Изменить будущее

Глава десятая

Десятый класс давался тяжело, особенно математика. Химия сопротивлялась, но поддавалась. Я зубрил её днём и ночью, она сдалась и мы полюбили друг друга. Органическая химия предстала предо мной во всей своей красе. И там было что любить, я вам скажу.

Одна только фраза: «В атоме гелия имеются два „С“-электрона. При своём движении они образуют общее электронное облако шарообразной формы — о таких электронах говорят, что они спарены».

Или: «В атоме азота появляется третий „П“-электрон в наружном слое. Его облако не совмещается в пространстве ни с одним из двух других „П“-электронов, так как может расположиться обособленно в направлении, перпендикулярном по отношению к ним». Слышите, друзья? «Перпендикулярно» по отношению к ним. Это же жизнь. Камасутра, ёшкин кот. Эротика.

Да. Признаться, от эротики я страдал. Вернее, без эротики. Гормоны играли, как дрожжи, мозг кипел.

Девчонки, не дождавшись знаков внимания, стали слать записки через подружек. Но меня пробирала дрожь от одной мысли об обнимашках с кем-то, не то что… Да, мне снились «необычные» сны, но с нормальными взрослыми женщинами. Мой мозг не мог перебраться через огромный забор внутреннего табу, да и не пытался. Приходилось упорно медитировать, концентрируясь на химии. В конце концов мне стали сниться спаренные электроны. Зато я понял химию. А раньше ни бум-бум.

Ну послушайте эту сказку Шахерезады: «Молекула метана превращается в частицу с одним неспаренным электроном. Образовавшийся радикал метил существует в свободном состоянии 8 на 10 в минус третьей степени секунды и вступает во взаимодействие с другой молекулой хлора, разрывая в ней связь атомов и образую молекулу хлорметана. Образовавшийся атом хлора взаимодействует со следующей молекулой метана».

Химичка перестала вызывать меня к доске. Отвечая домашнее задание, я не говорил ничего от себя, но класс тупо молчал и слушал, пуская слюни. Я машинально сопровождал слова движением рук, показывая, как спариваются электроны и соединяются молекулы, и девочки краснели. Сначала я не замечал этого, н о когда Татьяна сказала: «Шелест, не хулигань, отправлю к директору». Я искренне опешил.

— За что? — Спросил я, но посмотрел на свои руки и тоже покраснел. — Я не нарочно…

Но ни она, ни класс мне не поверил. Пацаны на перемене похлопывали меня по плечам, девчонки отводили глаза. Но записок прибавилось.

Зима выдалась бесснежная и мы вволю набегались по лесам и горам. Полугодие я закончил без троек, правда математичка сказала, что на экзамене пощады не даст и я сильно переживал по этому поводу.

Я помнил, как я мучился с высшей математикой в институте аж до окончания третьего курса, и метался мыслями по специальностям, которым «хотел бы» обучаться. Я, почему-то, упорно склонялся к геологии.

Когда я сказал об этом папе, он сказал:

— Комаров кормить хочешь? Я ходил с геологами в детстве. Помогал.

— Да ты рассказывал, — не удержался я. — Метеорит искали.

Папа недовольно хмыкнул, расстроившись, что я прервал его.

— Извини… Я сам понимаю, что лес, — это не моё. Меня комары и мошка жрут, как никого.

— Так и будет. Причём, я видел мужиков-геологов под сраку лет, так и не привыкших к гнусу. А мне ничего…

У меня тоже были такие друзья, которые ходили по тайге в футболках с коротким рукавом, когда я прятался в куртку с накомарником.

Мама пыталась «помочь» мне с поступлением и принесла копию приказа Минвуза СССР от 05.09.1975 N 831 «Об утверждении Перечня действующих специальностей и специализаций высших учебных заведений СССР», и я выбрал.

— Мама, я поеду в Москву, — сказал я, прочитав перечень.

— Куда-куда?

— В Москву. Буду поступать в Московский институт нефтехимической и газовой промышленности.

— Куда? — Снова повторила мама, пребывая в шоке.

— На «Машины и аппараты химических производств».

Мама заплакала, и рыдала долго, не слушая моих объяснений и утешений. К приходу отца глаза её высохли но набухли так, что отец с порога спросил встревоженным голосом:

— Что у нас случилось?

Мы давно с мамой не ссорились и отец не на шутку испугался. Мама снова зарыдала, но ничего толком не смогла выговорить, кроме:

— Гы-гы… Он… он… В Москву…

— Что… происходит?! — Почти спокойно спросил он.

Отец никогда не ругался матом. Мат от него я услышал впервые во взрослом возрасте, когда он разговаривал со своими коллегами по работе. Просто он разговаривал на понятном им языке.

— Я решил поступать в Московский институт нефтехимической и газовой промышленности, на специальность «Машины и аппараты химических производств».

— Инженер?

Я кивнул.

— Это другое дело. Геология… Это специфичная профессия. Ни дома, ни семьи. А механизмы, они везде ремонт требуют. А ты чего плачешь? — Переключился он на маму. — Что ж ты так убиваешься? А если настоящее горе случилось бы? Всё-всё… Прекращай.

Десять классов я окончил с двумя четвёрками и уехал поступать. Специальность включала:

 машины и аппараты нефтеперерабатывающих и нефтехимических заводов;

 машины и аппараты химических производств;

 газонефтяное и нефтехимическое оборудование;

 машины и аппараты микробиологических производств.

В прошлой жизни я получил первое высшее образование по специальности — инженер-механик машин и аппаратов пищевых производств и выбранная мной специальность не на много отличалась от предыдущей. Тот же сопромат, теория машин и механизмов, физика, химия, гидравлика.

Я поехал поступать, и не поступил. Завалил математику.

В районном военкомате меня встретили настороженно. До осеннего призыва было ещё время, а я вдруг заявился. Осмотрев мою учётную карту призывника, инспектор первого отдела отвёл меня к военкому.

— Ты что такой ранний? — Спросил он, глядя в карту. — Или поздний… Ты писал заявление на отсрочку?

— Нет, — удивился я.

— Отсрочка у тебя, до следующей весны.

— С какого? — Я возмутился. — Я в армию хочу! На флот…

Военком сначала постучал по голове, потом ткнул пальцем в страницу номер три.

— По состоянию здоровья. Иди, гуляй. Пока…

Судьба моя ломалась кардинально. И то что я намеревался использовать в «системе», в армии меня кидало в десантуру и на войну в Афганистан. Мне очень не хотелось чистых два года проводить в Афгане. Я боялся.

В той жизни я коснулся войны лишь чуть-чуть. По завершении восьмимесячных курсов нас направили на, своего рода, стажировку, прикомандировав по четыре человека в мото-манёвренные группы погранвойск. Но четырёх месяцев мне хватило, чтобы получить два лёгких ранения и одну лёгкую контузию, приведшую к повреждению сетчатки правого глаза и тугоухости на правое ухо.

Поэтому я физически трусил. В двадцать лет — страха нет, а мне-то уже сейчас было… О-го-го…Чувство самосохранения билось в истерике, и я себя едва сдерживал.

Я почему и хотел сразу углубиться в тему, нужную Иванычу, к которой он подошёл лишь в конце восьмидесятых, после начала добычи на Вьетнамском шельфе нефти.

В той жизни меня сразу брали на «тихую работу», но я напросился в ОсНаз и «недоношенным» выпустился из «лесной школы».

Дома всё было наоборот. Все были довольны. Мама радовалась, даже тому, что я пойду в армию. Папа вообще был за армию: «Подумаешь, два года… Вот я четыре, и ничего, не умер».

Утром я через не хочу и не буду выбежал на пробежку. Стояли последние дни лета, а я ещё толком и не купался: то выпускные и выпускной, то Москва и вступительные.

Я бежал и «перемалывал»… Как же я мог по математике получить двояк? С таким средним баллом мне было достаточно сдать два экзамена на четыре и пять. И я точно решил четыре из пяти заданий контрольной.

— Балбесина! — Долбил я себя выгребая в море. — Надо было в МФТИ поступать, или МИСИ, там имелась похожая специальность, но экзамены на неделю раньше начинались, чем в «обычных» вузах. Потом я успел бы подать документы куда-нибудь во Владивостоке.

— Балбесина! — Долбил я себя, натягивая шорты и срываясь в бег. — Главное не попасть в первый замес. А кто должен попасть? Пацанва? Чмо ты пузатое!

— Чмо! Чмо! Чмо! — Говорил я себе, забираясь на телефонную будку, с неё на крышу магазина и с крыши по балконам взбираясь на свой второй этаж.

Упс! Вот тебе и «здравствуйте девочки»… В моём зале в кресле сидел «майор», а в соседнем кресле сидел мой папа. Воскресенье же…

— Здрасте, — сказал я буднично, входя в квартиру через балконную дверь.

Папа-то привык, а майор напрягся. Если бы папа знал, что мы с пацанами, в их с мамой отсутствие бухали у нас дома, и лазили за закуской на чужие балконы по всему дому, вплоть до пятого этажа, он бы тоже напрягся. И ведь нашли! Банку огурцов с помидорами. И тащили их в «пятой» руке, потому что не додумались захватить сумку. Ёбтыть! В магазин же пошли!

Что делать?! Детство! Юношество! Зрелость!

Одно неосторожное движение, и ты сел…

Одно неосторожное движение, и ты отец…

Одно неосторожное движение и ты умер…

Мужчина, — это случайно выживший мальчик…

— К тебе из военкомата, — сказал папа.

По его лицу можно было подумать, что он выпил грамм двести вина. Папа явно получал удовольствие от общения с «майором».

— С чего бы это? — Съязвил я. — Уже забирают? Призыва нет…

— Нет-нет, — махнул рукой майор. — Мы хотим предложить работу.

— Работу? — Искренне удивился я. — Какая, нахрен работа в Х-х-х…

По лицу «майора» можно было предположить, что он сглотнул морского ежа. Я кашлянул, вроде как по нужде. И посмотрел на него, требуя разъяснений.

— Ваш сын неплохой спортсмен, а нам нужны… Он и занимался патриотическим… воспитанием… да-а-а-а… Пусть и занимается. Военрук обратился, когда узнал, что у вас, Михал Васильевич, отсрочка. Учебный год… Так сказать…

Майор играл инспектора военкомата, как по писанному сценарию. Я помолчал, выдержав паузу.

— Мишаня, нельзя отказывать. Просят люди… Назвался груздем… Надо помогать. Сам же…

— Да… Я с удовольствием, пап. Особенно если деньги платить будут… А звание дадут? — Спросил я.

— Пока, — волноопредяляющимся. Присягу примешь, отслужишь…

— Так, может быть, я бы сейчас и пошёл бы на службу? — С надеждой спросил я.

— Да, нет… У вас же отсрочка… по заболеванию, какому-то…

«Вот волки», — подумал я. И засвербело у меня смутное подозрение. Повеяло абсолютно знакомым и понятным.

«Э-э-э, брат, — ты забыл, что такое „система“». — Подумал я. — «Это не добрая и заботливая мама. Это не коллектив друзей и единомышленников… Это организация, настроенная на защиту интересов государства, которая перемалывает всё и вся в удобрение для благоприятного его роста. Задача системы оптимально использовать всех, попадающих в систему. Ты, или становишься элементом системы, перемалывающим, или материалом перемалываемым. Система не терпит пустоты. И система не выпустит тебя, пока ты ей нужен и не перемелет, если ты стал материалом».

«Не отпустили, стало быть, в свободное плавание» — подумал я. — «Зря я засветился перед ГРУшниками. Да и обидел я майора зря. По-другому можно было бы… Рисанулся перед пацанами… А теперь хлебанёшь ты, брат, по полной».

— Зайдёте, Михаил, завтра по этому адресу, к десяти. Вас оформят… Паспорт не забудьте и разрядные книжки.

Майор положил на журнальный столик лист серой бумаги стандартного формата с напечатанным на машинке адресом, поднялся из кресла и ушёл.

По указанному на листе бумаги адресу имелась металлическая дверь, рядом с которой на стене висела небольшая табличка: «Отдел кадров завода?8967». Сразу за дверьми, за застеклённым и зарешечённым окном сидел вахтёр в форме ВОХР. Проход мимо него перекрывался «вертушкой».

Внимательно рассмотрев мой паспорт и меня лично, охранник нажал ногой на педаль блокиратора и сказал:

— Проходите сразу по коридору.

— Какой кабинет? — Спросил я.

— Не ошибётесь, — усмехнулся дедок.

Я прошёл «вертушку» и, не поднимаясь по лестнице, свернул налево и, не пройдя и пяти шагов по полутёмному коридору, упёрся в хлипкую деревянную, слегка приоткрытую дверь.

Я тихонько стукнул в висевший на одном гвозде наличник, громыхнувший, встретившись со стеной и подхватил его, опасаясь, что он отвалится.

— Кто там? — Спросил весёлый мужской голос. — Заходи.

Я потянул дверь за хлипкую ручку и шагнул в кабинет без окон. По сути, это была кладовка не более, чем три на три метра с одним столом, двумя стульями и лампочкой в большом белом керамическом патроне, висящей на чёрном, в тканой оплётке, проводе.

Сидящий за столом человек, одетый в обычные «штацкие» рубашку и брюки, внимательно посмотрел на меня, а потом на часы и раскрыл серо-коричневую картонную папку.

— Шелест… — констатировал он, снова посмотрел на меня и вздохнул. — Вас рекомендовали к службе в специализированных подразделениях Тихоокеанского флота.

Он смотрел на меня внимательно и серьёзно. Весёлость испарилась.

— Однако, подразделения настолько специализированные, что обычной медицинской комиссией обойтись сложно. Придётся несколько недель потратить на испытания и обследования. Для этого вас отправят в… Отправят, короче, если вы дадите письменное согласие и подписку о неразглашении.

— Что за подразделения?

— Сначала подписка о неразглашении. Будьте любезны, ознакомьтесь.

Человек ловким движением ладони выдвинул из папки серый листок с чёрной из угла в угол полосой и пододвинул к противоположному от себя краю стола.

— Могу присесть? — Спросил я.

— Присаживайтесь, читайте, подписывайте вот здесь.

Прочитал, подписал. Ничего нового…

— Так, хорошо… Читайте это…

Человек взял ещё один лист и придвинул ко мне. Почитал и это. Ничего нового… Только вид с боку. Меняю шило на мыло и удаляюсь от своего собственного проекта. Зато удаляюсь и от Афгана. В Афгане моря нет. Зато есть в Пакистане. Но это другая история.

Я оторвал взгляд от листа и посмотрел на человека.

— Что взамен? — Спросил я.

Человек удивился:

— В смысле?

— Перспективы какие? От меня, понятно — кровь, пот и слёзы, а обратно? Или, как система ниппель: туда дуй, оттуда хрен.

— Ну, ты даёшь! — Возмутился человек. — Тебе службу престижную предлагают, а ты… Офицером станешь…

— Ага, офицером. Мне предлагают, засунуть себя в мясорубку, даже не оставив после себя потомство. Кстати, учебка сколько?

— Шесть месяцев.

— И отсчёт службы пойдёт со дня майского следующего призыва, то есть через, — я подсчитал на пальцах, — десять месяцев. Охренеть, как ловко!

Человек возмутился:

— Во, мля! Ему будут платить, кормить, одевать, а он губы дует!

— И сколько, боюсь спросить, намереваются платить?

— Сорок семь рублей!

— Я стипендии получал бы больше.

— Если бы, да кабы… — пробубнил человек. — Тоже мне, мля, нефтяник…

— Вы, засранцы, кинули меня с поступлением, — озлобился я. — Это небось инициатива «вечного майора»? А не пошёл бы он на хкуй! Я Ивашутину пожалуюсь. Паспорт давай!

Но паспорта на столе не лежало. Как, когда и куда он исчез я не заметил.

— Паспорт давай! — Угрожающе сказал я и поднялся со стула.

— А если не дам, то что? — Вызывающе сказал человек и откинулся на спинку стула. Стул скрипнул, а я ударил человека ногой прямо через стол.

Ступня прошла параллельно столу и вошла ему в грудь. Стул хрустнул. Грудь, кажется, тоже.

«Писец», — подумал я. — «Тюрьма».

Человек охнул и выкатился слева из-под стола уже с пээмом в руке.

Убивать я его не хотел, да и он меня, вероятно, тоже, потому что я ещё был жив. А отдавать свою жизнь за его жизнь? Какой смысл?

Человек молча смотрел на меня с любопытством, потом нырнул рукой во внутренний карман и вынул руку, испачканную синим.

— Такую ручку сломал, сучёнок! — С сожалением сказал человек.

— Сам ты, сучёнок, — сказал я. — Ещё огребёшься, при случае.

— Да пошёл ты…

Он снова засунул руку во внутренний карман и вытащил мой, испачканный в чернилах, паспорт и, крутнув кистью, метнул в меня. Я уклонился и схватил раскрывшуюся книжицу руками. Человек в это время сблизился и нанёс мне прямой удар ногой в живот такой силы, что я раскрыл телом дверь и вылетел в коридор. Перекатившись через голову, я встал на ноги практически возле вертушки. Клацнула педаль блокиратора, и я вышел на улицу.

«Поговорили», — подумал я, обтряхивая с живота след от ботинка.