Избранные произведения в одном томе - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Шимун Врочек (МЕТРО ( цикл)) #3

МЕТРО ^(цикл)

Питерского метро после ядерной войны… Герою — всего двадцать шесть лет, но он уже опытный боец и сталкер. Приключения и испытания, через которые ему предстоит пройти, даже и не снились обитателям Московского метро.

I. Байки Убера

2032 год. Санкт-Петербург

1. «Комната точного времени»

На заброшенной станции Черная Речка встретились три каравана. Бывает и такое. У каждого каравана своя задача — пройти к одой ему известной и назначенной цели. У каждого свой груз — делиться подробностями караванщики не стали, хотя каждый примерно представлял, что везет другой, куда и кому. Диггеры вообще многое знают.

Караванщики поставили карбидки, стали готовить еду. Совместный ужин перед выходом в питерскую ночь — ледяную радиоактивную ночь, когда каменные львы пристально смотрят на тебя со своих пьедесталов гранитными глазами. Когда чудовища, чувствуя ток крови в твоих жилах, бродят в этой ночи, среди пустых заброшенных зданий, над высохшими каналами, забитыми ржавыми кораблями. Когда великий город в центре мертвой холодной земли ждет, что ты пройдешь по его улицам…

Быть диггером — или сталкером, как говорят на юге Питера, — право дорогое, почетное, не всякому дано. И очень опасное.

Но все это будет потом. А пока диггеры готовили еду, делились продуктами, водой, новостями, болтали и смеялись. Редко такое бывает.

Наташка с отцом, оставив помощника Святослава раскладывать тюки, сказали «День добрый всем» и прошли к огню. Вкусные запахи кулеша нес сырой холодный воздух. Он слегка отогрелся на огнях карбидок, но все равно оставался неприветливым и жестким. От стен заброшенной станции в спину ощутимо тянуло могильным холодом. Наташка поежилась.

Слышался чей-то веселый хрипловатый голос. Высокий лысый диггер с татуировкой на плече — серп и молот в лавровом венке — что-то рассказывал. Его слушали. Болтун прирожденный, решила Наташка. Болтунов она недолюбливала. Рядом с высоким сидел другой — пожилой, с коротким седым ежиком волос. Седой молчал. Высокий говорил.

— Вот часы у тебя есть? — обратился он к диггеру из другой команды.

— А как же! — ответил тот. — Без часов в нашем деле никуда. Самые лучшие!

Наташка разглядела, что это «командирские», армейские часы, выдававшиеся когда-то офицерам. Хорошие, но требуют постоянного подзавода.

— Видишь?

— А как ты узнаешь, какое время выставлять? — с подковыркой спросил высокий диггер.

— Ну как… — неуверенно ответил тот. — По солнцу…

— А ты часто бываешь на солнце? — удивился высокий. Вокруг засмеялись.

Диггеры не рисковали выходить на поверхность днем. Глаза, привычные к темноте, плохо переносили солнечный свет. Так что нужно вылезти вечером, когда стемнеет, а за ночь добраться до места. И все равно, все на поверхности казалось ярким, беспощадным для глаз, — вытравленным светом луны. Особенно трудно диггерам приходилось, когда в Питере наступали знаменитые «белые ночи».

— А что… откуда? — диггер замолчал.

— Ты понимаешь, когда случилась Катастрофа, время исчезло. Кто-то говорит, что так человечество наказал Бог — за то, что мы уничтожили Землю. Я бы даже поверил в это… но я, на свою беду, атеист, — Убер усмехнулся. — В общем, часов не стало. Некоторые сломались, особенно те, что с электроникой, их уничтожил электромагнитный импульс от ядерных взрывов, остальные просто выработали ресурс. Остались только механические — но даже они, если их вовремя не завести, останавливаются. Через несколько лет выжившие обнаружили, что жить без часов совершенно невозможно, потому что временной разнобой не давал привести жизнь в метро в какое-то русло. И тогда кровавый Саддам приказал собрать уцелевшие часы, все возможные, для создания комнаты точного времени. И люди это сделали.

На самом деле, до Катастрофы существовали часы абсолютного времени. В одной шахте, очень-очень глубокой, они, возможно, до сих пор тикают, — высокий покачал головой и усмехнулся. — Только нам добраться до них нет никакой возможности. И на самом деле это не часы, как мы к ним привыкли, — никаких стрелок там нет, там что-то свое. К сожалению, уже не помню. Что-то там с атомами или молекулами… Какие-то измерения.

В общем, решили в метро сделать так: собрать часы и установить некий общий стандарт, точку отсчета. Так и пошло. Даже когда после смерти Саддама питерское метро развалилось на враждующие части-государства-станции, часовой стандарт остался общим. Даже веганцы его придерживаются.

Высокий оглядел всех, собравшихся у огня. Теплый запах тушенки и перловки полз по подземелью.

— Скажем, что у нас сегодня? Пятнадцатое октября? Вот и у веганцев тоже — пятнадцатое. А сколько сейчас времени?

Собеседник высокого посмотрел на часы.

— Уу! Почти восемь утра.

— Вот. Смотри. Без пяти восемь. Через десять часов можно выходить — стемнеет. И все это благодаря «Комнате точного времени».

— Да это вранье! Легенда! — возразил кто-то. Наташка не увидела, кто именно.

— Угу, — кивнул высокий диггер.

— Байка! — крикнули из толпы.

— Э, нет, — высокий засмеялся, скаля зубы. — Есть, есть комната точного времени! А еще говорят, если в нее попасть — то исполнится любое твое желание. Потому что в нашем перевернутом мире тот, кто управляет временем, управляет всем.

Диггеры переглянулись.

— Убер, ты сейчас серьезно? — спросил один из них. — Или опять прикалываешься?

— Шучу, конечно, — сказал Убер невозмутимо. — Но, честно говоря, было бы интересно проверить. А тебе нет?

«Я бы хотела, — подумал Наташка. — Я бы очень хотела. Я загадала бы, чтобы мама была жива. И брат тоже».

Она снова вспомнила тот момент, когда узнала о случившемся. Словно что-то сломалось в мире. Треснуло. И теперь этот мир всегда будет для нее сломанным.

Грабители пришли, когда отца не было дома. Двое или трое. Старший брат бросился защищать мать, его убили первым. Наташка в это время была у подружки, помогала с ребенком. Когда вернулась, то увидела людей у входа в палатку. И ботинок брата… И тогда что-то треснуло.

— Кулеш готов, — объявил повар.

Горячую кашу разложили по мискам. Диггеры погрузились в процесс, некоторое время слышался только стук ложек.

Наташка получила свою миску, над горячим кулешом поднимался мясной тушеночный дух. Но она чувствовала такое нервное напряжение, что даже есть толком не могла. Сегодня вечером — ее первая «заброска». Она станет диггером. Наташка представляла, как это будет, как пойдет по поверхности, и не могла проглотить хотя бы ложку.

Отец подбадривал взглядом «ешь, ешь». Наташка знала, что это нужно. Силы на поверхности понадобятся. Но не могла: в животе ныло и ныло, а каша казалась безвкусной.

* * *

К огню подошел еще один диггер. Караванщик — среднего роста, худой, как щепка, в потертом плаще, слегка сутулый — осмотрел сидящих у огня, но садиться не спешил. Его взгляд остановился на высоком и лысом, которого звали Убер.

— Что это трепло здесь делает? — громко, для всех, спросил караванщик. Наташка напряглась. Неужели будет драка?

— И тебе не болеть, Кузьмич, — сказал Убер.

Караванщик с сомнением покачал головой.

— Не бойся, — подбодрил его Убер. — Присаживайся к огоньку. Солдат ребенка не обидит!

— Какой я тебе ребенок? — Кузьмич насупился. Наташке караванщик действительно показался очень старым, может, даже старше ее отца. Лицо в шрамах, суровая складка между бровей, ожог на правой щеке. Седые пряди.

— Ты юн душой, Кузьмич. Все это знают. За этой суровой выщербленной гранитной плитой, что ты называешь своим лицом, таится беспощадная нежность.

— Убер, блин! — диггер сорвался. Шагнул вперед, сжимая кулаки. Глаза сверкали. — Я тебя когда-нибудь прибью!

Убер встал и раскрыл объятия.

— Да-да, это я. Как же я рад тебя видеть, брат Кузьмич! Давай обнимемся, старый толстый жмот!

— Заткните его кто-нибудь, — почти жалобно попросил Кузьмич. Диггеры вокруг хохотали. Наташка наконец сообразила, что это такая полуигра-полуперепалка.

Новоприбывшие достали продукты, поделились с хозяевами, получили в ответ кулеша. Потом стали пить чай и готовиться. Сегодня весь день отсыпаться и отъедаться, а вечером, как стемнеет, выступать.

Высокий Убер быстро покончил со своей порцией и снова начал болтать. Только теперь он завел речь о другом.

— А про Апрашку вы слышали?

— О нет, — сказал Кузьмич. — Только не это!

2. «Демон Апрашки»

— В Апрашке, — сказал Убер, — раньше рынок был — дремучий, дикий. Там каждый двор держали то афганцы, то азеры, то молдаване. В подвалах сидели, добро держали, деньги копили. Когда Катастрофа случилась — ни один человек из Апрашки в метро не побежал. Ни единый. За добро держались. Все там и остались, — Убер вздохнул. — Жуткое место. Там, правда, и подвалы были — так что, может, кто и выжил во время удара. Не знаю.

Но кто выжил — не к добру. Это я вам точно говорю.

Там, говорят, самый страшный — выглядит как ветхий старичок в азиатских одеждах, в потертом восточном халате и в тюбетейке. Но это иллюзия, конечно. Кто встретится с ним взглядом — прости прощай. Диггер Федоров так и пропал. А какой был диггер! Отчаянный, удачливый, щедрый, крутой. Седой, помнишь Федорова?

Седой что-то пробурчал. Потер бугристый неровный затылок ладонью.

— Кузьмич? А ты?

— Да помню, помню, — глухо буркнул Кузьмич.

— В тот раз Федоров выжил, — продолжал Убер. — Всю его команду покрошили тогда демоны Апрашки — опытных диггеров зарезали, как баранов. Рассказывают, кровью пол-улицы было залито. А Федоров отбился. Все патроны расстрелял, нож затупил к чертовой матери, руки разбил в кровь, кусок мяса с икры потерял — но выбрался. Я же говорю, он крутой был мужик.

И только в последний момент, когда он оттуда уходил… Не надо было ему оборачиваться. И встретился он взглядом с главным демоном. Старик-азиат.

— И что?

— А ничего. В том-то и дело. Посмотрел на него «старичок» и ушел. А вернулся Федоров с заброски — подлечился, подкормился, в себя пришел. Да не совсем…

— Как это?

— С виду ничего не изменилось, но стал вдруг он жадным, прямо человек-хомяк, все под себя гребет. Страшно и жалко смотреть. А потом и внешне начал меняться. Был квадратный шкаф — стал худая щепка, в чем душа только держится. Почти ничего не жрет — экономит. Водки не пьет — экономит. Курить и то бросил — экономит. Мне, говорит, по долгам отдавать надо. Кому отдавать, зачем? Какие долги? У него сроду долгов не было.

Федоров молчит, только трясется и глаза блестят хитро и подозрительно, словно я у него украсть что хочу, а он это видит. И главное, знаете, рисовать он начал.

— Рисовать? — Кузьмич.

— Рисовать, да. Еду покупать — денег жаль, украдет лучше, а краски покупал. И малевал целыми днями портреты на стенах метро. Мы сначала ничего понять не могли. Кого он рисует? А потом доперли. Все жуткий старичок у него получался — тот самый демон с Апрашки.

И где Федоров нарисует старичка, туда деньги прут. И добро возами.

В тупичке нарисовал портрет, жители тупичка ругались сначала — а им вдруг патронов и тушняка привалило. Словно весть счастливая. И зажили! Пока через пару дней не померли все, в дыму задохнулись. Пьяный тряпки пожег, а с ними и всех соседей.

И такая череда дурных совпадений пошла — словно круги по воде. Тогда и доперли. Все портреты эти. Демон главный. И тогда мы начали портреты стирать, а Федорова искать.

Нашли — помнишь тот тупичок его? Он там лежит. Скелет, заваленный патронами. Скупой рыцарь апрашкинского ордена. Умер от истощения, когда мог полстанции скупить. Так то.

Теперь, говорят, апрашкинцы уже и до Сенной доходят. Совсем распоясались демоны.

— Нет, робяты, вы как хотите, — подвел итог Убер, — а на Апрашку мне ходу нет. И вам не советую. Кстати, Кузьмич…

Угрюмый диггер повернулся. На правой щеке у него был след ожога.

— Чего тебе

Убер продолжил:

— Кузьмич, а ты случайно не к Марсову полю идешь?

— Мм? Не твое дело, лысый черт.

— Да знаю, что туда. Ты только к турнику там не подходи.

Кузьмич опешил. Вокруг засмеялись.

— Чего?!

3. «Мертвый Скинхед»

— К турнику, говорю, не подходи, — предупредил Убер. — Приплющит так, мало не покажется.

Кузьмич повертел головой. Не то чтобы его тянуло сделать пару подтягиваний в «химзе», противогазе и с огромным баулом за плечами, но… сам факт.

— Ээ… почему? — спросил нехотя.

— Аномальная зона, — туманно пояснил скинхед. — Про Мертвого Скинхеда слышал?

— Про кого? Что ты мелешь?!

— Скинхед Виталик. Мертвый. Ходит с ножом в сердце, вот отсюда торчит рукоять, — Убер показал. — Какой-то дешевый кухонный нож… Виталик всегда появляется с белой болонкой — грязной, мертвой, на поводке. Он ее волочит за собой и иногда кличет: «ко мне, ко мне, хищная тварь».

Увидев живого человека, Виталик подбегает и выбрасывает руку с криком «Зиг Хайль».

Если ты молчишь, Виталик бегает вокруг тебя со зверским лицом, кричит что-то и норовит пнуть под зад. Но это, в общем, неопасно, только сильно раздражает. Побегает, побегает — и убежит куда-нибудь. Смотришь, он уже пропал, только след в пыли от мертвой болонки, которую волоком тащили… И все, прощай Виталик.

Если же на «Зиг Хайль» ты ответил тем же, то — ты пропал. Виталик берет тебя «покачаться на турнике». И все, можешь читать отходную, поганый нацист.

Кузьмич опешил.

— Почему сразу нацист-то? — обиделся он.

— А кто еще на «зигу» автоматически ответит «зигой»? — резонно заметил Убер.

— Ээ… хмм. Верно.

— В общем, зиганешь разок — и все. Кранты. Будешь висеть на турнике, пока не сдохнешь… Мы пару раз находили высохшие трупы на турниках. Умерли, а за перекладину продолжали держаться. Настоящие арийцы, ага!

— Тьфу на тебя, — сказал Кузьмич в сердцах. Отвернулся от скинхеда и начал есть.

4. «Неразменный патрон»

После завтрака отец повел ее знакомиться с диггерами. Многих он знал, многие знали его. Убер оказался командиром «красных скинов» и старым знакомым отца.

— Это кто? — спросил Убер, глядя на Наташку. Голубые глаза его улыбались. — Что за пацан?

— Сам ты пацан, — огрызнулась девочка. Ей самой не нравилась короткая стрижка, но что поделаешь. Скинхед засмеялся, поднял ладони.

— Ну-ну, не обижайся. Ты все равно красотка.

— Наталья. Дочь моя, — представил отец. — Единственная. Вот, смену себе готовлю. Сегодня первая «заброска». Обучу ее, потом дело передам свое. Караваны водить будет.

— А жена твоя где, Игорь? А сын?

Отец молчал. Убер понял и кивнул.

— Прости, брат. Светлая память.

— Да, — сказал отец. — Да.

Наташка увидела, как плечи его едва заметно дрогнули. После смерти мамы и брата отец стал тревожным. Что-то в нем изменилось. А раньше он был безоглядно смелый и даже наглый — вот как этот Убер.

— Ух! — скинхед помедлил. — Так ты не пацан, а пацанка? Уважаю. Не забудьте отлить на «герму». На удачу.

— Это уж как положено, — сказал отец. Скинхед улыбнулся.

— Слушай, друг Наташка, — сказал он. — А ты слышала историю про неразменный патрон?

— Убер! Ты чего там опять сочиняешь? — отец забеспокоился. «Тревожный», опять подумала Наташка и устыдилась. — Ей отдыхать надо, а не байки твои слушать.

— Я хочу послушать, — сказала Наташка твердо. — Это ведь выдумка?

— Истинная правда, — поклялся Убер. — Все мои истории — истинная правда. Так хотите послушать? Садитесь и слушайте. Итак, неразменный патрон…

Наташка с отцом сели. От разогретых карбидных ламп шло приятное тепло. Скинхед устроился поудобнее и заговорил:

— Это такой патрон «пятерка». Калибра 5.45 для калаша. Гильза зеленоватая, словно окислилась давным-давно. На пуле небольшая царапинка и остатки зеленой краски — словно трассирующий. В общем, если вам такой попадется — осторожней.

Неразменный патрон потому и называется неразменным, что — зарядишь его, выстрелишь, а через некоторое время он у тебя снова окажется в кармане.

— Ну, так отлично же! — сказал отец. — Я бы хотел…

— Вы не поняли, — сказал Убер. — Расплатиться им нельзя. То есть, можно — но один раз. Больше он к тебе не вернется. А вот если выстрелить — во врага, то он снова тут как тут… То есть, если убил кого-то… или тяжело ранил.

— Идеально для убийцы, — раздался голос. «Опять этот Кузьмич», — подумала Наташка. Вот ему неймется.

— Да нет. Понимаете, дело должно быть — правое. Иначе он перейдет к другому. И возможно, попадет в тебя, — Убер помолчал. — В общем, сложное дело, эти волшебные предметы. Столько условностей, блин.

— Убер! Ты опять заливаешь? — спросил Кузьмич.

Скинхед развел руками.

— Я рассказал, вы услышали. А верить мне или нет — это уже ваше дело.

5. «Кровавый винзавод»

Смена караула. Диггеры снова бросили жребий, кто идет часовым, охранять лагерь. Выпало Святославу, помощнику отца.

Наташка решилась и подошла к Уберу.

Скинхед поднял голову. Наташка удивилась, до чего он длинный, — вот так, когда лежит на земле, вытянувшись. Огромный просто.

— А! Чего тебе? — спросил Убер. Он широко зевнул.

— Меня зовут Наташа, — зачем-то сказала она. «Дура, дура».

— Я знаю, — мягко сказал Убер. Улыбнулся ей. — Привет, Наташа.

— А это правда…

— Что именно?

— Вот эти все истории, что ты рассказывал… Это правда?

Убер поднялся на ноги, посмотрел на нее сверху вниз. Улыбнулся.

— Седой говорит, что так все и было, — сказала Наташка. Немного приврала, но суть ответа была именно такой: Убер никогда не врет.

— Седой говорит? Знаешь, что я тебе скажу, дорогая моя Наталья Игоревна?

— Что?

— Никогда не верь скинхедам.

— А тебе?

Наташка думала, что сейчас Убер скажет «а мне можно», но он снова усмехнулся.

— А мне — тем более.

Наташка повернулась, немного обиженная, и вдруг оступилась. Она начала падать — «дура, дура», но тут ее подхватили. Она даже испугаться не успела.

Убер поставил ее на ноги. Наташка поразилась скорости его движений. Кажется, он только что был в паре метров, а тут уже ловит ее в падении.

— Цела? — сказал скинхед. — Все, иди. Спать пора.

* * *

Она ворочалась, ворочалась, но так и не смогла уснуть. Стоило прикрыть глаза, как она видела чудовищ, что окружают ее на поверхности. Некоторые были до неба, а другие маленькие, смешные и жуткие. Наташка открыла глаза, села.

Она сунула руку в карман куртки. Что-то холодное, металлическое было там. Она сжала пальцы и…

Наверное, она изменилась в лице. Отец подступил к ней, наклонился.

— Дочка, что? Что, дочка? — в его голосе звучала тревога.

Вместо ответа она вытянула руку из кармана. На ладони лежал патрон — 5.45. Зеленоватая гильза. Знакомая свежая царапина на пуле. Неразменный патрон. Отец вдруг изменился в лице, заморгал.

— Вот так да, — сказал отец. Выпрямился. — Откуда это у тебя?

— Не знаю, — сказала Наташка честно.

— Нашла?

Наташка покачала головой. Нет.

— Спрячь, — велел отец. — И никому не показывай. Или… — он помедлил. — Или выкинь.

Наташка помедлила. Посмотрела на патрон. Неужели он действительно волшебный?

Она размахнулась, чтобы швырнуть патрон в глубину тоннеля, в темноту… Помедлила и опустила руку. Положила патрон в карман.

Может, он действительно волшебный?

Она помедлила, повернулась и пошла обратно к огню. Часовой, молодой диггер, смотрел ей вслед.

* * *

После сна — обед. Убер опять оседлал любимого конька.

— Ладно, хотите еще одну историю — напоследок? Вот уж точно истинная правда. Это не со мной произошло, если что. Мне один друг рассказал, но верить ему можно. Про Кровавый Винзавод все слышали?

— Убер, ты достал, — сказал Кузьмич. — Мы и так идем наверх, что тебе неймется-то? А?! Дай спокойно поесть!

— А я хочу послушать, — сказала Наташка. Все обернулись, до того странно прозвучал этот высокий срывающийся голос на фоне грубых мужских.

— Вот! — обрадовался Убер. — Слово женщины — закон в мужском обществе. Слушайте. Это сказка, рассказанная холодной и одинокой ночью в октябре, — начал Убер.

— Ты же говорил, правда?! — возмутился Кузьмич. — А почему тогда сказка…

— Слушай, не мешай рассказывать, зануда! Каждая история требует своей формы. Это сказка, рассказанная холодной и одинокой ночью…

— Один мой друг, назовем его, скажем, Костя. Костя был старым опытным диггером, провел не один караван, это точно. Много караванов. И вот однажды дали ему задание… Один метрошный богатей захотел выпить старого вина — по-настоящему старого. Вроде все просто, сейчас любое вино может считаться старым, но… Если вы не знали — отличие хорошего вина от плохого: хорошее за двадцать лет станет еще лучше, а плохое превратится в уксус. Богатей пообещал огромные деньги за одну-единственную бутылку.

И решил Костя рискнуть. Отправиться в то место, где действительно можно выбрать вино. Винзавод…

— Винзавод? Так он же далеко от города? — сказал Кузьмич. — Какой дурак туда попрется?

— Вот ты торопыга, Кузьмич. Безумству храбрых, и так далее… Не хочешь — не слушай, а врать не мешай. Отправился Костя на тот Винзавод. Взял с собой еще одного диггера в напарники, старого и проверенного.

Долго ли, коротко ли. Шел он, шел, стер железные башмаки… три раза! И добрался Костя с напарником до этого Винзавода. Знаете, такое огромное красное кирпичное здание. Его, наверное, еще при царях построили. Лет двести-триста назад, если не пятьсот.

Шли диггеры по ночам, днем отсыпались. И дошли до этого красного Винзавода.

А там под этим зданием — огромный подвал для хранения вина. Спустился Костя с напарником вниз. А там темнота, огромные стеллажи и — со всех сторон ряды бутылок. Представьте, все эти долгие годы после Катастрофы они хранились в идеальной температуре. Это не просто хранилище, это специальный подвал, температура круглый год одна и та же, влажность, то се. Идеальное место для вина. Вот идет Костя, а за ним напарник.

И вот они идут по коридору между этих стеллажей, бутылок. И потом вдруг замечают, что… то ли звук, то ли шевеление в темноте… И стало им не по себе. А Костя — он ведь старый диггер, многое повидал. У него чутье. И начало ему вдруг казаться, что бутылки эти на него внимательно смотрят. И впереди — словно красноватый свет. И чем дальше — и фонарь уже не нужен, потому что свет все сильнее и ярче. Со всех сторон. А бутылки смотрят и смотрят на Костю.

И нет бы ему повернуть, но куда там… Гордость профессиональная заела. Такой путь проделать — и отступить в самом финале?! Еще чего! Самое дорогое вино — оно же в дальнем конце погреба всегда хранится.

И Костя дошел. Оглядывается — а все бутылки вокруг испускают красноватый свет. Такой зловещий и тревожный. И там в конце деревянный стеллаж с бутылками.

Самое ценное вино.

Костя взял одну, посмотрел на этикетку. Там вино — тысяча восемьсот пятидесятого что ли года. То есть, этой бутылке — почти двести лет!

И все бы хорошо, но вдруг — в бутылке что-то шевельнулось. Костя едва бутылку не выронил. Он стер пыль с бутылки, поднял фонарь и видит — внутри словно что-то есть.

— Костян! — окликнул его напарник. Посветил фонарем на стеллаж. И увидели диггеры, когда луч фонаря прошел сквозь стекло бутылок, что в каждой… в каждой!.. бутылке что-то есть. Темное, прилипшее изнутри к стеклу. И что-то вроде щупалец мелких.

И вдруг они все начали шевелиться, в каждой бутылке.

Напарник крикнул — отходим, Костян!

Костя не удержал бутылку. Она выскользнула из рук — и разбилась. В темной луже он вдруг увидел, что лежит — что-то вроде черного осьминога… или там кальмара… Только глаз у него — почти как у человека. И все они из бутылок смотрели на диггеров, пока они шли. И это существо вдруг дернуло щупальцами. Костя отскочил.

Костя наставил автомат, крикнул напарнику, что надо уходить.

А бутылки вокруг трясутся, словно от землетрясения. Красноватый свет дрожит и дергается.

Кальмар из лужицы вдруг зашевелился, подтянул под себя щупальца — и прыгнул на напарника Кости.

Тот как заорет — нечеловечески. Костя бросился на помощь, начал отрывать, стрелять. Пуля снесла мелкое чудовище — и разбила еще несколько бутылок. Оттуда тоже полезли еще мелкие чудовища. И прыгнули на напарника — он ближе был. Он упал. И все, не поднялся.

Хорошо, что Костя не стал стрелять очередями, — а то выбрались бы десятки и сотни этих чудовищ. То есть, в каждой бутылке в этом подвале были заключены твари. Может, и до Питера бы добрались… кто знает.

Костя пытался спасти напарника… бесполезно, того сожрали. Одна из тварей разорвала противогаз на Косте и ухватилась за его длинные волосы.

Костя развернулся, выдрался с мясом и побежал. Бесславно вернулся домой.

— То есть, заказ он не выполнил? — спросил Кузьмич.

— Да нет, история хорошо заканчивается. По пути обратно встретился Косте маленький магазинчик. А там вино. Бывает же совпадение. Костя опасался его брать, его аж трясло, но оказалось, вино не очень старое и ничего там в бутылке нет, кроме вина.

Вернулся Костя и принес бутылку нанимателю. Получил деньги — не те, на что рассчитывал, но нормальные. И стал жить дальше.

Но с тех пор Костя завязал. Перестал на поверхность ходить. Диггер, что хотя бы раз испугался, больше не будет диггером.

Если раз испугался — нужно вернуться обратно и перебить страх.

— И что, он вернулся туда?

— А вы знаете, вернулся. То есть, вон он год не ходил, два не ходил. А на третий — собрался и пошел. В одиночку. Пришел и сжег этот завод к чертовой матери. Загнал в него цистерну загустевшего бензина. Рвануло так, что из Питера было видно.

Костя вернулся обратно в метро. Только, говорят, обгорел сильно и поседел весь. До этого у него была длинная грива волос, а с тех пор он стригся очень коротко. Чтобы не повторилось. Волосы ведь свои фиг оборвешь, если надо.

В общем, конец истории.

— Вот до чего гордость доводит, — сказал кто-то из диггеров.

— Скорее жадность.

— Глупость, — сказал Кузьмич жестко. — Глупость и гордыня.

Наташка подумала, что он категоричный дурак, а диггер Костя — тоже дурак, но какой-то… романтичный, что ли.

* * *

Она пошла обратно, привалилась к теплой спине отца. Надо было поспать хоть немного перед «заброской». Она долго лежала, пока не начала задремывать…

Проснулась словно от удара. Патрон, который она, сама того не зная, сжимала в кармане, врезался в ладонь до боли. Наташка с трудом разжала пальцы.

Паника. Внизу живота все сжалось от тревоги. Наташка подняла голову, огляделась. Глаза со сна плохо фокусировались — тусклый свет карбидки плыл и изгибался, словно живой.

Наташка увидела, что в проеме тоннеля стоит человек. Сердце стукнулось, в горле пересохло. Она заставила себя отвести взгляд, медленно лечь на пол. Сердце колотилось, как бешеное. Что делать?! Перед ней, метрах в полутора, загораживая ее от взгляда человека в тоннеле, лежал Седой.

— Седой, — едва слышно, одними губами, позвала Наташка. Неужели он не услышит? А если громче, человек в тоннеле поймет, что его обнаружили, и начнет стрелять.

— Седой.

Седой открыл глаза и посмотрел на Наташку. Железные нервы, коротко позавидовала девочка. Глазами показала — опасность вон там, за тобой.

Седой прикрыл глаза «понял», локтем толкнул Убера. Скинхед дернулся, проснулся.

— Что? — недовольно заворочался.

— Там, — сказал Седой негромко.

Убер замер. В следующее мгновение он оказался на ногах, вскинул дробовик. Рядом тут же оказался седой скинхед, навел автомат.

— Тревога! — крикнул Седой громко. — В ружье!

Никогда еще Наташка не видела, как диггеры реагируют на угрозу, а тут увидела. Мгновение ока — и спящие, казалось, глубоким сном люди, помятые, расслабленные, пожилые, молодые, всякие, вдруг превратились в бойцов. Лагерь ощетинился оружием.

Отец тоже вскочил и начал целиться из старого «калаша». Наташка поднялась на ноги. Несколько долгих мгновений длилось ожидание. А потом из тоннеля ударила очередь. Наташка увидела вспышки, грохот ударил по ушам, словно молотком по железному листу…

Наташку толкнули в плечо, сбили с ног. Она покатилась по платформе.

Ударила очередь. Рядом с ее лицом пули выбивали куски из бетона. Взвизг. Искры.

В следующий момент ее сбили с ног и прикрыли телом. Тяжесть придавила ее к земле.

— Лежи, дурочка, — зло прошипел кто-то. Кузьмич, узнала Наташка. Теперь диггер не казался таким старым, наоборот, его лицо выглядело совсем мальчишеским. Она с силой его оттолкнула.

Кузьмич перекатился в сторону и протянул ей пистолет.

— Умеешь?

— Да.

Она кивнула. Поняла, что он уже не смотрит. Кузьмич встал на колено, прижал автомат к плечу и стрелял коротко, по два-три выстрела. Она встала рядом с ним — подняла пистолет и прицелилась. Отщелкнула предохранитель. Тоннель. Вспышка. Силуэт. Туда! Наташка удивилась мимолетно своему спокойствию, выдохнула и плавно выжала спусковой крючок.

* * *

Бой занял несколько минут от силы. Бандиты потеряли четырех человек и бежали — поняли, что нарвались не на тех. Видимо, они рассчитывали застать диггеров спящими. Знали, что они перед «заброской» всегда почти сутки отсыпаются. Легкая добыча.

— Кто это был? — спросил Убер. В ходе схватки диггеры не понесли потерь, только рыжего слегка ранило осколками бетона. Его перевязали наскоро, он ходил с черной лентой через лицо, как пират.

— Банда Волка. Их почерк.

— Часовой? Кто на часах остался?! — возмутился диггер с повязкой. — Раззява!!

— Убит. Горло перерезали, — коротко сказал Седой, появляясь из темноты. — Кажется, это ваш, — обратился он к отцу Наташки.

— Ах ты, черт.

Отец вздрогнул. Наташка прошла за ним в тоннель. Лучи фонарей прыгали по стенам. С перерезанным горлом лежал Святослав — помощник отца, недалекий угрюмый парень. На лице его было удивление. Его очередь была стоять часовым — и его очередь была принять смерть.

Единственная жертва бандитов. Святослав был лентяй и дурак, но почему-то от этого было еще больнее. Даже лентяи и дураки лучше живые, чем мертвые. Зачем ему только понадобилось так глупо умирать?

Наташка повернулась и пошла обратно, к свету.

* * *

Скинхед лежал, как он любил, вытянувшись во весь рост и закинув сильные руки за голову. Он был привычно обнажен по пояс, на плече темнела татуировка. Глаза закрыты, но Наташка сразу поняла, что Убер не спит. Притворяется и при этом знает, что она рядом.

— Убер, — позвала Наташка. — А Кузьмич очень старый?

— Этому твоему крутому старому Кузьмичу — лет восемнадцать, — сказал Убер, не открывая глаз. — И это в лучшем случае.

— Как?!

— Время такое, — сказал Убер. Он лежал с закрытыми глазами и говорил. — Дети взрослеют рано. Вот тебе сколько? Тринадцать?.. Ты чего хотела-то?

— Убер, — сказала Наташка. — Я хотела сказать…

— Ну что?

— Я думаю, все твои истории — правда. Честное слово!

— Да? — Убер, кажется, удивился. — А почему ты так думаешь? Честно говоря, даже я в этом не уверен.

Наташка помедлила и решилась. Достала руку из кармана. Металл приятно холодил пальцы.

— Смотри, что у меня есть.

Скинхед открыл глаза и некоторое время разглядывал то, что лежало на ее ладони.

— Патрон, — сказал Убер с непонятной интонацией. Поднял голову. — Неужели тот самый?

— Тот самый.

Убер даже потрогал его пальцем. Хмыкнул, лег обратно, закинул руки за голову. Закрыл глаза. Наташка растерянно заморгала. И это все?!

— Убер… — позвала она. — Он и правда волшебный?

— Девочка, этот патрон я сам тебе в карман положил.

— Что?! Как?

Она вспомнила, как Убер помог ей подняться в тот раз. Получается, именно тогда он проделал свой фокус.

— Зачем?!

— Иногда чудо нуждается в проводнике, — ответил он туманно. — Понимаешь? Когда-то древние люди придумали истории, чтобы передавать друг другу знание, как убить бизона… Но иногда нужно рассказывать истории не только о том, как лучше охотиться на бизона. А о том, какой красивый этот бизон. Или какой опасный. Или о том, что бизон думает. Или о том, что охотник думает о бизоне. Не все истории практичны. Возможно, самые лучшие истории как раз о том, что не имеет практического смысла. О волшебстве и храбрости. О справедливости.

— Что? — Наташка поняла, что окончательно запуталась в словах Убера. Но ведь этот патрон действительно спас им всем жизнь? Или нет?

— Не все мои истории правда, — сказал скинхед. — Так понятнее?

— Нет?

— Не все. Но некоторые — даже больше, чем правда, — Убер открыл один глаз и подмигнул ей. Наташка не выдержала и прыснула.

— А теперь иди отдыхай, — сказал скинхед. — Скоро выдвигаемся — и вы, и мы. Кстати, знаешь, как зовут твоего Кузьмича? Константин Кузьмичев. Костя. Мы с ребятами посовещались и решили, что он пойдет с вами — в этот раз, вместо вашего Святослава. Твой отец согласен.

— Костя? — она вдруг поняла и открыла рот. Так вот откуда ожог на лице! И седина… и шрамы…

— Да, — сказал Убер. — Чудо делают люди. И справедливость несут люди. А патрон… это всего лишь патрон. Но офигенная история, верно?

— Да, — сказала Наташка. — Да.

II. Питер

Как старой собаке с поджатым хвостом

зачем ей сейчас, бэби, зачем ей потом

в продрогшем кафе снятся зимние сны

на этой холодной земле не бывает войны

холодной земле

Так не плачь, моя птичка, пока есть дрова

хорошие спички и в трубке трава

немного угля и большая кровать

и эта сырая земля где мы будем спать

сырая земля

Cold Cold Ground, Tom Waits (вольный перевод Д. Сергеев)

Вместо пролога

Мы все уже умерли.

Тем, кто читает это послание, моя последняя просьба. Представьте:

Допустим, мы выпустили джинна из бутылки.

И нам не загнать его обратно. Теперь нам придется загадывать желание.

Мы загадываем желание.

Тысячи, миллионы наших желаний исполняются одновременно.

Какое было самое заветное, самое сильное и самое не эгоистичное из них?

Хочу, чтобы этот мир просто исчез.

Сгорел в ядерном огне.

Вымер от чумы.

Захлебнулся в отбросах.

Теперь мы все получили.

Все разом.

…Пожалуй, это единственное из человеческих желаний, которое действительно могло исполниться.

Аминь.

И покойся с миром.

«…счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным»

Часть I Сырая земля

Глава 1

Тигр

Иван помедлил и опустился в воду по пояс. Сначала он даже не понял, что это вода — настолько теплая, неотличимая по ощущениям она была от душного прогретого воздуха Приморского тоннеля. Иван поднял автомат над головой и медленно побрел вперед. В узком луче фонаря возникали вдруг то кусок тюбинга, то остатки сгнивших кабелей. Гладь воды казалась бесконечной и пугающей. В этой зеленоватой мутной воде явно что-то было. Какая-то своя жизнь. Иван шел, водоросли (водоросли ли?) обтекали его вокруг пояса. Вода уже смочила защитные штаны, прохлада дошла до кожи. В отсвете фонаря мелькала огромная тень «калаша».

Кланк! Иван замер.

Это где-то впереди.

Он положил автомат на плечо, поднял руку и выключил налобник: щелк. Свет погас. Жесточайшая, всасывающая темнота была вокруг Ивана. Звуки. В этой темноте что-то плюхало, чавкало, бросалось и жевало, жило своей жизнью, принюхивалось, рвало кого-то на части кривыми острыми зубами и шло дальше.

Иван ждал, борясь с желанием врубить фонарь и дать очередь из автомата.

Совсем некстати вспомнились рассказы про крокодилов в канализации и про разбежавшихся зверей из зоопарка на Горьковской. Спокойно. Только встречи с тигром нам и не хватало.

Выждав несколько минут, он включил фонарь. Это было, как возвращение домой. Человек может долго обходиться без многого: без еды, даже без воды, но без света он просто ложится и ждет смерти, словно темнота высасывает из него последние силы. Иван повел головой. Зеленоватая вода уютно колыхалась в узком луче.

Где-то через двести метров будет выход на платформу. Иван надеялся, что лестница сохранилась.

Звери. Самое смешное, что Горьковскую, где был зоопарк, открыли как раз перед тем, как все началось. По слухам, перепуганные смотрители побежали вниз, в метро, спасаться, а зверей бросили. И, говорят, там сейчас наверху такое… Иван покачал головой, луч фонаря качнулся вместе с ним.

Где же я видел эту штуку?

Ладно, разберемся на месте.

* * *

Обычно станции в питерском метро строили на так называемых «горках», на подъеме тоннеля. Поэтому в самом глубоком месте воды было по пояс, а ближе к Приморской стало по щиколотку. Иван замедлил шаг. Диод вяло моргнул, свет стал уже совсем бледный, приходилось напрягать глаза.

Ну, вот. Батарейки сели.

Найдя место посуше, Иван достал зажигалку и начал греть батарейку над пламенем. Раскалив до того, что держать ее стало невозможно — даже в перчатках, вставил в фонарь и взял следующую. Если сделать все, как положено, батарейки протянут еще минут двадцать — пока будут остывать.

Физику, блин, знать надо.

А потом придется на карбид переходить. Иван как-то натолкнулся на метростроевский склад карбида. Килограммов пятьсот, наверное — в четырех металлических бочках. Отличная штука карбид, только носить тяжело. Но свет самый лучший. Карбидная лампа не слепит, а освещает все вокруг ровным теплым светом.

Даже диод его (Иван зашипел от боли, когда металлический корпус «дюраселл»-овской батарейки нагрелся), любимый диод, не раз выручавший в самых фиговых ситуациях, сосет у обычной карбидки по качеству света. Иван убрал зажигалку, воткнул раскаленную батарейку в фонарь и защелкнул. И только потом начал трясти рукой — блин. Ну, блин. Обжег пальцы все-таки.

Белый свет, чуть более тусклый, чем обычно, вырвался из фонаря. Иван зажмурился. Все, не фиг рассиживаться. Он подул на ладонь, сжал пальцы, разжал. Болит — и ладно. Перед глазами мерцали пятна. Надо двигаться, пока свет еще есть.

Иван надел каску, пристегнул ремешок — не сразу, пальцы не слушались. Быстрее, быстрее. В виске стучало.

Двадцать минут максимум. Там еще раз нагреть. И минут пятнадцать, если повезет.

Надо успеть.

Иван закинул автомат на плечо и побежал, плюхая сапогами. До рейки, обозначающей конец платформы, путь он знает, а дальше придется осторожнее.

От постоянной сырости туннели обваливаются, можно запросто получить по башке куском штукатурки. Хорошо, что машины, откачивающие воду из туннелей, все еще работают. Так говорил дядя Евпат, а ему Иван верил. Гул, который слышно в некоторых перегонах. Слышишь, говорил дядя Евпат и многозначительно поднимал узловатый палец.

Вот и рейка.

Иван повернул голову и высветил черно-белую металлическую полосу, заржавевшую от времени. С нее капала вода. Бульк. Бульк.

Раньше за эту рейку надо было бежать, если упал с платформы на рельсы. Поезд дальше рейки не идет, это ориентир, дальше безопасная зона. Тут должна быть лестница. Иван прищурился. Ага, вот она.

Где-то здесь он в прошлый раз видел ту штуку.

Иван передвинул АКСУ с перемотанным тряпками цевьем под руку и двинулся вперед. Прежде чем ступить на лестницу, внимательно оглядел, задирая голову, платформу. Темное пятно метнулось в свете фонаря в сторону. Иван вскинул автомат… нет. Всего лишь крыса. Причем вполне нормального размера. Это ничего. Всякая нечисть заводится на оставленных людьми станциях. Что они тут жрут, интересно? Водоросли? Плесень, мох? Который покрывает потолок станции, и которым кое-где начали обрастать колонны и стены?

Странный, кстати, мох. Целые гирлянды свисали у северного конца платформы, особенно много их было в правом туннеле, где они спускались до самой воды. Нет, там я не пойду. Даже не просите.

Убедившись, что движения на платформе нет (пару раз провел лучом по потолку), Иван передвинул автомат на спину и взялся за перекладину. Под перчатками осыпалась влажная ржавая грязь. Все разрушается. Всему приходит конец.

А ведь была жилая станция! Иван помнил: еще недавно здесь, под выгнутым высоким сводом, горели натриевые лампы — освещая квадратные колонны, отделанные серым, с желтовато-зелеными прожилками, мрамором. Правда, плитка местами отвалилась, лампы работали через одну — но все равно это было прекрасно. Там, дальше, в северном торце станции, если подняться по ступенькам и повернуть налево, начинаются три эскалатора. Гермоворота закрыты, он проверял.

А пахнет здесь Заливом. Но не хорошим Заливом, как раньше, когда на Приморской жили люди, а гибельным черным, в глубине которого обитают огромные серые рыбы и чудовищные полупрозрачные создания. Залив, который светится в темноте. А днем, когда солнце, на поверхность, в город, все равно никто не выходит. Дураков, извините, нет.

Точнее, есть, но скоро, видимо, переженятся.

Иван хмыкнул.

Он перелез через решетку и ступил на служебный пандус. Если Иван правильно помнит (он навещал «Приму» не раз — и когда станция была обитаемой и позже, когда ее забросили), дальше по узкой полосе платформы, справа, будет дверь в служебные помещения станции.

Стоп. Не торопись.

Первое правило: нет ничего постоянного. За самое ничтожное время все могло измениться.

Второе правило: любые изменения — опасны.

Он встал на платформе. Поворачивая голову, обвел лучом фонаря пространство вокруг. Высветил остатки мраморной отделки стены туннеля (часть плиток вывалилась, зияли черные квадратные дыры), полусгнившие мешки с песком, ими закладывали арки, лужи на платформе, и… ну надо же.

С полукруглого свода свисала гирлянда знакомого серого мха. Ивану даже казалось, что мох в темноте слегка фосфоресцирует. Радиация? Вряд ли.

Радиации здесь, судя по счетчику, не так много.

То есть, чтобы светиться в темноте, и речи нет.

Но береженого бог…

Запах. Вот оно что.

Иван отступил на шаг, достал из сумки противогаз ГП-9, хороший, почти новый. Два рожка патронов стоит, ни фига себе. Еще каждый фильтр по двадцатке.

Сдуреть можно, какие сейчас цены. Зато вместо двух круглых окуляров, как у обычного гражданского ПГ-5 и резиновой морды с хоботом — большие треугольные стекла с хорошими углами обзора и два разъема по бокам — хочешь, ставь фильтр справа, хочешь — слева. Отличная штука.

Иван расстегнул ремешок каски. Родной диод горел чистым белым светом — жаль, батарейкам скоро конец. А там запасной фонарь и возвращение. Проклятье. Иван опустился на колено, раскатал скатку с ковриком, положил на него каску, повернул ее так, чтобы свет падал вперед, вдоль платформы.

Аккуратно зацепив за подбородок, надвинул противогаз на лицо. Дышать стало труднее. Каждый вдох стал шумным, как извержение грунтовых вод, когда они пробивают стену тоннеля. Запах и вкус этого воздуха был своеобразный: стерильный и отчетливо химический.

Фильтр с красной маркировкой. Значит, аэрозоли и радиоактивная пыль. Полтора часа.

Лишь бы не подделка. Сейчас в метро и не такое творят. Раньше «дурь» подделывали, еду, теперь вот фильтры к противогазам и патроны к «калашу». Уроды. Иван вспомнил, как ему предлагали купить двустволку с полусотней зарядов к ней. Картечь, крупная дробь, пулевые патроны. Стоило это так недорого, что Иван сразу засомневался. А потом увидел на патронах следы заделки. И не купил.

Может, зря. Двустволка бы ему пригодилась. Против той фигни, что иногда выскакивает из темноты, разряд картечи в упор — самое то. Калаш — хорошая штука, даже короткоствольный «ублюдок», как у него, но для автомата нужно расстояние. Вблизи лучше бы что-нибудь поубойней и чтобы поменьше целиться.

Иван сделал пару глубоких вдохов — на пробу. Не подделка, нормальные фильтры. Ремешок противогаза больно впился в затылок. Так и не отрегулировал толком. Ничего.

Иван надел каску с фонарем. И превратился в слух.

Вдалеке капала вода. И вблизи капала вода. Что-то шуршало едва слышно — может, та самая крыса, что он спугнул. Когда капля разбивалась о поверхность воды, эхо доносило гулкий отзвук.

Вроде ничего. Потрескивание тоннеля — это уже привычно, оно всегда есть.

Земля давит — говорил дядя Евпат. Он когда-то служил на подводной лодке и про давление знал не понаслышке. Как и про многое другое.

Например, почему началась та война. Справедливости ради, стоило заметить, что причину Катастрофы знает каждый в метро. Только у каждого она своя, единственно верная. Как соберутся «старички», так давай спорить до разрыва аорты: кто виноват?

А ответ простой: вы и виноваты.

Важнее другое: что теперь делать?

Ходит легенда о тигре, который вырвался из зоопарка и забежал в метро. Успел, бродяга. Старики рассказывают, что своими глазами видели полосатого, вбегающего на станцию, прыгающего на пути и исчезающего в тоннеле. Одни говорят, что тигр бежал в сторону Невского проспекта, другие — что в сторону Петроградки. Скорее всего, просто красивая легенда, подумал Иван с сожалением.

Сказка.

Как и рассказы Водяника об Испании, в которой тот побывал как раз перед Катастрофой. Иван слушал профессора и думал: еще одна сказка. Нет больше вашей Испании, нет зеленых парков Барселоны, опустели дворцы архитектора Гауди (кто это вообще такой?), гикнулись испанцы. А у нас разве лучше? От широких вымерших улиц Петербурга бросает в дрожь, город моряков Кронштадт населен призраками. От Царского села, где были огромный парк и царский дворец, вообще остались одни воспоминания.

«Были такие конфеты, батончики, — рассказывал Водяник. — Чтобы сфотографировать кого-то, ему говорили не «улыбнись», а «Ну-ка, скажи: мои любимые конфеты «кис-кис»». Да, вот такие конфеты. Видите, сразу улыбка получается. А бегемот… это в анекдоте было… как же там? Дайте вспомнить. Бегемот был большой и сказал: «Мои любимые конфеты — бато-ончики». Понятно? То есть, как непонятно?.. Я что-то пропустил? А! Ну, это были его любимые конфеты. Очень вкусные. И он сказал: бато-ончики. Теперь смешно? Нет? Странно».

Иван усмехнулся. Бато-ончики — тоже сказка. Как и Испания.

Он оглядел платформу. А вот это грубый реализм, мертвая станция.

Услышав за спиной низкое глухое рычание, Иван вздрогнул. Медленно повернулся. И замер, забыв дышать.

Перед ним стоял тигр.

Настоящий, как на картинке в детской энциклопедии. Огромный, красивый. И белый. В зеленоватых глазах таял сумеречный отсвет фонаря.

Вот тебе и Испания, подумал Иван.

В первый момент Иван ничего не понял. Только когда стена начала заваливаться на него, опрокинула, ударила в плечо, сбила в грязную, мутную жижу, брызги полетели в стекло противогаза — только тогда он понял, что происходит что-то неправильное.

Тигр, думал он, еще лежа на левом боку, вода залила окуляр наполовину. Фонарь чудом не погас. Иван видел, как в освещенный конус вошли чьи-то ноги… нет, не ноги. Иван услышал собственный вдох. Ему повезло. Еще чуть-чуть и паника бы его накрыла… Но вода через фильтр, рассчитанный на химические аэрозоли и радиоактивную пыль, не прошла, поэтому вдруг не стало воздуха. И это привело Ивана в чувство.

Он вдруг понял, что это никакая не стена.

На него напали, м-мать. Сердце сделало: бух, бух. А он лежит наполовину в луже, беспомощный, даже автомат не поднять… если его вообще не залило. Блин!

Выплеск адреналина был такой, что сердце стало раза в три больше. Мгновенно обострившимся зрением Иван видел, как движется в луче диода то, что он принял за ноги человека… Не ноги. Щупальца. Бледно-прозрачные, они плавно изгибались, словно были из мягкого стекла.

Иван не понял, как встал. Автомат оказался в руках. Иван не успел ничего подумать, как тот задергался. Та, та, та. Звук такой, словно вбивают гвозди в железную бочку.

Серия фонтанчиков протянулась наискось по воде, задела прозрачный столб, тот отдернулся, будто обжегся. Иван с усилием довернул автомат левее и ниже — и снова вдавил палец. «Ублюдок» медленно, как во сне, дернулся — раз, два, сосчитал Иван — и отпустил спуск. В тягучем, гипнотическом замедлении он видел, как вырастает один фонтанчик, другой… третья пуля входит в прозрачную тонкую колонну. Пум-м-м, всплеск. Изгибающий прозрачный столб, похожий на шланг от противогаза, взлетает и прячется, раз — и нет его.

Врешь, сука.

Иван вскинул автомат, упер приклад в плечо. Вырез прицельной рамки оказался перед глазами. Вдох. Выдох. Теперь он готов был стрелять на поражение. Обжигающая, точно кислота, ледяная кровь пульсировала в венах. Стук сердца отдавался в правом виске…

Бух. Бух.

Бух.

В следующее мгновение щупальце снова высунулось из-за угла. Иван ждал. Биение сердца стало невыносимо громким, почти болезненным. У него осталось полрожка максимум. В первый момент, когда начал стрелять, он даже не считал выстрелы. Идиот.

Если открыть огонь сейчас, тварь — а это, скорее всего, было что-то, что обитало здесь недавно… что-то, пришедшее из моря? — то только потратит оставшиеся патроны. К рожку изолентой примотан второй, запасной, но чтобы поменять, нужно несколько секунд. Которых, вполне возможно, у него не будет.

Что делать?

Иван сместился вправо, держа щупальце на прицеле. Это то, которое он задел? Или уже другое? Через секунду Иван почувствовал странное давление на лоб, словно тяжесть земли над головой увеличилась. Казалось даже, что свод станции медленно опускается. Ивану захотелось пригнуть голову, лечь на мокрый пол, чтобы не раздавило гигантской тяжестью.

Ах ты, сволочь. Иван вдруг разозлился, и ощущение исчезло. Психотроника, блин. Вспомнилась байка про Блокадников, которые вкручивают человеку мозги на расстоянии так, что ты идешь к ним, как кролик в пасть удава. Рассказывал знакомый с Невского, который тоже «диггил» — ему можно было верить. Иногда.

Только вот я не кролик, подумал Иван. И не морская свинка.

Он сместился вправо до упора, плечом прислонился к мраморной стене. Щупальце метнулось вдруг в то место, где он стоял до этого. Ага, умный значит. Я тоже умный.

Как же мне тебя достать? Где у тебя голова?

Там же, где и жопа. Логично.

Иван осторожно, стараясь не шуметь, расстегнул ремешок каски. Это была оранжевая, потом перекрашенная в защитный серый цвет, каска метростроевца. Готово. Щупальце тревожно ощупало пол, затем стену, где он до этого находился. Как слепое. Ивана передернуло. Сравнение, елки! Туда, где световое пятно.

Он положил каску на пол. Звяк. Потом присел и чуть довернул ее, чтобы световое пятно падало на основание колонны. Выпрямился и с автоматом у плеча сделал шаг вправо… еще один. Щупальце продолжало ощупывать колонну, цепляло плитки. Одна вывалилась и разбилась. Кланк.

Щупальце вздрогнуло, но продолжало искать. Иван ждал. Плечо пока не болело, возможно, боль придет позже. Кажется, он все-таки здорово приложился.

Потом тварь, видимо, устала ждать. Из-за поворота не спеша выплыло второе щупальце, направилось туда же, куда и первое. Иван сдвинулся еще немного. Сейчас, осталось решиться на последний рывок, добежать до угла, заглянуть…

И ничего не увидеть.

Потому что свет сейчас в распоряжении щупальцев. Каска. А батарейкам там работать от силы минут пять. Ну, десять. Диод не так жрет батарейки, как лампа накаливания, но даже он уже тускнеет.

Значит, ждать.

Наступление на Приморскую началось с полгода назад. До того это была обычная жилая станция, хотя и пограничная — из-за тоннеля, прорытого по направлению к берегу Залива, к искусственной насыпи, где собирались строить еще одну станцию метро. Но тоннель сделать — сделали, почти целиком, а вот станцию даже не начинали. И вскоре после Катастрофы из тупика начала поступать морская вода, не слишком чистая, с рентгенами. Ее становилось все больше. Уровень радиации, хоть и повысился, но до опасных значений не дошел. А вот с остальным…

Сначала из тоннеля появились водоросли. Затем — твари.

Сначала тварей отстреливали. Пока они тупо лезли на свет, это была не проблема.

Потом их стало больше. И вода прибывала. Это было хуже всего. И настал момент, когда Приморскую пришлось оставить. Хотя приморцы и цеплялись за свою станцию до последнего. Но что поделаешь? Море вообще после Катастрофы большая загадка. Весь мировой океан — одна охеренно большая загадка.

Что там, в этом бульоне жизни, сварилось?

Вот эта прозрачная гнида, например.

Иван продолжал медленно сдвигаться к краю платформы, держа щупальца на прицеле. Судя по их длине, несколько метров, обладатель конечностей должен быть вполне приличного размера.

Как все-таки он поймал меня с тигром, подумал Иван.

Может, виноват не этот кальмар-переросток, а тот мох? Иван вспомнил резкий, мозолистый, слегка сладковатый запах. Словил галлюны, как от дури? Вот и причудилось… Принял слабые светящиеся отметки на концах щупальцев за глаза тигра. Так, Иван?

Черт его знает.

Может быть, подумал Иван, я зря явился сюда один. «Диггить» по одиночке не ходят. Но я ведь пришел сюда не хабар искать. А одну вещь.

Только если найду, вещь будет золотая.

По-хорошему, надо бы отсюда валить. Если бы Иван был с напарником, он бы уже дал задний ход, потому что это правильно. Беречь людей, не рисковать зря.

Но сейчас он один. И ему нужно попасть в ту комнату и найти ту вещь.

Завтра будет поздно. Вещь ценна своей уместностью.

Думаем, Иван, думаем.

Щупальца, между тем, расходились. Одно из них, ощупывая колонну, добралось до разорванного по шву старого мешка с песком. Раз. Схватило и подняло его. Иван только моргнул, как быстро это произошло.

Песок с треском высыпался в воду. Щупальце отдернулось, но тут же вернулось. Грязная мешковина упала в лужу.

Другое щупальце вдруг развернулось и поползло к каске.

Иван смотрел на слабеющий луч фонаря (яркость уже упала и достаточно сильно). Жаль. Любимый диод. Видимо, придется переходить на запаску. Карбидная лампа. Не зря же он таскает с собой несколько килограммов сухого карбида…

Иван вдруг замер. Действительно!

Он опустился на пол, на одно колено. Автомат за спину. Достал из сумки лампу. Вообще, это простая штука. Миниатюрная горелка, отражатель, кремень и колесо для поджига, пластиковый бачок с двумя отделениями — верхнее для воды, нижнее для карбида. Все очень просто.

Из отделения для воды жидкость поступает самотеком через трубочку и капает в отделение для карбида. Карбид шипит и выделяет ацетиленовый газ, который через трубку поступает в горелку. Поджигаем, ставим лампу в специальный зажим на каске, и готово. А без каски нельзя.

Потому что ацетилен может взрываться.

Иван открыл сумку, сунул руку. Нащупал полиэтиленовый пакет с карбидом, вытянул. Увесистый, одной рукой неудобно. На три часа работы карбидки надо примерно граммов триста-четыреста. Плюс НЗ на несколько дней, итого с собой у него семь кило карбида. Тяжелая штука. Обычно Иван использовал карбидку как основной источник света, но в этот раз думал сэкономить, обойтись диодом — батарейки можно купить, их можно найти на поверхности. В конце концов, их даже делают на Техноложке — хоть и фиговые.

А вот с карбидом сложнее.

Химическую промышленность даже Техноложке возродить не под силу, увы.

Иван вытянул пакет, кое-как развязал узел. Сначала пальцы срывались, чертовы перчатки. Но потом все же справился. Так, дальше просто.

Заправляем лампу. Иван насыпал карбида (от влажных перчаток тот сдавленно шипел и плевался) в бачок лампы, отрегулировал подачу воды. Тихое, но яростное шипение. Началось.

Он щелкнул зажигалкой. Язычок пламени. Вдруг ацетилен разгорелся так ярко, что Иван неволей отшатнулся. Черт.

Быстрый взгляд на щупальца. Теплый и яркий свет заставил их замереть на месте, потом они снова начали двигаться.

Ну, теперь в темпе.

Держа лампу в одной руке, пакет с карбидом в другой, Иван перебежал к краю платформы. Пригнулся. Полупрозрачные щупальца выходили из-за угла примерно в метре над его головой. Каски нет, руку не освободишь.

Бламц, вжик.

Иван обернулся. Щупальце добралось до каски с диодом и теперь волочило ее по гранитному полу. Каска скрежетала. Только не сломай, сука.

Держа лампу в левой руке, Иван лег на платформу и высунулся из-за угла.

Ну, ни фига себе.

В первый момент он даже решил, что это опять галлюцинация. Нечто похожее Иван видел в последнюю вылазку с Косолапым на поверхность, когда они специально вышли к морю, чтобы посмотреть — что там.

И на берегу лежали останки.

Тогда они прошли по набережной совсем немного, в воду зайти так никто и не рискнул. Кроме Косолапого, но тот всегда был безбашенным.

И везучим. Он выбрался из черных волн, набегающих на гранит, позади него гавань резали плавники; вдалеке, у дамбы, в темной воде, разбрызгивая светящиеся брызги, билось что-то огромное. То ли кого-то ели, то ли с кем-то совокуплялись. Иван вспомнил ослепительно белую, словно прорезавшую полумесяцем темноту, улыбку Косолапого. Везунчик.

А на обратном пути оказалось, что Косолапый свое везение исчерпал.

Иван смотрел на вытянутое, метра два, два с половиной длиной, обтекаемое, как у подводной лодки, тело — сквозь прозрачную кожу были видны внутренности: зеленоватые жабры, бледно-розовый нервный узел (мозг?), желтоватое сплетение кишок. Такая выставка-разделка. Волна омерзения нахлынула на Ивана. Из пластиковой твари тянулись десятки тонких щупалец, которые непрерывно шевелились. Выглядело это так, словно кто-то заварил кипятком большую (очень большую) тарелку китайской лапши, а потом выплеснул в лужу.

Дядя Евпат рассказывал: в океане на большой глубине, где нет света, живут прозрачные рыбы.

Тогда за каким чертом сюда, в метро, занесло эту глубоководную мразь? Мы-то тут понятно зачем, а этим что надо?! Нашли себе Ноев ковчег, сволочи.

Огромные розовые глаза по обе стороны головы смотрели невозмутимо. Как Ивану показалось, даже с иронией.

Когда на тварь упал свет карбидки, там словно плеснули кипятком. Все зашевелилось. Щупальца взвились вверх и в стороны, ища обидчика.

Тварь лежала в мутной воде, возвышаясь на половину корпуса. Иван подумал: вот, черт. И, размахнувшись, швырнул мешок с карбидом поближе к твари. Мешок в полете раскрылся, карбид полетел в воду — плюх, пш-ш-ш, забулькало, зашипело, словно это гигантский бульон. Повалил пар, закрывая тварь от взгляда Ивана.

Иван подался назад. Если ацетилена соберется достаточно, то даже искры хватит, чтобы все вспыхнуло.

Или даже взорвалось.

Но хватит ли для этого карбида? К черту! Иван перекатился в сторону, уклоняясь от щупальца. Сзади шипело и булькало. Сейчас? Нет, еще чуть-чуть.

Иван вскочил, держа карбидку в руке. Бросился к каске — перескочил по пути через щупальце, подхватил каску. Блин. И раз! Он прыгнул к колонне, поскользнулся. Да что ж такое… Успел выставить колено и устоял, не выронил лампу. Коленная чашечка выстрелила болью. Иван повернулся туда, откуда валил густой ацетиленовый пар-дым.

В следующее мгновение его схватили за плечо.

М-мать.

Ощущение такое, словно мышцы проткнули раскаленным прутом. Иван рванулся, лязгнуло — автомат упал на пол. Щупальце сократилось и ударило Ивана спиной об колонну. Потом начало неторопливо вжимать в мрамор.

Иван посмотрел на свою руку с лампой, потом на щупальце.

— Мои любимые конфеты, — сказал он щупальцу. — Слышишь? Бато-ончики.

Иван отклонился назад, высвободил руку и рывком, падая всем весом вперед, на колени, бросил карбидку в пасть тоннеля. Н-на!

Щупальце перехватило его поперек груди, сжало.

В голове словно вспыхнул разряд, черная волна удушья поднялась от груди. Разбитая Приморская перед глазами покачнулась. Врешь, не возьмешь. Звуки отдалились.

В гудящей, пульсирующей тишине Иван видел, как летит лампа — красиво, плавно, по пологой дуге. И как она начинает падать туда, на пути. Иван прикрыл глаза. Вот и все.

Вспышка.

В следующее мгновение в лицо Ивана плеснули кипятком.

Когда он открыл глаза, все было кончено. В воздухе висел дым. В ушах звенело. В груди была такая боль, словно по Ивану прошлись кувалдой.

Иван опустил голову. Оторванное щупальце продолжало изгибаться у его ног. Тьфу, ты, зараза живучая!

Он стянул противогаз с лица, судорожно вдохнул. Вонь Приморской ударила в нос с такой силой, словно врезали кулаком. На языке был привкус горелой резины. Иван поморщился, сплюнул. Ощупал себя. Руки-ноги целы, остальное тоже… хм, на месте. Горело лицо и в висках глухо стучало.

Иван огляделся.

Фонарь на каске все еще работает. Значит, пара минут в запасе у него есть. Иван перешагнул через щупальце, быстро, чтобы не вдохнуть угарного газа, наклонился и вынул из лужи каску. Рядом нашел свой автомат. Выпрямился, вдохнул. Надел каску. Открыл затвор «ублюдка», вынул патрон из ствола, слил воду. Считай, автомат нужно чистить заново, а патроны сушить. Хорошо, «калаш» штука неприхотливая — стрелять и так можно. Иван на всякий случай заменил магазин. Передернул затвор и поставил автомат на предохранитель.

Твою мать! Этот полупрозрачный урод стоил ему карбидки. И диод вот-вот сдохнет.

Быстрее.

Иван заглянул за угол. Опаленный потолок, почерневшие мраморные плитки, выгоревший мох. Вода слегка парит. От прозрачной гниды осталось вареное обугленное месиво — еще бы, температура вспышки за тысячу градусов. Ацетиленовой горелкой металл можно резать. Иван не стал останавливаться, чтобы не терять время. Быстро прошел по краю платформы. Справа в стене — заржавевшая дверь с надписью «В2-ПIIА». Иван поднял автомат и потянул дверь на себя… Вж-ж-жиг — унылый скрип ржавого железа.

Чисто.

Иван перешагнул порог. Раньше здесь была комната отдыха персонала станции, потом ее приспособили под комендантскую. В глубине, боком к стене, стоял перекошенный от сырости канцелярский стол с конторкой. Пачка старых журналов, покрытых плесенью. В другое время Иван рассмотрел бы их внимательнее, но времени нет. Луч фонаря двинулся дальше. На стене табличка «МЕСТО ДЛЯ КУРЕНИЯ». Дальше! Серые шкафы вдоль стены… стеллаж…

Вот он, тот ящик — металлический, скорее всего, для средств ГО. Обшарпанный зеленый металл. Иван попробовал открыть — не поддается, приржавело; прикладом сбил защелку, заглянул…

Все-таки он не ошибся.

Наконец-то. Иван опустил руку в ящик и вынул то, что там находилось. Потом долгих десять секунд смотрел на находку, забыв про догорающий диод.

Она была прекрасна.

Глава 2

Подарок

Когда до блокпоста Василеостровской осталось всего ничего, метров пятьдесят, батарейки сдохли окончательно. Перед глазами мерцали яркие пятна. Шагая в полной темноте, Иван ориентировался на желтый огонек дежурного освещения станции. Сапоги плюхали по мелкой воде, шаги отдавались эхом.

Заметили его поздно, хотя он и не скрывался. Заснули они там, что ли?

— Стой, кто идет! — и сразу врубили прожектор.

В следующее мгновение Иван пригнулся, прикрывая глаза локтем и чертыхаясь сквозь зубы. Сдурели совсем?! Раскаленный до хруста стекла, прожекторный белый луч, казалось, вскрывал тело, как консервным ножом.

— Свои! — крикнул Иван. Он загривком чувствовал, как повернулся в его сторону пулемет, закрепленный на тяжелом, сваренном из труб, станке; как металлически лязгнул затвор, вставая на боевой взвод.

Луч уничтожал. Иван прикрыл глаза, как мог, руками и повернулся к прожектору спиной, но безжалостный свет, казалось, пронизывал тело насквозь. Сквозь одежду, кожу, мышечные волокна, кровяные тельца, кости и прочие анатомические подробности добирался до глаз. Под веками пылало и горело.

— Ща стрельну! — крикнули от пулемета. Голос надорванный, почти на истерике. Такой «сейчас сорвусь» голос. Опять Ефиминюк дежурит, понял Иван. Блин.

— Отставить! — Иван перешел на спокойный командирский тон. — Пароль! Слышите? Пароль: свадьба!

Пауза.

За это мгновение Иван, покрывшийся холодным потом, десять раз успел решить, что Ефиминюк его все-таки пристрелит. Самое время. Везет мне, как… Просил же, подумал Иван в сердцах, не ставить психов в дозоры. «Людей не хватает, Иван, сам понимаешь…» Так, кажется, говорил Постышев? Угу. Если меня этот идиот накроет очередью, людей у нас будет хватать капитально. Все дыры закроем… моими окровавленными останками. Пулемет НСВ 12.7 миллиметров, такие на армейских блокпостах стояли. Оттуда, в общем-то, и сняли его. Пуля со стальным сердечником любую кость перешибает за милую душу.

— Пароль: свадьба! — крикнул Иван еще раз, уже не надеясь, что его услышат.

Молчание.

— А кто идет? — спросили оттуда наконец.

— Жених идет! — ответил Иван.

Еще заминка. Потом негромкий «клац!». Пулемет сняли с боевого взвода.

— Иван, ты шо ли?

Иван хотел выматериться в голос, но сил уже не было, да и злобы тоже. Ответил просто:

— Я.

— Тю! — сказали с блокпоста.

Вот тебе и «тю».

— Выруби свою лампочку, я тут ослепну сейчас!

Вымокший, в желтой глинистой грязи с головы до ног, Иван дотопал до блокпоста и оглядел вытянувшегося Ефиминюка.

— Кто старший дозора? Почему один?

— Так это… — сказал Ефиминюк. — Я это…

— Кто старший? — повысил голос Иван.

Ефиминюк замялся, начал прятать глаза.

— Сазонов набольший, — признался наконец. — Ты уж звиняй, командир, за пулемет. Да я ж не со зла. А Сазонов, он здесь был… тильки его позвалы на полминуты.

Так. Сазонов, значит.

— Кто позвал?! — резко спросил Иван.

— Да я шо, крайний? Не знаю.

— Распоясались, — сказал Иван. — Ничего, я с вами разберусь.

Он отодвинул Ефиминюка в сторону, перелез через мешки с песком. Пошел к свету. Василеостровская станция закрытого типа, поэтому на ночь все двери запирались, кроме двух — одна ведет на левый путь, другая — на правый. Иногда выставляли дозор и на служебную платформу, которая находится дальше в сторону Приморской — но не всегда. Это когда в Заливе начинался «сезон цветения» — и всякая хрень лезла из туннеля только успевай нажимать на спуск.

Сегодня же обычный дозор, контролирующий туннель, облажался. Это называется Феномен Бо — на жаргоне диггеров. Когда косяк допускает тот, от кого этого никак не ожидаешь. Ошибка резидента.

Сазонов — ты же битый волчара, ты-то как умудрился? Расслабились, блин.

Василеостровская никогда не относилась к очень красивым станциям, как, например, та же Площадь Восстания, где высокий свод, тяжелые бронзовые светильники, колонны с лепниной и роскошная, «сталинская» отделка зала. «Васька», как называют станцию фамильярные соседи с Адмиралтейской и Невского — станция аскетичная и суровая, готовая выдержать голод, холод, атаку тварей и спермотоксикоз защитников. Чисто питерская станция-крепость.

Иван поднялся на платформу через единственную открытую дверь. Остальные на ночь закрывались — во избежание. Еще на подходе к станции он услышал гул вентиляции. Это гудели фильтры, нагнетавшие воздух с поверхности. Василеостровская давно утратила центральное освещение (таких станций в метро осталось то ли три, то ли вообще одна), но системы фильтрации воздуха и насосы откачки грунтовых вод здесь все еще работают. Хотя и стоит это недешево.

«Мазуты» с Техноложки дорого берут за свои услуги.

А куда денешься?

Зато туннели почти сухие. И есть чем дышать даже на закрытой на ночь станции.

Неяркий свет дежурных лампочек с непривычки заставил Ивана зажмуриться. Теперь, куда бы он не посмотрел, всюду скакали цветные пятна.

На станции была ночь. Основные светильники, которые питались от дизель-генератора, стоящего в отдельной дизельной, на ночь выключались. Работали лишь лампочки дежурного освещения, запитанные от аккумуляторов — китайские елочные гирлянды, протянутые над дверными проемами. Поэтому ночью станция становилась уютней. Хорошее время.

Кашель, храп взрослых, сонное дыхание малышни — и красные, синие, желтые мелкие лампочки.

Иван прошел по узкому проходу между палатками, закрывавшими большую часть станции. Это была центральная улица Василеостровской, ее Невский проспект, существовавший только ночью. Днем палатки убирали, сворачивали, чтобы освободить место для работы, а по выходным и праздникам: для развлечений. В южном торце станции, за железной решеткой, возвышались видимые даже отсюда ряды клеток — мясная ферма. Иногда оттуда доносился резкий звериный запах.

В отдельной палатке спали дети, начиная с четырех лет. Детский сад.

Иван шел мимо вылинявших, залатанных палаток, слышал дыхание, кашель, хрипы, иногда кто-то начинал бормотать во сне, потом поворачивался на бок. Старая добрая Василеостровская.

Завтра освободят всю платформу и поставят столы. Завтра станция будет гулять. И осталось до этого — Иван повернулся и посмотрел на станционные часы, висевшие над выходом к эскалаторам… Красные цифры переключились на четыре двадцать три. Еще три часа.

Долго он провозился. Иван шагал и иногда ему мерещилось, что он проваливается вглубь гранитного серого пола. Он поднимал голову и просыпался.

Спать.

Но для начала следует сдать снаряжение и умыться.

— Где ты был? — Катя, заведующая снаряжением и медчастью Василеостровской, сузила глаза.

— Хороший вопрос. А что, не видно? — поинтересовался Иван, расстегивая «алладин». Костюм химической и радиационной защиты Л-1 штука ценная, без нее в некоторых местах не сделаешь и шагу. Особенно, если тебе хоть немного дорого то, что у тебя ниже пояса.

— Еще бы не видеть. Весь перепачкался, хуже гнильщика.

Иван закончил с «алладином», бросил его в металлический бак для санобработки. Стянул и туда же положил изгвазданные резиновые сапоги. Теперь портянки. Иван размотал их и отшатнулся. Ну и запах. Распаренные ноги на воздухе блаженно ныли, словно не могли надышаться. Иван бросил портянки в бак и поскорее закрыл его крышкой. Все.

— Где же тебя носило? — спросила Катя, пропуская его вперед. Невыспавшаяся и раздраженная, она была еще красивее. Точнее, красивой она становилась всегда, когда злилась.

— А ты как думаешь?

Теперь сдать снаряжение под роспись. Часть вещей — личное имущество Ивана, остальное являлось собственностью общины. Он начал стягивать тонкий свитер через голову, охнул, схватился за правый бок. Чертова фигня! Иван скривился, застыл от боли. Похоже, все-таки ребра. Катя тут же бросилась на помощь, помогла снять свитер. Женщины, подумал Иван. Вы так предсказуемы…

Все бы вам котят спасать. Или тигров.

— Ты с кем подрался? — спросила Катя, бесцеремонно ткнула пальцем в грудь, прямо в кровоподтек. Блин. Иван застонал сквозь зубы. — Что, болит? — спросила Катя с плохо скрытым садизмом в голосе.

— Нет.

— А так?

От следующего тычка Иван согнулся, воздух застрял где-то между лопаток. Он замычал, помотал головой.

— Ага, — сказала Катя. — Хорошо. Будем лечить. — она вернулась с тазиком и марлей.

Иван выпрямился, открыл рот. Катя уперла руки в бока, вскинула голову:

— Если ты сейчас скажешь это свое идиотское «бато-ончики», я тебя под башке двину… вот этим тазиком, понял?!

Когда с обработкой ран и ссадин было покончено, Катя ушла выплеснуть таз. Потом вернулась и принесла Ивану воды напиться. Он единым махом осушил граненый стакан, сразу еще один — стало лучше. Катя уже не выглядела такой злой. Пока Иван умывался, она достала из мешка чистую смену одежды. Положила ее на койку рядом с Иваном, выпрямилась, спросила небрежно, словно невзначай:

— Значит, завтра?

— Ты красивая, — сказал Иван. Катя посмотрела на него. — И очень умная. И у нас действительно могло что-то получиться.

— Но не получилось, — Катя выдохнула легко. — Обними меня напоследок, Одиссей.

Иван покачал головой.

— Не могу. Прости.

— Почему?

Он дотронулся до ее волос, отвел темную прядь с лица. Улыбнулся одними глазами.

— Я почти женат. Наверное, это глупо, как думаешь? — он взял ее за подбородок и поднял ей голову. Посмотрел в глаза. — Это глупо?

— Нет, — сказала Катя. — Ты, сукин ты сын. Ты счастливчик. Ты должен в ногах у нее валяться и бога благодарить за нее, придурок чертов! Понял?!

— Да.

В темноте за стеной они слышали храп. Фонарики над входом переключились на другой свет — таймер сработал. Теперь палатка была залита красным светом — словно наполнена кровью.

— Ты моя царица Савская. Моя Юдифь.

— Льстец, — сказала Катя. — Ты хорошо изучил библию, я смотрю, — Катя отвернулась, начала перебирать инструменты. Взяла эластичный бинт. — Подними руку.

— Я хорошо запоминаю истории про женщин.

Катя улыбнулась против воли. Закончила перематывать его ребра, закрепила узел. Снова загремела бачком с инструментами. В палатке установилась странная, напряженная тишина.

— А она? — спросила Катя наконец.

— Что она?

Катя остановилась и посмотрела на него.

— Кто она тебе? По библии.

— Моя будущая жена, — ответил Иван просто.

Катя то ли всхлипнула, то ли подавилась — Иван толком не понял. Она отошла на секунду и вернулась с баночкой. Желтая застывшая мазь.

— Повезло тебе, придурок. Ну-ка, подними голову!

Он поднял голову. Увидел в Катиных зрачках белый силуэт убегающего в тоннель тигра… Моргнул. Показалось. Катя наклонилась и начала мазать ему лоб вонючей холодной мазью. От ее дыхания было щекотно и смешно.

В следующее мгновение Катины губы оказались совсем близко.

— Иван, смотри, что я добыл!

Пашка ворвался в палатку. Замер. Иван с Катей отпрянули друг от друга. Пашка прошел между ними, с грохотом поставил бочонок на стол, повернулся. Неловкая пауза. Пашка оглядел обоих и сказал:

— Что у тебя с рожей?

— Стучать надо, вообще-то! — сердито сказала Катя, — Павел блин Лександрыч.

Пашка только отмахнулся.

Иван поднял руку и потрогал лоб. Болит. Странно, вроде маской противогаза было закрыто, а поди ж ты.

— Обжегся.

— Че, серьезно? — Пашка смотрел на него с каким-то странным выражением на лице — Иван никак не мог сообразить, с каким. — И как это вышло?

Рассказывать целиком было долго.

— Ну… как-как. Карбидка рванула, — сказал Иван чистую правду. — Вот и обожгло.

— Серьезно? — Пашка притворно всплеснул руками. — А-афигеть можно. Ты с ней что, целовался что ли? С карбидкой?

— Пашка! — прошипела Катя.

— А что Пашка? — изобразил тот недоумение. Иван давно заметил, что эти двое терпеть друг друга не могут — еще с той поры, когда он с Катей закрутил роман. Интересно, что когда он познакомился с Таней, Пашка почему-то успокоился… Вообще-то, знал Иван ее давно, но как-то все внимания не обращал. Идиот. А тогда, после нелепой смерти Косолапого…

К черту.

Иван встал, потрогал эластичный бинт, перетягивающий ребра. Бинт был желтый, старый, не раз стиранный. Общество, блин, вторичного потребления! Так назвал это профессор Водяник? Еще он рассказывал: раньше, в средние века, при монастырских больницах хранились бинты со следами старой крови и гноя, застиранные чуть ли не до дыр. Ими, мол, еще святой Фома или кто-то там лечил раненых. К язвам прикладывал. М-да. А выбросить нельзя, потому что руки святого касались, бинты теперь исцеляют лучше…

Водяник говорил, что святость все-таки передается хуже, чем микробы.

А то мы бы все уже в метро с нимбами ходили.

Иван встал с койки, прошел к большому зеркалу с выщербленными краями, что стояло на столе. Оглядел себя. Синяк на груди, действительно, замечательный. И красная полоса на лбу тоже ничего. Иван повернул голову — вправо, влево. Как раз для завтрашней церемонии.

Диалог за его спиной перешел в прямую схватку.

— Паша, к твоему сведению, — говорил Пашка язвительно. — С карбидками не целуется. Потому что у него — что?

— Что? — спрашивала Катя, злясь.

— Диод! Честный диггерский диод. А не какая-нибудь карбидка-потаскушка!

Катя замерла. Лицо бледное и чудовищно красивое. Медуза Горгона, дубль два.

— Па-ша, — сказал Иван раздельно. — Выйди, пожалуйста.

— Я что…

— Выйди.

Когда Пашка вышел, Иван вернулся к койке. Не стесняясь наготы (перед Катей? смешно), быстро сбросил штаны, что надевал под «химзу», натянул чистые. Сунул руки в рукава рубашки, начал застегивать пуговицы. Посмотрел на упрямый затылок Кати, опять загремевшей своими банками-склянками. Красивая шея. Закончив с пуговицами, Иван встал. От усталости в голове тонко звенело. Такой легкий оттенок поддатости, словно намахнул грамм пятьдесят спирта.

— Готов? — спросила Катя, не оглядываясь.

— Да, — сказал Иван. Подошел к ней. — Не обижайся на Пашку.

— Не буду. Он прав. Я шлюха.

— Пашка дурак, — сказал Иван. — У него все — или черное, или белое.

— У меня тоже. Дала, не дала, так что ли?!

Она повернулась к Ивану, вцепилась в край стола — так что побелели пальцы.

— Не так, — Иван поднял руку, дотронулся до Катиной щеки, провел вниз. Почувствовал, как она дрожит. — Ты хорошая. Пашка тоже хороший, только дурак.

— Почему я такая невезучая, а? — она смотрела на него снизу вверх, словно действительно ждала, что Иван ответит.

Иван вздохнул. Не умею я утешать.

— Брось, — сказал он. — Ну… хватит. Твоя судьба где-то рядом, Пенелопа. Я уверен.

Она хмыкнула сквозь слезы.

— Придурок ты, Одиссей. Бабья погибель. Это я сразу поняла, как только ты на станции появился.

К черту правила! Иван протянул руку, обнял Катю за талию, притянул к себе. Прижал крепко, чувствуя какую-то опустошающую нежность. Это все равно остается — сколько бы времени не прошло.

— Все. Будет. Хорошо.

— Красивый ты, — сказала Катя развязно. — А Таня твоя молодец. Другие все суетились, а она себе королевой. Молодец. Так и надо. Вот ты и попался. — она вдруг сбросила эту манеру. — Смотри. Будешь Таньке изменять — я тебе сама яйца отрежу. Вот этими самыми ножницами. Понял, Одиссей?

— Понял, — сказал Иван. Прижал ее и держал крепко, чувствуя, как уходит из Катиного тела дрожь. Ее груди уперлись ему в солнечное. Иван выдохнул. Женщины. Голова слегка кружилась — от усталости, наверно. Красный свет казался чересчур резким.

Все, пора на боковую. Только…

— Знаешь, зачем я ходил… — начал Иван.

Тут в палатку вошел Пашка. Не глядя на них, угрюмо прошествовал к столу, поднял бочонок с пивом, буркнул «звиняйте, забыл». И вышел в дверь мимо остолбеневших бывших любовников.

— Ну п…ц, — сказал Иван, глядя вслед исчезнувшему за порогом другу.

Катя посмотрела на него, на его растерянное лицо и вдруг начала хохотать.

Иван вышел из медчасти, забрав только сумку и автомат. Все остальное снаряжение осталось там — для санобработки. Иван поморщился. От сумки ощутимо воняло жженой резиной. Сейчас бы раздобыть воды, умыться, почистить автомат и спать. Впрочем, лучше бы сразу спать. В глазах резь, словно от пригоршни песка. Тяжесть в голове стала чугунной и звенящей, как крышка канализационного люка.

Впрочем, еще одно дело.

— Пашка! — начал Иван и осекся. Рядом с палаткой уже никого не было. Обиделся, наверное.

— …в некотором роде это ответ на знаменитое высказывание Достоевского: широк русский человек, широк! Я бы сузил.

Иван остановился, услышав знакомый голос.

Выглянул из-за угла. Возле искусственной елки, увешанной самодельными игрушками и даже парой настоящих стеклянных шаров, сидела компания полуночников. Дежурную гирлянду на елке не выключали — цветные диоды энергии жрали минимум, а света для ночной смены вполне хватало. И посидеть, покурить и почитать. И даже перекусить, если придется.

— Вот что получается. Мы сузили свой мир, — говорил старый. — До этого жалкого метро, до живых — пока еще! — станций. А ведь это конец, дорогие мои. На поверхности нам жизни нет и, боюсь, больше не будет. Так называемые «диггеры» — самая у нас опасная профессия после…

— После электрика, — подсказали из темноты.

— Совершенно верно, — сказал Водяник. — После электрика.

У профессора бессонница, поэтому Иван не удивился, застав его здесь — у елки было что-то вроде клуба, куда приходили все, кому не спалось. Бывает такое — подопрет человека. И надо бы спать, а душа неспокойна. Один выпивает тайком, другой ходит к елке, песни орет и байки слушает. Впрочем, пообщаться с Водяником в любом случае стоило. Ходила шутка, что столкнувшись с профессором по пути в туалет, можно ненароком получить среднее техническое образование.

А еще ходила шутка, что анекдот, рассказанный Водяником, вполне тянет на небольшую атомную войну. По разрушительным и необратимым последствиям.

Профессор не умел рассказывать анекдоты, хотя почему-то очень любил это делать.

— Расскажите про Саддама, Григорий Михалыч! — попросил кто-то, Иван не рассмотрел кто. Про Саддама Великого Иван слышал. Впрочем, про него все слышали.

В самом начале, когда все случилось, и гермозатворы были закрыты, люди впали в оцепенение. Как кролики в лучах фар. А потом кролики начали умирать — выяснилось, что открыть гермозатворы нельзя, автоматика выставлена на определенный срок. Тридцать дней. То есть, Большой П все-таки настал. Радиации на поверхности столько, что можно жарить курицу-гриль, прогуливаясь с ней подмышкой.

Вот тут людей и накрыло.

Дядя Евпат рассказывал, что прямо у них на глазах один большой начальник, он сидел в плаще и шляпе, держа в руках портфель — дорогой, из коричневой кожи — этот большой начальник сидел-сидел молча, а потом достал из портфеля пистолет, сунул в рот и нажал спуск. Кровь, мозги — в разные стороны. А люди вокруг сидят плотно, народу много набилось, не сдвинутся. Всех вокруг забрызгало. И люди как начнут смеяться, — рассказывал дядя Евпат. — Я такого жуткого смеха в жизни не слышал. Представь, сидит мужик без половины башки, даже упасть ему некуда, а они ржут. Истерика, что ты хочешь. Вот такая комедия положений…

— Самое странное, — рассказывал Евпат дальше. — Я много смертей повидал, но эту запомнил почему-то. Помню, он спокойный был. Не нервничал, не дергался, только на часы смотрел. Как автомат. Посмотрит сначала на часы, потом туда, где дверь «гермы» — и дальше сидит. Я вот все думаю — чего он ждал-то?

Что это окажется учебная тревога?

Если так, он был не единственный, — сказал Евпат. — Я тоже надеялся, что это учебная тревога.

Когда прошли тридцать дней, началась депрессия и паника. Все степени, что бывают, когда пациенту объявляют смертельный диагноз, и начинается по списку: сначала отрицание, затем поиск выхода, раздражение, гнев, дальше слезы и принятие неизбежного конца. Вручную открыли аварийный выход, отправили наверх двух добровольцев. Они не вернулись. Отправили пятерых. Один вернулся и доложил: наверху ад. Счетчики зашкаливает. И помер — лучевая. Поднесли к телу дозиметр — он орет как резаный. И тогда началась стадия гнева, раздражения и слез.

Хаос начался.

— …хаос начался. И в этот момент на сцене появляется Саддам, — сказал Водяник. — Стоит признать, у него было великолепное чувство времени. Великим его потом прозвали, а до Катастрофы он был то ли сантехником, то ли прорабом на стройке… гонял узбеков, м-да… то ли вообще отставным армейским капитаном — история о том умалчивает. Несомненно другое: бывший капитан взял в свои руки метро — и крепко взял, не шелохнешься… И когда он приказал вновь закрыть затворы, приказ был выполнен…

Ба-даммм. Ноги подогнулись.

Иван вдруг понял, что если не пойдет к себе, то заснет прямо здесь, на голом полу.

— В «Монополию» играть будешь? — услышал Иван за тканевой стеной палатки громкий шепот. — Чур, я выбираю!

— Тихо вы, придурки. Фонарь у кого?

В большой палатке для подростков, где они ночевали все вместе, ночь явно тоже была нескучная. Им вроде положено без задних ног? Иван покачал головой. Самый здоровый и крепкий сон у меня был как раз в этом возрасте. А еще я мог двое-трое суток подряд не спать. И быть в отличной форме.

Попробуй сейчас такое. Вот, ночь только на ногах, а голова уже чугунная. Вырубает на ходу.

Иван пошел было к южному торцу станции, но вдруг услышал:

— Стоять! Пароль!

Мгновенная оторопь. Иван резко повернулся, приседая. Схватился за автомат…

— Спокойно, — сказал Пашка, улыбаясь нагло, как танк. — Свои.

Бух, сердце. Бух.

— Пашка, это уже ни в какие ворота! — Иван опустил «калаш», выпрямился. От прилива адреналина болело в груди, дышать стало трудно. — Блин.

— Ну и видок у тебя, — Пашка улыбался, сидя на полу. Бочонок с пивом стоял рядом с его ногой — хороший, кстати, бочонок, примечательный. Иван присмотрелся. Белый глиняный, литров на пять-шесть. С вылинявшей наклейкой, но еще можно разобрать надпись и рисунок. Ko: lsch, прочитал Иван. Немецкое. И где Пашка его раздобыл? Двадцать лет выдержки — для вина и то много, а для пива так вообще.

— Какой?

— Ну такой… жениховский, — сказал Пашка. — А я тебя искал, между прочим. Целый вечер по станции мотался, спрашивал — никто тебя не видел. Сазон тоже говорит, что не видел. А ты вон где был.

Иван помолчал.

— Я на Приморскую ходил, — сказал наконец.

— Да ну? — Пашка мотнул упрямой головой. — Че, серьезно? — внимательно посмотрел на Ивана. Пауза. — Ты за подарком мотался, что ли? Во дает. Ну, не тяни, показывай. Нашел?

Кое-что нашел, подумал Иван. И подарок тоже.

— Нашел-нашел. Завтра увидишь. Нечего тут.

— Сволочь! — Пашка вскочил. — Я для него… а он! — вспомнив, что сделал «он», Пашка снова помрачнел. — Да-а. Ты когда определишься, кто тебе нужен?

— Я уже определился, — сказал Иван.

— Я видел, да.

Иван дернул щекой.

— Пашка, давай без этого. Мне и так хреново… — сказал он и спохватился. — А… черт…

— Понятно, — протянул Пашка. — Эх ты. Будь я на твоем месте, я бы твою Таню на руках носил… Вот скажи: зачем тебе эта Катька? У тебя все на мази, нет, ты все рвешься испортить. Че, совсем дурак?!

— Что-то, я смотрю, тебя эта тема сильно трогает.

Пашка выпрямился.

— Да, сильно. Смотри, обменяешь ты золото на банку протухшей тушенки.

— Па-ша.

— Что Паша?! — Пашка взорвался. — Думаешь, приятно видеть, как твой лучший друг себе жизнь портит?!

— У нас с Катей ничего нет.

— Точно. Я прямо в упор видел, как у вас там ничего нет!

— Это было прощание. — Иван помедлил. — В общем, не бери в голову.

Пашка несколько мгновений рассматривал друга в упор, потом вздохнул.

— Подарок-то покажешь? — спросил наконец.

Иван усмехнулся. Открыл сумку, сунул руку и вытащил то, зачем лазил на Приморскую. Пашка осторожно принял находку из рук в руки.

— Ух, ни фига себе. И не высохло ведь?

— Ага, — сказал Иван. — бывает же. Как тебе?

Пашка еще повертел, потом сказал:

— А-хренеть. Я тебе серьезно говорю. Это а-хренеть. Держи, а то разобью еще, ты меня знаешь.

На ладони у Ивана оказался стеклянный шарик. Выпуклый стеклянный мир, наполненный прозрачным глицерином. В нем на заснеженной поляне возвышался домик с красной крышей и с трубой, вокруг дома маленькие елочки и забор. Иван потряс игрушку. Бульк. И там пошел самый настоящий, белый, пушистый снег.

Снежинки медленно падали на крышу домика, на елки, на белую снежную равнину вокруг.

— Думаешь, ей понравится? — Иван посмотрел на Пашку, сидящего с лицом задумчивым, как с сильнейшего перепоя.

— Что? — Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. — Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок.

Металлическая решетка с железными буквами «ВАСИЛЕОСТРОВСКАЯ» отделяла жилую часть платформы от хозяйственной. Анодированный металл тускло блестел. Иван толкнул дверь, кивнул охраннику, долговязому, лет шестнадцати, парню:

— Как дела, Миш?

— Отлично, командир. — на поясе у Миши была потертая кобура с «макаровым». Наследное оружие — мишин отец служил в линейном отделе милиции, когда все случилось. — Да ты проходи.

Вообще-то Кузнецову он был никакой не «командир». Парнишка из станционной дружины, а Иван командует разведчиками — но поправлять парня не стал. У каждого должна быть мечта. Менты — это каста. Как и Ивановы диггеры.

— Таня здесь?

— Не знаю, командир, — почему-то смутился Кузнецов. — Я только заступил…

Иван кивнул: ладно.

Мясная ферма.

Ряды клеток уходили под потолок станции. Деревянные, металлические коробки, затянутые ржавой сеткой-рабицей. В воздухе стоял душный сырой запах грызунов, несвежих опилок и старого дерьма. Иван прошел между рядами, оглядываясь и приветствуя знакомых заключенных. В постоянном хрупаньи, шебуршении, посвистывании и чавкании было что-то стихийное. Мы жрем, а жизнь идет. Не представляю, как это — быть морской свинкой, подумал Иван. В этих клетках места почти нет, живут в тесноте, едят и гадят. Мрак.

Сидя в отдельной клетке, сделанной из белой пластиковой коробки с красной надписью Quartz grill, на Ивана смотрел откормленный, пятнисто-белый морской свин. Иван достал припасенный пучок водорослей и сунул в ячейку решетки.

— Привет, Борис. Как сам?

Свин перестал хрюпать и посмотрел на Ивана. Блядь, еще ты на мою голову, читалось в маленьких выпуклых глазах. Свин был однолюб и пофигист.

Свин любил только Таню и пофигистически жрал все, что принесут остальные.

Типичный представитель мужского рода, да.

— Таня, — позвал Иван. — Ты здесь?

— Таня? — позвал Иван вполголоса. — ты здесь?

Сквозь хрупанье и шебуршение морских свинок голос вряд ли пробьется. Иван прошел между рядами, вышел к рабочей выгородке. Здесь стоял стол, на нем Таня заполняла планы и графики, вносила в учетную книгу привесы и надои — или как они называются? Рядом были составлены мешки с кормом: высушенная трава, водоросли, обрезки ботвы, остатки еды и прочее, что лихие грызуны могли взять на зуб. А могли они многое.

Дальше, за фанерной стенкой, начиналась Фазенда, всегда залитая светом ламп дневного света — теплицы, дачное хозяйство Василеостровской. Оттуда шел влажный земляной запах и вились мошки, вечные спутники земледелия. За стенкой начиналась владения Трандычихи, там росли морковь, капуста, картошка, лук, щавель и даже салат-латук. И одно лимонное дерево — предмет зависти соседей с Адмиралтейской.

Пищевые ресурсы.

Очень удобно — отходы грызунов на удобрения, отходы растений (и сами растения) морсвинам на прокорм.

А морсвинов понятно куда — на сковородку и в котел.

Добро пожаловать. Ням-ням.

Раньше пробовали приспособить тоннели для расширения Фазенды, но не смогли справиться с проблемой крыс — пищевые, блин, террористы. Даже железо грызут. Да и с электричеством оказалась проблема — не хватало, ресурс генератора не тот.

Так что в вентиляционном тоннеле теперь выращивали шампиньоны и черные грибы. Они темноту любят. Грибные грядки рядами нависали в темноте — жутковатое место, если честно. Вешенки, шампиньоны, даже японский гриб шиитаке. Вкусные, конечно, но Ивану там было не по себе.

— Только представь — грибница, — говорил дядя Евпат. — Это же готовый коллективный разум. Она может на много сотен метров простираться, эта грибница, связывать тысячи и тысячи грибов в единое целое. И знаешь, что самое жуткое?

— Что?

— Мы ни хрена не знаем, о чем они думают.

Дядя Евпат. Воспоминания. Кусочки черно-белой мозаики.

Старею, опять подумал Иван. Да, отличное время я выбрал, чтобы остепениться. Завести семью. Хорошая жена, хорошая станция, хорошая работа — Постышев прочит его в станционные полковники, если не врут — что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость?

Н-да.

— Таня, ты где? — Иван вышел в тамбур между фермой и Фазендой.

На длинном столе (составлены несколько старых стульев, на них положена широкая доска) стояли старые весы, металлические тарелки блестели от вытертости. Чугунные гирьки выстроились в ряд. Здесь Таня и ее напарница взвешивали морсвинок, вели учет. Рядом стул. На нем мирно дремала пожилая женщина, седые волосы связаны в пучок. На скрип дерева она вздрогнула, обернулась…

— Иван! Фу ты, чуть сердце не выскочило…

— Доброй ночи, Марь Сергевна. Простите, что разбудил. А где Таня?

Марь-Сергевна держала руку на груди, точно боялась, что сердце вырвется и убежит.

— Не знаю, Вань, — она покачала головой. — Ох-хо-хо… В палатке, этой… где дом невесты, наверное. Ты только туда не ходи, — вспомнила Марь-Сергевна и засуетилась. — Видеть невесту в свадебном платье — к несчастью.

— Не пойду, — сказал Иван.

— Так она и спать должна уже. Ты-то чего не спишь? Да, — вспомнила она. — Она же тебя искала… и еще друг твой заходил… высокий такой…

— Ага, — сказал Иван. Сазонов? — Я слышал. Ладно, пойду спать.

— Иди, а то ты бледный совсем. Стой, — Марь Сергевна прищурилась. — Что у тебя с лицом?..

На «Василеостровской» (впрочем, как и на многих других станциях) ритуалам, оставшимся с дометрошных времен, придавали особое значение. А уж свадебный ритуал — это целая наука. Священная корова Василеостровской общины.

Век бы ее не знать.

Иван еще раз прошвырнулся по станции, но Таню не встретил. Может, действительно спит. Хотя в этом были сомнения — и очень сильные. Делать нечего, он вернулся в свою палатку. Снял с плеча автомат, убрал сумку в изголовье лежака. Так, время — на наручных часах полчетвертого утра. Спать хотелось неимоверно. Но сначала — оружие. Иван чуть не застонал. За оружием положено следить, даже если это безотказный советский «калаш». Это как чистка зубов. То есть, зубы что — потерял и живешь дальше, а без оружия ты покойник.

Так, масло. Тряпки. Шомпол. Поехали!

Он заканчивал чистку фактически в бреду. Иногда просыпался в какой-то момент и не мог сообразить — что именно делает. Запихав шомполом тряпку в дуло (зачем?!), Иван понял, что так не пойдет. Аккуратно разложил детали на тумбочке — утром, все утром — и упал, не раздеваясь. Зарылся лицом в подушку. Кайф. Спать-спать-спать. Перевернулся на спину…

Над него смотрела Таня. Иван улыбнулся. Отличный сон. Вот теперь действительно все хорошо.

— Ты где лоб обжег, оболтус? — спросила она.

— Ерунда, до свадьбы заживет, — ответил Иван автоматически. И только потом вспомнил.

— А, — сказал он. — Смешно вышло.

— Вот-вот, до свадьбы, — сказала Таня. — Ты еще не забыл? Нет? Странно. Кстати, — она мгновенно переключилась. — Ты уже померил костюм?

Блин, точно. Иван даже проснулся на мгновение.

— Конечно, — соврал он.

Про костюм он все-таки умудрился забыть. Ночь еще та выдалась, тут вообще все забудешь. Ладно, утром успею, решил Иван. Поставлю будильник на пораньше. Поспать хотя бы два часа, иначе вообще смерть.

А завтра целый день гулять. Церемония.

Вот бы, подумал Иван, проснуться, а все уже кончилось. Терпеть не могу эти ритуалы. Одно дело — гулять на чужой свадьбе, совсем другое — на своей. Это почище вылазки на поверхность.

А вспомнить хотя бы, как они тогда с Косолапым тащили дизель? Это же сдохнуть можно, как тащили…

— Ты спала сегодня? — спросил Иван.

— Конечно. — сама безмятежность. Явно врет.

— Угу. Врунишка.

— Мне надо идти, еще кучу дел надо сделать…

— Вот-вот, — сказал Иван. — Иди к своему Борису.

— Он хороший! — сказала Таня. — Почему ты его не любишь?

У всех свои недостатки, подумал Иван. Я сжигаю карбидом тварей и целую бывших, Таня балует раскормленного грызуна.

— У нас с ним вооруженный нейтралитет. Мы тебя друг к дружке ревнуем.

— Ваня, он кормовое животное!

— Нас жрут, а жизнь идет, — согласился Иван, закинул руки за голову. Угу. Черта с два она позволит съесть своего любимчика. От усталости голова кружилась. И палатка вокруг тоже кружилась. Но приятно.

— Я с тобой посижу минутку, — сказала Таня. Присела на край койки, коснулась его теплым бедром.

— Ладно, посиди минутку, — согласился Иван милостиво. Не открывая глаз, вытянул руку и положил Тане между ног. Тепло и уютно. Впервые за столько времени к нему вернулось спокойствие. Я там, где и должен находиться, подумал Иван. Зевнул так, что испугал бы крокодила. — Я не против.

— Нахал!

— Я тигра видел, — сказал Иван сквозь сон. Хотел еще что-то добавить, но уже не мог, плыл сквозь призрачные слои, проваливался сквозь подушку и пол вниз, и в сторону, и опять вниз. И это было правильно.

— Спи, — велела Таня. — Завтра трудный день…

Иван открывает глаза. В палатке темно. Он встает — на нем почему-то камуфляж и ботинки. Иван выходит из палатки и останавливается. Где я?

Платформа с рядами витых черных колонн. На стенах барельефы. На стене название станции на букву «А», но Иван никак не может его прочитать. Но главное он понимает.

Станция — другая, не Василеостровская. И здесь никого нет. Совсем никого. Пусто.

Иван идет по платформе.

У платформы стоит состав.

В одном из вагонов виден свет. Иван идет туда. Стекла выбиты, ржавые рейки обрамляют оконные проемы. По некоторым признакам можно угадать прежний цвет вагона — он синий. Сиденья раньше были обтянуты коричневой искусственной кожей. По белесым закопченным стенам вагона пляшут тени от свечей — здесь сквозняки. Ветер, пришедший из тоннелей, продувает вагон насквозь, перебирает редкие волосы на высохшем лбу мумии. Карстовые провалы глазниц. Древний пергамент, обтягивающий костяк — ее кожа. Бриллиантовая сережка в ухе — напоминает о прошлом.

На коленях у большой мумии — маленькая. Свернулась клубочком, кисти скрючены. Когда человек умирает, сухожилия высыхают и укорачиваются. Именно поэтому у большой мумии и у маленькой мумии — одинаковые вывернутые кисти. Словно они плывут по-собачьи. Еще у них одинаковые натянутые улыбки. Это тоже сухожилия. И смерть.

Большая мумия держит на острых коленях спящую маленькую.

В руке у большой мумии — толстая зажженная свеча. Пламя подергивается от сквозняка. Пальцы в потеках парафина.

Вокруг первой мумии и маленькой мумии — десятки таких же мумий. Все сиденья заняты.

Рядом с каждой большой — по одной, иногда двум маленьким.

У каждой из больших мумий в руке — по свече. Пахнет тлением и горелым парафином.

Вагон горящих свечей.

Иван заходит внутрь и останавливается.

Вагон материнской любви.

Говорят, по инструкции о бомбоубежищах, женщин с детьми до двенадцати лет запускали заранее, еще до объявления сигнала «Атомная тревога». Они имели право оставаться на самой станции или в поезде, стоящем у платформы. И они остались. Все. У Ивана комок в горле. Потом он видит то, чего не замечал раньше. Сквозь кожу мумий кое-где пробиваются серо-голубые побеги. Это похоже на проросшую картошку. Иван протягивает руку…

— Не трогай, — говорит голос.

Иван поворачивает голову. Перед ним стоит высокий старик. Глаза у старика мерцают зеленоватым огнем, как у давешнего тигра.

— Другая экосистема, — говорит старик. Смотрит на Ивана; глаза его начинают оплывать, точно свечи, стекают по щекам парафиновыми дорожками. — Понимаешь? По… — лицо старика вздрагивает и проваливается куда-то внутрь…

— Меркулов!

Его трясли за плечо. Иван открыл глаза, чувствуя невероятный, чудовищный испуг. Проспал.

— Проспал?! — он вскинулся. В голове застрял мокрый тяжелый кирпич. По ощущениям, Иван вообще спал не больше минуты. Его затрясло. — Где? Что случилось? Cвадьба?! Что?!

Резкость не возвращалась. Иван видел над собой только размытый темный силуэт — и не мог сообразить, где находится и что от него хотят. Сердце билось болезненно и часто.

— Меркулов, тебя к коменданту! — сказал темный. — Срочно!

Василеостровская была освещена только дежурными лампочками. Деревянно шагая вслед за проводником, Иван пытался понять, сколько сейчас времени. Много он спал? Опять ночь уже, что ли? Как на многих станциях, где сохранилось подобие порядка, на Василеостровской искусственно поддерживали разбиение суток на день и ночь. Днем работали лампы дневного света, их гудением заполнялась тишина, ночью переходили на дежурное, от аккумуляторов. Иван поморгал, пытаясь избавиться от тумана в глазах. Черта с два. Там плохо ему давно не было.

Держаться, сукин сын. И проснись, наконец.

В каморке, отведенной коменданту и его семье, горела карбидная лампа — в вполсилы — освещая крупные ладони коменданта, лежащие на деревянном столе.

— Не сидится тебе на одном месте, — сказал Постышев.

— Да.

— Я тебя просил — одному не ходить? Просил?

Иван кивнул.

— И что? — Постышев смотрел на него исподлобья умными, пронзительными, как рев пожарной сирены, глазами и ждал ответа. Голова у него была крупная, с редким желтоватым волосом.

— А я пошел, — сказал Иван.

— Зачем хоть? Что я твоей Тане скажу, если что с тобой случится? А?

Иван дернул щекой, но промолчал. Смотрел прямо, не мигая.

— Зачем ходил, не скажешь? Ответил бы хоть раз, что ли.

— Это приказ?

— Черт с тобой, — сказал Постышев. — Не хочешь, не отвечай. Ты человек взрослый, командир, жених и все такое. Ты хоть в курсе, что пока ты там развлекался, у нас чп приключилось?

— Да. Света нет.

— Света? — Постышев присвистнул. Встал. — Пойдем. Я тебе покажу, чего у нас теперь нет.

Глава 3

Война

Как это случилось, Иван не помнил. Из расколотых, выбитых ударом ноги, как стекла в заброшенном составе, детских воспоминаний единое целое не выстраивалось никак. Зоопарк, помнил Иван. Иногда он закрывал глаза и видел выжженное, как на старой фотографии, светлое небо, черные контуры листьев, наклонные росчерки чугунной решетки. Кажется, это было лето и было солнце. Рядом будка с надписью «САХАРНАЯ ВАТА» — от нее идет сладкий горячий запах. Кажется, он тогда уже умел читать… впрочем, может и нет. Иван не помнил. Зато помнил, как беззвучно то ли идет, то ли бежит. Если опустить голову — мелькают ноги в сандалиях. Если поднять: все сверкает, поет, щебечет и все огромное — такое огромное, что не обхватить руками. И взглядом тоже не охватить. А потом он видит женщину. Почему-то это воспоминание самое отчетливое.

Мама.

И снова бег. Асфальт, растрескавшийся, он видит черные змеящиеся трещины, качается под ногами. Иван — тот еще Иван бежит к маме. На ней длинная темная юбка, белая блузка… или платье? Она протягивает руки, нагибается, чтобы поймать его в объятия. А он бежит, раскинув руки, и земля начинает крениться.

И никак не добежать по этой наклонной, переломанной земле до мамы.

Мир продолжает заваливаться на бок, и на ступени за спиной мамы, на здание с веселым бегемотом на стене и на решетку, на низкое строение кафе наваливается гигантская тень. Наступает, поглощая все. Иван бежит, бежит из последних сил — потому что если успеть и добежать до маминых рук, ничего страшного не случится.

Ничего не случится.

А земля продолжает заваливаться. Вой сирены разматывается жестяной витой пружиной, взлетает в небо. «Атомная тревога!», — яростно грохочет громкоговоритель. «Всем спуститься в бомбоубежище. Станции метро открыты только на вход. Повторяю… только на вход». От этой разматывающейся жесткой пружины лица корежит, сминает, как фольгу. И они бегут с мамой. В потоке таких же людей со смятыми лицами.

«Тринадцать минут до закрытия гермодверей» — говорит голос.

«Двенадцать минут…»

— Пойдем, я тебе покажу, чего у нас теперь нет, — Постышев встает.

Дизельная — отдельная комната, с выводом выхлопных газов наружу через систему труб. У дверей стояли двое: один с «калашом», другой с самодельным дробовиком. Иван опять пожалел, что не купил тогда двустволку. Сделал бы обрез в конце-то концов…

Обрез хорошая вещь. Быстрее всего у оружия изнашивается ствол, а его вручную не сделаешь, нужен специальный станок и знающий оружейник. Поэтому тут свои хитрости. Если аккуратно отпилить стволы охотничьего ружья, будет отличное оружие ближнего боя. К тому же останется два запасных ствола нужного калибра.

Пока вылазки на поверхность давали возможность пополнять запасы патронов, но скоро эту возможность перекроют. Разве что разграбить какой-нибудь армейский склад… Заманчивая мысль, кстати. Иван покачал головой. Где бы его еще взять, этот склад…

Самое интересное, что личные «волыны» были только у Ивановых бойцов, а также у станционной дружины, остальное оружие хранилось под замком у коменданта. На случай вторжения.

А тут — сразу два человека с оружием, причем те, кому в обычное время его и видеть не положено.

— Где Сазонов? — спросил Иван у коменданта.

— Ушел в погоню…

— В погоню?

Иван помотал головой. Похоже, со сна он еще плохо соображает. От недосыпа стучали зубы и колени подрагивали. Зараза. Иван едва сдерживал себя, чтобы не прислониться к стене для лучшей опоры. Или вообще лечь на пол и закрыть глаза. Вокруг все было искаженное, подергивающееся, в призрачной обостренной дымке, когда слабый свет кажется слишком ярким, а выцветшие цвета — кричащими. В груди болело. Глаза резало.

Много от меня сейчас толку, поморщился Иван. Погоди, не о том думаешь.

— Что за погоня? — повторил он.

Постышев дернул головой — не сейчас. Шагнул в дизельную мимо охранников.

Иван последовал за ним.

— Видишь теперь? — сказал Постышев, не оборачиваясь. Иван посмотрел в широкую, усталую спину коменданта — надо же, а пиджак у него совсем расползся, куда жена смотрит. Потом огляделся. Они были в дизельной — отдельной комнате, выкрашенной некогда в отвратительно зеленый цвет, как обычно бывают окрашены служебные помещения. Потолок, изначально белый, сейчас желтовато-серый от старости, в черных полосах гари. Металлические и пластиковые баки с соляркой у стены.

Из потолка выходила заржавевшая, закопченная труба, через несколько загибов спускающаяся вниз, к дизель-генератору. Через нее выпускали выхлопные газы. Еще одна труба — для забора воздуха с поверхности.

Неопрятные связки кабелей. Распределительный щит распахнут, пучки проводов в изоленте торчат, будто волосы из носа.

На стене самодельная надпись «Место для курения», на фанерной табличке зачеркнуто и дописано почерком Постышева «Поймаю, убью!» и подпись «комендант». Точно под надписью на полу стоит банка с окурками. Иван пригляделся: трупов рядом с банкой не обнаружилось.

Пока никого не поймал, видимо.

Дальше Иван увидел стол с конторкой, на нем зеленую толстенную папку технических инструкций на все случаи жизни; рядом стул.

Второй стул почему-то лежал на полу.

Постышев сдвинулся с линии Иванова взгляда, подошел к стулу. Наклонился, поднял его и сел — лицом к центру комнаты.

За минуту до этого Иван думал, что просто широкая спина коменданта заслоняет все. М-мать. Как быстро исчезают иллюзии. Иван помолчал, повернулся к Постышеву.

— Ну? — спросил комендант.

— В какую сторону они ушли? Сазонов с ребятами? Давно? — если Сазонов преследует похитителей, стоит ему помочь. — Так, стоп! Надо позвонить на Адмиралтейскую… Пусть перекроют тоннели, а там…

— Пробовал уже, — сказал Постышев, почесал подбородок, посмотрел на Ивана снизу вверх. Комендант постарел лет на двадцать сразу. С усилием усмехнулся. — Связи нет.

— Ни с кем?

— Ни с кем.

Плохо дело. Только сейчас, глядя на остатки креплений, Иван начал осознавать, насколько все фигово в этой жизни.

— Черт, — сказал он. — И зачем только этим уродам понадобился наш генератор?

* * *

Не бывает немотивированных решений.

Бывает скрытые желания, которые наконец себя проявили.

— Куда дальше, командир? — Егор Гладышев смотрел вопросительно. И-щ-у-щ-е. Конечно, пока не так, как на Ивана — Иван, Иванязде, Херадзе — но уже видны первые ростки святой веры в старшего, знающего все и вся, которые позже дадут обильные всходы. Сазонов выдержал паузу. Этому он тоже научился у Ивана.

Дай подчиненному увидеть, как ты принимаешь решения.

Дай ему осознать, насколько это непросто.

Пусть он проследит весь путь мысли на твоем лице и поймет, что сам на это не способен…

Потому что это правда.

Большинство людей не могут принимать самостоятельные решения, они боятся первобытной силы, заложенной в «делаю, как считаю нужным». Хочу и делаю. Люди боятся ошибки, опасаются сделать хуже, чем уже есть. Это слабость, инфантилизм. Того хуже — глупость! Способность принимать решения и потери, ними связанные, формировать, лепить мир под себя — качества лидера.

— В левый, — сказал Сазонов.

Сначала нужно придумать, очертить, фактически вылепить, как из глины, голыми руками — человека, которым ты хочешь стать. А потом настоящего себя, из плоти и крови, втиснуть в задуманный образ. Где надо — подрезать, где надо — подложить вату. Очень просто. Это называется не самовоспитание — нет, к мОнтерам красивости! Это называется — намечтать себя. Хочешь, чтобы люди воспринимали тебя как сильного человека, веди себя как сильный человек.

Не притворяйся.

Люди прекрасно чувствуют фальшь, но если намечтать себя сильного, никто не заметит подмены.

— В левый, — повторил Сазонов.

— А если они поперлись по другому туннелю? — Гладыш почесал затылок под каской. — Че тогда?

— Тогда мы лажанулись. — ответил Сазонов. «Чертов засранец, вечно бы ему спорить».

— Ага, — сказал Гладыш. Потом до диггера дошло. Открылся рот, некрасивый, с гнилыми пеньками. — И… че делать?

— Желаешь выбрать самостоятельно? — вкрадчиво спросил Сазонов. Этот прием он позаимствовал не у Ивана, а у главы службы безопасности Адмиралтейской — Якова Орлова. Прошлая встреча была… скажем так, запоминающейся. — Почему нет? Выбирай.

Гладыш закрыл рот. Буркнул что-то, потом с надеждой посмотрел на Сазонова:

— Левый, значит?

Сазонов пожал плечами.

— А я разве не так сказал?

— Понял, — Гладыш кивнул. Шумно отхаркнулся, вытер небритую рожу рукавом и пошел вперед, в темноту, рассекая лучом фонаря сумрак тоннеля.

* * *

Иван прислонился лбом к перегородке. Прикрыл глаза. Ощущение надвигающейся катастрофы — гигантской, клацающей, в холодном полированном металле и старой меди — стало сильнее. Он почти слышал гул и скрежет ее разболтанных, не смазанных механизмов. Не о том думаешь, одернул себя Иван, думай в другую сторону. Думай — велел он себе. Как и кто это сделал.

И, для начала, — зачем?

Украли самое ценное, что было на Василеостровской. Украли ее сокровище, ее солнце. Пафос, но что поделаешь. Дизель-генератор освещал станцию днем, а по ночам от заряженных от него аккумуляторов питалось дежурное освещение. И сейчас оно горит… и будет гореть, чтобы не вызывать панику.

Но паника все равно начнется. Шила в мешке не утаишь. Свидетелями последней агонии Василеостровской станут умирающие от недостатка света морковь, капуста и прочие овощи. Считая, половина рациона накрылась — а это почти все витамины. Цинга. Голод. Детский рахит без ламп дневного света неизбежен…

Катастрофа.

Теперь понятно, куда исчез Сазонов. Вернее, непонятно. Где он теперь? Если погоня была удачной, то где дизель?

Мой автомат разобран, вспомнил Иван некстати. Блин, еще и это.

Вокруг Ивана кипела работа. Люди входили и выходили, имитируя бурную деятельность. Забегали как тараканы.

— Смотрите! — сказали сзади.

— Что там? Что?

В дизельную набились станционные менты. Каста, блин. Развели суету сует… Работнички. «Проколы системы охраны!» «Черт! Надо же!» Голоса сливались в невнятный угрожающий гул. Иван стоял у стены, локоть слегка отставил, чтобы не задеть поврежденные ребра. В левом боку медленно пульсировала боль.

Конечно, это не его дело. Люди Ивана — это разведчики, диггеры, ориентированные на заброску в зону врага (будь то чужая станция, или разрушенный город наверху), им порядок наводить не с руки. И выяснять, кто прокололся с охраной дизельной (и станции, получается, тоже) — не их забота.

— Смотрите! — повторили сзади. Иван, все еще погруженный в свои думы, обернулся. В углу комнаты стоял мент. Заметив, что Иван смотрит, он присел на корточки и откинул брезент. Даже отсюда было видно, что на полу перед ним рисунок. Иван встал и на невыспавшихся, больных ногах прошел через комнату. Увидел рисунок и озадачился.

— Командир! — окликнули его.

Иван кивнул, глядя на знак. Чтобы это значило?

— У вас тоже народное творчество? — спросил он.

— Как? — Кузнецов опешил. — Н-нет. У нас вообще-то человека убили.

Иван медленно повернулся, посмотрел на Кузнецова:

— Шутишь?

* * *

Человек лежал на голом полу, безвольно откинув голову. На лице застыло знакомое Ивану выражение «я шо, крайний?», такое же он наблюдал на этом лице несколько часов назад. В виске Ефиминюка было аккуратное точечное отверстие. Один единственный потек крови…

— Пришли его сменить, а тут такое, — дружинник махнул рукой. — Эх, люди…

Иван присел и посмотрел внимательно. Из виска Ефиминюка (не ставить психов в дозоры!) торчала едва заметная при таком свете металлическая полоска.

— Чем это его?

— Спицей, — сказал Иван. — удар с близкого расстояния, сильный, причем он удара явно не ожидал. Свой?

— Да кто его знает, кто у него свой, — в сердцах ответил Солоха, дежурный по станции. — У него ж вечно все было не как у людей. Я вот все не врублюсь, чего они пулемет не взяли?

Иван пожал плечами.

— А смысл? Его тащить себе дороже.

— Ну дизель же они тащили.

— Верно.

Кто тебя убил? — мысленно спросил Иван у мертвеца. А я шо, крайний? — словно бы ответил тот. Резонно. Неужели это все те же, с дизелем?

Думай, Иван.

Выходит, они шли фактически по пятам за Иваном. После того, как он прошел блокпост (и шарахался полночи по платформе), они убили Ефиминюка и прошли в дизельную. Так? Значит, через оборотный тоннель? Или спустились через ВШ? Ну, это вряд ли. Там лестницы давно сгнили…

Забрали дизель и пошли дальше. А куда им идти? К Адмиралтейской, больше некуда.

Иван выпрямился.

Где Сазонов, черт, когда он так нужен?!

Солоха наклонился и откинул полу куртки… та-ак. Иван моргнул.

На груди мертвого, на белой (относительно) майке был нарисован красным знакомый знак. Интересные пироги с котятами. Выходит, чтобы выдернуть спицу из виска, времени не нашлось, а знаки рисовать — так запросто?

Интересное кино.

…Грубо намалеванная звезда в круге. Что это за знак?

— Даже странно, издевательство какое-то, — сказал Солоха.

* * *

Постышев ворвался чуть ли не бегом и сразу к трупу.

— Коммунисты, что ли? С Купчино? Которые туннель роют?

Иван покачал головой.

— Непохоже. Смотрите, звезда неправильная — нарисована не как советская звезда, а как пентаграмма скорее. И вписана в круг. И вот эти знаки — видите? Думаю, надо позвать Водяника, он объяснит лучше, чем я.

— Ладно, — сказал Постышев. — Спросим у профессора.

Водяник долго разглядывал звезду, потом предложил любопытным удалиться из комнаты к чертовой матери. Постышев поднял брови. Затем, разглядев что-то в лице профессора, кивнул. Комендант по-медвежьи, тяжело поднялся. Посторонние уходить не желали, так что Постышев, немного поорав, выгнал любопытных. В дизельной остались только эти двое и Иван.

— Так что, Проф? — комендант повернулся к Водянику.

— Отлично. Так гораздо удобней работать. Никто не мешает, не путается под ногами…

Постышев молча посмотрел на профессора.

— Мне не до шуток, Григорий Михалыч.

— Если бы я хотя бы, черт побери, шутил! Как думаете, Глеб Семеныч, почему я попросил удалить всех?

— Я все еще жду ответа, — напомнил Постышев. Глубокие, как марсианские каналы, морщины рассекли его лоб. — Что эта звезда означает? Ради чего я тут народ матом крою?

Иван достал из кармана зажигалку. Курить он так и не научился (табак был с поверхности, поэтому дорог. Заядлые курильщики сушили водоросли, кто-то навострился выращивать марихуану), а вот в заброске зажигалка незаменимая штука. Эту соорудили из автоматной гильзы местные умельцы. Хорошая вещь.

Иван щелкнул зажигалкой. Посмотрел на пламя.

— Вы слышали о Навуходоносоре? — спросил Водяник.

Иван кивнул, не отрывая взгляда от язычка пламени. Библия как один из столпов культурного наследия человечества, пусть даже уничтоженного в день Катастрофы, была одной из главных книг для обучения. По крайней мере здесь, на Василеостровской. Там, откуда Иван пришел, Библии не было, а учили по старому школьному учебнику. Он уже здесь догонял — пришлось. Политическая система Василеостровской требовала вживания в нее, принятия ее ритуалов и принципов. Здесь детей учились по определенной программе, единой для всех. Дальше уже шло кастовое деление. «На самом деле у нас просвещенный феодализм, — язвил Водяник, — с легким налетом анархии». Другому бы за такие слова дали по шее. Профессору было можно.

Кастовое деление плюс избранный народом феодал. Наследственная передача обязанностей. В средневековой Японии сын актера становился актером, наследуя даже не профессию, рассказывал Водяник, но саму «роль». Мы все играем свои роли — фермер, мент, диггер. И спектакль Василеостровская продолжается…

— И что? — Постышев потяжелел взглядом тонн на десять. Появился опасный свинцовый блеск.

— Навуходоносор, царь Вавилонский, уничтожил город Израилев, но и наставил пророка Иеремию. Теперь дальше. Валтасар, тоже, как ни странно, царь Вавилонский. Огненная надпись, что появилась на стене, когда царь пировал, празднуя победу, гласила — до конца его царствования осталось тридцать дней. Мене-мене, текел, упарсин… Измерен, взвешен, найден негодным.

Постышев терпеливо слушал, но видно было, что ничего не понимает. В нем прямо стучало это желание: быстрее, быстрее. Ну же, к сути!

Время, действительно, дорого.

— И что? — теперь не выдержал Иван.

— Терпение, Ваня! — профессор взмахнул рукой. — Сейчас я все объясню.

Дизель, что был у нас, означал наш золотой век. Боюсь, сегодня он закончился. А здесь, вот этот знак на полу, это зашифрованное послание.

Царь Навуходоносор славен тем, что разрушил иудейское царство — тем самым объяснив евреям, что, мол, не той дорогой идете, товарищи. Валтасар — тут понятно. В обоих случаях фигурирует Послание от Бога. Это нечто религиозное, — сказал Профессор. — Похититель нашего генератора читал Ветхий Завет, и явно несет в себе ощущение, что выполняет священную миссию. Что ж… — профессор помедлил, почесал бороду. — Предупреждение нами получено. Что дальше?

— Так мы что теперь, евреи? — спросил Иван. Почему-то сейчас это показалось ему самым смешным.

— Ваня!

— Молчу, молчу.

— Другими словами, — подвел итог Постышев. — Мы имеем дело… с кем?

— Это не коммунисты, — сказал Водяник.

* * *

— Может, японцы и остались в живых. Если Японию не смыло цунами, — сказал адмиральский. — У них метро покруче нашего будет. Только не знаю, рассчитано ли оно на ядерную войну. В Токио, например, метро просто огромное, куда там московскому. Станций двести или триста, представляете? Может, до сих пор узкоглазые под землей живут. Техника у них была ого-го, куда там Техноложке. — «адмиральский» помедлил. — А, может, давно утонули. У них в Японии это запросто…

— Как и у нас, — Сазонов улыбнулся. Почему бы и нет, раз вокруг одни придурки. Мы ему, значит про генератор, а он нам про Японию. Отлично. Просто отлично.

Над блокпостом Адмиралтейской нависала чернильная сырая темень, отгоняемая лучами двух фонарей-миллионников, резавших ее, как сыр. Богатая станция Адмиралтейская, раз может себе такое позволить. «Адмиральцы» вообще в последнее время поднялись, куда там «Ваське». Хотя вроде бы в одном Альянсе состоим, а глядишь ты…

Карбидка горела ровным желтым светом. Совсем не хотелось опять вставать и топать в сырую темноту тоннеля. Век бы так сидел и слушал байки про токийское метро. И смотрел на воду. Тоннель опускался здесь по углом сорок тысячных вниз, затем надламывался и шел практически горизонтально — до Адмиралтейской и чуть дальше ровный участок — потом опять уходил вверх. Сто пятнадцать метров, самая глубокая станция в мире. Треть пути до нее нужно добираться вплавь — на лодках. Блокпост перед Адмиралтейской служил заодно и речным портом.

Параллельный тоннель примерно такой же, как этот, но перекрыт гермой. В прошлый раз договаривались вроде бы его открыть, но так и не договорились. Бывает. Главное, непонятно, чего они боятся. Что Василеостровская начнет контрабандой поставлять мясо морских свинок в ресторанчики Гостиного двора и Садовой-Сенной? Хмм. Сазонов усмехнулся. В принципе, неплохая идея — альянс-альянсом, но пошлины за свинину «адмиральцы» дерут неслабую…

Только Адмиралтейскую все равно не обойдешь.

— Значит, никого не видели? — уточнил он еще раз. Старший дозора покачал головой.

Не видели. Не знаем. Точно не было.

— Извините, мужики, — сказал старший адмиральцев. Почесал затылок, поставил чайник на спиртовку. Чайник был помятый и покореженный, старый — чего нельзя было сказать про самого старшего. — Сейчас чай будем пить.

Пижоны.

Снаряжение адмиральцев радовало глаз и заставляло бледнеть от зависти — добротные камуфляжи и разгрузки, хорошие ботинки. И самое главное — оружие. У старшего дозора Сазонов заметил «кольт-питон», вороненый, с длинным стволом. Рукоять из черной резины по форме пальцев.

У одного «костыль» (ак-103 со складным прикладом), у другого «сайга» — автоматический дробовик, у третьего английская болтовая винтовка. Хорошее у них снаряжение — все заводское, почти новое — видно, а ведь простые бойцы. Или не простые? На Василеостровской даже диггеры снаряжены гораздо хуже. А на Адмиралтейской это в порядке вещей…

Буржуи.

Cазонов поморщился. Завидовать глупо. Особенно чужому богатству. Он никогда, насколько себя помнил, не завидовал вещам (кроме, пожалуй, оружия) или чужому достатку. Никогда и никому. Обойдетесь. А адмиралец с «питоном»… Сазонов усмехнулся. Вот встанем на двадцать шагов и пусть попробует выстоять против моего старенького «нагана».

Никогда и никому я не завидовал, подумал Сазонов с каким-то жестоким чувством. Слышите?

— Можно? — спросил он старшего адмиральца.

Тот подумал и кивнул.

— Чудесная машинка, — сказал Сазонов, вытянул руку с «питоном», прицелился в темноту. — Отличная просто. Сорок четыре магнум, говоришь?..

Никому. Разве что Ивану — его девки любят. Иван, Иванядзе, Херадзе.

И еще одному человеку…

— Как там ваш генерал? — спросил Сазонов небрежно. — Все воюет?

Адмиралтейский покосился на него со странным выражением на лице.

— Мемов-то? А что тебе наш Мемов?

— Да все хочу спросить. Вот вы живете на Адмиралтейской, верно? А главный у вас почему-то генерал.

— А тебе какая разница?

— Да странно просто.

В тот же момент Гладышев шумно высморкался. Прочистил горло, смачно сплюнул под ноги, посмотрел на всех выпуклым черным глазом. Другой глаз прищурен. Красавчик, елки. Морда кирпича просит — и не одного. Адмиралтейские нехорошо замолчали.

— Че? — Гладышев повел плечом. — Не нравлюсь?

— Да как-то не особо, — сказал адмиралец с «костылем».

— Ну простите! Не целоваться пришел.

Впервые в жизни Сазонов был благодарен хамским манерам Гладыша. Какое совпадение, этот придурок ему помогает. Пусть и нечаянно…

— Спокойно, мужики, — Сазонов неторопливо поднялся. — Без обид. Он сейчас извинится. Гладыш?

— Ась?

Адмиральцы переглянулись. Старший блокпоста протянул руку за своим револьвером…

— И вот еще что, — медленно произнес Сазонов, держа в руках чужой «кольт-питон». — Как раз хотел спросить…

* * *

— Это не коммунисты, — сказал Водяник.

— Это не коммунисты, — произнес другой голос. Но тоже очень знакомый. — Это бордюрщики.

Иван резко повернулся. На входе в служебку стоял высокий плечистый человек, лицо благородное, чистое, тонкий нос, льдисто-серые глаза. Длинный плащ на нем был грязный и в прорехах, словно хозяина пытались из него выбить. Через плечо перевязь с кобурой, оттуда торчит рукоять револьвера.

— Каждый охотник желает знать, — сказал Иван. Человек поднял взгляд, улыбнулся знакомой кривоватой улыбкой. — …где сидит Сазан. Привет, Сазонов! С возвращением.

* * *

Вадим Сазонов происходил из местного «дворянства» — как в шутку называли рабочих метростроя и служащих метро — дежурных, техников, машинистов. На станции они (вместе с ментами) образовывали элиту, правящий класс. Сыну машиниста с детства была уготована карьера: от бригадира по уходу за тоннелями до помощника коменданта. А там, глядишь, и комендантом бы стал — годам к тридцати. Впрочем, подумал Иван, может, еще станет…

Однако Сазонов, как говорили на станции, «взбрыкнул» и напросился в группу разведчиков. Его пробовали отговорить — бесполезно. Уперся до последнего, как заклинившая герма. Сначала Косолапый настороженно относился к странному новичку, все норовил поддеть, проверить на слабо. Еще бы — пижон, выскочка, голубая кровь. А туда же — в диггеры! Но после заброски на Троицкий универмаг, когда новичок прикрывал отход группы (хладнокровно отстреливал одну за другой павловских собак), даже Косолап сдался. Сазонова приняли как равного.

И теперь он не мент, не машинист. Коренной диггер.

Но пиздюлей он у меня все равно получит, подумал Иван. По-нашему, по-диггерски…

— Чем порадуешь? — Постышев смотрел исподлобья.

— Ничем, шеф, — сказал Сазонов. — Хороших новостей у меня для вас нет, Глеб Семеныч, извините. Тоннели прочесали, раз. Никаких следов, никто не проходил, никто ничего не видел. В вентухах и ТДПшках пусто — это два. Мы дошли до блокпоста Адмиралтейской. «Адмиральцы» клянутся, что никого не видели. Это три. — он помолчал. — Такие вот хуевые новости…

— А с караванщиками?

— Караванов давно не было, — Сазонов покачал головой. — Сами знаете. Разве что через коллектор прошмыгнули… но это едва ли. Генератор не маленькая вещица, его в кармане не утащишь.

— Ясно. Тогда как они это провернули? Вот что мне интересно. А, господа-товарищи диггеры? — Постышев засопел и поднялся. — Позор. Стойте, — он вдруг вспомнил, — ты же говорил про бордюрщиков… откуда?

Сазонов улыбнулся.

— А я еще не закончил, шеф.

— Так заканчивай!

* * *

— Один вопрос… — Сазонов взял старшего из адмиральцев за ворот куртки. Аккуратно, медленно… по одному пальцу.

И вдруг резко рванул на себя. Белесая голова адмиральца мотнулась, ресницы хлопнули… Сазонов двинул ногой, сбил спиртовку. Откатился чайник, гремя и расплескивая кипяток. Взвился пар. Закричали люди.

— Где?!

— Что где? — адмиралец попытался вырваться. Потянулся к поясу. От неожиданности он забыл, что не вооружен.

— Где твои тридцать сребреников?! — заорал Сазонов прямо в белесое лицо. — Давай, сука, выверни карманы!

— Чего ты? — опешил адмиралец. — Чего ты?

— Карманы! — Сазонов поднял «кольт-питон» и прижал ствол к подбородку старшего. — Выворачивай! И попробуй мне дернись, сука. — большим пальцем он взвел курок. Чик. Какой приятный звук. — Гладыш!

— Есть.

Адмиралтейцы наконец сообразили, что происходит что-то неладное. Только они бросились к оружию, секунда… Гладыш уже стоял над ними с калашом.

— Оп-паньки, — сказал Гладыш, погладил «аксу» по ствольной коробке. — Хороший песик, хороший… — он смотрел на адмиральцев не отрываясь, желтые оскаленные зубы торчали вперед, как у барсука. Помятая, небритая морда. — И что мы имеем? Маленький вопросик. Че с ними делать, командир? Cразу в расход или сначала помучаем?

А он умнее, чем кажется. Сазонов кивнул: так держать, и потащил старшего поста за собой, к лодочной пристани. Он тащил его так быстро, что адмиралец временами падал на колени, и его приходилось практически волочь.

— Хочешь искупаться? — почти ласково спросил Сазонов. Черная вода морщилась, бликовала.

— Да пошел ты! — старший начал приходить в себя. Отпихнул руку Сазонова с револьвером. Ах, так…

Сазонов швырнул старшего на деревянный помост. Глухо застонало дерево. Вдоль узкой пристани к столбам были привязаны четыре лодки. Они слегка покачивались — и в свете фонаря их тени качались на стенах тоннеля.

— Сколько тебе заплатили? — спросил Сазонов спокойно. — Последний шанс. Ну! — он перехватил револьвер за ствол. Старший начал подниматься…

— Я не знаю, о чем ты говоришь… ох!

Сазонов ударил его рукояткой по ключице, услышал хруст — сломал, похоже.

Старший с обмякшей правой рукой рухнул на колени.

— Ааа! А-а-а!

За спиной Сазонова закричали. Весело, блин, летит время! Все нужно делать на драйве.

— С-сука, — сказал старший адмиральцев. — Мы же с тобой чай пили… с-сука, как больно… мама, мама. Я ничего… я…

— Последний шанс, — Сазонов отступил на шаг и поднял револьвер. Прицелился точно в середину бледного лба. — Считаю до пяти. Раз!

«Адмиралец» заплакал. Слезы катились у него по щекам, оставляя грязные дорожки, капали с подбородка. Падали, падали.

— Не надо… не надо!

— Сколько тебе лет? — спросил Сазонов.

— Ч-что?

— Опустите оружие, — приказал голос. Сазонов медленно повернул голову. Вот зараза. Ты-то откуда взялся?

На него смотрело дуло автоматического пистолета. Пистолет держал черный человек.

— Ты еще кто такой? — спросил Сазонов.

— Капитан-лейтенант Кмициц, — представился черный, держа Сазонова на мушке. Обшлага его блеснули серебром. Надо же… Сазонов чуть не выронил револьвер — от неожиданности. Капитан Кмициц был в черном флотском мундире, Сазонов такие только в книжках видел.

— Служба безопасности Адмиралтейской, — сказал капитан. — Опустите оружие. — он взвел курок. — Я вынужден настаивать.

— Уберу, — легко согласился Сазонов. Кивнул в сторону рассыпавшихся сигаретных пачек и упаковок с антибиотиками. — Когда он объяснит мне вот это…

Кмициц повернул голову к стоящему на коленях старшему поста.

— Объясните товарищу, — приказал спокойно. Старший дернулся.

— Это… не мое…

— А чье?! — Сазонов рассвирепел. — Три!

— Я… ничего не брал… не для…

— Не для себя, я понимаю. — сказал Кмициц мягко. Сазонов заметил, как во взгляде капитана зажегся огонек понимания. — А для кого?

— Четыре! — возвестил Сазонов.

Старший уже рыдал в три ручья. Слезы лились из его глаз, на груди расплылось мокрое пятно. Склеившиеся от слез белесые ресницы.

Отвратительно.

— У меня мама… больная… ей… надо…

Еще бы. Антибиотики на вес патронов. Даже просроченные.

Кмициц перевел взгляд на старшего, потом опять на Сазонова. Кивнул едва заметно — продолжай.

— Так кто тебе заплатил? — Сазонов понял намек. — Давай, скажи и все закончится.

— Я… не…

— Не заставляй меня говорить «пять». Пожа-алуйста.

Старший вскинул опухшее красное лицо.

— Один сказал… — он всхлипнул. — что им надо успеть сегодня на… на…

— Куда?!

— Я слышал, на маяк…

Cазонов помолчал. Вот и все. Все закончилось. Он опустил револьвер. Хорошая штука «питон». И рукоятка удобная, из пористой резины, не скользит.

— На Маяк — то есть, на Маяковскую? — решил он уточнить, хотя это, в общем-то, уже не требовалось. Но для Кмицица… — Это были бордюрщики?

— Д-да.

— Точно бордюрщики?!

— ДА!

— Теперь понятно? — спросил Сазонов у капитана. Тот помедлил и опустил пистолет.

— Вполне. — Кмициц оглянулся. — Мне нужно позвонить. Прикажите своему человеку перестать целиться в этих людей. Этого… — он поджал губы. С отвращением. — Эту продажную мразь под арест. Попробуем их перехватить на Гостинке.

— Думаешь, получится, капитан?

Кмициц покачал головой.

— Не знаю. Попробуем.

* * *

— В общем, так обстоят дела, — заключил Сазонов. Прошел к столу, лицо вымотанное — даже щеки ввалились. — Это кто? — он устало кивнул на труп, закрытый брезентом.

— Ефиминюк… Ты мне вот что скажи, — сказал Иван. — Зачем бордюрщикам наш генератор?

Сазонов пожал плечами.

— Не знаю, Ван. Может, у них с «централкой» начались проблемы?

Иван кивнул. Логично. Сойдет как рабочая версия.

— И что ты предлагаешь? Воевать с Площадью Восстания?

— Ага, — сказал Сазонов. — И для начала захватить Маяк. В общем, если поторопимся, к утру успеем.

— Точно, — сказал Иван.

Площадь Восстания — одна из самых старых станций ленинградского метрополитена, построена была в далеком пятьдесят пятом году, еще в стиле сталинского ампира — пышном, монументальном, когда на отделку станций средств и материалов не жалели. С самого начала станция задумывалась как одна из центральных на случай атомной войны, поэтому там в тоннелях через каждые двести метров санузлы, дренажные станции и фильтро-вентиляционные установки. И еще куча разных секретных ходов, убежищ гражданской обороны и военных бункеров. По запутанности схема обвязки Площади Восстания соперничает даже с московским метро — а это надо постараться.

Вообще, ленинградское метро строили просто и даже скучно, потому что жидкие грунты, вода и прочие радости, но Площадь Восстания все-таки выделялась почти по-московски изощренной, какой-то даже азиатской запутанностью. Не зря она бордюрщикам досталась, видимо…

Есть тут высший смысл.

— Можем, вам сразу империю Веган покорить? — ядовито осведомился Постышев. — Прямо сплю и вижу, как вы это делаете! На пару. Воители, блин, зла не хватает…

Сазонов выпрямился.

— Вот мы про это и говорим, товарищ комендант, — сказал он. — Черта с два мы с ними справимся.

— И? — Постышев покатал желваки около сжатого рта. — Что предлагаешь?

Сазонов оглядел собравшихся.

— Надо поднимать Альянс.

Молчание.

— Вот, блин, — сказал Постышев наконец. — Допрыгались.

* * *

В Приморский Альянс прежде входили шесть станций: Приморская, Василеостровская, обе Адмиралтейских, Гостиный двор и Невский проспект. Но после того, как Приму пришлось оставить, станций стало пять. И весы утратили равновесие. Приморцы осели где придется, но в основном на Адмиралтейской — их туда даже специально заманивали. Кто-то, конечно, остался на Василеостровской — но таких было немного. Бедная станция, что вы хотите.

Тесная, да еще и заслона от тварей не стало.

Тогда думали закрыть гермозатворы в перегоне от Василеостровской до Приморской — и в итоге все-таки закрыли. В этот раз Иван ходил туда, обходя гермоворота через специальную боковую дверь.

— В общем так, разведчик, — сказал Постышев негромко. — Твою свадьбу мы пока отложим. Извини. Ты сам понимаешь, время сложное.

Иван дернул щекой. Таня… Помолчал и кивнул.

— Мне нужно твое слово, Иван.

— Да, — сказал Иван. — Сначала генератор.

— И вот еще что, — сказал Постышев. — Связь восстановили. Кстати, кабель был перерезан, если кому интересно. Кому-нибудь это интересно?! — повысил он голос.

Сазонов с Пашкой сконфуженно замолчали. Болтуны.

— Так вот, орлы, — комендант ссутулился, грузно навалился на стол. — Слушаем меня.

Задумчивые физиономии Пашки и Сазонова.

* * *

— Я связался по телефону с Адмиралтейской. «Адмиральцы» пришлют своего человека — для координации совместных действий. А пока он сюда едет… вернее, не так. Пока мы тут будем с послом договоры договаривать, вы, братцы, уже должны быть на подходе к Маяковской-Восстания. Это понятно?

— Да, — ответил Иван за всех.

— Хорошо. На сборы даю три часа. Еще полчаса — на прощание. Все, вперед. Время пошло.

* * *

Таня молчала все время, пока они шли к ивановой палатке.

— Все решил?

Иван посмотрел на нее. Одними глазами показал: да.

— А чего молчишь?

Он не знал, что сказать. Понятное дело, последние события выбили Таню из равновесия — невеста, готовилась стать женой… опять невеста, и пока неизвестно, на сколько. Пока Иван сходит на эту войну, пока вернется — и дай бог, чтоб вернулся. Тьфу-тьфу-тьфу, постучать по тюбингу и сплюнуть. Много времени пройдет. Для кого-то даже — вечность…

Интересно все-таки, ходила она к Трубному дереву или нет? Иван моргнул.

Все они ходят.

Хозяин Тоннелей.

— Ладно, как знаешь. У меня дел полно, — объявила Таня, повернулась и пошла по платформе.

Иван посмотрел ей вслед. Обиделась, что ли?

Он прошел в палатку — времени в обрез. Собрать вещи и пару часов поспать. Все. Иван сел на койку, закрыл глаза, откинулся на подушку и заложил руки за голову. Резко открыл.

Нет, не все.

Он услышал за спиной звук расстегиваемого клапана палатки и шелест ткани.

Вернулась все-таки. Не выдержала.

— Не надо мне вещи помогать собирать, — сказал Иван, не оборачиваясь. — Я лучше сам.

— Ваня, — сказала она. Как-то очень значительно.

— Что? — Иван выпрямился. Повернулся… о, черт.

На него словно в один миг обрушился весь сегодняшний день. К мОнтерам день! Весь прошедший год. Таня, Таня, что же ты наделала?

Я не верю в приметы.

— Зачем? — Иван замолчал.

Таня стояла перед ним в белоснежном подвенечном платье с открытыми плечами. Бешено, невозможно красивая… Волосы собраны вверх, в высокую прическу, выбившаяся прядь падает на изгиб ключицы.

Невеста.

Отчего не бросилась, Марьюшка, в реку ты…

— Зачем?

Она подошла к нему и встала рядом. Ивана вдруг пробил озноб, колени дрогнули. Молчаливая Таня. Сосредоточенная. Все для себя решившая.

— Зачем? — повторил Иван. — Черт!

— Так надо, — сказала Таня. Взяла его ладонь и положила себе на талию. Иван почувствовал под пальцами рисунок ткани. Тепло женского тела…

— У тебя руки ледяные, — сказал он.

* * *

На служебной платформе горел единственный фонарь. Иван уверенно направился туда, обходя по пути завалы из мешков с закаменевшим цементом, пустые катушки для кабелей, кучи строительного мусора и торчащие из бетона ржавые арматурины.

— В бой идут одни старики, — сказал Евпат, поднимая голову. — Здорово, Иван! Ну что, герои-мордовцы, покажем молодежи, как зажигали в наше время? — он оглянулся. — Что притихли, а? Не слышу!

Иван посмотрел. За спиной дяди было пусто. Только ветер шевелил привязанную к ржавому флагштоку белую тряпку. Дядин флаг одиночества. Евпат сам выбрал переселение на заброшенную служебную платформу, куда даже племянник не всегда заходил. А точнее сказать — довольно редко.

Иногда Ивану казалось, что дядя слегка не в себе. А может, и не слегка. Впрочем, у всех свои недостатки…

— Здорово, дядя, — Иван без сил опустился на сломанную кабельную катушку. — Я посижу у тебя минутку, ладно?

— Сиди уж… гнать не буду.

Дядя шумно зевнул, почесал ухо. Оба помолчали. С потолка срывались капля за каплей, падали в жестяной таз. Звонко барабанили брызги об оцинкованные стенки. Уютно горела карбидная горелка, над ее пламенем закипала закопченная кастрюля — скоро будет чай. Подземная идиллия. Дядя Евпат достал из футляра и надвинул на нос очки (пластиковые дужки перемотаны скотчем), посмотрел сквозь стекла на племянника. Пауза.

— Плохо, Иван? — спросил Евпат.

Иван пожал плечами. Бывало и хуже…

— Нормально.

Дядя кивнул.

— Понятно. Ты посиди пока, я сейчас кипяточку сварганю…

Грея ладони о помятую железную кружку, Иван слушал дядину болтовню. Евпат был единственный оставшийся в живых его родственник — дальний, правда, но все равно.

Иногда нужно оставить компанию женщин и компанию мужчин, чтобы выслушать одного уродливого старика.

— А историю про ангелов ты слышал? — говорил Евпат. — Нет? Тогда слушай, больше поймешь, что в метро происходит. Слышал когда-нибудь про ошибку Саддама Великого? В те дни народу на станциях набилось столько, что скоро должен был начаться голод, если бы дети продолжали рождаться. Многое взяли в метро люди, но не гандоны, уж извини за грубость…

И тогда Саддам Великий собрал детей с одной из станций и под видом школьных занятий отправил в дальний тупик, там, мол, безопаснее (тогда крысы совсем обнаглели). Где деток усыпили и обработали. Всех до единого мальчиков. Несколько даже померло. А потом дети очнулись. Матери, когда поняли, что произошло, начали бунт. Это как у Нерона, который доигрался в бога. Именно женщины скинули Саддама с трона, никто другой. Да они его разорвали просто, клочка от него потом нельзя было найти. Охрана пыталась стрелять — куда там! Разве баб остановишь? Порвали только в путь. Так и закончилась власть Саддама. Но что делать дальше?

Дети-то искалечены. И стали их учить петь. Кастраты. Фаринелли, бля, все. Как на подбор.

До сих пор поют. А я ведь их слышал, Иван, представляешь? Жутко. Словно тоннель вибрирует. Голоса чистые и мощные, прозрачные, как кристалл.

Они поют, как ангелы.

Дядя помолчал, поправил кастрюлю.

— А кто-то говорит, что Саддаму Великому было плевать на рождаемость. Саддам хотел на небо живым. И для этого ему были нужны ангелы.

— То есть? — Иван не договорил.

— Верно, племяш, — Евпат усмехнулся. — Саддам делал ангелов, а не уродов. Хотел как лучше, мудак эдакий. А его не поняли. Это вообще проблема человечества, не находишь?

Иван помолчал.

— А со станцией что? — спросил он наконец. — С Елизаровской?

— А что со станцией? — Евпат поднял брови.

— Ну… после этого? Вымерла?

Дядя пожал плечами.

— С какого бодуна? Других нарожали. Долго что ли? Бабы они и есть бабы, им только волю дай. Выполнили демографическую программу за одну ночь. Теперь тем балбесам лет по двадцать уже…

* * *

Проводы бойцов.

Сначала намечалась свадьба, затем война. Потом решили совместить.

— В общем так, — Постышев обвел взглядом собравшихся. — Если кто еще не в курсе. Мы начинаем войну с Площадью Восстания — с бордюрщиками. Причины вы знаете: убийство, кража, нарушение границ… Все станции Альянса выделят бойцов для этого дела. Но основная тяжесть все равно наша, это понятно. Это наш крест и мы его понесем.

В толпе хмыкнули зло:

— Ну еще бы!

Постышев посмотрел на Ивана, устало прикрыл глаза, опять посмотрел на собрание. Вздохнул. Сказал негромко:

— Надеюсь, я доживу до момента, когда генератор вернется на свое место. Надеюсь на вас, ребятки. Не подведите. Маэстро, марш!

Солоха нажал кнопку. Заиграла музыка. Бодро, слегка хрипя на высоких нотах, запел динамик старого японского музыкального центра:

Вставай, буржуй, настал твой смертный час

Против тебе весь бедный люд поднялся…

Звуки летели над платформой, задорный голос обещал милой многое.

Ничего, ничего, ничего…

Сабли, пули, штыки, все равно.

Ты, любимая, да ты дождись меня

И я… вер… вер…

Хлопок, синяя вспышка. Звук оборвался. Мимо замолчавшего центра угрюмо шли василеостровцы, спускались на рельсы, исчезали в глотке тоннеле. Пахло горелой изоляцией. Иван посмотрел на толпу провожающих — женщины, дети, старики, слишком старые, чтобы держать оружие. Многие плакали. Со станции уходили почти все мужчины — даже профессор Водяник шел на войну. Оставался дядя Евпат, куда ему с его ногой. Оставался Постышев — без коменданта нельзя…

Иван огляделся. Н-да, тоска. Никуда не годится такое прощание.

Прощаться надо весело.

— А ну, — Иван повернулся к Гладышу. — Запевай!

— Какую?

— Нашу.

Тот мгновенно сообразил, растянул рожу в ухмылке. Заорал, зарокотал хриплой глоткой:

— Когда напиваюсь я пьяный, тогда я мотор торможу,

Давай, друг, поехали к дому, а дорогу сейчас покажу!

И вдруг сладилось, припев орали уже хором:

Вэ-Вэ-Вэ, Ленинград! Эс-Пэ-Бэ, точка ру!

Вэ-Вэ-Вэ, Ленинград! Эс-Пэ-Бэ…

* * *

Иван остановился, подсветил фонарем. Пашка притормозил, обернулся…

— Иди, — сказал Иван. — Я догоню.

Трубным деревом или Деревом желаний называлось ржавое переплетение труб, из-за сырости отделившееся от стены тоннеля и опасно нависающее над проходом. Иван покачал головой. Действительно напоминает дерево. Жутковатая штука.

На каждой «ветке» трубного дерева, на каждом стволе висят цветные ленточки — белые и красные. Сквозняк треплет их, от каждого порыва ветра ржавый металл уныло скрипит.

По поверьям Василеостровской, чтобы желание исполнилось, нужно прийти сюда ночью, загадать желание и повязать цветную ленточку.

Главное: желать яростно, страстно, до потери сознания.

И Хозяин Тоннелей исполнит твое желание.

Если захочет.

Интересно, приходила ли сюда Таня? Иван покачал головой. Не твое дело, Одиссей.

Одиссей и Пенелопа — это была их с Катей игра, когда у них все только начиналось. Странно…

Пенелопой он назвал одну, а ждать его будет другая.

Придурок ты, Одиссей, правильно Катя сказала.

В тоннеле поднялся ветер. Разноцветные ленточки на трубном дереве зашелестели, застрекотали. Ржавым голосом завыл металл.

«Ты не вернешься. Никогда».

Глава 4

Генерал

Сначала они долго шли за дрезиной, что везла их вещи. Старая дрезина уныло скрипела, стирая катки о ржавый металл. Уклон тоннеля здесь был не то, чтобы сильный, но вполне ощутимый. «Адмиралтейская» зеленой линии — самая глубокая станция ленинградского метрополитена. Тоннель шел под заметным уклоном вниз. Иван понимал, что они спускаются все глубже под землю, может, даже в самый центр мира. В преисподнюю.

Впрочем, никакой нежности к Адмиралтейской он не испытывал.

Так что можно и так: в приемную ада.

Воды под ногами становилось все больше. Чем дальше они заходили, тем глубже сапоги погружались в темную, хлюпающую жидкость. Сначала воды стало по щиколотку. Затем по колено. Фонари освещали лишь малую часть пути, конец тоннеля терялся в темноте.

Иван оступился на скользкой шпале, скривился. М-мать. Не делай резких движений, вспомнилось Катино напутствие.

Это что — мне теперь на всю жизнь такой лозунг?

— Болит? — спросил Пашка.

Уже второй час они вышагивали по шпалам в темноту тоннеля. Дрезина натужно скрипела, подпрыгивала и дребезжала на неровных, ржавых рельсах. Ее несколько раз пришлось переносить на руках — местами дорога совершенно испортилась. Иван попытался помочь, но его отогнали. «Иди, иди, инвалид детства!». В одном месте полотно железной дороги было прорвано — словно из-под земли вылезло нечто, вывернуло шпалы (одна из них лежала в паре метров от разрыва, другая переломилась пополам) и уползло. То ли вниз по туннелю, то ли вообще в потолок.

Иван покачал головой.

— Не болит? — продолжал допрос Пашка. Станционная контрразведка, елки-палки.

Иван там, на разрыве полотна, запрокинул голову и подсветил диодом. Какая-то выемка там действительно была, дыра фактически, но это могли сделать и грунтовые воды.

— Отвали, Пашка, — сказал Иван устало. — Ты это уже в сотый раз спрашиваешь. Не веди себя, как моя жена, я тебя прошу. Во-первых, я не женат, а во-вторых…

— …сам такой! — обиделся Пашка и утопал назад, к замыкающему маленький караван Солохе.

Еще через полчаса василеостровцы дошли до лодочного причала.

Здесь стояли «адмиральцы» с калашами — почетный караул, блин. Иван пригляделся. Автоматы были новенькие… ну, или прекрасно сохранившиеся. Блестели радостно. А вот адмиральцы глазели на пришлых без всякого энтузиазма.

Спасибо, Сазоныч. Слава о твоих подвигах… н-да.

Встречающие были в одинаковых зеленых бушлатах, словно солдаты. Парочка в танковых шлемах. Минус еще один армейский пост, мысленно отметил Иван.

Где он был, интересно? На Английской набережной?

В день Катастрофы погибли все, кто остался наверху. А в Питере солдат было прилично — дядя Евпат говорил, тогда целую дивизию загнали на улицы.

Хотя что такое дивизия для Питера?

Минимум три сотни пулеметов НСВ и «Корд», подсчитал Иван в уме, несколько тысяч калашей — сто третьих и семьдесят четвертых, патроны, сух. пайки (искать в танках и бмп, у которых защита от оружия массового поражения), дозиметры и даже гранаты.

Да и вообще много интересного. Только поблизости от станций метро уже все разграблено диггерами и гнильщиками, продано, перепродано, изношено и съедено.

Но один пост, видимо, где-то затерялся. И там, судя по шлемам, был танк.

Навстречу Ивану выступил человек в черной шинели.

— Иван Данилыч, рад видеть, — он протянул руку.

— Взаимно, — сказал Иван, откровенно разглядывая незнакомца. Так вот ты какой, каплей Кмициц, про которого говорил Сазон. Приятное волевое лицо, слегка восточные черты, темные глаза, русые волосы.

— Все готово. Лодки ждут, — сказал Кмициц. — сколько у вас людей?

— У меня пятеро, — Иван хмыкнул. — Диггеры. У Кулагина, — он мотнул головой: там, сзади. — Тридцать один.

Кмициц кивнул.

— Обернемся в два захода. Прошу на борт.

Лодки прошли по узкому коридору вдоль столбов. Кое-где были привязаны лампы, освещавшие черную, словно нефтяную воду. От воды шел резкий, выворачивающий желудок, запах аммиака. Иван опустил весло в воду и плавно повел — и раз. И два… блин! Прихватило под ребрами. Стало трудно дышать, и все вокруг словно отдалилось.

Тоннель начал заваливаться набок.

— Держи его! Дер… да держи ты его, наконец! — отдаленные голоса. Словно он куда-то бежал.

Очнулся Иван от странного ощущения спокойствия. Они плыли по тоннелю между заросших путевых столбов, сделанных, видимо, из станционных шпал. Белесые пятна грибов на влажном дереве казались неопрятными.

Дальше тоннель выходил к платформе. Нижняя Адмиралтейская — недостроенная станция, там даже отделку только-только собирались делать, когда все началось. Станция закрытого типа, как и Василеостровская. Только размерами побольше. Ну и зарыта на сорок метров глубже.

— Миша, — окликнул он Кузнецова, почему-то оказавшегося в одной с ним лодке. — Где все?

— Все? — Миша вдруг улыбнулся. Какой-то совершенно чужой, растягивающейся, словно каучук, улыбкой. — Все умерли, командир. Обвал случился в тоннеле, тебя завалило. А все остальные погибли.

— И ты?

— И я, командир, — согласился Кузнецов. — Ты что-нибудь помнишь?

— У нас украли генератор…

Чужой, незнакомый Миша засмеялся. Лающий смех, в котором грохотало ржавое железо и падали черные птицы, пошел отражаться от тюбингов, от темной воды, улетел вдаль, в обе стороны тоннеля. И где-то вдали, совсем далеко, Иван услышал, как глухо и страшно смеется еще один чужой Миша.

— Нет, командир, — сказал чужой Миша, который сидел рядом. — Это тебе привиделось.

— То есть… — Иван помолчал. — Генератор у нас не крали?

— Нет.

— А Ефиминюк?

Чужой Миша покачал головой.

— Единственные мертвые люди здесь — это ты и я, командир. Извини. Карбид на Приморской… помнишь?

Иван подался вперед:

— Ацетилена было слишком много?

— Нет, — сказал чужой Миша. — Ацетилена было достаточно. Ты уничтожил тварь. Но ты забыл про потолок, командир. Он держался на соплях. Потолок обвалился, и тебя накрыло. Так бывает. Мне очень жаль.

Иван обдумал ситуацию.

— Я мертв? — спросил он наконец.

— Не совсем. На самом деле ты сейчас лежишь под завалом, но еще жив. Скоро кислород перестанет поступать к мозгу и ты умрешь окончательно. На самом деле, — чужой Миша улыбнулся. — Он уже перестает. То, что ты сейчас видишь — это умирание твоих мозговых клеток. Меня на самом деле здесь нет. Есть кислородная смерть твоего мозга, командир. Все это длится доли секунды.

— Таня? Что с ней?

— С ней все будет в порядке, — сказал чужой Миша. — Она оплачет тебя и скоро выйдет замуж.

— За кого?

Чужой Миша поднял брови, посмотрел на Ивана — в темных глазах таяли искорки.

— Ты действительно хочешь это знать?

— Да.

— Как хочешь. Нам осталась наносекунда. Это будет…

Что чужой Миша хотел сказать, Иван так и не узнал. Потому что вдруг проснулся по-настоящему.

Лежать было удобно. Кто-то подложил ему под голову свернутое одеяло. Пашка?

Иван полежал, сердце частило. Спокойно, велел он сердцу. Все будет хорошо. Всего лишь очередной глупый сон…

Они плыли между столбов. Лодки беззвучно резали чернильную, плотную как мокрый асфальт, воду.

«Адмиралтейская-2» встретила их деловым гулом и — равнодушием, как ни странно. Ступая по бетонным ступеням, выщербленным, сбитым, затем по коридору — сбойка от нижней станции к верхней, Иван не мог избавиться от мысли, что все кончено. Мирная золотая пора миновала. Раньше семейное тушеночно-консервное будущее представлялось Ивану скучным до изжоги — мне-то оно зачем? Но теперь, когда беда встала перед носом — очень захотелось обратно. И чтобы опять впереди маячила долгая скучная жизнь…

За следующим поворотом оказалась гермодверь, часовой с помповым дробовиком выпрямился. Увидев Кмицица, выпрямился еще сильнее (хотя и так был как струна) и резко бросил ладонь к виску.

— Вольно, — сказал Кмициц.

Иван посмотрел на серое одеяние «адмиральца» и промолчал. Интересные у них тут порядки.

— Как доехали? — к ним шел комендант Адмиралтейской, видимо, вызванный тем же часовым.

— Гречников, Трофим Петрович, — представился комендант, словно его кто-то не знал. — Представляете, ваши припасы еще не готовы! Что может быть хуже бардака на войне?

Пожали руки. Иван посмотрел в лицо Гречникова и подумал, что видит перед собой несчастного человека. Василеостровцы в общем-то, тоже не блистали жизнерадостностью, но там было понятно, у людей генератор спиздили. А у этого-то что?

— Кто у вас за главного? — спросил Гречников.

— Я главный, — сказал Иван. Уточнил. — По разведке. А совсем главный… вот он. — кивком показал на Олега Кулагина.

Формально старшим все равно оставался Кулагин, но боевыми операциями командовать будет Иван — это было оговорено заранее…

Комендант кивнул.

Василеостровцы, и это было частью тайного соглашения, отправили на войну почти всех мужчин. Призывной возраст, тоскливо шутил Постышев, глядя на сборы. Четырнадцать-пятнадцать — это уже не дети. Это стратегический резерв станции.

— Добро пожаловать на Адмиралтейскую! — сказал Гречников.

Четыре человека. Скромная толпа встречающих. Визиты к соседям обычно напоминали праздники — гуляют все. И подарки, выпивка и общее застолье и танцы. Но какие сейчас танцы?

Иван огляделся.

— Пожрать у вас где можно?

Гречников отмахнулся.

— Накормим. Не беспокойтесь. Пока располагайте людей на отдых, я распоряжусь…

* * *

Адмиралтейская поражала воображение. Иван думал, что уже привык — не раз ведь здесь бывал, но оказалось, что — не совсем. Все равно поразился, словно впервые приехал.

Во-первых, станция длиннее, чем Василеостровская, примерно метров на пятьдесят. Во-вторых — пилонная, а не горизонтальный лифт. То есть, вместо проемов в стенах и железных дверей — высокие открытые арки. И это сразу вызывало ощущение невероятной легкости, пространства и широты.

Высокая и светлая, отделана золотистым мрамором. Колонны из черного мрамора вдоль центральной платформы, светильники за карнизом, позолота. Вдалеке, в южном торце, виднелось темное пятно. Черное мозаичное панно, изображающее Петра Первого в окружении шведов. Или соратников? Иван не помнил.

Вообще, на Адмиралтейской все поражало достатком и роскошью. Даже рыночек на платформе казался каким-то очень цивилизованным и не выглядел барахолкой, как подобные ему на других станциях.

Василеостровцы разбрелись кто куда. Иван своим диггерам дал втык — не убегать, ходить скопом. Время дорого.

Вдруг отправят на Невский уже в ближайшие часы?

Диггеры всегда передовой отряд. Куда денешься.

Базу василеостровцы разбили в мгновение ока. На самом деле не база, одно название — вещи свалили в кучу и разбежались.

Туристы, блин.

Иван огляделся. Диггеры аккуратно сложили скарб отдельно и поставили часовым Солоху — зная местный народ, предосторожность не лишняя… впрочем, народ везде одинаков. Тем более Адмиралтейская играла роль перевалочного пункта для караванов с фиолетовой линии, здесь народ всякий попадался. На станции стоял такой гул, что Иван с непривычки сразу устал.

Покормить их обещали в скором времени — но это «скоро» все не наступало. Адмиральцы, подумал Иван с презрением. Даже их крутой генерал не изменил этого. Неорганизованные, скользкие…

Когда обещанной кормежки не было и через час, народ заворчал. В животах уже гудело не хуже, чем в трансформаторах под напряжением.

— Консервы не трогать! — ходил и орал Кулагин. Иван покачал головой. Его диггеры привычные, а у остальных обед по расписанию — вот и мучаются.

— Все в сборе? — Иван оглядел своих. Заметил Водяника, расчесывающего пятерней свою косматую черную бороду. — Профессор, вы с нами?

Тот кивнул.

— Ну все. Двинулись.

* * *

Если ты не ищешь приключений, приключения сами найдут тебя.

В данный момент приключения стояли перед ними в образе рыжеватого мужика в длинном, до колен, пуховике. Пуховик был тщательно заклеен скотчем. Иван с трудом подавил желание достать дозиметр и проверить уровень.

— Здорова, лоси! — сказал мужик.

— Почему лоси? — Пашка от удивления даже забыл обидеться.

— Потому что ваш Васильевский остров — он еще и Лосиный, — охотно пояснил адмиралец. — Кто вы тогда? Правильно! Клан Лося, получается. Так что сопите в трубочку, лоси.

Иван прямо залюбовался. До чего же наглый народ пошел на Адмиралтейской! А всего-то и нужно было: пару раз удачно разгромить мародеров, что засели в тоннелях за Университетской. Ходили упорные слухи, что адмиральцы погребают под себя и саму станцию — потихоньку.

— За лося ответишь, — предупредил Сазонов с усмешкой. Его эта ситуация тоже забавляла. Картина запредельная, конечно — один гражданский наезжает на команду диггеров.

— Лось хорошее животное, — вмешался профессор Водяник. Миротворец хренов. — Умное, сильное…

— С рогами! — поддакнул адмиралец.

Бум.

Иван посмотрел на распростертое тело, затем на пожилого диггера. Вздохнул.

— Вот вечно ты торопишься, Гладыш.

— Да я чо? Я ничо, — отрекся тот, смущенно потер кулак. — Я вообще мимо шел, а оно уже тут лежало.

К ним уже бежал патруль…

* * *

Конечно, им не поверили. Глядя на небритую морду Гладыша, вообще трудно сохранить веру в человечество.

Иван выпрямился. Ну все, начинается.

— Мои любимые конфеты, — сказал он. — Всем приготовиться… Бато-ончики!

…В кабинете начальника СБ Адмиралтейской (язык не поворачивался назвать это каморкой) едва слышно гудел настольный вентилятор. Когда он поворачивался, лопасти его начинали стрекотать, словно ленточки на Трубном дереве… Прохладная струя задела Ивана. Он вздохнул, перенес вес с ноги на ногу, переступил, поднялся на носках, чтобы разогнать кровь. Опустился на пятки.

Всегда так. Что-нибудь не вовремя вспомнишь и прощай спокойствие. «Ты не вернешься. Никогда».

— Что же это вы, Иван Данилыч? — Орлов, глава Службы Безопасности Адмиралтейской, смотрел на него с мягким укором. Иван дернул щекой.

— Нельзя же так, — продолжал Орлов. — Устроили драку, сломали прилавок…

— Насчет прилавка, это случайно получилось, — сказал Иван хрипло. — А с дракой да… признаю. Этот урод…

— У этого урода, как вы его называете, сломана челюсть, — Орлов покачал головой, словно журил непослушного сына. Нашалил, с кем не бывает. — И сотрясение мозга.

— Бывает, — сказал Иван. Орлов кивнул: понимаю, понимаю. Скучная повседневная жизнь диггеров…

— Допустим, гражданин Альянса Щетинник В. Л. сам виноват, хотя это еще как поглядеть… только не надо протыкать меня взглядом, Иван Данилыч, умоляю!.. но патруль, скажите мне, в чем патруль-то перед вами, господа диггеры, провинился?

Иван молчал.

— Или с патрулем тоже случайно получилось?

— Случайно, — сказал Иван. — Мы их сразу предупредили…

— О чем, если не секрет? Что окажете сопротивление законной власти? Понимаю, как тут не понять. Только вы, совершенно случайно, не забыли, где находитесь? Какая это станция — по вашему, по-диггерски?

Век бы не бывать на вашей Адмиралтейской, подумал Иван в сердцах. Даром не надо. Плечо и рука все еще болели. Зря он, конечно, лично врезал тому адмиралтейцу — но что поделаешь. Если ты командир патруля, это еще не значит, что можно хамить. Иван поморщился. А вообще, конечно, некрасиво получилось…

Гладыш, твою мать! Ну ты меня втянул в историю. Дай только отсюда выбраться, я с тобой переговорю по-свойски.

— Виноват, — сказал Иван. — Готов понести наказание…

— Ой, да перестаньте, Иван Данилыч, — поморщился Орлов. — Смешно уже, ей богу. У нас война на носу, что мне вас теперь, расстреливать прикажете? По закону военного времени?

— А что, война уже официально объявлена?

Орлов смотрел на Ивана без улыбки. Потом взял со стола простой карандаш, повертел в пальцах. Такими сейчас все метро пользуется. Черно-зеленые грани…

— Могу я задать вопрос? — спросил Орлов наконец.

Иван с недоумением уставился на безопасника, пожал плечами.

— Почему нет?

— Во что вы верите?

— Что-о?

Орлов вздохнул. Взял карандаш двумя руками.

— В этом и проблема с вашим поколением. Понимаете, нет? Это вопрос, который неизменно ставит любого из вас в тупик. Во что вы верите, Иван Данилыч — в справедливость, может быть? В воздаяние? В зеленых человечков? В жизнь после смерти? В бога? Да черт побери, хотя бы во что-нибудь вы верите?

Молчание. Стрекот вентилятора в тишине.

Иван с новым чувством смотрел на безопасника. Орлова он видел и раньше, даже общался, но сегодня день открытий. Совершенно другой человек. Не обманывай себя, спохватился Иван, это может быть просто игра. Разве ты видел Орлова при исполнении прямых обязанностей? Щас, держи карман шире, а то патроны не влезут.

— Я верю в себя. И в своих друзей.

— А в будущее Альянса? — Орлов подался вперед. — В будущее верите?

— Что вы хотите?

— Мне нужны люди…

Тут Иван наконец понял, чего от него добиваются. Вербует, гад.

— В стукачи мне как-то не с руки, — сказал Иван. — Сегодня астрологический прогноз не рекомендует. Утром специально проверял.

Карандаш в пальцах Орлова с треском сломался. Пальцы побелели.

— А если без клоунады?

— Если без клоунады… Идите к черту, любезный.

С минуту Орлов смотрел на него, не мигая. Наконец сказал:

— Значит, так?

— Значит, — согласился Иван.

— Неудобный вы человек, Иван Данилович.

— А что, должен быть удобный? — Иван жестко повел плечом, точно собираясь драться. Он теперь стоял, слегка ссутулившись, расслабив руки, и смотрел на контрразведчика в упор.

— Ничего вы не должны, Иван Данилович, — произнес Орлов мягко, как в начале разговора. Оно снова взял себя в руки. — Совершенно. Мне — точно. Только ведь у вас много других долгов.

К чему он клонит, Иван пока не понимал, но тон главы службы безопасности ему совершенно не нравился.

— Я свои долги отдаю, — сказал он медленно. Ловись, рыбка, большая и маленькая.

— Не сомневаюсь, Иван Данилович, — Орлов мягко улыбнулся. — Не сомневаюсь. Допустим, в вашем темном прошлом…

— Что? — Иван поднял голову.

— Я ведь про вас много знаю, — сказал Орлов. — Вы уж простите великодушно, работа такая. Вот скажем, вы ведь не местный? Не с Альянса?

— Это что, преступление?

— Боже упаси! Банальный интерес и все. Штампик-то у вас в паспорте не Василеостровский. А сейчас такое время, что даже штампик станционный много чего о человеке рассказать может. Например…

— Не говорите так быстро, я за вами не успеваю.

Орлов вскинул голову, уставился на Ивана:

— Опять юмор, значит. — он шевельнул белесыми бровями. — Понятно. Вы со своим юмором мне уже знаете где, остряки? — он показал ребром ладони себе по сонной артерии. — Вот здесь сидите. Клоуны большого цирка, вашу мать…

* * *

Патроны ему все-таки вернули. И оружие. Попробовали бы не вернуть. Иван стиснул зубы, скулы затвердели.

Спокойно, Иван. Расслабься.

Иван полчаса лаялся, просил, уговаривал, обегал всю станцию, добиваясь, чтобы его людей освободили. Адмиральцы смотрели недобро, на контакт не шли. Плюнув, Иван нашел Кмицица, тот выслушал, кивнул «посмотрим, что можно сделать». Видно было, что капитан не испытывает особых иллюзий…

И как-то на удивление быстро разобрался.

Н-да. Один приличный человек на всю станцию и тот заместитель Орлова.

Закончив с делами, Иван вышел пройтись. И почти сразу обнаружил то, что они искали, прежде чем столкнутся лбами с адмиральцами. Небольшой металлический киоск с надписью крупными буквами «Ш А В Е Р М А». Вовремя, называется. Нет бы до той стычки — глядишь, и обошлось бы…

— Почем шаверма? — спросил Иван, разглядывая прилавок с выставленным товаром. А неплохой выбор, надо признать. Десяток видов салата, соленые грибы, тушеные водоросли, маринованный чеснок, даже вареная картошка (правда, по цене как за пулемет).

— Двэ, — продавец показал растопыренные пальцы. Два патрона, значит.

— Давай. Еще возьму салат из морской капусты, — сказал Иван. — И азу тоже… нет, азу, не надо.

— Могу еще прэдлажить мясо по-французскы. Будэте?

Да? Иван повернул голову, посмотрел на продавца с интересом.

— Француз хоть свежий был? — спросил с иронией.

— Обижаешь, дарагой! Вах! Свежайший, как поцелуй прэкрасной дэвушки.

— Даже так? И что там?

— Свинына, лук, сыр, майонез — сам дэлал. Пальчыки облыжешь.

Насчет сыра Иван сомневался. Разве что из старых запасов в вакуумной упаковке. Или в консервной банке. Насчет майонеза тоже сомнительно… и все же.

— Свининка чья? Не с длинным голым хвостом бегала?

— Абыдно, да, гаваришь, — продавец разволновался. — Самый лучший свинынка. С Васы приэхал. Дэлыкатес!

С Василеостровской, что ли? Привет, Борис, — подумал Иван. — Как сам?

Смешно.

— Уговорил, языкастый, — сказал он. — Давай свой «дэликатэс»…

Через полчаса василеостровцы выступили с Адмиралтейской — сытые и с песнями. Вслед за ними пошел первый отряд адмиральцев.

Война продолжала набирать обороты.

* * *

Гостинка показалась Ивану гораздо приятней Адмиралтейской. Еще бы. Почти как дома: родной тип станции — «горизонтальный лифт», родной светлый мрамор, родные железные двери по обе стороны платформы — только станция шире и намного длинней, чем Василеостровская. Двери в тоннели открыты. Чего им тут боятся? Разве что… Иван огляделся. Так и есть. У входа мелькнул знакомый солдатский бушлат. И здесь адмиральцы на каждом углу. Они что, размножаются делением?

Василеостровцев уже встречали — деловито, спокойно, без лишней суеты. Здесь, на Гостинке, Иван снова начал чувствовать себя полноправным гражданином Альянса. Пожилой мужик в синей, древней, как Исход евреев из Египта, форме машиниста протянул руку, кивнул.

— Время плохое, — сказал он, — но гости хорошие. Дай бог, если Хозяин Тоннелей будет не против, вернем ваш дизель.

Освещение на станции было традиционным: натриевые лампы за световым карнизом из алюминия, кое-где на шнурах свисали обычные витые, энергосберегающие. В последние годы перед Судным Днем, рассказывал Водяник, на такие полстраны перешло. Электричество здесь, в отличие от Адмиралтейской, экономили. Освещена платформа была не то, чтобы скудно, но без лишнего выпендрежа. На станции царил уютный полумрак. Только дальше, в северном конце платформы, из перехода на Невский лился чистый белый свет — там, Иван помнил, были лампы дневного света под потолком. А под ними по всему длинному переходу — овощные плантации и детские площадки. Дети получали полезное ультрафиолетовое облучение, заодно помогая обеспечить станцию зеленью.

Диггеры вышли на платформу. Гладышев присвистнул. Пашка, задрав голову и открыв рот, пялился на построенный до потолка жилой блок — в четыре этажа. Там кипела жизнь. Женщины развешивали белье — протянуты веревки над платформой, на них сушились рубашки и трусы, простыни и пеленки. Капала вода. Дети играли и бегали, целая стайка замерла на третьем этаже, разглядывая василеостровцев. Жилой блок занимал примерно треть станции, от ора и детских криков звенело в ушах. Где-то наверху плакал младенец.

Дальше за блоком — рынок, еще дальше гостевые палатки для приезжих и кафешки. Все, как у людей. Поехать сюда, что ли, на медовый месяц? Интересно, Тане бы здесь понравилось?

Громко только очень.

— Давайте за мной, — сказал машинист. Повел их за собой через всю платформу. Когда шли, Иван разглядывал спуски в подземный переход до Невского проспекта. Офигеть, какого размера станция. В футбол играть можно.

Навстречу Ивану с компанией прошли две девушки — одеты по-местному, в цветных косынках (одна в желтой, другая в красной), ноги от ушей, стройные.

— Ты смотри, — Сазонов остановился. — Да мы в раю, пацаны!

Девушки заулыбались. Та, что в желтой, бросила на Сазонова заинтересованный взгляд. А что, парень видный, красивый. Ивану на мгновение стало жаль, что не на него так смотрят. И тут в красной косынке посмотрела на него, опустила глаза… снова посмотрела. Как обожгла. Ивану сразу стало весело.

А всего-то и нужно мужчине…

Именно.

По слухам, на Гостинке и Невском обитали самые красивые девушки во всем метро.

— Представляешь, — сказал Пашка оживленно. — Тут до Катастрофы на поверхности были торговые центры для самых богатых. И персонал подбирали так, чтобы сердце покупателя радовалось, глядючи. Только настоящих красавиц. А потом все эти красавицы оказались внизу. На станции. Вот повезло кому-то!

— Н-да? — Иван поднял брови.

Пашка смутился.

— Ну, я так слышал. И смотри — не врали же! Есть на что посмотреть.

— Ты смотри-смотри, а рот не разевай сильно, — заметил Сазонов. — Здесь, говорят, за изнасилование самое жестокое наказание во всем метро. Тут такое творилось после Катастрофы, что… сам понимаешь.

— Да я вроде не планировал, — растерялся Пашка.

— Смотри у меня.

* * *

— Помните, ученые говорили: после ядерной войны на земле выживут только крысы и тараканы? Помните? Вот и я помню. Ну и где те тараканы? Ты хоть одного в метро видел, а? И я не видел. Вот я и говорю: как этим ученым вообще верить?

— Ну, с крысами же они не ошиблись… — сказал Кузнецов. Молодой мент неплохо вписался в компанию местной молодежи.

— А я слышал, — вмешался до того молчавший худой парень из невских. — На Фрунзенской крысы исчезли. Совсем.

— Гонишь, нет? Почему исчезли?

Невский усмехнулся.

— В том-то и штука, мужики. Не знает никто. Просто взяли и исчезли. Говорят, их жрет кто-то…

Иван кивнул Кузнецову, тот помедлил и кивнул в ответ. Иван глазами показал: иди сюда. Тот наконец сообразил. Встал и направился к разведчику в обход костра. За его спиной — Иван наблюдал — принесли гитару, всю в наклейках и надписях, передали лысоватому мужичку. Тот провел пальцем по струнам. Тин-тин-тин — и начал настраивать.

— Командир? — Кузнецов стоял, вытянувшись.

— Вольно, Миша. Есть минута?

У костра продолжали болтать:

— Если бы я жил на Лизе, у веганцев, я бы на месте крыс давно сбежал. Вы хоть знаете, что они едят?.. То-то! А вы говорите: крысы…

И не договорил. Зазвучали первые аккорды. Иван поморщился — гитару настроили неточно, — у него прямо зубы заныли.

— Отойдем подальше, Миша.

— Крысиный король, — долетело от костра. — Нет… то крысиный волк! Крыса, которая жрет одних крыс. Я тебе говорю… нет, крысиный король, это когда они хвостами срослись. Кстати, мне рассказывали, что на Пушкинской такой завелся…

Голос перекрыла новая волна аккордов.

— В общем так, Миша, — сказал Иван. — У меня для тебя ответственное задание…

* * *

Иван наклонил голову к правому плечу, хмыкнул.

Какая-то уж очень знакомая спина.

— Сашка! — крикнул он.

Здоровяк оглянулся.

— Ван!

Обнялись, похлопали друг друга по плечам. Иван уже лет сто не был на Невском, где обитал Шакилов с семейством. Огромного роста, сильный, Сашка тоже частенько «диггил».

Характерный нарастающий треск счетчика Гейгера.

— Вот муть, — возмутился Шакилов. — Что-то он сегодня совсем с ума сошел. Только и воет.

— А что это? — такой фиговины Иван еще не видел. Серый обрезиненный корпус, как у петцелевского фонаря, небольшое табло с жк-экраном.

— Армейский радиометр. Натовский, само собой, не наш. Мы там еще целый ящик такого добра натырили. А он, сволочь, шкалит на обычном нашем фоне, представляешь? Хочешь, кстати, подкину парочку? — Шакилов почесал коротко стриженный затылок, посмотрел на Ивана, словно впервые увидел. — А ты чего здесь?

— А ты не знаешь? Война у нас.

Шакилов прицокнул языком.

— Понятно. А я-то думаю, чего нас с утра пораньше гонять начали.

Иван огляделся. Все-таки хороший узел Гостинка-Невский. Если бы я где и хотел жить, кроме Василеостровской, так это здесь.

— А монстров вы своих где прячете?

— Но-но, — Шакилов насупился. — Поаккуратней с выражениями!

В подземном переходе от Гостиного двора к станции Невский проспект раньше были железные двери в стене. То есть, даже не двери, а забутовка каких-то очень секретных помещений. Бродили слухи, что до Катастрофы там в секретных биологических лабораториях выводили людей-монстров, суперсолдат — сначала для советской, а потом для российской армии. Мол, прислонившись к железным панелям в переходе, можно услышать, как эти жертвы запрещенных экспериментов бродят там, в темноте.

— А что они еще делают? — спросил тогда Иван у рассказчика,

— Да, ничего. Просто бродят, — признался рассказчик. Подумал и добавил: — И знаешь, от этого как-то еще страшнее. Вот это шлеп, шлеп, шлеп. И тишина. А потом снова: шлеп, шлеп. Словно у них ноги мокрые. И ходят.

Иван отловил за рукав спешащего куда-то Водяника.

— Профессор, а что тут раньше было?

— Раньше, это когда? — уточнил Водяник. Через плечо у него было переброшено полотенце, в руке газета.

— Ну… до войны.

— Институт радия имени Хлопова, — профессор пожал плечами. — Подземная лаборатория, изолированная от всевозможного постороннего излучения. Говорят, там искали скрытую массу Вселенной. А что?

Иван с Шакилом переглянулись.

— Да так, — сказал Иван. — Ерунда одна. Не берите в голову.

Когда профессор убежал по своим делам, Шакилов помялся, переступил с ноги на ногу, как плюшевый мишка. Посмотрел на Ивана с хитрым прищуром:

— Думаешь о том же, о чем и я?

— Не знаю, Саш. Хотелось бы сделать залаз, но… — Иван снова увидел адмиральца и замолчал. Шакилов проследил за его взглядом, вздохнул. Негромко пояснил:

— Караул вчера сняли. Сегодня сменные заступили — пополам наши и эти.

Патруль прошел по краю платформы, начал спускаться на пути. Трое в зеленом, трое в чем придется — это местные, понятно. Адмиральцы чувствуют себя как дома здесь, ты смотри…

Иван поднял голову, прищурился. Спросил небрежно:

— Вчера сняли, говоришь?

Шакилов взглянул на Ивана. Почесал круглый затылок.

— Не доверяешь адмиральцам?

— Не доверяю. А ты? После таких фокусов?

Шакил почесал круглый затылок, наморщил лоб.

— Знаешь, ты прав. Как-то с вашим дизелем некрасиво вышло. Я тоже им ни фига не доверяю. А Сазон твой молодца. Хорошо выступил. Так ему и передай…

* * *

— Смотри, какие красавцы, — сказал Шакил.

Иван повернул голову.

— Кто это? — он прищурился.

— Экофашисты.

— Кто-кто?

— Империя Веган.

Иван проводил их взглядом. Веганцы были в ладной зелёной форме, в блестящих перчатках и в сапогах. Даже стеки у них в руках, такой своеобразный офицерский шик. Ничего себе. По сравнению с ними даже адмиральцы казались выходцами с какой-то захудалой провинциальной станции.

Экофашисты, значит?

— У них прибор ночного видения, — заметил Шакил, разглядывая веганцев. — Хорошая штука, однако. Я все хочу себе раздобыть, да никак не срастается. Вон у того, видишь?

Иван кивнул. От такой приблуды он бы и сам не отказался.

— Ага, вижу.

Прибор ночного видения. Жизнь в зеленом свете.

— Что они тут делают?

— Поверишь, вообще не в курсе, — Шакил пожал плечами. — может, посольство какое?

— Форма у них красивая, — Иван разглядывал веганцев без всякого стеснения. Чем-то они его раздражали, чем-то, к чему он никак не мог подобрать нужного слова. — Какая-то фигня в них нездоровая, по-моему. То есть, я вот на них смотрю… и у меня холодок по спине.

Шакил кивнул. К чужой интуиции диггеры привыкли относится с уважением.

— Я про них много чего слышал, — Шакил пожал плечами. — Мол, они пленных сразу на удобрения пускают. Ну, в метро много баек ходит. Что теперь, всему верить?

— Нет, конечно. — хотя про эту байку Иван мог сказать, что это чистая правда.

— Еще я слышал, — упрямо продолжал Шакил, глядя на офицера, остановившегося у прилавка. Веганец рассматривал товар. Иван видел только его надменный четкий профиль. — Что они делают человеку в черепе дырку, а туда сажают специальный гриб. Гриб вырабатывает псилоцибин, это галлюциноген такой. Почти «кислота», если не лучше. Он там хорошо растет, на мозгах, весь из себя галлюциногенный. Которому череп вскрыли, тоже галлюны все время поступают, он и ходит, счастливый. А как гриб разрастется, веганы гриб срезают и употребляют.

Человеку, правда, после этого кирдык. Ломка и кранты. Впрочем, к тому времени от мозга уже мало что остается. Питательная среда для грибницы.

— Ты в это веришь? — Иван перевел взгляд на Шакилова. Тот пожал плечами.

— Кто его знает. Я вот с ними пообщался малехо — и, знаешь, есть такие подозрения.

Иван кивнул.

— Понимаю тебя. А знаешь что, — он прищурился. — Бери выше, Саша. Это не ПНВ. Это тепловизор.

Шакилов присвистнул.

* * *

Явился Кузнецов с докладом.

— Появились тут одни, командир. Недавно. Ребята Уберфюрера — командира их так называют. Гы, — Миша расплылся в глуповатой улыбке. — Уберфюрер — прямо как в старых фильмах…

На Василеостровской кино показывали раз в неделю. Целое представление. Вся станция сидит рядами перед телевизором и смотрит. Иван в последний раз видел «Два бойца» — черно-белый, про войну. Хороший. Там все было как в метро: темно и с песнями. Только на улицу выходили без противогазов. Вот и вся разница…

Рассудком Иван понимал, что та война была намного раньше Катастрофы и не имеет к сегодняшнему дню никакого отношения… Но все равно казалось, что — имеет. В фильме после титров наши отступили в метро, а черные с короткими автоматами захватили поверхность. И все живое там истребили.

Глупость, конечно.

— Это кто вообще? — спросил Иван, чтобы выкинуть из головы «черных».

— Люди, — Кузнецов пожал плечами. — Их Кмициц привел, говорит, они за нас будут воевать. Тьфу, то есть, вместе с нами — против бордюрщиков.

— А им-то зачем? А! — Иван прищурился. — Наемники?

— Что-то вроде. Фашисты, похоже.

Иван помедлил и кивнул. Даже если так — выбирать союзников ему сейчас не приходится. Сойдут и фашисты. Чем они хуже кришнаитов, например?

Тоже лысые.

— Так где, говоришь, твои фашисты?

* * *

— …Антон, Кузьма, — представил спутников Уберфюрер. — А это Седой.

— Седой? — удивился Кузнецов наивно. — Так он же лысый?

— Одно другому не мешает.

Скинхед погладил себя по сверкающей, отполированной, как костяной шар, макушке. Усмехнулся.

— Ага, — сказал он. — Не мешает.

Скинов было восемь человек. Для дигг-команды многовато. Но Уберфюрер — выбритый налысо тип неопределимого на взгляд возраста, ему могло быть и двадцать шесть, как Ивану, и сорок пять — Ивану даже понравился. По крайней мере — заинтересовал точно.

— Знаешь, почему негры в метро не живут? — спросил Уберфюрер вместо приветствия.

— Потому что вы им не даете? — догадался Иван.

— Почти, — Уберфюрер хмыкнул. — На самом деле мы тут люди посторонние, здесь если кто и виноват, так это Дарвин.

— Дарвин? А это кто? — сыграл простачка Иван. — Он что, тоже из ваших?

Седой скин заржал.

Уберфюрер терпеливо улыбнулся.

— Дарвин не из наших, как ты говоришь, но он создал теорию эволюции. Я разные книжки читал, меня не обманешь. Мол, мы произошли от обезьян. То есть, кто от обезьян, выяснить как раз проще простого.

Мы — арии. То есть, произошли от какой-то арийской праобезьяны, — заключил Уберфюрер. — Она, похоже, тоже много о себе воображала.

А фишка с неграми простая. Солнечного света здесь нет, верно? А без солнечного света в коже не вырабатывается витамин Д. То есть, даже у нас, у белых, почти не вырабатывается, даже под лампами дневного света, как на Площади Восстания или на Садовой. А у негров так совсем. Они же, бедолаги, под южное солнце Африки заточены, под родные слоновьи джунгли. И вот, — сказал он, словно это все объясняло.

— Что вот?

— Знаешь, для чего нужен витамин Д?

Иван пожал плечами.

— Он, братишка, отвечает за ориентацию в пространстве. Бедные наши негры в метро стали теряться. Совсем бедолаги заблудились. Дорогу простую найти не могут. Вот и поумирали к чертовой матери. Синдром Сусанина, блин.

Значит, все-таки Кузнецов не ошибся, подумал Иван. Но мне отчаянно нужны хоть какие-то союзники. Цель оправдывает средства. А для этого нужно сделать один финт ушами… Точнее, даже два.

Так сказать, расставить точки на «ё».

— Я не люблю фашистов, — сказал Иван обыденным тоном. — Отмороженные дебилы, вот они кто. Так я считаю.

Уберфюрер изменился в лице.

Тут Иван решил, что ему сейчас будут бить морду — и приготовился. Вместо этого Уберфюрер стал хохотать. Это было… неожиданно. Особенно, когда вслед за вожаком начали ржать остальные скины. Стадо здоровенных морсвинов, елки. Еще бы посвистывали…

— Испугался? — спросил Уберфюрер. Усмехнулся. — Не бойся.

Иван поднял брови. В чем-то я ошибся. Не та реакция.

— Я сказал что-то смешное?

— Видишь, в чем штука, брат. Мы ведь фашистов тоже не любим.

Евреи, ненавидящие евреев? — подумал Иван. Н-да.

— Мы другие, — сказал Уберфюрер.

— Другие? — Иван огляделся, скинов было восемь человек, все лысые и наглые. — Что-то не похоже.

Убер хмыкнул.

— Мы правильные скины. Красные. Смотри, брат, — Уберфюрер закатал рукав, обнажилось жилистое предплечье с татуировкой — серп и молот в окружении лаврового венка. — Видишь? Мы не какое-нибудь нацисткое дерьмо… Имя Че Гевара тебе о чем-нибудь говорит? Хаста сьемпре команданте. До вечности, брат. Да-а. Вот это был человек!

Скин — это «кожа» по-английски. А в чем назначение кожи, знаешь? Защищать мясо от всякой малой херни и предупреждать, даже болью, если херня подступает большая. Вот, скажем, подносишь ты огонек зажигалки к ладони… ага, понял?

Иван кивнул.

— Если есть боль, значит, ты еще жив, брат, — сказал Уберфюрер. — Такие дела.

Кожа погибает первой.

Мы и есть «кожа» метро. Если бы не мы, вас бы уже сожрали. Или сидели бы вы на своих толстых капиталистических задницах и ждали, когда, наконец, вымрете совсем.

А мы заставим вас шевелиться. Хотите вы этого или нет.

Мы — плохие, да? Ублюдки, да? Отмороженные дебилы, говоришь?!

Пусть так. Зато мы не сдаемся.

Иван помолчал.

— И как это называется? Эта ваша… миссия?

— А он не такой дурак, — сказал Уберфюрер седому скину. Повернулся к Ивану. — Бремя белого человека — вот как называется наша миссия. Киплинг, брат. Ничего не поделаешь. Так и живем…

* * *

Он стоит на вершине гигантского полуразрушенного здания. Высота огромная. Вокруг простирается колоссальная, звенящая, необъятная пустота. Дует ветер — от каждого порыва гигантская конструкция гудит и качается. Уууугу. Иван переводит взгляд вниз. Он стоит на краю наклонной смотровой площадки. Низкие серые облака обхватывают здание несколькими этажами ниже. Подножия здания не видно.

Кажется, отсюда долго лететь вниз.

Иван смотрит вперед, зацепляется за водную гладь и скользит взглядом вдоль реки. Это Нева, молчаливая и чернильно-черная, каменные берега заросли серой растительностью. Местами облицовка набережной пробита деревьями… Если их можно назвать деревьями. Мясистые серые стволы, скрюченные листья…

Мост. Еще мост, теперь разрушенный.

Вдалеке видны здания. Знакомый шпиль адмиралтейства.

Дальше Иван видит почти круглое поле развалин, там прошла ударная волна, сровняв здания с землей. Профессор Водяник бы, наверное, сказал, что здесь был высотный ядерный взрыв. Нейтронная бомба. Разрушений не так много, а вот заражение местности на пятьдесят лет вперед.

Наконец, сориентировавшись, Иван понимает, где он сейчас.

Это «свечка» Газпрома. Охта-центр.

Фаллический символ, прорвавший небесную линию города. В здании под ногами есть нечто жуткое, не передаваемое словами. Безжизненное мертвое строение под ногами гудит и воет, раскачивается в воздухе. Амплитуда: несколько метров туда, несколько обратно. Иван помнит, что полностью здание доделать не успели, построили только пустую коробку. Окна успели сделать, но их выбило взрывной волной. Внутри здания все мертво. В час «П» здесь не было людей — кроме строителей, быть может?

Иван переводит взгляд и видит на другом берегу Невы блекло-голубое здание Смольного собора. Некогда изящные башенки выцвели, части нет совсем. Одна сохранилось, но черная от времени. С высоты Охта-центра все это кажется мелким и игрушечным.

Бамм.

Кажется, в здании что-то есть. Какая-то жизнь. Иван поворачивает голову и видит глаз.

Черный, круглый глаз смотрит на него сквозь перекрестье ржавых балок, сквозь провал в смотровой площадке.

Иван чувствует, как мороз пробегает по коже.

Не птичий.

Клекот. Длинная зубастая пасть высовывается сквозь лифтовую шахту. Дергается, бьется. Длинная вытянутая шея покрыта серым пухом. Зубы треугольные и мелкие.

Иван отшатывается. Клацанье клюва и недовольный скрежещущий голос твари. Порыв ветра толкает его в спину. Иван чудом сохраняет равновесие, вцепляется в металлическую станину, ведущую вертикально вверх. Здание медленно раскачивается. Холодный мокрый металл под пальцами. Скользкая ржавчина.

Иван вцепляется что есть силы, но пальцы соскальзывают.

Один палец отрывается от балки. Другой…

Страха нет. Есть странное оцепенение, словно происходящее его, Ивана, не касается.

Он держится на двух пальцах. Они белые он напряжения.

В следующее мгновение Иван свободной рукой вынимает нож — замах — блеск лезвия — удар. Дамц. Клинок перерубает пальцы чуть ниже второй фаланги.

Иван молча смотрит, как брызжет… нет, крови нет. Совсем.

Пальцы медленно отделяются от кисти. Щель между ними и основаниями становится все больше, больше. Превращается из тонкого канала в широкое русло Невы.

Иван отпускает нож. Тот кувыркаясь, летит вниз и исчезает в тумане.

Иван видит белый ровный срез с точками костей…

И начинает падать.

Ветер свистит в ушах. В животе нарастает провал. Мелькают этажи. Башня стоит под наклоном, поэтому они все дальше.

В следующее мгновение Иван влетает в серый мокрый туман.

Внезапная слепота.

Пропасть в животе.

Удар.

* * *

— Ван, слышишь? — голос Солохи. — Тут какая-то фигня происходит.

Он открыл глаза, сдвинул вязаную шапку на лоб. Обычно он надевал ее под каску и для тепла, а сейчас натянул до носа — чтобы подремать при свете ламп. Лучше бы и не пробовал. Снится всякая хрень…

— Драка! — заорали неподалеку. Народ на станции заволновался. Словно в воду бросили огромный булыжник и пошли круги.

Вернулся Пашка:

— А-атас полный. Опять невские с адмиральцами чего-то не поделили… Ща резаться будут!

Иван вскочил, охнул от внезапной боли в боку. Твою мать… Оно вроде и не его дело, но там свои.

Когда он добежал, на платформе уже собралась толпа, и знакомый голос разруливал ситуацию.

— Предлагаю решить дело миром, — сказал Шакилов.

— Это как?

Шакил улыбнулся, став вдруг добродушным, как плюшевый мишка. Только с автоматом и разбитой мордой.

— Переведем разговор в другую плоскость, приятель.

— Короче, — крепыш набычился. Под глазом у него багровел фингал. — Что предлагаешь-то?

— Футбол.

* * *

Команды собрали быстро. Найти мяч, освободить место, сделать ворота, разметку — ерунда. Полчаса и готово. Дольше всего спорили о названии команд.

И те и другие хотели называться «Зенит». Ну еще бы. Долго обсуждали, кто-то предложил назваться Зенит-1 и Зенит-2. Сначала это решение поддержали почти все, но тут начались споры, какая из команд будет «вторым» Зенитом. Потом перекинулись на другие названия.

— Петротрест!

— Сам ты «Петротрест»… скажи еще «Алые паруса»! Лучше уж «Динамо»…

Шакилов забрал своих на совещание, вернулся и сообщил, что они все-таки «Зенит».

— Тогда мы Манчестер Юнайтед, — решил крепыш. — Все, поехали.

* * *

— Футбол, что ли? — спросил Иван.

— Нет, фигурное катание… футбол, конечно.

Свисток.

Сосед толкнул Ивана локтем — смотри, смотри. Диггера перекосило от боли.

Судья в черном резво перегнал игрока с мячом и ушел в отрыв. Ни фига себе. Молодые парни по сравнению с ним казались медлительными, как улитки.

Сосед повернулся — лицо раскраснелось, глаза горят. Фанатичный, лихорадочный блеск глаз. Пьяный, наверное, решил Иван. Или обкуренный.

— Видел?! — спросил сосед.

— Видел, — сказал Иван. Дать ему в рожу или не стоит? Ребра пылали.

— Э-э, друг, — сказал сосед. — До войны тебе такое и не снилось. Знаешь кто у нас судья? Знаменитый Гайфулин!

— А кто это? — Иван, на миг забыв про больные ребра, покрутил головой. Но знаменитым Гайфулин как-то не выглядел. Вполне обычный пожилой дядька в черных трусах и со свистком в свистком. Он бегал по расчищенной платформе и сдержанно матерился.

Единственное, бегал быстро. Куда быстрее футболистов.

— Вот его бы нападающим, — сказал Иван, решив, что по морде всегда успеется, а поболтать интересно.

И не ошибся.

— Ну ты даешь, парень! — присвистнул сосед. — Неужели не узнал? Это же сам Джохар Гайфулин, судья международной категории! Представляешь? Он Чемпионат Мира судил в две тысячи десятом. Италия-Бразилия, веришь, нет? Тебе такое и не снилось. Представь, поле длиной в три таких станции. Зеленое, красивое, ровное. Да там одного народу на трибунах было за сто тысяч. И сотни миллионов смотрели по телевизору. Миллиарды людей! А теперь он судит любительский матч…

Хлюп.

Иван перевел взгляд.

— Что с вами, профессор?

— Мы сейчас все профессионалы, — сказал Водяник дрогнувшим голосом. Глаза у него были странные. Проф вздернул бороду, поднялся и стал, неловко извиняясь, пробираться к выходу. Иван посмотрел ему вслед. Какая-то неправильная спина у Профа.

Он что, подумал Иван, плачет?

Иван подумал, сунул соседу-болельщику пакет с жареными водорослями, и полез следом за Водяником…

Сосед глазел на поле, открыв рот.

Иван нашел профессора позади колонны в дальнем конце Гостинки. Тот стоял у края платформы, у открытой двери, спина вздрагивала. Внизу, на рельсах, с матами разгружали грузовую дрезину.

— Что с вами, Григорий Михалыч?

— А я ведь не люблю футбол, — сказал Водяник неожиданно. Голос дрожал и прерывался. — Когда в чегэка играл, никогда футбольные вопросы не брал. Не мое это. А тут смотрю и дыхание вот здесь застревает. Представляешь, Иван? Особенно когда… — профессор смущенно закашлялся. — Да ну, не слушай меня… Прости, сейчас пройдет… Иди, Вань, я подойду…

Иван вернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Манчестер-Юнайтед закатал мяч в ворота Зенита. Толпа ревела и выла.

Шакилов, красный и огромный, вышел на сближение с голкипером Манчестера… Удар.

Нарушение. Сосед аж подскочил. Рухнул на сиденье.

— Не было! — крикнул он в отчаянии, хотя даже Иван, не особый болельщик, четко видел, что «было».

«Знаменитый Гайфулин» решил иначе, чем сосед. Красная карточка!

Зрители охнули.

— Судью на мыло! — крикнули вдруг из рядов болельщиков. Судья вдруг замер и повернулся. С лицом у него творилось что-то неладное. Да быть того не может, подумал Иван. Да ну, фигня…

Судья плакал. Иван видел дорожки от слез у него на щеках.

— Судью на мыло! — крикнул кто-то еще.

«Знаменитый Гайфулин» поднял голову. Оглядел зрителей. Впервые вижу настолько счастливого человека, подумал Иван невольно. Гайфулин поднял красную карточку и неторопливо побежал по кругу, вдоль зрительского ряда.

Словно он опять судит матч Бразилия-Италия.

Круг. Еще круг.

…Матч закончился со счетом два два. Ничья.

— Видели?! — Молодой мент чуть не подпрыгивал от возбуждения. — Судья-то что отмочил, а?

Иван кивнул.

— Да Водяник тоже, — сказал он. — Что-то припекло Профа совсем…

— Старики вечно плачут, — сказал Кузнецов. — Правда, командир?

Иван посмотрел на этого молодого зазнайку и сказал:

— Неправда, Миша.

* * *

Иван нашел Кулагина в складских помещениях, расположены они были под платформой станции.

— Мы теряем время, — сказал он. — Олег!

— Ван, не мельтеши, без тебя полный завал. Что ты мне сыплешь?! — заорал Олег на лысого кладовщика. — Что ты сыплешь?! Я тебе русским, блин, языком сказал: «пятерку» давай! А ты мне что принес?

Иван заглянул товарищу через плечо и увидел в картонной коробке патроны для двенадцатого калибра. М-да.

— Понаехали тут, — заворчал кладовщик.

Кулагин вызверился окончательно.

— Ты что-то сказал?! Не, я не понял, ты что мне тут вякаешь?

— Олежка, спокойней, — сказал Иван. Посмотрел на кладовщика. — Видишь ли, товарищ завскладом перепутал нас с адмиральцами. А мы на самом деле с Василеостровской. А мой друг… — Иван хлопнул Олега по плечу. — Вообще с Примы. Ее когда оставили, он у нас остался… Ты извини, друг, что мы тут шумим, у нас просто фигня полная с этим дизелем. Понимаешь?

Лицо кладовщика изменилось. Угадал, понял Иван.

— Что вы сразу не сказали? — проворчал он. — Я-то думал, приехал тут адмиралец и раскомандовался… Сейчас, будет вам «пятерка»…

Иван с Олегом посмотрели друг на друга. Иван развел руками — что поделаешь. Дипломатия.

Только закончили с патронами, появился Кмициц, хмурый и помятый. Глаза красные от усталости.

— Я вас везде ищу… Вас приглашают на военный совет.

* * *

Первое, что Иван увидел — это белый шрам на виске.

Затем — серый мундир по фигуре.

Потом…

Небольшого роста, коренастый, короткая стрижка-ежик. Человек шагнул вперед, разом подавив своей харизмой всех присутствующих.

Установилось молчание.

— Для тех, кто меня не знает. Я — Мемов.

Генерал, генерал, генерал, — прошелестело по рядам. Иван с любопытством уставился на легендарного генерала Адмиралтейской. «Так вот ты какой, северный олень». Это выражение дяди Евпата, но как-то очень к месту сейчас пришлось.

— Теперь коротко. Рядовым бойцам разойтись по своим отрядам и подразделениям, быть в полной готовности. Приказы получите в течении часа.

— Командиры — ко мне!

Отпустив лишних, Мемов оглядел многочисленное войско в лице немногочисленных командиров.

— Итак, — сказал он. — Господа-товарищи. Что будем делать? Какие мысли по поводу Маяковской-Площади Восстания? — пауза. — Никаких? — генерал оглядел собравшихся. Усмехнулся. — Тогда слушай мою команду…

Глава 5

Маяк

До Катастрофы Площадь Восстания была соединена подземным переходом с Московским вокзалом. Когда прозвучал сигнал «Атомная тревога», майор линейной милиции Ахметзянов, татарин и наглая морда, взял пистолет и погнал пассажиров прямым ходом на станцию. Хочешь, не хочешь, а побежишь. Москвичи по столичной привычке упирались, но майор умел убеждать. Против пистолета и нескольких «сучек» (автомат АКСУ) не очень-то попрешь. Так и набилась станция в основном выходцами из Москвы и других городов юго-восточного направления. Майор Ахметзянов автоматически стал диктатором, его наследники правили этой монархией (вернее, восточной деспотией) с особой жестокостью.

А прозвали их за не характерное для петербуржцев отношение к «поребрикам» и «булкам» — бордюрщиками.

Насколько Иван слышал, бордюрщики верили, что — в Москве-то точно все спаслись, выехали на секретном метро Д6 за границу уничтоженного города (по столице все равно лупили ядерными, или чем там еще. Вряд ли иначе), и теперь выжившие люди из правительства управляют страной с резервного командного пункта.

А пункт там секретный. Где-то в уральских горах, подземный. Его даже прямым попаданием атомной бомбы не достанешь.

В общем, там взяли управление в свои руки. И помощь близка.

Хотелось бы и мне в это верить, подумал Иван.

А то, блин, понаехали.

* * *

Сырой туман висит на станции, видимо, еще не включились вентиляционные установки. В пропитанном влагой воздухе, который можно глотать кусками, тонут звуки.

Иван просыпается, встает — в палатке темно. Он делает шаг и замирает перед выходом. Сквозь плотную ткань едва заметно пробивается свет. Трепещущий живой огонь. Карбидка, думает Иван, а затем откидывает полог и выходит на платформу. Первое, что он видит: ноги в резиновых сапогах, подошвы стерты едва не до мяса. Выше начинаются камуфляжные штаны, ремень, голый торс со следами побоев. Иван вздрагивает. Потом его рука сама тянется к левому боку. Ай! Заживающие ребра.

Иван поднимает взгляд выше.

Человек, лежащий на полу, раскинув руки, это он, Иван. Даже огромный кровоподтек на боку именно там, где он сейчас у Ивана…

Открой глаза.

У руки человека стоит лампа-карбидка. Желтое пламя трепещет, бросает теплые отсветы на лицо человека.

…и этот человек мертв.

Открой глаза, черт возьми!

Иван открывает глаза. Стягивает шапку на лоб. Оглядывается. Рядом, прислонившись спиной к колонне, дремлет Пашка. Гладыш громко сопит во сне. Сазонов задумчивый. Солоха читает.

Я в каждом сне вижу себя мертвым.

Ожидание. В отличие от привычных диггеров, что «дожимают» сейчас секунды сна, гражданские спать перед боем не приучены. На станции стоит гул. Адмиральцы, невские, василеостровцы сидят на платформе рядами, с оружием в руках, и ждут. Голубоватый дым со сладковатыми нотками марихуаны плывет над головами. Дикое зрелище, думает Иван. Впрочем, где-то я такое уже видел…

— Да что нам бордюрщики, — услышал Иван чей-то голос. — Мы их порвем!

Угу, подумал Иван, порвал один такой.

Из рядов поднялся один из невских, пожилой крепкий мужик.

— Ну что, ахейцы? — шутливо обратился он к сидящим. — Попробуем на крепость стены Трои?

В ответ — недоуменное молчание.

Он огляделся, поник.

— Да вы даже этого не знаете, — сказал с неподдельной тоской. — Откуда вам? Бедные дети. Эх. Вышла из мрака младая, с перстами пурпурными, Эос… — продекламировал он. — Гомер, «Илиада»…

— Папаша, — сказали из толпы. — Ты бы сел, что ли, а то голову простудишь.

В круг быстрым шагом вошел Кмициц.

— Отставить разговорчики! Выдвигаемся.

* * *

Поражающие факторы ядерного взрыва: во-первых, световая вспышка, во-вторых, ударная волна, в-третьих, проникающая радиация. Все это Иван знал наизусть. Бесполезные сведения. Как в каменном веке изучать баллистические характеристики автоматной пули калибра 5.45. Возможно… вернее, в мире точно осталось готовое к использованию ядерное оружие, но с кем, черт побери, воевать? С тварями на поверхности? Так для них атомный взрыв — и папа, и мама, и любимая крестная фея в придачу. Мы при том фоне дохнем, болеем раком, покрываемся язвами, истекаем кровью из всех возможных отверстий тела, теряем иммунитет и зрение, а они, твари, наоборот — плодятся и размножаются. «Другая экосистема», вспомнил Иван слова старика из сна. Точно.

Вот и поговорил с подсознанием.

— Приготовиться, — негромко сказал Иван. — Пошли с богом.

Дано: тоннель до Маяковской. Длина перегона примерно два километра. Скорость движения: два-три километра в час. Вопрос: сколько времени понадобиться, чтобы достичь станции?

Ответ: да фиг его знает.

Передовой отряд Альянса двигался, перехватывая по пути отдельных челноков и даже целые караваны. Из 312-ой вентшахты выгнали гнильщиков, пять… как их назвать? Не людьми же? Пять особей. Загребли вместе с остальными. Иван с диггерами смотрел, как их провели мимо, подгоняя прикладами…

Отправили в тыл.

Рядом с гнильщиками, заросшими грязью и коростой, контрольный дозиметр начинал подозрительно потрескивать. Ну, еще бы. Интересно, подумал Иван, где они находят ходы на поверхность? Но ведь находят. И тащат оттуда все, что плохо лежит, даже если эта фигня в темноте светится.

Самое смешное: гнильщики в коросте и дерьме, а посмотришь поближе — и зубы почти у всех в наличии, и волосы, и глаза нормальные, и вообще подозрительно здоровые, хотя и фонят на все метро. Они что, тоже другая экосистема? Иван покачал головой. Индивидуальные дозы у них чудовищные наверняка. Нормальный человек давно бы ласты склеил, а этим хоть бы что. По три, по четыре смертельных набирают — и живут себе. Впрочем, где ты видел больного гнильщика? Ивана передернуло. Естественный отбор, блин. Кто заболел, того сожрали. Недаром слухи ходят…

Иван со своими добрался до ответвления от тоннеля вправо. Там его уже ждал один из адмиральцев.

— Проверить, — приказал адмиралец и утопал вперед. Иван посмотрел в темный проем коллектора. Задумчиво сплюнул.

Отлично, нам выделили сортир.

— Гладыш первый, я второй, Сазон замыкающим, — Иван покрутил головой. Хрустнул позвонок. — Гранату бы… ладно, проехали. Вперед.

Санузел — это отсек душевых, отсек умывален, плюс два туалетных отсека — мужской и женский. Света, понятное дело, нет. Что ж… будем работать.

У диггеров фонари примотаны к стволам автоматов. Сазон снял с плеча дробовик, кивнул. Готов.

Гладыш мягким кошачьим движением скользнул в проем.

Иван помедлил, посмотрел вперед — там дальше по тоннелю мелькали пятна фонарей. Передовые отряды приближались к блокпосту Маяковской.

Выдохнул. Досчитал до трех. И шагнул вслед за Гладышем в темноту.

* * *

— Площадь Восстания — не простая станция. Адмиралтейцы и вообще Приморский альянс на нее давно зубы точат. А все почему? Потому что она особенная.

Вокруг Площади Восстания масса подземных сооружений и тоннелей, которые ни на одной карте не обозначены. Объекты ГО, бункер МЧС и прочее. Одних санузлов понастроили с таким запасом, что хоть пару дивизий по сортирам прячь.

И теперь в долбаный лабиринт вокруг Площади Восстания собираемся лезть мы. Там местные нас как котят передавят. Как крысы морских свинок.

Иван стиснул зубы.

— Что, плохой пример? — дядя Евпат усмехнулся. — Терпи, солдат. И думай.

* * *

«Тревога», — просигналил Гладыш, глаза и уши команды. Показал три пальца. «Вижу троих». Опасность.

Иван жестом ответил — «принял». Приставил автомат к плечу. Ну все, понеслась…

Санузлы в метро вообще особая история. Их строили с запасом, чтобы хватило на всех, кто по тревоге окажется в тоннелях. Сейчас численность человечества не слишком велика, поэтому санузлы по большей части заброшены. Да и отсутствие электричества сказывается. И еще их надо чистить. Вообще, дерьмо и трупы — основная проблема замкнутого пространства.

Куда срать и где хоронить мертвецов?

Особенно остро это вопрос прочувствовали на себе люди при Саддаме Кровавом — и сразу после, когда население на станциях сократилось раза в три-четыре-пять. Никто точно не знает, насколько. После смерти Саддама по метро прокатилась волна насилия. Народ крови не боялся, убивали ни за что… Просто так. Отмороженных ублюдков со сдвинутой крышей оказалось столько, что народ начал сбиваться в стада, чтобы уцелеть, под любую сильную руку. Тогда и поднялись криминальные кланы — те же кировцы. Только в кланах можно было рассчитывать на некоторую защиту. Правда, если ты не женщина и не ребенок…

Это без вариантов.

Насилие над ними творили страшное.

И трупов в метро стало до фига. Есть их нельзя (отведавший человечины переступил черту, он конченый человек, нелюдь, таких убивают без разговоров), а девать некуда. Наверх тоже никак — во-первых, радиация, во-вторых — глубина питерского метро. Попробуй семьдесят метров поднимай труп на веревке… да даже пятьдесят. А в-третьих, наверху сам рискуешь стать трупом.

В общем, все сложно. К тому же разлагающиеся трупы грозят серьезной эпидемией. Деваться от нее в метро некуда. Увы.

И тогда выделили станции под кладбища. Похоронные команды собирали умерших и везли в определенные места, где складировали… или что они там с ними делали?

Сжигали, как Иван слышал.

Мортусы обитают на юге, на фиолетовой ветке.

Бухарестская, Международная — это все мортусы. По слухам, тупик к недостроенной станции Проспект Славы — целиком забит обугленными человеческими останками.

Да ну, ерунда, подумал Иван. Столько трупов даже в метро не бывает, чтобы целый тупик забить.

Впрочем, все еще впереди. Иван вздохнул. Сердце билось часто и гулко.

«Отбой», — просигналил вдруг Гладыш.

Иван выпрямился, луч фонаря скользнул по грязному зеркалу, высветив на мгновение темную фигуру диггера. Иван моргнул. Обернулся.

Дверь в кабинку была открыта.

Мертвецы сидели и стояли. Высохшие.

Иван опустил автомат. В висках стучало. Тьфу ты, черт…

— Странно, — Гладыш покачал головой.

Иван покосился. Обычно непробиваемый Гладыш стоял и морщил низкий лоб.

— Что странного?

— Тут сыро, командир. А покойнички — как сушеные.

— Да уж, — сказал Иван.

Он подошел и аккуратно притворил дверь кабинки. Скрип ржавого металла. Даже мертвые имею право на некоторую личную жизнь.

* * *

— Догоняем, — приказал Иван, когда они вернулись в тоннель. Чертов адмиралец. Теперь нам тащиться в хвосте колонны.

— Бей москвичей! — вдруг выкрикнул вдалеке одинокий голос.

— Ур-рааа!

— Мочи питерцев! — донеслось в ответ.

Навстречу атакующему потоку ударили вспышки. Чудовищный грохот раскатился, словно гора чугунных шаров, заполнил тоннель до отказа — до самой Гостинки. Закричали люди. Свист пуль, визг рикошета… Ивану некогда было думать, он автоматически присел, поднял автомат.

Мелькающие вспышки.

По тоннелю лупили из «корда». Калибр 12.7 — маленький снаряд. Неважно, куда такая пуля попадет, даже в руку — все равно смерть от болевого шока обеспечена…

— Ложись! — Мгновением позже Иван сообразил, что так их затопчут бегущие. — Назад, к сортиру! Быстрее!

Они едва успели вернуться к проему, когда мимо пробежали обезумевшие люди. Мимо двери пролетело несколько трассирующих пуль, оставив светящийся след на радужке.

Трындец.

Вот и сортир пригодился, подумал Иван. А я еще жаловался.

Еле успели. Повезло, что тот адмиралец отправил их сюда, а то попали бы под огонь. Бордюрщики выкосили первую волну нападающих, точно сняли урожай свежих грибов. Одна голая грибница осталась. Вдалеке прогремел взрыв. Горячая волна прокатилась по тоннелю. Граната! Мимо санузла, подгоняемые выстрелами, бежали люди. Грохот.

Один из бегущих упал и забился в конвульсиях.

Вспышки.

Словно какой-то безумец добрался до прожектора и теперь щелкает выключателем со скоростью звука.

Та-та-та-там. Та-та-та.

— Вытягивай на себя! — сказал Иван. Дотянулся и схватил за рукав белобрысого, в камуфляжной куртке не по росту, мальчишку. Лет пятнадцать, глаза совершенно стеклянные. Тот закричал, начал вырываться. Твою мать… Иван качнулся и отшвырнул его вглубь сортира. Гладыш поймал паренька и выдернул у него из рук автомат. Парень, не понимая, что происходит, начал беспорядочно отмахиваться кулаками. Гладыш заломил ему руку за спину, прижал его к полу. Парень вдруг закричал. Черт. Иван сжал зубы. Такого жуткого, вынимающего душу, аж мороз по коже, воя он давно не слышал.

По тоннелю летели пули. Одна отрикошетила от выемки тюбинга, ударила в стену над самой головой Ивана. Его засыпало бетонной крошкой. Диггер запоздало пригнулся. Блин. А могла ведь и в голову.

Парень продолжал выть. Гладыш перевернул его, закатил пощечину. С виду мягко — но голова парня мотнулась. Еще одну…

— Хватит! — приказал Иван.

Пулемет вдруг замолчал. Первые несколько минут Ивану казалось, что он оглох — словно пространство вокруг забили ватой. В ушах звенело. Иван провел по лицу ладонью, стянул шапочку — волосы стояли дыбом. Макушка, затылок, дальше по шее и вниз по позвоночнику все схватилось как ледяной коркой — до самой задницы.

— Ну, трындец, — сказал Иван. Диггеры молчали. Голос казался чужим.

Повоевали, блин. Большой кровью нам станет наш дизель.

* * *

Из расколотой фляги вытекала вода. Сочилась через тонкую трещину, змеящуюся до самого горлышка. А хорошая была фляга, подумал Иван. Когда-то. Все приходит в негодность — рано или поздно.

Он наклонился, подставил ладони.

— Лей, — скомандовал Пашке. Тот наклонил флягу, порция воды выплеснулась Ивану в руки, намочила рукава армейской куртки. Иван быстрым движением растер руки, отряхнул.

Полетели брызги.

— Еще, — сказал он. Вода полилась. Глядя на прозрачный ровный поток, падающий в ладони, Иван вдруг подумал о Кате. Набрал воды и с фырканьем растер лицо. Хорошая вода, холодная, вкусная. На третий раз он набрал воды в лодочку из ладоней и выпил. Да, отличная.

Повезло Невским со станцией. Две артезианские скважины, плюс две запасных — чем не жизнь? Дизель-генератор у них до сих пор родной. Старичок, но еще дышит. От него прокинуты провода по станции. По мощности этот «старичок» делает василеостровский одним мизинцем. Правда, здесь генератор стационар, его на случай ядерной войны делали — со всеми сопутствующими постройками. Машинный зал, топливный зал, зал для хранения запчастей и инструмента, вытяжка и поддув. Комната механика и тамбур. Живи и радуйся.

Но топлива жрет, зараза, немерено.

Хорошая станция. На Василеостровской столько соляры отродясь не водилось.

Иван кивнул Пашке — хватит пока. Потом вытер руки о полотенце, вернулся к свои вещам и отыскал, хотя и не сразу, (сопротивлялась, блин) железную кружку. Пора было напиться по-настоящему.

Налил воды и, стоя у края платформы, начал пить маленькими глотками. Вкусно. Иван пил и смотрел, как приходят в себя разбитые бойцы Альянса. Кто-то болтает, кто-то ест, но большинство спят — эта сторона платформы плотно застелена телами в зеленых бушлатах и в черных куртках. Оно и правильно. Сон — лучшее лекарство. Дыхание и храп. Откуда справа, из-за некогда белых колонн, окаймленных алюминиевыми поясками, иногда доносились стоны. Там раненые. Там лазарет.

Атака на Маяковскую сорвалась. Бордюрщики были готовы к нападению.

Потоку, шедшему по параллельному тоннелю, повезло больше. У бордюрщиков был только один «корд», поэтому там их встретил всего лишь огонь автоматов и ружей.

Поэтому и потери у них были меньше.

Кулагин с невскими сумел взять первый блокпост и готовился штурмовать второй, когда ему приказали отходить.

Первый неудачный штурм обошелся Альянсу в четырнадцать убитых и тридцать с лишним раненых.

* * *

— Меркулов, тебя к генералу!

Да что ему опять надо? Иван нарочно неторопливо повернулся, вздохнул, нехотя поднял глаза.

Перед ним стоял хлопец. Круглощекий, сытый.

— Слышь, Меркулов! — сказал хлопец. — Ты оглох, что ли? К генералу тебя.

— Оно мне надо? — Иван зевнул. Вытянул ноги, потянулся. Аж зарычал от удовольствия. — Что у тебя?

— Ты еще и ослеп, Меркулов, — сказал хлопец. — Смотри, допрыгаешься. Тебя генерал зовет. Сказал срочно, одна нога здесь, другая…

— В заднице, — отчетливо закончил за спиной Ивана голос Гладышева. — А мы червями… н-ня! — продолжал голос. — Вот такие кренделя. Н-ня! И ватрушки с маком… Н-ня! Вот такая вот…

В деревянную столешницу с треском впечатывались замусоленные карты.

— Что?! — хлопец стал раза в три больше. Казалось, еще чуть-чуть, и он лопнет по швам, до того его раздуло от ярости. Красный, словно…

— …н-ня! И семь тысяч с гаком!

Хлопец Помидор повернулся к Ивану, пылая гневом праведным и гневом неправедным сразу, и заорал:

— Приструните своих людей, диггер!

— Ну, — сказал Иван и только сейчас заметил у Помидора на камуфляжных плечах полковничьи погоны. Прямо как у старой милиции. Это ж что получается, они уже и звания ввели? Мы тут сидит-то всего четыре дня. — Давайте что ли, потише, мужики, — произнес Иван на пробу томным голосом. Полковник вздрогнул. — Ну… как бы… эээ… спать пора.

Дальше Ивану стало лень ломать комедию, поэтому он замолчал. Не прет. Пойти действительно поспать, что ли? Штурм все равно отложили.

— Что вы бормочите, диггер?!

Иван поднял брови.

— Ну не орать же мне, как какому-то дебилу? — сказал он вежливо. И добавил вполголоса: — Верно? Гладыш, — повернулся Иван к пожилому диггеру, — у нас гранаты остались?

Полковник Помидор за его спиной поперхнулся от возмущения.

Гладышев лениво поднял руку и почесал небритую морду. Жесткий металлический скрежет щетины.

— Да вроде есть…

— Не слышу, — сказал Иван.

— Есть, говорю… — Гладыш повернул голову и натолкнулся на Иванов взгляд. Подскочил как ужаленный, выпрямился до хруста позвонков, руки по швам, глаза стеклянные, подбородком потолок царапает. Заорал — слюни аж до другого конца станции долетели.

— Так точно!

— Другой разговор, — согласился Иван. — Вольно, солдат. Так что вы говорите, полковник?

— Вас просят к генералу, — вежливо сказал полковник. В глазах белым огнем плавилось бешенство. — Товарищ диггер, прошу следовать за мной.

Иван улыбнулся. Бодро поднялся.

— Слово генерала для меня — закон, полковник. Ведите.

* * *

— Ведем позиционные бои… — начал Орлов.

Иван встал.

— Какие к черту бои?! — сказал он резко. — Там бойня натуральная. Мы не можем пробиться через тоннельные блокпосты. Пробовали, наших там укладывают в легкую. Я потерял уже двоих. Позиционные, говорите? Точно, позиционные.

Мемов спокойно смотрел на командира диггеров.

— Что вы предлагаете, Иван Данилыч?

Иван хмыкнул. По имени-отчеству, блин. Оглядел присутствующих — невские кто дремлет, кто равнодушен, кто в носу ковыряет. Адмиральцы не лучше. Лица — прикладом бы, да нельзя.

— Штурм, — сказал Иван.

Сработало. Зашевелились, как крысиное гнездо, куда бросили «зажигалку».

Мемов поднял брови, кивнул.

— Понятно… можете сесть, сержант. Вы, — обратился он к Иванову соседу, с Невского. — Ваше предложение?..

Тот испуганно поднялся, забормотал. Генерал спокойно выждал, когда невский запутается в собственных словах и замолчит, затем обратился к следующему.

Иван слушал. Большинство высказывалось за продолжение «медленной» войны. На истощение, угу. Прежняя бесславная попытка многих напугала.

Да меня самого напугала, подумал Иван. Порвем — меньше надо было орать про «порвем»…

— Итак, решаем. Во что нам выльется немедленный штурм? — Мемов оглядел собрание, останавливая взгляд на каждом по отдельности — словно фотографии к стене пришпиливал. Или жуков в гербарий. Раз — Войнович, два — Тарас, три — Кулагин, четыре… Меркулов поежился, когда взгляд верховного остановился на нем.

Водяник рассказывал на уроках про Северный ледовитый океан. А здесь северный ледовитый взгляд. Застывший. Парящая черная вода. И куски льда плавают.

— Чего, господа полководцы, притихли? — Мемов усмехнулся. — Что скажете? Во что нам станет штурм Восстания?

Иван мысленно напряг мозг — оба полушария вплоть мозжечка. Все-таки жаль, что мозг это не мышца. Было бы гораздо проще. Накачал, как следует, и знай себе думай…

Мысль не шла. Видимо, больше надо было уделять внимания физическим упражнениям.

— Иван Данилыч, прошу, — теперь генерал смотрел именно на него.

Иван вздохнул. Единственный способ — встать и по-быстрому отделаться.

Только не говори ничего лишнего. Пускай господа полковники сами отдуваются.

Скажи какую-нибудь фигню.

— Первое, — сказал Иван, — распространить слухи, что наступать мы будем дня через три. Второе: отправить бордюрщикам ультиматум с требованием вернуть дизель и выдать виновных в убийстве Ефиминюка. На размышление дать те же три дня, потом, мол, пеняйте на себя. Третье… — он остановился.

В комнате нарастал возмущенный гул. Выкрики: «какие еще переговоры!», «кто это вообще такой?», «дело говорит!», «чушь!», «бред!».

Один Мемов спокойно ждал, когда Иван закончит. Лицо генерала ничего не выражало.

— Я слушаю, Иван Данилыч, — напомнил он, когда пауза затянулась.

— Третье, оно же и четвертое, — сказал Иван, сам от себя фигея. — Сделать все это… и атаковать сегодня ночью.

Гвалт стих, словно отрезало.

Люди начали переглядываться.

— Во время срока на размышление? — Мемов смотрел внимательно. — Я правильно понимаю?

— Да. — «Что я несу?»

— Каким образом?

— Снять посты диггерскими группами, — сказал Иван. — Затем немедленный штурм. Быстрый захват Маяка — наш единственный шанс. Если бордюрщики побегут — прорваться на их плечах на Площадь Восстания. А там им не удержаться. Но если они запрут нас в переходах… — Иван повел плечом. — Перекроют тоннели гермой… то это надолго. Не знаю как вы, — он прищурился, оглядел собравшихся, — а мне лично тут рассиживаться некогда.

Когда военный совет закончился, и все расходились, с грохотом передвигая скрипящие стулья, Ивана окликнул генерал:

— Иван Данилыч, вы могли бы задержаться?

Ну вот, подумал диггер. Допрыгался. Умник, блин.

Когда они остались наедине, Мемов прошел к столу, выставил на стол бутылку коньяка и два металлических стаканчика. Разлил. Кивнул: давай.

Коричневое тепло протекло Ивану в желудок и там разогрелось на всю катушку.

Стало хорошо.

— Моему сыну было бы как тебе, наверное, — сказал генерал. — Возможно, вы даже были бы сейчас друзьями. Я плохо его помню, к сожалению. Он все время с матерью, я всегда в разъездах… Теперь я об этом жалею. А ты похож на меня. Только, кажется, в твоем возрасте я все-таки был помягче.

Иван дернул щекой.

— И что? Теперь я должен расчувствоваться и заменить вам сына?

Мемов хмыкнул. Покачал головой:

— Ты слишком резкий, Иван Данилыч. Оно и неплохо бы, но временами надоедает. Очень уж смахивает на хамство. А я не слишком люблю хамов.

— Я тоже не слишком.

Мемов усмехнулся.

— Идите, сержант.

Вот и поговорили. По душам.

В дверях Иван не выдержал, повернулся:

— Знаете, сколько я таких исповедей выслушал? — сказал он. — Каждый третий из вашего поколения, генерал. И это правда. У каждого из вас были дети — знаю. И у каждого из вас они погибли — знаю. И каждому из вас тяжело… верю. Но знаете, что я думаю? Хотите откровенно? Готовы выслушать?! — Иван наступал на Мемова, практически прижимал к стене. В глазах генерала зажегся огонек. — Вы сами просрали свой прекрасный старый мир. И теперь пытаетесь превратить наш новый, не такой уж, блин простите, прекрасный, в некое подобие старого. Не надо. Потому что это жалко и мерзко — все равно, что гнильщик, копающийся в отбросах… Мы как-нибудь разберемся без вас. Нам не нужна ваша помощь. Слышите?!

— Не кричи, — поморщился Мемов. — Слышу. Ты мне вот что скажи… — он помедлил. — Ты сейчас на совете наговорил разного — ты действительно так думаешь?

Иван помолчал.

— Зло, — сказал он наконец. — Должно быть наказано. Справедливость может быть корявой, дурной, даже несправедливой — ага, игра слов! — но она должна быть. Я так считаю. Бордюрщики должны заплатить за сделанное.

Пауза.

— Мой револьвер быстр, — задумчиво произнес Мемов, глядя на диггера.

— Что это значит? — Иван вскинул голову. Прозвучало резко, как выстрел.

— Фраза из одного старого фильма, — сказал генерал. — Про американских ковбоев. — Мемов покачал головой. — Ты прав, Иван Данилыч, сейчас новый мир. Скорее даже — безмирье. Полоса между старым миром и новым, что рождается у нас на глазах. Завоевание Америки. Освоение целины. Молодая шпана, что сотрет нас с лица земли. Метро стало зоной Фронтира.

— Я не понимаю.

Мемов словно не слышал.

— Как же я раньше не догадался… — он в задумчивости потер подбородок. — Фронтир. Пограничная зона. Место, где правит револьвер. Все очень просто, оказывается… Спасибо, Иван Данилыч, за интересный содержательный разговор. Можете идти, сержант!

Иван резко кивнул и пошел к двери. На пороге помедлил. Да уймись ты, наконец! — приказал он себе в сердцах. Повернулся…

Генерал, сидя за столом, читал бумаги.

— Что-то забыл? — Мемов поднял голову.

— Не револьвер, — сказал Иван.

— Что?

— Вы ошибаетесь, генерал. Этим местом правит не револьвер. — Иван помолчал. Неужели не поймет? — Этим местом правит отвага.

Мемов выпрямился. С интересом оглядел Ивана.

— Я запомню ваши слова, сержант.

— И еще, — сказал Иван.

— Да?

— Ваш Фронтир по-нашему: Межлинейник.

* * *

К станции двинулись под утро, когда бордюрщики смотрели последний сон. «Час быка» назвал это время Водяник. «Время, когда скот ложится на землю». Час монтеров, когда темные силы особенно сильны. В сильном тумане, образовавшемся от дымовых шашек, не зажигая света, на ощупь двинулись группы Шакилова и Зониса, мелкого въедливого еврея, способного убить ребром ладони одного человека, а пространными речами задолбать всех остальных. И это почти не шутка.

Группу Ивана, усиленную бойцами с «Невского», поставили в штурмовой отряд. Если вдруг у диверсионных групп не получится бесшумно снять часовых и открыть дорогу наступающим силам Альянса, в бой пойдут именно они.

В темноте пойдем, как гнильщики. Ивана передернуло. Его маленькому отряду выдали по две гранаты на бойца, всего десять, одиннадцатая запасная, у Ивана. Вообще, оптимальная пехотная группа для действий в узких помещениях — четыре человека, но выбирать не приходится. Наблюдателя из адмиральцев ему всучили почти насильно, и не хотел ведь брать — заставили.

Так, еще раз проверим. Иван потрогал пальцами холодный металлический корпус гранаты. Шоковая — из омоновских запасов, боевые-то в городе дефицит. Но так даже лучше. В придачу Ивану выдали сигнальную ракетницу и десяток патронов к ней. Завалить гранатами. Ослепить ракетами. Оглушить. Сбить с толку. Взять станцию нахрапом, с бою. И плевать на потери…

Иван вглядывался в темноту до боли в глазах. Ни проблеска. Время тянулось медленно.

Рядом с ноги на ногу переступал Колян с Адмиралтейской. Фанат, как его прозвали за страсть к восточным единоборствам. Ему не терпелось вступить в бой.

Сегодня, подумал Иван, вглядываясь в темноту. Дымный воздух создаст пелену, сквозь которую защитники станции не увидят нападающих… будем надеяться. В животе образовалась сосущая пустота, словно падаешь в огромную яму. Сегодня все решиться. Если соединенным силам альянса удастся захватить Маяк, то Площадь Восстания взять будет уже проще. Маяковская — станция крепость. Как и Василеостровская.

Иван вздохнул. Почему-то вспомнилось выражение таниного лица, когда он сказал: извини, война. Мне придется уйти. На время, но придется.

Недоумение. Не потому что он уходит, а потому что: как это? На одной чаше весов — и война и счастье? У женщин свои критерии счастья. Мы, мужчины, не так привязаны к формальным символам. Что для нас кольцо на пальце? Мы и так знаем, когда женщина наша. Или не наша. И кольцо тут ни при чем. Это чисто женские штучки. Женщины! Пока не скажут «можно», счастливой быть нельзя.

Рядом звякнул металл. Ивану захотело подойти и отвесить виновнику хорошего пинка. Придурок, блин. Тоннель простреливаемый, наверняка бордюрщики, если они такие параноики, как о них говорят, заранее пристреляли пулеметы, чтобы бить вслепую. Я бы так и сделал. Или их уже нет в живых, этих часовых? Но где же тогда Шакил?

И где сигнал к началу атаки?

Ладони вспотели, Иван вытер их о куртку. Планы никогда не выполняются от и до. Всегда кто-нибудь что-нибудь обязательно напутает.

Только бы получилось. Только бы…

Вокруг станции сложная обвязка туннелей, множество санузлов, коллекторов, вентоннелей, сбоек и развязок. Черт ногу сломит на этой станции. А им здесь воевать.

Иван посмотрел на часы. В темноте обозначения едва заметно светятся зеленым, он взял часы в том магазине на 5-ой линии. Хорошей механике, хорошему механизму что сделается? Завел и отлично. Поэтому когда Мемов сказал «сверим часы», Иван их сверил. Сейчас четыре тридцать две утра.

Так, Шакилов ушел двадцать минут назад. Вечность.

Но сигнала все нет.

Что делать?

— Пора? — шепот рядом. — Командир, пора?

Ивану хочется дать пинка еще сильнее.

— Тихо, — сказал он одними губами. — Молчать.

Гермозатвор (он же гермоворота) — совершенно необходимая штука при угрозе затопления метро. Огромная металлическая дверь, квадратная, толщиной с полметра, такие стоят в перегонных тоннелях и на выходах к эскалаторам. На каждый тоннель по две-четыре гермодвери.

Механизмы автоматического закрытия уже не работают, зато там есть ручной привод. С помощью специального ключа и ручки можно запереть такую дверь примерно за восемь-десять минут. По нормативу минут за пять.

То есть, если бордюрщики очухаются и сумеют продержаться достаточно долго, чтобы закрыть гермодверь на выходе из тоннелей (метров двадцать от торца платформы), и гермодверь в переходе от Маяка к Восстанию, то война ими, считай, выиграна.

Потому что с этим ничего не поделаешь. Разве что взрывать? Но кто в здравом уме будет взрывать гермозатвор? Иван покачал головой. А кто в здравом уме будет похищать генератор и убивать несчастного Ефиминюка?

Проклятые уроды. Торчишь тут с вами.

Напряжение стало твердым, как стекло. Не ровен час, порежешься. Иван зажмурил глаза, давая им отдохнуть, снова открыл. Его штурмовая группа ждала команды. Водяник, когда они уходили со станции, назвал их гренадерами Петра Великого. Сам профессор сейчас в отряде основных сил. Бегает он плохо, а быстрым разумом покарать бордюрщиков не сумеет — они раньше пристрелят его, чем выслушают.

Иван хмыкнул. Вспомнилось вдруг лицо Косолапого, его прорезанная в темноте прощальная улыбка.

Вот, блин. Не вовремя.

* * *

Иван вздрогнул. Сигнал!

В следующее мгновение он побежал вперед с калашом наперевес.

— Приготовить гранаты! — приказал на бегу. Нестройное буханье сапог напомнило о том, что людей у него не так уж много. Иван слышал рядом хриплое надсадное дыхание. Адмиралец Колян бежал, дыша, как загнанный. Вооружен он был карабином СКС под патрон «пятерку», охотничий вариант, полуавтомат, весело стрелять. Неплохое оружие. Только вот доверия этому адмиральцу никакого.

Лишь бы все не испортил.

Иван сжал зубы. Впереди мелькнуло, вспышка, зазвучали выстрелы. Душераздирающий крик. Иван прибавил хода, подгоняя остальных.

— Ур-р-ра-аа! — чего уж тут скрывать.

С налету проскочили через блокпост, пробежали по мешкам с песком. За ним — несколько тел в серой форме, лежащих на рельсах. Бордюрщики, ясно. Мертвые. Еще бы. Иван краем глаза заметил еще одного, тот сидел, прислонившись к стене тоннеля. Горло у бордюрщика было рассечено, грудь залита темным. Из безвольной руки выпала белая кружка.

Вперед!

Второй блокпост. Здесь трупов еще больше. Впереди — вопли ярости и выстрелы.

Дымная пелена. Запах горелой пластмассы.

Они вырвались на платформу. Ярко! От обилия света голова закружилась. Пожилой человек в оранжевом пуховике выскочил навстречу, совершенно ошалевший. В руках вертикалка. Иван выстрелил в него — пум! Промазал. Выстрелил еще раз. Пум. И все.

Уже подбегая, увидел, как тот начинает заваливаться. Лицо растерянное.

Перед наступлением они надели пластиковые бутылки на стволы винтовок и автоматов. Бутылки набили стекловатой. Самодельные глушители. Тем не менее, неплохо работают. Шакилов подсказал, он известный знаток оружия.

Оранжевый упал. Иван перескочил через тело, навстречу диггеру бежали трое в серой форме МЧС — древней, как само метро. Выстрел. Пуля взвизгнула, отскочив от гранита. Искры. Иван в прыжке перекатился к кроваво-красной стене. Плавным движением — раз! — оказался за выступом. Очень удобная станция. За каждым выступом можно спрятать по стрелку. Ну, не спать. Иван опустил руку к ремню. Рванул с пояса холодный железный шар. Кольцо, рычаг, раз — два!

— Закрыть глаза! — орет Иван.

Полетела.

Граната. Иван садится на пол и затыкает пальцами уши. Глаза закрыты. БУМММ. Вспышка видна даже сквозь сомкнутые веки. Иван открывает глаза, вскакивает…

— Вперед!

Он добегает до спуска в подземный переход. Тот обложен мешками с песком. Видит, как из щели между мешками высовывается дуло автомата…

— Ложись! — кричит Иван.

Очередь бьет в бегущего первым Коляна, срезает его начисто. Иван успевает упасть на пол и перекатится в сторону.

Нащупывает на поясе вторую гранату. Так, кольцо, рычаг…

— Глаза!! — орет Иван и бросает.

БДУМММ. Сквозь ладони просвечивает красным, свет достигает задней стенки черепа и отскакивает. Перед глазами — цветные пятна.

Иван, лежа, поднимает «ублюдка» к плечу. Почти беззвучные в таком шуме выстрелы. «Ублюдок» долбится прикладом в плечо. Попал, нет? Иван не знает. Вперед, не задерживаться.

— Урррааа! — орут рядом. На светлом граните платформы чернеют тела. Грохот выстрелов оглушает.

Иван пробегает мимо упавшего адмиральца (похоже, конец Коляну), прыгает к баррикаде вокруг спуска в переход, она высотой по пояс человеку, переползает вдоль стены мешков, пригнувшись, почти на четвереньках. Поднимает автомат над головой и стреляет за стену вслепую. Рикошет по граниту. Стон. Неужели попал?! Иван отползает назад, резко выглядывает за баррикаду. Неподвижное тело. Хорошо. Иван рывком переваливается через стену. Зацепившись, падает грудью на мешки с песком. Твою мать. Дикое ощущение, что штурмуешь собственную станцию, Василеостровскую. Вперед, не думать — он вскакивает…

И оказывается лицом к лицу с человеком в помятой серой форме, выскочившим из перехода.

Рыжие волосы, пористая бледная кожа.

Бордюрщик поднимает голову, мгновение смотрит на Ивана. Светлые глаза его расширяются… Иван вскидывает автомат к плечу. Щелк. Патроны кончились. Иван нажимает на спусковой крючок еще раз, словно патроны вот-вот появятся. Палец сводит от напряжения. Бордюрщик начинает поднимать оружие. Иван прыгает к нему, бьет в нос автоматом — плашмя, как держал. Н-на! Лязг зубов. Бордюрщик отлетает назад, задирая подбородок… Миг. Смотрит на Ивана. Открывает рот, словно собирается что-то сказать. Из носа у него вырывается темная струйка. Рыжий бордюрщик моргает. Удивление. Иван поворачивает «ублюдка» и бьет еще раз. Н-на! Под пальцами мокрый металл. Н-на! Да падай же! Бордюрщик, наконец, падает.

Стоя над поверженным врагом, Иван оглядывается.

КРАСНОЕ.

Белое лицо Маяковского на кровавой стене — чудовищное, огромное — качается перед глазами Ивана. Кажется, что оно проступает сквозь слой крови.

Полстанции заволокло дымом. Ревет пожарная сирена. И света — сколько все-таки здесь света!

Очередь бьет в проем снизу, из подземного перехода. С визгом рикошетят пули, выбивая из стен куски кроваво-красной смальты. Одна из пуль попадает в световой карниз, тук, с громким хлопком взрывается лампа. Меньше света. Иван пригибается. В сверкающем облаке осколков и дымки, Иван видит (вот же фигня) силуэт бегущего тигра. Дергает головой. Моргает. Не сейчас. Мимо бегут люди в камуфляже. Иван дергается было… выдыхает. Это свои.

Резкая вонь пороха и ржавый запах крови. Дым.

КРАСНОЕ.

* * *

Из дыма, заполнившего станцию, выходит Шакилов, морщится, держится за щеку. Лицо у него залито кровью, левая сторона — один громадный синяк.

— Что с тобой? — спрашивает Иван. Шакилов морщиться, сплевывает кровью.

— Да, поскользнулся, — говорит он. — Упал мордой прямо в ступеньки. Все поразбивал. Видишь, — он обнажает зубы в улыбке. Двух или трех передних нет. Еще парочка стоит криво. Розовые от крови. — Ну, как, смешно?

— Еще бы, — говорит Иван. — А что со станцией?

Шакилов поднимает руку. Взявшись пальцами, расшатывает и выдергивает зуб — лицо перекашивается от боли, багровеет от усилий. Р-раз.

Он бросает зуб на пол. Сплевывает — сгусток крови алеет на светлом мраморе пола. Белый зуб, точно кусок пластмассы…

— Фсе, — говорит Шакилов. — Маяк наша. Блин.

Поднимает руку и начинает расшатывать следующий зуб.

— А Восстания? — спрашивает Иван. — Удалось прорваться?

Шакилов молча качает головой. Убирает руку, сплевывает красным. Его куртка запачкана кровью и чем-то серым — глиной, похоже. Он смешно двигает губами, языком проверяет зубы. Потом смотрит на Ивана с кровавой ухмылкой и говорит:

— Успели, сволочи. Это тебе не салаги какие-нибудь. Они там баррикаду устроили.

— На обоих выходах?

— Ага. — Шакилов морщится: — А ну их нах. Прикладом-то за что?

Глава 6

Химики

Похороны нужны для живых.

Иван смотрел, как укладывают тела на платформе — ровными рядами. Спохватился, стянул с головы шапочку. Волосы грязные и давно немытые. Ветерок, приходящий из тоннелей, непривычно холодил затылок.

Мортусы — в брезентовых плащах, в белых масках на лицах. У некоторых респираторы. Зловещие, как… как и положено служителям смерти, в общем-то. Иван смотрел. Мортусы заворачивали каждое тело отдельно в пленку, заделывали скотчем. Потом закрывали брезентом. Была в их неторопливых движениях особая сдержанность, даже чопорность.

Сегодня им предстояло много работы. Одних убитых на станции больше трех десятков.

И будут еще.

Иван слышал, что в заброшенной вентшахте у Проспекта Славы мортусы построили гигантскую печь-крематорий, чтобы сжигать трупы. Вывели подачу воздуха с поверхности, дымоход, само собой. Пятьдесят метров труба получилась. Тяга такая, рассказывал дядя Евпат, что рев пламени слышно за пару перегонов.

Но все равно это не настоящий крематорий, потому что кости не сгорают. Для этого нужна температура гораздо выше.

Поэтому в тоннельном тупике за станцией Проспект славы мортусы складывают обожженные, голые костяки один на другой. И теперь их там тысячи. Целый город скелетов.

А будет на тридцать с лишним больше.

— Приготовиться отдать последние почести, — глухо скомандовал главный мортус, когда все тела приготовили в последний путь. — Минута молчания в память о павших. Сейчас.

Иван склонил голову. Тишина расползлась по станции, поглощая отдельные очаги разговоров и шума.

Василеостровцы, адмиральцы, невские, с Гостинки, наемники — все стояли и молчали. Вот что по-настоящему объединяет людей, подумал Иван. Смерть.

Я хочу домой. Иван стоял, ветерок обдувал затылок и шею.

Я. Хочу. Домой.

— Минута закончилась, — сказал главный мортус. — Прощание закончено.

Иван надел шапку, посмотрел, как уходит в тоннель караван мортусов. Потом двинулся к своим.

Жрать охота, просто сил нет.

* * *

Над железной кружкой с толстыми стенками поднимался пар. Иван втянул его ноздрями — влажный, горячий — и поднес кружку к губам. Аккуратно отхлебнул, стараясь не обжечься. Кипяток, едва-едва, на самой границе чувствительности, отдавал сладостью. Стенки кружки не горячие, особая технология времен до Катастрофы — двойные, между ними вакуум, он не проводит тепло. Когда-то давно, когда еще был жив Косолапый, Иван нашел кружку в заброшенном супермаркете среди других полезных вещей. Складной топор. Термос защитного цвета. Оранжевые футболки.

Еще там был огромный глобус из желтого камня. Иван тогда провел пальцами по гладкому боку Земли. Названия городов, которых больше нет. Нью-Йорк, Мехико, Буэнос-Айрес, Сантьяго-де-Чили. Тверь, Бологое, Нижний Новгород. Москва. Магазин для путешественников, сказал Косолапый. Вернее, для тех, кто хочет почувствовать себя путешественником — сидя при этом дома.

Да, Москва…

Что-то не спешат москвичи на помощь к бордюрщикам, а? Иван хмыкнул. Еще бы.

После взятия Маяка прошло пять дней. Бордюрщики отбили все атаки Альянса и даже пытались контратаковать. Что они там орали в прошлый раз? Иван поморщился. «Царь Ахмет предлагает вам сдаться, питерцы! Тогда вас пощадят». Ага, держите карман шире. На самом деле — патовая ситуация. И еще чай, блин, закончился.

Иван отхлебнул еще, поставил кружку на пол. После трех дней боев команду отвели отдохнуть на Невский. Иван обмакнул галету в кружку, откусил кусок размокшей пластинки, начал жевать.

Кружка кипятка, крошечный кусок сахара и пара твердых, как мрамор, галет — главное солдатское лакомство.

А кому-то и этого не досталось. Иван снова вспомнил похоронную церемонию.

— Я нашел способ, — сказал Сазон.

Иван с усилием проглотил недожеванный кусок, повернулся к другу.

— Какой еще способ? — он даже не сразу сообразил, о чем Сазон говорит. В мыслях все еще было прощание с мертвыми — тела, обмотанные скотчем, минута молчания. Стаканы с сивухой, накрытые галетами. Иван хотел почесать лоб, но обнаружил, что в правой руке надкушенная галета. Почесал левой. — А! Ты про Площадь Восстания, что ли?

— Газовая атака, — сказал Сазонов.

— То есть?

— Смотри, Ван. Старые покрышки, например, подожжем. Поставим вентилятор помощнее, кинем провода до Гостинки — здесь короткий перегон, кабеля должно хватить. И вдуем им резинового дымка как следует. В одно интересное отверстие.

— У них же противогазы, — сказал Иван, еще не сообразив толком, что именно Сазон предлагает.

— Что, у всех?

Иван посмотрел на него почти с восхищением. Конечно, не у всех. Дай бог там десятка два противогазов на двести с лишним человек. Женщины, дети…

И тут до него наконец дошло.

Потравить газом. Вот черт.

— Ну ты и сволочь, Сазон, оказывается.

— Служу Приморскому Альянсу! — Сазонов поморщился. — Извини, Ван. Что-то я устал.

Иван кивнул. Все мы устали.

— Знаешь что, друг любезный, — сказал он. — Давай еще подумаем, а? — он услышал шаги, повернулся. — Гладыш, принес?

Пожилой диггер поставил корзину на пол. В ней лежали желтые теннисные мячики, старые, почерневшие от времени и потных ладоней. Кивнул. Плоское, изрезанное морщинами, как ножом, лицо Гладышева ничего не выражало. Скуку разве что.

— Ага.

— Спасибо, — сказал Иван, поднялся. — Ну, поехали. Стройся, мужики.

— Опять, что ли? — заворчал Пашка, нехотя поднимаясь.

— Не опять, а снова. Поехали! Солоха, тебе особое приглашение? Солоха!

— Иду, иду, — отложил книгу.

Тот читал полулежа, прислонившись спиной к своему рюкзаку. Маленькие очки без оправы были сдвинуты на самый кончик носа. Солоха высокий, слегка нескладный, с копной вьющихся русых волос. Он каждую свободную минуту проводил с книжкой, но предпочитал почему-то все книги с неудобоваримыми названиями, вроде «Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки». Сам бы Иван такое сроду читать не стал. Точнее, однажды он попробовал, но осилил всего пару страниц.

Хотя и не сказать, чтобы совсем не любил чтение.

Просто…

Слегка офигел от смысла жизни, выглядывающего со страниц и самоустранился.

А вот Солохе, видимо, нравилось.

— Готовы? — Иван оглядел диггеров. Лучше бы было увести команду подальше от шума и гама, но особого выбора нет. Впрочем, пусть привыкают работать в любых условиях. Пригодится. — Поехали! Встаньте, дети, встаньте в круг.

Сначала начали работу одним мячиком. Иван мягко перебросил мяч Пашке, пока желтый мячик летел, сказал «И». Пашка поймал, перекинул Гладышу, сказал «ИВ». Следующий должен сказать «ИВА» — и так, пока не составится имя «Иван». Потом следующее имя. Потом слова наоборот, от конца к началу. Потом мячиков становится два. Потом три. Этому упражнению научил их Косолапый. Развивает внимание, координацию и чувство партнера. У Косолапого вообще много было таких упражнений. «Зеркало», когда два диггера стоят друг против друга, один делает движения, другой повторяет — зеркалит. Вообще, чувство локтя, «держать партнера» затылком — едва ли не самое важное в навыках диггера.

— Сначала поймай взгляд того, кому бросаешь, — повторял Иван привычную формулу. — установи контакт — и тогда бросай. Мягко. С ощущением. Все для партнера.

Мячики летали от диггера к диггеру. Иван краем уха слышал голоса и смех окружающих — посмотреть на диггерскую тренировку собралась целая толпа. Какое-никакое, а развлечение.

Но сегодня тренировка как-то не задалась.

— Сазон! — окликнул его Иван, когда диггер в очередной раз уронил мячик. — Ты чего сегодня, спишь, что ли? А ну соберись.

В следующее мгновение Иван едва успел поймать мячик, брошенный с такой силой, что у диггера заныло запястье. Пальцы онемели.

— Блин!

В толпе засмеялись.

— Извини, Ван. — сказал Сазонов без особого раскаяния. — Что-то я… извини.

— Ладно, на сегодня хватит, — Иван помахал рукой. Пальцы все еще болели. — Гладыш, собери мячики. Все ребята, шоу закончено! — В толпе разочарованно вздохнули. Пока Гладышев собирал мячики, Иван повернулся к другу. — Сазон, у тебя все нормально? Ты какой-то рассеянный.

— Ван, ты на себя посмотри. Ты бы хоть рожу выскоблил, что ли, — Сазонов усмехнулся криво, повернулся и пошел. Бежевый плащ светился в полутьме станции.

Куда он каждый день ходит? — подумал Иван. Девушку он себе на Гостинке завел, что ли? И рассеянный к тому же…

Проводив друга взглядом, Иван провел ладонью по заросшей щеке, хмыкнул.

А ведь он прав, побриться бы точно не мешало…

* * *

Иван взял кастрюлю с горячей водой, сунул туда лезвие опасной бритвы, чтобы нагрелось. Попытался устроиться так, чтобы видеть в маленьком, с ладонь, зеркальце в пластиковой оправе хотя бы часть подбородка. Вынул бритву из воды и аккуратно провел по намыленной щеке. Касание горячего металла. С тихим шорохом срезалась щетина.

И вот тут они и появились. Из перехода на Гостинку выскочил — едва не бегом — огромный Кулагин, а за ним — Иван хмыкнул — маленький круглый человечек в костюме. Надо же.

— Ну какого черта ты за мной ходишь, а? — в раздражении повернулся к нему Кулагин. — А?

Цивильный смутился, потом заявил прямо в разъяренное лицо командира василеостровцев.

— Я требую!

— Что ты требуешь? — Кулагин открыл рот.

Цивильный еще набрался немного храбрости и даже с виду стал чуть крупнее.

— Я требую запретить светошумовые гранаты как негуманное оружие! Мировая общественность метро…

— Клал я на твою общественность, — честно сказал Кулагин. — С пробором.

— Ослепшие люди…

Действительно, яркость гранат оказалась чрезмерной. Особенно для самих нападавших. На станциях Альянса нет центрального освещения, люди не привыкли к яркому свету, которым залита Маяковская. А уж тем более к светошумовым гранатам. Несколько человек отправили назад, к Невскому проспекту, с ожогами сетчатки. К кому-то зрение вернется, к кому-то — нет. Иван провел лезвием по щеке, прополоскал его в кастрюле.

— Ты вообще кто такой? — Кулагин наехал на цивильного. Огромный, в грязном армейском камуфляже, порванном на локте. — Ты что здесь делаешь? Я тебя сейчас по закону военного времени… шлепну прямо здесь. А ну, становись к стенке.

— Не имеете права! — взвился цивильный. Слабенький и противный голосок его обрел мощь пожарной сирены. Вот что значит навык. — Я наблюдатель от мирового совета метро! Я нейтралитет…

— Ну держись, нейтралитет.

Кулагин вытащил пистолет, передернул затвор. Цивильный побледнел, словно из него кровь выпустили.

— Произвол! — крикнул он растерянно. Всегда с ними так. Иван дернул щекой, провел лезвием вниз. С едва слышным хрустом срезались щетинки…

Стоит идеалистам столкнуться с настоящим насилием, весь энтузиазм сразу куда-то испаряется.

— Олежка, — негромко позвал Иван. Кулагин повернулся, встретился с ним взглядом. Иван покачал головой. Не надо.

Кулагин опомнился. Сплюнул, от души выматерился, сунул пистолет в кобуру и ушел. Финита ля комедия. А вот цивильный остался. Ой-ё, подумал Иван.

— Сразу видно культурного человека! — цивильный подбежал и протянул ладонь. Почему-то он все время передвигался мелкими, смешными перебежками. — Позвольте пожать вашу руку.

Иван посмотрел сначала на свою левую ладонь — кастрюля с водой, на правую — опасная бритва, затем перевел взгляд на цивильного.

— Извините, — смутился тот, но не надолго. — Можем мы поговорить?

Иван мысленно застонал.

* * *

— Вы напали на мирную станцию! Как вы можете?!

— Точно, — сказал Иван. Как-то сразу расхотелось спорить. — А то, что они у нас единственный дизель сперли, это ничего. Я понимаю. Это со всяким может случиться.

— Это еще не доказано!

Конечно, не доказано. Вот когда Василеостровская вымрет, тогда будет доказано. А сейчас они пускай там в темноте развлекаются, им привычно. Впрочем, этого хомячку с повадками правдоборца все равно не понять.

— Устал я от вас, — честно сказал Иван. — Правдолюбы, блин. Только вот правда вас не очень любит, я смотрю.

— Вы не понимаете!

Но Иван уже не слушал.

— Кузнецов! — окликнул он молодого мента. Тот подбежал — резвый, как собака Павлова в весенний гон.

— Командир, — Миша вытянулся. Глаза сияют. Когда же у него это пройдет? Иван покачал головой. Неужели и я когда-то тоже был таким восторженным салагой, готовым ради одобрительной улыбки Косолапого на подвиги? Нет, не был. Когда я пришел на Василеостровскую, уже никакой восторженности во мне не осталось. А Косолапый был мне друг и старший товарищ, а не идол для поклонения.

— Слушай приказ, боец, — сказал Иван. — Бери вот этого штатского и веди.

— Понял. А… куда? — Кузнецов поправил лямку автомата, огляделся.

Цивильный насторожился. Хорошее у него чутье — как у битого носа на мозолистый кулак.

— Недалеко, — Иван дернул щекой. Прищурился. Глаза словно выгорели. — Отведи в туннель за блокпост, там есть дренажная подстанция. Она сейчас не работает, но это неважно.

— Что вы… х-хо… — цивильный булькнул, словно подавился.

— Отвести в ТДП, — кивнул Кузнецов. Глаза горели воинственным ярким светом. Мальчишка, елки. — Понял. Что дальше?

— Там и пристрели, — буднично сказал Иван. — Вернешься, доложишь. Действуй.

Незаметно от цивильного подмигнул молодому — понял, да? Кузнецов замер, потом подмигнул в ответ.

— Есть, товарищ командир!

Цивильный, не веря ушам, перевел взгляд с Ивана на Кузнецова и обратно.

— Что вы… серьезно? Я…

— Конечно, — сказал Иван. — Вы же хотели военный произвол? Вот вам произвол. В лучшем виде.

— Но я! Я от мировой общественности!

Кузнецов снял с плеча автомат и сказал деловито:

— Пошли, что ли, общественность.

Когда они ушли — цивильный брел покорно, словно только этого и ждал всю свою цивильную жизнь — Иван продолжил бритье. Настроение постепенно улучшалось.

— Споем, товарищ, боевой, — негромко запел он. Песня из фильма «Два бойца». — …о славе Ленинграда. — примерился в зеркальце, как бы взяться за левую половину лица…

И тут до него дошло.

Вот черт. Иван бросил бритву в кастрюлю и побежал. На ходу всунул кастрюлю Солохе в руки — тот обалдело проводил командира взглядом. Наполовину выбритая рожа Ивана заставляла встречных шарахаться с дороги. Он спрыгнул на рельсы, поскользнулся… черт. Выровнялся и увеличил темп. Стук сапог в тоннеле звучал сухо и тревожно.

Только бы успеть.

— Отставить! — он ворвался в помещение дренажной подстанции, остановился.

Кузнецов растерянно моргнул, опустил автомат. Он что, действительно собирался стрелять?

— Миша, — Иван вздохнул. Уперся ладонями в колени, чтобы восстановить дыхание. Мышцы противно ныли. — Ну… ты… даешь… — Иван выпрямился. — Я же пошутил! Я-то думал, ты его выведешь за пределы станции и отпустишь.

Кузнецов растерянно посмотрел на автомат у себя в руках, потом на Ивана.

— А, — сказал он. — Я… я думал. Ой, блин. Я же чуть его…

— Ничего, — сказал Иван. — Это я виноват, извини. Давай, Миш, топай на станцию, приду, поговорим. А мы тут с товарищем разберемся.

— Вы! Как вы смеете! — цивильный наконец обрел голос. Забавно, что когда его без разговоров ставят к стенке, он всем доволен. А как спасают — так сразу претензии.

— Как тебя зовут? — спросил Иван, когда Кузнецов вышел.

Цивильный поперхнулся. Потом сказал:

— Борис Евгеньевич… Боря.

Знаю я одного Борю, подумал Иван. А что, они даже чем-то похожи…

Иван протянул ладонь. Цивильный посмотрел на нее с опаской, потом Ивану в глаза и сглотнул. Неуверенно сунул руку. Иван крепко сжал, встряхнул. Пальцы у цивильного были вялые, но цепкие, словно с пружинками внутри. Иван поднял брови, хмыкнул.

— Ну будем знакомы, Боря. Извини за дурацкие шутки. Выпить хочешь? В лечебных, как сказать, целях.

— Ээ… вся мировая обще… кхм, — цивильный остановился. Почесал нос. — Не откажусь.

* * *

— …черви дождевые гигантских размеров вымахали. До двух метров и больше — и даже с зубами некоторые. Грызут землю, бетон, щебень. Дерево им вообще на разминку челюстей. И только чугунные тюбинги им пока не под силу, слава богу. А из червей всего опасней Тахометры, которые на звук шагов реагируют. Только идешь чуть быстрей, поторопился, зачастил — и все, прощай. Догонят и ноги оторвут начисто. Поэтому там, где они есть — на Уделке, например, все ходят медленно-медленно. Как в воде плывут.

— Фигня все это, — сказал другой голос. — Какие к черту два метра? Метр, полтора от силы. Толщиной с палец примерно. Слегка бледноват, но с виду вполне обычный, как до Катастрофы были. Сам видел, ага. Че я тебе, врать буду? Так вот, там, на станции этой, из них фарш делают и котлеты, пельмени за милую душу лепят, варят и под водочку потребляют. Вкуснота говорят, пальчики оближешь. Китайский рецепт!

Иван слушал этот треп в пол уха. После взятия Маяка его команду отвели на Невский, на отдых.

И то дело. Все-таки с организацией у адмиральцев становится все лучше. Нарабатывается опыт.

Еще пара месяцев боевых действий, и будет отлаженная военная машина…

Нет уж, подумал Иван. Нафиг, нафиг такое счастье.

Он перевернулся на другой бок, не открывая глаз, потянул тонкое одеяло на голову. Голоса зудели, мешали. От давно не стиранного одеяла воняло кислым.

— А вот у нас черт один был, упрямей в метро не найдешь, — заговорил третий голос. — Мы ему говорим — не ложись просто так, что-нибудь твердое обязательно под зад подкладывай. Не послушал. Лег прямо на землю. Я еще помню, прежде чем глаза закрыть: перевернулся он на левый бок. А утром просыпаемся, подъем, умывание, утренний туалет, все дела — все встали, а он не встает. Как лежал на боку, так и лежит.

Я, говорит, братцы, что-то разоспался. Нога у меня затекла. Помогите, говорит, встать. И руку тянет. Начали мы его поднимать — а он орет, как резаный. Что за притча? Откинули одеяло — мама родная!

Он потому встать не может, что сквозь бедро у него червь тянется… Я как сейчас помню: выходит из земли, проходит сквозь мясо и в снова в землю уходит. Давай мы его тянуть, чтобы он внутри… не остался. Куда там. Извивается, тонкий, нам его и трогать-то впадлу…

Болтуны. Иван поморщился. Голова слегка побаливала после вчерашнего «примирения» с цивильным Борей.

Черви, значит?

Иван вздохнул, перевернулся на другой бок.

Мне бы ваши проблемы…

* * *

Нож был странный. Иван таких еще не видел. С широким, как у топора, лезвием в виде лепестка, загнутым под углом внутрь. Тяжелый. Рукоять из шершавого дерева хорошо лежит в ладони, только орнамент лишний. Иван примерился — да таким ножом башку можно срубить. Легко.

— Как говоришь, называется?

Уберфюрер улыбнулся. Хуже ребенка.

— Кукри.

— Это фто? — Шакилов аж подался вперед.

— Нож гуркхов, — пояснил Уберфюрер гордо, словно сам был по меньшей мере «почетным гуркхом». — Была такая элитная воинская часть в британской армии. Набиралась из коренных непальцев. Ну, из тех, что не пальцем и не палкой… Отличные солдаты. Лучшие в английской армии.

У Шакила загорелись глаза.

— Откуда фсял?

— Откуда взял, там уже нет, — отрезал Уберфюрер. — Это я еще до Катастрофы успел раздобыть. Настоящая непальская работа. Они там дома такими дрова рубят. А когда на войне — то головы.

Подумал и добавил.

— Рубили, само собой. Может, где в лондонском метро пара гуркхов и выжила. Ну, я очень надеюсь на это.

— Так они же негры? — подколол его Иван.

— Не, там что-то индийское… — Уберфюрер замолчал, потом хмыкнул. — А я и забыл.

— А ты точно рашишт? — поинтересовался Шакилов невинно. — А то какие-то подошрительно широкие у тебя фшгляды…

* * *

— Бронедверь, видишь? — мотнул головой Шакилов. — А вон там в потолке… что по-твоему?

Иван прищурился. Черт, скоро очки надо будет искать, совсем зрение село.

— Арматурина, — сказал он наконец. — Или труба. Труба? — спросил он Шакила. Тот хмыкнул.

— Бери выше.

— Пулемет, значит. Неужели автоматический?

— Скорее всего. Спецобъект, — сказал Шакилов шепотом. — Это тебе не на ярмарку на Сенной сходить, тут серьезные люди раньше обитали. Подземники. Бывшее пятнадцатое управление КГБ, потом ГУСП ФСО. По слухам, стреляют без разговоров. Не знаю, лично пока не сталкивался… слава Изначальному Диггеру.

— И что там за дверью?

Шакилов пожал плечами, прислонился затылком к каменной стене. Откинулся.

— Не знаю.

— А узнать пробовал?

Шакилов усмехнулся.

— Времени совсем нет. У меня жена, ребенок…

— …и шило в одном месте, — в тон ему закончил Иван. «На себя посмотри». Вообще-то шило тут явно не только у Шакилова. Иначе бы Иван здесь не оказался.

Сидел бы сейчас на Гостинке и глазел на девушек. Иван вздохнул. Понесло же их обоих — искать приключений на пятую точку. Одно слово: диггеры.

И другое: маньяки.

— Колись давай, — сказал Иван. — Что видел?

Шакил поднял бровь, расплылся в улыбке. Добродушный как исчадие ада.

— Ничего, веришь? Однажды двое суток просидел безвылазно, высматривал.

— И что?

— И ничего. Никто не входил, никто не выходил. Я, Ваня, потом решил дверь пощупать. Ну, ты понимаешь… На предмет.

— И?

— Никаких «и». Так до двери и не дошел. Побоялся.

Иван не верил своим ушам. Чтобы любопытству Шакила что-то помешало? Даже если и помешало, гвоздь из задницы у него никуда не делся.

Пока на фронтах было затишье, они с Шакилом решили проверить тряхнуть стариной и «сделать залаз». Чисто чтобы не потерять квалификацию. Угу.

Иван скинул сумку. Примотал к запястью фонарь. Теперь ломик и отвертку в карманы, автомат на спину.

— Ты это что? — спросил Шакил, хотя уже знал, что именно.

— Пойду прогуляюсь, — сказал Иван.

— Не дури.

— Так я не с дурачка полезу. А с толком.

— Ну-ну.

Иван выглянул из-за угла, бросил камень. Внимательно пригляделся. Есть движение — камень отлетел, упал в метрах двух от двери. Белый свет фонаря освещал тупичок, Иван видел даже царапины на двери, содранную серую краску.

Камень полетел и упал в светлое пятно. Пауза. Ничего, никакого… Ствол пулемета перескочил через градусов пятнадцать, нацелился в сторону камня. И чуть в сторону.

Гляди-ка, работает.

Сейчас выстрелит. Но пулемет молчал. Просто нацелился и все.

Может, там, за дверью, сидит офицер в форме ФСО, в сером комбинезоне с маленькими тусклыми значками подземных войск ГУСП на воротнике, и держит руку на кнопке? Нажать, не нажать? Иван подобрал следующий камень, бросил. Пум. Камень упал чуть дальше первого. Снова пауза. Иван считал секунды: один, два, три… на четвертой ствол едва заметно довернулся. Если мысленно продолжить линию ствола, будет как раз второй камешек.

Третий.

Третий упал еще на метр ближе к двери. Пулемет молчал. Ствол снова довернулся и замер.

Иван сделал шаг, другой. Пулемет молчал.

С каждым шагом идти становилось все труднее, словно идешь сквозь вязкую грязь и с трудом выдергиваешь из нее сапоги.

Иван вдруг вспомнил, как это было на Приморской, когда та тварь давила ему на мозги. Или это все-таки мох виноват? Резкий своеобразный запах.

И еще этот тигр… стоп.

А это, кстати, надо продумать. Иван остановился, медленно поднял голову. Ствол пулемета теперь смотрел прямо на него. Черное отверстие, казалось, расширялось и втягивало Ивана в себя. Словно стоишь на краю вертикальной шахты и смотришь вниз, в темноту. И тебя тянет шагнуть вперед и все закончить.

Если останусь в живых…

— Ну, что? — спросил Шакил, когда Иван вернулся, не дойдя до заветной двери нескольких шагов.

— Да ничего, — сказал Иван. — Ерундой мы с тобой занимаемся, дружище, вот что. А у нас семьи… у тебя так точно. А у меня Таня.

Шакил хмыкнул, посмотрел на Ивана. Запрокинув круглую черную голову с ранней сединой, улыбнулся.

— Дошло все-таки. Добро пожаловать в наш клуб!

— Да уж, — сказал Иван. — Самое время.

* * *

Иван перепрыгнул невысокое ограждение платформы, мягко приземлился, присел. Огляделся. Примотанный к стволу автомата фонарик включать не стал — попробуем так. Слабого света от местного фонаря должно хватить.

Конечно, если это не ловушка.

Мысль не особо приятная. Иван повел стволом автомата слева направо — ничего. Положил автомат на гранитный пол, аккуратно, чтобы не звякнул металл. Вытащил непальский нож кукри, тяжелый, загнутый, им можно ветки рубить, как топором. Изготовился. Этот кукри ему достался по наследству от Уберфюрера. Отличная штука.

Ну, с богом.

Стараясь не дышать слишком громко, выглянул из-за колонны. В освещенном пространстве никакого движения. Платформа Восстания, выложенная бордовым мрамором, хорошо просматривалась — хотя свет давал только фонарь в тяжелой латунной окантовке, стоящий у перехода на Маяковскую. Где же их часовые?

Иван аккуратно сдвинулся, в левой руке у него было зеркальце на длинном щупе. Изобразив собой изогнутый контур колонны, вытянул руку с зеркальцем. В отражении виднелась пустая (пустая!) платформа в сторону Чернышевской. На дальней стене мозаичное панно. Какие-то люди в странной одежде. Иван довернул руку. Опять пусто.

Что за фигня.

Куда все подевались?

Ловушка?

Иван собрался уже было вернуться к автомату и попробовать перебраться на другую сторону платформы (через открытое пространство, черт), как в зеркальце что-то мелькнуло.

Движение. Он видел движение.

Иван бесшумно опустился на одно колено. Снова выдвинул зеркальце. Лишь бы не отсвет, выдать-то себя легко, попробуй потом уберись отсюда живым. Иван затаил дыхание…

Когда, казалось, можно уже расслабиться, он увидел, как одна из чернильных теней шевельнулась — и тусклый отблеск. Вороненый металл. Оружие.

Что ж, посмотрим, кто кого.

Иван двинулся в обход колонны. Кукри плыл перед ним, разрезая плотный душный воздух тяжелым лезвием.

Иван сделал шаг и остановился. Увидел. Брови полезли на лоб.

Перед ним лежали спящие люди. Много. Укрытые одеялами бордюрщики. Без охраны. Десятки человек, если не все две сотни.

Он сделал шаг, занося кукри для удара…

Головы рубить, говорите?

Нож опустился мощно, как топор. Всплеск темной, почти черной крови…

Иван проснулся с беззвучным воплем. Долго не мог прийти в себя, сбросить липкое ощущение, что только что убивал собственными руками женщин, детей и стариков.

Что это было?

Что это, блин, было?!

* * *

— Галлюцинации? — Солоха смотрел пристально. — Ты имеешь в виду — лсд-трип? Грибочки?

— Ээ… Что-то вроде. — Иван почесал нос. Почему-то хотелось чихнуть. — Расскажи мне про них.

Солоха помедлил, переступил с ноги на ногу.

— Ну. Если коротко. Известны издавна. Относятся к двум семействам химических веществ — не спрашивай, каких, не помню. Самый известный галлюциноген, он же психоделик — ЛСД. Ну, ты про это, наверное, слышал. В наших условиях самые доступные психоделики — в грибочках. В псилоцибе полуланцетовидной и в псилоцибе навозной содержится псилоцибин. Гриб нужно съесть, так активный элемент через стенки кишечника попадет в кровь.

— А не траванешься?

Солоха улыбнулся.

— Ну… если ты способен съесть пару тонн таких грибов…

— Понял, — сказал Иван. — Попал он в кровь, и что происходит дальше?

— Действие псилоцибина примерно такое — эйфория, потом кажется, что тело произвольно меняет размеры, иногда нападает жуткий давящий страх. Но это редко. Еще синестезия — ну, это когда слышишь цвета и видишь звуки. Да, еще геометрические фигуры — обалденно красивые, причем даже с закрытыми глазами. Но это в основном от ЛСД, он посильнее торкает. Да! — вспомнил Солоха. — Некоторые переживают религиозный опыт. Меняется «точка сборки»…

Иван отмахнулся. Религиозный опыт его сейчас не интересовал совершенно.

— Галлюцинации? Видения?

Солоха с интересом посмотрел на командира.

— И это тоже. А что тебя так заинтересовало, командир?

— Надо мне. Потом скажу. Агрессия?

— Ну, если надо. Шел бы тогда и спросил там, где дурь выращивают, — обиделся Солоха. — Ему помогаешь, а он…

Иван почесал затылок.

— А это где?

— Станция улица Дыбенко. Там грибники засели, вся дурь в метро оттуда идет — не знаешь, что ли? Теперь ту станцию называют «Веселый поселок».

— Кто называет?

Солоха пожал плечами. Мол, что тут непонятного…

— Да грибники и называют.

* * *

— Слышал кто-нибудь про Шестую линию?

Некоторое время они молчали. Точно взорвалась бомба, и всех оглушило.

— Золотая! — Кузнецов очнулся первым.

— Да, — сказал Водяник. — Еще ее называют Райской веткой. Иначе — Д7.

— Что?

— Да, — профессор обвел собеседников значительным взглядом. В глазах вспыхивали электрические разряды. — Я говорю именно о нем… — пауза. — Секретное метро Петербурга — существует!

Пауза. Уберфюрер неторопливо встал, подошел и приложил ладонь ко лбу профессора.

— Да нет, холодный.

— Что вы делаете? — возмутился профессор, оттолкнул руку.

— Да вы вроде как перегрелись… нет?

Водяник возмущенно посмотрел на Уберфюрера. В глазах полыхнуло пламя.

— Молодой человек, — он голосом выделил обращение. — Что вы имеете в виду?

Уберфюрер едва сдерживал смех.

— За это я Питер и обожаю. Тут любой мужик до старости «молодой человек». А что до секретного метро… — Уберфюрер улыбнулся. — Так это никакая не тайна, профессор. Есть бункера, лаборатории секретные есть — под Кировским заводом например, еще много всякого. УС «Дачник», например. Знаете, что это такое? Говорите, в ЧГК играли раньше? Нет, профессор, не взяли вы этот вопрос. Приз уходит к телезрителям.

— Ну, знаете! — Проф покраснел.

Для Ивана все эти «чэгэка» и прочие «телезрители» звучали как заклинания кришнаитов. Харе, кришна, харе рама. Кришна, кришна, харе. И вступает аккордеон.

Но про секретное метро он знал гораздо больше профессора. Даже пару раз сталкивался с «подземниками» лицом к лицу. Странные ребята. Сдержанные и таинственные до не могу. Стоят, смотрят на тебя и улыбаются загадочно.

Словно родились с серебряной ложкой в заднице и теперь держат ее напряжением ягодиц.

Попробуй тут расслабься. Или чихни — того круче.

— Фигня все это, — сказал Уберфюрер. — Понимаете, профессор, в Питере «Метро-2» как такового никогда не было. Отдельные подземные лаборатории, бомбари, командные пункты ПВО, спецобъекты, это да. А секретного метро — нет. Увы. Так что, Проф, извиняйте, но приз все-таки уехал к жителю села Малые Васюки, Челябинская область.

— А тоннель до Кронштадта? — спросил Кузнецов. — Я слышал, был такой…

— Байки! — отрезал Уберфюрер. — Вот я сейчас скажу, что есть тайный ход в тыл бордюрщиков. Пойдем по нему, а там спальня царя Ахмета. Бери его голыми руками, и конец войне. Это же бред, понимаете?

— Хмм, — сказал Иван.

«Почему это сразу бред?»

Кажется, у нас кроме плана А, предложенного Сазоном, появился и план Б.

* * *

Расспросы ничего не дали.

— Может, Дятел знает… — начал невский и осекся. Но Иван уже научился ловить такие моменты. Люди иногда самое важное сообщают в оговорках.

— Дятел? Это еще кто?

Невский повел плечами — с досады, что проболтался.

— Философ местный. Дурачок. Но вы его не обижайте, а то мужики не поймут. Он святой человек.

— Юродивый, значит, — сказал Сазонов из-за плеча Ивана.

— Сам ты юродивый, — буркнул невский. — Пророк он. Не трогайте его, ясно?

— Ясно, — сказал Иван. — Так где его найти, говоришь?

* * *

Жилище святого человека напоминало усыпальницу фараона — при условии, что тот при жизни был завхозом какой-то богатой станции. Или падок на все блестящее.

Обитал Дятел в перегоне от Маяковской до Плана — Площади Александра Невского, в заброшенном тупичке. Иван оглядел решетку, закрывающую ржавые циферблаты, надпись на стене гласила «НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЕТ» и рядом — зеленым и красным сакральное «enigma хороший человек TM». Вторую надпись можно было встретить практически в любом месте метро. Легенды гласили, что самые древние диггеры — времен до Катастрофы — спускались в метро тайно, чтобы нанести эти знаки поклонения Изначальному Диггеру. А их ловили мОнтеры, слуги Изначального Монтера. В общем, такая байка для малолетних. Иван хмыкнул.

На решетке висели грудами блестящие побрякушки — частью из фольги, частью из стекла и камней. Крышки от бутылок, продетые на шнурок. Целые гирлянды из монет.

Пророк сидел в углу, на продавленном матрасе. Запах здесь стоял — вполне цивилизованный. Похоже, святому человеку кто-то регулярно стирает белье и одежду.

На маленьком столике перед ним горела спиртовка. Голубоватое пламя изгибалось и плясало на стенах.

Дятел поднял голову. Волосы заплетены в косички. Оглядел Ивана. Моргнул.

— Ты ко мне пришел?

— К тебе, — согласился Иван. Сел рядом и протянул руки к синему пламени. Тепло спиртовки обволокло ладони. Приятно. Иван неторопливо потянулся к сумке, выставил на стол бутылку мутной василеостровской сивухи, настоянной на японских грибах шиитаке. Убойная штука.

Взгляд пророка стал гораздо осмысленнее.

— Человече, — сказал Дятел проникновенно. — Ты действительно человече.

— Аминь, — подытожил Иван. Откупорил бутылку. — Стаканы у тебя водятся, святой?

— А як же! Обижаешь.

* * *

— Метро вообще страшная штука, — сказал Дятел. — Люди так этого и не поняли. Думаешь, это мы войну захотели? Нет, чувак. Вот ты хотел войну?

— Нет, конечно. То есть, мне всего шесть лет было… или пять…

— И я не хотел. Понимаешь теперь? — Дятел смотрел на Ивана, словно ждал от него правильного ответа. Как учитель на ученика, который оболтус, конечно, но иногда соображает и сейчас соберет остатки интеллекта и догадается. — Втыкаешь, человече?

— Не совсем.

— Никто войну не хотел. То есть, были выживальщики всякие, готы и прочие — но и они войны не хотели. Они просто чувствовали желание Его. — Дятел воздел руки, словно мусульманин на молитве. — Слабые люди, большая восприимчивость. Если желание сильное, оно кого хочешь загипнотизирует. Это Оно хотело войны. Оно, а не мы.

— Оно, это кто? — спросил Иван, хотя уже знал, что ответ ему не понравится. Вот и еще один псих на мою голову. Черт.

— Метро, — сказал Дятел серьезно. — Понимаешь? Все, кто ездил в нем, целые миллионы по всему миру. Метро ведь и в Москве, и в Лондоне, и в Нью-Йорке и даже в Мексике, говорят, было. Миллионы людей. Метро хотело этой войны. Оно жадное, но глупое… Хитрое, да, иначе бы у него ничего не получилось — но глупое.

Смотри дальше. Раньше люди уходили из него, а теперь оно сделало так, что уйти людям некуда. Они теперь все время внутри него. И оно людей пожирает. Потихонечку съедает и не торопится. Мы все исчезаем, а оно нет.

— Метро? — Иван спросил еще раз.

— Метро, — сказал Дятел. — Ты в двести первой ФВУ был?

— Не думаю, — сказал Иван. Вентиляционные шахты, особенно старые, до семидесятых годов, оснащались фильтро-вентиляционными установками — ФВУ, где целая система угольных фильтров, охлаждение воздуха и прочее. Эта, судя по номеру, одна из самых древних.

— Метро — оно же сгнить давно должно было, сгнить и развалиться. А оно как новенькое. И все дело в двести первой ФВУ. Понимаешь?

— Точно, — сказал Иван. Поднялся. — Спасибо за гостеприимство. Говоришь, есть коллектор?

— Есть, — кивнул Дятел.

* * *

Развлекаемся, а потом падаем в омут сомнений.

Иван попробовал рукой стену коллектора. Влажная. Провел по шершавому бетону вниз, посмотрел на перчатку — да, влажная.

Этот коллектор, судя по плану, что набросал Дятел, ведет в обход путевого тоннеля, и выходит, скорее всего, в ту самую ВШ двести первую, что находится за Площадью Восстания, у станционной сбойки.

Будем надеяться, что патрулей там нет.

Они параноики. Они же москвичи. Иван усмехнулся. Мнение Шакилова о бордюрщиках со временем не изменилось, а скорее приобрело благородный дубовый привкус, как у старого виски. Но я предпочитаю водку.

Иван включил фонарь и лег на пол. Если уж лезть в шкуродер, то обязательно ногами вперед. Если застрянешь, так можно вылезти обратно. Если наоборот, то потом найдут (а скорее всего даже не найдут) твое высохшее тело. Эти коммуникации строились черте когда, тут заблудиться можно. И сюда давно никто не лазит. Даже гнильщики.

Иван поморщился. Нашел, о ком вспомнить. Гнильщики обитали на заброшенных станциях, в туннелях, в старых ВШ или забытых санузлах. Питались неизвестно чем, отбросами, грибами, растущими в туннелях, всем, что украдут или выпросят у жителей цивилизованных станций. Воровали. Ходили упорные слухи, что гнильщики едят человечину. Бред, наверное.

Иван вспомнил, сколько раз наталкивался на человеческие кости, разделанные и обглоданные, иногда разрубленные ударами чего-то острого. Сначала он думал — крысы. Может, и не крысы.

Может, и не все бред — то, что говорят о гнильщиках.

Мол, они детей воруют и солят в бочках. На Фрунзенской, кажется, был настоящий бунт, когда выяснилось, что целый табор гнильщиков обосновался в заброшенной ТДП-шке. Народ разволновался, надавал по шее ментам и пошел гнильщиков жечь.

Иван нахмурился…

И, кажется, сожгли.

…так и есть, плечо начало цеплять стену. Сужение.

Черт, только бы пройти… Только бы…

Ноги уперлись во что-то твердое. Иван изогнулся, подсветил фонарем… проклятье!

Тупик. Коллектор забит бетонной пробкой. Ясно.

Значит, план Б отменяется. В спальню Ахмета мы не попадем.

Остается план А. Сомнительный, но все же…

Иван вздохнул и полез обратно.

* * *

— Помнишь, ты говорил про газовую атаку? — спросил Иван.

Сазонов мгновенно сообразил, круто развернулся. Полы бежевого плаща взлетели, опали. Глаза желтовато-серые, яркие. Красивый.

— Что придумал?

Иван посмотрел на него с веселым прищуром.

— А ты как думаешь?

— Давай не тяни. Рассказывай, — потребовал тот. — Ну же!

— Слушай, Сазон. — Иван продолжал улыбаться, — а что у нас есть из противопожарных средств?

— Как что? — тот поднял брови. — Лопаты, багры, песок, вода, ведра, брезент — все как положено. Сам не знаешь, что ли? Нафига тебе они?

Иван качнул головой.

— Да так, — он хмыкнул. — Есть одна идея… идея, идея, и де я нахожусь? — пропел он.

* * *

Иван никак не мог рассмотреть его лицо целиком. Взгляд легко выхватывал фрагменты: вот мясистый, чуть раздвоенный подбородок. Вот подстриженные волосы вокруг уха, частью седые, вот глаз — очень светлый, с темной каемкой вокруг, зрачок точечный, словно наколотый булавкой. Вот пальцы — волосатые, крепкие. Вот карман рубашки, армейской, выцветшей, камуфляжные пятна. По отдельности эти фрагменты виделись четко, и каждый вызывал раздражение и даже отвращение, но в целом образа не складывалось.

Закрыв глаза, как привык делать, тренируя зрительную память под руководством Косолапого, Иван попытался увидеть Мемова, собрать фрагменты в единый образ генерала Адмиралтейской. Но нет. Ничего не выходило.

Процесс внимания состоит из трех действий, говорил Косолапый. Первое действие: держать объект, второе — притягивать к себе, третье — мысленно проникать в него. Так учил Косолапый. Он говорил что-то про актерскую систему Чехова, но Ивану при писателя было не очень интересно, а вот про Блокадников — даже очень. Но тогда Косолапый про Блокадников ему не рассказывал…

А теперь вот Мемов.

Если рассмотреть его как следует, можно задавать вопросы. И образ человека будет отвечать так, ответил бы сам человек. Не словами — а покажет, чтобы он сделал.

Иван снова полностью расслабился и начал вызывать в воображении образ генерала.

Толстые пальцы, курчавые волоски. Пальцы лежат на столе — почему-то плывущее, как сквозь туман, нечеткое изображение.

* * *

Толстые пальцы с курчавыми волосками пробарабанили по столу. Остановились.

Мемов нахмурился.

— Так что у тебя за идея? Только коротко.

— Мох, — сказал Иван.

Густые брови Мемова удивленно поползли вверх.

— Что? — генерал смотрел требовательно. — Какой еще мох?

Иван усмехнулся.

— О-очень интересный. А идея такая…

* * *

— Смело, — оценил генерал. Потер подбородок. Крупный, с легкой синевой, недавно выбритый. Иван опять подумал, что с таким лицом надо прохожих по голове бить, а не армией командовать. Образина. Но ведь умный мужик — даже страшно становится, насколько умный. Взгляд острый до дрожи, глаза светлые, зрачки словно булавкой наколоты. — Думаешь, получиться? Уверен?

Черта с два тут уверен. Иван поднял взгляд.

— Вот и проверим.

— Хорошо мыслишь, — сказал генерал. — Раскованно. Риска не боишься. Это мне нравится.

Иван пожал плечами.

— Я же диггер.

— У меня этих диггеров хоть жопой ешь, — откровенно признался Мемов. — Ты — другой. — пауза. — Как закончим с этим, пойдешь ко мне замом? Мне нужны такие раскованные. Ты талантливый человек, Иван. Я таких людей уважаю и ценю.

Иван даже сперва не понял, что ответить. От открывающейся перспективы кружилась голова. Заместитель первого человека в Альянсе? Это же офигеть, что такое. Просто офигеть.

«А как же Таня?», подумал он. «Как же наше тихое, блин, семейное счастье?»

— А если не выгорит? — спросил он.

— А это уже неважно, Иван. Веришь, нет?

Иван посмотрел на Мемова. А ведь не врет, сволочь. Серьезный мужик.

— Верю.

* * *

Через два дня заказанное наконец прибыло с Василеостровской.

— Как думаешь, получиться? — спросил Пашка приглушенно. Он поднял биток и с силой опустил. Бум! Взлетело облачко фиолетовой пыли. Работать приходилось в респираторах и противогазах, иначе давно бы все лежали и радостно улыбались в потолок. И так у Пашки весь «намордник» заляпан фиолетово-серой грязью.

Иван качнул головой. Лямка ГП-9 привычно давила на затылок.

Улыбка Косолапого.

— Я везучий.

Иван размахнулся и ударил. Взвилось облачко, часть фиолетовой пыли попала на стекла противогаза.

«Таня. Скоро я буду дома. Только жди меня. Иван».

Глава 7

Победа

Вот этот город.

Серый продрогший слон.

Идет дождь.

Струи дождя хлещут по отсыревшим фасадам, многие разрушены пожарами, но сохранили некий странный цвет… послецветие. Когда дом умер, умерли его жильцы, но здание продолжает держаться.

Когда идет дождь, видимость в противогазе падает почти до нуля. Залитые стекла, брызги, разбивающиеся об окуляры, дробный стук капель по резиновой маске, по прорезиненной ткани плаща.

Иван остановился. Достал дозиметр (капли забарабанили по стеклу), сверил показания. Чтобы увидеть хоть что-то, приходится наклоняться впритык. Иногда стекло стукалось о пластик. Треск счетчика тонул в гуле дождя. Как с цепи сегодня сорвался. Но дождь хорош тем, что твари его не особо любят — собаки Павлова точно. Конечно, если не столкнуться с ними лицом к лицу…

Пять рентген в час. Иван присвистнул. Уже сильно. Словно где-то недалеко источник загрязнения. Иван прошел вдоль стены здания, до угла — уровень стал сильнее на пару рентген. Точно, там что-то есть. Иван спрятал счетчик под плащ, щелкнул предохранителем «ублюдка». Капли разбивались о черный, поцарапанный металл ствольной коробки.

Иван подождал. Издалека медленно наплывал, искажаясь, размякая в сыром воздухе, чей-то тоскливый крик. То ли человек, то ли животное — не понять.

Заходить за угол не хотелось.

Иван посмотрел на бронзовую лошадь, стоящую на дыбах. Она была уже полностью зеленой, насквозь, и мокрой. Капли разбивались о зеленый круп. Мост почти обвалился, но лошади пока уцелели. Странно.

Иван, наконец, решился. Тяжесть в затылке стала свинцовой, но он пересилил себя и сделал шаг. Еще.

Выдвинулся из-за угла.

Вздрогнул.

У парапета набережной, скрючившись и расставив широко костлявые локти, сидел Блокадник. Он задумчиво раздирал длинными несоразмерными пальцами собачью тушку, от каждого движения брызгала кровь. Шум дождя. По мостовой, смывая бегущую из-под собаки кровь, бежали струи воды. Где-то далеко прогремел гром.

Вот и все, подумал Иван.

Блокадник выдернул кусок из тушки и повернул голову. В его черных глазных провалах была космическая мудрость. Капли барабанили по серой гладкой коже твари.

— Привет, Иван, — сказал Блокадник скрипуче. От звука этого голоса по спине диггера пробежал озноб. — Я тебя давно жду…

* * *

Иван открыл глаза — в испуге, что проспал. Сбросил босые ноги на пол, вскочил.

Открыл рот, чтобы заорать «подъем!»…

Остановился.

На наручных часах со светящимися зелеными обозначениями было полпятого утра. Рано еще.

Иван вернулся и сел на койку. Скрип ложа. Теперь они ночевали в ТДП-шке, чтобы не отрываться от работы.

Он снова здесь. И никаких Блокадников, слава богу. Ивана передернуло. Все кончилось. На соседней койке сопел Миша Кузнецов, рядом с ним посвистывал носом Пашка. В глубине подстанции темнела койка, откуда доносились легкий храп и бормотание Солохи. За вчерашний день все так умотались, что на Ивановы прыжки никто даже ухом не повел.

Койка профессора пустовала — впрочем, у него бессонница, понятно.

Все на месте. Все живы. Хорошо.

Пускай еще полчаса поспят. Сегодня у нас много работы.

Точно.

Иван потрогал повязку на ребрах, поморщился. Опять влажная. Ребра, поврежденные тварью на Приморской, все никак не заживут. Что за притча?

На месте мочевого пузыря висел горячий мокрый кирпич. Иван, ежась от холода, натянул штаны, обулся и вышел из подстанции.

* * *

Подготовка материала заняла целый день. Иван устал как собака. Хорошо, хоть на одной из станций нашелся компрессор, чтобы закачать в баллоны сжатый воздух. Теперь их поместить в шкафы с обозначениями «ПК» — пожарный кран, и в ящики с пожарным оборудованием, такие же баллоны — в систему вентиляции Маяковской. И еще нужны механические будильники. Или таймеры на батарейках. Но лучше механика — она надежнее.

В общем, работы до хрена. И все с сохранением секретности. Н-да.

И есть еще одна проблема.

— Вообще, надо бы испытать… — профессор посмотрел на баллон с фиолетовой мутной жидкостью. Беспомощно огляделся. В ТДП-шке — тоннельной дренажной подстанции, отведенной под секретную хим. лабораторию, — проходил смотр высшим начальством научных достижений. Но пока показать было особо нечего.

— Нужен доброволец, — сказал Мемов.

Иван шагнул вперед.

— Я доброволец.

Мемов покачал головой.

— Нет. Не ты. Нужен здоровый человек.

Значит, он знает про Ивановы болячки? Нормально жизнь идет.

— А кто тогда? — спросил Иван.

* * *

— Почему это сразу я? — удивился Солоха.

Профессор добродушно улыбнулся. Приблизился, как бы между делом отсекая диггера от двери.

— Надо, Сеня, надо. Снимите очки, пожалуйста.

Солоха отступил на шаг.

— Предупреждаю сразу — у меня неадекватная реакция на некоторые лекарственные препараты! — но очки все-таки снял.

— Аллергия? — деловито осведомился Водяник. — Что-нибудь смертельное?

— Вроде нет… э, вы что делаете?!

— Сейчас проверим, — сказал Водяник, натягивая противогаз. Взялся за баллон, повернул распылитель в сторону диггера. — Готов? — глухо спросил профессор.

— Мама, — сказал Солоха.

Коротко ударила струя жидкости под давлением, распыляясь в воздухе на мелкую водяную пыль. Практически бесцветное облачко повисло в воздухе, быстро рассеиваясь.

Солоха помедлил и осторожно сделал вдох. Все ждали. Ничего не происходило.

Диггер весело оглядел экспериментаторов и улыбнулся:

— Скажите, Проф. А Йозеф Менгеле — случайно не ваш кумир детства?

* * *

— В целом, испытаниями я доволен, — сказал Мемов. Кивнул в сторону, там лежал матрас. — Он, похоже, тоже.

Иван хмыкнул.

Солоха лежал и радостно улыбался. И, кроме расширенных зрачков, ничем не отличался от прежнего, не опрысканного Солохи. Разве что Иван не помнил, что бы когда-нибудь видел диггера таким расслабленным.

Солоха просто излучал счастье. В маленькой захламленной комнате от него шло своеобразное сияние, легко забивавшее слабый свет карбидки.

— Агрессии ноль, — сказал Проф, подходя к генералу с Иваном. — Кажется, наш мох имеет сходство с ЛСД — тот тоже блокирует адреналин. У реципиента отмечена повышенная внушаемость. Синестезия. При этом мягкий и быстрый «приход». Некоторые, довольно сильные признаки мышечного паралича, быстро, впрочем, проходящие. Причем очень сильная реакция, хватило всего лишь одной десятой намеченной дозы…

— Профессор, все понятно, — прервал Иван, хотя половины слов не понял. — Ну что? — он посмотрел на генерала. — Оставляем Маяк?

— Кажется, я нашел «точку сборки», — сказал Солоха, прежде чем Мемов успел ответить. — Слышите меня? Вам не передать… но я попробую. Смысл жизни — я вижу его: четко и ясно.

Генерал крякнул.

— Отличные новости, — сказал Водяник успокаивающим тоном. — Просто отличные. — И пошел к Солохе. Видимо, чтобы занести на бумагу найденный тем смысл жизни.

Мемов усмехнулся.

— Начинаем «план Меркулова», господа-товарищи.

* * *

— Станция Ушедших, — сказал профессор Водяник. — Это легенда, конечно. Однажды они собрались все — мужчины, женщины, дети, старики — и вышли из метро на поверхность. Открыли гермоворота и поднялись по эскалаторам. На что они надеялись? Что прорвутся через зараженную зону? Там от треска счетчиков Гейгера уши закладывало, наверное…

Что в отдалении от мегаполиса можно жить?

Не знаю.

Но никто из них не вернулся.

Не подал о себе известия. Может быть, они добрались до незараженной (ну, или относительно не зараженной) местности и устроились там жить? Или нашли там других, таких же поверивших?

Или погибли все от лучевой болезни, эпидемий и голода.

— Боюсь, мы никогда этого не узнаем, — профессор Водяник покачал головой. — Мы дети техногенной цивилизации. У какого-нибудь чукотского эскимоса или австралийского аборигена больше шансов выжить, чем у нас. Намного больше.

Хотя бы потому даже, что его не пригибает к земле ощущение, что всё — всё! — кончилось. Даже интернета больше нет. Впрочем, — профессор оглядел Ивана и остальных, кто попал в метро еще в детстве. — Вам это слово все равно ничего не скажет… Выражусь иначе: все кончено.

И виноваты в этом мы.

Мы, человечество, совершили групповое самоубийство. Сунули пистолет себе в рот и нажали на спусковой крючок. Ба-бах. И мозги по стенам. Я не знаю, на что в такой ситуации надеяться. Что наши мозги самопроизвольно стекутся в какую-нибудь более-менее мыслящую форму жизни?

— Вы пессимист, профессор, — сказал Сазонов с иронией.

— Правда? Неужели?! — желчно откликнулся тот. — Целая станция оптимистов ушла искать лучшую жизнь. Шанс для человечества. И где они теперь? Кто их видел?! Нет уж, дорогой мой, позвольте мне и дальше оставаться пессимистом.

— Я вот думаю, что они нашли, — сказал Кузнецов неожиданно. — Лучшую жизнь, то есть. То есть… я бы хотел так думать.

Ему никто не ответил.

— На самом деле, — сказал профессор после молчания. — Это история о том, как опасна надежда.

— Ложная? — Иван посмотрел на Водяника внимательно.

— Любая.

* * *

Бордюрщики не дураки. Неожиданное затишье на стороне Альянса должно было их насторожить, поэтому, не смотря на подготовку плана газовой атаки, решено было провести еще один, финальный штурм Восстания.

Сказано — сделано.

Когда Иван появился на Маяковской, она была заполнена хмурыми, пропахшими порохом бойцами, вернувшимися из боя. Стонали раненые, их срочно грузили на дрезины и отправляли по тоннелю к Гостинке. Отдельно лежали мертвецы. Девять человек. Не слабо для обманного маневра.

Ивана встретил Шакилов — грязный и замотанный. Пожали руки. Иван огляделся. У колонны, на скамейке раскинули лагерь скины. Иван узнал Седого, пожилого скина со шрамом на затылке. Седой что-то разливал из помятой коньячной фляжки.

Скинхеды подняли кружки и, не чокаясь, выпили. Странно.

— Что случилось? — Иван кивнул на скинов. — умер кто?

На лице Шакилова жил один глаз, второй как заплыл после удара, так и остался. Узкая щель, вроде танковой. Половина лица фиолетово-черно-желтая, туго надутая, как барабан. Впечатление ломовое.

— Да нет, фроде, — речь Шакила по уровню понятности достигла минимума. — Командир ихний вроде осталша там. Убили его, нет, не шнаю. Не шкажу. Но иш перехода он не вернулша, это точно.

Так. Одним союзником меньше. Уберфюрер раздражал его с самого знакомства, но в принципе, все мы не без греха. Он вроде был фашист, расист и прочее — но нормальный. Слово держал, и дело с ним иметь было проще, чем с интендантами адмиральцев.

Иван скрипнул зубами. Снабжение из рук вон. Бардак обычный, военный, одна штука.

Но скинхеда с его Киплингом было жаль.

Прощай, Убер.

* * *

Баррикады, баррикады.

Иван спустился по ступенькам вслед за капитаном из невских. У него была фамилия Войнович, но все звали его «капитан Костя». Капитан Костя договорился с бордюрщиками о встрече. Лишь бы выгорело.

Внизу, проходы в арках были заложены мешками с песком доверху, из маленьких амбразур выглядывали стволы ружей. Иван оценил наклон пола — нет, гранатой нельзя, скатится. Впрочем, я не за этим пришел.

— Стойте там! — приказали из-за амбразуры.

— Рамиль, это я, Костя, — крикнул капитан Костя. Лампы дневного света на потолке не работали, но зато в сторону Ивана с капитаном били лучи двух фонарей-«миллионников». Глаза резало. Ни черта не видно.

Пауза.

— Кто с тобой? — спросили из-за баррикады.

— Мой друг. Он хочет кое о чем тебя спросить, Рам.

Долгая пауза.

— Даю слово, мы только поговорить, — сказал капитан Костя.

— Ладно, — сказали там.

В узкий проем вышел высокий человек. Лица его почти не было видно. Иван щурился. Фонари били безжалостно.

— Садитесь, — велел человек.

Они устроились на полу, Иван из-под задницы вытащил гильзу, отбросил в сторону. Здесь весь пол был ими засыпан. В отличие от мертвецов, которых забрали в прошлый раз, гильзы не убирали. Когда они устроились, человек подошел, под ботинками позвякивали гильзы, и сел напротив.

— Кто ты и о чем хочешь говорить? — обратился он к Ивану.

— Диггер. Зовут Иван. Мой друг пропал.

— Ты хочешь узнать, не у нас ли он?

— Среди убитых его не было, — сказал Иван.

— А какой мне интерес рассказывать тебе про твоего друга? — голос негромкий, ровный. Равнодушный.

— Думаю, — сказал Иван. — Мы могли бы договориться.

Человек медленно покачал головой.

— Вряд ли.

Иван, наконец, смог его разглядеть. Серо-голубой бушлат, на груди нашивка МЧС с восьмиконечной белой звездой. Лицо красивое, похоже, но толком не понять.

— Как он выглядит?

— Бритый налысо, рост выше среднего. Лет тридцать-сорок, не поймешь. Глаза голубые. Зовут Убер. Да… еще у него татуировка вот здесь, — Иван похлопал себя по плечу, показывая. — Молоток и нож круглый такой. И венок вокруг. Приметная татуировка.

— Не помню такого.

Иван на мгновение прикрыл глаза. Вечная память, Убер. Хоть ты и расист.

— Все? — спросил человек.

— Еще один вопрос, — Иван помедлил. — Зачем вам наш генератор?

Пауза.

— Думаешь, он у нас? — человек покачал головой. — Ошибаешься. Мы ничего у вас не брали.

Опять ложь, подумал Иван.

— Уходите, — велел человек. — Через две минуты мы открываем огонь.

Они поднялись. Иван понял, что промок насквозь. Стянул шапку и вытер лицо.

— Кто это был? — спросил он у капитана Кости.

— Рамиль Кандагариев. Он у них один из главных. Начальник охраны Ахмета. Нормальный, но иногда… не совсем.

Что ж.

Вы сами напросились, подумал Иван с ожесточением.

Зло должно быть наказано.

Вот так.

* * *

Перед самым началом операции Ивана вызвали к генералу.

— Что это?

Иван разглядывал знакомую эмблему — он уже видел такую у некоторых адмиральцев. Белый круг с серой каемкой, внутри круга — стилизованное изображение сжатого кулака. Пять серых пальцев.

— Символ, — сказал Мемов. — У каждой империи был свой символ. Вот это наш.

Он поднял руку с короткими растопыренными пальцами, медленно сжал их по одному в здоровый кулак.

— Пять станций — по отдельности слабы. Но вместе мы единый кулак. Это будет нашим символом. Держи.

В ладони Ивана оказался вышитый круг.

— Иди спать, — сказал генерал. — Завтра тяжелый день. Я на тебя рассчитываю.

* * *

Разверни свою жизнь, как конверт с пометкой срочно.

Конфиденциально.

Лично в руки.

После прочтения сжечь.

— Начинаем, — сказал Иван негромко. Мимо шли угрюмые и подавленные адмиральцы, невские, василеостровцы. Соединенные силы Альянса покидали Маяк — не понимая, в общем-то, зачем это делают.

— Ван, хоть ты объясни, — подошел к Ивану Кулагин. — Что за херня творится? Почему уходим?! Это же бред полный!

Иван мотнул головой. Вот они, проблемы секретности. Даже своим нельзя ничего сказать.

— Не знаю, Олежка, — сказал Иван нехотя. — Ты иди.

— А дизель?! — у Кулагина вздулись желваки у упрямого рта. — Как же наш дизель?

— Иди. Поверь мне, так надо.

Кулагин некоторое время рассматривал Ивана в упор.

— Спелся, да?

— Что? — от неожиданности Иван растерялся.

— Я смотрю, тебя этот генерал уже обработал, — с горечью сказал Кулагин. — Эх ты, диггер. Все-таки как был ты пришлый, так и остался.

Иван окаменел.

От ярости потемнело в глазах.

— Олежка, — сказал он. Щека дергалась. — Только потому, что это ты, я тебе это прощу. А может, и не прощу. Пока не знаю. А сейчас — бери людей и веди, куда тебе сказано. Понял, придурок?!

Кулагин выпрямился, хотел было наехать… Иван смотрел на него равнодушным, омертвелым взглядом. Командир василеостровцев поперхнулся. Открыл было рот…

— Еще одно слово, — предупредил Иван негромко. — Лучше не надо, Олег. Поверь мне.

— Я… — сказал Кулагин.

— Пошел ты, — сказал Иван. Выпрямился, официальным тоном: — Выполняйте приказ генерала, товарищ капитан!

Огромный Кулагин качнулся, дернул упрямой головой. Потом махнул рукой и отправился догонять своих.

Иван резко выдохнул через нос. Приступ ярости не отпускал. Ладонью размял лицо — оно по ощущениям напоминало противогазную маску. Жесткое, резиновое, бесчувственное. Ничего, сказал себе Иван. Ни-че-го. Это нормально. Хоть разорвись для них, а все равно будешь пришлым. Навсегда.

Василеостровская.

Это мой дом.

Я вернусь и вырву язык каждому, кто скажет, что это не так.

Подошел Сазонов. Иван окинул взглядом его высокую фигуру в неизменном светлом плаще. Через плечо перевязь с кобурой. Черная рукоять револьвера.

— Ван, все готово, — сказал Сазонов. — В вентиляционном пришлось заменить таймер, барахлил, зараза. Во второй ПК-шке баллон подтравливает, кажется. Но Проф сказал — нормально, до часа Икс давление не успеет сильно упасть… — Сазонов внимательно вгляделся в лицо Ивана. — Ты чего такой?

— Какой?

— Взбаламученный.

Иван помолчал.

— А пошло оно все в задницу, — сказал он в сердцах. — Верно, Сазон? Мы с тобой сами разберемся со своей жизнью.

Сазонов улыбнулся.

— Точно, Ваня. Начинаем?

Иван помедлил. Огляделся. Последние отряды Альянса покидали Маяковскую.

Кивнул. Начинаем.

* * *

— Химическое оружие? — профессор поднял брови. — Вообще, оно активно применялось только в Первую Мировую войну. Уже вторая Мировая обошлась практически без него.

Для Ивана все это были просто слова. Катастрофа тоже обошлась без химического оружия, и что, нам от этого легче?

— Были причины? — спросил Иван.

— Да. Во-первых, это негуманно, во-вторых, опасно для самих применяющих…

— А в третьих?

— Неэффективно, — сказал Водяник. — Возможно, это главная и основная причина отказа от применения химического оружия. По статистике, полученной по итогам Первой Мировой — для того, чтобы вывести из строя или убить одного вражеского солдата, нужно было примерно пятьдесят артиллерийских снарядов с ипритом или чем-то подобным. В то же время применение обычных боеприпасов дает лучший эффект — на одного убитого здесь нужно всего тридцать снарядов. Простая арифметика. К тому же обычные боеприпасы проще производить и хранить…. Обычная бухгалтерия действует надежней, чем все Гаагские соглашения вместе взятые.

— Так, — Иван помолчал. — Что еще?

— Американцы пробовали применить хим. оружие во время Корейской войны… Провал.

— Еще?

Профессор задумался.

— Серия экспериментов американского разведывательного управления под названием МК-УЛЬТРА. Они ставили целью контроль над людьми. Ученые работали сразу по нескольким направлениям: промывание мозгов, психологические пытки, электрошок, психохирургия, стирание памяти, электронные устройства контроля над поведением человека, потом это обозначили термином «психотроника»… Одним из направлений было исследование возможности применения препаратов типа ЛСД-25 для изменения личности человека. Повышение внушаемости и прочее. Одним из экспериментов, проведенных в то время, было распыление ЛСД на протяжении ста двадцати километров, с накрытием населенного пункта. Какой-то американский городок. Конечно, людей никто не предупреждал… Не знаю, чем закончился эксперимент, честно говоря. Как-то не особо копал эту тему. Но подозреваю, что это населенный пункт, если считать его городом вероятного противника, вряд ли мог после распыления оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление. ЛСД не обязательно вдыхать или пить. Теоретически он может впитываться и через кожу.

— То есть…

— Не такая уже бредовая идея, Иван, — сказал Водяник. — Не буду касаться этики… Но ведь мы как раз хотим уменьшить возможные жертвы… Верно?

Иван помолчал. С этой точки зрения он проблему еще не рассматривал.

— Примерно так.

— Это интересно, — сказал. Проф. Запустил пальцы в бороду, подергал, словно хотел оторвать. — Очень интересно.

Все-таки, Иван посмотрел на Водяника, в каждом ученом живет мальчишка, выдергивающий ноги у кузнечика, чтобы посмотреть, как тот будет после этого прыгать.

Ученые-изуверы двигают науку куда эффективней, чем ученые-миротворцы.

* * *

Они бежали по тоннелю, каждую секунду ожидая, что в след им начнут стрелять.

Иван споткнулся, начал падать — Пешка мгновенно сообразил, поймал его за рукав.

Сколько времени понадобиться бордюрчикам, чтобы понять, что станция пуста?

Маяк остался позади — кроваво-красный, зловещий, как залитый свежей кровью. И разграбленный. Часть ламп из светового карниза они сняли.

Теперь на станции царил полумрак.

И дым. Иван с командой отняли и подожгли запасы марихуаны у адмиральцев. Генерал своих до того выдрессировал, что возмущаться никто и не подумал. Молодец. Все-таки свою военную машину за эти две недели генерал создал. Хорошо это или плохо, непонятно. Но сделал.

Сейчас важно другое: дым, запах, полумрак — все, для того, чтобы спрятать распыление фиолетовой субстанции.

Добежали до выложенного блокпоста. Здесь нужно задержать бордюрщиков до момента, когда придет время перейти в наступление.

Если мы все сделали правильно, время придет — Иван посмотрел на часы — через четыре часа. К этому времени бордюрщики осмелеют и займут покинутую станцию. По таймеру сработают и начнут распылять фиолетовую пыль баллоны.

Действие фиолетового ЛСД длится примерно двенадцать часов, самый пик — примерно через три часа после употребления. К моменту нашего контрнаступления бордюрщики должны быть благостны, дезориентированы и не способны совершать действий сложнее почесывания носа (и то при полной концентрации воли). Посмотрим.

И держать кулаки, чтобы выгорело.

Они добрались до блокпоста, заняли места за пехотой адмиральцев. Иван огляделся. Слабый свет налобника высвечивал толстые неповоротливые фигуры в сферических шлемах с забралами. Таких бойцов Иван у адмиральцев еще не видел. Бронежилеты, автоматы с подствольными гранатометами. У всех нашивки «серый кулак» на рукавах. Один товарищ сидел, а за спиной у него был цинковый бак. Сильный запах горючего не мешал солдату с аппетитом жевать лепешку.

— Огнемет, — кивнул Сазонов на солдата. — Распыляет керосин под давлением и поджигает. Убойная штука.

Иван промолчал. Вот как дело оборачивается. Огнеметы были запрещены в метро давно, еще со времен Саддама.

Круто генерал взялся.

Настоящая война. Отступать нам некуда, верно?

— Ван, перекусишь? — Пашка всунул ему в руки котелок — каша с грибами, судя по запаху. Иван хотел было отказаться, но потом решил, что еда поможет убить время. Четыре часа — да у меня крыша поедет, пока буду ждать! Иван покачал головой. А не выгорит «план Меркулова» — и что, в бой пойдут эти красавцы в спецназовских шлемах и с огнеметами?

Приятная перспектива.

Идите к черту.

Он вынул из сапога завернутую в тряпицу алюминиевую ложку. Верой и правдой она служила Ивану еще с тех времен, когда он только пришел на Васю. Каша чуть подгорела и отдавала дымком, но все равно была вкусная.

Ложка в скором времени заскребла по металлу.

Закончив, Иван попросил чаю. Дядя Евпат говорил, что до настоящего чая этому суррогату — как из питерского метро до Москвы, но что делать. В жестяных вакуумных упаковках чай сохранился в супермаркетах, в закрытых складах. Тот, что не сильно фонил, тот брали. Но на свой страх и риск. Впрочем, рак горла — это фигня по сравнению с голодом.

Основные запасы на поверхности разграблены еще в голодные годы. Тогда диггеры работали каждую ночь. Да и не диггеры пытались.

Иван отхлебнул из кружки и закашлялся. Горячий, черт.

Теперь взгляд на часы. Прошло всего двадцать минут.

Н-да. Иван тяжело вздохнул.

Тут чокнуться можно.

* * *

В момент X газ под давлением распространился с помощью вентиляционных систем Маяковской по всей станции.

В момент X + два часа силы Альянса перешли в наступление. Они обнаружили, что большая часть бордюрщиков совершенно не способна сопротивляться, но оставшиеся дрались до конца. Они были в противогазах, что помешало действию газа. Часть в черных морских бушлатах. Эти сопротивлялись особенно упорно.

Тяжелая пехота адмиральцев зажала их тупик и перебила всех до единого. Вспышки огнеметов. Вонь от сгоревших трупов заполнила туннели…

* * *

Василеостровцы загнали в межлинейник последний маленький отряд.

— Мы сдаемся! — крикнули оттуда. — Не стреляйте!

Кулагин посмотрел на Ивана. Что мол, будем делать? Газ еще остался?

Иван кивнул: нормально все. Кулагин стянул противогаз, выпрямился, сложил ладони рупором:

— Бросай оружие! Выходи с поднятыми руками!

К ногам Кулагина, заскрежетав по граниту, вылетел 103-ий «костыль». Вслед за ним полетели еще стволы.

Иван стянул противогаз с мокрого лица.

Все было кончено.

Маяковская и Восстание сдались на милость победителей.

Глава 8

Изменник

Иван сел на пол, прислонился спиной к бетонной стене. Режущий свет ламп здесь почти не чувствовался, Ивана прикрывала от них странная конструкция из алюминиевых труб — что-то вроде передвижной площадки. Обычно с таких площадок меняли лампы в световом карнизе. Сейчас она была закрыта брезентом, и Иван был ей за это благодарен. Тень башни разместилась у его ног.

Иван вытянул ноги, откинулся к стене. Спина занемела, словно превратилась в один большой ком мокрой глины. Движение лопатками. Иван застонал сквозь зубы. Болело все тело. Он двинул головой — вставая на место, щелкнул позвонок.

Дышать здесь было особо нечем: бетонная пыль, резкий, отчетливый привкус пороховых газов, кисловатый запах немытых горячечных тел. Вонь страха и ненависти.

Сегодня денек выдался еще тот. Будьте вы прокляты, чертовы бордюрщики! Иван откинул голову, прислонился затылком к шершавой стене. В ушах заиграл аккордеон. Спокойствие. Спокойствие, которого он не испытывал с тех пор, как лежал на Василеостровской, положив руку Тане между ног. Таня. Мысли исчезли, остались где-то там, далеко, сейчас же в затылке Ивана была уютная темнота. Безмыслие.

Саднило горло. Иван сглотнул. Простыл, что ли? Или (Иван перекосил рожу) наорался за сегодня. Все, отдыхаем. Отдыхаю. Отдыхаю. Продлить этот момент. Мы победили. Все. Конец. Мы победили.

Какой ценой, это уже неважно.

Сейчас посидеть так, в тени, потом идти разбираться с караулами, приказами, зачистками и прочим. Иван почему-то вспомнил испуганные, провалившиеся в себя лица пленных бордюрщиков. А не надо было наш генератор брать… Злость не возникала. Какая-то усталая досада. И осадок.

Словно сделал что-то не совсем правильное…

Не думай. Отдохни.

Наверное, мы в чем-то правы, когда говорим, что труп врага хорошо пахнет.

Может быть, не в метро? Иван зажмурил глаза и затрясся в приступе то ли плача, то ли запоздалой дрожи. В животе свело мышцы. Сейчас, еще чуть-чуть и все пройдет. Пока никто не видит. Мышцы свело так, что казалось, они скрутились в узел и никогда не раскрутятся обратно.

Все.

Иван стиснул зубы, откинулся. Блаженная расслабленность разлилась по телу. Иван чувствовал, как вытекает из него темным потоком животная, черная ярость. Освобождает тело.

Мы дали вам шанс.

— Командир! — окликнули его. Иван отозвался не сразу, дал себе эти две секунды в блаженной темноте. Открыл глаза. Лицо почему-то горело, уши тоже. Что за фигня?

Заболел что ли? Этого не хватало. Иван помнил про эпидемии, когда станции закрывались, а в любого человека, появившегося в тоннеле, стреляли без разговоров. Замкнутая система. Любая серьезная эпидемия — и все, конец человечеству. Иван хмыкнул. Открыл глаза.

Над ним стоял Солоха.

— Чего тебе? — Иван изогнул брови.

Солоха качнулся с ноги на ногу. С его долговязой фигурой это выглядело комично, как цирковой номер. Человек на ходулях. То цирковое представление… Артисты приезжали бродячие. Девушка на шаре, жонглеры, угадыватель карт. Фокусник. Кстати, что-то давно их не видел. Странно, обычно они полный цикл по метро совершают — сами циркачи рассказывали, что это у них привычное дело. Как того белобрысого звали? Синьор Антонелли? Антон, точно.

— Там фигня, — лицо Солохи изогнулось, как от зубной боли. — Блин. Чистая фигня, командир.

Иван подумал минуту. Назад бы в темноту, вспоминать про артистов. И та тоненькая на шаре — какая она была, да…

— Пошли посмотрим на твою фигню, — сказал Иван и начал вставать.

* * *

Всплеск красок в тишине. И шара бесшумный полет под свод станции.

Розово-коричневые ромбы. Иван вспомнил: та девочка на шаре была в обтягивающем трико с розово-коричневыми ромбами. Тоненькая, гибкая. Не такая уж юная, кстати. Играла музыка. Бродячие артисты привезли с собой китайский магнитофон, замотанный изолентой и скотчем, в нем что-то изредка щелкало, перебивая музыку (цирковой марш, именно таким Иван его себе и представлял. Разухабисто-грустный, с литаврами), но зрителям было на это наплевать. Василеостровцы смотрели представление. Девочка изгибалась на шаре, потом прыгала на натянутой проволоке, ходила на руках, огромный силач с выбритым простоватым лицом поднимал ее на ладонях, ставил на плечи. Она закидывала ногу за голову… выгибалась.

Аплодировали. Станция взрывалась, словно что-то трескалось — то ли купол станции, то ли платформа под ногами. И Иван понял, что до этого была почти мертвая тишина, то есть, наоборот, совершенно живая тишина, протянувшаяся между зрителями и артисткой. Звали ее Элеонора фон Вайскайце. Лера. Когда после выступления Иван подошел сказать «спасибо» (на самом деле увидеть ее поближе, рассмотреть, уже тогда зрение у него начинало садиться), то увидел в чертах ее гладкого лица, в уголках глаз едва заметные, словно проведенные иголкой, морщинки.

Он сказал спасибо и протянул цветок — бумажный. И увидел ее глаза. Темные, много пережившие.

В них догорал еще восторг зрителей, артистический кураж, и оставались одиночество и усталость.

Они разговорились.

Элеоноре на самом деле было за тридцать. Например, она помнила о том, что было до Катастрофы, гораздо больше Ивана.

Правда, как-то очень уж избирательно.

У женщин вообще странно память устроена. Элеонора-Лера помнила запахи, звуки и мелодии, звучавшие тогда, но не помнила ничего из того, что Ивана интересовало.

А еще она рассказывала про станцию Парнас — которая рай для людей искусства. Там, мол все красивые и одухотворенные…

Юные и красивые.

Артистичные и добрые.

Там мир и покой.

Интересно, подумал Иван, шагая вслед за Солохой, нашла она свой рай?

* * *

Фигня была еще та.

— Приготовиться, — приказал полковник. На плече у него белела нашивка вроде той, что Мемов показывал Ивану.

Нормальные же мужики были, подумал Иван с горечью.

И вот на тебе.

Очередь ударила в стену, люди начали падать. От грохота десятка автоматов в тесном пространстве заложило уши. Иван видел: во вспышках автоматных очередей — мелькает, мелькает — словно под барабанный бой падают люди, корчатся…

Умирают.

Крики звучали в его ушах, когда он вышел оттуда. Желудок свело.

Когда закрывал глаза, то снова видел, как по станции идут адмиральцы, невские, василеостровцы и добивают оставшихся в живых бордюрщиков.

На чьей ты стороне, солдат?

Мать вашу.

Почему из нормальной войны вдруг делают кровавую кашу? Буйство разнузданных инстинктов…

А что? — вдруг подумал Иван без перехода. — Разве война бывает нормальной?

Бывает?!

* * *

Площадь Восстания — цвета запекшейся старой крови. Не зря, видимо, предки ее такой сделали. Иван прислонился лбом к холодному мрамору, зажмурился. Постоял так, надеясь, что все это окажется очередным кошмаром. Проснись, велел он себе. Ну же! Проснись!

Опять все повторяется.

Как в тот раз.

Иван закрывал глаза и видел.

— Это лазарет, — сказал лейтенант.

Вокруг были койки, залитые белым электрическим светом, раненые лежали и сидели на них, глядя на гостей, угрюмо и выжидательно. В другом конце палаты стояли немногочисленные медсестры и врач в белом халате, заляпанном кровью.

Лейтенант пошел по проходу, разглядывая раненых. Некоторые отводили взгляд, другие смотрели в упор. Иван шел за ним, не зная, кто он и что здесь делает.

— Что с ними делать?

Лейтенант остановился. Врач выступил ему навстречу, вскинул подбородок. Лицо у него было длинное, угловатое, неровно вылепленное.

— Прикажите дать нам воды, — сказал врач. — Здесь раненые.

Лейтенант, не отвечая, огляделся.

— Раненые? — удивился он, посмотрел на врача. Тот сглотнул. Кадык дернулся под морщинистой бледной кожей. Иван видел белесые невыбритые волоски у врача на шее.

— Где здесь раненые? Я вижу только врагов империи.

Врач застыл. Иван видел, как кровь отхлынула у того от лица.

— Здесь больные люди. Им нужна помощь! Как вы не понимаете?! У меня нет ни воды, ни медикаментов, закончился перевязочный материал. Мои помощницы…

— Ваши помощницы, — сказал лейтенант со странной интонацией. Врач замолчал на полуслове. Лейтенант оглядел сестер в белых одеждах. — Действительно, ваши помощницы.

— Я не понимаю, что здесь…

Вспышка. Грохот. Лейтенант моргнул. Лицо врача застыло, словно залитое прозрачным эпоксидным клеем, он пошатнулся. Закричали сестры. Крик нарастал.

— Молчать, — негромко сказал лейтенант. Опустил взгляд на свой револьвер. Повернул его, посмотрел на него так, словно видел впервые. Помедлив еще секунду, убрал в кобуру.

Врач падал. Иван видел как он падает, как на груди у него крошечная красная точка, откуда растекается по халату огненно-красное, огромное пятно, словно занимающее все пространство вокруг, заливающее красной волной. Исчез госпиталь и люди, Иван видел только эту кровь. Толчки сердца в ушах. От растерянности он даже не знал, что нужно сделать. Шагнуть вперед или назад?

Что вообще происходит?!

Это не со мной.

Это какой-то кошмар.

Иван поднял голову. Лейтенант смотрел на медсестер, взгляд его был холодно-равнодушный, как выползший полежать на песке удав.

Тишина разлилась в белом, пропитанном электрическим светом воздухе.

Губы лейтенанта шевельнулись.

— Убейте всех, — сказал он. Посмотрел на сестричек с жутковатой нечеловеческой улыбкой. — Дамы… наверное, мне надо извиниться?

Врач упал на бок, бум, мертвое тело отскочило от пола — Иван шагнул вперед. Тело снова ударилось, вздрогнуло, сотряслось и замерло. Голова врача с бессмысленно раскрытыми глазами. В серых глазах с прожилками усталости на белке, Иван видел недоумение. Врач застыл.

Лейтенант протянул руку, которая еще хранила холод и сталь револьвера.

— Дамы?

И только тогда сестрички закричали…

Иван помотал головой, отгоняя непрошенные воспоминания. Это было давно и неправда.

Этого не было.

Или было?

К сожалению, было.

Веганцы тогда захватили Площадь Александра Невского — План, как его называют. И началась резня. Ивану тогда было на тот момент лет семнадцать, он отслужил наемником в армии Вегана всего лишь три месяца. И фактически это оказался его первый бой после учебки. И — самый последний.

На следующую ночь Иван перерезал лейтенанту горло и ушел.

Иван вспомнил, как «зеленые» гнались за ним по тоннелям, потом карабкались по вентшахте на поверхность. Бой в темноте. Вспышки выстрелов. А вот на поверхность они сунуться не рискнули. Иван же рискнул — впрочем, другого выхода у него все равно не было. Стать рабом или, того хуже, носить в голове галлюциногенный грибок — нет уж, идите на фиг!

Убийцы.

Иван застонал сквозь зубы. От этого я и бежал на Василеостровскую, на другой конец метро.

А здесь все тоже самое.

— Ван! — окликнул его голос Солохи. Иван повернулся. Диггер был бледный, как снег на куполе Исаакия. — Там… Гладыш…

И Иван понял, что все только начинается.

* * *

Фигня, иначе не скажешь.

— Где наш дизель? — Гладыш оскалился, поудобней перехватил лом. Бордюрщик смотрел на него беспомощно. Да ударь ты его по яйцам, идиот, — подумал Иван на бегу. Отшвырнул с дороги адмиральца, тот вцепился ему в рукав. Иван коротким движением локтя впечатал адмиральцу в челюсть. Падает. Извини, друг.

— Какой дизель?! — испуганное лицо бордюрщика.

— Считаю до трех, — Гладышев оскалился. — Раз, два…

— Питерцы — уроды! — крикнул пленный.

Тук. Хруст.

Люди закричали.

— Неправильный ответ, — сказал Гладыш. Раскачал лом и выдернул из мертвого тела. Всплеск крови. Лицо и одежда у него были забрызганы кровью.

— Следующий пациент, — сказал он.

— СТОЯТЬ! — Иван шел на Гладыша яростный и раскалено-белый, как вольфрамовая нить. Диггер изменился в лице. Отшатнулся, отступил к стене.

Иван выдернул лом из рук Гладыша, отшвырнул в сторону. Грохот. Руки тряслись от желания раздавить этого придурка. Иван размахнулся и ударил. Гладыш отлетел, врезался спиной в стену. Начал сползать. Иван шагнул вперед, схватил его за грудки и вздернул вверх.

— Ты что, придурок, творишь?!

Гладыш вдруг улыбнулся. Неровные гнилые зубы в кровавом оскале.

— Все нормально, командир. Допрашиваю пленных ублюдков.

Иван приблизил лицо к роже Гладыша.

— Раз-дав-лю, — произнес Иван раздельно. Встряхнул диггера, ударил затылком об стену. Гладыш продолжал улыбаться.

— Команди-ир. Что ты, команди-ир.

Ах, так!

Иван выдернул у Гладыша «макаров» из-за пояса, взвел курок. Прижал ствол ко лбу диггера. Нажал с силой, так, что вокруг ствола кожа побелела.

— Так понятней? — спросил Иван. — Ты у меня под расстрел пойдешь, понял?!

— Понял, — Гладыш усмехнулся, глядя на Ивана. — Чего ж тут не понять, командир? Пришлым ты был, пришлым и остался. Что тебе наш дизель, верно? Тебе и так хорошо.

Иван отвел руку с макаром, ударил наискось, в висок. Гладыш замолчал и сполз по стене.

— Что встал? — Иван повернулся к последнему часовому. — бери всех пленных и веди за блокпост. Там отпустить. Понял?! И чтобы ни единый волос… Лично проверю. Понял?

— Понял, — кивнул тот. Испуг в его глазах был размером с Исаакиевский собор.

На платформе закричали — женским голосом. И затем — знакомый рев Шакилова.

Да что ж сегодня такое!

— Солоха, за мной, — скомандовал Иван.

* * *

Взорванному воздуху нечем дышать.

Кто-то задыхается.

А кто-то нет.

Воздух, ты уже не тот…

— Остановите своих людей, — предупредил Иван. Он расслабил руки и слегка ссутулился. Справа от него стоял Солоха, слева Шакил. Хорошо хоть, мимоходом подумал Иван, что Кузнецова с собой не взяли. Похоже, будет основательная разборка.

— А ты кто такой? — спросил адмиралтейский. На плече у него была нашивка с серым кулаком в круге. Надо же, и у этих тоже. Это же совсем почти форма. Иван прищурился.

— Диггер.

— А по рогам хочешь, диггер?

— Попробуй.

Адмиралец оскалился. Его подчиненные, переключив все внимание на Ивана, оставили девушку в покое. Та отползла и остановилась, глядя на происходящее.

Заторможенная какая-то.

— Руки держи на виду, — сказал Иван. — Или я тебя прямо здесь уроню, чтоб всем было понятно. Не слышу? Понятно?!

Адмиралтейские загудели. Возмущены, сволочи. Добыча из рук уплывает.

Расклад только не очень хороший. Их всего трое, а адмиральцев пятеро, но терпеть мародеров и насильников — к черту такое терпение! Адмиралец улыбнулся — он тоже оценил расстановку сил.

Трое против пяти. Иван вздохнул. Что ж… Где наша не пропадала.

Адмиральские в мгновение ока подняли оружие. Смелые, ты смотри.

Иван оглядел «адмиральцев» и хмыкнул.

— Что ты на это скажешь, козел? — спросил главный, прежде державший девушку.

— Мои любимые конфеты, — сказал Иван, разглядывая морду адмиральца, одутловатую с толстой бородавкой на щеке. — Слышишь? Бато-ончики.

— Че?

Иван ударил. Бородавчатый вздрогнул, застыл и начал оседать. Глаза закатились. Прикрывшись им, как щитом, Иван выдернул автомат у Бородавчатого из рук и перещелкнул предохранитель на автоматический огонь. Держа автомат обеими руками, поднялся и навел оружие на «адмиральцев».

Автоматная дуэль, подумал Иван. Обожаю.

Пауза.

Семь стволов направлены друг на друга.

«Адмиральцы» заорали. В ответ заорали невские. Атмосфера накалилась до такой степени, что один выстрел и все будет залито кровью…

Иван такое уже видел.

— Спокойно! — закричал он и поднял оружие стволом в потолок. — Все, все, все! Спокойно! Всем убрать оружие!

Еще секунда, и, кажется, случится непоправимое. Девушка, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, сидела с безучастным лицом. Словно это не ее тут собирались насиловать. И не ее же спасали.

— Тишина! — приказал Иван.

— Ты вообще кто такой? — спросил один из адмиральских — худой и лысый. Другой придвинулся к нему, зашептал на ухо.

— Че, серьезно, Меркулов? — адмиралец выпрямился. — Все, пацаны, без обид. Разойдемся при своих.

Другой адмиралец наклонился и что-то сказал. Иван не расслышал, что, но лицо худого вдруг снова начало меняться.

— Который тут из вас Сазонов? — спросил он.

А все так хорошо начиналось, с тоской подумал Иван.

— Я за него, — сказал Шакилов. Без передних зубов прозвучало как «я ша за нефо».

— Ты Сазонов? — уточнил худой. — Точно? Мне говорили, он не такой толстый.

— Фше мушики, — сказал Шакил. — Не поверите. Теперь я обиделша по-наштоящему…

Дальше Иван не запомнил ничего. Только мелькание рук и ног, тени, звуки ударов, хрипы. Пульсирующая боль в ребрах. Каждый удар, который Иван наносил, отдавался там. Наконец, все закончилось. Адмиральцы, кто еще мог стоять на ногах, отступили.

Иван с трудом встал, потрогал языком разбитую верхнюю губу. Зубы на месте и ладно. Вообще, можно сказать, легко отделались. Шакилов убойная боевая машина, а адмиральцы все-таки трусы.

Выстрел.

Сашка вдруг замер и без сил опустился на пол. Лицо белое, как простыня.

— Шакил, ты…

Иван поднял руку, ладонь красная. Как же так?

— Ерунда, — сказал Сашка. — Отлежусь. Только спать чего-то охота…

Иван поднял голову, оглядел платформу. Бородавчатого утащили его дружки. Девушка исчезла.

— Солоха, тащи доктора! — закричал Иван. — Быстрее!

* * *

Он нашел генерала в крошечной комнатке в торце Восстания, превращенной во временный командный пункт. В разгромленной во время штурма комнате — сломанный пополам стол (чем его так?) сдвинут в угол, на кривой столешнице свалены бумаги. Единственный деревянный стул. На стене — схема метро с воткнутыми цветными булавками. Иван прищурился. Нижняя часть зеленой ветки, начиная с Площади Александра Невского до Обухово — отмечена зелеными булавками. Это Веган. Рыбацкое — черная булавка. Понятно, эта станция на поверхности, там жизни нет. Вернее, есть, но «другая экосистема», ага.

Маяк и Площадь Восстания отмечены серыми. Как и Василеостровская, кстати.

Развиваемся, да?

— Остановите расстрелы, — сказал Иван.

— Уже, — коротко ответил Мемов. — Виновные будут наказаны… Ты мне вот что скажи: нашли вы свой генератор? — генерал посмотрел на диггера в упор.

— Нет. Ищем. Нам бы не помешала помощь.

Генерал кивнул.

— Хорошо, я выделю людей.

Иван с силой провел ладонью по лицу. Устал. Где они могли спрятать генератор, а? Сволочи. Все сволочи — и бордюрщики и наши не лучше. Иван прошел к столу и, наплевав на субординацию, опустился на единственный стул. Скрип старого дерева. Прикрыл глаза, посидел. Услышав бульканье, Иван поднял взгляд. Увидел, как генерал разливает коньяк.

Мемов протянул ему металлический стаканчик.

— Выпьем и иди отдыхать, — велел генерал. — На тебе лица нет. Найдется твой генератор. Сделаем все возможное. — он поднял свой стаканчик. — Ну, за победу.

Чокнулись.

Пищевод обожгло. Хорошо.

Тепло, греющее изнутри, расслабляло, окрашивало мир в тепло-розовый оттенок. Жить снова становилось… терпимо.

Иван поднял голову, посмотрел на генерала почти весело.

— Сам не верю, что получилось. Но ведь получилось? Верно?

Генерал помолчал.

— Если сказать честно… не совсем.

— Как?

— Ты действительно думал, что твой план был единственным?

Ивана словно окатили ледяной водой.

— Но…

— Твоя газовая атака была отвлекающим маневром, — пояснил Мемов. — Главные силы наступали со стороны Чернышевской и со стороны Владимирской. Удар с тыла. Эту операцию мы начали готовить еще неделю назад. Вопрос был только за отвлекающим маневром. А тут ты со своим планом. Отличная идея, хвалю! В общем, было так:

Одна группа провалилась… их раскрыли на подходе. Другая застряла в вентиляционной шахте при попытке спуска. Сорвался вниз один диггер, остальные попытались его выручить — их уничтожили бордюрщики. Взрыв гранаты. И все.

— Но третья… — Мемов посмотрел на Ивана. — Третья группа вышла на исходные позиции. И тут твоя газовая атака отвлекла бордюрщиков и позволила открыть проход для наших ребят.

Иван помолчал. Обычно любой план идет через задницу, но тут что-то совсем…

— Кто это придумал?

— Ты его знаешь. Капитан-лейтенант Кмициц.

Иван поднял брови. Даже так?

— Один приличный человек у вас и тот зам Орлова, — сказал он с горькой издевкой. — Найду Кмицица, поздравляю с удачной идеей…

— Не поздравишь, — сказал Мемов.

— И где они сейчас… — Иван вдруг понял. Помолчал. — Так они — посмертно?

— Их уничтожили при атаке. Случайно. — Мемов прикрыл глаза. Открыл. — Свои же. Кмициц погиб. Он командовал третьей группой.

Иван вдруг понял.

— Черные бушлаты?

— Да.

— «План Кмицица», — сказал Иван.

— Да. Но все запомнят его как «План Меркулова». Радуйся, Иван. Победителей не судят.

Я, блин, радуюсь, подумал Иван. Я так радуюсь, что меня тошнить начинает от этой радости.

* * *

— Я… я не могу больше здесь! Понимаете, Иван?! — профессор бегал по ТДП-шке, бывшей химической лаборатории, и никак не мог успокоиться. Карбидка на столе горела, ее желтый свет превращал лицо Профа в вырубленную топором маску научной трагедии.

Ученые проснулись однажды утром и обнаружили, что создали атомную бомбу. Угу.

— Понимаете?!

Иван кивнул. Понимаю, конечно.

Профессор повернулся и вышел в темноту. Усталая, обессиленная спина… Черт, сейчас еще свернет не туда.

— Кузнецов! — окликнул Иван молодого.

Тот вскочил, дожевывая на ходу.

— Командир?

— Иди за ним, а то потеряется еще, — приказал Иван. — Только аккуратно. Проверишь, чтобы целехоньким дошел до Гостинки, потом вернешься. По дороге никуда не сворачивать. Ни-ку-да. Понял? Проф это любит. — Иван подумал и добавил на всякий случай: — Что мне вас потом, в Купчино искать, у коммунистов?

Кузнецов улыбнулся. Понимает, салага. Что ж… может быть, и получится из него диггер. Когда подрастет.

— Есть, командир.

Иван оглядел бывшую хим. лабораторию и вышел в тоннель. Ему все еще нужен их дизель-генератор.

* * *

— Иван, — сказали из тени колонны.

Иван прищурился. Опустил руку за спину, взялся за рукоять пистолета. Трофейный «макаров» — но это лучше, чем ничего.

— Кто там? А ну, покажись.

Говоривший послушался. Иван посмотрел на нелепую, пухлую фигурку и хмыкнул. Вылитый морсвин Борис. Вооруженный нейтралитет.

— Здравствуйте, Иван, — сказал Борис, цивильный посланец мира. — У меня… у меня к вам дело.

Что-то в его взгляде было не так.

Иван вздохнул, поставил «макаров» на предохранитель и убрал за спину, сунул за ремень.

— Опять произвол военных? — спросил он устало. Произвола Иван за последние два дня навидался изрядно. В любых видах. Выше крыши. Еще чуть-чуть и горлом пойдет.

— Что? — Борис заморгал. — Нет-нет… то есть, да.

Как с вами сложно, с Борисами, подумал Иван.

— Так нет или да?

— Вы понимаете… — посланец мировой общественности замялся. — Тут все сложно. Вы можете пойти со мной? Это очень важно.

— Очень? — Ивану никуда не хотелось. Сейчас собрать вещи и отправляться тихим сапом домой. Домой. И все забыть. — Я домой еду.

— Это очень-очень важно, — сказал Борис негромко. Иван снова увидел в нем, как тогда, с Кулагиным, стальную твердость внутри мягкой, пухлой оболочки. Ай да Боря. — Вы должны пойти со мной. Вы и… больше никто.

Но и тем, кто был плохим

Тоже надо спать

— Хорошо, — сказал Иван. — Куда идти?

* * *

Тоннели, переходы, коллекторы, сбойки.

Метро.

В темноте блеснул металл, и выступила темная фигура.

— Руки на затылок, — велел голос.

— Это и есть ваше дело? — спросил Иван, не глядя на Бориса. — Спасибо. — он медленно, плавно поднял руки. Борис, Борис, сука ты. Если броситься в ноги… то можно успеть.

— Не надо, — голос у фигуры был низкий и спокойный, как гранитный парапет набережной. — Не успеешь.

Сукин сын мысли читает, что ли? Иван молча смотрел перед собой, скулы закаменели.

— Вы мне обещали! — возмутился Борис. — Вы сказали, что ему ничего не грозит!

Человек с пистолетом шагнул на свет. Лицо его показалось Ивану знакомым — может, видел где? Красивое, слегка приплюснутое, глаза чуть раскосые. Волосы темные, стрижка короткая, на щеке ссадина. Серый армейский бушлат, перетянутый ремнем, нашивка на груди: знак МЧС — белая звезда.

Твою мать, подумал Иван. А я ехал домой.

— Верно, обещал, — сказал бордюрщик. Раскосые глаза моргнули. — Ничего. Руки не опускай, ноги на ширину плеч… быстро!

В следующее мгновение оказалось, что народу вокруг гораздо больше, чем Иван предполагал. Из коллектора сначала вышел подросток с перевязанной рукой, в другой — АК-103, складной; затем старик с обрезом. И еще один крепыш. Ивана оперативно обыскали. Грамотно, даже яйца ощупали, не побрезговали.

— Чисто, Рамиль, — сказал крепыш. Раскосый кивнул. И тут Иван его узнал. Точно!

Ну, блин.

Раскосый был начальник охраны Площади Восстания — начальник личной охраны Ахметзянова. Звали его Рамиль Кадангариев, кажется, тоже татарин. У Ивана сердце вдруг набрало бешеные обороты, отдалось в горле и в висках. Вот это я попал.

Холодной земли

— Следуйте за мной, — велел раскосый. И добавил вежливо: — Пожалуйста.

Ему, словно в насмешку, завязали глаза. Да не смешите, хотел сказать Иван. Я в темноте этот путь по шагам вычислю. Легко.

Через несколько поворотов его втолкнули в освещенное помещение и сняли повязку. Когда-то это был склад метростроя, сейчас, видимо, база бордюрщиков.

На Ивана смотрел невысокий красивый человек. Глаза его поблескивали в свете электрических фонарей. Человек был одет в кожаную куртку, на столе перед ним лежал пистолет. Нет, не «макаров», а что-то посерьезнее. Глок, что ли?

— Его Величество Ахмет Второй, — сказал Рамиль. Человек кивнул. Краем глаза Иван заметил движение. Женщина, ясно. Молодая, конечно. Она прошла и встала за плечом Ахмета. Иван пока видел только ее точеный профиль.

Девушка повернулась…

Иван почти не удивился.

— Это он, — сказала девушка. — Тот, что придумал «План Меркулова». Тот, кто мне помог. Зачем ты собираешься его убить?

— Он спас тебе жизнь? Честь? Невинность?

— Просто спас.

Ахмет Второй кивнул.

— Очень хорошо. Но почему я не должен его убивать? Назови причину… хотя бы одну.

— Хотя бы из благодарности.

— Какая может быть благодарность на войне? — Ахмет поднял брови. Удивительно европейское лицо при этом, скорее похож на итальянца, чем на татарина. — Человек спасает тебе жизнь, а ты вгоняешь ему иголки под ногти и дробишь колени путевым молотком. Это честно. Это законы войны.

Иван ждал.

— Я протестую! — подал из угла голос Борис. — Вы не можете!

Ахмет поморщился.

— Это мне решать, что я могу и чего не могу. Этот человек опасен, Рамиль? — обратился он к телохранителю.

— Да, — сказал Рамиль просто.

— Видишь? — сказал Ахмет девушке. — Теперь у меня нет выбора.

— Можете убить меня из мести, — сказал Иван. — Дело ваше. Но для начала скажите, зачем вы меня вообще звали. Хотите сдаться? — Иван тяжело вздохнул. — У меня, конечно, маловато полномочий… Ладно, я могу принять вашу капитуляцию.

Пауза. Ахмет широко раскрытыми глазами глазами смотрел на Ивана — вот тебе и пленник. Рамиль улыбнулся, спрятал улыбку.

— Ну ты наглец, — сказал Ахмет почти с восхищением. — Я тебя почти уже уважаю. — он посмотрел, прищурившись, на Ивана. Хмыкнул. — Вай, вай. Чай будешь?

Так убивать меня все-таки не будут? Как приятно.

* * *

Вот и все, подумал Иван. Пошли уже в разнос.

— Почему вы никак не успокоитесь? — спросил Ахметзянов. — Нет, ну трындец же! Диктатура говорите? Что? Да, у нас диктатура и дикие нравы. Но мы же, блин, не заявляемся к вам на станцию устанавливать тиранию? Тогда какого черта вы приперлись к нам со своей демократией? А?!

Он посмотрел на Ивана, словно ждал ответа. Пауза. Иван пожал плечами:

— Если вы меня спрашиваете, то вы выбрали не того собеседника. Мне все пофиг с вашей демократией, диктатурой и прочей разной херней. Я хочу домой.

Молчание.

— Я, как ни странно, тоже, — сказал Ахмет Второй. — Только в моем доме хозяйничают оккупанты. Пришли и напали, как гнильщики, бесчестно… я уже не говорю про нарушенное перемирие и газовую атаку.

Иван слушал, сжав зубы.

— Не хрен было пиздить наш генератор! — он наконец не выдержал. Заебали уже со своим фарсом.

— Что? — Ахмет-младший удивленно поднял брови. Была в нем какая-то внутренняя сила, особое благородство хищного зверя. Красивый мужик, оценил Иван. Но какой-то дерганый.

— Какой еще генератор? — Ахмет поморгал. — О чем он? — он повернулся к начальнику охраны. Тот пожал плечами.

— Ой, давайте без этих, — сказал Иван. — Мне эти ваши увертки…

— Язык придержи, — мягко предупредил Рамиль. Иван понял, что еще чуть-чуть и будет больно. Рамиль хорошо двигался, как подготовленный танцор. Собака бешеная. Наслышаны про твои подвиги. Иван повел плечом. «Макаров» забрали, надеюсь, хоть потом вернут.

— А зачем? — Иван усмехнулся. — Будешь стрелять — стреляй, не хрен мне тут указывать.

— Объясни ему, Ахмет, — сказала вдруг девушка без имени. — пожалуйста.

— Что объяснить? — спросил Иван. И вдруг понял, что у него озноб идет по затылку и спине. Чертова интуиция. Лучше бы мне этого не слышать… Иван выпрямился. — Что?

Его величество Ахмет Второй улыбнулся. Белозубый, сука, зубы ровные, словно не в метро живет.

— Мы не брали ваш дизель.

— Угу, — сказал Иван.

— Я говорю правду. Ни о каком генераторе мы не слышали. Зачем он нам? У нас, как ты заметил, централка.

Центральное освещение осталось в метро на трех станциях: вернее, трех узлах. Проспект Ленина, узел Садовая-Сенная-Спасская, и узел Маяк-Восстания.

— Я слышал, у вас проблемы с ней.

— Проблемы? — Ахмет вздернул тонкие красивые брови. — Какие — кроме вас, конечно?

Иван дернул щекой. Пожалуйста, пусть это будет вранье, мысленно попросил он. Обмани меня, Ахмет. Я хочу, чтобы это было вранье.

— Зато, — сказал Ахмет. — У меня незадолго до этого было посольство с предложением объединиться. Мир, дружба и взаимопомощь. Красиво звучит, верно? Догадываешься, кто это были — вернее, чье посольство?

— Чье? — Иван мучительно пытался не верить. Твою мать, Ахмет, ну соври ты мне, а?! Ну что тебе стоит?

— Скажем, фамилия Орлов тебе о чем-нибудь говорит?

Еще бы. Иван почувствовал, как начинает уходить земля из-под ног.

— Я отказался, — сказал Ахмет. — Потому что красиво сказанная вещь — далеко не всегда красиво выглядит. Ваш Альянс хочет расширяться? Ради бога. Но не за мой счет. И не за счет моей станции. Что молчишь, питерец?

— Думаю, — сказал Иван сквозь зубы.

— Хорошее дело, — губы Ахмета издевательски изогнулись. — Думай, диггер, думай. Это полезно. Кровь к голове приливает. Но ты не сомневайся, я и Вегану точно так же ответил. Спасибо за предложение и идите на фиг.

— Тоже хотели мира, дружбы и взаимопомощи? — спросил Иван.

— Верно, — сказал Ахмет. — Как ты догадался? Надо было мне принять их предложение. А теперь… — он помедлил, глядя на Ивана плавно очерченными, слегка восточными глазами. — … когда мы все выяснили… Ты умрешь.

— Но! — подал голос из угла Борис. Ахмет поморщился. Цивильный замолчал.

Да, надежные у меня друзья, подумал Иван. Смелые.

— Рамиль, — сказал Ахмет.

Вот и все. Кончилось твое везение, диггер.

Девушка наклонилась к Ахмету, словно собиралась ему что-то шепнуть на ухо — длинные темные волосы упали бывшему царю на плечо… Словно водопад. Красивые волосы.

Эх, подумал Иван. Хоть что-то хорошее напоследок…

В следующее мгновение девушка подняла пистолет и нацелила Ахмету в висок. Щелчок курка.

— Отпусти его.

— Ты в своем уме?! — Ахмет дернулся было, но передумал. Девушка держала пистолет твердой рукой.

Надо же, подумал Иван. А я считал ее заторможенной.

— Неблагодарная тварь!

Девушка покачала головой.

— Как раз очень благодарная. — она посмотрела на Ивана. Глаза красивые. — Он правду сказал. Ваш генератор они не трогали. Он трус и подлый человек, но сейчас он говорит правду. Теперь иди.

Иван встал. Рамиль смотрел на него без выражения.

— Он уйдет… он должен заплатить! — у Ахмета задергались губы.

— Ты на его лицо посмотри, — заметила девушка. — Тебе мало?

— Как тебя зовут? — спросил Иван.

Девушка ответила не сразу.

— Иллюза.

— Ты очень красивая, Иллюза, — сказал Иван и вышел.

* * *

Рамиль протянул ему «макаров» — рукояткой вперед. Магазин на месте. Значит, скорее всего без патронов. Жаль.

— Его отец был настоящим правителем, — сказал телохранитель. — Сильным, жестоким, умным. Справедливым. А он слабый.

Иван потянулся за пистолетом. В следующее мгновение удар чудовищной силы сбил его с ног. В глаза плеснуло красным.

— Но все-таки он мой повелитель, — сказал Рамиль.

Иван глухо застонал. Боль была огромная, как устье Невы. Как Залив. Больше, чем чертово метро.

Чем, наверное, даже весь чертов Питер.

— Прощай, Меркулов. И давай как-нибудь обойдемся без следующих встреч. В следующий раз я тебя убью.

— Д-да… — Иван выдохнул, перевернулся на спину. — …пошел ты.

Рамиль улыбнулся.

— В «макаре» есть патроны. Хочешь застрелиться — пожалуйста. А пока прощай.

* * *

Сквозь красный туман.

Иван не помнил, как добрался до Восстания, не помнил, как прошел патрули — но как-то прошел, значит, говорил и называл пароль? Наверное. Боль отпустила его только, когда он добрался до своих вещей и забросил в рот сразу четыре таблетки бенальгина. Разжевал. Рот наполнился анальгетиковой горечью.

Черт, ведь берег же на черный день, подумал Иван. А сейчас какой? Белый что ли?

Белый-белый день, блин.

Бок онемел. В позвоночник словно загнали металлическую трубу.

В тоннеле опять начали стрелять и кричать «ура!». Победители. На станции пахло кровью и перегаром.

Иван огляделся.

Пашки не было. Один Солоха сидит со своей неизменной книжкой и смотрит на Ивана сквозь очки. Невозмутимый. И наплевать ему на всеобщее празднование.

Иван кивнул на груду металлических пластин, плавно изогнутых, словно по живому телу. Штук двадцать, не меньше. Если не больше.

— Это что?

Солоха махнул рукой.

— Да придурки ополченцы. Им броники выдали, а они повынимали оттуда пластины — мол, носить тяжело. Ну не идиоты?

— Ага, — Иван кивнул. Расстегнул куртку, бросил на платформу, начал разматывать бинты. Теперь бы перетянуть как следует… Посмотрел на Солоху. — Поможешь мне?

* * *

Мемов разглядывал Ивана с интересом. Спокойно. Почему-то Иван был уверен, что сказанное им заденет генерала, сломает спокойную маску вождя и покровителя.

Куда там. Обломайся, Иван.

— Значит, ты все знаешь? — генерал кивнул. — Так даже проще.

— Что проще?

Пауза. Генерал смотрел на него — словно видел насквозь.

— Выбирай, Иван, — сказал Мемов, наклонился к нему через стол. — Или чтобы ничего не было или чтобы все было. Выбор только за тобой. Это называется «свобода». Новое слово в твоем лексиконе, верно?

— Пожалуй, — Иван смотрел и злился.

— Тогда слушай.

Если выберешь «ничего не было» — ты все забываешь, все остается на своих местах, ты возвращаешься на Василеостровскую, женишься на прекрасной женщине, растишь с ней детей. Если выберешь «чтобы все было»… тогда, — Мемов спокойно посмотрел на Ивана. — Ты должен идти со мной. Мне нужны такие люди, как ты.

Что тебя больше интересует, будущее или прошлое, Иван?

— Вы убили Ефиминюка.

— Я? — Мемов поднял брови. — Зачем?

— Тогда кто?

Генерал поморщился.

— Мы углубляемся в мелочи, Иван. Времени мало. Решай быстрее. Ты с нами или без нас?

— Я сам по себе, — сказал Иван.

— Это онанизм, а не жизненная позиция, — Мемов уже смотрел без улыбки. Страшные, светлые глаза, зрачки наколоты спицей. — В последний раз спрашиваю — только из уважения к тебе, Иван… Ты — со мной?

Вопрос.

Пауза.

Ответ.

— Нет, — сказал Иван. — Я по старинке, товарищ генерал — со своей будущей женой. Извините.

Непробиваемая маска Мемова наконец треснула.

— Брось, Иван! Мы здесь не словами играем, а жизнями.

— Точно. Значит, вы хотите прямого ответа? — Иван вдруг улыбнулся. — Хорошо. Сейчас вы его получите. Но сначала я хочу знать — зачем все это было? Эта кража, это убийство? Эта война, наконец?

— Все хотят объяснений.

— Я хочу понимать. Вам ведь нужен помощник, а не кукла на ниточках, верно?

Мемов смотрел в глаза Ивана.

— А ты упрямый. Будет страшно иметь тебя своим врагом.

Тебя тоже, подумал Иван.

— Так ты со мной, Иван? — Мемов продолжал смотреть. — Только предупреждаю — отвечай честно. Впрочем, даже если соврешь… — Мемов помолчал. — Видишь ли, у меня есть особое чувство, очень полезное для политика. Я всегда вижу, когда человек врет. Итак, — он повел головой. — Ты — со мной?

«Ты уж звиняй, командир, за пулемет».

Ефиминюк. Редкостный придурок.

И что теперь, за него помирать прикажете?

Молчание.

— Что решил? — спросил Мемов.

— Я с вами.

Взгляд Мемова пронизывал насквозь. Иван слышал толчки собственной крови в жилах.

— Хорошо, — сказал Мемов. Повел головой, словно воротник натирал ему шею. — Верю.

* * *

Иван смотрел на снег. Он специально выбрал этот момент. Вокруг кипела веселая суета — победа, победа, скоро домой — Гладыш собирал рюкзак, Иван краем глаза видел его широкую спину.

Удивительно, почему такие двигательные таланты судьба дает не самым лучшим людям? Гладыш идеальный убийца, мягкий, грациозный даже, он практически танцует, убивая — прекрасная координация — и при этом малограмотный недалекий тип. Насильник, мародер и убийца.

Для такого нужна музыка. А по Гладышу скорее плачет веревка — и висеть ему три дня, как поступают с насильниками на Невском. Иван не мог даже смотреть в его сторону, становилось тошно.

Похоже, вот и конец твоей команде. Верно, Иван?

Иван едва-едва качнул головой. Снег продолжал падать — медленно, красиво. Опускался на заснеженную равнину, на аккуратные крошечные елочки, на белую, толстую от сугробов, крышу домика. Странно. Домик выглядел живым — в отличие от города наверху.

Иван вспомнил тот медленный неживой снегопад, когда они с Косолапым вышли на улицу. Замерзшая Нева стояла подо льдом, улицы были заснежены и — мертвы.

Чудовищное ощущение мертвого величия.

Иван вышел тогда на 6-ую линию. Аллея. Справа он увидел красную покосившуюся вывеску «Белорусская обувь». Двери под ними были распахнуты, снег лежал и внутри.

Мертвые черные деревья рядами уходили вдаль, в сторону набережной лейтенанта Шмидта.

Засыпанные снегом гранитные фонтаны.

Иван шел. Скрип снега под ногами. Было холодно. От падающих снежинок ствол автомата покрылся каплями воды. Он все еще был теплее, чем окружающее пространство. Иван слышал слева такой же мерный скрип — только чуть с другим ритмом. Это шел Косолапый. Вдали и слева Иван видел развалины Андреевского собора. Один из куполов когда-то давно свалился и упал на аллею, накренив дерево. Теперь он был покрыт снегом, кое-где потемневшая позолота выступала из белой пелены.

Они шли и держали друг друга в поле внимания, практически не глядя. Снег продолжал падать. Небо стало почти черным, но пока еще благодаря снегу вокруг, можно было что-то разглядеть.

Скоро придется зажигать фонари.

Через перекресток Иван увидел чернеющий корпус «Андреевского двора». Его стоило обойти стороной, впрочем, (Иван посмотрел вправо), как и фонтанчик. Лютеранская церковь сразу за собором, там могло быть гнездо.

То есть, точно не известно. Но могло.

Откуда-то они в прошлый раз взялись, верно? Иван, не поворачивая головы, почувствовал, как ритм Косолапого изменился. И что он движется ближе к Ивану.

Значит, будем менять маршрут. И кое-что еще. У Ивана пересохло в горле. Сегодня ведущим был Косолапый, но по некоторым неявным признакам, по дрожи предчувствия, по ледяному провалу в желудке, Иван догадывался: сегодня не простая заброска.

Сегодня экзамен.

— Будь честен, — сказал Косолапый глухо. За зиму он отрастил бороду и усы, но Иван сейчас их не видел. А видел только сквозь прозрачную маску глаза Косолапого. Они горели холодным голубым огнем, словно радиоактивные метки на циферблате часов.

Пора.

Иван посмотрел на дырчатую мембрану, откуда шел голос Косолапого. Кивнул. Снег падал на пластиковую маску Косолапого, растекался каплями. Маска запотела по краям. Иван слышал, как мерно работает дыхалка диггера, мембрана усиливала звук.

— Будь честен. Ты можешь лгать кому угодно, даже мне. Но перед собой ты всегда должен держать ответ. Это просто. Где-то в затылке ты всегда будешь чувствовать — правильно ли то, что ты делаешь, или нет. Мерная риска с метками. Приближает ли тебя твой поступок к сияющему стержню или наоборот, отдаляет от него. Мораль относительна, скажут тебе. Это правда. А этот стальной стержень, сияющий, холодный и безжалостный, который торчит у тебя в затылке — он скажет правду.

Дыхание Косолапого, его голос. Иван смотрит, как в стеклянном шарике падают последние снежинки, и вспоминает.

Что тебе говорит твой стержень? А, Иван?

— Пошли, — сказал Косолапый. — Теперь ты ведущий.

Почему нет легких ответов на сложные вопросы?

Как бы это все упростило, да, Иван?

Так что тебе говорит дурацкий металлический стержень с рисками, это дурацкий нравственный императив?

Что сейчас правильно?

Думай, Иван, думай.

Забудь все. И все будет по-старому.

Иван встряхнул шарик в последний раз, дождался, когда последняя снежинка опустится на землю. Убрал шарик в сумку. Закрыл глаза, досчитал до пяти. Открыл.

Встал.

* * *

— Ты Шакилова не видел?

Солоха оторвался от книжки, поправил очки, посмотрел на Ивана снизу вверх.

— Видел или нет?! — Иван начал терять терпение.

— Он в лазарете. Ты чего, командир?

Черт! Совсем забыл.

— А Пашку?

Солоха покачал головой, глядя на Ивана каким-то странным изучающим взглядом. Словно впервые видел. После своего «религиозного опыта» он был вообще-то какой-то чересчур спокойный. Взять Солоху? А потянет?

Иван задумался.

— Что потерял, Вань? — раздался за спиной знакомый голос.

Сазонов. Так даже лучше. Пашка слишком совестливый, слишком мягкий, когда не надо. А тут нужна жесткость, даже жестокость…

— Ты-то мне и нужен, — сказал Иван, поворачиваясь. — Ствол у тебя при себе?

Знакомая кривая усмешка.

— А ты как думаешь?

Иван опустил взгляд. Рукоятка револьвера высовывалась из сазоновской перевязи, тускло светясь отраженным светом.

— Ага, — сказал Иван. Поднял голову. — Пошли, дело есть.

— Так срочно?

— Ага. Дело есть, а времени нету.

Сазонов улыбнулся.

— Понял, командир. Куда идти?

— За мной.

Жребий брошен. Начинаем военный переворот.

* * *

Тоннели, тоннели, тоннели.

Иван вздохнул полной грудью. Здесь, в темноте и гулкой пустоте тоннелей он снова чувствовал себя самим собой.

— Найдешь генерала, — приказал он адмиралтейцу. — Скажешь, что Иван Меркулов будет ждать его у сбойки. По поводу будущего, — Иван жестко усмехнулся. — Он знает. Стоп. Скажи ему, что я знаю, где сейчас Ахмет.

Надеюсь, он купится, — подумал Иван. — Я ведь теперь с ним, верно?

Адмиралтеец помедлил и убежал.

Почему все всегда приходит к этому? Почему?

— Иван, — сказали сзади. Он повернулся, все еще погруженный в мысли.

В руке у Сазона был револьвер.

И револьвер этот смотрел на Ивана.

— Брось оружие, командир, — сказал Сазонов негромко. — Ты знаешь, как я стреляю.

Еще бы. Иван осторожно поднял руку и стянул с плеча лямку «ублюдка». Опустил автомат на рельсы, звякнул металл. Иван выпрямился.

— Что это значит? — спросил он.

— Ты соврал генералу, верно? — Сазонов улыбнулся. — А генерал соврал тебе. Все просто.

Иван молчал.

Глупо. Надо было действовать быстрей. Но как же Сазон?..

И тут картинка наконец сложилась.

— Это ведь ты убил Ефиминюка? — спросил Иван, глядя на бывшего друга. — Понятно.

Так вот почему Сазонова не было на блокпосту, где он должен был дежурить вместе с Ефиминюком! Сазонов в это время помогал команде адмиралтейцев пробраться к генератору. А потом вернулся и убил Ефиминюка… но зачем?

Иван дернул щекой.

Затем, что генератор адмиралтейцам нафиг не нужен. Они бы его не стали тащить через все станции Альянса. А спрятали где-то рядом с Василеостровской… Может быть, даже на Приме. Блин! И Ефиминюк им помешал.

Уже тогда Сазонов вел двойную игру. Как он «удачно» расколол адмиралтейца, чтобы тот указал на бордюрщиков. И мы ринулись воевать — как полные идиоты. Иван сжал зубы от жгучего стыда. И я ничего не понял! Ничего.

Эх, Сазон, Сазон…

Каждый охотник желает знать.

— Он был придурком, — сказал Сазонов. — Он ведь и тебе не нравился, да, командир? Я знаю, что не нравился.

Иван молчал.

— Что, нет тут твоего Пашки? И Гладыша нет? Ай, яй, яй. — Сазонов покачал головой. — Не повезло тебе, Ванядзе. Не вернешься ты на Ваську, похоже.

Иван продолжал молчать. Почему-то его совсем не задело «Ванядзе», но покоробило панибратско-презрительное «Васька».

Чем отличается-то? А отношением.

— Ванька на Ваську не вернется. Ха-ха. Игра слов.

Сазонова откровенно несло.

— Знаешь, что интересно, — сказал Иван негромко. Сазонов наткнулся на его взгляд, замолчал. — Ты ведь не плохой человек, Сазон. Только запутавшийся. Тебе самому сейчас от себя тошно. Я же вижу.

— Говори, командир, говори, — пробормотал Сазонов. Улыбнулся, но так фальшиво, что у Ивана скулы свело.

— Лучшие палачи получаются из людей с совестью, верно? — Иван смотрел прямо, не мигая. Лицо превратилось в твердую маску — словно на нем резиновая морда. Словно можно снять свое лицо, как противогаз — и все закончится.

Нет уж. Хватит с меня исполнения желаний, подумал Иван.

Теперь я до дна хлебну. От начала до конца. Проживу до доли секунды.

— В тебе совесть сейчас горит, — держать Сазона взглядом, держать. Не отпускать. — И плохо тебе, и мечешься. Ты уж извини, что делаю тебе больно. Ты, наверное, давай выстрели в меня, и все закончится.

— Знаешь, — Сазон вдруг шагнул вперед. Поднял руку с револьвером, наставил Ивану в лоб. — А я так и сделаю. Готовься, Ван.

Дуло оказалось в метре от головы Ивана. Он видел даже туповатые, срезанные головки пуль в барабане. Стоп. Иван наклонил голову к плечу. Да ведь это же…

— Ты куда «наган» дел? — спросил Иван.

…не старый Сазоновский револьвер. А новенький, блестящий, из вороненой стали. Огромный, как вагон метро.

Маленькая сладкая пуля из красивого синего пистолета…

Привет, Том Вэйтс.

Ты, как всегда, вовремя.

— Понятно, — сказал Иван. — Я так и думал. Как думаешь, могу я перед смертью позволить себе немного пафоса? А Сазоныч? В «нагане» жила твоя честь, диггер, — сказал Иван. — Ты потерял свое оружие и запятнал свою душу.

— Я никогда никому не завидовал, — сказал Сазонов невпопад.

Иван смотрел прямо.

— Так вот в чем дело, — произнес он медленно.

— Ты…

— Кто дал тебе эту блестящую штуку? — спросил Иван. — Впрочем, можешь не отвечать. Я сам догадаюсь. Орлов? Или сам генерал? Эх, Сазон, Сазон. Стреляй уже, заебал, если честно. Каждый охотник желает знать, где сидит Са…

Иван прыгнул в сторону и вперед. Ствол револьвера дернулся за ним…

Выстрел.

Быстрый, сука, успел подумать Иван.

Интересно, в какой момент человек понимает, что уже мертв?

* * *

— …где сидит Сазан, — закончил Иван. Нет, прыгать бесполезно.

Вот фигня. Я даже дернуться не успею. Сазонов быстрее, чем все, кого я знаю. Может быть, даже быстрее Гладышева.

Думай, Иван. Думай.

— Чего мы ждем? — спросил он.

Сазонов улыбнулся. Из коллектора вышел начальник адмиралтейской СБ Орлов. Понятно, чего ждали. Остановился, глядя на Ивана.

— Генерал дал вам шанс, Иван Данилыч, — сказал он негромко. — Шанс на будущее. — тут он резко сменил манеру: — А ты спустил свое будущее в унитаз, недоумок!

— Куда спустил? — спросил Иван.

Мертвенно-голубые глаза Орлова остановились на диггере. Начальник СБ открыл было рот, снова закрыл.

— Неважно, — сказал он наконец. Обратился к Сазонову: — Вадим, давай заканчивай.

Вот так номер.

Сазонов взвел курок большим пальцем. Какой неприятный звук. Посмотрел на Ивана:

— Прости, командир. Скажи: бато-ончики.

Иван молчал.

— Ну же, говори…

Орлов вздохнул.

— Да что ты с ним возишься. Стреляй уже! У нас дел море — зашиться и больше.

Сазонов покачал головой, продолжая смотреть на Ивана поверх револьвера.

— Нет. Пусть он скажет. Не гнильщика какого убиваем… живую легенду практически. «План Меркулова», ага.

— Срать я хотел на твою легенду. Вадим, я…

— Пусть скажет, — лицо Сазонова блестело от пота. — Говори, — приказал он Ивану. — Иначе я тебе обещаю: я вернусь и пристрелю твою Таню.

— Вадим! — Орлов повысил голос. — Хватит!

— Говори! — приказал Сазонов.

Иван выпрямился. Похоже, пришло время платить по счетам. Хорошую я себе смену воспитал… Вот Косолапый бы за меня порадовался.

— Хорошо, — сказал Иван. — Готов, убивец? — улыбнулся с ненавистью. — Мои любимые конфеты: бато-о… — Иван прыгнул. Все повторяется…

В какой-то момент ему даже показалось, что он успеет…

Выстрел.

Опрокидывающийся потолок.

«Ты не вернешься. Никогда».

Вспышка.

Часть II Колыбельная

ночью ветер

не качнет

колыбель твою

раз уж мама не придет,

я тебе

спою

у хороших мальчиков

есть своя кровать

но и тем, кто был плохим

тоже

надо спать

/ On The Nickel /, Tom Waits (вольный перевод Д. Сергеев)

Глава 9

Хозяин тоннелей

Ложка стучит по жестяной стенке банки, собирает остатки застывшего твердого жира и вкусной мясной жижи. Ам, говорит он, ням. Ложка ныряет в рот, касается гнилых пеньков, сильный язык мощно выбирает из нее содержимое, ложка делает: зык-к об остатки зубов и выныривает. Снова банка…

Стоматологов в метро нет.

Есть цирюльники — вроде тех шарлатанов из учебника истории, что дергали зубы и заговаривали раны, ушибы и ссадины. Только еще хуже.

Есть еще военмедики с Площади Ленина.

Но даже им он не доверяет. Ибо не фиг.

Когда тебе пятьдесят один, можно задуматься и о смерти.

Впрочем, зачем? Старик покачал головой. Ложка нырнула в банку, он услышал характерный скребущий звук, нащупал кусок мяса, аккуратно отделил. Теперь зацепить его… так, есть… пошел, пошел. Он аккуратно, чуть ли не филигранно вынул кусок говядины из банки и донес до рта.

Практика — великая вещь.

Кусок мяса упал на язык, он ощутил чувствительной его частью волокна и холод мяса, подержал так, впитывая ощущения. Он почти видел сейчас этот кусок. И кусок был прекрасен.

Теперь разжевать. Сок потек из мяса, одинокие зубы встретились с древними волокнами — и перемололи их. Врешь, не возьмешь.

Дожевав мясо до резиновости, усилием воли проглотил. В дело все сгодится.

Следующая ложка пошла. Стук жести.

Отличная все-таки штука — армейский НЗ. Тушенке уже лет тридцать, а она вполне ничего. Ностальгический вкус. Словно ему опять двадцать с чем-то, он сидит в руддворе и метает тушенку. После заброски на него всегда накатывал дикий голод.

И жажда.

Да, жажда. Сейчас бы немного темного пивка. Трезвыми тогда по тоннелям никто не ходил, моветон-с. Идешь и смотришь, где, чего и как. Экстрим. Да и вообще — он отправляет в рот следующую порцию, задумчиво жует — кому-то надо было увидеть все это собственными глазами…

Кто же знал, чем все в итоге обернется?

Пригодились и санузлы, и гермы, и ФВУ-шки, и дизеля.

Тогда ходил и думал — интересно, как все это будет выглядеть, если заработает…

Все заработало. Хотя лучше бы не.

Жаль только, увидеть не удалось.

Он вздрагивает, неловкое движение, и следующий кусок вылетает из ложки. Твою маму!

Для того чтобы увидеть — нужны глаза.

А с глазами вышла фигня.

Но зато по звуку он теперь легко определяет, куда упал кусок мяса. Эхолокация не хуже, чем у летучих мышей.

А в память намертво вбиты схемы тоннелей, бункеров, коллекторов и развязок. Мысленно ткни пальцем, и развернется карта. Вот туда бы сходить… и сюда, там теперь открыто наверняка… и еще здесь бы посмотреть…

Но что теперь увидишь? Он сидит некоторое время, не в силах пошевелиться. Чертовы глаза. Как глупо. Глупо и обидно вышло…

Проходит минута, другая. Наконец спина его распрямляется. Снова мерный стук ложки по жести. Звук работающих челюстей.

Завтрак туриста, блин.

Завтрак диггера.

* * *

«Петербург… Ленинград, то есть — самый несоветский город Советского Союза. Его в этом смысле может переплюнуть только Таллинн. Две «н» на конце. Вот такая фигня».

Так, кажется, говорил Косолапый?

Ленинградская готика.

Зыбкость, серость, слякоть, туман, неопределенные, размытые контуры, мелкий дождь. Выплывающие из тумана дома. Выцветшие фасады. Статуя Медного всадника на громовом камне.

Гуляющий по ночам бронзовый Пушкин.

Забитый, теперь даже ночью, Невский проспект. Брошенные сгнившие иномарки.

За серым, наплывающим волнами туманом скрывается нечто страшное…

Иван идет по Невскому, считая кофейни.

Один. Кофейня «Cafemax».

Два. Кофейня «Шоколадница». Обязательно закажите блинчики.

Кофейня «Идеальная чашка». Оранжевые столики застыли в темноте. Забытый кем-то зонтик до сих пор висит на накренившейся вешалке.

Далекое «ррр-гав» вдалеке. Тающее эхо. Зловещая громадина Казанского собора — с крыльями, обступающими с двух сторон, берущими в гулкий сырой капкан.

Дин-дон, дин-дон.

Царь Петр Алексеевич:

«Быть на сем месте городу великому»…

Затянутое серой пеленой низкое небо. Вершина Казанского собора тонет в тумане.

Растрескавшийся, выгнутый серый асфальт под ногами, пробитый здесь и там бело-серыми побегами. С крыши падает камешек. Грохот водостока. Движение в тумане — нет, да. Да, там что-то движется, за пеленой, далеко отсюда. Огромное…

Когда Иван смотрит на фасады домов, ему кажется, что он не различает цвета.

Мы все уже умерли.

Том Вэйтс, звучащий в мертвой тишине заброшенной кофейни. Питерский сырой блюз дождливой ночи Невского проспекта…

Белая толстостенная чашка на толстом блюдце. Внутри черная высохшая корка. Рядом на столе — забытый пакетик сахара. Бумажный, с надписью «СЛАДКО»…

Оранжевая салфетка.

С пятницы лабаю этот блюз

То держусь то сука снова нажрусь

Сколько лет я бьюсь и бьюсь об эти стены головой –

Они все уже солёные на вкус

Хриплый ужасный голос Тома Вэйтса звучит у Ивана в ушах. В мертвом тишине потрескивают миллирентгены, и гамма-излучение проходит сквозь тонкие стены.

Эхо.

Иван стоит на улице и слушает радиоактивный блюз.

У него в руке двуствольное ружье.

Он идет по Невскому, обходя машины. Почти все дома без окон, скалятся темными провалами — мрачный жутковатый Петербург смотрит на Ивана слепыми глазами. Он стар. Он безумен. Он ужасен.

Он беззубый старый негр-блюзмен в пожелтевшей манишке.

У Ивана в руке двустволка иж-43КН. Он поворачивает рычаг — щелк, переламывает стволы — тускло блестят капсюли. Двенадцатый калибр. Патроны — крупная картечь. Останавливающее действие с продлением боли.

Иван смотрит на капсюли — чистые, яркие — и защелкивает ружье. С четким стуком стволы встают на место. Иван взводит курки — один, второй. Чик, чик. Это не настоящие курки, они просто взводят боевые пружины. Но все равно это прекрасное ощущение.

Иван проходит мимо книжной лавки. Здесь, на Невском, их много — на каждом углу. Или примерно через дом. Кофейни и книжные магазины. Иногда одежда. Словно до Катастрофы в Питере ничем другим не занимались — кроме чтения книг за распитием кофе, а одежду выбирали, исходя из цвета поблекших фасадов.

Еще магазин. Разбитая витрина, пластиковый манекен с бусами на шее. Белая рука лежит отдельно. На ней фиолетовый браслет.

Феньки. Фенечки.

Иван переходит улицу, лавируя между машинами. Это был насыщенный день — день, когда все закончилось. Теперь машины стоят. Их сотни. Тысячи. Мертвые, любопытные, с хозяевами на сиденьях. Он обходит белую «шкоду» (на месте водителя сидит скелет, откинув голову) и встает на поребрик. Впереди, за железным забором, если обойти его справа, будет вход на станцию Площадь Восстания. Круглый вестибюль с башенкой и шпилем. Смешной, как присевший карлик.

Некогда темно-горчичные стены потемнели, они только слегка выступают из окружающей серой мглы — туман ложиться мягким подбрюшьем на круглую крышу наземного вестибюля.

Иван поднимает голову — над зданием метро возвышается пятиэтажное здание с надписью гигантскими белыми буквами «ГОРОД-ГЕРОЙ ЛЕНИНГРАД».

Часть букв отвалилась.

Какое совпадение, думает Иван. То же самое произошло и с моей жизнью.

— Иван, — слышит он.

Поворачивает голову. Что ж… — думает он. — я почти не удивлен.

— Иван, — говорит Косолапый. — Проснись, Иван.

— Зачем? Я умер, — говорит он. — Я знаю, что я умер. Меня завалило взрывом на Приморской. А потом мне снилась война. Смерть. Жестокость. Предательство. Станция цвета крови. Ржавеющий в заброшенном бомбаре дизель. А теперь я вижу тебя. Возможно, это самая последняя из моих самых последних наносекунд жизни. Кислородная смерть мозга, правильно?

— Нет, — говорит Косолапый. — Все это было на самом деле.

Иван некоторое время обдумывает его слова, потом говорит:

— Я не хочу возвращаться.

— Надо, Иван. Надо.

* * *

Первое, что он увидел, открыв глаза — голубой свет. Это оказался единственный хороший момент, потому что свет отражался от лезвия ножа.

Вот это я попал.

Тесак был огромный, ржавый, покрытый темными разводами. Ивану даже показалось, что он может различить присохшие к металлу волоски… Ну, Сазон! Блин, даже застрелить не может толком, подумал Иван с удивлением. Еще диггер называется…

— Вку-усный, — сказал лысоватый гнильщик. — Ты наверняка вкусный.

А сейчас меня съедят.

— П-по… — Иван попытался отодвинуться от непрошеного «гурмана». — Да пошел ты.

Тесак взлетел…

— Вы какого черта здесь делаете? — раздался хриплый сильный голос.

Гнильщик повернулся, открыл рот… поднял фонарь.

Из темноты надвигалось нечто — огромное и седое. И огромное и седое было в раздражении.

Гнильщики переглянулись. «Гурман» опустил заржавленный тесак, втянул в плечи неровную, в странных пятнах, голову. Повернулся к остальным — их было пятеро. Трое мужчин и две женщины. Правда, различия между ними были самые минимальные. Воняющие на все метро груды тряпья и злобы.

— А ну, съедались из кадра! — старик двинулся прямо на них.

К удивлению Ивана, гнильщики, глухо ворча, отступили. Старик сделал шаг, второй. При ходьбе он опирался на огромный ржавый костыль, обмотанный почерневшей изолентой. Седая грива воинственно колыхалась на его плечах. Ричард Львиное сердце.

Ну, или псих.

— Ушибу — мало не покажется, — предупредил старик. — Вы меня знаете.

Гнильщики заворчали. Начали расходиться в стороны, чтобы охватить его кольцом. Классическая тактика стаи собак Павлова.

Старик взмахнул рукой…

Свист воздуха.

Огромный ржавый костыль ударил гнильщика в грудь. Раздался звук, словно что-то сломалось. И при этом не костыль. Гнильщика отбросило метра на два, он упал на спину и глухо застонал.

Однако, подумал Иван. Старик с необыкновенной ловкостью двинулся к потерянному оружию. Ближайший гнильщик бросился на перехват — получил коленом в пах и откатился, завыл. Третьему нападавшему старик с размаху врезал локтем по зубам.

Остались женщины. Злобные, как крысы.

Старик наклонился, продолжая смотреть куда-то в сторону. Сделал рукой странное движение, словно пытаясь найти костыль на ощупь.

Нащупал, выпрямился. Взмахнул костылем. Жуткий свист рассекаемого воздуха.

— Ну, кто на новенького?

Иван выдохнул. Гнильщики позорно бежали, забыв фонарь. В тусклом свете Иван видел только старика. И слышал топот удаляющихся шагов.

— И Заебали ломать мой ВШ! — заорал старик вслед гнильщика. Иван снова удивился, до чего тот огромный. Два метра как минимум. Вот еще одно заблуждение развеялось. Словно калеками могут быть только маленькие люди.

В ответ из темноты долетели различные эмоциональные возгласы. Что-то про «хорошего человека энигму».

— Они… кхм, кхм, — Иван откашлялся. — Они вас знают?

В старике чувствовалась огромная сила — и бешеный темперамент. Того и гляди раздолбает что-нибудь от избытка чувств. Такой компактный передвижной вулкан на одном костыле.

— Хех. Да меня тут каждая собака знает, — сообщил старик. Глаза его смотрели над плечом Ивана. Диггер покосился — да нет там никого. Что он там увидел?

— Собака? Павловская, что ли? — переспросил Иван. Спохватился: — Черт! Без обид, дед, сорвалось с языка.

— Кто тебе дед? — удивился старик. — Я?

Иван хотел ответить, но не успел. Старик мгновенно наклонился и положил ладонь ему на лицо. Шибануло запахом изоленты и застарелого пота. Пальцы старика ощупали нос, щеки, лоб Ивана, небритый подбородок. Блин, дед! Иван попытался отодвинуться, но сил не было. Его дернули за ухо. Иван поморщился.

— Полегче, — сказал он.

Старик приблизил к нему свое лицо. Глаза были белые, без зрачков, и смотрели над головой диггера.

— Что ты там бормочешь?

И только тут Иван сообразил, что его спаситель слеп.

* * *

Синее пламя спиртовки било в донышко закопченной кастрюли.

— И вот тогда Федор мне позвонил, — сказал старик.

— Позвонил? — удивился Иван.

— Телефон.

Старик помешал ложкой варево. Иван даже отсюда чувствовал резкий запах горящего сухого спирта и вкусный, вытягивающий желудок, аромат варева. Грибная похлебка. В животе у Ивана настойчиво забурчало.

— Я когда с ним связался, — сказал старик, продолжая садистки помешивать похлебку. Иван сглотнул слюну. — тоже подумал, что глюки у меня. Я в своей жизни наркотики всякие пробовал, но тут был какой-то очень яркий приход.

Иван повел головой.

Только не рассказывайте мне про «приход». Перед вами фактически отец галлюциногенной бомбы…

— С кем связались-то? — переспросил он.

— С Федором. Я разве не сказал? Федор Бахметьев его зовут, он там живет…

— Где? — кто-то из нас точно бредит.

— На ЛАЭС. Ленинградская атомная станция, не слышал разве?

Приехали. Иван откинулся, заложил руки за голову. Похоже, «яркий приход» у старикана до сих пор не закончился.

— Я о них много знаю. У меня отец строил атомные станции, — сообщил старик. — Я в детстве играл с чертежами РБМК.

— А что это?

Старик пожал плечами.

— Реактор. Чернобыльская модель. Практически один в один с ленинградским. Только питерский помощнее будет.

Н-да.

День ото дня все интереснее жить. То в тебя стреляет лучший друг, то с реактора звонят…

— Какой телефон-то? — спросил Иван.

— Чего?

— Я говорю: по какому телефону вы с ним говорили?

— Вон на там, на столе, в комнате. Красный такой.

Иван с трудом поднялся. Голова кружилась.

Еле-еле, по стеночке, добрел до двери, толкнул ее. Скрип.

На столе действительно стоял телефон. Только совсем не красный. И даже не зеленый. Иван покосился на старика — тот достал белый пластиковый пузырек, открыл и начал солить варево. Вкусный запах не давал Ивану сосредоточиться и подумать. Черт.

Желудок опять сжался. Иван практически слышал, как тот рычит.

Успеешь, диггер. А пока действуй.

Иван рывком добрался до стола, плюхнулся на стул. Посидел, пережидая головокружение. Когда комната вокруг перестала уплывать, оглядел стол.

На нем стоял единственный телефон. Из матово-серой пластмассы, со следами пальцев на слое пыли.

Давненько им не пользовались, похоже.

И тут только до Ивана дошло. Старикан-то слепой! Все шутим на старости лет.

Иван снова посмотрел на телефон. Не работает — зуб даю. Не ра-бо-та-ет. Может, старику действительно звонили с ближайшей станции? Может, он того — родственник какого-нибудь главного коменданта? И ему провели отдельную линию. Угу.

Но, в общем-то, куда логичней версии о звонке с ЛАЭС.

Иван взялся за трубку, пальцы обхватили гладкую пластмассу. Помедлил секунду. А вдруг действительно ответят? Что я им скажу?

Пока не попробуешь, не узнаешь. Он поднес трубку к уху… подождал.

Тишина. Далекое, едва слышное гудение.

— Алло? — сказал Иван. — Первый, первый, я второй, как слышишь?

Молчание. Что и требовалось доказать. А то какой-то мифический Федор Бахметьев… ЛАЭС… выдумал тоже.

Иван положил трубку, дотащился до матраса, упал, словно кости из него вытащили. От перенапряжения перед глазами плыли черные круги.

— Сходи к нему, а? — сказал старик.

Иван потряс головой. Да нет, никакой воды в ушах. Он действительно это услышал?

— Вы серьезно?

— А то! До ЛАЭС всего километров восемьдесят. Сосновый Бор знаешь? Город такой был. Вот она там, эта станция атомная. Кто-то должен туда смотаться, верно?

Иван хмыкнул.

— Видимо, этот «кто-то» — я?

— А кто еще? — резонно спросил старик. — Сделаешь?

Иван вздохнул.

— Извини, старик. Не в этот раз, похоже.

Лицо слепого застыло изнутри, как сталагмит — накапано по капле за долгие годы, теперь разрушается. Известняковая свеча. Иван видел такие в заброшенных тоннелях. Красиво. Но странно.

— Я думал, ты диггер, — сказал старик наконец.

— Я тоже так думал.

Старик помолчал, покачиваясь над котелком. Спалит ведь похлебку к чертовой матери, подумал Иван. Жаль.

— Что с тобой случилось, диггер?

Иван невольно усмехнулся. Хороший вопрос.

— Меня убили.

— Хмм! Это бывает.

— И теперь мне нужно кое с чем разобраться.

Старик поднял белые брови.

— Всем нам нужно кое с чем разобраться. На то мы и люди.

Иван хмыкнул.

— Верно сказано.

— Суета, — произнес старик. — Суета, суета… Я пока был молодой, как ты, тоже все время суетился. Какие-то заботы, обиды, друзья, союзники, враги… женщины, — последнее слово старик произнес так вкусно, что Иван засомневался — точно ли старик оставил позади это свое увлечение?

— Женщины, — повторил старик. Вздохнул. — А надо думать о вечном. Вот ты о чем думаешь?

— Жрать хочу, — сказал Иван. — И еще башка кружится…

* * *

На самом деле он соврал. Думал Иван в этот момент вовсе не о еде. Когда диггер закрывал глаза, на внутренней стороне век горели три имени:

МЕМОВ

ОРЛОВ

САЗОНОВ

Все просто.

Осталось придумать, в какой последовательности я буду их убивать.

— Спишь? — Ивана толкнули. — Или кони двинул?

Он открыл глаза. Над ним склонился слепой, белые космы свисали вокруг бородатого лица.

— Держи, салага, — старик протянул ему помятую железную тарелку. В прохладном воздухе похлебка мощно парила. Желудок Ивана взревел и бросился в атаку. — Приятного аппетита. Жри, как говорится, от души. — другой рукой старик сунул ему почерневшую металлическую ложку. Иван вдохнул пар.

От похлебки отчетливо тянуло горелым.

— Спасибо, — сказал Иван.

* * *

Второй день он чувствовал горячие толчки под ребрами, биение жара в теле, которое стало не совсем его собственным — как нарывающий зуб уже совсем не твой зуб, а нечто чужое, опасное, поселившееся глубоко в твоей челюсти.

Но зуб можно вырвать, а с телом не так просто.

— Пуля прошла вот здесь, — показал доктор, военный медик с Площади Ленина. — Попала в металл и ушла по касательной. Тебе повезло, что ты надел защиту. Бронежилет?

У военврача было длинное лицо и короткие брови. Почти лысый, с тощей шеей. Как гриф из диснеевского мультфильма про Маугли, который Иван видел в детстве. Но твердый, словно железо — это Иван сразу понял. У такого не забалуешь.

— Совпадение, — сказал Иван. — У меня ребра были повреждены. И спина в тот день болела. Вот я их и закрепил, чтобы не болтались лишний раз. Проложил металлическими пластинами и закрепил на бинт сверху. Держит. То есть… — Иван помедлил. — Держала.

— Удивительно, — брови врача поднялись. — Впрочем, я слышал и о более невероятных случаях. И в ладанку пуля попадала и в книгу. А у вас, смотри-ка, в самодельный бронежилет. — он посмотрел на Ивана пугающе голубыми глазами. — Был такой старый фильм… «За пригоршню долларов», кажется. Клинт Иствуд… впрочем, вы его вряд ли знаете. Он повесил на грудь печную заслонку.

— Я просто снять их не успел, — объяснил Иван зачем-то. Словно был виноват в том, что простая случайность спасла ему жизнь…

Врач улыбнулся, поднялся. Фонарь, закрепленный на шнуре, исчезнув за его головой, окружил лысину синеватым нимбом. Ух, ты, — успел подумать Иван, прежде чем врач сдвинулся, — он же как святой на старой иконе. В глаза Ивану плеснуло белым. Черт, он прикрыл глаза. На внутренней стороне век таял раскаленный просверк лампочной спирали.

— Я оставлю перекись для промывания раны, — сказал доктор. — Еще стрептоцид. Порошковый. Антибиотики прописал бы… но, увы, у меня их нет. Впрочем, я думаю, у вас и так будет все хорошо. Организм сильный, крепкий. Только содержите рану в чистоте.

— Спасибо, доктор, — сказал Иван.

Когда доктор ушел, он вернулся на койку. Закрыл глаза. Ребра пульсировали. Смешно. Кто бы знал, что та тварь с Приморской невольно спасет его от пули? Вот это номер.

Через минуту он услышал шаги и стук костыля. Решил не вставать. Интересно, что старикан учудит на этот раз? Иван чуть приоткрыл веки, задышал ровнее, чтобы сойти за спящего.

— Разлегся, — старик постоял над ним, прислушиваясь. Затем поднял костыль… ч-черт! Иван не успел среагировать, как тупой наконечник вонзился ему в здоровый бок.

Блин!

Иван сам не понял, как вскочил.

— Ты, блин, что делаешь?!

— Поднимаю тебя, чтоб не валялся на моей койке, — спокойно объяснил старик. — Ибо нефиг.

— Доктор сказал: лежать!

— Вот и пиздуй на свой матрас, — старик усмехнулся. Та еще сволочь. — Который, кстати, тоже мой.

Иван не выдержал, засмеялся. А у старикана есть определенный шарм.

— Ладно, — сказал Иван. Стоять ему уже было невмоготу. Комната перед глазами кружилась. Опять снова здорово… Надо отлежаться денек и топать дальше. Авось не сдохну по пути, решил Иван. — Ладно, уговорил, языкастый. Где твой матрас?

* * *

Ночью ему опять снились госпиталь и лейтенант с мертвыми глазами. Снова в слепящем белом свете он шел за лейтенантом по проходу между койками, опять раненые смотрели на них с ненавистью и страхом, отводили взгляды. И снова вспышка, мир вздрагивал и сдвигался, когда лейтенант нажимал на спуск.

Доктор падал медленно-медленно. Иван видел белесые волоски у него на тощей шее. Но лицо доктора изменилось, теперь это был военврач с Площади Ленина. Беззвучно разевали рты медсестры. Одна из них была Таня. Другая та девушка, Иллюза. Иван во сне, он помнил, очень натурально удивился.

Иллюза кричала. Таня кричала.

Иван положил руку на плечо лейтенанта…

Тот медленно поворачивался. Иван уже предчувствовал, что не нужно было этого делать… но, наконец, увидел лицо.

Лейтенантом был Сазонов.

— Здорово, Ваня! — весело сказал Сазон. Вспышка. Иван вздрогнул, почувствовал, как пуля входит ему между ребер… там же металлическая пластина, верно? Иван опустил голову и увидел, как кровь толчками выбивается из пулевого отверстия. Меня убили, подумал Иван. И начал падать…

Отдаляющееся лицо Тани.

Белое подвенечное платье.

Отчего не бросилась, Марьюшка, в реку ты…

Иван открыл глаза. Пора уходить, понял он. Хватит терять время. Выздороветь можно и по пути.

Над ним был серый потолок со щелью между плит.

* * *

Обитал старик в перегоне от Восстания до Чернышевской, в маленьком заброшенном бункере. Для каких целей его создавали, неизвестно, но тут было две комнаты (одна из которых с телефоном), а в дальнем конце, через коридорчик, что-то вроде складского помещения — маленького и темного. Там стояли серые железные шкафы, и возвышалась колонна из инструментальных ящиков, сложенных один на другой. В бункере был свет — лампы на шнурах. И две из них работали! Впрочем, к тому, что электричество может быть везде и расходоваться без нормы, Иван после Площади Восстания начал уже привыкать.

Старику освещение без надобности, так что, можно сказать, Ивану повезло.

— Собираешься уходить? — спросил старик, когда Иван сообщил ему о своем решении. — Дело твое, хозяин барин. Возьми. Твой паспорт.

— Серьезно?

Иван вынул потертую книжицу из пальцев старика, осторожно раскрыл.

«Иван Сергеевич Горелов. Дата рождения: 01.11.2008, место рождения: г. Санкт-Петербург Ленинградская обл.»

— Это не мой паспорт, — сказал Иван. — Имя мое, а паспорт не мой.

Старик пожал плечами.

— А чей? Он лежал рядом, когда я тебя нашел.

Может, его выронил гнильщик? Вот это у судьбы шуточки.

Иван хмыкнул.

Подарочек от гнильщиков. И как нельзя вовремя — без документов в метро сейчас сложно.

— И кто ты по паспорту? — спросил старик.

— Иван. Только фамилия другая.

— Ну и забей, — старик задрал голову, словно разглядывал потолок. — Даже привыкать не придется.

— Логично.

Сазонов забрал оружие Ивана, нож, фонарь и документы, остальные вещи были в ивановой сумке на станции. Там же, в сумке, был и стеклянный шарик. Подарок для Тани. Иван прищурился. Таня. Глаза — лампы накаливания с выгоревшими спиралями.

— Мне нужно домой.

Молчание.

— Вернуть все, как было — это и есть твоя цель? — старик повернул голову к Ивану. — Не слишком романтично.

— Я хочу назад свою жизнь, — упрямо сказал Иван.

— Глупости, — сказал старик. — Твоей жизни никогда не было. Ты умер на этой войне, диггер. Просто ты до сих пор этого не знаешь. Ты умер, Иван, — повторил он. Белые глаза без зрачков смотрели на диггера из-под век.

— Кто ты?

— Я? — слепой засмеялся. — Смех расточил я звенящий на тысячу кубков… — продекламировал он. — Вышла из мрака младая… Ты знаешь такую? …с перстами пурпурными Эос.

Иван невольно вздрогнул. Где он слышал про «младую Эос»? Не так давно… впрочем, недавние события, казалось, произошли сто лет назад.

— Как мне тебя называть, старик?

Тот помолчал.

— Зови меня Айс, — ответил наконец. — Хотя лучше… никак не зови.

* * *

Через два дня Иван окреп достаточно, чтобы совершать короткие прогулки. Старик составил ему компанию — нехотя и ворча. А, главное, непонятно зачем — по крайней мере Иван этого так и не понял. Ради компании? Держи карман шире, а то патроны не влезут. Гулять со стариком было сущее мучение. У него был свой ритм. Обычно он врубал полную скорость и убегал вперед на своем костыле. А иногда, как нарочно, плелся позади.

Чтобы отвлечь себя от боли в выздоравливающем теле, Иван рассказывал старику историю про морскую тварь на Приме.

— Я как тигра увидел, сразу понял, что тут дело нечисто.

— Тигра? — удивился старик. — Какого тигра?

— Белого.

— Бенгальского, что ли? Хех, — старик вдруг засветился изнутри, как потолочный плафон из матового стекла. — Красивая тварь. Откуда он в метро?

— Ну, говорят, один из работников зоопарка его выпустил перед самой Катастрофой и он забежал в метро. Байка, конечно, — сказал Иван. — Но почему бы и нет? Мне нравится.

— Байка, говоришь? — старик почесал бровь. — Вообще-то, это я его выпустил.

Пауза. Иван решил, что ослышался. Или старик окончательно сбрендил? А мир за семь дней он случайно не создавал?

— Откуда выпустили?

— Из клетки, конечно! Не задавай идиотских вопросов. — Старик продолжал шагать, опираясь на костыль. Двужильный, сука. — А где он, по-твоему, должен был находиться? На Эмпайр Стейт Билдинг? Ну, ты чайник.

Это было обидно. Иван даже остановился, чтобы разобраться в собственных ощущениях. Действительно обидно. Он и забыл, когда в последний раз чувствовал подобное. Пожалуй, после смерти Косолапого — ни разу.

Стоило позволить, чтобы тебя убили, чтобы снова почувствовать себя чайником.

— О, великий гуру, скажи… — начал Иван.

— А в торец? — старик даже остановился.

— Понял.

Иван помолчал.

— Слушай, дед, а зачем ты его выпустил? Нет, серьезно?

* * *

В этот раз они зашли дальше обычного. Сегодня, ради разнообразия, ноги Ивана не дрожали, а сердце не работало так, словно из последних сил перекачивает загустевший на морозе мазут.

Стоп. А это что такое?

— Что это? — спросил Иван.

Старик пожал плечами.

— Вентуха. Ничего интересного, — и пошел дальше. Тук, тук, тук.

Иван подсветил фонарем. Обычный вход в обычный вентиляционный тоннель. Оттуда шел плотный поток воздуха — Иван почувствовал, как тот шевелит волосы на лбу. Смотри-ка, до сих пор работает. Он зашел внутрь.

Высветил лучом фонаря бочонки, составленные один на другой — получилась такая башня. Угольные фильтры. Понятно.

Одно слово: ФВУ. Фильтро-вентиляционная установка. Дальше, если пройти по стволу, кстати, есть гермодверь и шлюзовая камера — выход наружу. Диггеры иногда пользуются стволами ФВУ-шек для выхода на поверхность. Но это сложный трюк. По лестнице лезть, даже если она в хорошем состоянии, никаких рук не хватит. Семьдесят метров. А уж если с грузом или лестница обледенела… н-да.

Впрочем, один раз я такой фокус проделал, подумал Иван. Когда за мной гнались зеленые — веганцы. Но тогда и выбора у меня не было…

Иван огляделся — все как обычно. Видимо, за ФВУ-шкой ухаживают, все неплохо сохранилось. Он подсветил лучом стену. Полустертые цифры на бетоне — номер ФВУ-шки. Иван хмыкнул, пошел к выходу.

Когда уже спустился на рельсы, внезапно его словно током ударило.

Черт, не может быть.

Иван вернулся. Ерунда. Сердце стучало.

Да ну, показалось…

Иван опустил сумку на пол. Медленно, осторожно, словно опасаясь найти подтверждение своим страхам, поднял фонарь. Цифры на стене высветились — красным.

Иван подошел и дотронулся до бетона. Выщербленный, суховатый, шершавый.

Провел пальцами, посмотрел — на перчатке осталась белая пыль.

«Все дело в двести первой ФВУ».

Так, кажется, ему сказал Дятел, юродивый философ с Восстания?

Приехали. Теперь я нашел точку, вокруг которой вертится все метро.

Номер на стене:

201

Рядом с номером была надпись. Иван прочитал, усмехнулся, покачал головой. Ну, конечно, как без этого…

— Что там написано?

Иван вздрогнул. Он не слышал, как старик вернулся. И вообще — откуда он знает про надпись? Иногда Ивану казалось, что старикан все видит, но с непонятной целью притворяется слепым.

— «Энигма хороший человек ТМ», — прочитал Иван с выражением. Старик вздрогнул. — Это кто такой?

Что там кричали гнильщики по поводу старика? Иван прищурился.

Старик небрежно пожал плечами. Мол, первый раз слышу.

— Вы его знаете?

Иван посмотрел на него долгим взглядом. Старик явно неплохо знал этого таинственного «Энигму». Знал, но почему-то делал вид, что даже не родственник.

Ладно, имеет право.

У всех свои скелеты в инструментальных шкафах.

Уже на путях Иван вспомнил, что забыл сумку. Вернулся. Старик стоял посредине комнаты и раскачивался, словно в наркотическом трансе. Белые волосы его светились в темноте.

— Все-таки любят, сволочи, — бормотал старик. Вытирал слезящиеся невидящие глаза грязным рукавом и снова раскачивался. — Любят.

Иван неслышно поднял сумку и отступил к выходу. Сердце колотилось.

Что здесь вообще происходит?

* * *

— Белый тигр не может выжить в дикой природе, — сказал старик. — Это к твоему вопросу, зачем я его выпустил из клетки. Этим он похож на нас, людей. В природе альбинос слишком выделяется, он умрет с голоду или станет жертвой других тигров — нормальной, естественной окраски. Так же и мы, люди. Мы — альбиносы среди окружающей нас дикой природы. Представь, что тебя привезли и выпустили там, где для тебя все чужое. И ты — чужой. А теперь, когда снаружи все изменилось, мы, люди, что-то вроде тигра на Марсе. Слышал про другие планеты? Теперь даже метро для тигра — хоть что-то родное.

Иван помолчал. Вот как, значит, получается.

— И никаких вариантов? — спросил он наконец.

— У людей или у тигра?

— У тигра. В городе?

Старик пожал плечами.

— Есть один.

— И какой?

— Ну, он может стать людоедом.

* * *

Семьдесят девять. Восемьдесят. Иван закончил отжиматься и поднялся с пола, мокрый насквозь. Руки подрагивали от усталости. Похоже, регулярные упражнения возвращают ему диггерскую форму. Сейчас черед разминки с мячом. Внимание, координация, чувство партнера…

Иван помедлил. Нет больше моей команды. Нет больше диггера Вана. Все приходится начинать сначала.

Стоит ли?

Он достал мячики, взвесил их в руке. Теннисных, жаль, нет. Ничего, сойдут и простые тряпичные, с утяжелителями. Время философских бесед наступило. Ха. Иван улыбнулся. Со стариком было хорошо тренироваться. Они болтали о том, о сем, продолжая перекидываться мячиками. Слепой ловил легко, а ошибался редко, гораздо реже Ивана. Словно в башке у него лазерная система наведения — вместо потерянных глаз. Интересно, как это случилось? Старик на вопросы об этом отмалчивался. Иван покачал головой. Жуткая, наверное, была история…

Вообще, своеобразное ощущение — работать с партнером, который тебя не видит.

И еще философия.

В прошлый раз старик сказал, что метро — это ад. Сегодня он заключил, что метро — это рай, откуда людям рано или поздно быть изгнанными.

— Так метро — это все-таки ад или рай? — уточнил Иван, бросил мячик. Старик легко поймал тряпичный комок, повел головой.

— А что такое, по-твоему, Рай?

Бросок.

— Место, где живут ангелы, — сказал Иван, в свою очередь ловя мячик.

Старик наклонил голову. Белые глаза, казалось, смотрели в глубину, в самую душу Ивана. Мячик летел. В последний момент морщинистая рука поднялась и поймала его перед самым лицом слепого.

— Вот ты и ответил, — старик бросил мячик Ивану. — Если встретишь ангелов, передавай им привет.

Иван в прыжке перехватил бросок, легко приземлился. Ребра почти не болели.

— Обязательно.

— Трепло! — сказал старик добродушно. — Хочешь послушать, как все было на самом деле? Уж я-то знаю.

— Да ну? — Иван усмехнулся. Лови! — Ну, почему бы и нет…

Старик пошевелил губами.

— Где-то по метро ходит старый Бог, — начал он негромко. — У него длинная белая борода, морщинистое доброе лицо и голубые глаза. Совершенно развратные, конечно.

Иван поперхнулся. Ничего себе описание!

— И такую вот фигню я могу нести километрами, — сообщил старый хрен. — На самом деле все было далеко не так пафосно. Жил когда-то, задолго до Катастрофы Изначальный Монтер… И решил он в один прекрасный день (опять легенда, на самом деле, конечно, день был довольно паршивый) построить метро… Позвал своих монтеров и приказал: во вам план, стройте, сволочи, так-то и так-то. А я проверю.

Монтеры постонали, но делать нечего — построили. И посмотрел Изначальный Монтер на метро и сказал, что это… фигово, но могло быть и хуже.

И сказал Изначальный Монтер: да будет в метро Свет.

И провели монтеры электричество…

А потом, — старик сделал многозначительную паузу. — Потом появился Изначальный Диггер…

* * *

Нашел, чем меня грузить. Знаем мы этих изначальных…

Иван фыркнул.

Сказочки для диггеров младшего возраста. Косолапый мне такие рассказывал. Да я сам такие рассказывал, когда воспитывал молодняк.

Дверь в комнату старика была приоткрыта. Иван заглянул в щель. Старик ходил из угла в угол, опираясь на свой чудовищный костыль. Тук, тук, тук, тук. Неутомимый и огромный. Седая грива развевается. Борода в колтунах.

Старик вдруг развернулся к стене, покачался с ноги на ногу. Словно перед ним кто-то стоит. Иван прищурился. Да ничего там нет. Тень от инструментального шкафа.

— Что вы все сюда лезете? Что вам тут — Ноев ковчег?!

В следующее мгновение Иван зажмурился, помотал головой. Снова посмотрел.

Да ну, фигня. Не может быть.

Обычная тень. Неподвижная, как и положено тени от неподвижного предмета.

Но Иван вдруг отчетливо вспомнил, как эта тень шевельнулась в ответ на реплику старика.

Глюки?

Могла ведь фиолетовая пыль остаться на его одежде? Почему нет?

Вот и привиделось. А что старик со стеной разговаривает — ну, у всех свои недостатки, верно?

Иван покачал головой.

— Что вы от меня хотите? — спросил старик. — Ну, говорите?!

Иди, диггер, и хорошенько выспись.

* * *

Телефон звонил, не переставая.

Иван еще во сне услышал этот звук, монотонно-режущий, раздражающий своей бессмысленностью. Тррр, тррр, тррррр.

Звук резал нервы. Иван застонал сквозь зубы, уткнулся в подушку, перевернулся на бок, накрыл подушкой голову… Не помогло. Звук с легкостью проникал сквозь слои ткани, втекал, врезался в уши, словно диггер проникал в ВШ, лихо орудуя ломиком и чьей-то матерью. Трррр.

ТРРРР.

Когда ТРР стало огромным, как станция Невский проспект, Иван не выдержал. Скатился с матраса, открыл глаза. Что это? И резко, словно с разгону, пришел в себя. Вернулся из снов в материальную оболочку — и чуть-чуть не поместился. Болело сердце. Иван не понимал в медицине (а кто в ней сейчас понимает? Разве что военмедики с Площади Ленина — говорят, у них там сохранилось все с довоенных времен), но это он понимал. Сердце часто, неравномерно билось, во рту пересохло, на языке был кислый привкус. С годами каждый недосып давал подобное. И слабость. Плевать.

ТРРР-трррр-ТРРР.

Иван зажмурился, помотал головой. Звук шел из соседнего помещения. Телефон? Откуда здесь телефон? Иван встал, пошатываясь, добрел до двери. Линейные размеры проема менялись на глазах — такого жуткого пробуждения Иван давно не помнил. Колбасит просто.

Трррр! Возьми, наконец, трубку.

Откуда у старика работающий телефон? С кем ему говорить? Со станции провели кабель?

Иван шагнул в проем. Оперся о косяк для лучшей опоры, старательно зажмурил глаза, открыл — все равно фигово. В глазах был туман.

Еще попытка. Наконец, Иван увидел. В комнате, что вчера показывал ему старик, на канцелярском столе, звонил серый телефон. Не может… Иван шагнул вперед, непослушными, деревянными пальцами схватил трубку, поднес к уху.

Телефон замолчал. Иван смотрел на серый гладкий корпус с черными кнопками и думал, что это галлюцинация. Точно, глюки. Вот и показалось…

— Алло, — сказал Иван.

Долгая пауза.

Щелчок.

— Кто у аппарата? — наконец спросили оттуда резким повелительным голосом.

— Горелов, — сказал Иван. Надо же привыкать.

— Слушай приказ, Горелов. Вторая линия переводится в режим автономности. ГУС «Дачник» в режим военного времени. Общая готовность пятьдесят минут. Вы поняли? Общая готовность пятьдесят минут. Основные убежища приготовить к приему людей. Получено подтверждение сверху. Повторяю, получено подтверждение…

Иван слушал. Холод заполз от пластмассовой прохладной, гладкой, неприятной на ощупь, трубки в ухо, затем в середину головы, затем начал спускаться по пищеводу в желудок. Скопился там, как пролитая ртуть, тяжелым бликующим пятном.

— …о запуске. Подтвердите прием информации. Горелов, заснул?!

— Подтверждаю, — сказал Иван.

— Горелов, слушай, — голос вдруг утратил железобетонную твердость, помертвел, обмяк, словно из него вытащили опорную арматуру. — Все кончено. Забудь о тридцатой бис, спасай людей. А я… я, пожалуй, выпью и выстрелю себе в висок. Горелов, спаси людей, я тебя прошу. Это бессмысленно… будь в этом хоть какой-нибудь смысл, я бы попытался сам, но смысла нет, — голос начал смеяться. Ивану послышалось за спиной говорившего чье-то дыхание. — Они идут. Знаешь, я надеялся, что этот день никогда не наступит. Я надеялся хотя бы не дожить до него. Умереть… да хотя бы от рака. Почему нет? Рак хороший выбор. По крайней мере, у меня осталась бы надежда. А сейчас я смотрю в будущее и там чернота. Знаешь, как у атеистов. Ничего. Нофинг. И я не могу смотреть в глаза людям. Все. Ты передал приказ?

Ивану вдруг захотелось успокоить того, на том конце провода.

— Да, я передал.

— Спасибо, Горелов. Почему я никогда не замечал, что мир вокруг существует? Знаешь, жена жаловалась, что я не умею гулять вместе с ними — с ней и с дочкой. Что я всегда выжидаю время, чтобы отправиться куда-то еще. Что-то там делать. Я всегда был занят. А сейчас мне до смерти хочется назад эти пять минут. Вот эти пять минут в осеннем парке. Было пасмурно, сыро, красные листья. Я помню, Горелов. И дочка бежит, раскинув руки. Сырые листья. И жена рядом. Мне так не хватает этих пяти-двух-одной минуты. Чтобы она добежала до меня. Нет, чтобы смотреть на нее, я хочу потрогать ее волосы. Вот эти мягкие, спутанные. Белесо-серые. В такие моменты, как сейчас, понимаешь, кого на самом деле ты любишь. Это не слова. Это вот такие моменты. Вон она бежит. Если смерть — это вечность, я хочу вечность в красных листьях. И дочка бежит ко мне. Папа! — кричит она. Это жутко сентиментально, да, Горелов? Горелов, не молчи, Горелов, пожалуйста. У меня больше никого не осталось.

Темное ничто. Если бог есть, пусть даст им свет, а я могу и так. Темноту я переживу, если буду знать, что у них будет свет.

Мы уничтожили себя. Сейчас, пока ракеты еще летят, эти пятнадцать минут… Если бы я мог, я бы умер от стыда. Перед ней, перед дочкой. Глупо, Горелов? Не молчи, Горелов.

Пожалуйста, не молчи.

Пожалуйста.

Гудки.

Иван положил трубку.

* * *

— Что это было? — Иван приблизился к старику, схватил за грудки. — Что?! Это?! Было?!

Слепые глаза старика глядели куда-то над плечом Ивана. Старик повел головой.

— Телефон?

— Да, блин! Телефон, блин!

В следующее мгновение Иван понял, что падает. Жилистая рука старика отправила его… ох!

Иван покатился по полу, в глазах потемнело. Он наконец остановился, скрючился. Суровый дед… сука.

— Дыши глубже, — посоветовал старик. — А с телефоном есть простое объяснение…

— К-к… — Иван задохнулся. Боль электрическими толчками изливалась из солнечного сплетения, лишала сил. — К-какой еще…

— Запись, — сказал старик. Голова его была слегка задрана, словно он прислушивался к чему-то, белые глаза были не здесь, а где-то в другом месте.

— Что?

— Хех. Обычная запись, — произнес старик обычным ехидным тоном. — Это же полувоенный объект. Тут все разговоры положено записывать.

— А кто тогда звонил? — спросил Иван, уже зная ответ.

— Твоя судьба, — сказал старик звучно и вдруг сломался, захохотал, скаля уцелевшие зубы. — Автомат звонил, конечно. Это же хрен знает когда было. А сейчас какой-то контакт замкнуло и все сработало. Вызов и работа автоответчика.

— Чего-о?

— Не было никаких чудес, Иван. Никакой мистики в метро нет, понимаешь? Заруби себе на носу, салага.

* * *

— Что ты собираешься делать дальше?

Иван почесал лоб. Отвечать глупо, не отвечать — обидеть старика. Он серьезно спрашивает, сразу видно.

— Давай угадаю, — сказал старик. — Мстить, верно? Убьешь своих врагов?

САЗОНОВ, ОРЛОВ, МЕМОВ.

Необязательно в таком порядке.

— Да, — сказал Иван. — Примерно так.

— Предположим, над этой твоей целью есть цель более высокого уровня, более глобальная… Что ты будешь делать? Выживание не одного человека, как в твоем случае, а человечества.

— Спасти мир?

— Очень смешно, — сухой тон старика. — Но да, почти. Ты хоть понимаешь, что значит для человечества ЛАЭС?

Опять снова здорово. У старика явно какая-то нездоровая мания к этой ЛАЭС.

— Дед, я тебя очень уважаю, но не сейчас. Может, когда-нибудь потом, ладно? Давай так — я разберусь со своими делами и подумаю, что сделать с твоими. Даже лучше — я дам тебе слово диггера. Хочешь?

Старик некоторое время молчал, точно обиженный. Лицо подергивалось.

Жаль, но сейчас не время для такого похода. Старик кивнул. Ладно.

— Вернешься в Альянс? — спросил он наконец.

— Прямой путь мне закрыт, — сказал Иван, радуясь, что старикан совсем не замкнулся. — Через Восстания мне не пройти.

Старик вздохнул.

— Если я не могу тебя отговорить, то могу помочь. Поднимись до Выборгской. Там есть сбойка — переход в тоннели кольцевой линии. Их начали строить перед самой Катастрофой, но так и не закончили.

— Я знаю.

— Ты будешь перебивать или дослушаешь, наконец?! — раздражился старик. — Найдешь проводника. Он проведет тебя… куда тебе нужно попасть?

Иван обдумал варианты. Из друзей у него остались только Пашка и Шакил. Но до Пашки надо еще добраться, он, скорее всего, уже на Василеостровской… Тогда да. Шакилов может помочь. На Сашку можно положиться.

«Если он еще жив».

— Для начала — на Невский.

— На Невский. Значит, синяя ветка. Дойдешь до Черной речки, там через Петроградскую и Горьковскую пойдешь вниз, до Невского.

Вариант, конечно. Иван помолчал. Если бы не одно «но»…

— Тоннель же затоплен?

— Там есть проход. Можешь мне верить. Новая Венеция, слышал?

* * *

В дальней комнате обнаружился целый ящик старых советских противогазов. ГП-4, определил Иван. Вот изолирующий ИП-2М. Старье, но почему нет? И куча регенеративных патронов к нему. Иван поднял и прочитал на донце банки «Годен до 2008 года». Н-да. И много тут такого добра?

Мне бы все равно пригодилось. Только что скажет старик?

Звук шагов. Стук костыля.

Легок на помине. Старик остановился рядом, подождал.

— Я возьму? — спросил Иван. Старик повел головой — вправо, влево.

— Возьми, сколько тебе нужно. Мне уже без надобности.

Слепые глаза его смотрели куда-то над плечом Ивана.

— Все-таки решил идти? — спросил старик.

— Да, — сказал Иван. — Мне нужно домой.

Старик кивнул — понятно, и вышел. Иван прислушался к удаляющему стуку костыля, покачал головой.

Кажется, мне будет не хватать этого звука.

Иван выбрал из груды противогазов целую маску под свой размер, натянул. Фху-у, Фху-у — с усилием продышал. Нормально. Резина плотно стягивала лицо, обхватывала затылок. Наверное, с похмелья хорошо надевать. Чтобы голова не развалилась. Иван снял, вздохнул — хорошо. С сожалением окинул взглядом кучу ГП-4. Жаль оставлять, хоть и старье, но грабить старика Иван не собирался. Отложил в сторону два фильтра с самым свежим сроком годности. Тоже, правда, просрочены, у них типовой срок пять лет хранения, но все же лучше, чем ничего. Углю-то что сделается, в принципе. Закрыл ящик. Подумал, снова открыл и выбрал еще одну маску под размер. И еще один фильтр. Запасная маска — это нужно.

Сложил маски в сумку.

Когда он закончил, почувствовал укол беспокойства. Чье-то присутствие… черт, расслабился!

Иван мгновенно повернулся, нырнул вниз, уходя от выстрела… Потом хмыкнул и выпрямился. Ну, старик, ну напугал. Слепой стоял около двери и смотрел куда-то над головой Ивана.

— Держи, — сказал старик просто. И протянул руку.

Ни фига себе.

Иван посмотрел на лежащие в его ладони упаковки таблеток, сложенные пополам и перетянутые коричневой аптекарской резинкой. Вот это да. За такое богатство в метро и убить могут.

— Что смотришь? Бери, пока дают, — старик опять начал сердиться. — Тебе надо, тебе врач прописал. Держи уже, халявщик!

Иван протянул ладони.

— Спасибо!

— Сочтемся, — хмуро сказал старик, словно до этого у него клещами вырвали его драгоценные антибиотики. — Иди сразу выпей. Вода там.

* * *

К вечеру Иван решил, что готов тронуться в путь. Из своих запасов старик выделил ему еще сумку, два фонаря, запас батареек, полтора рожка патронов и нож. Неплохой, но раньше у Ивана был лучше. Впрочем, раньше и потолки в тоннелях были повыше, так старики говорят.

Огнестрельного оружия у слепого не было. Увы.

— Не передумаешь? — старик смотрел в потолок.

А я ведь начал привыкать к его выкрутасам, подумал Иван. Возможно, я даже буду по ним скучать. Смешно.

— На атомную станцию, что ли? — Иван покачал головой. Вот упрямый тип. — Извини, старик. Это не про меня.

— Когда передумаешь, — сказал старик, — А ты передумаешь, поверь. В общем, когда передумаешь, не забудь: тебе нужен третий блок. Запомнишь? И еще: прямой путь — не всегда самый короткий. Следи за собой, будь осторожен. А теперь, когда я навешал тебе на уши всякой высокопарной лапши… по пути, кстати, переваришь… давай-ка присядем на дорожку.

Присели. Помолчали.

— Удачной заброски, диггер, — сказал старик.

* * *

Когда тебе пятьдесят один, можно подумать и о смерти.

— Ты нас предал, Энигма, — сказала одна из теней. Старик не мог ее видеть, но знал, что тень эта — не от человека.

— Зачем ты ему рассказал? — продолжала тень.

— Он неудачник, — старик поднял голову. — Что он может изменить?

Молчание.

— Я думаю, ты пытаешься нас обмануть. Нам придется его остановить.

Старик отступил и замер. Почувствовал, как на лбу выступил холодный пот. Они могут. Они все могут. Сначала, когда тени появились, он думал, что просто сошел с ума. Это бы все объяснило. Правильно? Но теперь эти объяснения уже не кажутся ему слишком удачными.

Если ты сошел с ума, это как минимум, надолго.

Старик хотел ответить, но внезапно это случилось. Тын-нц.

Звук, словно лопается гитарная струна.

Началось.

Если бы он не был слепым, он бы закрыл глаза, чтобы этого не видеть.

Но даже слепой, он это видел — в своем воображении, будь оно проклято. Стена набухла волдырями, зловонными раковыми опухолями, проступили чудовищные пульсирующие вены. Пошла волной, выгибаясь от чудовищного давления изнутри. Затем вздулась — набухли пузыри, словно от страшного ожога. Пузыри росли, их становились все больше.

Старик ждал.

Он знал, что это неизбежно. Здесь их территория.

Пузыри начали лопаться. Из лопнувших пузырей выглядывали изуродованные, украшенные жуткими шрамами полу-лица, полу-морды. Откушенные уши, вырванные клещами ноздри, разорванные щеки. На самом деле в них не было ничего человеческого — просто человеческий разум безуспешно пытался придать пришедшим узнаваемые черты.

Сотни черных, ничего не выражающих выпуклых глаз смотрели теперь на Энигму.

— Чтобы исправить твою ошибку, нам придется послать Призрака. Но для начала он займется тобой.

Вот и все.

— Съебитесь из кадра, — велел старик. Выпрямился. — Я еще кони не двинул. Когда двину, тогда и при… — он вздрогнул. Потому что рядом появился кто-то еще.

Скрип двери.

Из темноты медленно выдвинулась угловатая, очень высокая фигура, нависла над старым диггером. Кожа человека, если это был человек, отливала серым.

Энигма слышал дыхание существа, клокотание воздуха в его зловонных легких. Шипение, когда отработанный воздух выходил из них наружу. Слышал даже биение крови за серой кожей, гладкой и твердой, как металл. Чувствовал, как тварь на него смотрит.

Существо протянуло длинную руку… или что у него там? Старик не знал.

— Грабли подбери, — предупредил Энигма. Отступил назад, приготовился…

Кажется, смерть пришла — ты, старый долбаный диггер.

Готов?

Он перехватил костыль за основание, занес для удара. Все когда-нибудь подходит к концу.

— Я сказал — съебись из кадра, — повторил он медленно. — Или объяснить популярно?

Серая фигура наклонилась… Вложив в удар всю силу и злость, старик взмахнул костылем…

* * *

Иван услышал за спиной далекий глухой вой и передернул плечами. Ветер, наверное. В тоннелях всегда ветер.

На то оно и метро.

Глава 10

Венеция

Военные медики, один из которых подлатал его, остались позади мерцающим электрическим пятном. Так, начал мысленно загибать пальцы Иван. Чернышевскую я прошел, Площадь Ленина тоже, сейчас Выборгская. Верно?

В отличие от блокпостов Альянса, выборгский был чисто формальный. Никаких мешков с песком, пулеметов, никаких прожекторов. Прямо посреди тоннеля стоял стол с конторкой, за ним два стула. На стульях лениво развалились два человека в серой форме с автоматами. Дальше по тоннелю находилась выгородка — сиденья из метровагона составлены уголком. Интересно. Иван увидел расползшийся от старости коричневый дерматин. На одном сиденье спал человек в гражданском — задержанный, что ли? Освещалось все это единственной лампой, запитанной от аккумулятора. Иван заметил под столом его массивный пластмассовый корпус.

Горелов поздоровался с таможенниками, кивнул.

— Откуда идешь? — спросил таможенник. У него был замороженный равнодушный взгляд.

— С Восстания, — Иван знал, что это вызовет расспросы, но откуда ему еще идти? Против ожидания, таможенник не стал допытываться дальше, а просто кивнул — понятно.

— Что несешь?

— ГП-шки на продажу. Ну, и по мелочи.

— Показывай.

Иван расстегнул сумку, показал противогазы и фильтры. Таможенник хмыкнул.

— Цель посещения, — он раскрыл толстую тетрадь в клеточку, послюнявил карандаш. — Пишу: бизнес. С тебя два патрона.

Иван кивнул — понятно, куда без пошлины.

— А что так много-то? — спросил он.

— Время такое, — сказал таможенник. Аккуратно вырвал листок из тетради, протянул Ивану. — Плати или топай обратно.

— Тяжелое время, — сказал Иван.

— Да уж, — согласился таможенник. — Не без этого… Слышал новости? Придурки с Васьки вон бордюрщиков перебили зачем-то. Всех подряд — и женщин, и стариков тоже. Ну, не дебилы, спрашивается?.. Хотя чего я тебе рассказываю? Ты сам лучше меня… — он нахмурился. — Э, ты чего побледнел? Да ты что, тоже из бордюрщиков?

— Да, — Иван пошатнулся. Голова снова кружилась. То ли от долгой ходьбы, то ли просто так.

— Понятно, — сказал таможенник. — Извини, друг. Я вот раньше вашего брата не очень любил, честно, но это же абзац совсем. Нельзя так с людьми. Чего эти василеостровцы с цепи сорвались?

Иван снова увидел: Гладыш, оскалив зубы, вгоняет лом в неподвижное тело. Брызги крови.

— Это не они, — с трудом сказал Иван. — Это… адмиральские были…

От явной лжи свело челюсти.

— Э-э, — сказал таможенник. Глаза у него совсем разморозились. — Как тебя обработали-то… Адмиральцы тоже не сахар, согласен, но по сравнению с васькиными — просто все в белом. Тьфу ты. Говорят, там сейчас василеостровцев судить собираются. Как военных преступников. Ты бы в свидетели пошел, что ли? Это нельзя так оставлять, а то совсем оборзеют, сволочи. Они там и так огнеметами людей жгли, я слышал. Это уж совсем ни в какие гермоворота…

— Сколько платить, говоришь? — Ивану совсем не хотелось продолжать этот разговор. — Два патрона?

На его удивление, таможенник вдруг махнул рукой:

— Забудь. Давай, — он протянул руку. Лицо вдруг стало вполне человеческое.

— Что давай? — спросил Иван тупо.

— Как что? Печать поставлю, — таможенник взял листок, подышал на печать, шлепнул два раза по листку, оторвал половину, другую вручил Ивану. — Давай, друг, проходи. А патроны ты себе оставь. Поверь, тебе нужнее.

— Да, — сказал Иван. — Спасибо.

На листке была прямоугольная печать «ДИСПАНСЕРИЗАЦИЮ ПРОШЕЛ».

* * *

Сменяются века.

Сменяются тоннели.

Сменяются люди.

Сменяются вопросы.

На самом деле все то же самое.

История — это неприятности, которые случились с кем-то другим.

* * *

Иван лежит лицом вниз и думает.

В данный момент у этого положения даже нет конкурентов. Если Иван сядет, ему будет плохо, и его будет тошнить.

Если встанет — он просто потеряет равновесие и вернется в точку покоя.

Если попытается подтянуть ноги под себя, голова окажется ниже, чем сердце, кровь прильет к мозгу и Иван, скорее всего, просто потеряет сознание.

Нет, думает он. Какой интересный пол. Какой мрачный, жесткий, темный и холодный бетонный пол. И я на нем лежу. Внутри Иван чувствует ссохшийся, угловатый комок. Это желудок. Он болит. В данную минуту все можно выразить простыми словами. Вот печень. Она ноет. Вот голова — она думает. И болит, конечно. И кружится. Но в принципе, все просто — Ивану плохо.

Нет, лучше так. Ивану задумчиво.

Усилием воли он закрывает глаза и заставляет себя спать еще. Такое запихивание в сон, как патрон в патронник при открытом затворе. Р-раз. Идет туго, но идет. Иван спит.

Закрываем затвор.

Диггерам перед заброской положено спать двадцать четыре часа. А лучше сорок восемь. Потому что наверху не спят.

После заброски сколько хочешь. Если вернешься. И не забыть отлить на «герму» — это хорошая примета.

Но сейчас Иван не готовится к заброске, а просто спит. В крови у него повышенный уровень токсинов, пониженное содержание кальция и витамина С. Легкое обезвоживание в целом. Мерцающий ритм сердца. Последствия алкогольного отравления. Впрочем, по-русски это называется: хорошо вчера врезали.

Иван спит. И одновременно не спит. Видения и кошмарные твари где-то рядом, за стеклянной стеной, а сейчас он думает.

Все кончено. Все кончено.

Пищевод болит, словно вчера они пили кислоту. Иван спит, перед ним проплывают лица вчерашних собутыльников. Не лица — хари.

«Пей, бордюрщик», — говорили они и подставляли кружки. Темная жидкость льется из мешалки, воняя ацетоном. Рука, заросшая рыжим волосом. Под ногтями залежи каменного угля. Иван снова видел, как кто-то — возможно, он сам — протягивает руку и высыпает в эту рыжую подставленную ладонь горсть латунных и биметаллических цилиндриков. Пачки таблеток. Патроны, думает Иван в запоздалом приступе тревоги, антибиотики… черт. Он почти просыпается, но продолжает спать.

Надеюсь, это только сон. Иван надеется, что проснется, а патроны на месте, антибиотики на месте, сам он одет, цел, невредим и готов идти дальше.

Дальше, дальше, дальше…

Снова кружка, жидкость, ацетон, пылающая гортань. Потом он видит себя блюющего в санузле. Свободу попугаям! Дальше провал.

Иван спит и очень-очень надеется, что это был сон.

Голоса.

— Где твой бордюрщик?

— Вон дрыхнет.

Голоса приближаются. Это тоже сон.

— Блин, ароматец тут у тебя. Сколько их здесь? — голос с тягучей ленцой, повелительный.

— Шесть человек на палатку, — отвечает другой голос с обидой. — Все, как положено.

— Смотри, проверю… Этот?

— Этот.

Иван думает во власти дремы, что нужно встать и что-то сделать. Возможно, драться.

Потом думает: а зачем?

И продолжает спать.

Всплеск боли. Огненная кровавая гора образуется, вырастает в его ребрах. Иван переворачивается на спину. Он даже кричать не может, только открывает рот, как рыба. Вспышки перед глазами, как пятна автоматных выстрелов в темноте тоннеля. «Вперед!», «Бей москвичей!», «Огонь!»

В ответ летит «Питерцы уроды!». И пулеметная кантата, разрывающая уши.

Иван открывает глаза. Все плывет и качается. Над ним нависает лицо.

— Очнулся, родненький? — говорит лицо ласково. Толстая, изнеженная харя. Где-то он ее видел? Вчера? Иван щурится. Вчера — пустая зона памяти. Ничего. Кроме смутных воспоминаний о каком-то сне, нет ничего. Только боль в боку и эта ласковая харя.

Иван смотрит и молчит. Пока он еще во власти тишины и пустых, незаполненных клеток памяти. Как многоярусные койки в заброшенном бомбаре. Только запах гнили, заброшенности и плеск воды, когда переставляешь ноги в резиновых сапогах.

Харя наклоняется, занимает все видимое пространство. Иван думает, что еще чуть-чуть и она заполнит собой все метро, выдавит Ивана на поверхность. А потом и там все заполнит.

— Кто… ты? — говорит Иван непослушными губами. Голос гулкий, как из цистерны резервного запаса воды. Ее использовали сразу после Катастрофы, потом забросили. Иван тогда с Косолапым рассматривали ее, переходя из помещения в помещение. Пляшущие лучи фонарей. Это, кажется, был бункер на Приморской. Или нет?

— Вставай, родненький, — сказала харя. — По твою душу я. Идти пора.

Иван сфокусировал взгляд, заморгал, чтобы хоть чуть-чуть подстроить резкость.

Так и есть. Харя отдалилась, теперь это был мужик в сером городском камуфляже с заплатами на коленях, он сидел на корточках, положив руки на автомат. Иван сглотнул. Руки у мужика буйно поросли рыжим курчавым волосом.

— Куда? — спросил Иван. Чертов сон оказался не сном. Сколько я вчера прогулял? Как у них тут принято? Долговая яма? Или порка медным проводом, как на Садовой-Спасской?

Сесть было ошибкой. Мозг просто взорвался. Иван застонал.

— У-у… — сказал мужик. — Как тебя корежит-то… Ничего, сейчас пройдемся, там оклемаешься.

— Куда идти? — Иван примерился, куда прыгать, чтобы свалить мужика. Если чугунная голова, конечно, позволит… черт, надо!

Мне нужно домой, подумал Иван.

Я за это глотки буду рвать, предупреждаю.

— Да тут недалеко, — сказал мужик. — Оформим тебя честь по чести. У нас, все как положено, родненький, ты не думай.

Чертовы уроды. Иван сделал вид, что собирается подняться, подтянул ноги — в желудке вспыхнула боль, перед глазами все поплыло — сейчас, сейчас. Иван уперся руками в пол. Один прыжок… Мои любимые конфеты…

— Все без обма… — мужик не договорил. Иван в длинном прыжке подкатился ему под ноги. Ощущение — словно мозги забыли закрепить, и они шарахнулись о стенку черепа со всей дури.

Но мужик не успел среагировать… Иван сбил его ударом под голени, тело в сером камуфляже упало рядом — бум! Хэканье. Иван перекатился, сел на него верхом, вырвал оружие из рук (смотри ты, «абакан», совсем зажрались, сволочи) и нацелил автомат мужику в голову. Под задницей у Ивана было твердая поверхность, пластины. Бронежилет, смотри-ка. Круглая харя расплылась в удивлении, рот открылся. Глаза огромные.

— Не… не стреляй!

— Куда ты меня собрался сдавать, а?! — Иван переключил предохранитель, положил палец на спуск.

— Что?!

— Куда вести меня собрался?!

Рот растянулся в удивленной полуулыбке-полугримасе.

— Так ты же сам хотел?

Пам-пара-пам. Мои любимые конфеты: бато-ончики.

— Куда хотел? — теперь Иван раскрыл рот. — В камеру?!

Мужик заморгал.

— Какую камеру? Ты же сам просил провести тебя в обход Восстания на синюю ветку! Через Сампсониевскую и Ботаническую. Я, блин зараза, не напрашивался. Сейчас оформили бы у коменданта договор и пошли. Забыл? Ты же мне вчера даже аванс выплатил!

— Я? — Иван заломил бровь. Действительно, что ли? Он чуть сдвинул ствол автомата в сторону.

— А кто? — удивился мужик. — Ну ты и псих! Допился до белочки, да? Говорил я тебе вчера, много не пей. Нам пешком топать до фига и больше.

Вот оно что.

Иван подумал, встал. Поставил «абакан» на предохранитель. Башка трещала уже не так сильно. Вот что хороший выплеск адреналина делает. Резко оздоровляет организм.

Иван посмотрел на рыжего и протянул руку.

— Вставай, — велел он. — Как твое ничего?

* * *

Через два часа, подписав договор у коменданта Выборгской, худого остроносого старичка в вязаной телогрейке, и наскоро перекусив, они выступили в поход.

Иван шел и мучился от похмелья.

— Эти станции собирались строить, но так и не построили, — рассказывал Виолатор, шагая в темноту. — Сампсониевская и Ботаническая. Сладкая парочка. Но тоннели сделали. Еще должна была быть станция Средний проспект, это переход на Васю.

— Я знаю, — сказал Иван. Башка трещала немилосердно. — То есть… я слышал об этом.

Вил качнул головой.

— Ее тоже не построили. Даже тоннель не довели до нее. Зато на Васильевский остров оттуда можно попасть — если тоннели не затопило окончательно. Там был траволатор под Невой.

— Что было? — слово было своеобразное. Нечто среднее между «травма» и «эскалатор».

— Траволатор. Такой эскалатор — только не вверх или вниз, а по прямой. Бегущая дорожка. Встал себе и едешь. Но они, конечно, давно уже не работают…

Мысль добраться сразу до Василеостровской показалась Ивану заманчивой. Но что я там буду делать?

Таня. Иван прикрыл глаза, справляясь с головокружением.

Нет. Сначала — Шакил.

Еще в гостях у старика он выработал план. Соваться на Площадь Восстания — верная смерть. А вот на Невском у него есть друзья — тот же Шакилов. Надеюсь, с ним сейчас все в порядке, подумал Иван.

Известия о бойне на Восстания уже разошлись по всему метро.

Вернуться и остаться в живых — вот моя задача, думал Иван.

И отомстить.

Все просто.

* * *

Виолатор, сокращенно Вил, занимал на Выборгской одну из официальных должностей — вроде «путевого обходчика». Звучало красиво и так — по-старому. На самом деле его обязанностью было забалтывать приезжих — представляет опасность для станции, нет, а так же инспектировать местные гостиницы.

Такая легкая версия службы безопасности.

Иван усмехнулся.

Не брезговал Виолатор и случайным заработком — вроде того, на который подвизался сейчас, с Иваном.

Познакомились они, когда Иван заливал местной сивухой последние новости — и как-то очень легко сошлись. Впрочем… Иван покрутил головой, разминая шею. В затылке застрял штырь — тупая боль после вчерашнего.

Впрочем, не последнюю роль в этой легкости принадлежала алкоголю.

Через пару часов они дошли до станции Черная речка. Станция была заброшенная, неизвестно почему — по крайней мере, Виолатор этого не знал. На станции горел огонь, люди в цветастых нарядах сидели вокруг костра. Иван сто лет уже не видел живого огня. В Альянсе за открытый огонь можно было крепко схлопотать.

Конечно, едко подумал Иван, если это не струя из огнемета.

От костра поднялся крупный мужчина в широкополой шляпе. Борода, усы с сединой. Смуглая кожа.

— Цыгане, — сказал Виолатор. — Подожди, я сейчас.

Он пошел навстречу мужику в шляпе, улыбаясь на полметро и раскидывая руки для объятий.

Мужик, однако, обниматься не пожелал. Что-то сказал рыжему сердитое и резкое, махнул рукой — иди, мол. Виолатор пытался возразить, но цыган повторил жест.

Иван ждал.

Виолатор вернулся — ничуть не обескураженный таким холодным приемом.

— Да понимаешь, ангелы не разрешают, — сказал Виолатор.

Петроградскую они прошли, практически не останавливаясь. Была это тихая и странная станция. И народ там был очень тихий и очень странный. Иван не понял, в чем дело, но среди жителей Петроградской он себя чувствовал совершенно чужим.

— Дендрофилы, — сказал Виолатор шепотом.

— Кто?

— Любители растений. — добавил он и больше ничего объяснять не стал. Впрочем, Ивану было, если честно, все равно. Да хоть филателисты! Все равно он не знал, что эти слова означают — что «дендрофилы», что «филателисты».

Да и наплевать.

Когда через несколько часов они дошли до поворота на Горьковскую, Виолатор наставил на Ивана «абакан».

— Что это значит? — спросил Иван с удивившим его самого спокойствием.

— Ты обещал мне заплатить, — сказал Виолатор. — Родненький, давай, плати.

— Верно.

— Отдай мне вторую половину. Дальше ты уж, извини, сам дойдешь.

— Да, — Иван кивнул. — Я понимаю.

Стараясь не делать резких движений, он вынул из сумки патроны и отсчитал положенное количество.

— Положи на землю.

Иван пожал плечами, сделал, как просил рыжий. Отступил на два шага. Виолатор быстро, даже не пересчитывая, закинул патроны в рюкзак. Поднялся.

— Ход вон там, — он высветил фонарем надпись над коллектором. — Удачи тебе, диггер.

— Откуда ты знаешь? — Иван замолчал.

Виолатор расплылся в довольной улыбке.

— А что, я вашего брата не видел? Вы даже ходите одинаково. Я же видел, как ты меня затылком «держал». Мне прямо нервозно становилось. Думал, заведешь меня куда и порешишь.

— Я вообще-то честный человек, — сказал Иван. Интересный тип этот рыжий…

— Нет, — Виолатор покачал головой, не опуская «абакан». — Ты не честный человек, родненький. Ты просто держишь слово. А это разные вещи. Вообще, это у вас, диггеров, профессиональная деформация.

— Что? — Иван поднял брови.

— Отпечаток, который накладывает профессия. Я когда-то изучал психологию. Ну, ты понимаешь…

Иван усмехнулся.

— И чем же отличается честный человек от диггера, который просто держит слово? — спросил он с интересом.

Виолатор ухмыльнулся.

— Это тонкий вопрос. Скажем так: честный человек… честен и за рамками… данного слова. А диггер за рамками данного слова совершенно свободен. И может сделать все, что угодно. Например, дать мне по башке и забрать автомат.

— Логично, — сказал Иван. Нельзя сказать, чтобы он об этом не думал. Оружие бы ему сейчас очень пригодилось. — Так куда мне идти?

— Туда.

— Если ты меня обманул, я тебя найду, — предупредил Иван. — Я не угрожаю. Ничего личного. Просто думаю, ты должен это знать, Вил. Я ничего не прощаю — никому и никогда.

Сказав, Иван понял, что это действительно правда. Он помолчал, глядя на Виолатора. Тот заметно занервничал, на лбу выступила испарина.

— Это моя, — сказал Иван, — как ты выразился, профессиональная деформация… Ну, что-то хочешь добавить?

— Там сложно пройти, — сказал рыжий наконец.

— Но можно?

Пауза. Капля пота скатилась по лицу Виолатора.

— Да.

* * *

Потолок начал снижаться. Бетонный скос нависал над самой головой, пригибал к земле. Иван ссутулился и пошел вперед. Судя по сквозняку, дальше было открытое пространство, не тупик — иначе откуда взяться ветру?

Спину уже ломило, когда Иван добрался до места, где смог более-менее встать прямо. Ноги и спина к этому времени затекли так, что Иван даже не сразу смог разогнуться. Блин. Так и стоял минут пять, растирая поясницу и набираясь решимости, чтобы выпрямить спину. Выпрямил. Вспышка боли. Иван застонал сквозь зубы.

Иногда начинаешь вспоминать то, что вспоминать не стоит. Вот, скажем, зачем было Энигме спасать ему, Ивану, жизнь? Что, гнильщики мало людей убивают? Судя по слухам, они только человечиной и живут.

А антибиотики? Что, старику их девать некуда?

Через долгое, бесконечно долгое время луч фонаря уперся в земляной завал. Иван повернул фонарь, высветил дальше… Так и есть. Завал начинался у ног Ивана и уходил под потолок.

Здесь тоннель взорвали, чтобы преградить путь воде. Иван слышал рассказы про Горьковскую, которую начало затапливать, и жители ушли, оставив станцию. Хотя по другой версии, они ушли не из-за воды… Н-да. По третьей, самой странной… люди вообще не уходили, а до сих пор там живут. Иван покачал головой. Нет, вряд ли. Это всегда становится известным.

Но факт остается фактом:

Тоннель дальше завален. Правда, — Иван усмехнулся. — Какое совпадение — я знаю обходной путь. Спасибо честному бродяге Виолатору.

* * *

Ломается привычный мир.

Что мы испытываем, когда это происходит?

Мир трещит по швам, хрустит под подошвами, как стеклянный шарик.

Сминается, как латунная гильза под ударом каблука…

Что мы испытываем?

Ничего.

Кроме потрясения.

* * *

Примерно через сто пятьдесят метров коллектор вывел его к воде.

Забавно. Иван провел фонарем вправо, влево. Луч утыкался в стены тоннеля, впереди же была только темная вода. Та-ак. Интересно девки пляшут.

Что там Виолатор говорил про город на воде?

Ну, и где он?

Вода слегка морщилась в пятне фонаря — темная, густая. Запах тут стоял — держите меня семеро.

Да не нужен мне ваш город, подумал Иван в сердцах. Больно надо. Дайте мне пройти.

Ну, не вплавь же? Судя по уровню воды, пешком он тут точно не пройдет. Даже если рискнет… Холодная ртутная точка возникла в затылке. Иван переложил фонарь в другую руку, присел на корточки, склонился над поверхностью. Вода как вода. Не слишком чистая, мусор плавает… стоп. Точка в затылке стала почти болезненной — словно кто-то с силой нажимает туда указательным пальцем.

Интуиция. Чутье. Иван вдруг отодвинулся от воды. Всплеск. Еще всплеск.

Он сделал два шага назад, упал на задницу. Давление на затылок ослабло. В ушах стоял едва заметный звон. Что происходит?

Так, в воду нельзя лезть категорически. Это ежу понятно. Почему понятно, Иван даже не задумался. Чутье говорит — нельзя, значит, нельзя.

Вспомнилась та тварь на Приморской. Вот уж с кем встретиться не хотелось бы. Тоже в воде сидела, кстати.

Но и ждать смысла нет. Верно?

Добраться бы сейчас до какой-нибудь ВШ, выйти наверх и пешком через мертвый город. Угу. Одному. Практически безоружному… без защитного костюма и дозиметра. Неплохой способ самоубийства, Иван. Так держать и все у тебя получится.

Но ведь зачем-то же здесь есть проход к воде? Значит, не все так просто. Ладно. Может, покричать?

Иван начал искать. И в скорости нашел.

Ржавая скоба вбита в стену тоннеля, к ней привязана веревка. Другой конец уходил в темноту. Иван потянул за нее, где-то вдалеке звякнуло. Хмм. Иван потряс веревку, как следует. Звон стал решительнее и громче.

Понятно, система вызова. Интересно, кого же мы вызвали?

Иван еще раз подергал веревку — чтобы уже наверняка. Уселся на камень и приготовился ждать.

Через некоторое время вдалеке зажегся огонь, помахали фонариком. Иван поднял свой фонарь и помахал в ответ.

Принято.

Прошло еще несколько минут. Наконец вдалеке раздался странный звук — плеск, плеск. Иван ждал. Звук приближался.

Из темноты практически бесшумно выплывала лодка. Звук, который Иван слышал, — легкий плеск — оказался звуком, с которым весло опускалось в воду.

В лодке стоял мужик лет сорока с грязной повязкой на лбу и смотрел на Ивана.

— Тебе, что ли, ехать? — спросил он угрюмо.

— Ага, — сказал Иван.

— Десятка.

— А что так много-то?

— Ну… хочешь со скидкой? Один патрон и плыви за лодкой.

— Нет уж, — сказал Иван. — Лучше в лодке.

Виолатор правильно описал Венецию — город на столбах. Вдоль тоннеля, на черной воде, разместился целый жилой квартал. Настилы из досок образовывали островки, рядом плыли лодки и все, что могло держаться на воде.

Мимо проплывала консервная банка.

Иван сунулся было поднять, но лодочник помотал головой. Не надо.

— Почему не надо? — спросил Иван. Лодочник пожал плечами, что диггер расшифровал — хочешь, суй руку, дело твое. Потом не жалуйся.

— Там кто-то есть?

Но лодочник ничего не ответил. Вместо этого он двинул веслом, и лодка плавно проскользнула мимо очередной хижины. Иван заметил, что настил сделан не жестко, а словно лежит на воде. Столбы служили скорее для того, чтобы островок не уплыл. Белые и синие пластиковые бочонки, сотни пластиковых бутылок, коричневых и прозрачных, зеленоватых, разной формы и размера, держали домик на плаву. Ивану, привыкшему к типовым палаткам на родной Василеостровской и к многоярусному общежитию на Гостинке, это показалось забавным.

Из домика вышла женщина с подвязанным подолом и с косынкой на голове, выплеснула помои из таза — едва не попав в лодку. Иван отшатнулся. Женщина равнодушно посмотрела на него, вытерла лоб тыльной стороной ладони (рукава у нее были закатаны) и ушла обратно в домик.

Ну и порядочки тут.

На воде остались плавать остатки еды, обрывки бумаги и просто тряпки.

Как они до сих пор в мусоре не утонули? — удивился Иван. Белый комок бумаги плыл против движения лодки, словно подгоняемый ветром.

Держись, друг, мысленно подбодрил Иван. Белый комок продолжал скользить. Внезапно из воды высунулась черная тупая, похожая на змеиную, морда и заглотила его. Раз. И исчезла. Круги на воде. Бумаги больше не было.

Иван протер глаза.

Вот тебе и «утонут в мусоре». Правильно я руки подальше от воды держал.

Иван убрал ладони с бортика лодки, положил на колени. Лучше уж так. Лодочник покосился и усмехнулся. Продолжил орудовать длинным веслом.

— Что это было? — Иван посмотрел на лодочника. Тот лицом изобразил нечто сложное, но не поддающееся переводу. Иван вздохнул. Как с вами непросто…

Они проплывали мимо разных домов: маленьких и побольше, некоторые были длинные, в десять-пятнадцать метров — видимо, на несколько семей. Маленькие дети играли под присмотром старших, полуголый мальчишка лет четырех баловался, закидывая в воду удочку с привязанной на конце фитюлькой. Фитюлька касалась поверхности воды, пауза…

Каждый раз мальчишка успевал отдернуть удочку за долю секунды до того, как захлопнутся черные пасти. Мелкие острые зубы клацали. Мальчишка бурно радовался и забрасывал удочку снова.

Хорошая реакция, оценил Иван.

Толщиной твари были как раз с руку мальчишки.

Лодка, наконец, доплыла до странного сооружения. Межтоннельная сбойка, понял Иван, приспособленная для общественных нужд. Это был самый большой искусственный остров из увиденных им сегодня. В центре возвышалась алюминиевая будка, от нее шла лестница на веревках — прямо к двери в стене тоннеля. Надпись на двери «ДОЖ. Прием с 5 до 6». Главный по дождю, что ли? Откуда в метро дождь?

Дежурный по Обеспечению Жизнедеятельности?

Дураку Отыщем Жену?

Иван пожал плечами. У местных свои причуды.

На острове кипела жизнь. Лодки причаливали и отчаливали. Люди сновали туда и сюда, гул оглушал. Видимо, это был местный центр.

— Купи угря, недорого! — чья-то рука вцепилась ему в рукав. Иван чуть не среагировал — перехват руки и удар в горло, — но притормозил себя. Почти вежливо отодвинул мужичка с ведром, стоящего в маленькой лодке, мельком заглянул — там лежала черная, свернувшаяся кольцом, гладкая гадина. Ивана передернуло. Блин. Точно такая же недавно сожрала белый лист.

— Не надо, — сказал Иван. — Не надо.

Над каждым островком висел фонарь — стеклянный колпак, под ним горел свет. Интересно, что они используют? Точно не спирт. Цвет пламени другой. Масло?

Вокруг большого острова таких фонарей было штук двадцать — по всему периметру.

Тут же на острове, на жаровне жарили угрей. Иван слышал шипение жира, капающего на угли. Огромный, с раскрасневшимся лицом хозяин в засаленном фартуке зазывал покупателей.

— Шаверма! Шашлык! — покрикивал он. — Подходи, налетай!

Запах стоял такой аппетитный, что желудок постанывал.

Иван мотнул головой. Жрать охота, да патронов в обрез. Ничего, если повезет, сегодня уже буду на Невском.

Лодка свернула влево, протолкалась сквозь ряды других суденышек, пристала к причалу. Легонько стукнулась. Дальше, на той стороне острова — через всю сбойку, Иван слышал звуки десятков голосов, крики и возню. Там что-то происходило.

Интересно, что?

Лодочник молча ждал, глядя на Ивана. Высокий, худой.

— Вот, — Иван протянул обещанные патроны. У него оставался в запасе последний, пистолетный, для «макара». Мелочь, а приятно.

Лодочник взял патроны, и, ничем не выражая ни досады, ни удовольствия, оттолкнул лодку — Иван едва успел выпрыгнуть на остров — и поплыл в обратном направлении.

Иван посмотрел ему вслед. Стоя на причале, почувствовал, как покачивается под ногами деревянный помост. Огляделся.

Ну что ж… Вот я и в Новой Венеции.

Интересно, подумал Иван внезапно, Тане бы здесь понравилось?

* * *

Через час Иван поел, выпил и был уже более-менее в курсе местных правил. Новая Венеция жила за счет угря. Мутировавшие земляные черви это были, что ли? Или рыбы? Никто особо не заморачивался. Угрей можно было жарить, варить и солить — больше от них ничего не требовалось. Изредка среди пойманных особей попадались электрические. Ну, этим местные нашли другое применение…

Управлялась станция дожем — комендантом, перевел для себя Иван. В общем, все как у людей. За исключением, пожалуй, «долговых» — рабов. Иван видел их, оборванных и безразличных, подметавших остров, таскающих тяжести, красящих лодки, сидящих то здесь, то там.

Иван вышел прогуляться, дошел до дальней оконечности островка. Народа здесь было немного.

На настиле лежал человек лицом вниз — то ли мертвый, то ли пьяный. Судя по одежде, гнильщик или «долговой», Его никто не трогал и вообще не обращал внимания. Может, у них так положено?

Иван прошел мимо, сел у воды на скамейку.

Как ему сообщили, очередной паром отправляется к Невскому Проспекту через несколько часов. Стоимость — пять патронов. Иван сторговался за фонарь, выбора не было. Ничего, зато второй у него останется.

Прорвемся.

Паром доплывет до закрытой «гермы». Когда вода начала подниматься, ее закрыли намертво. Но там остался служебный ход — наподобие того, через который Иван ходил на Приморскую. Так что проблемы особой нет. Ну, промокну немного. Ерунда.

Осталось дождаться.

Ждать — Иван бросил в воду камешек — бульк! вода забурлила — это вообще самое сложное.

Мемов, Орлов, Сазонов — повторил он про себя, словно мог забыть.

Скоро мы встретимся.

Грязная куча тряпья зашевелилась. Иван дернулся — из-под кучи выбежали крысы и разбежались в разные стороны. Одна проскочила у самых ног диггера. Иван в сердцах сплюнул.

— Кто здесь? — спросил голос. Иван почувствовал, как волосы на затылке начинают шевелиться.

Еще бы.

Спрашивал давешний «мертвец». Застывшие синюшные губы шевелились, глаза смотрели прямо Ивану в душу. Диггер почувствовал, как волосы на затылке начинают шевелиться. Испуг окатил его, словно из ведра, бросился в лицо черной верещащей крысой… исчез. Кровь стучала в висках. Иван вдруг узнал.

Надо же. Он покачал головой.

«…виноват Дарвин».

— Здорово, Уберфюрер, — сказал Иван. Вот так встреча. — Как оно вообще? Как твое ничего?

— Фигово, — сказал Убер. Опираясь на руки, с трудом приподнял неуклюжее, словно взятое на примерку тело, посмотрел вправо, затем влево. Лицо его было словно раздроблено чем-то тяжелым. Плоское, опухшее. Глаза как у монгола. Потом снова на Ивана.

— Где я?

Иван не выдержал, хмыкнул. Своевременный вопрос.

— На острове.

— Это я знаю, — сказал Уберфюрер. Губы у него были разбиты, морда опухшая. — Где конкретно я сейчас нахожусь?

Иван пожал плечами.

— На центральном острове. Вон там лестница и написано «ДОЖ». Это кто? Дежурный по жабам?

— Ага, — согласился скинхед. — Он самый. Понятно. Мы здесь и бухали.

Это многое объясняло. В том числе и кислый запах, идущий от скинхеда — такой мощный, что его даже перегаром было сложно назвать. Скорее уж «перегарище».

— Ну ты даешь, друг… — Иван присвистнул. — Я вообще думал, что ты того — помер. Что бордюрщики из тебя ремней нарезали. Или на барабан натянули. Или еще чего. А ты здесь.

— Я жесткий, как подошва ботинка, — сказал Уберфюрер. Мучительно, перекосив лицо, выпрямился, сел. Теперь его поза напомнила Ивану позу дяди Евпата, когда его прихватывала старая рана в бедре. — Эти уроды побоялись обломать зубы.

— Ну ты даешь, — повторил Иван. — А здесь ты как оказался? На Новой Венеции?

Уберфюрер открыл рот, подержал так и закрыл.

— Не помню.

* * *

В девятнадцать лет Уберфюрер понял, что нравится женщинам и пропал из университетских будней, чтобы проснуться в вечных праздниках жизни.

Здание института на Ленинском проспекте теперь представлялось ему не серым унылым зданием, а горящим, колыхающимся горнилом страстей и наслаждений. В этом здании все горело и пылало, искушало и совращало, кокетничало и несло угрозу (конфликты из-за внимания женщин Уберфюрер находил самыми естественными из конфликтов, существующих на земле), двигало стройными бедрами и опаляло взглядом из-под длинных, как полярная ночь, ресниц.

— Как ты здесь оказался? — спросил Иван.

— Не помню, — Уберфюрер мучительно пытался нащупать ускользающие воспоминания и натыкался каждый раз на одно и то же — на пустоту. Все, что начиналось с момента «Вперед!» и прыжка его в тоннель — исчезло, в потаенном чулане памяти не было ни одной вещицы — только темнота. Амнезия, поставил сам себе диагноз Уберфюрер и на этом успокоился. Посттравматическая. Вот и ладно.

— А здесь — это где? — спросил он ради интереса. В принципе, какая разница, откуда начинать новую жизнь?

— Новая Венеция. Где-то рядом с Горьковской. А что, ты совсем ничего не помнишь?

— Помню только, что когда очнулся, ссал на гермуху.

Иван поднял брови.

— С заброски?

Старая примета — отлить на гермодверь. На удачу.

Уберфюреру хотелось сказать — нет, чисто отлить захотелось, но он сказал:

— Похоже. Может, у меня сотрясение?

— Смотри мне в глаза, — Иван прищурился. — Ага. Нет, зрачки одного размера. Скажи: прыжок с подвыподвертом. Только быстро.

— Офигевающая прохрень, — сказал Уберфюрер быстро. — Выхухоль, нахухоль, похухоль. Синхрофазотрон. В рамках банальной эрудиции… Да нет, все в норме, брат.

— Ага, — Иван кивнул. Посмотрел на Уберфюрера с каким-то отрешенным выражением на роже. Странный он вообще, подумал Убер. Клево.

— Мы Восстания взяли? — все-таки кое-что он помнит.

Иван помедлил.

— Ну как тебе сказать… взяли.

Лицо у него стало — выразительней некуда. Уберфюрер почесал затылок.

— Так где мы, брат? — спросил он.

— На Горьковской. Вернее, в перегоне от Горьковской до Невского проспекта.

— Как это? — удивился скинхед. — Тут же тоннель должен быть завален!

— Да, Убер, — сказал Иван. — По башке… или что у тебя там, тебя крепко приложили, если даже этого ты не помнишь. Сам-то ты как сюда попал, по-твоему? А? Ну-ка… — диггер вдруг насторожился, наклонился вперед. — Покажи руку!

— Чего?

— Да не эту… другую! Ногти твои где? — Иван поднял взгляд, посмотрел ему в глаза. — Да, брат.

Уберфюрер наклонил голову, посмотрел. Вздрогнул. Левая рука была недавно зажившая, с уродливыми кусками розового мяса вместо ногтей. Уцелел ноготь только на большом пальце. Дела. Уберфюрер сжал руку в кулак, разжал. Где это меня так? От усилия вспомнить опять заболела голова.

— Кто тебя так? — спросил Иван.

Найду, кто это сделал, — Убер сжал зубы, — яйца вырву плоскогубцами. Медленно.

Он пожал плечами. Месть — это личное. Потом сказал:

— Не помню, брат. Да это уже неважно. Верно?

* * *

Он проснулся оттого, что рядом кто рядом был.

Иван осторожно открыл глаза. Ага, вот ты где. Диггер вынул нож, подаренный стариком. Взял его обратным хватом, спрятав лезвие за запястье. Одно название, что оружие. Вот раньше у него был нож как нож. Даже с небольшой тварью можно справиться. Или, например, Уберфюреровский кукри — почти топор…

Некто неизвестный, наглец такой, залез в Иванову сумку. И что-то там искал. Возможно, смысл жизни, подумал Иван с иронией. Или пожрать.

Иван мягко перетек за спину наглеца, присел на корточки.

— Эй, — тихо позвал он. — Ты кто?

«Наглец» повернул голову, увидел Ивана. Испуг плеснулся в больших круглых глазах… и вдруг растаял. Его место заняла радость. Рот раскрылся…

— Командир!

Ну, блин. Иван выпрямил спину, встал.

— Ты что здесь делаешь? — он почти не удивился. Ну что за жизнь, плюнуть некуда, везде знакомые лица…

Перед ним сидел наследный, потомственный мент Миша Кузнецов. Только уже без «макарова» и с подбитым глазом. Иван только сейчас заметил, что одежда у того порвана, а руки в цепях.

Вот уж война раскидала, так раскидала.

— А профессор где? — спросил Иван, уже догадываясь, что так просто он теперь не отделается.

— Не знаю, — сказал Кузнецов. — Он от меня это… убежал.

М-да. Поручи дураку…

Кузнецов сопровождал Водяника по тоннелю на Гостинку. Профессор не был особо этим доволен, злился, даже кричал. Но Кузнецова не прошибешь — молодой мент упорно выполнял поставленную задачу. Так и шли они с профессором, то ругаясь, то обиженно молча, почти до Гостиного Двора… и тут Проф напоследок выкинул фокус. Кузнецов только отвернулся — а Водяника и нет. Как испарился. Миша сунулся в какой-то коллектор, тот вывел в другой коллектор. А там в тоннель.

Кузнецов понял, что заблудился.

А потом решил спросить дорогу у каких-то челноков…

Спросил.

Очнулся уже здесь — в цепях. Оказалось, что должен некую сумму, а расплатиться не может. Так и стал Кузнецов рабом, или как у них здесь называется?

Долговой, сказал Миша.

— Что будем делать, командир? — Кузнецов смотрел вопросительно. — Меня за побег хозяин забьет.

Если бы я знал. Да что за судьба у меня такая? Иван выпрямился.

— Командир?

Оставить тебя здесь и кукуй дальше. А я доберусь до Василеостровской, разберусь там с делами и вернусь. Вот что надо сказать.

Или — извини, придется выбираться самому. Пора взрослеть, мальчик.

Шипение динамиков.

В голове зазвучал хриплый ужасный голос Тома Вэйтса. С пятницы лабаю этот блюз…

Любимая музыка Косолапого.

— Командир? — в голосе звучало отчаяние.

Иван дернул щекой. Скулы затвердели так, словно он вложил за щеки бильярдные шары.

— Жди меня здесь, Миша, — сказал Иван. — Я скоро вернусь. Никуда не уходи.

Кузнецов радостно заморгал. Вот так у нас продвигается воспитание хомячков. Мы кормим их мечтами. Они жиреют, становятся легче воздуха и улетают за край мира. В Австралию, куда, как говорят, не добралась Катастрофа. Мы все живем в противогазах с розовыми стеклами.

Куда он, интересно, уйдет в своих цепях?

Иван резко повернулся на пятках и пошел вперед.

Пока он еще не знал, что будет делать. Но что-то будет — это точно. Проклятая станция.

Проклятое метро. Проклятая жизнь.

Шагая по помостам, он пересек основной причал, где выгружались садки. Гвалт и крики. Бьющиеся в сачках черные гибкие тела. Смотри ты, у них и зубы есть. Иван остановился посмотреть. Толстый местный в пропаленом на спине, в цветную полоску, махровом халате, вытянул руки и, напрягшись как пружина, вытягивал сачок — вода выливалась из сетки, угри выгибались и раскрывали узкие пасти.

У диггера на глазах тощий парень, вытаскивая сачок, не удержался — пошатнулся, начал терять равновесие, сделал два шага к краю причала — раз. Лицо его помертвело. Иван даже отсюда, с десятка метров, видел его огромные круглые глаза. Иван автоматически перешел на бег. Парень уже падал, заваливался вниз…

— Отпускай! — кричали ему. Парень не слышал. Иван мчался, рефлекторно меняя путь, перепрыгивая корзины, где бились или вяло выгибали черные спины такие же угри. Парень, наконец, сообразил, выпустил сачок — но уже поздно. Он потерял равновесие. Вода под ним взбурлила от жадных угриных пастей…

Иван в отчаянии прыгнул через угол, чтобы не обегать такой важный для него отрезок пути.

Парень падал. Иван видел — хотя физически не мог этого разглядеть — как клацают мелкие острые зубы у лодыжки парня, вырывают кусок из черной штанины. В следующее мгновение Иван выставил руку. Пальцы ударили в плечо парня, схватили ткань рукава. Рывок, чуть не вывернувший сустав. Иван приземлился боком, на больную сторону — вспышка! — автоматически согнул колени, уходя в перекат. Не ушел до конца, парень шлепнулся на спину на помост и сработал как тормоз. Иван с размаху приложился левым боком об доски.

Вспышка боли.

Молния рассекла пространство на отдельные ломаные осколки.

Блин! Иван лежал, пережидая пульсацию боли в ребрах. Нет, не дают его ране зажить как следует. Лежал и думал о розовых облаках. Причал под ним мягко покачивался. Иван чувствовал, как снизу в дерево долбятся жадные морды угрей.

— Ты живой? — его тронули за плечо.

— Смотря… — Иван перевернулся на спину. Новая вспышка боли. — Смотря, кто спрашивает.

Перед ним реяла белая круглая луна — в призрачном ореоле. Сейчас слегка влажно и легкий туман. Неужели я наверху? — подумал он.

Луна то приближалась, то удалялась. Наконец, замерла. Иван откинулся, прикрыл глаза. Хорошо лежать.

Открыл.

— Таня? — в следующее мгновение он сообразил, что нет, не Таня. Но тоже очень красивая. И совсем другая. Губы девушки шевельнулись, но Иван не понял ни слова.

— Сейчас, — сказал он и начал подниматься. Его мягко уложили обратно. Иван постарался сосредоточиться, направить внимание в одну точку.

— …пройдет. — вот, почти получилось. Нет.

Извини, Миша. Кузнецову придется подождать.

Иван опять начал вставать. На этот раз мягкое сопротивление женских рук (а легко отличить), было легче. Иван усилием воли преодолел звуковой барьер и встал. Нога болела, но терпимо. Хуже, что ребра опять дали о себе знать.

Пуля Сазонова ударила в бронепластину, чудом не задев жизненно важные органы. Возможно, так и поверишь в судьбу.

Ага, ага. Живи в противогазе с розовыми стеклами.

— В порядке?

Иван поднял голову. В первый момент его насквозь пронзило ощущением красоты девушки, словно весь организм отозвался на определенную ноту. Косолапый говорил, что был такой чудак, он называл любовь «настройкой». Люди сходятся вместе не потому, что так получилось, а потому что настройка совпала. Как есть консонанс и диссонанс — когда вместе две ноты звучат хорошо, и когда совсем не звучат. И ничего с этим не поделаешь. Можете назвать это судьбой…

Бог — великий настройщик. Ага, ага.

То-то несколько миллиардов инструментов сгорело в той Катастрофе. Что, скажем прямо, несколько уменьшило состав оркестра.

— Это ты, что ли, меня вытащил? — теперь перед диггером стоял тощий парнишка, насупленный, и говорил несколько грубо — на вкус Ивана. — На фига?

— Понятия не имею, — честно сказал Иван. Двинулся взглядом дальше — девушка-луна стояла левее паренька, но так близко, словно он ей близкий человек. Любовник? Иван покачал головой. Не так стоят. Не то напряжение между ними. Не то звучание.

— Я же говорил, — паренек обратился к девушке. — он псих.

— Артем! — одернула его та. Улыбнулась диггеру. Улыбка ее звучала так, словно они с Иваном давно знакомы. Чистый белый звук.

— Простите моего брата, — сказала девушка. — И спасибо вам огромное.

— Думаю, ваши угри со мной не согласятся, — сказал Иван. Он слышал свой голос словно со стороны. — Я оставил их без ужина. Хотя, прямо скажем, — он измерил парня взглядом, — не самого обильного. Но все-таки.

Парень дернулся, девушка засмеялась: звонко.

Вот такие дела, Иван.

— У вас хороший смех, — сказал диггер, глядя на нее. — Хороший смех бывает только у людей с чистым сердцем. Как вас зовут?

— Лали.

— Как?

— Ла-ли. Грузинское имя.

* * *

Обитали они с братом на маленьком островке — примерно в метрах трех от большого острова. Лали потянула за веревку, выдвинула доску и положила ее так, чтобы получилось подобие моста. Путь готов. Иван с сомнением посмотрел на узкую полосу дерева, под которой плескалась черная опасная вода.

Лали перешла, практически не глядя. Иван заворожено смотрел, как двигаются ее ноги под юбкой, потер подбородок. Очень… ловкая. Потом решился и неуклюже перебежал по доске сам.

Теперь они сидели в их маленькой хижине (где-то за спиной Ивана тихонько тикали часы), и Лали угощала его чаем.

— Что мы можем для вас с братом сделать?

— Вы? — Иван посмотрел на нее. Он думал, девушка засмущается… Ничего подобного. — Может, это мне надо вам помочь?

Паренек сжал кулаки, лицо подергивалось.

— Нашелся помощник, — буркнул он и вышел из палатки.

— Не обращайте внимания на моего брата, — сказала она. — Он последнее время сам не свой. Он был на ярмарке на Садовой-Сенной и там ему разбили сердце.

— Сочувствую, — сказал Иван. — Это бывает. Необязательно на ярмарках, но бывает. И что произошло дальше?

Лали улыбнулась.

— Дальше она уехала, а он заочно ревнует к ней всех мужчин старше двадцати и моложе столетнего старца. Она назвала его мальчиком, понимаете?

Еще бы, подумал диггер. Мы такого не прощаем.

— У тебя интересное лицо, — сказал Иван, переходя на «ты».

Девушка улыбнулась.

— Я наполовину грузинка, — пояснила она. — А мой брат наполовину русский. Поэтому он такой бука. — Пейте, — она протянула Ивану кружку. — Ему хочется быть или грузином или русским, посередине его не устраивает. Это он так говорит. Но на самом деле тут виновата женщина.

— Кто она?

Лали наклонилась к Ивану. Ее длинные волосы коснулись его щеки.

— Ведьма, — шепнула Лали. Ивану стало щекотно ухо. У нее был прекрасный чистый тон. Настоящее звучание. Юная, но уже женщина. Не потому что успела ей стать, а по внутреннему ощущению самой себя. Девушка ждет мужчин, а женщина ими правит. И подчиняется. Но правит.

Грузинская принцесса, подумал Иван.

* * *

После ужина (тот же самый угорь, тушеный в каких-то темных, чуть отдающих кисловатой остротой, листьях), Лали принесла чай. Иван сидел, смотрел на нее — не все время, а словно держал в поле внимания, как в дигге все время держишь напарника. Но там, наверху, это не было подкрашено, как стакан воды розовым витаминным раствором (мультивитамин для детей, сироп с клубничным вкусом. Редкая сладость), сексуальным влечением. Все, что делала Лали (грузинская принцесса) Ивану нравилось, это было женственно и спокойно, с темпераментом и взглядами из-под ресниц. И в этом не было ничего щенячьего, ничего наигранного.

Спокойное, уверенное влечение — когда два человека нравятся друг другу и знают об этом.

И продолжают существовать, заниматься обыденными делами, держа друг друга в затылке. Глаза на затылке. Иван усмехнулся. Теперь понятно, что это означает. Не новый вид неприятностей, как там, в пустом городе (если бы пустом!), а нечто иное.

С Таней у него все было по-другому.

Ивану мучительно хотелось забыть про Кузнецова, привязанного к столбу на пристани, про Уберфюрера, которому нужны воспоминания, а не выпивка (как тот почему-то считает), про… Иван дернул щекой. Забыть про Сазона.

Это было не яростное, опаляющее чувство.

Когда Иван вспоминал про Сазонова, теперь это был лед и холод.

Промерзшая душа, как бывает город наверху, Питер. Корка льда на гранитных львах. Ветры, продувающие насквозь широкие пустые улицы.

Вот этот город. Остов его прогнил…

Иван видел внутренним зрением рыхлый, промерзший снег Петропавловской крепости. Что они там искали? Черт его знает. Уже не помню.

Иван помнил только холод. И следы — множество следов на белом полотне.

…Каменный остров оставшихся навсегда.

Если я вернусь, то вернусь не только ради Тани.

Я вернусь ради возмездия.

Зло должно быть наказано, подумал Иван.

Просто я раньше не совсем понимал, где оно — зло.

МЕМОВ, ОРЛОВ, САЗОНОВ.

Да и сейчас не очень понимаю.

* * *

Уберфюрер здесь, в Венеции, нашел себе новое увлечение. Вернее, выбрал одно из старых, отряхнул с него пыль и пустил в дело.

Уберфюрер пил по-черному.

И к моменту, когда Иван его встретил, скинхед как раз прогулял все до донышка. Впору последнюю рубаху снимать.

Получив от Ивана наставления и инструкции, Убер отправился выяснять, что можно сделать для избавления Кузнецова от тяжкой доли. На расходы ему был выделен 1 (один) патрон.

Вернулся, весело насвистывая.

— Ну? — спросил Иван.

— Всего-то полрожка надо, брат, — сказал Уберфюрер. — Они Кузнецова по дешевке отдают. Он зараза, умница такая, упрямый и работать не хочет. Одно слово: мент.

— И где мы возьмем патроны? — спросил Иван. Отдать второй фонарь? М-да. Проще уж сразу самому в рабство запродаться.

Уберфюрер погладил себя по бритой башке (не такой уже и бритой, если честно) и улыбнулся.

— Ну, есть тут один вариант…

— И какой?

— Тебе понравится, — пообещал Убер.

* * *

Как Иван и предполагал, ему не понравилось.

Во-первых: что дерутся на выигрыш.

Во-вторых: что ставка — он сам. Это уж Уберфюрер как-то… хватил через край.

Судья махнул рукой.

— Начинайте!

Раскололся орешек, куда девать мякоть?

Взбрыкнув, Уберфюрер перекатился на спину, подмяв под себя щуплого противника. Вскочил, секунда — и рухнул ему на спину, сложив руки в замок. Удар пришелся по затылку. Тумб! Локоть вырубился, ткнулся лицом в мокрую грязь.

Уберфюрер выпрямился, вздохнул. Со всех сторон кричали. Скинхед наклонился и, взяв Локтя за плечо, вытянул из лужи и перевалил на спину. Локоть всхрапнул, из-под носа у него выдувались грязные пузыри. Лицо превратилось в грязевую маску.

— Победил… — судья подошел, взял Уберфюрера за запястье. — Победил Убер! — и вздернул его руку вверх. Вал аплодисментов и одобрительных выкриков нахлынул на победившего скинхеда и отступил. Уберфюрер невозмутимо улыбался.

— Силен, — сказал Иван, когда тот вернулся к маленькому лагерю.

— Сколько мы выиграли?

— Порядком. Два рожка почти. Даже за вычетом расходов на выкуп Кузнецова… на первое время нам хватит.

Уберфюрер качнул головой. Лицо у него было разбито в хлам. Глаза узкие, как у китайца. Кровь капала с подбородка.

— Ты как? — спросил Иван.

— Нормально.

В следующее мгновение ноги у него подкосились. Иван с Кузнецовым едва успели подхватить обмякшее тело. Похоже, все, допрыгался Убер. Надорвался. Иван скривился. Не поев, драться — это чересчур. Кусок мяса, как у того же Джека Лондона, Иван читал этот рассказ в библиотеке на Гостином дворе.

Иван расплатился с хозяином. Полрожка патронов, и Миша распрощался с рабством. Нормально.

— Кузнецов, — сказал Иван, когда они разместили бесчувственного Уберфюрера на баулах. — Вот тебе патроны, давай за едой. И чистой воды набери. Да… только без крысятины, хорошо? Обойдемся чем-нибудь попроще. Задача ясна?

— Понял, командир. — Кузнецов кивнул.

* * *

Маленькая желтая сова стреляла пластиковыми глазами — вправо, влево. Тик-так, тик-так. Тик-так. На круглом ее животе стрелки показывали двадцать минут пятого. Рядом горела лампада. Как Ивану объяснили, здесь для освещения использовали угрей. Они же электрические. В стеклянной трехлитровой банке, заткнутой крышкой с электродами, лежал гладкий черный угорь. Иногда он начинал метаться, дергаться — Иван видел синеватые разряды, когда угорь касался электродов. Забавная система.

На аккуратно застеленном топчане у стены лежала раскрытая книга. Иван задержал взгляд. Интересно, что читает такая девушка? «Кетополис: город китов», прочитал он. На обложке синий кит сталкивался с гигантским боевым кораблем. Фигурки людей летели в воду.

— Про что это? — спросил Иван.

— Про Катастрофу, — сказала Лали.

— Как? — он вскинул голову.

— Не про нашу… там люди хотели уничтожить всех китов на свете. И им это почти удалось.

Да уж, подумал Иван. Это по нас сходить — кого-нибудь полностью уничтожить. Это без проблем. Хоть китов, хоть самих себя.

— Я видела, как твой друг дрался, — сказала Лали.

Иван кивнул, поднялся. Нужно проверить Уберфюрера и договориться о следующем пароме на Невский…

— Ты скоро уедешь, — сказала Лали негромко. Акцент в ее правильной четкой речи вдруг стал заметней. — Ты скоро…

Иван молча смотрел на нее. Открыл было рот — она быстро выставила ладонь.

— Подожди, — сказала она. Глаза ее блеснули. — Ты должен мне сказать… Я знаю, что ты ответишь, но если не спрошу, то буду думать, что бы ты мне ответил… — она помолчала. — Долго буду думать.

Иван смотрел на ее губы. Он даже говорить сейчас не мог, в груди что застряло.

— Ты любишь ее? Ее зовут Таня, я слышала.

— Да, — сказал Иван. — Только я никогда ей…

— Не говори, — пальцы Лали прижалась к его губам. — Не говори, иначе кто-то подслушает и сделает так, чтобы это не исполнилось. Я знаю.

Иван стоял, чувствуя на губах ее горьковатый аромат. Он взял Лали за локоть, потянул на себя… отпустил.

— Ты красивая, — он взял ее ладонь и прижал себе к горящему лбу. Прохлада. От ее пальцев стало легче. Лали вся была рядом — с ее пальцами, с ее кожей, с ее длинными ногами, стоящими на земле крепко, упрямо, с ее бешеным нравом… с ее нежностью.

От взгляда на нее у него замирало сердце.

— Не говори так, я буду ревновать. Нет, не буду. Вы, мужчины, можете любить многих женщин. Но ты другой. Для тебя каждая женщина — одна единственная на свете. Пусть я буду единственной.

Иван помолчал.

— Откуда в тебе столько мудрости, женщина? Тебе же всего сколько?.. шестнадцать?

— Каждой женщине — тысяча лет, — сказала Лали негромко. — И каждой — семнадцать. Это же просто.

— Да, — сказал Иван. — Это просто.

* * *

Вернувшись, Иван обнаружил на причале кроме Уберфюрера и Кузнецова, новое действующее лицо. Он кивнул ему, прошел, сел рядом, ничем не выказывая удивления. Не то, чтобы брат Лали его совсем раздражал, но…

Но что ему здесь надо?

— Слышали, кавесы совсем сдурели? — сказал Артем.

Кузнецов с Уберфюрером переглянулись.

— Это кто такие? — спросил Иван.

— Ну ты темный, — сказал Артем почти снисходительно. Иван улыбнулся уголками губ. Было забавно слышать такое от молодого парнишки, не старше Кузнецова. — Кавесы — это бывшие диггеры, которые знали, что почем. То есть, это у них раньше презрительная кличка была для тех, кто звания диггера не достоин. Но дальше так пошло…

Так стали звать тех, кто копает путь из метро. В Финляндию. Они, наверное, думают, что в Финляндию никто ядерными ракетами не целился. И это почти правда — если забыть про натовский противоракетный радар, который нашим в любом случае пришлось бы уничтожить. Первоочередная цель. Мне отец рассказывал. Он был полковник ракетных войск. Так что Финляндии тоже нет, некуда копать. А они копают.

— Да не к финнам они копают, — поморщился Уберфюрер.

— А куда?

— В Москву.

Иван даже не сразу сумел открыть рот и сказать:

— На хрена? Там же камня на камне… и тот, наверное, радиоактивный.

— Деревня ты, брат. Московское метро — ядерное бомбоубежище класса «А». Я вот знаешь, где учился?

— Где?

Похоже, Уберфюрер забыл далеко не все.

— В Керосинке. Так нефтегазовый институт назывался, что на Ленинском проспекте был. Пятый в Европе, между прочим.

— Круто… наверное. И что?

— У нас старшаки рассказывали, что в подвале Керосинки стоит атомный реактор — на всякий пожарный случай. Я как-то сунулся в подвал — куда там, режимная зона! Послали меня куда подальше. Хорошо, не посадили. Потому что от этого реактора Метро-2 питается. Ну, про Метро-2 ты слышал, конечно? Ну, это… Д6! Слышал? — обратился он к брату Лали.

— Н-нет.

— Да все про него слышали. Мол, повезло москвичам, они там в секретное метро схоронились и жрут теперь одни каперсы с ананасами.

Артем помялся.

— Что хотел-то? — сжалился над ним Уберфюрер. — Ну, говори.

— А что такое «каперсы»?

* * *

Когда Артем предложил пройтись и кое-что обсудить, Иван кивнул: он ждал этого разговора.

Они прошли вдоль веревочных перил, огораживающих центральный остров, остановились. Фонарь над головой едва слышно потрескивал. Пахло озоном. Артем наклонился и подобрал рыбью кость. Задумчиво бросил в воду, подождал, пока вокруг места падения взбурлит вода от угриных тел, повернулся к Ивану.

— Оставь мою сестру в покое, — сказал Артем резко. — Слышишь, диггер?

— Слышу, — сказал Иван. Не драться же мне с ним? — Все хотел спросить. Почему ты меня терпеть не можешь? Из-за сестры только?

— Не только… — он помедлил. — Ты… ты похож на нашего отца.

Иван поднял брови. День ото дня все интереснее жить.

— Который полковник ракетных войск?

— Отец нас бросил, — сказал Артем с вызовом. — Что ему? Он ушел, а мы остались.

Все наши истории чем-то похожи, подумал Иван, глядя на этого угрюмого паренька. Только у меня, кажется, все наоборот. Это мы с матерью бросили отца. Мать утверждала, что это был лучший ее поступок в жизни. Но иногда по ночам, когда думала, что Иван не слышит, плакала. А он слышал… Тогда они жили на Проспекте Большевиков — который сейчас Оккервиль… Наверное, это любовь, решил Иван. Наверное.

— Как ее зовут? — спросил он неожиданно.

— Что? — Артем вдруг изменился в лице. — Кого зовут?

— Ты знаешь, — сказал Иван. — Ведьму твою.

Артем замолчал. Стоял угрюмый, сжимая кулаки. Напряженный. Ну-ну, подумал Иван, смотри, чтобы скулы не лопнули.

— Лахезис, — ответил он наконец. Вскинул голову, сказал с вызовом: — И она не ведьма. Она самая лучшая женщина в мире! Самая красивая!

Иван кивнул.

— Она это знает?

Артем опять нахмурился.

— Она смеялась, когда я так говорил.

Иван вздохнул.

— Ты не первый и не последний, с кем это случилось. С женщинами это бывает, поверь. Они смеются тогда, когда надо бы плакать… и наоборот.

— Ага, — сказал Артем, глядя исподлобья. — Щас. Если бы ты ей это сказал, она бы не смеялась. Я знаю.

Иван помолчал. Странный мы все-таки народ, мужики. Толкаемся плечами там, где, в общем-то, даже пересечься не должны были.

— Я уезжаю. Сегодня и насовсем. Береги свою сестру, — попросил Иван. — Она прекрасна.

* * *

Пришло время прощаться. Паром (на самом деле плот — шириной чуть меньше, чем диаметр тоннеля) наполнился людьми. Кроме Ивана с Кузнецовым, ехали еще семеро — в лохмотьях, бородатые, заросшие, с сумками и палками. Подойдя ближе, Иван понял, что все люди слепые. Главным у них был поводырь — костистый мужик в телогрейке, болтавшейся на нем свободно. Тоже слепой, что интересно.

— Ты с нами? — спросил Иван.

Уберфюрер покачал заросшей русым ежиком головой.

— Не, мне здесь начало нравиться. Я тут еще пару недель перекантуюсь и двину дальше.

Вы уедете, и я опять начну пить, перевел Иван мысленно. Блин. Жаль.

— Дело твое, — сказал Иван. — Не передумаешь?

— Нет, брат. Счастливо тебе.

— Жаль, что твой кукри пропал. Отличный был нож… — сказал Иван. Скинхед вздрогнул, поднял взгляд. — Ладно, удачи тебе!

Паромщик отвязал причальный канат, перебросил на паром. Уберфюрер стоял, мучительно наморщив лоб…

— И сказал Господь: иди и не оборачивайся, — надорванным голосом заговорил поводырь. — Но жена Лота не поверила и обернулась — и ядерная вспышка выжгла ей глаза… Так помолимся, братие, за грядущее прозрение! Аминь.

— Аминь, — хором поддержали слепые.

Иван кивнул. За это бы он тоже помолился.

Слепые ему в последнее время стали как-то симпатичней, чем раньше. Спасибо Энигме. Хотя религия у этих, прямо скажем, жутковатая.

— Теперь мы куда? — спросил Кузнецов. Лицо его светилось. За его спиной караван слепцов двинулся с места, занимая места на пароме, поводырь начал задавать ритм, постукивая своим посохом по настилу. Тук, тук, тук. Паромщики зевали.

Иван задумался. Мише, понятно, сразу домой на Василеостровскую. А мне куда?

Невский, Шакилов. Мой путь к дому немного длиннее.

— Домой, — сказал он.

Паромщики уперлись веслами в причал, оттолкнули паром. Щель между причалом и паромом ширилась, превращаясь в реку…

Бум.

Паром покачнулся.

Иван поднял взгляд. Перед ним оказался скинхед, широко расставив руки после прыжка.

— Я вас провожу немного, — Уберфюрер выпрямился, почесал заросший затылок. — До Невского. Прогуляюсь.

Миша улыбался во весь рот.

— Рад тебя видеть, — сказал Иван. — А чего передумал-то?

— Да так, — лицо Уберфюрера вдруг стало жестким. — Вспомнил одну фигню. У кого сейчас может быть мой нож.

Глава 11

Про свет

В красноватой темноте Иван слышал голос, вещавший:

— Настанет день, когда Обернувшиеся станут Прозревшими. Аминь, братья!

— Аминь! — гудел хор.

Ивану казалось, что он слышит голоса сквозь боль, захлестывающую, как кровавая горячая волна. Голова его превратилась в клубок переплетенных нервов. Когда они касались друг друга, пробегал синий разряд — и в голове, позади глаз, вспыхивал слепящий, режущий свет.

— Жена Лота согрешила неверием и обращена была в соляной столб, — продолжал тот же голос. — Нам же Господь дал возможность осознать и раскаяться, узреть мир очами не физическими — кои грешны изначально, а духовными, кои откроются во время указанное. Слышите меня, братья! Зверь близок! Грядет время испытаний! Аминь!

— Аминь! — вторил хор.

Где я? Что случилось? — размышлял Иван сквозь приступы набегающей боли. — Все же было хорошо?

Было?

* * *

Паром доставил их к гермоворотам, отделяющим затопленную часть туннеля от сухой, ведущей к Невскому проспекту. Здесь была своеобразная таможня — на островке из пластиковых бутылок и бочек, плавающем у самой гермы. Настил сделан из дверей от вагонов метро, на них поставлен стул и металлический бочонок — в качестве письменного стола. Уныло горела газоразрядная лампа, свет был уставший, подрагивал, точно вот-вот заснет.

Изредка таможенник пихал ногой банку с угрем, тот вяло шевелился, широко раскрывая пасть, и лампа на несколько мгновений загоралась ярче.

На таможеннике была синяя рубашка машиниста. Рукава закатаны, обнажая заросшие курчавым волосом толстые руки. Таможенник окинул прибывших равнодушным взглядом, кивнул — туда идите. Документы даже не стал спрашивать. Нормально, подумал Иван.

Вправо от двери шел запасной ход. Через него путешественникам предстояло идти дальше.

Интересно, как герму будут обходить слепые? — подумал Иван. Вслед за поводырем он перепрыгнул на таможенный островок, настил под ногами закачался. Плеск воды.

Вот и все. Прощай, Новая Венеция.

Рядом встал Уберфюрер. Иван повернул голову, краем глаза заметил, как поводырь о чем-то шепчется с таможенником.

— Кузнецов, где ты? — он повернулся. Блин!

Молодой мент лежал без сознания, раскинув руки, на пароме, вокруг него столпились слепые. Один замер с палкой в руке — видимо, он и ударил Кузнецова.

— Миша, — Иван сделал шаг вперед, уже чувствуя, что поступает неправильно. Точка в затылке налилась тяжестью. Нельзя было оставлять за спиной поводыря… Черт, нельзя…

Иван начал поворачиваться…

Удар. Голова словно раскололась.

Уже падая, Иван услышал, как взревел Уберфюрер, бросаясь в атаку.

Бесполезно, подумал Иван. Он падал словно сквозь прозрачный сироп — беззвучно и красиво. Пум-м. Настил спружинил, приняв его тело.

Еще удар. Боль. Темнота.

Бес-по-лез…

* * *

…но. Темнота.

Иван поднялся и сел. Пол был холодный, бетонный. Темнота такая, что даже собственных рук не видно. Только пятна скачут перед глазами. Но это просто реакция глазных нервов.

Он поднялся и протянул руки. Пальцы наткнулись на железные прутья. Шершавые, заржавленные. Иван начал ощупывать их, чтобы составить представление о пределах своей свободы… Где он? В каморке под платформой? В каком-то коллекторе? Где?

Размеры Ивановой свободы не впечатляли. Пространство метра полтора в длину, метр в ширину. Если попробовать (Иван встал, подпрыгнул) — то в прыжке можно дотянуться до верхних прутьев решетки. То, что вокруг клетка, Иван понял как-то сразу. Выхода из нее не было. Пальцы натолкнулись на навесной замок — тяжелый, гладкий. Холодный. В отличие от решетки, замок был явно новенький. В углу клетки стояло ведро для испражнений. Заботливые, блин.

Итак. И что мы имеем?

Удар по голове. Провал. Потом — клетка. Зачем слепым понадобилось это делать?

Неизвестно, сколько прошло времени. Без света Иван потерял всякое представление о часах и минутах, о длительности времени.

Через некоторое, неизвестное ему, Ивану, время он перестал ощущать свое тело. Своеобразное состояние. Ему и раньше доводилось оставаться надолго в темноте, но тогда он мог идти, искать выход. И обычно находил. Сейчас же все, что Ивану было доступно — сидеть в замкнутом пространстве, огражденном железными прутьями. И думать.

Если я сойду с ума, то это будет здесь.

— Или я уже схожу с ума, — сказал Иван вслух. Голос в темноте существовал отдельно от него и звучал откровенно по-дурацки.

Тишина.

— Кто сходит? — сказали справа. — Молодой человек, выражайтесь, пожалуйста, поконкретней. И хотя бы представьтесь.

Иван открыл рот. Закрыл. Да ну, ерунда…

— Да ну, — сказал Иван. — Не может быть. Бред какой-то.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался голос.

— Мне уже чудится, что со мной говорит профессор Водяник, — ответил Иван честно. — Но этого не может быть!

Молчание. Долгое молчание.

Очень-очень долгое молчание.

— Иван?! — тот же профессорский голос.

Этого еще не хватало.

— Профессор, только не надо так шутить. Я-то надеялся, что вы в безопасности, сидите себе на Василеостровской. Вернее, так оно и есть, а я просто брежу. Но пусть хотя в бреду все будет лучше, чем на самом деле, ладно?

Болтать в темноте было легко. Приятно.

— Так вы на Василеостровской, Проф? — спросил Иван для очистки совести.

— Нет, — сказал профессорский голос из темноты. — Не хочу вас разочаровывать, но придется… Я сижу в клетке — как и вы, похоже. Мне очень жаль, Ваня. Как вы-то здесь оказались?

Значит, я не схожу с ума, понял Иван. Вот блин.

Оказывается, все гораздо хуже.

* * *

История Водяника оказалась еще смешнее, чем у Кузнецова. Удачно, как ему тогда казалось, сбежав от молодого мента, профессор шмыгнул в боковой коллектор. Проф почему-то был уверен, что прекрасно ориентируется в туннелях.

У него с собой были фонарь, карта, вода и запас еды.

Туннель вел напрямик к Гостиному двору.

Иван застонал сквозь зубы. Профессор, ну вы-то зачем повторяете ошибки молодых идиотов вроде Кузнецова?

Профессор пошел по коллектору… свернул не туда… встретил команду слепых (м-да, подумал Иван, что-то знакомое)… поболтал о том, о сем… ему предложили разделить трапезу… очень образованные люди, кстати… Проф выпил воды… заснул.

И оказался здесь.

Подозрительно много совпадений, подумал Иван. Сначала Уберфюрер оказывается в Новой Венеции, затем Миша. Теперь вот Профессора встретили. Словно неведомая сила собирает их вместе.

Это что — знак судьбы? Щас. Дождешься от нее, как же…

В темноте кто-то громко застонал.

— Кузнецов! — крикнул Иван. — Слышишь меня? Ответь, если слышишь!

Молчание.

— Он что, тоже с вами? — удивился Водяник. — Какой настойчивый молодой человек! Я даже, стыдно сказать, начинаю им восхищаться.

— Идиотизм заразен, — сказали из темноты. Голос был Уберфюрера. — Я вон тоже хотел прогуляться… Прогулялся, блин.

— Привет, Убер, — сказал Иван. — Кузнецов с тобой?

Пауза. Шебуршение в темноте.

— Не, — сказал Убер наконец. — У меня одноместный номер. Может, с вами?

— Кузнецов! — позвал Иван без особой надежды. Никто не отозвался. Убили его, что ли? Эх, Миша, Миша. Лучше бы ты остался в Новой Венеции, в долгах, с разбитой спиной, но живой… — Куз-не-цов!

Бесполезно.

— Где мы вообще? — спросил Иван. — Что это за станция, Проф?

— Судя по тому, что я слышал от нашего тюремщика, это Проспект Просвещения, — сказал Водяник. — Просвет в просторечии. Здесь живут слепые… вы понимаете, целая колония незрячих… Впрочем, думаю, вы понимаете. Вам тоже встретился караван с поводырем? Мне вот встретился.

— А что им от нас надо? — допытывался Иван. — Зачем им мы?

Но профессор не успел ответить.

— Моя голова… ох… что… что случилось? — голос молодой и испуганный. — Почему я ничего не вижу?!

А вот и Миша.

— Здравствуйте, Михаил, — серьезно произнес голос профессора. — Не скажу, что очень рад вас здесь встретить, но…

— Профессор? Вы? Почему я вас не вижу?! Что с моими глазами?

— Спокойно, — велел Иван. — Здесь просто темно. С твоими глазами все в порядке, Миша.

— Точно, слава богу, — сказал невидимый Кузнецов. — Вот сейчас я вижу людей в белых одеждах…

— Что-о?

Иван повернул голову вправо и зажмурился. Блин. С непривычки даже слабый свет резал глаза, как ножом. Слезы покатились по лицу. Уберфюрер сдержанно выругался.

Какое удовольствие снова видеть!

Ни с чем не сравнимый кайф. Иван вдохнул. Словно даже воздуха больше стало.

«Включите свет, дышать темно и воздуха не видно». Детская поговорка.

Во главе процессии слепцов, идущей вдоль ряда железных клеток, вроде той, в которой сидел Иван, был тот самый поводырь с Венеции — высокий, костистый, с осунувшимся, вытянутым лицом. Длинная жидкая бородка.

Вместо глаз у него — воспаленные, неровно заросшие впадины. Перекрученное розовое мясо.

— Думаю, на этот вопрос могу ответить я, — сказал поводырь. В руке он держал свечу, воск капал на морщинистую кожу запястья. — Видите эту свечу? Посмотрите внимательно — потому что это последний свет, что вы увидите в своей жизни.

— Почему так? — удивился профессор. Он сидел в клетке по правую руку от Ивана. В тусклом свете диггер видел его заросшее бородой лицо, вдавленное в решетку, словно Проф мечтал быть поближе к свету. А ведь он сидит здесь подольше меня, понял Иван. Ничего себе.

— Именно так, — ответил слепой.

— И никаких вариантов? — Водяник не сдавался. — Какой-нибудь договор кровью или еще что?

— Ну, — поводырь вдруг усмехнулся. — Если вы спрашиваете…

Братья за его спиной молча ждали. Тусклый свет позволял видеть только часть клеток, уходящих за спину слепого. Сколько их тут? В одной из клеток Иван заметил примостившийся на полу скелет. Привет, приятель.

— И так тоже бывает, — сказал слепой, словно почувствовав его взгляд. — Видите ли в чем дело, уважаемые… хмм… гости. Выбор у вас невелик. Или вы становитесь одними из нас или… скажем так, не становитесь. Совсем. Как он, — слепой кивнул на клетку со скелетом. Безошибочно, словно мог его видеть.

— Одним из вас? — клетка Уберфюрера была напротив Ивановой. Скинхед стоял, положив кисти на перекладину решетки. — Христианином, что ли, брат? Так я запросто, только открой дверь. Вера во мне крепка как никогда.

— Не ерничай, — сказал слепой. — Впрочем, если ты готов, брат…

— Готов, не сомневайся, брат, — Убер облизнул губы. Нетерпение в нем нарастало. Иван видел, как блестят глаза скинхеда. — Открывай, брат.

— … если ты готов, я велю брату Симеону… — один из белых братьев кивнул. Здоровый, с плоским, как тарелка, лицом. Висок у него был обожжен. — … велю приготовить железные прутья… Или ты предпочитаешь кислоту? Позволь дать тебе совет, брат — химический ожог болит дольше, а зарастает хуже. Так что на твоем месте я бы выбрал раскаленное железо.

Уберфюрер стиснул челюсти. Начало казаться, что кожа на скулах у него лопнет.

— Так что позволь мне, брат мой, подождать, пока твоя вера станет крепче, — заметил поводырь. — Скажем, пару дней.

— Ну ты и урод, — сказал Убер.

— То есть, другого выбора у нас нет? — уточнил профессор. — Только смерть или ослепление?

— К сожалению, — сказал поводырь. — Вы готовы? Сейчас свеча погаснет. Считаю до пяти. Раз, два…

Иван смотрел на колеблющееся пламя, вбирал его в себя.

— …три…

Вокруг все исчезло, кроме этого маленького язычка пламени.

…Танины руки обнимают его сзади за шею. Иван чувствует их тепло и одновременно прохладу. Когда у него не было сил, достаточно было приложить Танину ладонь ко лбу — и силы появлялись. Так и сейчас. Лоб горит. Иван берет ее ладонь и прикладывает к своему лбу. Прохлада от ее пальцев заставляет мрак отступить. Все будет хорошо. Все будет…

— Когда ты вернешься? — говорит Таня. Ее дыхание щекочет ему волосы за ухом. Она нагибается и заглядывает Ивану в лицо — сбоку.

— Скоро, — говорит Иван. — Совсем скоро…

Пламя свечи трепетало — здесь был легкий сквозняк.

— … два. Стоп, — поводырь задрал голову, его острая борода смотрела на Ивана. — Игнат, брат мой, подойди.

Шаркающей походкой подошел один из слепых — низкорослый, очень пожилой, лысоватый. С испуганным мелким лицом.

— Это брат Игнат. Ваш смотритель. Если что-то понадобиться, обращайтесь к нему. Если у вас появятся вопросы о нашей вере, думаю, брат Игнат с удовольствием на них ответит. Верно, брат?

Смотритель равно тюремщик, перевел Иван мысленно. Ага.

— Да, — сказал Игнат. — Один «щелчок». И я уже ответил.

Профессор вдруг выпрямился, зашевелился, хотел что-то сказать, но передумал. Закрыл рот.

— Спасибо, брат Игнат. И… один… ффу-у, — поводырь задул свечу. Иван сморщился. Перед глазами плыл призрачный отпечаток язычка пламени… скоро и он исчезнет…

— Нет! — крикнул Кузнецов. — Пожалуйста, оставьте свет! Пожалуйста!

— Думайте, — велел в темноте поводырь. — У вас десять кормежек на раздумье. А они бывают два раза в сутки. Игнат, засекай время. Через десять кормежек я приду, и вы сообщите братьям свое решение.

Когда шаги в темноте удалились, Иван сел на пол. Не верилось, что так бывает. Он выжил, когда в него стреляли в упор, а тут…

Выживу и тут, упрямо подумал Иван. Мне надо домой.

— Вот это да! — Уберфюрер вдруг начал смеяться. — Ученье свет, а неученых — тьма. Еще бы не понимать. Они нам таких ввалили, эти незрячие, даже вспомнить страшно. Не, ну это же надо?! — смех вдруг перешел в откровенный хохот, словно скинхед сбрасывал нервное напряжение и не мог остановиться.

Черт. Иван прислонился лбом к железной решетке, металл холодил кожу.

Я бы тоже посмеялся, подумал он. Но такое ощущение, что кто-то не хочет, чтобы я добрался до дома.

Да ну, ерунда. Так и чокнуться недолго. Лучше заняться делом.

Иван встал и начал разминать суставы. Когда придет время, он будет готов.

Прошло время. Опять неизвестно сколько часов. Но вдруг в темноте раздались шаги — шаркающие, усталые. Звук катящейся тележки. Иван прислонился к решетке — неужели и здесь слепые их обхитрят?

Звон металла. В проем внизу очень ловко всунули что-то металлическое… и еще одно. Иван протянул руку, нащупал круглый гладкий бок. Так и есть. Миска. А рядом — круглое поменьше. Кружка, запотевшая, прохладная. Бульк! Вода.

— Что это? — спросил он, хотя уже понял.

— Ваш завтрак, — буркнул невидимый тюремщик. — Ешьте.

Шаги и скрип колес тележки удалились куда-то вправо. Иван мысленно прикинул расстояние. Метров двадцать, наверное. А потом поворот… направо, кажется. Мы в старом бомбаре? Может быть.

Ладно, пора завтракать. Чем у них кормят, интересно?

В тарелке оказалось нечто склизкое и шевелящееся. Иван от неожиданности едва не выронил миску. Отдернул руку.

— Блин! — Уберфюрер выругался в темноте. Зазвенела миска.

— Что это? — спросил Иван.

— Виноградные улитки, думаю, — раздался в темноте спокойный голос Водяника. Профессор, в отличие от спутников, воспринимал свое пленение как своеобразный психологический эксперимент. — Любопытно. Зря воротите нос, молодые люди. Это прекрасный источник белка, между прочим. Улитки очень неприхотливы. Если достаточно тепло, то они могут размножаться и плодиться, как… скажем, как улитки. Ха-ха. А ну-ка, попробуем, — загремела тарелка, в темноте раздался чмоканье, потом звук жевания. — Неплохо, — сказал Водяник с набитым ртом. — Конечно, не хватает лимона, но все же… все же.

— Проф, меня сейчас вывернет, — предупредил Уберфюрер.

О! Иван выпрямился. Только этого нам не хватало.

— Это же деликатес, молодой человек! В прежние времена его в лучших ресторанах Парижа…

— Да знаю я! — ответил голос Уберфюрера. — Но то при свете! При свете бы и я съел парочку. Фигли, деликатес. Но в темноте?! Мерзкие, скользкие…

Профессор закашлялся.

— Зачем же так преувеличивать? — сказал он наконец. — Улитки, конечно, не особо привлекательны внешне и шевелятся, но…

Уберфюрер, в панике:

— Блин, они шевелятся!!

— Кто шевелится?!

Пауза.

— Профессор, это вы сказали? — осторожно спросил Иван, хотя уже понимал, что — нет. Голос был своеобразный по тембру. Незнакомый. С необычным мягким произношением.

— Конечно, нет, — возмутился профессор.

— Миша, ты?

— Не-а.

— Ты еще меня спроси, — язвительно предложил из темноты Уберфюрер. — Ясно же, что тут есть кто-то еще, кроме нас трех… извините, профессор… четырех придурков. Эй! Слышишь? Отзовись!

Молчание. Капающая вода.

— Я спросил, кто тут еще есть? — Уберфюрер начал терять терпение. — А ну отзовись!

Молчание.

— Отзовись, говорю, — ласковым, до мурашек по коже, голосом попросил Уберфюрер. — Я вообще-то добрый, конечно. Но могу и в лоб — даже на ощупь. Кто тут есть?

— Я, — сказали в темноте. Эта клетка находилась гораздо ближе к выходу. И когда горела свеча, ее обитателя Иван не заметил.

— Кто «я»? Как зовут? — допрашивал скинхед.

— Юра зовут, — ответил тот же голос. Пауза. — Иногда еще Нельсоном называют.

— Как британского адмирала, что ли? — спросил Уберфюрер.

— Ну… — пауза. — Не совсем.

— У меня есть другие варианты, — Водяник зашептал совсем рядом. — Но что-то я не думаю, что нашему другу они понравятся…

— С какой станции? — продолжал допрос Уберфюрер.

— С Техноложки, — ответил невидимый Юра.

— Ни фига себе! Так ты из «мазутов»? А как сюда попал?

— По глупости.

— Оно и понятно, что не от великого ума, — вздохнул Убер. — Правда, Проф?

Водяник обиженно засопел в темноте.

— Не боись, братан. — подбодрил Уберфюрер. — Мы тебя отсюда вытащим. Кстати, — скинхед помедлил. — У кого есть варианты, как это провернуть?

* * *

Варианты не появились ни через четыре кормежки (двое суток, отметил Иван), ни через пять, ни через шесть.

Тюремщик все так же шаркающее развозил еду — иногда это были не улитки, а грибы, иногда даже безвкусная, без соли, вареная крупа. Час выбора приближался. А они пока ничего не придумали. Что можно сделать против слепых — в полной темноте? Что вообще можно сделать?

— Профессор, — сказал Кузнецов жалобно, — Я не хотел говорить. Но я уже давно вижу… вижу свет и слышу голоса. Словно со мной кто-то говорит. Но мне кажется, что на самом деле этого нет. Я… что со мной?

— Ничего страшного. Это последствия сенсорной депривации, — сказал профессор.

— Что? — Иван поднял голову.

— Помните, что принесло нам победу над Восстанием?

Иван почесал щетинистый подбородок.

Интересное, кстати, ощущение. Иван снова провел ладонью по подбородку. Скребущий звук. Словно челюсть увеличилась в размерах и теперь огромная, метр на полтора, как минимум. Провел другой ладонью — м-да. Теперь казалось, что подбородок уменьшился до размера ореха. И вообще: сам Иван маленький, словно был спрятан в шкатулке.

— Помните? — повторил профессор.

— Как что? — сказал Иван. — Газ. Та фиолетовая фигня, что мы сделали. Вы же сами рассказывали про этот американский проект… как его?

— «МК-Ультра», — Профессор вздохнул. Ивану казалось, что его вздох обрел физическую форму и теперь летает, мягко бьется о стенки камеры, как мячик. — Понимаете, сейчас это проект бьет по нам.

— Не понял, — сказал Иван.

— Галлюциногены и их военное применение — это был один из пунктов программы МК-Ультра. Другой пункт — открытие доктора Камерона, который заведовал всем этим зоопарком, сенсорная депривация.

— Что это?

— Метод психологической пытки. Раскалывались самые стойкие люди, которых обычными пытками можно было убить, но не сломать. Смотрите, от чего страдают люди: галлюцинации, боли в голове и желудке, нервная возбудимость, подавленность, рассеянное внимание и многое-многое другое… И все это делается — не применяя физического насилия.

Иван помолчал. Вот, значит, как.

— И в чем суть этой… депривации?

— В том, чтобы блокировать все каналы, по которым человеческий мозг получает сведения о мире. Для этого испытуемого помещали в соленую воду с температурой, равной температуре человеческого тела, надевали наушники и повязку на глаза. Такое положение вызывает сенсорный голод. Человек не чувствует ни рук, ни ног, его органы чувств не получают никакой информации. После нескольких дней заключения из человека можно было лепить все, что угодно. А доктор Камерон держал некоторых пациентов в таком положении до полугода.

— Да он садист, — сказал Уберфюрер.

— Верно. Это одна из черт характера, без которой настоящему ученому не обойтись.

— То есть — нас ломают? — уточнил Иван.

Профессор кивнул. Иван фактически в и д е л, как он это сделал. Такой смешной профессор, собранный из цветных колец, как детская пирамидка. Раскрашенная голова с пластиковым носом. И он кивает. Кивает. Кивает…

Иван встряхнул головой. Какие-то глюки начинаются.

— Думаю, это предварительная обработка, — сказал Водяник. Темнота вокруг Ивана стала ярко-желто-багровая и пульсировала. Иван почувствовал тошноту. Вот блин.

Он вздернул голову, задышал глубоко. Казалось, что из-за отсутствия света ему не хватает воздуха.

— Знаете, Проф, — сказал голос Уберфюрера из изгибающейся, наплывающей красно-желтой темноты. — А вы, по ходу, правы. Меня с прошлой кормежки колбасит, как грибами закинулся.

Звуки его голоса были вытянутые, с зеленоватым оттенком. Буквы теплые и словно вырезанные из раскрашенного поролона. Они долетели до Ивана, мягко ударились об его лоб и разлетелись в разные стороны. Пум, пум… пум…

— Блин, — сказал Иван. — Что происходит?

Пум.

— Ничего, Ваня, — голос профессора летел тяжело, с гипнотическими остановками и зависаниями. Буквы из прохладного пластика и хирургического металла на стыках. Иван фактически видел эти круглые блестящие заклепки на их боках. И белый, матовый пластик. Нет, теперь дерматин.

Нет, белая кожа. С рельефным рисунком.

Одна из букв «К» долетела до Ивана, и сдвинула его в стену, отлетела, отпружиненная.

Иван отшатнулся.

— Да… такими темпами я скоро начну по стенкам бегать.

— Тут есть некий метод противодействия, — сказал профессор.

— Какой же?

— Во-первых: разговаривать друг с другом. Так мы занимаем слух. Хотите, я расскажу вам анекдот?

— Ээ… Дальше.

Иван двинул головой. Если я начну смеяться над анекдотом, рассказанным профессором — все, кранты. Значит, крыша у меня точно поехала.

— Во-вторых, — сказал Водяник обиженно. — Руки у нас свободны, верно?

— Подрочить предлагаете? — в голосе Уберфюрера был неподдельный интерес. — Онанизмом только и спасемся, Проф? Наши руки — не для скуки.

Обида Водяника выросла в размерах и теперь напоминала слона. Иван видел серую, в морщинах, слоновью кожу. Такой как наступит, — подумал диггер, — мокрое пятно останется. Блин.

— Вам бы только одно!

Слон начал кричать. Иван удивился. Теперь слон был профессором.

— У меня голова болит, — сказал вдруг Кузнецов. — Вы когда говорите, у меня как будто сверлит кто… вот сюда, в висок. Больно.

— Это нормально, — успокоил его слон. Взмахнул хоботом. — То ли еще будет.

— Так для чего руки? — Иван удивился, до чего равнодушно звучит его голос. Словно издалека. Размеры его тела и голосов все время менялись, плавали.

— Не знаю, как некоторым молодым людям, — съязвил Водяник. — а так руки — для того, чтобы получать тактильные ощущения!

— А я про что? — удивился Убер. Голос его плавал где-то поверху, над головой Ивана. Такое ртутное пятно под самым потолком камеры.

— Ощупывайте пол, Иван. Михаил, вас это тоже касается. Пытайтесь, скажем так, видеть кончиками пальцев… Описывайте ощущения. Видите, уже два канала сенсорной информации мы задействуем.

— А в третьих… — профессор помедлил. — Мечтайте. Вспоминайте. Это же идеальные условия для медитации. «Религиозный опыт» можно получить не только от ЛСД или фиолетовой пыли. Понимаете?

— Вы это серьезно, Проф? — спросил Уберфюрер. Его голос потяжелел и перелился в ртутную обтекаемую каплю, опустился ниже. Иван чувствовал присутствие и движение этой капли чуть выше своей головы, чуть дальше к профессору.

Тот, правда, уже был совсем маленьким слоном.

— А что делать? — сказал Проф. — Кстати! Кто знает какие-нибудь стихи?

— Именно стихи? — удивился Кузнецов. — А почему?

— Сенсорный голод — напрямую ведет к эмоциональной заторможенности. Человек скучает по любым поводам развеять скуку, но когда получает задание — он к нему равнодушен. Мы не можем потерять волю к борьбе.

Пауза. Капля Уберфюрера изогнулась и достигла профессора, зависла, рассматривая.

— Вот теперь, Проф, — сказал Убер. — Вы говорите дело. Всем проснуться! Кто первый читать стихи? — пауза. — Тогда это буду я. Итак: Редъярд Киплинг, «Гиены».

Когда похоронный патруль уйдет

И коршуны улетят

Приходит о мертвых взять отчет

Мудрых гиен отряд.

За что он умер и как он жил —

это им все равно.

Добраться до мяса, костей и жил

им надо, пока темно.

Читал Уберфюрер негромко и сдержанно. Иван начинал видеть этих гиен, вереницей идущих через мертвое поле. Люди лежали на нем в резиновых плащах и противогазах, почерневших от гари, вдалеке поднимался дым от огромной ядерной воронки.

Война приготовила пир для них

где можно жрать без помех.

Из всех беззащитных тварей земных

мертвец — беззащитней всех.

Козел бодает, воняет тля,

ребенок дает пинки.

Но бедный мертвый солдат короля

не может поднять руки.

Гиены вонзают клыки в песок

И чавкают и рычат

И только солдатские башмаки

Навстречу Луне торчат.

И вот он вышел на свет, солдат.

Ни друзей, никого.

И только гиеньи глаза глядят

В пустые зрачки его.

Гиены и трусов и храбрецов

жуют без лишних затей.

Но они не пятнают имен мертвецов

это — дело людей.

Когда Убер закончил, установилось молчание. Иван даже не сразу понял, где находится. Он все еще видел это поле, эти гиеньи глаза (хотя гиен он никогда их не видел, кажется) в темноте, в лунном свете.

Да, пятнать имена мертвецов — это чисто человеческое увлечение. Звери честнее.

Твари наверху честнее, чем Сазонов.

Всяко, подумал Иван.

* * *

— Помолимся, братие!

В темноте опять звучал этот голос. Да что такое?! Даже поспать не дают! Иван заерзал, перевернулся на другой бок, попытался натянуть куртку поплотнее. Блин, холод от пола собачий просто.

— Нет ада ни на земле, ни в небесах, — продолжал голос. — И нет рая. Осталось одно чистилище, где душам вечно скитаться, не зная покоя и радости. И называется оно: метро. Аминь.

— Аминь, — согласился хор.

— Грядет время, братья. Зверь все ближе! Ближе! Ближе!

Какой к чертям зверь? — Иван понял, что темнота мешает ему сосредоточиться, перестать перескакивать с мысли на мысль. Соберись, велел он себе. Надо отсюда выбираться к чертовой матери…

Но сил собраться не было.

Когда голоса на мгновение умолкли, он провалился в сон.

* * *

— Вы знаете, я вдруг понял… Щелчок, — профессор помедлил. — Он действительно сказал «щелчок»?

— Кто сказал? — Иван поднял голову, он сидел, прислонившись к решетке.

— Наш тюремщик. Игнат, кажется…

— Да, он сказал «щелчок» или ответить на щелчок — и что из этого? — вступил в разговор Уберфюрер.

— А то, что это означает… Он играл в ЧГК!

— Серьезно? — удивление в голосе скинхеда. — Ваш коллега?

— Что такое «чэгэка»? — спросил Иван.

— «Что? Где? Когда?». Игра такая была, интеллектуальная. Это наш профессиональный жаргон. «Щелчок» — взятие вопроса влет. Или когда версия «щелкает» — то есть, очень красиво подходит к вопросу. Понимаете?

— Нет, — сказал Уберфюрер. — А, черт. Понимаю. И что дальше?

План составился совершенно фантастический. По словами Водяника, ЧГК — это невероятный драйв, приток адреналина. Фактически наркотик. Тот, кто когда-либо играл, этого никогда не забудет. Идея профессора состояла в том, чтобы снова подсадить тюремщика на этот наркотик, а потом попросить о помощи. В общем, раскрутить.

— Ну-ну, — сказал Уберфюрер, выслушав. — Фигня какая-то, я вам говорю. Давай, действуйте, а я посмотрю. Только ни фига у вас не выйдет.

— Спасибо за оптимизм, — съязвил Водяник.

— Да не за что.

В следующий обход они начали забрасывать крючок. Когда шаркающие шаги оказались совсем рядом, Иван повысил голос:

— Моя очередь! В общем, так: выйти на поверхность из метро можно не только через шахту эскалаторов, но и через эту штуку — но обычно через эту штуку не ходят даже физически сильные люди. Но если бы эта штука находилась в Москве, то все было бы гораздо проще — потому что там эта штука гораздо короче. Как называется эта штука? Ваш ответ, Проф?

Напряженное молчание. Игнат продолжал обход. Звяканье миски…

— Ну, что, Проф? Cдаетесь?

Бульканье воды. Скрежет железной кружки по бетонному полу.

— Э-э… Может быть, хмм… предположу, что это… скажем, пожарная лестница?

Снова шаги.

— Нет. Внимание, правильный ответ, — Иван выдержал паузу. — Это… вентиляционная шахта! ВШ, короче. В Москве они короткие, двадцать-тридцать метров, а в Петербурге от пятидесяти метров и глубже. И еще там лестницы обычно сгнили… — добавил Иван для красочности. Впрочем, так оно и есть. — Нафиг сгнили.

Про различие между московским метро и питерским Иван знал от Косолапого. А вопрос они составляли вместе с профессором. А потом Иван учил его наизусть, чтобы не сбиться в ответственный момент.

Тюремщик подошел уже совсем близко. Шаги…

— М-да. Источник, как я правильно понимаю: личный опыт автора вопроса? — язвительно заметил Водяник.

Шаги резко остановились. Долгая пауза.

— Что ты сказал? — произнес Игнат.

— Это вы мне? — уточнил профессор.

— Ага.

— Во-первых: «вы сказали», — холодно поправил Водяник. — А во-вторых, я говорю: вопрос кривой совершенно. Как такой брать?

— Значит… — пауза. — Вы здесь играете?

Рыбка заглотила крючок.

* * *

Иван загадал, что тюремщик выдержит до следующей кормежки. Ошибся. Игнат выдержал гораздо дольше. Только после второй кормежки, когда Иван начал думать, что все потеряно, в темноте раздалось шлепанье босых ног по бетону. Затем тяжелый вздох.

— Эй! Вы были в Клубе? — спросил слепой.

— Конечно. А что?

— Не обманываете?

Иван даже привстал. Вот и наша рыбка.

— С чего бы? — удивился Водяник. — Конечно, профессионально из всей нашей компании играл только я… И откровенно говоря, вот эти мои приятели — ну совершенно мне не соперники. При всем моем к ним глубоком уважении.

— Спасибо, — съязвил Иван.

— Да? — в голосе Игната было недоверие. — А, может мы… нет, конечно, нет.

— Вы тоже играли?

— Ну, если это так назвать…

— Я так и почувствовал, что вы из наших, — сказал Водяник. — Даже хотел предложить сыграть. Но, думаю, это будет несколько нечестно. Вы за время жизни здесь несколько утратили навыки, в то время как я…

— Может проверить! — возмутился Игнат.

— Вы бросаете мне вызов? — уточнил профессор.

— Да! — отрезал Игнат. — Только откуда мы возьмем вопросы?

— А что, базу Степанова уже отменили?

Молчание. Иван прямо чувствовал, как скрипят мозги тюремщика.

— Вроде бы еще нет, — по голосу чувствовалось, что Игнат улыбается.

— Каждый из нас наверняка знает вопросы, которых не знает другой. Можно попробовать. Только чур без всяких «пошути как дядя Петя», — сказал Водяник. — Терпеть не могу такие идиотские вопросы.

— Обижаешь!

* * *

Пока они бомбардировали друг друга вопросами, Иван успел и заскучать и подремать. Маньяки, одно слово.

— Пожалуй, я больше не буду играть, — сообщил Водяник со вздохом. Причем, как подозревал Иван, совершенно искренним. Отказ от любимой игры, пусть даже в таком, усеченном виде, профессору был все равно что нож острый.

— Но почему? — спросил тюремщик.

Иван поднял голову. Профессор до сих пор

— Без таймера это не так интересно… — Водяник начал издалека.

— Будет, — сказал Игнат.

— И мне… мне нужен свет.

А вот теперь основное, ради чего все затевалось.

— Это еще зачем? — насторожился Игнат. — С какой-такой стати?

— Сенсорная депривация, — сказал Проф, словно это все объясняло.

Пауза.

Иван покрылся холодным потом. Ну же!

— А! — сказал тюремщик. — Понимаю. Подавление эмоциональной сферы. Эксперимент «МК-Ультра»?

— «Свечка», — вздохнул Водяник.

— Какая еще свечка? — Иван решил, что ослышался.

— А то! — охранник явно обрадовался. — Конечно, «свечка». Вопрос-то простенький. — Он надолго задумался. — Ладно, будет вам свет. Карбидка подойдет?

— Ацетилен, реакция присоединения, — мгновенно процитировал Водяник.

— Ну, это слишком просто. А если так: архитектор Ян Летцель — чех по национальности — много лет провел в Японии. Построил множество зданий в неклассическом для японцев стиле. После великого землетрясения Канто он вернулся в родную Чехию. И там умер, не дожив двадцати лет до того, как к одному из его зданий пришла всемирная известность. Итак, вопрос: чем же прославилось это здание?

Молчание. Игнат, судя по звукам, начал ерзать в нетерпении.

— Ну же!

Профессор вздохнул и сказал:

— Мне становится сложно думать без света, понимаете, коллега? Я не могу сосредоточиться. Мысли скачут — какая уж тут игра. Понимаете?

— Понимаю, — сказал наконец тюремщик. — И все же попробуйте.

— Ну, я не могу быть уверенным. Может быть, это здание выстояло при ядерном взрыве в Хиросиме?

Откуда они все это берут? Иван даже представить не мог, какой объем знаний нужно впихнуть в мозги, чтобы ответить на подобный вопрос. Да и не только в знаниях дело, конечно…

— Верно, — сказал тюремщик Игнат. — Это было здание городской больницы…

* * *

— База Степанова — это всеобщая база вопросов, когда-либо задававшихся на всех ЧГК-турнирах, брейн-рингах и прочих… На «Своей игре», например. Свечка — «сгоревший» вопрос, который уже задавался на предыдущих играх и сгорел, — пояснил профессор. — Что еще? «Перекрутить» вопрос — это найти сложный и неправильный ответ на вопрос, в котором правильный ответ — как раз самый элементарный. Знаточье — ну, это наше внутреннее… «Гроб» — не берущийся вопрос, мертвый…

Иван подумал, что у него крыша скоро поедет не только от темноты, но и от рассказов Водяника. Чтобы может быть скучнее, чем разговор с фанатом о предмете его фанатизма?

Но ради дела — надо. Иван снова начал слушать.

К следующей кормежке тюремщик принес электрический фонарик в длинном обрезиненном корпусе. Так ведь это же мой фонарь! — Иван поднял брови, но ничего не сказал. Хрен с вами, воришки. Главное, что план действует.

Свет. Сейчас это была лучшая вещь на свете.

Глаза профессора блестели, ноздри раздувались. Иван сам невольно увлекся. Водяник с тюремщиком отыграли уже десяток вопросов, счет был шесть четыре в пользу профессора… Лицо Игната было мокрым от пота — и счастливым.

Скоро можно будет его брать голыми руками. Он как наркоман сейчас. Только, к сожалению, у них осталось в запасе всего две кормежки.

— Внимание, следующий вопрос, — сказал Водяник. — При постройке московского метрополитена даже планировка станций имела идеологический смысл. В отличие от буржуазного метро, где платформы расположены по краям, а рельсы — посередине, в Москве, как известно, сделали все наоборот. Так что же, в отличие от буржуазии, является главным в метро согласно марксистко-ленинской идеологии? Вот в чем вопрос. Минута пошла.

Щелканье таймера.

Тюремщик вдруг поднял большой палец. Лицо его преобразилось, пылало, плавилось в страсти.

— Да… Да… сейчас! Это… Итак, по нашему мнению, главным в метро… согласно марксистко-ленинской идеологии является… выбор пути!

— И ваш ответ? — уточнил профессор.

— Э-э… Выбор пути.

— Ответ принят, — объявил Водяник. — Внимание: правильный ответ… Это будет…

Тюремщик выпрямился, лицо его светилось. Постоял как пьяный. Неожиданно он покачнулся, обессиленный, отступил к клетке… Прислонился к ней…

В следующее мгновение рука Уберфюрера схватила его за лоб. Другая — взяла за подбородок. Резкое движение. Крак. Жуткий, какой-то смертельный хруст ударил по нервам. Иван вздрогнул. Тюремщик обмяк.

— Многие знания — многие печали, — сказал Уберфюрер. Тюремщик начал заваливаться вперед, колени его подогнулись…

В глазах Игната еще целую секунду горел недоуменный огонь… погас.

Он упал на пол мягко, как мешок, набитый тряпками. Профессор замолчал, потрясенный.

— Мы ведь хотели договориться… Зачем же так? — только и смог сказать он. Уберфюрер присел, просунул руку сквозь решетку, подтянул тело к себе за штанину.

— А как? — Иван посмотрел на Водяника. — Он бы вас ослепил, забыли?

— Он был… — профессор сел, прислонившись к решетке. Ноги его не держали. — Он был из наших. Знаточье поганое. Черт возьми.

Уберфюрер дотянулся до связки ключей, звяк. Он выпрямился и лихорадочно завозился с замком. Наконец нашел нужный ключ. Щелк. Щелк. Скри-и-ип. Дверь решетки открылась.

Начал освобождать остальных, гремя ключами.

— А он правильно ответил, Проф? — спросил Иван непонятно зачем.

Профессор все так же сидел в своей клетке, глядя на тело. Водяник поднял голову. Какой постаревший взгляд у него, поразился Иван.

— Нет, — сказал Водяник. — Он «перекрутил» вопрос. Правильный ответ: главное в метро — люди. Элементарно.

* * *

Дальнейшее запомнилось обрывками. Захватив фонарик, они устроили самый настоящий побег по всем правилам — с наведением паники, криками, неразберихой и битьем часовых…

По пути захватили два автомата и рожок патронов.

Впрочем, им встретилось только пара братьев — иначе трофеев могло быть больше. Слепые не ожидали атаки на своей станции, а противостоять зрячим, когда у тех появился источник света, они не могли.

Ивана с компанией держали, как он и предполагал, в маленьком бункере, вход в него был из туннеля, ведущего на юг, через Озерки и дальше — к Невскому. Так что теперь они шли по туннелю.

Появление света принесло и некоторые сюрпризы.

— Та-ак, — протянул Уберфюрер, глядя на Юру Нельсона. Луч фонаря упирался новому знакомому в лицо. — Та-ак.

— А что? — тот с испугом оглядел себя.

Иван подумал, что еще немного и он не сможет больше сдерживаться. На ржач пробивало — просто сил нет…

— Действительно, в чем проблема, Убер? — спросил Иван. — Он же тебе сразу сказал, как его называют?

Уберфюрер почесал небритый подбородок. М-да.

— Я-то думал, его Нельсоном как адмирала прозвали. Мол, одноглазый…

— Тогда бы был Кутузов, — сказал Иван.

— …и однорукий, — неумолимо закончил Уберфюрер. — Впрочем, это никогда не поздно исправить…

Юра по прозвищу Нельсон оказался негром. Слегка бледным из-за жизни под землей, но — все-таки чернокожим. Бывает, подумал Иван.

Прошло полчаса.

— Фигли, — продолжал возмущаться Уберфюрер, пока они шли по туннелю к Озеркам. — А оно вон как вышло. Какой-то Нельсон Мандела. Эй, Мандела! — обратился он к негру. — Ты правда черный? Или меня глаза обманывают?

Возможно, Уберфюрера и обманывают глаза, подумал Иван, но тогда у нас у всех массовые галлюцинации. Ха-ха. И это говорит человек, использовавший в метро галлюциногенное оружие.

— Отстань от человека, — сказал Иван.

Его поддержал профессор Водяник:

— Действительно, сколько можно?

Уберфюрер остановился, круто повернулся. Иван понял, что сейчас будет драка…

— Баста! Так, я не понял, я что, выгляжу как сосунок, которому нужны советы?!

Иван усмехнулся.

— А я что, выгляжу как человек, которому стоит предъявлять претензии? Как думаешь?

С минуту они смотрели друг на друга — глаза в глаза. Кто кого переглядит. Потом Уберфюрер выругался сквозь зубы и отступил. Дальше пошли молча.

— Похоже, ты действительно немного расист, а Убер? — спросил Иван миролюбивым тоном.

Скинхед окинул его ледяным взглядом. Ноздри раздувались.

— А ты сомневался?

— А как же Киплинг? — напомнил Иван.

— Он умер.

Глава 12

Ангелы

Самое удивительное, что станцию Озерки (ее название теперь читалось как «Азерки» — из-за населения), про которую Иван слышал много плохого, они миновали без особых проблем. Их даже угостили мясом и напоили зеленым чаем.

Сабантуй, пояснил пожилой узбек, улыбаясь. Праздник весны, понимаешь?

Понимаю. Иван поблагодарил. Основательно заросший Уберфюрер не пробудил в хозяевах никаких подозрений, так что все расстались вполне довольные друг другом.

Всегда бы так.

Уделку прошли, не задерживаясь. Станция была странная, заброшенная. Односводчатая, с гулким эхом. Они посветили фонарем — обломки мебели, остатки фанеры и смятые банки из-под тушенки. Видно, что здесь не так давно обитали люди — но почему-то ушли. В одном месте луч фонаря выхватил из темноты искалеченную взрывом путевую стену. Везде следы пуль. Что-то здесь случилось плохое. Иван ощущал это затылком, поэтому гнал и гнал спутников дальше.

Еще на подходе к Пионерской они услышали пение детского (или все-таки женского?) хора. Понять было сложно. Но звучало красиво.

Фонарик начал садиться. Иван потряс его — бесполезно. Разве что обколотить батарейки — иногда помогает. А вот нагреть их нечем, зажигалка-то пропала.

Когда путники дошли до блокпоста, их встретила целая делегация, словно Ивана со товарищи давно ждали. Четверо здоровенных парней с автоматами. Посветили фонарями в лица, проверили документы (у тех, у кого были — впрочем, отсутствие документов у Убера и у Кузнецова никого не смутило). Люди, проверявшие паспорта, как на подбор были высокие и крепкие, но откровенно странные. Иван даже сразу не понял, чем они отличаются — кроме очень высоких, тонких голосов.

Какая-то бабскость в чертах лиц.

— Это кастраты, — пояснил Водяник негромко.

— Что? — Иван покрутил головой. — Те самые?

Профессор кивнул.

— Да, именно те, которых сотворил — или изувечил, кому как — Саддам Кровавый.

Один из кастратов, с огромным родимым пятном на левой щеке, вдруг поднял голову. Обратился к другим. В руках у него был паспорт Ивана.

Подошел старший — у него были нашивки на воротнике, — взял паспорт, прочитал. Внимательно посмотрел на диггера.

Да что происходит? — Иван насторожился.

— Кровь Саддама! — крикнул высоким сильным голосом главный кастрат. Он повернулся к своим. Те вдруг перестали быть дружелюбными — мигом наставили на компанию калаши.

— Пройдемте с нами!

— Ну все, — сказал Уберфюрер, поднимая руки. — Нам конец. О такой ли смерти я грезил?

Пока они шли, их охранники кивали остальным. Станция была своеобразная. Односводчатая, того же типа, что и Удельная, но светлая — горела часть фонарей в световом карнизе — и жилая. Местами она была закрыта белыми полотнищами. Зачем — Иван не понял.

Меченый, с родимым пятном, шел справа от Ивана и иногда начинал выкрикивать «Кровь Саддама! Кровь Саддама!». Уберфюрер повертел головой, спросил шепотом:

— Чего они все про кровь Саддама орут?

— Не знаю. Но, похоже, ничего хорошего нам не светит, — сказал Иван.

— Не разговаривать! — окрикнул их меченый. И снова запричитал пронзительно «Кровь Саддама!». Кастраты вокруг волновались, сбивались в кучи, перешептывались, показывали на идущих пальцами.

Блин, влипли, подумал Иван. Почему мне так не везет?

И что они хотят? Какой-то религиозный праздник?

Уберфюрер внезапно рванулся, прыгнул вперед, затем в сторону… Побежал. Бесполезно. Живая волна нахлынула на него и смяла. Под потолок взвился многоэтажный ор, скинхеда захлестнуло. Иван бросился на помощь, его тут же ударили прикладом. Сволочи. Иван еле смог вздохнуть. Он упал на колени на платформу, пытаясь сдержать тошноту.

Убер!

Миг — и толпа расступилась. Снова показался Уберфюрер, лежащий на платформе и отбивающийся ногами.

Его подняли на руки и понесли — распластанного.

— Пидоры! — кричал Уберфюрер беспомощно. — Оставьте меня, злые пидоры! Звук отражался от огромного белого потолка, летел, как в опере. Закрывал пространство, вибрировал в груди…

— Слышите, какая здесь акустика? — сказал Водяник с восхищением. — Потрясающе! Они выстроили здесь целую акустическую систему! Видите вон те экраны? Думаю, здесь все подобрано с расчетом на оперное пение. До мелочей рассчитана акустика помещения, поглощение звуков, да все! Оказывается, это не совсем легенда — про станцию людей, поющих как ангелы. Иван посмотрел на профессора.

Нет, все-таки из таких людей надо делать тюбинги. Износу им не будет.

Наконец их спустили в путевой туннель, провели по коллектору и затолкали в камеру под платформой станции. Дверь закрылась. Иван огляделся. Здесь были брошены на пол матрасы, с потолка свисала лампочка на шнуре. Белый отсвет таял на сетчатке глаза, Иван отвернулся.

В следующее мгновение в камеру ворвался шум и гомон.

Дверь открылась.

После короткой драки в открытый проем закинули Уберфюрера. Дверь закрылась. Молчание.

— Как ты? — спросил Иван, глядя на распростертого на полу скинхеда. Да на нем живого места нет…

— Даже бить не умеют, — с презрением произнес тот. — Одно слово: бабы.

— Хоть и бабы, но какие-то здоровенные они, ваши кастраты. — Убер, кряхтя поднялся, почесал затылок. — Тьфу, ты, — он сплюнул красным. — Почему, Проф?

— Очень просто, — сказал Водяник. — Вы в плену заблуждений.

— Ага, — Уберфюрер ухмыльнулся. — Я оттуда и не выходил.

— Итак, — сказал Проф. — При проведении операции в юном возрасте, у мальчиков происходит изменение гормонального баланса. Рост костей не подавляется тестостероном, как обычно у подростков, а наоборот — вследствие чего высокий рост, длинные руки, бледная гладкая кожа. То есть, все это кастраты обычно получают в наследство от…

— Мясницкого ножа, точно, — закончил Уберфюрер.

— Вы будете меня и дальше перебивать?! — возмутился Водяник.

— Простите, Проф, — сказал Иван. — Он больше не будет.

— Кастраты — высокие сильные люди. Во времена Ренессанса существовал целый бизнес на кастрированных мальчиках. Они пели в церковных хорах, выступали в опере, вели жизнь избалованных вниманием публики звезд. По сведениям историков, в те времена кастрировалось до пяти тысяч мальчиков в год…

Уберфюрер выглядел потрясенным.

— Да трындец какой-то! Их самих надо бы.

— Единственные дошедшие до нас записи пения кастратов — это пластинка, записанная одним из последних знаменитых оперных кастратов — Алессандро Моресски. — Профессор хмыкнул. — Да уж.

— Вы ее слышали? — спросил Иван.

— Да. Ощущения… странные, прямо скажу. А тут услышать вживую… — Водяник задумался.

Иван оглядел компанию. Веселого, прямо скажем, мало. Только вырвались из плена, как стоило расслабиться — и снова плен. Кузнецов сидел потерянный. Профессор задумчивый. Мандела невозмутимый. Уберфюрер злой, облизывал разбитую губу и хрустел костяшками.

— Как оно? — спросил его Иван.

— Здорово. Просто слов нет, — Уберфюрер передернул плечами. — Там нас ослепить собирались, а здесь что — кастрировать?

Приятная перспектива, однако.

— Лучше уж ослепить, — пробормотал Иван.

— Понимаю тебя, брат.

Время шло. Зачем их, черт возьми, взяли? Иван начал ходить из угла в угол камеры.

— Половая неопределенность, — сказал Уберфюрер вслух. — Ненавижу!

— Я тоже, — поддакнул вдруг Мандела.

Тяжелый взгляд голубых глаз скинхеда медленно, словно входящий в плоть нож, пронзил негра. Уберфюрер повернул голову чуть в сторону, словно расширяя рану, чтобы пошла кровь… и выдернул взгляд. Закрыл глаза.

Мандела пошатнулся.

— а

— Правильно говоришь, — сказал Уберфюрер, сидя с закрытыми глазами.

— А выгляжу неправильно? — спросил Мандела с вызовом. — Ну, извини. Убер поднял веки.

— Видишь, тебе даже не надо ничего объяснять, — сказал он. — Умничка!

— Иди ты знаешь куда, — сказал Мандела почти беззлобно. Иван встал между ними.

— А ну хватит! Задолбали уже. Мы сейчас в одинаковом положении находимся. И выбираться нам придется вместе — хотите вы того или нет. Устроили тут детский сад, блин. А те, за стеной, слушают и радуются.

— Ну, понесло в демагогию, — поморщился Убер. Но выступать на время перестал. — Ты бы лучше его спросил, что он на Просвете забыл?

Иван посмотрел на негра. А ведь действительно…

— Да так, — уклончиво сказал Мандела. — Дела.

Иван внимательно оглядел посланца Техноложки и мысленно поставил галочку: выспросить того попозже. Что-то за этим крылось… интересное.

* * *

Через час Ивана забрали на допрос. Два высоченных кастрата — бедра у них были по-женски широкие, походка соответствующая — привели его в крошечную комнатку под платформой. Под потолком горела энергосберегающая лампочка; холодный белый свет ложился на лицо сидящего за столом — тоже кастрат, решил Иван, но такой… молодцеватый.

— Садитесь.

Иван сел. Стул под ним скрипнул.

— Это ваш паспорт? — спросил молодцеватый. Показал Ивану развернутый документ. Фотография там была сделана, еще когда обладателю паспорта было лет семь-восемь. Плохого качества, затемненная.

По этой фотографии с тем же успехом можно было опознать и Убера и даже Манделу.

— Мой, — сказал Иван.

— Горелов Иван Сергеевич, правильно? — Молодцеватый смотрел с равнодушным, профессиональным интересом. Чем-то он напомнил Ивану Орлова — начальника СБ Адмиралтейской. Та еще сволочь.

Кулаки сжались.

Что мне ты, подумал Иван. Я с Мемовым глаза в глаза общался. Иван расслабился и откинулся на стуле.

— Отвечайте на вопрос, пожалуйста, — сказал молодцеватый.

— Правильно.

— Что правильно?

— Что я — Горелов Иван Сергеевич. — Иван выпрямился. — Или вас что-то другое интересует? Еще я увлекаюсь коллекционированием открыток с видами на Петропавловскую крепость.

— Не надо умничать, — заметил молодцеватый. — Это в ваших же интересах… Следующий вопрос: на какой станции вы родились?

Иван хмыкнул.

— Я родился до Катастрофы вообще-то. Чем вы хотите загнать меня в угол? Станционным штампом? Это было бы забавно.

— У вас штамп Площади Восстания, верно?

— И что? Я там оказался после Катастрофы, — соврал Иван. Впрочем, это написано в его фальшивом паспорте, а значит для Горелова Ивана Сергеевича это не совсем ложь. — Это преступление?

— Нет, — сказал молодцеватый. Неожиданно сложил папку, поднялся. — Это совпадение.

Совпадение? Иван не понимал. Допрашивающий вел какую-то странную игру. Странную и тревожную. Затылок опять раскалывался. Или опять чертова интуиция или травма. Лучше бы травма, подумал Иван. Достали меня уже эти плохие предчувствия…

Молодцеватый пошел к двери. Вдруг на пороге остановился, словно что-то вспомнил. Повернул голову.

— Вашего отца как зовут? — спросил как бы между прочим.

— Сергей. — Врешь, на такой ерунде меня не поймаешь.

— Вы его помните?

Интересный вопрос.

— Нет, — сказал Иван. Не надо увеличивать ложь больше необходимого. — Очень смутно. Он нас с матерью отослал, понимаете?

— Понимаю, — сказал молодцеватый. — Спасибо за откровенность, Иван Сергеевич. Вас отведут на отдых.

Это теперь так камера называется? Впрочем, грех жаловаться. После станции Слепых (Просвет — какая ирония) ему любая камера, где есть освещение, в радость.

— Ну, как? — поднялся Кузнецов. — Что спрашивали?

Иван отмахнулся, сел на койку, прислонился спиной к стене. Надо подремать, пока есть возможность. Прошло время… час, может быть. Иван думал, что на допрос позовут еще кого-нибудь из них, но там, похоже, решили ограничиться только им.

— Я выразитель чаяний народа, — заявил Уберфюрер, развалившись на узкой койке. Закинув руки за лобастую, исполосанную, побитую голову, начинавшую неровно обрастать — словно трава вокруг наезженной колеи — волосами вокруг шрамов, он смотрел в потолок мертвенно голубыми глазами, светлыми и яркими, как диодные фонари. И рассуждал вслух.

Иван слушал.

Роль слушателя была хоть и не новой, но еще не надоевшей. Вообще, умение слушать — одно из самых важных качеств вожака стаи. Или командира диггерской команды. Правда, уже бывшего.

…Вспышка: оскалившийся Гладыш с кровавой накипью на губах, Сазонов, матовый блеск кольта-питона. Выстрел.

Бывшего командира бывшей команды.

Иван мотнул головой. К черту. К монтерам все.

— Чего ты выразитель? — переспросил Мандела с сарказмом. — Нет-нет, ты продолжай говорить, я записываю.

— Записывай, — Убер прищурил левый глаз и начал диктовать в потолок. — Выразитель народных желаний. Можно сказать, их материализация.

— Я хренею, — вставил Кузнецов. Посмотрел по сторонам, гордый — вот как я могу. Салага.

Иван усмехнулся.

— Я тоже хренею, — согласился он. Впрочем, Миша прав, пожалуй. Такой материализации народных желаний, как красный скинхед с плохо выбритой и изуродованной шрамами головой, врагу не пожелаешь.

— Но-но! — возмутился Убер. — Слушайте, дети мои, и учитесь. Брат, пиши. Русский народ, пункт «а» — не любит инородцев. Пункт «б» — потому что боится их. Но дело в том, что пункт «б» неверен. Русский народ боится не инородцев, а себя. Вернее, он опасается, что после стольких лет, когда его гнули то в одну, то в другую сторону, ломали кости, отбивали почки, ставили на колени и учили жрать по звонку колокольчика, после стольких лет издевательств он разучился давать сдачи. Именно поэтому инородцы ему так страшны. Что, если они посягают на него, не уважают? Вдруг они примут доброту русского народа за слабость, а гостеприимство за потакание хамству — и сядут русскому народу на шею? Глупость и низость вышестоящих, вечные побои и выбивание лучших — и что осталось? Отсюда и преувеличенно резкая реакция. Когда нет у целого народа покоя в душе — нет уверенности в собственной адекватности, в точной оценке происходящего — то лучше перестраховаться и ответить резче, чем нужно. Поэтому — национальная резкость, ожидание только плохого и заранее выбранная боевая позиция.

Вот, господа мои товарищи, в чем вечный роковой парадокс русского народа — а теперь народа Ковчега. Ибо спаслись мы и с гадами и с курами и еще с кем-то из тварей…

Боль в уголках губ.

— И с ними тоже, — согласился Уберфюрер.

С морскими свинками, — лицо Ивана прорезало усмешкой, как ножом.

— Слушай, Убер, откуда ты такой умный взялся? — спросил Иван. — На мою голову?

Скинхед даже привстал на койке,

— Это вопрос?

Иван понял, что нарвался.

— Я, конечно, всего не помню… — начал Убер. Устроился на койке поудобней, заложил руки за голову. — Но начну, как водится, с самого начала. Родился я от честных и благородных родителей в отдаленном и уютном имении Энской губернии…

— Заткните его кто-нибудь, пожалуйста, — попросил Водяник обреченно.

— …и умер в далеком детстве, — закончил скинхед, улыбнулся. — А веду я к тому, что пока мы сидели в полной заднице на станции Просвет, я кое-что вспомнил. Ты, кажется, спрашивал, как я оказался в Венеции?

Иван поднял голову. Верно, спрашивал. — Да.

— Понимаешь, кое-какие куски так и не встали на место. Это обидно. Я помню бой, потом дыра, а дальше я уже в окружении бордюрщиков — и они себя ведут очень грубо.

— Тебя пытали, — сказал Иван. Уберфюрер поднял левую руку, оглядел изуродованные пальцы, хмыкнул.

— Что-то вроде. Потом я куда-то бегу по туннелю, со мной еще несколько человек — видимо, тоже пленные. Сдается мне, это был побег на рывок.

Дальше опять дыра — и вот я уже в Венеции, пью какую-то жуткую ацетонистую дрянь. А дальше начинается забористое кино с твоим, брат, появлением в главной роли. Как тебе, кстати, сюжет? — поинтересовался он. — Неслабо, а?

Иван отмахнулся.

— Что ты еще вспомнил?

— Свой непальский нож кукри. Вернее, куда он делся. Был там у бордюрщиков один тип… — Убер криво усмехнулся, замолчал. Лег на койку лицом вниз. — Впрочем, это личное. — Он высунул из подушки один глаз, попросил: — Когда вас будут кастрировать, разбудите меня ужасными криками, хорошо?

— Заметано, — сказал Иван.

Только Иван начал задремывать, дверь открылась. На пороге стоял высокий человек (кастрат, мысленно поправился Иван, словно это отменяло человеческую природу пришедшего). У него были тонкие черты лица, очень гладкая бледная кожа. Глаза ярко-зеленые. Не знал, что так бывает, подумал Иван. Настолько зеленый цвет.

— Иван Сергеевич, — обратился высокий кастрат к нему. Диггер вздрогнул от звука его голоса — высокого, хрупкого, какого-то отстраненного.

— Да, это я.

— Меня зовут Марио Ланца, — сказал высокий кастрат. — Я должен поговорить с вами…

— О чем? — Иван встал, расправил плечи.

— О вашем отце, Иван Сергеевич. О вашем настоящем отце. Они поднялись на платформу. Праздник у них тут, что ли? — удивился Иван. Кастраты суетились, бегали. Крик стоял, как на Садовой-Сенной, а там народу раз в десять больше, чем здесь. Нет, все-таки в них много бабского.

Они прошли в служебное помещение у торца платформы, стены были выкрашены в пастельный спокойный цвет, все чисто и аккуратно.

— Я должен кое-что у вас узнать, — сказал Ланца, когда они сели. Иван поднял брови. На следователя Ланца походил меньше всего.

— Именно вы?

— У меня уникальная память, — сказал Ланца. — Возможно, вы слышали когда-нибудь, что некоторые люди помнят свое рождение. Писатель Лев Толстой, если вам это имя что-то говорит, помнил до мелочей, как его маленького крестили… Я же помню все. От и до. Свойство моей памяти. Вы не способны что-то запомнить, я не способен забыть даже самые жуткие подробности.

Я — простите за высокий штиль — ходячая память моего поколения… К тому же, — он усмехнулся, — какое совпадение: кастрированная. Что, по мнению наших предков, является доказательством моей беспристрастности.

— Вы беспристрастны? — спросил Иван. Ланца усмехнулся.

— Думаю, нет. До Катастрофы высказывалась теория, что работа человеческой памяти напрямую связана с эмоциями. Чувство, впечатление — необходимый ингредиент для запоминания. Может быть, и так. Лично я вполне эмоционален. К счастью для вас.

Иван хмыкнул. Это еще надо посмотреть, к счастью или к несчастью.

— Поэтому вы со мной и говорите?

— Совет попросил меня определить, те ли вы, за кого себя выдаете…

— Почему вас?

— Во-первых, потому, что у меня уникальная память.

— А во-вторых?

Ланца улыбнулся тонкими губами.

— Во-вторых, я лично встречался с Саддамом Великим.

Иван вздернул брови.

— И что из того? При чем тут мы и Саддам? Молчание.

Иван слышал, как в углу жужжит муха, садится и вновь взлетает со стены комнаты.

— Мы подозреваем, что один из вас — сын Саддама. Молчание. Иван посмотрел влево, вправо. Нет, он в комнате был один.

Кроме Ланцы. И мухи.

— То есть, я?

— Очень возможно.

Иван попытался справиться со свалившейся на него известностью. Голова кружилась. Правда, скорее всего, от голода.

— И что дальше? Меня… кастрируют? Марио Ланца улыбнулся.

— А вы этого хотите? Ивана передернуло.

— Да как-то не очень, знаете, — сказал он. — Ты не обижайся, Марио, но мне мужчиной быть гораздо привычней. И лучше. Но вы же, наверное, хотите ему отомстить?

— Саддаму Кровавому? — тонкие брови Ланцы изогнулись. — Отомстить? Кажется, вы не понимаете, Иван. — Кастрат смотрел на диггера с улыбкой. — Мы ему, наоборот, очень обязаны.

Иван поскреб ногтями небритый подбородок.

— Вы серьезно?

— Абсолютно.

Раздался звон колокола — резкий, но мелодичный. Марио встрепенулся. — Пойдемте, праздник сейчас начнется.

* * *

Необычайно широкоплечий, огромный кастрат с ладонями, как совковые лопаты, вышел в женском платье на середину платформы, накрашенный, и — запел удивительно женственным голосом. Голос переливался, переливался. Нота тянулась. Когда же у него дыхание наконец кончится? Иван уже перестал удивляться.

— Ария из оперы «Тоска» Пуччини, — пояснил Ланца шепотом.

— Что тоска, это точно сказано, — пробормотал Уберфюрер и зевнул в очередной раз. Иван начал опасаться, что скинхед в конце концов свернет себе челюсть. Ланца спрятал улыбку.

Между тем праздник продолжался.

От переливов высоких голосов — таких высоких, что даже слов нельзя было разобрать, а если можно — то слова были явно не русские, Иван устал в первые десять минут празднества. И целый час после он уже держался на силе воли. Черт возьми! Видимо, нужно быть очень большим фанатом оперного пения, чтобы жить здесь. Станция Ангелов — ладно, пусть так. Но лучше бы эти ангелы молчали. Или хотя бы пели что-нибудь более понятное.

Старейшины кастратов тоже выступали. Но наконец, даже эта пытка подошла к концу.

— Пойдемте, — шепнул Ланца, тронул Иван за плечо. Они встали и направились к столу старейшин.

— Иван Горелов, сын Саддама Великого, — представил его Марио Ланца. Иван неловко кивнул.

— Здравствуйте.

Старейшин было пятеро. Правда, старыми они могли считаться разве что по отношению к Мише Кузнецову. Всем им было чуть больше двадцати. В центре сидел располневший кастрат, ярко накрашенный, с подведенными бровями, в свободном одеянии через одно плечо. По сравнению с подтянутым Ланцей он выглядел совсем обабившимся. Накрашенный тоже пел одну из арий сегодня, но Иван, хоть убейте, не мог вспомнить, какую именно.

— Вы похожи на своего отца, — сказал накрашенный наконец. Да уж.

— Спасибо, — сказал Иван.

— Мы благодарны вашему отцу… за все. Многие бы, уверен, постарались отомстить сыну Саддама Кровавого, но мы не из их числа. Этот праздник в честь нашей свободы.

— Но почему?

Главные кастраты переглянулись. Главный сказал:

— Он сделал нас такими, какие мы есть. Лишенными страстей. Лишенными это дикой, перекашивающей звериной похоти. Понимаете? Мы стали лучше. Нет, мы не собираемся мстить Саддаму, оскопляя его единственного сына. Наоборот, вас ждет почет и уважение.

— Мне нужно домой, — сказал Иван твердо. — Мне. Нужно.

— Понимаю, — сказал главный. — Мы бы хотели воздать вам еще почести… но мы уважаем волю сына Саддама.

— Понимаю, — сказал Иван. — Спасибо. Это было… — он помедлил, подбирая нужное слово, — …великолепно.

Накрашенный кивнул — видимо, слово было правильное. Ланца взял Ивана за локоть и повел обратно, к рядам зрителей.

— Что это было? — спросил Иван.

— Благородство, — Ланца стал вдруг серьезен. — Ты дал нам возможность проявить благородство, Иван. Иногда этого достаточно. А сейчас — праздник продолжается!

Иван мысленно застонал.

— Почему у тебя такое имя странное? — спросил Иван.

— Оно не странное. Это имя великого тенора старых времен — до Катастрофы. Видите ли, у нас есть и Карузо, и Паваротти, и Робертино Лоретти, и даже Муслим Магомаев — хотя это как раз, на мой вкус, самонадеянно. Все-таки он был баритон… Когда мы основали здесь свою общину, каждый из нас выбрал себе имя по вкусу — из знаменитых певцов прошлого…

Ланца посмотрел на Ивана с легкой полуулыбкой. Знает, понял Иван. Фотографическая, блин, память.

— Я не сын Саддама, — сказал Иван. — Вы же это сразу поняли, верно? Кастрат кивнул.

— Конечно, знаю. — Голос его, высокий, хрустальный, звучал странно: полуженский, полудетский тембр. — Но вы бы были… э, подходящим кандидатом на эту роль. К тому же, боюсь, вы сами много не знаете, Иван. Я помню вас — мальчишку чуть старше меня. Мне было шесть, вам, думаю, лет семь или восемь. И возможно, вашего отца я тоже знал. Раз вы были там, то ваш отец, скорее всего, тоже был из ближнего круга Саддама Оскопителя, Саддама Великого.

Иван помолчал.

— Как его звали? Ну… — Диггер помедлил и все-таки произнес: — Моего отца.

— Я не знаю, кто из тех людей был ваш отец, — сказал Ланца. — Простите.

— Ну, блин, — сказал Иван. Через силу улыбнулся. — Ничего, как-нибудь переживу.

* * *

Кому, черт возьми, вообще нужен этот отец? Иван почесал затылок. Дожил себе до двадцати шести и тут — на тебе. Открытие.

Ланца провел их через блокпост Пионерской. Охраняли выход два таких же высоких, как и он сам, плечистых кастрата. Если бы не смазанные движения и не бабьи лица, их можно было принять за нормальных мужиков.

Есть в этом что-то противоестественное, думал Иван.

Такое ощущение неправильности. Даже слова толком не подберешь.

На прощание Ланца протянул им каску с коногонкой и древним аккумулятором, который нужно было крепить на пояс.

— Все, здесь я с вами расстаюсь. Вот ваши вещи. С оружием, простите, сложнее… — Он снял с плеча старый калаш, захваченный ими у слепых, отдал Ивану. — Там патронов всего восемнадцать штук. Я не смог достать еще…

— Ничего, — сказал Иван. — Что-нибудь придумаем. Не впервой.

— Не знаю, насколько хватит заряда аккумулятора, — сказал Ланца. — У меня лежит в памяти пара книг по электротехнике, но я, понимаете ли, их еще не читал.

Иван усмехнулся. Уберфюрер медленно подошел. Видно было, каких усилий ему это стоило. Его лицо подергивалось.

— Прощайте, Убер, — сказал Ланца своим высоким «ангельским» голосом. Протянул руку.

— Блин, — сказал Уберфюрер в сердцах. Шагнул вперед и осторожно, словно опасаясь раздавить, обхватил эту ладонь своей. Нажал. Ланца продолжал улыбаться. Уберфюрер нажал сильнее. И еще сильнее. От напряжения у него на шее вздулись вены.

Ланца невозмутимо улыбался.

— Ну вы… ты мужик, — сказал Уберфюрер, наконец сдавшись. Осторожно потряс распухшей, красной ладонью. — Уважаю. Спасибо тебе.

Попрощались. Вот и все. Бывай, станция Ангелов.

— Вы… ты… — Убер усилием воли справился с собой. Поднял голову. — Ты не мог бы нам спеть? Только что-нибудь… э-э… человеческое.

Похоже, оперный праздник достал не одного Ивана…

— Почему бы и нет, — кастрат улыбнулся.

— В юном месяце апреле, — запел Ланца, — в старом парке тает снег… Детская песня ширилась и набирала силу. Голос звучал — казалось, что одновременно поют ребенок и женщина. И им отвечает эхо — детским хором.

— Крыла-а-атые качели… летят-летят… ле-етят.

Они шли по туннелю к станции Черная речка и слышали, как поет Ланца — кастрат с уникальной памятью.

Голос был чистый и очень мощный. Как кристалл.

* * *

Далеко отсюда Призрак задирает голову, слыша этот голос. Серый Призрак переступает с места на место и морщится — насколько он способен проявлять эмоции. Высокочастотная вибрация — нет, ему не нравятся звуки такой высоты. Они вносят искажения в картину мира, мешают видеть. Сеть туннелей — он ощущает ее как кровеносную систему — подергивается перед его глазами. Серый втягивает в себя воздух — люди бы удивились, узнав, сколько воздуха он может вдохнуть за один раз. Хотя с тем же успехом он может и не вдыхать совсем. Он идеальная машина для выживания.

Ноздри холодит и щекочет — здесь запахи. Но главное не это. Призрак чувствует мир по-другому. Мир полон радиочастотных излучений. Каждый человек, каждое живое существо — это радиостанция, говорящая на своей частоте. Запахи.

Светящийся мир, потрескивающий мир.

Он чувствует слабые нотки страха. Помехи. Тот, кого он преследует, наделен чутьем и подозревает, что что-то не так. Призрак заранее предчувствует важность момента, когда они — он и тот, кого он преследует, — встретятся. Это будет как разряд молнии. Синяя вспышка, запах озона.

Это будет лучшая еда на свете.

Глава 13

Ведьма

Трещина бежит по трубе, расщепляет ржавые чешуйки, окольцовывает металл. Вот так всегда. У каждого есть предел прочности. Будь ты даже на сто процентов стальным, и на тебя найдется точка опоры, усилие и правильное приложение силы.

Физику, блин, знать надо.

Иван оторвал взгляд от трубы, повернулся. Подсветил фонарем. Водяник, шедший за ним, заморгал. Грузная фигура профессора казалась оплывшей и одновременно исхудавшей — синие комбинезон и куртка на нем болтались, как на вешалке, на коленях пузырилась отвисшая ткань. Всклокоченная, запутанная борода Профа склеилась окончательно, морщины уходили на огромную глубину, кожа стала не просто бледной, а серой, словно крошащийся старый бетон. Мешки под глазами.

— Скоро уже, — сказал Иван, чтобы подбодрить профессора.

Водяник равнодушно кивнул. Может, не слышит? Последний переход дался профессору непросто. Держать диггерский темп нелегко, тут даже подготовленные люди сдают — не то, что ученый, годами сидевший, не выходя со станции. Сколько Иван себя помнил на Василеостровской, Проф там был всегда. Когда я пришел туда? Лет шесть назад? Семь? Иван скривился. А все равно пришлый.

Если бы не Косолапый, взявший меня в свою команду, я бы на станции не прижился.

А с диггера что взять?

Диггер все равно что наполовину мертвец. Половина человека. В мире живых диггер стоит только одной ногой. А сейчас меня выпихнули в мир мертвых целиком, спасибо Сазону. И генералу Мемову.

«Где же я ошибся? — Иван дернул щекой, продолжая шагать в темноту. — Когда я упустил Сазонова?» Луч фонаря выхватывал из темноты выемки тюбингов, ржавые рельсы, изогнутые линии кабелей, с которых свисала бахрома грязи, наросшая за долгие годы.

Как не распознал предательство?

Ошибся. И тогда ошибся, когда думал, что у Сазона завелась подружка на Гостинке — а то была не подружка, а… кому он там докладывал? Иван покачал головой. Орлову, скорее всего. Этому лысоватому мерзавцу с высоким голосом.

Возможно, с Орлова стоило бы начать.

…Они приближались к станции Черная речка, станции, где в прошлый раз Иван с Виолатором встретили цыган. Теперь понятно, про каких «ангелов» говорил цыганский вожак.

Все-таки есть что-то неправильное в них. Кроме даже отсутствия мужских причиндалов. Даже в том, что они простили сына Саддама — чувствуется нечто совсем не человеческое. «А что бы я сделал? — подумал Иван. — Я бы на их месте кастрировал сына Саддама, как минимум. Потому что месть — это по-мужски…

Вернее, даже так — это по-человечески…»

За профессором топали Уберфюрер, Миша и Мандела. Перед самым Невским придется расстаться — негру на Техноложку, Уберфюреру искать своих скинов, Кузнецова и профессора вообще лучше не вмешивать в эти дела.

В затылок словно влили расплавленный свинец. Иван охнул, споткнулся, выронил фонарь, схватился за затылок обеими руками. Блин, блин, блин.

Точка в затылке пульсировала.

— Иван, что случилось? — к нему бросились на помощь.

Он оттолкнул Мишу, встал, оперся рукой о стену туннеля, чтобы не упасть. Под пальцами была влажная грязь.

Точка продолжала пульсировать, но уже слабее. Затылок ломило так, что перед глазами двоилось.

Такое один раз уже было.

Иван с усилием выпрямился.

— За нами кто-то идет. Кто-то очень большой… и очень страшный.

Темнота обволакивала, Мы идем в Большое Ничто.

— Быстрее! — Иван не знал, почему он торопит остальных, но ртутная тяжесть в затылке не отпускала. — Давайте, давайте. Шевелим ногами.

Рядом кто-то есть. Я знаю.

Иван пригнулся, закрыл глаза на мгновение. Открыл.

— Быстрее! Они бежали.

Я чувствую, что он рядом. Он идет за нами. Сейчас… сейчас…

— На одиннадцать часов! — крикнул Иван. Скинхед повернул автомат… Тишина. Движение. Писк.

Убер насмешливо поднял брови:

— Это и есть твой большой и страшный?

В пятно света неторопливо вышла крупная серая крыса, села и посмотрела на людей с презрением.

Туннель тянулся бесконечно. Вроде бы не такой уж длинный перегон должен быть, а поди ж ты…

— Объясню проще, — профессор покачал головой. Вцепился себе в бороду, дернул. — Хороший пример: крысы. Вроде той, что мы недавно видели.

— При чем тут? — Иван сдвинул каску на затылок и почесал вспотевший лоб. Сейчас была его очередь идти первым. В незнакомом перегоне не расслабляйся, ага. Он надвинул каску на лоб и продолжил шагать, поводя головой вправо, влево.

— Ни одна крыса не умирает от старости. Понимаете, Иван? Только представьте — крыса, живущая вечно. Теоретически это вполне возможно. И это впечатляет. Природа заложила в них такой запас живучести, что просто страшно становится.

— Но крысы же не живут вечно? — спросил Убер.

— Нет, конечно.

— Они же все равно умирают?

— Умирают, — согласился Проф. — Но знаете, от чего именно?

Иван прищурился. Кажется, сейчас мне откроется еще одна тайна мироздания. Оно мне надо, а? Тем не менее послушно спросил:

— От чего?

— От рака.

Иван хмыкнул. Интересно.

— Рак?

— Да, именно. Всех крыс рано или поздно убивает рак. Иначе бы они жили вечно. И мир был бы поглощен крысами, расплодившимися аки саранча. Они бы сожрали все. И друг друга. В итоге бы на земле — мертвой, изгрызенной до голого камня — остался бы только огромный злобный крысиный волк, сожравший всех остальных.

Иван представил огромную жирную крысу, сидящую на безлюдном каменном шаре посреди черноты космоса. Крысиный Апокалипсис. На груди у крысы было ожерелье из крысиных черепов.

— Другая экосистема, — сказал Иван. — Нет?

— Думаю, это скорее резервный вариант, — Водяник начал выдыхаться. С его комплекцией — не то чтобы толстый, но грузный, он быстро уставал даже при нормальном темпе ходьбы. Иван помахал рукой. Привал.

Профессор сел прямо на рельсы и шумно выдохнул.

— Вух! Спасибо, Ваня… Самое интересное, что одним из самых действенных методов лечения рака в мое время было… радиационное облучение.

Иван помолчал, обдумывая.

— То есть, грубо говоря, выйдя наверх, в зараженную зону, крысы излечились от рака?

— Да, именно это я и хочу сказать. Теперь ничто не мешает им жить вечно. Вообще, мы очень мало знаем об аварийных системах природы. Скажем, та же крыса — прекрасный резервный вариант на случаи ядерной катастрофы. Или падения метеорита, скажем — что тоже дает повышение уровня радиации, вспомнить хотя бы Тунгусский феномен… Или чудовищное извержение вулкана, после которого Земля превратится в одну очень темную планету, летящую в космическом холоде. При этом уровень радиации тоже повысится!

Радиационное поражение — идеальная среда для крыс. Срок их жизни увеличится, часть особей излечится от рака — и крысы заполнят мир. Прекрасные животные!

Иван покосился. Нет, профессор совершенно искренен.

— Вообще, я думаю, что увеличение заболеваний раком перед Катастрофой — это признак того, что людей стало слишком много. И природа должна была сдерживать рост популяции.

Рак — природный ограничитель. А катастрофические изменения этот ограничитель снимают.

— Вот лайв форева-а, — пропел Уберфюрер. — Бессмертные крысы в килтах сражаются на мечах. Горцы. Остаться должен только один!

Проф усмехнулся.

— Забавно, но, в сущности, так и есть. Остаться должен только один. Через некоторое время они вышли к станции Черная речка. Остановились, открыв рты. Станцию было не узнать — впрочем, до Ивана ее видел разве что Убер. Но тогда она была темная и заброшенная, только компания цыган сидела вокруг единственного костра. А теперь… Иван присвистнул. Вот это да.

— Вы это видите? — спросил Убер. — Мне не мерещится?

— Не-а, — сказал Иван. — Если только мы не умерли и не попали в рай. Перед ними на прежде безлюдной станции горели десятки цветных огней, возвышались разноцветные шатры. Цирк вернулся.

* * *

Водяник объяснил, что сейчас под цирком понимают не совсем то, что до Катастрофы. Вернее, уточнил профессор, в метро мы вернулись к более древней форме цирка, которую точнее обозначить словом «карнавал». Странствующий праздник на любой вкус. Карнавал включает в себя цирковые номера, спортивные состязания, гадание, фокусы, аттракционы, игры на деньги и призы (то, что раньше называлось казино), поэзия, музыка, песни, танцы и театр. И продажная любовь, естественно.

«Шведский стол» искусств, сказал Проф иронично, но Иван его снова не понял.

Что тут придумывать? Цирк — он и есть цирк.

После акробатов выступали силачи. После силачей — клоуны.

Потом давали распиливание женщины. Дальше фокусы. И танцы полуобнаженных девиц…

В общем, каждый нашел себе развлечение по вкусу.

Когда Иван вернулся из санузла, началось следующее представление.

Иван устроился в первых рядах зрителей. Сидели прямо на платформе, поджав под себя ноги. У кого-то были коврики. Правильная мысль. Иван мимоходом пожалел о своей скатке, оставшейся на Восстании, и приготовился смотреть и слушать. Поморщился, поерзал. Задницу холодило на граните.

— А сейчас выступит, — сказал длинный. — Вы ее все знаете и, возможно, даже любите… Прекрасный Изюбрь!

Аплодисменты. Иван тоже похлопал за компанию. Театр? Сказки рассказывать будут? Может, фокусник? Я люблю фокусы.

— Изюбрь, давай! — крикнули из толпы.

Иван поднял брови. Судя по прозвищу (имени?) он ожидал увидеть что-то более… хмм… крупное.

Маленькая девушка, похожая на подростка, вышла в круг. Неловко поклонилась. Сначала чувствовалась в ней какая-то робость, даже неуверенность… Хорошие артисты редко бывают уверенными в себе, вспомнил Иван слова Элеоноры, девушки на шаре. Точнее — никогда.

Посмотрим, какой из этого крошечного Изюбря артист.

— Я бы хотела сказать… привет. Спасибо вам, что пришли. Сегодня я буду читать стихи. Всякие, хорошие… и может быть, не очень. То есть, если хотите, чтобы я почитала что-то определенное…

— Мама на даче, ключ на столе! — крикнули из рядов. Девушка подняла голову, улыбнулась.

— Ну… мы же еще не расходимся? Я вам уже надоела. Это стихотворение, которое прочитать — и сразу разойтись. Давайте я начну с чего-нибудь другого…

— Про черепаху!

Девушка кивнула. На бледных щеках выступил румянец.

— Про черепаху? Хорошо.

Иван усмехнулся. Что-то в девушке было искреннее очень, подкупающее. Не торопись, сказал он себе. Кажется, тебе пора перестать верить людям, нет?

Будь ты проклят, Сазон.

— Хорошо, я начинаю, — девушка вздохнула. Установилась тишина. Иван слышал, как дыхание людей начинает звучать в единый такт. — Стихотворение называется «Мир, который построил……. не знаю кто. Или, как уже сказали, «Про черепаху».

Голос ее негромкий, сначала чуть подрагивающий, напряженный, по мере чтения набирал силу. Иван слушал.

Эта сказка проста — как вся жизнь проста.

Плывут по морю три голубых кита.

На китах черепаха — больше всех черепах.

На черепахе Земля, на земле гора.

На горе горячее солнышко по утрам.

На горе сижу я и держу тебя на руках.

Иван слушал. Простые, даже обычные совсем слова вдруг показались ему необыкновенно важными. Очень точными и верными. Словно другой человек нашел то, что он сам искал полжизни и никак не мог найти.

Иван слушал. И слушали остальные.

Уплывут киты — и всё упадет во тьму.

Черепаха уйдет — китам она ни к чему.

Упадет Земля — черепаха и не заметит.

Раскопают гору — Земля не замедлит ход.

Не увидишь жизни, пока не почуешь смерти.

Засыхает трава — так заново прорастет.

На весеннем песке поставит свою заплату.

Но ослабнут мои ладони — и ты заплачешь.

Потому плывут киты, черепаха спит.

А тебе во сне приснится огромный кит

И земля, и гора, и солнышко вместе с нею.

И весенний песок и отблески на траве,

И прозрачное море — соленое на просвет.

Я не буду сниться — есть дела поважнее. [1]

Когда девушка закончила читать, на некоторое время установилась тишина. Иван заметил, что даже лица у людей изменились. Потом они хлопали.

Дальше выступали акробаты, и Иван немного заскучал. Где там остальные?

Он оглянулся. Подумал, что обознался, и снова обернулся. Она сидела в задних рядах зрителей — точнее, даже на некотором от них отдалении. Длинная прямая трубка дымилась в ее руке, прижатая к темно-бордовым губам тонкими пальцами. Цветастые цыганские одеяния ей совсем не шли… или не шли той девочке на шаре, какую помнил Иван. Диггер тронул соседа за плечо.

— Кто это? — спросил шепотом.

Тот обернулся, отшатнулся. Иван сжал его плечо железными пальцами.

— Ведьма это, — ответил сосед сдавленно, — отпусти, больно. Теперь она была — другая. Ведьма.

Иван встал и пошел к ней — прямо сквозь ряды сидящих, не обращая внимания на возгласы и косые взгляды. Было в нем сейчас что-то, отчего люди расступались.

Длинный коричневый шарф был повязан вокруг ее головы — как тюрбан. Уродства он не скрывал. Впрочем, как тут скроешь? Иван дернул щекой, продолжая идти. Но ее открытость, вернее, равнодушие, с которым уродство демонстрировалось, было почти болезненно ощущать.

— Лера, — сказал Иван. Он стоял над ней, глядя на нее сверху вниз. Ведьма подняла голову. На краткое мгновение Ивану показалось, что он видит в этом взгляде прежнюю Элеонору фон Вайскайце, девочку на шаре… мелькнуло и исчезло.

Она его не узнала.

— Меня зовут Лахезис. Гадание — патрон, заговор три, — она выпустила дым краем изуродованного рта. — Проклятье — пять. Если хочешь в придачу переспать, двадцать патронов.

— Лера, это я, Иван. Иван с Василеостровской. Единственный глаз смотрел на диггера, но узнавания в нем не было.

— Иван? — переспросила она. — Плати или отваливай, Иван. Что ты хочешь? Гадание, приворот, сглаз или… — Она равнодушно улыбнулась; от этой улыбки у Ивана мороз пошел по коже. — Меня?

Против воли Иван представил гибкое тело девочки на шаре — без одежды, выгибающееся под ним.

— Гадание, — сказал Иван. — Погадай мне, Лера… Лахезис.

* * *

Синее пламя спиртовки. Кровавое пятно на дне металлической кружки запеклось. Палатку заполнил резкий железистый запах.

Лера-Лахезис посмотрела в кружку, прицокнула языком.

— На тебе — тень мертвеца, — сказала она Ивану. — Ты бежишь от своей судьбы, хотя на самом деле думаешь, что приближаешься к своей цели. Но это не так. Твой путь лежит через твою судьбу.

«Неужели через ЛАЭС? — подумал Иван с сарказмом. — То-то бы старик Энигма порадовался». Впрочем, она, наверное, каждому так говорит. Дежурная фраза.

Он потер запястье. Ладонь все еще побаливала. Оказывается, для гадания нужна кровь спрашивающего.

— И еще… — Она помедлила. — Тут страшный знак. Я не хотела говорить…

— Да? — Иван смотрел прямо.

— Тут сказано, что ты убьешь своего отца. Кто он? Еще бы знать.

— Вполне возможно, — сказал Иван спокойно. — Что так и будет. Ведьма вскинула голову. Иван снова поразился этому жуткому месиву на месте правого глаза, вместо половины лица. Как выстрелило что-то внутри. Какая была женщина! Эх.

— Боги ценят не покорность человека судьбе, — сказала ведьма скрипуче, — но его сопротивление.

* * *

Он вернулся через полчаса, вошел в ее палатку, протянул руку. Ведьма посмотрела внимательно, опять взяла трубку. Затянулась и выпустила горький синий дым.

— Я не буду с тобой спать, — сказала, она напрямик. Иван даже растерялся.

Горсть патронов лежала на его ладони. Биметаллические гильзы тускло отсвечивали.

— Почему?

— Хороший вопрос для человека, который убьет собственного отца. Потому что ты мне нравишься, — ведьма посмотрела на него. Единственный глаз сверкнул. — Потому что, чтобы спать с тем, кто тебе нравится, нужно хоть немного нравится самой себе! А я себя ненавижу.

В ярости она была отвратительно-прекрасна.

В это мгновение Иван понял, как мог Артем, брат Лали, влюбиться в изуродованную ведьму.

— Вообще-то, — сказал Иван холодно, — я принес патроны не для этого. Лахезис улыбнулась — так, словно видела его насквозь.

— Но ты ведь об этом думал, верно? Иди, Иван, иди. Возможно, когда-нибудь увидимся…

Иван помолчал. Убрал руку.

— Ты нашла свой Парнас? Твой рай для людей искусства? — спросил он.

Лахезис рассмеялась жутким, каркающим смехом.

— Посмотри на меня, Иван, — сказала она. — Что ты видишь? Парнас сделал это со мной.

— То есть? — Иван похолодел.

— Говорили, что это рай для бродяг вроде нас, циркачей. Говорили, что Парнас — станция людей искусств, художников, поэтов, музыкантов, актеров. Говорили так же, что попав туда, ты оказываешься в раю. — Она затянулась, выпустила дым уголком рта. Синеватые облачка клубились в полутьме палатки. — И это оказалось правдой. Все было именно так, как нам рассказывали. Мы пришли и были очарованы. Мы восторгались тем, какая красота вокруг, какие все красивые и одухотворенные… Мир и покой. Пока в один прекрасный момент иллюзия не рассеялась.

— И что ты увидела? Ведьма усмехнулась.

— Пробуждение ото сна может быть жестоким, верно? Развалины. Заброшенная, глухая станция, разбитые окна, выводящие на поверхность. И заросли. Все вокруг оплетено черными лианами. И эти лианы вдруг зашевелились. Пожиратель… на самом деле там сидит пожиратель, Иван. Он съел Максима, силача, он съел фокусника Антонелли… Он съел всех нас.

Иван подался вперед.

— А ты? А тебя?

— О! Он очень старался, этот пожиратель. — Ведьма вновь засмеялась — жутким каркающим смехом. — Но ему удалось съесть только половину меня… Возможно, лучшую, но все-таки половину. А теперь иди, Иван. И дай-то бог, чтобы твои мечты о рае не обернулись встречей с пожирателем. О чем она говорит, подумал Иван. О Василеостровской?

— Прощай, Лера, — сказал он.

— Прощай, Иван.

* * *

— Росянка, — объяснил профессор. — Был такой тропический цветок до Катастрофы. Очень яркий. Подманивал мух запахом мяса, затем съедал.

Дальше они повторяли путь, уже однажды пройденный Иваном. Петроградская с ее странными обитателями. Они задержались там на некоторое время — купить еды и воды, передохнуть, — но вскоре им стало не по себе. Даже обычно непробиваемый Уберфюрер задергался, начал поминутно оглядываться. Фигня война, но… Иван затылком чувствовал, что Петроградка — место мутное, нехорошее. И, главное, никаких видимых оснований для тревоги не было. Станция как станция вроде. Люди как люди. Но что-то… давящее заключалось в самой атмосфере станции.

Иван разглядывал светлую отделку стен, казавшихся от времени темно-желтыми, световой карниз из желтого металла, и чувствовал, как вползает в душу холодок.

Это была станция закрытого типа, вроде Василеостровкой, но если там железные двери, запиравшиеся на ночь, служили защитой, то здешние — скорее наводили на мысль о заключении. А Иван уже достаточно насиделся взаперти, чтобы желать повторить опыт.

Или, может, все дело было в огромных лицах на торцевой стене?

Мужчина и женщина смотрели влево — суровые, насупленные.

Дело в них?

Нет, подумал Иван, дожевывая галету. Здесь что-то другое. Что-то… Иван поднял голову и внимательно рассмотрел выгнутый потолок станции с желтыми пятнами разводов. Трещина бежала по штукатурке — прямо по центру потолка. Иван проследил вдаль ее рыжий, извилистый путь… потом снова посмотрел наверх. Да. Тот, чье присутствие давило ему на затылок, сидел над станцией.

На поверхности…

Иван встал. Огляделся.

Петроградцы были тихие и вежливые… но какие-то чересчур тихие и вежливые.

— Сваливаем, — предложил Иван. — Некогда нам рассиживаться. Остальные тут же согласились. Уберфюрер и Мандела в один голос.

Иван поднял брови — удивительное единодушие, прямо хоть на камне высекай сию историческую дату.

Покидали они Петроградскую с явным облегчением. Когда они вышли в путевой туннель, с души Ивана словно камень свалился. Ух!

На фиг, на фиг такие станции. Целее будешь.

* * *

Новая Венеция.

В этот раз город на воде они прошли настороженно, оглядываясь. Словно враждебную станцию. Понятно, что слепые в прошлый раз действовали с молчаливого согласия (если не с помощью) местной администрации. Но что ты им предъявишь?

Иван с трудом поборол желание зайти к Лали, поздороваться… и что? Просто увидеть. Нет, у меня есть дела.

Таня.

Новую Венецию прошли без приключений.

Сухой туннель. Последний привал перед Невским. И — время расставания. Иван остановил негра, махнул рукой — пойдем. Отошли и присели на рельсы. Где-то позади профессор требовал у Уберфюрера «достойных аргументов» в очередном споре.

— Может, расскажешь, что ты делал у слепых? — спросил Иван.

Негр помолчал, разглядывая диггера темными глазами. Опять промолчит? — подумал Иван. У них на Техноложке это за правило.

— Искал доказательства, — сказал наконец Мандела. Вздохнул. — Меня друг попросил. Он сам хотел поехать, но его со станции не отпустили.

— Доказательства чего?

Не то чтобы это было мое дело, но… Негр помедлил.

— Что атомная станция до сих пор работает.

— Что-о? — Иван открыл рот. Вот это номер! — И как, нашел? Мандела пожал плечами.

— Ну, как сказать. Он, мой друг… который ученый… он составляет график — в какое время и где отключилось центральное освещение.

— Так ты тоже ученый?

— Если бы, — Мандела вздохнул. — Я сын студента из Кении. Интересно, что нужно сделать, чтобы кто-то серьезно воспринимал сына африканского студента? Так что всего лишь младший техник. Подай, принеси, убери, выкинь. Прямо девиз всей моей жизни… — Он усмехнулся с неожиданной горечью. — Вот мой друг — он да, он ученый.

Иван не знал, что сказать. У каждого из нас есть свои болячки.

— И что с электричеством? — спросил Иван наконец, словно предыдущего разговора между ними не было.

Мандела опомнился, поднял голову.

— А! При Саддаме, говорят, электричество было на всех станциях. А сейчас только на трех. Почему? То есть, казалось бы, чего проще — бросить кабель И подключить остальное метро? Но…

Дело в том, что есть фиксированный лимит энергопотребления. Вот представь, где-то стоит счетчик. Очень простой: киловатт в час и прочее. Этот счетчик крутится, крутится и в определенный момент, достигнув некоего значения, щелкает — и все, света больше нет. Причем неважно, на что ты этот лимит расходуешь — хоть на игровые автоматы, хоть на детскую хирургию. Сколько бы вскрытых детей не лежало на твоем столе — счетчику все равно. Достиг предела — будешь отключен. Вот так-то. Поэтому на Техноложке строжайший лимит энергопотребления. А еще говорят, что мы жадные. Ага. Да, бывало, наши, скажем так, отцы народа… — Мандела усмехнулся, — продавали электричество соседним станциям. Но их в следующий раз провалили на защите, так что больше никто не пробует.

— На защите? — удивился Иван.

Мандела пояснил. Техноложкой управлял Ученый Совет, состоящий из избранных, заслуженных ученых. Раз в год там проводились выборы, назначались Ректор и Руководители проектов, Деканы и прочие чиновники. Каждый кандидат на должность должен был представить свою программу (их по старинке называли диссертациями) и защитить ее перед Советом. Самое сложное — это экономическое обоснование, по секрету сообщил Мандела, словно действительно знал, что это за зверь такой: экономическое обоснование.

Дальше все решало голосование. Кандидаты хитрили. Например, на защите все старались идти в числе последних защищающихся — потому что кандидаты, по традиции, накрывали стол для всего Совета. Со спиртным. А ученые, как известно, не дураки — в том числе и выпить. Поэтому к каждому следующему выступающему Ученый Совет относился все мягче и мягче. Главное тут было не переборщить, не выступить одним из самых последних, а то такой выступающий рисковал получить вместо своей доли внимания — пьяный храп.

А вообще, на Техноложке все — как у людей. Плетут интриги, зажимают молодых, пожаловался Мандела.

— Знаешь, сколько мой друг выбивал киловатт-часы для своих опытов? Это целая история.

— Угу. Норма расхода? — Иван понял, что его зацепило в рассказе Манделы. — Так «централка», получается, от аккумуляторов?

Негр пожал плечами.

— Может быть. Или подземная электростанция с дизелями и морем солярки. Мы думали об этом. Но представляешь, какой у нее должен быть выхлоп?

Иван кивнул.

Столб дыма бы было видно с любой точки Питера. Нет, здесь что-то другое. ЛАЭС? Может, старик был прав — и ему действительно звонили с атомной станции?

— Атомная станция? — спросил Иван.

— Скорее всего, — ответил негр не очень уверенно. — Это тебе надо с моим другом разговаривать, а я в этих вопросах так — погулять вышел.

Теперь самый важный вопрос. Иначе все это только теория.

— Как можно включить свет на остальных станциях метро? Мандела задумался.

— Это тебе надо с моим другом переговорить… Но, мы думали — наверное, с самой ЛАЭС.

Пам-пара-пам. Батончики.

Может, старик был прав? И атомная станция — это действительно цель более высокого порядка? Шанс для человечества, да?

Иван кивнул.

— Спасибо, Юра.

* * *

Мандела ушел вперед — так проще. Меньше вопросов. Иван остановился. Дальше, метров через триста, будет Невский. Что ж, вот и пришло время прощаться. У мертвых диггеров свои пути.

— Дальше вы пойдете одни, — сказал он. — А я двину ночью… или еще как.

— Ваня? — не понял Проф. — Что-то случилось?

— Проблема в том, что вы можете вернуться, а я — нет.

Молчание. Долгое молчание. Недоуменное.

— А объясниться? — предложил Уберфюрер. — Влом?

— Мне нельзя возвращаться, — сказал Иван. Черт, да как же мне с вами…

— Почему нельзя? — Миша недоуменно посмотрел на Водяника, затем на. Ивана. — Что я, маленький, что ли? Объясните.

— Поддерживаю Михаила, — сказал профессор.

— Хорошо, — Иван вздохнул. — Кажется, я должен вам кое-что рассказать…

Он рассказал все, ничего не скрывая (почти. Про манию старика он умолчал). И про пропавший генератор, и про убийство Ефиминюка, совершенное Сазоном, и про заговор Мемова, и про царя Ахмета Второго, и девушку Иллюзу, и про собственную бесславную попытку остановить генерала. Про финальный выстрел Сазонова, поставивший жирную запятую в этой истории.

А мог, кстати, поставить и точку.

Иван закончил свой рассказ, оглядел слушателей. Молчание затянулось. Карбидная лампа светила желтым теплым светом… Лица, которые уже стали практически родными. Профессор Водяник, Миша, Убер.

— И что вы собираетесь делать, Ваня? — спросил профессор наконец. САЗОНОВ, МЕМОВ, ОРЛОВ. Необязательно в таком порядке.

Не прикрываешь ли ты личную месть высокими мотивами, а, Иван?

Даже если и так.

Зло должно быть наказано.

— Драться.

Он встал, выпрямился.

— Я объясню, что это значит. Я — вне закона. Фактически я не существую, я мертв и забыт. Поэтому я не буду никого уговаривать пойти со мной. Нет, наоборот. Я скажу: не надо. Идите домой. К родным и близким. На вашем месте я бы так и сделал — забыл про все и жил обычной жизнью. Потому что если вы останетесь со мной, обычной жизни вы уже не увидите. Теперь решайте.

Уберфюрер долго молчал, морщил лоб.

— Знаешь, брат, а я, пожалуй, рискну. Пойдут пацаны со мной или не пойдут, это им решать. Но я с тобой.

Иван кивнул. А что сказать? «Спасибо»? Словами этого не скажешь. Поэтому просто кивнуть, словно это самое обычное дело — военный переворот. И друзей на него приглашают, как на субботнюю пьянку.

Диггер поднялся. Водяник размышлял. Кузнецов переводил растерянный взгляд с Ивана на Уберфюрера и обратно. Во взгляде молодого мента было необычайное смятение. Все еще хочешь быть как я, Миша? — подумал Иван.

Не советую.

— Профессор, Миша, — сказал Иван. — Спасибо, что помогали мне. У вас своя жизнь.

— Я разве что-то уже сказал? — удивился Водяник. — Михаил, ваше решение?

Кузнецов тоже поднялся.

— Я с вами.

— Но… — Иван замолчал.

— За кого вы нас принимаете, Ваня? — профессор в упор посмотрел на него. — Мы хоть, в отличие от вас, диггеров, и книжные дети, но… Поверьте, Иван. Мы читали в детстве правильные книги.

Глава 14

Блокада

— Кто первый засмеется — убью, — предупредил Иван. Оглядел компанию. Уберфюрер, Миша и даже профессор с трудом сдерживали улыбки. — Ясно с вами. Думаете, найдется идиот, который в это поверит?

— Найдется, — заверили его.

— М-да, — сказал Иван. — Ситуация…

— Не жмет? — спросил Уберфюрер участливо.

Иван посмотрел на него в упор из-под накрашенных ресниц. Глаза у диггера были подведены синим, скулы подкрашены румянами, на лице слой пудры толщиной в палец. Спасибо торговке барахлом, встреченной в туннеле. Помогла и подобрать одежду, и сделать раскраску… м-да.

Словно пролежал в туннелях двадцать лет, покрываясь пылью, некий придурок, а сейчас вдруг проснулся, накрасил губы темно-красной смесью ржавчины и животного жира и вышел на свет. Пройтись, блин, по Невскому. Иван с раздражением одернул кофточку, чтобы фальшивые груди хотя бы были на одном уровне. Нет, это точно плохая идея — переодеться в женщину. Выгляжу как кастрат с Пионерской. Заметив его движение, Уберфюрер заржал. Ага, ему смешно. А меня любой нормальный мужик с первого взгляда раскусит.

— Не жмет, — отрезал Иван. — Пошли уже, а то стоим тут, как две… Одна проститутка.

Иван в сердцах махнул рукой. Тронулись.

— Не морщите лицо, — шепнул профессор сзади. Ивану сразу захотелось его жестоко убить.

Невский изменился. Не слишком сильно, но достаточно чувствительно, чтобы Иван ощутил укол ностальгии. Следов военного времени почти не осталось: ни лазарета — он был в южном торце станции, — ни запаха крови и гноя, сопровождавших его. Ни лежащих рядами на полу спящих бойцов, ни походной кухни, от которой шел жар и воняло пригоревшим жиром. Зато теперь в центре станции, там, где начинался переход на Гостинку, висел огромный флаг Альянса — серо-зеленый, с могучим кулаком в центре. Иван дернул щекой. Генерал в своем стиле: будущее в единстве. Угу. А кто не согласен — в расход? Логично.

Додумать он не успел. Его больно ущипнули за зад. Блин, что за манера?! Иван резко повернулся, готовясь влепить локтем, чтобы зубы посыпались. В последний момент остановился. На него смотрел Уберфюрер — и делал страшное лицо. Иван скосил глаза вправо, затем влево. Мать моя женщина! Вдоль базарных рядов шел патруль адмиральцев. Двое солдат и сержант в серой форме. А рядом с ними… Иван зажмурился на мгновение, снова открыл глаза. Отвернулся, прикрыл лицо платком…

Сердце завелось и стучало так, что, наверное, его было слышно на другом конце метро.

За патрулем шел человек среднего роста. Круглая голова с залысинами, слишком тонкая шея, высовывающаяся из слишком широкого ворота куртки. Начальник адмиралтейской СБ Орлов.

Собственной персоной.

Вот так встреча.

Повинуясь знаку Уберфюрера, они медленно двинулись вдоль платформы. Водяник и Кузнецов, не сговариваясь, прикрывали Ивана сзади… тьфу, ты, подумал Иван, даже обычные слова в таком наряде звучат пошло. Справа Иван видел лотки со всяким женским товаром, который для Ивана выглядел, как инопланетные артефакты.

Орлов вдруг отстал от патруля, что-то сказал, махнул им рукой и пошел прямо к лоткам, пересекая курс команды. Иван остановился. Что делать?

Орлов все-таки профессионал, шансы, что он не узнает диггера, столкнувшись с ним нос к носу, — ничтожны.

Орлов остановился у лотков. Начал разглядывать товар. Прицепился к заколкам. Зачем ему? Что у него здесь, любовница?

Женские штучки.

Я в них ни черта не понимаю. Хотя с поверхности таскать приходилось. Но там просто: запихал в мешок, что влезло, — и беги, пока не сожрали.

Словно почувствовав его взгляд, Орлов начал поворачиваться…

Иван преодолел тошноту и сделал шаг к прилавку. Торговец, жиденький еврей пожилых лет, совершенно лысый, с кругами под глазами, с такими рельефными морщинами, что они казались пластмассовыми, улыбнулся ему. Открыл рот, чтобы начать обработку «покупательницы» с дежурной фразы… и замер. В его глазах Иван прочитал свой приговор. Да какая из меня женщина, блин?! Я же говорил. Допрыгались. Рядом остановился Уберфюрер. По его напряженной фигуре и короткому кивку Иван понял, что патруль все еще рядом. Да что за день такой! Что, их заинтересовала женщина с солдатской походкой?

Иван поймал взгляд торговца. Рот того снова начал открываться, он стрельнул глазами в сторону… Иван холодно оценил, что сейчас будет. Торговец позовет патрульных, мы окажем сопротивление, и все — конец планам.

Потому что со станции мне не уйти.

Иван собрался. Выпрямился, отпустил край платка, которым прикрывал лицо. Посмотрел на торговца в упор. Попробуй только пикни, мысленно предупредил Иван. Я тебя прямо об твой лоток приложу. Ну, рискнешь?

Что там Косопалый говорил про мысленное общение? Сейчас и проверим.

Торговец замер.

Иван протянул руку — хозяин отшатнулся. Диггер взял с прилавка первую попавшуюся вещь.

— Сколько? — спросил он тонким голосом. Самого чуть не стошнило.

Патрульные слева почему-то засмеялись. Профессор Водяник встал с той стороны, чтобы прикрыть Ивана. Орлов все так же торчал перед следующим лотком и о чем-то спрашивал. В следующее мгновение Миша Кузнецов заботливо прикрыл Ивана от возможных взглядом начальника СБ. Отлично, подумал Иван. Теперь это больше напоминает ограбление средь бела дня, чем тайное проникновение.

Патрульные вдруг замолчали.

Один, рослый, крупный в серой форме, двинулся к прилавку, перед которым застыл Иван. Диггер краем глаза видел рыжеватые волосы патрульного, выбивающиеся из-под серой кепи. Шаг, еще шаг. Патрульный приближался.

— Сколько? — спросил Иван сквозь зубы.

Торговец молчал и смотрел, как пришибленный. Потом зашептал:

— Не убивайте меня, я все отдам.

Вот блин. Патрульный шел. Уберфюрер отлип от группы и отошел в сторону, чтобы видеть остальных солдат.

— Ты что, идиот? — спросил Иван сквозь зубы. — Сколько стоит эта штука? Больше мне ничего от тебя не нужно.

В следующее мгновение патрульный бесцеремонно отодвинул профессора в сторону, встал рядом с Иваном. Водяник что-то вякнул, но его проигнорировали. Патрульный посмотрел на Ивана сверху вниз. Сколько же в нем росту? — подумал Иван. Выше на голову как минимум. И у него калаш «ублюдок». Отлично, подумал Иван с отчаянием, переходящим в веселье. Мне как раз такой автомат и нужен.

Вот придурок!

Иван вынул из кожаного мешочка горсть патронов, бросил на прилавок и быстро повернулся, держа вещь в руке. Может, прокатит…

— Гражданочка, постойте!

Не прокатило.

Патрульный оглядел сначала хозяина, потом — с интересом — Ивана, задержал взгляд на «груди» (щас расплавится — подумал диггер), хмыкнул и сказал:

— Куда торопимся, гражданочка?

Подальше. Иван примерился, как ударить этого громилу локтем в солнечное. Блин, да он тяжелее меня кило на тридцать. Попробуй такого сруби. Но патрульный вдруг обратился к торговцу:

— Опять, Нахалыч, людей обманываешь? Свои тридцать серебренников отрабатываешь, что ли? Ха-ха-ха. Смотри у меня, не посмотрю, что ты старый, отберу лицензию. Верни-ка деньги. Эй, гражданочка, гражданочка! Куда это вы?

Иван остановился. Вот черт настырный.

Патрульный подошел ближе, прищурился. Не морщить лицо, напомнил себе Иван. Патрульный внимательно рассмотрел «женщину» в упор (Иван забыл дышать) и вдруг улыбнулся.

— Возьмите деньги, куда побежали, — сказал снисходительно. — А ты, Нахалыч, смотри у меня.

Иван, ни жив ни мертв, протянул руку. В ладонь опустились два патрона от «макара». Сдача. Рожа у продавца при этом была… выразительная.

— Но… — попытался возразить торговец.

— Поговори мне еще! — прикрикнул патрульный. Торговец замолчал, лицо вытянулось окончательно.

— Все в порядке? — патрульный продолжал улыбаться. И щурился при этом безбожно, даже лицо перекосилось.

Так у него зрение нулевое, наконец сообразил Иван. А очки не носит — потому что дорогое удовольствие, не для всех.

Он, видимо, только на размеры предметов реагирует. А я еще спрашивал, какая из меня женщина. Ага. Очень даже ничего.

«Думаете, найдется идиот, который в это поверит?»

Нашелся.

— Спасибо, — сказал он тонким голосом. Повернулся и пошел, спиной чувствуя, как патрульный смотрит на его задницу.

Пронесло.

Краем глаза Иван увидел, что уже Орлов расплатился. Пошел прочь. И только потом Иван взглянул на вещь, которую приобрел ценой стольких переживаний. М-да. В руке у него была помада в пластиковом корпусе. Густо-красного, почти бордового оттенка.

— Ой, какая прелесть, — улыбнулась Настя, жена Шакила, принимая подарок. — Спасибо! Дай я тебя поцелую.

Иван с удовольствием подставил щеку. В отличие от здоровенного Шакила, жена невского диггера была ростом на пол головы ниже Ивана. Миниатюрная брюнетка. Его тронули мягкие губы.

Настя погладила диггера по напудренной щеке.

— Ой, Ванечка, какой ты хорошенький.

Иван поперхнулся, закашлялся. Уберфюрер захохотал. В воздухе пахло молоком и домашней готовкой.

Обитал Шакилов с семейством в торце Невского, в одной из бесчисленных клетушек, отделенных от соседей фанерной стеной, с женой и сыном полутора лет. Сын возился на полу, играя с резиновой разноцветной рыбкой. Совал в рот, слюнявил, возил по полу, снова слюнявил. И все это с серьезным лицом.

Иван вышел. В узком коридоре между клетушек стоял горячий постирочиый дух. Мимо них протиснулась девушка с тазиком мокрого белья.

— Случилось что, Насть?

Она смотрела на него очень серьезно. Ивану стало вдруг не по себе.

— Ванечка, я тебя очень люблю… но оставь ты Сашку в покое. Пожалуйста. Он и так в прошлый раз чуть не погиб. Из-за тебя, — добавила она с истинно женской беспощадностью.

Иван помолчал и кивнул:

— Хорошо, Настя. Я понял. Он вернулся в комнату, с трудом протиснулся на свое место за столом.

Шакил на коленке подкидывал сына, мол, люли-люли, едем-едем. Интересно, куда приедем, подумал Иван. Подмигнул карапузу. Шакил улыбнулся, карапуз же смотрел серьезно, хмуря прозрачные брови. Похоже, он лучше всех понимал, к чему идет дело.

Иван оглядел компанию. В маленькой комнатке набилось столько народу, что войди еще один человек — и его выдавит, как пробку из бутылки. Под давлением.

— Тогда сделаем так, — сказал Иван. — Тебя, Саша, мы светить не будем… помолчи, пожалуйста. Послушай. Ты наш резервный вариант и путь спасения, если что.

Шакилов попытался возразить, Иван отмахнулся — потом.

— Ты мне лучше вот что скажи, — начал он. — Я видел, как Орлов покупает женскую дребедень на лотках. Я вот все думаю, зачем ему какие-то там заколки? Он вроде не женат. Детей у него нет. Женщина?

Шакилов повернулся к жене.

— Настя?

Та фыркнула.

— Конечно, у него на Гостинке есть женщина. Это весь Альянс знает — кроме тебя. Он к ней через день ходит с подарками. Уже половину местной бижутерии туда перетаскал.

Иван помолчал.

— А она к нему?

— Что?

— Она к нему ходит?

Шакилов внимательно посмотрел на Ивана.

— Что ты задумал?

— Я тебя давно жду… — Орлов открыл дверь и замер. Открыл рот. Таких страшных женщин начальник СБ видал в гробу.

— Привет, красавчик, — сказала «женщина» томным голосом. Знакомый прищур накрашенных глаз. Твою каденцию, это же…

Орлов рванулся назад, в комнату. В верхнем ящике стола у него лежал пистолет — хорошая итальянская «беретта». В следующее мгновение «женщина» догнала его и скрутила. Удар. Начальник СБ полетел на пол, ударился боком. А! Выдохнул сквозь зубы. Перевернулся на живот и пополз. Его схватили за ногу. Орлов попытался схватиться за ножки стула, но только опрокинул его. Бам. Закричать! Он открыл рот. В следующее мгновение туда впихнули комок грязной тряпки. Сверху на спину начальника СБ навалилась тяжесть.

— Вот и умница, — сказал мужской голос. Голос Ивана. — А ну-ка, давай сюда ручки…

Скотч затрещал.

Диггер сидел на нем верхом. Орлов от бессилия что-либо сделать расслабился… Черт, тупица, как я же так прокололся?! Бабы, во всем виноваты проклятые бабы.

Но почему Иван, черт возьми, жив?!

Орлову заклеили пластырем рот. Потом приподняли и усадили на пол — спиной к столу. Он был вынужден смотреть, как «женщина» сбрасывает с себя юбку и прочие детали женского гардероба, и натягивает на себя армейские штаны и куртку. Потом Иван стирал салфетками с лица краску, матерясь и гримасничая.

«Теперь я покойник, — подумал Орлов спокойно. — Я — покойник». Закончив переодеваться, Иван подошел к телефону, снял трубку. Помедлил. Сейчас все начнется и дороги назад уже не будет. ГП

Набрал номер. Ноль и три. Когда-то, говорил Проф, это был номер «скорой помощи». Ну, медики нам точно понадобятся. Он приложил трубку к уху. Гудки. Вызов.

Подождал.

Наконец на том конце провода сняли трубку. Далекий голос произнес: «У аппарата». Иван посмотрел на Убера, на Водяника, на Мишу, потом сказал: — Мы в прошлый раз не договорили, генерал.

На столе выстроилась целая команда фарфоровых слоников — от маленького, размером с наперсток, до огромного патриарха с длинными загнутыми бивнями, могучим хоботом и мудрым взглядом. Голову слона покрывала фиолетовая попона с золотыми кисточками. Мемов задержал на нем взгляд. Слоновий патриарх смотрел на генерала с истинно слоновьим спокойствием.

Мемов хмыкнул.

Большая часть слоников получена им в подарок. Часть он купил у диггеров сам. Про страсть генерала к фарфоровым слоникам уже ходят легенды среди подчиненных. Очень хорошо. Если он выполнит свое предназначение, эти легенды будет пересказывать все метро…

Но это потом. А сейчас пора работать.

Сазонов подошел к столу, взял одну из фигурок и начал вертеть в руках. Мемов почувствовал укол раздражения.

— Что говорит Постышев? — спросил он. Старый комендант Василеостровской как был занозой, так и остался. Потеря генератора ничему его не научила.

— Упрямый старый дурак, — сказал Сазонов. — Он все никак не поймет, что его время прошло. Васька больше не сама по себе. Постышев просит увеличить подачу электричества. Вместо шести часов в день — целых двенадцать. Мол, рассада у него вянет. — Нынешний командир диггеров Василеостровской ухмыльнулся. — Думаю, он просто кокошник…

— Что? — генерал поднял брови.

— Просто тянет время, — исправился Сазонов. — Ага. — И что ты предлагаешь?

Сазонов улыбнулся — развязной, жестокой улыбкой.

— Думаю, там нужен другой комендант,

Мемов посмотрел на него в упор.

— Ты в этом полностью уверен?

* * *

Сазонов наконец поставил слоника на стол и ушел.

Мемов выдохнул. Опасный тип. Если так дальше пойдет, с Сазоновым скоро придется что-то решать. Обидно. Почему со мной сейчас он, а не Меркулов… Вот об этой потере я действительно жалею. В итоге рядом со мной человек, предавший лучшего друга и собственную станцию. Предатель и убийца.

Но пока приходится его терпеть. Сазонов даже лучше, чем исполнителен. Он эффективен.

Мемов подошел к столу, поднял фигурку и вернул на прежнее место. Может, это глупо, подумал он. Такое раздражение. Это всего лишь слон…

Но это мой слон. И он должен стоять на том месте, куда я его поставил.

Шестой год Мемов строил свою империю. Когда тебе за пятьдесят, начинаешь понимать, что времени у тебя совсем немного. Вокруг одни враги и подчиненные — и если с врагами можно говорить на равных, то с подчиненными приходится держать себя в поджарой форме гепарда, убивающего антилопу за одиннадцать секунд. Были такие хищники до Катастрофы, самые быстрые в мире — да кто про них сейчас помнит? Мемов покачал головой, поправил слоника с краю — с синими узорами на боках. Вот теперь правильно. Снова посмотрел на своего любимца, слона-патриарха. У него есть кому оставить слоновью империю. Поэтому он так спокоен. А я? Как быть со мной? Мемов вздохнул и вернулся к рабочему столу, заваленному бумагами, требующими внимания. Самая огромная империя ничего не стоит, если некому ее передать. Тем более, что вскорости предстоит такое… Если разведка не ошибается, у нас осталось всего ничего времени. Генерал вздохнул.

Мне нужен преемник. Наследник. Иначе, случись что со мной, все, за что я боролся долгие годы, полетит в тартарары.

И это будет полный и окончательный конец.

Зазвонил телефон. Кто там еще? Мемов посмотрел на панель селектора. Огонек зажегся под лампочкой «Нев.» Невский проспект. Значит, Орлов.

Все еще погруженный в свои мысли, Мемов рассеянно взял трубку, приложил к уху:

— У аппарата.

Но услышав голос в трубке, выпрямился. Вся расслабленность слетела с него, как никогда не было. Голос в трубке принадлежал человеку, который должен быть уже давно мертв.

Голос негромкий, низкий, с легкой хрипотцой произнес:

— Мы в прошлый раз не договорили, генерал.

Мемов выпрямился. Резко махнул рукой адъютанту: сюда. Быстрее!

— Иван, — сказал генерал. — Ты, возможно, удивишься, но я рад тебя слышать.

— Еще бы, — на той стороне провода усмехнулись. — Не часто приходится отвечать на звонки с того света, верно, генерал?

Адъютант подбежал, подобострастно задирая голову и заглядывая Мемову в лицо, как собака. Да где же вас таких набирают, в сердцах подумал Мемов. Жестами показал: дай, чем писать.

— Верно, — сказал Мемов. — Орлов с тобой?

— Рядышком. Он сейчас не может подойти к телефону. Вы уже его извините, генерал.

— Он жив? — А вот это важно. Если Иван убил начальника СБ, значит, он не собирается идти на переговоры. Если Орлов жив, то возможны варианты.

Пауза. Долгая-предолгая пауза.

— Живее всех живых. За кого вы меня принимаете, генерал? За себя? — Пауза. — Или за Сазонова?

Мемов поморщился. Удар не в бровь, а в глаз. Убрать Ивана — это было ошибочное решение. Но еще большей ошибкой было не довести дело до конца. Кто-то за это ответит. И я знаю, кто.

Бестолковый адъютант принес наконец фломастер и бумагу. «Придерживай листок», — показал жестом генерал, взял фломастер. Зубами выдернул колпачок. Написал «М». Зеленый цвет закончился, кончик фломастера сухо заскреб по бумаге. Мемов в сердцах отшвырнул фломастер. Адъютант присел от испуга. Идиот. Мемов показал на стол — карандаш, быстрее! Ну же!

— Я принимаю тебя за тебя, Иван, — сказал Мемов совершенно спокойно. — Что ты собираешься делать?

Адъютант подал карандаш. Наконец-то. Уволю к черту. Отошлю нужники чистить. Мемов быстро написал: «Меркулов на Невском. Орлов захвачен. Блокировать станцию. Ждать моего приказа. Секретно». Махнул рукой — быстрее. Пригрозил кулаком, чтобы дошло. Адъютант побелел и убежал.

— Я слушаю, Иван, — сказал Мемов, глядя, как спина адъютанта исчезает в двери.

— Хорошо, — сказали в трубке. — Вы, думаю, уже отправили людей на Невский. Но пока они сюда доберутся, у нас есть минут десять. Так что можем поговорить… не торопясь.

Вот хладнокровный сукин сын, подумал Мемов с невольным восхищением. Почему ты не со мной, Иван? Почему? Вместе мы бы горы свернули.

* * *

Сазонов вышел от генерала, остановился у стены, достал из внутреннего кармана школьный пенал из синего пластика, открыл и выбрал самокрутку. Осталось две, дальше придется опять трясти Фарида. Не хочется, но что делать. Ха-ха.

Пальцы дрожали, когда он вставлял самокрутку в зубы. Похлопал по карманам, нашел зажигалку.

Из автоматного патрона. Сазонов усмехнулся. Когда-то зажигалка принадлежала Ивану. Все, что было твоим, командир, стало моим. Или — станет. Он чиркнул раз, другой… Искры. Искры. Огонек. Прикурил, торопясь и обжигая пальцы.

В последний момент едва не сломал сигарету. Издергался, терпения уже не хватает. Надо лучше себя контролировать.

Легкие наполнились теплой, густой, синюшной марью. В голове вдруг вспыхнул, проклюнулся и расцвел ярко-красный цветок. Алый, как кровь. Сазонов держал дым в легких, а цветок распустил мясистые лепестки в его голове. Стало легко. Хорошо. И просто так, как нужно.

Словно, пока он не закурил, часть головоломки «Вадим Сазонов» отсутствовала, а теперь вместе с первой затяжкой встала на место. Щелк.

И он теперь целый.

Спокойствие.

Сазонов спрятал пенал в карман плаща. Надо будет связаться с Фаридом, чтобы достал еще веганской травки. Веганцы не дураки, оказывается. Мыслил он теперь расслабленно и четко.

До этого момента, в разговоре с Мемовым, он ощущал, как сгущается в голове туман, заволакивает, путает мысли. Сазонов даже сбился пару раз, заставив генерала посмотреть на него с удивлением. Сейчас, после сигареты, ясность в голове установилась такая, что хоть в футбол там играй.

Вперед. Обдумать, принять решения, пока четко мыслишь.

С Постышевым нужно провернуть какой-нибудь несложный трюк. И еще Таня… Сазонов ухмыльнулся. Не то чтобы она была ему так уж интересна как женщина, но… Таня когда-то была невестой Ивана. А это, согласитесь, уже совсем другое дело. Все, что принадлежало Ванядзе, стоит внимания. Сазонов снова затянулся, медленно — мелкими порциями — выпустил дым. Дым изгибался, плыл красиво и изящно. Глупо, конечно, светиться с травкой у штаба Мемова, но сегодня был трудный день. У меня все получится, подумал Сазонов.

Он бросил окурок, наступил каблуком. Это следы. Но мне плевать на следы. Сазонов шагнул вперед… и практически столкнулся с выскочившим из двери адъютантом Мемова.

— Пропустите!

— Что случилось? — спросил диггер.

Адъютант попытался обойти его, но Сазонов плавно, почти незаметно сместился, чтобы перекрыть ему путь. Адъютант был новенький, молодой, совсем зеленый. Против диггерских навыков Сазонова у этого сосунка не было и шанса.

— Мне… пройти…

— Я могу помочь, — сказал Сазонов. Улыбнулся — как бегунец одинокому щенку Павловской собаки. Улыбка хищника при виде поджатого хвоста жертвы. Чутье Сазонова на людские слабости редко его подводило. Но сейчас он рисковал — и сильно.

Он чувствовал, что это что-то важное. Шанс. Если нет, то я нарываюсь на крупные неприятности. Генерал этого так не оставит.

Адъютант в отчаянии попытался протиснуться, но обойти Сазонова не смог.

Тот в последний момент едва заметно смещался и перекрывал юноше путь. Самодвижущаяся стена.

— Это… срочно!

— Я понимаю, — мягко сказал Сазонов. Глаза его в темноте блеснули. — Что приказал генерал?

Глаза адъютанта забегали. Он отчаянно вздохнул, ища выход.

— Мне нужно отнести записку…

— Какую?

— Пропустите! Я… нельзя!

— Да ты ее потерял. У тебя в руке ничего нет, — сказал Сазонов. Ну, давай, купись. — Посмотри, дурачок.

Адъютант засомневался, наклонил голову, поднял руку (левая, отметил Сазонов), раскрыл ладонь…

Момент истины.

Там лежала записка. Смазанное движение. В следующее мгновение адъютант сомкнул пальцы. Быстро, как только мог. Но в кулаке ничего уже не было.

Сазонов держал в руке листочек. Командир диггеров пробежал записку глазами, затем еще раз. Разжал пальцы, листок начал падать, планируя. Сволочь! — подумал адъютант, бросился, принялся листок ловить — поймал и, чуть уже не плача, побежал вперед.

Мальчик купился.

А я быстрый, подумал Сазонов.

…Через полминуты Сазонов знал все, что будет делать дальше. Он остановился, проверил еще раз. Должно сработать. Чутье не подвело его и сегодня. Риск того стоил.

Он пошел дальше, ускорил шаг.

Иван жив.

И он на Невском.

Тра-ля-ля-ля. Бато-ончики.

Сазонов быстро пробежал платформу, спрыгнул на пути. В одной из каморок под платформой Адмиралтейской находилась их временная база. Сазонов распахнул дверь, в лицо ударило вонью дешевого пойла и немытых тел. Сазонов поморщился. Затем подошел и толкнул ботинком бесформенный ком тряпья, воняющий перегаром.

— Пшелнах, — сказал ком, перевернулся на спину. Выглянула помятая небритая морда. — Че надо?

Сазонов улыбнулся.

— Гладыш, хватит спать! По-дъем! У нас появилось дело.

Уберфюрер показал на циферблат больших белых часов с черными цифрами.

— Десять минут, — сказал он одними губами. Иван кивнул, переложил трубку к другому уху, зажал плечом.

Написал на листке: «М. засуетился», показал Уберу. Скинхед хмыкнул.

— Итак, генерал. Поговорим?

— Что ты хочешь, Иван?

— Мне нужны ответы. В прошлый раз я так и не получил четкого ответа. И хотел бы, если вы не против, генерал, получить его сейчас.

— Спрашивай. С удовольствием отвечу на любой твой вопрос. Тянет время, понял Иван. Впрочем, мы это предвидели.

— Я хочу знать — зачем все это было? Эта кража, это убийство? Эта война? Генерал помолчал.

— Как мне тебя убедить, Иван? — произнес он наконец. — Что бы я сейчас ни сказал, ты мне, скорее всего, не поверишь. Но знай: я сделал то, что считаю необходимым. От человечества и так осталось слишком мало, чтобы позволить ему разбегаться по отдельным углам. Да, мои методы не слишком благородны. Да, ты прав — кража, убийство, война. Но я не могу позволить никому — ни бордюрщикам, ни Василеостровской, ни кому-либо еще — отсиживаться в своем углу, пока остальные рвутся изо всех сил к будущему. Мы должны быть заодно, понимаешь?

— Сила — в единстве, да? — съязвил Иван. — Или какой-нибудь новый лозунг, которого я еще не знаю, генерал?

Тяжелый вздох.

— Ты не знаешь главного, Иван. Мы стоим на пороге большой войны. Иван усмехнулся.

— Даже так?

— Именно так. Что ты знаешь… про Веган?

…Вспышка. Белесые волоски на шее доктора. Падающее тело. Бум.

Иван моргнул, повернулся, чтобы остальные не видели его лица.

— Достаточно.

— Ничего-то ты не знаешь. У меня есть достоверные сведения, что империя Веган готовится к вторжению на незанятую ими территорию метро. Beганцам нужно жизненное пространство. И не только это…

— Так вы стали борцом за свободу, генерал? Как интересно.

— Молчи и слушай. Сейчас я доверяю тебе то, что знают только несколько человек. В метро готовится новый передел сфер влияния. Веганцы — не люди. Хотя и выглядят как мы. Так что это будет не борьба за независимость. Это будет борьба за выживание человечества. Времени у нас осталось мало. Может быть, год. Может, пара месяцев. Может, даже меньше. Не знаю. Потом начнется ад. Нас, людей, загонят в резервации и пустят на удобрения. Ты этого хочешь?

Иван помолчал. Это выглядело бы убедительно, если бы не одно «но».

— Проблема в том, генерал, что я достаточно близко общался с веганцами. И могу сказать точно — они люди. Хотя и странные, и жрут только растения. И пленных на удобрения пускают. Все это вполне по-человечески… вспомнить хотя бы Восстание. Да, генерал?

Тяжелый вздох.

— Не веришь. Приходи, и я покажу тебе результаты вскрытия трупов веганцев. Ты поймешь, о чем я говорю. Они — не люди, Иван. Поверь. Не знаю, когда это началось, но сейчас они больше растения, чем…

Иван прервал эту речь:

— Что вы пытаетесь мне сказать, генерал? Старое доброе: цель оправдывает средства?

Пауза.

— Да, — сказал Мемов. — Так и есть. Оправдывает. Если это великая цель. Если речь идет о выживании человечества.

Уберфюрер отчаянно замахал — быстрее, быстрее, время вышло. Иван кивнул, сейчас иду.

— Пора прощаться, генерал. Мне нужно идти.

— Подожди! — крикнул генерал. — Ты не дослушал! Я знаю, что я перед тобой виноват. Не убивай Орлова! Не делай этого, пожалуйста! Я тебя прошу — не…

Иван положил трубку. Убер посмотрел на него, глазами показал «все будет хорошо», вскинул автомат к плечу и выскользнул в дверь.

Иван посмотрел на связанного начальника адмиралтейской СБ.

Поднял пистолет. Взвел большим пальцем курок…

…Мелькает, мелькает. Падают люди. Грохот выстрелов оглушает.

Как там сказал генерал?

«Они больше растения, чем…» Чем люди?

Иван прицелился в висок Орлова.

Зло должно быть наказано.

Верно?

Звук выстрела.

Сазонов с Гладышем переглянулись, мягко двинулись с двух сторон, обходя вход в кабинет начальника СБ.

«Держи партнера затылком», вспомнил Сазонов наставление Ивана. Усмехнулся. Они с Гладышем до сих пор действовали как единый организм. Дверь была приоткрыта. Сазонов заглянул.

Глухой вой. По комнате каталось нечто, обмотанное скотчем.

Сазонов плавно вошел, держа револьвер в руке.

И увидел. Белое лицо Орлова, бешено вращающиеся глаза. Кровью залит пол. Сазонов сунул револьвер в кобуру. Наклонился, с силой оторвал край скотча с лица начальника СБ и отшатнулся. Орлов выплюнул тряпку и заорал. Так, что у диггера зазвенело в ушах. Звук отражался в тесном помещении, прессовался в единое давящее нечто.

— Ааа! — кричал Орлов. — Колено! Мое колено! Аа!

Почему Иван не убил его? Сазонов поднял пистолет Орлова, лежащий на столе. Сколько вопросов возникает. Почему оставил в живых? Что бы я сделал на месте Ивана? Довел начатое до конца. Сазонов улыбнулся. Конечно, именно так Ивану и следует поступить. Это было бы… логично.

Орлов продолжал орать.

Сазонов взвел курок «беретты».

Потом наклонился и тщательно заклеил пластырь обратно. Тишина. Ну, относительная… Орлов глухо мычал. Глаза начальника СБ были вытаращены.

Сазонов взял пистолет и отодвинулся подальше, чтобы не забрызгать плащ. Поднял пистолет, прицелился и нажал на спуск. Бах! Кисть дернуло. Шмяк. Кровь растекалась из-под лысины… Сазонов присел на стул и бросил пистолет на столешницу. — Хватит, — сказал он. — Хватит орать. Что ты как девчонка.

* * *

Столкнувшись лбами, над молоком не плачут.

Они вышли из кабинета Орлова, находившегося у самого торца платформы. Надпись на двери «В2-ПИА», когда-то, Иван слышал, в таких комнатах хранились инструменты уборщиц. А сейчас там устраивали комнаты для самых важных персон. Как изменчив мир, ты посмотри.

Иван огляделся.

Светлый мрамор, высокий потолок. Все-таки, подумал Иван, Невский едва ли не самая любимая у меня станция. Но пора двигаться.

Все-таки слова Мемова меня зацепили. Иван даже на миг остановился.

Что, если генерал не врал — и веганцы действительно готовятся к большой войне?

Тогда мы в глубоком… кризисе.

Они прошли через платформу, проталкиваясь через народ. В этот раз никакой маскировки. Действуем открыто и нагло. Вдруг диггер понял, что Уберфюрер отстал. Он повернулся — скинхед застыл, глядя в сторону перехода на Гостиику. Иван прищурился — нет, никого знакомого не вижу.

— Убер? — окликнул его Иван. Скинхед стоял напряженный, лицо было жестким.

— Убер!

Наконец тот с трудом, словно шея заржавела, повернул к Ивану голову. В голубых глазах плавилась холодная ярость. Как дымящийся на воздухе сухой лед. Иван даже отшатнулся. Ничего себе.

— Что случилось?

Лицо скинхеда слегка расслабилось, он даже улыбнулся. Снял с плеча и протянул Ивану автомат.

— Ты иди, — сказал скинхед.

Иван поднял брови. По плану они должны были уходить по туннелям до Сенной вместе. Этим же маршрутом уже ушли профессор и Кузнецов. Кого Убер там увидел? Не понимаю.

— Иди, — сказал Уберфюрер. — Я догоню.

* * *

Уберфюрер спрыгнул на бетон, спружинил ногами. Выпрямился.

— Привет, Рамиль. Помнишь меня?

Телохранитель царя Ахмета поднял голову. Усмехнулся. Узнал. Оттолкнул за спину Ахметзянова, тот попытался возмутиться, но Рамиль покачал головой. Не сейчас.

Телохранитель шагнул вперед — мягко, хищно.

— Он вне нашей разборки, — сказал Рамиль.

— Он вне нашей разборки, — согласился Убер, расставляя руки и тряся кистью с ножом. Разогревает мышцы. Голый по пояс, в синяках и шрамах, скинхед выглядел совершенно отмороженным ублюдком. На плече серп и молот в окружении венка. Советская машина смерти во всей красе.

Ахмет Второй отбежал и остановился, его черная кожаная куртка блестела в темноте. И глаза блестели. Он помедлил…

— Иди, — не глядя, приказал Рамиль. Ахмет побежал. Телохранитель снял пиджак, аккуратно повесил его на выступ арматурины. Закатал рукава — обнажились заросшие темным волосом предплечья — и достал нож.

Убер поиграл с клинком, перекидывая его с костяшки на костяшку, перехватил несколько раз пальцами. Выпрямился. Кивнул бордюрщику.

— Готов?

Рамиль кивнул.

— Поехали.

— Ты, сука, — сказал Уберфюрер, накручивая себя. — Ты, мля, не понял, с кем связался! Ты со скинами связался! Понял?!

— Какой туннель? — спросил Гладыш сипло, севшим голосом. Прокашлялся, отхаркнул комок. Выглядел диггер погано, не лучше гнильщика. — Тьфу, зараза. Мне левый или правый?

Сазонов огляделся.

— Левый, — сказал он.

— Уверен?

— Левый… — автоматически повторил Сазонов, и тут до него дошло: — Хамишь, что ли?

— Ась?

Это что это он себе позволяет? Сазонов выпрямил спину.

— Гладыш, ты оборзел? — спросил он тихо и внятно. Любой бунт лучше усмирять на месте. — Или мне тебе по роже съездить?

Молчание.

— Гладыш?

— Знаешь, команди-ир, — сказал Гладышев. Лицо его, опухшее и словно изрезанное ножом, в этот момент было на удивлением спокойным. И даже почти красивым. — Ты мне, конечно, команди-ир… но, не доставай ты меня? Понял? Думаешь, я не знаю, зачем Ван вернулся? Он с того света вернулся, я знаю. За тобой он вернулся!

— А не за тобой?

— И за мной, конечно, — согласился диггер. Оскалил в усмешке гнилые остатки зубов. — Потому что на мне кровь, много крови. А ты его вообще убил. Что, ты думал, я не знаю? Ты за ним, как баба, бегал, в рот смотрел, а потом, когда он жениться задумал, пришил его к черту. И теперь его вещи мацаешь, как баба какая… а ты и есть баба. Только он вернулся, понимаешь, Сазон? Как тебе такая штука? Страшно небось?

Сазонов не верил ушам.

— Гладыш, ты пьян? Ты с кем говоришь, по-твоему?

— Ни с кем я не говорю.

Сазонов взял его за ворот замасленной куртки, притянул к себе.

— Я твой командир, понял?!

Гладыш оскалился.

— Ни куя ты мне не командир. У меня один командир был — Косолапый. И второй командир был — Ван. А третьего не будет.

— А я тогда кто? — Сазонов даже про злость забыл, так развеселил его Гладыш. Что этот смешной человечек себе позволяет? Что он несет? Что вообще сегодня происходит?

— А ты… ты враг человеческий, Сазон, — сказал Гладыш серьезно. — Изыди, сатана. Ручки убери, а то пообломаю на хрен.

Он с треском выдернул ворот из хватки Сазонова, повернулся и пошел в туннель. В левый, как и было сказано. Командир диггеров выпрямился.

— Стой, Гладыш! Я ведь выстрелю. Диггер остановился. Повернул голову.

— Пошел нах, — сказал он отчетливо и двинулся дальше. Револьвер оказался в руке. Сазонов сам не понял, когда успел его вытащить. Привычная холодная тяжесть. Я быстрый.

Он плавно поднял «питон», прицелился. Мушка плавала по сутулой фигуре пожилого диггера. Стреляй же, велел себе Сазонов, иначе сейчас Гладыш выйдет из освещенной зоны… И что тогда?

Он продолжал целиться. Положил палец на идеальный изгиб спускового крючка, погладил. Да, это оружие по мне…

Стреляй же, сказал он. Ну!

Секунда.

Спина Гладыша, подсвеченная боковым светом фонаря, исчезла в темноте.

Сазонов опустил револьвер, усмехнулся. Нет. Сначала Иван. С Гладышем можно разобраться и после.

— Зачем тебе мой нож, Рамиль? Зачем, дорогой?

Уберфюрер пошел на телохранителя, то пряча нож за запястьем, то снова дразня им противника. Сверкающая полоска возникала то в левой руке, то в правой.

Рамиль ждал, не шевелясь. Лицо его было спокойным.

— Я могу понять, зачем ты вырвал мне ногти. Но зачем было красть мой нож?

Рамиль молчал. Невозмутимый.

Уберфюрер мягко скользнул по полу, выкидывая руку вперед. У него был китайский клинок «викинг», простенький — серая сталь, насечка на обратной стороне клинка. В последний момент Рамиль шевельнулся — звяк! — клинки встретились, отлетели…

Уберфюрер отпрянул, присел. Сверкание металла. Скинхед дернулся.

Отступил на шаг. Моргнул.

Рамиль смотрел на него, как каменный истукан.

Над левой бровью Уберфюрера прорезалась тоненькая красная черточка. Миг — и черточка набухла красным. Выступила капля крови, покатилась вниз, попала Уберу в темную бровь. Капнула вниз. Скинхед моргнул. Затем поднял руку, тронул пальцами порез — отнял и посмотрел на кровь с удивлением. Перевел взгляд на телохранителя.

Рамиль пожал плечами. Вот так.

— Дело, — согласился Убер. Резким движением размазал кровь по лбу. Теперь он напоминал индейца в боевой раскраске.

Опять перекинул нож в левую руку и двинулся вперед.

Быстрое движение Рамиля навстречу. Сверкающие полосы. Звяк-звяк-звяк. Н-на! Выпад и широкий взмах Рамиля. Уберфюрер увернулся, отскочил. Пауза. На левом плече появилась короткая царапина.

Вокруг них начала собираться толпа. Гул нарастал. Сейчас должны были появиться патрульные, но пока стояла относительная тишина.

Уберфюрер вдруг засмеялся.

— Он ведь у Ахмета, мой нож? — сказал скинхед. — Ты для него старался? Каково это — быть нянькой, а, Рамиль?

Телохранитель споткнулся. Лицо дрогнуло.

— Не твое дело, — он впервые подал голос за время схватки. — Я его зацепил, понял, Убер. Надо добивать, а то он меня тут на кусочки порежет.

— Пеленки ему часто меняешь, а? Телохранитель раздул ноздри.

— А с женщинами ты тоже за него? Или как? — продолжал издеваться скинхед. — Я смотрю, ты везде за него, Рамиль. И ноготки ты мне дергал для его удовольствия… или все-таки для своего? Ну, скажи, не разочаровывай меня.

— Теперь я тебя убью, — сказал Рамиль жестко. — Ты труп.

Они сошлись. Блеск клинков, звяканье металла. В следующее мгновение Рамиль неловко осел на колени. Ноги не могли больше держать это большое сильное тело. Он помедлил, попытался встать… И упал, раскинув руки.

Скинхед выпрямился. Окровавленное лезвие высовывалось из его пальцев.

— А умирать ты тоже за него будешь, да, Рамиль? — сказал он мертвецу. Уберфюрер повернулся и спрыгнул на рельсы. Дело закончено. Пора сматываться… Звук выстрела.

Он на мгновение остановился, вздернул голову. Это в той стороне, где они оставили Орлова. Толпа вверху, над головой скинхеда загудела.

Туннели. Кажется, все повторяется.

Иван, подумал Сазонов. Иван, Иванядзе, Фигадзе. Вот ты где. Он поднял «кольт-питон», прицелился. Навскидку он обычно стрелял точнее, но это же наш старый добрый друг Иван. Рисковать не стоит… хотя.

Почему нет? Сазонов усмехнулся, опустил револьвер и всунул его в набедренную кобуру.

Иванядзе стоит риска.

Он поднял фонарь и, держа на вытянутой в сторону правой руке, двинулся вперед. Если Иван будет стрелять на свет, то пусть стреляет. Я все равно быстрее.

* * *

Каждый охотник желает знать… Где сидит Сазан.

Он все равно быстрее. Какие у нас, однако, получаются кошки-мышки. Иван покачал головой, направил фонарь на стену.

Луч света пробегал по выбоинами тюбингов, высвечивал ржавые скобы для крепления кабелей. Пустые. В этом переходе все полезное уже давно снято, кабель пошел в дело, а крысы пронумерованы. Но даже здесь, в исхоженном вдоль и поперек перегоне от Невского до Сенной иногда пропадают люди.

Впрочем, мне это не грозит. Иван усмехнулся, поднял «ублюдка», что дал ему Шакилов, к плечу, быстро пошел вперед. Прошло две минуты с момента прибытия команды адмиральцев на Невский. Сюда они тоже скоро доберутся — но мы уже будем на Сенной. Дай бог.

Он выключил фонарь, обернулся проверить, нет ли погони.

Моргнул.

Остаточное пятно света плыло перед глазами. Одинокий фонарь светил вдалеке.

Или это одинокий спутник, мирно идущий на ярмарку, либо… Иван пригнулся. Либо Сазонов.

* * *

Свет впереди погас. Так, так, Ванядзе. Испугался? Запаниковал?

Ты не будешь стрелять на свет. Сазонов усмехнулся. Потому что ты не знаешь, кто это идет, а убивать случайного прохожего — это не твой стиль, Иван. Сазонов ускорил шаг.

Я помню, какой ты был, Иван, когда я пришел в команду. Ты был не как все. Ты смотрел на меня и был серьезен. Не издевался. Не презирал, как неумеху — а я был неумеха, криворукий, чего уж скрывать…

Ты смотрел на меня как на человека.

Возможно, за это я тебя и ненавижу.

Я перерос всех. Гладыш, ржавший надо мной и издевавшийся, теперь смотрит мне в рот. Он мой человек, Иван — а не твой. И пускай сегодня Гладыш взбунтовался, это ничего не значит. Гладыш слабый. Рано или поздно он все равно ко мне вернется.

Все, что было твое, — стало моим. Или станет.

Мы ненавидим не тех, кто выше нас и презирает, а тех, кто выше нас — но относится к нам, как к равным. Такова уж человеческая природа.

Сазонов вынул револьвер из кобуры. Огонек впереди вспыхнул снова, начал удаляться. Сазонов перешел на бег.

* * *

Фонарик вдруг затрясся сильнее, словно тот, кто его держал, перешел на бег.

Торопимся, да?

Очень я тебе нужен, Сазон?

Иван встал, широко расставив ноги, вскинул автомат к плечу. Пятно света продолжало дергаться вверх-вниз. Бежит, родной.

Он приложился щекой к прохладному гладкому дереву приклада.

Мои любимые конфеты, — сказал он беззвучно. Положил палец на спусковой крючок, чуть прижал. Готово, можно стрелять. Эх, Сазон, Сазон.

— Бато-ончики, — выдохнул Иван и нажал на спуск. Автомат задергался, темноту разорвали вспышки. Раз-два, посчитал он и отпустил спуск.

Фонарик упал на землю, откатился, закачался, освещая кусок тюбинга.

Иван тут же перебежал левее, присел на колено. Снова прицелился, выжидая.

Темнота.

Плечо ноет. Перед глазами плывут синие пятна. Ну же!

Фонарик все так же лежал. «Значит, попал? — подумал Иван. — Или нет?» Стон.

Сазонов бежал легко, свободно. Перед входом в туннель он выкурил последнюю самокрутку, теперь в голове цвел алый цветок. Спокойствие.

Фонарь он держал в вытянутой в сторону левой руке. Правая с револьвером — свободно опущена…

Давай, Ванядзе, купись на мой простенький трюк. А чем проще, тем лучше, да?

Стреляй. А я отвечу. Я быстрый.

Сазон бежал. Звук шагов в гулкой пустоте туннеля дробился и усиливался. Казалось, уже не один Сазонов бежит, а целая команда Сазонов догоняет мертвого диггера Ивана.

Как там сказал Гладыш. Изыди, сатана?

Я сатана.

Выстрел. Сазонов пригнулся. Нервы Ивана сдали, похоже. Ай-яй-яй. А где же твои знаменитые «батончики»?

В короткой вспышке Сазонов увидел человека, вытянувшего в его сторону руку…

В следующее мгновение он вскинул револьвер и выстрелил, не целясь. Два раза. Бах! Бах! Человек упал.

Иван включил фонарик под цевьем, присел над телом, держа палец на спусковом крючке. Попал я?

Куда падает свет, туда летит пуля. Это просто. Почти лазерный прицел.

Человек лежал на боку, неловко подвернув левую руку. Темная одежда, ворот на горле растянут. Рядом лежал складной «калаш». Иван перевел взгляд, посветил фонариком в лицо лежащего…

Чертыхнулся.

Перед ним лежал другой. Не Сазон. «Каждый охотник желает знать». Человек дернулся и зашевелился. Застонал. — Привет, Гладыш, — сказал Иван. — Как ты?

* * *

Я попал. Не мог не попасть.

Сазонов наклонился над лежащим. Подсветил фонарем. Твою мать.

Перед ним, изогнувшись на ржавых рельсах, лежал какой-то совершенно незнакомый человек. Шапочка открывала светлые волосы.

Глаза человека были широко раскрыты. Рядышком с убитым лежал дешевый однозарядный обрез.

Сазонов поднял брови.

Я подстрелил случайного прохожего? Забавно. Сазонов дернулся, быстро встал.

Огляделся, держа фонарь. В следующее мгновение он вздрогнул так, что чуть не выронил его.

Где-то вдалеке зазвучали выстрелы.

Не тот туннель. Сазонов выругался. Я выбрал не тот туннель. Ошибка за ошибкой.

Впрочем, он подсветил мертвецу лицо. Зато, кажется, список преступлений Ивана Меркулова стал длиннее на одно немотивированное убийство.

Пора возвращаться. Докладывать генералу.

— Ван, — губы Гладыша шевельнулись, сложились в усмешку. — Командир. Я…

— Тихо, — сказал Иван. — Молчи.

— Не тот…

— Что? — Иван наклонился к лежащему. — Что ты говоришь?

— Не тот туннель, — сказал Гладыш. Редкие зубы обнажились в окровавленной улыбке. — Командир. Мне теперь в ад?

Иван покачал головой. Нет. Гладышев — убийца и маньяк. Но даже убийце и маньяку не помешает немного надежды.

— Хорошо, — сказал Гладыш и замер. Плоское, изрезанное морщинами лицо обмякло.

Черт.

Иван встал. Обернулся. Вдали мелькали лучи фонарей. Скоро здесь будут патрули Альянса.

Пора было идти на Сенную. Скрываться от правосудия.

* * *

— Ушел, — сказал Мемов, провел пальцем по губам — вправо, влево. Губы были сухие и растрескавшиеся. А все нервы, нервы. — Сукин сын. Убил Орлова и ушел. Сейчас он где? На Садовой-Сенной?

— Скорее всего, — Сазонов опять подошел к слоникам. Мемов с трудом подавил желание одернуть его. Успокойся.

— Нужно понять, что он будет делать.

— Думаю, он пойдет на Ваську.

Мемов кивнул.

— Если он туда доберется, мы получим маленькую гражданскую войну. Василеостровцы бредят своей независимостью. А тут герой, вернувшийся из мертвых.

— Ага, — сказал Сазонов.

Поднял слоника и изобразил им в воздухе скакуна. Тык-дык, тык-дык.

Придурок, подумал генерал почти с ненавистью.

Тык-дык, тык-дык. Скачет слоник.

— Оставь, пожалуйста, игрушку в покое, — генерал повысил голос. Сазонов шутливо отсалютовал. Слоник вернулся на место. — И слушай.

Мемов прошелся по кабинету. Остановился перед той, старой картой, что видел еще Иван — Альянс, Веган, цветные булавки. И мрачное будущее. А я ведь сказал ему правду, подумал генерал. Только Иван все равно не поверил…

А когда поверит, будет поздно. Война уже начнется.

— Перекроем все станции Альянса. Объявим розыск и награду за его голову. В конце концов, мы всегда можем назначить его военным преступником. Это срабатывало раньше, сработает и сейчас. Тогда Меркулова будут искать еще и придурки из мирового совета метро. Так, что еще- Главное, чтобы Иван не попал на Василеостровскую… Я приказал усилить охрану станций.

— Патрулей мало, — сказал Сазонов.

— Что ты имеешь в виду?

Сазонов с улыбкой покачал головой. Чему он радуется, интересно? — подумал Мемов с раздражением. Четыре трупа за день, из них один случайный прохожий, а он радуется.

— Он может найти другой ход на Ваську. Я с ним работал, не забывайте, генерал. Иван отличный диггер.

Мемов заложил руки за спину, качнулся с носка на пятку и обратно. Помолчал. Наконец поднял голову и посмотрел на Сазонова:

— И что ты предлагаешь? Сазонов улыбнулся.

* * *

— Руби кабеля! Сворачивай!

— Давай, давай, живее. И тщательнее работаем, тщательнее! — подбадривал капитан солдат.

Ручка привода ходила вверх-вниз. Огромная квадратная гермодверь, медленно, величественно сдвинулась и начала неторопливо, по миллиметру, закрываться.

— Не укладываемся в норматив, Фенченко! — крикнул он одному из солдат. — Что ты будешь делать, если угроза наводнения, а? Оно тебя ждать не станет. Работай ручкой, работай. Туда-сюда, туда-сюда. Навыки-то есть? Каждую ночь ведь тренируешься!

Солдаты хохотали. Гермодверь медленно, неумолимо вставала поперек туннеля, наглухо закрывая путь.

— Солдатик, что же это делается? Что же это, а?!

Караванщица, ехавшая на Василеостровскую с мужем и грузом тканей, подбежала к командиру.

— Блокада, — сухо сказал «солдатик», которому минул уже четвертый десяток. — Поворачивайте на Адмиралку, мадам, здесь больше прохода не будет. — Он помолчал и добавил: — Угроза затопления, ясно?

Он вернулся к солдатам. Давай, давай. Те уже соревновались, кто лучше сделает «вверх-вниз». Гермодверь неумолимо закрывалась.

— Будем васькиных голодом морить, — сказал он сержанту. Помолчал, наконец осознав сам, что на самом деле происходит. — Совсем долбанулись наши начальники. Детей-то за что?

* * *

Известия о блокаде Василеостровской достигли ушей Ивана на следующий день. К этому времени заговорщики собрались на Сенной, в снятой на время гостиничной комнате. Дороговато, но уединение важнее.

Садовая-Сенная-Спасская не выдает Альянсу преступников.

А если хорошенько заплатить, то Садовая-Спасская дает возможность преступникам даже сделать один телефонный звонок.

— У аппарата.

Иван медленно сказал:

— Что это значит, генерал?

— Я просил тебя не убивать Орлова, — сказал Мемов. Голос был усталый. — Зачем?

— Что? — Иван замолчал. Вот как все повернулось.

— Никаких переговоров не будет, Иван. Ты теперь убийца и террорист, а с убийцами и террористами переговоров мы не ведем. Как и с военными преступниками. И если честно… — Генерал помолчал. — Ты меня сильно разочаровал, Иван.

* * *

— Василеостровская на самообеспечении протянет примерно месяц, — сказал профессор, когда все собрались. — То есть запасы продуктов у наших есть на месяц-полтора, это стандартно. Существует неприкосновенный запас консервов на случай затопления туннелей. Есть запасы карбида и сухого спирта дли ламп и готовки еды — правда, думаю, за время войны с Восстанием эти запасы несколько уменьшились… Что еще? Питьевая вода в баках — есть. Основная проблема, как понимаю: свет. Аккумуляторов хватит от силы на неделю. А без электрического освещения погибнут общинные плантации. Уменьшение рациона. Анемия. Болезни. Цинга. Сложная, в общем, ситуация.

— Да уж, — Уберфюрер почесал затылок. Миша сидел потерянный.

Таня, подумал Иван.

Таня.

Я все испортил.

— Черт! — Иван мотанул головой, прошелся по комнате туда и обратно. Перед ним расступались.

Развернувшись, со всей дури хлопнул ладонью по столу. Ай! Кости обожгло. Боль была яркая и жестокая, она провентилировала голову, словно мощным воздушным потоком. Иван остановился. Сел на койку. Так, криками горю не поможешь. Думай.

— Иван!

— Ничего, — буркнул он. — Ничего. Все в порядке.

Он лег на койку лицом к стене. Думай, Иван. Думай. Василеостровской нужен свет.

Где взять электричество?

Где, мать вашу за ногу, мне взять электричество?!

Чтобы сэкономить патроны, они теперь снимали койки в дешевой гостинице на Садовой. Комнат как таковых здесь не было, спальные места отделялись друг от друга плотными занавесками грязно-бежевого цвета. И, что интересно, занавески иногда даже стирали. Иван лежал на койке и изучал фактуру ткани. Ниточку за ниточкой, каждое переплетение. И так час за часом. Вставал редко, только по нужде или попить воды.

Почти ничего не ел. Друзья пытались его расшевелить, но, натолкнувшись на глухую стену молчания, решили подождать.

«Ты избегаешь своей судьбы». Лахезис.

«Когда ты пойдешь туда… а ты все равно пойдешь». Энигма.

Прошел день. Другой.

На третий день Иван вышел к завтраку чисто выбритым и аккуратно одетым. Уберфюрер и Миша посмотрели на него с удивлением. Водяник даже чаем поперхнулся.

— Вы что-то задумали, Ваня? — спросил профессор, откашлявшись. Иван кивнул. Может, это дохлый шанс. Может, вообще никакой… Но это шанс.

— Есть хочу, — сказал он. — Кстати, Проф, — Иван подгреб к себе тарелку и зачерпнул ложкой суп. — А скажите-ка мне: что вы знаете про атомные станции?

Часть III Радиоактивный блюз

С пятницы лабаю этот блюз

То держусь то сука снова нажрусь

Сколько лет я бьюсь и бьюсь об эти стены головой -

Они все уже солёные на вкус

И каждый бармен сука знает секрет

Только выйдешь, блин, опять трех дней нет

Почему ж я Чебурашка, почему не Дартаньян

И зачем мне этот чертов кастет?

Fumblin' with the blues, Tom Waits (вольный перевод Д. Сергеева)

Глава 15

Техноложка

На последнем берегу. Волна смывает песок, убегает в пене. С легким плеском снова набегает. В песке, наполовину закопанная, торчит противогазная маска с хоботом, уходящим в песок. Из слоя песка, если подойти ближе, видно край капюшона, стянутого вокруг маски. Коричневая резина. Круглые окуляры. За ними — чернота.

Если заглянуть — там виден пустой берег и серое облачное небо.

Радиоактивное небо после ядерной войны. В круглых окулярах сменяются день и ночь (они не очень отличаются друг от друга), набегает волна, еще набегает волна, уходит, а маска остается. Это была надежда. Человек пытался выжить.

Он вышел на берег в защитном обрезиненном плаще, в защитных обрезиненных чулках на ноги, с капюшоном, плотно затянутым шнурком вокруг противогазной маски. Набегает волна.

Теперь он здесь, торчит из воды. Вокруг смеются дни и годы. Мертвый противогаз смотрит на это и молчит. Смерть все равно нас настигнет, рано или поздно.

Как умирал этот человек, Федор не хотел знать. Он вынул короткую лопатку, опустился на колени рядом. Набежала волна, овеяла холодом. Крик чайки — режущий, пронзительный. Не чайки. Л нынешних хозяев мира.

Федор втыкает лопатку в песок за головой противогаза. Руками в резиновых двупалых перчатках берется за маску — там, где примерно должны быть уши. С усилием погружает пальцы в песок. Давай, старик. Песок мокрый и плотный, когда он жмет, песок белеет, точно он отжимает из него воду.

— Здравствуй, солдат, — говорит Федор.

Голос в плеске и шорохе волн звучит инопланетно, словно этот голос уже из другого мира. Так, в общем-то, и есть. Люди больше не хозяева здесь.

Впрочем, это не вопрос. Старик поднимает голову, смотрит, щурясь, на море. Морщащаяся серая гладь. Там вдали, у самого горизонта, полоса тумана розовеет. Старик качает головой, щурится. На нем респиратор, он дышит сквозь него, уже не обращая внимания. Иногда старик вообще не помнит, когда он ходил без него. Только дома. Внутри.

Солнце медленно встает. Легкий ветер развевает волосы старика. Раньше такой ветер означал смерть — сразу после войны, такой ветер пес рентгены в час и радиоактивную пыль. Теперь он несет свежесть нового мира.

Ничто никогда не заканчивается. Солнце выползает медленно и плавно, как распускающийся на горизонте атомный гриб в замедленной съемке. Сейчас закаты уже не те — а сразу после войны они были очумённо красивые — из-за сажи и ныли, выброшенных в атмосферу взрывами.

Старик качает головой, смотрит. Глазам уже больно, но он терпит. Когда солнце заливает горизонт кровью, омывает руки в морской воде, старик опускает взгляд. Набегает волна. Руки его наполовину в песке, он нажимает… Еще, мягко, не торопясь, еще. Песок отжимается, белеет, снова наполняется водой. Старик сгибает пальцы — они нащупывают что-то твердое… что-то резиновое. Наконец-то. Старик выдыхает и начинает тянуть.

Но его сил не хватает. Противогаз вылезает из песка совсем на чуть-чуть, на сантиметр, быть может. Дальше не идет. Придется копать.

Кто ты был? — думает старик. Что мне написать на твоей могиле?

Старик надеется, что там, под слоем песка и под обрезиненным плащом, есть документы. Может быть, письма. Письма было бы хорошо.

Но это вряд ли. В последние годы перед войной люди редко писали письма — по крайней мере, бумажные. Он тоже.

Когда ты знаешь, что не умрешь, можно обойтись электронной запиской. «Скоро буду. Ф». Старик усмехается под маской — если бы мог, он бы плакал. Сожаление — самое страшное наказание. Если бы мог, он бы написал что-то другое. Глупое чувство. Что бы изменилось, если бы он написал «Люблю тебя очень. Поцелуй Андрюшку». Что бы изменилось, если бы она прочитала это прежде чем бомбы начали падать на город?

Ирония судьбы. Выжить из-за того, что остался запертым в активной зоне реактора! Кому такое приснится? Был такой фильм, очень популярный. Старик берет лопатку и примеряется. Вот сюда.

Набегает волна.

Хватит думать о глупостях. У тебя работа. Старик поднимает лопатку и целится. Если бы я мог видеть ее лицо, когда она бы получила мое сообщение. Если бы я мог. Или… старик вдруг останавливается, пораженный странной мыслью. Может быть, если бы она получила сообщение «Люблю тебя очень», она бы испугалась? Женщины вообще чувствительней мужчин. Он почти видел, как меняется ее лицо, она стоит на кухне, в цветастом фартуке — как тень наползает на се лицо. И это тень атомного гриба.

Старик вздрагивает.

Нет, лучшее, что он мог сделать в тот момент, это послать «Скоро буду. Ф». Все как обычно. Надеюсь, она даже не узнала, что все кончилось.

И вот все кончилось. Она и сын мертвы, а он здесь, выкапывает из песка трупы.

Он вогнал лопатку в песок до черенка, двинул, чтобы сдвинуть слой мокрого песка, с трудом поднял. Откинул в сторону мокрый расплывающийся кирпич. Шмяк. Вода капает с лопатки, когда он примеряется и втыкает лопату в следующий раз.

Плевое дело, да? Он копает и бросает, доводя себя привычно до автоматизма — как он довел до автоматизма обслуживание реактора. Куча песка размывается набегающими волнами. В яме вокруг головы противогазника бурлит вода, размывает четкий контур, вырезанный в песке лопаткой. Противогаз смотрит на старика круглыми окулярами.

Скоро, парень. Потерпи.

Противогазиик терпит. В круглых окулярах не отражается ничего. Молодец. Хороший мальчик. Лопата снова втыкается в песок. Это четкий, входящий звук — как звук пришедшей почты. Или удаленной? Старик не помнит. Но что-то, связанное с электронными сообщениями.

Если бы я мог, я бы писал тогда на бумаге.

И она бы писала мне.

Старик закрывает глаза и видит перед собой холодильник, стоящий в кухне — старый, жена все уговаривала купить другой, а он сопротивлялся, он вообще не любил что-либо менять в своей жизни. Иногда ночью холодильник вдруг начинал трястись и стучать, как садящийся на посадочную полосу самолет. Но даже это он терпел. Старик видит перед собой этот холодильник с наклеенными листочками — на магнитах. Родос, Крит, и почему-то Улыбающаяся Слива. Словно даже там они успели побывать.

Еще он видит детский рисунок.

Но об этом лучше вообще не думать. Не надо.

Старик работает. Песок перед ним окрашивается розовым, красным… Старик думает, что, возможно, озонового слоя на Земле больше нет, поэтому вокруг такая растительность. Если старик поднимет голову (он бросает очередную порцию песка), то увидит мертвый высохший лес. Черные стволы, корявые мертвые ветки. Часть деревьев уже упала, но практически ни одно не гниет. Странно, да.

Ничего странного.

Будь я биологом, написал бы целую диссертацию об этом, думает старик. Целый вагон диссертаций. Старик продолжает откапывать противогазника. Зачем он вышел на берег, интересно? Встретить свой последний рассвет? Да какие там к черту рассветы — после ядерной-то войны. Солнца не было месяц или больше. Вообще не было. Холод лютый. Ветер на море был настолько силен, что срывало деревья. Целые ураганы.

Но потом вместо ядерной зимы мы получили непонятно что.

То есть, кто выжил — тот и получил.

Берег уже кроваво-красный. Старик останавливается передохнуть. Спину ломит, словно в поясницу вставили металлическую трубу. Ничего. Целые ураганы. А потом пришла зима.

И неважно, что было лето. Он вышел тогда из закрытой зоны реактора — посмотреть, что дальше. А мог и остаться там. Когда прозвучала тревога, реакторные отсеки начали самоблокироваться. Всегда существует вероятность, что с персоналом что-то случится, и реактор, выработав воду для охлаждения, начнет расплавляться. Поэтому автоматика. Автоматика закрыла его в активной зоне, прямо в зале над реакторной решеткой. Смешно. Противоатомная защита, что служила для блокирования излучения из реактора, заблокировала излучение и в реактор.

Ирония судьбы. «Какая гадость эта ваша заливная рыба».

Старик заканчивает работу. Противогазник лежит перед ним в коричневом защитном плаще — армейском, кажется. Ноги его в обрезиненных чулках. Окуляры невозмутимы. Руки вытянуты. Он мертв уже больше двадцати лет. Ха-ха. «Тепленькая пошла».

Теперь его нужно похоронить.

Старик втыкает лопатку в песок и берется за плащ мертвеца прорезиненными перчатками. И раз.

Пошли родной. Мы найдем тебе хорошее место.

— Диспозиция такая. Мне нужно попасть на поверхность. И не просто наверх — а добраться до Ленинградской атомной электростанции. И вернуться. — Иван помолчал. — Обязательно вернуться. Ты можешь мне помочь?

Мандела помедлил.

— Можно начистоту? — Да.

— По-моему, вы конченые психи.

«Ты уже мертв. То, что ты сейчас видишь — кислородная смерть мозга».

— Вполне может быть, — сказал Иван. — Так что насчет моего вопроса? Мандела переступил с ноги на ногу.

— Ну, если это поможет…

— Поможет, — сказал Иван.

— Здесь, на Техноложке… — начал Мандела, — у меня есть друг. Я тебе про него рассказывал, помнишь?

— Кто он?

— Астроном, — Мандела запнулся. — Вернее, астрофизик.

— И как зовут этого твоего астронома-астрофизика?

— Звездочет, — сказал Мандела.

Иван поднял брови. Уберфюрер посмотрел на негра с подозрением, потом сказал:

— Ты что, прикалываешься?

Техноложка — узел станций «Технологический институт-1» и «Технологический институт-2» — гудела, как растревоженный муравейник. Или, скажем, крысиное гнездо, куда бросили «зажигалку». Она чадила, пшыхала пламенем (Иван чувствовал долетающие из другого конца станции запахи припоя и горячего металла), грелась, воняла и сыпала искрами, а крысы все не разбегались и не разбегались. Впрочем, на то они и ученые.

У Техноложки в метро особая репутация. Как-то само собой получилось, что сначала здесь, на станциях, образовалась община преподавателей и студентов техинститута (в основном, почему-то, химиков), но с течением времени Техноложка подгребла под себя электриков и прочих технарей, вообще почти всех, кто был связан с наукой и преподаванием. Конечно, большей частью Техноложка решала технические вопросы — здесь производили батарейки и хим. источники питания, аккумуляторы различного назначения, здесь делали многое из того, что на других станциях забыли даже, как называется.

Но главная здешняя монополия — обслуживание и поддержание работоспособности дряхлеющих систем метро. Дренажные станции, освещение, вентиляция — всем эти занимались они — люди с Техноложки.

«Мазуты», как их называли в метро.

Впрочем, своей основной задачей Техноложка видела поддержание минимально приемлемого интеллектуального уровня человечества, которое стремительно деградировало в годы после Катастрофы.

Вспоминая лекцию Профа о Техноложке, Иван огляделся. Все-таки он гораздо больше доверял собственным ощущениям, чем выкладкам Водяника. Интересная станция, это верно. Серый мрамор, колонны, светильники (причем горели все без исключения), но глазам не было больно, как на той же Маяковской. Несмотря на светильники, здесь было почему-то темней, чем там, царил мягкий приятный полумрак.

Мандела шел впереди. Они поднялись по лестнице в переход до Техноложки-1 — узкий, отделанный светлой прямоугольной плиткой, прошли по нему, затем спустились по лестнице с колоннами из желтоватого мрамора в круглый зал. Иван задрал голову, присвистнул. Раньше он здесь не был. Сначала ему даже показалось, что круглое окно в потолке ведет наверх и от зараженного мертвого города их отделяет только цветное стекло, потом взял себя в руки. Это кажется, подумал он. Отсюда до поверхности пятьдесят с. лишним метров. Так что никакого выхода наружу. Но эффект все равно потрясающий. И пугающий. Иван опустил голову, поежился.

Мандела дожидался внизу, у выхода в правое крыло зала. В левом, судя по звукам (там грохотало и стучало), работали какие-то машины»

Аромат специфический. Пахло машинным маслом и потом. Люди в замасленных комбинезонах и спецовках ходили туда-сюда деловито, как будто собирались жить вечно.

В правом крыле столпился научный народ. Столько очков в одном помещении Иван никогда не видел. Столько не бывает… наверное.

Точно бросили гранату в магазин «Оптика» на третьей линии и всех засыпало.

Очкарики слушали оратора. Иван прислушался: что-то там о константе второй производной… или о производной второй константы…

— Научная конференция «Белые ночи», — пояснил негр. — Подождите меня здесь, я скоро вернусь, — добавил Мандела и растворился в интеллектуальной толпе.

Тем временем, научная конференция продолжалась. На трибуну поднялся распорядитель — в потертом зеленоватом пиджаке, лысый. Глаза неторопливые, как старческий секс.

— Уважаемые декан Хвостиков и профессор Мейберг, — сказал распорядитель тягуче, слегка в нос, — представят доклад: «О перспективах использования так называемых реликтовых ящеров в земледелии на восстановленных сельскохозяйственных участках»… Дальше кандидат технических наук Егоров Алексей Алексеевич зачитает выдержки из своей статьи «Последний завет Природы: функциональные особенности применения восьмой пары конечностей, а также…»

Дальше Иван не стал слушать.

— Кто такие реликтовые ящеры? — шепотом спросил он у Водяника. Тот фыркнул.

— Никто. Бред. Слышал я эту теорию. Мол, Катастрофа вскрыла генетические заначки, хранившиеся в древних слоях почвы, запустила так сказать «резервное восстановление системы». И то, что мы видим на улицах Питера — это изначальная, установочная система компьютера под названием Земля. Что-то вроде эпохи динозавров. Помнишь, у пас в библиотеке на Васе есть детская книжка про древних ящеров? Трицератопс, бронтозавр, игуанодон. Иван кивнул.

— Вот примерно так. В сущности, я не исключаю, что у природы есть своеобразные «черные ящики» на случай падения метеорита, например. В сущности, что мы знаем о природных механизмах «на всякий пожарный»? Ничего. Но есть одна проблема с этими черными ящиками… — Водяник помолчал. — Если они действительно существовали, то возникает лишняя сущность, которой по правилу Бритвы Оккама не должно быть и которую нужно бы выбросить из уравнения…

— Какая сущность?

Профессор дернул бородой, запустил в нее пальцы. Еще раз ожесточенно потянул.

— Проф?

— Да? — тот словно проснулся.

— Какая сущность возникает, и которой, по-вашему, не должно быть?

— Бог, — сказал Водяник.

— Дожили, — Уберфюрер с насмешливым восхищением покачал бритой башкой, уже снова начавшей обрастать. На лбу у него алел шрам. — У них уже Бог — лишний!

— Помолчали бы лучше, молодой человек! — профессор обиделся. Иван повернул голову. Рядом стоял Мандела, в компании с одним из «мазутов».

Высокий, чуть сутулый, он смотрел на компанию с неподдельным интересом. Темная копна волос, очки на носу.

— Это Звездочет, — представил высокого Мандела. — Звездочет, это они… Иван хмыкнул. Лаконично.

— …те психи, про которых я рассказывал, — закончил Мандела. Звездочет кивнул. Очки невозмутимо блеснули. Молодой ученый пожал

Ивану руку, потом кивнул на кафедру.

— Доктор Рейзман. Это стоит послушать.

Доктор был небольшого роста, весь шерстяной, в жилетке и в ворсистом бежевом свитере под ней. Рейзман поднялся на трибуну, положил листки перед собой, поправил толстые очки.

Дождался, пока стихнет гул.

А потом вдруг заговорил неожиданно сильным голосом, не глядя в записи: — Знаменитый физик Стивен Хокинг, признанный авторитет в области устройства Вселенной (когда еще имело смысл этим заниматься), сказал как-то: я с оптимизмом смотрю в будущее. До Катастрофы оставалось примерно два года. У Хокинга были два сына и дочь, а сам он был полностью парализован — мог пошевелить только одним пальцем на левой руке. С помощью этого пальца он диктовал книги и передал потомкам эту фразу о взгляде в будущее. Вот это я и называю: предвидение.

По сравнению с такой жизнью даже ядерная война покажется чем-то не очень страшным. Впрочем, может быть, профессор Хокинг не шутил, а действительно так думал. Что мы знаем о разуме, запертом в мертвую физическую оболочку, откуда он даже сигнал SOS подать не в состоянии? Кто был тот ассистент Хокинга, что расшифровывал сигналы почти мертвого пальца? Может ли мы ему доверять? Он мог ошибаться и даже намеренно искажать сигнал, наконец, он мог быть просто ленивым или уставшим… Не знаю. Знаю одно — еще тогда, когда все еще только должно было случиться, у профессора Хокинга уже было свое личное, персональное метро.

Возможно, вы спросите: зачем я рассказываю вам о Хокинге? Очень просто. Причина одна — я хочу, чтобы вы поняли: Земля, прежняя Земля, была телом человечества. И теперь это тело практически мертво. То, что мы видим за пределами метро, на поверхности — не есть признаки выздоровления. Наоборот, это признаки того, что могильные черви хорошо знают свое дело. В скором времени остатки живой ткани будут доедены. Тогда и придет черед мозга. То есть, нас. Человек же все еще считается разумным существом… or not?

Черви расплодятся… уже расплодились — и что прикажете им делать, когда останется только наше метро?

Выковырять остатки человечества из твердой скорлупы и сожрать. Все. Я с оптимизмом гляжу в будущее — вместе с мертвым профессором Хокингом…

В будущее, которого у нас нет…

Доктор Рейзман сделал эффектную паузу, оглядел собрание сквозь толстые очки.

— Спасибо за внимание. Прошу задавать вопросы. Тишина. Люди стояли, онемев.

— Думаю, вопросов нет, — сказал председатель. — Следующий доклад! Рейзман коротко кивнул и спустился с трибуны. И тут люди начали кричать.

Кто-то даже угрожал доктору. Он шел, не обращая внимания на выкрики, равнодушный, маленький, в своем замызганном драном свитере и толстых очках.

— Необыкновенный человек, — сказал Звездочет с уважением. — Говорит, что думает. Его здесь многие не любят. Поговаривают, что ему вообще запретят заниматься научной работой. Или даже вышлют с Техноложки. Идиоты. Вокруг одни идиоты.

— Он… не слишком оптимистичен, — сказал Иван.

— Верно. Впрочем, наши дела вам не очень интересны, думаю… — Звездочет оглядел Ивана со товарищи. Встряхнул головой. — Юра вкратце рассказал мне о вашей проблеме. Прошу за мной. Думаю, нам есть о чем побеседовать.

* * *

В выгородке, видимо, в обычное время использовавшейся как учебный класс, рядами стояли разваливающиеся от старости железные стулья с деревянными сиденьями. Обшарпанные фанерные стены, стол, отметивший столетний юбилей. Зато доска была белая и блестящая. Интересно, чем на такой пишут? — подумал Иван. Не мелом же?

Потом снова стал слушать.

Голос у Звездочета был своеобразный — то низкий, то высокий. Такая волновая структура.

— Они-то добрались, но опоздали, — говорил он. — Гермозатвор ведь автоматика закрывает. В общем, они не успели.

— И что дальше? — спросил Иван. Звездочет повернул голову. Он сидел с на краю стола и рассказывал. Словно учитель, отвлекшийся на минуту от физики и рассказывающий детям очередную байку из своей жизни.

— Военные обезумели, — сказал Звездочет. — Майор загнал танк в наземный вестибюль — не знаю, как ему это удалось, и давай стрелять в гермозатвор.

— Получилось?

— Почти. Видишь дыру? — Звездочет показал руками размер отверстия. — Это снаряд прошел и взорвался уже внутри. Только майор сглупил. Надо было им фугасным стрелять, тогда бы точно выбили ворота. А он бронебойным зарядил. Видишь, дыра какая? И себя не спасли, и людей на станции фактически убили.

Иван представил, как ревущий от ярости танк въезжает в наземный вестибюль станции, пробивает себе дорогу к эскалаторам… Нагибает пушку на максимум и стреляет вниз.

— Так где это было, говоришь? — спросил Иван. Звездочет поправил очки.

— На Ладожской.

— Да ерунда это все, — спокойно сказал профессор Водяник. — Не было такого.

— Почему это не было?! — возмутился Звездочет.

— Какой максимальный наклон у танковой пушки танка Т-90? Не знаете? А я знаю.

Ну еще бы Проф не знал такой мелочи.

— Максимальный угол наклона вниз — около 15 градусов от горизонтали, — сказал профессор. — Вывод? Ничего бы у танкистов не получилось.

— Ну раз танки мы уже обсудили, — сказал Иван, — может, вернемся к ЛАЭС?

— Гм, — сказал Звездочет. — Конечно.

Он поднялся, подошел к доске, вынул из нагрудного кармана толстый черный фломастер. Ага, подумал Иван. Вот чем здесь пишут. Звездочет вывел крупно, размашисто: ПЕТЕРБУРГ-ЛАЭС

Обвел надписи в кружки, прочертил между ними линию.

— Вариант первый, — сказал он. — Добраться туда пешком. Уберфюрер с шумом прочистил горло.

— Отпадает, — Иван почесал лоб. — Тут на километр заброска сверхдальней считается, на нее не всякий диггер решится. А до Соснового Бора пешком топать — увольте, это даже я не настолько псих.

Звездочет кивнул.

— Понял. Вариант второй… — и вдруг спросил Ивана: — Ты действительно думаешь, что там что-то есть — на ЛАЭС?

— А ты? — Иван смотрел на ученого в упор. Тот вздохнул:

— Мне бы хотелось верить, но…

— Сомневаюсь. Ты сам наверняка видел сгнившие, обрушившиеся линии электропередач. По трезвому размышлению: не может там ничего уцелеть — за столько-то лет. За техникой уход нужен, иначе она гниет и ржавеет. Ты в метро посмотри — везде линии проложены, а кабеля уже давно сгнили. Чиним, латаем, как можем, а толку?

— Но вдруг там что-то есть? — продолжал настаивать Иван. — Откуда-то берется же в метро центральное освещение? Или вы, на Техноложке, знаете, откуда оно, только нам не говорите?

— Не знаем. — Звездочет снова вздохнул, поднял голову. — Хорошо, вариант второй… А какой второй? Долететь?

Тишина. Водяник молчал. Наверное, решил Иван, все еще думает о реликтовых ящерах…

— А если махнуть до ЛАЭС на машине? — предложил Кузнецов. — Там всего-то километров восемьдесят, вы говорите.

— Угу, — сказал Звездочет, поправил очки. — Вот найдешь ты, допустим, исправную машину, что делать будешь?

Кузнецов обрадовался, что его тоже включили во взрослую беседу.

— Сяду, да поеду, — сказал он.

— Угу. Сел один такой… Ты даже завести ее не сможешь, эту машину. Автомобильный аккумулятор разряжается за месяц-полтора максимум. Ручкой стартовать? Так это только на старых машинах возможно. Но допустим.

— А бензин?

— Ээ… а что бензин? — Кузнецов почесал затылок. Похоже, об этом он как-то не подумал.

— Срок хранения бензина по армейскому госту — пять лет, — вступил вдруг в разговор Уберфюрер. — Потом он начинает терять октановое число. Выпадает осадок и прочие прелести.

— Густеет, наконец! — подхватил профессор Водяник. — В общем, даже то топливо, что хранилось в закрытых резервуарах, нужно как минимум фильтровать, а то и делать перегонку-очистку. В бензобаке если что и осталось, то оно скорее похоже на бензиновое желе.

Именно поэтому советские армейские дизель-генераторы незаменимы. Они работают на самом фиговом топливе — а где сейчас возьмешь хорошее? И работают долго, и чинятся на коленке. А ты попробуй японца почини. Ту же хондовскую миниэлектростанцию. Прекрасная вещь, на самом деле. Залил пятнадцать литров бензина, и она дает тебе свет тринадцать часов подряд. Великолепно, правда? — Водяник усмехнулся. — Единственная пробле-ма… м-да. — Он почесал бороду. — Это должен быть хороший бензин…

Иван давно не видел Уберфюрера таким возбужденным. Лицо его горело, глаза сияли.

— Смотри, Ван, кого я тут встретил!

Иван повернулся. Пожилой человек показался ему знакомым. Только щеки уж очень ввалились… Так. Мысленно побрить ему голову, чуть подкормить — опять же мысленно. Так это же…

— Седой?!

Пожилой скинхед улыбнулся.

— Есть такое дело.

* * *

— Остается главный вопрос, — Иван помолчал, оглядел своих. — Как нам добраться до Соснового Бора? Звездочет?

Звездочет покачал головой.

— Пока это выглядит совершеннейшей авантюрой… Не знаю. Буду думать.

— У меня есть идея, как это сделать, — сказал профессор Водяник.

Глава 16

Аргонавты

— Понимаете, старый паровоз — это легенда, — сказал Водяник. — И одновременно — не совсем.

— То есть? — переспросил Иван. — Какой-нибудь мифический поезд-призрак, который проезжает из ниоткуда в никуда? Я про такие слышал. Там еще свет горит и люди сидят, нет?

Профессор поморщился.

— Нет, это другая легенда. У нас тут вообще сплошные Мифы Древней Греции, издание «Советская литература», 1969 год под редакцией Соколовича…

Иван мотнул головой. Иногда информация начинала бить из Водяника, как из прохудившегося шланга. Какая еще «Советская литература»? Какой еще шестьдесят девятый год?

— Проф, — сказал он. — Покороче.

— Конечно, конечно. Начну с экскурса в историю…

Блин, Иван даже говорить ничего не стал. Профессор неисправим.

— Советский Союз серьезно готовился к ядерной войне, — начал Водяник. — Да и вообще к войне. Одно из последствий войны — перебои с электричеством. Выгорание приборов от электромагнитного импульса, что дает ядерная вспышка… Кстати, существовали специальные атомные бомбы, так называемые графитовые, для уничтожения электросистем противника…

— Проф!

— Да, да, я понимаю. На такой случай при каждом железнодорожном депо было приказано держать один паровоз. Настоящий, работающий на угле. Вот представьте. Ядерная война, паралич системы электроснабжения, мазута для тепловозов — и того нет. Мы берем дрова или уголь, набираем воды и едем на локомотиве времен Великой Отечественной. Это Европа встанет, если у них чего не будет.

А мы обойдемся своими силами.

Кстати, танки Т-34, стоящие чуть ли не в каждом городе страны — из той же оперы. Они все на ходу. Просто законсервированы. Они своим ходом заезжали на постамент, и там их глушили. Сливали солярку, заливали маслом двигатель и все механизмы. Потом, через много лет, я неоднократно читал, как танки самостоятельно съезжали с постамента, чтобы отправиться на реставрацию. Представляете? И еще я слышал случай про угон тэ-тридцать четыре. Мол, залили солярку и проехали метров двести, дальше танк заглох. Двести метров! Без расконсервации по правилам. Но он завелся и поехал — через пятьдесят лет после установки в качестве памятника.

— Ничего себе, — сказал Иван. Может, доехать на танке? — подумал он. Вот это был бы номер. — Так что с Балтийским вокзалом?

— Думаю, там есть паровоз, — сказал профессор. — И вполне возможно, в хорошем состоянии. В советские времена консервировали технику на совесть. Там слой масла, наверное, сантиметров десять толщиной.

— А! — сказал Иван. — Понимаю.

Вернулся Звездочет. Постоял, покачиваясь, оглядел каморку, забитую хламом. На крошечном столике Уберфюрер с Седым отлаживали оружие. Убер, матерясь, спиливал у Ижевской двустволки автоматический предохранитель — не нужен. Когда счет на секунды, после перезарядки тратить еще пару секунд на его отключение — непозволительная роскошь.

Проф собирал из нештатных дозиметров один штатный.

В воздухе висел запах горячего припоя, оружейного масла и металлической стружки.

— Вижу, все заняты, — сказал Звездочет своим характерно высоко-низким голосом. — А у меня для вас хорошая новость.

Иван улыбнулся.

— Нам дают добро?

— Нам не только дают добро, нам еще дают снаряжение. С Балтийской тоже договорено, свободный выход — и возвращение, что немаловажно — вам обеспечат. Это хорошая новость.

Уберфюрер выпрямился, вытер руки тряпкой. Иван его опередил:

— А есть плохая? — спросил он.

— Есть, — Звездочет вздохнул. — Меня с вами не отпускают. Но я все равно пойду.

— Ты когда-нибудь был наверху? — Иван легко и просто перешел на «ты».

— В том-то и дело, что не был. Но я готовился! У меня разряд по айкидо и боевому самбо. Вы не пожалеете, что взяли меня с собой.

Интересно было бы посмотреть, как сойдутся в рукопашном бою Блокадник и этот научный тип.

Н-да. Такой диковинной дигг-команды я на своем веку не припомню.

— Исключено, — Иван покачал головой. — За твою жизнь нас потом на Техноложке вывернут наизнанку. Лучше бы ты…

Звездочет улыбнулся. Так, что Иван остановился на полуслове… — Что?

— У меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться. Уберфюрер привстал.

— В воздухе витает явственный аромат «Крестного отца», — сообщил он. — И дона Вито Корлеоне.

Иван посмотрел на одного, затем на другого.

— О чем вы вообще говорите, а?

Звездочет с таинственным видом запустил руку в сумку, сделал торжественное лицо.

— Але, оп!

Иван помолчал. Ну, блин. Шантажисты чертовы.

— Ладно, уговорил. Но одно условие: делать все, что я скажу. И как я скажу. Беспрекословно. Согласен?

— Идет, — сказал Звездочет.

В руке у него был тепловизор — починенный и работающий.

Они снова сидели в том учебном классе, где начинали планировать экспедицию. Только теперь у доски стоял не Звездочет, а Иван.

— Теперь коротко о том, с кем нам, возможно, предстоит столкнуться на поверхности, — сказал Иван. — Первое: собаки Павлова. Впрочем, вы про них все слышали. Встречаются часто. Опасны, когда их много… так, еще у них бывает гон. Дальше.

— Кондуктор. Встречается редко, лучше обойти стороной. Он не особо обращает внимание на людей… но все равно, лучше с ним не пересекаться.

— Дальше. Голодный Солдат — этот обычно встречается в бывших воинских частях, складах и прочем армейском. Не всегда именно там, но в театре или церкви пока замечен не был. Не знаю, почему. Если встретиться с ним лоб в лоб, очень опасен. Но вообще, его можно отвлечь, принести жертву… Когда знаешь объект, можно заранее «сделать филина» — то есть проследить за объектом с какой-нибудь высокой точки. Потом сделать вроде отвлекающей заначки: тушенка, старые консервы — можно просроченные, похоже, ботулизм его не пугает — и, лучше всего, сигареты. И вот на эту нычку он ведется, как последний салага. И тогда полчаса минимум у нас есть. Вне объектов Солдат встречается редко, практически никогда.

— А Блокадник? — подал голос Звездочет. Все зашевелились. Поднялся шум.

Иван помолчал. Когда-то он так же жадно выспрашивал Косолапого об этих тварях.

«Привет, Иван». Голос, от которого мороз по коже.

— Блокадник — это диггерский фольклор, — сказал Иван. Шум стих. — Никто их не видел. А кто видел — ничего не рассказывает. Потому что не вернулись. Как-то так. Еще вопросы?

Звездочет изогнул бровь.

— Но они существуют?

— Может быть. — Иван пожал плечами. — Говорят, им тысячи лет и они лежали глубоко под землей до Катастрофы. В каких-то очень глубоких слоях земли. И Катастрофа могла их разбудить. И теперь они вышли. Говорят, что Блокадника видели и в метро. Но это сведения из разряда: я слышал, как кто-то слышал, что его знакомый знает того человека, которому рассказывали… и так далее. Короче, — подвел итог Иван. — Думать нам надо отнюдь не о Блокадниках. Вряд ли они будут нашей проблемой… Ну, я надеюсь.

«Привет, Иван». Скрипучий голос, звучащий внутри головы.

Иван взял тряпку и тщательно затер надписи на доске. Блока… стерто.

«Я тебя давно жду».

«Иди на фиг, сволочь, — подумал Иван. — Ты — фольклор. Понял?!»

На Балтийскую они прибыли на следующий день. Станция встретила их деловым неустанным гулом. До Катастрофы здесь было Управление МВД метрополитена, станция была полна людей в старой серой форме.

Целая станция аристократии, — подумал Иван с удивлением. — Бывает же.

Для прохода в служебную зону станции Звездочет предъявил документ подписанный Ректором Техноложки. Местные стражи порядка уважительно кивали, читая фразы вроде «прошу оказать содействие». Хорошо быть посланцами могущественной и уважаемой станции. И только внутри возникли осложнения.

— Этот еще куда? — охранник брезгливо ткнул Манделу в грудь. — Не положено!

Негр от удивления отшатнулся.

Иван хотел вмешаться, но не успел. Звездочет среагировал раньше:

— Руки!

Движением плеча Звездочет сбросил сумку на пол. Грохот. Ученый даже ухом не повел, продолжая смотреть в глаза охраннику. И тот вдруг замялся, отступил.

— Проходите, — охранник старательно смотрел в сторону.

Иван с уважением оглядел молодого ученого. Вот это молодец. А говорили, настоящие ученые повымирали. Вой тот же Платон был чемпионом по кулачным боям — как говорил Водяник. Мол, в свободное от философии время бил морды ближним…

Разместились с удобствами. Отдельная комната для сна, отдельная для снаряжения и подготовки. Кормили в общей столовой — для местного начальства.

— Когда идем наверх? — спросил Звездочет. Иван прищурился.

— Завтра.

Они сидели перед шлюзовой камерой на скамейках.

— Надеть противогазы! — скомандовал Иван. Вроде как начинаем. Звездочет удивленно огляделся, снял очки. Подержал в руках, явно не зная, куда их девать.

— Ты еще надень их поверх маски, — предложил Уберфюрер, скалясь в ухмылке. — А то ничего там не увидишь.

— Очень смешно, — Звездочет заглянул в свою сумку, пошарил по карманам. — Куда же я его положил? Aral Вот, — лицо его осветилось. — Нашел!

Он достал из кармана сумки желтый пластиковый футляр для очков, аккуратно сложил их, положил внутрь, на тряпицу, и закрыл.

— Быстрее, — сказал Иван. — Время!

— Айн момент, ван минит. Уна минута, пер фаворе. Звездочет уже лихорадочно натягивал лямку противогаза на затылок.

Иван посмотрел и мысленно сплюнул. Все надо проверять заранее! Эх. Противогаз у Звездочета был модный, с цельным пластиковым стеклом… и яркими зелеными вставками. Демаскирующими его с расстояния примерно двести метров.

М-да, подумал Иван. Встал. Подошел к Звездочету и некоторое время внимательно его рассматривал.

— Маркер дай, — сказал Иван наконец. — Пожалуйста.

— Зачем? — Звездочет вздернул брови,

— Дай, говорю, не съем.

Звездочет вытащил из кармана на колене свой знаменитый маркер. Иван забрал маркер, открыл. Черный. То, что надо. Отлично. Говорите, по металлу рисует? И на пластике?

Левой рукой Иван ухватил Звездочета за маску противогаза. Тот было дернулся…

— Спокойно, — велел Иван.

Удержал. И начал закрашивать яркие зеленые окантовки штуцеров черным цветом. Старательно.

— Пикассо. Брюллов в расцвете, — комментировал его действия Уберфюрер.

Закончив, Иван полюбовался сделанным. Больше никакого ярко-салатового. Радикальный черный цвет.

— Вот так лучше.

Иван вручил обалдевшему Звездочету маркер, вернулся на свое место и стал натягивать противогаз ИП-2М, изолирующий, с клапаном для питья. Резиновая маска плотно стянула лицо. Иван сделал пробный вдох, выдох. Дыхательный мешок сдувается-надувается, регенеративный патрон работает. Все в норме.

— Готовы? — Иван натянул резиновые перчатки с отдельным указательным пальцем — чтобы можно было нажимать на спуск автомата. Армейское снаряжение. На Техноложке такого добра завались и больше…

— Почти, — сказал Уберфюрер, с треском распечатывая моток скотча.

— Помогаем друг другу! — велел Иван. Голос из-за маски звучал глухо и словно издалека.

Теперь зафиксировать швы и стыки в одежде скотчем. Незаменимая все-таки штука — клейкая лента.

— Ну, все. С богом, — сказал он, когда процедура «упаковки» завершилась.

Иван огляделся. Каждый готовился к заброске по-своему. Бледный Кузнецов, настоявший, что он тоже пойдет, сидит и пытается скрыть волнение. Пальцы подрагивают. Нога отбивает лихорадочный неровный ритм. Это ничего. Это нормально для первого раза. Даже для десятого — ничего.

Звездочет почти спокоен. Уберфюрер ржет и скалится — по он всегда скалится. Седой равнодушен и словно слегка вял. Водяник пытается что-то рассказать, но его никто не слушает. Мандела то встает, то снова садится, словно на пружинках весь.

Иван выдохнул. Прикрыл глаза. Сосчитал до пяти. Открыл.

— Пошли!

Балтийцы запустили их в шлюзовую камеру — темная, маленькая, пустая. Закрыли за ними дверь. Иван услышал, как щелкнул металлом замок, как пришли в движение механизмы гермодвери. Фонари освещали лица напротив, отсвечивали от стекол противогазов. Иван присел на корточки, положил автомат на колени. Теперь подождать минут пять-десять до полной герметизации внутренней двери. Потом еще минут десять — пока в тамбур подкачают воздух, чтобы создать избыточное давление. Затем открыть внешнюю дверь…

Стоп. А это еще что?

Звездочет уже взялся за внешнюю дверь, начал крутить рукоять.

— Стоп! — приказал Иван. Встал, сделал два шага и положил руку ученому на плечо. — Без команды не дергаться. Я предупреждал.

Звездочет повернулся. Похлопал глазами от света Иванова фонаря. Лицо за прозрачным стеклом маски недоуменное.

Да уж. Придется нелегко. Команда ни фига не сработанная, кто еще знает, какие фокусы они мне выкинут…

— Та герма, — показал Иван на внутреннюю дверь, — еще не схватилась.

— А! — Звездочет наконец сообразил. — Виноват.

— Действовать, когда я скажу. По моей команде, — напомнил Иван то, о чем уже сто раз переговорили, когда готовились к заброске. — Пока ждем.

Десять минут тянулись дольше, чем предыдущие два дня. Зачем мне это? — вдруг подумал Иван. — Этот геморрой?

Посмотрел на часы. Зеленоватые мерцающие обозначения. Пора.

— Открывай, — велел он Седому. Тот кивнул. Иван почувствовал, как набирает обороты сердце и руки начинают подрагивать от выброса адреналина. Все вокруг стало ярче, более объемное, выпуклое, рельефное.

Ну, с богом. Поехали.

С угрожающим скрежетом дверь начала открываться…

Серая громадина вокзала застыла, как чудовищный зверь, изготовившийся к прыжку. Обычно Иван старался избегать таких зданий. Громоздкие, внутри огромное пустое пространство. С одной стороны это хорошо — есть место для маневра группы. С другой: часто в таких зданиях встречались гнезда. А с этими птичками толком и не поговоришь.

БАЛТИЙСКИЙ ВО ЗАЛ, — прочитал Иван надпись над входом. Буква «К» почему-то выпала.

Они поднялись по ступеням — боевым порядком. Один бежит, другой прикрывает. Остановились на крыльце.

Глухая резиновая тишина.

«Входим», — показал Иван жестами. «Смотреть в оба».

Вокзал был огромен — даже по Ивановым меркам больших помещений. Диггер прищурился, огляделся. Справа ряды ларьков. Раньше противоположная от входа стена была почти целиком из стекла, теперь это скорее напоминало огромный дверной проем. Ворота в железнодорожную вечность. Стальные балки, перечерчивающие проем крест накрест, были оплетены тонкими лианами.

Дальше — за противоположной стеной — начинались перроны. Иван увидел зелено-ржавый поезд, стоящий на одном из путей.

Пасмурное небо почти не давало тени. Но Иван все равно рефлекторно переступал бледные тени балок на полу.

— Смотри, — его толкнули в плечо. Иван повернул голову.

Семья скелетов расположилась у справочной стойки. Папа, мама, двое детей — видимо. Голые костяки, обрывки одежды. Рядом с мертвецами застыли чемоданы — распотрошенные, с выпущенными наружу внутренностями; светлые некогда вещи стали желто-черными от пыли, окаменели. Семья ехала на отдых. Или от бабушек… Или еще куда.

Вперед!

Диггеры пересекли зал ожидания и перебежками вышли к путям. «Направо», — показал Иван. Там, дальше вдоль путей находилось раньше железнодорожное депо.

Составы ржавели, заброшенные так давно, что успели забыть, кто такие люди. Громоздкие железные звери, стянувшие свои тяжелые тела, чтобы умереть в одном месте. Но не все умерли…

Паровоз был такой, как его описывал профессор.

— Отлично! — сказал Иван. — Проф?

— Увы, нет. Бесполезно, — профессор покачал головой.

— Проф, вы что? Вот же он стоит — смотрите! Ваш паровоз.

Черный, солидный. Краска слегка облупилась, местами потеки ржавчины — но выглядит куда крепче своих более современных собратьев. Иван даже залюбовался. Рабочая машина.

— Пути, — сказал Водяник.

— Что пути? — не понял Иван. — Так он на путях и стоит — вон, смотрите. Просто другая ветка…

— Пути перекрыты, — в голосе профессора была космическая усталость. — Видите состав, Иван? Сколько нам таких, по-вашему, нужно сдвинуть?

Иван прикинул. Скинуть вагоны с путей им вряд ли удастся, значит, придется толкать.

— Один, ну два.

— Нам не хватит мощности, — сказал Водяник. — Во времена этого черного красавца составы были гораздо короче. А тут мы один состав будем толкать до самого Соснового Бора. Тут вагонов шестнадцать, если не больше. А маневрового тепловоза, чтобы распихать их по запасным путям, у нас нет. Я-то надеялся… — он вздохнул, махнул рукой в двупалой перчатке. — Плакал ваш Сосновый Бор, Иван.

Расклеился Проф.

Иван дернул щекой. Еще бы не расклеиться.

В этом момент он снова услышал этот звук — сдавленный скрежет прогибающегося под чудовищной тяжестью металла. Все-таки не зря он не любит такие здания.,

— Все назад, — приказал Иван. — Быстро! Отступаем. Поздно.

Звездочет скинул автомат с плеча, прицелился. Грохот автомата разорвал пустоту вокзала.

Тварь перепрыгнула с балки, спустилась вниз. Иван махнул своим рукой — отступайте, побежал обратно. Автомат — к плечу. Чертова тварь слишком быстрая.

Огнем двух автоматов они отогнали ее — ненадолго. Тварь прыгнула наверх по стене вокзала, зацепилась за балку и исчезла. Почему я не мог ее рассмотреть? — подумал Иван. Очень быстрая. Чертовски быстрая.

— Отступаем.

Они вернулись к вестибюлю Балтийской, Иван пропустил всех вперед. Звездочет бежал последним.

— Быстрее!

Добежал. Встал перед Иваном. Лицо за пластиковой маской довольное, улыбается.

— Видел, как я его?

— Видел, — сказал Иван. — Давай внутрь.

Он отвернулся, чтобы отогнуть лист жести. Странный звук заставил его повернуться…

— Звездочет, — сказал Иван. — Звездочет, не надо так шутить. Звездочета не было.

На растрескавшемся асфальте остался лежать желтый футляр для очков.

Скрип двери. Иван даже не обернулся. Так и остался лежать на койке, глядя в точку перед собой — каверна в бетонной стене, если поковырять ногтем, вываливается крошка. Звук шагов. Сейчас он услышит насмешливый голос Убера или ломающийся — Кузнецова.

Это точно не Профессор, тот слегка подволакивает ноги — шелестит, демаскирует команду…

— Простите, — сказали сзади низко.

Иван повернулся. На Убера гость не походил, на Кузнецова тоже. Высокий, плечистый, в черной морской шинели. Крупная челюсть. Почти белые волосы — недостаток меланина. Глаза темные и блестящие. Что-то в облике гостя показалось Ивану подозрительным. Легкая рыхлость, что ли? Красноватый нос. А не прикладывается ли товарищ моряк временами к фляжке… которая, скажем, у него в нагрудном кармане шинели?

Черная морская шинель. Вот почему я сразу не послал его подальше, понял Иван. Красин носил такую же. Как называется это чувство? Ностальгия?

«Один приличный человек на всю Адмиралтейскую, и тот…» Умер.

— Вы — Иван? — спросил моряк. — Меня зовут Илья Петрович. Красин. У меня к вам предложение.

Опять диггить? Нет уж.

— Я этим больше не занимаюсь, — сказал Иван. — Так что зря тратите время. Могу сказать вам «до свидания», если хотите. Я сегодня подозрительно вежливый.

Красин как будто удивился.

— Вы же диггер?

— И что из этого? — Иванов «День вежливости» закончился.

— Скажите, а на набережной Лейтенанта Шмидта вы бывали? — Красин смотрел с непонятным терпением.

— Само собой. — Иван пожал плечами. — Я почти весь Васильевский остров облазил. Но какая разница? Раз я все равно не собираюсь диггить… — он снова лег.

— То есть, были? — Красин кивнул. — Чудесно. А лодка там все еще стоит? У набережной?

Иван даже привстал. Черт, а ведь действительно…

— Какая лодка?

Красин улыбнулся — на удивление обаятельно.

— Подводная.

* * *

Метро вбито всеми своими тюбингами в сырую питерскую землю, в жидкую грязь, которую месили еще гренадеры Петра Великого. Город, в котором исчезает время.

— А теперь объясните мне, как можно доплыть до ЛАЭС на подводной лодке? — потребовал Иван.

— Да легко доплыть, — сказал Красин. — Выйти из Гавани в Залив и потом га курс держать вдоль берега. И так до самого Соснового Бора. Девяносто километров примерно получается, чуть больше, чем по железной дороге. ЛАЭС у самой воды стоит, она охлаждается водой из Залива. И генераторы на той же воде работают.

Иван кивнул. С виду все логично.

Водяник почесал черную, продернутую белыми волосками, бороду. Дернул за нее, словно собрался оторвать.

— В общем, подведу итог, — сказал профессор. — Нам предстоит пройти от Техноложки до Английской набережной, затем через мост к набережной Лейтенанта Шмидта. Там должна быть старая подводная лодка. И, возможно, нам удастся ее завести. Я очень на это надеюсь. Если нет — что ж… Нам придется искать другой способ добраться до ЛАЭС. У меня все. Иван? Мне можно идти собираться?

— Простите, профессор, но вам придется остаться, — сказал Иван. — Вы не в той форме сейчас… понимаете? Там, наверное, придется быстро бежать. Быстро стрелять. И прочие «быстро».

Профессор вскинул голову.

— И что же такое со мной случилось, — спросил он с ядом в голосе, — что два дня назад я еще мог отправляться в экспедицию с вами, Ваня, а сегодня уже нет? А?!

Иван впервые видел профессора в таком гневе. Даже немного страшно стало. Только нет времени на всякие глупости.

— Хорошо, я объясню. — Иван выпрямился. — С вами ничего не случилось, профессор. Вы остались прежним. Вам по-прежнему почти пятьдесят с лишним лет и вы довольно грузный человек умственного труда. Зато изменилась ситуация. Одно дело — добраться до паровоза, пройдя триста метров. Совсем другое — пробежать через три километра в набитом всякими тварями городе. Отстреливаясь. И заметьте, профессор — в противогазе и полной химзащите. Как вам такая ситуация?

Профессор молчал, как в воду опущенный. А нефиг, подумал Иван. Надо быть жестоким — буду жестоким.

— Но… — наконец сумел выдавить тот.

— Это не обсуждается.

Водяник сник. Шаркая ногами больше обычного, вышел из комнаты. Иван посмотрел ему вслед, чувствуя себя последней сволочью. М-да. Словно ребенка обидел.

— Я пойду с вами, — сказал Мандела, до того угрюмо молчавший. Иван покачал головой. В этот раз он не собирался брать добровольцев. Поигрались и будет.

— Глупости не говори. Хватит мне на совести и Звездочета.

— Я иду с вами, — Мандела смотрел упрямо, белым, раскаленным, как вольфрамовая дуга, взглядом. — И точка.

Когда негр ушел, Уберфюрер сказал:

— А парень-то кремень. Хоть и черный.

* * *

А сейчас ему предстояло идти на поверхность с необкатанной, необстрелянной командой, имеющей о дигге весьма смутное представление. Иван посмотрел на сияющее лицо Кузнецова. Н-да.

Зато энтузиазма у нас хоть отбавляй.

— Запомните главное, — Иван оглядел компанию, передернул затвор автомата, поставил на предохранитель. — Не останавливаться. Ни в коем случае. Всем понятно? Ведем огонь короткими очередями и продолжаем движение. Если остановимся, нас загонят в угол и съедят. Понятно? Убер?

Тот кивнул. А что тут не понять? — словно говорила его резиновая физиономия. Даже в противогазе он умудрялся выглядеть арийцем. Уберфюрер поднял и положил пулемет себе на колени (РПД и цинк патронов к нему). У Седого — автоматический дробовик «Сайга». У Манделы двуствольное ружье. У Миши АК-103 с пластиковым прикладом. В общем, почти все дальности мы накрываем при необходимости.

— Мандела? — спросил Иван. — Не останавливаться. Ты понял?

— Понятно, командир.

— Миша?

— Д-да. Понял.

— Красин? — моряк кивнул. Поверх химзащиты у него была надета морская шинель. Блин, у всех свои причуды, подумал Иван.

— Седой? Убер?

Иван кивнул каждому по отдельности и сказал:

— Присядем на дорожку.

Присели. Иван оглядел свою команду. Два бритоголовых, один молодой, четвертый как вакса, пятый алкаш. Веселая компания. Сейчас наденем противогазы и станем близнецами, попробуй отличи. Что объединяет людей мира после Катастрофы? — подумал Иван. — Противогаз и химза? Это уж точно.

Из всех участников экспедиции на поверхности раньше бывали только он сам, Иван, да скины. Что-что, а скучать не придется.

— Ну все, с богом. Надеть противогазы.

Как под водой оказался. Гул в ушах. Вдох, выдох. Вдох, выдох.

— Ни пуха, ни пера, — сказал Водяник. Голос профессора доносился словно из соседнего помещения.

— К черту! — Иван встал. — Ну, — он набрал воздуху в грудь. — Бато-ончики!

Петербург, боль моя.

Полуразрушенный, заброшенный Исаакий. По монолитным гранитным колоннам, что устояли даже под ударной волной, поднимаются серо-голубые лианы. Возможно, ядовитые. И уж точно радиоактивные. Иван Надвинул на глаза тепловизор — ты смотри, действительно светятся на экране. Лианы вокруг гранитных столбов выглядели через тепловизор голубыми с легким зеленым отсветом. И давали едва заметный туманный след, когда Иван резко поворачивал голову… И туда мы тоже не пойдем.

Здорово было бы однажды забраться внутрь Исаакиевского собора — Иван много слышал от стариков, как внутри офигенно, но вот все не доводилось. И не доведется, возможно.

— Ван!

Он развернулся, забыв поднять окуляры тепловизора. Блин! Отшатнулся. В первый момент Ивану показалось, что перед ним — ядерная вспышка.

В поле зрения тепловизора оказался человек-Армагеддон, пылающий в желто-красно-зеленом спектре. Иван поднял руку и сдвинул окуляры тепловизора на лоб. На какую-то ненормальную яркость эти приборы выставлены. Глаза горят, точно обожженные.

Вместо человека-Армагеддона перед ним был Уберфюрер.

— Ван, слышишь?

— Что? — спросил Иван.

— За нами вроде идет кто-то. Чуешь?

Им повезло с погодой и временем года. Сейчас в Питере стояли знаменитые белые ночи, если календарь Профа не врал. Впрочем, календарь Звездочета расходился с ним всего пару дней, так что…

«Время гулять до утра и фотографироваться у мостов», как сказал профессор.

Угу. А до утра им нельзя. Глаза, привычные к искусственному свету метро, наверху не выдержат и нескольких минут. А вот серые сумерки, вроде тех, что сейчас — самое то для диггеров.

И светло, и глаза не режет.

Все-таки тепловизор отличная вещь — он отмечает разницу в температуре тела в десятую долю градуса. Через него практически любой человек, любая тварь, как бы она ни пряталась, видна как на ладони. Главное, чтобы она была хоть чуть-чуть теплокровной.

Тепловизору не помеха туман, отсутствие света, дым. С тепловизором можно идти по туннелям метро без всяких фонарей, чего даже прибор ночного видения не позволяет — тому нужно хотя бы слабое освещение. В общем, идеальная вещица для диггера. И еще удобнее тепловизор на поверхности, в городе. Даже глаза, привычные к слабому свету, не могут отличить тварь с расстояния в километр. А тепловизор — легко.

Кстати, насчет километра.

Иван повернул голову, всмотрелся. Так и есть.

— Что там? — спросил Уберфюрер, уже сообразив, что просто так им не отделаться.

— Собаки Павлова, — сказал Иван. — Запалят нас — и конец. Замерли и стоим как можно тише, и чтобы ничего не звякнуло. А то сожрут с потрохами. Тихо, я сказал! Предохранителями не щелкать, яйцами fie звенеть, — вспомнил он обычное наставление Косолапого. — Они в основном на звуки реагируют. Ти-ши-на.

Ожидание длилось бесконечно.

Огромная стая собак светящейся зелено-красно-желтой массой перетекала Дворцовый мост, разбивалась на тонкие цветные струйки, затапливала набережную.

* * *

Подводная лодка с номером на рубке С-189. Некогда серая, а теперь потемневшая, с пятнами ржавчины. Много лет назад ее подняли со дна гавани для старых кораблей, починили, залатали, отремонтировали и перегнали к набережной Лейтенанта Шмидта.

Сделали из нее музей.

— Ну и зачем нам лодка-музей? — спросил тогда Иван у Красина, в первую их встречу.

— А вот зачем… там, на ней, внутри все законсервировано. И вполне возможно, все уцелело. Корабельный дизель. Приборы. Да много чего. Возможно, это единственный корабль во всем Питере, который сможет двигаться своим ходом.

* * *

…Своим ходом, значит. Иван покачал головой. Вот мы сегодня и проверим.

Он надвинул на глаза тепловизор и пригляделся. Идти в нем не очень удобно, а вот находить цель и стрелять — одно удовольствие.

Собаки — красно-желто-зеленая светящаяся масса — перетекли Дворцовый мост и теперь спускались вниз по Дворцовой набережной, вдоль Эрмитажа. Сколько же их? В окулярах тепловизора они сливались в яркую медузу, в единое существо, выбрасывающее в стороны тонкие щупальца.

Вот и последние капли этой биомассы перетекли вниз, вот они уже у Троицкого моста…

— Теперь побежали, — Иван поднял тепловизор на лоб. — Быстрее!

Они рванули. Стук сапог и ботинок по мостовой, плеск воды. Мокрое эхо, отлетающее от пустых домов. Теперь диггеры бежали по Английской набережной. Если не сворачивать на мост, а двигаться прямо, то скоро они пробегут мимо мертвых судов: черный рыболовецкий, затонувший, весь из тупых углов, какое-то экспериментальное судно — Иван в прошлый раз подходил и видел надписи (хотя больше похоже на военный катер), желто-синий, весь такой игрушечный корабль с ржавыми ветками кранов… Иван забыл, как он назывался. Какой-то «Тони» или «Том»? Неважно. Впрочем, сегодня нам не туда.

Теперь к мосту. Быстрее!

Забежав, Иван поскользнулся на мокрых ступенях, начал падать. Вот придурок! В тепловизоре толком же не видать…

Блин. В последний момент выставил руки… Гранитная набережная толкнулась в ладони. Звяк! Прибор ударился о гранитный парапет, слетел с головы — старые ремешки не выдержали, лопнули. Иван поднялся, вокруг было все серое. Красота, блин. Уберфюрер уже стоял рядом, прикрывал. Остальные диггеры, тяжело дыша, подбежали и остановились.

— Ты в норме, брат? — спросил Убер, не поворачивая головы.

— Да, — Иван наклонился, поднял прибор. Окуляры треснули, точно. Приложил к стеклам противогаза — темнота. Отнял.

Выругался. Положил на парапет.

Вот и все. Недолго тепловизор проработал. Иван вздохнул. Придется по старинке.

Через мост прошли без приключений. Вышли на Лейтенанта Шмидта. У самого берега застыла, уткнувшись носом в каменный бок набережной, ржавая баржа с надписью… Иван прищурился…с надписью «Коси-но» на борту. За ней еще баржа, почти такая же. Но та уже почти погрузилась на дно реки, только кормовая надстройка возвышалась из темной невской воды.

Подводная лодка должна быть дальше. В последний раз он ее видел дальше по набережной в сторону Залива.

И она была на плаву, вспомнил Иван. Точно.

В серой вязкой темноте, когда вот-вот и рассвет, тихо плескалась невская вода. Иван оперся на гранитный парапет, перегнулся и посмотрел вниз. Набережная в растрескавшихся гранитных плитках, между ними даже ничего не пробивается.

Тихий плеск воды о камни. Черная, подкрашенная изнутри ненавистью, гладь Невы. Река несет свои холодные воды к Заливу, минуя мосты и мертвые набережные.

Едва слышный, скрежещущий звук справа. Это в стороне моря. От этого звука продрало спину, мурашки собрались в затылок и там забрались внутрь. Иван поежился. Чаячий крик. Сейчас, правда, чаек совсем не осталось. Какие-то летающие крокодилы, смотреть страшно.

Иван поднял голову. Крик снова ударил с высоты, заскреб по сердцу.

В А слушать — еще страшнее.

Напряг глаза. Включать фонарь — это все равно что предложить зверью, обитающему на поверхности, ужин из пяти блюд с десертом и (Иван посмотрел на Красина внимательно) дешевой выпивкой. Но без фонаря в темноте не много увидишь. Особенно в такой туман.

Иван решился. Повернулся и знаками показал — налево, потом вниз. Они прошли мимо гранитного парапета, свернули на лестницу, спустились по ней к мокрой набережной. Теперь путешественники (искатели) стояли почти вровень с причалом. В сырой серой мгле Иван видел остатки белых надписей, что шли когда-то по периметру причала. Зеленый настил перед входом в пассажирский терминал был сейчас почти черного цвета… Стекла терминала выбиты.

— Смотри, — сказал Уберфюрер. Дрожь в его голосе показалась Ивану странной. Иван обернулся, посмотрел в направлении вытянутой руки, вздрогнул от неожиданности. Хотя вроде примерно знал, что увидит.

Это было своеобразное ощущение.

Пятнисто-серая, в лохмотьях ржавчины, шкура подводной лодки, стальной барракуды вытянулась вдоль причала. Лодка стояла под углом к набережной, слегка заглубившись носом («Легкий дифферент на нос, — сказал Красин. — Если наполнить кормовые цистерны, все выправится. Только у С-189 все цистерны заварены на заводе после последнего ремонта…» Но Иван уже не слушал).

Рубка с надписью. Цифры белеют в полутьме, в белесых петербуржских сумерках. С-18… последняя цифра была не различима. Корпус лодки местами был в огромных белых пятнах — помет летающих ящеров.

— Плавучий музей, — сказал Уберфюрер, неизвестно к кому обращаясь. Повернул голову к Красину. — Получится у нас, брат?

Пауза.

Пока Красин думал, Иван смотрел на подводную лодку. Хорошо, что сейчас белые ночи, фонари можно не включать. Пора выдвигаться.

— Лейтенант, — окликнул он замершего Красина. Тот стоял, подняв плечи, высунув крупную голову в коричневом противогазе из ворота черной шинели и смотрел на лодку. — Пора.

— Да, конечно. — Красин встрепенулся, поднял СКС. Движением, выдававшим человека, не слишком привычного к оружию, повесил карабин на плечо. — Выдвигаемся.

Они подошли к краю набережной. Холодный усталый плеск невской воды, темнеющей между каменным краем и корпусом лодки, напомнил Ивану про последний заброс Косолапого. Нелепая глупая сцена смерти стояла у М Ивана перед глазами — словно дубль кинохроники. Черная вода, бурлящая от множества тел, каменные ступени, бегущий из воды Косолапый… улыбающийся Косолапый…

Мелькнувшая тень. Росчерк красного. Черного. Падающий Косолапый. Словно улыбка стала свинцовой и потянула его вниз. Бамц. И мертвый диггер, лежащий на холодном влажном граните. Это было осенью.

— Вперед, — скомандовал Иван. — Держаться рядом. Безумие.

Подводная лодка-музей пойдет своим ходом. А больше ничего вам не надо, господин лейтенант?!

Если с современными судами не вышло толку, почему бы не попробовать другой способ?

Иван приставил приклад к плечу, закрыл левый глаз. Посмотрел на лодку сквозь прорезь прицела. Отлично.

— Ну, с богом, — сказал он. — Первый пошел!

* * *

Иван спустился вниз, в отсеки. Луч фонаря плясал по переборкам, краникам и трубкам. Часть стен была завешана рамками с фотографиями — моряки на фоне лодки, лодка в походе, встреча на берегу. Радостные лица. Белые фуражки, черные робы.

Двигаясь с фонарем, Иван ступал по щиколотку в черной маслянистой грязи. За двадцать лет она загустела. Когда он поворачивал голову, луч выхватывал из темноты улыбающиеся лица тех, кто умер еще много лет назад. Они смотрели теперь на Ивана.

Лодка неплохо сохранилась. Видно, что все внутри было покрашено как раз перед Катастрофой, вещи расставлены по местам. Лодка-музей.

— Говорят, хозяином лодки был бывший подводник. Иван вздрогнул.

«И услышал он голос из темноты…»

— Где вы?

Через мгновение из другого отсека вынырнул Красин, подсветил себе лучом лицо снизу. Бррр. Жутковатая, грубо вырубленная топором древняя маска. Красин усмехнулся.

— Я был в двигательном отсеке, — сказал он.

— И? — Иван в нетерпении шагнул вперед и напоролся на выступ. Какой-то пульт в сером металле.

— Могу утешить, — сказал Красин. Усмехнулся, коснулся рукой шинели — там, где во внутреннем кармане у него была спрятана фляжка с коньяком. — Если хотите.

— Спасибо, я как-нибудь сам, — отказался Иван. — Что с дизелем?

— Законсервирован.

Иван выдохнул. Ну, слава богу. Повезло.

— И, на наше счастье, очень основательно. Думаю, даже солярка в баках есть — хотя я бы не рисковал, если честно. С аккумуляторами хуже. За столько лет они должны были совершенно высохнуть. Думаю, мы их даже минимально зарядить не сможем. То есть, электродвигатели для нас бесполезны.

— Ну и что из этого? — Иван повел фонарем левее. Лицо Красина почему-то его пугало. — Дойдем на дизеле, а?

— Хорошая мысль… Осталось только его запустить. Иван провел лучом еще дальше по переборке, потом выше. Дернулся так, что чуть не уронил фонарь. В первый момент ему показалось, что на него смотрит привидение. Суровый седой человек в черной морской пилотке. Иван беззвучно выматерился.

Призрак одного из кронштадских моряков? Потом понял — портрет. «Командир С-189 капитан второго ранга Гаврилин Д.Ж.» — надпись на рамке.

— Так что, командир? — спросил Красин. — Что будем делать? Иван повернулся к моряку.

— Как нам запустить дизель?

Красин пожал плечами. За это движение Иван был готов его сейчас убить. Что, значит, не умеет?! На фига мы сюда вообще приперлись?

— Я знаю об этом только в теории, если честно, — сказал Красин. — Я же не судовой механик, а штурман… к тому же, двадцать лет без практики, сами понимаете. Но вкратце, у нас два варианта: сжатым воздухом или электростартером…

В темноте наверху завозились.

Потом вдруг грохнуло, по обшивке лодки загремело, словно уронили что-то железное. А потом потащили. Лодка покачнулась.

— Палево! — закричали сверху. Иван вскочил, быстро пошел к трапу. На воде под трапом было светлое пятно.

По лестнице скатился Кузнецов, глаза бешеные. Плюх — прямо в пятно.

— Там… там!

— Понятно, — сказал Иван. — Всем вниз, закрыть люки! Бамм. Клац. Потом тишина. И снова: клац.

— Слышите? — спросил Кузнецов. — Там эти птички прилетели. Птеродактили чертовы. Штуки три. Расселись как у себя в гнезде. Что делать, командир?

Иван огляделся. Резиновые морды друзей, стекла окуляров. Кучи неизвестных приборов. Лучи фонарей пляшут в брюхе лодки, отражаются в черной жиже под ногами.

— Работать, — сказал Иван.

В подлодке Иван разрешил снять противогазы — работать в них сложно. Лодка была закрыта во время Катастрофы и после, так что радиоактивной пыли не должно быть. Дозиметр Ивана показывал вполне божеский уровень.

Теперь диггер ждал, пока моряк разродится идеей.

— Конечно! — Красин поднял голову. — Можно прокрутить маховик — в инструкции по консервации говорилось, что так дизель можно случайно запустить… Если случайно можно, то и специально — не проблема. Только холодный он не заработает, наверное.

Дождался. Уже хорошо.

— Так в чем дело? — теперь Иван пожал плечами. — Согреем. Карбидка подойдет?

Они разогревали двигатель пламенем форсунки. Маслопроводы, топливная магистраль. Цилиндры.

— Пробуем, — Красин махнул рукой. — Раз, два… взяли!

Иван с усилием крутанул маховик. Давай, давай, пошел, родимый. Маховик поддался. Пошел медленно, внатяг, но пошел. Оно и понятно. Для начала надо разогнать по артериям и венам дизеля загустевшее масло, чтобы оно как следует смазало механизмы. Там еще и в цилиндрах смазка наверняка — как утверждал Красин. Стандартная процедура. Если, конечно, консервировали надолго… А если только на зиму, тогда нам повезло. Если бы Катастрофа случилась летом — можно было бы забыть про дизель. Без консервации он бы давно заржавел намертво.

Дизель чихнул и дернулся. Подчиняясь движению маховика, закрутился коленвал, потянул и толкнул за собой поршни. Густо смазанные застывшим маслом цилиндры нехотя поддались. Поршни двинулись, с силой выдавливая белесое густое масло из патрубков и клапанов. Еще раз. Еще. Не схватилось. Иван крутанул маховик. Но, пошла!

Возни с дизелем оказалась масса. Иногда Иван начинал думать, что все это напрасно, ничего не получится из их затеи…

Заранее продули систему водяного охлаждения и трубопроводы, чтобы удалить остатки консервирующего масла. Все работает. Единственное, соляра в баках передержанная, выпал мощный осадок — профильтровать его нет никакой возможности.

Выход предложил Кузнецов — Иван удивился простоте решения.

Взяли резиновый шланг и бросили в бак сверху. Более легкие фракции остались вверху, а вся грязь — внизу бака. Шланг подсоединили к трубопроводу. Ручным насосом подкачали солярку. Ручным же пустили масло. Черт его знает, что с ним… Впрочем выбирать не приходится,

Дизель чихнул.

Иван подумал: ну все — опять заново.

Ну, же. Ну!

Пот тек у Кузнецова по выпачканному маслом лбу, заливал глаза. Все перемазались в этой железной коробке по уши.

Еще раз.

Не схватилось…

— По моей команде, — сказал Красин. Бывший штурман преобразился. Вместо алкоголика перед ними был настоящий командир. Мандела ручным насосом пытался откачать за борт воду из лодки.

— Есть, по команде — сказал Иван.

Красин глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Лихорадочный блеск глаз… Ну, морская душа, выручай.

— Давай! — и дал отмашку.

Иван крутанул, Кузнецов крутанул. Дизель дернулся, чихнул, и вдруг — пауза — выстрелил! Задергался, точно в судорогах. Несколько раз неровно отсчитал удары… Сердце Ивана замерло, он ждал, практически не дыша… Ну, давай же, прошу тебя, давай!

Румм-румм-румм-румм.

Офигительный звук. Иван выдохнул.

Получилось!

Чувствуя ногами вибрацию корпуса лодки, Иван стоял и не верил. Они это сделали. Подводная лодка спустя двадцать лет вышла в свой последний боевой поход. И плевать, что балластные цистерны заварены и из штатного оборудования мало что работает.

Уходим под воду в нейтральной воде,

Мы можем по году…

А можем по два. Красин смотрел на диггера и улыбался…

— Командуйте, товарищ капитан, — сказал Иван.

— Лейтенант Красин командование принял. По местам стоять, с якоря сниматься, — приказал моряк, — поднять паруса. Полный вперед.

— Есть полный ход! — отозвался Уберфюрер.

— Кто-нибудь наверх… Нельзя, — вспомнил Красин, — а там ходовой мостик. Когда лодка в подводном положении, пользуются им. Как нам выйти из устья реки, даже не знаю…

Иван огляделся.

— А иначе как-нибудь можно?

— Можно, — сказал Красин, подумав. — Но это будет цирковой номер. Одноглазый ведет слепого, а тот упирается.

— То есть?

Красин ткнул пальцем в металлическую трубу, окрашенную в желто-серый цвет.

— Через перископ. Как в боевом положении. Причем поле зрения ограничено, потому что гидравлика пока не работает и повернуть его мы не сможем.

— О, — Иван почесал глаз, — и что мы увидим?

— Понятия не имею, — честно ответил Красин. Он шагнул к перископу. -

Сейчас и узнаем.

По корпусу лодки заскрежетали чем-то острым. Когти? Иван почесал подбородок, затем лоб. Выходить наружу категорически не хотелось.

— Попробуем?

— Электрика пока не работает, аккумуляторы высохли, а перископ вручную не повернешь. На улице ночь — но белая. В принципе можно и попробовать. — Красин на мгновение задумался. — А чем мы рискуем? Врежемся в берег или в затопленную баржу. Фигня война. Поехали. Эй, парень, — он тронул Мишу за плечо. — Давай к штурвалу.

Иван посмотрел на моряка и усмехнулся. Хорош. Кстати…

Иван прошел мимо застекленных стендов, нашел, что искал. Попробовал открыть шкаф, не смог, выдернул замок. Треск. Хрупкое плохое дерево расслоилось на щепки. Иван достал то, что находилось в шкафу и вернулся.

— Держи, — протянул он моряку черную морскую пилотку, принадлежавшую некогда, если судить по надписи, старшему помощнику командира С-189. Да и у командира была точно такая же.

Минуту Красин молчал, глядя на пилотку. Потом бережно расправил ее ладонями, надел.

Выпрямился. Тускло блеснула кокарда.

— Товарищ начальник экспедиции, — обратился Красин к Ивану. Голос его звучал хрипло от волнения. Он словно стал выше ростом. — Подводная лодка С-189 «Арго», — он улыбнулся, — к походу готова. Жду ваших приказаний. — Красин, торжественный и красивый, как жених, приставил ладонь к черной пилотке. — Докладывал командир лодки лейтенант Красин.

Все невольно выпрямились. Кузнецов прямо светился. Торжественная пауза.

— Идем на Залив, — сказал Иван.

Глава 17

Пассажир

— Проходим дамбу, — сказал Красин, на миг оторвавшись от перископа. — И?

— Впереди — открытое море. Справа — Кронштадт.

Иван кивнул. Насколько он помнил план, начерченный профессором, пока все идет правильно. Хорошо идет. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…

Ну и ночка выдалась. По чуть-чуть, по миллиметру они сумели провести лодку между затонувшей баржей и причалом, два раза начинал противно и страшно скрежетать металл, когда лодка задевала прочным корпусом препятствия. Красин изматерился, подавая команды. Он дежурил у перископа и кричал «чуть правее, левее… еще левее… малый вперед». Иван стоял у люка отсека, передавая команды Уберу и Седому, которые управляли дизелем. Один раз одни умудрились заглохнуть, и лодка замерла, слегка покачиваясь, посреди Невы — они уже начинали разворот. Иван думал, что второй раз завести дизель им не удастся, но… Видимо, сегодня кто-то из высших сил играл за их команду. Может быть, даже сам Хозяин Туннелей.

Они запустили дизель. Часть механизмов лодки ожила, перископ наконец удалось повернуть. Сейчас светились некоторые приборы и лампочки в центральном посту, неуверенно, то затухая, то разгораясь, горела лампа в аккумуляторном отсеке, бросая в центральный пост отсвет, мерцавший на черной воде. Жидкости в лодке было по щиколотку. Красин сказал, что чуть позже, возможно, удастся запустить насосы откачки воды. Впрочем, не до жиру. Иван вздохнул. Все пока идет нормально, тьфу-тьфу-тьфу. При такой скорости часа через три будем у ЛАЭС. Бум. Бум. Гулкие удары по металлу. Ну вот. Накаркал.

— Иван, — из соседнего отсека высунулась макушка Уберфюрера. — Там какая-то фигня топчется, как раз над нами. То есть, над двигательным… ну, ты понял. Глянуть бы надо, как думаешь?

Ага, Иван кивнул.

Надо проверить, что там у нас за пассажир…

* * *

Иван осторожно выглянул из двери рубки. Так, птеродактилей нет, они улетели, когда лодка вышла в Невскую губу — зато оставили за собой огромные белые пятна помета. Одно слово — твари.

Он поднял автомат, прислушался. Тишина, нарушаемая только гулом в ушах и рокотом дизеля. Толкнул дверь ногой. Скри-и-ип. Иван ступил на палубу, присел на колено. Вправо, влево… черт.

Иван почувствовал приступ головокружения. Они были в открытом море. Вокруг простиралась огромная гладь моря, залитая бледным, туманным светом. Лодка под ногами слегка вибрировала и покачивалась, идя с волны на волну. Слабые белые буруны вскипали под ее носом и убегали назад, оставались за кормой. Слева по ходу лодки темнела полоска берега.

Справа… Иван вдруг почувствовал давление в затылке. Да что ж такое! Он повернулся, застыл. Все-таки, блин, накаркал.

Привет из глубины Невских вод.

Иван зажмурил левый глаз, плавно повел стволом автомата — в прорезь прицела попало смутное серое пятно, чуть светлее окружающей темноты. Да что же это такое? Иван медленно выдохнул. Пятно продолжало расти. Чертова фигня. Всю жизнь я боялся, что встречу что-то, что убьет меня быстрее, чем я его увижу — и вот на тебе! Я вижу эту фигню, насколько это возможно в таком мраке, но мне совсем не хочется умирать. Иван положил палец на спусковой крючок. Одно нажатие… Корпус лодки под ногами вибрировал, тихий плеск волн. И серое пятно. Пятно росло вверх, словно человек вставал.

Может, и человек. Только нарисованный ребенком. Без соблюдения размеров и пропорций. Потому что будь там, на корме, даже самый высокий в метро человек, он все равно казался бы раза в два меньше, чем этот. Серый выпрямился. Ивана качало, прицел плавал по серому пятну вверх, вниз, в сторону. Этот выпрямился и обернулся — так это выглядело.

«Тому, что для нас непривычно, незнакомо, непонятно, мы бессознательно пытаемся придать антропоморфные черты», — говорил Водяник. По-другому, правда, поводу…

— То есть? — спросил тогда Иван.

«Мы делаем их людьми силой своего воображения, а затем убеждаемся, что они… или оно… человеком не является даже близко. Глупо приписывать кому-либо собственные устремления, желания и страхи только на основании внешнего сходства. Особенно, — тут профессор делал эффектную паузу, — когда даже сходство и то воображаемое».

Серый человек обернул к Ивану свое лицо… или что у него там? Круглое, очень маленькое по сравнению с остальным телом. Оно светилось в темноте. Два глаза — две круглые дыры. Это могло оказаться чем угодно, вплоть до задницы, но этим серый смотрел на Ивана — и видел его. Диггер почувствовал ужас. В этом не было ничего с виду страшного. Стоит высокий человек и смотрит — но у Ивана почему-то отнялись ноги. Вся кровь словно отхлынула из него в один момент — и куда-то исчезла.

«Пассажир» не двигался, не говорил, только слегка покачивался от движения лодки.

Мы думаем, что видели все. А потом мы видим еще больше. И тогда разум наш оказывается подвешен на тонких ниточках, идущих куда-то в высоту. И ниточки вот-вот оборвутся от любого сквозняка.

Иван умер.

В следующее мгновение он отшатнулся, практически рухнул обратно в рубку, на пол, прислонился к ржавой стене. Спину и затылок холодило. В приступе паники Иван пытался удержать себя на грани. Рассудок его, все, что Иван собой представлял, реяло сейчас над его телом. Иван отстраненно смотрел на себя со стороны. С высоты в два метра над собственной макушкой. Кто этот смешной, усталый человечек с ввалившимися глазами? Потом над-Иван поднял взгляд и почувствовал даже сквозь металл рубки, что серый смотрит на него. Просто стоит на корме подводной лодки, слегка покачиваясь, и смотрит на Ивана.

Рывком он вернул себе ощущение тела.

Пауза. Холод в затылке, вибрация корпуса, негромкое румм-румм-румм двигателя. Звук выбрасываемой через шпигаты отработанной воды.

В последний момент, отчаянным усилием, Иван приподнялся, схватился за ручку, данг! — захлопнул дверь рубки, со скрежетом — мучительно долгим — повернул рукоять запирания.

Рубка С-189 в прошлой жизни не закрывалась герметично, а заливалась водой, чтобы не раздавило чудовищным давлением при погружении. Иван выпрямился, отшатнулся от двери, поднимая автомат. Нога скользнула по круглой выпуклой крышке люка. Это спуск вниз, в безопасную темноту отсеков.

Ощущение парения над собственным телом прошло. Ивана затрясло. Спина мокрая.

Он непослушными руками открыл крышку люка, спустился и закрыл за собой. С трудом стянул противогаз, едва не уронив его вниз, в плещущуюся в отсеке воду. Постоял на трапе, прислушиваясь…

Ничего.

«Пассажир» вел себя на редкость тихо. Надолго ли?

* * *

Темное вытянутое тело лодки резало воду, мощно обтекаемое потоками финской воды.

Иван спрыгнул с трапа и провалился в темную жижу по колено. Ничего себе.

Воды явно стало больше. Мы тонем?

— Что за фигня?! — заорал Иван, пытаясь перекричать шум дизеля. РУММ-РУММ-РУММ. Тот работал словно на пределе, Иван слышал подозрительные шумы. Его чуткое ухо уловило какой-то сбой в ритмике двигателя.

Красин не отозвался.

Моряк прильнул к перископу, повернул рукоятки. Иван мысленно выругался. Черная грязная жижа поднялась уже до колена, насосы, работающие напрямую от генератора, минуя высохшие аккумуляторы, выбрасывали за борт литры воды — по этого все равно было мало. Иван огляделся. Корпус лодки подтекал. Дифферент на нос стал такой, что скоро гребные винты окажутся в воздухе — и прощай, родная.

— Что происходит?! — прокричал Иван. Капитан оторвался от перископа и наклонился к Иванову уху.

— Мы тонем, — сказал он. Иван вздрогнул. Красин бледно усмехнулся. — Ну, или погружаемся, мы ж таки не фигня какая, а подводники.

Лодка шла на полной скорости. Корпус вибрировал, гремели стаканы и стекла выставочных шкафов. Качение с волны на волну стало жестким, как приземление с разгону на твердый пол.

— Что делать будем?

— Лево руля, — приказал Красин. — Курс держать двести девятнадцать.

— Есть! — Кузнецов плавно, словно опытный рулевой, повернул штурвал. Стрелка указателя перед ним дернулась и поплыла вверх по металлической шкале.

— Ставлю лодку поперек волны, — пояснил Красин. — Под восемьдесят градусов к берегу. Волнение сильное, а С-189 не самый мореходный корабль, прямо скажем. Завалит. Если пойдем вдоль волны, нас просто опрокинет.

— Можно? Красин кивнул.

Иван взялся за рукояти перископа, прислонился к окуляру. Старая резина была жесткая, острая, как рубленый металл. Врезалась в лоб, в щеки, в нос.

Иван увидел сквозь мутное стекло длинную полоску берега, затопленную туманом. В ней редкими островками плыли вершины деревьев. Какие-то размытые здания виднелись справа. Призрачные. Может, и почудилось.

Многое увидел Иван, но где основное — основного пока не увидел.

— Но там же нет… причала, — Иван оторвался от перископа. — Как же мы?

— Верно, — Красин вдруг улыбнулся. — Конец всем причалам, концам и началам… Мы рвемся к причалам заместо торпед. Высоцкий. «Спасите наши души». Люблю эту песню. Причала там нет. Мы выбросимся на берег, как киты-самоубийцы. Другого выхода я не вижу. Мы слишком быстро набираем воду.

Иван помолчал. Кузнецов стоял за штурвалом управления бледный, как мертвец. Но держится молодцом. В зеленоватой воде, которая дошла ему почти до пояса, мягко отражались отсветы циферблатов. Вода все прибывает, ежу ясно. И она холодная, м-мать.

Кузнецов был бледен, но спокоен. Подрос мальчик, подумал Иван и отвернулся.

Даже сквозь мощное «румм-румм-румм» Иван слышал, как невнятно ругается в двигательном отсеке Уберфюрер.

— …ать! — долетело вдруг обрывком.

— А эти? — Иван не стал договаривать. С этими, усевшимися на подлодку, как на персональный насест, предстояло разбираться в любом случае. Крылатые твари, блин. Чайки, блин. Загадят всю лодку, блин.

Сволочи.

И еще этот «пассажир», будь он не ладен.

— Приготовьтесь к выходу наверх! Занять места у трапа на выход. Двигательный, — Красин взял микрофон. — Слышите меня? Самый полный вперед.

Он помолчал. Корпус лодки вибрировал. Шум ударов волны стал глуше.

— Всем приготовиться покинуть корабль, — сказал Красин наконец. — Ну же! Чего ждете? Иди, матрос!

Он выпихнул Кузнецова с места рулевого, сел сам.

— Ты сразу за нами! — крикнул Иван. Красин, не поворачивая головы, кивнул.

Все полезли наверх скопом — один за другим. Иван взобрался, подсветил фонариком… н-да. Он смотрел теперь прямо в зад Уберфюрера, закрытый резиновыми штанами «химзы». Белесые пятна грязи на сером фоне.

Проклятая жизнь, подумал Иван в сердцах. Вечно оказываешься подозрительно близок к полной заднице.

— Надеть противогазы, — велел Иван. — Мы снова выходим в большой мир.

— По моей команде! — крикнул Красин снизу. — Три! Два!

Иван выдохнул, проверил пистолет. Когда сомневаешься, лучше проверить. Пистолет был в порядке. Ниже по трапу зашевелился Кузнецов. Еще ниже Мандела. Седой должен идти замыкающим; сейчас он стоял внизу, по колено в вонючей жиже.

Пахло сыростью, дизельной гарью и тухлой водой.

— Один! Ноль! Пошел! — скомандовал Красин.

Скрежет. Грохот, словно опрокинули что-то большое. Свет ослепил Ивана в первый момент, в следующий он уже начал подъем. Глаза залило насквозь. Под перчатками чавкала ржавая грязь, осыпалась облупившаяся краска.

Иван уцепился за край люка, в следующее мгновение его схватили за запястье и выдернули вверх.

Луч фонаря высветил ржавые заклепки. Они были в рубке, теперь предстояло идти дальше. Что-то скрежетнуло металлом по рубке, удар. Еще удар. Словно ломом долбят.

— Спасите наши души, — хрипло запел Красин. — Мы бредим! От! Удушья!

Эхо в брюхе лодки множилось и дробилось — казалось, уже не один голос поет, а много. Все мертвые матросы лодки С-189 подпевают нынешнему капитану.

— Спасите наши души! Спе-ши-те к нам!

— У-у-услышьте нас! На суше! Наш SOS все глуше… глуше… И ужас! Режет… души…

Выбросился на берег, как хренов кит.

— На-по-по-ЛАМ, — последнее, что услышал Иван. Они выскочили из рубки с автоматами наготове.

Иван вздохнул и выпрямился. Ночной «пассажир» исчез, словно его и не было.

Потом Иван посмотрел в другую сторону… Та-ак.

Загадили весь нос лодки. Она шла на скорости, буруны вокруг носа бежали споро.

Иван перевел взгляд выше — черный в темноте берег приближался. Диггер видел только какие-то черные остатки деревьев, если посмотреть правее — там были корпуса атомной станции. Призрачные силуэты труб в тумане.

— Сейчас врежемся! — крикнул Уберфюрер. — Держись, кто за что может! Иван вернулся к рубке, залез по ржавой лестнице наверх и приготовился к столкновению.

Удар сотряс лодку, Ивана тряхнуло, швырнуло вперед — он едва удержался за ржавый поручень. Тунк! — поручень не выдержал. Вот блин. В следующее мгновение под Иваном медленно проплыло серо-ржавое, обтекаемое тело подлодки С-189. Слой воды и песка нахлынул, обтек корпус лодки, швырнул грязью и плеском в рубку. БУМММ. Бдзанк, бдзанк. В металл рубки ударили камешки.

Иван летел. Он начал поворачивать голову, его несло вперед, в сторону берега. Лодка врезалась в дно на скорости, начала поднимать кормовой плавник, словно собираясь перекувырнуться через голову, помедлила так (Иван летел, продолжая снижаться — под ним была прозрачно-серая, с клочками черных водорослей, морская вода) и начала опускать хвост. Шлеп. Белые буруны вокруг.

В это же мгновение Иван по плавной дуге достиг поверхности моря.

Удар! Вода оказалась неожиданно плотной, как застывшая смола, потом вдруг перешла во второе агрегатное состояние, расступилась, поглотила Ивана. И он ушел под воду. Закрой глаза, велел Иван себе в ту долю секунды, что у него была. Закрыл.

И открыл.

Он был под водой, грудь распирало, словно что-то толкалось оттуда. Б-бу-ульб. Воздух вырвался из Ивана, заставил откинуть голову. Иван выпрямился и посмотрел вперед. Дно было под ногами метрах в двух-двух с половиной. Серое, песчаное, кое-где продавленное валунами. Коричнево-черные водоросли. И сквозь мутный слой воды на Ивана кто-то смотрел.

Замирание.

Гул в ушах. Иван смотрел вперед сквозь колеблющуюся водную толщу, наползающую на берег, стаскивающую камни с мест.

Где-то позади, за его спиной, тело подлодки все еще качалось, поднимая упругие, мягкие волны, толкавшие Ивана в спину. Выкрашенная в серо-зеленый цвет, с обросшим днищем, лодка промялась в месте удара — сейчас оттуда били струйки пузырей, улетали вверх. Вода врывалась внутрь, бурлила, заполняла собой пространство лодки, выталкивала из лодки воздух. Где-то там, в командном отсеке, все еще горели одинокие лампочки, потрескивал древний сонар, и — бамм — корпус лодки сотрясается в последней агонии. Капитан Красин стоит по пояс в воде, молчаливый, засунув руки в карманы черной шинели, и спокойно смотрит, как вскипавшая белым вода втекает в люк, быстро поднимается, заполняет отсеки. С треском лопается очередная лампочка, летят искры. Красин смотрит и молчит. Уходит с кораблем на дно, как последний капитан балтийского флота. Мы из Кронштадта. Б-бу-ульб. Б-бу-ульб.

Руки в карманы шинели. Черная пилотка.

Красин улыбается.

* * *

Человек ведра и швабры.

Он не помнил, когда начал пить. То ли в конце школы, то ли в начале мореходки — неважно. Важно другое: что это единственное из увлечений, в котором он хоть чего-то достиг.

Иногда так хочется пожалеть себя.

Сесть на пол рядом со своей койкой на втором ярусе жилого корпуса Техноложки и сидеть, качаясь и подвывая. Это особое удовольствие.

Лейтенант Красин поднимает голову и оглядывает свой корабль.

В лодке горят огни и где-то наверху гремит металл. Снизу хлещет вода, врываясь через носовые отсеки — которые по нормам борьбы за живучесть стоило бы задраить.

Белая пена бурлит вокруг Красина. Вода дошла уже до пояса.

Но это неважно.

Через несколько минут все будет кончено.

Красин выпрямляется. Противогаза на нем нет, дышать легко — хотя воздух и пропитан запахом вонючей трюмной воды. Но это прекрасный запах. Запах свободы и моря.

Это даже лучше, чем запах коньяка, что сейчас плещется в его нагрудной фляжке.

Он укладывает руки на штурвал. Холодный металл под ладонями слегка шершавый. Красин слышит позади румм-румм-румм. Дизель все еще работает, даже странно, что его до сих пор не залило…

Красин ждет. Коньяк во фляжке никуда не денется.

Что ты делаешь, когда теряешь все? Идешь и топишься? Слабые так и делают. Сильные так и делают. А такие, как ты — ни то, ни се, середнячки, начинают пить.

Он начал в последних классах школы. Они сидели компанией у кого-нибудь в подъезде, забравшись повыше — этаж на десятый, одиннадцатый. Сидели на бетонных, со следами сигаретных ожогов, ступенях, среди разрисованных карикатурами и идиотскими надписями стен, смеялись и болтали. Вернее, остальные болтали, а он с некоторого времени начал просто пить. Как воду. Он не понимал, зачем тратить время на болтовню, когда основное — это залить в глотку тягучей, как разогретый электролит, водки и пропустить ее внутрь.

Через некоторое время он заметил, что теперь чаще пьет один, чем в компании. Пьет не тратя времени, молча и методично.

Ему стали не нужны друзья.

Он просто выпивал определенную дозу и вырубался. Иногда прямо там, где пил. Иногда, если не хватило, покупал добавку и догонялся уже дома, поднявшись на площадку следующего этажа.

Несколько раз его приводили домой соседи сверху. Иногда они просто спускались и звали его родителей.

Красин кивает сам себе.

Когда ты алкоголик, у тебя нет стыда. У тебя нет совести. У тебя нет ничего.

Кроме льющейся в пищевод спиртосодержащей жидкости. И когда первый глоток достигает желудка, это как взрыв. И мир раздвигается, становится огромным. Только ради этого ты и живешь. Ради момента невыразимого, необъятного, все затмевающего счастья. Чтобы его достичь, можно сделать многое.

Жажда и море.

Две его страсти.

Его пытались лечить. Но единственное, что могло бы по-настоящему его вылечить, — это море. Только вот не сложилось.

Красин из недавнего прошлого встает и начинает собираться. Надевает комбинезон, продранный на коленях, душный от грязи полосатый свитер. Причесывает волосы пятерней. Смотрит на себя в осколок зеркала.

Темные волосы, темные глаза.

Потом садится на пол. Он еще не закончил себя жалеть.

Он чувствует запах креозота в туннелях. Чувствует, как пахнет горячий металл. Сейчас он еще немного пожалеет себя, сидя на бетонном полу рядом с койкой, потом встанет и пойдет подметать коллекторы рядом со служебкой слесарей…

Когда-то давно ему собирались доверить боевой корабль.

Сейчас с трудом доверяют даже метлу.

Он помнит тот день, когда ему сказали, что он прошел по конкурсу. Вoенно-морская академия. Специальность: навигация и судовождение. Конкурс — сорок человек на место. И он прошел. Он будет штурманом. Возможно, даже капитаном.

Он не пил к тому времени полгода. Завязал и приналег на учебу. Математика и английский, физика и физкультура, репетитор и учебники. К марту, когда начинался предварительный конкурс, он был одним из лучших. Он сам это знал. Желание поступить горело в нем яростным, холодным огнем. Это желание видели в нем преподаватели. Это желание видели в нем однокурсники. Это желание видел даже он сам.

Я сам во всем виноват, говорит отражению Красин из недавнего прошлого. Потом встает и убирает осколок зеркала в железный шкаф. Там лежат учебники по навигации, справочники по судовождению и прочее. Все, что он насобирал за двадцать лет после Катастрофы.

Книги дешевы. Потому что никому, кроме спивающегося уборщика, они не нужны.

Там же, в шкафу, висит черная военно-морская шинель с лейтенантскими погонами.

Он не имеет права ее носить. Но она висит в шкафу, таинственная и мрачная, ожидая своего часа. И даже в самый запойный период он сумел ее сохранить.

Красин из недавнего прошлого точно не знает, зачем ему шинель.

Красин, что стоит в лодке сейчас, положив руки в карманы, в черной пилотке и улыбается, прекрасно знает.

Чтобы через двадцать лет после Катастрофы в море вышел один недоучившийся морской офицер на ржавой лодке-музее.

В общем-то, все правильно.

Огни пульта все еще горят. Воды уже выше пояса. Л фляжка с коньяком все еще в кармане.

Коньяк тоже особый. Для особого случая.

Тыщ! С треском лопается уцелевшая лампочка в аккумуляторном отсеке.

Красин улыбается.

Когда он услышал о сумасшедшей команде диггеров, что собирается дойти до ЛАЭС, то понял — вот он, шанс. И он этот шанс использовал по полной.

Он все-таки вышел в свой первый и единственный морской поход. Кто в мире после Катастрофы может похвастаться тем же?

Когда перед Красиным встает в полутьме затопленного отсека серая огромная фигура, он хмыкает. Испугали, тоже мне. Когда наступало похмелье, он видел такое, что этот серый монстр — просто забавная домашняя зверушка.

Что-то вроде корабельной кошки.

Серый гигант смотрит на него и молчит. Лицо его морщится — крошечное, почти детское.

Красин кивает. Ты прав. Пора.

Он аккуратно достает из внутреннего кармана шинели особую фляжку, отвинчивает крышку. Подносит к носу и медленно вдыхает аромат коньяка. Вот оно.

Не нужно быть провидцем, чтобы предсказать — это последний в его жизни корабль и это последний в его жизни коньяк.

Красин улыбается, подносит фляжку ко рту. Губы касаются металлического горлышка. Все тело поет в предвкушении…

Пауза.

Красин отнимает фляжку от губ, смотрит на ее, затем на серого… и медленно наклоняет. Драгоценная коричневая жидкость льется вниз, в черную пенящуюся воду, и исчезает.

Организм вопит: не-е-е-ет!

Вернее, даже: НЕ-Е-Е-ЕТ! Только не это!

Красин разжимает пальцы и отпускает фляжку. Она падает в воду. Бульк. Вот и все.

Он выпрямляется и подносит ладонь к виску.

— Товарищ начальник экспедиции, подводная лодка С-189 свой поход закончила. Докладывал командир корабля лейтенант Красин.

Когда в следующее мгновение длинная рука ломает его грудную клетку, он думает: я победил.

* * *

Иван смотрит вперед.

На него смотрит кто-то. Если соотнести размеры этого кого-то и подводной лодки С-189, то… Иван молчит. Нечто нечеловеческое, равнодушное есть в том, кто смотрит на диггера. Иван видит только глаза. Этот кто-то больше лодки. Иван не в силах охватить его разумом, поэтому он просто ждет. Остатки воздуха в груди перегорают в едкую горечь. Иван висит.

И они глядят друг на друга. Потом этот кто-то срывается с места, плавно поворачивается — движение, мельтешение щупалец, — и все, этот кто-то плавно исчезает вдали.

Иван смотрит ему вслед, начиная чувствовать запоздалое удушье. От ужаса.

…Ледяная вода. Иван почувствовал, как его тащат, дергают — а хочется, чтобы оставили в покое, дали отдохнуть. Поспать… Захлестывающая в стекла противогаза вода. Ноги волочатся по чему-то упругому и в то же время мягкому. Пам. Песок. Бум. Камни. Холод.

Режущий колени холод, от него хочется закрыть глаза и спать. Ступни обморожены.

Серое небо нависало, просвечивая белым и грозовым. Иван лежал на спине, раскинув руки, на стеклах были капли.

Он смотрел сквозь капли на это клубящееся летнее небо и думал, что сейчас сорвется и улетит туда. Да куда угодно улетит — только не к тому, что сидело в воде.

В поле зрения возникла голова Уберфюрера в маске. Окуляры тускло блеснули.

— Повезло тебе, что ты изолирующий противогаз надел, — сказал Убер. — А то бы захлебнулся к чертям собачьим. Ага. Этому что, этот вместо акваланга можно использовать. Как спасательные идэашки на подводной лодке. Регенеративный баллон, дыхательный мешок, все дела…

Иван поднялся. Вспомнился взгляд сквозь толщу воды. Бормотание Уберфюрера помогало прийти в себя, сбросить ощущение ужаса.

— Уровень здесь какой? — спросил он, чтобы хоть что-нибудь спросить. — Нормальный уровень, — отмахнулся Уберфюрер. — Ты сядь. Пять рентген в час.

— Ни фига себе.

— Красин?! — он вдруг вспомнил. Уберфюрер помолчал.

— Нету больше Красина. Вечная память… и так далее.

Иван повернулся к морю. Пошатываясь, сделал два шага и остановился. Дальше идти он не мог…

Как тогда в пещере, с пулеметом. Не хотел.

Волны набегали на серый песок, убегали в пене, оставляя взамен клочки черных водорослей. Темное безжизненное пространство тянулось до горизонта, растворялось в серой туманной дымке. Иван повернул голову. Дальше по берегу увидел полузатопленный силуэт подводной лодки. Прощай, С-189. Прощай, лейтенант Красин…

Залив катил на песок серые безжизненные волны.

Иван постоял. Повернулся к остальным.

— Вы ничего не заметили… — он дернул щекой, — странного? Там, в воде? Уберфюрер молча смотрел на Ивана.

— Что? — спросил тот. Оглядел притихший народ. — Ну-ка, рассказывайте.

— Там… не хотел говорить. Я когда вернулся за твоими вещами… в общем, там, на берегу…

— Ну!

— Там были следы, — сказал Убер.

— В общем, такие дела, — сказал Седой. — Ты говорил, что у нас был «пассажир» на лодке. Помнишь? С самого Питера который… в общем, мы думаем, он никуда не исчез.

— Так, — сказал Иван. Этого еще не хватало. — Думаете, он…

— Боюсь, этот «пассажир» уверен, что у него билет в обе стороны.

* * *

— Костер — это изобретение богов, — Уберфюрер протянул руки к пламени карбидки. — Жаль, не все это понимают.

Иван вспомнил станцию Чернышевскую, цыган… Горящее пламя, вокруг которого сидели бородатые мрачные люди.

— Точно.

Желтое пламя карбидки освещало подвал, куда они забрались, и так уютно, что здесь хотелось остаться надолго. А что? Всю жизнь в метро, что ли? К сожалению, жизнь на поверхности для людей невозможна. Вернее, возможна… но какая-то очень недолгая. Зато в подвале можно снять противогазы и немного отдохнуть.

— Знаешь, давно заметил… Ты какой-то не питерский, — сказал Уберфюрер.

— Правда? — Иван удивился. — Почему ты так решил?

— Нет в тебе этой европейской интеллигентской тоски. Гнилой бездеятельной тоски. У англичан это называется сплин. У нас хандра.

Иван с интересом посмотрел на бравого скинхеда.

— Я-то ленинградец. Это ты у нас не из Петербурга, насколько помню. И не из Москвы.

— Ага, — Уберфюрер ухмыльнулся. — Я вообще черт-те откуда. Из Якутска, прикинь. Даже пока все не началось, это было далеко, а сейчас так вообще — другая звездная система. Десятки световых лет. Была республика Саха, стала республика Луна.

— Здесь-то ты как оказался? — Иван почесал ухо.

— Элементарно, Ватсон.

— Кто?

— Забудьте, сэр. Приехал в Москву отгулять дембельский аккорд, так сказать. На самом деле у меня жене было рожать через два месяца. А там вообще никуда не вырвешься. Так что я взял отпуск на три недели и рванул. Друзья, пьянки-гулянки, женщины… прощание с холостяцкой жизнью. Хоровод с оркестром, все дела. И вот когда от отпуска осталось всего ничего, друг говорит: давай, что ли, в Питер махнем на пару дней… — Уберфюрер помолчал. — Я и махнул. Так махнул, что до сих пор отмахаться не могу.

Молчание. Мандела приблизился, протянул руки к карбидной лампе. Долго смотрел, как сквозь пальцы просвечивает нежный коричнево-розовый свет.

— Так что же… — он посмотрел на Уберфюрера. — У тебя, выходит, в Урюпинске…

— Якутске!

— Якутске, извини. Дома у тебя жена осталась и ребенок? Когда все началось?

— Беременная, — нехотя поправил Уберфюрер. — Мы ребенка через три месяца ждали.

— Мальчика, девочку? — уточнил Иван и спохватился. Какая ему разница…

— Девочку, — сказал Уберфюрер наконец. Что же ты с собой делаешь. Иван впервые видел Убера таким. Впервые тот выглядел на свои сорок с лишним. Да что там сорок… на все девяносто.

— Думаешь, там они у тебя — выжили?

Уберфюрер повернул голову и посмотрел на Кузнецова холодным выгоревшим взглядом.

— А ты как думаешь, мальчик?

Кузнецов сконфуженно замолчал. В руках у него был старый металлический компас — из музея на лодке.

— На самом деле — не знаю, — сказал Уберфюрер. — У нас там метро нет. И морозы под пятьдесят градусов. А сейчас и того больше, наверное.

— К вам бомбу не бросали, скорее всего, — сказал Мандела. — Не должны были, по крайней мере. Что у вас там стратегического, кроме алмазов? — он помолчал. — Может, и живы, а?

— Оставь его в покое, — Иван тронул негра за плечо. — Не надо.

— Нормально! — резко сказал Уберфюрер. — Не один я такой. У всех в метро такая же фигня. Погулял, блин! Остался бы в своей Якутии, был бы с ними. Хоть в могиле, а все же с ними. А, как думаешь, борец с мировым апартеидом?

Начали собираться. Надели противогазы. Скоро придется менять фильтры, но пока обойдемся этими. Иван затянул горловину рюкзака, проверил, чтобы ничего не болталось, вдел руки в лямки. Вот и ладно. Сейчас будем выдвигаться. Он взял автомат и увидел, что к нему приближается Кузнецов.

Кузнецов приблизил противогаз к маске Ивана — для лучшей слышимости. Или — для секретности.

— Кто достоин быть диггером? — спросил он. Точно, для секретности. — Я знаю, командир, это глупый вопрос, но…

Иван задумался. Помолчал, глядя на Кузнецова. А Миша ведь действительно нацелился в его команду. Серьезный мальчик. Не хватало мне только второго Сазона…

Воспоминание о бывшем друге опять вызвало в нем вспышку жара и ярости.

Стоп.

Успокойся. Мальчишка тут ни при чем.

Дело во мне.

— Кто достоин быть диггером, значит? — сказал Иван. — Хорошо, я скажу тебе. Тот, кто выполняет три правила.

Первое: диггер храбр, но осторожен. Второе: настоящий диггер всегда держит слово.

И третье: тела павших товарищей не должны оставаться на съедение тварям.

— Диггеры своих не бросают, — сказал Кузнецов. Глаза молодого мента горели даже сквозь стекла противогаза.

— Точно, — сказал Иван.

— Но… как?

— А вот так. — Иван достал гранату, жестами показал, как выдергивает кольцо, прижимает рычаг. — А потом прижимаешь рычаг и мертвецу вот сюда, — он сунул гранату себе под мышку, прижал руку другой рукой. — Такой сюрприз для твари. Попробуй тронь мертвого диггера — челюсть вырвет. Понятно?

Кузнецов восторженно кивнул. Эх, ты, мальчишка… Иван поднялся, оглядел команду:

— Пошли с богом.

Оставайся на ночь в тепле, потому что утром всегда холоднее. Мелкий дождь капал на плечи, едва слышно стучал по резине противогаза. Окуляры начали запотевать. Иван оглянулся — команда шла за ним. Мертвый лес (тот самый знаменитый Сосновый бор?) остался позади, скоро должна была начаться зона станции.

Иван видел в сером белесом тумане размытые очертания огромных корпусов. Высокие трубы уходили вверх и исчезали в дымке. Один раз им встретился указатель «Проход запрещен. Охраняемая зона» — покосившийся от старости. Краска на нем облупилась, лохмотьями свисала с заржавленного металла.

Пару раз встретились упавшие на землю побеги колючей проволоки. Кое-где появилась растительность. Обычная с виду трава, ничего опасного, но Иван предпочел вести команду в обход, через песчаные кочки. Вдали колыхались серые заросли.

— Вполне возможно, — сказал перед выходом Водяник. — Что от жизни в подземельях мы утратим нужду в цветном зрении — как утратили ее некогда волки, охотившиеся в основном по ночам и в сумерках. Уже сейчас часть детей в метро рождается дальтониками. Вполне возможно, сказывается и повышенный радиационный фон… но думаю, дело все же не в этом. — Он нога молчал. — Мы приспосабливаемся. Меняемся.

С каждым поколением заметна разница между детьми. Сейчас у новорожденных повышенные показатели собственного излучения, но, видимо, появляется что-то вроде иммунитета к радиации. Природа все равно берет свое — даже с таким неблагодарным объектом, как человек.

Но то, что наверху, я не могу отнести к нашей линии эволюции. Вполне возможно, это откат — восстановление системы. А может быть… и этого я опасаюсь даже больше… Резервный вариант.

Построение экосистемы на других принципах. Тогда у человечества нет шансов. Увы.

Иван мотнул головой, переступил через ямку, в которой скапливалась дождевая вода. В грязном зеркале на мгновение отразился его силуэт. Капли разбили зеркало.

Через полчаса пути они вышли к внешнему периметру ЛАЭС. Столбы с облупившейся краской, покосившиеся, замерли вечными (увечными) часовыми на границе охраняемой некогда зоны. Сейчас только покосившаяся будка КПП мокла под дождем. За ржавым шлагбаумом, уткнувшимся одним концом в землю, начиналась неплохо сохранившаяся бетонка.

Ближайший к Ивану корпус ЛАЭС выглядел совершенно обычным. Словно здесь даже Катастрофы никогда не было. Впрочем, что бетонному саркофагу станции внешние изменения? Просто не стало людей. И все.

Иван переступил шлагбаум и остановился, поджидая остальных. Ровная размеченная территория. Голые мертвые кусты, очерчивающие пешеходные дорожки.

Уберфюрер встал рядом. Дождевые капли били его по брезентовому плащу и резиновой морде. Круглые окуляры. Убер постучал себя по мокрому носу противогаза, по банке фильтра. Иван кивнул, посмотрел на часы. Да, пора.

Жестами подозвал остальных.

«Приготовиться к смене фильтров». Глухой из-за маски голос тонул, смягчался в сыром воздухе. Внезапно мелкий надоедливый звук дождя прорезался далеким тоскливым воплем.

Иван вздрогнул.

Почему-то он сразу вспомнил серого человека, стоящего на корме лодки. Да ну. Не может быть.

Отставить, показал Иван жестами. Бегом, за мной!

Сапоги застучали по влажной растрескавшейся бетонке. Корпус, нависающий над людьми (из-за тумана верхняя часть его была не видна, поэтому казалось, что здание ЛАЭС уходит ввысь на огромную высоту — как башня Охта-центра, не меньше), медленно проплывал слева. Казалось, он почти не двигается.

Внезапно дождь перестал. Словно его выключили.

Тишина.

Вопль раздался вдалеке.

Раскатился, словно бы отразился от серых стен корпуса ЛАЭС. Из-за сильного тумана Иван не мог понять, откуда именно идет звук. Но, кажется, можно подождать не только с заменой фильтров.

«Внимание», — показал он жестом. За мной.

Иван поднял автомат к плечу, показал Уберу — вперед, я прикрываю. Похоже, не время для прогулок, будем следовать боевым порядком…

Убер два раза кивнул — понял — и двинулся вперед. Перебежка, стойка на колене, взмах рукой — следующий. Кузнецов пошел.

Давящее ощущение в затылке не проходило. Иван вдруг понял, что это ощущение было у него с самого начала — еще когда они вышли в море на ржавой подлодке. Но в тот момент он списал это на обстановку. Собаки Павлова, первое плавание. И прочее…

А похоже, тут что-то посерьезнее. Интуиция такая штука, ей верить надо.

С людьми, к сожалению, чутье не помогает. А вот в заброске…

Кузнецов, повинуясь жесту Ивана, побежал вперед. Не слишком ровно бежит, но упруго, подтянуто. Может, и сделаю из него диггера — данные у парня не так чтобы очень, но что-то в нем есть. Упрямство, может быть? Рюкзак вилял на спине Миши из стороны в сторону, словно пытался завалить хозяина. Кузнецов добежал и остановился, присел на колено. Вскинул автомат. Проверил — вправо, влево.

Молодец, подумал Иван. Следующий по…

И тут из рюкзака у Миши вывалился компас и начал падать. Иван (чертова скорость реакции) видел, как старый металлический компас летит на бетонку… Удар, подскок! Звон стекла.

Казалось, треснул не только циферблат, но и окружающая тишина.

Блин, подумал Иван.

Краем глаза он заметил движение. Повернулся. Взгляд сквозь прорезь автоматного прицела. Ничего. Только серый туман… изгибается? изгибается. Что-то крупное там прошло, между корпусами.

Не нравится мне вон тот кустик, подумал Иван. Совсем не нравится. Или перестраховываюсь? Тяжесть в затылке стала невыносимой. Ну же… решайся.

Иван вскочил. Резкими жестами показал: вперед, вперед, бегом!

Уберфюрер кивнул и побежал. Миша обернулся, посмотрел на Ивана — даже его противогаз выглядел виноватым. Вперед, показал Иван, бегом. Потом будем разбираться. Вперед! Бегом!

Миша наконец понял. Вскочил и побежал за скинхедом. Мандела пристроился за ними. Иван подождал Седого и побежал синхронно с ним.

Опять движение. Иван повернул голову. Чертовы окуляры, сужают поле зрения.

На мгновение ему показалось, что он видит, как гигантская, несоразмерная с окружающими зданиями фигура идет в тумане. Медленно, почти плывет… как во сне.

Дальше он уже бежал. Дыхание хрипело в фильтре. Достигнув угла здания, Убер повернулся — дальше куда? Иван на мгновение прикрыл глаза, вспоминая схему. Так, туда жилые корпуса, сюда мед-блок… вон туда третий блок РБМК. «Третий блок», — сказал тогда Энигма.

Будем надеяться, что старый диггер еще не совсем впал в маразм, когда это говорил.

Туда — Иван показал рукой.

Они побежали. Давление на затылок сначала чуть-чуть ослабло, затем стало еще сильнее. Да что за черт?

Сапоги и ботинки гулко стучали по серому асфальту. И, черт возьми, скоро совсем рассветет. Быстрее!

Иван увидел, наконец, вход в корпус третьего блока. Огромное серое здание, символ атома на фасаде. Слева от входа — каменный бассейн, оттуда торчат гранитные блоки, как обломанные зубы. И что-то подходить туда — ну никак не хочется.

Металлические двери. С уцелевшими стеклами, что интересно. Кое-где стекла заменены досками и фанерой.

Высоченная труба, уходящая верхушкой в туман. На ней полосы — бордовые и серые.

Дыхание в противогазе стало натужным.

Окуляры запотели. Сквозь затуманенное стекло Иван видел качающуюся серую землю, далекий бассейн, гранитный парапет. Кажется, чертов бассейн щербато улыбается. Над серым зданием навис густой туман.

Вдалеке виднелись размытые силуэты гигантских толстых труб, похожих на короткие лапы гигантского животного. Из-за тумана казалось, что серый слон стоит над ЛАЭС, а туловище и голова его спрятались в низких облаках.

— Быстрее! — давление на затылок стало невыносимым.

Словно палец, упершийся туда, с бешеной силой и упорством толкал Ивана вперед. Подальше от того, кто шел за ними в сырой пелене.

Или, наоборот, к тому, что ждало их там, в третьем блоке ЛАЭС?

Позади он слышал тяжелую поступь. Седой начал вдруг тревожно озираться, словно тоже что-то почувствовал.

Неудивительно.

Иван прибавил ходу. Кто бы их ни преследовал, этот кто-то был уже совсем близко.

Тот серый человек?

Топая сапогами, они взбежали по ступеням.

Иван рванул дверь на себя. Закрыто! Черт, он бросился к следующей. Уберфюрер с размаху ударил ногой — алюминиевая дверь сотряслась, но выдержала. Звякнуло треснувшее стекло.

Седой присел на колено и приставил своей недокалаш — «сайгу» к плечу.

Убер ударил еще. Бух!

Но должен же быть вход?! Зар-раза. Н-на! Иван прикладом выбил стекло, просунул руку. Постарался нащупать замок. Ни фига. Да где же ты там?! Пальцы наткнулись на что-то округлое и холодное, переходящее в другое округлое и холодное. Цепь, не сразу сообразил Иван.

Кузнецов вдруг подбежал и забарабанил по двери. Грохот.

— Помогите! — закричал он. Из-за противогаза звук получался «Пагите!». Пагите!

Что он делает?

Уберфюрер повернулся. Показал за плечо Ивана и потом себе на глаза. «Вижу цель». Иван кивнул.

Кажется, все. Отбегались на сегодня. Он поднял автомат к плечу, поставил предохранитель на одиночные. Вгляделся. Вдалеке мелькнула тень — быстро. Исчезла. Где же ты, сукин сын? Покажись.

Внезапно загремела цепь, бам — дверь распахнулась. Иван на рефлексе развернулся туда. Обошли, сволочи…

— Сюда! — крикнули оттуда. — Быстрее! Ну же!

Глава 18

ЛАЭС

— Мы из Кронштадта, — сказал Уберфюрер. Иван покачал головой — опять какая-то непонятная шутка.

— Добро пожаловать, — глухо сказал старик. Противогаза на нем не было, только белый небольшой респиратор. С одной стороны респиратор был отстегнут и висел на одной лямке. — Я вас уже давно жду.

Иван поднял брови.

— Нас? — он оглянулся. Мандела, Убер, Кузнецов, Седой. Сам Иван. Действительно. А кого еще старикану ждать, как не нас…

— Ну, если нас, то мы пришли.

Старик кивнул. Провел их в глубь здания, потом в комнату, отделанную светлым металлом. Еще не открыв следующую дверь, Иван понял, что там будет — и не ошибся. Душевая — огромная, каких Иван вообще никогда не видел. Голоса диггеров отражались от кафеля, покрывающего стены — бледно-желтого, впечатанного в серую штукатурку. Гулкое мокрое эхо. Старик показал, как включать воду — из заржавленных сифонов хлынула бледными струйками вода… теплая, почти горячая. Иван встал под душ прямо в противогазе. Оглушительно забарабанили капли по голове, по плечам, по спине. Окуляры стали мокрыми.

Диггеры вставали под струи душевых. Вода лилась, смывая с них радиоактивную пыль.

Санобработка, ага. Иван вспомнил, как сидел с Катей в санпалатке на Василеостровской. Сто лет назад это было, не меньше.

Хлюпая резиной и капая водой, прошли в тамбур, затем в раздевалку но стенам здесь находились железные шкафчики, выкрашенные в зелено-серый цвет. Один из шкафчиков был раскрыт, там висело старое полотенце.

— Можете снять противогазы, — сказал старик. — Здесь стерильно. Закончив с переодеванием, Иван посмотрел на старика.

— Кто вы?

— Бахметьев моя фамилия. Федор. Я, если хотите… — на лице у него появилась странная, словно мышцы лица отвыкли, улыбка. Но вполне искренняя. — Я — водитель реактора.

До Катастрофы Федор Бахметьев работал на станции ведущим инженером управления, ВИУРом, ответственным за загрузку и эксплуатацию активной зоны реактора. В день Катастрофы вернулся в зал над активной зоной, потому что забыл там ключи от дома (ирония судьбы, верно? — сказал Федор), и, когда автоматические системы защиты станции сработали, он оказался взаперти. Со всяким могло случиться, сказал Федор. Мне вот повезло. М-да.

Сначала, когда двери начали закрываться, он решил, что это конец.

А вышло, что самое начало.

— Не буду рассказывать, как мне жилось, — сказал Федор. — Это долго и не слишком увлекательно… Главное — выжил. И продолжил работать. По специальности, хе-хе. Я и сейчас работаю. Реактор — капризная штука, но вполне надежная при должном уходе. Зато благодаря ему у меня есть электричество, горячая вода, душ, освещение, музыка, кино…

— Завели себе костерок, — уважительно протянул Уберфюрер.

— Именно.

* * *

— Раньше на ЛАЭС приходили люди, — пояснил Федор. — Но жили недолго, сами понимаете. К ним нельзя было даже подходить — такие дозы радиации у каждого, жутко просто. Однажды забрела беременная женщина… — старик потер лоб, словно воспоминание было не из легких. — Марина. Я похоронил их за станцией — ее и младенца, — он помолчал. — Простите.

Молчание. Что тут скажешь? «Все истории разные — и все очень похожи». Катастрофа безжалостна.

— Вообще, конечно, самое удивительное, что станция уцелела… Я сам иногда не верю, — сказал Федор.

Иван кивнул. Про что-то такое говорил Водяник.

— Я слышал, Сосновый Бор — первоочередная цель в случае атомной войны. Старик вздохнул.

— Боюсь, это все-таки была не атомная война. А если атомная, то ученые явно сели в лужу с оценкой ее последствий. Вот на такие последствия они рассчитывали? — он ткнул пальцем в мертвый пейзаж за окном с изогнутыми черными деревьями. — Или вот на такие?

— Мы слышали шум воды, — сказал Иван. — Это где-то здесь, на ЛАЭС? Неужели канализация все еще работает?

— Нет, — Федор покачал головой. — Это водосброс реактора. Станция забирает воду из моря для охлаждения реактора, затем отработанную воду сбрасывает обратно в Залив. Вклад в местную радиоактивность. Впрочем, очень незначительный — по сравнению с тем, что уже есть.

— Другими словами, — Иван помедлил. — Реактор все еще работает, вы хотите сказать?

Федор поднял брови, оглядел компанию Ивановых диггеров.

— Разумеется, работает. А вы разве не за этим сюда шли?

— Понимаете, атомная станция — это замкнутая саморегулирующаяся система. Если все люди разом со станции исчезнут, ничего не случится, все системы продолжат работать в автоматическом режиме — теоретически. Одной загрузки атомного топлива в реакторе хватит на много лет работы. Так совпало, что третий блок — мой блок — был долгое время на ремонте и модернизации, поэтому загрузили его перед самой Катастрофой. В штатном режиме эксплуатации, на ста процентах мощности, он может работать больше пяти лет. Если снизить мощность примерно процентов до пятидесяти… что я и сделал… срок работы реактора увеличивается.

— Тогда почему остальные блоки не работают? — спросил Иван. — Или работают?

Федор улыбнулся.

— Не работают.

— Почему?

— Я их заглушил. Иначе бы они расплавились. Вот это проблема автоматического режима. Реактор вырабатывает воду для охлаждения и расплавляется. Остановка. На это нужно примерно месяц, что ли? Поэтому я их заглушил. Нелегко пришлось, конечно. У меня есть «чувство реактора», это как у водителя есть чувство автомобиля, но там были чужие реакторы, не мои. Другая марка автомобиля. Четвертый блок у нас был на ремонте, поэтому мне пришлось заглушать только два. Первый и второй блоки. Второй быстро заглушился, без особых проблем, а вот с первым пришлось повозиться…Как на машине в гололед… впрочем, вам это ничего не скажет.

— Мне скажет, — Уберфюрер словно проснулся. Иван даже начал забывать, что скинхед рядом — потому что тот сегодня но большей части молчал.

— Тогда вы понимаете. Пару раз меня чуть не «занесло». Еще немного, и был бы тут второй Чернобыль.

— Да тут весь мир… — Убер замолчал, почесал затылок.

— Верно.

— Анекдот рассказать? — усмехнулся Уберфюрер и, не дожидаясь ответа, заговорил на два голоса: — Чукча, ты куда идешь? В Чернобыль, однако. Зачем, там же радиация? Чукча: в Москва — двадцать рентген в час, в Питер — десять рентген в час, в Чернобыле — пять рентген в час. Всей семьей загорать будем, однако!

Скинхед огляделся, дожидаясь реакции. Все молчали.

— Как-то не смешно, — сказал наконец Кузнецов. Иван кивнул. Бывает, что и хорошие рассказчики рассказывают неудачные анекдоты… И вдруг Мандела оглушительно захохотал.

— Ой, не могу… Оборжаться просто. Загорать будем… ха-ха-ха… ой… — он уперся руками в колени, выдохнул, но все равно продолжал трястись от смеха. — Не… могу… ха-ха-ха…

Уберфюрер молча смотрел на это представление, лицо бравого скинхеда словно высечено из гранита, ноздри бронзовые, как у коня Медного всадника.

— Сдается мне, — сказал Убер наконец, — что ты у нас расист, Мандела.

— Что? — негр перестал смеяться.

— Чукчи ему не угодили, — глаза Уберфюрера сузились. — Да я тебе за чукчей пасть порву, понял?

— А чем чукчи лучше негров? — Мандела выпрямился.

— Они далеко.

— Значит, центральное освещение? — старик покачал головой.

— Да. Мы думаем, метро снабжается отсюда, с ЛАЭС, — сказал Мандела. Федор кивнул.

— Вполне может быть. Подземные линии электроснабжения. Думаю, их сделали как раз перед Катастрофой — как резервный канал передачи. Возможно, что подключены к этим резервным линиями не только мы… другими словами, многократное дублирование. По-военному, прямо скажем. Возможно, даже когда ЛАЭС выработает последнее топливо (впрочем, его у меня как раз много, хватит на дольше, чем я проживу), электричество в метро все равно будет.

Старик внимательно оглядел слушателей.

— Давайте я отведу вас туда, где вы будете спать, — предложил он. Иван благодарно кивнул. События этого дня свалились на них, словно

обвал туннеля. Да и полночи в противогазах — это кого угодно вымотает. Бойцы едва передвигают ноги. Сидят сейчас, клюют носами.

Иван шел за стариком по коридору и думал: атомная станция.

Ну, блин, серьезно, надо же, твою мать.

Она действительно существует. И работает.

Когда они шли по коридорам, освещенным лампами дневного света в потолочных светильниках, Иван не переставал вертеть головой. Стены, обшитые панелями (что это? дерево?) и украшенные плакатами вроде «Сотрудник, помни о радиационной безопасности! Твое потомство в твоих руках». Забавно звучит. Федор объяснил, что это было что-то вроде шутки, работники ЛАЭС готовились к празднику.

В коридорах стояли даже диваны для отдыха. По углам засохшие растения в огромных горшках. Полумрак скрывал следы прошедших лет.

Жаль, что Звездочет этого не увидит. И профессор Водяник.

Интересно, смогу ли я заснуть, зная, что надо мной нет многометровой толщи земли, что защищает меня от радиации и тварей? — подумал Иван. — Наверное, не сразу…

Угу. Скорее всего, коснусь подушки головой и отрублюсь.

Вымотался до такой степени, что сил нет даже уставать.

— Что это? — Иван огляделся. Огромное помещение, освещенное так, что резало глаза. Лампы тут были практически везде. Очень яркие. Очень.

Голые белые стены, блестящие от света десятков ламп дневного света. Гладкий пол. В центре зала — огромная окружность, словно составленная из сотен цветных квадратов. Некоторых квадратов не хватало, зияли провалы.

Под потолком зала — железные лестницы, рельсы-направляющие, в углу замер длинный цилиндр огромного крана… или подъемника? Серые станины уходили под потолок.

— Куда мы пришли? — спросил Иван.

— Центральный зал, — сказал Федор спокойно. — Под вашими ногами фактически — сам реактор. Вот этот круг, что вы видите, — с квадратиками — мы называем это «пятак». Это зона загрузки топлива в реактор. Видите, они разного цвета…

— Э-э… а почему мы пришли именно сюда?

— Здесь безопаснее. Я здесь сплю.

— Что, прямо на реакторе?! — Уберфюрер выглядел обалдевшим.

Старик усмехнулся.

— Зачем же прямо на реакторе? Вон там, в углу.

Иван оглянулся. Действительно, там, за металлическим стеллажом, заполненным какими-то механизмами и деталями, виднелся край полосатого матраса. Ну, старик. Кремень просто.

— Сумасшедший мир, — сказал Федор. — Разве я когда-нибудь думал, что буду спать в реакторном зале, чтобы защититься от излучения снаружи? Но здесь действительно безопаснее всего. Под вашими ногами — плита биологической защиты реактора, мы называем ее Елена. Толщина Елены несколько метров, над головой — бетонный козырек, который, теоретически, выдержит падение на него реактивного самолета.

— Офигеть, — только и сказал Уберфюрер. Огляделся.

— Это самое безопасное место на станции. Поверьте старику.

* * *

— По-моему, кто-то ни фига не понимает в блюзе, — сказал Уберфюрер. — Вот ты можешь отличить чикагский блюз от техасского? Скажи честно, можешь?

Негр перевел взгляд с одного на другого.

— Да ну вас к черту с вашим блюзом! — обиделся Мандела, скатал в валик матрас с подушкой, одеялом и ушел спать в другой угол.

Демонстративно.

Будь тут дверь, он бы ей хлопнул.

— Что ты к нему цепляешься? — спросил Иван. — А, Убер? Нормальный же парень.

— Нормальный, — согласился скинхед. Откинулся на подушку, заложил руки за голову. — Что я, не вижу? Но мне по приколу его цеплять, понимаешь? Да и вообще, подумай сам — вот я скинхед, правильно?

Иван посмотрел на свежевыбритую голову Убера и улыбнулся.

— Ну не знаю, как тебе сказать прямо…

— Да пошел ты, — беззлобно огрызнулся Уберфюрер. — Вот я скин, а он негр… Это же классическая ситуация настройки имиджа!

— Не понял. — Иван нахмурил брови. — Ты о чем?

— Вот я бритоголовый. Бритоголовый что делает, когда видит чернокожего? Правильно! Идет и задирает его черную задницу. Логично, брат? Логично. А если такой бритоголовый весь из себя скинхед стоит и не задирает негра, он что — боится, получается? Это значит, яиц у него совсем нет, у этого скинхеда? Так что все правильно, андестенд? А, например, если негр не замечает, что рядом с ним потенциальный расист, и не идет бить его арийскую задницу, он кто? Вот то-то. Короче, Иван. Не лезь к нам с Манделой. Мы сами разберемся. Это вопрос доминирования.

— Ты же говорил про имидж? — уточнил Иван.

— Да иди ты, — отмахнулся Уберфюрер. — Знаешь, почему я на самом деле его достаю?

— И почему?

— Не потому, что он черный, а потому, что слабый. Понимаешь? Он слабый. Терпит. Тот день, когда он мне даст в морду, будет последним днем моих над ним издевательств. А пока, извини, не заслужил. Вот так-то, брат.

— Ага, — сказал Иван. Смотри, какой воспитатель нашелся. Что-то не подозревал я в нем педагогических наклонностей. А они есть.

Уберфюрер потянулся. Зевнул так, что кожа на челюстях едва не лопнула.

— Давай спать, что ли?

Иван кивнул, лег, натянул одеяло до подбородка. Высоченный потолок реакторного зала мешал погрузиться в сон — непривычно высоко, непривычно большое пространство, вообще непривычно. Пол из свинца или что там еще, это же надо.

Но мы же добрались, верно?

Сон не шел. Не чувствовал Иван себя уютно. Вспомнился рассказ Водяника про Петра Первого, основателя Петербурга… мол, тот не мог спать в помещениях с высоким потолком, и ему всегда натягивали над кроватью полотно, как второй потолок. А еще Петр боялся тараканов. Иван зевнул. Тараканы — я ведь и не помню уже, как они выглядят. Закрыл глаза. Полежал. Еще полежал. Да что за ерунда! Спать хочется зверски, а сон не идет.

Он поднялся. Все вокруг спали. Сопение Кузнецова было тревожным, словно ему снился какой-то не очень хороший сон. Надеюсь, твой сон лучше, чем мои, подумал Иван.

Он нашел на полу свернутую в несколько раз ткань. Размотал — вполне приличный тент получится. Аккуратно, чтобы не разбудить, набросил ткань на стеллаж, так, теперь закрепить… Иван прижал край ткани тяжелой деталью, похожей на маховик дизеля, только с круглыми отверстиями на боку. Протянул полотно над спящими, чтобы оно легло на станину… перебросил на другую сторону. Все, готово. Иван отошел на несколько шагов, полюбовался сделанным. Вполне приличная палатка получилась.

Теперь можно и поспать.

Он вернулся так же, ступая неслышно, как крадущийся по улицам Питера диггер, пробрался между спящими. Лег на свою койку — она все еще хранила тепло его тела — и потянул на себя одеяло. Спать. Спать…

— Командир? — позвали его.

— Миша? — Иван открыл глаза. — Чего тебе?

Глаза Кузнецова блеснули в темноте. Он приподнялся и оперся на локоть, глядя на Ивана.

— Я тут подумал… Здорово, что мы дошли до ЛАЭС. Верно, командир?

«И помни, прямой путь — не всегда самый короткий», — вспомнил Иван.

— Верно, Миша. Спокойной ночи. Хороших снов.

— Приятно снова видеть человеческие лица, — Федор откашлялся. — Извините… А то живу здесь совершенным отшельником. Знаете, в старое время — до Катастрофы — была одна профессия, которая мне ну очень нравилась. Смотритель маяка, называется. Сидишь себе круглый год на крошечном островке, в каменной башне, слушаешь рокот волн, указываешь путь кораблям… Да, отличная профессия. А из меня, видите ли, получился только смотритель реактора. Не так романтично звучит… но все-таки, не жалуюсь. Только иногда так хочется с кем-нибудь перекинуться хоть парой слов… Кстати! Скажите, вам, Иван… ничего не говорит имя… — он помедлил. Провел пальцами по губам, словно в сомнении. — Энигма?

Иван чуть не захлебнулся чаем.

— Откуда вы?

— Ага, — лицо старика просветлело. — Значит, я не схожу с ума. Как у него дела?

— Нормально. Он слепой вообще-то.

— Я знаю, — кивнул Федор.

— Знаете?

— Конечно. Мы с ним долго разговаривали. Он мне рассказывал про свое ранение в тот раз, когда мы, скажем так, случайно созвонились. Это была микроволновая пушка, кажется.

Иван аккуратно поставил кружку на стол. Значит, Энигма не выдумал тот разговор? Какая приятная новость.

— Значит, он не всегда был слепым?

— Думаю, нет. Впрочем, вы и сами это знаете, верно? Иван кивнул.

— Он раньше был диггером.

— Кем?

— Ну, кем-то вроде нас, — Иван обвел рукой сидящих у телевизора. Голубоватый свет экрана истончал силуэты сидящих Кузнецова, Седого, Манделы, Убера. — Разведчики, короче. Только он старше и круче… наверное.

Старик кивнул. Морщины собрались на лбу, разгладились.

— Ага, понимаю. Но, видимо, даже на опытных разведчиков случается проруха. Он рассказывал, что исследовал какой-то секретный объект… или лабораторию? Не помню точно. Там с ним и случилась эта… эта неприятность.

Иван хмыкнул.

— Да уж… обтекаемо сказано.

Один из силуэтов, облитый голубым свечением, встал и направился к столу, за которым сидели Иван со стариком.

Вблизи силуэт оказался Манделой, в руке у него была чашка с блюдцем.

— Еще чаю, пожалуйста, — произнес негр церемонно. — Если не затруднит.

— С удовольствием, сэр, — старик улыбнулся. Поднял чайник, наклонил над кружкой. Взвился вкусный — Иван на секунду даже задержал дыхание — пар, пахнущий чем-то… настоящим. Именно, подумал диггер. Куда уж нашим метровским чаям до него.

— Премного вам благодарен, добрый сэр, — отозвался Мандела, чуть поклонился, стоя с чашкой в руке. Повернулся, чтобы идти к телевизору…

— Что такое микроволновая пушка? — спросил Иван у Федора. Спина Манделы замерла. Напряглась. Иван видел это краем глаза.

— Вы знаете, что такое микроволновка? — спросил старик. — Такая печка для разогревания еды?

— Н-нет.

— Обычно они вот такого размера, — старик показал ладонями габариты микроволновки. — В них готовят еду… на, скажем, волнах, которые заставляют молекулы воды колебаться с такой скоростью, что вода закипает.

Иван попытался представить, как это может быть, и помотал головой.

— И как это повлияло на Энигму?

— Он попытался открыть дверь, а там была автоматическая защита — и она сработала. К счастью, он вовремя понял, что что-то не так, и успел убраться. Но словил напоследок микроволновый импульс. Краешком задело, но все равно…

— То есть?

Федор посмотрел на диггера.

— Грубо говоря, его глаза сварились.

Иван помолчал. Вот как, значит. А мозги у него, случайно, не сварились? Этим бы легко объяснились многие странности в поведении слепого.

— И где стояла эта… хмм… эта пушка? Федор пожал плечами.

— Где-то около станции Невский проспект. Или Гостиный двор? В общем, где-то там. Какой-то секретный объект, я точно не знаю.

Иван вспомнил последний их с Шакилом «залаз». Как раз в районе Гостинки Невского. И тот ствол на потолке, который целился в камни… и ничего не происходило. Автоматический пулемет?

Может, и не пулемет.

Может быть, Иван всего на полшага не дошел до того, чтобы свариться заживо?

Мандела все так же стоял рядом, словно забыл, зачем явился.

— Что вы там смотрите? — спросил Иван. До него долетали только обрывки песен и экспрессивных театральных выкриков. «Я задержу их, ничего». «Защищайтесь, господа», «Каналья!» и прочее. Мандела пожал плечами.

— «Три мушкетера» называется. Хороший фильм, только непонятный немного.

Старик негромко засмеялся.

— А мне «Два бойца» нравятся, — сказал Иван, посмотрел на Федора. — У вас, случайно, нету?

* * *

— Здесь есть кто-то еще, — сказал Седой. Иван облизнул губы — растрескались совсем, помолчал. Пожилому скинхеду верилось сразу.

— То есть?

— Не один он здесь живет, зуб даю.

— Может, женщину от нас свою прячет? — предположил Иван. — Я бы так и сделал, наверное. Видок-то у нас бандитский, прямо скажем.

Седой покачал головой. С сомнением.

— Не знаю. Может, и женщину. Может, нет. Но точно кого-то прячет.

— Вы один живете, точно? — Иван смотрел в упор. — Мы думаем, здесь есть кто-то еще. Почему он или она от нас скрывается?

Федор помедлил. Иван видел, как сжались его руки с тонкими пальцами. Морщинистая кожа с синими узловатыми венами. Интересные у него мозоли, кстати…

— Никого здесь нет, — сказал Федор наконец. — Извините, мне надо побыть одному… простите…

И вышел. Иван посмотрел ему вслед. Интересно, от чего бывают такие мозоли? Он поднял свои ладони и внимательно разглядел, Понятно, от чего. От лопаты.

* * *

В следующий раз Иван выбрал время, чтобы задать вопрос про мозоли.

Сначала старик долго молчал. Потом предложил диггеру одеться на выход.

Интересно, подумал Иван.

За корпусом ЛАЭС простиралось ровное поле.

— Раньше это был газон, — пояснил Федор глухо, сквозь маску.

— А теперь? — спросил Иван, хотя уже начал догадываться.

Кресты, сваренные из металлических трубок, торчали из земли. Их было несколько десятков. Некоторые — с надписями. Часть даже с оградками.

— Теперь это кладбище, — сказал Федор. Серый туман наползал на ЛАЭС.

Гигантские трубы напоминали ноги огромного чудовища, застрявшего в мутной пелене.

Иван подошел к одной из оградок, наклонился, напряг зрение.

«Марина К. род. 1993» — прочитал он. На могилке лежали стебли бурого растения с острыми листьями и белесыми некрупными цветками. Иван слышал про традицию носить цветы на кладбище, по видел такое впервые. Кто она была старику? Иван покачал головой. Жена? Это не мое дело.

— Возвращаемся, — сказал старик. Иван кивнул.

Перед уходом они остановились, чтобы еще раз попрощаться с умершими. «Минута молчания в память павших. Сейчас!» Иван склонил голову.

— Я нахожу их везде и хороню здесь, — сказал старик. — Чтобы было — по-человечески. Понимаете, Иван?

— Да. Мне кажется, понимаю.

— Петербург — англицкий город, — сказал Федор.

— Ангельский? Старик улыбнулся.

— Английский, то есть.

Он откинулся в кресле и начал читать — негромко, чуть отстранение, с паузами в нужных местах:

— Прекрасен и сумрачен, как бабуин, что с английской гуляет трубкой, с английским зонтом, в клетчатом пледе шотландском и шарфе на шее большом.

Ко всем обращаясь по-русски, четко, до буквы звучит, ленинградских кровей он старинных, на любом языке говорит.

Странный для всех, равнодушен, ночью разводит мосты. Байтовый, ванты, калоши, булка, поребрик, носки.

Трубу он с собой не таскает. Дома забыл саксофон. Гордый.

Гордый. Звучит саксофон.

— А еще у этого бабуина должны быть пушкинские бакенбарды, — сказал голос Уберфюрера. Иван и не заметил, когда тот появился в библиотеке. Он повернул голову. Заново выбривший голову скинхед стоял, опираясь на спинку кресла жилистыми руками — Иван видел татуировку на его плече «серп и молот», наполовину закрытую рукавом футболки. Отсветы живого пламени ложились на скуластое, с запавшими щеками лицо Уберфюрера. Красивое и мрачное, как закат постъядерного мира.

Федор поднял голову, с каким-то новым чувством оглядел скинхеда.

— Верно, — сказал он наконец. — У вас есть чувство поэзии, Убер…

— Андрей, — сказал Уберфюрер.

* * *

Пришло время для того, ради чего они устроили этот безумный поход.

— Моя станция погибает, — сказал Иван. — Ее блокировали, перекрыли подачу электричества. Мы пришли сюда, чтобы дать Василеостровской свет. Вы можете это сделать?

Федор помолчал, разглядывая Ивана из-под густых бровей.

— Вы действительно думаете, что я могу включить свет на вашей станции? — спросил он наконец. — Отсюда?

Иван помолчал. Да, именно так я и думал.

— Это невозможно?

— Увы, нет. Значит, Энигма вам не все рассказал? — удивился Федор. — Понятно. Нельзя включить электроснабжение отсюда, Иван. ЛАЭС — просто источник. Это как батарейку в фонаре назвать выключателем. То есть выключить свет я могу, а вот включить…

Это было крушение.

Вернее, это было больше, чем крушение.

Это был полный конец.

— А распределительный щит, рубильник, грубо говоря, находится… где, вы думаете?

Иван помолчал. Вот как, значит, еще не все?

— В метро? — сказал он глухо.

— Именно.

— Значит, это конец, — подвел он итог. Да, пора нам домой. Здесь нам уже нечего делать.

— Почему же сразу конец? — Федор поднял брови. — Еще тогда, после звонка Энигмы я думал над этим вопросом. И просмотрел документы. Есть один вариант.

— Какой? — спросил Иван без особой надежды. Хватит заниматься ерундой, пора на Василеостровскую. Прав Мемов. Иван горько усмехнулся. История делается не на атомных станциях, не в фантастических проектах — она делается в туннелях метро.

— Вы меня слушаете?

— Да, конечно.

— Грубо говоря, Иван, вам придется дернуть за рубильник.

Иван несколько мгновений смотрел на Федора в упор. Он, что — так шутит?

— То есть?

— Система резервного электроснабжения создавалась не за один день. Под Петербургом множество военных и правительственных объектов — и система была заложена задолго до начала Катастрофы. Но в явном ее предчувствии, разумеется…

— А покороче? — попросил Иван.

— Включить подачу электричества можно на месте.

— Что-что?

— В самом метро. Смотрите. Вы знаете про мое… хобби… Хоронить людей по-человечески? Конечно, знаю.

— Так вот. Одним из первых я похоронил тех, кто умер на самой ЛАЭС. Слушайте, Иван! Это важно. На станцию за несколько дней до Катастрофы приехала комиссия… несколько важных чиновников, ФСБшники, военные, МЧСники. Как понимаю, уже тогда стоял вопрос о возможном снабжении подземных сооружений электроэнергией. Именно это они и приехали проверять. Среди них был один интересный человек без определенного звания. Называли его инспектором. Когда я его хоронил, обнаружил вот это.

Он протянул диггеру красную книжечку. Удостоверение сотрудника. С фото на Ивана смотрел строгий человек в военной форме, в фуражке с высокой тульей.

— Макаров Вячеслав Игоревич, ГУСП ФСО, — прочитал Иван. Поднял взгляд. — Подземные войска?

— Да, я так понимаю, он занимался охраной секретных подземных сооружений. При нем было вот это. — Федор протянул Ивану небольшую пластиковую карточку. Бесполезная вещь, вроде открытки. И такая — совсем простая, без рисунка. Темно-серая. В углу металлический квадратик. И ряд черных цифр. Все.

— Что это? Федор помолчал.

— Думаю, это ваш пропуск на секретный объект. На тот самый объект, на который пытался попасть Энигма… и не смог.

— Пункт управления метро?

— Думаю, да.

Иван взял карточку. Она была легкой. Очень легкой. Вот, значит, сколько весит жизнь одной станции?

* * *

Иван открыл дверь и шагнул в коридор.

Утро — вот какое оно бывает, подумал диггер. Черт. По словам Федора,

сегодня было пасмурно, поэтому Иван решился. Но, даже несмотря на темные очки, ему казалось, что квадрат окна сияет нестерпимо ярким светом. Боль. Словно приставили к глазным яблокам два ножа и начали вскрывать наживую. Щелк. Щелк. Под веками пылало. Иван, прикрываясь рукой, почти вслепую добрался до окна, уткнулся лицом в темную стену — пластмассово щелкнули очки. Диггер постоял так, слезы лились потоком.

Иван пальцами залез под очки, понажимал на белки, чтобы убедиться, что глаза еще на месте. С трудом разлепил веки. Свет.

Поморгал — ресницы склеились и мешали смотреть.

Наконец Иван начал хоть что-то видеть. Длинный коридор, идущий вдоль внешней стены здания, ряды окон; справа пыльный диван, картина на стене — что-то зеленое, засохшее высокое деревце в огромной пластмассовой кадке. Сияние солнца создавало странный эффект — почти черно-белый. В воздухе кружились пылинки, сверкая. Ивану казалось, что коридор наполнен светом до краев, он почти осязаем, его можно трогать и глотать, как воду. Прекрасно.

Но долго здесь находиться нельзя. Иван развернулся обратно к двери, перебежал, захлопнул за собой. Постоял в блаженном полумраке.

Да уж, подумал Иван.

Перед глазами все еще таял световой отпечаток окна.

Услышав приближающиеся шаги, диггер помедлил. Сюда кто-то бежал. Иван плавно скользнул в коридор, увидел мелькнувшую тень. Федор? Почему бегом-то?

Иван мягко шагнул в коридор, встал около стены. Это был коридор в центре здания — здесь диггер мог не опасаться яркого солнца. Посмотрел вслед бегущему. Темная сгорбленная спина. Федор бежал и что-то нес.

Интересно, что?

Иван огляделся, потом шагнул вперед и опустился на одно колено. На полу лежала упаковка бинта — еще не распакованная, в целлофане. Иван поднял ее, оглядел и усмехнулся. Так, значит.

Седой был прав. Старик кого-то скрывает. И этот кто-то ранен.

* * *

За желтой фанерной дверью неразборчиво звучали два голоса.

Старик был не один. И этот другой был болен или ранен — не зря же Федор тащил с собой груду перевязочного материала.

Иван подошел к двери, встал рядом… Постоял, прислушиваясь. Склонил голову на плечо. Второй голос звучал ниже и тише. И в нем было нечто странное — Иван пока не мог понять, что. Второй голос говорил быстро, бубнил так, что слов было не разобрать — но явно жаловался. Иногда начинал подвывать, словно от сильной боли.

Понятно, этот второй был на улице, столкнулся там с тварью. Но почему старик его скрывает от диггеров?

Что ж… пришло время все выяснить.

Иван аккуратно толкнул дверь, шагнул через порог. И застыл.

Увиденное вышибло Ивана из заготовленной колеи — мол, наконец-то мы встретились… черт!

Там стоял… твою мать.

В следующее мгновение Иван вскинул автомат к плечу. Бой сердца. В прорези прицела оказалась жутковатая фигура — человеческое лицо, словно вдавленное в переплетение стволов. Высоченный, под три метра, на длинных ногах, похожих на корни. Длинные, разного размера руки — тоже оплетенные, переходящие в лианы и наоборот. Человек-растение. Он покачнулся, переступил с ноги на ногу, словно на ходулях. Одна рука твари — та, что длиннее, и талия были забинтованы. Сквозь толстый слой бинтов проступила кровь — почему-то красно-зеленого, яркого цвета.

Монстр открыл глаза — серые и бессмысленные. Посмотрел на Ивана.

— Я… я-у… — губы шевельнулись. Голос существа был глубокий и совершенно нечеловеческий.

Иван выдохнул. Положил палец на спуск.

В мгновение ока линию огня перекрыл Федор, раскинул руки. За его спиной возвышался огромный нескладный получеловек-полурастение.

— Старик, уйди к черту! — крикнул Иван.

— Нет, — сказал Федор.

— Уйди говорю! Придурок, он же тебя сожрет!

— Я зову его Лаэс.

— Что? — Иван открыл рот. — Он же… не человек.

Федор помолчал. Старческие глаза его смотрели на Ивана с неожиданным упрямством.

— Какой бы он ни был, он мой сын.

Иван сначала даже не смог сообразить. Кто он? Сын?!

— А мать?

Старик посмотрел на Ивана.

— Помните могилу? Марина — она была его мама. Она умерла при родах. Она уже почти ничего не видела, когда ребенок закричал. Он сразу был такой… странный. Переплетение растения и человека. Это страшно. Младенцы вообще при рождении не очень красивы, но это было уже чересчур… Сначала, когда я увидел ребенка, я хотел сразу убить его, даже занес скальпель… Но тут Марина услышала его крик. Она подняла голову и спросила меня: кто? Я сказал: мальчик. Здоровый? — Федор замолчал. Подбородок его дрожал. — Она спрашивает, здоровый ли ребенок, а я держу нож, чтобы убить это маленькое чудовище…Марина снова спрашивает: здоровый? И такая тревога у нее. Я говорю: да. Совершенно здоровый мальчик. Вырастет, будет большой и умный, не сомневайся. Она начала плакать. Слепая от радиации, волосы выпали, язвы… лежит и плачет. От счастья. Вы не представляете, что это было. И я не смог его убить. Она откинулась и говорит: дай мне его подержать. Я говорю: ты слишком слабая, Марина. Она: просто дай мне его подержать. Это мой мальчик. Пожалуйста! Мой мальчик… Я… Я положил ей его на грудь. Она вздохнула и говорит: ты такой голодный. Я даже не сразу понял, что она умерла. В глазах старика стояли слезы.

— Похоже, — сказал Иван, опуская автомат, — нам всем нужно кое в чем разобраться, верно?

* * *

Серый стоит под дождем и смотрит на здание ЛАЭС.

Капли дождя барабанят по его ровной серой коже, собираются в глубоких рваных шрамах, оставленных пальцами древесного человека. Наполнив канавку, вода прорывает поверхностное натяжение и протекает вниз, скатывается с гладких плеч Серого.

Следы ударов почти черные. Как и та жидкость, что течет в его теле. Сейчас часть жидкости вытекает из глубокой раны на спине Серого и просачивается в землю.

Серый стоит и ловит радиоволну.

Он смотрит на здание. Разряды электричества вспыхивают то здесь, то там. Шум ветра и вой небесных потоков радиоволн.

Интереснее всего здание.

Тот, кто ему нужен, тоже там. Но в последнее время Серый начал сомневаться. У того, кто находился в здании, был очень четкий, характерный отпечаток мозга. Серый видит его сейчас перед собой. Ветвящаяся красно-желтая схема, уходящая в позвоночный столб. Вот он. Серый медленно поворачивает голову.

Но этот отпечаток неидеален.

Словно тот, за кем он гонится, — тот и одновременно не тот. Или даже два человека в одном. Разве так бывает? Серый смотрит.

Пелена мелкого дождя закрывает вид на здание, вносит помехи в прием сигнала — поэтому Серый не так отчетливо видит, где сейчас люди. В этом здании много посторонних излучателей, эфир забит, и к тому же…

Серый поднимает голову.

Там, внутри, огромное красное сердце. Чудовищная мощь. Если бы Серый мог испытывать чувства, он бы испытал благоговение. Но сейчас он просто стоит и смотрит.

Красное сердце клокочет и горит.

Излучает. Ах, как оно излучает.

Раны болят.

Древесный человек оказался опасен. Серый удивлен. Древесный вступил с ним в схватку. Более того, он оказался серьезным противником. Раны болят — Серый не ощущает это как боль, скорее как очередные досадные помехи. Восприятие сигналов нарушено.

Но это пройдет.

Серый вдыхает. Под серой кожей, начинающей дрожать от холода и потери, клокочут легкие. Теперь ему нужно дышать, чтобы восстановить силы. Но с древесным лучше больше не связываться.

Серый стоит. Он может подождать, пока люди выйдут с охотничьей территории древесного человека.

И тогда он окажется рядом. Рано или поздно.

* * *

Веганцы — не люди, сказал генерал. А я тогда ему не поверил, подумал Иван. И вот теперь я вижу перед собой получеловека-полутварь, которую старик называет «сыном». Тут начнешь верить во всякое. Что, если Мемов был прав — и веганцы давно не люди. Что там творилось жуткое — это я сам могу рассказать.

В помещении конференц-зала собрались все участники экспедиции — и Федор с «сыном». Горели потолочные лампы, в огромном лакированном столе отражались их вытянутые силуэты.

Мирные переговоры, блин. Диггеры смотрели на древесного человека с опаской, оружие держали под рукой. Уберфюрер даже притащил свой пулемет.

— Что с ним случилось? — спросил Иван. Кивнул на перевязанный бинтом торс твари… получеловека.

Федор покачал головой.

— Он говорит, что столкнулся с каким-то новым хищником. Он был огромный и серый.

Иван с Уберфюрером переглянулись. Вот это да. «Пассажир» вернулся!

— Вы знаете, что это или кто это, правильно? — старик перевел взгляд с Ивана на Убера и обратно. В покрасневших глазах стояли слезы. — Кто это?

Иван вздохнул.

— Мы не знаем, кто он, — сказал диггер. — Мы называем это существо «пассажир». Он ехал за нами на подлодке. Вернее, вместе с нами — мы внутри лодки, он снаружи. Потом он исчез. Но мы видели на берегу его следы.

Молчание.

— Вы привели с собой эту тварь, — тихо и обвиняюще сказал Федор. — И она ранила моего сына. Моего сына!

— Эту тварь, — жестко сказал скинхед. В любую минуту он готов был поднять пулемет и открыть огонь. — Эта тварь еще всех нас переживет, вот увидите.

— Лаэс, — сказал старик. — Не тварь.

Вот это дела. Лицо Федора стало упрямым.

Лаэс, — повторил он. — Запомните. Его зовут Лаэс.

Он отвернулся, пошел к раненому. Древочеловек застонал — утробно и жалобно. Иван вздрогнул. Старик успокаивающе положил ладонь монстру на грудь. «Тихо, тихо», погладил.

— Лаэс. В этом имени есть что-то эллинское, античное… — мечтательно произнес Федор. — Имя для молодого и прекрасного бога.

Уберфюрер за спиной старика покрутил у виска пальцем. Иван незаметно показал ему кулак.

— Так ты еще и ксенофоб? — холодно поинтересовался Мандела, когда они вышли из конференц-зала, в единочасье превратившегося в госпиталь.

— Какие ты слова, однако, знаешь… — Уберфюрер помолчал. — Дурак ты, Мандела. Мне за старика обидно. Хороший старикан. Правильный. И тут такая фигня.

— Чужой, — сказал Иван. — Но при этом его сын. Кажется, мы здесь лишние.

— Думаю, пора прощаться, — сказал старик. Губы его тряслись. Иван посмотрел на его морщинистые руки, они сейчас дрожали.

— Да, пора. Сегодня вечером мы уйдем, — Иван помедлил. — Осталось придумать, как нам добраться до Питера…

Он хотел добавить «домой», но вовремя остановился. С некоторого времени становишься суеверным даже в мыслях. Верно, Иван?

— Я могу помочь, — сказал Федор.

С минуту Иван смотрел на смотрителя реактора, потом поднял бровь:

— Серьезно?

Съемная дрезина, раньше такие специально использовали, чтобы можно было снять их с рельсов и снова поставить. На них обычно ремонтники ездили — целыми бригадами.

Хороший вариант. Единственное, никакой защиты от тварей.

Впрочем, выбирать не приходится.

Они загрузились.

— Он ленинградский до мозга костяшек, — продекламировал Федор. Посмотрел на диггеров. — Спасибо, что заехали в гости. Приезжайте еще. Мы с Лаэсом будем рады…

Мелкий накрапывал дождь, подумал Иван почему-то стихами.

Федор Бахметьев вышел их провожать. Когда мотодрезина тронулась, Иван долго смотрел на оставшуюся позади худую фигурку старика. Понурая, одинокая. Потом, когда фигурка стала совсем маленькой, к ней из леса или из-за контейнеров (вообще непонятно, откуда взялась) вышла высокая — не по-человечески высокая фигура. Наклонилась низко, будто что-то сказать.

В последний момент, когда они исчезали вдали, Иван увидел, — или ему это только показалось? — что старик поднял руку и положил высокой фигуре на плечо.

Глава 19

Возвращение

Черный силуэт, рвано держась в воздухе, спланировал над Невой. Ивану всегда Невская река казалась жутковатой, стоит только посмотреть, как она течет вдоль мостов. Округло морщится вокруг опор, негромко, с мягкими всхлипами, проносит себя мимо Васильевского острова. Опасность растворена в ее черных водах.

Возможно, эта река была опасна еще тогда, когда никакой Катастрофы и в помине не было.

Иван проследил взглядом полет темного силуэта. Далекий, душераздирающий крик застал Ивана врасплох — процарапал по хребту, ржавый, острый. Бесконечный.

Летающая тварь спустилась ниже.

Уцепилась за мачту.

«Аврора» стояла с креном на правый борт. По заржавленным серым бокам с облупившейся краской спускались к воде тонкие белесые побеги. Внутри самого корабля, кажется, обитало что-то не очень хорошее. Точно Иван не знал, но были такие подозрения.

Черное пятно на дымовой трубе «Авроры». Тварь устроилась поудобнее.

Иван увидел, как тонкие белесые лианы вдруг пришли в движение… Бросок! Оплетенная белыми нитями черная тварь забилась, дернулась. Закричала. Иван поморщился. Крик пробирал до костей.

Но вырваться ей не удалось.

Белесые лианы медленно втянули барахтающуюся тварь в дымовую трубу. Вот и нет ничего.

Еще некоторое время Иван слышал, как тварь кричит — словно водят по нервам ржавой пилой. Потом все затихло.

Вот и конец.

Тихая питерская ночь…

* * *

В Иван проснулся, почувствовав, что дрезина замедляет ход. Стук колес стал реже — но все такой же металлический, неприятно дергающий, а вот резкость его уменьшилась. Теперь это было не БАМ, а скорее б-баам.

И мотать из стороны в сторону стало гораздо меньше.

Он открыл глаза. Сквозь стекла он видел, как проезжает мимо, неприятно постукивая, серо-коричневая, мокрая земля. Изредка встречались по пути заросли травы — ровной и плотной, словно слепленной из глины. Неприятно коричнево-ржавого оттенка, она нехотя пригибалась под порывами ветра. Словно это трава своим вялым шевелением создавала движение воздушных потоков, а не наоборот.

Иван некоторое время сидел, бездумно глядя перед собой. Тут и там вокруг железной дороги виднелись следы прежнего присутствия человека. Упавшие, сгнившие столбы электропередач, обрывки проводов. Не до конца поглощенный землей ржавый трактор — местами на его бортах проглядывали остатки синей краски. Деревянная будка у дорожного переезда, покосившаяся, как под ударом великана.

Упавший шлагбаум, перед ним на переезде — две машины. Совершенно гнилая белая, за ней гораздо более целая темно-синяя — огромная, с квадратными фарами. Ржавчина съела ее деликатно, проступила изнутри, словно проявляющееся на фотографии изображение (Иван как-то видел, как печатают фото на паспорта в Василеостровской лаборатории). Вот эта темно-синяя чистая бумага лежит в ванночке… И вот она уже вся в пятнах, которые медленно расплываются, становятся четче…

Иван отвернулся. Все-таки замедляем ход… или нет?

Шевелиться не хотелось. Хотелось ехать и ехать.

Что же мы сделали с землей?

Запустение.

Мерзость.

Резкий, оглушительный в окружающей тишине, стук колес дрезины…

— Командир, впереди поезд, — голос Кузнецова. — Командир?

Иван вздохнул. В маске духота, лицо залито потом. Стекла по краям запотели. На языке кисловатый, отвратительный привкус кошмарных видений. Похоже, пора менять фильтр.

— Какой поезд? — Иван привстал. Со сна и дороги спину словно камнями набили.

— Что? — не понял Кузнецов. п

— Поезд, говорю, какой?! — пришлось повысить голос.

Дрезина продолжала медленно катиться. Мерный рокот двигателя сменился редким дерганым звучанием. За дрезиной оставалось висеть в сыром воздухе прозрачное пятно выхлопа.

Уберфюрер привстал на своем месте (он сидел впереди, Иван увидел его спину в резиновом костюме), чертыхнулся неслышно. Повернулся к Ивану.

Тот вздрогнул. В первый момент ему показалось, что на него смотрит резиновая обезьянья морда.

Испуг был мгновенный, как вспышка. Тут же прошел, но оглушительный бой сердца остался.

— Приехали, — сказал Убер. Теперь это снова был он. — Слазь, интеллигенция, кончился ваш бронепоезд.

Иван поднялся со своего места, держась за сиденье, повернулся, посмотрел вперед. Вот черт.

Преграждая дрезине путь, на рельсах стоял старый ржавый состав. Но самое плохое, что на соседних путях застыл встречный поезд. Это же надо было им так встать, подумал Иван. Эх.

Встретились два одиночества.

Когда Федор давал им эту дрезину, то сказал, что в случае необходимости ее можно снять с рельсов и перенести на руках. Иван тогда кивнул. Ерунда. Что такое триста кило для пятерых мужиков?

Оказалось, очень даже много, — если нести ее пятнадцать вагонов по гравийной насыпи. И это — не считая собственных вещей. Фонари диггеры не включали, прозрачные сумерки (белые ночи, ха) позволяли видеть все. Здесь было далее светлее, чем в метро, но свет был не концентрированный, направленный, а такой, словно разбавленный водой, он шел отовсюду и ниоткуда.

— Может, ну ее — и пойдем пешком? — предложил Уберфюрер. — Тут осталось-то…

— Через Автово? — удивился Иван.

— О, блин, — Убер по привычке почесал резиновый затылок, отдернул руку. — Ты прав, об этом я не подумал.

На Автово, по слухам, расплодились какие-то странные твари. С виду почти люди, но — не люди. И оставляют после себя высушенные трупы. Так это или не так, Иван проверять не хотел. Лучше уж привычные собаки Павлова, Голодный Солдат, птеродактили… Или кто они там?

Знакомое зло лучше, чем незнакомое, верно?

Или допустим, пройдем мы Автово, а там дальше что? Отморозки Кировского завода и параноики с Нарвской? Отличное сочетание. Еще их легендарный Летчик, романтический убийца в летной куртке… Нет уж. Мы как-нибудь сами. Потихонечку.

— Раз-два, взяли.

Они подняли ее и понесли. Иван думал, что руки у него скоро отвалятся. Просто останутся висеть, вцепившись пальцами в железную раму дрезины. Как та рука у манекена на Невском…

Гравий под ногами скользил, мешал идти.

— Перекур, — выдохнул Убер. — Бросай дуру!

Они поставили дрезину на землю, остановились передохнуть.

Иван присел, склонив голову набок.

После тарахтения мотора дрезины и гулкого стука по ржавым шпалам тишина казалась завораживающей. Иван сквозь привычный гул в ушах слышал даже, как ветер шевелит траву. Или — кто знает? — трава шевелит ветром…

Как все относительно в этом мире без человека. Словно с его уходом пропала точка отсчета.

Будь возможность, мы вернулись бы домой на подводной лодке. При полном параде, прямо на Василеостровскую. Высадились бы на набережной и пошли пешком. Красин, Красин. Эх…

Они сидели рядом с вагоном номер 12. Стекла в нем были почти целые, кроме пары выпавших. Сквозь грязное стекло внутри ничего не разглядеть.

Уберфюрер поднялся, пошел к вагону. Что он делает? — подумал Иван равнодушно, тут же забыл, снова прислушался к тишине.

Краем глаза он видел, как Уберфюрер передвинул двустволку на спину (это было его запасное оружие, пулемет РПД остался лежать на дрезине), примерился… уцепился левой рукой за оконный проем. Поставил ногу на ржавый каток, подтянулся…

«ПОМОЙ МЕНЯ», — написал скинхед на грязном стекле.

Спрыгнул, отошел полюбоваться.

И тут что-то случилось. Иван это сразу понял. Словно воздух загустел. Точно нависла над маленькой командой непонятная черная тень. Вроде ничего не изменилось, то же самое место, тот же самый пассажирский состав рядом, те же ржавые поручни и ступени. Та же коричневая трава, пробивающаяся между шпал… Но что-то изменилось. И явно не к лучшему. Иван вдруг понял, что давно уже чувствует давление в затылке — словно опять толком не отрегулировал лямку противогаза.

Просто давление стало настолько привычным, что Иван перестал его замечать.

— Зачем? — спросил Иван, когда скинхед вернулся к отряду.

— Что нам остается, кроме смеха? — сказал Убер. — Понимаешь, брат…

Смех — это реакция человека на страшное.

— Не понимаю, — сказал Мандела.

— Что? — Скинхед повернулся.

— Не понимаю, — повторил негр. В резиновой маске он был такой же, как все — не отличить. — Почему все так? Почему все должно быть так? Чем мы все это заслужили? Чем они, — он внезапно вскочил, ткнул рукой в перчатке в сторону мертвого поезда. — Чем они это заслужили? Они ехали домой. Они кого-то трогали? Они кому-то мешали? Почему, блин, в мире вечно происходит какая-то фигня, а расплачивается тот, кто едет в плацкартном вагоне на второй полке?! Почему я должен идти мимо умерших детей, а? Я напрашивался? Какого черта я вообще оказался в метро?! Зачем?! Я об этом просил? Просил?! — он надвинулся на Уберфюрера, скинхед невольно отшатнулся.

— Ты чего?

— Я? Я ничего. Ты в вагон этот заглядывал? — Я?

Негр вдруг поднял руку…

— Нет! — заорал Иван.

Уберфюрер вскочил, попытался перехватить руку Манделы, охнул. Упал на колени. Мандела, пнувший его коленом, отодвинулся. Быстро встал в стойку.

Тоже боевое самбо? — подумал Иван. — Как у Звездочета?

В следующее мгновение он прыгнул. Мандела резко перехватил его в воздухе за кисть, вывернул корпус. Иван полетел на землю, рефлекторно ушел в кувырок. Ох! М-мать. Попытался встать… Земля и ржаво-зеленый вагон перед глазами качались. Повернулся.

Мандела посмотрел на них равнодушными стеклами.

Потом поднял руки, ослабил шнурок, стянул назад капюшон.

Взялся за маску…

Не надо! — подумал Иван.

…и резким движением сорвал противогаз с лица — словно кожу снимал. Р-раз! Под серой резиной оказалось потная смуглая физиономия. Широкий нос, темные зрачки, ярко-белые, словно светящиеся в сумерках, белки глаз.

Мандела глубоко вдохнул. Ноздри его раздувались.

Уберфюрер с трудом поднялся, с трудом поднял маску, сплюнул кровью. Снова натянул. Выпрямился.

Седой и Кузнецов смотрели на драчунов, озадаченные.

— Что, не ожидал от негра? — спросил Мандела. — Если бы знал, как мне сейчас дышится, Убер. Отлично. Просто отлично.

— Дурак, — Уберфюрер сделал шаг. — Надень маску. Пожалуйста.

— В этом мире нужно что-то менять, — сказал Мандела. — Потому что так, как сейчас — это не жизнь. Это доживание.

— И что? — сказал Уберфюрер. — Ты решил, что надышаться радиоактивной фигней — лучший способ? Это, брат, самоубийство называется. И никакой доблести в этом я лично не вижу. Ты еще заплачь сейчас, чтобы я расчувствовался.

— Прямо сейчас, — пообещал Мандела. — По просьбам телезрителей.

— Юра, — сказал Иван негромко.

Он видел, куда упал противогаз негра, и медленно, стараясь сделать это незаметно, двинулся в ту сторону. Идти было трудно, в голове гудело. Крепко его Мандела приложил, однако… Но надо.

— Что, командир? — негр стоял к нему полубоком. — Не сладко? Ты извини, что я тебя ударил. Только ты меня не трогай, ладно? Договорились?

Иван остановился. Поднял руки. Только бы он за оружие не взялся…

— Хорошо, Юра.

— Мандела, — Убер сделал шаг вперед.

Негр вдруг поднял автомат, щелчок предохранителя. Уберфюрер замер. Иван чертыхнулся про себя. Все это уже становилось не смешно. Далеко не смешно…

— Не надо меня останавливать, — сказал Мандела. — Пожалуйста. Вы мои друзья. Я не хочу в вас стрелять. — Он обвел всех взглядом, упрямый, смуглый. — Но буду.

— Ты, ублюдок черный, ты же сдохнешь сейчас! — сорвался Убер. — Надень маску, урод! Или я тебе ее в задницу затолкаю!

Короткая очередь разорвала воздух. Очень плохо, подумал Иван. Это настолько плохо, что лучше бы нам вообще отсюда мотать подальше и побыстрее. Затылок разболелся не на шутку.

Уберфюрер отшатнулся. Мандела стрелял в землю перед его ногами.

— Мандела, мы без тебя даже дрезину не дотащим! — крикнул Кузнецов. Молодец парень!

Негр улыбнулся.

— Хороший аргумент, — сказал он, — но запоздалый. Прощайте, друзья. Увидимся в следующей жизни. Или не увидимся. И да, еще… Не ходите за мной. Не надо.

Он мягко отступил, продолжая держать автомат на весу.

— Но почему? — спросил Иван, чтобы потянуть время.

— Почему я это делаю? — Мандела остановился, покачал головой. — Когда мы туда ехали… на ЛАЭС… Я думал, мы найдем что-то, что станет нашей надеждой. Для нас, для человечества… Что-то… не знаю, что! Но оказалось, что там сидит всего лишь чокнутый старик, разогревающий на ядерном реакторе чайник. Вам не кажется, что это просто метафора, описывающая все человечество? Мы, люди, всегда так поступали, чего уж скрывать.

— А его сын? — негромко вступил в разговор Седой. Мандела замер. Потом вдруг встряхнул головой, словно прогоняя непрошеные мысли.

— Его сын — это шанс, — он усмехнулся. — Но не для нас, не для людей.

— А для кого?

— Для таких тварей, как он. Понимаете? Иван выпрямился.

— Другая экосистема, — сказал он. — Вот что это такое.

— Верно, — Мандела стоял, ветер теребил его упрямые черные волосы. — Он паразит. Мы тогда не поняли, что этот так называемый «сын» — паразит.

Вот к чему мы придем в итоге. Все мы станем носителями для этих тварей. А я не хочу этого видеть. Нет, не хочу. Молчание. Шум ветра.

— Но… — начал было Иван, но Мандела его перебил:

— Думаете, старик трупы выкапывает, чтобы похоронить? — негр оскалил зубы. Такой белый полумесяц на черном. — Как бы не так. Он ими сынка кормит. А чтобы совесть успокоить, ставит кресты над пустыми могилами.

— Ерунда, — сказал Уберфюрер. Но как-то не очень уверенно.

— Прощайте, — сказал Мандела. Иван моргнул. Прежде чем уйти, негр вдруг поднял руку и помахал им. Повернулся и пошел вдоль состава. Иван смотрел, как он проходит мимо тепловоза, словно замершего в удивлении от такого поворота событий. Ржавый сине-красный гигант молча стоял на рельсах. Похоже, он видел людей впервые за последние два десятка лет. Но ничего не изменилось. Люди традиционно выясняли отношения…

— Вот идиот, — сказал Уберфюрер растерянно. Иван резко повернулся к нему, замах… удар.

Скинхед плюхнулся на гравий. Посмотрел на Ивана снизу вверх:

— Ты чего?

Иван шагнул вперед и ткнул его кулаком в грудь.

— Ты чертов фашист и отморозок, понял?! А теперь — встать! У нас до хрена работы.

— Раз, два, взяли! — скомандовал Иван.

Металл резал пальцы. Дрезина стала еще тяжелее — оно понятно, на одного грузчика меньше…

Вдалеке вдруг раздался вопль, резанул по нервам, как ржавым лезвием. Потом вдруг — выстрелы, крики боли, возня.

Очередь. Еще очередь.

Мандела!

— Бросай! — велел Иван. Тяжеленная дрезина с грохотом опустилась на щебень. Боль в онемевших пальцах. — Быстрее!

Иван подхватил автомат с дрезины, побежал за Убером. Когда они добежали до тепловоза, все было копчено. Трупы двух тварей лежали на насыпи, разорванные пулями. Побоище. Темная, водянистая жидкость, похожая скорее на слизь, чем на кровь, вытекала из тел, покрытых странной короткой шерстью. Лапы (ноги?) одной из тварей продолжали рефлекторно подергиваться…

Короткие, почти круглые морды. Разрез пасти громадный, словно голова открывалась, как сумка на молнии. Сотни мелких коричневатых зубов.

Мандела сидел, прислонившись спиной к ножу тепловоза. Красная краска облупилась, пробитая ржавчиной; кровь негра на ней казалась черной. Автомат Мандела держал одной рукой, другой придерживал живот. Между пальцем толчками пробивалась кровь. Человек и тепловоз.

Венец природы и его создание. Даже этот железный ржавый зверь — тепловоз — и то был ближе к человеку, чем то, что валялось сейчас у ног Манделы. Когда они подбежали, негр поднял взгляд… Улыбнулся… Дыхание частое, с бульканьем и сипами.

— Не… недалеко я ушел… верно?

— Держись, брат, — велел Уберфюрер. — Сейчас мы тебя перевяжем. Мандела с трудом поднял голову, посмотрел на скинхеда. Белки глаз, суженные от боли зрачки.

— Брат?

— Брат, — подтвердил Убер.

— Я же черный, ты забыл? — сказал Мандела, попытался подняться. Скинхед мягко усадил сто обратно.

— Да какой ты черный! — Уберфюрер с досадой махнул рукой. Достал бинт и марлю из сумки, начал вытаскивать резиновый жгут. — Никакой ты на фиг не черный…

— Правда? — удивился Мандела. — А какой же?

— Загорелый… блин. И то слегка. А так человек человеком. Уж всяко побольше веганов.

— Вот ведь, — Мандела слабо улыбнулся. Бледное лицо на глазах теряло краски. — Неопределившийся ты элемент, Убер. Неус… — он задохнулся. — Неустойчивый…

Глаза застыли. Голова негра медленно опустилась на грудь.

Уберфюрер в сердцах швырнул бинт в сторону, выругался.

Иван подошел к твари, направил автомат ей в голову. Подергивающийся комок плоти. «Что вам здесь надо? Это теперь наша земля», — словно бы говорили ее глаза.

Иван надавил на спуск. Сумерки разорвало вспышкой.

Резкий, как удар на стыке рельсов, звук выстрела. Еще один.

Иван поднял голову.

— Пойдем, — сказал он Уберфюреру. — Надо идти.

* * *

Серый наблюдал, как исчезают вдали на странной штуковине, которая рычала и билась, четверо людей. При необходимости он легко догнал бы их… Но не сейчас, когда он ослабел после схватки с древесным получеловеком.

Серый поднялся на длинные вытянутые ноги. Покачнулся.

Похоже, пришло время большого зова.

Через полчаса они добрались до ЖД-станции «Университетская». Сейчас диггеры с резким металлическим стуком проезжали заброшенные перроны и поселки, тонущие в коричнево-серой растительности разрушенные дома, заброшенные заводы и островки погибших машин.

Разруха.

Пару раз они видели крылатые силуэты в светлеющем небе. До рассвета осталось всего ничего, пара часов. От криков крылатых тварей озноб пробегал по спине. Один раз такая «птичка» снизилась… прошла над дрезиной… Они вовремя успели сориентироваться, скатились с насыпи, залегли. Уберфюрер лег на спину и направил ствол пулемета в небо.

Но обошлось. Уродливый птицеящер… или кто он там… прошел метрах в пятидесяти над ними и резко замахал кожистыми крыльями, набирая высоту. Набрал. Неуклюжий, как кирпич, но летает.

Скоро совсем рассветет. Если не успеем до станции Балтийская, придется искать укрытие, подумал Иван. Автово, Кировский, Нарвская для нас закрыты. А ЖД-ветка ведет только до Балтийского вокзала.

Вперед.

Они проехали лес, сейчас превратившийся в болото — стволы деревьев торчали прямо из булькающей, пузырящейся жижи. В одном месте насыпь так подмыло, что рельсы прогнулись и разошлись на расстоянии до половины ладони друг от друга. Дрезина прошла там на скорости, но виляло и бросало ее так, словно она вот-вот вылетит с рельсов к черту.

Когда проскочили тот участок, стало поспокойней. Справа опять появились дома — на этот раз городского типа, пятиэтажные, семиэтажные — длинные, серые, почти без стекол.

Почему-то привычный городской пейзаж успокоил Ивана, хотя тут всякой нечисти могло быть и побольше, чем в лесу.

Стук колес. Мертвая тишина.

Изредка они слышали далекий лай собак Павлова, несколько раз какие-то серые тени перебегали рельсы перед едущей дрезиной. Несколько раз видели они и более крупных животных. Нечто ленивое, бредущее вдалеке — при этом треск стоял, словно тварь прет напрямик, не выбирая дороги, через кусты, старые постройки, завалы и новые заросли.

— Смотри.

Уберфюрер передал Ивану бинокль. Тот приставил его к стеклам противогаза — в глазах задвоилось. Поискал положение окуляров, подстроил резкость… И-да. Дела.

Вдалеке — правда, двадцатикратный морской бинокль делал это не таким уже далеким — в большой воде (озеро?) по колено бродили твари. На длинных неуклюжих ногах, вытянутых и словно сужающихся книзу. Колени у них были как у человека — сгибались вперед. На всех четырех ногах. И это производило жутковатое впечатление. Словно пародия на людей, идущих друг за другом. В центре пруда желтело круглое здание с куполом.

— Что это?

— Петергоф, — махнул рукой Уберфюрер. Седой кивнул:

— Раньше тут был офигенно красивый парк. Особенно осенью красиво. А теперь там заповедник… вот этих самых.

— А здесь? — Иван кивнул на тянущиеся слева от железной дороги огромные заросли.

Сначала он подумал, что это обычный мертвый лес, вроде того, что рядом с ЛАЭС, но оказалось, что ветки огромных деревьев оплетены лианами и словно канатами стянуты между собой. Ощущение от этого леса было странное — словно он единое целое. И смотрит на них — внимательно. Да ну, ерунда. Хотя заходить в такой лес я бы не стал, подумал Иван.

— Хрень какая-то, — сказал Убер.

Седой заворчал одобрительно. Действительно хрень. Дрезина стучала. Двигатель тарахтел.

Нелепая смерть Юры-Манделы… Впрочем, почему нелепая?

Точка в затылке опять налилась ртутью. Иван дернулся. Ощущение пропало. Словно ненароком поймал чей-то недобрый взгляд… И тот, кто смотрит, очень старается себя не выдать.

— Подъезжаем, — сказал Уберфюрер.

Впереди показались серые городские кварталы.

* * *

Железная дорога тянулась между жилых и промышленных зданий, одинаково заброшенных, пустых. Что удивительно, иногда огромные корпуса заводов казались более живыми. Странное ощущение.

Один раз за бетонной оградой промзоны Иван заметил что-то вроде осиных гнезд, как их рисуют в детских книжках, только эти были побольше.

Они возвышались метров на пять-шесть в высоту. Не хотел бы я разозлить таких ос, подумал Иван и дальше смотрел только вперед, словно обитатели гнезд могли почувствовать его внимание.

В следующий момент рельсы вывели их между городских кварталов. Вдоль дороги тянулись покосившиеся бетонные заборы, местами зияли проломы.

Первыми тварей заметил Кузнецов.

— Там! Там! — показал он куда-то вправо от дороги.

Иван повернулся. От дальнего пятиэтажного дома в их сторону бежали три… нет, четыре… собаки Павлова. Синхронно, словно настроенные на одну волну. Дрезина стукнула, лязгнула. Привычное тарахтение двигателя. Иван поднял автомат. Вообще удивительно, что мы раньше не нарвались — при том шуме, что мы создаем. Но скорость у дрезины хорошая, оторвемся.

Иван повернулся и похлопал Седого по плечу. Давай быстрее.

Тот кивнул и сильнее прижал ручку газа. Двигатель взревел, металлический щелчок — Седой переключил передачу. Дрезина рванулась вперед. Скрежет катков но заржавленным рельсам стал невыносимо громким. Иван сжал зубы. Собаки, которых уже было больше десятка, начали отставать.

Оторвемся, подумал Иван. До Балтийской осталось всего ничего. Квартал, может быть…

В следующее мгновение Уберфюрер заорал:

— Стой! Стой, говорю. Тормози!

Седой рванул рычаг. Визг колодочных тормозов. Искры взлетели метра на полтора вверх.

Дрезина дернулась так, что Иван чуть не пропахал землю носом, еле успел ухватиться за поручень, удержался.

— В чем дело?! — крикнул он.

Уберфюрер привстал, посмотрел вперед, прижимая ладонь ко лбу, как козырек. Уже начинало светать, скоро диггеры вообще будут как слепые… Скинхед присвистнул.

Иван тоже выпрямился и — увидел. На дрезину катилась серо-багровая живая волна.

То есть впечатление создавалось именно такое. Волна. Твари бежали на дрезину почти синхронно, хотя были разные по размеру и повадкам. Собаки Павлова, серые бегунцы, те, новые, с пастями до затылка, с правого фланга ковылял даже рослый Голодный Солдат.

Впрочем, подумал Иван, не так уж их много… Но такое ощущение, что ими кто-то командует — обычно эти твари друг друга на дух не переносят. Блин. Как такое может быть? Хорошо, хоть Кондуктора с ними нет. Или Повара — это было бы чересчур даже для нас.

Кузнецов повернулся к Ивану. Даже морда противогаза выглядела испуганной.

— Что делать, командир?

Иван огляделся. Единственный вариант — к зданиям. Забаррикадироваться и занять оборону.

— А ведь это конец, дорогие мои, — задумчиво сказал Уберфюрер. Поставил пулемет на сошки, открыл затворную коробку, аккуратно вставил ленту, закрыл. — Всегда хотел побыть Шварцем.

Он резко потянул на себя рукоятку, отпустил. Лязганье, металлический удар. Готово.

— Кем? — спросил Иван.

— Был один такой великий герой. Я его с детства уважал и всегда хотел быть таким, как он. Готовь еще ленту, — велел он Седому. Тот кивнул.

Уберфюрер лег на землю, широко раскинул ноги, уперся носками ботинок. Склонился над пулеметом.

— Ну, поехали, что ли? — сказал он буднично.

Иван кивнул Кузнецову, они взяли на себя тех собак, что наступали с тыла.

— Готовы? — спросил Иван.

Того, что происходит сзади, он видеть не мог. Но Убер с Седым справятся. Должны, по крайней мере. А если не справятся?

Вот так и закончится наша экспедиция. И смерти Красина и Звездочета будут напрасными…

Черта с два! Мы еще побарахтаемся. Иван присел на колено, поднял калаш к плечу. Рядом изготовился к стрельбе Кузнецов.

Томительное ожидание.

Ну, с богом. Иван прицелился в ближайшую собаку Павлова.

— Огонь! — скомандовал он.

Сзади мощно застрекотал «дягтерев».

…Первую атаку они отбили.

Иван повернулся. Справа — серая пятиэтажка.

— Туда, бегом! — приказал он. Пока твари не опомнились.

Кузнецов бежал первым. Парадная уже близко. Еще чуть-чуть… В следующее мгновение оттуда вырвалась стремительная тень и метнулась к молодому менту. Кузнецов успел вскинуть автомат…

Грохот. Очередь ушла в небо. Миша упал — медленно, как во сне.

В следующее мгновение Иван увидел, что Миша лежит на спине, а над ним сидит кривая, похожая то ли на собаку, то ли на крысу, тощая черная тварь.

Уберфюрер дал очередь из пулемета с рук. Тварь снесло и отбросило. Режущий визг. Скинхед от отдачи плюхнулся на задницу, выругался…

Подбежал Седой. Выстрелом добил тварь. Визг оборвался.

Иван с Седым подхватили Кузнецова под мышки и затащили в парадную. Наверх, мотнул головой Иван. Чем выше, тем лучше. Они потащили его по лестнице. Мишины ботинки стукались о ступени, подпрыгивали. Это было почти смешно.

На третьем этаже Иван увидел не металлическую дверь, а деревянную, ударил ногой. Треснуло. Они ворвались в квартиру, пронесли Мишу и усадили у стены кухни. Почувствовав перчаткой мокрое, Иван поднял ладонь — на резине кровь.

Миша!

Иван наклонился, начал стаскивать с него противогаз. Какая уже разница…

— Вот зараза, — сказал Кузнецов с удивлением.

По мокрому от пота лицу Миши текла кровь, струилась из рваной раны на голове. Кузнецов дотянулся до автомата и неловким рывком подтянул к себе:

— Ничего. Я тут… посижу немного, командир. Хорошо?

Иван бросил в угол ненужный больше противогаз и присел на корточки.

— Как ты? — спросил он.

Миша попытался улыбнуться. Губы бледные. Лицо без кровинки.

— Не слишком весело, командир. В меня… попали, кажется. Как же так? Не успел. Я же диггер… Я ди… — он начал вдох и застыл, как будто его выключили.

Голова его упала на грудь.

Так и замер, в обнимку с автоматом.

— Ты диггер, Миша. Настоящий.

Иван выпрямился. Пора было идти дальше… Нет, стоп. Иван наклонился, вынул из безжизненных рук автомат, вытащил магазины из «разгрузки».

Миша сидел безучастный. Серые глаза его смотрели мимо Ивана.

Диггер взял гранату, выдернул чеку и подложил гранату Мише под руку.

«И третье правило: тела павших товарищей не должны оставаться на съедение тварям».

Прости, что больше ничего не могу для тебя сделать.

Поставив пулемет на подоконник, Уберфюрер задумчиво рассмотрел последнюю ленту для пулемета.

— Патронов харе. Кажется, это называлось в прошлой жизни — финансовый кризис.

Иван сменил рожок. Что бы ни имел в виду скинхед, говоря про кризис, но с патронами действительно туго. За окном рычали и выли, стонали и топали.

Да сколько их тут?

— Надеюсь, у них монстры вовремя кончатся, — сказал Уберфюрер и начал стрелять.

* * *

Перебежками они прошли еще полквартала. До Балтийской осталось всего ничего, когда бегунец настиг Седого и свалил с ног. Прежде чем его успели изрешетить, он вонзил когти скинхеду в бедро. Или шипы — Иван не особо разбирал, что у них там на лапах.

Проклятье!

Опять квартира, и опять вой тварей. И никуда им с раненым не уйти…

Пожилой скинхед понимал это не хуже товарищей.

Седой оттолкнул Уберфюрера, встал. Штанина у него потемнела от крови.

— Дима… — начал Убер.

— Иди к черту. Где мой автомат?

— Здесь, — Иван протянул Седому потертую «сайгу».

— Я задержу их, — сказал он и улыбнулся. — Ничего. С детства мечтал произнести эти слова. Прощайте, господа мушкетеры. Надеюсь, в следующий раз мы свидимся при более удачных обстоятельствах.

— Дима! — Уберфюрер вскочил. Повернулся к Ивану: — Скажи хоть ты ему!

— Да пошел ты, — сказал Седой спокойно. — Убер, не порти мне прощальную речь, пожалуйста. Патроны, д'Артаньян!

Иван молча протянул ему два рожка, перевязанных изолентой.

— Гранату.

Иван протянул гранату.

— Нож. Очки, — продолжал перечислять Седой. — Уматывайте.

Седой отвернулся. Спокойно, никуда не торопясь, разложил оружие и гранаты на подоконнике. Иван смотрел в его спину. Вот как бывает. Какой бы он ни был, фашист не фашист, но в храбрости ему не откажешь.

— Я задержу их. Ничего.

Когда они пробежали два дома, стало ясно, что оторваться им не удалось.

Вдалеке громыхнуло. Они остановились на мгновение, обменялись взглядами. Круглые окуляры дешевых ГП-4 тускло блеснули. Иван показал жестами — вперед. И — слушай. Уберфюрер кивнул.

Они перебежали через двор. Сзади слышался искаженный, обиженный рев тварей. Остановились передохнуть. Скинхед полез в сумку…

— Вот урод, — сказал Уберфюрер вдруг.

— Что там?

Скинхед поднял голову.

— Бычара, торгаш. Все-таки подсунул гранату без запала. — Он показал противотанковую РКГ-3 и цилиндр запала, залитый свинцом для веса.

— Засада, — согласился Иван. — Ну что, двинулись?

* * *

Они забежали в парадную, засели в квартире на первом этаже. Уберфюрер стянул противогаз, лицо было мокрое, лоснящееся от пота.

— Что ты делаешь? — спросил Иван.

— Жарко, — сказал скинхед. — Да и вообще, брат… Как-то надоело жить в противогазе. Прав Мандела… Юра. Нам нужно что-то менять.

Иван хмыкнул. Самое время поговорить о судьбах человечества — когда патронов совсем не осталось. Твари преследовали их с завидным упорством. И пару раз Ивану показалось, что он видит вдали серую высоченную фигуру «пассажира». Может, почудилось?

Нет, Иван покачал головой. Не почудилось.

Сдается мне, что это и есть легендарный Блокадник, подумал Иван. Только вот рассказать мне об этом будет некому.

— На свадьбу-то ко мне придешь?

Уберфюрер отвернулся от окна, посмотрел на Ивана.

— Приглашаешь, что ли?

— Приглашаю.

— Фашиста и тупого отморозка? Иван усмехнулся.

— Нет, Андрей. Боевого товарища и… диггера. Так придешь?

Убер склонил лысую, начинавшую уже обрастать серым жестким волосом, голову и хмыкнул. Посмотрел на Ивана веселыми темными глазами.

— А если приду? — Убер передернул рукоять взвода — лязг! Рукоять вернулась на место. Готово. — Не раскаешься?

— Раскаюсь, конечно. Но буду ждать, — сказал Иван. Открыл затвор калаша — патрона не было. Вот всегда так. Он достал запасной рожок, выщелкал на ладонь — и тут всего два патрона. Вставил обратно в рожок. Посмотрел на Убера. — Споем, что ли?

— Зачем? — Уберфюрер положил пулемет на подоконник.

Патроны кончились. За стенами здания, на улице, Иван слышал шаги подступающих тварей-гончих и тяжелую, как сон в духоте, поступь Блокадника.

— Да так, — Иван улыбнулся. Вынул из кармана куртки гранату, положил справа от себя. Нож слева. — Видел я один фильм… Мол, там у друзей кончились патроны, и один сказал: если петь песню, враг испугается. И отступит.

Уберфюрер хмыкнул. Взял двустволку и вставил в нее последний патрон. Щелкнули курки.

— Думаешь, врага поверят и испугаются? — сказал скинхед. — Я тоже видел этот фильм.

— Не думаю. Но попробовать-то можно? Тишина.

— Споем, товарищ боевой… о славе Ленинграда… — негромко запел, почти заговорил Уберфюрер.

— Слова о доблести его… — подхватил Иван.

— …не первый век звучат.

— Отцы вставали за него, ревела канонада…

— По счету три, — сказал Иван негромко, Убер кивнул, продолжая петь. — И отстояли город мой… — Иван высунулся из-за подоконника и швырнул последнюю гранату в наступающих монстров. — Священный Ле… — Финита. — …нинград.

БУМММ.

Уберфюрер посмотрел на Ивана. Тот кивнул: пошли.

— Живи, великий город, священный воин-город, — они встали и пошли.

Выбежали из парадной. Иван разрядил калаш в бегунца. Тварь отбросило назад. Иван догнал и ударил прикладом. Еще. И еще. Брызги водянистой, чужой крови…

За спиной грохнула двустволка. Мат Уберфюрера, звуки ударов тупым предметом в мясо.

Иван повернулся. Уберфюрер отбросил сломанную двустволку в сторону, кивнул.

Они пошли.

Улицы священного города смотрели на потомков с одобрением.

— Уходи, — велел Уберфюрер. Вынул гранату.

Прямо напротив скинхеда встала здоровенная псина-овчарка с мутными, словно подернутыми туманом глазами. Зарычала.

— А ты? — спросил Иван.

В его калаше патронов тоже не осталось.

— У тебя свои дела, у меня свои. Иди к своей невесте. Иди, я догоню. — Уберфюрер поднял свободную руку, прощаясь. — Счастливо там.

Собака наконец решилась и прыгнула. Убер махнул рукой… Шмяк. Визг.

Уберфюрер, держа гранату, как биту, в два прыжка оказался рядом с упавшей собакой, размахнулся. Н-на! Опустил гранату. Еще раз поднял. Н-на. Он бил методично, с оттягом. Поднялся, забрызганный кровью. Вздохнул полной грудью.

Наверху дышалось хорошо. Просто замечательно дышалось.

— Человек — вершина эволюции! — крикнул Убер. — Что, сволочи, не знали? От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей… человек проходит как хозяин… — красный скинхед шагал размашисто, свободно. — Необъятной родины своей…

За спиной гулкие шаги и — клекот зараженного воздуха, вырывающегося из зловонных легких.

Убер замер. Наклонил голову. Какая все-таки интересная штука жизнь.

Только ты успеешь решить, что ты и есть вершина пищевой цепочки, как появляются желающие это оспорить.

Уберфюрер повернулся и пошел на тварь, с окровавленной гранатой на длинной ручке — эркагэшка, противотанковая. Сейчас будет веселье.

— Ты, сука, — сказал он, накручивая себя. — Ты, сука, даже не понял, с кем связался. Ну, давай! Давай, сука! Ты, блин, со скинами связался, понял?!

Серая морда медленно выдохнула. Медленно повернулась.

— Мне тебя даже жаль, — сказал Убер. — Честно.

Глава 20

Кровавая свадьба

Стук катков дрезины. Тарахтение мотора. Через мгновение из тумана выступил серый город. Питер.

Земля холодной воды. И холодной земли. Холодной земли. Холодной земли.

— Вы продолжаете утверждать, что были на Ленинградской атомной станции?

Слепящий свет бил в заклеенные прозрачной пленкой веки. Иван замотал головой, но уйти от этого света было некуда. — Да.

— Вы утверждаете, что на поверхности возможна жизнь? — продолжал тот же голос. Свет бил и бил. Иван задергался. Веревки не пускали. Нет, не веревки. Тоже скотч.

Иван дернулся. Мокрые руки скользили. Бесполезно, скотч растянуть нельзя, это не веревка.

Какая прекрасная вещь эта клейкая лента, да?

— Нет.

— Но на ЛАЭС есть люди? «Но все-таки он мой сын». Федор Бахметьев. — Да.

Через несколько дней Иван на вопрос: «Вы были на ЛАЭС?» — ответил «нет», и его выпустили.

Даже выдали документы, одежду и патронов на первое время.

Иван стоял на платформе и не знал, что делать дальше. Вокруг стучали механизмы и ходили люди. Пахло горячим металлом. Техноложка, понял он.

— Ваня? — окликнули его сзади. — Как вы?

Иван повернулся. Перед ним был профессор Водяник — собственной персоной.

Проф отвел его к себе в каморку и накормил.

— Теперь рассказывайте, — велел он.

Иван пожал плечами и рассказал ему все. Просто факты. Как, кто, когда и за что.

— Время такое, — сказал Проф задумчиво, услышав про смерть Красина. — Мы сами себя делаем. Только в метро аспирант-недоучка может назваться профессором, доктором наук, светилом науки — и ему верят.

— Это вы о чем, профессор? — насторожился Иван. — Что вы имеете в виду?

— …только здесь, в метро, курсант-неудачник, вылетевший с первого курса мореходки за пьянство и неуды, может командовать подводной лодкой, — и хорошо командовать. И погибнуть на посту, как настоящий командир корабля.

Метро — это земля неудачников. Героических неудачников.

Иван помолчал.

— Может, вы и правы, Проф, — сказал он. — Может быть.

Он посмотрел на Водяника. Тот словно постарел за прошедшее со дня их отъезда на ЛАЭС время. В черной густой бороде отчетливая седина, над висками белые вихры. Лицо словно осунулось и похудело.

— Вы вернетесь со мной на Василеостровскую? — спросил Иван.

— Э-э… нет, пожалуй. Мне предлагают здесь место, — сказал профессор. Выглядел он виноватым. — Здесь, то есть на Тсхноложке. Вы понимаете, Ваня… Я… я всегда об этом мечтал…

— Понимаю, — сказал Иван.

— Вечная память… — начал Водяник и замолчал.

Глаза мокрые. В изрядно поседевшей черной бороде блестят капли.

— Да, — сказал Иван, протянул руку. — Прощайте, профессор. Может, еще свидимся.

* * *

Мемориальная стена была закрыта табличками с именами умерших и погибших.

На полу под стеной стояли стаканы и кружки с сивухой, накрытые галетами. Горели несколько свечей. Теплый свет и запах горящего парафина.

— Она выходит замуж, — сказал Зонис.

Они с Иваном стояли по отдельности, на расстоянии, словно незнакомые люди. Здесь, на территории Альянса, ему было не с руки оказаться узнанным.

За прошедшее с их последней встречи время Зонис совсем не изменился. Как был мелким, наглым и болтливым, так и остался. Но внутренняя жесткость в нем была и раньше, — иначе бы он вообще не стал диггером.

Невский гудел вокруг. Иван дернул щекой. Этого и следовало ожидать.

— Что еще мне нужно знать?

Зонис пожал плечами. Все-таки совершенно семитская у него внешность. Нос, брови, профиль, покажи по отдельности, все равно поймут, что еврей. Рыжеватые вьющиеся волосы. И снайперский прищур глаз.

— Маяковская осталась под контролем Альянса, а Площадь Восстания, похоже, получит независимость. Буквально на днях. Кажется, даже собираются пригласить обратно на трон Ахмета. Правда, уже конституционным монархом. Тебя это удивляет? Меня нет. Нет и нет, если спросишь меня. Не удивляет.

— Что еще? — прервал Иван.

— На Василеостровскую провели свет. Постоянный. Без лимита и прочего. Такая фишка. Говорят, это все благодаря новому коменданту. Не знаю точно.

— А кто он? — спросил Иван. — Новый комендант?

— Твой старый друг Сазонов. Молодец парень, верно? Иван внимательно посмотрел на Зониса.

— Что-то не слышу искренности в твоем голосе.

— А он мне никогда не нравился, — сказал Зонис. — Не знаю почему. И до сих пор не нравится.

Иван кивком показал на стену.

— А ему?

— А ему уже все равно, — сказал Зонис и пошел прочь. Шелест ткани. Когда диггер ушел, Иван поднял взгляд.

На стене была маленькая белая табличка с надписью «Александр Шакилов». Вечная память, друг.

Иван вышел прогуляться по станции.

— Мультики посмотреть хочешь? — тихо предложил мужичок.

— Что? — Иван сначала не понял.

— Мультики. Есть новая штука — только для особых клиентов. «Фиолетовая пыль», дорогая, но того стоит. Ее с Васьки везут. Лучшего прихода ты в жизни не видел, гарантирую.

С Васьки. Иван помертвел, кулаки сжались сами собой. Фиолетовая пыль. Вот оно, значит, как обернулось?

— Откуда, говоришь? — глухо спросил он и шагнул вперед. Увидел в глазах мужичка страх, размахнулся….

Иван! Да остановись ты!

От торговца дурью его оттаскивали втроем. Потом били. Иван почувствовал, как треснули ребра с правой стороны. Когда его привели в комнату, бросили на койку, он лег и отвернулся к стене.

Я умер, подумал Иван.

Скинхед взял в руки коробку, повертел, разглядывая надпись на экране.

— Том Вэйтс, — прочитал Убер вслух. — Я и забыл, что такой существует.

— Блюз, — сказал Косолапый. Это был его аудиоплеер.

— Ага, блюз.

Убер с Косолапым переглянулись. С пониманием. Я знал, что они друг другу понравятся, подумал Иван отстранение Жаль, что они так никогда и не встретились… Косолапый взял белую коробочку и нажал кнопку. Заиграла музыка, потом знакомый ужасный голос негромко запел о вечере субботы и теплом свете придорожной кафешки. И об официантке в белом передничке, ради которой только и стоило остаться в этом чертовом городишке. Прощай и пора на автобус.

— Жить в Питере и не слушать блюз — это все равно, что жить в Туле и не есть пряники. Или, скажем… — Косолапый задумался на мгновение. — Жить в Туле и не иметь самовара…

— Угу. Или жить в Иваново и не быть девственницей. Твои сравнения., прямо скажем…

— Вот еще: жить в Туле и не иметь автомата Калашникова.

— Пряники — попса! — сказал Убер.

— АКэ — говнорок! — Косолапый подумал и щелкнул пальцами. — Путин президент!

— Банально, — поморщился Убер. — И вообще, он в Питере уже выступал.

— Не пойдем?

— Не пойдем.

— Слушайте, друзья-товарищи, вы задолбали, — сказал Иван. — Дайте поспать.

Побил кулаками подушку и уткнулся в нее лицом. Внезапно его накрыл холодный озноб. Вдруг я сейчас проснусь, а их нет? — подумал Иван, но упрямо продолжал лежать лицом в шершавую душную ткань, пахнущую застарелым потом.

— Что это с ним? — спросил голос Убера.

— А он всегда такой был, — Косолапый громко зевнул. — Не обращай внимания. А вот эту слышал?

— Отличная песня, — сказал голос Убера.

— Вот. Ты следующую послушай… ага, вот.

Меломаны, твою мать, подумал Иван, против воли улыбаясь. Подушка почему-то стала мокрой. Пахла сыростью и уютом.

* * *

— Можешь достать мне оружие? — спросил Иван. Зонис усмехнулся.

— Не вопрос. Какое надо?

На служебной платформе стояла все та же сырая темень, раздвигаемая желтым огоньком карбидки. Так же реял белый флажок на ржавом флагштоке. Но кое-что все-таки изменилось.

Иван изменился.

Дядя Евпат услышал его шаги, поднял голову от книжки. Блеснули очки.

— Вернулся? — спросил он буднично, словно Иван выходил на пару минут прогуляться.

Морщинистое его лицо выглядело совсем старым, осунувшимся.

— Ага. Привет, дядя. Как дела? Иван сел.

— Я слышал про твою Таню. Думаешь, тебя предали? — спросил Евпат.

— Никто никого не предавал, — сказал Иван. — Просто я поздно вернулся.

Никто никого не предавал, думает Таня. Так случилось. Мужчины ушли.

Морсвин посвистывает, когда хочет есть. Или просто требует внимания.

Мужчины такие примитивные создания. Зато у них есть руки, — и это мужские руки. Удивительно. Тане хочется сесть и насладиться этим парадоксом, что у мужчин, оказывается, мужские руки: она даже их видит, крепкие, покрытые темным волосом, не гладкие, а словно отлитые из серого шершавого металла, с выступившими на запястье жилами, — у Ивана были такие.

Никогда не поймешь, насколько он сильный, пока он тебя не обнимет.

Очень сильный. Что-то в обмене веществ. Женщина ненамного меньше мужчины размером, а о такой силе ей остается только мечтать… Особенно когда сила так нужна.

Таню передергивает. Только что ушел Сазонов — Сазон, как его называл Иван. Каждый охотник желает знать, где сидит…

Два друга были у Ивана — лучших друга. Один теперь калека, другой вор. Пашка всегда был в нее влюблен, это Таня безошибочно чувствовала, но никогда не обдумывала. Мысль об этом обитала где-то на чердаке, в чуланчике для общинных вещей, на служебной платформе — куда никто никогда не заглядывает. Пашка был влюблен, но и только. Он был другом Ивана, — пока тот был жив. Пока Иван оставался ее Иваном.

А не этим полулегендарным героем-убийцей-психопатом. Она поворачивает голову и смотрит туда, где начинается железная решетка.

Скоро раздастся стук — резкий, металлический, — и скрипнет несмазанным металлом дверь. Это идет Пашка. Вжи-и, вжи, вжи-и-и. Крутятся колеса.

Когда он вернулся. после Восстания, она его не узнала. Пашка изменился. Стал желчный, злой, замкнулся, говорил теперь резко и порой грубо, — словно хотел обидеть. Словно это она была виновата в том, что Ивана больше нет, а Пашка есть, — но теперь он не может ходить. Его ранили в тот день, теперь Пашка передвигается на коляске. И казнит себя (и ее!) за то, что его не было рядом с Иваном.

Как бы Тане хотелось, чтобы он снова стал ей другом.

Поговорить просто. Посидеть. Но он снова будет грубить или молчать Таня вздыхает. И они снова поругаются.

«Какого черта этот… — Пашка никогда не называет Сазонова по имени, — этот сюда ходит?» Таня пожимает плечами, — разве я могу ему запретить? Особенно теперь, когда до свадьбы осталось всего ничего.

На самом деле она не знает, как избавиться от Сазонова — даже на время. Потому что он ее пугает.

Потому что из льдисто-серых глаза Сазона на нее теперь смотрит голодная тварь.

* * *

В стеклянном шарике кружились обрезки блестящей фольги. Снег продолжал падать — медленно, красиво. Опускался на заснеженную равнину, на аккуратные крошечные елочки, на белую, толстую от сугробов, крышу домика. Сазонов покрутил шарик, поболтал. Бульк. Снег снова начал падать. Когда-то этот шарик должен был стать свадебным подарком Ивана своей невесте. Но не стал.

«Потому что я вмешался.

Это было просто, — думает Сазонов. — Я забрал его команду.

Его жизнь, его станцию…

Даже этот дурацкий шарик я у него забрал. Теперь заберу его женщину. Как тебе, Иван?! Все, что было твоим — стало моим.

Или — станет».

* * *

Конечно, она всегда знала, что однажды он может не вернуться. Он диггер. Его любовница — пустой город наверху. Смешно, но Таня практически ревновала его к этим замерзшим пустым набережным, к этим каменным парапетам, этим гранитным львам, — которых она видела только на картинке. Опасность наверху всегда была ее, Танина, соперница — старше и мудрее, она не заманивала Ивана, не звала, но он всегда возвращался к ней.

Ива-ива-ива-ван.

Он больше не встанет в дверях, прислонившись плечом к клеткам, в которых копошатся и посвистывают морские свинки. Он больше не будет спрашивать у Бориса: «Что, не сдох еще, оглоед?»

Потому что оглоед сдох.

Она посмотрела на белую коробку с красной надписью Quartz grill. Борис сопел и возился в опилках. Когда началась блокада, его собирались съесть, но она его отстояла…

Отстояла его право быть последним.

Все у меня забрали, хотя бы его не забирайте.

Татьяна идет по проходу, несет кастрюлю с намешанными остатками — очистки, грибы, стебли, водоросли, одно парящее варево. С началом блокады все стало намного сложнее.

Иван кончился.

Оглоед сдох.

Кажется, ей даже удалось к этой мысли привыкнуть. Почему нет, ведь она железная. Она — стальная.

А Хозяин Туннелей все так же молчит в темноте перегонов, держит свое трубное дерево с заржавленной кроной готовым к новым жертвам.

И ветер теребит шелестящие цветные ленточки.

«Он не вернется. Никогда».

А потом она слышит, что Иван живой. Что он на Невском кого-то за что-то там убивает. Что он убийца и маньяк, которого только из уважения к памяти павших не называли убийцей и маньяком, — а теперь он воскрес и по лучит за свои преступления по полной.

Славно, да?

Ей кажется, что она сейчас обернется, а он стоит в проходе между клетками, прислонившись к ним плечом, и насмешливо улыбается.

Треснувшие губы. Крепкие руки.

И покой. Сейчас она обернется и увидит…

«Почему ты не пришел? — думает Таня. Что тебе помешало? Ты меня больше не любишь?

А у твоей любовницы наверху — у мертвой, пустой каменной земли, продутой всеми ветрами — разве нет больше дел, чем снова забирать тебе к себе? Снежная королева, вот кто она». Сырая невская земля. Холодная завистливая сука.

Сазонов повертел шарик в ладонях. Пламя электрического фонаря отражалось в стеклянных боках. На стекле оставались жирные следы пальцев. Что Иванядзе находил в этой игрушке?

Сазонов размахнулся и швырнул шарик в угол каморки. Хрясь! Разлетелись осколки. Брызги. Серебряные блестки плавают в лужице. То же будет и с ней. С твоей Таней, Иван.

Он встал. Пора одеваться. Церемония скоро начнется. Не хотелось бы пропустить приезд генерала. Сазонов скривил губы. Старого кретина.

— Кто мой отец? — спросил Иван. — Я никогда не спрашивал, но… Евпат поднял голову и внимательно посмотрел на него.

— Так и не рассказали тебе, значит? Генерал Мемов. «Ты убьешь собственного отца». Иван кивнул: понятно. Вместо ожидаемого взрыва эмоций он почувствовал только пустоту.

— Когда вы с матерью от него сбежали, он тебя искал, — сказал Евпат. — Но не нашел — потому что так хотела твоя мать. А я ей помог. Я был вашим телохранителем, но ты всегда называл меня дядей.

— Но теперь? — спросил Иван. — Почему ты со мной?

— Вполне возможно, что меня на самом деле нет, — дядя Евпат посмотрел на Ивана. — Вполне возможно, что с тобой разговариваю не я, а твоя опухоль головного мозга. Или, скажем, застарелая гематома. Помнишь, тебя ударили в детстве? Сгусток крови так и не рассосался, если тебе интересно… Да и вообще ты частенько получал по голове, надо сказать.

— Что мне делать? — спросил Иван.

— Помнишь, ты пришел ко мне и спросил: жениться тебе или нет?

— Да. И ты мне сказал: женись.

— Правильно, — дядя Евпат смотрел на Ивана с грустью. — А если бы я сказал: нет? Что бы ты сделал?

— Я бы все равно женился.

— Почему? — словно бы удивился дядя Евпат. — Разве я когда-нибудь давал тебе плохие советы?

— Хорошие, — сказал Иван.

— Тогда почему?

Иван прикрыл глаза. Снова открыл.

— Это решение я хотел принять самостоятельно. Оно мое. Дядя Евпат смотрел на него строго и жестко.

— И ты готов нести за него ответственность? Иван помолчал.

— Да.

— Всю ответственность? Пауза. Долгая-долгая пауза. — Да.

— Ты вырос, — дядя Евпат внезапно улыбнулся. — Как ты вырос с тех пор, как я тебя видел в последний раз, Теперь ты мужчина. Воин. Я обещал твоей матери заботиться о тебе, но я погиб. Возможно, это был не лучший способ… вот так вернуться. Наверняка не лучший. Но я все равно был с тобой все эти годы. Я видел, как ты превращался из мальчика в юношу, видел твои слезы и обиды, видел твои успехи и поражения. Теперь ты понял, что такое свобода. Возможно, это последний урок, что я тебе дал, а ты усвоил.

— Ответственность за жизнь другого человека — это и есть свобода? — Иван смотрел на дядю в упор.

— Верно, — сказал Евпат. — Свобода — это не выбор между калашом и винтовкой. Свобода — это не выбор между тем, взять автомат левой рукой или правой… Это все ерунда, мелочи, не стоящие внимания. Настоящая свобода — это когда ты держишь на прицеле человека и решаешь, жить ему или умереть.

Дядя Евпат помолчал.

— Иногда свобода — это право выстрелить себе в висок.

* * *

Иван поднялся на платформу Василеостровской. Прошел мимо столов, заставленных едой и выпивкой. Мимо веселых лиц, которые — по мере того, как он шел — становились совсем не веселыми. Мертвая, напряженная тишина разливалась в воздухе.

— Иван, — тихо охнули сзади. — Меркулов вернулся.

Поднялся шум. И тут же стих, когда Иван снял с плеча ружье…

Он оглядел стол. Жених с невестой сидели в центре — как и полагается.

По правую руку от невесты Пашка, по левую Катя, — свидетели. Генерал Мемов как почетный гость. Лицо хмурое и сосредоточенное.

Таня сидела с мертвым лицом. Сазонов напоминал белую статую в черном костюме.

Сазонов поднялся. Открыл рот, словно хотел что-то сказать… Иван поднял двустволку, взвел курки. Телохранители Мемова рванулись было, но генерал остановил их движением руки.

— Какого черта?

— Я обвиняю этого человека, — сказал Иван громко, так, чтобы слышали все.

— В чем именно? — Мемов поднялся со своего места.

— В краже генератора и убийстве, — сказал Иван. — Хватит?

— Кого он убил?

— Ефиминюка. И, насколько понимаю, Орлова. Мемов изменился в лице, начал поворачиваться…

Сазонов вдруг встал на стол, прямо на белую скатерть, прошел и спрыгнул перед Иваном. Звон разбитой посуды. Даже на свадьбе он был в бежевом плаще. Перевязь с кобурой через плечо. Пауза.

— Знаешь, чего мне не хватало без тебя? — спросил Сазонов. Иван внимательно смотрел на него, — не дрогнет ли рука. Нет, лежит спокойно. Главное, не пропустить момент, когда Сазон потянется к револьверу…

— Нет, — сказал Иван.

— Мне не хватало спокойствия. Думаешь, я в тебя стрелял?

— А разве нет? — Иван поднял брови.

Двустволка направлена бывшему другу в грудную клетку.

— Я тоже так думал. Нет, Ванядзе… — Сазонов помолчал. Ну же, чего ты ждешь, думал Иван, потянись к револьверу. — Ты был прав насчет совести…

— Правда? — когда он, блин, потянется к оружию? Сил уже никаких нет.

— Не веришь, значит, — Сазонов медленно покачал головой. — Это ничего. Это уже не так важно — веришь ты или нет. Я должен был сказать. Прости меня.

Иван молчал. Он видел краем глаза сидящих за центральным столом Пашку с Таней, — но ему было уже все равно.

— Я бы хотел… понимаешь… — Сазонов замолчал, глядя на Ивана странным, вопрошающим взглядом. — Как положено.

«Свобода — это не выбор между калашом и винтовкой…»

— Честная дуэль? — спросил Иван, опуская дробовик.

— Да, — Сазонов вдруг улыбнулся своей знаменитой кривоватой улыбкой и снова стал похож на себя того, прежнего — уверенного и спокойного. — Честная дуэль.

— На Приморской?

— Совершенно верно, — Сазонов запахнул плащ, поправил перевязь с револьвером. Выпрямился. — Там, где я раздолбал этот чертов генератор. Это будет по-настоящему. Ты даже сможешь сказать свое знаменитое «бато-о»… — Рука его метнулась к револьверу.

Иван вскинул ружье и выстрелил, почти не целясь. Бам-м. Отдача долбанула в плечо. Сазонова ударом откинуло назад, на праздничный стол. С грохотом полетела посуда. Закричали люди. Бум-м! — со второго ствола. Кровь. Сазонов медленно падал, заваливая стол, глаза в недоумении раскрывались… красивое лицо. Очень красивое. И удивленное.

Сазонов выплюнул кровь.

— К-как же?.. — он закашлялся. — Я… быстрый…

На бежевом плаще медленно расплывалось красное пятно. Иван опустил ружье. Стволы дымились. Оглядел собравшихся (народ безмолвствует) и подошел к мертвому другу. Бывшему другу.

— Каждый охотник желает знать… — сказал Иван и пальцами закрыл мертвецу глаза. — Где сидит… Эх, ты, Сазан.

* * *

Тогда, на Сенной, после драки с торговцем пылью, после того, как он увидел во сне Косолапого и Уберфюрера, он несколько часов неподвижно лежал, глядя в стену. Прошла ночь. Утром Иван встал, умылся, побрился и даже постирал одежду. Пока вещи сушились, он обкатывал дальнейший план действий. Еще через несколько часов, натянув слегка влажные тельняшку, штаны и куртку, Иван решил, что готов.

Он расплатился за койку (три патрона), попросил завтрак. Съел до крошки безвкусную кашу, выскоблил тарелку дочиста. Отправился бродить по платформе. Ему нужны были определенные люди. Или, скажем так, очень определенные.

Узел Садовая-Сенная-Спасская словно создан для встреч разных языков и наций. Метрошный Вавилон.

Увидев цыганенка, он дал ему патрон и попросил отвести к барону.

— Почему мы должны тебе помогать? — спросил тот, выслушав Ивана.

«Потому что Ангелы просят помочь». Барон вздрогнул.

«Марио Ланца», — назвал имя Иван. Цыганский барон посмотрел на диггера внимательно, погладил седые усы. «Скажете ему, что это был Иван Горелов. Он знает».

Через несколько часов он был уже на Гостинке. В ярком цыганском одеянии диггера было трудно узнать.

Там он и переговорил с Зонисом. Узнал про свадьбу и смерть Шакилова. Потом отправился дальше.

Выбрав время, Иван спустился в коллектор, ведущий из люка в перехода между станциями. Оставив молодых цыган сторожить лаз, Иван по длинной бетонной кишке спустился к серой металлической двери. Секретный □С объект, говорите? Ага, ага. За прошедшее ее время здесь ничего не изменилось. Даже камни, что кидал Иван, лежали на прежних местах. Пулемет в потолке смотрел на Ивана круглым черным глазом. Иван вздохнул. Теперь основное. Карточку ему чудом удалось сберечь — каким-то шестым чувством он догадался спрятать ее по пути с Балтийской. Прежде чем его взяли люди с Техноложки и начали допрашивать. Как затылком чувствовал.

Какой-то частью рассудка Иван понимал, почему они так поступают. Звездочет мертв, его безумная теория о ЛАЭС никому не нужна. Зачем, — когда свет есть и его можно использовать? Техноложке не нужны перемены. Если подумать, перемены вообще никому не нужны. Что теперь? Иван выпрямился, вздохнул и пошел вперед. Ствол пулемета начал поворачиваться… Иван поднял карточку, как щит, над головой. Он понятия не имел, как устроена система охраны таких объектов. Микроволновая пушка, говорите?

Интересно, в какой момент она выстрелила, превратив Энигму из крутого диггера в слепого полусумасшедшего старика? За три шага до двери? За два?

Иван дошел и встал перед дверью. Серая краска на двери была покрыта слоем пыли, едва различимая надпись «Посторонним вход воспр.». Иван стоял, чувствуя, как на затылке собираются мурашки. «Пулемет» смотрел на диггера сверху. Иван ждал. Ничего не происходило.

Иван оглядел дверь. Сердце билось так, что слышно на поверхности. Ничего. Стоп… В очередной раз оглядывая, он наткнулся взглядом на маленький металлический кружок практически одного цвета с дверью. Иван помедлил, потом приложил карточку к кружку…

Бух, бух, сердце.

За долгое мгновение до того, как за дверью что-то пискнуло, и в центре двери загорелся крошечный зеленый светодиод, Иван успел вспомнить, — сколько всего произошло за это время. Война, похищение генератора, штурм Маяка, газовая атака. Предательство, смерть, долгое возвращение, ЛАЭС. Атака тварей.

Успел вспомнить лица. Уберфюрера с исцарапанной рожей и бешеным светом голубых глаз, Мишу — ставшего все-таки диггером, Манделу, который не боялся дышать наверху, Звездочета, Шакилова, Седого, Лали, Марио. Всех… Таня, подумал Иван. Вот и все кончено. Сейчас я изжарюсь.

И вдруг загорелся зеленый огонек.

В двери пискнуло, затем щелкнуло. И она начала медленно открываться…

Иван закрыл мертвецу глаза и выпрямился. Мертвая тишина. Иван оглядел присутствующих. Таня вскочила, лицо белое.

На Ивана смотрел генерал.

— Ты все-таки поразительный человек. Почему ты не со мной, Иван? — Мемов покачал головой. — Теперь уже поздно, к сожалению. Арестуйте его! — приказал он охранникам.

Серые двинулись к Ивану с двух сторон, поднимая автоматы. Ну-ну, подумал диггер. Иван опустил ружье в расслабленных руках. Перезарядить его он просто не успеет.

Генерал посмотрел на Ивана:

— Ты же знал, что прийти сюда — это самоубийство? Знал?

— Да, — сказал Иван. — Конечно.

— Тогда почему пришел?

«Иногда свобода — это право выстрелить себе в висок».

— Надоело бегать. Зло должно быть наказано, генерал. Я так думаю. Иван выпрямился. Адмиральцы подошли к нему с двух сторон. Один из них был бородавчатый, тот, что с Восстания. Иван усмехнулся. Какая приятная встреча.

— Бросай оружие, козел, — приказал бородавчатый резко.

В руках у него был калаш.

— А надо? — спросил Иван.

Краем глаза он видел, как двигается Пашка на своем кресле-каталке. Вжи-и, вжи-и.

— Бросай, кому сказано!

Иван пожал плечами — надо, так надо. Отпустил правую руку, ружье прикладом стукнулось о гранитный пол. Плавно отпустил левую руку. Стук. Ружье ударилось и лежало теперь на полу. Жаль, хорошая штука.

Адмиральцы подошли вплотную.

— Мои любимые конфеты, — сказал Иван медленно, поднимая голову. — Слышишь, урод? Бато…

— Нет! — крикнул генерал. — Не…

Зеленцев пригнулся и ступил в туннель. Плечи касались обшарпанных бетонных стен. Луч фонаря высвечивал из темноты длинный проход, ведущий… Куда? Поселенцев не знал. Хотя и злился, что не знает. Пока он изучил только свои маршрут и пару ответвлений.

Его только недавно перевели из технической обслуга объекта 30 в охранную службу ГУСП, в подземники, и он еще не привык. Хотя он и прошел все тесты на психологическую устойчивость, выдержку и прочее, ему явно чего-то не хватало в этих бетонных подвалах, когда от стен тянет холодом, а свет электрический, процеженный, безвкусный, Зеленцеву не хватало воздуха. Какой под землей воздух? Какая-то кислородосодержащая смесь, а не воздух.

Зеленцев продолжал идти. В одном месте на стене он увидел надпись «Enigma хороший человек ТМ», покачал головой. Юмор прежних подземных обитателей ему пока был недоступен, казался даже не юмором, а атавистическим проявлением — когда обезьяна, ставшая из человека снова обезьяной, берет пульт и щелкает перед мертвым телевизором. Словно каналы однажды могут переключиться, и обезьяна увидит движущиеся, имеющие смысл картинки. Под землей все не так.

Зеленцеву под землей не спалось. Вернее, во время дежурства трудно было не зевать и держать себя в норме, глаза смыкались, — но стоило добраться до койки… все. Часы мучений. Долгие часы мучений.

Под землей — Зеленцев хмыкнул. Забавно, что само основное убежище находилось глубже, а здесь был как раз верхний ярус, примыкающий к остальному метро. Но внизу были сады, теплицы, даже зверинец, уютные многоярусные помещения для хозяина и остальных, бассейны и спортивные залы. Было все, что пожелаешь, — в том числе для обслуги убежища. Хозяева проводили время в удовольствиях, а такие, как Зеленцев, их обслуживали.

Зеленцев был потомственным слугой.

В пультовой ему предстояло сидеть перед рядами мониторов. Зеленцеву доставляло своеобразное удовольствие наблюдать, как дикари возятся там, во внешнем периметре. Огромная разница между жизнью здесь, где их было немного и все избранные, и там, где дикари теснились и убивали друг друга за кусок крысятины или за патрон, была отчетливо видна на экране монитора. «Мы эолы, — сказал один из хозяев, — они — морлоки. Подземные твари. Людоеды».

Услышав сигнал — сработал датчик движения у переходного тамбура, — Зеленцев ускорил шаг.

Зеленцев попятился. Он должен был завершить обход и вернуться к пульту управления метро. Это теперь была его работа — пока хозяин не вздумает его повысить или, наоборот, понизить в должности.

Перед ним стоял один из этих дикарей.

Грязный, злой и опасный.

Дикарь навел на Зеленцева двуствольное ружье. Впрочем, охранник не сомневался, что при желании его разорвали бы голыми руками.

— Как мне включить свет на Василеостровской? — спросил дикарь хрипло — Ну, соображай.

— Как вы сюда попали?! — спросил Зеленцев.

— Не важно. Давай, веди. Где у тебя управление электричеством?

Какой образованны! дикарь. Зеленцеву ничего не оставалось, как привести его в пультовую. Дикарь с интересом оглядел ряды мониторов, потом посмотрел на карту метро — с обозначениями станций и бункеров.

— Похоже на табло управления реактором, — сказал дикарь. Зеленцев выпучил глаза — какой образованный дикарь, однако. Но тот уже повернулся:

— Василеостровская?

Зеленцев молча показал на тумблер с надписью «Вас».

— Включай.

— Вы не понимаете. Это подача электричества на распределительный щит…

— Разберемся, — сказал дикарь. — Включай. Щелк. Лампочка загорелась зеленым.

— Все? — дикарь посмотрел на Зеленцева.

— Все.

— Смотри, — сказал дикарь так, что у охранника побежали мурашки по спине. Усмехнулся. — Если лампочка перестанет гореть, я вернусь… — он оглядел Зеленцева с головы до ног. — И поубиваю вас всех к чертовой матери.

Когда дикарь ушел, Зеленцев долго сидел перед пультом, глядя на ряды светодиодов, обозначающих линии и станции.

Рука потянулась выключить… Иначе хозяин накажет…

Потом он вспомнил глаза дикаря. Нет уж. Отдернул руку, посмотрел на зеленый огонек «Вас». Зеленцев осел в кресле. Пускай немного погорит. Лучше уж так…

Чем вернется этот дикий и всех поубивает.

— Нет! — крикнул Мемов. Сделал шаг вперед.

Иван видел, как изменилось лицо генерала. Адмиральцев восемь человек, я в любом случае смертник. Так что — повеселимся.

В следующее мгновение он носком ноги подцепил ружье. Рывок вверх. Ружье подлетело. Время застыло. Иван увидел медленно вытягивающееся лицо бородавчатого. Диггер поймал ружье двумя руками, сжал. Тяжелое. Хорошо.

И сразу рывок вправо. Н-на! Ударом приклада Иван снес бородавчатому пол-лица. Тот отлетел на полшага, начал падать.

Иван дернул ружье в другую сторону. Р-раз. Хруст. Стволы ударили второго адмиральца в лицо. Брызги крови.

Падает. Двоих нет. Осталось шестеро.

В следующее мгновение Иван присел на колено, уходя от выстрелов…

Самым трудным оказалось с Гостиного двора добраться до Василеостровской. Блокаду сняли, но нормальное сообщение со станцией еще не восстановилось. А цена снятия блокады — уход Постышева и новый комендант. Сазонов оказался как нельзя кстати. Он въехал на Василеостровскую на белом коне, неся с собой свет и покой.

A еще новому коменданту была нужна жена.

Почему она согласилась? — спросил Иван сам себя.

Потому что потому.

Он натянул противогаз, продышал. Норма.

Наверх Иван вышел через туннель, проходящий под Невой, через туннель с заброшенным траволатором — прямо на Васильевский остров. Теперь нужно было дойти до вентшахты рядом с Приморской. Гораздо дальше, чем до Василеостровской, но гораздо безопасней. Конечно, если прогулка по мертвому городу вообще может быть безопасной.

Иван выбрался из заваленного выхода, встал на одно колено и огляделся.

Время белых ночей закончилось. Теперь это была нормальная летняя ночь. Над лютеранским собором высоко в темпом небе кружили крылатые твари. Все-таки у них там гнездо, подумал Иван.

До него донесся тоскливый, пробирающий до костей крик.

Иван присел, уходя от выстрела. И вдруг вспыхнул свет.

* * *

Это был заброшенный бункер на Приморской. Иван его сразу узнал — хотя не был здесь уже очень давно. Воды здесь было по колено, луч фонаря скользил по обшарпанным стенам. Отсыревшие лохмотья ядовито-зеленой краски свисали до пола. Медленный, застоявшийся воздух. Плюх, плюх — когда переставляешь ноги.

Иван поднял двустволку, к цевью был примотан фонарик.

Он прошел «чистый» тамбур, комнату отдыха и оказался перед дверью в склад. Толкнул ее ногой. Вошел, освещая себе путь. Пятно света плясало на мутной, зеленоватой воде.

Иван остановился.

В первый момент Иван подумал, что ему не хватает воздуха. Потом — что его даже слишком много. Голова кружилась.

Кощунство. Словно у него на глазах творилось нечто чудовищное. А он смотрит, не в силах этому помешать.

Старый дизель-генератор Василеостровской, «похищенный» бордюрщиками, стоял в воде. Ржавый и сгнивший.

А мы за него людей убивали, подумал Иван.

* * *

Это было, как во сне. Иван присел на колено, перехватил ружье за цевье. Сейчас переломить его, вставить патроны…

Он краем глаза видел, как вскидывает калаш адмиралец. Поворачиваем рычаг…

Щелк!

Очередь прошла над головой Ивана.

Переламываем ружье. Донца гильз. Тремя пальцами, обжигаясь, Иван выдернул курящуюся гильзу, зашипел от боли, выдернул вторую. И вдруг вспыхнул свет.

Ивану на мгновение показалось, что он снова пытается выглянуть из окна корпуса ЛАЭС — днем. На улице пасмурно, сказал Федор. Впрочем, ему лучше знать. Ивану же казалось, что он погрузился в океан обжигающего, яростного света. В следующее мгновение что-то сильно толкнуло его в плечо, опрокинуло на платформу. М-мать. Иван ударился спиной, но двустволку не выпустил.

И тут пришла боль.

В меня попали, понял Иван с удивлением. Надо же. Это не закончится никогда.

Власть — чудовище с тысячей прозрачных щупальцев и розовым нервным узлом там, где должен быть мозг.

Почему мы должны сражаться и умирать за чьи-то там идеалы? Над лежащим диггером склонился Мемов.

— Лежи спокойно, Иван. Сейчас мы найдем врача.

У диггера забрали ружье. Иван лежал и чувствовал, как жизнь вытекает из него теплым ровным потоком, как из треснувшей фляги. Откуда-то издалека он слышал крики Тани: «Пустите! Пустите меня!» Недовольный гул голосов. Но, похоже, генералу все-таки удалось предотвратить бунт. Старый, но крепкий тиран. Куда мне до него.

— Свет — это твоих рук дело? — спросил Мемов. Оглядел станцию. — Немного поздновато, конечно, но впечатляюще. Я всегда в тебя верил.

— Ты сволочь, генерал, — сказал Иван. Губы пересохли. — Даже хуже. Ты — политик.

Лицо генерала потемнело. Что, не нравится?

— Сейчас тебя перевяжут, — повторил Мемов. — Мне жаль, Иван. Я надеялся, что ты поймешь меня. Я даже надеялся, когда мы еще сражались на одной стороне, что ты продолжишь мое дело. Объединишь людей. Каждому создателю империи нужен достойный преемник, понимаешь?

— Империя? Это твоя мечта, генерал?

— Да. Объединенное человечество. Ярость, направленная в одну точку. Да перевяжет его кто-нибудь, наконец?!

Но перевязать Ивана не успели. Басовитый грохот пулемета разорвал тишину станции. Затем резко оборвался. Закричал человек. Второй. Генерал встал. — Что за… — он замолчал. Тишина.

Такая тишина, что Иван слышал, как потрескивают спирали в электрических лампочках. Платформа была залита светом, люди стояли и сидели, еще не понимая, что значат эти звуки. Эти крики.

А это значит, подумал Иван холодно, что кто-то или что-то прорвалось через блокпост. Сюда идут чужие.

Иван рывком, едва не потеряв сознание, перевернулся на бок. В глазах потемнело. Когда, наконец, он смог видеть, то не поверил своим глазам.

К ним с другого конца станции шел «пассажир». Блокадник.

Огромная серая фигура шагала по платформе Василеостровской.

Крики. Грохот перевернутого стола.

На пути «пассажира» оказался один из адмиральцев. Человек вскинул автомат…

Уходи, подумал Иван. Ударила очередь.

Тварь вдруг двинулась быстро, схватила адмиральца и подняла. Расплющила. Сломанная фигурка в руках твари. Как тряпичная кукла. Кровь потекла на гранит пола, точно ее выжали.

Тварь отпустила адмиральца, тот упал, сложившись. Пассажир перешагнул через труп, двинулся к людям. Неторопливо и словно бы хромая.

Иван снова поразился, насколько у твари маленькое лицо — по сравнению с огромным, за три метра, ростом. Плоский кружок с двумя дырами вместо глаз. Размером с лицо ребенка. И рта нет. То есть…

Куда он жрет, интересно?

Мемов выпрямился. Огляделся.

— Детей в укрытие! — закричал генерал. — Быстрее! Мужчины, ко мне. Всеобщее столпотворение. Бегущие люди, вопли. Наконец к диггеру наклонился Олег Кулагин.

— Ван… ты… что нам делать?!

— Иван, — повернулся к нему генерал. — Нам сейчас не до разборок…

— Делайте, что он говорит, — Иван откинулся. Сил вообще не было. Кулагин подумал и кивнул.

Красный туман перед глазами. Блин. Ивана подхватили под руки. Диггер с интересом наблюдал, как ботинки подскакивают, когда его волочат по платформе. За ботинками оставался кровавый след.

Его протащили по граниту, прислонили спиной к перевернутому набок столу.

— Стройся, — скомандовал Мемов.

Открыли проходы в южном торне Василеостровской, туда спускали детей и женщин. Крики, плач, причитания. Быстрее.

Бойцы в своих лучших костюмах, тщательно выбритые, во всем свежем, выстроились перед импровизированной баррикадой. Правильно, в бой нужно идти в чистом, подумал Иван. Огнестрельное оружие было только у нескольких человек, остальные вооружились, чем попало. Ножками стульев, палками, даже кулаками.

Василеостровцы и адмиральцы стояли плечом к плечу.

Вот что объединяет людей, подумал Иван. Не смерть. А ненависть.

Может, ксенофобия — это не так уж плохо?

Генерал встал с краю.

— Готовься, — сказал он хриплым, надсаженным голосом. Зато командирским спокойным тоном. Поднял пистолет и прицелился в тварь. — Стрелять только по моей команде.

«Пассажир» плавно приближался. Казалось, он почти плывет над платформой, настолько бесшумно и плавно он двигался. Черные дыры глаз смотрели на людей. — Огонь, — скомандовал генерал. Загрохотали автоматы и винтовки. Вспышки.

Оружия всего ничего. В основном в оружейке за спиной твари, подумал Иван с горечью. Генерал хотел обезопасить себя от мятежа — и сыграл на стороне твари. Мемов тоже это понял. И пытается исправить ситуацию.

Но, похоже, уже поздно.

Вспышки. Тварь задергалась.

В следующее мгновение Блокадник врезался в строй, разбрасывая людей, как игрушечных солдатиков. Движения его длинных рук-лап, молниеносно-быстрые, казались смазанными от скорости. Крики боли и грохот выстрелов заполнили станцию.

Еще через мгновение Иван увидел, как «пассажир» наклоняет к нему серое круглое лицо.

«Привет, Иван».

Все, это конец, подумал Иван. Попытался отодвинуться…

— А-афигеть, дружище! — услышал он.

Вж-и-и-и-и!

Разогнавшись, Пашка врезался в «пассажира». Вам. Треск.

Серое лицо изогнулось на толстой шее. Казалось, тварь с удивлением смотрит на человечка, таранящего ее на коляске. Вжи-и-и. Вам! Пашка снова откатился и снова… вжи-и-и… бам!

Молниеносное движение длинной конечности. Пашка отлетел вместе с креслом, опрокинулся на бок, покатился. Скрежет металла. — Нет, — сказал Иван.

Он перекинул непослушное тело на правый бок. Встать, приказал себе. Надо…

Пашка выпал из коляски, перевернулся на живот и пополз, подтягивая себя на руках. Иван видел его потный, упрямый лоб. За Пашкой волочились резиновые, словно сдувшиеся, ноги.

Лицо Пашки горело огнем. Упертый.

Что он собирается делать? Что он вообще может сделать против этой чудовищной машины смерти? Мы, люди, такие упрямые.

Тварь взмахнула длинной тощей лапой. Удар. Пашку прибило к платформе, практически расплющило. Свет в упрямых глазах погас. Он уронил голову на пол.

«— Думаешь, ей понравится?

— Что? — Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. — Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок».

Где мое оружие? — Иван едва не застонал от бессилия. Рядом встал генерал. Иван видел его профиль, подсвеченный потолочными лампами.

Тварь остановилась в нерешительности.

Она переводила взгляд темных провалов с Ивана на Мемова. И обратно. И снова на диггера, потом на генерала… Словно не могла выбрать.

Иван увидел, что твари все-таки изрядно досталось. Серая ровная кожа была местами изрезана глубокими ранами — они чернели, темные точки от попаданий пуль по всему телу. Черпая маслянистая жидкость стекала по телу твари из многочисленных ран. Кровь? Одна из конечностей твари была почти странно изогнута — словно по ней били чем-то тяжелым. В ярости.

«Ты со скинами, мля, связался, понял?!»

Тварь смотрела. Ее словно перекосило на один бок.

Черная жидкость медленно растекалась по гранитному полу.

Похоже, подумал Иван, не только я тут держусь из последних сил.

— Ну, чего ты ждешь? — спросил Мемов у твари. Шагнул вперед.

Между Иваном и «пассажиром». Поднял пистолет, прицелился в круглое маленькое, почти детское лицо.

— Я, может быть, сволочь и урод, Иван, — сказал генерал негромко, не оборачиваясь. — Но я не политик. Между тварью и человеком я все-таки выберу человека.

Выстрел. Вспышка. Лицо твари дернулось.

— Нет, — сказал Иван беззвучно.

В следующее мгновение чудовищный удар отбросил Мемова. Генерал взлетел под потолок и обрушился вниз, покатился, словно был совсем без костей. Может, так оно теперь и было.

«Ты убьешь собственного отца».

Лицо Блокадника снова приблизилось к Ивану…

Вспышка. Вспышка. Вспышка.

Рядом с глазами твари появлялись новые черные дыры. Иван поднял взгляд.

Рядом с ним стояла Таня в белом подвенечном платье, забрызганном кровью, и держала в руках револьвер Сазонова. Из ствола «кольта-питона» поднимался дымок.

Медленно, словно огромное строение, Блокадник завалился набок и упал. Иван почувствовал телом, как сотряслась платформа. Кончено. Умирающая серая тварь протянула к Ивану длинную лапу… Замерла. Из провалов глазниц — круглых, бездонных — на него смотрела иная экосфера. Резервный вариант, в котором человечеству попросту не было места.

Мы — динозавры, подумал Иван.

Трицератопс, бронтозавр, игуанодон. Человек.

— Да пошли вы, — сказал Иван серому. — Мы вас все равно поубиваем нахрен. Голыми руками передушим, если понадобится. Вы, мля, еще не поняли, с кем связались! Вы с человечеством связались, поняли?!

Серый смотрел.

И тут Иван все понял. Моя «точка сборки».

Старик был прав. Существуют цели другого уровня. Не спасение отдельного человека, а — человечества.

И генерал был прав. Веганцев нужно остановить. Даже если это люди.

Не природа делает человека человеком, а нечто другое. Сын старика больше человек, чем тот же Сазонов. Чем те же веганцы…

Иван сжал зубы и застонал. Все потеряно.

И никто за мной не посылал эту тварь. Ее послали за Мемовым, когда чужие — веганцы? — почувствовали, что генерал опасен. А тварь приняла меня за него, потому что мы близкие родственники. Не знаю, что у нас общего — запах, кровь? Излучение мозга? Но тварь шла за мной, хотя должна была идти за генералом. Ошибка. Сначала по метро — вот откуда эта тяжесть в затылке. Потом — до ЛАЭС и обратно.

И получается, я сам вывел Блокадника на Мемова.

И никакой надежды у меня не осталось. Я во всем был не прав. Везде ошибался. Я неудачник. Я вывел тварь на собственного отца. Сделал то, чего добивались веганцы. Война все-таки начнется.

Генерал был еще жив. Отец. Быстрее, подумал Иван. Я должен ему сказать… Хоть что-то успеть исправить. Он пополз, подтягивая себя руками и пальцами. Ногти соскальзывали по граниту.

— Генерал!

Светлые глаза Мемова дернулись, с трудом остановились на лице Ивана.

— Иван… ты… у меня есть… слон… — глаза Мемова застыдит— Иван беззвучно зарычал.

«Я твой сын. Слышишь ты, мертвый старый тиран! Я твой чертов сын. У тебя есть преемник» — хотел сказать он.

Но было уже поздно. В мертвых глазах Мемова отражался светлый, в пятнах сырости потолок Василеостровской.

Иван откинулся на спину. Теперь все.

Героический неудачник. Вот ты кто, Иван. Героический, блин…, - Иван, не умирай.

Ничего, у меня еще остались патроны, подумал Иван. Мы еще побарахтаемся… Ноги только мерзнут. А так ничего. Сейчас только немного отдохну и встану.

— Иван! — его тряхнули. Он поморщился, не открывая глаз. Да что такое… даже поспать не дают…

Танин голос:

— Иван, сукин ты сын! Сволочь, придурок, негодяй. Где ты шлялся? Только попробуй мне сдохни, я тебя лично придушу! Слышишь, придурок?!

Белое, подумал Иван. Где я видел ее в этом платье? Тот вечер, когда уходил на войну. Конечно. Иван снова чувствует, как его рука обнимает Таню за талию, чувствует, какие холодные у нее ладони. Чувствует рельеф ткани под пальцами…

— Слышишь?

Он открыл глаза и увидел ее лицо. Наконец-то.

— Привет, Таня, — он улыбнулся сквозь красные полосы боли. Платформа под ним уплывала вниз и в сторону и в бок. И это было хорошо. — Я дома.

Эпилог

Вокруг снег. Много снега. Иван слышит его хруст под ногами — сухого, слежавшегося. Вдалеке виден дом. Белые шапки на крыше. На забор падают крупные снежинки. Морозом вбит узор в оконные стекла.

Окна светятся.

Деревянный забор. Доски выкрашены неровно, кое-где пустые места. Шляпка гвоздя в белой краске, торчит под углом. Впадинка от нее дает крошечную голубую тень. Иван видит это так ясно, словно уже стоит рядом с домом.

На самом деле ему идти еще минут десять.

Снег проваливается несильно, но все же проваливается. После каждого шага остается сломанная корка наста.

Иван несколько секунд постоял, глядя на дом сверху, потом начал спускаться.

Его там очень ждали.

III. Война

Вместо пролога

День, когда распустились цветы

Я помню день, когда распустились цветы.

Возможно, вы тоже его помните. Даже если родились намного позже, через несколько лет, в бомбоубежище, в мертвом, сыром и душном метро. В последнем пристанище загнанного в угол человечества. В крысином углу, среди обглоданных человеческих костей…

В аду.

Я закрываю глаза, чтобы не видеть качающийся огонек карбидной лампы. Даже с закрытыми глазами я вижу желтое пятно, похожее на отсвет ядерного взрыва.

Я закрываю глаза, лежа на воняющем жиром и грязью финском пуховике. Я закрываю глаза и лежу без движения, словно мертвый. Я вспоминаю, о чем мечтал «до». Неужели о том, чтобы меня оставили в покое? Неужели я действительно думал, что после Дня, Когда Распустились Цветы, вокруг окажется стерильная пустыня, лишние люди исчезнут и весь мир будет предоставлен мне одному?!

Черта с два.

Мир серой ядерной пустыни, где вонь умирающих пропитала стены пустых домов. Мир, где человеку нет места. Мир проникающей радиации и радионуклидной пыли.

Я помню тот день. День, когда распустились цветы.

Я даже начал писать стихи.

Послушайте.

Однажды в метро спустился Бог, чтобы дать нам последний шанс…

Дальше я пока не придумал. Возможно, потому, что Бог никогда не спускался?

Сейчас, лежа на грязном синем пуховике, я думаю, что в жизни не видел ничего красивее атомного взрыва. Огненный цветок, распустившийся над городом. Истинный свет, поглотивший копоть человеческой цивилизации. Я знаю, что не могу этого помнить, потому что в тот момент я был глубоко под землей, за безопасной многометровой толщей гермы. Но все-таки я помню. Огненные лепестки, ласкающие землю. Свет и стон. И камень плакал и стекал, как слезы…

Если это было не проявление силы Бога, тогда что это было?!

Господь наш, ты огромен, и зловещ, и прекрасен.

…Иногда я думаю, что случилось бы, если бы я не успел добежать до метро?

Превратился бы в пепел рядом с входом в станцию. Оранжевый пепел в форме человека, который медленно рассеивает ветер.

Иногда я жалею о том, что успел.

Иногда я лежу и мечтаю о том, что не добежал. Что остался там, среди всех этих людей — этих прекрасных людей, которым осталось жить примерно минуту, пять минут, два часа… от силы неделю. И когда я так думаю, скрежет запирающихся гермоворот больше не снится мне по ночам.

Иногда я представляю, что где-то там, далеко в космосе, есть огромная голубая планета, где все умершие — живы. Там есть города, леса, озера и парки, моря и пустыни, животные и рыбы. Там есть все, что было в нашем мире…

И только метро там нет. Совсем.

И знаете… Когда я так думаю, я счастлив.

Кто-то называет это Катастрофой, кто-то Судным Днем, кто-то — Днем смерти. Я говорю:

День, Когда Распустились Цветы.

Тысячи и тысячи пусковых шахт опустели в один момент. Тысячи и тысячи металлических семян были посланы по ветру. Тысячи и тысячи огненных цветков распустились одновременно.

И знаете что?

Еще никогда Земля не была такой красивой.

Желтый отсвет карбидной лампы тает на внутренней стороне век.

Я лежу, закрыв глаза, на грязном и вонючем финском пуховике, и думаю о мире за стенами метро…

Мир, в обветшалой пустоте которого, если прислушаться, тихонечко поют альфа— и бета-частицы.

Боже, еси на Небеси, да светится имя Твое.

Да пребудут рентгены Твои с тобой,

да защитишь Ты нас от них.

— Молитва Мики

Да сдохни, блин, уже!

— Том Пикирилли. «Да сдохни блин уже»

Прелюдия

Красные сталкеры

— Мне тебя даже жаль, — сказал человек. — Честно.

* * *

Воздух заметно просветлел, но солнце еще пряталось за кварталами заброшенных темных домов. Розовый свет очерчивал угрюмые силуэты зданий.

Утро.

Серый монстр ушел. На земле остался окровавленный кусок мяса — бесформенная масса из мышц, костей и гордости. Раньше, возможно, эта масса была человеком. Сейчас в это трудно было поверить.

Ветер заунывно дул в развалинах, трепал изодранную химзу.

Прошла минута и другая. Человек не шевелился. Похоже, он был уже мертв…

Прошло десять минут. Потом еще столько же.

Из-за угла развалившегося дома появилась фигура, обмотанная слоями скотча и пленки. В руках у человека был автомат.

Диггер махнул кому-то невидимому рукой и стал спускаться с горы обломков.

Следом показались еще двое, вынырнули с разных сторон.

Ветер выл.

* * *

Командир отряда красных диггеров Александр Феофанов по прозвищу «Феофан Грек» или просто Грек, задумчиво оглядел место сражения. Затем повернулся к заместителю — высокому худому диггеру по прозвищу Гриф. По прозрачному забралу противогаза у зама разбегались трещины. Самая крупная была залеплена скотчем. Рассвет розовел на стекле, Гриф щурился. Становится слишком светло, подумал Грек. Они и так задержались, а теперь их настигал рассвет. А все из-за проклятого нашествия тварей. Что они сегодня, с цепи сорвались?!

Словно Гон в этом году начался раньше времени, причем у всех тварей разом, а не только у собак Павлова.

И серый… Феофанова передернуло. Серый был хуже всего.

— Ушел этот? — он мотнул головой. Огромный чудовищный монстр. Мифический, чтоб его, Блокадник.

— Ага, — кивнул Гриф.

— Тогда пошли. Быстро, быстро, быстро!

Диггеры боевым порядком, по трое, прикрывая друг друга, спустились из развалин дома в ущелье, в которое превратилась одна из улиц Петербурга. Сначала они издали слышали звуки боя, взрывы, выстрелы, яростные крики умирающих мутантов и человеческие голоса. Теперь пришли увидеть последствия.

— Вартуман, на шухере, — приказал Грек. — Остальным — как обычно. Работаем.

Он замер, увидев, во что превратился человек. Окровавленная масса. Один из диггеров, Поэт, среднего роста крепыш, прозванный так за склонность к сочинению виршей и отмазок, наклонился. Выпрямился, протянул руку.

— Командир, смотри.

— Что это? А!

Раньше это было противотанковой гранатой РГК-3. Цилиндрический корпус смят многочисленными ударами, рукоятка согнута под углом…

Грек покачал головой.

— Чего он не кинул ее? Захреначил бы, рванет, танк помять можно…

— А вот почему.

Диггер перевернул гранату. Внутри тонкого стального цилиндра, где должен был находиться пусковой механизм и запал, было что-то серое, с тусклым блеском. Командир выпрямился. Однако.

— Свинец?

— Ага, — диггер хмыкнул в маску. — Учебная. Крутой перец.

Теперь этот «крутой перец» мертв. Ну, и чего стоит его крутость?

Грек помолчал.

— Разберитесь здесь, — сказал он Грифу. — Я буду наверху.

Вернувшись на площадку четвертого, верхнего этажа, командир диггеров достал бинокль. Надо осмотреть окрестности.

Интересно, почему одни здания в городе — как новенькие, а другие — словно после артиллерийского обстрела? Грек покачал головой. Приставил бинокль к глазам, навел резкость. Волна тварей продолжала кого-то преследовать. Бегунцы прорезали, как большие корабли, стаю мелких собак Павлова, за ними шестововали худые скелеты Голодных Солдат… Истинное столпотворение.

На мгновение Феофанову даже показалось, что он видит высокую серую фигуру среди этой толпы. Рука дернулась. Неужели знаменитый Блокадник? Грек чертыхнулся, подкрутил резкость. Нет, серой фигуры больше не видно.

Крр. Бух, бух. Шш-х.

Феофанов резко повернулся. Что еще? Шаги. Шорох бетонной крошки. Кто-то поднимался по лестнице, причем не особо таясь. Через несколько мгновений в проеме лестничной клетки показалась голова Поэта. Увидев наведенный на него «калаш», диггер безмятежно помахал рукой. Все-таки он безбашенный, решил Феофанов. Небось, еще и улыбается там, под противогазом. Ох, уж этот Поэт. Командир опустил автомат, чуть не сплюнул в маску, но в последний момент удержался.

— Чего надо? — спросил грубо.

— Командир… там это… того…

— Короче!

— Дышит.

— Кто дышит?

Сталкер пожал плечами.

— Ну, этот… Крутой перец. Прикинь. И у него… гм… — Поэт вдруг потерялся в словах. — В общем, он, кажется, наш.

Несколько мгновений Феофанов не мог сообразить, что это означает.

— Наш?!

…Стен здесь практически не было, от всей лестничной клетки более-менее уцелела только лестница, но даже в ней зияли дыры. Сырой питерский ветер врывался в пробоины, толкал командира в плечо. Феофанов сбежал вниз, автоматически перешагивая через провалившиеся ступени. Неловко оступаясь, на пятках спустился по склону из битых кирпичей и мусора.

— Показывайте.

Самохвал, медик отряда, посторонился. Перчатки его химзы были заляпаны красным.

«Крутой перец» лежал на земле, заваленной обломками кирпичей. Кровь была повсюду, словно ее разбрызгивали под давлением. Рядом с «перцем» на корточках сидел Рыжий, следопыт группы. Заметив взгляд командира, диггер молча оттянул рукав изодранной защитной куртки — так, что в прореху стала видна татуировка.

Ё, моё! Феофанов сглотнул.

Действительно. Похоже, рейд накрылся. И волей-неволей превратился в спасательную операцию…

На поверхности, как и в океане — людей не бросают. Морской закон.

Особенно своих.

В прорехе химзы виднелась татуировка: серп и молот в окружении лаврового венка. «Коммунист? Здесь?! Что за черт…»

Раненый внезапно дернулся, судорожно втянул радиоактивный воздух сквозь пересохшие, растрескавшиеся губы. Но в сознание так и не пришел. Высокий, широкоплечий, жилистый. Голова бритая, в шрамах. Кровищи-то, подумал Грек. Интересно, в этом теле хоть пара костей уцелела?

Феофанов кивнул. Возможно, сейчас мы просто теряем время… Повернулся к медику:

— Вколи ему чего-нибудь… сам знаешь. Перевязку там, шины. И побыстрее! Рыжий, у тебя вроде была запасная маска? — диггер кивнул. — Давай, тащи. Времени нет, Женя. Нет времени. Упаковываем его и — домой. Мужика надо вытащить.

Феофанов оглянулся. Часовой наверху показал знаками — все чисто.

— Кто знает, вдруг этот вернется.

Грек подумал о сером монстре и передернулся. Жуткая тварь. Кто знает, смог бы он, как этот бритый, выйти на монстра врукопашную?

— Командир, — медик отряда, Самохвалов, помедлил. — Он не дотянет. У него… Может, не стоит тратить радиозащиту? У нас осталось всего ничего, пара шприцев. Что я потом ребятам колоть буду?

— Не жадничай, — оборвал Феофанов. — Кастет, давай наверх, проверь. Все, пакуем его и пошли.

— Не дотянет, я же говорю, — медик устало покачал головой. — Только зря мучить будем. И ребят, и его.

— А ты, Самохвал, постарайся, чтоб дотянул. Я понятно выражаюсь? — Феофанов добавил металла в голос.

Медик выпрямился. Его старая химза, вся в белесых пятнах, словно вытравленных кислотой, полоскалась на ветру.

— Есть.

Феофанов и сам понимал, что бритоголовый вряд ли дотянет до Звездной. Но по-другому поступить не мог.

Даже если он просчитался, лучше такая ошибка, чем гниленькое, паскудное ощущение, что нечто важное осталось несделанным. Что мог поступить как настоящий человек, но почему-то вдруг — струсил, испугался, не стал. Поленился.

Вытащим.

— Командир, готово, — доложил медик.

Забинтованный, упакованный в несколько слоев полиэтиленовой пленки — для защиты от излучения, — раненый лежал на земле, словно новорожденный младенец в пеленках. Под него подстелили кусок брезента, связали узлами углы, чтобы удобней было нести. Добавили пару ремней для надежности. Получились импровизированные носилки. Дай бог дотянуть до Звездной.

Командир кивнул. «Хорошие у меня ребята».

— Ну, с богом… двинулись!

На ходу его догнал Гриф, пошел рядом размеренным, чуть хромающим шагом. Когда-то диггер в заброске нарвался на бегунца, но — уцелел. Гриф потерял два пальца на левой ноге. Многим повезло меньше. Феофанов краем глаза видел прихрамывающий силуэт диггера. «Кажется, я знаю, о чем он хочет поговорить».

— Командир, — начал диггер.

— Ну, что еще?

— А что с ним будет… у нас?

Феофанов, забывшись, взялся за подбородок. Поскреб пальцами толстую резину. Об этом он старался не думать. Сначала спасательная операция, потом — все остальное. Впрочем…

— Ну, не убьют же его, верно?

Гриф пожал плечами.

— Кто знает, — сказал он нехотя и отстал. Феофанов сжал зубы, продолжил размеренно шагать. Каторга, каторга. Надо уметь, блин, закрывать глаза на определенные вещи. Каторга не-об-хо-ди-ма. Да, у нас на Звездной далеко не все хорошо! Есть отдельные недостатки. Но где их нет? Зато впереди — светлое будущее, пусть дорога к нему и лежит через каторжный тоннель.

— Пролетарии всех стран… — начал Феофанов традиционную формулу.

— …объединяйтесь! — закончили диггеры нестройно.

— Все, держать темп, — велел Феофанов. — Поэт — впереди.

I Убер и революция

Раз, два. Раз, два. Мы идем по Африке.

Редъярд Киплинг

— Группа «Солнышко», подъем!

Началось, подумал Макс. Дал организму последнюю секунду понежиться. Затем рывком сбросил одеяло — тонкое, почти не греющее — и спрыгнул вниз. Бетонный пол обжег холодом.

— Группа «Артишок», подъем! — далекий голос. Вспышка ярости была ослепляющей, на некоторое время Макс даже перестал чувствовать пятками холод бетона. Другую группу будили на десять секунд позже. Твари!! Ненавижу, подумал Макс. Потом сообразил, что это сделано нарочно. Разделяй и властвуй. Классика. Чем больше люди ненавидят друг друга, тем проще ими управлять.

Макс понял это за мгновение — но ненависть к «артишокам» не стала меньше.

Даже наоборот.

Рядом матерился Уберфюрер — местный скинхед. Рослый, с выбритой налысо головой. Впрочем, последнее никого не удивляло. Воспитуемых брили всех — говорили, от вшей. Так что «фашистов» тут полстанции, а то и больше.

Убер в залатанных штанах (форма одежды номер два) растирал суставы, щелкал костяшками, крутил головой. Макс видел, как по обнаженной спине скинхеда двигаются заросшие шрамы. Резаные, от пуль… разные. Ожоги. Странно: шрамы на лопатках складывались в рисунок — словно раньше там были крылья, но потом они то ли сгорели, то ли их срезали с мясом.

Ангел, блин.

Да уж, не хотелось бы мне с таким «ангелом» повстречаться, подумал Макс.

— Спим?! — в палату ввалился Хунта — «нянечка» группы «Солнышко», огромный тип в засаленной телогрейке. Из прорехи на животе торчал клок желтой грязной ваты. — Кому-то особое приглашение требуется?!

Особого не требовалось. Группа «Солнышко» в полном составе бросилась на выход, выстроилась в коридоре…

— Марш! — скомандовал Хунта.

Побежали. Тоннель, освещенный редкими фонарями, закачался перед глазами. Трудновоспитуемые, трясясь от холода и стуча зубами, шлепали вслед за «нянечкой». От недосыпа строй заваливало, как при сильном ветре.

Но никто не упал.

Иначе Хунта заставил бы всех вернуться и бежать снова. И еще раз, если потребуется. При всей своей обезьяноподобной внешности — низкий лоб в два пальца, толстый нос, уродливые уши — дураком «нянечка» отнюдь не был, а по жестокой изобретательности мог дать фору любому. Воспитатели «нянечку» ценили — в его группе ЧП случались исключительно редко…

Пока здесь не появился Макс.

А затем в «Солнышко» из лазарета перевели Убера, и стало совсем весело.

— Не отставать! — рявкнул Хунта. Колонна добежала до тоннельного санузла, чуть помедлила, затем разом втянулась в бетонное вонючее чрево — словно людей всосало под давлением. Быстрее, живо, живо! В нос ударило застарелым ароматом мочи и яростно-химическим, прочищающим мозг до лобных долей, запахом хлорки. Трудновоспитуемые выстроились у желоба писсуара, кто-то поспешил в кабинки…

Макс помочился и успел к умывальникам одним из первых. Скрип ржавого металла, плюющийся кран, струйка мутной тепловатой воды. Макс тщательно вымыл руки, лицо, за ушами. Прополоскал рот, почистил зубы пальцем. Надо держать себя в чистоте, иначе кранты. Сгниешь заживо. Станешь, как гнильщики. Макса передернуло.

Вдруг толкнули в спину: давай, давай, тут очередь! Вспышка. Он сдержался. В другое время, в другом месте он бы уже сломал торопыге нос. Но «школа жизни» на Звездной сделала из Макса нового (позитивного, блин) человека. Пожалуй, это единственное, за что местные порядки можно поблагодарить.

Поэтому он спокойно, не торопясь, отряхнул руки, прошел мимо торопыги. Не смотри, велел себе Макс. Не запоминай. Иначе треклятая рожа засядет в мозгах и придется вернуться, чтобы выбить ее оттуда. А у меня нет на это времени. Сегодня — точно.

— Кха! Кха!

Макс замер. Резко повернулся, случайно зацепив взглядом обидчика. Да чтоб тебя! Но было уже поздно: он запомнил.

— Кха! М-мать! — знакомый голос. Макс рухнул с оглушительно ревущих небес ярости на унылый бетон санузла, выругался. Конечно, именно сегодня…

Закон всемирной подлости в действии.

Убер склонился, уперся руками в края раковины — казалось, еще усилие, и он вырвет ее из стены. Голая, покрытая шрамами спина скинхеда напрягалась и дергалась. Макс сделал шаг. Заглянул Уберу через плечо (на плече была татуировка: серп и молот в лавровом венке — странно, что местные не признали скинхеда за своего)…

На выщербленной поверхности раковины темнели сгустки. Темно-красные, почти черные в таком свете.

Кровь.

Не сегодня, попросил Макс мысленно. Только не сейчас. Он не верил в Бога — точнее, не верил в доброго белого дедушку с бородой. В ощущениях Макса все было иначе. Рядом находится некая сила — нечто аморфное и не слишком доброе. Только такой бог, по убеждению Макса, мог выслушать миллионы криков сгорающих в атомном пламени людей и не сойти с ума.

И это аморфное и не слишком доброе можно было попросить.

Только просьбу нужно формулировать проще. Как для огромного, туповато-злобного идиота — бога с болезнью Дауна. Например: не мешай мне. Или — пусть у меня сегодня все получится. А я отдам тебе свои глаза. Или зубы. Или что-то еще. Идиот должен получить что-нибудь взамен. Если мольба срабатывала, Макс заболевал. Садилось зрение, он не мог различать буквы. Ныли суставы, начинало ломить спину. Но потом это проходило. У идиота, к счастью, была короткая память. Взяв глаза Макса, он игрался день или два, потом забывал про них. Макс снова начинал видеть нормально. И так до следующего раза.

До очередной просьбы.

Сейчас именно такой случай. Если Хунта решит, что скинхед кашляет слишком громко, или увидит кровь, то отправит Убера обратно в лазарет. И все сорвется. «Ты, там, где ты прячешься, — беззвучно воззвал Макс. — Я хочу, чтобы у меня… у нас все получилось». Злобный идиот молчал. Убер кашлял.

У скинхеда лучевая болезнь. Но до сих пор это Убера не очень беспокоило — и вдруг приступ. Идиотский, на фиг, кашель с кровью.

Ну же, снова воззвал Макс. Идиот, где ты там? На небесах? Каких еще небесах?! Бог где-то там, глубоко под метро. В убежище под землей — в духоте и потемках, он потный и склизкий, и пахнет плесенью.

«Ну же!»

Идиот по-прежнему молчал.

Макс скорее почувствовал, чем увидел: люди расступались. Молча. Макс одним движением оказался рядом с Убером, тронул за плечо. «Хунта», произнес негромко и отступил.

Вовремя.

— А ну, чего встали?! — под взглядом «нянечки» люди делались меньше. Хунта прошел к раковинам — огромный, злобный тип — и остановился рядом с Убером.

— Ты! — начал Хунта.

Макс шагнул к нему — и замер, словно уткнулся в стену. От «нянечки» шел мощный звериный дух…

Давно, еще до войны, до того дня, как выживших загнали в метро, маленький Макс побывал в зоопарке. Животные севера. Стеклянная стена, за которой расхаживал туда-сюда грязно-белый полярный медведь. В бетонном корыте плескалась зеленоватая вода. Медведь поводил вытянутой бесстрастной мордой. Чувствовалось, что если бы не стена, он бы недолго терпел глазеющих на него людей. Макс прилип носом к стеклу и завороженно наблюдал, как изгибается при каждом шаге медведя свалявшаяся шерсть. И чувствовал запах.

Запах зверя за стеклянной стеной…

Только сейчас стены не было. Маленькие глазки Хунты под низким лбом, надвинутом на нос, словно козырек кепки, опасно блестели. В них отражался тусклый огонек лампы.

— Чего тебе? — медленно произнес Хунта. Лицо равнодушное. Самая опасная черта «нянечки»: никогда не угадаешь, что у него на уме. Лицо Хунты не менялось, словно некий хирург взял и перерезал провода, по которым идут сигналы к мимическим мышцам. Хунта с одинаковым выражением и хвалил за старание, и вырывал человеку плечевой сустав.

— У меня вопрос… — начал Макс.

— На хрен твой вопрос, — Хунта даже не моргнул. Повернулся к Уберу: — Ты! Что там у тебя?

Молчание. Макс приготовился к худшему.

Убер медленно выпрямился. Макс видел, как блестит в свете фонарей его изуродованная спина. Мелкие капли пота…

Скинхед повернулся.

— Я? — он ухмыльнулся. — Я в порядке. Уже и высморкаться не дают спокойно!

Физиономия Убера — вполне обычная. Макс выдохнул. Бог-идиот наконец откликнулся.

Хунта приблизил свое лицо к лицу скинхеда. У Макса мелькнула дурацкая мысль, что сейчас «нянечка» высунет шершавый, как у медведя, язык и слизнет капли с носа Убера.

Бред какой-то.

— НА ВЫХОД! — заорал вдруг Хунта, не поворачивая головы. Макс вздрогнул. — ВСЕ!!!

Секундная заминка — и народ бросился наружу.

— Ты, — сказал Хунта. — Не думай, что самый умный. Я за тобой буду приглядывать. На выход! Бегом!!

— Есть! — Убер бодро выскочил в тоннель, так что Максу пришлось поднажать, чтобы не оказаться последним. Скинхед подмигнул приятелю и занял место в колонне. Пауза. Наконец, из санузла вышел «нянечка». У Макса похолодело в животе. Вдруг Хунта увидел кровь в раковине?

«Нянечка» медленно обвел колонну взглядом. Воспитуемые затихли.

— Засранцы, — подвел итог Хунта. — Через десять минут поверка. Бегом в палату, привести себя в порядок. Пошли!

Топот босых ног. Хриплое дыхание. Качающийся свет тоннельных ламп. Лязгающий гул механизмов, словно там, в темноте, ворочался чудовищно огромный и не слишком довольный зверь.

Пронесло, подумал Макс. Зубы стучали. После того как схлынула волна адреналина, он снова начал мерзнуть. Лоб в холодной испарине.

«Но как, черт возьми, я во все это вляпался?!»

* * *

Станция Звездная находилась в конце синей ветки, именно здесь коммунисты копали тоннель до Москвы. «Красный путь», как они его называют. Дебилы. «Но как меня занесло к этим дебилам?» Хороший вопрос. Просто замечательный вопрос.

Макс забрался в комбинезон. Трясясь так, что зубы клацали, кое-как застегнулся. Обхватил себя руками, чтобы хоть немного согреться.

Как его сюда занесло — Макс старался не думать. Планировалась обычная встреча: вошли, поговорили, вышли. А что в итоге? Он уже три недели здесь — машет киркой, таскает тачку, полезно проводит время.

Вокруг Макса шумело и кашляло, кряхтело и всхлипывало, стучало зубами и тихо материлось трудновоспитуемое человеко-множество. Полсотни рук, полсотни ног.

Голов, к сожалению, гораздо меньше. Макс слышал, что на некоторых станциях живут мутанты — но не особо в это верил. Интересно, сколько у них рук-ног, и по сколько голов на брата?

— Как ты? — спросил он Убера. Скинхед ухмыльнулся.

— Порядок, брат. Все по плану.

Макс кивнул — с сомнением. На Сенной тоже сначала все шло «по плану», а потом завертелось. Если бы не предчувствие, не раз выручавшее Макса в подобных ситуациях, лежать бы ему рядом с толстяком. Но сначала он захотел отлить, просто не мог терпеть, а по возвращении услышал странные металлические щелчки — нападавшие пользовались самодельными глушителями из пластиковых бутылок. В дверную щель Макс увидел Бухгалтера, лежащего в луже крови.

Макс не стал выяснять, что случилось. Он просто сбежал. Перед глазами до сих пор маячило удивленное лицо толстяка.

Если бы не работорговцы, взявшие его, спящего, в тоннеле Сенная-Техноложка, Макс уже был бы дома. Глупо, глупо, глупо вышло!

Но сегодня, дай подземный бог-идиот, все изменится.

— Максим, простите, вы мне не поможете? — голос профессора вывел его из задумчивости. — Еще раз простите, что отвлекаю…

Макс повернул голову. Профессор Лебедев — потомственный интеллигент, ай-кью ставить некуда. Каким-то чудом ему удалось выжить в метро — причем даже не на Техноложке, где ученым самое место, а на Достоевской — ныне заброшенной. И как его раньше никто не прибил?

Или не продал в рабство?

Впрочем, сейчас профессор здесь. А значит, его везение (как и везение Макса) закончилось.

— Конечно, профессор. Что вы хотите?

Лебедев положил на койку очки, пластиковые дужки обмотаны синей, почерневшей от времени, изолентой. Одно из стекол треснуло.

— Подержите Сашика, пожалуйста. А то он вырывается, а я ему никак лямку не застегну.

Макс кивнул. Белобрысому Сашику на самом деле было двадцать с лишним, но после электрошока и водных процедур — лечили «непослушание» — он подвинулся умом и застрял где-то в пятилетнем возрасте. Профессор за ним приглядывал.

Возможно, это и позволяло старику оставаться бодрым и не впасть в уныние.

— Сашик, стой спокойно, — сказал Лебедев строго. — Или дядя тебя заберет. Видишь этого дядю? Он страшный.

Сашик захихикал. Макс в образе «страшного дяди» не произвел на него впечатления. Макс тяжело вздохнул.

— Убер! — позвал он. — Убер!

Скинхед повернул голову и с усилием растянул губы в улыбке.

Увидев эту улыбку, Макс понял, что худшее еще впереди. Но на Сашика это подействовало гипнотически — он замер. И профессору все-таки удалось застегнуть на нем комбинезон.

— Готово, — сказал Лебедев. — Спасибо вам… ээ… молодой человек.

Он почему-то избегал называть Убера по имени.

— Нет… проблем… — скинхед перевел дыхание: —…проф. Обращайтесь.

Макс прислушался.

ВООООУ. Это стонали тоннели в перегоне Звездная-Московская. Характерный низкий рокот. Даже приглушенный, этот звук действовал на нервы.

Макс повел плечами. Людей он не боялся — совсем, каждый человек может быть вскрыт, как консервная банка — и буквально, физически, и на уровне психологии. Макс давно убедился, что его воля заточена лучше и бьет точнее, чем воля обычного человека. Макс, человек-открывалка. А может, все дело в природной агрессивности…

Некогда существовала дурацкая теория, что от группы крови зависит характер человека, его психическая сила.

Так вот, первая группа — это хищники. Агрессивные, усваивают лучше всего мясо. Люди с первой группой крови появились на земле раньше остальных. Они самые первобытные. Таких даже вирус или грязная вода хрен свалит.

Вторая группа уже может быть собирателями. Корешки, грибы, травка. И так далее. Самая незащищенная — четвертая группа. Городские жители. Зато через одного гении и интеллектуалы. Но обладатели первой группы крови легко могут ими управлять — за счет агрессии и уверенности в себе.

Особенно в условиях, когда приходится выживать на подножном корме…

Макс помотал головой.

Потом вспомнил лицо придурка, что толкнул его в сортире. И вдруг почувствовал в ладонях знакомый зуд. Сердце билось ускоренно, дыхание учащенное. Бух, бух, бух. От адреналина горели щеки.

Наверное, у меня тоже первая группа крови, решил Макс.

«А еще я бы мог свалить Хунту. Вдвоем с Убером мы бы его точно сделали».

— Вот блин, — чей-то голос.

Макс заморгал. И снова оказался в душной бетонной коробке палаты. Двухъярусные железные кровати. Трудновоспитуемые, толкаясь и потея, заправляли койки, натягивали одеяла до скрипа (не дай бог Хунта найдет складочку) и приводили себя в порядок. Кстати…

Макс оглянулся. А где Убер?

Скинхед сидел на полу рядом с койкой и держался за голову — лицо белое, как бумага. Иногда скинхед принимался скрипеть зубами и раскачиваться. Макс вспомнил изуродованный шрамами затылок Убера и передернулся.

Как он вообще выжил? С такими травмами?

Убер почувствовал его взгляд и поднял голову. Белки глаз красные, страшные.

— Живой, брат? — спросил Макс.

— Ага. Не… обращай внимания… Я в порядке.

— Сомневаюсь.

Убер обхватил ладонями железные столбики кровати, стиснул — пальцы побелели, и начал подниматься. Встал. Посмотрел на Лебедева.

— Профессор, — сказал он через силу, — вы образованный человек… Как называется усилие, от которого мозг болит?

Лебедев оторвался от Сашика, поднял брови — седые.

— Удар в челюсть вы имеете в виду, молодой человек?

Убер, несмотря на изуродованное страданием лицо, засмеялся:

— Ну, и шуточки у вас, профессор!

— Что вы, — сказал Лебедев растерянно. — Я… я вовсе и не думал шутить. Простите.

Убер замолчал, лицо вытянулось — теперь уже не от боли.

— Вы уникальный человек, профессор. Я серьезно говорю. Я с вас балдею.

* * *

Вскоре их подняли «нянечки» и повели строиться. Это называлось «поверкой».

Группу выстроили в межтоннельной сбойке. Традиция. Воспитатели тут носили пижонские белые халаты, а «нянечки» по-простому — что удобней, то и носили. Хунта нависал над низкорослыми воспитателями, как темный засаленный утес.

— Трудновоспитуемый Убер! — начал читать воспитатель.

— Я! — отчеканил скинхед. Макс почувствовал нотки издевки за внешней четкостью ответа.

— Трудновоспитуемый Лебедев!

— Я!

— Трудновоспитуемый Кузнецов!

— Я!

— Трудновоспитуемый Лемешев!

— Я! — откликнулся Макс.

— Трудновоспитуемый…

— У кого жалобы, шаг вперед! — приказал Хунта.

Никто не вышел. Дураков нет.

Младший воспитатель Скобелев (он же Скобля), холеный, самодовольный, в сером фланелевом костюме под белым халатом, повернулся к начальству:

— Товарищ Директор, перекличка закончена. В наличии двадцать шесть воспитанников. Больных нет, отсутствующих нет. Отчет сдал младший воспитатель Скобелев. Разрешите приступить к трудотерапии?

Директор милостиво кивнул. Мол, конечно, конечно. Мятое лицо, редкие волосы. Макс впервые видел его так близко.

— Работайте, негры. Масса одобряет, — почти не шевеля губами произнес Убер. Макс подавил смешок. В строю захихикали.

Скобля повернулся к строю, кивнул «нянечке». Хунта заорал:

— По местам!

Дюжие «нянечки» повели колонну к месту работы. Трудновоспитуемые брали тачки и становились в очередь к земляному отвалу. Дальше в тоннеле находилась огромная машина-компрессор, оставшаяся со времен метростроя, — от нее тянулись шланги к отбойным молоткам. Молотками ломали кварцевые пласты, тачками вывозили породу.

Временами машина работала, но чаще — нет. Пока механики в синих комбинезонах — наемные «мазуты» с Техноложки — возились с ней, в воздухе волнами перекатывался ленивый мат. Без ругани, как и без смазки, починка не шла. Пока длился ремонт, долбить породу полагалось вручную, ломами. Веселая жизнь.

Подошла очередь. Макс взялся за тачку, но фланелевый воспитатель покачал головой: не надо. Подозвал к себе — небрежно, чуть ли не пальчиком. Макс сжал зубы. Ничего, мы с тобой еще посчитаемся…

— Трудновоспитуемый Лемешев, вас хочет видеть Директор, — сказал Скобля официально.

Макс усмехнулся.

* * *

Кабинет Директора размещался под платформой станции, в некогда роскошном, по меркам метро, служебном помещении.

Сейчас от былой роскоши остались только следы — плакат «Соблюдай технику безопасности!» на стене, синий машинист смотрит сурово; несколько обшарпанных металлических шкафов; канцелярский стол. В углу замерло кресло, продавленное посередине. Коричневый дерматин расползся, обнажив фанерное дно — обрывки поролона выглядели, точно плоть в месте укуса.

Плоть, из которой вытекла вся кровь. Макс вспомнил о дурацкой теории групп крови и усмехнулся.

Он помешал чай ложечкой, но отпить не решился. Макс отвык от горячего, а тут даже металлический подстаканник ощутимо нагрелся. От коричневой поверхности поднимался пар…

— Вы угощайтесь, — предложил Директор.

— Я угощаюсь, — сказал Макс. Интересно, что происходит? Зачем? Ладно, сформулируем по-другому. Макс прищурился. Почему именно сегодня?

Директор подошел ближе. Среднего роста, с виду не очень сильный, он, однако, рискнул остаться один на один с воспитуемым. Храбрец. Макс был известен как человек, создающий трудности. Несколько драк, конфликты с другими воспитанниками, дерзость и упрямство…

Неделя карцера не смогла исправить его характер.

Зато волосы немного отросли.

— Мне кажется, вы озадачены, — сказал Директор. Какой милый человек, подумал Макс с иронией. Сейчас поинтересуется, нравится ли мне чай.

— Чай не слишком горячий? — спросил Директор.

Я бы мог вырубить его, подумал Макс. Взять в заложники и выбраться отсюда.

— Что? — спохватился он.

— Как вам чай? Не слишком горячий?

Макс запоздало отхлебнул. Не чай, конечно — хотя он все равно толком не помнил вкус настоящего чая. Помнил Макс только одно — чай должен быть сладким. Этот — был.

Офигенно, правда.

— Очень вкусно, — сказал Макс. — Вы за этим меня позвали, Директор? Чтобы узнать мое мнение о вашей заварке?

Директор улыбнулся. Зубы мелкие и ровные, на некотором расстоянии друг от друга. Странная манера речи — словно уговаривающая, с доверительными (с чего бы вдруг?) интонациями. Обменявшись с Директором парой фраз, Макс невольно начал гадать — откуда мы с ним знакомы?

Прием. Очередной дешевый психологический прием.

— И это тоже, — сказал Директор. — Впрочем… Вас ничего не удивляет? Может, у вас есть вопросы?

Макс усмехнулся.

— Ну же! — подбодрил Директор.

— Я думал, здесь одни коммунисты.

— Верно, — согласился Директор после паузы. — Раньше так и было. Мы не отказываемся от своих корней. Но мы, настоящие питерские коммунисты, не можем стоять на месте. Нам нужно развитие. Остановка развития — это смерть, а мы не можем себе такого позволить.

— Но зачем вам тоннель в Москву? Это ведь бред, честное слово. Вы вроде умный человек…

Директор улыбнулся.

— Именно.

— Так, — сказал Макс, глядя на бывшего коммуниста с новым чувством. — Вы и не рассчитываете добраться до Москвы?

— Знаете, Максим Александрович, скажу вам по секрету. Если завтра мы каким-то чудом дороемся до Москвы, то сразу же начнем новый тоннель…

Макс прищурился. Интересная постановка вопроса. Перспективная.

— И куда же?

— Да куда угодно. В Нью-Йорк. На Луну — почему нет?

— Но — зачем?!

— Великая цель не может быть выполнимой. Понимаете, Максим? Иначе это уже не великая цель, а — тьфу. Временный успех.

— Тогда зачем нужна эта цель? Нам выжить хотя бы.

Директор покачал головой.

— Выживание — это непродуктивная цель, Максим. Как бы вам объяснить… Возможно, вы слышали: раньше, задолго до Катастрофы, люди отправлялись в экспедиции. Северный полюс, Южный. Если что-то случалось — а всегда что-то случается, это закон Мерфи — они возвращались обратно. А еды уже в обрез. Полярная ночь, мороз, чтобы согреться, надо хорошо кушать. И тогда начиналось самое простое и самое очевидное. Понимаете, Максим? — Директор выдержал драматическую паузу. — Когда единственная цель — выживание, главным становится вопрос: кого мы съедим следующим.

— И что делать? — Макс с интересом посмотрел на Директора. — Людей-то не изменишь…

Директор помолчал. Взял со стола блестящий стетоскоп, повертел в пальцах, снова положил. Поднял взгляд на Макса.

— Вы думаете? Возможно, люди не виноваты. Возможно, люди просто больны.

* * *

— Или плохо воспитаны. Иногда я думаю, что весь мир — сумасшедший дом, Максим Александрович.

Макс прищурился.

— И вы решили взяться за его воспитание?

— Мне пришлось, — сказал Директор скромно.

— Это тоже великая цель?

— Да, — он снова улыбнулся. — Но в данном случае — вполне выполнимая. И, как бы это объяснить… не основная цель. Понимаете, если бы мы объявили, что «оздоровление человечества» — и есть наша задача, все бы давно разбежались. Не смотря на строгость «нянечек». Потому что все знают: лечиться можно бесконечно.

— А тоннель?

— Любой тоннель рано или поздно заканчивается. И выводит на свет, как сказал один классик. — Директор поднял палец. — В теоретическом светлом будущем, конечно.

Стук в дверь.

— Да? — сказал Директор. Дверь скрипнула, в щель просунулась мордочка секретаря. Острая, как у крысы.

— Простите, товарищ Директор, но вы просили сообщить… Мортусы приехали. Прикажете выдать им тела? Или подождать?

— Что, вы и этого без меня решить не можете?!

В ответ на начальственный гнев мордочка стала еще острее, сморщилась и исчезла.

— Видите, Максим, — Директор повернулся. — Как бывает… Даже элементарные вещи приходится решать самому. Чаю попить некогда! Так о чем мы говорили?

Макс вздохнул:

— О светлом будущем. И о том, какое место в этом будущем должен занять я…

* * *

Директор внимательно посмотрел на Макса, кивнул:

— Прекрасно! Вы нужны нам, Максим. У вас явные задатки лидера.

Макс не сразу сообразил, что ответить.

— Это, видимо, чувствуется по тому, как я вожу тачку? — съязвил он наконец. — Прирожденные лидеры бегают по-особенному, я понимаю.

Директор кивнул:

— Вы ерничаете, это ваше право. Но подумайте вот о чем, Максим: откуда, по-вашему, берутся воспитатели?

Макс залпом допил остывший чай, не чувствуя вкуса. Поставил стакан на стол. «Хочешь быть одним из нас?» Намек вполне прозрачный.

— Не торопитесь, — сказал Директор. — У вас есть время подумать. Может, у вас остались вопросы?

Макс облизал пересохшие губы. Вопросы? Есть вопросы. Как мне отсюда слинять?

— Кто меня… хмм, — он помедлил. — Кто меня рекомендовал?

— Константин Болотько.

— Кто это?

Директор улыбнулся.

— Думаю, вам он больше известен как… Хунта.

* * *

Из кабинета Макс вышел в задумчивости. Не то, чтобы его вдруг начали радовать местные порядки… Но после разговора с Директором многое встало на свои места. Странные на первый взгляд правила складывались в единую систему, которую было бы неплохо изучить. Задумчивого Макса отловил «нянечка» и вручил тачку — видимо, чтобы тот зря не переводил мысленную энергию. Макс очнулся, только когда катил тачку обратно — груженную выработанной породой. Ладони гудели.

— Что с тобой, брат? — спросил Убер. Макс коротко пересказал разговор с Директором — опустив некоторые подробности. Скинхед хмыкнул.

— Директор сумасшедшего дома, — с каким-то даже удивлением произнес он. — Да уж… Не хотел бы я под такой вывеской полежать.

— А под какой бы хотел?

Уберфюрер почесал лоб.

— Даже не знаю. Может, «Здесь покоится свободный человек»? Или: «Он сбросил диктатора и мерзавца»! Как тебе?

— Разговорчики! — заорал один из «нянечек». Пошел к ним, сжимая в кулаке дубинку…

Убер подмигнул Максу и покатил тачку дальше.

* * *

Больше всего это напоминало китайскую лапшу, сильно разваренную, залитую красноватым соусом с привкусом рыбных консервов. Но воспитуемым было все равно, лишь бы горячее. Стук ложек — настойчивый, торопливый — слышно, наверное, даже на Московской.

Несмотря на сомнительный вкус варева, Макс съел все — но сытости не почувствовал. Даже близко не. Облизать миску, что ли? Он задумался. Да как-то не комильфо.

Другие, впрочем, были не столь щепетильны — миски вылизывались вовсю. Макс огляделся.

Мужик с поджарым лицом, словно высушенным радиоактивным излучением, в сердцах отодвинул пустую миску. Бросил ложку. Звяк!

— Порции все меньше, — сказал он. — Не, ну… — он задумался, как выразить свое возмущение.

— Ну, не звездец ли? — подсказал Убер.

Мужик недоверчиво уставился на скинхеда — издевается? Потом решил, что формулировка точная.

— Истинный звездец! Экономят, уроды, — сказал он решительно. — На нас экономят! В Москве уж точно не так.

Скинхед ослепительно улыбнулся.

— Это да, — согласился он. — И даже тоннели у нас у́же, чем московские! Мне один из метростроя рассказывал, что в Москве тоннели шесть метров в диаметре, а у нас пять с половиной. Опять сэкономили, сволочи, — пожаловался Уберфюрер непонятно кому. — Представляешь, брат?

За столом уже откровенно ржали.

— Ты смотри, — с тоской сказал тот же поджарый мужик. — Куда податься человеку? Где найти хорошее место?

Скинхед улыбнулся. Двух передних зубов не хватало — что придавало бандитской физиономии Убера особое обаяние.

— На Зурбаган, — сказал он.

— Так это же сказка… — протянул поджарый разочарованно.

— Ну и что? Лучше хреновая сказка, чем дерьмовое здесь. Я вообще люблю сказки. Если бы в этом мире не было сказок, в нем бы давно уже ничего приличного не осталось. Вот Киплинг, уж на что был солдат и джентльмен, а сам писал сказки. Отличные. Коммунизм — тоже сказка. Ну и что? Все равно он когда-нибудь наступит. И будет счастье.

— Прям уже наступил, — сказали из толпы с сарказмом. — Одни коммунисты вокруг, а ни одного счастья лишнего.

— Это верно, — кивнул Убер. — Этого они не учли. А где лучше?

Народ вокруг зашумел, загомонил — тема «где в метро жить хорошо» никогда не надоедала. Здесь каждый мог вставить свое слово.

— Вот бы на Восстании… там, говорят, неплохо.

— На Восстании уже была война, им только тебя не хватало, придурок.

— Заткни пасть!

— Да пошел ты.

— А Кировский? — спросил кто-то. — Там как?

— Кировский завод, что ли? Знаю, — махнул рукой Уберфюрер. — Я там бывал. Еле живым выбрался. Нет там ходу нашей братии, забей, братишка. Гопота одна собралась. Ни закону, ни порядка. Как они друг друга еще не перебили, не знаю. Самый проблемный район был в Питере, еще даже когда ничего не началось…

Макс представил вереницу людей, стоящих на коленях. Выстрел, выстрел, выстрел. Бах, бах, бах! Кировцы падают один за другим. Следующий громила валится лицом вперед (хотя лица у него больше нет), на мощной шее — синяя татуировка «летучая мышь». Макс видит: рукав коричневой кожаной куртки, в руке — пистолет. Банг!

Вспышка.

Кувыркаясь, медленно летит гильза. Падает на гранитный пол, отскакивает со звоном… катится…

— Они, прикинь, нас вообще за людей не считали, — продолжал Убер. — Мы, кричат, за дружбу народов! И давай нас мочить. Какой-то вор в законе у них главный. Но я думаю, это все фуфло — насчет «в законе». Явно какой-то отморозок. Вообще, кировская братва, говорят, совсем страх потеряла…

— В каком смысле? — Макс поднял голову.

— На Нарвскую лезут вовсю. Как тараканы. Но там у них тоже крутой перец есть, Лётчиком зовут. Правильный мужик, я слышал… Хотя и отморозок, конечно.

* * *

— Этой ночью? — Уберфюрер почти не разжимал губ. Он остановился, сделав вид, что колесо тачки попало в выбоину.

Макс кивнул.

— А то задержались бы, — предложил Убер, выворачивая рукоятку, чтобы колесо выехало из ямы. — Я бы тут профсоюз сколотил. Или боевую ячейку.

— Сколоти гроб, — посоветовал Макс. Мотнул головой. — Вон для того придурка.

Там стоял фланелевый тип, что руководил их «воспитанием». Скобля.

Убер улыбнулся. К ним уже шел «нянечка» Хунта — судя по всему, заготовив пару ласковых. Скинхед толкнул тачку, мимикой лица показал злобному амбалу: все, все, уезжаю. Работаю в поте лица. Задницу, простите, рву.

Макс сжал, разжал ладони, разгоняя кровь. Поудобнее взялся за рукоятки тачки и покатил…

Сегодня.

* * *

Уберфюрер на ходу запел — негромко, высоким, но очень приличным голосом:

Из праха человека слепил Господь

А мне Господь дал кости и плоть,

Кости да плоть, спина как плита

Но мозги тупые и башка не та!

Докатил тачку до ряда тележек, аккуратно поставил и бегом вернулся в строй. Прямо идеальный заключенный. Воспитатель милостиво кивнул.

Скинхед выпрямился.

— Трудновоспитуемый Убер прибыл! — доложился он. «Нянечка» посмотрел на него налитыми кровью глазами. Хунта не доверял Уберу, особым надзирательским чутьем выделяя его как потенциального бунтовщика. Но скинхед вел себя с утра как шелковый, поэтому «нянечке» не за что было уцепиться. Хитрец.

— Перекур десять минут! — объявил воспитатель.

Трудновоспитуемые расселись вокруг железной бочки с песком. Настоящего табака ни у кого не было, даже «нянечки» курили какую-то траву, выращенную в дальних тоннелях. И ее же сбывали воспитанникам.

Уберфюрер был в своей стихии. То есть, трепался.

— Это раньше она Дыбенко была, — пояснил Убер белобрысому пареньку. Лицо у того было измученное. — Понимаешь, трудновоспитуемый брат мой?

— А сейчас?

— Сейчас «Веселый поселок».

— Какой-какой? — переспросили из толпы курильщиков. Над головами плыл синеватый колючий дым.

— Веселый поселок, брат. — Убер повернулся, вздохнул: — Это такая была жизнь! Песни, танцы, фейерверки, радость била ключом. Его поэтому его и назвали Веселым. Лучше места в Питере не было. Это как Диснейленд… тьфу, ты же про него ничего… как ярмарка на Сенной! Только в сто раз лучше.

Пожилой каторжник хмыкнул. Протянул Уберу дымящийся окурок. Скинхед поблагодарил кивком и затянулся. Медленно, с наслаждением выпустил дым. Передал курево дальше.

— Ну, ты хватил, в сто, — недоверчиво протянул один из молодых. Они сидели на корточках, друг за другом, у курилки. Когда человек затягивался самокруткой, его лицо в полутьме подсвечивалось красным. Жутковатое зрелище.

Словно молокососы корчили рожи на спор — кто страшнее.

— Я тебе говорю! — завелся Уберфюрер. — Что, не веришь?

— Верит он, верит, — ответил вместо молокососа Макс. Еще не хватало, чтобы темпераментный скинхед приложил пацана об стену в процессе доказательств.

— Там такая красота была — умом тронуться можно, вот такая красота!

— А сейчас там что? — спросил молокосос. Убер почесал затылок.

— Да фигня всякая. Грибники засели, наркоши. Растят свои грибочки, да продают — не знаешь, что ли?

— А! Дурь.

— Не дурь, а грибы, мальчик. Большая разница. Галлюциногенные. Только эти какие-то хитрые, садят нервную систему в момент. Вот и ходят там работнички ихние. Отработал, получил грибочек, побалдел — опять работай. А сами торгуют и живут. Нет, брат, по мне лучше веганцы.

Максу вспомнился пронизывающий холод, что он чувствовал в присутствии «зеленых». Да уж. Убер нашел, с кем сравнить…

— Много ты про веганцев знаешь, — поддел Макс скинхеда.

— Ага, — смутить Убера было невозможно. — Я много чего знаю. Я, прикинь, брат, даже в армии служил.

— Где это?

— У них и служил. У веганцев-поганцев.

Макс даже не нашелся, что сказать. Убер, алмаз подземелий, повернулся к нему очередной из своих скрытых граней.

— И как оно? — молокосос оживился, глаза заблестели. Макс отметил: треп Убера на удивление благотворно действует на людей.

— Нормально. Мне даже понравилось. Потом я, правда, сбежал.

— А чего сбежал, если понравилось?

— Мяса захотелось. Оно мне даже снилось, представляешь? У веганцев хорошо. Перед боем пожрешь зелени вволю, потом дают сигаретку — я покурил, торкнуло так, что все метро как на ладони, до последнего уголка. Без всякого прибора ночного видения, прикинь? Глаза как плошки и светятся. Все вижу. И не страшно ни фига. Единственная проблема: я, как покурю, на меня жрач нападает. Просто сил нет. И только мясо — другого организм не признает.

Иду в атаку, а сам о жратве думаю. Держу автомат, а сам ищу, чего бы где натырить. И везде мне куски жареного мяса мерещатся. И запах… понимаешь? Запах везде — он меня прямо с ума сводит. Вот и сейчас — представляешь? — чувствую запах крысиного шашлыка. На ребрышках…

Внезапно Макс понял, что тоже буквально чувствует этот запах. Казалось, воздушный поток доносил нотки пригоревшего на огне мяса.

К аромату жареного примешивался отчетливый запах горящей проводки.

Тут Макс понял, что шашлыки на сегодня отменяются. Это же…

— Пожар! — сообразил один из курильщиков. — Спасайся, кто может! ПОЖАР!

* * *

— ПОЖАР! — закричали впереди.

Народ заволновался. Трудновоспитуемые вскакивали, задирали головы, пытаясь рассмотреть, что там, в тоннеле. Макс тоже попробовал. Но с его ростом это оказалось непросто. Всегда найдется кто-нибудь, кто выше тебя — даже среди… Вот оно, правильное слово. Здесь, на Звездной, их величали «трудновоспитуемыми», в остальном метро — гораздо проще. Макс усмехнулся. Что скрывать? Рабы.

Конечно, до веганцев местным далеко, но — все равно. Сути это не меняет.

У веганцев плети и увечья, здесь — электрошок и водные процедуры, кандалы и лишение света. Отсидев в карцере неделю, Макс не испытывал к местным особой нежности.

— ПОЖАР! — крикнули уже рядом. Трудновоспитуемые загудели. Страшнее пожара в метро — только прорыв грунтовых вод, когда может затопить целую станцию. Или вот Разлом — чудовищный провал в земле, разделивший красную ветку на две части.

Макс посмотрел на Убера, тот подмигнул. Мы думаем об одном и том же?

— Всем стоять здесь! — приказал Хунта.

При его приближении строй ощутимо прогибался. «Нянечка» остановил взгляд на невинно улыбающемся Убере, хотел что-то сказать, но вдруг впереди, в тоннеле, громыхнуло. БУМ. Вспышка! Даже сюда, до воспитуемых, долетела волна горячего воздуха.

— Всем стоять! — взревел Хунта, развернулся и побежал. В сторону Московской — туда, откуда тянуло дымом и жареным мясом.

— Отлично, — сказал Убер. — О-отлично.

— Мы все умрем. Что делать? Что делать?! — Всегда найдется паникер.

Макс вздохнул. Снова непредвиденное. Случайный пожар — в план побега это не укладывалось, впрочем, как и разговор с Директором. Круто. То ничего, то все сразу.

Народ заволновался. Воспитуемые толпой окружили Макса со скинхедом, загомонили.

— Без паники! — велел Убер. — Пускай они волнуются, — он кивнул на воспитателей, которые, действительно, засуетились, забегали. Из тоннеля доносились крики и далекий, едва слышный, гул пламени. Красные отсветы плясали на лицах собравшихся каторжан.

— Кто это поджег? — спросил тот же молокосос.

Уберфюрер улыбнулся. Словно был рад пожару.

— А тебе не все равно?

На середину тоннеля выбежал воспитатель с металлическим рупором.

— ВСЕМ ОСТАВАТЬСЯ НА МЕСТАХ! — гулко приказал он.

Убер хмыкнул. Макс посмотрел на него со значением, скинхед кивнул. Сегодня. Прямо сейчас! Они стали пробираться сквозь толпу, следуя параллельными курсами. Начинается веселье. Макс шел, чувствуя, как горят щеки и нарастает стук сердца. Ладони зудели, как перед хорошей дракой…

Адреналин.

Адреналинчик.

* * *

В толпе, волнующейся, словно море в шторм, Уберфюрер и Макс сошлись в одной точке. Точкой приложения силы оказался воспитатель Скобля.

— Уважаемый, — начал Убер. — Вы когда-нибудь танцевали с дьяволом в свете бледной луны?

Глаза воспитателя расширились, он открыл рот… Макс коротко, без замаха, ударил. Хех! Скобля задохнулся. Костяшками в солнечное — тут особо не покричишь.

Макс ударил еще раз, ребром ладони по сонной артерии. Готово. Убер подхватил обмякшее тело воспитателя, мягко опустил на пол. Вокруг шумела толпа. Пока Макс прикрывал, Уберфюрер наклонился, зашуршал…

— Лови, — он передал Максу белый халат. Логично. Не скинхеду же изображать просветленную интеллектуальную личность? Хотя — почему нет? Воспитатель из Убера получился бы как минимум забавный.

Макс натянул халат. Убер выпрямился и вручил ему респиратор. Оглядел преобразившегося приятеля.

— Сойдет для сельской местности, — подвел итог. Затем вручил Максу длинный черный фонарь, тот, что был у Скобли. — Держи для полноты картины. Ладно, ты подгребай сюда профессора и мальчика. — Убер усмехнулся: — А я пока повеселюсь.

Макс кивнул. Запах гари стал сильнее, от дыма начало першить в горле.

Вдалеке кричали люди, и противным голосом выла пожарная сирена.

— Братья! — закричал Уберфюрер. Вскочил на перевернутую бочку, воздел руки. — Близок час последний! Революция стоит на пороге! Ибо как сказал великий Эрнесто Че Гевара…

М-да. Скинхед в своей стихии. Макс побежал искать профессора с Сашиком. Лебедева нужно вытащить, без Убера с Максом он здесь долго не протянет…

В общем, пора делать ноги.

* * *

Сплоченной группой они вырвались из толпы.

Убер нес на плече лом, профессор и Сашик — лопаты. Макс в белом халате воспитателя шел во главе, лицо — надменное и деловое, прямо начальник кладбища. Аккуратный респиратор довершал картину. Так что никто из охранников не заподозрил в них беглецов.

Они прошли мимо служебной платформы. Мимо пандуса.

У дальнего конца платформы на путях стояла дрезина мортусов. На прицепе лежали два упакованных в брезент тела. Макс прикинул: нормально, влезем, еще место остается. А вот и сменные плащи могильщиков. Отлично!

Уберфюрер кивком показал — смотри. Глаза его горели.

— Да, — сказал Макс. «Самое время побыть мертвым. А то убивали меня, убивали…»

— Кажется, — сказал Убер. — Мы думаем об одном и том же.

Макс кивнул. Если взять дрезину мортусов…

— О бабах, — закончил скинхед, почесал лоб. — В последнее время я в основном о них и думаю… Ну что, берем аппарат?

* * *

Мортусы, могильщики метро, обитали на двух станциях — Бухарестской и Международной, в самом низу фиолетовой ветки. Только у мортусов был доступ на все обитаемые станции — за исключением станций Империи Веган.

— Быстрее! — сказал Макс. Они с Убером надели Сашику и профессору противогазы, завернули эту парочку в брезент, положили рядом с настоящими трупами. Теперь одеться самим… Макс застегнул плащ, повернул голову.

И тут увидел.

— Убер, — сказал Макс негромко.

— Да не волнуйся, сейчас поедем… — скинхед натягивал плащ. — Блин, что ж вы такие невысокие…

— Убер!

Скинхед резко обернулся, улыбка замерла на губах. Молчание. Перед беглецами стояли мортусы. Лица их, наполовину закрытые респираторами, казались невозмутимыми.

— Оп-па, — сказал Убер. В растерянности почесал затылок. — Как-то неловко вышло. Мужики, без обид. Такое дело…

Мортус сделал шаг вперед. Макс мысленно выругался.

В руке у могильщика блеснул пистолет. Старый потертый «макаров».

Второй мортус откинул полу плаща и поднял к плечу укороченный «калаш».

— Руки, — велел мортус с пистолетом.

Макс поморщился. Ситуация стала… хмм, сложной.

Нападение на могильщиков, черт. На цивилизованных станциях за такое казнят без разговоров. И труп должен висеть в тоннеле, пока не сгниет — только тогда его снимут и отдадут мортусам для погребения.

— Никогда не видел вас, парни, с оружием, — Убер преобразился — будто «стволы» в руках могильщиков снимали всякий налет неловкости. — Что, мужики, мертвецы нынче пошли шустрые? Понимаю, понимаю. Ночь живых мертвецов или куда в деревне без нагана. Да, кстати. Будете у себя в деревне, передавайте привет Барахольщику!

Мортусы переглянулись. «Какой еще Барахольщик?» — читалось в их глазах.

Вот и все, подумал Макс. Приехали. Он крепче сжал обрезиненный металлический корпус. Фонарь длинный и тяжелый, им можно действовать как дубинкой. Раз уже ничего не остается… надо рискнуть. Ладонь взмокла.

— Это вы подожгли? — спросил Убер. Макс не понял, что тот имеет в виду. Подожгли? Зачем?!

Мортусы переглянулись.

— Ага, — сказал тот, что с «калашом». — Откуда знаешь?

Тот из мортусов, что повыше ростом, поднял «макаров» стволом в потолок. Стянул респиратор с лица. «Мать моя женщина, — подумал Макс. — Это же…»

— Привет, босс! — сказал мортус. У него оказалась гнусная физиономия с кривым носом и бородавками на щеке. И мерзкая совершенно улыбка. — Не узнал, что ли?

Долгое мгновение… Макс выругался от облегчения.

— Хаммер! Вот ты сволочь, а? Ну, вы меня купили, ребята.

Убер хмыкнул. Макс ткнул рукой в фальшивых «мортусов», затем в скинхеда.

— Убер, это свои. Свои, это, Убер.

Скинхед запрокинул голову и расхохотался.

* * *

Дым стелился под потолком, заворачивался синеватыми клубами. Дрезина монотонно стучала. Видимость упала. Пожар был в соседнем тоннеле, но и здесь дыма хватало.

В горле начало першить.

— Маски, — напомнил Убер. — Они должны быть в ящике под сиденьем. Живее, пацаны! Ну же!

К счастью, у мортусов кроме респираторов оказались и изолирующие противогазы. Едва беглецы успели их надеть, как дрезина въехала в особенно густой дым. Не видно ни черта.

Хаммер сидел на рычагах управления — второй «мортус», его звали Костей, молчаливый коренастый парень, возился с мотором. Убер насвистывал. В общем, отличная компания могильщиков. Макс повертел в руках фонарь Скобли, передвинул рыжачок на включение. Щелк.

Световой луч в дыму выглядел толстым, будто подземный червь. И живым. Макс про огромного червя только слышал, но, говорят, их в метро уже много.

— Хороший фонарь, босс, — оценил Хаммер.

— Да.

— Откуда вы взяли дрезину? — полюбопытствовал Убер.

Хаммер неопределенно пожал плечами. Костян усмехнулся, но ничего не сказал. Ясно. Макс даже не стал уточнять.

Дрезина доехала до двухсотой отметки. Здесь горел фонарь, с толстых проводов свисали заросли темно-коричневой травы. Макс подумал, что поостерегся бы к ней прикасаться.

Сюда дым уже не доходил, противогазы можно было снять.

Миновали блокпост. Охранник при виде дрезины приподнялся со стула и лениво помахал рукой. Зачем-то улыбнулся.

Лицо его напоминало лицо того типа, что толкнул Макса утром.

Черт.

Макс почувствовал знакомый зуд. В груди болело, словно внутри — стальная пружина. И вот ее сжимало, сжимало все это время, пока он был на Звездной — и теперь надо пружину отпустить, пока его, Макса, не порвало на фиг.

Макс приложил ладонь к груди и ощутил холод металла. Зуд стал сильнее.

Надо было взять у Хаммера оружие, подумал Макс.

Вскинуть пистолет и разрядить его прямо в эту улыбающуюся рожу. Два патрона. Вполне хватит, чтобы почувствовать себя лучше…

Чтобы пустота внутри стала не такой… пустой.

— Брат, — негромко позвал Убер.

— Да-да, — Макс спохватился и помахал охраннику рукой. Все в порядке, мол. Охранник с некоторым сомнением посмотрел на него. Потом еще постоял, глядя на дрезину, кивнул и повернулся спиной.

Дрезина въехала в неосвещенный тоннель.

* * *

Макс помедлил. Не делай этого, сказал себе. Но в следующее мгновение уже спрыгнул — земля ударилась в пятки, шорох камней. Он с трудом удержал равновесие, выпрямился. Время, время. Быстрым шагом пошел к блокпосту, на ходу перехватывая фонарик как дубинку.

— Босс, ты чего? — запоздало спросил Хаммер. Макс не обернулся, продолжая шагать.

Охранников было двое. Один, которого Макс до этого не видел, читал старый журнал с порнографией. При звуке шагов охранник поднял голову…

Макс сделал шаг и ударил его фонариком снизу вверх, в челюсть. Бум. Охранник рухнул вместе со стулом назад, журнал упал ему на лицо. Макс увидел на обложке девушку с огромной грудью. Второй охранник повернулся на звук. Глаза его расширились.

— Я тебе не кто-то, понял, урод?! — сказал Макс. Охранник побледнел, отшатнулся, рука потянулась к кобуре… Медленно. Слишком медленно. Разве можно быть таким рохлей? Макс ударил наотмашь — хруст. Брызги крови. Охранника развернуло. Макс перехватил фонарь двумя руками, словно топор, и обрушил его на затылок противника. Н-на!

Тот повалился — плавно, как во сне.

Макс наклонился над телом. Охранник еще дышал. Вот урод! Макс замахнулся…

Ударил. Еще. И еще раз.

Брызги.

— Хватит! — Макса дернули за плечо. Он повернул голову, собираясь разбить башку следующему придурку… Что за торопыга снова?! Запястье Макса перехватили. Он взревел от ярости, вскочил на ноги…

Перед ним был Убер. Долгое мгновение они смотрели друг на друга.

— Пошли, — сказал скинхед негромко. — Нет времени.

Макс оглянулся. Охранник лежал в луже крови и стонал. Теперь он ничем не напоминал утреннего обидчика.

— Надо уходить, — повторил Убер.

Макс молча посмотрел на него, потом перевел взгляд на свою руку с фонариком. С длинного черного корпуса капала кровь. Стекло разбито, лампочка моргает. Макс разжал пальцы — фонарь упал на землю, закачался. Свет его, неровный, подрагивающий, упирался в черную брючину охранника. В качающемся свете было видно, как из-под тела вытекает темная жидкость.

Они с Убером добежали до дрезины, запрыгнули.

— Наконец-то! — Хаммер рванул рычаг. Под нарастающий вой двигателя и визг металла дрезина помчалась прочь от Звездной. Взлетели и рассыпались синие искры. Макс моргнул. Отсветы искр все так же мелькали, куда бы он ни посмотрел. Макс закрыл глаза. Пальцы дрожали.

Отпечатки искр мелькали даже с закрытыми веками.

— Дальше безбожники могут бродить, — зачем-то пояснил Хаммер.

— Знаю, — сказал Макс. Еще бы. Банда грабителей и работорговцев, что называют себя «безбожниками» — вот причина, почему он оказался на Звездной. А мог ведь и к веганцам попасть. На самом деле: чистое везение.

И своевременная молитва богу-идиоту, видимо.

— Быстрее! — велел Макс, открыл глаза. — Да, этих… живых мертвецов… — он кивнул на брезентовые свертки. — Можно освободить. Теперь уже без разницы.

Конечно — после того, как он их выдал. Теперь дрезину придется оставить.

Костян перепрыгнул на прицеп, встал на колени, достал нож. Примерился, где резать.

— Только не ошибись свертком, — сказал Убер негромко. Костян в испуге отдернул руку, Хаммер заржал.

Скинхед ни о чем не спрашивал. Когда он передавал фляжку с водой, Макс заметил, что пальцы, обхватывающие помятый металл, без ногтей. Совсем. Просто уродливые розовые обрубки.

— Она скучает возле стойки… — запел Убер. Он прикрыл глаза, откинулся на сиденье. — В фартуке, с салфеточкой…

Макс приложил фляжку к губам, сделал глоток. Дрезина стучала. Под противный скрип металла и негромкий блюз они въезжали в вязкую глухую черноту.

— Как конфетка… что ты здесь забыла, деточка… Что-то ни черта мой голос не подходит для блюзов, — сказал Убер негромко.

— Нормально, — Хаммер почесал ухо, сплюнул. — Ори дальше.

* * *

Лучи фонарей высвечивали тюбинги, заросшие бурой массой вроде губки. Местами ее было столько, что казалось, потолок дышит.

— Не люблю тоннели, — Хаммер поежился. — У меня от них мурашки по спине и это… отлить все время хочется.

— Так иди и отлей, — сказал Убер насмешливо.

— Не могу. Я когда нервничаю, не получается.

Через полчаса добрались до места. Крррк. Дрезина остановилась.

Хаммер спрыгнул на землю и бросился в темноту. Через несколько мгновений там раздалось бодрое журчание, а по прошествии времени — долгого времени — довольный вздох.

— Кайф, — сказал Хаммер, возвратившись.

— Рад за тебя, — Убер хмыкнул. — А чего встали?

— Так это… приехали.

— Куда?

Костян молча поднял фонарик и осветил ржавую металлическую дверь с надписью «ВШ-300. Служебное. ВХОД ЗАПРЕЩЕН».

Вентиляционная шахта номер триста. Круглое число.

Внутри царил мрак. Хаммер принес из дрезины и зажег карбидную лампу — трепещущий желтый свет залил помещение. Оно выглядело заброшенным. Когда-то его успели разграбить: стены ободраны, инструментальные ящики вскрыты. Разруха. Трубы покрыты толстым слоем ржавчины и наростами грязи. Циферблаты с разбитыми стеклами, запыленные. В углу свалены противогазы с хоботами, похожие на кладбище червяков, которым зачем-то перерезали горло.

Вообще, после Катастрофы такие помещения через одно. Ладно, хоть крыс здесь нет. Или есть?

Хаммер разыскал под завалами хлама тайник, начал вытаскивать свертки. Одежда, снаряжение, всего понемногу. Фонари, спички, веревки. Ножи. Запасные противогазы.

Убер оглядел противогаз, наклонил голову, пытаясь прочитать при таком свете маркировку на донышке фильтра. Крякнул. Зачем-то взял фильтр и встряхнул — внутри брякнуло. Ухмыльнулся.

— Пойдем поверху? — спросил он. — Лучше бы так.

Макс покачал головой. Соваться на поверхность? Спасибо, на то есть сумасшедшие сталкеры. Психи.

— А чего тогда? — Убер почесал лоб, зевнул. — Кстати! Жрать-то как охота… Прямо хоть возвращайся к ужину.

— Хаммер, — сказал Макс. Фальшивый мортус кивнул.

— Намек понял, босс. Ща сообразим.

При виде толстых банок довоенной тушенки — белорусской, судя по наклейкам — беглецы оживились. Макс сглотнул, в животе заурчало. Красота и пир. Хаммер воткнул нож в крышку, надавил — по воздуху поплыл невероятный мясной дух.

Костян выдал всем алюминиевые ложки. Некоторое время в комнате ВШ слышалось только чавканье и скрежет ложек по жести.

— Расскажите мне новости, — попросил Макс, орудуя ложкой. — А то я тут совсем одичал. Что в мире нового?

Костя с Хаммером переглянулись.

— А ты не слышал, босс? — Хаммер почесал ухо. — Разогнали тут недавно секту людоедов.

— Кого?

— Людоедов. Они, короче, людей выводили из метро и там жрали.

Макс выловил кусок мяса из банки, закинул в рот, проглотил, почти не жуя. Аж руки трясутся, так нормальной еды хочется…

— Зачем? — Макс облизал ложку. Вкусно, вкусно, вкусно.

— Что зачем?

— Зачем выводили? В самом метро нельзя было жрать?

Хаммер задумался. Пожал плечами.

— Может, на свежем воздухе человечина вкуснее. Не знаю, босс. Да и не в том фишка. В общем, жрали они себе людей, никого не трогали, но тут один суровый мужик, настоящий «челябинец», решил, что не фиг людев жрать. Принципиальный. Ну, сходил и разобрался с ними. Тараном его зовут, может, слышал, босс?

— Слышал, — кивнул Макс. — Крутой мужик, говорят.

— А заодно этот типа герой притащил нам туеву хучу новых проблем.

Хаммер пересказал байки про буровую платформу, что дрейфовала в море, а теперь пристала к берегу и наладила связь с метро. И народ к ним попер из подземелий. Там, говорят, еще целый остров — на поверхности.

Интересная фигня.

— Теперь надо думать, чего делать с этими, морячками… К ним народ потянулся, все хотят жить в тепле и сытости. У нас тоже несколько человек ушли. Просто уходят. Просыпаешься, а кто-то еще исчез. Я вот что подумал, босс. Скоро мы будем жить наверху. Все.

— Ну-ну, — сказал Макс. — Разбежались.

Новые перспективы. Платформа с технологиями, выход на поверхность… Да, надо подумать.

После настоящей, сытной еды потянуло в сон.

— Через двадцать минут выступаем, — приказал Макс. — Кто хочет отдохнуть, — он зевнул с рычанием: — о-о-отдыхайте.

* * *

Когда остальные занялись своими делами, Макс присел рядом с Хаммером. Сказал тихо:

— Там теперь кто рулит? На Нарве?

Хаммер помедлил.

— Я задал вопрос, — Макс прищурился. — Ну!

— Цвейг.

Макс не сдержался, щелкнул пальцами. Все-таки руки — это зеркало человека, смотри на руки, всегда увидишь, когда человек врет. На Макса уставились удивленные Лебедев и Костян, даже Сашик поднял голову.

Он помахал рукой — ничего, ничего, задумался просто.

— Надо было с ним разобраться, — сказал он медленно. Хаммер открыл рот. — Ладно, еще встретимся.

Челюсти Хаммера со стуком захлопнулись. Макс похлопал его по плечу — все нормально. Зато теперь понятно, кому был выгоден тот налет. Бедный Бухгалтер, попал под раздачу…

Спать. Макс закрыл глаза на одно мгновение, а в следующее его уже трясли за плечо.

— Босс, просыпайся, — над ним склонился Хаммер. — Ты уже полчаса дрыхнешь.

Макс мучительно потянулся, зевнул.

— А где Убер?

— Фашист твой, что ли? — Хаммер мотнул головой в сторону двери шлюза. — Там он. Брякнул, что хочет проверить герму.

— Герму?

Другими словами, Убер хочет проверить, можно ли выбраться наружу через ствол вентшахты. Макс покачал головой. Неугомонный тип.

Дверь скрипнула. Мелькнул луч фонарика — резкий, ослепляющий. Убер вернулся.

— Фигня. Лестница сгнила, висит на соплях. Но можно попробовать. Здесь не так высоко — метров тридцать, может, чуть больше. Короче, если упадешь, лепешка будет небольшая. Не сильно забрызгает.

Хаммер заржал.

— Значит, пойдем, как планировали, — Макс выпрямился. — Оружие вы принесли?

«Мортусы» переглянулись.

— Обижаешь, — сказал Хаммер и вдруг замялся. — Босс!

— Что?

— Такое дело… ну, ты понимаешь… у тебя вроде днюха недавно была…

Ага. Как раз когда он сидел в карцере. Отличный был день рождения наедине с собой. Макс оглядел обоих «мортусов», вздохнул:

— Давайте уже, колитесь.

— У нас для тебя подарок, босс, — сказал Костян.

— Ага, — согласился Хаммер. — Зацени, что у нас есть! Костян, давай.

Тот кивнул. Достал из тайника еще один сверток, развернул и вытащил куртку. Из коричневой потертой кожи, с манжетами. С нашивкой в виде крылышек на груди.

Вот черт, подумал Макс.

Лётная куртка обхватила плечи — привычно и тепло. Как старый надежный друг. Друг, который никогда не предаст. Макс медленно застегнул молнию, выпрямился…

Отлично.

— Хорошо смотришься, босс.

— Оружие?

Костян вручил ему пистолет — «Грач» девять миллиметров с магазином на шестнадцать патронов. Хорошая штука, хотя и тяжеловат. Макс оттянул затвор, убедился, что патрон в стволе. Поставил пистолет на предохранитель и сунул за ремень сзади. Теперь все зашибись.

Молодцы стояли и улыбались, сволочи.

— Ну как, босс?

— В самый раз, — Макс кивнул. — Спасибо, пацаны.

— Ну, ничего себе, — голос скинхеда. Убер подошел к Максу — выше его почти на голову. Макс ждал продолжения.

Убер некоторое время разглядывал его, словно видел впервые.

— То есть, ты и есть — крутой перец? — наконец поинтересовался скинхед. — Я тебя по-другому представлял.

Макс поднял брови. Что?

— Ты — Лётчик? — спросил Убер напрямую.

Макс помедлил. Вынул из внутреннего кармана жестяную коробку, открыл, выбрал самокрутку. Сунул ее в рот. Теперь — зажигалка. Щелк! Пшш. Макс втянул в себя теплый дым. Хорошо. Он выдохнул, протянул портсигар скинхеду — угощайся.

Тот продолжал смотреть на Макса, не мигая. Светлые глаза.

— Да, я Лётчик, — сказал Макс негромко. От первой затяжки после долгого воздержания закружилась голова. Настоящий табак-самосад. Мощный, как атомная бомба. Кайф. Такое ощущение, что внутри головы медленно распускаются два крошечных ядерных грибка. — А что?

— Знаешь, брат. Мне нравится твоя куртка, — Убер покачал головой. — Я уже лет сто в «бомберах» не ходил, но куртка отличная.

— Куртка? При чем тут куртка?

— Просто она мне нравится, — Скинхед поднял взгляд, окатив Макса холодным голубым светом. — А вот ты в ней — не очень. Что-то в тебе изменилось, брат. Я пока ни фига не понимаю, что именно… но явно не к лучшему.

Напряжение повисло в воздухе.

— Врезать ему, босс? — спросил Хаммер. Убер с интересом посмотрел на него, на пистолет в его руке и хмыкнул. В глазах скинхеда загорелся недобрый огонек.

— Надорвешься, — сказал Макс. — И вообще мы все здесь друзья. Я понятно выражаюсь? Хаммер?

Хаммер нехотя кивнул.

— Убер?

Скинхед ухмыльнулся.

— Почему нет, брат?

— Вот то-то, — Макс выпрямился. — Пора двигать отсюда.

* * *

Дрезину пришлось оставить. Любой патруль опознает в ней дрезину мортусов, а это равно смертному приговору.

Пошли пешком.

Лучи фонарей колебались, выхватывали из черноты то кусок рельсы, то ржавые скобы, то обрывки проводов, обросших мхом. Иногда Максу казалось, что он что-то видит. Нечто мелькает там, в глубине тоннеля. Но это был обман зрения. Звуки шагов казались необычайно громкими…

Шорох камней под подошвами.

Кряхтение профессора Лебедева. Сосредоточенное сопение Сашика. Свистящее дыхание Хаммера.

Интересно, что только Убера Макс не слышал. Совсем. Скинхед двигался абсолютно бесшумно. Хотя был и самым рослым, и самым больным…

Макса тронули за плечо. Он вздрогнул.

— Там что-то есть, — сказал Убер негромко.

— Где?

— Впереди. Какая-то фигня, брат.

Даже если там и была какая-то фигня, Макс ее не видел и не слышал.

— Знаешь?

— Не совсем… чувствую.

Макс чуть не выругался. Чувствует он! Впрочем, береженого бог бережет… даже если этот бог — идиот.

— Хаммер, проверь.

— Эй, там! — сделал шаг вперед Хаммер, поднял пистолет. — Чего надо?

Тишина. Темнота молчала.

Макс махнул рукой — можно идти дальше… как тут случилось.

Вспышка! Грохот выстрела. Пуля взвизгнула над головами, ушла куда-то вдаль по тоннелю. Искры.

Полуослепшие, беглецы бросились на землю, залегли между рельсов, пытаясь стать меньше. Хаммер выстрелил в ответ — наугад. В ушах зазвенело.

— Вырубай фонари! — приказал Макс шепотом. — Выру…

Один фонарь погас. Второй продолжал светить, пуля щелкнула рядом с ним, разбросав осколки. Макс невольно вздрогнул — ему оцарапало щеку. Выстрел. Еще одна пуля щелкнула рядом, с визгом улетела дальше. Фонарь лежал в полуметре от Макса, но протянуть руку и выключить — нет, лучше в другой раз.

Он отполз назад.

— Нас обложили! — зашептал Хаммер ему на ухо. — Суки! Суки! Я живым не дамся!

Макс поморщился, дернул плечом.

— Перестань истерить, Хаммер. Если бы нас хотели пристрелить, они бы уже это сделали.

Хаммер замолчал.

— А чего они? — сказал он с обидой в голосе. Макс даже не нашелся, что ответить. Действительно, чего они? Стреляют еще!

— Тихо, — приказал Макс шепотом. — Заткнулись.

Они лежали в полной темноте на рельсах и ждали. Тишина. Макс чувствовал сырой запах тоннеля, слышал дыхание товарищей. В звенящей гулкой темноте оно казалось чудовищно громким. Больше выстрелов не было.

— Назад, — приказал он шепотом. — Отползаем. Цигель, цигель, ай лю лю. По моей команде стреляем и уходим. Раз, два… три! Огонь!

Макс выстрелил, перекатился влево. Еще раз… Рядом выстрелил Хаммер. Все, хватит. Сейчас будем отступать…

— Эй вы, придурки! — донесся глухой голос. — Я знаю, что вы там. Сдавайтесь!

Беглецы переглянулись.

— А если мы не хотим?! — крикнул в ответ Убер.

Озадаченное молчание.

— Тогда идите на х… гмм. В смысле, шлите сюда парламентера! — там решили, наконец, сложную проблему. — Будем разговаривать… если не врете.

«Если не врете». Идиотизм какой-то.

— Отползаем, отползаем, — шепотом велел Макс. — Медленно и красиво.

В подавленном состоянии они вернулись в ВШ-300. Попадали без сил. Никто не разговаривал. Свет карбидной лампы уже не казался уютным. Он казался… затравленным, грязным и болезненным. Их прижали. Выход в сторону Московской перекрыт. Обратно на Звездную нельзя. Идти по поверхности — лестница сгнила, к тому же банально не хватит оружия. Даже Уберу нечего дать.

Сунуться же безоружным на поверхность — чистое безумие. Там и вооруженных до зубов сталкеров, бывает, съедают вместе с броней и боеприпасами…

…А патроны, наверное, так забавно хрустят на зубах латунью.

Макс быстро встал, прошелся по комнате. Замер, чувствуя себя зверем в загоне. Тоже мне, Лётчик. Тоже мне, вожак Нарвы…

Что делать? Что делать?

Что, червь сожри, мне теперь делать?!

Бог-идиот, помоги мне. Макс закрыл глаза, беззвучно позвал. Помоги мне… помоги нам… помоги мне…

— Конечно! — Убер проснулся. — Как я сразу не сообразил. Слушай, брат, тут вот какая фигня. Я видел на одной старой карте. Эх, черт, придется по памяти… Короче, тут на самом деле не два тоннеля от Звезды до Московской. А на один больше…

— Чего?

Убер вскочил на ноги.

— Стопудово! На самом деле здесь есть третий тоннель. Заброшенный. До Катастрофы он считался тупиком, потому что там примерно до половины — разобраны рельсы. Сейчас им, думаю, мало кто пользуется, тут же в основном на дрезинах ездят. Короче, нам надо идти обратно в сторону Звездной, а потом свернуть. Где-то должна быть сбойка. Я уверен.

— Уверен он! — Макс хотел поворчать, но вдруг понял, что это вариант. Именно. Вернуться обратно. «И нарваться на погоню? Впрочем, если нас еще не догнали — возможно, погони вообще нет? Может, мы погибли при пожаре, а наши тела забрали мортусы… Хороший вариант».

Черт, вспомнил он. А фонарь-то был Скоблин. Тот, что остался на блокпосту.

Так что никаких иллюзий. Они знают, что мы живы.

Макс поднялся. Проверил, на месте ли пистолет (на месте), махнул рукой.

— Все, двигаем в другую сторону. Быстрее. Профессор, Сашик! Живо! Что, мне вас пинками гнать?! Бегом!

* * *

И все равно они не успели. Макс понял это слишком поздно.

Вспыхнул свет.

Беглецы, прикрывая глаза руками, повалились на землю. Убер негромко выругался.

— Эй, вы! Там, в тоннеле! — раздался усиленный металлом голос. — Высылайте человека, будем говорить.

Макс едва не расхохотался. Нарочно не придумаешь. Стоило им шарахнуться в другую сторону — и здесь тоже предлагают вести переговоры. День дипломатии, явно.

Возвращаемся.

Снова чертова ВШ. Трехсотая, родная. Со сгнившей лестницей наверх.

— Что будем делать, босс? — Хаммер поковырял в ухе, сплюнул. Вытер пальцы о куртку. Убер насмешливо окинул его взглядом:

— Вот за что я тебя ценю, так это за непринужденность в обществе.

— Че-е?

— Может, стоит пойти им навстречу? — предложил Лебедев.

— Только что ходили… — Макс качнул головой.

Профессор откашлялся.

— Я имею в виду: в переносном смысле. Согласиться на переговоры и узнать, что они предложат.

— А, вы про это. Нечего с ними говорить, — Убер повернулся к Максу: — Брат, не стоит. Лучше я лестницу проверю.

Макс поднялся. Всегда можно найти выход. Люди — твари, нет сомнений, но даже с тварями можно поискать варианты. А вот на поверхности твари обычно малоразговорчивы…

Скинхед посмотрел на него, глаза его в полутьме мерцали. Убер медленно кивнул:

— Ладно. Я понял. Оружие оставь, брат. Эй, дайте ему что-нибудь белое!

— Вот эта фигня подойдет? — спросил Хаммер.

— Чего?

Хаммер протянул Максу белый шарф из белой текучей материи. Макс с удивлением узнал в этом собственный парадный шарф. Интересные дела. Откуда он у Хаммера?

— Шелк, — сказал Убер. — Даже не верится. Скорее всего синтетический, хотя хрен его знает… может, и настоящий. Знаешь, друг, я бы на твоем месте завел себе костюмчик из шелка.

— Это почему? — насторожился Хаммер. Убер насмешливо оглядел «летуна», фыркнул.

— А чтоб вши не заводились. Они почему-то шелк не переносят.

Пока Хаммер переваривал сказанное, Убер повернулся к Максу:

— Ладно, брат. Извини. Ты переговори, а я попробую пока разобраться с выходом на поверхность. Запасной вариант нам бы точно не помешал.

Макс помедлил и кивнул.

* * *

— Ведите себя прилично, Убер! — профессор внезапно перешел на фальцет: — Что это вообще за собачья кличка? Как ваше человеческое имя, позвольте узнать?!

Убер посмотрел на него. На физиономии скинхеда появилось странное выражение.

— Дурак вы все-таки, профессор, хоть и умный. Ни хрена вы в людях не понимаете.

— А вы… ты… — профессор даже не сразу нашелся, что ответить: — Вы — фашист!

Пауза. Скинхед заржал. Звук гулко раскатился по тоннелю. Убер тут же зажал себе рот ладонью, но остановиться не мог. Сидел и подергивался, как в припадке.

— Это вы зря, проф, — сказал Убер, вытирая слезы. — Впрочем, я сейчас не в настроении объяснять разницу между красным скином вроде меня и наци-скинами. Хотя нет, сейчас я уже усталый и сдержанный… Да. А вот до этого бывали досадные происшествия. С теми, кто называл меня «фашистом». Ну, что-нибудь еще скажете, проф?

Профессор молчал. Сашик вновь начал подвывать, глядя на Убера. Тот сплюнул и отошел.

— Интересно, как там босс? — Хаммер почесал голову, грязные волосы блестели в полутьме.

Убер вздохнул.

— Да, мне тоже интересно.

Шаги Макса давно стихли вдали. На панели управления остался лежать пистолет «Грач», выложенный Максом. Холодный блеск металла.

Убер посмотрел на пистолет, зачем-то потрогал лоб и начал насвистывать…

* * *

Макс опустил белый шарф — знак перемирия. В лицо ему перестали светить фонарем — Макс зажмурился, заморгал. Глаза слезились.

Его обыскали, провели к темной фигуре. Невысокий человек шагнул навстречу, протянул руку.

— Рад вас снова видеть, Максим Александрович, — сказал человек.

Макс узнал его скорее по голосу.

— Директор?

— Что делать! — Директор засмеялся. — Виновен. Все приходится решать самому.

Резь в глазах постепенно проходила. В окружении повелителя Звездной Макс увидел несколько знакомых лиц. В основном воспитатели и охранники. И еще один тип — его даже человеком назвать можно было с трудом. Хунта. Огромный «нянечка» смотрел на Макса сверху вниз.

— Чем вы его кормите? — спросил Макс.

Хунта хмыкнул.

— Я сам ем. Разных придурков, вроде тебя.

— Ага, я так и понял. И даже знаю, с какого места начинаешь.

— Ну-ну, не надо обижать друг друга, — Директор был в хорошем настроении. — Все-таки мы старые друзья, верно?

— Не сомневаюсь, — сказал Макс.

Хунта осклабился. Вонючая бездонная пасть. Макс опять вспомнил зверя за стеклянной стеной. Смерил «нянечку» взглядом. Здоровый, как ни крути…

Зато долго будет падать. И больно ударится.

— К делу. Вам лучше сдаться, — сказал Директор. — Как думаете?

Макс очнулся.

— Зачем мне это? — он пожал плечами. — Я уже почти на свободе.

— Насколько понимаю, именно «почти» здесь ключевое слово, — Директор улыбнулся. — Вы что, всерьез думаете, что мы вас просто отпустим? Да будет свет! — он махнул рукой.

Макс повернул голову и чертыхнулся.

Он едва успел прикрыть глаза ладонью. Блин! Все равно глаза обожгло, выступили слезы. В тоннеле вспыхнул прожектор. Волна света прокатилась по тюбингам, вычищая добела, делая беззащитными…

Насколько понимал Макс, у «нянечек» мог быть и пулемет. Впрочем, достаточно и пары автоматов. В тоннеле беглецы будут как на ладони. Прав был Убер, надо было уходить по поверхности…

Да что уж теперь.

— Тогда зачем это фарс с переговорами?

Директор растянул тонкие губы.

— Возможно, вы знаете что-то, чего не знаю я. Вы слишком уверены в себе, Максим. Это интригует.

Макс помолчал. Похоже, скрывать больше не имеет смысла.

— Вам о чем-нибудь говорит эта куртка, Директор?

Директор некоторое время с недоумением разглядывал Макса. Потом заметил на его груди нашивку с крылышками. Лицо его на мгновение дрогнуло.

— Это то, что я….

— Верно, Директор. Это летная куртка, — сказал Макс. — Я с Нарвской. Обычно меня называют Лётчиком.

— Это понятно, — начал было Директор, но Макс перебил:

— Вы не поняли. Лётчик — это мое имя.

Пауза. Лицо Директора вытянулось…

Директор справился с шоком на удивление быстро.

— Значит, вы — тот самый, — глава Звездной посмотрел на него с интересом. — Знаменитый глава «летунов». А вы легендарная личность, Максим, вы знаете? Чертовщина, я прямо не ожидал. Дайте мне минуту… я должен подумать. Впрочем, я уже решил.

— Что именно?

Теперь на лице Директора было написано сочувствие.

— Мне придется вас расстрелять, Максим. Очень жаль. Приятно было познакомиться.

— Что?! — такого Макс не ожидал. — Но… почему?

— А зачем вы мне?

— Не понял.

Директор изогнул тонкие губы в улыбке.

— Если я заберу вас обратно, то получу всего лишь еще одного воспитуемого. Который, к тому же, будет всячески подрывать дисциплину. Так зачем мне такой, простите за прямоту, геморрой?

— М-да, — сказал Макс. — Незадача. И что будем делать?

Вынести бы тебе мозги, подумал он. Жаль, что я не сделал этого тогда, в кабинете…

— Впрочем, есть один вариант, — Директор поднял указательный палец. — Да-да, это вполне возможно.

— И какой же?

— Помочь вам.

Макс решил, что ослышался.

— Даже так?

— Это лучше всего. Убив вас, я получаю только труп. А помогая вам, вступаю в дипломатические отношения с главой целой станции.

Это меняло дело. Даже больше, чем меняло.

— На Нарве сейчас другой глава, — напомнил Макс.

— Временно, все временно, — Директор покачал головой. — Я в вас верю, господин Лётчик, — он поднял взгляд, редкие волосы упали на выпуклый лоб. — Поэтому предлагаю помощь и поддержку от имени Звездной. Я совершенно серьезен. Когда вы захватите власть…

— Кхм.

— Простите, — исправился Директор. — Когда вы восстановите на Нарвской справедливость и демократию, у вас будет на одного друга больше. И, смею надеяться, у меня тоже. Что скажете? Дать вам время подумать?

Пауза.

— Это возможно, — медленно сказал Макс. — Ваши условия?

— Это мы еще обсудим. Что до остальных, — Директор помедлил, провел пальцем по верхней губе. — Они… как бы это сказать поделикатней… Они живы?

Макс наклонил голову к плечу.

— Что?

Директора это не смутило.

— Понимаете… Только не обижайтесь, господин Лётчик. Я слышал, вы любите убивать людей.

Макс сжал зубы. Не твое собачье дело, подумал он в раздражении.

Перед глазами опять встали пленные кировцы. Приставляешь пистолет к затылку, жмешь на спуск… Банг! Банг!

Брызги крови. Медленно валящиеся тела. Катящаяся гильза.

Банг!

Макс выпрямился.

— Если они это заслужили.

— Конечно, конечно, — вокруг глаз Директора собрались морщинки. — Но вы не думали, что они могли бы понести наказание… по-другому? Мы понимаем друг друга?

Макс переступил с ноги на ногу. Потом понял: конечно, пленные кировцы…

— Вам нужны работники?

— Кто мне точно не нужен, так это трупы, — Директор улыбнулся. — Трупы обычно плохо копают. Так мы договорились?

Макс поднял голову, посмотрел туда, откуда бил беспощадный свет прожектора. А в любой момент могла ударить очередь.

— Пожалуй, — сказал он. — Что-то еще?

— Всего одно маленькое условие…

Макс помолчал. Кажется, сейчас будет заключен договор с дьяволом.

— Слушаю вас, господин Директор.

* * *

— Смех без причины — признак дурач… хорошей травы, — сказал Хаммер. Засмеялся — мелко и пронзительно. Из глубины ВШ ответило гулкое эхо. Макс покачал головой. Придурок. Поговаривали, что Хаммер сидит на грибах — тех самых, с Дыбенко.

— Спите? — Макс огляделся. Профессор Лебедев, Костя смотрели на него с тревогой. Даже Сашик перестал возиться в грязи.

— Чем закончилось? — спросил профессор.

Макс невольно вздрогнул, хотя и был готов к этому вопросу.

— Все отлично, — сказал он. — Нам дают уйти.

Профессор расцвел на глазах. Поверил. Макс почувствовал тошноту. Люди верят, потому что — хотят верить. А единственный человек, который может его расколоть… кстати!

— А где Убер?

— Вашему другу стало плохо, — пояснил Лебедев. Лучевая, сообразил Макс. Новый приступ, ага.

— Отлично, — усилием воли он заставил себя улыбнуться. — Так даже лучше.

Профессор захлопал глазами.

— О… отлично? — он даже привстал. — Что это значит?

Макс не ответил. В первый момент ему показалось, что пистолета на месте нет… но он был. Прекрасно. Макс медленно поднял «Грач» (пистолет казался тяжелым, как свинцовая плита). Повернулся и направил пистолет на Лебедева.

— Мне очень жаль, профессор. Поднимите руки, пожалуйста.

Профессор заморгал.

— Максим, вы шутите?

— Руки поднять, я сказал! — Макса накрыла волна ярости.

Профессора и Сашика взяли тепленькими. Впрочем, какое тут сопротивление? — Макс поморщился. Старик и калека. К сожалению, с Убером вряд ли будет все так просто.

— Зачем вы это делаете, Максим? — спросил профессор, вытирая кровь с губ.

Макс пожал плечами.

— Какая вам разница?

— Я считал вас хорошим человеком.

— Вы ошибались, — жестко сказал Макс. — Ничего-то вы в людях не понимаете. Хаммер, займись ими, будь добр.

Пленников спеленали, бросили на пол, как мешки с породой. Макс почувствовал запоздалую злость — и ненависть к себе, к Директору, к тому, что приходится делать. Вспышка. Он взял себя в руки. Держаться, проклятый ублюдок, еще не все сделано…

Макс повернул голову. На него смотрел Сашик, дурачок — в круглых бессмысленных глазах застыл испуг. Застигнутый врасплох, Макс неловко улыбнулся…

Сашик вдруг завыл. Громко и противно, как умел только он. Хаммер тут же ударил дурачка по затылку. Раз! Вой прекратился.

— Дебила тоже отдадим? — Хаммер почесал стволом «макарова» за ухом.

— А что, у тебя проснулись к нему отеческие чувства?

— Ну… нет. Не знаю. Жалко его, что ли.

Макс поднял руку. Тихо вы! Если Убер услышал вой Сашика и сообразил, что происходит, он постарается уйти.

Или нет?

«Ни хрена вы в людях не понимаете, профессор». А что понимает сам Убер?

А что понимаю я? — Макс не знал.

— Посади их там, в тени, — велел Хаммеру. «Мортус» показал ладонью по горлу — мол, порешим? Макс дернул щекой. Жестами показал: придурок, не вздумай. В следующий момент он услышал глухое негромкое «кха, кхха». Убер.

— Он возвращается, — понял Макс. — Хаммер, Костян… по местам!

Едва слышный звук шагов.

— А вы говорили, что он разбирается в людях… — сказал Лебедев.

Видимо, в глазах Макса что-то мелькнуло. Профессор отвернулся, замолчал.

— Убер возвращается не потому, что не понимает людей, — сказал Макс медленно. В груди болело. — Он возвращается потому, что слишком хорошо их понимает.

Макс проверил, чтобы до пистолета было легко дотянуться. Прикрыл его курткой.

— Хаммер, встань за дверью. Костян, приготовься.

Ждать пришлось недолго. Скрипнула ржавыми петлями дверь.

Убер шагнул из тамбура, выпрямился. При своем росте и крепком сложении — двигался он очень мягко и быстро. Даже изрядно отощав на коммунистических харчах, скинхед оставался опасным.

Макс шагнул ему навстречу, широко улыбнулся.

— Брат, есть дело. Забыл, какая у тебя группа крови?

Скинхед вздернул брови, но тут же сообразил, что попался. И даже успел вскинуть руку, защищаясь… Быстрая реакция, черт. В следующий момент Хаммер шагнул из-за двери и сильным ударом свалил Убера с ног.

— Лежать, сука! — заорал Хаммер.

На скинхеда наставили стволы.

— Поднимите его, — приказал Макс.

«Поплывшего» от удара скинхеда вздернули на колени.

— Тяжелый, блин, — Хаммер почесал бровь стволом пистолета. — А по виду не скажешь.

— Идите, — сказал Макс. — Этих возьмите с собой. Пусть побудут в тоннеле.

— Но, босс… — начал Хаммер.

— Валите, я сказал!

Остались один на один. Макс приставил «макаров» к бритому затылку скинхеда. Большим пальцем взвел курок. Чик!

— Не дергайся, — велел он Уберу.

Макс помедлил. Раньше он бы просто нажал на спусковой крючок… Нажимаешь, пистолет делает «банг» — и тело валится вперед. Очень просто. «Почему я медлю? — подумал Макс. — Неужели становлюсь сентиментальным?»

Нельзя размякать. Люди — падальщики, стая павловских собак, они сожрут тебя, если заметят, что ты дал слабину.

Нельзя быть добрым в недобром мире.

Макс посмотрел на изуродованный шрамами затылок скинхеда. Стоит спустить курок, и пуля, пройдя сквозь кости черепа, развернется в свинцовый цветок и вынесет Уберу половину лица. И никаких голубых глаз, никакой насмешливой ухмылки не останется… только кровь и мозги.

Коктейль «кровавая Мэри» по-тоннельному.

— Убер, слышишь меня?

— Да, брат, — ответил тот, не оборачиваясь.

— Я сейчас выстрелю.

— О, — произнес Убер без всякой интонации.

— Что ты на это скажешь?

Убер подумал.

— Ни в чем себе не отказывай.

«Вот упрямый сукин сын!»

Макс прищурился, положил палец на спусковой крючок.

— А если серьезно? Назови мне причину, Убер. Одну-единственную. Почему мне не убить тебя?

Пауза. Макс почувствовал, что палец на спусковом крючке стал мокрым.

Убер хмыкнул, повернул голову:

— Очень просто. Пока тебя не было, я вынул из пистолета патроны.

* * *

В жизни каждого случаются моменты, когда он хочет все бросить и заорать «да пошли вы!».

Самое время. Да пошли вы, подумал Макс. Металл под пальцами — угловатый и холодный. Пластиковая накладка рукояти больно упирается в ладонь.

«Грач» разряжен?

Спокойно, приказал себе Макс. Думай. Ты всегда умел это делать. Пистолет действительно кажется слишком легким… но вдруг это блеф? Не стоит недооценивать Убера.

Макс плавно отступил на два шага. Потом произнес:

— Если бы ты это сделал, то вряд ли бы мне сказал, верно?

Молчание.

— Догадливый, — сказал Убер. И начал поворачиваться…

Макс вскинул пистолет, целясь в бритоголовую фигуру, и нажал на спуск. Металлический щелчок… Ничего! Совсем ничего.

А должно было разнести скину упрямую голову.

«Убер понимает в людях слишком хорошо».

— Что, брат, осечка? — Убер встал на ноги.

Макс, отступая, оттянул свободной рукой затвор… Патрона в стволе не было. Черт!

— Не это потерял?

Убер раскрыл ладонь. Оттуда высыпались металлические цилиндрики, со стуком раскатились по бетонному полу. Блеск металла.

Твою ж мать.

— Сюрприз! — сказал Убер и прыгнул. В следующий момент в голове Макса вспыхнул свет, в челюсти словно разорвалась граната. Лётчика повело, комната накренилась. Свет единственного фонаря вдруг поехал в сторону и в бок. Хороший удар. «Грач» вывалился из ладони… упал куда-то вниз, под ноги…

Макс дернул головой и устоял. Его вообще было трудно вырубить — даже такому опытному бойцу, как Убер.

Он упрямо мотнул головой и принял стойку. Блокировал локтем следующий удар, еще. Тупая боль в предплечьях. И сам перешел в контратаку. Работал на коротких прямых. Раз, два, три. Раз, два. Бей! Руки у Убера длиннее, поэтому надо быть ближе. Зато Макс здоровый и выносливый. И он меньше ростом при таком же весе. Бей!

Красный туман перед глазами.

Они остановились, чтобы перевести дыхание.

— Сдавайся, Лётчик, — сказал Убер хрипло. — Слышишь?

— Пошел ты.

— Сам пошел.

Прямо как мальчишки.

— Что теперь? — спросил Макс глухо.

— Теперь мы поговорим.

— Не выйдет, — Макс попытался улыбнуться, челюсть зверски болела. — Плевать я хотел на тебя и твои разговоры. Фашист хренов. Мозги бы тебе выбить к чертовой матери!

Макс сделал шаг назад. Под ботинком оказался патрон, нога подвернулась — едва не упал.

— Попробуй, — предложил Убер. — Или тебе для этого нужен пистолет?

Они одновременно посмотрели в ту сторону, где лежал «Грач».

— Что, брат, хороший вопрос? — Убер усмехнулся. Макс кивнул и ударил его ногой в колено — скинхед охнул. Нечестный прием, но эффективный.

В следующий момент Макс нырнул вниз, перекатился по полу, схватил пистолет. Раз! В пальцах уже был зажат патрон. Макс оттянул затвор — два! Вставить патрон в патронник. Черт, туго пошло… Три! Он отпустил затвор: клац! Четыре. Теперь можно стрелять. Макс мгновенно вскинул руку и прицелился в скинхеда.

— Убер, все кончено.

Тот оскалился, начал подниматься с колен… Пистолет смотрел ему прямо в широкий открытый лоб. Да, что б тебя, подумал Макс в сердцах.

— Убер, не надо. Убер?

Голубые глаза скинхеда горели.

Медленно и неумолимо, как огромный железный истукан, он встал и пошел на Макса.

— Сукин сын, я же тебя пристрелю… придурок чертов, остановись!

Бесполезно.

— Ты знаешь, с кем связался? — с интересом спросил Убер. — Ты, сука, не знаешь, с кем связался.

Макс сделал шаг назад, но — поздно.

Черт! Убер ударил его по руке, грохнул выстрел. Пуля ударила в потолок комнаты, взвизгнула, ушла в темноту. Труба воздуховода над головой загудела от попадания. От вспышки все вокруг замерцало, в ушах звон…

— Ты со скинами связался, понял?!

Пистолет вылетел. Звяк. Макс ударил правой, целя в челюсть Убера, но нарвался на жесткий блок. Руку Макса дернули вперед, он потерял равновесие…

В следующий момент Убер взял его на удушающий прием. Зараза! Макс рванулся. В глазах потемнело, мерцающий мир вокруг стремительно отдалился и начал заваливаться набок. Макс ударил по рукам Убера. Раз, другой — бесполезно. Не руки, железные канаты. Боль. Воздуха! Воздуха! Возду…

Темный провал.

В следующий момент он вдруг понял, что хватка на горле ослабла. Что за…

Воздух.

Макс судорожно вдохнул, закашлялся. И снова схватился за горло — теперь уже сам. Боль такая, словно глотаешь раскаленный металл. Чернота перед глазами пульсировала.

«Почему он меня отпустил?» — подумал Макс. Видеть толком он пока не мог.

Уберфюрер схватился за голову и заорал.

Спасибо богу-идиоту, подумал Макс. Очень вовремя.

В этот момент в дверь ворвались наконец проснувшиеся Хаммер с Костяном…

* * *

Убер снова закричал — хрипло, в надрыв. Схватился за голову. Вены страшно выступили на висках и на горле…

Зашелся в мучительном кашле. Урод.

Макс выпрямился. Облизнул губы. Они напоминали разбухшие от крови мешки. Лицо горело так, словно содрали кожу. Вот сукин сын, этот Убер. Всю рожу разбил.

Костян с Хаммером оглядывались, озадаченные.

Еще бы в следующем году появились. Тут их любимого Лётчика вовсю бьют, а они прохлаждаются… Макс охнул, скривился. Челюсть просто раскалывается на части, даже в затылке отдается.

— Босс, ты в порядке? — Хаммер помог ему встать прямо.

— Кхх… Да.

— А с ним что?

С Убером было плохо. Скинхед попытался встать на четвереньки, но не смог.

— Пистолет! — приказал Макс.

— А твой где? — удивился Хаммер.

— Блин, не спорь и дай мне этот хуев пистолет.

Хаммер помедлил и передал ему «макаров». Прохладный, увесистый. Макс приложил пистолет к челюсти — и чуть не застонал от наслаждения. Да, так лучше. Определенно лучше. Холод металла успокаивал.

Макс присел на корточки перед скинхедом. Пол-лица онемело.

— Зачем ты вернулся, Убер? Ты же знал, что будет?

Тот с трудом сфокусировал взгляд на Максе. Белки красные, бровь рассечена.

— До… догадывался.

— Ну и зачем тогда?

Молчание. Убер вдруг улыбнулся. Через силу.

— А вдруг бы я ошибся? — светлые глаза скинхеда смотрели на Макса. — Знаешь, как иногда хочется ошибиться?

Трепещущий свет карбидки, глухой гул тоннелей…

— Знаю, — сказал Макс.

* * *

— Я слышал, вы там, у себя на Нарве поклоняетесь Сталину, — сказал Убер. — Слышь, ты, кривой нос! Это правда?

Хаммер задумался, повернулся к скинхеду.

— Ну… правда. И че?

— Сталин — отстой, — сказал Убер раздельно.

Хаммер с размаху ударил его ботинком в живот — скинхед согнулся. Хаммер выхватил «Грач»…

— Нет! — приказал Макс. — Он тебя провоцирует.

Убер засмеялся. С трудом сел и прислонился спиной к стене. Откинул голову. Из рассеченной брови по лицу текла кровь.

— Выглядишь, как дерьмо ручной сборки, — Макс присел на корточки, заглянул ему в лицо. — Зачем ты это делаешь, Убер?

— Революция.

— Что?

Убер закашлялся, сплюнул кровью.

— Я говорю: всему миру нужна революция. Возможно, это единственный выход для нас. Для всего нашего чертового подземного сука рая точка ру.

— Да-а, — протянул Макс. — Хорошо тебя по башке стукнули.

Разбитые губы скинхеда изогнулись в усмешке.

— В точку, брат. А Сталин все-таки отстой.

Хаммер зарычал.

— Не обижай чужих богов, Убер… — посоветовал Макс. — Иначе они могут обидеть тебя в ответ… Пошлют какого-нибудь ангела мщения или кто у них там есть. Чего ты все время ржешь, придурок?!

— Я вспомнил, как меня однажды назвали «ангелом». И что случилось дальше.

— Дальше? — Макс вздернул подбородок. — И что же?

Убер внезапно перестал смеяться. Мертвые голубые глаза смотрели на Лётчика.

— Я их всех убил.

* * *

Скажи честно. Тебе ведь на фиг не нужна никакая революция, Лётчик? Ты просто готов брать прутик и сшибать те колосья, что чуть выше других.

— О чем ты? — устало спросил Макс. Он когда-нибудь вообще затыкается?

— Была такая притча, брат. Приехал один греческий тиран в гости к другому — для обмена опытом. И спрашивает: как мне удержать власть? Чтобы меня, значит, собственные подданные не скинули. Другой тиран, что поопытней, вывел его в поле. Потом молча взял прутик и начал сшибать самые высокие колоски. Те, что возвышались над общей серой массой. Аналогия понятна?

— Еще бы. Тебе лучше?

Убер запрокинул голову и хрипло расхохотался.

— Я что-то очень смешное сказал?

— Нет. Просто представил, как ты щупаешь мне лоб, мол, нет ли температуры, поишь чаем. Вот скажи, брат. Какого черта ты со мной возишься? Это что, иудин поцелуй? Так он как-то чересчур затянулся. Нет?

Хаммер взвесил в ладонях «Грач», посмотрел на Макса.

— Завалить его, босс?

— Хаммер, пошел вон, — устало сказал Макс. — Давай. Давай, иди прогуляйся. Убер, слышишь меня? Как ты?

Мучительный кашель.

— Тебе… хмм, какую версию? Матерную или простую?

Макс секунду подумал.

— Короткую.

Скинхед усмехнулся.

— Фигово, брат.

* * *

Хаммер переступил с ноги на ногу.

— Чего тебе? — Макс поднял голову.

— Босс, а чего мы ждем? Отдадим их по-быстрому и свалим.

Убер за его спиной хмыкнул. Хаммер резко повернулся, насупленно замолчал.

— А ты не понял, что ли? — Убер издевался. — Он время тянет. Чтобы там не думали, что он суетится. Верно, брат? Эх, носатый, ничего ты в диктаторах не понимаешь.

— Сам ты носатый, — огрызнулся Хаммер. Непроизвольным движением взялся за сломанный когда-то нос. — Босс, чего он говорит…

— Убер прав. Я тяну время.

— Э… — Хаммер даже растерялся, — а зачем?

Макс посмотрел на него, неприятно улыбнулся:

— Не твое дело. Поверь.

* * *

— Сколько времени?

Часы были только у Хаммера — крупные, с железным заржавленным браслетом.

— Пять сорок две.

— Ага, — сказал Макс. Значит, еще немного поболтаем.

Убер перевернулся на спину.

— Меня тут на свадьбу пригласили, представляешь? Так что извини, брат, но я обратно к «солнышкам» никак не могу. Не сейчас, брат. Некогда мне здесь задерживаться.

— Как ты вообще на Звезде оказался? — спросил Макс. — Ты же не местный.

— А они мне жизнь спасли. Точнее, не они сами, а диггеры ихние.

— Кто?

— Ну, эти… как их? Сталкеры. Все время забываю, что у вас, внизу, диггеры не по-людски называются. Короче. Меня на поверхности одна зверушка так отделала, что я думал, костей не соберу. Вломила — мало не покажется. О, черт. Вспомнил. Я ведь с тобой на свадьбу опоздаю!

Пауза. Макс почесал затылок. Посмотрел на связанного и избитого Убера — места живого нет.

— А когда свадьба?

Убер лежа пожал плечами.

— Если бы знать, брат. Если бы знать… Про Ваську слыхать чего?

Макс поморгал. Васька… Василеостровская — это же другой конец метро? Далеко.

— Хаммер? — спросил он.

— Не знаю. Там свет, говорят, появился. Может, врут.

— Свет, — протянул Убер, лицо просветлело. — Свет — это хорошо. А про Мемова что слышно?

— Про Генерала-то? Ты где был? — Макс покачал головой. — Это даже я знаю. Убили его. На Ваське как раз и убили. Какой-то зверь с поверхности пробрался, ну и… в общем, сейчас в Альянсе другой чудила главный.

— Иван? — Убер оживился.

— Нет вроде… не помню, как зовут. Но новый точно.

— Почему люди так хотят жить? — спросил Убер в пространство. — А, брат?

Макс хмыкнул.

— А ты?

— Что я?

— Ты хочешь жить, Убер?

Скинхед ухмыльнулся.

— Я верю в бусидо.

— Что за хрень? — слово было знакомое. Кажется, он где-то его уже слышал. Но где?

— Кодекс идиотского самурая. Каждый день будь готов к смерти. Как будто ты уже умер, а твой труп изуродовали и закопали. Короче. Пусть страх смерти не влияет на твои решения. И все такое. Вот ты — лётчик, ты должен это знать.

Макс поднял брови.

— Какой на фиг лётчик, Убер, о чем ты? Я учился в Выборге, в вертолетном училище. Механик-ремонтник по специальности. Никакой я на фиг не пилот, веришь? А это… — Макс показал на форму, — это хорошая вещь. У меня еще синяя форма есть. С золотом и погонами. Настоящий комплект пилота первого класса. Очень помогает с имиджем.

— Понимаю, брат, понимаю… А хорошо лежим, а?

Макс поднялся с колен, отряхнулся. Хорошо, летной куртке сносу нет, а то бы в последней драке ее точно порвали. Свет карбидки казался траурным.

— Сколько сейчас времени? — спросил он у Хаммера.

— Шесть тридцать, босс.

Макс кивнул.

— Все, хватит отдыхать. Выводим их.

* * *

Лучи фонарей осветили пути с ржавыми рельсами. Дрезина стояла тут по-прежнему — как свидетель их преступления. Интересно, где настоящие мортусы?

Сашик заартачился. Максу это было знакомо — обычные капризы, профессор бы справился без труда. Утренние процедуры.

«Подержите Сашика, пожалуйста».

— Ты, зараза, — Хаммер потер ладонь. — Дебил чертов!

Сашик вцепился ему в руку.

— Он меня укусил! — завопил Хаммер. — Ай, зараза… пальцы… ааа! — он замахнулся и отвесил Сашику затрещину. Бум! Белобрысая голова мотнулась. Сашик завыл.

— Хаммер, перестаньте! — это профессор.

Сашик неловко вывернулся из рук Хаммера — и вдруг побежал. Неожиданно красиво. Легко. Свободно. Он бежал в глубь тоннеля, руки связаны за спиной…

Хаммер бросился за ним, споткнулся. С руганью вскочил и вскинул пистолет.

— Не стреляй! — крикнул Макс, но опоздал. БАХ.

Выстрел. Тугая вспышка разорвала темноту…

В первый момент показалось, что Хаммер промахнулся. Сашик продолжал бежать. Свободный, красивый. Скоро он скроется в темноте, ищи его потом. И вдруг его траектория начала отклоняться от прямой… сильнее, сильнее… вот он уже бежит, виляя… заваливается, спотыкается… Что сейчас будет? — подумал Макс.

Сашик упал.

И остался лежать. Молчание. Макс повернулся к Хаммеру:

— Зачем?

Тот выглядел растерянным. Почесал затылок.

— Я думал, не попаду.

Профессор разом опустился на землю, словно из него вынули все кости. Очки на носу сидели криво.

— Я… — сказал он. — Я… как же так? Мальчик мой. Где же справедливость?! Где? Где?! Где, я спрашиваю?!! — страшно закричал Лебедев и вдруг разрыдался.

* * *

— Эй, кривой! — Убер встал. — Ты зачем убил Форреста Гампа?!

— Чего?

Удар головой в лицо — хруст. Оглушенный, Хаммер упал на колени, кровь хлынула из носа. Закапала на бетон с небритого подбородка. Кап, кап, кап. Хаммер замотал головой, капли разлетались в стороны. Глаза бессмысленные.

Почти нокаут.

Кажется, Хаммеру снова сломали нос.

— Убер! — позвал Макс.

Убер вскинул голову. Руки связаны за спиной. Скинхед насмешливо оскалился, пошел на Макса.

Красавец, блин. Похож на огромную кошку.

Сейчас мы разберемся, кто тут хищник… Макс прыгнул вперед — быстрый, сильный, ловкий. Тело слушалось, как часы. Левой кулаком — в солнечное. Правой — хук по ребрам. На третьем ударе Убер упал.

Еще добавить… ногой!

Убера мотнуло, он застонал, перекатился по полу. Выплюнул кровь, уцелевшие зубы были окрашены красным. Скинхед сжался в пружину, подтянул ноги к груди. С усилием начал подниматься…

— Встать, солдат! — хрипло приказал он себе. — Раз, два. Мы идем по Африке… Раз, два…

— Лучше не надо, — предупредил Макс. — Убер, хватит… Да что ж такое!

— Ты знаешь, с кем связался?! Ты, сука, со скинами… Раз, два…

Макс врезал ему так, что нога занемела — несмотря на тяжелый ботинок. Бум. Что-то хрустнуло. Возможно, он сломал скину пару ребер. Тело Убера безвольно распласталось на бетонном полу.

Пауза. Макс думал, что теперь скинхед точно успокоится.

Любого другого это бы точно успокоило…

Но не этого бритоголового шута.

Тишина.

— Это всего лишь боль, — сказал Убер хрипло. Начал подниматься. Лицо белое. В следующий момент очухавшийся Хаммер пнул его ботинком в бок. Ударил еще раз. Помутнение.

Хаммер остервенело пинал бывшего узника.

— Хва… хватит, — прохрипел Макс. — Оставь его. Слышишь?! Хватит!

Вошел Костян. Невозмутимо оглядел место побоища.

— Босс, там опять этот… в белом халате. Тебя спрашивает.

Макс кивнул.

Шарф. Он намотал шарф на горло, чтобы скрыть следы пальцев. Голова болела просто чудовищно.

Что ж. Пришло время переговорить с Директором.

* * *

— Привет, Хунта, — голос как из бочки. Хриплый и скрипучий.

— Что у вас с голосом? — Директор смотрел с интересом.

— Какая разница? К делу, Директор. — Макс повернулся всем телом. Он старался не двигать шеей, больно. — Хаммер, давай!

Профессора со связанными за спиной руками поставили перед «нянечками» Звездной. Макс наблюдал, как беглеца ведут к дрезине, усаживают на корточки. Профессор выглядел бледным и подавленным, всхлипывал. Недолго он там протянет — без помощи Макса. И без заботы о Сашике.

У меня полно своих дел, напомнил себе Лётчик. Легче не стало. Наоборот — какая-то фигня уперлась под горло, чуть не стошнило.

Он шагнул вперед.

— Следующим скинхед.

Макс невольно вспомнил, как поднимался Убер, как горели его глаза… Неумолимый, жестокий ангел отмщения. Он никогда не сдается.

— На вашем месте я бы ему даже лопату в руки не давал.

Директор усмехнулся: юмор, мол. Понимаю, понимаю.

— Я не шучу, — сухо сказал Макс. Директор удивленно вздернул брови.

— Вы что, серьезно?

— Абсолютно.

— Он всего лишь бандит…

— Ошибаетесь, господин Директор. Это я — всего лишь бандит. А Убер — нечто совсем другое. Впрочем, забудьте, — Макс вдруг понял, что ему наскучил разговор с этим самоуверенным болваном. Который делает вид, что все понимает — и все равно ничего не поймет. — Теперь он — ваша проблема, не моя. Кстати… Директор? Можете ответить мне на один вопрос?

Тот поднял брови.

— Да?

— Вот вы специалист, наверное, десятки книг перечитали. — Макс помедлил. — Как начинаются революции?

Директор наморщил лоб.

— Что?

— Я вполне серьезно спрашиваю. Мне интересно.

— Гмм, ну там все классически: низы не хотят, верхи не могут. Вы про это?

Макс покачал головой.

— Не совсем. Впрочем, ерунда. Счастливо оставаться, господин Директор, — он повернулся и пошел. Все было кончено. Верно, Лётчик?! Кажется, ты уже предал всех, кого мог…

И вдруг он услышал слова, от которых ему пришлось остановиться:

— Не так быстро, дорогой господин Лётчик. Не так быстро.

* * *

— Я свое обещание выполнил, — напомнил Макс.

Директор покачал головой.

— Не все так просто, дорогой друг. Вы покалечили двух моих людей, господин Лётчик. У одного сломана челюсть, другой потерял глаз. Вам не кажется, что это стоит отдельного разговора?

— Но…

— И я даже не буду спрашивать, где находятся мортусы, — перебил Директор. — Не ваши «мортусы». Настоящие.

Макс помедлил. Вот о какой ставке пошла речь.

— С ними все в порядке. Сидят себе под замком…

— Они мертвы?

Светлые глаза Директора уставились на бывшего узника.

— Да, — сказал Макс. Нет смысла врать, когда и так все ясно.

— Вы уверены?

Макс тяжело вздохнул. «Нет, Хаммер вежливо попросил мортусов отдать одежду, оружие и дрезину. И они вежливо согласились. Бред».

— Куда уж больше.

— Хорошо, — сказал Директор. Макс поперхнулся. — Это очень хорошо. Дело упрощается. Значит, мне просто нужно взять и назначить виноватых. Так кого мне распять в тоннеле, Максим Александрович? Есть кандидатуры?

Макс сжал зубы, он бессильной ярости скулы свело.

«Знаешь, как иногда хочется ошибиться?»

Макс выдохнул. Быстрым движением выдернул из-за пояса пистолет. Успел увидеть растерянное лицо Директора, расширившиеся глаза Хунты… Профессора, привставшего на дрезине. Хаммера, открывающего рот… Убера…

— Знаю, — сказал Макс и нажал на спуск.

Бах! Пистолет в руке дернулся. Бах! Еще раз. Медленно летящая гильза, в боку отсвечивает вспышка второго выстрела…

Хаммер начал падать.

Макс помедлил.

«Потом тиран взял прутик и начал сшибать самые высокие колоски. Аналогия понятна?»

Совершенно понятна.

— Вот ваш убийца, Директор. Мы в расчете? — голос был ровный и совершенно спокойный. Макс сам удивился.

— Это же был ваш человек? — Директор выглядел ошеломленным.

— Верно, это был мой человек. Теперь вы понимаете, насколько серьезно я настроен?

Директор помедлил и кивнул. В глазах его было уважение — и зарождающийся страх.

— Понимаю. Наш договор остается в силе, господин Лётчик. Прошу меня простить.

* * *

Хунта был доволен. На лице это никак не отразилось, зато от «нянечки» пошла мощная волна жестокой радости. Макс поморщился.

— И ты здесь? — обрадовался Убер при виде «нянечки». — Какие люди и без охраны!

Хунта молча врезал ему дубинкой под дых — н-на. Скинхед рухнул на колени, согнулся. Странные звуки. Когда Убер поднял голову, Макс увидел, что тот смеется. Скалит в окровавленной улыбке оставшиеся зубы.

Вот псих.

Хунта равнодушно кивнул и взмахнул дубинкой…

— Дайте ему сказать! — приказал Макс. «Нянечки» и санитары послушались — скорее от неожиданности. Ярость. Макс с усилием снял руку с пистолета. Спокойно, спокойно.

Убер ухмыльнулся.

— Ты так ничего и не понял, Макс? Революция — это неизбежность. В этом суть.

— Забирайте его, — велел Директор.

Хунта вместе с другим «нянечкой» вздернули скинхеда под локти, поволокли к дрезине — как мешок. Ноги Убера волочились по земле, подпрыгивали. От них оставалась полоса в серой пыли.

— Удачи, брат, — сказал Макс про себя. Но скинхед будто услышал.

— Прибереги свои тридцать сребреников! — крикнул Убер и засмеялся. — Я еще вернусь, Лётчик!

Когда его утащили, Директор посмотрел на Макса.

— Знаете, Максим. То, что он сказал… Не берите в голову. Понимаете, мы все здесь за революцию. Но у всех у нас революция разная.

Две недели спустя. Станция Нарвская

Поспать ему не удалось. Здесь никогда не удавалось выспаться… Потому что если не сможешь заснуть, то и выспаться — дохлый номер. Все очень просто. Один плюс один равняется двум.

Лётчик открыл глаза. Некоторое время полежал, глядя в темный потолок…

Где-то вдалеке капала вода. Кап. Кап.

Лётчик встал, подошел к раковине и сплюнул — густым и желтым. От горечи свело челюсти. Макс повел головой. Спина совершенно мокрая от пота, пальцы дрожат…

Кап. Кап.

«Твою же мать».

Бессонница. Никогда не знал, что это такое, а тут — на тебе. И уже который день.

Он выглянул за дверь. Платформа станции была пуста, лишь у дальней груды мешков с песком переминался с ноги на ногу часовой. Нарва спала. Лётчик выпрямился. В этот раз подземный бог-идиот забрал его сон. И, кажется, пока не собирался возвращать. Ур-род. Рядом с дверью клевал носом Костян.

— Босс, — выпрямился телохранитель. — Случилось что?

— Все нормально.

Тоска такая, что хоть вой.

Лётчик вернулся к столу, плеснул спирта. Поднял стакан — граненый, чуть треснувший, — и выпил залпом. В желудке вспыхнул огонь.

И вдруг Макс понял, что именно ему послышалось в полудреме. Что это за звук. Гррр. Гррр. Кирка. Обычная рабочая кирка, которой вырубают кварцевый слой. Таких пород вокруг Звездной было до фига и больше. Пласты крушили отбойными молотками, а если компрессор не работал, то обычными ломами…

На шум появился телохранитель — Костян. Зевнул. С тех пор как Макс триумфально вернулся на Нарвскую, Костя везде был с ним. Трудно тиранам в наше время, подумал Макс саркастически. Везде им мерещатся враги…

Грррр. Кррр. Макс вздрогнул, резко повернулся. На одно мгновение ему показалось, что в глубине комнаты застыла высокая фигура с бритой головой…

В комнате было пусто.

— Костян, ко мне! — приказал он. Телохранитель оказался рядом через мгновение, пистолет — в руке.

— Босс?

— Что это за звук? — Макс огляделся.

Телохранитель задрал голову, повел стволом пистолета вправо, влево. Видно было, что он пытается услышать — но пока не понимает, что именно.

— Какой звук?

— Словно киркой кто-то стучит… или скребет, или еще что, хрен знает. Ты слышал?

Костян почесал затылок. Постарался прислушаться.

— Н-нет, босс. Не слышал.

Макс оглядел преданного телохранителя с ног до головы и кивнул. Все с тобой ясно.

— Иди.

— Босс?

— Все нормально, Костя. Иди, работай.

Когда шаги телохранителя стихли, Макс налил себе еще выпить и закурил. Легкие наполнились теплом.

«Революция — это неизбежность». Убер.

Он сплюнул, сигарета горчила и воняла. Никакого удовольствия. А что, если Убер однажды придет за ним? Вот будет встреча.

«Прибереги свои тридцать сребреников!»

Он с силой вмял сигарету в стену. Что ж, Убер. Будь на твоем месте кто другой, я бы принял эти слова просто как слова. Но ты…

Ты никогда не сдашься.

Так что, боюсь, мы еще встретимся.

Где-то вдалеке насмешливо молчал подземный бог-идиот.

Синяя ветка, «Красный путь», штрафной тупик

Человек с выбритой головой в шрамах, полулежа бьет киркой. Иногда куски породы отваливаются. Чаще — нет. На ногах человека — кандалы.

Света здесь почти нет, единственная карбидная лампа горит неровно. Крошечный язычок пламени бьется у закопченного отражателя. Тень на стене искривляется, дергает руками.

Человек на стене вдруг замирает и начинает бормотать:

— Откуда ты такой взялся, Убер? Убер? Убер! Не был бы таким упрямым, давно оказался бы на свободе. Слышишь, Убер?

Он не отвечал. Ему надо беречь силы. Призраки подождут.

Гррр, гррры, грррр. Кирка скребет породу — судя по звуку, он опять наткнулся на кварц. Или это железобетон? Хрен его знает.

Он никогда не сдается.

Убер закашлялся, в груди словно что-то рвалось, сплюнул — темный сгусток. Наплевать. Жить вечно все равно нельзя. Так что загнуться от лучевой болезни — не самый плохой вариант. Те ребята, что вытащили его с поверхности, вкололи ему обычную противорадиационную фигню — не пожалели, за что им спасибо. А ведь Блокадник его почти добил…

Сейчас бы красного вина. Для вывода радионуклидов, конечно. Убер усмехнулся потрескавшимися губами — больно. Лучше всего грузинского «Киндзмараули». Сто лет не пил его. А оно, блин, вкусное. Убер поднял кирку. Такое вкусное, что даже сейчас, спустя много лет, у него кружится голова от одного только воспоминания…

Он облизал губы. «Киндзмараули» бы сейчас… или воды.

И женщину. Просто, чтобы посидела рядом. Чтобы положила его больную голову на свои мягкие колени…

Чтобы он дремал, чувствуя затылком ее тепло.

И больше ничего не надо в целом свете.

— Она скучает возле стойки, — запел он негромко. Голоса почти нет, одно хрипение и клекот. Но для блюза самое то. — В фартуке, с салфеточкой…[2]

Наконец-то у него настоящий блюзовый вокал. И все из-за этих уродов.

— Придет мой друг Иван! — закричал он вдруг. — И всех вас на хрен поубивает, сукины дети!

Убер проснулся. Вокруг была темень, лампа почти погасла. Он подтянул к себе кирку, с трудом поднял…

— Как конфетка. Что ты здесь забыла, деточка?

Кирка ударяет в камень. Звяканье кандалов.

— Свежа на удивление… — еще удар. — От туфелек до бу-ус…

Он перевел дыхание.

— Как приглашение, — он закашлялся, сплюнул, — на о-очень странный блюз…

Интерлюдия 1

Убер и Таран

Перегон Звездная-Московская, два месяца спустя

Никогда не откапывайте незнакомцев.

Убер усмехнулся. Боль в груди все не отпускала, в горле саднило… Скинхед сглотнул. Никогда, значит? Хорошая шутка. А то откопаете одного такого, а он возьмет и вытащит вас с каторги. Без предупреждения. Без долгов. Без обещаний. Просто так. Даром.

Сейчас они распрощались, чтобы пойти каждый своей дорогой. Путь незнакомца, которого охранник на блокпосту Звезды назвал «Тараном», вел к некой серьезной цели. Путь красного скинхеда Уберфюрера традиционно вел к смерти. Убер откашлялся, незаметно от товарища сплюнул в сторону. Привкус железа во рту. Опять кровь.

«Из двух дорог всегда выбирай ту, что ведет к смерти».

Долбаное бусидо долбаного самурая. А что делать, если сейчас все пути ведут к смерти? Убер хмыкнул, выпрямился, шагнул раз и другой…

В последний момент незнакомец окликнул его:

— Постой, холера! Как звать-то тебя?

Убер повернул голову, против воли усмехнулся. «Холерой» его никто еще не называл. Обычно обходились традиционным «геморроем».

— Андрей, — сказал он. Поднял руку, прощаясь. — Аста сьемпре, команданте. До вечности, брат.

Когда шаги спасителя стихли в глубине тоннеля, Убер остановился. Рухнул прямо на ржавые рельсы. Перед Тараном он держал марку, но на самом деле ноги его едва слушались. В забое отвыкаешь ходить далеко. И вообще — многое отвыкаешь.

Скинхед почесал затылок.

— Что теперь делать-то? — спросил он вслух. — Этому-то хорошо, вытащил тебя с каторги и свободен. А ты тут разбирайся… живи.

Убер покачал головой, выдохнул. Воздух свободы отдавал сыростью. Сидеть было хорошо, но… не совсем. Скинхед подумал и улегся между рельсов на спину. Вытянул ноги — хорошо. Сил вообще нет. Затылок приятно холодило, над Убером простирался в обе стороны бетонный потолок. Полупрозрачная, уютная тьма вокруг. В самый раз для призраков. Скинхед подумал и сказал тоннелю:

— Выпить бы… — помедлил и добавил: — На радостях.

Почему-то большая радость изнуряет сильнее большого горя.

Тоннель молчал.

Станция Звездная, кабинет Начальника «Красного пути»,

вечер следующего дня

— Может, сообщить ему? — предложил старший надсмотрщик Хунта. Официально в иерархии Звездной он пока не поднялся выше среднего командного состава, но считался доверенным человеком Директора. А это многое значит. Гораздо больше, чем любое звание. Перед здоровенным уродливым надсмотрщиком уже начали заискивать.

Хунта знал, многие считают его туповатым — из-за внешности. Низкий лоб, толстые надбровные дуги, широкий нос, уродливые уши, сломанные когда-то на занятиях борьбой. Действительно, он больше походил на обезьяну, чем на советника вождя. Но это и хорошо. Такая иллюзия здорово облегчает жизнь. Пусть недоброжелатели до последнего момента думают, что он тупица. Он, тупица и уродливая обезьяна, переживет всех умников. И постоит у похоронной дрезины, когда мортусы будут упаковывать этих красавцев в погребальные саваны…

— Так сообщить?

Директор задумчиво покачал головой.

— Не будем торопить события. Как это случилось?

Побег каторжника — всегда ЧП. Но этот каторжник — особый случай. Четвертая попытка побега! Его заковывали в цепи, его били, морили голодом, его загнали в дальний тупик, где и разогнуться толком нельзя, в одиночку, чтобы не смущал умы остальных… А он все равно сбежал. Фантастика и только. Если бы не личная просьба важного человека, этого возмутителя спокойствия пристрелили бы еще в прошлый раз… Во избежание последствий. Нет, с такими, как он, привычные методы воспитания не работают. Таких только уничтожать.

Хунта почесал затылок. Неторопливо роняя слова, заговорил:

— Его вывел этот чокнутый сталкер, Таран. Воспользовался мандатом, который подписали все станции Большого Метро. Нагло и цинично Таран обманул охрану, практически запугал, если быть точным. И вывел трудновоспитуемого за границу станции.

Директор помолчал. Задумчиво повертел в пальцах кружку с чаем. В ладони шло тепло.

— Думаешь, он знал, кого вытаскивает? — спросил наконец.

Хунта поразмыслил и пожал плечами.

— Вряд ли. Больше похоже на случайную встречу.

— Ты уверен?

— Не до конца. Но зачем кому-то больной скинхед?

— Больной скинхед и — личный враг нашего главного союзника. Интересное совпадение.

— Лётчик… сообщить ему?

Директор встал и подошел к декоративному окну. Недавно сталкеры подарили эту штуку Директору, нашли на поверхности в каком-то закрытом помещении. Практически не фонит. Личный подарок «Грека» Феофанова. Очень похоже на настоящее окно. Дверь в лето. Если напрячь воображение, можно представить, что там, во внешнем мире, по-прежнему светит солнце, плещется лазурное теплое море, зелень, трава, все люди живы, нет никакой радиации, никаких мутантов. Словно и не случилось двадцать лет назад Катастрофы…

— Нет. Пока подождем, — решил Директор. — Говоришь, у него лучевая? Ты пей чаек, пей.

Он, наконец, повернул голову к надсмотрщику. Хунта мгновенно насторожился. Глаза Директора были чересчур ласковые. Звериное чутье надсмотрщика подсказывало, что это неспроста.

— Хороший чай? — поинтересовался Директор. — Нравится?

— Да.

«Подавись ты своим дурацким чаем», — в сердцах подумал Хунта. Он терпеть не мог эту сладкую бурду.

— Прекрасно. Теперь с Убером. Ты лично проверишь, была это случайность или нет, друг мой. Завтра отправишься в Большое Метро. Понял? Найди бритоголового. И — прими самые необходимые меры.

Хунта покрутил в лапищах кружку, поставил на стол. Он всегда нутром чуял, когда можно оспаривать решение начальства, а когда лучше ответить «так точно, сделаем». Сейчас был как раз второй случай.

— Так точно. Сделаем, — сказал Хунта.

II Убер и война

Глава 1 Дьявол

Разрушенный атомным огнем Питер. Каменные львы на набережной, выщербленные морды уставились в никуда. Надвигающаяся гроза. Черно-серые облака клубятся на горизонте, над низкой гладью Залива. Серая гладь Невы рябит под ветром. С заброшенного Дворцового моста срываются капли. Рыжая коряга медленно проплывает под ним. Ветер гонит мелкую, противную волну. Коряга плывет, над ней нависают ржавые балки и ребра жесткости. Круглые отверстия в них. Рыжая пыль-краска-накипь.

Коряга плывет.

Справа — зеленоватое здание, словно выцветшее от времени. Маленькая башенка наверху. Это Кунсткамера. Окна выбиты, но есть и парочка целых. Уцелевшие стекла заросли грязью. Холодно. Холодно.

Воет ветер.

Набережная Васильевского острова.

Человек в противогазе идет, преодолевая сопротивление ветра. По дороге вдоль набережной, справа от него заброшенные мертвые дома, слева — серая полоса Невы. Ветер треплет старый брезентовый плащ в белесых пятнах (краска? кислота?). Противогаз древний, с резиновой мордой и с зеленым, в армейской краске, облупившимся фильтром. Круглые окуляры в латунной окантовке, один треснул. На серой резине наклейки — детские, цветные. Нюша, Микки-Маус, Лунтик, какой-то кролик, смешная машина с глазами. Одна из наклеек — почему-то от бананов. Ярко-зеленая.

Человек-банан продолжает идти.

Клубятся черные тучи, гигантский грозовой фронт наступает на Петербург со стороны Залива.

Кажется, там, откуда идет шторм, больше нет ничего.

Ни земли, ни неба.

Только бездонная чернота.

Провал в космическое пространство.

Санкт-Петербург, станция Владимирская, 8 часов до часа X

Тип, которого местные прозвали Дьяволом, лежал на голом бетоне, подложив под голову жилистые руки.

Над ним витал ощутимый почти физически дух дешевого алкоголя.

Герда пригляделась. А он ничего, этот дьявол. Если отмыть. Побрить. Отстирать. Подкормить. Прилас… стоп!

Герда покачала головой. Вечно ты подбираешь увечных, сказала она себе. Поставила на пол тяжелую медицинскую сумку, мысленно перебрала медикаменты. Похоже, придется зашивать рану на затылке. Герда вздохнула. А у нее даже спирта нет.

Дьявол продолжал спать. Голова, похоже, недавно выбритая, была в потеках засохшей грязи. Правильные черты лица. Если бы не шрамы, человека можно было бы назвать красивым. Хотя скорее, интересное лицо, такое — яростно-ироничное. Слишком много человек передумал и перечувствовал, чтобы быть просто красивым. Слишком многих друзей похоронил.

Высокий. Хотя лежа скорее — длинный. Худой до такой степени, что выступают ребра. При этом талия тонкая, а плечи широкие.

И двигается, наверное, судя по тому, как он сейчас лежал, скорее как хищная кошка, чем как человек. Пластичная грация на мягких лапах. С когтями внутри.

Из одежды — одни древние джинсы, закатанные настолько высоко, что почти превратились в шорты.

Крепкие лодыжки, босые ступни. Пятки черные, как мрак преисподней.

Стоп, хватит пялиться, — одернула себя Герда. Она же Гердышева Антонина Сергеевна, приехавшая из Воронежа со школьной экскурсией поглядеть на далекий град Петра. Антонина покачала головой. Поглядела, как же! Двадцать минут на вокзале, пятнадцать в метро… А потом, когда они шумной толпой поднимались на бесконечном, как сериал «Игра престолов», эскалаторе, все остановилось. И экскурсия в Питер и тот же эскалатор.

Звучащий металлом и жутью голос из громкоговорителей велел не паниковать и спускаться вниз, на платформу. В метро.

Так она и не увидела ни Петропавловки, ни Исаакия, ни даже Зимнего дворца. Про Петергоф вообще промолчим… навсегда.

Ей снова представилось, что она стоит на бастионе Петропавловки и видит, как вдалеке расцветают огненные цветы. Оранжевое отражение в воде Невы медленно растет и загорается ярким, невыносимо ярким светом. И все осветилось, как днем.

Герда моргнула. Видение исчезло, но осталось чувство обреченности, как тогда, в первые дни… Она была в метро, под толщей камня и бетона, земли и щебня, асфальта и кирпича. И все равно видела, как умирает Земля.

Хорошо, что у парня (откуда он приехал? Из Твери, кажется) был с собой косячок. Сладковатый дым, успокаивающие сказки. Если бы не это, Герда уверена, она сошла бы с ума. Тогда многие сходили.

В тот момент мы еще не знали, что снова будем жить… Она поискала нужное слово… «Нормально?». О-очень смешно.

Герда нагнулась, тронула «дьявола» за плечо.

— Эй, ты! — плечо было твердое, словно камень. — Слышишь меня?

Ноль внимания. На плече татуировка: серп и молот, окруженные венком из лавра. Интересно, что это значит? Что-то советское. Или римское?

Чтобы ни значило, сейчас это не имеет значения. А вот шрамы вокруг… по всему телу. Это интереснее.

Герда выпрямилась.

— Что он натворил?

Шериф усмехнулся. Так, что все лицо пошло морщинами. Красно-багровый, в прожилках, нос алкоголика стал выглядеть еще уродливее. В принципе, Василий Михайлович был неплохой человек. Но в обычный день, заглянув в участок, легко можно было перепутать, кто тут представитель закона, а кто преступник и нарушитель. В помещении стоял устойчивый, назойливый аромат перегара, затертой блевотины и старых носков.

Герда поморщилась. Последнее воспоминание было совершенно излишним.

— Так что?

Пожатие плеч.

— Устроил драку. Или не он, не знаю… Но дрался, как бешеный. Еле повязали, представляешь? Думали уже, стрелять придется. Но патронов пожалели.

— Ясно.

«Людей мы не жалеем, а вот патроны…»

— И ты понимаешь, какое дело… — протянул шериф.

— Какое?

Шериф помолчал, почесал в затылке.

— Не знаю, как объяснить. Он какой-то стукнутый на голову. Другой получит в репу и бери его тепленьким. А этот… встает и встает. Рокки Бальбоа, блин. Итальянский жеребец. Уронить его не сложно — он пьяный до изнеможения, пальцем тронь… Но его роняешь, роняешь, а он опять поднимается. До смешного уже. А когда мы его, наконец, повязали, давай орать — идите на фиг, я ангел господень. Нет, ты представляешь? Весь в крови и говнище, а туда же… в ангелы.

На этих словах веки человека затрепетали. С видимым усилием он разомкнул один глаз — в ореоле запекшейся крови. Затем другой. Герда с удивлением отметила, что глаза эти — голубые, ясные, совсем не похожи на глаза алкоголика. Удивительно.

Но то, что он сказал дальше, было еще удивительнее:

— Господь, ты, наконец, вспомнил обо мне?

«Сектант», — подумала Герда с досадой. Всего лишь фанатик, а я уж было решила… Эх, Герда. Хватит жить в сказках.

— Ага, — сказал шериф саркастически. — Тебя, блин, забудешь.

Что делать, если ничего не исправишь? Делать то, что можешь. Герда раскрыла сумку. Все-таки надо обработать раны… этому. Мозги ему не подлечишь, а вот тело — вполне возможно.

— Ты кто такой? Имя? Прозвище? Откуда взялся?

Человек поднял голову, затем сел. Бритый затылок в синяках, царапинах, уродливых шрамах и запекшейся крови. Человек словно не заметил вопроса.

Шериф переступил с ноги на ногу. Ему явно хотелось врезать «ангелу» для профилактики. Если бы Герды здесь не было, скорее всего, он так бы и поступил.

— Эй, ты. Слышишь меня?

Человек закашлялся. Заколотил себя в грудь ладонью. Оттуда отозвалось. Глухо и страшно, словно внутри человека что-то сломалось и починить нет никакой возможности. Словно там, в огромной грудной клетке, беспорядочно перекатываются шестерни и валики, вылетевшие с правильных, нужных мест.

— Эй! — повторил шериф. Волосы у Герды на затылке вдруг зашевелились. — Эй!

Человек перевел взгляд на девушку…

В первый момент Герде показалось, что на нее смотрит сама Вечность. Даже голова закружилась. Обрыв в животе, словно падаешь с высоты, с оборвавшихся гнилых ступеней в вентиляционной шахте. И лететь еще метров сто — на ржавые прутья арматуры.

Ярко-голубые глаза.

Лицо у него было замечательное — с какой-то точки зрения. Лицо архангела Гавриила, искаженное тысячелетиями вынужденной жизни на земле, среди людей, убийств и несчастий.

— К-какого черта? — сказал «дьявол» хрипло. — Совсем офонарели, подъема же еще не было.

— Офонарели? — переспросила Герда тихо.

— Подъема? — брови шерифа поползли вверх.

Дьявол нахмурился.

— Группа «Солнышко»… вы чего? Забыли?

Шериф с Гердой переглянулись. «Белая горячка» — одними губами сказала девушка. Шериф кивнул. Кого-кого, а людей с таким диагнозом он видел регулярно… Иногда, прости господи, даже в зеркале.

— Тебя, вообще, как зовут? — сказал он.

— Чего?

Шериф поморщился.

— Имя твое как, придурок?

— Придурок? — повторил «дьявол». Голубые глаза взглянули на шерифа беспомощно. «Дьявол» мотнул головой, словно поддатый. — Придурок? К-кто придурок?

Шериф засмеялся:

— Смотри-ка, понимает… да уж точно не я.

— А ты кто? — «дьявол» повернулся к шерифу, наморщил лоб. Василий Михайлович отстранился.

— Я? — он положил руку на потертую кобуру с «макаровым». — Я шериф.

— Шериф? А! — бродяга оживился. — Проблемы индейцев шерифа не волнуют, — сказал он. И снова, как пьяный, повел головой. Бредит?

Шериф сделал шаг и затряс его за плечо. Так, что голова бедняги задергалась.

— Слышь ты… индеец! Отвечай! Ты откуда взялся?!

«Индеец» вскинул голову и бессмысленно заморгал. Взгляд его голубых глаз стал пугающе глубоким и чистым. Словно у младенца. Шериф обозлился:

— Щас как влеплю промеж глаз, сразу разговоришься!

Герда мягко отстранила шерифа.

— Перестаньте, Василь Михалыч. Ради бога. Он, скорее всего, в посттравматическом шоке. Он даже не понимает, что говорит. А вы… индеец, индеец… тоже мне, какой из него индеец?

Словно по сигналу, бродяга вскочил. Шериф отлетел на несколько шагов, споткнулся о медицинскую сумку, но удержал равновесие. Герда, которую он, отступая, зацепил локтем, шлепнулась на пятую точку, зашипела от боли.

— Чингачгук Великий Змей! — торжественно завопил «индеец». Герда поморщилась: от его голоса звенело в ушах. — Последний из могикан! Я с тобой, Соколиный Глаз!

Горделиво сделал два шага и рухнул плашмя, лицом вниз. Бум.

Шериф с Гердой переглянулись, затем начали смеяться. У Герды выступили на глазах слезы. Наконец, шериф протянул руку. Девушка с трудом встала, почесала ушибленный копчик.

— Ну, что будем делать с этим… — она подавила смешок. — Чингачгуком?

Шериф подошел и пнул тело, оно вздрогнуло. Герда взяла себя в руки. Шериф неплохой человек в сущности, но иногда его заносит.

— Вот что, Василь Михалыч… Вы его пока где-нибудь заприте, хорошо? Только бить больше не надо. Я вас прошу. Слышите?

Шериф почесал затылок, прищурился, глядя на девушку:

— Точно не надо?

— Василий Михалыч!

Шериф улыбнулся.

— Да шучу я, шучу. Будет целеньким твой индеец и… хмм… здоро… — он поперхнулся, помедлил, затем закончил: — Таким, какой сейчас есть, таким и останется. Вообще, Герда, ты опять за свое? Все бы тебе помойных котов спасать. Вот ты ему раны залечишь, шерсть от дерьма отмоешь, а дальше что? А?

Герда промолчала. В словах шерифа было больше правды, чем она готова была признать.

— Разговор закончен.

— Унесите… это. — Шериф брезгливо отряхнул руки. Помощник кивнул. — Совсем пить разучились, сволочи!

* * *

— Шеф, тут какая-то бодяга происходит, — позвал помощник. — Шеф?

Василий Михайлович поморщился. Они с Гердой пили настоящий зеленый чай, заедая настоящими армейскими галетами. Красота и невиданная роскошь. После того, как приморцы организовали на соседней заброшенной Достоевской военную базу, жизнь для владимирцев наступила богатая. Жаль, ненадолго. Шериф нехотя вылез из-за стола, подошел к решетке. Помощник — рыжеватый нескладный парень — посторонился.

— Ну, чего? — сказал шериф и замолчал. Судя по затянувшемуся молчанию, картина его весьма удивила.

— Василий Михалыч, что там?

Нет ответа. Герда подошла тоже — хотя ее как раз никто не звал. Посмотрела и тоже задумалась. Зрелище было… специфическим. И очень странным.

Небольшая камера, служащая на Владимирской местом заключения. Никакой мебели, единственная лампочка под потолком, голый бетонный пол. Владимирский централ, ветер северный. В одной стороне — давешний «индеец», в другой — остальные заключенные, человек семь. Когда «индеец» вставал и шел к ним, они по стенкам уходили от него, чтобы снова сгрудиться в другом конце камеры. И все без единого звука. Словно это какая-то молчаливая игра в «пятнашки». И тот, кто попадется или скажет хоть слово, проиграл.

— Василий Михалыч, — сказала Герда шепотом. — Чего они от него шарахаются?

— Сам не знаю, — признался шериф. — Первый раз такое вижу.

«Пятнашки» продолжались. В очередной раз «индеец», пошатываясь, перешел в одну часть камеры, заключенные, растекшись по стенкам, собирались в другой — словно капли ртути, убегающие от магнита.

Наконец, один из заключенных — видимо, обладающий некоторым авторитетом среди остальных отбросов станции — решился. Шагнул вперед…

— Пошел ты! — и попытался ударить «индейца».

Ему это, на удивление, удалось. Герда моргнула.

«Индеец» поднялся на ноги. С удивительной легкостью и грацией — Герда не поверила своим глазам. Человек не может так двигаться. «Индеец» мягко, словно играючи, выпрямился в полный рост. И продолжал стоять, глядя в сторону. Словно никакого удара в помине не было.

— Он что, не в себе? — пробормотал шериф. Заключенные переглянулись.

Дьявол шагнул к ним и заговорил. Герда даже сразу не сообразила, кому принадлежит этот хрипловатый насмешливый голос:

— Ну что, индейцы? Как жизнь в резервации? И где, блин, обещанное казино?

Заключенные отступили, словно знали, чем это в итоге закончится.

— Ты… это, — сказал старший. Он внезапно осознал, что остался в гордом одиночестве. — Нарываешься!

Дьявол поморщился. И вдруг ослепительно улыбнулся:

— Я бы сказал: идите к черту. Но… Судя по вашим добродушным внимательным лицам, вы ведь можете и сходить.

Глава 2 Два прожектора

Санкт-Петербург, перегон Достоевская — Лиговский проспект,

21 минута до часа X

А вчера зачем-то выдали усиленные пайки.

Комар оглядел консервную банку, повертел в ладонях. Постучал по крышке. Звук глухой, тонущий в тушенке. Хорошо. Внутри — залитое густым белым жиром красноватое мясо, говядина. Мертвая корова, которая погибла под ножом еще до Катастрофы. И ей там хорошо и уютно, в темной жестяной скорлупе, — откуда мы ее сейчас выколупаем.

Комар достал нож, примерился. От предвкушения заныло в животе.

Мертвая корова, подумал он. Там лежит мертвая корова, пам-пам. И щиплет травку.

От этой мысли по затылку пробежал озноб.

— Ну, не тяни, — проворчал глубоким басом напарник, Сашка Фролов. В его габаритах бас терялся, рокотал, отражался от внутренних полостей, словно там, за грудной клеткой, был целый многоквартирный дом. Казалось, голос Фролова исходит от всего его тела, не требуя особого отверстия для выхода, вроде рта, и излучается всей гигантской фигурой часового, всей его кожей — вроде радиации.

Комар замотал головой, пытаясь избавиться от странного ощущения (мертвая корова, пам-пам), поставил острие ножа в край донышка банки, ударил ладонью. Лезвие с коротким жестяным звуком вошло в металл, увязло. Выступил густой белый сок. Невыносимо запахло мясом. Комар почувствовал, как задергался желудок, и застонал чуть ли не в голос. Корова была забыта. Осталось только одно — еда.

Сейчас, сейчас. Скоро.

— Не тяни, я сказал, — Сашка выдохнул. Нечасто им доставалось такое. На границе с Веганом вообще ничего хорошего ждать не приходится.

Ладно, хоть мяса пожрем. Не все ж помирать. Может, и не будет никакой войны.

«Боже, сделай так, чтобы не было!»

— Не тяни, говорю, — попросил Сашка, и Комар кивнул. Начал резать крышку, продавливая клинком ножа узкую полоску — белая река в жестяных берегах. Крр, крр, кррр. От запаха мясного сока кружилась голова. Громко сглотнул Сашка. В животе у Комара забурлило. Армейская тушенка, жестяная банка с выбитой датой — и все, никаких наклеек. Зато густой слой масла в палец толщиной. Откуда приморцы все это берут?

Крр, крр. Комар вынул нож, быстро вытер лезвие о рукав, положил рядом. Отогнул крышку. Внутри банки, как остров посреди океана белого жира, проглядывали красные волокна мяса.

— Согреть бы, — сказал Комар. Сашка только отмахнулся, протянул руку… Еще чего! «С его-то ловкостью…» Комар бесцеремонно отодвинул руку товарища, достал ложку из сапога, облизал.

— Давай тарелку.

Тушенка. Тушеночка.

Комар с усилием вогнал ложку в банку, в белый жир, красное мясо и повернул. Плюхнул на тарелку Сашки огромный кусок. Фролов довольно крякнул, заворчал, как большое животное. Комар педантично выбрал ровно половину банки, до грамма, до волоконца и переложил на Сашкину тарелку. Помятый жестяной блин. Говорят, несколько раз сталкеры притаскивали одноразовую пластиковую посуду — вот это было бы по-королевски. Комар вздохнул. Белоснежные тарелки, вилки, ложки, стаканчики. Пла-астик. Невероятная роскошь.

А тут, в дозоре, почти нет воды. И свою тарелку каждый вылизывает сам.

Лампа-карбидка тонко шипела, пламя дрожало, желтый свет ложился на лица дозорных, на плечи и оружие. Резкий запах ацетилена. И глубокая, всепоглощающая темнота вокруг. Свет делает тьму только сильнее. Комар поежился, уселся поудобнее, нацелился ложкой. Хотелось не просто поесть, а — растянуть удовольствие.

Сашка зачавкал.

Комар все медлил. Запах тушенки щекотал нос. Приморцы — они расположились отдельно от владимирских, — негромко переговаривались. В последние дни, кроме усиления дозоров, добавилось и солдат. «Кулаки», как называли их местные за нашивки с изображением серого кулака, держались вместе, разговоров избегали. Но все сдержанно, без грубостей. Молчаливые, блин. Засранцы.

Желудок выводил рулады. Комар прислушался, ощущая физическое наслаждение от предвкушения. Сейчас съем кусок — и будет здорово. А дальше — тоже хорошо, но уже не то.

А эти, молчаливые, небось, каждый день так обжираются.

Комар медленно донес ложку до рта, оттягивая момент кайфа. Сашка уже почти разделался со своей порцией. Урчал он, как огромный древний холодильник.

Холодноватый кончик ложки коснулся губ. Еще чуть-чуть. Комар не выдержал. Заглотнул так, что зубы с лязганьем сомкнулись на металле. Мясо оказалось во рту…

И это был взрыв. С цветными фейерверками. Поток бьющего во все стороны наслаждения.

Комар закрыл глаза.

Невероятное ощущение.

Что они туда добавляют? Грибов галлюциногенных?

— Эй! — раздался голос. — Стой, кто идет!

Комар вскинул голову. Тревожно сжалось сердце. Он оглянулся, по-прежнему сжимая ложку в зубах. Тишина. Приморец, который окликнул, некоторое время вглядывался в темноту тоннеля — на голове у него был прибор ночного видения. Но, видимо, так ничего и не заметил, опустился обратно. Очередная ложная тревога, сколько их уже было… Комар пожал плечами и снова вернулся к банке. Тушенка, тушеночка. В банке еще много. Он вытащил ложку изо рта…

И тут это случилось.

Свет карбидки померк. Стал приглушенным. Словно прикрыл глаза ладонью и смотришь сквозь маленькую щелочку. И у него вдруг проявился отчетливый синеватый оттенок. Холодный. Мертвенный.

Свет медленно пульсировал, словно биение чужого безжалостного сердца.

Во рту вдруг прорезался отчетливый металлический привкус. Комар выронил ложку, поднял голову. Он всегда был быстрым. Сашка по сравнению с ним — редкий тормоз, но тут… Комар видел, как приятель застыл, держа ложку у рта, на лице удивление…

Удивление в глазах Сашки Фролова?

Удивление… или страх.

— Что случилось? — Комар осознал, что не хочет поворачивать голову. Не хочет видеть того, что видит сейчас друг…

Сашка Фролов, с которым они вместе прошли путь от голопузых мальцов до взрослых семейных мужиков (хотя Комар уже не совсем семейный), вдруг стал далеким и пугающим.

Сашка молчал, видя что-то, но крик не мог вырваться из его рта. Словно его зашили. Комар смотрел.

Давай, Комар, велел он себе, повернись. Ты сможешь. Раз, два, начал он считать. На счет три…

Три!

Он не повернулся. Затылок занемел, и шея вместе с ним. Точно их залили бетоном.

Комар вдруг понял, что вокруг царит тишина. Мертвая безграничная тишина. То, что раньше было привычным звуковым фоном — дыхание приморцев, сопение Сашки Фролова, кашель, шелест бетонной крошки под подошвами ботинок, трение ткани, звяканье металла автоматов и скрежет ложек, бульканье воды… даже тонкое, едва слышное шипение газа в карбидке, ровный гул горения…

Все это исчезло.

Комар понял, что слышит только нарастающее биение собственного сердца.

Все застыло. «Словно мы уже под водой».

Сашка медленно-медленно раскрыл рот, чтобы что-то сказать ему, Комару, глаза его смотрели на друга в упор… но Комар не понимал. Сашка хотел предупредить, старался изо всех сил, но — до Комара не долетало ни звука.

«Эх, Комар. Эх, Федор, Федор». Он вздрогнул. Давно забытое имя внезапно пришлось кстати.

Он очнулся.

Звуки вернулись. И все закрутилось с бешеной скоростью.

— БЕГИИИИИИ! — кричал Сашка. — Беги, Комар!

Бух-бух-бух, колотилось сердце.

Краем глаза Комар видел, как что-то белесое движется на периферии зрения. Извивается. Автомат был словно за сто метров от него, рука Комара тянулась, но все никак не могла дотянуться…

Затрещали выстрелы. Очередь. Еще очередь. Ударил пулемет, разрывая тишину грохотом. Вспышки пламени. «Печенег» установили здесь совсем недавно, когда обострились отношения с веганцами. Хотя внешне все было «мир-дружба-тушенка», но все знали, что война не за горами. Просто давили в себе это знание. Лучше верить, что войны не будет.

Что войны нет.

Рука Комара натолкнулась на холодный металл. Пальцы сомкнулись вокруг цевья. Комар потянул «калаш» на себя — и вдруг вздрогнул; мороз пробежал по коже. Показалось даже, что автомат покрылся мурашками. От ужаса. Крик был совершенно нечеловеческий…

Кричал Сашка. Сашка упал. Снова поднялся. Наставил свой автомат в темноту…

Комар подтянул «калаш» ближе. Затем рывком поднялся, повернулся.

Сполохи автоматных выстрелов и гулкие выплески пламени из «Печенега». Медленно летящие в воздухе гильзы, в них отражаются вспышки пламени. Дробный раскат металлических гильз по бетонным тюбингам…

Это сколько же патронов! — равнодушно удивился Комар. Поднял автомат к плечу, прижался щекой к холодному прикладу. Переводчик огня на одиночные — мы, слава богу, не приморцы…

«Кулаки» стреляли в темноту. Не жалея патронов, словно там было что-то, что никак нельзя было допустить сюда, на двухсотую отметку. На порог Большого Метро.

Комар в последний момент одумался. Снял палец с крючка, опустил автомат.

Какое-то, блин, наваждение. На фига стрелять? В кого?!

Не видно же ничего. Почему они не включили прожектор? Почему?!

Комар вскочил и замахал руками. Закричал, надрывая глотку:

— Фонарь врубай! Фонарь!

Приморцы не слышали.

Раньше на этом рубеже прожекторов не было. Блокпост долгое время числился заброшенным, как, впрочем, и вся Достоевская. А несколько дней назад Комара вызвал Жирдяй, командир самообороны, и приказал занять отметку двести. На вопрос Комара «зачем это нужно», Жирдяй долго ковырял пальцем в ухе — затем внимательно осмотрел добытое и сказал «не твое собачье дело, Комар. Выполняй».

На следующий день, когда Комар с ребятами осторожно освоили отметку, появились приморцы — с «Печенегом», двумя прожекторами-миллионниками и толстым кабелем в экранированной обмотке, который они протянули с Достоевской. Представить трудно, сколько эта байда стоит. А че, Альянс богатые. «Кулаки» поставили фонари, подсоединили кабель. На пробу врубили свет. Комар испугался, что ослепнет к чертовой матери, хотя «миллионники» били в сторону Вегана, а он зажимал глаза ладонью. Когда фонари выключили, перед глазами еще долго плыли яркие, словно выжженные на сетчатке, пятна.

Фонари, подумал Комар. Чертовы «миллионники».

Самое время их включить.

Но приморцы словно обезумели. Палили и палили в глубину тоннеля, наобум. Тоже мне, профессионалы…

Снова чудовищно застучал пулемет. Комар натянул на уши шапку, взятую как раз на такой случай. Но биение выстрелов «Печенега» доставало даже сквозь толстую ткань.

— Фонарь включи! — заорал Комар. — Фонарь!

В грохоте «Печенега» его никто не услышал.

Полуослепший, Комар смотрел в тоннель. Пули калибра 7.62, маленькие снаряды, каждый пятый — трассирующий, уходили в темную бесконечность. И гасли там… или нет?

Перегон «Достоевская — Лиговский проспект» короткий, но извилистый, прозван местными «пьяной трубой». Собран из бетонных тюбингов с почти гладкой поверхностью. Там должны быть сотни рикошетов!

А тут… Комару показалось, что пули просто исчезали. Темнота проглатывала их.

Черт, какая ерунда.

Световые пятна перед глазами плыли, мешали. Выстрел, удар по ушам. Один из приморцев встал, держа пистолет в вытянутой руке, высунулся над баррикадой из мешков с песком. Вспышка. Еще вспышка. Белесое метнулось к нему с потолка. Мгновение, и — приморец исчез.

Комар с силой зажмурился, открыл глаза. Заморгал. Блин!

Что это было?!

Взрыв.

В следующее мгновение мир вокруг исчез. Наполнился звоном и болью. Долбануло по ушам так, что на некоторое время Комара вообще перестало что-либо волновать. Он упал на землю, зажмурился до мельтешения цветных пятен перед глазами, снова открыл глаза.

Комар узнал голос Сашки:

— БЕГИИИ, КОМАР! БЕГИИИИ! СПААААсаааааааа!

Крик друга перешел в высокий, мучительный визг. Зубы заныли.

И вдруг все кончилось. Мелькнуло белесое на периферии взгляда — и Сашка исчез. Совсем. Только что был человек — и вот его не стало. Пустота.

Черт.

Оглушенный мертвой нечеловеческой тишиной, Комар затряс головой. Уши словно заложило ватой. Он с трудом выпрямился.

Слух, наконец, вернулся, хотя и не полностью. Комар этому не особо обрадовался. Потому что теперь он слышал шаги. Легкие, почти невесомые шаги в звенящей темноте…

Позвоночник Комара превратился в ледяной столб.

Все ближе. И ближе. И ближе.

Мороз пробежал по затылку. Комар наклонился в полной темноте, нашарил фонарик. Поднял. Рука тряслась, пальцы с трудом нащупали выключатель, сдвинули…

Ослепительный луч вырвался из фонаря и ударил в темноту. Сердце Комара дрогнуло, замерло… Он вгляделся. Но там… там никого не было! Луч фонаря рассеивался вдалеке, тонул во мраке тоннеля… Нет, ничего.

В следующее мгновение он снова услышал шаги.

Луч фонаря лихорадочно заплясал. Где? Кто?! Из темноты вышла, смешно перебирая короткими ножками, маленькая девочка с молочно-белыми волосами. Года четыре ей… или пять.

Девочка прижимала к груди куклу. Страшненькую, лохматую. С пустыми глазницами и оплавленными черными ручками.

Глаза девочки пристально смотрели на Комара.

Твою мать, подумал он. Твою мать, твою мать…

Девочка — или существо, что выглядело как девочка, — медленно растянула губы в улыбке. У Комара по спине пробежал озноб. Желудок сжался.

Улыбка была… неправильная.

— Поиглаем? — сказала «девочка».

Комар открыл рот, чтобы закричать, но смог только захрипеть. Ноги отнялись.

Теперь он понял.

Глаза у девочки были багрово-красные. Как кровь.

«Мы для нее банки тушенки», — успел подумать Комар. Мертвая корова пасется на лугу, пам-пам. А потом все исчезло.

Глава 3 Ахмет и бегство из рая

Станция Площадь Восстания, час X

— Спасайте царя! Спасайте!

Ахмет дернулся, словно от удара. Голоса причиняли физическую боль.

Сквозь сон он слышал далекие выстрелы и глухие разрывы гранат.

Снова громыхнуло. Так, что под ним дрогнула земля. С потолка посыпались пыль и мусор.

— Ахмет, проснись, — сказал Рамиль. — Война.

Ахмет вынырнул из сна, затряс головой. И в первый момент не мог избавиться от ощущения, что телохранитель находится рядом. Чушь! Рамиль не мог быть здесь. Не мог сказать этих слов. Рамиль больше вообще ничего никому не скажет…

Его убил чокнутый фашист на Невском проспекте.

Скрипнула дверь. Появился запыхавшийся, взмокший старик Мустафа, служивший еще отцу Ахмета.

— Господин, вы должны бежать. Война!

Бежать? У Ахмета на мгновение закружилась голова. Снова стать изгнанником, царем без трона, с которым обращаются с брезгливой жалостью?! Он вспомнил, как смотрел на него комендант Невского. Нет, ни за что.

В груди застыла горечь. Словно озерцо черной гнилой воды, излучающей радиацию.

— Подай оружие, — велел Ахмет.

— Господин!

Царь пружинисто вскочил, набросил на крепкое, ни грамма жира, стройное тело рубашку. Алый шелк неприятно, скользко облегал плечи, холодил кожу. Зато такая рубашка сейчас на вес патронов, потому что в шелке — что? Правильно, вши не живут.

— Господин, время!

Ахмет огляделся.

— Где Илюза? — в следующий момент он вспомнил. Предательница!

С того момента, когда Илюза приставила ему к виску его же собственный пистолет, Ахмет не мог жить без нее. Чертова сука. Чертова красивая сука. В этом было что-то извращенное. Она сделала это ради бродяги, оккупанта! Который спас ей жизнь, но все равно… Наглый мерзавец. Ахмет вспомнил, как этот… Иван… стоял в окружении озверевших «бордюрщиков», взгляд надменный, словно это он взял всех в плен, а не наоборот. Но — надо признать, гордый мерзавец. Сильный. Ахмет поморщился. Снова где-то в животе сжалось, задергалось, точно маленький человечек внутри Ахмета поджал колени и обхватил их руками, трясясь от жалости к себе.

Отец был сильным. Он был настолько ужасающе сильным, что поглощал все вокруг, словно огромное нефтяное пятно, темнота; просачивался во все тоннели и вентиляционные ходы, забирал своим существом всех и вся. И люди понимали, что живут во чреве своего господина. И только по воле его, только потому, что он позволяет им жить. Отец излучал власть, как физическое ощущение.

Когда отец умер, после него остались верные люди, они помогли Ахмету удержать власть. Царство его состояло всего из двух станций, соединенных переходами — но это было теперь его царство. Его, а не отца.

И все сразу стало проще и — сложнее.

Рамиль Кандагариев, личный телохранитель, молчаливый и тоже — сильный. Возможно, только благодаря Рамилю он, Ахмет Второй, смог удержать власть. Потому что старые приятели отца, его царедворцы, визири и казначеи, его телохранители, наложницы, слуги и даже его массажисты — все захотели кусочек того, что раньше было отцовским.

Пришлось действовать быстро.

Кровь. Ахмет застегнул рубашку, чувствуя, как щекочет ноздри резкий металлический запах. Тогда много крови пролилось. Но гораздо меньше, чем пролилось бы, если бы они тогда действовали медленнее — или мягче.

Рамиль нашел его, хнычущего и ждущего неминуемой смерти, в одном из дальних тупиков — которые позже, во время захвата Приморским Альянсом Площади Восстания, послужили им убежищем. Рамиль. Гранитный столб, человек-машина, стальной и несгибаемый. Сильный и — верный. Но… Ахмет поморщился, почувствовал на языке кислое. Рамиль всегда оставался верным не ему, Ахмету Второму, а его отцу. Тени его отца. Его памяти.

Рамиль вручил Ахмету пистолет. Вложил в руку, как какой-то охренительный волшебный меч. Саблю света, блин. Это оказался не золотой пистолет, который отец всегда носил с собой…

Это был старый потертый «макаров».

— Что это? — удивился Ахмет тогда. Спросил с презрением: — Ничего лучше не нашлось?

Рамиль молча смотрел на него. Высокий, прямой. Жесткий.

— Что? — спросил Ахмет.

— Из этого пистолета убили больше людей, чем ты можешь представить, молодой господин. Это табельное оружие твоего отца. Им он взял и власть, и станцию. И навел порядок.

Ахмет тогда взвесил на ладони «макаров». Холодная металлическая тяжесть. Это не пистолет воина, понял он. Это оружие палача. Оружие деспота, ставящего своих противников на колени и стреляющего им в затылок.

Ахмет повел плечами. Почему-то вдруг повеяло холодом.

— Этим оружием твой отец заставил спуститься в метро всех этих людей.

Некоторых он убил, чтобы заставить остальных быстрее шевелить ногами.

Они выжили только благодаря тому, что отец убил нескольких, чтобы спасти сотни.

Отец, говорят, был плохим милиционером. Ну и что? Но он стал отличным хозяином. Потому что теперь это были не случайные люди, попавшие в поле зрения обычного линейного милиционера. Теперь они стали его стадом. Его овечками. Его долей.

Что-что, но стричь овец и держать их в повиновении отец умел, как никто. А если иногда требуется зарезать овцу… что ж, это тоже дело пастуха. Его святая обязанность.

— Господин, быстрее! — дрожащий старческий тенор. Проклятый Мустафа. — Там стреляют! Там…

Ахмет накинул на плечи кобуру, застегнул под мышкой. Достал из-под подушки «макаров», оттянул затвор. Патрон в стволе. Отпустил (щелк), убрал пистолет в кобуру. И вдруг его накрыло… Руки задрожали, губы затряслись. От внезапной слабости Ахмет едва не упал, голова закружилась. Он дернул головой. Ухватился рукой за спинку кровати, пережидая знакомый (слишком знакомый) приступ тошноты.

Это всего лишь паника, сказал он себе.

— Господин! Что с вами? — слуга, старый Мустафа, бросился к нему. Ахмет оттолкнул его, выпрямился. Старик посмотрел на молодого хозяина, губы дрожали от обиды.

— Автомат! — приказал Ахмет резко. Мустафа зашаркал к оружейному шкафу.

Опять война, подумал Ахмет. В прошлый раз он взял отцовский «макаров» и под молчаливым руководством Рамиля показал, кто хозяин на Восстании и Маяке. Тогда он лично казнил четверых. Рамиль убил больше, намного больше. А люди Рамиля, верные только ему, убили десятки.

Он, Ахмет Второй, казнил и миловал собственной рукой. Он держал потертый «макар» горящей от пороховых газов ладонью, и ему казалось, что сквозь пальцы струится черная, жирная как нефть, отцовская тень. Накрывает все. И люди снова, как и раньше, живут в непроглядной, словно сгусток мрака, тени Ахмета Первого… и единственного.

Вставай, царь. Ахмет словно наяву услышал голос Рамиля. Пришло время царских решений.

Он снова почувствовал кислый привкус железа на языке.

Власть.

Она не дается просто так.

— Царь? — Мустафа с ломким стариковским поклоном подал «калаш». Деревянные приклад и цевье покрывала тончайшая резьба, на металле ствольной коробки неведомый мастер вытравил суру из Корана. Аль-Мульк. «Благославен Тот, в Чьей Руке власть, Кто способен на всякую вещь». Ахмет взвесил оружие в руках. Наконец-то приличное оружие.

— Царь, вам нужно бежать. Спасаться.

— Это Веган? — Ахмет выпрямился. Шелк рубашки холодил шею. По затылку прошла сладкая дрожь предвкушения. Похоже, вот он, момент, когда все меняется. Плохое время… для приморцев.

Пусть все рушится, но они — они! — ничего не получат.

Ахмет помотал головой. Все еще висит на волоске.

— Зови Рустема, — велел он Мустафе. — И Юру.

БУМММ. С потолка опять посыпалась пыль. Далекие автоматные очереди. Резкие команды. Топот ног. Похоже, приморцы действуют лучше, чем его люди. Недаром они притащили на станцию столько своих солдат. Надменные сукины дети.

Когда телохранители вошли, склонили головы — Ахмет выпрямился.

Рустем и Юра, два верных нукера, два товарища по детским играм. Теперь же — телохранители. Крупный, огромный Рустем и гибкий, жилистый, невысокий — ростом с Ахмета — Юра. Оба в настоящих шелковых рубашках — как их господин.

— Вы знаете, что будет. Вы со мной? — спросил Ахмет.

— Мы умрем за тебя, царь, — Юра всегда соображал быстрее друга.

— Несите саквояж, — приказал Ахмет. — Мы уходим. Сейчас!

— За мной, — велел он телохранителям. — Не отставать.

Коридоры, коридоры. Платформа Восстания тускло освещена редкими фонарями. Люди проснулись. Желтоватые пятна лиц плавали в полутьме вокруг идущего царя. Ахмет стремительно шагал, не оглядываясь. Он слышал тяжелое дыхание телохранителя за спиной. Рустему не мешало бы подтянуть живот, впрочем, ему в любом случае пришлось бы нелегко. Саквояж весит немало. Юра шагал бесшумно.

Знакомая дверь с надписью «КПК-ИП». Пришли.

Ахмет кивнул. Юра, верный нукер, шагнул вперед и аккуратно постучал в дверь служебки. Затем отступил на шаг.

Через некоторое время внутри зашелестели, вздохнули, протопали к двери. Щелчок взводимого курка.

— Кто там? — спросили глухо. Ахмет холодно улыбнулся. Кто-то боится, похоже?

— Это Ахмет.

Через долгую паузу дверь скрипнула, отворилась.

На пороге стоял Геращенко, представитель приморцев. Халат был запахнут в спешке. Глаза красные. В руке пистолет. Посол оглядел компанию, стоящую за спиной Ахмета. При виде оружия брови его на мгновение вздернулись вверх.

— Царь? — посол выпрямился, опустил пистолет. — Почему вы здесь?

Ахмет улыбнулся. Лицо приморца застыло. Губы побелели. В следующее мгновение Ахмет вскинул «макаров» и наставил послу между глаз.

— Я… — начал посол. — Вы не смеете…

Б-бах!

Вспышка. Отдача толкнулась в ладонь. Ахмет моргнул, когда обжигающая кровь брызнула ему в лицо. Перед глазами оплыли черные пятна.

Тело посла повалилось назад. Глухо ударилось об пол. Металлически звякнул выпавший пистолет. Вот и все.

— Здесь я царь, — сообщил Ахмет мертвецу. Ладонь ныла от отдачи. И не только это…

Знакомое ощущение. Черная, густая как нефть, отцовская власть заполняла каморку, изливалась в вентиляционные трубы, ползла по перекрытиям. В каждый крысиный ход проталкивались черные вязкие щупальца отцовской тени. Ахмет стоял, чувствуя, как высыхает на лбу кровь приморца и стягивает кожу. Площадь Восстания, Маяковская — все это накрывало черным пятном.

Ахмет чувствовал себя центром этого пятна. Пауком, вбирающим в себя колебания паутины и жизни сотен мух.

Он повернулся к нукерам. Теперь они становились его личной армией.

В глазах телохранителей Ахмет увидел уважение и страх. И еще — знакомый огонек. Жирный черный отблеск отцовской власти.

Я знаю, как надо.

— За мной, — велел Ахмет. Нукеры, зачарованные жирным блеском власти, последовали за ним без колебаний. Повинуясь сигналу, оттащили тело посла к стене — на полу остался кровавый след. Мустафа закрыл дверь. Теперь, кажется, все. Он выдохнул.

— Тебя будут искать, царь, — напомнил Мустафа. Дыхание его прерывалось, он еле успевал за молодым хозяином. Но старик был прав. Ахмет поднял брови:

— Верно.

Старик кивнул и отступил назад. Поклонился.

Что хорошо в старых слугах — они всегда знают свое место. Ахмет выпрямил спину.

— Мы поступим так, — он поднял отцовский «макаров». Большим пальцем взвел курок. Щелк.

— Что?.. — Рустем замолчал, когда Ахмет повернулся.

Телохранители попятились. Пока еще сами не понимая, почему. Почувствовали, что происходит что-то неправильное. Люди всегда чувствуют. Ахмет сделал шаг вперед, к нукерам. Поднял пистолет…

— Пусть все решит случай, — сказал он. — Но сначала… сначала я расскажу вам одну историю. А вы слушайте.

— Царь, мы… — начал Юра. Уставился в черное, воняющее порохом дуло ПМ и закрыл рот. Оружие всегда делает слова доходчивее.

Ахмет покачал головой.

— Помолчи, когда я говорю. Помните, мы в детстве играли в мифы Древней Греции? Вы знаете историю одного из подвигов Геракла? Ахмет, мой тезка, был царем плодородной и богатой страны. Но Ахмету, другу великого Геракла, было предсказано, что он умрет молодым — если не найдет добровольца, готового спуститься в подземный мир вместо него. Такой шанс дали царю боги. И что же?.. Ахмет ходил и спрашивал: детей, стариков, взрослых, мужчин, женщин. Все было бесполезно. Все отказывались. Никто не хотел умирать за царя. Даже смертельно больные цеплялись за оставшиеся им последние минуты…

Ахмет замолчал, вглядываясь в лица нукеров. В лица друзей детства. Они слушали. Все-таки, какой недостаток историй в метро! Просто голод.

— Приходит день смерти, и в это время на берег с корабля сходит Геракл, сын Зевса, великий герой. Ахмет с женой встречают старого друга.

Они пируют, а потом… Молодая и красивая жена решила заменить Ахмета в подземном царстве. Пожертвовать собой ради любимого мужа…

Великая жертва.

За ней должен прилететь ангел смерти. И вот-вот это случится. Одна из служанок рассказывает Гераклу, что произошло… и тот решает действовать. Герой сидит в засаде около мертвой жены Ахмета — и ждет. Когда прилетел посланник подземного царства, чтобы забрать душу девушки, Геракл вступил с ним в борьбу. И победил, это же Геракл. Жена Ахмета спасена. Конец истории. Все счастливы. Но… если бы не было жены Ахмета, он бы просто умер — и все. Без жертвы невозможен подвиг. Поэтому я еще раз спрошу: кто готов умереть за своего господина? А? Молчите?!

Если приморцы найдут убитого посла, они захотят отомстить. Если веганцы займут станцию, им тоже буду нужен я. Значит, и те, и другие должны меня найти. Скажем, здесь, мертвым. Рядом с послом. Понимаете? — Ахмет оглядел телохранителей. — Ангел смерти не улетит с пустыми руками. Поэтому мне нужна жертва. Кто из вас готов? Ну же! — Ахмет посмотрел на телохранителей. Бледные мертвые лица, Юра оскалился. — Не двигаться. Стоять, я сказал! Сейчас мы посчитаемся… чтобы никому не было обидно.

На самом деле выбора не было изначально.

Ахмет внезапно вспомнил. Когда они были мальчишками, то однажды, играя в заброшенном тоннеле, натолкнулись на гнильщиков. Тринадцатилетний Рустем дрался с шестью взрослыми, он тогда уже был здоровым, а маленький Юра протянул будущему царю руку. Улыбнулся, показывая выбитый в драке зуб. Вставай, брат. Мы с тобой вместе. Навсегда-навсегда. Ахмет сжал зубы. Глупые ненужные воспоминания. Кому они интересны? Кому они нужны? Жить надо будущим. Один из них обречен, тут ничего не изменишь…

Потому что сейчас рост и телосложение важнее, чем сила и воспоминания. Важнее, чем происхождение. Важнее всего, даже старой дружбы.

Ахмет взвесил пистолет в ладони. Старый отцовский «макаров» вдруг показался ему огромным и тяжелым, как…

«Благославен тот, в чьей руке власть».

…как целая станция.

— Осталось выяснить, кто умрет вместо меня? Кто добровольно пойдет в подземный мир? — Ахмет обвел взглядом подданных, покачал головой, криво усмехнулся. — Как понимаю, никто? Нет желающих?

Подданные молчали. Лицо у Рустема было такое, словно великан вот-вот заплачет. Юра выглядел злым и, пожалуй, опасным.

— Хорошо, — сказал царь. Щелкнул отключаемый предохранитель. — В таком случае, ради старой дружбы, я выберу сам.

…Кто способен на всякую вещь.

Мустафа неторопливо и осторожно, чтобы поберечь ноющие суставы (артрит!) вышел за дверь. Он в царские избранники не годился, поэтому даже не стал ждать позволения выйти.

В старости есть свои преимущества.

Невидимость, например. Никто не обращает на тебя внимания. Старик и старик, что с него возьмешь.

Мустафа подождал, прислушался. Тишина. Снова зашаркал распухшими усталыми ногами в мягких тапочках, присел у стены. Ноги почти не держали, проклятая старость. Выстрела все не было. Неужели Ахмет дал слабину? Мустафа покачал головой. Плохо, очень плохо. Его отец бы этого не одобрил. Нельзя быть слабым. Нельзя показывать слабость.

Нельзя допускать даже мысль о слабости…

Или — Мустафа поморщился — о милосердии. Потому что люди часто путают «милосердие» и «мягкость». А от мягкости до безволия всего один шаг…

Разве не этому учил наследника старый Ахмет?

— Вышел месяц из тумана, — услышал он голос молодого господина за дверью. Детская считалочка. — Вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить…

Выстрел. Звук падающего тела.

— Все равно тебе водить.

Хороший мальчик, подумал Мустафа. Утомленно прикрыл веки. Сердце стучало неровно, часто, словно надорвалось. Как хочется спать. «Мы вырастили хорошего мальчика, Ахмет, старый друг. Теперь и умирать не жалко».

«Жаль только, что он не твой сын».

Глава 4 Ведьма и жонглер

Станция Сенная, 31 октября 2033 года

Мучительно хотелось есть. Желудок, ссохшийся в крошечный неровный камушек, застыл посреди живота, вывешенный в оглушающей пустоте. Артем уже забыл, когда ел в последний раз. Может, два дня назад. Может, три…

Может, вечность.

«Интересно, что сейчас делает Лали?» Артем с трудом выпрямился, сел на лежаке. «Наверное, готовит рыбную похлебку». От этой мысли кишки сплелись в тугой узел.

Господи. Господи, как больно.

Он прикрыл глаза и как наяву увидел руки сестры — красивые, ловкие — над котелком. И запах варева…

Электрических угрей в Новой Венеции не только использовали как батареи. Их ели. Во всяком виде — жареных, вареных, копченых, сырых. Лали ложкой размешивает мутное густое варево, кусок угря всплывает, поворачивается мясистым боком… Артем сглотнул и проснулся.

Проклятье.

Так можно и сознание потерять. Он снова ощутил горький, с нотками тошноты, привкус во рту. Как хочется спать. Уснуть, чтобы хоть во сне не чувствовать голода… Нет, не выйдет. Уже не помогает. Теперь он хотел есть даже во сне. Ложился, закрывал глаза и видел похлебку, разваренный кусок угря… Видел руки сестры над котелком, крошащие в бульон сухие водоросли. У тех, коричнево-красных, был резкий кисло-жгучий вкус. В Венеции их использовали как приправу. Крупинки, летящие в бурлящее варево…

Надо вставать. Давай!

Артем ощупью выбрался из палатки, выполз на четвереньках. Не выдержал, упал грудью на платформу. Боль. Казалось, ребра скребут по камню. Бетонный пол отдавал пронизывающим тоннельным холодом.

— Встал? — Доходяга, местный знакомец, сосед Артема по гостиничной палатке, сидел на катушке от кабеля. Длинный и тощий, он выглядел умирающим от голода, однако был совершенно здоров — и, насколько Артем знал, — вполне себе сыт.

Артем, превозмогая слабость, подтянул под себя ноги, сел. Махнул рукой — привет!

— Эй, Птаха! На представление пойдешь? — Доходяга поскреб подбородок. — Хотя где тебе. Там мани стоит. А тебе даже менять нечего.

Птаха. Артем уже много раз пожалел, что назвался на станции «Орлом». Орел — Арц’иви по-грузински. Красиво. Только вот местные перекрестили его в Птаху. Стоп. Что Доходяга сказал?

Артем повернул голову. «Самое важное», неровно билось сердце.

— Представление? Какое? Где?

— Да здесь, недалеко. Ты чего, с луны свалился? Цирк же приехал!

Артем пошатнулся.

— Что-о?! Где?!

— Успокойся ты, крезанутый. Всего лишь цирк. Понял? Там, на служебке.

Служебкой местные называли служебную платформу, что находилась дальше по тоннелю в сторону Пушкинской.

Доходяга почесал в затылке, потом решился. Покопался в сумке, нехотя протянул руку:

— На, держи, пока я добрый. Смотреть на тебя страшно. Скелет, блин.

Артем сразу же отвел глаза. Но взгляд снова, как притянутый магнитом, возвращался к ладони Доходяги. К сушеному грибу, лежащему на той ладони. К аппетитному, ноздреватому, вкусному куску гриба. Рот наполнился слюной. Желудок сжался так, что, казалось, он сейчас стремительно схлопнется в одну точку, как Вселенная из рассказов учителя.

Голова закружилась.

Нет. Нельзя. Нет. Артем стиснул зубы и помотал головой. Выпрямился, в живот отдалось болью. Затем, чтобы оборвать мучительный момент, сказал:

— Н-нет, спасибо.

Доходяга удивился.

— Нет?

— Спасибо, я… — Артем сглотнул. — Не хочу. Правда.

— Не врешь?

Артем покачал головой. Не вру. Хотелось вскочить на ноги, схватить Доходягу за грудки и заорать прямо в вытянутое, желтое от курения травки лицо:

«Блин, я сытый! Сытый, блин! Убери на хер эту фигню!!»

Видимо, Артем изменился в лице. Потому что Доходяга вдруг отпрянул, словно увидел Черного Санитара. Но зато убрал проклятую руку. И на том спасибо.

— Гордый он, да. Ну и иди ты на хер, гордый. Гордый он. — Доходяга, похоже, всерьез обиделся. — Я ему… блин… а он… тварь такая…

Артем заставил себя сесть прямо.

— Извини, друг. Так что ты там… говорил о цирке?

Доходяга отвернулся, задрал нос. «Во глубине сибирских руд храните гордое молчанье», вспомнил Артем. Пушкин, кажется. Или Лермонтов.

Он с усилием разлепил губы:

— Я же сказал: извини. Извини, друг. Я очень… на самом деле. Просто… я не могу. Нельзя мне.

Доходяга мгновенно повернулся:

— Нельзя?

— Обет такой.

— Обе-ед? — протянул Доходяга мечтательно. — Обед — это хорошо.

— Да не, ты не понял. Обещание. Клятва.

Лицо Доходяги осветилось пониманием. Затем он усмехнулся. Глаза у него стали нехорошие, мутные. Артем поежился. Он до сих пор не привык к резким переменам, что случались с людьми при упоминании слов «клятва, обет». Как и «честь, совесть, долг». Видимо, это были какие-то неправильные, несъедобные слова.

— Я бы на твоем месте махнул такой «обет» на нормальный обед, — заговорил Доходяга с какой-то холодной жестокой мстительностью. Словно то, что у Артема было что-то выше желания пожрать, задевало его, Доходягу, лично. Словно это «нечто» делало его меньше, унижало.

— Клятва, значит? И что за клятва? Сдохнуть из гордости?!

Артем вздохнул. «Как с вами сложно, странные люди».

— Ты не понимаешь. Это… другое.

Доходяга отвернулся, словно Артема больше здесь не было. Тот вздохнул. Бесполезно. А ведь Доходяга еще из лучших. Вон, грибом хотел поделиться…

Артем покачал головой, выбросил Доходягу из головы. Прежде чем идти в цирк, стоило сделать еще одно дело.

Тренировка. Обязательная, как движение небесных тел. За все голодные дни и недели, с момента, как он покинул родную Венецию, Артем ни разу не пропустил тренировку.

Он кивнул Доходяге и отправился к палатке. Главное, чтобы мячики были на месте, когда он пойдет в цирк. Старые, засаленные, с надписью tennis. Два желтых и один зеленый.

Иногда приходится придумывать повод собой гордиться. Он бы и гордился… если бы смог наконец собраться с мыслями и думать не только о еде.

«Ты бы гордился мной, папа?» — спросил он в тоннельную пустоту.

Ответа не было.

Как всегда.

Артем залез обратно в палатку. Лег на тонкий матрас, отдающий вонью немытого тела и застарелой мочой. Холод бетона сквозь тонкую прослойку синтепона пронизывал тело.

Артем нащупал пальцами прореху в матрасе, засунул руку. Где же?

В первый момент его пронзило холодом, что драгоценную заначку могли украсть. Тот же Доходяга. Как украли все его вещи в первый же день на чужой станции. Это было всего полтора месяца назад, а казалось, прошла вечность… Испуг был таким сильным, что сердце замерло. На пару мгновений. А потом застучало резко и быстро, по нарастающей.

Все пропало, подумал Артем. Столько ждать, искать… чтобы так бездарно, в последний момент…

И вдруг его пальцы наткнулись на холодный цилиндрик патрона. Артем выдохнул. Есть! Один-единственный. Девять миллиметров, от «макарова». Артем сжал его пальцами — до боли. Облегчение было таким сильным, что парень почувствовал себя полностью вымотанным.

Один патрон. Сколько это еды?

Намного больше, чем у него было в последнюю неделю. Он сейчас превратился в тень прежнего Артема.

«Оно того стоит?» — спросил он сам себя. И ответил: да, несомненно.

Как она на него посмотрит? Что увидит? Неужели опять смущенного, красного, взъерошенного, смешного мальчишку? Как в тот раз, в палатке.

Холод патрона в ладони.

…Он попросил тогда погадать ему — на будущее. Разноцветная палатка, украшенная аляповатыми магическими символами. Он откинул полог, шагнул, пригнувшись, в полутьму. Гадалка сидела в глубине, на цветном коврике. Рядом, в железной плошке, тускло горел масляный светильник.

Глаза женщины в полутьме поблескивали.

— Подойди, — сказала она. — Смелее.

Артем неловко подошел, чувствуя, как отказывают ноги, сел перед ней. Гадалка смотрела, не мигая. Темные глаза, смуглая кожа. Половина лица словно растворялась в темноте. Артем вдруг вспомнил и, торопясь, вытащил жирного угря, завернутого в кусок полиэтилена. Плата за предсказание. Плата за будущее. Неуклюже бухнул на огромное, порыжевшее от времени, серебряное блюдо.

Щедрая плата.

Пауза.

— Меня зовут Лахезис, — сказала гадалка.

Она подняла взгляд. Лицо ведьмы оказалось на свету. Лицо было наполовину изуродовано…

В тот же миг Артем, сын Георгия, понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно.

Провалился в бездонный взгляд изуродованной гадалки — и с тех пор падает, падает, падает…

— Спишь? — его толкнули в плечо. Артем вскинулся:

— А? Что?!

Доходяга неловко повел головой, словно ему жали плечи. Пока Артем блуждал мыслями где-то далеко, он следом забрался в палатку и сидел теперь на своем лежаке — темный сгорбленный силуэт с острыми коленями.

— Ну, ты идешь, нет? — спросил Доходяга нарочито грубовато. — В цирк свой?

Артем вспомнил. Мгновенно проснулся:

— Иду.

Платформа под ногами качнулась, словно была из мягкой резины. Артему казалось, что ноги проваливаются в камень. Легкое головокружение. Чтобы не упасть, ему пришлось упереться рукой в стену. От рези в животе Артема согнуло. Не выпрямиться. Он прислонился головой к холодному камню, пережидая приступ. Стало немного легче.

Доходяга смотрел на Артема с жалостью.

— Эх ты, Мимино, — сказал он.

Отлично, подумал Артем с легкой горечью. Теперь я уже Мимино — «ястреб-перепелятник», самый мелкий и жалкий из хищных птиц.

Ну, хоть какой-то прогресс после «Птахи». Только не вперед, а куда-то… в сторону.

Усилием воли он выпрямился, оторвался от стены.

— Ладно, пошли, — сказал. — А то опоздаем.

Они почти успели.

Служебная платформа была освещена фонарями, расставленными по окружности огромного ковра. Артем вспомнил, ему говорили. Такой ковер — главное сокровище цирка, священная вещь, без которой цирка не существует. Ковер был грязно-зеленого цвета, местами с заплатами. Над платформой циркачи натянули канат. Еще несколько фонарей были закреплены под сводом станции на веревках, так, что тусклый свет падал на ковер, оставляя зрительскую часть в темноте. Зрители сидели прямо на полу.

Представление уже началось, парад-алле они пропустили. Жаль. Артем с Доходягой отдали плату за вход лысоватому мужику с лицом клоуна, протолкались поближе к ковру. На них шикали и ругались. Доходяга на ходу моментально и метко огрызался. Артем сел и выпрямил спину. Помни. Ты — гордый, сильный, резкий. Ты — наполовину грузин, наполовину русский.

Угу. Худой, с выступающими скулами, с мрачно горящими голодными глазами. Угрюмый и злой. Весь в синяках и царапинах, в лохмотьях. На ладонях кровавые следы от постоянного сжимания кулаков.

Я… — напомнил он себе.

(витязь в тигровой шкуре, рыцарь в шкуре леопарда)

…жонглер.

Зазвучала музыка. Представление началось.

Он сидел среди зрителей и ждал ее. Ему было все равно, кто и как выступает, какие номера или фокусы показывает. Он ждал ее. Гадалка, изуродованная предсказательница. Ведьма. Артем задохнулся на миг. Он бы любил ее, будь она все еще красавицей… но по-настоящему он любит ее такой, как сейчас — изуродованной, наполовину нечеловеческой. Темной и опасной, вспыльчивой и сварливой…

Прекрасной.

Зрители зааплодировали, заулюлюкали. «Браво! Браво!» Артем поднял голову и наконец-то увидел, что происходит на арене.

Левое предплечье силача было обмотано бинтами почти до локтя. Артем тоже иногда так делал, чтобы не повредить запястья, когда тянешь из воды тяжелые клетки с бьющимися угрями. Он вдруг ясно представил мертвенный запах угрей, холодный и влажный, смешанный с назойливым душком озона и горелой изоляции.

Новая Венеция, дом. Электрические угри. Голубые вспышки. Искры, пробегающие между пальцами. Холодное утро Новой Венеции. Над водой стелется туман — вентиляционные установки опять нагнали теплый воздух с поверхности, дальше двух метров уже ничего не видно. Огни в тумане кажутся размытыми. Нос лодки бесшумно рассекает воду. Из тумана медленно, как во сне, выплывают плоты, сделанные из пластиковых бутылок и досок. На плотах высятся крошечные домики, сколоченные из хлама и кусков пленки, они кажутся игрушечными. Артем так ясно представил это, что почти услышал неумолчный тихий плеск воды под досками настилов и легкий скрип дерева.

Он помотал головой. Вернулся гул цирка, дыхание и возгласы сидящих вокруг людей. Вернулась тяжелая горячечная атмосфера восторга и любопытства.

Аплодисменты. Гулкие хлопки…

Артем посмотрел на арену и присвистнул. Даже погруженный в лихорадочное ожидание, он не мог не оценить: силач вынес на плечах настоящее древнее деревянное пианино! Силач размеренно ступал, лицо сосредоточенное, а на пианино, изогнувшись самым соблазнительным образом, возлежала полуобнаженная юная блондинка. Светлые волосы ее (вымытые! Артем даже отсюда чувствовал, как они пахнут сухой чистотой и цветочным мылом) струились по пианино.

В толпе восхищенно присвистнули, но, как оказалось, совсем по другому поводу:

— Смотрите, карлики!

Только тогда Артем оторвал взгляд от изгибов девушки и заметил, что на пианино она не одна. На верхней крышке, по разным краям устроились лилипут и лилипуточка. Лилипут был в белом смешном пиджаке с бабочкой. Артем однажды видел такой костюм на обложке древнего журнала, только там вместо лилипута был суровый белобрысый мужик с лицом как рельса и с голубыми глазами убийцы. В руке у мужика был незнакомый автомат с оптическим прицелом. Надпись под фото гласила: «Бонд. Джеймс Бонд». Круглое детское личико лилипута украшали морщинки, отчего этот мини-Бонд казался постаревшим ребенком — но с такими же глазами убийцы, как на фото.

Артем поморгал. Да нет, ерунда. В следующее мгновение лилипут улыбнулся, и ощущение исчезло. Он был очарователен. Хотя явное уродство… Артем поморщился. В Новой Венеции мутантов не особо жаловали. Заглядывал к ним однажды на станцию великан с зеленой кожей… Шуму-то было! Чуть стрелять не начали.

Напротив, лилипуточка выглядела не ребенком, а суровой взрослой женщиной — только маленькой. Она была в детском розовом платьице с блестками и лихо курила толстую самокрутку. Дым клубами плыл над ее головой и над пианино.

Похоже, этот номер был одним из гвоздей программы. Зрители кричали и аплодировали.

Силач дошел до центра ковра и выпрямился. Пианино он по-прежнему держал на плечах. Зазвучала музыка.

— Ап! — сказала блондинка. Она изящным движением встала на ноги и выгнулась так, что белое платье обрисовало гибкую фигурку.

Зрители сходили с ума. Артем решил, что скоро оглохнет.

Кто-то бросил на арену патроны, они сверкнули в лучах фонарей и со звоном рассыпались у ног силача. Тот учтиво поклонился вместе с пианино. Вслед за этим полетели еще патроны, ручной фонарик и даже батарейки. Блондинка благодарила дарителей воздушными поцелуями. Зрители кричали и неистовствовали…

«Нравится? — подумал Артем. — А что вы скажете, когда выйдет Она?»

Душно. Холодный пот выступил на лбу, Артем вытер его дрожащей рукой. Тошнота снова подступила к горлу, горечь тлела на языке. Словно от громкой музыки, света, смеха, ярких костюмов, радостных выкриков и всей цирковой атмосферы Артему становилось хуже. Дурацкая слабость, не вовремя…

Держаться.

Осталось немного. Скоро выйдет она.

Она не появилась. На номере с пианино закончился первый акт, медленно, как угорь, вытянутый за хвост из воды, протянулся антракт… Начало второго акта. Артем равнодушно, как в сонном бреду, пропустил и зверей, и укротителя с желтой ленивой змеей. Змея называлась питоном. Питон, лежащий на плечах укротителя, медленно изгибался, стягивал кольца и поднимал плоскую желтую голову с равнодушными, холодными глазами. В какой-то момент Доходяга, подскакивая в избытке чувств, заехал Артему локтем по ребрам — тот дернулся, на мгновение вырвался из мучительной жаркой дремы… и увидел, что у питона на самом деле две головы…

Артем вздрогнул.

Ее все не было. Вот и финал. Отзвучали последние хриплые аккорды циркового гимна. После представления Артем некоторое время сидел, не в силах поверить. Катастрофа. Зрители расходились, шумно обсуждая увиденное, лица их были живые и азартные, но Артем не замечал ничего. Его толкали и задевали, он равнодушно сидел.

Ее не было.

Что происходит?

Кто-то тронул его за плечо. Потом усиленно затряс. Артем поднял взгляд… Доходяга! Вернулся.

— Не пойдешь? — спросил Доходяга.

Артем покачал головой.

— У меня здесь дело.

— Еще один обет? Ну, ты крейзи, — сказал Доходяга. — Зачем тебе цирк? Циркачи, они знаешь, какие резкие? Один тут со станции пробовал подкатить к их беленькой… грубовато, правда. Так потом его в дальнем тупике нашли…

— Мертвого? — спросил Артем машинально. На самом деле его это совершенно не интересовало.

— Хуже! Живого. Только ему руки с ногами местами кто-то поменял.

— Угу.

Артем помолчал. Потом протянул руку:

— Спасибо тебе. За все.

Доходяга растерянно покачал головой.

— Ну, ты крейзи. Честное слово, таких крейзи, как ты, я еще не видел… Ладно, бывай… Орел.

Доходяга пожал Артему руку и ушел. Все так же качая головой, словно не мог понять, откуда берутся такие чокнутые. Все ушли. Артем помедлил, мягко вскочил на ноги. Несмотря на холодный пот, дрожь, как в лихорадке, он все еще мог двигаться и действовать быстро. Артем молниеносно, пока его не заметили, перебежал через неосвещенное пространство на другую сторону ковра. Здесь, недалеко от арены, светились несколько палаток. Здесь жили циркачи. Если Лахезис жива, ее надо искать в этих палатках.

Артем прошел между палатками. Только голова кружилась и сердце больно билось в грудную клетку… Проклятая слабость, одышка.

Сколько он не ел? Долго.

Сейчас бы пригодился тот Доходягин гриб… Артем выдохнул. Еще немного, и он грохнется в голодный обморок. Он усилием воли заставил себя выпрямиться. И вовремя. Между палаток появился помятый и седой, в некоем подобии красного мундира, служитель цирка. Он принес метлу и начал сметать мусор, кряхтя и поминая чью-то (возможно цирковую) мать.

Артем, незамеченный, смотрел, как прутья метлы касаются мраморного пола, сгибаются… Служитель мел. Старательно, но довольно бестолково. Затем он, видимо, притомился. Сел на сваленные горой баулы и достал из-за пазухи маленькую стеклянную бутылку. Артем подождал, пока служитель выпьет. По опыту он знал, что алкоголь делает некоторых людей добрее. Некоторых — наоборот, но тут уж не угадаешь…

Когда бутылочка исчезла за пазухой, Артем вышел на свет.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Ты чего хотел, парень? — служитель не удивился. Артем заподозрил, что тот выпил уже не в первый раз и теперь совсем-совсем добрый.

— Где она? Гадалка?

— А тебе зачем? — служитель оперся на метлу и нахмурил брови.

Артем вздохнул. Потом объяснил, что сам издалека и пришел специально на представление — ради ее номера. Номера, который он когда-то видел и был поражен… Артем рассказывал и, в общем-то, ничего не придумывал. Он до сих пор был под впечатлением. Хотя номер тут, в сущности, ни при чем.

Причина была в ней. И только в ней.

— А ты не врешь, парень?

— Нет.

— А! — сказал служитель. И Артем понял, что он поверил. — Здесь твоя гадалка. Приболела она, парень.

— Ч-что? — он покрылся холодной испариной. Неужели? Что с ней?!

Наверное, он изменился в лице. Служитель замахал рукой:

— Не-не! Все будет в порядке, Эзра сказал. Только ты никому, ладно? Торгаши больных не любят, сразу заберут. Карантин, все дела… Она в палатке отлеживается. Лерка цирковая. А мы своих не сдаем… — служитель спохватился, что только что это сделал. — Э… я тебе ничего не говорил! Понял, паря?

— Где она?

Служитель почесал затылок. Подумал и сказал:

— Я тебе про палатку со змеями тоже не говорил? Так вот, если спросят, Лерки там нет и никогда не было. Понял, парень?

Артем кивнул. Он понял.

— Я могу… к ней?

— Только… — служитель вдруг протрезвел, остро взглянул Артему в глаза: — Ты смотри, аккуратней, питону не попадись. А то нам обоим достанется на орехи. Если вдруг попадешься, ты меня не видел, я тебя не видел. Ферштейн?

Питону? Артем покрутил головой, не понимая. А! Это та ленивая желтая змея! Двухголовая, вспомнил он. Легкий холодок пробежал по спине. Ерунда. Она же должна быть в клетке? Или в этом… как его? Аквариуме?

Артем пожал плечами и согласился.

Это была самая большая палатка. В палатке с черными силуэтами изогнутых змей на ткани — нарисованных грубо, но с какой-то странной мощью — горел слабый свет.

Артем мгновение помедлил. Сжал кулаки.

Потом откашлялся и шагнул внутрь.

— Кто там? — спросил женский голос. Ее голос.

Артем жадно вгляделся. Она полулежала на подушках, в тени. Страшно худая. Красивая — но какой-то уже страшной обреченной красотой. В руке у нее была зажата сигарета с длинным мундштуком.

— Это… это я, — сказал Артем.

— Кто я?

Сердце билось так громко, что он боялся не расслышать. Голова кружилась.

— Это… — он прокашлялся. — Мы с вами… Помните? Венеция, восемь месяцев назад… Вы мне еще нагадали… помните?

— Ты пришел ради меня? — она совсем не удивилась.

Он с вызовом посмотрел на Лахезис. «Да, ради тебя».

— Возьмите меня с собой, — сказал он твердо.

Лахезис выпустила дым и медленно подняла голову. Усмехнулась — совсем устало. Изуродованное лицо казалось постаревшим, истонченным.

— Зачем?

— Вы же можете видеть будущее? — он помедлил. — Тогда… почему спрашиваете?

Лицо ее изменилось. Дрогнуло.

Шелест ткани за спиной. Негромкое:

— Та-ак.

Артем обернулся. За его спиной, откинув полог, стоял силач — тот самый, с пианино. Вблизи он оказался не таким высоким. Ростом лишь чуть выше Артема — но мощный, налитый силой, и потому выглядел настоящим великаном. Был он по-прежнему в синем костюме для выступления, только накинул на шею полотенце. На мгновение Артему вспомнилась желтая двухголовая змея и ее холодное касание…

Силач перевел взгляд на гадалку, поднял брови. Мол, что происходит?

Вот и все, подумал Артем. Сейчас она скажет «не знаю, кто это» и меня выкинут отсюда.

Лахезис сказала:

— Возьмем мальчика с нами.

«Мальчика?» Кровь бросилась Артему в лицо. Он для нее — всего лишь мальчик?! Он сам не заметил, как оказался на ногах.

Невыносимо захотелось выбежать отсюда. И уйти подальше, на другой конец метро. Выйти на поверхность, в мертвый заброшенный Петербург и задохнуться там от радиоактивного воздуха… Завербоваться к диггерам и рвануть в обреченный поход к Москве. Чтобы они все… Чтобы она… Тогда она пожалеет!

«Мальчик?!» Артем постарался взять себя в руки. Что ты как мальчишка, на самом деле. Но обида осталась…

Силач поднял взгляд. Глаза у него оказались маленькие, глубоко утопленные в мощный череп. Светлые и тусклые, как глаза сторожевой собаки. Артем поежился.

Силач почесал забинтованное предплечье.

— Зачем? — по лицу великана можно было подумать, что Артем ему смертельно надоел.

— Игорь, ну что за вопросы? Каприз у меня такой. Могу я немного покапризничать, а?

Великан тяжело вздохнул.

— А что он умеет? — Артем сообразил, что великан, названный Игорем, не стал мягче. Просто постарался смягчиться — ради нее.

Лахезис усмехнулась, бордовые губы изогнулись. Страшноватая полуулыбка.

— Спроси у него сам.

Игорь повернул голову, покатал желваки.

— Ну? — спросил он наконец.

«Это мой шанс!» Вместо ответа Артем сунул ладонь за пазуху и вытащил мячики. Глаза силача на мгновение расширились, Лахезис улыбнулась. Артем начал жонглировать. Подкидывал, ловил, снова подкидывал. Он чувствовал, как дрожит у него щека в нервном тике. Но продолжал работать.

Великан смотрел внимательно. Но глаза — Артем сглотнул — глаза были равнодушные. Это выбило его из спокойствия духа, из того состояния отрешенности, что необходимо жонглеру. Артем растерялся. И вдруг едва не уронил один из мячиков. Черт!

Ругнулся про себя. И черт побери — следующий мячик выскочил из руки и укатился под ноги силачу. Игорь даже бровью не повел, продолжая смотреть на Артема своим холодным, тусклым взглядом…

Не собака, подумал Артем. Змея. Большая ленивая змея.

Артем остановился.

— Все? — спросил великан. И Артем понял, что свой шанс он только что проморгал.

— Я… я… Все.

Силач уже не смотрел на него. Лахезис поникла, словно он, Артем, как-то ее подвел.

— Игорь, — сказала она и замолчала. Силач кивнул. Словно они вели разговор, понятный только им двоим.

Это был провал.

Артем вышел из палатки, не чувствуя под собой ног. Остановился перевести дыхание, оперся ладонью о стену… с удивлением отдернул руку.

Перед входом в палатку стояло пианино. Древнее, поцарапанное, с облупившимся на краях лаком. Настоящее, из красного дерева, с латунными педалями. То самое пианино, что силач выносил на плечах во время представления. Крышка была откинута. Артем видел черно-белую улыбку старого инструмента.

Что это меняет? Ничего.

Артем подошел к пианино. «Фоно», называла это мама. Положил руки на клавиши. Медленно, вспоминая, каково это, погладил теплые, словно из слоновой кости (как рассказывается в старых книгах), клавиши… Потом осторожно нажал.

«ДООО», вывело пианино, просыпаясь. Пауза. Артем, не поворачиваясь, вдруг понял, что силач и Лахезис стоят за его спиной. «Ну и пусть! К черту!»

Запинаясь, он сыграл начало «К Элизе». Только одну мелодию, без басовой партии.

Иногда забывал ноту и искал на ощупь. Словно путь в темноте заброшенного тоннеля. Где-то там должны быть люди, нужно только найти к ним дорогу. Артем находил и двигался дальше. Инструмент был расстроен, но не так сильно, как можно было ожидать…

Дойдя до финала, Артем остановился. Он слышал негромкие голоса — циркачи собрались со всех сторон лагеря. Спиной он чувствовал их взгляды — удивленные и озадаченные. Потом мысленно плюнул, вернулся к началу сонаты и начал играть «К Элизе» уже по всем правилам — в две руки.

…И звуки поплыли над головами, вкрадчивые, как смерть…

Это была странная, хромая, неровная, со сбитым ритмом «Элиза». Но это была его лучшая «Элиза». Прекрасная, как умирающий рассвет обреченного мира. Артем играл. Финальная нота отзвучала под сводом заброшенной платформы, в тесном, сыром и душном метро. В последнем убежище загнанного в угол человечества… В аду.

Наступила тишина.

Потом раздались аплодисменты.

Артем помедлил и повернулся.

Они смотрели на него. Все. Циркачи маленькие, и циркачи большие, красивые и не очень, нелепые и совершенно нелепые. Лицо Лахезис было странным. Словно мучительное воспоминание исказило черты гадалки. Лахезис медленно кивнула Артему и прикрыла глаза: и живой, и мертвый. Затем повернулась и ушла, хромая, обратно в палатку.

— Играешь? — произнес Игорь. Артема неприятно удивило выражение, мелькнувшее в глазах силача — словно наконец-то он сделал что-то стоящее. Словно в этом тренканье на старом пианино было нечто особое, непостижимое для обычного человека.

Какое-то волшебство.

Артем выпрямился. Голова кружилась настолько сильно, что он боялся в любую секунду потерять равновесие. А это… нельзя. Он мужчина. Он воин. Он сильный.

— Немного.

На мгновение ему показалось, что Игоря пробило насквозь.

Но великан уже справился с собой. Лицо вновь стало скучающим.

— Ну, сыграй еще… твое немного.

На смену радости пришла злость. Ах, так. Нашли себе ученую обезьянку!

Он резко дернул рукой… Помедлил и мягко, аккуратно закрыл крышку. Пианино что, пианино не виновато. Это все люди.

«Гордый?» — вспомнил он слова Доходяги. «Иди на хер, гордый».

Хорошо, подумал Артем зло. Пойду на хер.

Резь в желудке стала невыносимой. Артем повернулся и сделал шаг. В следующее мгновение пол под ногами качнулся, полетел прочь. Земля больно ударила по затылку…

И все исчезло.

Глава 5 В клетке

Станция Владимирская, час X + 32 минуты

БУММ. БУММ. Пыль плавала над головами. Толчки горячего воздуха. При каждом разрыве люди, сидящие на платформе, пригибались. Серое поле ныряющих голов…

Герда растерянно огляделась. Она закончила перевязывать раненого, забросила на плечо тяжелую медицинскую сумку, пошла к следующему. Люди на платформе расступались, давая Герде дорогу. Постоянный госпиталь некогда было ставить, в любой момент мог прийти приказ об эвакуации станции.

Похоже, мы проигрываем, подумала Герда. Приморцы проигрывают.

Сумка оттягивала плечо. Час назад посыльный приморцев доставил ящик медикаментов, вручил Герде и отбыл, даже расписки не взяв. Чего в ящике только не было! Бинты, пластыри, жгуты, степлер для ран (!!), пол-литровая бутылка с темным, видимо, кустарной перегонки, спиртом. Перекись водорода с истекшим сроком годности, полувысохший йод, даже антибиотики и обезболивающие. И почему-то целая связка таблеток канефрона, словно в полевых условиях есть время лечить хроническое воспаление мочеполовой системы. Ящик был поистине золотым. Герда так набила сумку, что теперь с трудом таскала ее. Но своя ноша не тянет.

Только повод совсем не радовал.

Когда дают столько, значит, понадобится в десять раз больше. Первый закон начальственной щедрости. А когда чего-нибудь не хватит, спросят с тебя. Второй закон.

Елки зеленые! Опять!

БУММ. Далекие выстрелы. Крики. Опять БУМММ. Хлопок по ушам. Толчок теплого воздуха был настолько мощным, что Герда едва не упала. Тусклый свет карбидок заколыхался. Центральное освещение станции было отключено, несколько минут назад мимо пробежала команда техников. Возможно, они отправились демонтировать генератор, чтобы вывезти его в тыл, в Большое Метро.

БУМММ. Герда уже перестала пригибать голову, как делала каждый раз вначале. Ко всему привыкаешь. До этого владимирцы жили в ожидании войны, сейчас будут жить в военное время. БУММММ. Особенно сильный взрыв. И вдруг — тихо. Люди на платформе начали переглядываться. С тревогой и недоумением. Ко взрывам уже привыкли, но что означает тишина?

Вдруг, на выходе в сторону Достоевской, раздался шум. Герда повернулась и увидела, как какой-то человек в сером камуфляже что-то крикнул и махнул рукой. Долгая пауза. В следующее мгновение сидящие на платформе люди разом поднялись. Как роботы. Заплакал ребенок. Шелест и тихая ругань. Какая-то женщина запричитала воющим голосом: «Что же это делается… что же делается?!» Люди молча затоптались, почти на месте…

— Что происходит? — долетело до Герды. И в ответ: «Эвакуация, эвакуация».

Эвакуация. Какое неуютное слово.

— Вперед! Вперед! — приказал военный. В этот раз девушка расслышала слова. — Двигаемся медленно, но не останавливаемся. Не спешите! Все успеют! Все уйдут! Никого не оставим… Никого не…

Люди начали потоком вливаться на лестницу к переходу, исчезали между огромных колонн. Паники не было, было какое-то жутковатое оцепенение, словно из человеческих тел выпустили всю кровь и энергию, и они теперь переставляют ноги по инерции, как автоматы. Герда покачала головой. Только что все жили налаженной привычной жизнью… и вот этой жизни больше нет. Ничего нет.

Весь свой нехитрый скарб люди тащили с собой. Дети жались к родителям. От карбидок, оставленных на платформе, метались по потолку станции чудовищные, искаженные тени.

— Быстрее! — приказал вдруг военный, словно забыл, что только что приказывал не спешить. — Быстрее! Не останавливаться!

Поток ускорился. Герду едва не сбили с ног. Ее задевали и цепляли баулами. Она протолкалась сквозь человеческий поток и выскочила в пустое пространство, прямо к человеку в камуфляже. Сердце колотилось как бешеное.

— Куда?! — закричал военный, увидев Герду. Он оказался молод, лет двадцати. Лицо осунувшееся и серое, под глазами черные круги, словно у военного были проблемы с почками. — Быстро за остальными!

— Я… — начала Герда. Ее оборвали.

— Без разговоров! Вперед! — от крика на его губах выступили белые капельки слюны. — Я сказал!

Люди шли.

…Достоевскую, темную и страшную, владимирцы проходили на автопилоте. Герда почти не успела ничего увидеть. Местные миновали станцию, не глядя по сторонам, они избегали Достоевской даже в мирное время. Жутковатый черный лик Петербурга Достоевского смотрел на проходящих с мозаичного панно. Со скорбной усмешкой. Герде казалось, что давно умерший писатель злорадствует… Как приморцы вообще здесь находились и даже жили? Герда увидела сложенные мешки с песком, пулемет на станине, свернутые армейские койки. Работал генератор — по воздуху плыл удушливый привкус дыма. Значит, приморцы устроились здесь основательно. Рядом стояли солдаты с оружием. Они провожали беженцев взглядами…

Сочувствия в этих взглядах не было.

Тоннель в сторону Спасской. Люди, люди, люди. Топот множества ног, лучи фонарей, мечущиеся по потолку и стенам. Плеск воды под ногами, дробящийся эхом по тоннелю…

Впереди нарастал какой-то мощный звук, пульсирующий, ритмичный, мощный.

Люди останавливались. Теперь, когда беженцы растянулись по всему тоннелю, стало свободнее — и масса утратила импульс, заданный страшным словом «эвакуация». Людей начали одолевать сомнения.

Шум приближался. Громче и громче.

— Смотрите! Смотрите!

Люди останавливались, вытягивали шеи.

Потом Герда увидела. Рослые парни в черном бежали по тоннелю колонной, держа подобие строя. Бухали сапоги и ботинки.

Герда узнала их. Морские пехотинцы с Чкаловской, выходцы с погибшего острова Мощный. Вчера Василий Михайлович говорил, что они придут. Моряки единственные двигались в сторону Владимирской. Колонна крепких молодцов в черных бушлатах промчалась мимо Герды, бухая сапогами по залитому водой тоннелю. Грязные брызги летели во все стороны, попадали на одежду и лица. Люди молчали.

Вооружены моряки были на загляденье. Новенькие черные автоматы, на бушлатах жилеты с множеством карманчиков, запасные магазины, на поясе чуть ли не у каждого — гранаты… Может, и не сдадим станцию, подумал Герда с надеждой. Такие молодцы разве не удержат «зеленых»?

Колонна пробежала.

Какой-то человек с искаженным лицом внезапно закричал им вслед:

— Зачем вы это делаете?! Уходите на хер отсюда! Что вам здесь нужно?!

Эхо летело по тоннелю. Владимирцы молча смотрели.

Человек продолжал кричать. Багровое лицо казалось безумным, диким. Наконец, какая-то старушка в серой шали, похожая на учительницу, подошла к крикуну. Помедлила и — залепила пощечину. Бац!

Мужик замер. Заморгал круглыми удивленными глазами, поднял ладонь к лицу, словно не веря…

— Постыдитесь, — сказала старушка негромко, но ее голос разлетелся далеко по тоннелю. — Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую.

Тишина.

Мужик, наконец, пришел в себя, замахнулся… Герда шагнула вперед, чувствуя, что не успевает. Прежде чем мужик успел ударить, его сбили с ног. Удар. Плеск. Рядом со старушкой встал голенастый подросток. Герда его узнала: Коля из соседней палатки. Он всегда казался девушке чересчур скромным и тихим.

Больше он тихим не был. Кулаки подростка были сжаты, в темноте белели костяшки.

— Даже не вставай, — сказал Коля мужику. Голос его вибрировал от баса к тенору и обратно, но это почему-то не казалось смешным. Коля повернул голову к старушке: — С вами все в порядке, Нель Иванна?

Старушка улыбнулась.

— Все хорошо, Коленька. Пойдем. Оставь его… бог с ним.

Коля шагнул к мужику. Тот был выше его ростом и намного крупнее, и в другое время Коле бы точно не поздоровилось, но тут…

— Трус, — тихо и отчетливо сказал Коля. — Жалкий трус.

Мужик сжался и промолчал. Только смотрел исподлобья с ненавистью.

— Черт с тобой, — сказал подросток. Повернулся к старушке, забрал ее баул и подставил локоть. — Пойдемте, Нель Иванна. Я вас провожу, можно?

Вслед за этой парой пошли остальные. Герда споткнулась. Елки зеленые! Сумка сорвалась с плеча, плюхнулась в грязь…

Герда с трудом выпрямилась. Проклятая тяжесть. Все плечо оттянула. Девушка наклонилась, чтобы поднять сумку…

— Разрешите? — мужской голос.

Сильная рука вздернула сумку вверх — легко, как невесомую. Герда подняла взгляд.

Перед ней стоял один из моряков со Чкаловской. Рослый, белобрысый, с насмешливыми морщинками-«лапками» в уголках глаз.

— Ого, — сказал морпех. — Сестричка, да у тебя тут кирпичи, что ли?

— Спасибо, — Герда кивнула, протянула руку. Морпех аккуратно повесил ей сумку на плечо, отпустил. Герда еле удержалась, чтобы не охнуть. Все жадность, жадность…

— Щеглов, догоняй! — долетело из тоннеля. Белобрысый морпех подмигнул Герде, потом вдруг посерьезнел.

— Уходите быстрее, — сказал он негромко. Насмешливые «лапки» в уголках глаз дернулись. — Сейчас начнется.

Морпех кивнул ей, развернулся и побежал. Через несколько мгновений от его присутствия остался только легкий мужской запах пота и табака. И, кажется, соленого дальнего моря…

Надеюсь, с тобой все будет хорошо, подумала Герда с тоской. Пожалуйста, морячок, выживи.

Сумка оттягивала плечо. Герда поставила ее на землю, перевела дыхание и с ходу, словно атакующий лемминг, забросила ремень на другое плечо. Раз, два!

Исход с Владимирской продолжался. Герда вдруг вспомнила, что не видела сегодня шерифа. Где Василий Михайлович? Неужели отстал? А как же… Герда остановилась. А как же мой пациент? А как же раненые? У приморцев, конечно, есть свои медики. Но… вдруг ее помощь будет не лишней?

«Все бы тебе котят спасать… или тигров» — вспомнила она слова Василия Михайловича.

Герда развернулась и пошла против потока. Люди иногда смотрели на нее с недоумением, но никто не окликнул. В сущности, никому не было до нее дела.

Через некоторое время Герда увидела толпу, идущую в сторону Спасской. И вздохнула с облегчением. Все-таки шериф не забыл. Это топали заключенные из местной тюрьмы, на некоторых были наручники. Впереди шел тощий нескладный парень в голубой рубашке. Кеша, помощник шерифа. Остальные помощники подталкивали заключенных дубинками и прикладами автоматов.

— Пошевеливайся, убогие! Вперед! — командовал Кеша. В руке у него был пистолет. — Живее, живее, мать вашу!

Они прошли мимо Герды. Герда огляделась, снова пробежала взглядом по колонне заключенных. Все на месте, кажется… кроме одного.

Герда обогнала колонну, окликнула помощника:

— Кеша! Кеша!

Помощник нехотя повернул голову, остановился, посмотрел надменно.

— Чего тебе?

— Где Василий Михайлович?

— Там, — Кеша вдруг расплылся в злорадной, мерзкой ухмылке. Мотнул головой. — Сзади. Догоняет.

Что означает эта ухмылка, Герда не поняла.

— А где этот… — она на мгновение замялась. — Дьявол который?

— Кто? Дьявол?.. Лысый, что ли? Шеф его увел.

— Куда? Зачем?

Кеша оскалился.

— Я откуда знаю? Начальство приказало. Перевели этого урода из общей камеры к нам в шерифскую, там еще один бродяга сидел…

— Но шериф должен их вывести! Если веганцы…

— Откуда я знаю?! — закричал вдруг Кеша. — Это вообще не мое дело! Не стой на дороге! — он отпихнул ее сторону, грубо. — Не до тебя. Вперед, вперед!

Герда отступила в сторону. Вот мелкий засранец. Ладно, потом.

Василий Михайлович отстал от своих помощников метров на пятьдесят. Он шел неторопливо, словно никуда не торопился. И шел один. Значит, заключенные… и дьявол тоже, остались на Владимирской…

Герда встала перед шерифом. Тот нехотя остановился, поднял голову. Лицо его было помятым, бесформенным.

— Василий Михайлович! Василий… — Герда замолчала. — Где этот… Дьявол? Индеец?

Шериф посмотрел на нее взглядом с хитрецой, улыбнулся. Герда внезапно поняла, что от него бьет перегаром. Словно дубиной, наотмашь.

— Василий Михайлович, вы опять?!

Шериф пьяно мотнул головой.

— Н-не твое… д-дело.

— Где он?!

Глаза шерифа были пустые. Мутные. Мертвые.

— Василий Михайлович!

— Т-тебе какое дело? Что ты вечно… л-лезешь? Ничего с ним не будет. О себе… п-подумай. Б-будешь?

Шериф достал металлическую фляжку с гербом, протянул девушке.

— Т-ты только попробуй, сразу п-полегчает… Я…

Герда не дослушала. Развернулась, обогнула шерифа и побежала вперед, на Владимирскую.

— Вот же д-дура, — сказал шериф. Покачнулся, не удержал равновесие и сел задницей между рельсами. Прямо в лужу.

Шериф поднес фляжку к губам, запрокинул… потряс надо ртом. Пусто!

Он отбросил фляжку в сторону.

— И ты д-дура, — сказал он и вдруг заплакал. Мимо брели беженцы. — И я д-дурак.

* * *

Ему снился Васильевский остров, ночь, зима и снег, падающий крупными хлопьями. Ему снился черный человек, стоящий посреди улицы, снежинки опускались на его плечи и волосы — так, что они почти уже превратились в сугробы. Слева и дальше темнел покосившийся силуэт Лютеранской церкви. Кажется, на его крыше застыли крылатые тени.

Убер пошел вперед. Веки залепляло снегом, ноги проваливались в свежие сугробы.

Почему-то было важно дойти до этого человека. Убер не знал, почему, но это… это было нужно сделать.

Убер шел.

Уже было видно, что на человеке — разодранный во многих местах рабочий комбинезон «мазута». Человек стоял спиной к Уберу, глядя на темную громаду Лютеранской церкви.

В последний момент человек обернулся.

Убер сделал шаг назад. Замер. Даже во сне он чувствовал, как холод пробежал по выбритому затылку.

— Мандела… — он запнулся, потом заговорил снова. — Юра, ты?

— Привет, — сказал Мандела холодноватым, потусторонним голосом. — А ты кого ждал… брат?

Лицо его было изуродовано. Половины лица не было, через дыру в щеке виднелись остатки зубов. Убер почувствовал дурноту.

«Твари выкопали тело и объели, — подумал он. — Они разрыли камни и сожрали его лицо». Прости, Юра. Прости, брат.

— Кого ты ждал? — повторил Мандела.

На самом деле я ждал Ивана, подумал Убер. Почему-то ему внезапно показалось, что его друг давно мертв. Погребен глубоко в тоннеле, и черви объели его лицо.

Черт. Только этого не хватало.

Мандела склонил изуродованную голову на плечо и сказал:

— На твоем месте, Убер, я бы открыл глаза. Прямо сейчас.

* * *

Стены дрогнули. Посыпалась пыль. В первый момент Убер даже подумал, что пошел снег. Прямо как в его сне…

«Черт возьми, как оказывается, давно я не видел снега!»

Бетонной крошкой попало в лицо, Убер заморгал, начал тереть глаза. БУМММ.

Далекий гул разрыва. Да что тут такое происходит?! Поспать не дают.

Он сбросил ноги с койки, сел.

— Эй, есть кто-нибудь? — позвал он, не особо надеясь на ответ.

Тишина.

Убер осторожно, стараясь не делать резких движений, чтобы не потревожить больную голову, огляделся. Бетонная конура, забранная решеткой. Судя по остаткам креплений на стене, здесь когда-то были измерительные приборы метро. Сейчас от них ничего не осталось. С другой стороны от решетки была комната местного шерифа.

Решетки заржавленные, словно навсегда забытые.

И никого.

Факт оставался фактом: местные ушли, оставив заключенных на волю веганцев. Хочешь, не хочешь — сиди.

Через решетку Убер видел заваленный хламом стол шерифа, смятую постель, на которой тот оставил рубашку. Убегая (или уползая?) шериф оставил даже горящую карбидку, желтый свет которой заливал комнату. Ну, спасибо и на этом. Дожидаться прихода веганцев в кромешной тьме было бы уже слишком.

Убер облизал пересохшие, растрескавшиеся губы. Пить-то как хочется… сушняк, брат.

На столе шерифа, словно в насмешку, стояла банка, наполовину заполненная водой. На пыльном стекле отчетливо выделялись следы пальцев.

— Что… что случилось? — сосед по камере поднял взъерошенную темную голову. Убер обернулся — и поморщился.

Таджик. Еще не хватало!

Везет, так везет. Мало того, что теперь они закрыты в местной тюрьме, так их еще и оставили на произвол наступающих веганцев. К тому же сосед — явно из теплой Азии. Мощный кисловатый запах пота распространялся по камере. Убер и сам благоухал далеко не розами, но тут уж было… хмм, чересчур.

— Ты кто? — Убер почесал нос. Таджик открыл рот… Убер продолжил: — Хотя черт с тобой, не рассказывай. Я же вижу, ты из молчаливых. Люблю таких.

Таджик закрыл рот.

— Почему я вас всегда путаю? — спросил Убер, пытаясь одновременно просунуть руку сквозь решетку как можно дальше. На стене на шурупе, вогнанном в бетон, висели ключи. Если дотянуться до ключей… черт. Далеко. Плечо уперлось в прутья, дальнейшая попытка чревата вывихом сустава. — Но ведь на одно же лицо! — продолжал рассуждать скинхед. — Что азеры, что армяне, что турки. Что, блин, итальянцы. Только Челентано уважаю. Укрощение строптивой, все дела. Сетте джорни портофино!

Провозившись, Убер так и не смог дотронуться до ключей. Черт, может, хоть проволокой какой зацепить?

— Вот сволочи, оставили все-таки нас. Забыли. Придется ждать веганцев.

М-да. Убер почесал затылок. О-очень не хотелось бы снова повстречаться с веганцами.

— Я бы определил ситуацию немного другими словами, — сказал вдруг кто-то за спиной. Голос был негромкий, прекрасно поставленный, с легкими бархатными интонациями. Убер от неожиданности даже забыл, что делает. Выругался. Повернулся. Да нет, никакого третьего. Только сидящий на кровати Таджик. Убер с подозрением оглядел соседа. Неужели это он заговорил?

— Нас оставили в живых. А могли и расстрелять, — сказал голос.

Убер присвистнул, почесал затылок. Интеллигентный дикторский голос принадлежал Таджику. Что бы это не значило.

— Слушай, Таджик, а ты откуда здесь такой умный?

Секунду или две Уберу казалось, что сейчас тот ответит «я не таджик», но тот лишь дернул щекой. Снова лег на койку, отвернулся к стене.

— Здесь есть кто-нибудь? — раздался женский голос. Знакомый. В дверь осторожно заглянула девушка с медицинской сумкой. В руке у нее был тусклый светодиодный фонарик.

Убер мгновенно оживился.

— А, сестричка!

— Вообще-то, я врач, — сухо поправила Герда.

Убер улыбнулся. Герда почувствовала приступ ненависти к этой наглой бритоголовой морде.

— И ничего смешного!

Убер продолжал улыбаться. Герда неожиданно для себя решила, что улыбка его не лишена обаяния. Она помотала головой, отгоняя непрошеные мысли. Сказала:

— Мне вас, что — кипятком ошпарить, чтобы вы в себя пришли?

Убер проигнорировал. Вместо этого выпрямился и спросил:

— Вы зачем вернулись?

Герде вдруг показалось, что он совсем близко. Проклятые ярко-голубые глаза…

— Я не могла оставить вас… здесь. Я…

Убер поднял брови.

Неожиданно заговорил Таджик:

— Извините, что вмешиваюсь в ваш полный аллюзий и игры слов высокоинтеллектуальный разговор, но не пора ли нам — как это сказать помягче? — свалить отсюда на хрен?

Убер с Гердой переглянулись. Губы девушки вытянулись в вопросительное «о».

— Чувак просто золото, — сказал Убер. — Не правда ли? — и добавил с гордостью: — Моя школа.

Глава 6 В логове

Вентшахта 523, перегон Достоевская — Лиговский проспект,

час X + 2 часа

Вдалеке капала вода. Кап, кап. Кап, кап.

Эхо от падающих капель гулко разносило эхо.

Затем появились звуки. Комар поморщился, не открывая глаз. Звуки были неприятно мягкие, рыхлые, точно угодил рукой в огромный гниющий гриб, пальцы погружаются, влага течет, вонь…

Вууух. Буль. Тыыых. Дуууу. Булх.

Пауза. Кап, кап. И снова:

Вууух. Буль. Тыыых.

Но проснуться Комар не мог. Он плыл в полной темноте, проваливался сквозь пространство и время. Огромная мягкая тьма была ему словно подушка, словно лучший друг с заботливыми объятиями…

Белесое мелькнуло перед глазами.

Комар открыл глаза и ничего не увидел. Сполохи. Цветные пятна. Сквозь багровую мглу медленно проступало окружающее пространство. Это было большое помещение. Тут и там развешаны большие черные мешки в рост человека. Комару показалось сначала, что стены медленно пульсируют, точно больной зуб. Он закрыл глаза, пережидая головокружение, снова открыл. Где я? Что случилось?

Внезапно он ясно вспомнил свой сон: блокпост, тушенка, белесые куски жира, выстрелы «Печенега», вспышки огня на медленно летящих гильзах. Раскатистый, дробный стук гильз по бетону… И Сашка Фролов… И что-то в темноте, надвигающееся на блокпост… Белесое щупальце…

Девочка…

(мертвая корова)

…с куклой. Комар вздрогнул. Холодом окатило с головы до ног.

Надо выбираться отсюда.

Он зашевелился. Перед лицом Комара была что-то похожее на прозрачную полиэтиленовую пленку. Резкий кисловатый запах…

Комар поднял руку — пленка упруго натянулась. Комар повертел головой. От долгой неподвижности все тело занемело, но главное он понял. Он висел, подвешенный к потолку в прозрачном мешке, вроде резинового. Словно гриб, выращенный на продажу.

(Мертвая корова пасется на мертвом лугу. Пам-пам.)

Выбраться из мешка! Бежать! Бежать немедленно! Приступ паники был неожиданно сильным и резким, словно удар под дых.

Он забился в мешке, закрутился на месте. Подожди, так все испортишь!

Комар заставил себя остановиться и подумать. Вращение медленно остановилось.

Голоса.

Комар замер. Медленно повернул голову, прислушался. Слух у него с детства был удивительный, друзья завидовали. Это где-то там, справа. Значит, рядом люди.

— …Исаакий.

Рокот. Чей-то мужской голос, низкий и повелительный. И при этом поразительно мягкий, словно обращался этот «кто-то» к ребенку:

— Ты пойдешь туда.

В ответ — Комар покрылся мурашками, стиснул зубы, чтобы не выдать себя — в ответ тонко заговорил плаксивый голос. Словно ребенок, отвечающий строгому взрослому:

— Леди пойдет. Честно-честно.

— Хорошо. А теперь, пожалуйста, объясни мне, что произошло.

Кап, кап. Кап, кап. И опять детский голос:

— Я не котела.

— Чего же ты не хотела?

— Не котела есть зеёный. Но я котела кушать. Леди кушала.

Спина Комара покрылась слоем льда. В этом полудетском-полубезумном голосе ему почудилось что-то знакомое.

(поиглаем?)

— Что я тебе говорил? — продолжал мужской голос. — Каких человечков нельзя кушать?

— Не помню.

— Леди!

Хнык. Хнык.

— Подумай еще раз. Каких человечков нельзя кушать?

— Лазных.

— Правильно, разных. Но каких нельзя? Ну, же!

— Зе… зеёных.

— Умница девочка. Нельзя кушать зеленых человечков. Зелёных — нельзя. Что Леди сделала? Леди кушала зелёных. А это значит, что Леди плохо себя вела. Не слушалась.

Мужской бархатный голос. Низкий, очень спокойный. И такой… заботливый.

Комар представил, кто может заботиться об этой твари, и ему поплохело.

Кап. Кап. Тыыых. Дуу. И опять кто-то дышит в темноте.

— Леди плохая, — детский голос.

— Нет-нет. Леди — хорошая девочка. Леди умница. Леди просто больше не будет кушать зелёных человечков. Договорились?

— Папа любит? — в детском голосе прорезалась надежда. Комару вдруг стало душно, тошнота подкатила к горлу, уперлась в кадык.

— Папа любит Леди. Папа очень любит Леди. А теперь… иди покушай.

Поку… что?! Комар сглотнул. Правильно он услышал? Покушай?!

Больше всего пугало даже не слово «покушай». Больше всего пугала нежность низкого голоса к жуткой твари по имени Леди. К твари, что убивала и ела защитников Владимирской. И, похоже, хранила их в заброшенном служебном помещении, как живые консервы.

Или остальные вокруг мертвы, и только ему повезло? Везение, на фиг!

Усилием воли Комар выбросил эту мысль из головы.

Так, надо успокоиться. Прийти в себя. И действовать.

Для начала вылезти из мешка. Комар уперся ладонями в прозрачную стену перед собой. Поднатужился до звона в ушах. Пленка тянулась, но не рвалась. Комар сложил пальцы острием, нажал. Еще, еще! Наконец, пленка не выдержала. С треском лопнула. Комар вывалился из мешка лицом вперед, плашмя, едва успев выставить перед собой руку, чтобы не врезаться носом.

От удара об пол в глазах потемнело. Твою мать.

Боль белой молнией прострелила через всё тело и — вылетела из плеча куда-то вправо и вверх, в темноту.

Черт. Тише!

Комар встал, прошел несколько шагов на занемевших, заплетающихся ногах и, наконец, побежал. Вслепую. Прочь от голосов.

Врезался во что-то твердое, отлетел назад. Дыхание перехватило. От ужаса задеревенело все тело. Показалось вдруг, что это всё, финал, чертова тварь добралась до него… Комар лежал в темноте, скрючившись, подтянув колени к груди… Сейчас меня будут «кушать»! Но ничего не происходило. Желтые сполохи прыгали перед глазами.

Кажется, он врезался в… точно! Это был человек в военной форме.

Веганец! Черт!

Комар перевернулся на живот и пополз, пальцы скребли по бетону. Если тут еще и веганцы…

Некуда бежать.

Сердце разогналось на триста оборотов, в голове стучало. В следующий момент его рука наткнулась на что-то металлическое, рефлекторно отдернулась…

Комар застыл, пережидая. Видимо, сбитая с накатанной колеи неожиданным препятствием, паника отступила. Теперь нужно глубоко вдохнуть и досчитать до десяти.

Раз, два, начал он считать. Три, четыре… Пять, шесть.

Сердце стучало. Семь, восемь. Девять. И десять.

Комар протянул руку к темному пятну впереди. Аккуратно сжал пальцы. В ладони оказалось нечто металлическое, с острыми краями. Угловатый корпус, рыжачок. Это же… Комар не поверил сам себе. Это фонарь! Простейший динамо-фонарик. Комар взял его правильно и несколько раз сжал рычаг. На короткое мгновение вспыхнула маленькая лампочка, тут же погасла. Исправен, только давно не заряжался.

Вот это да. У кого-то из висящих в мешках при жизни был динамо-фонарик. Который не требует батареек, только знай, работай пальцами.

Комар почти успокоился.

Потом начал вставать. Встал, отряхнулся. Глаза уже привыкли к темноте, он различал смутные очертания предметов вокруг.

Комар повернулся.

Перед ним был человек в полной веганской форме. Голова его была откинута на плечо, глаза широко открыты. Словно веганец задумчиво разглядывал Федора Комарова и даже собирался сказать что-то остроумное. Комар медленно подошел, поднес фонарик ближе… Нажал старт. На мгновение зажегся свет. Комар отшатнулся. Глаза веганца были белые и мутные.

Мертвые.

«Леди очень плохо себя вела», вспомнились слова, сказанные низким мужским голосом. Вот что голос имел в виду.

Остроумно, блин.

К сожалению, для веганца время остроумных шуток осталось далеко позади.

Видимо, кроме владимирцев, проклятая тварь угробила и нескольких веганцев-солдат. И развесила сушиться про запас, здесь, в логове…

«…исакий. Пойдешь туда». Временном логове?

Шуууух, ш-шууух. Комар застыл. Шорох бетонной крошки. Сюда кто-то двигался.

Кто-кто… Комар медленно опустил фонарь и поежился. Кто-то очень большой.

И голодный.

— Кто там? — детский голосок. Комар вздрогнул всем телом.

Да, для веганца время остроумных шуток закончилось. Зато для Комара — только началось.

Он поднял руку и коснулся лба. Холодная испарина.

(поиглаем?)

— Кто там? — снова спросил детский голос. От звука этого голоса зашевелились волосы на затылке. Комар отступил от веганца… замер…

Куда спрятаться?! Куда бежать?!

Шорох все приближался. Что-то огромное, тяжелое, мягко двигалось в темноте к нему, к Комару.

— Где ты? Человечек! Давай поиглаем. Ну, пожа-а-ауста!

Комар представил, как там, на одном из щупалец огромной твари, свисает хрупкое тело девочки лет пяти… Глаза как кровь…

Представил — и побежал.

Глава 7 Бегство из рая-2

Станция Площадь Восстания, час X + 2 часа

— Рассудок, плачь, ты — колокольчика рыданье. Ведь караван моих надежд…

Ахмет дрогнул лицом, уперся ладонью в холодную бетонную стену.

— …уходит в дальнее скитанье…

Желудок мучительно сжался, Ахмет напряг мышцы, чтобы не обделаться — позорно, недостойно мужчины и правителя.

Царь. Я царь.

Тогда и веди себя, как царь.

Он снова почувствовал, как стены сжимаются вокруг него, словно в спазме. Словно взбунтовалась не только его прямая кишка, а этот тоннель — длинный, ледяной, темный, — изгибается и сжимается вокруг него, Ахмета, как податливая, упругая резиновая кишка.

«Я внутри червя, — подумал он внезапно. — Мы все живем внутри гигантского червяка».

Который прогоняет через себя землю и грязь, кубометрами и кубометрами — чтобы в итоге переварить кого-то вроде него, маленького мальчика Ахмета, который называет себя царем Площади Восстания.

«Когда я наконец вырасту и начну ощущать себя взрослым?»

— Мой господин, — старик Мустафа неслышно материализовался рядом, протянул полотенце. Ахмет вздрогнул, с усилием оттолкнулся от стены. Хватит, хватит, приди в себя. Взял полотенце и вытер холодное, лишенное чувствительности, словно бы пластиковое лицо.

Касание шершавой жесткой ткани полотенца привело его в чувство.

Давай, Ахмет. Давай, царь. Ты взрослый. Действуй.

Он в последний раз провел полотенцем по лицу, затем бросил его Мустафе. Лови, старик.

Тот неловко, узловатыми старческими пальцами, поймал. И тут же выронил. Наклонился поднять. Ахмета на мгновение охватил гнев. Чертов старый болван! Толку от него…

Ахмет замер.

Мустафа смотрел на него в упор. Когда понял, что замечен, отвел взгляд. Обычной покорности в этом взгляде не было. Ни на грош. Куда подевалось извечное: «Да, господин. Как прикажете, господин»?

— Молодой господин, — Мустафа снова посмотрел на него. В этот раз обычным, вопрошающим взглядом старого слуги. — Нам лучше не задерживаться.

Ахмет помедлил и кивнул.

…уходит в дальнее скитанье.

Он заставил себя встряхнуться.

— Быстрее. Рустем!

Прежде чем покинуть станцию, нужно было пройти блокпост приморцев. Они ждут нападения из тоннеля, а не со стороны станции, но — все равно. Задача непростая. Тем более сейчас, после объявления военной тревоги…

— Быстрее! — он шагал по платформе.

Позади хрипло, с присвистом дышал Мустафа.

Голова болела. Ахмет потер висок, там билась набухшая вена. Отец под конец жизни мучился давлением, слабел на глазах. А ведь когда-то лично выходил на поверхность вместе с диггерами. И даже однажды взял с собой маленького сына, его, Ахмета Второго. Отец был сильный. Маленький Ахмет считал тогда, что его отец — круче всех на свете. Даже круче мифического Блокадника. Или того чудовища…

Ахмет сглотнул. Он вдруг снова, до мурашек в затылке, вспомнил тот выход с отцом на поверхность. Целая бригада диггеров охраняла их тогда. Отца, грузного, тяжелого, с оружием. И его — десятилетнего мальчишку в противогазе. И как они встретили… это. И как бежали в ужасе.

Зловещая, огромная темная фигура, шагающая по забитой ржавыми машинами улице.

По Невскому проспекту.

Скрежет раздавленных машин.

Треск и звон лопающегося стекла. И запах метана — сильный, раздражающий (откуда он в противогазе?). Жуткая, химическая вонь, словно выжигающая слизистую носа. Скорее всего, это просто иллюзия. И никакого запаха на самом деле нет…

Но фигура идет. Шагает. Две ноги. Словно человек на ходулях.

Только это был не человек.

Ахмет моргнул. Открыл глаза. Черт, почти задремал. Нервы.

Похожа на человека. Две руки, две ноги… Только намного больше человека. Где-то вровень с памятником толстому хмурому мужику на толстом хмуром коне. Тому, что высится перед Исаакиевским собором. Александр Третий, кажется? Или Второй?

Царь. Коллега, блин.

Выстрелы, смолкнувшие было, зазвучали с новой силой. Потом опять что-то взорвалось. Пол дрогнул под ногами. Бетонная крошка посыпалась сверху. Интересно, сколько продержатся позиции приморцев? Ахмет желчно усмехнулся. Чтобы выйти к блокпосту в сторону Гостинки, нужно пересечь платформу. В другое время это было бы самоубийством. Ахмета сразу бы вычислили. Взяли бы под арест, а там обнаружилось бы, что комендант убит, а рядом труп, очень похожий на труп царя Восстания… То, что должно было спасти Ахмета в будущем, сейчас могло обернуться для него доказательством вины.

Но начавшаяся стрельба все изменила.

Сейчас вся станция гудела в панике. Толпы желающих покинуть Площадь Восстания. Вот уж не думал, усмехнулся Ахмет, что буду радоваться тому, что с моей станции бегут.

Но тут, в общей неразберихе, когда толпа беженцев пытается пробиться в тоннели, ведущие к Гостинке, Владимирской и Чернышевской… Все складывалось как нельзя лучше. Ахмет кивнул Рустему и Мустафе. Телохранитель тащил тяжеленную сумку с добром, что выгребли у мертвого коменданта приморцев. Медикаменты, патроны для «калаша» и пистолетов. Мустафа нес баул с вещами. Вперед. Вперед!

Блокпост они проскочили без проблем. Забинтованное, измазанное кровью лицо Ахмета никого не заинтересовало. У солдат хватало своих забот. Один из них толкнул женщину, та отлетела к стене, упала на колени. Закричала скорее от испуга, чем от боли. Солдат равнодушно посмотрел на нее, пожал плечами и вернулся на пост. Беженцы шли мимо, опускали головы, словно ничего не замечая.

Несколько приморцев в сером камуфляже пробежали против потока, распихивая толпу плечами. Командир кричал что-то злое и непонятное, грозил расстрелом. Ахмет краем глаза отметил нашивку с серым кулаком, отвернулся. Не хватало еще, чтобы его узнали. И так забот хватает… Беженцы продолжали движение, опустив головы. Как стадо баранов из детской книжки, подумал Ахмет. Прав отец. Люди хотят, чтобы ими управляли. Чтобы их вели. Труднее всего решать что-то самостоятельно.

Благословен тот, в чьей руке власть. Ахмет кивнул. Верно. Ему подвластна всякая вещь. Очень правильная сура шестьдесят семь. Аль-Мульк.

Тоннель втянул их в темное свое нутро, спрятал в темноту. Беженцы брели медленно, молча. Эхо шагов повторялось, возвращалось, нашептывало что-то мрачное и темное. Надежды нет. Надежды… Мы все умрем. Позади все так же звучали выстрелы. Каждый такой щелчок заставлял сердце екнуть, отзывался болью. Ахмет потер грудь.

Им преградили дорогу. Бродяга встал на пути, на ржавых рельсах, широко расставив ноги и засунув руки в карманы драной армейской куртки. Лицо в язвах, неровная рыжая борода. И ухмылка. Увидев эту ухмылку, Ахмет внутренне нагрягся.

— С дороги, — сказал Рустем хрипло.

Всего лишь бродяга. Не гнильщик, но — почти. Ахмет поморщился. Даже отсюда он чувствовал вонь немытого тела. Этого только не хватало.

Только вот почему в голосе Рустема нет привычной уверенности? Почему он дрожит?! Ахмет уже начал злиться, сделал шаг вперед…

И тут бродяга вынул из кармана пистолет. Нукер замер, держа саквояж на весу. Выражение его лица напоминало выражение… да, именно. Лицо проигравшего. Телохранитель выглядел жалко.

Ахмет поразился перемене, что произошла с верным телохранителем. Раньше, до сегодняшнего утра, Рустема бы не остановил какой-то бродяга с каким-то там пистолетом. Прежний Рустем был наглым и жестоким. И храбрым. Нынешний — выглядел неуверенным. Сдавшимся.

— Руки, — сказал человек.

— Че? — тупо повторил нукер. Рустем до сих пор словно не оправился от шока — после смерти друга детства и товарища. Похоже, я не того пустил в расход, зло подумал Ахмет. Юра бы не стал мычать, словно корова, а стал бы злиться и драться.

— Руки подними, дубина, — повторил человек. Рядом с ним оказался еще один бродяга, заросший бородой так, что лица не видно. Откуда они все берутся?!

Засада! Ахмет перетянул автомат из-за спины, мягко отступил на шаг. Ствольная коробка синевато светилась в полутьме. Взгляд Ахмета привычно зацепился за арабскую вязь надписи, вытравленной на металле «калаша». Так, еще шаг, сейчас, пока они заняты его людьми…

В следующее мгновение он спиной уперся в твердый холодный ствол. Больно.

Вздрогнув так, что зубы лязгнули, Ахмет замер. Чтоб тебя! «Благославен тот, в чьей руке власть…» Слова суры вдруг показалась ему насмешкой. Над ним, над Ахметом Вторым…

Власть уплывала в темноту, испарялась, словно дым.

— Вот так и стой, красавчик, — сказал женский голос. — И опусти оружие.

Ахмет вздрогнул. «Не может быть!» Мучительно и сладко знакомый голос. Низкие нотки отдались дрожью в груди.

Чертова сука. Чертова красивая сука.

«Илюза?» Он начал поворачиваться…

И тут его ударили. Вспышка света. Падение. Боль…

Ударили так, что наступила долгая-долгая ночь.

Полная темнота. Никаких звезд.

Глава 8 Ученик воина

Ему снился океан, полный гигантских извивающихся угрей. Темные гибкие тела скользили в мутной воде, как в садке на Новой Венеции — рассеянный свет пронизывал толщу воды. Одно из мускулистых тел задело его — Артем вздрогнул от омерзения, внутри все занемело. Угорь был гигантский — во много-много метров, может быть, даже в километр длиной. И толщиной с тоннель метро.

Когда угри двигались, Артема толкала неумолимая стена воды.

Артем медленно повернулся, медленно поднял руки — и выдохнул.

Выдох уплыл вверх с гулким «буллб».

Артема окатило волной озноба и ужаса. Он был совершенно один — в этом гигантском садке, полном электрических великанов. Даже в мутной воде с плавающим в ней мусором Артем видел, как ослепительные вспышки электрических разрядов освещают темноту. Вода вокруг была насыщена электричеством — словно загустевший прозрачный сироп в лейденской банке.

Угри были голодны и смертельно опасны.

Они были бы опасны, даже будь нормального размера. Эти твари жрали все — окажись в воде человеческое тело, его раздели бы до костей в считаные мгновения.

Этим же гигантам Артем был на один укус.

В груди сперло, загорелось, словно там, в глубине грудной клетки, вспыхнул огонь. Это выгорали остатки кислорода.

Артем медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь внимания тварей, развернулся и поплыл прочь, мягко и плавно загребая руками и ногами. Там, в мутной чернильной тьме, было спасение…

Там могло быть что угодно, на самом деле.

Он плыл и плыл, и уже чувствовал, что воздуха не хватает. Кислород в легких превратился в удушливую черную горечь, в кислоту, проедающую любой металл. В нижних отделах легких, в ребрах уже зияли дыры, черная горечь с шипением разъедала мясо и кожу… вытравливала дорожки в окровавленной плоти. Еще, еще. Еще! Артем чудовищным усилием рванул себя вперед, к темнеющей в мутной воде громаде причала… Уткнулся в нее. Кислорода уже не было. Черная кислота заливала внутренности. Артем открыл рот и выбулькал в мутную воду чернильные клубы. Последним усилием он уцепился ногтями за каменную стену причала, обросшую водорослями. Рванул себя вверх, к воздуху…

Вода словно загустела, сопротивляясь.

…Артем выскочил из воды, вытягивая шею, чтобы вдохнуть.

Хватанул ртом воздух и снова ушел под воду. Булллб.

Артем замер. В мутной воде перед ним была морда угря. Гигантская. Серебряные глаза неподвижно смотрели на человека. Артема окатило ужасом. Угорь медленно придвинулся, в полной тишине раскрывая гигантскую пасть, полную зубов… Артем решил, что сейчас умрет. Сердце проваливалось куда-то внутрь…

И падало.

Падало.

Пасть мучительно медленно надвинулась на Артема. Раскрываясь… расширяясь… поглощая его без остатка…

Темнота.

* * *

Он дернулся в ужасе и проснулся. Сердце билось в груди, словно загнанная в угол крыса.

— Лежи, лежи, — произнес женский голос. — Все хорошо.

Артем облизнул пересохшие, лопнувшие губы. Почувствовал медный вкус крови. Открыл глаза. Потолок уплывал вбок, снова возвращался…

— Где… я? — говорить было трудно. Горло ссохлось так, что слова выходили исцарапанными. От пережитого испуга внутри до сих пор все дрожало.

— Спокойно. Ты в безопасности.

Очаровательный голос.

— Давай, я помогу тебе сесть. Вот так.

— Т-ты… кто? — Артем еще не полностью овладел речью. Выходил какой-то полусип-полухрип.

Над ним склонилась худенькая девушка чуть постарше его самого. Серые глаза. Круглолицая, симпатичная. Если бы еще перестала так смущаться… Румянец алел на ее щеках, словно вспышка ядерного взрыва.

— Я… я Изюбрь.

— К-кто? — Артем откашлялся. К его губам поднесли железную кружку. Вода! Он сделал пару глотков, кружку тут же убрали.

— Пока хватит… Изюбрь. Так меня зовут, — сказала девушка.

«Да какая там девушка? Девчонка!» — подумал Артем.

— Где я?

— В цирке.

Артем вздрогнул. «Возьмите меня с собой». Неужели это случилось?

— В цирке?!

Изюбрь занервничала.

— Д-да… в цирке. А что?

Он лег обратно. Все-таки он здесь, рядом с Лахезис. Даже если это только на пять минут.

— Хорошо.

Койка, на которой он лежал, находилась в небольшой палатке. Армейская, на отделение, определил Артем. Потолок в пятнах — словно потеки краски.

— Ты с какой станции… — начала Изюбрь.

В этот момент кто-то вошел в палатку — шелест ткани, негромкое «кхм». Изюбрь взвилась, как ужаленная, отскочила от Артема на пару метров. Залилась краской, став ярко-пунцовой. Артему даже показалось, что в полутьме палатки лицо девушки светится тревожным красным огнем.

— Я… — сказала Изюбрь. — Мне…

— Иди, — сказал вошедший. Девушка кивнула и выскочила из палатки.

Вошедший выпрямился. Это был прежний силач Игорь. Мощный, спокойный. Артем снова поразился, насколько тот крепко сбит, словно до краев налитый грубой неумолимой силой. Человек-отбойник. Человек — стальной тюбинг.

Игорь молча разглядывал парня равнодушными сонными глазами. Артем попытался выпрямиться под этим взглядом, но не смог. Даже такое простое движение пока ему не давалось. Словно из Артема вынули все кости. Он упал на подушку.

— Ясно, — сказал Игорь. И вдруг сделал резкое движение рукой, словно выхватил что-то из воздуха.

Мелькнуло желтое. Плюх.

Артем с удивлением посмотрел на свою правую руку.

В пальцах был зажат засаленный желтый теннисный мячик.

В следующее мгновение мяч выпал. Пальцы не слушались. Рука Артема упала на одеяло, в глазах потемнело.

Головокружение. Артем с трудом заставил себя выпрямиться.

— Хорошая реакция, — сказал наконец Игорь. Повернулся и вышел из палатки.

«Черт, — подумал Артем. — Кому нужен больной жонглер? Кому вообще я нужен?!»

Опять накатила знакомая черная волна отчаяния.

Артем без сил откинулся на подушку. Слабый луч, что осветил его существование при словах девушки «ты в цирке», исчез. Фонарь выключили.

Осталась одна кромешная тьма разочарования и одиночества, в которой он, Артем-Арц’иви, неудавшийся Орел, витязь в тигровой шкуре, обречен бродить до конца своих дней.

«Как я устал». Повеситься бы, с тоской подумал он. Или застрелиться. Чтобы она… чтобы они все… Чтобы… Не знаю, что.

Лали, бедная сестра. «Лали… будет плакать».

Он представил, как сестра, сидя в своем плавучем домике, закрывает лицо руками. Ее плечи вздрагивают. Лали воет. Часы-ходики — желтая пластмассовая кошка с глазами — продолжают за ее спиной отстукивать «тик-так», «тик-так». А его, Артема, нет. И больше никогда не будет. Он представил это, и ему вдруг стало жаль Лали до слез.

«Она такая красивая». Такая хорошая. Воображает себя взрослой и всезнающей, глупышка. Наивно уверена, что знает, что лучше для него, Артема, а сама не понимает даже, как найти свое счастье. Почему тот диггер Иван, взрослый и крутой мужик, не остался в Венеции? С ним сестра могла быть счастлива. Артем вздохнул. Иван сильный. С ним бы Лали, по крайней мере, была под защитой — теперь, когда Артем ушел из Новой Венеции…

Ушел, как когда-то их с Лали отец.

После его исчезновения внутри Артема точно появился клубок колючей проволоки. Воспоминания царапали до крови. Стоит их коснуться — обдерешь все руки, оставишь на колючках обрывки кожи и кусочки мяса… И, шипя от боли, отползешь подальше.

— Ушел?

Артем поднял голову. В палатку заглянула Изюбрь, настороженно огляделась. Артем кивнул. Девушка скользнула внутрь, опустила полог.

— Пугает он меня, — сказала Изюбрь. — Питон… он такой, знаешь…

— Питон? — Артем растерялся. Какой еще Питон? И тут вспомнил слова поддатого униформиста. «Только питону не попадайся». Замечательно. Оказывается, служитель имел в виду не двухголовую желтую змею…

— А почему тебя Изюбрем назвали?

Девушка замолчала. Лицо пошло пятнами от смущения.

— Извини, — сказал Артем. — Я не хотел тебя обидеть. Это не мое дело.

— Да нет, — девушка пожала плечами. — Ничего такого. Нормальный вопрос. Изюбрь — зверь был такой до Катастрофы. Редкий. Изысканный. Его еще называли «благородный олень».

Оленей Артем видел только в книге. Впрочем, они уж точно все вымерли. Или их сожрали эти, клыкастые, что сейчас властвуют в зараженном Питере…

— Красивый?

Лицо девушки вспыхнуло. «Ну, вот» — с досадой подумал Артем.

— Необычный скорее. Они же рыжие были иногда. И даже почти красные…

Артем поднял брови. «Теперь понятно, почему ее так назвали». Из-за этой самой краски в лице.

— Интересно, — сказал Артем, чтобы не смущать девушку еще сильнее.

— Ага, мне тоже нравится, — она кивнула. — А ты… — Изюбрь наконец посмотрела на него прямо. Глаза у нее были серые и круглые, челка падала на брови. — Ты теперь с нами останешься, да?

— Не знаю, — Артем вздохнул. После того, как он выронил этот дурацкий мячик…

«Если бы знать».

* * *

— Встал? — силач Игорь по прозвищу Питон окатил его равнодушной волной внимания. — Садись, ешь.

На табурете у лежанки, старом, разрисованном человечками, стояла жестяная миска с кашей. От запаха горячей еды у Артема закружилась голова.

Еда. Внутри словно вспыхнул прожектор, разогнал темноту. Артем подался вперед. С трудом заставил себя остановиться.

Нельзя. Стой, помнишь…

Артем с усилием, преодолевая сопротивление занемевших мышц, покачал головой. Нет.

— Интересно, — сказал Питон. И посмотрел на Артема по-новому.

— Я плачу за свою еду. Всегда.

Питон помедлил, глядя на Артема неподвижными, тусклыми, словно погасшие прожекторы, глазами. Парень поежился. Это было… неуютно. Неожиданно вспомнился сон — огромный угорь, смотрящий на Артема серебряными глазами…

Питон наконец кивнул: хорошо. Движение головой, и вот он уже развернулся и двинулся прочь — замедленным, гипнотическим движением. При своих габаритах силач двигался удивительно бесшумно. Словно всегда заранее знал, в какой точке пространства нужно оказаться.

Действительно, большая змея. Питон. Который, насколько помнил Артем из детской книжки, питается раз в год, зато по-крупному. Оленя там переварит (иллюстрация в книге: красивый) или человека. С человеком картинка представлялась нагляднее.

Артем вздохнул.

Питон на пороге задержал шаг, повернулся — огромный, сильный. Холодный, как большая змея.

— Ешь, — велел он.

— Но я…

Питон легонько качнул головой.

— Метлу видишь?

Артем кивнул. Метлу он видел.

— Теперь ешь, — сказал Питон. — Потом — за работу.

Силач повернулся на пятках и вышел из палатки. Полог колыхнулся за ним. Артем перевел взгляд на инструменты. Метла. Ведро. Итак, начинаем новую жизнь.

Теперь ты в цирке, ага.

Он с трудом выпрямился, постарался встать ровнее. Он был еще очень слаб. Палатка норовила уплыть в сторону. Но хотя бы не штормило, как раньше. Уже хорошо. С палаткой Артем как-нибудь справится.

Он медленно пошел к выходу, упираясь ладонью в стену палатки, чтобы не упасть. Голова почти не кружилась. Почти.

Когда протянул руку к метле, то едва удержался на ногах. Подметальщик из него пока так себе. Но еду надо отработать. Это важно. Есть хотелось зверски. Сейчас бы ложку каши, чтобы хватило сил махать метлой… Живот свело. Артем покачал головой, отгоняя искушение. Сначала принципы, потом голод. И никак иначе.

В следующее мгновение в палатку шагнул Питон. От неожиданности Артем выронил метлу, она со стуком упала на землю, покатилась…

— Оставь, — велел силач.

— Но я… я сейчас все сделаю… — Артем понял, что еще чуть-чуть, и заплачет.

— Потом, — сказал Питон.

А вот теперь он меня точно выгонит, подумал Артем в отчаянии.

— Бери тарелку и пошли со мной. Не отставай.

— Я… — Артем заставил себя замолчать. Стиснул зубы, чтобы ни один звук не прорвался. Он, Арц’иви, витязь, выдержит.

Цирк раскинулся на захламленной служебной платформе. Цветные палатки циркачей стояли полукругом, словно маленький городок. Артем огляделся. Станция была незнакомая. Коричневый мрамор, светильники под потолком. Несколько рабочих под руководством тощего человека с желтым, словно после гепатита, лицом, сноровисто разбирали тюки и расстилали ковер. Ковер — ярко-алый, местами потертый, в десятке мест заштопанный, — выглядел огромной заплатой на сером выщербленном бетоне. Несколько циркачей поодаль готовили реквизит и репетировали номера, болтали и смеялись.

При виде силача болтуны замолчали. Питон медленно кивнул, циркачи закивали в ответ.

— Что это за станция? — шепотом спросил Артем. Силач покачал головой.

— Что я должен делать? — Питон не ответил и в этот раз. — Куда мы идем?

Молчание.

— Питон…

Великан остановился. Медленно, пугающе повернулся. Немигающие глаза его смотрели на Артема полусонно.

— Как ты меня назвал?

Артем почувствовал, что вспотели ладони, вытер их о штаны. Беспричинная тревога… нет, именно страх, что внушал ему силач, не поддавался разумному объяснению. Словно перед Артемом был не человек, а ледяная глыба, черный провал на сто метров под землю… Или… Артем вспомнил гигантского угря с серебряными глазами, словно кусочки фольги. Пасть раскрывается… Это только сон, напомнил Артем себе. Но пережитый во сне страх засел под кожей.

«Неужели только со мной так?» Нет, конечно. Наверное, все циркачи это чувствуют — вроде Изюбря. Леденящий холод от этого человека.

— Не парься, шнурок. Правильно назвал, — силач медленно кивнул. — Для своих я — Питон.

— Так я свой?

— Видно будет, — сухо ответил Питон.

Дальнейший путь они проделали в молчании. Когда они вышли к дальней палатке, Артем еле дышал. Ноги подкашивались, сердце гулко, иногда сбиваясь с ритма, стучало в груди. Слабость в коленях. Хриплое, с надрывом, дыхание. Артем закашлялся, постучал себя по груди ладонью, затем с трудом догнал Питона.

— Пришли, — сказал тот.

Палатка — старая, латаная-перелатаная. Они прошли внутрь, полог закачался. Артем едва не уперся в спину Питона, сделал шаг в сторону и огляделся. В палатке был только один человек. И сейчас этот человек завтракал. Мелко жевал уцелевшими передними зубами кашу. При виде вошедших человек поднял взгляд, поморгал слезящимися старческими глазами.

— Акопыч, вот тебе ученик, — сказал Питон.

«Что?»

Сухощавый старик отставил тарелку с кашей в сторону, вытер жилистые руки грязной тряпкой, критически оглядел Артема.

— Слишком высокий. Я просил маленького роста.

— Зато он ловкий. Не веришь?

Старик покачал головой. Сказал сухо:

— Посмотрим.

То есть… Артем не поверил ушам.

— Я остаюсь в цирке?!

Акопыч усмехнулся. Взглянул на Артема прищурившись, так, что лицо пошло морщинами.

И промолчал. Снова взялся за свою кашу.

— Так все же…

Питон медленно покачал головой, словно говоря: даже не надейся. Артем замер, заморгал. В животе неожиданно образовался огромный угловатый кусок льда. То есть, все это было напрасно?!

— Остаешься, — произнес Питон нехотя. Артем выдохнул. Силач неторопливо оглядел парня с ног до головы.

— Посмотрим, что из тебя можно сделать.

Глава 9 Лорд Вегана

Перегон Достоевская — Лиговский проспект, час X + 2 часа

Герда не понимала, как получилось — бродяга, вытащенный в последний момент из камеры, вдруг превратился в лидера маленького отряда. Это что, врожденная мужская уверенность в собственном превосходстве?

Они шли по служебному тоннелю, тянущемуся вдоль путевого; если слышали голоса, сворачивали в сторону.

Запутанный лабиринт служебных ходов и заброшенных помещений пока позволял маленькому отряду маневрировать. Но что будет, когда они столкнутся с по-настоящему серьезным препятствием? Герда вздохнула. Мы в тылу наступающих сил Вегана. И вернуться к своим будет очень непросто.

Кажется, она уже начала жалеть, что поддалась порыву.

«Дьявол» шел впереди, собранный, ловкий. И веселый. Словно война была его стихией, родной и привычной. Но что он собирается делать дальше? Есть у него план? Он вообще знает, что делает?! Герда сомневалась. В путевой тоннель до Пушкинской хода нет, там — Провал. Служебная ветка в обход Провала блокирована веганцами. К Площади Восстания тоже не сунешься — они попытались, но, услышав выстрелы и взрывы, повернули обратно.

Чудо, что они до сих пор не столкнулись с патрулем веганцев.

Но даже чудо не может длиться вечно.

— Бодрее, бодрее! — покрикивал «дьявол». — Спать будем на рабочем месте!

Герде, наконец, это надоело.

— Подожди, — она остановилась. — Тебя как зовут?

Он повернул голову, замедлил шаг.

— Уберфюрер.

— Как?!

«Дьявол» ухмыльнулся. Сукин голубоглазый сын. Герде снова захотелось приложить его чем-нибудь тяжелым.

— А что? — поинтересовался он невинно. — Ты недолюбливаешь скинхедов?

— Я недолюбливаю шутников!

Таджик молча ждал финала перепалки.

— Но меня действительно так зовут, — сказал «дьявол». Погладил себя по бритому затылку, поморщился. — Я — большой и страшный скинхед. Зови Убером — так короче. А ты — Герда, правильно? Как в «Снежной королеве».

Она оглядела его с ног до головы. Ноги босые, почти черные от грязи, джинсы рваные, голый торс — мускулистый и в шрамах. Бритая голова, щетина и наглая ухмылка.

Девушка пожала плечами. Потом вскинула голову:

— Так теперь ты все помнишь?

— Местами, — ответил Убер туманно. — Местами помню, местами — нет. Я весь такой противоречивый. Таджик, подтверди!

Названный Таджиком невозмутимо поднял брови. Потом отвернулся, словно его это не касалось.

— Видишь? — сказал Убер. — Таджик понимает.

Прежде чем Герда собралась с ответом, скинхед взвалил на плечо заржавленный железный прут, двинулся вперед. Прут был их единственным оружием. Времени на тщательные поиски не было, пришлось схватить то, что под рукой. Теперь Герда тащила медицинскую сумку, Убер — железный прут, а Таджик — невозмутимое молчание.

— Но куда мы…

— Скоро увидишь.

«Так я и думала». Герда покачала головой. Импровизация, нет у него никакого плана. Любовь мужчин к планированию сильно преувеличена.

— А что ботинок у тебя нет — этого тоже вполне достаточно?

Скинхед ухмыльнулся. Голубые глаза блеснули.

— Надо же, заметила.

* * *

— Тихо, — приказал Убер. Рослый скинхед мгновенно присел, влился в бетонный тюбинг — с двух метров не различить. Словно тень, а не живой человек.

Герда с Таджиком последовали его примеру — хотя девушка не видела причины…

И вдруг увидела.

Путевой тоннель расширялся здесь до огромного, по меркам метро, открытого пространства. Два путевых тоннеля сходились вместе, уже не разделенные стеной, и бок о бок пронизывали гигантскую пробку из серого крошащегося бетона, чтобы за ней снова пойти каждый своим путем. Межлинейник. Сбойка. Лучи прожекторов расчерчивали пространство на неровные черно-белые участки. Ржавые рельсовые пути образовывали сложный и запутанный геометрический узор.

И там были люди. Герда вздрогнула. Веганцы!

Платформа отсюда видна как на ладони — занимайте места согласно купленным билетам. Герда случайно оперлась на ржавую коробку, заросшую пылью так, что рука провалилась в мягкое… Девушка брезгливо отдернулась, едва не вскрикнув.

Таджик мгновенно зажал ей рот широкой, как Нева в разливе, ладонью. Герда повращала глазами…

Сквозь ладонь не пробивалось ни звука.

— Тихо, — сказал Убер одними губами. Поднял заржавленный прут. — Сюда, за мной.

Пути отхода перекрыты веганцами. Герда в отчаянии огляделась. Ничего не поделаешь. Теперь волей-неволей придется ждать — и смотреть.

Перед самой войной на Достоевской — мрачной, унылой станции, заброшенной так давно, что на Владимирской уже и забыли, когда это случилось, — приморцы устроили военную базу. Местные наотрез отказывались ходить на эту станцию, кроме пары-тройки отмороженных. На Владимирской о станции-соседке ходили нехорошие слухи…

Недавно произошел жуткий случай. Трое путников, решив сэкономить на проживании, остановились на пустой Достоевской. Разбили лагерь, зажгли карбидку, приготовили горячую еду. Люди опытные, у каждого оружие.

Утром патруль, отправленный на поиски, нашел место стоянки. Все было на месте: спальные одеяла, вещмешки, продукты, личные вещи, даже карбидка все еще горела, в котелках лежал ужин, к которому едва притронулись…

Все было на месте. И только люди исчезли.

Потом их нашли. Одного в дальнем тупике, второго в служебном помещении вентшахты, третьего — у гермозатвора, с ободранными до крови пальцами. Бедняга пытался выбраться на поверхность.

На всех телах были следы ударов пожарным топором.

Ходили слухи, что несколько раз рядом со станцией замечали унылую, сгорбленную фигуру человека в сером пальто. Он кашлял.

Кто-то говорил, что сквозь человека просвечивала стена.

А еще кто-то видел у него в руке топор. Тот самый. Пожарный.

Так что решение приморцев разместить контингент на Достоевской местных озадачило. Отговорить их не удалось.

Теперь приморцы были в плену или мертвы. А с ними и моряки.

Отряд морской пехоты со Чкаловской. Герда видела их спустя несколько минут после начала войны, этих морячков — в тельняшках и черных бушлатах, руки в татуировках с якорями и дельфинами. Некоторые в бескозырках (Герда подозревала, что бескозырки были скорее для форса), другие в черных беретах. Отлично вооружены.

Теперь моряки были в плену у веганцев.

Морячок с Чкаловской. Тот самый, что помог ей с сумкой. Герда охнула, вытянула шею. «Щеглов, догоняй!», вспомнился ей крик.

Значит, Щеглову, белобрысому красавцу-морпеху, сильно не повезло.

«Что же ты, морячок».

Офицер веганцев кивнул. Морпеха вытолкнули из строя. Офицер достал пистолет из кобуры — огромный, черный, странно рифленый. Герда не знала о пистолетах практически ничего, но тут явно напрашивалось что-то вроде слова «тактический».

Веганец наставил пистолет в лоб морпеху:

— Встань на колени, ты, питерский!

Моряк поднял взгляд. Сказал спокойно:

— Я — из Ленинграда. Вставай на колени сам, урод.

Щелкнул взведенный курок. Еще мгновение… Герда притихла, закусила губу до крови.

— Нет, — повелительный голос. Низкий и спокойный. Эхо от этого голоса разнеслось по тоннелям. — Не сейчас.

Офицер медленно повернул голову.

— И кто это говорит?

— Возможно, тот, кто имеет на это право, — в голосе явно прозвучала ирония.

Веганец переступил с ноги на ногу.

— Покажись, — потребовал он.

В ответ говорящий сделал шаг вперед и вышел из тени. Рослый, выше офицера на голову, — и даже чуть выше морпеха. Веганец узнал, вздрогнул — едва заметно, и тут же опустил оружие. Выпрямился.

— Милорд! — сержант тут же опомнился, повернулся к солдатам.

— Смирно! — приказал сержант. — Равнение на…

Веганцы с грохотом автоматов и щелканьем каблуков выпрямились. Раз! Два!

— …середину!

Убер вытянул шею. Таджик и Герда, словно завороженные, подались вперед.

Высокий, которому оказывались такие почести, сделал еще шаг — и его лицо снова оказалось в тени.

Убер чертыхнулся. «Что он, заколдованный?»

И все-таки… Убер задумчиво почесал подбородок, дернул себя за мочку уха. Мысль не приходила. Что-то с высоким типом было не так.

Шаг. Другой.

Веганец, наконец, оказался в свете ламп. Тусклый синеватый свет лег на его высокий лоб. Обрисовывал прямой нос с горбинкой, выразительные, как у кинозвезды прошлого, черты лица. Почти белые, коротко стриженные волосы. Светлые глаза.

На лице высокого веганца были шрамы.

От него шло ощущение власти и недоброй силы.

— Какой красивый, — выдохнула Герда. Рядом зашевелился Таджик, хотел что-то сказать — но не сказал, замер.

— Ага, — Убер хмыкнул. — И жестокий. Теперь ты в него втюришься. Вы случайно встретитесь и займетесь садомазохистскими упражнениями, чтобы в итоге узнать, что в душе он глубоко несчастный, добрый и ранимый, а плетки, наручники и раскаленное железо обожает из-за детской травмы и потерянной первой любви к школьной учительнице физкультуры.

Герда передернулась. Открыла рот, чтобы ответить — едко, колко и…

— Тише вы, — сказал Таджик.

— А чего он?!

— Я просто читал «Джейн Эйр», — сообщил Убер, словно это что-то объясняло.

Герда подумала, закрыла рот и стала смотреть дальше.

— Милорд, — офицер вытянулся по струнке. — Простите, я…

— Ничего, — взмах руки в темной перчатке. Высокий, названный «милордом», прошел мимо застывших по стойке смирно веганцев, не удостоив их взглядом.

Он направлялся к пленному моряку.

Несколько долгих мгновений они смотрели в глаза друг другу. И моряк не отвел взгляда.

Высокий кивнул, растянул тонкие губы в улыбке:

— Знаешь, а ты мне нравишься, ленинградец.

— Серьезно?

— Совершенно серьезно.

Морпех хмыкнул.

— Ты, вообще, что за хер с бугра?

Лорд улыбнулся в ответ, словно это была отличная шутка. Затем коротко кивнул солдатам за спиной моряка. Морпех дернулся, но — не успел. Поздно. В следующее мгновение два веганца заломили морпеху руки за спину…

Лорд неторопливо достал стеклянную баночку, поднял ее, посмотрел на свет. Там извивался маленький червь. Морпех, несмотря на свое мужество, побледнел и дернулся — конвоиры едва его удержали. Лорд неторопливо снял крышку, ухватил червячка двумя пальцами и вынул из банки. Поднес его к лицу морпеха. Червяк извивался.

— Открой, пожалуйста, рот, — сказал Лорд. Морпех зарычал, забился. Ему силком разжали челюсти…

Герда от ужаса зажмурилась.

Морпех задергался.

Закричал от боли. Выгнулся, забился — словно в припадке эпилепсии.

Через несколько секунд он застыл — в чудовищной позе.

Лорд смотрел на это с полуулыбкой.

Тишина.

Сначала Герда решила, что морпех мертв. Через некоторое время, однако, тот зашевелился. Медленно встал. Выпрямился. Пленные морпехи с ужасом смотрели, как тот встает рядом с Лордом. Что с ним?!

— Протяни руку, — велел Лорд. Морпех вздрогнул, по лицу пробежала гримаса… Затем рука его медленно, но неуклонно поднялась. В глазах морпеха отразилась паника. Он с ужасом смотрел на свою своевольную руку.

— Черт, я…

Лорд, не глядя, вытянул руку в перчатке в сторону — и офицер вложил в его ладонь пистолет. Пальцы Лорда сжались.

— Ну что, Ленинградец, — Лорд протянул пистолет рукоятью вперед пленнику. — Покажи, на что ты способен. Это твои друзья?

Морпех против воли — словно у него свело мышцы шеи — кивнул. Взял пистолет. Лорд улыбнулся:

— Отлично. Они мне нравятся. У тебя хорошие друзья. А теперь, пожалуйста, будь добр… Убей своих друзей.

Пауза. Герда слышала, как в мертвой тишине гулко и отчетливо стучит ее сердце.

В следующий момент морпех в отчаянном рывке развернулся к веганцам, вскинул пистолет…

— Не стрелять, — велел Лорд.

Он был совершенно спокоен. Рука морпеха тряслась, пистолет ходил ходуном.

— Ну, что же ты ждешь? — поинтересовался Лорд.

«Ну, же. Давай» — мысленно попросила Герда.

Долгое мгновение. Выстрела нет.

— Убей. Своих. Друзей, — раздельно повторил Лорд.

Лицо морпеха исказилось. Механически, как послушный автомат, он развернулся к пленным. Поднял пистолет… Морпехи смотрели в ужасе. «Щеглов, ты охренел?!» Герда зажмурилась, снова открыла глаза. Это хуже, чем пытки, хуже, чем мучительная казнь — когда из человека делают такое.

— Огонь!

Ленинградец начал стрелять. Б-бах. Б-бах. Гулкие удары, словно лупят кувалдой по железной бочке. Крики, вопли, стоны.

Пять трупов.

Ленинградец опустил пистолет. В глазах морпеха — слезы.

— Прекрасно, — сказал Лорд с улыбкой. — Я доволен тобой, Ленинградец.

Внезапно морпех вскинул пистолет к собственному виску, палец лег на спуск…

Герда затаила дыхание.

— Нет, — сказал Лорд властно. Морпех застыл, словно окаменев. — Это уже лишнее.

Герда сглотнула. Никогда она не видела такой страшной борьбы…

Ленинградец боролся изо всех сил, но ничего не мог сделать. Палец его замер. Морпех прикладывал чудовищные усилия, но — тщетно. Все его тело напряглось, как струна — до дрожи. Бешеное напряжение. На лбу выступила толстая вена…

Герда закрыла глаза, не в силах видеть ужас в глазах морпеха. Словно он пассажир в собственном теле. А за рулем сидит кто-то другой.

И этот кто-то подчиняется Лорду.

Бессилие.

— Теперь ты понял?

Молчание.

— Отвечай, пожалуйста, — мягко произнес Лорд. Бархатный тембр голоса. — И убери оружие от виска.

— Да, — сказал Ленинградец с усилием. — Я понял.

— Охренеть, — лицо Убера застыло, словно на морозе. Он облизнул треснувшую губу.

И тут Лорд повернулся к компаньонам боком… Герда открыла рот. Таджик вздохнул. Похоже, и на него это зрелище подействовало.

У высокого, красивого командира веганцев был огромный безобразный горб.

— Город мастеров, — сказал Убер едва слышно. — Горбатый герцог. Нет, вы точно издеваетесь.

«Вот что с ним не так».

Убера изначально насторожила походка Лорда. Некая искусственность движений, словно веганец нарочито аккуратно переставляет ноги. Высоко поднимает колени, пауза, ставит. Как большая длинноногая птица — вроде цапли…

— Эй, Ричард Третий, откуда ты взялся-то? — пробормотал Убер.

Словно в ответ на его слова, Лорд повернулся в сторону беглецов. Глаза его посмотрели прямо на Убера.

«Не может быть!»

Убер бы мог поклясться, что с такого расстояния горбун не мог видеть их в темноте, но…

Но он, черт побери, все равно видел!

— Там кто-то есть, — сказал Лорд.

— Уходим, — шепнул Убер. — Быстро! Ну же… ну, давай. Таджик! Бери ее!

Скинхед взял под локоть обмякшую, полуобморочную Герду. С другой стороны девушку подхватил Таджик. Вместе они подняли ее и понесли прочь, в тоннель. На ходу Герда вскинула голову, нелепым, пьяным движением. Огляделась и вдруг — слезы потекли по ее лицу. Такое лицо бывает у пластиковых кукол. Невозмутимое, спокойное, глаза широко открыты. А слезы текут и текут…

— Вот они! — закричали вдруг сзади. — Там!..

— Таджик, придется тебе, — сказал Убер. — Я прикрываю.

Тот кивнул. Подхватил с земли и повесил на плечо медицинскую сумку Герды.

— Ну же, девочка, — сказал Таджик мягко. — Давай, помоги мне.

— По… поставьте меня, — Герда всхлипнула. — Я… сама пойду.

— Вперед!

Они побежали.

Следующий поворот. Ветхий ремень лопнул. Сумка с грохотом рухнула на бетонный пол. Внутри что-то звякнуло и раскололось.

Вот и все.

— Беги! — приказал Убер.

Время остановилось. Герда мгновение смотрела на упавшую сумку, затем повернулась и побежала.

Они миновали поворот в путевой тоннель, свернули в служебный. Некоторое время слышалось только тяжелое дыхание.

Герда вдруг опомнилась, затормозила — взвилась бетонная пыль из-под ботинок — помедлила и побежала обратно. Ей наперерез кинулся скинхед, замыкавший маленький отряд.

— Куда?! — Убер зацепил ее под локоть, заорал: — Вперед! Вперед! Не останавливаться!

— Моя… сумка! Там… — она задохнулась. «…Вся моя жизнь», хотела сказать Герда.

— Нет!! Нельзя! Быстрее!

Он почти тащил ее вперед, в глубину тоннеля. Выстрел. Пуля взвизгнула над головами беглецов и ушла куда-то далеко, в темноту.

Герда сжалась. Вырвалась из рук скинхеда и пошла сама.

— Не ждите меня, — крикнул Убер. И исчез в темноте.

— Убер!

— Я скоро, — донеслось издалека.

Герда покрутила головой.

— Ты понимаешь, что он делает? — спросила у Таджика. Тот пожал плечами. — Вот и я не понимаю.

…Сумка осталась позади, в тоннеле.

Герда опустила плечи. Ей показалось вдруг, что она утратила часть себя, потеряла вместе с сумкой половину личности. Оглушительная пустота.

Словно камень врезался в лужу, брызги, и на мгновение обнажилось дно в месте удара…

Вода смыкается, камня больше не видно.

Но ты продолжаешь чувствовать, как внутри тебя разбегаются круги.

В сумке была ее жизнь. Бинты, нарезанные, как два века назад, из застиранных до белизны тряпок. Инструменты — настоящие хирургические скальпели и зажимы для остановки крови, иглы разного размера. Степлер для ран. Нитки, вата. Деревянный молоток для анестезии. Безотказное средство на случай, когда других обезболивающих под рукой нет. Мази, таблетки (большая часть просрочена), шприц, миска для кипячения инструментов. Стетоскоп.

Все. Герда-врач закончилась.

Теперь она стала просто девушкой Гердой. Которая бежит от войны.

Мысль об этом заставила ее остановиться.

— Быстрее! — Таджик потянул за руку. Девушка упрямо покачала головой.

— Он сказал: ждать его.

Таджик вздохнул.

— На самом деле, он сказал: не ждать, — мягко произнес Таджик. Герда вздрогнула. Дикторский голос включался у него в самые неожиданные моменты.

— Я подожду.

Таджик мотнул головой, открыл рот… Закрыл и ничего не сказал. Сел у стены на корточки, откинулся. Закрыл глаза и замер, словно задремал. Герда присела рядом. Они стали ждать.

Вспышки выстрелов. Едва слышные щелчки.

Звучные рикошеты. Взвизг пули, попавшей в чугунный тюбинг.

Затем чей-то вскрик. Потом — тишина. Долгая, опасная тишина.

— Кхм, — раздалось рядом.

Таджик развернулся удивительно быстро для своей комплекции, вскочил на ноги. Герда подняла голову.

— Спокойно, свои, — Убер вышел из тоннеля с поднятыми руками, помахал всем. — Кажется, оторвались.

Герда поднялась.

«Выпить бы ей для снятия стресса», — Убер мимолетно пожалел, что не захватил с собой ничего алкогольного. Впрочем, глоток-другой ему бы самому не помешал. Жажда. Убер облизнул губы. Иногда так хочется выпить. Хотя, на самом деле, кому он врет? Выпить ему хочется всегда. Просто иногда об этом как бы забываешь, задвигаешь жажду подальше в затылок, прячешь в пыльный чулан…

Но когда случаются неприятности, она тут как тут. «Рядом, сука! Я сказал: рядом».

Он выпрямился.

— Кра… красавчик, — Герда все не могла отдышаться. Девушку начало трясти. — Нет, вы видели его? Какое жуткое чудовище. Вы видели?!

— Да.

— А представляете, — сказал Убер мечтательно, — ведь есть на свете кто-то, кого он любит… по-настоящему.

Герда с Таджиком переглянулись. Таджик пожал плечами.

Герда покрутила пальцем у виска.

— Ну, ты и скажешь. Ты серьезно?

Убер ухмыльнулся. Он снова стал тем отвратительным типом, которого Герда вытащила из камеры.

— Почему нет? Я верю в людей.

— Трепло ты, — сказала Герда. — Я серьезно, Убер! Говорят, у каждого, даже самого мрачного чудовища должна быть своя белая пушистая любовь. Сын там… жена, любовница или… ну не знаю… теща…

Убер хмыкнул, засмеялся. Даже невозмутимый Таджик на мгновение растянул губы в улыбке.

— Но тут? — Герда остановилась. — Что вы ржете?!

— Мы не ржем, — совершенно серьезно сказал Убер. Выпрямился. Ярко-голубые глаза смотрели на Герду в упор. — Только ты хоть представляешь, что это должен быть за монстр?

Глава 10 Леди

Вентшахта 523, перегон Достоевская — Лиговский проспект,

час X + 2 часа

Комар видел тень, и тень надвигалась.

Твою мать. Твою мать. Твою мать.

Комар вжался в угол, слепо зашарил руками по стенам. Что же делать?! Что делать?

Она…

(мертвая корова)

…идет сюда.

Леди, назвал ее мужской голос. Чертова невероятная тварь.

— Жадина-говядина, пустая шоколадина, — начал Комар и остановился. Почему вдруг он вспомнил эту детскую дразнилку? — Комар и сам не знал.

Один старожил рассказывал, что в разных концах существовавшей некогда страны эту дразнилку произносили по-разному. Например, «жадина-говядина, соленый огурец».

«Пустая шоколадина» — это чисто питерское. Так, по крайней мере, уверял знакомый Комара по патрулю, тот самый старожил. Мол, в других городах так не говорили. В Москве говорили: «жадина-говядина, турецкий барабан», на Урале: «соленый огурец». А где-то еще как-то. Особенности городского фольклора.

Впрочем, подумал Комар, другие города сейчас тоже… особенности фольклора.

Ш-ш-шух. Тыых.

И как бы ему самому такими особенностями не стать.

Все ближе. И ближе.

Комар слышал шорох бетонной крошки, скрип веревок. Нечто огромное движется к нему, раздвигая по пути висящие тела — и те, когда тварь проходит, продолжают качаться… Медленно… медленно… плавно.

Чувство нереальности происходящего охватило его. Словно он, Федор Комаров, вышел за пределы собственного тела и наблюдает за происходящим со стороны. И нет ни страха, ни особого волнения. Ничего. Все это происходит не с ним. Он просто зритель.

Посмотрите, посмотрите, как к Комару приближается жуткая тварь Леди. Щупальца, ощупывающие углы… Вы видите эти щупальца? Нет, конечно. Их почти невозможно разглядеть в темноте, но можно почувствовать, как упруго колышется воздух, когда они движутся.

Слышите, слышите? Детский голосок, произносящий:

— Человечек? Давай поиглаем!

«Нет, — мысленно ответил Комар. — Пожалуйста, нет».

Тень надвигалась. Вдруг одно из тел, сдвинутых Леди, качнулось обратно и стукнуло тварь. Тук! Глухой звук. Человек в коконе от удара очнулся, задергался. Слабый крик, бульканье, скрип веревки. Леди остановилась. Человек еще несколько секунд дергался, хрипел. Комар слышал, как тот умирает. Сердце болезненно сжималось. Наконец, человек затих. Тишина.

— Какой узас! — воскликнула Леди.

«Узас. Узас. Узас», — повторило эхо.

Комар замер и чуть не расхохотался от нелепости происходящего. Истерика подступила к горлу. Комар глубоко вдохнул, вонзил ногти в ладонь. Боль отрезвляла. Ощущение реальности вернулось.

Хотя какая тут может быть реальность? Огромная тварь, уничтожившая блокпост владимирцев, и, вероятно, ударившая следом по линии обороны станции, нечто жуткое и кошмарное, восклицает, как маленькая девочка, повторяющая за взрослыми: «Какой узас!».

Действительно. Какой узас.

Шорохи сместились вправо от Комара. Туда, где среди развешанных в пленочных коконах трупов, возможно, остались еще живые.

«Почему она меня не убила? — спросил себя Комар. — Там, в тоннеле на Владимирской?»

И ответ нашелся. Вполне логичный, решил Комар. Хотя и жуткий до мороза в печенке.

«Потому что она любит пищу еще теплой». Может, даже живой. От такого предположения кровь в венах леденела и сворачивалась. Интересно, в скольких мешках вокруг люди еще дышат? Как тот несчастный?

Комар сглотнул, огляделся.

Куда бежать?! Недалеко, похоже, был источник света, но сюда, в склад консервов…

(мертвая корова)

…добирался только слабый отсвет. Зрение адаптировалось. Комар уже различал, хотя и смутно, силуэты людей в этом кошмарном месте. Завернутые в пленку, подвешенные к потолку, они слабо покачивались — видимо, от сквозняка.

И лишь один силуэт — огромный, такой огромный, что сначала казался сгустком ядерного мрака, окутавшего весь мир после Катастрофы, — двигался. Прямо к Комару.

Владимирец вдруг обнаружил, что молится. Шепчет про себя слова молитвы.

«Боже еси на небеси… Да святится имя твое…»

Он лихорадочно принялся обрывать мембрану, затем вытянул веганца из кокона. Быстрее, быстрее!

Да пребудет царствие твое… Что там дальше?!

Шшурх. Ш-ш-ш. Все ближе. Ближе.

Комара трясло. Непослушными пальцами он расстегивал неподатливые пуговицы. Чертов зеленый мундир! Чертовы веганцы. Ненавижу. Пальцы срывались. Больно. Давай, давай. Пуговица выскользнула из пальцев. Комар выматерился про себя (в бога, в душу, в мать), снова поймал пуговицу, начал расстегивать — чувствуя, как от него волнами расходится удушливая вонь страха.

Наконец, ему удалось. Путаясь в рукавах, Комар натянул мундир на себя.

Только бы сработало. Только бы сра…

— Человечек? — от звука этого голоса Комар дернулся. Трясущимися руками застегнул воротничок формы. Выпрямился, вытер потные ладони о китель. Выдохнул. Достал из кармана штанов фонарь. Включил. И медленно-медленно повернулся…

Он был готов к тому, что увидит, но — все равно вздрогнул. Девочка лет пяти стояла и смотрела на него, не мигая. Белесое щупальце мелькнуло перед самым носом Комара. И исчезло. Снова появилось откуда-то справа… или это уже другое щупальце? Комар не знал.

— Человечек, — сказала девочка. Голова ее странно, резко наклонилась вбок, как у неживой.

Комар обмер. Почувствовал дурноту, перед глазами все качнулось.

«Боже, помоги». Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Он выпрямился. Щупальце коснулось ткани мундира. Комар стиснул зубы, чтобы не заорать…

Щупальце отдернулось, словно обожглось. Зависло в воздухе.

— Зеёный, — сказала девочка разочарованно. — Нельзя. Нельзя, нельзя кушать зеёных человечков, папа сказал. Леди не плохая. Леди хорошая. Леди послушная девочка.

Девочка повернулась, и вдруг — взлетела, словно выдернутая с силой, за веревочку, кукла фокусника.

Фонарь вывалился из ослабевших потных пальцев Комара, упал на землю. Блинк! Кажется, треснуло стекло.

В тусклом свете гаснущего фонаря Комар успел увидеть на стене силуэт девочки и вокруг нее — клубок сплетающихся щупалец, словно… Точно! Словно лес непристойных придатков. Корона ужаса.

Фонарь погас. Наступила тьма, в которой плыли желтые световые отпечатки.

Тишина.

В следующий миг Комар уже не мог бы сказать, видел ли он что-то. Или ему только показалось. Но зрелище извивающихся теней на стене впечаталось в его память, словно врезанное ржавым ножом в кровоточащий, дергающийся от страха мозг. Прямо поперек извилин.

Это был чистый, как героин в кровь, ужас.

Когда шорох удалился, Комар остался стоять. Не мог пошевелиться. Его трясло, бросало то в жар, то в холод. Голова плавала в облаке тьмы и кошмара. Казалось поминутно, что из темноты вынырнет белесое щупальце и схватит его за глотку… Вот-вот. Сейчас это случится…

— Жадина-говядина, — сказал Комар вслух. Эхо разлетелось по помещению и затихло вдали. — Пустая шоколадина…

Голос был незнакомый, хриплый и надорванный.

— …жадина-говядина, соленый огурец…

— …по полу валяется, никто его не ест.

(поиглаем)

(пожа-ауста!)

И тут его вывернуло. Он вытер губы рукавом, выпрямился. Стало легче.

— Ну, пиздец, — сказал Комар с чувством.

Глава 11 Предатель

Перегон Площадь Восстания — Чернышевская, час X + 2,5 часа

Тусклый свет фонаря метался по стенам тоннеля, по черной жиже, хлюпающей под ногами. По ржавым решеткам, оборванным проводам, заросшим грязью и мохом, по спинам идущих впереди людей. Ахмет, законный царь Восстания, пригнулся, чтобы избежать удара головой о заржавленную трубу. Но не избежал.

Бум. Ох! Голова загудела.

— Эй! — крикнул он. — Поосторожней!

— Да по хер, — сказал один из тех, кто его тащил. Левый, решил Ахмет. Надо его запомнить.

Всегда полезно запоминать людей, которым собираешься мелко, но страшно отомстить.

Если его не убьют раньше, конечно. Ахмет снова вспомнил момент, когда из бокового хода вышел оборванец с оружием… Горечь и ярость. Вот что Ахмет сейчас чувствовал. И еще страх и досаду. Как нелепо оборвался его триумфальный уход с Восстания! Какая мелочь может встать на пути великих планов! Всего лишь тупое ограбление.

Ему завязали глаза и повели куда-то, в лабиринт тоннелей. Иногда приходилось вслепую протискиваться в узкие, едва плечи проходили, служебные переходы. От стен шел резкий запах могильной сырости. Иногда щели были такие узкие, что обдирали кожу. Шкуродеры.

Ахмет чувствовал, как меняется температура. Становилось все холоднее, словно они спускались в подвал рядом с подземными водами. Ахмет и раньше слышал, что когда-то, миллионы лет назад, здесь было дно океана, но не придавал этому значения. Теперь он понял. Океан всегда был рядом. Всегда на расстоянии нескольких метров. Ледяная, пронизывающая до костей, сырость сочилась из бетонных стен, леденила плечи и ноги. Он чувствовал, как во рту скапливается мерзкая влага.

— Быстрее! — пихнули его в спину. Ахмет чуть не упал. — Давай, шевелись!

Ахмета протащили еще одним, очень узким коридором.

И приложили головой об еще одну трубу.

Суки. Твари. Уроды.

Мутанты паралитические.

Наконец, путешествие закончилось.

Его втолкнули в просторное помещение, в нос ударил теплый дух жилого места — еда, карбид и кисловатый запах множества тел. Видимо, это конец пути. Что, царь, набегался?! Ахмет почувствовал бессильную злость. Как глупо заканчивается жизнь.

Его посадили на стул, связали руки за спиной.

— Пляши, командир, — сказал грубый мужской голос. — Рождество в этом году наступило раньше. Дед Мороз уже принес подарки.

— Что? — женщина. От звуков этого голоса у Ахмета по затылку пробежали мурашки. «Илюза».

— Сейчас увидишь.

Грохот. Тяжелое бросили на бетон. Стрекочущий звук — расстегнули молнию.

Кто-то присвистнул. Кто-то очень знакомый.

— Это что? Откуда?

Ахмет скрипнул зубами. Сумка, которую нес Рустем. Моя сумка. Это, блядь, не ваше! Не трогайте!

Характерное шуршание синтетической ткани, шелест фольги. Сумку открыли и теперь разглядывали содержимое.

— Вау, — сказал женский голос после паузы. — Просто вау. Целый золотой запас. Откуда?

— Вот у этого было.

С Ахмета сорвали повязку, безжалостно ободрав правое ухо. Свет ударил в глаза, царь зажмурился. Черт, слезы. Глаза резало, как ножом.

Ахмет с трудом проморгался. Перед ним были люди, одетые как гнильщики, может, чуть чище. И без обычной для тех тошнотворной вони.

Около раскрытой сумки, спиной к царю, стояла девушка в застиранном армейском камуфляже, с кобурой на поясе. Ахмет моргнул. Это она!

— Надо же… какие люди, — протянул Ахмет с издевкой. Девушка замерла. Повернулась.

Илюза стала еще красивее… Нет. Ахмет решил, что с того раза, когда он видел ее в последний раз, она похудела и подурнела. Но потом понял, что все равно хочет ее до одури.

— Ты? — темные глаза Илюзы широко распахнулись. — Но… — она перевела взгляд на сумку с патронами и медикаментами. Лицо ее дрогнуло. — Теперь понятно, — протянула Илюза со странной интонацией. — Царь Ахмет Второй. Трус и вор, достойный отца. Ограбил свой народ и сбежал. Как это на тебя похоже.

— Я, — начал Ахмет. — Я все объясню…

— Заткнись!

Скрипнула дверь. Появился коренастый, бородатый, в жилетке засаленным мехом наружу, повстанец. Лохматый сплюнул на пол и почесал задницу. Красавчик просто.

— Кто-то убил коменданта приморцев, — сказал лохматый Илюзе. — Представляешь?

— «Зеленые»?

— Сомневаюсь. Может, у кого-то из наших хватило смелости…

Вот он, момент истины.

— Это я, — сказал Ахмет. Его вдруг охватило предчувствие близкой беды, и, одновременно, триумфа. Сейчас она поймет, эта непокорная, упрямая дурочка… Сейчас она сообразит, насколько он был хорош. Всегда и во всем.

Илюза повернулась к царю. Он понял, что всецело — наконец-то! — завладел ее вниманием.

— Что ты? — спросила она недоверчиво.

— Это я убил коменданта приморцев.

— Что-о?

Ахмет усмехнулся.

— Пустил ему пулю в лоб. Прямо в точку.

Она медленно опустила пистолет. Подошла ближе, встала перед стулом. Ахмет увидел изгиб ее бедра, сглотнул. Сейчас он хотел ее мучительно и страшно… Он хотел ее, как хотел всегда.

Предельно.

Илюза склонила голову на плечо — волна роскошных черных волос, стянутых в узел, мотнулась. Илюза заглянула Ахмету в глаза, помедлила. Он близко увидел ее темно-карие, почти черные глаза. Красивый вырез, кошачий.

— Ты?!

— Да.

Молчание.

— Тогда ты не предатель, — медленно произнесла Илюза, разглядывая Ахмета с каким-то новым чувством. Выпрямилась, расстегнула ремешок кобуры. — Нет, не предатель…

Ахмет понял, что сейчас случится. Но среагировать не успел…

Илюза выхватила пистолет. Черное дуло смотрело в лицо Ахмета.

— Что?! — он дернулся, но веревки держали крепко. Стул заскрипел.

— Ты хуже, — сказала Илюза. Большим пальцем взвела курок. Щелк.

От этого негромкого металлического звука Ахмету стало жутко, как никогда в жизни.

Кроме того выхода на поверхность вместе с отцом, конечно. Ахмет вздрогнул. Впрочем… как это вообще можно сравнивать?

«Я не хочу умирать. Не хочу. Не хочу».

Холод и лед ружейного металла.

Ходячая двуногая гигантская смерть. И эта… девчонка. Сучка. «Не хочу».

— Слышишь?

И Ахмет понял, что сейчас умрет. Благословен тот, в чьей руке… Царь закрыл глаза, приготовился. Он забыл, что там дальше. Коран вылетел из головы, весь, целиком — как пуля. Ни слова не осталось.

Закрыл глаза и снова увидел — как тогда в детстве, на поверхности…

Тварь из тумана. Громадная двуногая фигура, с головой на уровне четвертого-пятого этажей, идет по улице. Треск и грохот, лопнувшие стекла, раздавленные машины. Если бы маленький Ахмет мог рассказать, о чем он тогда подумал…

«Интересно, где у него руки?»

Проход между домами наполнился грохотом. Крррак. Бух.

Великан раздавил очередную машину. Отец закричал зло и яростно, и потянул маленького Ахмета за собой… И вот они бегут… В следующий миг холодный металл коснулся лба, и Ахмет открыл глаза.

Он снова был в каморке, пахнущей сыростью и убийственной свободой. А к его голове приставлен пистолет.

— Готовься к смерти, царь, — сказала Илюза.

Глава 12 Цирк

Перегон Московские ворота — Электросила, 10 ноября 2033 года

Цирк все дальше уходил от фронта на юго-запад города. Здесь, на дальних станциях, войны словно и не было…

И все же она была. Совсем рядом. В лицах женщин, в глазах детей. В отсутствии мужчин на станциях… В суровых проверках, которые стали еще суровее.

В том, как люди, приходя в цирк, жадно веселились, словно в последний раз.

От войны никуда не денешься. Но можно забыть о ней хотя бы на то время, пока идет представление…

На Электросилу их долго не пускали. Циркачи с повозками и баулами ждали в тоннеле перед блокпостом. Питон с еще одним циркачом ходили договариваться с местными властями, но что-то долго не склеивалось. Охрана блокпоста вела себя нагло и расслабленно. Питон уходил и возвращался, становясь все мрачнее с каждым разом. Уносил с собой какие-то мешки. Его замедленные гипнотические движения стали стремительнее и резче, словно он вот-вот набросится на кого-нибудь в молниеносном прыжке.

И этому кому-то будет точно несдобровать.

Но Артем всего этого не знал. Он уже привык к прозвищу «шнурок», «салага» и «оболтус», привык к ежедневным занятиям с Акопычем, привык к метле и швабре, лопате и канатам. Привык делать все и — отдавать каждую свободную минуту занятиям. Неважно, устал Артем или нет — Акопыч, старик, жевавший кашу последними уцелевшими зубами, словно кролик, был неумолим. В минуты тренировок он скорее напоминал не кролика, а тигра в помеси со стаей Павловских собак.

Каждое утро, перед занятиями, старик повторял как мантру:

— И сказал он: я буду учить вас, а вы будете учиться. И сказал он: а кто попробует уклониться, того буду бить хворостиной и жечь раскаленным железом, пока не вразумится он или пока не умрет. Так сказал некто, кого ты счел достойным наставлять нас.

Пока цирковой караван ждал в тоннеле, они с Артемом нашли закуток, затеплили карбидку, расстелили тонкий старый мат и начали репетицию.

Акопыч был сухонький, сосредоточенный старик с живым морщинистым лицом и цепкими руками. Именно этим руками он бил по шее Артема, когда замечал, что тот клюет носом… или не прилежен… или хочет заниматься чем-то другим.

— Смотри! — говорил Акопыч раздраженно. — Раз ты сейчас не здесь, работу за тебя должен делать кто-то другой. А мы этого в цирке не терпим. Здесь каждый занят своим делом. Но за ним присматривают старшие.

— Что еще за старшие? — не понял Артем. Иногда старик начинал говорить загадками.

— Молчи, остолоп! Еще раз!

Артем выпрямился, натянулся. Затем присел и вытолкнул себя вверх, махом рук запуская тело в сальто назад. Сгруппировался в верхней точке… и не успел. Земля медленно пролетела перед его носом и ударила в колени. Ох!

Боль была невыносимая. Слезы выступили, потекли по лицу. Артем понял, что плачет. Плачет, как девчонка!

Он заставил себя собраться. Надо прекратить этот потоп. Поднялся на ноги, немея от боли, выпрямился, но слезы продолжали течь.

— Я сейчас, — сказал он. Всхлипнул. — Сейчас, подождите… Сейчас. Сейчас. Я…

Артем плакал и не мог остановиться. Обида была такой жгучей, что в груди сжималось.

Обида. Рана, нанесенная гордости.

Единственное, отчего он действительно мог заплакать. Момент его слабости.

— Я сейчас…

Слезы высохли. Артем упрямо поднялся, хотя колени сразу же запросили пощады. Артем встал, выпрямился.

Старик смотрел на него и что-то жевал. Потом кивнул.

— Еще раз! — велел Акопыч. — И теперь соберись, внимательнее! Натягивай носок! Натягивай! Еще!! Пошел!

«Да тяну я твой чертов носок». Артем, игнорируя боль, натянулся как струна. Потом сделал два шага, махнул ногой и сделал рондад. Приземлился с рондада, вышел в прыжок и сделал заднее сальто. Приземлился почти ровно, вытянулся… Огненная вспышка в голове. Боль прострелила через все тело, но он сдержался, сжал зубы. Терпеть! Артем оглянулся. Вроде уже лучше?

Все равно старый хрыч докопается. У-у, достал уже. Иногда Артему казалось, что он теперь даже ходит, дышит и ест неправильно.

— Балда, — сказал Акопыч. Хотя прозвучало скорее одобрительно. — Ладно, иди сюда, посмотрим твое колено.

Артем дохромал до старика, со стоном сел на пол.

Сальто оказалось неудачным, мягко говоря. Не дотянул. Врезался коленями в пол. Тонкий мат смягчил удар, но все равно… Артем обхватил колено руками, закачался, пытаясь унять боль.

— Больно? — ласково спросил Акопыч.

Артем упрямо замотал головой. Не дождешься, старый садист. Зубы сводило от боли, перед глазами прыгали черные пятна. Он застучал кулаком по стене, чтобы переждать боль. Черт, как болит нога!

Он закусил губу.

Старик хмыкнул.

— Конечно, больно. Мне бы тоже было больно, если бы я так плохо приземлился. Соберись! Артиста делает внимание и сосредоточенность. Это не считая упорства и прилежания. И послушания, конечно.

— А больше артиста ничего не делает? — огрызнулся Артем.

— Дерзишь, малец? Это хорошо. А теперь послушай…

Артем поморщился. Начинается.

— Опять о том, чего мне не хватает?

Старик покачал головой:

— Раньше, до Катастрофы, все только и говорили, что о мотивации. Мол, это такая важная вещь, успешного человека делает только правильная мотивация… Километры книг написали на эту тему. А я говорю: ерунда это все. Чушь. Стены пробивает не хитровыебанная мотивация, а простой железный лом. Понимаешь, мальчик? Ты просто должен бить и бить в одно и то же место — год за годом. И все. И однажды стена рухнет. Все эти километры мотивационных книг можно заменить одной-единственной фразой…

— Какой? — спросил Артем сквозь боль.

— Успеха достигают не тонкие творческие личности, а упрямые долбоебы. Так что вставай — и бей в стену, мальчик.

Старик стоял, широко расставив ноги. Упрямый и злой.

— А как же везение? Удача? — Артем уже мог говорить вполне связно. Боль понемногу отпускала. Он растер колено, зашипел от боли. — А… талант?

Акопыч посмотрел на него внимательно, седые растрепанные брови нахмурились.

— В жопу талант, — резко сказал старик.

Артем открыл рот.

— А как же…

— Единственный талант, что я признаю: это талант не сдаваться. А теперь, нечего прохлаждаться! — Артем подскочил. Старик уже почти кричал: — Встал и пошел. Еще раз! Носок тяни! Носок!

Артем сделал, как сказали. Натянул носок. Больно.

— Эй вы, репетиторы! — окликнули их. В каморку заглянул Юра Гудинян, фокусник на арене и записной остряк в жизни. Длинное лицо его было серьезным, но в глазах тлела насмешка. — Нас пустили на Электру. Заканчивайте свои мучения.

* * *

«Итак, — думал Артем, лежа в темноте палатки и глядя в изогнувшийся от старости полотняный потолок. — Я в цирке. Мечта исполнилась».

Почти.

У мечты был горьковатый привкус реальности — с болью в мышцах и с хроническим недосыпом.

Электросила встретила цирк равнодушно. Шумный и красочный парад-алле, которым обычно открывались представления цирка, пришлось отменить. Это было частью договора с руководством станции, пояснил всезнающий Гудинян. Мол, время военное и все такое. Поэтому на первое представление пришло мало зрителей («лохов», сказал Гудинян и хмыкнул), выручки не было. Питон ходил настолько мрачный, что от него шарахались даже местные менты.

Но потихоньку все наладилось. Народ на станции узнал, что цирк приехал, и люди начали собираться. На третьем представлении был уже привычный аншлаг. Циркачи взбодрились.

Артему все это было в новинку. За день он умотался так, что недавнее голодное время вспоминалось ему как блаженные каникулы. Работа, работа, работа. Ему уже даже снилось, как он натягивает канаты или тащит реквизит. Никакого отдыха даже во сне.

Он лежал, чувствуя, как болят ноги, ноет спина и как дрема медленно накрывает его с головой. Лежал и вспоминал, кто есть кто.

Игорь по прозвищу Питон — силач, невозмутимо-равнодушный. Иногда злой. Глава труппы. Но есть еще некий «Директор», который вроде как главнее Питона. До сих пор Артем его ни разу не видел.

Лана — крошечная воздушная гимнастка. Злая на язык и бойкая. Артем ее уже немного побаивался.

Аскар и Жантас, два близнеца-акробата, работавшие с Ланой. Серьезные и задумчивые. Аскар обычно молчал, а Жантас разговаривал — много, обстоятельно и серьезно. Только так их можно было различить. Братьями они не были. Не были даже родственниками. Но то ли они слишком давно работали вместе, то ли, действительно, случаются в жизни совпадения. Сходство потрясающее.

Фокусник Юра Гудинян. На самом деле он русский, а «типа армянскую» фамилию взял из уважения к великим фокусникам прошлого, времен до Катастрофы. Артем пожал плечами. Что Акопян, что Гудини — оба имени для него были пустой звук. Как и Юрий Кио. Кто это вообще такой?

Соня, блондинка на пианино. Красотка с «поразительно емким интеллектом», как выразился ехидный Гудинян. Лучше всего ей удавались улыбки и статичные позы.

Лахезис, изуродованная гадалка. При мысли о ней в груди тоскливо заныло. «Я здесь только ради тебя». Женщина-загадка. Женщина-мечта.

Бородатая Тамара Андреевна — огромная и гулкая, как нефтецистерна. Акопыч называл ее «Томочка», все остальные — по имени-отчеству. Томочка в обычное время вела бухгалтерию труппы, во время выступлений щеголяла в необъятных платьях, танцевала и пела — низким красивым голосом. Если бы не рыжая борода, Томочка считалась бы очень симпатичной.

Изюбрь, девушка, вспыхивающая как атомный взрыв, при каждом удобном случае. Или это Артему так везло? Остальные члены труппы относились к ней с уважением и добротой. И слегка покровительственно, словно к любимому и разумному не по годам ребенку.

Лилипут и лилипутка. Гоша и Эльвира. Мини-Бонд с лицом, как рельса, и пронзительными голубыми глазами и куколка в розовом. С этими Артем еще не разобрался.

Плюс несколько циркачей и служителей, которых он пока запомнил только в лицо. Артем мысленно покачал головой.

Ничего, будет время, он все узнает, со всеми разберется.

«Я в цирке», — подумал он засыпая. Рядом с ней. И — провалился в сон, как в омут. В последнюю секунду он успел испугаться, что снова окажется в темном океане гигантских угрей, но — повезло. Сон был обычный. Без сновидений.

Никаких серебряных глаз.

* * *

Свет ударил в лицо. Артем замычал, попытался загородиться рукой. Сердце мучительно сжималось. Да что ж такое?!

— Общее собрание, — сказал Акопыч. — Ты что, не слышал? Подъем, лежебока!

Посреди маленькой площади, образованной палатками, собралось все население маленького передвижного городка. Циркачи шумели и смеялись, некоторые продолжали репетировать даже здесь, чтобы не тратить время попусту в ожидании начала собрания.

Артем вытянул шею, но ничего разглядеть не сумел. Кто там в центре?

— Посторонись, — грубо окрикнули его. Парень огляделся — и не сразу понял, кто говорит.

— Не туда смотришь, — холодно подсказали снизу. Артем опустил взгляд. Карлик!

— Чо вылупился, лох педальный? — давешний лилипут, сидевший на пианино, смотрел на него с вызовом. Ледяные глаза мини-Бонда. Сейчас на нем был не белый костюмчик с бабочкой, а детская одежда — шорты с футболкой, отчего он выглядел как злой капризный ребенок.

— Это ты мне?

— Тебе, придурок. Уйди с дороги, идиот сопливый.

Кровь Артема вскипела. Да что они тут, совсем офигели? Стоял, никого не трогал!

— Сам ты…

Ему в лицо уставился пистолет. Щелкнул курок. Черное дуло завораживало. Артем осекся. Сглотнул пересохшим горлом.

Пистолет выглядел настоящим. Не бутафорским, не цирковым. Боевым. Из его дула отчетливо тянуло пороховой гарью. Артем видел номер лилипута и знал, как тот стреляет. Превосходно стреляет. Даже с закрытыми глазами — в яблочко!

— Ты хорошо подумал, шнурок? — лилипут сузил глаза. — Ну?

— Я…

— А ты сам подумал, что делаешь? — раздался спокойный голос. Артем выдохнул.

Над ними навис Акопыч. Взгляд старика был полон великолепного ледяного презрения. Поистине королевского презрения.

— Если подумал, стреляй. Я подожду.

Лилипут помедлил.

— Не лезь не в свое дело, старик, — сказал он.

— Тогда, может, объяснишь Питону, зачем тебе на общем собрании заряженный пистолет?

Долгая пауза. Артем не мог отвести глаз от черной дыры ствола. Затылок свело, язык онемел.

Нужно броситься в сторону, подумал он. Но остался на месте. Сейчас, сейчас… Тело отказывалось повиноваться.

— Ладно, пусть живет, — буркнул лилипут. Убрал пистолет за пояс.

— Вот и хорошо, — сказал Акопыч. Посторонился, сделал издевательский поклон: — После вас.

Лилипут посмотрел зло, но прошел вперед. Даже не обернулся, мелкий засранец.

Пауза.

— Спасибо, — сказал Артем. От пережитого страха у него внутри все тряслось. Мочевой пузырь пульсировал, точно второе сердце. Артем усилием воли удерживал его под контролем. Помочиться хотелось невероятно.

Старик Акопыч покачал головой.

— Не за что. Больше не связывайся с Георгием.

— Но он же не выстрелил бы, верно? Верно?

Старик помолчал. Потом потер седой лохматый затылок.

— Не знаю, — сказал он. Артем вскинул голову. — Честно, не знаю. Мы ж циркачи, народ творческий. От нас всего можно ожидать. Положил бы Гоша нас тут обоих… раскланялся и пошел дальше, номер репетировать.

— Э…

— Шучу, — старик ухмыльнулся. — Мне-то чего бояться? Максимум бы он тебя пристрелил. Одним «шнурком» больше, одним меньше. Ладно, хватит болтать, собрание начинается.

Старик отвернулся, посмеиваясь. Артем так и остался стоять с открытым ртом.

«Ну и порядочки!»

— Рот закрой, птичка влетит, — сказал неизвестно откуда взявшийся Гудинян. — Ты на собрание?

— О чем будем говорить? — спросил Артем.

— Что? — Гудинян пригладил свои взъерошенные волосы.

— Я спрашиваю: о чем говорить будем?

— О войне.

* * *

— Никакой войны не будет, — Питон говорил негромко и веско. Слова падали в толпу, как медленно летящие огромные камни. — По крайней мере, для вас — никакой. Забудьте об этом.

Толпа циркачей загудела, все заговорили разом.

— Тихо! — велел Питон. — По одному.

Дворкин, коверный клоун, выступил вперед. Круглое лицо покраснело от гнева. Или от выпитого. Артем почувствовал резкий запах сивухи, вонь немытого тела. Про Дворкина говорили, что он страшно пьет.

— Я не понимаю, почему мы… Мы что, трусы?!

— Что ты имеешь в виду?

— Что ты — жалкий трус, — Дворкин сделал шаг и ткнул Питона пальцем в грудь. Силач даже не пошатнулся. — Куда ты собрался бежать, Питончик? Веганцы придут и всех нас перебьют…

Несколько мгновений Питон смотрел на клоуна равнодушно. В следующее мгновение силач шевельнулся. Удар.

Дворкин отлетел к стене, врезался спиной. Сполз на землю. Глаза его закатились. Артем вздохнул. Движение Питона было столь молниеносным, что трудно сказать, двигался ли он вообще. Но циркач, упавший на пол, подтверждал: двигался и еще как.

— Мне не нужны храбрые идиоты, — сказал Питон. Циркачи зашумели, но под неподвижным взглядом силача шум быстро стих. Клоуну помогли подняться.

— Очухался? Свободен, — сказал Питон. — Собирай вещи, получи расчет и проваливай. Пьяниц и идиотов я не держу. Можешь идти на свою войну. А у нас есть дела поважнее.

Циркачи переглянулись. Зашептались, загудели, но никто не подал голос в защиту товарища. Артем прямо чувствовал, как сгустился страх. Удивительно. Артем облизал губы. Что с ними со всеми? Дворкин стоял, как побитая собака. Жалкий и несчастный.

— Я… — начал он, сглотнул. На скуле наливался краснотой след от удара Питона. — Я передумал.

— Ты уверен, что хочешь остаться? — уточнил Питон.

— Д-да, — клоун выглядел жалко.

— Хорошо. Но зарплату за два выступления я с тебя удержу. Ты меня понял?

Дворкина перекосило. Но клоун пересилил себя и выдавил:

— Д-да. Да, я согласен.

Старик Акопыч подошел к Питону. Силач стоял, широко расставив ноги и сложив могучие руки на груди. Наблюдал, как циркачи расходятся.

— Зачем ты это сделал? Он ведь прав. Имперцы придут, и всем нам придется несладко, — мрачно сказал Акопыч. Силач покосился на него, хмыкнул.

— Не каркай, старик.

Питон встал, оглядел собравшихся артистов. Расправил широкие плечи.

— Кто еще собрался воевать?

Артем вдруг понял, что это не шутки. Да, Дворкин был пьян. Но говорил-то он правильные вещи! Война рядом. Остаться в стороне — не получится.

— Я, — сказал он. Шагнул вперед. — Я… я собрался. Мне кажется, что все мы должны… ведь это Веган! Они напали. Вы понимаете…

Питон на мгновение обжег его взглядом, затем стал смотреть выше и в сторону.

— А не артистов не спрашивали, — отрезал он.

Артем закрыл рот. От неожиданности перехватило дыхание. Обида жгла изнутри, словно кислота.

Да, пока не артист. И… и что?!

— Кто его сюда пустил? — Питон оглядел артистов. — Я спрашиваю?

Один из униформистов, здоровый, крупный, с неприятной улыбкой шагнул к Артему. Рука у парня была на перевязи, подвешена на грязном бинте. Крепкая шея, едва не толще головы, левая сторона лица в каких-то пятнах. Парень протянул к Артему здоровую руку — огромную, как шпала.

Артем понял, что сейчас ему будет плохо. Но отступать не собирался. Кровь бросилась в лицо, уши запылали. Артем шагнул навстречу толстому… В следующее мгновение между ними встал старик.

— Я помогу найти выход, — сказал толстый. Кожа его, розовая, блестела от пота и сала.

— Стой, где стоишь, — старик Акопыч выпрямился. Толстый посмотрел ему в глаза и остался стоять. В глазах униформиста мелькнул страх.

Старик повернул голову к Артему.

— Иди, парень, — сказал старик. — После поговорим.

Артем сглотнул. Нашел взглядом Лахезис. Может, хоть она вмешается, скажет Питону? Гадалка сидела на коврике, курила, глядя в сторону. Дым над ее головой сворачивался в синеватые клубы. Артем высморкался, стараясь не выглядеть торопливым. Вышел независимой походкой, сунув руки в карманы…

Но в груди жгло огнем.

Чтобы избавиться от поганого ощущения, Артем отправился бродить по лагерю. «Не хочу я ваших тайн. И вашей войны».

Артем подошел к клетке. И отшатнулся в первый момент. В прозрачном аквариуме из мутного поцарапанного оргстекла, лежал желтый змей. Застывший и спящий. По крайней мере, так Артему показалось сначала. В следующее мгновение треугольная голова сдвинулась. Вторая голова, что поменьше, была какой-то неправильной формы, словно кривой треугольник. Она тоже поднялась — но медленно и словно нехотя.

Артем сглотнул.

Питон уставился на него двумя парами равнодушных глаз. Зашипел. Раздвоенный язычок выскочил из одной пасти, исчез. Потом из другой. Выскочил, исчез…

Ш-ш-ш-ш.

Интересно. Артем снова вспомнил, как силач выгнал его с собрания, точно мальчишку, поморщился.

— Ты мне, приятель, гораздо симпатичнее Питона, — поделился Артем. — Хоть ты и урод, конечно.

Змей равнодушно зашипел.

— Обиделся, да? — женский голос. Артем обернулся — рядом стояла Лана, дерзкая акробатка. Видимо, она вышла вслед за ним. Тоненькая фигурка акробатки была как у тринадцатилетней девчонки — хрупкая и голенастая. Грудь маленькая, недоразвитая. Но почему-то это было красиво. Лицо Ланы не отличалось особой правильностью, но было живым и с характером. Только глаза вблизи оказались по-настоящему хороши — глубокие, словно без дна, дымчатые. «Глаза цвета привидений», говорил на Венеции один чудак. От таких глаз трудно оторвать взгляд.

«Обиделся?» Артем пошевелил ногой. Проклятое колено. Сегодня болело меньше, но все равно…

— Нет, — буркнул он.

— Не обижайся. Это же Питон. Это нормально.

— Нормально? Правда, что ли?! — почему-то Артем завелся. — Нормально?!

— Да, а что? Ты не знал? — акробатка смотрела невинно. — Он всегда так поступает с новичками. Пока ты не стал артистом, он на тебя и не взглянет. И шпынять будет при случае. В цирке ты знаешь, какое социальное неравенство? Ого-го! Касты, как когда-то в Индии. Даже круче. Так что ты еще легко отделался. Можешь поверить.

Акробатка послала ему воздушный поцелуй и упорхнула.

Артем повернулся к желтому питону.

— Ну, вот и все, — сказал он.

* * *

Артем услышал, как за брезентовой стеной чей-то голос читал нараспев:

у меня красивые скулы

и маленький мокрый нос

когда мне чешут за ухом

мне кажется, это всерьез

бывают дрянные люди

но ты у меня другой

я так люблю твои руки

когда они пахнут едой

мне все равно зачем я

и кем я могла бы стать

я кошка

а ты меня просто гладь[3]

Артем подождал, но продолжения не последовало. Голос молчал. Кто это был? Слова были самые обычные, но — почему-то задевали за живое. Словно струна, тронутая, продолжает некоторое время вибрировать.

И звук, затихающий и точный, все еще остается в воздухе.

Артем вздохнул. Это было красиво.

— Спишь? — раздался окрик Акопыча. — Спит он тут на ходу, раззява. А репетировать кто будет?

— Иду.

«Кто это был?» — думал Артем, делая разминку. Колено ныло после вчерашнего, но тянулось. Когда разогреется совсем, боль уйдет — Артем знал это по опыту.

Голос был знакомый вроде бы. Но чей именно — Артем так и не понял.

* * *

— У парня талант, — сказал Акопыч. — Я тебе говорю. Хватит его шпынять.

Питон покачал головой. Медленно и бесстрастно. Взял в руки металлический прут, в задумчивости согнул, затем разогнул. Повертел и бросил в угол. Дзинь!

— Не знаю, — произнес он, наконец. — Пока не замечаю в нем ничего особенного.

— Тогда ты слепой, — Старик был единственным из циркачей, кому позволялись такие выходки. — Почему ты его взял, кстати?

— Неважно. У тебя были и лучшие кандидаты, верно?

— Были, — кивнул Акопыч. — Но этот парнишка… Представляешь, он улетел с сальто. Ударился. Очень сильно. Я наорал на него как обычно, думал, не встанет. А он взял и встал. Ему было больно и страшно. Но он полез наверх и сделал сальто еще раз. И еще. И делал, пока у него не получилось.

Питон помолчал.

— Упрямый.

— Артист, — поправил старик.

— Возможно.

Акопыч вздохнул.

— Ладно. Пусть будет «возможно». А как же война?

Питон медленно повернулся — всем телом. Акопыч отступил на шаг, заморгал.

— Не говори со мной о войне, — негромко произнес силач. — Ты меня понял, старик?

— Чего ж не понять… Ты зачем Дворкина хотел выгнать?

Питон равнодушно пожал плечами.

— Он мне никогда не нравился.

— Угу, угу, понятно. Только что Директор бы на это сказал? Нельзя принимать такие решения без Директора.

Пауза. Питон снова покачал головой.

— А это уж не твоя забота.

— Не моя, так не моя, — согласился Акопыч. — Но на твоем месте я бы все-таки был поосторожнее.

Глава 13 Встреча

Перегон Лиговский проспект — Достоевская,

строительный тупик, час X + 4

В этом служебном коридоре, никто, кажется, не бывал уже лет сто — видимо, со времен Катастрофы. Тем лучше. Луч фонаря прыгал по обшарпанным стенам, по провалам в полу. Герда заглянула в один провал и отшатнулась, голова закружилась. Дна там не было. Словно дыра к центру Земли. Таджик поддержал ее, покачал головой.

— Смотрите под ноги, — предупредила Герда. — Под нами метров сто пустоты.

Убер, шедший впереди, остановился. Хмыкнул.

— Что там? — Герда подошла ближе. Надпись на стене гласила:

ИВАН ЖИВ!

— Нет, не понимаю я людей, — сказал Убер. Он прошел по коридору дальше, поднял фонарь.

ИВАН МЕРТВ –

возвещала следующая надпись.

— Вот теперь понимаю, — Убер почесал затылок. — Но оптимистичные долбоебы нравятся мне больше.

Возле третьей надписи скинхед простоял дольше всего.

Герда пригляделась.

Я ВАС НАЙДУ И НАХРЕН ВСЕХ ПОУБИВАЮ

И подпись: ИВАН

— Вот это по-нашему, — Убер даже крякнул от изумления. Присвистнул. Видимо, скинхед уже не знал, как еще выразить овладевшие им чувства, потому что подошел к стене и саданул кулаком. Два раза. Бум, бум.

Задумчиво осмотрел кровавые ссадины на костяшках.

— На месте этих чуваков я бы загодя начал ссаться в постель по ночам. А то, когда придет Иван, могут и не успеть.

Герда помедлила. Странный он, этот тип.

— Кто такой Иван?

Убер почесал затылок. Размял руки. Отвечать он, видимо, не собирался.

— Убер…

— Привал. Ждите здесь, — сказал скинхед. — Я на разведку.

«Какую еще разведку? Что он еще придумал?!» — Герда заволновалась. Ох уж эти взрослые мальчишки.

— Там же… — начала Герда.

— Знаю, — сказал Убер. — Поиграем с веганцами в прятки.

И ухмыльнулся.

* * *

…Убер мягко обхватил солдата сзади за шею, другой ладонью зажал рот. Схваченный, веганец замычал…

Мышцы жилистых рук на мгновение страшно напряглись, так, что выступили вены.

Щелк.

Негромкий, но жутковатый звук. Веганец обмяк. Убер мягко утянул его в темноту.

Напарник веганца вышел, озираясь.

— Егор, ты куда делся?

Тишина.

— Егор, ты заколебал уже. В прятки мы тут играем, что ли? — веганец шагнул вперед. И раскрыл рот, увидев, кого судьба вынесла ему навстречу. Глаза веганца округлились…

Убер со всего размаху врезал ему лбом в переносицу. Хруст. Веганца снесло.

— Обознатушки, перепрятушки, — пробормотал Убер. Вытер со лба след крови. Потер лоб.

Покачал головой, разминая шею, поморщился. Затем подхватил обмякшее тело веганца за руки, волоком потащил за угол.

— Черт, да сколько вас тут, — пробормотал он. — Рука бойцов колоть устала…

Бросил тело на предыдущего часового — видимо, того самого Егора, что плохо играл в прятки.

— И ядрам пролетать мешала… — Убер опустился на колени, расстегнул пуговицы мундира на веганце, грубовато, но быстро стащил с того зеленый китель. — Гора кровавых тел…

Выпрямился, попытался примерить китель на себя…

— Твою ж, — мундир оказался узковат. Убер с трудом застегнул пуговицы. Повел плечами, выпрямился… Треск. Убер замер, попытался заглянуть за спину. Ну, ясно. Убер вздохнул. Мундир треснул по всей спине. Какие-то мелкие пошли веганцы, узкоплечие.

Один из солдат, тот, которого он раздел, застонал, но пока не очнулся.

— Богатыри, не вы… — Убер повернулся к веганцам. Прицелился и аккуратно рубанул ребром ладони. Стон оборвался. — Лермонтов, «Бородино». В следующий раз я прочитаю вам из Шекспира. Но там, блин, кровищи…

Убер замолчал, насторожился. Потом мягко, бесшумно — как сгусток ртути — перетек к выходу из каморки.

Кажется, он услышал что-то… Вот опять!

Шорох. Звяканье.

Убер прищурился. Бесшумно приблизился к краю эстакады, заглянул вниз. Там медленно и осторожно двигался человек в зеленой форме. Черт, еще один веганец! Убер вздохнул. Секунду помедлил и мягким кошачьим движением прыгнул на человека сверху. В последний момент тот почуял опасность и успел вывернуться…

Почти.

Они покатились по земле, вскочили на ноги.

Завязалась схватка. Некоторое время в темноте были слышны только хриплое дыхание и неясные возгласы, звуки борьбы. Шорох бетонной крошки. Потом все закончилось. Наступила тишина…

— Ну, и что мы тут делаем? — поинтересовался Убер. Человек, притиснутый его весом к холодному бетону, заскрипел зубами. Убер легонько нажал на его локоть. Человек застонал, дернулся. Ткнулся лицом в бетон.

— Проклятые зеленые! — заявил он. Голос эхом разлетелся по руддвору, над брошенными вагонетками, сгнившим забором. Скинхед озадаченно молчал, потом присвистнул.

— Эй, ты кто? — спросил наконец Убер.

— Если слезешь с меня, скажу.

Убер почесал лоб.

— А если не слезу? Тогда что?

— Тогда не скажу.

— У-у, ты какой. Принципиальный. Ладно, слез.

Они выпрямились, встали напротив друг друга. Парень в веганской форме осторожно разогнул помятую скинхедом руку, пошевелил пальцами. Поморщился.

Убер оглядел его с ног до головы. Оценивающе. Хмыкнул.

— Ты кто такой? — спросил скинхед, прищурившись. Парень набычился.

— Человек.

Убер почесал затылок.

— Ты, случайно, не программист? — спросил он.

— Чего-о?

— Шучу. Ладно, по-другому: ты веганец?

— Пошел ты на хер.

Убер хмыкнул.

— Пароль верный, проходите. Ясно. Значит, не веганец. Жрать хочешь?

Человек в веганской форме замер.

— Чего?

* * *

Убер и компания устроились в служебном закутке. Герда и Таджик с интересом разглядывали нового друга. Человек в зеленой веганской форме — парень лет двадцати, маленького роста, светловолосый, крепкий, рассматривал новых друзей исподлобья и щурился. Глаза у него были — как у человека, что видел слишком многое. Выгоревшие. Уставшие. Такие бывают у диггеров, чудом выживших на поверхности.

Убер вытянул руки, потянулся, зевнул, словно огромный кот. Хрустнули суставы, скинхед зарычал от удовольствия.

— Так как, говоришь, тебя по имени? — спросил наконец.

— Федор меня, — парень вытер рукавом нос, поморщился. — Федор Комаров. Но все зовут Комар.

Компаньоны переглянулись.

— А где теперь эти все? — спросила Герда.

Человек, назвавшийся Комаром, вяло пожал плечами.

— Скорее всего — мертвы.

— А! — Убер от неожиданности замер, почесал лоб. — Ясно. А форму ты откуда взял?

Комар вспомнил жуткий смрад логова и передернулся.

— Места надо знать.

— У, блин. Еще один человек-загадка. Эй, Таджик! Мы тут твоего брата нашли.

— Брата? — не понял Комар. — Какого еще брата?

— Как какого? Потерянного во младенчестве! Вы что сидите, как не родные? Ну-ка срочно покажите друг другу ягодицы с фамильной родинкой!

Таджик молча улыбнулся. Комар ошалело затряс головой. Словно хотел вытряхнуть слова Убера из ушей, как воду.

— Что, не сладко? — спросила Герда. — Привыкай. Он все время так разговаривает.

* * *

Компания молча выслушала рассказ Комара о погибшей заставе. Герда изменилась в лице, когда он описывал девочку с кровавыми глазами. Комар рассказывал дальше. Тварь, пещера с трупами, веганская форма, бегство. Таджик и Убер переглянулись.

Закончив, Комар замолчал. Герда поднялась и направилась к своей сумке.

— Надо ссадины обработать, — она остановилась, замерла. Медицинская сумка осталась в тоннеле. Герда обшарила карманы и протянула Комару чудом уцелевший пластырь. Владимирец поднял брови, но, увидев выражение лица девушки, пластырь взял. Озадаченно повертел в руках.

— Ладно, — сказал Убер. Выпрямился, зевнул. — Давайте пожрем, что ли?

— Э… так у нас же нечего? — удивилась Герда.

— А я у веганцев стрельнул. Им все равно, а нам нужнее. Здоровое питание, все дела. Налетай, народ!

Убер вытащил вещмешок, развязал завязки. В мешке оказались одинаковые брикеты, завернутые в пленку. Коричнево-зеленые, плотные, как пластилин. Шесть штук. Герда протянула руку, поскребла брусок ногтем и понюхала. Пахли они довольно приятно, словно свежий мох. И чуть-чуть пряностей.

Комар с сомнением оглядел свою порцию зеленой массы. Ковырнул пальцем, внимательно осмотрел ноготь.

— А мы это… — он поднял взгляд на скинхеда. — Мутантами не станем с этой жратвы?

— Конечно, станем, — уверенно заявил Убер. — Только ты жуй тщательней. Плохо разжуешь, станешь коровой…

Комар дернулся. «Мертвая корова, мертвая корова». Пам-пам.

— С тобой все в порядке, парень? Ты что-то побледнел.

— А если… хорошо? — с трудом собрался с мыслями Комар.

— Что хорошо?

— Разжевать. Кем будешь?

— Козлобыком.

Когда с веганским ужином было покончено, Герда посмотрела на скинхеда.

— Что будем делать?

— Наш единственный путь, — Убер поднял палец, многозначительно замолчал.

Герда поежилась. Ей вдруг стало не по себе. Он, что, серьезно собирается?..

— Ты хочешь сказать… — начала она.

— Умница! Верно, надо идти через город. Поверху, — скинхед оскалил зубы, словно перспектива прогуляться по мертвому и опасному Питеру его только радовала. — По-другому нас тут скоро прикончат.

— Но… радиация… звери…

— Вот это и есть наша небольшая загвоздка. Нам нужны три… — Убер посмотрел на Таджика, тяжело вздохнул. — Таджик, тебе брать?

Таджик невозмутимо пожал плечами.

— Ладно, уговорил, языкастый! Четыре химзы. Четыре противогаза. Какая-то обувь мне, — он пошевелил босыми пальцами ног. На левой ступне алела ссадина. — Скотч, вода и запас пожрать. Алкоголь для вывода радионуклидов. И, главное, много-много автоматического оружия с бесконечным количеством патронов. Это в идеале, — сообщил Убер. — Я ничего не забыл? Ах, да. Хорошо бы счетчик Гейгера, тепловизор и военную карту города. А еще собственное казино с блэк-джеком и шлюхами.

Герда и Комар переглянулись.

— А если без идеала? — сказала Герда.

— Тогда четыре химзы, четыре противогаза, много-много…

— Ладно-ладно, я поняла, — Герда выставила перед собой ладони. — Но у нас же ничего нет!

— Я работаю над этим, — пообещал Убер туманно.

Воцарилась тишина. Даже стало слышно, как сквозняк трепещет в лохмотьях пыли на вентиляционной решетке.

Убер думал.

— Я знаю, где это можно взять, — сказал Комар.

Убер посмотрел на него, вздохнул.

— Знаешь, брат Комар, ты — страшный человек. Иногда ты меня просто пугаешь. Ладно, рассказывай…

Глава 14 Любовь и смерть

Перегон Площадь Восстания — Чернышевская, день X+1

Ахмет, наконец, узнал место. Заброшенное служебное помещение, что служило им базой во время войны с приморцами. С людьми Генерала Мемова. Отсюда повстанцы уходили в партизанские вылазки. Сюда тот трусливый говнюк привел приморца, Ивана. Именно здесь Илюза в первый раз приставила Ахмету пистолет к виску…

Сегодня — второй. «В третий раз я ее убью» — пообещал он себе.

— Что теперь? — тупо спросил Ахмет.

Илюза подняла пистолет к плечу, направила ствол в потолок.

— Ты меня спрашиваешь?

Появился здоровенный детина, один из тех, что окружили их в тоннеле. Ахмет смутно помнил, что видел его раньше. На Восстании? Вполне возможно.

Когда Илюза взбунтовалась, вслед за ней со станции исчезло несколько человек. Все, недовольные тем, что он договорился с приморцами.

Они назвали себя «Сопротивлением», как те придурки из «Звездных войн». Здоровяк что-то сказал Илюзе, она кивнула. Потом повернулась к Ахмету:

— Все это добро украдено у народа Восстания и Маяка. Это тебе даром не пройдет.

— Ну, так верни его народу, — сказал он небрежно.

Несколько мгновений Илюза смотрела ему в глаза, словно не могла понять, шутит он или нет.

— Вернуть?

Он кивнул.

— Пусть подавятся. Мне ничего не нужно. Я сам все могу взять.

— Ты? — она окинула его взглядом. Усмехнулась с презрением. Ахмет вздрогнул. Он вдруг отчетливо понял, что совершенно не знал ее. Илюза, его девушка, превратилась в незнакомку — жестокую, властную и непредсказуемую. И… эта ее презрительная ухмылка задела его. Сука, сука, сука.

Но раздражение лучше унять. Смирить свою натуру. Если хочешь выжить, нужно приспосабливаться.

— Что ты со мной сделаешь? — прозвучало жалко. Словно он, царь Ахмет Второй, повелитель Восстания, признал ее власть. Ахмет почувствовал, как в лицо бросилась кровь, стало жарко.

Она фыркнула. Настоящий полевой командир, лидер.

— Сначала расскажи, как все было.

И Ахмет заговорил. Он рассказал обо всем, даже о том, о чем говорить не собирался. Но молчание — это плотина, если давление воды прорвет ее, то вытечет все, до капли, ничего не останется.

Илюза слушала, уперев руку в крутое бедро. Ахмет снова представил, как она обвивает его длинными сильными ногами — как тогда! Хорошее было время. Они вместе сражались против приморцев, оккупировавших Восстание. Вместе устраивали вылазки, рейды, засады. Илюза была его девушкой. Его музой и вдохновением. Его гаремной рабыней. Его наложницей и его ночной повелительницей. Ахмет чуть не застонал, вспомнив, как брал ее здесь, на полу. Как она кричала…

Сука, сука, сука. Красивая и лживая сука.

Тогда он повелевал. Тогда он нутром чувствовал пульсацию черной, жирной, как нефть, отцовской тени вокруг себя.

Когда он принял предложение генерала Мемова, все изменилось. Он снова стал царем Восстания, а Илюза ушла. Не сразу, сука выждала несколько дней, чтобы усыпить его подозрения. Она его обманула. Увела с собой несколько его людей. Она наплевала на его чувства. На него.

Ахмет почувствовал гнев.

Благословен тот, в чьей руке власть… А в чьей руке власть сейчас?!

С тех пор они не виделись. До сегодняшнего дня.

— Они нашли труп коменданта, — сказала Илюза, — и твой. Теперь ты официально мертв, царь Ахмет.

Она усмехнулась. Встряхнула черной гривой волос. Словно ее это все забавляло.

— Что со мной будет? — спросил Ахмет.

— Ничего. Тебя больше нет, Ахмет. Ты сам уничтожил прежнего царя Восстания. Теперь царь мертв.

Мерцающий отблеск черной, как нефть, власти промелькнул перед глазами Ахмета и — исчез. Теперь власть была в руках ее, этой красивой сучки Илюзы. Словно вокруг стройной фигуры расплывалось жирное нефтяное пятно, окутывало все…

Как он вообще мог ее любить?!

— Я могу воскреснуть, — сказал Ахмет. Илюза усмехнулась.

— Сомневаюсь. Вот это, — она показала на сумку, полную патронов и таблеток, — тебе помешает. Я найму самых лучших убийц. И они найдут тебя даже под землей. Беги, Ахмет! Беги! Беги, лживый царь без царства. Потому что теперь у тебя действительно ничего не осталось.

…кто способен на всякую вещь.

— Развяжи его, — приказала Илюза. Лохматый повстанец с сомнением посмотрел на девушку. Она кивнула — жестко, как мужчина:

— Развяжи.

Лохматый вздрогнул и послушался. Веревки ослабли. Ахмет мучительно потянулся, разминая руки. Иголочки бегали по пальцам, невыносимые, мучительные — восстанавливалось кровообращение.

Илюза что-то вполголоса приказала Лохматому, тот заулыбался. Кивнул и вышел из комнаты. Ахмету стало не по себе. Это точно не предвещало ничего хорошего.

— Зачем ты так? — спросил Ахмет. — Что я тебе… — он осекся. Не хватало еще унижаться перед этой дурой.

Царь выпрямился. Ему снова показалось, что в душном воздухе колеблются жирные черные тени.

— Плевать я хотел на тебя и на твои угрозы, — сказал он и вдруг понял, что вокруг — пустыня. Власти больше нет. Это была всего-навсего иллюзия. Мир рушился вокруг него, рассыпался в пепел — словно после атомного взрыва. «Никому ты, царь Восстания, больше не нужен и не страшен». Ахмет до боли сжал кулаки. «Ты поплатишься за это, сучка… Ты поплатишься».

— Сколько у меня времени? — спросил он ровным голосом. Держи себя в руках, царь.

— Немного. Пара часов форы.

— А самой убить меня слабо́?! — ярость все-таки овладела им. — Давай! Ну! Ты всегда этого хотела!

Илюза пожала плечами.

— Зачем? Это скучно. То, что нас не убивает, делает нас сильнее… Посмотрим, сможешь ли ты стать сильнее того, что собирается тебя убить. Я послала за Близнецами.

Ахмет вздрогнул. Так вот куда пошел Лохматый.

Она все-таки не шутила. Это правда.

Ахмету представилось, что земля уходит у него из-под ног, уносится с огромной скоростью в космическое пространство. Остается только пустота, и холод, и маленький человечек по имени Ахмет, болтающийся в огромном межзвездном пространстве, беззвучно кричащий и плачущий. А потом не остается ничего.

Скорость убегания, так это называется.

«Близнецы. Она действительно наняла Близнецов?!»

— Тогда… — он сглотнул. В глотке пересохло окончательно. В животе образовался кусок льда, и углом давил в брюшные мышцы изнутри. — Я бы хотел воспользоваться своим временем. Своей форой.

Илюза убрала пистолет в кобуру.

— Мудрое решение, любовничек.

Да уж. Без сарказма она, конечно, не могла обойтись. Даже в такой момент.

Глава 15 Коверный

Станция Электросила, 12 ноября 2033 года

— Репетируешь? — окликнули его.

Артем поймал мячик и обернулся. Там, у прохода между кабельных катушек, стояла гостья. Пухлощекая худенькая девушка со странным именем Изюбрь. Было в этом имени что-то красивое, тонкое, изящное и — совершенно неприспособленное к жизни.

И неважно, что на самом деле Изюбрь — это олень. Оленей он все равно видел только в книжке.

Артем улыбнулся.

— Ага. Как твои дела?

Она помедлила. Румянец горел на щеках девушки яркими, неестественно красными пятнами. Робость и смущение в одном лице. Артем еще не разобрался, какое место занимает девушка в иерархии цирка, но явно — не последнее.

Но почему-то с ней он чувствовал себя свободнее, чем с другими циркачами.

Возможно, потому что в этих встречах один на один смущаться приходилось не ему?

— Х-хорошо, — вот и сейчас она замялась и уставилась в пол. — Мои дела… отлично.

Не очень похоже, если честно.

— Здорово, — сказал Артем. И снова подбросил мячик.

«Влюбилась она в меня, что ли? Еще не хватало».

* * *

Сегодня Лахезис он не увидел. Ее место за столом пустовало. Артем придвинул поближе тарелку с кашей, взял ложку. Почти чистая, это хорошо.

— А где гадалка? — спросил он у соседа. Как у человека с неопределенным пока статусом, место у Артема было с низшим персоналом. С рабочими сцены.

— Болеет она, — сказал старший униформист. Покосился на Артема: — А ты с какой целью интересуешься?

Артем уткнулся в тарелку. Он знал, что на такой вопрос нельзя отвечать. Ловушка. И так люди косятся, когда он задает вопросы. Впрочем, он всегда задает вопросы.

После ужина его поставили в очередной раз убирать территорию. Артем, подметая, бродил по лагерю. Пока — шаг за шагом, вроде бы случайно, — не оказался рядом с палаткой с нарисованными птицами. Ее палатка. Лахезис.

Артем мгновение раздумывал. Постучать, нет? Аккуратно прислонил метлу к стене палатки. Затем откинул клапан и нырнул внутрь.

Темнота.

— Есть кто?

Когда зрение адаптировалось, он увидел гадалку. Лахезис сидела в глубине, полулежа, а в руке держала… бутылку. Мгновением позже гадалка увидела Артема. Глаза ее расширились. Бутылка мгновенно спряталась в широких складках ее разноцветных одежд. Но Артем все равно знал, что бутылка где-то там. Где-то рядом.

Он потянул носом воздух. В палатке пахло благовониями и мятным успокаивающим снадобьем. И — алкоголем. Проклятым ядовитым алкоголем. Вот она, болезнь гадалки. Артем знал несколько людей с таким заболеванием — и большинство из них кончили плохо.

Глаза Лахезис блеснули в полутьме.

— Тебя не учили стучаться?

— А вас — не пить из горла?

Пауза. Артем слышал дыхание Лахезис.

— Это будет наш секрет, хорошо? — голос ее стал мягче, с мяукающими вкрадчивыми нотками. Артема это задело, как фальшивая нота. Словно то, что она пытается его задобрить, делало ее… меньше, что ли. Не такой сильной.

Не такой отчаянной.

Он покачал головой.

— Нет? — Лахезис подняла брови. Лицо гадалки без грима выглядело старше. — Однако… и это мой новый рыцарь?

Он молча протянул руку. Гадалка хмыкнула.

— Красивый жест, — голос ее был полон сарказма. — Неужели ты думаешь, я тебе отдам?

Артем ждал.

— Упрямый, да?

— Упрямый, — сказал он.

— Милый мальчик, — сказала Лахезис насмешливо. — Тебе так хочется всех спасать. Понимаю. Но меня спасать не надо. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Артем сжал зубы. Он чувствовал, что выглядит глупо — с этой своей настойчиво протянутой рукой и своим наивным «отдай», но отступить не мог.

Вернее, не хотел.

— Мне лучше знать, — голос был хриплый, непривычный.

Лахезис помедлила. Потом насмешливо хмыкнула.

— Ладно, уболтал. Если я отдам тебе бутылку, ты никому не расскажешь?

— Никому.

— Хорошо.

Бутылка оказалась у него в руках. Стекло было еще теплым — от ее ладоней.

Гадалка провела рукой по изуродованной половине лица — словно хотела рассмотреть ее кончиками пальцев. Вздрогнула.

Помахала в воздухе длинными кистями. Ногти были выкрашены в черный цвет.

— Раньше я выступала в розовом трико с коричнево-розовыми ромбами, — сказала Лахезис. — Силач Максим поднимал меня на ладони, как пушинку. У меня были стройные и сильные ноги, они служили мне хорошо. По-настоящему. Хоть я этого и не ценила тогда. Это было так давно, — она помолчала. — Наш цирк был прекрасен. Намного лучше, чем сейчас.

— Я видел… Я помню.

Лахезис покачала головой. Щеки впалые, лицо заострившееся, под глазами — круги. Ведьма, подумал Артем неизвестно почему. Красивая и желанная ведьма. Ей можно только поклоняться, как богине.

— То, что ты видел — это старый цирк, — сказала Лахезис. — Его уже нет. То, что вокруг тебя — цирк новый. Им руководит Питон.

«Значит, Питон и есть таинственный Директор. Я подозревал». Но почему — новый?

— Подожди. Но это же… я видел этот цирк раньше! — Артем не понимал.

Гадалка покачала головой, повторила с нажимом:

— Это новый цирк. Прежнего подземного цирка больше нет, мальчик. Все закончилось на станции Парнас.

Артем молчал.

— Это было как страшный сон. И помню я только обрывки, как вспоминаешь после пробуждения осколки сна.

Фокусник Антон, или, как он себя называл «Исключительный Антонелли», мертв, съеден Пожирателем. Силач Максим, мой партнер по номеру, тоже мертв, — гадалка засмеялась грубым смехом без тени веселья. — Выжила Лера, девочка на шаре. Она же Элеонора фон Вайскайце, как ей нравилось себя называть. Глупая-глупая девчонка… Романтичная девочка выжила и стала Лахезис, циничной гадалкой в коричневом тюрбане, с длинной трубкой в желтых прокуренных пальцах. Тебе нравится моя трубка? А мои бордовые губы? А мое изуродованное лицо? Что ты молчишь?! Я же вижу, тебе нравится.

Темные глаза гадалки смотрели на Артема в упор.

— Ну, что молчишь, мальчик? Ты все еще хочешь меня любить?!

Он повернулся и вышел.

— Мальчик! — услышал он за спиной — Мальчик, вернись! Артем! Пожалуйста!

Он остановился.

— Иди сюда. Поцелуй меня, мальчик.

Он замер.

— Не заставляй меня говорить «пожалуйста». Или ты боишься?

Он решительно повернулся и пошел к ней. Остановился рядом. Руки словно чужие, не знаешь, куда их деть.

Гадалка смотрела на него. В ее взгляде была странная смесь издевки и мольбы.

— Пожалуйста, — сказала она.

Поцелуй. Ее губы пахли дешевой водкой, табаком, вишней и — чем-то невыносимо женским. Артему показалось, что голова его оторвалась и летит вверх. Так воздушный пузырек уносится в глубокой воде. И голова его выскочила на поверхность, и прыгает по волнам, словно поплавок…

Цветные сполохи. Сладость. Наслаждение.

— Питон нас убьет. Сначала меня, потом тебя… — пробормотала она. — Пусть, пусть.

Сладость. Горечь. Вспышки в глазах.

Пощечина. Звонкая, как выстрел. Артем отшатнулся, щека горела огнем. Дикая его натура вспыхнула пламенем, кровь вскипела. Он сжал кулаки. Вскочил на ноги, отступил на шаг.

— За что? — сказал он.

Лахезис засмеялась. От ее смеха по коже пошли мурашки.

— Глупый-глупый мальчик. Но такой красивый. Такой милый.

Мальчик?! Артем усилием воли заставил себя сдержаться.

И тут он понял, что она чудовищно, безобразно пьяна.

— Ты думаешь, я пьяна, мальчик? — она прочитала это в его глазах. — О, да. Я пьяна. Но еще я искренна. Знаешь, мальчик, как мне здесь душно?! О, ты не знаешь! Ты ничего не знаешь. Питон… Это он меня душит. Он такой, прекрасный, сильный, заботливый, все сделает, все проблемы решит. Он такой — мечта. Душная слепая мечта каждой женщины.

Знаешь, сколько раз я решала бежать от него? Сотни раз. Но ничего не получилось. Наверное, мне просто не хватает смелости.

Она смотрела на него темными глазами, полными страха и тоски.

— Потому что он найдет меня и убьет. Я знаю. В нем это есть. Он тоже в своем роде Пожиратель, наш Питон. Вроде того, что схватил меня на Парнасе. Только объятия его ласковей и — крепче. И он никогда не отпускает свою добычу. Можешь поверить. Ты в этом еще убедишься, мой мальчик. Убедишься. А теперь иди. И забудь меня. Слышишь?

Артем вышел из палатки гадалки, остановился. Теперь он хотел пойти и умереть. Как угодно, лишь бы сдохнуть. Лишь бы она пожалела, что так обошлась с ним. Лишь бы…

Он все еще ощущал, как горят губы от поцелуя. И ее запах… он был вокруг него, впитался в одежду, в волосы, в кожу. Артем покраснел. Что, если сейчас каждый поймет, что он целовался с гадалкой?

А что, если это поймет Питон?

«Он тоже в своем роде пожиратель», вспомнились слова Лахезис.

Плевать я хотел, подумал Артем упрямо. Плевать я на него хотел. На все его угрозы.

Поцелуй жег губы, словно напалм. Прожигал насквозь.

Как пьяный, натыкаясь на вещи и людей, он добрел до стены и уткнулся в нее лбом, чтобы остудить жар.

«Он убьет нас. Сначала тебя, потом меня». Слова Лахезис. Нужно бежать отсюда. Но согласится ли гадалка? И как это вообще провернуть? И эта пощечина…

Артем сжал зубы до скрипа.

— Черт! Черт! Черт! — он ударил кулаком в стену. Бетон глухо отозвался.

Он поднял голову и вздрогнул, увидев, что маленькая акробатка наблюдает за ним. Значит, она все видела? И все слышала?!

Уши словно раскаленные. Того и гляди, зашипят.

— Значит, ты здесь из-за нее?

— Не твое дело, — буркнул он. Отвернулся.

Лана помедлила.

— Ты ее любишь? — спросила наконец.

Артем не ответил.

— Значит, любишь, — миниатюрная акробатка насмешливо вздохнула. — Мужчины, когда любят, всегда об этом молчат.

* * *

— Я сегодня буду выступать, — сказала Изюбрь. — Ты… придешь посмотреть?

Артем почесал затылок. Отставил в сторону метлу, с которой уже свыкся, как с родной, и — оглушительно чихнул. Раз, другой.

— Извини, — сказал он. И тут же чихнул еще раз. На глазах выступили слезы. Проклятая пыль!

— Будь здоров.

— Ага, спасибо. Я постараюсь, — он помедлил. — Но я, наверное, буду помогать рабочим.

— А-а.

Изюбрь замолчала, словно забыла, что еще хотела сказать.

Артем почувствовал себя виноватым. Он отставил метлу и шагнул к девушке.

— Извини. Я… ну, я действительно постараюсь, хорошо?

Они вдруг замерли — когда поняли, что оказались слишком близко друг к другу.

— Ты… не бери в голову… — сказала Изюбрь и умолкла. Неловкое молчание. Напряжение.

И тут в их компании появилась третья.

Лана, воздушная гимнастка. Наглая и независимая. Вся в блестках. Бесцеремонно вошла в палатку и сложила руки на груди. С ехидной усмешкой оглядела обоих.

Артем почувствовал легкий привкус досады. Отступил от Изюбря.

— Слышала, ты опять с Питоном спорил? — акробатка была в голубом обтягивающем трико, тонкая ткань облегала ее тонкую фигурку. Очень плотно. Слишком плотно. Артем увидел ее соски и отвел глаза. Красиво. Завораживающе. Стыдно, черт. Взгляд все норовил вернуться…

Артем дернул головой. Потом кивнул.

— Да, поспорил.

— Смелый ты.

Прозвучало скорее как «ну, ты и идиот». Артем моргнул от неожиданности. Открыл рот, но сказать было нечего. Идиот, конечно. Кто сомневался.

— Он меня выгонит? — спросил Артем.

Акробатка пожала худенькими плечами. Игриво улыбнулась Артему и подмигнула. Изюбрь вдруг вспыхнула, как ядерный взрыв. Миг — и она убежала.

Акробатка посмотрела ей вслед и снова повернулась к парню.

— Не обижай ее.

Артем в первый момент не понял, что она имеет в виду.

— Что? Какое мне до нее дело?!

— Не знаю, может, никакого. А руку под подол ей запустил, я сама видела.

Что?! Артем задохнулся от возмущения. Акробатка Лана показала ему язык. Язык был нежно-розовый, как у ребенка. Выскочила из палатки вслед за Изюбрем.

— Врешь! — крикнул он вслед в бешенстве. Но было уже поздно, акробатки и след простыл. Только колыхнулся клапан палатки.

«Запустил руку? Под подол?» Артем все никак не мог прийти в себя. Что это было? Такое обвинение? Гнусная клевета.

Или… Артем помотал головой. Да нет, ерунда.

Может, это ревность?

Ха-ха. Два раза. Очень смешно.

* * *

После дневной репетиции — обед.

Артем никак не мог наесться. Он выхлебал варево, закусил галетой. Захрустел, наслаждаясь, запил сладковатым теплым чаем. Эти дни он уставал так, что, казалось, кусок не полезет в горло… Но это иллюзия. Стоило впихнуть в себя первую ложку, голод просыпался. Артем ел, ел и ел, сколько давали. До крошки. И все равно выходил из-за стола полуголодным.

Растущий организм, сказал старик Акопыч.

К чему его готовят, Артем до сих пор не понимал. Кто он будет? Жонглер? Но зачем тогда занятия на пианино? Музыкант? Но зачем тогда гимнастика, растяжки, стойки на руках и прочая акробатика? Зачем уроки актерского мастерства, когда ему нужно было лаять, рычать, мяукать, изображать закипающий чайник, сонную рыбу или как Голодный Солдат уныло бродит по опустевшему дому, гоняясь за диггером?

Что все это значит?

Кто он?

Артисты в ответ на вопросы только ухмылялись и посмеивались. Они явно что-то знали, но рассказывать не спешили. Наконец, он всех утомил своим напором. Артема стали чураться.

Даже Изюбрь вспыхивала и удирала. Пряталась в женской палатке, чтобы только не встречаться.

Хотя, может, у нее были другие причины избегать встреч. Артем не знал.

— Война же! Вы чего? — услышал он разговор. За соседним, «артистическим» столом Гудинян беседовал с Питоном. Остальные артисты прислушивались. — Веганцы взяли Восстание и Маяк, Владимирку и Достой, сейчас идут на Сенную. Пушку, говорят, уже почти сдали.

— Это не наше дело, — негромко сказал Питон. — Все поняли?

— Но… — Гудинян растерялся. Питон встал и ушел. Артисты смотрели ему вслед.

Акопыч убрал трубку в карман и кивком головы показал Артему — пошли репетировать. Артем вздохнул. Чертов старикан. Даже если вокруг начнется Четвертая мировая, Всемирный Потоп или что там еще обещано из кар небесных, Акопыч все равно погонит молодняк на тренировку. Гвозди бы делать из этих людей.

— Меньше вздыхай, больше работай, — посоветовал старик.

— Я работаю.

Старик задумчиво выбил трубку о ладонь. Артем никогда не видел, чтобы Акопыч курил, но в зубах у старика трубка оказывалась регулярно. Мундштук весь искусан.

— Вздыхаешь ты точно много. Надо тебя чем-то срочно занять, а то совсем воздыхательным станешь.

* * *

«Чертов старик! Подкинул работу». Опять уборка. Прутья белой пластиковой метлы изгибались в разные стороны, словно брови Акопыча.

Монотонные движения убаюкивали почище колыбельной.

Артем мел. Зевал и мел.

Черная палатка. Артем остановился, опустил метлу… Интересно. Палатка находилась в пустом пространстве, словно окруженная невидимыми стенами. Циркачи, уж на что бесцеремонные люди, обходили ее стороной. На глазах Артема парень со сломанной ногой сделал крюк, чтобы обогнуть палатку — хотя напрямик было короче. Артем почесал затылок. Что в ней такого страшного? Может, в ней животное, вроде двухголового питона?

— А что там? — спросил он у старого униформиста.

Униформист покачал головой. В его глазах Артем с удивлением увидел почти ужас.

— Не ходи туда, парень.

— Э… Почему?

— Шнурок ты еще. Подрастешь, поймешь. Но для тебя же лучше, если будешь держаться подальше, — униформист помедлил. — Особенно ночью.

— Но…

— Не задавай вопросов. Ясно?

— Ясно. Но что это за палатка?

Униформист помедлил. Потом наклонился к Артему и произнес едва слышно:

— Палатка директора.

— Что? Какого еще дире…

Циркачи обернулись. Тягостное молчание.

— Некогда мне тут с тобой, — сказал униформист. Лицо пошло багровыми пятнами. — Все, работай. Развелось лентяев.

«Директор?» Артем начал мести, но таинственная черная палатка не выходила у него из головы.

Существует ли он вообще? Этот директор цирка?

* * *

После возвращения Акопыч подозвал его к себе.

— Сегодня представление, — сказал старик. — Будь готов. Может, даже будешь помогать не только за сценой… Что еще?

— Изюбрь. Она звала меня посмотреть. Да на что там смотреть? — Артем почесал затылок. — Она ж… ну, неловкая.

Акопыч с интересом оглядел своего воспитанника с ног до головы.

Потом хмыкнул:

— Дурак ты, парень. Неловкая.

— Почему сразу дурак?

— Верно, она неловкая. И оступается. И ломает иногда что-то. Вообще, не девушка, а ходячий катаклизм. Но она чудо. Увидишь, поймешь.

— Но…

— Увидишь, я сказал.

Вечернее представление. Уже привычный аншлаг.

Силач Питон, он же Игорь, тягал тяжести. Поднимал и выносил на плечах тяжеленное пианино (уже знакомое Артему), на котором возлежала в откровенных позах блондинка Соня. Потом девушка вызывала из толпы зрителей нескольких женщин и мужчин — ставились два стула, Питон ложился на землю, напрягался как струна. Его поднимали и укладывали сверху — Артем видел, как лысый затылок силача ложился на один стул, а лодыжки в зашнурованных ботинках — на другой. Питон превращался в живой мост. На него вставали люди. Один, другой, третий. Итого семеро. Питон держал.

Невероятный человек.

Даже Лахезис, несмотря на слабость, снова работала. Раскладывала карты, предсказывала будущее, гадала на крови. Она обернулась, когда Артем проходил рядом, покачала головой «мне некогда». Он видел, как заострилось ее и без того худое лицо. Кожа пожелтела, на лбу выступила испарина. Блеск темных глаз стал попросту пугающим. И еще более завораживающим, решил Артем.

Близился финал представления. Лана, как водится, сорвала аплодисменты. После воздушных акробатов и танцев бородатой женщины наступил черед фокусника. Гудинян выступил с привычным блеском. Затем распорядитель объявил последний номер. Какой же?

Артем вытянул шею.

— Великолепная Изюбрь! — объявил церемониймейстер. — Встречайте! Встречайте!

Вздох разочарования. Зрители явно ожидали чего-то другого.

Артем озадаченно поморгал. Что все это значит? Разве в финале не должен быть ударный номер?

Маленькая пухлощекая Изюбрь вышла в центр арены, смущаясь, в руках у нее был небольшой черный футляр. Огляделась. Пауза. Зрители озадаченно переглядывались. Что все это значит?

Изюбрь вздохнула. Открыла футляр. Внутри лежала флейта. Девушка достала флейту, оглядела ее, затем поднесла к губам. Опять пауза. Артем вытянул шею. Изюбрь заиграла простенькую мелодию, иногда сбиваясь. Румянец смущения все сильнее пламенел на ее щеках. Чистые, пронзительные ноты взлетали под свод станции, замирали в гулкой пустоте метро.

Затем Изюбрь убрала флейту от губ и заговорила. Голос у нее был слегка мальчишеский, звонкий.

И когда она заговорила, зрители вдруг затихли. И начали слушать.

у меня красивые скулы

и маленький мокрый нос

когда мне чешут за ухом

мне кажется, это всерьез

бывают дрянные люди

но ты у меня другой

я так люблю твои руки

когда они пахнут едой

мне все равно зачем я

и кем я могла бы стать

я кошка

а ты меня просто гладь

я знаю все твои песни

ты тоже знаешь мою

давай ты гладишь мне спину

а я для тебя пою

или ты гладишь мне ногу

а я выгибаю хвост

когда ты торгуешься с Богом

я зеваю до слез

жалуешься понемножку

просишь чего-то дать

я кошка

что я могу понять?

ты веришь что Бог это типа

такой мужик с бородой

или другой, который

благостный и молодой

но я знаю только Бога

который един и прост

он в каждом моем когте

и в каждой из ваших звезд

он там где скрежет зубовный

и там где скрежета нет

он там где кончаются рельсы

и начинается свет

и хочется выгнуть спину

ластиться и рычать

я кошка

я не могу молчать

я люблю чтобы сухо

и петь никого не боясь

я не люблю когда эхо

стук и пепел и грязь

но вся эта пыль земная

вся эта пена дней

все что нас убивает

и делает нас сильней

все что мы получили

или хотим отнять

все что мы полюбили

чтобы больней терять

все что ты упускаешь

подбивая итог

знаешь

все это тоже Бог

я не умею плакать,

а хочется иногда

хочется быть собакой,

лаять на поезда

быть человеком, наверное, проще

чем хоть кем-нибудь стать

впрочем

я кошка

откуда мне это знать?[4]

Последние звуки стихотворения затихли. Изюбрь замолчала, неловко поклонилась. Тишина. Артем стоял и чувствовал, как у него в груди все перевернулось. И замерло и дрожит, как струна, словно он перевел дыхание — и забыл об этом.

И давно уже не дышит. Ждет.

Потом раздались аплодисменты.

«Так вот ты какой, — подумал Артем. — Чудесный и странный зверь Изюбрь».

Ладони гудели. Он вдруг понял, что едва не отбил их, пока аплодировал.

Глава 16-1 Собачья жизнь, собачья смерть

Станция Сенная, день X + 1

Андрей Терентьев, больше известный в метро как Тертый, глава торгового узла Садовая-Сенная, протер глаза. Кофейку бы сейчас. Литра два-три сразу. Сил вообще нет.

Лесин зевнул. Этот не стесняется, ага. Приперся и хлещет чаек.

— А где Ким?

Тертый помолчал. Все тебе скажи.

— Товарищ Ким работает, — объяснять этому хлыщу, почему его эксперт по разведке отсутствует в такой ответственный момент, Тертый не стал. Зачем?

— Это хорошо, что работает. — Лесин выпрямился. — Ладно, проехали. Итак, что мы имеем на данный момент…

— Узел Владимирская-Достоевская полностью контролируется Веганом в настоящее время. Увы, но это жестокая правда. Приморцы не смогли удержать этот важнейший стратегический узел, несмотря на большой контингент солдат. Военная база, созданная ими на Достоевской, захвачена противником. Все ресурсы базы достались веганцам.

— Но… как это вышло?!

— Моя разведка предполагает, что имел место удар в спину.

— Твоя личная?

— Да, моя личная.

Лицо Лесина дрогнуло, но задавать вопросы он не стал. Это правильно. Свои источники Тертый сдавать не собирался.

— Вывод один, — произнес он медленно. — Кто-то помог веганцам внутри станции.

Лесин вскинул голову. Лицо заострилось.

— Предатель?

— Да, — сказал Тертый. — И боюсь, что это был не один человек, а целая группа «любителей природы». Помнишь ту мутную историю с Тигром… тьфу, с Барсом!

— Инженером?

— Диггером, — поправил Тертый. — Его обвинили в работе на Веган. Плюс попытка военного переворота, все такое… Станционные власти приговорили его к расстрелу. Только благодаря нашему вмешательству… точнее, вмешательству Совета Большого Метро приговор был отменен. Но, прежде чем мы смогли допросить Барса, он ушел. Говорят, добровольно. Вместе с ним ушли несколько человек. Ты в это веришь? Поверишь, что кто-то уйдет на поверхность добровольно? И не на пять минут, а навсегда?

Лесин медленно покачал головой.

— Вот и я тоже, — сказал Тертый. — Странно все это. Очень странно. Увы, дальнейшая судьба изгнанников нам не известна.

Мы пытались разобраться в происходящем. И почти преуспели… когда началось наступление «зеленых».

Пройти по путевому тоннелю до Пушкинской имперцы не могут — Провал, сам знаешь. Но есть другой путь — через перегонный тоннель — Веган упорно пытается выбить войска Большого Метро оттуда и добраться до станции. Пушкинскую несколько раз штурмовали и с поверхности. К счастью, пока эти попытки не увенчались успехом. Но Пушкинской требуется подкрепление.

— Всем требуется, — сказал Лесин.

— Им важнее.

— Думаешь?

Тертый вздохнул.

— Уверен.

Окрестности станции Достоевская, день X + 1

— Люди, — сказал Комар сдавленным голосом. «Чертова пыль!». — Чело… веки. Я щас… чихну.

— Не вздумай, — Герда занервничала. — Услышат.

— Да… знаю… я, — в глазах несчастного Комара выступили слезы. Он ухватил себя за нос пальцами. Затем дернул за ухо, так, что голова опасно мотнулась. Снова начал тереть нос. — Я не багу… я сейчас…

Убер мгновенно оказался рядом, двумя пальцами сжал Комару переносицу. Подержал так. Комар, надувшийся было для чиха, благополучно сдулся.

— Ууух.

— Теперь все? — спросил скинхед.

— Да, — сказал Комар. Счастливо улыбнулся. — Теперь точно все. Спасибо!

И — оглушительно чихнул. Эхо пошло гулять по тоннелям.

— Твою ж… — Убер опустил жилистые руки. — Теперь я даже не могу сказать «будь здоров», потому что через пять минут нас всех убьют. Так что… Чтоб ты сдох, дорогой друг! Расти большой.

Действительно, почти сразу зазвучали шаги. Кто-то шел сюда, не скрываясь, словно хозяин.

Комар огляделся. Почему-то сейчас ему совсем перехотелось чихать.

Но деваться отсюда было некуда. Тупик. Убер метался, отыскивая оружие. Нашелся только все тот же ржавый железный прут.

А у веганцев точно будет огнестрел.

Шаги приближались.

Теперь компаньоны слышали даже тяжелое дыхание человека. Убер знаками показал Комару — стань с той стороны. Сам он изготовился к драке.

Дверь скрипнула.

Убер взмахнул прутом. Человек отшатнулся, закрываясь руками. Убер в последний момент остановил удар…

Перед ними был полный человек в жилетке, густо усыпанной различными карманами, словно новогодняя елка — игрушками. На веганца он походил мало. Впрочем, кто их, веганцев, знает. Если это травоед, то Комар впервые видел веганца без зеленой формы и въевшегося в кровь высокомерия.

У человека была густая черная борода, спутанная, словно моток колючей проволоки. В бороде вились седые пряди.

— Вот это номер, — Убер присвистнул. Оглядел бородатого с ног до головы, хмыкнул. Опустил прут.

Человек подергал себя за бороду.

— Ты?! Вы?! — он выглядел потрясенным. — Вы — живы?

— Сам такой.

Некоторое время Убер и Человек-карман продолжали изучать друг друга, словно не могли до конца поверить в то, что видят. Герда и Комар наблюдали за ними с недоумением. Таджик внимательно изучал свои грязные ногти, потом зевнул.

— Профессор, какими судьбами? — Убер, наконец, улыбнулся. Бородатый тоже улыбнулся в ответ.

— Где Иван? — вопросы прозвучали одновременно. Пауза.

Человек-карман, названный «профессором», растерянно заморгал.

— А… вы разве не с ним?

Убер даже шагнул вперед:

— Проф, вы что, серьезно?

Комар переводил взгляд с одного на другого. О каком Иване вообще идет речь? Впрочем, Герда с Таджиком выглядели настолько же понимающими.

Профессор покачал головой.

— Я не видел его с момента, как он вернулся с ЛАЭС. Я… я думал, вы мертвы… Иван сказал, что вы встретились с тем чудовищем… — профессора передернуло. — И все. Я знаю, у нас были с вами разногласия… Серьезно, я очень рад, что вы живы, молодой человек.

Убер усмехнулся.

— Жив, жив. Что случилось с Иваном дальше?

Профессор помолчал.

— Ээ… Он отправился домой. На Ваську.

«На Василеостровскую, — понял Комар. Иван, Васька… Тут до него дошло. — Так это тот Иван?! Про которого все метро… Черт».

— А дальше? — потребовал Убер. — Он меня на свадьбу звал.

— На свадьбу? — протянул Водяник. — М-да, была свадьба, да. Говорят, сын Мемова женился. На невесте Ивана.

Скинхед поднял брови.

— Чего?! Какой еще сын Мемова?

Профессор пожал плечами.

— Не знаю, это слухи. Потом — тоже только слухи. Я бы не хотел…

— Проф!

Водяник вздохнул.

— Ладно, ладно. Говорят, Иван явился на свадьбу и убил жениха…

— В смысле?

— Мемова он убил! — не выдержал Комар. — Ты чего? Об этом же все метро…

— Это слухи, — сказал профессор строго. Повернулся к Комару: — Просто слухи. Стыдно, молодой человек!

Комар открыл рот, подумал и закрыл.

— Да уж, — сказал Убер. Потрогал пальцами шрам над бровью. — Ванядзе на мелочи не разменивается. Черт. Черт. Черт. Убивать, так главу половины метро. Ну, Ваня. Ну, брат. Кого он следующего кокнет? Императора Вегана?!

Профессор развел руками, вид у него был виноватый, словно это он ответственен за такое безобразное Иваново поведение.

— Боюсь, что больше никого, — сказал Водяник. — Иван пропал. Скорее всего, наш общий друг мертв. По слухам, приморцы его казнили… Мне жаль.

Молчание. Где-то вдали капает вода. Кап, кап, кап.

— Ясно, Проф, — сказал Убер. Вздохнул, прислонился к стене, сполз на пол. Тут только Комар понял, насколько скинхед устал. Лицо словно помятый лист бумаги. — Спасибо, что рассказали, — он потер лоб. — Значит, так. План такой. Сейчас быстренько находим снаряжение, добираемся по поверхности до наших, а потом мне надо на Ваську.

Комар с Гердой переглянулись.

— Зачем? — не понял профессор. — Что вы там…

— Иван пригласил меня на свадьбу, верно?

— Да, но… никакой свадьбы…

Убер выпрямился. Расправил плечи.

— Понимаете, в чем дело, Проф, — глаза его были ярко-голубые и страшные. — Свадьбу-то отменить можно, а вот мое приглашение хуй аннулируешь.

* * *

Скинхед насмешливо разглядывал профессора. Тот поежился.

— Итак, Проф. Момент истины. Что вы здесь забыли?

— У меня задание, — признался Водяник. — Только вы никому, пожалуйста…

Брови Убера вздернулись.

— Какое у вас может быть здесь задание, Проф? Совершить самоубийство в кратчайшие сроки? Не то, чтобы я был против, но… — он почесал шрам. — Но как-то все равно — совесть гложет. Веганцев много, а вы один такой.

— Какой? — заинтересовался польщенный профессор.

— Уникальный. Я думал, такие как вы, все перемерли во время атомной войны. Ан нет! Хомо наукус долбоебикус никакая радиация не возьмет.

Профессор надулся. Убер помахал рукой:

— Ладно, Проф, не обижайтесь. Я же любя. Комар, познакомься, это — знаменитый профессор Водяник, он же Проф. Проф, это — Комар.

— О… очень приятно, — сказал Комар.

— Мне тоже, молодой человек, мне тоже, — Водяник внимательно посмотрел на владимирца сквозь толстые очки. — А вы какой комар — малярийный или из рода кусак?

— Тупоносый, — сказал Убер насмешливо. — Но — заебет.

* * *

Заброшенная Достоевская встретила компанию мертвой, пугающей тишиной.

Когда приморцы решили организовать здесь военную базу, то завезли палатки, припасы, оружие, генератор и прожекторы. Мертвая Достоевская ожила. Но и тогда местные отказывались сюда ходить — наотрез. Это все-таки была Достоевская, станция, на которой исчезали люди — иногда прямо средь бела дня. Комар поежился.

Может, уже тогда здесь охотилась тварь вроде Леди? Комар вздохнул, повернулся к компании. Ему вдруг стало зябко, словно от недосыпа.

— Что, мы сюда шли? — спросила Герда. — Ты уверен?

— Сюда, — сказал Комар. — Сейчас выйдем к станции.

За время, что станция Достоевская была заброшена, на подходах к ней скопилось немало хлама. Пустые консервные банки, пластиковые бутылки, цветные наклейки и полиэтиленовые пакеты. Свалка.

Жить здесь никто не рисковал, боялись. Даже бывали редко. Но мусор оставляли регулярно.

— Человек героически засрет все, что угодно, — сказал Убер. — Да. Надо только дать ему время. Откройся на земле дыра в ад, туда сразу бы начали скидывать говно в промышленных масштабах. Дьявол бы еще пожалел, что связался с человечеством.

Они выбрались из служебного тоннеля прямо у выхода на платформу. Прошли по рельсам, прислушиваясь и оглядываясь. Никого. Вокруг стояла тягучая, мертвая тишина. Далекое «кап-кап» разносилось эхом. Неужели на Достоевской никого?

— Не знаю, как сказать, — скинхед почесал затылок. — Но мне тут не нра…

Мелькнул огонек, словно блеснул в почти кромешной тьме полированный металл. Звякнул камешек под чьим-то каблуком.

«Кажется, нас здесь ждали, — подумал Комар отрешенно. Засада! — Эх, дал я маху».

— Убер, сзади! — крикнула Герда.

Убер мгновенно среагировал, но — не успел. Скинхед развернулся и — тут же получил удар в челюсть. Бум! Голова скинхеда дернулась, зубы лязгнули. Но его это только раззадорило.

Убер сплюнул кровь, весело оскалился. Улыбка была окрашена розовым.

— Ну, вот теперь повеселимся. Ты знаешь, с кем связался, урод?!

В следующий момент он ударил нападавшего головой в лицо.

Засада, подумал Комар в отчаянии. Как же мы так глупо… В следующий момент ему стало не до раздумий.

Это не веганцы. Точно не веганцы. Бандиты были кто в чем — разодеты, словно тропические птицы из детской книжки. Цветные вещи вперемежку, кое-где и женские. Сборище озверевших попугаев.

— Беги, — велел Убер Герде, не поворачиваясь. — Таджик, забери ее.

Азиат кивнул. В темных глазах его ничего не отражалось.

Скинхеда сбили с ног. Сердце у Герды оборвалось, она кинулась к нему. И наткнулась на железную ладонь Таджика. Нет, тот покачал головой, оттеснил ее назад.

— Герда, беги, дура, беги! — заорал Убер. Комар подскочил, влепил одному из бандитов в глаз, — быстро и точно, словно ужалил, — и прикрыл скинхеда собой.

Через мгновение владимирца оттеснили назад, но этого времени Уберу хватило.

— Беги!

Девушка сорвалась с места, подталкиваемая Таджиком. Один из бандитов бросился наперерез — Герда легко увернулась, побежала дальше, а Таджик снес незадачливого ловца плечом. Тот по инерции пробежал несколько шагов, запнулся и полетел вниз с края платформы.

Громкий мат возвестил об удачном приземлении.

Герда и Таджик исчезли в тоннеле.

Убер вскочил на ноги. Пнул в колено первого молодчика, а когда тот рухнул на землю, добавил коленом в лицо. Бандит отлетел, потерял сознание. Кровь из носа заливала лицо, капала на светлый мрамор.

Выстрел. Взвизгнула пуля, пошла рикошетом от каменных стен. Убер пригнулся, снова встал прямо. На него бросились сразу несколько человек.

— Комар, ко мне!

Они встали — спина к спине. Толпа набежала… откатилась…

Весь в крови, но в ногах стойкий, Убер выпрямился и оказался один на один с огромным бандитом. Тот с интересом рассматривал скинхеда из-под густых бровей.

— Ты что за хер с бугра? — поинтересовался Убер. Громила был на полголовы его выше и заметно тяжелее. Но скинхеда это не смутило:

— Ты знаешь, с кем связался?! Ты со скинами связался!

Громила улыбнулся.

* * *

…Все было кончено. Их взяли.

Избитых, в крови и в грязи, их связали и бросили у вала, сложенного из мешков с песком. Кажется, это все, что осталось от военной базы приморцев.

Бандитов было человек двенадцать, во главе — какой-то жутковатый однорукий тип. Бандиты зализывали раны, полученные в схватке с компанией. Громила, нокаутировавший Убера, куда-то исчез.

Скинхед успел прийти в себя. Он сидел и разглядывал тех, кто их пленил. Один из бандитов, толстый, с сальной светлой шевелюрой, охранял пленников.

— Эй, друг! У тебя ботинки какой размер? — спросил Убер. Пошевелил связанными руками.

— Сорок вто… — толстый бандит осекся, посмотрел подозрительно. — Тебе зачем?

— Чтобы не тратить время на примерку. Пока с одного трупа ботинки снимешь, пока с другого…

— Ну, ты охуевший, — восхитился толстый. — Правда, он охуевший? — обратился он к другому бандиту, худому. Тот отмахнулся. Половина лица у того заплыла от удара Комара.

— Это мое второе имя, — сказал Убер. — Сразу после «восхитительный» и «прекрасный». Кстати, можешь поцеловать меня в задницу. Только не причмокивай. Не люблю я этого идолопоклонства.

Толстый подошел и врезал Уберу кулаком. Голова скинхеда мотнулась. Убер засмеялся. Голубые глаза горели безумием, из уголка губ стекала струйка крови.

— Давай, девочка, сделай мне приятно.

Толстый замахнулся еще раз — но, заглянув в глаза Убера, бить не стал. Помедлил. Отошел, что-то бормоча.

— Куда ты? Я уже скучаю! — завопил Убер вдогонку. Толстый только передернул плечами и ушел к костру. Там в закопченном котелке, поставленном на карбидку, уже что-то варилось. По подземелью пополз дразнящий мясной дух. Комар сглотнул. Веганские брикеты утоляли голод, и только. Никакого от них удовольствия. И вообще, наесться можно только мясом.

Двое бандитов притащили Водяника и бросили рядом с Комаром — словно мешок с тряпьем. Проф застонал, не открывая глаз. На виске у него была кровь.

— Комар! — позвал Убер. — Ты живой?

— Ага.

— Герда? — спросил Убер вполголоса.

Комар облизнул губы. От удара нижняя треснула, кровь была соленой.

— Она… с тем, молчаливым.

— Таджик, — сказал Убер довольно. — Таджик — нормальный парень. Я, конечно, в чем-то расист. Я это признаю. Но — справедливый.

Комар хотел ответить. Но тут толстый бандит вернулся с битой… В последний момент Убер отдернул голову, Комар — нет.

В глазах вспыхнуло так, словно взорвались атомные фугасы.

* * *

Комар очнулся, в ушах звенело. Затылок сводило от боли.

Убера и Комара посадили спина к спине, руки связали сзади. Профессора Водяника связали отдельно.

Таджика с Гердой не было. Похоже, бандиты их не нашли. «Хорошо», — подумал Комар. Поднял взгляд — и невольно вздрогнул.

Перед ними был тот здоровенный тип со шрамом, что вырубил Убера. Громила с Нижнего Тагила, блин. Он оглядел пленников — скучающим равнодушным взглядом.

— Я — Варлак, — сообщил громила.

Варлак, здоровенный, поперек себя шире и очень-очень опасный. Это почти физическое ощущение исходящей от него опасности. И как он двигается!

Переливается, как сгусток ртути. Сам здоровенный, тяжелый, а двигается легко и бесшумно, словно балерина.

Даже Убер, похоже, впечатлился.

— «Порхай как бабочка, жаль, как пчела». Мохаммед Али, гениальный боксер, — сказал он.

— Порхай как бабочка, м-да. — Убер потянулся. Веревки мешали. Кивнул в сторону Варлака. — Похоже, эту бабочку черта с два сачком накроешь. Тяжеловес-балерина, блин.

— Почему Варлак? — крикнул он громиле. Профессор зашипел, молчи, молчи. Но Убер только раздраженно мотнул головой.

Громила совершенно не удивился и не разозлился. Взгляд его темных глаз был спокоен и равнодушен.

— Так звали мою собаку. Кавказец.

— Здоровый крокодил, наверное.

— Здоровый, — кивнул Варлак. — Его съели.

— Кто?

— Да двое. Утверждали, что собачий жир помогает от туберкулеза.

Убер помолчал.

— И как? — спросил он после паузы. — Помогает?

Варлак пожал плечами. Равнодушно.

— Видимо. Умерли они точно не от чахотки.

В словах громилы прозвучала такая вымораживающая душу уверенность, что Комар поежился.

* * *

— Как тебя зовут?

Комар исподлобья наблюдал за Варлаком.

— Федор Комаров. Называют: Комар.

Варлак посмотрел на Комара и сел перед ним, сложив ноги по-восточному. Кивнул, словно старому приятелю. Комар озадаченно кивнул в ответ.

— Ты мне нравишься, Федор, — сказал Варлак. — Ты напоминаешь мне мою собаку.

Комар внутренне сжался. Сейчас Убер засмеется и — конец.

На удивление Убер сказал негромко и серьезно:

— Понимаю тебя, брат. Есть в этом парнишке что-то очень надежное.

Варлак подумал (Комар затаил дыхание) и кивнул. Комар выдохнул.

Потом вдруг сообразил, о чем они говорят. Обсуждают его, словно щенка.

— Э! Вы вообще обо мне говорите!

— Это да, — согласился Варлак задумчиво. Отвечал он скинхеду. — Только он молодой еще. Необученный.

— Но потенциал есть.

Варлак кивнул.

— Что верно, то верно.

— Я это сразу заметил, — заявил скинхед. — Породу не скроешь.

— Я вам не собака! — возмутился Комар. Но его никто не слушал.

— Воспитывать надо, — Варлак тяжело вздохнул. — Не воспитаешь сразу, потом наплачешься.

— Дык, а я про что?

Комар вдруг понял, что ненавидит Убера всеми силами души. Вот сукин бритоголовый сын. К ненависти примешивалось нечто вроде восхищения. Кажется, Убер нашел подход к «балерине-тяжеловесу».

— Воспитанная собака — лицо хозяина, — сказал Варлак. — Невоспитанная — тоже лицо.

— Вот-вот.

Хотя вскоре Комара начали мучить сомнения: действительно ли Убер притворяется? С этим товарищем никогда не знаешь, чего ожидать. Вот сейчас отдаст на воспитание Варлаку… Так и до ошейника недалеко. И собачьей миски. Комар покрутил головой. Ерунда. Многое в Убере было неправильным, странным и жестким…

Но одно можно было знать точно — этот не предаст. Ага, ага. «Такая корова нужна самому». Будет драться за тебя до последнего. Комар зевнул. Несмотря на все происходящее, веки словно свинцом налиты. Комар опять вспомнил, как приближалась к нему в темноте Леди…

Девочка поднимает голову и смотрит прямо в глаза ему, последнему защитнику Владимирской… и глаза ее красные, как кровь… Красные. Красные.

КРАСНЫЕ.

— Комар! Очнись! — пихнул его локтем в спину Убер. Блин. Комар дернулся, возвращаясь в реальность. Помотал головой, зажмурился, открыл глаза, прогоняя кошмар. Тьфу, привидится же…

Он огляделся.

Профессор все еще спал, иногда дергая во сне ногой и причмокивая губами. Забавно, что даже спящим Водяник выглядел так, словно читал очередную лекцию. Глубокомысленно — и немного смешно. Руки у профессора были связаны за спиной. Бедолага.

«Где сейчас Герда и Таджик? — подумал Комар невольно. — Надеюсь, с ними все хорошо».

Оказывается, он уже начал привыкать к их невероятной компании, в которой скинхед и азиат оказались в одной связке, а неприступная женщина-врач Герда и бывший солдат-владимирец, чудом переживший смерть в логове твари, спали рядом.

— Емкости тебе не хватает, вот что, — сказал Убер.

Варлак медленно поднял на скинхеда взгляд.

— О чем ты?

— Емкость души, — сказал Убер. — Душа — это как железный бидон. Что нальешь туда, то и будет. Но самое страшное в другом. Даже если ты всю жизнь лил туда одну чистую отфильтрованную воду… одна-единственная ложка грязи испортит все. Брось в чистую воду кусок карбида — и попробуй ее выпить.

Молчание.

Варлак задумчиво склонил голову на левое плечо. Как большая собака.

— В этом что-то есть, — сказал он. — Только у меня вместо воды — сплошной карбид. Плеснешь воды — разорвет на хуй. Может, поэтому я избегаю любых хороших поступков?

* * *

— После Саддама Великого началась в метро совершеннейшая дичь, — рассуждал Варлак неторопливо. — Демократия. Свобода. Это сейчас все более-менее устаканилось, а тогда нельзя было женщину одну отпустить и уж тем более ребенка. Изнасилуют точно, а то и еще что страшнее сотворят. Люди друг другу волки, это я тебе говорю, Федор. А знаешь, почему?

Комар поморгал.

— Нет.

— В аду все можно, — сказал Варлак убежденно. — Никуда уже ты не попадешь больше, не надейся. Дальше падать некуда. Здесь, в метро все закончится. Все котлы и вилы — все здесь. И все круги ада здесь — на выбор. Поэтому я такой. В аду нужно быть чумазым, как черти. Кто чуть побелее — тот и жертва. Понял? Думаешь, я тебе вру? Себя, думаешь, оправдываю? Нет мне прощения. Это я давно знаю. Но и ада на меня другого нет. Так что я побуду чертом еще немного, а ты как хочешь.

— Ну, вы же… люди.

— Черт я. Ты уж извини, Комар, но другого выбора у меня нет.

Профессор Водяник, не просыпаясь, начал мучительно кашлять. Словно внутри у него что-то рвалось. Комар посмотрел на Варлака.

— Убьешь нас?

— Да нет, зачем? — Варлак покачал головой. — Они тебя убьют, не я, — он мотнул головой в сторону стоянки бандитов, откуда неслись пьяные выкрики и громкий смех. — Только сначала пытать будут. Я не знаю, почему так. Понимаешь, Федор, мне это не нужно. Вот этим только дай сигаретой прижечь, яйца отрезать или еще как… Мне — не надо. Никакого удовольствия. А им хочется. Я никогда не понимал.

— Может, ты просто хороший человек?

Варлак покачал головой. С сожалением.

— Нет, Федор. Даже не надейся. Я бы хотел, чтобы так было. Тогда я бы дал тебе сейчас нож, чтобы ты перерезал веревку. А сам бы взял пистолет и перестрелял бы их всех. Всех этих ублюдков. Я это могу. Ты сильный, Федор, я вижу, но со мной тебе не справиться. А им — тем более.

Комар даже подался вперед:

— Так сделай это. Дай мне нож!

— Нет. Понимаешь, мне все равно. Вот я сижу, говорю с тобой, а у меня внутри пусто. Совсем пусто. У меня внутри словно метро и все пустое, вымороженное. До самого дна.

Комар помолчал.

— Тогда дай мне нож, чтобы я хотя бы попытался… умереть человеком.

— Не выйдет, Федор.

Опять тупик. Думай, велел себе Комар. Ну!

— Слушай, брат, — сказал Убер из-за спины Комара. — А как ты относишься к азартным играм?

Варлак улыбнулся. Ну же! Комар затаил дыхание, боясь спугнуть удачу. Если Варлак пожелает спорить с Убером, это наш шанс…

— Никак.

* * *

— Эй, ты! — пинок, грубый голос. — Дезертир! Вставай!

Владимирец повел плечами. Похоже все, отбегался Комар. Как тот Колобок из сказки. «Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… я от Леди ушел… И от Лорда ушел…»

А от этих пьяных придурков хрен уйдешь.

Отряд уродов. Откуда веганцы их только понабрали? Говорят скорее как жители Большого Метро. Оружия мало, формы нет, ходят в чем попало. И ни следа знаменитой дисциплины, которой славятся войска Империи. Одно слово: бандиты. «Всех бы вас, уродов, перестрелять».

Его снова пнули в бок. Больно.

— Вставай, сучонок!

Комар нехотя поднялся, набычился.

— Куда вы его? — спросил Убер. — Эй!

— Там узнаешь.

Комара потащили двое, как он не упирался.

— Варлак! — окрикнул он громилу. «Тяжеловес-балерина» медленно, нехотя повернул голову.

— Что тебе?

— Что сказал твой пес перед смертью?!

Варлак замер. Лицо его сделалось лицом каменной статуи с набережной Невы. Мраморное, выщербленное ветром и непогодами. Неподвижное.

— Варлак!! — он рванулся, упал коленями на гранит.

— Хватит болтать! — сказал один из тех, что пришел за Комаром. — Сейчас мы с тобой будем играть в интересные познавательные игры, — пообещал наемник. Кулак врезался Комару под дых, дыхание прервалось. Комар ударился лбом об пол, стиснул зубы, пережидая боль. — Вставай, собачка, там народ заждался. Ну!

Комара вздернули вверх за воротник.

Убер рванулся. Сбил с ног одного из наемников, пинком ноги отправил другого в нокдаун. Стоя со связанными за спиной руками, Убер оскалился. Ударил головой в лицо третьего…

Варлак был уже рядом. Полуголый избитый Убер попытался увернуться. Нырнул вниз и вправо, словно боксер, уходящий от мощного прямого… Но Варлак оказался быстрее.

Удар.

Убер застыл на мгновение, затем повел головой — и упал на колени. Варлак аккуратно поймал скинхеда и опустил его на платформу. Вернулся к своей жестянке, сел, сложив ноги по-турецки.

Когда Комара тащили к костру, Варлак равнодушно ковырял ложкой в банке с тушенкой.

Скрежет жести преследовал Комара весь путь до костра… Эх ты, Варлак. Эх, ты.

А говорил: собак любит.

* * *

Боли было много.

Даже слишком.

Он все падал и падал. Кричал и падал. И снова кричал.

* * *

— Что там?

— Скоро будут здесь, — сказал один из бандитов. — Я сообщил о дезертире. Этого идиота скоро заберут.

Изуродованный, в шрамах, рыжий. Однорукий главарь. И еще мутант — судя по тому, что у него было с лицом.

Словно его вылепил из глины подвыпивший Микеланджело.

Комара бросили, как мешок с тряпьем, у карбидки. Он едва успел отдернуть голову. Но все равно — коснулся лицом раскаленного железного круга, на котором жарились куски мяса. Ожог.

Комар зашипел, откатился подальше от лампы. Бандиты засмеялись.

— Сейчас мы сделаем тебе больно, — пообещал толстый бандит. Комар видел каплю пота, стекающую по жирной шее. — Так больно, что тебе будет даже приятно. И ты попросишь еще.

Комар вспомнил, как лежал в темноте, а к нему приближалась Леди. Бррр. Его передернуло. Вот уж без этих воспоминаний он легко мог бы обойтись. Но теперь чуть ли не каждую ночь ему снилась она… эта тварь. Это шуршание. Эти всхлипывающие звуки. Этот…

«Поиглаем?»

…тонкий детский голос. Комара передернуло.

Он снова вспомнил, что говорил низкий мужской голос:

«Иди в Исаакий».

Толстяк раскалил нож над огнем, засмеялся. Смех был булькающий, словно бандит им давился. Комара затошнило.

— Увидишь, все будет аккуратно, — сказал толстяк. — Ты еще будешь меня благодарить. Снимем кожицу ровненько, красивенько. Я в этом мастер.

— Дезертира не трогать, — предупредил рыжий. Без особой, впрочем, настойчивости.

— Да мы же чуть-чуть… только поиграться.

Плечо пронзило огнем. Толстяк сглотнул слюну, облизнул губы. В глазах его горело возбуждение, словно причиняя боль, он занимался сексом.

— Еще чуть-чуть… еще капельку…

С ножа свисал тонкий, полупрозрачный клочок кожи. Кровь на лезвии.

Комар заорал. От собственного крика оглох и задохнулся.

— Дай теперь я, — произнес чей-то голос. Комар сквозь волны боли поднял взгляд, увидел Варлака. Тот смотрел на владимирца спокойно и равнодушно. Комар сжал зубы.

— Варлак, зачем? Ты же говорил…

— Мы живем в аду, — сказал «тяжеловес-балерина». — Теперь ты понимаешь, парень?

— Я… — договорить он не успел.

Огромный кулак Варлака обрушился на Комара.

И все померкло.

Темнота.

* * *

В темноте он слышал, как тихонечко покачиваются под потолком пещеры мешки с телами. И огромная тварь Леди ползет к нему, Комару, вытягивая белесые щупальца. Щупальца ласково касаются его лица… руки… Плечо обожгло огнем.

(поиглаем?)

Комар закричал.

А потом куда-то провалился.

* * *

Почему-то ничего не болело. Совсем.

Комар скосил глаза. Нет, не показалось. У его левого бедра лежал использованный шприц-тюбик обезболивающего. А рядом — нож.

В первый момент Комар не поверил своим глазам. Нож?! Откуда он взялся?

Комар дотянулся до рукояти ножа пальцами, подтянул к себе. Освободив руки, аккуратно и бесшумно перепилил веревки на ногах. Подкатился к скинхеду, аккуратно зажал ему рот ладонью.

— Убер! — позвал.

Скинхед открыл глаза — Комар поразился, насколько они голубые — дернулся, потом сообразил. Замер.

Убер глазами показал: все. Комар убрал ладонь. Скинхед приподнялся, повернулся набок, чтобы владимирцу было удобнее резать веревки.

Освободившись, скинхед долго тряс руками и разминал мышцы. Сжимал зубы от боли. Растирал суставы. Все это в полном тишине, только вдалеке что-то гудело и ухало. Возможно, там шла война. Пока скинхед приходил в себя, Комар разрезал веревки, которыми был связан Водяник. Проф зашевелился, заворчал сквозь сон, но глаза так и не открыл.

Наконец, Убер повернулся к Комару и кивнул. Поехали.

Бесшумно, словно две мстительные тени, компаньоны перебрались через завал. Туда, где расположились бандиты. Единственный шанс — напасть внезапно, и попытаться захватить чей-нибудь автомат. Иначе их перебьют еще на подходе.

Они подготовились к атаке. Бандиты, видимо, уснули. Голосов больше не было слышно. Шесть черных силуэтов расположились вокруг диодного фонаря. Бандиты ничего не опасались, даже часового не выставили. Что ж, они об этом еще пожалеют. Комар мягко переместился поближе, взял нож на изготовку. «Интересно, где Варлак?», — подумал Комар невольно. Этот тип самый опасный из них. Громила, с которым справиться почти невозможно. Комар почувствовал холодок в спине. «Как зовут твою собаку?»

— Вперед!

Они выскочили к свету. Убер ударил кого-то ногой — человек молча упал на спину. И — ни звука. Оказалось, это не Варлак, а тот самый толстый, что пытал Комара. Лицо у него было серым, искаженным. Мертвым.

Странно.

Они огляделись. Комар заморгал. Убер присвистнул. Пошел, уже не таясь, заглядывая в лица.

Кровавая феерия.

Все было кончено — еще до их прихода. Убер выпрямился, поднял брови. Комар заморгал.

Бандиты лежали, кто как — там, где их застигла смерть. Фонарь помаргивал, садились батареи. Потеки крови сливались в черные лужи, в блестящей поверхности отражался мигающий свет фонаря. В воздухе стоял сильный, кисловатый запах крови. Привкус железа на языке. Убер присвистнул, повернулся к Комару:

— Варлак?

Комар кивнул. Больше некому.

— Мдаа, — протянул Убер. — Одно могу точно сказать: эти люди умерли не от чахотки.

«Что сказал твой пес перед смертью?»

Комар наклонился, поднял «калаш» одного из наемников. Бандит лежал на спине, горло было перерезано от уха до уха. Кровь залила все. Огромное пятно вокруг человека. И мухи. Откуда здесь мухи?

«Какой все-таки странный человек, этот Варлак». Жуткий. Непонятный. Человек, не верящий в добро.

И все-таки он их спас. Правда, так, что мороз по коже.

— Что ж… — Убер покачался с носка на пятки, разгоняя кровь в мышцах. Поморщился. — Давай закончим то, что он начал. Бери оружие. И сваливаем, — скинхед повернулся. — Проф, просыпайтесь! Проф, ну что вы там копаетесь?! Проф!

Ответа не было.

— Проф!

Водяник не отзывался. Словно сквозь землю провалился.

Они вернулись к месту, где оставили Водяника. Пусто. Обошли всю станцию. Профессора нигде не было. Никаких следов. Только остались лежать на граните сломанные очки. Дужка заклеена скотчем.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Убер. Он опустился на колено, забросил на плечо «калаш» одного из бандитов и начал стаскивать с трупа ботинки. — Ты понимаешь?

— Это Достой, — сказал Комар, словно это все объясняло. — Тут и не такое случается.

— Профессор! — позвал Убер без особой надежды, не отрываясь от дела. Шнуровка медленно поддавалась. Эхо разлетелось под сводами станции.

Темнота давила.

— Проф!!

— Да здесь я, здесь, — отозвался недовольный голос. Профессор Водяник собственной персоной. Он вылез из небольшого люка в платформе, которую компаньоны впопыхах пропустили. Шевелюра дыбом, в бороде пыль, лицо перемазано сажей и машинным маслом. — Зачем вы меня звали?

Убер захохотал. Комар хмыкнул.

— Что вы там забыли, Проф? — спросил он.

— Вы понимаете, молодой человек, я собираю материал… у меня задание…

— Тьфу, блин, — Убер сплюнул, швырнул ботинки в сторону. — Маленькие!

Глава 16-2 Судью на мыло

Станция Достоевская, день X + 2

— Проф, мы теряем время. Пора уходить.

— Да-да, я понимаю.

Водяник поднял голову, смущенно закряхтел. Выглядел он виноватым — ребенок, которого родители застукали за очередной шалостью. Профессор сортировал вещи, найденные у бандитов, и увлекся. Возможно, важное задание, на которое Водяник намекал, касалось веганцев.

— Поздно, — сказал Комар. Он сжимал автомат, словно спасательный круг. Передернул затвор. Щелк!

Короткий пронзительный свист. Шум. Топот ног.

— Бросить оружие! — приказали из темноты. — Слышите? Сопротивление бесполезно. Вы окружены.

— О, блин. Опять?! — Убер дернулся, но остановился. Выглядел он, как затравленный зверь. С жилистым голым торсом, в крови и грязи, в грязных джинсах, закатанных по щиколотку.

С двух сторон на платформу вбегали люди в дымчатом камуфляже, в масках, с автоматами в руках. Их было восемь человек плюс главный — тип с нашивками, тускло блеснувшими в луче фонаря.

Главный снял маску — Убер присвистнул. Лицо у офицера было тонкое и надменное.

— Мы влипли, — сказал Комар. — Черт.

Он аккуратно снял с плеча ремень автомата, опустил оружие на платформу. Звяк!

Блин. Иначе как иронией мироздания это не назовешь. Стоило вырваться из лап бандитов, работающих на Империю Веган, — и сразу угодить в руки настоящих, стопроцентных веганцев. Счастье привалило. Офицер смотрел на компаньонов с ледяной усмешкой.

— Что за фигня, брат? — обратился к нему Убер. Пошел на веганцев, подняв руки. — Что происходит, я не врубаюсь?

Он подходил все ближе.

— Хотите оказать сопротивление? — удивился «зеленый».

— Не, не хотим, — сказал Убер. Обрадованный, веганец опустил автомат…

Скинхед, не снижая темпа, врезал ему локтем в челюсть.

— Но окажем.

Веганец начал падать. Следующим ударом Убер сшиб с ног второго веганца, быстро наклонился за автоматом… И тут ударом приклада скинхеда сбили на пол. Черт. Убер мгновенно перевернулся, словно кот, попытался вскочить… На него набежали трое. Скинхеда начали бить ногами. Глухие звуки ударов. Блин! Комар бросился на помощь — ему в лоб нацелился автомат с лазерным прицелом. Красный луч в пыльном воздухе был четко различим. Комар замер. В желудок медленно сполз ледяной сгусток ртути.

Веганец, держащий Комара на прицеле, мерзко улыбнулся. Давай, попробуй.

Комар медленно поднял руки. Веганец кивнул.

Тишина. Только было слышно, как глухо бьют скинхеда. Твари.

— Хватит, — сказал офицер. — Поднимите его.

Убера подняли и швырнули на Комара, тот едва удержал приятеля. Тяжелый, зараза. Скинхед глухо застонал. Затем с трудом выпрямился, отстранил Комара. Лицо его было в крови.

Офицер оглядел пленников. Прошел вдоль ряда, повернулся, прошел в обратную сторону. Наконец, остановился рядом с профессором.

— Как вас зовут?

Водяник помедлил. Профессору было явно не по себе.

— Григорий Михайлович, — сказал Проф наконец. — А… а что?

— Вас мы расстреляем последним. Из уважения к сединам.

Профессор вскинул голову. Черная борода с белыми прядями воинственно топорщилась.

— Кто вы такой?! По какому праву вы нас судите?

Офицер заломил бровь, словно этот вопрос ему раньше в голову не приходил.

— По какому праву, говорите? — задумчиво повторил он.

— Да! По какому… я требую ответа!

Офицер поднял зеленый пластиковый свисток, что висел у него на коротком шнурке. Показал профессору.

— Видите? — спросил он.

— Вижу, — с вызовом ответил Водяник. — И… и что?

Офицер улыбнулся. Так вежливо, что у Комара похолодело в животе.

— Все очень просто, Григорий Михайлович, — сказал веганец. — Кто носит свисток?

Профессор поднял косматые брови.

— Э-э… милиционер… постовой…

— Кто еще? Думайте, вспоминайте. Это было в ваше время…. Ну же!

— Тренер. Спасатель на водах. Футбольный судья… — профессор поперхнулся, в глазах мелькнуло отчаяние.

— Вот видите, — сказал офицер. — У меня свисток. Значит, кто я?

— Но это же нечестно! Это… это передергивание!

Офицер покачал головой. Холодно вежливая улыбка без усилий перетекла в убийственно-ледяную.

— Вы сами пожелали следовать формальному протоколу, Григорий Михайлович, — сказал веганец. — Я играю в ту же самую игру по тем же самым правилам. Если у меня есть свисток — я судья. И, соответственно, имею право судить.

— Но здесь же… здесь не футбол… — вяло запротестовал профессор. Офицер усмехнулся.

— И не суд, само собой. Но играть мы все равно будем по моим правилам. Расстрелять их!

* * *

Веганцы выстроили пленных перед мозаикой в торце станции. Комар повернул голову, увидел на стене силуэт мрачного Петербурга, Петербурга Достоевского, и больше туда не смотрел. От мозаики лучше не стало. Большие «оптимисты» эту станцию строили.

— Может, сыграем в прятки? — предложил Комар. — Считайте до ста, а мы пошли прятаться…

Офицер покачал головой.

— Раз уж мы заговорили о футболе… Вам назначается штрафной удар. С одиннадцати метров. Встаньте, пожалуйста, в стенку. Во избежание несчастных случаев не забудьте прикрыть пах руками.

Веганцы засмеялись. Один из солдат постучал себе ребром ладони по горлу.

— Чтоб тебя, — сказал Комар. Ему казалось, что все, что сейчас происходит, происходит не с ним. А с кем-то другим. Навалилась усталость — хотелось только, чтобы побыстрее все закончилось.

— Высокий суд великого Турина… — начал Убер и вдруг замолчал. Комар оглянулся. Скинхеду врезали прикладом, он согнулся. Теперь хотя бы понятно, как его заткнуть, подумал Комар. Бедный Убер.

— Высокий суд великого Вегана приговаривает вас к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение… — офицер сделал паузу, посмотрел на часы и закончил обычным тоном: — Минут через пять. Или через две. В общем, когда мне заблагорассудится… Готовьсь!

Веганцы подняли автоматы.

* * *

Забавно, подумал Комар. Долгое время он боялся призраков, живущих на Достоевской, а теперь умрет здесь от рук живых людей.

Если веганцев можно считать людьми.

— Хотите сказать что-нибудь перед смертью? — офицер явно издевался. Холеный, красивый. С надменным тонким лицом. — Последнее слово?

Компаньоны молчали. Водяник вытер испарину со лба, рука дрожала. И тут вперед выступил Убер…

«Ну, все, — отстраненно подумал Комар. — Началось. Теперь спокойно умереть не получится».

— Братья! — обратился Убер к расстрельному ряду. — Человеки! Я хотел сказать: мы же все друг другу братья, верно? Я понимаю, что я виноват, но у меня есть оправдание. Я слишком любил женщин!

Веганцы переглянулись. Кто-то даже улыбнулся, но тут же сделал каменное лицо, пока не заметил офицер.

— Время, — напомнил тот холодно.

— Я быстро, уважаемый, — махнул рукой Убер. — Я вот что хотел сказать: мы все иногда делаем ошибки, правда? Я вот однажды перешел улицу не в том месте…

— Приготовиться, — скомандовал офицер. Веганцы замолчали и защелкали оружием.

Колени ослабели, стали как ватные. Комар невероятным усилием заставил себя стоять прямо.

— Братья! — выкрикнул Убер. — Братцы, завязывайте с травой! Скажите наркотикам: нет!

Лицо офицера дрогнуло, словно он усилием воли сдерживал смех.

Ну, вот и все, похоже. Комар смотрел вперед — как поднимаются стволы «калашей» и ружей. Вот и кончились твои приключения, Федор Комаров. «Я от Леди ушел, от бандитов ушел… От любителей травы не дано уйти».

Мертвая корова. Пам-пам.

— Судью на мыло! — скандировал Убер. — Судь-ю! На! Мы-ло! Венсеремос! Но пасаран! Вива ла Куба! Патриа о муэрте! За Волгой для нас земли нет! Стреляй, мальчик, не бойся!

Автоматы поднялись.

— Целься! — скомандовал офицер негромко. Сунул свисток в зубы…

Казалось, это ожидание будет вечным.

«Вот и все, — подумал Комар. — Все закончилось». Сейчас свистнет и…

Выстрел. Комар вздрогнул, открыл глаза. Боли не было.

Офицер вдруг шагнул вперед, пошатнулся. Свисток медленно вывалился у него изо рта. Офицер начал падать. Веганцы стали поворачиваться…

Вспышки. Грохот автомата. Короткие экономные очереди. Невидимый стрелок бил точно и метко.

Офицер был еще жив. Он лежал на боку, голова касалась гранитного пола. Изо рта стекала струйка крови.

Из темноты бесшумно вышел Варлак, держа на весу короткий черный автомат. Кажется, «Вереск». На ходу Варлак отсоединил пустой рожок, убрал в карман «лифчика». Вынул из кармана и вставил другой магазин. Резким движением оттянул рукоятку затвора. Щелк!

Офицер сипло дышал. Лицо его сотрясалось в конвульсиях.

Варлак склонился над ним, внимательно оглядел. Глаза у офицера были уже белые, закатившиеся.

Варлак выпрямился, отступил на шаг и поднял автомат…

Тра-та. Грохот. Гильзы со звоном раскатились по граниту.

— Вот и все, — сказал Варлак. Посмотрел на Комара, молча кивнул Уберу и растворился в темноте, словно его никогда и не было.

— Да-а, — протянул Убер. Повернулся к Комару. — Дела, брат.

Комар повертел головой. Ему казалось, что у него мышцы в шее стали деревянными и высохли. И их перекрутило.

— Почему он нас спас? — спросил он хрипло. Голос сел.

— Не знаю, брат. Это важно?

Комар подвигал головой. В шею выстрелило болью.

— Наверное, нет.

— Вот тебе и Машина Судного дня, брат Комар, — сказал Убер. Расправил плечи. — Живая. Хотя… — скинхед охнул, ощупал ребра. Затем аккуратно наклонился, подобрал «калаш» одного из веганцев. Выпрямился, посмотрел на Комара. — Мне кажется, он просто принял нас в свою стаю. Прямо как у Джека Лондона — безжалостный волк-одиночка, приходящий на помощь щенкам. Стоп, — Убер помедлил, растерянно огляделся. — А где Проф?

Водяника нигде не было. Комар вооружился ижевским дробовиком MP-133 — надежная вещь, повесил на шею «калаш» одного из веганцев — для Таджика. Набрал патронов. Скинхед тем временем обыскал мертвого офицера. Никаких документов — только испачканный кровью карманный календарик. 2012 год, еще до войны. Убер спрятал календарь в карман джинсов, вытянул из кобуры пистолет офицера — и присвистнул. Раритет. Легендарный советский «ТТ» со звездой на рукояти и буквами «СССР». Похоже, веганцы разграбили какой-то древний армейский склад. Скинхед сунул пистолет за пояс.

Комар с Убером обегали всю платформу. Профессор как сквозь землю провалился.

— Что за притча? — удивился скинхед. — Нас же вместе расстреливали.

— Убер, пора сваливать. Убер! — закричал Комар с дальнего конца платформы. — Быстрее! Сюда кто-то идет!

— Черт, — скинхед остановился, сплюнул кровью. Вытер губы ладонью. — Мы в ответе за тех, кого приручили. А вдруг с ним что-то случилось?

— Убер! — Комар уже бежал обратно. В дальнем конце платформы замелькали лучи фонарей.

Скинхед выругался, сплюнул. Подхватил автомат, закинул ремень на плечо. Вытащил из разгрузки на мертвом рыжем «рожок», сунул в зубы. Оглядел ботинки. Крепкие вроде, но размер…

Попытался снять, но шнурки не поддавались.

— Зашнуровано, блин, — сквозь зубы сказал Убер. — Вот, сука, аккуратист попался.

Комар пробежал мимо. Убер рывком сдернул один ботинок, но на второй времени уже не оставалось.

Лучи фонарей плясали совсем рядом. Выстрел. Пуля взвизгнула и прошла над головой скинхеда. Убер втянул голову в плечи, подергал второй ботинок — нет, крепко.

Убер вскочил. Преследователи были уже рядом. В третий раз Варлак их не выручит. Эх.

— Стоять! — закричали из темноты. — А то стреляю! Руки вверх!

Комар повернулся как раз вовремя, Убер размахнулся и бросил что-то темное в сторону веганцев.

— Берегись, граната! — завопил скинхед так, что эхо разлетелось под сводами станции. Глухо стукнуло по земле. Бум! Лучи фонарей беспорядочно заметались. Преследователи в панике залегли.

«Сейчас рванет», — отрешенно подумал Комар. Зажал уши руками.

Убер повернулся и побежал.

В следующий момент позади него что-то громыхнуло. Вспышка. Хлопок по ушам. Горячей волной ударило в лицо Комара, опалило. Пыль забилась в нос, в глаза, в уши. Комар чихнул. Раз, другой. Перед глазами витали звездочки. В ушах звенело.

Убер после взрыва упал, перекатился через голову. Тут же вскочил и бросился к владимирцу, дернул того за плечо. Вместе они пробежали до края платформы, спрыгнули на пути. Бег. Тяжелое дыхание. Серая полупрозрачная темнота. Они бежали почти наугад. В один момент, словно по команде, остановились отдышаться. Прислушались — нет, погони не слышно. Оторвались?

Комар вгляделся. Лицо Убера было в серой корке пыли. Словно он лежалый зомби из старых фильмов. Бррр.

— Ты чего в них бросил? — спросил Комар.

— Ботинок, — Убер оскалился. — Обидно. Как раз мой сорок четвертый с половиной.

— А они?

— А они в ответ — гранату. Вот уроды, да?

* * *

В дверь стукнули раз, другой.

— Эй, есть кто дома? — позвал голос.

Герда и Таджик переглянулись. Таджик подтянул к себе обломок бетона, взял на изготовку. Дверь со ржавым скрипом открылась… Таджик размахнулся. В следующее мгновение в проеме показалась запорошенная бетонной пылью физиономия Убера. Ярко-голубые глаза.

— Убер! — Герда подалась вперед.

— Живые? — поразился скинхед. На скуле темнел свежий порез, лицо осунувшееся, но голос, как обычно, издевательский: — Ну вы, блин, даете.

Глава 17 Ахмет и свобода

Перегон Площадь Восстания — Чернышевская,

выход на поверхность, день X + 2

Ему дали старую химзу, противогаз с двумя просроченными регенеративными патронами и разболтанный «калаш» с одним рожком. Ему дали пластиковую бутылку воды и два брикета с армейским сухпайком.

Еще ему дали свободу выбирать…

И право умереть за свой выбор.

Похоже, «умереть» тут основное слово. Ахмет огляделся и побежал через улицу. Под ногами хрустел мусор и осколки кирпичей — оставленный человеком город медленно разрушался. Дыхание в противогазе звучало как надорванное. Сердце бешено колотилось. Он добежал до парадного, нырнул в темную глубину, затаился. Осторожно сдвинулся, чтобы видеть, что происходит снаружи дома. Покореженная дверь висела под странным углом, в глубине парадного виднелись ржавые почтовые ящики. Ахмет прижался к стене спиной. И снова вспомнил, как это было…

— Что ты выбираешь? — спросила Илюза. Глаза ее были холодны, словно тоннели зимой. — Метро или поверхность? Медленная смерть или быстрая? Как думаешь, сколько времени понадобится Близнецам, чтобы найти тебя под землей?

В ее голосе мелькнула издевка. Илюза была уверена: вряд ли он выберет поверхность. Он же слабак.

Ахмет сжал зубы. От ненависти свело челюсти.

— Поверхность, — сказал он. Лицо Илюзы дрогнуло. Ты не ожидала, верно? Сучка. — Я выбираю поверхность. Давно хотел прогуляться по городу, да все как-то повода не было.

Это прозвучало чуть напряженней, чем он рассчитывал. Но в принципе, неплохо.

— Хорошо, — Илюза рассмеялась. — Ты выбрал.

Она наклонилась, помедлила. Ахмет чувствовал ее теплое дыхание у своей щеки. А затем Илюза сделала то, чего он от нее не ожидал. Она поцеловала его. Полузабытая сладость. Вкус ее губ. Первый глоток воды, когда давно хочешь пить. Ахмет дернул щекой. Хотелось бы, конечно, верить, что хотя бы тень прежних чувств у Илюзы осталась. Но нет, ничего подобного. В глазах девушки, в ее интонациях было нечто бесконечно холодное и презрительное. Ледяная сучка.

— Мой сталкер, — сказала она насмешливо, с придыханием. Издевается. Ахмет дернулся, закусил губу.

Он решил, что больше не будет унижаться. Не будет принимать подачки. Выпрямил спину.

«Если я умру, то пусть меня запомнят надменным сукиным сыном». Лохматый повстанец вернулся и швырнул царю в руки сверток со старой химзой. Без всякой деликатности. Зевнул Ахмету в лицо. Похоже, Лохматому заранее было наплевать на то, каким сукиным сыном умрет бывший царь. Ахмет с трудом заставил себя сдержаться. Кровь стучала в висках, а от ненависти сводило челюсти.

Кроме химзы лохматый принес старый армейский противогаз с резиновой маской и круглыми окулярами для глаз. Ворох пленки. Растоптанные ботинки с белой некогда подошвой и дырявый пуховик.

— Одевайся, — буркнул лохматый. — Там холодновато для курорта.

— Маска — дерьмо, — сказал Ахмет.

— Точно, — лохматый ухмыльнулся. — Какая есть.

…И вот он здесь. Ахмет Второй, бывший царь Восстания и Маяка. Бывший правитель под рукой приморцев. Бывший любовник и господин ледяной сучки.

И вообще — бывший.

…Темный ком в углу зашевелился, в луче фонаря появилось бледное сухое лицо. Человек сел и посмотрел на них воспаленным взглядом. В первый момент Ахмет даже отшатнулся.

— Ты, урод! — Лохматый поднял дробовик. — Ты откуда взялся?!

— Не стрелять, — велела Илюза.

Повстанцы держали пришлого на прицеле.

— Царь, — прознес хриплый, задыхающийся голос. — Это я…

Ахмет не поверил ушам.

— Мустафа?!

Старик слабо улыбнулся. Лохматый прицелился, Илюза остановила его, положив руку на ствол «калаша». Не надо, покачала головой.

— Зачем ты здесь, дедушка? — спросила Илюза. — И как нас нашел?

Голос ее был непривычно мягок.

Мустафа отмахнулся.

— Я двадцать лет хожу здесь. Мне ли не знать эти тоннели? А ты выросла, девочка.

Голос старого слуги звучал почти нежно.

— Немного.

— Ты такая же красивая, как была твоя мать.

— Как твое здоровье, олатай?

— Совсем мало здоровья осталось, внучка, — Мустафа через силу улыбнулся. Лицо старика было бледным, под глазами темные круги. — Позволь мне поговорить с царем. Больше я ничего не прошу.

Илюза помедлила и кивнула. Откинула за ухо блестящую черную прядь. И даже сделала шаг в сторону, чтобы позволить им поговорить наедине.

— Хорошая девушка, — сказал Мустафа. — Будет тебе хорошей женой, царь.

Ахмета передернуло. «Ни за чо на свете!»

— Я иду на поверхность, — сказал Ахмет. На его удивление, Мустафа кивнул, словно давно этого ждал.

— Это хорошо, это правильно. Тогда тебе пригодится эта вещь, царь.

Старый Мустафа протянул ему противогаз. Ахмет удивленно заморгал. Противогаз ИП-9 — современный, в хорошем состоянии. Даже резина не рассохлась, видно, за противогазом ухаживали.

— Отлично, — Ахмет кивнул. «Лучше бы старик принес автомат, чтобы я перестрелял этих ублюдков. Эту сучку». Лицо его на мгновение исказилось, щека задергалась, но бывший царь справился с собой. Не самое удачное время быть искренним.

Гневаться и убивать будем потом.

Благославен тот, в чьей руке власть… И у кого есть терпение.

Старый слуга что-то вытащил из мешка — повстанцы напряглись, но расслабились, когда увидели круглый металлический цилиндр. Слегка ржавый, но вполне целый.

— Запасной «патрон». И еще. Вот, — передавая фильтр, между делом Мустафа всунул в ладонь Ахмету что-то маленькое и плоское. Металлическое. Сказал вполголоса: — Это вещь принадлежала вашему отцу.

Холод металла. Ахмет спрятал вещицу в ладонь, затем вместе с фильтром сунул в сумку. На ощупь это было похоже на карточку. Или металлический медальон, вроде армейского — только побольше размером. Разглядеть, что это, при повстанцах Ахмет не решился. Отберут.

Позже.

Наверное, это что-то жутко полезное. Старый слуга — верный слуга.

— Прощай, — сказал Ахмет. Удивился неожиданному теплому чувству к старику. Надо же, никогда не воспринимал слуг как людей, а тут…

— Прощайте, мой господин.

Ахмет на мгновение обнял старика.

— Береги себя, олатай.

— Это важно, — шепнул Мустафа одними губами. Выпрямился, кивнул: — Да поможет тебе Аллах, царь. Да поможет…

* * *

Когда Илюза, бывший царь Восстания и его конвоиры скрылись в глубине тоннеля, Мустафа долго смотрел им вслед. «Надеюсь, мальчик поймет, что с этим делать».

Потом пошатнулся. Схватился за левую руку — локоть пронзила дикая, невозможная боль. Такой боли не должно существовать на свете. Мустафа не сдержал стон, сделал несколько шагов, упал на колени. Раскаленная игла пронзила грудь, отдалась в руку. Дыхание перехватило.

Сердце, подумал он отстраненно. Инфаркт? Действительно, правду говорили — боль невыносимей, чем зубная.

Мустафа оскалился. Ничего, мы еще… мы… я…

Мысли путались.

Он встал. Пошатываясь, сделал еще два шага, превозмогая боль, заставляя сердце работать, биться. Еще удар, еще. Казалось, железная сила воли, всегда его выручавшая, и в этот раз совершит чудо — боль с каждым шагом становилась меньше, отдалялась…

На третьем шаге Мустафа рухнул на колени. Упал на левый бок.

Мир исчез.

Мимо его истончившегося, худого лица продолжала течь вода. Глаза старика медленно погасли, но остались открытыми.

Мустафа, старый ворчливый слуга, когда-то ближайший соратник Ахмета Первого, а до этого — доверенный человек Саддама Великого и Кровавого, ужасного тирана, объединившего выживших всего метро, — скончался на замусоренном полу служебного перехода. И никого рядом с ним не было.

И, кажется, никто о его смерти не сожалел.

Смерть — штука одинокая.

* * *

С шипением открылась дверь шлюза вентиляционной шахты, ледяной воздух струей ворвался в замкнутое помещение. Резко похолодало. Свет ударил по глазам, невыносимо яркий и жесткий. Ахмет зажмурился, глаза слезились. Лохматый знаками показал: давай, давай, пошел. Быстрее! Посторонился.

И Ахмет пошел. На пороге он замер, выдохнул, затем медленно, неловко перекинул ногу через порог. В следующий момент его практически выпихнули во внешний мир. Под зад коленом… Гуляй, царь! Наслаждайся поверхностью.

Шлюз за спиной с грохотом закрылся.

Мертвый Питер встретил его неласково.

Ахмет прижался к стене. Штормовой холодный ветер трепал химзу, выхолаживал до костей. Свет, льющий со всех сторон, был мучительно ярок. Бывший царь поднял голову, вгляделся в стену здания. Выбитые окна черными пятнами смотрели на Ахмета сверху. Взгляд их был пуст и зловещ.

«Я выживу, — в очередной раз подумал Ахмет. — Выживу и всем-всем отомщу».

Громыхнуло. Небо затянуло непроницаемой серой пеленой. Рев нарастал, чтобы в итоге стать оглушительным.

Пошел дождь.

* * *

В заброшенном тупичке, среди порыжевших от времени труб, в бледном свете диодного фонаря, сидели двое. Они были полной противоположностью друг другу: один огромный, широкоплечий, с буйной гривой черных волос до плеч, другой — маленького роста, с залысинами, взгляд из-под круглых очков, заклеенных скотчем, тих и печален. Сами они никогда не называли себя Близнецами, но так их называли другие: и жертвы, и заказчики. Эти двое были убийцами-профи.

Маленький убийца поворошил прутом схему, ранее нарисованную им в пыли на полу. Затер ее.

— Печально, мой друг. Печально. Кажется, мы будем вынуждены выйти на поверхность, — сказал он.

Огромный убийца глухо зарычал. В этот раз в рычании при желании можно было услышать некий вопрос.

Маленький убийца кивнул:

— Да-да, я настаиваю, что это необходимо.

Снова рычание большого. Маленький убийца пожал плечами.

— Я тоже не испытываю от этой мысли никакого восторга, — произнес он. — Даже больше… Но к моему великому сожалению, цель, что нам назначена, пытается скрыться. И именно там, на поверхности, — маленький убийца пристально посмотрел на товарища. — Или ты видишь другой вариант?

Высокий опять что-то глухо прорычал. Казалось, он не может общаться иначе, кроме как набором звериных звуков. При этом маленький убийца прекрасно его понимал.

— И я не вижу.

Опять рычание. В глухих раскатах голоса чудилось некое предложение.

Маленький покивал.

— Да, мы можем ждать его в метро. Но на какой станции? Как это предугадать?

Высокий снова зарычал.

— К тому же он может погибнуть, — продолжал маленький убийца. — Ты понимаешь, что это будет означать для нашей миссии?

Высокий пожал плечами и отвернулся. Маленький вдруг повысил голос:

— Не делай вид, что не понимаешь! Наш договор… он включает голову цели. А где мы возьмем голову, если его съедят где-то на поверхности? Что, предлагаешь выковыривать ее потом из зубов птеродонта или Голодного Солдата? Или, прости господи, не к ночи будь помянут, Блокадника?!

Новый взрыв рычания. Маленький убийца развел руками. Очки блеснули.

— Конечно, я знаю, что это сказки. Но все равно не собираюсь гоняться за каким-то мифическим монстром по всему городу!

Пауза.

— И тебе не советую.

Глава 18 Черная палатка

Станция Электросила, цирк, 13 ноября 2033

После еды на Артема навалился сон — никак не отогнать. Чуть не уснул за столом. Но куда там! Артема тут же растолкали, подняли и погнали убирать посуду. А потом старший униформист велел отнести котелок с супом в палатку директора.

— Куда? — переспросил Артем.

Старший хмыкнул.

— Черная палатка, видел? Туда и отнесешь.

— Ты дурак, что ли? — прикрикнула повариха. — Он же новенький! Сам отнеси.

— Мне не сложно, — сказал Артем. — Ничего.

По пути он остановился на минутку. Лана, акробатка, репетировала номер. Артем с интересом смотрел, как раз за разом она повторяет одно движение, добиваясь совершенства. И все равно выглядит при этом недовольной. Акробатка смешно хмурилась. Лана. Тоненькая, гибкая. И такая сильная.

И та еще заноза. Артем вздохнул.

— Принеси мне голову прекрасного принца! — велел Аскар громовым голосом. На гимнасте был забавный огромный тюрбан. Артем от неожиданности чуть не выронил котелок. Аскар корчил страшные рожи и размахивал огромным сверкающим ятаганом. Выглядело величественно и слегка нелепо.

— Это он репетирует, — шепнул Юра. Фокусник был тут как тут. Посмотрел на котелок в руке парня. — Что это у тебя?

Артем пожал плечами.

— Велели отнести директору.

Фокусник открыл рот, заморгал. Подумал и закрыл.

— Будь осторожнее.

— Что?

…Черная палатка. Зловещая. Проклятая.

Артем пожал плечами. Палатка как палатка, ничего особенного. Только маленькая и тесная. Внутри темно. Артем постоял, привыкая к темноте, затем поставил котелок на раскладной стул, огляделся. Ничего не видно. Только в глубине темнеет какой-то ящик. И пахнет здесь почему-то сырой землей и крысиным пометом. И еще чем-то застарелым, забытым.

Словно нежилое помещение. Подвал.

— Эй, есть кто-нибудь? — позвал парень.

Тишина. Артем пожал плечами. Ну, не век же здесь сидеть?

— Еда! — сказал он громко, в пустоту палатки.

Снова тишина. Только, кажется, что-то шевельнулось за спиной. По затылку пробежал озноб. Артем вздрогнул, резко повернулся. Никого. Словно что-то коснулось его шеи, но тут же отпрянуло. Паутина, что ли?

Он оглянулся.

Наверное, это была паутина, подумал он без особой уверенности.

Странное ощущение все нарастало.

Артем помедлил. Потом пожал плечами и вышел из палатки, стараясь не спешить.

И только на улице он вздохнул свободнее.

Все-таки что-то здесь было неладно. Такая атмосфера. Совсем сдурели со своими суевериями.

На свободном пространстве перед лагерем, там, где позже будет арена, сейчас репетировали и общались несколько артистов. Они болтали и смеялись, перешучивались и сплетничали.

Когда он подошел ближе, к нему обернулись.

— А кто в черной палатке живет? Питон? Это он директор цирка? — спросил Артем. — Да?

Циркачи молча переглянулись. Лица стали такими, что Артем переспросил:

— Я что-то не то сказал?

— Питон — не директор, — сказал Гудинян наконец. — Он — просто главный. Чувствуешь разницу? Директора никто никогда не видел. Кроме стариков, а их осталось всего ничего. Трое, если быть точным. Питон, Акопыч и Лахезис. Говорят, он настолько уродлив, что не хочет никому попадаться на глаза. А когда-то был блестящим артистом.

— Правда? Но… — Артем помедлил. Неужели он сейчас опять попадет впросак. — Почему?

— Потому! Не задавай дурацких вопросов, если не хочешь получить дурацких ответов.

— Но…

Юра Гудинян поморщился. Даже болтун-фокусник избегал разговоров на эту тему. Интересно.

— Ладно, напомни позже, я расскажу тебе одну легенду, — нехотя сказал Юра. — И тебе все станет понятно.

— О директоре?

Фокусник тяжело вздохнул.

— Вот ты неугомонный! Да. О нем самом. А пока — оставь меня в покое, пожалуйста. Тебе что, заняться нечем?! — прикрикнул он и добавил шепотом: — Не сейчас. Слишком много ушей. Позже поговорим.

Гудинян подмигнул Артему, как заговорщик заговорщику. Интересно.

Несмотря на браваду, выглядел он при этом испуганным.

Артем хотел спросить, что происходит. Но не спросил.

Явно что-то очень серьезное.

* * *

— Юра, — окликнул он фокусника. Гудинян повернул голову, продолжая подкидывать монетку. Он так тренировался постоянно, каждую свободную минуту. А может, ему просто нравились монетки.

— Ты обещал рассказать легенду.

— Какую еще легенду? — Гудинян свободной рукой почесал длинный нос.

— О черной палатке. О директоре.

Гудинян помедлил. Артем смотрел на фокусника в упор. Нет уж, в этот раз он не увильнет.

— Ты обещал, Юра. Хватит от меня бегать.

— Ничего я не бегаю. Внимательно следи за руками, — сказал Гудинян. Начал делать магические пассы, его гибкие красивые кисти порхали перед лицом Артема, словно докатастрофные бабочки. — Тим-сим-саля-вим…

— Юра!

— Ладно, — сказал Гудинян. Остановил свое «крэкс-пэкс-фэкс». — Ты сам напросился. Держи.

В руке у него вдруг оказался искусственный цветок. Черный тюльпан. Фокусник протянул его Артему, подмигнул.

— Это еще зачем? — обалдел Артем.

— Намек. Ты слышал историю про Парнас?

— Конечно!

Еще бы он не слышал! То, что превратило девочку на шаре Элеонору в страшную, изуродованную, но неотразимую гадалку Лахезис.

— Говорят, тогда из всего цирка выжило всего несколько человек.

— Да, так и есть. Мы все тогда бредили Парнасом. Станция Парнас — ходили слухи, что там рай для артистов и художников, артистическая колония, пир духа и блаженство творчества. И однажды роскошный старый цирк отправился туда в полном составе. И все оказалось правдой. Как в старом рассказе Брэдбери о Луне. Все были довольны, счастливы, а наутро Парнас обернулся тем, чем и являлся с самого начала… Ловушкой для мух. Старый цирк сожрали — причем буквально. Из всех, пришедших туда в тот день, выжили в этом кошмаре только несколько человек.

— Трое, я знаю, — кивнул Артем. — Но при чем тут палатка…

— Один из выживших находится там.

— Директор?

— Нет никакого директора. Там Черный Акробат.

Артем открыл рот.

— Так он существует?!

— Как тебе сказать, — фокусник помедлил. — Говорят, он был самый лучший акробат на свете. Он убегал от Пожирателя, демонстрируя чудеса ловкости. И все щупальца, все побеги, все пасти и уловки твари не могли Акробата достать. И он ушел бы от Пожирателя… если бы не попытался спасти своих товарищей. И сорвался. Черный Акробат сломал себе обе ноги, обе руки и позвоночник. С тех пор он парализован.

— Он живет в черной палатке?

Гудинян посмотрел на Артема. Взгляд у него был застывший, словно провалившийся внутрь себя. Обычно живые глаза фокусника помертвели. Страх? Ужас? Что-то такое.

— На самом деле это нельзя назвать жизнью.

— Как это? Я же там был… еду приносил… Там нет ничего, в палатке! Там пусто!

— А вот так. Одно скажу: Черный Акробат очень сильно изменился. Он действительно управляет жизнью цирка, это правда. Потом расскажу, — фокусник вдруг осекся.

— Все у тебя потом, — пробурчал Артем.

— Вот ты где! — знакомый голос. Артем повернулся. Старик Акопыч, стоя за его спиной, нетерпеливо хмурился. Седые брови делали его похожим на самого старого в мире ребенка. Морщинистое лицо. — А я тебя ищу. Пошли, будем делать номер.

— Номер? — переспросил Артем, думая о другом. Черная палатка, день бойни, парализованный циркач… Лахезис одна из тех, кто вернулся с Парнаса… Как все это связано?

— Номер, — кивнул Акопыч. — Номер сам себя не сделает, мальчик. Его работать надо. Ты же будущий клоун, должен понимать.

Пауза. Артем медленно повернулся.

В это мгновение даже черная палатка вылетела у него из головы. Звон в ушах. Падение с высоты.

— Кто я? — переспросил он спокойно. Удалось, только в левой щеке что-то дернулось и задрожало.

Акопыч расплылся в улыбке. Подмигнул.

— Клоун.

Видимо, лицо Артема стало совсем глупым. Акопыч хмыкнул. Гудинян запрокинул голову и расхохотался.

* * *

— Кто-кто я? — Артем не мог поверить. Неужели к этому его готовили? Все эти странные умения, наконец, соберутся в нечто большее, в нечто особенное.

— Клоун, — повторил Акопыч. — Коверный, для начала. А ты что, даже не догадывался?

Артем подумал и покачал головой. Гудинян ушел, они со стариком остались наедине.

— Я собирался стать жонглером. Думал, меня к этому готовят. Или, может быть, немного акробатом… не знаю.

Старик усмехнулся.

— Клоун делает в цирке все, любые специальности ему подвластны. Ты увидишь.

— Как Дворкин?

— Дворкин так себе клоун. Не хочу обижать Славика, но это правда. Он ничего не хочет от искусства, он всего добился для себя. Делает привычные номера, а дальше — хоть трава не расти. Ты видел его выступления?

Артем кивнул. Дворкин был раздражающий клоун, смешащий, но не смешной. Часто пошлый. Громкий.

Но кое-что у него получалось по-настоящему здорово. Вот этот номер с зонтиками…

— Если увидишь еще, заметишь, что с каждым разом номер становится хуже. Опрощается. Забалтывается. Затирается. Когда выбираешь для себя «мне незачем развиваться, главное, держать достигнутый уровень», очень скоро ты скатишься до самоповторов. А там и до халтуры рукой подать.

— Дворкин… он…

— Да, — Акопыч кивнул. — Увы, он уже позволяет себе выступать на «отвали».

— Поэтому вы с ним не разговариваете?

— Не только. Характер у него, знаешь ли… — старик не договорил.

— Он собирался на войну.

Акопыч покачал головой, покряхтел. Сухие его пальцы были почти прозрачными.

— Это верно. Может, я в нем ошибался, — сказал он задумчиво. — Не считал его храбрецом. Впрочем… как-то же он стал клоуном? А эта профессия требует настоящей отваги. Ты поймешь. — Акопыч покряхтел, пригладил брови пальцем. — Давай начнем. Для начала — нужно найти тебе образ. И подобрать сценическое имя. Это сейчас самое важное. От этого будем… ээ… делать все остальное.

— Просто «Артем» не подходит?

Акопыч с жалостью улыбнулся.

— Если только ты собираешься выступать на детских утренниках.

— Где? — поразился Артем.

Старик поморщился.

— Ладно, не бери в голову. Старое выражение. Но имя нужно другое. Думай. Нет, сначала один вопрос… — он посмотрел на Артема в упор. — Ты вообще хочешь быть клоуном?

В голове Артема сталкивались и разлетались тысячи мыслей, смешались в единую кучу цвета, вспышки, запахи и обрывки воспоминаний. Образы. Гул аплодисментов. Розово-черное трико Лахезис… желтый мячик…

— Больше всего на свете, — сказал Артем. И вдруг понял, что говорит правду.

— Это правильно.

Старик начал объяснять свою задумку:

— Ты тощий, и грустный, и нервный, и музыкальный — это прекрасно. Как Леонид Енгибаров. И даже чем-то похож на него внешне. Можно сыграть на этом. И ты умеешь играть на пианино, это важно.

— Енги… Как там? Кто это?

— Енгибаров. Его называли «клоун с осенью в сердце». Великий был артист. Великий! Юрий Никулин и Олег Попов были великолепны, любимы, всем известны — и все же великим я назову только Леонида Енгибарова. И Чарли Чаплина, конечно.

— Чарли Чаплина даже я знаю, — сказал Артем. — Мне отец рассказывал, как он с малышом стекла бил. Только я не понял, зачем их вставлять обратно.

Акопыч вздохнул.

— Ох, малыш. Дорого я бы дал, чтобы показать тебе фильмы Чаплина. Но, увы, сейчас это почти невозможно. У человечества было такое великое достояние — культура! А все просрали, все. Все полимеры, просто все.

Последнюю фразу Артем не понял, но общий смысл сказанного уловил. Очень грустно, да.

Артем вздохнул. На миг ему до слез стало жаль себя. Жаль, что он никогда не увидит даже частички того, чем жили люди до Катастрофы. А в следующую секунду он почувствовал гнев. По какому праву они лишили его всего этого? Зачем уничтожили самих себя, свою планету и все то прекрасное, что создали сами?

— Земля умерла, это верно, — сказал Акопыч. — Но пока жив хотя бы один человек, живет искусство. Давай начнем сначала. Работаем, клоун.

— Работаем.

Через два часа они были выжаты, как тряпка, выскоблены дочиста, словно банка из-под тушенки. Чистое сверкание жести.

Но номер был начерно готов. Создан. Артем чувствовал себя так, словно по нему прошлись сотни и тысячи слонов, что жили на Земле до Катастрофы.

Он выдохнул и выпил целую бутылку воды. Акопыч кивнул. От усталости морщины прорезались резче, лицо стало серым. Но при этом выглядел старик довольным.

— Невозможно сделать из тебя клоуна, артиста, если ты сам этого не сделаешь. Номер нужно придумать. Создать. Отрепетировать. Отработать. Кое-что ты уже умеешь. Сегодня попробуем соединить эти элементы в единое целое. Готов?

— Я? — Артем вдруг понял, что голос у него дрожит. Собрался, взял себя в руки. — Но… имя? Я должен его придумать?

В голову, как назло, ничего не приходило.

Акопыч кивнул.

— Подумай пока. Время есть. Я пока покажу тебе номер. Все, пришел в себя? Поехали. Время не ждет. Работаем.

Закипела работа.

Акопыч прошел весь номер заново — вместе с Артемом.

— Фактически, это номер Леонида Енгибарова, — объяснил старик. — Просто с вариациями. Тебе нужно освоить его, сделать своим, чтобы ты мог сделать его с закрытыми глазами — а потом превратить в нечто новое. В свое. Чего ты задумался?

— Имя… может, Арц’иви?

— Что это?

— «Орел» с грузинского. Я наполовину грузин.

Акопыч покачал головой.

— Слишком громкое для грустного клоуна имя.

— Я грустный?! — поразился Артем. Раньше ему это в голову не приходило.

— О, придумал. Мимино, — сказал Акопыч. Прищелкнул сухими, тонкими, как веточки, пальцами. — Отличный вариант.

— Нет!

* * *

— Теперь ты, значит, и здороваться перестанешь, — ехидный голос Ланы, акробатки.

Артем вернулся на землю. Похоже, весть о том, что он станет новым клоуном, уже облетела весь цирк.

— Э… прости, — он покрутил головой, прокашлялся. — А где все?

Он привык, что за Ланой постоянно следовала целая свита.

— Надоели, — отмахнулась акробатка. — Ну их всех.

— Ну, они тебя так любят, — Артем подумал и добавил: — Наверное.

Он не совсем понимал, подходит ли здесь слово «любовь». Скорее это напоминало… всеобщее поклонение, что ли?

Лана криво усмехнулась. Затем покачала головой.

— Любят? Ты просто не знаешь, кто я. Я — последняя Лерри.

«Лерри?». Артем медленно выпрямился. Тон, которым были произнесены эти слова, говорил о том, что сказано было что-то очень важное. Лерри, лерри. Что это, черт побери? Или кто? Еще один вид циркового искусства?

— Лерри? Это что? Я думал, ты только по акробатике…

Акробатка засмеялась. Легонько хлопнула его по лбу ладошкой.

— Не «что», а «кто», балда! Лерри — моя фамилия. Мы, Лерри, старая цирковая династия, мы сотни лет были артистами цирка. Моя мама и мой отец, моя бабушка и мой дед — все они цирковые люди, известные артисты. Но на мне, похоже, знаменитая династия закончится.

Она вздохнула. Хорошенькая, милая. И не сказать, что такая стерва-оторва в обычное время.

— Почему это? — спросил Артем.

— Потому что для принцессы нужна подходящая партия. Даже если человечество вымирает, хотя бы один, самый завалящий, принц должен найтись. А если принца нет, и не предвидится…

Она замолчала.

— Ты очень красивая, — сказал Артем.

Акробатка отмахнулась. Да ладно, мол…

— Зануда, конечно, — добавил он серьезно. — Но для принцессы… вполне ничего.

— Балбес!

На самом деле она улыбалась.

— Замучилась я, — сказала она негромко, без своей обычной рисовки. — Надоело все. Носятся со мной, как с королевской особой. А я жить хочу. Любить хочу.

От такой откровенности Артем растерялся.

— Кого… любить?

— Балбес, — повторила Лана. — Кого-кого… все вам объяснять надо?

Повернулась и ушла — в очередной раз озадачив его. Артем остался стоять, как полный идиот. Что они вечно хотят сказать, эти женщины? Кто-нибудь понимает?!

Где бы найти переводчика с женского? Хотя бы на полдня.

Он вздохнул. Положил метлу и — встал на изготовку. Значит, рондад.

И в следующий миг застыл с открытым ртом — потому что Лана вернулась. Деловитая. Решительная.

— Ты немного не так делаешь. Смотри, — она показала. Артем поразился, насколько ярким и красивым получилось у нее простое вроде бы движение. Он зааплодировал. Вот это рондад, так рондад. Классный.

— Ух, ты! Круто.

— На кураже надо делать, — объяснила Лана. — Это главное у нас — кураж. Запомни.

— Кураж?

— Изначально «храбрость» с французского. Но у нас, в цирке, это слово вмещает в себя намного больше. Без куража нет артиста. Твой кураж заводит зрителя, заставляет сидеть как на иголках, переживать, нервничать и трепетать вместе с тобой. Кураж — наше все. Техника очень важна, само собой. Без нее никуда, поэтому и трудимся целыми днями, но… В общем, слушай, красавчик. Поймаешь кураж, станешь артистом.

Она назвала меня «красавчиком», подумал он.

— Ты меня вообще слушаешь?

— Что? А, да! Конечно… А если не поймаю? — Артем вдруг вспомнил досадные попытки сделать тот или иной элемент. Неудачные этюды.

— Ну, — акробатка пожала плечами. Лукаво улыбнулась: — Жизнь артиста полна разочарований. С метлой, я смотрю, ты уже почти сроднился. Очень органично.

— Иди ты, — сказал Артем беззлобно и улыбнулся.

* * *

Несчастное сегодня утро, подумал Артем. Несчастное.

В следующее мгновение Дворкин пошатнулся — и упал с трапеции.

Звук удара — негромкий, четкий. Как щелчок.

Артем услышал нарастающий крик — и вздрогнул, выронил мячики. Они желтыми пятнами раскатились по голому бетону.

И тоже сорвался, побежал. Кажется, это все. Это катастрофа. Это…

— Что случилось?!

Крик нарастал.

Циркачи подбежали к упавшему Дворкину. Суеты не было. Паники тоже, но тяжелое предчувствие накатывало на Артема, как волна.

Снова вспомнился сон — вода, густой колыхающийся сумрак, гигантский угорь с серебряными глазами. Пасть раскрывается… она полна зубов…

Артем дернулся. Ощущение мира вернулось.

Циркачи уже подняли Дворкина на руки и понесли.

— Расступитесь! Расступитесь! Доктора!

* * *

Вечернее представление.

Питон вышел со сцены мокрый, ему бросили полотенце. Он вытер шею, лоб, виски, промокнул подмышки. Блеск его мощного тела казался преувеличенным, ненатуральным.

— Сегодня хорошо встречают, — сказал Питон и замолчал. С первого взгляда силач понял, что творится что-то неправильное. Циркачи молчали.

Питон медленно вышел на свет, моргнул. Оглядел притихших артистов.

— Почему здесь никого нет? Опять играете в карты за сценой? Всех уволю, — силач говорил негромко, но с чувством.

Все молчали.

Гудинян продолжал жонглировать монетой. Перекидывал с костяшки на костяшку, перебрасывал над головой, ловил и позволял ей исчезнуть.

— Где Дворкин? — спросил силач, не глядя на него. — Кто его видел?

— Еще бы его кто-то видел, — Гудинян остановил бег рук, монета замерла. — Это ж такой фокус, хрен повторишь. Или идиотизм.

Питон остановился. Пауза. Затем медленно, всем телом, повернулся к Гудиняну.

— Что ты этим хочешь сказать?

Фокусник вздрогнул. Даже развязный и раскованный Гудинян терялся, когда Питон смотрел вот так — неподвижным, мертвенным взглядом большой змеи. Пугающие светлые глаза.

Монета выпала, звяк — и покатилась по полу. Фокусник пожал плечами.

— Ээ… Ты разве не в курсе?

— Короче.

— Он не сможет выступать. Травма. Нога, видимо, все. Сломал к чертовой матери. Колено в сторону, смещение. Хорошо, если не будет заражения крови. Тогда, может, жив останется.

Питон помолчал. Можно было только догадываться, какая мысленная работа происходит за этой толстой черепной костью.

— Ясно, — сказал Питон. Повернулся к Акопычу: — Найди мне Дворкина. Приведи хоть на костылях.

Старик кивнул.

* * *

— Полный успех! — закричал шпрехшталмейстер. — Наконец-то. Полный!.. Вы что, как не свои? Ладно, мне пора. Готовьтесь!

Он ушел на сцену, через мгновение раздался его звучный поставленный голос.

— Почтеннейшая публика! Позвольте мне… да-да… это великая честь представить…

Все молчали. Атмосфера сгущалась, циркачи отводили глаза. Питон молчал.

Акопыч быстро вошел, слегка прихрамывая. Мрачный, как туча.

Питон повел головой.

— Рассказывай.

— Я был в нашем лагере, — сказал Акопыч. — Дворкин сбежал.

— Что? Но как… нога…

— Это еще не все. Помнишь, ты обещал лишить его платы за три представления? Кажется, Дворкин решил, что ты был немножечко не прав.

— Что это значит?!

— Дворкин украл выручку за сегодняшнее представление. Всю, до патрона.

Питон медленно шагнул к старику. Остановился, сжал кулаки. Медленно разжал.

— Убью сукина сына, — сказал он ровно, без выражения.

Акопыч кивнул.

— Убьешь, конечно. Осталось его найти. У нас еще представление идет, если помнишь. Мы все потеряли, но можем потерять еще больше. Если зрители останутся недовольны, они потребуют плату назад. Короче, что будем делать?

В глазах Питона загорелся жутковатый огонек. Словно спящая змея проснулась — голодная и готовая к охоте. Акопыч, несмотря на привычку, все равно почувствовал холодок в затылке. Иногда Питон действительно мог напугать — одним выражением глаз.

— То есть, коверного у нас нет? — медленно произнес силач. — Ты это хочешь сказать?

Акопыч хмыкнул.

— Ага. А что, я как-то не так выразился?

— Старик, нам нужен дивертисмент. Вот так! — Питон ребром ладони показал по горлу.

— Нужен, так нужен. Ищи.

— Не до шуток сейчас. Твой… хмм, воспитанник, как он?

Старик крякнул, прищурился. С новым чувством посмотрел на Питона.

— Ты серьезно?

— Нет, я обычно так по-дурацки шучу! Он готов?

— Номер у нас сделан начерно. Я собирался тебе его показать через пару дней. Хотя над ним нужно еще поработать. Месяц-два. А лучше все три.

— Старик!

Акопыч помолчал, седые брови, похожие на крошечные взрывы, нависали над яркими, блестящими по-молодому, глазами.

— Ладно, можно попробовать. Только ты сам скажи ему.

— Опять твоя дурацкая теория мотивации?

Старик усмехнулся. Седые брови, впалые щеки, лицо сморщенное, как старая картофелина.

— Опять она, да, — он помолчал. — Игорь?

— Да?

— Никакой мотивации на самом деле не существует.

Силач помедлил.

— Это и есть твоя теория?

— Да, это моя теория.

— Хорошо, я запомню.

* * *

Питон оглядел его с ног до головы. Артем прищурился, внутренне напрягся. Ему даже показалось, что сейчас изо рта силача вырвется трепещущий раздвоенный язык. Питон закончил осмотр. Потом кивнул:

— Ладно, иди гримируйся.

— Чего?

Артем в первую секунду не понял, что это означает. В следующую секунду у него пересохло в глотке, ладони вспотели. Он будет выступать?! Мир покачнулся, поплыл в звоне.

Колени ослабели. Голоса нет. Все валится из рук.

Как тут выступать?!

Боязнь сцены. Артему показалось, что стены отдалились и пытаются кружиться.

— Но… как же…

Его первый выход. Не может быть. Не мо…

— С Дворкиным?

Питон равнодушно повернул голову.

— Дворкина не будет, выйдешь соло.

— Соло? — Артем не мог поверить ушам. В устах Питона это звучало так обыденно, что казалось изощренной издевкой. — Но я… Это же отдельный номер!

— Ты справишься. Или не справишься. Мне, в общем-то, по барабану. У тебя десять минут. Готовься.

Оглушенный, Артем вернулся в палатку, служившую циркачам гримерной. Тут было битком народу, шум, толкотня, разговоры. Артем с трудом протолкался в угол, на место Дворкина, сел перед крошечным зеркалом. Из мутного отражения на Артема взирал «юноша бледный со взором горящим». Вернее, белый как полотно, испуганный мальчишка.

«Клоуном? Соло? Да Питон с ума сошел!»

Он протер лицо клочком ваты, начал быстро накладывать основу для грима. Руки дрожали.

Артема подташнивало. Он с усилием проглотил комок, подкативший к горлу. Голова немного кружилась.

Готовый, полностью загримированный и одетый, он встал у выхода из палатки. Проверил реквизит. Вспомнил и вернулся за мячиками. Привычное ощущение в ладонях немного успокоило его, но сердце продолжало стучать. Бу-бу-бу-бух. Бу-бу-бу-бух. Нестерпимо захотелось в туалет. Артем вздохнул, выпрямился. Это просто нервы. Это ничего, это нормально. Сейчас номер закончится, и будет его выход. Он попытался мысленно представить, что в номере следует зачем, и понял, что не может вспомнить ничего. Пустота.

— Ну что, Мимино? — раздался голос. — Готов?

Артем повернул голову. Над ним возвышался Питон.

— Готов, — огрызнулся Артем. — И не называй меня Мимино.

Питон усмехнулся. Под его тяжелым тусклым взглядом Артем замер.

— Ну-ну. Хорошо, не-Мимино. Вперед!

* * *

Артем помедлил. Глубоко вдохнул. И — сделал шаг. Затем другой. Огромные башмаки вдруг сделали его походку нелепо утиной, клоунской. Артем вдруг почувствовал прилив энергии, словно ему вкатили заряд от пяти-шести банок с электрическими угрями.

— А вот и я! — закричал он странно высоким голосом. — Вот и я! О, прекраснейшая публика! Как я счастлив… бесконечно, безмерно счастлив быть здесь!

Артем выскочил в круг света, и арена поглотила его, словно бездна…

* * *

Питон с Акопычем сидели в палатке, силач смотрел на выступление новичка сквозь тонкую щель. При звуках этого голоса («Прекр-раснейшая публика!») он поморщился. Отвернулся.

Старик Акопыч пожал плечами. Он сидел на сундуке фокусника и делал вид, что разглядывает что-то наверху, под самым куполом палатки.

— Пережимает? — сказал, наконец, Питон. Но в щель заглядывать не стал.

— Пережимает, — кивнул Акопыч.

— Клоуну позволено «плюсовать».

— Позволено, да.

— Но не так.

Акопыч пожал плечами, чтобы не отвечать.

Еще помолчали. На арене новенький продолжал выступление. Аплодисменты — какие-то не такие. Смех. Тоже какой-то… непривычный. Словно вполголоса.

— Это провал, — сказал Питон.

— Может, и так, — невозмутимо произнес Акопыч. Он теперь сидел с закрытыми глазами и слушал голос Артема и зрительный зал.

— Это точно провал.

Питон поднялся. Акопыч мгновенно открыл глаза, словно по звуку угадал его намерения. Старик протянул руку, останавливая Питона.

— Не беги впереди лошади, Игорь. Дай ему отработать.

— Я… дай мне пройти, старик.

— Не мешай. Он работает.

— Я слышу, как он работает.

Акопыч помедлил. Потом сказал сухим, надтреснутым голосом:

— Если это провал, пусть это будет целиком его провал. Его собственный. Нельзя отнимать у артиста его первый успех и его первый провал.

— Что ж, — сказал Питон. Повернул к старику свое непроницаемое холодное лицо. — Видимо, это будет его собственный эпический первый провал.

Физиономия старика медленно вытянулась.

Глава 19 На поверхности

Перегон Достоевская — Лиговский проспект, день X + 2

У мертвого офицера веганцев нашлась схема метро — карманный календарь за 2012 год. Целый год до начала Катастрофы. Помятый кусок картона с картинкой — рыжий котенок смотрит трогательно. Ми-ми-ми, оставшееся с мирных времен. Сейчас кошку в метро попробуй найди. Предмет роскоши.

Убер и компания сгрудились над схемой. Пора было планировать маршрут.

— Если уж спасать свою шкуру, то на совесть, — сказал Убер. — Давай, Комар, жги.

— Если имперцы захватили ССВ 5–4, то на Пушку нам соваться не стоит. Звенигородская тоже, скорее всего, захвачена. По крайней мере, я бы так и сделал, — Комар провел пальцем по замызганному календарику. — Ближайшая дружественная станция — это Гостинка. Но идти напрямую — все равно, что лезть бегунцу в пасть, надеясь на лучшее. Думаю, веганцы уже штурмуют Гостинку с поверхности. Или вход перекрыли.

— Сенная?

Убер вздохнул.

— Не вариант. Во-первых, веганцы могут и ее блокировать, во-вторых… В сторону Гороховой улицы и Апрашки я бы вообще соваться не стал.

— Это почему? — удивился Комар.

— Демоны, — сказал Убер, зловеще понизив голос.

— Кто?!

— Демоны Апраксиного двора. То ли мутанты, то ли вообще неизвестно кто и с боку бантик. Целая банда. Или стая, не знаю. Один мой приятель… — скинхед помедлил. — Хмм… потом расскажу. Короче, в Апрашку соваться — это даже я не настолько чокнутый.

Компания переглянулась. Это аргумент, да.

— Тогда куда нам идти? — Герда растерялась.

Комар с сомнением почесал лоб. Скинхед задумчиво покрутил головой, старательно размял шею. Щелкнул позвонок.

— Убер?

— Ну, можно рвануть к Адмиралтейской.

— Но это…

Убер кивнул.

— Ага, ага. Километра полтора по прямой. У диггеров такая заброска считается дальней — не каждый рискнет. Нам-то хорошо, у нас выбора нет. Но идти по прямой мы не можем — потому что там как раз Гостинка. Значит, пойдем в обход.

— Через Исаакий, — произнес Комар неожиданно для себя. Убер поднял брови.

— Почему это через Исаакий? — удивился он. — Слушай, брат Комар, любоваться видами будем в следующий раз. Это же крюк какой — офигеть можно! Тут бы ноги унести. В общем, решено, идем. А чего? Нормальные герои всегда идут в обход. Чем мы хуже?

— Тем, что ненормальные? — съязвила Герда.

Убер хмыкнул.

— А ты рубишь фишку, женщина.

* * *

Возвращение на Достоевскую. «Все пути ведут в Рим… и так далее», — поморщился скинхед, оглядываясь. Никого. Убер опустил автомат. Станция была темная и непривычно тихая. В воздухе чувствовался сильный запах мокрой зелени и гниения. Что бы это значило?

— Убер! — позвал Комар. — Смотри.

В центре платформы, рядом с бывшей базой приморцев, были ровными рядами сложены трупы. Огорожены заборчиком, на котором висела табличка. Буквы аккуратные, по трафарету. Табличка гласила:

«СОБСТВЕННОСТЬ ИМПЕРИИ. НЕ ТРОГАТЬ. НАКАЗАНИЕ СМЕРТЬ».

Грядки из мертвецов. Из некоторых уже пробивалась молодая зеленая поросль. Ферма трупов. Вот откуда этот странный запах.

Комар тихо спросил:

— Они что, совсем чокнутые?

Убер посмотрел на трупы веганцев. Затем на трупы бандитов.

— М-да, как-то неловко получилось.

— Зато теперь у нас есть все, что нужно, — сказал Комар не очень уверенно.

— Если бы. У нас ничего нет, — Убер вздохнул, отбросил в сторону очередную обувку. — Даже ботинки для меня не нашлись. Ни одного сорок четвертого с половиной! Поверить не могу! Словно взвод балерин ухлопали, а не элитный отряд. Им что, в детстве всем ступни забинтовывали? Как китайским девочкам?

Герда фыркнула.

— В общем, надо сваливать, — подвел итог Убер. — Ничего полезного мы здесь не найдем, — он потянулся. — Жрать охота. Герда, милая, позови Таджика, у него наше НЗ.

— Так я сама его ищу, — сказала Герда. Нахмурилась.

— Таджик! Ты куда пропал? Таджик!

Молчание.

Герда с Комаром переглянулись. Оба так привыкли к молчаливому присутствию плотного, коренастого, невозмутимого Таджика, что его исчезновение их немало озадачило. Что происходит?

— Сбежал? Эх, брат, а я только начал в тебя верить.

Кажется, Убера впервые что-то заставило растеряться.

Скинхед встал, почесал лоб.

— В общем, дело такое. Мы в тылу наступающих сил Вегана. И живы только потому, что им не до нас. Как только веганцы приостановят натиск на Большое Метро, то вспомнят о тылах. И тогда конец нашему партизанскому движению.

— Но что делать? — Комар в сердцах махнул рукой. — Как наверх — в этом?

Молчание. Герда мрачно подумала, что теперь они точно в тупике. Сначала профессор Водяник пропал, теперь Таджик…

— Пойдем так, — решил Убер. — Берите все, до клочка материи! Маски сделаем из ткани. Химзу из пленки и брезента можно соорудить. Вот скотча нет, это да, это настоящая проблема. Попробуем использовать тряпки.

— А что с твоей обувью? Об этом ты подумал?

Убер пожал плечами. Посмотрел на свои пальцы, черные от грязи. Улыбнулся:

— Пленкой ноги замотаю, авось не развалятся. Дойду босым, аки христианский святой.

— Думаю, не стоит торопить события, — донесся вдруг знакомый дикторский баритон.

— Таджик! — Герда вскочила.

Таджик вышел из темноты, с усилием вытянул за собой огромный мешок — словно докатастрофный Дед Мороз. Комар с Гердой переглянулись, когда он вывалил содержимое на платформу. Чего там только не было. Противогазы, несколько мотков скотча, защитные костюмы, свитера, вязаные шапки, носки, перчатки… Четыре пластиковых бутылки с водой. Небольшой бинокль. Даже радиометр нашелся — армейский, потертый, с примотанным вместо батарейки ручным динамо-фонариком. Убер прицокнул, увидев этот чудо-агрегат. Сразу защелкал, проверяя. Из фонарика вырвался тусклый свет, стрелка радиометра дернулась.

— Таджик, да тебя сам Санта-Клаус послал! — обрадовался Убер. — Давай сюда подарки. Я в прошлом году хорошо себя вел, зуб даю.

— Что-то не верится, — съязвила Герда. — И совсем-совсем не хулиганил?

Скинхед безмятежно улыбнулся ей:

— По крайней мере, я этого не помню.

Герда заморгала. Ну, вот как ему возразишь?

Таджик молча полез в мешок. Достал и бросил Уберу еще один сверток.

Скинхед моргнул.

— Ты откуда это взял?

Кажется, даже вечно болтливый Убер утратил на некоторое время дар речи. В руках у него оказались армейские «берцы», старые, ношенные, но еще крепкие. От долгого хранения кожа задубела. Ботинки были сложены вместе, так что ребристые подошвы смотрели наружу, и перевязаны шнурками.

— Ну ты даешь, брат Таджик, — сказал Убер с восхищением. — Ты не Санта-Клаус, ты настоящий Йоулупукки! Спасибо!

— Йе… кто? — озадачился Комар.

— Йоулупукки, финский Дед Мороз.

— Откуда все это? — спросила Герда.

— Привез, — ответил Таджик лаконично. — Торговать.

— А в тюрьме как оказался?

Таджик пожал плечами. Контрабандист, догадалась Герда. Вот оно что. Где-то у него здесь тайник с товаром.

— Стреляли, — сказал Убер с акцентом. — Да?

Молчание. Таджик традиционно игнорировал шутки скинхеда.

— Надо уходить, — сказал он наконец.

…Этот санузел был странным. Даже вместо обычной для метро надписи «СУ номер такой-то», здесь висела другая. «Аварийный выход 1 линии».

— Куда выход-то? — не понял Комар.

— Наверх, — сказал Убер. Таджик кивнул.

* * *

Много времени заняла подготовка. Облачение в химзу, подгонка снаряжения, запечатывание швов. Опытный Убер и невозмутимый Таджик скотчем проклеивали стыки, чтобы не попала радиоактивная пыль. Умельцы.

— Скотч — великая штука! — восхитился Убер. — Таджик, брат! Я смотрю, ты просто виртуоз скотча!

Комар и Герда послушно позволяли себя одеть. Словно маленькие дети, которых крутят и вертят, собирая на прогулку в тоннель, заботливые родители. Комар поморщился.

— Ты был наверху, как понимаю? — Убер посмотрел на него в упор. — Давай, колись.

— Один раз, — признался Комар. — Года два назад. Но диггера из меня не вышло, — он отвернулся, дернул головой. — Не спрашивай.

— Я что? Я-то деликатный. А вот он, — Убер мотнул головой в сторону Таджика, — сука, любопытный, прямо страсть. Повернись. Теперь еще. Теперь подпрыгни. Еще выше! Еще! Больше энтузиазма!

— Зачем? — Комару это, наконец, надоело.

— Да так, по приколу. Нормально, нигде не брякает. Противогаз умеешь надевать?

— Э…

— Понятно. Смотри, как это делается, — скинхед продемонстрировал, затем стянул снова.

— Тебе хорошо, ты лысый, — сказал Комар с завистью. Резина противогаза на волосы надевалась плохо, страшно больно.

— Не лысый, а бритый, — поправил Убер. — И ничего хорошего — вспотеешь и прилипает. Детскую присыпку надо. Или тальку. Таджик, у тебя присыпки нет, случайно?

— Давай помогу, — это уже Герде. Та покачала головой.

— Давай, давай, не до деликатности. Родина в опасности!

Еще спустя полчаса они были готовы. Убер критически оглядел маленький отряд, хмыкнул.

— Выглядим настолько дерьмово, что можем сойти за сумасшедших. Или за героев. За нормальных людей уже никак.

— Убер! — возмутилась Герда.

— Что Убер? Правда глаза колет? — скинхед помедлил. — Но до выхода нужно сделать одно дело.

Убер вытащил пластиковую бутылку с мутной красноватой жидкостью, поболтал в руке. Кажется, это то самое, что пили покойные бандиты.

В глазах Комара отразился ужас.

— Зачем?!

— Мы пойдем пьяными? — Герда подняла голову, нахмурилась. — Ты в своем уме?

Убер развеселился.

— Ну, вы и дети. Алкоголь, выпитый до облучения, снижает последствия оного облучения. А после — связывает и выводит радионуклиды из организма. Других средств радиозащиты у нас нет. Единственное, надо бы еще что-нибудь с йодом сожрать…

Таджик молча выложил на пол красно-желтую пачку и цветные тюбики. Воцарилось молчание.

— Соль с йодом, — прочитал Комар. — Целая пачка. И еще шприц-тюбики с радиозащитой… надо?

Убер остановился. С сожалением посмотрел на содержимое бутылки.

— Ну, блин. Такую идею на корню зарубили!

* * *

Готовые, упакованные, они стояли в шлюзе вентшахты. Неужели это происходит на самом деле? Герда поежилась. Она никогда не хотела быть сталкером — разве что очень давно. За этой дверью бурлила чудовищная жизнь. Твари. Мутанты. Опасности. Мертвый город, полный призраков. Беда.

Но другого выхода нет. Герда вспомнила о веганцах, о Щеглове. «Убей своих друзей», червь в стеклянной банке из-под детского питания… Передернулась. Нет, лучше наверх, через радиацию.

— Комар, ты точно запер дверь внизу? — спросил Убер. — А то что-то дует.

Пора. Скинхед вместе с Комаром ухватились за рычаг.

— Залипла, сука! Таджик, помоги!

Вместе с молчаливым Таджиком они уперлись в рычаг двери. Раз-два, взяли! Крииии.

Рычаг, наконец, поддался. Гермодверь отворилась.

В первый момент они зажмурились. Из двери вливался в тамбур поток неразбавленного белого света.

— Вот, блин, — Убер закрылся рукой. — А это еще ночь!

Герда, в последний раз побывавшая на поверхности много лет назад, еще до Катастрофы, ошалела. Глаза ее, привычные к вечному полумраку, слегка разбавленному светом карбидок и электрических фонарей, запросили пощады.

Убер выпрямился, встал в проеме. Герда сквозь слезы и режущую боль видела его истончившийся в потоке света высокий силуэт.

— Леди и джентльмены, приглашаем вас на увлекательную прогулку по ночному Петербургу! — объявил скинхед. — Похороны за ваш счет!

— Убер!

Скинхед повернулся к компании.

— Готовы? — спросил Убер. — Ну все, двинулись. С богом.

* * *

Пространства оказалось много. То есть, до черта и больше. Темные облака зависли в белесом питерском небе, света, чтобы все рассмотреть, хватало. После мрака подземелий его, света, было даже слишком много.

Герда огляделась, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Слева — горчичного цвета здание, две серые колонны на входе. Рядом — маленькая желтая часовенка.

За ней возвышается желтая, окуполенная громада Владимирского собора.

Отдельно от собора — двухъярусная колокольня.

У Герды от простора едва не закружилась голова. Девушка охнула, села на землю. Хотелось уцепиться за что-то, чтобы не улететь туда, в полное света бесконечное пространство над головой. Она ухватилась двумя руками за ржавые перила ограждения.

— Агорафобия, — констатировал Убер. — Не бойся, красна девица, не улетишь. Дай руку!

— …и сердце, — добавил Комар.

Герда вспыхнула:

— Ты у меня дошутишься!

Даже страх на мгновение отступил. А вот тошнота — нет.

— Только не трави в противогаз, — посоветовал Убер. — Цвет лица испортится.

— Убер!

Ненависть сделала то, что не могла сделать храбрость. Герда встала и бодро зашагала вперед. Пространства по-прежнему казались бесконечными, но с этим уже можно было справиться.

Комар хмыкнул и показал девушке большой палец. Так держать. Таджик взвалил на плечо рюкзак и потопал вслед за Убером.

Вокруг был Петербург. Холодный, осенний, неприветливый.

Мертвый.

Люди ушли отсюда двадцать лет назад.

— Там вход во Владимирку, — сказал Убер негромко. — Смотрите внимательнее, оттуда могу полезть веганцы.

«RENAISSANCE HALL», прочитала Герда золотую надпись на фронтоне. «Зал Возрождения». Надо же, еще не совсем забыла английский.

Серое здание. Герде оно показалось чудовищно большим, почти бесконечным. Тут, наверное, тысячи семей могут разместиться, подумала девушка.

На нижнем этаже — книжный магазин. Надпись на фронтоне с выпавшей буквой «В». Буква «О» тоже держалась на честном слове…

— Это что еще за «букоед»? — спросила Герда.

Одна из оставшихся букв вздрогнула и отвалилась. Бух! Эхо разлетелось на полквартала.

Компаньоны пригнулись. Резкий громкий звук в окружающей их мертвой тишине прозвучал, как сигнал опасности.

— БукеД, — прочитал Убер. — Я подарю вам «букеД», мадам. А потом мы возьмем билеД и поедем на балеД. Что за бред я несу? Подождите меня, я быстро.

Прежде чем кто-то успел возразить, скинхед бодрой рысцой добежал до книжного магазина, исчез внутри. Что-то негромко упало. Убер глухо выругался, что-то с грохотом передвинул. Тишина. Комар с Таджиком нервно оглядывались, держа оружие наготове. Через пару минут скинхед вышел из магазина, направился к компании. В руке у него что-то было.

Убер помахал маленькой белой книгой, запаянной в прозрачную пленку.

— Чудесная вещь!

Герда тяжело вздохнула. «Маленький принц», прочитала она название книги. На обложке мальчик в шарфе стоял на крошечной планете, а мимо пролетал самолет. «Мы в ответе за тех, кого приручили. Помню, помню, была такая сказка».

— Это было необходимо?

— Конечно, — удивился Убер. — Как в Питере без чтива? Культурная столица! — Убер сунул книгу в вещмешок, закинул его на плечо, взял «калаш» наперевес, как немецкие автоматчики из старых фильмов. — Короче, сваливаем отсюда. Пока полгорода не сбежалось. На банкеД, блин.

— А куда идти?

Убер огляделся.

— Для начала — куда-нибудь повыше. Надо разведать местность.

Серое здание с молнией. Выбитые стекла, на самом верху — открытая круглая беседка.

Справа от «Зала Возрождения», напротив Владимирского собора — дом с пляшущими человечками. «Владимирский пассаж». Нижний этаж серый, верхние — светло-коричневые. В центре фасада врезана башенка с зеленым куполом. Готические окна. Немного Амстердама внутри Питера.

По фасаду прыгают желтые силуэты фей.

— Дом с феями, — сказал Комар.

— Точно, брат.

Они стояли, разглядывая здание. Отель «Достоевский» — верхние этажи. Его часть — бар «Раскольников» с панорамными окнами на Владимирский собор.

— Туда, — показал Убер. — Посетим феечек с ответным визитом.

Компания проникла в здание через высокий арочный вход. Главная лестница, выложенная мрамором, выглядела целой. Здание отлично сохранилось. Если бы не ободранные стены, не отвалившиеся картины, не огромные вазы с мертвыми цветами, если бы не слой пыли, лежащий на всем и вся, не перевернутая и сломанная мебель, не горы мусора, что оставили за собой сталкеры, это было бы роскошнейшее здание, что Герда видела в жизни.

В помещении гулко отдавались шаги. Облупившиеся, отсыревшие стены. Начисто съеденная обшивка кожаных диванов. Голые металлические каркасы, ржавые пружины — словно скелеты каких-то доисторических животных.

— Диванозавры, — сказал Убер. Хмыкнул.

Разбитая посуда. Словно кто-то специально ходил по зданию и все крушил на мелкие осколки. Забавно. Бывают же у людей развлечения.

Убер поднял табличку, что висела когда-то на стене.

Отряхнул от пыли, стер грязь. Прочитал и хмыкнул.

— Что там? — спросила Герда.

— То, что Комару необходимо. А то задолбал во сне кричать.

— Доктор? Психолог?

— Почти. Пожарный топор. Это план эвакуации. Очень полезная вещь. Указаны туалеты и пожарные лестницы. Есть где блевать и куда спасаться.

— Убер, опять твои шуточки!

— Да.

Лестница — широкая, каменная, вела наверх. Она была забита мусором — словно на нее сваливали все, что выносили из помещений.

Компания поднялась четвертый этаж. Они смотрели с высоты ресторана «Достоевский» на город. Мертвые пустые здания, глядящие на происходящее черными окнами. Целые кварталы мертвых домов. Все обратилось в пепел и прах. Весь город Петра Великого, легендарный непокоренный Ленинград…

Картина действовала угнетающе. Герда поежилась. Далеко в небе вынырнуло с тоскливым криком что-то похожее на птицу. «Что это может быть?» — подумала девушка. Убер махнул рукой: назад.

В полной тишине вернулись в бар, уселись на пол. Убер нарушил молчание:

— Итак, мальчики и девочки. Все идет по плану, — он почесал резиновый затылок. От скрипа Герда поморщилась. — Сначала доберемся до Аничкова моста. Потом через канал и… Эх, было бы просто и красиво — сразу к Гостинке выйти! Но к Гостинке мы не пойдем. Потому что там — кто?

— Веганцы, — сказал Комар послушно.

— Верно. Поэтому мы пересечем канал и обойдем Невский слева или справа. Лучше справа.

Скрипнуло. Убер мгновенно оказался на ногах, подбежал к окну, выглянул. Присел. Показал знаками — тихо. И — назад, назад.

Они отступили в следующий зал, встали по обе стороны от дверного проема.

Бар «Раскольников». Огромные панорамные окна, серые квадраты неба в них. Крылатая тварь была все ближе. Вот она спикировала вниз, тяжело выровнялась почти у самого здания и села на стену. Хлопки крыльев. Беглецы почувствовали, как едва заметно дрогнул пол под ногами. Тварь была чудовищно огромной, это точно. Неужели…

Убер плавно отступил за угол. Выглянул на мгновение, взял «калаш» на изготовку.

Тварь, похожая на докатастрофного крокодила, только с крыльями, демонстративно сидела на балконе. Она согнула длинную шею, почесала клювом перья. Затем сорвалась прочь, оставив здание в покое. Вшух! Вшух! Волна воздуха прокатилась по ресторану. И удаляющийся шелест крыльев. Компаньоны вздохнули с облегчением. Никому не улыбалось связываться с летающей рептилией.

Когда тварь улетела, Убер с Комаром осторожно вышли на балкон, осмотрелись. Улицы вокруг Достоевской пусты — уже хорошо. Скинхед достал бинокль, приложил к окулярам. Аничков мост отсюда не видно, дома мешают. Жаль. Убер присвистнул, подкрутил резкость. Ходили слухи, что с мостом что-то не так. Но что именно, скинхед не знал.

Что могло разрушить мост? Не ядерный же взрыв?

— Ладно, — сказал Убер. — Все равно вариантов нет.

Они спустились вниз, вышли из здания. Тишина. Ветер медленно гнал по улице мусор, бросал в лицо листья. Опустевшие, мертвые ряды машин. Ржавые и ждущие хозяев. А некоторые и с хозяевами внутри.

Скелеты улыбались Уберу сквозь уцелевшие стекла. Скинхед помахал им рукой.

Убер достал карту, с трудом развернул толстыми от перчаток пальцами. Ткнул в пересечение линий.

— Пойдем в обход. Я же говорил, в этом городе по прямой не ходят.

* * *

Теперь они увидели, что случилось с мостом. Из каменной громады торчали останки гигантского ящера. Словно мост и скелет чудовища слились в единое целое. Огромные кости, вытравленные временем и падальщиками до белизны, переходили в камень, кирпич и чугунные решетки моста. Часть скелета рассыпалась. Гигантские крылья — Убер присвистнул, представив их размах. Левое попало в реку, от него осталось всего несколько фрагментов, другое легло сверху на перекрытия моста — его скелет остался целым до мельчайших косточек.

Словно поразительная скульптура, огромная и зловеще нелепая, разместилась посреди Петербурга.

Мост-чудовище. Драконий мост.

— Внебрачное дитя Церетели и Гигера, — пробормотал Убер. — Как же тебя угораздило, дракоша? Говорили же, не летай пьяным.

Сколько эта махина весила при жизни? Убер прикинул мысленно. Несколько тонн, не меньше. Чтобы разрушить мост, нужны приличная масса и скорость…

Убер вдруг ясно, словно это было только вчера, а не десять лет назад, вспомнил, как стоял с дымящимся дробовиком над умирающей тварью, прозванной местными «драконом». Тварью, которой приносили человеческие жертвы… И радовались этому, как дети. Убер усилием воли отогнал воспоминания.

Но та тварь дракона не напоминала даже теоретически. А эта…

— Вылитый дракон, — сказал Убер. — Однако. Петербург — родина драконов.

Знаменитые скульптуры коней Клодта. Одна упала в воду, другая стояла накренившись, словно человек уже был не в силах удержать рвущегося и хрипящего жеребца.

И он вот-вот сорвется.

— Аничков мост, — сказал Убер. — Одна из визитных карточек прежнего Питера. Так, ставим галочку — посетили. Коней видели. Дракона — тоже.

— И что дальше? — спросила Герда.

— Пойдем через другой мост. Поставим следующую галочку. Так, привал — десять минут. Какую парадную выберем? Мне вот эта нравится.

Чутье скинхеда не подвело. В здании никого не было — только груда старых костей в одной из комнат. Кости нечеловеческие. Компаньоны забрались в логово бегунца, видимо, давно покинутое.

Скинхед выпрямился. Опустил вещмешок на пол.

— Привал, девочки!

— А что дальше будет? Если… — Комар не договорил.

— Сначала пересечем Фонтанку, потом Канал Грибоедова, затем Мойку. Там тоже фигни всякой хватает. Предупреждаю. К воде близко не подходить. Я серьезно и заранее. Только возле Невы более-менее безопасно, а каналы — это проблема.

Герда прервала его:

— Смотрите!

Стена с ободранными полосатыми обоями. Над камином — фотография в пыльной раме под стеклом. Убер стер пыль, отступил на шаг. Перед ними был Михайловский замок — приземистый, красно-коричневый. Что-то тревожное чувствовалось в угловатом здании Инженерного замка, любимого детища нелюбимого российского царя. Убер приложил руку к окулярам противогаза, покачал головой.

— Красиво, — сказала Герда тихо. Она стояла рядом со скинхедом, глядя на фотографию.

— Красиво, только лезть туда не стоит.

— Почему?

Убер почесал резиновый затылок. Как-то растерянно огляделся.

— Да вроде призрак там.

— Призрак?

— Ага. Призрак императора Павла Первого, мол, там бродит. И что-то эдакое с людьми делает. Мне знающие люди рассказывали. Я сам только мимо проходил… ну, почти мимо. Но, знаете, там действительно жутко. Такой он мрачный, этот замок, прямо до усрачки. Прости, Герда, прости… сорвалось.

— А в Михайловский сад? — спросил Комар. — Туда мы пойдем?

— Ну, как тебе сказать… — Убер ухмыльнулся. — Открытая местность, заросшая хрен знает чем. Птеродонты всякие, бегунцы. Не сожрут, так погоняют. Че не пойти-то?

Скинхеда снова было не заткнуть. Герда мысленно застонала.

— Про Храм-на-Крови тоже всякое рассказывают. Мол, зашел один старый диггер туда… искал разное… А там… В общем, когда он вернулся в метро, то был уже седой, весь. И когда выходил на поверхность, был чисто выбритый, а когда вернулся — борода у него появилась, длинная, частью даже в противогаз вросла. Прямо в резину. И — тоже седая. И волосы опять же… резать пришлось, потому что иначе никак было маску не снять.

— А что там? Что он увидел?

Убер помолчал.

— Ну…

— Так что?

— Много чего, — скинхед помолчал. Потом заговорил нарочито глумливым тоном: — Говорят, храм залит кровью до пояса, идешь, как в кровавом болоте. И она… живая что ли, эта кровь. Живая. Стены кровоточат. И все лики святых. И статуи. Плачут кровью и смотрят на тебя. И… представляете? Моргнешь, а они сдвинулись.

Помолчали.

— Всё, по коням, — объявил Убер. — Двинулись. Комар — замыкающим.

Туманная улица, серый полумрак питерской ночи. Звуки шагов казались далекими, словно звучащими из-за пелены тумана.

Комар резко остановился. Выпрямился, чувствуя холодок, спускающийся по спине между лопаток.

— Что ты там видишь? — спросил Убер.

— Исаакий.

Скинхед несколько мгновений смотрел в том же направлении. Но нет — Исаакиевский собор отсюда не видно. Темнота и туман, вечные друзья питерской молодежи.

— Ну, у тебя и зрение, — скинхед почесал затылок. — Рентгеновское. Несколько кварталов, сквозь туман и камни — насквозь. Слушай, брат. А чего тебя на Исаакии клинит?

Глава 20 Загнанный

Петербург, поверхность, день X + 3

Ему снилась мама. Это случалось редко, и каждый из таких снов он помнил наизусть.

Мама в белом платье. Длинные светлые волосы, тонкая фигура. В карих глазах играют веселые чертики.

Как всегда, от ее красоты у него на мгновение перехватило дыхание.

Ахмет знал, что идеализирует ее. Но тут ничего не поделаешь.

Говорят, она покончила с собой, когда он был маленьким. Или ее убили. Ахмет не должен был помнить ее лицо, но все же помнил. Память играет с людьми в жестокие игры. Когда она начинает проигрывать, то принимается обманывать. Память — прирожденный жулик. Большая часть наших воспоминаний — не то, что было на самом деле. А то, что мы придумали, когда начали забывать.

Человеческий мозг. Чертов обманщик. Он обманывает сам себя, чтобы скрыть собственную слабость.

Кажется, это был базарный день на Маяковской. Мама шла мимо лотков с орущими потными торговцами, мимо покупателей и зевак — белая тонкая фигурка на фоне кроваво-красных стен. Мама останавливается у лотка с украшениями, перебирает несколько подвесок. Кажется, это были бриллианты. Возможно, настоящие — диггеры приносили всякое с поверхности. Блеск камней. Ахмет — маленький Ахмет — видел, какие тонкие и красивые руки у его мамы. Мама что-то сказала торговцу — тот заулыбался льстиво, ответил.

И тут вдруг все изменилось. Какая-то тень накрыла станцию. Воздух загустел. Ахмет видел, как один из охранников вскинул автомат и начал стрелять в людей. Беззвучные выстрелы. Вспышки. «Калаш» дергается. Гильзы летят, крутятся в воздухе. Пули пробивают прохожих, разносят в куски стол и украшения… Цветные бусины разлетаются, словно брызги крови… Мама вздрагивает. Поворачивается и идет к нему, к Ахмету. Идет как-то странно. Безумец продолжает стрелять. В него тоже стреляют, но неудачно, пули ударяют в кровавую стену, уходят рикошетом в сторону.

Мама вздрагивает. И Ахмет видит, как на ее животе, на белой ткани медленно расплывается красное пятно. Это красиво. Это страшно.

Мама делает еще шаг и протягивает руки к маленькому Ахмету. Он смотрит на них.

Руки грязные. В красной краске.

Он отталкивает их.

Боль. Неисправимая чудовищная потеря пронзает его насквозь — даже во сне. Мама делает еще шаг и падает на колени…

— Беги, Ахметик. Спасайся.

И смотрит на него. Рядом вдруг становится много людей. Очень много людей. Ахмета толкают и дергают, словно он всем мешает.

Он вырывается и бежит по платформе, петляя между людей. Маленький, хрупкий, беззащитный.

— Стоять! — кричат люди. — Ловите его!

— Идите вы! — закричал в ответ взрослый Ахмет. И проснулся. Открыл глаза.

Мамы не было. Хотя он все еще ощущал ее присутствие рядом. Нежный аромат. Теплота. Забота.

Запах ее волос. Какая-то трава, вербена, кажется. Ахмет закрыл глаза — и снова вспомнил, как оттолкнул ее руки…

Ощущение чудовищной, неисправимой потери пронзило его насквозь. Словно раскаленная докрасна проволока протянулась от макушки к сердцу. «Прости, мама. Мамочка».

Он открыл глаза. Где я? Где?!

И тут вспомнил. «Я наверху. Я в городе». Стекло противогаза запотело от дыхания. ГП-9, прощальный подарок старого слуги. Это была новая модель, но слишком долго пролежала на складе — резина задубела, как пластилин. Большие треугольные окуляры. Фильтр и клапан для воды. Правда, срок годности фильтра закончился лет десять назад.

Ничего, это ничего. Ахмет сообразил, что задремал — сидя, прислонившись спиной к стене. Над его головой искривленными рядами висели ржавые почтовые ящики. Кажется, прошло уже несколько часов. Кажется, стало светлее. Если сейчас на улице день, то Ахмету грозит слепота. Хорошо, если временная. Он слышал, такое бывает с диггерами — поэтому после темноты метро нужно долго привыкать к свету на поверхности.

— Будь я проклят, — сказал Ахмет вслух. — Благословен Тот, в Чьей руке власть…

* * *

Мы, люди, странные создания. Мы не знаем, ради чего живем. Но зато прекрасно знаем, ради чего выживаем.

Такой вот парадокс.

Умирающий закат над умирающим городом. Рассвет для сталкеров-диггеров. Для мутантов. Для кого угодно, только не для него, царя Восстания.

«Я хочу жить. Я… хочу…»

«Мамочка!»

«И я буду жить».

Ахмет перебежал в следующую парадную. Какой дом? Четвертый, пятый? Кажется, он уже сбился со счета. Пот градом катился под химзой, все тело взмокло. Из противогаза хоть выливай, окуляры запотели. Ахмет протер их перчатками. Не помогло. Поле зрения сужено до небольшого пятна.

Как вообще можно что-то делать в этих чудовищных костюмах и масках?!

И при этом выживать?

Страшно чесался мокрый лоб. Невыносимо. Ахмет поднял руку, пальцы заскребли по резине. Толку — чуть.

«Аллах, помоги мне. Помоги». Он знал, что умоляет, хнычет, как девчонка. Но кто его увидит в этом мертвом городе? Кто расскажет?

Куда идти? Ахмет до сих пор не понимал. «Мне нужна карта». Карта с обозначением станций метро. У него мало времени. Если Илюза не соврала, за ним уже идет охота. Близнецы, лучшие из наемных убийц метро, жаждут получить награду за царскую голову. «А я сделаю по-другому».

Ахмет усмехнулся, несмотря на положение, в котором оказался.

«Черта с два вам, а не моя голова».

Обойдетесь.

ЖЖЖЖ. Вибрация такая мощная, что заныли зубы. Загремел металл. Ахмет вздрогнул, повернул голову. Раскрытые почтовые ящики над его головой вибрировали, стучали. Ничего себе.

Снова «ЖЖЖ». Словно гигантский вентилятор работает рядом. Что это может быть?

Ахмет поднялся, проверил «калаш». Наконец решился, выглянул в дверь. Быстро, как учил его когда-то Рамиль. Слева чисто, справа чисто. Но «Жжж» продолжалось. Потом затихло. Показалось?

В следующий момент «жжж» прозвучало над самым ухом.

Ахмет мгновенно развернулся. Никого. Пот лил с него градом, стекла начали запотевать.

Откуда идет чертов звук?!

Жужжание. Такое, надоедливое, словно идет из-под стенок черепа. Ахмет осторожно заглянул в следующую комнату. Двери не было, она лежала на полу — ржавое полотно с выдранным замком.

ЖЖЖЖ. Жжжжж.

Он замер. Затем медленно поднял взгляд. В противоположном углу под самым потолком, в полутьме, заросшей пылью и паутиной, сидело нечто.

Огромное. Уродливое. Страшное.

С виду — обычный комар, какие иногда залетали в метро, только — в тысячу раз больше. Артем видел его фасетчатые, словно составленные из сотни фиолетовых шариков, глаза. Они с суперкомаром смотрели друг на друга. Ахмет медленно поднял автомат… Дать очередь и бежать…

«Жжжжж».

В следующее мгновение комар сорвался с места. Каким-то чудом Ахмету удалось выскочить за дверь — прежде чем огромный хобот пронзил его насквозь. Он захлопнул дверь, прижал плечом. Удар. Дверь приоткрылась на ладонь. Ахмета едва не отбросило в глубину комнаты. Удар. Ладони были уже отбиты. Автомат! Ахмет чуть не застонал. Он выронил автомат в комнате!

Он держал дверь.

Атака комара. Это же надо такое представить!

Огромное зазубренное жало вонзилось в дверь. Ветхую преграду пробило насквозь. Ахмет почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от лица. «Неужели я и правда трус?». Он в отчаянии огляделся. Ржавая железяка лежала на замусоренном полу.

Ахмет закричал. Вся злость и ярость нашли вдруг выход.

— Пошел на фиг, сука! — орал он на комара. — Как вы меня все заебали! Как заебали! На хуй, на хуй все!!

Ахмет схватил ржавую арматурину с пола…

Удар!

Хобот комара пробил тонкую дверь в очередной раз. И застрял. «ЖЖЖ», усилилось. Ахмет взмахнул арматуриной. Н-на! И ударил со всего размаха по хоботу. Тот согнулся, словно был из тонкого металла.

— Угрожать она мне вздумала, сука?! — орал Ахмет, нанося удар за ударом. — Близнецов, блядь, наняла! Да пошла ты знаешь куда, ебаная сука!

Еще удар.

Ахмет бил и бил, зверея от ярости и адреналина. Чтобы ты сдох, сука. Чтобы сдох! Чтобы вы все сдохли!

Гигантский комар попытался вырвать жало из двери, но ему это не удалось. Ахмет выскочил в соседнюю комнату, перелез через пролом в ту, где был комар. Тот застрял в двери. Ахмет подошел ближе и ударил с оттяжкой. ЖЖЖ. ЖЖЖжжж. Ахмет бил и бил, пока тварь не сдохла. Крылья перестали трепетать в скоростном ритме. «Жжжж» стихло. Ахмет выдохнул. Бывший царь Восстания брезгливо отбросил железяку в угол. Звяк. Арматурина была вся заляпана желтым и мерзким.

Суперкомар вяло подергивался, умирая.

— Так будет с каждым, — сказал Ахмет хрипло. — И с тобой, Илюза.

* * *

Автомат был в порядке. Ахмет проверил рожок и повесил «калаш» на плечо. Все, теперь попробуйте меня взять.

«Неужели Илюза действительно наняла Близнецов?»

Конечно, она его обманула. Не может быть. Близнецы стоят дорого, слишком дорого. Ахмет слышал о них. И то, что он о них слышал — ему не очень нравилось.

Близнецы убивали всех.

Ходили слухи, что на самом деле Близнецы — генетические копии одного человека, элитного убийцы из КГБ. Последствия секретных советских экспериментов. Кто-то вообще заявлял, что Близнецы — это муж и жена. Но это уже перебор, конечно. Все знают, что Близнецы — это родные братья, только разного роста и комплекции. Один маленький, лысоватый шатен, в очках, другой — огромный, широкоплечий великан с длинной гривой черных волос. Интеллигент и волосатый варвар.

Но убивали они одинаково эффективно.

И теперь, если Илюза не соврала, они идут по следу Ахмета. Идут за ним, царем Восстания. Ахмет сглотнул.

Проклятая Илюза. Проклятая жизнь. Проклятые Близнецы.

Не было печали.

Не будь он сейчас так измучен, он бы подумал о варианте — убраться из города. Уйти куда-нибудь далеко отсюда. Наверняка, где-то там, в других местах, есть жизнь. Скажем, в Финляндии. Почему нет? «Хочу в Финку».

Впрочем, после того, как он расправился с комаром, расклад изменился. Ахмет почувствовал в себе силу. Благословен Тот, в Чьей руке власть…

Он негромко рассмеялся.

И вдруг — грохот. Кажется, по улице движется нечто огромное. Ахмет услышал шаги. Бум, бум. Бум-бум.

Земля под ногами сотрясалась.

Ахмет осторожно подошел к двери парадной, выглянул. И отшатнулся, прижался к стене, молясь, чтобы его не заметили. По улице шагал громадный человек. Вернее, он только издали напоминал человека. Длинноногий дядюшка-мутант, шагающий по улице. Скрежет и треск сопровождали его, металлический стон раздавленных машин.

Грохот приближался.

Человек давил машины все ближе к месту, где спрятался Ахмет. Напротив, через улицу, заброшенная кофейня или кондитерская. Ахмет видел сквозь разбитую витрину, что там. Лотки перевернуты, столы и стулья переломаны. В витрине лежат разноцветные пластиковые муляжи пирожных и фруктов — словно кофейня до сих пор работает. Может, сюда заходят твари и мутанты?

Ахмет перебежал на четвереньках в другую комнату, поднялся и осторожно выглянул в окно. Огромная нога опустилась рядом с булочной…

БУМ!

Гигант был похож на того монстра, которого маленький Ахмет видел в детстве.

БУМ!

Это точно был он.

Тогда они с отцом и его лучшими диггерами бежали от этой твари, как от огня… И только чудом спаслись.

А сейчас спасения ждать неоткуда. Никто ему не поможет. Ахмет вжался в кирпич стены, мысленно молясь о помощи у любых богов.

После того, как он убил комара, страх прошел. Но сейчас страх вернулся — еще сильнее, еще глубже, еще беспощадней.

Бывший царь сел на пол, дрожа.

Для этого монстра он, Ахмет, был всего лишь пылинкой.

* * *

Прошла вечность. Шаги чудовища стихли вдали, земля больше не сотрясалась.

Кажется, он задремал.

Голоса. Ахмет вскинул голову. Нет, не показалось! Он прислушался. Недалеко отсюда, где-то на улице, разговаривали двое. Или трое? Кто-то рассмеялся. Ахмет привстал… Люди!

Слов не разобрать. Жаль.

Ахмет осторожно выглянул из окна, снова спрятался. Они были дальше по улице, спинами к нему. В первый момент он даже не понял, что это люди. Четыре фигуры в залатанных ОЗК, почти бесформенные от слоев пленки, в допотопных противогазах, у одного вообще с длинным хоботом. Люди прошли по улице мимо его убежища.

Ахмет затаился. Это же люди. «Тогда почему я прячусь?»

Он снова услышал голоса.

— …хватит болтать! — сказал кто-то громко. Женщина?

Откуда здесь люди? Сталкеры? Неужели ему повезло? Ахмет лихорадочно размышлял. Может, это веганцы?

Или… в горле пересохло. Близнецы?!

Все равно. Ахмет поднялся.

Сейчас он готов был выйти даже к Близнецам. После всех ужасов Петербурга, после всех этих монстров, смерть от руки человека показалась ему нестрашной. Это точно лучше, чем клыки. Лучше, чем тварь, что напала на него в подъезде. Комар, кто бы мог подумать.

Ахмет передернулся.

«Надо идти к людям».

* * *

В последний момент ему показалось, что он опоздал — и люди ушли, испарились, их не догнать.

— Подождите! Слышите?!

«Кофейная чашка». Он ворвался в кафе…

Их было четверо, в противогазах и защите. Один из людей сидел в кресле, закинув ногу на ногу. И с сигаретой в руке. Словно зашел выпить сюда чашечку кофе. И сел покурить точно под плакатом «Курение запрещено».

«Интересно, как он умудряется курить в противогазе?» — подумал Ахмет невольно.

В следующее мгновение люди увидели гостя… Ахмет запоздало сообразил, что его появление получилось слишком эффектным.

И сейчас его, скорее всего, убьют.

— Не стреляйте! — закричал он, поднимая руки. — Не…

Выстрел. Оранжевый пластиковый стул зарядом дроби разнесло в клочки. Осколки разлетелись вокруг, засыпали Ахмета. Словно оранжевый снег пошел.

…Благословен тот, в чьей руке власть?

Власть сейчас была в руках людей напротив. Людей, что чуть не застрелили его в упор из дробовика.

«Еще чуть-чуть, и я бы разлетелся оранжевыми осколками, — подумал Ахмет отрешенно. — Нет, кровавыми осколками». От пережитого волнения мочевой пузырь сжался в точку.

На Ахмета уставились стволы двух автоматов и дробового ружья.

— Ты кто? — спросил длинный с воображаемой сигаретой. Глухой из-за резины голос показался Ахмету странно знакомым. — Ты кто вообще такой?

Глава 21 Клоун на арене

В комнате Мирового Совета метро горели светильники — устало, вполсилы. Словно общая атмосфера подавленности действовала и на них.

Тертый одернул заместителя:

— Какая стратегия? Или ты пьян? У нас есть две дыры, которые нужно закрыть — чем угодно, хоть взорвать. И мы закрыты.

Филимонов помедлил, повертел в руках рюмку (хрустальную! чистейшего стекла!) и поставил на стол, не пригубив.

— Тогда ждите десантов. Они будут.

И они — были.

Станция Электросила, цирк, 14 ноября 2033

— Это будет его собственный эпический первый провал, — сказал Питон.

Лицо Акопыча вытянулось…

Гром аплодисментов. «Браво! Браво!». Питон поднял брови. Старик усмехнулся, посмотрел на силача.

— Так что ты там говорил о провале? — насмешливо поинтересовался Акопыч. — Не напомнишь?

Питон тяжело вздохнул.

* * *

«Первое выступление. Это мое первое выступление». Работа, мысленно поправился он.

Весь мир вокруг, все эти радостные лица, открытые рты, улыбки, горящие глаза… «У меня получилось». Он стоял посреди манежа, в лучах прожекторов, а гул вокруг нарастал. Артем не чувствовал своего тела. Словно какая-то волна подняла его над манежем, и он поплыл в дымном воздухе, пронизанном эмоциями, не шевелясь. Волна радости и обожания поднимала его все выше и выше, он уже казался себе великаном, смотрящим на зрителей с огромной высоты….

Словно человек на картине Шагала, что летел над городом. Артем вспомнил, как сестра, Лали, показывала ему эту картину в книжке. Счастье, подумал он.

— Браво! Браво!

Кто-то бросил горсть патронов, они рассыпались по залатанному ковру, как пригоршня драгоценных камней. Сверкали в лучах ламп.

Аплодисменты. Лицо Артема горело, словно обожженное.

— Поклонись, дурак, — шепнул шпрехшталмейстер.

Артем неловко раскланялся, уронил котелок. Это вызвало смех и новые аплодисменты. Он скосил глаза — шпрехшталмейстер в своем черном строгом фраке стоял рядом, кивал зрителям. Мол, этот клоун — это моя личная заслуга. Это тоже было частью представления. Номер, как и предсказывал Акопыч, развивался и усложнялся сам, по своим законам. Нужно было только держаться на гребне волны…

— Пианино, — скомандовал Артем шепотом. Шпрехшталмейстер коротко взглянул на него и — едва заметно кивнул. Будет сделано. Словно теперь Артем имел право командовать.

Теперь он действительно вел этот номер.

Работал.

— А где же мой инструмент? — тихо спросил он. Зрители неожиданно засмеялись. «Приготовься к тому, что смеяться будут совсем не в тех местах, где задумано. Зрители могу пропустить явную шутку, но с удовольствием посмеются над обычной фразой или жестом. Это нормально. Это часть искусства». Так говорил Акопыч на репетициях.

Артем выпрямился. Небрежным движением подозвал шпрехшталмейстера. Самодовольный верзила, выше Артема на две головы, прямой, словно проглотивший кол, в черном фраке и в белой жилетке, чопорно поклонился.

— Пианино для маэстро! — объявил шпрехшталмейстер. — Поживей, маэстро не любит ждать!

— Я… я подожду.

Снова смех.

Артем чувствовал, что у него получается, все идет, как надо. Словно волна захватила его и вознесла ввысь, до самого-самого неба. Вдохновение. Он чувствовал себя пьяным и радостным. И настоящим, живым, как никогда прежде. Он выбежал вперед, придерживая шляпу рукой. За его спиной два униформиста вывезли на манеж пианино.

— Браво! — закричали в толпе. Гром аплодисментов. И вдруг… Наступила мертвая тишина. Артем вздрогнул.

Что? Что происходит? Что-то не так с номером?!

Раздался голос:

— Представление прерывается.

* * *

— Представление прерывается. Приношу свои извинения.

В мертвенной, гулкой тишине раздались шаги. Военный, хрупкий, усталый, заметно сутулясь, прошел в центр манежа. В свете фонарей вокруг него кружились пылинки, вспыхивали как догорающие звезды. Вслед за военным появились два солдата, вынесли и поставили на манеж носилки, закрытые простынями.

Военный обвел взглядом притихший зрительный зал.

— Прошу прощения, друзья, — голос у него оказался негромкий, усталый. — Срочное сообщение. Империя Веган высадила десант к нашей станции. Они прорвались в вестибюль станции. Сейчас идет бой за наклонный ход. Возможно, уже через несколько минут они будут здесь.

— Боже! — охнули в толпе. Кто-то сорвался и побежал в темноту. Артем физически ощутил ужас собравшихся. Словно тяжелая гиря опустилась и давит ему на затылок.

— Проблема в том, что на станции нет армии. Все, способные держать оружие, сейчас находятся на фронте, сдерживают наступление Вегана.

Поднялся крик.

— Тихо! — крикнул военный. Шум стих. Артем удивился, с какой легкостью военный захватил внимание зала. И почти позавидовал.

— Что делать?! — подали голос из зала.

Военный обвел взглядом зрителей, посмотрел на циркачей. Снова повернулся к зрителям.

— Сражаться, — сказал он. — Сержант, начинайте. Все мужчины — ко мне.

Два солдата побежали, выгнали циркачей на манеж. Из рядов зрителей — где в основном были женщины и дети, спустились трое стариков. Один был на железной ноге. Остальные двое — такие древние, что Акопыч казался среди них подростком.

— Я представлюсь. Я лейтенант, зовут меня Вячеслав Строганов. Теперь я буду вашим командиром.

Циркачи заволновались.

— Построиться, — велел лейтенант. Циркачи растерянно заговорили все разом, зашумели. Крикнул кто-то:

— Мы не солдаты, мы — артисты!

— Да мне плевать, если честно, — устало сказал лейтенант. — Молчите и слушайте, что я скажу.

Циркачи переглянулись.

— Веганцы уже здесь, — сказал лейтенант. — Слышите?

Далекая автоматная очередь. Отдельные выстрелы. Крики о помощи, чей-то стон. Затем — взрыв. Земля под ногами содрогнулась, с потолка посыпалась бетонная пыль. Артисты рефлекторно пригнулись. Лейтенант продолжал стоять невозмутимо и холодно, словно бронзовая статуя.

— Тихо! Тихо, я сказал! — он оглядел циркачей. — Сейчас вам раздадут оружие. Все, что у нас есть. Десант нужно задержать любой ценой. Сержант, начинайте!

Циркачи по очереди подходили, брали оружие и становились в строй. Сержант выдавал каждому по несколько патронов. Когда подошел черед Артема, стол уже опустел. Последний пистолет забрали. Артем растерянно огляделся. Он чувствовал, что выглядит глупо, стоя так и вертя головой. Мало того, что он в клоунском гриме и цветном балахоне, так еще и оружия ему не досталось! Артем посмотрел на ножи, лежащие на простыне, некоторые были в ржавчине. Вы серьезно?!

— А я… а… мне?

Лейтенант покачал головой. Глаза у него были подернуты пеленой усталости.

— Больше ничего нет, парень. Только это. Бери и встань в строй.

Артем сглотнул. Сокола видно по полету, говорил отец. А какой тут полет, с таким оружием? Он нехотя перебрал ножи. Этот нет… этот… Что за хлам они собрали! Артем выбрал нож — с иероглифами, чуть ржавый, но вроде неплохой. Подумал и взял второй, похожий на тесак для мяса. Тупой, конечно, но если наточить…

— Пусть он останется здесь, — сказал Питон. Хмурый и жесткий, он смотрел на военкома неподвижным гипнотическим взглядом большой змеи.

Но лейтенант не испугался, не смутился, не отвел глаза. Лейтенанту было насрать на гипнотический взгляд лидера циркачей.

— Мне нужны все.

— Он совсем мальчишка.

Кровь бросилась Артему в голову. Мальчишка?! Он шагнул вперед, открыл рот…

Лейтенант опередил его:

— Я сказал: все. Разговор окончен.

Питон сомкнул губы. Вокруг рта вздулись желваки. Во всей налитой силой фигуре его читалось несогласие с лейтенантом. Но тому было плевать.

— Теперь, — сказал лейтенант Строганов. — Чтобы вы поняли, за что мы сражаемся. Мне некогда говорить вам патриотические речи, поэтому я просто покажу.

Лейтенант кивнул сержанту. Тот подошел, нагнулся — и одним движением сдернул простыню с носилок. Циркачи подались вперед…

Лейтенант помолчал, наблюдая, как меняются лица людей. Кого-то шумно вырвало.

— Видите? — просто сказал он.

Циркачи молчали. Тела были изуродованы до неузнаваемости. Женщина и ребенок лет семи. Из тела ребенка пробивалась вверх мелкая травяная поросль. Глаза у него были белые… и удивленные. За что, дяденька?

Лейтенант кивнул. Сержант набросил простыню обратно, солдаты закрыли тела. Лейтенант повернулся к Питону:

— Ты говорил, не знаешь, почему нужно убивать веганцев? — видимо, он продолжал разговор, что случился между ними ранее. — Теперь ты понял? Нет? Тогда иди и смотри, артист. Иди и смотри.

Питон молчал. Лицо мертвое, неподвижное. Затем повернулся к своим — и оглядел всех. Циркачи смотрели на него вопросительно, как на лидера. Питон кивнул:

— Слышали, что сказал лейтенант? Стройся! Живее!

Лейтенант кивнул.

— Хорошо. Ну, с богом. Пошли.

Рядом с Артемом вдруг встала Лана, акробатка — с ножами в руках. Это были специальные метательные ножи, с идеальным балансом. Артем видел, как Лана их бросает — и сглотнул. Не хотел бы он оказаться на месте мишени.

— Ты… — начал он. — Зачем?

— Так надо, — сказала акробатка. Циркачи наперебой заговорили «Лана, не надо», «Лана, это не женское дело». Акробатка упрямо мотнула головой. Уходить она не собиралась. Питон только посмотрел на нее и кивнул. Спорить было бесполезно. Характер Ланы знали все: мертвую скалу проще переубедить, чем живую акробатку.

— Вперед! — скомандовал лейтенант.

Двинулись нестройной толпой. Топот, нарастающее эхо. Пересекли платформу. Впереди, в наклонном ходе, гремели выстрелы. Пронзительно и страшно закричал раненый, затих.

Побежали по ступенькам. Артем оглянулся — в конце колонны мелькнуло белое пятнышко. Неужели Гоша, лилипут? Нет, показалось. Это Акопыч обмотал голову белым платком, словно банданой. Старик, ты-то куда лезешь?

Вонь пороха стала сильнее. Синеватый туман пороховых газов — густой, непроглядный, — окутал колонну. Кто-то из циркачей закашлялся.

Взвизгнула пуля, искры, ушла рикошетом вниз, чудом никого не задев. Кто-то пригибался, но остальные уже рвались вперед. Страшно до жути. Сердце, казалось, выскочит из груди. Ладони вспотели. Артем больше всего боялся выронить ножи. Выскочат из мокрых ладоней, и он останется безоружным.

— Быстрее, быстрее! — покрикивал лейтенант. — Головы пригибайте! Не высовываться! Не стрелять без моего при…

Бух.

Звук был совсем негромкий. Сначала Артем даже не обратил на него внимания. Словно что-то чиркнуло, затем всхлип…

Лейтенант застыл на полуслове и начал заваливаться назад.

Во лбу у него темнела аккуратная дырочка.

Лейтенант упал, в последний момент повернувшись на бок. Тело нелепо, неловко раскинулось на ступенях. Артем отвернулся. Затылка у лейтенанта больше не было. На стене недалеко от места, где он упал, расплывалось кровавое пятно. Желтоватые кусочки… это были мозги лейтенанта. Блин! Артем пожалел, что вообще туда смотрел. Потом пожалел, что сегодня вообще ел. Во рту была невыносимая, тошнотворная горечь.

— Вперед! — скомандовал Питон зычно. — Не останавливаться!!

Артем сглотнул. Все было настолько быстро и нереально, что казалось сном.

Следующая пуля взвизгнула рядом, срикошетила от бетонной стены, задела кого-то в задних рядах ополченцев. Один голос начал звать маму, другой принялся тонко, с подвываниями, стонать. Артем пригнулся, побежал быстрее. Трудно. Ноги уже болели от подъема. Ступеньки частично были разрушены. Эскалаторы встали давно, сразу после Катастрофы, во многих местах зияли дыры.

Питон, хмурый и жестокий, поднимался впереди всех. Силач не нагибался. В ладонях у него был потертый «калаш», казавшийся маленьким для такого великана.

Сосед Артема провалился в одну из дыр, выругался. Пока он выбирался, его обогнал старик в белой бандане. Акопыч. Он подмигнул Артему, пошел рядом.

— Эй, мальчики, — их обогнала Лана — пробежала по перилам между эскалаторами. — Не отставайте!

— Вот коза, — сказал Акопыч сердито.

Залп. Автоматная очередь прошла над головами циркачей, пули рикошетом хлестали по стенам наклонного хода. Бетонная труба превратилась в смертельный аттракцион «поймай пулю». Люди падали. Кто-то далеко внизу закричал тонким голосом: «Моя нога, нога!»

Они выскочили, наконец, на ровную площадку. Вестибюль станции был в огне и дыму. Тут шел бой.

— Вот они! — закричал кто-то. — «Зеленые»!

— Суки!

— УРРРАААА! — циркачи хлынули вперед.

Выстрелы. Взрыв. Настоящая мясорубка. Падающие люди. Акопыч, бежавший рядом с Артемом, вдруг оттолкнул его в сторону — сильно и резко. Что-то крикнул, Артем не разобрал что…

В следующее мгновение Акопыч споткнулся и упал. Белая шелковая бандана окрасилась кровью. Артем врезался в ограждение, упал за ним. Над головой свистели пули. От грохота выстрелов звенело в ушах. Он увидел лежащего ничком Акопыча, пополз к нему. Старик был мертв. Что же ты, старик…

Артем, сидя на полу, огляделся.

Трупы. Везде трупы. Последние минуты были словно в тумане, разинутые рты, вспышки выстрелов, общая неразбериха… Вопли и крики ярости, стоны умирающих…

Рослый веганец выскочил на Артема, потянулся к нему руками. Оружия у «зеленого» не было, из разбитой брови текла кровь. Артем закричал и ударил десантника ножом. Веганец словно не заметил. Артем перехватил нож и вонзил «зеленому» в грудь. Клинок ушел в сторону, наткнувшись на бронежилет. Артем выдернул нож и ударил еще раз. И еще. Веганец обхватил шею Артема руками и сжал. Чернота в глазах. Пятна. Артем начал задыхаться. Он бил и бил ножом, ощущая под клинком что-то мягкое, мокрое… Но веганец сдавил сильнее — и мир покачнулся, беззвучно поплыл в сторону. Артем понял, что умирает.

«Вот и все», — подумал он. Отбегался клоун.

Выстрел.

Веганец дернулся. Глаза его вдруг почернели, наполнились кровью изнутри. Артем не сразу заметил, что противник мертв. Он повернул голову. Позади него, в метрах десяти, стоял мини-Бонд Гоша. «Откуда он взялся, его же не было в колонне?!» В руках у лилипута был пистолет. Из ствола поднимался дымок…

Гоша моргнул.

Артем встретился с ним взглядом, кивнул. Спасибо.

Лилипут помедлил и тоже кивнул. Выглядел он озадаченным, словно ждал совсем другого результата. Повернулся и пошел прочь — смешной походкой, на ходу перезаряжая оружие.

«Мы не привыкли убивать, — подумал Артем. — Но мы привыкнем. У нас это хорошо получается».

Он огляделся. Нож, красный от крови, выскользнул из ладони. Артем едва заметил это.

Неподалеку лежали тела — вперемешку «зеленые» и ополченцы. Мертвый десантник был весь в ярких пятнах. Цветные рукояти — Артем узнал цирковые клинки Ланы. Веганец был как дикобраз. Ножи торчали из обеих рук, из груди, из бедра. Последний, видимо, финальный — из глазницы.

Живая мишень. Артем закусил губу. Где Лана?! Везде дрались, остервенев, оскалившись, люди, но акробатки не было видно.

Бой еще не закончился. Десантники Вегана напирали, их осталось около десятка, но единого натиска уже не было, сражение превратилось в индивидуальные схватки. Артем краем глаза видел, как Питон схватил десантника и швырнул в воздух. Тот с грохотом врезался в стену, упал на пол… Дальше Артем не смотрел. От взрыва все еще звенело в ушах.

Один из десантников схватился с акробатом.

Веганец вытащил нож. Аскар — Артем узнал его по восточному костюму — ударил «зеленого» ногой в лицо. Веганец отлетел. Следующий десантник выстрелил в Аскара: раз, другой.

Акробат упал на колени. Лицо его исказилось. Он снова начал вставать. В него выстрелили еще несколько раз, только тогда он медленно повалился лицом вперед.

Уроды, подумал Артем. Он вспомнил, что остался без оружия, нырнул вниз. Зашарил руками. Где нож?!

Ладони в крови, скользят. Удивительно. Все-таки он задел того десантника. Артем никак не мог нащупать выпавший нож. Один из клинков он потерял в самом начале боя, теперь остался без второго… Растяпа. Где же нож?! Где?!

Десантники повернулись к нему. Пошли — медленно, как во сне. Артем видел, как опускается ботинок десантника с рифленой подошвой… как взлетает вокруг него пыль…

Артем нащупал пластиковую рукоять. Да! Подтянул к себе, зажал пальцами.

Десантник все ближе, в руках у него «калаш». Медленно поднимает оружие…

Артем встал и пошел на него, сжимая нож.

Десантник поднял автомат, но выстрелить не успел. Он что-то сказал, но Артем не понял — увидел только, как шевельнулись губы веганца.

Раз. Два.

Осечка!

Время понеслось вперед с бешеной скоростью.

Артем вывернулся из-под руки веганца, мягко присел, как учил Акопыч. Затем резко выпрямил ноги, выбрасывая тело вверх, весь превращаясь в пружину…

Глаза десантника распахнулись и — застыли. Рот открылся, еще раз. Что-то горячее пробежало по руке Артема, словно раскаленная река. Хлынуло вниз…

Клинок вошел веганцу под подбородок.

Артем отшатнулся, отпуская нож.

Веганец сделал шаг к нему, шатаясь и заваливаясь набок. Из-под челюсти его торчала черная пластиковая рукоять ножа.

Словно веганец что-то хотел сказать. Кровь хлестала из него, как из лопнувшего пузыря. Все вокруг залила.

— Андрюха! — закричал второй десантник. — Братишка!

Размахнулся. Швырнул. Мелькнуло что-то темное, полетело к Артему.

Артем рефлекторно выставил руку — и поймал. Как ловил цветные мячики в долгих изматывающих ежедневных тренировках…

В следующее мгновение Артем перевел взгляд и увидел.

В его руке была зажата граната. Время застыло, потекло медленно, словно сонное. Граната — обычная «лимонка» в нарезке каналов для разлета осколков. Кольца в ней не было. Черт, подумал Артем. Черт.

Сам не понимая, что делает, он мгновенно бросил гранату обратно.

Как бросал Акопычу мячики.

Бросил и упал на землю, закрывая голову руками. Раз, два…

ВЗРЫВ.

Долбануло так, что весь мир расслоился на прозрачные пластины, разлетелся в разные стороны, а потом нехотя начал сходиться… Артем закричал, зажав уши. Пространство вокруг расслаивалось и ломалось, словно тонкие пластины стекла.

Пороховая гарь заполнила вестибюль. Туман, в котором не видно ни зги. Лучи фонарей прорезали туман, но ничего не освещали. Звон, подумал Артем, опять этот звон. Голова раскалывалась.

Тишина. Стоны раненых. Скрип металла.

И вдруг… Тишина. Циркачи, уцелевшие после схватки, приготовились. У многих были автоматы и пистолеты, подобранные у мертвых десантников. Артем наклонился и поднял чей-то «макаров». Тяжелый, скользкий. Он перехватил пистолет левой рукой за ствол, вытер правую ладонь об одежду, снова взял. Так, отщелкнуть предохранитель. Спусковой крючок… Интересно, патроны-то там остались?

Тишина все длилась. Синеватый туман в вестибюле станции разделял противников.

Какой-то человек встал рядом с Артемом. Закопченный, окровавленный, в разорванном цирковом трико — Артем не сразу узнал Питона. Силач крикнул в туман:

— Есть живые?!

Пауза.

— Не стреляйте! Мы сдаемся! — крикнул веганец.

Опять тишина.

— Выходите по одному! — крикнул Питон. — Бросайте оружие сюда и выходите! Не будем стрелять!

Тишина.

Артем отрешенно подумал, что сейчас еще все не закончилось. Что все только начинается. Они же сумасшедшие. Они не сдадутся. Они просто пытаются нас обмануть…

Тишина.

Бух, бух, бух. Сердце.

— Мы выходим! — крикнули из-за колонны. Через пару мгновений оттуда вылетел автомат и отдельно магазин. Затем еще один автомат, за ним пистолет Стечкина. — Не стреляйте!

— Выходите! — крикнул Питон. — Не будем стрелять.

Веганцы вышли, подняв руки. Двое. Один шел, спотыкаясь. Штанина у него была пропитана кровью.

На мгновение Артем даже почувствовал разочарование. Веганцы не выглядели опасными. Не выглядели чудовищами, как их описывали слухи.

Веганцы выглядели людьми — раненными и сломленными.

А в следующее мгновение один из них бросился вперед…

Артем вскинул пистолет и выстрелил. Пуля ударила веганцу в грудь.

Мертвец медленно повалился лицом вперед. Второй веганец, шедший за первым, втянул голову в плечи и продолжал идти с поднятыми руками. Словно убийство ничего не меняло. К веганцу подошли двое циркачей — один из них был Жантас, акробат, в окровавленной повязке на голове, — и скрутили руки за спиной. Начали обыскивать.

Артем стоял, как заторможенный, полусонный. Подошел Питон, вынул пистолет у него из ладони.

— Зачем? — спросил Питон. Артем поднял голову. «Что же я наделал, так нельзя… Нельзя?»

— Он пытался напасть, я же видел!

Питон помедлил, затем сказал:

— Он споткнулся.

— Я… — осознание настигло его, словно удар в челюсть. Нокдаун. Артема повело в сторону, колени ослабли. Питон его придержал, не дал повалиться.

— Лучше сядь, — сказал силач. — Выпей воды. Воды сюда! — крикнул он кому-то.

Артем задохнулся, замотал головой. Садиться? Зачем? Закашлялся, выплюнул воду.

— Но… они же заслужили?!

— Да. Они заслужили. Это верно.

Питон медленно кивнул и ушел. Артем остался сидеть, как потерянный. «Я убил человека». По ошибке. Но они же заслужили? Правда?!

Кто-то сунул ему бутылку с водой, он залпом выпил половину. Понемногу отпускало.

— Что ты сидишь?! — Гудинян разозлился. Голос фокусника срывался. — Она тебя ждет!

Артем медленно повернул голову.

— Кто?

— Быстрее, балбес!

* * *

— Я ведь… настоящая? — акробатка выгнулась, закашляла. Половины лица у нее не было. Кровь текла из ран.

— Настоящая Лерри, — сказал Артем. Слезы выступили на глазах, полились потоком.

Мужчины плачут в двух случаях.

Когда своя обида, и когда — чужая боль…

И лучше плакать из-за обиды.

В обиде нет ничего непоправимого.

Лана улыбнулась.

— Настоящая принцесса цирка, — сказала она и — замерла. Взгляд единственного глаза погас. Все было кончено.

— Да, — сказал Артем. — Настоящая.

* * *

Похороны провели тем же вечером.

Циркачи собрались вокруг погибших товарищей. Мерный стук дрезины мортусов возвестил о прибытии скорбной процессии. Циркачи расступились. Огромный Питон, сгорбленный, словно от раны в сердце, кивнул главному могильщику. Тот кивнул в ответ.

Артем смотрел на знакомую картину: люди в балахонах, в респираторах, монотонно и спокойно заворачивали тела в саваны. И погибших циркачей, и веганцев, и случайных жертв. Упаковывают всех. Так, что отличить одного от другого становится невозможно.

Мертвые все равны.

Завернули в саван лейтенанта Строганова. Лицо его было странно умиротворенным, словно он, наконец, достиг того, к чему давно стремился.

Мертвый Акопыч был другим. В чертах лица появилась холодная, словно с чужого плеча, строгость. Лицо его казалось высеченным из белого мрамора. «Он спас мне жизнь».

Лана. «Светлана Лерри-Авильченко, — произнес Питон негромко. — Великая артистка». Циркачи стояли, понурив головы.

Мортусы провели поминальный обряд. Прощание.

Некоторые плакали. Другие — нет.

— Эй, Мимино!

Артем повернул голову — рядом стоял Питон. Рука его была перевязана грязным, окровавленным бинтом. Кажется, это не его кровь, отрешенно подумал Артем. А чья? Ланы. Акопыча?

— Ей выстрелили в спину, — сказал Питон негромко.

— Что? — Артем решил, что ослышался. Земля дрогнула под ногами, он пошатнулся. Еще не хватало сейчас потерять сознание…

Питон кивнул.

— Я говорил с мортусами. Они хорошо разбираются в причинах смерти.

— Тогда… кто это был?

— Кто-то из своих.

Артем почувствовал растерянность. Акопыч мертв. Кто поможет разобраться в этом? Кто поможет советом?

— Но…

Питон покачал головой.

— Никому не говори. Пока не время. И еще. Никуда не уходи, ты мне нужен. После похорон придешь в цирк. Я буду ждать тебя у манежа. Ты понял?

— Да.

* * *

Цирк стоял пустой и покинутый, Артем вспомнил, как теплая волна поднимала его в лучах света и улыбок — и сердце сжалось. Успех. Победа. Как все это было… давно.

Не успел он сделать и двух шагов, как вокруг закричали:

— Вот он. Все сюда!

И вокруг разом стало много народу.

Выжившие циркачи сгрудились вокруг Артема. Он удивленно оглядел их, дернулся, не понимая, что происходит. Гудинян глазами показал: стой спокойно, все хорошо. Питон с заклеенной пластырем щекой, с рукой на перевязи подошел неслышным, гипнотическим шагом. Остановился рядом, посмотрел на Артема сверху вниз.

— Ты нам должен, — сказал силач.

— Я должен?

Питон зловеще усмехнулся, даже неподвижные глаза вдруг ожили, засветились:

— Конечно, а ты как думал? Ты теперь артист. Ты — один из нас. Поздравляю. Не забудь проставиться.

— Но я… да! Конечно, я… — Артем вдруг понял, что слов у него много, но говорить он не в состоянии. Совсем.

Циркачи собрались вокруг.

— Сейчас неподходящее время, — заговорил Питон. Голова его, вся в ссадинах и синяках, блестела в свете карбидной лампы. — Сейчас неподходящее место. Сейчас неподходящие обстоятельства. Наши товарищи погибли. Аскар, лучший акробат. Когда он был под куполом или на проволоке, он блистал, как настоящая звезда. Акопыч, наш старожил. Он единственный работал еще в том цирке, до Катастрофы. Он был велик и могуч, он был стар, но он был настоящим артистом. На нем держались традиции, он передал нам то великое цирковое искусство, что прошло сквозь тысячелетия. Лана, последняя из великой династии Лерри, воздушная гимнастка, наша красота и изящество, наш острый язычок — и наше окровавленное сердце. Прощай, принцесса цирка. Прощай.

Они мертвы. Но они — живы. Они всегда будут жить в наших сердцах. Поэтому мы принимаем сегодня в наши ряды Артема, Мимино, ученика Акопыча. Потому что люди смертны, обстоятельства преходящи и только искусство — вечно.

— Артист умер, да здравствует Артист! — сказали циркачи хором.

Артем чувствовал, как в горле застрял комок. На глазах выступили слезы…

Он перестал быть никем, и становился — кем-то.

«Я — клоун, — подумал Артем. — Я — артист».

Глава 22 Музыка крыш

Санкт-Петербург, поверхность, день X + 3

Светлеющее небо нависало над черными силуэтами зданий.

Спустя несколько часов перебежек из парадной в парадную, Убер и компания вышли к перекрестку. Молча, не было сил на разговоры, повернули за угол. Дальше улица шла к набережной, затем через мост. Где-то там, в темноте за Фонтанкой, был Большой цирк.

— Где мы?

— Улица Белинского, — сказал Убер.

— Кто это?

Скинхед покрутил головой.

— Хмм. Литературный критик, кажется. Черт, а память у меня уже не так хороша, как раньше.

Герда невольно хмыкнула. «Ничего удивительного» — подумала она. У него одних шрамов на затылке — с десяток будет. Сколько это сотрясений и черепно-мозговых травм? А еще он пьет как лошадь. Так что амнезия при их первой встрече — совершенно объяснима. Скорее непонятно, как Убер вообще что-то помнит.

— Критик? — переспросила она.

— Угу. Это человек, который называет писателя говном, а тот просит еще… Белинский не самый плохой критик. Но я уже не помню, чем он прославился. Вроде бы, ругал Тургенева. А Льва Толстого хвалил. Или наоборот.

Улица Белинского тянулась до набережной Фонтанки, переходила в мост. Комар настороженно огляделся, держа дробовик на изготовку. Впереди, правее, за мостом — виднелось темное здание Большого цирка.

Справа — пивная «Толстый фраер».

Слева — голубое здание с зеленой вывеской «Сбербанк».

Дальше, дальше.

По левую руку — винный бар «PROBKA». Помещался он в сером готическом здании. Каменные лица на фасаде смотрели на путников с непередаваемым выражением. То ли насмешки, то ли презрения.

Герда поежилась.

— Недобрый у них взгляд, — сказала тихо.

Комар подумал и кивнул. Таджик что-то пробурчал.

Только Убер ничего не заметил. Он замер, глядя вперед.

Справа по улице, почти у самой набережной возвышалась церковь Симеона и Анны. Над куполом церкви застыли крылатые тени. Вот одна из теней шевельнулась… Убер поморгал. Нет, показалось. Все тени остались на своих местах.

Но тягостное ощущение чужого взгляда не отпускало. Скинхед огляделся.

— Тебе не кажется, что за нами следят? — спросил Убер негромко.

Комар поежился. «Значит, не мне одному?» — подумал он. В какой-то момент ему почудилось, что за ними следует человек в противогазе, но обнаружить его не удалось. Может, самовнушение? Или просто нервы. Комар поежился.

— Ага.

— Скоро светает. Переждем здесь. Может, тут и подвал найдется.

Убер жестами показал — сюда. Отодвинулся, качнулся и — бух! — ударил ногой в дверь. Она с грохотом провалилась внутрь, плашмя ударилась об пол. Заржавленные петли не выдержали.

За мной — показал скинхед жестом.

Внутри было на что посмотреть. Кроме винного бара — Комар видел отсюда тусклый пыльный блеск стекла, тут еще была настоящая сувенирная лавка. Комар удивленно огляделся. Ржавые каски всех видов, подгнившие кожаные шапки, несколько ушанок. Советские флаги с профилем Ленина. Стойка бара заставлена оловянными солдатиками разных времен и народов, с уцелевшей краской. Наполеоновские «ворчуны» в медвежьих шапках, разноцветные гусары, зеленая русская пехота и английская гвардия в красных мундирах. Яркие зуавы и свирепые турки. У некоторых солдатиков была подвижная рука с оружием. Интересно.

Неведомый коллекционер собрал все это богатство — и исчез.

Судя по всему, здесь давно уже никто не бывал. Кроме мутантов. В толстом слое пыли на полу бара были четко различимы звериные следы — значит, твари все-таки попадали внутрь. Интересно.

Компаньоны включили фонарики. Тусклый ночной свет проникал сквозь узкие окна внутрь бара, но с фонарями было лучше. Пятна света забегали по стенам, по полу, по стойке, по столам и колоннам…

— Это мы хорошо зашли, — сказал Убер. Комар и Таджик разбрелись по помещению, разглядывая интерьер. Герда залипла у стеклянной витрины со старинными портретами на медальонах. Таджик ушел в глубь бара, чем-то загремел.

Убер присвистнул. Взял со стеллажа заржавленную банку. Хмыкнул и поставил обратно.

— Что это? — спросил Комар. — Что-то полезное?

— Консервированная вода.

— Вода? — поразился Комар. — Вы что, когда-то делали консервы даже из воды?!

— А ты думал? Это с подводной лодки баночка, из спаснабора, — пояснил Убер. — Банка изнутри еще и серебром покрыта, чтоб не ржавела. Мы делали консервы из всего, что могло испортиться. Жаль, никто не догадался делать консервы из ума, чести и совести. Из доброты, наконец. Сейчас бы это очень пригодилось.

— Впрочем, — сказал Убер и замолчал. Кажется, ему в голову пришла неожиданная мысль.

— Что «впрочем»? — напомнила Герда.

— И тогда это был дефицит.

— Убер, — сказал Комар. Голос у него стал странным. Кажется, уже все видел, нечего удивляться, но…

Скинхед повернул голову:

— Чего?

— Тут еще круче есть. Консервы из воздуха.

«Воздух Санкт-Петербурга 1703–2003». Голубая консервная баночка. С другой стороны надпись мелким шрифтом «сувенирная продукция».

а это воздух настоящий

учитель баночку достал

и от восторга запотели

противогазы у ребят —

процитировал Убер. И пояснил: — Народное творчество народов постъядерного севера. Открывать, кстати, не советую.

— Почему?

— Задохнешься от радости… Да нет, просто гарантийный срок вышел, воздух тоже протухает. Вонять будет как в сортире. Зато ведь — природное! Без рентгенов! Дыши, не хочу.

Комар почесал резиновый затылок. Вот никогда не понять — говорит Убер серьезно или издевается.

— Все-таки вы до Катастрофы были все какие-то ебанутые.

Убер повернулся, в упор посмотрел на Комара. Стекла противогаза блеснули.

Владимирец занервничал.

— Знаешь, — сказал скинхед наконец. — А ведь ты чертов гений, брат Комар. Такими мы и были. Ебанутыми.

* * *

— Что будет, если мы столкнемся с тварями? Когда-нибудь нам придется… ну, сейчас мы их обходим, но вдруг… — Комар вдруг потерял нить рассуждения.

— Хочешь совет? — скинхед повернулся к Комару.

— Ну, и…

— Не будь вежливым, — сказал Убер. — Не будь покорным или спокойным. Ори, пинайся, сопротивляйся, дерись… Не можешь драться, оскорбляй словами! Становись поперек пищевода, наконец. Даже если тебя сожрут, пусть этот сука-динозавр поделится с другим: «Ты представляешь, мой ужин мне нахамил? На неделю настроение испорчено».

Не можешь изменить свою судьбу, хоть пищеварение ему испорти. Понимаешь?

Комар пожал плечами.

— Понимаю, — буркнул он. Вспомнилась Леди и его собственная покорность судьбе. Если бы зеленая форма не помогла, что бы он тогда делал? Просто побыл в роли ужина?!

Черт.

Комар насупился. Не хватало еще выслушивать нотации от чокнутого скинхеда. Да, Убер в подземелье проявил себя хорошим товарищем и изобретательным типом… Может, он и в динозаврах разбирается? А совет хороший… но как ему следовать?

— Я как-нибудь сам разберусь, — сказал Комар. — Спасибо за заботу.

Скинхед задумчиво почесал в затылке. Оглядел владимирца.

— А ты крутой, да?

— Какой есть.

— Ты это… харизмой полегче размахивай, — насмешливо предупредил Убер. — Не ровен час, оторвется.

Комар угрюмо молчал. Он сам понимал, что переборщил. Но признать… Внутри что-то болезненно ныло. Гордость, наверное.

— Ты меня неправильно понял, — начал он.

— Ага-ага, — Убер кивнул. — Я тоже всегда стараюсь быть понятым неправильно. Это мое кредо. Даже на могильной плите хочу, чтобы написали: «Меня неправильно поняли. Выкапывайте обратно».

— Ладно тебе, — сказал Комар. Теперь ему действительно стало неловко. — Не издевайся.

— Ты сам спросил, что делать. Так что ты будешь делать?

— Да мы их раскатаем! — Комар попытался взбодриться. Сжал дробовик. — Вот с этого ствола!

Убер покачал головой.

— Не хвались перед ратью, добрый молодец, а хвались вместо рати…

— Вместо? — Комар заморгал.

— Или после рати? — Убер наморщил лоб. — Блин. Вечно забываю. Если серьезно, то «вместо рати» самое правильное. Чтобы победить в драке, нужно победить еще до нее. Запугать противника вербально, чтобы тот передумал драться и уполз, поджав хвост. Чисто по-пацански.

— Только с тварями это не сработает.

— Да, тут уж только догнать, зажать в угол и — по морде, по морде!

— Слушайте, вы там закончили со своими монстрами? — спросила Герда. — Мы и так задержались. Помогите лучше найти аптечку.

— Яволь, мадам!

…Убер перелез через стойку. Под подошвой ботинка что-то хрустнуло. Бар, к сожалению, раньше кто-то тщательно разграбил. Может, тот самый коллекционер солдатиков. Битое стекло, несколько пустых бутылок. Ни одной целой. Скинхед задумался. Потом заглянул под стойку и присвистнул. Ничего себе! Похоже, сюда диггеры еще не добрались. Он протянул руку… и в ту же секунду бутылку (полную!) выдернули из пальцев.

— Нет, — сказала Герда. Девушка стояла перед ним, натянутая, словно швартов.

— Э! Это отличный бурбон! — возмутился Убер. — Отдай.

Герда покачала головой. Нет.

— Женщина, ты серьезно? — скинхед протянул руку. — Верни бутылку, пожалуйста.

— Я видела, как ты пьешь, — сказала Герда.

— А я видел, как ты ешь. Ээ… э! — он подался назад. — Стой! Не надо в меня ничем кидаться! Герда, нет!!

В последний момент девушка остановила замах.

Но было поздно. Бутылка выскользнула из перчатки Герды — и полетела в лицо скинхеда.

«Что сейчас будет, — подумала Герда. — Ой».

В следующий момент Убер выставил ладонь и поймал бутылку. Шлеп. С легкостью. Скинхед насмешливо отсалютовал Герде, и девушка поняла, что до этого он просто дурачился.

— «Wild Turkey 101», — сказал Убер. — «Дикая индейка». Пятьдесят градусов. Кра-со-та. В стекле, правда, градус падает, так что сейчас тут оборотов сорок. Но все равно — неплохо. Ну, что, попробуешь?

Герда в бессилии опустила руки.

Он опять уйдет в запой, как тогда, на Владимирской?!

«Чтоб тебя, Убер».

«Эх, Герда. Все бы тебе котят спасать. Или тигров».

Скинхед помедлил, ожидая ее реплики — но больше ничего говорить она не собиралась. Убер выпрямился. Сделал шаг к ней… Ярко-голубые глаза в стеклах маски. Герда отшатнулась, спрятала руки за спину. «Даже не подходи ко мне».

Пауза.

— Ладно, — сказал Убер. Отступил. Крикнул громко, для Комара с Таджиком: — Двадцать минут на отдых! Потом выходим.

Снял с плеча вещмешок, расслабил завязки и сунул бутылку — вверх донышком. Затянул узел и подмигнул Герде.

— Это лучше аптечки. Гарантирую.

— Не смешно.

* * *

В воздухе повисло ощущение дождя.

Капли, падающие с ржавой железной рамы на подоконник.

Раннее утро…

Облупившиеся стены. Краска вздулась от времени и непогоды, пошла пузырями. Пыльный металлический светильник свисал на длинном шнуре с потолка. Он медленно покачивался от сквозняка.

Комар проснулся от толчка в бок. Дернулся и вынырнул из дремы. Это был не настоящий сон — скорее забытье от усталости. Зато полное кошмаров. Он медленно поморгал, зябко повел плечами. Веки слипались, перед глазами — пятна. И холодно — бррр.

— Она тебе снится? Эта тварь? — Убер смотрел на Комара в упор своими ярко-голубыми глазами.

— Нет, — сказал Комар с некоторым трудом.

— Что «нет»? Не снится?

Комар кивнул. Потом замотал головой.

— Никаких снов с этой тварью. Никак нет. Сплю как младенец.

— Тогда у тебя на редкость здоровая психика, — Убер наклонился ближе к нему, наморщил лоб. — Слушай, псих, а ты меня не обманываешь?

* * *

— Светает уже, — сказал Комар. — Эх, надо было остаться в баре. Посмотрели бы солдатиков… — Он сложил в рюкзак несколько фигурок на память, но весь бар с собой не унесешь.

Следующим зданием, куда они заглянули, была «Кофейная чашка».

Кофейня сохранилась в первозданном виде. Словно только минуту назад посетители вышли отсюда, оставив вместо себя двойников-скелетов, а на столах — забытые кофейные чашки с толстыми краями и высокие стаканы из-под латте. На донышках стаканов осталась высохшая коричневая муть.

Но если забыть о мелочах, здесь все было как до Катастрофы.

Комар шагнул к стене, начал разглядывать странную красно-черную картину. Загадка. До Катастрофы было столько всего красивого, а они нарисовали какие-то пятна. Комар покачал головой. Не поймешь этих людей.

Убер развалился в кресле рядом со скелетом в шарфе. Откинулся на спинку и выставил руку с воображаемой сигаретой.

— Человек! — крикнул он в сторону кухни. — Принесите пепельницу! И меню, мы выберем десерты. Торт с черникой у вас сегодня есть?

Герда вспылила:

— Убер! Перестань дурачиться!

Убер расхохотался. Запрокинул голову — морда противогаза задралась — и начал смеяться.

Через мгновение начал смеяться и Комар, не понимая, почему. Чертов заразительный смех Убера…

Грохот. Черная тень ворвалась в кафе, бросилась к компаньонам.

Убер рухнул вместе с креслом назад. Бух! Мгновенно вскочил, вскинул автомат. Комар развернулся, срывая дробовик с плеча… Сердце билось так, что кроме его стука он ничего не слышал. Бух! БУХ! БУХ!

Поймать цель в прорезь прицела… Так-так. Бух.

Герда и Таджик нырнули за стойку.

— Не-еайте! — человек в сером противогазе вскинул руки вверх. — Нет, пожалуйста, нет!

— Что? — не понял Комар, продолжая целиться. Сейчас спустить курок — и поминай гостя, как звали. Кто такой — черт его знает. Хотя человек — это уже проблема.

Комар сделал шаг назад и споткнулся. Палец сорвался…

Ба-бах! Вспышка. Дробовик в руке дернулся, ствол ушел вверх и вправо.

Заряд картечи разнес в клочья спинку кресла рядом с пришельцем. Оранжевые осколки пластика разлетелись вокруг, словно конфетти.

— Не-еайте!! — завопил пришелец. Резиновая маска частично заглушила крик. Человек присел, поднимая руки. Химза на нем была старая, поношенная, местами дырявая. Дырки замотаны скотчем и перевязаны тряпками. На груди — какая-то надпись, не разобрать. — Пожауста! Не еайте!

— Не стрелять, — приказал Убер. Скинхед поднялся из кресла, держа «калаш» одной рукой. — А ты, новенький, — на колени, руки за голову. Быстро!.. Зачем стрелял? — это уже Комару.

Тот повел плечами. Опустил дробовик.

— Извините. Так получилось, — и сам засмеялся, настолько нелепо это прозвучало.

— Блин, — сказал Убер. — Вот всегда так. Тебе смешно, а товарищу химзу срочно надо новую.

— Новую? — не понял Комар.

— Сухую. И без запаха, желательно.

— Мне бы самому такая не помешала, — признался Комар. — Этот долб… дорогой гость напугал так, что до сих пор внутри все трясется. Придурок.

Вдвоем они подошли к незнакомцу, державшему руки над головой. Незваного гостя трясло. Комар оглядел его старую химзу, сочувственно покачал головой. После того, как он чуть не застрелил пришельца, он чувствовал перед ним какую-то ответственность. Да и вообще, неловко вышло.

— Извини, мужик, случайно вышло, — сказал Комар. Противогаз гостя — новенький хороший ГП-9 мотнулся вниз, вверх. Смешно.

Убер ногой отодвинул автомат гостя в сторону. Обошел того по кругу, встал за спиной.

— Ты зачем пришел? — спросил он гостя, стоящего на коленях.

Тот покосился.

— Поговорить, — ответил наконец. Голос звучал глухо.

— Что ж… — Убер уселся в прежнее кресло, закинул ногу на ногу. Затянулся невидимой сигаретой и выпустил невидимый дым. Герда хмыкнула. — Иди сюда, присядь. Раз мы тебя не пристрелили, давай поговорим.

Глава 23 Кладбище слонов

Санкт-Петербург, поверхность, день X + 3

Ночь. Аптека. Фонарь.

Здание. Подвал. Отдых.

Свет. Карбидка. Иллюзия уюта.

Завтра снова в путь.

Все повторяется. Меняются только локации.

Дневной свет, опасный для глаз, решили переждать в здании. Спустились по захламленной обломками лестнице в подвал. Тут раньше был не то бар, не то салон красоты. Луч фонаря выхватил из темноты серую железную дверь.

Убер подумал и кивнул.

— Сюда.

…Он посмотрел на счетчик — тот изредка потрескивал. Скинхед обошел с ним углы подвала, поцокал языком, потом кивнул остальным. Можно. Здоровья это, конечно, не прибавит, но зато можно снять противогазы, отдышаться и даже поспать. Иначе в масках совсем сдохнешь.

Сняли противогазы.

Все мокрые насквозь, словно из бани. Убер стянул с жилистого торса мокрый тельник, отжал, повесил сушиться. Подмигнул Герде, повернулся… И замер. Лицо его застыло.

— Убер, что… — Герда замолчала.

Убер молча смотрел на гостя, что явился к ним в кофейне. Гость тоже стянул противогаз, вытер ладонью лицо. Почувствовав взгляд Убера, поднял голову…

Вспышка. Резкий железистый запах крови. Свет фонаря. Длинные плоскогубцы…

Вырванный с мясом ноготь.

Крик.

Убер мотнул головой, вернулся обратно.

Под противогазом оказался молодой красивый парень, чем-то похожий на итальянца из старых фильмов. Только весь мокрый, с распаренным красным лицом. И все равно красивый, подумала Герда.

— Тебя как зовут? — спросил Комар.

— Ахмет, — сказал парень. Внезапно глаза его расширились…

Потому что парень, наконец, разглядел Убера. Узнавание.

Лицо парня исказилось. Посерело на глазах. Что-то неприятное мелькнуло в этом лице. Гнев, страх, ненависть, злоба. Назвавшийся Ахметом потянулся к оружию. Комар поднял брови и отодвинул дробовик в сторону. Отдавать пришельцу свой дробовик он точно не собирался.

В следующее мгновение гость отлетел к стене, ударился спиной. Сполз на пол и застонал.

— Убер!

Скинхед — это он ударил гостя в живот — подошел, схватил Ахмета за воротник и швырнул в центр комнаты. Тот перекатился, врезался плечом в стену. Застонал сквозь зубы.

Убер пошел медленной тяжелой поступью. Ахмет смотрел на него с пола.

— Убер, что это значит?! — закричала Герда.

— Герда, познакомься, это царь. Царь, это Герда. А теперь, когда с формальностями покончено…

Убер надвинулся на Ахмета — жестокий, стремительный:

— Вставай, говно.

— Убер, не надо! — Герда не могла понять, что происходит. Комар открыл рот, Таджик невозмутимо склонил голову на плечо, словно большая собака. — Убер, нет!

— Надо. Вставай!

Ахмет взглянул исподлобья, начал подниматься. Убер двинулся вокруг него по кругу, широко расставив жилистые сильные руки. Татуировка — серп и молот в лавровом венке, — темным пятном выделялась на его плече.

— Я расскажу тебе одну историю. Ты слушаешь, говно?! Слушай внимательно. Однажды великий греческий философ по имени Платон дал определение, что такое «человек». Тебе интересно, говно?

И что же, по Платону, человек? Как его узнать?

Человек, сказал Платон, это птица без перьев, разучившаяся летать. — Убер раскинул руки, словно действительно был птицей. — Видишь?

Прекрасное применение Бритвы Оккама, не находите?

Тогда вот вам продолжение истории: тогда великий Диоген… да-да, тот, что жил в бочке… услышав это определение, поймал петуха. Ощипал и принес Платону. Смотри, Платон, вот твой человек!

Ахмет повернулся к Герде, открыл рот… Тут же получил удар по почкам и рухнул на четвереньки.

— Убер! — закричала Герда.

— Внимательно слушаем. — Убер, страшный и пугающий, снова пошел по кругу. Ахмет выплюнул кровь. Злобно оскалился. Начал вставать, пригнув низко голову. Затравленный, битый, но все еще опасный зверь. Хищник на карачках.

— Вот твой человек, Платон. Животное на двух ногах, — Убер показал на себя, — и без перьев. И вот Диоген держит эту мерзкую ощипанную птицу и называет ее «платоновским человеком». Что же ответил на это Платон? А? Думаем, дамы и господа, шевелим мозгами! Ну же!

Ахмет следил за ним, чуть прикрыв глаза. Бывший царь стал на удивление спокоен.

Убер остановился:

— Ты, говно, тоже думай. Что сказал Платон?

На этом Ахмет не выдержал, ударил. Бил он на удивление профессионально. Но это не помогло.

Убер с легкостью перехватил его руку, вывернул. Рывком швырнул бывшего царя в стену. Грохот.

Ахмет врезался спиной в кирпичную стену. Бум!

Повалился на землю. Застонал.

— Думать надо, говно, прежде чем говорить.

Убер засмеялся.

Герда с мольбой посмотрела на Комара. Тот поежился. Но все же шагнул вперед.

— Убер, слышь… ты… полегче…

Скинхед мгновенно развернулся, оказался рядом с Комаром. Тот застыл, глядя в безумно светлые глаза Убера.

— Платон, — медленно и негромко заговорил Убер. — Великий греческий философ Платон сказал только одну фразу. Он сказал — слышишь, говно! — он добавил: «Человек — животное на двух ногах, лишенное перьев… и с плоскими ногтями». А теперь смотри… — Убер отпустил Комара и шагнул к Герде. Девушка невольно отшатнулась. Скинхед был огромный, яростный, и пах раскаленным металлом.

— Смотри, — мягко и нежно сказал Убер. Протянул Герде руку ладонью вверх. — Видишь?

— Плоские ногти? — Герда не знала, что он имеет в виду. Но это было бы… логично. Убер ведь человек, правда?

Убер улыбнулся. Мягко.

И медленно перевернул руку — ладонью вниз.

Герда опустила взгляд. Подняла, посмотрела на Убера… снова опустила.

Вскрикнула.

Ногтей на руке Убера не было.

— Кажется, я не совсем человек, — мягко сказал Убер. Улыбнулся Герде. — По крайней мере — по Платону.

Герда не знала, что сказать. Сердце почему-то ныло, сжималось в груди.

— Это… — она помедлила, кивнула на Ахмета, поднявшегося на четвереньки. — Это он сделал?

Убер усмехнулся.

— Что ты. Чтобы пытать меня лично, нужно иметь стальные яйца. Этот может только смотреть. Вуайерист хренов. Это сделал его человек.

— А где… тот человек?

Убер пожал плечами.

— Там, куда я его отправил.

Скинхед повернулся к бывшему царю. Тот сел и прислонился спиной к кирпичной стене — бледный, как смерть. Белое пятно на рыжем.

— Как звали того типа? Что со мной на ножах пластался?

Ахмет, хрипло:

— Ра… Рамиль…

— Громче!

— Рамиль.

Убер выпрямился, сплюнул в сторону.

— Я уверен, после смерти вы оба с Рамилем попадете в Ад. Но знаешь, в чем разница? Он будет в Аду для настоящих мужиков. А ты, говно, в Аду для таких же, как ты, трусливых пидарасов.

Убер пошел на него. Ахмет сжался в комок.

— Вставай, говно! И успокойся. Я не буду тебя убивать. Хотя стоило бы. Я дал слово твоему отморозку-телохранителю. Суровый был мужик. Едва меня не уложил.

Ахмет смотрел с ненавистью. Казалось, еще чуть-чуть и его взгляд прожжет в скинхеде огромную сквозную дыру. Бывший царь сплюнул кровью, растянул губы в улыбке.

— Рамиль? — сказал он. — Жаль, что не уложил!

«Он вне наших разборок. Идет?»

«Он вне наших разборок».

Убер остановился, посмотрел на Ахмета. Усмехнулся.

— Можешь сказать ему спасибо. Он своей жизнью выкупил твою. Гуляй, Ахмет-Вася.

Герда и Комар молчали. Таджик невозмутимо вынул из сумки остатки веганских брикетов и аккуратно нарезал на дольки. Достал помятую пластиковую бутылку с водой и начал разливать по стаканчикам.

Молчание все длилось.

— Все! — скомандовал Убер. — Представление закончено. Всем жрать, пить, отдыхать. Я на часах. Комар, следующая смена — твоя. Потом Таджик. Герда, — он помедлил. — Перевяжи, пожалуйста, этого… простоцаря.

* * *

Над громадой лютеранской церкви плыла огромная луна, словно из старинного комикса про оборотней. Ярко-желтая и дырчатая.

Тучи разошлись, небо прояснело, и теперь Убер видел звезды. Блеск их резал глаза, точно полированные алмазы впивались в хрусталики глаз.

Заснеженная линия Васильевского острова. Тишина. Убер опустил взгляд и обнаружил, что провалился в снег по колено. Он услышал смешок и поднял голову.

Мандела стоял, улыбаясь.

— Может, я твое чувство вины? — сказал Мандела. И засмеялся, словно это была чертовски удачная шутка…

* * *

Убер вздрогнул и открыл глаза. Некоторое время он лежал в темноте, но не мог избавиться от ощущения, что рядом кто-то есть. Мандела. Юра. Эх, брат.

Скинхед повернул голову. Комар спал рядом, приоткрыв рот. Кажется, ему снилось что-то плохое — он дергался и стонал во сне.

Компания расположилась на ночлег в подвале. «Сколько их было, таких подвалов? — Убер покачал головой. — Я уже и не помню».

Таджик посмотрел на Убера невозмутимо и кивнул. Смена Таджика, понял Убер. Хорошо. Левая нога затекла так, что сдохнуть можно. Он перевернулся на другой бок… Тонкие иголочки забегали по затекшей ноге, он поморщился, не открывая глаз.

Снова задремал. Внезапно дернулся, проснулся. Тягостное ощущение не отпускало. И не сон, и не пробуждение. Какая-то муть, а не жизнь. Внутри болело, где-то в районе печени. «Хорошо бы, — подумал Убер. — Один раз проснуться и чтобы ничего не болело».

Убер зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть.

— Снятся всякие… лиловые негры, блин, — проворчал он. Шея занемела. Он с треском размял ее, покрутил корпусом из стороны в сторону. Хрустнуло где-то в пояснице. Нормально.

Поднялся на ноги. Все, отдых закончен, надо двигаться.

— Подъем, красавчики и красавицы, — он потряс Герду за плечо, тряхнул Комара, потом повернулся и пнул Ахмета в бок. — И ты, урод, тоже вставай.

Ахмет дернулся, перекатился набок. Встал на четвереньки. Словно вцепился в землю, в битый кирпич ногтями. Молодой зверюга.

Ахмет взглянул на Убера исподлобья — с ненавистью.

Скинхед хмыкнул. А злости в этом типе хоть отбавляй. Злости — или страха?

Наплевать.

— Герда! Вставай, сказку проспишь! — позвал он.

— Что? — полусонная девушка села, покачиваясь, точно пьяная. В спутанных русых волосах застряли ниточки и щепки. Убер хмыкнул, аккуратно вытащил из волос мусор.

— Идти пора, — сказал он мягко. Размяк бродяга?

— К-куда?

— Домой.

Пока девушка приходила в себя, Убер сел, прислонился спиной к стене. На мгновение прикрыл глаза. Только одну секунду подремлю, а то сердце как надорвавшийся мотор…

* * *

Убер помотал головой.

— Нет времени.

Мандела поднял брови. Дыра в щеке зияла, словно кратер потухшего вулкана. Белели остатки зубов.

— Как нет времени? Мертвый черный человек приходит поговорить с тобой о расизме, а у тебя нет времени?! Убер, ты охуел?

— Че сразу охуел? — Убер неожиданно обиделся. — Просто устал немного. Сейчас посплю минутку и…

* * *

— Убер! Вставай! — голос Герды.

Он проснулся. Сердце то замирало, то начинало усиленно стучать.

Надо попить воды и — побольше. Похоже на симптомы обезвоживания. Убер поморщился. И аспирина бы еще зажевать…

Угу, где бы его взять?

Компания завтракала в полном молчании. Похоже, никто толком не выспался. Скоро на улице окончательно стемнеет, и можно будет идти дальше.

Ахмет угрюмо дожевал выданную ему порцию зеленого брикета. Он сидел отдельно.

Убер спросил:

— Итак, слегка охуевшее дитя природы, что мы с тобой будем делать?

Ахмет посмотрел на скинхеда с ненавистью. И ничего не ответил, отвернулся.

Компаньоны наперебой высказывали предложения:

— Убьем?

— Выгоним?

— Отправим к веганцам?

— Чего-о? — все обернулись к Комару. Тот сконфуженно пожал плечами.

— Да пошутил я, пошутил!

Ахмет оскалился. «Я умею быть неприятным. Вы увидите».

— Звериный оскал деспотизма, — прокомментировал Убер эту гримасу. — Слушай ты, царь народов, а как ты здесь вообще оказался? Царям на поверхность не положено. И почему один?

— Может, он как мы? — остановила его Герда. — Восстание взяли, да? — повернулась она к бывшему царю. — Веганцы?

Ахмет молчал. Его темные глаза перебегали с Герды на Таджика, с Таджика на Комара, затем снова на Герду. На скинхеда он старался не смотреть.

— Взяли, — произнес бывший царь хрипло. Откашлялся. — Поэтому я один.

— Поэтому он один, — кивнула Герда. — Видишь, Убер? А что с остальными?

— Веганцы устроили резню на Восстании. Старый слуга, он еще моему отцу служил, помог мне выбраться.

— Где он теперь?

— Кто?

— Слуга.

Ахмет помедлил.

— Умер. Я никогда его не забуду.

Скинхед внимательно посмотрел на царя и усмехнулся.

— И что нам с ним делать? — спросила Герда.

— Выкинуть на улицу в одном исподнем, — предложил Убер насмешливо. — А чего? Пусть побегает. Я садистов не люблю.

— Может, он… — осторожно начала Герда. — Не знаю. Изменился? Стал лучше?

Убер издевательски хмыкнул.

— Угу, угу.

— Так ты не веришь в людей? — спросила Герда. Убер пожал плечами:

— Как тебе сказать?

— Честно.

— Честно? — в ярко-голубых глазах скинхеда что-то мелькнуло. Какая-то затаенная боль. — Не очень.

Герда открыла рот, закрыла.

— Зато я верю в другое, — сказал Убер. — Каждый человек имеет право на второй шанс. Даже самый плохой человек. Только вот я лично давал бы некоторым этот шанс — только при условии немедленной смерти. Пускай в аду добрые поступки совершают. Аминь.

— Тем не менее, — вдруг раздался мягкий бархатный голос. Герда вздрогнула от неожиданности. Говорил Таджик: — ты его не убил.

Убер выпрямился.

— Кого его? — спросил спокойно.

— Лётчика.

На лице Убера не дрогнул ни один мускул.

— Какой ты интересный человек, Таджик. Ты действительно все это знаешь или у тебя талант угадывать? А?

— Так что насчет Лётчика?

— Мне нравится этот разговор, — сообщил Убер в пространство. — Но ты прав, брат Таджик, на прямые вопросы лучше давать прямые ответы.

Он выпрямился.

— У меня есть вопросы к Лётчику, это верно. Но обсуждать я их буду с ним, а не с тобой. Прости, брат Таджик. Что до тебя, просто царь, — Убер повернулся к Ахмету. — Ты можешь пойти с нами. Только до станции метро. Годится? Если да, кивни.

Ахмет нехотя кивнул.

— Выполняешь все мои приказы, тебе ясно?

— Да.

— А еще… — начал Убер.

— Тихо вы! — прикрикнул Комар громким шепотом. Он встал, настороженный и злой. — Не слышите, что ли?

Все переглянулись, замерли. Тишина. И тут… Герда покосилась на стакан с водой, стоящий на полу. Она только собиралась выпить свою порцию…

Вода в стакане дрогнула.

Опять толчок земли. И снова по поверхности воды побежали круги. Только уже сильнее.

— Сюда кто-то идет, — сказала Герда. — Кто-то очень большой.

* * *

На улице стемнело, но свет все равно резал глаза — когда двадцать лет привыкаешь к полумраку метро, даже далекий отсвет солнца кажется прожектором.

Огромная фигура помедлила, повернулась. Подняла длинную ногу — с некоторым даже изяществом — и с грохотом опустила на следующую машину.

Хлопок. Стекла вылетели, как от взрыва. Осколки рассыпались по мостовой, по ржавым машинам, отскакивали от стен домов.

Компания невольно пригнулась. Спрятались в здание обратно.

— Изысканный бродит жираф, — пробормотал скинхед. — Слушай, а что он делает?

Таджик пожал плечами. Снова раздался треск лопающихся стекол. Резкий, словно выстрел.

— Нет, не жираф. Это такой Бармалей, — сказал Убер. — Верно?

Таджик подумал и кивнул. Пожалуй.

— Что? — Герда пыталась понять, что сообразили эти двое. Вообще, они уже начали ее раздражать — с самого начала похода. Особенно Убер. Голубоглазый и бритый. — О чем вы вообще говорите?

— Вот эта длинноногая жирафа — вылитый Бармалей из книжки Чуковского. Он бегает по Африке и кушает детей. Гадкий нехороший жадный Бармалей. А Танечка и Ванечка… Кстати, почему он жадный? Не делится с другими, сам всех детей кушает?

— Убер!

— Чего сразу Убер?

— Не отвлекайся!

Убер почесал резиновый затылок.

— Проблема в том, что в книжке Бармалея одолели с помощью другого страшного монстра. Крокодила, которого привела горилла.

Герда остро пожалела, что при ней больше нет медицинской сумки с деревянным молотком для анестезии. Сейчас бы молоток ох как пригодился.

— Убер, извини за личный вопрос — ты сумасшедший?

— Ага, — сказал Убер, словно это само собой подразумевалось. — Только вот крокодила, который будет на нашей стороне, у нас нет. А без крокодила мы рискуем закончить жизнь в желудке у этого чудовища, — скинхед почесал затылок. — Хмм. Вот всегда так — когда крокодил нужен, его фиг достанешь. Закон Мерфи.

— Может, просто переждем? — Герда помедлила. — И он уйдет?

Компаньоны переглянулись.

— Хотелось бы верить, — сказал Комар. — Но…

Глухой удар прозвучал гораздо красноречивей любых ответов.

Он замолчал.

— Ой, не царское это дело — морды бить, — протянул Убер. Он, не отрываясь, смотрел на то, как Бармалей крушит машины. Бух, бум, бу-дых. — Красавчик просто. И самое смешное, он по ходу, идет именно за нами. Что будем делать?

Компаньоны притихли.

— Уведем его за собой, — сказал Комар.

— Дело говоришь, брат, — Убер оказался рядом, поднял автомат. — Только вот куда?

— В Исаакий.

— Широко мыслишь, — оценил Убер. — Стратег. Лбище. Мастодонт мысли! Наполеон извилин! Но для начала предлагаю все же осилить этот мост.

* * *

Мост Белинского. А за мостом справа — Большой цирк.

От кислорода даже подташнивает временами. Комар вгляделся. Огромное открытое пространство — весь путь от здания, через набережную, на мост, и дальше через площадь. Если кто-то их заметит, уйти будет трудно. Почти невозможно.

Слева за мостом — зеленое здание в пять этажей, надпись «Фреш». Как раз напротив цирка.

— Может, туда? — предложил Комар. Скинхед посмотрел, кивнул.

— Хорошая идея. Сейчас быстро переходим мост, и — бежим под козырек. И в парадную. Или через окно.

Комар почесал лоб. Потом все же спросил:

— А если Бармалей за нами погонится?

Убер пожал плечами.

— Тогда вам не повезло.

— Нам?! Ээ… а тебе?

— А я буду вас оплакивать. Представляешь, как это грустно?

* * *

До поры до времени все шло гладко. Компания перебиралась, прячась за ржавые машины и за углы зданий, пока вдалеке Бармалей задумчиво крошил «вольвы», «мазды», «лады» и прочие гордости довоенного автопрома. Делал он это бессистемно, угадать, какая машина будет следующей, было сложно.

Но в какой-то момент все изменилось.

Бармалей застыл. Потом двинулся по улице к компаньонам. Словно задался целью познакомиться поближе.

И вдруг ускорил чудовищные шаги. Теперь сомнений не осталось — Бармалей видел людей, считал их добычей. Черт.

— Кто сдохнет, того я лично найду и отпизжу, — пообещал Убер. — Имейте в виду. Вперед!

Они побежали.

Бег через мост. Тяжелое дыхание. Бармалей не отставал. От грохота его шагов сотрясалась земля, отпадали куски штукатурки, кирпичи, отваливались ржавые водосточные трубы. С грохотом лопнуло чудом до того уцелевшее окно.

Убер и компания бежали.

Перед мостом монстр замедлил шаг. Остановился…

Потом вдруг помчался, набирая скорость. Нет, река не стала ему помехой. Комар видел, как под тяжестью шагов Бармалея дрожал мост, обрушивались вниз камни. Грохот, всплески.

Компаньоны бежали со всех ног, но монстр их быстро настигал. Неумолимо, методично.

Вот он уже в нескольких метрах позади. Герда бежала, не помня себя. Боже, боже, боже. Если ты есть…

Бармалей возвышался над беглецами, как башня. Бух! Комар развернулся и на ходу выстрелил из дробовика. Побежал дальше.

Бармалея это не остановило. Вряд ли выстрелы могли ему сильно повредить.

Вот он уже рядом. Нога поднимается, нависает над несчастным азиатом…

В последнюю секунду Таджик рванулся в сторону. Бармалей замедлил ход, остановился на несколько мгновений. Кажется, он выбирал, за кем следовать — за группой или за одиноким беглецом. И вдруг пошел вдогонку за одиночкой.

— Таджик, куда?! — заорал Убер.

Таджик свернул вправо, побежал к зданию Большого цирка. Бармалей не отставал. Огромные ноги-столбы, казалось, вот-вот нагонят и раздавят несчастного азиата, но тот продолжал бежать.

Бармалей нагонял.

— Надо его отвлечь! — заорал Комар.

Убер остановился и закричал монстру, замахал руками. Все было бесполезно. Остальные тоже остановились — кричали и махали руками. Убер выстрелил из автомата. Еще раз.

Но Бармалей уже настигал Таджика. Почти настиг…

В последний момент Таджик резко свернул — и Бармалей проскочил мимо. Бух. Бух. Земля под подошвами вздрогнула. Пока монстр колебался, Таджик рванул вперед. Добежал до входа в цирк, помедлил секунду и — Герда выдохнула — заскочил внутрь.

Бармалей сделал еще два шага, потоптался у крыльца — в сомнении. Постоял рядом.

— Дела-а, — протянул Убер. Повернулся к компаньонам: — А вы чего уставились? Живо прятаться, дармоеды!

Заветный козырек. Комар почувствовал себя так, словно у него вырвали легкие. Дыхание стало расплавленным свинцом. Воздух шипел и умирал под ребрами.

Они ввалились в парадную, бегом поднялись на второй этаж. Из окон понаблюдали, как уныло бродит вокруг цирка неприкаянный Бармалей. Задумчиво, медленно переставляет ноги-столбы…

«Гадкий, нехороший, жадный Бармалей».

Опустился туман, и в дымке Бармалей казался совершенно неопасным. Он стал словно еще выше, так, что его голова таяла в туманной пелене, растворялась. Это казалось жутковатым сном наяву. И просто нужно проснуться, открыть глаза — и монстр исчезнет.

Комар поморгал, ущипнул себя сквозь химзу. Не помогло.

Призрачное чудовище медленно переставляло ноги — и не уходило.

Они ждали полтора часа, два… на третий Бармалей, видимо, соскучился. И исчез. Комар моргнул. Миг — и нет его. Как это возможно?! Сколько Комар не вглядывался в пелену тумана, монстра нигде не было видно. Неужели ушел? Тогда почему Таджик не возвращается? Что с ним могло случиться?

Убер поставил Комара наблюдателем, остальным махнул: отдыхайте. Ахмет огрызнулся, но скинхед не обратил на бывшего царя никакого внимания. Уселся у стены, прислонившись спиной — рядом с Комаром. Время тянулось.

Прошел еще час. Так скоро и рассветет. Комар зевнул. Словно это было командой, Убер открыл глаза.

Скинхед покрутил головой, разминая шею. Со стоном потер плечо — занемело. Повернулся и встал рядом с Комаром, вглядываясь в сторону цирка.

— Спроси у жизни строгой, какой идти дорогой, — пропел Убер в задумчивости. — Куда по свету белому отправиться с утра…. И если с другом худо, не уповай на чудо… — он резко кивнул, оборвал песню. — Давай-ка сходим за ним. Давненько я в цирке не бывал.

Комар выпрямился.

— Мы все?

— Как насчет прогулки наедине? Комар, ты готов?

Тот кивнул. Скинхед повернулся к Герде.

— Мы идем за Таджиком. Вы ждете нас здесь, — сказал Убер. — Засекай время. Если через два часа не вернемся, уходите к Адмиралтейке. Герда, постарайся не сильно приставать к простоцарю. А ты, простоцарь…

— Задолбал уже со своими шутками, — огрызнулся Ахмет.

— Хорошая фамилия, — одобрил Убер. Потом вздохнул — совершенно искренне: — Прямо даже жаль, что сейчас нет времени поиздеваться над тобой как следует.

Ахмет отвернулся. Сидел теперь невозмутимый и злой. Руки у него были связаны за спиной.

Герда встала, подошла к скинхеду.

— Возьми, — в тоне Убера прозвучало что-то большее, чем забота. В мешковатой перчатке лежал пистолет. Старый советский «ТТ».

— Умеешь?

Она кивнула. В метро даже медикам пришлось многому научиться. В том числе — пользоваться оружием.

— Мы постараемся быстро, — сказал Убер мягко, без привычной издевки. — Но не обещаем. Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра…

Глава 24 Теперь ты в армии

Станция Электросила, 22 ноября 2033

Это был силач. Питон — осунувшийся, постаревший, словно даже ставший ниже ростом. Левая рука у него по-прежнему была забинтована, но бинт был старый, грязный. Одежда сто лет не стирана. Рубашка на плече разодрана.

Артем оправил камуфляжную куртку, подтянул ремень. По сравнению с главным над циркачами сейчас он выглядел просто щеголем.

— Игорь! — окликнул он силача. — Питон!

Силач нехотя поднял голову. Посмотрел вправо, влево — словно не знал, откуда доносится голос Артема. Потом увидел парня. Лицо его не изменилось, только взгляд на пару секунд застыл.

Молчание.

— Вернулся? — спросил наконец Питон. Голос был хриплый, словно до этого силач месяц ни с кем не разговаривал.

— Да… а где все? Где наш цирк?

Светлые неподвижные глаза Питона смотрели теперь на Артема, не отрываясь. Губы исказило подобие улыбки.

— Цирка больше не будет, — сказал силач. — Придется девчонкам самим выкручиваться. Жаль, но так надо.

Артем помолчал. Что-то все-таки не давало ему покоя.

— Но… Майор же сказал! Мол, цирк нужен и в военное время. Пропаганда, все такое. Важнейшим из искусств для нас… Ты ведь до сих пор главный в труппе?

Питон покачал головой. Медленно и плавно, словно огромная змея, поднимающая голову.

— Больше нет. Я попросился на фронт. Добровольцем.

— Но ты же говорил… — Артем замолчал. Почему-то сегодня все шло неправильно, не так, как он представлял.

— Что это не мое дело? — силач усмехнулся. В этой ухмылке было что-то мертвенное. — Я ошибался. Люди могут считать, что они тут ни при чем. Что им нет до этого никакого дела. Это ерунда. Чушь. Войне до всех есть дело.

И тут Артем сообразил: силач выпил. Запах перегара забивался вонью давно немытого тела, но все равно — сивушные нотки в воздухе чувствовались. Питон усмехнулся.

— Думаешь, я пьян?

— Э…

— Нет, это вчерашнее. Обезболил. Ты зачем пришел?

— Повидаться. У меня увольнительная на три часа.

Питон равнодушно кивнул.

— А… — Артем помедлил. — А Лахезис?

— В госпитале.

— Все еще?! — Артем привстал. Сердце вдруг застучало резко и часто.

Питон растянул бледные губы в подобие улыбки.

— Не беспокойся, отдохни. Она там работает. Вот, меня подлатала…

Только сейчас Артем заметил, что перед силачом стоит пластиковый пузырек с таблетками. Пластик старый, пожелтел, надпись почти не видна. Что там может быть?

— Что сказали врачи?

Питон ухмыльнулся.

— «Удивительно, как я с таким сердцем еще живу».

Артем помедлил.

— А ты?

— А я? «Удивительно, что вы с такой работой еще не свихнулись».

* * *

Артем повел плечами. Два дня, как он вернулся из увольнительной, а мысленно все еще там. С Лахезис повидаться так и не удалось. Черт.

Артем до сих пор неуютно чувствовал себя в новенькой форме. Циркачей перевели в спецподразделение, в особую часть. Видимо, то, как они проявили себя в противостоянии с десантом, произвело на начальство сильное впечатление. По слухам, их собирались сделать особой группой.

Спецотряд «Ц», ага.

— Стройся!

Циркачи с ленцой, расслабленно прошествовали на свои места в строю.

Перекличка.

Помятый человек со знаками различия лейтенанта оглядел циркачей. Лицо у него было усталое. Лейтенант кивнул сержанту, длинному унылому типу с рукой на перевязи. Сержант уткнулся в список, начал называть фамилии. Циркачи беседовали между собой, зевали, почесывались. На командиров никто особо не обращал внимания.

— Гудинян, — говорил сержант.

— Я.

— Бабузов!

— Я, да, — ответил Жантас. — Я тут.

— Мимино. — Тишина. — Рядовой Мимино!

Артема пихнули в бок. Спишь, Мимино?

— Я, — он выпрямился.

— Что я?

— Здесь я.

В толпе раздались смешки. Сержанта не уважали. Он не был циркачом, а, значит, принадлежал к касте «лохов».

— Отвечать по уставу, рядовой, — сержант захлопнул папку и, не глядя на циркачей, спросил: — Больные есть?

Молчание.

— На голову? — спросил кто-то. В строю захихикали.

Сержант повернулся к лейтенанту, произнес скороговоркой:

— Тарищ лейтенант, поверка личсостава закончена. Отсутствующих нет, больных нет.

Лейтенант кивнул.

— Ладно. Разойдись.

— Не нравится мне здесь, — заявил Гудинян вечером. — Вечно они от меня чего-то хотят. Иди туда, иди обратно, стой там, копай здесь. Боже мой, что за люди. А я человек творческий! Я — артист! Я где хочу, там и копаю!

* * *

Перед ужином Артем нос к носу столкнулся с Гошей. Чуть не сбил лилипута с ног, когда торопился на репетицию. «Извини, малыш», — пробормотал Артем, он подумал, что задел мальчишку. И вдруг — понял, кто перед ним. На лилипуте была его обычная одежда, белый смокинг (но уже грязный), на голове — камуфляжная бандана. Видимо, это была единственная деталь формы, что подошла Гоше по размеру.

— А! Это ты, придурок, — сказал презрительно лилипут.

Кровь бросилась Артему в лицо. Он усилием воли заставил себя стоять ровно и сделал вид, что не расслышал. Но в памяти отложил на будущее. «Будет время — приду и отпинаю, как следует».

Скоро мы и в ваших городах.

Мини-Бонд шагнул вперед, к Артему. «Если он скажет еще хоть слово, я ему врежу», — подумал Артем. Изготовился.

Молчание. Словно натянули струну, и она вот-вот лопнет.

— Прости, — сказал лилипут с усилием. Словно у него свело челюсти.

Артем в первый момент не понял.

— Что-о?!

— Прости. Это все мой отвратительный характер.

— Ээ…

— На самом деле я хотел помириться. Пожать тебе руку. Ты же теперь герой.

Артем снова увидел как наяву: лилипут стреляет. И веганец, напавший на Артема, валится мертвым. Пуля вошла ему в затылок. Все-таки Георгий, несмотря на то, что жуткий засранец, стрелок от бога.

— Я был не прав, — угрюмо сказал Гоша. С усилием улыбнулся. — Ты артист, я артист. Мы вместе сражались. Спасали друг друга. Забудем обиды?

Пауза. Артем протянул руку.

— Забудем.

Пожатие руки лилипута было мелким и каким-то влажным. Артем едва удержался, чтобы не вырвать ладонь и не вытереть о штаны.

* * *

Утром лилипут исчез. На утренней поверке его не было, майор несколько раз выкрикивал его имя, потом быстро ушел.

— Гоша сбежал, — сообщил Гудинян во время завтрака.

Артем не донес ложку до рта, застыл.

— Дезертировал?! Зачем?

— Неизвестно.

Фокусник помедлил.

— Он оставил записку. Для тебя, насколько понимаю.

— Записку? Давай!

Гудинян покачал головой. Он смотрел на Артема с какой-то странной жалостью. Темные глаза фокусника были полны вселенской тоски.

— Не могу.

— Почему?

— Ну… как тебе сказать…

— Ты ее уничтожил?

Гудинян подавил смешок. Почесал затылок.

— Это было бы… затруднительно. Пойдем со мной, я покажу.

Надпись была огромной. Белой краской было выведено на стене станции:

Я УБЬЮ ВСЕХ КТО ТИБЕ ДОРАГ МИМЕНО

— Он забыл поставить запятую, — сказал Гудинян. Артем с трудом сообразил, о чем тот говорит. Мысли его были далеко отсюда. «Всех, кто тебе дорог». Где был Гоша, когда убили Лану? За ее спиной, верно?

— И «Мимино» пишется через две «и», — продолжал фокусник. — Грамотей, блин.

Артем подумал, что сейчас ударит фокусника. Иногда чувство юмора Гудиняна вызывало настоящее раздражение.

— Что он может сделать? Ничего, верно?

Циркачи переглянулись. В их глазах Артем прочитал все, что угодно, кроме успокаивающих вестей.

— Это Гоша, — сказал Гудинян. — Гоша псих. Я всегда это говорил.

— Он сбежал с оружием?

— Да.

Артем помолчал. Вот, значит, как дело повернулось.

— Что теперь будет?

— Ничего хорошего. Весь отряд под подозрением. Говорят, возможно, нас расформируют. И не будет никакой специальной группы «Ц». Эх, — Гудинян приподнялся на локте. — Ты что делаешь?

Артем не ответил, затянул лямки вещмешка. Запас еды, пара белья. Трубка Акопыча. Мячики и нож. Ему многого не нужно. Только хороший клинок, чтобы перерезать убийце и предателю глотку.

— Побег, — сказал Гудинян, словно сам себе не веря. — Дамы и господа, у нас тут смертельный номер. Идиот в воинской части. Соло. На бис.

— Мне нужно, — сказал Артем упрямо.

— Я понимаю. Расставание с мозгом — всегда болезненный процесс. Только не проси тебе его облегчить.

— Юра, послушай, — сказал Артем. — Пожалуйста…

Гудинян покачал головой.

— Даже не думай. Не буду. Не хочу, а значит, не буду. И обратно.

— Юра, мне без тебя никак. Там Лахезис, Изюбрь… их надо спасать…

У Артема сжалось горло. Неужели во всем был виноват этот коротышка?

«Кто-то выстрелил ей в спину», вспомнил он слова Питона. Лана, последняя из Лерри, принцесса цирка.

Когда это случилось, где был Гоша?

«Вспомни». Артема бросило в жар, потом в холод. Спина взмокла. Гоша был за спиной Ланы.

— Он убил Лану.

Гудинян споткнулся на полуслове. Долго молчал. Так долго, что Артем уже и не думал, что тот ответит.

Фокусник шагнул вперед и сжал его плечо. Больно. Артем пробормотал:

— Ты чего?

— Это правда?

— Да.

Гудинян наклонился к уху Артема.

— Убей его. Убей. Пожалуйста, — в глазах фокусника стояли слезы.

— Помоги мне выбраться.

— Тебя расстреляют. Ты знаешь это?

Гудинян не сказал «если поймают». Артем пожал плечами. Счетчик внутри отсчитывал секунды. Быстрее, быстрее, быстрее. Ты можешь не успеть.

— Это неважно, — голос внезапно сел. Артем откашлялся, поправил лямки вещмешка.

Гудинян кивнул.

— Ты прав, это неважно. Хорошо. Я помогу.

Темнота вокруг сделалась зловещей, словно пауза перед смертельным номером, когда зрители затихают, и только их сердца стучат в полной тишине: бум, бум, бум.

Я убью, подумал Артем. Убью.

* * *

Побег.

Артем уцепился между трубами и пополз вперед. Гудинян внизу убедительно «гнал пургу», расписывая, как отравился за обедом и теперь не может набегаться по нужде.

Собеседники в итоге прониклись и давали советы. Фокусник охал и ахал. Видимо, советы были полезными.

Когда патруль ушел, Артем спрыгнул и пошел вперед, к выходу со станции.

В условленном месте между труб, заросших пылью так, что они казались обернутыми мехом, была воткнута карточка. Ловкость рук Гудиняна и никакого мошенничества.

«Оберюхтин Егор Петрович», прочитал Артем в тусклом свете фонарика. «Звание: лейтенант». Кивнул. Спасибо, Юра. «Год рождения: 2011». Двадцать два года? Многовато, но как-нибудь выкрутимся.

Теперь у него были документы.

Осталось добраться до Электросилы — быстрее лилипута.

«Я убью всех, КТО ТИБЕ ДОРАГ».

Артем закинул мешок на плечо и зашагал вперед. Времени оставалось мало.

Глава 25 Большой цирк

Большой цирк на Фонтанке, день X + 4, четыре часа утра

Здание цирка, грязно-желтое от времени, утопало в тумане. Пятна отвалившейся штукатурки расползлись по стенам, словно паразиты. По фронтону змеились розово-фиолетовые стебли лианы. Комара передернуло. Что-то неприятное было в этих сплетениях. Омерзительное. Словно они — живые.

Купол цирка выглядел целым и нетронутым.

Компаньоны медленно прошли сквозь туман, пересекли площадь. Каждую секунду они ожидали встретить Бармалея, но Бармалея не было. Ни следа монстра. Тишина вокруг мертвая, и только звук шагов, искаженный и приглушенный туманом, звучит над Фонтанкой.

Вот и цирк. Справа от главного входа — стена-афиша. «Сегодня на нашем манеже». Рекламные плакаты. Детские рисунки. Некоторые уцелели, и не скажешь, что двадцать лет прошло…

У афиши Убер остановился, почесал резиновую морду. Положил дробовик на плечо, словно старинный меч. Перед выходом они с Комаром поменялись оружием, владимирец взял мощный 103-й «калаш», скинхед — «помповик» MP-133 с деревянным прикладом.

Комар поднял взгляд. Желтый фасад, белые статуи ангелов. Интересно: над крыльцом три ниши, а статуй — только две. Кованая крыша крыльца с левого края обвалилась.

Средняя статуя шевельнулась. Комар вздрогнул, протер стекла противогаза. Черт его знает. Глюки, что ли?

— Убер, видел?

— Что видел?

Комар покачал головой. Ничего. Он уже не был уверен, что заметил движение. Похоже, на поверхности у него наступило кислородное опьянение. Комара пошатывало. Сердце гремело, словно жестяная банка с болтами, которую медленно и лениво встряхивают.

Они с Убером перебежками, страхуя друг друга, продвигались вдоль стены цирка. Вот и главный вход.

Убер жестами показал — левее бери, с той стороны. Внимание… Вперед! Пошли!

Комар перебежал, присел на колено. Повел стволом автомата влево, вправо. Никого. Только ветер тихонько свистит, гонит обрывки пленки по улице. Ржавые остовы машин сгрудились вдоль обочины. Скелеты внутри улыбались, словно ничего веселее постъядерного цирка никогда не видели.

Двери оказались распахнуты. Застыли в крайних позициях, будто их нарочно оставили открытыми.

О-очень похоже на ловушку. Комар остановился, хотел сказать скинхеду. Убер покачал головой, жестами показал: вперед, вперед. Они вошли в здание, держа оружие наготове. Пусто. Темно. Тихо. В вестибюле на полу лежит игрушка — плюшевый медведь, из прорехи на животе вылезла грязная вата. Единственный стеклянный глаз смотрит на пришельцев отстраненно — их смутные силуэты скользнули в отражении и замерли. Комар огляделся и опустил автомат. Никого.

Убер расслабился.

Скинхед закинул дробовик на плечо, небрежным пинком отбросил с дороги упавший стул. Тук! Словно на прогулке. Комар занервничал. Он что, серьезно собирается так себя вести?

— Эй, — позвал Комар шепотом. Убер обернулся. — Потише! А если мы кого-нибудь встретим?

— Поздороваемся.

— Ээ… Зачем? — иногда шутки Убера ставили Комара в тупик.

— Умирать, так культурным человеком. А не каким-то там невоспитанным хамом, вроде нашего простоцаря.

— Чего?

— Иди, говорю. Шевели конечностями, там Таджик уже дни считает. Палочки зачеркивает, письма пишет…

Скинхед включил фонарик. Световое пятно пробежалось по стенам, по лестнице, по потолку, вернулось обратно. Теперь свет падал на доску объявлений, висящую на стене под углом.

Убер присвистнул.

Красный фон. Вакансия от руки: «Требуются клоуны. Дивертисмент, работа с предметами. Оклад 15 тысяч + соцпакет + премия». Листок ветхий, с загнувшимися от старости краями. Убер внимательно прочитал объявление, покачал головой.

— Ты смотри, тебя тут ждали, — удивился скинхед. Комар промолчал. Тягаться с Убером в остротах — все равно, что плевать против ветра. Или мочиться во время урагана.

Рядом с объявлением — рисунок. Огромный человечек с ярким носом, в остроконечном колпаке, — жонглирует шариками. Они желтые, неровные. Один из шариков странным образом походил на человеческий череп. Рядом с клоуном — маленькие человечки, дети. Они подняли руки, радуясь.

Рисунок неумело раскрашен цветными карандашами. Вкривь и вкось, точно рисовал ребенок. Комар хотел умилиться, но по спине пробежал холодок. От рисунка веяло страшным. На мгновение Комару показалось, что на самом деле дети бегут от гигантского клоуна — и вопят при этом во все горло. От ужаса. «Тьфу, привидится же, — мысленно сплюнул Комар. — Это цирк! А я люблю цирк».

— У меня от всего этого мурашки по коже, — Убер передернул плечами. — Бррр.

Комар моргнул. Интересно у них мысли сходятся.

— Ты что, не любишь цирк?

Убер почесал затылок. Комар поднял брови: вот это номер! Безбашенный скинхед впервые проявил что-то вроде робости.

— Ну, как тебе сказать, брат Комар… Не очень.

— Серьезно?!

— Почему это тебя удивляет?

Комар повел головой, прочистил горло. Но ведь действительно странно!

— Как можно не любить цирк?

— Различными способами, — мгновенно отреагировал Убер. Поднял голову, стеклянные окуляры смотрели на Комара: — Не волнуйся, я тебе позже объясню.

Прозвучало зловеще. Владимирец поежился.

— Знаешь, Убер, у меня от тебя мурашки по коже!

— Это бывает.

Они свернули налево, в широкий коридор, и некоторое время шли молча. Роскошное когда-то было здание. Часть лепнины уцелела, красный бархат, светильники, — Комар почувствовал небывалый трепет. Как же здорово было здесь до Катастрофы! Вот бы увидеть хоть одним глазком. Комар вздохнул. Мечты, мечты.

Бархатные кушетки были проедены насквозь, словно молью. Зеркала встречались на каждом шагу, но мало что отражали. Они почернели, словно их настигла некая смертельная болезнь. Иногда Комар замечал свое отражение в уцелевшем зеркальном куске — и вздрагивал. Комару мерещилось, что любое движение — это крысы. Хотя до сих пор здесь он не встретил ни одной. Слава богу.

Комар догнал скинхеда, пошел рядом.

— Убер?

— Чего тебе?

— Вот ты чего в жизни боялся? Ну, до того, как все случилось…

Убер остановился, почесал затылок.

— Хороший вопрос. А ты?

— Я крыс, наверное, — ответил Комар честно. — Прямо до дрожи. Твоя очередь?

Убер задумался.

— А я — клоунов.

Пауза. Потрясенный Комар посмотрел на скинхеда:

— Даже не представляю, как безопасно тебе жилось после ядерной войны!

Скинхед помедлил и кивнул:

— Да ничего так жилось, ты прав. Голод, холод, радиация, темнота, каннибалы и инфекции. Чего бы не радоваться? Не жизнь, а сказка.

Комар промолчал.

Покинутый цирк производил тягостное впечатление. Не до конца мертвого. Вот точное слово.

Комар споткнулся, выругался.

— Что там? — спросил Убер.

Комар навел фонарь, вгляделся. Наклонился, чтобы поднять находку.

Маленькая толстая книжечка. Комар стер пыль с обложки. «Книга тайн. Цирковые тайны, приметы и легенды». Комар сунул фонарь под мышку, с трудом раскрыл задеревеневший, покореженный сыростью томик. Переплет погрызен крысами. Комара передернуло. Он переложил раскрытую книжечку в левую руку, в правую взял фонарь. Пробежал глазами строчку, другую… Форганг, трапеция, дивертисмент… Однако.

— Что бы ты ни задумал, не делай следующего… — Комар замолчал, перелистнул хрупкие странички. Кррр, кррр. Словно книга сделана из тонкой ломкой пластмассы.

— Чего же?

— Никогда не поворачивайся спиной к манежу, — с выражением прочитал Комар.

— А! — оживился Убер, закинул дробовик на плечо. — Суеверие! Люблю приметы. Давай, читай вслух.

— Нельзя фотографироваться перед представлением. Иначе тебя ждет неудача.

Убер почесал затылок. Изобразил одной рукой, как нажимает на спуск фотокамеры. Щелк!

— Ок, сделано. Дальше.

— Нельзя целовать артистов в нос.

Пауза. Скинхед озадаченно хмыкнул.

— О, как. А я только настроился. Ладно, дальше.

— Нельзя перебегать дорогу артисту.

— Это еще почему?

— Не знаю, — сказал Комар. — Тут не написано. Может, он почует твой запах и найдет тебя?

— Кто найдет меня по запаху — того это и проблемы! — Убер нахмурился: — Вообще, при чем тут запах? Это все-таки цирковые приметы, а не охотничьи. Кстати, брат читатель… — Убер помедлил. — Ты ничего не слышишь?

Тут Комар понял, что действительно что-то слышит. Шаги? Словно кто-то осторожно бродит по коридорам, стараясь не наступить на осколки стекла. И бормочет себе под нос, не переставая.

— Думаешь, это он? — спросил Убер.

Комар растерянно пожал плечами. Бормотания за Таджиком раньше не водилось. Но когда за тобой побегает кто-то вроде Бармалея, еще и не такое с человеком может случиться.

— Таджик, — позвал Убер в темноту. — Эй, брат?

Тишина.

Затем, через томительную паузу, шаги возобновились. И — опять бормотание.

— Что, блин, происходит? — спросил Убер про себя. И громко: — Эй, там кто-нибудь есть? Выходи, а то гранату брошу!

— У нас что, есть граната? — шепотом спросил Комар.

— Нет, конечно, — так же тихо ответил Убер. — Но знает об этом только Таджик.

— Ээ… логично.

Комар напряг слух.

— Да никого там нет, — сказал он и осекся. Теперь Комар отчетливо слышал:

«Ино-ино».

«Ите-тива».

«Аси-ся».

И снова «ино-ино». Чужой бродил рядом с ними, по коридорам цирка, повторяя эти слова на все лады. Голос был… нечеловеческий. Комар не мог бы объяснить, почему так думает, — но это точно не человек.

— Убер? Что он такое говорит? Что значит «ино-ино»?

— Говорит? — Убер повертел головой. — Кто говорит? Ни фига не слышу.

— Правда? Ну… может, показалось…

— Чтоб меня, — сказал Убер. — И тут призраки! Давай, брат, ищем Таджика и сваливаем. Для начала будем считать, что в этом коридоре его нет. Тогда куда?

Комар показал на белую табличку «ПАРТЕР 11–16 РЯД. ЛЕВАЯ СТОРОНА».

— Может, туда?

— Ага, — Убер кивнул. — Посмотрим представление. В цирке мы или не в цирке?

Двустворчатые двери в зрительный зал — с мозаичным стеклом. Щель между створками слабо светилась, словно там, в зрительном зале, был источник света.

Убер, недолго думая, пинком распахнул двери.

И перед Комаром открылся цирк.

* * *

От пространства захватывало дух.

Сквозь дыру в куполе в зал проникал неяркий, слабый свет — отчего казалось, что здесь стоят вечные сумерки. Полупрозрачный, мертвенный полумрак без теней. Круглый манеж, зрительный зал с рядами кресел, обтянутых красной искусственной кожей. Местами кресла облезли, поэтому зал выглядел неопрятным, заброшенным. Впрочем, а каким еще он должен быть? Двадцать лет здесь не бывал ни один человек.

Представление (или репетицию?) прервали в самом начале. Над манежем закреплена сложная конструкция из канатов, стоек, противовесов и страховочных сеток. Площадки для акробатов или как их там называют? И еще…

— Велосипед, — сказал Убер.

— Велосипед, — согласился Комар.

С особым умилением они рассматривали велосипед, поднятый на самый верх. Велосипед был закреплен веревкой. Возможно, один из воздушных гимнастов должен был съехать на нем вниз, к следующей площадке.

Интересно, почему эта конструкция до сих пор не развалилась? Канаты изрядно провисли.

— Что теперь? — спросил Комар.

— Давай вниз. Вон туда, — Убер показал на выход из манежа, которым пользовались артисты цирка. Над ним расположен балкон для оркестра — Комар отсюда видел брошенные инструменты, пюпитры, нотные листы…

Они начали спускаться.

И вот они внизу. Красный цвет ковра режет глаза — Комару показалось вдруг, что манеж полон густой венозной крови. Владимирец помотал головой. Они перешагнули через бортик (Комара вдруг неприятно кольнуло в затылок. Какая-то мысль… забыл) и пошли напрямик. Кроваво-красный ковер неприятно пружинил под ногами. На манеже лежали булавы, обгорелый обруч, шляпа, программка, пара листов с нотными знаками…

Форганг, вот как это называется, подумал Комар. Выход для артистов.

«Возвращаться только по краю», вспомнил он. Черт. И какая-то еще примета была… Надо посмотреть в книге.

— Что там, внизу? — спросил Комар, пытаясь отогнать неприятное предчувствие. — Как думаешь?

Убер пожал плечами.

— Должно быть, клетки для зверей, гримерные для артистов. Не знаю, конюшни для слонов. Что-то в таком духе. Заглянем?

Это действительно была конюшня. Только не для слонов, а для лошадей. Стойла, поилки, упряжь, ведра, лопаты, вилы, скребки. Все старое и сгнившее. На полу, свернувшись, как дохлая змея, валялся кнут. Убер провел лучом фонаря. В следующем стойле лежал скелет лошади. Голый, ни клочка шкуры.

…Что-то мягко вздохнуло, уютно зашуршало в темноте.

— Таджик! — позвал Убер. — Это ты?

Он сделал шаг и направил в глубину конюшен фонарь. Луч пробежал, вздрагивая, по грязному полу, засыпанному какими-то шариками, убежал в глубь конюшен… Уперся во что-то.

Убер вздрогнул.

— Назад, — сказал он. Голос скинхеда настолько изменился, что Комар почувствовал неладное. Он попытался заглянуть через плечо Убера — слишком высоко. В следующий момент тот сдвинулся, и Комар едва подавил крик…

Тысячи, миллионы крыс. Они лежали тут, словно в полусне, — живые, дышащие. Тельце к тельцу, живой ковер — от пола до потолка. У Комара подкосились ноги.

Тысячи, миллионы крыс.

Теперь Комар осознал смысл приметы «Не перебегай дорогу артисту». И уж точно «не целуй артистов в нос». Если здесь такие артисты, то…

Его передернуло, голова кружилась.

Живот свело.

— Назад, я сказал, — шепотом велел Убер. Скинхед оттеснил Комара обратно в коридор, аккуратно прикрыл огромные двери. Бесшумно отступил к выходу на арену.

Мотнул головой. «Давай за мной». Комар все не мог опомниться. Руки тряслись, ноги подкашивались. В желудке образовалась противная, сосущая пустота. Слабость.

Ничего более жуткого он в жизни не видел.

(Правда?)

«Поиглаем?» Комара передернуло.

(Мертвая корова)

(Пам-пам)

Даже Леди отступила на второе место. С Леди можно было бороться, хитрить. А крысы — были просто крысами. Стихия.

— Назад, тихо. Не шуми.

Они уходили, стараясь не шуметь. Комар за это время умер десять раз. «Наверное, когда я сниму противогаз, то буду весь седой». Каждый скрип казался ему грохотом барабана, выстрелом в тишине.

— Кажется, все, — сказал Убер. — Фух!

Они вернулись обратно, выбежали через служебный вход на манеж. Скрип тросов. Комар вскинул взгляд. Акробатическая конструкция медленно покачивалась у них над головами.

Вокруг манежа — ряды кроваво-красных кресел, уходящие в высоту. Полупрозрачная темнота. И скрип, скри-ип, скри-и-ип — над головой.

— Что… будем делать? — спросил Комар. Голос не слушался.

— Наверх!

Они начали подниматься. Никто не подгонял, но шаг оба ускорили. Комару казалось, что ему в спину глядят тысячи сонных крысиных глаз.

* * *

Зря они вернулись наверх. Это точно.

Комар сглотнул. Что-то гигантское и темное надвигалось на них из коридора. Темное заполняло коридор, хрустело стеклом и сбивало банкетки. Темное хотело крови компаньонов.

«Ино-ино-ино», — бормотало существо в коридоре. То пискляво, то глубоким хриплым басом. И приближалось, приближалось…

Этакий парад-алле ужасов.

Убер развернулся и пробежал мимо Комара. Тот все еще пытался высмотреть, что именно надвигается на них из темноты. Щурился и вытягивал шею…

Убер на ходу затормозил, побежал обратно. Ухватил Комара за рукав и потащил за собой.

— Бежим! — завопил Комар. Несколько запоздало, конечно. «Ете-тива!» — возвестило чудовище им вслед.

Не сговариваясь, они вбежали в зрительный зал, закрыли двери. У Комара тряслись руки. Да что ж происходит? Мало нам крыс, что ли?! Убер схватил стул, поставленный для униформиста, и заблокировал дверь. Ножку стула просунул между ручек. Вовремя!

БУХ. Чудовищная сила уперлась в двери, затрещало старое дерево. Посыпалось цветное стекло.

Убер отшатнулся.

— М-да. По ходу, у него задача — рассмешить нас до смерти.

Компаньоны попятились от двери. Кажется, долго она не выдержит. И бормочущее существо (ино-ино-ино) войдет в зрительный зал.

— А теперь что? — спросил Комар.

— А теперь нас съедят, — хладнокровно сказал Убер.

Комар передернул плечами. Посмотрел на скинхеда:

— Иди на фиг, Убер! Я серьезно. Ты со своими шутками…

— Да какие к чертям шутки?! Полундра!! Беги, Комар! Беги!!

Комар хотел спросить, что означает «полундра», но было уже некогда, уже надо было бежать.

БУМ! Дверь затрещала и начала выгибаться, словно под напором воды.

Они побежали между зрительских кресел. Узко. Комар врезался коленом в кресло, разворотил его совсем. Больно, аж слезы из глаз брызнули. Владимирец с трудом поднялся, снова побежал, прихрамывая…

БУМ! Дверь с грохотом вылетела — словно ее выбили направленным взрывом.

Бум! Чуть тише. Одна из створок врезалась в сложное сооружение над манежем. Пирамида качнулась, канаты задергались. Когда-то давно, до Катастрофы, здесь готовился какой-то сложный трюк.

Велосипед, оставленный наверху и простоявший там двадцать лет, качнулся и поехал по канату…

Комар вздрогнул, замедлил шаг. Холодок пробежал по спине.

— Полундра!! — заорал Убер. — В сторону Комар! В сторону!

Канат оборвался. Еще некоторое время велосипед под куполом цирка продолжал висеть — или это время замедлилось? — затем сорвался вниз. Полетел по дуге, набирая скорость…

— Ниже голову, придурок!! — Убер уже орал.

Комар отскочил в сторону, врезался бедром в кресло. Черт! Перекатился на спину. Боли он не почувствовал. Потому что смотрел, как велосипед, словно ракета, пролетев над манежем, над рядами кресел, — врезался в стену ровно в том месте, где за секунду до этого стоял Комар.

БАХ! Бух! Грохот. Облако пыли.

Дикая, невероятная картина. Комар открыл рот. Велосипед пробил стену, оттуда торчало заднее колесо, выгнутое восьмеркой. Оно медленно и печально вращалось.

— Живой? — спросил Убер. — Давай руку…

Комара выдернули наверх, поставили на ноги. Он ошалело повел головой, посмотрел на скинхеда.

Убер покачался на носках.

— Что-то хочешь спросить? — голос у скинхеда был надорванный и хриплый. — Спрашивай, не стесняйся.

— Что означает «полундра»?

Убер хмыкнул.

— Это морское «берегись, сейчас уебут».

Комар помедлил.

— О-очень полезное слово.

— А я про что?

Чудовищный грохот. Они подняли головы. На глазах разваливалась сложнейшая акробатическая конструкция, простоявшая двадцать долгих лет. Отрывались канаты, падали тяги и стойки. С грохотом обрушилась на манеж ржавая бочка, из нее разлетелось по зрительному залу блестящее конфетти. Несколько штук, крутясь, опустились на головы компаньонов.

— Эффектно, — только и сказал Убер.

Шум за спиной стал громче. Нарастал, как волна. Комар обернулся, затем посмотрел вперед. Сердце бешено стучало, словно от сильной боли. Увиденного ему хватит до конца жизни, это точно.

Особенно, если этот конец наступит прямо сейчас.

Живая пищащая волна вливалась через форганг на манеж. Красное затапливалось серо-черным.

— Охренеть, — сказал Убер.

Серая пищащая волна хлынула на манеж и растеклась по трибунам.

Шум разбудил крыс. Компаньоны оказались между двух огней.

* * *

В следующий момент они увидели того, кто выбил дверь.

— Блядь! — заорал Убер. — Чтоб я так жил! Крыса-клоун!

Комар вздрогнул и побежал быстрее. На какой-то миг он оглянулся. Ну, Убер как всегда — преувеличивает. Ничего такого.

Крыса не крыса, но что-то огромное, белесое, бесформенное, с желтыми и красными пятнами. Похоже на очень большого и уродливого человечка, нарисованного ребенком. И оно приближалось.

— Вот эта навозная туша — клоун?! Мне уже смешно! — закричал Комар. Адреналин хлестал в кровь.

— Подожди, это ты еще его шуток не слышал.

Крысы затопили манеж, перехлестнули через край. И теперь крысиная волна поднималась наверх. Комар, обмирая от ужаса, видел, как коричнево-серые зверьки карабкаются по лестницам и креслам.

Чудовищу крысы тоже не понравились. Оно заворчало. «Ино! Ино!». Взмахнуло рукой (или что у него там?) — и несколько разорванных крысиных тел полетело через всю арену.

— Блин! — завопил Убер, чуть не оступившись на очередном грызуне.

Крысы бежали теперь, обгоняя компаньонов. Видимо, им тоже не нравилось чудовище.

— Почему мы бежим вместе с крысами?! — завопил Комар. — Я ненавижу крыс!!

— А я, блин, откуда знаю?! — завопил Убер, расшвыривая ботинками серые тела. — Спроси у них сам! Зачем они бегут вместе с нами?!

Долго так продолжаться не могло. Рано или поздно они выдохнутся, их настигнет чудовище. И сожрет.

Или сожрет миллион крыс. Приятная перспектива, что и говорить.

— Ох ты, — Комар вдруг замер, словно соляной столб. Достал книжечку и начал лихорадочно листать. Руки дрожали. «Где же я это видел?»

— Блин, Комар! Нашел время! — Убер не понял, но тоже затормозил. Бросился к приятелю.

— Вот же, вот. Смотри. Важнейшая примета: нельзя переступать через барьер манежа…

— Да? И что будет?

Комар замолчал. «Нет, ерунда, — подумал он. Это всего лишь суеверия. — Но, ведь остальные приметы сработали, верно?»

— Так что там?!

— Примета гласит: нельзя переступать через барьер манежа. Кто это сделает, останется в цирке навсегда.

— Ну, пиздец. Доигрались. А почему сразу не сказал?

— Забыл.

Волна крыс, убегая от клоуна, помчалась навстречу компаньонам — огибая манеж уже по часовой стрелке. Писк, шум, гам, шевеление тысяч и тысяч крысиных тел. Паника.

Свернуть было некуда. Разве что вниз, к манежу? Но там крыс еще больше. Позади компаньонов ворчало и топало, с треском раздавливая кресла, нечто огромное и жуткое. Они бежали.

— Вот теперь ты точно ничего не забыл?! — закричал Убер на бегу.

Лицо Комара перекосилось.

— Еще семечки нельзя лузгать.

Убер даже остановился, повернулся к Комару.

— Блядь! Ты так шутишь, что ли?!

— На той стороне…

— Что?!

На противоположной стороне зрительного зала крысиная волна поднялась от манежа и образовала черно-серое облако. И это облако теперь двигалось навстречу Комару с Убером, яростно пища. Комар начал замедляться…

Убер схватил его за плечо и заставил бежать вперед. Прямо на крыс. Комар закрыл глаза, снова открыл.

— Я не… могу…

— Беги!!

Этот кошмар и не думал заканчиваться.

— Падай! — заорал в следующий момент Убер. — Ниже голову, придурок!

— Что? — Комар, парализованный ужасом и омерзением, видел только крысиные глаза, горящие злобой. Тысячи тысяч крыс смотрели в эту секунду на него, Федора Комарова, неудачника, единственного выжившего…

Все они собирались его сожрать.

Убер с разгону ударил его плечом, опрокинул на пол. Потолок мелькнул перед глазами Комара, в следующий миг Убер накрыл голову владимирца собой…

И тут их настигла крысиная волна.

Комар, ничего не видя, орал и бился. Но Убер держал крепко. Тяжесть навалилась, живая, пищащая, страшная.

Волна крыс пробежала по ним. Прокатилась катком. Комар решил, что умер и попал в ад — хуже этого не было ничего. Даже Леди… даже она…

(поиглаем?)

Касание маленьких лапок. Тысяч и тысяч маленьких лапок.

— Нееееет! — завопил Комар. — Ааааа!

А потом все закончилось. Убер поставил его на ноги, встряхнул.

— Соберись, тряпка!

Комар смотрел. Впереди крыс не было. Он прошел сквозь самый страшный кошмар своей жизни — и остался жив.

«Хотя, — подумал Комар, — не факт, что в здравом рассудке».

Убер покачал головой. Одежда на нем была вся в лохмотьях, верхний слой полиэтилена превратился в мелкое кружево из пленки. И только второй слой — плотный брезент химзы, — спас их обоих.

— Эх, ты, Комар. Нельзя стоять на пути у крысы, когда она ищет спасения. Она пройдет сквозь тебя. Прогрызет тебя насквозь, без проблем. Нужно уступить ей дорогу.

— Они… они, — губы Комара тряслись. Слезы текли из глаз, сопли из носа, и он ничего не мог с этим поделать. Расклеился, как маленький. Ладно, под противогазом не видно. Волосы до сих пор стояли дыбом под резиновой маской. Зубы стучали, руки ходили ходуном.

— Все, — сказал Убер. Комар сел — ноги не держали, слезы текли и текли. — Все, все. Все хорошо, все кончилось.

— Ете-тива? — спросил за его спиной писклявый голос.

Скинхед замер. Сгорбился, словно под огромным грузом. Комар увидел, как дрогнули плечи Убера.

Паника, понял Комар. Я пережил самое страшное, теперь очередь Убера. Он смотрел в резиновое лицо напарника, в круглые стекла окуляров. За спиной Убера шевелилось белое, с яркими рыжими пятнами.

«Клоун. Это точно клоун».

Комар собрался. «Страх прошел сквозь меня и ушел, а я остался. Убер помог мне, теперь моя очередь».

Друзья так поступают. Вернее, друзья поступают именно так.

— Подвинься, брат, — сказал Комар негромко. Поднялся во весь рост. — Теперь моя очередь.

— Ино-ино-ино, — бормотало чудовище. — Ино.

— Чего ино? — спросил Комар. Поднял автомат. В следующее мгновение ему стало не до разговоров.

Комара какая-то сила приподняла над землей и швырнула в сторону. Время замедлилось. С высоты полета Комар с интересом наблюдал, как проплывают под ним красные кресла. Кое-где искусственная кожа слезла с деревянной основы, торчали пучки грязной ваты. Кто-то оставил бумажный колпак на сиденье. Кто-то оставил пластиковую бутылку колы.

В следующий момент он врезался в кресло. Бух.

Больно. Комар застонал, перекатился на спину.

— Эй!

Комар открыл глаза, с трудом проморгался. Потом поднял руки и стер пыль с окуляров. Над ним стояла знакомая фигура скинхеда.

— Блин!

Убер нагнулся над Комаром.

— Э, брат. Ты вообще как себя чувствуешь?

— Полная… полундра.

Скинхед опешил.

— Это еще что значит?

— Поздно… дергаться, уже уебали.

— Шутит он, — одобрительно сказал Убер. Потом мгновенно развернулся, вскинул дробовик к плечу, нажал на спуск. Бух!

Передернул помпу. Кувыркаясь, вылетела блестящая гильза. Убер прицелился…

В следующее мгновение у него из рук выдернули дробовик. Чудовище поднесло его к носу и понюхало. Затем пренебрежительно отбросило оружие в сторону. Твою же мать. Комар понял, что сейчас будет, и сжался, закрылся руками. Дробовик ударился прикладом и выстрелил. Ба-бах! Выстрелом разнесло часть крыши, на манеж посыпались куски кровли. Дробовик, дымясь, упал на пол.

Убер пригнулся. Поднялся.

— Ну, ты… клоун! — скинхед шагнул в сторону, повел плечами, точно собираясь драться. Голос его дрогнул. — Пообщаемся?

Чудовище заворчало. «Ино-ино».

— Знаешь, кто такие клоуны? — спросил Убер ласково, глядя на него снизу вверх. — Это взрослые наркозависимые мужики, разодетые как трансвеститы из ада.

— Убер? — Комар поднял голову, ошалело затряс ей. Что это было?! — Убер… я сейчас…

— Ты там лежи, не выебывайся, — негромко сказал Убер, не поворачивая головы. — Видишь, у нас тут с приятелем разговор.

Клоун оскалил огромные кривые зубы. Желтые и страшные.

— Да ты прям красавчик, — одобрил Убер. Шагнул навстречу, заслоняя Комара. — Маникюр сам делал или помогал кто?

— Аси-ся, — проворчало чудовище.

— Чего-о?

— Ино! Е-те-тива!

Убер некоторое время стоял, замерев — словно его огрели по затылку. Потом осторожно сказал:

— Асисяй, ты?

Чудовище заворчало.

— Ино!

— Кино, что ли? — скинхеда вдруг озарило. — Комар, прикинь, это же…

— Ино! — потребовало чудовище, надвинулось на Убера. Эта пародия на клоуна казалась нелепой, но пугала до чертиков. Чудовище нависло над Убером.

— Детектива, ирод! — закричал Убер. — Детектива!

Чудовище замолчало. Наклонило голову набок.

— Е-те-тива!

— Кино!

— Е-те-тива! — скинхеда вдруг подняли и втиснули в стену. Огромная лапа чудовища, казалось, сомнет Убера к чертовой матери. Комар вскочил… упал на пол… отбитые ноги не держали.

— Любовь!! — заорал притиснутый к стене скинхед. Чудовище медлило. Затем вдруг отпустило Убера — тот рухнул на пол — и отодвинулось.

Тишина. Где-то вдалеке слышен писк тысяч крыс.

Чудовище повернулось к компаньонам, и… Комар не поверил глазам. Пошло прочь.

— Чего хотел-то? — спросил Убер растерянно, ему вслед. Клоун повернул голову, медленно выдохнул — шумно вырвался воздух, пыль заплясала вокруг. Как-то совершенно по-человечески пожал плечами и пошел вниз. Прямо на крыс. Те заволновались…

— Ты когда-нибудь такой номер видел? — спросил Убер. Комар, превозмогая боль, пожал плечами.

— Я такого номера даже в цирке не видел.

Убер захохотал. И внезапно — закашлялся, упал и задергался. Словно в припадке.

* * *

Комар стащил с него противогаз. Из маски вылилось целое море воды.

Лицо Убера было белым — как полотно.

— Ты в порядке? — прозвучало глупо.

Скинхед мотнул головой, протянул руку. Комар отдал ему маску.

Убер помедлил. Сел, морщась от боли, сплюнул кровью. Оскалился Комару и подмигнул. Искаженное, вымотанное лицо скинхеда было пугающим.

В следующий момент он снова начал кашлять.

С такой силой, словно внутри Убера что-то рвалось. Сплюнул в сторону.

— Ты точно в порядке?

Вместо ответа Убер натянул маску, Комар помог ему прикрыть шею воротником. Пока скинхед приходил в себя, Комар нашел между кресел обрывок каната, смотал его в бухту.

Внизу, на манеже грустный клоун-чудовище сражался с крысами. И серое зло, похоже, побеждало. Как ни печально.

— Ну, все, надо уходить, — скинхед встал на ноги. — Двинулись. Таджик уже грустные песни поет, вспоминая о счастливых годах нашей совместно проведенной юности.

Убер снова выглядел… обычно.

— Да вы познакомились с ним два дня назад! — возмутился Комар.

— Просто он чувствительный.

* * *

Они поднялись по лестнице на второй этаж, побежали по коридору. Внезапно коридор закончился, перед ними была глухая стена. Тупик.

— Тупик, — сказал Убер. Капитан Очевидность, блин.

— Ага.

— И Таджика нигде нет.

Скинхед обошел все углы, остановился озадаченный. Почесал затылок.

— Тут ветер, — сказал Убер наконец.

— И что?

— Просто тут его быть не должно.

Скрипнула дверь. Они с Убером как по команде развернулись, вскинули оружие. Свет ворвался в коридор — мягкий свет Луны, заглядывающей в окно. Для подземных глаз Комара это было все равно, что мощный прожектор. Он прищурился. В полосе света темнела чья-то плотная фигура.

— Позвольте поинтересоваться, милостивые государи, — прозвучал мягкий дикторский баритон: — почему так долго? Мне чуть было не пришлось ждать.

Комар прищурился:

— Таджик, живой?!

Тот кивнул.

— Я думал, мне конец, — сказал он буднично. — Истратил последний патрон. Ходит тут один. Ино, ино, спрашивает.

Убер усмехнулся.

— Зачем ты заперся в кабинете директора? — спросил Комар, оглядываясь.

— Я бы не назвал это верным определением, поскольку все же это кабинет не директора, а художественного руководителя. Худрук цирка был необычный человек, — Таджик помедлил. — К тому же здесь гораздо удобнее.

Кабинет был великолепен. Не формальное место исполнения служебных обязанностей, а мастерская человека, который здесь работает, творит — по-настоящему.

Огромный стол, заваленный рисунками и фигурками животных. Смешной клоун на столе. Мячики и гравюры.

На стене — фотография пожилого человека с белыми седыми волосами вразлет вокруг лысой макушки. Человек слегка улыбался. Обаятельный и грустный. И какой-то по-детски наивный.

Комар с Убером переглянулись.

Стены кабинета были увешаны десятками фотографий и рисунков. Все совершенно разные. Словно ребенок игрался, собирая без всякой системы или цели все, что ему нравилось. Все. От цветных шаров, фотографий детей и кошек, до абстрактных фигур и консервных банок. Никакой видимой системы в этом не было.

— Слава Полунин, — сказал Убер. — Ничего себе. Легендарный Асисяй. Великий клоун. Я видел его «Снежное шоу» — и рыдал как мальчишка. Это было действительно круто.

«Аси-сяй», вспомнил Комар. «Ино-ино».

— Думаешь, это он?

Убер пожал плечами.

— Да кто знает? Ох, уж эти творческие личности. Таджик! — Убер подошел к окну, выглянул на улицу. — Как насчет того, чтобы выйти через окно?

Тот пожал плечами. Комар показал Таджику бухту каната, позаимствованную в зрительном зале. Хороший канат, должен выдержать.

Таджик кивнул.

— Только после вас, — сказал вежливо.

Глава 26 Михайловский замок

Пустая банка из-под кока-колы — ярко-красная, как леденец, — перекатывалась ветром. Убер слышал ее легкий алюминиевый скрежет по голому асфальту.

Кх-ррр, кх-ррр.

Он поднял дробовик и замер. Что-то тут явно не то.

Ветер уныло выл в расщепленных, лопнувших по швам водосточных трубах. Часть их уцелела — ржавые, перекошенные, они свисали со стен домов, как чудовищные наросты. Флейта ветра. Орган сожженного в ядерной вспышке времени.

Разруха.

Убер поежился.

Кх-рр. Кх-ррр.

Банка слишком свежая, сообразил Убер. Даже с пузырьками колы, оставшимися на мягком сером металле…

Убер мягко переступил назад, не опуская дробовика. Повел стволом влево, вправо. Ничего.

Но кто-то тут явно побывал. Выпил колу и выбросил банку.

Убер мягко отступил назад, спиной вдавился за угол. Опустил дробовик. Стрелять лучше навскидку, не целясь. Так вернее. Разлет крупной дроби — в метр диаметром, хорошо гробить бегущую на тебя тварь… или наркодилера, которому задолжал.

— Все развлекаешься? — спросил знакомый голос. Убер резко повернулся, вскинул дробовик к плечу.

Мандела стоял перед ним и жутковато, отрешенно улыбался. Та же дыра в щеке, те же сугробики снега на плечах и голове. Словно там, откуда он взялся, по-прежнему шел снег.

— Я что, сплю? — спросил Убер. Опустил дробовик. — А чего ты за мной ходишь, брат?

— Снег, — сказал Мандела.

— Какой снег? — удивился Убер. Втянул ноздрями холодный свежий воздух, выпрямился.

И вдруг снег действительно пошел. Крупные хлопья опускались на голову скинхеда, на лицо. Убер слизнул языком снежинку. Ледяной вкус.

Вокруг все изменилось. Ночь. Васильевский остров. Темный силуэт Лютеранской церкви.

— Ты зачем это делаешь? — полюбопытствовал скинхед. — Нет, я, конечно, всегда рад тебя видеть, но…

— Я предупредить, — сказал Мандела. Его холодные белые глаза смотрели на скинхеда. — В Исаакий — не ходи.

— Да я и не собирался, — Убер почесал затылок. — Оно мне надо? Думаешь, у меня других забот нет?

Словно в ответ на его слова, поднялся ветер. Земля под ногами дрогнула… Убер повернул голову и увидел: чудовищную тучу, грозовой фронт, надвигающийся на Петербург со стороны Залива.

Что-то невероятное, должно быть. Эпохальное. Никогда такого не видел, подумал Убер.

— Идет гроза, — сказал Мандела.

— Вечно вы, призраки, что-нибудь многозначительное брякнете, а мне потом голову ломать! Ты не можешь по-простому объяснить?

— Хорошо, — Мандела кивнул. — Слушай. Эта гроза будет самой-самой… И это не просто гроза, а настоящий у…

Тряхнуло.

Дом напротив Большого цирка, день X + 5, вечер

— Убер! Проснись! Твои десять минут закончились!

Он открыл глаза. Ярко-голубые, ясные.

— Убер, это ты?

— А ты кого-то другого будила?

Он сел, почесал затылок. Лицо, помятое со сна.

— М-да. Из-за тебя я кое-что интересное не дослушал.

Герда выдохнула. Ей почему-то казалось, что однажды скинхед откроет глаза — и это будет не Убер, а кто-то другой, незнакомый. Вроде того беспамятного Дьявола-Индейца… Возможно, все дело в алкоголе. Герда планировала незаметно переложить бутылку из вещмешка Убера, а потом где-нибудь выбросить. Жаль дорогой напиток, но что делать.

— Как легко на гладкой карте стрелку начертить, — продолжал напевать скинхед, бодро собирая вещи. — А потом идти придется — через горы и овраги… Только так из человечка выйдет человек. Слышишь ты, простоцарь?

Ахмет даже не повернул головы.

— Пошел ты.

— Люблю я наши беседы. Прямо именины сердца и благорастворение воздухов. Литр кофе заменяют только так! И стакан коньяку! И клизму!

— Убер!

…Убер поднял табличку, стер перчаткой толстый слой пыли.

«Психотерапевт Яковлева Б.Д.» — гласила надпись. Убер хмыкнул, бросил табличку на пол.

— Чертов Исаакий, — буркнул Комар себе под нос.

Убер замер, потом медленно повернулся. Окуляры противогаза смотрели на Комара в упор.

— Что ты сказал?

— Ну…

— Не тяни кота за яйца в долгий ящик. Ему больно. Давай, я же вижу, тебе есть чем поделиться. Раздевайся, ложись на кушетку и начинай исповедоваться, о, юная симпатичная грешница.

— Убер!

— А я что? Я ничего. Давай, рассказывай.

Сломанная мебель. Роскошная кушетка, видимо, из дорогой кожи, сгрызена крысами до основания. Торчат ржавые пружины и клочья набивки.

Кресло напротив уцелело — чистая синтетика.

Убер развалился в кресле, закинул ногу на ногу. Окуляры противогаза блеснули.

— Ложись. И начинай.

— Зачем ложиться? — не понял Комар.

— Так положено. Давай-давай, некогда рассуждать. У нас не так много времени. Что тебя беспокоит?

Комар с тревогой оглядел голые ржавые пружины и деревянные ребра дивана. Лечь сюда было явно жестоко по отношению к организму.

— А я могу просто сесть куда-нибудь?

— Вот ведь люди! Вечно хотят поторговаться! — Убер сложил ладони лодочкой, отчего стал выглядеть как-то… религиозно, что ли? Комар невольно засмеялся. — Ладно, садись уже.

Комар поискал, куда. Затем поднял один из упавших двадцать лет назад стульев и поставил прямо, как положено. Осторожно пошатал. Скрипит, но держится.

Делать нечего. Комар осторожно присел.

— Так что там с Исаакием? — заговорил Убер. — Ты про него уже третий раз упоминаешь.

— Ну… я про него слышал.

— От кого?

— Я не видел. Только слышал. Очень приятный голос, только жуткий какой-то.

— И про что он говорил?

Комар удивленно пожал плечами.

— Про Исаакий.

Убер вздрогнул. Комар не мог сказать этого наверняка, потому что скинхед сидел в тени. Впрочем, с чего бы Уберу вздрагивать? Он же не знает про Леди.

— Рассказывай, — велел скинхед.

И Комар рассказал.

— То есть, ты думаешь, что в Исаакии кто-то есть? — уточнила Герда.

Комар кивнул.

— Там ее логово. Логово жуткой твари по имени Леди.

— Леди?

Герда и Убер переглянулись.

— Что с вами?

— Просто… — Герда помедлила. — Может, это совпадение?

— Это не совпадение, — интеллигентный баритон вклинился в разговор. Комар с удивлением повернулся. Кто это говорит? Таджик? «Никогда не привыкну».

— Не совпадение… А что тогда?

— Закономерность. Связь.

Комар, наконец, не выдержал:

— Мне кто-нибудь объяснит, что происходит?!

— Мы встретили одного ублюдка, — пояснила Герда. — Этот тип разговаривал глубоким низким голосом. Он командовал веганцами. И его называли… — она выдержала паузу. — Лордом.

Комар даже привстал.

— Думаете, он командует и Леди?!

— Возможно, — уклончиво сказала Герда.

— Исаакий? Как все интересно складывается… — протянул Убер. Он встал и прошелся по комнате. Пинком отправил в полет проволочный абажур от настольной лампы. Тот ударился в стену и упруго отскочил. Откатился обратно к ногам скинхеда. Убер хмыкнул.

— Почему логово далеко от метро? — размышляла вслух Герда. — Не понимаю…

— Она там не одна, — сказал Убер.

Компаньоны переглянулись.

— Думаю, там много-много маленьких симпатичных… ледят, — сказал Убер. — Такое ужасное людоедское ми-ми-ми.

Исаакиевский собор, в то же время

Стены огромного храма, одного из самых больших в России, достигают толщины полутора метров.

Со смотровой площадки на колоннаде когда-то можно было увидеть весь Петербург. Можно и сейчас, но давно смельчаков не находилось…

Внутри храма царят тишина, покой и полумрак.

Сквозь дыру в куполе можно увидеть небо. Только смотреть некому. Здесь уже много лет не бывал ни один человек.

А если и бывал, то…

— Поиглаем? — спрашивает в полутьме детский голосок. Эхо отзывается, бродит в стенах огромного храма. Эхо летит от стены к стене, от колонны к колонне, от мозаики к мозаике — мертвенно золотые лица святых, похоже, искажаются от ужаса. Человеческие скелеты, сложенные в углу, подтверждают — «поиглаем», да еще как. Огромная пирамида черепов. Один из черепов вдруг сваливается с самого верха, катится с горы, летит по полу. Ударяется в колонну и отскакивает, останавливается… В следующий момент на него опускается детская нога. Крррак. Череп медленно раздавливает чудовищная сила, что заключена в этой ножке…

И снова тьма.

Здесь, внизу — всегда тьма. Даже свет, проникающий сверху, не может разогнать этот мрак полностью.

Тьма полна жизни — страшной, зарождающейся в крике и боли, в полусонном бормотании полуживых людей, превращенных в консервы. Эта жизнь заключена не в огромном темном пятне, которое своими щупальцами ощупывает стены и колонны… Нет. Жизнь здесь заключена в черных капсулах.

Новая жизнь для Леди.

Для сотен новых и новых отпрысков Леди. Ей есть в ком себя продолжить…

Стены древнего храма полны ужасов.

Леди ползет, щупальца извиваются. Шелест, шорох, эхо.

Вот и хранилище. Десятки полупрозрачных коконов с людьми — еще живыми. Если прижаться ухом к гладкой скользкой поверхности одного из коконов, можно услышать тихий, замедленный стук сердца.

Ту… Ту-тук… ту… ту-тук.

Это запас для деток. Маленьких «леди» будет много, всем должно хватить еды, когда они вылупятся…

Вот белесые щупальца трогают один из коконов, обволакивают его. Свет падает на кокон, пронизывает его — и сквозь прозрачную мембрану виден человек внутри. Это мужчина лет тридцати. У него греческий профиль и застывшее, сонное лицо. Он спит как младенец.

— Поиглаем? — снова спрашивает детский голосок. Хруст. Мужчина дергается, лицо искажается судорогой, словно ему снится страшный сон. Но человек не просыпается. Опять хруст, изнутри кокон вдруг забрызгивает кровью, она стекает по лицу человека, по стенкам кокона… Человек спит. Спит. Его съедают заживо, а он спит. И будет спать так до самого конца. Ровный стук сердца не ускорится и не прервется. Адреналин не хлынет в кровь, делая ее горькой и невкусной. Нет. Все будет мило и спокойно.

Потому что Леди так любит. Папа любит Леди, а Леди любит играть и кушать. «Только не зеёных». Да, только не зеленых человечков, папа запретил.

Брызжет кровь. Лица из-за пятен крови уже почти не видно.

Но оно все равно безмятежное… его лицо.

Темнота подступает ближе, ближе.

В последний момент, прежде чем свет исчезает, человек дергается. И умирает, как и жил последние несколько месяцев…

Во сне.

— Леди хорошая, — говорит чудовище с лицом пятилетней девочки. И свет, источаемый крошечной фигуркой девочки, постепенно гаснет. Темнота.

Приманка сейчас не нужна.

Все исчезает во тьме. До поры, до времени.

Михайловский замок, позже

Заросший лианами и окруженный стволами огромных деревьев, замок напоминал скорее гнездо драконов, древнюю скалу, чем творение человеческих рук.

Убер молча рассматривал чудовищное строение. Инженерный замок. Любимое детище Павла Первого, странного и несчастного российского императора. Сын Екатерины Великой не унаследовал матушкиных грехов, но и благих дел ее повторить оказался не в состоянии. И был убит собственными офицерами в этом самом замке. Печальная история.

— Надеюсь, ты не собираешься и туда лезть? — Герда нахмурилась.

Убер повернулся, на девушку уставились круглые окуляры противогаза. Скинхед тяжело вздохнул, даже стекла запотели.

— До этого не собирался. Но твое замечание болезненно задело мою мужскую гордость. Теперь у меня нет выбора. Придется лезть.

Герда повертела головой. Растерянно.

— Он шутит? — спросила у Комара с надеждой.

Владимирец пожал плечами:

— Кто знает?

— Давай, конечно, лезь! Думаешь, я буду тебя останавливать? Не дождешься! — возмущенная Герда ушла и села рядом с Таджиком. Тот поднял голову, посмотрел на девушку. Но ничего не сказал. Ахмет, нахохлившись и ненавидя всех, сидел поодаль.

— Ты что, серьезно? — спросил Комар негромко.

Убер пожал плечами.

— Да нет. Что я, дурак? Просто у меня рядом с замком тайник, с одной заброски остался. Хорошо бы проверить. Только Герде не говори. А то подумает, что я осторожный и умный, а кому это надо? Мужчина в глазах женщины должен быть безбашенным. Иначе ему секс светит только за деньги.

— Секс? — Комар заморгал. — Ээ… Ты имеешь в виду… Герда и ты…

— Тебе все бы о бабах! Озабоченный. Стыдись!

Комар только рот открыл. С Убером вечно так — вроде прокололся он, а идиотом чувствуешь себя ты.

Скинхед достал бинокль, принялся изучать замок сантиметр за сантиметром.

— Нет, все-таки мы туда не пойдем, — Убер убрал бинокль от глаз. — Плакала моя заначка.

— Серьезно?

— Серьезней некуда. Там бегунцы. Самые обычные. Целое стадо, голов под сорок.

— Это опасно?

— Как тебе сказать… — Убер вздохнул. — Тебя давно живым ели на завтрак?

Комар содрогнулся. «Поиглаем?»

— Совсем недавно.

— Ээ… — скинхед замялся. — Понятно.

Бегунцов стало больше. Копошащееся, похрюкивающее стадо возилось рядом с громадой Инженерного замка. Хорошо, сильный холодный ветер относил запах беглецов в сторону от стада, иначе бы так просто не разошлись. Бегунцы — это четвероногий сгусток злобы и ярости, с зубастой пастью от уха до уха, как у Чеширского кота в детских книжках.

— М-да, — промычал Убер. — Похоже, раз тут облом, придется нам проверить, есть ли жизнь на Марсе.

Комар растерянно повертел головой.

— Где жизнь?

— На Марсовом поле. Ты прямо не питерский.

Комар подумал. Провел перчаткой по влажным каплям на ржавых перилах. Посмотрел на ладонь, потом на Убера.

— Я не питерский. Я — подземный.

Убер вздохнул.

— Нашел чем гордиться. Дитя подземелья. Ладно, насчет Марсова поля мы еще подумаем, а пока все в сад!

— В какой еще сад? — удивился Комар.

— В Михайловский!

* * *

Они пересекли Инженерный сквер, вышли к Садовой улице. Перелезли через покосившийся забор, затем вышли к пруду, целиком заросшему ряской и фиолетовым мхом. Через пруд в самом узком месте вел крошечный каменный мостик. За мостиком простиралась ровная местность. Ноги Комара провалились. Они шли по мягким, заросшим синевато-зеленой растительностью кочкам.

«Открытая местность, заросшая хрен знает чем», так описал Убер Михайловский сад.

Сейчас Комар мысленно с ним согласился. Когда-то Михайловский сад украшали высокие мощные деревья — Комар вспомнил фотографию из заброшенного дома. От деревьев остались пеньки, тут и там на земле лежали прогнившие изуродованные стволы. Возможно, деревья погибли от радиации. На смену им пришли невысокие растения, похожие на зеленые-синие-розовые фаллосы. Кажется, некая сила старательно уничтожала прежнюю растительность, чтобы превратить все здесь в сексуально озабоченный ландшафт.

Убер почесал затылок. Потом обошел заброшенный фонтан, нашел сухую длинную ветку. Взял наперевес, как боевой шест.

— Найдите себе по такой фигне. Будем играть в монахов Шаолиня.

В поисках подходящей палки Комар наткнулся на табличку. «По газонам не ходить», — прочитал он. Табличка на удивление хорошо сохранилась…

Тронулись. Убер шел впереди и не затыкался.

— Прошу обратить внимание, дамы и господа! Слева от вас находится Русский музей. Вы видите это здание за пять минут до того, как мы пройдем мимо, — и никогда больше его не увидим…

Компаньоны оставили Русский музей по левую руку и двинулись к Храму-на-Крови. До него было еще метров двести…

Идти стало труднее. Мягкие кочки. Трясины с коричневой, мутной водой, которые нужно обходить. Папоротники вокруг заросших серой ряской прудов. Странный цвет растительности — бледно-розовый, полупрозрачный. Словно побеги лежалой картошки.

— Это не Михайловский сад! — возмутился Убер, провалившись по колено. — Это, блин, Михайловское болото! Впрочем… — с помощью Комара, он выбрался на сухое место. — Когда-то здесь и правда было болото, его приказал осушить Петр Первый. Пруды вырыли… А теперь, похоже, болото вернулось и мстит.

Они шли, дыша размеренно и экономно, словно бегуны на дальние дистанции. Ветки держали наперевес, чтобы не провалиться в трясину. Слега, назвал такую палку Убер.

Скинхед остановился и почесал затылок свободной рукой.

— Забавно, — сказал Убер. — Это мне что-то напоминает. О, точно!

— И что?

— Картинку из учебника биологии за четвертый класс. Мезозойское болото. Нет, стоп. Что-то там про миасс… — Убер потер лоб между окуляров противогаза. — Нет, Миасс это город на Урале. Триас! Точно, точно. Смотри, Комар. Хвощи, папоротники. Только динозавров не хватает…

Скинхед осекся.

— Быстро, вниз! Пригнитесь! — Убер замахал руками. Все опустились на корточки, недоуменно оглядываясь. Герда с бьющимся сердцем ждала, что из этого выйдет.

— Комар, что видишь? — спросил скинхед. Владимирец огляделся.

— Ээ… Ничего.

— Вон там, слева. Над Русским музеем, — подсказал Убер.

Комар напряг зрение, прищурился. Точно!

— Хрень с крыльями. Летит сюда.

— Большая хрень? — поинтересовался Убер.

— Охренеть какая большая. Ложись!!

Тварь напоминала летающего крокодила, что они видели у Достоевской. Компаньоны повалились, кто куда, забились под редкие папоротники. Будем надеяться на лучшее, подумала Герда. Сердце часто билось. Тварь пронеслась над ними — так низко, что воздушной волной от взмаха крыльев компаньонов прижало к земле. Комар успел разглядеть длинный вытянутый клюв, уткнулся носом.

Резкий противный крик разлетелся над Михайловским садом, над Русским музеем, над Спасом-на-Крови…

Тварь улетела. И вскоре превратилась в точку — над Петропавловкой.

— Птеродонт, — сказал Убер, поднимаясь и отряхиваясь. — Видели, у него клюв и перья?

— Ага, — Комар содрогнулся. Попробуй тут не увидеть.

— Так у него еще и зубы в клюве, представь! Совсем эти мутанты охренели. Так, ставим галочку: динозавры в наличии. Теперь полный триас.

Потом они встали и пошли. Перед ними возвышался храм Спаса-на-Крови. Семиглавый, покрытый цветными изразцами, питерская версия храма Василия Блаженного — того, что в Москве на Красной площади.

Знаменитые фигурные решетки уцелели. Они были обвиты розово-зелеными лианами, словно виноградной лозой. Только плоды больше напоминали подгнившие осиные гнезда. Чугунные ворота Михайловского сада лежали на земле. Время ничего не щадит.

И никого.

Болото закончилось. Компаньоны вышли за ворота и оказались перед Спасом-на-Крови.

— Триасский период закончился, леди эн джентльмены! — объявил Убер. — Поздравляю! Теперь только одно сплошное православие…

— Убер!

— Да, моя прелесть?

Герда вздохнула.

— Ты никогда не устаешь? Вот честно?

— Я отравлен своим чувством юмора, — пожаловался Убер. — Я как скорпион, рассмешивший себя до смерти… тьфу, укусивший.

— Убер! Ты можешь хоть иногда быть серьезным?

— Могу, но это удовольствие не для слабонервных.

Глава 27 Побег клоуна

Станция Электросила, 25 ноября 2033 года

— Ты понимаешь, чем это закончится? — спросили из темноты. Артем прищурился, сделал два шага вперед, пытаясь рассмотреть говорящего. Впрочем, еще раньше он узнал голос.

Питон. Силач, бывший глава цирка, сидел у стены в углу. Коротко стриженная голова его была совершенно седой. Лицо измятое, пожеванное. Мешки под глазами. Серо-желтоватая кожа, словно у больного печенью.

Артем на мгновение почувствовал к нему жалость. Этот некогда чудовищно сильный человек… В нем что-то надломилось.

Артем выпрямился.

— Да. Меня поймают.

Силач засмеялся без тени веселья:

— Хуже. Тебя расстреляют. В общем, можешь считать, что я получил твое сообщение. Что ты хотел сказать?

Они встали напротив друг друга, словно старые враги. Или друзья.

— Ты и есть этот Пожиратель, — медленно сказал Артем. — Верно?

Питон медленно покачал головой.

— Не я.

— Покажи повязку.

Силач посмотрел на Артема в упор, кивнул и начал разматывать грязный бинт на запястье.

Размотал.

Под бинтами на предплечье — заросший мхом участок кожи. Зеленая метка размером с половину ладони. Неровное пятно.

Артем почувствовал дурноту. И эта хрень растет на живом теле?!

— Ты не пытался…

— Пытался, конечно. И не раз. Срезал кожу, жег кислотой, огнем. Она снова вырастает.

Пауза.

— Некоторые здесь только притворяются людьми, — сказал Питон. — На самом деле это очень большой вопрос — кто в метро вообще человек.

— Лахезис знает?

Питон улыбнулся и стал похож на себя прежнего: спокойного, уверенного распорядителя цирка. Человека, который управлял всем и мотивировал каждого.

— Я думаю, она догадывается. У нее на самом деле есть талант предсказывать. Ты не знал?

— Эта штука… она тобой управляет? — самый важный вопрос.

Питон хмыкнул.

— Надеюсь, что нет. Иначе я бы уже проломил тебе голову.

— То есть, она никак не…

— С ней я намного сильнее. Это правда. Наверное, когда меня после смерти вскроют, обнаружится, что побеги этой хрени пронизывают все кости и мышцы моего тела. Мы неразделимы. Думаешь, я и раньше был атлетом? До Парнаса?

Артем растерялся. Такая мысль ему в голову не приходила.

— Ээ… а кем тогда?

— Я был клоуном.

«Невероятно».

— Весь старый цирк погиб на станции Парнас. Идеальный мир творчества оказался грубой и жестокой ловушкой Пожирателя — твари, создающей иллюзии, чтобы заманивать пищу. Бойня, малыш. Это была настоящая бойня. Из тридцати двух циркачей, вошедших в тот день на станцию Парнас, наутро осталось в живых всего несколько человек…

— Я… я знаю.

— Не перебивай, — Питон помедлил. Наклонил голову, его мощная шея блестела в свете карбидки. Едва слышное шипение газа, запах ацетилена. — Со станции Парнас в тот день вернулось двое. Так говорят. На самом деле: четверо.

— Четверо? Но…

— Четвертый давно исчез, больше его не видели. Оставшиеся трое создали новый цирк.

Артем кивнул.

— Ты, Лахезис… Третьим был Гоша?

— Нет. Гоши там не было.

— Как?! Что?! — Артем не поверил ушам. Его теория рушилась на глазах. — Тогда кто?

Пауза.

— Третьим был Акопыч. Черный Акробат. Тот самый, из легенды. Он вытащил Лахезис, потом вернулся за мной. Тогда его и переломало. Больше он не мог работать на манеже. Зато мог учить. Он был моим наставником и моим начальником штаба.

…Выстрел. Акопыч толкает Артема в бок — и падает сам. Брызги крови. Акопыч, Акопыч. Осень в сердце. «Ты похож на Леонида Енгибарова — тощий, печальный».

«Мотивации не существует».

«Бить и бить в стену, пока…»

Гоша.

Ледяная рука взяла Артема за затылок, сжала пальцы. Я УБЬЮ ВСЕХ КТО ТИБЕ ДОРАГ.

— Гоша, он… — Артем помедлил. Сказать это было трудно. — Он убил Лану.

Питон моргнул. И словно весь закаменел, словно одна из тех статуй на улицах мертвого Питера.

— Это правда?

Пауза.

— Да.

Тишина. Где-то вдалеке проехала дрезина, характерный скрежет катков о рельсы разнесся эхом. Потом кто-то пробежал. Невнятные голоса, потом смех. Заплакал ребенок, потом сразу засмеялся.

«Где-то продолжается нормальная жизнь» — подумал Артем. Где-то в узком промежутке между «здесь» и линией фронта.

— Можно задать вопрос? Кем ты меня считал? — Питон ждал ответа. Безразличные непроницаемые глаза силача смотрели прямо на Артема.

— Носителем для Пожирателя. Я думал, ему требуется… — Артем помедлил, затем сказал прямо: — ну, больше места, понимаешь?

Питон усмехнулся.

— Поэтому ты сначала подумал на меня?

— Да.

— Спасибо за откровенность.

— Я ошибался. Какая уж тут откровенность…

— Не так уж сильно, — Питон помедлил, поднял руку с зеленым пятном: — В каждом из нас осталась частичка Пожирателя. В каждом, кто выжил в тот день на станции Парнас.

Холод в затылке.

— Акопыч?

— Да.

— Лахезис?! — Артема окатило холодом.

— Мы не говорим об этом, — Питон усмехнулся. Поднял бинт и начал забинтовывать руку. — Неужели ты думаешь, мы собираемся каждую пятницу в кружок и начинаем: меня зовут Питон и я — Пожиратель?

Да уж. Выглядело бы глупее некуда.

— Таинственный Директор — это и есть Пожиратель, — сказал Артем. — Я понял. Вот кто управлял цирком.

— Нет, — помотал головой Питон. — Цирком управляли мы с Акопычем. Вернее, мы трое — и есть Директор.

— А этот коротышка… Гоша. Он кто?

— Думаю, слуга. Некоторые люди созданы быть только проводниками чужой воли. Гоша — идеальный исполнитель.

— Питон…

— Да?

— Кто был в черной палатке?

Пауза. Питон медленно покачал головой.

— А ты как думаешь?

— Я сначала думал: Директор. Но раз цирком управляли вы с Акопычем… Теперь думаю, Гоша…

— Нет.

Артем помедлил.

— Тогда кто?

— Память. Память о том, что произошло на Парнасе, — Питон вздохнул. — И не только… Ты был там? Чувствовал запах? Словно земля и гниль разом?

Артем вспомнил, как приносил котелок с едой в палатку.

— Да, но…

— Там была бочка с компостом. Вот для этого, — он показал руку. — Я приходил и погружал ее по локоть. Чтобы эта штука наелась. И сила возвращалась ко мне. Меня кормила мать сыра земля, как ни издевательски это звучит. Прямо как в былинах.

— А…

— Теперь нет. Думаю, хватит. С того дня, когда погибли Лана и Акопыч, я больше не подходил к палатке. Да и палатки больше нет. Эта штука должна сдохнуть или мы сдохнем вместе.

Молчание. Вот, значит, почему силач теперь так плохо выглядит. Проблемы с сердцем… и словно усох. Артем сглотнул.

— Гоша…

Питон покачал головой.

— Возможно, он делает это как-то по-другому. Я не видел его в палатке. Знаешь, я вообще не уверен, что ему это нужно. Может, он просто человек. Самый обычный шпион. Должны у Вегана быть и просто шпионы, а?

— Как думаешь, где он сейчас?

Питон окинул Артема прежним пронизывающим, застывшим взглядом.

— Есть одна идея. Гоша всегда испытывал страсть к замкнутым помещениям. Думаю, я знаю, где его искать. Другой вопрос: что мы будем с ним делать?

— Я разберусь.

Питон хмыкнул. Встал, расправил плечи.

— Это не твой номер, мальчик. Этот номер работают двое.

* * *

Грязное служебное помещение. Заброшенное. Логово лилипута.

Артем поморщился. Запах здесь стоял — вонь, пот, гнилые отбросы, неутоленные страсти и перекисшая зависть. И, похоже, больной разум.

Порванный барабан. Булавы свалены, как попало, в пыли, рядом разбросаны цирковые ножи с цветными рукоятками — наподобие тех, что были у Ланы. У Артема комок застрял в глотке. Лана, последняя из Лерри. «Я отомщу за тебя».

В углу стояло пыльное старое пианино. Очень знакомое. Артем шагнул вперед, не веря глазам:

— Это же… это!

— Да. Вещи цирка. Все здесь. Все, что не успели растащить.

Только теперь Артем по-настоящему понял слова Питона: цирка больше нет. Цирка больше не будет.

Все, что осталось, служит логовом сумасшедшего маньяка.

«Артист умер, да здравствует Артист!»

Питон обошел помещение, осмотрелся. Указал Комару на промятый топчан с грязной простыней.

— Здесь.

Подняли вонючий матрас.

Точно. Два цирковых пистолета, реквизит Гоши. Россыпь патронов к ним. Мелкий калибр. Нужна удивительная точность, чтобы убить человека такой пулей. Питон выпрямился и показал Артему патрон — пуля была надпилена крест-накрест. Значит, не такая уж точность. Надпиленная пуля наносит страшные раны.

На стене над топчаном надписи. Артем подсветил фонарем.

ЛАНА + ГОША = ЛЮБОФ

ПРЕДУРОК СДХНИ!!!!

МОЯ ЛЮБОФЬ

СНЫ БОЛЬШЕ НЕ СНЯТСЯ САВСЕМ ПАЧЕМУ

ЛОРД ГОША ВИЛИКИЙ

МОЙ ПОВИЛЕТЕЛЬ

СМЕРТЬ

— Кто здесь? — раздался голос лилипута. Артем вздрогнул.

— Я, — сказал Питон. Повернулся и шагнул вперед.

Гоша. Маленькая фигурка в другом конце помещения. Лампа-карбидка с жестяным отражателем в руке.

В ее свете лилипут казался еще меньше. Совсем крошечный.

Лилипут поставил лампу на пол, выпрямился. Голубые глаза горели лихорадочным, безумным огнем.

— Вы все умрете. Вы — жалкие подлизы трупоедов. Империя Веган — оплот свободы и равенства! Когда мы победим, я буду настоящим лордом, лордом Вегана. Мне обещано.

Питон вздохнул.

— Гоша, ты хоть понимаешь, какую чушь несешь?

— Вам, трупоедам, не понять.

— А про рабов ты забыл? — Питон сделал осторожный шаг в его сторону. — У веганцев рабы, помнишь?

— Не пытайся заговорить мне зубы.

— Зачем ты убил Лану?

Лилипут оскалился.

— Руки убери, громила. Думаешь, я позволю до себя дотронуться? Ты, тупой идиот, не видящий дальше своего носа! — Гоша навел на Питона палец, словно это был пистолет. — Что ты теперь скажешь?

«Он безумен» — понял Артем. Совершенно и окончательно.

— Гоша! — крикнул Артем. — Что ты делаешь?

— Ты все еще думаешь, что я тебя спас? — лилипут повел головой, словно она ему мешала. — Ты — идиот. Я промахнулся.

— Ты целился в меня?

— До сих пор не могу поверить, что промахнулся, — пожаловался Гоша. Детская обида. На глазах лилипута блеснули слезы. Поразительно. Артему вопреки всему стало смешно. Плачущий убийца, блин.

— Как ты вообще связался с веганцами? — спросил он.

— Я был их человек на станции. Я дал сигнал к началу атаки. Это все я. Я! Я! Я один!

— Похоже, ты великий параноик, — сказал Питон насмешливо. — Может, тебе сменить сценическое имя на Невероятно Параноидальный Гоша?

Артем спросил другое:

— Почему они тебе поверили? Веганцы?

Лилипут замолчал. Щека его задергалась в нервном тике.

— Я принял дар, — сказал он так тихо, что Артем едва расслышал.

— Дар? Какой еще дар?!

— Он — во мне.

— В левом глазу, что ли? — съязвил Артем. Лилипут дернулся. — Что, серьезно?

— Сейчас вы умрете. Я обещал.

Артем и Питон переглянулись. Силач поднял брови, пожал плечами. Все-таки с головой у Гоши беда. Что может сделать один безоружный лилипут против человека нормального размера? А тем более против двоих: один из которых клоун, а другой — великан чудовищной силы?

Тем более что пистолеты лилипута у них.

— Гоша, не глупи, — Артем пошел к нему. — Ну, серьезно. Пошли с нами, если все расскажешь… тебе зачтется…

Гоша мерзко улыбнулся.

— Осто… — Питон не договорил.

Лилипут подпрыгнул и ударил ногой. Артема снесло. «Никогда не подозревал, что человек таких размеров может так сильно бить», — запоздало подумал он. Врезался головой в стену. Блин!

Вспышка перед глазами. Темнота.

«Что у него, нога из чугуна, что ли?!»

Больно-то как. Артем сполз на пол, перевернулся. Открыл глаза. Комната кренилась на бок и пыталась выскользнуть из-под Артема. Лежа на полу, он видел, как Питон идет на Гошу. Нелепо наклонившись, раскинув руки — чтобы поймать этот маленький клубок ярости и ненависти.

— Вы все сдохнете! — кричит Гоша. Это было удивительно смешно, хотя и страшно. — Сдохнете, суки!

Питон, наконец, ухватил его, поднял вверх. Гоша вопил, не переставая, маленький, багровый и страшный, как демон.

Черт, подумал Артем. Питон его не удержит. Он вдруг похолодел. Пистолеты! И горсть патронов рядом, вокруг, на матрасе…

Если лилипут доберется до своих пистолетов… Артем вспомнил, как впивались пули в мишень. Я УБЬЮ ВСЕХ КТО.

«Этот снайпер нас в пять минут уделает».

— Помоги мне! — закричал Питон. — Быстрее!

Коротышка вырывался и кричал — тонко, на одной режущей ноте. Бился в руках, словно угорь. Удивительная сила. Даже при чудовищной хватке Питона тот едва мог удержать лилипута в руках.

А если он вырвется?

Артем встал, с трудом удержал равновесие. Из рассеченной брови по лицу текла кровь.

— Я… сейчас… — он бросился к силачу. Гоша вывернулся у того из рук, бросился в сторону, влево, вправо, кувыркнулся через голову, вскочил. Чертов мелкий засранец. По-идиотски выглядит — два великана не могут поймать одного коротышку.

Гоша стремился к матрасам.

— Возьми пистолеты! — закричал Артем силачу. — Пистолеты!

Силач повернулся, но было уже поздно.

Артем бросился наперерез Гоше, прыгнул вперед. В последний момент Гоша свернул в сторону — Артем приземлился, по инерции пробежал несколько шагов. Споткнулся обо что-то, полетел на пол. Загремели медные тарелки, с грохотом рухнула свернутая в рулон портьера. Бум. Облако пыли. Артем чихнул. Черт! Чихнул еще раз…

— Да будь ты здоров! — заорал Питон. — Некогда болеть!

Когда он повернулся, Гоша уже был у матраса. Фонарь Артема перекатывался у ног лилипута. Тень Гоши зловеще выросла, достигла потолка… За ней бежала маленькая, усохшая тень Питона.

Нет, подумал Артем. Он бросился вперед. Успею, успею.

Выстрел.

Артем, не понимая почему, упал на колени. Больно. Еще выстрел. Ба-бах, ба-бах. Силач споткнулся, зашатался. Вытянул руку к лилипуту — и рухнул во весь рост. БУХ. Словно обрушилась огромная башня. Пыль вокруг, свет фонаря качается в пыльном облаке. Питон упал, неловко подвернув руку, — и застыл. Все, кончено.

Артем перевернулся на спину, на бок. Подтянул ноги к животу. Боль пульсировала внутри, словно кровавый червь, пробивающийся к свету. «Куда он мне попал? В плечо?»

Шаги. Артем поднял взгляд.

Рядом, широко расставив ноги, стоял лилипут Гоша. В каждой руке у него было по пистолету.

— Ну, как тебе представление? — спросил лилипут. — Здорово, да?

— Ты… ты убил Лану? По… чему?

— Какая разница?

Лицо Гоши было безразличным, забрызганным кровью. Светлые глаза. Артем поморгал. Ему вдруг показалось: в левом глазу Гоши что-то шевельнулось. Нечто черное.

Артем зажмурился, снова открыл глаза. Нет, ничего.

— Но… что-то же было?

— Я любил ее, — сказал Гоша просто. — Она была мое солнце, моя луна. Моя простуда, когда температура сорок, хочется пить до безумия и нет сил сглотнуть. Когда ломит все тело и хочется только одного — умереть. Моя смерть. Мое лекарство. Мой наркотик. Я любил ее, Мимино. А она меня — нет. Разве нужны еще какие-то причины? Ты… ты увел ее у меня.

— Увел?! — несмотря на боль, разозлился Артем. — Мы были друзьями! Друзьями, идиот!! Дурак ты, Гоша.

Лилипут покачал головой, поднял пистолет. Черное дуло смотрело прямо на Артема. Конец, подумал Артем. Наступило удивительное спокойствие, словно все плохое осталось позади.

— Дурак ты, Гоша, — повторил чей-то голос. Голос Питона!

Лилипут мгновенно развернулся в сторону великана.

Питон встал и пошел.

— Я не дурак.

Выстрел. Пороховая гарь.

Артем не верил своим глазам — великан продолжал идти.

Выстрел.

Питон рухнул на колени.

Лилипут улыбнулся. Але-оп! Пистолет в его руке дымился.

Все кончено, подумал Артем. Мы проиграли. Эта веганская тварь… этот предатель…

Питон рывком встал.

Невозможно!

— Что? — лилипут вскинул пистолет. Нажал на спуск… Щелк. Щелк.

Патроны кончились.

Георгий с удивлением посмотрел на пистолет в своей крошечной руке. Потом отбросил его в сторону. Звяк.

Питон медленно, роняя кровавые пятна, но неумолимо шел к нему. Это было пугающе. И величественно. Каждый шаг силач впечатывал в бетон, словно ноги его были отлиты из чугуна. Гоша выпрямился.

Битва Давида и Голиафа. Только, кажется, в легендах хорошим был как раз маленький…

— Ах, ты так, — сказал Гоша. — Ну, получай.

Он наклонился, затем выпрямился. Артем с ужасом увидел в его руках цирковые ножи — ножи Ланы.

— Нет, стой! — закричал Артем. Он поднялся и пошел, шатаясь. Боль пронзила его насквозь, Артем застонал.

Лилипут схватил нож, бросил. В последний момент Питон успел закрыться могучей рукой. Охнул.

Свист воздуха.

Из предплечья великана торчала рукоять ножа.

Лилипут оскалился и выхватил другой нож. Гоша был страшен и смешон одновременно.

Свист рассекаемого воздуха. Питон замычал от боли. Второй нож вонзился ему в предплечье, прямо в бинты. Артем моргнул. Кажется, там выступило что-то зеленое?

Гоша бросил следующий нож. Но неудачно — великан успел дернуть руками, клинок улетел в потолок.

Питон схватил его могучими руками и — сжал. Артем бросился к ним, но ступня подвернулась. Горячее бежало по ноге. Кровь. Артем поскользнулся, упал на спину. Боль вспыхнула, пронзила насквозь. Черт. Черт!

Треск.

Питон медленно опустился на колени. Рухнул лицом вперед.

Из его рук выпало маленькое тело лилипута. Изломанное. Неправильное.

Лицо Гоши расслабилось, голубые глаза открыты. А потом — Артем вздрогнул — в его левом глазу зашевелилось что-то черное. Словно червячок. По лицу лилипута пробежала гримаса…

И он вдруг зашарил ручками вокруг. И начал подниматься.

Да что ж это такое! Артем пополз быстрее. «Дар — он во мне». Да, Гоша не был носителем Пожирателя с Парнаса. Это правда. Но зато веганцы подарили лилипуту своего собственного, веганского Пожирателя…

И никакого оружия! Артем в отчаянии огляделся.

— Вы… сдох… нете, — сказал лилипут механически, словно автомат. Сел. Повернул голову к Артему… — Сдохне…

В следующее мгновение Артем выдернул из предплечья Питона один из цирковых ножей и с размаху воткнул Гоше в лицо.

Нож вошел с легким, жутковатым звуком — прямо в глаз. Прямо в черного червяка.

Пауза.

Червячок шевельнулся, изогнулся. И обмяк.

Гоша повалился назад, ударился затылком об пол. И остался лежать.

Рукоять ножа торчала из его глазницы.

— …сдохнете, — договорил лилипут. И затих. Навсегда.

* * *

— Питон! Игорь! — Артем, прижимая к груди поврежденную руку, попытался перевернуть силача.

— Я…

— Скажи ей, — несмотря на усилия Артема, силач истекал кровью. Губы посерели. И едва шевелились. — Скажи Лахезис… Теперь она свободна. Я… отпускаю ее.

— Не надо, — сказал Артем. — Подожди. Я перевяжу тебя. Все будет хорошо.

— Сыграй… пожалуйста.

Старое пианино. Сейчас, наверное, совсем расстроенное. Артем поднялся на ноги и пошел к нему. От потери крови кружилась голова.

Откинул крышку, положил пальцы на клавиши. Вздохнул. И начал играть «К Элизе». Сначала одним пальцем, спотыкаясь, затем — все быстрее, всеми пятью. Другая рука висела плетью. Звуки плыли под сводами служебной платформы. Прекрасное эхо умершего мира.

— Я еще могу… мечтать… — прошептал Питон. — Я… могу… Спасибо.

Питон медленно развалился на полу, закрыл глаза. Лицо расслабилось — впервые за много дней. Стало нечетким, мягким, бесформенным. Воля делает некоторых людей красивыми, подумал Артем. Воля собирает, лепит лицо и скульптурные черты.

Воля Питона была чудовищной.

Теперь, после момента, как душа силача готовилась уйти в загробный мир, Артем едва его узнавал.

— Кажется, пора мне возвращаться, — сказал Питон.

Они лежали рядом: великан Питон, утыканный ножами, как дикобраз, и скомканный, подтянувший колени к груди, крошечный Гоша, мини-Бонд. Давид и Голиаф, последнее сражение. Залитые кровью. И растоптанный крошечный… Артем сглотнул. Сначала он принял это за червячка, но теперь видел. Это было похоже на червя и на уродливого младенца одновременно.

Темный, червеобразный, с наростами крошечный Пожиратель. Цирковой нож разрезал его пополам.

Или — это только личинка Пожирателя? Артема передернуло. Как эта тварь годами жила в крошечном теле Гоши? Или она там недавно?

Личинка жила. Ела, росла. Заставляла его убивать? Серьезно?

Или это была просто попытка оправдаться? Артем поморщился. Возможно, я никогда этого не пойму.

Потому что убивал Гоша — сам. И предавал — сам.

Не все можно спихнуть на паразита Пожирателя.

За некоторые поступки человек должен отвечать сам.

ВСЕХ КТО ТИБЕ ДОРАГ

— Тебе это почти удалось, — сказал Артем мертвому лилипуту. — Сукин ты сын.

Глава 28 Храм-на-Крови

Канал Грибоедова, Храм Воскресения Христа, день X + 5

— Рыба-удильщик, — сказал Убер. — Вот твое чудовище, брат Комар. Что, не понимаешь?

Комар поежился. Почему-то само сочетание слов «рыба-удильщик» показалось ему тошнотворным.

— Была такая рыба до Катастрофы, — продолжал Убер. — Страшная, шо пиздец. Круглая, бугристая, с клыками в ладонь. То есть, без слез не взглянешь на такое уродство. Но при этом на лбу у нее вот здесь… — Убер ткнул пальцем, Герда ойкнула, отскочила.

— Убер!

— …Вот такая дурная рыба, — продолжал скинхед невозмутимо. — На лбу у нее длинный отросток, типа удочки, а на нем — огонек.

Комар решил, что ослышался.

— Как?

— Ага. Обычный, как электрическая лампочка. Светит. И вот плавает эта рыба в темной-темной глубине, ее ни фига не видно. Зато огонек горит. И такой он добрый и ласковый, что к нему плывут маленькие рыбки. Думают, к свету, к теплу, к еде. И оказываются в пасти удильщика. Конец. Финита ля комедия.

— Думаешь, Леди… — начал Комар и остановился. Жутковатая картина глубинной рыбы стояла у него перед глазами. Рыба представлялась ему гигантской, размером с дом. Только вместо огонька на отростке извивалась маленькая девочка, светящаяся мертвенным белым светом… «Поиглаем?» Затылок свело. Блин. Комар зажмурился, замотал головой. Вот привидится же такая чушь!

Убер задумчиво погладил пальцами шов на лбу.

— Да, очень похоже. Только та рыба — в Марианской впадине, а наш монстр-удильщик — здесь, в метро. И приманка у нее — человеческий детеныш.

— Леди. «Давай поиглаем».

— Ага.

* * *

Спас-на-Крови — знаменитый храм. Построен как памятник царю Александру Второму Освободителю, убитому бомбой террориста на этом самом месте. Царь отменил крепостное рабство, а это ни одному тирану не прощается.

С того времени минуло два века и атомная война. Многое изменилось. Канал Грибоедова за храмом полон мусора. Некая сила разбила парапет и сбросила в воду десятки автомашин. Другая сила превратила Михайловский сад в триасово болото. Третья — переломала все чугунные решетки. А Храму хоть бы что. Стоит себе — родной брат храма Василия Блаженного.

Убер оглядел разноцветный собор и кивнул.

— Вот смотришь на этот храм, который в точности как в Москве. И думаешь: в Москве тоже полная жопа. И как-то сразу теплее на душе.

— Романтик! — фыркнула Герда и вдруг поскользнулась. Девушка опрокинулась на спину…

Убер подхватил девушку на руки.

— Спокойнее, мать Тереза. А то мы точно никуда не дойдем.

— Как ты меня назвал?!

— Красивой и доброй женщиной, — сказал Убер. — Что-то не так?

Он продолжал держать ее на руках. Сильный. Герда вдруг вспыхнула — хорошо, что на лице маска, никто не увидит. Голос дрогнул.

— Поставь меня на место. И больше не трогай.

* * *

Пока эти двое любезничали, Комар с трудом переставлял ноги. Черная апатия навалилась на него, словно каменная гора. Безразличие, отсутствие желаний. Даже собственная жизнь не казалась Комару чем-то стоящим внимания.

Цели нет, думал он.

Смысла нет.

Скучно жить на белом свете.

Он остановился, огляделся. Убер, Герда, Таджик, этот придурок Ахмет. Люди окружали его, но настоящих друзей среди них не было. Зато стоило ему закрыть глаза, как он видел ее — девочку и тварь. «Поиглаем?». Комар открыл глаза.

— Мне… надо отойти на минуту.

Убер кивнул. Герда озадаченно смотрела на владимирца. Таджик медитировал в своем обычном стиле.

— Да без проблем, — сказал Убер. — Только давай побыстрее.

— Комар? — начала Герда. Но владимирец уже повернулся и скрылся за кустами. Следом раздались подозрительные звуки. Что-то вроде всхлипов.

— Я хотела… — заговорила Герда. Скинхед тронул ее за плечо. — Ну, что опять?

Убер покачал головой:

— Не мешай ему.

Герда вскипела:

— Да он себя сейчас в петлю загонит! Ты, что, не видишь, у него депрессия?!

Убер почесал лоб:

— Это не депрессия. А суровая необходимость отчаяния.

— Что?!

Убер пожал плечами.

— А что тут такого? Мужчине иногда нужно почувствовать себя никому не нужным. Для того и музыку специальную придумали. Блюз называется. Блюз — это когда хорошему человеку плохо.

Стоя рядом, они наблюдали, как Комар возвращается. Владимирец справился с собой, шел твердой походкой. Скинхед хмыкнул.

— Все просто: мужчина пошел отлить — мужчина поплакал. Главное, чтобы никто не видел.

— Точно, точно, — съязвила Герда. — Молодцом идет, и никаких следов, что рыдал.

Комар вздрогнул.

— О, боже, женщина, — возмутился Убер. — Неужели так сложно не замечать очевидного?!

Комар готов был сквозь землю провалиться. Он чувствовал, как под противогазом у него раскалились уши — вот-вот проплавят резину.

— Я не собираюсь молчать! — Герда повернулась к скинхеду.

Убер воздел руки к небу.

— О, Господи всемогущий! Зачем ты создал женщину из самого болтливого ребра?

Некоторое время они сидели в молчании. Герда сначала дулась, потом стала думать, что надо было ответить. На ум пришло несколько удачных вариантов, но… Она вздохнула. «Может, я действительно была не права?», — подумала она с раскаянием.

— Да-а, — протянул Убер. — Жена из тебя еще та выйдет.

Герда остановилась. «Вот и поговорили».

— Размечтался, лысый!

Убер погладил резиновую макушку.

— Вообще-то я бритый и голубоглазый. Но я серьезно: жена из тебя будет — это ж пиздец котенку! Он от тебя уйдет с доплатой и алиментами. И будет прав. Вот из Таджика выйдет идеальная жена.

— Что?! — несмотря на противогаз, Герда выглядела потрясенной.

— А что такого? Во-первых, он симпатичный. Таджик, брат, ты просто охренительно красив, ты в курсе?

Таджик милостиво кивнул. Хобот допотопного противогаза смешно мотнулся, как у брезентового слоника.

— Видишь? — Убер повернулся к Герде. — Во-вторых, он во всем со мной соглашается. Золото просто. Таджик, брателло, ты не только красив, но еще и поразительно умен!

Таджик снова кивнул.

— В-третьих, он всегда молчит и улыбается. Заметь! — Убер почесал резиновый лоб, сообщил доверительно: — Это, конечно, сильно раздражает поначалу, но в сочетании с противогазом — вполне терпимо.

* * *

Когда находишься на поверхности, полной мутантов, а под землей идет война, самое время пофилософствовать.

— Я одного не понимаю, — произнес скинхед. — Война войной, жизненное пространство и все такое. Но ведь тут что-то совсем другое. Другая цель. Словно они собираются уничтожить нас под ноль. Зачем веганцам нас уничтожать?

— Просто они нас ненавидят.

Убер покачал головой:

— Не, брат. Это слишком просто, чтобы я в это поверил.

— Бритва Оккама, — Таджик, до этого момента упорно молчавший, подал голос.

— Ага, ага, она самая, — согласился скинхед. — Простой принцип. Если отбросить ненужные сущности, то, что останется, и есть истина. Вроде логично, а? — Убер обвел компанию взглядом яростных голубых глаз. — Так и представляю, как старина Оккам по утрам брился. Волосы? На фиг волосы, сбриваем! Отлично! Брови? На фиг брови! Уши? Какие еще уши! Кому нужны эти уродливые мясные раковины? Бреемся дальше… Шея?! И ее тоже на фиг! Давай, Оккам! Жми, брателло! Режь, не останавливайся!

Герда с Комаром переглянулись. Таджик невозмутимо молчал, только темные глаза смотрели внимательно.

Убер внезапно успокоился — так же, как только что завелся. Сказал мягко:

— Возможно, единственный урок, что я усвоил в жизни, состоит в следующем: то, что кажется слишком простым, таковым точно не является. Жизнь слишком сложна и разнообразна, чтобы влезать в примитивные философские схемы.

А человек по Оккаму — идеальная окровавленная сфера.

* * *

— Эй, философы! — позвала Герда. — Что с храмом?

С храмом действительно происходило что-то непонятное.

— Мне это кажется? — спросил Комар.

Силуэт церкви двоился, дрожал маревом, как воздух над перегретым генератором. Сначала Комар решил, что ему от усталости мерещится. Но нет — он видел отчетливо, по-настоящему. Храм дрожит. А по стенам…

— Кровь, — сказал Комар. Протер окуляры. — Не, точно, кровь! По стенам течет.

Герда охнула. Теперь она тоже увидела — из стыков кирпичной кладки выступила густая красная жидкость, похожая на кровь, стекала по стенам.

— Блин, — сказал Убер. Мгновенно оказался на ногах, подхватил вещмешок. — Так. Подъем! Подъем! Все готовы? Теперь медленно и изящно обходим эту ху… То есть, я хотел сказать, этот прекрасный храм. Пошли!

Комар поднял руку.

— Тихо! Слышите?

Все замерли.

— Что?

Шепчущие голоса вернулись. Теперь они шептали именно ему, Федору Комарову.

«Комар. Убей их всех. Комар, убей их». Владимирец заметил, что сжал автомат до боли, пальцы побелели. Он усилием воли ослабил хватку. «Комар, убей…»

— Да нет, показалось, — сказал он уже без всякой уверенности. Герда пожала плечами.

— Ты слышал? — спросила она скинхеда.

— Не-а, — сказал Убер. — Тут такая тишина, что уши болят. Может, у него слух намного тоньше моего?

— В противогазе? — удивилась Герда. Скинхед резко повернулся к Комару:

— Ты точно что-то слышал?

Комар представил, что сходит с ума. И все вокруг считают его психом. Может, разговор Леди с мужским голосом, которого она называла Папочкой, ему тоже привиделся? Может, он тронулся уже в тоннеле?

Может, он все время был уверен, что борется с чудовищем, бежит, хитрит, исчезает, сматывается и прячется, чтобы вернуться и отомстить, — а на самом деле это его, Комара, разум выкидывал фокусы?

— Нет, наверное. Показалось.

Но Убера обмануть было сложно. Скинхед мгновенно оказался рядом, положил руку Комару на плечо.

— Ой, не ври мне, брат.

* * *

Внутри храм напоминал золотую гробницу. Комар задумчиво огляделся. Какое интересное место. Какое красивое и уютное. «Поиглаем».

(Мертвая корова. Пам-пам)

«Внутри?! — Комар вскинул голову. — Как внутри?» Комар сбился с шага, растерянно заморгал. Не может быть! Они же собирались обойти храм стороной. Да и зачем им вообще сюда лезть? Какая может быть причина для подобной глупости?

Наваждение спало. Комару показалось, что до этого момента у него в ушах была вода, а сейчас он ее вытряхнул и все-все слышит. Владимирец огляделся.

Компаньоны медленно, как сомнамбулы, брели к алтарю… Комар взмок. К алтарю было нельзя.

Алтарь был ловушкой. Чудовищными жерновами для плоти.

— Стойте! Стоять, я сказал!!

Компаньоны остановились. Безликие противогазы, механические движения. Словно кошмарный сон. Полумрак и отсветы золота. Скорбные лица на стенах, изуродованные потеками краски… Стоп, это же не краска?

— Вы что, совсем охренели?! — заорал Комар. Компаньоны вздрогнули и очнулись. Герда стояла, склонив голову на плечо — спала. Комар затряс девушку как игрушку, заставил открыть глаза. Вместе они начали расталкивать остальных.

— Мне сюда нельзя, я мусульманин, — пробормотал Ахмет. Попытался тут же уснуть, но Герда залепила ему подзатыльник. Ахмет дернулся и пришел в себя.

Компания стояла посреди храма. Все переглядывались, мялись, словно сами не могли понять, что здесь делают.

Комар закричал:

— А теперь живо объяснили мне, зачем мы сюда приперлись?!

— Разве это была не твоя идея? — удивился Убер. Скинхед оглядывался, словно очнулся ото сна и внезапно обнаружил себя в незнакомом месте.

— Ты же сам сказал, что надо зайти в храм…

— Я ничего такого не говорил, — Комар посмотрел на Убера. Скинхед — на Герду, Герда на Таджика, Таджик задумчиво изучал потолок. Ахмет сидел на корточках, сложив руки перед собой. При звуке Комарова голоса бывший царь поднял голову.

— И я нет, — сказал Убер.

— И я, — Комар.

— Таджик, может, ты?

Тот хмыкнул. Многозначительно.

— Ясно. Герда?..

Девушка огляделась.

— Нет. Тогда что мы здесь делаем?!

— Ну, вы и психи, — произнес Ахмет с презрением. Похоже, он уже оклемался. — На фиг я с вами вообще связался. Кретины. Бля… За что?!

— Убер! Зачем?! — закричала Герда.

— Да че-то как-то вырвалось.

Убер потер кулак. Ахмет поднялся, со злостью оттолкнул руку Герды. Пошел вперед. Под сапогами у него хлюпало. Герда никак не могла избавиться от ощущения, что бывший царь идет по щиколотку в крови.

— Так, с критикой покончено, — Убер оглядел компанию. — Ясно. Как всегда, за самую идиотскую идею никто не хочет нести ответственность. Тогда этим «кто-то» буду я! А теперь быстро ноги в руки и — на выход! Все, кто любит меня, — за мной! Пошли! Пошли! И ты, критик, тоже пошел!

Герда чуть отстала, заговорила яростным шепотом:

— Убер, я тебя прошу. Перестань бить людей! Обещаешь?

— Ты что, серьезно решила избавить меня от всех вредных привычек?

Герда сверкнула глазами.

— Обещай!

— Ну, если надо… — скинхед замялся, потом вдруг вскинул взгляд. Ярко-голубые глаза смотрели на Герду сквозь поцарапанное стекло. — Замри! Стой!! Не дыши!!

Пауза. Тишина. Герда слышала, словно шипение текущей воды за спиной.

Убер мягко вытянулся, став еще выше ростом. Надвинулся на девушку. Затем взял Герду за одну из лямок рюкзака.

— На счет два. Готова? Считай.

— Раз… Аааа!

Дальше она не успела. Убер выдернул ее на себя, упал на спину, перекинул девушку в сторону. Герда покатилась по красноватой жиже. Капли. На стеклах противогаза — багровые потеки. Словно малиновое варенье — как когда-то до Катастрофы. Герда ушибла локоть и ударилась коленом о каменный выступ.

Ох!

Она поднялась на четвереньки. И увидела, как кроваво-красный желейный выброс завис в воздухе. Словно всплеск крови. Затем выброс плавно втянулся обратно в стену, в тонкую пленку, покрывающую стены храма. И — тишина.

— Что это было?! — Герда почувствовала, как озноб пробежал по затылку и спине.

— Твоя смерть, — сказал Убер серьезно. — Я не шучу. Давайте-ка отсюда сматываться. Комар!

— Да… я… — владимирец аккуратно поднял голову. На виски давила чудовищная тяжесть. Дышать тяжело, воздуха не хватает.

— Ты все еще слышишь голоса?

— Ну… — Комар замялся.

«Убей, Комар. Убей их… сделай это для нас…»

Он действительно слышал. Комар усилием воли улыбнулся. Голоса — как тогда, в логове Леди, среди живых «консервов». Неужели он сходит с ума?

— Отвечай честно, — потребовал Убер.

— Нет.

— Врет, конечно, — скинхед кивнул. — Ну, да ладно. Давай, выводи нас отсюда.

— Я… — Комар замялся. Потом сообразил. — Почему я?!

— Потому, — сказал Убер серьезно. — Ты что-то чуешь, а мы — нет. Я это еще в цирке заметил.

— То есть… — владимирец помедлил. — Я не схожу с ума?

— Ну, мне-то откуда знать? Может, и сходишь. Голоса эти твои…

— Убер, блин! — Комар вскипел. — Не до шуток!

— Но пока — даже если ты чокнулся, ты чокнулся в правильном направлении. Выводи нас, брат. Я в тебя верю.

— Я… я попробую.

— Отлично! Все сюда! — приказал Убер. — Ахмет, блядь, тебе особое приглашение нужно?!

Компаньоны выстроились за владимирцем. За Комаром — Герда, за Гердой Таджик, потом Ахмет, замыкающим — Убер.

Комар внезапно растерялся. Выводи? А как? Куда?! А что, если он ошибется?! Сомнения охватили его, вытеснив даже надвигающийся из темноты призрак Леди.

(мертвая корова)

(пам-пам)

— Комар, — скинхед поднял руку и водил у себя перед глазами, словно у него проблемы со зрением. Храм-на-Крови действовал на людей избирательно, на каждого по-своему.

— Да?

— Поторопись. А то у меня, похоже, глюки начинаются. Слушай, Комар. Ты, похоже, лишился рук… зато отрастил себе роскошные буфера.

Комар отшатнулся. Убер хмыкнул. Поморгал.

— Шучу я. Но если будем медлить, я за себя не отвечаю.

Полумрак собора — красный с золотом, неестественный — действовал на него, как наркотик. «Что они тут, склад марихуаны сожгли? — подумал Убер в сердцах. — Напаникадилились в честь Конца Света?»

Он шагал, не чувствуя ног и тела.

Сознание мутилось. Тяжелый тусклый блеск золота. Кровавые тени перед глазами. Убер замотал головой, земля вокруг норовила уплыть и свалиться сверху. Со всего размаху. Тяжелая такая Земля, охрененный шарик. Да что ж такое… Убер разлепил веки. Ветер просто с ног валит… Снова сомкнул.

Васильевский остров, ночь, падает снег. Остров весь белый, с синеющими на снегу тенями. Остров полон загадок и тайн.

— Почему ты мне не отвечаешь, брат? — Убер увидел Манделу. Тот стоял перед алтарем, опустив руки.

Что, теперь и наяву, что ли?! Точно глюки. В следующее мгновение Убер увидел, как от стены отделилась прозрачная масса, вытянулась по направлению к нему… Кроваво-красные отблески икон, золотой утвари, мозаики…

— Юра, слушай, брат… не до тебя. Меня сейчас сожрут.

— Вечно ты найдешь какую-нибудь отмазку, чтобы со мной не разговаривать, Убер. Ладно, увидимся в следующий раз. И хватит сачковать!

— Убер! Ты чего остановился? — Герда толкнула его в спину. Он поднял голову.

— Просто я ничего не вижу.

* * *

Храм пустил в дело тяжелую артиллерию. Вскоре ослепли все, кроме Комара. Причем Герда и Таджик — что-то смутно видели на расстоянии вытянутой руки, Ахмет различал свет и тень, и только Убер полностью погрузился во тьму, без проблесков.

— Золото, кровь и слепая вера, — прокомментировал скинхед. — Все, что нужно людям. Добро пожаловать в христианство! Комар, давай.

Владимирец кивнул. Задача усложнилась, но, в принципе, осталась прежней. Зато вопрос с дисциплиной снялся автоматически.

Они пошли — медленно и осторожно, положив одну руку на плечо соседа. Караван слепых, ведомых безумцем. Шлеп, плюх, плюх. Кто-то начал клевать носом.

«Они так опять заснут, — подумал Комар. — Черт».

— Слушай, Убер. Ты слышишь меня?!

Скинхед слепо зашарил перед собой свободной рукой. Поднял голову.

— Да?

— Все хотел спросить… А что там было, тогда, в цирке? Почему Асисяй нас отпустил?

Убер неожиданно засмеялся. Страшно — в кровавом сумраке слепой человек смеется. Какое-то безумие, подумал Комар. Хотя очень в духе Убера. Герда покосилась в сторону скинхеда, но ничего не сказала.

— Вот чего у тебя не отнимешь, Комар, так это умения вовремя задать вопрос. Ты уверен, что хочешь поговорить об этом прямо сейчас?

Я-то не уверен, подумал Комар. Но если Убера не отвлечь, мы можем все тут остаться.

— Уверен.

Они продолжали идти. Медленно, по шажку, переступали в кровавой жиже. Плюх, плюх, плюх. Эхо. Караван слепцов.

— Хорошо, слушай. Представь, давным-давно, до Катастрофы жил один грустный мим… — Убер медленно брел, держась за плечо Комара. Шлеп, плюх, шлеп, плюх. Слепые идут.

— Кто такой мим?

— Клоун, который не говорит. Назовем это так для простоты. Настоящий мим, от бога, может рассказать все о жизни, не говоря ни слова. И при этом тебе будет адски смешно… и чертовски грустно. Так вот, жил был себе один мим. Он стал очень знаменитым, на всю страну, а потом на весь мир. Он придумывал и ставил номера и спектакли, люди смеялись и плакали, потому что это было настоящее искусство…

У него был знаменитый номер — телефонный разговор между мужчиной и женщиной. Номер об этих отношениях, невероятно смешной. Это оттуда взялось слово «Асисяй». Грустный клоун играл его один.

А в городе П. был цирк. Это был большой и прославленный цирк, но к тому времени — ужасно устаревший и провинциальный. И знаменитого клоуна попросили это исправить. Восстановить былую славу цирка. Клоун с радостью согласился. Он не боялся работы и всегда хотел сделать настоящее цирковое представление. Он взялся за этот цирк. И только когда взялся, понял, что задача эта — непосильная. Задача в разрыв.

Потому что в каждом цирке есть крысы. А крысы, скажу вам по секрету, не выносят, когда им мешают хорошо питаться.

Комар дернулся. Перед глазами у него встала картина — серая крысиная волна заливает манеж, перехлестывает через бортик. Ненависть, ненависть, ненависть в маленьких глазках.

— Крысы? — голос его дрогнул.

— Да, брат Комар, крысы. Конечно, это были люди… но по сути крысы. Крыс было много. Крысы кусали, жрали, крысы выбрали своего Крысиного короля. Кажется, у него было три головы? Или четыре? Неважно. Важно, что недовольные объединились против клоуна и объявили ему войну. Мстили исподтишка и жаловались повсюду. Обратили на грустного клоуна недовольство властей и прессы. Врали, подличали, обвиняли. Сыпали говно в суп.

Это была битва Щелкунчика и Крысиного короля. И Щелкунчик проиграл.

Грустного клоуна возненавидели все. Его кусали, били и, наконец, выбросили из цирка. Он пошел, истекая кровью из сотни ран, и умер где-то в одиночестве от сепсиса.

Молчание.

— И что? Это конец истории? — не выдержала Герда. Скинхед незряче кивнул.

— Да.

— Ты серьезно?!

— Я всегда серьезен. Особенно когда шучу.

Герда помедлила. Комар легонько подтолкнул ее в спину — продолжай идти. Один шаг, другой — и мы все ближе к выходу.

— Какая-то… грустная сказка, — сказала она. — Страшная сказка. И точно не о любви.

— А что, должна быть о любви? — удивился Комар. «Давайте, давайте, спорьте со мной. Только не засыпайте».

— Ничего ты не понимаешь, брат Комар! — даже ослепнув, Убер не утратил прежней язвительности. — Женщинам нужны сказки исключительно о любви. И чтобы там обязательно принц на желтом «ламборджини».

— Ничего подобного! — возмутилась Герда.

— Кто такой ламборджини? — спросил Комар.

— Хмм. Как бы объяснить. Древний аналог мужской силы. Чем больше у тебя «ламборджини», тем больше девственниц ты можешь удовлетворить. Вот. Понятно?

— Д-да. Но… — Комар помедлил.

— Что но?

— Почему он желтый? Заболел?

Убер захохотал так, что золотая пелена вокруг путников задрожала. Кровавые тени зашевелились, занервничали.

— Да-а, брат Комар. Ты, как всегда, зришь в корень.

Учитывая, что владимирец остался единственным видящим в компании — сомнительная шутка. Комар помотал головой.

— Ты думаешь, мутант Асисяй — и есть тот грустный клоун? — спросил он Убера. — Серьезно?

— Нет, конечно. Это просто метафора. Сказать тебе, что там произошло? Просто один монстр схлестнулся с другим. А так как этот монстр нас не убил, то мы можем спокойно назвать его «хорошим».

Комар задумался. Кое-что здесь все же не сходилось…

— Тогда почему ты орал ему «любовь»?

— Потому, брат Комар, что я убежден — в последний миг надо выкрикнуть во весь голос то, во что веришь.

— Ты веришь в любовь? — Герда споткнулась, выправилась. В голосе было удивление.

— Я верю в силу легких, — парировал скинхед. — Выкрикнул первое, что на ум пришло…

— Любовь?

— Да! И это порвало парню шаблон, признайте.

Таджик хмыкнул. Герда засмеялась. Комар не выдержал и хмыкнул. Интересно, что смех — разгонял золотую пелену, делал голоса — дальше. «Убей их, Комар… у… бей…»

«Идите вы, — подумал Комар. — Куда подальше».

— Любовь? — продолжал скинхед. — Нет, детектива. Но я думаю, что ответ все же правильный. Если есть воинство добра, то Любовь — где-то в первых рядах, один из лучших бойцов. Даже если Добро проигрывает. Настоящая победа Добра — не в результате борьбы, а в самой борьбе. Пока Добро продолжает сражаться — пусть истекая кровью и выблевывая кишки — ни одно, даже самое охуевшее Зло не будет чувствовать себя в безопасности.

— Да уж. Слава богу, что мы не встретили там твоего Крысиного короля.

Убер хмыкнул.

— Повезло. Мы с тобой вообще везучие сукины дети, Комар! Ты заметил?

Комар поперхнулся. Откашлялся, оглядел пульсирующие, истекающие кровью стены Храма-на-Крови. Потом оглянулся на вереницу слепцов, бредущих за ним. Словно вереница прокаженных с какой-то средневековой гравюры.

«Везучие сукины дети».

— Да уж. Лучше и не скажешь.

* * *

Снаружи была питерская ночь. Золото-кровавый, людоедский сумрак закончился.

Свежий воздух.

Комар огляделся. Потом без сил опустился на землю. Ноги не держали. Компаньоны стояли на удалении от Храма-на-Крови — так, что шепот голосов почти не был слышен. «Надо же в такое дело встрять. И на старуху бывает проруха». Компаньоны все еще были слепы. «Может, нужно отойти подальше», — подумал Комар. Начал подниматься…

— Снег, — сказал вдруг Убер.

— Мальчики, вы видите? — Герда раскинула руки, ловя снежинки. — Это снег!

«Мальчики» переглянулись. Таджик засмеялся, поймал на ладонь снежинку.

— Мальчики с бантиками, — сказал он.

— И ничего смешного!

Пелена, затянувшая небо, стала непроницаемой. Потемнело. Снег валил, как в последний раз.

Словно это последний день Земли, и нужно успеть до того, как она исчезнет во вспышке космического пламени.

Глава 29 Путь предателя

Набережная Мойки, день X + 5

Падал снег. От Храма-на-Крови компаньоны двинулись в сторону Мойки. По правую руку остался Музей камня. Убер планировал добраться до набережной Невы, а затем мимо Эрмитажа выйти к Адмиралтейской. Если же путь закрыт, то можно переправиться по Дворцовому мосту на Васильевский остров. И попытать счастья там. Герда подозревала, что именно к мысли попасть сразу на Ваську скинхед и склонялся.

Не зря он говорил про Ивана и свадьбу. Она вспомнила его яростные голубые глаза. Маньяк, одно слово.

От снегопада, похоже, им было не уйти. Шагать стало трудно. Снег скользил под ногами, надсадно скрипел. Компаньоны выбивались из сил.

Убер принялся насвистывать что-то блюзовое. Меломан чертов.

Герда до сих пор не могла понять, нравится ей этот безбашенный тип или нет. Голубоглазый. Едкий. Невыносимый.

Скорее раздражает. Герда качнула головой. «Да, именно так». Комар остановился. Снежная пелена ослабела, теперь город был виден, как на ладони.

— Исаакий, — сказал Комар. Убер встал рядом — он был на голову выше владимирца. Герда чуть не уткнулась ему в спину.

— Исаакий, — согласился Убер. — Да, где-то в той стороне.

Герда вдруг ярко представила: силуэт собора темнеет на сером фоне питерского неба. Еще чуть-чуть и огромный храм скроется за пеленой снегопада. Уже сейчас его купол — разрушенный, поврежденный, — был почти не виден, истаяв в снежном полумраке. Она очнулась от видения, помотала головой. Собор отсюда не видно, эти два фантазера просто мечтают.

— Что это вы двое опять задумали? — подозрительно спросила Герда.

— В Исаакий мы точно не пойдем, — сказал Убер.

— Про Храм-на-Крови ты то же самое говорил, — напомнила она.

— Тогда я немного ошибался…

— А сейчас?

Убер почесал затылок. Скри-ип, скри-ип.

— А сейчас я просто повторяю прежние ошибки… Ладно-ладно. По возможности, не пойдем. Постараемся не пойти. Не пойдем ни за что, клянусь. Так тебя устроит?

Герда вздохнула. «Почему мне опять кажется, что это плохо закончится?»

— Устроит.

* * *

Снег, снег, снег. Пустой город. Темнота. Привал.

— Верните мне оружие, — сказал Ахмет. — Пожалуйста.

Компаньоны переглянулись. Убер почесал затылок.

— Хмм. А с какой целью, интересно?

Бывший царь помедлил. Благословен Тот, в Чьей руке власть. «Чтоб вы сдохли, твари».

Всем наплевать, что ты царь. Даже этим, жившим на соседней станции…

Теперь так будет всегда, понял он с ужасом.

«Привыкай, мелкий засранец. Неудачник. Слабак». Привыкай — или борись.

Он придал своему голосу мягкость:

— Я не хочу быть обузой, если мы на кого-нибудь наткнемся. Я хочу помочь.

Убер безжалостно рассмеялся:

— А ты не натыкайся. Вот и все.

Ахмет прикусил губу. Слова рвались наружу, но — не сейчас, не время. Он уже до этого неправильно себя повел. И вот последствия.

«Я буду держать себя в руках. Обещаю», — подумал Ахмет — и вдруг почувствовал себя алкоголиком, который клянется не пить с завтрашнего дня. С понедельника. И никогда не держит слово.

— Вперед, — сказал Убер. — Двинулись.

* * *

Скоро будет Дворцовая набережная. «Странно, что мы почти не встречаем мутантов», — подумала Герда. Улицы Питера за редким исключением — вроде незабвенного Бармалея — словно вымерли. Даже собак Павлова не видно. Неужели это из-за начавшейся под землей войны? Герда не понимала.

«А говорили, на поверхности даже шага нельзя ступить, чтобы не встретиться с тварью».

Похолодало.

— Мы так окочуримся, — пробурчал Убер. Даже бодрый скинхед начал сдавать. Герда чувствовала, как застывает кровь в руках и ногах. Колени чужие. Усталость навалилась такая, что даже сил ругаться нет.

Так и замерзнуть недолго. Герда поежилась.

Ветер усилился. Снег пошел с новой силой. Дыхание из фильтров поднималось клубами, стекла запотели и покрылись тоненькой коркой изморози.

Зато Мойку перешли без происшествий. Повезло, хотя скинхед заметно нервничал. Убер даже попытался перекреститься, затем вспомнил…

— Я же атеист! — он возвел руки к небу. — Тьфу, чуть не прокололся.

Герда сдержанно засмеялась, Комар улыбнулся. Таджик, как обычно, не выразил никаких эмоций. Ахмет промолчал.

Свернули влево на Миллионную улицу. Вперед. По тротуару, скользкому, подмерзшему. Мимо рядов автомобилей, застрявших здесь навсегда. Сюда Бармалей не добрался, машины стояли целые. В некоторых сидели скелеты.

Гладкие, без единого волоса, черепа.

— Словно умирают только лысые, — пробурчал Убер. Поежился, похлопал себя по плечам руками. — Холодно, блин. Живее, живее!

Теперь направо, по Зимней канавке. Серые фасады. Ржавые, обледенелые водосточные трубы. Осколки кирпича, битое стекло, железяки, пластик, банки. Мусор был занесен слоем снега. В проходе между домов, над каналом, медленно парил зеленый пакет…

Когда компаньоны вышли к Дворцовой набережной, стихия разыгралась не на шутку.

* * *

Снег валил стеной. Крупные мягкие хлопья закрывали полнеба, прятали от взоров путников черную гладь Невы, Петропавловскую крепость на той стороне реки, засыпали набережную. Идти стало труднее — ноги провалились по щиколотку в снег, скользили, стекла противогаза залепляло — так, что вскоре в белесой темноте Комар брел почти на ощупь. Широкая спина Убера маячила впереди, словно выныривала из тумана. За скинхедом ступала Герда, дальше Таджик, затем Ахмет. Комар шагал замыкающим.

Они прошли мимо развороченных ударом чугунных перил. Огромная машина пробила ограждение и сорвалась с набережной в Неву. Еще тогда, во времена Катастрофы. И сейчас на дне, в нескольких метрах, под толщей черной стылой воды, лежит серебристый «гелендваген», обросший слоем водорослей, а внутри него, за рулем — какой-то кретин. Труп объели рыбы и речные твари, что завелись после Катастрофы, но лицо осталось прежним — белесое, раздувшееся, самоуверенное.

Я власть, произносит существо мертвыми губами.

Я жду тебя, говорит существо в салоне «гелендвагена», поехали кататься. И протягивает ледяную руку. Пальцы-сосиски, зеленовато-белесые, тянутся к лицу… касаются…

Комар моргнул и проснулся.

Приснится же!

Снег падал. Мир вокруг превратился в черный провал, медленно засыпаемый белой массой.

Дворцовая набережная. Лучше не стало. Река почти скрылась за пеленой. Снег падал густо, белая стена выросла перед компанией. Конца и края не видно. Смутные силуэты домов временами проглядывали в тумане, уходя другой стороной в небытие.

Зато можно не опасаться хищников. «Угу», — подумал Комар.

Раз, два. Раз, два. Мы идем по Африке. Вдоль гранитного поребрика. Справа — черная гладь Невы жадно глотала снежинки. За ней — смутный силуэт Петропавловки. Шпиль крепости упирался в небо, исчезал в бесконечности…

Что-то изменилось. Снег падал уже не сплошной стеной, а медленным рождественским вальсом. Крупные хлопья, пушистые снежинки, летали и кружились. Стало заметно светлее и — сквозь пелену снега проступил белый дворец.

Компаньоны застыли.

— Что это? — Комар открыл рот.

— Зимний дворец. Он же Эрмитаж. Красиво? — Убер хмыкнул. Скинхед стоял, залепленный снегом с ног до головы, на противогазе — целый сугроб, шапочка. Герда фыркнула. Комар покосился на нее, сказал:

— Д-да.

— Охуительные хоромы. Зайти, что ли? А то в этой каше мы не то, что друг друга… Скоро мы даже сами себя не найдем.

— Н-не зн-наю, — зубы Герды отбивали дробь. «Ну и погода!»

— Заходим, — решил Убер. — Все наверх, к крыльцу. Эй, ты, Ахмет, заснул?

* * *

«Ненавижу. Убью». Ахмет, бывший царь Восстания, механически переставлял ноги, повторяя как мантру: «ненавижу, ненавижу». Чтоб ты сдох, скинхед вонючий. Чтобы вы все сдохли.

Холод забрался Ахмету под ОЗК. Ноги коченели, бедра стали резиновые. Колени ледяные. Ахмет чувствовал, как его начинает трясти.

Быстрее.

«Что бы сдохли», — упрямо подумал он. Словно в такой ситуации могла согреть только ненависть.

Когда Убер свернул на мраморное крыльцо, Ахмет моргнул. Опять в здание?!

«Нас и так уже раза три чуть не съели, и мы лезем в четвертый?!»

На самом деле Ахмет знал, что не прав. Лучше сохранить тепло сейчас, отогреться и переждать непогоду, чем с упрямством идиотов ломиться сквозь снеговой фронт.

Умом он это понимал. Но эмоции говорили: «Ненавижу. Все вы делаете неправильно. Идиоты».

Поднявшись по пандусу, царь остановился. Он заметил черные тени — там, у моста. Возможно, люди. Веганцы? Не Близнецы точно, теней было не меньше десятка.

Было бы… интересно.

Но ничего не сказал. Никому.

Пускай сами выкручиваются.

Глава 30 Клоун под арестом

Узел Садовая-Сенная-Спасская, 26 ноября 2033

Терентьев поднял голову от стола. Протер глаза, зевнул.

— У них типа крутой спецназ, а у нас на их спецназ — простые циркачи. И кто в итоге оказался круче? — Лесин заулыбался.

— Да без вопросов. Наши циркачи их сделали.

— Один из них дезертировал, — сказал смершевец.

Тертый даже проснулся. Вынырнул из тяжелого, словно пропитанного холодной невской водой, сна.

— Что?! Ты шутишь, что ли?

— Нет.

— Кто?

— Этот парнишка, который гранату… Герой.

— Дезертировал, — повторил Тертый, словно это слово было ему незнакомо. — Поймали?

— Почти. Расстрелять?

Тертый неуютно поежился. Зябко. Когда недосып, невозможно согреться, даже кипятком. Кокаину бы. Или банку колы — такой сладкой, что греет до кончиков пальцев.

— Все бы тебе расстреливать, — проворчал глава Садовой-Сенной. Потер глаза, словно песком засыпаны, больно. — Сначала поймай его, потом будем решать. Но — живым. Понял меня? Живым. Задолбали вы людей расстреливать.

— Добрый ты, Андрей Терентьевич.

Тертый заморгал. Горячая волна обожгла изнутри и поднялась к глотке. В висках застучало.

— Добрый, говоришь? — он встал. И вдруг закричал тонким срывающимся голосом:

— Добрый, блядь?! Какой я на хуй добрый?! Ни хуя я не добрый!! Я, блядь, злой. Но я, блядь, злой и, блядь, умный! Как вы все поймете — сейчас другие времена! Незаменимых людей нет, говорите?! Это до Пиздеца можно было найти тысячу замен! Тысячу тысяч замен! А теперь у меня каждый человек на счету! Добрый я, на хуй! Когда вы, блядь, поймете, что нельзя просто так людей убивать?! Терминатора на вас, блядь, нету! Шварца Арнольдыча, блядь!! Нельзя людей убивать! И точка. Расстрелять — проще некуда. А ты разберись, почему он это сделал?! Разберись и меня убеди! Может, он еще пригодится! Все, иди работай, блядь. Добрый я ему, блядь!

— Андрей Те…

— Воды дай!

Тертый рухнул на койку, красный, с выступившими на лбу жилами. Смершевец, напуганный этим приступом ярости, принес стакан воды. Сердце билось неровно, с заминками. И от этого слабость охватывала все тело. Как приступами.

— Андрей Терентьевич, — начал тот.

Тертый выхлебал воду из стакана, проливая и стуча зубами о край.

— Пошел вон, — сказал смершевцу. — Иди работай!

Станция Электросила, 26 ноября 2033, позже

Палатка, полутьма. Огонь карбидки, закипающий чайник…

Они сидели напротив.

— Тебя уже ищут, — Лахезис была спокойна. — Но ты молодец, что пришел ко мне.

— Я… не уверен, что шел именно к тебе.

Комната гадалки здесь ничем не напоминала ту палатку, где они когда-то поцеловались. Даже запах другой. Все другое. Артем замялся, не зная, куда деть руки. «Что я здесь делаю?» Он снял сумку с плеча и сунул под табурет, на котором сидел. «Не забыть потом».

Она медленно кивнула.

— Я заслужила это.

— Питон…

— Не надо, — сказала гадалка спокойно. Это было ледяное, страшное в своей пустоте, спокойствие. — Я знаю.

— Он хороший человек. Я…

— Не надо.

— Хорошо.

— Не стоило тебе возвращаться, — она покачала головой. Схватила чайник и плеснула кипятка в кружку — дрожащей рукой. Взвился пар. Артем сжал зубы и незаметно убрал руку под стол. Несколько капель кипятка попало ему на запястье…

Впрочем, ради ее спокойствия он бы стерпел и большую боль. Намного большую.

— Не стоило, — повторила Лахезис. — Послушай мудрую женщину…

— Не подскажешь, где ее взять? — он улыбкой смягчил колкость.

Гадалка подняла голову и усмехнулась. От взгляда ее темных глаз у него на мгновение закружилась голова — как раньше. Лахезис протянула ему кружку с кипятком.

— Ты повзрослел, мальчик. Теперь ты мужчина.

Он покачал головой. Не уверен.

— Да, ты девственник, — продолжала гадалка безжалостно. — Но все равно — мужчина. Ты говоришь, как мужчина, смотришь на женщину, как мужчина. Ты вырос.

— Я всего лишь побывал в бою.

— Я до сих пор не верю, что это был Георгий. Гоша, надо же.

В палатке стоял сладковатый запах алкоголя. Гадалка плеснула себе в кружку, не стесняясь Артема, выпила. Он дернулся, остановился. Сел обратно. Нельзя вмешиваться.

Лахезис кивнула.

— Да, ты вырос. Скажи мне снова, что любишь меня. Даже если это будет неправда.

— Я люблю тебя.

Лахезис вздохнула, и словно на миг захлебнулась воздухом.

— Ты лжешь, малыш. Но я рада, что я снова это слышу. Эти слова бальзам для души любой женщины. Ими можно воскрешать мертвых.

— Мне нужно идти, — сказал Артем. Поднялся.

— Ты не зайдешь к ней?

Он подумал и покачал головой.

— Не хочу ее вовлекать.

— Ты уверен? Я могу позвать ее.

Артем выпрямился. Нет, решено. Ему нельзя задерживаться, нельзя подставлять других. Это его выбор.

— Не надо. Спасибо.

* * *

«Изюбрь», — подумал он. Странная девушка. С румянцем, цветущим на щеках, как вспышка ядерного взрыва. Он все еще продолжал думать о ней, когда его остановил патруль.

Офицер в камуфляже, с ввалившимися худыми щеками, небритый. Рядом — два солдата. Все с автоматами.

— Документы, пожалуйста.

Артем вздрогнул. Чертов идиот, расслабился! Он аккуратно сунул руку в нагрудный карман, где лежали документы на имя лейтенанта Оберюхтина, но там было пусто. «Кажется, я переложил документы в сумку, перед тем как зайти к Лахезис…» Артем мысленно выругался.

Он вспомнил, что забыл сумку в палатке госпиталя.

— Кажется, я их оставил… Я могу принести, — он запнулся. Нельзя вести их к Лахезис!

Пауза. Вокруг начал собираться народ. Обидно, а ведь он почти добрался до своей части. Артем заметил несколько знакомых лиц в толпе. Циркачи!

— У меня… нет документов.

— Вы арестованы, — сказал офицер. — Положите оружие на землю и поднимите руки.

— Что? — Артем даже не понял. Это что, шутка? Какое оружие?

— Арестованы, — повторил офицер. — Берите его.

Два солдата двинулись к Артему. Тот все еще стоял, не в силах собраться.

Один из солдат, кряжистый, взял Артема за правое запястье. Второй, сутулый, ухватил за локоть. Парень почувствовал, как жесткие пальцы впились ему в предплечье.

— Пошли, ну! — сказал сутулый.

Инстинктивно, без четкой мысли, Артем присел, крутанулся вокруг своей оси и мягко вынырнул вверх.

Алле-оп! И готово.

Он был свободен. Солдаты, схватившись друг за друга, повалились на платформу. С матом расцепились, вскочили…

Аплодисменты. Редкие, жесткие, отрывистые.

Артем поднял голову. Только один человек хлопал — с усилием, словно сминая между ладоней воздух. Человек, которого здесь не было, и быть не могло. Человек, который сейчас умирал за несколько станций отсюда, на койке полевого госпиталя…

Питон.

Светлые равнодушные глаза его смотрели на Артема. На клоуна Мимино. В глазах был намек. «Артист умер. Да здравствует Артист».

«Ну же, соображай». Время идет. Солдаты вот-вот подойдут. Бежать некуда. Что же делать? Чего Питон от него ждет?

Артем сделал сальто назад и изящно раскланялся. Как и положено клоуну — чуть преувеличенно, но грациозно. В толпе засмеялись. Он слышал, как сзади ругаются солдаты.

— Мимино, лови! — крикнули ему. Артем увидел Жантаса — акробат бросил ему один за другим три желтых теннисных мячика. Грязных и засаленных, но таких знакомых. Артем поймал мячики, кивнул Жантасу. «Спасибо, брат», и начал жонглировать. Он спиной чувствовал, как солдаты приближаются…

Но прежде чем они подошли — аплодировали уже все. И уцелевшие в бою циркачи, и просто зеваки. И даже военные из других частей. «Браво!» — крикнул кто-то.

— Да ты, я смотрю, тут национальный герой, — язвительно произнес офицер.

В следующее мгновение ему жестоко завернули руки за спину. Артем застонал сквозь зубы. Мячики раскатились по серой платформе.

Толпа недобро загудела.

— Отпустите его!

Офицер достал из кармашка потрепанной рубашки удостоверение. Поднял над головой, не раскрывая.

— СМЕРШ, — пронеслось по рядам. — Смерть шпионам.

— В чем он виноват? — снова голос из толпы.

— Мы разберемся.

— Да щас, — Гудинян вышел вперед. Артем удивился. Обычно трусоватый фокусник вдруг стал решительным и смелым.

Хотя… Артем усмехнулся… Юра все равно отчаянно трусил.

— Разбирайтесь прямо перед нами, — потребовал Гудинян. — А то пропадет человек, и поминай, как звали. Знаем мы такое. Он наш. Мы его не оставим.

— Точно, — циркачи загудели, заговорили разом. Словно то, что Гудинян набрался смелости, делало всех остальных раза в три храбрее и сильнее. — Он наш, цирковой.

Артем выпрямился. Надо же. Неожиданный момент для гордости. Но ощущения все равно — потрясающие.

— Он арестован, как дезертир. Дело будет разбираться военным трибуналом. Это ему еще повезло.

Рука офицера потянулась к кобуре. Гудинян усмехнулся — как-то странно, желчно. Иногда Артем забывал, что фокусник гораздо старше его самого. Тридцать с чем-то лет. Почти старик для метро. Он родился еще до Катастрофы.

Гудинян взмахнул рукой.

— Скажи: абра-кадабра!

Офицер заморгал.

— Что?

В руке Гудиняна оказался пистолет. Черный, блестящий. Офицер неверяще смотрел, рука дернулась к кобуре… Пустая!

— Блядь! — офицер вскинул голову. — Пистолет верни, дебил.

Солдаты наставили автоматы на Гудиняна. Фокусник усмехнулся, продолжая играть пистолетом. Перекидывал его из руки в руку, вертел на пальце. Быстро, ловко, красиво. Артист.

— Юра, — негромко позвал Артем. Сделал шаг к фокуснику, поднимая руку. — Юра, не надо.

Циркачи вдруг надвинулись со всех сторон. Солдаты растерянно оглядывались.

— Юра, верни оружие. Хватит играться.

Артем поймал взгляд Гудиняна и покачал головой. Не надо. Хватит на сегодня жертв. Фокусник помедлил. Затем перекинул пистолет рукоятью вперед и протянул офицеру.

Артем кивнул. Оглядел родные лица циркачей. Они ловили его взгляд и кивали ему — да, брат. Мы с тобой, брат. Держись, брат.

На Гудиняна страшно было смотреть. На шее вздулись вены, в виске билась жилка. Фокусник с трудом держал себя в руках. «Не надо, Юра, — взглядом сказал Артем. — Все будет в порядке».

— Спасибо, Юра. Я иду с вами, — сказал он офицеру. — Меня будут судить?

— Да.

— Когда состоится суд?

— Трибунал, — поправил офицер. Вытер бледный лоб ладонью. Кажется, он понимал, каких неприятностей только что избежал. Подразделение «Ц» это не шутки. — Завтра. Не волнуйтесь, сейчас тянуть не будут.

Артем сложил руки за спиной и пошел. Как свободный человек — последние пятнадцать минут свободы.

— Артем!

Сердце стукнуло раз — и замерло. Артем сбился с шага.

* * *

— Артем! — девушка рванулась к нему сквозь толпу. Ее удержали циркачи.

Изюбрь. Девушка-олень.

Беги, лесной олень… для моего хотенья…

Артем остановился. В спину ему ткнулся конвоир, но Артем даже не пошевелился. Конвоир недовольно заворчал, поднял было «калаш», чтобы ударить его прикладом… Артем коротко взглянул через плечо. Конвоир осекся, перевел взгляд на смершевца. Тот покачал головой: не мешай.

— Артем! Мимино, ты… — Изюбрь замолчала. В глазах стояли слезы. И какое-то странное ожидание. Ожидание чуда, может быть?

— Я… должна тебе сказать…

Артем мотнул головой.

— Я отхожу в сторону и стараюсь ему не мешать. Так, кажется, было в твоих стихах?

— Вернись, — попросила девушка. И к солдатам: — Отпустите его, пожалуйста. Я вас очень прошу. Он ни в чем не виноват. Пожалуйста! — глаза ее были полны слез, голос прерывался.

Толпа загудела.

— Он дезертир, — сказал офицер. — И, возможно, шпион.

Слово упало тяжело, словно рельса. Бдынь! Толпа расступилась, пропуская патруль и арестанта.

В последний момент Артем обернулся.

— Это ничего, — сказал он. — Я напишу! — крикнул. — Обязательно напишу тебе. Слышишь?!

* * *

— Хорошая девушка, — сказал офицер. — Эх, ты.

Коридоры, коридоры. Затхлый душный воздух. Какие-то люди. Пока его вели к месту заключения, Артем молчал. И только, когда открылась дверь камеры, спросил:

— Что там, наверху?

Офицер пожал плечами. Но все же ответил:

— Говорят, снег идет.

— Снег? — Артем помедлил, прежде чем шагнуть в темноту. Снег он видел только на картинках. Рождество, Новый год, счастливые дети. — Снег — это хорошо. Красиво.

Глава 31 Эрмитаж

Эрмитаж, день X + 6

За окнами дворца белая пелена — снег продолжал падать. В следующем зале было разбито окно. В него временами врывался ветер, разбрасывал снежинки по залу. Вокруг шедевров прошлого кружилась белая крупа.

Путники притихли. Залы дворца, хотя и пострадавшие от времени, производили сильное впечатление. Компаньоны шагали, завороженные, вертели головами.

Суровые мужчины в париках, потемневшие, вздувшиеся от сырости красотки взирали на пришельцев со стен. Герда поежилась. Взгляды людей, умерших несколько столетий назад, совсем не добавляли ей бодрости.

Скорее неуютно. Смотрят и смотрят.

Компания, не сговариваясь, остановилась. Огляделись. Оказавшись под защитой от ветра и снегопада, все немного приободрились. Хотя внутри здание не слишком внушало оптимизм.

Они разошлись по залу. Две картины еще продолжали висеть на стене, хотя и покосились. Остальные лежали на полу. Одна из картин была безжалостно вырезана из рамы. Видимо, кто-то из диггеров постарался.

«Ладно, если для души брал, а если для костра?» — Герда покачала головой. Убер стоял посреди зала, широко расставив ноги, разглядывал шедевры и покачивался на носках.

— Если бы тебе предложили забрать в метро одну картину, какую бы ты взял? — спросила Герда.

Убер задумался. Хмыкнул.

— «Мону Лизу».

— Она в Лувре, — сказал Таджик. Герда и Комар переглянулись. Во дает, Таджик! Все знает.

Убер почесал резиновый затылок.

— А! Ну тогда… хмм, «Грачи прилетели».

— Эта в Третьяковке, в Москве.

— Хмм. «Три богатыря» Репина.

— Вообще-то это Васнецов, — поправил Таджик. — И она в Москве.

— «Прогулка по тюремному двору». Ван Гог.

Таджик вздохнул. Сказал мягко:

— Убер, ты уверен, что именно эта жизнерадостная картина нужна тебе в темном мрачном подземелье?

Убер хмыкнул.

— Ладно, уговорил, языкастый. Меняю свой выбор. Пусть будет Клод Моне, «Завтрак на траве».

— Это тоже в Москве. Музей искусств имени Пушкина, второй этаж…

— Опять?!

— …зал импрессионистов, — невозмутимо закончил Таджик.

Убер присвистнул:

— Они что, там, в своей Москве, совсем оборзели?!

* * *

— Продолжаем экскурсию по городу Петра Великого! — сказал Убер. — Комар, возьми «калаш».

Они обменялись оружием. Передали друг другу патроны и рожки. Комар повесил на шею старый привычный автомат, проверил предохранитель, рожок. Убер перезарядил дробовик. Щелк. Щелк, вставил патроны. Передернул помпу. Пошел впереди, закинув дробовик на плечо.

— А теперь, дамы и господа, внимание! — провозгласил он. — Немного культуры!

Комар с Гердой переглянулись. О, нет.

Убер повернулся к компании:

— Я знаю, вы будете злиться. Но я все равно должен предупредить вас о некоторых правилах.

— Ты здесь уже бывал? — удивилась Герда.

— Ну, постольку-поскольку.

— Это как?

Убер ответил уклончиво:

— Каждый день что-нибудь меняется.

— Вы слушаете? — начал он. — Главное правило, правило номер один — идите за мной и делайте как я. Второе правило: если отстали, найти вас будет нереально. Такая вот аномалия. Тут можно заблудиться… в трех соснах. И до Катастрофы можно было, если честно, но — сейчас здесь происходят очень странные вещи. Вроде идешь прямо, а оказываешься за спиной шедшего за тобой или вообще в другом конце здания. Особенно опасны повороты. Тут есть парочка, которые ведут не туда, куда должны. Мой приятель Седой рассказывал, что однажды повернул в коридоре и в следующий миг оказался в другом конце города, где-то у Дыбенко. Ходят упорные слухи, что тут есть один поворот, который ведет прямо в Москву, в музей имени Пушкина.

Правило номер три. Иногда тут загораются лампы. Не бегите, не кричите, не хватайтесь за оружие. Электричества, естественно, здесь нет со времен Катастрофы. Но вспыхивающую лампу я видел лично. Причем, что интересно, провод у нее был выдернут из розетки.

— Что еще? — Убер помедлил. — Ага! Иногда слышны голоса. Словно люди идут рядом и беседуют. Голоса будто прямиком из прошлого, потому что обычно говорят о какой-то ерунде времен до Катастрофы. Постмодерн, деньги, цены на нефть, современное искусство, котики, но чаще какие-то сериалы. Это, конечно, не призрак-зануда, что обитает в Михайловском замке, но тоже приятного мало. Иногда звуки бывают — просто жесть.

Отсюда четвертое правило: не бегите, даже если услышите что-то страшное или неприятное, или, скажем, наоборот, очень приятное. Здесь нельзя бегать. Ка-те-го-ри-чески. Все понятно?

Комар кивнул, Герда сказала «да», Таджик промолчал. Ахмет дернул щекой. Но под маской этого никто не увидел.

— Ну, что поехали?

Убер помедлил. Свет его фонаря медленно пополз по полу.

Лестница вела на второй этаж. Они медленно поднялись наверх, вошли в зал. Шаги отзывались гулким эхом.

— Слышите? — Герда понизила голос.

Тук, ту-тук, тук, ту-тук.

Мерный стук. Зловещий и гулкий, он разносился по Эрмитажу, словно источник звука находился где-то неподалеку.

Но была у этого звука какая-то потустороннесть. Зловещая голодная обреченность. Иссушенные, замерзшие тела. Лед и холод. Одиночество. Смерть.

— Убер?

— Это метроном, — ответил скинхед. — Тихо всем! Замрите и слушайте.

Они стояли в полной тишине и слушали, как метроном отсчитывает удары.

Тук, ту-тук. Тук, ту-тук. И эхо.

Звук затих. Наступила тишина.

— Теперь можно, — сказал Убер.

Убер молчал. В темноте его глаза казались прозрачными.

— Убер?

— У меня всегда мурашки по спине от этого звука, — сказал скинхед негромко. — Слышите? Никогда не нравился.

— Он здесь всегда? Это звук?

— Да. И длится ровно одну минуту. Я засекал. Ровно минута — секунда в секунду.

— И что это значит?

Скинхед пожал плечами.

— Я спрашивал у старых диггеров. Говорят, это связано с Великой Отечественной и с блокадой Ленинграда немцами. Мне всегда не по себе, когда я это слышу. Тогда, в Блокаду, по радио передавали только звук метронома — чтобы жители понимали, что Ленинград еще жив, еще держится. Что сердце города еще бьется.

Следующий зал прошли в молчании. Опять картины, опять статуи — здесь одна из статуй упала и разбилась на несколько белоснежных частей.

Скинхед остановил Комара, показал кивком в угол зала.

— Кресло в углу видите?

Компаньоны остановились за его спиной. Таджик чуть поодаль.

Кресло обычного для Эрмитажа стиля — изогнутые ножки, широкая спинка в резной отделке. Удивительно сохранилось. Кресло с облетевшей позолотой (но кое-где она еще осталась, золотистые искорки), с красной бархатной подушкой. Ткань выглядела потрепанной, пыльной — но целой. И мягкой.

— Фокус хотите? Сколько до него, по-вашему? — спросил Убер.

— В шагах? Или в метрах? — уточнил Комар.

— Без разницы. Так сколько?

— Ну, метра три.

— Ага, — сказал Убер. — Все верно. И сколько тебе нужно времени, чтобы пройти три метра? А, брат Комар?

Комар задумался. Видимо, тут какой-то подвох. Ловушка в полу? Что-то еще?

— Несколько секунд, — осторожно сказал он.

Убер хмыкнул.

— Мы замеряли как-то. Минимум двадцать минут — это мой рекорд. Седой шел минут сорок. Швейк — был у нас приятель, трепло редкое, но прикольный тип — три с лишним часа. Причем дошел совершенно вымотанный, даже болтать не мог, а это вообще нечто невероятное. Хочешь попробовать?

Комар пожал плечами.

— На фиг?

— И правильно, — сказал Убер. — Нет времени на опыты. Хотя интересно. Словно в стеклянном тоннеле идешь, причем свернуть нельзя. И повернуть назад тоже. Я когда шел, ветер дул навстречу, не очень сильный, но противный, промозглый, словно с холодного моря. Швейк утверждал, что ветер был сухой и жаркий, точно в пустыне. У него все лицо страшно обветрилось, стало багровое, как жопа павиана. Так что я ему верю.

— Убер, может, хватит болтать? — не выдержала Герда. — Мы же шли куда-то. Ты не забыл?

Комар мысленно согласился.

— Ага, — сказал Убер. — Привал, пацаны. Пересидим метель и пойдем дальше. Простоцарь, ты чего застыл?

Бывший царь стоял у огромного полотна, выполненного в розово-кремовых тонах — похожего на выставку кондитера, увлекшегося живописью. В полутьме зала молочно белело крупное тело женщины. Глаза женщины были веселые, под хмельком.

— Позднее барокко, — прокомментировал Убер. — Или рококо? Вечно их путаю.

Ахмет отвернулся. Замер. Снова — медленно — повернул голову к картине.

Показалось, что пока он не смотрел на картину, выражение лица женщины изменилось. Исказилось ненавистью.

Стало жутким лицом покойницы…

Ахмет вздрогнул. Затем повернул голову и внимательно посмотрел на женщину. Женщина улыбалась, глаза были веселые.

«Глюки у меня, что ли?» Ахмет на всякий случай отступил от картины на пару шагов. Ничего не изменилось. Но затылок заледенел. «Что тут происходит?!»

— Ох, — сказала Герда за его спиной. Ахмет скосил глаза. Не хотелось поворачиваться к веселой женщине спиной. — Вы видели?

— Что видели? — заинтересовался Убер. — А?

— Вы скажете, что это глупость… но…

— Это глупость, — заявил Убер авторитетно. — Все, теперь худшее позади, можно рассказывать. Что ты видела?

Герда поежилась. Противогаз стиснул голову так, что заболели кости. Глупости, но ведь…

— Картинка показала мне язык. Тот старик в плаще… — она не договорила.

Ахмет дернулся.

— Мне тоже, — сказал Комар. — Только это была лошадь.

Пауза. Таджик поднял голову.

— Стыдно так зависеть от мнения какой-то лошади, — укорил Убер. Поднялся на ноги. — Ладно, показывайте, кто вас обидел?

И тут вспыхнул свет. Убер сдавленно выругался. Герда зажмурилась, перед глазами плыл яркий силуэт. Лампа, с абажуром, почти черным от пыли, вдруг загорелась ярко-ярко — словно прожектор заработал.

И снова погасла. Пшшш.

Пятна плыли перед глазами.

Комар подошел ближе, отчаянно моргая. Наклонился и показал Герде электрический шнур. Лампа не была включена в розетку.

Убер кивнул.

— Ну, вот такая фигня. Пошли отсюда.

* * *

Все чувствовали неясную тревогу. Словно что-то плохое надвигалось со всех сторон.

Герде теперь все время казалось, что люди на портретах смотрят на нее, не отрываясь. Корчат за ее спиной рожи. И не только люди. Лошади, львы, собаки и даже жареная индейка на блюде. Комар с Ахметом поминутно оглядывались. Таджик шагал молча, но тоже выглядел слегка напряженным.

И только Убер бодро покрикивал:

— Проникаемся культурой, товарищи! Проникаемся!

Наконец, Герда не выдержала:

— Слушай, культуролог, заткнись, пожалуйста, а? — попросила она.

Странно. В отличие от криков Убера негромкие слова девушки вдруг гулким эхом разнеслись по пустым коридорам Эрмитажа, словно усиливаясь от каждого повторения. Герда покрутила головой. Она никогда не слышала, чтобы эхо усиливалось, а не затихало. Тишина. Затем вдали что-то громко и отчетливо стукнуло. БУМ!

Все вздрогнули. Даже скинхед.

— Ну вот, — сказал Убер. Почесал лоб. — Что же ты, девица-красавица моя, наделала…

— А… что?

— Так ведь без экскурсовода тут нельзя.

— А ты тогда кто, трепло?! Ты уже минут сорок не затыкаешься?

— А я — аудиогид. Тише! Замрите!

Шшш. Бух. Бух. Тяжелые шаги. Такое ощущение, что кто-то остановился в соседнем зале.

— А это кто? — спросил Комар шепотом.

— А это, видимо, он и есть. — Убер покачал головой. — Допрыгались, брат.

— Кто он?!

— Экскурсовод. Быстро, бля!! Двинулись! Только не бежать! Не бежать!!

* * *

Они прошли быстрым шагом два зала, не останавливаясь. Ужас дышал им в затылок. Сзади гудело равномерное: БУМ! БУМ!

Гулкие шаги. Что-то огромное и неприятное следовало за ними. И, кажется, постепенно настигало. БУМ! Раздалось совсем рядом. Герда подпрыгнула от неожиданности, сердце стучало.

— Не бежать! — снова яростный шепот Убера. — Только шагом, слышите?!

Герда начала уставать, споткнулась. И едва не полетела лицом в кучу мусора. Комар поймал ее за плечо, удержал.

Убер обернулся, посмотрел на них. Крикнул в противогаз что-то неразборчивое. Махнул рукой — за мной.

Темп, однако, он и не думал сбавлять. Компаньоны прошли в следующую огромную залу. Грохот ботинок по мрамору, потемневшие лики давно умерших людей… Быстрый шаг, быстрее. Еще быстрее! Не бежать!

«Где этот чертов Экскурсовод?»

— А если он… — Комар не договорил. Скинхед был поразительно спокоен.

— Он никогда не выходит из музея. Вперед!

Под подошвами хрустели пустые банки и куски льда.

— Куда мы?

— К пожарному выходу!

Убер наддал. Чувствуя, как болит бок и выжигается кислород из легких, он пересек зал, бросился к лестнице…

Убер заглянул, отпрянул. Черт.

Там, где должна была быть пожарная лестница, зиял провал. Половины ступеней не было — лестница не выдержала и рухнула. Ржавые прутья арматуры торчали из стены. Однако. Скинхед неслышно выругался. Проклятье.

Тишина. Сквозь пролом в крыше падал снег. Убер заглянул вниз и сразу отдернул голову.

— Что там? — шепотом спросил Комар.

Убер пожал плечами.

— Какая-то херня. Или форма жизни… Но все равно херня, конечно.

Он не стал рассказывать, что увидел. Там, внизу, была гора снега. И странные насекомые, похожие на огненно-красных муравьев, ползали по этой горе. Один из снежных муравьев волок трупик крысы. Крыса была чуть-чуть меньше муравья…

— Что дальше? — Герда.

— Назад. Попробуем выйти через Греческий зал.

Они возвращались тем же путем. В последний момент снова вспыхнула лампа, тут же погасла. На сетчатке глаз у Комара таяли световые контуры, сердце колотилось, словно бешеное. Люди смотрели на него со стен.

— Искусство, блин, — пробормотал он. И продолжил шагать.

И тут зазвонил телефон. Дзыынь, дзыынь, ДЗЫЫЫНЬ. От этого звука, что не слышали местные стены уже двадцать лет, замирало сердце.

Телефон, серый, пыльный, с круглым диском набора номера, стоял на столе охранника. И упорно звонил. Телефонная трель разносилась по пустым залам Эрмитажа.

— Не бежать! — Убер остановился. — И не трогайте телефон!

— Может, снять трубку?.. — начал Комар. Он вдруг отчетливо представил, как снимает трубку, а оттуда — негромкий уверенный голос: «Говорит Москва. Говорит Москва. Жители Петербурга, внимание! Начинаем эвакуацию выживших через десять… девять… восемь… семь дней». Комар сделал шаг к столу.

— Нет! — Таджик дернул его обратно. Комар вздрогнул, просыпаясь. Что это было?

— Вперед, — сказал Убер.

Шагом, шагом, шагом. От быстрого шага пот лил ручьем. Компаньоны, наконец, вышли на крыльцо. Холодный ветер ударил в лицо, пронизал до костей. Но Комар обрадовался. Холод, снег, сырость — черт с ними! Только бы подальше от жутковатых картин, вспыхивающих ламп и звонящих неизвестно откуда телефонов.

Бзззынь! — сзади что-то лопнуло, но Убер даже не обернулся. Телефон замолчал.

— Черт, — сказал Комар.

Герда пыталась отдышаться. В проклятой маске не хватало воздуха. Ноги ныли так, что хоть плачь. А ее саму выжимать можно. Она повернулась к скинхеду:

— Ты не находишь, что все наши заходы в здания заканчиваются одинаково?

Скинхед почесал резиновый затылок. Скрип, скрип.

— Ээ… как?

— Мы куда-то и от кого-то очень быстро сваливаем. Тебе самому не надоело?

— Эти экскурсии так однообразны, — пожаловался Убер.

Вокруг стояла удивительная ясная погода. Тишина, ни дуновения ветра.

Идиллия.

Снег лежал теперь везде — все стало белым. И Дворцовая площадь — ровная как стол, одинокая Александрийская колонна торчала посреди нее, как перст в небо. Снег лежал на крышах, на мертвых деревьях, на уродливых, странной формы, новых растениях, появившихся после Катастрофы. Снег лежал на рядах ржавых машин на набережной, на остовах. И на полуразрушенном куполе черной громады Исаакиевского собора тоже лежал снег.

И даже ночь казалась ярче от этого белого покрова.

Убер снял противогаз, из-под маски вырвался столб пара. Вылил из резины воду — струйка дымилась в морозном воздухе.

В снегу под ногами оставались от воды аккуратные круглые проталинки. Убер натянул маску обратно.

— Как красиво, — сказала Герда.

Таджик кивнул.

Они стояли завороженные. Петербург был невероятно красив и тих в этот час, в эту минуту.

— Бля, — выразил Убер общее мнение. — Красота-то какая!

Глава 32 Веганцы

Узел Садовая-Сенная-Спасская, днем раньше

Тертый выпрямился.

— Ну, что там еще?

— Группа Вегана под названием «Бранденбург-24» действует у нас в тылу, — доложил помощник. Тертый поморщился. «Только этого не хватало». — Все они обычные люди, не адаптанты. Возможно, прошедшие специальную подготовку. Что важнее, они предатели, поэтому живыми сдаваться не будут. Они безжалостны, авантюрны, изобретательны и хладнокровны. Они ненавидят нас так, как могут ненавидеть только предатели.

Мы для них не враги. Мы для них скот и нелюди.

Лесин помедлил.

— И, возможно, даже кормовая база.

Эрмитаж, крыльцо, день X + 6, около часа ночи

Краткий миг спокойствия перед дальнейшим. Компания отдыхала, ветер заунывно подвывал. Низкое ночное небо висело над белым-белым Питером. Видно все вокруг, до мелочей.

— Ты раньше здесь был, правильно? — спросила Герда.

Скинхед кивнул.

— Мы с этой штукой внутри — старые приятели. Она меня как-то едва не слопала.

— Почему передумала?

Скинхед пожал плечами.

— Представьте бегающую и рявкающую ультразвуком мясорубку — это будет он. Экскурсовод еще та жопа. Мы тогда потеряли одного из наших. У нас был караван, шли к Электре. Кривой сдуру попытался снять одну из картин, чего-то испугался и побежал. Забыл о правилах. Бегать — нельзя.

— Он погиб?

Убер задумчиво погладил себя по макушке.

— Не, ему ноги оттяпало. В общем, мораль сей басни такова… Экскурсовод не убивает, он наказывает.

— А ты? Тебе что, вообще не бывает страшно?

Убер повернулся. Так резко, что Герда смутилась.

— Хочешь, я расскажу тебе о страхе?

— Мм… давай.

— Когда мне было десять лет, я знал, что мой отец бессмертен.

Убер помолчал. Серое питерское небо плыло над головами, над Александровской колонной.

— Тогда было легко и просто: знать, что с твоим отцом ничего не случится. Он самый умный и самый сильный, он может все. Это далеко от обожествления. Мой отец не был идеален, это факт. Но это был — и есть, и всегда будет — мой отец. Он курил по пачке в день, он пил кофе литрами, у него случались страшнейшие запои. Он, бывало, говорил и делал глупости. Но это всегда был мой отец.

Вот в чем парадокс.

Мы никогда не помним в точности того, что было. Наша память создает воспоминания. Чем дальше, тем больше. Заполняет пустоты, восстанавливает или придумывает связи, налаживает причинно-следственную логику. Как сказал один умный человек, в выдумке, в отличие от жизни, всегда должен быть смысл. Этим наша память и занимается — день и ночь, без сна и отдыха. Придает смысл окружающему нас хаосу.

— Так что будем де… — начал Комар. Герда толкнула его локтем в бок. Комар замолчал.

Убер выпрямился.

— Когда мне было десять лет, я знал, что мой отец бессмертен. Когда мне было одиннадцать, мой отец погиб. Сейчас мне сорок три года. И теперь я точно знаю: мой отец бессмертен.

Когда я встаю один против десяти, я спокоен. Потому что, в какой бы заднице я не оказался, я знаю: когда встаю я, мой отец встает рядом со мной. Плечом к плечу. Тогда чего мне бояться? Ну, скажите, что может меня напугать?!

Молчание. Ахмет хмыкнул. Скинхед повернул голову.

— Тебе что-то не нравится, простоцарь?

— Пошел ты… вместе со своим отцом.

Убер медленно поднялся. Герда мысленно охнула. Сейчас скинхед его убьет.

— Глупый ты, Ахмет, — сказал Убер. — Думаешь, ты меня оскорбил? Ты себя оскорбил. Думаешь, я тебя убивать буду? Я тебя просто возьму и закину обратно. Искусством полюбоваться. Хочешь? — он надвинулся на бывшего царя.

— Пошел ты.

Скинхед ударил его ногой под ребра. Хрясь.

— Убер! — Герда подскочила. — Зачем так-то?!

— Просто я обидчивый. И ранимый. И пиздец какой злой.

* * *

Внутри Эрмитажа шумно вздыхал Экскурсовод. Бродил по залам, включал и выключал свет. Маялся.

Похоже, выходить из здания он не собирался. Или не мог.

— Не, мы к тебе больше не пойдем, — сказал Комар. Он выдохнул, сел на парапет. Сил не было. Положил автомат на колени.

— Что, брат Комар, устал? — скинхед осекся.

— Сваливаем отсюда, — негромко сказал Убер, глядя куда-то над головой владимирца. — Обратно.

Комар поднял взгляд.

— Чего-о? Ты сдурел?

— Обратно, — Убер мотнул головой. Обратно — это в здание Эрмитажа. Комар дернулся.

Воспоминание о том, чего они чудом избежали, заставило его перекоситься. Да ну, на фиг. Убер что, шутит?!

— Почему?!

Убер кивком указал направление. Комар вгляделся.

— Не вижу.

— Вон там, у колонны. Видишь?

Комар, как дитя подземелья, обладал прекрасным ночным зрением. Так что, сообразив, куда нужно смотреть, Комар сразу же обнаружил пришельцев. Вооруженные люди двигались через площадь уверенно и спокойно, словно были здесь хозяевами. Двенадцать человек.

— Но… — Герда не могла поверить ушам. — Там же… Экскурсовод!

Убер выпрямился.

— Лучше десять экскурсоводов, чем веганцы.

— А ты откуда знаешь?

— Было дело. Быстрее!

Ахмет замешкался. Может, стоит сделать вид, что шнурок развязался, и отстать от этой дурацкой компании… Веганцам можно объяснить, что он царь Восстания — и все будет в порядке. Пинок под зад резко прибавил ему скорости.

— Давай, заморыш! — Убер вышел из себя. — Шевели лабутенами!

Один из силуэтов замер. Потом повернулся в сторону компаньонов. Вскинул сжатый кулак. Знак «внимание».

Убер в сердцах стукнул по колонне.

— Черт! Нас заметили! Наверх, быстро!!

Компания помчалась по пандусу, уже не заботясь о тишине. Ввалились в криво висящие двери в огромный холл музея. Побежали по лестнице наверх.

— Вперед! — закричал Убер. — Бегом!

— Там же Экскурсовод?!

— Да по фиг на него! — скинхед прибавил шагу. — Морду кирпичом и бегите, что есть сил!!

Комар побежал. Он бежал мимо гниющих на стенах шедевров живописи, мимо бронзовых и мраморных статуй, мимо трехтысячелетнего наследия вымершего человечества. Рюкзак больно бил по спине.

На улице начали стрелять. Пуля гулко ударила в водосточную трубу. Эхо пошло гулять по опустевшим, засыпанным снегом улицам Петербурга.

— Уходим!

Очередь разбила окно и разнесла в щепки картину в золотой раме. Мужик в белом парике словно вздрогнул… Бум. Комар в последний момент успел увидеть, как лицо на портрете исказилось гримасой ярости… и боли. Дальше он уже не видел, бежал.

Они бежали через залы музея, где недавно шли прогулочным шагом. Обиженный рев Экскурсовода преследовал их. «Быстрее!» — требовал Убер. Он бежал впереди, и все сильнее забирал вправо. Лабиринт залов. Будь Комар один, он бы давно заблудился.

Они выскочили на улицу, оказались во внутреннем дворике. Там стояли львы — самые разные, около десятка, занесенные снегом. На некоторых львах еще сохранились остатки краски и позолоты.

Пробежали дворик и выскочили через калитку на площадь. Комар с удивлением понял, что компания описала по Эрмитажу почти полный круг. Они снова выбрались на Дворцовую площадь — напротив полукруглого здания Главного Штаба. И оказались за спиной у веганцев. Как это называется? Рокировка? Или жульничество? Комар хмыкнул. «Почему-то я не удивлен».

— Туда! — приказал Убер. — Быстрее!

Они пробежали мимо Александровской колонны. Хруст свежего снега, глухой топот ног.

Позади, в здании Зимнего дворца, вдруг раздался чудовищный крик. Следом — автоматные очереди, вопли, грохот дробовика. Одинокий, слабый выстрел из пистолета. И снова затрещал автомат.

И вдруг зажегся свет. Погас. Снова зажегся, но уже в другой части дворца.

— Бежим, — сказал Убер. — Тут до метро всего ничего.

— Похоже, это твое любимое слово, — съязвила Герда.

— Что это? — спросил Комар. В здании опять закричали.

— Экскурсионное обслуживание, — пояснил Убер. — Но ничего, умнее будут. Или культурнее.

Следом раздался чудовищный мат. Кто-то, видимо, сорвал противогаз и ругался трехэтажным — потому что слышно его было прекрасно. Великолепная акустика в этом дворце.

— Или все сразу, — подытожил Убер на бегу. Дыхание его было тяжелым, с хрипами. — Вперед, вперед!

— Они не отстают, — сказал Комар. Владимирец топал в арьергарде крошечного отряда, сквозь пелену снега.

— Черт. А я надеялся, Экскурсовод их задержит.

Выпавший снег выдавал их следы — словно указывал им в спины замерзшим ледяным пальцем.

Дурное предчувствие нарастало. Комар проверил автомат. От холода пальцы онемели, он начал растирать их на ходу. Нужно быть готовым к бою.

Они, задыхаясь, выбежали к развилке. Справа чернел Александровский сад, слева — широкая улица уходила между зданий. Если пойти по ней, попадешь как раз к станции метро.

Но их настигали.

Застучали выстрелы. Пуля свистнула над головой Комара и впилась в стену здания. Еще выстрел. Их словно отрезали от короткого пути к Адмиралтейке.

Вспышки.

Пуля выбила сноп искр из мостовой. Герда отшатнулась. Поскользнулась на мокром снегу, хлопнулась на задницу. Перевернулась на живот и поползла.

Компаньоны попадали кто куда. Следующий выстрел выбил фонтанчик снега рядом с Комаром. Владимирец прислонил автомат к плечу и выстрелил.

В ответ ударила очередь.

— Черт. Нас так перестреляют, — сказал Убер. — Ниже голову! За мной. Попробуем уйти через Александровский сад…

Глава 33 Слезы клоуна

Станция Сенная, военный трибунал, 27 ноября 2033 года

— Подсудимый, встаньте!

Артем помедлил. Прежде чем войти, он проверил свое состояние. Нарастающий стук сердца, ладони влажные. Как перед выходом на арену. В голове ни одного слова. Паника? Ничего-ничего, повторил он сам себе как заклинание. Сделать глубокий вдох, задержать на десять счетов. Раз, два… пять-шесть…

Даже на суд нужно выйти, как настоящему артисту цирка. Чтобы сразу собрать внимание зрителей на себе. Чтобы рассказать историю…

Чтобы завоевать их сердца.

Девять, десять.

— Встать, суд идет!

Он шагнул вперед. Выпрямился, расправил плечи. В камере он, как мог, разгладил одежду, привел себя в порядок.

У настоящего артиста костюм и реквизит всегда в полном порядке. Там говорил Акопыч.

Побриться ему не дали, поэтому он пригладил щетину ладонями. Борода уже кололась, хотя отросла всего ничего. «Будем считать это частью сценического грима». Артем усмехнулся.

— Садитесь. Разбирается дело… Уважаемый председатель…

* * *

— Я буду тебя ждать, — Изюбрь.

— Я не буду тебя ждать, — Лахезис.

Две разных женщины. Два характера. Две разных судьбы.

Он вспоминал их, лежа без сна на жестком топчане и глядя в потолок.

Он вспоминал третью, Лану Лерри, акробатку, принцессу цирка.

И четвертую… Лали, сестричку, юную и беззащитную. «Как она там без меня?»

Он вспоминал их всех и любил их — каждую по-своему.

* * *

— Не плачь, дружище, — сказал Гудинян на прощание. — Пройдут дожди.

— Какие еще дожди, Юра?

Вчера циркачей отправили на фронт. Веганцы давили и атаковали, фронт еле держался. Большое Метро медленно сдавало позиции. Ходили слухи, что «зеленые» уже захватили Чернышевскую и Площадь Ленина, где обитали военные врачи. Что особые диверсионные отряды Вегана взяли под контроль станции мортусов — кладбище метро. И скоро придется что-то делать с трупами…

А еще ходил слух о том, что наступление Вегана застопорилось из-за мятежа на станции Обухово, в тылу Империи.

Рабы, мол, восстали. Артем покачал головой. Хорошо бы. Может, циркачей отправили им на помощь?

«Я бы вызвался добровольцем», — подумал он. Хорошее дело. Настоящее дело.

В камере, лежа на жестком топчане, он вспоминал, как встретил Лахезис, как пришел в цирк. Как учился у Акопыча. Как они вместе придумывали номер. Как Лана, принцесса цирка, объяснила ему, что такое «кураж»…

Отличное было время — всего несколько дней назад.

А потом Артем вспомнил, как навестил умирающего в госпитале Питона…

— Ты, оказывается, можешь быть смешным, — силач лежал на больничной койке, весь желтый и страшный, забинтованный. От Питона шел жаркий, удушливый запах смерти. Он словно усох. Глаза лихорадочно блестели. — Интересно. Никогда бы не подумал.

Артем покрутил головой. Что?

— Ты же сам меня выбрал в клоуны!

— Да, — Питон прикрыл глаза. Теперь он быстро уставал. — Я дал тебе шанс. Но теперь думаю: может, ты действительно артист по призванию, а не только по случаю? Но, знаешь…

— Что?

— Мне было бы легче по-прежнему считать тебя бездарем.

Артем помедлил. «Людей все-таки понять невозможно».

— Почему?

— Ревность. Она увлеклась тобой, мальчишка. Собиралась бежать от меня. Думаешь, я не знаю про эти ваши поцелуи? Тебе повезло, что появился тот десант. Тебя спасли, веганцы, Мимино, — силач усмехнулся. — Ирония, да?

— Орел, — поправил Артем.

— Что?

— Меня зовут Орел.

Питон подумал и кивнул.

— Орел? Ты прав. Ты заслужил это имя.

Артем кивнул. Но почему-то ожидаемой теплоты от того, что его назвали, как положено, — не было.

Возможно, потому… Артем помедлил. Затем сказал:

— Питон?

— Да?

— Можешь называть меня Мимино. Это мое сценическое имя.

* * *

Военный трибунал сделали публичным и показательным. В назидание будущим дезертирам, видимо. Крошечный зал набился под завязку. Артем видел перед собой десятки чужих лиц.

Из трех судей двое были инженеры, белая кость Сенной, третий, председатель — какой-то полковник из приморцев. Все его так и называли: Полковник. Очень оригинально. Был он в камуфляжной куртке, седой, вечно прищуренный и деловито-хмурый. Словно Артем своим поведением помешал ему разбирать действительно важные дела.

«Чем все эти полковники командуют? — Артем хмыкнул. — Чем?»

Интересно, в метро наберется сейчас хотя бы один полк? Как в старые времена?

Или это почетное звание?

Ничего интересного в трибунале не было. Простая формальность. И обвинитель, и защитник (какой-то майор) говорили так скучно и уныло, словно дело шло не о жизни и смерти, а о выдаче двух пачек брезента со склада. Артем смертельно скучал, сидя на своей скамье. Слава богу, заняло это всего ничего. Полчаса унылого бубнежа с бумажек.

Наконец, председатель суда зачитал приговор:

— Признать виновным по всем пунктам обвинения… в такой момент… особо тяжкое преступление… трусость… дезертирство… карается… Никаких смягчающих обстоятельств суд не нашел…

Тишина стояла гробовая.

— Приговаривается к расстрелу, — закончил полковник. Пауза. Артем подумал: вот оно, окончательное решение. Ему вдруг стало все равно, словно эти люди были по другую сторону стекла. В другом мире.

— За что?! — закричали из зала. Одинокий голос.

— Увести арестованного, — приказал судья. Солдаты двинулись к Артему…

— Подождите, — Артем поднял голову. — Стойте! Я имею право на последнее слово.

Глава трибунала, седой полковник, нахмурился.

— Это вам не цирк, подсудимый! Не позволю!

— Да уж вижу, — спокойно сказал Артем. — В цирке, по крайней мере, была хотя бы видимость справедливости.

— Молчать, сопляк!! — полковник уже кричал. Слюна летела, долетала до зрителей. — Молчать! Караул, увести его!

— Нет, — сказал вдруг незнакомый майор. Он подошел к полковнику, онемевшему от такой наглости, и шепнул пару слов. Полковник спал с лица.

Затем поднялся.

— Выяснились новые обстоятельства дела! Суд удаляется на совещание.

Молоток ударил: бум.

* * *

— Нет, я сказал, — Тертый плечом уперся в желтый шкаф. Дерево рассохлось, лак давно облупился. При движении плечом петли поскрипывали. Шкаф годов пятидесятых, мощный.

Смершевец покачал головой. «Как с вами трудно», — подумал Тертый.

— Не вы отдаете мне приказы, — сказал Лесин.

— Это верно, — кивнул Тертый. — У нас типа демократия. Поэтому мы только говорим-говорим и ни фига не делаем.

— Собирайте Совет, если хотите. Но это дело военной разведки.

Тертый помедлил. Потом сказал:

— Не буду.

— Что, простите? — контрразведчик заморгал.

— Не буду собирать Совет, — сказал Тертый. — Я передумал. Расстреливайте парня, дело ваше.

— Но… — смершевец не ожидал такой быстрой уступки от обычно несговорчивого главы Сенной.

— Вы слышали. У меня нет возражений. Вы вынесли приговор. Зачем я буду мешать? Это не мое дело.

Смершевец никак не мог понять, в чем тут подвох. Он с подозрением всмотрелся в глаза Тертого.

— И ничего взамен?

— Ничего.

* * *

Суд вернулся с совещания. Затем приговор был зачитан заново.

Несмотря на ярость полковника, новый вариант оказался неожиданно мягким. Не расстрел, как того заслуживал дезертир, убивший собственного товарища…

А всего лишь дисциплинарная часть. Надолго. Но ведь не навсегда.

— Срок искупления будет определен дополнительно…

Артем выслушал приговор равнодушно, едва понимая, о чем говорят. Расстрела не будет? Что ж…

Он сам удивлялся собственной отрешенности.

— Почему? — в итоге спросил он.

— Скажи спасибо, что спасли, — негромко сказал майор из СМЕРШа. — Там, наверху, принято такое решение.

— Что спасли? — тупо спросил Артем.

— Твою жизнь, придурок. Вояки собирались тебя расстрелять. Неужели не дошло?

Артем дернул подбородком, надменно выпрямился.

— Обойдусь без подачек.

— Придурок, — повторил смершевец. Вздохнул: — Парень, ты действительно думаешь, что мы не знаем, что там произошло? Думаешь, мы ничего не знаем о Пожирателе, а?

За время следствия и суда Артем и словом не обмолвился о Пожирателе, Питоне, Парнасе, Лахезис. Зачем?

Все мертвы. Гоша мертв. Пожиратель мертв.

Все кончено.

Питон умирает. А Лахезис и циркачей нужно обезопасить. Как бы их не принялись мурыжить, проверяя, кто еще является носителем…

— Мы знаем, — сказал майор. — Как тебе эта мысль, а?

Мысль не радовала.

В последний момент, когда его уводили, Артем обернулся. Изюбрь и Лахезис, две разные женщины, стояли и смотрели ему вслед, не отрываясь. Словно могли его потерять, если отведут взгляд хоть на мгновение.

Он кивнул им.

Потом его привели в какое-то помещение. Там было накурено и холодно, пол залит тонким слоем воды. Артема посадили на стул. Здесь он успел соскучиться и даже поспать — сидя. Затем его снова подняли и повели. Он шел, зябнул и зевал на ходу. Колени едва сгибались от усталости. Идешь словно на ходулях. Наконец, его втолкнули в тесную каморку с голыми стенами. Из мебели тут была только железная двухъярусная кровать, ржавый бачок для испражнений и умывальник над крошечной раковиной.

Под потолком горела вполнакала лампочка. Электричество, надо же. Роскошь.

Когда дверь за ним со скрежетом закрылась, Артем повернулся и некоторое время смотрел на облупившийся металл. Кто-то выцарапал на двери надпись «Справедливости нет».

Мертвая тишина.

Артем повернулся, подошел и упал на койку. Скрип ржавой сетки.

«Вот и все, — подумал он, прежде чем навалился сон. — Отбегался ты, клоун».

От усталости перед глазами стояла пелена. В голове пусто, никаких чувств и мыслей. Кроме одной…

«Теперь отосплюсь».

Наконец-то.

Глава 34 Путь Ахмета

Александровский сад, день X + 6, два часа ночи

Александровский сад со времен Катастрофы превратился в подобие заколдованного леса из страшной сказки. Дремучий лес, где живет ведьма. Деревья стояли черные и мертвые, их стволы обросли мощными лианами, которые, в свою очередь, не пережили очередную питерскую зиму и погибли. И стволы, и лианы носили следы огня. Под ногами лежал снег вперемешку с пеплом, черный, грязный.

И теперь Александровский сад представлял собой мертвый шатер.

Внутри застыл вечный полумрак, небо над головой трудно рассмотреть из-за переплетения ветвей и лиан. Снега под ногами оказалось немного — не долетал до земли. И ветер здесь не чувствовался. Стояла мертвая тишина. Зловещая тишина.

Что это за место, где даже мутанты не живут?

Компания бежала через сад, затем перешла на шаг. Лес давил.

— Держаться вместе, — велел Убер. Никто не откликнулся, сил почти не осталось.

Сад все не заканчивался. При его небольших размерах путешествие, на удивление, затянулось.

— Да что ж такое, — выругался Убер сквозь зубы. — Заколдовано тут, что ли?! Или мы по кругу ходим?

— Нужно вернуться, — сказал Ахмет. Остановился, затравленно огляделся. — Я дальше не пойду. Нужно вернуться. Вы слышите?!

— Пойдешь, как миленький, — спокойно сказал Убер. — Спорим?

— Мы здесь все умрем! Вы сами идиоты и меня за собой тащите!

— Будешь орать, так и будет, — Убер оказался рядом, протянул руку. Ахмет отшатнулся. — Давай потише…

Ахмет ударил.

Через мгновение ему выкрутили руку, заломили. Ткнули лицом в слой пепла под ногами. Он попытался закричать, его вжали маской противогаза в черную жирную жижу. Свет исчез.

— Все, успокоился? — спросили сверху. — Хлопни ладонью, если да.

Ахмет заскрипел зубами, зарычал. Дернулся. Бесполезно.

— Упрямый, — сказали сверху голосом Убера. Ахмет зарычал. Дышать стало трудно. Похоже, ему перекрыли фильтр противогаза.

— Все? — опять Убер.

— А-аа!

— Что? Не слышу.

— Вы его задушите! — голос Герды. «Дура, — подумал Ахмет. — Какая дура». Но дышать действительно стало нечем. Голова налилась тяжестью, паника подступила к горлу…

Его перевернули на спину, перед глазами мелькнул свет. Чьи-то руки завозились с фильтром, Ахмет уже задыхался. Вдруг пошел воздух.

Он вздохнул глубоко и закашлялся. Начал дышать нормально.

Рука, которую безжалостно вывернули, ныла.

— Вставай, оболтус, — велел Убер. — И давай без фокусов. Я цирк не люблю, сразу предупреждаю.

Ахмет поднялся на ноги. Еще одно унижение. «Ничего, я все запомню. Все».

Вперед. Порядок был восстановлен.

Маленький отряд снова двинулся вперед. Следующий поворот неожиданно вывел компанию на большую поляну. Над головами плыло серое небо.

— Оп-па, — сказал Убер. — Вот это музей премии Дарвина.

Долина черепов. Герда почувствовала, как по затылку пробежал озноб.

Поляна была увешена черепами всех размеров и форм. Некоторые гигантские, пара типично человеческих.

Под ногами лежал ржавый фильтр от противогаза. Комар наклонился и поднял что-то, показал Уберу. Заржавленная до дыр ствольная коробка АК-74. Похоже, сад не гнушался и жрал все — от гигантских мутантов до вооруженных до зубов диггеров. Комар выбросил коробку и вытер перчатки об химзу.

— Что это? — спросила Герда.

Ахмет затих. Он очистил, как мог, стекла противогаза — остались черные разводы, и огляделся.

Компания разбрелась по поляне. Кошмарное, чудовищное место. Некоторые черепа имели странную форму, словно их размягчили, и они наполовину потекли, в точности как расплавленный свинец.

— Откуда это здесь? — спросила Герда тихо. — И кто это сделал?

Убер покачал головой.

— Думаю, это сад, — сказала Герда. — Он съел их всех. Видите, что с черепами? Я когда-то читала: яд кобры размягчает кости, чтобы легче было проглотить жертву. Работает как желудочный сок. Здесь, наверное, то же самое.

— Хмм, — Убер помедлил, шагнул к Герде. — Очень похоже на правду.

— Здесь пепел, — сказал Комар. — Здесь везде пепел, по всему саду. Почему?

— Молния, — сказал Таджик. Все обернулись. Таджик показал наверх.

Обугленный, расщепленный ударом молнии ствол гигантского дерева.

— Молния. Огонь прошел поверху и уничтожил все, — Герда замолчала, пораженная. — Получается, огонь убил этого сверххищника?

— Надеюсь, — сказал Убер.

И тут треснуло где-то рядом. Все подскочили от неожиданности. Одна из мертвых лиан, лежащих на земле, дернулась. И вдруг со страшным скрипом свернулась в кольцо, словно щупальце осьминога.

Несколько мгновений все, онемев, смотрели на это. Время замерло.

— Твою мать, — сказал Комар тихо. «Еда, еда… наконец-то», услышал он полушепот, полуплач. «Голод, голод».

Лиана вдруг распрямилась, зашевелилась. С нее осыпались обгорелые чешуйки. Комар едва успел пригнуться — ветка со свистом пронеслась над его головой.

— Берегись! — заорал Убер. — Полундра!

Зашевелилась следующая ветка. Лес вокруг скрипел и стонал, просыпаясь. Давно не евший, умирающий хищник пытался насладиться последним ужином в своей жизни.

— Сюда! — закричал Комар. — Там просвет!

— За ним! — это уже Убер. Рослый скинхед ловко увернулся от медленной, дергающейся ветви, и перепрыгнул следующую. Герда повернулась и побежала вслед за Комаром. За ними бежал Ахмет, позабывший про свою гордость.

— Бегом! — Убер пропустил всех вперед и побежал следом. Грязные брызги летели во все стороны. Лес шевелился, с треском ломались ветки, сверху сыпался пепел и комья снега. Снежно-пепельный душ. Компания бежала.

Треск за спиной нарастал. Казалось, весь лес проснулся.

Одна из веток зацепила Комара за капюшон хизмы. Он дернулся, ткань с треском порвалась…

— Блин! — заорал Комар и прибавил ходу. Ветки хлестали, как живые. Компаньоны прикрывались руками.

Последним рывком они выбежали на набережную. Еще никогда открытое пространство не казалось Комару таким желанным. Ветер, несущий снежинки и отчаяние, рвал химзу, закручивал вокруг людей белые спирали. Серая гладь Невы морщилась под порывами ветра. Компаньоны бежали, пока сад за спиной не превратился в черное пятно. Треск все не затихал, сад ходил ходуном, словно пытался двинуться вслед путникам.

Они выбежали на набережную. Остановились. Хриплое дыхание. Стук сердец.

Скинхед оглядел своих.

— Все живы? Комар, что там?

— Чисто, — откликнулся тот.

— Все, — Убер устало оперся на гранитную тумбу. — Оторвались, похоже. Чтобы я еще раз пошел через эту древесную хрень!

Герда измученно кивнула.

«Это как грибница, только корни наверху, а не под землей», — подумала Герда.

И, слава богу, что эта штука была на последнем издыхании. Иначе поймала бы людей, переварила — и пополнила бы свою коллекцию черепов.

Как делала годами с забредавшими сюда мутантами и сталкерами. Поляна с черепами стояла у Герды перед глазами. Мертвый лес, пожирающий всех.

Жуть какая.

— До чего город довели, ироды! — пожаловался Убер. Герда даже не смогла засмеяться, только вздохнула. Они пошли по Дворцовой в сторону Английской набережной и Благовещенского моста. Гранит под ногами казался поистине подарком судьбы. Твердая земля, открытое пространство. Снег и метель.

Красота.

Занесенная снегом Сенатская площадь. Медный всадник посреди белой поляны. Герда усилием воли подняла голову. Громада Исаакия — огромная, зловещая, излучающая гранитный холод, высилась за черной стеной Александровского сада.

— Привал, — сказал Убер. — Так. Остаемся пока на набережной.

— А веганцы? — спросила Герда. Она вдруг с ужасом поняла, что о веганцах они почти забыли. А «зеленые» где-то рядом. Если, конечно, лес их не съел.

— Комар?

— Чисто, — сказал владимирец. Он все еще слышал голоса. «Еда, еда». «Голод, голод». Трещал лес.

— Отдых десять минут. Потом пойдем.

Адмиралтейская набережная, Спуск с вазами, две минуты спустя

Передышка.

Благославен тот, в чьей руке власть. Пот заливал глаза, спина стала мокрая. Ахмет присел, чувствуя, как дрожат ноги. Усталость. Ненависть. Злость. Ярость.

Зачем их понесло в чертов лес?!

Ахмета передернуло.

Одни придурки вокруг. Даже эта красивая дура смотрит на него с презрением.

«Почему я должен убегать из-за них от банды «зеленых»?! Если бы не эти придурки со своим Эрмитажем, я бы с ними даже не встретился. Я был бы уже на станции».

Он помотал головой, застонал сквозь зубы. «Ненавижу. Как я вас всех ненавижу. Идиоты».

Но как выбраться? Сначала он думал отстать во мраке Александровского сада… Плохая идея, это точно. Ахмета передернуло.

У него нет оружия, вот в чем проблема. Без оружия на поверхности делать нечего.

И вдруг он увидел.

Прогулочный катер. Выглядит как маленькая баржа. Ржавая. Как еще только на воде держится…

Что-то шевельнулось у него в затылке. Какая-то мысль… Он помедлил, стараясь не сбить настрой, не дать мысли истаять без следа.

Что-то связанное со львом. И прыжком в неизвестность.

«Львы прыгают, когда захотят». Откуда это? И вдруг Ахмета озарило. Конечно!

Пока компания негромко переговаривалась, переводя дух и собираясь с силами, Ахмет поднялся. Сделал шаг, другой…

— Ты куда? — повернулся Убер.

— Отлить, — сказал Ахмет. — Что, нельзя?

Он подошел к гранитному постаменту, сделал вид, что расстегивает химзу. Черная каменная ваза, растрескавшаяся от времени и непогоды, нависала над его головой. А там, ближе к Эрмитажу, каменные львы уставились над серой гладью Невы на тот берег. На Васильевский остров. Ахмет оглянулся и увидел выцветшие фасады зданий на противоположном берегу. Вот бы сейчас оказаться там, подальше от этой компании неудачников!

Но нужно искать другие пути. Думай, Ахмет, думай. Ты умнее их всех.

Одно можно сказать точно: если он заявится с этой компашкой на Адмиралтейскую, он мертвец. «Вот он, пропавший царь Восстания, берите». Пока все думают, что Ахмет Второй мертв, — он в относительной безопасности.

Чертова Илюза с ее Близнецами. «Может, она меня просто запугивала? — подумал он в очередной раз. — И никаких Близнецов нет?»

Баржа все ближе. Кажется, она пройдет рядом с берегом. Ахмет попытался рассмотреть, что там, на суденышке. Ряды сидений, ободранные, переломанные. Какой-то хлам на палубе. Ржавый якорь. Спасательный круг с выцветшей надписью…

Еще ближе.

Ахмет медленно поднялся, стараясь не привлекать к себе внимания. Посмотрел на серую гладь Невы — реку морщило ветром, мелкие волны несли баржу. Ахмет сглотнул. Если мысленно продолжить путь баржи, то он пройдет в каких-то нескольких метрах от набережной. От него, Ахмета.

«Я сам выбираю свою судьбу». Бывший царь аккуратно вскарабкался на парапет. Ощупал руками в перчатках холодный, шершавый камень. Подтянулся, закинул ногу. Встал. Теперь он был уже выше остальной компании. Он стоял на каменном барьере и смотрел на них сверху — как каменный лев. Таджик неожиданно поднял голову и увидел его… Ахмет замер. Таджик помедлил и отвернулся. Ему все равно, понял Ахмет. Какое облегчение. Какое, на фиг, блаженство — быть никому не нужным.

«Я — царь», напомнил он себе.

«Ты отказался от своего царства. Тебя больше нет», — голос Илюзы.

Сучка, сучка, сучка.

Баржа была уже близко. Если они пробудут здесь еще несколько минут, план вполне может сработать. Лишь бы…

Убер крикнул:

— Ахмет! — чертов скинхед быстро соображает. — Стой, идиот!

Ахмет приготовился. Мысленно измерил расстояние до баржи. Еще немного, еще пару метров. Течение несло суденышко мимо парапета. Ахмет пошел по гранитному барьеру, балансируя руками. Не хватало еще поскользнуться и упасть.

— Ахмет, не делай этого! — закричали сзади.

«Теперь я опять Ахмет», — подумал он и тут же отогнал эту мысль, как мешающую, ненужную. Баржу снесло еще метра на три к набережной и развернуло под углом, носом к левому берегу. Ахмет видел серый водоворот рядом с бортом баржи. На палубе валялись спасательный круг с полустертой надписью «Арго» и обломки деревянных перил. Мотки каната, пластиковая детская игрушка. Баржа сидела в воде с легким креном, словно подтопленная. Вообще удивительно, что спустя двадцать лет она еще держится на плаву… А если она утонет? — Ахмет заставил себя не думать об этом.

Вот, еще чуть-чуть. Ахмет прищурился. Давай, еще…

— Ахмет! — снова закричали за спиной. Уже гораздо ближе.

Баржа вздрогнула, словно услышала этот крик. И вдруг начала удаляться от берега.

Черт! Сейчас. Ахмет выпрямился резко, как пружина. И — взлетел…

«Интересно, она не развалится?» Мысль была запоздалой, под ногами бывшего царя пролетала серая гладь Невы. Следующая мысль ударила панической нотой — что, если я уже не долетел?

В следующее мгновение его ноги ударились в палубу баржи. Бух! Прогнившее дерево не выдержало, провалилось под ботинками — и смягчило этим удар. Приземление. Отлично! Ахмет застрял по колено, поцарапал лодыжку, но — уцелел.

— Вот долбоеб, — донеслось до Ахмета. Это, само собой, Убер. Не оставит без доброго слова. Бывший царь с усилием уперся ладонями, чувствуя как расходятся под ним доски, и выдернул одну ногу, затем другую. Выполз на палубу и улегся. Сердце билось так, что отдавалось по всему маленькому кораблику. Но это было биение счастья. Победы.

Хрен вам. Он подтянул ноги и сел. Затем поднялся.

Баржу несло течением. Ахмет вздохнул. Собственное дыхание в противогазе было оглушительным, как разрывы гранат. Но это уже ерунда. Бывший царь расправил плечи, став словно выше ростом. Благославен тот, в чьей руке власть… А у кого в руке власть, если ты сам себе хозяин?!

Он был свободен. Совершенно свободен. Без всяких Уберов.

— Счастливого плавания, балбес! — далекий крик. — Привет эстонцам!

Баржа под ним плавно покачивалась. Ахмет выпрямился. Повернулся к уходящему вдаль берегу и каменной вазе, у которой темнели несколько фигурок в химзе.

— Чтоб вы сдохли! — крикнул он. Впрочем, он не был уверен, что они услышат. Баржа удалялась.

Радость взбудораживала, словно в кровь влили банку колы. Пшшш. Лошадиный заряд углекислоты ударил в голову, опьянил. Да. Да! «У меня получилось!» — Ахмет рассмеялся. «Львы прыгают, когда хотят». Он помахал рукой Герде, Таджику, Комару и даже чертовому кретину Уберу. Пожалуй, в этот момент он больше не испытывал к ним ненависти. А только бесконечную, снисходительную жалость…

— Пока! — закричал он. — Я…

И в следующий миг палуба под ним провалилась, и бывший царь полетел вниз…

Темная вода. Плеск! Удар. Стекло противогаза залило.

Боль в левом боку. И темнота.

В следующее мгновение хищная тень рванулась к Ахмету. Чудовищные когти вонзились в ногу…

Ахмет закричал.

Глава 35 Убер и смерть

Адмиралтейская набережная, Спуск с вазами,

день X + 6, около трех ночи

— Пожалуй, я его даже зауважал, — сказал скинхед. Герда посмотрела на него с удивлением. Скинхед пожал плечами, хмыкнул: — Ну, совсем немного. На ноготок пальца.

Герда вспомнила изуродованные, без ногтей, пальцы Убера и передернулась.

Прогулочный катер, похожий на маленькую баржу, медленно, в полной тишине уплывал вниз по течению. Мимо Васильевского острова.

Туда, в Залив. А может, и дальше — мимо Кронштадта, в Балтику.

Человек с баржи помахал им рукой. Убер засмеялся. Комар пожал плечами. Невозмутимый Таджик смотрел куда-то в сторону, словно это вообще его не касалось. Похоже, ему единственному было наплевать на царский побег.

Герда вздохнула. Ахмет, царь «бордюрщиков». Это был не лучший попутчик и далеко не самый приятный человек. Но то, что он выбрал, оказалось… болезненным. Обидным для них, людей добрых и честных. Герда передернула плечами.

Какое отчаяние нужно испытывать, чтобы выбрать альтернативу их компании — ржавую тонущую баржу, уносимую течением неведомо куда? Что это говорит о них, о всей компании? О самой Герде?

И все-таки Ахмета было немного жаль. Было в нем что-то… притягательное.

«Все бы тебе помойных котов подбирать», вспомнились слова шерифа. Где он сейчас, Василий Михайлович? Успел ли покинуть станцию?

Баржа уплывала.

— Ну, все, нечего рассиживаться, — сказал Убер. — Нам еще топать и топать…

Дикий крик разорвал пелену тишины над мертвым городом. Убер мгновенно оказался на постаменте, забалансировал руками. Чертыхнулся. Рядом шумно засопел Комар. Он был напряжен, как струна.

Кричали с баржи.

Убер выругался. Сжал кулаки, выпрямился в полный рост. Скинхед считал Ахмета жалким уродом, говнюком и ничтожеством, но — кинулся бы ему на помощь, не раздумывая.

— Чертов идиот, — сказал Таджик. Как всегда, неожиданно.

В этом Герда была с ним согласна. Правда, кого Таджик имел в виду под идиотом — Убера или Ахмета — она и сама не поняла.

Крик оборвался. Течение медленно влекло баржу вниз, к Заливу. Тишина. Долгое эхо, словно крик несчастного все еще бродит где-то здесь.

— Вот и все, — сказал Комар. Скинхед повернулся. Посмотрел на владимирца и кивнул.

— Уходим, — велел Убер. — Причем быстро. Он так громко помирал, так что сейчас сюда целая толпа могильщиков сбежится.

— Зачем? — не поняла Герда.

— Хорошенько пожрать на поминках.

* * *

На противоположной стороне Невы, двое в бинокли наблюдали за прыжком человека на катер, а затем — как ржавое суденышко несет течение. Дальше — они услышали крик…

Когда чудовищный крик затих, маленький убийца и большой убийца переглянулись.

— Ты думаешь о том же, что и я? — спросил маленький. Большой пожал плечами. Заворчал одобрительно.

— Пожалуй, нам нужно сообщить нанимателю о печальном исходе миссии.

Большой взрыкнул. Провел рукой себе по горлу.

— Да, — сказал маленький. — Голова. Но как мы ее достанем?

Большой пожал плечами.

— Верно, — вздохнул маленький убийца. Качнул противогазом, словно головой игрушечного слоника. — Ты прав. Это действительно наши проблемы. Идем за лодкой? Или возвращаемся в метро?

Большой зевнул. Шум зевка был настолько мощный, что маленький убийца поморщился.

— То есть, опять я решаю? — возмутился он.

Большой засмеялся и отвернулся.

— Как удобно, — съязвил маленький убийца, глядя в спину напарника. — Переложил на меня ответственность и спишь спокойно. Хорошо, я решу, что делать дальше. Но потом не упрекай меня, договорились? Ты меня слышишь? Слышишь?! Хорошо, вот мое решение. Мы идем за долбаной лодкой.

Большой пожал плечами. Забросил на плечо снайперскую винтовку Драгунова и поднялся.

Через минуту два силуэта — маленький и большой — двигались по набережной опустевшей Васильевской Стрелки.

Ветер трепал их химзу и раздувал плащ большого убийцы.

Потом пошел снег. Снова.

* * *

Уходили с набережной. В Александровский сад больше лезть не рискнули, решили его обойти — по дуге. Адмиралтейство высилось за черной стеной проклятого леса — призрак былого величия Петербурга. «Интересно, что там, внутри?» — подумал Комар. Потом: «Да ну, на фиг, неинтересно». И следом: «То есть, интересно, конечно. Но только не сейчас, позже».

Медный всадник смотрел на путешественников суровыми, зелеными от окисла глазами. Гром-камень был весь белый, на плечах Петра Великого собрались сугробы.

Снег падал и падал. Стекла противогазов то и дело залепляло до полной потери видимости.

Все вокруг стало белым-белым. Сияние снега делало ночь прозрачной.

Они вышли на Сенатскую площадь. Снег падал, а красота вокруг — красота засыпанного снегом мертвого Петербурга — действовала как парализующий газ.

Смотрели и молчали.

— Похоже, мы в твоей сказке, девица-красавица, — сказал Убер.

— В моей что? — спокойно спросила Герда. Крупные снежинки оседали на серой резине ее противогаза, залепляли окуляры. Она протерла стекла перчаткой. Лучше не стало.

— Сказка, — сказал Убер. — «Снежная королева». Ищи своего Кая, девочка, ищи.

— Кто такой Кай?

— Ледяной засранец с осколком зеркала в жо… сердце, — поправился Убер в последний момент. — Которому не мешало бы оттаять.

— Что-то мне подсказывает, — пробормотал Таджик себе под нос, но Комар услышал. — Что она уже нашла.

— Смотрите!

Темная громада Исаакиевского собора мрачно темнела на фоне питерского неба. Снег продолжал падать, Комар дернул плечом.

«Иди в Исаакий», — сказал мужской голос. И Леди послушалась…

Красиво. И зловеще. Купол, кажется, поврежден.

А потом снег прекратился так же внезапно, как начался.

К этому времени они прошли собор и оказались на стыке Малой Морской и Почтамтской. Зловещий, громадный, засыпанный снегом собор давил на мозг, словно грозовая туча. От него хотелось оказаться как можно дальше. Тихо. Только снег едва слышно хрустит под ногами.

Напротив собора — Исаакиевский сквер. Памятник Николаю Первому — вставший на дыбы конь, царь неуверенно вытянул руку… Рядом, у сквера, припаркованы несколько туристических автобусов — ржавых, с выбитыми стеклами. Один, стоящий в стороне, выглядел так, словно сгорел во время Катастрофы. Обугленный остов. Комар мог поклясться, что видит внутри автобуса обгорелые, черные останки пассажиров.

До плеча Комара дотронулась чья-то рука. Владимирец вздрогнул, дернулся…

Это оказался Таджик. Он молча показал рукой направление. Потом пальцами изобразил… пятеро, плюс три… восемь человек. И кто-то еще… Таджик скрючил пальцы, словно что-то хватает…

Комар вгляделся. Малая Морская, белый фон, примерно метров триста отсюда — люди. Твою мать.

— Убер, — окликнул скинхеда Комар. — Смотри!

— Вижу, — Убер достал бинокль.

Вереница вооруженных людей. Один был без противогаза.

Человек без химзащиты махнул куда-то рукой. Что-то прокричал остальным. Кажется, он взял след.

— Почему он без противогаза? — спросил Убер шепотом. — А? Не понимаю.

— Пленный?

— Не, не похоже.

— Смотрите, а это что?

— Где?

Там, хотел сказать Комар, но слова замерли у него на губах.

Смутная тень, поначалу казавшаяся обманом зрения, зашевелилась и превратилась в плоскую тварь, похожую на докатастрофного варана. Только куда больше размером и с шестью лапами. Вот о чем хотел сказать Таджик. «Сейчас нас сожрут». Тварь пробежала по стене дома, словно по земле, и замерла рядом с человеком без противогаза. Он…

Комар не поверил глазам.

Человек похлопал тварь по холке. «Твою налево, что тут происходит?!»

— Отползаем, — сказал Убер. Жестами показал: назад, назад. Вон к тому зданию.

Компаньоны собрались у дома с синим номером «Исаакиевская площадь, 9». Настроение у всех было не лучше похоронного — в основном из-за усталости и холода. Да, они близко, почти у метро. По Большой Морской — самый короткий путь до «Адмиралтейской». Но с этими на хвосте? Получается, веганцы и не отставали.

— Я думал, мы оторвались, — скинхед помедлил.

— Они услышали крик. Ахмет, чтоб его, — Комар в сердцах махнул рукой.

Убер кивнул.

— Скорее всего. Но как они нас опередили?

— Они обошли сад и услышали крики Ахмета, — Комар вставил патрон в дробовик, передернул помпу. Щелк! — Они знают, куда мы идем, и собираются нас перехватить.

— Черт, я бы так и сделал, брат. Похоже, у них толковый командир.

— Не очень, если мы увидели их первыми, — сказал Комар. Убер почесал затылок.

— Может, нам просто повезло.

— Или они этого хотели, — добавила Герда.

Убер застыл. Комар тоже. Потом они оба, как по команде, уставились на Герду — словно видели ее впервые.

— Что? — занервничала Герда. — Что я такого сказала?

* * *

Бывшее Германское посольство, затем Дворец юстиции Петербурга. Красновато-серый дом с фальшивыми колоннами.

Этот дом успел серьезно пострадать за двадцать лет, минувших после Катастрофы. Несколько этажей выгорело, черные следы копоти расползлись от окон, словно растекшаяся тушь у заплаканной модницы. По фронтону змеилась, рассекая на своем пути колонны, огромная трещина — Убер присвистнул. Выпавшие камни валялись повсюду. Трещина поднималась по стене и упиралась в пробоину на третьем этаже.

Похоже, дом на пределе прочности. Что в него попало? Ракета?

Наблюдательная позиция. Комар огляделся — и с трудом оторвал взгляд от Исаакиевского собора. Красиво. «Я бы, наверное, пошел в диггеры, — подумал он. — Ну, если выживу».

— Веганцы-поганцы, — сказал Убер. Приложил бинокль к стеклам противогаза, подкрутил резкость. — Привет, друзья, мы снова вляпались. Восемь человек и не отстают. Но было-то их двенадцать! Стоп. А где ихняя тварь? Не вижу.

— Убер, — позвал Комар, замерев и почти не шевеля губами. Шея словно одеревенела.

— Что? — скинхед раздраженно дернул плечом. — Комар, не до тебя.

— Убер!! — громким шепотом.

Скинхед застыл. Опустил бинокль и медленно повернулся. Поднял голову.

Тварь, похожая на шестиногого варана, замерла на отвесной стене, глядя на компанию. Из пасти вырвался тонкий раздвоенный язык, тут же исчез. Словно язычок пламени.

Серая, морщинистая броня твари почти сливалась с выцветшей стеной здания.

— Твою, — медленно сказал Убер. Потянулся к автомату. Желтые немигающие глаза твари следили за каждым его движением.

Невозмутимо. Словно в любой момент могли прервать жалкое существование человека.

— Уходите, — сказал Убер, не оборачиваясь. — Мееедленно.

— А ты?

— А я следом. Идите! Ну!!

Он убрал руку от «калаша» и спокойно выпрямился.

Тварь медлила. Неподвижные глаза смотрели на человека — с ледяным интересом хищника. Вертикальные зрачки. Тварь моргнула — и Убер сглотнул. В левом глазу твари зрачков стало два.

— Че-то у тебя с глазами, чувак, — начал скинхед. Мягко переступил на полусогнутых ногах. Сейчас что-то будет… Точно!

Гадина выгнулась и плюнула. Убер мгновенно пригнулся, скользящим шагом шагнул вперед, выпрямился. Стена в том месте, где он только что стоял, шипела и пузырилась. И стекала вниз — буквально. Какая-то кислота, черт.

— Хочешь об этом поговорить? — вкрадчиво спросил Убер. Он поднял автомат.

Гадина повернула плоскую серую голову. Броня на вытянутой, как у крокодила, морде была рассечена неровными полосами. Раздвоенный язык показался из пасти.

Убер аккуратно прижал приклад «калаша» к плечу. Прицелился.

— Жрать людей — нехорошо. Запомни, сука, — он вдавил спусковой крючок.

Очередь разорвала воздух. Грохот. Тварь мгновенно переместилась в сторону, так, что пули не задели ее. Почти.

Поразительное чутье.

— Один — один, — Убер помедлил, держа тварь на прицеле. Серая туша мягко упиралась шестью лапами в землю, кровь — зеленая, густая, текла у твари из единственной раны. Но тварь равнодушно смотрела на скинхеда. Никакая пуля, похоже, не способна была остановить ее окончательно.

Только чуть замедлить.

— Вот сука, половозрелый венерианский варан, — пробормотал Убер, отступая к парадной. — Прямо как у Беляева. Еще плеваться будешь?

Словно это было командой, тварь рванулась вперед, точно скоростной поезд. Убер едва успел выставить автомат. Скинхеда сбило с ног, откинуло назад. Тварь замотала мордой. Щелкнуло, «калаш» застрял в пасти, не давая челюстям твари сомкнуться.

— Отдай! — завопил скинхед, не отпуская автомат. Уперся гадине в морду подошвами ботинок, напружинил ноги, не давая до себя добраться. — Совсем охренела, дура?! Кто ж так паркуется?!

Тварь сжимала челюсти, мотала головой. Убер озирался, но оружия под рукой не было. Черт. Черт. До ножа не дотянуться, автомат тогда останется в пасти. Черт! Он напрягся, рывком выпрямил ноги — автомат остался в пасти чудовища, скинхеда откинуло назад. Убер мгновенно перекатился через голову, вскочил на ноги. Тварь выла, пережевывая автомат. Убер рванул в парадную — но не успел. Тварь пробежала, сбила его с ног, на скорости — огромная серая торпеда. Блин! Твою мать. Убер врезался плечом в стену, откатился подальше, отталкиваясь ногами, отполз в сторону. Под рукой — короткая ржавая труба, присыпанная снегом. Он разгреб пальцами снег и взялся за трубу. Секунду полежал, приходя в себя. Кровь текла непонятно откуда. «Меня что, ранили?» Боль в ноге, в голове и в ребрах. Везде.

Убер подтянул под себя ноги, зашипел от боли.

Холод в спине отрезвлял, говорил: «соберись, солдат».

Тварь все ближе. «Надеюсь, они успели уйти», — подумал он мимоходом.

Тварь оскалила зубы. Из ее жаркого нутра в морозный воздух вырвался огромный столб пара.

«Атомный реактор у тебя там, что ли?» Динозавры же должны быть холоднокровными?

Тварь зарычала.

Убер с трудом поднялся на ноги — окровавленный, страшный. Сжал в руке обрезок трубы. По металлу стекала и капала вниз кровь скинхеда, протаивая в снегу аккуратные дырочки.

Убер выпрямился, шагнул настречу чудовищу.

— Будь со мной нежным, — сказал он. — Прошу, будь нежным, сука.

Тварь моргнула.

Мгновение — мышцы ее напряглись, сейчас тварь взовьется в воздух, чтобы обрушиться на скинхеда сверху, вонзить ядовитые зубы…

Выстрел. Тварь дернулась, сбилась с ритма. Еще выстрел.

Очередь.

Пули взметнули снег рядом с тварью, полоснули по морде.

Было непонятно, попадают пули в нее или нет. Тварь продолжала стоять, не шевелясь — словно не замечала ранений. Глаза смотрели на скинхеда неподвижно и внимательно.

Выстрел. Заряд картечи разодрал морду твари. Она утробно зарычала — повернулась и побежала прочь. По отвесной стене.

Комар видел, как серый хвост твари исчезает в окне дома напротив… Исчез. Тварь отступила. Видимо, сочла такой расклад нечестным. Еще бы, целых два стрелка против одной несчастной шестиногой непробиваемой зверюшки! Нет, три. Еще пистолет.

Убер повернул голову. Стрелял Комар, стоя в окне. Из дробовика. Рядом с ним — Таджик, целится из автомата. Они поднялись всего на один этаж?!

— Убер, ты еще долго? — крикнул Комар. — Нашел время развлекаться!

Герда целилась из пистолета — из двери парадной.

— Я, кажется, просил вас подняться повыше? — Убер шагнул к Герде. Девушка покачала головой. — Ради кого я тут задницу рву?! Ради этой твари, что ли?

— Да-да, еще скажи, что у вас с ней ничего не было, — парировала Герда. Убер поперхнулся.

— Убер! — крикнул Комар. — Давай быстрее!

Скинхед повернулся. Теперь он видел — веганцы все ближе. Не скроешься. Тварь и выстрелы выдали местонахождение компаньонов.

Далекий выстрел. Веганцы стреляли, потом снова бежали вперед.

Пуля взвизгнула у самого уха Убера. Надо пригнуться. Хер вам, подумал Убер и помахал далеким веганцам рукой.

* * *

— Наверх. На крышу, — сказал Убер. Тварь сжевала его автомат, так что теперь оружия у них на одну единицу меньше. Очень плохо. Просто очень.

Убер подтащил себя к парадной. Ноги едва слушались, подкашивались колени. Сердце стучало неровно. Здоровье стало ни к черту. «Зарядку, что ли, начать по утрам делать? — Он хмыкнул. — Завтра начну».

— У тебя кровь, — сказала Герда. Опустила пистолет. Тот самый, что он вручил ей перед Большим цирком, для защиты от Ахмета. — Дай мне тебя перевязать.

Скинхед устало мотнул головой. «Кажется, меня сейчас вырвет».

— Потом. Вперед!

Они побежали по лестницам. Выше, выше. Повезло, что в Питере «небесная линия» — здания не выше пяти этажей.

Попробуем перейти по крышам на соседний дом. А там и уйти.

Лестница. Наматываем круги. Наматываем. Все выше, выше. Чертовы противогазы. Чертово сердце.

Герда остановилась отдышаться, под ребрами закололо. Сейчас меня стошнит, отстраненно подумала она.

Кррак! Таджик с ходу вынес плечом дверь на чердак. Они выбежали следом, поднялись по ржавой лестнице на крышу. Где-то далеко начинало светать. Туман расползался по городу, заполнял Петербург до отказа. Казалось, дом дрейфует в белом океане, словно брошенный, оставленный экипажем на произвол судьбы, лайнер. И — рядом — полуразрушенный зловещий темный Исаакий. Контур собора был подсвечен начинающимся рассветом.

— Быстрее!

Крыша. Кирпичные трубы. Ржавые антенны. Железные листы кровли. Облупившаяся краска, ржавчина.

— Здесь, — сказал Убер. Остановился, кивнул Таджику. Тот перезарядил автомат, встал за трубой, приготовился.

— Мы встретим их здесь. Стрелять по моей команде.

— Но… — Комар огляделся. — Мы же можем уйти…

— Они нас догонят — и очень скоро. У них есть серая тварь и время, у нас нет. Так что — ждем здесь и стреляем по моему сигналу. Понял?

— Да, но…

Они уже слышали, как веганцы поднимаются по лестнице. Старый дом, бесшумно тут сложно передвигаться. Что-нибудь обязательно скрипнет или хрустнет. Или сломается.

— Комар, — сказал Убер торжественно. — Помнишь, что я тебе говорил насчет «испортить пищеварение динозавру»? Сейчас самое время. И еще. Я знаю, ты боишься, что снова останешься один. Что будешь винить себя в том, что выжил там, где другие погибли. Так вот — в этот раз не дождешься. Мы выживем. Я — точно, а тебе как повезет.

— Договорились.

Убер хлопнул его по плечу.

— Что до меня, — скинхед помедлил. Хмыкнул. — Я боюсь только клоунов.

Комар подавил смешок.

— А я — только крыс.

— Герда? — Убер повернулся к девушке.

— А я — только вас, идиоты! Что вы опять задумали?!

Они заняли позиции, взяли оружие на изготовку. Ожидание. Герда держала в руках пистолет — в ее руках он ходил ходуном. Убер знаками показал, чтобы она отошла подальше. Девушка нехотя подчинилась.

— Ждите команды, — сказал скинхед. — Сначала будет граната, вот увидите.

Убер прошел и встал за будкой, Герда протянула ему пистолет. Скинхед кивнул, приготовился стрелять.

Из проема, из двери, ведущей вниз вдруг вылетела граната. Металлически стукнулась о настил крыши и — покатилась. Убер зажмурился, закрыл руками уши.

БУМ!

Удар по ушам, вспышка проявила мир даже сквозь закрытые веки. Убер открыл глаза, вскинул пистолет, прицелился. В дымном облаке возникли смутные фигуры людей.

— Огонь! — крикнул скинхед. И начал стрелять, целясь в темные силуэты. Кто-то вскрикнул. Грохот автомата. Убер аккуратно отстрелял два патрона, остановился. Патронов мало, а веганцев много.

Замелькали вспышки. Свист пуль. Веганцы после короткой заминки открыли ответный огонь.

— Уходим! Назад! Отступаем! — заорал Убер. Но сам, вместо того чтобы отходить, побежал к двери на чердак. Вперед! Вперед!

У двери лежали два веганца. Убитые или раненые, Убер не знал. Кровь вытекала на крышу, сливалась в лужи. Веганцы не шевелились.

В проеме двери что-то мелькнуло. Сейчас!

Веганец выскочил на свет, навстречу Уберу. Зажмурился. Убер на бегу выстрелил ему в грудь, еще раз. Веганец упал, словно подкошенный. Автомат отлетел в сторону. Скинхед перескочил через него, побежал дальше. Веганец скорчился, словно младенец в утробе матери. Из двери показалась чья-то нога в армейском ботинке. Следующий.

Веганец оказался на крыше, присел на колено, вскинул оружие. У него был не обычный «ублюдок», а «Винторез», бесшумный, для спецподразделений. Где они их только берут, эти чудо-машинки? Убер качнул головой, нажал на спуск.

Пуля выбила щепки над головой веганца.

Щелк. Патроны кончились. Блин.

Веганец увидел его, начал поворачиваться. Скинхед побежал. С разгона, не сбавляя скорости, пригнулся и врезался плечом в веганца — тот был в бронежилете поверх химзы. Вот тебе, сука, и американский футбол. Веганец отлетел назад, впечатался спиной в будку. Рухнул на колени. Убер с размаху пнул его ботинком в лицо. Треснуло стекло противогаза. Веганец упал, попытался отползти.

Убер прыгнул и приземлился на него двумя ногами. Хруст. «Черт, живой». Бронежилет.

— Ты знаешь, с кем связался?! — заорал Убер, привычно накручивая себя. — Ты, бля, со скинами связался!!

Веганец пополз, потянулся рукой в перчатке к ножу на бедре. Убер начал пинать его ногами, разозлился, адреналин хлестал в кровь, словно огненная струя.

— Со скинами, понял?!

Удар, удар, удар. Веганец, истекая кровью, полз по крыше. Живучий, сука. Убер разбежался и снова прыгнул ему на спину. Кррак. Кончено.

Только вот сил почти не осталось.

Убер нагнулся, снял с пояса веганца «лимонку». Обычная осколочная.

Выстрел. Пуля прошла над головой Убера. Он повернулся, оскалившись.

Стреляли из проема.

Убер побежал. Успеваю, подумал он. Успе… Убер прижал рычаг, выдернул зубами кольцо из гранаты… Швырнул в дверной проем. Граната с грохотом покатилась по ступенькам вниз. Убер успел увидеть чьи-то выпученные глаза в забрале противогаза…

Бросился на землю. БУХ! Крыша под ним дрогнула. Сдвинулась, ее чуть повело. Весь дом подвис в невесомости, словно боксер от мощнейшего хука. Убер мимолетом подумал о трещине через всю стену, тут же выбросил эту мысль из головы. «Что мне тут, жить, что ли? Я тут воюю».

Из двери вырвался столб пыли и дыма, погрузил все в туман.

Звон в ушах.

Крики раненых. Экскурсовод уменьшил веганский отряд на двоих или даже троих бойцов. Осталось восемь. Или десять? Теперь, наверное, меньше. Ну, будем надеяться.

Минус двое здесь, на крыше. Один, которого застрелил в упор Убер. Один, которого он отпинал. И сколько-то там, где взорвалась граната…

И тварь.

Комар и Таджик появились внезапно, в облаке пыли. Пробежали мимо скинхеда, не заметив его.

Вспышки. Звуки выстрелов. Стоны раненых.

— Еще не все? — Убер встал на ноги, покачнулся. Усталость такая, что глаза закрываются под тяжестью мысли. — Вот вас развелось. Плюнуть приличному человеку некуда.

* * *

Пыль осела. Он увидел человека, стоящего напротив. Высокий, очень крепкий, в серо-голубом потрепанном камуфляже. Как он поднялся на крышу? В обход? Тогда где были Таджик и Комар? Что они делали, если проворонили обходной путь?! Мертвы? И где Герда, наконец?!

На человеке был современный противогаз с прозрачным забралом.

И тут Убер его узнал.

Ленинградец! Тот морпех, который с Лордом…

Ленинградец был без оружия. Даже нож висел в ножнах.

Убер развернулся на месте. Постоял мгновение, склонив голову на левое плечо.

Выпрямился и шагнул навстречу веганцу. Ленинградец шагнул навстречу.

Два рослых крутых человека. Мужчины. Сильные. Они оглядели друг друга оценивающе.

— Ты знаешь, с кем связался? — спокойно спросил Убер. — А, чахоточный?

— А ты? — с интересом спросил Ленинградец. — Ты…

В следующий момент скинхед ударил его головой в лицо. Короткий жесткий звук. Кррак! Ленинградец отшатнулся, отступил назад, с трудом удержал равновесие. Опустился на колено. Глаза на мгновение стали бессмысленными. Из носа хлынула кровь. Залила подбородок.

— Ну, добрый вечер, что ли, — сказал Убер. Один из его окуляров тоже пошел трещинами. — Мерзкий, промозглый, радиоактивный. Все, как я люблю.

Ленинградец молчал. Нокдаун?

— Ты знаешь, с кем связался? — скинхед пошел по кругу. — Ты со скинами связался, сука!

Ленинградец поднял взгляд. Из разбитого лба текла кровь. Но боли он словно не замечал.

— Вставай, — велел Убер. — Не люблю бить лежачих.

Ленинградец протянул руку, зацепил под подбородком и стянул маску. Глубоко вдохнул. Прикрыв глаза, с наслаждением выдохнул. Пар дыхания.

— Готов? — спросил Убер.

Ленинградец отбросил маску в сторону. Лицо морпеха было спокойным, из разбитого носа текла кровь, он вытер ее ладонью.

— Конечно, — он выпрямился. — Потанцуем?

Убер не успел ответить. Ленинградец бросился в атаку. Комбинация. Кулак, колено, локоть. Раз, два, три. Быстрый, сильный, мощный боец. И, в отличие от Убера, не замученный каторгой и алкоголем… Один из ударов пробил защиту.

Скинхед отлетел, рухнул на колени. Его повело. Пауза.

— Готов? — спросил Ленинградец. Убер поднял голову, сфокусировал взгляд на противнике. С трудом, чудовищным усилием, встал на ноги, выпрямился.

Его шатало. Он закашлялся, в последний момент задрал маску надо ртом… Его вырвало кровью.

Кровавые сгустки на белом, чистом снегу.

Убер вытер рот перчаткой, ухмыльнулся. Снова натянул маску. Скинхед выпрямился. Повел плечами. Попрыгал на месте, потряс руками, разминаясь. Встал в стойку.

— Еще бы.

— Только постарайся меня убить, — сказал Ленинградец. — По-настоящему постарайся. Это важно.

— Можешь не беспокоиться. Поехали.

— Понеслись.

* * *

…Скинхед упал.

Ленинградец сделал шаг, навис над лежащим Убером. Поднял ногу. Убер увидел ребристый протектор подошвы, наполовину стертый.

— Щеглов! — крикнула Герда.

Ленинградец замер. Медленно повернул голову. Герда шла к нему, подняв руки над головой.

— Не надо! Ты ведь Щеглов, правильно? Ты мне сумку помог поднять. На Владимирке. Помнишь?

Ленинградец выпрямился, опустил ногу. По лицу было трудно понять, о чем он думает. Герда вспомнила. Вспышка. Вспышка. Вспышка. Искаженное лицо морпеха, когда он стреляет в своих товарищей и друзей…

Сейчас его лицо было совершенно спокойным. Даже ледяным.

«Убей своих друзей». Кажется, я сделала большую глупость, подумала Герда. Растопить заледеневшее сердце — не под силу никакой Герде, даже если она врач, и прекрасно знает, что это за кусок мяса такой — человеческое сердце.

— Споем, товарищ боевой, о славе Ленинграда, — негромко запел Убер, пытаясь подняться. — Давай, вспоминай песню. Слова о доблести его… не первый век звучат… Давай же!

Ленинградец помедлил. Потом ударил его локтем. Голова Убера мотнулась, врезалась в крышу. Треснул второй окуляр.

— Черт, — сказал Убер. — Что ты бьешь, как девчонка.

— Убер, нет! — закричала Герда.

Скинхед засмеялся.

— Что смешного? — Ленинградец поднял бровь.

— Зря стараешься. Бесстрашного человека можно уничтожить, но нельзя победить. Или, как сказал один умный парень, деревья умирают стоя… И пиздят всех ветвями до последнего!

* * *

Бууух. Здание вздрогнуло и словно осело под собственной тяжестью.

Герда видела, как морпех Щеглов бьет скинхеда раз за разом. Точно замешивает тесто. А тот встает и встает, как неваляшка.

Убер в последний раз упал лицом на поверхность крыши. На жесть. И замер.

Ленинградец его убил? Герда не знала.

— Убер! — закричала девушка. Вытащила нож и бросилась вперед.

Ленинградец мгновенно оказался рядом, перехватил ее руку, вывернул. Быстрый, тренированный. Морпех потерял противогаз, автомат и много крови, но не утратил ни силы, ни ловкости. Ни бешеного, нечеловеческого упорства. В руке Ленинградца сверкнул нож Герды.

Сверкающее лезвие оказалось в опасной близости от горла девушки.

— Ты же человек, я знаю! — закричала Герда. — Знаю! Стой!

Ленинградец оскалился. Герде стало не по себе. В глазах морпеха, страдающих, измученных, в глазах, словно взятых с одной из старинных икон, плавилось страдание. Слезы текли по окровавленному лицу Ленинградца, словно оно было пластиковым, бесчувственным, как у куклы.

— Я не могу, — глухо сказал он. — Я должен. Не могу. Я должен.

В нем происходила какая-то чудовищная внутренняя борьба. Лицо перекосилось. Ноздри раздувались, по лицу пробегали мучительные гримасы.

— Бе… — выдавил он. Жила во лбу вздулась.

— Что?!

— Бе-ги, — он из последних сил оттолкнул девушку.

В следующий момент за его спиной возник Убер — с огромной ржавой телевизионной антенной в руках. Словно это крест первых христиан. Ленинградец начал поворачиваться…

Миг.

Убер ударил. Хэ-эк!

Антенна глубоко вошла в спину морпеха. Герда словно наяву слышала жутковатый хруст, с которым толстая ржавая труба проходила сквозь мышцы, тонкий жировой слой, внутренности… и вышла из живота Ленинградца.

Морпех упал на колени. Изо рта хлынула кровь. Несмотря на это, он улыбался.

— Спасибо, — сказал Щеглов. Ленинградец. Лицо его вдруг расслабилось. Ленинградец обмяк. Рухнул, словно сложившийся от взрыва небоскреб.

Убер встал над бывшим морпехом.

* * *

— Что это за звук? — Комар не понял. Патроны кончились, он повесил бесполезный дробовик на плечо.

Долгий заунывный стон здания.

Комару на мгновение показалось, что дом под ними слегка дрогнул, сдвинулся с места… Ерунда. Не может такого быть… Он видел, как Убер возвышается над упавшим морпехом.

— Вот и все, — сказал Убер. И помахал рукой Комару.

Еще мгновение скинхед возвышался над павшим морпехом. В следующее мгновение крыша под ним обрушилась. Треск. Грохот, от которого у Герды заложило уши. Взвился огромный столб пыли и… Герда подалась вперед…

Скинхеда больше не было.

— Убер!! — закричала Герда. Бросилась к краю, заглянула вниз. От высоты закружилась голова. Части пролетов здания не было, этажи с пятого по первый обрушились в гигантский черный котлован. Прутья арматуры с насаженными на них кусками серого бетона медленно качались над бездной. Убер и тело Ленинградца исчезли.

— Убер! — крикнула она туда, в провал.

Ответа не было.

* * *

— Убер! Как же так… Убер!

Неожиданно сильная рука оттащила ее от края. Девушку встряхнули, дернули назад.

Таджик закричал ей в лицо:

— Бегом, дура!

— Но… там Убер…

— Он мертв, — сказал Таджик просто. Он прижал девушку к брезентовой груди. — Плакать будем потом. А сейчас — быстрее! Вперед! Веганцы еще здесь. Комар, помоги! Комар!!

— Д-да.

Вместе они потащили девушку за собой. Герда пришла в себя и начала вырываться. Потом обмякла.

— Быстрее!

Они были уже рядом с лестницей. И тут… Веганец выскочил им навстречу из люка, выпрямился. Видимо, он пробежал этажом ниже и поднялся на крышу в другом крыле здания. Компания остановилась. Веганец насмешливо развел руками — деваться вам некуда. Мимо меня не пройти. И это было правдой.

В руке у «зеленого» был огромный тяжелый «Грач». Дуло пистолета смотрело на Комара.

Комар отпустил руку Герды, пошел вперед. Прямо на оружие.

— Комар! — она попыталась вырваться, догнать его, остановить. Таджик покачал головой. Комар шел впереди, они ковыляли за ним. Герда закричала: — Федя! Комар! Подожди!

— Стоять! — приказал веганец. Щелкнул курок.

— Как насчет волшебного слова? — спросил Комар.

— Чего?

Комар подбросил в воздух разряженный, бесполезный дробовик… Взгляд веганца на мгновение дернулся вслед… Щелк! В следующее мгновение Комар перехватил оружие за ствол и со всего размаху впечатал в веганца — как веслом. Тот даже не успел понять, что происходит. БУМ. Треск. Цевье треснуло, полетели щепки. Веганца снесло. Он полетел на землю, тяжело приземлился, перевернулся на спину. «Грач» откатился в сторону. Окуляры маски треснули.

Комар подошел и взмахнул дробовиком еще раз. Увидел, как расширились глаза веганца в разбитых окулярах. Хруст. Брызги крови заляпали стекла противогаза. Веганец застонал. Еще жив?

Комар отбросил в сторону сломанный дробовик, подобрал пистолет веганца. Оттянул ствольную коробку. Щелк!

Так и есть, веганец успел нажать на спуск, но патрон перекосило. Комар вытащил патрон пальцами, отбросил в сторону. Передернул затвор.

— Кретин, умри, пожалуйста.

Вежливость — прежде всего.

Веганец попытался отползти, застонал.

— Ты знаешь, с кем связался? — спросил его Комар. Поднял пистолет и приставил ко лбу веганца.

— Чего? — лицо «зеленого» было в крови. Взгляд ошалелый.

— Ты со скинами связался, — сказал Комар. — Слышишь?!

— Какие на фиг ски…

Он не договорил. Комар нажал на спуск. Б-бах! Эхо разлетелось над мертвыми зданиями.

Выплеск крови. Комар выпрямился, посмотрел на Герду. Забрызганный кровью, чужой и своей, страшный. Он вытер окуляры локтем, красное размазалось по стеклам.

— Надо идти, — сказал он.

Герда помедлила и кивнула.

Глава 36 Военные сталкеры

Угол Большой Морской и Гороховой, день X + 6, раннее утро

Компания, потерявшая сразу двоих за короткое время, тащилась из последних сил. Герда механически передвигала ноги. Комар сипло дышал. Еще далеко не рассвело, а глаза уже слезились и болели. Слишком много света. Даже Таджик начал выказывать признаки усталости.

— Стоять! Руки!! — раздался голос. Комар вздрогнул.

Их окружили. С разных сторон наставили на них автоматы и карабины.

У Комара перехватило дыхание. Вырвались, ага. Все-таки их догнали!

«Чертовы «зеленые». Ну уж нет, живым я не дамся». Он вскинул автомат, подобранный у веганца… Таджик ладонью поймал ствол, пригнул к земле.

— Не дергайся, парень, — сказал негромко. — Смотри внимательно.

Комар пригляделся. Люди в белом камуфляже поверх ОЗК окружили компанию. Каждый в добротном противогазе, с хорошим оружием. На рукавах вышитые звезды и символ Большого Метро — голубая буква «М».

Диггеры, но не обычные. Военные. «Свои», — подумал Комар с облегчением. Кто из них главный, определить по одежде казалось невозможным.

Сталкер с нашивкой заорал:

— Оружие на землю, уроды! Руки держать, чтобы я видел!! А то стреляю! Слышишь! Стреляю! Ты тоже! — повернулся он к девушке.

Герда неохотно подняла руки над головой.

— Кто такие? — спросил замотанный в тряпки человек. Кажется, он был в этой команде главным.

— Веганцы? — не то спросил, не то вынес приговор главный.

Комар не выдержал, шагнул вперед:

— Да какие мы веганцы!

— Я их насквозь вижу, — прервал сталкер, словно обсыпанный мукой. — Конечно, веганцы. Шпионы. Ублюдки. Нелюди.

В тоне его сквозила ледяная, пугающая, потусторонняя ненависть. Комар поежился.

— Я вас рвать зубами буду, пока живой. Ну, что молчите, сволочи?!

— Отставить, — велел командир сталкеров.

— Я вас!..

— Заткнись, Поэт! Обыскать их.

Компаньонов обыскали. Быстро и профессионально, словно делали это тысячу раз.

— Кто вы? — спросил командир.

— Мы с Владимирской. Бежали от веганцев. Один из наших погиб. Другой… — Комар помедлил. «Убер, Убер». — Тоже погиб.

Старший кивнул. Кажется, он им не особо поверил.

— Бегут и бегут, — опять вклинился в разговор прежний сталкер, резкий. — А станцию свою что ж не защищали? Зассали все, да?!

— Пошел ты, — сказал Комар. — Тебя там не было, герой.

— Командир, есть разговор, — вдруг заговорил Таджик. Мягким, но каким-то очень повелительным голосом. — Можем отойти?

Герда вздрогнула. Таджик всегда заговаривал неожиданно. И каждый раз ее это пугало.

— Но… — она сама не знала, что хочет сказать.

— Командир? — повторил Таджик. Командир диггеров молча разглядывал его сквозь пластиковое стекло противогаза.

— Врезать ему? — оживился резкий сталкер, названный Поэтом. — Я с душой.

Таджик посмотрел на командира сталкеров. И вдруг сделал странный жест руками, словно протирал окуляр противогаза.

Командир на мгновение замер. Потом сделал вид, что ничего не было. Но что-то явно случилось. Нечто, что заставило командира передумать.

— Отставить! Ну, пошли. Поговорим, — насмешливо произнес он. — Чего ж не поговорить.

Сталкеры переглянулись. От Герды не укрылось, что это звучало странно даже для них.

Командир с Таджиком отошли подальше. Их довольно долго не было. А когда они вернулись, то все изменилось.

Командир шел впереди, Таджик медленно ступал позади, словно внезапно и сильно устал. Для двужильного азиата это было странно. Герда не помнила, чтобы Таджик когда-нибудь пожаловался или как-то по-другому показал, что устал.

— Уберите оружие, — велел командир сталкеров. — Это свои.

— Совсем свои?

Командир пристально посмотрел на диггера, вздохнул.

— Поэт, заебал уже. Тебе подробно отчитаться или сам догадаешься?

Диггер заворчал, но послушно отступил назад. Автоматы опустились. Герда вздохнула спокойнее. Что бы там не сказал Таджик командиру, это помогло.

— Я Феофанов, — представился командир. — Скажете в метро, вас Грек прислал.

— Хорошо, — сказал Комар.

— Я дам вам сопровождающего, — сказал командир. — Вартуман!

— Я! — вскинулся маленький диггер.

— Сюда.

* * *

— Он вас проводит, — командир почесал затылок. — Верните им оружие, — приказал своим. — Патроны у вас есть?

— Мало, — ответил Комар через паузу. Он старался привыкнуть к очередному повороту судьбы. — Хватит, наверное. Хотя…

Командир протянул ему горсть «пятерки».

— Больше дать все равно не могу. Вартуман, ты где там копаешься?

— Я?! Почему я? — сталкер не мог стоять на месте. Все время приплясывал и дергался, словно в лихорадке.

Командир вздохнул.

— Потому что я так сказал. Все понятно? Еще вопросы есть? Выведешь их к Академке. В целости и сохранности, понял меня?

Сталкеры переглянулись. Однако.

Герда была слишком измучена и опустошена, чтобы задавать вопросы. Комар же нахмурился. Что-то здесь было не так. «Слишком просто». Это словно произнес голос Убера.

Как наяву. Комар поморщился. Убер, Убер. «Ты знал его всего дня три. А печалишься, словно вы знакомы с рождения».

«Не о том думаешь». Верно. Комар снова постарался ухватить мысль, что мелькнула, когда он задумался о «слишком просто». Бритва Оккама? «Я не верю в простоту», снова прозвучало как сказанное Убером.

Как Таджику удалось договориться с командиром сталкеров? Дать взятку? В военное время?!

— Все, пойдемте, — уныло произнес Вартуман.

Прежде чем тронуться, Комар решился.

— Командир, я… Я должен рассказать. Это важно. Я с Владимирской… Видите Исаакий?..

Комар рассказал историю о том, что с ним случилось в тоннеле, когда Леди уничтожила блокпост Владимирской, как он оказался в Логове и услышал про Исаакиевский собор.

— Понимаете? Если она там, в соборе… если там их много… Их нужно уничтожить. Обязательно. Иначе они… Командир! Я бы мог… Пожалуйста, возьмите меня с собой.

Командир покачал головой.

— Не думаю. Прости, парень. У меня другое задание.

— Вы ищите веганцев? Там — точно веганская тварь.

— А если ты ошибаешься? — спросил командир спокойно. — Что тогда? Мы просто потеряем время?

— Возьмите меня с собой, я докажу. Если я ошибаюсь, отвечу по всей строгости.

Пауза. Командир помедлил. Поверил, нет? Комар замер.

— Я подумаю, — пообещал Феофанов.

Сталкеры собрались вместе. Командир провел короткое совещание. Комар расслышал «Надо проверить». Феофанов мрачно кивнул. Надо. Если парень не ошибается, то…

Командир вернулся.

— Мы уходим, — сказал он. — Вартуман доведет вас до наших. Все, удачи.

— Но… — Комар растерялся. — А как же…

— В следующий раз, парень. Извини. Иди в метро. Расскажешь все разведке, понял? А у нас своя задача. Бывай.

Сталкеры двинулись боевым порядком и скоро исчезли за поворотом. Компания осталась на месте. Еще никогда Комар не чувствовал себя таким одиноким. Убер погиб, сталкеры ушли. В Исаакий никто не пойдет.

(поиглаем?)

Когда они остались одни, диггер-одиночка вздохнул и огляделся.

— Пойдемте, — махнул рукой Вартуман. — Надо успеть до утра. Рассвет — зверская штука. Я отвечаю.

* * *

Для входа в Адмиралтейскую нужно было пройти через старый питерский квартал.

Главный вход — среди серых зданий. Герда вопросительно посмотрела на сталкера.

Вартуман покачал головой.

— Там мы не пойдем. Войдем через вентшахту. Там наша лазейка.

Они продолжили путь. Комар чувствовал, как ноги подкашиваются на каждом шагу. Усталость накопилась, нервы. Казалось, что с Достоевской они вышли двести лет назад. «Эх, Убер, Убер».

— Привал, — объявил диггер. Достал флягу и протянул Герде. — Это чай. Хлебните, нам еще долго идти.

Диггер помолчал, потом кивнул в сторону Невы.

— Вон там, на Дворцовой набережной, всех и соберут.

— Кого? — не поняла Герда.

— Тех, кто поверит.

— Во что?

— Корабль. Туда придет корабль. И заберет всех.

Герда с Комаром переглянулись. Таджик, как обычно, никак не проявил эмоций. А может, просто дремал и не слушал безумного сталкера.

— Не веришь? Смотри.

Он достал из сумки упакованный в пленку снимок, протянул Герде. Нет, это скорее не фотография, а рисунок. Очень хороший. Парусник с белоснежными парусами в лазурном море. И голубое небо над ним.

— Красиво, — сказала Герда. Комар фыркнул, отвернулся.

— Последний День Спасения, — торжественно объявил Вартуман. — Нужно собраться здесь, наверху, на Дворцовой набережной. И ждать. И придет корабль. И заберет всех в лучшее место. И все будет хорошо. Нужно только верить. И все сложится.

— И когда он будет? Этот корабль?

Сталкер-одиночка помолчал. Затем ответил:

— Скоро. Первого декабря.

Герда помолчала. «Неужели это правда?»

— И что теперь?

— Я хочу дожить. И пойти.

Герда замялась.

— Тебе разве не кажется, что это просто… ну… развод? Обман?

Сталкер-одиночка задумался. Словно эта мысль до сих пор не приходила ему в голову. Потом медленно покачал головой:

— Может быть. Но я все равно, наверное, пойду. Дороже всего нам обходится надежда. Но если жить без надежды, то это вообще не жизнь.

«Надежда» — подумала Герда. Кому нужна эта надежда? Убер погиб.

— Я бы… тоже пошла. Кто знает? Может, это правда.

Вартуман помедлил.

— Никто не знает, это верно.

Глава 37 В последний момент

Кирпичный переулок, 6, день X + 6, утро

— Дошли, — вздохнул Вартуман. — На месте.

Неофициальный вход в метро представлял собой ржавую колонну вентиляционной шахты. Квадратного сечения колонна была обложена со всех сторон мешками с песком, замаскирована строительным мусором, кусками бетона с торчащими прутьями арматуры — изогнувшимися, словно щупальца железного кальмара.

На самом верху колонны кто-то написал красной краской «Свободу попугаям!».

Герда призналась себе, что прошла бы мимо, не будь с ними Вартумана. Да любой бы прошел. Наверное, на это было и рассчитано.

Девушка повела плечами. Зябко. Что-то ей здесь определенно не нравилось. Тихое место, но жутковатое.

— Все в порядке, — сказал Вартуман. — Мы выбрались.

Сталкер положил автомат на парапет. Шагнул к колонне, поднатужился и отодвинул в сторону деревянную панель с остатками голубой краски. Открылся проход в груде мусора. Герда подошла ближе.

Там, в глубине, была еще одна дверь. Размалеванная бордовой краской, грязная, словно ее сто лет не открывали.

Чшшш. Кррр. Герда с диггером замерли.

— Ты слышала? — Вартуман повернул голову. Герда кивнула. Ощущение — словно по сердцу поскребли ногтем.

— Да.

Вартуман потянулся за автоматом…

Серая тварь, похожая на варана, перекусила диггера пополам.

Герда закричала. Автомат отлетел в сторону, зарылся в снег.

Почти разорванный напополам диггер зашевелился. Жуткое зрелище. Из распоротого живота вывалились на землю внутренности, от них поднимался пар. Клубами.

Вартуман заскреб ногтями по земле, уткнулся лицом в снег. Компаньоны с ужасом смотрели, как умирающий сталкер пытается встать. Герда не могла пошевелиться. Тварь стояла рядом с Вартуманом и словно чего-то ждала.

Вот он дернулся в последний раз и — затих.

Прощай, диггер-одиночка. Светлая память.

Твой корабль придет без тебя. Герда подняла тяжелый «Грач», что дал ей Комар, прицелилась. Щелк. Выстрела не было. Предохранитель! Она нащупала, отжала. Тварь смотрела на нее немигающими страшными глазами.

Герда нажала на спуск. Ба-бах! Пуля прошла мимо твари, выбила куски кирпича из стены позади нее. Ба-бах, ба-бах. Мимо. Герда нажимала на спуск. Щелк. Щелк.

Патроны кончились. Девушка выронила пистолет. Что теперь?!

— Нет! — крикнул Комар, закрывая ее от твари. — Не надо. Беги.

Герда увидела автомат Вартумана. Он лежал совсем близко, в двух шагах от нее. Герда пошла на тварь. Плевать я на тебя хотела. Убер бы меня понял, Убер бы… Взять автомат и…

Герда подняла автомат, взяла двумя руками. Тяжелый. Сзади что-то кричал Комар. Тварь не шевелилась.

Вартуман мертв, подумала Герда. «Он не пойдет на Дворцовую набережную, чтобы встретить свой корабль последней надежды». Почему-то именно этого было нестерпимо жаль. Даже больше не самого человека, а того, что его мечта рухнула.

Герда прицелилась. Комар оказался рядом, вскинул оружие. В следующий момент где-то позади твари замелькал огонек. Тра-та-та.

Очередь прошила обоих.

Герда откинулась на земле. «Я ранена» — подумала она безразлично. Видимо, это шок. Она чувствовала, как кровь толчками выплескивается из бедра, заливает землю вокруг, пропитывает снег. Снег окрашивался очень красиво, Герда несколько мгновений смотрела, как замысловато красное расходится по белому, выбирая пути. Завораживающе.

А потом пришла боль. Герда выгнулась и закричала.

Таджик встал на колено и отстреливался. Действовал он четко и экономно, как настоящий профессионал. Точными выстрелами загнал одного из веганцев за угол, второй высунулся — и Таджик снял его мгновенно. Ба-бах! Веганец упал на снег, раскинув руки. Кровь.

— Комар, ты как? — крикнул Таджик, меняя «рожок». Ствол автомата дымился.

— Нормально, — глухо отозвался тот.

— Ранен?

— Чуть-чуть задели.

— Посмотри, как там она.

— Я… меня… — Герда пыталась что-то сказать, сама не понимая, что. Голова кружилась. Комар подошел, присел рядом. В его окулярах не было видно ничего — только капли крови на стекле.

— У меня все хорошо, — сказала Герда.

— Тихо! Молчи, — сказал он. Зажимая рану одной рукой, другой вытащил ремень, лихорадочно, срываясь, перетянул ей ногу выше колена. Перчатки ОЗК мешали. Комар чертыхнулся, попытался сорвать их — бесполезно. Скотч держит на совесть. Шуршание полиэтилена. Если надрезать ножом… Комар достал нож.

— Не смей, — сказала Герда негромко. Но так, что Комар остановился.

Он помедлил и убрал нож. Снова начал вдевать ремень. Затянул вокруг бедра девушки, чтобы остановить кровь.

— Медленно, — сказала Герда. — Так, так. Спокойней. Спокойней. Теперь сильнее. Ох!

Комар затянул, что было сил. Герда охнула. Из прозрачного забрала на Комара смотрело мертвенно-бледное лицо. Глаза огромные, зрачки сужены. Но кровь, похоже, остановилась.

Герда закричала. Боль была огромной, как… Больше Петербурга. Больше мира.

Ох. Укол, похожий на укус клопа, Герда почти не заметила. Что это за боль? Смех один, а не боль. А вот настоящая, огромная…

Еще один укол.

Боль начала утихать. «Нет, не так». Боль осталась прежней, но словно отдалилась. Огромная боль, больше мира, но где-то там, поодаль от Герды. Она вздохнула с благодарностью.

Комар отбросил шприц-тюбик с обезболивающим. Все, больше ничего нет.

— Где еще? — оглянулся. — Таджик! Что там?

— Патроны кончились, — сказал Таджик негромко. — Все.

Тишина.

Комар достал нож. Таджик встал, положил автомат.

— Я сейчас, — сказал он Комару. И побежал. Комар, сквозь туман, видел, как Таджик ловко лавирует между развалин. Таджик исчез в проломе стены.

Тишина. Затем из-за угла дома вышел человек без химзы. Он был в серо-зеленом пуховике. Лицо молодое и открытое. Просто человек вышел прогуляться, наплевав на рентгены и радиоактивную пыль…

Погонщик был без противогаза. Комар отсюда видел, как колышутся у него на шее зеленые волокна, словно водоросли в потоке воды. Было в этом что-то почти непристойное.

Погонщик поднес к губам маленькую глиняную свистульку и дунул. Переливчатая, совсем простая мелодия негромко прозвучала в узком ущелье стен.

Из-за угла вышла серая тварь.

Тварь взревела. Словно ее хлестнули раскаленным металлическим прутом…

Варан рванулся к Герде. Комар встал на пути. И отлетел в сторону, сбитый бронированной тушей…

Теперь между беспомощной Гердой и чудовищным созданием было пустое пространство, прямой путь.

Герда повернулась и поползла, подтягивая себя руками. Слезы текли из глаз. Слезы не жалости к себе, а ярости и боли. Раз, еще раз… «Она вцепится мне в спину, — отрешенно подумала Герда. — Нет».

Девушка повернулась. Тварь была уже совсем близко, метрах в четырех. Огромная, шестипалая, похожая на варана, изуродованного бензопилой, — только крупнее. Пустые глаза. Двойной зрачок.

Тварь прыгнула…

«Вот и все». Герда заставила себя не закрывать глаза. Тварь летела — Герда видела ее белесое брюхо. В следующее мгновение что-то рухнуло на гадину сверху. БУМ! Что-то белое и тяжелое. Грохот.

Разлетелись осколки. Брызги зеленой жидкости. Кровь?

Нечто белое откатилось в сторону, недалеко от Герды. Герда поморгала.

Это был унитаз. Грязный от пыли, с отбитым боком — но почти целый унитаз.

Именно он упал на тварь — и, видимо, убил ее. Герда засмеялась. Боже, неужели…

Ничего не могла с собой поделать. Как бы это было в духе Убера! Убить унитазом. Жаль, что Убера больше нет.

Какой-то странный день выдался. Теперь вот унитазы с небес падают. Без всякой причины.

Тварь умирала.

Парень с зеленым мхом на шее — погонщик — посмотрел на нее, затем вскинул оружие. В глазах у него стояли слезы. В следующую секунду пистолет вылетел у него из рук и исчез где-то в развалинах. Бум!

Человек в черном пальто встал перед ним, выпрямился. Взмахнул битой. Раз, два… Жесткий звук ударов.

— Главное в работе битой — скорость и энтузиазм, — произнес знакомый голос. Удар!

Погонщик мгновение простоял, запрокинув голову. В следующее мгновение у него хлынула кровь — из носа, изо рта.

Потом медленно начал падать назад — ровно, как стоял.

— И вот такая вот херня целый день, — пробормотал человек в черном пальто. Опустил биту, выдохнул. Все было кончено.

Тварь взревела. Долгий протяжный предсмертный рев застыл в воздухе инеем, рассыпался над тысячами мертвых домов.

Над Петербургом.

Она ревела, умирая. Зашевелилась, постаралась доползти до погонщика. Лапы дернулись, раз, другой. Герда видела, как трепещет зеленый мох на шее адаптанта. Все слабее и слабее. «Мне жаль, — подумала она. — Не знаю, почему, но мне жаль…»

Тварь ползла, волоча за собой кишки. Снег. Грязь. Пыль и гарь. Кровь адаптанта и серой твари.

Тварь доползла до погонщика и вздохнула. Взвилась пыль, взлохматились волосы адаптанта. Глаза погонщика смотрели в небо, в них плыли серые облака.

Тварь положила изуродованную морду на руку погонщика. И застыла, прикрыв глаза. Погонщик уже не дышал.

Тварь лежала, умирая, рядом с хозяином. Или другом? Словно верный пес. Глаза медленно погасли и — застыли.

— Да чтоб тебя, — сказал Комар. С трудом сел и прислонился спиной к мешку с песком. — Это же надо.

Розовый свет проникал в ущелье улиц. Заполнял собой всё, все укромные места…

* * *

— Вот и все, — сказал человек. Таджик кивнул. Поднялся, закинул автомат на плечо.

Герда подняла взгляд.

Высокий человек в черном шерстяном пальто, надетом прямо поверх химзы. С широким загнутым ножом в руках. Незнакомый противогаз, зато что-то до боли знакомое в фигуре…

Это Убер.

Герда не поверила глазам. «Неужели я так сильно ударилась?»

— Тебя только оставь на пару минут, — сказал человек, — сразу начнешь встречаться с музыкантами.

— Убер! — Герда попыталась ударить его, потом обнять. Потом снова ударить. Застонала от боли, откинулась назад. — Дурак!

— Что с ней? — скинхед мгновенно оказался рядом, опустился на колени. Комар мотнул головой. Отодвинулся, чтобы дать ему место.

— Она ранена.

— Вот ты, блин… Капитан Очевидность! — отозвался Убер в сердцах. — Вижу, что ранена. Какая рана? Серьезная? Герда! Герда, слышишь?!

Перед глазами все плыло.

— Ты же врач, отвечай!

— Ерунда, — сказала Герда через силу. — Ца… рапина. Ты где был?

— В смысле: где был? Я ж говорил: подождите меня, подождите. Но за вами разве угонишься?

— Ты… не говорил.

— Могли бы и догадаться, — с обидой сказал Убер. И тут же хмыкнул. — А ничего я упал, верно? Прямо Шерлок Холмс над Рейхенбахским водопадом.

На слове «Холмс» Герда потеряла сознание. Убер мгновенно склонился к ней, поднял девушку на руки.

— Нам надо в метро, — сказал Таджик. Его баритон звучал чуть глуховато, но уверенно. — Иначе…

Убер кивнул.

— Комар, идти можешь?

— Да, — он помедлил. — Наверное, да.

— Рад тебя видеть, — Таджик оказался рядом. Он тоже был ранен, кровь текла из разреза на плече. Химза разодрана до пояса. Видимо, тварь добралась и до него. Или добрался кто-то другой.

Убер с Таджиком перенесли Герду ко входу в метро. Будь они здесь без Вартумана, ни за что бы не догадались, что это дверь. Отличная маскировка. Таджик заколотил прикладом «калаша» в дверь. Это напоминало условный стук. «Та-та, та-та-та». «Та-та, та-та-та». Приклад гулко бухал в железо. Какой-то знакомый ритм, подумал Комар.

— Ты охренел, мужик? — раздался вдруг голос. Он явно шел из-за двери. — Какой еще «Спартак-чемпион»?! Я щас стрельну!

Убер засмеялся. Таджик хмыкнул.

— Я знал, что на «Зенит» вы не среагируете. Открывайте, нас прислал Феофанов.

— Пароль скажи, — потребовали там.

— «Привет, Вислоухий. Ты мне должен три семерки и пятеру». Вот что просил передать Грек. Ты, случайно, не Вислоухий?

За дверью воцарилась задумчивая тишина. Таджик сказал:

— Быстрее решай, друг, у нас тут раненые.

— Ладно, — сказали за дверью. — Только я должен не три семерки, а две. Все Грек врет. Входите!

Дверь жутко заскрипела — и отворилась. В морозный воздух вырвался клуб нагретого воздуха, окутал компаньонов. Потянуло теплом и сыростью, спертым родным воздухом метро.

Убер вытер кривой нож, убрал в ножны.

— А это откуда? — спросил Комар.

Убер хмыкнул. Распахнул пальто, показывая ярко-алую шелковую подкладку.

— Нравится? Прикупил пальтишко на распродаже. Почти не фонит.

Комар вздохнул. В этом весь Убер.

— Я про нож, — сказал он.

— А! Кукри, знаменитый нож гуркхов. Ограбил тут одну сувенирную лавку…

Глава 38 Берег спасения

Прогулочный катер «Арго», Нева в районе Васильевской Стрелки,

день X + 6, чуть раньше

Огромные кривые зубы вонзились в его бедро — и Ахмет закричал.

— Чего орешь? — спросил негромкий хриплый голос. Ахмет вздрогнул и дернулся. — Уймись, идиот!

Голос был вполне человеческий.

Ахмет сел. Он ощупал себя. Мокрый, но… Вроде бы ничего особо не болит. Кроме голеней, ободранных при приземлении.

Ахмет выдохнул. Оказывается, он живой. «Жив! Жив! Жив!» Огромные зубы, вонзившиеся в его ногу — оказались всего-навсего пальцами в защитной перчатке.

Баржа продолжала плыть. Ахмет чувствовал плавное качание баржи по мелкой невской волне. Вот опять корабль повело носом и начало разворачивать — видимо, течение шло вдоль моста или выступа набережной…

Темнота стала не такой уж плотной.

— Кто тут? — он попытался встать.

— Не дергайся. Я здесь.

Глухой голос, искаженный маской. Ахмет вгляделся. Рядом был кто-то в старом промышленном противогазе и в уродливой защитной одежде. Слой лохмотьев покрыт слоем грязной полиэтиленовой пленки. Гнильщик? Да нет, все-таки не похоже. И судя по движениям — это женщина.

— Кто ты? — спросил Ахмет.

Хозяйка баржи хмыкнула, покачала головой. Противогаз с прозрачным забралом, но в темноте толком не разглядеть лица.

— Человек.

— Что тут делаешь?

— То же, что и ты. Плыву.

— И… и куда плывешь?

— К морю.

Ахмет помолчал. Получается, теперь он тоже плывет к морю. Благословен Тот, в Чьей руке власть… Аллах решает, что случится с человеком. Но решения человек все равно принимает сам.

«Интересно, любит ли Аллах пошутить?» Иногда кажется, что он просто стебется над людьми.

— А зачем к морю?

— Там красиво.

Сумасшедшая, подумал бывший царь. Впрочем, разве можно было ожидать иного?

Убегая от своих пленителей, он рассчитывал дождаться удобного случая и перебраться с баржи на мост или на причал. В худшем случае — на дамбу. Говорят, часть ее еще цела.

Призрачная надежда. Но лучше, чем шататься с этими идиотами. Чем находиться рядом с бритоголовым уродом, который в любой момент может тебя убить…

И знает тебя в лицо, что хуже всего.

Надо было его прикончить. Но как? Убер-сука-фюрер опасный тип.

* * *

В следующее мгновение баржа с гулом врезалась во что-то твердое. Удар сотряс ржавый корпус, вода в трюме плеснула. Залила Ахмета и — хозяйку суденышка.

Ахмет выругался.

— Черт, попали.

Грязные капли стекали по стеклу, оставляя разводы.

Металлический скрежет. Унылый, мучительный. Словно корпус баржи обдирался о набережную или что там есть? Опять удар.

— Кажется, мы застряли. Пошли посмотрим.

Ахмет увидел, как женщина поднимается по лестнице. Ловко и аккуратно переступает по целым ступенькам.

Он поднялся и захромал за ней. Колено ныло. Кажется, при падении он все-таки ушиб ногу.

Наверх, на палубу. К свету.

Ахмет, пригнувшись, осторожно высунул голову из люка. Свет безжалостно выбелил палубу. Ярко. Больно. Глаза опять заслезились. Он проморгался, протер забрало перчатками и огляделся.

Баржа стояла, уткнувшись в полузатонувшее огромное судно. Нос врезался в ржавый металл.

— Кажется, дальше мы не поплывем, — сказала хозяйка баржи. Повернулась к Ахмету: — Чего делать будем?

Увидев ее полубезумную улыбку в поцарапанном забрале противогаза, Ахмет попятился.

— Давай сначала секс, потом поедим, — сказала хозяйка. У Ахмета по затылку пробежал озноб. Вот страшилище!

— Иди ты к черту!

— Да шучу я, шучу. Можно и без еды, только секс.

— Что?!

— Шучу.

* * *

«Итак, что у меня есть». Ахмет провел инвентаризацию. Оружия нет. Старый «калаш», нож — все осталось у придурочной компании. В наличии один противогаз, один запасной фильтр (пора поменять), крошечный кусочек зеленого веганского сухпайка, четверть бутылки воды.

Еще что? Ахмет с удивлением понял, что совсем забыл про это. Прощальный подарок Мустафы.

Ахмет внимательно рассматривал металлическую пластинку, что дал ему старый слуга. Серая карточка без надписей, со слегка закругленными краями. Номер, выбитый на одной стороне. Шестизначный.

«000002». И рядом какой-то знак, что-то вроде стилизованной «С».

Визитка? Сувенир? Что это вообще такое?

«Ну, и зачем это мне? — подумал Ахмет раздраженно. Что там себе навыдумывал старый дурак Мустафа?! Память об отце, ага. Об Ахмете Первом, ужасном и властном. Что о нем может сказать потертая металлическая карточка?

Совершенно бесполезная вещь.

— Ой, я знаю, что это! — раздался за плечом знакомый голос. Ахмет дернулся, чуть не выронил пластинку в темную, вонючую воду. Вот подкралась!

Спрятал пластинку в ладонь, повернулся.

Ему беззубо улыбалась хозяйка баржи.

— Знаешь? Что ты, блин, знаешь?! — Ахмет разозлился. И так все плохо, а тут еще эта карга. — Иди отсюда!

Хозяйка баржи попятилась. Села поодаль, нахохлилась.

— А я знаю, знаю. Грубиян. Не хочешь слушать, а я знаю…

— О, чтоб тебя! Замолчишь ты или нет?! — бывший царь вскочил. — Ладно, что это?

— Ключ.

Ахмет поморгал. Прищурился.

— Ключ от чего? Болтаешь только…

— Ключ от Эдема.

Вблизи Исаакиевского собора, позже

— Ты что, серьезно? Командир?

Александр Феофанов по прозвищу Грек молча смотрел вперед. Темная громада, заснеженная крыша. Гигантские колонны. Здесь уже давно никто не бывал. Зачем? Что сталкерам искать в храме? Запас свечей? Вышитые наволочки? Иконы?

— Командир? — продолжал Поэт. — Да он сумасшедший! Какие еще твари Вегана! Это байка же, глупая, для самых маленьких диггеров.

— Помолчи, — сказал Грек. Он снова внимательно оглядел собор. Никаких признаков, что там кто-то обитает, нет. Следов нет, помета вокруг нет. Впрочем, после того, как снегом усыпало пол-Питера, город вообще выглядит чистеньким и почти новым.

Но что-то ведь там есть?

Если парнишка прав, то внутри — самое опасное, что может быть. Ударная тварь, мутант, который подчиняется имперцам. Такое вообще трудно представить! Какие шансы тогда у человечества, загнанного в тоннели метро? Да никаких. Если вся поверхность окажется в руках Вегана, Большое Метро просто вымрет от голода — припасы достать будет невозможно.

«Тварь по имени Леди». Звучало глупо, но… Грек помедлил. Глупо, но убедительно.

Маленькая девочка — скорее всего, глюк, и не такое может привидеться. Шок, стресс, контузия. Но сам факт… Парень выжил на Владимирской во время наступления Вегана. Как слышал Феофанов, там все было не очень правильно. Не просто разгром, а — чудовищный разгром. Как веганцам удалось так легко захватить укрепленную пограничную станцию? Никто не знает.

Громада Исаакия притягивала к себе взгляд. И — пугала до чертиков. Феофанов усилием воли стряхнул с себя наваждение. Может, там просто пустой заброшенный собор? А он себя накручивает…

— Надо проверить, — сказал Грек задумчиво.

— Командир, ты чего? — диггер оторопел.

— Я сказал, мы проверим, — Феофанов повернулся к своим. — Идем внутрь. Это приказ! Поэт, только пикни. Я предупредил.

— Я что, я ничего, — сталкер пожал плечами. Феофанов посмотрел на него в упор, кивнул.

— Вот и молчи. Все готовы? Двинулись. Быстро, быстро, быстро!

«Красные сталкеры» цепочкой, разбившись на тройки, перебежками направились к собору. Пересекли заснеженную площадь…

За ними оставалась в снегу цепочка следов.

Внутри собора шевельнулась тварь по имени Леди. Сюда шла… опасность. И — добыча.

— Поиглаем? — детский голос.

Эхо разнеслось по огромному собору и затихло среди колонн. Поиглаем. Конечно, поиглаем.

Интерлюдия-2

Встречи и объятия

Станция Садовая, одиннадцать дней спустя

— Цветок прерий! — возопил Убер. — Гурия! Мечта поэта!

— Нам нужно идти, — сказал жених. Лицо его было искажено, щека подергивалась. Но лезть на здоровенного бритоголового наглеца он не решился.

Зря, подумал Комар. Убер уважает храбрость.

Девушка, оглядываясь и глуповато улыбаясь, пошла прочь. Жених дергал ее за руку и почти тащил за собой.

— Иногда я так устаю от своей мужской привлекательности! — пожаловался Убер, улегся на вещмешок, закинув руки за голову. Герда посмотрела на скинхеда с ненавистью, встала и пошла по платформе, не оглядываясь. Комар дернулся было встать за ней, догнать, но… подумал и сел обратно. Герда шагала, чуть прихрамывая, спина была прямая как струна. Обиделась.

— Чего это она? — удивился Убер.

Комар посмотрел на него искоса.

— Убер, ты дурак или притворяешься?

— Притворяюсь, — ответил Убер мгновенно. — Чтобы не выделяться на фоне остальной нашей компании. Хотя по сравнению с ним… — скинхед приподнял голову и кивнул в сторону сидящего с записной книжкой Таджика. Лицо азиатского интеллигента было задумчивым. Видимо, тот опять решал какое-то уравнение, решил Комар. — По сравнению с ним, я никто. Вот он дурак, так дурак, на полную катушку. Даже завидно немного.

Таджик даже не шевельнулся. Словно не слышал.

— Убер!

— А что Убер? — скинхед оскалил зубы. Комар вздохнул. Особый скинхедский шарм Убера одновременно пугал и завораживал женщин. На мужчин же действовал по-разному, но по большей части — раздражающе. И Комар понимал, почему. Иногда ему самому хотелось огреть Убера чем-нибудь потяжелее. — Я ей ничего не обещал.

С их возвращения в Большое Метро прошло одиннадцать дней. Ранение Герды оказалось несложным (повезло, сказал хирург) — сквозное, без повреждений кости и кувырканий пули. Четыре дня девушку держали в госпитале, затем отпустили — с условием ходить на перевязки. Впрочем, она сама была врачом. Комар отделался не так легко.

Его рана оказалась сильнейшим ушибом — пуля выбила кусок кирпича, которым Комару и досталось. Опухоль с осложнениями. Герда уже свободно ходила, Комар все еще не мог толком разогнуть левую руку.

Компания отдыхала, набиралась сил. Несколько раз их допрашивали какие-то военные, все время разные. Потом их поставили на довольствие, как беженцев (а Комара и Убера как военнообязанных). Комар много раз рассказывал о Леди и Исаакии, но, кажется, всем было не до того.

Узел Садовая-Сенная был полон беженцев и солдат, бурлил жизнью и фонтанировал событиями. Но пока основным на станции оставалась дикая неразбериха и всеобщий хаос.

И слухи. Слухи. Постоянные слухи. Война рядом. Веганцы чудовища, нелюди. Но СМЕРШ, что тайно лютует в Большом Метро, еще хуже… Люди пропадают без суда и следствия. Потом оказывается, что это были тайные шпионы Вегана.

— Я отойду на минутку.

Убер расслабленной походкой, насвистывая, прошелся по платформе. Встречные косились на него. Скинхед выбрил голову и теперь ходил, задрав нос и сияя шрамами на затылке. Прирожденный провокатор, пробурчал как-то Таджик.

Комар помедлил. Что-то было не так. Он кивнул Таджику — посторожи вещи — и бросился вдогонку.

Спрыгнул на рельсы, пошел в тоннель, в темноту.

Исчез там.

Тупичок. Тут его походка сломалась. Словно Убера подменили. Из здоровенного засранца скинхеда вдруг вынули стальной стержень. Он медленно прошел несколько шагов и согнулся, держась рукой за стену. Бледное лицо в каплях холодного пота, словно у наркомана. Под глазами темные круги. Больно.

Он упал на колени, вздохнул, мучительно закашлялся… И тут его вырвало.

Кровью. Опять кровью. «Черт».

«Эх, Герда. Золотая моя».

— Убер! — Комар подбежал, хотел помочь ему встать. Убер оттолкнул его — почти с ненавистью. Комар поморщился от боли в плече.

— Ты… чего?

— Нет, — хрипло сказал Убер. — Я сам. Прости, брат.

— Что с тобой?

— Подарок от серого приятеля. Немного отравленного питерского тумана… И от восторга запотели противогазы у ребят… Только вот у меня противогаза не было.

Комар вздрогнул.

— Лучевая?!

Скинхед усмехнулся. На треснувших губах кровь. Глаза измученные.

— Ничего, брат… прорвемся. Только Герде ничего не говори.

— Но…

Убер растянул губы в жутковатой улыбке.

— А то она меня спасать кинется. И убьет на это всю свою жизнь. Я знаю такой тип женщин.

— Герда — не такая.

— Как раз такая. Одна-единственная.

* * *

Герда раздала тарелки. На Убера она демонстративно не смотрела. Скинхед смущенно чесал затылок и пытался не смотреть на Герду.

Таджик традиционно молчал.

Вернулся Комар, ему протянули его долю. Он сразу же запихал в себя половину пайки и, жуя, начал рассказывать новости.

Все странно. Война продолжается. Десант на Электросилу удалось отбить, но с большими потерями. Дыбенко отрезано от метро, говорят, сейчас веганцы атакуют наркошей, чтобы возобновить поставки грибов. Мол, без грибов у них войска отказываются идти в атаку.

Циркачи на Электросиле вырезали десантников Вегана как сосунков, теперь из них делают особый спецназ, чтобы отправить имперцам в тыл.

С Площади Ленина эвакуировали военных врачей, а саму станцию затопили… Еще слухи. Обухово в тылу Вегана в пламени восстания. Рабы дерутся насмерть. Рабов уже разбили. Рабов там нет, одни подземные монстры. Веганцы вывели новых тварей и собираются запустить их в метро, чтобы уничтожать людей. Веганцы использовали отравляющие газы против моряков. Нет, это моряки со Чкаловской пустили фосген против веганцев и теперь готовят атомную бомбу, чтобы уничтожить императора раз и навсегда…

На поверхности идет война диггерских команд — с переменным успехом. Говорят, на днях без вести пропала команда «красных сталкеров».

Что известно точно. Под землей Веган пока удается сдержать. Позиции удерживаются крепко, все время приходят подкрепления. Это правда.

— Все метро ненавидит Веган. Все хотят сражаться с ними, — говорил Комар.

Убер подцепил ложкой кусок тушенки и закинул в рот. Он почти не слушал товарища, погруженный в свои мысли. Выхватывал только отдельные слова.

— …боевые пидарасы, — закончил фразу Комар. — Представляете?

Убер выпрямился, едва не выронив изо рта кусок мяса. Закашлялся. На глазах выступили слезы.

— Чего-о?!

— Кастраты с Пионерской прислали отряд добровольцев для борьбы с Веганом. Сводный боевой хор имени Ахиллеса Мирмидонского.

— Ты стебешься сейчас? — с надеждой спросил Убер.

— Н-нет.

Убер замолчал.

— Не думал, что когда-нибудь доживу до такого. Настоящие боевые пидарасы! Это ж надо. На это точно стоит взглянуть. Пошли, Комар, — он отставил в сторону тарелку.

— Куда?

— К пидарасам, само собой, — Убер поднялся. — Помни, ты прикрываешь мою задницу, а я твою…

Герда с Таджиком захихикали. Лицо Комара вытянулось.

— Черт! — скинхед почесал лоб. — Как-то слишком многозначительно прозвучало. Но мы с тобой, настоящие гетеросексуальные мужики, выше каких-то пидаристических намеков. Поэтому помни: я всегда у тебя за спиной.

Невозмутимый обычно Таджик уже лежал от смеха. Герда сдавленно всхлипнула, словно ее придушили. Комар завопил:

— Убер!!

— Чего?

— Заткнись, я тебя прошу!

Вместе с Комаром они прошли на Сенную. Тут людей стало как в старые времена до Катастрофы, плюнуть некуда. Убер плечом своротил с дороги пару военных. После обмена взглядами стороны разошлись. Скинхед почесал затылок.

— Ну, где там твои кастраты? Показывай.

Комар мотнул головой:

— Вон их командир стоит. Марио зовут.

Там стоял высокий, костистый человек с удивительно гладким лицом. На нем была длинная серая шинель. Он что-то объяснял солдатам, отдавал приказы, слушал доклады. Скинхед прищурился, хмыкнул.

— Дай угадаю… Марио Ланца?

— Ага. А ты откуда знаешь?

Убер передернулся.

— Да как-то спели дуэтом. Пока он остальной хор не позвал. И тут я понял, что «ля» верхней октавы мне не взять… уебут!

— Полундра, — согласился Комар.

Убер посмотрел на него искоса.

— Юный падаван, ты сейчас издеваешься над мастером Йодой?

— Кто такой Йода?

— Мудрый маленький зеленый джедай…

— Мутант?

— Ай, забудь! — Убер в сердцах махнул рукой. — Дикое поколение. Пошли, поболтаем.

* * *

— Гнев, о, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына! — заговорил Убер речитативом. Получалось красиво. Звучный высокий голос, сильный, с легкой хрипотцой. — Что сих кастратов привел он на гибель веганцам!

Марио резко повернулся. Увидел скинхеда, но вместо того, чтобы убежать с воплями и ругательствами (как думал Комар), спокойно улыбнулся, протянул руку.

Они пожали запястья. Комар заморгал. Неожиданно. Ладонь кастрата оказалась огромная, мужская, рукопожатие крепкое.

— Вот все бы тебе поржать, — сказал Марио. — Ты когда-нибудь бываешь серьезным?

— Такое ощущение, что все мечтают задать мне этот вопрос.

Кастрат покачал головой.

— Ну, если ты опять будешь кричать «Отпустите меня, злые пидоры»…

Убер хмыкнул.

— Я был в состоянии аффекта. В следующий раз добавлю «пожалуйста».

Марио улыбнулся. Комар вертел головой, не понимая, что происходит. Они что, с Убером старые знакомые?

— Мы старые враги, — пояснил Марио, заметив смущение Комара. — Это ничего, это нормально. Выпить хотите?

— Спрашиваешь!

…Они сидели вокруг карбидки, на которой стоял закопченный чайник. Сонный Комар слушал вполуха. Виски приятно разлилось теплом по всему телу. Говорил Марио:

— Тогда мы решили, что не можем больше оставаться в стороне. Собрали добровольцев. И вот мы здесь.

— Надо было назвать отряд именем Гектора Троянского, — сказал Убер.

Марио покачал головой.

— Он проиграл.

— Это да, это верно. Но Гектор мне лично гораздо симпатичнее Ахиллеса.

Марио кивнул, отпил из фляжки. Поморщился. Протянул фляжку Уберу — до Комара донесся резкий спиртовой дух.

— Мне тоже, — честно сказал Марио. — Никогда не понимал, какого черта великий воитель Ахиллес издевался над телом достойно сражавшегося воина.

Убер усмехнулся.

— Да все просто. Потому что не чувствовал себя победителем, вот почему. Только представь. Простой смертный сражался против неуязвимого героя, полубога… и почти победил. Только благодаря уловкам и помощи богов Ахиллес выиграл. Да, блин, он даже догнать Гектора не мог! Тоже мне, полубог.

— Верно.

Марио кивнул. Комар никак не мог привыкнуть к его голосу. Приятный, красивый, но какой-то специфический, на слух не понять, кто говорит — женщина или мужчина.

— У Ахилла в «Илиаде» есть прозвище, которое все объясняет, — сказал Марио.

— Какое?

— Быстроногий.

Убер захохотал. Так, что на них стали оглядываться.

— Ты что-нибудь слышал об Иване? — спросил Убер негромко. Комар тихонько посапывал, прислонившись к мешку с песком. Марио помедлил.

— Кое-что. На Василеостровской появился свет. И он горит постоянно.

— Думаешь, Иван…

— Это точно он.

Убер помолчал.

— Ван упертый, — сказал наконец.

«Придет мой друг, Иван, и всех вас поубивает».

— Да, он такой. Поэтому в тоннелях до сих пор пишут «Иван жив».

— Думаешь, это правда?

Марио вздохнул. Его странный голос вибрировал, то опускаясь до баса, то взлетая до высот контртенора.

— Хотелось бы верить. До тех пор, пока мы не убедились в обратном, Иван всегда будет для нас живым.

* * *

Увидев, в каком они состоянии, Герда не поверила глазам:

— Вы что, опять напились?!

Убер пошатнулся.

— Алкоголь связывает радионуклиды и выводит из организма. Я так лечусь. Вот тебе, женщина, и ответ.

Герда неверяще уставилась в лицо скинхеда.

— И теперь я должна угадать, что убьет тебя первым: радиация или алкоголизм?!

— Я бы поставил на женщин, — сказал Таджик негромко. Комар невольно засмеялся.

А потом икнул так, что сам себя напугал.

* * *

Ночь. Спящая станция. Тусклый приглушенный свет ламп. Потрескивание катодов. Сопение сотен спящих людей, храп. Они вернулись заполночь. Комар провалился в сон, едва коснувшись головой мешка…

Убер растолкал Комара, прижал палец к губам. «Тихо», — показал одной артикуляцией. Затем поднялся на ноги. Отряхнул штаны, закинул вещмешок на плечо.

— Ладно, брат, не скучай. Я скоро вернусь. Герде скажи… хмм, — скинхед почесал затылок. — Лучше ничего ей не говори. Вообще.

Комар потряс головой, охнул. Чертово похмелье. «Чтобы я еще раз…»

— Ээ… а куда ты?

— В гости. К старому приятелю. Он уже заждался, бедняга. Ночей, небось, не спит…

Последнее прозвучало немного зловеще.

— И что ты собираешься с ним сделать? — спросил Комар.

— Одеялко подоткну. Чтобы спал спокойно.

— Вечным сном?

Убер усмехнулся. Кивнул Комару:

— Моя школа.

* * *

Темный ночной Петербург.

Банановый человечек проходит мимо Ростральных колонн. Идет по мосту, затем сворачивает направо. Похоже, он направляется в сторону Петропавловской крепости. Темная громада цитадели тонет в белом мареве снежного тумана.

Дует ветер.

Падает редкий, сухой, жесткий как колючая проволока, снег. Ветер подхватывает его, закручивает в спирали, бросает в переулки и подворотни.

Набережные засыпаны белым крошевом. На мордах львов лежат сугробики.

Где-то далеко звучат выстрелы. Эхо разносит их по пустынным улицам…

Мертвый город готовится к зиме.

III Убер и лётчик

1. Спагетти-вестерн

Станция Нарвская, 25 ноября 2033 года, между 4 и 5 часами утра

Макс, прозванный Лётчиком, дернулся и открыл глаза. Полежал несколько секунд, глядя в темноту потолка. Откинул одеяло, поморщился. Он проснулся весь мокрый, в поту — резкий запах страха, охватившего его во сне, лез в нос. Майка прилипла к спине. Мочевой пузырь превратился в булыжник — твердый и болезненно большой. Надо срочно отлить.

«Что мне снилось?» — подумал Макс.

Что-то страшное. Оно надвигалось из темноты, издавая звуки… В горле пересохло, как в пустыне. Да, именно! Звуки, словно ржавая кирка скребет по сланцевой жиле. Кррр, кррр. Кррр. Лётчик передернулся. Слишком знакомый звук. Он потер запястья, с которых до сих не сошли следы от кандалов.

«Как поживают твои тридцать сребреников?» — вспомнился насмешливый хрипловатый голос. Лётчик вздрогнул. Нет, это всего лишь воспоминание. Того, кто произнес эти слова, давно уже нет.

«Его нет в живых». Так сказал Директор.

— Костян! — позвал он. — Костян! Уснул ты там, что ли?!

Тишина. Где-то далеко капает вода. Лампа на столе не горит, в полумраке палатки видно, как падает свет по контуру закрытой двери. Макс огляделся и чуть не поседел — что это?! Справа, почти у двери, черное пятно, тень складывалась в характерный силуэт сидящего человека. И, кажется… Нет, сердце стучало так, словно собиралось вырваться из груди. Кажется, что у человека — бритая голова.

Да нет там никого.

— Костян!! — он повысил голос. — Спишь, лентяй!

— Привет, брат.

Лётчик вздрогнул.

Насмешливый хрипловатый голос. Знакомый до дрожи:

— Вот так проснешься однажды и некому водички подать.

Лётчика словно окатило ледяной волной.

— Убер?!

— Не, — в темноте хмыкнули, зашевелились. — Это твоя нечистая совесть и пары алкоголя. Конечно, блин, Убер. Что за идиотский вопрос?

Макс вскинул голову. Сердце бешено стучало.

Тень, что он принял за Убера, поднялась на ноги, сделала шаг вперед, на свет… и это действительно был он. Убер. Макс моргнул. Живой. И даже выглядящий примерно так, как тогда, на Звездной. Скинхед улыбнулся.

В руке — его, Макса, пистолет.

— Убер, я… — Макс остановил себя. Не хватало еще оправдываться. Оправдания всегда выглядят жалко, даже если ты имеешь на них право. Он выпрямил спину. Взял себя в руки. «Я — Лётчик».

Особенно если на оправдания у тебя права нет.

Убер ждал.

Безжалостное, насмешливое, неотвратимое возмездие с бритой башкой.

— Как мы это сделаем? — голос почти не дрогнул.

Убер хмыкнул. Глаза его блеснули в полумраке:

— Молча.

Убер бросил Максу ржавые кандалы. Лётчик машинально поймал, взвесил в руке. Тяжелые, ржавые, исцарапанные. Настоящие каторжные кандалы, как на Звездной. Что ж… Макс кивком поблагодарил Убера.

Значит, вот как повернулось.

Это будет схватка по каторжным правилам — без жалости и сомнений. И никаких оправданий. Противники скованы одними кандалами за одну руку, в другой руке зажат нож или кайло. В зубах — кляпы, чтобы не привлекать внимания охраны криками боли. Такая схватка идет до смерти одного из противников.

Лётчик покрутил головой, разминая шею.

Потянулся за кайлом. «Посмотрим, так ли хорош этот скинхед».

— Подожди, — остановил его Убер. — А поговорить?

— Пошел ты. — Лётчик замер. Буркнул: — Мне бы отлить для начала.

— Для конца.

Скинхед усмехнулся, потом мотнул головой в сторону стола. Там, среди недоеденных остатков ужина, рядом с бутылкой коньяка, стояла стеклянная бутылка с водой. Костян, заботливый, притащил боссу на утро — залить сушняк.

— Мне что, прямо в бутылку?!

— Ни в чем себе не отказывай.

Лётчик встал и охая, дотащился до стола. Ноги как квадратные столбы, еле шевелятся. Непослушными со сна пальцами отвинтил пробку с бутылки, выглотал воду. Прохлада пролилась внутрь, словно дар богов. Исчезла без остатка. Лётчик сразу почувствовал себя лучше. Это всего лишь обезвоживание. «Сейчас я приду в себя и — еще посмотрим, кто кого».

Он пристроил бутылку — и зажурчал. Кажется, целое озеро во мне, черт побери. Закончил и поставил ее на пол.

Повернулся. Убер разглядывал его с интересом:

— Руки помыл?

— Чего? — тупо спросил Лётчик.

— Вдруг ты меня зарежешь грязными руками. Я брезгую.

Пауза. «Он что, серьезно?» Да нет, конечно. Издевается в очередной раз. Лётчик выругался. Чертов хохмач.

— Воды больше нет, — сказал он.

— А ты коньяком. Нам царям, что…

Ладони стали сухие и чистые, с запахом дыма, нотками шоколада и ванили.

— Хороший был коньяк, — сказал Макс. — Курвуазье.

— А ты знаешь толк в извращениях, — кивнул Убер одобрительно.

— Начнем или болтать будем?

— Вечно ты торопишься. Кстати, я тебе подарок принес, — Убер усмехнулся. Бросил Максу в руки. Тот вздрогнул, но поймал.

— Подарок?

— Открой.

Он развернул сверток. Маленькая белая книга, на обложке — мальчик с желтыми волосами. Рядом — крошечная планета. Лётчик поднял брови. И что это значит?

«Маленький принц», прочитал он. Автор — Антуан де Сент-Экзюпери.

Лётчик поднял голову:

— Ты издеваешься?!

— А ты почитай. Может, человеком станешь.

Кем он себя возомнил? Богом?! Кровь бросилась в лицо. Лётчик разозлился, отшвырнул книгу в сторону.

— Хватит болтать!

Они разошлись на расстояние цепи, натянули ее. Перехватили цепь ладонью. Убер сунул пистолет за пояс сзади, взял кирку. Покрутил головой. Хрустнули позвонки.

Макс наконец не выдержал.

— Давай уже. Поехали!

…Ржавое лезвие кирки вспороло его, словно рыбину. Макс рухнул на колени. На мгновение ему показалось, что кто-то приложил его со всей дури веслом — так, что свело мышцы спины и ног. Если бы не кандалы на руке, притянутые к запястью Убера, Макс рухнул бы на бетон. Кирка выпала из ладони. Звяк.

Головокружение. Холодный пот. Все вокруг — как в тумане.

Макс выплюнул кляп, откинул голову и заорал. АААаааАААААаа! Вопль эхом разнесся под сводами станции, полетел по тоннелям, перегонам, тамбурам…

Все было кончено.

Кровь вытекала из раны на животе. Больно. Больно. Больно! Паника. Макс орал. Казалось, что голова его, словно шарик с гелием, подлетела наверх на тонкой ниточке и зависла под потолком. Лётчик упал на колени, на бок. Перевернулся на спину. Все стало мокрым и красным. Макс руками зажал живот, чтобы не дать внутренностям вывалиться. И перестал кричать.

Над ним встал скинхед. Почесал окровавленной рукой лоб, остались красные пятна.

— Похоже, отбегался ты, брат, — сказал Убер. — Рана смертельная.

— Не… — он задохнулся. — Ненавижу тебя!

— Прости, брат. А книгу все-таки почитай. Это хорошая книжка. Она из многих взрослых сделала людей.

Шум. Сюда двигались «летуны». Помощь, подумал Макс. Запоздалая, никому на хрен не нужная помощь. «Что толку, если я уже умираю?!»

— Б-беги, — сказал Макс. От боли челюсти едва разжимались. — Я т-тебя… все равно н-найду.

Убер наклонил голову, разглядывая раненого.

— Какой ты интересный предатель, — Убер усмехнулся. Голубые глаза смотрели в упор. — Будет жаль, если это последняя наша встреча. Но я надеюсь, что последняя.

— Н-не прощаюсь, — выдавил Макс. Откинулся. Застонал сквозь зубы. «Блядь, как больно-то! Как…»

Грохот. Голоса людей. Щелчки оружия.

— Н-не… н-не дождешься, сука, — выдавил Макс.

Убер с одобрением посмотрел на истекающего кровью Лётчика. На запястье скинхеда висели кандалы. Убер вставил ключ в скважину, повернул. Щелк. Кандалы глухо звякнули о бетон. Скинхед потер запястье, прочерченное старым шрамом.

— Вот поэтому я тебя и уважаю. Хоть ты и изрядная сволочь, но упрямая до чертиков.

— Бывай, — сказал Убер. И исчез. Огромное тело двигалось так быстро, что Макс не успел понять, куда тот делся.

В следующее мгновение в палатку ворвались охранники. Впереди — помятый, но живой Костян. Не убил его скинхед, оказывается.

Поздно.

— Босс! Босс! — закричал Костян. — Что случилось?

— Ур-роды, — сказал Лётчик. — Скоты.

2. Зеленый доктор

Станция Нарвская, 25 ноября 2033 года, около 10 часов утра

К утру у него начался жар. Макса трясло так, что зубы клацали. Никак не согреться, голова словно в липком холодном тумане. И при этом пот катился градом, словно Макс находился в бане. Кажется, ему вкололи четыре или пять шприц-тюбиков с обезболивающим. Но даже в жарком наркотическом угаре инстинкты не до конца его оставили. Клацая зубами, выгибаясь, проваливаясь в белую муть, он все равно замечал: людей вокруг все меньше. Свита исчезает. Даже доктор куда-то незаметно испарился, оставив только санитара — хмурого и равнодушного.

Пока не остался один Костян.

Это был естественный процесс. Лётчик ничему не удивлялся.

Так и должно быть. Удивительно, что Костян еще здесь…

«Акела промахнулся», как говорилось в старой книге. Макс краем глаза видел смутный белый прямоугольник книги — подарка Убера — на столе. Там, на обложке, мальчик с пшеничными волосами и в длинном шарфе. Мальчик, что однажды вырастет и станет Лётчиком. Конечно, он когда-то ее читал. Давно, в детстве. До Катастрофы.

Эта книга многих взрослых сделала людьми.

Мы в ответе за тех, кого приручили.

Будь ты проклят, Убер. Лучше бы ты меня добил. Макс откинулся на подушки. В глотке пересохло. Теперь от жара горело лицо.

— Костян! Костя! — голос уже не слушался. Хрип какой-то, а не голос.

Телохранитель оказался рядом. Наклонился ближе.

— Босс?

— Приведи его.

Долгий миг телохранитель не мог понять, кого Лётчик имеет в виду. Когда понял, простодушное лицо Костяна исказилось. Страх, ужас. И даже — отвращение.

— Но… шеф, он же… совсем…

— Веди!

«Псих». Он хотел сказать «совсем псих». Макс откинулся на подушку и продолжил умирать — иногда теряя сознание, иногда приходя в себя снова. «Сколько мне еще осталось? И когда тот, кто пожелает занять мое место, начнет действовать?»

Макс отстранился. Неужели это и есть мое спасение?!

Костяна не было, казалось, целую вечность. Вечность, наполненную болью и жаром. Бесконечные пропасти боли и мучений. Ад.

— Он здесь, шеф.

Неопрятный, в халате — но не медицинском, скорее похожем на халат мясника или продавца в супермаркете. Халат был забрызган кровью и грязью. Зеленые пятна. Ростом человек был почти с Костяна, худой, с гибкими длинными руками. Седые волосы торчали во все стороны. Обезумевший Эйнштейн.

Этого человека на станции называли Зеленым доктором.

Доктор наклонился над Максом — на мгновение тот почувствовал странную смесь ароматов, в чем-то даже приятную, но все заглушал мокрый запах плесени и земли. Древесный запах. Доктор отвел руки Макса в стороны, внимательно оглядел рану. Ножницами разрезал на Максе повязку, наложенную медиком станции. Отбросил в сторону. Вонь заставила его поморщиться.

Доктор раздвинул пальцами края раны, прицокнул языком. Глаза его были белесые, страшные. Зрачки словно наколоты булавкой.

— Пожалуй, стоит попробовать, — сказал Зеленый доктор. — У вас сильный организм. Может, еще не поздно.

— И я буду жить?!

Зеленый человек равнодушно пожал плечами:

— Возможно. Шансы один к двадцати пяти.

Макс дернулся:

— Один шанс выжить?!

Зеленый доктор кивнул:

— Ну, сейчас у вас точно ни одного шанса нет.

«Давай, Макс. На какое чудо ты надеялся? Давай, Лётчик». Где ты, бог-идиот? Мне нужна подсказка.

Макс почти чувствовал присутствие где-то там, в глубине метро, в склизкой вонючей пещере, этого сверхсущества. Бог-идиот ворочался во сне, глаза его под закрытыми веками бегали, словно он видел сон. А может все это вокруг, все мы, все, что на поверхности, все эти твари, ужасы и убийства — может, все это всего-навсего просто кошмарный сон бога-идиота?!

И если так и есть, то что, он, Лётчик, глава Нарвской, выпотрошенный как рыбина ржавой киркой, теряет?

Если его жизни и так нет?!

Лётчик решился. Хорошо, хорошо. Зеленый доктор кивнул, достал из своей огромной сумки маленькую стеклянную баночку…

«Из-под детского питания, что ли?» Макс зажмурился, снова открыл глаза. Баночка была совсем близко — в длинных пальцах доктора с обгрызенными грязными ногтями. А в баночке… Макса едва не вывернуло от омерзения. Маленький черный червяк. Тот извивается на стекле, раскрывает крошечную пасть с мелкими зубами-иглами. Их много. Очень много.

Зеленый доктор повернул крышечку, двумя пальцами выудил червяка из банки. Поднял повыше, на уровень глаз Макса. Червячок извивался — и шипел. Действительно шипел, как тонкий выброс пара.

— Откройте рот. И скажите «а-а-а», — велел доктор. Издевка.

Макс усилием разомкнул челюсти, открыл рот. И зажмурился что было сил.

Ааааааа! Жуткий, нечеловеческий вопль Лётчика разлетелся по станции, по тоннелям, по переходам. ААААА!

Даже Убер, выжидающий в одном из служебных ходов, услышал. Скинхед залег здесь, чтобы переждать погоню. Убер поморщился. Что-то этот крик ему напоминает…

Что-то, о чем вспоминать у него нет никакого, черт побери, желания.

Интерлюдия-3

Возвращение Убера

Узел Садовая-Сенная-Спасская, двумя днями позже

— Я смотрю, меня тут особо не ждали. Но ничего, мы люди не гордые…

— Убер! — Комар вскочил. — Убер!

— Здорово, брат. Как вы тут без меня?

Герда с подозрением оглядела скинхеда.

— Ты что, опять в драку влез?

— Почему сразу — влез? — обиделся Убер. — Я ее устроил!

Выглядел скинхед неважно. Рубаха порвана, джинсы грязные, ноги босые (куда ботинки дел, спрашивается?), синяк в пол-лица, глаз заплыл так, что смотреть страшно.

— Оно и видно, — подвела итог Герда. — Снимай рубаху, я зашью. Что с тобой сделаешь.

Убер сидел у лампы, грел руки о кружку с кипятком.

— Ты зачем голову побрил, дитя природы? — спросил он у Комара. Тот смущенно погладил себя по лысине:

— Да я в армию записался.

— Ясно с тобой. А где Таджик?

— Бродит где-то. Что ты, его не знаешь?

Часом позже они все еще сидели и болтали. На станции уже погасили свет, отбой, завтра кому на работу, кому на войну, а они все не унимались. Герда ушла на перевязку, вернулась, почистила зубы и теперь посапывала, подложив ладошку под щеку, словно маленькая девочка. Убер иногда взглядом цеплял завиток на ее щеке, изгиб губ, отворачивался.

— Так ты Тарана знаешь?! — поразился Комар. — Вот это круто!

Убер зевнул с рычанием.

— Ну да. А что тебя удивляет? Я ему как-то жизнь спас.

— Ого!

— Потом он меня вытащил из конкретной жопы. Так что мы вроде квиты. Хотя тут забавней — он мне жизнью обязан, зато я ему — свободой. По мне, так я еще конкретно должен остался. Свобода, брат Комар, штука гораздо более серьезная и важная, чем жизнь.

Комар помолчал, обдумывая. Лоб его наморщился, как у младенца.

— А где он сейчас? — спросил наконец.

— Таран-то? Таран уехал. Говорят, махнул за горизонт. Искать свет для всего человечества. Он вообще человек серьезный, по мелочам не разменивается.

— А мы?

— А мы так и сидим в жо… то есть, во мраке. Слушай, любопытное дитя, давай уже спать, а?

* * *

Ночью Комар растолкал скинхеда. На станции гремели голоса, тревога и радость звучали в них. Кто-то затянул хмельную песню.

— Убер, слышишь?

— Иди на фиг… Чего тебе?

Комар не мог усидеть на месте. Новости были потрясающие.

— Веганцы предложили Великое Перемирие. На две недели, представляешь?!

Убер поморщился. Глаза красные, воспаленные от недосыпа.

— Заебались воевать, что ли? — он мучительно зевнул.

Комар пожал плечами:

— Наверное.

— И что тебя… беспокоит?

— На них не похоже, — ответил Комар честно.

— Ну, найди какую-нибудь подлость, вот и будет похоже, — пробурчал скинхед, перевернулся на другой бок и мгновенно заснул.

* * *

— Товарищ Ким, — кивнул главный безопасник.

— Здесь все ваши люди?

— Да.

— Вы поняли задачу?

— Да, товарищ Ким. Не беспокойтесь. Все сделаем, как надо.

«Товарищ Ким» помедлил.

— Будьте осторожнее, — сказал он наконец. — Мне этот человек нужен живым и невредимым. И помните, он очень опасен. Очень.

* * *

Утро, станция, завтрак на граните. Компания, хоть и не в полном составе, перекусывала, чем бог послал. На станции царило воодушевление. Великое Перемирие, как его назвали, вступило в действие.

Целых две недели без войны — это кого хочешь обрадует.

— Ты где сейчас? — поинтересовался скинхед. Ложкой осторожно выскреб кашу со дна котелка, закинул в рот.

— Завербовался в добровольческий отряд. Диггерский. Тут много наших с Владимирки, будем вместе воевать. Скоро на фронт. Говорят, опять Веган жмет так, что из камня слеза выступает. И на поверхности тоже.

— Да ты, брат, поэт, — присвистнул Убер.

— Какой поэт, — вздохнул Комар. Повел больным плечом, осторожно размял мышцы. Вспомнил: — Слушай, Убер, а давай к нам, а? Вместе «зеленых» бить будем.

— Да с удовольствием.

— Правда, сейчас перемирие, — вспомнил Комар. — Но потом ведь опять будет война… Я думаю, ты прав. Это какая-то подлость.

Скинхед повертел головой.

— А где Герда? — спросил Убер небрежно.

Комар усмехнулся.

— Что, видно меня как на ладони? — спокойно спросил Убер. — Да, даже с лучшими из нас такое бывает… Так где она?

— В госпиталь ушла. Она там теперь постоянно бывает. Раненых тьма, рук не хватает. Вот и устроилась. Сначала ее перевяжут, потом она кого-то.

Убер кивнул.

— Да, это она молодец.

— Ты хотел ее увидеть?

Прищур ярко-голубых глаз.

— Уж не издеваешься ли ты надо мной, брат Комар? А вообще, конечно, имеешь право. В Исаакий не пойдешь?

Комар покачал головой. Потом как-то растерянно пожал плечами:

— Я хотел. Подал рапорт. Потом еще один. Добрался до какого-то майора, рассказал про Исаакий. Он только отмахнулся. Не до того, говорит. Война, мол. А я о чем? Эту штуку надо уничтожить, верно? Ведь я прав?!

— Надо уничтожить, — Убер огляделся, слегка рассеянный. — А ты Грека не пробовал найти? Ну, про которого ты мне рассказывал. Красные сталкеры, то, се.

— Пробовал. Говорят, группа пропала без вести.

— Да. Незадача. Может, они туда пошли и…

— Они не собирались туда идти. Грек мне прямо сказал. У нас, мол, другая задача. Так что…

— Ясно.

* * *

На платформе — оживление. Словно хаотичное движение человеческих частиц приобрело, наконец, некую сверхзадачу, направление и импульс к действию.

И внешний хаос человеческого потока лишь маскирует эту сверхзадачу.

Группа людей, объединенных общей целью. Таких всегда можно выделить в толпе, как бы они ни маскировались.

Убер подвигал челюстью. Почесал затылок. Огляделся. Точно. Вон тот типчик в комбинезоне «мазута», и тот охранник, что покупает шаверму у лоточника. И вон те двое…

Хаос организуется, сказал он себе.

— Тебе ничего странным не кажется? — спросил он у Комара. — Что-то сегодня мы с тобой прямо в центре внимания, а?

Комар настороженно огляделся, затем пожал плечами. Значит, он ничего не заметил. «Может, это у меня паранойя развивается?» Убер достал вещмешок, побросал в него вещи. Нужно уходить, даже если это всего лишь глюки.

— Вас зовут Убер? — раздался голос.

Убер поднял взгляд. Посмотрел направо, налево. Отпустил мешок, выпрямился во весь рост. Хмыкнул. Все-таки надо верить своей паранойе.

Их с Комаром окружили.

— Убер, вы арестованы, — сказал главный. У него были нашивки службы безопасности Садовой-Сенной.

— Этого с какого перепоя? — спокойно заговорил Убер. Комар медленно поднялся, огляделся. Размял больное плечо ладонью, затем встал спиной к спине с Убером, приготовился к драке. «Прощай, спокойная жизнь».

— Комар, — позвал Убер.

— Что? — откликнулся владимирец, не оглядываясь.

— Помнишь приметы?

Комар не сразу сообразил, что скинхед говорит про книгу, найденную ими в Большом цирке на Фонтанке.

Потом вдруг понял.

«…останется в цирке навсегда».

Убер криво улыбнулся.

— Примета-то не врала. Уже сколько времени прошло, а цирк все не заканчивается.

Люди подступали с разных сторон. Двое в форме охраны Сенной-Садовой, один — с виду типичный «мазут» в промасленном комбинезоне, еще двое — крепкие ребята в гражданском. В толпе таких не особо заметишь.

— Убер, тебе лучше сдаться, — знакомый дикторский баритон. Очень интеллигентный и сдержанный. Комар не выдержал, оглянулся.

— Таджик?!

Человек сделал шаг вперед. И вышел из тени. Да, это был Таджик — только в другой одежде. Полувоенная рубашка, штаны. Он словно стал выше ростом.

— Сукин ты сын, — сказал Убер негромко. Выпрямился, расправил руки. — Ну, кто первый? Вы знаете, с кем связались?! Вы со скинами связались! Сейчас я покажу вам рок-оперу «Иисус Христос Суперзвезда». Только всепрощать буду с ноги!

— Вы знаете, с кем связались?! — спросил Комар. Таджик улыбнулся. — Мы из армии, добровольцы! А вы кто такие? Пацаны, на помощь! Наших бьют!

Гул голосов. Симпатии толпы качнулись в пользу Убера с Комаром. Действительно, какие-то непонятные люди пытаются надавить на нормальных ребят, пришедших драться с Веганом. Толпа неожиданно сомкнулась вокруг пришлых, зазвучали призывы:

— По шеям им, по шеям! Гадам!

Гул нарастал. Сейчас будут бить. Окружившие Убера с Комаром люди выглядели уже не так уверенно.

Таджик поднял над головой удостоверение. Люди отшатнулись, притихли. Наступила мертвая тишина. Убер даже услышал, как где-то вдалеке ухают выстрелы и рокочет генератор.

На значке было написано коротко «СМЕРШ». Смерть шпионам. Секретная спецслужба Большого Метро.

— Да ебануться, — только и сказал Комар.

— Вот оно что, — сказал Убер. — Какая ты все-таки разносторонняя личность, Таджик. Ты ведь на самом деле не таджик, верно?

Таджик улыбнулся.

— Я кореец, вообще-то. Моя семья приехала из Узбекистана.

Таджик покачал головой.

— Убер, ничего личного.

— Поцелуй меня в… — скинхед замолчал. Почесал лоб, словно забыл что-то важное.

— Что? — невинно спросил Таджик. — Память подводит?

— Как вы задолбали, — устало сказал Убер. — Как вы меня заебали со своим «ничего личного»! Иди вон, стиральную машину предай. Тогда точно будет ничего личного. Знаешь, пока ты был Таджиком, ты мне нравился гораздо больше.

— Пойдем с нами, — сказал Таджик. — Убер, поверь…

— Один вопрос: почему?

Лицо Таджика сделалось серьезным.

— Лётчик, — только и сказал он. — О чем ты с ним говорил?

— Ах, вот оно что. Мне интересней, Таджик, что ты делал на Владимирской, а? Или как теперь тебя называть?

— Это мы тоже обсудим, — смершевец помедлил. — Если захочешь.

Убер сделал шаг вперед. Потом вдруг пошатнулся, упал на колено. Закашлялся. Надрывно, до крови. Толпа подалась в стороны. «Больной, больной», прошелестело по платформе.

Капли крови на ладони.

Убер усилием воли поднялся, вытер тыльной стороной руки окровавленный рот.

Оскалил зубы. Они тоже были в крови. Розовые. Убер улыбнулся Комару.

— Ну, поехали, что ли? — сказал он буднично.

* * *

Хунта медленно и аккуратно отступил в тень, плотнее надвинул шапку на глаза. Быть узнанным ему совершенно не хотелось. Надзиратель с интересом наблюдал, как двое бьются против шестерых, потом — как бьется один, рослый и бритый. Затем — как этот один падает. И его начинают пинать… Плотный смершевец еле остановил расправу.

Молодого паренька отнесли в лазарет — по приказу главного из СМЕРШа. А бритоголового…

Скинхеда забрали с собой.

Что ж, подумал Хунта. Он вынул руку из кармана, где сжимал рукоять короткой заточки. Один удар в печень Уберу и… Но Хунта не стал торопиться. И правильно сделал. За его уродливым лбом обитал мощный и математически точный мозг. «Мне не придется его убивать. Уже хорошо».

За него, Хунту, это сделают другие.

«Так я и сообщу Директору».

«Хотя… на месте Директора я бы опасался, что однажды бритоголовый узник придет и за мной, как пришел за Лётчиком».

Хунта слегка улыбнулся. Это хорошо. Это правильно. Вот он, страх Директора. Это можно использовать.

Всегда полезно знать, чего именно боятся важные люди.

* * *

Под потолком камеры горела тусклая электрическая лампочка.

Убер перевернулся на нарах, зевнул. Зато хоть здесь выспался вволю. Почесал пальцами одной грязной ноги подошву другой. Перевернулся на правый бок, поморщился. Болело все тело. Словно его пинали вшестером… Стоп. Ведь вшестером и пинали!

Комар, подумал Убер. Что с ним? Черт, не помню. А Герда?!

— Свежа на удивление, — негромко запел он. — От туфелек до бус…

Внизу кто-то громко вздохнул.

Однако. Он тут, оказывается, не один. Убер свесился с койки, посмотрел на соседа. Паренек лет шестнадцати. Где-то он его видел, нет?

— Эй, парень, ты кто?

Парень открыл глаза, заморгал. Увидел Убера и замялся. Сказал:

— Я? Я — клоун.

— Что-о?!

Убер, потрясенный, хватанул ртом воздух. Похоже, единственный раз в жизни, у него, великого болтуна и насмешника, не оказалось слов.

— Твою же бога в душу мать, — пробормотал он. Потом уточнил: — А какой ты клоун — белый или рыжий?

Парень растерялся.

— Я… я, вообще-то, брюнет.

Скинхед захохотал. Поморщился, потрогал ребра.

Парень обиженно выпрямился.

— Что смешного-то?!

— Слушай, клоун-брюнет, — Убер помедлил, почесал затылок. — А как ты относишься к побегам?

Вместо эпилога

Однажды в метро спустился Бог,

Чтобы дать нам последний шанс,

Он ходил везде и искал людей,

Но найти никого не мог.

Львы, орлы и куропатки, тигры и медведи,

И парочка оленей обитали в тоннелях.

Люди.

Одни вели себя как волки, другие превратились в овец.

Но трудно было найти человека, чтобы остался человеком.

Поэтому Бог устал и махнул рукой,

Разбирайтесь сами, сказал, я на хрен ухожу.

Поиски праведника всегда приводят к какому-то идиотизму.

Я устал. Пойду на небо. Там напьюсь.

Пошел и напился.

Я устал искать рифму, поэтому плюнул и пересказал все стихотворение прозой. Всю идею и сюжет.

И даже мораль.

Простите меня. Я не справился. Пойду и напьюсь.

…Позже я ложусь, подвыпив, на засаленный финский пуховик и закрываю глаза. Земля мгновенно уплывает из-под меня. Я уношусь, лежа на спине, в бок, в сторону, вверх и куда-то за тысячу километров отсюда. Я плыву на грязном синем пуховике над океаном. Он баюкает меня, мой серый радиоактивный друг. Холодные брызги долетают до меня, но мне это нравится.

Соленый ветер овевает мое горящее от дешевой выпивки лицо.

Спи, говорит океан, спи. Я спою тебе мой тоскливый радиоактивный блюз.

Я слушаю его унылый серый блюз. И мне видится — дом, в котором пылает очаг и горит лампа на огромном деревянном столе. Теплый желтый свет падает на хорошие, добрые, усталые лица. Уютно. А вокруг стола сидят Бог, желтоволосый Иисус из рождественского комикса, негр с дырой в щеке и верзила с бритой головой и насмешливыми голубыми глазами. Они пьют коричневый виски из стеклянных стаканов с толстым дном и болтают о всякой чепухе.

Они смеются.

И мне становится хорошо.

Потому что я вдруг понимаю: Бог хороший парень. Настоящий человек. А хорошие люди никогда так просто не сдаются. Даже когда очень-очень сильно устают…

И, значит, вся эта радиоактивная хрень вокруг нас — это ненадолго.

Вот увидите.

Честно. Вот увидите.

Однажды Бог спустится и даст нам еще один шанс…

И тогда не говорите, что я вас не предупреждал.

IV. Убер и революция

Раз, два. Раз, два. Мы идем по Африке.

Редъярд Киплинг

— Группа «Солнышко», подъем!

— Группа «Артишок», подъем! — далекий голос. Вспышка ярости была ослепляющей, на некоторое время Макс даже перестал чувствовать пятками холод бетона. Другую группу будили секунд на десять позже. Твари!! Ненавижу, подумал Макс. Потом сообразил, что это сделано нарочно. Разделяй и властвуй. Классика. Чем больше люди ненавидят друг друга, тем проще ими управлять.

Макс понял это за мгновение — но ненависть к «артишокам» не стала меньше.

Даже наоборот.

Убер в залатанных штанах (форма одежды номер один) растирал суставы, щелкал костяшками, крутил головой. Макс видел, как по обнаженной спине скинхеда двигаются заросшие шрамы. Резаные, от пуль… разные. Ожоги. Странно: шрамы на лопатках складывались в рисунок — словно раньше там были крылья, но потом они то ли сгорели, то ли их срезали с мясом.

Ангел, блин.

Да уж, не хотелось бы мне с таким «ангелом» повстречаться, подумал Макс.

Особого не требовалось. Группа «Солнышко» в полном составе бросилась на выход, выстроилась в коридоре…

— Вперед! — скомандовал Хунта.

Побежали. Туннель, освещенный редкими фонарями, закачался перед глазами. Трудновоспитуемые, трясясь от холода и стуча зубами, шлепали вслед за нянечкой. От недосыпа строй заваливало, как при сильном ветре.

Но никто не упал.

Иначе Хунта заставил бы всех вернуться и бежать снова. И еще раз, если потребуется. При всей своей обезьяноподобной внешности — низкий лоб в два пальца, толстый нос, уродливые уши — дураком «нянечка» отнюдь не был, а по жестокой изобретательности мог дать фору любому. Воспитатели нянечку ценили — в его группе ЧП случались исключительно редко…

Пока здесь не появился Макс.

А затем в «Солнышко» из лазарета перевели Убера, и стало совсем весело.

— Не отставать! — рявкнул Хунта. Колонна добежала до туннельного санузла, чуть помедлила, затем разом втянулась в бетонное вонючее чрево — словно людей всосало под давлением. Быстрее, живо, живо! В нос ударило застарелым ароматом мочи и яростно-химическим, прочищающим мозг до лобных долей запахом хлорки. Трудновоспитуемые выстроились у желоба писсуара, кто-то поспешил в кабинки…

— Кха! Кха!

Закон всемирной подлости в действии.

На выщербленной поверхности раковины темнели сгустки. Темно-красные, почти черные в таком свете.

Кровь.

И это аморфное и не слишком доброе можно было попросить.

До очередной просьбы.

У скинхеда лучевая болезнь. Но до сих пор это Убера не очень беспокоило — и вдруг приступ. Идиотский, на хрен, кашель с кровью.

Ну же, снова воззвал Макс. Идиот… где ты там? На небесах? Каких еще небесах?! Бог где-то там, глубоко под метро. В убежище под землей — в духоте и потемках, он потный и склизкий, и пахнет плесенью.

«Ну же!»

Идиот по-прежнему молчал.

Тут Макс скорее почувствовал, чем увидел: люди расступались. Молча. Макс одним движением оказался рядом с Убером, тронул за плечо. «Здесь Хунта», произнес негромко и отступил.

Вовремя.

— Ты! — начал Хунта.

Макс шагнул к нему — и замер, словно уткнулся в стену. От «нянечки» шел мощный звериный дух…

Давно, еще до войны, до того дня, как выживших загнали в метро, маленький Макс побывал в зоопарке. Животные севера. Стеклянная стена, за которой расхаживал туда-сюда грязно-белый полярный медведь. В бетонном корыте плескалась зеленоватая вода. Медведь поводил вытянутой бесстрастной мордой. Чувствовалось, что если бы не стена, он бы недолго терпел глазеющих на него людей. Макс приник носом к стеклу и заворожено наблюдал, как изгибается при каждом шаге медведя свалявшаяся шерсть. И чувствовал запах.

Запах зверя за стеклянной стеной… Только сейчас стены не было. Маленькие глазки Хунты под низким лбом, надвинутом на нос, словно козырек кепки, опасно блестели. В них отражался тусклый огонек лампы.

— Чего тебе? — медленно произнес Хунта. Лицо равнодушное. Самая опасная черта «нянечки»: никогда нельзя угадать, что у него на уме. Лицо Хунты не менялось, словно некий хирург перерезал провода, по которым идут сигналы к мимическим мышцам. Хунта с одинаковым выражением и хвалил за старание, и вырывал человеку плечевой сустав.

— У меня вопрос… — начал Макс.

— На хрен твой вопрос, — Хунта даже не моргнул. Повернулся к Уберу: — Ты! Что там у тебя?

Молчание. Макс приготовился к худшему.

Скинхед повернулся.

— Я? — он ухмыльнулся. — Я в порядке. Уже и высморкаться не дают спокойно!

Физиономия Убера — вполне обычная. Макс выдохнул. Бог-идиот наконец откликнулся…

Бред какой-то.

— НА ВЫХОД! — заорал вдруг Хунта, не поворачивая головы. Макс вздрогнул. — ВСЕ!!!

Секундная заминка — и народ бросился наружу.

— Ты, — сказал Хунта. — Не думай, что самый умный. Я за тобой буду приглядывать. На выход! Бегом!!

— Есть! — Убер бодро выскочил в туннель, так что Максу пришлось поднажать, чтобы не оказаться последним. Скинхед подмигнул приятелю и занял место в колонне. Долгая пауза. Наконец из санузла вышел «нянечка». У Макса похолодело в животе. Вдруг Хунта увидел кровь в раковине?

«Нянечка» медленно обвел колонну взглядом. Воспитуемые затихли.

— Засранцы, — подвел итог Хунта. — Через десять минут поверка. Бегом в палату, привести себя в порядок. Пошли!

Топот босых ног. Сиплое дыхание. Качающийся свет туннельных ламп. Лязгающий гул работающих механизмов, словно там, далеко в темноте, ворочался чудовищно огромный и не слишком довольный зверь.

Пронесло, подумал Макс. Зубы стучали. После того, как схлынула волна адреналина, он снова начал замерзать. Лоб в холодной испарине.

«Но как, черт возьми, я во все это вляпался?!»

* * *

Станция Звездная находилась в самом низу красной ветки, именно здесь коммунисты копали туннель до Москвы. Красный путь, как они его называют. Дебилы. «Но как меня занесло к этим дебилам?» Хороший вопрос. Просто замечательный вопрос.

Голов, к сожалению, гораздо меньше. Макс слышал, что на некоторых станциях живут мутанты — но не особо в это верил. Интересно, сколько у них рук-ног и по сколько голов на брата?

— Как ты? — спросил он Убера.

Скинхед ухмыльнулся.

— Порядок, брат. Все по плану.

Макс кивнул — с сомнением. На Сенной тоже сначала все шло «по плану», а потом завертелось. Если бы не странное везение, не раз выручавшее Макса в подобных ситуациях, лежать бы ему рядом с толстяком. Но сначала он захотел отлить, просто не мог терпеть, а по возвращении услышал странные металлические щелчки — нападавшие пользовались самодельными глушителями из пластиковых бутылок. В дверную щель Макс увидел мертвого Бухгалтера, лежащего в луже крови.

Макс не стал выяснять, что случилось. Он сбежал. Перед глазами до сих пор маячило удивленное лицо толстяка…

Если бы не работорговцы, взявшие его, спящего, в туннеле Сенная-Достоевская, Макс уже был бы дома. Глупо, глупо, глупо вышло!

Но сегодня, дай подземный бог-идиот, все изменится.

Или не продал в рабство?

Впрочем, сейчас профессор здесь. А значит, его везение (как и везение Макса) закончилось.

— Конечно, профессор. Что вы хотите?

Лебедев положил на койку очки, пластиковые дужки обмотаны синей, почерневшей от времени изолентой. Одно из стекол треснуло.

— Подержите Сашика, пожалуйста. А то он вырывается, а я ему никак лямку не застегну.

Макс кивнул. Белобрысому Сашику на самом деле было двадцать с лишним, но после электрошока и водных процедур — лечили «непослушание» — он подвинулся умом и застрял где-то в пятилетием возрасте. Профессор за ним приглядывал.

Возможно, это и позволяло старику оставаться бодрым и не впасть в уныние.

— Сашик, стой спокойно, — сказал Лебедев строго. — Или дядя тебя заберет. Видишь этого дядю? Он страшный.

Сашик захихикал. Макс в образе «страшного дяди» не произвел на него никакого впечатления. Макс тяжело вздохнул.

— Убер! — позвал он. — Убер!

Скинхед повернул голову и с усилием растянул губы в улыбке.

— Готово, — сказал Лебедев. — Спасибо вам… э-э… молодой человек.

Он почему-то избегал называть Убера по имени.

— Нет… проблем… — скинхед перевел дыхание: — …проф. Обращайтесь.

Макс прислушался.

ВООООУ. Это стонали туннели в перегоне Звездная-Московская. Характерный низкий рокот. Даже приглушенный этот звук действовал на нервы.

Макс повел плечами. Людей он не боялся — совсем, каждый человек может быть вскрыт, как консервная банка — и чисто буквально, физически, и на уровне психологии. Макс уже давно убедился, что его воля заточена лучше и бьет точнее, чем воля любого другого человека. Макс, человек-открывалка. А, может, вес дело в природной агрессивности…

Некогда существовала дурацкая теория, что от группы крови зависит характер человека, его психическая сила.

Так вот, первая группа — это хищники. Агрессивные, усваивают лучше всего мясо. Люди с первой группой крови появились на земле раньше остальных. Они более первобытные. Таких даже вирус или грязная вода хрен свалит.

Вторая группа уже может быть собирателями. Корешки, грибы, травка. И так далее. Самая незащищенная — четвертая группа. Чисто городские жители. Зато через одного гении и интеллектуалы. Но обладатели первой группы крови легко могут ими управлять — за счет агрессии и уверенности в себе.

Особенно в условиях, когда приходится выживать на подножном корме…

Макс помотал головой.

Потом вспомнил лицо того придурка, что толкнул его в сортире. И вдруг почувствовал в ладонях знакомый зуд. Сердце билось быстро, дыхание учащенное. Бух, бух, бух. От адреналина горели щеки.

Наверное, у меня тоже первая группа крови, решил Макс.

«А еще я бы мог свалить Хунту.

Вдвоем с Убером мы бы его точно сделали».

— Вот блин, — чей-то голос.

Макс заморгал. И снова оказался в бетонной душной коробке палаты. Двухъярусные железные кровати. Трудновоспитуемые, толкаясь и потея, заправляли койки, натягивали одеяла до скрипа (не дай бог Хунта найдет складочку) и приводили себя в порядок. Кстати…

Макс оглянулся. А где Убер?

Скинхед сидел на полу рядом с койкой и держался за голову — лицо белое, как бумага. Иногда скинхед принимался скрипеть зубами и раскачиваться. Макс посмотрел на изуродованный шрамами затылок Убера и передернулся.

Как он вообще выжил? С такими травмами?

Убер почувствовал его взгляд и поднял голову. Белки глаз красные, страшные.

— Живой, брат? — спросил Макс.

— Ага. Не… не обращай внимания… Я в порядке.

— Сомневаюсь.

Лебедев оторвался от Сашика, поднял брови — седые.

— Удар в челюсть вы имеете в виду, молодой человек?

Убер, несмотря на изуродованное страданием лицо, засмеялся:

— Ну… ну и шуточки у вас, профессор!

— Что вы, — сказал Лебедев растерянно. — Я… я вовсе и не думал шутить. Простите.

Убер замолчал, лицо вытянулось — теперь уже не от боли.

— Вы уникальный человек, профессор. Я серьезно говорю. Я с вас балдею.

* * *

Вскоре их подняли «нянечки» и повели строиться. Это называлось «поверкой».

Группу выстроили в межтуннельной сбойке. Традиция. Воспитатели тут носили пижонские белые халаты, а нянечки по-простому — что удобней, то и носили. Хунта нависал над низкорослыми воспитателями, как темный засаленный утес.

— Трудновоспитуемый Убер! — начал читать воспитатель.

— Я! — отчеканил скинхед. Макс почувствовал нотки издевки за внешней четкостью ответа.

— Трудновоспитуемый Лебедев!

— Я!

— Трудновоспитуемый Кузнецов!

— Я!

— Трудновоспитуемый Лемешев!

— Я! — откликнулся Макс.

— Трудновоспитуемый…

— У кого жалобы, шаг вперед! — приказал Хунта.

Никто не вышел. Дураков нет.

Директор милостиво кивнул. Мол, конечно, конечно. Мятое лицо, редкие волосы. Макс впервые видел его так близко.

— Работайте, негры. Масса одобряет, — почти не шевеля губами произнес Убер.

Макс подавил невольный смешок. В строю захихикали.

Скобля повернулся к строю, кивнул «нянечке». Хунта заорал:

— По местам!

Дюжие «нянечки» повели колонну к месту работы. Трудновоспитуемые брали тачки и становились в очередь к земляному отвалу. Дальше в туннеле находилась огромная машина-компрессор, оставшаяся со времен метростроя, — от нее тянулись шланги к отбойным молоткам. Молотками ломали кварцевые пласты, тачками вывозили породу.

Временами машина работала, но чаще — нет. Пока механики в синих комбинезонах — наемные мазуты с Техноложки — возились с ней, в воздухе волнами перекатывался ленивый мат. Без ругани, как и без смазки, починка не шла. Пока длился ремонт, долбить породу полагалось вручную, ломами. Веселая жизнь.

Подошла очередь. Макс взялся за тачку, но фланелевый воспитатель покачал головой: не надо. Подозвал к себе — небрежно, чуть ли не пальчиком поманил. Макс сжал зубы. Ничего, мы с тобой еще встретимся…

— Трудновоспитуемый Лемешев, вас хочет видеть Директор, — сказал Скобля официально.

Макс усмехнулся.

* * *

Сейчас от былой роскоши остались только следы — плакат «Соблюдай технику безопасности!» на стене, синий машинист смотрит сурово; несколько обшарпанных металлических шкафов; канцелярский стол. В углу замерло кресло, продавленное посередине. Коричневый дерматин расползся, обнажив фанерное дно, — обрывки поролона выглядели, точно плоть в месте укуса.

Плоть, из которой вытекла вся кровь. Макс вспомнил о дурацкой теории групп крови и усмехнулся.

Он помешал ложечкой, но отпить пока не решился. Макс уже отвык от горячего, а тут даже металлический подстаканник ощутимо нагрелся. От коричневой поверхности поднимался пар…

— Вы угощайтесь, — предложил Директор.

— Я угощаюсь, — сказал Макс. Интересно, что происходит? Зачем? Почему… Ладно, сформулируем по-другому. Макс прищурился. Почему именно сегодня?

Неделя карцера не помогла исправить его характер.

Зато хоть волосы немного отросли.

— Чай не слишком горячий? — спросил Директор.

Я бы мог вырубить его, подумал Макс. Взять в заложники и выбраться отсюда.

— Что? — спохватился он.

— Я говорю: чай нравится? Не слишком горячий?

Макс запоздало отхлебнул. Не чай, конечно, — хотя он все равно толком не помнил вкус настоящего чая. Помнил Макс только одно — он должен быть сладким. Этот — был.

Офигенно, правда.

— Очень вкусно, — сказал Макс. — Вы за этим меня позвали, Директор? Чтобы узнать мое мнение о вашем чае?

Директор охотно улыбнулся. Зубы мелкие и ровные, на некотором расстоянии друг от друга. Странная манера речи — словно уговаривающая, с доверительными (с чего бы вдруг?) интонациями. Обменявшись с Директором парой фраз, Макс невольно начал гадать — откуда мы с ним знакомы?

Прием. Очередной дешевый психологический прием.

— И это тоже, — сказал Директор. — Вас ничего не удивляет? Может, у вас есть вопросы?

Макс усмехнулся.

— Ну же! — подбодрил Директор.

— Я думал, здесь одни коммунисты.

— Верно, — согласился Директор после паузы. — Раньше так и было. Мы не отказываемся от своих корней… Но мы, настоящие питерские коммунисты, не можем стоять на месте. Нам нужно развитие. Остановка развития — это смерть, а мы не можем себе такого позволить.

— Но зачем вам туннель, в Москву? Это ведь бред, честное слово. Вы вроде умный человек…

Директор улыбнулся.

— Именно.

— Знаете, Максим Александрович… скажу вам по секрету — только между нами. Если мы завтра каким-то чудом дороемся до Москвы, то сразу же начнем новый туннель…

Макс прищурился. Интересная постановка вопроса. Перспективная.

— И куда же?

— Да куда угодно. В Нью-Йорк. На Луну — почему нет?

— Но — зачем?!

— Тогда зачем нужна эта цель? Нам выжить хотя бы.

Директор покачал головой.

— И что делать? — Макс с интересом посмотрел на Директора. — Людей-то не изменишь…

— Вы думаете? Возможно, люди не виноваты. Возможно, люди просто больны.

* * *

— Или плохо воспитаны. Иногда я думаю, что весь мир — сумасшедший дом, Максим Александрович.

Макс прищурился.

— И вы решили взяться за его воспитание?

— Мне пришлось, — сказал Директор скромно.

— Это тоже великая цель?

— Да, — теперь он улыбался. — Но в данном случае — вполне выполнимая. И, как бы это объяснить… не основная цель. Скажем, если бы мы объявили, что «оздоровление человечества» — и есть наша задача, все бы давно разбежались. Несмотря на строгость «нянечек». Потому что все знают: лечиться можно бесконечно.

— А туннель?

— Любой туннель рано или поздно заканчивается. И выводит на свет, как сказал один классик. — Директор улыбнулся. — В теоретическом светлом будущем, конечно…

Стук в дверь.

— Да? — сказал Директор. Дверь скрипнула, в щель просунулась мордочка секретаря. Острая, как у крысы.

— Что, вы и этого без меня решить не можете?!

В ответ на начальственный гнев мордочка стала еще острее, сморщилась и исчезла.

— Видите, Максим, — Директор повернулся. — Как бывает… даже элементарные вещи приходится решать самому… Чаю попить некогда! Так о чем мы говорили?

Макс вздохнул:

— О светлом будущем. И о том, какое место в этом будущем должен занять я…

* * *

Директор внимательно посмотрел на Макса, кивнул:

— Прекрасно! Вы нужны нам, Максим. У вас явные задатки лидера.

Макс не сразу сообразил, что ответить.

Директор кивнул:

— Вы ерничаете, это ваше право… Но подумайте вот о чем, Максим: откуда, по-вашему, берутся воспитатели?

Макс залпом допил остывший чай, не чувствуя вкуса. Поставил стакан на стол. «Хочешь быть одним из нас?» Намек вполне прозрачный…

— Не торопитесь, — сказал Директор. — У вас есть время подумать. Может, у вас остались вопросы?

Макс облизал пересохшие губы. Вопросы? Есть вопросы. Как мне отсюда слинять?

— Кто меня… хмм, — он помедлил. — Кто меня рекомендовал?

— Константин Болотько.

— Кто это?

Директор улыбнулся.

— Думаю, вам он больше известен как… Хунта.

* * *

Из кабинета Директора Макс вышел в задумчивости. Не то чтобы его вдруг начали радовать местные порядки… Но после разговора с Директором многое встало на свои места. Странные на первый взгляд правила складывались в единую систему, которую было бы неплохо изучить. Задумчивого Макса отловил «нянечка» и вручил тачку — видимо, чтобы он не зря переводил мысленную энергию. Макс очнулся, только когда катил тачку обратно — груженную выработанной землей. Ладони гудели.

— Что с гобой, брат? — спросил Убер. Макс коротко пересказал разговор с Директором — опустив подробности о повышении. Скинхед хмыкнул.

— Директор сумасшедшего дома, — с каким-то даже удивлением произнес он. — Да уж… не хотел бы я под такой вывеской полежать.

— А под какой бы ты хотел?

Уберфюрер почесал лоб.

— Даже не знаю. Может, «Здесь лежит свободный человек»? Или: «Он сбросил диктатора и мерзавца»! Как тебе?

— Разговорчики! — заорал один из «нянечек» издалека. Пошел к ним, сжимая в кулаке дубинку…

Убер подмигнул Максу и покатил тачку дальше.

* * *

Больше всего это напоминало китайскую лапшу, сильно разваренную, залитую-красноватым соусом с привкусом рыбных консервов. Но воспитуемым было все равно, лишь бы горячее. Стук ложек — настойчивый, торопливый — слышно, наверное, даже на Московской.

Другие, впрочем, были не столь щепетильны — миски вылизывались вовсю. Макс огляделся.

— Порции все меньше, — сказал он. — Не, ну… — он задумался, как выразить свое возмущение.

— Ну, не звездец ли? — подсказал Убер.

Мужик недоверчиво уставился на скинхеда — издевается? Потом решил, что формулировка точная.

— Истинный звездец! Экономят, уроды, — сказал он решительно. — На нас экономят! В Москве уж точно не так.

Скинхед ослепительно улыбнулся:

— Это да, — согласился он. — И даже туннели у нас уже, чем московские! Мне один из метростроя рассказывал, что в Москве туннели шесть метров в диаметре, а у нас пять с половиной. Опять сэкономили, сволочи, — пожаловался Уберфюрер непонятно кому. — Представляешь, брат?

За столом уже откровенно ржали.

— Ты смотри, — с тоской сказал тот же поджарый мужик. — Куда податься человеку? Где найти хорошее место?

— На Зурбаган, — сказал он.

— Так это же сказка… — протянул поджарый разочарованно.

— Ну и что? Лучше хреновая сказка, чем дерьмовое здесь. Я вообще люблю сказки. Если бы в этом мире не было сказок, в нем бы давно уже ничего приличного не осталось. Вот Киплинг, уж на что был солдат и джентльмен, а сам писал сказки. Отличные. Вот коммунизм — это тоже сказка. Ну и что? Все равно он когда-нибудь наступит.

— Прям уже наступил, — сказали из толпы с сарказмом. — Одни коммунисты вокруг, а ни одного счастья лишнего.

— Это верно, — кивнул Убер. — Этого они не учли. А где лучше?

Народ вокруг зашумел, загомонил — тема «где в метро жить хорошо», никогда не надоедала. Здесь каждый мог вставить свое слово.

— Вот бы на Восстании… там, говорят, неплохо.

— На Восстании уже была война, им только тебя не хватало… придурок.

— Заткни пасть!

— Да пошел ты.

— А Кировский? — спросил кто-то. — Там как?

Вспышка.

Кувыркаясь, медленно летит гильза. Падает на гранитный пол, отскакивает со звоном… катится…

— Они, прикинь, нас вообще за людей не считали, — продолжал Убер. — Мы, кричат, за дружбу народов! И давай нас мочить. Какой-то вор в законе у них главный. Но я думаю, это все фуфло — насчет «в законе». Явно какой-то отморозок, только побашковитей. Вообще кировская братва, говорят, сейчас совсем страх потеряла…

— В каком смысле? — Макс поднял голову.

* * *

— Этой ночью? — Уберфюрер почти не разжимал губ. Он остановился, сделал вид, что колесо тачки попало в выбоину.

Макс кивнул.

— Сколоти гроб, — посоветовал Макс. Мотнул головой. — Вон для того придурка.

Там стоял фланелевый тип, что руководил их «воспитанием». Скобля.

Макс сжал, разжал ладони, разгоняя кровь. Поудобнее взялся за рукоятки тачки и покатил…

Сегодня.

* * *

Уберфюрер на ходу запел — негромко, высоким, но очень приличным голосом:

Из праха человека слепил господь.

А мне Господь дал кости и плоть,

Кости да плоть, спина, как плита,

Но мозги тупые и башка не та!

Скинхед выпрямился.

— Перекур десять минут! — объявил воспитатель.

Трудновоспитуемые расселись вокруг железной бочки с песком.

Настоящего табака ни у кого не было, даже «нянечки» курили какую-то траву, что выращивали в дальних туннелях. И ее же сбывали воспитанникам.

Уберфюрер был здесь в своей стихии. То есть трепался.

— А сейчас?

— Сейчас «Веселый поселок».

— Какой-какой? — переспросили из толпы курильщиков. Над головами плыл синеватый колючий дым.

Пожилой каторжник хмыкнул. Протянул Уберу дымящийся окурок. Скинхед поблагодарил кивком и затянулся. Медленно, с наслаждением выпустил дым. Передал окурок дальше.

Словно «молокососы» корчили рожи на спор — кто страшнее.

— Я тебе говорю! — завелся Уберфюрер. — Что, не веришь?

— Верит он, верит, — ответил вместо «молокососа» Макс. Еще не хватало, чтобы темпераментный скинхед приложил пацана об стену в процессе доказательств.

— Там такая красота была — умом тронуться можно, вот такая красота!

— А сейчас там что? — спросил «молокосос». Уберфюрер почесал затылок.

— Да фигня всякая. Грибники засели, наркоши. Растят свои грибочки да продают — не знаешь, что ли?

— А! Дурь.

Максу вспомнился пронизывающий холод, что он чувствовал в присутствии «зеленых». Да уж. Убер нашел с кем сравнить…

— Много ты про веганцев знаешь, — поддел Макс скинхеда.

— Ага, — смутить Убера было невозможно. — Я много чего знаю. Я, прикинь, брат, даже в армии служил.

— Где это?

— У них и служил. У веганцев-поганцев.

Макс даже не нашелся что сказать. Убер, алмаз подземелий, повернулся к нему очередной из своих скрытых граней.

— И как оно? — спросил «молокосос». Он оживился, глаза заблестели. Треп Убера на удивление благотворно действует на людей.

— Нормально. Мне даже понравилось. Потом я, правда, сбежал.

— А чего сбежал, если понравилось?

— Мяса захотелось. Оно мне даже снилось, представляешь? У веганцев хорошо. Перед боем пожрешь зелени вволю, потом дают сигаретку — я покурил, торкнуло так, что все метро как на ладони, до последнего уголка. Без всякого прибора ночного видения, прикинь? Глаза, как плошки, и светятся. Все вижу. И не страшно ни фига. Единственная проблема: я как покурю, на меня жрач нападает. Просто сил нет. И только мясо — другого организм не признает.

Внезапно Макс понял, что буквально чувствует этот запах. Казалось, воздушный поток доносил нотки пригоревшего на огне мяса.

К аромату жареного примешивался отчетливый запах горящей проводки.

Тут Макс понял, что шашлыки на сегодня отменяются. Это же…

— Пожар! — сообразил один из курильщиков. — Спасайся, кто может! ПОЖАР!

* * *

— ПОЖАР! — закричали впереди.

Народ заволновался. Трудновоспитуемые вскакивали, задирали головы, пытаясь рассмотреть, что там, в туннеле. Макс тоже попробовал. Но с его ростом это оказалось непросто. Всегда найдется кто-нибудь, кто выше тебя — даже среди… Вот оно, правильное слово. Здесь, на Звездной, их величали «трудновоспитуемыми», в остальном метро их называли проще. Макс усмехнулся. Что скрывать? Рабы.

Конечно, до веганцев местным далеко, но — все равно. Сути это не меняет.

У веганцев плети и увечья, здесь — электрошок и водные процедуры, кандалы и лишение света. Отсидев в карцере неделю, Макс не испытывал к местным особой нежности. Зато, правда, волосы чуть-чуть отросли.

— ПОЖАР! — крикнули уже рядом. Трудновоспитуемые загудели. Страшнее пожара в метро — только прорыв грунтовых вод, когда может затопить целую станцию. Или вот Разлом — чудовищный провал в земле, отделивший Достоевскую от остальной красной ветки.

Макс посмотрел на Убера, тот подмигнул. Мы думаем об одном и том же?

— Всем стоять здесь! — приказал Хунта.

При его приближении строй ощутимо прогибался. «Нянечка» остановил взгляд на невинно улыбающемся Убере, хотел что-то сказать, но вдруг впереди, в туннеле, громыхнуло. БУМ. Вспышка! Даже сюда, до воспитуемых, долетела волна горячего воздуха.

— Отлично, — сказал Убер. — О-отлично.

— Мы все умрем. Что делать? Что делать?! — Всегда найдется паникер.

Макс вздохнул. Снова непредвиденное. Случайный пожар — в план побега это не укладывалось, впрочем, как не укладывался и разговор с Директором. Круто. То ничего, то все сразу.

Народ заволновался. Воспитуемые толпой окружили Макса со скинхедом, загомонили.

— Без паники! — велел Убер. — Пускай они волнуются, — он кивнул на воспитателей, которые действительно засуетились, забегали. Из туннеля доносились крики и далекий, едва слышный, гул пламени. Красные отсветы.

— Кто это поджег? — спросил тот же «молокосос».

Уберфюрер улыбнулся. Словно был рад пожару.

— А тебе не все равно?

На середину туннеля выбежал воспитатель с металлическим рупором.

— ВСЕМ ОСТАВАТЬСЯ НА МЕСТЕ! — гулко приказал он.

Уберфюрер хмыкнул. Макс посмотрел на него со значением, скинхед кивнул. Сегодня. Прямо сейчас! Они стали пробираться сквозь толпу, следуя параллельными курсами. Начинается веселье. Макс шел, чувствуя, как горят щеки и нарастает стук сердца. Ладони зудели, как перед хорошей дракой…

Адреналин.

Адреналинчик.

* * *

— Уважаемый, — начал Убер. — Вы когда-нибудь танцевали с дьяволом в свете бледной луны?

Макс натянул халат. Уберфюрер выпрямился и вручил ему респиратор. Оглядел преобразившегося приятеля.

Макс кивнул. Запах гари стал сильнее, от дыма начало першить в горле.

Вдалеке кричали люди, и противным голосом выла пожарная сирена.

— Братья! — закричал Уберфюрер. Вскочил на перевернутую бочку, воздел руки. — Близок час последний! Революция стоит на пороге! Ибо, как сказал великий Эрнесто Че Гевара…

В общем, пора делать ноги.

* * *

Сплоченной группой они вырвались из толпы.

Убер нес на плече лом, профессор и Сашик — лопаты. Макс в белом халате воспитателя шел во главе, лицо — надменное и деловое, прямо директор кладбища. Аккуратный респиратор довершал картину. Так что никто из охранников не заподозрил в них беглецов.

Они прошли мимо служебной платформы. Мимо пандуса.

Уберфюрер кивком показал — смотри. Глаза его горели.

— Да, — сказал Макс. «Самое время побыть мертвым. А то убивали меня, убивали…»

— Кажется, — сказал Убер. — Мы думаем об одном и том же.

Макс кивнул. Если взять дрезину мортусов…

* * *

И тут увидел.

— Убер, — сказал Макс негромко.

— Да не волнуйся, сейчас поедем… — скинхед натягивал плащ. — Блин, что ж вы такие невысокие…

— Убер!

— Оп-па, — сказал Убер. В растерянности почесал затылок. — Как-то неловко вышло. Мужики, без обид. Такое дело…

Мортус сделал шаг вперед. Макс мысленно выругался.

В руке у могильщика блеснул пистолет. Старый потертый «Макаров».

Второй мортус откинул полу плаща и поднял к плечу укороченный «калаш».

— Руки, — велел мортус с пистолетом.

Макс поморщился. Ситуация стала… хмм, сложной.

Нападение на могильщиков, черт. На цивилизованных станциях за такое казнят без разговоров. И труп должен висеть в туннеле, пока не сгниет, — только тогда его снимут и отдадут мортусам для погребения.

Мортусы переглянулись. «Какой еще Барахольщик?» — читалось в их глазах.

— Это вы подожгли? — спросил Убер. Макс не понял, что тот имеет в виду. Подожгли? Зачем?!

Мортусы переглянулись.

— Ага, — сказал тот, что с калашом. — Откуда знаешь?

Тот из мортусов, что повыше ростом, поднял «Макаров» стволом в потолок. Стянул респиратор с лица. Мать моя женщина, — подумал Макс. — Это же…

Долгое мгновение… Макс выругался от облегчения.

— Хаммер! Вот ты сволочь, а? Ну вы меня купили, ребята.

Убер хмыкнул. Макс ткнул рукой в фальшивых «мортусов», затем в скинхеда.

— Убер, это свои. Свои, это Убер.

Скинхед запрокинул голову и расхохотался.

* * *

Дым стелился под потолком, заворачивался синеватыми клубами. Дрезина монотонно стучала. Видимость упала. Пожар был в соседнем туннеле, но и здесь дыма хватало.

В горле начало першить.

— Маски, — напомнил Убер. — Они должны быть в ящике под сиденьем. Живее, пацаны! Ну же!

— Хороший фонарь, босс, — оценил Хаммер.

— Да.

— Откуда вы взяли дрезину? — полюбопытствовал Убер.

Хаммер неопределенно пожал плечами. Костян усмехнулся, но ничего не сказал. Ясно. Макс даже не стал уточнять.

Здесь дыма уже не было, противогазы можно было снять.

Лицо его напоминало лицо того типа, что толкнул Макса утром.

Черт.

Макс почувствовал знакомый зуд. В груди болело, словно внутри — стальная пружина. И вот ее сжимало, сжимало все это время, пока он был на Звездной — и теперь надо вовремя отпустить эту пружину, пока его, Макса, не порвало на фиг.

Макс приложил ладонь к груди и ощутил холод металла. Зуд стал сильнее.

Надо было взять у Хаммера оружие, подумал Макс.

Чтобы пустота внутри стала не такой… пустой.

— Брат, — негромко позвал Убер.

Дрезина въехала в неосвещенный туннель.

* * *

— Босс, ты чего? — запоздало спросил Хаммер. Макс не обернулся, продолжая шагать.

Тот повалился — медленно, точно во сне.

Макс наклонился над телом. Охранник еще дышал. Вот урод! Макс замахнулся…

Ударил. Еще. И еще раз.

Брызги.

Перед ним был Убер. Долгое мгновение они смотрели друг на друга.

— Пошли, — сказал скинхед негромко. — Нет времени.

Макс оглянулся. Охранник лежал в луже крови и стонал. Теперь он ничем не напоминал утреннего обидчика.

— Надо уходить, — повторил Убер.

Они с Убером добежали до дрезины, запрыгнули.

Отпечатки искр мелькали даже с закрытыми веками.

— Дальше безбожники могут бродить, — зачем-то пояснил Хаммер.

— Знаю, — сказал Макс. Еще бы не знать. Банда грабителей и работорговцев, что называет себя «безбожниками», — вот причина, почему он оказался на Звездной. А мог ведь и к веганцам попасть. На самом деле: чистое везение.

И своевременная молитва богу-идиоту, видимо.

Конечно — после того, как он их выдал. Теперь дрезину придется оставить.

Костян перепрыгнул на прицеп, встал на колени, достал нож. Примерился, где резать.

— Только не ошибись свертком, — сказал Убер негромко. Костян в испуге отдернул руку, Хаммер заржал.

— Как конфетка… что ты здесь забыла, деточка…[5] Что-то ни черта мой голос не подходит для блюзов, — сказал Убер негромко.

— Нормально, — Хаммер почесал ухо, сплюнул. — Ори дальше.

* * *

— Не люблю туннели, — Хаммер поежился. — У меня от них мурашки по спине и это… отлить все время хочется.

— Так иди и отлей, — сказал Убер насмешливо.

— Не могу… я когда нервничаю, не получается.

Через полчаса добрались до места. Крррк. Дрезина остановилась.

Хаммер спрыгнул на землю и кинулся в темноту. Через несколько мгновений там раздалось бодрое журчание, а по прошествии времени — долгого времени — довольный вздох.

— Кайф, — сказал Хаммер, возвратившись.

— Рад за тебя, — Убер хмыкнул. — А чего встали?

— Так это… приехали.

— Куда?

Костян молча поднял фонарик и осветил ржавую металлическую дверь с надписью: «ВШ-300. Служебное. ВХОД ЗАПРЕЩЕН».

Вентиляционная шахта номер триста. Круглое число.

Вообще, после Катастрофы такие помещения через одно. Ладно, хоть крыс здесь нет. Или есть?

— Пойдем поверху? — спросил он. — Лучше бы так.

Макс покачал головой. Соваться на поверхность? Спасибо, на то есть сумасшедшие сталкеры. Психи.

— А чего тогда? — Убер почесал лоб, зевнул. — Кстати! Жрать-го как охота… Прямо хоть возвращайся к ужину.

— Хаммер, — сказал Макс. Фальшивый мортус кивнул.

— Намек понял, босс. Ща сообразим.

— Расскажите мне новости, — попросил Макс, орудуя ложкой. — А то я тут совсем одичал. Что в мире нового?

Костя с Хаммером переглянулись.

— А ты не слышал, босс? — Хаммер почесал ухо. — Разогнали тут недавно секту людоедов.

— Кого?

— Людоедов. Они, короче, людей выводили из метро и там жрали.

Макс выловил кусок мяса из банки, закинул в рот, проглотил, почти не жуя. Даже руки трясутся, так нормальной еды хочется…

— Зачем? — Макс облизал ложку. Вкусно, вкусно, вкусно.

— Что зачем?

— Зачем выводили? В самом метро нельзя было жрать?

Хаммер задумался. Пожал плечами.

— Видимо, на свежем воздухе человечина вкуснее. Не знаю, босс. Да и не в том фишка. В общем, жрали они себе людей, никого не трогали, но тут один суровый мужик, настоящий «челябинец», решил, что не фиг людёв жрать. Принципиальный. Ну, сходил и разобрался с ними. Тараном его зовут, может, слышал, босс?

— Слышал, — кивнул Макс. — Крутой мужик, говорят.

— А заодно этот типа герой притащил нам туеву хучу новых проблем.

Хаммер пересказал байки, что, мол, буровая платформа дрейфовала в море, а теперь пристала к берегу и наладила связь с метро. И народ к ним попер из подземелий. И что там, говорят, еще целый остров — на поверхности.

Интересная фигня.

— Теперь надо думать, чего делать с этими, на платформе… к ним народ потянулся, все хотят жить в тепле и сытости. У нас тоже несколько человек ушли. Просто уходят. Просыпаешься, а кто-то еще исчез. Я вот что подумал, босс. Скоро мы будем жить наверху. Все.

— Ну-ну, — сказал Макс. — Посмотрим.

Новые перспективы. Платформа с технологиями, выход на поверхность… Да, надо подумать.

После настоящей, сытной еды потянуло в сон.

* * *

Когда остальные занялись своими делами, Макс присел рядом с Хаммером. Сказал тихо:

— Там теперь кто рулит? На Нарве?

Хаммер помедлил.

— Я задал вопрос, — Макс прищурился. — Ну!

— Цвейг.

Он помахал рукой — ничего, ничего, задумался просто.

— Надо было с ним разобраться, — сказал он медленно. Хаммер открыл рот. — Ладно, еще встретимся.

Спать. Макс закрыл глаза на одно мгновение, а в следующее его уже трясли за плечо.

— Босс, просыпайся, — над ним склонился Хаммер. — Ты уже полчаса дрыхнешь.

Макс мучительно потянулся, зевнул.

— А где Убер?

— Герму?

Дверь скрипнула. Мелькнул луч фонарика — резкий, ослепляющий. Убер вернулся.

Хаммер заржал.

— Значит, пойдем, как планировали, — Макс выпрямился. — Оружие вы принесли?

«Мортусы» переглянулись.

— Обижаешь, — сказал Хаммер и вдруг замялся. — Босс!

— Что?

— Такое дело… ну, ты понимаешь… у тебя вроде днюха недавно была…

— Давайте уже, колитесь.

— У нас для тебя подарок, босс, — сказал Костян.

— Ага, — согласился Хаммер. — Зацени, что у нас есть! Костян, давай.

Вот черт, подумал Макс.

Отлично.

— Хорошо смотришься, босс.

— Оружие?

Костян вручил ему пистолет — «грач» девять миллиметров с магазином на шестнадцать патронов. Хорошая штука, хотя и тяжеловат. Макс оттянул затвор, убедился, что патрон в стволе. Поставил пистолет на предохранитель и сунул за ремень сзади. Теперь все зашибись.

Молодцы стояли и улыбались, сволочи.

— Ну как, босс?

— В самый раз, — Макс кивнул. — Спасибо, пацаны.

— Ну, ничего себе, — голос скинхеда. Убер подошел к Максу — выше его почти на голову. Макс ждал продолжения.

Убер некоторое время разглядывал его, словно видел впервые.

— То есть, ты и есть — крутой перец? — наконец поинтересовался скинхед. — Я тебя по-другому представлял.

Макс поднял брови. Что?

— Ты — Лётчик? — спросил Убер напрямую.

Тот продолжал смотреть на Макса, не мигая. Светлые глаза.

— Куртка? Причем тут куртка?

— Просто она мне нравится. — Скинхед поднял взгляд, окатив Макса холодным голубым светом. — А вот ты в ней — не очень. Что-то в тебе изменилось, брат. Я пока ни фига не понимаю, что именно… но явно не к лучшему.

Напряжение повисло в воздухе.

— Надорвешься, — сказал Макс. — И вообще мы все здесь друзья. Я понятно выражаюсь? Хаммер?

Хаммер нехотя кивнул.

— Убер?

Скинхед ухмыльнулся.

— Почему нет, брат?

— Вот того, — Макс выпрямился. — Пора двигать отсюда.

* * *

Дрезину пришлось оставить. Любой патруль опознает в ней дрезину мортусов, а это равно смертному приговору.

Пошли пешком.

Лучи фонарей колебались, выхватывали из черноты то кусок рельсы, то ржавые скобы, то обрывки проводов, обросших мхом. Иногда Максу казалось, что он что-то видит. Нечто мелькает там, в глубине туннеля. Но это был обман зрения. Звуки шагов казались необычайно громкими…

Шорох камней под подошвами.

Кряхтение профессора Лебедева. Сосредоточенное сопение Сашика. Свистящее дыхание Хаммера.

Макса тронули за плечо. Он вздрогнул.

— Там что-то есть, — сказал Убер негромко.

— Где?

— Впереди. Какая-то фигня, брат.

Даже если там и была какая-то фигня, Макс ее не видел и не слышал.

— Знаешь?

— Не совсем… чувствую.

Макс чуть не выругался. Чувствует он! Впрочем, береженого бог бережет… даже если этот бог — идиот.

— Хаммер, проверь.

— Эй, там! — сделал шаг вперед Хаммер, поднял пистолет. — Чего надо?

Тишина. Темнота молчала.

Макс махнул рукой — можно идти дальше… как тут случилось.

Вспышка! Грохот выстрела. Пуля взвизгнула над головами, ушла куда-то вдаль по туннелю. Искры.

Полуослепшие беглецы бросились на землю, залегли между рельсов, пытаясь стать меньше. Хаммер выстрелил в ответ — наугад. В ушах зазвенело.

— Вырубай фонари! — приказал Макс шепотом. — Выру…

Он отполз назад.

— Нас обложили! — зашептал Хаммер ему на ухо. — Суки! Суки! Я живым не дамся!

Макс поморщился, дернул плечом.

— Перестань истерить, Хаммер. Если бы нас хотели пристрелить, они бы уже это сделали.

Хаммер замолчал.

— Тихо, — приказал Макс шепотом. — Заткнулись.

Они лежали в полной темноте на рельсах и ждали. Тишина. Макс чувствовал сырой запах туннеля, слышал дыхание товарищей. В звенящей гулкой темноте оно казалось чудовищно громким. Больше выстрелов не было.

— Назад, — приказал он шепотом. — Отползаем. Цигель, цигель, ай лю-лю. По моей команде стреляем и уходим. Раз, два… три! Огонь!

Макс выстрелил, перекатился влево. Еще раз… Рядом выстрелил Хаммер. Все, хватит. Сейчас будем отступать…

— Эй вы, придурки! — донесся глухой голос. — Я знаю, что вы там. Сдавайтесь!

Беглецы переглянулись.

— А если мы не хотим?! — крикнул в ответ Убер.

Озадаченное молчание.

«Если не врете». Идиотизм какой-то.

— Отползаем, отползаем, — шепотом велел Макс. — Медленно и красиво.

…А патроны, наверное, так забавно хрустят на зубах латунью.

Что делать? Что делать?

Что, червь сожри, мне теперь делать?!

Бог-идиот, помоги мне. Макс закрыл глаза, беззвучно позвал. Помоги мне… помоги нам… помоги мне…

— Конечно! — Убер проснулся. — Как я сразу не сообразил. Слушай, брат, тут вот какая фигня. Я видел на одной старой карте. Эх, черт, придется по памяти… Короче, тут на самом деле не два туннеля от Звезды до Московской. А на один больше…

— Чего?

Убер вскочил на ноги.

— Стопудово! На самом деле здесь есть третий туннель. Заброшенный. До катастрофы он считался тупиком, потому что там примерно до половины — разобраны рельсы. Сейчас им, думаю, мало кто пользуется, тут же в основном на дрезинах ездят. Короче, нам надо идти обратно в сторону Звездной, а потом свернуть. Где-то должна быть сбойка. Я уверен.

Черт, вспомнил он. А фонарь-то был Скоблин. Тот, что остался на блокпосту.

Так что никаких иллюзий. Они знают, что мы живы.

Макс поднялся. Проверил, на месте ли пистолет (на месте), махнул рукой.

— Все, двигаем в другую сторону. Быстрее. Профессор, Сашик! Живо! Что, мне вас пинками гнать?! Бегом!

* * *

И все равно они не успели. Макс понял это слишком поздно.

Вспыхнул свет.

Беглецы, прикрывая глаза руками, повалились на землю. Убер негромко выругался.

— Эй, вы! Там, в туннеле! — раздался усиленный металлом голос. — Высылайте человека, будем говорить.

Возвращаемся.

Снова чертова ВШ. Трехсотая, родная. Со сгнившей лестницей наверх.

— Вот за что я тебя ценю, так это за непринужденность в обществе.

— Че-е?

— Может, стоит пойти им навстречу? — предложил Лебедев.

— Только что ходили… — Макс качнул головой.

Профессор откашлялся.

— Я имею в виду: в переносном смысле. Согласиться на переговоры и узнать, что они предложат.

— А, вы про это. Нечего с ними говорить, — Убер повернулся к Максу: — Брат, не стоит. Лучше я лестницу проверю.

Скинхед посмотрел на него, глаза его в полутьме мерцали. Убер медленно кивнул:

— Ладно. Я понял. Оружие оставь, брат. Эй, дайте ему что-нибудь белое!

— Вот эта фигня подойдет? — спросил Хаммер.

— Чего?

— Шелк, — сказал Убер. — Даже не верится. Скорее всего, синтетический, хотя хрен его знает… может, и настоящий. Знаешь, друг, я бы на твоем месте завел себе костюмчик из шелка.

— Это почему? — насторожился Хаммер.

Убер насмешливо оглядел «летуна», фыркнул.

— А чтоб вши не заводились. Они почему-то шелк не переносят.

Пока Хаммер переваривал сказанное, Убер повернулся к Максу:

Макс помедлил и кивнул.

* * *

Убер посмотрел на него. На физиономии скинхеда появилось странное выражение.

— Дурак вы все-таки, профессор, хоть и умный. Ни хрена вы в людях не понимаете.

— А вы… ты… — профессор даже не сразу нашелся, что ответить: — Вы — фашист!

Пауза. Скинхед заржал. Звук гулко раскатился по туннелю. Убер тут же зажал себе рот ладонью, но остановиться не мог. Сидел и подергивался, как в припадке.

— Это вы зря, ироф, — сказал Убер, вытирая слезы. — Впрочем, я сейчас не в настроении объяснять разницу между красным скином вроде меня и наци-скинами. Хотя нет, сейчас я уже усталый и сдержанный… Да. А вот до этого бывали досадные происшествия. С теми, кто называл меня «фашистом». Ну, что-нибудь еще скажете, проф?

Профессор молчал. Сашик вновь начал подвывать, глядя на Убера. Тот сплюнул и отошел.

— Интересно, как там босс? — Хаммер почесал голову, грязные волосы блестели в полутьме.

Убер вздохнул.

— Да, мне тоже интересно.

Шаги Макса давно стихли вдали. На панели управления остался лежать пистолет «грач», выложенный Максом. Холодный блеск металла.

Убер посмотрел на пистолет, зачем-то потрогал лоб и начал насвистывать…

* * *

Его обыскали, провели к темной фигуре. Невысокий человек шагнул навстречу, протянул руку.

— Рад вас снова видеть, Максим Александрович, — сказал человек.

Макс узнал его скорее по голосу.

— Директор?

— Что делать! — Директор засмеялся. — Виновен. Все приходится решать самому.

— Чем вы его кормите? — спросил Макс.

Хунта хмыкнул.

— Я сам ем. Разных придурков, вроде тебя.

— Ага, я так и понял. И даже знаю, с какого места начинаешь.

— Ну-ну, не надо обижать друг друга, — Директор был в хорошем настроении. — Все-таки мы старые друзья, верно?

— Не сомневаюсь, — сказал Макс.

Зато долго будет падать. И больно ударится.

— К делу. Вам лучше сдаться, — сказал Директор. — Как думаете?

Макс очнулся.

— Зачем мне это? — он пожал плечами. — Я уже почти на свободе.

— Насколько понимаю, именно «почти» здесь ключевое слово, — Директор улыбнулся. — Вы же не всерьез думаете, что мы вас просто отпустим? Да будет свет! — он махнул рукой.

Макс повернул голову и чертыхнулся.

Он едва успел прикрыть глаза ладонью. Блин! Все равно глаза обожгло, выступили слезы. В туннеле вспыхнул прожектор. Волна света прокатилась по тюбингам, вычищая добела, делая беззащитными…

Насколько понимал Макс, у «нянечек» мог быть и пулемет. Впрочем, достаточно и пары автоматов. В туннеле беглецы будут как на ладони. Прав был Убер, надо было уходить по поверхности…

Да что уж теперь.

— Тогда зачем этот фарс с переговорами?

Директор растянул тонкие губы.

— Возможно, вы знаете что-то, чего не знаю я. Вы слишком уверены в себе, Максим. Это интригует.

Макс помолчал. Похоже, скрываться больше не имеет смысла.

— Вам о чем-нибудь говорит эта куртка, Директор?

— Это то, что я….

— Верно, Директор. Это летная куртка, — сказал Макс. — Я с Нарвской. Обычно меня называют Лётчиком.

— Это понятно, — начал было Директор, но Макс перебил:

— Вы не поняли, Директор. Лётчик — это мое имя.

Пауза.

— Значит, вы — тот самый, — глава Звездной смотрел с интересом. — Знаменитый глава «летунов». А вы легендарная личность, Максим, вы знаете? Чертовщина, я прямо не ожидал. Дайте мне минуту… я должен подумать. Впрочем, я уже решил.

— Что именно?

Теперь на лице Директора было написано сочувствие.

— Мне придется вас расстрелять, Максим. Очень жаль. Приятно было познакомиться.

— Что? — такого Макс не ожидал. — Но… почему?

— А зачем вы мне?

— Не понял.

Директор изогнул тонкие губы в улыбке.

— М-да, — сказал Макс. — Незадача. И что будем делать?

Вынести бы тебе мозги, подумал он. Жаль, что я не сделал этого тогда, в кабинете…

— Думаю, есть вариант, — Директор поднял указательный палец. — Да-да, это вполне возможно.

— И какой же?

— Помочь вам.

Макс решил, что ослышался.

— Даже так?

Это меняло дело. Даже больше, чем меняло.

— На Нарве сейчас другой глава, — напомнил Макс.

— Кхм.

Пауза.

— Это возможно, — медленно сказал Макс. — Ваши условия?

Макс наклонил голову к плечу.

— Что?

Директора это не смутило.

— Понимаете… Только не обижайтесь, господин Лётчик. Я слышал, вы любите убивать людей.

Макс сжал зубы. Не твое собачье дело, подумал он в раздражении.

Перед глазами опять встали пленные кировцы. Приставляешь пистолет к затылку, жмешь на спуск… Банг! Банг!

Брызги крови. Медленно валящиеся тела. Катящаяся гильза.

Банг!

Макс выпрямился.

— Если они это заслужили.

Макс переступил с ноги на ногу. Потом понял: конечно, пленные кировцы…

— Вам нужны работники?

— Трупы мне не нужны точно, — Директор улыбнулся. — Трупы обычно плохо копают. Так мы договорились?

— Пожалуй, — сказал он. — Что-то еще?

— Всего одно маленькое условие…

Макс помолчал. Кажется, сейчас будет заключен договор с дьяволом.

— Слушаю вас, господин Директор.

* * *

— Смех без причины — признак дурач… хорошей травы, — сказал Хаммер. Засмеялся мелко и пронзительно. Из глубины ВШ ответило гулкое эхо. Макс покачал головой. Придурок. Поговаривали, что Хаммер сидит на грибах — тех самых, с Дыбенко.

— Спите? — Макс огляделся. Профессор Лебедев, Костя и смотрели на него с тревогой. Даже Сашик перестал возиться в грязи.

— Чем закончилось? — спросил профессор.

Макс невольно вздрогнул, хотя и был готов к этому вопросу.

— Все отлично, — сказал он: — Нам дают уйти.

— А где Убер?

— Вашему другу стало плохо, — пояснил Лебедев. Лучевая, сообразил Макс. Новый приступ, ага.

— Отлично, — усилием воли он заставил себя улыбнуться. — Так даже лучше.

Профессор захлопал глазами.

— О… отлично? — он даже привстал. — Что это значит?

Макс не ответил. В первый момент ему показалось, что пистолета на месте нет… но он был. Прекрасно. Макс медленно поднял «грач» (пистолет казался тяжелым, как свинцовая плита). Повернулся и направил пистолет на Лебедева.

— Мне очень жаль, профессор. Поднимите руки, пожалуйста.

Профессор заморгал.

— Максим, вы шутите?

— Руки поднять, я сказал! — Макса накрыла волна ярости.

— Зачем вы это делаете, Максим? — спросил профессор, вытирая кровь с губ.

Макс пожал плечами.

— Какая вам разница?

— Я считал вас хорошим человеком.

— Вы ошибались, — жестко сказал Макс. — Ничего-то вы в людях не понимаете. Хаммер, займись ими, будь добр.

— Дебила тоже отдадим? — Хаммер почесал стволом «Макарова» за ухом.

— А что, у тебя проснулись к нему отеческие чувства?

— Ну… нет. Не знаю. Жалко его, что ли.

Макс поднял руку. Тихо вы! Если Убер услышал вой Сашика и сообразил, что происходит, он постарается уйти.

Или нет?

«Ни хрена вы в людях не понимаете, профессор». А что понимает сам Убер?

А что понимаю я? — Макс не знал.

— Посади их там, в тени, — велел Хаммеру. Мортус показал ладонью по горлу — мол, порешим? Макс дернул щекой. Жестами показал: придурок, не вздумай. В следующий момент он услышал глухое негромкое «кха, кхха». Убер.

— Он возвращается, — понял Макс. — Хаммер, Костян… по местам!

Едва слышный звук шагов.

— А вы говорили, что он разбирается в людях… — сказал Лебедев.

Видимо, в глазах Макса что-то мелькнуло. Профессор отвернулся, замолчал.

Макс проверил, чтобы до пистолета было легко дотянуться. Прикрыл его курткой.

— Хаммер, встань за дверью. Костян, приготовься.

Ждать пришлось недолго. Скрипнула ржавыми петлями дверь.

Макс шагнул ему навстречу, широко улыбнулся.

— Брат, есть дело. Забыл, какая у тебя группа крови?

— Лежать, сука! — заорал Хаммер.

На скинхеда наставили стволы.

— Поднимите его, — приказал Макс.

«Поплывшего» от удара скинхеда вздернули на колени.

— Тяжелый, блин, — Хаммер почесал бровь стволом пистолета. — А по виду не скажешь.

— Идите, — сказал Макс. — Этих возьмите с собой.

Пусть побудут в туннеле.

— Но, босс… — начал Хаммер.

— Валите, я сказал!

Остались один на один. Макс приставил «Макаров» к бритому затылку скинхеда. Большим пальцем взвел курок. Чик!

— Не дергайся, — велел он Уберу.

Макс помедлил. Раньше он бы просто нажал на спусковой крючок… Нажимаешь, пистолет делает «банг» — и тело валится вперед. Очень просто. Почему я медлю? — подумал Макс. — Неужели становлюсь сентиментальным?

Нельзя размякать. Люди — падальщики, стая павловских собак, они сожрут тебя, если заметят, что ты дал слабину.

Нельзя быть добрым в недобром мире.

Коктейль «Кровавая Мэри» по-туннельному.

— Убер, слышишь меня?

— Да, брат, — ответил тот, не оборачиваясь.

— Я сейчас выстрелю.

— О, — произнес Убер без всякой интонации.

— Что ты на это скажешь?

Убер подумал.

— Ни в чем себе не отказывай.

«Вот упрямый сукин сын!»

Макс прищурился, положил палец на спусковой крючок.

— А если серьезно? Назови мне причину, Убер. Одну-единственную. Почему мне не убить тебя?

Пауза. Макс почувствовал, что палец на спусковом крючке стал мокрым.

Убер хмыкнул, повернул голову:

— Очень просто. Пока тебя не было, я вынул из пистолета патроны.

* * *

В жизни каждого случаются моменты, когда он хочет все бросить и заорать «да пошли вы!».

«Грач» разряжен?

Макс плавно отступил на два шага. Потом произнес:

— Если бы ты это сделал, то вряд ли бы мне сказал, верно?

Молчание.

— Догадливый, — сказал Убер. И начал поворачиваться…

А должно было разнести скину упрямую голову.

«Убер понимает в людях слишком хорошо».

— Что, брат, осечка? — Убер встал на ноги.

Макс, отступая, оттянул свободной рукой затвор… Патрона в стволе не было. Черт!

— Не это потерял?

Твою ж мать.

Макс дернул головой и устоял. Его вообще было трудно вырубить — даже такому опытному бойцу, как Убер.

Красный туман перед глазами.

Они остановились, чтобы перевести дыхание.

— Сдавайся, Лётчик, — сказал Убер хрипло. — Слышишь?

— Пошел ты.

— Сам пошел.

Прямо как мальчишки.

— Что теперь? — спросил Макс глухо.

— Теперь мы поговорим.

Макс сделал шаг назад. Под ботинком оказался патрон, нога подвернулась — едва не упал.

— Попробуй, — предложил Убер. — Или тебе для этого нужен пистолет?

Они одновременно посмотрели в ту сторону, где лежал «грач».

— Что, брат, хороший вопрос? — Убер усмехнулся. Макс кивнул и Ударил его ногой в колено — скинхед охнул. Нечестный прием, но эффективный.

— Убер, все кончено.

— Убер, не надо. Убер?

Голубые глаза скинхеда горели.

Медленно и неумолимо, как огромный железный истукан, он встал и пошел на Макса.

— Сукин сын, я же тебя пристрелю… придурок чертов, остановись!

Бесполезно.

— Ты знаешь, с кем связался? — с интересом спросил Убер. — Ты, сука, не знаешь, с кем связался.

Макс сделал шаг назад, но — поздно.

— Ты со скинами связался, понял?!

Темный провал.

В следующий момент он вдруг понял, что хватка на горле ослабла. Что за…

Воздух.

Почему он меня отпустил? — подумал Макс. Видеть толком он пока не мог.

Уберфюрер схватился за голову и заорал.

Спасибо богу-идиоту, подумал Макс. Очень вовремя.

В этот момент в дверь ворвались наконец проснувшиеся Хаммер с Костяном…

* * *

Убер снова закричал — хрипло, в надрыв. Схватился за голову. Вены страшно выступили на висках и на горле…

Зашелся в мучительном кашле. Урод.

Костян с Хаммером оглядывались, озадаченные.

— Босс, ты в порядке? — Хаммер помог ему встать прямо.

— Кхх… Да.

— А с ним что?

С Убером было плохо. Скинхед попытался встать на четвереньки, но не смог.

— Пистолет! — приказал Макс.

— А твой где? — удивился Хаммер.

— Блин, не спорь и дай мне пистолет.

Хаммер помедлил и передал ему «Макаров». Прохладный. Макс приложил пистолет к челюсти — и чуть не застонал от наслаждения. Да, так лучше. Определенно лучше. Холод металла успокаивал.

Макс присел на корточки перед скинхедом. Поллица онемело.

— Зачем ты вернулся, Убер? Ты же знал, что будет?

Тот с трудом сфокусировал взгляд на Максе. Белки красные, бровь рассечена.

— До… догадывался.

— Ну и зачем тогда?

Молчание. Убер вдруг улыбнулся. Через силу.

— А вдруг бы я ошибся? — светлые глаза скинхеда смотрели на Макса. — Знаешь, как иногда хочется ошибиться?

Трепещущий свет карбидки, глухой гул туннелей…

— Знаю, — сказал Макс.

* * *

— Я слышал, вы там, у себя на Нарве, поклоняетесь Сталину, — сказал Убер. — Слышь, ты, кривой нос! Это правда?

Хаммер задумался, повернулся к скинхеду.

— Ну… правда. И че?

— Сталин — отстой, — сказал Убер раздельно.

Хаммер с размаху ударил его ботинком в живот — скинхед согнулся. Хаммер выхватил «грач»…

— Нет! — приказал Макс. — Он тебя провоцирует.

— Выглядишь, как дерьмо, — Макс присел на корточки, заглянул ему в лицо. — Зачем ты это делаешь, Убер?

— Революция.

— Что?

Убер закашлялся, сплюнул кровью.

— Да-а, — протянул Макс. — Хорошо тебя по башке стукнули.

Разбитые губы скинхеда изогнулись в усмешке.

— В точку, брат. А Сталин все-таки отстой.

Хаммер зарычал.

— Я вспомнил, как меня однажды назвали «ангелом». И что случилось дальше.

— Дальше? — Макс вздернул подбородок. — И что же?

Убер внезапно перестал смеяться. Мертвые голубые глаза.

— Я их всех убил.

* * *

— А ты вообще мелкий тиран, Лётчик. Классический такой, из античной истории. Я ведь знаю, что этот ваш Сталин на Нарвской — это просто-напросто божок, чтобы держать население в узде. Опиум для народа, верно, брат? Скажи честно. Тебе ведь на фиг не нужна никакая революция, Лётчик? Ты просто готов брать прутик и сшибать те колосья, что чуть выше других.

— О чем ты?

— Еще бы. Тебе лучше?

Убер запрокинул голову и хрипло расхохотался.

— Я что-то очень смешное сказал?

Хаммер взвесил в ладонях «грач», посмотрел на Макса.

— Завалить его, босс?

— Хаммер, пошел вон, — устало сказал Макс. — Давай. Давай, иди прогуляйся. Убер, слышишь меня? Как ты?

Мучительный кашель.

— Тебе… хмм, какую версию? Матерную или простую?

Макс секунду подумал.

— Короткую.

— Фигово, брат.

* * *

Хаммер переступил с ноги на ногу.

— Чего тебе? — Макс поднял голову.

— Босс, а чего мы ждем? Отдадим их по быстрому и свалим.

Убер за его спиной хмыкнул. Хаммер резко повернулся, насуплено замолчал.

— Убер прав. Я тяну время.

— Э… — Хаммер даже растерялся, — а зачем?

Макс посмотрел на него, неприятно улыбнулся:

— Не твое дело. Поверь.

* * *

— Сколько времени?

Часы были только у Хаммера — крупные, с железным заржавленным браслетом.

— Пять сорок две.

— Ага, — сказал Макс. Значит, еще немного поболтаем.

Убер перевернулся на спину.

— Как ты вообще на «Звезде» оказался? — спросил Макс. — Ты же не местный.

— А они мне жизнь спасли. Точнее, не они сами, а диггеры ихние.

— Кто?

— Ну, эти… как их? Сталкеры. Все время забываю, что у вас, внизу, диггеры не по-людски называются. Короче. Меня там, на поверхности, одна зверушка так отделала, причем мимоходом, что я думал, костей не соберу. Вломила так, что мало не покажется. О, черт. Вспомнил. Я ведь с тобой на свадьбу опоздаю!

Пауза. Макс почесал затылок. Посмотрел на связанного и избитого Убера — места живого нет.

— А когда свадьба?

Убер лежа пожал плечами.

— Если бы знать, брат. Если бы знать… Про Ваську слыхать чего?

Макс поморгал. Васька… Василеостровская — это же другой конец метро? Далеко.

— Хаммер? — спросил он.

— Не знаю. Там свет, говорят, появился. Может, врут.

— Свет, — протянул Убер, лицо просветлело. — Свет — это хорошо. А про Мемова что слышно?

— Иван? — Убер оживился.

— Нет вроде… не помню, как зовут. Но новый точно.

— Почему люди так хотят жить? — спросил Убер в пространство. — А, брат?

Макс хмыкнул.

— А ты?

— Что я?

— Ты хочешь жить, Убер?

Скинхед ухмыльнулся.

— Я верю в бусидо.

— Что за хрень? — слово было знакомое. Кажется, он где-то его уже слышал. Но где?

— Кодекс идиотского самурая. Каждый день будь готов к смерти. Как будто ты уже умер, а твой труп трахнули и закопали. Короче. Пусть страх смерти не влияет на твои решения. И все такое. Вот ты — летчик, ты должен был это знать.

Макс поднял брови.

— Какой на фиг летчик, Убер, о чем ты? Я учился в Выборге, в вертолетном училище. Механик-ремонтник по специальности. Никакой я на фиг не пилот, веришь? А это… — Макс показал на форму, — это хорошая вещь. У меня еще синяя форма есть. С золотом и погонами. Настоящий комплект пилота первого класса. Очень помогает с имиджем.

— Понимаю, брат, понимаю… А хорошо лежим, а?

— Сколько сейчас времени? — спросил он у Хаммера.

— Шесть тридцать, босс.

Макс кивнул.

— Все, хватит отдыхать. Выводим их.

* * *

Сашик заартачился. Максу было это знакомо — обычные капризы, профессор бы справился без труда. Утренние процедуры.

«Подержите Сашика, пожалуйста».

— Ты, зараза, — Хаммер потер ладонь. — Дебил чертов!

Сашик вцепился ему в руку.

— Он меня укусил! — возмутился Хаммер. — Ай, зараза… пальцы… ааа! — он замахнулся и отвесил Сашику затрещину. Бум! Белобрысая голова мотнулась. Сашик завыл.

— Хаммер, перестаньте! — это профессор.

Сашик неловко вывернулся из рук Хаммера — и вдруг побежал. Неожиданно красиво. Легко. Свободно. Он бежал в глубь туннеля, руки связаны за спиной…

Хаммер бросился за ним, споткнулся. С руганью вскочил и вскинул пистолет.

— Не стреляй! — крикнул Макс, но опоздал.

БАХ.

Выстрел. Тугая вспышка разорвала темноту…

Сашик упал.

И остался лежать. Молчание. Макс повернулся к Хаммеру:

— Зачем?

Тот выглядел растерянным. Почесал затылок.

— Я думал, не попаду.

Профессор разом опустился на землю, словно из него вынули все кости. Очки на носу сидели криво.

* * *

— Эй, кривой! — Убер встал. — Ты зачем убил Форреста Гампа?!

— Чего?

Удар головой в лицо — хруст. Оглушенный Хаммер упал на колени, кровь хлынула из носа. Закапала на бетон с небритого подбородка. Кап, кап, кап. Хаммер замотал головой, капли разлетались в стороны. Глаза бессмысленные.

Почти нокаут.

Кажется, Хаммеру снова сломали нос.

— Убер! — позвал Макс.

Убер вскинул голову. Руки связаны за спиной. Скинхед насмешливо оскалился, пошел на Макса.

Красавец, блин. Похож на огромную кошку.

Еще добавить… ногой!

— Встать, солдат! — хрипло приказал он себе. — Раз, два. Мы идем по Африке… Раз, два…

— Лучше не надо, — предупредил Макс. — Убер, хватит… Да что ж такое!

— Ты знаешь, с кем связался?! Ты, сука, со скинами… Раз, два…

Пауза. Макс думал, что теперь скинхед точно успокоится.

Любого другого это бы точно успокоило…

Но не этого бритоголового шута.

Тишина.

Хаммер остервенело пинал бывшего узника.

— Хва… хватит, — прохрипел Макс. — Оставь его. Слышишь?! Хватит!

Вошел Костян. Невозмутимо оглядел место побоища.

— Босс, там опять этот… в белом халате. Тебя спрашивает.

Макс кивнул.

Шарф. Он намотал шарф на горло, чтобы скрыть следы пальцев. Голова болела просто чудовищно.

Что ж. Пришло время переговорить с Директором.

* * *

— Привет, Хунта, — голос как из бочки. Хриплый и скрипучий.

— Что у вас с голосом? — Директор смотрел с интересом.

Профессора со связанными за спиной руками поставили перед «нянечками» Звездной. Макс наблюдал, как беглеца ведут к дрезине, усаживают на корточки. Профессор выглядел бледным и подавленным, всхлипывал. Недолго он там протянет без помощи Макса. И без заботы о Сашике.

Он шагнул вперед.

— Следующим скинхед.

— На вашем месте я бы ему даже лопату в руки не давал.

Директор усмехнулся: юмор, мол. Понимаю, понимаю.

— Я не шучу, — сухо сказал Макс. Директор удивленно вздернул брови.

— Вы что, серьезно?

— Абсолютно.

— Он всего лишь бандит…

— Ошибаетесь, господин Директор. Это я — всего лишь бандит. А Убер — нечто другое. Впрочем, — Макс вдруг понял, что ему наскучил разговор с этим самоуверенным болваном. Который делает вид, что все понимает — и все равно ничего не поймет. — Теперь он — ваша проблема, не моя. Кстати… Директор? Можете ответить мне на один вопрос?

Тот поднял брови.

— Да?

— Вот вы специалист, наверное, десятки книг перечитали. — Макс помедлил. — Как начинаются революции?

Директор наморщил лоб.

— Что?

— Я вполне серьезно спрашиваю. Мне интересно.

— Гмм, ну там все классически: низы не хотят, верхи не могут. Вы про это?

Макс покачал головой.

И вдруг он услышал слова, от которых ему пришлось остановиться:

— Не так быстро, дорогой господин Лётчик. Не так быстро.

* * *

— Я свое обещание выполнил, — напомнил Макс.

Директор покачал головой.

— Но…

— И я даже не буду спрашивать, где находятся мортусы, — перебил Директор. — Не ваши «мортусы». Настоящие.

Макс помедлил. Вот о какой ставке пошла речь.

— С ними все в порядке. Сидят себе под замком…

— Они мертвы?

Светлые глаза Директора уставились на бывшего узника.

— Да, — сказал Макс. Нет смысла врать, когда и так все ясно.

— Вы уверены?

Макс тяжело вздохнул. «Нет, Хаммер вежливо попросил мортусов отдать одежду, оружие и дрезину».

— Куда уж больше.

— Хорошо, — сказал Директор. Макс поперхнулся. — Это очень хорошо. Дело упрощается. Значит, мне просто нужно взять и назначить виноватых. Так кого мне распять в туннеле, Максим Александрович? Есть кандидатуры?

Макс сжал зубы, от бессильной ярости скулы свело.

«Знаешь, как иногда хочется ошибиться?»

— Знаю, — сказал Макс и нажал на спуск.

Хаммер начал падать.

Макс помедлил.

«Потом тиран взял прутик и начал сшибать самые высокие колоски. Аналогия понятна?»

Совершенно понятна.

— Вот ваш убийца, Директор. Мы в расчете? — голос был ровный и совершенно спокойный. Макс сам удивился.

— Это же был ваш человек? — Директор выглядел ошеломленным.

— Верно, это был мой человек. Теперь вы понимаете, насколько серьезно я настроен?

Директор помедлил и кивнул. В глазах его было уважение — и зарождающийся страх.

— Понимаю. Наш договор остается в силе, господин Лётчик. Прошу меня простить.

* * *

— И ты здесь? — обрадовался Убер при виде «нянечки». — Какие люди и без охраны!

Вот псих.

Хунта равнодушно кивнул и взмахнул дубинкой…

Убер ухмыльнулся.

— Ты так ничего и не понял, Макс? Революция — это неизбежность. В этом суть.

— Забирайте его, — велел Директор.

— Удачи, брат, — сказал Макс про себя. Но скинхед будто услышал.

— Прибереги свои тридцать сребреников! — крикнул Убер и засмеялся. — Я еще вернусь, Лётчик!

Когда его утащили, Директор посмотрел на Макса.

* * *

Спустя две недели. Станция Нарвская.

Лётчик открыл глаза. Некоторое время полежал, глядя в темный потолок…

Где-то вдалеке капала вода. Кап. Кап.

Кап. Кап.

«Твою же мать».

Бессонница. Никогда не знал, что это такое, а тут — на тебе. И уже который день.

— Босс, — выпрямился телохранитель. — Случилось что?

— Все нормально.

Тоска такая, что хоть вой.

Лётчик вернулся к столу, плеснул спирта — поднял стакан, граненый, чуть треснувший, и выпил залпом. В желудке вспыхнул огонь.

И вдруг Макс понял, что именно ему послышалось в полудреме. Что это за звук. Гррр. Гррр. Кирка. Обычная рабочая кирка, которой вырубают кварцевый слой. Таких пород вокруг Звездной было до фига и больше. Сначала пласты крушили отбойными молотками, а если компрессор не работал, то обычными ломами…

На шум появился телохранитель — Костян. Зевнул. С тех пор, как Макс триумфально вернулся на Нарвскую, Костя везде был с ним. Трудно тиранам в наше время, подумал Макс саркастически. Везде им мерещатся враги…

В комнате было пусто.

— Костян, ко мне! — приказал он. Телохранитель оказался рядом через мгновение, пистолет — в руке.

— Босс?

— Что это за звук? — Макс огляделся.

— Какой звук?

— Словно киркой кто-то стучит… или скребет, или еще что, хрен знает. Ты слышал?

Костян почесал затылок. Постарался прислушаться.

— Н-нет, босс. Не слышал.

Макс оглядел преданного телохранителя с ног до головы и кивнул. Все с тобой ясно.

— Иди.

— Босс?

— Все нормально, Костя. Иди, работай.

Когда шаги телохранителя стихли, Макс налил себе еще выпить и закурил. Легкие наполнились теплом.

«Революция — это неизбежность». Убер.

Он сплюнул, сигарета горчила и воняла. Никакого удовольствия от нее. А что если Убер однажды придет за ним? Вот будет встреча.

«Прибереги свои тридцать сребреников!»

Ты никогда не сдашься.

«Так что, боюсь, мы еще встретимся».

Где-то вдалеке насмешливо молчал подземный бог-идиот.

* * *

Красный путь, штрафной тупик.

Человек с выбритой головой в шрамах полулежа бьет киркой. Иногда куски породы отваливаются. Чаще — нет. На ногах человека — кандалы.

Человек на стене вдруг замирает и начинает бормотать:

— Откуда ты такой взялся, Убер? Убер? Убер! Не был бы таким упрямым, давно оказался бы на свободе. Слышишь, Убер?

Он не отвечал. Ему надо беречь силы. Призраки подождут.

Он никогда не сдается.

Он облизал губы. «Киндзмараули» бы сейчас… или воды.

И женщину. Просто, чтобы посидела рядом. Чтобы положила его больную голову на свои мягкие колени…

Чтобы он дремал, чувствуя затылком ее тепло.

И больше ничего не надо в целом свете.

— Она скучает возле стойки, — запел он негромко. Голоса почти нет, одно хрипение и клекот. Но для блюза самое то. — В фартуке, с салфеточкой…

Наконец-то у него настоящий блюзовый вокал. И все из-за этих уродов.

— Придет мой друг Иван! — закричал он вдруг. — И всех вас на хрен поубивает, сукины дети!

Убер проснулся. Вокруг была темень, лампа почти погасла. Он подтянул к себе кирку, с трудом поднял…

— Как конфетка. Что ты здесь забыла, деточка?

Кирка ударяет в камень. Звяканье кандалов.

— Свежа на удивление… — еще удар. — От туфелек до бу-ус…

Он перевел дыхание.

— Как приглашение, — он закашлялся, сплюнул, — на о-очень странный блюз…

< Назад Далее >

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги

МЕТРО (цикл)

I. Байки Убера

II. Питер

Вместо пролога

Часть I Сырая земля

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Часть II Колыбельная

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Часть III Радиоактивный блюз

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Эпилог

III. Война

Вместо пролога

Прелюдия

I Убер и революция

Интерлюдия 1

II Убер и война

Глава 1 Дьявол

Глава 2 Два прожектора

Глава 3 Ахмет и бегство из рая

Глава 4 Ведьма и жонглер

Глава 5 В клетке

Глава 6 В логове

Глава 7 Бегство из рая-2

Глава 8 Ученик воина

Глава 9 Лорд Вегана

Глава 10 Леди

Глава 11 Предатель

Глава 12 Цирк

Глава 13 Встреча

Глава 14 Любовь и смерть

Глава 15 Коверный

Глава 16-1 Собачья жизнь, собачья смерть

Глава 16-2 Судью на мыло

Глава 17 Ахмет и свобода

Глава 18 Черная палатка

Глава 19 На поверхности

Глава 20 Загнанный

Глава 21 Клоун на арене

Глава 22 Музыка крыш

Глава 23 Кладбище слонов

Глава 24 Теперь ты в армии

Глава 25 Большой цирк

Глава 26 Михайловский замок

Глава 27 Побег клоуна

Глава 28 Храм-на-Крови

Глава 29 Путь предателя

Глава 30 Клоун под арестом

Глава 31 Эрмитаж

Глава 32 Веганцы

Глава 33 Слезы клоуна

Глава 34 Путь Ахмета

Глава 35 Убер и смерть

Глава 36 Военные сталкеры

Глава 37 В последний момент

Глава 38 Берег спасения

Интерлюдия-2

III Убер и лётчик

1. Спагетти-вестерн

2. Зеленый доктор

Интерлюдия-3

Вместо эпилога

IV. Убер и революция

МЕТРО ^(цикл)