К полюсу!

ПЛАНЫ ЕГО ВСЕГДА РАССЧИТАНЫ НА ПОДВИГ

Возможно, подвиг — громкое слово. Но была в нем какая-то всесокрушающая внутренняя сила, было стремление сделать то, что для других казалось невозможным.

Георгий Седов... Когда-то просто Жорка, «Се́дый» — сын азовского рыбака с Кривой косы.

В семье девять детей — мал мала меньше. Отец ушел на заработки и пропал надолго. С семи лет пришлось Жорке рыбачить, ходить на поденщину в поле, а то и просто нищенствовать, просить милостыню. «Как тяжек был этот хлеб, сколько слез, сколько стыда, сколько оскорблений», — писал позднее Седов в автобиографии.

До четырнадцати лет был он неграмотен, а позднее — вернулся уже отец — окончил за два года трехклассную церковноприходскую школу и... убежал из дому.

«Я в душе твердо решил поступить в мореходные классы, не мог равнодушно смотреть на бегающие под парусами суда».

В двадцать один год он получил диплом штурмана дальнего плавания, в двадцать четыре был произведен в поручики по Адмиралтейству, направлен в Гидрографическую экспедицию Северного Ледовитого океана.

В экспедиционных плаваниях Седов зарекомендовал себя блестяще. «Всегда, когда надо было найти кого-нибудь для исполнения трудного и ответственного дела, сопряженного иногда с немалой опасностью среди льдов, — писал позднее руководитель гидрографических работ на Севере генерал А. И. Варнек, — мой выбор падал на него, и он исполнял эти поручения с полной энергией, необходимой осторожностью и знанием дела».

Георгий Яковлевич становится помощником начальника экспедиции, но начинается русско-японская война, и он подает рапорт об откомандировании его на Дальний Восток.

Седов, как и все русские моряки, тяжело переживал бесславное поражение царской России, гибель эскадры в Цусимском проливе. Он уже поработал в Белом, Баренцевом, Карском морях, и ему — да и не только ему — казалось, что катастрофы можно было избежать, если бы эскадра адмирала Рожественского пошла не южным путем, а через Ледовитый океан, вдоль северных берегов России.

В газете «Уссурийская жизнь» молодой гидрограф выступает со статьями, в которых подчеркивает «значение Северного океанского пути для России», призывает к его освоению.

«Я думаю, и почти уверен, — писал Седов, — что между русскими моряками уже есть такие охотники и они по первому зову правительства: «вызываем желающих» — бросят все и охотно станут под почетный флаг полярной экспедиции, принесут все свои личные интересы в жертву великому делу своей родины, несмотря ни на какие предстоящие лишения и бедствия. Но эти охотники, к большому сожалению, слишком запуганы, чтобы сами могли открыто и энергично высказать правительству свой взгляд на это дело, ибо уже много было примеров, когда смельчаки обращались по этому вопросу к правительству за содействием и им всем был один и тот же чиновничий ответ: «цыц». После этого, конечно, ничего не остается этим смельчакам делать, как сидеть и ждать, сдерживая свои высокие порывы души быть полезными родине, пока правительство их само не призовет к этому делу. Но правительство остается по-прежнему глухо и немо к этому вопросу, а между тем всевозможные осложнения с великими державами Востока не за горами и громко и прозрачно звучат о новой для нас беде».

Нельзя не отметить, что многое в этих статьях звучит несколько непривычно и даже вызывающе смело в устах офицера. А год спустя, уже в Петербурге, Седов публикует небольшую брошюрку «Право женщин на море». Пафос ее — необходимость предоставления русской женщине гражданских прав вообще. Седов пишет: «Мы будем справедливы к ним тем, что строго законно удовлетворим их общее право достоинства женщины и гордое высокое самолюбие равного нам человека... Они примут это право, а что с ним делать — разберутся сами».

В 1909 году Георгин Яковлевич работает на Колыме, проводит гидрографическое обследование устья реки. Потом, в 1910 году, Новая Земля, картирование Крестовой губы.

Надо сказать, что Северный полюс — а точнее, спор между Куком и Пир и — стал к тому времени модой дня. Даже в петербургских ресторанах пели залихватские куплеты: «Это неизвестно, кто кого осилит — Кук ли Пири перекукит, Пири ль Кука перепирит». Недоумение царило в научных кругах. Русское географическое общество, заслушав на своем заседании доклад «О достижении Робертом Пири Северного полюса», записало в резолюции: «Сообщение принять к сведению, а относительно приветствия Кука или Пири, как достигнувших Северного полюса, повременить». Затянувшийся спор американских путешественников заставил многих усомниться, что они действительно были на полюсе. В газетах появилось даже сообщение, что знаменитый Амундсен, недавно покоривший Южный полюс, собирается быть первым и на Северном...

9(22) марта 1912 года Седов подает докладную записку начальнику Гидрографического управления генерал-лейтенанту А. И. Вилькицкому:

«Горячие порывы у русских людей к открытию Северного полюса проявлялись еще во времена Ломоносова и не угасли до сих пор. Амундсен желает во что бы то ни стало оставить честь открытия Северного полюса за Норвегией, а мы пойдем в этом году и докажем всему миру, что и русские способны на этот подвиг».

Сначала все складывалось удачно, газеты трубили о Первой русской экспедиции к Северному полюсу. «Чтобы России и русскому человеку выпала честь открытия Северного полюса — к этой мысли нельзя отнестись равнодушно», — писал вице-председатель Русского географического общества П. П. Семенов-Тян-Шанский. Седова поддержали А. И. Вилькицкий и морской министр России И. К. Григорович. Да и сам царь отнесся к плану экспедиции сочувственно. Седову был предоставлен двухлетний отпуск с сохранением содержания, из капитанов по Адмиралтейству он был переведен во флот с чином старшего лейтенанта. «Понижение» здесь только кажущееся. Флотские офицеры всегда считались в России некой привилегированной кастой. Сменив серебряные погоны гидрографа на золотые, сын азовского рыбака был, можно сказать, введен в высший свет.

Однако вслед за этим Георгия Яковлевича поджидало горькое разочарование. Специальная комиссия, созданная при Гидрографическом управлении, резко раскритиковала план экспедиции. Надо сказать, что в состав комиссии входили люди весьма авторитетные, немало поработавшие на Севере. Их замечания по плану, предложенному Седовым, были вполне объективны и правомерны. Начать с того, что старт похода к полюсу намечался с Земли Петермана — одной из тех земель-призраков, которых в свое время немало было на карте Северного Ледовитого океана. Землю Петермана якобы видели в 1874 году участники австро-венгерской экспедиции, однако Каньи еще в 1900 году доказал, что никакой Земли Петермана не существует. Седов, видимо, не был знаком с результатами итальянской экспедиции и, планируя старт с несуществующей земли, сильно преуменьшал расстояние, которое предстояло пройти его отряду.

Комиссия справедливо указала, что ближайшая к полюсу точка Земли Франца-Иосифа лежит в широте 81°48' и что Седову предстоит пройти в оба конца более 1700 верст.

К 1912 году Георгий Яковлевич много и успешно поработал на Севере, но он не знал зимней Арктики и не имел никакого опыта движения по дрейфующим льдам. Отсюда и проистекали вполне понятные, но недопустимые промахи разработанного им плана.

Комиссия указала, что у Каньи была сотня собак и два вспомогательных отряда. У Пири — 250 собак и четыре вспомогательных отряда. По плану Седова переход к полюсу должны были осуществить всего три человека с 39 собаками. Максимально экономя вес, Седов считал, что человек может обойтись двумя фунтами пищи в день, а собака — одним фунтом пеммикана, причем собачий корм Седов предполагал взять только на дорогу «туда»; от полюса весь груз должны были тащить сами люди. Но и в этом случае на каждую собаку приходилось чрезмерно много — три с четвертью пуда (более 50 кг) груза, а на обратном пути на каждого человека — по восемь с лишним пудов (150 кг).

Весь опыт полярных путешествий показывал, что эти цифры совершенно нереальны, к тому же Седов, стремясь «опередить» Амундсена, намечал срок выхода экспедиции на 1 июля — времени на подготовку совсем не оставалось.

Не только комиссия критиковала план. В те дни известный русский полярный исследователь Владимир Александрович Русанов, уже пять сезонов проработавший в Арктике, писал: «Воспользуется ли экспедиция Седова каким-либо новым, еще не испытанным приемом или средством передвижения? Будет ли она снаряжена с особенной, исключительной тщательностью? Войдут ли в состав ее лица, закаленные опытом продолжительных арктических путешествий? Кажется, на все эти вопросы придется ответить отрицательно... Нет возможности для капитана Седова с полной тщательностью подготовиться к долгому и трудному путешествию, так как для тщательной подготовки нужны если не годы, то долгие месяцы, а в распоряжении капитана остается всего лишь каких-нибудь два-три месяца. Что касается до продолжительного опыта странствования среди льдов, то таковым, насколько известно, капитан Седов не обладает. В чем же можно видеть залог успеха?.. Много ли при этом у него будет шансов достигнуть Северного полюса? Мне думается — очень и очень немного».

Н. В. Пинегин, один из самых близких друзей Седова, напишет впоследствии: «Планы его всегда рассчитаны на подвиг». Так оно и было, и много раз в жизни Георгий Яковлевич доказывал, что есть у него и силы, и мужество, чтобы начать и довести до конца трудное дело. Седов верил в свои силы и в не меньшей степени в силы русского человека: «Кому же, как не нам, привыкшим к работе на морозе, заселившим Север, дойти и до полюса? И я говорю: полюс будет завоеван русскими».

Планы Седова были отвергнуты. Правительство, несмотря даже на то, что сам государь император пожаловал 10 тысяч рублей, отказалось выделить деньги на экспедицию. Может быть, объявить подписку? И в газетах печатается объявление. Кто-то жертвует сто рублей, кто-то несколько копеек. Опять милостыня!

Пожалуй, с этого момента и начинается глубокая личная трагедия Г. Я. Седова. Создан комитет по подготовке экспедиции, во главе которого становятся прожженные дельцы из газеты «Новое время».

Как раз в 1912 году Владимир Ильич Ленин писал: «Эта газета стала в России образцом продажных газет... «Новое время» Суворина — образец бойкой торговли «на вынос и распивочно». Здесь торгуют всем, начиная от политических убеждений и кончая порнографическими объявлениями»[24].

Горячий патриот России, Седов хотел, чтобы экспедиция была национальным предприятием. Его идею поднимают на щит люди, настроенные националистически. Они разглагольствуют о «русском духе», выкрикивают ура-патриотические лозунги. И... поставляют экспедиции негодную одежду, гнилые продукты.

Финансовая деятельность комитета выглядит прямо-таки анекдотически. В 1912 году Седов просил на организацию экспедиции 70 тысяч рублей. Газета «Новое время» с благородным негодованием писала тогда, что сумма эта — «много меньше той, которая ежедневно пропивается в петербургских ресторанах». Комитет начал всероссийский сбор пожертвований, был организован выпуск открыток, памятных медалей... Экспедицию отправили, и обошлось это даже дешевле, чем планировал Седов. А через год комитет сам просит денег у правительства. Уже не 70, а 175 тысяч 571 рубль 48 копеек...

Судно «Святой мученик Фока» должно было доставить полюсный отряд Седова на Землю Франца-Иосифа и вернуться в Архангельск. Но из-за многочисленных организационных неурядиц судно вышло в море только в начале осени, 14(27) августа. Слишком поздно! «Фока» был затерт льдами у северо-западного побережья Новой Земли.

Нелегкой была эта зимовка. Не хватало теплой одежды — ею был обеспечен только полюсный отряд. Не хватало многих необходимейших «мелочей». Из-за спешки при сборах никто не знал даже, что именно взято, а что так и не успели получить.

Доктор П. Г. Кушаков — он был назначен завхозом экспедиции уже в море — записывал в дневнике: «Искали все время фонарей, ламп и кухни Нансена, но ничего этого не нашли. Не нашли также ни одного чайника, ни одной походной кастрюли. Седов говорит, что все это было заказано, но, по всей вероятности, не выслано. Примусов всего взято два, и притом очень низкого качества».

Мало того, поставщики жестоко обманули Седова. «Вот уже третью бочку вскрываем, — записывал Кушаков, — и солонина оказывается гнилой. Ее нельзя совершенно есть. Когда ее варишь, то в каютах стоит такая вонь, трупный запах, что мы должны все убегать, Эту солонину я не варю, так как ее нельзя есть, но каждый день вскрываю новые бочки и думаю, что у подрядчика хотя немного было совести и он, быть может, по ошибке положил в несколько бочек хорошую солонину, но до сих пор я убеждался в противном. Треска, поставленная им же в количестве 5 больших бочек, весом в 130 пудов, оказалась тоже гнилой. Думаю, что из-за такой недобросовестной поставки нам придется сильно страдать».

Несмотря ни на что, Седов не терял бодрости духа и подумывал даже идти к полюсу прямо с Новой Земли. Участники экспедиции проводили разнообразные наблюдения и совершили несколько санных походов, существенно уточнив карту Новой Земли. Сам Седов вместе с боцманом А. И. Инютиным прошел со съемкой около 700 километров. Это путешествие было очень нелегким — Георгий Яковлевич похудел на 15 килограммов.

На судне кончался уголь. В начале лета пять человек во главе с капитаном Н. П. Захаровым ушли на юг, чтобы добраться до ближайшего поселка, а оттуда в Архангельск. Седов надеялся, что еще летом 1913 года комитет сумеет обеспечить доставку угля и других припасов на Землю Франца-Иосифа. Тщетные надежды.

Когда «Фока» в 1912 году не вернулся, в России раздавались голоса, призывавшие к организации спасательной экспедиции. Ведь на судне не было радиостанции, и судьба его оставалась неизвестной — предполагали даже, что оно погибло. Комитет бездействовал.

А когда в октябре 1913 года капитан Захаров добрался до Архангельска и бедственное положение экспедиции Седова совершенно выяснилось, предпринимать что-либо было уже поздно.

Георгий Яковлевич об этом ничего не знал, он был полон решимости во что бы то ни стало продолжать плавание к берегам Земли Франца-Иосифа, а затем идти к полюсу. Но промелькнуло лето, а льды все еще держали в плену «Михаила Суворина». Да, во время зимовки Седов переименовал «Святого мученика» в честь своего «благодетеля» — редактора газеты «Новое время».

Только 3 сентября судно почувствовало свободу, а 6-го подул желанный восточный ветер, и судно вместе со льдами понесло от берега...

Запись в вахтенном журнале: «Офицерский состав экспедиции позволяет себе выразить следующее единогласное мнение: экспедиция в данное время располагает топливом в лучшем случае на двое суток хода судна, если будет сожжено все, что можно. Офицерский состав экспедиции считает достижение Земли Франца-Иосифа очень маловероятным. Судно, вернее всего, будет затерто льдами. Лишь меньшая часть экспедиции снабжена подходящей теплой одеждой... Удачный исход зимовки является очень сомнительным, так как охотой может пропитаться 3 человека, но не 17... Тем паче должна отпасть всякая мысль о прямой цели экспедиции: достижении Северного полюса».

Это был ультиматум, почти бунт на корабле. Офицеры требовали: «Взять курс на зюйд».

Седов повел судно к норду!

Несколько дней начальник экспедиции почти не сходил с мостика. Лавировали в тяжелых льдах, жгли в топке бревна, доски, старые ящики.

И все-таки они пробились!

Наверное, с полным удовлетворением писал Седов очередной приказ: «Больших трудов стоило старому дряхлому судну добраться до этих широт, тем более что на пути встретилось нам столько льду, сколько ни одна экспедиция, кажется, не встречала (пояс шириной в 3,5°). А если прибавить сюда весьма ограниченный запас топлива и довольно малую скорость судна, то можно сказать смело, что наша экспедиция поистине совершила подвиг. Мы отбросили свои личные интересы и, сплотившись в одно единодушное целое на пользу дела экспедиции и на радость Родине, добрались сюда. Здесь наш труд, здесь наш и отдых».

Судно встало на вторую зимовку в бухте Тихой на острове Гукера. Условия жизни были крайне тяжелыми. Помещения едва отапливались, в каютах лежал лед, и одеяла по утрам нередко примерзали к переборкам, на судне свирепствовала цинга.

«Главная наша пища — каша да каша. Самое неподходящее питание для полярных стран», — записывал в дневнике участник экспедиции, впоследствии известный советский полярный исследователь Владимир Юльевич Визе.

Свежего мяса было мало. Пришлось есть и полутухлую солонину, а она-то и в доброкачественном состоянии не может обезопасить от цинги.

«Перед выходом экспедиции, — пишет В. Ю. Визе, — некоторые участники ее указывали Седову на неуместность включения солонины в список основных пищевых продуктов экспедиции. Но Седов был упрямый человек и от солонины не отказался, сославшись на то, что «в военном флоте и гидрографических экспедициях всегда употребляли солонину».

Несмотря на цингу, первая зимовка прошла относительно благополучно. Но в бухте Тихой болели почти все — только трое оставались здоровыми. Кровоточили десны, многие жаловались на одышку, на странные «ревматические» боли, некоторые едва передвигались на опухших, скрюченных ногах. Болен был и Седов, иногда он целыми днями не выходил из каюты.

«Совсем разбиты ноги ревматизмом, — день за днем читаем мы в его дневнике. — Я по-прежнему слаб, кашляю отчаянно... Испытываю какое-то болезненное состояние... Опять ноги простудил, опять голени болят...»

Седов пишет о болезни сдержанно. Он не хочет даже в дневнике выказывать свою слабость. Записи участников экспедиции более тревожны: «Сегодня признаки цинги — очень острая боль в ногах, опухоль и краснота — появились у Георгия Яковлевича». «Георгию Яковлевичу стало хуже. Он очень слаб, бледен, страдает отсутствием аппетита, болью в ногах и слабостью десен».

Несмотря на болезнь, несмотря на то, что еще первой зимой большинство ездовых собак погибло, Седов продолжал подготовку к полюсному походу. Пожалуй, никто, кроме него самого, не верил, что есть малейшие шансы на успех. Н. В. Пинегин в те дни писал: «Для подвига нужны силы, — теперь же сам Седов не знает точной меры их. До похода пять дней, а больной то встает, то опять в постели... Но в решение Седова начать борьбу никто не может вмешаться. Существует нечто, организовавшее наше предприятие; это нечто — воля Седова».

Выход был назначен на 2(15) февраля 1914 года. Вместе с Седовым шли матросы Г. В. Линник и А. М. Пустошный.

Наступил час прощания. Утром все собрались в кают-компании. Дежурный зачитал последний приказ начальника экспедиции: «Итак, сегодняшний день мы выступаем к полюсу; это событие и для нас, и для нашей Родины. Об этом дне мечтали уже давно великие русские люди — Ломоносов, Менделеев и другие...»

А потом заговорил Седов: «Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждает меня относительно моего здоровья. Это правда: я выступаю в путь не таким крепким, как нужно и каким хотелось бы быть в этот важнейший момент... Но я прошу, не беспокоитесь о нашей участи... Даром полярной природе мы не дадимся... Совсем не состояние здоровья беспокоит меня больше всего, а другое: выступление без тех средств, на какие я рассчитывал. Сегодня для нас и для России великий день. Разве с таким снаряжением нужно идти к полюсу? Разве с таким снаряжением рассчитывал я достичь его? Вместо восьмидесяти собак у нас только двадцать, одежда износилась, провиант ослаблен работами на Новой Земле, и сами мы не так крепки здоровьем, как нужно. Все это, конечно, не помешает исполнить свой долг. Долг мы исполним. Наша цель — достижение полюса, все возможное для осуществления ее будет сделано».

Дневник Седова:

Втроем на полюс. — Библиотека «Известий», М., 1964.

2 февраля. С утра тихо, пасмурно, температура -13°. Ночью выпал глубокий снег, несмотря на это, у нас к отходу все готово. В 12 часов при температуре -20° под пушечные выстрелы отвалили от судна к полюсу. Провожали нас верст пять вся здоровая команда и офицеры. Сначала дорога была плохая, но зато собакам помогала команда, а затем дорога улучшилась, а в конце Гукера встретили огромные ропаки[25], через которые пришлось переправляться благодаря наступившей темноте с большим препятствием, Нарты опрокидывались, и люди падали. Я с больными ногами полетал несколько раз. Пройдя около 8 верст, из-за темноты остановились ночевать в проливе за Гукером в четыре часа дня. На ночь всех собак привязали, кроме трех надежных, чтобы не ушли и чтобы не подпустили медведя. Штиль, морозу около -25°. Собак не кормили, сами же пили только чай. В палатке хорошо, тепло, только ноги мои меня беспокоит.

3 февраля. В 9 снялись с лагеря. Дорога скверная. Выпало много снега, и нарты врезаются в него. Собаки еле тащат. Подвигаемся тихо, тормозом является также третья нарта, которая без человека. Холод собачий, -35°, при этом ветерок прямо в лоб. В 4 часа, пройдя около двенадцати верст, остановились ночевать у Кетлиц-лэнд[26], Здесь сбросили пару лыж, ветровые рубашки и другие ненужные вещи. Собакам дали медвежьего сала, но они отказались его есть. Некоторых собак страшно бьет холод. Мы-то боремся, а собакам беда, берем бедняг в палатку. Ноги мои поправляются, слава богу.

4 февраля. В 9 снялись. В полдень чудная красная желанная заря. Дорога несколько лучше, снег утрамбовало. Собаки идут хорошо, хотя третий день ничего не едят, сало медвежье есть отказались, сегодня дали галет — съели! Прошли верст 15, остановились ночевать у конца Кетлиц-лэнд. Сегодня было здорово холодно. Я шел в рубашке, сильно продрог. Спасаемся примусом, жжем керосину около двух фунтов в день.

Все время дует ветер, буквально обжигает лицо, того и смотри обморозим щеки. Морозу -36°. Собакам в морду ветер тоже очень чувствителен. Несмотря на работу, все-таки они мерзнут в пути, а на стоянке и говорить нечего.

5 февраля. В 9 снялись. Сегодня прошли тоже около пятнадцати верст и остановились ночевать у мыса Рихтгофена. Стали попадаться трещины и полыньи, покрытые уже толстым солончаком. Море королевы Виктории[27] темное, вероятно, там вода или большие полыньи, покрытые солончаком. Держусь ближе к берегу, по крепкому льду, но зато здесь много ропаков. В общем, сегодня дорога выпала отвратительная, много рыхлого снега и ропаков.

К вечеру потянул ветер из пролива, было адски холодно, а я умудрился в сегодня шагать в рубашке, ибо в полушубке тяжело. Продрог снова, в особенности замерзли холка, спина, плечи. Кашляю, тяжело очень при большом морозе дышать на ходу, приходится глубоко втягивать в грудь холодный воздух: боюсь простудить легкие. Ноги мои заметно поправляются, опухоль сходит, ребята мои настроены хорошо, охотно идут вперед. Собаки пока держатся все, даем им по ³/₄ фунта галет. Отогреваем некоторых в палатке. Спасаемся драгоценным примусом и спальным мешком. Ужасно расходуем керосин, более двух фунтов в день.

6 февраля. В 9¹/₂ двинулись дальше. Дорога отвратительная: ропаки и рыхлый снег; встретили сажен десять полынью, которая достаточно вымерзла, чтобы мы ее свободно перешли. У меня по-прежнему болят ноги и усилился бронхит. Идти очень трудно, дышать еще труднее, но тем не менее прошли около пятнадцати верст и в четыре часа остановились на ночевку у мыса Эрмитаж[28]. Идем тихо, но что же делать, зато идем вперед. Я совсем болен, но духом не падаю.

7 февраля. Сегодня Линник случайно поднял нас в три часа утра. Так как мы перележали все бока, то охотно все выползли из мешка, согрели чай, посидели с примусом до семи с половиной утра. Когда стало сравнительно светло, запрягли собак и в 8¹/₂ следовали дальше. Сегодня термометр минимальный показал -40°. Дорога была ужасно мучительна, ропаки и рыхлый глубокий снег. Страшно тяжело было идти, а в особенности мне, больному. Собаки, бедняжки, не знали, куда свои морды прятать. Очень ходко на холоде идут, но стоит только стать, как сейчас же роют себе ямки и прячутся туда от холода. От двух до четырех была вьюга. Это окончательно нас убило, мы едва продвигались вперед. Я все время оттирал лицо и все-таки не усмотрел, как немного обморозил нос. В четыре часа стали лагерем у мыса Fischer, пройдя и сегодня, несмотря ни на что, около 14—15 верст.

8 февраля. Сегодня выехали позднее обычного, около 9¹/₂ утра. Я долго возился с лечением ранок на руке, которые я получил от примуса, и на ногах в паху, которые натер брюками. Надел другие брюки, почувствовал облегчение. Ночью была вьюга.

Мешок местами уже обледенел, спать стало холодно. Простыня внутри мешка здорово холодит, потеет, замерзает и т. д. Встречали много больших ропаков и глубокий снег, но в общем сегодня была дорога сносная, попадались солончаковые поля. Я окончательно простудил себе грудь. Бронхит меня давит, не могу отдышаться. Под вечер страшно лихорадит, едва отогрелся у примуса. Ах, дорогой, дорогой спаситель наш, примус! Собак сильно бьет мороз. Кормили их досыта, но одному фунту и более галет. Прошли 15 верст и остановились в 4 часа ночевать за островом Елизаветы.

9 февраля. Сегодня было хотя и много градусов мороза, но ветра было мало и двигаться было сравнительно тепло. Снялись по обыкновению в 9 утра и, пройдя около 15 верст, в 3¹/₂ часа стали ночевать у зимовья Нансена.

Я до того заболел бронхитом, что не мог идти. Шел впереди Линник, а я сидел на нарте, в которую подпрягли двух лишних собак. Этой же нартой я с трудом управлял. Мне дышать совсем трудно на морозе за работой.

Сегодня вечером чай с ромом. Примус меня очень спасает. Было четыре чистилки, а осталась только одна, три сломали. Уж очень они плохие, а без них худо; оставшуюся берегу, как свой глаз. Собаки сильно работают. Кормим их досыта, по фунту и более галет. Ночью мерзлячек беру в палатку.

10 февраля. В 9 двинулись дальше. Я до того оказался слаб благодаря бронхиту, что не мог десяти шагов пройти вперед. Сидел опять на нарте. Адски промерз, так как был одет для ходу. Кажется, еще больше усилил простуду, ибо стала болеть грудь и все ниже в правой стороне, страшно лихорадит. Дорога была скверная, а я все-таки был вынужден управлять своей партой, был настоящим мучеником.

Сейчас в палатке при огне очень дурно себя чувствую. Ужасно боюсь, чтобы не получить воспаление легких.

У Пустотного шла кровь ртом и носом. У Линника сильно мерзли ноги. Сегодня был особенно холодный день.

11 февраля. Сегодня снились из-за моей болезни в 10 часов утра. Я оделся в пимы и полюсный костюм и ехал на нарте, как баба; дорога была вся в ропаках, и только под вечер встретился солончак. Собаки с утра все сильно дрожали и везли плохо и только под вечер разошлись. У Линника шла носом кровь, и у Пустошного до того ноги замерзли, что он по дороге вынужден был надеть пимы и в них идти.

В 4 часа стали на ночевку, пройдя около пятнадцати верст, у Земли Александра[29]. Сегодня была такая заря, что в ней казалась почти солнце. Виден уже Теплиц-бай[30], Я чувствую себя лучше, ибо был тепло одет и нее время сидел на нарте спокойно.

12 февраля. Сегодня снялись в 8³/₄ утра. Холод стоял адский, при -35° ветер 3 балла, и метет снег. Это самый холодный день. Пока я еду больным в полюсном костюме, как чучело, и все-таки прозяб. Дорога отвратительная, масса ропаков, приходится проводить по одной нарте, целое мучение, собаки очень мерзнут и плохо везут. Встретили свежий медвежий след и много следов песцовых, слева — кажется, недалеко — вода, за туманом ее не видно. Линник подморозил на ногах большие пальцы. Прошли около 15 ‹верст› и остановились в 4 часа ночевать у Земли Рудольфа. Сегодня был минимум -42°. Сейчас дует балла на четыре Ost. Палатку изрядно треплет, мы же, как цыгане, сидим вокруг примуса.

13 февраля. 13-е число неудачное, как вообще. Снялись в 9 и пошли в тумане (идет снег). Дорога тяжелая, собаки еле везут, ничего не видно. Забрели в какой-то пролив между островами, на только не в Теплиц-бай, хотя он уже чувствуется близко. После двух разъяснело, сделался чудный теплый день, но дорога тяжелая.

В 5 часов остановились ночевать, кажется у Земли Рудольфа, трудно с уверенностью судить, так как в этом месте карта страшно неверна. Посмотрим, что покажет завтрашний день. Вечером пришел медведь к палатке, огромный, собаки его погнали. Я несмотря на болезнь, пошел с Линником на собачий лай. Пройдя кое-как около двух верст, мы нашли медведя сидящим в лунке, окруженного собаками. Я несколько раз стрелял в него с аршинного расстояния, но ружье так замерзло, что не дало ни одного выстрела. Когда пошли мы, разочарованные, назад, то я уже двигаться не мог, так плохо себя чувствовал.

Пришлось остаться с собаками сторожить медведя, а Линник пошел за нартой. Вскоре медведь выскочил из лунки я побежал на SW, собака за ним. Часа через два меня нашла нарта и привезла, как труп, в палатку. Здоровье свое ухудшил, а тут еще нужно залезать в замерзший, обледенелый мешок.

14 февраля. Сегодня в 9 часов потащились дальше. Снег, туман, ничего не видать, собаки не везут — караул. Протащились около трех-четырех верст и стали лагерем у группы маленьких островков между Землями Рудольфа и Александра, Буду здесь стоять лагерем, пока не дождусь ясной погоды. Здоровье мое очень скверно, вчерашний медведь ухудшил его.

Кончился пуд керосину, начали другой.

15 февраля. В 10 часов утра ясно, морозу 30°. Пошли через пролив к Земле Рудольфа, которая ясно была видна. Пройдя около 1¹/₂ верст, наткнулись на сплошной тонкий (1 вершок) солончак. Взошли первой нартой на него, а она провалилась, вместе с ней и собаки. Люди держались свободно, с большим трудом вытащили нарту назад, ничего не подмочив: каяк великолепно плавал, Остановились здесь же кочевать и ждать, пока достаточно замерзнет пролив. Сегодня у воды видели тысячные стада птиц — люмсы и кайры.

Я ужасно разбит болезнью. Сильнейший бронхит, болит горло и распухли ноги, лежу все время в мешке, настоящий мученик.

16 февраля. Сегодняшний день сидели у пролива и ждали, пока он замерзнет. А он не замерзает, и только. Видно, здесь большое течение. Люди ходили версты три-четыре к середине пролива и встретили там открытую широкую воду. Птиц и зверя много. Завтра думаю тащиться на восток, может быть, там обойду воду. Болен я адски и никуда не гожусь. Сегодня опять мне будут растирать спиртом ноги. Питаюсь только одним компотом и водой, другого ничего душа не принимает.

Увидели выше гор впервые милое, родное солнце. Ах, как оно красиво и хорошо! При виде его в нас весь мир перевернулся. Привет тебе, чудеснейшее чудо природы! Посвети близким на Родине, как мы ютимся в палатке, больные, удрученные, под 82-м градусом северной широты!

На судне тем временем жизнь совсем разладилась. В коридорах снег, на полу — вода, сор. Цинга свирепствовала — многие не вставали с коек, умер механик Иван Андреевич Зандер. Всех страшила неопределенность.

Утром 6(19) марта кто-то вбежал в кают-компанию: «Наши идут! Георгий Яковлевич возвращается». И тут же еще чей-то крик с палубы: «Только двое идут!»

Визе выскочил навстречу первым — одна нарта: впереди Линник, сзади Пустошный.

«Начальника похоронили!» — были первые слона Линника...

Вечером все собрались вместе. Читали дневник Седова, потом Линник рассказывал о последних днях Георгия Яковлевича, читал свой дневник:

17 февраля. Мороз до 25°. В 8 часов утра двинулись дальше, но, пройдя около 10 верст, начальник, сидевший на нарте, несмотря на то, что был одет в меховую одежду, стал жаловаться на невыносимость мороза. Пришлось остановиться, развязать первую нарту к достать спальный мешок, который разложили на нарте. В него влез начальник, спасаясь от холода. Но это помогло мало, так как, пройдя еще около трех верст, пришлось остановиться, разбить палатку и оттирать ноги начальнику спиртам, После чего опять положили на нарту спальный мешок с начальником и двинулись дальше, К счастью, дорога очень хорошая, и мы быстро подвигались вперед, Но, не дойдя до острова кронпринца Рудольфа версты три, я, как шедший впереди, стал сворачивать со свежего льда на старый, направляясь к острову, и на самом стыке свежего льда со старым провалился в воду и так как на ходу был сильно распотевшим, то, выкарабкавшись из воды, пошел без всякой остановки дальше в надежде дойди до берега, а оказалось совсем не так. Пройдя еще ¹/₂ версты, я оглянулся назад и увидел, что последняя нарта, на которой лежал начальник, стоит. Сейчас же возвратился обратно, и оказалось, что на повороте мешок с начальником с нарты упал, а тяжело больной начальник даже не чувствовал, что упал с нарты. Лежа на снегу в мешке, спросил: «Линник, почему нарта стоит на месте, а не двигается вперед?» Тогда я сказал ему: «Вы с нарты упали».

А на дворе с небольшой метели началась настоящая вьюга, тогда решено было движение прекратить и тут же разбить палатку, к которой подтащили мешок с начальником. Он с трудом влез в палатку, где сейчас же начали растирать его ноги спиртом, Сегодня начальник настолько слаб, что даже перестал записывать метеорологические наблюдения и также перестал писать свой дневник.

18 февраля. Мороз до -41°. Встали в 10 часов утра, хотя проснулись в 6 часов, На дворе снежная буря, двигаться вперед невозможно, К тому же здоровье начальника почти безнадежное, и одного часа за ночь не пришлось уснуть, так как начальник ежеминутно жалуется на ужасный холод в ногах И невозможность и тяжесть дыхания, Когда я сварил чай, то почти со слезами уговорил начальника выпить две чашки молочной муки «Нестле», это кроме компота, сваренного три дня тому назад. Начальник ничего не ест. После этой еды опять залезли в мешок, но не пришлось в нем пробыть и одного часу, так как начальнику стало невыносимо тяжело дышать и холодно, Я скоро зажег примус, а Пустошный пошел засыпать палатку снегом, так как такой вьюги с -35° до -41° мороза еще не было. Оставшись в палатке, я предложил начальнику чего-либо поесть и получил на все отказ. Предложил наконец имеющуюся полукоробку осетрины или же коробку Вихоревых консервов, гороху, на что начальник изъявил желание. Тогда я велел Пустотному достать все сказанное, а сам начал варить начальнику шоколад. Но Пустошный достал только осетрину, а гороху достать не мог, и так как он работал при бешеной буре с -38° мороза, у него пошла кровь из носа и изо рта, после чего он залез в палатку отогреваться. Я же начал отогревать замерзшую баночку осетрины, и когда еда была готова, то, не имея никакого понятия в болезни, а зная, что больным дают коньяк, я предложил начальнику рюмку коньяку для возбуждения аппетита. Когда начальник выпил, то тут же я испугался до невозможности, так как моментально начальнику стало плохо. К счастью, это скоро прошло. И тогда начальник изъявил желание съесть осетрины. Чайной ложкой я начал кормить начальника, и около половины полукоробки осетрины начальник съел. Затем выпил чашку шоколада и с трудом залез в спальный мешок. Вскоре из мешка начальник вылез и сел около горящего примуса, охая и тяжело дыша. Пульс, он говорит, уже несколько дней бьется от 110 до 120 раз в минуту, и временами уже он теряет сознание. Сегодня же у меня начало зарождаться сомнение в успехе нашего предприятия, а как сразу все хорошо было. 35-градусные морозы для нас было ничто, так как все мы трое во главе с начальником лично сознавали великое значение путешествия к полюсу и также все трое и мысли не допускали, что в выносливости против бывших до нас путешественников в полярных странах мы окажемся слабее. Проклятая же болезнь может изменить все дело.

С 18 до 19 февраля всю ночь о сне никто и не думал, так как ежеминутно начальник терял сознание. Все время горит примус, и мы растираем спиртом ноги и грудь начальника, но облегчения никакого не получается, и, видимо, болезнь принимает опасный оборот. Боюсь, чтобы все не кончилось печально. Бешеная вьюга и мороз ничуть не уменьшаются, что приносит особенные страдания и без того тяжело больному начальнику. Примус горит без остановки, сжигая до 10 фунтов керосина в сутки, и перерыв горения делается только при наливании керосина. Сейчас начали третий и последний пуд керосина, надеясь все пополнить на зимовке герцога Аббруццкого, и, не дай бог, если там не окажется горючего материала, тогда нам не будет топлива к полюсу, а самое для нас страшное — это то, что нечем будет поддерживать температуру для лечения больного нашего начальника.

Я уже второй день нишу дневник над горящим примусом, улавливая те минуты, когда начальник успокоится и вздремнет у меня на коленях. Что будет дальше, не знаю, а в настоящую минуту все дело очень и очень плохо. Пустошный тоже стал жаловаться на тяжесть дыхания и теперь сидит и стонет. Буря на дворе не перестает. И несчастные собаки мечутся из стороны в сторону, ища спасения от холода.

19 февраля. Вьюга не перестает. Пустошный вылез из палатки кормить собак, и оказывается, что две уже замерзли. И еще некоторых ждет такая же участь, так как отогревать их в палатке теперь невозможно ввиду безнадежного состояния здоровья начальника.

Ночь прошла в таком же беспокойстве.

20 февраля. Все время держу на руках голову начальника, который ежеминутно теряет сознание. Лицо же начальника полумертвое. В 12 часов дня по желанию начальника сварили бульон Скорикова, но только лишь бульон был готов, о еде его никто и не подумал, так как начальнику подходит конец. Пустошный, стоя на коленях, держит примус над грудью начальника, а я поддерживаю на руках голову. К великому нашему горю, это продолжалось недолго. И в 2 часа 40 минут дня начальник последний раз сказал: «Боже мой, боже мой, Линник, поддержи». Голова, находившаяся у меня на руках, склонилась; страх и жалость, в эту минуту мною овладевшие, никогда в жизни не изгладятся в моей памяти. Жалея в душе близкого человека, второго отца — начальника, минут пятнадцать я и Пустошный молча глядели друг на друга, затем я снял шапку, перекрестился и, вынул чистый платок, закрыл глаза своего начальника. Раз в жизни своей в ту минуту я не знал, что предпринять и даже чувствовать, но начал дрожать от необъяснимого страха.

Матросы похоронили Седова на острове Рудольфа — самом северном острове самого северного русского архипелага. Вместо гроба — два парусиновых мешка, крест, сделанный из лыж... В могилу положили флаг, который Седов мечтал водрузить на полюсе.

24 февраля (9 марта) Линник и Пустошный двинулись в обратный путь. В упряжке оставалось 14 собак. Керосину — на 5 варок. Экономя горючее, они ели мерзлое сало, вместо чая пили холодную воду, растапливая снег дыханием. 2(15) марта керосин кончился.

«Мало видел горя тот, кто не сидел в палатке на льду и в полузамерзшем спальном мешке не дрожал с кружкой холодной воды в руках», — пишет в дневнике Линник.

4(17) марта они заблудились. Решили на следующий день повернуть к западу, Мороз все время был за тридцать.

Из дневника Пустошного: «Шерсть на моем полюсном костюме почти вся вылезла, и рубашки, которые на мне надеты, все мокры. Холод ужасный, палец на ноге болит адски, а ноготь уже слез с него, а тело почернело, и весь он загнил, и я боюсь, чтобы у меня не очутился Антонов огонь, — ну тогда беда...»

Случайно они наткнулись на характерный айсберг, похожий на арку; в самом начале путешествия его фотографировал Седов. Шестого утром Линник и Пустошный увидели судно...

Еще в 1912 году, когда правительство отказалось субсидировать экспедицию, когда по всей стране был объявлен сбор пожертвований, Седов писал: «Русский народ должен принести на это национальное дело небольшие деньги, а я приношу жизнь».

Это были не только слова.

Обстоятельства сложились против Седова. Поздний выход «Святого Фоки» из Архангельска, зимовка на Новой Земле, недоброкачественные поставки...

В декабре 1913 года Седов в откровенном разговоре с товарищем назвал свой поход к полюсу «безумной попыткой». Но вспомните его слова: «Все это, конечно, не помешает исполнить свой долг».

Нетрудно обнаружить серьезные недочеты и в планах экспедиции, и в ее подготовке. Нетрудно объяснить эти недочеты излишней спешкой, недостаточной опытностью Седова. Сказалась, безусловно, и «деятельность» комитета.

Кстати говоря, комитет мог многое сделать и в 1913 году, но... Совершенно справедливо писал 24 сентября (7 октября) 1913 года обозреватель газеты «Речь»: «Седов, по-видимому, ожидал, что летом прибудет помощь, пароход с запасами. Но летом никому — и в особенности «Новому времени» — не было дела до Седова... Нравственная ответственность за грозящую гибель всей экспедиции лежит на тех, кто сделал Седова мотивом для рекламного бренчания на патриотической балалайке... Такого ясного, кричащего несоответствия между средствами и целью, такого преступного легкомыслия до сих пор, кажется, нигде не бывало... Во многих отношениях история экспедиции Седова очень поучительна. Но не дай бог таких уроков. Что толку, если лишний раз «патриотизм» сочетался с поставкой гнилого товара? Это никого не удивит. Жалко смелых людей, жалко всей этой огромной энергии, гибнущей даром, растраченной безрассудно, жалко и бесконечно обидно».

Сам Георгий Яковлевич прекрасно понимал, что полюсный поход при сложившихся обстоятельствах обречен на неудачу.

Так что же все-таки — «подвиг» или «безумная попытка»?

Трудно ответить на этот вопрос. Разве не «безумной попыткой» выглядело плавание к Земле Франца-Иосифа с запасом угля на двое суток? Но они дошли! И с полным основанием писал Седов: «Наша экспедиция совершила подвиг».

Каждый человек, наверное, хотя бы однажды в жизни задумывается над этим вопросом: что такое подвиг? Ответ может быть очень простым — честное исполнение долга, взятых на себя обязательств. Но только не все и не всегда находят в себе силы на это. Силы духовные. Потому и называют подвигом то, что для большинства людей кажется невозможным, а иногда «безумным».

И еще, как тут не вспомнить: «Безумству храбрых поем мы песню»? Поем, наверно, потому, что только мужество рождает мужество. Трусливая осторожность — бесплодна.