К вопросу о границах парадигмы русского слова

1. Слово и лексема в морфологии

Термины «слово» и «лексема» используются не только в морфологии, но и в лексикологии и синтаксисе, при этом многие ученые склонны их разграничивать. Так, А. М. Пешковский различал слово как «член речи» и «слово-тип» («лексему»), что в современной терминологии соответствует противопоставлению словоформы слову как классу (парадигме) словоформ[1]. Иногда слово и лексема понимаются как синонимы. Например, А. А. Зализняк специально оговаривает, что лексема и парадигматическое слово — равнозначные термины[2].

Подобное употребление терминов «слово» и «лексема», как и использование в морфологическом описании лишь одного из них (чаще предпочтение отдается термину «слово»), предполагает убежденность в том, что единицы морфологического описания качественно однородны. Однако, как мы покажем ниже, эти интуитивные представления не соответствуют реальному положению вещей. Для этого рассмотрим критерии отождествления форм одного слова.

В. В. Виноградов полагал, что при идентификации слова в его формах формальные показания неэффективны: «Если рассматривать структуру слова с грамматической точки зрения, то целостность и единство слова … оказываются в значительной степени иллюзорными»[3]. По его мнению, «единство слова организуется прежде всего его лексико-семантическим стержнем, который является общим у всех его форм»[4]. В соответствии с этим грамматическими формами слова, по Виноградову, «называются такие видоизменения одного и того же слова, которые, выражая одно и то же понятие, одно и то же лексическое содержание, либо различаются дополнительными смысловыми оттенками, либо выражают разные отношения одного и того же предмета мысли к другим предметам того же предложения»[5].

В приведенных выше высказываниях четко сформулирован семантический критерий тождества слова, который широко используется в современной морфологии. Семантический критерий тождества слова базируется примерно на следующей цепочке рассуждений. Известно, что формы одного и того же слова имеют одно и то же лексическое (вещественное, собственно-номинативное) значение. Следовательно, можно предположить, что тождество или нетождество лексической семантики может служить основанием для решения вопроса о том, могут или нет некоторые словоформы считаться грамматическими разновидностями одного слова[6].

Из этих рассуждений делается вывод, что словоформы, имеющие одно и то же лексическое значение, являются формами одного и того же слова. А. А. Зализняк, в частности, определяет слово как «результат отождествления (на основе абстракции отождествления) всех … словоформ, связанных друг с другом отношением „иметь одно и то же собственно-номинативное значение“ …»[7].

Итак, семантический критерий положен в основу весьма формализованной процедуры идентификации слова. Воспользуемся этой процедурой и попытаемся определить количество слов, представленных следующим рядом словоформ: бегемот, гиппопотамами, бегемотов, гиппопотаму; языкознание, лингвистикой, языковедению, лингвистики и т. д. В соответствии с семантическим критерием придется признать, что бегемот и гиппопотам являются формами одного слова (ср. также языкознание, языковедение, лингвистика): ведь по условию все словоформы с одинаковой собственно-номинативной семантикой признаются формами одного слова. Полученный парадоксальный результат заставляет усомниться в применимости критерия тождества лексического значения при определении объема парадигмы слова.

Если все словоформы одного слова имеют тождественную семантику, то из этого вовсе не следует, что словоформы с тождественной семантикой непременно являются формами одного слова[8]. Не случайно, по-видимому, сам А. А. Зализняк не использует теоретически введенный им критерий и на практике доверяется лексикографической традиции, полагая, что каждая словарная статья в избранных им в качестве источников словарях «отражает одну самостоятельную лексему и притом ровно одну»[9].

Коль скоро слово двупланово и является соединением известного содержания с определенной формой, ясно, что при установлении тождества слова необходимо использовать не только смысловые, но и формальные свойства словоформ. «Так как словами являются звуки в их значениях, то поэтому различия в звуковой стороне образуют различия самих слов, хотя бы значения таких слов и совпадали», — отмечал акад. Ф. Ф. Фортунатов, указывая на полное семантическое тождество разных слов неправда и ложь[10].

Итак, помимо тождества значения формы одного слова должны быть тождественны в своем строении. Необходимо решить вопрос о том, каким образом понимать тождество или нетождество «звуковой стороны» словоформ. О полном, абсолютном тождестве не может быть и речи: известно, что формы одного слова отличаются друг от друга (ср. варьирование окончаний). Т. П. Ломтев полагал, что формальным основанием для сведения разных словоформ к слову является единство основы: «… мы можем сказать, что разные единицы являются разными формами одного слова, а не разными словами только в том случае … если их тождество отражается в звуковой стороне в тождестве основы, а их различие — в различии окончаний, которое соответствует совокупности грамматических категорий»[11].

Уточним понятие тождественности применительно к основам. Уже В. А. Богородицкий подчеркивал, что неправильными являются указания на неизменяемость основы: основа может претерпевать изменения, причем довольно существенные, оставаясь при этом тождественной сама себе[12]. Ср. чередования в основах словоформ сон, сна, сне; течь, течет, текут и т. п. Как отличить такое частичное несовпадение звуковых обликов одной основы от соотношения разных основ вроде языковедение — языкознание?

Чрезвычайно важным представляется следующее замечание Ю. С. Маслова: «…говорить о той же основе мы можем постольку, поскольку в ней сохраняется один и тот же состав морфем»[13]. Важно, чтобы варьирование звукового облика основы не выходило за рамки чередований в пределах одних и тех же морфем. Если сохраняется количество, качество и порядок морфем в составе основы, значит, есть основания говорить о тождестве основы и тождестве слова. Наоборот, если в анализируемых словоформах наблюдается хотя бы малейшее количественное (лиса — лисица), качественное (при сохранении того же количества морфем, ср. языкознание — языковедение: ср. также омонимы вроде ключ «стержень для отпирания и запирания замка» и ключ «родник») или порядковое различие в морфемном составе основ (ср. лизоблюд — блюдолиз), то нет оснований говорить о тождестве основы и, следовательно, об отнесенности данных словоформ к одному слову.

Итак, все словоформы одного слова имеют одну и ту же основу. Нельзя говорить о тождестве слова, если нарушено тождество основы. Этот критерий позволяет легко отграничить абсолютные синонимы от форм слова, т. е. оказывается более действенным, чем семантический критерий.

Может возникнуть вопрос: как соотносятся между собой оба критерия — критерий тождества собственнономинативной семантики и критерий тождества основы? Между двумя критериями могут быть отношения двух видов: один из них может являться следствием другого, что делает возможным упрощение процедуры идентификации слова за счет исключения избыточного критерия; кроме того, критерии могут быть дополнительными, что предполагает их комплексное использование. Известно, что одно и то же лексическое значение может выражаться при помощи разных основ (ср. рассмотренные выше случаи полной синонимии). Если окажется, что имеет место и обратное явление, а именно, если в русском языке одна и та же основа может выражать различные лексические значения, то тогда нужно говорить о дополнительности критериев тождества слова. В том случае если одна основа закреплена за одной и только одной номинативной семантикой, — можно будет констатировать избыточность семантического критерия тождества слова.

Начнем с одноморфемных основ. Очевидно, что основа, состоящая из одной морфемы, не может быть связана с различными лексическими значениями, поскольку это разрушило бы тождество морфемы, представляющей собой (как и слово) единство формы и содержания. Если основы в словах ключ₁ и ключ₂ звучат одинаково, то это вовсе не означает морфемного тождества основ: здесь имеет место лишь внешнее совпадение звучания разных морфем. В отношении основ, состоящих из нескольких морфем, дело обстоит таким же образом: комплекс одних и тех же морфем, по-видимому, не может апеллировать к разным реалиям. Г. О. Винокур подметил, что с расщеплением семантики слова и появлением омонимов сразу же происходит изменение границ между морфемами (опрощение), т. е. изменяется морфемный состав основы, ср. слав‑н‑ый полководец и славн‑ый малый[14].

Это значит, что формально тождественные основы тождественны и по своей номинативной семантике, коль скоро при установлении формального тождества основ принимается во внимание качество морфем. Следовательно, критерий семантического тождества словоформ одного слова является избыточным по отношению к критерию тождества морфемного состава основы.

Обязательное использование сведений о морфемном составе основы диктуется соображениями методологического порядка. Не подлежит сомнению, что единица языка представляет собой диалектическое единство формы и содержания. Поэтому естественно предположить, что все репрезентации морфологической единицы (слова), имея одно и то же лексическое значение, должны обладать также и общностью в плане выражения. Материальное тождество основы и является формальным основанием для сведения словоформ к слову.

Итак, сделаем некоторые выводы. Если задать вопрос: является ли словоформа сыновья формой слова сын, то все, за исключением лингвистов, вообще отрицающих словоизменительный статус форм числа у существительного[15], ответят на этот вопрос положительно. Вместе с тем все, очевидно, произведут членение этих словоформ следующим образом:

сын-∅︀               сыновʼј-а

(основа + флексия)  (основа + флексия)

Как видим, сын, сына, сыну и сыновья, сыновей, сыновьям имеют разные основы.

Сопоставим теперь три утверждения:

(1) Тождество слова опирается на тождество основы.

(2) Словоформы сын и сыновья имеют разные основы сын‑ и сыновʼј‑.

(3) Словоформы сын и сыновья являются формами одного слова.

Очевидно, что при истинности любых двух утверждений третье оказывается ложным. Если верно (1) и (2), то ложно (3); если верно (1) и (3), значит, ложно (2), и т. д. Меньше всего сомнений вызывает второе утверждение: трудно каким-либо другим образом выделить в данных словоформах основу и окончание. Первое утверждение подкрепляется всеми предшествующими рассуждениями данной статьи. Если устанавливать парадигму слова без опоры на строение основы, то придется все полные синонимы считать формами слова; если же синонимы все же не являются словоизменительными формами и для их разграничения мы используем критерий формальных свойств основы, то необходимо использовать этот критерий последовательно и во всех случаях. А это значит, что нет никаких оснований считать формы сын и сыновья формами одного слова в том смысле, в каком мы называем формами одного слова дом и дома, стол и столы, красный, красная, красное и т. п. Аналогичный вывод следует сделать и в отношении всех других случаев частичного (клин — клинья, кум — кумовья) и полного супплетивизма (человек — люди, иду — шел).

Итак, в точном морфологическом смысле сын и сыновья — формы разных слов. В то же время нельзя не заметить и значительную их близость. Оба этих слова имеют дефектную парадигму, при этом слово сын имеет как раз те формы, которые отсутствуют у слова сыновья, и наоборот. Неудивительно, что при условии тождества лексической семантики эти слова объединяются в сознании говорящих, игнорирующих формальное нетождество основ. Следовательно, интуитивные представления о том, что сын и сыновья являются формами одного слова, хотя и не подтвержденные научным анализом, все-таки имеют оправдание в специфике семантики и функционирования слов сын и сыновья. Если не учитывать формального нетождества основ, то сын и сыновья соотносятся между собой точно так же, как обычные формы слова. Но все дело в том, что при морфологическом анализе мы не вправе не учитывать столь существенные различия.

Одним из возможных решений этой проблемы является постулирование двух различных единиц морфологической системы языка (и, соответственно, морфологического анализа): единицы более высокого ранга, лексемы, и единицы более низкого ранга, слова. На основании тождества строения основы разные словоформы сводятся к словам. Но основной единицей морфологической системы является не слово, а лексема. Большинство слов русского языка автоматически является и лексемами. Лишь в отдельных случаях лексема является объединением нескольких слов, которые: а) имеют одинаковую собственно-номинативную семантику и б) парадигматически комплементарны.

Итак, дом, стол, большой, смешно, сын, сыновья — это разные слова русского языка, при этом на более высоком уровне абстракции дом, стол, большой, смешно являются лексемами каждое само по себе, а слова сын и сыновья объединяются в одну лексему.

Следовательно, по нашему мнению, единицы морфологической системы качественно неоднородны. Необходимость разграничения двух единиц, слова и лексемы, связана с представлениями о языке как динамической системе иерархически связанных между собой подсистем (уровней языка); в современной лингвистике получила широкое распространение гипотеза о диалектическом взаимодействии единиц разных уровней языка: фонологического, морфемного, лексематического, синтаксического[16]. В свете этой перспективной гипотезы было бы совершенно неправомерно исключать из процедуры идентификации слова данные о морфемном составе основы. В то же время нельзя не принимать во внимание и возможность парадигматического объединения словоформ с разной основой. Теория бинарного противопоставления единиц морфологического уровня учитывает оба этих момента.

Отмеченное соотношение между словом и лексемой как двумя единицами одного яруса языка не является, на наш взгляд, уникальным в системе языка. Есть все основания полагать, что все языковые ярусы характеризуются таким же отношением единиц. Так, Р. И. Аванесов называет фонемой звуковую единицу, которая устанавливается с учетом как формальных, так и содержательных показателей (учитывается и физическая характеристика звука, и его роль в смыслоразличении). В то же время Р. И. Аванесов считает возможным говорить и о другой единице фонетического яруса — так называемом фонемном ряде, который выявляется исключительно на основании сведений функционального характера, при игнорировании формальных несоответствий[17].

Думается, что фонологическая теория Р. И. Аванесова более строго по сравнению с каноническим вариантом фонологии московской школы[18] описывает звуковой строй русского языка, поскольку при описании фонологической системы лишь в функциональном аспекте совершенно игнорируется звучание фонематических единиц, что вряд ли правомерно (как нецелесообразен и другой подход, с учетом лишь звучания, имеющий целью установление «звукотипов»). Очевидно, что принципы идентификации фонемы и фонемного ряда в концепции Р. И. Аванесова перекликаются с принципами установления слова и лексемы в нашем понимании.

На уровне морфем мы также наблюдаем аналогичное явление. Имеет смысл отличать морфонологические чередования алломорфов типа рук/​руч, которые близки по форме и тождественны по значению, от варьирования морфемы такого, например, вида: бер/​бр/​бир/​бор (ср. беру, брать, собирать, сбор), когда полностью меняется фонемный состав чередующихся морф. Как кажется, в свете тезиса о единстве формы и содержания и исходя из соотношений морфемы с фонемой и словом, вполне целесообразно разграничивать на уровне морфем единицы двух рангов: единицу, которая являлась бы объединением тождественных по семантике и формально близких морфов (чередование типа к/ч в рук/​руч сопоставимо с варьированием флексии на уровне слова), и единицу, объединяющую морфы исключительно на основе их содержательной и функциональной тождественности и вопреки их формальному несходству. Однако этот вопрос, как и вопрос о выделении подобного соотношения единиц синтаксического уровня, требует дальнейшего обсуждения.