Лера
Больше смотреть и слушать не могу. Выбегаю, по щекам льются слезы, горькие, обжигающие. Почему вместо любимой дочери я теперь вижу монстра? Как мне теперь выстраивать с ней отношения? Я ведь сейчас даже смотреть на нее не могу.
Ничего святого, никаких границ, продала всех — это мой ребенок. Спотыкаюсь на лестнице, чудом удается ухватиться за поручень. Сползаю на пол и закрываю лицо руками. Эта реальность похожа на ад. Так хочется подняться, оправиться, но как это сделать, если постоянно на мою голову сыплются новые удары?
Плачу и не могу заставить себя подняться с пола. Время остановилось, осталась только моя боль.
— А я ведь с ней много раз общалась, такая приятная женщина, и так довести родную дочь, — доносятся голоса сверху.
— Бедная девочка. Надо подойти ее утешить.
— Органы опеки точно заинтересуются. Там и отец недалеко от мамаши ушел.
— Ты слышала, Алена была в истерике. Зоряночка в дурдоме жила, вот у малышки нервы сдали, — тяжелый вздох.
Женщины переговариваются, вздыхают и перемывают моей семье кости. А я чувствую, как грязь продолжает на меня литься.
Вскакиваю и бегу вниз. Стыдно, больно, обидно.
Морозный воздух не приносит облегчения. Сложно дышать, меня, будто преследует смрадный запах. Иду по аллее, замерзшие деревья, снег, пустые лавочки, и две фигуры, которые стоят у фонаря.
— Тетя Лера! — ко мне подбегает Дима.
— Привет, — улыбка получается жалкой.
— Ты снова плачешь! — малыш прижимается ко мне. — Тебя снова обижают?
— Нет… я просто… — не знаю, что ответить ребенку.
Он не виноват, что у него такая мать. Что семья развалилась. Не хочется впутывать малыша, но это так или иначе его коснулось.
— Зоря сказала, что ты заболела и тебе нельзя дома находиться. А дядя Рома сказал, что скоро ты вернешься, вам с Аришкой нужен покой. Но я знаю, они тебя обидели! — прижимается ко мне, и сам едва не плачет, носом шмыгает.
— Да, Дим, мне надо пожить с Аришкой отдельно, — хватаюсь за отмазку мужа, потому как сама ничего лучшего придумать не в состоянии.
— А я тебя жду! Мы вот только от бабушки вернулись. Ей после операции уже лучше.
— Операции? — переспрашиваю.
— Заботливая дочь, — к нам приближается Матвей. — Твоя мать едва Богу душу не отдала.
— Что с ней? — после открывшейся правды смотреть на отчима невыносимо.
— Желчный вырезали. Рома нашел врача, все оплатил. А мы с Димычем дежурили.
— Сейчас как она?
— Позвони и узнай? Или психоз еще не прошел? — кривит губы.
— Не пройдет, Матвей, — огрызаюсь.
Он наклоняется ко мне. Так чтобы Дима не слышал и шепчет, брызгая на меня слюной:
— Пройдет, Лерок, еще на брюхе приползешь.
— Я рада, Матвей, что кровь на твоих руках не мешает тебе спокойно спать, — смотрю в его глаза, как вздрагивает и отскакивает от меня.
— Совсем кукухой поехала! — орет.
— Не кричи, на тетю Леру! Ей нельзя волноваться! — Дима тут же встает так, чтобы отгородить меня от отчима.
— Малыш все хорошо, мы просто… поговорили…
— Мы Зорю пришли поддержать, — говорит Дима. — Только дедушка сказал, что танцульки это скучно, лучше тут подышать воздухом, а к концу мы придем, когда Зоря будет выступать. Хочу на нее посмотреть! Она так переживала, — на лице чистая, искренняя улыбка.
— Она уже… выступила, — глотаю горькую слюну.
— Ой, жаль, что мы все пропустили! Дедушка, я говорил, надо идти, — хмурит бровки.
Как хорошо, что ты все пропустил, малыш. Борюсь с вновь нахлынувшими слезами.
— Ничего… тебе Зоря все расскажет…
Поспешно прощаюсь и ухожу.
На такси добираюсь до дома свекрови.
Жалко Диму, кому ребенок нужен? Алена погрязла в своей мести. Мать и Матвей к Диме хорошо относятся, но мне страшно чему они его научат.
Первым делом бегу в комнату к Аришке. Из легких со свистом вырывается вздох облегчения, Светлана сидит рядом с крохой и них все хорошо.
— Как сходили? — поднимает голову.
— Ой, лучше не спрашивай, — машу рукой.
Сейчас у меня нет ни сил, ни желания пересказывать и вновь переживать всю грязь. В ушах до сих пор стоят слова Зори.
Успеваю только помыть руки и переодеться, как раздается звонок мобильного.
Смотрю на надпись: «Мамочка».
Долго раздумываю брать или нет. Но все же старая Лера побеждает, ее переживания за здоровье матери выходят на передний план.
— Привет ма… — я дальше язык не поворачивается.
— Неблагодарная гадина, — доносится мне в ответ.
— Вижу тебе уже лучше, — вздыхаю.
— А ты думала, что будешь танцевать на моих похоронах, не дождешься! — голос у нее более чем бодрый. Если бы не знала, что она пережила операцию, решила бы, что это очередная ложь.
— Что ты хочешь? — после сегодняшнего дня, у меня нет желания обмениваться с ней оскорблениями.
— Ты не мать! Ты ничтожное, эгоистичное существо! До чего Зорю довела! Что девочке пришлось сделать, чтобы как-то вкрутиться! Она танцевать из-за тебя не могла!
— Из-за меня оказывается… — смех сквозь слезы.
— Ты всех довела! Все разрушила! Неправильный выбор я тогда сделала, — слышу звук плевка.
— Ты о чем? Какой еще выбор?
— Слушай меня, королевна, или ты одумаешься, придешь, извинишься, и так уж и быть, мы примем тебя в семью. Будешь ходить по струнке. Или…
— Или что?
— Я выйду из больницы, и ты так завоешь, что будешь в ногах валяться, моля о пощаде.
Отключаю вызов. Отбрасывая телефон, словно он пропитан ядом.
— Они как все в один миг сбросили маски, а под ними… — меня передергивает.
— Но лучше так, Лер, чем дальше жить с ними. Теперь ты знаешь, их истинные лица, — Светлана подходит и гладит меня по плечу.
— И про какой она выбор говорила? Чушь какая-то…
— Возможно, — Светлана заминается, — Она говорила про твоего брата, которого родила через несколько месяцев после смерти Аркадия… — опускает голову и мнет край кофты.