Изгнанники; Дядя Бернак: Романы; Война в Южной Африке: Документально-публицистическое исследование

Предисловие

Вследствие ли высокомерия или равнодушия, англичане не торопились изложением своего дела перед светом. В настоящее время причины наших действий и средства, которые мы употребляли, изложены в многочисленных «синих книгах», брошюрах и листках, но, насколько мне известно, никогда не были собраны в отдельном кратком издании. Ввиду настойчивой клеветы, которой подвергаются наши политики и наши солдаты, изложение фактов перед всем светом является долгом нашей национальной чести. Я желал бы, чтобы лицо более компетентное, занимающее какое-нибудь официальное положение, взяло бы на себя этот труд, который я старался выполнить как можно лучше.

Еще никогда не было войны в истории, где бы право было всецело на одной стороне или в которой случайности войны не были бы подвергнуты критике. Я не утверждаю, что в данном случае было нечто подобное; но я не думаю, чтобы здравомыслящий человек, прочтя изложенные здесь факты, не мог бы признать, что великобританское правительство сделало все возможное для предотвращения войны, английская же армия старалась вести ее человеколюбиво.

Моему издателю и мне этот труд сам по себе уже есть награда. Таким образом, мы надеемся распространить эту книгу по цене, доступной для каждого, причем известную прибыль получит и книгопродавец. Наше дальнейшее старание направлено на то, чтобы перевести эту книгу на все европейские языки и снабдить бесплатным экземпляром каждого депутата и каждую газету в Европе и Америке. Для выполнения этой задачи потребуется значительная сумма. Мы предполагаем сделать воззвание к публике для получения этих средств. Деньги, которые будут присылаемы мне или моему издателю, пойдут на осуществление этого труда. Излишка быть не может, потому что, чем больше мы получим, тем больше мы в состоянии будем сделать.

Могу добавить, что я не обременял своих страниц многочисленными ссылками. Мои цитаты достоверны и в случае надобности всегда могут быть подтверждены.

А. Конан Дойл

Ундершо-Гиндгед,

январь 1902 г.

Глава I Буры

Невозможно критически отнестись к южноафриканскому вопросу и причинам, вызвавшим настоящую войну между Великобританской империей и бурскими республиками, предварительно не ознакомившись с прошлым Южной Африки. Для этого нужно проследить все сначала, так как события в Южной Африке совершались постепенно и в полной зависимости друг от друга. Нельзя должным образом оценить бура, не зная его прошлого, которое и выработало современного бура.

В то время, когда Оливер Кромвель был на зените своей славы, в 1652 году, — постараемся быть точными, — голландцы впервые появились на мысе Доброй Надежды. Португальцы поселились там раньше их, но вследствие неблагоприятной погоды, оставили эту землю и, будучи заманены в глубь страны слухами о золоте, они миновали действительные золотоносные места и поселились вдоль восточного берега. Голландцы же на мысе Доброй Надежды преуспевали и укреплялись в этом здоровом климате. Они не проникали далеко вовнутрь страны вследствие своей малочисленности и желали только того, чтобы все необходимое иметь под рукой. Они понемногу строили себе дома и снабжали голландское Ост-Индское Общество провизией и водой, постепенно основывая маленькие поселки, вроде Винберг, Стельнбош, подвигаясь вперед вдоль длинных откосов, которые вели к центральному плато, простирающемуся на 1500 миль от берегов Кару до долины Замбези.

Более ста лет история колонии представляла собой только явление постепенного распространения африкандеров на громадных пространствах, лежащих в северной части степей. Скотоводство сделалось промышленностью, но в стране, где шесть акров могут с трудом прокормить одну овцу, большие фермы необходимы даже для маленьких стад. Шесть тысяч акров было обыкновенным размером фермы, за каковую правительство получало пять фунтов стерлингов в год поземельной платы.

Болезни, которые следуют за белым человеком, оказались и в Африке, так же как в Америке и Австралии, пагубными для туземцев: эпидемия оспы очистила страну для вновь пришедших. Поселенцы проникали далее и далее к северу, основывая по дороге маленькие города в роде Грааф-Рейнет и Свеллендам, где голландская реформатская церковь и магазин, в котором можно было достать все необходимое, служили притягательной силой для нескольких разбросанных жилищ. Поселенцы уже выказывали ту самостоятельную независимость, не терпящую контроля, и то отчуждение от Европы, которые были их самыми выдающимися чертами характера. Даже управление голландской компанией вызвало у них восстание. Местное восстание, однако, едва ли было замечено благодаря всемирному перевороту, произведенному французской революцией. После двадцати лет, в течение которых мир был потрясен титанической борьбой, при окончательном разделе Капская колония в 1814 году была присоединена к Великобританской империи.

Из громадного количества великобританских колоний едва ли найдется одна, на которую документальные права были бы так неоспоримы, как на эту колонию. Великобритания на это имеет два основания: право завоевания и право покупки. В 1806 году великобританские войска высадились, победили местные силы и завладели Кейптауном. В 1814 году Великобритания заплатила огромную сумму в шесть миллионов фунтов стерлингов Stadtholder'y за передачу этой колонии и части земли в Южной Америке. Это была покупка, совершенная, может быть, слишком поспешно и небрежно в этом общем земельном разделе, который тогда происходил. Как остановочная станция по дороге в Индию это место тогда казалось ценным, но страна сама по себе считалась малодоходной и пустынной. Как отнеслись бы к этому лорды Кастльри и Ливерпуль, если бы могли предвидеть все то, за что они заплатили шесть миллионов фунтов стерлингов?

В приобретении этом много добра и зла; девять свирепых кафрских войн, величайшие бриллиантовые рудники в свете, богатейшие золотые рудники, две дорогостоящие и унижающие войны с людьми, которых мы уважали даже тогда, когда с ними сражались и, наконец, Южная Африка — страна мира и процветания с одинаковыми правами и одинаковыми обязанностями для всех, на что мы надеемся.

Документы на эту страну, как я уже сказал, очень хороши; но в их условиях имеется особенно зловещее упущение. Океан очертил границы с трех сторон, четвертая же сторона не ограничена. Ни слова не упомянуто о «hinterland'e», потому что ни это определение, ни сама идея об этом тогда никому не приходила в голову. Купила ли Великобритания эти громадные пространства, которые простирались позади поселков? Вправе ли были недовольные голландцы уйти вперед и основывать свежие колонии, чтобы преграждать дорогу англо-кельтским колонистам? В этом вопросе лежит зародыш всех раздоров. Американцы сейчас поняли бы подобное положение, если бы они могли себе представить, что после основания Соединенных Штатов, голландские жители штата Нью-Йорк ушли бы на запад и основали бы новые общины под новым флагом.

Когда же американское население, разрастаясь, дошло бы до этих западных штатов, оно очутилось бы лицом к лицу с задачей, которая досталась на долю нашей страны. Если бы они нашли эти новые штаты строго антиамериканскими и крайне непрогрессивными, то испытали бы то затруднительное положение, в котором очутились великобританские государственные деятели.

Во время перехода под великобританским флагом колонистов-голландцев, французов и немцев насчитывалось около тридцати тысяч. Они были рабовладельцами, и рабов было почти столько же, сколько и колонистов. Можно было надеяться на полное смешение англичан с первыми поселенцами, ввиду сходства происхождения и верований, отличающихся большею или меньшею веротерпимостью. Пять тысяч великобританских эмигрантов высадилось в 1820 году, поселившись на восточной границе колонии, и с этого времени происходил медленный, но постоянный прилив колонистов, говорящих по-английски. Правительство имело исторические ошибки и исторические достоинства великобританского правления. Оно было мягко, чисто, честно, бестактно и непоследовательно. В общем, оно хорошо поступило бы, довольствуясь прежним положением дел. Изменять привычки самой консервативной из тевтонских рас явилось опасным предприятием, повлекшим за собою многочисленные осложнения, которые и вызвали смутную историю Южной Африки. Имперское правительство всегда относилось честно и человеколюбиво к правам и законным требованиям туземцев. Мы придерживаемся того взгляда, и, кажется, правильно, что английское правосудие, если не безусловно слепо, то, по крайней мере, страдает дальтонизмом. Взгляд этот безупречен в теории и не нуждается в доказательствах, но, будучи проповедываем бостонским моралистом или лондонским филантропом, способен все-таки вызвать возбуждение среди лиц, привыкших видеть в неграх людей низшего разряда. Лица эти хотя и находят, что высшая мораль создана только для них, но не любят слушать ее от тех, которые не принадлежат к их обществу.

Великобританское правительство в Южной Африке всегда разыгрывало непопулярную роль друга и покровителя туземцев-рабов. На этой именно почве и произошло первое недоразумение между старыми поселенцами и новой администрацией. Кровавое возмущение началось вследствие ареста одного голландского поселенца, который дурно обращался со своим рабом. Оно было подавлено, и пятеро из участников были повешены. Наказание это было слишком строгое и чрезвычайно несправедливое. Храбрый народ скоро забывает про жертвы поля сражения, но никогда не забудет жертв эшафота. Создавание политического мученичества есть последнее безумие государственного управления. Дело, однако, было сделано, но типична продолжительная мстительность, которую оно оставило за собой; после вторжения Джем-сона было предположение, что предводители этого несчастного предприятия будут повешены, и бревно было уже действительно привезено из избы в Cookhouse-Drift в Преторию для того, чтобы англичан приговорить к такой же смертной казни, какой подверглись голландцы в 1816 году. «Slagters Nek» отметил различие в образе действий между великобританским правительством и африкандерами. Это разделение скоро сделалось более заметным.

С истинным великодушием великобританское правительство даровало облегчительные условия кафрским племенам, которые в 1834 году вторглись к пограничным поселенцам. Наконец, в том же году последовало освобождение рабов во всей Великобританской империи, что вызвало со всех сторон большие неудовольствия.

Должно сознаться, что по этому случаю великобританский филантроп готов был даже уплатить за то, что он считал справедливым, это было благородным национальным поступком, высоконравственное значение которого далеко опередило свое время, и великобританский парламент вотировал громадную сумму в двадцать миллионов фунтов стерлингов в уплату вознаграждения рабовладельцам и таким образом уничтожил зло, с которым метрополия не имела никакой близкой связи. Хорошо, что дело было сделано тогда же, потому что, если бы мы ожидали, пока колонии, которых это касалось, имели бы собственное самоуправление, то этого никогда не возможно было бы достигнуть при конституционных порядках. С ворчанием вытаскивал великобританский плательщик свой кошелек и платил за то, что считал справедливым. Если какая-либо особая награда полагается за добродетельный поступок, который не приносит на этом свете ничего, кроме скорби, то мы имеем право рассчитывать на подобную награду за это освобождение. Мы потратили наши деньги, погубили наши Вест-Индские колонии и подняли бесконечную неприязнь в Южной Африке.

Принятые меры были менее благородны, чем вопрос в принципе. Это было выполнено внезапно, так что страна не имела времени приноровиться к новым условиям. Три миллиона фунтов стерлингов были предназначены для Южной Африки, что дает сумму в 60–70 фунтов стерлингов поголовно за раба, цена значительно ниже местной. Наконец, вознаграждение выплачивалось в Лондоне, так что поселенцы вынуждены были продавать свои претензии посредникам по пониженным ценам. Митинги негодования устраивались в каждом маленьком городке и на скотопригонном рынке, на «Кару». Старый голландский дух поднялся в поселенцах. Революция была бесполезна, но громадная незанятая страна лежала впереди них к северу. Кочевая жизнь была свойственна им, и в своих огромных повозках, запряженных волами, они, как и их предки, имели и дом и крепость. Один за другим нагружали они свои неуклюжие повозки, и началось великое переселение. Свои стада они гнали впереди себя. Эмигранты захватили также свои стада и табуны, и дети караулили их и помогали старшим в погоне. В числе прочих ребятишек погонял волов мальчишка лет десяти, весь в изодранном платье. В этой разношерстной, странной толпе мальчуган играл незавидную роль, но для нас он имеет важное значение, так как это был Поль (Пау-лус) Стефанус Крюгер.

Это оригинальное переселение может сравниться в новейшее время разве только с выступлением мормонов из Науво в поисках за обетованной землей в Юте. Страна была известна и редко заселена до Оранжевой реки, но позади ее было громадное пространство, в которое никто никогда не проникал, кроме, разве, какого-либо отважного охотника или смелого пионера. На счастье, если существует что-либо подобное в более важных человеческих делах, какой-то зулусский победитель прошел по этой стране и оставил ее необитаемой, кроме малорослых бушменов, этих отвратительных аборигенов, стоящих на самом низком уровне развития среди человеческих рас. Здесь была хорошая трава и хорошая почва для эмигрантов. Они путешествовали маленькими отдельными партиями, но общее число их было довольно значительно. От 6 до 10 тысяч, по сведениям их собственных историков, или около четверти всего народонаселения колонии. Некоторые партии, из самых ранних, погибли самым плачевным образом. Большое количество эмигрантов остановилось у высокой скалы к востоку от Блумфонтейна, в том месте, где позднее образовалась Оранжевая республика. Часть эмигрантов была отрезана страшными матабели, ветвью великого зулусского племени.

Окончательная победа «Voortrekker'oв» очистила страну между Оранжевой рекой и Лимпопо, местность, которая в позднейшее время стала известной, как Трансвааль и Оранжевая республика. Между тем другой отряд эмигрантов спустился в Наталь и победил Дингаана, великого предводителя зулусов. Преодолев все трудности дальнего перехода, победив диких неприятелей, буры в конце своего долгого и утомительного странствования вновь увидели то, от чего они так далеко ушли и что меньше всего желали видеть, а именно: флаг Великобритании.

Буры заняли Наталь со стороны суши, англичане же сделали то же раньше их, но со стороны моря, и маленькая колония англичан поселилась в Порт-Натале, теперь известном под именем Дурбан. Британское правительство действовало в данном случае не вполне стойко, и только покорение Наталя бурами заставило его предъявить свои права, как на великобританскую колонию. В то же самое время буры убедились в неприятной доктрине, что великобританский подданный не может по своему желанию сбросить свое подданство и, уйди он куда угодно, этот странствующий поселенец все-таки будет изображать из себя не более как пионера великобританских колоний. Интересен факт, когда в местность, известную под именем Дурбан, в 1842 году было послано три отряда солдат, составлявших обыкновенную Corporal's guard, с которыми Великобритания основывает новую колонию; эта горсть людей была подстережена бурами и перерезана ими, что неоднократно случалось и с их преемниками. Оставшиеся в живых, однако, укрепились и держались в укрепленной позиции, пока подкрепления прибыли, и поселенцы отступили. Наталь с тех пор сделался великобританской колонией, и большинство буров ушли на север и восток с огорченными сердцами, чтобы рассказать о своих обидах своим братьям в Оранжевой республике и Трансваале.

Имели ли они причины быть обиженными? Трудно для историка достигнуть той отвлеченной точки философии, с которой он мог бы беспристрастно разобраться в споре, где его собственная родина является одной из спорящих сторон. Все-таки мы допускаем, что наши противники имели право. Наше присоединение Наталя, без сомнения, было окончательным, несмотря на то что буры, а не англичане первые сломили силу кровожадных зулусов, наводивших ужас на всю страну. Для них было очень больно уйти из такой плодородной страны, которую они победили, и вернуться к пустым пастбищам горных степей после многочисленных испытаний и подвигов. Они унесли из Наталя тяжелое чувство обиды, которое помогло отравить навсегда наши отношения с ними. Эта маленькая распря между солдатами и эмигрантами является важным событием, положившим предел честолюбивым замыслам буров, преградившим им доступ к морю, заставив их довольствоваться сушей. Не будь этого — одним новым флагом, и быть может, могущественным, было бы больше среди морских держав.

Число эмигрантов, поселившихся на огромных пространствах страны между Оранжевой рекой и Лимпопо, постепенно увеличивалось вследствие прибытия пришельцев из Капской колонии, и численность их достигла до 15 тысяч душ. Это население было рассеяно на пространстве величиною с нынешнюю Германию и больше, чем штаты Пенсильвания, Нью-Йорк и Новая Англия. Форма их правления была индивидуально демократическая, напоминающая в высшей степени общинное правление. Войны с кафрами, страх и ненависть к великобританскому правительству, казалось, были единственною связью, которая держала их вместе. Они делились и подразделялись в своих собственных границах, как зарождающееся яйцо. Трансвааль был полон маленьких общин, которые между собою ссорились так же ожесточенно, как они это делали с правительством Капской колонии. Лейденбург, Зутпансберг и Почефструм готовы были обратить оружие друг против друга. На юге между Оранжевой рекой и рекой Вааль не было совсем никакой формы правления, отдельные партии голландских фермеров, базутов и готтентотов, живших в беспрерывном состоянии смут и волнений, не признавали ни великобританского правительства на юге, ни Трансваальской республики на севере; хаос сделался наконец нестерпимым, и в 1848 году гарнизон был поставлен в Блумфонтейне, и эта область была присоединена к Великобританской империи. Эмигранты после ничтожного сопротивления в Блумфонтейне потерпели поражение и решились признать над собой власть цивилизованного народа.

В этот период Трансвааль, где большая часть буров поселилась, пожелал иметь формальное признание их независимости, и великобританское правительство раз навсегда решило им его дать. Громадная пустынная страна, в которой мало было интересного, разве только ее стрелки, не имела ничего притягательного для Великобритании, которая в силу этого старалась ограничить свои обязательства. Конвенция, заключенная между обеими сторонами, известная под именем «Конвенция Сандри-вер», является одним из выдающихся фактов в истории Южной Африки. По этой конвенции великобританское правительство гарантировало бурам право вести свои собственные дела и управляться самостоятельно, по их собственным законам, без всякого вмешательства со стороны Великобритании. Она требовала только уничтожения рабства и этой единственной оговоркой умыла себе, как ей казалось, окончательно руки во всем деле. Таким образом, Трансваальская республика вступила формально в существование.

Через год по заключении Сандриверской конвенции, была создана вторая республика, под названием Оранжевой республики, вследствие осторожного отступления Великобритании из территории, которую она занимала в течение восьми лет. Постоянный вопрос обострялся, тучи грозной войны сгущались над горизонтом, и это было очевидно для всякого. Великобританские государственные люди видели, что их обязательства были очень велики во всех частях света и что присоединение Южной Африки было всегда сомнительной ценности и несомненных смут. Против желания части населения (большинства ли, или нет, невозможно сказать) мы отозвали наши войска как можно дружелюбнее, и новая республика была оставлена в полной и свободной независимости. В ответ на петицию, представленную против нашего удаления, великобританское правительство вотировало сорок восемь тысяч фунтов стерлингов в вознаграждение тем, которые пострадали от перемены правительства. Трансвааль еще мог бы иметь кое-что против Великобритании, но мы, за исключением разве одного случая, всегда относились с чистою совестью в наших делах с Оранжевой республикой. Таким образом создались в 1852 и 1854 году эти упорные республики, которые на известное время в состоянии были удержать соединенные силы империи.

Между тем Капская колония благоденствовала, и ее народонаселение — британское, германское и голландское увеличилось к 1870 году свыше 200 тысяч душ. Голландское население было слегка преобладающим. Благодаря либерально-колониальной политике Великобритании наступило время, когда нашли возможным дать молодому народу самоуправление в их собственных делах. В 1872 году полное самоуправление было даровано молодой колонии, губернатор же, как представитель королевы, удерживал номинальное право veto на законодательство. Согласно этой системе, голландское большинство колонии могло и ставило своих представителей во главе управления и вело все управление на голландских условиях. Голландский язык был восстановлен, и голландский язык сделался таким же официальным языком страны, как и английский. Чрезвычайная либеральность таких мер и средства, какими они были введены, как бы неприятен этот закон ни казался с английской точки зрения, были главною причиною того, что невеликобританские поселенцы так остро почувствовали всю нелиберальность обращения с ними в Трансваале. Голландское правительство управляло британцами в британских колониях в то время, как буры не давали британцу права голоса, даже в городских думах городов, построенных англичанами.

В течение двадцати пяти лет с подписания Сандриверской конвенции граждане Трансваальской республики вели деятельное и беспокойное существование, воюя беспрестанно с туземцами, очень часто между собой и случайно задевая маленькую голландскую республику к югу от них. Наступили безурядицы. Граждане отказывались уплачивать налоги, и казна была пуста; одно кафрское племя угрожало им с севера, а зулусы с востока. Было бы преувеличением претендовать на то, чтобы великобританское вмешательство спасло буров. Всякий, прочтя историю их войны, увидит, что они были более сильны, чем зулусы и секукуни (кафры) вместе взятые; конечно, страшное нашествие ожидалось, и разбросанные дома поселенцев были совершенно беззащитны от нападения кафров, точно так же, как американские поселения находились в таком же положении во время войны с индейцами. Сэр Теофилус Стифзон, британский комиссар, после трехмесячного исследования, разрешил все вопросы формальным присоединением страны. Факт присоединения страны с какими-нибудь 25 солдатами доказывал только, что вооруженного сопротивления нечего было опасаться. Это произошло в 1877 году и явилось прямою противоположностью Сандриверской конвенции, и, таким образом, началась новая глава в истории Южной Африки.

Казалось, тогда не существовало сильного неудовольствия против присоединения. Народ был придавлен собственными раздорами и утомлен распрями. Бургере, президент республики, прислал формальный протест и поселился в Капской колонии, где он получал пенсию от великобританского правительства. Мемориал, составленный против меры, принятой британским правительством, получил подписи большинства бурского населения, и только меньшинство держалось другого мнения. Сам Крюгер принял платный пост при Великобританском Правлении. Были все признаки того, что народ, если с ним справедливо будут обращаться, успокоится под британским флагом.

Великобританская империя всегда была несчастлива в Южной Африке, но никогда это несчастье не выразилось так резко, как в данном случае. Не вследствие недоверия, но просто вследствие предубеждения и задержки; обещанные условия не были немедленно выполнены. Если бы трансваальцы подождали немного, они получили бы свой Volksraad (парламент) и все, что они желали.

Вместо того, чтобы выполнить свое обещание по отношению к трансваальцам, великобританское правительство решило заняться другими местными делами, усмирением секукуни и зулусов. Задержка эта была принята близко к сердцу; мы же были очень несчастны при выборе губернатора. Бургеры — очень простой народ, и им очень нравилось выпить чашку кофе с нужным человеком, который старался ими управлять, а 300 фунтов стерлингов, выдаваемые трансваальским правительством своему президенту на кофе, есть простая формальность. Мудрый администратор сейчас подладится под общественный и демократический строй своего народа. Сэр Теофилус Стифсон подладился, а сэр Овен-Ланион нет. Не было ни Volksraad'a и ни кофе, а народное неудовольствие быстро возрастало. В три года британское правительство сломило силу двум диким племенам, угрожавшим стране; финансы тоже были уравновешены. Причины, которые заставили многих граждан быть на стороне присоединения страны к Великобританской империи, были сильно ослаблены именно той силой, которая была прямо заинтересована в сохранении их.

Нельзя слишком часто указывать на одно и то же, что в этом присоединении в первоначальном пункте всех наших раздоров Великобритания не имела эгоистичных целей в виду. В те времена не было никаких золотых рудников, а также не было в стране ничего такого, что могло бы прельстить самых жадных. Пустая казна и две дорогостоящие войны с туземцами было наследство, которое мы получили. Считали, что страна была в слишком тревожном состоянии, чтобы управляться сама собою, и она, вследствие своей слабости, сделалась опасной как для себя, так и для своих соседей. Не было ничего низкого в действиях великобританского правительства, хотя оно, может быть, действовало преждевременно и безрассудно. Есть основание думать, что если бы присоединение было задержано немного, то оно в конце концов было бы совершено на основании петиции большинства населения.

В декабре 1880 года буры восстали; каждая ферма выставила своих стрелков, и английские форты послужили мишенью для их нападения. Во всей стране маленькие английские отряды были окружены и побеждены поселенцами. Стандертон, Претория, Почефструм, Лей-денбург, Вакерструм, Рюстенбург и Марабастат были окружены, но выдержали осаду до конца. В открытом поле войска были менее счастливы. При Бронкгорст-Спрут маленький английский отряд был застигнут врасплох и расстрелян; со стороны же противника не было урона. Хирург, находившийся при английском отряде, внес в памятную книжку, что в общем каждый солдат получил не менее пяти ран. При Лейнгс-Неке британский отряд, малочисленнее неприятельского, атаковал высоты, занятые бурскими стрелками; в результате более половины англичан было убито и ранено. В битве при Ингого (Ingogo) не было перевеса ни на чьей стороне, хотя потери со стороны англичан были более тяжелы, чем со стороны буров. Наконец, наступило поражение англичан при Маюба-Гилль, где четыреста человек инфантерии, занявших высоты, были побеждены и прогнаны отрядом стрелков, приблизившихся незамеченными. Из всех этих действий нет ни одного, которое можно бы назвать иначе, как стычкой, и если бы за ними последовала какая-нибудь окончательная победа с английской стороны, то теперь о них, наверное, не вспоминали бы. Во всяком случае были лишь стычки, следовавшие одна за другой, вследствие чего им приписывали большое значение.

После поражения при Маюба-Гилль правительство Гладстона окончательно сдалось. Факт этот можно назвать самым малодушным или самым великодушным поступком в новейшей истории. Тяжело большому человеку уйти от маленького, прежде чем битва наступила, но когда большой человек был три раза побит, ему еще тяжелее. Громадная британская армия была в поле, и командующий войсками заявил, что он держит неприятеля на ладони своей руки. Британские военные вычисления и раньше были разрушаемы этими поселенцами, а может быть, предприятия генералов Вуда и Робертса были тяжелее, чем они сами воображали; но, по крайней мере на бумаге, казалось, неприятель мог быть побежден без всякого затруднения. Так думал народ, и все-таки он согласился, чтобы поднятый меч был вложен в ножны. Помимо политического мотива, в этом решении, несомненно, важную роль имело чувство христианского великодушия. Рассуждали, что присоединение Трансвааля было несправедливостью, и что поселенцы имели право на свободу, за которую они сражались, и для великой нации недостойно продолжать несправедливую войну только ради военной мести. Таково было мнение великобританского народа, когда он одобрил действия своего правительства. Подобное решение стояло на высоте идеализма, но результаты оного были таковы, что вновь могли вызвать повторение возмущения.

Перемирие было заключено 5 марта 1881 года, которое повело к заключению мира 23-го того же месяца. Правительство, уступив по принуждению в том, в чем оно несколько раз дружески отказывало, сделало грубое упущение в своем соглашении. Все должно было бы быть проникнуто идеализмом и христианским учением, если вообще и то и другое желали положить в основание. Очевидно, если присоединение было несправедливо, то Трансвааль должен был бы вернуться к условиям, в которых он был до присоединения, как определено Санд-риверской конвенцией. Правительство же по каким-то причинам не согласилось пойти на такие большие уступки. Оно изощрялось в ухищрениях и торговалось до тех пор, пока страна не очутилась в каком-то странном положении, которому не было еще примера в истории. Это была республика отчасти с монархическим правлением, находившаяся в зависимости от министерства колоний и зарегистрированная под заглавием «колонии» в новостях «Таймс». Она была автономна, но в то же время над нею существовал сюзеренитет, границы которого никто никогда не мог определить. В общем, в своих соглашениях и в своих упущениях Преторийская конвенция, пожалуй, доказывает, что наши политические дела, точно так же, как и наши военные дела, скверно велись в этом несчастном 1881 году.

С самого начала видно было, что такое нелогичное и оспоримое условие не могло быть окончательным соглашением, и действительно, не успели еще чернила высохнуть на подписях, как агитация уже была поднята для пересмотра этого соглашения.

Буры рассуждали весьма справедливо, что если они остались неоспоримыми победителями на поле сражения, то они должны пользоваться всеми выгодами победы. С другой стороны, колонии, говорящие по-английски, подвергли свое верноподданство большому испытанию. Гордая англо-кельтская раса не привыкла быть униженной, но, тем не менее, вследствие действия своего правительства англичане оказались членами побежденной расы. Прекрасно было со стороны лондонских граждан утешать свою оскорбленную гордость мыслью, что они совершили великодушный поступок, но совсем не то было с колонистами в Дурбане или Кейптауне, которые без всякого с их стороны действия и без всякого участия в этом соглашении оказались приниженными пред своими голландскими соседями. Скверное чувство мести было позабыто и со временем изгладилось бы, если бы Трансвааль принял в том духе, в каком было дано, это соглашение, становившееся опасней и опасней; в течение 18 лет наш народ видел или думал, что видит, как одна уступка вела всегда к новому требованию, и что голландские республики стремились не к равенству, но к господству в Южной Африке. Профессор Брайс (Bryce), дружелюбивый критик, после личного ознакомления с страной и с этим вопросом заметил, что буры в наших поступках не видели ни великодушия, ни человеколюбия, а только один страх. Будучи общительными, буры передавали свои чувства соседям. Можно ли удивляться тому обстоятельству, что Южная Африка была с тех пор в состоянии какого-то брожения и что британский африкандер стремился с напряженным чувством, неизвестным в Англии, к часу мести.

Правительство Трансвааля после войны находилось в руках триумвирата, но через год Крюгер сделался президентом, пост, который он продолжает занимать в течение восемнадцати лет. Его карьера как правителя оправдывает всю мудрость американской конституции, которой определены границы времени нахождения на этом посту. Продолжительность управления в состоянии сделать простого смертного самодержцем. Старый президент сам как-то простодушно, но остроумно выразился, что если у кого есть хороший вол, годный для упряжки, то жаль его переменять. Если, однако, хорошему волу предоставить самому выбирать дорогу, без всякого надзора, то он может причинить повозке большие хлопоты.

В течение трех лет республика выказывала усиленную деятельность. Принимая в соображение, что страна была больше Франции и что население не превышало пятидесяти тысяч человек, можно допустить, что они могли бы найти достаточно места для поселения, не стесняя друг друга; но трансваальцы перешли границы во всех направлениях. Президент громко кричал, что он был заперт в Кгааl'е, и он начал искать выход из этого положения. Было предположено большое нашествие на север, но к счастью не имело успеха.

На востоке они вторглись в землю зулусов и, вопреки английским договорам с этой страной, успели оторвать от нее третью часть и присоединить ее к Трансваалю. На западе, несмотря на конвенцию, заключенную всего три года назад, они напали на землю бечуанов и основали две новые республики Гошен и Стелаленд. Эти поступки были так оскорбительны, что Великобритания вынуждена была послать новую экспедицию в 1884 году под начальством сэра Чарльза Уорэна для изгнания из страны этих разбойников. Меня могут спросить, почему я называю этих людей разбойниками, а основателей Родезии пионерами. Ответ тот, что Трансваалю трактатами были обусловлены определенные границы, которые буры перешли, тогда как никакие обязательства не были нарушены, когда великобританское могущество распространялось к северу. В заключение этих нарушений была сцена, которою в Южной Африке заканчивается всякая драма. Опять несчастный английский плательщик должен был вытащить свой кошелек и уплатить около одного миллиона фунтов стерлингов на покрытие расходов по содержанию полицейской стражи, необходимой для удержания этих нарушителей трактатов. Будем это иметь в виду при оценке моральных и материальных убытков, причиненных Трансваалю вторжением Джемсона.

В 1884 году депутация из Трансвааля посетила Англию, и по их ходатайству грубый преторийский трактат был изменен в еще более грубую конвенцию. Перемены в условиях были все в пользу буров, и вторичная успешная война навряд ли доставила бы им больше выгод, чем дал им лорд Дерби в мирное время. Титул их был изменен, и вместо Трансвааля их назвали Южно-Африканской Республикой — перемена, предвещавшая расширение в будущем. Контроль Великобритании над их иностранной политикой был также ослаблен, хотя сила veto была удержана. Но самая главная причина и плодородная почва для будущих раздоров лежала в упущении. Сюзеренитет — неопределенный термин, но в политике, как в теологии, чем более вещь туманна, тем более она возбуждает воображение и страсти людей. Этот сюзеренитет был обусловлен в предисловии к первому трактату, но ни слова не было упомянуто о нем во втором. Был ли он этим отменен или нет? Англичане полагают что только условия были изменены, но что предисловие оставалось в силе для обоих трактатов. Они далее указывают, что не только сюзеренитет, но также и независимость Трансвааля объявлены в этом предисловии и что, если одно упущено, то и другое должно быть уничтожено. С другой стороны, буры указывают на тот факт, что в действительности есть предисловие ко второй конвенции, которое, очевидно, заменяет собой предисловие к первой конвенции. В конце концов спор стал бесполезным с тех пор, как обе стороны пришли к соглашению относительно того, что республика без согласия Англии не имеет права заключать трактаты, а лишаясь этого права, республика уже не может считаться вполне независимым государством. Можно ли подобное положение подвести под понятие сюзеренитета или нет — вопрос чисто академического характера и разрешимый международными правоведами. Важен факт, а не слова.

Глава II Причина распри

Давно было известно, что золото находится где-то в Трансваале, но только в 1886 году убедились, что залежи золота, лежащие в милях 30 к югу от столицы, имеют громадную ценность. Содержание золота в руде не слишком большое, золотоносные жилы также не отличаются толщиной, но особенность рудников заключалась в том, что металл однообразно рассеян в слое, благодаря чему предприятие может рассчитывать на верную прибыль, что не всегда удается в этой отрасли. Добывание золота скорее походит на каменоломные, чем рудокопные работы. Прибавьте к этому, что скалы, в которых вначале добывалось золото, были разработаны до страшной глубины и представляют в глубине такие же особенности, как и в верхних слоях. Приблизительная оценка золотых рудников доходит до семисот миллионов фунтов стерлингов (около 7 миллиардов рублей).

Такое открытие произвело неизбежный эффект; в эту страну нахлынуло большое число авантюристов, из которых было много желательных, но также много совсем нежелательных. Были однако ж обстоятельства, которые удерживали прилив негодного и отчаянного элемента, который обыкновенно стремится к новооткрытым золотым рудникам. Это не была такого рода рудокопная работа, которая могла поощрить единоличных искателей. Это было поле деятельности для машин, которые могли быть приобретены только затратою капиталов. Управляющие, инженеры, рудокопы, техники, а также торговцы и комиссионеры, которые живут в зависимости от них, все эти разноплеменные лица, пришедшие из разных частей света, известны под именем уайтлендеров; среди них преобладала англо-кельтская раса. Лучшие инженеры были американские; лучшие рудокопы были из Корниша (Англия); лучшие управляющие были английские; капитал для разработки рудников был главным образом собран в Англии по подписке. С течением времени германское и французское участие в деле увеличилось до такой степени, что в настоящее время их интересы, вероятно, равняются английским. Вскоре население рудокопных центров сделалось почти таким же многочисленным, как все бурские общины вместе взятые, и состояло главным образом из людей, полных сил и здоровья — людей исключительной способности и энергии.

Положение было необыкновенное. Я уже старался уподобить наше положение американскому вопросу, вообразив, что было бы, если бы голландцы из Нью-Йорка ушли бы на запад и основали бы там антиамериканский и в высшей степени непрогрессивный штат. Предположим дальше, что штат, который голландцы основали, была Калифорния, и что золото этого штата привлекло громадное число американских граждан, что эти граждане были бы слишком обложены налогами, и с ними дурно обращались бы, и что они оглушали бы Вашингтон криками о своих обидах. Это была бы самая подходящая параллель к отношениям между Трансваалем, уайтлендерами и великобританским правительством.

Никто не может отрицать, что уайтлендеры действительно были сильно притесняемы. Рассказать их все обиды очень трудно, так как вся их жизнь была омрачена несправедливостью. Не было забыто ни одной обиды, заставившей буров уйти из Капской колонии, и теперь, в свою очередь, они наносили их другим, но притеснения, извинительные в 1835 году, становятся ужасными в 1895 году. Примитивная добродетель, которою отличались фермеры, разбилась в виду искушения. Деревенские буры мало отличались добродушием, некоторые были безразличны, но преторийское правительство превратилось в развращенную олигархию, продажную и неспособную до последней степени. Чиновники и прибывающие голландцы распоряжались потоком золота, получавшимся из рудников, тогда как несчастные уайтлендеры, платившие 9/10 всех налогов, были притесняемы на каждом шагу и над ними подтрунивали, когда они старались добиться льгот, благодаря которым им можно было бы восстановить порядок, уничтожив все притеснения, от которых они страдали. Уайтлендеры не были несправедливы. Наоборот, они были терпеливы и в безвыходном положении, как город, окруженный ружьями. Их положение становилось невыносимым, и после неоднократных попыток к мирной агитации и многочисленных покорных петиций к Volksraad'y они начали понимать, что никогда не добьются удовлетворения, если не найдут собственными средствами какого-нибудь другого пути для достижения своей цели.

Мы не станем здесь перечислять всех обидных тягостей, которые привели к возмущению уайтлендеров, но приведем только самые важные из них:

1. Уайтлендеры были слишком много обложены налогами и уплачивали около 7/8 всех доходов страны. Доходы Южно-Африканской Республики, которые в 1886 году были 154 тысячи фунтов стерлингов, с открытием золотых рудников возросли в 1899 году до 4 миллионов фунтов стерлингов, и страна вследствие усиленной деятельности вновь прибывших превратилась из самой бедной в богатейшую страну в мире (по числу жителей).

2. Несмотря на то, что благодаря им улучшалось положение страны, они были оставлены без всякого права голоса и никоим образом не могли принять участия в распределении громадных сумм, которые они давали стране. Подобный случай обложения без права представительства со стороны облагаемых еще никогда не встречался.

3. Они не имели никакого права голоса при выборе чиновников и назначении им жалованья. Люди с самой дурной репутацией могли быть поставлены во главе очень доходных предприятий с полными полномочиями. Жалованье, уплачиваемое всем чиновникам, возросло в 1899 году до громадной суммы, равной 40 фунтам стерлингов на каждого мужчину всего бурского населения.

4. Они не имели никакого контроля над народным образованием. Джон Робинзон, главный директор Йоханнесбургского воспитательного совета, вычислил, что сумма, расходуемая на уайтлендерские школы, равна 650 фунтам стерлингов из 63 000 фунтов, предназначенных на народное образование, что составляет по одному шиллингу и десяти пенсов в год на каждого уайтлендерского ребенка и восемь фунтов и 6 шиллингов на каждого бурского ребенка. Уайтлендеры же, как всегда, уплачивали 7/8 всей суммы.

5. Никаких прав в городском управлении. Водовозы вместо водопровода, грязные ведра вместо водосточных канав, подкупная и наглая полиция, высокая смертность в здоровой местности, — все это в городе, который уайтлендеры сами построили.

6. Деспотическое правительство в вопросах о печати и правах о народных собраниях.

7. Неправоспособность участия в числе присяжных.

8. Постоянное изнурение рудникового дела притеснительными законами, что дало повод к многочисленным жалобам, касающимся как рудникового дела, так и всех уайтлендеров. Динамитная монополия, вследствие которой владельцам рудников пришлось уплачивать лишние 600 тысяч фунтов стерлингов в год за более дурное качество динамита. Законы о спиртных напитках, вследствие которых кафры имели возможность быть постоянно пьяными; недостаточность государственных железных дорог и придирки с их стороны; выдача концессий на многочисленные предметы ежедневного обихода частным лицам, вследствие чего цены возвышались на них; обложение Йоханнесбурга пошлиной на съестные припасы, от которых город не имел никакой пользы — все эти экономического характера притеснения в большей или меньшей степени встречались на каждом шагу в повседневной жизни. Это были те обиды, которые В. Т. Стед описал как «21/2-пенсовые тягости кучки англичан».

Как высасывали кровь из уайтлендеров и в тоже время как быстро обогащались бурские официальные лица, можно наглядно усмотреть из сметы жалованья, которое уплачивалось государством своим чиновникам с момента открытия рудников и до начала войны:

Из вышеприведенных данных видно, как указывает Фиц-Патрик, что лист жалованья увеличился в 24 раза с тех пор, как уайтлендеры прибыли в страну, и в пять раз больше, чем тогда был весь государственный доход.

Помимо всех более или менее крупных существенных обид, от которых страдали уайтлендеры, среди людей образованных и либерального направления появилось недовольство против той толпы, которая с таким деспотизмом властно распоряжалась над всеми; некоторые из числа управлявших лиц были невежественные ханжи, иные изображали шутов, и почти все беззастенчиво и открыто брали взятки. Из двадцати пяти членов первого Volksraad'a — двадцать один из них были публично обвинены в подкупе в деле «Selati Railway С°» с полным и подробным указанием всех взяток, данных им, числа, когда они были даны, и кем они были даны. Черный лист заключает в себе имена теперешнего вице-президента Шальк-Бургера, тогдашнего вице-президента; Элофа, зятя Крюгера, секретаря Volksraad'a. Как видно, каждый человек исполнительной и законодательной власти имел свою цену.

Подкупное собрание — плохой хозяин, но когда оно к тому же тупоумно и жестоко, то становится невыносимым. Нижеследующие подробности дебатов обоих Raad'oB показывают степень интеллигентности и уровень умственного развития людей, которые управляли одной из самых прогрессивных стран в мире:

«Установлению почтовых ящиков в городе Претории противились на том основании, что это есть расточительность и изнеженность. Депутат Тальярд (Taljaard) сказал, что он не понимает, для чего людям надо постоянно писать письма. Он сам никогда не писал писем. В дни его юности он написал одно письмо и нисколько не испугался проехать более 50 миль верхом и в повозке, чтобы отправить его по почте, а теперь люди жалуются, когда им нужно пройти одну милю для этого».

Дебаты по поводу истребления саранчи повели к следующим оживленным прениям:

21 июля господин Росс сказал, что саранча есть бич, как во дни фараоновы, ниспосланный Богом, и страна наверное будет пристыжена и оклеветана, если вздумает поднять руку на Всевышнего.

Господа Деклерк и Стинкамп (Declerq, Steenkamp) говорили в том же духе, ссылаясь на Священное Писание.

Председатель рассказал истинное происшествие с одним поселянином, у которого ферма всегда была как бы застрахована от саранчи до тех пор, пока он не трогал ее. Но вдруг он вздумал истреблять саранчу, и ферма немедленно была опустошена.

Господин Стооп заклинал членов не создавать себе земных богов и не противиться воле Божьей.

Господин Лука Мейер (Lucas Meyer) поднял бурю, осмеивая аргументы предыдущих ораторов, сравнивая саранчу с хищными зверями, которых они уничтожали.

Господин Лабушан (Labuschagne) неистовствовал. Он доказывал, что саранча ничего общего не имеет с хищными зверями. Саранча — наказание, ниспосланное Богом за их грехи.

В другом заседании:

Господин Жан де Бир (Jan de Beer) жаловался на отсутствие однообразия в галстуках. Некоторые члены носят галстуки фасона Tom Thumb, а другие надевают шарфы. Он находит, что Raad должен установить положительный размер и форму галстуков.

Нижеследующие подробности дебатов одного заседания дают некоторое понятие о том, насколько законодатели были способны разбирать дела коммерческого свойства.

Мая 8-го. Общество Шеба (Sheba D. М. С°) ходатайствовало о разрешении на устройство воздушного трамвая от рудников до мельницы:

Господин Гробелар осведомился, может ли трамвай сам летать в воздухе или же он изображает из себя воздушный шар.

Единственное препятствие к разрешению воздушного трамвая председатель усмотрел в том, что общество носило английское название, тогда как есть так много полезных голландских обществ.

Господин Тальярд (Taljaard), возражая против слова «participeeren» (участвовать), как не голландского и ему непонятного, сказал: «Я не могу поверить, что это слово голландское, почему я этого слова не встречал в Библии, если оно голландское?»

Июня 18-го по поводу другой концессии господин Тальярд желал знать, возможно ли перевести на голландский язык слова: «pyrites» и «concentrates»; он не мог понять их значения; несмотря на то, что он посещал вечернюю школу во время своего пребывания в Претории, он все-таки и теперь не может многого объяснить своим согражданам. Он полагает, «что стыдно устраивать большие горы на почве, под которою могут быть богатые рифы и которая в будущем может понадобиться для рынка или другой площади. Он, однако, согласится поддержать просьбу на условиях, если название кварца будет переведено на голландский язык, так как в этом слове, может быть, кроется гораздо больше, чем многие воображают».

Такие дебаты, как эти, очень забавны со стороны, но они уже не так смешны для вас, если исходят от неограниченной власти, которая имеет полнейшее право распоряжаться вашей жизнью.

Итак, все эти господа составили общину, в высшей степени занятую своим личным делом, между тем, как уайтлендеры не отличались рвением к политике; они только желали принять участие в управлении государством, для того чтобы сделать более сносными условия их собственной жизни и промышленности. Насколько велика была надобность в вмешательстве уайтлендеров, поймет всякий благоразумный человек, прочтя перечень их жалоб. Судя поверхностно, буров можно признать поборниками свободы, но, присмотревшись ближе, становится ясным, что они в действительности (как доказано их избранными правителями) стояли за все то, что историей признано отвратительным в форме исключительности и угнетения. Их понятие о свободе было ограниченное и эгоистическое, и они постоянно причиняли другим более тяжелые обиды, чем те, против которых они сами восставали.

Когда значение рудников и число рудокопов увеличилось, то оказалось, что подобная политическая неправоспособность затронула эту космополитическую толпу людей в большей или меньшей степени, в зависимости от того, какой свободой они пользовались на своей родине. Уайтлендеры с континента терпеливее относились к тому, что было невыносимо для американцев и англичан. Американцев, однако, было так мало, что вся тяжесть борьбы за свободу обрушилась на англичан. Помимо того, что англичан было больше, чем всех других уайтлендеров вместе взятых, были и другие причины, вследствие которых англичане особенно чувствовали униженность своего положения больше, чем члены других народностей. Во-первых: многие из англичан были уроженцами Британской Южной Африки, знавшими, что в соседней стране, где они родились, самые либеральные учреждения были даны соплеменникам этих самых буров, которые им отказывали в участии в управлении их собственными водостоками и водопроводами. Во-вторых: каждый англичанин знал, что Великобритания претендовала на роль первенствующей державы в Южной Африке, и вследствие этого он чувствовал, что его родина, к которой он мог бы обратиться за защитой, как бы потворствовала дурному с ним обхождению, находя это нормальным. Как граждан первенствующей державы, их оскорбляло то обстоятельство, что их держали в политической подчиненности, вследствие чего англичане были самыми настойчивыми и энергичными агитаторами.

Плохо должно обстоять дело там, где не допускают ясно высказать и честно рассмотреть возражения противников. Буры употребили много усилий, как видно из вышеизложенного, чтобы основать свою собственную страну. Они совершали большие странствования, много работали и смело сражались. После всех их усилий им было предопределено судьбою видеть прилив в их страну чужестранцев, иногда даже сомнительной репутации, которые угрожали превысить числом первоначальных поселенцев. Если бы льготы на право гражданства были дарованы этим чужестранцам, то не подлежит сомнению, что буры вначале имели бы большинство голосов, но со временем новые пришельцы получили бы преобладание на Raad'e и выбрали бы своего собственного президента, который мог бы держаться политики противной взглядам первоначальных собственников страны. Должны ли буры потерять при выборах победу, которую они одержали своими ружьями? Эти новые пришельцы пришли за золотом, они его получили. Их предприятия давали 100 процентов дохода. Разве это не достаточно для их удовлетворения? Если страна им не нравится, то зачем они ее не покидают? Никто не заставляет их оставаться здесь, но если они остаются, то должны быть благодарны, что их вообще терпят, и пусть не намереваются вмешиваться в законодательство тех, благодаря чьей любезности они были допущены в страну.

Здесь ясно изложено положение буров, и с первого взгляда беспристрастный человек мог бы сказать, что во всем этом много справедливого, но при более близком рассмотрении этого вопроса видно, что, хотя подобные доводы и допустимы в теории, на практике же они несправедливы и неосуществимы.

При теперешней густонаселенности мира тибетская политика допустима в каком-нибудь темном уголке, но ее невозможно держаться на громадном пространстве страны, лежащей на пути промышленного прогресса. Положение было бы слишком искусственным. Горсть людей по праву завоевания завладела громадной страной, где она поселилась на таком расстоянии друг от друга, что, как они хвастают, из одной фермы нельзя даже видеть дыма с другой; но несмотря на то, что их численность так непропорциональна к пространству, ими занимаемому, они все-таки отказывают в допущении туда других людей на равных с ними условиях, а требуют себе положения привилегированного класса, долженствующего всецело господствовать над вновь прибывающими. Вновь прибывшие эмигранты, гораздо более образованные и развитые, чем буры, превзошли последних численностью в их собственной стране, но тем не менее буры их унижают до такой степени, как нигде в мире. В чем заключается их право? В праве победы. Но таким же правом можно воспользоваться для ниспровержения тяжелого ига. С этим они сами должны согласиться. «Выходите и сражайтесь!» — воскликнул один из членов Volksraad'a, когда петиция уайтлендеров о даровании льгот была представлена. «Протест! Протест!» — «Что хорошего в протестах? — сказал Крюгер господину Campbell'y: — У вас нет оружия, а у меня есть!» Конечно, еще оставался апелляционный суд, но судьи Creusot и Mauser были всегда заодно с президентом.

Во всяком случае, аргумент буров был бы более действительным, если бы они не получали никакой пользы от эмигрантов. Если бы они их совершенно игнорировали, тогда они могли бы сказать, что не желают их присутствия; но даже когда уайтлендеры протестовали, буры наживались на их счет. Для них не было двух выходов: они могли или притеснять уайтлендеров и не наживаться на их счет, или же они должны были бы дать уайтлендерам все преимущества и тогда уже на их деньги заняться благоустройством страны. Но обижать их и в то же время обогащаться на их счет, является большой несправедливостью.

Кроме того, весь аргумент буров основан на чисто национальном предположении, что всякий натурализованный гражданин не бурского происхождения не может быть патриотом. Историей это не доказано. Новопришедший в самом скором времени так же гордится своей новой родиной и так же ревниво охраняет ее свободу, как и старый гражданин.

Если бы президент Крюгер великодушно даровал бы льготы на право гражданства уайтлендерам, то пирамида его держалась бы твердо в своем основании и вершина ее не колебалась бы. Правда, что развращенная олигархия исчезла бы и дух более широкий и снисходительной свободы управлял бы представителями страны. Республика сделалась бы более сильной и прочной, и население ее, хотя и расходящееся в деталях, в основе имело бы много общего. Совершенно другой вопрос — было ли бы подобное разрешение задачи выгодно для великобританских интересов в Южной Африке. Президент Крюгер неоднократно выказывал Великобританской империи свои дружеские чувства.

Во время конвенции в Претории (1881 г.) право гражданства приобреталось после одного года пребывания в стране. В 1882 году оно было повышено до пятилетнего пребывания в стране — законный срок, дающий право гражданства как в Великобритании, так и в Соединенных Штатах. Если бы это было так оставлено, то можно с уверенностью сказать, что никогда не было бы ни уайт-лендерского вопроса, ни войны. Обиженные были бы восстановлены в своих правах внутренним порядком, без всякого внешнего вмешательства.

В 1890 году большой прилив иностранцев встревожил буров, и ввиду этого право гражданства приобреталось по закону только после четырнадцатилетнего пребывания в стране. Уайтлендеры, число которых быстро возрастало и которые страдали от страшных притеснений, перечень которых помещен выше, поняли, что их многочисленным обидам ничем нельзя помочь, как только получением прав гражданства, благодаря которым они могли бы сбросить с себя тяжелое бремя, их угнетавшее. В 1893 году петиция от тринадцати тысяч уайтлендеров, изложенная в очень почтительной форме, была предложена Raad'y» но была встречена с презрительным пренебрежением. Не обескураженное этой неудачей, собрание национальной реформы (National Reform Union), в состав которого не входили капиталисты, возобновило атаку в 1894 году. Они представили петицию, подписанную тридцатью пятью тысячами взрослых уайтлендеров мужского пола — число равное, вероятно, всему мужскому бурскому населению страны. Маленькое число либеральных представителей в Raad'e поддерживало эту петицию и старалось восстановить справедливость для уайтлендеров, но напрасно. Господин Жеп (Jeppe), представитель этих либералов, сказал: «Им принадлежит половина земли, они платят по крайней мере 3/4 всех налогов, они своим капиталом, энергией и воспитанием по крайней мере равны нам. Что будет с нами или нашими детьми в тот день, когда мы окажемся в меньшинстве, как один среди двадцати, без единого друга между теми, которые тогда скажут нам, что они желали быть братьями, но мы нашими собственными действиями сделали их чужими для республики?» Такие справедливые и либеральные чувства были побеждены депутатами, которые уверяли, что подписи не могут принадлежать законным гражданам, так как они в действительности агитируют против закона на право гражданства, и другими депутатами, нетерпимость которых была выражена неприязнью к депутату (о котором мы выше упомянули), призывавшему уайтлендеров к открытой борьбе. Поборники исключительности и расовой ненависти остались победителями в этот день. Петиция была отвергнута десятью голосами против восьми, и по инициативе президента закон о праве приобретения гражданства издан был на более строгих началах, чем прежде: постановлено, чтобы желающий получить право гражданства в продолжение 14 лет испытания должен отказаться от своей прежней национальности, и таким образом выходило, что за этот период (14 лет) он не принадлежал никакой стране. Не оставалось надежд на то, чтобы какой-либо новой постановкой дела со стороны уайтлендеров возможно было бы смягчить решение президента и его бургеров.

Одного ярого защитника этого вопроса президент вывел из казенного здания и, указывая на национальный флаг, развевавшийся над домом, сказал ему: «Вы видите этот флаг? Если я дам льготы, то в то же самое время придется спустить и этот флаг». Его вражда к эмигрантам была ужасна. «Бургеры — друзья, воры, разбойники — новопришедшие» были вступительными словами одной из его официальных речей.

Хотя Йоханнесбург находится всего в 32 милях от Претории и хотя страна, во главе которой он, президент Крюгер, стоит, зависела в денежном отношении от золотых россыпей Йоханнесбурга, он посетил его только три раза в течение девяти лет.

Эта постоянная злоба была прискорбна, но вполне естественна. Человек, пропитанный идеями об избранном народе и ничего не читавший, кроме книги, в которой развивается именно эта идея, не мог узнать из истории о тех выгодах, которые государство может получить от либеральной политики. Для него это было чем-то вроде того, как если бы амонитяне и моавитяне потребовали права присоединения к двенадцати коленам. Он принял агитацию против исключительной политики государства за агитацию против существования самого государства. Широкие льготы на право приобретения гражданства укрепили бы республику на более твердом основании и сделали бы ее более прочной. Только меньшинство уайтлендеров желало иметь британскую систему правления; это была толпа космополитов, которую объединяла общая несправедливость. Большинство великобританских эмигрантов не имело никакого желания ниспровергнуть государство. Когда же все другие попытки не помогли и их петиция относительно прав была им брошена обратно, то, весьма естественно, их взоры обратились тогда к тому флагу, который развевался на севере, на западе и на юге от них, к флагу, который означает чистоту управления с одинаковыми правами и одинаковыми обязанностями для всех людей. Конституционная агитация была оставлена, оружие привозилось тайно, и все подготовлялось к организованному восстанию.

Восстание должно было начаться в заранее всем известную ночь, причем решили атаковать Преторию, занять крепость и захваченные ружья и амуницию употребить на вооружение уайтлендеров. Замысел казался выполнимым, но для нас, имевших случай убедиться в военной доблести бургеров, подобный замысел казался слишком рискованным. Весьма понятно, повстанцы могли бы удержать за собой Йоханнесбург до тех пор, пока всеобщая симпатия, которую к ним питали во всей Южной Африке, не заставила бы Великобританию вмешаться. К несчастью, они усложнили дело просьбою посторонней помощи.

Господин Сесиль Родс (Cecil Rhodes) был тогда премьером в Капской колонии; человек громадной энергии, оказавший большие услуги Великобританской империи. Мотивы его действий для нас неясны, но, конечно, мы можем сказать только, что они не были скверными, а Сесиль Родс отличался своими широкими замыслами и очень простыми привычками. Чем бы он ни руководствовался, дурно ли направленным желанием подчинить Южную Африку под великобританское правление или горячей симпатией к уайтлендерам и их борьбе против несправедливости — верно то, что он позволил своему лейтенанту доктору Джемсону собрать конную полицию «Chartered Company», основателем и директором каковой компании был сам Родс, и действовать заодно с повстанцами в Йоханнесбурге. Далее, когда восстание в Йоханнесбурге было отложено, вследствие разногласия, под каким флагом они должны восстать, оказалось, что Джем-сон (по приказанию ли Родса или без его приказа) уговорил заговорщиков завладеть страной силами, далеко не соответствовавшими тому труду, выполнить который он взялся. Пятьсот полицейских с двумя полевыми пушками были теми смельчаками, которые вышли из Мефкинга и перешли трансваальскую границу 29 декабря 1895 года.

2 января 1896 г. они были окружены бурами близ Дорнгопа и, потеряв много убитыми и ранеными, голодные и с истощенными лошадьми, они вынуждены были сложить оружие. Шесть буров было убито в этой стычке.

Были сделаны решительные попытки для того, чтобы вмешать великобританское правительство в фиаско, и утверждали, будто бы министр колоний и другие государственные люди были осведомлены обо всем. Такое впечатление произвело кажущееся нежелание следственной комиссии вести расследование более энергично. Остается сожалеть, что не все телеграммы и письма были представлены по этому случаю; идея же, что это не было сделано из боязни, что господин Чемберлен и великобританское правительство оказались бы замешанными, является абсурдом уже вследствие того факта, что в числе членов следственной комиссии были сэр Генри Кэмпбелл Банерман и сэр Вильям Гаркурт. Допустимо ли, чтобы эти господа не решились действовать открыто из боязни повредить правительству или чтобы господин Чемберлен впоследствии имел бесстыдство публично и торжественно отрицать всякое знакомство с этим делом в присутствии этих же лиц, которые потворствовали бы ему в укрывательстве доказательств тех фактов, о которых он знал? Такое предположение просто смешно, но все-таки в нем видели причину того, что следственная комиссия сдерживалась в своих действиях из боязни скомпрометировать родину.

Даже самые злейшие враги Чемберлена должны сознаться, что он человек с светлым умом, человек настойчивый и человек, имеющий понятие о мерах, которые следует принять для достижения какой-нибудь цели. Допустимо ли, чтобы такой человек, знающий военные подвиги бургеров, смотрел бы сквозь пальцы на вторжение в их страну 500 полицейских с двумя пушками? Возможно ли, если бы даже он одобрил в общем этот план действий, чтобы он мог допустить такое безрассудство? Одобрив раз эту идею, неужели он был бы настолько легкомыслен, чтобы, услыхав о вторжении, немедленно принять самые энергичные меры к уничтожению того, что сам же задумал, и таким образом погубил бы свою затею? Зачем тогда он посылал в Йоханнесбург такие энергичные приказы, воспрещающие англичанам содействовать повстанцам? Все обвинение до такой степени нелепо, что только страдающие манией злопамятства или национальной ненависти решились бы убеждать кого-нибудь поверить этому.

Предположим на минуту, что великобританское правительство знало кое-что о готовящемся вторжении; что же бы оно прежде всего сделало? Добрался бы Джемсон до Йоханнесбурга или нет, но очевидно было, что в Южной Африке большая расовая борьба уже подготовлялась. Не постаралось ли бы оно под каким-нибудь предлогом увеличить в Южной Африке свои силы, которые были тогда так слабы, что не в состоянии были остановить течение событий? Конечно, правительство так поступило бы, однако ничего подобного не было сделано. Отрицание господина Чемберлена ясно и убедительно: «Я желаю сказать, в самом положительном смысле, что я ни тогда, ни вообще когда-нибудь не имел ни малейшего подозрения о враждебном или вооруженном вторжении в Трансвааль до, как мне кажется, кануна того дня, когда вторжение совершилось». (Британский Южно-Африканский комитет, 1897 г. № 6223).

Граф Селборн (Earl of Selborne), товарищ министра колоний, был не менее выразителен:

«Ни прежде, ни в более позднейший период до вторжения мы не знали о том, что теперь принято называть планами Джемсона. Мы также не знали, что революция в Йоханнесбурге была открыто управляема и снабжаема деньгами из Капской колонии и Родезии…

Ни сэр Геркулес Робинзон, ни президент Крюгер, ни господин Гофмайер, вообще никто из общественных деятелей в Южной Африке не имел никакого понятия о том, что затевалось, за исключением тех, которые подготовляли план вторжения. Во всяком случае, министерство колоний ниоткуда не получало никаких предостережений, вследствие чего было бы чрезвычайно странным с нашей стороны заподозрить что-нибудь подобное».

Решением комиссии, в состав которой входили члены всех политических партий, набег был единогласно предан порицанию и так же единогласно было выражено полное доверие правительству, освободив его от всяких нареканий, признав, что правительство ничего общего не имело с набегом. В протоколе сказано:

«Комиссия вполне принимает заявления министра колоний и его товарища и вполне одобряет образ действий чиновников министерства колоний, будучи убеждена, что они не причастны в планах, которые повели к набегу доктора Джемсона в Южно-Африканскую Республику…

Ни министр колоний, ни кто-либо из чиновников министерства колоний не получал никаких сведений, которые обратили или могли обратить их внимание на заговор в период его развития».

И все-таки по сегодняшний день некоторые безумные фанатики в Англии и многие неосведомленные и предубежденные органы печати в Европе глубоко верят, что вторжение есть дело рук великобританского правительство.

Уайтлендеров осуждали за то, что они не выслали помощи Джемсону, когда он находился в затруднительном положении, но они иначе не могли поступить. Они сделали все, что возможно, чтобы воспрепятствовать Джемсону прийти к ним на помощь, и было бы несправедливо предполагать, чтобы они могли теперь освободить своего освободителя. На самом деле они имели совершенно преувеличенное понятие о тех силах, которые он с собой ведет и получили вести о его пленении с большим недоверием. Когда же сведения эти подтвердились, они восстали, но восстание это было очень робкое, но не вследствие недостатка мужества, в вследствие затруднительности их положения. С одной стороны, великобританское правительство всецело отказалось от Джемсона и употребило всевозможные средства для предотвращения восстания; с другой стороны, президент республики держал вторгнувшихся заложниками в Претории и дал понять, что их участь всецело зависела от дальнейшего поведения уайтлендеров. Уайтлендеров уверили, что Джемсон будет расстрелян, если они не положат оружия, хотя в действительности Джемсон и его сподвижники сдались на условиях обещанной пощады.

Крюгер так искусно обращался со своими заложниками, что ему удалось с помощью великобританского уполномоченного убедить тысячи возбужденных жителей Йоханнесбурга сложить оружие без кровопролития. Совершенно обойденные хитрым, старым президентом предводители революционного движения употребили свое влияние на умиротворение восставших, полагая, что за этим последует всеобщая амнистия; но, как только восставшие сдали оружие и таким образом оказались в беспомощном положении, вооруженные бургеры и тайные полицейские чины заняли город и шестьдесят человек из числа предводителей были отправлены в преторийскую тюрьму.

С вторгнувшимися президент обошелся очень великодушно. Должно быть, он почувствовал, что не следует жестоко обращаться с людьми, благодаря чьим действиям он поставлен был в такое положение, что приобрел симпатии всего мира. Даже его нелиберальное и притеснительное обхождение с уайтлендерами было забыто ввиду этого незаконного набега флибустьеров.

Дальнейший ход событий был омрачен этим нашествием; прошло много лет, а положение не улучшалось, и, пожалуй, это мрачное положение, неведомо почему, никогда не прояснится. Было забыто, что дурное управление страной было действительной причиной этого несчастного набега. С тех пор управление могло ухудшаться, но этот набег не переставал служить оправданием всему. Можно ли было давать уайтлендерам льготы? Разве могли они ожидать что-либо подобное после набега? Должна ли была Великобритания противиться громадному ввозу оружия и очевидному приготовлению к войне? Это были только предосторожности, принимаемые для избежания второго набега. Долгое время этот несчастный набег препятствовал не только всякому прогрессу, но всем справедливым возражениям. Несмотря на всевозможные старания со стороны Англии к предотвращению события, совершившегося без ее ведома, все-таки авторитет Англии был сильно поколеблен.

Участники нашествия были отправлены на родину, где рядовые были освобождены, а начальники их были приговорены на известные сроки к тюремному заключению, не особенно строгому. В тоже самое время президент Крюгер и его бургеры выказали гораздо более жестокости к политическим пленникам из Йоханнесбурга, чем к вооруженным последователям Джемсона. Национальность этих пленников очень интересна и заслуживает внимания. Их было: двадцать три человека англичан, шестнадцать — африкандеров, девять — шотландцев, шесть — американцев, два — уэльсимена, один — ирландец, один — австралиец, один — голландец, один — баварец, один — канадец, один — швейцарец и один — турок.

Из этого списка видно, что только великобританские уайтлендеры серьезно жаловались на притеснения и несправедливость. Пленники были арестованы в январе, суду же были преданы только в конце апреля. Всех обвинили в государственной измене. Господа Лионель Филипс, полковник Родс (брат Сесиля Родса), Джордж Фарор и Гамонд (американский инженер) были присуждены к смертной казни, которая потом была заменена уплатой громадного штрафа. Другие пленники были приговорены к тюремному заключению на два года и, кроме того, к уплате штрафа в две тысячи фунтов стерлингов каждый. Содержание в тюрьме было тяжелым испытанием, которое усугублялось жестокостью тюремщика Дю-Плесиса. Один из этих несчастных заключенных перерезал себе горло, некоторые серьезно заболели вследствие дурной пищи и антисанитарного состояния тюрьмы. В конце мая все заключенные, за исключением шести, были освобождены. Четверо из них были вскоре также выпущены, а два упрямца Сампсон и Девис отказались подписать петицию о помиловании и оставались в тюрьме, пока не были освобождены в 1897 году.

В общем трансваальское правительство получило от бунтовщиков громадную сумму в 212 тысяч фунтов стерлингов в виде штрафа. Вслед за этим важным событием великобританскому правительству был представлен билль на сумму 1 677 938 фунтов, 3 шиллинга и 3 пенса, полный комизма; в этом билле, между прочим, сказано, что большая часть просимой суммы пойдет на возмещение нравственных и интеллектуальных убытков.

Вторжение прошло, прошло и революционное движение; но причины, вызвавшие и то и другое, остались. Трудно понять, почему государственный деятель, любящий свою родину, воздерживался от всяких попыток к изменению положения вещей, которые уже причинили такие большие опасности и становившиеся с каждым годом более серьезными. Поль Крюгер стал неумолим, и ничто не могло его смягчить. Положение уайтлендеров стало хуже и тяжелее, чем когда-бы то ни было. Единственное учреждение в стране, к которому они могли обращаться за каким-нибудь удовлетворением, были судебные учреждения. Теперь же было издано постановление, что судебные учреждения должны находиться в зависимости от Volksraad'a. Главный судья протестовал против такого унижения столь важного учреждения, вследствие чего он был отрешен за это от должности без пенсии, а судья, который осудил предводителей восстания, был приглашен занять его место, и таким образом от уайтлендеров была отнята защита правосудия.

Была назначена правительственная комиссия для исследования рудниковой промышленности и притеснений, от которых новопришедшие страдали. Господин Шальк-Бургер, один их самых либеральных бургеров, был председателем этой комиссии, ввиду чего заседания ее отличались беспристрастностью. Результатом этой комиссии был доклад, вполне оправдывавший сторонников реформы и указывавший на средства, которые в достаточной степени могли бы удовлетворить уайтлендеров. С такими облегчительными законами не было бы настойчивой надобности в требовании особых льгот; но президент и его Raad не приняли мер, предложенных комиссией. Суровый, старый самодержец заявил, что Шальк-Бургер — предатель своего отечества, ввиду того что он подписал такой документ, и новая реакционная комиссия была избрана для пересмотра доклада. Следствием этого дела были только слова и слова. Положение новопришельцев не улучшилось. Они вновь изложили свои жалобы в протоколе, который был подписан самыми уважаемыми из бургеров. Постепенно в странах, говорящих по-английски, печать стала приходить к тому убеждению, что набег не есть причина всех вызываемых притеснений. Становилось все более и более ясным, что никакого прочного соглашения не может быть там, где одна половина населения притесняет другую. Были принимаемы миролюбивые меры, но их этого ничего не выходило. Тогда прибегли к вооруженным мерам, из этого тоже ничего не вышло. Что же им оставалось делать? Их собственная страна, главенствующая держава в Южной Африке, им никогда не помогала. Может быть, если бы они прямо к ней обратились, то она помогла бы им. Она не могла бы оставить своих детей навсегда в порабощенном состоянии ради своего собственного имперского престижа. Маленькая искра, послужившая к окончательному взрыву, произошла вследствие того, что бурский полицейский Джонс застрелил английско-подданного Эдгара в Йоханнесбурге. Действия полицейского были одобрены властями, и англичане почувствовали, что их жизнь не в безопасности в присутствии подавляющего числа вооруженных полицейских. В другое время этому инциденту не придали бы особого значения, но в данном случае он явился важным доказательством тех несправедливостей, от которых рудокопы страдали. Созванный великобританскими жителями митинг для подачи протеста, был разогнан толпой рабочих под предводительством бурских чиновников. В отчаянии уайтлендеры решили подать петицию королеве Виктории и таким образом вывели свои обиды из границ местной борьбы в более широкое поле международной политики. Великобритания должна была или защитить их, или признать, что защита их вне ее власти. Петиция, поданная непосредственно королеве с просьбой о защите, была подписана 21 000 уайтлендеров в апреле 1899 года.

О содержании этой исторической петиции можно судить по следующим выдержкам:

«Положение поданных Вашего Величества в этой стране сделалось невыносимым».

«Удостоверенные и допущенные притеснения, на которые подданные Вашего Величества жаловались еще до 1895 года, не только остались без всякого удовлетворения, но существуют по сегодняшний день в еще более отягчающей форме. Они все еще лишены всяких политических прав, им не дают голоса в управлении страной, их облагают налогами в гораздо большем размере, чем того требует страна, доходы которой неправильно распределяются и предназначаются на предметы, которые в состоянии вызвать только справедливое чувство негодования, ибо они нисколько не повышают общей доходности государства. Скверное управление и незаконное расхищение общественных денег идут рука об руку, причем не принимается никаких решительных мер для искоренения этого зла. Воспитание уайтлендерских детей поставлено в зависимость от невозможных условий. Полиция не представляет собою достаточной защиты жизни и имущества жителей Йоханнесбурга, напротив того, она — источник опасности и нарушает мирную жизнь уайтлендерского населения.»

«Дальнейшие притеснения стали невыносимыми с начала текущего года. Власть, данная правительству вследствие «Public Meetings Act» (протокол народного собрания), стала угрожать подданным Вашего Величества с момента узаконения этого акта в 1894 году. Эта власть была теперь направлена для нанесения удара врожденному и неотъемлемому праву всякого великобританского подданного, а именно: праву обращаться к своему монарху. Преувеличивая до невозможности смысл и значение закона, правительство арестовало двух великобританских подданных, которые помогли подать петицию Вашему Величеству от имени четырех тысяч своих соотечественников. Не довольствуясь этим, когда подданные Вашего Величества опять намеревались изложить свои обиды пред Вашим Величеством, правительство разогнало этот митинг толпой буров, организованной правительственными чиновниками и действовавшей под защитой полиции. Вследствие таких прямых и косвенных действий правительства, подданным Вашего Величества препятствовали публично выяснить свои жалобы и изложить их пред Вашим Величеством».

«В силу вышеизложенного покорные челобитчики Вашего Величества, смиренно умоляют Ваше Величество принять под защиту Вашего Величества верноподданных Вашего Величества, проживающих в этой стране, и приказать нарядить следствие об обидах и жалобах, изложенных в этой петиции, и сделать распоряжение представителю Вашего Величества в Южной Африке принять меры для обеспечения скорейшего искоренения злоупотреблений здесь изложенных, и потребовать надлежащие гарантии от правительства этой страны в том, что оно признает за нами права великобританских подданных».

Со дня подачи петиции нашими угнетенными соотечественниками своему монарху события подвигались неизменно к одному концу. По временам на поверхности замечалось волнение, иногда наступало затишье, но ручей все время быстро несся вперед, и рев его становился громче и громче.

Глава III Переговоры

Английское правительство и английский народ не желают непосредственного владычества в Южной Африке. Их интерес направлен главным образом к тому, чтобы различные южноафриканские штаты жили в согласии и благоденствии и чтобы не ощущалось необходимости в присутствии английского красного мундира на пространстве всего большого полуострова.

Наши иностранные критики, благодаря их непониманию английской колониальной системы, никогда не в состоянии уяснить себе, что доходы Великобритании ни на один шиллинг не изменятся от того, будет ли над золотыми рудниками развиваться четырехцветный флаг

Трансвааля или Union Jack'a[6] самоуправляемой колонии. Трансвааль, будучи великобританской провинцией, все-таки должен был бы иметь свое собственное законодательство, свою собственную казну, свои собственные расходы и свой собственный тариф, направленный против своей родной страны (Англии), точно так же как и против всего света, и Великобритания от такой перемены нисколько не разбогатеет. Все вышесказанное так очевидно для англичан, что они даже перестали настаивать на этом, что, пожалуй, послужило причиной общего непонимания за границей. Кроме того, в то время как Англия ничего не выигрывает от подобной перемены, большая часть издержек, как деньгами, так и людьми падает на родную страну. Ввиду этого Великобритания вполне резонно старается избегнуть такой тяжелой обузы — покорения Южно-Африканской Республики. При самом лучшем исходе дела Англия ничего не приобретает, в противном же случае она теряет много. Здесь нет места ни честолюбию, ни нападкам. Это является актом посильного выполнения самого трудного долга.

Не могло быть и речи относительно мысли о присоединении Трансвааля. В свободной стране правительство не может идти впереди общественного мнения, а последнее всецело находится под влиянием печати, являющейся отражением общественного мнения. Если кто вздумает проследить за отголосками прессы во время всех месяцев переговоров, то он нигде не найдет ни одного компетентного мнения, высказанного в пользу подобной меры, точно так же, как никто не встречал в обществе защитника этого мероприятия. Но громадная ошибка уже сделана, и все просьбы сводились лишь к минимальному изменению порядка, который мог бы вызвать правильное положение дел и восстановил бы равенство между белыми расами в Африке.

«Пусть Крюгер будет более либерален в даровании льгот, — говорилось в одной газете, выражавшей мнение здравомыслящих англичан, — и он увидит, что могущество республики от этого не ослабеет, но бесконечно окрепнет. Пусть он даст большинству жителей мужского пола, достигших совершеннолетия, право избирательного голоса, и он этим путем даст республике устойчивость и силу, которые ничем другим нельзя приобрести. Если же он отвергает все доводы подобного рода и настаивает на его настоящей политике, возможно, что он отодвинет немного злополучный день и сохранит свою любимую олигархию на несколько лет; конец все-таки будет тот же».

Вышеизложенное мнение есть не что иное, как отголосок всей английской прессы, за исключением одной или двух газет, которые полагали, что, несмотря на настойчивое третирование нашего народа и на тот факт, что мы, весьма естественно, были ответственны за них в этой стране, мы все-таки не имели права вмешиваться во внутренние дела республики.

Нельзя отрицать, набег Джемсона ослабил силу тех, кто желал энергично вступиться в защиту интересов великобританских подданных. Появилось неуверенное, но широко распространившееся мнение, что, может быть, капиталисты ради своих личных целей устроили подобное положение дел. Трудно вообразить, каким образом положение беспокойства и ненадежности, не говоря уже о военном положении, может послужить в пользу капитала, и, конечно, очевидно, что только архипрожектер мог из притеснений, претерпеваемых уайтлендерами, извлечь для себя выгоду и для того чтобы раскрыть его проделки, нужно было уничтожить эти притеснения. Однако подозрение продолжало существовать среди лиц, не признающих очевидных фактов, но любящих раздувать и без того преувеличенные слухи, вследствие чего рука, протянутая Англией к примирению, ослабла, на что, без сомнения, рассчитывали противники, надеясь на слабую оппозицию колебавшегося меньшинства.

Английские уайтлендеры послали свою петицию в апреле 1899 года, прося защиты у родной страны. С этого же месяца началась корреспонденция между доктором Лейдсом, министром Южно-Африканской Республики, и Чемберленом, министром колоний, относительно существования или несуществования сюзеренитета. С одной стороны, было оспариваемо, что с появлением второй конвенции совершенно уничтожилась первая; с другой же стороны, оспаривали, что предисловие к первой конвенции должно относиться также и ко второй. Если доводы Трансвааля были правильными, то из этого ясно следует, что Англия старалась вывернуться из подобного положения с тех пор, как была поставлена в это quid pro quo второю конвенцией, и даже от самого беспечного из колониальных министров нельзя было бы ожидать, чтобы он мог сделать такую важную уступку, не получив за нее ничего. Этот спор заставляет нас вернуться обратно к вопросу о том, что такое сюзеренитет. Трансвааль признал власть veto над своей иностранной политикой, и это признание само собой лишило его положения независимого государства до тех пор, пока конвенция не была открыто уничтожена.

К этим дебатам, в которых не ощущалось особенной крайности, что видно из переписки, тянувшейся семь месяцев, назрел животрепещущий вопрос об обидах и жалобах уайтлендеров. Сэр Альфред Мильнер, великобританский представитель в Южной Африке, человек либеральный, назначенный консервативным правительством, снискал к себе уважение и доверие всех партий. Он был ясным доказательством того, что способный, здравомыслящий человек может быть или виновным или снисходительным в несправедливостях. К нему обратились за разрешением вопроса; была назначена конференция между ним и президентом Крюгером в Блумфонтейне, столице Оранжевой республики. Встреча их произошла 31 мая 1899 года.

Рассмотрению конференции подлежали три различных пункта. В первом пункте говорилось о тех допущенных условиях в Лондонской конвенции, вызывавших неоднократные недоразумения между двумя правительствами и которые в течение восемнадцати лет трижды заставляли государство прибегать к военным действиям. В этом же пункте трактовалось о присоединении бурами земель, о вмешательстве в торговые дела, о сюзеренитете и о возможности третейского суда. Второй пункт касался притеснений уайтлендеров, каковые притеснения представляли из себя теперь вопрос, не предусмотренный конвенциями. В третьем пункте рассматривался вопрос о дурном обращении с английскими индусами, а также и о других причинах ссоры. Сэру Альфреду Мильнеру оставалось или разбирать отдельно каждый пункт — бесконечная и бесполезная работа — или же в корне вопрос поставить ребром и добиться от бурского правительства уверения в скором прекращении всех недоразумений. Он же остановился на вопросе о даровании прав уайтлендерам, так как очевидно, что если бы они могли получить хотя какие-нибудь права на бразды правления, они со временем сами смогли бы улучшить свое положение и избавили бы английское правительство от тяжкой обязанности покровителя.

Этот вопрос вскоре явился камнем преткновения для конференции. Мильнер настаивал на пятилетней льготе, с условием обеспечения соответственного представительства из рудниковых округов. Крюгер предлагал семилетние льготы с добавлением многочисленных оговорок, уменьшивших в значительной степени ценность этих льгот; обещал в число тридцати одного допустить пять членов, долженствовавших быть представителями половины всего мужского взрослого населения; поставил в условие, чтобы все недоразумения представлялись на рассмотрение третейского суда иностранных держав — условие, не совместимое с притязанием на сюзеренитет. Это предложение уменьшило льготный срок с четырнадцатилетнего на семилетний, но при этом было поставлено столько условий, что подобное облегчение было только кажущимся, взамен же его от Англии требовали важной уступки. Предложения одной стороны были невозможны для другой, и в начале июня сэр Альфред Мильнер возвратился в Кейптаун, а президент Крюгер в Преторию; таким образом, конференция ни к чему не привела, и положение только обострилось.

Двенадцатого июня сэр Альфред Мильнер принимал в Кейптауне депутацию и, рассматривая положение дел, высказался, между прочим, так:

«В принципе в Южной Африке должно существовать равенство для всех рас. Страна, в которой нет равноправия, держит остальные страны в постоянной тревоге. Наша политика, не будучи придирчивой, отличалась терпением, которое все-таки не может перейти в индифферентизм».

Два дня спустя, Крюгер обратился к рааду со следующими словами:

«Противная сторона ни на йоту не уступила, я им тоже больше не мог дать. Бог всегда был с нами. Я не желаю войны, но я больше ничего не уступлю. Хотя уже однажды мы были лишены нашей независимости, но Бог возвратил ее нам!»

Он говорил, без сомнения, чистосердечно, но жутко становится, когда слышишь, как в оправдание политики поощрения пьянства имя Господне призывается правительством, в состав которого входят такие нравственно испорченные лица, каких еще свет не видывал.

Из телеграммы сэра Альфреда Мильнера, извещавшей о ходе событий, английский народ уразумел, что ничего еще не было сделано, хотя положение было серьезное и требовало неотложного вмешательства для восстановления порядка. В телеграмме говорилось:

«Необходимо немедленное вмешательство, остается еще одна надежда, что все уляжется само собой. В действительности же в продолжение многих лет придерживались этой выжидательной политики, но выходило наоборот: порядок не восстанавливался и положение ухудшалось. Неправда, что все это было вызвано набегом. Они еще до набега от скверного переходили к худшему. Мы были накануне войны до набега, а Трансвааль накануне революции. Следствием набега явилась новая причина в оставлении вещей по-прежнему со старыми последствиями.

Зрелище, какое представляют из себя тысячи великобританских подданных, находящихся в долговременном положении илотов, постоянно стонущих от несомненных обид и напрасно взывающих к помощи правительства Ее Величества, постепенно подрывает влияние и значение Великобритании в черте владений королевы. Некоторые органы печати, не только в Трансваале, свободно проповедуют идею учреждения республики, которая могла бы захватить всю Южную Африку, и подстрекают для достижения этой цели Трансвааль к вооружению, к соединению с Оранжевой республикой и в случае войны гарантируют активное участие со стороны многих подданных Ее Величества. К сожалению, я должен сказать, что эта идея, поддерживаемая беспрестанно ложными толками о намерениях правительства Ее Величества, произвела громадное впечатление среди большого количества голландских колонистов. Неоднократно приходится слышать, что голландцы даже в этой колонии почему-то считают себя вправе иметь все преимущества пред своими же согражданами английского происхождения. Тысячи людей, мирно настроенных, будучи оставлены в покое, совершенно довольных своим положением английско-подданных, теперь вовлечены в смуту и недоброжелательство и этим вызывают со стороны англичан должное раздражение.

Я не вижу другого выхода к прекращению этой зловещей пропаганды, как только сильное воздействие со стороны правительства Ее Величества в интересах удержания за собой позиции в Южной Африке».

Такими серьезно обдуманными словами английский проконсул предостерегал своих соотечественников о том, что их ожидало. Они видели грозные тучи на севере, но даже его зоркий глаз не заметил, как близко и как ужасна была гроза.

В конце июня и в начале июля много было возложено надежды на посредничество со стороны Africander Bond, политического общества голландских колонистов Капской колонии. С одной стороны, они были земляками буров; с другой стороны, они были великобританскими подданными и пользовались всеми выгодами тех либеральных учреждений, какие мы хотели бы видеть и в Трансваале. «Обращайтесь с нашим народом так, как мы обращаемся с вашим!» В этом заключалась вся наша просьба. Но ничего не вышло из этого посредничества, хотя предложения, внесенные Гофмейером и Герольдом, членами Bond'a, и Фишером из Оранжевой республики, на рассмотрение раада, были одобрены Шрейнером, аф-рикандерским премьером в Капской колонии. В своей первоначальной форме предложения были неясны и запутанны, льготный срок менялся с девяти до семи лет при различных условиях. Во время дебатов срок был сокращен до семи лет и представительство от золотых полей обусловливалось пятью.

Уступка была неважной, точно так же как представительство пяти из числа тридцати одного не могло считаться великодушным условием для половины всего мужского населения; но на уменьшение количества лет в Англии смотрели, как на признак возможного компромисса. Вздох облегчения послышался в стране.

Министр колоний сказал: «Если это известие подтвердится, эта важная перемена в предложениях Крюгера вместе с предыдущими изменениями позволяет правительству надеяться, что новый закон послужит основанием к урегулированию дел на условиях, выработанных сэром Альфредом Мильнером на Блумфонтейнской конференции». Заметив при этом о некоторых затруднениях, министр продолжал: «Правительство Ее Величества уверено в том, что президент, принципиально согласившись со всем, о чем раньше шел спор, должен рассмотреть все детали его предложения, в которых могла бы оказаться какая бы то ни было помеха к окончательному выяснению вопроса, точно так же он обязан гарантировать, что все выработанные новые положения не могут быть ни уничтожаемы, ни изменяемы к худшему вследствие каких-нибудь новых законодательств или административных рас поряжений".

В то же самое время в газете «Times» высказывалось мнение, что кризис близился к концу: «Если голландские государственные деятели убедили своих собратьев принять подобный билль, они заслуживают глубокой благодарности не только от своих соплеменников и английских колонистов в Южной Африке, но также от Великобритании и всего цивилизованного мира». Радость, с какой было получено известие об окончании кризиса, наглядным образом служит несомненным доказательством тому, как мало Англия желала, чтобы кризис разрешился в пользу войны.

Но добрым надеждам не суждено было сбыться. На сцену выступили второстепенные вопросы, которые при ближайшем расследовании оказались первостатейной важности. Уайтлендеры и английские подданные в Южной Африке, убедившиеся в прошлом, как несбыточны бывают обещания президента, настаивали на гарантиях. Предложенная семилетняя льгота заключала в себе лишних два года против того окончательного минимума, который был объявлен Мильнером. Разница в двух годах не служила помехой к принятию льгот, даже несмотря на то, что этим был унижен наш представитель. Но, кроме этого, существовали еще такие условия, которые возбуждали к себе полнейшее недоверие, благодаря хитрому дипломату. Одним из этих условий чужестранец, желавший получить права гражданства, обязывался представить удостоверение в течение известного времени о своей постоянной регистрации. Но закон о регистрации в Трансваале не исполнялся, и таким образом подобное положение сводило весь билль к нулю. В позднейшее время этого закона строго придерживались, как весьма необходимого. Дверь была открыта, но был брошен камень, и она закрылась. Все-таки, приобретя даже права гражданства, пришельцы всецело зависели от резолюции первого раада, и если члены-рудокопы предлагали какую-нибудь реформу, то не только их предложение, но их самих буры могли бы прогнать из заседания своим большинством голосов. Что в состоянии были бы сделать члены оппозиции, если по распоряжению правительства их каждый момент могли лишить всех прав? Ясно, что подобные мероприятия должны были быть осторожно исследованы, прежде чем английское правительство могло бы принять их за окончательное дарование правосудия его подданным. С другой стороны, оно не могло отказаться от тех статей, которыми предлагались различные улучшения в будущем. В результате было решено, чтобы каждое правительство назначило своих представителей для заседания в соединенной комиссии, которая выработала бы билль в окончательной форме. Предложение было доложено рааду 7 августа с добавлением, что сэр Альфред Мильнер будет рассматривать все, включая и третейский суд без вмешательства иностранных держав.

На предложение этой соединенной комиссии критики смотрели, как на непрошенное вмешательство во внутренние дела другой страны. Но ведь весь вопрос с самого начала был сосредоточен на внутренних делах другой страны, и в Южной Африке до тех пор не будет спокойствия, пока одна нация старается властвовать над другой. Бесполезно приводить аналогичные случаи и предполагать, что сделала бы Франция, если бы Германия вмешалась в вопрос о льготах. Допустим, что во Франции было бы приблизительно столько же немцев, сколько и французов, и немцы были бы угнетаемы. Германия немедленно вмешалась бы и продолжала бы стоять на своем, пока не добилась бы появления modus vivendi. Трансваальский вопрос представляет из себя единичный случай, подобного положения дела еще не было, и к нему нельзя применить ни одного прецедента, исключая разве того общего правила, что белокожие, будучи больше обременены налогами, могут иметь больше преимуществ. Симпатии, может быть, и клонятся в сторону меньшей нации, но права и справедливость — все на стороне англичан.

Большой промежуток времени прошел с момента предложения министра колоний. Из Претории ответа не получалось. Но со всех сторон получались известия, что приготовления к войне, которые еще до набега Джемсона были затеяны, теперь быстро подвигались вперед. Для такого маленького государства потребовались громадные суммы на вооружение армии. Ящики с ружьями и патронами рекой лились в арсенал не только из бухты Делагоа, но, к большому негодованию английских колонистов, ввозились через Кейптаун и Порт-Элизабет. Громоздкие товарные места с надписями «земледельческие орудия» и «рудокопные машины» прибывали из Германии и Франции, и местом их назначения служили укрепления (форты) Йоханнесбурга и Претории. Уже в начале…

…ложении, которое было ему вручено 7 марта. Что в уважение к полнейшей военной сдаче:

«1. Последует полная амнистия всем бургерам республики, принимавшим участие в войне bona fide. Относительно колониальных повстанцев, если они возвратятся в свои колонии, будет наряжено следствие.

2. Все пленные будут возвращены.

3. Коронное колониальное управление будет дано в возможной степени скоро и будет заменено автономным управлением, как во всех других свободных английских владениях.

4. Голландский и английский языки будут на одинаковых правах.

5. Правительство постарается водворить фермеров на их фермах, восстановить их постройки, ручается за то, что они будут освобождены от специальных налогов, уплатить, в виде милости, миллион фунтов стерлингов долга, совершенного республиканскими правительствами во время войны.

6. Бургерам будет дозволено ношение огнестрельного охотничьего оружия.

7. Кафры будут пользоваться покровительством закона, но не будут иметь избирательного голоса.

В заключение, — говорит лорд Китченер, — я должен сообщить Вам, что если эти условия не будут приняты после известного срока, необходимого для обсуждения, они будут считаться уничтоженными».

Но умный и храбрый Бота был совращен людьми, его окружавшими, которые мало теряли в случае продолжения борьбы. Очевидно, он сам не надеялся на независимость, так как он серьезно рассуждал о вопросах, которые всецело были основаны на потере независимости. Но на него было оказано влияние, чем и вызван был его ответ — ответ, стоивший уже столько жизней с каждой стороны:

«Я имею честь уведомить о получении письма Вашего Превосходительства, в котором говорится о мерах, которые будут приняты Вашим правительством в случае окончательного прекращения военных действий. Я советовался с моим правительством по поводу письма Вашего Превосходительства; после взаимного обмена мыслей на нашем свидании в Мимелбурге 28 февраля Вас, конечно, не удивит, что я не мог предложить моему правительству согласиться на условия, изложенные в названном письме. Я должен добавить, что мое правительство и мои главные офицеры всецело разделяют мои взгляды».

Нужно заметить, что в своем ответе Бота основывает отказ на своих взглядах, высказанных во время свидания с Китченером; но мы имеем полное право сказать, что его взгляды не могли быть изменены вследствие какой-нибудь перемены в условиях со стороны Чемберлена.

Невозможно даже понять, каким образом Англия могла согласиться, за исключением независимости, на подобные условия; уже было доказано, что с дарованием независимости вновь начнется война. Требовали, чтобы Англия определила окончательный срок введения автономии, но подобное обещание немыслимо, так как все зависело бы не от срока, а от положения страны. Предложение помощи фермерам и устройство их ферм, конечно, было великодушным поступком с нашей стороны по отношению к обездоленному неприятелю; и теперь ясно, что с нашим великодушием мы далеко зашли и интересы империи сильно пострадали бы, если бы эти условия были приняты. Если бы мы дали больше, то этим самым мы не предлагали бы мир, а скорее, казалось, умоляли бы о даровании его нам.

Каковы бы ни были окончательные условия мира, но надо серьезно надеяться, что 40 000 пленников мужского пола не будут освобождены на законном основании без должной гарантии относительно их будущего поведения.

Также желательно, чтоб этот незаконнорожденный язык, не имеющий своей литературы, одинаково непонятный как голландцу, так и англичанину, не был бы признан официальным языком. Эти два упущения будут искуплены месяцами долгой тяжелой войны, с тех пор как Англия после отказа Боты уничтожила все условия и никогда к ним не возвратится.

Де-Вет (De Wet) сказал по поводу условий о мире, предложенных Китченером:

«Какая надобность рассматривать все вопросы, когда мы сражаемся только ради одного — нашей независимости и нашего национального существования?»

Однако для Боты все это, по-видимому, не послужило препятствием к возобновлению переговоров, так как 10 мая, спустя два месяца, он написал лорду Китченеру следующее письмо:

«Лагерь главнокомандующего, 10 мая 1901 г.

Ваше Превосходительство, я уже раз изъявлял Вам свое желание покончить с войной и ее ужасными последствиями. Но необходимо с согласия «Grondwet» этой республики и вследствие других причин, прежде чем будут предприняты дальнейшие шаги в этом направлении, изложить положение дел президенту Крюгеру, находящемуся в Европе, ввиду чего я думаю послать к нему двух человек, которые должны его ознакомить со всем ходом событий.

Так как от успеха этого предприятия зависят большие последствия для обеих воюющих сторон и так как подобная отправка без помощи Вашего Превосходительства потребует много времени, то я осмеливаюсь ходатайствовать пред Вашим Превосходительством об оказании содействия лицу или лицам, которые будут посланы, в том, чтобы их беспрепятственно пропустили туда и обратно, если возможно, кратчайшим путем, под контролем Вашего Превосходительства. — Примите и т. д.

Луи Бота, главнокомандующий»

На это Китченер ответил:

«Главный Штаб, Южная Африка, Претория, 16 мая 1901 г.

Милостивый Государь. — Честь имею уведомить о получении Вашего письма от 10 текущего месяца и в ответ на него я заявляю, что я могу иметь дело с Вами и Вашими офицерами только в открытом поле; относительно окончания военных действий, я не признаю других официальных лиц бывших республик Оранжевой реки и Трансвааля.

Если, однако, Вы желаете посоветоваться с кем-нибудь в Европе относительно скорейшего окончания войны, я отправлю Вашу телеграмму только по этому вопросу и пришлю Вам ответ. Если же Вы желаете отправить гонцов, то сообщите мне их имена и звание, я обращусь за разрешением к правительству Ее Величества. Примите и т. д.

Генерал Китченер,

Главнокомандующий английской армией.

в Южной Африке»

В этот период времени, вторая неделя мая, положение буров было очень скверное, и в это же время Бота опять возобновил переговоры, которые, как он выразился раньше, были решительно закончены; а Рейц (смотревший на войну, как на большую забаву) написал письмо, полное отчаяния, Штейну, сообщая, что приближается конец и наступило время предпринять решительный шаг. От Крюгера был получен ответ, в котором он призывает буров продолжать бесполезную и пагубную борьбу. В своей телеграмме Крюгер выражал надежды на успешное окончание войны и говорил, что он предпринял должные меры для улучшения положения пленников и женщин. Эти меры в действительности заключались в том, что он их (пленных) оставил на великодушное попечение того правительства, которое он так охотно унижал. Но были признаки, что случилось нечто особенное, которое подало им новые надежды и существенную помощь. Действительно, в это время им стали присылать в большом количестве ружья, амуницию и, весьма возможно, рекрутов, но трудно только сказать, из каких стран, или из германской Damaraland или с португальского берега. Во всяком случае, с тех пор было израсходовано столько амуниции, что нельзя было усомниться в существовании неизвестного источника, откуда буры получали помощь.

Достаточно, я думаю, было сказано об официальных попытках к миру.

Старались доказать, насколько ложно то обстоятельство, что английское правительство настаивало на безусловной сдаче. Мы далеки от подобного предположения, но скажем только, что условия, предложенные английским правительством, были так великодушны, что возбудили сйльное недоверие в стране. Неприятелю ни в чем не отказывали, исключая только независимости, а независимость никогда не может быть дана, если бы война продолжалась до тех пор, пока последний бур не будет выселен из Африки.

Необходимо вкратце упомянуть о неофициальных бурских попытках к миру. Значительное количество буров, среди которых было много влиятельных и интеллигентных лиц, были расположены принять английский флаг и уладить дело миром. Предводителями этой партии были: храбрый Пит Де-Вет, брат Христиана, Поль Бота из Кронштадта, Фразер из Блумфонтейна и другие. Пит Де-Вет, отважно сражавшийся с нами, писал своему брату:

«Что лучше для республик — продолжать борьбу и подвергаться риску окончательного истребления нации или покориться? Можем ли мы хотя на минуту подумать о том, что бы мы сделали со страной, если бы нам ее предложили обратно, с тысячами людей, которых должно поддерживать правительство, само не имеющее ни гроша? Оставьте на минуту возбужденные чувства в стороне и взгляните здраво, и вы тогда согласитесь со мной, что лучше всего для народа и для страны подчиниться новому управлению для достижения ответственного правительства».

Таковы были мнения многих интеллигентных буров, и они старались убедить своих товарищей. В Трансваале и Оранжевом Свободном Государстве среди бургеров были учреждены Peace Committees — комитеты о мире, посылавшие своих депутатов к братьям, находившимся в действующей армии, для выяснения положения дел. Результаты были трагические.

Двое из посланных, Мергендаас и де Кох, были хладнокровно расстреляны, причем первого из них сначала избили. Другие депутаты также подвергались избиению и плохому обращению.

Такая жестокость, однако, не прекратила движения, но дала более сильный оборот делу. Бургеры, стоявшие за мир, находя бесполезным убеждать своих земляков и зная, что их страна безнадежно опустошается неблагоразумным сопротивлением, в конце концов вынуждены были прибегнуть к крайней мере — поднять оружие против них. В настоящее время три сильных отряда бургеров перешли на нашу сторону и сражаются под командой трех бурских генералов — Марэ, Селлье и молодого Кронье; все три принимали раньше участие в сражениях против нас. Этим фактом разбиваются все басни о варварстве англичан, о чем мне сейчас придется говорить. Подобным басням верят политические фанатики в Англии и обманутая публика за границей, но как бы ответом на эти басни является то обстоятельство, что буры на месте же военных действий вербуют себя в ряды английской армии и сражаются под английским флагом. Они находятся в лучшем положении относительно распознавания правды, а своими поступками, переходом на нашу сторону они ясно доказывают, верят ли они этим басням или нет.

Глава VI Сжигание ферм

Из официальной, опубликованной переписки, которая велась между бурами и английскими предводителями в Южной Африке, можно ясно усмотреть, каким образом подобные меры были доведены до таких размеров, что взволновали общественное мнение. Нужно согласиться, что результаты не оправдали этой меры; оставив моральный вопрос в стороне, мы все-таки вынуждены сказать, что от погорельцев меньше всего можно ожидать мирного настроения, но мы надеемся, что буры постепенно успокоятся и устроятся, как мирные английские граждане. С другой стороны, если нация признает тактику гверильясов, она этим обдуманно ведет страну к бедствиям, вызываемым подобной тактикой. Во все времена и во всех войнах партизанская война имела одинаковые последствия. Армия, постоянно тревожимая гверильясами, с ожесточением опустошает все вокруг, иногда безразборчиво, никого не щадя. Армия, которую вечно дергают и беспокоят неожиданностями, озлобляется, и генералу приходится принимать строгие меры, какие подсказывают ему опыт и практика. Что подобные меры не доводились до крайностей английскими властями, видно из того факта, что пленные гверильясы (повстанцы) считались военнопленниками — не то делали с их прототипом, franctireur. Вопрос о гверильясах будет рассматриваться позже. Теперь обратим наше внимание на сжигание ферм.

Первый протест со стороны буров относится к 3 февраля 1900 года. В нем оба президента обвиняют английские войска «в поджоге и взрыве динамитом фермерских домов и в опустошении ферм». Этот документ содержит также в себе обвинение в том, что вооруженные туземцы были направляемы против буров.

Лорд Робертс ответил 5 февраля, что даны строжайшие распоряжения английским войскам относиться с уважением к частной собственности:

«Всякое разорение и вред мирным жителям противны английским традициям и практике, и виновные в том будут в случае необходимости строго мною наказаны». Он присовокупил, что показание, будто бы английские офицеры поощряли туземцев к грабежу, не соответствует истине. Обвинение, послужившее темой для многих карикатур в Европе, — чистейший абсурд, точно так же, как и другие выдумки этих артистов. Спрашивается, почему государство, отказавшееся от помощи своей собственной хорошо обученной индусской армии в 150 000 человек, пользовалось бы услугами дикарей? Лорд Робертс с должным одушевлением отрицает подобное уверение, и в последующее время оно уже не повторялось.

Лорд Робертс в этом документе не довольствовался только отрицанием бурского доказательства, но затронул вопрос о том, как ведется война неприятелем:

«Я с прискорбием должен заметить, что республиканские войска не всегда вели себя во время военных действий, как подобает цивилизованному народу. Я здесь упомяну об изгнании законных подданных Ее Величества из их собственных домов, находившихся в тех округах колоний, которые были подвержены нападению; они были изгнаны только за то, что не хотели подчиниться. Это варварский поступок — принуждать людей посредством расхищения и изгнания идти против их законного монарха и страны. Мужчины, женщины и дети принуждены были оставить их жилища благодаря подобному насилию, и многие из них, жившие раньше в достатке, теперь питаются милостыней».

Он продолжал:

«Я обращаю ваше внимание на хищническое разорение собственности бурскими войсками в Натале. Они не только свободно пользовались скотом и другим имуществом фермеров, ничего не платя, но расхищали совершенно всю внутреннюю обстановку многих фермерских домов. Для примера я укажу на ферму Теодора Вуда «Лонгвуд» вблизи Спрингфильда. Я должен указать на разницу между вашим образом действий и поведением английского войска. Мне донесено из Моддер-Ривер, что фермеры, находящиеся в черте военных действий англичан, не были подвергаемы нападению; жителей не беспокоили; их дома, сады и посевы остались нетронутыми».

26 марта лорд Робертс издал прокламацию довольно определенного характера относительно частной собственности. Она гласила:

«Настоящею прокламацией), изданною мною именем правительства Ее Величества, 26 марта, сим объявляется: все лица, которые в черте территории Южно-Африканской Республики или Оранжевого Свободного Государства, будут покровительствовать или будут замечены виновными в хищническом разграблении, повреждении, а также если будут советовать, помогать или присутствовать при хищническом разграблении или повреждении публичной или частной собственности, то, так как подобное разграбление и повреждение не оправдываются способами и обычаями ведения войны цивилизованным миром, лица эти будут подвергнуты ответственности как лично, так и имущественно за всякое подобное расхищение или повреждение».

Прокламация была издана во время стоянки в Блумфонтейне. Я хорошо помню, что как тогда, так и впоследствии она многим находившимся на театре военных действий показалась слишком преувеличенной и смешной. Я помню, как мы просили разрешения воспользоваться пустыми дачами для перенесения в них больных солдат, — госпитали были переполнены, — и нам сказали, что это возможно сделать только с личного согласия собственников, которые в то время находились в рядах неприятельской армии. Я помню также, как мы хотели старую железную ограду, которою было огорожено крикетное поле, употребить на постройку палаток, но нам сказали, что это невозможно, так как ограда была частною собственностью.

Такое же удивительное уважение чужой собственности замечалось во время похода лорда Робертса. Страна, по которой он проходил, кишела стадами и стаями разных птиц и животных, но голодному солдату не позволялось воспользоваться даже цыпленком, до того было распространено понятие о чужой собственности, подобно тому как Веллингтон выказывал это в Южной Франции. Наказание за ослушание было скорое и строгое. Правда, некоторые фермы подвергались огню, имущество конфисковалось; совершалось же это в виде наказания за какую-нибудь обиду, и подобные явления не повторялись систематически. Усталый солдат косо, смотрел на жирных гусей, покрывавших плотины вдоль дороги, но дотронуться пальцами до белой искушающей шейки — стоило жизни. Он проходил по богатой стране, питаясь загрязненной водой и сухим мясом.

Удивительный пример дисциплины и воздержания был выказан дивизией Рундля, известной в армии под именем «голодной» дивизии; происходило это в тот период времени, когда с бурской стороны велась регулярная война. Дивизия была, к несчастью, расположена в продолжение нескольких месяцев далеко от железной дороги, вследствие чего провизия доставлялась с большим трудом. Все долгое время находились на полупорциях, и люди так ослабли, что их способность к военной службе значительно уменьшилась. А жили они в стране, изобиловавшей всевозможными благами земными. Почему нельзя было достать провизии для людей, я не знаю, но я знаю только то, что цены на хлеб, яйца, молоко и другие продукты были значительно повышены женами фермеров, бывших в действующей армии; бедные солдаты были не в состоянии купить, и им не позволяли дотрагиваться до пищи, в которой ощущалась сильная необходимость.

19 мая, когда лорд Робертс подвигался к Претории, Де-Вет послал жалобу по поводу разрушения двух ферм, Паарде Крааля и Леева Копа. Лорд Робертс ответил, что эти две фермы были уничтожены вследствие того, что несмотря на то, что на домах развевался белый флаг, по приближении войска из ферм начали стрелять.

«Я около Кронштадта уничтожил тоже две фермы по аналогичной причине, — писал лорд Робертс, — и буду наказывать подобное предательство уничтожением тех ферм, где оно будет иметь место».

Вышеизложенное объяснение ясно указывает причины подобных мер, которые нельзя назвать хищническим разорением; трудно сказать, что бы сделал в данном случае другой генерал, желая быть справедливым по отношению к своему войску. Эти фермы и все другие, входящие в их категорию, были справедливо и окончательно разрушены — семейства были выселены без всякого насилия в безопасные места.

Следующие представления бурского командующего были более определенными по содержанию.

«До меня постоянно доходят жалобы, — писал он, — что частные жилища подвергаются разграблению, иногда совершенно уничтожаются, от женщин и детей отбирают все, и им приходится оставаться без крова и пищи. Приведу несколько случаев. Мне сообщили под присягой, что дом на ферме фельдкорнета Бойса в округе Люнспрут, Мильдбург, — был предан огню и разрушен 20 июня. Его жене, находившейся дома, дано было пять минут времени, чтобы забрать вещи и белье, и все, что она взяла, у нее отняли. Ее съестные припасы, сахар и т. д. — все было отнято, так что на следующую ночь ей с детьми пришлось оставаться без крова и пищи. Она попросила ключ от кассы, ей его дали и начали угрожать саблей, требуя денег. Все деньги, находившиеся дома, были взяты, бумаги в кассе порваны, все же остальное в доме, чего нельзя было взять, было уничтожено. Дом сына фельдкорнета Бойса был также разрушен, двери и окна разломаны и т. д.

Мне также донесли, что мои собственные строения на ферме Фаркенспрут, в округе Стандертон, а также дом фельдкорнета Баденгорста, соседний с фермой, были совершенно уничтожены, а скот, который не удалось увести, был на месте расстрелян.

Далее имеется клятвенное заявление госпожи Баденгорст, которая говорит сама за себя.

Я не могу поверить, чтобы подобные безбожные варварства могли совершаться с согласия Вашего Высокопревосходительства, ввиду чего я считаю своею священною обязанностью выразить протест по поводу подобного разрушения и жестокостей, как противных военным обычаям цивилизованного мира».

Большею частью вышеуказанные случаи происходили в той части Трансвааля, где командовал генерал Буллер, а потому жалоба была направлена к нему. Он удостоверил, что по его приказанию шесть ферм были уничтожены.

«Следующие обстоятельства заставили меня отдать приказ. По вступлении в Трансвааль я распорядился прилагаемую при сем прокламацию (А) распространить по всей линии моего маршрута. Мы подвигались из Фолксрюса к Стандертону без всякого сопротивления. Вскоре после нашего прибытия в Стандертон наша телеграфная проволока в продолжение нескольких ночей была перерезываема и делались попытки испортить дорогу динамитом. Эти покушения происходили вблизи вышеназванных пунктов. Был учинен караул, который обнаружил, что попытки совершались не регулярным войском неприятеля, а несколькими бандитами, находившими ночью приют в домах, впоследствии мною уничтоженных; бандиты после этого старались истреблять наши патрули, а по ночам портили дорогу. Было удостоверено, что бандиты приходили из Фаркенспрута и обратно туда же возвращались. Я приказал, чтобы копии прокламации (А) были оставлены в каждом доме, а жителям объяснили бы, что подобные неприязненные действия непозволительны, если же кто-либо из лиц, живущих под нашей защитой, позволит приютить у себя бандитов, не уведомив нас, то подобные лица будут подвергнуты ответственности и дома их будут разрушены. Это предупреждение произвело некоторое влияние дня на два. Но 1 и 2 июля беспокойства возобновились, а 7 июля, окончательно убедившись, что дома служат приютом для людей нам враждебных, не находившихся ни под чьим начальством и действовавших по-разбойничьи, я предал дома разрушению.

Женщины и дети, находившиеся на фермах, были уведены без всяких насилий в другое место».

Таким образом, в данных случаях нельзя сомневаться, английские генералы были правы в своих поступках. Положим, параграф XXIII Гаагской конвенции гласит, что уничтожать неприятельскую собственность незаконно, но далее оговаривает: «Только в крайнем случае подобное уничтожение допускается, если оно настойчиво вызвано необходимостью военных действий». Но ничто так не важно в войне, как сохранение сообщения между армиями. В предыдущей оговорке того же параграфа говорится о незаконности «убивать или ранить изменническим образом лиц, принадлежащих к неприятельской армии». Неоспоримо, что занимать дома, над которыми развевается белый флаг, и устраивать из них прикрытие для нападения равносильно «убивать или ранить изменническим образом», так что в обоих случаях действия англичан легальны и даже неизбежны. В своем послании к Де-Вету от 3 августа 1900 года лорд Робертс говорит по этому поводу о своих намерениях и причинах:

«В последнее время многие из моих солдат были убиты из фермерских домов, над которыми развевался белый флаг, железнодорожные пути и телеграфная проволока были испорчены, дороги повреждены. Вследствие чего я счел необходимым, предварительно уведомив Вас, принять такие меры, какие разрешаются военными обычаями в подобных случаях для прекращения этих фактов, и сжег фермы, в которых или около которых совершались подобные поступки. В таком же духе я буду продолжать действовать, если явится в том необходимость.

Средство в Ваших руках. Разрушение имущества мне противно, и я очень бы желал, если бы Ваше содействие в этом деле послужило к прекращению поводов к дальнейшему разрушению».

Этим-то оправдывается вопрос о законности сжигания ферм вблизи тех мест, где железнодорожный путь испорчен. Я пришел вполне к этому мнению, когда своими глазами видел, как ветер разносил пламя шести горевших домов, среди которых был дом Де-Вета в соседстве Ру-деваля. Нет никакого сомнения, что в войну 1870 года — классический тип современной войны — деревни и народонаселение, находившиеся около местности, где был прерван железнодорожный путь, были строго наказываемы. Но тогда Гаагская конвенция не была еще подписана. С одной стороны, скажут, ведь нельзя же охранять путь длиною в 1000 миль, проходящий чрез неприятельскую или полувраждебную страну, без принятия подобных дисциплинарных мер, так как эти меры «вызваны необходимостью военных действий». С другой стороны, параграф L гласит: «Общее наказание не должно быть налагаемо на народонаселение за те поступки отдельных личностей, каковые поступки не могут быть рассматриваемы как подлежащие общей ответственности». Аргумент, на который могут ссылаться обе стороны, но есть еще сильнейший аргумент — самосохранение.

Армия в том положении, в каком находилась английская, — зависящая в своем существовании от путей сообщения, должна держать эти пути открытыми, хотя бы этим она нарушила даже конвенцию. В действительности сжигание ферм не послужило к прекращению порчи железной дороги, а только озлило народонаселение. Но все-таки генерал, которого в продолжение месяца тридцать раз отрезывали от главной действующей армии, вынужден был, оставив рассуждение о законности действий юристам, принимать меры к скорейшему прекращению этого зла. Много лиц подверглось жестокому наказанию совершенно незаслуженно, но многие из них были в сообществе с истинными виновниками.

Второго сентября лорд Робертс сообщил о своих намерениях генералу Боте.

1. «Сэр, сим имею честь обратиться к Вам относительно тех сравнительно небольших банд вооруженных буров, скрывающихся на фермах вблизи наших путей сообщения; банды занимаются порчей железнодорожного пути и таким образом подвергают опасности жизнь путешествующих по этим дорогам пассажиров, которые, может быть, даже не принадлежат к воюющим.

2. Причина, вследствие которой я вновь обращаюсь по этому поводу к Вам, заключается в том, что, исключая округов, занятых армией под вашей личной командой, больше нигде, ни в Трансваале, ни в колонии Оранжевой реки, нет регулярного бурского войска, и война приняла характер каких-то скверных, пагубных действий, совершаемых неорганизованными и никому неизвестными шайками гверильясов — повстанцев. Такие действия могут иметь плачевные последствия для страны, и я со своей стороны вынужден предотвратить их.

3. В настоящее время мною отдано приказание, что всякая ферма, находящаяся вблизи места покушения на порчу линии или крушения поезда, должна быть сожжена, а все фермы в окружности на 10 миль должны быть совершенно лишены всякого скота, продуктов и т. д.».

Соглашаясь, что подобное наказание вполне справедливо, все-таки нужно заметить, что оно доведено до минимума, так как только одна ферма допускалась к уничтожению в каждом случае; дальнейшее же отобрание провиантов оправдывалось тем, что лишало возможности бурских повстанцев действовать так удачно вблизи линий. Допустим, что на каждую атаку приходилось по одной ферме, в результате все-таки получалось громадное число, так как атаки случались ежедневно.

Мы рассмотрели две причины, по которым фермы сжигались: 1) когда они служили засадой для повстанцев; 2) в наказание за порчу железнодорожного пути.

Теперь на очереди третья причина. Большое количество бургеров дали клятву соблюдать нейтралитет, и англичане им разрешили возвратиться на фермы. Сражающиеся буры стали убеждать или запугивать этих людей, требуя от них нарушения данного слова, на что последние вынуждены были согласиться и покинули фермы, где они под присягой обещали оставаться. Фермы были их поручительством, и лорд Робертс предписал их конфисковать. 23 августа он уведомил о своем решении генерала Боту:

«Вы сообщаете, что мирно настроенные семейства, жившие на фермах, были выгнаны из домов, а имущество их было разграблено или уничтожено. Это, без сомнения, верно, но не в том смысле, в каком подразумевается в Вашем письме. У бургеров, хорошо расположенных к английскому правительству и желавших подчиниться моей власти, бурские войска отняли имущество и угрожали смертью тому, кто отказывался поднять оружие против англичан. Ваше рассуждение, что торжественная клятва, данная бургерами по собственному желанию о нейтралитете и о желании оставаться на фермах, есть недействительная, так как Вы не дали своего согласия на это, — остается открытым вопросом. Я накажу тех, кто заставил нарушить их клятву, и конфискую их имущество; ни одного бургера не насиловали принимать присягу против его желания».

Бурское правительство, несомненно, сделало большое нарушение против Гаагской конвенции, принуждая или позволяя этим людям присоединяться к рядам армии.

«В подобных случаях, — гласит параграф X, — их собственное правительство не должно требовать или принимать от них услуг, не совместимых с данным словом». Ясно все, что касается правительства. Но по отношению к людям — вопрос другой. Их обещание было обусловлено полной защитой с нашей стороны. Мы не имели права ставить человека в такое ужасное положение, откуда был один исход: или нарушить слово или умереть от рук своих соотечественников. Если мы не были уверены в своей способности защитить их, мы должны были бы их удержать в охраняемых лагерях, что мы обыкновенно делали. Если же мы предпочли отпустить их в открытое поле, то мы больше них были виноваты в том, что их принуждали перейти в ряды неприятеля. Надо отдать им должную справедливость, что несмотря на подобное насилие, многие из них остались верны своей клятве.

Но если их вина не больше нашей, то чем оправдать поджог их домов? Мне кажется, что эти случаи совершенно не подходят к случаям, поименованным в других двух категориях, а потому вопрос о вознаграждении должен быть по крайней мере принят во внимание. В официальном списке против погорелых ферм имеются отметки — «on commando», т. е. в действующей армии; эти отметки в большинстве случаев означают, что фермер возвратился в ряды армии после нарушения своего слова. Разрушение его дома при подобных исключительных обстоятельствах — тяжелое наказание; но если «on commando» означает, что человек выполняет долг по отношению к своей стране, не давая никому никакого обещания, то наша совесть никогда не позволит отпустить подобного человека без вознаграждения.

Из сообщений предводителей армии мы можем узнать, до чего возросли строгие меры, принесшие столько бедствий стране. Пока война велась правильно, поведение английской армии было безупречно. Когда же война со стороны буров превратилась в неправильную и их армия разбилась на мелкие отряды, приносившие вред путям сообщения, вечно беспокоившие маленькие посты и конвои, тогда произошла соответствующая перемена и в наших войсках. К концу 1900 года эта перемена стала слишком заметной. Некоторые местности, где буры постоянно собирались, были преданы разрушению и уничтожению. Таковы были: Крунстад, Гейльборн, Фентерсбург и Винбург. В этих четырех округах было уничтожено около ста семидесяти домов. Деревня Ботавиль, бывшая неприятельским depot, подверглась также разрушению; в ней было сорок три дома. В Трансваале число домов, разрушенных со стратегическою целью, было гораздо меньше. В официальных сведениях упоминается только о двенадцати домах. В общем, число домов, разрушенных по оспариваемым причинам, включая и те дома, владельцы коих были в действующей армии, не превышает двухсот пятидесяти.

Нужно сознаться, что вопрос о вышесказанных домах находится совсем в другом положении, чем те дома, которые были разрушены вследствие того, что они действительно служили для военных целей.

Из 630 разрушенных зданий больше половины были разрушены вследствие того, что служили притоном для повстанцев, или вследствие других причин стратегического характера. Но нельзя того же самого сказать о других домах. Общая стоимость деревенского дома — пустяк: за сто фунтов стерлингов можно построить небольшой, а за 300 фунтов — громадный.

Если мы возьмем среднюю цифру, то 50 000 фунтов стерлингов будет вполне достаточной на покрытие расходов по вознаграждению в тех случаях, где военная политика и международное право могут оспаривать друг друга. Сжигание домов прекратилось в 1900 году и, исключая редких случаев, вызываемых неотложною военною необходимостью, больше с тех пор не повторялось. На востоке Трансвааля, где действовал Френч, и к северу от железной дороги Деллагоа, где орудовал Блуд, кажется, ни одно здание не было разрушено, хотя и ощущалась военная необходимость очистить фермы от всякого сорта провизии для затруднения движения неприятеля. Истребление бурских посевов и стад, как ни противно подобное деяние, вполне аналогично истреблению бурами наших поездов с провиантом, от которого зависело существование нашей армии. Партизанская война не может постоянно наслаждаться плодами своего преимущества, она должна также чувствовать и свои недостатки. Она — обоюдоострое оружие, и ответственность за последствия всецело падает на того, кто первый ее начинает.

Глава VII Концентрационные лагери

Когда в значительной части округов съестные припасы были уничтожены для затруднения неприятельского движения и когда огромное число ферм было разрушено вследствие причин вышеизложенных, очевидно стало, что англичане, как цивилизованный народ, должны были позаботиться об устройстве безопасного убежища для женщин и детей, где бы они могли находиться до окончания войны. Было три выхода из этого положения: 1) отослать бурских жен и детей в бурский лагерь — средство, ставшее невозможным с тех пор, как буры разбились на мелкие неорганизованные отряды без всякого определенного лагеря; 2) оставить их на месте; 3) собрать их всех вместе и заботиться о них, насколько возможно.

Удивительно, что люди, нападавшие на принятую политику, очень строго отнеслись к предлагавшемуся выбору. На английской нации действительно осталось бы неизгладимое пятно, если бы она оставила женщин и детей без крова в степи в присутствии большого кафрского населения. Даже Стед не мог бы подобный поступок преувеличить. При одном предположении, что нечто подобное совершается, он успел нарисовать ужасные картины морального и физического унижения бурских женщин вблизи английского лагеря.

Словами нельзя опровергнуть этих нареканий, так как налицо имеется более сильное доказательство — а все «доказательство» заключается в голословном уверении партизанского писателя партизанской газеты, который лично никакого понятия не имеет о ходе военных событий, на что он сам даже не претендует. Невозможно без негодования вспомнить, что английский писатель с такою очевидностью написал, будто его соотечественники «голод употребляли как средство для разврата».

Подобное мнение, как ни смешно, все-таки ясно показывает, каким нападкам подверглось бы английское правительство, если бы оно не устроило лагерей для укрытия женщин и детей. Не только женщины сожженных ферм нуждались в крове, но и все вообще женщины на пустынных фермах, даже имея средства к существованию, не были в безопасности среди чернокожих.

Устройство лагерей было организовано в широких размерах. Они устраивались правительством в удобных пунктах, главны образом в Претории, Йоханнесбурге, Крюгерсдорпе, Мидделбурге, Почефструме, Рюстенбурге, Гейдельбурге, Стандертоне, Питерсбурге, Клерксдорпе и Фолксрюсе — в Трансваале; в Блумфонтейне, Крунстаде, Бетули и Эдинбурге — Оранжевого Свободного Государства.

Подобные лагери, служившие убежищем, не были новостью; англичане из Йоханнесбурга прожили более года в таких же лагерях. Так как из их бедственного положения нельзя было извлечь никакой политической выгоды или международной симпатии и так как англичане с достоинством и стойкостью переносили все невзгоды, то мы почти ничего не знаем о тех условиях, в каковых они находились, но которые несравненно были хуже теперешнего положения буров.

Решив устроить лагери, правительство приводило в исполнение свои планы с большою обдуманностью. Местоположения были выбраны удачно, и все исполнено так, как нельзя лучше. Однако они устраивались в несчастливое время. Великая задача выпала на долю нашего интендантства по снабжению 200 000 человек провиантом, каковой доставлялся тремя крошечными железнодорожными путями, постоянно перерезываемыми. В январе 1901 года Де-Вет вторгнулся в Капскую колонию, и в железнодорожных путях ощущалась большая необходимость. Оригинальное зрелище представляли из себя англичане, напрягавшие все свои нервы, чтобы прокормить женщин и детей неприятеля, в то время как неприятель нападал на инженеров и останавливал поезда с провиантом.

Количество приютившихся в этих лагерях быстро возросло с 20 000 человек в конце 1900 года до 100 000 человек и более в 1901 году. Большие усилия были сделаны военными властями для устройства удобств такому наплыву бесприютных, и для этой цели не щадили денег. В начале 1901 года тяжелое впечатление произвел отчет мисс Гобгауз, англичанки, которая посетила лагери и описала их в самом неблагоприятном духе. Значение отчета, однако, было дискредитировано тем, что политические взгляды мисс Гобгауз были против правительства. Чарльз Гобгауз, ее родственник, радикальный член парламента, очень сожалел, что она не проверила хорошо своих доказательств. С самым лучшим желанием в мире, ее заключения не могли быть правдоподобными, так как она плохо говорила по-голландски, не имела понятия о характере буров и ничего не знала о нормальных условиях жизни в Южной Африке.

Главным образом она основывалась на том, что пища очень скудна, что было мало постелей, что недоставало воды, что санитарное состояние было плохое, что была большая скученность, что была чрезвычайная смертность, в особенности среди детей.

Что касается пищи, то данные мисс Гобгауз совершенно не сходятся с официальными данными о ежедневном отпуске провизии на каждого человека, каковое совершалось в лагере Irene около Претории в июле месяце. Вот что отпускалось:

Нужно сознаться, отпускалось немного, но порция увеличивалась, если привоз провиантов увеличивался. Кроме того, разрешалось делать частные покупки провизии, на что существовал особый капитал, щедро собранный по подписке среди английского народа, чем значительно облегчалось положение бесприютных. Вначале была разница в пище между сдавшимися и теми семействами, глава которых находился в неприятельской армии. Логически такое подразделение должно было существовать, но на практике оно оказалось неблагородным и жестоким, а потому скоро было оставлено.

Недостаток в воде — общее несчастие в Южной Африке, которая периодически страдает или от изобилия воды или от недостатка в ней. Артезианскими колодцами подобное явление устраняется, и они применялись одинаково как в наших, так и в концентрационных лагерях.

Общее мнение во всех лагерях относительно дефектов в санитарном отношении сводилось к тому, что антисанитарное состояние обязано всецело привычкам обитателей, против которых восставали начальники и доктора. Лагерная жизнь без чистоты становится негигиеничной.

Медицинские рапорты все говорили о той тяжелой борьбе, какую приходилось испытывать для удержания дисциплины между людьми, привыкшими пользоваться абсолютной свободой на просторных степях.

Относительно большой скученности людей можно сказать только то, что несмотря на огромный спрос на палатки, ощущавшийся в Южной Африке, власти употребили всевозможные средства для доставления удобств огромному количеству женщин и детей. Зло со времени отчета мисс Гобгауз было уничтожено.

Буры в своей частной нормальной жизни ничего не имеют против большого количества лиц в своих домах, и обитатели ферм привыкли жить в условиях, совершенно невозможных для многих. Переполнение палатки в гигиеническом отношении не представляет вреда, так как атмосфера в палатке, как бы она ни была переполнена, никогда не будет так заражена, как в квартире.

Все эти вещи поправимы, и власти изо всех сил стараются упорядочить их, о чем даже созналась и мисс Гобгауз.

«Они (начальники) стараются, по моему мнению, сделать все наилучшим образом при самых ограниченных средствах», — так выразилась она и своим сознанием низвела свой отчет на ничто… Действительно, если они прилагали все усилия для улучшения быта, то о чем же разговаривать? Предположение, что эту огромную толпу женщин и детей думали отправить к их землякам в Капскую колонию, вне всякого основания. Не было ни предложения к подобному гостеприимству, ни средств с нашей стороны к выполнению.

Наконец, остановимся на ужасной трагедии, царившей в этих лагерях — смертности, в особенности смертности среди детей. Явление плачевное, более плачевное, чем смертность детей в Мафекинге, Ледисмите и Кимберли. Но разве оно предохранимо? Разве оно не одно из тех несчастий, вроде болезни, унесшей в могилу много английских солдат и не поддававшейся современной санитарной науке, которую мы переносили с тяжелой покорностью? Болезнь, от которой происходила громадная смертность, не имела ничего общего ни с санитарными условиями лагерей, ни с другими обстоятельствами, которые можно было бы устранить. Если бы смертность происходила от болезней, как например тиф, дизентерия и т. п., то обвинять в этом можно было бы антисанитарное состояние лагерей. Но причиною смертности была корь острой формы. Если бы не эта болезнь, состояние лагерей было бы прекрасное. Как только корь поселится среди детей, она быстро распространяется, несмотря ни на диету, ни на другие условия жизни. Единственное средство — удаление больного от здоровых. Для скорейшего карантина нужно содействие родителей, но в данном случае бурские матери с свойственным материнским чувством не желали разлучаться с детьми и затрудняли докторов изолировать больных в первый период болезни. В результате эпидемия стала широко распространяться, чему много способствовало плохое здоровье больных, вызванное лишениями, которые они претерпевали во время странствования до прибытия их в лагерь.

Матери своим упрямством способствовали распространению заразы, а иногда в своем усердии они давали детям лекарства, которые были так же пагубны, как и зараза. Дети умирали от отравления мышьяком: их с ног до головы обсыпали зеленой краской. Другие умирали от отравления опиумом: их лечили разными знахарскими снадобьями, среди которых преобладал laudanum — тинктура опиума.

«В Почефструме и Ирене, — говорит доктор Кендаль Франкс, — смертность вызывается не столько эпидемией, сколько невежеством, упрямством и скверными привычками родителей».

Но отчего бы дети ни умирали, смертность их лежит на нашей совести и глубоко отзывается в сердцах нашего народа. Легче становится от сознания, что большая смертность среди детей — обычное явление в Южной Африке и что процент смертности в лагерях не превышал процента смертности в городах, вблизи которых были расположены лагери.

Во всяком случае мы не можем отрицать, что причиной распространения кори послужило то обстоятельство, что мы в наших лагерях держали огромное количество женщин и детей. Но зачем они содержались в лагерях? Потому что их нельзя было оставлять в степи. А почему их нельзя было оставлять в степи? Потому что мы уничтожили все средства к существованию. А почему мы уничтожили все средства к существованию? Чтобы затруднить действия подвижных шаек гверильясов. В конце каждой трагедии нам приходится возвращаться к первоначальной причине возникновения всех несчастий, чтоб дать понять, что нация, которая с упрямством ведет бесполезную партизанскую войну, причиняет много тревог неприятелю и уготовляет себе верную гибель.

В деле организации убежищ мы к неприятелю относились с большею гуманностью, чем к нашим друзьям. Буры были вынуждены оставаться в наших лагерях, англичане же в этом не имели особой необходимости; хотя в лагере есть много английских подданных, и они находятся в худших условиях, чем буры.

В East London'е находятся два концентрационных лагеря — бурский и английский. В первом — 350 человек, во втором — 420. В первом приютившиеся гораздо лучше кормятся, одеваются, имеют крытые помещения, больницу, школу, прачечную — все, в чем нуждаются в английском лагере. В Порт-Элизабет устроен бурский лагерь. Голландская депутация, явившаяся в лагерь, пожелала на улучшение бурского быта пожертвовать 50 фунтов, но возвратилась восвояси, ничего не истратив, так как буры ни в чем не нуждались. На убежища для буров и англичан провиант доставляется в Порт-Элизабет одним и тем же лицом. Он получает на каждого бура 15 пенсов и на каждого англичанина 8 пенсов в день. Таковы «методы варварства».

Я приведу несколько мнений о лагерях из английских и бурских источников. Я знал только одну англичанку, которая разделяла взгляды мисс Гобгауз; об этой госпоже (имя не упомянуто) говорится в прибавлении к «Война или мир», сочинение Метуэна.

Она также главным образом указывала на недостаток в продовольствии, одежде, белье и постели. Против этих госпож я вкратце и в сжатом виде приведу несколько слов очевидцев с каждой стороны.

Господин Ситон из Йоханнесбурга, секретарь Соборной церкви и бургерского лагеря, говорит: «Сообщения, которые вы посылаете, нас ужасно волнуют. Сведения слишком преувеличены и во многих случаях неправдоподобны… Более здорового места трудно сыскать… Скученности не замечается.

Несколько недель назад в лагерях появилось эпидемическое заболевание корью острого характера, и, естественно, было много смертных случаев среди детей. Доктор и сиделки работали до изнеможения, и я с удовольствием сообщаю, что эпидемия прекратилась. Конечно, эта болезнь послужила к различным толкам со стороны бурофилов в палате общин и повсюду, но эту эпидемию трудно предотвратить среди того класса населения, каковой здесь сосредоточен. Оно не обращало ни малейшего внимания на санитарные условия, и стоило больших усилий заставлять их соблюдать самые простые правила чистоты. Кроме того, сильное затруднение заключалось в том, что матери не желали отдавать своих больных детей в госпиталь, где можно было найти все удобства. Они не слушали докторов, и детей лечили старухи своими средствами, так распространенными среди этого народа. Положение доктора было ужасное, он работал как раб… Почти все смертные случаи произошли от кори. Зима была не из суровых. Три месяца назад царил сильный холод, но почти все обитатели находились на открытом воздухе, и никто не заболел, так как они привыкли к подобной жизни. Палатки были такие же, как и военные, и не было признаков течи. Я знаю, все вновь приходящие желают иметь палатки, и по возможности их желание удовлетворяется. В общем, обитатели довольны, а дети даже счастливы; они прыгают и резвятся с утра до темной ночи».

Священник Роджерс пишет:

«Какой смысл лицам, не знакомым с жизнью и обычаями буров, приходить расследовать эти бургерские лагери? Я без смущения могу сказать, что, насколько я заметил, многие из буров в этих лагерях гораздо лучше содержатся, лучше одеваются и лучше кормятся, чем в своих собственных домах, мазанках с грязными полами».

Мистер Гауэ (of the Camp Soldiers Homes) говорит:

«Мы не высказываем своих суждений, а констатируем только факты.

Когда первый концентрационный лагерь был образован, мы находились при этом; впоследствии мы видели, как другие лагери вырастали. Мы допускаем, что в лагерях бедствовали, но мы торжественно утверждаем, что офицеры, заведовавшие лагерями, нам известными, старались устроить беспомощный люд как можно удобнее. Мы видели громадные ящики и тюки с разными домашними принадлежностями для обитателей лагерей и знаем, что для скорейшей отправки этих предметов были задержаны военный обоз и артиллерия».

Священник Р. Б. Дуглас пишет:

«Я рад, узнав, что вы не придаете веры слухам, распускаемым бессовестными агитаторами о жестокостях и зверствах, каким будто бы подвергаются буры в концентрационных лагерях. Вы спрашиваете относительно разницы в продовольствии между семействами, члены которых находятся в армии, и другими; на это я могу ответить, что вся разница заключалась в двух унциях кофе и четырех унциях сахару в неделю, и даже такое различие с марта месяца прекратилось. В pendant к этому замечу: голландский комитет, раздавая около шестидесяти ящиков белья и т. п., присланных с благотворительною целью, отказал совершенно в помощи семействам, не принимавшим участия в войне, на том основании, что все вещи предназначались исключительно тем лицам, которые сражались за их страну».

Госпожа Гонтлет из Йоханнесбурга пишет:

«Я прочла некоторые Вами присланные извещения из английских газет о жестокостях, претерпеваемых бурскими семействами в концентрационных лагерях. Я удивляюсь людям, которые так нагло распускают подобную ложь. Мнение здешних немцев, французов, американцев и даже многих голландцев сводится к тому, что война затягивается вследствие мягкого обращения и удивительной либеральности английского правительства к неприятелю. Одна голландская девушка в Преторийском концентрационном лагере заявляла няне, что месяцев семь они не в состоянии были иметь такой хорошей пищи, как здесь им дают англичане.»

Г. Сутар, секретарь Преторийского лагеря, пишет:

«Бурские женщины и дети получают столько пищи, сколько они желают, пользуются всеми медицинскими средствами: бульоном, мясным экстрактом, коньяком, вином; к их услугам находятся вполне опытные служащие. Не только их необходимые потребности удовлетворяются, но даже их «прихоти» исполняются».

Г. Шольц, инспектор лагерей в Трансваале, доносит:

«Многие дети по прибытии в лагерь были в таком изнуренном состоянии, что представляли из себя кожу да кости; неудивительно, что при заболевании корью они не были в состоянии бороться с болезнью. Некоторые женщины не позволяли открывать палаток для доступа свежего воздуха, а вместо действительных лекарств предпочитали лечить домашними средствами. Матери не обмывали детей, и трудно было заставить их посылать больных в госпиталь. Причина большой смертности главным образом обязана тому факту, что женщины выпускали своих детей на воздух сейчас по исчезновении сыпи. Понятно, наступало воспаление и бронхит. Другою причиною смерти было то обстоятельство, что матери не переставали давать детям мясо и другую неудобоваримую пищу даже в тех случаях, когда доктора строго воспрещали, следствием чего было появление кровавого поноса — dysentery. Во всех других отношениях здоровье жителей в лагере вполне хорошее, был только один случай тифа среди 5000 человек, находящихся в лагере».

Относительно Крюгерсдорпского лагеря говорилось:

«Йоханнесбург, 31 июля. — (Агентство Рейтера) — Командир Альберте, командующий отрядом вблизи Крюгерсдорпа, прислал письмо к офицеру, командующему английскими силами в Крюгерсдорпе, в котором указывал, что у него в отряде имеются бурские семейства, родственники которых недавно сдались, а потому он желает знать, примет ли английский офицер эти семейства, изъявившие желание отправиться в Крюгерсдорп. Офицер ответил, что он с удовольствием их примет: семейства прибудут сегодня.

Этот поступок со стороны буров наглядно показывает, что семейства уже перестали с предубеждением относиться к концентрационным лагерям, где все приспособлено к их удобству, а также ничего не имеют против того, чтобы находиться под нашим попечением и защитой».

От г. Селлье, голландского министра из Абердина, Капской колонии, ревизовавшего концентрационный лагерь в Порт-Элизабет:

«Он писал с целью доказать, что английское правительство сделало все, что было в его власти, для подания помощи изгнанникам, а также доказать, что несмотря на то, что друзья и родственники изгнанников все еще сражались, английские власти все-таки продолжали милостиво и великодушно относиться к изгнанникам, не выказывая к ним неприязненных чувств, за что изгнанники были очень благодарны. Он просил жителей лагеря говорить с ним откровенно, не стесняясь, и, если есть какие-нибудь жалобы, заявить ему. Г. Гесс позволил ему все осмотреть, и он остался доволен, не услышав никаких жалоб или нареканий. Он был того мнения, что военные власти, посылая сюда изгнанников, делали это для их же безопасности и удобства, что со временем будет всеми признано».

Майор Гарольд Сайкс доносит о нижеследующем:

«Он устроил первый концентрационный лагерь, и, когда он оставил лагерь, в нем было около шести тысяч женщин и детей. Все обвинения в жестокостях и негуманном обращении — сущая ложь. Большая часть женщин и детей находилась в лучшем положении, чем у себя дома. Единственная мера, казавшаяся для них жестокой, заключалась в том, что власти настаивали на чистоте и строгом исполнении санитарных постановлений; буры не любили этих постановлений, так как они были чужды для них. Он видел все, что делалось в этих лагерях. Он мог бы бесподобно опровергнуть все те несправедливые обвинения, о которых в последнее время говорилось на митингах и в палате общин».

Офицер из Кронштадтского лагеря писал 1 ноября:

«У нас для них устроены крикет, теннис, крокет, и с ними хорошо обращаются. Кроме других развлечений два раза в неделю играет музыка, а иногда бывают концерты».

Такую жизнь г. Стед называет «медленными мучениями, доводящими до смерти женщин и детей, загнанных нами за зубчатую проволоку, в плен в наши лагери».

Теперь приведем несколько бурских мнений.

Командир Альбертс пишет:

«Майору Вальтеру, Боксбург. — Милостивый государь, я должен выразить Вам и остальным офицерам Боксбурга мою сердечную благодарность за благосклонное участие и доброту по отношению к моей жене; я надеюсь со временем отплатить Вам за эту доброту.

Дай Бог нам не встретиться в сражении.

Честь имею пребывать и т. д.

Г. Альбертс, командир»

Голландский священник пишет капитану Снаудену, Йоханнесбург:

«Сэр, я уполномочен комитетом голландских реформатских церквей выразить Вам признательность комитета за доброе и сердечное отношение, выказанное Вами женщинам и детям, находившимся под Вашим надзором».

Сто человек буров в Кунстадском лагере подписали следующий адрес:

«Мы также приносим свои благодарности Вашему Превосходительству за то участие, какое Вы принимаете в воспитании наших детей. Мы убеждены, что труды Ваши увенчаются успехом и что подрастающее поколение будет воспитано в страхе Божием быть честными и законными гражданами под английским флагом. Мы с сожалением сознаем, что несмотря на вполне оцененные заслуги и труды наших начальников и докторов, частые смертные случаи все-таки не прекращаются, но мы надеемся и верим, что Вы, Ваше Превосходительство, сделаете все возможное для восстановления здоровья в лагере.

Мы убеждены, что заслуги наших смотрителей в отношении их старания и забот о нашем благополучии при таких трудных обстоятельствах будут оценены Вашим Превосходительством. Мы счастливы, что можем доложить Вашему Превосходительству о том подъеме духа верноподданнических чувств, какой ежедневно замечается в лагере, многие из буров мужеского пола присягнули на верноподданство».

Г. Дудлей Кепс, сдавшийся бургер, пишет своему брату:

«Я в лагере нахожусь уже более семи месяцев — достаточное время, согласись сам, для размышлений, — а однообразная жизнь дает полный простор в этом отношении. С каким нетерпением мы ждем окончания войны, ты не можешь себе представить, точно так же ты не можешь себе вообразить, с каким омерзением мы смотрим на попытки со стороны pro boers (бурофилов), как их называют, искажать естественный и неизбежный ход событий. Ты не удивишься, услышав подобные слова от бывшего голландского республиканца, если возьмешь в соображение то обстоятельство, что все мы сдавшиеся вполне убеждены, что война нами начата и наши государственные люди вполне виноваты в настоящем положении дела. Громадное количество буров, конечно, никогда не разделят подобного взгляда; но это не есть результат их долгого размышления и всестороннего обсуждения вопроса, а просто незнание и полное невежество. Когда мисс Гобгауз была здесь, я часто видел, как она заигрывала или как с нею заигрывали. Некоторые женщины пускались с нею в разговоры о платьях и ботинках. Если бы она знала наших земляков и женщин так хорошо, как мы их знаем, ее история была бы коротка. Теперь здесь находится комиссия, присланная правительством. Конечно, глядя на женщин и детей в лагере, всем становится жалко. Кто бы не пожалел? Но члены комиссии не должны забывать, что это война, а не пикник, и по своем возвращении в Европу они могут сказать, что мы очень желаем и нам недостает только одного — мира».

Далее:

«Несмотря на неблагодарность нашего народа, власти продолжают делать большие улучшения в лагере и стараются облегчить тяжелые условия нашего быта. На это расходуются большие деньги, о чем сам можешь судить по статистическим данным, часто помещаемым в английских газетах. Когда я слышу недовольное брюзжание нашего народа, я невольно задаю себе вопрос, как обращался бы он с англичанами, если бы положения изменились, и я уверен, что обращение буров нельзя было бы сравнить с тем хорошим обращением, какое проявляют к нам англичане.»

Бурская женщина в своем письме из Питермарицбурга говорит:

«Те, которые жалуются, лгут, так как нам хорошо живется».

В ее другом письме сказано:

«Я совершенно не жалуюсь».

Госпожа Блинянт сообщает из концентрационного лагеря в Порт-Элизабет:

«Если бы мы и жаловались, то это была бы ложная жалоба, и все истории о плохом обращении несправедливы, насколько мне известно.»

Среди женщин этого лагеря одна женщина из Ягерс-фонтейна хвасталась, что она застрелила из револьвера — сущая правда — двух безоружных английских солдат.

Таковы очевидные доказательства против отчета мисс Гобгауз и леди из Претории. Правда, некоторые лагери могли быть более подвергнуты критике, но со временем их состояние улучшалось. Я уверен, что всякий беспристрастный человек, прочтя доказательства очевидцев, поймет, что английское правительство старалось при самых трудных обстоятельствах выполнить возможно лучше свою человеколюбивую задачу — устройство концентрационных лагерей.

К концу 1901 года была сделана попытка уменьшить смертность в лагерях перенесением их к морскому берегу. Вопрос осложнился тем обстоятельством, что многие изгнанники не желали покидать своей страны и просили, чтобы их не уговаривали к этому. Изъявлявших согласие начали переселять, и лагери в Ист-Лондоне, Порт-Элизабет и Мерибанке, около Дурбана, значительно увеличились.

«Никакие расходы не должны служить препятствием к переселению», — говорилось в послании г. Чемберлена. В «Синей Книге» (Cd 853) мы можем увидеть, как лорд Мильнер и министр колоний обсуждали вопрос, каким образом можно было бы уменьшить смертность, а также изыскивали всевозможные средства для улучшения лагерей.

Здесь, кстати, упомянем о фотографии изнуренного ребенка, циркулировавшей в Европе и Америке как доказательство несомненных ужасов концентрационной системы. В лагерях действительно много изнуренных детей, так как они обыкновенно прибывают в таком состоянии. Вышеназванная фотография была снята с ребенка по распоряжению английских властей, о чем мне достоверно известно, по поводу обвинения матери в истязании своего же ребенка. Этот инцидент характеризует те бессовестные средства, какие употреблялись с самого начала для того, чтобы отравить общественное мнение всего света и направить его против Великобритании.

Глава VIII Великобританский солдат в Южной Африке

Лорд Робертс, желая дать точное понятие о характере солдат, находившихся в его ведении, выразился, что они вели себя как джентльмены. Я убежден, что подобное мнение не преувеличено, и думаю, что буры вполне согласятся с этим, когда улягутся их страсти. На долю английской армии выпала неприятная задача — в партизанской войне приходится наталкиваться на отвратительные вещи — но офицеры и солдаты, насколько могли, улучшали и смягчали грубые обычаи войны. Поведение английских солдат подверглось грязным нападкам со стороны наших политиков и заграничных невежественных злонамеренных критиков. Рассмотрим этот вопрос, основываясь на фактах.

При нашей армии находилось много иностранных attaches. Заявил ли кто-нибудь из них о плохой дисциплине наших солдат? Насколько известно, в их донесениях ничего подобного не было сказано. Капитан Слокум, американский представитель, пишет из Блумфонтейна:

«Англичане обращались великодушно, и, мне кажется, если бы были приняты более строгие меры, когда армия в первый раз вступила в столицу, война значительно сократилась бы».

Французский военный агент (attache) пишет:

«В этой войне меня больше всего поражает поведение ваших солдат. Они беспрестанно находятся в тревоге, сражаясь в неинтересной стране; днем — палимые зноем, ночью дрожат от холода, без питья, без женщин. На их месте другой европейский солдат давно бы возмутился.»

В нашей армии было много европейских корреспондентов. Из них только один француз, г. Каррер — корреспондент «Matin» был ярым бурофилом — pro boer. Прочтите его книгу «Еп pleine Epopee». Он противник нашей политики и наших политиков. Он зорко следил за всякими погрешностями в нашей армии. Но по временам даже он восхвалял преданного солдата и его рыцарского офицера.

На месте военных действий было три американских корреспондента — там, быть может, было больше, но я знал только трех: Иульяна Ральфа, Джемса Барнеса и Унгера. Первые два восторгались человеколюбием и дисциплиной английских солдат, и г. Ральф был одного мнения с капитаном Слокумом. Г. Унгер напечатал о своих впечатлениях, подтверждающих вышеизложенное мнение.

Таковы мнения беспристрастных очевидцев. Относительно взглядов наших корреспондентов я не буду говорить.

Я почти со всеми знаком, и хотя некоторые из них питают симпатии к бурам, все-таки я ни от одного не слышал ни малейшего намека на то, что они недовольны или оскорблены поведением английских солдат.

Я, с своей стороны, как очевидец могу сказать следующее: я отправлялся в Южную Африку, чувствуя большую симпатию к бурам, с уверенностью, что найду солдат на войне совершенно другими, чем в мирное время. Я три месяца прожил в Блумфонтейне, вокруг которого было расположено около тридцати тысяч человек. Во все это время я только раз видел пьяного человека. Мне ни одного раза не приходилось видеть пьяного человека в Претории и Йоханнесбурге во время моего пребывания в этих городах. Я только однажды слышал о том, что солдат побил бура; произошло это вследствие того, что бур отказался снять шапку во время похорон товарища солдата. Мне не только не приходилось видеть каких-либо неистовств, но даже в частных разговорах с офицерами я ничего подобного не слышал. Однажды я встретил двадцать пленных буров спустя пять минут после их сдачи; солдаты им предлагали папиросы. Я только два раза слышал о нападении на женщин во время моего пребывания в Африке. В каждом случае виновным был кафр, немедленно наказанный англичанами.

Мисс Гобгауз сталкивалась со многими бурами, которые, весьма понятно, были настроены против нас; она ничего не утаивает из их разговоров, но никто не говорил ей о нападениях. Только одну женщину, по ее словам, толкнул пьяный солдат, за что он был потом наказан.

Обитатель Спрингфонтейнского концентрационного лагеря г. Мальтман из Филипполиса сообщает: «Все бурские женщины хорошо отзываются о поведении английских солдат».

Госпожа Ван-Никирк, жена бургера, свидетельствует:

«Позвольте мне заявить о том хорошем обращении английских солдат, какое они выказывали по отношению к голландским женщинам и детям. Я — жена трансваальского бургера, живу в Крюгерсдорпе с 1897 г. Город был взят в июне настоящего года, и с тех пор в нем или около него сосредоточено много войска; иногда численность его достигала более десяти тысяч человек и состояла из различных полков — английских, шотландских, ирландских и колониальных.

В это время улицы и лавки были запружены солдатами, даже если в городе было все спокойно. В начале женщины боялись, но вскоре убедились, что могут свободно разгуливать без всякого опасения быть затронутыми. В продолжение шести месяцев я не видела и не слышала, чтобы женщине нанесли какое-нибудь оскорбление; офицеры и солдаты почтительно относились к женщинам и добродушно к детям.

В прошлом июле месяце отряд Gordon Highlanders был расположен в течение недели против моего дома, находящегося в уединении, на окраине города. Муж мой все время был в отсутствии, и я одна оставалась с детьми. Ближайшие выстрелы производились на расстоянии двенадцати ярдов от дома, и все-таки я не испытала никаких неприятностей, даже ни одного полена дров не унесли из моего двора.

Я могла бы рассказать о многих подобных случаях, но довольно и этого; если бы я сама не видела всего происходившего, я никогда не поверила бы, чтобы подобная армия могла вести себя с такою гуманностью и сдержанностью в стране народа, продолжавшего сражаться. Если они так обращались в Крюгерсдорпе, где в продолжение шести месяцев их действия открыто не могли бы быть никем осуждаемы, можно ли допустить, чтоб их образ действия в других городах совершенно изменился? Примите и пр.».

Таково показание женщины. Ниже следует показание старого бургера, имевшего возможность изучить поведение английского войска:

«Позвольте мне здесь заявить раз навсегда: в течение всей войны английские офицеры и много других английских воинов различных чинов и рангов приходили к нам и обращались с нами вежливо и радушно. Они все хорошо знали, что я бургер, что все мои сыновья исполняют свой долг, сражаясь за независимость нашей страны.

Я вновь возвращаюсь к поведению «Tommy Atkins»[7]. Мы видели много конвоев, некоторые из них были длинные, более шестнадцати километров; конвоировали громадное число пленных буров с их семействами в Преторию. Томми был везде: сторожил вагоны, маршировал, не говоря ни слова, в клубах пыли, часто в грязи по колена, всегда учтивый к женщинам и детям.

Во время остановок Томми был самым лучшим и услужливым созданием, какое только возможно себе представить; он доставал кипяченой воды, заботился о детях, развлекал их, утешал несчастных матерей и старался чем-нибудь облегчить их тяжелую участь. Он всегда был готов помочь всякому инвалиду. У нас на ферме он по собственному желанию спасал тонувших животных, иногда переносил жирных зарезанных свиней, часто загонял домой заблудившийся скот, одним словом, помогал, где только и в чем только мог. От вознаграждений отказывался, объясняя, что все он делал по собственному желанию от чистого сердца.

Сэр, таковы неоспоримые факты, изложенные мною насколько возможно точно; вывести из них заключение предоставляю вашим читателям.

Старый бургер из Трансвааля.

Рюстенбург, Трансвааль. Июль 1901 г.»

Длинное и любопытное письмо помещено в «Suisse Liberate» молодым швейцарцем, жившим в продолжение всей войны на ферме в округе Табанчу Оранжевого Свободного Государства. Письмо по своему содержанию беспристрастно в суждениях и замечаниях; между прочим, в нем говорится о жизни местного гарнизона:

«Они нас часто посещают, приглашают к себе, устраивают пикники. В городе ими устраиваются благотворительные концерты, балы, спортсменские игры и скачки. Удивительная вещь, англичане даже на войне не могут жить без спорта, и побежденные без всякого неудовольствия участвуют вместе со своими победителями в играх и вполне смешиваются с ними в обществе».

Согласуется ли это с историями о жестокостях наших воинов?

Господин и госпожа Осборн Гауэ были директорами солдатских лагерных домов (Camp. Soldier’s Homes) в Южной Африке. На их глазах перебывало много разного войска, и на все они смотрели довольно критически. Приведем некоторые их заключения:

«Ни мы, ни наш штат, рассеянный от Де-Ар до самой Претории, никогда не слышали ни об одном случае насилия или плохого обращения. Все с негодованием единогласно отрицают взводимые на наших солдат обвинения и в противоположность, указывают на многочисленные примеры чрезвычайной доброты, какую солдаты оказывали беспомощным женщинам и детям.

Мы, со своей стороны, не видели ничего такого, чего нельзя было бы рассказать в обществе молодых девиц.

Живя в колонии Оранжевой реки, мы находились в центре того округа, где сжигались фермы, и были свидетелями, как лорд Робертс употреблял все усилия для предотвращения несчастий, посылая предупредительные прокламации. Мы видели, как долго офицеры выжидали в надежде, что прокламация произведет должное действие, и как неохотно офицеры и солдаты приступали к разрушению; причиной разрушения всегда были явные проступки со стороны неприятеля.

История нападения на голландский миссионерский дом среди большого города после личного расследования представляется в таком виде. Молодые солдаты, подойдя к дому, постучали в дверь; им открыли, и они вошли. Увидя, что дом занят дамами-миссионерами, солдаты сейчас же его оставили, никого не оскорбив и ничему не причинив вреда. Но эта выдумка под громким названием «нападение» дошла до Капской колонии и причинила немало зла, подлив масла в огонь.

Могут сказать, что из любви к нашим солдатам мы не в состоянии беспристрастно относиться к их деяниям. На это мы ответим, что мы любим Бога и правду больше, чем честь наших солдат. Если бы было что-либо другое, мы также не скрыли бы».

Таковы общие факты. Трудно было доказать противоположное. Возьмем несколько примеров, собранных вместе, и увидим, что из них выйдет. Один случай произошел в начале войны, когда говорили, что дважды было совершено в Северном Натале нападение на женщин. Но это чистейшая ложь.

Викарий в Данди, колонии Наталь, на запрос епископа из Наталя относительно расследования и выяснения дела о нападении английскими солдатами на четырех женщин по фамилии Бестер донес, что он имел свидание с Якобом Марицем, ближайшим родственником Бе-стеров, самым значительным и влиятельным фермером в округе. Мариц сказал ему:

«Вы хорошо сделали, господин Байлей, что пришли ко мне, потому что наше семейство (госпожа Бестер — его дочь) единственное в этом округе, носящее фамилию Бестер; вы можете передать от моего имени, что вся история — сущая ложь».

Во втором случае, совершившемся в Данди, имена не упоминаются. Говорилось только, что будто один из нападавших был в форме гайлендера. Викарий на это отвечал: «Как вам известно, в продолжение войны полк гайлендеров ни разу не был расположен в Данди».

Оружие клеветников притупилось тем обстоятельством, что в мае 1900 года трансваальское правительство, желая разогнать страх среди женщин, опубликовало в «Volks-stem'e» извещение, в котором советовало каждому бур-геру оставить свое семейство на ферме, так как неприятель относится к женщинам и детям с большим почтением и уважением. Мы знаем, что президент Крюгер и генерал Бота на основании этого совета оставили своих жен под нашим покровительством, в то время как сами продолжали с нами сражаться. Когда в Марселе Крюгер ложно заявлял, что мы вели войну против женщин и детей, за его больной женой в это же самое время английские солдаты так бережно ухаживали, что не позволяли любопытным прохожим останавливаться у окна или фотографировать дом.

Во время наших военных действий повсеместно стала распространяться грязная клевета, пущенная в ход злонамеренным М. van Brockhuizen'oм. Он был священником в Претории и, подобно многим голландским священникам, ревностным политиком. Дав обещание воздержаться в выражениях своих чувств, он все-таки был уличен в проповедовании политических идей, разжигавших страсти народа. Ему посоветовали оставить город и дали даровой билет на проезд в Европу. Свое прибытие он ознаменовал напечатанием в «Independance Beige» статьи, в которой уверял, что 30 процентов бурских женщин погибло от рук английских солдат. Подобное заявление, да еще от такого лица — священника — вызвало ужас во всей Европе и чувство глубокого негодования и недоверия со стороны лиц, знавших английскую армию. Для выяснения фактов в Преторию было послано письмо, которое вызвало следующие неофициальные комментарии господина Констансона, бывшего швейцарского консула в городе, жившего безвыездно в Претории во все время английских оккупаций:

«Я более чем удивлен, мне противно, что «Лозаннская газета» могла дать место такой ужасной, гнусной клевете.

С самого начала и до конца вся статья представляет собой чистейшую ложь; автор же, служитель Господа Бога, лучше всех должен знать, что это ложь, а подобными заявлениями он только нарушил клятву и унизил свой сан.

В течение восемнадцати лет я проживаю в Претории или около нее и знаю почти каждое бурское семейство в округе. Две фамилии женщин, упоминаемых Брокгузеном, на которых напали солдаты, мне совершенно неизвестны, и, по всей вероятности, они не принадлежат к бурским семействам.

Со времени вступления войск в Трансвааль я постоянно разъезжал по всему Преторийскому округу и частью Ватербергскому. Я часто останавливался ночевать в бурских домах и посещал по дороге почти все дома по моим личным делам. В большинстве случаев мужчины из этих домов были в отсутствии и сражались с англичанами; только женщины и дети оставались на фермах. Нигде и никогда я не слышал ни одного слова жалобы на английские войска; наоборот, женщины не могли нахвалиться рыцарским поведением солдат по отношению к их полу. Как только вблизи фермы устраивался лагерь, офицеры немедленно ставили караул вокруг дома для предотвращения грабежа, а женщины, бедные и богатые, пользовались одинаковым уважением.

Женщины единогласно хвалили англичан; они были далеки от мысли, что победители могут худо с ними обращаться.

Наш город разделен на участки, и все женщины и дети, не имеющие собственных средств к пропитанию, получают пищу от англичан; в одном квартале число бедных доходит до пятисот. Мужчины в большинстве случаев находятся в сражении. В городах поведение английских солдат превосходное, все питейные заведения закрыты; в течение последних шести месяцев я только два раза видел пьяных солдат.

У нас здесь своя маленькая швейцарская колония, и я не знаю ни одного из моих соотечественников, который не подтвердил бы моего заявления.

Симпатии многих могут быть на стороне буров, но, во всяком случае, все отдают должную справедливость английским солдатам и офицерам за их человеколюбие во время войны и за отличный образ действий самого «Томми Аткинса».

Вместе с этим ответом в «Лозаннской газете», начавшей расследование, было помещено письмо господина Грея, пресвитерианского священника в Претории, в котором говорилось:

«Несколько дней тому назад я получил извлечение из вашей газеты от 17 ноября под заглавием «Английская цивилизация в Африке».

Оно главным образом основано на письме за подписью Н. D. Brockhuizen (напечатано ошибочно Broesehuizen), бурского пастора в Претории. Позвольте мне, милостивый государь, заявить, что все показания относительно жестокости английских солдат составляют ряд ложных данных и ни на чем не основанной клеветы. Трудно угадать, что побудило автора написать подобную ложь, но, должно быть, мотивы, вызвавшие его на этот шаг, уж слишком были сильны, что могли заставить его совершенно пренебречь правдой.

Когда я получил Вашу статью, я немедленно отправился разузнать, что могло послужить основанием к такому дикому обвинению английских солдат. Живя в Претории одиннадцать лет, я успел познакомиться со многими местными бурами. Все, которых я спрашивал, уверяли меня, что они на знают ни одного случая нападения или оскорбления английскими солдатами женщин. Разнесся слух о чем-то подобном, но по бездоказательству остался слишком сомнительным. Понятно, могли быть случаи дурного обращения, но нет ничего удивительного в этом при настоящих обстоятельствах; все-таки эти случаи не могут служить поводом к оклеветанию целой армии. Наоборот, здесь все удивляются, как английский солдат сдержанно и почтительно относится к женщинам».

На это последовало слабое возражение со стороны Брокгузена, в котором он утверждал, что в Претории не существовало никакого ex-консула по имени Констансон. Тогда «Лозаннская газета» заявила, что Констансон — лицо ей известное, занимавшее должность консула в течение многих лет; далее газета заметила, что если Брокгузен так плохо осведомлен в таких простых вещах, то весьма возможно, что он и в более важных вопросах не совсем корректен.

Таким образом, одною ложью стало меньше, но уже после того, как она широко распространилась, и многие, по всей вероятности, впоследствии не узнали сущей правды. Невероятным покажется, что постыдная клевета вновь была повторена в 1902 году доктором Валлентином в «Deutsche Rundschau», откуда была перепечатана другими немецкими газетами, но без всякого указания на прежнее опровержение, появившееся еще в 1901 году.

Теперь мы обратимся к показаниям мисс Алисы Брони, самоотверженной бельгийской сестры милосердия, которая служила как в английских, так и бурских лагерях, вследствие чего имела полную возможность провести параллель между ними. Возьмем несколько выдержек из ее донесений:

«Я неоднократно слышала, как говорили, что английские солдаты — подонки лондонского населения и преступного класса, а потому их поведение на войне меня удивляло».

Таково мнение женщины, пробывшей два года сестрой милосердия в лагерях.

А вот еще мнение мисс Брони в том же духе:

«Как они все благодарны и почтительны! Я ночью иду в госпиталь без малейшего страха, когда на оклик часового я отвечаю «сестра», он почтительно извиняется.

Я неоднократно присутствовала при последней предсмертной агонии солдат и замечала с их стороны только благосклонное внимание, почет и доверие. По этому поводу я могла бы рассказать много трогательных случаев.

Раненый английский солдат говорил о сдаче Кронье: «Ах, сестра, как я рад, что мы так много буров взяли в плен».

«Почему?» — спросила я, боясь услышать что-нибудь противное.

«Я рад потому, — отвечал он, — что теперь, по крайней мере, их не убьют и не ранят. Они не оставят после себя ни жен, ни детей, и им не придется так страдать, как мы теперь страдаем».

Она описывает свою встречу с генералом Вевеллем:

«Видите ли, я пришел вас охранять! — сказал он.

Мы, улыбнувшись, поклонились, а я подумала: я превосходно знаю ваших солдат, генерал. Мы не нуждаемся в вашем покровительстве».

Но война могла ожесточить сражающихся, а потому интересно узнать о впечатлениях сестры Брони в конце 1901 года.

Она передает свой разговор с буром:

«Все, что я вам могу сказать, заключается в том, что то, что вы проделывали, не видано было ни в одной войне. Никогда ни в одной стране всего света не совершено было такого трусливого, постыдного акта, как расстреливание людей, шедших навстречу белому флагу».

Бледный начальник, истый джентльмен лет пятидесяти трех, отец одиннадцати душ детей отвечал: «Вы правы, сестра».

Так как мы продолжали разговор в этом духе, я сказала: «Я хорошо понимаю, что вы защищаете свою страну, но я никак не могу простить вам вашей лжи относительно англичан».

«Мы повторяем то, что нам говорят.»

«Нет, — сказала я, — вы все лжете; вы сами сознаете, что вы клевещете, держа вашу Библию на коленях и призывая имя Господа; благодаря вашей клевете вся Европа думает, что английская армия состоит из разбойников и воров, а посмотрите, как они с вами здесь обходятся».

Далее она продолжает описывать, какой уход был за больными. Нужно заметить, что пациентами были не сражающиеся буры, а капские повстанцы, подлежащие немедленному наказанию. Пища после операции:

«В течение восьми или десяти дней больному выдавалось в достаточном количестве французское шампанское высшего качества, старый коньяк, портвейн, портер или пиво по выбору, пять или шесть яиц, смешанных с коньяком или молоком, одним словом, в сутки отпускалось столько на одного человека, что смело могло бы хватить на двух».

Это, — она говорит, — доказательство жестокости, по словам европейской прессы, с какой английские мясники вели войну».

Сестры из Назарета в Южной Африке представляют из себя общину, стоящую вне всяких расовых или политических предрассудков. Здесь мы помещаем раньше опубликованные слова матери-игуменьи:

«Я каждою почтою получаю письма, но ни одного слова или намека на плохое поведение солдат мне не писали. Наши сестры, находящиеся в разных частях колонии, часто сталкиваются с военными разных рангов и, в общем, об английском солдате отзываются с большой похвалой, особенно относительно его вежливости и благородных качеств».

Вышеизложенные показания не похожи на сведения, даваемые всему свету бурскими агентами с помощью денег и влияния на европейскую прессу. Постоянный прилив извращенных известий, клеветы и лжи отравил умы всей Европы и сделал глубокую и продолжительную брешь в отношениях между нами и нашими германскими родственниками.

Английские солдаты обвинялись в том, что стреляли в женщин. Удивительно, каким образом многие женщины, находившиеся в домах, уцелели в то время, когда их мужья защищали фермы. В общем мало было случаев нанесения вреда женщинам. Около Ледисмита во время сражения была убита амазонка с ружьем в руке.

Другая жертва послужила темой для мифа, давшего богатый материал для карикатур и газет. Обвиняли, что мы хладнокровно убили племянницу Крюгера, и берлинские утренние газеты расписали историю со многими артистическими украшениями, как видно из нижеследующего:

«Когда бур увидел, что жена его была не в состоянии подняться, он поспешил к ней на помощь, но был задержан бесчеловечно англичанами… Офицер уверял его, что у нее прострелен висок и она должна во всяком случае скоро умереть, ввиду чего они оставили ее лежащей на земле. Вечером он услышал, что произнесли его имя. Это жена звала своего супруга перед смертным часом, пролежав двенадцать часов в ужасных мучениях. По прибытии в Рюстенбург она умерла. Несчастная женщина — госпожа Элофф — племянница Крюгера. Мы выражаем глубокое соболезнование Крюгеру по поводу постигшего его несчастия; этот случай оживил горькое неудовольствие всего света против жестокости, с какою ведется война».

Эта история широко распространилась всевозможными путями и различными газетами. Ниже следует по этому поводу донесение лорда Китченера:

«Ни одной женщины с подобною фамилией не было убито; речь идет вероятно о смерти госпожи Вандермерв, которая, к несчастью, была убита в доме, из которого стрелял ее муж. Госпожа Вандермерв — родственница Элоффа. Смерть женщины от шальной пули вызывает глубокое сожаление, но ясно, что во всем виновен муж, благодаря которому произошел случай».

Таким образом, этот миф погиб. Однако я должен теперь (Рождество 1901 года) заметить, что европейский журналист, описывая интервью с Крюгером, говорит: «Он носит траур по своей племяннице, умершей от пули». Не относился ли этот траур к смерти его жены?

И еще раз этот миф послужил поводом к новой изобретательности: рассказывали, что в битве при Граспане, около Рейца, 6 июня бурские женщины служили прикрытием для англичан; эта басня дала богатый материал для карикатуристов фатерланда. На картине изображены ряды прекрасных бурских девушек, связанных вместе, а из-за их спин прицеливаются кровожадные солдатье-сюжет, как видите, заманчивый для нежно настроенного артиста. Картина чудная, все великолепно, не хватало только одного в ней — правды. Ниже следует объяснение, появившееся в немецкой газете:

«Когда 6 июня англичане были атакованы бурами, они заставили бурских женщин и детей покинуть вагоны. Потом женщины были поставлены перед фронтом солдат; перед приближением буров англичане начали стрелять из-за плеч женщин. Восемь женщин и два ребенка были убиты бурами. Когда буры узнали, в чем дело, они прекратили огонь. С криком и воем, подобно диким зверям, они прорвали ряды англичан и до смерти побили их прикладами ружей».

Истинное событие было таково. Утром 6 июня майор Сладен с 200 человек конной инфантерии конвоировал 100 фургонов, в которых находились бурские женщины, дети и сорок пять мужчин пленных. Конвой остановился в ожидании главных английских сил. Во время этой остановки англичане были атакованы сильным отрядом буров около 500 или 600 человек под командою Де-Вета. Англичане укрылись в кафрскую деревню и выказали отчаянное сопротивление. Длинная вереница фургонов, переполненных женщинами, тянулась посередине долины, против деревни и служила бурам прикрытием во время нападения на деревню. В результате женщины и дети очутились под перекрестным огнем с двух сторон. Одна женщина и два ребенка были убиты, но трудно определить кем — бурами или англичанами. В конце концов англичане отбили нападение. Таким образом, во время стычки женщины одинаково служили как прикрытием для буров при нападении, точно так же прикрытием для англичан при обороне. Вероятно, в пылу сражения обе стороны больше думали о фургонах, чем об их содержимом.

Кроме того, еще известен один случай: в Мидделбурге во время нападения буров двое обитателей концентрационного лагеря были случайно убиты. Вот и все несчастные случаи, известные во время долгого периода ведения войны. Несмотря на это, всем хорошо знакомая немецкая газета «Kladderadatsch» не постыдилась поместить рисунок, изображающий разрушенную ферму с убитыми женщинами вокруг и повешенным на дереве мальчиком. Хотя «Kladderadatsch» пользуется репутацией юмористического журнала, но все-таки должны же быть пределы его выдумкам.

В своем памфлете «Методы варварства» Стед поместил статью под заглавием «Взгляд на адскую панораму», в которой он говорит о суде над Спельстра. Дав клятву соблюдать нейтралитет, Спельстра, голландец, послал письмо в голландскую газету, в котором оклеветал английскую армию. Его судили за клевету, и он был приговорен к уплате 100 фунтов стерлингов штрафа. Во время судебной процедуры он ссылался на многих свидетелей с целью поддержать свое обвинение против английского войска. На основании этих данных Стед сочинил целую панораму.

Стед начинает свою обвинительную речь словами, говорящими сами за себя: «Только в хвалебной песне, посвященной лицам, вызвавшим войну, говорится, что английская армия два года провела в Южно-Африканской Республике и за это время не было ни одного случая обвинения хотя бы одного солдата в чем-нибудь. Я с удовольствием поверил бы этому, но Редьярд Киплинг откровенно сознается, что Томми Аткинс не святой, а обыкновенный человек из бараков, в данном случае из лагерей, замечательно похожий на всех других людей. Дома мы его хорошо знаем. В Лондоне ни один отец семейства, хозяин дома, не позволит своей девушке-слуге оставаться по вечерам в обществе солдат, даже в самое мирное время. Если бы он позволил, то почувствовал бы, что подвергает девушку большой опасности. Все благопристойные люди, живущие вблизи казарм или в городах, где находятся гарнизоны, не только не соглашаются на подобное знакомство женской прислуги с солдатами, но строго запрещают.

Каким же образом можно допустить, что эти же самые люди, будучи освобождены от всяких оков цивилизации, посланные сжигать, грабить, разрушать по своему собственному желанию и к своему удовольствию, вдруг сразу совершенно преобразятся и начнут выказывать необыкновенное почтение женам и детям неприятеля? Но такие рассуждения теперь не популярны, и я уже вперед слышу крики негодования многих лиц, заявляющих, что я клевещу на благородных солдат, жертвующих жизнью на защиту интересов империи. Но я ни слова не говорю против наших солдат. Я говорю только, что они — люди».

Он продолжает:

«Это неприятный факт, но на него надо смотреть, как и на многие другие. Война не может вестись — эта война не велась — без того, чтобы замужние женщины и девушки не подвергались самым крайним оскорблениям. Это неизбежный случай войны. Это нормальное явление ада войны. Совершенно невозможно определить точного количества женщин, пострадавших от рук наших солдат».

Можно ли допустить подобное доказательство в таком серьезном вопросе? По его словам выходит, что «250 000 человек совершили насилие. Чем я это докажу? Тем, что их было 250 000 человек (мужчин), а потому они должны были совершить насилие».

Оставив в стороне благородство, долг чести и другие высокие и отвлеченные понятия, спросим г. Стеда: разве он не знает, что жизнь солдата, уличенного в подобном преступлении, протянется только до окончания военного суда? Какой солдат не знает об этом? За подобное оскорбление нет пощады. Разве буры так малодушны, что не пожелают отомстить? Кто из офицеров возьмет на себя ответственность умолчать о поступке солдата, уличенного в подобном преступлении? Где же тогда списки казненных солдат, если подобные жестокие обвинения правдивы? Таких списков нет, так как ничего подобного не совершалось.

В своем описании о ходе дела в суде Стед возмущает нас рассказом об одиннадцати женщинах, дававших под присягой показания о том, что английские солдаты с ними дурно обращались. В связи с предыдущим можно вообразить, что женщины жаловались на оскорбление их женского достоинства; к тому же дальше Стед говорит «об ужасных и бессовестных поступках». Следствие же доказало, что восемь случаев из одиннадцати не имеют преступного характера и честь женщин в них не затронута. В одном случае гроб подвергся осмотру, но безрезультатно, хотя иногда в гробах находили оружие. Во втором случае осмотру подверглась кровать, на которой лежала больная женщина, но без всякого насилия или грубости. В двух других случаях женщин заперли в вагонах; но солдаты в вагон не входили, по словам свидетельницы. Таковы факты, которые г. Стед старается раздуть под громким названием «ужасные и бессовестные поступки».

Но есть три доказанных случая нападения на женщин. В одном из них обвиняется некто Е — п, служащий в Intelligence Department. Но сомнительно, чтоб этот господин принадлежал к английской армии. Есть основания предполагать, что он был из штатских и, кроме того, голландец. Почти нет английских фамилий, которые подходили бы к фамилии Е — п, тогда как голландских много: Esselen, Enselin и другие.

«Я не справлялась в Intelligence Departament, действительно ли он там служит», — сказала женщина. Она заметила, что Е — п был переводчиком. Наверное, он был голландец. К чему же тогда только его одно имя скрывается? Разве это немного не подозрительно?

Второй случай произошел с г-жой Gouws, о чем узнал пастор van Brockhuizen, и это событие послужило поводом к его заявлению, что 30 процентов женщин в стране погибло. С госпожой Говс, по ее словам, плохо обращались, но грубиян не перешел крайностей — он ограничился неприличными выражениями. Муж ее во время свидетельских показаний между прочим сказал: «Я встречал много солдат, и ничего, кроме хорошего, не могу о них сказать». Хотя не было учинено действительного нападения, но мы надеемся, что солдат, грубо обращавшийся с беззащитной женщиной, рано или поздно будет разыскан и достойно наказан.

Остается случай с госпожой Бота из Рюстенбурга, каковой, если подтвердится, может быть признан отвратительным. Но здесь есть загадка: дело в том, что вблизи их дома, по словам потерпевшей, расположена была английская армия, а между прочим, после происшествия ни она, ни ее муж не сообщили об этом местным военным властям. Нельзя сказать, чтоб она стеснялась огласки, ведь на суде она рассказала всю историю. Нет никаких указаний, кого бы можно заподозрить; даже время события потерпевшая не могла определить. Что остается делать в подобном случае? Председатель суда с взрывом негодования, доказывавшим, как мало он разделял взгляды господина Стеда, произнес: «Если такое несчастие случилось с женщиной, разве не лежало на обязанности мужа первым долгом задержать виновника и предать его в руки правосудия? Ради этого он обязан рисковать даже своею жизнью; хотя ему нечего было опасаться: мы, англичане, не варвары».

Однако супруг ничего подобного не предпринял. Во всяком случае, остается надеяться, что правосудие примет все меры к отысканию виновного. Таково было судебное дело Спельстра. Г. Стед свободно говорит о всех взводимых обвинениях, но умышленно умалчивает о том существенном обстоятельстве, что после внимательного расследования ни одно из обвинений не было подтверждено.

Эту главу я лучше не могу закончить, как словами священника П. Босмана, настоятеля голландской реформатской церкви в Претории:

«Ни одного случая насилия или похищения бурских женщин офицерами или солдатами английской армии мне не известно. Я спрашивал об этом многих лиц и все удостоверяют то же самое».

Но г. Стед уверяет в противном, основываясь на том, что 250 000 человек было в Африке. Может ли извращение фактов идти далее? Кому мы должны верить: нашему неприятелю, находящемуся на месте происшествия, или журналисту, живущему в Лондоне?

Глава IX Дальнейшие обвинения великобританской армии

Когда г. Стед пускается в красноречие, трудно за ним угнаться, но когда он начнет определенно излагать факты, тогда легче становится с ним борьба. В своих «Методах варварства» он уверяет, что «Англия послала несколько миллионов расширяющихся пуль в Южную Африку, в северный Трансвааль и Мафекинг, и в первые три месяца войны других пуль не употребляли».

Г. Метуэн, на основании письма лейтенанта Монморанси, также замечает, что с 12 октября 1899 года и по 15 ян-варя 1900 года английские войска к северу от Мафекинга употребляли снаряды только под маркою IV, что означает не «дум-дум», а расширяющиеся пули.

Показания Метуэна сильно расходятся с показанием Стеда: Стед говорит в Мафекинге, а Метуэн говорит к северу от Мафекинга. В Мафекинге происходили частые сражения, а к северу от Мафекинга сравнительно немного, таким образом, разница выходит чувствительная. Чтобы оценить уверение Стеда относительно Мафекинга, я обратился к генералу Баден Пауэллу, лучше всех знакомому с этим вопросом, и вот его ответ:

«В нашем распоряжении в Мафекинге не было расширяющихся пуль, может быть, пули системы Martini-Henry вы называете расширяющимися пулями. Во всяком случае, я их не употреблял бы из принципа человеколюбия, кроме того, был отдан приказ по войскам, воспрещающий употребление в течение всей войны пуль дум-дум. С другой стороны, взрывчатые пули строго воспрещены Конвенцией, а эти пули употреблялись часто бурами против нас в Мафекинге, особенно 12 мая.»

Я также навел справки по поводу заявления относительно пуль, употреблявшихся англичанами к северу от Мафекинга. Ответ от того же высокоуважаемого лица получен следующий:

«Что касается до северной армии, то весьма возможно, что некоторые спортсмены из Rodhesian'cKoft колонны имели подобные пули, но я о них никогда не слышал».

Один из моих друзей, бывший в Лобаце в начале войны, уверяет меня, что кроме обыкновенных пуль он других не видел. Не нужно забывать, что положение Родезианской колонны было исключительное. На второй же день военных действий пути сообщения к югу были отрезаны, и колонна в течение семи месяцев находилась почти в безвыходном положении. При подобных обстоятельствах трудно требовать однообразия в оружии[8].

Расширяющиеся пули не были воспрещены Гаагской конвенцией; за полнейшее воспрещение их употребления стояли Соединенные Штаты и Великобритания. Принимая это во внимание, я не думаю, чтобы эти две просвещенные и гуманные державы были бы плохо об этом осведомлены. Эти конвенции, конечно, обязательны для тех, кто их подписал, а потому англичанам было известно, что в сражении с отчаянными дикарями подобные пули могут быть употребляемы. Хотя с нашей стороны ничего подобного не делалось, но буры злоупотребляли этим оружием против нас.

Наши солдаты оказались великодушнее гаагских дипломатов; несмотря на сохранение права употреблять подобные пули, были сделаны всевозможные усилия воздерживаться от этого права. Несчастный случай в начале войны дал повод неприятелю заподозрить нас в употреблении взрывчатых пуль. Факты таковы:

В конце весны 1899 года несколько сот тысяч с выдолбленными концами пуль, изготовленных в Англии, были забракованы, вследствие чего были посланы в Южную Африку только для практической стрельбы. Много из этих пуль, известных под названием «Метфорд марка IV» отправлены были в Данди по приказу генерала Саймонса для употребления в полевой практической стрельбе. Марка IV не употреблялась в войне с белокожими, а потому, как только Крюгер объявил войну, патроны были потребованы обратно и офицеры, ответственные в исполнении распоряжения, возвратили их все до единой.

Должно быть, при упаковке в Англии некоторые пули марка IV были смешаны с обыкновенными или марка И, чем объясняется, что таковые найдены бурами у наших солдат 30 октября. После тщательного осмотра все пули марка IV, найденные у солдат, были отобраны. Нахождение этих пуль объясняется простою случайностью, вызванною несомненною ошибкою Ordnance Deoartament, происшедшею еще задолго до войны. Пули «дум-дум» приготовлялись на той же фабрике, где и обыкновенные пули марка II, и, вероятно, буры, видя на ящиках этикеты дум-дум, думали, что в них находятся действительно взрывчатые пули.

Во всяком случае, только с большою осторожностью разрешалось иметь при себе охотничьи заряды. Когда Дербшайрская милиция была атакована Де-Ветом в Рудсвале, буры забрали много ящиков с охотничьими зарядами. Мой друг г. Лангман, находившийся при этом, видел, как буры наполняли свои патронташи этими патронами, по той простой извинительной причине, что они употребляют наши же заряды, хотя этих зарядов мы никогда не употребляли в сражении. Несмотря на взводимые обвинения, все факты говорят, что употреблялись все усилия вести войну как можно человеколюбивее. Я надеюсь, что дальнейшее выяснение событий послужит также и в пользу неприятеля и что за малым исключением они никогда не употребляли других пуль, кроме «благородных», как выразился один из буров.

По этому поводу английских солдат обвиняли как дома, так и за границей, но обвинения эти неосновательны и бессовестны, как и большинство из них, о которых мы уже говорили.

Первый случай пленения буров произошел в битве при Эландслаагте 21 октября 1899 года. Эту ночь победители провели под проливным дождем, около таких костров, какие только возможно было зажечь. Все-таки, как утверждают очевидцы, самые теплые места около костров были предоставлены пленным бурам. Рассказывают, что после одного сражения уланы не хотели дать пощады даже сдавшимся бурам. Темой к подобному слуху, вероятно, послужила картина, помещенная в одном иллюстрированном журнале.

Дело происходило поздно вечером, и не удивительно, что при подобных ужасных обстоятельствах много могло быть убитых, раненых и искалеченных лошадьми, но, во всяком случае, число убитых не превышало количества пленных. Офицер, командовавший кавалерией, в своем письме к брату описывает это сражение, говорит о пленных, но ни слова не упоминает о жестокостях солдат.

Господин Стед придает большое значение некоторым выдержкам из солдатских писем. Но к этим письмам надо относиться осторожно, так как в них солдаты стараются изображать себя ужасными злодеями[9].

Даже если собрать все отдельные случаи жестокости солдат, то в них увидим, что солдаты с горячим темпераментом в пылу сражения не были случайно сдержаны ни дисциплиной, ни примерами товарищей, ни увещаниями офицеров. Подобные случаи, без сомнения, бывают во всех войсках и во всякую войну. Но основывать на этих единичных случаях обвинение всей армии в жестокости и зверстве несправедливо со стороны иностранца и неестественно со стороны нашего народа.

Самый лучший и окончательный ответ на эти обвинения заключается в том, что теперь у нас в плену 42 000 человек буров мужского пола. Они уверяют, и мы не отрицаем, что их потери убитыми слишком незначительны за два года ведения войны. Каким же образом можно допустить после этого заявления, что англичане никому не давали пощады? Всякому, подобно мне, видевшему, как английские солдаты через пять минут по взятии в плен буров с ними курили и шутили, подобное обвинение покажется смешным, но для других лиц вышеизложенное свидетельство буров может послужить ясным доказательством в несправедливости обвинения.

Мне почему-то кажется, что Гаагскую конвенцию, взглянув на нее в широком смысле, могут, пожалуй, назвать совершенством. Действительно, она рекомендует в высшей мере самовоздержание и дисциплину — что английские солдаты успешно выполнили при Эландслаагте, Бергендале и в других битвах — взять позицию приступом и потом дать пощаду тем защитникам, которые сдадутся последними. Кажется, подобное требование слишком тяжелое. Осаждающие жестоко пострадали: они потеряли своих друзей, своих офицеров; с бешенством в пылу сражения, ожесточенные, бросились они на позицию и взяли ее приступом, и в этот последний момент люди, причинившие столько зла, выходят нетронутыми из-за своих скал и требуют пощады, неприкосновенности. Только в эту минуту солдат видит своего противника в одинаковом с ним положении, а от него требуют, чтобы он даровал пощаду; согласитесь, подобное требование превышает человеческие силы.

Допустим, все это применимо к регулярному войску, защищающему позицию, но как поступать относительно повстанцев? О них ничего не говорится в Гаагской конвенции, и нет правил, как с ними обращаться. Неудивительно, что войско, которое партизаны тревожат, при случае возьмет закон в свои руки и расправится с партизанами по своему усмотрению.

В первом параграфе Гаагской конвенции говорится, что воюющий должен: 1) находиться под командою ответственного лица; 2) иметь отличительную эмблему (знамя), видимую издали; 3) носить оружие открыто. Очевидно, что бурский повстанец, который прячет свое ружье в удобном месте и стреляет из-за скал, будучи незамеченным, не выполняет ни одного из вышеизложенных условий. По точному смыслу закона он находится, без сомнения, вне всяких правил ведения войны.

В действительности он поступает еще хуже: прячась за скалами и стреляя в тех, которые даже не могут сказать, когда и откуда в них будут стрелять, он, повстанец, ничем не отличается от разбойника. Жертвы повстанца никогда его не видят, и обыкновенно он находится вне всякой опасности. Я думаю, что подобные случаи редко бывали, но если солдаты и убивали такого человека без донесения об этом офицерам, то можно ли подобный поступок назвать непростительным или что он совершен против правил ведения войны?

В «Лозаннской газете» помещен рассказ одного швейцарского солдата по фамилии Pache, сражавшегося в рядах буров; он, между прочим, выражает удивление по поводу того, как английские войска после громадных потерь во время осады позиции почти всегда щадили тех, кто причинял им столько потерь.

«Однажды, — рассказывает он, — я видел, как в битве при Табаксберге буры держались в своей позиции до самого конца. При последнем натиске неприятеля они открыли бесполезный огонь из магазинок, потом побросали ружья и, подняв руки, начали просить пощады у тех, в которых они стреляли чуть ли не в упор. Я удивился милосердию солдат, даровавших им жизнь».

О содержании пленных почти нечего и говорить. Общее мнение англичан и иностранцев, которые имели случай убедиться, сводится к тому, что с пленниками обращались гуманно и великодушно. Сведения в этом же духе получались из Грин Пойнта, с острова Св. Елены, Бермуды, Цейлона, Амеднагера и из других лагерей. Когда Амеднагер был избран местом для отправки пленных, раздался крик негодования; уверяли, ни на чем не основываясь, как и во всех прочих обвинениях, что Амеднагер — колыбель заразы. По должном исследовании выяснилось. что в этих уверениях нет и зернышка правды, так как местность, в которой расположен лагерь, оказалась самою здоровою во всех отношениях. Так как этот лагерь больше всего подвергался нападкам со стороны критиков, будет вполне уместным привести здесь заключения, сделанные г. Iesse Collings'oм после его посещения лагеря в прошлом месяце:

«Бурские офицеры говорили от себя и от имени солдат, что они ни на что не жалуются. «Как военнопленные, мы не могли даже ожидать такого хорошего обращения, а майор Дикенсон (они настаивали на упоминании об этом в заявлении) добр и предупредителен до высшей степени».

Ходили сенсационные слухи в Америке о плохом обращении с пленными бурами в Бермудском лагере, но разоблачения, сделанные одной газетой, выяснили всю нелепость подобных слухов.

Г. Джон Орорк в газете «New-York Times» говорит: «Ввиду многих неверных сведений относительно положения пленных буров на Бермуде, он сделал запрос и только что получил достоверное сообщение от одного из своих корреспондентов…» О своем корреспонденте Муссоне Вайнрайте г. Орорк отзывается как о влиятельном лице на острове. Корреспондент говорит: «Буры на острове Бермуда находятся в лучшем положении, чем многие из жителей Нью-Йорка. У них в изобилии мясо, хлеб, одним словом, все, исключая свободы. У некоторых, хотя весьма немногих буров нет необходимого платья, и правительство выдает им таковое. В общем, — говорит г. Вайн-райт, — Великобритания обращается с бурами гораздо лучше, чем другие нации со своими пленными».

Сравните это заявление с несомненными лишениями, каковые претерпевали наши солдаты в Ватервале около Претории, без медицинской помощи, а также об истинно варварском обращении с английскими колонистами, попавшими в плен к бурам; их сажали в тюрьмы на том лишь нелепом основании, что, сражаясь за свой флаг, они этим изменяли делу африкандеров.

Сравнительно небольшое число буров, исключая капских повстанцев, подверглось наказанию «экзекуции» в течение двадцатишестимесячной войны. Несколько случаев мне лично известны; наказанию подвергся Кордуа за нарушение присяги и за участие в заговоре 24 августа 1900 года в Претории; двое были расстреляны за отравление лошадей в Натале; троих расстреляли после сражения, происходившего 27 октября 1900 года около Фридерикстада. Эти три бура, бросив оружие, просили пощады; когда их пощадили, они схватили ружья и в упор начали стрелять в наших солдат.

Конечно, были и другие случаи экзекуции во время войны, но трудно их всех припомнить, во всяком случае, их было немного. С начала 1901 года четыре человека были расстреляны в Трансваале, три — в Претории за шпионство и один в Йоханнесбурге за нарушение нейтралитета.

В начале войны 90 процентов фермеров в северном округе Капской колонии присоединились к вторгнувшимся. После отступления буров большая часть фермеров сдалась. Английское правительство, признав, что они находились под давлением и что их положение было затруднительным, решило: не подвергая их особому наказанию, лишить их льгот на несколько лет. Некоторые, например бунтовщики из Дугласа, уличенные в кровавых деяниях, были подвергнуты заключению от одного до пяти лет.

Это произошло в 1900 году. В 1901 году на колонию было вновь совершено бурами нападение, на этот раз во многом отличавшееся от предыдущего. В первом случае страна действительно была занята бурскими войсками, которые в состоянии были оказывать давление на жителей. Во втором случае буры напали отдельными плохо организованными отрядами, которые прошли огромное пространство, но ни одного места не заняли. Английский подданный, присоединившийся к бурам в первом случае, мог ссылаться на принуждение, во втором случае он действовал, несомненно, по своей доброй воле.

Бурские отряды, напавшие во второй раз, были очень подвижные, сражались в исключительном случае, если они имели все преимущества на своей стороне; они проникли во все концы колонии и совратили большое количество колонистов. Главным образом они занимались остановкой поездов и порчей пути. Чтобы скрыть свои деяния, они убивали туземцев, которые могли бы их выдать. Их присутствие наводило страх на колонию и угрожало сообщению армии.

Для выяснения положения можно допустить следующий пример: предположим, австрийская армия напала на Германию, и когда армия зашла в глубь германской территории, шайки австрийских подданных немецкого происхождения начали бы портить железнодорожные пути и угрожать сообщениям. Таково было наше положение в Южной Африке. Как поступили бы австрийцы с этими шайками изменников, с хладнокровием совершающих убийства; даровали бы они им милосердие? Можно ли допустить, чтобы они пощадили?

Англичане, однако, были долготерпеливыми. Сотни этих изменников прошли чрез их руки и большинство из них отделалось штрафом и тюрьмой. Предводители и самые главные виновники были приговорены к смерти. Я с трудом мог составить лист экзекуций, совершенных в 1900 году, включая и вышеизложенные случаи.

Допустим, что слово «несколько» означает три, общий итог будет равняться 34. Много случаев будет добавлено, без сомнения, в будущем, потому что продолжающееся убийство туземцев, даже детей, взывает к строгому правосудию. В этом листе показано: четыре случая крушения поездов, вызванные повстанцами, один случай шпионства, четыре — убийства туземцев, один — дезертир, уведший двадцать лошадей из капской полиции, в остальных двадцати трех случаях великобританские подданные подняли оружие и сражались против своей страны.

К этому списку можно добавить молодого Шиперса, преждевременная трагическая кончина которого вызвала сожаление у многих; но он сам уготовил себе подобную смерть тем, что убил более семи человек чернокожих.

В данном случае, мне кажется, военные власти могут быть обвиняемы не в жестоком обращении с неприятелем, а в непринятии мер предосторожности к сохранению своего же войска. Если сосчитать, сколько людей погибло от крушения поездов и порчи пути, то получится огромное количество убитых и раненых, как будто после значительного сражения. В пяти случаях около тридцати человек каждый раз подвергались увечьям, делавшим их совершенно неспособными ни к чему, а во многих случаях люди получали тяжкие ушибы.

Останавливать поезд дозволяется правилами войны, на что имеются многочисленные прецеденты; точно так же дозволяется иметь заложников на поездах, на что бывали примеры. Немцы обыкновенно так поступали во Франции, и результаты оправдали их образ действия. Тех же результатов достигли и мы: с того времени (октябрь 1901 г.), как мы приняли эту меру в Южной Африке, мы больше не слышали ни об одном случае остановки или крушения поезда, и не может быть никакого сомнения, что благодаря подобной мере жизнь многих солдат и граждан была спасена.

В заключение этой главы я приведу две выдержки из дневника австрийца графа Штернберга. В первой он описывает свой план:

«Таким образом, прошло три часа в поисках. Сержант приказал остановиться. Мы присели на землю и благодушно стали разговаривать с солдатами. Они славные ребята, без всяких признаков жестокосердия — действительно милые люди. Они могли на нас сердиться, так как мы расстроили их сон после тяжелого дня; но они и виду не подали, что сердятся, а наоборот, были очень добры. Они делились водой с нами. Я не могу описать, что я чувствовал в эту ночь. Пленник!»

Далее он говорит:

«Я только могу повторить, что английские офицеры и английские солдаты в этой войне доказали, что военная профессия не унижает, а облагораживает человека».

Глава X Другая сторона вопроса

В ноябре месяце 1900 года в своем сочинении «Большая бурская война» я поместил на основании мнения многих офицеров из различных мест военных действий следующее:

«Буры часто подвергались нападкам со стороны прессы. Люди, которым приходилось сталкиваться на поле сражения с бурами, превосходно отзываются об их характере. Факт, что буры поднимали белый флаг с обдуманным намерением ввести нас в заблуждение — абсолютная клевета. Унизить их достоинство значит дискредитировать нашу победу». Мое личное мнение не имело бы особого значения, если бы оно не было основано на мнении многих лиц.

Генерал Портер говорит: «В редких случаях злоупотребляли белым флагом, но ведь в семье не без урода».

Генерал Лительтон говорил: «Буры — храбрый народ, и я не думаю, чтобы зверства, им приписываемые, совершались регулярными войсками голландских бургеров; это дело рук тех мародеров, которые встречаются в каждой армии».

Печально, что этих слов нельзя было бы теперь написать. Если бы война окончилась в то время, когда она должна была закончиться, сражающиеся разошлись бы с благородным чувством уважения к своему рыцарскому противнику. Но буры, призвав на помощь бога войны, вновь продолжали ее. Началась долгая, ужасная и бесполезная борьба, стоившая столько жизней, страданий и унизившая характер войны.

В течение первого года ведения войны многие вещи возмущали наших солдат. Буры, будучи хорошими стрелками, всегда прибегали к хитростям, что казалось нашему прямодушному солдату трусостью и неблаговидным поступком. Конечно, отдельные личности играли белым флагом, и отдельные личности были виновными в поднятии рук с просьбою о пощаде с целью вывести нашего солдата из укрепления. Было много примеров подобного образа действий, в одном случае сам лорд Робертс был очевидцем. Ниже следует его протест:

«Еще один случай злоупотребления белым флагом и поднятием рук в знак соглашения о сдаче; я считаю своим долгом заявить вам, что если подобное злоупотребление повторится, я, против моего желания, буду вынужден отдать распоряжение моим войскам совершенно не обращать внимания на белый флаг.

Случай произошел вчера вечером около фермы Дрифонтейн, я и мои штабные офицеры были очевидцами; в результате несколько офицеров и солдат было ранено.

Большое количество взрывчатых пуль трех сортов было найдено в лагере Кронье, несмотря на обоюдные обязательства с обеих сторон не употреблять их.

Подобные нарушения военных обычаев и Женевской конвенции — позор для цивилизованной нации».

Английские офицеры резонно рассуждали; они поняли, что сражаются с войском, в котором каждый индивидуум действовал по собственному усмотрению. Неблагородно было обвинять предводителей во всяких подлостях и проделках, совершаемых бессовестным бургером. Было понятно, что трус без разрешения мог поднять белый флаг в то время, как его храбрые товарищи совершенно не желали и не признавали этого флага. По этим причинам наша армия не особенно была ожесточена против неприятеля, и многие офицеры, я уверен, подписались бы под мнением, которое я высказал. С самого начала буры действовали совершенно не соответственно правилам ведения войны. В первом параграфе Гаагской конвенции сказано, что армия, желающая пользоваться правами воюющих сторон, должна иметь знамя, видимое издали. Правда, во втором параграфе говорится, что нация, не успевшая вооружиться для защиты, может составлять исключение в данном случае; но буры с самого начала войны вели наступательный образ действий, а ввиду их долгих обдуманных приготовлений смешно допустить, чтобы они не могли учредить какого-нибудь отличительного знака для бургеров, находящихся в действующей армии. Чем дальше, тем они делали хуже: в результате они нарядились в форму Khaki наших солдат и благодаря этому учиняли сюрпризы. Удивительное великодушие выказали англичане по отношению к этим Khaki-бурге-рам; много прошло через их руки этих ряженых бургеров без всякого наказания за столь опасное нарушение правил войны. В этом случае, как и в случаях с заложниками на поездах, мы далеко зашли в своем милосердии. Если бы первые шесть Khaki-бургеров были расстреляны, то этим жизнь многих наших солдат была бы спасена.

Вопрос о форме, как и вопрос о белом флаге, оставался без наказания. Мы указали на особенности ведения войны и на затруднения со стороны нашего неприятеля. Мы думали, что они благородно, насколько возможно, вели дело. Но их система оказалась грубой. Для примера приведем рассказ, данный под присягою, солдата, взятого в плен в сражении при Ледисмите.

Показание № 6418 рядового Ф. Айлинга, 3-й батареи King Royal Rifles.

«Около Коленсо, 25 февраля 1900 года.

Я был взят в плен около 5 часов утра 23 числа сего месяца, а выпущен около 10 часов утра 25 числа и в тот же день присоединился к полку.

Меня все время держали в траншеях без пищи и воды. Около траншей лежало двадцать человек наших раненых, они все время просили воды, но им не давали. Если кто из раненых хотел подняться, его убивали. Раненые два дня и две ночи уже лежали в траншеях, и многие из них умерли от неподания медицинской помощи. Буры (которые, кажется, все были английскими подданными) говорили: «Пусть умирают, а воды не давайте».

Подобные случаи могут уравновешиваться случаями, когда добрые бургеры относились с сожалением и великодушием к нашим раненым и пленным.

Однако чем дальше тянулась война, тем более дикий характер со стороны нашего неприятеля она принимала, и только благодаря хорошей дисциплине английские солдаты сдерживали себя и отказывались наказывать всю нацию за жестокость и предательство немногих лиц. Первый случай явного убийства на войне произошел в конце ноября 1900 года. Убит был лейтенант Наймейер. Обстоятельства дела, впоследствии официально подтвержденные, таковы:

«Лейтенант Наймейер, командир Orange River полиции в Смитфилде, был вчера привезен сюда обезоруженным в повозке, его держали два бура. Он был взят в плен, связан по рукам и изменническим образом убит выстрелом в спину из револьвера и вторым выстрелом в голову.

Убийцы сняли с лейтенанта Наймейера сапоги, обшарили все карманы, ища денег, после чего тело бросили в болото, где он был найден капской полицией и привезен сюда. Туземцы были очевидцами убийства. Лейтенант Наймейер был выдающимся офицером в Родезианской колонне».

В последний период войны началось систематическое убийство кафров бурами; эти убийства являются самыми дикими и ужасными поступками во всем деле войны. Кафры, как у буров, так и у англичан, несли обязанности проводников, погонщиков, прислуги, но ни с чьей стороны они не употреблялись в качестве солдат. Англичане могли легко подавить все бурское восстание в самом начале, если бы они дали свободу базутам, зулусам и свацисам, которые находятся в кровавой вражде с бурами. Наверное можно сказать, что буры не стеснялись бы подобно нам, так как еще в 1857 году во время ссоры Трансвааля с Оранжевой республикой, они предлагали кафрам напасть с тылу на своих же земляков. Поль Бота по этому поводу передает следующее:

«Я хорошо знаком с этим делом, так как я принимал участие в армии, отправленной нашим правительством навстречу трансваальским войскам. Спор был дружески улажен, но покажется невероятным, что Трансвааль уже послал пять человек, во главе которых был известный Карель Гир, к Мошеху, предводителю базутов, убедил его атаковать нас, их земляков, с тылу. Я был в патруле, который взял в плен Тира и его спутников, от которых я узнал об этом трусливом заговоре».

Это нам дает ясное представление, что ожидало бы нас, если бы симпатии туземцев были на другой стороне. В письме, нами уже упомянутом, Снаймана к своему брату говорится, что Крюгер уверял Снаймана в помощи со стороны свацисов и зулусов. Однако нельзя было воспретить кафрам защищать их собственную жизнь и имущество, как это было при Боралонгсе и Транскеи; во всех остальных случаях кафры изображали из себя наших солдат только на страницах европейских иллюстрированных изданий.

Как погонщики, слуги, проводники и лазутчики кафры были нам необходимы, и буры, зная это, когда успех перешел на нашу сторону, стали убивать кафров без всякого сожаления, если таковые имели хотя малейшее сношение с англичанами. Трудно сказать, сколько сотен кафров было убито вследствие этого. После поражения англичан не было пощады ни погонщикам, ни слугам. Бурские отряды скрывали свои следы тем, что убивали кафров, которые могли бы о них сообщить англичанам. Иногда убивались даже дети. Лорд Китченер в своем донесении рассказывает об одном случае: английская колонна, преследуя бурский отряд, остановилась в кафрской деревне, только что оставленной бурами; в деревне было найдено четыре кафрских мальчика с разбитыми головами.

Случай с кузнецом Эсау, негром, особенно взволновал англичан. Эсау, великобританский подлинный, был достаточно образованным и воспитанным человеком, жил в английском городе Калвиния. Его не могли заподозрить в шпионстве, так как он не покидал города. Было опубликовано трогательное письмо Эсау к губернатору, в котором Эсау говорит, что он во всяком случае останется верным тому флагу, под которым он родился. Следующие известия о нем сообщали уже о его убийстве:

«Абраам Эсау, чернокожий кузнец, был беспощадно избит за то, что отказался указать, где находится оружие. У него началось воспаление легких; несмотря на это, его опять начали таскать по деревне и бить до тех пор, пока он не свалился; тогда его застрелили». — Калвиния, 8 февраля («Times», 16 февраля 1901 года).

«Окружной врач в Калвинии в письме своем к министру колоний подтвердил о случае избиения и убийства Эсау буром по имени Стридом, который показал, что он действовал на основании данного ему приказа. Суда не было; нет и причин к подобному зверскому деянию». — Кейптаун 19 февраля («Times», 20 февраля 1901 года).

«Справедливость телеграммы агентства Рейтера об избиении бурами чернокожего по фамилии Эсау подтверждена донесением, сделанным в Кейптауне окружным врачом в Калвинии». — Из ответа г. Бродрика господину Лабушеру в палате общин 21 февраля («Times», 22 февраля 1901 года).

«Я прочел телеграмму сэра А. Мильнера в подтверждение слухов, дошедших до меня со всех сторон. Генерал-губернатор доносит, что имя окружного врача, сообщившего о дурном обращении с негром, Фут. Сэр А. Мильнер заявляет: «Нет никаких сомнений в убийстве Эсау». — Из ответа г. Бродрика господину Диллону в палате общин 22 февраля («Times», 23 февраля 1901 года).

Оригинальные правила были изданы англичанами для чернокожих проводников: они не должны были носить оружие, чтобы этим предотвратить всякие обвинения в вооружении нами туземцев. Когда же было обнаружено, что туземцев систематически убивают, им даны были ружья, так как было бы бесчеловечно подвергать их верной смерти без всяких средств к защите. В последнее время кафры, охранявшие железнодорожный путь, должны были поднять оружие против буров. Принимая во внимание, в каком критическом положении однажды находились англичане, а также то обстоятельство, что по одному слову они могли пустить в действие огромную дисциплинированную армию индусов, я думаю, что их нежелание прибегнуть к этой помощи является в истории одним из замечательных примеров воздержания. Французы, не колеблясь, пользовались услугами Turcos'oв в войне с Германией, точно так же и американцы не отказывались посылать на войну с испанцами целые полки негров. Однако мы держались того мнения, что эта война должна вестись только белокожими, и я думаю, мы хорошо и умно поступили.

Буры до того дошли в своих жестокостях в отношении туземцев, что англичанам с черным цветом лица, попадавшим в плен, угрожала большая опасность. Так, в стычке при Дурн Ривер 27 июля 1901 года семь кафрских проводников, взятых в плен вместе с англичанами, были хладнокровно расстреляны, причем один англичанин по фамилии Финч подвергся той же участи на том основании, что он, вероятно, кафрского происхождения. Ниже следуют показания очевидцев.

№ 28284. Рядовой Чарльз Каттон, 22 лейб-гвардии полка, под присягою показал следующее:

«27 июля 1901 года я был в патруле, захваченном в плен бурами при Дурн Ривер; когда мы сдались, я увидел, что на земле между двумя туземцами лежал раненый солдат; один бур подошел к нему и выстрелил в грудь. Я должен заметить, что раненый, которого застрелили, был рядовой Финч. Я не знаю, как зовут бура, застрелившего нашего солдата, но я легко могу его узнать в лицо».

№ 33966. Рядовой Ф. В. Мадамс под присягой дал следующее показание:

«Я был в патруле, который буры взяли в плен 27 июля 1901 года около Дурн Ривер. После нашей сдачи я пошел искать мою шапку; когда я ее искал, я наткнулся на раненого Финча. Вдруг подошел бур, имени его не знаю, и выстрелил из револьвера в грудь Финча. Я могу указать бура».

Убийства кафров продолжались и достигли огромных размеров, но ни английская, ни континентальная бурофильская пресса не восставали против такого скандала. Я приведу несколько официально удостоверенных случаев:

Случай в Магалисбурге. — Около октября или ноября 1901 года на горе Магалисберг было найдено девять мертвых тел. Обнаружено, что пять человек принадлежали к интеллигентным туземцам, остальные — мальчики, находились в услужении буров, но подозревались в передаче сообщений. Трудно найти очевидцев этого злодейства, так как они все были туземцами; но кажется, что в суде, учиненном над ними, председателем был Б. Клоппер, бывший президент Фольксраада, а членами Гендрик Шеман, сын генерала, и Пит Жубер.

Случай убийства пяти туземцев около Вильдж Ривер. — По взятии 11 марта 1901 года около Вильдж Ривер в Трансваале поезда в плен, буры схватили пять туземцев и, застрелив их, бросили в канаву. Капрал Гамшайрско-го полка Суттон и другие солдаты были очевидцами.

Случай восьми кафрских мальчиков. — 17 июля 1901 года восемь кафрских мальчиков в возрасте от 12 до 14 лет вышли из Уайткижка, около Эдинбурга, за апельсинами; ни у кого из них не было оружия. Буры открыли огонь, одного убили, а шестерых взяли в плен; один спасся и теперь находится у майора Даманта. Капрал Вилет потом около фермы увидел тела мальчиков, но они были так изуродованы, что трудно было их узнать. Из Эдинбурга были высланы кафры, которые опознали своих мальчиков. Предполагают, что одного мальчика пощадили, так как его тело не было найдено. Лейтенант Кен-тим, Королевского Ирландского стрелкового полка, видевший тела, подтверждает факт убийства и заявляет, что буры находились под командой фельдкорнета Дютуа.

Случай с Классом, Лангспруит, Стандертон. — Жена Класса показывает, что 3 августа 1901 года Корнелиус Лаас из Лангспруита и еще один бур пришли к ним в деревню и сказали Классу, чтобы он шел за ними. Класс не хотел исполнить их желания, тогда они начали его обвинять в сношениях с англичанами, и Лаас выстрелил ему в затылок, когда он хотел уйти от них. Другая женщина, жена туземного священника в Стандертоне, видела его мертвое тело.

Случай двух туземцев около Гоптауна. — 22 августа 1901 года. К. Фивац, рядовой капской конной полиции, был взят в плен вместе с двумя туземцами около Вентер Гек, в округе Гоптаун, отрядом буров под начальством капитана ван Ренана. В это время он отдыхал, а туземцы спали в конюшне. Фивац слышал, как ван Ренан отдал распоряжение расстрелять туземцев, что и было немедленно исполнено. Хозяин фермы А. Либенберг, предупредивший Фиваца в 5 часов утра о приближении неприятеля, похоронил тела на том же месте, где он их нашел: одного около сорока ярдов от дома, а другого на расстоянии приблизительно ста пятидесяти ярдов.

Случай Джона Макрона. — Джон Макрон и Альфус Рампа, свидетель (очевидец) — тихие безоружные туземцы, живут около Вармбас, к северу от Претории. Вечером 17 сентября 1901 года Андриес ван дер Вальт и отряд буров окружили дом Макрона. Ван дер Вальт велел ему выйти, и когда он вышел, два бура его схватили. В то время, как два солдата держали за руки Макрона, ван дер Вальт на расстоянии пяти ярдов выстрелил ему в голову из маузеровского ружья. Когда Макрон упал, ван дер Вальт еще раз выстрелил ему в сердце, а потом ножом вырезал глубокий знак на лбу. Оба туземца раньше служили у ван дер Вальта.

Случай в Зандспруите. — В ночь на 1 октября 1901 года около 11 часов вечера отряд буров окружил дом туземца в Десси Клип, около Зандспруита, и убил четырех туземцев. Отряд состоял из двадцати четырех человек под командою: Дирк Баденгорста из Десси Клипа, Корнелиуса Эразмуса из Спрингфонтейна и ван дер Мерве из Рой Драй. Очевидцы этого убийства — туземцы из Десси Клипа — все хорошо знают убийц. Туземец Карле хотел спастись через стену, но его ранили в ногу. Увидя, что он не убит, Стофель Визаджи из Скульгека вынул револьвер и убил его наповал. Буры обвиняли туземцев в том, что они служили лазутчиками у англичан.

Случай зулуса Джима. — 18 октября 1901 года. В. Тис Преториус (наверное, из Претории) с семьюдесятью бурами напал на Ватервал Норд и позвал зулуса Джима; когда Джим показался, Преториус выстрелил ему в лицо. Три дня спустя Джим скончался в страшных мучениях. В то же самое время Преториус и другой бур по имени Дорзегазмус убили еще трех туземцев.

Далее следует перечень, показывающий, как систематически производились эти зверства. Я воспроизвожу его с официальною краткостью:

Донесение городского резидента из Баркли-Уэст, 28 января 1900 года. — Туземец-почтальон убит и изуродован.

Ноября или декабря 1900 года. — Около Вирджинии два туземца убиты; обвинялись в том, что показывали дорогу англичанам.

Донесение городского резидента из Тонгса, 4 декабря

1900 года — три туземца убиты в Бордер Сайдинг.

18 декабря 1900 года. — Туземец Филипп застрелен в восьми милях к юго-западу от Претории Джонсоном и Дильмаром из отряда Жубера.

Донесение городского резидента из Тонгса 24 декабря 1900 года. — Туземцы убиты бурами в Пудиму. Три туземца убиты в Христиании.

Донесение городского резидента из Гершеля 6 января

1901 года. — Два туземца убиты.

Донесение городского резидента из Калвинии 29 января 1901 года. — Случай Эсау и плохое обращение с другими туземцами.

28 февраля 1901 года. — Мальчик-зулус убит в Зевенфонтейне, между Преторией и Йоханнесбургом: обвинялся в сношениях с англичанами; убит солдатами фельдкорнета Жана Жубера.

Донесение городского резидента из Крадока 21 марта 1901 года. — Убийство туземцев.

Донесение городского резидента из Тонгса 8 мая 1901 года. — Убийство туземцев бурами в Манте.

Донесение городского резидента из Гордонии 23 мая 1901 года. — Убийство туземцев.

25 мая 1901 года. — Округ Гаррислисс. Туземец, обвинявшийся в лени и грубиянстве, убит солдатами Принс-лоо.

28 мая 1901 года. — В Сана Пост три туземца убиты.

5 июня 1901 года. — Три туземца взяты в плен вместе с колонною полковника Плюмера и расстреляны около Паадеберга.

27 июля 1901 года. — Семь туземцев взяты в плен вместе с патрулем йоманри около Дурн Ривер и расстреляны на месте.

Донесение городского резидента из Аливал-Норт 30 июня 1901 года. — Расстреливание туземцев в концентрационном лагере.

23 августа 1901 года. — Туземцы, взятые в плен вместе с солдатами, расстреляны около Клоколана в присутствии солдат.

1 сентября 1901 года. — Четыре туземца, взятые в плен вместе с колонною полковника Даукинса в округе Фау-ресмит, расстреляны по приказанию судьи Герцога.

Донесение городского резидента из Риверсдейла от 4 сентября 1901 года. — Два туземца-почтальона серьезно избиты.

Донесение генерал-губернатора из Ричмонда от 23 сентября 1901 года. — Два безоружных туземца убиты капитаном Маланом.

Донесение городского резидента из Приски от 26 сентября 1901 года. — Убийство двух безоружных туземцев Шиперсом.

Неизвестного числа. — Туземец, содержавшийся в Петрусбургской тюрьме, застрелен при приближении английских войск.

Но довольно говорить об убийствах кафров. Нужно надеяться, что во всяком случае виновные в этих преступных деяниях будут подвергнуты строгому наказанию; правосудие не должно зависеть от того, находимся ли мы в хороших или плохих отношениях с неприятелем.

Я возвращаюсь к вопросу о поведении буров по отношению к своим белокожим противникам. Пока война велась войсками, находившимися под командою благородных людей, поведение буров было превосходное, но когда война стала партизанской, то, понятно, началась деморализация среди буров, и они значительно изменились в своих поступках. Я не думаю утверждать, что бурские повстанцы одинаково действовали, как испанские гве-рильясы в 1810 году или мексиканцы в 1866 году. Такое уверение было бы смешным. Буры давали пощаду, их тоже щадили. Но несколько единичных случаев и несколько общих случаев доказывают деморализацию, царствовавшую в их рядах. Для примера расскажем, каким образом был убит лейтенант Мире.

Официальное сообщение:

«Претория, 27 сентября.

Лейтенант Мире, легкой Сомерсетской инфантерии, вышел из своего поста в Риверсдрай 25 сентября навстречу трем бурам, подходившим с белым флагом; после непродолжительного разговора буры убили лейтенанта Мирса и сами немедленно ускакали. Было наряжено следствие, факт подтвержден очевидцами».

Более подробное изложение дает офицер, при этом присутствовавший. Он описывает, как буры приблизились с белым флагом, как капрал вышел к ним навстречу, как они ему сказали, что желают видеть офицера, и как лейтенант Мире сам один выехал к ним, и:

«Как только Мире удалился от поста, буры стали к нему приближаться; Мире тоже подвигался навстречу, пока не достиг злодея. Спустя две или три минуты мы увидели, как Мире с буром повернули по направлению к тому месту, где их ожидали другие два бура, находившиеся на расстоянии двух миль от нашего форта. Когда они подъехали к двум бурам, мы заметили, что лейтенант сошел с лошади. Через минут пять или десять мы услышали выстрел и сейчас же заметили серую кобылу лейтенанта, скакавшую без всадника по степи, а за нею изо всех сил гнавшегося бура».

Об общей деморализации буров видно из следующего их поведения 16 июня в Граспане во время сражения, послужившего обильной пищей нашим зоилам[10].

№ 4703. Капрал Джемс Ганшау, 2 бат. Бедфордшайр-ского полка, под присягой показал:

«6 июня 1901 года я находился в Граспане в то время, когда нас атаковали буры, после того как мы взяли в плен их конвой. Подходя к вагонам, я увидел буров; убедившись, что буры нас превышают числом и что всякое сопротивление с нашей стороны будет бесполезным, мы бросили оружие и подняли руки вверх. Рядовой Блунт, бывший со мной, кричал: «Не стреляйте в меня, я бросил мое ружье». Буры все-таки застрелили Блунта, несмотря на то, что он держал руки кверху. Лейтенант Мер тогда закричал: «Пощадите, вы, трусы». Буры хладнокровно застрелили лейтенанта Мера, хотя он все время стоял с поднятыми руками. Потом они застрелили рядовых Пирса и Гарвея, державших руки вверх. Два бура выскочили из вагона и хотели меня застрелить, но избив меня, велели не подниматься с земли».

№ 3253. Рядовой Е. Сюэлль, 2 бат. Бедфордшайрского полка, будучи приведен к присяге, показал:

«Я участвовал в сражении при Граспане 6 июня 1901 года. Около полудня этого числа буры атаковали конвой. Я присоединился к отряду лейтенанта Мера; увидя, что буров больше, чем нас, мы сдались и подняли руки вверх. Буры взяли наше оружие и ушли в деревню; вскоре они возвратились обратно, и два бура закричали: «Руки вверх». На это мы заметили, что мы уже пленники и наше оружие уже отобрано. Рядовой Блунт закричал: «Не стреляйте в меня, я уже поднял руки». Буры тогда сказали: «Вот тебе» и выстрелили ему в живот. Лейтенант Мер появился из-за вагонов и произнес: «Пощадите, вы, трусы». Буры его тотчас же застрелили, и он упал с лошади. Бур сел на его лошадь и начал топтать лейтенанта Мера. Потом буры застрелили капрала Гарвея и рядового Пирса, стоявших вместе с поднятыми руками».

Ниже следует показание об убийстве раненых в Флак-фонтейне 29 мая 1901 года:

Рядовой Д. Чамберс, 1 бат. Дербшайрского полка, будучи приведен к присяге, показал:

«Когда я лежал раненым, я увидел, как бур застрелили двух наших раненых, лежавших на земле около меня. Бур выстрелил в меня, но промахнулся».

Рядовые В. Бекон и Чарльз Гирлинг, 1 бат. Дербшайрского полка, под присягою показали:

«Когда мы лежали ранеными с двумя другими нашими ранеными товарищами, к нам подъехали четыре бура, сняли с нас амуницию и выстрелили в нас. Мы получили новые раны, а рядовой нашего полка Гудвин был убит. Буры взяли все наше оружие и, выругав нас, уехали».

Капрал Сарджент, 1 бат. Дербшайрского полка, под присягой показал:

«Я лежал за скалой, раненый, и увидел, как бур застрелил раненого офицера лейб-гвардии.»

Сержант Чамберс, 69 комп, лейб-гвардии, под присягой показал:

«Я видел, как бур низкого роста с черной бородой с ружьем в руках ходил вокруг и застрелил трех или четырех раненых».

Рядовой Белль, 69 комп, лейб-гвардии, под присягой показал:

«Я слышал, как один бур приказал нашему солдату поднять руки; когда солдат исполнил это требование, бур его застрелил на расстоянии пятнадцати ярдов; я же находился на расстоянии двадцати ярдов».

Гуннер Блакборн, 28 батареи Королевской полевой артиллерии, под присягой показал:

«Я видел, как бур отнял у раненого патронташ и ружье, а потом его застрелил».

Случаи все прогрессируют. Майор Йонг, Королевской полевой артиллерии, послал донесение главнокомандующему, в котором говорит о жестокостях, учиненных бурами раненым офицерам и солдатам после сражения колонны полковника Бензона при Бракенлагте. Донесение помечено 7 ноября в Претории.

Майор Йонг говорит:

«Из 147 раненых офицеров и солдат только пятьдесят четыре человека не были в руках буров. Из остальных 93 человек только восемнадцать ни на что не жаловались.

Семьдесят пять человек офицеров и солдат жаловались на плохое обращение; почти у всех отобрали деньги, часы и частные бумаги.

У многих похитили разные предметы одеяния, как то: шапки, жакеты и чулки; в некоторых случаях снимали все до рубахи.

Все заявили, что буры расстреляли раненых, лежавших около пушек, долгое время спустя после окончания сражения, предварительно отобрав у них оружие.

Даже не пощадили покойного полковника Бензона, хотя некоторое время тело его охранялось; с него сняли шпоры, рейтузы и отобрали все частные бумаги».

В заключение майор Йонг говорит:

«Я вполне убежден в достоверности всех сообщенных мне фактов, и в них нет ни малейшего преувеличения. Нет сомнения, что бурские начальники не в силах подавить зверства и мародерства своих подчиненных».

Лейтенант Акланд Тройт, 25 конной инфантерии, показывает:

«Я был ранен в сражении 25 октября, будучи в арьергарде колонны полковника Бензона, около Кафферстада. Буры сняли с меня все, исключая рубашки, подштанников и носков, потом они дали мне старые панталоны и сюртук».

Капитан Коллинс, Чичайрского полка, показывает:

«Я был сигнальным офицером у полковника Бензона 30 октября. Я был ранен и лежал около пушек на расстоянии ста ярдов. Фельдкорнет прошел мимо, не тронув меня. В 5 часов пополудни или немного позже подъехали фургоны для раненых и меня подняли; фургон, в котором я находился, двинулся далее, и в него внесли полковника Бензона и других солдат. Произошла задержка, которая сильно начала беспокоить полковника Бензона, он стал просить, чтоб его выпустили, но фургон продолжал стоять, пока не пришел бур; он взял у полковника Бензона из его кармана документы, невзирая на его протест, что это были частные бумаги и что их уже раньше бурский начальник рассматривал».

Рядовой Е. Ригби, 4 бат. Королевского стрелкового корпуса, показывает, что с него сняли все до рубашки. Он едва мог говорить.

Рядовой Гуд, 2 Шотландской кавалерии, показывает:

«Я был ранен и лежал без движения; в это время подошли буры и отобрали у меня шапку, сюртук, сапоги, 15 шиллингов и металлические часы. Я видел, как они убили раненого, который шел ко мне напиться».

Рядовой Парриш, 1 бат. стрелкового полка, показывает:

«30 октября я был ранен. Я видел, как подошли буры и один из них застрелил моего товарища, рядового Фостера, прицелившись ему в бок. Рядовой Фостер сражался до тех пор, пока позиция не была взята бурами; тогда он бросил ружье, поднял руки, но его все-таки застрелили».

Рядовой Н. Гирсон, Шотландской кавалерии, показывает:

«Я был ранен и лежал рядом с полковником Бензоном. Когда буры пожелали заняться грабежом, полковник Бен-зон остановил их, говоря, что он получил письмо от командира Гробелара, в котором последний уверяет, что раненых не тронут. Полковник Бензон спросил, может ли он видеть Гробелара; они сказали, что доложат ему, но вместо полковника пришло какое-то другое начальствующее лицо. Полковник Бензон сказал, что раненых нельзя трогать, начальник ответил, что постарается распорядиться в этом духе; он сам охранял полковника Бензона около часа, но несмотря на его присутствие, у полковника Бензона стащили шпоры и рейтузы».

Рядовой Белль, 4 бат. конной инфантерии, показывает:

«Когда подошли буры, они стащили с меня грубо сапоги, повредив мою больную ногу. Я видел как они отбирали часы и деньги у других солдат».

Рядовой Коннор, Королевских Дублинских стрелков, показывает:

«Я был ранен и лежал около пушек; вокруг меня лежало много раненых, и никто из них не стрелял. Как только кто-либо из раненых думал пошевелиться, буры немедленно стреляли в него, и таким образом было убито одиннадцать человек».

Капрал Гауэр, 4 бат. Королевских стрелков 25 конной инфантерии, показывает:

«Я был ранен и лежал без сознания. Когда я очнулся, то увидел, что буры обдирали солдат, лежащих вокруг меня. Солдат по имени Фостер, который был на расстоянии шести ярдов от меня, поднял руки, прося пощады, но был застрелен чернобородым буром».

Капрал Аткинс, 84 батареи Королевской полевой артиллерии, показывает:

«Бур подошел ко мне и спросил: «Умеешь ли ты стрелять из этой пушки?» Я ответил: «Да». Он сказал: «Встань и покажи мне». Я возразил: «Как же я могу? У меня одна рука оторвана и обе ноги ранены», хотя насчет ног я соврал. Тогда он сказал: «Ну, дай нам свои сапоги». Он взял сапоги, плащ и все деньги. Один из наших солдат, бомбардир Коллинг, хотел встать, чтобы поднять белый флаг, так как в нас стреляли с двух сторон; как только он поднялся, буры начали стрелять в него».

Бомбардир Коллинг, 84 батареи Королевской полевой артиллерии, показывает:

«Я лежал раненым около пушек и хотел встать, чтобы поднять белый флаг, так как пули наших же войск падали вблизи нас. Когда я поднялся, буры выстрелили в меня».

Насколько возможно, мы прощали нашему неприятелю. Но приближается день, когда мы, имея в руках столько очевидных, вопиющих фактов, обратимся ко всему миру и спросим: «Кто так поступает, солдаты или разбойники? Если они действуют как разбойники, почему же мы должны с ними всегда обращаться как с солдатами?» Я читал письма солдат, которые были очевидцами зверского обращения буров с их товарищами при Бракенлагте. Я надеюсь, что солдаты будут сдерживаться, хотя подобное самовоздержание является насилием над человеческой природой.

Глава XI Заключение

Мною рассмотрены различные затруднительные вопросы войны, и надеюсь, все вышеизложенное ясно доказывает, что нет причины краснеть за наших солдат, но скорее можно краснеть за тех наших соотечественников, которые оклеветали солдат. Но все-таки существует много противников войны, не прибегавших к подобной низости, но честно утверждавших, что война могла бы быть предотвращена и что мы должны были после ее прекращения найти такие условия, на которые буры согласились бы. За их спиной стоят любезные и добродушные идеалисты, не вникавшие в суть дела, но находящиеся под впечатлением, что империя грубо поступает с пастушескими республиками. Подобное мнение настолько же честно и благородно, насколько бесчестны поступки тех журналистов, которые в начале войны своими несправедливыми нападками опозорили нас. Больше всех придерживается подобных взглядов г. Метуэн, способный и воздержанный критик, в его сочинении «Мир или война». Разберем его выводы, оставляя в стороне причины войны, о которых мы уже выше рассуждали.

Г. Метуэн сравнивает теперешнее положение с американской революцией. Много есть сходства в этом, но много и существенной разницы. Мы были несправедливы к американцам и вполне справедливы к бурам. У нас теперь империя. Мы командуем морями. Мы очень богаты. Это новые важные факторы.

Возмущение бурских государств против сюзеренитета Англии имеет много сходства с восстанием Южных Штатов против правительства Вашингтона. Положение наше после Коленсо было таково же, как Соединенных Штатов после набега Булля. Г. Метуэн много говорит об ожесточении буров, но разве оно превышает ожесточение Южных Штатов? Но ту войну вели с целью добиться решительного конца, и мы видим, что из этого вышло. Я не говорю, чтобы параллель была точна, но она, по крайней мере, настолько точна, насколько и та параллель, благодаря которой г. Метуэн выводит такое грустное заключение. Он мрачно глядит на наше будущее, но спокойно смотреть на мрачное будущее доказывает только, что нация еще не вырождается. Лучше дорогой ценой заплатить за все, что он предсказывает, чем отступить от нашего плана хоть на минуту.

Г. Метуэн много говорит о том, как глупо, неблагородно и грубо отзывались некоторые лица и газеты о неприятеле. Я думаю, что многим не по сердцу такие замечания. Но пусть г. Метуэн взглянет на европейскую прессу и увидит труд сторонников неприятеля; это еще более заставит его пожалеть своих бурских земляков. Или пусть он просмотрит, что печаталось голландскими газетами в Южной Африке, и тогда увидит, можно ли обвинять только одну сторону. Для оценки возьмем выдержки из первого письма некоего Р. S. (из Колесбурга), помещенного в «Times»:

«Ваш простой народ ленив, грязен и вечно пьян».

«Ваши офицеры или педантичные ученики или пустые светские люди».

«Большая часть вашего населения состоит из женщин, калек, эпилептиков, чахоточных, слабогрудых, инвалидов и лунатиков всевозможного рода».

«Девять десятых ваших государственных деятелей и высших официальных лиц одержимо болезнью почек».

«Мы не позволим, чтобы нами управляла стая английских собак».

Не видно особенного благородства или сдержанности в выражении чувств противника! В газете «Volksstem» 26 августа 1899 года, за несколько недель до начала войны было помещено стихотворение, посвященное будущим действиям буров, в котором говорилось, с каким удовольствием буры будут убивать, резать, терзать англичан и с наслаждением пить их кровь. Стихотворение заканчивается словами:

Без сомнения, порядочному буру стыдно становится от этого, точно так же как мы стыдимся наших джингоистских газет. Их предводители Рейц, Штейн и Крюгер отзывались об англичанах в таких выражениях, каких мы, к счастью, не употребляли.

Г. Метуэн строго относится к лорду Солсбери за его решительный ответ президенту по поводу переговоров о мире в марте 1900 года. Но что же можно было сделать? Очевидно, если бы бурам оставлена была независимость, то война была бы безрезультатной, так как все вопросы, вызвавшие ее, остались бы в прежнем положении, нерешенными. На следующий же день по заключении подобного мира мы были бы поставлены лицом к лицу с вопросом о льготах, с уайтлендерским вопросом и со всякими другими вопросами, ради которых мы уже принесли столько жертв. Была бы такая политика разумной? Даже с гуманной точки зрения нельзя было иначе поступить, так как ясно, что в результате через несколько лет подобный мир привел бы к более ужасной борьбе. Когда же более половины уже сделано, было бы сумасшествием с нашей стороны опустить руки.

Конечно, не нужно на все смотреть так мрачно. Война нам кажется долгой, потому что мы ее ведем, но нашим потомкам она покажется короткой ввиду покорения такой громадной страны и упорного неприятеля. Наша задача не бесконечна: четыре пятых мужского населения страны уже в наших руках, а пятая часть с каждой неделей уменьшается. Наша подвижность и успешная деятельность увеличиваются. Нет ни малейшего повода г. Метуэну оплакивать нашу армию. Она теперь несравненно лучше и способнее, чем была раньше. Математически рассчитано, что через несколько месяцев последний бурский отряд сложит оружие. Тем временем общественная жизнь начинает укрепляться, входит в свою колею. Колония Оранжевой реки уже на пути к этому, за нею вскоре последует Трансвааль. Промышленность начинает оживляться; в Ранде шум горнорабочих заменит грохот пушек. Тысяча пятьсот человек скоро начнут свою работу, и каждую неделю возвращаются обитатели концентрационных лагерей.

Доказывают, что горькое воспоминание об этой борьбе никогда не изгладится, но история показала, что сражения, приведшие к решительному концу, менее всего вызывают огорчение. Вспомним благородные слова Lee[11]: «Мы христиане. Мы сражались, сколько могли и как могли. Мы побеждены. Для нас как для христиан остается одно только средство: мы должны примириться с положением».

Так храбрый воин согласился принять судьбу, уготованную ему богом войны. Так должны в конце концов поступить буры. Лагери с пленными и концентрационные лагери послужили к более близкому знакомству буров с англичанами. Может быть, воспоминания о пребывании в лагерях не будут всецело скверными. Пути Господни неисповедимы, и весьма возможно, семя примирения зародилось именно в этих лагерях.

Что касается до будущности Трансвааля, то в скором времени благодаря наплыву эмигрантов он станет второй после Наталя большой английской колонией. Англичане могут рассчитывать на большинство голосов в парламенте соединенной Южной Африки, так как им будут принадлежать Наталь, Родезия, Трансвааль и Капская колония. Было бы хорошо присоединить к Наталю трансваальский округ Фрейхейд.

Мне пришла в голову мысль, которую я робко осмеливаюсь выразить: было бы умно и практично образовать бурское государство из северных округов Трансвааля (Ватерсберг и Зутпансберг). Пусть там буры живут, как базуты в Базутоленде, индусы на индусской территории или жители государства Индии, находящиеся под протекторатом Англии. Дайте им, если они будут мирно жить под английским флагом, обязательство в том, что будете охранять их от всяких набегов. Пусть они там живут по-своему, со своим собственным простым законодательством. Непримиримые люди, которые не могут ужиться с англичанами, найдут себе приют в этой стране, а английские колонии от этого окрепнут, находясь в изолированном положении от тех людей, которые своею горечью могли бы заразить своих соседей. Такое государство не могло бы быть источником опасности, так как в нашей власти был бы контроль над всеми дорогами, по которым можно было бы получать оружие. Я знаю, что Ватерсберг и Зутпансберг не особенно желательные места для пребывания, но ведь туда всякий пошел бы только по своему личному желанию. Без подобного плана империя всегда будет находиться в опасности в Южной Африке.

Я не могу закончить этого краткого обозрения южноафриканского вопроса, не упомянув о том, как вели себя европейские нации в течение этой борьбы. Со стороны правительств поведение было вполне корректное, но со стороны народов некорректное. Несколько умных и просвещенных людей, как например, Иве Гюйо во Франции, г. Таллише и г. Навилль в Швейцарии, были нашими друзьями или, лучше сказать, друзьями правды; но большинство людей во всех странах, настроенных против нас, было введено в заблуждение потоком разных нареканий и ложных слухов, распространявшихся продажною или невежественною прессою.

На Францию мы не можем особенно сердиться, так как мы сознаем, что Франция всегда на нас смотрела как на неприятелей. Мы долго желали стать друзьями с ней, но вековые традиции не так легко забываются.

Но совсем иначе обстоит с Германией. Неоднократно мы были друзьями и союзниками с немцами: во дни Мальборо, при Фридрихе Великом и при Наполеоне. Когда мы не могли им помогать людьми, мы помогали деньгами. Наш флот уничтожил их врагов. И теперь мы впервые имеем случай убедиться, кто был в Европе нашим другом; нигде и ни от кого мы не встречали такой ненависти и такой клеветы, как в Германии и германской печати. Самые уважаемые немецкие журналы не стеснялись изображать английских солдат, которые так же гуманны и так же хорошо дисциплинированны, как и немецкие, не только совершающими насилия над лицами и имуществом, но учиняющими зверства над женщинами и детьми.

Вначале это неожиданное явление поразило англичан, потом опечалило их, наконец, по прошествии двух лет, вызвало глубокое негодование. От времени до времени появляется слух, имеющий, вероятно, какое-нибудь основание, что тройственный союз при известных обстоятельствах хочет воспользоваться нашим флотом. Немногие лица в Европе могут сказать, насколько правдоподобен этот слух.

Агитация достигла своей кульминационной точки после речи г. Чемберлена, произнесенной в Эдинбурге; в ней г. Чемберлен коснулся войны 1870 года. В своей речи г. Чемберлен справедливо заметил, что в истории можно найти прецеденты жестоких мер, которые мы вынуждены были принять в отношении повстанцев; так поступали французы в Алжире, русские на Кавказе, австрийцы в Боснии и немцы во Франции. Своим замечанием г-н Чемберлен совершенно не думал нанести оскорбление уважаемым странам; он указал только военные прецеденты, которые оправдывают подобные меры. Совершенно верно, немцы не имели никакого основания опустошать Францию, потому что в ней не было общей партизанской войны и немцам приходилось наталкиваться только на единичные случаи franc-tireur'oe (свободных стрелков), которые занимались порчей телеграфной линии; с франтирером немцы долго не разговаривали. Мы же ни одного bona fide бура не приговорили за подобный поступок к смерти. Может быть, немцы не слишком сурово поступали, а скорее всего, мы слишком легко обходились. Во всяком случае, в этом замечании не было ничего обидного, а для тех, кто плохо осведомлен о поведении наших солдат на войне, это послужит ясным доказательством, что все армии в мире могли бы гордиться быть наравне с английской армией как в отношении ее достоинств, так и выказанного ею человеколюбия.

Но агитаторы не дали себе даже труда ознакомиться с речью, произнесенною г. Чемберленом, хотя они могли в подлиннике прочесть ее в читальной зале — Lesezimmer — любой гостиницы. Вследствие извращенного толкования речи г. Чемберлена поднялось негодование во всей стране и посыпались протесты со всех сторон Германии. Шестьсот восемьдесят добродушных и малодушных священников, поддавшись влиянию агитаторов и поверив их глупым рассказам о зверствах англичан, согласились подписать оскорбительный протест против нас. Все движение было такое искусственное — во всяком случае основанное на недоразумении, — что оно в одинаковой степени вызвало смех и негодование в нашей стране; во всяком случае, честь нашей армии очень дорога для нас, продолжающиеся на нее нападки возбудили в нас несмолкаемое чувство негодования, которое не умрет в нашем поколении. Не преувеличивая, можно сказать, что если бы пять лет тому назад Германия потерпела полное поражение в европейской войне, то Англия наверное пришла бы ей на помощь. Общественное мнение и национальное родственное чувство не позволило бы видеть ее в безвыходном положении. В настоящее же время многие лица в Англии убеждены, что ни одна английская гинея, ни один английский солдат ни при каких обстоятельствах не будут пожертвованы Англией для подобной цели.

Таков один из странных и плачевных результатов бурской войны, и весьма возможно, со временем он будет иметь важное значение.

Но все-таки можно даровать снисхождение народу, который в течение нескольких лет видел только одну сторону вопроса, поддерживавшуюся ложными сведениями и мнениями злонамеренных людей. Конечно, настанет день, когда правда восторжествует и клевета умолкнет. Трудно допустить, чтобы прочная политика могла бы поддерживаться ложью. Когда настанет день торжества правды и все европейские нации увидят, что они были ослеплены и служили орудием в руках ловких бессовестных людей, то возможно, что только тогда они оценят, с каким достоинством и неуклонною решимостью Англия поступала. Но до этого времени мы должны идти своим путем, не уклоняясь ни вправо, ни влево, но устремив наш взор вперед, на один предмет — на Южную Африку, в которой больше не будет раздоров, в которой буры и англичане будут пользоваться одинаковыми правами и одинаковой свободой, с общим законом для их защиты и общей любовью к их собственному отечеству, в котором они сольются в одну нацию.

В интересном освещении представлены вопросы о концентрационных лагерях и сжигании ферм в письме Тобиаса Смута к генералу Боте; письмо это было перехвачено англичанами. Смут говорит:

«Несколько месяцев назад генерал Хрис Бота сжег дома в Самбаансленде, который не считается нейтральной территорией… ферма Бернардуса Джонстона была почти совершенно сожжена, а также дом Франка Джонстона… Когда мы были в Пит-Ретифе, мы сожгли дом фон Брандиса, и мне сказали, что его подожгли на основании «высшего распоряжения». По моему мнению, все эти дома не нарушили правил войны.

Относительно отправки женщин… Я получил от Вас приказ выселять женщин против их желания, и когда я спросил, как мне поступать в тех случаях, если англичане откажутся их принимать, Вы ответили, что в подобных случаях оставлять их в черте действий неприятеля».

Разве это не доказывает, что бурский генерал не сомневался в нашем человеколюбии?

На жалобу Шальк-Бургера относительно дурного обращения с женщинами генерал Китченер просто ответил:

«Честь имею уведомить Вас, что все дети и женщины, которые изъявят желание оставить лагерь, будут отосланы на Ваше попечение, и я был бы доволен, если бы Вы указали место, куда следует их отправить».

Предложение не было принято.

6 декабря генерал Китченер дал объяснение, каким образом образовались концентрационные лагери; из объяснения видно, что причиной к их возникновению были действия бурских предводителей. Его объяснение таково:

«В начале года ко мне поступило много жалоб со стороны сдавшихся бургеров, которые показывали, что с тех пор, как они положили оружие, их семейства стали подвергаться дурному обращению, их скот и имущество конфисковались по распоряжению главнокомандующих Трансвааля и Оранжевой республики. Подобные действия совершались вследствие циркуляра, помеченного в Роос Сенекале 6 ноября 1900 года; в этом циркуляре главнокомандующий говорит: употребите все, что в вашей власти, для предотвращения бургеров складывать оружие. Я буду вынужден в случае их ослушания конфисковать все их движимое и недвижимое имущество и сжигать их дома.

Во время свидания с главнокомандующим Луи Ботой я говорил с ним об этом деле и заметил, что если он будет так продолжать, я буду вынужден взять всех женщин, детей и, насколько возможно, их имущество в лагери, чтоб охранить их от действия бургеров. Я спросил его, будет ли он щадить фермы и семейства, согласившиеся на нейтралитет, и сдавшихся буров, обещая ему, в свою очередь, не трогать семейств и ферм тех бургеров, которые находились в действующей армии. Главнокомандующий важно отказался даже рассуждать о подобных условиях. Он сказал: «Я уполномочен законом принуждать каждого бура присоединиться к нам и в случае неповиновения конфисковать их собственность и оставлять их семейства в степи». Я спросил, что мне остается предпринять для защиты сдавшихся буров и их семейств; он на это ответил: «Единственное, что вы можете сделать — выслать их из страны, но если я их настигну, они пострадают». После этого нечего было больше разговаривать, и так как военные действия не позволяют охранять отдельных лиц, я не имел другого практического выбора, как продолжать мою систему: собирал жителей известных местностей и отправлял их под защиту наших войск. О моем решении было сообщено главнокомандующему в моем официальном письме от 16 апреля 1901 года, из которого я привожу следующее извлечение:

«Как я вам сообщал в Мидделбурге, что ввиду несправедливых враждебных действий, какие вы выказывали в отношении мирных жителей, заставляя их насильно, против их собственного желания, присоединяться к вашим отрядам, действия, противные всем обычаям правильного ведения войны, я, не имея другого выхода, вынужден принять неприятные для меня меры — взять в лагери женщин и детей.

Я весьма сочувственно отношусь к страданиям этого бедного народа и стараюсь, сколько возможно, облегчить их; но удивительно, как для меня, так и для всего цивилизованного мира, что вы находите вполне справедливым причинять столько бедствий трансваальскому народу, продолжая безнадежную и бесполезную борьбу».

Граф Гюбнер, австрийский генерал, сын покойного барона Гюбнера, бывшего австро-венгерским посланником, по своем возвращении из Южной Африки, сообщил свои впечатления корреспонденту «Daily Telegraph»:

«Меня больше всего поражает, — говорит он, — хорошо выработанная и великодушная система, посвященная улучшению быта стариков, женщин и детей в концентрационных лагерях.

Я не могу сказать определенно, насколько сжигание ферм было необходимостью военных действий, но многие лица мне говорили, что подобные меры принимаются в случае надобности всеми армиями всех цивилизованных наций. Исключительным явлением, по моему мнению, было замечательное человеколюбие, какое англичане выказывали жертвам этой войны. Я не в состоянии указать на какие-либо улучшения. Но больше всего я желаю опровергнуть все слухи о том, что будто бы женщины и девушки уводились из лагерей с безнравственной целью. Мне неоднократно приходилось сталкиваться с солдатами, и я удивлялся их примерному поведению. Я никогда не видел пьяного солдата».

Граф Гюбнер был огорчен теми ложными сведениями, какие он прочел в европейских газетах. «Я не понимаю, — сказал он, — из каких источников они черпают подобные сведения; во время моего пребывания в Южной Африке я не слышал о существовании ни одного корреспондента иностранной газеты. Поведение английских властей, как военных, так гражданских, отличалось в высшей степени человеколюбием».

Так говорил заслуживающий полного доверия благородный человек.