Изверг

•

Эверт Гренс не хотел идти домой. Он устал, после побега Лунда каждый вечер оставался в кабинете, как всегда, когда случалось что-то из ряда вон выходящее. Годы уже не те, это понятно, седой, под шестьдесят, вдогонку за автобусом бежать трудновато, тело двигалось медленнее, в руках нет былой твердости, где-то в груди таилась эта проклятая внутренняя необходимость, она заводилась и заводила его, ей было плевать на месяцы, отнятые у жизни, она подгоняла его до тех пор, пока он не получал мало-мальски пригодные ответы — в итоге какой-нибудь псих отправлялся за решетку. Он чувствовал, силы пока есть, но все чаще думал о том, что ждет его через несколько лет, о пенсии, о конце, о смерти. Он подменил настоящую жизнь этой вот мнимой жизнью, был своей профессией, и только, не частным лицом, не дедом, не отцом, а теперь даже и не сыном, он был комиссаром уголовной полиции Гренсом, пользовался уважением и преимуществами, нередко связанными с этим рангом, и ужасался убожеству своего существования и грядущему одиночеству, вдвойне отвратительному оттого, что он его не желал.

Нынче вечером он тоже не пойдет домой. Будет бродить по коридорам, сидеть в своем кабинете и слушать Сив, а когда сутки подойдут к концу, устроится в посетительском кресле и вздремнет, по обыкновению беспокойно, четыре-пять часов, пока не вернутся свет, желание, необходимость. Короткая прогулка, сейчас, когда воздух ненадолго посвежел и дышалось легко. Он взял берет и вышел из кабинета, направился в маленький безымянный парк поблизости. И уже собирался закрыть дверь, как вдруг прибежал Свен.

— Эверт, подожди-ка.

Эверт посмотрел на Свена: худое лицо напряжено, щеки горят.

— Вид у тебя чертовски затравленный.

— Еще бы. Возникли дополнительные проблемы.

Эверт кивнул в конец коридора, на выход.

— Хочу прогуляться. Воздухом подышать. Раз надо поговорить, идем со мной.

Они шли рядом, Эверт медленно, как обычно, Свен нетерпеливо, короткими шажками, чтобы поспеть в том же темпе.

— Проблемы, говоришь?

— Я действовал как договорились.

Свен набрал воздуха, соображая, за что бы зацепиться, с чего начать.

— Давай к делу, парень!

— Теория Огестама насчет такси. Я обзвонил все таксомоторные предприятия в Мелардалене.

— Ну?

— «Энчёпингское такси». Совсем недавно.

Они вышли на тротуар, выхлопные газы и мусороуборочные машины не помешали Эверту глубоко вздохнуть, давненько уже вздох не доставлял ему такого удовольствия.

— Вот те на.

— Проблема в том, что женщина, с которой я говорил — очень толковая, действительно знает эту фирму от и до, — так вот она утверждает, что я уже звонил, сегодня утром, и задавал те же вопросы.

Они пересекли улицу, вошли в парк. Несколько деревьев, газон, две детские площадки, не оазис, конечно, но как-никак полоска тени длиной в сотню-другую метров.

— Что-то я не догоняю. Так ты звонил?

— Огестам прав: в «Энчёпингском такси» подтвердили, Лунд ездил по школьным маршрутам. Мне дали адреса восьми детских садов. Четыре в Стренгнесе, четыре в Энчёпинге. «Голубка» — один из них.

— Черт! Черт!

— Я уже связался с охранной фирмой и с нашими. Мы усилили наблюдение на всех восьми.

Эверт остановился посредине парковой аллеи.

— Что ж. Теперь уже недолго. Он не выдержит. Больной ведь, сволочь, а больному нужно лекарство.

Он хотел было продолжить прогулку, но снова замер.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что уже звонил раньше, утром?

— То, что сказал. Кто-то звонил утром и задавал те же вопросы. Назвался он Свеном Сундквистом. И тоже догадался о возможных школьных маршрутах Лунда. Он тоже разыскивает Лунда и, вероятно, не стремится отдать его под суд.

Они шли молча, бок о бок. Эверт чувствовал, что Свен рассказал не все и по-прежнему сгорает от нетерпения, но он-то покинул кабинет, чтобы сделать перерыв, и, собственно, на перерыв и рассчитывал. Продолжая прогулку, Эверт насвистывал, громко и фальшиво, «Девчонки на заднем сиденье», насвистывал, дышал и знал, что скоро конец — школьным маршрутам, отчаянию Лунда и времени, делавшему гонимого человека слабым, — все сжималось, как сжималось всегда, он долго жил среди психов, встречал их снова и снова и знал, как знает только поживший человек, что осталось уже совсем немного.

— Давай, Свен. Выкладывай остальное.

Свен остановился у скамейки, жестом предложил Эверту присесть. Оба сели, рядом, перед детской площадкой, где трое трехлетних малышей возились в песочнице.

— Об Эверте Гренсе говорили СМИ, у Эверта Гренса брали интервью. Стало быть, меня там не было. Вернее, я был, но для очень немногих. Для наших из управления, конечно, для одного-другого в Аспсосе, для судмедэксперта, для окружения Мари Стеффанссон, которое я опрашивал, тогда, на месте происшествия. Среди них совсем мало таких, у кого есть хоть какой-то мотив. Я их проверил. Начал с отца. Дальше идти не пришлось.

Эверт кивнул, нетерпеливо махнул рукой, делая знак продолжить.

— Я поговорил с теперешней подругой Фредрика Стеффанссона, Микаэлой Свартс, которая в «Голубке» работает. Она не видела его с самого убийства во вторник. Он, понятно, был в плохом состоянии, что неудивительно. Но она тревожилась. Фредрик не горевал, по-настоящему не позволял себе этого. Она искала контакта с ним, как-никак они прожили вместе несколько лет, но, по ее словам, не могла до него достучаться, не узнавала его. Сегодня утром, когда она была на работе, он явно находился дома, в квартире, и оставил короткую записку на холодильнике, магнитиком прикрепил, просил прощения и обещал скоро вернуться.

Эверт снова нетерпеливо покрутил рукой.

— Кроме того, я поговорил с Агнес Стеффанссон, матерью девочки. Умная женщина, убитая горем, но все же сразу поняла и подтвердила впечатление Свартс. Фредрик Стеффанссон не только не горевал, он вел себя по меньшей мере странно, дважды звонил ей после похорон и задавал нелепые вопросы. Она решила, что он пытался установить контакт и поговорить, а теперь испугалась.

— Продолжай.

— Я звонил ей на мобильный, она была в Стренгнесе, забирала вещи Мари из «Голубки», но неожиданно попросила разрешения прервать наш разговор и перезвонить позже. Я ждал. Она перезвонила через двадцать минут. Уже не из «Голубки», а из дома, где жил ее отец до своей кончины четыре года назад. Она объяснила, что вопросы Фредрика побудили ее подняться на чердак, к давнему отцовскому отсеку, который до сих пор остается за ними. В свое время они сложили вещи отца в мешки и оставили там.

Свен откашлялся, он волновался, с трудом успевал сортировать слова, рвавшиеся наружу.

— На чердаке хранилось охотничье ружье покойного отца. Штуцер, для лосиной охоты. «30–06 Карл Густав», мощная оптика, лазерный прицел… Какого черта люди хранят ружья в незапертом чердачном отсеке!

Эверт сидел молча, ждал. Свен медлил, словно, пока не выскажешь, ничего вроде и не случилось.

— Она испугалась. Плакала. Ружья на месте нет.

Ларса Огестама тошнило. Он стоял, наклонясь над раковиной, в просторном туалете прокуратуры. Еще недавно все казалось так просто. Он получил серьезное дело, о котором мечтал. Вступил в схватку и одержал верх над одним из самых ожесточенных представителей отжившего поколения — знаний о таксистской деятельности Лунда хватило и чтобы дать пощечину Гренсу, и чтобы сократить преимущество Лунда.

Так было до доклада Свена Сундквиста.

Теперь он стоял здесь в одиночестве.

Ему совсем не нужен отец, мстящий за убитую дочь.

Он понимал, чем это чревато. Убитая по сексуальным мотивам пятилетняя девочка — тут все четко и ясно, все просто и понятно: внимание СМИ, добро против зла, общественное мнение никуда направлять не надо. Но если отец успеет первым, если применит оружие и с трехсот метров уложит свою мишень — это уже совсем другое дело. Черт знает что, безумие, плевок в добро. В таком случае ему придется возбудить уголовное дело против родителя, действовавшего в отчаянии от своей утраты, и он немедля станет в глазах общественности палачом, палачом маленького человека, и прорыв обернется гибелью.

Он сунул два пальца в рот. Выбора нет. Надо выблевать все это, чтобы обрести ясность мыслей, так он обычно поступал.