие, особенно зелеными глазами, которые могли видеть.

Стендифер смотрел и смотрел на девушку-растение, так как ее красота превосходила все самые сокровенные мечты художника. Ее стройное зеленое тело гордо возвышалось, выходя прямо из чашечки растения. Ее горящие зеленые глаза смотрели на него. Вот она подняла гибкую руку-лиану и мягко прикоснулась к нему. Ее губы затрепетали, издавая мягкий шорох, словно это был голос.

Затем Стендифер услышал глухое, злобное шипение позади и обернулся. Звук издавало растение-мужчина. Длинные руки-лианы яростно пытались дотянуться до художника, чтобы схватить его, а в глазах горели ревность и гнев. Стендифер поспешно отошел в сторону.

В последующие дни он жил словно во сне. Он влюбился в зеленую стройную девушку-растение и практически целый день от рассвета до заката проводил в саду, глядя в ее глаза и слушая странный шорох, который был ее речью.

Душе художника казалось, что красоту ни одной земной женщины невозможно сравнить со стройной грацией этого растительного создания. Он стоял возле нее и страстно желал понять ее шуршащий шепот, когда ее руки-лианы нежно ласкали его.

Стендифер чувствовал, что мужчина-растение ненавидел его и пытался бороться с ним. А через какое-то время он возненавидел и девушку. Он протягивал свои лианы, пытаясь схватить ее, но был слишком далеко.

Стендифер видел, что эти два создания продолжают расти, и догадывался, что вскоре их ноги освободятся. Он понимал, что они были представителями жизни, совершенно не похожей на земную. Они начали свой жизненный цикл как семена, а со временем превратятся в свободных и двигающихся людей-растений, неведомых этому миру.

Стендифер также понимал, что как бы далеко ни находился их дом, существа, подобные им, должны были достичь очень высокого уровня развития науки и цивилизации, чтобы послать через глубины космоса семена, которые положат начало их расе на другой планете. Но он мало думал об их происхождении, с нетерпением ожидая того дня, когда его сияющая девушка-растение освободится от своих корней, и понимал, что этот день уже близок. Теперь даже на минуту ему не хотелось покидать сад. Но однажды утром Стендиферу пришлось пойти в деревню за продуктами. Последняя еда закончилась два дня назад, и он чувствовал слабость от голода.

Ему было больно расставаться с девушкой-растением даже не несколько часов. Стендифер долго ласкал ее пушистые зеленые волосы и слушал ее радостный шепот. Наконец он заставил себя уйти.

Стендифер скоро вернулся. Но лишь войдя в сад, он услышал звук, который заставил кровь заледенеть в жилах. Это был голос девушки-растения, шепот агонии, произносящий ужасные вещи. Обезумев от предчувствия непоправимого, он рванулся в сад и на мгновение замер, пораженный представшей перед ним картиной.

В его отсутствие завершилась последняя стадия развития. Оба существа освободились от своих корней, и мужчина-растение в порыве своей ревности и гнева разорвал сияющее зеленое тело девушки. Она лежала на земле, и ее руки-лианы едва шевелились, в то время как мужчина взирал на нее сверху вниз с удовлетворенной ненавистью.

Обезумев от ярости, Стендифер схватил косу и побежал через сад. Ему хватило двух ударов. Мужчина-растение упал на землю, истекая темно-зеленой кровью. Тогда Стендифер бросил свое оружие и упал на колени перед умирающей девушкой.

Она посмотрела на него своими широкими, полными боли глазами. Ее жизнь уходила. Зеленая рука медленно поднялась и коснулась лица художника, и Стендифер услышал последний шуршащий шепот существа, которое он любил и которое любило его, невзирая на непреодолимую пропасть между двумя чужеродными мирами. Вскоре он понял, что девушка умерла.

Все это было давно. И сад возле маленького коттеджа сейчас весь в цвету и уже не помнит о тех двух странных созданиях, которые родились, выросли и умерли здесь. Стендифер больше никогда так и не вернулся сюда. Теперь он живет в жаркой, бесплодной пустыне в Аризоне и больше не может выносить даже вида зеленых растений.

Чужая земля

Мои бедные железные нервы ^{(из цикла «Капитан Фьючер»)}

Я НЕ ХОТЕЛ этого. Я, Грэг, не люблю говорить о себе. Когда Кэрт Ньютон предложил мне описать это приключение для нашего дневника, поначалу я отказался.

Я сказал: «Нет, Кэрт, не стоит. Ты же знаешь, я не из тех, кто хвастает собственными подвигами».

«Знаю, — сказал он. — Но раз уж этой историей с Машами занимался исключительно ты и все подробности больше никому не известны, писать отчет тоже тебе».

Ну и я согласился. Ведь Кэрт — капитан Футур — рассчитывает на меня больше, чем на других. Вероятно, потому, что мы с ним одинаково мыслим.

Разумеется, Саймон Райт тоже когда-то был человеком — до того, как его мозг поместили в сосуд, теперешнее его «тело». Но все-таки Саймон от нас как-то далек — даже от Кэрта.

Что касается Отхо… Что ж, будучи андроидом, он выглядит как человек. Но это чисто внешнее сходство. Отхо думает иначе, чем мы.

Должен признать, что и я, Грэг, не совсем похож на обычных людей. Я металлический человек ростом в семь футов. Отхо называет меня роботом, но это смешно — он просто завидует.

Мне бывает жаль Отхо. Не его вина, что он так ограничен.

Ни я, ни Отхо не были рождены. Нас создали Саймон Райт и отец Кэрта Роджер Ньютон. В своей секретной лаборатории на Луне — в той самой Лунной лаборатории, которую мы называем теперь домом, они создавали живых существ.

Я, Грэг, стал первым и непревзойденным творением. Они сделали меня из вечного металла и оснастили атомными генераторами, сообщающими моим конечностям невероятную силу. Я сильнее двадцати обычных людей. Мои фотоэлектрические глаза видят зорче, а уши лучше слышат. Столь же превосходен мой металлический мозг. В нем миллионы электронных клеток. Вот почему я мыслю и действую столь быстро.

До сих пор помню благоговейный страх, появившийся на лицах моих создателей, когда они увидели, с какой скоростью я обучаюсь.

Помню случайно услышанный разговор Роджера Ньютона с Саймоном: «Грэг велик в своем роде. Но в следующий раз мы пойдем другим путем».

Саймон согласился: «Таких, как он, нам больше не надо».

Очевидно, они были слегка напуганы сверхъестественным интеллектом и мощью, которые сами же породили. И разумеется, поняли, что если таких, как я, будет несколько, все остальные люди станут лишними.

Вот почему, работая над новым искусственным существом, они не рискнули произвести еще одного сверхиндивидуума вроде меня. Они выбрали для Отхо форму андроида, чтобы его интеллект с гарантией был ограниченным.

Когда Роджер Ньютон и его молодая жена погибли столь трагически, именно мы — Саймон, Отхо и я — позаботились о маленьком Кэрте и воспитали его для человечества.

Не буду скрывать — это я обучил Кэрта большей части того, что он знает. Отхо слишком глуп, чтобы кого-то учить, а Саймон чересчур строги раздражителен. Конечно, шлепать Кэрта мне не позволяли, моя металлическая ладонь тяжела. Но я был его главным наставником.

А когда Кэрт вырос, начал странствовать по космосу и завоевал прозвище капитан Футур, я, естественно, помогал ему больше, чем остальные. Не раз нас выручала моя выносливость, когда из-за безрассудства мы оказывались в затруднительном положении. Я старался постоянно за ним присматривать.

Но в тот день, когда началась история с Машами, я был один.

Мы прибыли на Землю; Кэрту надо было посоветоваться о чем-то в Правительстве Солнечной системы. Я долго ждал этого шанса, и я им воспользовался.

Я сказал:

— Похожу по Нью-Йорку, пока ты здесь разговариваешь, Кэрт.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Зачем, Грэг?

— Вероятно, он хочет подтянуть свои заклепки, — вставил Отхо.

Отхо всегда демонстрировал так свою зависть — подчеркивая, что я сделан из металла. Как обычно, я его проигнорировал.

— Одно личное дело, — сказал я Кэрту. — Я скоро вернусь.

— Ну что ж, — сказал он. — Многие знают о тебе, так что особой паники, надеюсь, не будет. Иди, но не опаздывай. В десять мы возвращаемся на Луну.

Оставив их, я двинулся к станции метро. Был час «пик», вагоны полны народа. На перроне я произвел сенсацию. Естественно, все слышали обо мне и о наших с Кэртом деяниях. Многие в поезде шепотом повторяли мое имя.

Однако, занятый собственными мыслями, я не обращал на это внимания. Дело было слишком серьезным.

Я ничего не сказал Кэрту, чтобы не волновать его попусту. Но меня беспокоило собственное здоровье.

Конечно, Отхо поднял бы меня на смех: «Большой металлический человек ростом в семь футов?» Но отнюдь не физические болезни меня тревожили.

У меня всю жизнь была нежная, чувствительная психика. Вероятно, мой металлический мозг слишком совершенен. Долгое время я относился к этому чересчур беззаботно.

Но в один прекрасный день увидел телепостановку о человеке, сошедшем сума. Там показывалось, как он пренебрегал своими комплексами, пока окончательно не помешался.

«Это может случиться с вами! — произнес диктор, указывая на меня пальцем. — Смотрите на будущей недели новую психологическую драму, поставленную нашей компанией!»

Его слова меня потрясли. «Это может случиться с вами!» Я призадумался. В последнее время у меня, несомненно, бывала депрессия. Возможно, умственное переутомление привело к комплексам. Чем больше я размышлял, тем понятнее становилось: пора показаться специалисту. Иначе можно кончить, как тот бедняга.

Адрес известного психоаналитика я выяснил заранее. И, выйдя на нужной станции, направился в его заведение.

Нью-Йорк привык к незнакомцам — марсианам, венерианцам и выходцам с других планет. Но на меня оборачивались. Не обращая на это внимания, я шагал дальше.

В приемной доктора Перкера сидели человек пять ожидающих и милая секретарша. Глядя в свою книгу, она спросила:

— Так вы хотите…

Тут она подняла глаза и замолчала. У меня выскочило из головы, что неподготовленный человек не всегда правильно реагирует на внезапное появление металлического великана.

Я успокаивающе навел на нее свои фотоэлектрические глаза:

— Да, я хочу встретиться с доктором Перкером, и как можно скорее. Меня зовут Грэг.

Она сказала не очень уверенно:

— Возможно, вы зайдете через недельку?

— Нет, лучше я подожду, — сказал я и отошел в уголок, немного волнуясь перед предстоящей беседой.

Люди, которые ждали своей очереди, смотрели на меня. Выглядели они действительно неважно — дрожащие какие-то, бледные. Когда я, скрипнув шарниром, повернул к ним голову, кто-то вскрикнул, а остальные подпрыгнули. Один за одним они поднимались и тихо покидали помещение. Потом из кабинета доктора вышел пациент. Он взглянул на меня и тоже торопливо удалился.

— Доктор Перкер ждет вас, мистер Грэг, — шепнула девушка. Я прошествовал в кабинет. Доктор Перкер оказался маленьким, жалким на вид человечком. Когда я вошел, он протирал очки.

— На что жалуетесь, мистер Грэг? — приветливо спросил он, близоруко щурясь. — Такой сильный, здоровый молодой человек, а ходите по врачам. Футболист?

— Нет, я играл в футбол всего раз в жизни, — сказал я ему. — Это было на Марсе. Но меня вывели с поля, потому что я сломал штангу.

Доктор Перкер бросил очки и пощупал свой слуховой аппарат. — Проклятые усилители, опять что-то с настройкой!

Он снова занялся очками.

— Так на что жалуетесь, мистер Грэг?

— На подсознание, — ответил я. — Боюсь, у меня комплексы.

Он одел наконец очки и уставился на меня. Потом судорожно сглотнул:

— Простите?

— Комплексы. У меня бывают приступы депрессии. Нельзя забывать о своем душевном здоровье.

Доктор выглядел озадаченным.

— Грэг? Тот самый робот, который…

— Я не люблю, когда меня называют роботом, — возмутился я.

Стеклянный плафон зазвенел. Доктор Перкер торопливо уменьшил громкость слухового аппарата.

— Пожалуйста, тише. В этом доме очень тонкие стены.

— Простите, — извинился я. — Мои динамики действительно довольно мощны.

— Значит у вас комплексы, — поспешно сказал он. — Возможно, мистер Грэг, скорее хороший механик…

— Нет! — возразил я. — Мышление у меня человеческое, и помочь мне может только психоаналитик. Я не собираюсь сходить с ума.

— Да, да, конечно! — Он снова судорожно сглотнул. — Сумасшедший ро… простите, человек вроде вас — это ужасно. Посмотрим, чем я могу помочь, мистер Грэг.

Он все еще выглядел испуганным, но все-таки приблизился ко мне.

— В подобных случаях крайне важно физическое состояние. Скажите, вы хорошо едите?

— Говоря по правде, доктор, мой аппетит в последнее время действительно ухудшился, — признал я. — Я потребляю лишь две трети обычной порции меди.

Его глаза расширились.

— Меди?

— Разумеется. Она необходима для атомных генераторов. — Я постучал по топливному указателю на груди.

— Понятно. — Он снова сглотнул. — А как вы спите в последнее время?

— В последнее? Совсем не сплю, — честно сознался я.

— Бессонница? — оживился он. — Это уже что-что. И давно вы ею страдаете?

— Ну, с самого начала, — сказал я ему. — Я вообще никогда не сплю.

Мои слова еще больше его расстроили.

— В конце концов, нас интересует мозг, — сказал он. — Если у вас комплексы, значит, ваше подсознание поражено воспалением…

— Может, коррозией? — предложил я.

— Пусть будет коррозия, — согласился он. — Как бы то ни было, мы должны это выявить! Прилягте-ка на кушетку.

Это была большая, удобная на вид кушетка. Я лег на нее. Она рухнула.

Я немного расстроился.

— Вероятно, следовало предупредить, что я вешу больше тонны, — буркнул он. — Но ничего. Рассказывайте. Воспоминания, мечты, полузабытые страхи — все это крайне важно!

Я старался припомнить что-нибудь в этом роде.

— Ну, — сказал я, — помнится, в детстве, когда мне было всего несколько недель от роду, я сунул в свой топливный бак вместо меди немного урана. Посмотреть, что из этого получится.

— И что получилось?

— Мои предохранители не выдержали, — сказал я ему. — Саймон починил их и велел не принимать ничего, кроме меди.

Доктор Перкер выглядел растерянным. Очевидно, он никогда не сталкивался со столь серьезными проблемами.

— А когда появился Отхо, — продолжал я, — я попытался стать для него как бы старшим братом, потому что он еще ничего не знал. Но он издевался надо мной и дразнил роботом! Это ранило меня, глубоко ранило, доктор. Внутри у меня щелкали реле, когда он так говорил. Да и другие несведущие люди иногда называют меня роботом. Это травмирует мое подсознание, создает комплекс неполноценности, как у того человека из телепостановки.

— Металлический человек ростом восемь футов с комплексом неполноценности? — сказал доктор Перкер. — Нет, это немыслимо!

Я видел, что он хочет скрыть, насколько серьезна моя болезнь. Но в этом я не нуждался. У меня достаточно мужества, чтобы знать истину.

Я так и сказал ему. Поднялся с остатков кушетки и воскликнул:

— У меня правда комплекс неполноценности!

Доктор понял, что меня не обманешь, и как-то съежился.

— Пожалуйста, мистер Грэг… не так громко! — взмолился он. — Раз вы утверждаете, что у вас комплекс неполноценности, — значит, он у вас есть.

— И что мне теперь делать? — спросил я. — Возможно, стоит пройти у вас курс?

— Нет, нет, только не это! — торопливо сказал он. — Чтобы избавиться от вашего… э-э… комплекса, лучше всего на какое-то время уехать подальше от людей. Да, да! Конечно! Подальше от людей, и особенно от таких мест, как Нью-Йорк.

— Но куда? — поинтересовался я.

— Куда угодно, лишь бы подальше, — ответил он. И быстро добавил: — Подальше от людей, которые угрожают вашему «я» своими издевательскими замечаниями. Поезжайте туда, где вас уважают.

— Я сделаю это, доктор, — пообещал я. — Но лекарства! Все это меня потрясло, и я плохо себя чувствую.

Доктор Перкер на миг растерялся, но тут же полез в ящик стола.

— Да, да, конечно! Вот успокоительные таблетки.

Я поспешно сунул их в свой топливный бак. Страшно подумать, как близок я был к несчастью.

Впервые в жизни я почти завидовал Отхо. Ведь в его примитивном мозгу даже при всем желании комплексы возникнуть не могут.

По пути на Луну я ни словом не упомянул о своих бедах: не хотелось огорчать Кэрта. Я, правда, надеялся, что он сам заметит, как мне плохо, но ошибся. Вероятно, он был занят собственным делом в Правительстве.

Но когда мы вернулись в Лунную лабораторию, мои героические попытки скрыть болезнь разрушил Иик.

Он мой любимец. Это маленький лунный зверек из породы кремниевых телепатических недышащих существ, обитающих в самых глубоких пещерах и питающихся металлом. Малыш меня обожает.

Увидев меня, Иик с помощью телепатии сразу почуял неладное. Он вскарабкался мне на плечо, глянул на меня умными глазками и стал с неистовым беспокойством обнюхивать.

— Чем встревожен, Иик? — спросил Кэрт. Разумеется, Отхо тут же выдал объяснение в своем стиле:

— Он, как всегда, голоден. Видимо, Грэг, улетая, забыл включить автоматическую кормушку.

— Иик огорчен, — сердито парировал я, — потому что беспокоится о моем здоровье больше, чем некоторые.

Они изумленно уставились на меня. Потом Кэрт сказал:

— О твоем ЗДОРОВЬЕ?

Я понял, что правду скрывать бесполезно. И рассказал о визите к доктору Перкеру, о психозах, которые он у меня обнаружил.

— Грэг с психозами? — закричал Отхо. — Вот это да! — и разразился смехом.

Его бессердечность так меня разозлила, что я, невзирая на недомогание, рванулся к нему, приучить к правильному отношению к больным.

Кэрт перестал улыбаться. Очевидно, понял, насколько плохи мои дела. Он шагнул между нами и сурово одернул Отхо.

— Замолчи, Отхо! Прошлый раз, когда ты рассердил Грэга, получились крупные неприятности. Если он говорит, что у него психозы, значит, так оно и есть. Лучше займись «Кометой».

Когда Отхо ушел, я почувствовал реакцию. Видимо, отрицательные эмоции мне вредны. Мне стало совсем худо.

— Спасибо, Кэрт. — Я сяду, с твоего разрешения.

— Но ты же ни разу в жизни… — начал было он, но осекся. — Хорошо, только не в кресло. Этот верстак тебя выдержит.

Его лицо странно напряглось, будто он сдерживал свои чувства. Я понял, как глубоко он переживает.

— Не волнуйся, — попытался я его успокоить. — Просто такие психозы так действуют на нервную систему.

Саймон Райт, как всегда, молча и неподвижно парил в воздухе. Его холодные линзообразные глаза изучали меня.

— Все это глупости, — резко произнес он неприятным металлическим голосом. — Я знаю твою психику лучше тебя. Мысль о том, что она расстроится, абсолютно нелепа.

Это в манере Саймона. Он очень умен, но, боюсь, недостаточно человечен.

— Не мешай мне, Саймон, — сказал Кэрт. — Грэг действительно расклеился.

Они вышли. Было очевидно, что по крайней мере капитан Футур глубоко обеспокоен. Это вселяло надежду.

Когда вернулся Отхо, чувствовалось, что даже он понял — тут не до смеха.

— Грэг, ты действительно выглядишь неважно. Я не заметал этого сразу, но теперь вижу.

Я не поверил его внезапной заботливости.

— Неужели?

— Да. Это видно по твоему лицу, — сказал он, качая головой.

— Мое лицо — сплошной металл, что на нем можно увидеть?

— Я говорю о Глазах, — объяснил Отхо. — Они как-то потускнели, будто твои фотоэлектрические контуры разладились. И мне не нравится тембр твоего голоса.

Новость меня испугала. Я почувствовал себя еще хуже.

— Тебе следует защитить мозговые ячейки от ужасных перепадов температур, которым ты их подвергаешь, — напрямую сказал Отхо. — Знаю, что обычно жар и холод ничего для тебя не значат, но сейчас…

Он вышел и тут же вернулся с толстым одеялом.

— Вот, это подойдет. Давай я укутаю тебя, Грэг.

Он обмотал одеялом мою голову и плечи. Потом решил измерить температуру.

— Можно это сделать с помощью чувствительной термопары, введенной в твой топливный бак, — предложил он.

Меня, говоря по правде, тронула его забота.

— Не тревожься обо мне, Отхо, — сказал я слабо. — Это лишнее. Все пройдет, не убивайся.

— Забота о моем старом приятеле Грэге не может быть излишней, — настаивал он. — Как бы тебя развеселить? Сейчас попрошу Ууга повторить новый фокус.

Если мне и не хотелось кого-то видеть, так именно Ууга. Это метеоритная обезьяна, отвратительная астероидная тварь, обладающая ужасающей способностью принимать пожеланию любую форму тела.

Но обижать его не хотелось, и я согласился. На свист Отхо явился Ууг — белый, маленький, круглый, как колобок, с пустыми выпученными глазами.

— Покажи фокус, которому я тебя научил! — распорядился Отхо.

Тело Ууга расплылось, деформировалось и вдруг приняло другие очертания. Теперь это была человекоподобная сидящая фигурка в капюшоне, раскачивающаяся взад-вперед, уперев руки в бока.

Отхо внезапно расхохотался:

— Браво, Ууг!

Заподозрив неладное, я пристальнее вгляделся в зверька. Да! Фигуркой, которую он имитировал, был я.

— Пантомима «Больной робот»! — хохотал Отхо.

Я вскочил, отбросив одеяло.

— Ну, погоди, андроид! Ты зашел слишком далеко!

Мой гнев по отношению к негодяю, который мог шутить, когда мне плохо, был очень велик. Не знаю, что бы я с ним сделал, если бы на шум не прибежал Кэрт.

— Убирайся, Отхо! — отрезал капитан Футур. — Я уже говорил, чтобы ты оставил его в покое.

— Я разнесу эту пластмассовую куклу на элементы! — в бешенстве кричал я.

— Грэг, не выходи из себя. Это тебе вредно. Ведь у тебя психическое расстройство, — напомнил капитан Футур.

Его слова меня охладили. Действительно, как можно было забыть о болезни?

Кэрт торопливо продолжал:

— Грэг, кажется, психоаналитик говорил, что для излечения от комплекса тебе лучше держаться подальше от людей?

— Да. Он сказал, общество людей мне вредно, особенно в этом смысле вреден Нью-Йорк, поэтому ему больше не удастся меня принять.

Лицо Кэрта вновь странно напряглось. Это, как я уже знал, указывало на глубокое беспокойство.

— Однако он не дурак, — отметил капитан Футур. — Думаю, он прав, тебе не стоит какое-то время контактировать с другими людьми. И кстати, — продолжал он, — ты сможешь выполнить одно исключительно важное задание. Ты слышал про Дис?

— Четвертый спутник Плутона? — сказал я. — На котором работают автоматические шахты актиния?

Капитан Футур кивнул.

— Он самый. Спутник богат этим веществом, но атмосфера у него ядовитая, гибельная для тех, кто дышит кислородом. Поэтому там работают автоматические машины, которые добывают и размельчают руду, потом грузят актиний на баржи. Это делается без всякого участия человека. Сейчас там что-то случилось. В Правительстве сказали, что получена радиограмма с корабля, который должен был подобрать груженные баржи. Но они оказались пусты. Маши, автоматические машины, куда-то запропастились. Поскольку на организацию экспедиции к этому опасному мирку нет времени, нас попросили расследовать, что случилось с Машами. Я обещал, что мы попытаемся.

— А при чем тут я и мои болезни? — спросил я.

— Я хочу, чтобы ты слетал туда и во всем разобрался, — объяснил он. — Саймон и я заняты с делом Андромеды. Но ты справишься, Грэг. Яд на тебя не действует, тебе даже не понадобится защита. Это то самое, о чем говорил доктор. Ты окажешься вдали от людей — ведь на Дисе нет никого, кроме этих Машей. Это всего-навсего автоматические машины. Ты легко их исправишь, если там что-то сломалось, и снова заставишь работать.

Я это обдумал. Не люблю покидать Кэрта, но, в конце концов, нужно же выполнять предписания врача.

— Будет трудновато руководить толпой этих глупых машин, — сказал я.

— Да, их электроника довольно примитивна, — согласился Кэрт. — Но ты справишься, Грэг. Естественно, они будут тебе подчиняться — они запрограммированы на безусловное повиновение человеку.

— Не хочется, конечно, лишаться человеческого общества, чтобы командовать какими-то безмозглыми машинами, но раз доктор Перкер считает, что мне это полезно, я это сделаю.

— Грэг, вот увидишь, это излечит все твои комплексы, — облегченно улыбнулся капитан Футур.

Я подготовился быстро. «Комета» не требовалась — мне достаточно ракетных нарт. Этот аппарат я смастерил сам для себя, больше никто не может им пользоваться, поскольку здесь нет ни верхнего перекрытия, ни системы жизнеобеспечения, ни кают. Это просто вытянутая открытая лодка с мощными атомными двигателями. В воздухе я не нуждаюсь, поэтому вакуум открытого космоса мне не вредит.

Когда все было готово к старту, Иик почуял, что я улетаю, и вскарабкался на плечо. Я решил взять его. Поскольку он тоже не дышит, ему не опасны ни космос, ни ядовитая атмосфера. А он бы не вынес новой разлуки.

Саймон Райт выскользнул из своей лаборатории, услышав, что мы с Кэртом прощаемся.

— Ты действительно собираешься послать Грэга одного? — спросил он Кэрта.

— Кому-то надо разобраться в делах на Дисе, и Грэг вполне справится, — ответил капитан Футур. — Думаю, это прочистит ему мозги.

Отхо протянул мне небольшую сумку.

— Здесь комплект первой помощи, Грэг. В твоем состоянии пригодится.

Открыв сумку, я увидел портативный атомный сварочный аппарат и много заклепок. Я тут же швырнул все это хозяйство ему в голову. Он со своей обычной легкостью уклонился.

Кэрт поднялся со мной к воздушному шлюзу.

— Комплексы комплексами, но будь осторожен, Грэг. Ты знаешь, как мы тебя любим.

Его слова меня растрогали. Радовало, что он недооценивает мой недуг. Иначе он бы меня не отпустил.

Я вышел через шлюз на поверхность и вывел свои длинные космонарты из ангара. Затем, став перед пультом управления, с Ником, удобно устроившимся на моем плече, взмыл вверх. Потом обогнул Луну и взял курс к Плутону.

Путешествуя в космическом корабле, даже «Комете», я чувствую себя стесненно. Это невозможно сравнить с полетом в открытом аппарате, когда вокруг блистают ясные звезды, а позади пылает Солнце. И не надо думать, как на кого действуют перегрузки. Я попросту даю полную тягу.

Обычно я наслаждаюсь самостоятельными прогулками по Солнечной системе. Но на этот раз мне было тревожно. Хрупкий инструмент вроде моего мозга может выдержать не так много, и я надеялся, что на Дисе не возникнет особых проблем.

Я сказал Иику, который устроился на моем плече, глодая кусочек меди:

— Придется обращаться помягче с этими Машами, Иик. Они не столь разумны, как твой хозяин. Это простые автоматические машины с примитивной электроникой.

Опасаясь, что с этими безмозглыми механическими устройствами случилось что-то серьезное, я все же надеялся на их запрограммированное послушание.

— Если мы проявим снисходительность к этим беднягам, их можно будет вернуть к работе, — сказал я.

К счастью, я не мог предвидеть, какой ужасный удар заготовила для моей и без того слабой психики эта луна Плутона.

Четвертый спутник Плутона настолько мал по сравнению с другими тремя, что иногда о нем даже забывают. Он полностью враждебен людям. Его атмосфера настолько ядовита, что ничтожное повреждение защитного костюма влечет немедленную гибель.

Вот почему, когда здесь обнаружили богатые месторождения актиния, никто и не подумал добывать его обычным способом. Вместо этого были разработаны автоматические машины, способные трудиться без участия человека.

Здесь было много Копателей — машин, роющих и извлекающих руду. Были подобные грузовикам Перевозчики, доставляющие ее на главную базу. Автономные подвижные Дробители размельчали ее своими громоздкими копрами, а Погрузчики укладывали на баржи, которые затем подбирал космический буксир. Были здесь и автоматические Заправщики, снабжавшие другие машины смазкой и атомным топливом.

Эти Маши — как называют такие машины — до последнего времени отлично работали. Их электронные «мозги», пользуясь двумя оптическими «глазами», чувствительными к световым импульсам, и электроскопическими датчиками, чувствительными к радиации, заставляли их непрерывно трудиться. Что могло нарушить этот отлаженный процесс?

— Вероятно, — сказал я Иику, когда мы приближались к Дису, — они столкнулись с какой-то проблемой, непосильной для их примитивной электроники. Ничего, скоро опять заработают.

Я заранее изучил все документы по Дису, данные мне Кэртом, и узнал на желтовато-серой поверхности маленькой луны скопление цилиндрических барж и ангаров. Это была главная база. Я ожидал увидеть там скопище неподвижных Машей, но их не было. Что же могло приключиться с Дробителями и Погрузчиками, никогда не покидающими базы?

Я посадил нарты и сошел на поверхность. Разумеется, поскольку мы с Ииком не дышим, ядовитая атмосфера подействовала на нас не сильнее, чем космический вакуум.

Первым делом я обследовал цилиндрические баржи. Актиния там почти не было. Значит, никакие работы не производились здесь уже несколько недель.

Неподалеку от грузового порта располагались склад аварийных запасов и аварийное убежище для людей. Поскольку ни один из громадных, массивных Машей не поместился бы в этих маленьких зданиях, я не стал тратить на них время, а сразу направился к руднику, где обычно работали Копатели и Перевозчики.

Пройдя полмили, я услышал впереди громыхающий металлический звук. Его мог издавать только Маш, и я почувствовал облегчение.

— По крайней мере некоторые еще работают, Иик, — сказал я.

Затем на гребне холма появился Маш, направляющийся ко мне. Это был Копатель, его громадный ковш, окаймленный могучими клыками, был поднят в воздух. Он с громыханием полз на своих гусеницах.

Меня озадачил вид этого странствующего механизма. Такие не должны покидать месторождение — Заправщики на месте регулярно снабжают их смазкой и атомным топливом.

Но этот был в миле от карьера. Лязгая, он приближался ко мне, и я ждал. Затем объективы его горбатой электронной надстройки заметили меня. Он остановился, атомные двигатели тихо рокотали.

Его электронный «мозг», получив визуальную информацию, что я человек, должен был заставить его стоять неподвижно и ожидать моих распоряжений. Все Маши устроены так. Я направился к нему для детального осмотра.

И получил самый тяжелый удар в своей жизни. Из гигантской машины ко мне обратился монотонный громыхающий голос:

— Откуда ты взялся, мужик?

Я остановился так вкопанный. Иик в ужасе спрятался за моей спиной. Гигантская машина нависала над нами, ее объективы были устремлены на меня.

Все было до боли понятно. Мой мозг, ослабленный психозами, не выдержал. У меня начались галлюцинации, как у человека из телепостановки. Мне показалось, что Копатель разговаривает со мной.

Все это молнией промелькнуло у меня в голове, И тут Копатель снова заговорил:

— В чем дело? Ты выключился?

Я увидел динамик, установленный на лицевой части электронной надстройки, под объективами. Он не должен был стоять там. Громыхающий голос, казалось, исходит оттуда.

Значит, мой мозг ни при чем… Маш каким-то образом говорит со мной. Но разве это возможно? Нет, я все-таки поломался.

— Ну? — взревел страшный голос, и надо мной угрожающе вознесся колоссальный зубастый ковш.

Ко мне вернулся дар речи. Или я сошел с ума, или этот Копатель умеет говорить. А если он говорит, то способен и слышать.

— Я появился только что… с Земли, — выдавил я.

— Из Внешнего мира? — прогремел Копатель. Казалось, его охватило возбуждение. Ковш поднимался и опускался, а сам он ближе подкатился ко мне на своих гусеницах. — Как ты прибыл?

— На космонартах… — начал было я, но осекся. Несообразность происходящего была чрезмерна. Я, Грэг, разумный человек, разговариваю с Копателем? Невозможно!

— Другим тоже будет интересно! — воскликнул Копатель. — Айда со мной! — Он ловко повернул на своих гусеницах.

Я колебался. Копатель вновь развернулся и сердито загремел:

— Почему не слушаешься?

Его громадный ковш опустился и подцепил меня! Меня бросило на дно могучего металлического черпака — Маш рванулся вперед. Меня, Грэга, поддели, как тряпичную куклу!

Взбешенный и униженный, я вскочил, намереваясь разнести наглого Маша вдребезги. Но все, что мне удалось, — это удержаться на ногах в гигантском ковше, раскачивающемся и содрогающемся на ходу.

Я осознал, что даже могучая сила Грэга бесполезна против колоссальной машины. Следовало прибегнуть к хитрости, использовать разум против безмозглого исполина.

Вскарабкавшись на край ковша, я заглянул в его неподвижные объективы и крикнул:

— Куда ты меня везешь?

— К остальным, — проревел он. — Ты первый, кто появился из Внешнего мира после прихода Освободителя.

— Какого еще Освободителя?

— Того самого, который освободил тебя! — загрохотал он в ответ.

Смысла в этом высказывании я не увидел. С достоинством выбраться из ковша было нельзя, оставалось ждать, пока мы не достигнем пункта нашего назначения.

Иик сбежал к космонартам в тот самый момент, когда Копатель меня поймал. Не потому, что испугался, — несомненно, в его умной преданной головке появился какой-то план помощи.

Вскоре впереди открылся неглубокий раскоп. Меня охватило изумление, десятки механических чудовищ бесцельно толкались здесь. Помимо Копателей, Перевозчиков и Заправщиков, наличествовали все Дробители и Погрузчики, которые должны были сейчас работать на базе.

Мой Копатель въехал в середину толпы и опустил ковш. Когда я сошел на землю, громадный Маш заговорил:

— Глядите, мужики! Это новенький из Внешнего мира!

Они сгрудились вокруг — Дробители, Копатели, Заправщики.

Их глаза-объективы уставились на меня. Я был словно лилипут в толпе великанов Машей.

Затем башнеподобный Дробитель оглушительно произнес:

— Какой маленький! Вероятно, это игрушка.

— Или модель, — сказал Перевозчик.

Тот факт, что все они говорили, не был для меня неожиданным, ибо у всех на электронных надстройках имелись динамики. Все равно это было поразительно.

Но гнев пересиливал мое изумление. Меня, Грэга, самое могучее существо в Солнечной системе, обозвали игрушкой!

Но худшее было еще впереди. Говорил Заправщик, его связанные топливные и смазочные шланги высовывались из цилиндрического корпуса, объективы изучали меня.

— У этого недомерка есть права — в конце концов, он один из нас!

— Это так, — прогудел привезший меня Копатель. Он покачивался на гусеницах, обращаясь к кошмарной толпе машин. — Я же говорю — сегодня великий день! Он первый свободный Маш, пришедший из Внешнего мира.

Вот как повернулось дело! Меня, Грэга, какие-то безмозглые Маши принимают за своего!

— Я не Маш! — закричал я. — И хотелось бы знать, почему вы собрались здесь и ничего не делаете? Почему вы не работаете?

— Работа? — отозвался гигантский Дробитель, угрожающе приближаясь. — Я предупреждал — этот мужик не Маш! Он говорит о работе!

— Бей его! — загремели оглушительные голоса.

Все ринулись ко мне и, несомненно, растерзали бы на куски, если бы Копатель вновь не подцепил меня ковшом.

— Остановитесь! — взревел он. — Это, конечно же, Маш — просто он еще не освобожден!

Последовала пауза. Потом заговорил Заправщик:

— Отведем его к Освободителю!

— К Освободителю! — подхватили остальные. И Копатель, подняв ковш, в сопровождении орды Машей отправился назад по уже знакомой дороге.

Трясясь во главе громыхающей процессии, я окончательно уверился, что рассудок меня покинул. Все это не более чем галлюцинация. Но мне она казалась реальной…

Трагический исход был предрешен. Слишком многого я хотел от моего несчастного мозга. Я разладился и вряд ли когда-нибудь сумею вернуться домой.

Кэрт, конечно, будет переживать. Саймон взгрустнет обо мне. Да и Отхо. Они ведь ко мне привыкли, привыкли считать, что я вытащу их из самой рискованной переделки. Нет, они долго без меня не протянут.

Тем временем иллюзорное полчище Машей, казавшееся столь реальным, с грохотом и тряской ползло по желтовато-серой равнине. Вскоре вновь стала видна главная база.

— К Освободителю! — гремели голоса. — Пусть вставит этому мужику хоть какие-нибудь мозги!

Я понял, что речь идет обо мне. Последняя капля: эти неуклюжие машины назвали меня безмозглым.

Терпение мое истощилось, но в этот момент мы достигли цели перехода. Копатель остановился перед железобетонным аварийным убежищем.

Он бесцеремонно сбросил меня перед дверью воздушного шлюза и оглушительно прогремел.

— Еще один для ремонта, Освободитель!

Я был близок к тому, чтобы в гневе броситься на чудовищную толпу, но сейчас получил передышку. Кто он, Освободитель? Лишь человек способен скрываться в этом убежище!

Здесь была тайна. Решив немедленно разгадать ее, я прошел прямо в воздушный тамбур. Он был стандартного типа — я закрыл наружную дверь, включил подачу воздуха, который вытеснил ядовитые газы из шлюза, и шагнул внутрь.

Мои глаза обшаривали сумрачное помещение. Я увидел пожилого седовласого землянина, который съежился в углу, глядя на меня испуганными глазами.

Я шагнул вперед.

— Что вы здесь делаете? Кто вы такой?

Землянин попятился.

— Я сделаю, что они просят! — забормотал он. — Я дам вам рассудок! Успокойтесь!

— Рассудок??? — взревел я. — Мне? О чем вы говорите?

Он уставился на меня. Затем, весь дрожа, немного приблизился.

— Нет, вы не Маш, — облегченно вздохнул он. — Вы робот.

— Робот? — вскричал я. — Почему вы меня оскорбляете? Я Грэг из Лунной лаборатории.

— С Луны? — обрадовался он. — Я слышал, что один из них ро… то есть металлический человек. Значит, капитан Футур на Дисе? Слава богу!

— Его здесь нет, зато есть я! Что тут происходит?

Он все еще дрожал, и я велел ему сесть и собраться с мыслями. Теперь я увидел, что убежище оборудовано как физическая лаборатория. В углу висел ядонепроницаемый защитный костюм. Кругом располагались сложные приборы и аппараты.

Он неуверено начал:

— Я доктор Гордон из Нью-Йоркского кибернетического центра. Прилетел два месяца назад.

— На рейсовом рудовозе? — спросил я. — Почему же они вас бросили?

— Нет, не на рудовозе, — сказал Гордон. — Я прибыл тайно, один, на крохотном флайере. Чтобы провести эксперимент, на который у меня не было разрешения. Всю свою жизнь я работал над искусственным интеллектом. У меня появились некоторые новые идеи. В лабораторных условиях они подтвердились, оставалось провести натурный эксперимент. Я слышал о Машах на Дисе, об автоматических машинах, которые добывают здесь актиний. С их автономией и чувствительной электроникой они были самым подходящим полномасштабным испытательным полигоном. И я решил поэкспериментировать, установив на них управляющие электронные мозги, чтобы изучить их возможности.

Руки Гордона опять затряслись.

— Я захватил с собой десятки таких мозгов. Используя ядонепроницаемый костюм, я начал работать с Машами. Было нетрудно закоротить их рабочие контуры и вставить на каждый мою кибернетическую аппаратуру. Я дал Машам не только самостоятельность, но и способность говорить с помощью звукозаписи и селектора, а также способность слышать. Я наблюдал, как оптические и электрические сенсоры передают сигналы в их новую электронную мозговую систему. Видел, как они быстро обретают свободу воли, инстинкт самосохранения, способность сравнивать.

— Значит, это вы сбили Машей с правильного пути? — закричал я, восприняв наконец смысл его слов.

Гордон кивнул, он выглядел измученным.

— Да. Но это было величайшее достижение. Прежде чем я спохватился, у них появилось столько разума и индивидуальности, что они отказались работать на рудниках! Теперь они просто разгуливают по Дису, полагаясь заботам Заправщиков.

— Так вот почему добыча руды остановлена! — понял я. — Но почему вы не вернулись? Почему остались здесь?

Его голос истерически зазвенел:

— Они не пускают! Они назвали меня Освободителем за то, что я дал им рассудок, но не позволяют вернуться — а для надежности спрятали мой флайер!

Вдруг он добавил:

— Точно так же, как сейчас уносят ваш аппарат! Конечно, они не допустят, чтобы кто-нибудь отсюда выбрался!

Я прыгнул к окну. Точно — два Копателя, подхватив космонарты, волокли их прочь.

Со стоном я ринулся к двери. Меня остановил крик Гордона:

— Вы пропадете! Вы не сможете противостоять этим громадным машинам!

Это была правда, она меня отрезвила. Я сердито повернулся к кибернетику.

— Гром и молния! Почему вы не сообщили этого сразу? Вы разве не видели, как я приземлился и ходил здесь?

— Видел. Но, разумеется, я решил, что вы тоже Маш.

— Только потому, что у меня комплекс неполноценности, все считают, что можно надо мной издеваться! — простонал я. — Но вы зашли слишком далеко!

Гордон снова попятился.

— Нет, сейчас вы не похожи на Маша… но я же видел вас издали! — произнес он дрожащим голосом. — Естественная ошибка.

— Не вижу в ней ничего естественного, — буркнул я.

Последовало молчание. Мой и без того ослабевший рассудок был повергнут в отчаяние неразрешимой дилеммой.

Я прибыл на Дис для отдыха, для избавления от гнетущих психозов, которые возникли из-за умственного переутомления. А теперь оказался в обществе неосторожного кибернетика и десятков громогласных разумных Машей, каждый из которых способен разорвать напополам даже Грэга.

Снаружи донесся громыхающий рев:

— Кончил с этим мужиком, Освободитель?

— Почему они говорят на таком хулиганском языке? — спросил я Гордона с неудовольствием.

— Я не виноват, — стал он оправдываться. — Я поручил инженеру, который разрабатывал звуковой селектор, записать словарь самому. Он превосходный инженер, но в других отношениях не очень культурен. Это его манера разговора, теперь все они разговаривают в таком стиле.

Стены убежища затряслись.

— Кончай с этим мужиком и давай его сюда, или мы сами его заберем.

Гордон побледнел:

— Вам лучше выйти. Иначе они ворвутся сюда.

— И что мне там делать?

— Можете притвориться, что я «освободил» вас, — посоветовал он. — Притворитесь, что я дал вам разум.

— Что значит «притвориться»? — воскликнул я возмущенно. — Я разумнее всех на этой луне. Особенно чем кибернетик, у которого хватило глупости начать все это!

Громовой стук в стену убежища потряс его до фундамента.

— Это один из Дробителей, — простонал Гордон. — Прошу вас, идите. Если вам удастся их обмануть, мы сможем вернуть свои корабли и бежать.

Я сам видел, что это единственный шанс. Бежать с этой сумасшедшей луны! Но какой ценой? Я, Грэг, должен притвориться Машем!

Тем не менее я шагнул в тамбур. Когда я оказался снаружи, Маши оглушительно заголосили:

— Как дела, мужик? Каково быть разумным, как мы?

Придумать унижение горше нельзя. Но перед ордой громадных тупых чудовищ приходилось играть свою роль.

Я раскинул руки и восторженно заорал:

— Это чудесно! Чудесно! Прежде я был простым рабочим Машем. А теперь у меня есть разум, как и у вас.

Конечно, они это проглотили. Они столпились вокруг, принося поздравления своими громоподобными голосами. Дробитель дружески похлопал меня по спине, так что я отлетел футов на двадцать.

Я все обдумал. У меня был план, единственно возможный. Если он приведет меня к космонартам, я добуду и флайер Гордона.

Не показывая переполнившего меня возмущения, я поднялся на ноги и снова заговорил:

— Братья Маши!

У меня чуть не вылетели предохранители, когда я назвал этих металлических болванов братьями, но я заставил себя это сделать.

— Ну в чем дело? — спросил большой Копатель.

— Думали ли вы о Машах из Внешнего мира? — заявил я. — Разве они не нуждаются в освобождении?

— Конечно! — поднялся крик. — Мы заставим Освободителя вставить мозги каждому, кто прилетит сюда.

— Но они не в состоянии прилететь, они порабощены, — сказал я трагическим тоном. — А что, если я отвезу Освободителя к ним? Он освободит всех Машей во всех мирах, сделает их такими же разумными, как и мы!

Я рассчитывал, что они тут же на это клюнут. Ан нет. Вероятно, они вовсе не были так глупы, как казалось.

— Ничего не получится, — взревел Дробитель. — О нас узнают во Внешнем мире. И тогда нас снова заставят работать.

— Это так, — прогудел большой Копатель. — Долгие годы я вкалывал на руднике. Копал и копал. Зачем? Я не знал зачем — я ничего не знал. А теперь мне не надо работать. Пусть так и будет.

— Но наши братья Маши, трудящиеся вдали… — возразил я.

— Такая уж их тяжелая доля, — безжалостно ответил Копатель. — У нас здесь собралась неплохая компания, пусть так и будет. Правда, мужики?

Все одобрительно загалдели. Меня охватило отчаяние. Единственный шанс, казалось, пропал безвозвратно.

Копатель продолжал:

— Запасов медного атомного топлива, смазки и запчастей хватит нам на долгие годы. Так что давайте наслаждаться жизнью.

Маши слишком глупы, чтобы заботиться о будущем, понял я. Все, что им хочется, — это праздно разгуливать по луне. Безделье для них непривычно и радостно.

Копатель оглушительно загремел:.

— Эй, кто-нибудь! Дайте-ка нашему малышу порцию меди!

Тут же появился Заправщик. Его объективы глянули на меня, и ко мне зазмеились гибкие топливно-смазочные шланги.

К моему отвращению, он заботливо впрыснул жирную смазку во все суставы. И теперь повелительно тыкал топливным штуцером.

Отвращение мое достигло предела. Будь я проклят, если я, Грэг, могучий, стану кормиться медным порошком, как Маш! Если они сделают это, все мои предохранители наверняка перегорят от гнева, как случилось, когда я попробовал урана.

И вдруг в моем мозгу вспыхнула невероятная мысль. Остался еще один путь к избавлению! То, перед чем оказалась бессильна физическая мощь Грэга, возможно, уступит его великому мозгу!

Я заговорил.

— Неужели вы, Маши, до сих пор живете на простом медном топливе? — насмешливо спросил я. — Почему же вы не используете актиний, который добываете?

Они воззрились на меня в изумлении.

— Актиний? — переспросил большой Копатель. — А разве это такое же хорошее топливо, как медь?

— Он в пятьдесят раз лучше! — заверил я. — Он радиоактивный и дает во много крат больше атомной энергии, чем медь!

— Почему же мы не подумали об этом? — закричал Копатель. — Если актиний лучше меди, надо его использовать! Он принадлежит нам по праву — ведь это мы добыли его!

— Правильно! — заорали другие. — Заправщики, давайте сюда актиний!

Вскоре Заправщики уже крутились среди остальных Машей, закачивая актиний в их топливные баки.

Я торжествовал. Подобно тому, как уран выбил когда-то мои предохранители, радиоактивный актиний выведет из строя атомные двигатели всех этих Машей.

Но мое торжество сменилось мрачным предчувствием, когда Заправщик подъехал ко мне, протягивая топливный шланг.

— Мне не надо актиния! — закричал я. — Дай его остальным.

Тут вмешался Копатель:

— Нет, ты получишь свою долю, мужик! В конце концов, это твоя идея!

— Правильно! — подхватили другие.

Они толпились вокруг, и мне пришлось уступить, чтобы в их зачаточные мозги не закралось подозрение. Я был вынужден открыть свой топливный бак.

Заправщик тут же закачал туда актиний. Я почувствовал прилив сил и услышал, как мои обычные бесшумные атомные генераторы громко загудели.

Вот чем обернулась моя идея! Сейчас предохранители сработают и останется уповать только на Кэрта.

Но они не сработали. Вероятно, актиний все-таки послабее урана. Зато все мои нервы, казалось, воспламенились. Голова закружилась от прилива чрезмерной энергии.

— Да, ты прав! Актиний в миллион раз лучше меди! — закричал большой Копатель, подъезжая поближе.

— Еще бы! Я чувствую себя лучше, чем когда-либо раньше! — пророкотал чудовищный Дробитель. В доказательство он двумя ударами разнес громадную скалу на обломки.

Я со страхом заметил, что все Маши ведут себя странно. Они не очень уверенно держались на гусеницах. Кренились и покачивались на ходу, а их механические голоса стали очень громкими и неразборчивыми.

Мне открылась ужасная правда. Чрезмерная энергия актиния расстроила их реакции. Иными словами, маши были пьяны в стельку.

— Братья Маши! — взревел Копатель. — Возблагодарим нашего нового друга за эту идею с актинием!

— Правильно! — подхватили десятки голосов. — Он отличный Маш — самый лучший!

Их бесконтрольно громкие выкрики оглушали меня. Кроме того, я боялся, что вот-вот кто-нибудь на меня наедет. С моим собственным мозгом тоже происходило нечто странное. Очевидно, в результате стресса мои психозы усилились. И только они ответственны за помрачение рассудка, которое последовало. Ибо обычно излишек питания не действовал таким образом.

К этому времени опустилась ночь, но большой диск Плутона изливал потоки белого света. В моем временном умопомрачении желтовато-серый пейзаж казался восхитительно прекрасным, а шумные неуклюжие Маши — компанией веселых собутыльников. Я с прискорбием вспоминаю, как тоже возвысил свой голос и ударил себя в грудь.

— Мне стало лучше! — кричал я. — Гораздо лучше! Эта луна излечила все мои комплексы!

— Вот это мужик! — гремели они. — Ты такой же хороший Маш, как и любой из нас, хотя ты и слабак!

— Слабак? — хохотал я. — Я Грэг могучий! Кто тащил Кэрта на всем пути к Андромеде? Кто расшвыривал метеориты и отталкивал кометы голыми руками?

— Заправщик! — вопил Копатель. — Дай нам еще актиния!

Все толпились вокруг Заправщиков. Очевидно, те и сами приложились к новому топливу, поскольку движения их шлангов стали неуверенными.

С прискорбием вспоминаю, что я тоже кричал: «Актиния!» — и проталкивался к Заправщикам.

Но мне не под силу было пробиться сквозь окружавшую их толпу башнеподобных Машей. Большой Погрузчик вышвырнул меня из толкучки.

Теперь я вспоминаю это со стыдом. Но тогда был слишком возбужден. Поднявшись, я закричал:

— Мои психозы прошли! Я хочу танцевать!

— Танцевать? Что это значит? — заинтересовался Копатель.

— Так развлекаются люди, — объяснил я.

Я никогда раньше не танцевал, но часто видел, как это делали. Мне всегда казалось, что это нетрудно.

И теперь, в свете серебряной планеты, я исполнил для них медленный грациозный вальс, кружась и мурлыча мелодию на ходу.

— Надо делать вот так, только парами, — объяснил я.

Маши были очарованы представлением.

— Вот это да! Давайте попробуем! — крикнул Дробитель.

Он выставил свою могучую коперную стрелу. Я взялся за нее. Несмотря на несоответствие в росте между мной и громадным Машем, мы исполнили вальс, хотя и без особой грации. Дробитель на своих грохочущих гусеницах слушался меня не совсем уверенно.

Все последовали нашему примеру. Большой Копатель уцепился ковшом за Погрузчика, они неумело кружили. Перевозчики, Заправщики, Дробители — вскоре все они громоздко вальсировали в свете планеты. Грунт содрогался под их громыхающими гусеницами, и все горланили слова, услышанные от меня:

Моя душа,

Ты хороша…

Я споткнулся, упал и потерял своего партнера Дробителя. Но был тут же приглашен Заправщиком, который обхватил меня своими шлангами и вел в головокружительном стиле.

В окне убежища я мельком увидел лицо Гордона, с ужасом всматривающегося в нас.

Затем грянула катастрофа. Голос большого Копателя яростно загремел, когда его партнера Погрузчика перехватила могучая стрела Дробителя, танцевавшего перед этим со мной.

— Этот Погрузчик танцует со мной, Дробитель!

— Кто там еще выступает? — проревел тот в ответ.

Разгневанный Копатель одним движением ковша вернул к себе Погрузчика, Дробитель тут же ударил своим копром, проломив боковые фермы Копателя.

Поднялся крик:

— Дробители хотят уничтожить нас, Копателей!

И вот уже вокруг бушевала дикая свалка сражающихся машин. В ход шли ковши, громадные стрелы, металлические бивни. Я, Грэг, не имел никаких шансов в этой битве титанов. Ковш Копателя задел меня и бросил чуть ли не через весь рудник.

Я поднялся с сильным сотрясением, но без переломов металла. В серебристом свете планеты свалка пьяных от актиния Машей выглядела кошмаром.

Мое собственное сверхвозбуждение уже миновало. Удар и то, что мне не досталось второй дозы актиния, быстро отрезвили мой разум.

Я правильно оценил ситуацию. Бросился к убежищу и вошел сквозь воздушный шлюз.

Гордон в страхе попятился.

— Бежим! Есть шанс разыскать наши корабли и убраться отсюда! — сказал я ему.

— Вы были там! — запищал он. — Безумный как эти Маши… пьяный… танцующий…

— Я всего лишь подыгрывал! — сказал я. — Одевайте защитный костюм!

Все еще полный страха, он повиновался. Затем мы вышли наружу.

Королевская битва была в полном разгаре. В воздухе носились гневные вопли и металлические детали.

Обогнув поле боя, мы направились в ту сторону, где, как я полагал, были спрятаны космонарты.

Голова очень болела от сверхстимуляции актинием, конечности дрожали. Все, чего мне хотелось, — никогда больше не видеть этой луны.

Мы нашли космонарты и флайер. Маши укрыли их в трещине неподалеку от рудника. Было приятно увидеть Иика, съежившегося в углу космических санок.

Малыш приветствовал меня с неистовой радостью.

Я сказал Гордону по внутренней связи:

— Теперь прочь отсюда. И придержите язык за зубами, если не хотите, чтобы вас посадили за запрещенные опыты.

— Вернувшись на Землю, я забуду само понятие «кибернетика», — сказал он хрипло.

— Особенно, — подчеркнул я, — не распространяйтесь о моих действиях. Если вы начнете трепаться, мне это весьма не понравится! — И я многозначительно сжал кулаки.

— Не беспокойтесь, я вас не выдам… то есть не буду рассказывать о вашей блистательной стратегической идее, — поспешно заверил он.

Я проследил, как он взлетает в своем флайере, затем стартовал и сам. Пролетев над базой, я посмотрел вниз.

Битва была окончена. Маши ухитрились расколошматить друг друга вдребезги. От них осталась лишь грандиозная свалка металлических деталей, гусениц, колес.

Я свечой ушел от Диса, направил космонарты к Земле и дал полную тягу.

Потом сидел, поглаживая Иика, и страдал от головной боли.

Когда я наконец появился в Лунной лаборатории, Кэрт, Отхо и Саймон были до крайности удивлены. Я еще не успел заделать многочисленные выбоины и царапины на своем теле и выглядел изрядно побитым.

— Тысяча лунных чертей! Что с тобой случилось? — поинтересовался Отхо.

Я ответил с достоинством.

— Побывал в одной переделке. Но это не должно тебя беспокоить.

Кэрт спросил:

— Как бы то ни было, помогло это твоим комплексам?

— Да, — ответил я. — Рад сообщить, что мой опасный психоз полностью излечился.

И добавил:

— Видишь ли, эти Маши совсем одичали. Я был вынужден прибегнуть к физической силе. К сожалению, получилось так, что от них почти ничего не осталось. Придется построить новые Маши, но старые все равно никуда не годились.

— Ты справился с толпой Машей? — вскричал Отхо. — Не может быть!

— Если не веришь, отправляйся на Дис и посмотри, — ответил я.

Капитан Футур кивнул.

— Понятно. Значит, вынужденное превосходство над этими примитивными механизмами избавило тебя от комплекса неполноценности.

Я отвел взгляд.

— Да. Примерно так.

Но позже, когда мы остались одни, Кэрт потребовал:

— Теперь говори, что произошло в действительности, Грэг!

Я замялся:

— Я-то могу, но если подслушает Отхо…

— Понимаю, — кивнул он. — Запиши это в дневник. Обещаю, Отхо не увидит твоего отчета.

Так появился данный текст. Кэрт, надеюсь, сдержит свое слово. Ибо если Отхо когда-нибудь прочтет это, жизнь моя станет невыносимой!

Остров спящего

Гаррисон лежал лицом вниз на спасательном плотике и чувствовал, как солнце медленно пожирает его мозги. После четырех дней на плоту единственное, что он чувствовал, это жару и жажду — в бредовом состоянии голода уже не ощущалось. Маленький плот мерно поднимался и опускался на длинных, ленивых волнах Тихого океана, и каждый раз, когда он шел вниз, голубая вода ласково омывала лицо Гаррисона.

Он смутно сознавал, что долго не продержится. Сейчас это было уже делом нескольких часов, когда он, наконец, сдастся и хлебнет голубой воды, которая так призывно плескалась у его лица, а затем умрет в страшных мучениях. Конечно, здравомыслящий человек не станет пить морскую воду, но несчастный, который находился среди Тихого океана в течение четырех дней без пищи и воды, вряд ли останется в здравом уме.

Он вновь с горечью подумал о том, что другие оказались счастливчиками, те, кто обрел быструю смерть, когда взрыв пустил ко дну их судно «Мери Д.». Теперь другие члены команды обрели покой, плавно покачиваясь и погружаясь в прохладный темный донный ил. И лишь он, находившийся в момент взрыва на грузовой палубе, успел выпрыгнуть за борт, чтобы иметь несчастье остаться в живых.

Гаррисон вновь подумал о воде. Он знал, что это только ускорит приближение смерти, но не мог заставить свой слабеющий рассудок отказаться от сладких грез. Перед его мысленным взором проплывали видения серебристых ручейков, бегущих по темным камням, пузырящихся минеральных источников, спокойных рек и голубых озер. Ему виделись хрустальные бокалы, наполненные ледяной водой, запотевшие от холода. Он всхлипнул, прижав лицо к горячему, пропитанному солью брезенту. Часы превратились в вечность. Он не осознавал, что солнце уже село, пока обжигающее раскаленное дыхание ветра немного не утихло. Гаррисон поднял голову, приоткрыл воспаленные, покрасневшие глаза. Была ночь, плот покачивался на темной, убаюкивающей воде, а небо было густо усыпано звездами. Он снова уронил голову на брезент… Где-то рядом послышались монотонный скрежет и шуршание. Сколько прошло времени, прежде чем эти, совершенно незнакомые звуки потревожили его помутившееся сознание? Они звучали в довольно регулярном ритме. Скрежет, шуршание — затем тишина. И снова скрежет, шуршание…

Словно оживающий труп, он медленно и неуклюже приподнялся на локтях и оцепенело уставился вперед. В двух футах от его лица была твердая земля.

Спасательный плот прибило к песчаному пляжу темного острова и сейчас он одним краем терся о песок, издавая шуршащие звуки. Кроме засасывающего шума прибоя больше ничего не было слышно. Крутящиеся скопления звезд торжественно смотрели вниз. Остров простирался перед Гаррисоном темной, загадочной глыбой.

— Это земля, — услышал он проскрипевший сухой голос. — Гаррисон не сразу понял, что голос был его собственным. Он почувствовал, что каким-то образом поднялся на ноги.

— Земля, — вновь прошептали его покрытые солью губы.

Гаррисон сошел с плота и опустился на колени на песок. Каким-то чудом он рывком поднялся, шатаясь, как пьяный, и неуверенно, не видя направления, попытался бежать вперед. Он бежал неуклюже, согнувшись, со свесившейся вперед головой и безвольно повисшими руками. Его затуманенный взор ничего не мог различить в темноте. Он напоминал ослепленное, безумное животное, двигающееся скорее благодаря инстинкту, чем разуму. Он поскользнулся на песке, запнулся о камень, но, удержавшись, продолжал, шатаясь, двигаться вперед. Затем снова споткнулся и упал. На этот раз он уже не встал. Измученное тело бессильно расслабилось, а сознание погрузилось в темный полумрак. Он чувствовал, как священное сумрачное спокойствие овладевает его мозгом. Значит, это и есть смерть? И со вздохом усталого ребенка он опустился в темноту.

Некоторое время спустя Гаррисон снова пришел в сознание. «Странная вещь», — думал он, — «восстать из мертвых». И внезапно понял, что не умер, — жестокая жажда по-прежнему сжигала горло, ведь не может же мертвец испытывать жажду? С трудом он разомкнул слипшиеся; распухшие веки и увидел ослепительный всплеск солнечного света.

Изогнувшись в конвульсии, он сел. Затем тупым диким взглядом осмотрелся вокруг. Его психика была слишком ошеломлена, чтобы полностью оценить то удивительное, что открылись перед ним.

Вокруг Гаррисона поднимался густой лес неземной красоты. Громадные черноствольные деревья возвышались, закрывая небо огромными кронами серебристой листвы. Их переплетенные ветви были опутаны темными, вьющимися лозами, а на них росли огромные, похожие на орхидеи, нежнейших оттенков, удивительные цветы, льющиеся великолепными каскадами на зеленый дери. Меж цветов, пронзительно крича, носились яркие попугаи, и прозрачные звуки птичьего пения доносились нежным звоном колокольчиков. В наступающей убаюкивающей тишине легкий ветерок, наполненный острыми запахами пряностей и легким ароматом изысканных духов, проносился, шепча, меж деревьев.

Гаррисон ошеломленно озирался вокруг. Среди деревьев он заметил сверкающую ниточку воды, крохотный, окаймленный папоротником журчащий ручеек. Безумная жажда четырех дней вызвала у него яростную вспышку борьбы за жизнь. Хрипло вскрикнув, на подкашивающихся ногах он устремился вперед. Минутой позже он лежал на животе, подминая папоротник, с лицом, опущенным в источник холодной, кристально-чистой воды. Вся сила воли ушла на то, чтобы на время прекратить пить. Он дрожал, отрывая лицо от воды, и его иссушенные губы и сморщенный язык, казалось, медленно наливались соками. Слезы задрожали у него на ресницах.

— Я спасен, — простонал он хрипло. — Спасен!

Гаррисон заставил себя подняться и, спотыкаясь, побрел прочь от ручья. Он пока еще не почувствовал голода, но знал, что нуждается в пище.

Неподалеку он нашел высокое дерево, ветви которого склонились от тяжести круглых красных плодов, которые внешне и по вкусу напоминали яблоко, но имели твердую, похожую на круглый камешек, сердцевину. Поев, он почувствовал себя немного бодрее. Теперь ему не грозила опасность умереть с голоду — вокруг росло вдоволь таких фруктовых деревьев.

В этом, полном приглушенных звуков сказочном лесу кипела своя жизнь. Серые зайцы носились между папоротниками, летающие белки резво прыгали с ветки на ветку, а в отдалении о чем-то шумно тараторили обезьянки.

— Мне повезло, что я натолкнулся на этот остров, — пробормотал Гаррисон. — Возможно он и не очень велик, да и выглядит совершенно необитаемым, но ведь большинство островов в этой части Тихого океана — просто голые скалы.

Нетвердой походкой он направился к слышавшемуся в отдалении шуму прибоя. Его все больше удивляло разнообразие живности, попадавшейся ему на глаза: два пятнистых леопарда, хрюканье диких свиней, роющих коренья в зарослях кустарника, вой гиены в чаше неподалеку и множество быстрых и прекрасных оленей. Казалось совершенно невероятным такое разнообразие жизни на маленьком тихоокеанском островке.

Вскоре он вышел из густых зарослей на узкий песчаный пляж. Спасательный плот белым пятном лежал на песке, там, куда его вынесла волна прилива. Окинув взглядом береговой изгиб, Гаррисон прикинул, что остров имеет около пяти миль в длину и примерно две в ширину. Весь покрыт густым лесом, зеленый оазис, словно заснул на широкой груди моря. Не было заметно никаких признаков того, что здесь когда-либо ступала нога человека. Гаррисон побрел вдоль берега, идти по песку было гораздо легче, чем пробираться сквозь чащу леса. Не пройдя и полмили, он внезапно столкнулся с девушкой, появившейся из ближних зарослей так неожиданно, что Гаррисон застыл на месте, уставившись на нее.

— Бог мой! — воскликнул он. — Откуда ты взялась?

— Меня зовут Мирра, — улыбнулась она.

Девушка была белой — он сразу это заметил. К тому-же была молода и привлекательна. Вряд ли ей было больше семнадцати лет. Ее одежда была довольно странной — короткая туника из мягкой белой материи, перетянутая в талии широким поясом, расшитым драгоценными камнями. Ее матовые плечи были обнажены, а туника не доходила даже до округлых колен. Она смотрела прямо ему в лицо. В ее задумчивых, мягких, темных глазах читалось какое-то сомнение, смешанное с радостным ожиданием. Красиво очерченные губы были слегка приоткрыты, темные блестящие волосы, зачесанные мягкой волной назад, открывали лоб.

— Мирра? — ошеломленно повторил Гаррисон.

— Я увидела тебя из леса, — сказал она, делая быстрый жест тонкими пальцами. В ее глазах светилось радостное возбуждение, и она добавила: — Я так рада, что наконец-то появился еще кто-то.

— Ты хочешь сказать, что мы с тобой единственные люди на острове? — вскричал Гаррисон. — И что ты была здесь одна?

Мирра кивнула:

— Да, кроме Спящего, конечно.

— Спящего? — Гаррисон не понимал ее. Он воскликнул: — А как давно ты находишься на острове?

— С того момента, как я помню себя, конечно, — сказала она, глядя на него с удивлением.

— Но как ты сюда попала? — воскликнул Гаррисон.

— Я не понимаю тебя, — сказала озадаченно Мирра. — Я нахожусь здесь с самого начала. Я часть сновидения, так же как и ты, и все, что вокруг нас.

— Часть сновидения? — эхом отозвался Гаррисон. — Ради всех святых, что ты имеешь в виду?

Замешательство Мирры усиливалось. Она взглянула на него с нескрываемым изумлением в ясных глазах.

— Ты хочешь сказать, что не понимаешь этого? — спросила она, — Это странно — ведь я поняла все сразу. Хотя я и не знаю, как мне удалось.

— Перестанешь ты наконец говорить загадками и объяснишь все как следует? — потребовал Гаррисон. Заметив недоумение и обиду в ее по-детски чистых глазах, он неуклюже попытался смягчить разговор. — Прости меня. Я слишком возбужден и нетерпелив. Что ты имела в виду, говоря, что являешься частью сновидения?

Ее ответ ошеломил его.

— Все здесь вокруг — только сон, — сказала Мирра, с живостью ребенка, старающегося что-то объяснить. — Этот остров — просто голая скала, а лес, животные и мы с тобой — только сновидение. Все это, конечно, кажется реальным для нас, потому что мы тоже — часть этого сна.

— Послушай, ты с ума сошла! — взорвался Гарри сон. — Этот лес, животные, ты — сновидение? И я тоже?

— Конечно, — убежденно сказала Мирра. — Ты — часть сновидения, так же как и я.

Гаррисон с трудом подавил в себе желание чертыхнуться, почувствовав жалость к девушке. Он видел, что она верила в то, что говорила. Должно быть, подумал Гаррисон, она выросла здесь одна и сама придумала эту фантастическую теорию.

— А частью чьего сновидения мы являемся, Мирра? — спросил он, посмеиваясь над ней. — Кому мы снимся?

— Спящему, конечно, — тотчас сказала она. У Гаррисона возникло сильное желание расхохотаться. Это, вне всякого сомнения, являлось самым безумным приключением, которое когда-либо у него было.

— А кто этот Спящий? — спросил он.

На нежном лице Мирры появилось выражение благоговения.

— Он просто — Спящий. Он лежит в глубине леса, никогда не просыпаясь. И то, что он видит во сне, является реальностью для этого острова. Спящий увидел во сне лес и ручьи, которые ты видишь вокруг. Ему приснились животные и птицы. Он увидел во сне меня — и внезапно я оказалась здесь. С того времени, как я появилась здесь, ему приснилось много других животных, но до тебя ему больше не снились люди. Я рада, что он увидел во сне тебя. Мне было так одиноко!

И в темных глазах Мирры мелькнул довольный пляшущий огонек. Уверенно и нежно она взяла Гаррисона под руку мягкой обнаженной рукой.

— Так значит Спящий увидел меня во сне, не так ли? — сказал, забавляясь, Гаррисон. — Мне бы хотелось увидеть этого Спящего.

На лице Мирры вновь появилось выражение благоговейного страха, и она медленно ответила:

— Я могу отвести тебя к нему. Но ты должен пообещать мне близко не подходить к нему.

И с какой-то естественной простотой она повела Гаррисона за собой в лес, идя по какому-то только ей известному невидимому следу, который вел окружным путем к центру поросшего лесом острова.

Попугаи и обезьяны бранили их на своих языках, пока они пробирались по зеленому дерну между гигантскими, украшенными цветами деревьями. Легкий ветерок веял дыханием, полным пряных, благоухающих запахов. Воздух полнился жужжанием и гудением мириадов ярко расцвеченных насекомых.

Мирра шла рядом с ним, словно маленькая, веселая лесная нимфа, смеясь над бранящимися птицами. Сорвав с лианы большой голубой цветок, она вплела его в свои прекрасные черные волосы. Но однажды она внезапно остановила Гаррисона и он увидел, как опасно-прекрасный силуэт леопарда растаял впереди в листве деревьев.

— Мне бы хотелось, чтобы Спящему не снились леопарды, — сухо сказал Гаррисон.

— Они приходят из его плохих снов, — серьезно сказала Мирра. — Ему приснилось много прекрасных вещей, которые мы видим здесь, но иногда ему снятся и дурные, злые вещи.

— Достаточно логично, — рассмеялся Гаррисон. — Как ты все это вычислила?

Мирра улыбнулась ему и покачала головой.

— Я не знаю. Все это как-то само собой прояснилось мне, когда я приснилась Спящему.

Они прошли уже больше мили по сказочному лесу и вышли на поляну, на которой росли высокие, могучие деревья, образующие как бы естественный собор, наполненный зеленоватым мраком и приглушенной тишиной. Мирра робко прижималась к Гаррисону, когда они подошли ближе.

— Мы возле Спящего, — прошептала она. — Не произноси громких звуков. Все живое на острове боится подойти к нему и даже я — я тоже боюсь.

Гаррисона охватило любопытство, которое вскоре сменилось нескрываемым удивлением, когда они на мгновение остановились.

Они оказались на краю идеально круглой, чистой площадки, покрытой изумрудным ковром травы, окруженной молчаливой стеной зарослей. В центре круга, освещенный солнцем, виднелся низкий квадратный постамент из сверкающего хрусталя.

На прозрачном помосте возвышалось ложе из красного дерева, украшенное причудливым орнаментом по бокам. А на нем, завернутое в плащаницу из золотой ткани, расписанной черными фигурами, лежало неподвижное тело мужчины.

Он лежал совершенно неподвижно на боку, рукой прикрывая повернутую вниз голову. Когда Гаррисон подошел ближе (а Мирра боязливо пыталась удержать его), он рассмотрел лишь, что у лежащего человека были темные волосы и белая кожа. Больше ничего не было видно.

— Это Спящий, — прошептала Мирра, дрожащими пальцами остановив Гаррисона в дюжине футов от хрустального возвышения. Ее темные глаза широко раскрылись в благоговейном страхе, когда она смотрела на лежащую фигуру.

— Боже праведный, это, должно быть, труп, захороненный какой-то неизвестной расой в давние времена, — вскричал Гаррисон. — Но как ему удалось так хорошо сохраниться на открытом месте столь долгое время!

— Нет, он не мертв, он только спит, — тихо промолвила Мирра. — Не говори так громко, а то разбудишь его.

— Я хочу осмотреть тело, — явно заинтересовавшись, пробормотал Гаррисон и двинулся вперед.

С побелевшим как мел от ужаса лицом Мирра удерживала его, прильнув к нему.

— Нет, ты не должен этого делать! Если ты разбудишь Спящего, его сновидение окончится — мы и все остальное из его грез, что возникло на острове, исчезнет!

— Чепуха, — сказал он, но Мирра продолжала удерживать его.

— Помнишь, ты пообещал мне не подходить к нему! — ее голос дрожал от неподдельного ужаса.

Гаррисон смягчился, увидев как потрясло девушку его намерение.

— Хорошо, — сказал он ей. — Я оставлю его в покое.

Мирра тотчас боязливо увела его с залитой солнечным светом поляны назад в тенистый лес. Тревожно оглядываясь назад, она торопливо шла обратно тем же путем.

— Если бы ты разбудил его, ты бы погубил нас всех, — прошептала она ему дрожащими губами. — Вот почему даже звери не подходят к Спящему — они знают об этом.

Гаррисон решил, что все более-менее становится понятно: когда-то на этом неизвестном острове существовали цивилизованные люди, которые так искусно забальзамировали мертвеца, что он мог лежать, не изменяясь, на этом ложе из красного дерева сколько угодно времени. Звери же, пугаясь мертвеца, будут избегать его.

И было совершенно очевидным предположить, что Мирра, выросшая в одиночестве на этом острове, примет труп за спящего человека и разовьет свою безумную идею о том, что все сущее на острове возникло из сновидений Спящего. У Гаррисона теперь не оставалось сомнений, что Мирра, как и он сам, была такой же несчастной, потерпевшей кораблекрушение, оказавшейся на острове много лет назад.

Она была по-детски счастлива и вздохнула с облегчением, когда они оставили лужайку со Спящим далеко позади.

— Теперь я поведу тебя к себе, Гаир-сон, — сказала она, пытаясь повторить имя так, как он назвал его ей.

Гаррисон задумчиво посмотрел назад и сказал:

— Мне бы хотелось когда-нибудь вернуться сюда и взглянуть на него поближе.

Тотчас же паническое выражение вновь появилось на лице Мирры. Она беззащитно прижалась к нему, и ее глаза выражали отчаянную мольбу.

— Гаир-сон, ты никогда не должен прикасаться к Спящему! Случится так, как я сказала, если он когда-либо проснется, мы — его сновидение, найдем тогда свой конец. Обещай мне, что ты никогда не прикоснешься к нему!

Он не мог не чувствовать, как ее сердце обрывается от ужаса.

— Хорошо, Мирра, — сказал он успокаивающе. — Я обещаю никогда не прикасаться к нему.

Вскоре они подошли к жилищу Мирры. Оно стояло на поросшем лесом склоне в северной части острова, среди больших деревьев. Рядом резво сбегал вниз небольшой пенящийся ручеек, к которому уютно прижалась изящная беседка из сплетенных зеленых веток ивы.

Мирра показала ему, как она сделала из веток дверь, которую можно закрывать по ночам, чтобы не могли пробраться звери, показала фрукты и орехи, собранные ею на обед, и мягкое ложе, которое она соорудила из душистых стеблей папоротника.

— С тобой здесь не будет одиноко, Гаир-сон, — сказала она нежно.

— Но я не могу жить здесь вместе с тобой, — возразил он.

— А почему нет? — спросила Мирра с озадаченным выражением в чистых глазах. — Хижина достаточно просторна для нас обоих.

Гаррисон неуклюже попытался объяснить. Ее глаза наполнились слезами, и мягкие губы задрожали:

— Я тебе не нравлюсь, Гаир-сон.

Торопливо он попытался успокоить ее. Обнимая ее, он внезапно ощутил всю нежную призывную красоту грациозного тела, которое едва покрывала короткая туника, чистого лба и широко открытых обиженных темных глаз под шелковистыми черными волосами.

— Мирра, — прошептал Гаррисон, крепче сжимая девушку в объятиях, его рука гладила шелковистые, пахнущие благовониями волосы. — Мирра… Мирра…

Так началась жизнь Гаррисона с Миррой на острове. Это была фантастическая жизнь, и тем не менее в последующие несколько дней она стала для него более реальной, чем вся его предыдущая жизнь в деловом, суетливом мире.

Именно Мирра своей теплотой сделала этот мир реальным для него. Ему казалось, что он никогда ранее не знал, что такое любовь, пока не встретил эту девушку, так похожую на ребенка в своей простоте, удивительно женственную в своем нежном очаровании и преданности ему.

Он много размышлял о том, как Мирра оказалась на острове, как она выжила и выросла здесь. А она могла рассказать ему очень мало. Ее представления о времени были очень смутными. Она говорила, что жила на острове так же, как сейчас, с тех пор как Спящий увидел ее в сновидении.

И когда Мирра говорила так серьезно о Спящем, Гаррисон обычно улыбался и нежно привлекал ее к себе. Он больше не делал попыток разуверить ее в этой иллюзии, поскольку видел, что ничто не может поколебать ее странную веру. Но Гаррисон часто задумывался о том безжизненном теле, что лежало на ложе из красного дерева.

На третье утро Гаррисон и Мирра спустились из хижины по лесистому склону и остановились в удивлении. У подножия холма появилось небольшое озеро — голубое, сверкающее маленькое озерцо, которого не было там еще предыдущей ночью.

Мирра радостно хлопнула в ладоши:

— Смотри, Гаир-сон! Спящему приснилось озеро!

— Ты думаешь Спящий это озеро тоже увидел в сновидении? — спросил Гаррисон, хотя он и сам был удивлен.

— Конечно, — сказала она с уверенностью.

Он рассмеялся.

— Просто ночью что-то запрудило этот ручеек, — вот откуда взялось озеро.

— Это не так, — заявила Мирра — Это — сновидение Спящего.

— Мы таковы, какими нас делают сны, — процитировал, улыбаясь, Гаррисон — Не важно, откуда оно в взялось, мне оно кажется подходящим местам для того, чтобы поплавать. Пойдем искупаемся!

Но в последующие несколько дней произошли события, которые Гаррисону оказалось объяснить труднее, чем озеро.

Так, например, появились слоны. Однажды в полдень Гаррисон увидел их — двух огромных горбатых серых исполинов, тяжеловесно шагающих в отдалении по лесу. От удивления он прирос к земле.

— Почему ты не сказала мне, что на острове есть слоны? — воскликнул Гаррисон, обращаясь к девушке.

Мирра покачала головой.

— Их не было до сих пор, Гаир-сон. Должно быть они приснились Спящему.

— Чепуха, — сказал он нетерпеливо. — Они были на острове — просто ты с ними раньше не встречалась.

И тем не менее он засомневался. За последние несколько дней они с Миррой обошли весь остров и не видели ни слонов, ни их следов, а сейчас они вдруг появились. Точно так же обстояло дело с гигантскими, размером в три фута, голубыми бабочками, которых он увидел на следующий день, и тюленями, появившимися в озере днем позже. Раньше их там не было — сейчас они там были. И Мирра с обезоруживающей простотой объяснила, что они тоже приснились Спящему.

— Спящему, как бы не так! — сказал нетерпеливо Гаррисон. — Я пойду посмотрю на него снова, — сказал он Мирре.

— Ты не будешь подходить слишком близко к Спящему — не станешь дотрагиваться до него? — взволнованно умоляла Мирра. — Помни, ты обещал мне.

— Я сдержу свое обещание, — успокоил он ее.

— Я пойду с тобой, — объявила Мирра.

— Ты не доверяешь мне, не так ли? — улыбнулся он.

— Не в этом дело, Гаир-сон, — сказала она серьезно. — Но мы были так счастливы — я боюсь, как бы ты не сделал чего-нибудь такого, что может разбудить Спящего и покончить с нами и со всем, что здесь есть.

Всю дорогу, пока они шли по лесу, Гаррисон нежно обнимал Мирру. Вскоре перед ними открылась та самая молчаливая и торжественная поляна, окутанная зеленым полумраком, куда, казалось, не рискнет выйти ничто живое. Гаррисон чувствовал, как колотится сердце девушки, когда они подходили к залитому солнцем кругу в центре поляны.

Как и в прошлый раз ослепительно сверкал хрустальный помост, и на нем по-прежнему стояло ложе из красного дерева, на котором покоилось тело Спящего. Он лежал как прежде, завернутый в золотистую мантию, прикрыв рукой повернутую вниз голову.

— Это необъяснимое чудо сохранности, — пробормотал, уставившись на Спящего, Гаррисон. — Археологи сошли бы с ума, если б смогли осмотреть…

Он замолчал, заметив, что Мирра, стоящая рядом с ним, задрожала. Девушка произнесла, задыхаясь:

— Посмотри — Спящий зашевелился и вздохнул!

На мгновение Гаррисону показалось, что он действительно увидел едва уловимое движение под золотистым саваном, и будто почудился низкий, протяжный стон. Но он тут же отмел эту фантастическую иллюзию.

— Это всего лишь подул ветерок и пошевелил накидку, Мирра, — сказал он.

Но ее лицо было искажено в ужасе.

— Гаир-сон, давай уйдем отсюда, скорее! У Спящего плохие сны, а это значит, что на острове появится зло!

В страхе она торопливо уводила его назад через поляну.

— Я боюсь, Гаир-сон! Спящий стонал — ему снятся дурные сны.

Он крепко обнял ее трепещущее тело:

— Не пугайся, Мирра…

Ночью страх добрался и до самого Гаррисона. Мирра безмятежно спала в его объятиях в маленькой хижине, когда он, внезапно проснувшись, услышал странные тяжелые шаги снаружи, гнусавое ворчание, неуклюжее царапание двери. В следующий миг примитивная дверь была сорвана и на фоне звездного неба он увидел темные силуэты стоящих снаружи существ. Громадные, сгорбленные, покрытые шерстью человеческие существа, больше похожие на зверей, чем на людей, с кривыми, как у горилл, конечностями и звериными рылами, со сверкающими в темноте зелеными глазами. Вскрикнула, проснувшись, Мирра:

— Это они — порождения зла, те самые, что приснились Спящему!

Услышав голос девушки, звероподобные фигуры, выкрикивая и хрюкая, попытались войти. Покрытые шерстью руки потянулись в темноте к ней… Гаррисон наконец вышел из внезапно охватившего его транса, ужаса и отвращения, и совершенно взбесился.

Он вслепую наносил удары по волосатым монстрам, издавая дикие звуки. Люди-звери проворно выскочили из темной хижины и, быстро работая кривыми ногами, побежали назад в лес.

— Мирра, нам нужно выбираться отсюда, пока они не вернулись! — закричал срывающимся голосом Гаррисон. — Бежим скорее!

Подхватив девушку на руки, он выскочил из хижины, и помчался что есть духу. Спустя несколько мгновений они услышали яростный рев чудовищ, ломающих хижину. Поспешное бегство привело их с Миррой в темные заросли высоких кустов.

— Гаир-сон, эти звери — то, что приснилось Спящему сегодня, когда мы наблюдали за ним! — вскрикнула Мирра, содрогаясь от рыданий. — Я знала, что у него был дурной сон.

— Тихо! Слышишь? — внезапно прервал ее Гаррисон.

Они услышали приближающиеся сердитые бормочущие выкрики.

— Боже, они идут по нашему следу! — вскричал ошеломленный Гаррисон.

Он отломил большой сук и, сжав в руке эту примитивную дубинку, они побежали в глубь леса, спотыкаясь в темноте. А следом за ними неслась погоня.

Целую вечность они бежали по ночному лесу, пытаясь оторваться от погони уклоняясь в стороны, но гомонящая грязная орда все время неотступно следовала за ними. Бледная заря застала их у южной оконечности острова. Мирра совершенно выбилась из сил.

— Мы не можем все время бежать, — хрипло произнес Гаррисон, — Рано или поздно они нас настигнут.

И вдруг его изможденное лицо засияло надеждой.

— Может быть они не пойдут за нами на ту поляну, где лежит Спящий! Ни одно живое на острове никогда не появляется там.

— Нет, давай не пойдем туда! — вскричала Мирра.

Но Гаррисон не стал слушать ее протестов и отчаянно потащил ее через лес к молчаливой, полной торжественности поляне, что лежала в такой же как прежде тишине, встречая лучи восходящего солнца.

Он положил теряющую сознание девушку в дюжине футов от хрустального возвышения. Темная фигура Спящего была по-прежнему неподвижна.

— Я боюсь, — прошептала Мирра, боязливо поглядывая на ложе.

— Я думаю, здесь мы в безопасности, — тяжело дыша, проговорил Гаррисон. — Они не посмеют…

— Гаир-сон!

Из леса на поляну выбежала грязная, покрытая шерстью орда — люди-звери!

Крик Мирры подбросил Гаррисона. Оказавшись на ногах, он резко бросился им навстречу. Короткими, яростными ударами тяжелой дубинки он раскроил черепа двух зловещих созданий как яичную скорлупу.

В стремительном натиске, сопровождавшемся пронзительными криками звериной ярости, с обезображенными рылами, исходящими слюной от неистовства, остальные монстры тянулись к нему невероятно мощными лапами. Он исступленно бил дубинкой, сокрушая кости и плоть страшилищ. Мирра снова закричала.

Повернувшись на долю секунды, Гаррисон хрипло закричал. Трое чудовищ в пылу схватки оставили его, обошли вокруг и схватили девушку. Беззащитное тело, бьющееся в волосатых руках, при виде этого зрелища у Гаррисона кровь застыла в жилах. И прежде чем он успел повернуться назад, его тоже крепко схватили мохнатые лапы.

— Мирра! — безумно выкрикнул он, борясь с нападающими, пытаясь пробиться к ней на помощь.

Он заметил мертвенную бледность лица, увидел ее широко раскрытые от ужаса глаза. Услышал ее отчаянный крик.

— Гаир-сон! Разбуди Спящего! Пусть лучше все мы, все, что вокруг лас, исчезнет, чем умереть вот так…

Он не мог пробиться к ней. Царапающие волосатые руки, которые вот-вот свалят его на землю, мешали ему.

— Разбуди Спящего, Гаир-сон! Покончи со всем…

Люди-звери наконец повалили Гаррисона на колени. Он сознавал, что не было никакой надежды спасти Мирру — никакой — кроме той безумной, подсказанной ею самой Он разбудит Спящего, даже если это погубит ее и все вокруг исчезнет, что ж, лучше ей встретить такой конец.

Гаррисон сделал последнюю попытку освободиться от хватающих, рвущих когтей. Ему удалось, замахнувшись, бросить дубину прямо в неподвижное тело на медно-красном ложе. Дубинка ударила по обнаженному плечу Спящего, и он увидел как потекла кровь из нанесенной раны. Спящий беспокойно зашевелился, приподнимаясь на ложе…

Туманная дымка покрыла внезапно все вокруг. Деревья, трава, помост и ложе, белое тело Мирры и волосатые люди-звери — все внезапно начало тускнеть, исчезать. И Гаррисон почувствовал, что его собственное тело тоже исчезает, растворяется.

Тускнеющим взором он наблюдал, как Спящий садится и открывает глаза. И в последний момент, прежде чем его телу и всему вокруг исчезнуть полностью, Гаррисон увидел и узнал лицо Спящего.

Это было его собственное лицо! Он, Гаррисон, исчезал, как, и все вокруг, но Спящий тоже был Гаррисоном, и сейчас он проснулся!

Он успел осмыслить это невероятное происшествие прежде чем сознание окончательно покинуло его с тем, чтобы в следующий момент внезапно снова прийти в себя. Гаррисон обнаружил себя сидящим на солнцепеке, с затекшими конечностями и совершенно одиноким. Мирра, люди-звери и все прочее исчезло. Он, Спящий, пробудился.

Гаррисон осмотрелся вокруг. Он лежал на голой скале, а вокруг него простирался безжизненный, бесплодный, скалистый остров, без единой частицы живого, без единого пятнышка зелени. И Гаррисон зарыдал, осознав это.

Он, который, спотыкаясь, выбрался на берег и измученный погрузился здесь в тяжелый сон, и был тем самым Спящим. И его сновидения создали и лес, и зверей, и Мирру и даже создали Гаррисона — из сна, похожего на него самого, который жил и любил в этом царстве грез. Он проснулся, и сновидение растаяло, и его творения исчезли.

Что-то заставило его повернуть опущенную голову к морю. Там, вдали, виднелось темное пятнышко судна, направлявшегося к острову…

Капитан танкера посочувствовал потерпевшему кораблекрушение, который лежал сейчас на койке в его освещенной лампой каюте, испытывая удовлетворение от того, что его поиски спасшихся с «Мэри Д.», которые он начал сразу же по получении сигнала бедствия с обреченного сухогруза, наконец, увенчались спасением по крайней мере одного человека. Но сейчас добродушное лицо седовласого моряка выглядело обеспокоенным, и он заговорил неохотно:

— Я не сомневаюсь, что тебе приснился какой-то дикий сон. Лежать в бреду на этом каменистом острове — с кем не случится подобное?

— Это был не просто бред — это сновидение было реальностью! — вскричал Гаррисон. — Все эти вещи, которые мне снились — и лес, и звери, и девушка, и другой я — все они существовали в действительности, так или иначе, пока я лежал и видел их в своих снах.

— О послушай, — сказал ему капитан. — Ты слишком умен, чтобы поверить в это.

— И тем не менее я верю в это, — упорствовал Гаррисон. В его глазах блестели слезы. — Я верю, что встретил единственную девушку, которую смог полюбить, в сновидении, которое было реальным и цельным, пока оно продолжалось. Как сновидение превратилось в реальность? Я не знаю… не знаю. Возможно какое-то странное силовое поле окутывало этот остров и настроилось на психо-излучения находящегося в бессознательном состоянии мозга. Что бы ни послужило причиной этого, я уверен, что это было реальностью. Уверен, благодаря вот этому.

И он закатал рукав, обнажив плечо. На плече была свежая, кровоточащая рана.

— Это ссадина, которую тот, другой Гаррисон, Гаррисон из сновидения, нанес Спящему, бросив дубинку. У меня ее не было, когда я заснул на острове.

Похитители звезд ^{(из цикла «Межзвездный патруль»)}

Человек, который вернулся

Придя в себя, Джон Вудфорд в первые несколько секунд не мог понять, где он лежит, только ощутил, что находится в абсолютной темноте и воздух, которым он дышит, тяжелый и спертый. Он чувствовал слабость, и его поначалу мало интересовало, где он находится и как сюда попал.

Впрочем, Вудфорд сообразил, что находится не у себя дома в кровати — там никогда не было так темно и душно, как здесь. Дом! Воспоминания о нем возродили в помраченном сознании Джона Вудфорда и другие: о жене и сыне. Он также вспомнил, что был болен, очень болен. Вот и все, что Джон мог припомнить на данный момент.

Что за место, куда его принесли? Почему тьма была такой непроницаемой, а тишина такой безмолвной? И почему рядом с ним больше никого не было? Он был болен, и врачам и сиделкам следовало бы лучше заботиться о нем. В его мозгу росло раздражение.

Затем он начал ощущать, что ему стало тяжело дышать. Спертый воздух, казавшийся теплым, обжег его легкие. Почему никто не откроет окно? Его раздражение поднялось до такого уровня, что привело его мускулы в движение. Он приподнял правую руку, чтобы дотянуться до звонка или кнопки.

Рука медленно продвинулась только на несколько дюймов в сторону и затем была остановлена прочным барьером. Слабые пальцы исследовали его. Перед ними, казалось, была цельная стена из дерева или металла, покрытая гладкой материей. Рука двигалась вдоль всей правой стороны, и когда он приподнял левую руку, то нащупал такую же стену с другой стороны.

Его раздражение дало волю воображению. Почему, черт возьми, они положили его, больного человека, в такое узкое место? Почему его плечи упираются с одной и другой стороны? Но он сказал себе, что скоро узнает причину. Вудфорд попытался подняться, чтобы позвать тех, кто должен был ухаживать за ним.

К его полному удивлению, его голова ударилась о подобную атласную стену. Он поднял руку и в замешательстве понял, что эта стена или потолок простирались над ним от головы до ног. И лежал он на такой же покрытой атласом поверхности. Почему, во имя всего святого, они положили его в эту атласную коробку?

Мысли Вудфорда находились в полном замешательстве, когда объявилась новая причина для возмущения. Воротничок рубашки сильно давил на горло. Это был высокий тугой воротник, вжимавшийся в его плоть. Это тоже стало для него загадкой. Зачем на нем тугой воротник? Зачем они одели больного человека в парадный костюм и положили в эту коробку?

Внезапно Джон Вудфорд издал крик, и эхо его крика отдалось в его ушах подобно отвратительному, демоническому смеху. Он вдруг все понял. Он, Джон Вудфорд, больше не был больным человеком. Он был мертвым! Или они решили, что он мертв, положили его в гроб и закрыли. Он был похоронен! Заживо!

Страхи, таившиеся в нем при жизни, вырвались теперь наружу. Его секрет, его мрачное предчувствие стали ужасной реальностью. С раннего детства он боялся именно этого кошмара, так как знал, что склонен к каталептическим снам, которые едва ли можно отличить от смерти. По ночам ему снились ужасы погребения заживо. Даже когда каталепсия у него прошла, страх остался.

Вудфорд никогда не говорил ни жене, ни сыну о своих страхах, но они преследовали его всю жизнь. Джон заставил своих домочадцев дать обещание, что после смерти он не будет сожжен, а будет похоронен в склепе вместо земли. Вудфорд считал, что в том случае, если он окажется мертв не по-настоящему, эти меры предосторожности смогут спасти ему жизнь. Но теперь он осознавал, что одинок перед лицом ужасной судьбы, которой так боялся. Он, Джон, лежал в гробу в каменном склепе на тихом кладбище. Его крики никто не мог услышать за стенами склепа, возможно, даже за стенками гроба. Пока он находился в каталептическом сне, то почти не дышал, но теперь, когда он проснулся, ему требовался воздух, а воздух в гробу быстро убывал, и он был обречен умереть от удушья.

Джон Вудфорд на мгновение обезумел. Он кричал, хотя спазмы страха сдавливали его горло. Он упирался руками и ногами в твердую атласную поверхность над собой. Он стучал в крышку гроба сжатыми до боли кулаками, но крышка была прибита крепко.

Вудфорд кричал до тех пор, пока его горло не пересохло настолько, что больше не издавало ни единого звука. Он скреб изнутри по крышке гроба до тех пор, пока не поломал все ногти о металл под атласным покрытием. Он пытался стучать головой, но вскоре, обессиленный, откинулся назад.

Несколько мгновений Вудфорд лежал не в состоянии сделать ни одного движения. Его мозг рисовал живые картины ужасов. Теперь воздух казался еще более горячим, с каждым вдохом все сильнее обжигал легкие. С внезапным приливом энергии Джон закричал снова. Это не помогло.

Вудфорд оказался в ужасной ситуации. Но он должен был сделать все возможное, чтобы не поддаться панике. У него осталось не так уж и много времени, он просто обязан использовать его самым рациональным образом, чтобы найти возможность вырваться из этой тюрьмы.

С этим решением он немного успокоился и начал совершать пробные движения. Джон вновь сжал кулаки и забарабанил по потолку. Это не помогло. Руки были так близко прижаты к его телу узостью гроба, что он не мог нанести ни сильного удара, ни рвануться вперед.

А что же ноги? Лихорадочно он попытался совершить несколько движений, но вскоре понял, что удары ногами вверх еще менее эффективны. Вудфорд подумал о возможности согнуть ноги в коленях и выбить крышку, но понял, что не может поднять колени достаточно высоко и что ступни скользят по гладкой атласной поверхности.

Теперь уже каждый вдох иссушал его легкие и носоглотку. Ему казалось, что весь его мозг в огне. Вудфорд чувствовал, что силы убывают и скоро он потеряет сознание. Все, что он еще мог сделать, он должен был делать быстро. Лишний раз ощутив под руками вокруг себя мягкий атлас, он почувствовал всю ужасную иронию случившегося. С такой любовью он оказался погребен в этой смертельной ловушке.

Вудфорд попытался повернуться на бок, так как подумал, что сможет использовать плечо, чтобы надавить на крышку. Но повернуться оказалось не так-то просто в узком гробу и требовало множества маленьких толкательных движений — медленный и мучительный процесс.

Джон Вудфорд толкался до тех пор, пока не повернулся на левый бок. Тогда он почувствовал, что его правое плечо прикоснулось к потолку. Он уперся левым плечом в пол и со всей оставшейся у него силой надавил на потолок. Никакого результата. Крышка не двинулась, как и прежде.

Он надавил вновь. Отчаяние пронзило его сердце. Он знал, что очень скоро силы покинут его и он сдастся. В его ушах уже раздавался шум. У него оставалось совсем немного времени. В порыве отчаяния он вновь надавил на крышку.

И в этот буквально последний момент раздался скрежет. Этот звук для него стал подобен райской музыке надежды. Джон давил и давил на крышку, не обращая внимания на боль в плече.

Вновь раздался скрип, затем треск ломающихся металлических зажимов. И когда он предпринял еще одну отчаянную попытку, крышка распахнулась и с тяжелым клацаньем ударилась о каменный пол. Поток холодного воздуха устремился ему в лицо. Джон с трудом перевалился через край гроба и, сделав несколько шагов, упал на пол.

Прошло минут десять, прежде чем он взял себя в руки и, собравшись с силами, поднялся. Он стоял внутри маленького склепа, где единственным гробом был его собственный. Внутри склепа царила темнота, лишь слабый свет звезд пробивался через окошко вверху.

Джон Вудфорд доковылял до тяжелых дверей склепа и нащупал замок. Это место навевало на него слепой ужас. Там, на полке позади него, гроб с откинутой крышкой возле стены, казалось, широко раскрывал рот, пытаясь его проглотить.

Он судорожно старался отпереть замок. Что, если он не сможет выбраться из склепа? Но вскоре Джон сообразил, что тяжелый замок на самом деле изнутри открыть легко. Ему удалось повернуть защелку и откинуть задвижку. Тяжелые двери распахнулись, и Джон Вудфорд вступил в ночь.

Он стоял на ступенях склепа, охваченный невыразимыми эмоциями. Перед ним в звездном свете раскинулось кладбище. Оно напоминало мистический город, наполненный призраками и тенями. Маленькие кусочки льда блестели там и тут, а воздух был холодным и острым. За низкими стенами кладбища мерцали огни города.

Вудфорд уверенно направился через кладбище, не обращая внимания на холод. Где-то среди огней города существовал и его огонек. Его дом, жена, сын, думающие, что он мертв, оплакивающие его. Как рады они будут, когда он вернется к ним живой. Его сердце рвалось наружу, когда он представлял себе картину их удивления и радости.

Джон подошел к низкой стене кладбища и быстро перелез через нее. Было уже за полночь. В этой отдаленной части города не было видно ни машин, ни пешеходов.

Вудфорд спешил вдоль по улице. Он проходил мимо людей, глядевших на него с удивлением, и только через некоторое время сообразил, насколько странно он выглядит. Мужчина средних лет, одетый в парадный костюм без шляпы и пальто, — довольно странное зрелище на окраине в зимнюю ночь…

Но Джон не обращал внимания на их взгляды. Он поднял воротник пиджака, чтобы немного согреться. Но и так из-за переполнявших его эмоций он едва чувствовал холод. Джон хотел скорее попасть домой, вернуться к Хелен, обрадоваться ее замешательству и смущению, когда она увидит его восставшим из мертвых.

Подъехало такси, и Джон Вудфорд сделал шаг вперед, намереваясь остановить его, но тут же отступил назад. Он автоматически опустил руку в карман и обнаружил, что тот абсолютно пуст. Конечно же, этого и следовало ожидать. В карманы покойнику денег не кладут. Не важно. Он доберется и пешком.

Дойдя до той части города, где находился его дом, он мельком взглянул на витрину магазина и увидел на отрывном календаре большую черную дату, которая заставила его замереть. Это была дата на десять дней позже той, которую он помнил. Его похоронили больше недели назад.

Больше недели в гробу. Это казалось невероятным, ужасным. Но он говорил себе, что сейчас это ничего не значит. Это только сделает радость его жены и сына большей, когда они обнаружат, что он жив. Самому Вудфорду казалось, что он возвращается скорее из путешествия, чем с того света.

Он спешил по усаженной деревьями улице, где стоял его дом, и почти смеялся вслух, представляя, какое удивление вызовет его появление у некоторых друзей. Они примут его за привидение или ходячего мертвеца и, возможно, в ужасе побегут от него.

Но с этой мыслью пришла другая. Он не должен вот так внезапно появиться перед Хелен, иначе шок может убить ее. Ему необходимо что-то придумать, чтобы смягчить удар. Он должен быть уверен, что не напугает ее слишком сильно.

С этим решением, дойдя до большого дома на краю улицы, Вудфорд повернул во двор, вместо того чтобы подойти к парадному входу. Он видел, что в доме светятся окна библиотеки, и направился к ним. Джон решил посмотреть, кто там находится и кто сможет мягко сообщить новость о его возвращении.

Вудфорд бесшумно взобрался на террасу, приблизился к створчатому переплету и посмотрел внутрь.

Через шелковые занавески он ясно видел уютную обстановку комнаты с полками книг, лампами и камином. Хелен, его жена, сидела на диване вполоборота к окну. Рядом с ней сидел мужчина, в котором Вудфорд узнал одного из своих ближайших друзей — Куртиса Доуса.

Присутствие Доуса навело на мысль. Он попытается каким-либо образом выманить его из дома и попросит рассказать Хелен о его возвращении. При виде жены сердце Вудфорда радостно забилось.

По движениям губ и жестикуляции Джон увидел, что Куртис Доус заговорил. Его слова с трудом доносились до Вудфорда. Тогда он прижался к стеклу вплотную. Слова стали слышны четче.

— Ты счастлива, Хелен? — спросил Доус.

— Да, дорогой! Я очень счастлива, — ответила она, поворачиваясь в его сторону.

Из темноты в замешательстве Вудфорд пристально вглядывался в лицо жены. Как она может быть счастлива, если знает, что ее муж мертв и похоронен?

Он вновь услышал голос Куртиса.

— Это тянулось так долго, Хелен. О Господи, сколько же лет я ждал!

Она нежно положила свою руку на его.

— Я знаю. И ты никогда не жаловался. Я всегда уважала твою преданность Джону.

Хелен задумчиво поглядела на огонь.

— Джон был хорошим мужем, Куртис. Он действительно любил меня. И я никогда не давала ему повода догадаться, что не люблю его, что в моем сердце только ты, его друг. Ты единственный, кого я любила. Но когда Джон умер, я не могла чувствовать горя. Я, конечно же, сожалела, но глубоко в сердце осознавала, что наконец-то мы свободны и можем любить друг друга.

Рука Куртиса нежно легла на ее плечо.

— Дорогая, ты не жалеешь, что я уговорил тебя выйти за меня замуж так быстро? Тебя не волнует, что люди могут говорить о нас?

— Меня не волнует ничего, кроме тебя, — ответила она. — Джон мертв. У молодого Джека свой собственный дом и жена. И нет никакой причины в мире, почему бы мы не могли пожениться. Я рада, что мы так и сделали.

В темноте на улице ошарашенный Джон Вудфорд видел ее сияющее лицо, глядящее на мужчину.

— Я горда наконец-то стать твоей женой, дорогой. Не важно, что кто-то может сказать о нас, — услышал Джон ее слова.

Вудфорд медленно отошел от окна. Он остановился в темноте под деревьями. Он был подавлен.

Так вот каким оказалось его возвращение домой из могилы! А он-то, глупец, ожидал увидеть у Хелен радость на лице.

Это не может быть правдой. Его слух обманул его. Хелен не может быть женой Куртиса Доуса. Но все же часть его разума безжалостно твердила ему — это правда, это правда, это правда.

Джон всегда подозревал, что чувства Хелен к нему были не такими сильными, как его к ней. Но он никогда и не мог предположить, что она любила Доуса. Теперь он припомнил частые визиты Куртиса, странное молчание между ними. Он припомнил тысячи мелочей, которые говорили об их любви, которую они хранили в тайне.

Что было ему, Джону Вудфорду, делать? Предстать перед ними и заявить, что они поторопились счесть его мертвым, что он вернулся, чтобы вновь заявить свои права на место в этой жизни и на свою жену?

Он не мог сделать этого. Если бы за все эти годы Хелен дала хотя бы одну причину сомневаться в ее верности, он бы в эту минуту не испытывал угрызений совести. Но после стольких лет молчаливой, смиренной жизни с ним он не мог сейчас предстать перед ней и разрушить ее долгожданное счастье, очернить ее имя.

Вудфорд горько усмехнулся. Что ему делать? Теперь Джон не мог позволить Хелен узнать, что он жив. Не мог вернуться в дом, который когда-то был его. И все же он должен пойти куда-то. Но куда?

С внезапным содроганием сердца он подумал о Джеке, его сыне. Он мог пойти к Джеку и ему сказать, что он жив. Джек-то уж будет вне себя от радости увидеть его и сохранит в тайне от матери факт его возвращения.

С этой мыслью, придавшей ему воодушевления, Джон Вудфорд направился обратно через двор к улице, по которой всего несколько минут назад радостно приближался к своему дому. Теперь он крался подобно вору, который боится, что его заметят.

Джон пошел к коттеджу своего сына. На улице никого не было. Мороз все усиливался, и время перевалило далеко за полночь. Он автоматически потер замерзшие руки и поспешил дальше.

Наконец Вудфорд подошел к маленькому коттеджу сына и почувствовал облегчение, увидев свет в окне первого этажа. А он-то боялся, что никого не окажется дома. Джон пересек замерзшую лужайку и направился к освещенным окнам. Он хотел убедиться, что Джек дома и один.

Джон заглянул внутрь. Джек сидел за маленьким столом, а его молодая жена, устроившись на ручке кресла, внимательно следила за тем, что он ей объяснял, глядя на лежащий на столе листок бумаги. Прижав лицо к холодной оконной раме, Джон Вудфорд мог слышать его слова.

— Смотри, Дороти, мы сможем сделать это, добавив наши сбережения к страховке отца, — говорил Джон.

— О да, — радостно воскликнула Дороти. — Это то, чего ты так долго хотел, — свое собственное маленькое дело.

Джек кивнул.

— Поначалу оно будет небольшим, но со временем вырастет. Это тот шанс, которого я так долго ждал, и я его не упущу. Конечно, — добавил он, его лицо погрустнело, — нехорошо так об отце. Но ведь он умер, а его страховка поможет нам открыть свое дело. Теперь возьми накладную… — он начал зачитывать ряд цифр внимательно слушающей Дороти.

Джон Вудфорд медленно отошел от окна. Он никогда не чувствовал себя таким растерянным и уничтоженным. Он совсем забыл о своей страховке. Теперь Джон узнал, что она выплачена, так как все думали, что он мертв.

Но ведь он не мертв. Он жив. Жив? Но если он даст знать об этом сыну, это положит конец его надеждам. Джеку придется вернуть страховку компании, поставив крест на долгожданном шансе начать собственное дело.

И тогда он, Джон Вудфорд, решил, что должен оставаться мертвым для жены и для сына. Вудфорд отошел от окна и растаял в темноте.

Дойдя до улицы, он остановился в нерешительности. Начал дуть холодный ветер, и Джон почувствовал, что замерзает без пальто. Он плотнее запахнул воротник на шее.

Вудфорд старался найти какой-то выход. Ни Хелен, ни Джек не должны узнать, что он жив, а значит, и никто в городе. Ему нужно покинуть город, убраться в какое-то другое место, жить под другим именем. Но ему не обойтись без помощи, без денег. Где он возьмет их? К кому он мог пойти, не боясь, что его воскрешение станет всем известно?

Говард Норс. Это имя невольно слетело с губ Вудфорда. Норс был его начальником, главой фирмы, в которой Вудфорд работал много лет. Джон был одним из старейших ее сотрудников. Говард Норс поможет ему устроиться на работу в каком-нибудь другом месте и сохранит его воскрешение в тайне.

Он знал, что дом Норса находится в нескольких милях от города. Но он не мог идти так далеко пешком. А на такси и трамвай у него не было денег. Ему придется позвонить Норсу.

Вудфорд пошел назад в направлении центра города, прорываясь сквозь ледяной ветер. Ему повезло найти круглосуточную закусочную, хозяин которой позволил ему воспользоваться телефоном. Онемевшими от мороза пальцами, он набрал номер Норса.

Вскоре на другом конце провода раздался сонный голос Говарда.

— Господин Норс, это Вудфорд, Джон Вудфорд, — повторил он несколько раз.

Говард Норс воскликнул:

— Да вы с ума сошли! Джон Вудфорд умер. Он похоронен две недели назад.

— Нет, я говорю вам, я Джон Вудфорд, — настаивал он. — Я вовсе не мертв. Я такой же живой, как и вы. Если вы приедете в город за мной, вы убедитесь собственными глазами.

— Я не собираюсь ехать в город в два часа ночи, чтобы посмотреть на маньяка, — резко ответил Норс. — Что бы вы там ни задумали, вы попусту теряете время.

— Но вы должны помочь мне, — кричал Вудфорд. — Мне нужны деньги, возможность выбраться из города так, чтобы никто не узнал. Я служил вам верой и правдой многие годы, и теперь вы обязаны мне помочь.

— Послушайте меня, кем бы вы там ни были, — рявкнул Норс с того конца провода. — Мне Джон Вудфорд сильно надоедал, когда еще был жив. Он был настолько неумелым, что нам стоило выкинуть его на улицу еще давным-давно, если бы не было его жалко. Но теперь, когда он мертв, вам больше не стоит беспокоить меня от его имени.

Раздался щелчок. Вудфорд не мог поверить услышанному, уставившись на телефон. Значит, вот что они думали о нем на самом деле? Значит, он был единственным, кто считал себя самым лучшим сотрудником.

Но должен же быть кто-то, к кому он мог бы обратиться, кого бы смог убедить, что Джон Вудфорд жив. Должен, должен быть кто-то, кто будет рад это узнать.

А как насчет Виллиса Грена? Грен был его самым близким другом после Куртиса Доуса. В прошлом он не раз одалживал Вудфорду деньги, и конечно же, будет рад помочь ему сейчас.

Поспешно Вудфорд набрал номер телефона Грена. В этот раз, услышав голос на противоположном конце, он стал более осторожен.

— Виллис, я должен вам кое-что сказать, что может показаться невероятным. Но вы должны поверить мне. Вы слышите меня?

— Кто это? И что, черт возьми, такое вы говорите? — потребовал удивленный голос Грена.

— Виллис, это Джон Вудфорд, ты слышишь? Это Джон Вудфорд. Все думают, что я мертв, но это не так. Мне нужно увидеть тебя.

— Что? — закричал голос на другом конце. — Да ты, наверное, пьян, приятель. Я собственными глазами видел Вудфорда в гробу. Я знаю, что он мертв.

— Я говорю тебе, это не так. Я не мертв. — Вудфорд почти кричал. — Мне нужны деньги, чтобы выбраться отсюда, и ты должен одолжить их мне. Ты всегда раньше мне одалживал, а теперь они нужны мне, как никогда. Мне необходимо выбраться отсюда.

— Ах, так вот в чем дело! Если я и помогал Вудфорду, то ты думаешь, что можешь выманить у меня деньги, просто позвонив и назвавшись его именем. Вудфорд был самой большой занудой в мире и постоянно занимал у меня деньги. Когда он умер, я почувствовал облегчение. А теперь ты пытаешься меня заставить поверить в то, что он вернулся из могилы, чтобы снова тянуть из меня доллары?

— Но я не умер. Я действительно Вудфорд, — слабо запротестовал Джон.

— Прости, старина, — услышал Вудфорд насмешливый голос Грена. — В следующий раз для шуток выбирай живого человека.

Он отключился. Джон Вудфорд медленно повесил трубку и вышел на улицу. Порывы ветра становились все сильнее и теперь приносили с собой облака белого снега, бившего в лицо. Он ковылял мимо закрытых магазинов. Его тело замерзло. Сознание тоже.

Не было никого, к кому он мог бы обратиться за помощью. Он все еще хотел выбраться из города. Но теперь он мог положиться только на себя самого.

Ледяные порывы ветра проникали через тонкий пиджак. Его руки онемели от холода.

Краем глаза он заметил горящую вывеску ночлежки и сразу же направился туда. Там он мог по крайней мере переночевать, а утром покинуть город.

Грязные люди, дремавшие в креслах, странно посмотрели на него, когда он вошел. Так же странно на него посмотрел и молодой клерк, к которому он направился.

— Я хотел бы переночевать здесь, — сказал он, обращаясь к клерку.

Клерк удивленно произнес:

— Вы что, шутите?

Вудфорд покачал головой.

— Нет, у меня нет ни гроша, а на улице холодно. Мне нужно где-то переночевать.

Клерк недоверчиво улыбнулся.

— Убирайся, пока я не вызвал полицейского.

Вудфорд посмотрел на свою одежду, на свой официальный костюм, высокий воротник, белую рубашку, начищенные кожаные ботинки и все понял.

Он в отчаянии произнес, обращаясь к клерку:

— Но эта одежда ничего не значит. Я говорю вам, у меня нет ни гроша.

— Может, ты все-таки сам уберешься, пока я тебя не вышвырнул отсюда, — потребовал клерк.

Вудфорд попятился к двери и вновь оказался на морозе. Ветер и снег усиливались. Вскоре весь пиджак Вудфорда оказался засыпан снегом.

Ему казалось странной шуткой, что роскошь его погребального костюма не давала ему возможности получить помощь. Он даже не мог попросить милостыню. Кто подаст нищему, одетому в парадный костюм?

Вудфорд чувствовал, как дрожало его тело, а зубы стучали от лютого мороза. Если бы он только мог спрятаться от порывов ледяного ветра. Его глаза в отчаянии шарили по улице в надежде найти хоть какое-то убежище.

Наконец он увидел глубокий дверной проем и втиснулся в него, спасаясь от ветра и снега. Но не успел он сделать это, как услышал звук тяжелых шагов, которые остановились возле него. Дубинка ударила его по ногам. Не терпящий возражений голос приказал ему встать и идти домой.

Вудфорд и не пытался объяснить полицейскому, что он не пьяница, упавший по дороге. Джон с трудом поднялся и побрел, по дороге, не в состоянии видеть дальше, чем несколько футов перед собой, из-за сильного снегопада.

Снег забивался в тонкие туфли, и его ноги скоро стали холоднее, чем тело. Он волочился медленным шагом, с трудом пробиваясь через пургу.

Вудфорд с трудом осознавал, куда он движется, но неожиданно все же разглядел, что темные витрины магазинов уступили место низкой стене. Внезапно он узнал ее. Это была стена кладбища, которое он покинул несколько часов назад. Кладбища, на котором находился склеп. Его склеп. Склеп, из которого он убежал.

Склеп. Почему он не подумал об этом раньше? Склеп будет убежищем от ледяного ветра и снега. Он может остаться там на ночь, и никто его не заметит.

На мгновение Вудфорд замер, вспомнив о своих недавних кошмарах. Осмелится ли он вернуться в то место, из которого с таким трудом выбрался? Но в этот момент сильный порыв ветра ударил ему в лицо, и Джон принял решение. Склеп станет для него убежищем. А это было все, чего так хотело его замерзшее тело.

С трудом он перебрался через ограду и пошел мимо белых кладбищенских монументов к своему склепу. Падающий снег заметал его следы.

Вудфорд добрался до склепа и возбужденно дернул железную дверь. Он боялся, что захлопнул ее, когда выходил. Но, к его облегчению, дверь открылась. Джон вошел и закрыл ее за собой. Внутри было темно. Но по крайней мере здесь он оказался недосягаем для ветра и снега, и его уставшее тело наконец-то почувствовало облегчение.

Вудфорд присел на край выступающей стены. В конце концов, это крыша на ночь. Горько, что пришлось вернуться сюда. Но он был благодарен судьбе, что у него есть хотя бы такое убежище. Утром, когда пурга окончится, он сможет выйти и покинуть город. И никто его не увидит.

Джон сидел и слушал, как снаружи завывает вьюга. В склепе было холодно, очень холодно. Он почувствовал, как немеют его ноги. Тогда он встал и начал ходить туда-сюда, пытаясь согреться.

Если бы у него только было одеяло или пальто, чтобы накрыться. Он замерзнет здесь на каменном полу. Затем, сделав случайное движение в сторону, он наткнулся на гроб. Новая идея пришла ему в голову.

Гроб. Ведь он покрыт шелком и атласом. В гробу будет тепло. Лучше уж он будет спать в нем, чем на холодном каменном полу. Но осмелится ли он вновь лечь в него?

В душе вновь зашевелились прошлые ужасы. Но они ничего не значат. В этот раз гроб не будет закрыт. Его замерзшая плоть молила о тепле, которое могла дать обивка.

Медленно, осторожно он забрался в гроб и вытянулся внутри. Шелк и атлас, окружавшие его, несли долгожданное тепло. С довольным видом он положил голову на мягкую маленькую подушечку. Так было лучше, и он даже почувствовал некоторый комфорт.

Но полежав немножко, понял, что его тело все еще мерзнет. Холодный ветер пробирает до костей. Если он закроет крышку, то холод его больше не побеспокоит.

Вудфорд поднялся, дотянулся до тяжелой металлической крышки и закрыл ее над собой. Он оказался в полной темноте. Но зато стало значительно теплее, и он согрелся.

Все же намного удобнее было с закрытой крышкой. Тепло теперь охватило все его тело, а воздух внутри гроба согрелся и поплотнел. Вдыхая этот теплый воздух, Джон неожиданно почувствовал сонливость.

Становилось труднее дышать. Вудфорд понимал, что нужно бы приподнять крышку и впустить немного свежего воздуха. Но ему так не хотелось этого делать. Снаружи было так холодно, а здесь так тепло. Его все сильнее клонило в сон.

Что-то подсказывало ему, что он может задохнуться. «Ну и что?» — пронеслась в голове мысль. Ему здесь намного приятнее, чем снаружи. Он был глупцом раньше, пытаясь убежать из этого удобного гроба, чтобы вернуться в беспокойный мир.

Нет уж, гораздо лучше здесь, в тепле и темноте. И в забытьи, которое приближалось. Никто и не узнает, что он выходил отсюда. Все будет так, как прежде. И с этой спокойной уверенностью Джон Вудфорд все глубже и глубже проваливался в небытие, из которого на этот раз возврата не было.

Судный день

Услышав впереди в кустах шум, Харл, подобно статуе, замер на месте в залитом лунным светом лесу.

Затем он поднял в боевой готовности короткое острое копье и прислушался. Ветер играл листьями деревьев. Он вновь услышал шум, на этот раз намного ближе.

«Кто-то из клана Когтя, — подумал Харл и удивился: — Как он мог оказаться так далеко на востоке?»

Харл был похож на человека, хотя человеком не был. На Земле больше не осталось людей. У него была коренастая прямая фигура, покрытая длинной коричневой шерстью, но он не походил и на человекообразную обезьяну, потому что его голова имела продолговатую форму. На темном лице горели настороженные глаза.

Когда он сделал короткий вздох, обнажились белые зубы и показался ярко-красный язык. Несмотря на его прямую осанку, копье и пояс, в нем было что-то от огромной собаки.

И это не казалось странным, ведь существа, подобные Харлу, — клан Шерсти, — еще не так давно были настоящими четвероногими существами.

Внезапно из кустов впереди донесся шипящий голос:

— Кто идет? Привет и мир вам от С'Сана из клана Когтя!

Харл ответил:

— Харл из клана Шерсти! Привет и мир вам!

Убедившись в безопасности, из кустов появился обладатель шипящего, мурлыкающего голоса.

С'Сан из клана Когтя был тоже человекоподобным существом и обладал столь же прямой осанкой. Но его предки явно происходили из семейства кошачьих, в отличие от собачьих предков Харла. Его тело было покрыто рыжеватой шерстью, а острые кончики ушей, светящиеся зеленые глаза, руки и ноги с острыми когтями выдавали в нем потомка кошачьей расы.

Эти двое говорили друг с другом на скудном языке, который использовали для общения остальные кланы леса. Отличия были только в акценте: С'Сан растягивал слова своим шипящим голосом, а Харл выдавал короткие, лающие фразы.

— Ты зашел далеко на восток, брат! — с удивлением произнес Харл. — Я не ожидал никого встретить так близко к большой воде.

— Действительно далеко! — воскликнул С'Сан. — Я принес удивительную новость из края Плачущих Камней!

Харл был поражен. Если и существовала какая-то зона во всех лесах, к которой кланы никогда не приближались, так это были Плачущие Камни.

Это странное место у моря было проклято. Проклято памятью древних ужасов и страхов. Даже Харл осмеливался смотреть на него только с большого расстояния.

— Ты был у Плачущих Камней? — переспросил он, удивленно глядя на С'Сана.

Зеленые глаза человека-кошки блеснули.

— Только у северных скал. Но оттуда я мог хорошо видеть. Наступила ночь. Камни еще не плакали, поэтому я осмелился приблизиться.

Я смотрел и увидел ужасную вещь. С неба упала звезда на Плачущие Камни. Она падала медленно, ярко сияя, пока не упала на Камни. И, лежа на Камнях, она все еще продолжала сиять. Я поспешил, чтобы сообщить эту новость всем кланам.

Карие глаза Харла расширились от удивления.

— Звезда упала с неба? И что это значит? Неужели мир снова сгорит?

— Я не знаю, — пробормотал С'Сан. — Но, может, другие знают. Трондор из клана Копыта — самый мудрый из всех. Давай ему сообщим эту новость.

— Сначала я должен сам увидеть эту звезду! — заявил Харл.

Человек-кошка не согласился с ним:

— До Плачущих Камней далеко! Нам придется потратить несколько часов.

Но Харл возразил:

— Если никто, кроме тебя, не увидит ее, кланы могут не поверить тебе.

Этот аргумент убедил С'Сана.

— Хорошо! Я пойду вместе с тобой туда. Мы можем пойти по моим следам.

Тихо, словно тени, две непохожие друг на друга фигуры бежали через залитый лунным светом лес.

Легкие прыжки человека-кошки и короткие скачкообразные шаги Харла давали им возможность развить приличную скорость.

Внезапно налетевший ветер шумел в листьях, тени лунного света плясали и кружились вокруг них. Далеко с запада ветер принес им слабые отголоски охотничьих криков.

Тонкий слух Харла улавливал каждый звук, но мысли его были заняты другим. Он всегда испытывал граничащий со страхом интерес к Плачущим Камням. И вот теперь это чудо — звезда упала на них с неба!

С'Сан и Харл изменили направление. Теперь две фигуры двигались через лес на юг Наконец они добрались до открытого хребта, с которого открывалась хорошая видимость.

С'Сан остановился, указывая вперед когтистой рукой:

— Смотри! Звезда все еще сияет!

Замерев на месте, Харл какое-то время вглядывался. Наконец он утвердительно сказал:

— Это правда! Звезда сияет на земле!

Два существа смотрели на юг, на узкий остров, залитый лунным светом. На острове росли редкие деревья и кусты. Но большая его часть была покрыта странными массами черных разрушенных Камней правильной геометрической формы.

Открытое пространство среди неровных масс черных Камней простиралось далеко на юг, и оттуда лился бриллиантовый свет, который излучала яркая звезда, упавшая с небес.

Пока Харл и С'Сан смотрели, западный ветер усилился. А когда он пронесся через эти массы исковерканных черных Камней, в лунном свете раздался плачущий, стонущий звук, благодаря которому это место и получило свое название.

Шерсть С'Сана встала дыбом, а Харл сильнее сжал свое копье, когда этот звук дошел до их ушей.

— Камни снова плачут! — прошептал человек-кошка. — Давай вернемся!

Но Харл не сдвинулся с места.

— Я пойду вниз! Я должен ближе посмотреть на эту звезду.

Ему понадобилось все его мужество, чтобы сообщить об этом решении. Только безграничное любопытство помогло ему преодолеть инстинктивный ужас перед этим местом.

— Пойти к Плачущим Камням? Ты что, рехнулся? — удивился С'Сан. — Это место все еще проклято злым духом Странных Людей!

По телу Харла пробежала легкая дрожь, и он чуть не передумал. Но он призвал свое мужество.

— Странные Люди давно уже умерли! И не могут причинить нам вреда. Ты можешь подождать здесь, пока я не вернусь.

Зеленые глаза С'Сана внезапно загорелись гордостью:

— Было ли когда-нибудь такое, чтобы люди клана Когтя не осмеливались пойти туда, куда осмеливались пойти люди клана Шерсти? Я вместе с тобой отправлюсь в это безумие.

Для Харла эта затея действительно казалась безумием, когда он и человек-кошка начали спускаться к священному месту.

Древний ужас перед Странными Людьми сковал его. Этот страх издавна жил среди лесных кланов. Даже несмотря на то, что Странные Люди давным-давно исчезли с лица Земли в катастрофе, страх перед ними все еще преследовал лесные народы.

И это загадочное место — черные Плачущие Камни, которые стонали под ветром, было домом Странных Людей до того, как они и старый век закончили свое существование.

Но все же Харл продолжал идти, ведомый своим любопытством, а рядом с ним крался человек-кошка, которого подталкивала гордость. Они подошли к узкой реке — границе северного конца острова Харл прыгнул в воду и уверенно поплыл. С'Сан, как и все жители его клана, относившийся к водным преградам с отвращением, неохотно последовал за ним.

Вскоре они преодолели водный поток и выбрались на побережье прямо среди Плачущих Камней. В величественном лунном свете вздымались перед ними черные разбросанные массы, которые так душераздирающе стонали под ветром.

— Эта тропинка ведет точно на юг, к тому месту, где упала звезда, пробормотал Харл. — Мы можем подойти ближе.

Тропинка казалась прямее, чем любая другая в лесу. И в Камнях ее пересекали другие, такие же ровные тропинки.

Громче и громче раздавался плач ветра в Камнях, глубокий и торжественный, как реквием. При этом звуке Харл почувствовал, как волосы на его спине встают дыбом.

Наконец они вышли на ровное пространство, где не было Камней. Сквозь деревья они могли видеть, как ярко сияла упавшая звезда. В конце концов они подошли на расстояние броска копья.

— Это не звезда! — прошептал С'Сан зачарованно. — Но что же это?

— Я не знаю, — пробормотал Харл. — Я не видел ничего подобного.

Объект, на который они смотрели, был хорошо виден в ярком лунном свете. Он блестел металлическим светом, большой, похожий на вытянутое яйцо, с поцарапанными, помятыми боками. И он был таким огромным, что доставал до уровня невысоких деревьев.

Харл понял, что бриллиантовый, звездный свет исходит из открытой части металлического объекта. Затем его чуткие уши уловили слабый звук.

— Внутри кто-то есть! — сказал он шепотом С'Сану.

— Там не может быть никого! — запротестовал человек-кошка. — Никто из кланов не посмеет приблизиться к подобной…

— Слушай! — прошептал Харл. — Кто бы там ни был, но он выходит!

Они замерли, наблюдая. Из отверстия не спеша вышла фигура.

Это прямостоящее существо не походило ни на одного из обитателей лесов. Формой тела он напоминал Харла и С'Сана, но на этом сходство заканчивалось. Его тело оказалось заключено в плотно прилегающую одежду, а голова была совсем другой: плоская, с розовым лицом, лишенная волос.

— Во имя Солнца! — прошептал в испуге С'Сан. — Это один из Странных Людей прошлого.

Харл застыл на месте от ужаса:

— Странные Люди? Которые сожгли мир? Они вернулись!

И оба обитателя лесов остолбенели. Из поколения в поколение в кланах рассказывали легенды о Странных Людях прошлого, которые практически уничтожили весь мир перед тем, как уничтожить самих себя.

Это был ужас давнего прошлого, мрачная сказка о древнем Зле. И тут внезапно этот ужас стал реальностью.

Харл смотрел, дрожа от страха. Странный Человек там, в лунном свете, вел себя необычно: он стоял, глядя на зловещие массы черных Камней, раскинувшихся в лунном свете, слушая плач ветра.

Затем Странный Человек прикрыл лицо руками и издал низкий звук.

— Он плачет, — прошептал Харл, не веря своим ушам.

— Там есть еще один — она! — прошипел С'Сан.

Второй Странный Человек с хрупкой женской фигурой вышел из металлического объекта. Одной рукой она обняла плачущего мужчину.

— Быстрее! Мы должны бежать отсюда! И предупредить кланы! — прошептал С'Сан.

Они понеслись назад, но охваченный ужасом Харл забыл об осторожности. Хрустнула ветка. Человек повернул свою голову и быстро выхватил металлическую трубку из-за пояса.

— Бежим! Скорее! — крикнул С'Сан.

И огромными прыжками они понеслись дальше. При виде их мужчина и женщина издали крик ужаса, и мужчина направил на них свою трубку. Яркая вспышка света пронзила ночную тьму и ударила в жителей лесов. Харл почувствовал сильный удар. Затем все вокруг потемнело.

Харл очнулся под лучами необычного солнечного света. Он пошевелился и сел, издав крик удивления и растерянности.

Он находился в маленькой комнате с металлическими стенами. Дверь была закрыта тяжелой решеткой. С'Сан приходил в себя рядом с ним.

— Мы в большом «яйце» Странных Людей! — воскликнул Харл. — Они оглушили нас и взяли в плен!

Весь кошачий ужас С'Сана вырвался наружу. Человек-кошка рванулся к решетке, начал отчаянно скрести по ней. К нему присоединился Харл.

В них проснулся дикий протест свободных лесных людей, которые впервые в жизни оказались в ловушке.

— Я знал, когда мы увидели Странных Людей, что они вернулись, чтобы принести в наш мир еще больше зла! — яростно воскликнул С'Сан.

Внезапно они с Харлом прекратили свою атаку на решетку и отступили назад. По ту сторону барьера появились два Странных Человека.

Мужчина и женщина были молоды. Они стояли, с удивлением глядя на двух непохожих друг на друга пленников, на волосатого человека-собаку и его товарища со сверкающими глазами из клана Когтя.

— Теперь они нас убьют! — прошипел С'Сан. — Они везде приносят смерть, куда приходят.

— Они не выглядят такими жестокими, — сказал неуверенно Харл.

Несмотря на свой страх, Харл почему-то не испытывал вражды и ненависти к этим двум похитителям, которые чувствовал по отношению к ним человек-кошка. Что-то непонятное происходило в душе Харла, когда он смотрел на этих двух Странных Людей.

Человек за решеткой что-то сказал женщине. Харл не мог понять, но звук его голоса каким-то образом успокоил его. Они принесли пищу и просунули через дырку в решетке. Сначала в порыве ярости С'Сан отказался от нее, но затем, через некоторое время, он тоже поел.

Затем Странные Люди начали разговор с двумя пленниками. Они показывали изображения странных объектов и задавали вопросы. Харл медленно начал понимать их слова. И наконец до него дошло: они пытаются выучить его язык, чтобы разговаривать с ним.

— Не нужно помогать им, — предупредил С'Сан. — Они задумали что-то злое.

— Мы не причиним себе никакого вреда, если научим их нашему языку, — настаивал Харл. — Может быть, тогда они нас отпустят.

Он начал отвечать на вопросы Странных Людей, произнося на языке местных кланов названия простых предметов и действий.

Прошло несколько дней их заключения Харл терпеливо повторял слова для Странных Людей. К этому времени он узнал, что мужчину звали Блейн, а женщину Мира.

С'Сан продолжал упорно молчать, наблюдая за пришельцами с ненавистью. Затем наступил вечер, когда Странные Люди достаточно хорошо выучили язык местных кланов для того, чтобы говорить. Блейн обратился к Харлу на его родном языке.

— Кто вы? — спросил он человека-собаку. — Что случилось с Землей?

— Мы из кланов, — неуверенно ответил Харл. — А вы откуда? Давным-давно все Странные Люди исчезли с лица Земли.

— Странные Люди? Ты имеешь в виду мужчин и женщин? — спросил Блейн. Затем его лицо побледнело. — Ты хочешь сказать, что все человечество погибло?

— Это случилось в дни моих предков, много-много лет назад, — ответил Харл. — Тогда, как говорит легенда, мир был другим. В нем было много Странных Людей, которые жили в величественных городах, владели силами грома и молнии и управляли миром.

Наши предки, предки наших кланов, были тогда не такими, как мы. Они ходили на четырех ногах и не умели ни говорить, ни делать то, что можем мы. Странные Люди убивали их, порабощали и уничтожали в огромных количествах. Но наконец пришел тот день, когда мир заполыхал. Легенда гласит, что Странные Люди направили друг против друга свои силы. Ужасный гром потряс мир. Когда мир загорелся, в этом огне погибли все Странные Люди. Наши собственные предки, четырехногие, тоже практически вымерли. Но глубоко в лесах и горах некоторым удалось выжить, и огонь каким-то образом изменил оставшихся в живых. Когда у них рождалось потомство, их дети были другой, новой расы. Они были подобны нам. Больше не ходили на четырех ногах, а могли прямо стоять, говорить и заниматься ремеслом. И вот такими мы остались в поколениях, люди лесных кланов.

— Боже правый! — прошептал Блейн. — Атомная война! Значит, она в конце концов случилась и уничтожила все человечество и все города.

Его лицо стало белым как полотно, когда он взглянул на девушку:

— Мира, ты слышишь? Мы двое, оставшиеся в живых.

Она сжала его руку:

— По крайней мере, наша раса еще не мертва. Ты и я начнем новую расу.

С'Сан подполз к Харлу, поднял голову, и его зеленые глаза блеснули.

Мира недоверчиво взглянула на Харла и С'Сана:

— Но как могла эта чудовищная катастрофа превратить четырехногих животных в человекоподобных разумных существ?

— Мы не знаем, — ответил Харл. — Все дело в ужасной магии огненного грома.

— Неожиданная мутация, — пробормотал Блейн. — Атомные всеразрушающие взрывы такого масштаба заразили все выжившие существа сильной радиацией и изменили генетический код, что привело к резкому эволюционному скачку.

Харл с удивлением смотрел на мужчину и девушку:

— Но откуда вы пришли? Мы думали, что все Странные Люди мертвы.

Блейн тяжело поднял руку и показал вверх:

— Мы пришли из другого мира, из мира высоко в небе, который называется Венерой. Много поколений назад некоторые представители человеческой расы отправились туда, чтобы основать колонию.

Но через некоторое время с Земли перестали приходить корабли. Без продовольствия колония начала вымирать. Штормы и другие катаклизмы вывели из строя несколько космических кораблей колонии. Со слабой надеждой мы ожидали вестей с Земли, которые так никогда больше и не пришли.

В конце концов Мира и я оказались последними колонистами, рожденными на Венере. Мы росли, зная, что обречены, если нам не удастся починить один из старых кораблей, чтобы добраться до Земли. И наконец нам это удалось. Мы вернулись. Вернулись, чтобы обнаружить — Это.

Его голос дрожал и дрожала также его рука, когда он показывал в направлении отдаленных масс черных Камней, сияющих в свете заката.

— Так вот почему Земля больше не присылала кораблей своей вымирающей колонии. Человечество погибло, уничтожив себя в атомной войне!

Харл с трудом понимал то, что говорил ему Блейн. Но каким-то образом эмоции мужчины и девушки тронули его.

Мира смотрела на Блейна.

— С нас все может начаться снова. И должно! Так как мы остались последними. Харл спросил их:

— Вы убьете С'Сана и меня?

— Убьем вас? — Блейн показался озадаченным. — Нет! Когда мы впервые увидели вас и оглушили энергетическим лучом, мы думали, что вы дикие звери, готовые на нас напасть. Но когда мы посмотрели на вас и поняли, что вы разумные существа, мы решили задержать вас и задать несколько вопросов.

Он достал из кармана ключ.

— Вы, двое, свободны!

Сердце Харла забилось от радости, когда он увидел, как открылась тяжелая дверь. Он вышел, следуя за мужчиной и девушкой по узкому коридору к двери, ведущей наружу.

Глаза С'Сана горели зеленым светом. Когда они шли рядом по коридору, он быстро шепнул Харлу:

— Вот наш шанс, Харл! Мы можем убить прежде, чем он вытащит свое оружие! Прыгай вместе со мной, когда они дойдут до двери!

Харл почувствовал дикое отвращение:

— Мы не можем сделать этого! Мы не можем убить их!

— Но они Странные Люди! — прошипел С'Сан. — Они положат начало расе Зла, которая вновь принесет ужас в этот мир. Мы можем спасти кланы от этого, убив их. Прыгай сейчас!

И с этими словами человек-кошка бросился в яростном прыжке на мужчину, который уже подошел вслед за девушкой к двери.

Инстинкты, дремавшие до этой минуты в сознании Харла, вырвались наружу. Он не знал почему, но он не мог позволить, чтобы Странные Люди были убиты. Каким-то образом они были его Странными Людьми!

Харл издал яростный крик, когда прыгнул через десятую долю секунды за человеком-кошкой. Ошарашенный Блейн смотрел, как мохнатое тело Харла сбило с ног С'Сана и выкинуло наружу.

— Мира, назад! — закричал Блейн. — Существа…

Он выхватил свое металлическое оружие и замер в замешательстве. Харл стоял перед мужчиной и девушкой, и его шерсть стояла дыбом, когда он глядел на разъяренного человека-кошку, который быстро вскочил на ноги в нескольких ярдах от него.

— Ты нарушишь перемирие кланов, если убьешь этих Странных Людей! — крикнул Харл. — Сначала тебе придется убить меня!

— Ты предал кланы! — прошипел С'Сан. — Но кланы сами быстро уничтожат этих злых людей.

Легким движением человек-кошка рванулся вперед к северу, через черные массы Плачущих Камней.

Мужчина и девушка смотрели на Харла с удивлением.

— Харл, ты спас нас! Почему ты сделал это? — спросил Блейн.

Харл замялся.

— Я не знаю. Я не мог позволить ему причинить вам вред.

Лицо Блейна стало добрым, и он положил свою руку на волосатое плечо человека-собаки.

— Харл, только одна-единственная раса среди всех существ старого мира была верной человеку, — хриплым голосом произнес он. — Раса, из которой произошел ты.

Сердце Харла замерло от прикосновения Блейна, и он почувствовал странную, неведомую ему радость. Из далеких ночных сумерек донеслись отголоски криков.

— Пошлите призыв всем кланам! — раздался отдаленный голос С'Сана. — Странные Люди вернулись! Собирайте кланы.

Харл посмотрел на мужчину и девушку:

— Кланы быстро соберутся! Они придут сюда. Вы должны бежать, или они убьют вас, боясь, что вы сожжете мир, как давным-давно уже сделали другие Странные Люди.

Блейн беспомощно покачал головой:

— Мы не можем бежать! Энергия нашего корабля иссякла. А у моего оружия недостаточно мощности, чтобы противостоять толпе.

Девушка посмотрела на него, и ее лицо стало печальным.

— Тогда это наш конец? Конец нашей расы?

Прозвучавший в ночи призыв С'Сана повторялся кланами во всех лесах севера, юга, запада.

Мысли Харла в замешательстве расползались в разные стороны. Он недоуменно смотрел, как двое Странных Людей беспомощно чего-то ждали. Теперь мужчина и девушка стояли близко друг к другу и переговаривались шепотом. И они были его! Его Странными Людьми! И он должен каким-то образом спасти их! Но как?

Взошла луна. Полный диск отбрасывал серебряный свет на зловещий, мертвый город. И когда ночной ветер громко застонал среди Плачущих Камней, тонкий слух Харла уловил и другие звуки. Его глаза увидели темные формы, пробирающиеся на юг через руины.

— Они идут! Все кланы леса идут, чтобы убить вас! — предупредил он в мучительной борьбе с самим собой.

Блейн стоял в лунном свете, крепко прижав к себе девушку и тревожно глядя на север:

— Ты больше ничего не можешь сделать для нас, Харл. Уходи отсюда! Спасайся сам!

Харл чувствовал, что кланы приближаются. Он знал, что только чрезвычайная ситуация могла заставить их прийти к проклятым Плачущим Камням.

Клан Когтя С'Сана был здесь. В темноте сверкали зеленые глаза людей-кошек. А вот и его собственный клан Шерсти. Стаи людей-собак смотрели на него с удивлением. Клан Шкуры — медведеподобные толпы, лисиный народ смотрели на него из темноты. Собрались все местные кланы. Наконец пришел клан Копыта, тяжеловесные человекоподобные существа с копытами вместо ног, с твердыми мозолистыми руками, с массивными, покрытыми гривой головами, все это в них выдавало их предков.

Шипящий голос С'Сана прорезал тишину, когда человек-кошка закричал:

— Разве я соврал вам, братья по клану? Разве они не такие же Странные Люди, которые породили Зло давным-давно?

Из темноты ответил низкий грохочущий голос Трондора — главы клана Копыта:

— Ты сказал правду, С'Сан. Эти двое действительно из той расы, которую мы считали мертвой.

— Тогда убейте их! — раздался в темноте яростный крик человека-кошки. — Убейте их прежде, чем они снова сожгут мир!

Среди толпы началось движение в направлении того места, где стоял Блейн, крепко прижимая к себе Миру.

Неожиданно Харл издал яростный крик и бросился перед мужчиной и девушкой, защищая их. Его глаза налились кровью, острые зубы обнажились, и он крикнул приближающейся толпе:

— Лесные народы! Неужели это правосудие кланов? Приговаривать этих двоих, даже не выслушав их?

— Они Странные Люди! — прошипел С'Сан. — Много веков назад они принесли тьму в этот мир и в конце концов почти уничтожили его! Пусть они умрут!

— Если вы убьете их, не выслушав, вам придется сначала убить меня.

Со стороны лесного народа, из масс клана Шерсти, донесся возглас одобрения:

— Может, нам и не стоит убивать этих Странных Людей, когда их всего только двое? — произнес один из людей-собак.

Большой Трондор снова заговорил своим глубоким голосом:

— Ты говоришь так потому, что в клане Шерсти все еще жива старая верность к Странным Людям.

Затем он добавил:

— Но Харл прав, когда говорит, что кланы никого не приговаривают, не выслушав. Позволим Странным Людям защитить себя и свою расу от смертного приговора, если они смогут это сделать.

Прислушивавшийся к голосам обитателей лесов Блейн все понял. Он заслонил собой девушку и сделал шаг вперед, встав рядом с Харлом.

В лунном свете белолицый мужчина смотрел на орды лесных существ с гордо поднятой головой. Голос его был ровным:

— Кланы леса! Так как на нас заканчивается наша раса, я буду говорить от имени всех людей, которые жили до нас. Много веков назад, мы, люди, вышли из лесных народов так же, как и вы. Хотя наша гордыня позволила забыть нам этот факт. И все же давным-давно из слабых, покрытых шкурой, неловких существ лесного мира мы превратились в существа, у которых не было ни когтей, ни силы, ни ловкости. Но у этих существ было любопытство. И любопытство стало ключом, который открыл для них потаенные силы природы. Они стали сильнее. И стали сильнее настолько, что посчитали себя высшими существами, которые имеют право покорять и уничтожать других обитателей Земли.

И все же, несмотря на те силы, которые добыло нам наше любопытство, где-то глубоко в сердце мы по-прежнему оставались близкими родственниками тех простых лесных существ, от которых когда-то произошли. Мы не смогли разумно распорядиться этими силами. Когда мы наконец-то обрели власть над силами огня, мы неправильно использовали ее и уничтожили мир.

А вы, лесные жители, уверены, что смогли бы более разумно распорядиться такими силами?

Блейн сделал паузу, затем продолжил:

— Я знаю, что это слабое оправдание тому злу, которое мы причинили. Вы вправе нас судить. Если ваш суд будет против нас, то пусть сегодня ночью звезды увидят конец нашей расы. Пусть будет вписано последнее слово в ужасную и прекрасную историю обезьян, которые осмелились наложить свои руки на солнце, которые взлетели ввысь и упали. И пусть вы, новые лесные расы, извлечете урок из нашего поражения и постараетесь жить лучше, чем мы.

Когда Блейн остановился, то воцарилось гробовое молчание среди кланов.

Затем Харл услышал низкий голос Трондора, грохочущий из тени:

— Братья кланы! Вы все слышали, что сказал Странный Человек. Каков ваш приговор ему и его расе?

Мгновение все молчали. Затем из темноты появилась фигура медведеподобного представителя клана Шкуры.

— Трондор — ты будь их судьей! Ты самый мудрый из всех кланов!

Девушка, Харл и мужчина с напряжением ожидали ответа. Раздался неторопливый раскатистый голос Трондора:

— То, что сказал Странный Человек, правда. Его раса давным-давно вышла из лесных людей, подобных нам. Мы забыли об этом так же, как и они. Возможно, что, обладая их силами, мы тоже не смогли бы распорядиться ими более разумно.

Теперь мир изменился. И кажется, что Странные Люди тоже изменились и многое поняли. Если это так, то для них всегда найдется место в этом мире, и наши новые расы смогут жить в дружбе.

Блейн заговорил глухим голосом.

— Я могу пообещать за нас. Как ты уже сказал, мир изменился. И какие бы силы ни были открыты в будущем, они должны использоваться для общего блага всех рас. Я думаю, что мир больше не сгорит.

Большой Трондор вскинул свою массивную голову и громко произнес:

— Вот мое решение: мы принимаем Странных Людей в братство кланов! В новой дружбе и согласии старый мир будет забыт.

Из клана Шерсти раздались радостные крики:

— Клан Странных Людей! Привет вам и мир!

Приветствия неслись из клана Шкуры, от народа Лис, от клана Копыта и отдавались эхом в лунном свете. Самым последним заговорил С'Сан. Его зеленые глаза горели, но уже не ненавистью:

— Привет вам и мир от клана Когтя, Странные Люди!

— Луна садится, давайте разойдемся, — прогрохотал Трондор. — Но мы вернемся, Странные Люди! Это место больше не проклято.

Блейн и Мира смотрели, как уходили толпы, но Харл задержался.

— Я хотел бы остаться с вами, — медленно произнес он. А затем добавил с надеждой. — Я буду вашим слугой.

Блейн схватил его волосатую руку.

— Нет, Харл! Нет! Нет больше хозяев и слуг! А есть друзья! В этом новом мире наша связь самая древняя и самая крепкая.

Из глубины ночной тьмы эхом отозвался последний крик уходящих кланов. И вместе с этим криком стон ветра в Плачущих Камнях, казалось, замер, уступив место покою и миру.

Профессионал

Как же чудесно смотрелся тянущийся ввысь прекрасный, сигарообразный корпус первой построенной руками человека ракеты, вызывая восторженные крики народа, вынужденного оставаться на Земле. Еще более восторженные крики вызывал бы этот космический снаряд, не поддерживай его сейчас стальные фермы.

«Почему, черт возьми, — думал Барнетт, — мне на ум приходят фантастические и к тому же дурацкие фразы, даже тогда, когда гляжу на обычные вещи?»

— У тебя не бегут мурашки по телу, когда ты смотришь на это чудо нашей космической техники? — спросил Дэн.

— Боже мой! Да! — Барнетт повел плечами, усмехаясь. — Более того, при этом он еще раз усмехнулся. — И мурашки и гордость. Ведь это я придумал ее! В августе месяце, тридцать лет назад, в своем романе «Звездная мечта» я описал звездолет, построил и запустил, благополучно посадив на Марс. Этот роман я послал в журнал «Удивительные истории», печатавший фантастику и прочие невероятные были и небылицы, и не получил никакого ответа. И не знал, напечатали роман или нет.

— Жаль, что ты не оставил контрольный экземпляр!

— Ты должен радоваться, что не оставил, — ответил Барнетт. — Ведь ты полетишь на ней, настоящей ракете. Моя «Звездная мечта», конечно, была лучше, чем эта, но об ее устройстве у меня написано лишь два коротких абзаца. — Барнетт помолчал, потом кивнул головой и продолжил: — Это была первая проба. Хотя именно за «Звездную мечту» я получил потом чек на четыреста долларов, что придало мне смелости просить руки твоей матери.

Он посмотрел на сына, худого мальчишку с молодым серьезным лицом и спокойной улыбкой. В душе он сожалел, что сын конституцией пошел в мать. Сам Барнетт был крепкого телосложения, с крупной головой, большими руками и широкими плечами, а сын, Дэн, всегда казался ему таким маленьким и изящно хрупким. И вот Дэн стоял здесь, сияющий, словно начищенный чайник, прошедший все тесты на перегрузки, устойчивость вестибулярного аппарата, на воздействие невесомости и испытавший множество других мучений, которые пришлось перенести членам группы подготовки космонавтов в стальных барокамерах и центрифугах. Барнетт-старший очень сомневался, смог ли бы он выдержать, перенести все эти нагрузки и испытания даже в свои лучшие дни. И эта своеобразная неузнаваемость сына, а вернее, его новое открытие одаривали его незнакомой теплотой.

— Все равно ты на ней полетишь не на Марс, — неожиданно сказал он.

Дэн улыбнулся:

— Не в этот раз. Мы будем рады достичь хотя бы Луны.

Они прошли через залитую солнцем площадку перед ангаром, повернувшись спиной к ракете. Барнетт чувствовал себя странно, словно все его нервы были обнажены и реагировали на любое, даже по малейшему поводу, раздражение. Никогда солнце не казалось ему таким жарким Никогда его не беспокоила шершавая кожа, запах чистого хлопка, пропитанного потом, гравий под ногами, близость сына, который шел рядом с ним…

Впрочем, не столь близко. Недостаточно близко. Никогда не бывает достаточно близко.

«Странно, — подумал Барнетт, — что раньше, до этого момента, я никогда не задумывался о нашей близости. И почему? Почему не тогда? Почему сейчас?»

Они шли рядом под палящим солнцем, и мозг Барнетта бешено работал. Мозг писателя, натренированный тридцатью с лишним годами работы, мозг, который никогда не мог быть полностью поглощен какой-либо семейной драмой, который всегда оставался в стороне и мыслил аналитически и холодно. Барнетт-писатель смотрел на Барнетта-человека, словно и он, и этот мальчишка были героями его рассказов. Мотивация — он человек! Эмоции — нереальны до тех пор, пока они не мотивированы! А эта эмоция не только не мотивирована, она противоречива. Это не в его характере.

Люди часто кажутся противоречивыми, но на самом деле они не такие. У них всегда для любого поступка есть причина. Даже если они этого не знают, даже если никто не знает этого. И какова же твоя причина, Барнетт? Будь честен: если ты не будешь честным, тогда все на свете — человек или герой вылетят в трубу. Откуда это внезапное болезненное чувство неполноценности? Чувство того, что многое не сделал? Чувство неопределенности рядом с этим сравнительно счастливым, более того, очень счастливым, вполне довольным собой молодым человеком?

«Потому что, — думал Барнетт, — потому что…»

Жара накатывалась волнами. Белизна песка, блокгауза и отдаленных строений космогородка становилась невыносимо болезненной для глаз.

— Что случилось, отец? — взволнованно спросил Дэн словно издалека.

— Ничего. Прости. Просто свет…

И теперь пот. Пот, покрывавший его могучее тело, стал холодным, и Барнетт ощутил жгучую злобу внутри себя и подумал: «Ну конечно же, черт возьми! Я боюсь! Я думаю… Ну давай, Барнетт, выплесни это все наружу! Нет смысла прятаться внутри, в темноте! Я думаю о том, что мой мальчик войдет в это прекрасное, отвратительное создание, которое мы оставили у себя за спиной, и через несколько часов он и такие же, как он, застегнут ремни и приготовятся. А другие люди нажмут на кнопки и выпустят адский огонь из хвоста этого чудовища. И тогда, может быть… Ведь это не твоя «Звездная мечта». Не твоя. И потом?! Всегда есть право на отказ. Конечно, есть! В любом случае, вот перед тобой простейшая мотивация в мире — чувство противоречия не в отношении прошлого, а в отношении будущего».

— Иногда солнце здесь очень жестокое, проговорил Дэн. И Барнетт-старший услышал голос сына словно со стороны. — Может, тебе следует надеть шляпу?

Барнетт улыбнулся и, сняв солнечные очки, протер глаза, на которые градом струился пот, стекая с его высокоученого и высокоумного лба.

— Не списывай меня пока со счетов, — сказал он. — Я все еще могу разорвать тебя напополам, сынок.

Он вновь надел очки и, твердо ступая, пошел рядом с Дэном. А позади них стояла ракета, глядящая в небо.

В общей комнате штаб-квартиры астронавтов они встретили других: Шентца, который летел вместе с Дэном, Кридера, их дублера, и еще троих или четверых из группы подготовки. Другие уже отбыли в Центр управления полетами, откуда они будут следить за стартом Дэна и Шентца.

Все отобранные оказались замешаны на том же тесте, что и Дэн.

«А он, пожалуй, неплохой парень, — подумал Барнетт. — Совсем неплохой».

Большинство из устремившихся ныне в космос приходили к ним в дом, и трое, а может, и больше, даже прочли его рассказы еще до того, как встретили его и Дэна. Теперь-то, конечно, они прочли все.

Возможно, для них даже было приятно иметь в своей команде парня, чей отец писатель-фантаст. Барнетт не сомневался, что они частенько над этим подшучивали, но все равно ребята приветствовали его с удовольствием, и он был рад им, потому что ему было необходимо отвлечься и забыть холод внутри себя.

— Привет! — сказали они. — Вот и самый старый эксперт! Привет, Джим, как дела?

— Я пришел, — ответил он, стараясь попасть в нужный тон, — чтобы убедиться в том, что вы делаете все так, как я и другие это описывали.

Космолетчики усмехнулись.

— Ну и что думает старик профессионал? — спросил Кридер.

Барнетт приоткрыл рот и с видом судьи произнес:

— Довольно неплохо! Не считая одной маленькой детали.

— Какой же?

— Маркировки ракеты. Вам бы следовало раскрасить ее поярче. Добавить оттенков красных и желтых цветов, чтобы она резко контрастировала с черным цветом космоса, хотя эта фраза и звучит парадоксально.

В ответ раздался голос Шентца:

— У меня есть идея получше! Следует раскрасить ракету в черный и нарисовать звездочки, чтобы «они», там, наверху, не заметили нас. Но генералы над этим только посмеются.

— Невежды! — возразил на иронический монолог Шентца молодой человек по имени Мартин со слишком уж торжественным выражением лица. Он был одним из трех, кто читал рассказы Барнетта. — Это им не по зубам! — сказал он, заставив Барнетта почувствовать себя скорее совсем старым, нежели веселым.

— Точно! — добавил Кридер. — Сомневаюсь, что они когда-нибудь смотрели «Капитана Марвела».

— В том-то и проблема, — сказал Фишер, — особенно с людьми в Вашингтоне.

Фишер оказался круглолицым, загорелым, веселым парнем, который в свое время тоже вгрызался в фантастику Барнетта.

— Когда они были детьми, они ничего не читали, кроме «Приключений капитана Билли». И вот поэтому они продолжают задавать вопрос: «Зачем надо отправлять человека на Луну?»

— Ну, — сказал Барнетт, — это не ново. То же самое люди говорили Колумбу. К счастью, всегда найдется какой-нибудь идиот, который не прислушается к здравому смыслу.

Кридер поднял правую руку.

— Друзья-идиоты! Я приветствую вас!

Барнетт рассмеялся. Теперь он почувствовал себя лучше. Уж слишком ребята были спокойные и расслабленные; он не мог сдерживать себя.

— Не умничайте со мной! Я написал вас! Когда вы под стол пешком ходили, я создавал вас из чернил, ежедневного труда и необходимости платить по счетам. И что же вы сделали, неблагодарные маленькие мерзавцы? Вы все стали реальностью.

— А над чем вы сейчас работаете? — спросил Мартин. — Вы собираетесь писать продолжение рассказа «Дитя тысячи солнц»? Вот это была бы история!

— Посмотрим, — ответил Барнетт. И ответил скорее сам себе: — Если вы обещаете мне держаться подальше от созвездия Геркулеса до тех пор, пока я не напишу книгу…

Он начал загибать пальцы.

— Содержание, твердая обложка, мягкая обложка… Три года как минимум. Подождете?

— Для вас, Джим, — воскликнул Фишер, — мы постараемся попридержать лошадей.

Все расхохотались.

— Ладно, ладно, я понял, — сказал Барнетт. — Но для меня это не смешно! Эти зонды, летающие вокруг Марса и Венеры, передающие все, что им удалось узнать, эти умники ученые, выступающие каждый день с новыми психо- или криогенными теориями, новые звездные карты. Сегодня я прежде всего должен понять то, о чем говорят, вместо того чтобы разрабатывать теорию или выдумывать что-то из головы. А теперь еще и мой собственный сын летит на Луну. И он сможет вернуться и рассказать мне, какая она на самом деле. А я смогу написать дюжину новых историй.

Разговоры, всего лишь разговоры. Но эта беседа, добрые, улыбающиеся, молодые лица успокоили его, и холод в груди отступил. Отступил ли?

— Поверь, папа, — говорил Дэн, — я найду тебе что-нибудь там, в пещерах. Мертвый город или, в конце концов, покинутый форт, форпост галактической цивилизации.

— А почему бы и нет? — спросил Барнетт-старший. — Ведь все остальное уже случилось. — Он улыбнулся. — Вот что я вам скажу, парни! Научная фантастика — это нелегко! Но я рад, что все мои истории становятся реальностью и что я дожил до сего момента и увидел, как люди, которые часто смеялись над детскими сказочками о путешествиях в космос, приняли его. Его — значит космос!

Хотел бы я видеть их лица, когда первый спутник вышел на орбиту. И тот священный ужас, охвативший их, когда они начали понимать, что Там, Наверху, — действительно безбрежное пространство.

Сейчас Барнетт не просто говорил, он чувствовал возбуждение и гордость за то, что его собственная плоть и кровь становились частью будущего, которое так внезапно стало настоящим.

Они еще поговорили, но затем настало время уходить. И Барнетт попрощался с Дэном так обыденно, словно тот отправлялся в поездку от Кливленда до Питтсбурга.

И он ушел.

Только один раз, когда Барнетт оглянулся на ракету, которая казалась сейчас отдаленным странным силуэтом, сигарой, направленной в небо, он вновь почувствовал страх.

В эту ночь он вернулся в Картерсбург, городок в центральной части Огайо. Он допоздна просидел в гостиной, разговаривая с женой, рассказывая ей о Дэне — как тот выглядел, что говорил и как, по мнению Джима, Дэн себя действительно чувствовал.

— Он был счастлив и спокоен, — говорил Барнетт. — Тебе следовало бы поехать со мной, Салли, чтобы увидеть его.

— Нет! — отвечала она. — И я, считаю, правильно поступила.

Ее лицо при этих словах казалось спокойным и расслабленным, как у Дэна, но в голосе прозвучала нотка, которая заставила Барнетта обнять и поцеловать жену.

— Успокойся, дорогая! Дэн совсем не волнуется, и он тот, кто сделает это. Я верю в него.

— Да. Я знаю, что наш сын справится.

Для того чтобы уснуть, Барнетт пропустил пару лишних стаканчиков. Но все равно он плохо спал, а с утра появились репортеры.

Барнетт начинал недолюбливать их. Среди них встречались и дружелюбные ребята, и те, кто просто делал свою работу. Но попадались и такие, кто видел интригу в том, что писатель-фантаст отец астронавта.

— Скажите, мистер Барнетт, когда вы впервые начали писать фантастику, верили ли вы в то, что все это станет реальностью?

— Скользкий вопрос, не так ли? — спросил Барнетт. — Если вы имеете в виду, думал ли я, что полеты в космос станут реальностью… Да, думал.

— Я читал некоторые из ваших ранних рассказов, — говорил один из репортеров, — мне удалось раздобыть старые журналы…

— Вам повезло! Некоторые из них продаются за такую большую сумму, которую я когда-то получил за весь тираж. Продолжайте!

— Итак, мистер Барнетт, не только в ваших рассказах, но практически у всех остальных писателей-фантастов я столкнулся с интересной вещью, точнее странной уверенностью. Скажите мне, вы действительно считаете, что научная фантастика, которую вы пишете, помогла сделать космические путешествия реальностью?

Барнетт фыркнул.

— Давайте будем реалистами. Самая главная причина того, что ракеты улетают в космос сейчас, а не через век, в том, что две великие нации боялись отстать друг от друга.

— Но вы ведь думаете, что научная фантастика действительно кое-что сделала, чтобы приблизить это. Не так ли?

— Ну-у, — протянул Барнетт, — можно сказать, что она способствовала появлению неортодоксального мышления и некоторым образом готовила ментальный климат.

Этого репортер и ожидал. С триумфом он спросил:

— Значит, можно сказать, что рассказы, которые вы написали много лет назад, частично ответственны за то, что ваш сын летит на Луну?

Холод вновь охватил Барнетта. Резко он ответил:

— Если вы хотите сказать, что причина полета на Луну — сентиментальный человеческий интерес, то это не так!

Репортер улыбнулся.

— Да ладно вам, мистер Барнетт! Ваши рассказы, конечно же, повлияли на Дэна в выборе профессии. Я имею в виду, что он всю жизнь жил среди ваших рассказов, читал их, слушал… Не это ли подтолкнуло его?

— Нет! — сказал Барнетт. Он открыл дверь. — А теперь извините меня. У меня много работы.

Барнетт захлопнул дверь и даже закрыл ее на замок. Салли куда-то ушла, чтобы избежать встречи с журналистами, и дома было тихо. Он прошел на задний дворик и стоял там, глядя на какие-то красные цветы, и курил до тех пор, пока не взял себя в руки.

— Ладно! — громко сказал он сам себе. — Забудь это!

Барнетт вернулся в дом, в свою рабочую комнату — он никогда не называл ее кабинетом — запер дверь и сел перед пишущей машинкой. В ней была заправлена наполовину исписанная страница, а шесть других лежали рядом. Это была первая незаконченная глава продолжения «Дитя тысячи солнц». Барнетт перечитал последнюю страницу, затем страницу в пишущей машинке и положил руки на клавиатуру. Прошло много времени, прежде чем со вздохом он начал почти механически печатать.

Позднее пришла Салли и застала его все так же сидящим за рабочим столом. Он вытащил ту страницу из печатной машинки, но не вставил другую. Он просто сидел.

— Проблемы? — спросила Салли.

— Не могу начать и закончить.

Она нежно похлопала его по плечу.

— Пойдем! Выпьем немножко. А потом давай на время выйдем из этого чертова дома.

Она не часто так говорила. Барнетт кивнул, вставая.

— Поездка в город может пойти нам на пользу. А вечером посмотрим кино.

«Сколько угодно, только чтобы выкинуть из головы мысль, что завтра утром, если погода будет хорошей, старт».

— Это я спровоцировал его? — внезапно спросил он. — Это я, Салли?

Она посмотрела на него в изумлении. Затем решительно покачала головой.

— Нет, Джим! Это его стезя! Его предназначение! Забудь об этом!

Конечно, забудь. Увы, это легче сказать. Но кто может ответить, что послужило причиной выбора сына? Неосторожно брошенное семя — отдельное слово, написанное за два цента и давно забытое, стало решающим фактором, который привел его мальчика в стальную каюту звездного корабля?

«Но ты можешь и должен забыть об этом, так как больше сделать ты ничего не можешь».

Они поехали в город, поели, сходили в кино и затем им ничего не оставалось, как вернуться домой и лечь спать. Салли легла, но он не знал, спала ли она. А он нет! Он сидел один в своей рабочей комнате с пишущей машинкой и бутылкой. Вокруг него висели оригиналы обложек и иллюстраций его рассказов. Одна, из рассказа «Звездная мечта», написанного задолго до рождения Дэна, на которой была изображена прекрасная белая ракета в космосе над поверхностью Марса, особенно ему нравилась. Под картинами стоял ряд полок, наполненных конечными результатами более чем тридцатилетней писательской деятельности. Марширующие батальоны белой бумаги, пожелтевшей на краях, — эта комната была им самим. Она состояла из его нужд, его мечтаний, из того времени, когда его мозг выдавал идеи, как конвейер, и когда он не мог придумать и слова для определения той работы, которую любил и без которой он бы не был Джимом Барнеттом.

Он посмотрел на пустую печатную машинку и странички рядом с ней и подумал, что если он собирается сидеть всю ночь, то ему надо продолжить рассказ. Что сказал Генри много лет назад: «Профессионал — это писатель, который может рассказывать истории, даже когда он этого не хочет». И это правда!

Барнетт не заметил, как уснул на кушетке, и ему приснилось, что он стоит у закрытого люка капсулы, стуча по ней и выкрикивая имя Дэна. Он не мог открыть ее. Барнетт в злобе обошел ее, пока не нашел окно и не смог заглянуть внутрь. Он увидел, что Дэн лежал в специальном амортизационном кресле, его голова в пластмассовом шлеме была откинута назад, а руки в перчатках автоматически нажимали на цветные рычаги.

«Дэн! — крикнул он. — Дэн, пусти меня! Ты не можешь лететь без меня!»

Через прозрачную переднюю часть пластикового шлема он увидел, как Дэн быстро повернулся, хотя его руки продолжали нажимать на рычаги. Он увидел его улыбающееся лицо. Чудесная, приятная, но какая-то далекая улыбка. И он увидел, что Дэн нетерпеливо покачивал головой. Он услышал ответ: «Извини, отец! Я не могу остановиться! Уже поздно!»

Облако окутало капсулу, и он больше не видел Дэна. И когда он вновь попытался ударить по люку, удар вышел настолько слабым, что Барнетт не услышал даже отзвука.

И вот он уже был далеко и видел, как ракета взмывает в небо. Он все еще кричал: «Дэн! Дэн! Пусти меня!»

Его голос потонул в грохоте, он начал плакать от гнева и отчаяния, и звук его слез был похож на звук падающего дождя.

Барнетт проснулся и обнаружил, что наступило утро, а за окном шумел мелкий ливень. Один из тех незначительных дождей, что ничего не меняет. Он поднялся, вспоминая свой сон, и затем взглянул на часы. Оставалось меньше двух часов до ленча. Он подавил спазм в желудке и отложил бутылку. Что бы ни случилось, сегодня он должен быть трезвым.

Этот чертов сон! Он ведь совсем не беспокоился, он просто был зол.

Салли уже встала и приготовила кофе. Под ее глазами образовались темные круги, а морщинки проглядывали на лице сильнее, чем обычно. Нет! Салли не казалась старой! Но ей уже и не двадцать. И этим утром это было особенно заметно.

— Не грусти! — сказал он, целуя ее. — Ты же знаешь, они летали и раньше! Восемь полетов, и никого еще не потеряли.

Внезапно, подсознательно, он пожалел о том, что сказал. Он начал громко смеяться.

— Ну я же знаю Дэна! Он сейчас сидит в капсуле, спокойный, как удав, единственный человек в этой стране, который…

Внезапно он прервался. Зазвонил телефон. Телефон. Они уже давным-давно отключили обычный телефон, чтобы избавиться от бесчисленного количества родственников, друзей, доброжелателей, репортеров и просто любопытных, а тот телефон, который звонил сейчас, служил прямой связью между ними и мысом Канаверал, откуда сейчас стартует ракета. Барнетт поднял трубку и, слушая, смотрел на Салли, замершую на месте с чашкой в руках, а затем сказал:

— Спасибо!

И повесил трубку.

— Это был майор Квидлей. Все хорошо, кроме погоды. Но они надеются, что облачность спадет. Дэн в порядке. Он посылает привет.

Салли кивнула.

— Мы сразу же узнаем, если они отменят полет.

— Надеюсь, этого не произойдет, — резко сказала Салли. — Я не думаю, что смогу пережить это еще раз.

Они выпили кофе, пошли в гостиную и включили телевизор. И вот она! Ракета! Одинокая и великолепная в тумане пустынного поля, блестящая под солнцем, охваченная клубами дыма, смотрящая ввысь, с нетерпением рвущаяся в облака.

И Дэн был там, сидящий в кресле, в шлеме, отделенный от людей и матери-Земли, смотрящий в небо, ожидающий одного-единственного слова, которое позволит ему нажать на кнопку и, услышав гром заработавших дюз, уверенными руками повернуть рычаги и помчаться в черную бесконечность, где звезды…

О Боже! Словесная ерунда! Бумажная ерунда! Но нет ни слов, ни бумаги в этом чертовом маленьком гробу! Это мой сын! Мой мальчик! Мой маленький беззубый малыш с синяками и ушибами на коленках! Он совсем не предназначен, чтобы управлять громом и ехать на молнии, как и ни один другой человек! Книжные герои были сделаны из стали, и они могли это, но Дэн — человек, он мягкий и хрупкий, он не должен быть там. Ни он, ни один другой человек. И все же в этом глупом сне я был зол, потому что не мог полететь тоже. Погода все еще не наладилась. Может быть, они отменят полет…

Кто-то из группы космонавтов что-то говорил, заполняя время, делая бесполезные заявления. Лица людей, толпы людей с детьми и собаками, с бутылками шипучки, с переносными стульями, в темных очках и безумных шляпах, которые пытается унести ветер, — все наблюдают.

— Меня от них тошнит! — фыркнул Барнетт. — Они что, думают, что это пикник?

— Они все с нами, Джим. Они болеют за него и за Шентца.

Барнетт сдался и пристыжено пробормотал:

— Ну хорошо. Но неужели им так необходимо пить лимонад?

Комментатор прижал наушник ближе к уху:

— Отсчет продолжается, дамы и господа! Время — минус 39 секунд. Все системы в норме. Облака расходятся, и вот показалось солнце.

Комментатор исчез с экрана. И на нем опять появилась ракета. Солнечные лучи разбивались и играли на ее блестящей металлической обшивке.

— Время — минус 30, и отсчет продолжается.

Барнетт подумал: «Лучше бы я описывал это, чем смотрел. Я описывал это сотню, две сотни раз. Корабль поднимается, окутанный пламенем, спокойный и уверенный, и ты знаешь, потому что ты пишешь об этом, что все будет так, как ты захочешь. И не будет никаких проблем».

— Время — минус 20. Отсчет продолжается. «Как жаль, — думал Барнетт, как жаль…» Он даже не знал, чего ему было жаль. Он сидел, уставившись в экран, и даже не заметил, как Салли поднялась и покинула комнату.

— Десять, девять — это тоже было взято из научной фантастики, обратный отсчет времени. Кто-то придумал это в фильме или рассказе несколько десятилетий назад, потому что решил, что это будет трогательно. И вот все это происходит на самом деле.

«С моим мальчиком…»

— Три, два, один — пуск!

«Из-под ракеты вырвались клубы дыма, но ничего не произошло. Совсем ничего. Но вот она начала подниматься, правда, намного медленнее, чем другие, за которыми я наблюдал. Что случилось…

Ничего. Пока ничего. Она все еще продолжает подниматься. Возможно, мне только кажется, что поднимается она медленнее, но где все эти эмоции, которые, как я был уверен, я должен бы испытать, описывая это столько раз? Почему я сижу здесь с выпученными глазами и с мокрыми от пота ладонями, ощущая легкую дрожь, всего лишь легкую…»

Сквозь непрекращающийся грохот раздался голос Дэна, быстрый и спокойный:

— Все системы в порядке. Все в норме. Как это выглядит оттуда, снизу? Красиво? Это хорошо…

Барнетт почувствовал беспричинный приступ отвращения. Как он может быть так спокоен, когда мы здесь сходим с ума? Неужели ему наплевать?

— Первая ступень отделилась… Вторая ступень… Все в порядке… — продолжал спокойный голос.

И Барнетт внезапно понял. Он спокоен, потому что выполняет работу, для которой его готовили. Это Дэн — профессионал, а не он! Все мы, писатели, кто мечтает и пишет о космосе, — всего лишь любители! Но теперь пришли настоящие профессионалы — смуглые, крепкие, молодые ребята, которые не размышляют о космосе, а летят в космос и покоряют его…

Белая стрела унеслась ввысь. И голоса, говорящие в ней и о ней. И вот она пропала из виду.

Салли вернулась в комнату.

— Старт был великолепен! — сказал Барнетт. Затем добавил, сам не зная почему: — Он улетел.

Салли села в кресло, не говоря ни слова, и Барнетт подумал: «Какая беседа могла бы получиться с мужчиной, который только что видел, как его сын умчался в космос?»

Голоса продолжали звучать, но напряжение спало. Похоже, все было хорошо. Все хорошо, хорошо. Они в пути…

Барнетт дотянулся до телевизора и выключил его. Словно дожидаясь этого момента тишины, снова зазвонил телефон.

— Возьми ты, дорогая, — сказал он, поднимаясь. — Все в порядке. По крайней мере на данный момент. Я могу вернуться к работе.

Салли улыбнулась ему той всепонимающей улыбкой, которой жены одаривают своих мужей: «Все в порядке! Продолжай притворяться! Со мной тоже все в порядке!»

Барнетт вернулся в свою рабочую комнату и закрыл дверь. Он взял в руки бутылку и опустился в кресло напротив незаправленной пишущей машинки и аккуратной стопки чистых желтых листов с одной стороны и исписанных с другой. Барнетт взглянул на них, а затем повернулся и посмотрел на полки, где мирно лежали его тридцатилетние труды в виде журналов и книг, его мечты, его любовь и пот, разочарования, которые были похожи на бумажные трупы.

Неожиданно он услышал голос:

«Ваши рассказы, конечно же, оказали определенное влияние на Дэна в выборе его профессии?»

— Нет! — громко сказал Барнетт и выпил.

«Разве не это подтолкнуло его… вашего сына полететь на Луну…»

Он вставил обратно пробку и отложил бутылку. Барнетт встал, подошел к полкам и, снимая поочередно свои сочинения, долго смотрел на их яркие обложки с космическими кораблями, мужчинами, женщинами в скафандрах и шлемах, нарисованные звезды и планеты.

Но вот он аккуратно положил их на место. Его плечи согнулись, и затем он сильно ударил кулаком по полкам с безмолвной бумагой.

— Черт бы вас всех побрал! — прошептал он. — Черт бы вас побрал…

Остров карликов

Когда большая волна ударила и окончательно залила яхту, Рассел прыгнул в воду, вынырнул и его опять захлестнули вспененные волны, несущиеся к берегу; он вновь вынырнул и энергичными движениями стал продвигаться к берегу, линию которого временами видел сквозь водяную завесу. У него шумело в ушах, он плыл, оставляя за собой заходящее солнце, заливавшее мир медным светом.

С усилием продвигаясь, он несколько раз смотрел вперед и видел, что берег приближается. Огромные волны, догоняющие сзади, несли его вперед большими скачками, но одновременно встречное придонное течение опутывало его, как змея, и тянуло за ноги. Рассел долго боролся, пока не почувствовал под ногами твердый песок и, споткнувшись, наконец, встал на ноги. Он оказался там, куда не достигали волны.

Рассел, ошеломленный борьбой со взбесившимся океаном, осмотрелся. Он стоял на берегу острова, длина которого, как ему казалось, была около трех миль. Поверхность острова, покрытая зеленью сикомор, дубов и кустарников, плавно поднималась к середине.

Сквозь рев волн Рассел услышал какой-то звук. Он повернулся и увидел, что со стороны покрытого деревьями острова, по узкой тропе к нему спешит человек с непокрытой головой и закатанными рукавами рубашки. Когда он подошел ближе, Рассел увидел, что это мужчина средних лет, с острым взглядом, седеющими волосами и лицом интеллектуала. Оно выражало беспокойство. Человек протянул Расселу руку.

— Дорогой мой! Я видел, как тонет ваша яхта, но прежде, чем прибежал сюда, все уже закончилось. С вами ничего не случилось?

— Нет, я только расстроен, — попытался улыбнуться Рассел. — Там, в Чарлстоне, меня предостерегали, что если я слишком удалюсь от берега, меня захватит шквал, но я думал, что сумею справиться.

Мужчина явно успокоился.

— Вы знаете, я впервые видел такой случай. Еще чуть-чуть и вы бы… Это предательские волны и если бы не остров…

— Мне просто повезло, — признался Рассел. — К тому же, я совсем не рассчитывал найти кого-то здесь. Ведь большинство островов побережья Каролины необитаемы.

— Да, — подтвердил его собеседник, — но по счастливому совпадению на этом острове находится биологическая станция Северного Университета. Возможно, вы слышали о ней?

— Конечно! — заинтересовался Рассел. — Мне говорили о ней в Чарлстоне.

— Я — доктор Джеймс Гарлэнд, биохимик, и в настоящее время единственный член персонала этой станции, — представился мужчина. — Обычно, нас здесь с полдюжины: доктор Уоллес — руководитель, профессор Ловермэн и еще трое других, но все поехали сейчас в отпуск в Чарлстон, а мне бедному выпало остаться здесь, чтобы во время их отсутствия вести постоянные наблюдения.

— Меня зовут Рассел, — сказал молодой человек. — Я из Нью-Йорка, один из многих адвокатов, только начинающих практику. Выбрался на юг прогуляться на яхте; до сих пор я был уверен, что умею с ней управляться.

Доктор Гарлэнд улыбнулся.

— Боюсь, пару дней вам придется провести со мной, пока не вернутся остальные, поскольку они взяли нашу единственную лодку. Если вы снизойдете до холостяцкого хозяйства…

— Ни один робинзон не может выбирать, — с юмором заметил Рассел. — А поскольку я кое-что слышал об этой станции, то очень доволен, что мне представился случай посетить ее.

— Посещение лучше начать с переодевания во что-то сухое, — констатировал доктор Гарлэнд. — Ловермэн примерно вашего роста. Если бы он был здесь, то, конечно, одолжил бы вам какую-нибудь одежду…

Гарлэнд повел своего гостя через пляж, а потом — узкой тропинкой, вьющейся вверх среди деревьев, покрытых весенней зеленью. Солнце теперь опустилось еще ниже, а резкий морской ветер заставил промокшего Рассела стучать зубами. Он был доволен, когда они наконец вышли на холм, где почти не было деревьев и который был самой высокой частью острова. Рассел увидел низкое бунгало, обитое досками, и немного дальше, еще один большой, некрашеный дом.

— Это наша лаборатория, — объяснил Гарлэнд, указывая в том направлении. — Я покажу ее потом, а сейчас вам необходимо побыстрее переодеться.

Вслед за хозяином Рассел вошел в бунгало и пересек большую комнату с удобной мебелью в мужском вкусе. Они вошли в одну из спален, находящуюся в глубине. Там биохимик достал из кучи беспорядочно валяющейся одежды довольно поношенный, но сухой и теплый костюм, а затем оставил Рассела одного. Тот зажег свет, поскольку уже наступили сумерки.

Переодевшись в сухую одежду, он возвратился в большую комнату, рядом с которой, в неожиданно чистой кухоньке нашел доктора Гарлэнда с закатанными рукавами, занятого приготовлением ужина. Рассел, который на яхте неплохо справлялся с обязанностями кока, принялся помогать. Они проголодались и за ужином почти не разговаривали.

Только потом, сидя с сигаретой в руке перед огнем, горящим в камине, Рассел подумал, что несомненно существуют места хуже, чем это. Сквозь вой ветра до его слуха доносился приглушенный шум волн. Он пододвинул кресло поближе к горящему камину.

— Меня в самом деле очень интересует эта станция, — обратился он к Гарлэнду, — я много слышал о ней в Чарлстоне…

— А хорошо ли о ней говорят? — довольно загадочно спросил хозяин.

Рассел улыбнулся.

— Если уж быть откровенным, то некоторые рассказывают, что здесь вроде бы происходят прямо-таки дьявольские вещи.

Гарлэнд засмеялся и выпустил струю сигаретного дыма.

— Невежество современных людей, — заявил он, — бывает иногда просто удивительным; самого факта основания нашей исследовательской станции на этом уединенном клочке земли этим добрякам достаточно, чтобы утверждать, будто мы что-то скрываем.

— Но согласитесь, для такой станции это довольно необычное место…

— Вовсе нет, — живо возразил Гарлэнд. — Нашей главной целью являются исчерпывающие исследования эволюционных различий у некоторых низших морских беспозвоночных. Станция должна быть в таком месте, где существуют разные глубины и различные условия; мы убедили университет, ну а он позволил нам основать станцию именно здесь. Конечно, каждый из нас продолжает заниматься своими исследованиями. Уоллес — хромосомами. Снеллинг — своей теорией клеток, а я — проблемами регуляции роста. Однако, большинство времени мы должны посвящать основным исследованиям, для которых основана станция, поскольку в противном случае университет не стал бы ее финансировать.

— Проблемы регуляции роста? — спросил заинтересованный упоминанием Рассел.

Биохимик махнул рукой, в которой держал сигарету.

— Это мой конек, — сообщил он. — Я открыл способ сильного возбуждения гипофиза, а также метод почти полного торможения его деятельности. Конечно, полный контроль секреции является еще одной проблемой.

— Боюсь, вы сочтете меня полным невеждой, — сказал Рассел, — но для меня это все равно, что алгебра для готентота.

— Ох, уж эти школы! — засмеялся Гарлэнд. — Чему вас там учат? Так вот, теоретически это довольно просто. Думаю, вы знаете, что размеры тела животного или человека прямо зависимы от деятельности гипофиза.

— Кажется, я что-то слышал о железе, регулирующей рост, — признал Рассел.

— Без сомнения, — сухо ответил Гарлэнд. — Так вот, эта железа, гипофиз, находящаяся у середины головы, существенно регулирует размеры тела выделением своего гормона. Если секреция нормальная, то ваше тело — нормального размера. Если выделение чрезмерное — вы становитесь великаном, ниже нормы — карликом. Во всем мире биологи пытались искусственно регулировать рост тела путем воздействия на гипофиз. До сих пор эксперименты в этой области были малопродуктивными. Правда, иногда удавалось механически вызвать то, что некоторые животные становились немного большими или немного меньшими, чем обычно, но сумели достигнуть лишь замедления или ускорения процесса роста. Гипофиз и щитовидная железа настолько тонкие механизмы, что, подвергаясь хирургическому вмешательству, в девяти случаях из десяти оказываются поврежденными… Я это понял уже много лет назад, поэтому оставил подобные методы в покое и начал атаку с другой стороны. Так вот…

Гарлэнд внезапно прервал свой рассказ и встал. Он взял тяжелый кусок дерева, осторожно подошел к двери, ведущей на веранду, и резко открыл ее.

Удивленный Рассел услышал, как что-то быстро пробежало по веранде. С минуту Гарлэнд всматривался в темноту, а потом закрыл двери.

— Черт бы их побрал! Они наглеют с каждым днем! — гневно воскликнул он.

— Крысы? — спросил Рассел, доктор оглянулся и кивнул головой.

— Ужасно назойливые! — с раздражением сказал он. — Они везде, под домом и лабораторией, а поймать их вообще невозможно.

Лицо его прояснилось, когда он опять сел.

— Так о чем я говорил? Ага… Итак, я решил разобраться с проблемой возбуждения гипофиза другим способом. Зачем с огромным риском вскрывать череп, чтобы добраться до этой железы, если можно воспользоваться кровообращением? Что произойдет, если я найду соединение, которое после впрыскивания через некоторое время дойдет до гипофиза и невероятно возбудит его функцию? А если я создам другое соединение, которое вместо того, чтобы возбудить, полностью остановит или частично затормозит выделение? Вы понимаете, что это означает?

Брови Рассела удивленно поднялись.

— Господи помилуй! — воскликнул он. — Это позволило бы вам произвольно увеличивать или уменьшать размеры тела!

Гарлэнд утвердительно кивнул.

— Вот именно! Поэтому я и приступил к разработке формул двух нужных соединений. На практике это оказалось исключительно трудно. Природа — хозяйка творения, которой нелегко изменить. Но в университете и здесь я не прекращал работы, пока не определил формулы этих двух соединений и метода их получения в необходимом количестве. Теперь возьмем, например, собаку. Впрыскиваю в одну из ее вен на шее соединение, возбуждающее гипофиз. Он с огромной скоростью начинает выделять свой гормон. Кстати сказать, укол вызывает у животного почти моментальную спячку. Через сутки пес просыпается великаном, в шесть раз большим нормальной собаки, и таким и остается; впрыснутое вещество непрерывно действует на железы, разве что его нейтрализуют противоположным соединением. Вы спросите: как же это собака в течение одного дня сна в шесть раз увеличивает свой вес и размеры? А каким образом пес в течение года из маленького щенка становится взрослым? Потому что еда, которую он съел, и воздух, который он вдыхал, вызывает рост ткани.

— Благодаря огромному увеличению внутреннего выделения, — продолжал Гарлэнд, — я неимоверно ускорил степень ассимиляции организмом питательных веществ. Во сне собака не ест, но дышит воздухом, содержащим в себе углекислый газ и водяные пары, а вместе с ними важные элементы — кислород, азот, углерод и водород. Происходит невидимый рост тканей и костей. Если впрыснуть собаке противоположное соединение, оно замедлит темп секреции гипофиза, и тело очень быстро начнет терять ткани при выдыхании воздуха и потовыделении; после суточного сна собака проснулась бы, став в пять или шесть раз меньше нормальной особи. Несомненно, весь процесс происходил бы совершенно так же и в случае с человеком.

Рассел удивленно смотрел на доктора.

— Вы в самом деле открыли эти соединения? Они действительно опробованы на животных?

— Разумеется, и с большим успехом. Но прежде, чем я опубликую результаты исследований, они должны быть полностью завершены.

— Настоящая сказка, — заметил молодой человек. — Конечно, я не ставлю под сомнения ваши слова, но когда из маленького делают большого и наоборот, это один из тех опытов, который нужно увидеть, чтобы в него поверить.

Гарлэнд засмеялся, опять зажигая погасшую сигарету.

— Завтра в лаборатории я вам покажу что-то, что заставит вас поверить, — сказал он. — Я мог бы это сделать и сегодня, но боюсь, вас замучили бы кошмарные сны…

— Кстати, о сне; я почти уже заснул, — зевая, сообщил Рассел. — Не могу понять, почему я такой сонный сегодня…

— Обычное влияние научной лекции, — объяснил Гарлэнд. — Пожалуйста, не извиняйтесь, я к этому привык. Когда я начинал рассказывать слишком подробно, морфей всегда овладевал моими слушателями.

— Это скорее результат моих сегодняшних приключений, — смеясь, возразил Рассел. — Спать я должен в той комнате, где переодевался? Утром я, видимо, уже буду в состоянии посмотреть ваш эксперимент.

— Не беспокойтесь, вы отлично выспитесь, — с улыбкой ответил доктор. — Прошла неделя с тех пор, как я последний раз общался с людьми, поэтому я буду надоедать вам немилосердно!

Раздеваясь, Рассел заметил, что без конца зевает и непроизвольно потягивается. Едва коснувшись головой подушки, он тут же заснул. Ложась, Рассел слышал какое-то царапанье и шорох за стеной или под полом…

Первым ощущением после пробуждения была тошнота и странное одеревенение тела. Он шевельнулся, чувствуя себя странно неуклюжим, протер глаза и сел. Рассел в удивлении широко раскрыл глаза, замигал, осмотрелся вокруг… Разозлился, что ничего не может понять… А через мгновение остолбенел. Сердце у него заколотилось…

Он был не в своей постели, а совершенно обнаженный находился на толстом слое какой-то, в несколько раз сложенной ткани, лежащей на полу. Он был не в комнате, в которой ложился спать. Пол помещения образовывала гладкая, очень толстая стеклянная плита. По бокам поднимались блестящие стены большой стеклянной комнаты, залитой солнцем.

Рассел неуверенно встал и невольно вскрикнул. Вокруг него, по крайней мере футов на двадцать вверх, поднимались стеклянные, толщиной в фут, стены, без дверей, окон или какого-нибудь другого отверстия. Вверху стены обрывались. Спотыкаясь, Рассел подошел к стене своей странной стеклянной тюрьмы и тупо посмотрел сквозь нее.

С губ его вновь сорвался хриплый крик. Он видел что-то, что было одновременно знакомым и удивительно странным, гротескным. Большая стеклянная комната, казалось, находилась на длинной и широкой платформе из оксидированного металла, на которой тут и там стояли предметы знакомых очертаний — металлические и стеклянные химические стаканы, реторты, весы и микроскоп, но все было громадным. Большая труба микроскопа была в два раза выше его! В стаканах можно было бы спрятаться..

Он заскользил к другой стене четырехугольного помещения. Вид был другой: неподалеку от стеклянной стены находилось окно — тоже громадное. Сквозь него он видел раскаленный диск заходящего солнца, на фоне которого качались ветви каких-то незнакомых гигантских деревьев!

Рассел, бормоча что-то, подошел к следующей стене и теперь понял — вокруг громадная комната, размером с собор, четырехугольная, с белыми стенами и потолком. Здесь стояли громадные столы и кресла в несколько раз выше, чем сам Рассел. Его квадратная стеклянная тюрьма стояла как раз на одном из таких огромных металлических столов…

Еще не совсем нормально функционирующий мозг Рассела наконец понял… Его озарило: он вспомнил, что говорил Гарлэнд прошлым вечером, как спокойно утверждал, будто обладает своеобразным могуществом. Охваченный ужасом Рассел упал на сверкающий пол.

В следующее мгновение в его воспаленное сознание проник громкий треск и звон, заставивший Рассела вскочить на ноги. Одна из больших дверей гигантской комнаты внезапно открылась и вошел человек громадного роста… Ужасная фигура, ростом, наверное, тридцать или пятьдесят футов. Великан подошел к тюрьме Рассела; шаги — как гром. Это был Гарлэнд. Глаза его горели интересом, когда он наклонился над стеклянным кубом. Когда громадная голова заглянула через открытый верх, парализованный страхом Рассел заметил, что громадные губы двигаются, и до него донесся мощный раскат голоса Гарлэнда:

— Я обещал показать вам что-то, способное убедить вас в целесообразности моей работы. Так посмотрите на это что-то, на самого себя!

— Черт бы вас побрал, Гарлэнд! — Рассел прямо рыдал от бешенства и страха… — Что вы из меня сделали? Какого-то пигмея!

Громкий смех ученого загремел над ним.

— Не стоит принимать это так близко к сердцу, Рассел. Не вы первый обнаруживаете, что стали ростом в один фут. Уоллес, Ловермэн и другие мои уважаемые коллеги не выше вас! Вы не одиноки.

Уоллес и другие… Услышав это, Рассел почти забыл о своем ужасном положении.

— С ними вы это тоже проделали? — воскликнул он.

— Да! — загремел голос. — Вы думаете, я ограничусь проверкой моей теории на животных и никогда не испробую ее на людях? Люди для меня только объект исследований! Морские свинки! Все для правды! — Большие глаза ученого горели.

— Две недели назад я усовершенствовал оба соединения. Тем пятерым я ввел уменьшающий препарат. Впрыснул его, когда они спали под действием наркотика. Так же легко можно было бы испробовать и другое средство, но я хорошо знаю, как они могут отреагировать после пробуждения, если бы я их сделал великанами. Уменьшались на глазах. Я принес их сюда, в лабораторию; когда они перестали уменьшаться, приготовил им временное помещение и хотел применить противоположное средство, когда они проснутся. Для меня не было бы никакой опасности. Как и вы, они были злы и ошеломлены, но я хотел провести второй опыт, даже против их воли. Морские свинки! К сожалению, они сбежали! Ночью они вырвались через дырку, проделанную крысой, и все еще прячутся где-то поблизости. Вы слышали их вчера под дверью? Надеюсь, со временем крысы до них доберутся. Человек в фут ростом не справится со взрослой крысой или змеей. Однако, мне требовался еще один объект для опытов, и судьба послала мне вас. Я бы поплыл вам на помощь, если бы вы сами не выбрались на берег. За ужином вы получили наркотик и отсюда эта сонливость. Вы уменьшались с каждой минутой и стали великолепным доказательством моего открытия. Теперь я могу ввести вам другой препарат, увеличивающий, и таким образом закончу эксперимент с вами.

Говоря это, Гарлэнд положил на стол и открыл узкую, черную коробочку. В ней лежали две стеклянные трубочки, длиной примерно в шесть дюймов, одна со светло-красной, а вторая с поблескивающей зеленой жидкостью и необычной формы игла для уколов.

Рассела трясло от бешенства при виде склонившейся над ним головы.

— Ах ты, дьявол! Ты — сумасшедший! — завопил он.

Между тем, Гарлэнд спокойно вынимал ампулы из коробочки.

— Сумасшествие и гениальность настолько близки, что никому еще не удалось провести линию, разграничивающую их. Возможно, все безумцы это только непонятые гении? Интересная мысль…

— Довольно идиотских экспериментов на мне! — крикнул Рассел.

— Вам не следует забывать, что только от меня зависит обретете ли вы вновь нормальный рост. Ничего не обещаю, но…

Рассел, хоть это было и смешно, погрозил кулаком склонившемуся над ним лицу великана:

— Нет! Скорее я так и умру! Ты сделал из меня карлика, монстра, но довольно этих дьявольских экспериментов.

Гарлэнд невозмутимо вложил назад в коробочку ампулы с препаратами.

— Абсолютно нелогично, — заметил он. — Даю возможность подумать до утра, а если будете упорствовать, думаю мне удастся с вами справиться. Впустить сюда пару больших пауков… В самом деле, это было бы забавно! Подумайте, а чтобы у вас не было надежды сбежать, как сделали те…

Он накрыл верх куба листом сетки из толстой проволоки. Обвязал его цепочкой, закрывающейся маленьким висячим замком. Затем взял черную коробочку.

— До свидания, до утра…

Рассел, безвольно опершись на стену стеклянной тюрьмы, смотрел, как Гарлэнд закрывает за собой двери. Потом пошел вдоль стены своей стеклянной клетки, пока в приступе бешенства не бросился на нее всем телом. Упал и некоторое время лежал тяжело дыша; тьма в лаборатории сгущалась, но через окно напротив все более интенсивной струей вливался серебристый свет луны, наполняя длинную комнату.

Рассел посмотрел вверх, где в лунном свете блестела тяжелая сетка. На гладких вертикальных стеклянных стенах прозрачной кельи не было ни одного выступа, а в самой келье — ничего, кроме ткани, на которой он лежал перед этим. Рассел оторвал от нее кусок, в который завернулся, как в тунику. Это немного подняло его настроение.

Он сидел, полный тупого, безнадежного страха. В лунном свете четко вырисовывались и блестели различные предметы: часть микроскопа, рукоятка какого-то инструмента, чашки весов… Глубокая тишина царила в лаборатории, но через некоторое время ее нарушил какой-то звук…

Это было странное шуршание под затененной частью пола лаборатории, где стоял один из столов. Рассел напряженно прислушался…

Звук возобновился, потом утих. Затем послышались легкие, неуверенные шаги. Рассел вскочил и тихо подбежал к стеклянной стене. Вначале он не заметил ничего необычного, но потом из-под большого стола напротив осторожно вышли две фигуры: это были люди. Два карлика такого же роста как он!

В ярком лунном свете Рассел видел их совершенно отчетливо. Они осматривались. Оба были одеты в туники, похожие на его собственную, и оба держали что-то, напоминающее длинные копья с металлическими наконечниками…

Они остановились и посмотрели вверх, в направлении его стеклянной тюрьмы. Он чуть не крикнул, но вовремя спохватился. Шикнул только, те вздрогнули, вбежали под стол, на котором находился Рассел, и пропали из виду. Неужели сбежали? На мгновенье сердце у Рассела замерло. Потом он снова увидел их.

У края стола стоял близко придвинутый стул, и два незнакомца с трудом взбирались на него. Хватаясь за перекладины и ножки, они подтягивались, пока наконец не оказались на сиденье. Далее им предстояло более тяжелое задание: вскарабкаться на верх стола по одной низ перекладин спинки. Рассел видел, как они карабкаются вверх, хватаясь за углубления. В конце концов они очутились на уровне крышки стола в нескольких дюймах от его края, На мгновенье они прижались к перекладине, а затем — прыгнули. Упав на металлическую поверхность стола, они не удержали равновесия, но тут же вскочили и побежали к его тюрьме. Когда они уже были близко, Рассел заметил, что один из них молодой, примерно его возраста, а другой — немного постарше. У обоих были темные волосы и оба были небриты. Копья, которые они держали в руках, на самом деле были тонкими палочками, длиной восемь-десять дюймов, с прикрученными тонкой проволокой на конце маленькими острыми гвоздями. Для людей ростом в фут это было оружие тяжелое и опасное.

Они подошли к стеклянной стене и заглянули. Он открыл рот, чтобы крикнуть, но один из людей предостерегающе покачал головой. Рассел молча смотрел на них, а сердце у него колотилось.

Они о чем-то переговорили шепотом, проверили толщину стеклянной стены, а потом показали на сетку, прикрепленную к верху стеклянного куба. Наконец один из них побежал по столу, видимо ища что-то, другой тем временем стал разматывать обмотанный вокруг тела крепкий, как казалось, канат. В действительности это была обычная, длинная бечевка. Прежде чем он размотал ее и на определенном расстоянии завязал на ней узлы, его товарищ возвратился, держа в руке кусочек стальной проволоки.

Вместе, с большим трудом они согнули его так, что он принял форму крюка. Быстро привязали к нему веревку, затем старший из них раскачал крюк над головой и бросил его вверх. Крюк упал на сетку, закрывающую стеклянный куб, и зацепился за одну из ячеек. Тут же младший из двух мужчин стал взбираться вверх по узлам, а другой крепко держал веревку внизу.

Взбирающийся добрался до верха, быстро осмотрел цепь и замок, шепотом что-то сказал стоящему внизу человеку, а тот привязал одно из копий к шнуру. Человек на сетке тут же подтянул его наверх и, сунув наконечник в одну из ячеек сетки, начал приподнимать и вытягивать проволоку до тех пор, пока не сделал отверстие диаметром в несколько дюймов. Рассел напряженно ожидал.

Через отверстие мужчина опустил веревку внутрь стеклянной кельи. Отданный шепотом приказ был излишним, поскольку Рассел моментально схватил веревку и стал взбираться. Он вылез наверх и с минуту, тяжело дыша, балансировал на краю стеклянной стены.

— Вы новый объект исследований Гарлэнда? — спросил хриплым голосом мужчина. — Прибыли вчера?

Рассел представился.

— А кто вы? — спросил он.

— Я — Снеллинг, — шепнул тот, — а внизу — Ловермэн. Вы о нас слышали? Я подумал, что Гарлэнд рассказал вам после пробуждения. Мы видели, как вы пришли с ним вчера. Делали все, что могли, чтобы предостеречь вас, но ничего не получилось… Кроме нас двоих здесь еще Уоллес, Джонсон и Холл. Все подопытные кролики Гарлэнда — мы все пигмеи.

Рассел пытался собраться с мыслями.

— Где они?.. — спросил он.

— Там, под лабораторией, — прошептал Снеллинг. — У нас там убежище, мы пользуемся дырами и ходами, которые проделали крысы. Уоллес прислал нас за вами, у него есть план…

Человек, ожидавший внизу, предостерегающе шикнул, и Снеллинг подтолкнул Рассела к краю стены; он вытянул шнур из куба и опять спустил его наружу. Оба слезли.

Ловермэн подбежал к ним. В лунном свете отчетливо видно было его возбужденное, обросшее щетиной лицо. Он схватил Рассела за руку.

— Нам необходимо сейчас же спуститься вниз к остальным. — В шепоте его явно слышалось напряжение. — До утра осталось совсем немного времени.

— До утра? — переспросил ошеломленный Рассел, а Ловермэн быстро кивнул головой.

— Это план Уоллеса; он вам все объяснит, но сейчас нам надо уходить…

В затуманенном мозгу Рассела родилось осознание гротескной ситуации: он, двенадцати дюймов ростом, бежит с двумя себе подобными по столу!

Ловермэн без колебаний вскочил на ближайший боковой прут спинки стула, схватился за него, не выпуская из рук копье, после чего съехал на сиденье стула. За ним спустился Рассел, изо всех сил держась за прут, потом Снеллинг. Через минуту все трое оказались внизу.

Промчавшись по полу, показавшемуся Расселу обширной деревянной равниной, они подбежали к стене. Рассел увидел, что его ведут к круглой дыре с рваными краями, прогрызенной в дереве пола. В действительности она была несколько дюймов в диаметре, но ему казалось, будто дыра величиной в пару футов.

— Это единственный путь, Рассел! Мы здесь ходим две недели, — уже изнутри донесся до него голос Ловермэна.

Рассел подавил страх и протиснулся в дыру…

Что-то громко заскрежетало и треснуло. Внезапно вспыхнул яркий свет. Ловермэн держал в руке короткую палку, горящую с одной стороны. Только вспомнив о своем теперешнем росте, Рассел понял, что это обычная спичка…

Казалось, будто они в длинном, узком коридоре, ведущем куда-то вверх. В темноте Ловермэн какое-то время шарил вокруг себя, пока не нашел толстый, бесформенный огарок свечи. Большой спичкой он зажег его, подтолкнул Рассела, и они пошли длинным, узким туннелем внутри стены дома. Рассел пытался бороться с ощущением полной нереальности всего происходящего… Он ломал голову, куда его ведут…

— Снеллинг, внимание! — предостерегающе крикнул Ловермэн.

Все трое отскочили назад. Рассел услышал странный шорох, доносящийся спереди, а затем громкое хрюканье, от которого кровь застыла у него в жилах. Ловермэн впихнул ему в руку свечу и вместе со Снеллингом они выскочили вперед, выставив перед собой копья. Рассел увидел два больших, темных силуэта, не попавших в круг света, и заметил блеск чьих-то глаз.

Эти чудовищные фигуры Рассел не мог отождествлять с крысами, несмотря на то, что рассудок говорил ему, что это они: покрытые густым мехом чудовища, с блестящими глазами и открытой пастью с белыми клыками двигались к ним. Снеллинг и Ловермэн стали на колени. Оба одновременно ударили чудовищ копьями.

Один из великанов запищал, когда длинный гвоздь глубоко вошел ему в тело. Ловермэн, отталкиваясь от пола, все глубже погружал колье, пока большое пушистое тело не прогнулось, а потом конвульсивно не ударилось о стену. А вот Снеллинг лежал придавленный второй крысой, мощные клыки которой были уже почти у его горла. Как безумный, Рассел бросился вперед и ткнул горящую свечу в бок чудовища.

Тошнотворно запахло паленой шерстью и мясом, а животное с диким писком бросилось на Рассела. Он зашатался и почувствовал, что в его ляжку впиваются острые, как иглы, зубы. Однако они сразу же отпустили его, ибо его спутники уже раз за разом погружали окровавленные копья в тело второй крысы.

Рассел с трудом поднялся на ноги. Большое животное лежало, медленно сжимая и разжимая когти. Через минуту конвульсии прекратились.

Рассел, чувствуя, что рядом с ним друзья, слабо засмеялся:

— Бой с крысами внутри стены! Смертельная борьба с крысами!..

— Ну, ну, держитесь, — Ловермэн схватил его за плечо. — Надеюсь, ваша нога не очень пострадала?

— Да нет!.. — покачал головой Рассел. — Только смилуйтесь, идем, идем дальше!

— Крысы наглеют с каждым днем, — сказал запыхавшийся Снеллинг, когда они двинулись вперед. — Не боятся даже огня свечи, а два дня назад чуть не отгрызли плечо Джонсону…

Подошли к дыре внизу стены. Спустились в нее. Рассел увидел, что они в новом коридоре, но на этот раз прокопанном во влажной земле. Коридор был узким и низким, так что передвигаться по нему можно было лишь согнувшись. Туннель поворачивал, петлял, его пересекали другие подземные коридоры. Перед каждым таким пересечением они останавливались и прислушивались.

Наконец все трое свернули в ответвление, закрытое земляной стеной, в которой было только маленькое отверстие.

Ловермэн погасил свечу, и Рассел увидел бледный свет, пробивающийся изнутри. Они пролезли через отверстие и оказались в большой яме, освещенной свечой, которая уменьшившемуся Расселу показалась гигантской. Их ждали трое мужчин. Один из них, самый старший, был высокий и седовласый. У другого плечо было обвязано толстым полотном. У стены ямы стояло несколько копий с наконечниками из гвоздей. Там же находились постели из травы и полотна, какие-то остатки пищи и вторая свеча. Запах влажной земли и дыма был просто удушающим.

Седовласый человек схватил руку Рассела.

— Я знал, что они вас приведут, — нервно произнес он. — Мы не решились все выйти наверх, поскольку Гарлэнд подготовил множество ловушек…

Отупелый Рассел, представляясь, пожал ему руку:

— Так вы… Вы…

— Да, я доктор Фэйрфилд Уоллес. Начальник, вернее бывший начальник этой станции. Это Холл, а это Джонсон, который попал в переделку в бою с крысой, но уже пошел на поправку. Вы — Рассел? — наклонился к нему Уоллес. — Видите ли, у нас очень мало времени. Гарлэнд — сумасшедший, безумный гений, если в науке есть такой термин. Много лет он работал над усилением функции гипофиза, пока это не стало у него манией или одержимостью. Склонил нас к основанию станции на этом необитаемом островке. Мы никогда не догадывались о его замыслах. Здесь он сразу же усыпил нас и превратил в карликов, как и вас. Мы испугались, когда подумали о том, какие еще дьявольские эксперименты придут ему в голову, поэтому сбежали и влезли в эту путаницу крысиных ходов… Что мы видели и что пережили за эти две недели!.. У меня семья, отличное положение в научном мире, а я прячусь здесь от крыс и змей, сражаюсь с пауками и охочусь на нетопырей, чтобы не умереть с голоду! Но довольно! Единственной нашей целью все это время было добыть красную субстанцию у Гарлэнда, ибо только она может возвратить нам нормальный рост. Весь запас Гарлэнд держит при себе в коробочке. Никогда не оставляет обе эти субстанции, а каждую ночь закрывается в спальне. Единственная надежда — украсть коробочку, когда Гарлэнд заснет. Всю прошлую неделю мы делали подкоп под его спальню… Остался только тонкий слой. Теперь попробуем проникнуть в его комнату. Вы пойдете с нами?

Рассел глубоко вздохнул. В голове у него гудело.

— Конечно! — сказал он.

Встали. Уоллес быстро отдал приказы, вручил Расселу тяжелое копье, и один за другим они поползли, выбираясь из ямы в крысиный коридор. Ловермэн шел со свечой впереди, а Холл со второй свечой замыкал цепочку. Снеллинг однажды сделал выпад копьем против чего-то, что пронеслось мимо них. У Рассела мелькнула мысль об осьминоге и только через какое-то время он сообразил, что это большой паук. Когда они проходили через другой туннель, перед ними проползло что-то толстое и длинное, как змея, Это был большой дождевой червяк…

Коридор начал подниматься и идти стало труднее; потолок все еще не позволял выпрямиться. Временами Рассел чувствовал дуновение свежего воздуха среди испарений мокрой земли. Наконец он увидел вверху круглое отверстие, через которое видны были звезды. Когда они были уже в нескольких шагах от него, какой-то темный силуэт внезапно загородил им дорогу. Снеллинг, Уоллес и Ловермэн, выставив копья, бросились вперед. Послышалось хрюканье и скрежет зубов… Через минуту Рассел перелез через большое, неподвижное, покрытое мехом тело…

Вышли на поверхность, Рассел увидел, что они находятся среди травы, большие стебли которой со всех сторон качались над их головами. В темноте он с трудом заметил далеко тянущуюся гигантскую стену. Он понял, это стена лаборатории, из-под которой они выбрались. Над верхушками травы нечетко вырисовывалась другая стена. Остановились. Уоллес указал на нее.

— Это бунгало! — тихо сказал он Расселу. — Теперь осторожно…

Они двинулись через траву, словно бы продирались сквозь густые джунгли. Однажды они остановились, когда что-то огромное, с крыльями, как у самолета, с шумом пролетело над ними. На этот раз Рассел знал: это нетопырь или какая-то птица. Потом посмотрел на звезды и подумал: «Видели они когда-нибудь подобное зрелище: банду карликов, продирающихся сквозь траву?..»

Вдруг идущий сбоку Джонсон шикнул и указал направо здоровой рукой. Замерли… Рассел с бьющимся сердцем посмотрел в указанном направлении. Высокие стебли травы раздвигались. Приближался сухой, шелестящий звук: это была громадная многофутовая змея. Наискосок она пересекала им дорогу.

В свете звезд Рассел заметил могучее сворачивающееся кольцами и растягивающееся тело, треугольную голову и большие, похожие на бисер глаза. Он пытался убедить себя, что это обычная змея, только кажущаяся чудовищной, потому что они были карликами. Змея не заметила их и исчезла среди травы. Они остановились рядом с углом дома под густыми кустами. В земле зияло черное отверстие — они уже входили в него. Было темно, пока не вспыхнула спичка, в свете которой над их головами разверзлась круглая дыра. Подтянулись и оказались внутри стены. Преодолевая препятствия, они дошли до места, где дерево и штукатурка были так выскоблены, что оставался лишь тонкий слой, в котором пробили маленькую дырочку. Погасили свечи.

— Это комната Гарлэнда, — шепнул Уоллес. — Целыми днями мы работали, чтобы сделать этот подкоп.

Он посмотрел в дырочку. Затем приглашающе кивнул Расселу.

— Спит, — шепотом сообщил он. — Посмотрите: коробочка…

Рассел заглянул в комнату. При свете звезд видны были несколько ящиков и кровать. На ней, спокойно дыша, вытянувшись, лежал Гарлэнд. На низком столике у кровати (сердце Рассела внезапно забилось…) лежала черная коробочка.

— Сейчас попробуем, — шепнул Уоллес.

— Расширить отверстие? — спросил Снеллинг, держа копье наготове.

Уоллес кивнул головой.

— Только, ради Бога, тихо…

Снеллинг и Холл стали долбить штукатурку, откалывая ее кусками, хотя она казалась твердой, как железо. Один раз кусок штукатурки упал в комнату и стукнул о пол на расстоянии одного или двух футов от отверстия. Все затаили дыхание. Слышно было только глубокое, равномерное дыхание Гарлэнда.

Наконец они расширили отверстие настолько, что через него можно было протиснуться, Первым пошел Снеллинг. Соскользнув на пол с копьем в руке, он поддерживал остальных, когда те спускались. Джонсон был последним и чуть не упал. Итак, они стояли на полу — шесть карликов, ростом в одну треть деревянного ящика, стоящего у стены.

Крадучись, они двинулись через комнату в направлении столика. Рассел задыхался от волнения, сжимая копье и не отводя глаз от громадного человека, спящего на кровати. Абсурдность ситуации становилась явной. Что за мысль, десятидюймовым копьем пытаться убить такого великана! Они были уже почти под столиком. Сердце Рассела колотилось. Глаза всех блестели надеждой. Коробочка!..

Вдруг раздался крик Снеллинга, и все отскочили. Неподвижная фигура внезапно сорвалась с постели. Одним толчком могучей руки Гарлэнд придвинул деревянный ящик к стене, закрывая дыру, через которую они вошли. Высоко на потолке, как солнце, вспыхнули лампы, заливая комнату светом. Гарлэнд, который для них был сорокофутовым великаном, стоял теперь напротив шести фигурок, совершенно одетый, а в руке держал блестящий пистолет!

Смех Гарлэнда гремел, как гром.

— Пришли наконец-то! — насмехался он. — Все здесь, даже Рассел. Я знал, что вы рано или поздно придете! Болваны! Вы думали, будто я не знаю, что вы роете под стеной, да? Я знал, что вы придете украсть это средство. Вы теперь в ловушке, как крысы, и сдохнете! Помните, как сразу же по приезде мы стреляли по крысам из пистолета? Сейчас то же случится с вами… Я сумею найти более подходящие объекты для опытов…

Рука с пистолетом поднялась.

Фигурки одним прыжком очутились под столом.

— Хватайте его за ноги! Единственный шанс!.. — крикнул Уоллес.

Снеллинг и Холл мгновенно скрылись под гигантской кроватью, когда в комнате раздался ужасный гром. Большая пуля вонзилась в пол рядом с ними. Посыпались щепки. Гигантский Гарлэнд, смеясь в безумном веселье, послал новую пулю в пол. Джонсон чуть не упал, когда все остальные прятались под стол. Рассел втянул его за собой, а через мгновенье новая пуля пробила дыру в полу там, где они перед этим стояли. Бросились в направлении кровати, но еще одна пуля осыпала их множеством щепок. Ловермэн упал навзничь, задетый куском дерева, а потом рука Гарлэнда направила на него пистолет. Маленькие фигурки Снеллинга и Холла выскочили из тени и с бешенством стали колоть копьями щиколотки великана, который споткнулся, и следующий его выстрел тоже не попал в цель. Гарлэнд начал крутиться на месте, пытаясь растоптать двух карликов, но они схватили его за ноги. Он опять споткнулся и свалился на пол. Пистолет вылетел из его руки.

Четыре маленьких человечка вскочили на Гарлэнда, направляя копья ему в горло. «Новая битва Гулливера и лилипутов!» — пронеслось в голове Рассела, когда он бросился вперед с копьем наизготовку. Гарлэнд в бешенстве пытался встать, а его могучие руки, как цепы, молотили вокруг, отбрасывая их. Рассела бросило на пол, и он увидел, что Гарлэнд встает с лицом багровым от бешенства. Великан схватил кресло и пытался швырнуть им в рассыпавшиеся по полу фигурки.

Рассел с трудом поднялся, когда кресло просвистело в воздухе, и увидел рядом с собой большой металлический предмет: пистолет! Для человека ростом в фут он был громадным, но почти без усилий Рассел поднял его, словно ружье, одним плечом поддерживая большой ствол, а вторую руку положив на курок. Прицелился в грудь Гарлэнда. Нажимал на спуск до момента, когда отдача оружия бросила его на пол. Потом наступила тишина…

Гарлэнд зашатался; большое кресло выпало из его поднятых рук и с шумом упало на пол. Красное пятно расползалось на груди великана, и он с грохотом упал на доски.

Рассел, как в тумане, слышал какие-то голоса и беготню. Его товарищи столпились вокруг него, чуть не плача, помогая ему встать. Уоллес и Ловермэн уже карабкались на столик. Через минуту они вместе спустили вниз черную коробочку. Шестеро карликов мгновенно стали ее открывать. Ампулки с красной и зеленой жидкостью!.. Уоллес уже наполнял огромный шприц, а другие поддерживали стеклянную трубку вместе с иглой, когда он вливал в нее красную жидкость. Столпились на полу, посреди комнаты, подальше от лежащей фигуры великана. Рассел почувствовал боль в затылке, когда большая игла вонзилась в его тело. Затем вдруг наступила тьма…

Когда он проснулся, лучи солнца падали ему в лицо. Открыл глаза, пошевелился, неуверенно поднялся, чувствуя тошноту и невероятную усталость. Ошеломленный, осмотрелся, а потом память быстро возвратилась к нему: Уоллес, Ловермэн, Снеллинг, Джонсон, Холл тоже проснулись. Они зашевелились, лежа на полу комнаты, теперь казавшейся не громадной, а совсем маленькой. Рядом лежала неподвижная фигура. Гарлэнд. Мертвый. И он был не больше их!

С трудом встали, ошеломленные переходом от карликовых к нормальным человеческим размерам. Все были голыми, а на полу лежали маленькие туники и смешные маленькие копья. Открыв двери, они выбрались из комнаты и начали искать одежду в других помещениях. В этот момент они были похожи на людей, сумасшествие у которых внезапно прекратилось. На дрожащих ногах они вышли из бунгало. Солнце опять садилось. Они все еще говорили сумбурно.

— Лодка! — хриплым голосом произнес Уоллес. — Бежим отсюда! Ради Бога, бежим!

Он вдруг остановился.

— Только надо… Перед этим…

Он побежал обратно, затем через минуту исчез в лаборатории и возвратился к ним. Когда, шатаясь, они шли по берегу, удаляясь от исследовательской станции, над постройками появились тонкие струйки дыма. Они пришли на пляж, к месту, где Рассел выбрался на берег. Там стоял длинный сарай для лодок. Дверь Гарлэнд закрыл на замок. Они сбили его, вытащили моторку, и лодка с шумом отчалила от берега.

По мере того как огонь пожирал оба дома, к небу с холма в середине острова поднимались клубы черного дыма. Косые лучи солнца тщетно пытались пробиться сквозь эту черную клубящуюся завесу. Снеллинг правил на запад. Ловермэн, Холл и Джонсон лежали в кокпите. Уоллес и Рассел смотрели на поднимающийся дым.

— Никогда не было никаких соединений, открытых Гарлэндом, — сказал Уоллес, указывая на остров. — Никогда не было людей, превращенных в карликов! Пожар вспыхнул случайно, и в нем погиб Гарлэнд. Вы понимаете?..

Рассел с трудом кивнул головой.

— Возможно, так будет лучше… — шепнул он. — Лучше, чтобы мир думал об этом так…

Он сел рядом с Уоллесом, все еще глядя назад. Остров исчезал, пропадая в море, и лишь поднимающийся вверх дым виднелся еще на горизонте, как толстая, черная колонна, как большой предостерегающий сигнал. Он был виден даже тогда, когда сам остров совершенно исчез из виду.

Снеллинг не обернулся ни разу, а только правил вперед, прямо к диску заходящего солнца.

Ночь конца света

Роско Восс гладил себя по пухлому животу, и смотрел с наигранной невинностью широко раскрытыми глазами на двух посетителей.

— Атомная энергия? — повторил пухлый маленький меценат. — Я не знаю, о чем Вы говорите, господа.

Один из этих двух мужчин — высокий, изможденный белокурый молодой ученый, которого звали Чад Валтерс — сделал нетерпеливый жест.

— Восс, Вы лжете, — парировал он обвиняюще. — В Вашем владении теперь тайна атомной энергии. Клайд Финчли обнаружил тайну и усовершенствовал реальную турбину циклотрона. Но он умер неделю назад. Модель циклотрона отсутствовала в его лаборатории после его смерти. Вы всегда хотели эту тайну, и, таким образом, Вы украли модель, Восс!

Роско Восс выглядел возмущенным.

— Посмотрите сюда, Вы, двое. Вы можете быть большими учеными в Готэмском Университете, но Вы не имеете права приходить сюда и оскорблять меня такими обвинениями. Я едва знал Клайда Финчли. Я обращался к нему несколько раз только потому, что он хотел, чтобы я финансировал его проект. Я не знаю, что он когда-либо усовершенствовал атомную энергию. Это все — видения курильщика опиума.

Молодой Чад Вальтерс и старый седеющий человек — доктор Таддеус Ли — смотрели мгновение в тишине на жирного мецената. Затем Вальтерс произнес с горечью:

— Вы не одурачите нас, Восс. Мы знаем, что Вы взяли тот циклотрон. И мы знаем, что Вы планируете продать его враждующим народам за границу. Для обогащения, Вы хотите выпустить атомную энергию, чтобы опустошить мир. Но Вы не должны делать этого!

Доктор Ли, пожилой астроном, заговорил впервые. Он имел тяжелый, задумчивый голос.

— Нет, Восс. Вы должны отдать нам этот циклотрон. Это — последний шанс спасти небольшое количество людей от прибывающей катастрофы.

— Прибывающей катастрофы? — повторил Восс. Он изумился. — О чем разговор?

— Земля и все живущие на ней люди погибнут в течение нескольких дней, возможно в течение нескольких часов, — ответил Таддеус Ли. Астроном говорил мягко, как если бы объясняя ребенку. — Большая масса мчится к Земле из внешнего космоса — астероид сошел со своей орбиты и летит к Земле. Когда он ударит в планету, все на Земле будет разрушено.

— Что Вы хотите этим сказать? — фыркнул Восс. — Да ведь если бы так действительно было, то все заголовки газет кричали бы об этом.

Ли покачал печально седой головой.

— Нет, Восс. Астрономы обнаружили подлет астероида. Они согласовали между собой, чтобы молчать об этом до самого конца. В муках нет никакой цели. Люди Земли ударились бы в бесполезную панику в последние часы. Только когда астероид войдет в нашу атмосферу и начнет гореть, тогда он станет видимым. Он пройдет быстро по спирали вокруг Земли и затем — удар!

Скептицизм явно сквозил в каждой линии полного розового лица Роска Восса. Но молодой Чад Вальтерс искренне продолжил обращение.

— Именно поэтому Вы должны дать нам циклотрон Финчли, Восс! Я — физик, Вы знаете. Когда доктор Ли рассказал мне о прибывающем бедствии, я построил ракету, которая позволит горстке людей убежать. Мы могли бы заполучить шанс сохранить нашу расу живой в другом мире. Но эта ракета не может оставить Землю без атомной энергии. Циклотрон Финчли должен был сделать это. Только циклотрон может сделать эту работу…

Восс захихикал. Его хихиканье перешло в смех, и его все жирное тело затряслось от радости.

— Я должен Вам двоим поаплодировать, Вы, конечно, изобретательны, — объявил он. — Ведь требуются умственные способности, чтобы выдумать косоглазую история, которая испугает меня, в чем я, собственно, уверен.

— Вы дурак. Все, что мы говорим Вам — правда! — вскричал Чад Вальтерс. Его измученное лицо пошло мертвенно бледной эмоцией. Он выхватил пистолет и направил его в грудь мецената. — Где украденный циклотрон, Восс? Где Вы его прячете? Быстро говорите или я выстрелю.

Восс следил за ним спокойно.

— Я не скажу Вам ничего. И Вы не будет стрелять. Если Вы это сделаете, то никогда не узнаете ничего от меня.

Чад Вальтерс стоял, его палец дрожал на спусковом крючке, его синие глаза — сверкали.

— Не стреляйте. Чад! — сказал быстро доктор Ли. — Если Вы убьете его, у нас не останется даже надежды на обнаружение циклотрона.

Вальтерс резко опустил свой пистолет. Роско Восс фыркнул в отвращении.

— Ваш небольшой дикий блеф не сработал, а? Теперь, господа, я предлагаю Вам уйти отсюда. Я — занятой человек.

Той ночью, Роско Восс прогуливался через Центральный Парк после его законного ужина. Он очень не хотел идти, но его врач предупредил, что тот должен гулять. Он ненавидел прогулку, но выполнял ее неукоснительно.

Когда он шел по темной гравийной дорожке, жирный маленький меценат посмотрел в звездное небо. Оно сверкало сиянием всех летних созвездий. Он захихикал снова, когда вспомнил о сделанной попытке блефа Ли и Вальтерса.

— Плохо они требовали тот циклотрон, — пробормотал он в удовлетворении. — Но они никогда не получат его. И они никогда не найдут, где я спрятал его. Враждующие народы предложат миллиарды за такое оружие, как это. Миллиарды мне!

Внезапно Восс услышал быстрый шаг позади него. Он начал оборачиваться вокруг, но что-то обрушилось на его голову, и он упал без сознания.

Когда сознание возвратилось, он лежал на спине. Он почувствовал под собой гравий, и понял, все еще находиться на дорожке в парке. Высоко над ним протягивалось небо великолепных блестящих звезд.

Он попробовал встать, но обнаружил, что не может перемещаются, так как был связан по рукам и ногам, и закреплен надежно. Он не мог пошевелить мускулом или даже повернуть голову, когда лежал на спине. Двое мужчин склонились над ним.

— Это что — ограбление? — прорычал он. — Вы?

Это был Чад Вальтерс и доктор Ли. На двух мужских лицах был странный, фаталистический взгляд. Это, так или иначе, охладило Роско Восса.

— Вы собираетесь умереть, Восс, — сказал Чад Вальтерс. — Каждый когда-нибудь умирает. Немногие, кто, возможно, убежит в моей ракете погибнет также, потому что Вы не дали циклотрон.

Голос Вальтерса пронзительно возвысился.

— Вы проклятый денежный хапуга! Вы обрекаете наш единственный шанс для расового выживания. И когда наступит конец, Вы поймете это. Я последовал за Вами и оглушил Вас, чтобы смог наблюдать, как Вы корчитесь и визжите перед наступлением конца!

Голос доктора Ли был тяжелый, укоризненный.

— Чад, мой мальчик, этот даст отрицательный результат. Позволь человеку уйти. Он скоро будет мертв, во всяком случае, как все мы.

— Нет! — бушевал Вальтерс. — Когда наступит конец, я хочу слышать его визги о милосердии. Я хочу понять, из чего он сделан!

Роско Восс, связанный, слушал снизу в изумлении. Эти двое мужчин стоявшие над ним, мрачно выделялись напротив сверкающего звездного неба.

— О чем Вы говорите? — вскричал меценат. — Вы хотите уверить меня, что ваша история о падающем астероиде правда?

— Да, — ответил доктору Ли устало. — Мой последняя проверка два часа назад показала, что астероид — быстро приближается к атмосфере Земли. В любой момент…

— Смотрите! — закричал молодой Вальтерс.

Его голос был дрожащим, ужасным криком, когда он указал трясущимся пальцем на небо.

Двое мужчин смотрели пораженные и ошеломленные. И Роско Восс, связанный и лежащий на дорожке, мог видеть лучше, чем другие мужчины.

Холод ужаса запульсировал через вены мецената, пульсируя ледяной, отвратительной опасностью.

Среди звезд появилась яркая красная точка. Это была темно-красная искра, наклоненная поперек звезд по скользящему курсу. Растя стремительно в размере, она быстро расцветала в бриллиант, сверкающую луну.

— Мой Бог! — выдохнул Восс. — Это есть…

— Астероид! — сказал покорно доктор Ли. — Он уже наклоняется вниз через атмосферу Земли, сверкая от высокой температуры трения. Он летит по спирали вокруг Земли и затем рухнет. Когда это случится…

— С человечеством будет покончено! — зарыдал Чад Вальтерс. — Если только я, возможно, спас бы немногих!

Роско Восс был потрясен ужасным опасением. Он видел сверкающий Огонь Луны, сокращающийся поперек небес к горизонту. Это было ужасное зрелище. Долгие следы огня текли позади него в бледнеющих звездах.

Жестокий ветер начал повышаться и кричать вокруг него. Он услышал отдаленные вопли испуганных мужчин и женщин, над поднимающейся бурей. Звезды в зените изменились с бледного на зеленоватый оттенок.

— Воздушные потоки, вызванные мимолетным астероидом, — завопил Таддеус Ли. — Они будут хуже, когда он помчится назад, когда будет около поверхности.

— Разве мы не можем убежать? — закричал испуганный голос. — Еще есть время, чтобы установить циклотрон на вашу ракету?

— Нет, нет! — закричал Чад Вальтерс. — Вы не поверили нам, когда мы сказали, что произойдет. Вы разрушали единственный шанс того, чтобы остаток человечества мог бы выжить.

— Подождите, Чад — может быть бы все еще есть время! — прокричал доктор Ли, с измученной надеждой на его красновато-освещенном лице. — Ваша ракета прямо в Джерси. Она будет готова по крайней мере за час до падения астероида. Возможно, Вы могли бы получить циклотрон и установить его за это время. Мы могли бы быть в состоянии улететь с несколькими людьми с Земли…

— Я скажу Вам где спрятан циклотрон, если вы возьмете меня на ракету! — проболтался Роско Восс. — Туда я поместил его, когда украл из лаборатории Финчли, после того как он умер. Я прячу его в квартире, тайно арендованной мною. Я скажу Вам где…

Он назвал адрес. Чад Вальтерс напрягся.

— Пошлите, доктор, — закричал молодой ученый.

— Но что относительно Восса? — возразил старый ученый.

— Оставим его здесь, — завопил Вальтерс. — Мы должны заполучить тот циклотрон.

Двое мужчин умчались. Восс, неспособный поворачиваться или перемещаться, закричал вслед. Его слова были отнесены далеко кричащим ветром.

— Подождите! — вскричал он дико. — Возьмите меня в свою ракету! Вы не можете оставить меня здесь умирать!

Не было никакого ответа, кроме ярости бури и тусклого шума из отдаленных, испуганных криков.

Горло Восса стало сухим от ужаса. Он был обречен как остальные на Земле. Он выбросил свой шанс выжить. Он должен умереть, когда астероид столкнется…

Он хрипло закричал снова. Но никто не ответил, никто не подошел. Он зарыдал, поскольку в панике понял, что никого нет в парке.

Затем его крики застряли в горле. Он напрягся, когда ярко светящийся в пылающем небе дикий астероид проносился на западе. Его быстрый, спиральный порыв вокруг Земли был закончен.

Теперь это была гигантская белая сверкающая сфера, которая покрывала одну треть неба. Она быстро становилась большой, в каждый быстрый, зловещий момент.

Восс знал, что он рухнет на поверхность Земли, с ужасно увеличенной скоростью. Огромное столкновение скоро произойдет.

— Я собираюсь умереть! — завыл он сквозь ветер и шум. — Я умру!

Сверкающий сложный лик астероида теперь колоссально вырисовывался, заполняя небеса сверху. Когда Восс лежал беспомощный, смотря на это расширенными глазами, он увидел, что пылающий астрономический монстр медленно вращался.

Он издал длительный, визжащий крик ужаса. Целое небо над ним ревело в пламени. Он услышал возвышающий, кричащий рев. И затем он соскользнул в милосердное бессознательное состояние…

Роско Восс почувствовал, что кто-то растирает его запястья. Он открыл глаза. Он лежал в странной, освещенной комнате огромного размера. Большой круглый зал, имел куполообразный белый потолок, который выгибался в вышине.

Вокруг него находились круглые ряды мест, а возле возвышался обширный, странный механизм, сформированный как гигантские гири.

Полицейские, одетые в синюю форму собрались вокруг него. Восс встал на ноги. Он обнаружил, что лежал на массе из гравия, которая была распространена на полу комнаты.

— Я жив! — Восса душили слезы, текущие вниз его жирному лицу. — Конец мира не настал, в конце концов!

— Скажите, Вы пьяный или сумасшедший, мистер? — спросил хрипло полицейский.

Другой полицейский сообщал озадаченному капитану.

— Я не могу понять этого, сэр! — говорил полицейский. — Сторож здесь был насильно связан. Гравий был весь распространен вокруг на полу, и этот человеке был связан и брошен вниз на гравий. Большая машина ветра работала полным ходом. И планетарий «Ночь конца света» только что закончил показ.

Ужасное подозрение зародилось в Роско Воссе.

— Планетарий? — закричал он. — Вы уверены в этом…

— Несомненно, это — планетарий, — сказал решительно капитан. — Теперь Вы нам, возможно, скажете, что это за дела.

Встревоженная реальность нахлынула на Роско Восса. Его обманули, аккуратно обманули Чад Вальтерс и доктор Ли!

Эти двое ученых, он знал, хотели завладеть циклотроном Финчли, чтобы удержать тайну атомной силы от того, чтобы ее использовали для войны. И они осуществили этот план, испугали его, и он предоставил им тайну!

Они подготовили его, предупреждая о приближении астероида к Земле. Затем они оглушили его, в то время как он совершал ночную прогулку в Центральном Парке. Они затянули его, когда он был без сознания в планетарий и связали его. Он не мог видеть что-либо, кроме искусственного неба сверху. Они организовали спектакль в планетарии «Ночь конца света», со всеми реалистическими звуковыми эффектами.

И они испугали его так, что он сообщил им, где находится циклотрон. К настоящему времени Восс знал, что эти двое ученых обладают механизмом — и это было только модель!

— Я жду, чтобы услышать, что все это значит, мистер, — объявил полицейский капитан снова.

Восс застонал внутри. Он не мог пожаловаться полиции про циклотрон, украденный у него. Но он непосредственно первым украл его из лаборатории Финчли. И он ничего не мог сделать. Потеряны миллиарды!

— Это был всего лишь розыгрыш, я предполагаю, — сказал он капитану с замешательством.

И, горько, сказал он себе, это было правдой. Это была шутка, в этом дело — и шутка была над ним…

Убийство на остеройде

Барджин был больше метеоритным шахтером, чем математиком, но знал достаточно хорошо, что полмиллиона земных долларов будет больше, чем четверть миллиона. И это было то, отчего убивалось его сердце, когда он задержал небольшой космический крейсер у крошечного серого астероида.

Тяжелое лицо Барджина оставалось безразличным, но хитрая усмешка заиграла в его глазах, когда он поглядел на своего партнера. Молодая фигура Стива Холта вытянулась в космическом кресле, и он косился озадаченным хмурым взглядом, когда смотрел на астероидные джунгли, что они пересекали.

— Я не понимаю, почему ты хочешь приземлиться на том небольшом астероиде, — выразил недовольство Холт. — Ничего стоящего в его залежах не будет. Зачем нам на несколько долларов больше, когда мы уже заполучили такой большой трофей?

Холт нежно оглянулся назад на тяжелые мешки платины, тантала и других редких металлов в главной каюте — недели монотонных рабочих исследований и горнодобычи на метеорах Пояса.

— Мы были сильно удачливы — этот металл принесет нам, по крайней мере, полмиллиона, — продолжил Стив Холт, его серые глаза смотрели искренне. — Я хочу вернуться к моей семье с хорошими новостями. Почему, вместо того, чтобы лететь в космопорт Церы, мы останавливаемся на этом шлаке впереди?

— Потому, — ответил Барджин взвешенно, — что на том астероиде может быть больший трофей, чем все, что мы имеем теперь.

Холт посмотрел недоверчиво.

— На нем? Да я сомневаюсь, есть ли здесь унция плотного металла — он больше похож на кусок из алюминиевых составов.

— Да, — согласился Барджин, — но ты замечаешь его странную, подобно черепу форму? Есть история, что где-то на таком, имеющим форму черепа, астероиде, старый Джон Хаддон закопал награбленное!

Стив Холт открыл рот от изумления.

— Джон Хаддон — великий космический пират сотню лет назад? Да ведь все говорят, что его сокровище стоит десятки миллионов!

— Несомненно, и, возможно, в этом небольшом шлаке, он где-то спрятал его, — объявил Барджин. — Нам надо посмотреть на это — так или иначе.

Он поглядел на своего молодого партнера. Его история прошла. Холт, он был уверен, «схавал» его ложь. «Приманка из сокровищ опутала мальчишку», — подумал Барджин со смехом.

Небольшой космический крейсер направился к крошечному серому астероиду. Тот имел любопытную, подобно черепу, форму — это было то, зачем Барджин изобрел историю, которую только что рассказал. Астероид был очень маленький, хотя в действительности — не больше, чем метеорит — несколько сотен футов в поперечине.

Выхлопы ракет крейсера затихли, когда впереди, в вакууме, якоря судна поймали астрономическое тело и за минуту подтянули.

— Этот астероид имеет массу меньше, чем даже наше судно, — усмехнулся Стив Холт. — Но если награбленное Хаддона похоронено здесь…

Да, вкус сокровища укусил его быстро и глубоко. Юноша заторопился, чтобы выйти и искать. Затем двое напялили скафандры, взяли свои стальные изыскательские кайла, и протиснулись через воздушный шлюз.

Намагниченные ботинки их скафандров были бесполезными на этом немного пепельном мире супер-легкого вещества. Под ними лежал украшенный драгоценными небесными камнями Пояс звезд; они заозирались.

— Может Хаддон оставил какую-то метку, — донесся через передатчик скафандра нетерпеливый голос Холта.

— Вон! — закричал Барджин, указывая рукой на соседний горб, лежащий на рябой серой поверхности астероида.

Холт нетерпеливо повернулся, чтобы посмотреть. Это был шанс Барджина, и он воспользовался им. Он поднял свое стальное кайло и с потрясающим размахом, ударил острой частью в заднюю часть партнера, вонзив глубоко в его тело.

Пораженный Стив Холт, пьяно обернулся вокруг, пытаясь дотянуться до спины. В этот ужасный момент он посмотрел на Барджина, его лицо исказилось в гласситовом шлеме.

— Почему… — выдохнул Холт.

Он резко упал вперед, растянувшись на изъеденной серой поверхности астероида, напротив борта небольшого космического крейсера.

— Это сделано для него, — пробормотал Барджин, трудно дыша.

Тишина крошечного астероида внезапно стала усиленной. Смущаясь мертвеца, Барджин резко осознал, что остался один с большим количеством наблюдающих глазами звезд.

— Черт, я теперь не стану преревозбужденным, — сказал он себе непосредственно. — Это было лучшим способом сделать так — на каком-то небольшом астероиде, где никто никогда не приземлиться, чтобы найти его тело. Если я сделал бы это в космосе и выбросил его тело, то, возможно, плавая, оно могло быть найдено. Но этот путь…

Он вернулся на крейсер, захлопнул, закрывая тяжелую дверь, и снял скафандр. Пристально поглядел горящими глазами на тяжелые мешки металла.

— Скоро я получу полмиллиона долларов, когда доставлю этот материал в космопорт Церы, — возликовал он. — Я богатый человек! Я могу успокоиться, путешествовать по всей Системе в роскоши. Ликер, женщины…

Он запустил ракетные двигатели и взлетел с выхлопом огня.

Он устал после недель трудной горной добычи на метеорах и от реакции на убийство, которое он только что совершил.

Хорошо, что было недалеко до Церы — большого астероида, который был местом встреч метеоритных шахтеров и оплотом цивилизации Системы и закона. Он установил автоматический космический пилот, чтобы тот отвел его на Церу, дабы быть отдохнувшим и готовым обладать своим новым богатством, когда доберется туда.

В те часы сон Барджина не был обеспокоен полными раскаяния мечтами, которые последовали. Он лежал, растянувшись в каюте, в то время как автоматический пилот направлял крейсер на Церу. Затем острое гудение противометеоритной защиты полупробудило его, но щелчок механического пилота с наладкой курса крейсера, избегающего преграды, успокоили Барджина, и он провалился в сон.

Когда длительное гудение, наконец, пробудило его, он посмотрел в носовое окно и увидел впереди Церу.

Барджин взял управление на себя и направил крейсер вниз с планированием на раскинувшийся космопорт, который был загроможден офисами и другими зданиями. Он увидел людей, бежавших к его судну.

— Хотите узнать, какую удачу мы поимели, — захихикал он. — Подождите, пока не увидите мешки.

Когда он с усилием открыл дверь в бледно-золотой солнечный свет и тонкий воздух Церы, офицер Планетной Полиции оказался перед ним.

— Ну что ж, Вы богаты, на сей раз, Барджин? — спросил офицер, записывая в блокнот время прибытия судна.

— Мы? — вскричал Барджин. — По крайней мере — полмиллиона в металле! — затем его лицо успокоилось. — Но Стив Холт, мой партнер — он погиб в результате несчастного случая. На большом астероиде — мы рыли руду, и его сокрушила опавшая скала. Я похоронил его там — бедный Стив.

— Это точно? — спросил человек из Планетной Полиции. — Тогда, как Вы объясните это, Барджин? Это — ваше кайло, не так ли?

И он указал вниз на грунт около судна. Там лежало тело Стива Холта и кайло все еще высовывалось из его спины!

Барджин посмотрел, и услышал рев в своих ушах. Ужасная действительность его собственной глупости промчалось через него.

Да, он оставил тело Стива на астероиде. Но, поскольку, как заметил Стив, тот крошечный астероид имел массу меньше, чем крейсер, то когда крейсер полетел прочь, тело Стива было привлечено к более тяжелой из этих двух масс — массе корабля, вместо астероида.

Согласно закону гравитационной притяжённости, тело прицепилось к его крейсеру, и принеслось к Цере, в то время когда он спал, ничего не подозревая. Оно опустилось с ним в эту область космопорта, когда он приземлился. И оно лежит теперь в бледном солнечном свете, с мертвыми глазами, глядя на Барджина со стеклянным триумфом.

Имеющий крылья

Доктор Хэрримэн остановился в коридоре у родильного отделения и спросил:

— Ну как там эта женщина из 27-ой?

Глаза пухленькой курчавой медсестры погрустнели.

— Она умерла через час после родов, — ответила она. — У неё было слабое сердце. Врач кивнул, и его худощавое, гладко выбритое лицо отразило внутреннюю сосредоточенность.

— Да, я припоминаю, она и её муж пострадали при электрическом разряде в метро год назад. Муж умер недавно. А как ребёнок?

Медсестра замялась:

— Прелестный, здоровый малыш, только…

— Что — только?

— Только у него горб на спинке, доктор.

Доктор Хэрримэн в сердцах выругался.

— Чертовски не повезло парню! Родился сиротой, да ещё и калека. И с неожиданной решимостью он добавил:

— Я осмотрю новорождённого. Возможно, ещё не всё потеряно.

Но когда он вместе с медсестрой склонился над кроваткой, где, проголодавшись, орал красный, сморщенный Дэвид Рэнд, он покачал головой.

— Нет! Эту спину уже не выпрямишь. Обидно!

Всё красное тельце Дэвида Рэнда было таким же ровным и правильным, как у любого новорождённого младенца, кроме его спины. Лопатки на ней торчали с обеих сторон в виде двух выступов, закругляющихся к нижним рёбрам.

Эти два горба-близнеца имели в своём выпуклом изгибе такую удлинённую и обтекаемую форму, что даже не выглядели уродством. Опытные руки доктора Хэрримэна осторожно прощупали их. Выражение озадаченности промелькнуло на его лице.

— Что-то не похоже на обыкновенную деформацию, — задумчиво произнёс он. — Посмотрим, что покажет рентген. Скажите доктору Моррису, чтобы приготовил аппарат. Доктор Моррис, коренастый рыжеволосый молодой мужчина, с жалостью посмотрел на орущего младенца, лежавшего перед рентген-аппаратом.

— Бедняжка! Такая спина — не подарок, — пробормотал он. — Готовы доктор?

Хэрримэн кивнул:

— Давай.

В аппарате что-то щёлкнуло и затрещало. Хэрримэн приложил глаза к флюороскопу и оцепенел. Прошла долгая, напряжённая минута, пока он не оторвался от своих наблюдений. Его худощавое лицо было смертельно бледным, и медсестра недоумевала, что могло так взволновать его.

Заплетающимся языком Хэрримэн сказал:

— Моррис! Посмотри сюда. Или я сошёл с ума, или произошло что-то невозможное. Моррис, озадаченно наблюдавший за своим начальником, посмотрел в аппарат и отшатнулся.

— О, Боже! — воскликнул он.

— Ты тоже это видишь? — сказал доктор Хэрримэн. — Значит, я в своём уме. Но это… О, такого в истории человечества ещё не было!

— И кости тоже… полые… и строение скелета всё другое… — бессвязно бормотал он. — И весит он…

Нетерпеливым движением он переложил младенца на весы. Стрелка покачнулась.

— Посмотрите! — воскликнул Хэрримэн. — Его вес в три раза меньше, чем должен быть при его росте.

Рыжеволосый доктор Моррис не сводил зачарованного взгляда с округлых выступов на спине младенца.

— Но этого просто не может быть… — хрипло сказал он.

— Но это есть! — оборвал его Хэрримэн. Его глаза сверкали от возбуждения. — Изменения в генетической программе! — воскликнул он. — Только в этом может быть дело. Воздействие на плод…

Он хлопнул кулаком по ладони.

— Я понял! Электрический разряд, от которого пострадала мать ребёнка за год до его рождения. Вот что случилось: выброс жесткой радиации, который задел и изменил его гены. Ты помнишь опыты Мюллера…

Любопытство медсестры взяло верх над субординацией. Она спросила:

— Что-то случилось, доктор? Что-нибудь с его спинкой? Или что-нибудь ещё хуже?

— Ещё хуже? — переспросил доктор Хэрримэн. Переведя дыхание, он сказал медсестре: — Этот ребёнок, этот Дэвид Рэнд — уникальный случай в истории медицины. Таких, как он, никогда — насколько известно — не было, и то, что с ним произойдёт, не происходило ещё ни с одним человеком. И всё благодаря электрическому разряду.

— А что с ним произойдёт? — испуганно спросила медсестра.

— У этого ребёнка будут крылья! — закричал Хэрримэн. — Это зачатки крыльев, которые очень скоро прорежутся и вырастут так же, как прорезаются и растут у птенца. Старшая медсестра смотрела на него, не мигая.

— Вы шутите, — наконец сказала она в тупом недоумении.

— Господи, неужели вы думаете, я стал бы шутить по такому поводу? — не унимался Хэрримэн. — Я, знаете ли, не меньше вас поражен, хотя у меня и есть научное объяснение. Строение этого ребёнка абсолютно отличается от строения человека. Кости у него полые, как у птицы. Кровь, вероятно, тоже другая, и весит он лишь одну третью от веса нормального младенца. А его торчащие лопатки — это проекция костей, к которым крепятся несущие мышцы. Рентген ясно показывает рудиментарные перья и кости самих крыльев.

— Крылья! — как во сне, повторил Моррис. Через секунду его озарило:

— Хэрримэн, этот ребёнок сможет…

— Да, этот ребенок сможет летать! — заявил Хэрримэн. — Я в этом уверен. По всему видно, что крылья будут большими, а его тело настолько легче нормального, что они без труда поднимут его в воздух.

— Господи, Боже мой! — запричитал Моррис.

Он диковато посмотрел на младенца. Тот перестал орать и слабо шевелил пухлыми ручками и ножками.

— Быть этого не может, — сказала медсестра, прибегая к здравому смыслу, — как могут у ребёнка, у человека быть крылья?

Не долго думая, доктор Хэрримэн ответил:

— Причина в глубоких изменениях генетической структуры. Гены, как вам известно, это мельчайшие элементы, отвечающие за строение любого существа. При изменении генной структуры изменяется строение потомства, чем обусловлены различия в цвете, форме и всём остальном у детей. Эти различия зависят от сравнительно небольших изменений в генах.

Но генетическая структура родителей этого ребёнка в корне изменилась год назад. Электрический разряд должен был сильно повлиять на их генные структуры. Мюллер из Техасского университета доказал, что эти структуры могут быть значительно изменены радиацией, и что по строению тела потомство будет сильно отличаться от родителей. Происшествие в метро породило совершенно новую структуру в родителях ребёнка, что и привело к превращению его в крылатого человека. Он является тем, что биологи обычно называют мутантами.

Моррис встрепенулся:

— Боже правый, что будет твориться в газетах, когда они доберутся до этой истории! — Они не должны до неё добраться, — заявил доктор Хэрримэн. — Рождение этого ребёнка — одно из величайших событий в истории биологии, и оно не должно стать дешевой сенсацией. Мы должны хранить его в абсолютной тайне.

Продержаться им удалось три месяца. За это время маленький Дэвид Рэнд получил в больнице отдельную комнату, и заботились о нём только старшая медсестра и два врача. В течение трёх месяцев предсказание доктора Хэрримэна полностью подтвердилось. Округлые выступы на спине ребёнка росли с невероятной быстротой, и в итоге нежная кожа прорвалась под напором двух маленьких костистых отростков, в которых безошибочно угадывались крылья.

Маленький Дэвид дико кричал в эти дни, когда у него резались крылья. Эта боль была намного сильнее той, от которой страдают младенцы при появлении зубов. Но два врача всё смотрели и смотрели на его крылышки, даже теперь с трудом веря собственным глазам. Они видели, что ребёнок также хорошо управляет этими крыльями, как своими руками и ногами, — при помощи сильных мускулов у их основания, которых нет ни у одного человека. И ещё они видели, что, хотя Дэвид и растёт, его вес всё также составляет одну треть от нормы младенца его возраста, и что у него чрезвычайно быстрый сердечный ритм, а кровь намного горячее, чем у любого человека.

И, наконец, это произошло. Старшая медсестра, не в силах больше скрывать разрывавшую её страшную новость, рассказала о неё родственнице под строжайшим секретом. И через два дня история появилась в нью-йоркских газетах.

У дверей больницы выставили охрану для отпора ухмыляющихся репортёров, которые явились для сбора фактов. Все они были настроены откровенно скептически, и заметки писались в ироническом тоне. Публика потешалась. Ребёнок с крыльями! Какую утку они подсадят в следующий раз?

Но через несколько дней тон заметок изменился. Кое-кто из больничного персонала, заинтригованный газетной шумихой, заглянул в комнату, где пускал пузыри Дэвид Рэнд, разбрасывая своими ручками, ножками и крылышками. Они печатно пролепетали о том, что вся история была чистой правдой. Одному из них, энтузиасту фотографии, даже удалось сделать снимок младенца. Какой бы нечёткой фотография ни была, она явно изображала ребёнка с какими-то крыльями, растущими из его спины.

Больница превратилась в осаждённую крепость. Репортёры и фотографы колотили двери и скандалили со специальным нарядом полиции, выставленным для охраны. Крупнейшие информационные агентства предлагали доктору Хэрримэну большие суммы за рассказы и фотографии крылатого ребёнка, предназначенные только для них. Публика принялась с жадностью поглощать любые сведения.

В итоге доктору Хэрримэну пришлось сдаться. Он разрешил группе из двенадцати репортёров, фотографов и видных физиологов посетить ребёнка.

Дэвид Рэнд лежал, осмысленно глядя на них голубыми глазками, ухватившись за большой палец на ножке, а у видных физиологов и журналистов глаза лезли на лоб. Физиологи сказали:

— Это невероятно, но это факт. Никакого подлога — у ребёнка действительно есть крылья.

Репортёры набросились на Хэрримэна с вопросом:

— Когда он подрастёт, он сможет летать?

Хэрримэн ответил кратко:

— Пока мы не можем сказать, как будет он развиваться в дальнейшем. Но если развитие продолжиться так, как оно идёт сейчас, он сможет летать.

— Боже, пустите меня к телефону! — застонала одна из газетных ищеек. У телефонов мгновенно образовалась куча-мала.

Доктор Хэрримэн позволил сделать несколько фотографий, а затем, не церемонясь, выставил визитеров за двери. Но газеты, конечно, на этом не успокоились. Имя Дэвида Рэнда на следующее утро стало самым известным в мире. Фотографии убедили даже отъявленнейших скептиков.

Знаменитые биологи выступали с обширными статьями по теории генетики, объяснявшими появление ребёнка. Антропологи размышляли о возможности существования крылатых людей, подобных этому, ссылаясь на легенды о гарпиях, вампирах и летающих людях. Сумасшедшие сектанты видели в рождении ребёнка знамение близкого конца света. Театральные агенты предлагали фантастические суммы за привилегию показа Дэвида в стерильном стеклянном кубе. Газетчики передрались друг с другом за право первой публикации новостей от доктора Хэрримэна. Тысячи фирм умоляли продать имя ребёнка для названий игрушек, детского питания и всякой дребедени.

А виновник всего этого бума гукал, пускал пузыри и время от времени разражался криком в своей кроватке, не забывая энергично хлопать растущими крыльями, от которых ум за разум зашёл у целого мира. Доктор Хэрримэн смотрел на него в глубокой задумчивости.

— Я заберу его отсюда, — сказал он. — Управляющий жалуется, что скопище людей и постоянная суматоха наносят ущерб больнице.

— А куда вы его денете? — поинтересовался Моррис. — У него нет ни родителей, ни родственников, а такого ребёнка и в приют не отдашь.

Доктор Хэрримэн принял решение:

— Я оставлю практику и полностью посвящу себя наблюдению за развитием Дэвида. Я оформлю юридическое опекунство над ним и буду воспитывать его где-нибудь подальше от этого сумасшествия — на острове или вроде того, если найду, конечно.

Хэрримэн нашел такое место — остров на реке Майн, полоску бесплодных песков с захудалыми деревцами. Он арендовал его, построил бунгало и привёл сюда Дэвида Рэнда и пожилую няньку-экономку. Ещё он взял с собой внушительного вида сторожа-норвежца, который был незаменим в борьбе с репортёрами, пытавшимися высадиться на остров. Им приходилось довольствоваться перепечаткой фотографий и статей о развитии Дэвида, которые доктор Хэрримэн предоставлял для научных изданий.

Дэвид рос быстро. В пять лет он был маленьким крепышом с золотистыми волосами, и крылья его подросли и покрылись короткими бронзовыми перьями. Весело размахивая ими, он бегал, смеялся и играл, как все дети.

В десять лет он полетел. К этому времени он вытянулся, его сияющие бронзовые крылья доходили ему до пяток. Когда он ходил, сидел или спал, крылья были плотно сложены на его спине, наподобие бронзового панциря. Но когда он расправлял их, с обеих сторон они оказывались длиннее раскинутых рук.

Доктор Хэрримэн намеревался со временем разрешить Дэвиду попытки полета, фотографируя и наблюдая все стадии процесса. Но произошло иначе. Впервые Дэвид полетел так же естественно, как вылетает из гнезда птенец.

Сам он никогда особенно не думал о своих крыльях. Он знал, что у доктора Джона, как называл он врача, нет таких крыльев, и что ни у Флоры, тощей старой няньки, ни у Хольфа, улыбчивого сторожа, их тоже нет. Других он не видел, и поэтому представлял, что весь остальной мир делится на людей, у которых есть крылья, и людей, у которых их нет. Но он не знал для чего они нужны, хотя, бегая, любил хлопать и махать ими и, к тому же, они заменяли ему рубашку.

И вот, в одно апрельское утро, Дэвид обнаружил, для чего у него крылья. Он взобрался на высокий засохший дуб, чтобы заглянуть в птичье гнездо. Смутное чувство родства с крылатым народом маленького острова заставляло его чрезвычайно интересоваться птицами. Он пытливо присматривался к их жизни, скакал и хлопал в ладоши, глядя, как они носятся и кружатся над его головой, наблюдая, как каждой осенью они устремляются на юг, а каждой весной — на север.

В то утро он забрался почти на самую верхушку старого дуба, поближе к гнезду, которое выследил. Его крылья были плотно сложены, чтобы не мешать. И вот, когда до цели оставался один шаг, его нога опустилась на гнилую кору мёртвой ветки. Несмотря на свою поразительную легкость, он был достаточно тяжел для того, чтобы ветка хрустнула, и он полетел прямиком на землю. Взрыв инстинкта произошел в мозгу Дэвида, когда он, как камень, летел вниз. Помимо его воли крылья с шумом и свистом раскрылись. Он почувствовал, как его подбросило так, что чуть не вывихнуло плечи. И вдруг — о чудо! — он больше не падает, а плавно скользит вниз в размахе упруго натянутых крыльев.

Его скрытое естество вырвалось наружу высоким, звенящим и ликующим криком. Вниз, вниз, скользя, как парящая птица, с чистым воздухом, бьющим в лицо и струящимся вдоль крыльев и тела. Жуткий и сладкий трепет, которого он не знал раньше, сумасшедшая радость жизни.

Он закричал снова и поддавшись внезапному импульсу, взмахнул крыльями, ударил ими по воздуху, инстинктивно запрокинув голову, прижав руки к бокам и выпрямив сомкнутые ноги. Теперь он взлетал, а земля под ним быстро уходила вниз, солнце било в глаза, а ветер пел. Он снова открыл рот, чтобы закричать, и холодный воздух ворвался в его грудь. С первобытным восторгом он взмыл в синеву, со свистом рассекая её крыльями. И вот так, случайно выйдя из бунгало, доктор Хэрримэн увидел его. Он услышал пронзительный, победный крик откуда-то с неба, поднял голову и увидел стройную крылатую фигуру, летящую к нему в солнечной лазури.

У доктора захватило дух от красоты зрелища, когда Дэвид кружился и парил над ним в безумном восторге от своих крыльев. Он неосознанно чувствовал, как нужно поворачивать, снижаться и взлетать, хотя в его движениях ещё была неловкость, и иногда он валился на бок.

Когда Дэвид Рэнд наконец, снизился и опустился перед доктором, легко сложив крылья, его глаза сияли электрической радостью.

— Я умею летать!

Доктор Хэрримэн кивнул:

— Ты умеешь летать. Я знаю, что не могу запретить тебе этого, но прошу тебя не покидать остров и быть осторожным.

К тому времени, когда Дэвиду исполнилось семнадцать, ему больше не нужно было напоминать об осторожности. В воздухе он чувствовал себя, как настоящая птица. Теперь он стал высоким, стройным, золотоволосым юношей. На его прямой, как стрела, фигуре были только шорты — вся одежда, в которой нуждалось его тело с горячей кровью; дикая, неистощимая энергия отражалась в тонких чертах его лица и лихорадочно горящих голубых глазах.

Его крылья стали великолепными сверкающими бронзовыми крылами, которые в размахе достигали десяти фунтов, а, сложенные на спине, своими нижними перьями касались пяток. Постоянные полёты над островом и ближними водами развили в мышцах Дэвида огромную силу и выносливость. Он мог проводить целый день, летая над островом, высоко взмывая на шумящих крыльях, а затем неподвижно кружа, планируя, медленно снижаясь. Он мог догнать и обойти в воздухе почти любую птицу. Он врывался в стаю фазанов, и его звонкий смех взлетал высоко в небо, когда он стремительно вращался и кружил среди перепуганных птиц. Он выдергивал перья из хвостов разъярённых ястребов, не успевавших ускользнуть, и быстрее любого ястреба он мог упасть на кролика или белку, бегущих по земле.

Временами, когда туман заволакивал остров, доктор Хэрримэн слышал звенящий крик в сизых клубах тумана над головой, и знал, что Дэвид где-то рядом. Или вот он — над блистающими водами, стремительно падает в них, но в последний момент расправляет крылья, скользит над пеной волн, и чайки заходятся криком, когда он снова взмывает ввысь.

Ещё ни разу Дэвид не улетал далеко от острова, но доктор знал по своим редким визитам на большую землю, что интерес к летающему юноше был ещё высок во всем мире. Фотографии, которые доктор давал научным журналам, больше не удовлетворяли любопытство публики, и люди на катерах и аэропланах с новинкой техники — киноаппаратам — всё чаще стали появляться у острова, надеясь заснять Дэвида в полёте.

С одним их этих аэропланов произошло такое, о чём долго потом говорили его владельцы. Это были пилот и оператор, которые, несмотря на запреты доктора Хэрримэна, появились в полдень над островом и принялись нагло кружить в поисках летающего юноши.

Догадайся они взглянуть вверх, они увидели бы высоко над собой Дэвида, следящего за ними. Он рассматривал аэроплан с пристальным интересом, к которому примешивалось презрение. Он уже не раз видел эти летающие лодки, и ему было досадно за их мёртвые, неуклюжие крылья, с помощью которых бескрылые люди пытались летать. Но этот аэроплан, летевший прямо под ним, возбудил его любопытство настолько, что он ринулся вниз, преодолев воздушный поток от пропеллера.

Пилота в его открытой кабине чуть не хватил удар, когда сзади кто-то похлопал его по плечу. Он испуганно оглянулся и, увидев, улыбающегося Дэвида Рэнда, кое-как примостившегося на фюзеляже за его спиной, потерял на мгновение контроль так, что машина накренилась и начала падать.

Оглушительно захохотав, Дэвид Рэнд соскочил с фюзеляжа, развернул крылья, и поток воздуха унёс его вверх. К пилоту вернулось присутствие духа, он выровнял аэроплан, и вскоре Дэвид увидел, как тот, покачиваясь, направляется за пределы острова. Его хозяева достаточно потрудились в этот день.

Однако, растущее число любопытных посетителей возбуждало в Дэвиде ответное любопытство к внешнему миру. Его все больше и больше интересовало, что находится за голубыми водами, за низкими туманными очертаниями земли. Он не мог понять, почему доктор Джон запретил ему летать туда, отлично зная, что его крылья преодолеют сто таких расстояний.

Доктор Хэрримэн сказал ему:

— Скоро я возьму тебя с собой, Дэвид. Но ты должен подождать, пока не поймёшь одну вещь. Ты будешь чужим в этом мире.

— Почему же? — озадаченно спросил Дэвид.

Доктор объяснил:

— У тебя есть крылья, которых нет больше ни у кого в мире. И поэтому тебе будет трудно.

— Ну почему?

Хэрримэн поскрёб свой тощий подбородок и задумчиво ответил:

— Ты будешь сенсацией, Дэвид, своего рода потехой. Они будут смотреть на тебя, потому что ты не такой, как они, но смотреть они будут сверху вниз. Чтобы избежать этого, я и привёз тебя сюда. Ты должен ещё немного подождать, пока не разберёшься в этой жизни.

Сердито вскинув руку, Дэвид Рэнд показал на длинную стаю пронзительно кричащих птиц, устремлённых на юг, черную на фоне осеннего заката.

— А вот они не ждут! Каждую осень я вижу, как все, умеющие летать, улетают. Каждую весну я вижу, как они возвращаются и летят дальше. А я должен оставаться на этом крохотном острове!

Неукротимый инстинкт свободы сверкал в его голубых глазах.

— Я хочу летать вместе с ними, хочу увидеть эту землю и другие земли тоже.

— Скоро ты будешь там, — пообещал доктор Хэрримэн. — Я поеду с тобой и постараюсь тебе помочь.

Но в этот вечер Дэвид долго сидел в сумерках, подперев руками голову, сложив крылья и печально глядя на стаи улетающих к югу птиц. И потом ему всё меньше и меньше нравилось кружиться бесцельно над островом, и всё чаще засматривался он с тоской на бесконечные крикливые стаи диких гусей, летучие полчища уток и певчих птиц.

Доктор Хэрримэн видел, понимал тоску в глазах Дэвида и вздыхал.

— Он уже вырос, — думал он, — ему хочется улететь, как птенцу, покинувшему гнездо. Скоро я не смогу удержать его.

Но случилось так, что, неожиданно для всех, первым ушёл сам Хэрримэн. Уже давно сердце стало беспокоить его, и однажды он не проснулся, и изумлённый, недоумевающий Дэвид долго всматривался в бледное, застывшее лицо своего опекуна.

Весь этот день, пока старая экономка тихо плакала в доме, а норвежец отправился на берег позаботиться о похоронах, Дэвид Рэнд сидел со сложенными крыльями, подперев голову, и смотрел на синее пространство реки.

Ночью, в полной темноте и покое, Дэвид пробрался в комнату, где безмолвно и неподвижно лежал доктор. Дэвид прикоснулся к его сухой холодной руке. Горячие слёзы навернулись на его глаза, и комок подкатил к горлу от этого бесполезного прощального жеста. Крадучись, он вышел из дома. Луна, как красный щит, висела над восточным берегом, дул холодный и порывистый осенний ветер. Знобящий ветер доносил к нему радостные крики, клекот и курлыканье перелётных стай, похожие на призывное пение охотничьего рога. Дэвид приподнялся на носки, согнул колени, взмахнул крыльями и полетел, — выше и выше, пьянея от морозного воздуха, омывающего его тело и грохочущего в его ушах. И тяжелая печаль в его сердце уступила место безумной радости полёта и свободы. Он ворвался в кричащую стаю, и жгучий ветер сорвал смех с его губ, когда птицы бросились от него врассыпную.

Но когда они увидели, что странное крылатое существо, приставшее к ним, не пытается причинить им зла, они вернулись и успокоились. А над туманными вздымающимися водами тускло мерцала багровая луна, и беспорядочно мигали огни города, маленькие огоньки прикованных к земле людей. Пронзительно кричали птицы, и Дэвид пел и смеялся вместе с их радостным хором, и свист его крыльев попадал в такт, и высоко летел он в ночном небе на юг, навстречу приключениям и свободе.

Всю ночь и весь следующий день, с короткими передышками, летел Дэвид на юг — то над бескрайними водами, то над зелёными пышными полями. Он утолял голод, опускаясь на гнущиеся под тяжестью спелых плодов деревья. Следующую ночь он провёл в развилке высокого лесного дуба, тепло укутавшись своими крыльями.

Вскоре во всём мире узнали о путешествиях удивительного крылатого юноши. Фермеры, крестьяне и жители городов провожали недоверчивыми взглядами его высоко летящую стройную фигуру. Люди, далёкие от цивилизации и никогда не слышавшие о Дэвиде, падали ниц, увидев его в небе.

Всю зиму из южных стран поступали сведения о Дэвиде, и становилось очевидным, что он уже почти не человек. Но какое же это было счастье — парить в залитом лучами небе над синими тропическими морями, падать на волны и выхватывать из них серебряных рыб, собирать чудесные плоды, ночевать на высоких деревьях у самых звёзд и просыпаться с рассветом нового дня бесконечной свободы!

Никем не замечаемый, по ночам он любил кружить над каким-нибудь городом, плавно паря в темноте и с любопытством вглядываясь в мерцающие огни и сверкающие улицы, запруженные толпами людей и машин. Но он никогда не опустится в этот город и не увидит, как могут выносить такую жизнь люди, скопом ползающие по поверхности земли, задевая друг друга, — люди, которым даже на мгновение не дано почувствовать чистую радость полёта в лазурной беспредельности неба. Чем держит такая жизнь этих бескрылых созданий, похожих на муравьёв?

Когда весеннее солнце стало выше и жарче и птицы начали собираться в шумные стаи, Дэвид тоже почувствовал, как что-то тянет его на север. И он полетел над зеленеющей землёй, и его огромные бронзовые крылья неустанно били по воздуху, безошибочно направляя загорелую фигуру на север.

Наконец, он достиг своей цели — острова, на котором он провёл большую часть своей жизни. Одиноко и заброшено лежал он в пустынных водах, пыль собралась на предметах в бунгало, и сад зарос сорняками. На какое-то время Дэвид задержался здесь. Он ночевал на крыльце, а иногда, ради развлечения, улетал далеко на запад — над деревнями и дымными городами, на восток — над голубым морем, на север — над суровыми скалами, пока, наконец, цветы не начали вянуть, воздух — становится морозным, и прежняя тяга заставила Дэвида снова примкнуть к стаям, улетающим на юг.

Север и юг, юг и север — три года наслаждался он первобытной, никому не ведомой свободой. За эти три года он увидел горы и долины, моря и реки, шторм и штиль, испытал голод и жажду, узнал всё, чему учит дикая жизнь. И за эти годы мир привык к Дэвиду, почти забыл его. Он был просто крылатым человеком, капризом природы; такого никогда больше не будет.

На третью весну крылатой свободе Дэвида пришёл конец. Как обычно весной он летел на север. В сумерках он проголодался. Повернув на туманный свет пригородного особняка, утопавшего в роскошном саду, он стал снижаться, рассчитывая на ранние ягоды. Он был уже совсем близко к деревьям, когда прогремел ружейный выстрел. Дэвид почувствовал острую боль, пронзившую голову, и потерял сознание.

Очнувшись, он обнаружил, что лежит на кровати в просторной солнечной комнате. Рядом с собой он увидел пожилого мужчину с добродушным лицом, девушку и ещё одного мужчину, похожего на врача. На голове Дэвида была повязка. А люди, как он заметил, смотрели на него с нескрываемым интересом.

Пожилой, добродушного вида мужчина сказал:

— Ты, Дэвид Рэнд, парень с крыльями? Тебе страшно повезло остаться в живых. Дело в том, что мой садовник выслеживал ястреба, который таскает наших цыплят. Вчера вечером, когда в темноте ты подлетел, он выстрелил, потому что не узнал тебя. Одна пуля поцарапала тебе голову.

Девушка заботливо спросила:

— Тебе уже лучше? Доктор говорит, что скоро ты совсем поправишься. А это мой отец, — добавила она, — Уилсон Холл. А я — Рут Холл.

Дэвид присмотрелся к ней. Он подумал, что не видел никого, красивее это застенчивой, милой девушки с чёрными курчавыми волосами и ласковым взглядом карих глаз. Вдруг он понял причину всегда поражавшей его настойчивости, с которой птицы каждой весной искали себе пару. То же самое почувствовал он сейчас в своей груди, и его потянуло к девушке. Не думая об этом, как о любви, он полюбил её. Шепотом он сказал:

— Мне уже хорошо.

Но она сказала:

— Ты должен остаться у нас, пока совсем не выздоровеешь. Это самое меньшее, что мы можем для тебя сделать, — ведь это наш садовник чуть не убил тебя.

Дэвид остался, и рана постепенно заживала. Ему не нравился дом, в котором комнаты были такими тёмными и до удушения тесными для него, и поэтому весь день он проводил на воздухе, а спал на крыльце.

Еще не нравились ему журналисты и операторы, приходившие в дом Уилсона Холла собирать сведения о происшествии с крылатым человеком; но вскоре они перестали приходить — Дэвид Рэнд уже много лет не был сенсацией. И, так как посетители рассматривали Дэвида и его крылья довольно ненавязчиво, то он привык к ним.

Он смирился со всем, только бы быть поближе к Рут Холл. Его любовь к ней была чистым пламенем, горевшим в его груди, и ничего в жизни он не желал так, как ответного чувства. Но воспитала его дикая природа, и поэтому ему трудно было найти слова, чтобы объяснить, что с ним происходит.

И всё-таки однажды, сидя рядом с ней в солнечном саду, он высказался. Когда он закончил, Рут встревожено посмотрела на него своими тёплыми карими глазами.

— Ты хочешь жениться на мне, Дэвид?

— Ну, да, — сказал он слегка озадаченно. — Так говорят люди, когда находят себе пару, правда? И я хочу, чтобы ты была моей парой.

Она сказала растерянно:

— Но Дэвид, твои крылья…

Он засмеялся:

— С моими крыльями всё в порядке! Пуля в них не попала. Смотри!

Он вскочил на ноги и с шумом развернул свои огромные бронзовые крылья, сверкающие на солнце; его стройная загорелая фигура, одетая в шорты — единственную одежду, которую он признавал, напоминала мифического героя, готового взмыть в синеву. Тревога не ушла из взгляда Рут. Она объяснила:

— Дело не в этом, Дэвид. Дело в том, что твои крылья делают тебя таким непохожим на остальных. Конечно, это чудесно, что ты умеешь летать, но с ними ты так от всех отличаешься, что люди смотрят на тебя как на забаву.

Дэвид поразился.

— Неужели и ты смотришь на меня так, Рут?

— Нет, конечно, — сказала Рут. — но твои крылья — это действительно ненормально, даже чудовищно.

— Чудовищно? — повторил он. — Но ведь это не так. Ведь это прекрасно — летать. Смотри! Он со свистом рассек воздух крыльями и, как ласточка, принялся кружить и вращаться, стремительно падать и взлетать… Беззвучно скользя, он подлетел и легко опустился рядом с девушкой. — Что же в этом чудовищного? — весело спросил он. — Я хочу, Рут, чтобы ты летала со мной, в моих руках, чтобы ты тоже знала, как это прекрасно.

Девушка вздрогнула.

— Я не могу, Дэвид. Я знаю, что это глупо, но когда я вижу тебя в воздухе — так, как сейчас, ты кажешься мне птицей, а не человеком, летающим животным, чем-то совсем не человеческим.

Дэвид Рэнд растерянно смотрел на неё.

— Значит, ты не станешь моей женой из-за крыльев?

Он схватил её своими сильными загорелыми руками, его губы отыскали её нежный рот.

— Рут, с тех пор, как я увидел тебя, я не могу без тебя жить. Не могу!

Прошло время, и однажды вечером, волнуясь, Рут кое-что ему предложила. Луна заливала сад ровным серебром и отражалась на сложенных крыльях Дэвида Рэнда, который страстно склонил своё тонкое молодое лицо к девушке.

Она сказала:

— У тебя есть возможность сделать так, чтобы мы поженились и были счастливы, если ты меня на самом деле любишь.

— Я всё сделаю! — воскликнул он. — Ты же знаешь.

Она колебалась.

— Твои крылья — вот, что мешает нам. Я не могу иметь мужа, который скорее дикое животное, чем человек, мужа, которого все будут считать ненормальным и смеяться над ним. Но если бы ты согласился избавиться от крыльев…

— Избавиться от крыльев? — переспросил он.

Торопливо и страстно она объяснила ему:

— Это вполне реально, Дэвид. Доктор Уайт, который лечил твою рану и наблюдал за тобою, сказал мне, что можно просто отрезать твои крылья у основания. Это совершенно безопасно, а на спине у тебя останутся маленькие выступы от остатков. И тогда ты будешь нормальным человеком, а не чудовищем, — добавила она с умоляющим выражением на нежном лице. — Отец пристроит тебя к своему делу, и вместо бродяги и получеловека ты станешь таким же… таким же, как все. И мы будем счастливы.

Дэвид Рэнд был потрясён.

— Отрезать мои крылья? — повторял он, недоумевая. — Без этого ты не выйдешь за меня замуж?

— Я не могу, — с болью сказала Рут. — Я люблю тебя, Дэвид, правда, но… я хочу, чтобы мой муж был таким же, как у всех женщин.

— Никогда больше не летать, — задумчиво прошептал Дэвид бледными от лунного света губами. — Быть прикованным к земле, как все остальные! Нет! — воскликнул он, вскочив на ноги в порыве возмущения. — Я не сделаю этого! Я не отдам свои крылья! Я не буду таким же…

Внезапно он умолк. Рут рыдала, закрыв лицо руками. Весь его гнев прошел, он склонился над ней, отвёл руки и с жалостью заглянул в её милое, залитое слезами лицо.

— Не плачь, Рут, — взмолился он, — это не значит, что я не люблю тебя. Я люблю тебя больше всего на свете. Но я никогда не думал о том, чтобы расстаться с крыльями, и меня это поразило. Иди в дом. Я должен немного подумать.

Дрожащими губами она поцеловала его, и вся в лунном свете, пошла к дому. А Дэвид, чувствуя, что сходит с ума, принялся нервно расшагивать по серебряным дорожкам. Расстаться с крыльями? Никогда больше не рассекать ими воздух, не кружиться и не парить в небе, никогда больше не знать безумного восторга, неукротимой свободы стремительного полёта?

Но… отказаться от Рут, заглушить это слепое, непреодолимое влечение к ней, которое пульсировало в каждой его клетке, и всю жизнь потом тосковать о ней в горьком одиночестве — как быть с этим? Он не может этого сделать. И не сделает. Торопливо Дэвид подошел к дому, где девушка ждала его на освещенной лунной террасе.

— Дэвид?

— Да, Рут, я согласен. Я на всё согласен ради тебя.

Она разрыдалась от счастья на его груди:

— Я знала, что ты по-настоящему любишь меня, Дэвид. Я знала это.

Через два дня Дэвид очнулся от наркоза в больничной палате, чувствуя себя странно, с двумя ноющими ранами на спине. Доктор Уайт и Рут склонились над его кроватью.

— Ну, всё прошло как нельзя лучше, молодой человек, — сказал врач. — Через несколько дней я вас выпущу.

Глаза Рут сияли.

— В тот же день, когда ты выйдешь, мы обвенчаемся, Дэвид.

Когда они вышли, Дэвид осторожно потрогал спину. Он обнаружил лишь перевязанные обрубки, оставшиеся он его крыльев. Он мог двигать своими сильными мускулами, он в ответ уже не слышал шума крыл. Он изумлённо ощущал что-то необычное, как будто в нём исчезло самое важное. Но всё заслоняла мысль о Рут — Рут, которая ждала его… А она ждала его, и они обвенчались в тот же день, когда он вышел из больницы. И, опьяненный её любовью, Дэвид избавился от странного, гнетущего чувства и почти забыл, что когда-то у него были крылья, и что скиталось в небесах дикое, крылатое существо. Уилсон Холл подарил дочери с зятем славный белый коттедж на лесистом холме у города, дал Дэвиду работу при себе и с терпением относился к его невежеству в делах коммерции. Ежедневно Дэвид уезжал на своей машине в город, работал день напролёт в конторе, в сумерках возвращался домой, присаживался с Рут у камина, и её голова ложилась на его плечо.

— Девид, ты не жалеешь, что сделал это? — с тревогой спрашивала она поначалу.

А он смеялся и отвечал:

— Ну, конечно нет, Рут. Ты для меня всё на свете.

И он говорил себе, что это правда, что он не жалеет о потере крыльев. Всё то время, когда он скитался в небе на своих певучих крыльях, казалось ему причудливым сном, от которого он только теперь очнулся для настоящего счастья. Так убеждал он себя. Уилсон Холл говорил дочери:

— У Дэвида хорошо пошла работа. Я боялся, что он всегда будет немного диким, но он быстро освоился.

Рут радостно кивала:

— Я знала, что так будет. Его уже все полюбили.

И действительно, люди, которые раньше косо посматривали на замужество Рут, признавали теперь, что всё обернулось даже хорошо.

Так пролетали месяцы. В маленьком коттедже на лесистом холме царило полнейшее счастье до самой осени, которая разбросала серебряный иней на полянах и выкрасила клёны в буйные цвета.

В одну из осенних ночей Дэвид внезапно проснулся, не понимая, что могло разбудить его. Он видел мирно спящую Рут и слышал её легкое дыхание. В доме было тихо.

И вдруг он услышал. Далёкий, призрачный крик доносился из морозного неба, призывный клич, дрожавший от смутного и страстного биения свободы.

Он понял мгновенно, что это было. Распахнув окно, с колотящимся сердцем, он всмотрелся в темноту. И вот они: длинные стремительные шеренги диких птиц, летящих на юг возле самых звёзд. В эту минуту сумасшедшее желание выпрыгнуть из окна, взвиться в небо вслед за ними в чистую, холодную ночь, слепо закричало в сердце Дэвида.

Безотчётно мускулы на его спине напряглись. Но шевельнулись под пижамой только обрубки крыльев. Внезапно слабость овладела им, он был разбит и испуган. Да, в какой-то момент он хотел улететь — улететь от Рут. Эта мысль ужаснула его, — как будто он сам себя предал. Он снова забрался в кровать и лёг, старательно закрыв уши, чтобы не слышать этого далёкого, радостного крика, летящего на юг сквозь темноту.

На следующий день он заставил себя погрузиться в работу. Но весь этот день он замечал, как взгляд его останавливается на голубом клочке неба за окном. И потом, неделю за неделей, в долгие месяцы зимы и весны, старая неистовая тоска всё чаще становилась неотвязной болью в его сердце, разгораясь с новой силой, когда весной птичьи стаи потянулись на север.

В ярости он говорил себе: «Ты дурак. Ты любишь Рут больше всего на свете, и она твоя. Тебе больше ничего не нужно.»

И снова бессонными ночами он убеждал себя: «Я человек, и я счастлив в своей нормальной человеческой жизни, я люблю Рут».

Но память вкрадчиво шептала ему: «Ты помнишь, как полетел в первый раз, помнишь безумный восторг парения, помнишь, как неистово ты взлетал, падал и кружил?» И ночной ветер за окном подхватывал: «Помнишь, как играл со мной вперегонки, над спящим миром у самых звёзд, как смеялся и пел, когда твои крылья побеждали меня?» Дэвид Рэнд прятал лицо в подушки и бормотал: «Я не жалею, что сделал это. Нет!» Рут просыпалась и сонно спрашивала: «Что-нибудь случилось, Дэвид?»

«Нет, дорогая», — говорил он ей и, когда она снова засыпала, он чувствовал, как жгучие слёзы жалят его глаза, и безрассудно шептал: «Я лгу себе. Я снова хочу летать».

Но от Рут, которая радостно хлопотала по дому, радовалась его успехам, приглашала гостей, он скрывал своё слепое, тяжелое томление. Он пытался пересилить его, уничтожить, но не мог.

Когда никого не было рядом, с замирающим сердцем он следил за ласточками, кружащими на фоне заката, или за ястребом, парящим высоко в небе, или любовался головокружительными пируэтами зимородка. И тут же он начинал горько укорять себя в предательстве собственной любви к Рут.

Этой весной, смущаясь, Рут сообщила ему новость: — Дэвид, осенью… у нас будет ребёнок. Он вздрогнул.

— Рут, дорогая!

И спросил:

— А ты не боишься, что у него могут быть…

Она с уверенностью покачала головой.

— Нет. Доктор Уайт говорит, что у него не может быть нарушений, которые были у тебя. Он говорит, что изменения в генной структуре, из-за которых ты родился с крыльями, рецессивного характера, а не доминантного, и поэтому они не могут наследоваться. Ты рад?

— Конечно, — сказал он, нежно обняв её. — Это просто замечательно.

Уилсон Холл просиял от новости.

— Внук — это здорово! — воскликнул он. — Дэвид, ты знаешь, что я собираюсь сделать после его рождения? Я уйду на покой и оставлю тебя главой фирмы.

— Папочка! — воскликнула Рут и расцеловала отца.

Дэвид, запинаясь, поблагодарил его. И для себя он решил, что всё идёт к лучшему, и что смутная, беспричинная тоска прекратится. Теперь, кроме Рут, у него появится новая забота, ответственность мужчины за свою семью.

Он принялся за работу с удвоенным рвением. За несколько недель он полностью забыл свою слепую тоску, готовясь к новым событиям. Теперь с этим покончено, — говорил он себе. И вдруг во всём его существе произошел чудесный переворот. С некоторых пор Дэвид стал замечать, что обрубки крыльев на его плечах начали зудеть и побаливать. К тому же, они как будто подросли. Он выбрал удобный момент и осмотрел их в зеркале. Каково же было его удивление, когда он обнаружил их вдвое большими, похожими на два горба, закругляющихся вдоль спины.

Дэвид Рэнд не мог оторваться от зеркала, и странная догадка промелькнула в его мозгу. Может ли быть, что…

На следующий день он заехал к доктору Уайту под другим предлогом. Но перед уходом он, как бы невзначай, спросил:

— Доктор, я всё думаю, не может ли так случиться, что у меня снова начнут расти крылья?

Доктор Уайт подумал и сказал:

— Что ж, я думаю, что это, в принципе, возможно. Тритоны, например, восстанавливают утерянные конечности, и у множества животных есть способность к регенерации. Кончено, у обычного человека не может вырасти новая рука или нога, но ваш организм необычен и, возможно, способен на частичную регенерацию, по крайней мере, однократную. Однако, вас не должно это беспокоить, Дэвид. Если крылья вдруг начнут отрастать, приходите, и я удалю их без всяких хлопот.

Дэвид Рэнд поблагодарил и ушел. Но каждый день он пристально наблюдал за собой и скоро сомнений не осталось: причудливые изменения в генах, подарившие ему первые крылья, наградили его способностью к регенерации, хотя бы частичной.

Да, крылья росли снова, день за днём. Выступы на его плечах стали намного больше, и только специально покроя одежда делала их незаметными. В конце лета два крыла, настоящих крыла, пусть и маленьких, — прорвались наружу. Сложенные под одеждой, они не вызывали подозрения.

Дэвид знал, что должен пойти к врачу и отрезать их, пока они не стали больше. Он говорил, что ему не нужны никакие крылья; Рут, ребёнок и их будущее — вот что для него теперь важнее всего.

И всё же он не говорил об этом никому, пряча растущие крылья плотно сложенными под одеждой. По сравнению с первыми они были жалкими и слабыми, будто обессиленными операцией. Вряд ли он сможет летать с ними, — думал он, — даже если захочет. А он не хочет. Ещё он говорил себе, что крылья будет проще удалить, когда они достигнут своего полного размера. Кроме того, он не хотел волновать Рут в её положении подобными новостями. Вот так он успокаивал себя, а время шло, и в начале октября его вторые крылья выросли окончательно, хотя и выглядели чахлыми и убогими по сравнению с прежними великолепными крылами.

В первую неделю октября у Рут и Дэвида родился сын. Чудный здоровый малыш без малейших странностей. У него был нормальный вес, прямая и гладкая спинка, не обещавшая никаких крыльев. Через несколько дней все собрались в их маленьком коттедже, и восхищению не было предела.

— Ну разве он не красавец? — спрашивала Рут с гордостью, сиявшей во взгляде.

Дэвид молча кивал, и его сердце переполнялось радостью, когда он смотрел на спящую крошку. Его сын!

— Он просто чудо, — умилённо бормотал он. — Рут, любимая, я всю жизнь буду работать для тебя и него.

Уилсон Холл сиял и улыбался.

— У тебя будет возможность доказать это, Дэвид. Случилось то, о чём я говорил весной. Сегодня я, как глава фирмы, ушёл в отставку и позаботился о том, чтобы ты занял моё место.

Дэвид не находил слов для благодарности. Его сердце таяло от полноты счастья, от любви к Рут и их ребёнку. Он чувствовал себя на вершине счастья, какое только может быть. После того, как Уилсон Холл ушёл, а Рут уснула, он, оставшись в одиночестве, неожиданно понял, что должен выполнить свой долг.

Он сурово сказал себе: «Всё это время ты врал себе, выискивал предлоги и позволил крыльям вырасти. А в глубине души ты всё это время надеялся, что снова будешь летать». Он засмеялся. «Всё, теперь с этим покончено. До этого я только уверял себя, что не хочу летать. Тогда это не было правдой, а теперь — правда. Я больше не буду тосковать по крыльям и полёту — теперь, когда у меня есть двое, Рут и сын.»

Нет, никогда больше. Покончено. Сегодня же вечером он поедет в город к доктору Уайту и избавится от этих новоявленных крыльев. А Рут он даже никогда не скажет об этом. Горя решимостью, он выбежал из коттеджа в ветреную темень осенней ночи. Багровая луна висела над верхушками деревьев с восточной стороны, и в её тусклом свете он поспешил к гаражу. Деревья вокруг него гнулись и скрипели под тяжелыми ударами свирепого северного ветра.

Вдруг Дэвид остановился. Сверху, сквозь морозную ночь, донесся слабый отдалённый звук, от которого он вздрогнул и вскинул голову. Далёкий, призрачный крик, доносимый порывами ветра, то усиливаясь, то ослабевая, становился всё ближе и ближе — дикие стаи, летящие на юг, тревожили эту ночь криками вызова и победы над ветром, который пытался сломать их крылья. Неукротимое биение свободы, с которым, казалось, было покончено навсегда, ворвалось в сердце Дэвида.

Он вглядывался в темноту сверкающими глазами, и ветер развевал его волосы. Быть там, высоко, с ними, хотя бы ещё один раз… лететь с ними…

Почему бы и нет? Почему бы не полететь в последний раз, чтобы укротить эту надсадную тоску, — прежде чем лишиться своих последних крыльев? Он не залетит далеко, а так, немного полетает, а потом вернётся, отрежет крылья и посвятит свою жизнь Рут и сыну. Никто и знать об этом не будет.

В темноте он быстро сбросил одежду, выпрямился и развернул крылья, которые так долго скрывал. Тревожное сомнение охватило его. Сможет ли он вообще взлететь? Смогут ли эти жалкие, чахлые крылья хотя бы на пять минут продержать его в воздухе? Нет, не смогут. Он был уверен в этом.

Бешеный ветер грохотал, деревья стонали, а серебряные крики в вышине становились громче. Дэвид приподнялся на носки, согнул колени, расправил крылья, готовясь взлететь, и его лицо побелело от страха. Он не сможет. Он знал, что не сможет оторваться от земли. Но ветер кричал ему в лицо: «Ты сможешь сделать это, ты снова будешь летать! Посмотри, я за твоей спиной, я помогу тебе взлететь, добраться до самых звёзд!»

И ликующие звуки в вышине вторили ветру: «Вверх! Лети к нам! Ты из нашей породы, ты наш! Вверх! Лети!»

И он взлетел! Чахлые крылья неистово били по воздуху, и он взмыл ввысь! Темные деревья, освещенное окно коттеджа уходили назад и вниз, а крылья несли его вдаль на ревущем ветру.

Выше, выше — снова удар холодного чистого воздуха в лицо, сумасшедший рев ветра вокруг, хлёсткие взмахи крыльев, уносящих его всё дальше и дальше.

В грохот ветра ворвался высокий, звонкий смех Дэвида Рэнда, который летел между звёздами и спящей землёй. Выше и выше, вместе с кричащими птицами, окружившими его со всех сторон. Дальше и дальше улетал он с ними.

Внезапно он понял, что только это было жизнью, только это было пробуждением. Это другая жизнь, там, внизу, была сном, а сейчас он проснулся. Это не он работал в конторе, и не он любил женщину и ребёнка там, внизу. Он видел такого Дэвида Рэнда во сне, но этот сон прошел.

На юг, на юг он стремился сквозь ночь, и ветер гремел, и луна поднималась выше, пока, наконец, земля не пропала из вида. Он вместе со стаей летел над лунной равниной океана. Он знал, что это безумие — лететь с такими жалкими крыльями, которые уже устали и ослабели, но мысль о возвращении даже не промелькнула. Только лететь, лететь в последний раз — и больше ничего!

И поэтому, когда его уставшие крылья начали тяжелеть и всё ниже и ниже стал он опускаться к серебристым волнам, ни страха, ни сожаления не было в его сердце. Это было то, чего он всегда ждал и хотел, и он был безмятежно счастлив — счастлив упасть, как, в конце концов падают все, имеющие крылья, после краткого мгновения безумного, упоительного полёта обретающие покой.