Изгнание

Пещера.

Маленькая речушка с кристально чистой, прозрачной водой журчала под ногами. Ледяная вода облизывала гладкие булыжники, перекатываясь через мелкие и, пенясь, огибая крупные. Вокруг его ног плавное, равномерное течение воды сбивалось, закручивая тугие струйки в водовороты. Стоя по щиколотку в воде, Урум внимательно рассматривал свои ступни. Холода он не чувствовал. Колечки рыже-бурой шерсти свивались и развивались, колышась из стороны в сторону, словно водная трава, растущая на дне реки, повинуясь малейшему движению воды. Удивительно, как вода искажает вид того, что находится внизу. Он давно это заметил, еще в детстве.

Замшелые камни по берегам речушки даже в полдень редко оказывались под прямыми солнечными лучами, прикрытые разлапистыми кронами деревьев. Урум присел и зачерпнул пригоршню воды. Так и есть, какой-то незнакомый привкус. Не неприятный, но особенный. Любопытно. Урум не спеша двинулся вверх по течению реки прямо по воде. Речка была мелкой, лишь кое-где глубина воды доходила ему до колен.

Недаром мать дала ему это имя – Урум, созвучное тому, как маленькая речушка играет в прятки с галькой на берегу. Урум-м-м, Урум-м-м, Урум-м-м. Он всегда любил воду. Иногда Урум ложился на дно речной заводи или неглубокого озерца, надолго задерживая дыхание, и, позволив воде успокоиться, наблюдал за вьющимися в воздухе стрекозами и стайками мальков сквозь призму воды. Яркое полуденное солнце, на которое невозможно было смотреть без боли в глазах, через толщу воды выглядело размытым, расплывающимся всеми цветами радуги сияющим пятном.

Уже много после полудня река привела его в пещеру, высота сводов которой многократно превышала рост Урума. Величественная арка входа не препятствовала проникновению света и воздуха. Но подступающие почти вплотную к пещере деревья прятали ее от посторонних глаз и создавали приятный сумрак внутри. В глубине пещеры со сводов гроздьями свешивались летучие мыши, укутав свои маленькие остроухие головки крыльями. Их помет толстым слоем устилал землю внутри. Ну, конечно! Вот откуда странный привкус у воды. Как он сразу не понял?

Исток говорливой речушки, между тем, терялся в небольшом бездонном озерце, из которого она и брала начало. Непроглядно-черная вода была мертва и неподвижна. Она поглотила брошенный Урумом камень с тихим всхлипом и безмятежно сомкнулась над ним. Он по опыту знал, как коварна и безжалостна может быть пещерная вода. Когда Урум был еще мал и держался за ногу матери, он видел, как подземная река утащила взрослого йорга, недавно достигшего полной зрелости. Никто не бросился ему на помощь, это было бессмысленно. Молодой, сильный, полный жизни йорг исчез в пучине мгновенно, как сухой осенний листок, подхваченный водоворотом. Его изломанное, смятое, словно комок глины, тело нашли неподалеку от того места, где река выныривала из-под горы: оторванная рука; содранная со спины кожа; треснувший в нескольких местах, будто яичная скорлупа, вытянутый череп; мягкие, изломанные, вывернутые под неестественным углом конечности. Как ни мал был тогда Урум, он запомнил это навсегда. Какая нелепая смерть! Поэтому озерцо обошел стороной и наткнулся на завал.

Камни осыпались уже давно, слежались, заросли мхом и лишайниками. Суетливые ящерки прыснули в разные стороны, когда он своротил первый камень и легко отбросил прочь. Урум и сам себе не смог бы ответить на вопрос: зачем принялся разбирать этот старый обвал? Без устали откидывая камни в течении нескольких часов, до наступления темноты он успел разобрать значительную часть осыпи, распугав грохотом большую часть летучих мышей.

Почувствовав острый голод, Урум прервался. Опустив в холодную воду реки исцарапанные ладони – единственную часть тела, кроме ступней, не покрытую жесткой рыжевато-бурой шерстью, он замер, чутко вслушиваясь в звуки и запахи окружающего леса. Уловив шорох знакомого трепыхания крыльев, Урум бесшумно, как умеют передвигаться все йорги, направился в ту сторону. Парочка жирных тетеревов: яркий, красно-бровастый, видный самец и неприметно-серая самочка прятались на нижних ветвях разлапистой старой ели и были легкой добычей. Привычным движением оторвав небольшие аккуратные головки, Урум с наслаждением напился теплой крови и, разорвав сильными пальцами грудь самцу, впился зубами во внутренности. Двух птиц было вполне достаточно, чтобы утолить голод. Йорги не брали лишнего. В пещеру он вернулся с рассветом, проведя ночь на берегу реки. Компания летучих мышей его не прельщала.

С завалом Урум провозился до следующего полудня, проделав ход достаточной ширины, чтобы пролезть внутрь. Протиснув мускулистое тело в лаз, йорг оказался в маленьком сухом зале, ничем не примечательном, кроме странного зеленовато-голубого сияния в дальнем его конце. Там Урума поджидало невиданное прежде чудо: мерцающее призрачное сияние окутывало своды пещеры, переливаясь от таинственного изумрудно-зеленого до сияющего небесно-голубого. Источником его были колонии светлячков, уютно устроившиеся в расселинах скалы. Завороженный зрелищем Урум позабыл обо всем на свете. Своды пещеры напоминали звездное небо в ясную летнюю ночь, когда несчетное количество огоньков сияет над головой, изредка соскальзывая вниз и оставляя на небосводе огненный след.

Но чудом было вовсе не это. Глаза быстро привыкли к полумраку пещеры, и, опустив взгляд ниже колоний светлячков, Урум с удивлением понял, что видит на стене изображение лошади, а рядом еще и еще одно. Плавные изгибы тел, изящно вскинутые в движении ноги, развивающиеся гривы и хвосты. Целый табун лошадей застыл на стене пещеры, запечатленный в едином неукротимом порыве. Это было невероятно. Урум замер, будто громом пораженный. Никогда раньше не доводилось ему видеть ничего подобного. Он даже не слышал, что кто-то из его сородичей способен сотворить такое чудо. Рисунки были сделаны углем удивительно точными, четкими линиями.

Урум внимательно огляделся по сторонам: пещерный лев, оскалив пасть и припав к земле, готовился к прыжку; неспешно шествовал величавый мамонт; грациозная лань, пронзенная копьем в прыжке, падала на землю, как сломленный цветок. Это был единственный рисунок, сделанный не углем, а охрой. Казалось, будто животное истекает кровью. Копьё? Но йорги не убивают копьями, лишь руками и зубами. Кто это нарисовал? Неизвестный художник обозначил себя у выхода из пещеры, оставив на стене красный, охряный отпечаток ладони. Маленькой ладони. Человеческой.

Не может быть! Не может быть, чтобы эти никчемные, мерзкие паразиты способны были создавать такую красоту. Ведь они не способны даже увидеть и почувствовать ее. Лишь бездумно уничтожить. Стоило только колонии людей появиться где-то, как они принимались наносить природе кровавые, порой поколениями не заживающие раны: вырубали и сжигали леса; выворачивали наизнанку землю, превращая ее за несколько лет в бесплодную пустошь; убивали без разбора всех живых существ, куда больше, чем нужно для насыщения; возводили нелепые, громоздкие, уродливые жилища – тесные, дымные, вонючие, загаженные; захламляли все вокруг себя. И плодились с невероятной скоростью. Люди расползались, подобно стаям саранчи или лесным пожарам, пожирая и уничтожая все на своем пути. Ни одно живое существо не ведет себя подобным образом. Все – от малой птахи, прячущей гнездо в траве, до гороподобных мамонтов приспособились и живут в полной гармонии друг с другом и природой, не забирая лишнего, только то, что нужно для выживания. В том числе и лишних жизней. И йорги поступают так. Но не люди. Потому они и были изгнаны предками Урума в давние времена.

Тонко чувствующий красоту Урум провел в пещере много часов, будучи не в силах оторваться от рисунков. Словно зачарованный, он проводил пальцами по изогнутым линиям рисунков и пытался повторить их. И не мог. Его руки, такие сильные и ловкие, оказались неспособны воспроизвести плавные, точные линии силуэта лошади.

Как человек сделал это? Почему он – Урум не мог так? Почему он не мог уловить чудесное мгновение и перенести его на камень? А человек смог? Молодой йорг был в смятении. Владевший им восторг не позволял ему уйти от пещеры много дней. Она манила его, словно яркий цветок пчелу. Он кружил вокруг рисунков, как стервятник у туши мамонта, будучи не в силах уйти прочь.

А решившись, отправился к старику Мууну. Он не знал никого мудрее. Муун был стар, очень стар. Он прожил уже почти две жизни. Руки его давно потеряли былую силу, спина согнулась под тяжестью прожитых лет, побелевшая шерсть местами вытерлась, обнажив серовато-бурую кожу, сухую и сморщенную на вид, будто засохшая кора дерева. В хорошую погоду большую часть времени Муун проводил, греясь на солнышке, блаженно щурясь и почесывая впалую грудь. Жил он в небольшой сухой пещере в десяти днях пути. Его любимица Ула – последнее потомство, не покинула отца, достигнув зрелости, а осталась жить со стариком, заботясь о нем. Без ее помощи Муун давно бы умер от голода. Он был так стар, что часто мерз в холодные зимы и просил Улу разжечь огонь, чтобы согреться.

У старика Мууна была репутация умного и знающего йорга. Порой родители оставляли ему на некоторое время своих незрелых отпрысков, чтобы Муун поведал недорослям об окружающем мире: откуда и куда текут реки, почему дует ветер, почему день сменяется ночью. Урум тоже провел у наставника несколько месяцев. За это время старому йоргу удалось разбудить природное любопытство юного, давая ему по крупицам пищу для размышлений обо всем на свете, за что Урум был очень признателен учителю. Но со времен своего ученичества он старика не видел. Муун с тех пор заметно сдал. Глаза его затянулись белесой пленкой так, что он почти ослеп; ставшие тонкими, будто молодые веточки дерева, руки мелко дрожали и только крепкая палка из ствола молодой березы позволяла ему передвигаться. Единственным, что старику еще не изменило, было обоняние. Он издалека почуял приближение Урума и принесенный им гостинец – тушу молодого оленя.

В день встречи о делах не говорили. Урум и Ула поджарили на огне самые лакомые куски оленя для старика, а сами с удовольствием насыщались сырым мясом. Разморенный сытной едой и теплом очага, Муун задремал и оставил молодых йоргов наедине. Ула лукаво поглядывала на гостя, будя в нем незнакомое прежде смущение. Она была на голову ниже Урума, статная, некрупная, с почти черной шелковистой шерстью и загадочной улыбкой. В свете костра глаза ее поблескивали, как перламутровые бусины, иногда находимые в раковинах моллюсков. Когда он видел Улу последний раз, та еще держалась за ногу матери и, ловко лазая по деревьям, из озорства сверху метко обкидывала Урума сосновыми шишками.

«Ты в смятении, Урум,» – проницательно заметил старик, начиная разговор на следующее утро, после того, как они снова поели оленины и расположились на сухой полянке близ пещеры. Ула нежилась в траве неподалеку, губами собирая спелые ягодки земляники и отвлекая тем самым мысли Урума от предмета разговора.

«Что же беспокоит тебя, мой любознательный ученик?» – продолжил Муун.

«Люди»

«О-о-о,» – многозначительно протянул старый йорг и надолго замолчал.

Волны доброжелательности с нотками иронии распространялись от Мууна. Умудренный опытом старик умел создать вокруг себя атмосферу умиротворения, без труда внушая окружающим чувство покоя и безопасности. Урум еще постигал эту науку, развивая свои природные способности. Все приходит с опытом. Проще всего было внушить живому существу чувство паники и ужаса. С покоем и безопасностью было гораздо сложнее, приходилось подавлять инстинкт самосохранения – самый сильный у любого живого существа.

«Люди. Да, они всегда внушают беспокойство. Но за ними хорошо присматривают, Урум. Нет причин для волнения,» – наконец промолвил старик.

«Я не об этом, учитель. Неподалеку отсюда я нашел пещеру с чудесными рисунками на стенах. Они как живые: лошади, мамонты, лев. Их оставили люди. Они сумели передать не только облик, но, кажется, и саму суть каждого живого существа. Почему людям дано такое умение? Почему мы так не можем?» – горячился Урум.

«Только некоторым из них, Урум. Не всем, лишь немногим избранным,» – успокоительно произнес старый йорг.

«Вы тоже видели рисунки, учитель?»

«Нет, но видел кое-что другое. Подожди, сейчас покажу,» – заковылял к пещере Муун, тяжело опираясь на палку. Вернувшись, он развернул на земле сверток из козлиной шкуры. В первое мгновение Урум и не понял, что он видит. Осторожно взяв в руки небольшую, хрупкую на вид фигурку человека, вырезанную из кости: гладкое, округлое тело, лишенное шерсти везде, кроме головы; плавные изгибы круглых бедер и неестественно тонкой талии; сложенные на груди короткие руки; сведенные вместе непропорционально длинные ноги – молодой йорг замер в восторге. Хотя, ведь это не йорг, а человек. Их тела именно такие: с короткими руками, нелепо длинной шеей, круглой, а не вытянутой головой, тонкими и длинными, словно у цапли, ногами. Но как искусно вырезано, фигурка – будто живая! Непостижимо. Это было еще удивительнее, чем рисунки на стенах пещеры. Урум долго ощупывал каждый изгиб тела, проводя пальцами по прохладной, гладкой кости, стараясь понять и будто вобрать в себя эту красоту. Фигурка была старой, кость пожелтела от времени. Муун его не торопил. Посматривая на ученика сквозь полуприкрытые веки, он наслаждался произведенным эффектом. Старик словно видел себя много десятилетий назад: изумленного, ошеломленного, пораженного до глубины души случайно найденной красотой, пойманной, как бабочка, и запечатленной в кости неизвестным мастером.

«Откуда она? Где ты её взял?» – спросил, наконец, потрясенный Урум.

«Я нашел её на брошенном человеческом городище много лет назад. Они оставили много странных вещей во время изгнания. Лес поглотил еще не все.»

«Почему ты не показывал мне её раньше? У тебя есть ещё?»

«Нет, друг мой. Раньше ты был слишком мал, чтобы понять. Ты можешь взять её себе, когда я уйду. Вряд ли она ещё долго будет радовать мой взор,» – усмехнулся в белоснежную бороду Муун.

«О, благодарю, учитель. Но я хочу пойти туда, где ты ее нашел. Может быть я увижу там ещё что-то, столь же прекрасное».

«Конечно, хочешь, мятущаяся душа. Конечно, хочешь. Ну так иди, Урум. Иди. Это далеко, почти на южной окраине очищенных земель, у подножия Радужных гор. Дорога займет много времени, но тебя это не остановит. Вряд ли мы еще увидимся, друг мой,» – с печалью в голосе произнес старик. – «Ула сохранит для тебя фигурку».

Ула лишь фыркнула в ответ.