Кабаны

КАБАН СРЕДИ СВИНЕЙ

Кабан встревожился. Он лежал в зарослях крапивы на склоне, обращенном к востоку. Кругом стоял высокий буковый лес; за ним синели широкие долины, и блестела река.

Кабан заворчал, приподнялся, прислушался, а потом, подняв рыло, обнюхал воздух во всех направлениях.

Ничего, никаких подозрительных запахов!

Солнце взошло еще недавно, но уже порядочно припекало восточный склон. Несмотря на то, что был уж май, деревья давали мало тени. С верхних веток то и дело падали с шуршанием на землю сухие листья. Зима была мягкая, и гусениц развелось множество. Листва дубового леса была начисто обглодана ими.

Кабан не мог дольше оставаться на своем ложе. Он пробрался через заросли крапивы и малинника на открытое место и там остановился, принюхиваясь и прислушиваясь.

Какая-то странная тревога наполняла лес. Птицы не пели, а только беспокойно шумели; сойки с криком носились между деревьями, мелкие птицы то и дело вспархивали и перелетали целыми стаями, как будто их кто-то спугнул. На одном из деревьев жалобно пищали молодые дрозды, словно на них напали муравьи. Солнце светило тускло, над лесом скользили облака, по ветру надвигались миллиарды сереньких точек.

Кабан вдруг увидел, что его окутало такое облако, и все тело его тотчас же начало мучительно чесаться. Он чувствовал ежеминутные уколы за ушами, на животе, на внутренней стороне ног. Уколы становились все сильнее и причиняли мучительную боль.

Кабан был крупный, сильный зверь с огромными клыками, которые торчали вверх по бокам длинного рыла. На спине его торчала жесткими пучками щетина. Он был худ, как доска.

Он начал бешено кидаться по сторонам, чтобы избавиться от своих мучителей. Он сердито рычал, бросался в кусты, но мошки крепко сидели на самых чувствительных местах его тела. Как только он выходил из чащи, на него набрасывались новые рои мошек, которых теплый май в изобилии рассылал во все стороны из дунайских болот.

Укусы их приводили кабана в бешенство. Он носился кругами, катался по земле, вырывал клыками из земли корни и кусты, так что кругом него подымались целые тучи листьев и земли. Но ничто не помогало. Свирепые мошки, которые своими укусами ежегодно убивали немало крупного скота, не отставали от него. Кабан ушел с открытого места опять в лес. Он бросился в узкое ущелье, где было прохладно и росли пышные папоротники. Плотная туча мошек отстала от него, но отдельные насекомые забились в его щетину, кусали в морду, щекотали около глаз и залезали в уши.

Чем выше поднималось солнце, тем сильнее становились мучения. Только в густой тени темных лесных оврагов было немного легче; но ранки начинали распухать, вся кожа горела, и малейшее движение вызывало острую боль.

Наконец солнце забралось и в овраг, куда спрятался кабан. И вскоре опять серая туча заслонила его — рои мошек облепили кабана.

Рыча и фыркая от боли, кабан вскочил. И опять он бросился в лес, взбирался на горы, спускался в ущелья. Кругом него носились и другие лесные звери, терзаемые той же лютой мошкарой; в гнездах жалобно пищали умиравшие птенцы; посреди дороги скорчился заяц, который трясся всем телом.

Перед заходом солнца кровожадные полчища мошек еще раз проснулись к деятельности и облепили несчастного кабана. Он совершенно отупел и обессилел, растянулся на земле и предоставил мошкам свое тело на терзания. Но когда солнце село, мошки вдруг исчезли.

Кабан лежал и хрипел. Он был не в силах итти за пищей. Его ноги распухли, под щетиной везде образовались шишки, которые болели, его лихорадило, глаза так заплыли, что он почти ничего не видел, а мощные челюсти изредка раскрывались и снова злобно сжимались. Так прошла ночь. Но еще до того, как появилось солнце, кабан забрался в самую глубину ущелья и стал валяться в прохладной воде ручья, высунув из нее только спину и голову.

Но вот солнце снова осветило долину, и воздух опять закишел мошками. Они не носились, как вчера, целыми тучами, а распределились по всему лесу; где пахло живым телом, там они собирались роями. И опять они облепили кабана. И ему приходилось окунаться с головой в воду, чтобы избавиться от них.

Когда солнце стояло уже высоко, кабан заметил движение над собой, на горе. Он потянул в себя воздух, чтобы узнать, не грозит ли ему опасность, но его распухший нос ничего не почуял. А потом с горы потянуло едким дымом, который осаждался в глубине долины. От этого дыма мошкара рассеялась.

Кабан услышал хрюканье и шаги свиней. Он с трудом выбрался из воды, хотел взобраться по другому склону, но ноги его одеревянели, в когтях не было силы, чтобы цепляться за твердую землю, он сорвался вниз и лежал, пыхтя и сопя, на берегу ручья. Стадо домашних свиней подошло к нему.

Они с хрюканьем и сопением окружили кабана, но, видя его беспомощность, начали валяться и бегать кругом него, обнюхивая его не то с любопытством, не то с сочувствием. Кабан чуял в них родичей и не тревожился.

Вдруг раздались человеческие голоса. Кабан испуганно вскочил, хотел бежать, но свиньи тесной толпой окружили его и не пускали. К стаду подошли два пастушка — мальчик и девочка. Десятилетний мальчик нес в руках тлевший древесный гриб; видя, что свиньи намереваются остаться в долине, он положил гриб на землю и прикрыл сухими листьями, от которых тотчас же пошел густой дым. У девочки, выглядевшей немного старше, была в руках бутылка с нефтью, которой она то и дело мазала свиньям животы и под ногами: запах нефти отгонял от них мошкару. За детьми бежали две лохматые румынские овчарки.

Одна из них вдруг подняла морду вверх, залаяла и пыталась ворваться в столпившееся стадо свиней. Она почуяла кабана. К ней вскоре присоединилась другая, и они с диким лаем стали бросаться на стадо, но свиньи с свирепым хрюканьем отражали нападение, которое они приняли на свой счет. Поведение собак привлекло внимание детей, и они тоже увидали кабана.

— Посмотри-ка, какая-то чужая большая свинья, — сказала девочка.

— Да, да, — ответил мальчик. — Вся черная и с какими клыками!

Дети начали рассматривать кабана, который старался подняться, но то и дело беспомощно опускался на задние ноги.

— Она больная, — сказала девочка.

— Вовсе не больная, — ответил мальчик. — Ее заели мошки. Она не намазана нефтью.

— Так давай намажем.

Они подошли к кабану.

— А он не укусит? — сказала девочка. — Он какой-то страшный.

— Если укусит, я ему дам по рылу, — храбро заявил мальчик.

Кабан тяжело повернул голову и щелкнул челюстями. Но румынские дети с ранних лет пасут одни, без взрослых, стада свиней и овец, и им случается бросаться с топором и на волков, когда те нападают на их стада. Девочка намазала кабану нефтью сначала спину, и он не противился. Он точно понимал, что ему не грозит опасность. Вскоре зверь почувствовал, что нефть смягчает боль его ран. Через несколько минут были вымазаны нефтью все чувствительные места его тела. Ему стало лучше. Он поднялся и вместе со свиньями пошел вниз по долине, не смея вырваться из стада, вокруг которого с лаем носились собаки. Через некоторое время он стал понемногу рыться в земле, потому что голод дал себя знать, как только он начал двигаться.

— Какая большая свинья! — удивлялись дети. — Только уж очень худая. Вот если бы ее откормить!

Кабан проходил со стадом до самых сумерек. Несколько раз пытался он бежать, но собаки каждый раз удерживали его. К вечеру дети погнали свиней вниз, в долину. Там, прислонившись к горе, стояла избушка пастуха. Около хижины был устроен загон из кольев, оплетенных ветками; туда и загнали свиней на ночь. Кабан со страхом попятился прочь от тюрьмы, но по обе стороны входа стояли дети. Когда он попытался бежать, собаки бросились на него, и ему пришлось войти в загон. Ворота были крепко затворены за ним, и дети ушли в избу готовить себе ужин. Обыкновенно дети не одни сторожили свиней. Но отец их уехал в деревню за провизией и должен был вернуться дня через два.

Наутро дети опять выгнали свиней в лес. Кабан вышел вместе с ними. Его худая черная спина высоко торчала над спинами свиней. Он опустил голову и шел спокойно, только злые глазки его тревожно поблескивали. Он все еще ощущал присутствие яда в теле и одеревянение в ногах. Лишь изредка, если его толкала какая-нибудь свинья, он злобно рычал и поднимал на нее свои страшные клыки. Несколько раз пытался он уйти от стада, но всякий раз, как он отходил в сторону, собаки с свирепым лаем бросались на него. У него еще не было сил, чтобы ответить на это по-своему.

На детей он смотрел уже без всякого страха. Когда они подходили к нему, он только готовился к защите, но не намеревался нападать, и хотя и беспокоился, но все-таки стоял смирно, опустив голову, пока его мазали нефтью.

Когда свиньи в подходящем месте располагались на пастьбу, пастухи разводили костер из листьев; тотчас же к огню собирались свиньи. Кабан очень скоро заметил, что в дыму мошки не приставали к нему. Когда дети говорили или пели, он тревожно водил ушами. Человеческий голос пугал его и заставлял обращаться в бегство, но страшнее всего был лай собак. Услышав его, кабан начинал метаться, фыркал, сопел, а маленькие глазки становились дикими и злыми.

Чем больше кабан поправлялся, тем сильнее раздражала его необходимость ходить в стаде. Но когда он оглядывался на детей, он словно успокаивался. Он испытывал к ним что-то в роде благодарности.

В тот день, когда дети ожидали возвращения отца, они погнали свиней домой в полдень. Едва свиньи были заперты в загон, как вернулся пастух. Услышав стук лошадиных копыт, собаки подняли лай и радостно бросились навстречу хозяину.

— Смотри-ка, отец, какую мы нашли большую свинью, — с гордостью сказал мальчик отцу, указывая на кабана.

Пастух взглянул и громко воскликнул от удивления:

— Да ведь это дикий кабан!

— Дикий? А ходит со стадом, как ручной.

Пастух недоверчиво покачал головой.

Дети рассказали ему, как они нашли кабана в ручье, совсем заеденного мошками. Пастух осмотрел кабана.

— Да, — сказал он, — несчастный еще весь в шишках, но когда он поправится, он убежит.

— Надо его привязать, — предложил мальчик.

— Это не поможет, — возразил отец. — Он порвет все веревки. Его надо запереть. Но загон для него слишком слаб. Надо выстроить для него отдельное стойло.

И он тотчас же принялся за работу.

Затесав толстые колья, он вогнал их в землю один около другого, потом оплел их прутьями, а с одной стороны оставил отверстие, выходившее в загон. Стойло было готово.

Предстояла нелегкая задача загнать туда кабана. Для этого прежде всего надо было выгнать домашних свиней из загона. Пастух и дети вооружились дубинками и постоянно отгоняли ими кабана от выхода, куда он хотел проскочить вместе со свиньями. Не скоро удалось им сделать это, но наконец кабан остался в загоне один с людьми. Тогда он начал беспокоиться. Он дико рычал, переводил взгляд с одного на другого, щелкал страшными челюстями. Его загоняли в угол, он останавливался со вздыбившейся щетиной и готовый напасть на пастуха.

Когда он слышал его голос, он начинал метаться, но заставить его пройти через отверстие в стойло было невозможно.

Медленно, но верно замыкался перед ним круг людей, все дальше и дальше отступал кабан. Когда его загнали в угол, он остановился и уставился на них злыми глазками. С удивлением смотрел он на детей и не мог понять, почему они вдруг стали его врагами. Видя, как они замахиваются на него палками, он опускал голову, как будто эта измена глубоко опечаливала его.

Но вот он очутился у самого входа в стойло. Довольно было одного поворота, чтобы очутиться там. Опять он бросил злобный взгляд на пастуха, а потом перевел его на детей, словно ища защиты. Но они все время махали на него палками, и голоса их не были нежны и ласковы, как прежде, а гневны и нетерпеливы.

Он понял, что у него нет друзей среди людей. Вся, его дикая сила проснулась в нем опять. Он медленно повернулся к пастуху и, широко раскрыв пасть, бросился на него. Пастух отлетел в сторону. Прежде чем он успел подняться, кабан с опущенной головой ринулся на частокол загона. Прутья и колья полетели во все стороны, кабан очутился на свободе. Собака, которая бросилась за ним, взлетела да воздух.

Огромный, сильный зверь скрылся в лесу. А пастух смотрел ему вслед широко раскрытыми глазами и в глубине души, пожалуй, был рад, что добыча ушла от него.