К Колыме приговоренные

Дом на Кондратихе

Говорят, срубил этот дом какой-то Кондрат, а зачем — никто уже не знал. Не было тогда здесь никаких промыслов, не посещали эти места якуты, никто не искал здесь золота, а дом, словно наперекор этому, был пятистенным, из толстой лиственницы, с тесовой, украшенной резным коньком, крышей и высокими окнами. Срублен он был на пологом берегу небольшого озера среди кустарникового подлеска. За ним стеной возвышались тополя и лиственницы. Говорят, после смерти Кондрата в доме ещё долго жила его жена, которую все, кто заезжал сюда из тайги, звали Кондратихой, а когда умерла и она, прозвище по мужу осталось в названии озера. Ещё при ней за домом на пригорке сначала обосновался какой-то многодетный якут, а потом, на скорую руку соорудив времянки, перебрались сюда лесорубы. Лесоповал у них затянулся на годы, и времянки выросли в посёлок с одной улицей и продуктовой лавкой. Улица была кривой и узкой, не было на ней ни отсыпанной дороги, ни тротуара, а времянки с годами так одряхлели, что, казалось, ещё немного, и они развалятся. А дом Кондрата, хотя и осел уже в землю, по сравнению с ними выглядел барской усадьбой. Когда кто-то впервые приезжал в посёлок и, пройдя по его кривой улице, выходил к этому дому, всегда удивлялся: а это ещё откуда? Так как дом стоял от посёлка на отшибе и не вписывался в его улицу, ему не дали и номера, и, видимо, поэтому он обрёл собственное имя — дом на Кондратихе.

С тех пор, как умерла жена Кондрата, в доме этом никто не жил. И дело не в том, что отопить такую громадину зимой было трудно, отталкивал он всех дурными о себе слухами. Говорили, что умер Кондрат не своей смертью, а его убила Кондратиха со своим полюбовником, и там, где сейчас его могила, на самом деле в ней никого нет, так как тело убитого Кондрата полюбовник сбросил в озеро. Сам он после этого стал много пить и допился до того, что в этом озере утонул. Одни говорили, что утонул он в нём по-пьянке, другие — потому, что его совесть замучила. Что было на самом деле, да и вообще, убивала ли Кондратиха с этим полюбовником своего мужа — никто толком не знал. Одно было известно: умирала Кондратиха, как все убийцы, тяжело. Опухшая от водянки и изъеденная какой-то язвой, перед смертью она так кричала, что хоть уши затыкай и убегай из дому, а когда уже совсем отходила, просила прощения у своего покойного Кондрата. Похоронили её впритык с его могилой. Однако копавшие могилу поселковые мужики говорили, что гроба Кондрата они в ней не видели, хотя по их расчетам, если бы Кондрат в могиле лежал, они бы на него обязательно наткнулись. Верить им было трудно: могилу они брали на пожог и были сильно пьяными, поэтому сжечь гроб и кости Кондрата и не заметить, как выкинули их вместе с землей, им ничего не стоило.

Слухи о том, что Кондрат умер не своей смертью, усилились, когда в дом вселилась Анна Ивановна по фамилии Ломидзе, сосланная в посёлок за мужа. Сначала стали замечать, что свет у неё по ночам горит не в одном окне, а сразу во всех, и за ними ходят какие-то похожие на привидения тени. Потом стали говорить, что всякий раз в полночь кто-то выходит на крыльцо, тяжело на нём вздыхает и долго курит. Так как Анна Ивановна не курила и жечь по ночам во всех окнах свет ей было ни к чему, по посёлку пошли слухи, что делает это не она, а поднявшийся из озера покойный Кондрат. Даже видели, как он выходил из него в белых кальсонах. Поселковые бабы в это верили. «А все покойники ходят в белых кальсонах», — говорили они. Мужики в это верили мало, но таинственности от этого вокруг дома на Кондратихе меньше не становилось. Ведь и они думали: так это или не так, мы не знаем, но, как говорится, дыма без огня не бывает.

А Анна Ивановна вела замкнутый образ жизни и в посёлке появлялась только за тем, чтобы взять продуктов в лавке. Была она низкого роста, плотная и с большой копной седых волос на голове. Оттого, что волосы были не причёсаны и по голове разбросаны как попало, а лицо у Анны Ивановны было грубым и с глубоко впавшими глазами, она была похожа на ведьму. Продуктов она набирала всегда много, и о ней уже говорили: «Эту торбу ещё и прокормить надо!» А другие смеялись: «Это она привиденьев кормит!» Говорили также, что муж у неё был большим военным начальником, в войну командовал полком, а когда война закончилась, он где-то сказал не то, что надо, и, как это тогда было положено, ему дали пятнадцать лет колымских лагерей, а Анну Ивановну за него сослали.

Слухи о привидениях в доме на Кондратихе, наверное, продолжались бы долго, если бы в это дело не вмешался Валька Щиблетов. На материке он ходил в комсомольских секретарях какого-то большого завода, а когда его из этих секретарей турнули, он приехал на Колыму и на ней быстро спился. Здесь, на лесоповале его держали, потому что других, непьющих, на нём не было. А побудил его вмешаться в это дело, видимо ещё не совсем потухший в нём комсомольский зуд. «Я покажу им привидения!» — решил он однажды и, не долго думая, прокрался ночью к окну дома на Кондратихе. Вместо привидений за окном он увидел трех здоровых мужчин, сидящих за столом, похоже, над какой-то картой. Один из них, широкоплечий, похожий на грузина, тыкал в неё пальцем и что-то быстро говорил. Другие, слушая его, согласно кивали головами. В углу комнаты, где они сидели. Валька заметил два стоящих вверх дулом автомата. «Да это ж беглые!» — обожгла его догадка. Тихо, так, чтобы ничего не хрустнуло под ногами, он выбрался со двора и бросился в посёлок.

Дома Валька долго не мог прийти в себя. «Вот тебе и привидения!» — стучало у него в голове. А когда он успокоился, то вспомнил, что после того, как Анна Ивановна Ломидзе вселилась в дом на Кондратихе, из недалеко расположенного лагеря был совершён дерзкий побег трех заключённых. Ночью они прокрались в караульное помещение, разоружили охрану и, прихватив с собой два автомата и пистолет, скрылись в тайге. «Конечно, это они!» — понял Валька и стал думать: что делать? Донести властям? Можно, конечно, если они уголовники. А если политические? Так как у Вальки ещё не прошла злость на комсомол за то, что его он из своих рядов вытурнул, вопрос: надо ли сдавать властям политических, мучил его до утра. Днём он пил, а вечером не вытерпел: проболтался корешу. Проболтался не потому, что решил выдать властям беглых, а просто так, без всякого умысла. Ведь удержать язык за зубами, когда он сильно чешется, дано не каждому, а уж Вальке, язык которого на комсомольской работе никогда за зубами не держался, тем более. Вскоре о том, что Анна Ивановна укрывает трех беглых, знал весь посёлок, а через три дня на вездеходе в посёлок нагрянули эмвэдэшники.

Бой у дома на Кондратихе шёл сутки. Сначала он был вялым. Пристреливаясь, эмвэдэшники из своих укрытий не высовывались. Видимо, чтобы ускорить дело, капитан, командовавший ими, выдал всем спирту. Пьяные, они бросились в атаку, но тут же, оставив троих убитыми, отпрянули. Во время атаки впереди, с пистолетом в руках, бежал капитан. Он страшно матерился, а когда получил пулю, неловко взмахнул руками и упал лицом в землю. Наконец, эмвэдэшникам удалось прокрасться к дому с той стороны, где не было окон, и поджечь его. Из горящего дома вышли похожий на грузина мужчина и Анна Ивановна. Когда их окружили, мужчина вытащил из кармана пистолет и выстрелил себе в голову, а Анна Ивановна бросилась на эмвэдэшников и закричала: «Стреляйте, гады! Стреляйте!» Стрелять в неё никто не стал. Тогда она вернулась к застрелившему себя мужчине, упала ему на грудь и стала плакать. При этом она гладила его лицо и все повторяла: «Гриша! Гриша!»

Забрав Анну Ивановну, эмвэдэшники уехали, а вскоре в посёлке стало известно: застреливший себя мужчина был её мужем.