Изменить судьбу 2

Глава 2

2.

Структурное подразделение ЦБПО ЭПУ на данный момент представляло собой пару быстровозводимых арочных ангаров, котельную и вагон-городок из пары десятков жилых вагончиков, в котором обитало и руководство, и администрация предприятия. Уже началось строительство основного административного корпуса, но именно началось. Пока только разметили пятно под строительство и начали забивать свайное поле. Северное строительство и сейчас не сильно отличается по технологии, если не многоэтажное. Забивается свайное поле, затем сверху заливаются такие «якорные» группы свай, по четыре-пять штук. Затем это всё объединяется ленточным фундаментом. И уже на этом фундаменте возводится само здание. Никакого подвала в большинстве случаев. И никакого времени на усадку. Северное лето – всего три месяца. За это время надо успеть максимум.

- Слава, а где твой комсомольский билет и характеристика? – спросила Раиса Алексеевна, разбираясь в моих документах. Административных рабочих, особенно, грамотных и опытных не хватало, впрочем, как и любых других, поэтому она, даже формально не являясь кадровичкой, всё равно тянула ещё какую-то дополнительную нагрузку от отдела кадров.

- А я – не комсомолец, Раиса Алексеевна. Так получилось.

Да, школу я закончил, не будучи комсомольцем. Формально в ряды ВЛКСМ вступали добровольно с четырнадцати – пятнадцати лет. Но, если ты не член – забудь о высшем образовании, и о любой руководящей должности, потому как руководителем любого уровня мог быть только коммунист. А в КПСС без комсомольского стажа не принимали по определению. Это в кино про войну показывали, как какого-нибудь беспартийного деревенского мужика принимают в партию, устроив импровизированное партсобрание на романтической лесной полянке перед костром. Хотя, война – это всё же не мирное время.

В школе я в комсомол не вступил. Просто не успел. По той причине, что восьмой класс я закончил едва мне исполнилось четырнадцать лет. А получилось так потому, что в школу я пошёл с шести. А это получилось, в свою очередь, потому что в возрасте шести лет я уже умел бегло читать, освоил простые арифметические действия в уме с числами до ста, понимал, основу умножения и деления. Единственное, что я не умел из программы начальных классов – это писать.

Родился я в конце января 1965 года в семье обычных работяг. Мы тогда жили в деревенском доме, в частном секторе нашего областного центра. Дом достался по наследству моему отцу, и был разделён на две половины. На другой половине жила родная сестра отца, моя тётка Надя. Да, её звали так-же, как и мою маму. Но я их никогда не путал, потому что маму я Надей никогда не звал. Мама – это мама. Точка.

У тётки Нади тоже был ребёнок. Сын Коля. Он был старше меня на полтора года. А вот мужа у тёти Нади не было. Почему – не знаю. Об этом в семье никогда не говорили. В 1981-м году Коля уйдёт в армию, а в 1982-м погибнет в Афганистане. Я помню цинковый гроб, стоящий у тёти Нади в квартире. Гроб с маленьким застеклённым окошком напротив лица моего двоюродного брата. Такого знакомого, с навсегда закрытыми глазами. И маленькой дырочкой под правой бровью. Это потом я узнаю, что Коля, заинтересовавшись трофейной американской винтовкой М-16, и вопреки приказа командира части, решил её разобрать. Как и что там точно получилось – непонятно, но фактически, он застрелил сам себя, заглядывая в ствол незнакомого оружия. Я читал письмо от командира той части, в котором он подробно рассказывал, как Коля погиб. Командир писал, что настрого запретил прикасаться к трофейному оружию до приезда спецов из разведки. Но поскольку часть стояла в голом поле и возможности убрать трофеи под замок просто не было, доступ к ним имел чуть более чем весь личный состав части.

Как-бы то ни было, жили мы в этом деревенском доме, на своей половине. Мама с папой и я с сестрой. Я плохо помню тот период своей жизни. Помню свою кровать с панцирной сеткой. Кровать, спинки которой были перекрашены раза три, как минимум. Это было видно в местах, где краска облупилась, представляя взору более ранние культурные слои. На спинках кровати были приварены два металлических кольца, в которые вставлялась специальная железяка, на которую натягивалась верёвочная сетка, призванная предотвратить падение ребёнка с кровати. Площадь кровати, огороженная сеткой, и была моим жизненным пространством. Помню сиамскую кошку. Может она не была сиамской, но её все так называли, наверное из-за расцветки.

Помню, что я дома, почему-то один. Подкрадываюсь к кошке, хватаю за хвост и дёргаю изо всех сил. Потом разворачиваюсь, и бегу со всех ног к своей панцирной кровати с натянутой сеткой, и залезаю в своё жизненное пространство через эту железяку. «Всё, я в домике, хрен ты сюда заберёшься». Наивный чукотский юноша. Что для кошки решётчатая спинка панцирной кровати. Вижу, как кошка гордым неторопливым шагом входит в комнату. Я ехидно смотрю на неё из-за решётки. Она смотрит на меня. Потом подходит к кровати. Прыжок сквозь прутья, и вот она уже внутри моего жизненного пространства, казавшегося мне таким безопасным. «Э! Э! Так не честно, я в домике!» Забиваюсь в угол кровати. Кошандра не торопится, куда я денусь, с подводной лодки. Неторопливо подходит ко мне. В глазах насмешка и ещё нечто такое, как у гурмана за столом, когда он решает, с какого блюда начать. Приблизившись на ударную дистанцию, наносит несколько царапин и обозначает укус. Умная. Сильно не царапает, нельзя, это-же ребёнок, хоть и кожаный. Но наказание за проступок должно быть неотвратимо. После наказания смотрит на меня несколько секунд строгим взглядом, потом, так же медленно разворачивается и, задрав хвост, уходит по своим делам.

«Что?! Меня?! Царя природы?! Вершину эволюции?! Наказала какая-то мохнатая четвероногая тварь?! МЕСТЬ!!!»

Снова перелезаю через сетку и иду искать обнаглевшее животное. Нахожу под сервантом. Кошка шипит на меня, открыв пасть. «Ха! Глупая! На хвосте у тебя пасти нет!». Всё повторяется.

Ещё помню, что очень любил есть угольки из печки, которой дом и отапливался. Конечно, не красные, раскалённые, а чёрненькие, маленькие, такие красивые и такие вкусные. Впрочем, ел я вообще всё. Помню рассказы бабушки:

- Сижу крою, или прострачиваю. Славка сидит рядом и смотрит во все глаза. Только упала какая-то нитка или обрезок ткани, он, как зигзаг молнии, уже тут как тут. Схватит и в рот. А потом из горшка достаём какахи, как бусы, нанизанные на ниточку.

Родители водили меня к врачу с этой проблемой. Врач сказала, что мне не хватает каких-то веществ в организме. Выписала меловые таблетки. Сам я этого не помню, но мама рассказывала, что я так конфетки не выпрашивал, как «табле-е-еточку…». По пятам ходил часами.

Когда мне было примерно три с половиной, умер дедушка. Все говорили, «от разрыва сердца». Я уже ходил в детский сад, а моя сестра этот же детсад заканчивала. Деда похоронили. Что там и как было дальше, мне в точности не известно, но родители завербовались на ударную комсомольскую стройку в Набережные Челны. Строительство автогиганта КАМАЗ. Потому, что участников комсомольских ударных строек быстрей двигали в очереди на квартиру. А нас с сестрой оставили на попечение бабушки. Так сестра и пошла в школу, живя с бабушкой и со мной в однушке. И я, волей-неволей, проходил программу начальных классов вместе с сестрой. Таким образом, к шести годам я и приобрёл все эти «скиллы», как сказали-бы в будущем.

Потом, в 1972-м, отцовский частный дом пошёл под снос, и родители вернулись со своей стройки, чтоб получить квартиру в новом микрорайоне города. Причём, квартиру получили отдельно наша семья, и отдельно – тётя Надя. На стройку родители возвращаться не стали. Занялись объединением квартир, нашей и бабушкиной. К тому-же, брат Лёшка уже родился, и бабушка с нами троими просто не справилась-бы. Лёшка родился там, в Челнах. Отец ещё долго потом, увидев на дороге КАМАЗ, говорил ему:

- Смотри, Лёшка, КАМАЗ, твой земляк.

Не знаю, как родители разговаривали с директором школы, какие аргументы приводили, но в школу я пошёл с шести лет, хотя с шести в первый класс и не брали. Разве что до исполнения семилетнего возраста оставался, максимум, месяц.

Вот таким образом, к окончанию восьмого класса я оставался ещё пионером. При поступлении в технарь, это обстоятельство тоже вызвало некоторые затруднения, но вцелом, на учебу меня приняли, сказав, что в ряды ВЛКСМ меня примут уже здесь. Позже об этом как-то забывали, а я не форсировал. Нахрен мне вот эта вся тягомотина с отчётно-перевыборными собраниями. К тому-же, для вступления в комсомол надо было сдать какой-то экзамен, на знание истории, устава и прочего, никому не нужного хлама. Знать, за что ВЛКСМ получил каждый из своих шести орденов. Я честно пытался всё это учить, но эти знания никак не откладывались, и ни за что не зацеплялись у меня в голове. Я их не то, что забывал – не запоминал. И после прочтения абзаца в уставе, не помнил, о чём там говорится. Смысл написанного соскальзывал с сознания, как первоклассник на собственном портфеле с ледяной горки.

- Как-же так? – Раиса Алексеевна подняла на меня глаза.

- Ну, вот так…

- Ну, ладно… Но в комитет комсомола тебе всё равно придётся сходить, - она подняла трубку внутреннего телефона, без диска, - а сейчас… Сергей Владимирович, я встретила… Да, он здесь сейчас… Хорошо. – она положила трубку, - тебя начальник цеха вызывает, пойдёшь… - она обрисовала маршрут до его вагончика.

Сергея Владимировича Прокофьева, начальника цеха проката ЭПУ я тоже знал по прошлой жизни. Но тогда я проработал под его началом совсем не долго. Он мне ничем особенным не запомнился, потому что мы особо и не общались. Какие могут быть общие темы у работника месторождения и начальника цеха. Встречались, дай Бог, раз в полгода для решения каких-то текущих вопросов.

- Здравствуй, Вячеслав, проходи, садись, - Сергей Владимирович протянул мне руку.

- Можно просто Слава, здравствуйте.

- Ну что, Слава, как настроение? Работать будем?

- Обязательно, Сергей Владимирович.

- Что ты знаешь о механизированной добыче?

- Ну, кое-что читал перед поездкой.

- А как у тебя со знанием ПУЭ и ПТЭ.

- Ну, Сергей Владимирович, без этого из технаря не выпускают. Знаю в полном объёме.

- Ну, что-ж, хорошо… А скажи мне, Слава, какие организационные и технические мероприятия необходимо провести перед началом работ? – это стандартный и основной вопрос при проверке знаний по основной профессии, ответ на который каждый работник энергетической сферы должен знать наизусть, в любое время дня и ночи. И я его, конечно, знал. И ответил. Сергей Владимирович ещё немного погонял меня по знанию правил, а затем сказал:

- Вижу, знаешь. Хорошо. Вот что, Вячеслав. Мне не хватает грамотных работников. Именно с образованием. Основная масса, процентов девяноста, это просто работники с опытом, прошедшие курсы электромонтёров, и специальных учебных заведений сроду не оканчивавшие. Поэтому я вот что хочу тебе предложить. Мастером пойдёшь? На месторождение. У нас вот-вот расширение зоны обслуживания. На низовые места я людей найду. А вот мастеров и начальников участков – трудно. Ну так как?

Я задумался. В прошлый раз при устройстве на работу мне тоже поступило такое-же предложение. Практически теми-же словами. Но в тот раз я отказался, сославшись на неопытность, незнание специфики и прочее. И потом не мог вылезти из электромонтёров пятнадцать лет. Стоит-ли повторять ошибки прошлого?

- А какие преференции? График работы, зарплата, какие-нибудь ещё плюсы?

- Деловой подход, уважаю. Ну, график работы у всех одинаковый – по две недели. Две на месторождении, две в городе. Дорог нет, добираться только вертолётом, потому и… Ну ты понял. Из плюсов – будет своя комната в общежитии. Не койка-место. Маленькая, правда, одиннадцать метров, но своя. Зарплата – восемьсот в месяц, без северного стажа больше не могу. Вредность по второй сетке. Ещё что-то, сейчас не вспомню… А, квартальные, тринадцатая и прочее. Ну так как?

- Соглашусь, Сергей Владимирович. Где подписать кровью? Кого убить?

- Кровью не надо, - Сергей Владимирович явно повеселел, - обычными чернилами в кадрах, они пострашнее крови будут. И убивать никого не нужно. Здесь и без тебя народу мрёт – только зарывай. Сейчас к Раисе иди, я ей всё расскажу про тебя, и оформляйся, - он взялся за телефон, а я направился на выход.